«Инкассатор: Золотая лихорадка»

Инкассатор: Золотая лихорадка

А. Н. Воронин

Знакомый читателям охранник и инкассатор Юрий Филатов снова шагает по лезвию ножа. В небольшом подмосковном городке Филатова ожидают новые встречи, очередное предательство и жестокая подстава.

Глава 1

«Рассмотрев дело, суд приговорил: Исходя из того, что гражданин Филатов Юрий Алексеевич, 1969 года рождения, уроженец города Москвы, во время драки в ресторане города Ежовска в пьяном виде избил двух посетителей ресторана и четырех охранников, нанеся им телесные повреждения средней тяжести, а также принимая во внимание смягчающие обстоятельства – свидетельские показания, согласно которым подсудимый защищал женщину, назначить Филатову Ю. А. наказание в виде административного ареста сроком на 15 суток. Судья Ниязова М. А., Секретарь Голикова Н. В.»

– И вот теперь, граждане алкоголики-тунеядцы, запомните накрепко: все, что нас губит, – это водка, золото и бабы. Золото, водка и бабы. Бабы, водка и золото. Запомнили? Так что прошу больше не попадаться и беспорядков не нарушать. Все свободны. – Пожилой капитан милиции захлопнул какую-то папку, лежавшую на его столе, и махнул рукой, отпуская задержанных.

– Коз-зел, – сплюнул стоявший во втором ряду пятнадцатисуточников рябой мужик с едва зажившим шрамом на левой щеке. – Каждый раз одно и то же гундосит. Падла!

Филатов вышел из здания милиции, при котором находилась и местная «тюрьма», и окунулся в великолепный июньский день. Он потянулся, разминая затекшие за полмесяца лежания на нарах мышцы, и, не оборачиваясь, заспешил домой.

Ксения проснулась утром с единственной мыслью: сегодня выходит Юра. И сегодня же ей предстоит раз и навсегда указать ему на дверь. Несмотря на то, что почти год назад согласилась на его предложение. И вот уже почти год свадьба все откладывается и откладывается. То Филатов куда-то исчезает на несколько недель, а потом приезжает с едва залеченными огнестрельными и ножевыми ранами; то приносит бешеные деньги, которые через день исчезают, – надо, мол, помочь другу; то идет в ресторан с этим противным Жестовским, вступается за какую-то шлюшку и получает 15 суток... Господи, сколько же можно? И так уже год. Хватит. Всему есть предел.

Через час она сидела за своим столом в приемной редакции газеты «Ежовский вестник» и размышляла о том, правильно ли она сделала, что врезала в дверь новый замок. Возможно, Филатов и поймет... А возможно, и нет – ведь все мужики, даже самые лучшие, даже те, по ком сохнешь буквально с третьего класса, – тупые скоты...

И тут в приемную вошел редактор.

– Доброе утро, Ксения. О чем задумалась?

– Да так, Дмитрий Петрович. Проблемы всякие...

– Любые проблемы можно решить, если ты жив, – глубокомысленно изрек редактор. – Ты посмотри лучше, какая прелесть! – Он вытащил из портфеля фигурку рыцаря на коне величиной немного меньше ладони и поставил на стол перед секретаршей.

– Новая модель? – спросила она, разглядывая всадника.

– Угу, – довольно ответил Костиков. – И весьма перспективная.

Редактор самой старой газеты подмосковного городка Ежовска, которая когда-то называлась «Знамя коммунизма», зарплату, что приносила ему прямо в кабинет редакционная кассирша, она же наборщица, домой даже не забирал. Конвертики с десятком купюр так месяцами и оставались лежать в нижнем ящике его письменного стола, пока, наводя там порядок раз в полгода, он не натыкался на них и не уносил довольно кругленькую сумму... без которой, прямо скажем, вполне мог обойтись.

Сорокалетний редактор Дмитрий Петрович Костиков зарабатывал на хлеб оловянными солдатиками. Нет, кругленький гладкий Босс (так его именовали в редакции чуть ли не в глаза), отягощенный супругой и детьми, не впал в детство. Но ошибаются те, кто считает оловянных солдатиков забавой для младших школьников. В мире найдется не один десяток тысяч солидных джентльменов, посвящающих свой досуг спорам о цвете шевронов, изображениях на пуговицах и форме киверов солдат и офицеров допотопных армий. Некоторые занимаются этим лишь умозрительно, другие хвастаются друзьям и знакомым внушительными коллекциями миниатюрных вояк, раскрашенных с идеальной точностью во все цвета радуги. Игрушечные армии из представителей разноплеменных солдат занимают в особняках западных и восточных коллекционеров целые комнаты. Дмитрий Петрович как раз и был одним из поставщиков оловянного воинства.

Раздав редакционные задания, Костиков тихонько удалялся по своим делам. Дела эти процветали. Еще на заре туманной юности Костиков понял, что на копеечную зарплату провинциального журналиста сыт не будешь, и, хотя писал когда-то весьма неплохие опусы о народном хозяйстве и всяких сопутствующих его развитию процессах, со временем, став замом, а потом и редактором, сделал ответственной за средство массовой информации свою левую ногу, которая, впрочем, справлялась с поставленной задачей довольно неплохо. Все остальные части тела Костиков «бросил» на оловянный фронт.

Двадцать человек, нанятых редактором в городе и соседних поселках, делали отливки, собирали солдатиков из деталей; несколько усидчивых женщин раскрашивали оловянные миниатюры в соответствии с требованиями старинных воинских уставов. Причем к форме, в которую они «одевали» солдат и офицеров, не должен был придраться даже какой-нибудь древний старшина – только тогда фигурки могли котироваться на рынке. Костиков же занимался лишь реализацией продукции.

В городе об увлечении Костикова знали, но даже мэр считал его «забаву» простым коллекционированием, типа филателии или нумизматики. О том же, что этим он зарабатывает, знали считанные люди, в том числе его секретарша Ксения Веточкина, которой он доверял. Сколько же он имеет с этого – не знал вообще никто. Кроме самого Костикова.

В приемной зазвонил телефон. Ксения сняла трубку.

– Редакция...

– Это Филатов. Ксения, я тебя правильно понял?

– Правильно. Твои вещи я сложила в сумки, они у соседки, Таисии Максимовны. Пожалуйста, больше мне не звони. – Она положила трубку. На душе стало так погано, что заняло дыхание. Ксения вскочила, убежала в туалет и разревелась.

Филатов, сжимая в руке молчащую трубку мобильного телефона, постоял у запертой двери квартиры, в которой прожил год, повернулся и медленно пошел вниз по ступеням.

«Ну, вот и все. Впрочем, этого следовало ожидать. Я – и семья? Несовместимы! Тем более с ней. Как она меня до сих пор терпела – непонятно. Ксюша... А ведь остепениться собирался, наивный... Ладно, унижаться я перед ней не буду. Гори оно все гаром...»

Старый водитель редакционной машины Анатолий Маркович встретил Филатова в гараже широкой ухмылкой:

– Откинулся, зэк? Ну, рассказывай! Ксюха твоя плакала, когда тебя забрали. Рада небось что вернулся?

– Рада... Замок в дверях поменяла.

– О-о-о... Дела. Вы же собирались пожениться!

– Собирались, Маркович. Да не собрались. Ну что, пошлем стажера?

– Да уж конечно! Володя! Иди сюда!

На зов откуда-то из глубины гаража появился молодой патлатый парень с помятым лицом.

– Дрых опять? Когда ты уже выспишься? В магазин сходи!

Парень молча взял протянутые Филатовым купюры и удалился.

– Что делать-то будешь? – спросил Маркович.

– Да что... Домой поеду, в Москву. Тут все равно жить негде. Разве что в гараже у тебя.

– Ну-ну. А потом?

– Да не знаю я, Маркович. Надеюсь еще, назад позовет. А не позовет – значит, все.

– Нет, Фил, не позовет, – покачал головой старик. – Она Ленке в редакции говорила еще третьего дня, что не может больше. Я тогда не понял, а теперь – ясно. Ну, да не расстраивайся, сам должен был понимать, что не для тебя эта девчонка. Тебе какая-нибудь... Зоя Космодемьянская надо, а не Ксения Веточкина.

На пороге гаража появился Коля Шустов, приятель Филатова, работавший водителем в милиции Ежовска.

– Отпустили, Юрик? Ну, это надо отметить. Давеча Ксению видел, идет, глаза в землю, не замечает никого. Горевала, видать?

– Да пошли вы все к такой-то матери! – в сердцах выругался Филатов, заметивший, что Маркович делает Коле какие-то знаки. Тот понял и тему продолжать не стал. Ситуацию спас появившийся стажер, в сумке которого булькало и звякало.

Пили молча, сочувствуя Филатову и не зная, как помочь его горю.

Размышляя о своей жизни, Филатов никогда не употреблял глаголов сослагательного наклонения. «Если бы» – таких форм речи для него не существовало. «Если бы» он в свое время не прошел знаменитую школу Рязанской десантуры, не служил в «горячих точках», не общался с лидерами «оппозиции» кавказских республик бывшего Советского Союза, – это одно. «Если бы» он не «мочил» «авторитетов» преступного мира, спасая своих друзей, – это другое. И «если бы» Юрий Филатов считал возможным присвоить хотя бы копейку, не заработанную им, – это третье. Филатов был прям, как стрела. И опять же, «если бы» какой-нибудь писатель взялся за составление его жизнеописания, он был бы обречен: серых тонов, многоцветий, которые и составляют основу романа, в мировоззрении Филатова просто не было. Он родился «черно-белым» и таковым пребывал все свои почти четыре десятка лет. И видимо, поэтому после многочисленных приключений, гибели друзей, декалитров пролитой крови – своей и чужой – начинал иногда «бухать по черному», то есть употреблять алкоголь в таких дозах, которые простому смертному были «не по горлу». Правда, длилось это не долго – до начала какого-нибудь очередного приключения.

Вехи биографии таких людей, как Филатов, можно было обозначить именами государств, городов, областей, перевалов и рек: Рязань, Кабул, Кандагар, Саланг, Нагорный Карабах, Днестр, Терек, Грозный... И следами от пуль и осколков на их телах. Большинство из них старались даже не вспоминать реки крови, разорванные тела и взорванные сакли. Они молчали; говорили другие – те, кто отсиживался в штабах, кто проводил зачистки мирных сел, откуда давно ушли боевики, те, кто не знал о существовании такого физического параметра – температура кипения крови...

Однажды, рекомендуя десантника на работу, в разговоре с потенциальным нанимателем бывший сослуживец Филатова говорил о нем: «Фил почти сразу из Рязани «за речку» попал. Вышел оттуда в числе последних. Потом – Чечня... Парень что надо. Он мне чем-то царского офицера напоминает. Не поручика Ржевского, конечно, а совершенно наоборот. Какого-нибудь... ну, Андрея Болконского там... Храбр невероятно, солдат берег, прикрывал сам при отходе – было дело... Честен... Ну, не до глупости, конечно, но многим его не понять. Слышал я, что пару лет назад работал он инкассатором и оказалось у него три «лимона» баксов, практически бесхозных. Никто не знал, где они. Так он их в банк вернул». – «И себе ничего не оставил?» – спросил собеседник. – «Ничего, в том-то и дело. Гол как сокол. А со службы его поперли за то, что он одному мудаку с большими звездами оплеуху отвесил. Было за что».

В Ежовск Филатов попал в результате случайности: он встретил на Остоженке девушку, которую знал еще со школьных времен, когда они с приятелями часто наведывались в излюбленный подмосковный городок, где познакомились и подружились с местными пацанами. Среди них были представители всех тогдашних тусовок – от люберов и панков до хиппи, которые, как ни странно, в этом городе мирно уживались между собой. Младшая сестра одного из ежовских приятелей Филатова, Ксения, по уши влюбилась в него, и, как оказалось, пронесла эту любовь через годы. Ее старший брат погиб – нелепо, попав под шальную пулю во время бандитской разборки с перестрелкой. А родителей уже на свете не было. Вот и получилось так, что буквально с первых слов между ними все стало ясно – это судьба.

Филатов в который уж раз оставил московскую квартиру на попечение соседки, тети Маши, и переехал в Ежовск. Занимался тем, чем занимаются многие бывшие военные – что-то охранял, кого-то сопровождал, подстраховывал, обеспечивал безопасность. Иногда срывался с места и надолго исчезал – даже порой не предупредив Ксению. К семейной жизни Филатов привыкнуть не мог и, хотя по настоящему полюбил молодую женщину, так и не смог стать для нее тем, кем она хотела его видеть, – мужем в полном смысле этого слова. И то, что Филатов «загремел» на пятнадцать суток за мелкое хулиганство, стало последней точкой.

... На следующий день Филатов проснулся в своей московской квартире, все на том же продавленном диване, под сто лет не беленым потолком и осуждающими взглядами матери и отца с висящих на ободранной стене портретов. Как он добрался до столицы, он не помнил. Видать, сел на автопилоте в электричку, а дальше – кривая вывезла.

Он спустил ноги с дивана, провел ладонями по лицу и отправился в ванную, откуда через полчаса вышел помолодевшим лет на десять. Ледяной душ вернул Филатова в нормальное состояние, а бритва – в нормальный вид. Теперь предстояло думать, как быть дальше.

В дни «безвременья», как он называл такое состояние, Филатов любил бродить по улицам Москвы. Часто такие прогулки оканчивались встречей, которая определяла его судьбу на ближайшие месяцы.

Юрий вышел из квартиры, предварительно сообщив соседке о своем возвращении, спустился в метро, доехал до центра и отправился бродить. На этот раз от своей любимой Остоженки он решил держаться подальше и от Белорусского вокзала зашагал по Тверской в сторону Кремля.

Сперва у него возникла мысль: а не опохмелиться ли? Но он практически сразу ее отбросил. Просто шел медленно, ни о чем не думая. И вскоре его окликнули.

– Фил! Юра Филатов! Ты это или я ошибаюсь?

Десантник оглянулся. Со стороны Дегтярного переулка к нему быстрым шагом приближался одетый в светлые брюки и парусиновый жилет с многочисленными карманами высокий мужчина. Филатов напряг память.

– Паша, ты? Паша Кравченко? Господи, мы же десять лет не виделись!

– Да не меньше, с первой Чеченской... Как ты? Слышал, вроде уволился?

– Давно уже. Сейчас – вольный художник.

– Ну, пошли, посидим где-нибудь, у меня сегодня как раз отгул.

Филатов и его знакомый по Чечне, в то время капитан внутренних войск Павел Кравченко, вошли в небольшое кафе, расположенное в подвале жилого дома. Кравченко заказал бутылку водки, закуску и спросил:

– Работаешь?

– Сейчас – нет, – коротко ответил Филатов.

– Знаешь, может, это и хорошо, – туманно произнес Павел. – Тогда могу тебе, кое-что предложить.

Филатов промолчал, ожидая продолжения. Официант принес графин с водкой и закуску, собрался, налить в стопки, но Кравченко взмахом руки отпустил его и налил сам.

– Ну что, давай сперва выпьем, а потом я тебе пару слов скажу. Ты извини, что я вот так, в лоб, но почему бы сначала дело не сделать, а уж потом в воспоминания пускаться?

Они выпили по стопке, Кравченко сразу же налил по второй.

– Так вот. Я работаю начальником охраны товарной станции на железной дороге. Скажу сразу, зарплата приличная, но я не всех беру, так что у меня есть пара вакансий. Пойдешь?

– Пойду, – ответил Филатов не раздумывая. Такая работа его устраивала. – А которая это станция? Их же в Москве черт-те знает сколько.

– Она даже не в Москве, но близко. В Ежовске.

Филатов поперхнулся.

– Ты не бойся, это недалеко, – не понял причины такой реакции Павел. – Кроме того, я тебя в общежитие устрою, у нас там есть, для рабочих. Комнату отдельную получишь, хочешь – просто после дежурства будешь отсыпаться, хочешь – живи там, а свою квартиру сдашь... У тебя ведь есть квартира, насколько я помню?

– Есть, – хрипло ответил Филатов. – Просто я последний год в этом самом Ежовске жил...

– Вот как? Расскажешь?

Филатов вкратце рассказал ему о неудавшейся семейной жизни. Кравченко с энтузиазмом воскликнул:

– Ну вот, глядишь, и вернешься к своей Ксении! Так как, заметано?

– Заметано, – ответил Филатов, тяжело вздохнув.

После первого месяца работы на станции у Филатова сложилось впечатление, что Кравченко нанял его на работу в качестве собутыльника. Во всяком случае, после того как Кравченко в первый же рабочий день – а дежурить приходилось сутки через трое – показал ему территорию и сказал, что по ней надо ходить и смотреть, чтобы взрослые злоумышленники и хулиганистые дети не срывали с вагонов пломбы, на этом его охранная деятельность закончилась. После обхода, часов в двенадцать ночи, они с Кравченко назюзюкались до такой степени, что, когда с утра он пришел устраиваться в общагу, комендантша печально сказала: «Еще одного алкаша на мою голову не хватало...» Впрочем, другие охранники службу несли более-менее исправно.

И так было каждое дежурство.

Филатов сходил к соседке Ксении, забрал сумки со своими вещами, а также рассказал на всякий случай, где его можно найти. Но от Ксении не было ни слуху ни духу. И свободные дни Филатов проводил как бог на душу положит – ездил в Москву, встречался с приятелями, читал, даже в кино пару раз сходил. Но на душе все равно было погано... И к концу месяца Филатов затосковал так, что не мог спать. Если, конечно, не принимал перед сном пол-литра водки...

* * *

– Крава? Это Буденный. Слушай что. Там к тебе на станцию вагон пришел, с оловом. Так он мне нужен.

Начальник охраны Ежовской товарной станции чуть не выронил сигарету.

– Ты что, Слава, обкурился, что ли? Как ты это себе мыслишь?

– Просто мыслю. У меня есть печать завода, на который этот вагон пришел. Ты же знаешь, пока я с Фомой не разосрался, заводом фактически командовал я. Через своих пацанов, конечно. Так что, мне трудно документы сделать? На это вон Синяк есть, живо сварганит. От тебя зависит только проконтролировать отгрузку. Получишь десять процентов.

Кравченко задумался. Предприятие уже не казалось ему таким безнадежным. В конце концов, что он теряет? Проверка документов не входила в его обязанности, этим занималась экспедиция, в которой, впрочем, работали кое-чем обязанные ему люди. А проконтролировать доставку несложно. Тем более что... Тонна олова на мировом рынке стоит примерно 8 тысяч долларов, и цены на него растут. В вагоне тонн пятьдесят, а то и больше. Четыреста тысяч. Десять процентов – сорок тысяч. За такие бабки можно и рискнуть.

– Хорошо, Слава, я к тебе подъеду, обговорим подробности.

– Не вопрос. Хочу Фоме фитиль вставить, чтобы долго меня помнил, козел... Не фиг было со мной заедаться, политик хренов.

Глава 2

Гром монотонно вколачивал костыли в небо где-то за городом. Дождя пока не было. На углу переулка, застроенного старыми деревянными домами, стоял, опершись о фонарный столб и засунув руки в карманы, местный житель Гриша Каравашкин. Как пишут в плохих романах, выражение смертельной скуки застыло на его лице. Рядом примостился Вася Шерхебель, который тщетно пытался развеселить приятеля, рассказывая уже тридцатый вытертый до дыр анекдот про нового русского. Не помогало. Кореша точно знали, чего им не хватает в жизни. Им не хватало праздника.

Из детского садика, расположенного напротив и по случаю воскресенья пустого, доносились сперва приглушенные, а потом все более громкие голоса. Гриша и Вася знали, что на сегодня там намечена разборка команды Буденного с оккупировавшими местный рынок «лицами кавказской национальности». Это было скучно. До сих пор дело кончалось мордобоем, изредка – больницей, но по-настоящему серьезных разговоров, как, например, в карельской Кондопоге, в небольшом подмосковном городке пока не было. Ну разве пустить кровь из носу – это мужской разговор?

Честно говоря, Гриша завидовал крутым парням в коже, которые собрались нынче под детскими грибочками отнюдь не покачаться на качелях. Он был их ровесником, кое с кем учился в одном классе, но как-то так получилось, что всеобщая крутизна обошла его стороной. Гришу не брали не только на крутые разборки – его не брали никуда. И по этому поводу машинист тепловоза Ежовской товарной станции Григорий Каравашкин жутко комплексовал.

Из-за ограды детского садика раздалась автоматная очередь. То есть это Гриша с Васей потом поняли, что она автоматная, когда прямо на них из калитки выскочил черноволосый мужик и тут же упал, выронив автомат. От бетонной опоры столба срикошетила пуля. Вася с Гришей сами не заметили, как оказались в канаве.

К калитке детского садика, визжа тормозами, подлетел «чероки», из которого вывалились четверо блондинистых парней. Они тут же столкнулись с выбегавшими из калитки черноволосыми, которых было трое, и, кто там кого начал месить, в первые мгновения было не разобрать. Подоспела «девятка» конкурентов. Далекий удар грома заглушил пистолетные выстрелы. В «девятку» полетела граната, отскочила от бокового стекла и взорвалась между машинами. Раздались крики – осколки попали в кого-то из дравшихся. Со стороны железнодорожного переезда завыла милицейская сирена. Уцелевшие спешно грузили своих окровавленных коллег в машины и следом втискивались сами. Перегруженные тачки рванули в разные стороны.

Гриша и Вася осмелились поднять головы. На асфальте подсыхали чьи-то мозги, валялась лакированная туфля. Пахло порохом. На место происшествия подкатила машина с мигалкой, из нее лениво вылез толстый милиционер, потоптался на месте, сел за руль и спокойно уехал. Это было не его дело. Пусть ОБОП разбирается.

Приятели переглянулись. Гриша отчего-то тяжело вздохнул. Вася дернул Гришу за рукав:

– Пошли, может, братва проснулась...

И тут в кармане Каравашкина звякнул древний обшарпанный мобильник.

– ... Мужики, Крава звонил! – В комнате, где сидели смурые мужики, появился Григорий. За ним, как привязанный, следовал Васька. – Сегодня дело предстоит. Вагон со станции будут лямзить. Документы – не наше дело, он их сам организует, а вам просто вокруг пошариться надо, пока я к своему тепловозу этот вагон цеплять буду, а потом отгоню, куда прикажут. Крава не во всех своих охранцах и контролерах уверен. Мало ли что...

– А... это... аванс? – послышался из угла чей-то голос.

– Во, бля... Что, все кончилось?

– Ну, дык...

– Ладно, ща позвоню... – Гриша набрал номер, высказал просьбу, выслушал ответ и спрятал здоровенную «трубу» в карман.

– Ну, че, дает или нет? – пропитый Васькин голос словно шерхебелем провел по мозгам Гриши Каравашкина. В компании Ваську потому и звали Шерхебель. Фамилии его никто не знал, да и задачи узнать перед собой не ставил.

– Да, блин, такой умный, так сам бы ему звонил, – у Гриши еще хватало сил покочевряжиться. Трое мужиков смотрели на него с плохо скрываемой надеждой. – Кто пойдет? Он сейчас в мэрии, будет в вестибюле ждать.

Хрип, вырвавшийся из пересохших глоток, призван был изображать облегченный вздох. Загомонили:

– Да че там, все пойдем, прошвырнемся, а там к Лёлику в гараж заскочим.

– На хрен еще и этого поить?

– Мало он нас похмелял?

– Так у него «хвостов» не оберешься!

– Да там бухла будет – хоть залейся! – Гриша знал, что говорил. В таких случаях Кравченко бывал довольно щедр. – Да и дело сегодня, похмелимся и спать пойдем, а то просрём это олово, фиг он нам больше поверит.

Компания, собравшаяся поутру в доме на окраине Ежовска, в общем-то, и не собиралась вовсе, потому что уже неделю не расходилась. Накануне Гриша, Васька-Шерхебель, Мишка-Гнюс и Толик Болдырев по прозвищу Балда допивали то, что оставалось после удачно провернутого налета последних трех на сельский магазин, открытый незадачливым местным предпринимателем. В «точке» этой сигнализации никогда не было, да и после кражи, в этом братва была уверена, никто ее ставить не добирался – дорого. В Вороничах затарились неплохо – перетаскали в хату Бобыля полдесятка ящиков водки и ящик коньяка, много всяких копченых колбас и консервов, а Мишка за какой-то ему одному известной надобностью прихватил пару банок томатного соуса. Прикопали все в погребе, напоили Бобыля до сиреневых чертей, с утра потихоньку перетащили все в город – трезвый Кузен (двоюродный брат Гриши) еще затемно пригнал «жигуль», куда и запихали выпивку и закусь. Чтоб не нарваться, кругами поехали – Кузен один за рулем, остальные тоже по одному общественным транспортом добирались до Толиковой хаты, где обычно все и происходило.

Что происходило, мужики помнили слабо. Только Григорий – его одного уважительно звали по имени, а не по кликухе – помнил, как Гнюс начал разводить коньяк томатной пастой и заявлял, что это коктейль «К-крввававая Мэээри»... Потом баню стали топить. И вроде бы протопили, с помощью соседа, который там и заснул. Больше соседа никто не видел.

Но наступил день, точнее, утро, когда, почитай, за сотню пустых бутылок местная самогонщица Галя «от сердца оторвала» две – правда, полных. Литр бормотухи на четырех мужиков, конечно, показался издевательством, но, с другой стороны, где в пять, утра сдать тару?

К девяти в гости пришел Матерный Туз. Так прозвали Вовку Гашкина за то, что во время карточных побоищ он всегда орал «Валет, мать-мать-мать! Туз, мать-мать-мать!» и т.д. Вовка тоже работал на станции в должности «подай-принеси» и однажды навел компанию на очень выгодное дело.

Два десятка украденных шубок пропивали тогда больше месяца, причем цыган расплатился за все сразу Это потом знающий барыга, посмотрев образец товара, который Гриша припрятал на черный день, и узнав, сколько за него выручили, произнес: «Лохи, вам бы этого хватило полжизни коньяк пить!» И то шмон по городу шел такой, что по всем блат-хатам пух и перья летали. Почему братва не прокололась – один генеральный прокурор знает... Как и то, с чего бы это экспортный морфлотовский контейнер с драгоценными шубами, предназначенными для продажи «проклятым буржуям», оказался в тупике захолустной товарной станции города, который стоял очень далеко от моря...

Вскоре Гриша повел свою помятую команду в сторону мэрии, оставил братву во дворе и вошел в вестибюль. Подождав минут пять, он увидел спускавшегося по лестнице Кравченко.

– Здоров, Павел, – приветствовал он начальника охраны станции, который на ночь практически оставался ее хозяином. – Делишки-то как?

– Каком кверху, – нелюбезно ответил Кравченко. – Черт бы их подрал с этим вагоном. Типа это мне надо... Ладно, вот тебе бабло, – он протянул Грише несколько купюр, – но предупреждаю: если к ночи будешь не проспавшийся – под тепловоз засуну. И своих говноедов придержи. Понял?

– Понял. Но что там от них понадобится?

– Я скажу, где вагон, пусть они через дырку – ты знаешь где – пролезут на станцию, спрячутся неподалеку и смотрят в оба. В случае чего пусть свистят. В принципе, ничего произойти не должно, но подстраховаться не мешает. Не все у меня пацаны проверены. А когда ты подцепишь вагон и подвезешь к воротам, они свободны. Понял? Иди опохмеляй корешей!

Гриша мелкими шажками отступил по коридору к полированной двери с надписью «УФСБ по Ежовскому району». Оглянулся и гораздо быстрее, чем позволяли себе посетители мэрии, помчался по лестнице, чуть не сбив при этом какую-то бабку-просительницу.

В полуподвале левого крыла мэрии, где в года минувшие вели свои дела чекисты, ныне процветал уютный буфетик. Начальство в него заглядывало нечасто. С утра он всецело принадлежал страждущим опохмелиться, точнее, самым тихим из них, ибо тем, которые «погромче», буфетчица Ира без лишних слов указывала на дверь. Зато если человек с уважением, то и в долг могла обслужить. В обед буфет оккупировала толпа девчонок из педколледжа, которых, несмотря на жалобы голодных чиновников, отвадить от буфета никому не удавалось. А вечером за закрытыми дверями гуляли крутые ребята. Гришина компания, как мы уже знаем, к означенному кругу людей не принадлежала.

Из окон небольшого здания во дворе мэрии, где в войну размещалось гестапо, а теперь была музыкальная школа, доносились звуки. С их помощью можно было заставить любого обладающего маломальским музыкальным слухом человека рассказать все, что было и чего не было, даже без помощи гестаповских методов воздействия. Будущие Рихтеры и Ростроповичи, папы которых платили за них круглые суммы, а мамы заставляли показывать свое «мастерство» перед гостями, мучили инструменты. Впрочем, на мужиков, занявших столик у полностью погруженного под землю раскрытого окошка, музыка не оказывала никакого воздействия...

В двери буфета Каравашкин вошел, уже не торопясь – не хотелось ронять свой авторитет перед корешами. При появлении Гриши они вперили в него натужные мутные взгляды. «Атаман» подошел к стойке:

– Ирочка, золотце, дай нам, чтоб горела...

– Вы бы еще в шесть утра приперлись... Нету у меня ничего. Не завезли.

– Во, бля... – разочарованию компании не было предела.

– Идите в Анькин магазин, тут ближе всего. А у меня только коньяка пара бутылок.

– Ну че, народ, будем по-нашему или как интеллигенты? – вопросил Гриша. – У меня аж пять тысяч на кармане.

– Да ну его на хрен, тот коньяк, с него только «Кровавую Машку» делать. Пошли к Аньке, – высказал Балда общее мнение, и они двинулись в сторону магазина, где и при социализме, когда магазин принадлежал государству, и при капитализме, когда его приватизировал какой-то жук из местных, торговала одна и та же Аня, вечная Аня, просто Аня...

К вечеру им стало совсем хорошо. Водки, поскольку предстояло «дело», брать не стали, а ящик «чернил» сильно поднял тонус – ноги, правда, стали несколько ватными, но Гриша расслабиться не дал. Десяток «пузырей» он предусмотрительно заныкал с помощью престарелой матери Толика, действовавшей по принципу «только бы этому алкашу меньше досталось».

Филатов заступил на дежурство в восемь вечера. Кравченко на этот раз сам провел инструктаж смены, которая должна была охранять обширную территорию товарной станции. После инструктажа он отпустил всех, но Филатова, который тоже собрался было идти на свой участок, попросил задержаться.

– Не спеши, Фил, никто там вагоны наши не угонит. Посидим часок, не возражаешь? Домой идти не хочется, теща приехала, мать ее за ноги...

– Давай... – как обычно, не возразил Юрий.

Они устроились в каптерке, где на стеллажах хранились какие-то старые журналы дежурств, ведомости, в общем, всякая охранная бухгалтерия. Кравченко достал литровую бутылку водки, два стакана, хлеб, колбасу и помидоры.

– Ну, дай бог, не последняя, а если последняя, то не дай бог, – поднял стакан начальник охраны.

После того как закусили, Кравченко спросил:

– Так и не наладилось у тебя с Ксенией?

– Нет, не наладилось, – сухо ответил Филатов, не желая вдаваться в тему.

Но его начальник на правах старинного знакомого не отступался:

– Так, может, поговори с ней; женщины – существа отходчивые. Моя меня вон сколько раз бросить грозилась...

– Не по тем я делам, – коротко ответил Филатов.

– – Унижаться я не собираюсь даже перед ней.

– Ну, как хочешь...

Вскоре литр подошел к концу, и Кравченко достал еще одну такую же бутылку.

– Не хватит ли? – засомневался Филатов. – Мне еще дежурить.

– А, одним больше, одним меньше... У нас тут кражи редко случаются. Последняя до меня была – шубки из какого-то навороченного соболя стырили. Они должны были на экспорт идти. А при мне – не воруют, боятся...

– Пойду отолью, – сказал Филатов и вышел из каптерки.

Тут же Кравченко достал из кармана какой-то пузырек и вылил содержимое в стакан своего старого приятеля. Затем он до краев наполнил его водкой. После этого достал из другого кармана другой пузырек, с таблетками, и проглотил две штуки. Посидел с закрытыми глазами, поблагодарил про себя химиков из какой-то секретной лаборатории, где изобрели таблетки, снимающие опьянение, и сказал вернувшемуся Филатову:

– Ты не боись, Фил, в случае чего в комнате отдыха покемаришь. Я всю ночь тут буду.

Опрокинув стакан, Филатов закурил и уставился в окно, чувствуя, как его начинает развозить. Десантник удивился – организм его обладал завидной сопротивляемостью к алкоголю, но зато похмелье всегда было жутким. Когда он выронил сигарету и зашарил по полу в попытках ее поднять, Кравченко ухмыльнулся и сказал:

– Все, иди спать, твоя смена закончилась...

Филатов с трудом поднялся со стула и отправился, по глубокому убеждению Кравченко, спать в комнату отдыха охраны товарной станции.

«Летя на Канары, попал я на нары, – пробормотал себе под нос Кравченко. – Хорошо, что этот вагон как раз на твоем участке, друг любезный...»

– ... Вот он, давай цепляй свой паровоз! – Шерхебель махнул рукой высунувшемуся из окна маневрового тепловоза Каравашкину. Тот спустился вниз и стал проверять систему сцепки.

Два человека приближались к злополучному вагону с разных сторон.

Первым был Филатов. Пьяного до невменяемости, что бывало с ним очень редко, его носило по станции уже очень долго, но могучий инстинкт десантника все-таки вывел на верное направление. Время от времени он просто полз по шпалам, вставал на колени, несколько минут передвигался в полусогнутом состоянии, выпрямлялся и на заплетающихся ногах шел дальше между вагонами, подсознательно держа курс на дырку в заборе, от которой было недалеко до общежития, в котором он отсыпался, чтобы не ездить в Москву.

Вторым был коллега Филатова охранник Борис Самусенко. Еще недавно он служил прапорщиком в артиллерийском полку. Когда ему исполнилось сорок пять, а выслуги было на тот момент двадцать семь лет, он решил больше не мотаться по полигонам, а нашел тихую пристань в Ежовске, где устроился охранником на товарную станцию. И когда его спустя некоторое время вызвал к себе один знакомый и предложил подзаработать, Самусенко сразу же согласился – он не видел ничего противозаконного в том, чтобы иногда присмотреть за вагоном или контейнером с каким-либо грузом. Отставному прапорщику сообщали номер вагона и точное время, в которое он должен покинуть территорию станции. И вот один из таких вагонов прямо на его глазах собирались самым наглым образом увести!

– А ну, стой! Стрелять буду! Не двигаться! Куда вагон цепляете? Ему только завтра положено с отправкой!

Гриша медленно повернулся. За его спиной маячила фигура охранника в камуфляже, направляя на него луч мощного фонаря. В другой руке мужик держал дубинку, напоминавшую милицейскую, только покороче. У Гриши все екнуло. Кравченко где-то недоработал.

– Мужик, а не пошел ли бы ты на... – сказал он. – Мне скомандовали, я выполняю.

– Что ты выполняешь? Не пойдет вагон сегодня никуда!

Рядом тенями возникли Толик и Шерхебель.

– А ну, все назад, быстро! – у охранника прорезался голос артиллерийского прапорщика, которым он был почти всю сознательную жизнь. – Стреляю на поражение!

– Во, блин, заладил! – сзади к охраннику подбирался Гнюс с какой-то железякой. – Слышь, мужик, лучше по-доброму – ты нас не видел, мы тебя. А то...

В руке Гришки появился пистолет. Это был выброшенный кем-то на берегу реки после «мокрого» дела «макаров», который Гриша случайно нашел, вычистил, один раз пальнул ради проверки... Он носил его для понта, желая походить на местных парней, членов бригады Буденного, не имевших нужды связываться с такой, как он, мелкой швалью.

– Я сказал, никуда вагон не пойдет! – охранник не разглядел пистолет в темноте. Внезапно он опустил свою дубину прямо на правую руку Григория, и тот сначала не понял, почему через мгновение охранник выронил дубинку, прижал руки к груди, согнулся пополам и тихо осунулся головой вперед. Григорий удивленно поднял пистолет к глазам, учуял кисловатый запах пороха и понял, что только что убил человека. Несколько мгновений он постоял, пропуская через свою душонку этот факт... и потащил из кармана мобильник.

– Павел, немедленно сюда, у нас ЧП, – пробормотал он

Через пять минут начальник охраны был на месте. Он выслушал короткий рассказ Каравашкина, перевернул мертвого охранника лицом вверх и сплюнул:

– Мать его, я так и думал, что он на кого-то работает! Вот только на кого? Уж не на Фому ли? Тогда – звездец... Так, грузи труп в тепловоз! Хотя... Стой, не грузи!

За спинами молча стоявших подельников в тусклом свете станционных фонарей Кравченко увидел медленно приближающуюся фигуру пьяного.

– Черт, это же Филатов! – пробормотал начальник охраны – Я ж его специально напоил да еще и подсыпал кое-что в водку. На хрен лишний свидетель? Он же прямой, как столб фонарный... Думал я, ты в отрубе уже... Крепок, десантник! Даже переодеться сумел. Ну, да ему же хуже... Свалим на него. Действуйте!

– Толик, бутылку! – просипел Гриша.

Толик сперва не понял, потом рванулся в сторону, вытащил откуда-то спрятанную бутылку «чернил», которую «атаман» тут же выхватил у него из рук. Вытер стекло полой ветровки, подошел к неподвижно лежащему Самусенко, стал рядом на колени, размахнулся и расквасил полную бутылку о череп отставного прапорщика. Тот уже и так был мертв. Гриша встал, тщательно протер оставшееся в руках горлышко и, отодвинув стоящего на пути Шерхебеля, подскочил к Филатову. Тот, ничего не соображая, шатаясь, цеплялся за вагон. Оторвав от него руку пьяного десантника, убийца приладил в нее горлышко бутылки, которое Филатов тут же выронил. Палкой Григорий подтолкнул «розочку» к телу охранника. Вытащил пистолет, протер, повторил процедуру, бросил оружие рядом с телом.

– Смывайтесь! – хрипло скомандовал Кравченко – Быстро! Гриша, лезь в свою колымагу. Бумаги на вагон готовы, на выпуске лежат. Вперед!

Компания, сразу протрезвевшая, рванула к проходу, который был проделан в ограде станции, оставив у вагона труп и стоящего на коленях, зачем-то шарящего руками по земле Филатова. Через несколько минут вагон тронулся, и тепловоз на малой скорости потянул его к воротам товарной станции.

* * *

Владельца литейного завода, в адрес которого пришел вагон с оловом, понадобившийся Буденному, разбудил телефонный звонок.

– Это Воскобойников. Вагон исчез. Тот самый.

– Что? Вы с ума сошли? Вместе с людьми?

– Да. И охранник мертвый на станции. Наш охранник.

– Этого просто не может быть! Ошибка в документах, сто процентов! Загнали вагон не на тот путь... А... Охранник... Твою мать... Ищите! Я вас вызову вместе с начальником охраны этой гребаной станции! – Известный бизнесмен, депутат Госдумы Константин Фомин положил трубку. Почесал переносицу и подумал: «Уж не Кайзер ли, сука, постарался?»

Глава 3

– Ой... Ой-ей-ей-ох-хх... М-м-м... – и так в течение нескольких минут. Лежащее поперек кровати тело, издающее нечленораздельные звуки, именовалось бывшим офицером советского десанта, бывшим инкассатором, бывшим электромонтажником, а ныне работником охраны товарной станции Юрием Филатовым.

Общежитие, в котором ему выделили комнату, давно проснулось. По коридору ходили работяги, с этажа, где жили семейные, доносились звуки утреннего выяснения супружеских отношений, короче, все было как всегда.

Нужно было как-то возвращаться к жизни. Рефлексии типа «до чего я дошел» никогда не были свойственны Филатову, но на душе было так гадко, что он, посмотрев на себя в зеркало, чуть не плюнул в рожу самому себе. Опухшее небритое лицо не вызывало положительных эмоций даже, у своего хозяина, чего уж говорить о других. «Эх, Ксения, Ксения...»

... С трудом проглотив яичницу, Филатов встал из-за стола, достал из стенного шкафа старый блокнот, в котором имел обыкновение делать сам от себя заначки. Глянув мельком на заляпанный глиной пиджак, вытащил из шкафа другой, парадный, и отправился в сторону рынка, где с восьми утра опохмеляла страждущих пивнушка под названием «Нива».

Залпом проглотив первый бокал, Филатов наконец-то смог без отвращения смотреть на мир. «Ну вот, исчезла дрожь в руках...» – промурлыкал он про себя.

– Маша, повтори! – протянул он бокал могучей, средних лет крашеной блондинке, хозяйке здешнего заведения.

– Мужики, слышь, на товарной охранника грохнули, – влетел в пивную сухонький, неопределенного возраста Сорока – «погоняло» и фамилия у него совпадали. – Ночью бутылкой по башке дали, потом из пистолета добили. И вагон с оловом увезли.

– На товарной? А что за охранник? – переспросил Филатов, который с трудом помнил, как под утро добрался оттуда до общежития. В смене было много охранников, кое-кого он даже не помнил в лицо.

– Прапор бывший. Не сиделось вот ему, в охрану пошел. Доохранялся.

Филатов перебрал в уме знакомых охранников. Такого вроде среди них не числилось.

– Взяли кого?

– Фиг его знает, там ментов немерено, убийство все ж. И вагон, однако...

Сорока тихонько зашептал что-то на ухо Маше, которая, недовольно поморщившись, налила ему пол бокала пива.

Ну, все, полегчало. Можно было идти в сторону гаража, где он по обыкновению коротал время. Филатов пошел дворами и в узком проходе между сараями нарвался на неприятность.

– Эй ты, х.., сто рублей давай! – заступил дорогу мутноватый парень с недельной щетиной.

– Сам ты это слово, свали в жопу! – воспитанный Филатов мог сказать и покруче, но, попив пива, он был добрый. Он знал в этих дворах почти всех, а вот это рыло видел впервые.

А «рыло» без лишних слов молниеносно врезало Филатову в лоб – точнее, туда, где он находился за миг до того. Десантник успел присесть на корточки, несмотря на замедленную реакцию, распрямился и воткнул два сцепленных кулака в подбородок нахалу.

От филатовского ответа парень ляпнулся затылком о кирпичную стену, но не остыл, а замахал кулаками, выцеживая сквозь зубы матюки. Филатов, получив-таки затрещину, сгруппировался и сгибом среднего пальца правой руки, нацеленным прямо в солнечное сплетение, заставил противника согнуться пополам, после чего, недолго думая, подставил колено и почувствовал, как расплющился и без того не блиставший классической формой нос хулигана. «Су-ука», – выдавил тот, не разгибаясь, Филатов оттолкнул его с дороги и, тяжело дыша после такой разминки, зашагал к гаражу, чувствуя, как на скуле начинает наливаться фингал.

«Стажер» Володя принес на этот раз «чернил», и Филатов удобно расположился в бытовке гаража на пару с Марковичем, которому сегодня ехать никуда не приказывали. И так бы они с течением времени и упились до синих крыс, если бы в бытовку не заглянул совершенно запыхавшийся Коля Шустов, работавший водителем в милиции.

– Юра, блин, на два слова, быстро!

– Ну, чего тебе? – Филатову так не хотелось покидать насиженное место.

– Быстрее, я говорю!

Шустов отвел Филатова в угол и зашептал:

– Где ты ночью был?

– Да что ты прицепился? Был на смене, упился там с Кравченко, потом домой пошел на автопилоте...

– Через пути шел?

– А я помню, что ли?

– Кореш, ты залетел по-крупному!

– Что я, девушка, чтоб залететь?

– Не звезди! Короче, я утром следователей возил, Кольку Нестерова и Свиридова, капитана, так тот говорил, что на тебя показали, будто ты охранника из своей смены на путях замочил! Да и отпечатки вроде твои нашли на разбитой бутылке. И когда прокурор санкцию подпишет, будут тебя брать! Да еще вагон с каким-то оловом со станции исчез.

– Коля, да ты бредишь! – Филатов затоптал окурок. – Первое апреля в следующем году, чтоб ты знал.

– А вот чтоб ты знал: вся ментовка на ногах! Я тебе еще раз говорю, там бутылку нашли разбитую с отпечатками, посылали на экспертизу. Так уже результаты есть...

– Да не пугай ты меня, его ж из пистолета убили, я с утра в пивнухе слышал, а откуда у меня пистолет? Свой последний я год назад выбросил.

– Фил, я тебя предупредил, дальше – дело твое. И чтоб ни живой душе!..

– Ясно... Коля, стакашок вина вмажешь?

– Ну, пошли, не повредит... Только тебе линять пора!

... В общагу Филатов, который не принял к сведению этот полный бред, пришел почти трезвый – не брало его почему-то – и часам к двенадцати понял, что ночь без бутылки он не вытерпит. После того как он расстался с Ксенией, донимали кошмары, и, если не выпить основательно, заснуть Филатов просто не мог. Трезвый ворочался, читал, пока книга не выпадет из рук, но сна было минут на пять, за которые он успевал побывать во всех адовых колодцах Вселенной. Просыпался мокрым от пота – неприятного, липкого ледяного пота, тянулся за ускользающим призраком, метался в постели, часто так орал во сне, что соседи стучали в тонкую стенку.

Филатов оделся, взял на ощупь с вешалки пиджак и, тихонько заперев за собой дверь, отправился в «ночник».

Спускаясь по лестничным пролетам, исписанным всякой непотребщиной, Филатов снова ощутил приближение чего-то неприятного. И «оно» не заставило себя ждать.

На первом этаже, в закутке под лестницей, едва освещенном тусклой грязной лампочкой, происходило изнасилование. Сначала Филатов услышал тяжелое дыхание, хрип и только потом заметил в полутьме подвижный клубок тел. Тот, кто держал женщину за руки, стиснув в кулаке запястья и другой рукой зажимая ей рот, вызверился на него, и Филатов, недолго думая, саданул его носком туфли в выпирающий кадык. Парень захрипел, отпустил женщину и, держась за горло, откинулся к стене. Второй насильник вскочил на колени, ничего не соображая, и в тот же миг в пространстве смешались крик женщины, шум мотора подъехавшей машины, глухой стук ударившейся о стенку двери, топот ног и команда «Стоять!»

В эту ночь Филатов действовал на автомате. Много времени спустя он так и не мог объяснить себе, почему не стал дожидаться милиции, а одним прыжком взлетел на площадку, через выбитое окно выскочил на козырек запасного выхода и тут же исчез в густых зарослях сирени. Ему повезло дважды – милицейский «воронок» был один, подъехал с фасада общежития, а менты не сподобились захватить собаку. Филатов перелез через забор, стараясь не задеть ветки, и тут почувствовал наконец, как мешает ему заляпанный глиной пиджак – именно его он в темноте снял с вешалки. Притаившись около подвального окошка котельной, он сорвал с себя пиджак и бросил вниз, не обратив внимания на глухой стук, с которым тот ударился о трубы.

И опять ему повезло – в мгновение ока по всей улице потухли фонари; уже слыша за собой топот погони, Филатов опрометью кинулся через проезжую часть и скрылся в лабиринтах темных дворов. Теперь он поверил в то, что его решили обвинить в убийстве.

Было прохладно. Филатов постоял с минуту под деревом, свыкаясь с мыслью, что все это не сон и в общагу, равно как и домой, ему идти нельзя. И никуда нельзя. Разве что к кому-нибудь из собутыльников? Они все частые гости местного НКВД. И тут Филатов вспомнил, что вчера, часов в одиннадцать вечера, ему звонил по мобиле Ленька Жестовский, близкий друг, с которым они служили когда-то в Афгане. Леня звонил с КПП своей части, где служил в чине прапорщика. Как раз сегодня он заступал дежурным и звал Филатова бухнуть граммов по триста спиртяги, над которой был в части практически полный хозяин. Спирт использовался для протирки каких-то контактов в радиоаппаратуре... Иногда. Филатов тогда отказался – считалось, что он на дежурстве, лень было пилить через реку, да и спирт воякам выдавали вонючий... Зато теперь он знал, куда идти.

Естественно, на мост, по которому круглые сутки шли машины на Москву и около которого вечно ошивался патруль дорожной милиции, соваться нельзя. Но Филатов не зря прожил в этом городе довольно долго, да и в детстве облазил с пацанами все ежовские зауголья, от средневековых подземных ходов до самых опасных новостроек, где постоянно «падали краны» и «стреляли сторожа». Под мостом, который вел через реку, будто специально для мальчишек, задумавших поиграть «в войнушку», были проложены железные мостки с каким-то кабелем. Бегать по ним было не то чтобы опасно, но как-то не по себе становилось, когда в метре над головой по настилу проносился многотонный грузовик; эти-то мостки и выручили Филатова, давно уже расставшегося с детством...

Филатов проскользнул вдоль стены литейного завода, купленного пару лет назад каким-то думским депутатом, огляделся и, не обнаружив ничего подозрительного, перебежал дорогу и нырнул в заросли. Под мост вела тропинка, в районе которой весь городской алкоголизированный бомонд потреблял «чернила» и «максимку». Глядя под ноги, чтобы не наткнуться на чье-нибудь дерьмо, беглец, подгоняемый утренней сыростью, вскоре очутился у огромного бетонного быка, выщербленного, словно древняя крепостная стена. «Черт, теперь только детство и вспоминать», – пронеслось в голове, когда Филатов ухватился за стальные прутья мостков. Подтянулся и, стараясь не шуметь, побрел над черной рекой. Над головой шумели машины.

Переулки были девственно пусты. Раннее утро не спешило выгонять людей из постелей, и до КПП Филатов добрался без приключений. Отворил тяжелую дверь.

– Дежурный по КПП рядовой Кац! – не открывая глаз, вытянулся разомлевший от сна солдат.

– Где дежурный по части?

– В штабе. Как доложить? – солдат, явно первогодок, начал с трудом приходить в себя.

– Звони, скажи... – Филатов чуть было не назвал свою фамилию, но вовремя спохватился.

– Короче, крути ручку, я сам поговорю.

– Не положено!

– Ладно, скажи, полковник Кудасов прибыл, – это была фамилия заместителя командира части. Так и не проснувшийся солдат с недоверием посмотрел на Филатова, но трубку полевого телефона снял.

– Таня? С дежурным соедини! – вызвал он коммутатор. – Докладывает дежурный по КПП рядовой Кац. Полковник Кудасов прибыл!

Трубка в ответ что-то хрюкнула. Лицо у солдата вытянулось:

– Он сказал, что я мудак и что Кудасов на Черном море отдыхает, – обреченно промолвил солдат. На освещенном плацу появился, подтягивая портупею, Ленька.

– Юрка, кабан стельный, когда это ты из старлея в полковники перекрестился? – с ухмылкой во всю румяную рожу заорал он. – Рядовой Кац, почему ремень на яйцах, а честь не отдаете? Объявляю замечание. Пошли, Юрик.

Они прошагали по городку, мимо антенн радиорелейки, по плацу в двухэтажный штабной домик. У знамени стоял караульный с автоматом.

– Ну, рассказывай, как жизнь. – Леня опустился в кресло за пультом связи, Филатов – на топчан.

– Хреновая жизнь, Анатольевич. Со всех сторон хреновая.

– Да, что-то ты и выглядишь на букву «хэ». Давай «коктейля» налью. – Прапорщик потянулся к фляге, висевшей на крючке сбоку пульта.

– Лёник, что бы ты сделал, если бы тебя обвинили в убийстве... причем совершенно незаслуженно?

– Послал бы того подальше.

– А если бы тебя серьезно обвинили? Приехали за тобой?

Жестовский в упор посмотрел в глаза другу:

– Рассказывай.

После того как уставший до чертиков Филатов поведал другу свою печальную повесть, тот даже присвистнул. На минуту-другую в дежурке наступило молчание. Потом военный пулеметной скоростью стал задавать вопросы.

– Твой маршрут в ту ночь?

– Он как раз пересекается с местом убийства.

– Ты вообще помнишь, как шел?

– Полный автопилот.

– Чем его убили?

– Колян сказал, что бутылкой по голове и пулей добили.

– Кравченко может подтвердить, что ты с ним пил?

– Может-то может, но я же потом ушел, а проснулся в общаге...

Жестовский помолчал.

– Но откуда там твои отпечатки?

– Леня, спроси что-нибудь полегче. Алиби у меня никакого, по всему выходит, что я там был в тот момент...

– Тебя очень круто и умело подставили. Одна зацепка – если на пистолет выйдут; вдруг он где-нибудь уже засветился?

– Надежды мало... Отпечатки все перекроют, они в картотеке давно засвечены, да и в милиции знают, что я по их ведомству не раз проходил. А им бы только зацепиться... Во бляха-муха, – в сердцах стукнул себя кулаком по колену Филатов, – сотню народу положил, не меньше, а тут пришили то, чего не делал. Смешно, ей-богу!

– Еще вопрос, Фил. Ты говоришь, там вагон с оловом увели.

– Говорят...

– Холера, я же вчера вечером как раз десять кило у одного барыги закупил...

– А тебе зачем? – недоуменно спросил Филатов.

– Да вот, понимаешь, подзаработать решил. Один хрен тут оловянными солдатиками занимается, в смысле сбывает их и разный народ нанимает – кого отливать, кого раскрашивать Ну, что ты хочешь – двадцать американских копеек солдатик, полтинник – всадник. Продает, правда, в десять раз дороже. Я солдат припахиваю, честно говоря, половину – им, половину – себе. Да и послабление по службе... Все довольны, с кем надо делюсь...

– Во, брат! Так это неплохой заработок...

– На конфеты Машке и на блузки Томке хватает. Слушай, проверить надо этот канал...

– Как тут проверишь, мне же в город не сунуться, арестуют сразу... – Филатов провел по лбу рукой, потом взмахнул ею, будто стряхивая усталость.

За окном уже вовсю сияло солнце. До подъема в части оставалось десять минут. Леонид поболтал во фляге, убедился что она почти полная, и подвел итог:

– Единственное, что ты в своей жизни умного сделал, – это то, что пришел ко мне. Вооруженные Силы во главе с вице-премьером Ивановым еще кое-что могут. Короче, так. Я тут поспрошаю кой-кого, есть у меня такие связи Ты же отсидишься какое-то время на моей дачке, пойла тебе хватит для успокоения, а закусь сейчас солдата припашу раздобыть. После развода я бензовоз отправляю на «точку», экипаж – мои ребята, вопросов задавать не станут. Они поедут через Веселое, там дача рядом, знаешь где. Переоденешься в «хэбэшку», чтоб ВАИ в случае чего не прицепилось, и сядешь третьим кабину. Шмотки гражданские в вещмешок сложишь, там переоденешься сразу. В общем, сиди там и жди меня. Потом, возможно, придется кое к кому наведаться, – Жестовский вышел из дежурки.

На плацу начали выстраиваться солдаты. Сержанты, пройдясь перед строем, повели их на зарядку. Когда один из взводов прогремел сапогами около штаба, прапорщик подозвал сержанта и что-то ему приказал. Тот остановил взвод, вызвал из строя чернявого солдата, оставшегося на месте, и повел подразделение дальше. Леонид заговорил с солдатом, и тот куда-то заспешил. Прапорщик вернулся, в дежурку.

– Это каптерщик, сейчас он тебе подменку и пайку принесет, переоденешься в кустах за КПП и жди машину. Она тормознет за поворотом, там не видно.

Жестовский вышел на минуту и вернулся с армейским «сидором». Филатов с усталым восторгом. произнес:

– Ну, Ленька, тебе б не заправкой, а дивизией командовать!

– Заправкой дивизии – это завсегда. Все, бери шмотки линяй! Сейчас штабные начнут собираться.

Филатов нащупал в тайнике ключ и вошел в дом. Леня строился крепко, вместе с родителями доводя до толку свою «загородную резиденцию». Поднявшись на второй этаж, Филатов опустился на кровать, уронив руки на колени, посидел с минуту, пока не начал клевать носом, потом встал, переоделся, вынул из мешка флягу, буханку хлеба и добрый ломоть вареного мяса в полиэтиленовом пакете. Спустился вниз, умылся, сразу почувствовав себя заново родившимся, вытащил из погребка банку квашеной капусты, закрыл дверь на крючок и снова взобрался наверх...

Он не заметил, как заснул. И самое интересное, что на тот раз неведомые силы были к нему милостивы – Филатов спал спокойно, без кошмаров, без холодного пота. Проснулся далеко за полдень, вышел – с оглядкой – из дому, шмыгнул в закуток, где Леня соорудил что-то типа душа. Нагретая солнцем вода из двухсотлитровой бочки освежила, и замерцала смутная надежда – друзья помогут, вытащат из дурацкого переплета. Филатов сел за стол, нарезал хлеб и мясо, налил и с удовольствием выпил, закусив сперва капустой, потом отведав и всего остального. Вытянулся на кровати и стал глядеть в потолок, сосредоточенно изучая узор на отшлифованных досках. И снова не заметил, как заснул. На этот раз лучше бы он этого не делал...

Жестовский приехал на дачу уже в сумерках, подогнал «фольксваген» прямо к крыльцу, дернул закрытую изнутри дверь и, не желая поднимать шума, вытащил из кармана «лисичку». Вставил тонкое лезвие в щель, повел вверх; крючок выскочил из петли.

Филатов лежал на кровати в какой-то неестественной позе. Дыхания не было слышно. «Спит? Или упился вконец?» Леонид потряс флягу. Вопреки ожиданию, она была почти не тронута. «Странно...»

И тут внезапно Филатов вскочил, вперив в Жестовского совершенно безумный взгляд. Он задышал толчками, с хрипом выталкивая из легких воздух.

– Что это было? – спросил на одном выдохе.

– Ну, тихо, тихо, воды выпей! – Леонид поднес ко рту Филатова солдатскую кружку. Тот осушил ее судорожными глотками, выливая воду на грудь.

– Кошмар, что ли, приснился? Немудрено...

Филатов молчал. Сел на кровать, обхватив ладонями голову. Тихо произнес:

– Леня, я такого и врагу не пожелаю...

Прапорщик не стал уточнять чего, – думал, и так понятно; Жестовский и представить себе не мог, в каких глубина: адовых побывал его друг, краешком сознания прикоснувшийся к корневой системе Мироздания...

– Две новости. Первая. Я говорил с хлопцами из ментовки. Их начальство уверено, что это ты прикончил своего коллегу. Крава божится, что с тобой не пил. Но некоторые сомневаются – мол, на фиг тебе это нужно. Да и пистолет – ты ведь не мафиози какой-нибудь, уже год в городе на виду был. Я вот что думаю: надо тебе пока отсидеться где-нибудь, а ментам написать показания – я завтра с утра в Тулу еду, там бы в почтовый ящик кинул.

– Ну ты и конспиратор...

– Да что конспиратор, просто надо же кому-то думать – тебе сейчас не до зрелого размышления.

Филатов решил всецело положиться на друга.

– А вторая новость?

– Вторая – насчет олова. Ты знаешь его температуру плавления?

– Ну, оно чуть ли не от спички плавится...

– В общем, да. Так вот, то олово, которое я купил, и не олово вовсе. Не плавится оно, хоть ты режь! То есть верхний слой слитка, тоненький совсем, плавится, а середина – нет. Вот смотри – Жестовский вытащил из сумки слиток.

Филатов повертел в руках напоминающую открытый гроб болванку, кусок от которой был отрублен зубилом, и вернул Жестовскому.

– Ну, я, знаешь ли, не металлург... Но внутри не олово. Оно белое, а внутри металл желтоватый.

– Истину глаголешь, брат. Знаешь, составь мне компанию, съездим к химику одному, может, он подскажет...

– Не засекут меня?

– Ну, кто тебя в военной форме засечет! Я вот тебе свою принес. С понижением, старлей, старшим прапором будешь!

Филатов засмеялся и стал переодеваться в форму прапорщика.

К большому деревянному дому, где жил хороший знакомый Жестовского инженер-химик Гриша Янгель, они подъехали около семи вечера. Хозяин был дома и без долгих разговоров согласился посмотреть, что ж там за «плохое олово». Взял тяжелый литок, взвесил на руке, внимательно присмотрелся к спилу, понюхал, даже на зуб попробовал. Хмыкнул и понес его в боковушку, где у него была устроена домашняя лаборатория. Отрубил зубилом кусочек и начал над ним колдовать, достав из железного шкафа какие-то химические прибамбасы.

– Ну, теперь можно курить часа два. Я несколько реакций заложил, чтобы верно было. Но, ребята, если это то, что я предполагаю...

– А что ты предполагаешь? И что из этого будет?

– Пока не скажу, что предполагаю, но если это – то, то это – п...ец. Пошли, по сто граммов сделаем. Мои в отъезде, я холостякую.

Он быстро накрыл стол, поставил бутылку водки, и заинтригованные гости стали ее вдумчиво потреблять, треплясь том о сем. Прошло два часа.

– Ну, братья, пора, – сказал химик и в сопровождении гостей отправился в лабораторию. Согнулся над столом, испещренным пятнами от всевозможных реактивов. И спустя минуту, медленно разогнувшись, сказал:

– Я так и думал. Это чистое золото. Высшей пробы. Почти без примесей.

Минуту в лаборатории стояло гробовое молчание. Жестовский и Филатов переглянулись.

– Отрубай себе половину, – жестко сказал прапорщик. – Не за молчание твое, а по справедливости. Только золотишко это припрячь, пока шум не уляжется.

– Не учи ученого, – весело сказал Янгель, однофамилец знаменитого академика, создателя баллистических ракет. – Думаешь, не приходилось мне такими делами заниматься? Я б тебе рассказал...

Друзья уселись в машину и тронулись по переулку, в котором жил химик. Жестовский молчал, нахохлившись за рулем, потом произнес.

– Надо дело довести до конца. Поехали к тому барыге у которого я это олово... тьфу, мать его, золото брал. Он за городом живет.

К двухэтажному кирпичному дому они подъехали уже в полной темноте. Жестовский остановил машину у калитки в высоком заборе и нажал на кнопку звонка. Им никто не ответил, и собака, к удивлению прапорщика, не лаяла, как это бывало обычно. Он вернулся в машину, достал из бардачка пистолет, штатный «макаров», и толкнул калитку. Она была не заперта.

– Идем, – сказал Жестовский, уже подозревая, что они там найдут.

И он не ошибся. Труп овчарки неподвижно лежал у крыльца. А на первом этаже богатого особняка, у камина в луже крови вытянулся средних лет мужчина с разнесенной пулями головой.

* * *

Жестовский и Филатов попали в часть без приключений удачно миновав пост ГИБДД около моста.

На бензозаправке у Леонида была своя крохотная канцелярия со столом, парой табуреток и топчаном. Тут же на столе стоял полевой телефон, а под столом – двадцатилитровая емкость со спиртом, из которого прапорщик налил по полному стакану.

Выпили.

– Куда рекомендуешь зашиться? – спросил Филатов. – Теперь меня еще и мафия какая-нибудь искать будет. Это же что получается – вагон у получателя увели конкуренты, так. И я при делах...

– Для тебя и ментов хватит... Тут тебе оставаться нельзя, они как пить дать всех твоих друзей начнут проверять и на меня могут выйти. Утром посажу тебя в бензовоз, как сегодня, на «точку» поедешь, я тамошнего прапорщика предупредил, Гриба Колю, что, мол, кореш приедет, от женки прячется. Он у меня в долгу, укроет тебя на пару дней. А там посмотрим.

– Леня, пиджак бы мне вернуть, там кое-какие деньжата, сам понимаешь, не повредят...

– Пошлю солдата в «цивильном», принесет.

Жестовский сразу же вызвав по селектору вторую роту:

– Дневальный! Ефрейтора Луканского поднять и срочно на заправку!

Селектор в ответ пробормотал что-то неразборчивое, но уже через пять минут в дверь вошел среднего роста солдат: «Товарищ старший прапорщик, по вашему приказанию...»

– Коля, переодевайся прямо тут в гражданку, лаз под забором знаешь где, и по-быстрому рви в город. Товарищ тебе объяснит, что там делать.

Филатов, успевший переодеться в цивильное, описал солдату маршрут, подробно рассказал, где находится подвальное окно и что там надо искать. Жестовский вручил ему потертый портфель и на всякий случай фонарик. Солдат ушел.

– Не залетит он? – с сомнением спросил Филатов.

– Эх, Филатов, ты у нас крутой «бегальщик» от ментов, а этот гораздо круче будет. Спец он, понимаешь?

– Вор, что ли?

– Однажды на спор вытащил у начальника службы радиоподавления пистолет из кобуры, из пистолета – обойму, а пустой пистолет вернул назад в кобуру. Комбат даже не почесался. Обойму этому майору в планшетку засунули – тот весь день обалдевший ходил. Так вот.

– А с кем он спорил?

– С особистом. Тот хоть и гэбульник, но мужик веселый. Ладно, давай немного отдохнем.

Филатов углубился в пожелтевший номер «Комсомольской правды», а Леонид пошел куда-то по своим делам. Вернулись они с солдатом почти одновременно.

Луканский вытащил из дипломата грязный пиджак, как-то странно глядя. на Жестовского и Филатова.

– Предупреждать надо, когда такое поручаете, товарищ старший прапорщик!

– А что такое?

– Во-первых, там по всему маршруту ментов немерено, боюсь, что засекли меня. Даже почти уверен. Правда, не тронули. И во-вторых... – солдат замолчал.

– Что во-вторых?

– Опасно такие штуки по карманам тягать, тем более без присмотра оставлять. Разрешите идти?

– Иди... Стой, а какие штуки?

– Да сами небось знаете. – Солдат вышел из комнаты:

Филатов взял со стола пиджак, засунул руку в карман

и замер. Медленно вытащил из кармана руку и уставился на зажатый в ней вороненый кусок металла. Потом молча положил пистолет на стол.

Немая сцена продолжалась недолго. Прапорщик подхватил оружие, внимательно осмотрел, понюхал ствол, проверил магазин:

– Из него недавно стреляли. Ты что, когда надевал пиджак, не почувствовал тяжесть?

– Леня, не до того было, я в нем пришел пьяный, повесил на вешалку, потом не трогал целый день. Как шел поздно вечером, надел по ошибке, он на мне, может, минуту побыл, я его снял и в подвал бросил. То-то мне показалось, что-то стукнуло...

– Ловко они тебя... Нашли бы пушку – все, суши весла. Что с ней делать – ума не приложу... Ладно, решим.

Ни один из них не заметил, как в грязном окошке каптерки промелькнуло чье-то лицо, задержалось на мгновение и исчезло, будто его и не было.

Около двух часов ночи, почистив по возможности пиджак и подложив его под голову, Филатов прикорнул на кушетке. Пистолет с оставшимися четырьмя патронами лежал в ящике стола. Прапорщик сидел за столом, заполняя какие-то ведомости.

– Дежурный по части!!! – заголосил общий селектор. – На КПП милиция, прорвались мимо меня на территорию!

Друзья вскочили.

– Быстрей за мной! – Леонид выхватил из ящика пистолет и поволок Филатова к боксам с техникой. На бегу выдохнул:

– Пушку закопаю...

– Нет, с собой! – не отставая, прошептал Филатов.

В части объявили тревогу. Под рев сирены друзья подбежали к лазу под стеной, огораживающей часть, и один за другим, изгибаясь, как коты, вылезли наружу. По крутому берегу спустились к ручью – вел Жестовский; перешли его по колено в воде и растворились в густых зарослях ивняка.

– Кому же они на хвост сели? – задыхаясь, спросил Филатов.

– Хрен его знает, может, нам, может, солдату. Блин, ночью берут, как НКВД в тридцатых... Нет, ну чтобы менты на войсковую часть напали – это нонсенс.

– Леня, они же нас могли уже сто раз повязать!

– Скорее всего не были уверены, что в машине ты был, если они нас на пути засекли. Потом Луканский... Видать, уже в части отследили. А пока «операцию» разработали...

– Вот козлы, надо им было через КПП переться...

– Филатов, если бы они на территорию тайно проникли, патруль мог бы огонь открыть, в форме они там или нет. У нас же не стройбат какой-нибудь... Скорее всего дежурного они предупредили, а тот тормознул, на КПП не сообщил. Сегодня Пылевиков дежурит, это всем тормозам тормоз... Вот солдат шум и поднял. А тревогу объявили, когда нас в каптерке не обнаружили.

– Ленька, и ты вместе со мной залетел!

– Ну, и как они, по-твоему... Кстати, я спирту прихватил, выпьешь?

– Давай... – они по очереди приложились к плоской фляжке, которую Жестовский вытащил из внутреннего кармана кителя.

– Как они, по-твоему, докажут, что я при делах? Здесь тебя, кроме их возможного стукача, никто не видел, солдаты мои нас не заложат – у них самих рыльце в пушку, станут крепко, так что в худшем случае вздрючат за то, что гражданского на территорию привел. А мы с тобой посидели и по домам пошли. И откуда я знаю, что ты в розыске? Презумпция. Понял?

– Все равно затаскают. Ты уж прости меня...

– Филатов, еще слово, и я тебя стукну!

– Я уже и так стукнутый. Давай думать будем.

– На «точку» теперь не сунешься. Есть у тебя место незасвеченное?

– Есть одна подружка; правда, не знаю, примет ли – год не виделись...

– Ладно, Филатов, все, разбегаемся, жди звонка.

Друзья разошлись в разные стороны, не догадываясь даже, что в следующий раз встретиться им доведется не скоро и при обстоятельствах, гораздо более суровых...

Глава 4

«Петлять по темным переулкам... Настороженно вглядываться в каждую тень, самому прятаться в тенях, переходить улицы чужих городов только на зеленый свет, маяться днем в схронах, искать чьей-то помощи... Сколько дней? Месяцев? Лет? Не привык я к такому... Драться как-то привычнее. Только вот с кем?»

Начал накрапывать дождь. Вдали, где-то на западе, разрывали мрак зарницы.

Филатову было не впервой подставлять свою задницу под пули за чужие интересы. Это был его образ жизни, и с этим он ничего не мог поделать. Но на этот раз интерес был его собственным. Проблема заключалась в том, что он не знал, – а это бывало с ним довольно редко, – с какой стороны ждать эту самую пулю... И десантник в первый раз в жизни слегка растерялся.

Из переулка он вышел к болотистому пустырю, за которым поблескивал немногочисленными освещенными окнами панельный микрорайон, построенный лет десять назад. Вдали прошумела ночная электричка. Вслед забрехала собака, но скоро угомонилась. Филатов нащупал тропинку и побрел через хлюпающую под ногами болотину.

Не желая из осторожности задействовать мобильник, Филатов отыскал единственный на всю округу телефон-автомат, который оказался, на удивление, исправным. Нащупав в кармане карточку, набрал номер, отметив про себя время – полтретьего ночи, и после нескольких гудков услышал сонный голос: «Алло...»

– Таня? – спросил тихо.

– Да, кто это?

– Филатов. Таня, ты одна? Можешь говорить?

– Господи, дядя Юра, откуда ты взялся? – В голосе Татьянки уловил он не только удивление, но и радость.

Таня приехала из Сибири вместе с Петровичем, бывшим прорабом электромонтажников, в бригаде которого одно время работал Филатов. Десантник спас ее тогда от крупных неприятностей, в которые она по собственной глупости вляпалась. Татьянка, как называл ее Петрович, без памяти влюбилась в Филатова, и чувство это, как оказалось впоследствии, отнюдь не угасло.

Года полтора назад Филатов устроился работать охранником к богатому бизнесмену Василию Васильевичу Васнецову, который поручил ему охранять своего сына. Мальчика по недосмотру Филатова похитили, и только чреда непредсказуемых событий помогла Косте спастись.

Васнецов из благодарности за участие в освобождении сына отремонтировал Петровичу дом в Монино, где он жил, и купил восемнадцатилетней Тане недорогую квартирку в одном из городов Подмосковья. Волею судьбы этим городом оказался Ежовск. Кроме того, он устроил ее на работу секретаршей в одну из контор своих смежников, где Таня стала получать весьма приличную зарплату. Филатов, несмотря на уговоры Костика Васнецова, от вознаграждения отказался и работать у Васнецова-старшего больше не стал, ибо провел не одну незабываемую ночь с его женой, «прекрасной злодейкой» Юлией Васнецовой. Когда Филатов выяснил, что это именно она «заказывала» одного за другим московских авторитетов, рассчитывая подмять под себя всю столичную мафию, Васнецова застрелилась.

Юрий узнал телефон Тани от Петровича, своего бывшего бригадира, но долго не звонил, зная, что девчонка любит его, хотя и не прочь иногда завести интрижку «на стороне». Но, видно, пришло время. Да и девочка выросла.

– Я тут, недалеко. Можно к тебе?

– Господи, дядя Юра, конечно!

Не успев нажать на кнопку звонка, Филатов оказался лицом к лицу с Татьяной. Она открыла дверь на шум его шагов и сразу бросилась к нему на шею. Поцелуй продолжался долго.

– Дядя Юра, мы так в коридоре и будем всю ночь? – прошептала она в ухо Филатову, прижимаясь к нему всем телом. В первый раз за все время их знакомства он этому не противился. Зачем? Большая девочка, прекрасно знает, с кем связалась...

Продолжая касаться друг друга, они вошли в кухню. Таня поставила на плиту кофейник и уселась Филатову на колени, обняв его за шею и закрыв глаза.

– Ты повзрослела, – шепнул Юрий ей в плечо, прижимая к себе податливое тело.

– А ты такой же неуемный...

– Таня, – спросил он, отдавая дань горькой действительности, – я смогу у тебя пару дней пожить?

– Хоть всю жизнь, дядя Юра... – Она продолжала называть его так, как в первый раз, в сибирской деревне. – А что же Ксения?

– Откуда ты знаешь?

– Городок маленький...

– С Ксенией мы расстались.

Татьяна отстранилась, отошла к окну и долго в молчании смотрела на абсолютно темную плоскость соседнего дома. Наконец обернулась рывком:

– Ты... серьезно?

– Куда уж серьезнее.

– Я не знала, прости... – она говорила не как восемнадцатилетняя девчонка из глухой сибирской деревни, а как серьезная молодая женщина. «Да, эти полтора года ее очень изменили... – подумал Филатов».

– За что, Таня?

– Дядя Юра, я грешным делом подумала, что ты просто с ней поссорился и потому ко мне пришел... Отсидеться.

– Нет, Таня, там все кончено. И давай не будем об этом.

Татьяна оглядела десантника с головы до ног:

– Что-то с тобой не в порядке, Юрий Алексеевич. Ты по каким катакомбам лазил?

Филатов опустил взгляд и увидел, что его брюки заляпаны глиной.

– Да так... Меня милиция ищет. Не боишься?

Таня не удивилась. Она слишком хорошо знала, что Филатов принадлежит к той породе людей, которые просто притягивают к себе свои, а чаще чужие неприятности и потом успешно с ними борются.

– Что ты натворил?

– Меня подставили, девочка. Круто подставили. Теперь я, как это в романах пишут, вне закона. Подробности знать тебе пока незачем; впрочем, трагедии никакой нет (Юрий явно покривил душой), так что сотри налет трагизма с физиономии. У тебя вода вскипела, – Юрий сумел изобразить улыбку.

Татьянка улыбнулась в ответ, поставила на стол кофе, бутерброды с сыром и колбасой. Юрий вытащил из кармана фляжку со спиртом, пожертвованную Жестовским.

– Ну что, за прошлое? – Юрий поднял рюмку спирта, разведенного по настоянию Татьяны водой с вареньем.

– Давай. А потом – за будущее. Дядя Юра, иди залезай в ванну, я сейчас воды напущу. Только не усни там, я тебя буду ждать! – погрозила пальчиком Таня.

Юрий с тихим блаженством погрузился в пахнущую хвоей воду, почти забыв о невзгодах. «Господи, ну чего я раньше ей не позвонил?» И когда он уже начал засыпать, вдруг почувствовал на своих плечах теплые Танины руки...

А утром было воскресенье. Таня с утра сбегала в магазин, откуда вскоре вернулась и выставила из сумки три бутылки «Арарата».

– С ума сошла! – ахнул Юрий и прямо в одежде затащил ее под одеяло, которое, впрочем, вскоре оказалось на полу вместе со всем остальным, что мешало двоим достигнуть высшей степени счастья. А эти двое нуждались в нем больше других...

Незаметно пришел вечер. Отключенный телефон молчал, Юрий лежал задумчиво, закинув руки за голову, рядом тихонько прикорнула Таня. Юрий вновь, как у Леонида на даче, смотрел в потолок. Видение пришло незаметно и так же растаяло – огромная кипа денег в луже крови. Филатов содрогнулся, Таня проснулась от его движения и еще теснее прижалась к нему, спрятав лицо на груди. Филатов тяжело дышал, усмиряя взорвавшийся пульс.

– Что с тобой, дядь Юр? – встревожено приподнялась Таня.

– Привиделось. У тебя такого не бывает?

– Что ты видел?

– Деньги какие-то... Кровь. Да, и вот что, Татьянка. Давай без «дядь». Я не такой старый, а ты уже взрослая. Тогда, в Сибири, ты была девчонкой, но как-то незаметно успела вырасти.

Таня села в кровати, и Юрий, преодолев неприятное ощущение, навеянное видением, залюбовался ее обнаженной маленькой грудью. Щеки Татьяны порозовели, она стыдливо спряталась под одеяло, потом поцеловала Юрия.

– Может, ты мне скажешь, за что тебя ищут? Небось за драку какую-нибудь?

– Считай, что так. Я думаю, все образуется, – Юрий примолк, поглядел в глаза Татьяне. – Хотя мне придется через несколько дней уехать. И возможно, надолго.

– Юра, я хочу быть с тобой – это было сказано твердо.

Не менее твердо Филатов ответил:

– Я тоже. Видит Бог, как ты мне нужна. Но это невозможно. Во всяком случае – пока. Дело в том, что менты меня ищут за убийство, которого я не совершал. Охранник на станции...

– Господи, какой охранник? Они с ума сошли!

– Я тебе говорил, что меня подставили. Ну, пьян я был и шел там в тот момент... – У Тани опустились руки. – Родная моя, ты ничем помочь мне не сможешь. Только не прогоняй меня пока...

На грудь десантника закапали слезы. Плакала Татьянка беззвучно, кусая губы и с невыразимой нежностью глядя на человека, с которым – она знала – была бы счастлива и который, так внезапно найденный, снова уходил.

– Юра, давай эти дни проведем, как будто ничего не случилось. Хорошо? Господи! – в который уж раз она помянула Всевышнего. – Ну почему виновных не забирают?! Надо мной татарин живет, грабитель записной, бандит, на Буденного работает (Буденным звали главаря местной мафии, промышлявшей всем – от угона автомобилей до мелкого рэкета на базаре)... На этом Рашиде крови – как одежды зимой, а он каждый день в кабаке сидит и в ус не дует. Юра, он сам даже не ходит деньги собирать – приносят ему их, знаю точно, пацанов знакомых обложил данью. К нему с обыском приди – миллионером уйдешь! И – ничего! А тебя...

– Таня, я сам виноват, не надо было напиваться. Слезами горю не поможешь, я отсижусь где-нибудь, а как все утрясется – приеду. Дождешься?

– Да. Только не встревай, ради бога, в истории.

– Я постараюсь, Таня.

Она заснула в слезах, не выпуская его руку из своей.

Утром Татьяна отправилась на работу, оставив Филатову завтрак, который нужно было только разогреть, и длинную записку с нежными словами и всего одной грамматической ошибкой. Десантник перекусил, выпил пива, которое предусмотрительная девушка оставила в холодильнике, и включил телевизор.

Сперва Филатов долго не мог понять, откуда доносится девичий крик, который уже минут пять стоял у него в ушах. По телевизору пел Олег Митяев, так что кричать вроде бы никто не был должен. Десантник взял пульт управления и принялся нажимать кнопки. Ни по одному из многочисленных каналов женщин никто не мучил. Тогда Филатов вышел на балкон. Крики раздавались из квартиры, расположенной прямо над Таниной. Именно там, по ее словам, жил известный бандит по кличке Рашид. Через минуту Филатов уже не сомневался в том, что крики доносились из этой самой квартиры.

Филатов, обещавший Тане не встревать в истории, раздумывал, стоит ли вмешиваться. Он, конечно, и раньше слышал о Рашиде – мужики в пивнухах да гаражах болтают всякое. Этот полуузбек-полутатарин пользовался в городе очень дурной славой, причем не только за свои похождения, – говорили, что глаз у него дурной и тот, кто с ним связывается, удачи не увидит. Шантрапа на это плевала и кормилась с подачек Рашида. Мужики же, привозившие на рынок картошку, при его приближении бледнели: Рашид не брезговал и мелочами, его подручные могли и колеса проколоть, и стекла побить в машине, если им не заплатишь откупное. Да и сами «строптивцы» не были застрахованы от синяков... Вот такой гражданин жил прямо над Таниной квартирой, на третьем этаже панельного дома по улице всеми забытого академика Галеркина.

И еще кое-какие слухи ходили про Рашида. И они подтвердились. Когда девчоночий крик стал прерывистым, захлебывающимся, Филатов прошел в ванную и, подумав несколько секунд, вытащил из-под ванны пистолет, который так и не позволил Жестовскому закопать: «Мне подкинули, мне и выкручиваться. Да и пригодиться может». Засунул оружие в карман брюк и быстро поднялся по лестнице. Дверь, по счастью, оказалась обычной, деревянной, но из цельного дуба. Она поддалась одному удару плеча десантника.

Квартира бандита напоминала одновременно магазины ковровых изделий, радиотехники и мебельный салон.

На обширной тахте лежала девчонка лет тринадцати. Она не дышала. На посиневшем, искаженном лице было написано такое страдание, что Филатов замер на месте. Рашид, по слухам, любил молоденьких девчонок, и кое-кто из тех, на кого упал его похотливый взор, исчезали навсегда.

Филатов опять опоздал.

– ... Эй, ты куда сунулся, труп! – взвизгнул Рашид и, застегивая штаны, сделал шаг в сторону Филатова. – Ты же сейчас будешь дохлый!

– Стоять, – негромко скомандовал Филатов. Бандит остановился – видно, пистолет в руках незнакомца все же доставил ему беспокойство. – Стоять, а то сейчас будешь дохлый ты!

Немигающий зрачок пистолета неотрывно следил за бандитом.

– Да ты кто такой, мужик? – вопросил тот.

– Филатов. Тот, что типа охранника замочил. Сейчас твоя очередь.

Рашид подумал несколько секунд:

– Сколько тэбэ нада?

– Я не торговаться с тобой пришел.

– Атайды, мне нада к шкафу падайти! – с ненавистью голосе потребовал Рашид.

Юрий отступил к балкону. Бандит вытащил 24-й том академического тридцатитомника Достоевского, раскрыл его и вынул из вырезанного в книге гнезда толстую пачку сотенных купюр.

– Тут двадцат тысяч. Бэри и ухады быстра. – Он бросил пачку на столик. Юрий взял ее, не спуская глаз с Рашида.

– Рашид, я тебе не ясно сказал? Я убить тебя пришел. За нее вот, – он кивнул в сторону распростертого на тахте тела и тут же молниеносным движением кисти отправил в голову бандиту «грильяжину» из вазы, стоящей на столе. Твердая конфета попала прямо в зубы.

Бандит заорал как резаный и бросился на Филатова, который остановил его, припечатав к шкафу журнальным столиком. Посыпались стекла. Рашид оказался не из слабых, хоть и был на вид щуплым. Он сумел отбросить Филатова к стене, попытался перескочить упавший стол, но запнулся и повалился на десантника. Все произошло в течение пяти-шести секунд.

Юрий спихнул с себя неподвижное тело и с удивлением уставился на пистолет, вдруг резко запахший порохом. Выстрела он не услышал. Но кровавое пятно, которое расползалось по белой рубашке лежащего без движения человека, говорило само за себя. Тогда Филатов подошел к тахте и попытался нащупать пульс у лежащей девочки. Она была мертва. Рашид успел задушить ее.

Убитый извращенец упал головой к стене и нажал, видимо, какой-то потайной рычаг. Там, где растекалась лужа крови, приподнялся ковер. Юрий отбросил его и сдвинул в сторону блок из нескольких дощечек паркета. В тайнике, куда уже успела просочиться кровь, лежали тугие пачки долларов, завернутые в целлофан.

Телефонный» звонок, резкий и неприятный, вырвал Филатова из оцепенения. Он быстро огляделся, прошел на кухню и принес оттуда довольно вместительную полиэтиленовую сумку, запихал в нее содержимое тайника – пакет с деньгами и небольшую коробочку с неизвестным содержимым, сверху бросил пистолет. На труп Рашида он старался не смотреть.

Не успел умолкнуть телефон, как в двери, на которых с первого взгляда не было заметно следов взлома, зазвонили громко и настойчиво. Видно, это забеспокоился кто-то из корешей Рашида – ждали во дворе или на лестнице и слышали шум. Юрий в мгновение ока выскочил на балкон, огляделся, спустился на второй этаж по бельевой веревке, найденной тут же, и запер за собой балконные двери.

Филатов вошел в кухню, вытащил из холодильника коньяк, откупорил и прямо из горлышка высосал полбутылки. Полегчало. Филатов обессилено опустился на табуретку. Открыл горячую воду, вымыл руки, вытер полотенцем. В квартире наверху слышался топот, доносились возбужденные голоса.

До прихода Тани оставалось несколько часов. Филатов проверил, надежно ли заперта дверь, мысленно продумал пути отхода – до травянистого газона со второго этажа было рукой подать – и заперся в ванной, намереваясь подсчитать трофеи. Действительно, не бандитам же оставлять деньги? Мельком осмотрел себя: рубашка в крови, но уже затуманенный алкоголем мозг не отреагировал на красные пятна. Юрий закупорил ванну, пустил воду и вытащил из сумки «наследство» Рашида.

Стараясь не касаться кровавых следов на целлофане, Филатов развернул пакет и неосторожно уронил на пол вместе с тугими пачками зеленовато-серых купюр. Верхние сразу же окрасились в розовый цвет. «Кровавые деньги...» – сквозь наступающую одурь подумал Юрий и нервно хихикнул. Повернув кран, Юрий как мог отмыл обертку, постирал кровавые пятна с лиц американских президентов и пересчитал деньги. Подведя итог, десантник присел на край ванны и прошептал: «Неужели я взял общак? Хотя для общака маловато». Вышел из ванной, допил коньяк, оставшийся в бутылке, вернулся, закрутил воду – ванна наполнилась почти до краев – и открыл коробочку. На красном бархате в тусклом свете переливался старинный массивного золота перстень – огромный рубин, обрамленный изумрудами. «И тут красное на зелени... – пронеслось в голове. – Да еще на золоте. Три цвета времени...» Юрий закрыл коробочку, содержимое которой, судя по всему, не поддавалось оценке, сложил все в ту же сумку и засунул под ванну, к самой стене. Разделся и лег в теплую парную воду.

Очнулся он от ласкового прикосновения. Прошло, наверное, часа два, вода успела остыть, и Филатова сильно знобило. Над ним, улыбаясь, стояла Таня.

– Замерз? А не надо было в ванной засыпать после пол-литры. Вылазь, вытирайся, не одевайся только, я твое все постираю вечером. Пока залезай в постель, а я пошла обед готовить.

Юрий видел подругу сквозь туман, хотя и протрезвел от холодной воды. Двигаясь как сомнамбула, он вытерся большим махровым полотенцем и мимо кухонной двери, за которой позвякивали Танины тарелки, шмыгнул в комнату и нырнул под одеяло. Завернулся в него, не в силах унять дрожь. Потом подал голос:

– Та-аня!

– Что, Юра? – выглянула та из кухни.

– Будь добра, налей полстакана, озяб я что-то...

– Ну, ты даешь, бутылку выпил и еще зябнешь. Силен!

– Ага, ты б в таком вытрезвителе часа два покайфовала...

– Сейчас налью, родной, да и обед скоро.

Она принесла коньяк и нарезанный сыр. Юрий выпил, смакуя. Того, что произошло утром, он почти не помнил. Татьяна вошла в комнату, достала из шкафа чистое белье и спортивный костюм.

– Одевайся, это все новое.

Юрий выглянул в окно. Там, на пятачке перед подъездом, стояли две милицейские машины. Одевшись, вышел на кухню.

– Таня, что там во дворе?

– Слушай, ты же ведь не знаешь! Рашида – помнишь, я тебе говорила? – убили сегодня. Нарвался-таки. И девочку там нашли. Мертвую... Было-то как – к нему из прокуратуры пришли, а он застреленный.

Юрий повернулся к Татьяне:

– А если это я его?..

– Не говори глупостей, тебе бы от той гадости отмыться... – посмотрела она ему в глаза. – Не хотела тебе говорить... Сегодня твою фотографию показывали по телевизору, ищут тебя везде.

Филатов провел по небритому лицу ладонями. Они поели в молчании. Таня взялась за посуду, когда раздался звонок в дверь. Юрий замер:

– Быстро прячь мои вещи, это милиция.

Он на цыпочках пробрался в коридор, схватил пиджак, кроссовки и заперся в ванной. Татьяна, бегло оглядев кухню, пошла открывать.

Юрий слышал ее разговор со следователем так, как будто они стояли рядом. Тот вознамерился снять допрос по всей форме.

– Фамилия, имя, отчество?

После заполнения анкетных данных следователь спросил:

– Татьяна Михайловна, где вы были сегодня с девяти до двенадцати часов?

– На работе.

– В квартире никого не было?

– Нет, я живу одна.

– Утром ничего подозрительного не заметили?

– Что вы имеете в виду?

– Убит ваш сосед сверху. Им никто у вас не интересовался?

– Нет, да мы с ним даже не здоровались.

– Простите за вопрос, но Рашид не мог не обратить внимания на одинокую привлекательную женщину... Тем более такую молодую.

«Собака, – подумал Юрий. – Попался бы ты мне...»

– Во-первых, я не всегда одна, а во-вторых, я умею ставить на место хамов.

– Вы могли бы опознать людей, ходивших к Рашиду?

– Не ставила, знаете, перед собой задачи следить за его квартирой. С соседями я практически не общаюсь.

Следователь помолчал, видимо заполняя протокол.

– Спасибо. Если понадобится, мы вас вызовем.

– Я вряд ли что-то смогу добавить.

– И тем не менее... До свидания... Кстати, вы часто коньяк пьете... одна?

– Случается. Всего доброго.

Дверь за следователем хлопнула, послышался отголосок звонка – он продолжал обход соседей. Таня постучалась в ванную:

– Открой, он ушел...

Юрий вывалился из ванной:

– Таня, мне надо срочно уходить.

Она вдруг заметила что-то, наморщила лоб, прошла мимо него в ванную, взяла в руки висящую на крючке рубашку, впилась взглядом в кровавое пятно на рукаве, которое он так и не успел отмыть. Утром пятна не было.

– Откуда это, Юрий?

Отступать было некуда.

– Таня, Рашида застрелил я. Он там малолетку насиловал, а я крик услышал.

Несколько долгих секунд она непонимающе смотрела на него, потом выронила рубашку, отступила в коридор и неожиданно ударилась затылком о бетон. Промычала что-то нечеловеческим голосом. Открыла глаза.

– Зачем? Ну заче-ем?

Юрий склонился к ней, обнял – и отшатнулся: в ее взгляде не осталось ни капли того тепла, что согревало обоих еще несколько часов назад.

– Юрий, Юрий... – в ее словах слышалась невыносимая боль повзрослевшей девчонки, которой посулили и тут же отобрали у нее крупицу счастья. – Как же мы теперь?

Филатов проснулся совершенно разбитым, тусклый рассвет едва пробивался сквозь плотные занавески. Накрапывал дождь. Мягко горела настольная лампа, Татьяна сидела в кресле у журнального столика и, уперев локти в колени, положив голову на сомкнутые кулаки, смотрела в пустоту. Спать она, видно по всему, не ложилась. Часы на стене показывали шесть утра.

Несколько минут он лежал с открытыми глазами, не шевелясь, стремясь запомнить неподвижный профиль девушки. Татьяна сидела в каком-то оцепенении. И тут Филатов вспомнил далекое детство, когда он, провалившись под лед и только чудом спасшись, жестоко простудился и после ночного кризиса, забывшись под утро на несколько часов, проснулся, и вот точно так же лежал в тени и смотрел на мать, дежурившую всю ночь у его постели.

– Таня... – еле слышно позвал Юрий.

Та вздрогнула, посмотрела на него непонимающе и подошла к постели.

– Юрочка... – сказала глухо. – Родной мой...

Она не прикоснулась к нему больше ни разу. И он не делал попыток обнять ее. Юрий лежал в постели совсем голый – видно, Таня на ночь чем-то растерла его одеревеневшее тело. Это и была ее последняя ласка. Молча она положила на кровать постиранное и высушенное белье.

– Твою рубашку я порезала на куски и ночью сожгла на пустыре. Она была вся в крови. Не бойся, она сгорела, я ее ацетоном полила.

– Мне бояться нечего – завтра милиция, да и мафия будут знать, кто его убил. Пистолет-то тот же самый...

– Юра, в Екатеринбурге есть близкая подруга моей покойной матери. Она замужем за работником областного ФСБ, он ее старше намного и любит безумно. Мужик в чинах, на самого Путина вроде выход имеет.

– Да чем он мне поможет, этот эфэсбэшник?

– Хотя бы разобраться во всем. А может, и спрячет тебя...

– Нет, Таня, не спрячет. Знаю я их.

– Что же ты будешь делать?

– Пробираться в Питер. Есть там у меня кое-кто... Постараюсь документы сделать и лягу на дно. Может, в Ташкент поеду.

– А почему не сразу?

– Через полстраны, за границу, без документов? Далеко не уеду, а в Питер можно и на перекладных добраться.

Татьяна села в кресло, обхватила колени.

– Пора, Юрий.

Он натянул трусы, майку, Таня встала, подошла к шкафу и открыла его. Филатов стал перебирать рубашки. И вдруг, держа одну из них, синюю с вышитым узором, удивленно повернулся к Тане.

– Да, Юра, это та, что ты тогда в Сибири оставил. Я сохранила.

Глава 5

В тот момент криминальный авторитет Фома, он же депутат Госдумы Константин Валентинович Фомин, очень удивился, если бы узнал, что Кайзер, он же генерал ФСБ Вилор Федорович Логвиненко, не имел к краже вагона с золотом никакого отношения.

Сложилось так, что именно эти двое формировали основную часть криминального рынка золота в Москве. Конечно, они не могли отследить все килограммы и даже десятки килограммов желтого металла, украденные «единоличниками» с приисков и обогатительных комбинатов. Да это им было и не нужно. Милицейские сводки, по которым частенько проходили курьеры, перевозящие незначительные партии, только отвлекали внимание от тех тонн золота, которые ежегодно проходили через их руки.

Сейчас каждого из них передергивало при одном воспоминании о том, что когда-то, еще в студенческие годы, они были друзьями. И хотя Логвиненко учился на факультете журналистики МГУ, а Фомин готовился стать экономистом, их объединяло одно сильное, всепоглощающее чувство: они любили подчинять себе других людей. И, едва познакомившись на студенческих посиделках в общежитии МГУ, поняли, что они – одного поля ягода. Правда, дружба эта продлилась только до того момента, пока сферы их интересов не пересеклись.

Двадцать лет назад, с началом перестройки, они оба напоминали охотничьих собак, почуявших дичь. Сделавший блестящую карьеру в Управлении по надзору за экономическими преступлениями молодой подполковник КГБ Логвиненко и ответственный работник Госплана Фомин быстро унюхали, что несет «свежий ветер перемен». И решили не упустить открывшихся возможностей.

В первый год существования независимого Российского государства только что получивший звание генерала Вилор Логвиненко принимал активное участие в двух самых знаменитых российских «аферах века». Одна из них была непосредственно связана с золотом – металлом, который Кайзер, как и его извечный соперник Фома, очень и очень любил.

Похищение из России более восьмисот тонн золота, практически всей трехгодичной добычи золотых артелей России, привело к тому, что в стране появились очень богатые люди. На этом золоте выросли некоторые из нефтяных компаний, а на западные кредиты под залог этого золота были скуплены самые прибыльные отрасли отечественной экономики. Логвиненко удалось тогда собрать в единый кулак все наличное золото: золото Советского Союза, золото партии, золото артельной добычи. И делили его между собой не политические группировки. Уголовные кланы, мозгом и руками которых был Кайзер, стали хозяевами драгоценного металла, контрабандою вывезенного из России.

Два транспортных «Ила» частной авиакомпании регулярно забирали золото на аэродромах Сибири и Дальнего Востока и перебрасывали его в Бельгию, Великобританию, Швейцарию, Лихтенштейн, Германию. Даже в Австралии в банках лежало российское золото, до сих пор приносившее генералу и его соратникам немалые дивиденды.

Конечно, Кайзер не смог бы провернуть такую операцию в одиночку. Многие из тех, кто в соответствии со своей тогдашней должностью «не замечал» вывоза золота в грандиозных масштабах, до самого последнего времени мелькали на телеэкранах в качестве членов политической и деловой элиты страны. Жертвой связанных с этим разборок спустя годы стал губернатор Магадана Валентин Цветков, который пытался навести порядок в золотодобывающей отрасли. По его инициативе у 88 предприятий была приостановлена лицензия на золотодобычу, а у 12 коммерческих структур лицензии были отозваны, поскольку, по оперативным сведениям, они находились под контролем криминальных группировок и занимались незаконным оборотом. В результате Цветков был убит. Его участь разделили многие менее известные фигуры.

И еще один фокус, правда уже не связанный с золотом, показал россиянам генерал Логвиненко. Он организовал кражу более пяти тысяч «КамАЗов», которые потом благополучно ездили по дорогам Китая, Лаоса, Камбоджи. Это был поистине «угон века». Афера началась в гайдаровские времена, когда был оформлен многомиллионный кредит для завода КамАЗ в Набережных Челнах. Но на завод он не попал, а попал в коммерческие банки, где стал с успехом крутиться и наконец осел на счету одной из дочерних фирм КамАЗа (управляющий Агробанком РФ, через которого проходил кредит, был убит несколько лет спустя). Наконец под грабительские проценты фирма передала кредит получателю. Завод расплатился грузовиками, которые якобы поставлялись российским крестьянам. Смысл аферы заключался в том, что цена на «КамАЗы» была фиксированной – 300 тысяч рублей. Но ушли грузовики по цене 150 миллионов за каждый в страны Дальнего Востока. И тогда на заводе «вдруг» случился пожар, который организовали люди Логвиненко. Тысячи дорогих двигателей были списаны. Точное их число не поддавалось подсчету – якобы огонь уничтожил все дотла, включая номера на автомобильных двигателях.

Прибыль составила семь миллиардов долларов. Все атрибуты уголовного капитализма начала 90-х переплелись в этой афере: золото, автомобили, нефтяные потоки, ворованные кредиты, чеченские авизо, заказные убийства.

Фома тоже не дремал в это «нажористое» время. Правда, прибыли его исчислялись цифрами менее впечатляющими, чем доходы Кайзера и тех, кто за ним стоял, но и он внес свою лепту в развитие «черного» золотого бизнеса. Но если Логвиненко работал с золотом, прикрываясь золотыми погонами, Константин Валентинович Фомин действовал не шпагой, а пером. Он просто стал инициатором постройки горно-обогатительного комбината, где перерабатывали золотосодержащую породу. И построили этот комбинат не где-нибудь, а в центре России.

На берегу Оки в начале 90-х, еще при СССР, открылась «золотая жила». Высокое начальство из Москвы под звуки оркестра и бурные аплодисменты горожан, которым предстояло здесь работать, перерезало красивую ленточку, отчего и заработал новый гигант отечественной цветной промышленности, распорядителем которого стал Фомин.

Золотая фабрика строилась с размахом. Мощности по переработке промыслового золота уступали, пожалуй, лишь признанному мировому лидеру из Южно-Африканской Республики. Предполагалось, что сюда будет стекаться драгоценное сырье чуть ли не со всех приисков страны.

Общепринятые нормы и требования к предприятиям подобного профиля были отброшены. Фомину это было не нужно – он прекрасно знал, что со временем с заводом придется расстаться. Например, во всем мире фабрики вторичной переработки золота строятся под землей, чтобы исключить возможность утечки ценного сырья, избежать лишнего соблазна. Но, поскольку всем тут заправлял «временщик» Фомин, был принят самый простой и самый дешевый вариант. Купленных на корню, а порой и просто непрофессиональных государственных контролеров не смущало даже то, что речь шла о самом дорогом производстве...

Выбранную площадку обнесли колючкой в несколько рядов. Привезли охрану, а потом и строителей. Строителями были зэки, которые, приближая ударным трудом миг досрочного освобождения, быстренько возвели все корпуса. Уже на стадии строительства были задуманы спецканалы для транспортировки «черного золота» – этот термин появился в среде обэповцев, шерстивших впоследствии Приокский завод цветных металлов, или, как его называли в народе, золотую фабрику. Правда, Фомы уже рядом и близко не было. Он получил с предприятия все, что мог, и тихо слинял в кусты. Но пока золото только предстояло украсть...

В Каримове построили цех по производству золота пробы 999,9. Всем потребителям достаточно высшей пробы 999,5 – металл такой чистоты необходим в основном в ракетно-космической и электронной технике, в сверхпроводящих схемах. Понятно, что серьги и кольца из такого золота делать никто не будет. А главная «жила» «черного золота», по задумке Фомы и его технологических консультантов, должна была возникать именно из сверхчистого производства: прежде всего это дополнительная цепочка во всем цикле, потому что к процессу переплавки добавляется электролиз.

Как все происходило? Просто, как в сказке про золотое яичко. В электролизном цехе золотой фабрики (цехе аффинажа) – огромные ванны с азотной кислотой, подогретой до полусотни градусов. В этой кислотной бане золотые матрицы парились шесть-восемь часов. Все это время они находились под присмотром нескольких аппаратчиков и сменного мастера, которому надо было контролировать еще и другие территории, других рабочих. Именно здесь и была недоработка Фомы, посчитавшего, что работяги если и унесут килограмм-другой золотишка, то оно все равно за четверть цены осядет у него в кармане. Основной доход, как задумывалось, должен был проистекать из других каналов.

Первая крупная кража «поставила на уши» не только заводскую администрацию и местную милицию, но и именитых чиновников из московского правительства и МВД. Шутка ли?

Сперли эталонный слиток, из тех, какие существовали только в спецхране Государственного банка. Выплавляют их на заводе – и туда... Тот эталонный слиток, конечно, не нашли. Фома на этот раз посоветовал соответствующим «товарищам» спустить все на тормозах. Короче говоря, сняли одного, уволили другого, поменяли охрану. А золото продолжали воровать. И тогда Фома решил извлечь дивиденды даже из своей ошибки и взять это дело под свой контроль. И разработал технологию краж с завода.

До поры до времени «золотые» воры работали каждый на себя. Они хорошо знали представителей своего круга, помогали друг другу в сбыте специфического товара. Большинство и не догадывалось, что за всем этим стояла фигура кандидата экономических наук Константина Фомина.

Первоначальная механика кражи золота оставалась простой. Любой рабочий достаточно свободно передвигался по цехам. Доступ к ценному сырью ничем не ограничивался. Контроль осуществлялся только на заводском периметре.

«Несуны» на откупные не скупились, барыш того стоил, даже урезанный. Они и оперативникам предлагали такие взятки, что можно было сразу купить «мерседес», пусть и не шестисотый. Впрочем, оперативники появились позже. Поначалу же все крутилось в своем кругу. И Фому это устраивало.

Рудное золото не крали. Оно с примесями серебра, да и форма его неудачна для транспортировки. Вор незаметно «тырил» либо брусок уже переплавленного и очищенного металла на выходе из печи, пока его не просчитали, не пронумеровали, либо остаток золотой матрицы во время или после аффинажа. Добычу прятали в рабочей рукавице, благо та была довольно вместительна. Во дворе фабрики, в укромных местах, в стенах за вытащенными кирпичами, оперативники впоследствии находили куски по четыре-пять килограммов. В одном тайнике было по нескольку рукавиц – так сказать, коллективная заначка. Обычно через дыры в стенах добыча и уходила с производственной территории.

Далее выброшенную «посылку» подбирал сам вор или его подельщик. Оставался последний этап – вынос с непроизводственной территории на волю. Опять надо было пройти КПП или преодолеть забор с несколькими рядами колючки. Тут в ход шел транспорт. Например, «ЗИЛ» с пищеблока.

Вырвавшуюся «посылку» встречал еще один участник «цепочки», который вновь прятал все в тайник. И уже из «вольного» тайника «черное золото» уходило к людям Фомы, которые, пользуясь отмененной тогда Чубайсом государственной монополией на операции с драгметаллами, спокойно его реализовывали.

Среди «несунов» попадались настоящие каскадеры. Представьте стену под три метра высоты. На ней балка, по которой надо пройти шагов пять. Потом еще подняться. На такое и за деньги не любой акробат решится, тем более все делалось в темноте. Прежде предстояло достать из стены кирпичи, проделать лаз. Потом проверить тайник на надежность. После этого еще раз подняться и вложить туда рукавицу с золотом. И последний заход, чтобы перебросить добычу на «вольную» территорию...

... После пропажи эталонного слитка на золотой фабрике, хоть и не приняли кардинальных мер, все же стало строже. И Фома ничего с этим не мог поделать. Вохровцев-женщин заменили прапорщики из спецподразделения внутренних войск. На выходе из производственной территории установили «голевой» режим: оставил робу в одной раздевалке, пошел в душ, затем голяком через контрольный пост. В другой раздевалке натянул свое и пошагал домой, ничем не обремененный. Теоретически. Практически все обстояло иначе.

Прапорщикам из охраны тоже очень хотелось что-нибудь поиметь из несметных богатств. Были случаи, когда они сами искали исполнителей, чтобы заветную мечту сделать явью. Иногда наоборот – работяга-несун выходил на алчущего охранника.

С выходом чубайсовского «постановления» полулегальное воровство быстро переросло в наглую растащиловку. Государство выпустило из рук монополию на цветные и ценные металлы. Образовавшуюся нишу мгновенно заполнили ТОО, ООО, АО и прочие «О» всевозможных новых русских. На золоте стали делать бизнес. Спрос на «черноту» вырос мгновенно. И Фома понял, что теряет контроль над ситуацией. Правда, он не очень расстроился: за несколько лет заработал столько, что хватило бы и праправнукам. И стал потихоньку отходить от дел, дабы не замочили конкуренты-беспредельщики.

Свято место, как известно, пусто не бывает. После Фомы первым в городе заявил о себе некто Карло. Этот молдаванин работал в городе с бригадой земляков-шабашников. Завязавшиеся знакомства и молдавский коньяк поспособствовали устройству Карло на золотую фабрику. Здесь Карло быстро смекнул, на какой Клондайк попал. Разрозненные цепочки отдельных несунов он стал объединять в одну общую бригаду, то есть делать то, против чего Фома так яростно восставал, убирая с дороги желающих придать процессу организованный характер. Фома хотел разделять, а не объединять...

Карло конкурентов не жаловал. Ненавязчиво предлагал работать на себя. Отказывались – сдавал милиции, которая достаточно плотно интересовалась проблемами золотой фабрики: многочисленные нити различных преступлений часто тянулись именно сюда, что не в последнюю очередь повлияло на решение Фомы бросить «это дело».

Но вскоре у Карло возникли большие неприятности с авторитетами «ореховских», которые, пользуясь тем, что Фома отошел от дел, обложили местных золотонош данью. Они особо не церемонились. Имеешь «рыжье» – делись доходом. Отказываешься – ты труп. Четко просматривался почерк знаменитого Сильвестра, который в это время набрал в столице такую силу, что с ним вынуждены были считаться именитые воры в законе. Вот тогда и появились трупы. Первый нашли в пригородном лесу. Бандиты особо и не прятали свою жертву. Из-под кучи хвороста извлекли зверски избитого, со следами пыток бывшего рабочего фабрики. Незадолго до того, как исчезнуть, он уволился. Чувствуя затылком дыхание смерти, видимо, пытался сбежать, но не успел.

Затем по следам крови в одной из сгоревших машин обнаружили останки Карло.

Первоначально следователи предположили: с Карло рассчитались ореховцы. Убрали основную фигуру среди несговорчивых «старателей», чтобы остальным неповадно было. Но вскоре этой версии пришлось дать отбой. «Сгоревший» бригадир вдруг «всплыл» в одном из городов Поволжья, где пытался сбыть крупную партию золота. Маскируя бегство от доставших его рэкетиров, Карло сымитировал свою смерть. Для этого не пожалел свой новенький ВАЗ-2107. Где-то добыл труп (личность жертвы так и не установили, скорее всего – залетный» бомж). В общем, обтяпал все здорово. По самым скромным подсчетам, имитация эта встала ему в несколько десятков тысяч баксов.

Руководство фабрики, вняв настойчивым советам обэповцев, закупило наконец специальную аппаратуру телевидеонаблюдения. Но тут вокруг фабрики начался беспредел.

Слух о чубайсовском «постановлении» сорвал с мест всевозможных бандитов. В некогда тихий городок на берегу Оки отовсюду хлынули скупщики золота и их покровители. Наиболее мощный набег сделали подольская, люберецкая и солнцевская преступные группировки. «Бедному» золотоноше, чтобы остаться живым, теперь надо было угождать сразу нескольким господам, которые словно соревновались друг с другом в крутизне мер по добыче «черного золота». Наезжали бесцеремонно, перехватывали прямо у проходной или возле дома. Разговор был предельно короток... Патриархальное время Фомы ушло в прошлое.

Начались и наскоки на охрану. Хорошо прижившиеся прапорщики дружно уволились и разъехались кто куда: остаться здесь – значит подписать себе смертный приговор. С бандитами не поторгуешься, логика у них проста.

На оставшийся без охраны (и без Фомы) завод спешно перебросили специальный батальон внутренних войск. С учетом печального опыта военнослужащих расставили только по периметру производственной территории, чтобы они не имели доступа к цехам, не контактировали с «золотым» персоналом. Эти меры, однако, не вписывались в бандитскую логику: раз при золоте – значит, с золотом. И пошли наезды на офицеров и их семьи, накалившие обстановку так, что косяком полетели рапорты с просьбой о переводе на другое место, а то и об увольнении со службы вообще. «Золотые» мафиози не обошли стороной даже обэповцев.

Вражда между двумя влиятельными друзьями разгорелась не вдруг. Дело в том, что Логвиненко и Фомин с самого начала не договорились о разделе сфер влияния, и, когда выяснилось, что и тот и другой, сами того не зная, не раз перешли дорогу друг другу, было уже поздно. Генерал, к тому времени уже известный под «погонялом» Кайзер, «заказал» весьма близкого Фоме человека, и Фома этого простить не смог. Они встретились только раз, поговорили по-мужски и поняли, что из друзей стали конкурентами. А потом – и смертельными врагами. В криминальном бизнесе друзей не бывает, только временные союзники.

Фомин стал хозяином целого богатого золотом района на Колыме и начал прибирать к рукам частных старателей. За ним стояли настолько большие «деятели» в Москве, что даже Кайзер поостерегся затевать полномасштабную войну, тем более что внешне Фомин обделывал все пристойно. И делился щедро с теми, с кем надо. Лишь один раз он прокололся по мелочи – его «шестерки» решили подмять какого-то удачливого «артельщика» по имени Степан Власов и заставить поделиться. «Артельщик» оказался не из простых, у него тоже кое-кто оказался в Москве, и Фоме с трудом удалось замять дело, пожертвовав «пешками». Фома убрал золотодобытчика, причем сделал все так чисто, что даже снаряженный Логвиненко следователь никакого запаха Фомы не учуял.

И вот в одно прекрасное утро Логвиненко позвонил его человек из окружения Фомы и донес, что Фома усиленно ищет какой-то пропавший вагон с оловом. С чем в действительности – он не знал, но догадаться было нетрудно. Из-за полсотни тонн какого-то задрипанного олова Фома такой разгон устраивать не стал бы. Генерал снял трубку телефона.

– Сводку происшествий мне за ночь, быстро. Да, по Москве и области. И транспортной милиции, обязательно!

После того как выяснилось, что никакой ошибки в документах не произошло и вагон прибыл по назначению, а потом убыл в неизвестном направлении, Фому прошиб холодный пот. Получалось, что он «попал» на такие деньги, что даже у него остатки волос на голове могли стать дыбом. А ведь большая часть этого золота предназначалась для уплаты «налогов» тем, кто прикрывал его бизнес, – коллегам по Думе, милиции... Да, господи, кому он только не платил за то, чтобы спокойно обделывать свои дела! Получалось, что половина Москвы кушает хлеб с маслом и икрой благодаря его оборотистости...

– Воскобойников! – крикнул Фома в сторону открытой двери, ведущей из его кабинета в приемную. – Сюда иди! И остальные тоже!

Только что думский кабинет покинул один очень серьезный человек, прозрачно намекнувший, что пришла пора платить денежки за коридор, по которому криминальное золото уходило за границу. В свое время, с приходом к власти Путина, коридор пришлось закрыть во избежание больших неприятностей, и только после поистине титанических усилий и грандиозных затрат, точнее, обещаний его восстановили. Вся надежда была на это золото, собиравшееся на Колыме чуть ли не год. И вот теперь...

В кабинет вошел высокий седой мужчина в черном костюме, за спиной которого маячили двое мужчин, одним из которых был не кто иной, как начальник охраны товарной станции Павел Кравченко.

– Ну?

– Пока ничего, Константин Валентинович, – сказал помощник Фомы Федор Воскобойников. – Это Кравченко, он доложит подробности.

Начальник охраны товарной станции, до которого накануне дошло, что совсем не олово было в вагоне, промямлил:

– У нас охранника напарник убил. Милиция нашла его отпечатки на бутылке, которую обнаружили рядом с трупом. Наверное, он что-то знает про этот вагон.

– Что за напарник?

– Филатов Юрий. Я его давно знаю, сам на работу брал. Он исчез. Милиция найти не смогла.

– Дальше!

– Ну... – Кравченко замялся.

– Только не говори мне, что этот... Филатов мог в одиночку вагон угнать! Что за бред?

– Мы разбираемся. Дело в том, что по документам все чисто – вагон выпустили с территории в соответствии с инструкцией. Мои люди не виноваты, – Кравченко утер пот, обильно выступивший на лбу. «Дернул меня черт с Буденным связаться, – подумал он. – Теперь не разгребусь... Что ж в этом вагоне было, что сам Фомин стал разбираться?»

– Не е... и мне мозги!! – заорал депутат. – Вагон в адрес моего завода пришел, так? Так! Какие еще вопросы? Почему его сразу не отправили?

– Решили утра дождаться...

– Короче, так, господин Кравченко. Если в течение суток вагон со всем содержимым не будет найден – ты сядешь. Всерьез и надолго. Это я тебе гарантирую... И все-таки я не понял, какую роль в этом играет Филатов?

– Я же говорю, он застрелил напарника. Это только утром выяснилось, а вагон ночью ушел. Наверное, он и организовал все. Я не знаю, на кого он мог работать... Милиция его уже ищет.

Фомин покачал головой и махнул рукой. Кравченко выскочил из кабинета.

– И где таких бестолочей берут? – скривился Фома. – Какой к чертовой матери Филатов? Зачем ему напарника убивать? Он что, на Кайзера работал? Туфта!

– Дело в том, и я уже про это говорил, что убитый охранник был нашим человеком, – бесстрастно произнес Воскобойников. – Я его специально приставил за грузом приглядеть. И в вагоне двое были, как вы знаете.

– Ищи, Федор, – сказал Фома, постукивая пальцами по столу. – Ищи. Не найдешь – всем крышка. Этот товар был уже распределен и обещан. Все. Свободны.

Третий из вошедших так и не проронил за все время ни слова, держа в руках небольшой хитрый прибор, благодаря которому ни одно самое «навороченное» подслушивающее устройство не могло засечь ни звука в радиусе десяти метров.

Глава 6

Спешить было некуда. Филатов решил идти в Питер пешком, изредка пользуясь попутками. Поезд, автобус, электрички – это не подходило: наверняка его фотографии и приметы разошлись по всем направлениям движения общественного транспорта. Пеший же путь по известным ему проселкам вдоль трассы был более-менее безопасен.

Отросшая за несколько дней темная щетина, грозившая превратиться в настоящую бороду, не то чтобы сделала его неузнаваемым, но придала уверенности. Во всяком случае, Филатов надеялся, что продавцы сельских магазинов, куда в любом случае придется заглядывать по дороге, его не опознают.

Отвыкнув от длинных пеших переходов, он быстро устал и около полудня прилег в десятке метров от магистрали, невидимый за густым кустарником. Вскрыл банку тушенки, перекусил и через час пошел дальше, к вечеру оставив за спиной километров пятьдесят. Где-то недалеко должен находиться старый хутор, если со времени школьных походов он не исчез с лица земли. Когда на небе проявились первые звезды, он нашел его, точнее, то, что от хутора осталось, – полусгнивший сарай рядом с заросшим бурьяном фундаментом. Тут он и заночевал, завернувшись в старую офицерскую плащ-палатку, – ее нашла на антресолях исходившая слезами Татьянка.

Ночью снова пошел дождь, сквозь дырявую крышу сарая натекло воды, но утро было теплым; пылинки играли в косых лучах света. Юрий позавтракал, отметив, что его запасы подошли к концу, – впрочем, это его не расстроило. Филатов уложил плащ в рюкзак и направился дальше, вдоль оживленной трассы, не рискуя выходить на нее и поэтому теряя много времени на поиск менее оживленных тропинок. На закате он обошел небольшой городок и уже ночью, страшно уставший и голодный, набрел на сторожку в запущенном колхозном саду.

Несколько раз Филатов хотел плюнуть на собственную безопасность и поймать попутку. Его останавливало то, что невольно пришлось стать «звездой» телеэкрана, – фотографию мог видеть любой водитель, любой пассажир. Да и, как водится, милиция в таких случаях очень быстро оповещает о розыске всех, кто имеет какое-то отношение к транспорту. Оставалось одно – уходить пешком как можно дальше.

Он смутно помнил, как заходил в магазинчик небольшой деревеньки в нескольких километрах в сторону от дороги. Пожилая продавщица еле наскребла сдачи с крупной купюры. Спасло то, что Юра купил в дорогу пару бутылок коньяка и пяток банок самых дорогих консервов.

Неплохо отдохнув в тихой сторожке, Филатов подсчитал с утра, что протопал за два дня немногим меньше сотни километров. Сам не поверил, что это было под силу утратившему квалификацию бывшему десантнику, но версты послушно ложились под ноги, и подгоняла мысль, что с каждым часом он все дальше уходит от места, где его могли опознать.

Переночевал и на этот раз в какой-то сельхозпостройке, душной и пыльной, с усталости выпив почти бутылку коньяка. Сморило его еще засветло, а разбудила бродячая собака, пришедшая на запах тушенки. Юра поделился с ней завтраком, погладил, и несколько километров пес не отставал от него, обгоняя и виляя хвостом. Потом куда-то пропал и больше не появился.

На закате Юра увидел на обочине указатель с надписью:

«Б. Сестры – 2 км». Свернул в надежде найти там ночлег. И остановился на околице, увидев покосившиеся заборы вокруг десятка древних домишек, вросших в землю.

Каким чудом сохранился в центре Европы, в полутора сотнях километров к северу от Москвы, уголок прошлого столетия? Ничто не напоминало тут о времени. И колодезный журавль, и почерневшая дранка крыш, и какая-то первозданная тишина вокруг дышали покоем, умиротворенностью, как будто некие силы накрыли кусок пространства вневременным колпаком. Юрий миновал первый дом, явно нежилой, и повернул к ручью, на берегу которого виднелась старая банька. О лучшем месте для ночлега он не мог и мечтать.

Подойдя к замшелому строению, Юра огляделся. Выше, на пригорке, стоял дом, на окнах которого висели занавески с березками – точно такие были в далекие годы Юриного детства в квартире Филатовых. Насколько мог судить Юра, за домом ухаживали, да и банькой явно пользовались. И он не удивился когда из-за угла появилась сухонькая, очень старая бабка в белом платке, темной юбке и сером свитере. Она остановилась поднесла к глазам руку, разглядывая из-под ладони Филатова, – он стоял как раз со стороны заходящего солнца. Прятаться, убегать куда-то не имело смысла – в деревне наверняка не было ни одного телевизора, во всяком случае антенн на крышах Юра не заметил.

Подхватив рюкзак, он поднялся по тропинке и поклонился бабке, спокойно поджидавшей его на прежнем месте.

– Добрый вечер, бабушка. Вы не против, если заночую в баньке вашей?

– А чего в баньке-то? Иди уж в хату, мил человек, коли не разбойник какой, – старуха улыбнулась одними глазами.

«Знала бы ты...» – подумал Юрий, а вслух сказал:

– Спасибо, не откажусь...

Они вошли в дом, и Юра поразился абсолютной чистоте, царившей везде – от сеней до горницы, куда провела его хозяйка. И там было чему удивиться – например, количеству книг, уставивших самодельный, на полстены, стеллаж.

– Как звать-то тебя, хлопец? – спросила бабка, пододвигая гостю потертый венский стул.

– Юрием мама назвала, – ответил Филатов, подстраиваясь под тон, которым изъяснялась бабка.

– Юрием... Как батьку моего. Похож ты на старика, как борода вырастет – не отличишь. Вон портрет его, в простенке...

Между окон висела пожелтевшая фотография бородатого мужчины, и впрямь чем-то напоминавшего Филатова. Рядом – портрет юной девушки, в которой можно было узнать хозяйку дома лет этак пятьдесят тому назад.

– Это мне шестнадцать годков тут, – перехватила старуха его взгляд. – В тридцать девятом, аккурат перед тем, как большевики пришли.

– Так вы – из Западной Белоруссии? Или с Украины?

– С Полесья. А зови меня, коли хочешь, Ядвига.

– Ядвига Юрьевна?

– Ну, коль уважишь, можно и Юрьевна. Пытать тебя не стану, откуда да почто, – не в обычае у меня. Захочешь – сам скажешь. А теперича я на стол буду накрывать.

Хозяйка, двигаясь не быстро, с девичьей плавностью, принесла хлеб, соленые огурцы, грибы – видать, с прошлого года достояли; нарезанное и посыпанное зеленью сало с мясными прожилками; потом на столе появилось горячее – тушеная картошка. Как будто тут ждали гостей – хватало всего. И последним штрихом явился старинный штоф с самогоном, не мутным, как обычно, а чистым как слеза. Не остался в долгу и Юра – открыл и выложил на тарелки консервы, достал бутылку коньяка.

– Богато живешь, – заметила хозяйка, присаживаясь к столу. – Это давай потом, сейчас моего самогона попробуй, не пожалеешь.

Филатов налил в граненые маленковские стаканы – такие только у старых бабок и найдешь – и спросил:

– Ну что, за знакомство?

– Ну, давай за знакомство. Да ты говори, сынок, не стесняйся, мой тост только один будет...

Жидкий огонь растекся по внутренностям. Такого самогона Филатов еще никогда не пил, хотя дегустировал «изделия» признанных мастеров этого дела. Отдышавшись, смог сказать только: «Хорош...»

Бабка усмехнулась:

– Этот рецепт мне в пятьдесят четвертом человек один подарил, в Кенгире.

– А где это?

– В аду, Юра, в самом что ни на есть пекле.

– Загадками говорите, Ядвига Юрьевна.

Заинтригованный Филатов приготовился слушать, но старуха сказала только:

– Да ты наливай да закусывать не забывай, она в голову не бьет, а до кровати дойдешь как-нибудь.

Наконец хозяйка встала, не поднимая рюмку, взглянула на образ Спаса, перекрестилась и тихо произнесла.

– Упокой, Господи, души рабов твоих, невинно убиенных.

Помолчала, видно творя про себя молитву, снова перекрестилась и выпила свою рюмку. И принялась рассказывать. Видно, хозяйка соскучилась без собеседников.

... Ядвигу Ольшевскую, девушку из зажиточной семьи полесских крестьян, своим потом удобрившей каждую пядь земли, отвоеванной у болот, могло ждать в будущем обычное замужество, материнство и трудная, но достойная жизнь. Семьи полешуков чаще всего были многодетными, и так бы и прошла ее жизнь – сперва в работе, в воспитании детей, а после, на склоне лет, в покое и уважении внуков, а то и правнуков.

История, однако, распорядилась иначе. Осенью 39-го на околице деревни появились танки с красными звездами на броне. Поляки, властвовавшие тут почти два десятилетия, оказались меж двух огней – с запада их теснили немцы, с востока под предлогом воссоединения белорусского народа пришла Красная армия. Полесье затаилось в ожидании перемен. И они не заставили себя ждать.

Филатов, как и большинство людей его поколения, почти не знал подробностей тех страшных лет. Но тут перед ним развернулась жестокая, написанная кровью картина, полотно, в котором не было места пасторальным сюжетам...

В сороковом году в Поречье стали организовывать колхоз. Не успел еще обосноваться на небе дух старого пана, убитого сельскими голодранцами в первый же месяц после прихода Советов, как в его усадьбе расположился приехавший с востока деятель, вокруг которого так и вились местные лентяи, пьяницы и неудачники. Отец Ядвиги все чаще приходил домой хмурым, сельские «богатеи» с одеревеневшими мозолями старались надолго не покидать своих хат. И вот началось...

Первой раскулачили семью Яна Коваля. За ними из родных мест изгнали, обобрав до нитки, Ракицких, Тумашей, Довмонтов, Косожских... Старый Ольшевский достал из-под стрехи кавалерийский карабин, еще от Первой мировой оставшийся, вычистил его, зарядил и спрятал так, чтоб можно было воспользоваться. С молчаливого согласия семьи он решил не отдавать задаром свою свободу.

... Они пришли утром, когда отец и братья занялись по хозяйству. Ворота раскрылись настежь, и на двор ввалилась орава местных люмпенов, принесших в колхоз свои вшивые кожухи и заморенных лошадей. Старый Юрий встретил их с карабином.

– Слышь, ты, кулацкая морда, убери пукалку, а то и тебя порешим, и выблядков! – матерился пропагандист колхозного строя Васька Шаран, давно, кстати, положивший глаз на дочку Ольшевского.

– Что-то ты, кобель драный, не так мою Ядвигу называл, когда в зятья ко мне набивался! – вступился отец.

– Да ты... – захлебнулся слюной Васька. – Бери их, хлопцы!

Жена и дети выскочили из хаты, отбежав подальше. Старший сын, вооруженный обрезом, остался с отцом. Они переглянулись, отец медленно повернулся... и выстрелил из карабина в бочку с керосином, стоявшую в сенях. Рвануло так, что от крепкой хаты Ольшевских, почитай, ничего не осталось. Отец и сын сгинули в огненном смерче, а всех остальных – и их родных, и тех, кто пришел их обездолить, – обожженных, оглушенных, взрыв разбросал по разным углам двора. Ядвига оказалась чуть ли не в обнимку с Шараном. Тот обалдело мотал головой, ничего не соображая, но, едва увидел рядом с собой распластанное девичье тело, злорадно захрипел:

– Что, барынька, теперь и ты голь перекатная! В самый раз со мной под венец.

Он облапил ее грязными руками. Не в силах шевельнуться, Ядвига, оставшаяся сиротой, могла только с ненавистью смотреть на обласканного новой властью хама.

От дома не осталось ничего; сбежавшиеся на пожар ребятишки оповестили о случившемся своих родителей, и те пришли, чтобы привести в порядок и отнести к церкви тело Ядвигиной матери – отлетевшим бревном ей переломило шею... От тел отца и брата почти ничего не осталось. Ближе к ночи, когда пожар унялся – тушить его никто и не думал, хата стояла на отшибе, – отец Иоанн по просьбе старух пришел на пепелище, помолился за упокой и окропил смешанный с прахом пепел... Самоубийцами их никто не посчитал.

На следующий день приехал оперуполномоченный из города и увез Ядвигу с младшим братом, не разрешив даже остаться на похороны матери. Больше с братом они так и не встретились, его увезли в Россию, в детдом, а ее, как почти взрослую, держали сперва в тюрьме в Пинске, потом вывезли в Восточную Белоруссию и, протомив в застенке почти год, перед войной приговорили к десяти годам. Суда фактически не было...

В июне 41-го тюрьму эвакуировали; колонну заключенных, которую вели на восток, по дороге расстрелял немецкий самолет, но Ядвиге удалось спастись. Раненная, она пролежала в забытьи в селянской хате – сердобольные люди подобрали, выходили. Когда девушка смогла ходить, линия фронта была уже под Смоленском. Ядвига решила вернуться домой, и хозяева, действуя по извечному селянскому принципу «всякая власть от Бога», посоветовали ей заручиться у новой власти бумагой о том, что она пострадала от старой. В комендатуре девушке выдали «аусвайс» и отпустили с миром. И поздней осенью оборванная и голодная Ядвига добралась наконец до родного Поречья.

Ее приютили родственники; девушка, общительная по натуре, в 42-м году пошла учить детишек грамоте – немцы разрешили открыть школу. Но партизаны, среди которых немало было бывших «коллективизаторов», не оставляли ее в покое, а Шаран, заделавшийся партизанским начальником, грозился и вовсе прикончить «немецких подстилок», как он именовал молодых учительниц. Развязка наступила уже перед самым приходом Советской армии, когда партизаны, выбив немецкий гарнизон, обосновались в Поречье. Васька, нажравшийся самогону, явился в хату и, как хозяин, сел за стол, выгнав всех, кроме Ядвиги. Та, не говоря ни слова, стояла в углу.

– Ну что, драпают твои фрицы? – тон его был таким же, как тогда, в то страшное утро. – Теперь попляшешь у меня, сука...

Он стянул через голову свитку:

– Раздевайся, или мне помочь?

Ядвига молчала, мысли ее были далеко от пьяного Шарана. Тот подошел, рванул ворот платья и отшатнулся, награжденной звонкой оплеухой здоровой крестьянской девушки.

– Да ты... – он схватился за пистолет, потом одумался, бросил уже взведенное оружие на стол и набросился на Ядвигу. Ей удалось вырваться, и, схватив револьвер, она наставила его на Ваську. Тот зарычал, вновь кинулся к девушке... и свалился на пол, прижав руки к простреленной шее.

... Тогда ей удалось спастись. По задворкам, прихватив самое необходимое, она бежала в Пинск, где у дальних родственников дождалась прихода советских войск. Сначала ее не трогали, но летом 45-го года арестовали и дали 25 лет за пособничество оккупантам и убийство заслуженного партизана. От расстрела ее спасло только чудо. Да и потом, в лагерях, как будто чья-то добрая рука вытаскивала ее из верной могилы... Не лучше ли было умереть? Об этом она не задумывалась, неся свой крест, как и положено христианке.

Умер Сталин. Расстреляли Берию. Режим в Кенгирском лагпункте, расположенном в Казахстане, куда Ядвига попала 53-м, стал не таким строгим. Но через год заключенные подняли восстание, и на сорок дней Кенгирская зона стала самым свободным районом в Советском Союзе. Нет, там не царила анархия – политические заключенные выбрали комитет, возглавляемый бывшим советским полковником. Участники штурма Берлина, Кенигсберга – а таких в лагере было немало – сломали стены, разделявшие мужскую и женскую зоны. Кстати, восстание-то и вспыхнуло из-за того, что уголовники, засланные лагерной администрацией, попытались изнасиловать женщин-заключенных прямо в их бараках. Но когда их повыбрасывали за колючую проволоку, а заборы уже не разделяли зоны, не было ни одного случая насилия. Наоборот, мужчины женщины, истосковавшиеся по любви, знакомились, влюблялись и тут же заключали браки, которые освящали служители церкви, такие же заключенные. Выпали часы счастья и на долю Ядвиги.

Офицер-фронтовик, отказавшийся дать показания на своего командира и получивший «десятку», понравился ей с первого взгляда. Вся нерастраченная нежность пробудилась в Ядвиге, и не было в Кенгире пары счастливее их. Но на рассвете 5 июня 1954 года в лагерь вошли танки...

Погиб ли ее Костя под гусеницами или его достала автоматная пуля – этого Ядвиге узнать было не суждено. Вскоре поле подавления восстания заключенных разбросали по разным лагерям, а Кенгир, несмотря на «оттепель», стал запрещенной темой.

Выйдя из лагеря, Ядвига устроилась работать на завод, а через два года встретила хорошего парня, Василия Демидова. С ним она прожила двадцать лет... А в тот день, когда Филатов переступил порог ее дома, со дня ее ареста пошел пятьдесят пятый год.

– Я знала, где батька зарыл наши с мамой украшения, – рассказывала Ольшевская. – Хватило на этот дом. Деревня-то наша, поди, не знаешь, как правильно зовется? Все кругом ее Большими Сестрами зовут. А на самом деле – Божьи Сестры. Монастырь тут был в древности, женская обитель. Чуть ли не двести лет, как сгорел, а память осталась... В родные места я не поехала – кто там меня, старуху, ждал? Сперва меня сторонились, особенно Степан подзуживал – он тут у нас в деревне один мужик остался, партейный. Он да три бабки – так и живем. Автолавка раз в неделю приезжает, пенсию дают – на хлеб... Раньше, Юра, я и книги покупала, да теперь-то и читать охота пропала. Доживаем век...

Ошеломленный Филатов только покачал головой. Налил себе и бабке – на протяжении всего ее рассказа он просидел напряженный, так, что спина затекла, выпил...

– А теперь спать ложись, Юра, я помолюсь... – сказала бабка и проводила Филатова в крохотную комнатку со старой железной кроватью.

... В полдень проснувшийся Филатов нашел ее окоченевшее тело там же, где и застала бабку Ядвигу смерть, – перед иконами, в земном поклоне. Так и упала, отмаливая перед Всевышним грехи этого мира.

Филатов вышел из хаты, перейдя дорогу, отыскал через два нежилых дома тот, где, по всей видимости, кто-то еще обитал. Обойдя избу, увидел на завалинке древнего деда, одетого несмотря: на июльскую жару в ватник, из-под которого виднелись криво нацепленные на пиджак потертые орденские планки. «Видно, тот самый Степан и есть», – сообразил Юрий.

– Здравствуйте, отец. Я дальний родственник Ядвиги Юрьевны, приехал вчера погостить... Умерла она ночью...

Дед недоверчиво посмотрел на пришельца, погасил в жестяной банке папиросу:

– Прибрал, значит, черт... Ну, да что теперь – иди баб кличь, а я в район позвоню, надо, чтоб доктора прислали, свидетельство написать... Ишь, с зимы третью хороню..

Старик ушел в избу, где, единственный на всю деревню, стоял телефон, «пожалованный» ему за фронтовые заслуги. Филатов обошел остальные «очаги жизни», отыскал трех старух, принявших известие о смерти бабки Ядвиги как должное.

Они вошли в хату почти одновременно – Юрий, дед и все три бабки. Те перекрестились на икону и, не говоря ни слова, перенесли покойницу, лежавшую под иконами ничком, прижав руки к груди, на кровать.

– Идем, поможешь домовину с чердака снять... – позвал старик.

Гроб, стоявший недалеко от дверцы, был прост, сколочен из сосновых досок, скорее всего несколько лет назад – дерево успело потемнеть. Внутри он был ничем не обит – это предстояло сделать сейчас. На крышке выступал приколоченный гвоздями крест. Больше на чердаке почти ничего не было, кроме старого сундука, запертого на висячий замок.

Они обвязали гроб веревками, подтащили к дверце чердака и спустили на землю. Поставив его на два чурбака, дед принес из хаты белую ткань, гвозди и молоток.

– Не жаловал я Ядвигу, не наш она человек, ну да свое она получила. А ты из каких будешь – тоже Ольшевский? – вдруг спросил он.

– Да, – автоматически ответил Филатов и добавил:

– Юрием меня зовут.

– А-а, – без выражения произнес дед, продолжая обивать гроб. До самого приезда «скорой» с врачом он не произнес ни слова. А Юра даже не подумал о том, что приезжие могут его узнать, хотя и бояться было нечего: привычный к подобной процедуре доктор, едва взглянув на уже обряженную старухами, но еще не положенную в гроб покойницу, сразу присел за стол и занялся составлением справки о смерти.

– Пусть родственники в загсе свидетельство получат, – буркнул он и поспешил к дверям, за которыми сразу же послышался шум отъезжающей машины. Дед с Филатовым подняли почти невесомое тело Ядвиги и положили в установленный под образами гроб, подложив под голову белую подушку. Бабки разошлись до вечера по домам, сказав, что на закате придут читать над покойницей.

– Идем, могилу рыть надо, – проговорил дед.

– Подождите, Степан... Как по батюшке?..

– Антонович... Откуда знаешь, как меня звать-то?

– Ядвига Юрьевна говорила... – Юра вытащил так и не начатую вчера бутылку коньяка, убранную бабкой в буфет, откупорил под молчание Степана, налил полные стаканы.

Молча они выпили, Филатов в два приема, дед – в один. Взяв лопаты, отправились на погост, поросший соснами. Дед сам выбрал место, разметил могилу, и они, сняв пиджаки, стали копать, все глубже зарываясь в желтый песок. К вечерней заре могила была готова.

– И не положено с вечера копать, ну, да ладно, Бог простит... – устало выдохнул дед, когда они возвращались в деревню. За столом уже сидели старухи, по очереди читая, что положено читать над покойницей. Дед вошел первым, не крестясь, снял кепку, постоял, потом присел на лавку у двери. Юрий сел рядом, вслушиваясь в слова псалмов.

Упала ночь. По обе стороны гроба и на столе горели свечи. Мерцала под иконой лампада. Черным пятном выделялось на стене завешенное платком зеркало. Ходики молчали, остановленные кем-то из старух. В руках покойной виднелась бумажная иконка.

Вскоре Филатов задремал, прислонившись к стене, и так проспал до утра.

Его разбудил дед Степан, ладивший во дворе под навесом крест из двух дубовых брусьев. Солнце было уже высоко, прошел дождь, хотя небо было чистым только на горизонте – на западе собирались тучи. Бабок в комнате не было – упокоившаяся Ядвига лежала одна, словно дремала. Дед, отряхивая опилки с рубахи, спросил:

– Завтракать будешь? А то пошли до меня...

Юрий ополоснул лицо из ведра и отправился с дедом в его хату, захватив последнюю бутылку коньяка. Они позавтракали не спеша, поговорили о том о сем, и старик пошел запрягать коня. Филатов вернулся в дом Ядвиги. Постоял около покойницы. Едва отошел от гроба, в комнату вошли старухи. Пора было ехать на погост.

Они с дедом вынесли гроб во двор, поставили на чурбаки. Старухи покрестились и дали знак, что можно трогаться в путь. Перенеся гроб на телегу и закрыв крышкой, отправились. Степан шел сбоку, держа поводья, Юрий со старухами брел сзади. Вскоре под соснами показалась горка выброшенного из могилы песка.

– Прощайся, – сказала Филатову одна из старух. Он подошел к гробу, с которого сняли крышку, и отпрянул, увидев, что покойница открыла глаза. Это же увидели и остальные.

– Дурной знак, – закрестились старухи. – Скоро кого-то из нас к себе приберет... Пожди, нельзя с открытыми глазами-то...

Одна из бабок, семеня мелкими шажками, отправилась в сторону деревни и минут через двадцать приплелась назад зажимая в кулаке два тяжелых медных пятака. Протянула их Юрию:

– Накрывай ей глаза, парень, надо, чтоб родственник.

Филатов отступил на шаг, потом все же взял пятаки и, преодолевая липкое чувство страха, прижал монетами веки покойной. Гроб закрыли, дед заколотил крышку гвоздями. Потом они опустили гроб в могилу. Старухи бросили туда же какую-то сушеную траву, горсточку мелких монет и окропили святой водой из бутылочки. Перекрестились, пошептали молитвы и дали знак закапывать.

Над могилкой вырос холмик, увенчанный невысоким крестом. Постояв несколько минут, все медленно побрели в деревню.

Около дома дед сказал Филатову:

– Прибери в хате, стол поставь, бабы сейчас еду принесут, помянем Ядвигу. И в погреб залезь, там она на холоде самогон держала...

Поминали молча. И действительно, о чем говорить людям, век прожившим рядом, почитай, одной семьей. Только одна спросила Филатова, что он собирается как наследник делать с домом. «Пусть стоит», – ответил он. И больше ничего за весь вечер не сказал, только молча напивался на пару с дедом.

Глава 7

Филатов сидел за столиком аккуратной забегаловки на окраине Питера. Час назад он вышел из бани, где, заказав на два часа номер с парилкой и бассейном, привел себя в порядок и примерил купленный утром джинсовый костюм. Подбрил на щеках и шее отросшую бороду, попарился на славу и пожалел, что не купил билет на два банных сеанса – так хорошо ему стало после парилки, ледяного душа и рюмки коньяка.

Но когда банщица застучала в дверь, предупреждая, что осталось пять минут, Юрий был практически готов. Страх потихоньку растворился, борода и купленные темные очки делали его, как он надеялся, неузнаваемым.

... После похорон и поминок Филатов очнулся за столом, в пустой комнате, где еще чувствовалось присутствие покойной хозяйки. Голова гудела, было около четырех часов утра – то самое время, когда умирает большинство больных, обреченных людей.

Алкоголь еще не выветрился из головы, и Юрий, включив тусклую лампочку, зашатался, прикрывая глаза от света. На табурете, под портретами Ядвиги Ольшевской и ее отца, видимо сохранившимися с довоенных времен у кого-то из родственников, стоял стакан самогона, накрытый кусочком хлеба, и оплывшая церковная свечка. В буфете – стол был прибран – он разыскал остатки самогона, зачерствелый хлеб и домашнюю колбасу. Выпил, помотал головой, отдышался, посидел с минуту, уперев лицо в ладони... Зажег керосиновую лампу, стоявшую на полке, вышел во двор – было уже довольно светло – и полез на чердак, вооружившись железным шкворнем.

Почему-то Филатов был уверен, что должен открыть сундук, который не был ничем примечателен, разве что плотно, пригнанными досками и тонкими медными полосами. Инструмент не понадобился – замок открылся сам, едва только Юрий дотронулся до него: видно, не был заперт, просто дужку вложили в гнездо, где она и поржавела. Светя себе лампой, он заглянул внутрь. Сундук до половины оказался забит бумагой – старыми газетами, толстыми тетрадями, папками. В два приема Филатов перетащил все это в дом и до утра листал пожелтевшую бумагу, пахнущую пылью. Здесь были газеты – и где бабка только их откопала? – за 39-й, 41-й, 45-й, 53-й годы, отметившие вехи ее жизни. И – рукописи. Тетради, исписанные аккуратным почерком, не испорченным, как на диво, четвертью века лагерного рабства. В том, что это дневник Ядвиги Ольшевской, Юрий перестал сомневаться после первых же страниц. Целые тетради были заполнены стихами на белорусском, польском и русском языках – было их тут на хороший сборник. Стихи не отличались наивностью, свойственной начинающим поэтам и ударившимся в стихоплетство старикам. Это были выстраданные стихи; большинство их, начинаясь, как река с ручейка, с обобщенной, простенькой посылки, строка к строке набирали звучание, начинали бурлить, петь, молиться, в них порой звучал даже пафос.

Юрий поднял голову от стола, заваленного рукописями. Он аккуратно упаковал все бумаги – единственное наследство Ядвиги Ольшевской, плотно сложил их в опустевший рюкзак и армейский вещмешок, найденный в сенях. Там же, в фанерном шкафчике, разыскал молоток и гвозди. Доски стояли под навесом. Филатов выбрал подходящие по длине и стал заколачивать окна опустевшего дома. Когда закончил, вошел в дом, вытащил из кармана старинное кольцо, найденное в квартире Рашида, спрятал за иконой в щели между досками. Вынес во двор рюкзак и вещмешок с архивом, зашел к деду сказать, чтобы забрал оставшиеся припасы и запер дверь, вернулся, посидел последний раз за столом, выпил на дорогу остатки самогона и, не оглядываясь, мимо погоста отправился через лес в сторону шоссе.

В райцентр Юрий пришел довольно рано и сразу отправился на почту. Купив три самых больших посылочных мешка, уложил в них архив и присел за столик писать письмо в Москву, знакомой журналистке Зине Зубатовой. Несмотря на то что она работала на «желтую» прессу, девушка была любознательна. Написал он всего несколько строк: «Зина, сохрани это. Или, лучше, используй. Это архив бывшей политзаключенной Ядвиги Ольшевской» Журналистка сама поймет, что с ним делать, пусть даже и задумается, от кого пришла посылка. Вложил письмо в один из ящиков, заколотил их, надписал адрес и подписал уведомление именем Юрия Ольшевского.

... Последний раз Филатов слышал о друзьях ранней юности – ленинградских хиппи – год назад, когда ехал на джипе тогдашнего босса Константина Васнецова по питерской трассе. Увидев голосовавших на обочине парня и девчонку в потертых джинсах, с расшитыми бисером ксивниками на груди и хайратниками, удерживавшими длинные волосы, он остановился. Конечно, Спейса, или, как его еще звали, Диспетчера, те знали и поделились последними новостями из жизни «системы» – как оказалось, Спейс «окопался», «завел связи», начал как-то зарабатывать деньги и стал, таким образом, социально полезным членом общества. Хиппи, как правило, обладают превосходной памятью на лица, места, имена (клички), номера телефонов – но не на даты. Живут они как бы вне времени; его течение сливается в их восприятии больше с мельканием столбов на трассе, чем с движением стрелок часов. Лось и Гера – так звали парня и девушку – дали Филатову новый номер питерского телефона Спейса, который он запомнил, – номер был совсем простым.

В «ежовской» юности и у Филатова была хиповская кличка. Его окрестили Люлей после того, как, надравшись дешевого вина на «флэте» с заезжими хипушками, он так и заснул на груди одной из них, причмокивая во сне, как младенец. Младенец в люльке – люлька – люля... Нравы у хиппи были свободными... Кто же знал, что Люля позже станет крутым десантником и пройдет едва ли не все горячие точки страны...

Подойдя к телефону-автомату и вставив в щель купленную в киоске карточку, Юрий набрал номер. Когда на том конце провода взяли трубку, спросил:

– Добрый вечер, могу я Сашу услышать?

– Добрый вечер, можете...

Женский голос в трубке сменился мужским:

– К вашим услугам...

– Диспетчер? Здоров, здоров!

– Здоров... А ты что за рыба?

– Я не рыба, я мясо. Филатов это, который Люля.

– Дык елы-палы!! Браток! Братишка!!!

– Воистину дык. А чего это ты под «митька» косишь?

– А я только от митьков. Портвешка накушались – м-м-м... А ты где, пропащая душа?

– Тут я, в Северной столице. На вокзале...

– Сей момент тебе прописку сделаем. К себе не зову, у меня Ленка на сносях. Вот-вот очередной наследник появится. Короче, ты Гатчину знаешь? Километров тридцать пять от Питера. Но ехать долго, пробки в центре.

– Знаю, а как же!

– Пиши адрес... – он продиктовал улицу и номер дома. – Там зеленый забор, а на калитке аквариум нарисован и в нем «дао» плавает. Как Ленку в роддом заберут, я туда сам приеду, с пиплами будем ждать моего размножения. А ты вообще надолго к нам?

– Это посмотрим. Ты мне скажи, тот флэт менты не пасут?

– Да не наблюдалось пока. Я там хипов подкармливаю, так что, если все не пропили, поесть найдешь.

– Спасибо, братишка. Буду тебя ждать, разговор есть серьезный...

– Жди. Судя по всему, я там скоро появлюсь.

– Ну, баюшки. Я поехал.

– Давай.

Спейс отключился. Юра же приостановился, закурил, не заметив, что за ним пристально наблюдает плюгавый милиционер...

... Младший сержант милиции Андрей Назаров в службе отличался невезением. Попросту говоря, был он редкостным раздолбаем, всегда попадал на глаза начальству в самый неподходящий момент и, соответственно, страшно завидовал тем, кто пришел в органы одновременно с ним, но уже успел стать старшим сержантом, а то и старшиной. Да что тут – в собственный день рождения, о котором никто в отделении не догадывался, Назарова назначили в наряд на привокзальную площадь. Конечно, если бы вор у него из-под носа унес вокзальные часы, Андрей бы этого не заметил, а если бы и заметил, то вора упустил. Но лицо, хоть и обросшее густой щетиной, но похожее на объявленного в розыск Филатова Юрия Алексеевича, что называется, усек. И решил, что его звездный час пробил.

Пожалев, что не дали рацию (пистолет, впрочем, ему тоже давали неохотно – еще посеет где-нибудь), Назаров пошел за подозрительной личностью. Основательно стемнело, но видно было еще хорошо, что облегчало слежку. Подозреваемый отправился в сторону моста, свернул налево и углубился в зеленые насаждения. «Уйдет!» – пронеслось в голове милиционера, и он, забыв о свистке, но выхватив пистолет, побежал за ним. Спина, затянутая в джинсовую ткань, мелькала в пятидесяти метрах впереди.

– Стой! – заорал Назаров. – Стрелять буду!

Спина на мгновение застыла, потом метнулась в сторону и исчезла из виду. Назаров рванулся следом, стараясь разглядеть что-нибудь в сумерках. Впереди был тупик. И вдруг в его голове что-то взорвалось. Милиционер тихо осел на землю, фуражка еще несколько секунд катилась, потом успокоилась и она.

«Видал мудаков, но такого...» – подумал Филатов, оттаскивая помятого мента в тень деревьев. После того как он красиво залепил ему камешком между глаз, уважение его к органам внутренних дел упало до нуля. «И чего он ко мне прицепился? Узнал? Возможно... Служака хренов... А меня-то чего в эти кусты потянуло?»

Теперь предстояло думать, что делать с поверженным стражем порядка, точнее, его пистолетом, – бросать просто так не хотелось. Не без оснований посчитав, что два пистолета слишком много, Юрий осторожно подобрал оружие, выпавшее из руки милиционера, засунул его менту в штаны, пощупал пульс – жить будет! – и, вынув ручку, написал печатными буквами записку, состоящую из одного слова: «Тормоз». А поскольку бумагу искать было в облом, записка была написана прямо на милицейском лбу. Вытащив из сумки бутылку, Юра налил в милицейский рот водки, проследив, чтобы его владелец не задохнулся. Через несколько минут Филатовым на месте преступления и не пахло. За свою безопасность он мог уже не беспокоиться.

Таксист, который подвозил Филатова до Гатчины, от такой радости заломил сотню долларов.

Через полтора часа они были на месте, и, довольно быстро разыскав улицу Чапаева, которую, видно, из-за уважения к анекдотам про народного героя решили не переименовывать, около полуночи Филатов созерцал аквариум, где плавал древний знак единства начал мира, о котором сильно пьющий преподаватель философии их военного училища как-то раз выразился: «Дао – это тоже один из символов марксистской диалектики».

Да, калитка была настоящим произведением искусства. Но под эту категорию никак не подходила группа коротко стриженных молодых людей, покуривавших и поплевывавших себе под ноги метрах в пятидесяти. На Филатова они особого внимания не обратили, зато, когда в круге света тусклого уличного фонаря появился длинноволосый пацан – классический хип, – парни вразвалочку отправились навстречу.

– Что, пидор, в парикмахерскую пришел? – сострил один из них и схватил пацана за волосы. – Сейчас мы тебя...

Он не успел досказать до конца свою угрозу и тем более ее выполнить. Он просто завопил, когда брошенный с близкого расстояния камень расплющил ему нос. «Черт, хоть ты с собой телегу щебенки вози», – с досадой подумал Юрий, «гася» таким же способом еще двоих ничего не успевших сообразить «скинхедов». Хип, по определению уже готовый «подставить другую щеку», обалдело смотрел на своего спасителя.

– Иди в дом, – строго сказал ему Филатов.

Пацан подчинился.

Десантник подошел к поскуливавшему мерзавцу, который, пошатываясь, размазывал по лицу кровавые сопли, и с брезгливостью отвесил ему жестокую пощечину. Силуэты его напарников виднелись уже в конце улицы.

– Понял, животное? – со злостью спросил Юрий.

– По... по... понял...

– Вали, еще раз увижу – убью.

Полумертвый от страха «борец за чистоту расы», каких расплодилось множество в последние годы в Питере и окрестностях, заковылял вслед за собратьями по «высокоинтеллектуальным» развлечениям. На крыльцо дома высыпало с полдюжины хипов и хипушек.

Филатов подхватил сумку и пошел к настороженно глядящим на него ребятам и девчонкам.

– Привет от Спейса, народ!

«Народ» заулыбался, загомонил, а худенькая, как тростинка, девчонка в джинсах и майке с Джоном Ленноном обхватила Филатова за шею и поцеловала в бороду.

– Я покраснел, – заявил он, возвратив поцелуй. – Правда, под бородой не видно. Пошли, братишки-сестренки.

Ночь на «флэте» с питерскими хиппи помнилась Филатову долго. «Пацанва» – главной, кстати, оказалась та самая девчонка, по прозванию Хома, – была не старше семнадцати лет от роду. Хоме было почти восемнадцать, о чем она с гордостью сообщила Юрию. Ему, почти сорокалетнему «старику», все просто в рот смотрели, и он буквально растаял рядом с этими умными ребятами, кое-кто из которых читал в оригинале Аполлинера и слушал не только Бориса Гребенщикова, но и национальную музыку народов Балкан и Памира. Им-то он в подробностях и рассказал историю Ядвиги Ольшевской – к слову пришлось. Когда закончил, упомянув и про дневники, и про стихи, один из хиппи, Гомер, сказал:

– Мой дед через это прошел. Только не через Кенгир, а через Норильское восстание. Там тоже тысячи людей положили... Я хотел туда «стопом» дойти, да свалился по дороге, недели две в Туруханской больнице провалялся, потом с ментом домой отправили... Самую малость не дошел.

Юрию показалось грехом поить водкой этих пацанов и девчонок, перевидавших, впрочем, за свои небольшие годы огни и воды южных и северных трасс. Они накормили его, и Хома, как ласковая кошка, когда уже под утро все разошлись спать, прильнула к нему и сделала все, чтобы ему было хорошо.

Весь следующий день они провели как во сне – такого взаимопонимания Филатов не достигал еще ни с кем. А под вечер приехал Диспетчер, довольный как слон: его Лена накануне родила девочку и роды прошли благополучно. По этому поводу он притащил с собой целый мешок вкусностей, хорошего вина, и члены маленькой коммуны закатили пир горой. Юрий ближе к полуночи вынужден был оторвать счастливого папашу от компании и уединился с ним во дворе, на лавочке под окном.

– Послушай, Спейс, у меня проблемы, – начал он и вкратце рассказал о своих приключениях. – Деньги у меня есть, но документов никаких. Нет ли у тебя таких знакомых, чтобы...

Спейс, сорокалетний плотный мужик с волосами, завязанными в пучок, подумал немного и медленно ответил:

– Знакомые-то есть, но берут они много...

– Нет проблем, я же тебе говорю, денег хватает.

– Ну сколько у тебя тех денег... За паспорт и права придется выложить...

– Три штуки хватит?

– Люля, да ты Крез какой-то! Банк ограбил?

– Мой дедушка – двоюродный брат Ротшильда.

– Во-о-о! Только что-то ты на еврея не похож!

– Сам ты на еврея не похож. И вообще, не люблю я вино, пока малые не видят, давай коньяку выпьем... За успех нашего безнадежного предприятия.

Они выпили, и Спейс сказал:

– Я так понял, что светиться тебе нельзя. Сиди тут, я утром поеду дела делать. Свои и твои. А на всякий случай дам тебе адрес в самом Питере. Там, конечно, бардак, не то, что тут, но пригодиться может, – он продиктовал адрес «флэта» на самой окраине города. – Ну что, пошли к народу?

Народ тем временем запел. На гитаре играли почти все, а Хома, стоило ей завладеть инструментом, прямо преображалась – стихи Гумилева, Бродского, Мандельштама, да и собственные, положенные на музыку, звучали в ее устах едва ли не откровением свыше.

Утром Спейс уехал. А на исходе дня на пороге возник мент. Не успели хиппи опомниться, как он размножился на пять одинаковых горилл, среди которых была и здоровенная бабища с погонами старшего лейтенанта – такие служили обычно в инспекциях по делам несовершеннолетних. Юра и Хома были в это время наверху, в мансарде, отдыхали, прильнув друг к другу. Из забытья их вывели крики и шум на первом этаже.

– Юра, быстро к окну, прыгай в огород, там калитка в заборе в соседний двор, через него – в заросли у ручья... – на одном дыхании прошептала девушка, мгновенно одеваясь. – Они считают, что у нас тут притон наркоманов.

Филатов замешкался и успел только спрятаться за печную трубу, возле которой стояли какие-то ящики. В чердачной двери появилась фигура стража законности.

Оглядев чердак, он поманил пальцем Хому:

– Иди сюда, зайка. Кто тут еще есть?

– Что вам нужно? – спросила девушка, подходя к менту и собираясь отвлечь его внимание. – Это мой дом, мне его бабушка оставила в наследство!

– Разберемся, гражданка-наркоманка, – пообещал представитель закона, раздевая ее взглядом. – А ты зайка ничего...

Он сделал шаг в ее сторону, внезапно схватив девушку за талию. Хома ожесточенно сопротивлялась, повалив мента на пол.

– Су-ука!! – приглушенно заорал мент, схватившись за прокушенное ухо. – Ну, погоди, в отделении мы тебя все поимеем! – он ударил девушку в живот. Юра заскрипел зубами, готовый вытащить пистолет. Мент отшвырнул Хому и высунулся в чердачное окошко, выходящее во двор. Осмотреть крышу ему мешала труба, и он, в надежде поймать какого-нибудь притаившегося там «преступника», вылез на покатую крышу.

Филатов мгновенно выскочил из своего укрытия, натянул джинсовку – все его имущество в виде денег и пистолета было рассовано по карманам, – подбежал к окну и швырнул под ноги отвернувшемуся менту горсть шлака, которым в целях противопожарной безопасности был усыпан чердак. Милиционер инстинктивно отцепился от чердачного окна, поскользнулся, наступив на округлый шлак, и нырнул головой вперед с крыши во двор, издав хриплый матерный возглас.

... Как потом узнал Юрий, этот мат был последним в его жизни. Мент размозжил себе голову о железный штырь, торчащий в палисаднике, и тут же отдал душу... Кому? Десантник искренне усомнился, что Богу.

На бегу поцеловав Хому, Филатов вылез на крышу со стороны огорода, примерился и прыгнул, приземлившись на грядке. Все менты собрались во дворе, и ему удалось вылететь в соседний двор, распугав десяток кур, но больше никого не встретив. Через минуту он уже катился по крутому склону, перебрался по колено в воде через ручей и пошел по тропинке, стремясь как можно дальше уйти от этого места. Хоть бы с малыми все обошлось...

Через два часа, поймав попутку, Филатов вышел на вокзале. С положением беглеца и невольного супермена он уже давным-давно свыкся, но в этот раз долго так продолжаться не могло – его либо скрутили бы, либо он сам нарвался бы на неприятности и, вынужденный сопротивляться, выпустил бы все пули, твердо решив не сдаваться ни при каких обстоятельствах. Это решение было железным. В общем-то, для этой цели Филатов и тягал сейчас с собой оружие. Имея на счету десятки трупов, он никогда не раскаивался в том, что отправлял в мир иной разную мразь. Но в этот раз, встретившись с детьми, которые исповедовали ненасилие, он не считал для себя возможным продолжать кровавый путь.

«Флэт» на окраине Питера оказался грязной однокомнатной квартирой в невзрачной «хрущевке»; в углах комнаты и даже в крохотной кухне лежали на полу тюфяки – иной мебели там не было. Юра удивился, как это милиция до сих пор не обращала внимания на такую «малину», но потом ему объяснили, что многие из «законопослушных» жителей живут не лучше и хлопот с ними у правоохранительных органов побольше, чем с квартирой, где останавливаются заезжие «дети дороги». Когда же Филатов отворил дверь, на «флэте» тусовалось человек пять хипов и один с виду обычный подвальный бомж. От него так пахло, что Юрий старался не дышать, проходя мимо него. Остальных, по-видимому, это нисколько не заботило. Они покуривали травку, ловя от этого кайф, и только один, пожилой, с бородой, как у Филатова, спросил:

– А это не тебя я прошлым годом на Чебаркульском перевале видал? Ты же Боб, верно?

– Нет, я – Люля! – гордо отвечал Филатов.

– Люля... Хэ, Люля! Так это ты под грудью у Мадамы задрых, яко младенец?

Юра вспомнил, что кличка у той славной подружки точно была Мадама. «Ишь, помнят, а четверть века прошло...»

– А где Мадама-то? – вслух спросил Юрий. – Давненько не пересекались.

– Хэ, крестная твоя, говорят, проросла не слабо, по трассе не ходит, а ездит – ее какой-то крутой подобрал на питерской трассе и прямо в загс завез. Травка-то есть у тебя?

– Коньяк есть.

Услышав про коньяк, бомж встрепенулся и подполз поближе, заставив Филатова сморщить нос. Остальные были под кайфом от травки и не обратили внимания.

Дыша ртом, Юрий откупорил бутылку. Плюнув на приличия, выпил треть бутылки сам, потом приложился бомж, оставив ровно треть заросшему щетиной мужику. Тот, зажмурившись от удовольствия, медленно выпил и, несмотря на то что сидел на корточках, умудрился изысканно поклониться.

– Что, ваша светлость, предки небось и не такое пивали? – улыбнулся Геша (так звали хипа) и представил бомжа Филатову: – Знакомься, это потомок князей Пожарских. У них в роду то герой, то алкоголик. Нынче, правда, алкашей больше.

– Серьезно? – не поверил Филатов.

– Да. Единственное, что он еще не пропил, да и не пропьет, – жалованная грамота Алексея Михайловича его пра-пра... не знаю, какому деду. Я историк по образованию, можешь мне поверить.

– Так за эту грамоту он лет двадцать пить сможет!

– Понимаешь, Люля, чем князья от нас отличаются? Тем, что всегда остаются князьями. Настоящий князь – он и в грязи князь. Не может он ту грамоту пропить, заклятие Вечности на нем. И сыну отдать не может – только после смерти она сыну достанется.

Князь Пожарский привалился к стене, блаженствуя.

– Так у него и сын есть? – спросил удивленно Юра.

– Есть. В Париже. Они с матерью уехали, а он не захотел. Тут остался. Говорил, документы и еще кое-что в надежном месте спрятал – сын знает где. А сам вот так и живет.

История бомжа Пожарского, который мирно похрапывал у оклеенной рыжими обоями стенки хиповского «флэта», погрузила бывшего советского десантника Филатова во вполне понятную меланхолию.

Глава 8

«Дмитриев Евгений Гаврилович. Год рождения – 1969. Место рождения – поселок Атах-Юрях Якутской АССР. Холост. Прописан по месту рождения. Военнообязанный. Проходил срочную службу в строительном батальоне... Состоял там-то и там-то в таких и сяких должностях... Водитель категорий А, В, С...»

И вообще – неплохой мужик, судя по характеристике с прежнего места работы в стройбанде Атах-Юряхского трахбах-треста. Над характеристикой Филатов ржал больше всего.

... Когда Спейс, который уже знал о нападении на «флэт» в Гатчине, на следующее утро привез на окраину Питера пачку документов, Юра занимался благотворительностью. Он притащил еще выпивки, а по дороге забежал в магазин и купил пару комплектов мужского белья, рубашку и дешевенький костюм. Вернувшись, он разбудил бомжа Пожарского и загнал его в облезлую ванную. Во избежание пропития последним обновок все, во что был экипирован Пожарский, – невообразимое трико и когда-то голубая рубашка – было выброшено в мусорный бак, стоявший во дворе. Геша посоветовал нарисовать на спине пиджака цветочек (пропьет ведь иначе!), но Филатов воспротивился, надеясь на дворянскую честь. «Его светлость» вышла из ванной более-менее похожая если не на князя, то просто на человека.

– Спаси Бог, добрый человек! – произнесла «светлость». – Подал убогому – подал Господу...

– Да не за что, сударь, – поскромничал Юра и налил полстакана коньяку: – Это вам.

Пожарский выпил, поблагодарил, и тут появился Спейс. Сообщив, что всех пацанов и девчонок, не найдя улик, выпустили из милиции в тот же день под подписку, а мент, который грохнулся с крыши, помер, он вытащил из кармана пачку документов.

– Кстати, как без моего фото обошлись? – поинтересовался Юра, разглядывая в паспорте снимок, похожий на каждого российского гражданина вообще и на Филатова в частности.

– У них целая фототека есть в компьютере, тысячи три снимков. Специально по типам подбирают, чтобы клиентов не обременять. Быстро сделали, а?

– Профессионалы... Даже характеристику напечатали...

– Это уж как водится, фирма веников не вяжет. Что дальше-то делать думаешь?

– Уеду от греха подальше. Надо бы разобраться, кто за мной, кроме милиции, ходит, но где же ты концы найдешь... В Москву мне возвращаться не резон. Все равно, откуда там в этом вагоне золотишко объявилось, мне не узнать. Разве что... Есть один человек, который с золотом связан. Но до него долго добираться. Поеду куда-нибудь в Ташкент, там друзья еще со службы остались. Или вообще на все четыре стороны...

– Понятно... – Спейс тяжело вздохнул. – До вокзала подвезти? Я на машине...

Филатов вошел в огромное здание санкт-петербургского вокзала. До поезда в направлении Узбекистана оставались еще часы. С души немного отлегло – коньяк помог. И вдруг на стене, на доске объявлений, он увидел... свою собственную фотографию! Оказалось, фанерный щит был стендом, где вешали данные на объявленных в розыск. «Быстро сработали!» – подумал десантник и стал читать сопроводительную листовку.

«Органами внутренних дел по обвинению в совершении особо тяжкого преступления разыскивается гражданин ФИЛАТОВ Юрий Алексеевич, 1969 года рождения. ПРИМЕТЫ: на вид – тридцать пять – сорок лет, волосы темные, рост – 1 метр 85 сантиметров. Телосложение среднее, лицо слегка удлиненное. ОСОБЫЕ ПРИМЕТЫ: небольшой шрам под левым глазом.

Просьба ко всем гражданам, имеющим сведения о данном человеке, позвонить в ближайшее отделение милиции или 02.

ВНИМАНИЕ! Преступник может быть вооружен! При задержании проявлять максимальную осторожность!

МВД Российской Федерации».

Вооружен и очень опасен... Что ж, для кого-то действительно Филатов мог быть опасен. Возвращаться в родные места и отстреливать по одному тамошних бандюг? Юра не стал обольщаться, зная, что его найдут либо менты, либо бандиты.

Он вышел на площадь, присел на лавку, закурил, пригнув голову... И медленно обернулся на тихий голос, прозвучавший сзади:

– Юрий Алексеевич, не пугайтесь, я не из милиции. Не хватайтесь за пушку, разговор есть.

За спиной Филатова, немного в стороне, как бы и не глядя на него, стоял ничем не примечательный человек в сером костюме. Он демонстративно держал руки на виду, чтобы показать, что оружия не имеет.

– Кто вы? – спросил Филатов.

– С вами хочет познакомиться один серьезный человек. Если вы окажете ему услугу, он сможет решить ваши проблемы.

Филатов незаметно огляделся вокруг.

– Вы пришли один?

– Да, как вы заметили. Если бы меня сопровождала группа захвата, вы спокойно бы с ней расправились... Или она с вами. А я не выполнил бы задания.

– Как вы меня вычислили?

– Мы контролируем мастеров, которые штампуют фальшивые документы. Узнать, кто вы, труда не составило. Вы уж простите, Юрий Алексеевич, что я подошел со спины, но о вас ходит молва, что вы привыкли стрелять без предупреждения.

Филатов хмыкнул:

– Иначе трудно выжить...

– Я вообще не понимаю, почему вы до сих пор живы. Это для меня загадка. За вами тянется такой хвост, что любой другой на вашем месте давно лежал бы в яме на кладбище. Вы же знаете, как у нас хоронят незарегистрированных усопших...

– Знаю... – пока Филатов чувствовал, что прямой опасности для него нет.

– Так вот. Некто не без оснований полагает, что вы – человек весьма удачливый...

– Да уж... – поморщился Филатов.

– ... Я имею в виду лишь то, что непосредственная опасность заставляет включиться такие силы вашего организма, которые даны одному из сотни. А то и больше. А когда опасности нет, точнее, когда вы ни для кого опасности не представляете, на вас никто не охотится, не поджидает за углом – вы просто уходите в пьянку, например. Хотя на вашем месте я бы этого не делал...

– Я на своем месте, – Филатова стал раздражать этот «серый».

– Извините. Если помните, в ««Юноне» и «Авось»« – «Я удачник, ваше сиятельство...»

– Ну да, «... сие предприятие сулит большие блага Российской империи». Может, хватит литературных экзерсисов?

– Вот видите, «экзерсисов»... Ох, не простой вы человек, господин Филатов...

– Мне посчастливилось общаться с умными людьми, – перебил Юрий. – Что дальше?

– Хорошо, что вы взяли от них только лучшее, – невозмутимо продолжил человек в сером, который к тому времени успел усесться на лавку рядом с Филатовым. – Потому что, как известно, «от многие мудрости есть многие печали». Ну а на предмет «Российской империи» – то ей вы действительно можете послужить.

Филатов задумался. То, что его нанимают для каких-то темных дел, сомнений не вызывало. Но помощь ему сейчас нужна была, как никогда, и он сказал:

– Когда я должен дать ответ?

– Предварительный – сейчас. И я не ошибусь, если скажу, что в нашей помощи вы очень нуждаетесь, – собеседник словно прочитал его мысли. – Итак, торопить вас нет надобности, но завтра в любом случае будьте на этом же месте... скажем, в десять утра. Я подойду и отвезу вас к заинтересованному человеку.

– А если я все-таки не соглашусь?

– Вам же хуже. Придется выпутываться самому, а это вам не морды возле хиповских притонов бить. Кстати, милиционер в Гатчине – тоже на вашей совести. Он, если вы не знаете, умер в госпитале. До завтра?

– До завтра...

Человек в сером кивнул, встал и направился в сторону «Волги», стоявшей неподалеку. Филатов поежился, как будто в теплый июньский вечер ворвалось ледяное дыхание Арктики.

– ... Гражданин Дмитриев, вы приговариваетесь к аресту на 15 суток за дебош в нетрезвом виде в общественном месте. Решение вступает в силу с сегодняшнего дня. Можете уводить... – обратился холеный молодой судья в мантии к милиционеру, стоящему у двери кабинета.

... После разговора с «серым посланцем» Филатову стало не по себе. У него возникло дикое желание напиться, чтоб хоть на время забыть о надвигающейся буре, способной – он это чувствовал – круто изменить его жизнь. О том, чтобы мирно «лечь на дно», уже речи быть не могло. Его вычислила какая-то очень серьезная контора. Возможно, ФСБ. С такими шутки плохи.

Филатов положил в карман три стодолларовые купюры, оставшиеся деньги упаковал в сумку вместе с пистолетом и отправился в камеру хранения. Свободных ячеек, как назло, не было, пришлось упрашивать мужика в отделении для крупногабаритной клади, чтобы он определил сумку как дорожный сундук. Поворчав, старик «снял» с Юры триста рублей и выдал квитанцию, равнодушно привязав к сумке бирку и приткнув «ручную кладь» между какими-то огромными чемоданами. Юра взял такси и отправился кутить. Поездив по центру Питера, он по совету таксиста осел в довольно приличном ресторане, куда пускали без клубных карточек. Юру понесло почти сразу, но хорошая закуска не позволила ему, хлопнувшему под удивленным взглядом официанта один за другим два большущих бокала коньяка, свалиться под стол уже на первой минуте «матча». А на второй минуте к нему подсела довольно симпатичная, но явно злоупотребившая косметикой куколка, которую Филатов сперва хотел шугануть, но передумал и заказал ей шампанского и конфет.

На Филатова напал нервный жор, и он проглотил все заказанное в один момент, успевая вставлять пять копеек в болтовню девчонки, вовсю расписывавшей, какие они с ней хорошие. Отвалившись от стола, Филатов понял, что подружка – ее звали Виолетта – могла бы обойтись ему недорого, а накачанный алкоголем мозг убрал всякие барьеры: ни чувство опасности, ни простое беспокойство Юрия уже не посещали.

– Может, ты больше не будешь пить? – спросила Виолетта, когда Юрий налил очередную рюмку. – Мы могли бы поехать ко мне...

– Слышь, подруга, на кой тебе этот пьяный фраер? – надвинулся откуда-то сбоку расплывчатый силуэт. – Пошли со мной, отымею по полной программе!

– Юра, убери его, это садист, меня девчонки предупреждали! – взвизгнула малышка.

– Эй, ты, с-слиняй отсюда! – только и смог произнести Филатов заплетающимся языком.

– Щас сам слиняешь, говно! – провозгласил тот и вознамерился отвесить Юре обидный подзатыльник.

Филатов, несмотря на солидный перепой, отклонился в сторону и снизу дотянулся до подбородка тумбообразного мужика. Удар был слабый, но у того как раз в этот момент язык оказался между зубов, и он, не ожидавший отпора, прикусил самый его кончик. Издав утробный звук, громила поднял Юру левой рукой за воротник, а правой расквасил ему нос. Рука Филатова наткнулась на бутылку с остатками коньяка, которая и была им тут же разбита о череп обидчика. Как их растаскивали, Филатов уже не помнил.

Из «обезьянника» Юру отвезли прямо в «Кресты» и на следующий день, для формы допросив, «гражданину Дмитриеву» в очередной раз зачитали приговор о лишении свободы сроком на 15 суток. «Хоть протрезвеешь!» – ехидно добавил мент, который, судя по цвету носа, сам был не последний слуга Бахуса.

Юра отправился «сидеть», моля Бога, чтобы его не узнали...

Первые дни на нарах среди таких же, как он сам, «дебоширов» Филатов провел как в страшном сне. Казалось, все бы отдал за кружку пива. Он и еще двое таких же бедолаг молча валялись на нарах, стонали ночью не в силах заснуть, мешали остальным – всего их в камере было девять человек. Но через три дня Юра оклемался и, когда партию «пятнадцатисуточников» вывели на общественно полезные работы по уборке территории, даже разговорился с товарищами по несчастью.

– Слушай, борода, – обратился к нему седой работяга, мотавший «срок» за то, что круто поговорил с зятем, – как это тебе такое украшение менты оставили?

– Хотели сбрить, не дал – правами человека припугнул... Шучу. Конечно, все равно сбрили бы, да обещал взятое при обыске назад не требовать, там у меня почти две сотни было. Вот и оставили в покое.

– Пропьют, падлы, не женам же понесут... А я все равно: выйду – с этим подлецом разберусь.

– С зятем, что ли?

– С ним, гадом! Окрутил девчонку, только школу кончила, умница, красавица, поступать собиралась – так нет, в загс, и все тут! – мужик сплюнул и яростно шваркнул лопатой об асфальт. – Сам голь перекатная, хулиган, не работает нигде... А тут, смотрю, повадился Ольку дубасить! Ну, я его выгнал, а он – двери ломать. Я его и отчехвостил прямо на лестнице. Соседи милицию вызвали, а те разбираться не стали и обоих в КПЗ... Мать их...

– Девчонку жалко.

– Жалко. Не пришлось бы ей аборт делать.

Филатов от всей души выругался... С этим работягой, ни за что загремевшим на нары, они подружились. И вместе дали отпор случайно попавшему на «сутки» блатному, который вознамерился сделать из камеры «суточников» уголок «зоны» и стать там паханом.

Шел десятый день отсидки. На работу никого не забрали, и Филатов уже приготовился маяться целый день на нарах, когда в камеру ввели очередного постояльца, на руках которого не было живого места от наколок.

Первым делом Граф, как он гордо себя поименовал, категорически отказался занять вакантное место у жестяного оцинкованного бака, играющего роль параши: «Да вы че, кореша, бля, в натуре, меня, на парашу? Я вам петух, что ли?» И когда честные пьяницы и дебоширы, не знающие порядков зоны, отказались подвинуться, «аристократ» схватил за грудки лежащего у стены провинциального мужичка и сбросил его с нар: Все замерли. В камере мужики жили мирно, да и настоящих «борзых», на счастье, не попадало, пока не осчастливил своим посещением «Его сиятельство».

Первым поднялся Седой – знакомый Филатова. Подойдя спокойной, пролетарской походкой к Графу, он, остановившись в полушаге и заложив руки за спину, спросил:

– Ты за что мужика обидел, нехристь?

«Блатной» выпучил глаза.

– Да ты... Да ты... шваль станочная, бля, учить меня... – прохрипел он и замахнулся на Седого. Тот, мужик тоже не слабый, поймал его руку, но не удержал и получил в глаз. Тут не выдержал и Филатов, вскочил и со всего маху вплющил кулак в ухо тюремного «аристократа». Тот отлетел прямо к дверям камеры... под ноги милиционера, который, равнодушно на него глянув, скучным голосом сказал:

– Дмитриев, на выход! С вещами...

Юрий замер. Из камеры забирали или на работу – партиями, или тех, кому время пришло выходить на свободу. Ему же оставалось целых пять дней и ночей.

Взяв с нар куртку, Филатов подошел к Седому:

– Ну, бывай, даст Бог, увидимся... при других обстоятельствах.

– Как отпустят, приходи, адрес я тебе говорил...

– Возможно, приду. Счастливо, мужики!

Проходя мимо поднявшегося с бетонного пола Графа, Юрий незаметно ткнул его пальцем в солнечное сплетение, от чего бывший зэк икнул, и, прошептав внушительно: «Понял, мудак?» – вышел в коридор. Дверь за ним с лязгом закрылась, и милиционер повел его тюремным коридором во двор, в следственный корпус.

Майор, сидевший в кабинете, как-то странно посмотрел на Юру, открыл сейф, вытащил из него пакет с его документами.

– Распишитесь, – потребовал он. – Тут ваши документы и деньги.

Филатов недоуменно посмотрел на майора:

– Спасибо, конечно, но...

– Предупреждать надо, что друзей там, – милиционер показал на потолок, – имеете.

Филатов недоуменно посмотрел в направлении, куда показывал майор, и, пожав плечами, вышел из кабинета вслед за сержантом. Тот довел его до выхода. Десантник оказался на улице, так ничего и не поняв. Впрочем, заявлять, что тут какая-то ошибка, он, по понятным причинам, не стал.

Квитанция из камеры хранения оказалась на месте, и Филатов отправился на Казанский вокзал. «Хоть какая-то польза от отсидки, – думал он по дороге. – Из запоя вышел... Нет, ну какие лохи! Больше недели держали в камере человека, на которого объявлен всероссийский розыск, и спокойно его выпустили. Даже раньше срока». А вот почему раньше, Юрий уже начинал догадываться.

В камере хранения на вокзале дежурил тот же дед, что и десять дней назад. Юра протянул квитанцию и, доплатив сотню, получил в целости и сохранности свою сумку. Там все оказалось на месте. Филатов купил мороженое и присел на ту же знакомую лавочку.

И тот же знакомый «серый» голос из-за спины насмешливо произнес:

– Да-а, гражданин Филатов, вы не только мокрушник, оказывается, но еще и дебошир. Опасный парень, с вами лучше не связываться!

Филатов обернулся и встретил взгляд давешнего мужика сером костюме. Правда, на этот раз костюм был черный, с галстуком в горошек, и человек в нем напоминал бывшего инструктора райкома партии.

– Как мне вас называть? – спросил Филатов.

– Меня зовут Матвей Кузьмич. Долго же мы вас искали. Кто знал, что вы от нас в тюрьме спрятались? Когда выяснили, босс чуть не лопнул от смеха.

Матвей Кузьмич присел рядом с Юрием:

– Ну, и что вы нам скажете, любезный дебошир? Только прошу об мою голову бутылок не разбивать...

– Надо будет, так разобью, – в тон ему ответил Филатов.

– Вряд ли у вас получится. И все-таки?

– Могу я сначала поговорить с... «боссом»?

– Сначала ответьте, будете с нами работать или нет.

– Ну, зачем вам мой формальный ответ? Знаете ведь, что пока я от вашей конторы никуда, кроме тюрьмы, не денусь.

– Мне ваш ответ нужен для того, чтобы определить вашу... скажем так, искренность. Поверьте, у меня есть такая возможность.

– Что ж, сформулируем так. Я согласен выслушать ваши предложения. Вас это удовлетворяет?

– Не вполне, но...

– Кстати, как вы проверяете мою искренность? Дистанционный «детектор лжи»?

– Вы близки к истине. Только в моем «детекторе» нет шкал со стрелками и электронных ламп. А теперь нам пора ехать, гражданин закоренелый дебошир.

Глава 9

Вилор Федорович Логвиненко в детстве очень страдал из-за своего имени. В тридцатую годовщину смерти вождя мирового пролетариата такие имена давать было модно, и родители были искренне уверены, что человека, отмеченного инициалами Великого, в жизни может ожидать более выдающаяся судьба, нежели какого-нибудь Сергея, Андрея либо Николая. Имя Вилор означало: «Владимир Ильич Ленин Организовал Революцию».

Но Вилора по имени звал только отец, стопроцентный питерский пролетарий, ребенком переживший блокаду и связанную с ней дистрофию и умудрившийся через десять лет после ее прорыва зачать ребенка, да участковый, который заполнял на него протоколы за хулиганство. Юный Логвиненко, впрочем, хулиганом был не злостным, а, если можно так выразиться, творческим. Однажды, лет в пятнадцать, этот круглый отличник, если не брать в расчет неудовлетворительное поведение, выбил камнем окно квартиры, в которой жила нравившаяся ему, но недоступная барышня, и забросил туда букет цветов, собранных в окрестных палисадниках.

Компания, в которой не последнюю роль играл Логвиненко, могла в центре Ленинграда стащить с головы жены какого-нибудь ответственного работника богатую шапку, продать ее перекупщику, а вырученные деньги бросить в менее богатую шапку безногому фронтовику, какие в те годы еще подвизались возле пивных ларьков. Друзья звали своего лидера просто Виля. А те, кто был им обижен, отбегали на почтительное расстояние и голосили «Виля – простофиля!» Вилор на них за это не обижался. Он вообще был человеком необидчивым.

Вилор Логвиненко всегда и везде хотел быть первым. Не из мести обществу, родственникам, соседям, дворовым мальчишкам... Нет, мстить ему было практически не за что. «Старый колодец невского двора», где он прожил до семнадцати лет, научил юношу относиться к жизни не как к полосе препятствий, которую надо преодолеть, а как к зданию, которое надо построить. Именно так, как к законам архитектуры, и относился он к многочисленным условностям человеческого существования. Правда, интерпретировал их по-своему, более широко, часто идя на риск, скользя по краю, нарушая законы «сопротивления материалов». Ему везло, и в пропасть он не сорвался.

Отец Логвиненко, блокадник, активист, орденоносец, и мать, обычная, ничем не примечательная женщина, тоже пережившая блокаду и работавшая с ним на одном заводе, не стали отговаривать свое хулиганистое чадо, когда тот, отоспавшись после выпускного вечера, сообщил им, что собирается подавать документы на журфак МГУ. И хотя они без особой охоты отпускали свое чадо в столицу, препятствий чинить не стали. Несмотря на трудности «переходного возраста», отличник Вилор с первого захода поступил на один из самых престижных факультетов страны. И стал на своем курсе лидером. А когда вернулся из армии, куда ушел после второго курса, отказавшись от отсрочки, дорога ему открылась прямая. Тем более что к концу службы в погранвойсках в его кармане уже был самый настоящий партийный билет. Тогда-то и познакомился он с будущим экономистом Костей Фоминым.

Что дальше? Обычная биография человека с активной жизненной позицией. В прессе он практически не работал, хотя умел писать. Затем – распределение в «Комсомольскую правду», переход в горком комсомола, должность инструктора, предложение поступить в школу КГБ. И блестящая карьера в «Конторе Глубокого Бурения». Ко времени, описываемому нами, Вилор Логвиненко, благодаря железной хватке и редкой удачливости благополучно переживший все перестройки, путчи и тому подобные социальные катаклизмы, чувствовал себя полным сил и, как истинное дитя времени, был не только генералом ФСБ, но и одним из боссов оргпреступности. Правда, знали об этом считанные единицы. Те же из непосвященных, кто начинал догадываться об истинной сущности генерала, которого ценил директор ФСБ и знал президент (Логвиненко все-таки был питерский, хоть и переметнулся в Москву), исчезали навсегда.

– Вилор Федорович, куда и когда доставить Филатова? – голос помощника оторвал Логвиненко от сводки происшествий за последние сутки. Такую сводку клали ему на стол каждое утро, и, видимо, этот документ был единственным в своем роде, потому что даже министру внутренних дел попадал уже усеченный вариант. И когда однажды Вилор Федорович узнал не из сводки об одном шумном деле, двое референтов были вынуждены сменить свои мягкие кресла на жесткие стулья участковых инспекторов милиции.

– Везите ко мне на дачу, в Лебяжье, только в закрытой машине, – распорядился Логвиненко. – Я прилечу завтра утром.

Помощник по особо «интимным» поручениям молча испарился. Он-то хорошо знал, зачем его шефу понадобился человек, знающий местность около одного подмосковного городка и лишенный возможности отказать в «небольшой просьбе» большому человеку. Просто Логвиненко, или «Кайзер», как его именовали в определенных кругах (Вилор – Виля – Вильгельм...), очень хотел подгрести под себя одно хорошо налаженное предприятие. Налаженное, правда, другим человеком.

Матвей Кузьмич разбудил Филатова около полудня. Накануне его привезли в какую-то квартиру на окраине Питера, явно нежилую, но с полным набором мебели, и оставили в покое, предупредив, чтобы не высовывался дальше прихожей. Мужик, сменивший его вербовщика, спросил даже, что принести из магазина. Юрий заказал сигарет и заикнулся было о бутылке коньяка, но шкафообразная «горничная» на это сказала только: «Не положено». После Филатова никто не тревожил, если не считать галлюцинаций – каких-то незнакомых расплывающихся лиц, постоянно менявших черты.

Юрий умылся, привел в порядок джинсовый костюм – десятидневное пребывание на нарах в питерской тюрьме на пользу гардеробу не пошло. Сбрил найденной в ванной бритвой изрядно отросшую бороду.

– Ну-с, какие у нас планы? – спросил у расположившегося в кресле Матвея Кузьмича.

– Молились ли вы на ночь, дебошир? – ответил вопросом на вопрос не лишенный юмора «человек в сером» – он на этот раз снова решил выбрать именно этот цвет костюма. – А если не молились, то молитесь: через пару часиков мы с вами предстанем пред светлы очи одной очень важной персоны.

– Как мне с ним порекомендуете себя вести? – Филатов попробовал провести предварительную разведку, но наткнулся на плотный «заградительный огонь».

– А вы, гражданин дебошир, что – девица на выданье? Так он вам не жених. На месте сообразите. Только одно: будьте с ним абсолютно откровенны. Босс таких не любит, кто выкручивается и ловчит.

– Вы готовы? Пора ехать, – позвал кто-то из коридора.

Во дворе дома было спокойно, мирно играли детишки в песочнице, полоскалось на слабом ветерке белье на балконах. Около подъезда стоял микроавтобус «мицубиси» с темными стеклами, сквозь которые почти ничего разглядеть не удавалось. Место водителя и переднее сиденье были отгорожены от салона светонепроницаемой перегородкой. Все расселись. Машина тронулась.

За тот час, что они провели в дороге, никто не произнес ни слова. Наконец мотор заглох, и Юрий вышел... на лесную тропинку. Обернувшись, он увидел прямо перед собой симпатичный двухэтажный дом, стоявший на поляне и, казалось, выросший тут, словно гриб, – настолько гармонично вписывались его формы в лесной пейзаж. Несомненно, здесь чувствовалась рука хорошего архитектора. Дом не был приземист – наоборот, вытянут вверх, венчала его остроконечная крыша, сбоку пристроилась круглая трехэтажная башенка. Все сооружение было выполнено из красного гладкого кирпича, фундамент же облицован темным гранитом.

– Он ждет вас, – послышался чей-то голос, и через прихожую Филатова ввели в небольшой уютный холл, посреди которого стоял журнальный столик из карельской березы и два кресла, обитых кремовой кожей. У стен располагались кожаные диваны, между стрельчатыми окнами, забранными декоративной решеткой, висели картины. В глубине холла, спрятанная за двумя квадратными колоннами, виднелась высокая дверь темного дерева. Через несколько минут она отворилась, и в холл шагнул высокий, гладко выбритый мужчина с сединой в темных волосах. На его плечи была накинута домашняя замшевая куртка, под которой виднелась ослепительно белая рубашка с галстуком. Мгновенно он отыскал взглядом Филатова, приблизился, покровительственным жестом протянул ему руку. Выражение лица мужчины оставалось бесстрастным.

– С прибытием, господин Филатов, – произнес он и добавил: – Или, может, вам удобнее отзываться на фамилию Дмитриев?

– Хоть горшком... – пробормотал Юрий.

– Не бойтесь, в печь мы вас ставить не будем. Во всяком случае, пока, – многозначительно посмотрел на него хозяин. – Прошу в кабинет.

Они поднялись на второй этаж по лестнице с резными балясинами и перилами, сделанными из неизвестного Филатову дерева. Деревянные ступени негромко поскрипывали под ногами. Мужчина шел впереди.

– Люблю, знаете, скрип дерева, – сказал он. – Детство напоминает. В нашем доме лестницы тоже деревянные были. Только скрипели громче... А вы, – он отворил дверь в коридор и по красной ковровой дорожке подвел Юрия к дверям кабинета, – небось в «хрущобе» росли?

– В ней, родимой, – Юрий на мгновение вспомнил свой дом, где, наверное, утопала в пыли родительская квартира, впрочем, у соседки тети Маши был ключ... – Хорошо хоть, не было, как у Высоцкого...

– «На тридцать восемь комнаток всего одна уборная»? Ну, это еще не самое страшное, – сказал хозяин, жестом приглашая Филатова устраиваться в кресле. – Самое страшное в коммуналке – это когда соседка, захотев отравить свою недоброжелательницу (ну, допустим, та с ее мужиком перепихнулась), перепутает кастрюли на общей плите и насыплет

крысиной отравы в ваш суп. Исхожу из своего опыта, знаете ли...

– Послушайте, м-м-м... – посмотрел на него Филатов. – Скажите, как мне вас называть, а то как-то неудобно получается.

– А-а, извините, Юрий, просто получилось так, что я про вас очень много знаю, практически все, а вы про меня ничего. И меня это устраивает по некоторым причинам. А зовите меня... скажем, Валерий Филиппович или просто Босс, если вам не чужда лексика «проклятых буржуев», – он усмехнулся. – Давайте поговорим о деле. Скажу сразу, оно поставит вас еще больше вне закона, чем вы сейчас. Но вам терять нечего, к этой стране вас ничего не привязывает. После выполнения задания спокойно можете уехать, хоть в Грузию к Саакашвили наемником, хоть на Украину к Ющенко. Или дальше. Вам даже останется вся сумма, которой вы завладели, кроме, одной вещички.

– Какой «вещички»?

– Там было кольцо с камнем. Оно предназначалось мне.

– Это тот перстень с рубином и изумрудами?

– Да. Сами понимаете, господин Филатов, «заныкать» кольцо вам бы не удалось... Да и, не буду вас обольщать, если бы не определенные обстоятельства, вас уже давно списали бы в расход, а драгоценность лежала бы у меня под бронестеклом...

– А вы, в свою очередь, – Юрий ничуть не испугался, – сами должны понять: оно спрятано так далеко и глубоко, что найти его вы не сможете никогда, разве что после второго пришествия.

– После второго пришествия, говорите? Ну, так вы его небось в могилке спрятали чьей-нибудь... – Юрий не мог не удивиться проницательности собеседника, который почти угадал обстоятельства, при которых Филатов спрятал перстень, но виду не подал. А тот продолжал:

– Не спорю, кольцо стоит больше, чем вы себе представляете. Это историческая драгоценность, и, если вам интересно, я кое-что о ней расскажу и даже покажу. Кстати, делаю я это не потому, что у меня нет собеседников для археографических изысканий. Просто вы – человек для меня новый, а новых людей я люблю удивлять. Знаете, по реакции... Я просто не могу упустить случая поближе узнать человека, который, может, будет долгие годы работать со мной бок о бок... Если останется жив.

– Так вы что, собираетесь заключить со мной долговременный контракт? Мы так не договаривались...

– Не гоните лошадей, Филатов, – поморщился Кайзер. – Сделайте сперва одно дело...

В умных глазах собеседника светилась легкая ирония, когда он нажал на завиток панели на стене. Старинный книжный шкаф повернулся вокруг своей оси. Книжными шкафами сплошь был заставлен кабинет хозяина, и только на одной из стен размещался ковер с коллекцией холодного оружия. По винтовой лестнице они спустились вниз, глубоко под землю.

Лестница вывела их в коридор длиной метров десять, в конце которого была тяжелая металлическая дверь наподобие тех, что ставят в бомбоубежищах. «Валерий Филиппович» набрал код на панели, которую заслонил собой, сработало реле, и дверь медленно отворилась.

– Ну, у вас тут прямо бункер! – не сдержался Филатов.

– А так оно и есть. Это – переоборудованное бомбоубежище. Попасть сюда не так просто, как вы думаете, тут столько ловушек, что я иногда сам боюсь: не вляпаться бы, если что не сработает...

За дверью шел еще один коридор и еще одна дверь, открывавшаяся замысловатым ключом. Переступив порог, Филатов оказался в кромешной тьме. Но когда загорелись спрятанные в нишах светильники, он не смог сдержать восклицания.

Помещение площадью в небольшой концертный зал напоминало музей. На полу лежал огромный ковер, боковые нефы были отделены от центральной части колоннами. В высоту зал достигал метров четырех; воздух был довольно затхлый – видно, вентиляция не работала. Но хозяин, открыв стилизованный щиток, нажал на кнопку, включились невидимые вентиляторы, воздух быстро стал свежим, как в сосновом лесу.

– Времени у нас немного, так что я покажу вам только самое интересное, – начал хозяин экскурсию. – Я, в общем, собираю не просто редкие вещи. – скорее все, что связано с властью и соответственно ее носителями, ее атрибутами. Вот здесь, – он показал на ряд герметично запечатанных витрин, – древнейшие грамоты боярских родов России, Польши, Великого княжества Литовского, автографы королей и императоров Европы, в том числе и Наполеона. Этот, кстати, оставил после себя массу документов, и они как-то странно заряжены, их не совсем приятно брать в руки, в отличие, например, от автографов Петра, хоть и тот пролил кровушки немало...

– Вы долго это собирали? – спросил Юрий, рассматривая исчерканный, похоже, стихами лист бумаги. Он представил, сколько отдал бы этот таинственный коллекционер за грамоту князя Пожарского.

– Долго не долго, но вот вы как раз смотрите на первое мое приобретение. Это стих Людовика XIV, посвященный какой-то из его пассий, скорее всего Лавальер. Когда мне подарил это один человек, я сначала не поверил, но потом понес специалисту. У «спеца» челюсть отвисла... Ну а потом у меня появилась возможность находить и приобретать подобные раритеты довольно часто. Кстати, эту коллекцию видели многие люди, секрет я делаю только из некоторых экспонатов. Вам я напоследок покажу только один из них – уж очень хочется похвастаться. Пойдем дальше...

Около часа Филатов с неподдельным интересом разглядывал десятки экспонатов, которыми владели когда-то русские и иностранные государи, диктаторы, вожди, фавориты-временщики. Тут были образцы боевого и парадного оружия, принадлежавшего сильным мира сего, – мечи, сабли, палаши, шпаги; тут были их печати, каким-то чудом избежавшие уничтожения, обязательного после смерти владельца; черновики приказов, распоряжений, правленные собственноручно властителями проекты законов... Были тут и просто личные вещи – табакерки, трости, украшения. В стеклянном шкафу висели мундир Николая Второго и шинель Сталина. И конечно, многое из того, что сопутствовало последним минутам властителей, – например, револьвер, которым был вооружен один из убийц семьи последнего императора России, а также невесть каким образом сохранившийся обломок кареты Александра II, в которой император-освободитель отправился в последний путь под бомбы народовольцев. Странная и страшная коллекция завершалась маузером, принадлежавшим Феликсу Дзержинскому.

– Говорят, – пояснил хозяин коллекции, – что сам Дзержинский никогда из него не стрелял. Грязную работу за него делали другие. А вот этот ствол, – он указал на витрину, в которой возлежал на бархатной подушке пистолет, – поработал. Из него был застрелен Берия. Генерал, приводивший приговор в исполнение, отправил оружие под пресс, но один из офицеров его подменил.

– А вас не надули, это действительно тот пистолет? – спросил Юрий.

– В протоколе о казни сохранился его номер, так что все совпадает. Кстати, у меня десятка два наградных стволов, принадлежавших расстрелянным чекистам Ягоде, Ежову и Берии. И поскольку задание, которое вам, Юрий, предстоит выполнить, связано с потомком одного из них, хочу сделать маленький подарок. Правда, в руки вы его получите, когда мы окончательно договоримся.

Логвиненко отошел в угол зала и открыл большой сейф, замаскированный портретом Фридриха Великого в полный рост. Спустя минуту он вручил Филатову грозный на вид «вальтер».

– Это оружие тоже принадлежит истории, но для меня ценности не представляет, – сказал он. – Пистолет – подарок высокопоставленного эсэсовца Рудольфа Шимана одному из заместителей Берии. Было это в 1939 году, когда Сталин и Гитлер пили друг за друга на банкетах. Эсэсовец германский погиб в сорок пятом. А внука «нашего эсэсовца» предстоит убрать тебе, – Вилор Федорович неожиданно перешел на «ты», как бы показывая, что с этого момента их связывает незримая, но прочная нить. Казалось, в том, что Филатов будет ему предан, он не сомневался. – Внука этого зовут Фома. Или Константин Валентинович Фомин, если угодно.

Вилор Логвиненко мог обаять любого человека. Тонкая, а порой грубоватая лесть – кому какая больше подходит; показная, но иногда и искренняя заинтересованность в человеке; отсутствие жадности – Кайзер иногда мог осчастливить царским подарком даже человека, просто ему симпатичного. Но главное, то, в чем Логвиненко не признавался никому – ни отцу, ни матери, а в общем, даже и себе самому, – это его усилившаяся с годами способность буквально видеть душу человека насквозь. Это проявилось у него с ранней юности – уже тогда он, сосредоточившись, мог вызвать в своем мозгу какое-то свечение – ауру – и по ее цвету определить, как к нему настроен человек. И в соответствии с этим выбирать манеру поведения. Аура Филатова была того цвета, который характеризовал общее состояние тревоги, но вражды к себе он не ощутил. Нет, генерал Логвиненко не считал себя экстрасенсом и, чтобы не привлекать к себе внимания, никогда ими не интересовался. А ведь развей он в себе эти способности, мог бы стать одним из адептов тайных школ. И очень сильным адептом... Но власти, как он считал, ему хватало и так. Пока, во всяком случае. А если успех будет сопутствовать ему и далее...

Главный соперник Логвиненко депутат Государственной думы Константин Фомин, известный под кличкой Фома, ставил этот постулат под сомнение. Этот господин так прочно окопался у власти, что вышибить его оттуда можно было лишь выстрелом «Авроры». Да и то навряд ли. Фомин пережил стольких врагов, что и счет им потерял. А пережил потому, что знал про них больше, чем сами они про себя знали. Теперь Фоме предстояло унести это знание с собой в могилу.

Безусловно, у Логвиненко хватало возможностей «заказать» Фому профессионалу. Но слишком много людей знали, кто является главным врагом Фомина, и на Кайзера сразу пошел бы такой накат, что голова на его плечах вряд ли удержалась бы. В конце концов Вилор Федорович решил рискнуть и убрать Фому, не связываясь с киллерами, хозяева которых после исполнения заказа держали бы его за горло. Логвиненко решил «слепить» свежего киллера. Его выбор пал на Филатова. Дело в том, что Фома родился больше чем полвека назад... в городе Ежовске.

Когда из сводки преступлений Логвиненко узнал о двух убийствах, он задумался: зачем это простой охранник-пьяница решился на такое? И дал команду работавшим на него людям выяснить, что же произошло. Командой «следователей» руководил «человек в сером», тот, что представился Филатову Матвеем Кузьмичом, а на самом деле именовавшийся Тарасом Владимировичем Есаковым. Он служил в Управлении собственной безопасности ФСБ и, по некоторым причинам, был обязан генералу по гроб жизни. Кроме того, Кайзер с изумлением обнаружил у Есакова хоть и менее слабую, чем у него, но способность к экстрасенсорному восприятию. Есаков-то и разыскал Юрия, не сумев, правда, разобраться в побудительных причинах его поступков.

– И все же почему ты укокошил того сторожа на станции? – спросил как бы невзначай Логвиненко. Они все еще были в музее, и Юрий слушал объяснения Кайзера, между которыми тот и задал свой «вопросик».

– Я его не убивал, – ответил Филатов и вкратце рассказал свою историю, опустив некоторые моменты. – Сами видите теперь, что и у меня с тамошними «ребятами» есть кое-какие счеты.

– Ну, про «счеты» ты забудь! Твоя задача будет однозначной: устранить Фому. И все. Потом заляжешь на дно на какое-то время.

Филатов подошел к витрине, где под стеклом сверкала бриллиантами наградная табакерка времен Екатерины Великой. Он устал от обилия раритетов, до него никак не доходило, что он должен сделаться пошлым наемным убийцей. На это он не соглашался никогда, разве что если смерть грозила невинным людям. Но возможность разобраться, кто же его подставил, заставила его на этот раз изменить своим принципам.

Из раздумий его вырвал голос Логвиненко:

– А теперь я тебе покажу единственное, что в моей коллекции не имеет касательства к властителям. – Он подошел к сейфу, скрытому на сей раз портретом Мировича, неудавшееся освободителя императора Иоанна Антоновича, и достал... скрипку. – Это Страдивари. Знал бы ты, сколько я за ней гонялся...

Юрий не без трепета прикоснулся к инструменту величайшего из мастеров. В детстве он закончил по настоянию матери музыкальную школу, как раз по классу скрипки, и помнил, с каким придыханием произносили там это имя: Антонио Страдивари. Тысячи музыкантов отдали бы душу дьяволу только за то, чтобы провести смычком по струнам инструмента, который Филатов держал сейчас в руках. На обычном месте четко прорисовывалось клеймо мастера из Кремоны. Скрипка и на вид была очень стара, но на ней были натянуты современные струна, и Филатов, не удержавшись, проверил пальцем строй инструмента, подкрутил колки. Звук был глубок и ярок, как человеческое сопрано. Логвиненко достал откуда-то смычок и похлопал им по ладони левой руки:

– Жаль, не играю...

Филатов рассматривал скрипку на свет, словно хотел запомнить малейшую царапинку, на деках, малейший блик на легка потускневшем лаке, секрет которого так и не был до: их пор раскрыт. И вдруг наморщил лоб: на нижней деке, напротив того места, где музыканты придерживают скрипку подбородком, промелькнуло, подобно видению, какое-то геометрически правильное пятнышко. С минуту Юрий рассматривал его под разными углами и вдруг замер:

– У вас есть лупа?

– Конечно! – Кайзер подал старинную лупу в серебряной оправе. – Что ты там увидел?

Филатов вновь нашел нужный угол освещения и усмехнулся: на инструменте стояло клеймо другого великого мастера, простого российского крепостного: «Иван Батов».

Юрий молча протянул инструмент и лупу Боссу. Тот повертел скрипку, застыл, потом медленно, как музыкант после окончания игры, опустил ее к ноге. Помолчав, выдавил:

– Это ж надо, как накололи...

– Батов, – сказал десантник, – подделывал клейма итальянцев только для того, чтобы на его инструменты обратили внимание. Ну кому нужна скрипка производства какого-то мужика? Но его скрипки были не хуже. Дайте! – он взял скрипку из рук ошеломленного Логвиненко, поднял смычок, взял несколько нот («Надо же, не забыл за столько лет!»), и под сводами подземного зала сперва несмело, с ошибками, но потом все более чисто зазвучал «Полонез» Огинского.

Глава 10

В окне больничной палаты виднелся парк, по которому гуляли люди в пижамах и спортивных костюмах. Все было тихо и мирно, сюда не доносился шум машин на улицах Северной столицы, и даже солнце светило как-то не по-городскому. Казалось, что сейчас где-то рядом заорет петух.

Вместо этого скрипнула дверь, и в палату вошел высокий, довольно молодой мужчина в белом халате.

– Доброе утро, Евгений Гаврилович, – поздоровался он. – Как спали?

– Хорошо, – ответил пациент и замолк – говорить мешали бинты, которые белоснежным рыцарским шлемом покрывали всю его голову от шеи до макушки. Открытыми оставались только глаза и узкая щель рта.

– Ну-с, дня через два мы сможем снять ваш «головной убор». Заживление идет прекрасно: видно, иммунная система у вас крепкая. А через пару недель вы и забудете, что у нас были.

– Спасибо, доктор...

– Не за что. Отдыхайте, пожалуйста. Если что понадобится, скажите медсестре. Генерал Логвиненко интересовался вашим самочувствием...

Посетитель удалился, и Филатов, он же Дмитриев, – именно так звал его тот небольшой круг лиц, с которым он последние недели общался, – продолжал смотреть в окно третьего этажа на гуляющих, похожих друг на друга забинтованными головами и заклеенными пластырем лицами.

«Логвиненко, значит... Запомним, – подумал он. – А доктор болтлив, однако. Или его не предупредили? Что-то не верится...»

... Из бункера Логвиненко вылез чернее тучи. Такого прокола в определении истинной природы и ценности своих раритетов Кайзер никогда не допускал. Юрий попытался успокоить его, заметив, что различить скрипки Страдивари и Батова может далеко не каждый специалист. Да и такие подделки» тоже очень редки. На это Логвиненко резонно буркнул, что он хотел иметь именно Страдивари, а не «подделку», как он выразился. «Понимаешь, меня не цена волновала, а то, что это – великая вещь великого мастера! Или ты меня совсем за дурня неумытого держишь?» Филатову стало жаль его...

Они поднялись наверх, и хозяин, подняв трубку внутреннего телефона, что-то вполголоса скомандовал. Через минуту в кабинет явился молодой мужчина в безукоризненном костюме, в руках он держал поднос, на котором возвышался хрустальный штоф с чем-то темным, две рюмки и блюдце с лимоном. Логвиненко налил в обе и, не приглашая гостя, выпил залпом. Сразу же налил еще и повторил то же движение. Взял рюмку и Филатов. Выпил... Когда отдышался, спросил:

– Валерий Филиппович, могу поинтересоваться, что это?

– Что? – резко повернулся тот. – А, это... Мой фирменный коктейль. Экспериментирую потихоньку. Тут немного хереса, бальзамы – рижский и белорусский, кофейный ликер и семьдесят процентов чистейшего спирта. Редко кому предлагаю – валит с третьей-четвертой рюмки... Хотя один пидор у меня все же попробует! С добавкой цианида калия...

– Да не расстраивайтесь, Валерий Филиппович, – продолжал утешать Филатов.

– Ладно... Играешь ты хреново... а как стреляешь? – внезапно сверкнул на него глазами Логвиненко.

– Вы что, не интересовались моей биографией?

– Так то когда было. Ты небось квалификацию потерял... Ну, проверим... Да, прямо сейчас и проверим. Что-то и мне захотелось собачку потискать, – Вилор Федорович плотоядно потер руки.

Стрельбище располагалось в ста метрах от дома и представляло собой просеку в сосновом бору, в конце которой виднелась песчаная насыпь, укрепленная бревнами. Сюда доносился шум моря. На огневом рубеже Кайзера и Филатова встретил небольшого роста человек в полевой форме офицера, правда, без знаков различия.

– Посты расставили? – спросил Логвиненко.

– Так точно, товарищ генерал-лейтенант! – вытянулся перед ним человек в камуфляже.

«Вот оно что! Видать, очень большая шишка этот «Валерий Филиппович». Интересно только, по какому он ведомству – ментовскому или эфэсбэшник? Скорее второе...» – подумал Филатов.

– Дайте мне мишень! – скомандовал Логвиненко, окину «камуфлированного» уничтожающим взглядом.

– Мишени установлены, – ответил военный.

– Я сказал, дайте сюда! – повысил голос Кайзер. – И карандаш принесите.

Его приказание было исполнено моментально, и, взяв карандаш, он нарисовал несколькими штрихами на мишени портрет незнакомого Филатову человека, проявив довольно незаурядные способности художника.

– Кто это, если не секрет? – поинтересовался Филатов.

– Фома, – коротко ответил Логвиненко. – Кстати, это его двоюродный братец сосватал мне скрипочку. Мол, дедушка в наследство оставил. А дедушка по молодости лет ее в Севастополе у какого-то князя взял... поиграть. Сволочь.

На второй мишени Кайзер начертал физиономию еще одного человека, добавив: «А вот кто это – пока тебе знать не следует. И что видел – забудь». Человек с военной выправкой закрепил обе мишени метрах в тридцати от огневого рубежа, затем достал из ящика два пистолета Макарова, снаряженные магазины с патронами и, положив на стол, молча отошел в сторону.

Логвиненко взял пистолет, вставил магазин, передернул затвор и, почти не целясь, одну за другой всадил в мишень все восемь пуль. Опустил пистолет и оглянулся на Филатова, не успевшего и притронуться к оружию:

– Чего ждешь? Пока в тебя «пилюлю» всадят?

Не успел отзвучать голос Кайзера, как десантник в броске подхватил пистолет и магазин, покатился по земле, одновременно заряжая оружие, и стал стрелять из совершенно невероятных позиций, изгибаясь, как будто уходя от выстрелов противника Выглядело это не очень эффектно, но Кайзер смотрел одобрительно, видимо зная толк в такого рода делах. Расстреляв последний патрон, Юрий поднялся и подошел к Логвиненко.

– Ну что, «качаешь маятник» неплохо, но мне надо, чтобы ты и в мишень попадал. Идем посмотрим...

Осмотрев мишени друг друга, оба стрелка переглянулись пули Кайзера прочертили прямую линию ото лба к подбородку изображенного на мишени лица, Юрий же просто продемонстрировал меткость, влепив все заряды по центру мишени совпадавшему с носом обреченного.

– Да, десантник и помрет десантником, – во взгляде Кайзера легко читалось уважение, смешанное с удивлением. – Ну хорошо. Потешил ты меня. Я и надеяться не мог, что заполучу такого исполнителя, – решил польстить ему «Валерий Филиппович». Юрий молча пожал плечами.

– Теперь к делу. Сегодня ты – мой гость, но с завтрашнего утра – подчиненный. Во-первых, тебе придется изменить внешность – борода твоя тебя не спасет, и то, что тебя до сих пор не узнали обычные постовые на улицах или менты в тюрьме, – чудо. Портретики-то висят... Придется тебе познакомиться с нашим Институтом красоты. Мир она, красота, может, и не спасет, а тебя – должна. Но до этого поступишь в распоряжение спецов, которые тебя научат кое-чему полезному. Десант десантом, но многому вас там не учили, да и времена изменились. Завтра с утра поедешь на Волгу-матушку... Ладно, я доволен. «Юрий Филатов», оказывается, звучит не хуже, чем «Антонио Страдивари», – Логвиненко ухмыльнулся. – Пошли, скрипач.

Вернувшись в усадьбу, хозяин велел подавать обед. Стены столовой украшали картины, большей частью старинные натюрморты гастрономического содержания, и, как признался хозяин, он иногда велел готовить то, что на них изображено. Так и сегодня: к столу был подан омар, словно сошедший с одной из картин. Никогда не пробовавший такого гигантского ракообразного, Юрий озадаченно посмотрел на многочисленные ножи и ножички, вилки и вилочки, ложки и ложечки, а также щипчики, расположившиеся в порядке на белоснежной скатерти. Проследив за его взглядом, Кайзер самодовольно хмыкнул:

– Это тебе не общепит. Учись, авось в Европу попадешь...

– И что, там все так... хавают? – поинтересовался Юрий.

– Там не «хавают» и не «принимают пищу», там кушают, – с ударением на последнем слове произнес Логвиненко. – А если наши, даже те, кто при деньгах, жрут, как скоты, то я не хочу. Омара едят вот этими щипчиками. Попробуй, это вкусно...

Потом они сели у камина, по сторонам которого стояли, словно в старинном замке, два комплекта рыцарских доспехов. Пили коктейль, курили; откуда-то пришел важный огромный котяра, забрался на колени к хозяину и громко заурчал. Расслабившийся Кайзер пустился в философию.

– Вот скажи, ты не удивляешься, что я тебя принимаю, как посла английской королевы? Удивляешься. А зря. Посла я угостил бы не дохлым омаром и не таким вином, как сегодня пили, а вынес бы такую, знаешь, бутылочку разлива времен Наполеона Третьего. Есть у меня с десяток. Ты не удивляйся – я хоть и не граф Монте-Кристо, но мне многое доступно. И по той же причине – я многое могу узнать о людях такого, что они бы не хотели выносить на «суд общественности». Банально, думаешь? Знаю, но мое эстетство, все эти картинки-табакерочки – только подтверждение тому, что любая власть держится на знании не только человеческих достоинств, но в большей степени человеческих пороков. Отсюда же – и предвидение будущего, без которого человеку честолюбивому, как я, например, никак не обойтись...

– Валерий Филиппович, а вы не задумывались, что слабости людей – достаточно сильное оружие их носителей? Оно делает их неподвластными нормам морали и, следовательно, весьма опасными в первую очередь для тех, кто им угрожает, не так ли?

– Во-первых, пороки и слабости – вещи разные, а во-вторых, кто тебе сказал, что можно добиться цели и не подвергать себя опасности, тем более если эта цель – власть? И не локальная власть – над женой или над какой-то вульгарной бандой, промышляющей на заштатном базаре... Речь, сударь мой, идет о власти максимальной, если не абсолютной. Такой, какую имели Чингисхан, Тамерлан, Иван Грозный, Сталин, Гитлер... Путин, в конце концов. И какую мог бы не потерять Горбачев, если бы его интересовала эта деспотичная власть.

– А мне кажется, тот, кто грабит банк, и тот, кто грабит страну, – люди одного круга, рисковые люди, дело только в уровне...

– Согласен. Только уровень – сложное дело. На определенной ступени здесь количество переходит в качество. Шаблонное «власть портит...» тут не подходит, нет, тут задействованы более тонкие материи, более глубокие связи причины и следствия. Вот скажи, если бы тебе на какой-то период времени было позволено диктовать свои решения... скажем, цивилизованному миру, что бы ты сделал в первую очередь?

– Ну, скажем так: я сделал бы историю человечества его идеологией.

– Идеалист хренов! История – проститутка, шлюха, она только и делает, что развращает глупцов по заказу ее сутенера – власти! – Логвиненко заметно разволновался.

– – Этот бородатый идеалист Маркс вместе со своим другом, чьи книги когда-то сделали Библией, сочинял сказочки про роботов, а не про людей! Да он бы охренел, если бы ожил и посмотрел, как мы воплотили его учение...

– Хорошо, – перебил его Филатов. – А если бы тогда, после смерти Ленина, при НЭПе, у руля оказался не Сталин?

– А кто? Кто, скажи? Троцкий, готовый загнать всех в казармы и поставить фельдфебелей еврейской национальности? Или «любимец партии» Бухарин, который менял свои убеждения, как презервативы? Или Киров, такой, понимаешь, любимец питерских деток, который, вместо того чтобы построить тысячу домов для пролетариев, вышвырнул из квартир двадцать тысяч семей питерских дворян и интеллигентов? Или этот холеный щенок Тухачевский, стрелявший из пушек по русским деревням на Тамбовщине? Ты скажи мне, кто это мог быть, ну?.. – Кайзер тяжелым взглядом уставился прямо в глаза Филатову.

– Нашелся бы кто-нибудь, неужели порядочных людей власти не было?

– У той власти – не было. И быть не могло – ведь честные, искренние люди, которым чужда власть ради власти, власть ради мести, власть ради богатства, никогда не переживают начального этапа революции, ими же разбуженной. Да задумывалась ли интеллигенция, которую тысячами вырезали Ленин и Сталин, о том, что именно она своим перманентным подгавкиванием против законной власти в России создает ту волну недовольства, на гребне которой в историю влетает мразь и сволочь? Они ведь и начинают уничтожать ту самую интеллигенцию, которая молчать в любом случае не станет... Потому что не может. А тех, кто каким-то образом из них во власть пробьется, или скурвят, или тихо уберут. Да ладно, что-то расфилософствовался я ныне. Логвиненко потянулся к штофу, налил в рюмки громобойной смеси и с удовольствием выпил. Юрий последовал его примеру. На несколько минут у камина воцарилось молчание, нарушаемое только негромким треском горящих поленьев.

– Не понимаю, Валерий Филиппович, а вы сами-то чего добиваетесь? Не могу поверить, что вы – заурядное дитя эпохи первоначального накопления капитала... Причем, как я понял, имеющее не только финансовое влияние. Какая у вас сверхзадача?

– А никакой. Я по своему положению не могу выйти из игры и принимаю те правила, которые диктует время. Иначе я просто сойду со сцены... В гроб. И мне все равно, будут ли над моей могилой три раза стрелять из автоматов Калашникова.

– Да, кстати, – вспомнил Филатов, – а какое отношение к власти имел тот перстень, который я «увел» у Рашида?

– Этот перстень прислала в подарок Ивану Грозному королева Англии, к которой он сватался, правда безуспешно. Его в числе иных раритетов украли из Эрмитажа. Я этот перстень заказал, а ты его, понимаешь, перехватил. Нехорошо это, несправедливо.

Филатов, одетый в камуфляжку и обвешанный пудом разного снаряжения, устало опустился на траву. Рядом стоял инструктор, одетый так же, как он, но свежий, будто и не пробежал только что десять километров.

– Слабоват, браток. Пил, наверное, водочку, да и куришь много... Бросай гнилое дело, а то из тебя задрипанный охранник получится, а не спецназовец! – инструктор, естественно, не знал, что готовит именно бывшего охранника.

Юрий проходил индивидуальную подготовку в лагере под Саратовом в качестве спецагента ФСБ, и лишних вопросов там никто не задавал. В том числе и насчет его бороды, которая успела превратить Филатова в некоего попа-расстригу.

После того как Филатов узнал, что ему предстоит изучить тонкости не только профессиональной стрелковой подготовки, но и минного дела, основ мимикрии, прослушать лекции и пройти практику диверсионной и антидиверсионной подготовки, он начал понимать, что «Валерий Филиппович» предназначил его не только для исполнения разовой акции. Выводов пока он решил не делать, тем более что ему прозрачно намекнули, что знают фамилии и адреса многих близких ему людей.

Во время одного из тренингов по уходу от преследования он так удачно смог скрыться от опытных преследователей в переулках старого Саратова, что выкроил время и позвонил в Москву Жестовскому. С ним пока все было нормально, и прапорщик намекнул, что ожидает повышения по службе. Филатов недоумевал: какое такое повышение может получить обыкновенный прапорщик?..

На территорию лагеря он вернулся в одиночестве, выслушал сдержанную похвалу инструктора, и отправился спать – время было позднее. А на завтра намечалась большая программа – практические занятия по закладке мины с дистанционным управлением и отрыв от преследования уже в условиях пересеченной местности.

За месяц, проведенный в лагере, Филатову прочно вложили в голову столько знаний по теории и практике диверсий, что поневоле он стал уважать тех неизвестных педагогов, которые разработали такую сжатую, но до предела насыщенную и эффективную программу, которой в его родном десантном училище отвели бы, как минимум, год. Он не знал, что многие годы сотрудников ГРУ Генштаба и спецподразделений КГБ готовили по программам, включавшим не только эти с точки зрения большой разведки мелочи, но и знания стратегии, тактики, иностранных языков, психоанализа; они проходили не технику выживания, каковым, по сути, являлось Рязанское училище, а настоящую его Академию. Агентов, причем не суперагентов, а обычных, – «суперами» их делал опыт, да и в любом деле нужен талант, – учили вскрывать сейфы чуть ли не мизинцем, запоминать с первого раза огромные тексты, они обучались у профессионалов мастерству карманников-»щипачей» и многому другому. Такой агент мог не только добывать разведданные, но и анализировать их; он был в состоянии командовать крупными соединениями в боевых условиях. Недаром советская школа разведки считалась лучшей в мире, что, впрочем, не страховало ее «студентов» от провалов. Опыт, как известно, увеличивает мудрость, но не уменьшает глупости.

В первых числах августа Юрий Филатов был препровожден в Институт красоты. Он не мог возражать против изменения своей внешности – слишком много его портретов висело в разных городах и весях страны. Официальная версия его пребывания в стенах Института, отраженная в карточке истории болезни, гласила, что гражданин Дмитриев нуждается в устранении последствий травмы, полученной в автодорожной аварии, в связи с чем рекомендовано провести пластическую операцию, а именно коррекцию определенных участков лица пациента.

Лишних вопросов тут тоже не задавали. Но, как он понял, в отличие от официальной «крыши» спецназовского лагеря, система здесь была иной и опиралась она не на государственную, а на криминальную структуру: врачам просто платили, а не вешали на уши лапшу о «секретных агентах». Их же, настоящих, преображали в других местах и, конечно, другие медики. Скорее всего «Валерий Филиппович» решил пойти по пути наименьшего сопротивления, дабы избежать вопросов типа «И на черта легавым «оборотень»?».

На этот раз Логвиненко перемудрил сам себя...

... Зеркала в палате не было, и только в оконном стекле Юрий мог иногда разглядеть свое отражение – белый кокон с прорезями глаз и рта. Какое лицо глянет на него, когда бинты снимут, он не мог даже предположить. Но в том, что это будет лицо Дмитриева, а не Филатова, он не сомневался.

В палате было жарко, и Юрий открыл окно, вдоль которого, как он заметил, проходила отставшая от стены толстая металлическая полоса громоотвода. Взглянул с третьего этажа на газон под окнами, посреди которого разбили клумбу, усаженную циниями. Невдалеке виднелась стоянка машин, полускрытая высоким, несколько лет не стриженным кустарником. Там отсвечивали бликами под ярким солнцем припаркованные рядом «мерседес» и «Нива», чуть подальше стоял невзрачный «фольксваген-гольф», около которого маялся с сигаретой в зубах какой-то парень. И дальше, за стеной густых деревьев и забором из металлических прутьев, был город.

«Сегодня вроде обещали снять повязки», – подумал Юрий и содрогнулся от мысли, что увидит в зеркале не себя. Закурил, выпустил в окно струю дыма и тут услышал за дверью какой-то шорох. Обернулся и насторожился, увидев, как кто-то медленно, явно стараясь не спугнуть обитателя палаты, поворачивает дверную ручку...

И в тот миг, когда в дверь ринулись вооруженные люди в черной форме спецназа, он уже стоял на подоконнике. Мгновения хватило, чтобы повиснуть на громоотводе, соскользнуть по нему вниз («черт, руки ободрал...») и с высоты второго этажа, оттолкнувшись от стены, грохнуться на клумбу. Десять, двадцать, тридцать, пятьдесят метров! Когда он уже нырнул в спасительную глубину кустарника, краем глаза заметил, как по громоотводу один за другим стали спускаться спецназовцы из группы захвата.

Ни одна ветка не шелохнулась, когда десантник под прикрытием кустов бежал в сторону автостоянки. Чтобы проникнуть туда, надо было преодолеть метров двадцать парковой дорожки, как назло прекрасно просматриваемой со всех сторон. И тут Филатову пришла мысль использовать свою неузнаваемость и похожесть на всех местных пациентов. Он выскользнул из-за кустов и мгновенно пристроился к какой-то женщине – голова ее была также замотана бинтами. Та глянула на него, он в ответ поклонился ей и сказал первое, что пришло в голову:

– Не правда ли, сегодня чудесная погода? Так и хочется рассуждать об экзистенциализме...

В этот момент их догнали омоновцы, но пронеслись мимо, не подозревая, что преследуемый – такой редкостный нахал. «Боже, как медленно гуляет эта тетка!» А «тетка» тем временем прелестным голоском юной девушки произнесла из-под бинтов:

– Вы тоже интересуетесь экзистенциализмом? А вы читали «Тошноту»?

– Естественно, Сартр – божественен... – автоматически ответил Филатов и рванул в кусты, только спустя много времени осознав, что о существовании этого произведения знали в нищей спившейся стране едва ли несколько сот человек. В том числе и Филатов – совершенно случайно...

Мужик на стоянке еще не успел докурить сигарету. Юрий одним толчком запихнул его за руль, сам скользнул на заднее сиденье и приставил к шее владельца «фольксвагена» дуло пистолета – подарок Кайзера, с которым не расстался даже в больнице.

– К выходу, быстро! – прошипел он, пригибаясь. – Ты что, не понял?

Водитель понял. Мотор завелся с пол-оборота, и в окнах машины промелькнули физиономии ментов, так и не догадавшихся за эти минуты перекрыть ворота на территорию больницы и удивившие Филатова своим непрофессионализмом. Когда они все поняли, Юрий уже был далеко.

– Гони по переулкам! – скомандовал он, лихорадочно развязывая бинты, прикрывавшие залепленные пластырем шрамы. – Так, теперь заедешь во двор... Хорошо. Раздевайся! Раздевайся, я сказал!

Мужик, которому сегодня не повезло, обреченно стащил с себя рубаху и джинсы, получив в обмен больничную одежду. Он даже не попытался дернуться, когда, не выпуская пистолета, Юрий переодевался в тесные шмотки.

– Мобила есть?

– Батарея села, – проблеял водитель.

– Ты знаешь поблизости телефон, где-нибудь в тихом месте?

– Да, тут недалеко... – подал голос невольный таксист.

– Езжай и не бойся, ничего я тебе не сделаю, – постарался успокоить его Филатов. – Конечно, если дергаться не станешь...

Они довольно быстро подъехали к автомату, занимавшему своей будкой почти весь узкий тротуар.

– Тормози напротив него и вылазь, – приказал Юрий. – Лицом к стене становись...

Он быстро набрал номер – аппарат, на удивление, работал.

– Вайштюк слушает, – ответил мужской голос.

– Новость для директора: племянник при смерти. Присылайте реанимацию в переулок... – он назвал адрес.

На другом конце провода после секундной заминки спросили:

– Родственники не прикатили?

– Нет, они не в курсе...

– Жди «уазик» с надписью «Водоканал». – Трубку положили.

«Блин, ну и заморочки у него!» – подумал Филатов. Именно Логвиненко через своего помощника передал ему номер «горячего» телефона и систему паролей, от которых за версту несло нездоровым юмором.

Юрий повернулся к водителю:

– Садись в машину, заезжай во двор.

Они нашли поблизости укромный угол, и Юрий, очень искренним тоном попросив извинения, накрепко привязал его руки к рулю собственным бинтом, предварительно вытащив на всякий случай ключ зажигания.

– Рот тебе затыкать не буду, понадеюсь на твою скромность. Посиди, через часок тебя вызволят, – пообещал он, уже возвращаясь к телефонной будке, куда в тот же миг подъехала «реанимация» в виде водоканаловского «уазика».

Через десять минут после того, как Филатова привезли на уже знакомую ему квартиру, туда явился Матвей Кузьмич. Вид у него был зловещий – таким «человека в сером» Филатов еще не видел. На скулах играли желваки, на шее под расстегнутым воротничком рубашки виднелись красные пятна. Юрий предупредил взрыв:

– Право, не стоит так волноваться, сударь мой. Или шеф уже успел фитиль вставить?

– Тебе смешочки, а знаешь, что бы было, если б тебя взяли?

– Во-первых, не взяли бы, во-вторых, не взяли же, а в-третьих, ну что бы такого случилось?

– Дурень, под шефа копает Фома, и, если ты до Фомы вовремя не доберешься, можно не успеть добраться вообще...

К концу фразы поостывший Есаков не рад был уже, что распустил язык. Но Юрий не дал ему закруглиться:

– Я знаю, что Кайзер хочет под себя подмять «электорат» Фомы, ну а Фома...

– Фома и шеф дерутся уже десяток лет. И теперь один козел хотел дать ему на Кайзера крутой компромат, мы об этом случайно узнали. Во время встречи, которая должна произойти под Ежовском, он должен был с Фомой торговаться. И Фома компромат купил бы во что бы то ни стало.

– Так что, того мужика прижать нельзя?

– Вот, понимаешь, с тобой не посоветовались. Он хитрый, сука, своим друзьям по конвертику разослал, а внутри конвертика – еще конвертик с надписью: «Вскрыть, если не выйду на связь столько-то времени»... И сидит теперь, яйца чешет. Правда, не знает, что один его дружок – и наш дружок тоже. А Фома не в Москве, в Белоруссию уехал. Оттуда в Болгарию и только после родину посетит.

Юрий поскреб кожу под пластырем – она стала жутко свербеть. Потом спросил:

– Я могу знать, что там за компромат?

– Много будешь знать... Там номера банковских счетов и копии кой-какой документации.

– Бухгалтер небось постарался?

– Да, мать его...

Раздался телефонный звонок. Как из-под земли выросший охранник поднял трубку, послушал и сразу же положил на рычаг. Повернувшись, проговорил машинным голосом:

– Шеф будет через десять минут.

Матвей Кузьмич подобрался:

– Короче, Юрий, я тебе сообщил минимум информации, который позволит тебе уяснить, насколько серьезна ситуация. Через неделю – сходка. А ты тут залетаешь...

– Я ни при чем, Матвей Кузьмич! Я за всю неделю с лишним в больнице только «да», «нет» и «спасибо» говорил. Это стуканул кто-то. Только вот почему не сразу?

В комнату быстро вошел Кайзер. Лицо его было непроницаемо, за спиной виднелся силуэт девушки в белом халате. Когда она проскользнула в двери за спиной Логвиненко, Юрий вспомнил, что видел ее пару раз в Институте. Кайзер поглядел на залепленное пластырями лицо Филатова:

– Ну, герой, рассказывай.

Филатов в подробностях рассказал историю своего побега. Генерал только головой покачал:

– Супермен, да и только. Так тебя светить не хотел, и вот... Хорошо, там никто не знает, откуда ноги растут; впрочем, кроме этой девочки. Знакомься: это Василиса. Она за твоим лицом присмотрит, а мы пока кое-какие справки наведем. О людях, которые любят стучать... не в те двери.

Василиса, в руках которой был чемоданчик с медицинскими инструментами, подошла к сидящему в кресле Юрию и принялась отклеивать пластыри. Тем временем Кайзер говорил с кем-то по телефону из соседней комнаты. Через несколько минут он вышел оттуда и стал с интересом приглядываться к манипуляциям девушки. А та, чем-то смазав шрамы, прикрыла их тампонами и снова заклеила пластырем, не дав Филатову увидеть себя в зеркале, хоть он и попросил об этом.

– Послезавтра сможете на себя полюбоваться, а сейчас потерпите. Зажило все прекрасно, скоро кетгут совсем рассосется, и будете как огурчик.

Юрий представил себя с головой-огурцом и поежился, хмуро усмехнувшись:

– Надеюсь, солить меня не будут?

– Солить, братец, будут кого-то другого, – произнес появившийся в комнате Логвиненко. – И я уже знаю кого. Отдыхай, вечером тебе предстоит ряд малоприятных моментов...

Через несколько часов Филатов в сопровождении охранника сел в машину, и они направились куда-то в сторону Луги. Уже в полной темноте свернули с магистрали вправо, покрутились по проселочным дорогам, проехали мимо заброшенного КПП. Справа стоял стеной лес, а слева, как понял Филатов, когда-то был полигон. От Питера они отъехали порядочно.

На три коротких гудка из-за стены появился человек, посветил фонариком. Юрий по команде охранника вышел из машины и, спотыкаясь, пошел за ним в сторону кирпичной будки с ржавыми железными дверями, петли которых, как оказалось, были смазаны и, против ожидания, даже не скрипнули. Открытый люк вел вниз, под неярким светом фонаря едва виднелись бетонные ступени. На уровне примерно третьего этажа лестница перешла в коридор, в конце которого брезжил свет. Приоткрытая тяжелая дверь вела в «предбанник» – абсолютно пустой бетонный куб. За следующей дверью шла большая комната – стол, почти невидимый во тьме, мощная лампа, направленная в угол... Она освещала худощавого мужчину, прикованного наручниками к вертикальной трубе. Юрий узнал его сразу: он помогал доктору, который делал ему пластическую операцию. И тут Филатов услышал знакомый голос Кайзера:

– Узнал, смотрю? Этот педик тебя и заложил.

– Откуда информация?

– От верблюда. Не задавай глупых вопросов. Начинай, – обратился он к кому-то, и в освещенном пространстве появился мужик, габаритами напоминавший шкаф без антресолей. – В таком амплуа ты меня еще не видел, Юрий. Это тебе не на скрипке играть...

«Шкаф» подошел к прижавшемуся к стене человеку и коротко ударил его под дых. Человек скорчился, захрипел. «Экзекутор» дождался, пока пытаемый выпрямится, и ударил его в лицо. Брызнула кровь. Юрий повернулся к столу:

– Ну, и на хрен мне на это смотреть? Или попугать решили?

– Тебя пугать не надо, ты и так... «преданный без лести». Но не забывай, что он тебя заложил и мог бы ты нынче не водку тут пить – кстати, наливай себе, на столе стоит, – а находиться примерно в таком положении, как он сейчас. Только «мочил» бы тебя мент в форме, а не в «адидасе», как этот.

Юрий тремя глотками опорожнил стакан водки. Мужчина в углу хрипло дышал, потом выдавил:

– Что вы со мной сделаете?

– Убьем, – без раздумья ответил Босс. – Но сначала, если хочешь умереть без мучений, ты расскажешь нам, почему ты его – он показал в сторону Филатова – заложил.

– Не надо!!! – Мужчина, имени которого Юрий так никогда и не узнал, забился в истерике. «Шкаф» по знаку Босса молча саданул его в промежность и сразу же в лицо. Стукач завыл.

– Будешь говорить?

– X... тебе! X... тебе!! – страшно заорал тот, и плюнул кровью в сторону стола.

– Кирпич, выколи ему глаз!

Пыточник достал нож-лисичку, нажал на кнопку. Поднес к лицу стукача. Тот потерял сознание.

– Валерий Филиппович, или вы немедленно прекратите это, или я выхожу из игры! – не выдержал Юрий.

– Заткнись! Он стукач, ясно? А мне надо знать, почему он это делал, чтобы впредь исключить всяческое стукачество. Сиди, водку пей! И не пугай меня, понял?

Филатову ничего не оставалось, как высосать из горла полбутылки. Он поперхнулся, так как одолел позыв к тошноте.

– Твою мать, шеф!

– Наши матери Юрий, уже давно на том свете... – Босс вытащил откуда-то очередную бутылку и по примеру Филатова приложился к горлу. – Будет говорить, с-сука...

Пытаемый очнулся.

– Ну!?

– Я три года на ментов работаю... Полковник Чеботарь узнал, что я гомосексуалист... С малолетками... Шантажировал... Грозился посадить... Я не всех ему сдавал... Все...

После этих слов Филатова все-таки стошнило. Отдышавшись, он увидел выражение лица генерала. На нем было написано глубочайшее омерзение к стукачу.

Десантник выхватил пистолет. Никто не успел среагировать – одним выстрелом он разнес череп несчастному гомику.

– Собирайся, завтра поедешь в Москву, – сказал Логвиненко, отвернувшись.

Глава 11

– Что? Какое золото? Вы охренели там, что ли? Где вагон, мать вашу? Не продали еще? Что значит «слава богу, что не продали»? Б... Еду к вам.

Буденный нажал на кнопку отбоя и спрятал мобильник в карман.

– Фриц, машину!

Через час Буденный входил в помещение склада, где аккуратным штабелем лежали слитки «олова».

– Посмотрите, шеф, – произнес Роман Синявский, выполнявший при Буденном обязанности консультанта. – Это кто-то золотишко так круто спрятать умудрился. Сверху – олово, внутри – золото. Мы случайно обнаружили. Прыщ хотел его паяльной лампой расплавить, а оно – не плавится... Я сделал пробу – золото. Представляете, на какую сумму здесь?

Буденный прикинул. Грамм чистого золота стоит примерно 10 долларов. Тонна, соответственно...

– Синяк, какой оно пробы? Проверяли?

– Высшей, шеф.

– Значит, тонна стоит...

– Десять лимонов, шеф, – подсказал консультант. – Тут его больше пятидесяти тонн. То есть на полмиллиарда долларов. Фантастика!

Буденный задумался. Проглотить такой кусок он не мог при всем желании. Не его это были масштабы. Раз в сто меньше – не вопрос. За это можно было бы еще побороться. Но полмиллиарда... Сотрут в порошок. И какой идиот отправил такую партию без охраны? Или...

– Синяк! Был кто в вагоне?

– Был, шеф, – признался консультант после секундной заминки. – Не стали вам сообщать, думали, так, мелочь. Короче, двое мужиков с автоматами. Но они ничего не успели...

– Идиоты! – заорал Буденный громче, чем его знаменитый однофамилец отдавал команды красным конникам. – Вы что, допетрить не могли, что сраное олово так никто охранять не станет?! П...ец. Фома нас схавает с говном... «И будет прав, – добавил он про себя. – Нет, ну умен мужик. Умен. Не стоило мне с ним сраться. Как теперь отмыться-то?»

– Сколько олова продали?

– Мелочь, килограммов сто.

– Кому?

– Барыге, кому всегда продавали. Да не беспокойтесь, шеф, его уже нет. Золото на месте.

Буденный налился кровью и заорал:

– Долбаки! А если он уже его продал?! Вы хоть узнали кому и сколько?!

– Вроде не продавал он... Прикинули, там все есть... Уже привезли золотишко от него.

– А этот... Охранник, которого подставили?

– Скрылся. Предупредили его,

– Надеюсь, до него не дойдет, что в этом вагоне действительно было.

– Да откуда, шеф? Он сразу в бега пустился.

– Ладно, придется звонить Фоме и на мировую идти. Выхода другого у нас нет.

Вернувшись к себе, Буденный налил стакан водки и выпил не закусывая. Затем набрал номер мобильного телефона депутата Госдумы России Константина Фомина.

– Константин Валентинович? Узнали? Вот и хорошо. Да, то моя работа. Я не знал. Все верну в целости и сохранности, до грамма. Нет, все концы в воду. Охранников похороним как положено... Да, конечно, компенсируем... Надо бы встретиться... Выезжаете? А куда деть... Приедут? Хорошо, отдадим как надо. Ну, извиняй, Константин Валентинович, ошибочка вышла. А когда... В конце августа? Замечательно. Тогда все и обговорим. Пока пришлете человека? Хорошо, примем... Понятно, что с полномочиями. Ну, что ж тут... Не держи зла. Да, я все понял. Ну, до встречи.

Этот разговор произошел через два дня после того, как вагон, похищенный с товарной станции, был угнан, а «олово» попало на склад Буденного.

В тот день Ксения попала в кабинет редакции рано, злая невыспавшаяся: сосед, отмечая завтрашний отгул, всю ночь пропагандировал «здоровый образ жизни». В качестве аргумента он приводил самый обычный самогон. Его домашним, как и Ксении, пришлось в десятый раз выслушать историю том, как станционный рабочий по имени Адам утоп в «Агдаме». (Такое действительно случилось в городе лет двадцать назад: покойный Адам неудачно откупорил прибывшую на местный винзавод из Азербайджана многотонную емкость и, мгновенно оглушенный вырвавшимися оттуда парами, упал в люк и утонул в вине.) В конце концов Ксения отправилась спать в другую комнату, но пьяное бормотание Геры доставало ее и здесь. Угомонился сосед только под утро, когда засыпать уже не было никакого резона. Ксения подумала даже, что не стоило выгонять Филатова – он бы живо уложил соседа спать...

Ксения присела за стол, на котором возвышался компьютерный монитор, и перекинула листок календаря. Была пятница, восемь часов утра. Со вздохом отметив про себя то, что выходные опять придется проводить в одиночестве, она взяла из папки рукопись кого-то из журналистов и, вглядываясь в неразборчивый почерк, начала перепечатывать. Она полностью ушла в работу и только изредка позевывала, прикрывая рот рукой. Часа два в комнате слышалось только шлепанье клавиш, да из коридора проникали голоса потихоньку собиравшихся сотрудников.

Около десяти Ксения отпечатала все, что осталось со вчерашнего дня. Принесла в кувшине воду, полила цветы в кабинете редактора. Делать было больше нечего, и она предалась размышлениям о смысле жизни, которая, по мнению тридцатилетней женщины, явно не удалась.

Никаких сведений о Филатове не было уже почти месяц. Сперва ее дергала милиция, подкатывались и какие-то неместные бандюги, но поняли, что с нее ничего не возьмешь, и отстали. Короче, все вокруг поросло каким-то ирреальным мхом... Тревожила и память – ведь какие были у них с Юрой сладкие денечки! Правда, угрызения совести занимали далеко не первое место.

В дверь без стука вошел посетитель, оторвав Ксению от созерцания «Великого Ничто». Вошедший гражданин поздоровался, вразвалку приблизился к Ксении, оперся о стол ладонями и вслух прочитал то, что было выгравировано на бронзовой табличке, приклеенной к бархату папки для материалов: «Коллективу газеты «Комсомольская правда» от коллектива газеты «Известия» в честь юбилея».

– Откуда такие реликвии? – спросил он хрипловатым голосом.

Ксения сразу почувствовала к нему расположение, смешанное с настороженностью.

– Это от бывшего редактора осталось. Он когда-то в Москве, в издательстве работал.

– Уж очень он резко переквалифицировался, – произнес пришелец и сопроводил свои недвусмысленные слова улыбкой, от которой можно было влипнуть в стену. – Проворовался там небось... Ну, да это его вопросы.

Посетитель, мужчина небольшого роста, светловолосый, с коротко постриженной бородкой, с широкой золотой цепью на шее, весь какой-то фраеровато-небрежный, сразу же раздел Ксению глазами и, по-видимому, остался доволен результатами. Та же не знала, что и делать под его немигающим взглядом. Наконец он соизволил задать вопрос:

– Редактор где?

– Должен прийти с минуты на минуту, – в голосе Ксении слышалось замешательство.

– Я еще зайду, – пообещал посетитель и вышел за дверь, оставив в кабинете крепкий запах дорогого одеколона.

После гибели Рашида местная братва недолго оставалась в растерянности. Свято место пусто не бывает, и на «должность» казначея, хранителя «общака», заступил некий Виктор Годунов, оставшийся на некоторое время казначеем без кассы. Но касса постепенно пополнялась, тем более что местные бандиты не отличались особой разборчивостью в выборе средств для ее пополнения, особенно теперь, когда их подмял под себя не любящий сантиментов Фома. Номинально «главой семьи» оставался его бывший соратник Вячеслав Буденный, которому Фома даже поручил когда-то контроль над своим заводом. Но после жестокой ссоры с Фоминым власть все больше ускользала из его покрытых татуировкой рук. И все потому, что Фому он после ссоры не ставил ни в грош, открыто демонстрировал свое к нему пренебрежение. Годунов же, или Удав, как его прозвали за немигающий змеиный взгляд, перед Фомой пресмыкался, причем делал это умно и даже с некоторым достоинством.

Преданные Буденному «кавалеристы» в последнее время все чаще оказывались не у дел. Подспудно назревал бунт. Фома, не терпевший никаких противоречий, да и, кроме того, жутко разозленный весьма профессиональной кражей вагона с золотом, все-таки решил снивелировать ситуацию. Да и старый враг его, засевший на высоком посту в органах, не дремал. Поэтому он и согласился с предложением Буденного провести в последней декаде августа сходку, на которой планировал внести предложение о расширении деятельности группировки. Буденный же, «крестный отец» двух поколений местных преступников, прилагал все усилия для того, чтобы «третье поколение» тоже не вырвалось из-под контроля.

Как говорится, Буденный «в гимназиях не учился», да и «пажеского корпуса» не кончал. Даже в отличие от иных «авторитетов», в тюрьме и на зоне тянул срок от силы лет семь, хотя две посадки по «престижным» статьям и твердый характер позволили ему войти в высший эшелон воровского мира.

Равных ему в регионе не было. Пока не появился Фома. Дело в том, что далекий от политики Буденный действовал так, как и все воры советской формации, и никаких изменений в обществе не признавал. Когда ему, например, предлагали заняться наркотиками, он посылал таких «новаторов» подальше, мол, кому тут эта гадость нужна, у нас же не гнилая Америка. Отказывался он и от намечавшихся связей с коллегами из-за рубежа, не без оснований полагая, что те захотят все подмять под себя. Короче, в своей команде он проповедовал такой патриархальный способ преступной жизни, что вызывал насмешки лидеров соседних «семей», понимавших, что почем в XXI веке. И терпеть не мог Рашида, чья тактика на фоне «бархатной» стратегии Буденного казалась тактикой «выжженной земли». Но Рашид погиб, и сходка, за спиной которой маячил ненавистный, но мощный Фома, избрала на его место Удава с титулом «авторитета».

Получилось так, что одна половина братвы не без оснований считала Годунова редкостным дерьмом, а вторая половина – гением преступного мира.

Виктор Годунов не был слишком жесток, маниями не страдал, он лишь всеми доступными ему способами удовлетворял свои желания и, если хотел что-то получить – получал, даже если для этого приходилось идти по трупам. Единственное, что он уважал, – так это силу. Депутат Госдумы Константин Валентинович Фомин, по его мнению, такой силой обладал.

После того, как Удав искалечил Рыжего, на мозоли ему никто не наступал. Дело было так. Во время пьянки у Буденного некий Рыжий, квартирный вор, только что вернувшийся из мест не столь отдаленных, начал распространяться о том, как «приворожил» известную всему воровскому бомонду шлюшку. До этого захаживал к упомянутой дамочке и Удав, в то время не имевший постоянной пассии. Так вот, по мнению этой шлюшки, Удав проигрывал на поприще «постельной борьбы», и дурак Рыжий не преминул об этом растрезвонить всему воровскому бомонду. Годунов промолчал тогда, да и в пьяном угаре никто особого внимания на «откровения» Рыжего не обратил. Но спустя неделю «форд», в котором тот решил покатать ту самую шлюшку, невзначай взорвался – кто-то закоротил на бензобак провода от лампочки поворота. Девушка погибла, а Рыжий обгорел до неузнаваемости, хотя и остался жив. «Работа» была проведена ювелирно, ни один след в сторону Удава не вел, но вся братва была уверена, что это – его рук дело...

В начале своей карьеры казначея Годунов на несколько дней исчез – был в Москве, где встречался с самим Фомой – понятно, не в думском кабинете. Оттуда он и привез несколько идей, касавшихся установления контроля за рядом сфер деятельности местных предприятий. Одно из них, например, выпускало удочки из стекловолокна, поставляемого из Гусь-Хрустального, и не выносил их с завода только ленивый. Удав не мог понять, почему Буденный до сих пор все это не «подгреб», и предложил дело упорядочить, то есть, во-первых, организовать скупку этих удочек у алкашей-работяг, во-вторых, «договориться» с начальником цеха о том, чтобы он периодически «отпускал» партию товара по накладным, в какой-то степени являющимся сомнительными. Чтобы он не сомневался и подписывал соответствующие бумаги, ему предполагалось «отстегивать» некоторую сумму денег – то есть попросту купить начальника на корню, тем более что цех самостоятельно сбывал продукцию. Но это была, в общем-то, мелочь по сравнению с планами налаживания связей с нефтеперерабатывающим заводом по «неплановой» отгрузке топлива, с авторемонтным – по приведению в неузнаваемый вид краденых автомашин и так далее. Старик Буденный почему-то признавал только традиционные методы зарабатывания денег – рэкет, воровство и тому подобное. Это упущение предстояло исправить.

Но самое ответственное задание, полученное Удавом от Фомы, было гораздо более опасным и трудновыполнимым. Узнав, что главный инженер местного завода выполнил «просьбу» братвы и – не бесплатно, конечно, – кое в чем поспособствовал «техническому прогрессу» группировки, Фома дал заказ на изготовление деталей для оружия, поставлявшегося им на Кавказ. Кое-кто в некоторых странах этого региона очень хотел иметь неучтенное оружие... Автоматы собирались из деталей, доставленных из разных мест, где-то в цеху на Кавказе. Детали же, под видом запчастей для сельхозмашин, изготавливались на заводах, разбросанных по всей России. «Народные умельцы» налаживали оборудование, и за неделю линия какой-нибудь заштатной фабрики штамповала несколько тысяч простых в исполнении «непрофильных» изделий, документация на которые была куплена в Туле и Ижевске. Главное – договориться с руководителями завода и добиться того, чтобы они приняли конвертик с «вознаграждением». После этого директор, главный инженер и мастер были накрепко повязаны с мафией, и пути назад им не было.

Свой завод, понятно, Фома в этом деле засвечивать не хотел. У него были другие способы зарабатывания денег с помощью купленного несколько лет назад литейного производства.

... Когда братва бурлила после убийства Рашида, Удав проверял все связи предполагаемого убийцы. Выйдя на Ксению и узнав, где она работает, он на всякий случай «пробил» ее начальника. Тогда-то он и узнал, чем занимается респектабельный редактор местной газеты в свободное от основной работы время. Подсчитав возможную прибыль «полководца оловянной армии», Годунов даже присвистнул: получалось, что Костиков – один из самых богатых в городе людей. Сперва Удав попросту хотел его прижать и заставить платить налоги в общак, если не платит родному государству. Но, пораскинув мозгами, решил, что его можно использовать по-другому. Тем более что, по некоторым данным, один из журналистов газеты, давно мозоливший глаза братве, готовил ряд разоблачительных статей. А это дело надо было пресекать в корне.

Уточнив информацию о поденщиках Костикова и каналах сбыта, Удав отправился в редакцию собственной персоной, по дороге успев обаять незнакомую ему даму, о которой он знал только то, что она ранее состояла в связи с убийцей его предшественника. И теперь он этого убийцу прекрасно понимал.

... Выйдя из приемной, Годунов чуть не столкнулся с обширным торсом редактора, который двигался в дверь своей резиденции. Не успел Костиков удобно устроиться за столом, как перед ним предстал Удав собственной персоной и без приглашения расположился в кресле.

– Здравствуйте, Дмитрий Петрович, – произнес он спокойным тоном, откинувшись на спинку кресла и сцепив пальцы на животе.

– День добрый, – редактор еще не чуял грозы и спросил: – Чему обязан?

– Я, в общем-то, к вам по делу. Вам нужна наша помощь.

– Что? – не понял редактор. – Простите, с кем имею честь?

– Моя фамилия вам ничего не скажет, – Годунов даже не замечал, что косит под героев старых шпионских детективов. – Просто в скором времени нам предстоит оказать вам несколько услуг. Впрочем, это будет обоюдно.

– С какой бы это стати? – в глазах Костикова Удав с потаенной усмешкой уловил недобрый блеск. – Я не буду говорить с вами, пока не узнаю, кого вы представляете.

– Позже узнаете, – Годунов взял в руки украшавшую стол редактора фигурку конного гусара времен Отечественной войны 1812 года, отлитую и раскрашенную так, что была видна каждая пуговица мундира. – 50 долларов, – задумчиво произнес он. – Отливка и сборка – полдоллара, раскраска – два доллара, материал – еще пара долларов, если не ошибаюсь. Ну, и перевозка центов двадцать. Итого получается 45 долларов чистой прибыли. Сотня таких – четыре с половиной... Неплохо.

Было видно, как краска сбежала с пухлых щек «оловянного полководца». Он молчал, видно ожидая продолжения.

– Дмитрий Петрович, я, конечно, не налоговый инспектор и, боже упаси, не сотрудник угрозыска или ФСБ. Пока вы ездите на шашлыки с их начальством, бояться вам особо нечего. Но они всеми своими взятками не зарабатывают и половины того, что имеете вы от эксплуатации наемного труда тех, кто дышит парами свинца и олова. Причем безо всякого риска. И если они об этом узнают, то позавидуют. А если позавидуют – заставят поделиться. А поделишься с одним – придется поделиться с остальными. И тогда ваш «загашник» окажется пустым очень и очень скоро, сколько бы денег там ни лежало.

– Чего вы хотите? – прервал его лекцию покрывшийся потом Костиков. Он уже и сам задумывался о том, что «халява» долго длиться не может и пора искать «крышу». Но к такому повороту редактор не был готов.

– Я много чего хочу, – отпарировал Удав, поигрывая фигуркой гусара. – И в первую очередь я хочу узнать, понятна ли вам ситуация.

– Понятна. И все-таки кто вы и что от меня требуется? Вы... от Буденного?

– Сущие пустяки от вас требуются, – промолвил Удав, не отвечая на второй вопрос. – Вы имеете связи с директорами местных предприятий, транспортниками и хозяйственниками. Ну и, конечно, с правоохранительными органами... Мы заинтересованы в использовании мощностей предприятий, конечно, так, чтобы об этом никто не знал. И в информации.

– Вы думаете, что я имею в этих кругах какое-то влияние?

– Не имеете, так заимейте, это уже ваши проблемы. Не такой вы маленький человек, чтобы они вас послали подальше. Да и слабые стороны их вы знать должны – репортер все-таки.

– Хорошо, а как вы гарантируете мою... м-м-м... безопасность?

– Люди, которые с нами работают, пользуются нашей поддержкой, – Удав заржал про себя. – Кроме того, мы просто не будем вас трогать и сообщать кое-куда кое о чем. И даже это не все. Будете получать процент с операций, проведенных с вашей поддержкой.

– Скажем так, – проявил здоровый скепсис Костиков. – Я вам ни на грош не верю, и ничего мне от вас не надо. Мне своего хватает, И чтобы это сохранить, я... – он примолк. – И все-таки на кого вы работаете – на Буденного?

– Предположим...

– Я должен с ним встретиться.

– Это без надобности, с вами дела буду решать я, и больше никто. Впрочем, если хотите... В понедельник вас устроит? Надеюсь, он не будет против.

– Согласен, – Костиков прикрыл глаза рукой. – Все же чего мне надо будет от них добиваться?

– Не волнуйтесь, не изготовления нейтронной бомбы на станках ремзавода. Просто поднимете трубочку, как в добрые советские времена, и скажете: мол, Василий Иванович, кум из Кабдыподковска звонил, у них – гы-гы – план горит, помоги заказик выполнить, ну ты же понимаешь, бумаг не надо писать, оплата наличкой в карман... и тэ дэ... Ясно? – Годунов поднялся из кресла. – Все, до понедельника.

– Э-э-э... Подождите, как мне вас называть?

– Виктором Павловичем, – уже из коридора подмигнул ему Удав. И, понизив голос, добавил: – И придержите «золотое перо» вашего сотрудника Садовского. Понятно? – С этими словами Годунов закрыл за собой дверь.

«Не слишком ли я легко сдался?» – мучился в следующий момент Костиков.

«Тюлень, даже слова против не сказал!» – думал тогда же Годунов, с порога вонзая взгляд в глаза Ксении. Это был беспроигрышный прием, взгляд Удава действительно обладал гипнотической силой и действовал на всех, а особенно на молодых и глупых баб. Вот и теперь смазливая, хоть и не очень юная телка замерла, не в силах даже опустить руки, занесенные над клавишами компьютера.

– Мы с вами до сих пор не познакомились. Я – Виктор.

Ксения медленно опустила руки, посмотрела на них удивленно, затем спрятала под столом. Выговорила:

– Меня Ксенией зовут...

– Красивое имя. Оно по своей красоте может спорить только с красотой вашего лица. Я не буду навязчивым, если приглашу вас куда-нибудь сегодня вечером?

– А... куда? – У несостоявшейся жены Филатова, пронзенной его взглядом, уверенным тоном, даже запахом, так непохожим на запах бывшего жениха – едва ли не единственного мужчины, которого она знала, – и поэтому возбуждающим, даже мысли не мелькнуло об отказе.

– Ну, на дискотеке прыгать – староват я для этого, – подпустил угару Годунов, – а вот в ресторан – было бы неплохо, тем более там потанцевать можно. Давайте встретимся часиков в семь напротив банка, где Ленин милостыню просит (в городе напротив здания бывшего Госбанка стояла пережившая перестройку статуя вождя, протягивающего руку классическим жестом нищего). Вам это подходит?

– Хорошо, я согласна...

– До вечера! – Годунов помахал рукой и вышел из кабинета, оставив обалдевшую Ксению переваривать последствия мастерски проведенной операции.

Дмитрий Костиков был человеком не то чтобы жадным, но довольно прижимистым, лишней копейки не упустил бы, хотя и «поденщиков» своих не обижал. За годы спокойной, обеспеченной жизни он оброс жирком, осел надежно, как дубовый пень, которому вроде бы ничего не страшно в мире – корни-то остались, да и молодая поросль пробивается, дает старику ощущение нужности. Но вот приходит человек, говорит: а мы тебя выкорчуем, давай-ка, братан, готовься. Абсурд, конечно, но именно так и представлял себе не лишенный образного журналистского мышления Дмитрий Петрович возникшую ситуацию. И как из нее выпутаться с наименьшими потерями, не знал. Походил по редакционным кабинетам, удивился затуманенному взгляду секретарши – замедленная реакция ей доселе не была свойственна – и тихо смылся домой, решив посоветоваться с женой.

Жена Костикова, Марина Степановна, натура сильная, властная, трезво осознавала свои возможности в этом мире и, хотя в полной мере старалась реализовать их, на чужие «экологические ниши» не замахивалась. Но уж если кто-то посягал на ее кровное... Выслушав краткое изложение разговора с Удавом, во время которого муж выглядел как обляпанный нечистотами, она поняла, что благополучному покою пришел конец. Но в отличие от многих миллионов баб, которые в таком случае схватились бы за голову, Марина Степановна сразу же стала выдавать ценные указания.

– Так, Дима, деньги срочно надо перепрятать. У моей матушки они не залежатся. Надо место искать... Все, придумала. Отвезу их завтра же к дяде Роману, в Сморжанск. А часть переправим в Космодемьянск, к твоему племяннику...

– К этому алкашу? – резонно возмутился Дмитрий Петрович. – Да он их пропьет мигом!

– Логично. Тогда давай...

– Ничего не давай. Я их – ха-ха – за границу, в Минск, отвезу, к Курильчику. Он найдет, где спрятать.

– Ну, давай к Курильчику. Только в тайнике кое-что оставь. На всякий случай. А насчет твоего посетителя я сейчас позвоню Тане, она как-то говорила, что Буденный ей какой-то родственник...

– Ты звони, да не забудь, что они что-то и от твоей «богадельни» хотят. – Марина Степановна работала на ремонтно-механическом заводе начальником отдела труда и зарплаты.

Татьяна Викулова, двоюродная племянница босса местных бандитов и инспектор отдела кадров того же завода, подняла трубку домашнего телефона сразу – была пятница, и после обеда большинство служащих уже расходились по домам. Разговор длился немногим более десяти минут, по истечении которых Марина Степановна положила трубку, даже забыв попрощаться.

– Дима, кажется, мы крепко влипли. Хотя она почти ничего не знает, но и того, что знает, – выше крыши. Этот Виктор Павлович, которого Удавом прозвали, действительно... змей. Он в крови по колено. Дима, может, лучше ты своих знакомых из областной милиции предупредишь?

– Да? И скажу, что у меня денег, как у Березовского? Не мели чепухи. Кажется, придется играть в их игры. Или бежать... Куда с детьми-то? – Костиков горестно махнул рукой. – Короче, доигрались. Если что, поможешь?

– Ну, я ж не знаю, что им на заводе надо. Если Михалевича припугнуть – так он в дерьме по уши, на одних «левых» двигателях дачу построил...

– Да знаю я про его дачу! Ладно, попробуем прорваться. В понедельник у меня встреча с Буденным.

В семь вечера, когда к памятнику Ленину, где уже ждала Ксения, медленно приближался Годунов с алой розой в руке, Костикова, который вышел выгулять пуделя, прижали к стене в подъезде и ограбили, предварительно превратив его лицо в свиную отбивную. Как на грех, в кармане куртки, надетой им по причине ветреной погоды, лежал бумажник с суммой, которую средний российский журналист зарабатывал за год. Костиков орал, пудель лаял, соседи сидели в глухой осаде. Ограбление продолжалось ровно две минуты.

... Роза Ксении очень понравилась – вся такая горделивая, темно-бордовая, почти черная. Высотой она была почти с Ксению, и, когда та перехватила ее повыше, бутон оказался над головой. Ксения засмущалась, но не стала отбирать руку, захваченную Годуновым для торжественного поцелуя. Они перешли через улицу и заняли столик в ресторане, который, как оказалось, Годунов заказал заблаговременно. Столик находился далеко, от входа, и, пока они пробирались к нему, с Ксениным кавалером успела поздороваться добрая дюжина мужчин и дам...

Годунов, который сделал официантке заказ и закурил, откинувшись на спинку стула, тем временем думал не о женщине, сидевшей напротив и изредка поднимавшей на него глаза. Для светского разговора ему необязательно было задействовать хоть какую-то часть мозга, тем более что его собеседница явно не собиралась вести непринужденный треп. Поэтому Удав совмещал приятное с полезным – приучал к себе дамочку и одновременно обдумывал какие-то свои планы.

Но женщина, которая сидела напротив, спрятав руки под столом, считала, что этот вечер мужчина решил отдать целиком ей, и не догадывалась, что она-то как раз занимает в его мыслях последнее место. Она смотрела на собеседника, изрекавшего банальности, так, словно это был, по меньшей мере, снизошедший на грешную землю эллинский бог. И не удивительно – от Годунова за версту разило самцом, а отличить самца от Аполлона зачастую не удается и более опытным женщинам.

... Годунов прервал свои размышления и, рассудив, что теперь можно и развлечься, стал изображать перед Ксенией море страсти. Начал он издалека, стал расспрашивать о жизни, рассказывать что-то о себе, причем откровенная туфта была перемешана с подлинными случаями его богатой приключениями биографии – как-никак, прожил он на земле лет на пятнадцать больше женщины, которую хотел затащить в постель. И поэтому в голове Ксении родился образ рыцаря-разбойника-странника-философа и черт знает кого еще, но благородного. Удав, как это ни парадоксально звучит, распустил хвост, и в сплетенную им паутину жертва попалась без сопротивления. Змей-павлин-паук – вот более верный облик Годунова. Только... Попробовал бы кто-нибудь ему об этом сказать!..

Принесли шампанское, коньяк, закуски, и в промежутке между первым и вторым Ксения поняла, что влюбилась.

В эту ночь, впервые после того, как она выставила Филатова, она ночевала дома не одна.

Костиков не стал заявлять в милицию о нападении. Он был уверен, что это мафия, и только одного не понимал, как он. в таком виде пойдет в понедельник на аудиенцию к Буденному, – физиономия редактора напоминала лопнувшую сливу. Поэтому, набрав номер своего заместителя и переложив на него бремя ответственности за родную газету, ушел в глубокое подполье. По рекомендации расстроенной, но не потерявшей присутствия духа жёны он намазал лицо постным маслом, смешанным с семенем бодяги. И телефонный звонок, прозвучавший в его квартире около полудня в понедельник, его всемерно удивил.

– Дмитрий Петрович? Виктор Павлович беспокоит. Что это вы работу манкируете?

– А вы сами не догадываетесь?

– Ни в коей мере.

– Нет, ну я одного не понимаю, зачем нужно было меня уродовать?

– Да вы что, пьяный, в конце концов, что ли?

– Нет, избитый.

Годунов помолчал несколько минут.

– Ждите, я сейчас подъеду.

Через полчаса он был уже в квартире Костикова. Хозяин открывший дверь, выглядел настолько живописно, несмотря на прошедшие со времени экзекуции два дня, что Удаву ничего не оставалось, как удивленно присвистнуть:

– Кто ж это вас так, Дмитрий Петрович?

– Вам лучше знать, – отвечал тот, с легко объяснимой неприязнью глядя на гостя правым глазом, ибо левый полностью заплыл.

– Так, – отреагировал Годунов. – Заверяю вас, что к данному инциденту мы никакого отношения не имеем. Короче, собирайтесь, поедем к Буденному... И не корчите рож; в конце концов, не к невесте едете. Даю вам десять минут. Внизу – белая «девятка» прямо у подъезда. – Он повернулся и вышел из квартиры.

Дом, в котором свил себе гнездо Буденный, находился на самой окраине города и не напоминал тех «замков», которые без ложной скромности строили себе заправилы преступного мира. Это был простой, но вместительный деревянный терем с мансардой, конечно, со всеми удобствами, спрятанный за высоким забором. Огорода при усадьбе не было, но сад был, и шикарный. Оставалось загадкой, как еще во времена «развитого социализма» умудрился Буденный прирезать к своим законным шести соткам чуть ли не гектар земли, с одной стороны ограниченный речкой, с другой – лугом, за которым виднелась опушка леса. Сам дом стоял в глубине сада, к нему вела дорожка, выложенная каменными плитами.

Костиков увидел хозяина в просторной гостиной сидящим в кресле спиной к двери. На скрип двери Буденный обернулся, и на его вспаханном морщинами лице наметилось что-то вроде улыбки.

– Ну-у, друг ситный, да на тебе кто-то овес молотил, не иначе, – сказал он вместо приветствия, верный своей привычке обращаться ко всем, независимо от социального положения, на «ты». – Проходи, садись, коль уж в гости напросился... Фриц! – внезапно крикнул он в сторону открытой двери.

За спиной Костикова, не успевшего сказать ни слова, появилась крупногабаритная личность в джинсах и майке с изображением какой-то негритянской поп-звезды женского пола, какие были в моде в начале восьмидесятых.

– Фрицушка, видишь, дядю побили. Через час я должен знать кто.

Громила кивнул и молча вышел. Спустя минуту послышался звук отъезжающей машины.

– Ну, и что ты мне имеешь сказать? – обратился к Костикову Буденный, жестом приглашая занять место в кресле.

– Ко мне приходил ваш человек с... предложением, – начал, замявшись на секунду, редактор. – Я бы хотел уточнить насчет гарантий...

– А какие тебе нужны гарантии?

– Ну, хотя бы того, что о нашем э-э... сотрудничестве не станет известно властям.

– Дурак ты, редактор, – ответствовал глава местного «синдиката». – Можно подумать, что я вот сейчас пойду в ментовку и настучу на тебя. Будешь делать, что тебе скажут, – никто тебя не тронет. Только не дергайся и сам держи язык на привязи.

Костиков, старавшийся, чтобы на его багрово-фиолетовую физиономию не падал свет, спросил:

– Что же все-таки мне надо будет делать?

– Это уж Удав объяснит, это его дела. Я-то тебе зачем понадобился?

– Вы, это... ну... авторитет, что ли!

Буденный сперва посмотрел на него недоверчиво, потом начал ржать.

Отсмеявшись, он произнес:

– Слушай, ты, как тебя... Костиков, ты будто вчера родился, в натуре. Ты еще скажи, что уважаешь меня за профессиональные качества. И статью про меня напиши, что, мол, я – ударник коммунистического труда... Короче, так: иди в сад, я на рожу твою не могу смотреть, посиди на лавочке, там на столике водка стоит, можешь приложиться, чтоб скучно не было. Как Фриц появится, я тебе покажу, какой я «авторитет».

Дмитрий Петрович послушно удалился в указанном направлении. Там он действительно обнаружил столик, на котором стоял пузырь «смирновки», пара граненых стаканов и, что почему-то поразило редактора больше всего, соленый огурец на тарелке. Он присел на лавку, вкопанную в землю, и, чтобы снять стресс, налил себе полстакана, выпил, посмотрел на одинокий огурец, покачал головой и принялся читать лежавший тут же номер «Московского бульвара». Так он просидел около часа, пока появившийся откуда-то Фриц не поманил его пальцем. Костиков пошел за ним.

На этот раз они спустились в подвал – обширное, обложенное кирпичом помещение, разделенное на несколько комнат-склепов. В самом большом склепе, где стояло кресло, а с потолка свешивалась лампочка без абажура, в этом самом единственном кресле удобно расположился Буденный, перед которым стоял удерживаемый сзади за руки двумя здоровыми «мафиози» высокий мужик в грязной джинсовой куртке. Костиков обратил внимание на его сто лет не мытые патлы, спускавшиеся до плеч, и на запах, показавшийся знакомым.

– Подойди, пострадавший, – с ухмылкой скомандовал Буденный.

Костиков подошел поближе, покосился на «задержанного» и, особо не напрягая память, узнал в нем того громилу, который тремя-четырьмя точными ударами «расписал» в пятницу вечером его физиономию.

– Сейчас будем следствие проводить, – сообщил Буденный. – Что-то я этого фраера не узнаю. А ты узнаешь? – обратился он к Костикову.

Тот только кивнул, пораженный оперативностью «джентльменов удачи».

– Фриц, кто это? – обратился «следователь» к «оперуполномоченному».

Фриц равнодушно пожал плечами:

– Не наш. Деревенщина какая-то.

– И чего это мы честных людей грабим? – закинув ногу на ногу, спросил Буденный мужика, который никак не отреагировал. – Молчим? Зря... – он щелкнул пальцами.

В тот же момент Фриц, стоявший рядом, коротко ударил мужика под дых. Тот согнулся. Когда отдышался, пробормотал:

– Из Смоленска я, проездом...

Буденный и мужики, которые держали «гастролера», захохотали. Смог улыбнуться даже Костиков. Только Фриц остался бесстрастным.

– Где ты его выкопал? – повернулся к нему предводитель.

– У бабы Мани на хате, с печки снял. «Синева» на пивнухе показала, что этот два дня подряд «бабками» сорил, крупными купюрами.

– Ну, мил человек, что с ним делать будем? – вопрос был обращен к Костикову.

Тот откашлялся:

– Я человек незлопамятный, но пусть бы с ним то же сделали, что и он со мной... – Дмитрий Петрович автоматически потрогал опухоль на левой скуле.

– Справедливо, – вздохнул Буденный и поднялся с кресла. – Потом вышвырните его подальше отсюда... в Смоленск. А ты, братец кролик, тоже наверх ступай, Удав тебя хотел... видеть.

Глава 12

Если бессмертная мафия и не может погибнуть смертью храбрых в борьбе за дело перераспределения материальных ценностей, то время ее рождения в каждой стране зафиксировано с точностью до нескольких лет. И так же точно фиксируются пики разборок, совпадающие с мировыми политическими катаклизмами и знаменующие очередной передел сфер влияния. И когда из кабинета Горбачева «подуло свежим ветром», аналитики ЦРУ обрадовано донесли Рейгану, что их коллегам из ФБР вскорости придется иметь дело не только с родной мафией, но и с русской. Рейган, говорят, озабоченно почесал затылок: от ракет из-за океана вроде избавились, но в стране запахло лаптями и борщом.

Волею судьбы Юрия Филатова занесло практически на самый верх, в стратегическую лабораторию претерпевающего очередной мандраж преступного мира, накрепко спаянного с властью, с органами, которые должны с этой преступностью бороться. По заданию одного из стратегов он должен был убрать другого. И готовился к этой миссии со всем усердием человека, которому нечего терять... кроме жизни.

Приближалась намеченная Фомой дата сходки. Юрий уже не удивлялся осведомленности Кайзера-Логвиненко обо всем что касалось дел его врага, ибо постепенно выяснил, кем на самом деле является его наниматель. Так же постепенно он привыкал к своему новому лицу.

Филатова переделали до неузнаваемости. Одно его воодушевляло – доктор, делавший операцию, оказался виртуозом несмотря на то что его помощник – педофилом и стукачом. Юрию казалось порой, что это кто-то из богов вылепил из глины – материала, послужившего Творцу для создания Адама, – новое лицо для одного из его потомков. И этому потомок жаловаться, в общем-то, не приходилось. Зеркало, в которое ой до жути боялся в первый раз смотреть, показало скуластого человека с идеально прямым тонким носом (у «настоящего» Филатова он был с горбинкой). Исчезла припухлость щек на подбородке появилась небольшая ямка, Уже стал разрез глаз, что делало Филатова слегка похожим на татарина. И – практически никаких шрамов! Правда, ему порекомендовал» массировать лицо в определенных местах, делать какие-то маски... Но до того ли ему было?

Сходка, в которой десантник собирался весьма своеобразно поучаствовать, должна была состояться на базе отдыха, километрах в двадцати от Ежовска, на берегу озера. Те места Филатов знал отлично (на что Кайзер и рассчитывал) – еще в детстве гонял туда на велике с друзьями, да и в отпуск наезжал почти каждый год. Вокруг озера с символическим названием Всуя еще в советские времена были разбросаны пионерские лагеря, принадлежавшие разным предприятиям, турбазы и профилактории, построенные ими же для своих работников Для «дорогого гостя» местные организаторы, возглавляемые Годуновым, решили приспособить расположившуюся на отшибе небольшую базу, когда-то принадлежавшую местному «Водоканалу», а теперь «приватизированную» кем-то из братвы. Естественно, Фома собирался явиться сюда не как депутат Госдумы Российской Федерации и даже не как владелец местного завода, а как частное лицо, поэтому больших удобств ему на этот раз предлагать не стали, тем более что Буденный с ухмылкой заметил: «Ничего, пусть поживет, как простой ассенизатор». Удав с этим согласиться не мог, ибо от визита Фомы напрямую зависело его будущее, воплощение его немалых амбиций. И хотя Буденный смотрел на него с непонятной ухмылкой, Удав сам разузнал кое-что о привычках Большого Босса постарался ему потрафить.

Фома был большим любителем утреннего бега с последующим купанием в открытом водоеме, и по заказу Удава рабочие посыпали песочком дорожку вдоль озера, привели в порядок забросанный бутылками и консервными банками пляж и прилегающую часть леса. Одно не нравилось – местными «дизайнерами» прямо по маршруту предполагаемой прогулки были установлены огромные мусорные контейнеры, содержимое которых, как видно, в последний раз вывозилось еще в разгар перестройки. Удав распорядился убрать хотя бы мусор, но обслуживающий персонал отнесся к этому без должного послушания и прибрал только то, что валялось на земле возле контейнеров. Годунов же в последнее время был занят, и свое распоряжение не проконтролировал. Занят он был, к собственному удивлению, Ксенией, которая за этот месяц стала ему близка так, как ни одна из прежних женщин, включая супругу, жившую где-то на задворках его внимания и ни на что особо не претендующую, кроме его денег.

Субботним утром к озеру Всуя с разных сторон приближались три человека. Из Ежовска на «ауди» ехал Виктор Годунов, решивший в обществе Ксении «апробировать» предназначенный Фоме коттедж, а со стороны Москвы на старом «москвиче» добирался до соседней базы отдыха некий гражданин Свидерский, для которого был заказан на неделю небольшой домик под соснами. Правда, Удав ехал расслабляться, а Юрий – работать.

Филатов подкатил к дому, в котором располагалась администрация ООО «База отдыха», предъявил паспорт, один из двух, выданных Есаковым, и через пять минут получил ключ « своей «виллы», оказавшейся фанерным домиком размером чуть больше деревенского туалета. Выгрузил из багажника имущество – удочки, резиновую лодку и два рюкзака, в одном из которых были съестные припасы и всякие нужные мелочи.

Второй рюкзак Филатов потрошить не стал, задвинув его под койку. Обследовал комнату, удовлетворенно промычал что-то, обнаружив под потолком широкую щель. Достал из потайного кармана плоскую коробочку, видом напоминавшую зажигалку, обернул ее целлофаном и надежно спрятал в щели. Туда же ушла и вторая коробочка, размером с пачку сигарет. Эти штуковины не любили влаги.

Заперев двери, Юрий спустился к озеру, присел на камень, раздумывая, не искупаться ли. Погода была ветреной, по воде скользила рябь. За широким заливом – озеро как бы откусило кусок своего берега – среди деревьев виднелась острая крыша двухэтажного коттеджа. Для того чтобы разведать подходы, Филатов и приехал на три дня раньше намеченной даты.

В тот момент, когда десантник опустил бинокль, в который рассматривал окрестности, выглянуло солнце. Он пощупал воду, нашел ее вполне сносной, разделся и сиганул в озеро, млея от удовольствия. И тут же вспомнил, как в лагере спецназа его заставили переплыть Волгу...

... Почти двенадцать лет назад он, направляясь в Чечню, впервые пересек великую реку на высоте чуть ли не птичьего полета по огромному, гремящему, как стальной дракон, мосту. Теперь, спустя годы, прохладным августовским утром подойдя к берегу невообразимо широкой реки, дальний берег которой терялся в тумане, Филатов, получивший задание переплыть ее, попросту усомнился в своих силах. Но на другом берегу, в месте, которое ему указал на карте инструктор, должен был ждать человек, и ждать в строго определенное время. Не уложишься – плыви назад, а на следующий день по новой лезь в воду, которая по температуре не напоминала парное молоко. Юрий разделся, уложил одежду в непромокаемый мешок – таково было условие – и поплыл. Течение у берега едва замечалось, но стоило ему проплыть метров пятьсот, как он начал думать, что выйдет на берег разве что в Каспийском море. Еще минут через десять думать он перестал вообще, подчинив себя ритму движения, дыхания, зная, что стоит этот ритм потерять, и – все.

Филатов стал машиной, все его органы-детали работали в форсированном режиме, но затем он стал уставать, и сердце уже не успевало в нужном ритме перекачивать кровь. Мышцы одеревенели; казалось, суставы стираются в порошок... И вот пловец хлебнул воды на вдохе, закашлялся и потерял ритм. В ту минуту он был на волосок от смерти.

Но, видно, высшим силам угодно было оставить его в живых. На какое-то время десантник отдался на волю течения перед глазами струилась изменчивая линия уже недалекого противоположного берега. Вот промелькнул и ориентир – бакен с номером 32. Филатов сумел зацепиться за него, перевел дух, настраиваясь на последний рывок. И, снова поймав ритм, стал бороться с течением, сила которого, впрочем, начала убывать. Через некоторое время он ухватился за гибкие ветки прибрежных зарослей. И, не имея времени на отдых, едва переставляя негнущиеся ноги, побрел вверх по течению, отыскивая место, где должен был ждать инструктор... Тот в это время отдыхал на песчаном пятачке в зарослях, положив голову на баллон акваланга. Как оказалось, Филатова подстраховывали, но это было ему уже до лампочки...

... Мир вокруг налился такой спокойной, ровной и привычной красой, что Юрий, покачиваясь, лежа на спине на прозрачной глади озерного зеркала, вновь, как и в начале своих неуютных похождений, подумал, уж не приснилось ли ему все это – кровь, золото, пачки денег, выстрелы, скрипка и маузер Дзержинского. Наступило состояние, в котором кажется, что все окружающее, в том числе и ты сам, – вечное, неизменное, застывшее в животворящем сиянии Солнца.

Вокруг озера было тихо, никто из отдыхающих на окрестных базах не спешил насладиться благодатью утра – было около десяти часов. Юрий так и качался на ласковых волнах, пока не услышал с той стороны залива голоса, женский визг и вслед за ним – громкий всплеск упавшего в воду человеческого тела. Он нырнул, проплыл под водой метров двадцать и уже с берега увидел такую картину: на пляже около коттеджа похлопывал себя по волосатой груди мужчина, что-то отвечавший женщине, которая стояла по грудь в воде спиной к Филатову. С такого расстояния Юрий ничего больше не смог разглядеть, но почел своим долгом все-таки уточнить, кто это осмелился хоть на время «приватизировать» штаб-квартиру будущей сходки. Он подобрал бинокль и, стоя за кустами, навел его на фигуру мужчины.

Невысокий, неплохо сложенный, с короткой бородкой, на шее – широкая цепь из тусклого белого металла. Все эти приметы ничего Филатову не говорили.

Тем временем женщина поплыла в сторону Юрия, и тому удалось поймать ее голову в поле зрения мощной армейской оптики. С полминуты вглядываясь в черты лица плывущей, Юрий в смятении опустил бинокль: конечно, он мог ошибиться, но, кажется, это была Ксения.

«Нет, ну какого рожна она тут делает?» – подумалось ему, приятная картина мира, навеянная ярким солнцем и теплым озером, постепенно начала искажаться другими эмоциями. С Ксенией они расстались навсегда. Но это было так недавно, что он еще помнил запах ее тела, ощущение прикосновений к бархатистой коже, помнил и ласковые имена, которые они давали друг другу... Помнил, хотя и старался забыть.

«Все-таки она или не она?» – этот вопрос интересовал его еще и с точки зрения планируемого теракта. Если она, то приходилось допустить, что его бывшая подруга связалась с «крутыми», чему он, в общем-то, удивился.

В это время мужик с бородкой вошел в воду, в два счета догнал женщину, поднырнув, видимо, дернул ее за ногу, и между ними завязалась обычная в таких случаях потасовка. На это Юрий предпочел не смотреть...

Вытащив из кармана лежавшей на берегу ветровки плоскую фляжку с коньяком (несмотря на категорическое указание Кайзера «во время работы не употреблять», он затарился-таки выпивкой), Филатов капитально приложился. Подождал, пока колючее тепло разойдется по организму, спрятал флягу, сперва по ошибке намереваясь засунуть ее в тот же карман, где лежал подаренный Логвиненко «вальтер», и растянулся на травянистой полянке за пределами пляжа, попытавшись вновь вернуть себе состояние единения с природой.

Но это ему не удалось. Поворочавшись на траве, Филатов взял бинокль и наконец смог ясно разглядеть лицо женщины. Сомнений не оставалось. Оптика бесстрастно приблизила к нему женщину, в паспорте которой чуть не появилась его фамилия.

Юрий задумался. Выпитый коньяк не способствовал принятию трезвого решения, и он сознавал это, понимая, что от одного лишь неверного шага на карту будет поставлена не только его жизнь, но и жизнь его друзей

Поднялся ветер, рябь на озере усилилась. Посмотрев в ту сторону, где миловалась «сладкая парочка», Филатов никого не увидел: скорее всего, накупавшись, они перебрались в коттедж. О том, чем они там в данный момент занимались, Филатов старался не думать. Он оделся и вернулся в свое временное обиталище, раздосадованный, что не сможет без помех прогуляться вблизи коттеджа. О том, что узнать его невозможно, он как-то запамятовал.

Вечер подошел незаметно. Юрий встретил его, лежа на узкой кровати, заложив ладони за голову. На полу валялась опорожненная фляжка, полупустая бутылка коньяка стояла на столике рядом со вскрытой банкой скумбрии в собственном соку...

А воскресное утро началось с дождя. Филатов накинул штормовку с капюшоном и отправился на рекогносцировку, захватив удочки. Рыбак он был никакой, и только полное отсутствие людей спасло его от насмешек – ведь рыба, как известно, в дождь не клюет. Юрий вышел к озеру и медленно, запоминая все детали пейзажа, двинулся по кромке берега в сторону интересовавшей его базы, как бы выбирая место, куда можно забросить удочки. Тем временем дождь иссяк, и спустя буквально полчаса с изумительно чистого голубого неба хлынули солнечные лучи.

Юрий, не торопясь, обошел залив и приблизился к тому месту, где вчера развлекалась его несостоявшаяся жена с неким господином. К дому вела тропинка, посыпанная желтым песочком. Юрий отправился по ней вверх, оглядываясь, чтобы первым увидеть местных обитателей. Но так никого и не заметил – окрестности коттеджа были безлюдными. По дороге он обратил внимание на мусорные баки, стоявшие невдалеке от тропки, видимо облагороженной считанные дни назад. Баки стояли явным диссонансом – ведь дорожка, ведущая к озеру, скорее всего предназначалась не для прогулок дворников и горничных.

Прошмыгнув за стволами сосен мимо фасада коттеджа, прямо перед которым на площадке стояла белая «девятка», Юрий приостановился поодаль, выяснил расположение хозпостроек. Подивившись безлюдью, отправился дальше, в сторону маленького домика, стоявшего метрах в трехстах от большого дома, где от дороги, ведущей вдоль берега озера и связывающей все здешние базы, санатории и детские лагеря, ответвлялась дорожка «местного значения». На лавке около избушки сидел хищного вида дедок, вытянув ноги и надвинув на глаза кепку. По-видимому, он дремал, но стоило Филатову поравняться с ним, выпрямился и сдвинул кепку туда, где ей и положено быть.

– Что, рыбачок, невезуха нынче? – спросил дед. – Садись, покурим!

Филатов с готовностью прислонил удочки к стене и присел рядом с дедом, протянув ему пачку «Явы». Они закурили.

– Охраняете или что? – равнодушным тоном спросил Филатов, невзначай разглядывая руки старика, покрытые расплывшейся татуировкой.

– Да что тут охранять, сижу вот... – ответствовал дед. – Сторожка есть, я вроде как при ней.

Только теперь Филатов заметил, что на правой руке деда не хватает нескольких пальцев – сигарету он брал из пачки левой рукой.

– А ты что, порыбачить приехал?

– Да не только, рыбак из меня никакой, просто отдохнуть решил. Недалеко тут...

– А-а, ясно...

– Тихо у вас, – заметил Филатов, стараясь вызвать старика на разговор.

– Тихо-то тихо, послезавтра будет громко.

– Чего так?

– Гость приедет...

– Директор небось?

– Директор, директор...

Филатов поднялся, поняв, что ничего больше не добьется.

– Ну, будь здоров, батя! Вечерком заскочу, коль не возражаешь, по сто грамм сделаем.

– Заходь, я тут буду.

Неведомо какая сила развернула Филатова спиной к большой дороге, по которой он мог без труда добраться прямо до своего домика, – на первых порах того, что он узнал, хватало. Но он, прихватив удочки, отправился назад, мимо коттеджа к озеру. Мужик, с шеи которого свешивалась цепь, по пояс голый, копался в «бардачке» машины. Он проводил десантника взглядом, потом зашел в дом и больше не появлялся.

В полукилометре, у самого озера, на большом камне спиной к тропинке сидела женщина. Она обернулась на шаги за спиной. «Здравствуй, Ксения!» – чуть не сказал Филатов. Но вместо этого с серьезным видом произнес:

– Не ожидал в медвежьем углу увидеть такую девушку. Вы напоминаете Русалочку Андерсена.

Ксения, одетая в цветастый сарафан – прежде такого у нее не было, – улыбнулась знакомой улыбкой и ответила:

– Спасибо, вы очень любезны... Для рыбака.

– Даже если я специализируюсь на ловле русалок?

– М-м... Ну, если использовать вашу терминологию, меня уже поймали...

– И мне, следовательно, ловить нечего?

– Ну почему, рыбку ловите, вдруг золотая попадется?

Филатов решил продолжать «светский треп», уже понимая, что у Ксении даже подозрения не зародилось насчет его личности. Но она тут же заставила его подобраться:

– Ваш голос мне знаком...

– Он у меня стандартный, – отшутился Филатов. – Меня вечно с кем-нибудь по голосу путают.

Филатов старался говорить непринужденно, и это пока у него получалось. Во всяком случае, его комплимент насчет Русалочки был принят благосклонно, о чем свидетельствовала легкая краска на Ксениных щеках. Он продолжил в том же тоне:

– Простите мою назойливость, но, если бы я был, ну, скажем... крутым десантником или спецназовцем, непременно дал бы обет защищать вас от всего дурного!

– Не стоит, молодой человек, все это уже было».

– Разве? Вы не производите впечатления «роковой» женщины... Меня, кстати, э-э... Леней зовут, – Филатов еле вспомнил свое «паспортное» имя.

– Ксения. А что касается защиты, то мой бывший жених был именно «крутым десантником».

– Вот как? – делано удивился Филатов. – И чем же он вам не угодил? Образования маловато? Писать-считать не умел?

Ксения помолчала.

– Ну, сколько не хватает на бутылку, он мог посчитать. Книжки читал... Не знаю, почему это я с вами... Вы знаете, что он натворил?

– Да ну, откуда?

– Он по пьяной лавочке убил человека. Трезвый он бы не смог и мухи обидеть.

Филатов вспомнил всех чертей ада по именам и отчествам. «Знала бы ты...» Он только сейчас понял, что Ксения не знала о нем ничего!

– А может, он подсознательно всегда был убийцей?

– Он? Да такого добряка второго не найти! Единственное, что он мог, – в кабаке подраться... И сесть на пятнадцать суток. После этого я решила – все!

– Ксения, вы меня заинтриговали... – больше всего Юрий сейчас боялся спугнуть ее, насторожить. – Я, в общем-то, нездешний, из Брянска, родственники у меня тут. И, кстати, жениться собираюсь, хотя, может, и поздновато. Мне интересно, что вы, женщины, в нас, мужиках, цените больше всего? Скажите, как вас не потерять?

Видимо, Ксения что-то почувствовала в его голосе:

– Наверное, и вам пришлось через многое пройти... Действительно, не знаю, почему с вами обо всем этом говорю... А в мужиках мы больше всего ценим надежность, какими бы в остальном они ни были. «Крутостью» и комплиментами нас можно поймать, как ту русалку. А вот удержать... Юрка был ненадежен... Ну, для семьи ненадежен. Хотя по жизни он очень, очень крутой. Я его любила когда-то.

– А в чем это выражалось, если не секрет? Простите меня, я просто хочу избежать ошибок.

– Да что уж там, не он же вас послал разузнавать, как я к нему отношусь. У него был просто ветер в голове... Нет, для кого-то из этих его «подзащитных» он, может, и был хорошим... Но для семьи... Представьте, он мог на несколько недель исчезнуть, чтобы решать проблемы какого-то совершенно чужого человека! И рассказывал потом какую-то галиматью... Я и не понимала половины. А вообще... Он не был подлым или жадным, просто хотел от жизни многого... И пил безбожно. Я терпеть не стала...

– И нашли пригодного для семейной жизни?

– Он сам меня нашел. Я и не надеялась.

– И кто же он?

– Мужчина. Настоящий. Он меня... разбудил...

В глазах Ксении появилась поволока, свойственная влюбленным и идиотам. Юрий не нашелся, что сказать, да и краем глаза увидел, что на тропинке появился «настоящий мужчина». И, с трудом сдерживая руку, которая так и тянулась к пистолету, лежавшему в кармане, выдавил из себя улыбку:

– Спасибо за науку. Разрешите откланяться?

Ксения не ответила, все ее мысли были уже с тем, кто приближался к ней. Филатов повернулся спиной к бывшей невесте и пошел прочь, расслышав в отдалении голос «идеала»: «Это еще что за рыболов-спортсмен?» – и ее ответ: «Да так, прохожий».

На душе было как-то серо, ее скребли не кошки даже, а мерзкие крысы величиной со слона. Извечное мужское чувство собственника над женщиной, которой обладал, которую любил, грозило выплеснуться наружу. Рука прямо горела, стискивая до судорог рукоятку пистолета в кармане. «Ну что ж, ненадежный так ненадежный... Бог тебе судья. Наслаждайся, наслаждайся, наслаждайся... Ничего. Жалеть не стану. Ни о тебе, ни тебя. Надежного захотела. Ладно. Вот бы этот козел бандитом оказался...»

Глава 13

Сторожу турбазы Максиму Хомцу, с которым Филатов утром познакомился около сторожки, в жизни пришлось изрядно пострадать. И к ее концу у него только и осталось, что эта сторожка с печкой, где он жил круглый год, и две сотни баксов, которые платили ему за охрану территории базы. Впрочем, охранял он ее жестко, никому не позволяя проводить пикники за импровизированным КПП, делая исключение только для своих хозяев, их друзей да еще для тех, кто мог предъявить своеобразный документ – так называемый «перстень судимости». На его пальцах таких было семь – пять на левой и два на правой руке, наколотых в зоне и являющихся опознавательными знаками для тюремной братии.

Из своих семидесяти пяти лет Хомец – по блатной кликухе «Хомяк» – просидел в тюрьмах да на зонах около тридцати, первый раз «загремев» за хулиганство «без отягчающих» еще по «малолетке», вскоре после войны. Вторая посадка была уже за хулиганство с отягчающими обстоятельствами – он набил морду мастеру на заводе, где тогда работал. Чего они не поделили, он теперь затруднился бы сказать. Но свои пять лет получил. К тому времени он успел связаться с блатными и после того, как «откинулся», стал членом «бригады», которая «шмонала» расплодившихся, подобно вшам, спекулянтов (каламбур тут уместен, ибо вшей в ту пору не было только у замерзших под Сталинградом гитлеровцев).

Последнюю, самую долгую свою «ходку» Хомяк вспоминать не любил, ибо сел случайно, по вине бабы, с которой жил года три и которая успешно сбывала украденные из сельских магазинов шмотки. Было это в восемьдесят четвертом году, Хомец пребывал уже, что называется, в предпенсионном возрасте и садиться, да еще на семь лет, очень не хотел. Баба, пойманная на сбыте уворованного мужского костюма, «раскололась» быстро, и ее сожитель отвертеться не смог – взяли его «тепленьким», вместе с компанией дружков. Бабу спасло от расправы только то, что она, отсидев два года, благополучно померла своей смертью за год до освобождения Хомяка, которому «впаяли» на всю катушку. И тот, выйдя в очередной раз на свободу, по состоянию здоровья не смог продолжать прежних похождений: работая на зоне плотником, по неосторожности напарника он оттяпал себе циркуляркой пальцы на левой руке и, по протекции Буденного, устроился на место сторожа. Тем более что и жилье было – сторожка имела печку-»буржуйку», тепла от которой хватало, чтобы зимой согреть старые кости вора-ветерана.

... Юрий забрел к нему вечером того же дня, как и обещал, с литром водки. Старик встретил его равнодушно, но после нескольких стопок слегка оттаял и даже поделился кое-чем из своей многотрудной биографии. Особенно его заботил женский вопрос, правда в несколько необычной плоскости.

– Ты, сынок, главное, коль с бабой свяжешься, сразу ее в бараний рог крути, понял? – Старик наглядно показал, как это должно делаться. – Эту суку, из-за которой я последний срок мотал, надо было в строгости держать, а я ей много воли дал. И не первый раз из-за чувихи влетел! Падла...

Дед задумался, помолчал, они выпили, причем старик ни после первой, ни после второй, ни после третьей не закусывал, потом, затянувшись папиросой, надсадно закашлялся.

– Помру скоро. Хватит... – сказал он, когда приступ прошел, и безо всякого перехода продолжил: – Сумасшедшей красоты девка была. Я с ней сошелся в пятьдесят третьем, Сталин тогда еще помер. Мне двадцать три стукнуло, ей годков семнадцать. Ох, я ж тогда и жил! Из кабаков не вылазил, там с ней и познакомился, в Питере. У меня характер – не дай бог, у нее – вообще как у тигры, и глаза зеленые... Светились по ночам – жуть! Я и не знал, что эта стерва – дочь чекиста, и не в малых чинах; правда, он ее из дому выгнал. Да, слушай, крепко я в нее втюхался, даже теперь – столько лет прошло – все равно продирает... Так в марте дело было. Я Сталина никогда не любил, у меня брат старший в дисбате служил, рассказывал, что там сволочи эти, заградотряд, измывались, как могли, в спины стреляли: «За Родину, за Сталина!»... Так вот, идем мы с ней по Невскому, народ смурной, все грузина оплакивают, девчонка так вообще слезами исходит – тот ее, оказывается, на руках подержал, когда ей года четыре было. И тут, как на грех, пьянтос какой-то при людях – и как меня выбрал, толпа же ходила, – вцепился и орет: «Ты, козел, мудак... плакать надо, Сталин умер!» А я возьми и ляпни, мол, да пошел ты со своим Сталиным подальше. Твою мать, что тут началось! Она, девка эта, чуть мне глаза не повыцарапывала, менты повылазили, забрали меня, так она показания дала, мол, я память великого вождя оскорбил.... И стал я «по горячим следам» политическим. Я – политическим! – смех, да и только.

В 56-м вышел. И так захотелось мне ту девку разыскать, – Светланой ее звали, как дочку Сталина, – что прямо в Питер поехал. Не нашел. Убили ее.

– За что? – слегка захмелевший Филатов близко к сердцу принял историю, рассказанную дедом.

– А хрен ее знает! Села она по каким-то делам, там, видать, в тюряге, и замочили.

Вечер плавно перешел в ночь. Теперь уже Хомец, на удивление трезвый, достал откуда-то бутылку самогона, и утро понедельника, заглянув в сторожку, узрело двух заснувших за столом людей, объединенных Бахусом и неладами с законом.

Хомяк продрал глаза первым, с хрустом костей распрямил плохо гнущуюся старую спину, зевнул, посмотрев на часы. Было недалеко до полудня, солнце жарило во всю мощь. Филатов тяжело сопел, положив щеку на согнутый локоть, – отрубились они где-то под утро.

Дед растолкал собутыльника, посмотрел через бутылку на свет, разлил по стаканам остаток самогона:

– Похмелись, паря, а то с ума сойдешь!

Ничего не соображающий Филатов проглотил полстакана первача, с минуту не мог отдышаться, потом с хрипом выдохнул воздух через обожженную глотку и зашарил по столу в поисках огурца. Нашел, захрустел – и тут только смог понять, где он находится.

– Слышь, батя, – так он где-то со второй половины ночи называл Хомца, – времени-то сколько?

– Полдень. Скоро гости съезжаться начнут.

– Так что, может, ко мне пойдем? – закосил под лоха Юрий.

– А сторожить кто будет, Буденный? – старик насмешливо посмотрел на помятую физиономию Филатова.

– Батя, блин, по мне – хоть Ворошилов со всей Первой Конной! Подожди, пойду умоюсь да скатаю за поддачей – у меня машина тут.

– Дурень ты, твоя машина до первого дерева машина, а потом – железо с шашлыком... Эх, бля, не умеете выпить, пацаны! Короче, вали к себе, я тут пока переговорю кое с кем. Через полчаса подходи с деньгами, коли есть. Водку я найду. Только не показывайся особо на дороге, тут скоро такие парни будут, которые незваных гостей не любят.

Нет, не забыл Филатов, зачем он приехал в эти места. И таблеточками специальными снабдил его генерал Логвиненко, чтобы, если пить придется, голова чистой оставалась и ноги слушались. И не только такими таблеточками. Видать, пригодятся и те и эти, и довольно скоро.

По дороге к своему домику Юрий не утерпел и, раздевшись, бултыхнулся в прохладную воду озера. Похмелюгу как рукой сняло, и, отмахав саженками метров двести, он почувствовал себя человеком. Вышел из воды, подхватил одежду и, не натягивая ее на мокрое тело, поспешил на свою базу.

До этого времени он особо не напрягался, зная, что раньше следующего дня Фому ждать не стоит. Но после предупреждения старика нужно было смотреть в оба, чтобы не наткнуться на кого-нибудь из «шестерок», входящих в свиту авторитетов, которые должны были тут дожидаться Фому.

Еще вчера Юрий с точностью до секунд определил, сколько времени ему понадобится, чтобы добраться от своего временного жилья до интересующих его объектов – коттеджа, сторожки, мусорных баков, которые, кстати, очень неплохо из нее просматривались. Что-то десантника к ним притягивало, хотя думать о том, что депутат Госдумы отправится гулять на свалку, было по меньшей мере наивным. И все-таки мимо нее вела тропинка к озеру, единственная посыпанная желтым песком тропинка...

Рюкзак с фугасом Филатов оставил пока на месте, проверив только наличие спрятанного под потолком пакета. Достал из тайника, сделанного в багажнике, крупную купюру, подумал, вынул еще одну, остальные завернул и спрятал на место. Глянул на часы – прошло как раз минут сорок. Затолкал в карманы ветровки несколько банок консервов, взял нераспечатанную пачку «Явы» и собрался уже уходить, как на территорию базы въехали две машины. Юрий отошел за угол, желая посмотреть, что за соседи у него появились.

Из первого «мерседеса» вышел толстенный, но не жирный, а, как говорится, «здоровый» мужик лет сорока и девушка моложе его, по меньшей мере, вдвое. Водитель остался за рулем и отогнал авто на площадку около домика, похожего на тот, где остановился Филатов, только немного большего. Вторая машина привезла тройку ничем не примечательных парней, державшихся развязно, но явно старавшихся не попадать лишний раз в поле зрения здоровяка, который, видно по всему, был у них главный. Юрий понял, что начали съезжаться «крутые» из сопредельных владений и расселяться по окрестным базам, чтобы по приезде Фомы собраться вместе и решить, кто в доме хозяин.

«Как бы на них не наткнуться, – пронеслось в голове. – Может, сейчас рюкзак забрать?» И все же он не решился это делать средь бела дня, да и времени, по его подсчетам, оставалось навалом. Прячась за деревьями, по знакомой тропинке «внучек» отправился навестить дедушку...

Дед хлопотал по хозяйству, подправляя полуоторванный ветром лист жести на крыше своей сторожки. Юрий пристроил куртку, стараясь, чтобы не выпирал пистолет, и тоже полез наверх. Дед, во рту которого был с десяток гвоздей, только кивнул, и вдвоем они минут за десять привели крышу в порядок. Слезли, Хомец сплюнул на землю, бросил молоток на лавку и закурил. Вытащил сигареты и Юра.

– Во, едут! – пробормотал дед, показывая на «вольво» вынырнувший из-за поворота. – Никак, сам Буденный... Это действительно был предводитель ежовской братвы. Сидя в той же тачке, его сопровождали Удав, Фриц и Слон, которому, чтобы полностью соответствовать кличке, не хватало только хобота. Буденный любил окружать себя колоритными личностями.

Не останавливаясь, машина проехала к дому, и вся компания исчезла за дверями.

– Теперь еще одни приедут, и баста. Остальные – в других местах, – показал свою осведомленность дед, который после того, как Юра во время ночной попойки рассказал кое-что о судьбе бабки Ядвиги и о том, как он ее хоронил, проникся к нему доверием. Дед принял то, что тот рассказал о себе – краткую биографию неженатого экономиста, решившего провести часть отпуска в тишине и покое.

– Что у них тут, профсоюзная конференция? – решил пошутить Филатов.

– Ну. Вон даже дорожку к озеру посыпали – председатель профкома бегать по утрам любит...

– Да, посидел бы он с ваше – не до бегу ему было бы, – заявил Филатов, призвав на лицо мину благопристойного уважения к сединам собеседника.

– Сядет он, как же... Поверь деду – таких редко сажают, разве что тех, кто изначально на подставке ходил. Настоящих же убирают – кого тихо, кого громко, это уж как политика повернется. И опять же, своей смертью из них мало кто умирает.

– Батя, послушай, так зачем все это надо? Он же, кто приедет, наверное, не простой вор в законе, каких много...

– Да уж не простой...

– ... значит, при должности. У таких денег море и возможностей хватает, зачем им лезть в этот передел?

– Передел, передел... Мало им, вот и лезут. Скоро настоящего вора днем с огнем не сыщешь, одни эти бандиты с депутатскими мандатами останутся. Короли, мать их...

– Ох, батя, не любите вы их...

– А за что мне их любить? За то, что все законы наши в задницу засунули? Что воров отстреливают по углам? Думаешь, Буденный долго проживет после этой сходки? Шиш! Если этому не будет жопу лизать, он его замочит. А лизать Буденный не будет. Никому.

– Давно вы его знаете?

– Давно. Ну да ладно, пошли в хату, я там самогонки достал. Только учти, это – последняя, больше у меня нет.

– Так деньги есть! Может, сгонять?

– Давай. Да не сгоняй давай, а деньги давай, сам пойду. Да, – обернулся он уже с порога, – если будут спрашивать, кто ты такой и где я, отвечай: внук, мол, а дед за пойлом пошел. А то, знаешь, тут народ подозрительный, да и шишка приезжает большая. Смотри тут! – дед ушел.

Юрий прилег на солдатскую кровать, стоявшую в углу сторожки. План помаленьку вырисовывался. Ночью, когда дед уснет, надо бежать за рюкзаком – это около четырнадцати минут. Минуту там, назад до баков, заложить заряд – всего полчаса, если что-то не помешает. Многовато, к деду могут зайти. Хотя кто ночью сунется... Так, а куда деть второй заряд? В дом мне ходу нет, я не самоубийца и не эсер-бомбист... И все-таки куда? Понадеяться на один заряд? А если он там не пробежит? Гимнаст хренов... Стоп. Туалет у них где? Явно ж не в помещении, завоняло бы все, канализации тут, по-моему, нет. Придет дед – надо как-то выяснить. Впрочем, там что-то типа туалета я и сам видел. Черт, идет кто-то.

Юра проворно сел за стол. Из крохотных сеней в избушку зашел Буденный.

– Здоров, де... А ты кто такой? – Чтобы сориентироваться в полумраке – крохотное окошко, несмотря на солнечный день, пропускало мало света, – ему понадобилась секунда.

Юрий приподнялся со стула:

– Внук его, Женя меня зовут. Дед за выпивкой пошел...

– И когда это Хомяк успел внуком обзавестись? – подозрительно покосился на него Буденный.

– Это Томки, сеструхи моей покойной, внук, – раздался от дверей голос деда. – Здоров, командарм!

– А-а, вот и сам Хомяк. Все водку пьешь?

– Надо, за встречу.

– Где работаешь? – обратился Буденный к Филатову.

– Экономистом на заводе... Дед, познакомил бы, а то как-то несолидно!

– Что дед-то... Буденный я, слышал, может?

– Слышал. Рад познакомиться. Может, за встречу?

– Ну наливай, за встречу так за встречу...

Они выпили по стопке водки – дед по-прежнему занюхав рукавом, Буденный – захрустев огурцом. В это время снаружи послышалось:

– Босс, ты где? Вылазь, обстановка изменилась!

Буденный высунулся из дверей:

– Что такое?

Удав подошел поближе, не заметив, что в избушке лишний человек, и приглушенно сказал:

– Фома уже на подходе. К вечеру у нас будет. Собрался тут ночевать. Сказал никому не сообщать, мол, сход, как условились, завтра в полдень.

– Ну так что? Мне пойти пол в хате помыть к его приезду? Задолбал ты со своим Фомой.

– Мое дело сказать...

– Ладно, пошли покумекаем. – Не прощаясь и не оборачиваясь, Буденный вышел из сторожки.

Около семи часов вечера два «мерседеса» – черный и белый – проследовали мимо «КПП» в сторону коттеджа. Четверо крепких ребят из второй машины мгновенно проверили дом, откуда поторопился выйти Удав, следом за которым не спеша появился Буденный. Ничего подозрительного не обнаружив, старший охраны открыл дверцу черного «мерседеса», откуда выскользнул – не вышел, а именно выскользнул – щуплый, лысоватый человечек в темном костюме. Пожав руку Буденному и похлопав покровительственным жестом по плечу Удава, он прошел в дом. Юрий, наблюдавший за всем этим в бинокль, сразу опознал Фомина по телерепортажам и нескольким фотографиям, показанным ему еще в Питере генералом Логвиненко. Убедившись, что объект прибыл, Юрий, не расталкивая спящего на кровати деда (не понадобились даже сонные таблетки, хотя «пилюль трезвости» Юра наглотался изрядно), приподнял ножом половицу и опустил под нее бинокль и пистолет. Вовремя: к избушке приближались двое парней из охраны Фомы – интеллигентного вида джентльмены, по причине выезда на природу чуть ослабившие узлы галстуков. Пока они шли по дорожке, Юра гадал, к какой конторе они принадлежат – ФСБ, спецназу либо это просто вышколенные «неорганизованные» охранники «депутата от оргпреступности» Константина Фомина.

Они вошли в дверь без стука и увидели сначала Филатова, клевавшего носом за столом, а потом и деда, громко храпевшего на кровати.

– Кто вы такие? – поинтересовался «джентльмен от охраны».

Юра обозрел его мутным взглядом и пробормотал:

– Сторожа, к вашим услугам... Извините, мест нет... Частная собственность...

Охранники переглянулись:

– Ну что, пусть дальше бухают?

– Да черт с ними, местный атаманчик говорил, что в сторожке дед с внуком... Слышишь, сторож!

Юра клюнул носом, встрепенулся и открыл глаза:

– Угу...

– Короче, чтоб вас тут не видно – не слышно было, ясно?

– Ясно... Сотку потянешь?

– Да пошел ты...

Охранники Фомы удалились, еще раз обшарив глазами помещение. Юра тут же протрезвел и через окно проследил за удалявшимися парнями. Теперь оставалось одно: ждать ночи.

Это были мучительные часы. Если Филатов и не метался по комнате, как загнанный зверь, то и на месте усидеть не мог. Много раз рука тянулась к бутыли с самогоном, но самое большое, что он мог себе позволить, – это налить на донышко стопки и промочить рот... Юрий не замечал, что из-под опущенных век за ним внимательно следит неподвижно лежащий на кровати Хомяк.

Медленно стемнело. Прикорнувший было Филатов подхватился, как от толчка, нажал на кнопку подсветки часов – десять минут назад наступили новые сутки. Встал – не быстро, опасаясь, что от резкого движения закружится голова. Прошелся по темной комнате, прислушался к сопению деда, достал на ощупь из-под половицы «вальтер» и вышел из сторожки.

Луны, на его счастье, не было видно – к ночи небо заволокло тучами, явно собирался дождь. Филатов забеспокоился – если утром в плохую погоду Фома не выйдет на прогулку, то все пойдет прахом. Расчет на ватерклозет не оправдался: он все-таки находился в доме. Установить фугас с достаточной уверенностью было больше негде – как на грех, с территории, прилегающей к дому, были убраны все бочки, ящики – все, можно было спрятать заряд. Не в землю же его закапывать у всех на виду?

«Как еще эти волки мусорные баки не проверили?» – удивился Юрий, не зная, что весь мусор до самого дна накануне был неоднократно проткнут специальными щупами – действовали современные принципы охраны, доведенные в России до абсурда и все равно не гарантирующие от преждевременной смерти.

На этот раз Филатов пошел по короткой дороге, чтобы не обходить залив. Спокойно пробрался на базу и уже подходил к своему домику, когда услышал за спиной чей-то хрипатый голос:

– Ты чего тут шляешься, гондон?

Юрий замер, сжимая рукоять пистолета. Медленно повернулся. В шаге от него стоял прятавшийся до этого в тени деревьев один из сопровождавших давешнего соседа бандитов.

Тот подошел вплотную. Юрий ощутил запах перегара. Делать было нечего, и Филатов коротко ударил мужика в промежность. Тот хрюкнул, согнулся и свалился к его ногам, подтянув колени к подбородку. Говорить и тем более кричать он не мог. Юрий вытащил пистолет и рукояткой изо всей силы ударил его в висок. Незадачливый охранник обмяк. Юрий пощупал его пульс: «Жив, скотина, что же мне с тобой делать, не добивать же до смерти? А придется...» Оттащил тяжеленное тело в гущу кустов около металлической сетки, огораживавшей базу, туда, где еще вчера заметил дыру. С большим трудом перетащил этого почти покойника за ограду, в сотне метров от которой была яма типа воронки от бомбы. Тело тяжело скатилось по брустверу, Юрий спустился следом и, преодолевая тошноту от того, что ему предстояло сделать, обернул курткой руку, в которой держал пистолет. Выстрел прозвучал приглушенно, не громче хлопка бутылки шампанского.

Оставив забросанное нарубленными кем-то ветками тело – до утра не найдут, и ладно, – Филатов на ослабевших ногах пробрался в домик. Сделать предстояло немало, и хорошо еще, что в соседних домиках все спали. Видимо, убитый, к своему несчастью, просто вышел «по малому» и заметил Филатова. Десантник зашел в дом, вытащил, не зажигая света, из-под кровати рюкзак, достал спрятанную коробку и засунул ее в карман. Завел машину и выжал педаль газа.

Было уже около двух часов ночи, когда Филатов поставил «москвич» невдалеке от сторожки. Через лес почти бегом, душе благодаря своих инструкторов за зверские методы подготовки, добрался он до мусорных баков. Замер, прислушиваясь к тишине предутреннего леса. Снял рюкзак. Развязал его. Уложил в мусорный контейнер. Вынул из кармана коробку. Размотал целлофан. Открыл ее с едва слышным щелчком. Вынул взрыватель, осторожно ввинтил его в фугас, не вынимая того из рюкзака. Переключил тумблер. Замаскировал рюкзак мусором...

Он тихонько приблизился к сторожке, где по-прежнему не было света. Зашел. Дед спал, повернувшись на бок и тяжело дыша. В комнате ничего не изменилось. Охранники, видно, дальше лужайки перед домом не отлучались, проверив все заводя и расслабившись. «Во сколько же он выходит на свой утренний моцион? Дай бог, чтоб пораньше»... Опять – часы ожидания... «Кайзер, чтобы ты только не ошибся и этот твой Фома оказался таким фанатом утренних пробежек»...

Как медленно время бежит... Хоть бы не заснуть... Филатов проглотил пару каких-то бодрящих пилюль – детища секретной лаборатории. В голове посветлело. И на небе тоже. Закурил, посмотрел на лицо старика в углу и только теперь в лишь слегка побледневшем мраке увидел над его головой темную икону. Или это была не икона? Юрий не стал приглядываться. Часы пикнули. Пять утра. Скоро уже, два часа осталось. Поднял голову, уперся взглядом в лампочку без абажура, висевшую на коротком проводе. Лампочка приблизилась, сначала незаметно, потом как бы всасывая Филатова туда, где за прозрачным стеклом вместо вольфрамовой нити набирал высоту и уходил в небо серебристый самолет с надписью по борту «Эр Франс». Самолет исчез. На часах каким-то образом появилось: 07.00.

В коттедже раскрылась дверь. Невысокая фигура в спортивном костюме в сопровождении так же одетого охранника трусцой направилась в сторону озера. Двадцать метров. Филатов отщелкнул крышку пульта. Загорелась крохотная красная лампочка. Щелчок маленького тумблера. Вторая лампочка. Десять метров. Палец на кнопке. Пять метров. Три. Один. Взрыв.

... Он знал, что должно произойти. На полигоне это выглядело так: развороченный контейнер, разорванные на части манекены в окружности десяти метров...

... И тихий голос деда за спиной: «Беги, не тормози!» Подстраховал-таки Кайзер. Как дед-то отмажется?.. «Москвич» завелся с полуоборота. На землю еще не успели опуститься кровавые ошметки. Дорога. В пяти километрах – поворот в лес. Еще десять километров. Сменная машина на месте. Белые «Жигули»- «копейка». Так, «москвич» – в болото... Поехали.

Никакой погони, конечно же, не было. Убийца один. Дорог много. Он не знал, что несколькими минутами раньше в сторожку ворвался всклокоченный Буденный. Старик сидел за столом, спокойно постукивая по нему рукояткой пистолета.

– Где твой «внучек»? Хомяк, ты хоть понимаешь, что произошло?

– «Внучек» свое дело сделал, командарм. Делай теперь ты свое. А за взрыв хоть с кого спроси, ну, с Удава своего, например. Мол, он и тебя хотел «пришить» за компанию, а дело в свои руки взять...

Буденный обалдело уставился на деда:

– Хомяк, ты на кого работаешь?

– На Ерему, командарм, на Ерему. У нас теперь не Фома – так Ерема. Жди, скоро узнаешь. И не суетись, у него другие принципы работы, он у нас рома-а-нтик... Другой бы «внучка» сразу убрать велел, а этот к нему вроде проникся. Ну, да ладно, Буденный. Иди ликвидируй последствия.

Глава 14

Филатов помотал головой, еле обуздав на повороте мчащуюся по проселочной дороге со скоростью восемьдесят километров в час машину. «Боже, куда я еду-то?»

Он резко рванул влево руль, чтобы не сбить бредущую по обочине дороги флегматичную корову. «Откуда она взялась? Секунду назад не было... Вот. Деревня Тетча. Чуть ли не «Теща». Ну как я тут оказался? Пятьдесят километров от Ежовска... Ведь ехал в другую сторону... Господи, да и бензин на нуле, ведь полный бак был...» Посмотрел на часы. Обмер. С момента его отъезда с базы отдыха прошло пять часов. Из них он едва мог вспомнить пять минут. Закаленная психика десантника, как понял Филатов, дала сбой. Как и мотор машины, переставший получать бензин и заглохший у поворота с указателем: «Березов, 1 км».

Сил у Филатова хватило только на то, чтобы толкнуть машину с горки; правда, она сама и доехала с выключенным двигателем до первой хаты деревеньки. Юрий почти вывалился из кабины и на подгибающихся ногах поплелся к покосившейся хибаре, которая лет сто назад была богатым домом.

В глазах плыло, в ушах звенело. Как сквозь туман он увидел стоявшую во дворе старуху в очках с толстенными стеклами, но узнал ее и, пробормотав: «Бабушка, это я, Юра Филатов, мне просто лицо изуродовало...», уже не услышал ее слов: «Ой, Юрочка! Это ж за рулем так напиться! Ну иди, болезный, поспи...» Филатов как сноп повалился под ноги своей двоюродной бабки,

И во сне ему не было покоя. Лежа на сеннике, от которого пахло так же, как и много лет назад, он метался, пугая старуху, которая всю ночь не спала, подходила к нему и по горячечным словам, вырывающимся из-за стиснутых зубов, начинала понимать, что нежданно-негаданно заявившийся к ней внук Юра не пьян, тем более что и не пахло от него спиртным, а попал в такой переплет, которому и названия не дашь, кроме как «беда-а-а...». Повторяла это слово бабка часто, прислушиваясь к бреду, в котором чаще всего повторялись слова «кровь» и «дьявол». Подносила к носу Филатова какую-то зажженную траву, тот вдыхал, успокаивался ненадолго; опять рвался куда-то, боролся с кем-то невидимым, даже выхватил из кармана брюк пистолет, но тут же уронил его на пол. Полуслепая старуха подняла его, рассмотрела, что за штука такая, и испуганно охнула. Было это почти под утро.

После самого страшного за ночь приступа Юра наконец затих, тяжело дыша. Осенив его и себя крестным знамением, бабка Катя вышла в свою спаленку и решила вздремнуть.

Проснулась она лишь в полдень.

Погода была ветреной, накрапывал дождь. Филатов сидел за столом в горнице.

– Баба Катя, как я сюда попал?

– Юрочка, да ты вчера приехал, вечером, темнеть начинало. Боже ты мой, как же тебя крутило-то ночью! Завтракать будешь? Правда, продуктов почти нет, автолавка не приехала нынче, а ноги слабые, сам знаешь, не доберусь я в магазин в Тетчу, да и попросить некого...

– Бабушка, я во сне говорил? – слушая старуху, спросил Филатов.

– Говорил, Юрочка, только вот ничего я не поняла. Ты все Бога да черта поминал, да еще «касера» какого-то. Что случилось-то?

– Долгая история, бабушка. Небось не спала из-за меня всю ночь?

– Я было доктора хотела позвать, да вспомнила, что у Ивана телефон не работает.

– Доктор мне не поможет...

Юрий посопел носом (и где только успел простыть?) и сказал:

– Короче, баба Катя, я сейчас бензина залью в бак, вроде в канистре есть, и в магазин поеду. Деньги есть у меня, ты только скажи, каких продуктов купить. И... можно, я у тебя несколько дней поживу?

– Живи, Юрочка, конечно, еще спрашивать вздумал. А продуктов каких... Хлеба купи, ну и сам там погляди, может, круп каких найдешь, масла постного, картошка есть у меня. Да, сахару возьми и, если денег хватит, может, карамели к чаю... Так чего-то сладкого захотелось, старые ведь, что малые...

Юрий усмехнулся и отправился к машине. Канистра с бензином нашлась в багажнике. Залил топливо в бак и потихоньку поехал в сторону Тетчи, боясь, что наступит такая же морока, как вчера, и его опять занесет неведомо куда. Но все было в порядке, мозги и мотор работали нормально.

Филатов затормозил у магазина в Тетче, около которого толклись несколько местных хануриков, внимавших какому-то «круто прикинутому» в западный «сэконд-хэнд» мужику. Тот рассказывал историю, явно интересовавшую слушателей. Филатов уловил ее конец: «Ну, бля, а бабки он у меня не забрал, только морду набил, а там до хера осталось, я думаю, хрен с ней, с водкой, задолбало, пойду шмотки куплю...» – рассказчик указал на свой пиджак в клетку, какие на Западе в тридцатых годах любили носить газетные репортеры. Брюки были из такой же ткани. Вся одежда носила следы ночевок на блат-хатах, а то и под забором.

Не обращая на алкашей особого внимания, Филатов прошел в магазин. Отнеся в машину хлеб, крупу и макароны – а брал он их с изрядным запасом, на всякий случай, – он вернулся и купил два десятка банок консервов, яиц, сала, попросил продавщицу, с интересом взирающую на то, как убывает товар, налить трехлитровую банку постного масла. Купил и всяческих заграничных сладостей.

Садясь в машину, Филатов встретился взглядом с «франтом», закончившим наконец рассказ о своих похождениях и вместе с остальными представителями «колхозного крестьянства» молча провожавшим блеклыми глазами занятого покупками десантника.

Баба Катя только руками всплеснула, увидев гастрономическое изобилие, выгружаемое из машины. И сразу стала готовить завтрак, пообещав, что накормит внука до отвала. Сразу было видно, что старуха даже такие простые продукты видит редко, – Юрий знал, что пенсии хватает только на хлеб, молоко да крупы. И на зельц по большим праздникам. Разве что картошка своя – деревня все-таки.

Степановна не обманула: завтрак был на уровне. Юра не сумел побороть искушение, откупорил бутылку коньяка, налил стопку бабке, которая заявила, что такого отродясь не пробовала, а попробовав, спросила:

– Это, видать, богатые в Америке пьют?

Когда Юра заверил ее, что в Америке богатые не уважают молдавский, а потребляют в основном французский продукт, задумчиво произнесла:

– Непривычно мне такое. Самогонка – она родней кажется. Хотя вкусно же...

Филатов усмехнулся.

Был понедельник; в воздухе чувствовалось тонкое дыхание близкого сентября. Автолавка, как обычно, вовремя не приехала, и Юра отправился в магазин за хлебом, решив на этот раз пройти несколько километров пешком – погода стояла изумительная. Он прихватил старенький рюкзачок и не спеша пошел по тропке, обрамленной высокой травой, по направлению к шоссе. Шел бездумно, все в том же состоянии светлой грусти. Спустя час он подошел к магазину, около которого по- прежнему слонялись мутные небритые личности. «Франта» обратившего на себя внимание бывшего десантника, среди них не было.

Погрузив в рюкзак хлеб и еще кое-какие продукты, Филатов закинул его за плечи и вышел из магазина. Неожиданно «туземцы» зашевелились, и один из них подошел к нему.

– Слышь, браток, может, рублик лишний будет? Войди в положение! – с просительными интонациями в хриплом голосе обратился к нему «хомо алкоголикус». – Душа горит...

Филатов усмехнулся и «вошел в положение». Да так, что мужик воззрился на него с радостным удивлением: «благодетель» отвалил аж целых триста рублей. Кланяясь, как нищий на паперти, он бочком засеменил к собутыльникам, что-то говоря им, и те в отдалении дружно закивали в сторону Юрия, один даже снял засаленную кепку. Толпа отодвинулась за угол, – видно, чтобы решить, как рационально потратить свалившееся «богатство». Юрий же, продолжая усмехаться, ступил на большак и двинулся в сторону Березова. И надо же – не успел он пройти и ста метров, как из-за поворота показалась та самая долгожданная автолавка.

Филатов не стал ее тормозить – пройти хотелось, да и в кабине сидело три человека. «Бычок» обдал его дымом и поехал дальше.

К полудню Юрий добрался до деревни. Бабки дома он не застал, выгрузил купленные продукты, умылся во дворе, отрезал себе горбушку хлеба – успел проголодаться – и уселся на скамейке, по-простому потягивая коньяк из фляжки и закусывая свежим хлебом.

Степановна появилась только через час.

Она медленно вошла в калитку и, как будто не видя внука, неровно пошла в сторону крыльца, провожаемая его удивленным взглядом. Что-то было не так, старуха шаталась, будто пьяная, хотя быть этого не могло, и Филатов пошел следом.

Переступил через порог и тут увидел бабку Катю, которая опустилась на лавку, прижав руку к тому месту, где находится солнечное сплетение. Юра обратил внимание на то, что всегда опрятная светлая кофта старухи чем-то спереди вымазана.

– Бабушка, что случилось? – спросил он, подойдя поближе и присев около нее на корточки.

Старуха ответила не сразу, видно было, что она превозмогает боль:

– Побили меня, Юра...

– Кто?!! – Филатов вытаращил глаза. Услышать такое от старушки – божьего одуванчика он никак не ожидал.

– Не наш какой-то... Лавка пришла, я деньги взяла – в кошельке вся пенсия лежала... Они конфеты привозят, купить хотела, тебе же не сказала, чтоб ты купил в магазине... Пошла на выгон, куда они становятся. Тут какой-то... высоченный... за Тамариным домом, у оврага... И как размахнулся да в лицо... Очки разбил... Я и покатилась в овраг. Грудью ударилась... Очнулась – нет никого, и кошелек пустой лежит... – старуха перевела дух. На ее глазах показались слезы.

– Как он выглядел?

– Да вижу я плохо, Юра...

– Бабушка, хотя бы как он был одет? – спросил Филатов, уже предчувствуя ответ.

– В клетку ткань, светлая, больше не заметила ничего...

Юрий только скрипнул зубами.

Паршивца надо было проучить, и проучить навеки. Ничего не сказав пытавшейся его удержать старухе, он выскочил из дому и сел в «жигуль». Машина завелась мгновенно. Через пять минут Филатов резко затормозил около магазина.

– Настя, где мужики, что тут околачиваются? – спросил он у продавщицы, с которой успел уже познакомиться и даже прогуляться вечерком, впрочем пока без каких-либо намеков на интим.

– Ты ж им сам вроде денег дал на выпивку!

– Ну, так где они, черт возьми?

– Да у Клавки, наверно, самогон пьют! А что случилось-то?

– Случилось... Степановну какой-то... – Филатов еле сдержался от матерного слова, – избил.

Настя извечным бабским жестом всплеснула руками.

– Где Клавка живет? Настя, ну говори быстрее, ради бога!

– Ой, мать честная... За углом магазина, пятая хата справа по переулку... Слушай, может, участковому скажешь?

Но Филатова уже не было в магазине. Спустя пару минут он отворил дверь в комнату Клавкиной хаты, где стоял дым столбом и сидело человек пять мужиков. Юрия узнали, и навстречу ему понеслись приветственные вопли уже изрядно поддавших пьяниц. Он жестом остановил их излияния:

– Мужики, где этот х... в клетку? Ну, что тут околачивается?

Мужики переглянулись, наконец тот, что выпросил у Филатова деньги, ответил:

– А, этот... пострадавший? Был с утра, пошел, говорит, деньги попробую найти. Не показывался больше.

– Откуда он взялся тут?

– Да хрен его знает, вроде из Ежовска... Олегом представился. Натворил чего?

– Натворил. Где он может быть?

– Раз тут нет, наверно, у Семена, больше негде ему быть.

– Что за Семен?

Мужики заинтересованно уставились на Юрия:

– Да ты скажи, что он такое сделал?

– В Березове старуху избил и деньги все забрал.

Народ опешил, потом загомонили:

– Во, сука! Да у нас тут такого отродясь не водилось!

– Ввалить ему, мудаку, чтоб окровавился!

– То-то он мне сразу говном показался!

Филатов сморщился:

– Как к тому Семену пройти?

– Он на том конце деревни, как на Березов идти, второй дом. Постой, разом пойдем!

– Нет, сам разберусь. Если не найду – тогда уж все будем искать. – Филатов вышел к машине.

Хата самогонщика Семена была приземистой, черной от старости хибарой. Во дворе, едва только Юрий вошел в калитку, залился лаем огромный кобель. На шум выглянул сам Семен, невзрачный лысоватый дед с кустистыми бровями.

– Тебе чего? – спросил грубо.

– У тебя Олег? – Филатов подошел вплотную, но дед стоял стеной, не двигаясь.

– А что тебе от него надо?

– Поговорить надо. Так у тебя или нет?

– Нету его тут!

Юрий разозлился по-настоящему.

– Это мы сейчас проверим! – грозно сказал он и попытался отодвинуть деда с дороги.

Тот заорал:

– А ну иди отседова, сейчас милицию вызову!

– Зови хоть черта лысого... – Филатов отпихнул деда и прошел в избу, где сразу же увидел сидевшего за уставленным бутылками столом «клетчатого».

– Ну что, мразь, кайфуешь? За старух взялся, дерьмо вонючее?

– Да иди ты... – далее последовал такой «непереводимый итальянский фольклор», что Филатов совсем взбеленился и без лишних размышлений перевернул на отморозка стол. Раздался грохот, сопровождаемый криками ворвавшегося в горницу Семена. Мужик тяжело ворочался под придавившей его столешницей. Сзади в Юрия вцепился хозяин дома. Филатов молча повернулся и влепил ему легкую оплеуху, от чего дед икнул и сел на табурет, стоявший в углу.

Юрий дождался, пока «клетчатый» вылезет из-под стола. Затем подошел вплотную – они были одного роста – и со всего размаху отвесил ему увесистую пощечину. Противник попытался отмахнуться, потом обхватил Юрия руками, похожими на грабли, и повалил на пол. Сил у него было немерено. Так, в обнимку, они и покатились по полу прямо под ноги Семену. Юрию удалось вывернуться, он вскочил, огляделся и подхватил бутылку, валявшуюся на полу. В эту секунду бандюга, стоящий на коленях, обхватил его за ноги и дернул. Уже падая, Юра изловчился и расквасил бутылку о чугунный череп противника. Тот, оглушенный, ослабил хватку. Юра отскочил и тут же движением футболиста впечатал кроссовку в зубы «клетчатого», который от удара стукнулся затылком о печь и сразу обмяк. Юрий отбросил оставшуюся от бутылки «розочку», стараясь отдышаться. Злость бурлила в нем, кипятя кровь.

– Ты ж старуху попомнишь, гад! – пробормотал Филатов. Он хотел было попросту пристрелить подонка, забрав пистолет из машины. Но потом слегка остыл и решил не брать греха на душу, а наказать сволочь более изысканно.

Десантник разыскал на полке шило с острым кончиком (старик перестал стонать и лишь наблюдал за его действиями, вжавшись в угол) и, преодолевая брезгливость, наколол на коже лба потерявшего сознание бандюги слово «ПИДОР». Тот так и не очнулся. Вытащил из заднего кармана джинсов сломанную в драке авторучку, выдавил на лоб пасту из стержня и размазал ее тряпкой, заклеймив таким образом гада на всю оставшуюся жизнь. Теперь мойся не мойся, клеймо-татуировка останется навечно. Проходя мимо деда, зловеще произнес:

– Вякнешь – порешу, понял? – И вышел вон, преодолевая тошноту.

Сел в машину и отправился в хату Клавы. При виде его лица мужики примолкли – написана на нем была такая жестокость, что они инстинктивно отпрянули от Филатова. Тот нашел взглядом хозяйку, протянул ей купюру:

– Тяни самогон, на всех.

Тетка исчезла в боковушке, появилась, выставив на стол три бутылки:

– Это выпьете – еще принесу...

Ни на кого не глядя, Юрий налил первый попавшийся стакан доверху и выпил мутную сивуху в три глотка. Передохнул, опустился на табуретку. Тот, кому он дал денег, решился спросить:

– Он... хоть живой?..

– Больше гадить не будет, – коротко ответил Юрий.

Пили молча, лишь после того, как самогонщица принесла еще одну партию «продукта», языки развязались. Юра слегка отошел после «экзекуции», устроенной им над «клетчатым», да и самогон начал забирать... Он чувствовал себя своим в этой, прямо скажем, не дворянской компании; и хоть мужики и чурались сперва «богатого господина», но в конце концов тоже признали его за своего.

Когда изрядно отяжелевший Филатов встал и направился к машине, проводили его с благодарностью и пригласили заезжать, как будет время:

– Теперь за нами проставка!

Уже в сумерках он, осторожно ведя машину, добрался до Березова.

Старуха лежала на кровати, изредка постанывая.

– Ну как ты, бабушка? – Юра подошел к ней, стараясь не дышать перегаром.

– Худо, Юрочка, болит... – она дотронулась до груди, сморщившись от боли.

– Может, «скорую» вызвать?

– Ой, не знаю, совсем худо...

– Ждите, я поеду звонить.

Он опять сел за руль, доехал до Тетчи и вошел в дом Насти, который она давеча показала ему. Девушка встретила его на крыльце, в ее глазах читалось любопытство. Она показала ему телефон, замахав руками на высунувшегося в двери младшего – брата. Когда в трубке послышалось: «Скорая слушает», Юра рассказал девушке то, что смог, извинился перед хозяйкой, что не совсем трезв, и уехал назад, пообещав назавтра заскочить.

Удивительно, но «скорая помощь» приехала в Березов одновременно с ним. Видно, по вызову была где-то близко.

Когда доктор взял руку бабы Кати, щупая пульс, Юрий| ясно вспомнил деревню Божьи Сестры, старую Ядвигу и почти точно в такой же позе склонившегося над ее мертвым телом врача. Круг замкнулся, что ли?

Бабка тихонько постанывала, но, когда доктор спросил ее о причине недуга, сказала ясным голосом:

– Упала я, милый. Шла вот и в овраг упала...

Юрий только покачал головой, помогая врачу «скорой» уложить старушку на носилки.

– Все будет в порядке, бабушка, я позвоню и за хатой присмотрю пока. Вы только выздоравливайте! – сказал он и добавил, чтоб поняла: – А того драного козла, что в ваш огород залез, наказал я. Больше не полезет...

Врач удивленно на него посмотрел, но ничего не сказал. Носилки скрылись в машине. Филатов остался один.

Скрип половиц успокаивал. Юрий ходил из угла в угол, глядел изредка на ходики, тикавшие в такт его шагам. Выходил покурить в ночь.

Появились звезды. Так и тянуло подставить ведро под небесный Ковш, который, будто на гвозде, висел над самой головой, грозя пролить на нее жгучие капли Божьего гнева. И к утру, когда на востоке посветлело и рассвет прошелся ножницами по черному дырявому мешку мироздания, почувствовал себя таким опустошенным, как будто одновременно проиграл (или выиграл?) войну, написал гениальный роман, отсидел миллион лет (или один миг?) в Петропавловской крепости и сделал счастливыми сразу всех проституток планеты. А сон все не шел. Начиналось похмелье.

Юрий пересчитал наличность, запер дверь дома и снова «оседлал» свой «жигуль».

Бензина оставалось совсем мало, и он поехал прежде всего на заправку, до которой было километров тридцать. Дотянул на последних каплях. Заправился под завязку и поехал назад, завернув по дороге к самогонщице Клаве. Двери были открыты, сама тетка и вся вчерашняя компания валялись где придется, представляя собой достаточно живописное зрелище. Филатов растолкал Клаву, брызнул на нее холодной водой и убедительно помахал перед носом купюрой. Та поняла все сразу:

– Сколько тебе?

– Десять бутылок давай! – потребовал Филатов.

– С ума сошел? Где я столько возьму? Да и этим с утра похмелиться нечем будет, – пожалела постоянных клиентов самогонщица.

– Давай сколько есть, – Филатов не стал настаивать.

– В банках возьмешь?

– Нет разницы...

Погрузив в машину две трехлитровые банки с самогоном, Юрий добрался до дома, запер машину, разлил самогон по бутылкам, выставил на стол всю имевшуюся закуску, закрылся изнутри на крючок и... запил.

Через три дня его нашла Настя – невменяемого, страшного, безумного... Через час та же самая «скорая», что приезжала за старухой, только на этот раз с экипажем в составе двух дюжих санитаров, увозила спеленатого по всем правилам Юрия в неизвестность.

... Перед глазами плыло. Какие-то своды, похожие на церковные, зарешеченные окна, тени людей в сером... Кто-то снимал с его ног носки, потом опять надевал, и так много раз подряд. Юра закрывал глаза, открывал их вновь – все оставалось по-прежнему. Он был и одновременно не существовал в теле, чувствуя себя растворенным, точнее, размазанным по этой серости, единственным пятном в которой было окно, то светлеющее, то черное. Изредка подходили люди в белом, кололи что-то, привязывали руки к кровати и ставили капельницу...

Сознание вернулось только на вторые сутки.

Юрий лежал с открытыми глазами, глядя на санитарку которая возила тряпкой под его кроватью. Глазные яблоки ворочались со скрипом, болью отдававшемся в мозгу. Начали приходить мысли, путаные, гнусные: «Где это я? На тюрьму не похоже. Сидел, пил... Так. Дурдом какой-то...»

И только в сознании промелькнуло это слово, точнее, образ, как все встало на свои места. Филатов дернулся, сел на постели, но тут же с натужным стоном упал на спину и потерял сознание.

Очнулся он уже к полудню, почувствовав себя если не живым, то хотя бы не мертвым. У кровати стоял парень лет двадцати, из полуоткрытого рта которого свисала слюна. Он промычал что-то и начал снимать с ног Филатова носки. Тот отдернул ноги и заорал, а если быть точным, то захрипел пересохшим ртом:

– Уберите психа!!!

С табуретки у двери встал санитар в белом, подошел к Филатову, отодвинув в сторону заплакавшего психа.

– С возвращеньицем на родную землю! А этого не бойся, Миша у нас смирный, глядишь, через недельку узнавать людей начнет... (Так, кстати, и получилось: дней десять спустя тот самый Миша плакал уже разумными слезами в объятиях свое старенькой матери, навещавшей его ежедневно.)

Юрий присел на кровати:

– Воды дайте...

Санитар налил в большую кружку воды из бака и принес Филатову. Жажда была так сильна, что он проглотил эту воду одним глотком. Полегчало.

– Куда это меня занесло?

– Ну-у, браток, как так можно палату номер шесть не узнать?

– Да срать я хотел на эту палату! Город какой?

– Ну ты и допился! Ежовск это, психоневрологический диспансер, наркологическое отделение. Тебя, если интересуешься, третьего дня привезли. Ты, правда, санитару нос разбил, но тот новенький, ему простительно. Полотенцами тебя привязали...

Филатов в изнеможении привалился к спинке кровати.

– И когда меня отсюда выпустят?

– Как доктор скажет. Курс лечения – 21 день.

– Ох, мать твою... _

Такого маразма, как попасть в психбольницу, десантник не мог себе даже представить. Ежовская психушка была одна на несколько районов, следовательно, ничему удивляться не приходилось. Отделение для алкашей тут никогда не пустовало, а размещалось сие заведение в бывшем монастыре, средневековые стены которого выдержали даже прямые попадания снарядов Второй мировой и так же, как триста лет назад, возвышались над рекой. Монастырь собирались передать церкви, но пока до него не доходили руки. В детстве Юрий, приезжавший из Москвы с друзьями, облазил тут все в поисках легендарного подземного хода, якобы соединявшего этот монастырь с развалинами церкви другого, женского монастыря, остатки которой возвышались на другом берегу реки. Церковь взорвали еще в двадцатых, а в жилых корпусах монастыря устроили гарнизонный госпиталь. Вот и получилось, что так и не найденный Филатовым двадцать лет назад подземный ход, прорытый в XVII веке, теперь соединял два лечебных учреждения.

... Палата № 6, куда попадали закоренелые пьяницы Ежовска и окрестностей, была огромна – она размещалась в бывшей монастырской трапезной. Но не только алкоголики проходили тут первый этап излечения. Может, потому, что не было мест в других отделениях, а может, ради лечебно-воспитательного эффекта в палату помещали и «нормальных», если можно так выразиться, психов. Не буйных, к счастью. Тут же, за кирпичной перегородкой, находился туалет, а пищу приносили санитары.

Утром следующего дня (предыдущий день Юрий почти весь проспал, уколотый каким-то снотворным) в палату вошла медсестра и зычным голосом позвала:

– Свидерский, к доктору!

Ответом ей была тишина; медсестра повторила вызов, потом подошла к постели Юрия и обратилась к нему:

– Свидерский, вам что, водка уши выела? И только теперь Филатов вспомнил, что по новым документам он – Леонид Свидерский, уроженец деревеньки с труднозапоминаемым названием где-то в Красноярском крае.

– Подождите, иду сейчас...

Юрия провели по сводчатому коридору в одну из келий. Основные корпуса больницы, где лечились шизофреники, параноики и иже с ними, были новые, построенные на территории монастыря уже в конце пятидесятых годов. «Наркология» же размещалась в старинном здании, где сотни лет назад жили монахи и где сохранились еще и своды, и кельи, теперь ставшие палатами и врачебными кабинетами, и даже подвал, о котором среди московских пацанов ходили всякие романтические слухи.

Медсестра отворила дверь, и Филатов, он же Дмитриев, он же Свидерский, предстал перед огромным, заросшим холеной бородой доктором, в котором легко узнал знаменитого на всю страну психиатра-нарколога. «Дожил, – подумал Юрий. – К Древоедову на прием попал...»

Доктор, не старый еще человек, точнее, человечище, приветствовал пациента кивком головы, пригласил сесть и начал допрос по всей форме, заполняя при этом карточку.

– Вы, сударь мой, случай весьма тяжелый, – пророкотал Древоедов. – Таких, извольте знать, «коней» выкидывали... А еще интеллигентный человек...

– Доктор, а что, у меня на лбу написана интеллигентность? – решил узнать про себя как можно больше Филатов.

– На лбу не написана, конечно... Но, милостивый государь, во время избиения санитара (впрочем, не извиняйтесь, он сам виноват, заслушался) вы изволили стихи читать. «Королеву ужей» Саломеи Нерис. И хорошо же читали! Только при сем кулаками размахивали. Зря, батенька. Привязать вас пришлось...

– Доктор, – прервал его Юрий. – Сколько, если не секрет, мне в вашем заведении отдыхать придется? Я вроде в порядке уже...

Нарколог пропустил мимо ушей самооценку Филатовым его состояния:

– 21 день вы, Леонид Иванович, будете вкушать наш хлеб. И не спорьте, у нас курс лечения такой. Во избежание повторения. Согласитесь, выпусти вас сейчас, так сразу же в ресторацию побежите...

– Куда я побегу – это мое дело. Но сажать человека за решетку могут только правоохранительные органы, я же, если мне память не изменяет, ни в чем не провинился.

Древоедов молча достал из ящика стола бумагу и, не выпуская ее из рук, дал прочитать Филатову. Тот дочитал до конца и захлопал глазами: под обязательством не препятствовать 21-дневному содержанию в лечебном заведении закрытого типа стояла... его подпись.

– Когда ж это я успел? – с сомнением спросил Филатов.

– Да вот успели. У вас теперь амнезия, и неудивительно: такого содержания алкоголя в крови у нас давненько не было. Человек умирает после пяти промилле, у вас же было четыре.

«Хрен я тут лежать буду!» – подумал Филатов, а вслух спросил:

– А если у меня дела срочные?

– Придется отложить... Где вы работаете?

– Я сейчас в отпуске...

– Ну и прекрасно. Мы теперь выдаем больничные листки, и вам эти дни прибавят к отпуску. А если нужно куда-то сообщить – вот телефон или медсестру попросите. А теперь давайте вас осмотрим...

Процедура осмотра заняла минут пять. Потом врач долго писал что-то в истории болезни, назначал препараты и процедуры. Спросил наконец:

– Что ж вас в наши места-то занесло?

– Отдыхал в деревне, у бабки...

– Думаю, вы сможете вернуться туда недельки через две. С половиной, ха-ха-ха...

– Простите, я могу узнать по телефону, в какой больнице лежит бабка, у которой я гостил? Ее неделю назад «скорая» забрала.

– Я узнаю, – ответил Древоедов. – Как звали ее?

Он набрал номер телефона и вскоре сообщил Юрию, что бабка лежит в Усвятской больнице и вроде бы начинает поправляться. Тогда Филатов назвал ему номер телефона дальних родственников бабки и попросил сообщить им об этом якобы от имени тамошнего врача – самому, мол, неудобно. И, уже все растрезвонив, понял, что теперь его могут найти в два счета: бабка скажет двоюродной племяннице, та – мужу, муж по пьяни – кому-нибудь еще... Начнут искать, выйдут на Настю, найдут тайник с деньгами, оружием (успел спрятать перед началом запоя) и – Гитлер капут... Бежать надо как можно скорее.

После визита к доктору Филатова перевели в другую палату, для выздоравливавших. Лежали там те, кто уже перемучился отходняком, они пили чифирь, сваренный с помощью остроумно сделанного кипятильника, травили байки. Курить ходили в специальный закуток, когда-то служивший входом в корпус. Дверь заложили кирпичом, установили вентиляцию, поставили лавки, и там коротали дни пациенты наркологического отделения. Правда, курилкой пользовались только в плохую погоду и в те часы, когда выход в небольшой дворик был заперт. Когда же светило солнце, алкаши собирались на свежем воздухе, занимаясь в основном игрой в карты, забиванием козла да травлей анекдотов. Тут фору всем давал один из санитаров, доводя своих подопечных до колик. Был и еще повод веселиться: над стеной, разделявшей мужское и женское отделение, постоянно торчали головы представительниц прекрасного пола, не устоявших перед Бахусом. Филатову пришлось наблюдать даже картину семейной ссоры: жена несколько дней назад сдала сюда супруга, а потом попала и сама, только за стенку. Народ ржал, особенно тогда, когда «мадам» умудрилась укусить своего «месье» за нос, который был достаточно длинен для того, чтобы оказаться в опасной близости к зубам. Дворик, задняя стена которого примыкала к речному берегу, был самым удобным местом для побега. Бежать без денег и документов, конфискованных санитарами, было трудно, но возможно. Создавало дополнительные сложности только то, что на Филатове была больничная одежда – серые байковые штаны и куртка. Забор же, являвшийся внешней стеной монастыря, был метра три в высоту и особого препятствия из себя не представлял.

Юрий решил бежать утром, после завтрака. Пораскинув мозгами, вспомнил кино «Кавказская пленница» и рассмеялся вслух, отчего семенивший навстречу по коридору дедок испуганно отпрянул. «Подговорить, что ли, дедка, чтобы на доску прыгнул? – подумал Юрий весело. – Надеюсь, что хоть сирены тут нет...»

Вот тут-то как раз Филатов и ошибался.

... Когда его, завернутого в смирительную рубашку, водворили в отдельную палату и привязали полотенцами к кровати, он крыл матом и извивался. Взяли Юрия классически, несмотря на всю его спецподготовку. И смех и грех – вдоль стен тянулась тонкая проволока, служившая частью какой-то немудреной системы сигнализации. Сирены, правда, действительно не было, дабы не возбуждать психически больных, зато были звонки, на которые тотчас слетелись санитары. Юрий был уже за стеной, но тут с разных сторон на него навалились здоровые мужики в белых халатах. И не стоило сопротивляться, но Юрий врезал от всей души одному незадачливому санитару (как оказалось, уже один раз пострадавшему от руки Филатова). У того явно чесались кулаки ответить, но старшие быстро пресекли эти поползновения... В палату заглянул Древоедов:

– Что ж вы, батенька, в бега ударились?

– Кормите плохо, – сквозь зубы проговорил Филатов.

– Зато бесплатно, – сострил врач. – Надеюсь, бегать больше не будем? Тут у нас, сударь мой, специалисты... Сейчас вас развяжут, укольчик сделают, поспите. Ничего, три недели – не три года, тем более что вам уже две осталось.

Древоедов ушел, а Филатов скрепя сердце позволил вколоть себе какую-то гадость, после которой жутко захотелось спать.

Проснулся Юрий под вечер, и ему велели идти в свою палату. Санитар глядел весело:

– Опять ты Петрову фингал поставил. Хорошо, что его пока на внутреннее дежурство не ставят, а то...

– Что «а то»?

– Ну, сам понимаешь...

– Знаешь, браток, срал я на твоего Петрова с высокой колокольни.

На этом разговор с санитаром закончился. А перекуривая перед сном в курилке, Юрий разговорился с тем самым дедом, которого шуганул утром в коридоре. Юрий, из карманов которого изъяли рублей двести, попросил медсестру купить ему несколько пачек сигарет и теперь трудностей с куревом не испытывал. Старик же был без курева. Филатов поделился с ним сигаретами и тем обрек себя на слушанье истории дедовой жизни. Впрочем, это было довольно интересно. Оказывается, Осип Панкратович отдыхал в этом «санатории» раза по три году; когда уж совсем нечего становилось есть, он ложился где-нибудь в сквере на лавочку, и прекрасно знавшие его миллионеры доставляли старика прямиком в психбольницу, где его без лишних вопросов определяли хоть и на скудный, но все-таки прокорм. За это он должен был чистить туалеты, – уборка санузла лежала на выздоравливающих алкоголиках. Было деду семьдесят лет, и знал он тут каждую щелку.

Когда Филатов, не подумав, что он, вообще-то, «приезжий», ляпнул о том, как, мол, искали они ходы в детстве, дед, с радостной улыбкой сообщил:

– А ты, милок, как раз возле входа в него сидишь!

– Да ну! – не поверил Юрий.

– Пошли покажу, только, видать, подвал заперт...

Дед спустился по лестнице, которая когда-то вела на второй этаж, а теперь заканчивалась площадкой, где и сидел обычно курильщики и куда выходила только закрытая наглухо дверь в женское отделение. Протиснулся между стеной и перилами в закуток, куда обычно ставили швабры и ведра и поманил за собой Юрия.

В полу закутка оказался люк, действительно запертый висячий замок.

– Вот под ним, – сказал дед, – лестница в подвал, там сейчас нет ничего, кроме кроватей списанных. А справа дверь будет, заколоченная. За ней – ход, прямо в госпиталь ведет.

– И что, Панкратович, ты под рекой ходил?

– В войну ходил, когда тут фронт стоял. Надобность была.

Юра закусил губу, размышляя:

– Слушай, дед, а сейчас там пройдешь?

– Вот не знаю, мил человек, – ответствовал старожил.

– Может, и завалило его.

– Куда он выходил?

– Ты небось бежать по нем вздумал... Не выйдет у тебя, видать. Ход в подвал госпиталя идет, там-то все заперто, как пить дать.

– Ну ладно, попробуем. Поможешь, Панкратович, санитара отвлечь? Я тебе сигарет пару пачек за это дам. А то ну никак мне не выпадает тут отдыхать.

– Помогу, отчего не помочь...

Как договорились, в полночь дед уронил у себя в палате находившейся напротив поста, кружку. Вздремнувший санитар зашел туда на шум, и этого хватило Юрию, чтобы прошмыгнуть в курилку. Замок был хлипкий, его ничего не стоило сорвать с помощью железной ручки совка для мусора, который Юрий приметил еще вечером. Люк открылся без труда, и беглец спустился вниз, в глубокий подвал, по кирпичной лестнице.

Дверь действительно была на месте, заколоченная крест накрест полусгнившими досками, которые Юрий бесшумно оторвал. Ручки не было, окаменевшая дверь как будто срослась со стеной за многие годы.

Филатов посветил спичкой и, словно в награду за упорство, увидел в углу, рядом со штабелем старых железных кроватей, лом и несколько лопат. Мысленно поблагодарив неизвестного завхоза, десантник просунул лом под дверь, в единственную щель. Было совершенно темно, однако Юрий, предвидя это досадное обстоятельство, захватил с собой из палаты десяток старых газет. И когда ему удалось наконец приоткрыть дверь, завизжавшую ржавыми петлями, он свернул газету в жгут и зажег. За дверью обнаружилась крутая лестница, уходившая, казалось, в недра земли.

Филатов не считал ступени. Их было много, и, спускаясь при свете импровизированного факела, он как будто возвращался в свои детские мечты. Действительно, кто из тогдашних мальчишек не мечтал найти таинственное подземелье с цепями, скелетами и разбросанными по каменному полу золотыми монетами?

Вот и нашел Филатов свое подземелье... Четверть века спустя. И, словно кладоискатель, вооружившись на всякий пожарный случай ломом, отправился добывать самый драгоценный из кладов – свободу.

Лестница кончилась, перейдя в сводчатый коридор, выложенный древним кирпичом. Стены были мокрыми, под ногами хлюпало. «Это же я ниже уровня реки, – подумал Филатов. – Не дай бог, завалило где-то. Хотя не должно, вода бы прорвалась». Запалив еще одну газету, Юрий со всей возможной в таких условиях скоростью пошел вперед, ежась от падавших за шиворот капель. Воздух был спертый, застоявшийся, но дышать было можно.

Какое-то время Юрий двигался в темноте, не зажигая огня, держась за стены. Воды под ногами становилось все больше, и, когда по расчетам Филатова он был где-то под серединой реки, ее стало по колено, потом по щиколотку, и вскоре, преодолев около двух сотен метров, Юрий ощутил под ногой ступеньку лестницы.

Зажженная газета – Филатов почему-то запомнил, что это была «Комсомольская правда», – осветила красный кирпич стен; из такого же была сложена лестница, крошившаяся под ногами, – сырость сделала свое дело. Кто и зачем пользовался ходом – над этим Юрий тогда не задумывался: в смутные годы тайные ходы спасали и губили много жизней. Поможет ли этот ход ему? Или впереди его ждет тупик?

Ход выпрямился и разделился на два. Левый оказался завален почти у самого устья, зато правый снова привел его к лестнице, а уже та – в камеру, в противоположной стене которой виднелась дверь. Что было за ней? Скорее всего такой же подвал, как и под монастырем-психушкой.

Монахи были хорошими строителями, если подземный ход дожил до наших дней. Но ни одна дверь не выдержит «трехсот лет одиночества», и Юрий выломал ее мгновенно. Наверно дверь на противоположном конце туннеля меняли сколько-то лет назад, вот она и оказалась более прочной. Эта же сразу разлетелась в труху.

Огромный сводчатый подвал был пуст. В одном из его углов виднелась винтовая лестница, упиравшаяся в закрытый люк. Он долго не поддавался, пока Юрий, разозлившись, не перестал думать об осторожности и саданул в него ломом пробив насквозь. Люк поддался, и он очутился в складе, заваленном матрацами, постельным бельем и всяким другим хозяйством, которым заведуют обычно больничные кастелянши. Вдоль стены тянулся гардероб, в котором на плечиках аккуратно висели десятки комплектов военной и гражданской одежды. Немудрено – в госпиталь попадали солдаты и офицеры со всех окрестных воинских частей, а их вокруг Ежовска насчитывалось около десятка.

Глава 15

Из госпиталя можно было выбраться двумя путями. Первый – официальный, через КПП, двери которого выходили на мощенную булыжником улочку; вторым путем издавна пользовались прихворнувшие солдаты, желающие полечиться где-нибудь на стороне в объятиях местной красотки. Конечно же, Филатов избрал второй путь, известный ему с детства..

Для экипировки десантник выбрал джинсы, как самую практичную одежду. Выбирая обувь, представил, усмехнувшись, как будет утром орать Древоедов на дежурного санитара. Интересно, скоро ли выяснят, каким путем он бежал? Да ладно, больше в ежовский дурдом Юрий попадать не собирался. Документы, конечно, жаль, но, слава богу, другие есть. Правда, последний комплект, приготовленный на самый крайний случай. Добраться бы только побыстрее до Березова...

Мысленно поблагодарив неизвестных пациентов за одежду и обувь, Филатов принялся исследовать дверь. Ну что, ломом ее опять? Боязно, шума много. Но ничего другого не оставалось – в ящиках стола никаких ключей не нашлось. Стараясь делать все как можно тише, Юрий просунул лом в щель около замка и налег на него, отжимая дверь от косяка. Как по заказу, дверь была закрыта на один оборот ключа и через несколько секунд распахнулась. Освещенный тусклой лампочкой коридор привел к запертой на висячий замок решетке – вот почему о безопасности солдатского и офицерского шмотья особо не заботились.

Прямо за решеткой начиналась лестница, ведущая на первый этаж, к палатам. Вот уж тут шуметь никак не полагалось – сразу бы услышали. В раздумье Юрий спрятался в стенную нишу, не просматривавшуюся со стороны лестницы. И вдруг услышал голоса.

Двое спускались вниз, тихо переговариваясь.

– Слышь, Колян, водяра в ночнике есть. За час управишься? Деньги возьми...

– Управлюсь. Только бы Филин проверку не устроил.

– Какая, в жопу, проверка? Он сам пьяный в ординаторской дрыхнет.

Послышался лязг открываемой решетки, и в сторону вскрытого склада прошли двое – один в больничном, другой – в белом халате, видимо санитар. Не медля ни секунды, Юрий выскочил из ниши и двумя прыжками взлетел по лестнице. Тут же, на площадке, находилась и открытая входная дверь. Несколькими секундами позже он был уже в густом кустарнике; через минуту – у стены, окружавшей госпиталь. Перемахнуть ее и спрятаться в тени деревьев труда не составило.

Город спокойно спал, до рассвета оставалось еще несколько часов. Сколько точно – Юрий не знал, но рассчитывал застать на вокзале какого-нибудь таксиста. Так и получилось: на стоянке за рулем желтой «Волги» с шашечками дремал молодой водила. Филатов решил прикинуться загулявшим деревенским хлопцем:

– Земляк, не спи, замерзнешь! Сколько до Березова возьмешь? На работу не успею...

Таксист наморщил лоб:

– А где это Березов?

– Да недалеко, километров сорок... (На самом деле до деревни было все восемьдесят, но не говорить же об этом водиле!)

– Далековато... Тебе дорого обойдется.

– Да есть у меня бабки, не боись!

– Полтинник платишь?

Юрий для виду задумался, потом махнул рукой:

– Грабишь, земляк, ну да делать нечего...

Он сел в машину рядом с водителем. Тронулись. Мент около моста проводил их взглядом, зевая, как кот, но задерживать не стал.

Под колеса начали наматываться километры. Около поворота с указателем «Всуя – 6», пронесшимся в свете фар, Юрий повернулся к водителю:

– Земляк, водка есть у тебя?

– Ты ж вроде на работу собирался!

– Да попаду я на работу, мне там появиться главное...

Парень достал из бардачка бутылку:

– Пять баксов сверху.

– Хорошо, приедем – рассчитаюсь.

Юрий молча откупорил поллитровку и присосался к ней. Водитель только хмыкнул, когда его пассажир блаженно перевел дух.

– Далеко еще?

– Да нет, скоро поворот налево, я покажу.

– Не в Сорочино?

– Там...

– Что-то я в той стороне никакого Березова не знаю.

– Тетчу знаешь?

– Так что, аж туда пилить? Говорил, километров сорок...

– Езжай, сверху накину... – Юрий утомленно откинулся в кресле.

Водитель прибавил газу. Через полчаса он растолкал задремавшего пассажира:

– Тетча. Куда дальше?

– Давай вперед, потом направо повернешь.

«Жигуль» так и стоял у крыльца. Рассвет, тусклый, точно только что вышедший на волю зэк, слегка очертил силуэты построек. Юрий вылез из машины, и, не обращая никакого внимания на таксиста, отправился в сторону сарая, где у него был тайник. Вытащил свои сбережения, пистолет и документы. Вернулся к такси, сунул водиле несколько купюр. Тот, получив деньги, моментально испарился вместе с машиной. А Филатов, убедившись, что в доме никого нет, сел за руль и поехал в Тетчу, к Насте.

Утро обещало быть дождливым, сентябрь давал о себе знать тяжелыми давящими тучами. Деревня просыпалась, хозяйки уже выгоняли на пастбище коров, пастух шел вдоль улицы, пощелкивая кнутом Настя, в резиновых сапогах и наброшенной на плечи ярко-красной куртке, стояла в воротах, держа в руках хворостину. Черная ухоженная Милка замычала, приветствуя своих подруг, обогнула «жигуль» и влилась в стадо. Филатов, не вылезая из машины, молча приоткрыл дверцу. Девушка также молча смотрела на него, пока он не вышел, не обнял ее за плечи и не посадил на переднее сиденье. Филатов сел за руль и завел двигатель.

Наконец Настя нарушила молчание:

– И часто у тебя такое бывает?

– Ты уж прости, Настенька, это я просто сорвался.

– Просто... Ты как сумасшедший был, я не знала, что с тобой делать...

– И загнала меня в дурдом?

– Юра, ты был таким страшным... Я испугалась – ты мог с собой что-нибудь сделать...

– И что, по-твоему, я мог с собой сделать?

– Ну... Мало ли что...

– Ладно, малышка, забыли. Мне действительно было погано.

Настя помолчала, потом робко произнесла:

– Ты мог бы приехать ко мне...

– Вот я и приехал. Ты сегодня не занята?

– Если хочешь, повешу на магазин табличку «Уехала на курорт»... – она улыбнулась.

– А что, давай сегодня устроим тебе прогул! Я хочу побыть с тобой. – Филатов не лгал, больше всего на свете ему нужно было сейчас тепло этой деревенской девчонки.

Настя сидела рядом с ним как-то напряженно, прижав руки к груди. Юрий же с каждой минутой заряжался от нее чистой энергией, хотя и подавлял в себе желание коснуться ее, прижать к себе...

Он остановил машину у крыльца. Повернулся к Насте. Провел ладонью по ее светлым волосам под белой косынкой. И, боясь спугнуть то, что начиналось между ними, прижался губами к ее губам. Настя не отстранилась – сидела с закрытыми глазами, а сердце ее билось так, как у него в четырнадцать лет, когда он впервые обнял девушку. Филатов заставил себя оторваться от девушки:

– Настенька, нам ничто не должно мешать. Давай действительно повесим на магазин какую-нибудь табличку...

– Не надо, я еще с вечера предупредила, что отгул беру. Как знала...

Филатов отпер висячий замок ключом, спрятанным – Настя показала – в щели между досками. В хате было тепло, запах жилья не успел еще выветриться. Они вошли в горницу, Юрий плотно затворил за собой двери и задвинул щеколду. Настя присела на лавочку, зябко кутаясь в свою яркую куртку. Он опустился перед ней на колени, стянул с нее сапоги, обнял, прижался всем телом. Девушка несмело положила руку ему на голову и провела по волосам.

Филатов поднял ее на руки, как пушинку, и понес в боковушку.

... Они лежали в обнимку, совершенно опустошенные, только Настя изредка вздрагивала и еще теснее прижималась к Филатову. Он, лаская ее, тихонько спросил:

– Я у тебя первый, да?

– Да, родной мой, – она ответила так же тихо и снова замерла, наслаждаясь его ласками и неземным покоем, который снизошел на нее после только что перенесенной боли.

... За окном шумел дождь, и ничто, кроме шороха его капель, не нарушало покой нового мира, распахнувшегося этим утром перед Настей. Она не думала ни о чем, крепко обнимая своего первого мужчину, но страх перед тем, что вот сейчас он шевельнется в ее объятиях и скажет: «Пора, Настя», с каждой минутой все сильнее овладевал ею. И она целовала его, исступленно, неумело, и он чувствовал все то же, что и она, и тоже со страхом ждал момента, когда придется оторваться от этого юного тела, снова отправиться в мир, где холодно, одиноко, трудно и опасно.

Настя задремала; Юрий лежал неподвижно, вспомнив с болью, что точно так же, в такой же позе засыпала на его груди Ксения.

Он ласками разбудил Настю, и опять они довели друг друга до исступления. А уже под вечер девушка тихонько заплакала, почувствовав, что больше ничего не будет. Никогда. Потом успокоилась, вся как-то сжалась, принялась одеваться, а Филатов успел одеться, когда она дремала.

Уже в машине она задала извечный бабский вопрос, святой в своей наивности:

– Будешь мне писать?

– Да, малышка, – ответил он, не сомневаясь тогда в правдивости своего ответа. Откуда было ему знать, что окажется он скоро в таких местах, где нет почтовых ящиков...

Номер Жестовского не отвечал; видать, он с семьей был на даче. Зато Вадим поднял трубку сразу:

– Алло...

– Вадик? Привет! Только не урони трубку, это всего лишь Филатов...

– Юрка, нет слов! Откуда ты взялся?

– Из пространства и времени. Смогу я у тебя до утра перекантоваться?

– Какой разговор! Тебя не засекут в городе?

– Меня не узнают. Да и ты, в общем, тоже не узнаешь, я внешность изменил.

– Блин, ну настоящий детектив! Когда тебя ждать?

– Минут через двадцать. Я на машине.

Вадик Горбачев, советник мэра Ежовска по культуре, в свое время жил в Москве, в одном с Филатовым доме, как и Леня Жестовский, учился с ним в параллельных классах. Связывало их многое, в том числе и одна амурная история последних школьных лет. Знали все они друг друга, что называется, как облупленные, и поэтому Вадика надолго выбили из колеи события, в которых его приятель принимал непосредственное участие.

Правда, Жестовский вкратце рассказал Вадиму подлинную версию происшествия на станции, но то, что произошло потом, осталось для них тайной за семью печатями. И уж тем более им и в голову не приходило связывать с именем Филатова нашумевший взрыв на базе отдыха.

Горбачев отворил дверь на звонок и замер, не в силах поверить, что перед ним – человек, которого он знал четверть века. Но когда Филатов знакомо усмехнулся и, по своему обыкновению, спросил: «Ну-с, как пашем ниву культуры?», Вадим просто развел руками и пропустил друга в квартиру. Она была пуста – жена и дочь ночевали в деревне у деда с бабкой. В зале на журнальном столике стояла бутылка водки, нарезанная колбаса и помидоры. Обмениваясь ничего не значащими фразами, друзья уселись друг против друга в кресло, выпили по рюмке. Филатов сказал:

– Я ненадолго к тебе. С этими местами придется порвать – слишком уж я тут нашумел.

– Юрик, так это ты Рашида убил?

– Я. Другого выхода не было. Слушай, ты в этих кругах знакомых имеешь, какой там резонанс пошел?

– Буза поднялась жуткая. Ты ж уволок пол-общака! Теперь поулеглось, да и не до тебя им. Знаешь небось, тут на Всуе одного мужика убрали, очень крутого, так теперь шумят по другому поводу.

– И кто теперь у них главный?

– Буденный, как и был. А кто над ним – не знаю. Это ты у своей бывшей подруги спроси, она там при Удаве обретается... Ты уж прости, что я так резко, но ты должен знать.

– Я знаю. Хочу с ней попрощаться да рвану... в неизвестном направлении.

– Жаль, Юра. – Горбачев налил водки, с грустью посмотрел на свет сквозь хрустальную рюмку. – Обличье-то где менял?

– Неважно. Сам знаешь, деньги все могут...

Проговорили они до третьих петухов, вспоминали,

встреча их скорее напоминала поминки по прошлому. Да так оно и было...

Часов в семь утра Филатов вышел из подъезда, огляделся завел машину и тронулся по направлению к ежовскому авторемзаводу, рядом с которым жила Ксения. Он поставил машину во дворе, поднялся на седьмой этаж и, скрытый полутьмой лестничной площадки, позвонил в знакомую дверь.

– Вы к кому? – спросила Ксения, выглянувшая из квартиры в одном легком халатике с короткими рукавами.

– Вам телеграмма. Разрешите пройти?

– Пожалуйста... – она посторонилась.

Филатов закрыл за собой дверь и в упор посмотрел на материальное воплощение своей бывшей Большой Любви... Впрочем, может, и не бывшей. Хотя все страсти и спрятались на дне его личной вселенной, это не значило еще, что они там успокоились.

Филатов мысленно поблагодарил Настю за то, что хоть одну проблему взрослого здорового мужика она помогла решить...

– Ну что, Ксюша, может, хоть в горницу пропустишь? – спросил Юрий с явной насмешкой в голосе.

Ксения отшатнулась, поднесла руку ко лбу, словно желая перекреститься, потом, как это бывает в плохих романах, упала в обморок.

Юра удивился: ранее такого за ней не водилось. Он внес бывшую подругу в комнату, уложил на диван (ох уж этот диван!..). Мгновение спустя Ксения села, недоуменно глядя на пришельца. Филатов нехорошо усмехнулся:

– Ксения, где твоя нюхательная соль? Может, в будуаре?

Она не могла вымолвить ни слова. Бывшему десантнику это надоело, и он расположился в кресле-кровати. Наконец Ксения подала голос:

– Юрий, если это ты, скажи, на какой улице мы жили, когда ездили в Сочи...

– На улице Роз, Ксюша. Еще вопросы будут?

– Тогда, на озере, был ты?

– На каком озере? – Юрий решил, что не стоит афишировать свое пребывание в месте взрыва.

– На Всуе, когда террористы взрыв устроили...

– Да нет, милая моя, я только что из Москвы приехал, да вот повидать тебя решил. Не рада? – Юра ерничал, скрывая раздражение. С каждой минутой делать это ему становилось все труднее.

– Я не знаю, о чем мне с тобой говорить, Юра, – сказала Ксения, стараясь закутаться в халатик. – Старое ворошить? Не стоит, мы уже совсем другие с тобой. Ты – убийца, я – любовница мафиози, что тут скрывать...

– И я не знаю, зачем сюда пришел. Сказать, что до сих пор люблю тебя? Даже если это правда, то стоит ли тешить твое самолюбие? Мы свой выбор сделали. Я просто хотел посмотреть на тебя.

Зазвонил телефон. Ксения удивленно сняла трубку (кто бы это мог быть в начале восьмого утра?), выслушала быструю фразу с того конца провода, произнесенную взволнованным женским голосом, и Юра увидел, как краска, вызванная его появлением, уступила место смертельной бледности. Не отвечая, она опустила трубку, не удержала, и та, качаясь, повисла на проводе. Ксюша смотрела мимо всего, тяжело дыша, приоткрыв рот. Видно было, что известие, переданное по телефону, сразило ее наповал.

Филатов почел за необходимость вмешаться.

– Ксения, я могу тебе чем-нибудь помочь?

Та ответила медленно, едва ворочая языком:

– Они схватили Витю...

– Кто, менты? – не понял вначале Филатов.

– Буденный. Он давно хотел от него избавиться. А тут – взрыв... Он же все это организовывал на озере...

Юрий поднялся из кресла, прошелся по комнате, обдумывая ситуацию. Потом спросил, скрутив волю в стальной жгут:

– Ты его действительно любишь или это просто развлечение?

Ксения прижала стиснутые кулаки к груди:

– Люблю-у-у!

Это было сказано так, что Филатов вмиг отмел всякие сомнения; Удав смог сделать то, что не удалось ему – возбудить в ней страсть, настоящую животную страсть неудовлетворенной самки. Ему стало и противно, и жалко эту самку. Он спросил только:

– Когда его схватили?

– Только что. Соседи видели, его жене сказали, а та мне позвонила...

– Ну у вас и... б... во! – не сдержался Филатов.

И тут с его бывшей подругой произошла поразительная метаморфоза. Она выпрямилась, на лице ее, до сей секунды растерянном, появилась воля, и гордость, смешанная со стыдом.

– Филатов, ты многое мне дал. Но – прости за правду – мне нужен был мужик, а не... – она помолчала, – десантник. Я знаю, тебе до сих пор не все равно, как я к тебе отношусь. Так вот, у тебя есть возможность доказать мне, что ты выше всех, надежней всех. Спаси Витю, вытащи его – и ты докажешь свое превосходство над ним. И надо мной. Над всеми. Если ты захочешь, я вернусь к тебе, уеду с тобой куда угодно, только спаси его. Иначе мне не жить. Я прошу тебя, во имя всего хорошего, что было между нами все эти годы...

Филатов оторопел.

Ксения, замолчав, стояла со сложенными, как для молитвы, руками.

Из соседней квартиры слышалась утренняя перебранка соседа-алкоголика и его жены. На стене тикали часы. На кухне капала вода из неплотно завернутого крана.

... Удав стоял перед Буденным, сидящим в кресле в подвале своего особняка. «Командарм» чинил допрос по всей форме юриспруденции.

Вопрос был задан, и вопрос далеко не простой, причем такой, ответ на который знали все, но ответ этот никого не устраивал. Нужно было получить другой, и дать его должен был козел отпущения по имени Виктор Годунов.

– Итак, Удав, ты зачем Фому убил? – равнодушно вопрошал Буденный, зная, что никакого Фому Удав не убивал.

– Никакого Фому я не убивал, – столь же равнодушно отвечал Годунов, зная, что на его слова никто адекватно не реагирует.

Прошло уже довольно много времени со дня смерти Фомы, но лишь неделю назад на горизонте местной братвы замаячил его «правопреемник» – столь же крутой, состоящий при власти мужик. Звать его было приказано просто босс, а по своим каналам Буденный разведал, что особо приближенные именовали их новую «крышу» Кайзером. Во избежание повреждения собственной шкуры больше информации Буденный разузнавать не спешил: меньше знаешь – дольше живешь. Именно поэтому и не стал он вникать в подоплеку разборок в верхах, результатом которой стал приказ из Москвы срочно найти козла отпущения, соответствующим образом обработать и при необходимости представить на «суд общественности». Видно, в убийстве Фомы заподозрили его главного соперника Кайзера, и тому пришлось наскоро заметать следы.

Не надо было далеко ходить – под рукой обретался Удав, готовивший встречу на Всуе. Вот его и взяли тепленьким в подъезде, воткнули ствол под лопатку и без лишних осложнений доставили к Буденному. Теперь клиента предстояло обработать, и заняться этим не терпелось достопочтенному Фрицу – любимчику Буденного и его правой руке. Умный садист Фриц – сочетание не из тех, что встречаются часто, – предпочитал для обработки не новомодные электрические и наркотические орудия пыток, а вещи более простые, но не менее надежные: розги, например, старую проверенную дыбу и т.д. и т.п. Говорят, это именно он много лет назад первым стал практиковать в качестве орудия пытки утюг; впрочем, сам Фриц этого не подтверждал, хотя и не опровергал. К славе подобного рода он был равнодушен.

– Значит, не ты? – уточнил Буденный.

– Точно не я, – скучно ответил Годунов и добавил: – Кончай бодягу, Буденный.

– Нужно было меньше Фоме жопу лизать. Так что придется тебе пострадать за неправое дело. Фриц!

Фриц подошел сзади, развернул Удава к себе лицом и коротко ударил того под дых. Удав согнулся пополам и сунулся головой к ногам своего палача, который, не медля, пару раз дал ему под ребра носком ботинка, потом добавил ударом в зубы. Годунов захрипел.

– Ну что, накатаешь маляву с признанием? – спросил Буденный. – А то больно умирать будешь. Сам понимаешь, игра по-крупному идет, а мне за все отдуваться не хочется.

Годунов выплюнул выбитый зуб:

– Хер ты от меня что поимеешь...

– Во, бля, партизан недорезанный! – удивился «командарм». – Пойми, дурила, я все равно получу от тебя то, что хочу, и от тебя зависит, помрешь ты спокойно или будешь разрезан по кусочкам. Сам виноват, что меня не в хрен не ставил. Дурак... Фриц!

Тот был наготове. Продев руки живого мертвеца – так он, по крайней мере, считал – в петлю, свисавшую с потолка, он толкнул Годунова в поясницу и профессионально вздел его на дыбу. Удав заорал. Начитавшийся древних наставлений по палаческому делу еще на первом курсе истфака, Фриц аккуратно срезал с него рубашку и без предисловий вытащил из корыта с соленой водой розгу. Спустя минуту на спине бандита, от которого отвернулась удача, было написано все, что Фриц думал по поводу его неуместного препирательства. Впрочем, недоучившийся историк (его выперли со второго курса за то, что по пьяни избил опера в студенческой общаге) не знал, что розгами бьют на козлах, а на дыбе – кнутом. Наверное, поэтому Удав не сказал ни слова, где-то после десятого удара потеряв сознание.

– Снимай, – брезгливо скомандовал Фрицу Буденный. – Халтурщик ты.

От прикосновения холодного бетонного пола да еще оттого, что ему влили в рот водки, Годунов быстро пришел в себя. Но на вопросительный взгляд Буденного он снова отрицательно помотал головой. Что ж, таков человек – до последнего надеется на избавление...

Буденный поднялся из кресла:

– Опусти его в выгребную яму до ночи и поставь кого-нибудь, чтоб сторожили. Некогда мне тут возиться.

Фриц молча вправил Удаву вывихнутые руки, от чего тот застонал, прикусив губу, и повел в сторону сараев, где находился сортир, в котором справляла нужду всякая мелкая сошка. Личный унитаз Буденного размещался в самом доме – тот любил посидеть с комфортом.

Сняв верхний короб с дыркой, Фриц столкнул не имевшего сил сопротивляться Удава в яму, заполненную экскрементами, и там оставил, поманив пальцем развалившегося на садовой скамейке бандита.

– Сторожи, Борман! Позовет – дай знать... – приказал он и удалился в дом.

Удав, которого тут же стошнило от зловония окружающей среды, остался в дерьме, уповая лишь на чудо.

Филатов так и не смог заставить себя обнять плачущую Ксению, как ни хотелось ему это сделать. Гордость победила жалость, но он, обалдевший от силы чувства, был поражен другим: как он все-таки плохо знал свою подругу... Прибегнув к обычному средству для самоуспокоения – глотку из фляжки, – Филатов почти пришел в себя и спросил:

– Ты знаешь, кто меня подставил в тот раз?

Ксения только отрицательно помотала головой, глотая слезы. Они так и стояли друг против друга: она – зябко обняв себя за плечи, он – держа в опущенной руке плоскую фляжку.

Потом Филатов отошел к секции, за стеклом которой разглядел сделанную им несколько лет назад фотографию их любимого кота, носившего в честь одного из героев братьев Стругацких кличку Максим.

– Помнишь, как мы Максима с рынка везли? Он тогда меньше ладони был...

Ксения молча кивнула. Кот исчез во время пожара, уничтожившего дом ее бабушки, еще прошлой зимой. А за год до этого по настоянию Ксениной матери его кастрировали, чтобы не просился по весне к кошкам...

Филатов произнес:

– Я сейчас, как этот кот: и дом сгорел, и любимую трахнуть не могу. Ладно, чужая милая, я постараюсь его вытащить, но дальше – сами разбирайтесь, я вам не помощник.

И, стремясь поскорее закончить эту дешевую мелодраму, вышел из квартиры.

«Ну, узнаю хоть, кто меня тогда, на станции, убийцей выставил, – думал Юрий, спускаясь в лифте. – Удав-то должен знать, мимо таких ничего не проходит...» Он завел машину и, по привычке, появившейся в последние месяцы, оглядываясь по сторонам, поехал в воинскую часть, где попросил вызвать на КПП прапорщика Жестовского.

Глава 16

Окунь, на ходу расстегивая ширинку, приближался к туалету, когда дорогу ему заступил Борман.

– Окунь, туда нельзя, в параше Удав сидит. Буденный приказал.

– Так что, мне под деревом облегчаться? Или не помнишь, как Фриц Турка отвалтузил за то, что по пьяни в саду под деревом наложил?

– Мое дело маленькое, мне сказали – я тут охраняю...

– Да кого ты там охраняешь? Удав там что, обосрался, что ли?

– Дубина, он не на параше сидит, а в параше!

– Иди ты!

– Зуб даю. Фриц его туда посадил.

На дорожке появился Фриц:

– Что, Окунек, приперло?

– Есть такой момент...

– Маленький домик видишь? Туалет называется. Там это обычно делают.

– Так Борман говорит...

– Иди, я сказал.

Провожаемый взглядами Фрица и Бормана, Окунь юркнул в гальюн. Из ямы не доносилось ни звука. Облегчившись в уголок, он выскочил наружу:

– Фриц, а Фриц! Он там, видать, задохся.

– Да? А ну-ка, вы, двое, вытащите его оттуда. Противогазы в подсобке найдете, ха-ха...

Ведро воды, вылитое на вытащенного из выгребной ямы Годунова, привело его в чувство. Он обвел мутными глазами собравшихся вокруг него бандитов.

– Ну? – коротко спросил Фриц.

– Хрен вам... – выдавил из себя Удав.

Лицо Фрица окаменело:

– Киньте снова туда, где был...

Прапорщик Жестовский критически осмотрел новое лицо Филатова.

– Ты знаешь, а ничего! – оценил он, и оба засмеялись, обрадованные встречей.

– Ленька, ты сегодня в службе долго будешь? – спросил Филатов, желая в более спокойной обстановке побеседовать с другом и навести справки о житье-бытье местных бандюг, с которыми, по иронии судьбы, оба его ближайших приятеля – и Вадим, и Леонид – имели дела.

– Понимаешь, тут проверка намечается. Могу, конечно, на контрактника все повесить... Ладно, пойду дам указания и скажу, что на «точку» уехал. Жди в машине.

Минут через десять прапорщик уселся рядом с другом, устроил на заднее сиденье чем-то набитый брезентовый курьерский портфель и спросил:

– Куда рванем? Может, на природу? На Уле костерок разложим...

– Давай! – согласился Юрий и завел мотор. – Только вот что: нужна мне от тебя кое-какая информация. Во-первых, как лучше пробраться к «малине» Буденного?

– Мы как раз около нее проедем. А на фиг тебе?

– Правильно меня в армии обзывали: романтик я долбанутый. Ты же знаешь, что Ксюха с крутым связалась?

– Подожди, это которая Ксюха? С которой ты жил в последнее время?

– Ну да.

– Тогда понятно. Слышал, с Удавом она связалась.

– Так этого Удава Буденный сегодня утром «привлек к ответственности». Взял он его аккуратно, в подъезде. И, что самое гнусное, оказалось, что его женка и Ксения поддерживали отношения... Она и позвонила, а я в это время попрощаться заехал... Короче, я пообещал этого мудака вытащить.

Леонид присвистнул:

– Ну, ты даешь! На кой черт это тебе?

– Я ж тебе говорю, романтик я... Да и не теряю надежды узнать, из-за кого влип тогда.

– Слушай, Юрик, по-моему, ты страшно крутым стал за эти годы, – пристально посмотрел на него друг. – Круче, чем был там, в Афгане... Как бы тебе рога не пообломали.

– Как выяснилось, это не так просто, Леня. Жаль, не могу тебе всего рассказать, но когда-нибудь выйду на пенсию, если раньше не убьют, – так роман напишу. Никто не поверит, правда, что это все было... Помнишь, мы в детстве подземный ход искали? Так я нашел его.

– Да е-мое, когда ты успел, археолог хренов?

Юрий засмеялся:

– Хренов не хренов, а я по нему из дурдома сбежал.

Жестовский покачал головой:

– Ты уже и там побывать успел... Ну, дела...

– Короче, Леня, побывал я много где, за мной даже с того света приходили, да этот свет не отпустил... За что я ему весьма благодарен. Покажи-ка мне, как лучше до Буденного доехать?

– Крути на Боровое. Помнишь, как к Светке ездили?

Филатов помнил.

– Теперь на кольцо поворачивай. Вот этот дом. Запомнил? Поехали дальше.

Проехав километров десять по трассе, затем по проселочной дороге, друзья выехали наконец на поляну, казалось самой природой созданную для употребления спиртных напитков на ее лоне.

Стояла теплынь, и вода в речке, медленно текущей под невысоким обрывом, была вполне подходящей для купания. Филатов с удовольствием окунулся. Минут пять побарахтавшись, он вылез на берег, вытерся солдатским полотенцем и присел у костра, который за это время успел разложить его друг. На траве уже стояла бутылка с громобойным Жестовским спиритусом, лежала немудреная, но обильная закуска, и Филатов, со вчерашнего дня не евший, немедленно набросился на нее.

Затем они растянулись на траве, и Филатов вкратце рассказал Леониду о последних своих приключениях, даже не намекнув о своей роли в событиях на турбазе. Но и без того ему было о чем рассказать.

– Точно, Юрик, роман можно писать. Ставлю литр водки против окурка, что ты мне далеко не все рассказал...

– Считай, выиграл. Но больше сказать не могу, слишком много на карту поставлено. Да и меньше знаешь – крепче спишь. Придет время – узнаешь. Давай пока о насущном поговорим. Где они могли этого чудика спрятать?

– Да схронов у них много. Скорее всего в лесу где-нибудь...

– Вряд ли. Зачем им так далеко его везти? Чует моя душа, здесь он, в городе.

– Тогда не иначе как у Буденного. Там у него, говорят, такие подвалы, как в гестапо. Да и Фриц под рукой.

– Что за Фриц? – заинтересовался Юрий.

– Да есть такой... Палач. Они как-то на меня вышли, я же на бензине сижу. Ну, я по глупости и сбагрил им пару бочек по дешевке, деньги были до зарезу нужны. Теперь отвязаться не могу... Так этому Фрицу я раз в глаза поглядел – неделю кошмары снились.

– Ладно, посмотрим. Намалюй-ка мне на песочке, что там у него за малина.

– Слушай. Лучше всего пробираться со стороны реки, если уж ты сам решил к волку в зубы... Там сад большущий, слева – сараи всякие, гараж на две машины, а метрах в двадцати – дом. Собак нет, Буденный не любит, когда гавкают по ночам. Зато «шестерка» постоянно шастает, а то и двое. Типа телохранители. Да, баня там еще есть, недалеко от дома... Ну, и все вроде.

– Леня, а от реки там подъехать можно как-нибудь?

– Нереально. Дороги нет, застрянешь – луг болотистый и забор части, ты же знаешь, там мотострелки стоят.

– Знаю, ползал там в детстве.

– Это когда вас с Будкиным какой-то чурка обстрелял?

– Было дело. Будкин тогда обделался по самые уши...

– А ты не обделался?

– Ну, как тебе сказать...

– Ладно-ладно, герой. Оружие-то есть?

– Есть одна историческая штучка. Покажу, если хочешь.

Филатов достал из-под сиденья пистолет. Жестовский профессиональным взглядом военного осмотрел оружие:

– Хороша машинка. Нет, ну ты точно крутым стал!

– Блин, знал бы ты, как мне это все осточертело! Посмотрел на Ксюху сегодня... Ох, е... – он в сердцах выматерился.

Помолчали. Филатов проверил пистолет, уложил его обратно под сиденье. Выпили невесело, потом Юрий махнул рукой:

– Фиг с ним. Прорвемся.

Солнце давно перевалило за полдень. Юрий не знал, что все это время Удав просидел в дерьме, каждые три часа извлекаемый для дачи показаний. Фриц не отступался, а Годунов знал, что стоит ему написать какую-нибудь бумагу – и нож под ребро или пуля в мозги обеспечены. Впрочем, Буденному не так нужна была эта бумага, как формальное признание Удава перед свидетелями, которые могли в случае чего подтвердить «чистосердечное» раскаяние Удава, погибшего в результате «трагической случайности» типа дорожно-транспортного происшествия...

До наступления темноты оставалось уже не так много времени, когда автомобиль Филатова подъехал к даче Жестовских, где в это время обитало его семейство.

– Слушай, граф Монте-Кристо, если я тебе понадоблюсь – завтра с обеда я заступаю в караул. Можно сделать по рюмке чаю... Как ты считаешь?

– Ну, Леня, если живы будем... завтра мне твоя помощь может понадобиться.

– Не вопрос!

Жестовский не стал говорить каких-то слов, знал, что друг идет на смертельно опасное дело. И подстраховал бы он его, да Филатов категорически запретил это делать.

Так они и расстались с надежной встретиться завтра.

Филатов достал мобильник, которым в последнее время не пользовался во избежание пеленгации, и завел встроенный будильник на 11 вечера, отъехал в тихое место за городом и задремал – в последние ночи со сном ему не везло.

Проспал он часа четыре и, как ни странно, выспался, хотя тело затекло от неудобной позы. Чтобы взбодриться, десантник умылся из первой попавшейся колонки и повел машину к дому Буденного.

«Жигуль» он оставил в переулке; единственный фонарь не горел, было темно, как во рту у кита. Впрочем, во рту у кита Филатову побывать не довелось, а к волку в пасть он как раз и собирался.

Сначала Филатов решил понаблюдать за домом с улицы, для чего занял позицию в тени навеса у автобусной остановки, разыгрывая подвыпившего запоздалого пассажира.

Спустя полчаса у калитки появилась фигура мужчины. Филатову показалось, что он где-то его уже видел. И точно – присмотревшись, он опознал одного из охранников товарной станции.

«Неисповедимы пути Господни», – подумал десантник, тихонько заходя сзади. Так же тихо он приложился рукоятью пистолета к затылку незадачливого визитера – ждать, пока из калитки буденновской хазы выйдет кто-то еще, времени не было. Утащив обмякшего мужика в густые заросли кустарника, он надежно связал ему руки его же собственным ремнем и влил в рот остатки водки из фляжки. Тот закашлялся. Филатов спрятал в карман опустевшую флягу и отвесил бывшему коллеге парочку пробуждающих пощечин. Тот открыл глаза, увидел незнакомое лицо и совсем было собрался кричать «Караул!», как Юрий не сильно, но ощутимо заехал ему в подбородок, заставив прикусить язык. Спросил, не желая тянуть резину:

– Где Буденный держит Удава?

Мужик молчал, то ли ничего не соображая, то ли стараясь выгадать время. Филатов залепил ему пощечину, после чего повторил вопрос. На этот раз пленник почел за лучшее подать голос:

– Если скажу, отпустишь?

– Да на хрен ты мне нужен? Говори давай!

– Фриц его в уборную посадил...

– Как в уборную? – Юрий сразу как-то не сообразил, что бандиты не станут церемониться даже со своим.

– В яме он, в туалете.

– Ясно. Кто охраняет?

– Не знаю. Вроде двое бродят... Отпусти ты меня, а?

– Полежи чуток... – Юрий прижал сонную артерию на шее пленника и оставил его отдыхать до утра под кустами. Сам же, держась в тени забора, отправился вдоль него в обход усадьбы.

Жестовский был прав: калитка, ведущая из сада в сторону речки, была не заперта. Из глубины сада доносились голоса подвыпивших мужиков, игравших в подкидного дурака. Дом был освещен, в нем шла крупная пьянка. Мягко ступая по траве, десантник приблизился к охранникам. Стол, за которым они сидели, был освещен лампочкой с жестяным абажуром; от нее вниз падал ровный круг света.

– Туз, бля! – заорал один из бандитов.

Второй парень, получивший дурака и весьма этим недовольный, поднялся с места.

– Ты куда? – спросил Борман. – Сдавай, дурачина!

– Отолью пойду, – пробормотал тот.

– А-а, Удава хочешь окропить? – заржал его партнер. – Глянь там, не протух он еще?

Напарник что-то промычал в ответ и отправился в сторону темневшего в глубине сада гаража. Зашел за угол. Филатов тенью метнулся следом.

Парень отворил дверь клозета и начал справлять малую нужду. Филатову только того и надо было. Подобравшись сзади, он успокоил его тем же приемом, что и бывшего «коллегу» по охране, затем отволок к задней стене гаража, уложив на траву. Не медля, заскочил в сортир и, морщась от запаха, посветил зажигалкой. Удав надрывно закашлялся. Юрий отволок закрывавшие яму доски и прошипел:

– Вылезай, быстро!

Кашель стих, и из ямы показалась всклокоченная голова Годунова с распухшими губами.

– Вылезай, я сказал, и тихо!

– Не могу, у меня руки вывернуты... – прохрипел Удав.

Филатов, матюгнувшись про себя, наклонился над ним, просунул руки под мышки и рывком вытащил узника наружу.

– Сам идти можешь?

– Попробую! – простонал тот и вывалился из клозета.

Юрий скользнул за ним и тут услышал голос Бормана:

– Жорик, ты что, обосрался там?

В ответ Юрий прохрипел что-то типа «щас иду» и подтолкнул истекавшего нечистотами Годунова по направлению к калитке. Они добежали до забора.

– Куда теперь? – выдохнул Удав, от которого несло так, что десантника чуть не стошнило.

– Вдоль забора давай, за мной, я вперед, сейчас машину подгоню.

Путь занял немного времени, но его хватило Борману на то, чтобы поднять тревогу. Едва Годунов ввалился в заднюю дверь «Жигулей», как со стороны дома послышался шум. Впрочем, Филатова это уже не заботило. Машина с выключенными фарами скрылась в паутине неосвещенных переулков.

Годунов на заднем сиденье не издавал ни звука. «Сознание потерял, что ли?» – подумал Филатов. Они были уже далеко от места заточения Удава; Юрий держал курс к железнодорожному переезду, за которым открывалась прямая дорога на переулок имени какого-то забытого всеми героя, конечный пункт его маршрута. Как на грех, переезд оказался закрыт – с горки спускали порожняк.

Наконец звонки прекратились, шлагбаум поднялся, и через десять минут Юрий затормозил в глубине знакомого переулка.

В этом переулке когда-то жила Ксенина тетка, а раньше – покойные дед с бабкой – родители ее отца; на чердаке бани до сих пор хранилась полуистлевшая коляска, в которой возили Юрину подругу тридцать лет назад. В углу огорода еще можно было увидеть следы ямы, в которой они с ее отцом искали якобы зарытый там дедом-партизаном «дегтярь»; и груша была еще жива, старая высокая груша, забравшись на которую Юра бросал Ксюше спелые плоды. Смеялись они тогда...

Яблони так и стояли, только плодов на них в этом году не было – обгорели деревья. От дома остался почерневший сруб, чудом уцелела лишь баня, да и та стояла без крыши. Взрыв баллона с газом, говорили, слышен был аж в центре города... Полупарализованная Ксенина тетка спаслась чудом – старуху вытащил прохожий.

– Кто ты такой? – спросил Удав.

– Филатов, – просто ответил Юрий.

– Я у тебя в долгу...

– Пошел ты на х... со своим долгом! – от чистого сердца заявил Юрий. – Вылезай!

Они вышли из машины, Филатов открыл багажник и достал заранее купленную в хозмаге цепь и два висячих замка.

– Вперед! – стараясь не касаться «благоухающего» Годунова, Юрий указал ему на баню, темневшую во дворе.

– Что ты со мной собираешься делать?

– Вопросы задавать, – буркнул Юрий, обмотал пояс Годунова концом цепи, затянул и запер на замок, проверив, не соскользнет ли цепь. Второй ее конец он примкнул к потолочной балке. Удав не сопротивлялся, спросил только:

– Ты меня спас, чтобы самому замочить?

Не отвечая, Юрий пошел к машине, вытащил из бардачка бутылку, вернулся и сел на скамейку.

– Слышишь меня, Виктор Годунов? Того, что у меня с ней было, у тебя никогда не будет. Хоть ты и жеребец стоялый.

Юрий прямо из горла влил в себя полбутылки. Заметив стоящий в углу жестяной баллончик, подобрал его, при свете спички разглядел. Это был забытый кем-то дезодорант, на дне его еще что-то бултыхалось. Ухмыльнувшись, Юрий направил струю в сторону сильно вонявшего Удава. Струя скоро иссякла, не перебив запаха фекалий.

... К лавке кто-то, видно Ксюхин отец, прилепил огарок свечи. Филатов зажег его, потом прикурил сигарету и, пуская дым через ноздри, стал наслаждаться своим положением.

Потом ему стало противно, и он, глотнув из бутылки, задал давно вертевшийся на языке вопрос:

– Удав, жить хочешь?

Тот поднял голову – длины цепи хватило, чтобы сесть на пол, опершись о печку, – помолчал, потом проговорил хрипло:

– Чувак, купи рогатку и застрелись, понял?

Филатов озадаченно посмотрел на него, как на пациента дурдома:

– Да есть у меня рогатка, есть, видишь? – он достал пистолет, крутанул на пальце перед носом Удава, спрятал. – А ты, говнюк, три таких имел, но в сральню к Буденному попал. Я почему-то не попал, а ты – попал! – Водка постепенно стала его разбирать.

– Чего ты от меня хочешь?

– Правды, и только правды. Кто на меня мокрое дело повесил? Я имею в виду сторожа на станции.

– Если скажу, отпустишь?

– Ты, сучара, еще и торговаться будешь?

– А что мне остается? Сейчас ты при козырях...

– Говори давай, мочить тебя не стану.

– Угнать вагон тех фраеров послал Буденный. Вагон предназначался Фоме. Организовал все Кравченко.

Теперь все стало на свои места.

– Откуда пришел вагон? И кто конкретно меня подставил?

– Откуда вагон – не знаю. Документы сделал Буденный. А исполняла все мелкота какая-то, алкаши. Там же, на станции, подрабатывают. Кто машинистом, кто крановщиком... Они сами по себе, я их не знаю. С друга своего спрашивай, с Кравченко. – Годунов устало закрыл глаза. Со времени его освобождения прошло не более часа...

Филатов допил водку, чувствуя, что сейчас его развезет. Закурил, протянул сигарету Удаву. Тот взял, затянулся глубоко. Юрий вышел из бани, побродил по двору, который так и не был очищен от полусгоревших досок. Опустил в колодец ведро, подождал, пока оно наполнится, медленно крутя ворот, вытащил, поднял над головой и вылил на себя, почти не почувствовав холода. Мокрый до нитки, вернулся в баню и улегся на полок, не обращая внимания на Годунова, которому деваться было некуда.

Ощутил себя Юрий сидящим на полке ранним утром. На часах было шесть. Потянувшись, он слез с полка и нашел в предбаннике Годунова, стонавшего во сне; судя по всему, тот пытался освободиться – рядом лежал погнутый ржавый совок для чистки печи. Цепь выдержала, и узнику осталось только подкрепить силы сном, что он и сделал. Тем временем в голове Филатова созрел дикий план.

Подложив доску, он набросал на листе бумаги несколько слов, склеил с помощью подожженного кусочка рубероида импровизированный конверт и запечатал туда свое послание. Бумагу он вырвал из пожелтевшего Ксениного альбома, для рисования, валявшегося тут же, в бане. Написав это письмо, он окончательно ставил себя вне закона, ибо написано там было следующее: «Сим извещаю, что Фому пришил отнюдь не Удав, а я, нижеподписавшийся Юрий Филатов. Засим требую от Удава отстать, ибо подробный отчет обо всем хранится у моих друзей, и, если со мной что случится, все загремят под фанфары, и Кайзер в первую очередь. В чем и подписываюсь, Ю. Филатов».

Оставив около так и не проснувшегося Годунова ведро с водой и полпачки сигарет, десантник уселся в машину и повернул ключ в замке зажигания.

Глава 17

Когда-то Филатову довелось прочитать рассказ о человеке, разбогатевшем и решившем отдать все долги, накопившиеся за всю его жизнь. Человек этот наделен был хорошей памятью, не забыл никого – ни друзей, одалживавших ему деньги в юности, ни женщин, которых недолюбил в свое время. И вот, когда он сделал счастливой последнюю из них, отдал с процентами последний долг и побрел по дороге, свободный и легкий, как ветер, то заметил вдруг, что под его сапогами перестала гнуться трава... Понятно, почему, подъезжая к окраине Ежовска, он вспомнил эту историю. Грустно усмехнулся и вовремя заметил жезл дорожного мента, стоявшего на обочине дороги около машины с мигалкой.

До сих пор ему отчаянно везло – ни один гибэдэдэшник так и не тормознул его, в каком бы состоянии он ни ехал. Филатов вылез из машины, протянул документы сержанту. Тот просмотрел их, подозрительно принюхался:

– Что-то пахнет от вас, как из бочки. Пройдемте на освидетельствование.

Юрий, чертыхнувшись про себя, побрел следом за милиционером к его «Жигулям». «Страж дорог» вытащил стеклянную трубку, обломил кончики и, надев на нее полиэтиленовый мешочек, протянул Юрию:

– Дуйте до наполнения мешочка.

Делать нечего, пришлось дуть. Когда мешок наполнился воздухом, лейтенант отобрал его и с сомнением посмотрел на трубку: цвет вещества в ней не изменился.

– Что и когда пили? – спросил он.

– Вчера вечером пиво, – смиренно ответил Филатов.

– И запах до сих пор остался? – задал гибэдэдэшник риторический вопрос.

Филатов, не вдаваясь в подробности, пожал плечами.

– Придется поехать в больницу на анализ крови...

– Лейтенант, вы что, дальтоник? – не удержался Юрий. – Трубка же ничего не показала!

– Вы как разговариваете?! – прикрикнул гибэдэдэшник. – Давайте ключи от машины!

В планы Филатова не входили ни поездка в больницу, ни драка с ментом. Оставалось третье, и вместе с ключами он протянул усатому сержанту пятидесятидолларовую купюру. Сработало безупречно. Привычным жестом, словно фокусник, милиционер спрятал взятку – Юрий не заметил даже куда – вернул ключи и права и отвернулся, пробормотав: «Свободны...»

«Я и так знаю, что свободен», – подумал Юрий, садясь за руль. Вскоре он набирал рабочий номер Ксении.

– Ксюша? Привет. Это я.

В трубке помолчали.

– Ты можешь говорить? – спросил Юра.

– Нет, – коротко ответила Ксения.

– Так... А сможешь ты встретить меня... там, где мы в последний раз... ну, ты понимаешь, про что я....

В трубке раздался всхлип:

– Да.

– Через час?

– Да...

– Я жду. – Филатов повесил трубку.

В последний раз они занимались любовью на берегу речки, в густых зарослях, излюбленном месте свиданий ежовских влюбленных.

Филатов припарковал машину неподалеку от госпиталя, где, может быть, до сих пор обретался хозяин его теперешней одежды – сменить ее он так и не удосужился. Засунул за пояс пистолет, прикрыл темной рубашкой и отправился по улочке, носившей испокон веку название Стрелецкая, – видать, советской власти не хватило знаменитых большевиков для того, чтобы назвать улочку созвучно времени...

Неподалеку располагалась городская больница, корпуса которой примыкали к старинному собору. Почему-то Юрию взбрело в голову именно в этот момент забраться на колокольню, благо для этого нужно было просто дать сторожу на бутылку «чернил». Сторож этот не раз прежде поднимал с Филатовым рюмку, но теперь его не узнал и, получив пару червонцев, только махнул рукой: лезь, мол.

И Филатов полез. Сперва по винтовой лестнице, проложенной в толще стен, потом, поднимаясь с яруса на ярус, забрался на самый верх, на маленькую площадку под куполом. Тут он бывал не однажды, но и теперь волновался, как в детстве, любуясь пейзажем Ежовска с высоты птичьего полета...

Ксению он увидел сразу. Она была еще далековато, но не узнать ее он не мог. Лишь одно ему не понравилось – в некотором отдалении за ней следовали двое мужиков. Может, они и шли по своим делам, но привыкший к осторожности Филатов отметил про себя, что ухо стоит держать востро. Взглянув в последний раз на город, зелень листвы которого уже позолотила осень, он начал спускаться. Рассчитав время, вышел на дорогу метрах в ста за двумя мужиками, которые – теперь Юрий в этом убедился – следили за Ксенией.

Она, не оглядываясь, приблизилась к лестнице, ведущей к берегу, и стала спускаться; ступила на тропинку, которая вела в заросли. Мужики шли следом.

Филатов, прекрасно знавший эти места, обогнул строения глазного отделения больницы и отыскал другую тропинку, тоже ведущую вниз, но порядком заросшую. Ксения должна была ждать неподалеку, на полянке, окруженной зарослями. Она и остановилась тут, оглядевшись.

Из своего укрытия Юрий ясно различал ее лицо; косметика, которой было в этот раз больше, чем она обычно себе позволяла, не могла скрыть припухлости глаз. «Плакала... – пронеслось в голове Филатова. – Эх, судьба, мать ее...»

Следившие за ней остановились поодаль, незаметные для Ксении. Юра мог их разглядеть, даже слышал обрывки реплик, которыми вполголоса обменивались мужики. Он различил, что один из них обращается к другому не иначе как Фриц. «Так вот ты какой, северный олень...» – подумал Филатов. И решил поторопить события.

– Ксения! – позвал он.

Преследователи насторожились.

Женщина взглянула вверх, увидела Юрия и облегченно вздохнула:

– Слава богу, думала – не придешь... Ты... смог?

– Смог, – ответил Юрий, опуская руку в карман и следя за приближающимися бандитами. Они выслеживали Удава, но, увидев незнакомца, решили все же расспросить его с пристрастием. – Ксюша, сейчас тут будет жарко. Начнется заваруха – беги наверх по тропинке, жди меня в офтальмологии, ты знаешь где... Все, беги! – прикрикнул он, заметив, что Фриц достал что-то из кармана.

Ксения бросилась вверх, но наперерез ей бросился спутник Фрица. Сам Фриц с кастетом в руке налетел на Филатова... И остановился как вкопанный – ствол пистолета оказался слишком серьезным препятствием.

Второй бандит почти догнал Ксению, и Юрию не оставалось ничего другого, как прострелить ему ногу. Выстрел, крик раненого и бросок Фрица совпали с точностью до секунды. Филатов оплошал – местному «палачу» удалось выбить пистолет, и тот отлетел в сторону. В ответ Юрий саданул Фрица левой ногой, попав тому под коленную чашечку. Бандит свалился на бок, норовя схватить Филатова за ногу. Юрий вовремя отскочил, подхватил пистолет.

– Лежать, падла!

По тропинке скатился подстреленный, подвывая от боли: пуля пробила ногу ниже колена. Двое хромых мафиози оказались лежащими рядом.

– Ты кто, сука? – спросил Фриц голосом, не предвещавшим ничего хорошего.

– Робин Гуд, – осклабился Филатов. – Гуляю я тут. Короче, нет у меня времени с вами чаи гонять. Сами запомните и Буденному передайте: Фому убил не Годунов. Удав тут абсолютно ни при чем.

– Что ты, падла, лапшу вешаешь? Буденный ясно сказал, что это Удава работа! – Фриц попытался выпрямиться, но со стоном опустился на землю, не в силах стать на ногу.

– К вечеру вся братва будет знать, кто это сделал, зачем и по чьему заказу. Твой Буденный этого хочет?

Фриц с ненавистью посмотрел на невесть откуда взявшегося «поборника справедливости»:

– Ну, и кто это сделал?

– Я, – без ложной скромности ответил Юрий.

– Бля, да кто ты такой?

– Тебе это так хочется знать?

– Не п...и, все равно от нас не уйдешь!

– Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел, а от тебя, фриц поганый, и подавно уйду. Слабо тебе! – издевался Юрий над поверженными противниками, соображая, что с ними делать дальше.

Наконец решил:

– Фриц, как ты понял, я мужик не слабый. Вот малява, передашь Буденному. Учти: если он не отстанет от Удава, ее содержание будут знать все, кому надо. И кому не надо – тоже.

– Ты, мудак, неужели не врубаешься, что Удав никогда теперь с Буденным не уживется?

– Знаешь, мне насрать с высокой колокольни, уживутся они или нет. Но теперь зато братва знать будет, что не Удав мозги пудрил, а кое-кто другой. В последствиях сами разбирайтесь. У Удава небось тоже кореша есть. – С этими словами Филатов вытащил из кармана письмо и бросил бандиту. Фриц поймал его, не решаясь распечатать. – Короче, Фриц, ты понял?

Тот только скрипнул зубами.

Через несколько минут Юрий нашел Ксению в беседке, совершенно скрытой зарослями. Тут обычно проводили время больные из глазного отделения, резались в карты, выпивали тайком. В это время как раз был тихий час, и беседка пустовала – заведующий отделением велел на два часа запирать на замок двери корпуса: мол, положено спать – спите.

Казалось, Ксения настолько углубилась в свои невеселые мысли, что не замечала никого и ничего вокруг. Юрию было знакомо это ее состояние – нечасто, но находило на Ксению такое болезненное равнодушие, заканчивалось оно обычно жесточайшей разборкой. На этот раз, правда, «семейный» скандал ему не грозил...

Он вошел в беседку, опустился на скамью. Времени действительно было немного, и Юрий начал без предисловий:

– Ксения, мне терять, в общем-то, нечего. Хочу, чтоб ты знала: спасаю я твоего хахаля ради того, чтоб ты просто не пошла по рукам.

И, не обращая внимания на протестующие слова, готовые сорваться с ее языка, продолжил:

– Годунова по всем раскладкам должны убрать, или он должен замочить Буденного и стать боссом. Это нереально, а потому прими совет. Бери билет на ближайший поезд и отправляй его как можно дальше, хоть в Сибирь, хоть на Урал. Стопроцентной гарантии того, что он останется жив, я не дам. Даже наоборот – его почти наверняка найдут и замочат. Но я сделал все, что мог. Вот ключ от цепи, на которой он сидит в баньке твоей бабушки. Быстро, слышишь, быстро иди в магазин, купи ему одежду, а то от него дерьмом разит, переодень и... Понятно? Больше ничем вам помочь не могу, на меня самого сейчас охота начнется.

Ксения только кивала с обалдевшим видом. Ожидать такого от своего бывшего кавалера она не могла.

– Пути Господни, Ксения... Все, прощай, милая, не поминай лихом. И – быстрей, быстрей!.. – Юрий сорвался с места и почти бегом направился в сторону дворика, где он оставил машину. Теперь он долго не увидит ее... Если вообще когда-нибудь увидит на этом свете.

Уже в который раз Филатов с грустью подумал о том, почему же, стоит ему полюбить женщину, она или погибает, или оказывается далеко не тем человеком...

... Буденный распечатал «маляву», принесенную хромавшим Фрицем. Его спутник с пулей в ноге лежал в больнице, опекаемый врачом из «своих», – опасность потерять ногу ему не грозила, но танцевать теперь он вряд ли когда-нибудь сможет.

Видеть своего «командарма» в ярости доводилось мало кому из бандитов. Практически никогда тот не бил посуду, не раздавал тумаки – за него наказанием провинившихся занимался, и небезуспешно, Фриц. Но теперь сам «экзекутор» провинился, и провинился крупно.

– Вы что, мудаки поганые, не смогли вдвоем одного замостырить? – уставился на своего подручного яростным взглядом Буденный.

– У него ствол был...

– Ну и что, что ствол! У тебя, что ли, ствола нет?

– Да не тягаю я его, нас и так менты пасут...

– Б..., да ты знаешь, что сейчас начаться может? Это же был человек Кайзера...

– Так какого хрена он стал Удава защищать?

– А он шизик, такие могут все что хочешь сотворить. Никакой логики в их действиях...

– А это не?.. – Фриц начинал помаленьку догадываться о том, кто есть «ху».

– Это был Филатов, вот его подпись стоит. Скорее всего его бывшая телка попросила Годунова вытащить, вот он и решил поиграть в благородство.

– Е-мое, тот Филатов, который Рашида замочил?

– Тот. Вот только как он к Кайзеру попал? Или, может, и раньше на него работал... Да, придется «самого» побеспокоить. – Он снял трубку телефона.

Звонок Буденного застал Кайзера врасплох.

– Меня не интересует, где и как ты его будешь искать! – орал в трубку генерал Логвиненко. – Сегодня же, слышишь, сегодня же вечером он должен быть нейтрализован, иначе ни ты, ни я в живых не останемся! Да прочеши весь город, устрой засаду у его друзей... Кстати, у него белая «копейка», номер... Если надо, устрой стрельбу, но чтобы Филатов был уничтожен. Лучше, конечно, брать этого мудака живым, но смотрите сами. Все. Жду. – Кайзер вытер платком вспотевший лоб. – Вот мудила, – выругался он. – И так директор коситься начал, а тут еще это... Ну, попадись ты мне, писатель хренов...

А в это время «писатель» спокойно обедал в ротной каптерке в обществе Лени Жестовского. Филатов исповедовался другу:

– ... Ну, я и нажал на кнопку. И стал наемным убийцей.

Жестовский, уже догадывавшийся обо всем, утешил:

– Собаке – собачья смерть. Шагу не дают ступить, сволочи...

Водки не пили – Жестовскому надо было с минуты на минуту заступать в караул, и приятель не хотел его смущать, хоть Леня от чистого сердца и предложил ему «своего фирменного». Юрий, кстати, рассказал о напитках, которыми потчевал его Кайзер, одним словом, ничего не утаил, – терять ему действительно было нечего, он и приехал к другу детства и сослуживцу, чтобы попрощаться с ним если не навсегда, то надолго...

Жестовский взглянул на часы:

– Ну, все, на развод пора. Юрик, ты пока тут прикорни, устал небось. К ночи в караулку переберешься. Машину-то где оставил?

– Да на стоянке, около КПП...

– Зря, засечь могут. Надо было в часть загнать, тут машин много стоит – командир разрешил «безгаражным» аккурат около караулки парковаться...

Его предостережение запоздало. Разосланные во все концы города «буденновцы» белые «Жигули» первой модели с известным номером разыскали почти сразу же, зная, что в части служит друг «объекта». И приняли соответствующие меры.

Стемнело. Отправив очередную смену караульных во главе с разводящим, Жестовский, перепоясанный портупеей, на ремне которой висела кобура со штатным «макаровым», присел на топчан, где дремал Юрий. Тот от движения проснулся.

– Ну что, Юра, часиков в шесть тронешься?

– Да, поеду... Зашьюсь куда-нибудь на Урал... А может, в Ташкент поеду, там друзей много... – Филатов широко зевнул. – Как та цыганка говорила: ждет тебя, золотой, дальняя дорога.

– Ну, лишь бы не казенный дом...

Одиннадцать бандитов – столько «активных штыков» смог набрать после разборок с кавказцами ежовский «командарм» – рассредоточились у забора воинской части, рядом с которым стояла караулка. Буденному, а точнее, Фрицу нетрудно было узнать, что друг Филатова заступил начальником караула. Один из бандитов сквозь лаз под забором, именно тот, которым воспользовался в свое время Юрий, попал на территорию части и удостоверился, что «объект» на месте. Выяснив обстановку, члены «группы ликвидации» один за другим нырнули в лаз. Операцией, разработанной Фрицем, он же и руководил; осталось только выждать, когда Филатов выйдет из караулки в отхожее место, и «замочить» его из «бесшумки». С этим мог справиться и один Фриц, но он хромал, и, поскольку не хотел уступать никому свое право отомстить человеку, из-за которого так опозорился, пришлось собирать для собственной подстраховки всю шоблу.

– Стой, кто идет? – раздался за окном караулки голос разводящего.

Жестовский встрепенулся, выскочил из дверей, по привычке схватив фуражку и надев ее на голову.

Дальнейшее Юрий видел, словно происходившее в замедленной съемке.

Распахивается дверь. Освещенный сзади, на пороге стоит Жестовский. В тот же момент с его головы слетает фуражка и падает прямо на колени сидящего на кушетке Филатова. В тулье фуражки – аккуратная дырочка. Снаружи доносится звук выстрела. Крик Жестовского: «Караул, в ружье!!! Отразить нападение!» Филатов видит собственный пистолет, выхваченный из кармана, словно со стороны, самого себя, стреляющего в сторону вспышек чужих выстрелов. Короткие очереди «Калашниковых»...

Нападавших почти не было видно – проникнув на территорию, они спрятались за кустами, обрамлявшими дорожки, ведущие к плацу, казарме и домику штаба. Ночь была, как на грех, безлунной; Филатова – он потом узнал – спасло только одно: покалеченный Фриц неуклюже повернулся в кустах и был замечен разводящим сержантом, который вел в караулку сменившихся часовых. Тот крикнул, как положено по уставу, секунду спустя в проеме дверей появился Жестовский, и Фриц не выдержал – нажал на курок. Это стоило ему жизни – после команды начкара один из солдат прошил кусты и Фрица очередью из автомата.

Подстраховывавшая его команда зашевелилась, открыла огонь, и солдаты стали стрелять на поражение. Бандюги же, не имевшие никаких навыков открытого боя, частью полегли сразу же, частью продолжали отстреливаться из-за кустов. Они прекрасно понимали, чем грозит им вооруженное нападение на воинскую часть, но купились на заверения Буденного, что, мол, никто там шума не поднимет, Фриц одним ножом управится, да и к тому же клюнули на обещание весьма приличного вознаграждения. Даже то, что пистолеты пятеро из одиннадцати держали в эту ночь первый (да и последний) раз в жизни, их не остановило.

Завыла сирена, Юрий, выскочивший из караулки, залег рядом с Жестовским. Тот, стреляя по кустам из пистолета, крикнул Филатову:

– Беги через подкоп! Беги, я сказал, сейчас тут вся часть будет! Я подстрахую!

Филатов пополз к забору части, услышав, как Жестовский крикнул:

– Сержант, огонь на поражение! Обходите их с флангов! Только друг друга не перестреляйте! Максименко, ползком в казарму! Крецу, в штаб! Разъясните там обстановку! Козин, блокируй КПП!

Со времени первого выстрела прошло не больше двух минут; сирена, включенная дежурным по штабу, продолжала грозно реветь. Из казармы выбегали заспанные солдаты с автоматами, на ходу прилаживая обмундирование. Еще через минуту Юрий, как и несколько месяцев назад, юркнул в лаз, ведущий к спасению.

... Вспышка выстрела была неожиданной. И боль в груди он почувствовал не сразу, а лишь тогда, когда отдача от его ответного выстрела толкнула назад плечо.

Перед тем как соскользнуть в беспамятство, Филатов услышал вскрик раненого бандита и треск кустов – тот уходил в заросли. Потом наступила тяжелая, густая темнота.

Глава 18

Рассвет так и не наступил для девяти из одиннадцати «буденновцев», обнаглевших настолько, чтобы поднять стрельбу в воинской части. Нападение стало событием, из ряда вон выходящим. Его, конечно же, сразу засекретили, и не без участия Кайзера, получившего о нем известие через час после гибели последнего «террориста».

Утром бандитов увезли в морг областного центра. Местные «фараоны», прибывшие на место происшествия сразу же после вызова (у них проходили какие-то учения, и милиция была переведена на казарменное положение), с удивлением обнаружили среди трупов нескольких старых знакомых, а кое-кто – и соседей. Впрочем, строжайшая подписка о неразглашении служебной информации надежно заткнула им рты.

Подписку пришлось дать и всем остальным участникам побоища, кроме лежавшего в бессознательном состоянии в санчасти раненного в грудь солдата. По документам пострадавший значился как ефрейтор Луканский.

... Когда Филатов свалился без сознания на руки подоспевшему Жестовскому, тот не стал долго раздумывать. Положение было почти безвыходным, и прапорщик принял единственно правильное в такой ситуации решение.

Счет шел буквально на секунды...

Не тратя времени на перевязку, Леонид потащил раненого друга к санчасти, около которой суетился прапорщик с медицинскими эмблемами в петлицах. В части он прослужил буквально неделю.

– Слышишь, Костя, быстро осмотри солдата! Дурила, шел из самоволки и под пулю попал... Только, ради бога, никому, хорошо? Скажешь, во время нападения шальной пулей задело...

– Помоги перенести, – попросил молодой фельдшер, имевший дело с огнестрельными ранениями только теоретически.

Вдвоем они быстро втащили Филатова в операционную, раздели. Медик принялся осматривать рану.

– Фамилия его как?

– Луканский, ефрейтор. Как он?

– Навылет. Его счастье, что ты подоспел. Вроде крови немного потерял, – прапорщик Медведко начал накладывать перевязку.

Жестовский, спрятав под шумок гражданскую одежду Филатова в печь, сохранившуюся в старом здании санчасти, со скоростью звука побежал к караулке, где его уже искал дежурный по части.

– Е-мое, Леня, вы же тут девять человек уложили! – в ужасе заорал молоденький лейтенант. – Что тут было?,

– П...ец, вот что, – Жестовский решил в подробности не вдаваться. – Короче, лейтенант (Леонид не знал даже, как того по имени), быстро беги в штаб, вызывай командира. Сержант Сосновский! Выставить оцепление силами караула, никого не подпускать.

Лейтенант бросился выполнять приказание, даже не пикнув по поводу того, что прапорщик распоряжается офицером. В такие моменты командует тот, кто первым сориентировался в ситуации.

Теперь главным было найти подлинного ефрейтора Луканского. На счастье, этот дембель, по своему обыкновению, появился в нужный момент в нужном месте – будучи особо доверенной персоной прапорщика Жестовского и имея от этого изрядные льготы по службе, он старался держаться поблизости.

– Луканский, тебя кто-нибудь видел сейчас из тех, кто тебя хорошо знает?

– Да вроде нет, товарищ старший прапорщик... Я тихонько...

– Теперь слушай сюда. Быстро линяй из части, чтоб тебя никто не видел. Твое место пока займет другой, понял? И документы оставь. Есть куда скрыться?

– Так точно, есть...

– Скорее всего тебя комиссуют по ранению. Так что не удивляйся. Завтра позвонишь мне домой. Да, скорее всего в части тебе появиться уже не придется.

– Как так не придется?

– Потом все объясню. Учти, за это тебе неплохо заплатят... Все, беги, только сиди тихо!

– Понял... – солдат растворился во тьме.

Жестовский наконец смог перевести дух. «Ну, Юрка, счастье твое, что ты выглядишь на тридцатник, да и налысо постриженный...»

Вскоре прибыл командир части, не проспавшийся после вчерашних посиделок: наступала суббота, а полковник Загребайло нечасто затруднял себя командованием обычным в этот день ПХД – парково-хозяйственным днем, возлагая эту почетную миссию на плечи своего заместителя. Полковник был зол до чертиков и с ходу, не дожидаясь рапорта, стал орать на начальника караула:

– Что за херня у вас тут происходит, старший прапорщик? До утра нельзя было подождать?

– Нельзя было, товарищ полковник, – мягко сказал Жестовский. – Произошло нападение на часть.

– Вы что тут, напились с этим лейтенантом? Какое нападение? Почему тревогу объявили?

– Взгляните, товарищ полковник...

Загребайло, пышущий злостью, позволил все-таки подвести себя к кустам, Вокруг которых с автоматами на изготовку стояли бойцы караула во главе с сержантом. Тот, как положено, стал по стойке смирно и доложил:

– Товарищ полковник, личный состав караула по приказу начальника караула занимается охраной места происшествия.

Командир части воззрился на сержанта, потом перевел взгляд на темный кустарник:

– Ну, и что там?

– Трупы нападавших, – сказал Жестовский.

Полковник, понявший наконец, что дело пахнет ЧП, соизволил пройти в кустарник и сразу наткнулся на то, что осталось от Фрица. Бравый полковник отскочил от трупа как ошпаренный.

– Милицию вызвали? – спросил он внезапно севшим голосом.

– Никак нет, вас ждали, – сообщил Жестовский.

– Так чего вы стоите? Вызывайте немедленно! А я в штаб пошел, доложу генералу...

Жестовский ухмыльнулся про себя, представив, сколько времени генеральский рык будет стоять в ушах полковника. Командующий округом не отличался нежным нравом...

– Лейтенант! – позвал он дежурного по части. – Вызывай милицию! Я – в санчасть, там у меня солдата шальной пулей ранило. Пойду проведаю.

Юрий пришел в себя в тот момент, когда Жестовский переступил порог палаты, куда его перенес с помощью санитара Медведко. И услышал его слова, обращенные к прапорщику:

– Ну, слушай, повезло твоему солдату, сто лет жить будет. Ничего «этакого» не задето, как я понимаю. Крови внутри нет, оттекает хорошо. В госпиталь его надо. Сейчас машину вызову. Но, слушай... Такое ощущение, что он все «горячие точки» СНГ прошел, – шрамов, как у ветерана...

– Вызывай, – сказал прапорщик, не реагируя на замечание наблюдательного фельдшера. – Все равно хреново парню – ему на дембель скоро.

– Ничего, эта рана, коли осложнений не будет, быстро заживет. Комиссуют – так раньше домой пойдет.

Через полчаса санитарная машина увезла Филатова в госпиталь. Фельдшер с сопроводительными документами ехал в той же машине. Опять удача – в предутреннем полумраке лицо лежавшего на носилках разглядеть было трудно, и встречные солдаты, среди которых наверняка были и знавшие Луканского, ни о чем не догадались. Полковник же Загребайло узнал о ранении «солдата» в последнюю очередь...

Трупы пролежали на тех местах, где застигла их смерть, до утра. Милиция и прокуратура Ежовска не решилась проводить «полновесное» расследование собственными силами и сразу вызвала подкрепление.

К восьми часам утра на вертолете прибыл из Москвы некий человек в штатском в сопровождении двух чинов в форме – одного в милицейской, другого – в военной. Бегло осмотрев кусты с застывшими трупами, «штатский» уединился с полковником Загребайло, который через десять минут вышел из кабинета с таким видом, будто с его плеч упало как минимум две звездочки. Все утро он молчал – видно, размышлял на тему «И почему именно у меня в части произошла такая мерзопакостная история?»

Он даже отбой тревоги не объявил, за него это пришлось сделать заместителю. Человек же в штатском поманил пальцем прапорщика Жестовского и, отведя его в сторону, задал один только вопрос: «Почему в караульном помещении находился гражданский?»

Казалось бы, тут и сказке конец, и быть Жестовскому расстрелянным, повешенным и утопленным сразу. Но не тут-то было. Ответ у него был готов.

– Простите, с кем имею честь?

– Неважно...

– Что значит «неважно»? Я должен знать, имеете ли вы право задавать вопросы начальнику караула при исполнении служебных обязанностей.

– Полковник ФСБ Сиротский.

– Предъявите документы, товарищ полковник!

– Ну, блин, прапорщик... – пробормотал полковник, показывая удостоверение.

– Благодарю вас, товарищ полковник. Тем не менее я могу отвечать на ваши вопросы, только сменившись с караула. А снять меня с караула может только...

– Я знаю устав, – сказал сотрудник ФСБ. – Вон идут тебя менять...

Когда Жестовского официально сняли с караула, полковник пригласил его в кабинет командира части.

– Вот теперь я официально начинаю допрос, – произнес он, садясь за стол командира, над которым висел портрет Путина. – Итак, кто из гражданских лиц находился в караульном помещении во время нападения?

– Гражданских лиц до момента нападения на территории части не было, – ответил Жестовский.

Полковник удивленно приподнял брови:

– А вот ваши солдаты говорят обратное...

– В караульном помещении находился солдат, пойманный лично мной в момент попытки совершить самовольную отлучку.

Полковник помолчал, скрывая растерянность.

– И где же этот ваш солдат?

– Во время нападения он был ранен в грудь и в тяжелом состоянии отправлен в госпиталь, – не смутившись, заявил прапорщик. – Фамилия солдата – Луканский. С ним отбыл военфельдшер прапорщик Медведко.

– Хорошо, проверим... – задумчиво сказал полковник, видимо не посвященный генералом Логвиненко во все тонкости. Действительно, он получил указание скорее замять дело, чем разобраться в нем досконально. – На ваш взгляд, чем вызвано нападение?

– Полагаю, что это была попытка преступных элементов завладеть оружием караула, – не моргнув глазом, ответил сообразительный прапорщик.

– Хорошо... Что ж, пока вопросов больше не имею, – сказал эфэсбэшник. – Судя по всему, вы действовали правильно. Выводы мы сделаем по окончании следствия. Свободны.

– Жестовский откозырял и вышел из кабинета, удивленный, что явный бред насчет захвата оружия караула не вызвал никакой реакции. Действительно, кто осмелится из-за десятка автоматов нападать на воинскую часть в часе езды от Москвы?

Боль в груди не давала сосредоточиться. Лежа на госпитальной койке под капельницей, Юрий с трудом восстанавливал последовательность событий, приведших его в эту палату. Кроме него здесь лежали еще два солдата – один кашлял кровью, сильно ударившись обо что-то грудью (это «что-то» было кованым дембельским сапогом), а второй, десантник из дислоцированного недалеко от Ежовска полка, во время приземления с парашютом пропорол легкое стальным прутом, невесть каким макаром выросшим на земле полигона. Оба они разговаривали с трудом, как и Филатов – тот смог лишь улыбнуться при виде входящего в палату Жестовского, которому сопутствовал моложавый военврач с погонами майора.

– Ну что, братишка, оклемался? – подмигивая из-за спины доктора, спросил прапорщик. – Ничего, скоро домой поедешь.

– Комиссовать его будет нетрудно, – заявил майор медслужбы, листая какие-то бумаги. – Сквозное ранение в грудь... Легкое не задето... Как самочувствие, товарищ ефрейтор? – бодрым тоном обратился он к Филатову.

– Терпимо... – отозвался тот, поняв, что прапорщик Жестовский умудрился выдать его за кого-то другого.

– Откуда родом? – продолжал допытываться доктор.

– Из Пскова он, – поспешил ответить Жестовский. – Может, не стоит ему сейчас разговаривать?

– Да ерунда, заживет эта дырка, и забудет он про нее... И чего таких стариков на службу призывают? Ему на вид лет тридцать... Ну, да ладно, документы на комиссование я подготовлю. Кстати, тут какой-то особист все допытывается, можно ли допрос снять. Так я сказал, как ты и просил, что он в тяжелом состоянии.

– Вот спасибо, Коля, а то и мне влетит – почему я этого самовольщика сразу в комендатуру не отправил. Я ж тебе говорил – у лаза я его подкараулил... Если честно, виноват я перед ним, – пусть бы себе гулял, зато пулю не схлопотал бы.

Жестовский еще раз подмигнул Филатову. Тот в ответ улыбнулся.

– Ну, если улыбается – жить будет. Всего ему тут у нас с месячишко отбыть придется, потом можно домой отправлять, пусть долечивается. Ну, пошли? – военврач

с прапорщиком Жестовским, обернувшимся на прощание, вышли из палаты.

Почти три недели Юрия никто, кроме медиков, не тревожил. Приходил несколько раз Жестовский, сообщал новости – их было немного. Шум вокруг нападения постепенно утих, делу не дали хода, бандюги, чьи ряды существенно поредели, не высовывались. Буденный куда-то пропал бесследно, видно, сбежал от греха подальше. Звонила Жестовскому Ксения, до которой дошли слухи о перестрелке.

– Леня, если она еще раз позвонит, спроси, отмыла ли она Удава, или от него все так же воняет, – скривившись, попросил Филатов.

– Да ладно тебе, в конце концов. Ты же сам в эту бодягу влез, мог бы сразу слинять! – резонно возразил его друг.

В один из визитов, когда Филатов уже мог вставать, ходить и даже начал делать по утрам разминку, Жестовский сообщил ему:

– Знаешь, а меня вроде в Москву переводят. На переговоры пригласили. Там должность царская, взводом обеспечения в штабе округа командовать.

– А что ты думал? Проявил себя во время вооруженного налета, так теперь расхлебывай. Я вообще удивляюсь, как тебе орден не повесили.

– Я ж тебе говорил, замяли дело. Меня Загребайло вызывал, какие-то вопросы задавал непонятные, типа нет ли у меня друзей там, – он ткнул пальцем в потолок. Я ему и сказал, что Иванов – мой дальний родственник по линии супруги... Пусть проверяет!

Друзья посмеялись.

Подлинный ефрейтор Луканский обретался в данное время у своей подружки, пил беспробудно на деньги, которыми его снабдил Жестовский, и ждал документы на комиссование Вскоре бумаги с солидными печатями легли в тумбочку лжеефрейтора. Стараниями прапорщика ни один из приятелей настоящего Луканского навестить его так и не пришел: он распустил слух, что его отвезли в окружной лазарет.

Госпиталь спал. Юрий, которого сон что-то не брал, прохаживался по коридору, вспоминая, как недавно бежал из этого же госпиталя в одолженной одежде. «Вернуть бы не мешало», – подумалось ему. И в этот же миг со стороны последней в длинном ряду палаты он услышал приглушенный, сразу же захлебнувшийся крик.

Что там могло быть? Осторожность шептала: не высовывайся, тебе и так еще крупно повезло! Но Филатов не обратил внимания на шепот благоразумия.

Свет в палате был выключен, но сквозь высокое окно за происходящим наблюдала бесстрастная луна, и в ее мертвенном свете глазам Юрия открылось мерзкое зрелище: двое солдат в больничных штанах держали третьего, прижимая его туловище к кровати и накрыв голову подушкой. Сзади к нему пристроился еще один; из его рта вырывалось хриплое дыхание, и, глядя на эту сцену, Филатов невольно представил собак, озабоченных проблемой размножения.

Юрия передернуло, когда он вмиг представил, что мог чувствовать молодой солдат, оскверненный чужой животной похотью. И рванулся вперед.

Насильник отлетел в угол – Юрий с разворота саданул его в лицо пяткой. Двое других отпустили свою жертву и, перескочив кровать, набросились на бывшего десантника. Тот, чувствуя боль в незажившей груди, удачно извернулся и без всякого милосердия сшиб их головами, издавшими звук столкнувшихся булыжников. Один обмяк, зато второй схватил с тумбочки графин с водой и пошел на Филатова, успевшего отступить к двери. Тут же, натянув штаны, пошел на него и сам насильник.

– Ты, с-сука, щас подохнешь! – выдохнул он.

– Ну, иди сюда, педик, цып-цып-цып, петушок! – ответил Юрий, зная, что после таких слов нападавший: обязательно озвереет окончательно и, следовательно, наделает ошибок. Так и произошло. Любитель мужских задниц с ревом выхватил у своего напарника графин и метнул его, целясь Юрию в голову. Кажется, о последствиях своих поступков он уже не задумывался.

И последствия не замедлили наступить. Графин разбился вдребезги, вылетев в открытую присевшим Филатовым дверь. Спустя миг Юрий выпрямился, шагнул вперед и от всей души врезал мерзавцу между ног, от чего тот жалобно завопил и свалился на пол, держась за промежность. Оторопевший помощник застыл, глядя на появившегося в дверном проеме санитара. Изнасилованный «салага» всхлипывал, скорчившись в углу палаты. Филатов почувствовал на груди теплую струйку крови...

Через некоторое время прибыл патруль, вызванный санитаром. Троих едва пришедших в себя дембелей забрали с разрешения дежурного врача в комендатуру, а Филатов, провожаемый потрясенным взглядом «обиженного» пацана, был препровожден в процедурный кабинет, где доктор осмотрел рану и заявил, что ничего страшного не произошло. Медик перевязал Юрия и отправил в палату.

– Эта троица давно госпиталь будоражила, – заметил он. – Правда, доказать ничего не удавалось, молчали все. Теперь им не отвертеться... Пидоры вонючие... – добавил пожилой врач.

Наутро началось разбирательство. Юрий и паренек из палаты дали показания хмурому майору – дознавателю из гарнизонной комендатуры, который удалился, предупредив, что после обеда приедут из военной прокуратуры. Филатову такой шум вокруг его персоны не понравился, и он попросил лечащего врача, того самого майора медслужбы, ускорить процесс выписки.

– У тебя же рана открылась! – удивился тот. – Полежи с недельку, а то как ты к себе в Псков доберешься?

– Так приедут за мной, Николай Андреевич, отец приедет на машине, обещал уже. А там у меня в больнице тетя заведует пульмонологией, – не моргнув, врал Филатов. – Так что давайте меня выпишем».

– Ну, смотри, на нарушение иду. Пусть тогда твой Жестовский отвечает, он ведь тоже меня просил... Готовься на вечер, – заключил майор.

Ближе к вечеру, когда Филатов уже успел переодеться в принесенную Жестовским солдатскую форму, прискакал похожий на кузнечика лысоватый следователь военной прокуратуры.

– Что это вы, товарищ ефрейтор, самосуд устраиваете? – был его первый вопрос.

Филатов опешил:

– А что, надо было ждать окончания полового акта?

– Ну что вы так сразу... Может, они полюбовно договорились, – ухмыльнулся следователь.

– Знаете, товарищ капитан юстиции, – после паузы, во время которой он переваривал услышанное, заявил Филатов, – давайте-ка я вам письменные показания дам. А то разговаривать с вами противно.

– Что вы себе позволяете, ефрейтор? – взвился тот.

– Товарищ ефрейтор, если руководствоваться Уставом. Хотя я вам не товарищ.

– Да я вас привлеку сейчас как соучастника!

– Соучастника чего? Сокрытия неуставных взаимоотношений, подпадающих под статью Уголовного кодекса? Не те времена, товарищ капитан.

Следователь резко поднялся:

– Вам это так не пройдет. Я завожу дело о самоуправстве. Отвечайте на мои вопросы! Какой у вас диагноз?

– Сквозное пулевое ранение.

Крючкотвор на мгновение, растерялся:

– То есть как?

Филатову этот разговор надоедал все больше и больше. В конце концов, действительно, не ефрейтор же он срочной службы, чей дембель зависит от всякого дерьма типа этого капитанишки!

– А вы что думали, я перловой кашей подавился? – без малейшего оттенка любезности ответил вопросом на вопрос Юрий.

– Я требую отвечать на вопросы. При каких обстоятельствах вы получили ранение?

Тут Филатов и вовсе рассвирепел:

– Послушайте, вы расследуете дело об изнасиловании или о моем ранении? Какое оно имеет отношение...

– Если вы не начнете отвечать на вопросы, я прикажу вас арестовать!

– Хорошо. Я был ранен при нападении бандитов на караул.

– Какое нападение? Почему я не слышал?

– Наверное, вас не сочли нужным проинформировать...

Капитан прищурился:

– Что-то ты, ефрейтор, больно на язык бойкий. Никогда не прикусывал?

Филатов тяжело вздохнул. Потом посмотрел равнодушно на следователя и промолвил:

– Пошел ты, капитан!

Тот, брызгая слюной, заорал что-то, потом стремглав выскочил из кабинета, в котором проводил допрос. В открывшихся дверях показался Жестовский и призывно замахал рукой. Через несколько минут они были уже во дворе госпиталя.

– Юрка, куда это ты Кузнечика отправил?

– Почему «Кузнечика»?

– Да его в окрестных частях все так называют. Пренеприятнейшая личность.

– Это я заметил, Леня. Смываться мне надо, а то нашумел я тут изрядно.

– Наслышан, как ты тут педиков гонял. Пацан, кстати, тоже из нашей части, а эти – из десантуры.

– Блин, как он теперь служить будет?

– Да комиссуют, наверное. Или в другую часть переведут. Жизни ему, и правда, не дадут. А насчет тебя все в ажуре. И насчет того Луканского тоже. Бумаги я ему завтра передам, это уж не твоя забота. Грудь-то как? Слышал, кровь пошла?

– Ерунда, Леня, пара капель вытекла.

– Так что, прямо сейчас поедем?

– Ну, если кипиш не поднимется, поехали.

– Не поднимется. Я тебя официально у завотделением выпросил.

– Отлично. Тогда я и наверх подниматься не буду, все равно хлопцев в палате вчера выписали, прощаться не с кем.

– Тогда – с Богом!

Друзья уселись в «уазик», которым распоряжался Жестовский, и отправились на знакомую уже Филатову дачу.

– Мы там перекусим, и тогда я тебя в деревню отвезу, на поправку. Денька два на печи полежишь...

На даче Леонид выдал Филатову его старые джинсы («жинка постирала!»), свитер и теплую куртку. Юрий, когда рассказал другу, откуда эти штаны взял, в ответ услышал:

– Ну, елки-палки! Так вот кто Гриба ограбил! Это ж наш прапорщик в госпитале с аппендицитом лежал, так он все возмущался...

Посмеялись.

– Слушай, а тачка моя так там и стоит?

– Куда ей деться? Все, что ты просил, я забрал, вот финансы и документы твои. Машину не бери, за ней слежка может быть... Кстати, ко мне неофициально эфэсбэшник подкалывался, генерал. Не говорил я тебе... Он меня открытым текстом про тебя спрашивал, фамилию называл, дал понять, что все знает, ну, и пригрозил, конечно... Так я ответил, что ты во время перестрелки исчез в неизвестном направлении. Он, может, и не поверил, но за собой я слежки не наблюдал.

– Да, Леня, и ловко же ты меня за этого Луканского выдал!

– Все равно остерегайся, руки у них длинные.

– Как будто я не знаю!.. Ладно, будем считать, что Кайзер не захотел поднимать шума. Я-то в «маляве» черканул, что все написал, и у друзей бумагу оставил. Это ж Кайзер под горячую руку на меня «буденновцев» натравил, по зрелому размышлению он иначе бы действовал...

В деревню, где проживала знакомая Жестовского, они добрались уже затемно, на рейсовом автобусе, никакой слежки за собой не заметив. Людмила Петровна, учительница местной школы, подруга Лениной матери, встретила обоих гостеприимно.

На завтра календарь обещал воскресенье, и друзья так всю ночь и занимались бы дегустацией первостатейного деревенского самогона, настоянного на травах, – подношение родителей кого-то из учеников, – если бы строгая учительница, осведомленная о том, что Юра только что из госпиталя, не отправила их обоих спать.

Филатов попросился на печь – в этом доме сохранилась огромная русская печь с лежанкой, а хозяйка как раз протопила ее по случаю холодной погоды. И спал на ней Филатов так спокойно, как никогда.

Глава 19

– Н-н-а тебе, козел поганый! – увесистый тычок бросил Кравченко на диван. Диван всхлипнул. Кравченко хрюкнул. Филатов присел на стул.

Ему было не до шуток. Уже битый час он «уговаривал» своего бывшего приятеля поделиться информацией об интересующих его шибко прытких личностях – любителях, как думал Филатов, подсовывать пистолеты в чужие карманы. Он до сих пор не знал, что сам нашарил пистолет на земле у рельсов и неосознанно положил в карман. Жена и потомство Кравченко, на беду последнего, находились в это время на даче, о чем Юрий осведомился лично у него по телефону, прикинувшись неким коллегой Ирины Васильевны. Кравченко осознал свою ошибку только после того, как неосторожно объявил в трубку: «Они с дочками на даче. А что передать?» – «Передайте, что в понедельник будет проверка из налоговой!» – страшным голосом сообщил Юрий; через две минуты он уже звонил в квартиру.

Было около полуночи. Кравченко, заглянув в глазок и увидев незнакомую физиономию, испуганно спросил:

– Вам кого?

– Тут проживает гражданин Кравченко? Вам телеграмма срочная. Распишитесь! – прокаркал из-за двери Филатов голосом почтальона, которому тяжело было тянуться в полночь к какому-то П. Кравченко. И когда последний неосторожно приоткрыл дверь, Юрий так «помог» ему, что хозяин квартиры отлетел в прихожую.

Сперва Филатов замкнул за собой дверь. Потом выдернул телефонный шнур. А после снял со стены искусно сделанную кавалерийскую нагайку, висевшую рядом с тупой полицейской саблей начала века, именуемой в кругах революционеров и хулиганов того времени «селедкой».

– У меня мало времени, Павел, – произнес он. – Я, если ты помнишь, Филатов. А что не похож – твоя заслуга; правда, косвенно, но все же... Короче. Кто грабил вагон с оловом? Которое и не олово вовсе?

– К-какой вагон? – с дрожью в голосе произнес Кравченко, не веря, что перед ним стоит давно похороненный им Филатов.

– Да не выделывайся ты! Это я Удава из говна вытащил. Он-то мне все и рассказал.

– Бред какой-то! Не знаю я никакого Удава!

Для своего положения Кравченко держался партизаном. Видно, тянул время. А если тянул, значит, что-то рассчитывал вытянуть. Нужно было спешить.

– Значит, не будешь говорить? Не тратя лишних слов, Филатов ударил Кравченко по лицу. Тот продолжал молчать.

– Твою мать, нет на тебя Фрица! – искренне пожалел Юрий. – Все равно ведь скажешь...

Он пустил в ход нагайку, приговаривая:

– Колись, скотина, колись, колись...

Начальник охраны товарной станции закрывался руками, сопел, в конце концов нащупал подушку и укрылся ею. Филатов разозлился всерьез:

– Ты что, не понимаешь, козел, что я тебя сейчас замочу? Или ты думаешь, мне впервой? Забыл, кто я такой?

Кравченко молчал, потом вздумал торговаться:

– Слушай, они же меня убьют! Давай полюбовно: я тебе десять тысяч баксов, и ты уходишь. Все равно тебе спасаться надо, тут, в городе, не спрячешься. Да и в Москве найдут.

– Деньги при тебе? – решил поиграть Филатов.

– Так мы договорились?

– Тащи деньги!

Кравченко, оглядываясь на Филатова, вышел в кухню. Сильно ударил коленом по одной из плиток бело-розового кафеля, достал из открывшегося тайника пачку долларов. Но когда он засунул туда руку во второй раз, Юрий насторожился... И успел выбить из руки небольшой пистолет.

– Дурак ты, Кравченко, – тяжело сказал он и безжалостно ударил того в пах.

Кравченко взвыл. Юрий с размаху засадил ему в рот лежавшую в мойке картофелину. Выплюнув картофелину вместе с несколькими зубами, Кравченко со стоном выдавил:

– Скажу – не убьешь?

– Мараться об тебя... Говори, давай!

– Гришка Каравашкин с компанией...

– Где искать их?

– Ленинградская, семнадцать... Больше ничего не знаю...

– Знаешь. Откуда тот вагон прибыл? Ну!

– Из Магадана...

– Так... – Филатов пинком загнал Кравченко в комнату, пододвинул лист бумаги, ручку. – Пиши, быстро!

Кравченко уже понял, что отвертеться не удастся.

– Что писать?

– Я, Кравченко Павел... как тебя по батюшке? Петрович... заявляю: Филатов Юрий Алексеевич в убийстве сторожа на товарной станции невиновен. Ограбление вагона заказал я следующим лицам...

Вскоре обличительный документ был готов. И тут в дверь позвонили.

– Сидеть! – сдавленно прошипел Филатов, видя, как радостно встрепенулся Кравченко. Одним кошачьим прыжком Юрий оказался у двери, держа наготове пистолет.

Велико было его удивление, когда в глазке он разглядел лицо Матильды Алексеевны Дашковой, известной всему городу дамы, работавшей агентом некой страховой компании. Юрий со смехом открыл дверь, впустил женщину:

– Что, тетя Мотя, Кравченко страховать пришла?

Матильда с интересом оглядела Филатова, не узнавая его, хотя по слабости характера он однажды уступил ее домогательствам и прыгнул в Мотину всегда широко распахнутую постель.

– Мальчик, а ты ничего-о! – протянула Матильда, изъяснявшаяся примерно так, как Эллочка-Людоедка, дитя бессмертных Ильфа и Петрова.

– Ладно, Мотя, хоть и не вовремя ты, но проходи. В одной связке с этим посидишь... – он подтолкнул Матильду в комнату. Увидев окровавленного Павла, с которым в отсутствие жены решила приятно провести время, та испуганно прикрыла рот ладонью.

Юрий взял со стола лист, исписанный кривым почерком, сложил его и засунул в карман. Потом оглушил бывшего приятеля, стукнув того рукояткой пистолета по голове, подвел обомлевшую и потерявшую дар речи Матильду к батарее.

– Придется тебе, милая, на привязи посидеть... – жалостливо сказал он, накрепко привязывая ее к радиатору бельевой веревкой. – Только не кричи, ладно? А то люди сбегутся, неудобно будет – вот, мол, скажут, отправил женку, а сам потаскуху в дом привел... Не боись, он к утру очухается, освободит тебя. Только вот насчет потрахаться – это вряд ли, – добавил бесцеремонно Филатов.

Потом он прошел на кухню, вытащил все содержимое тайника, присвистнул от радостного удивления, рассовал по карманам тугие пачки денег, разрядил лежавший на полу револьвер, выбросив патроны в окно, выключил в квартире свет и захлопнул за собой дверь. На всю экзекуцию ушло у него минут двадцать.

Улица Ленинградская начиналась недалеко от дома, где жил Кравченко. Филатов сразу же поспешил к железнодорожным путям и, не высовываясь особо, в тени кустов, мимо того места, где был убит сторож, пошел по длинной улице, застроенной в основном частными домами.

Вот и дом, названный Кравченко. Много раз Юрий проходил мимо него, не зная, что в нем живет «вершитель его судьбы». Хата как хата – приземистая, крытая шифером, к обитым дерматином дверям ведет залитая асфальтом дорожка. В окне веранды, несмотря на позднюю ночь, горел свет, за армированным стеклом двигались какие-то тени.

Юрий несколько раз прошелся вдоль высокого дощатого забора, определяя, есть ли во дворе собака. Во всяком случае, если она и была, то никоим образом не давала о себе знать. Филатов подобрал на обочине горсть щебня – улицу недавно ремонтировали – и бросил ее за забор, в темноту двора. Никакой реакции.

Теперь Юрий был уверен в том, что хотя бы к дверям может подобраться, не рискуя взбудоражить всю округу.

Металлическая калитка была заперта изнутри, но Юрий знал такую систему запоров – нужно было просто потянуть за веревку с внутренней стороны калитки. Петли не скрипнули – видно, были хорошо смазаны. Филатов притворил за собой калитку и бесшумно приблизился к дому. Через открытую форточку с веранды доносился негромкий, хотя не совсем трезвый разговор, вкусно пахло застольем.

Юрий притаился за углом дома.

Он не решил еще, что делать с бандюгами, но в любом случае нары Каравашкину и компании грозили, хоть и не таким был Филатов наивным, чтобы отправлять письмецо в руки купленным ежовским ментам. Утром Филатов собирался запечатать его в конвертик и послать в Москву на имя одного своего знакомого сотрудника Генпрокуратуры. Он-то даст ход делу, что ему какой-то захолустный авторитет с прихлебателями? Тем более что можно было раскрутить шумное дело и заработать на нем неплохие дивиденды...

Дверь, за которой наблюдал, размышляя, Юрий, отворилась. Из нее, расстегивая на ходу ширинку, вывалился мужик и, не отходя далеко, стал прямо под ближайшим деревом справлять малую нужду. «Во, так это ж Шерхебель!» – узнал его Юрий. Вышеозначенный гражданин выпивал иногда в их компании, когда они собирались в старые добрые времена в гараже. Работал Шерхебель – «в миру» Васька – периодически, его то выгоняли, то вновь принимали в какую-нибудь шарашкину контору, слыл он записным алкашом. На какие деньги пил – неизвестно; вообще, Васька принадлежал к той категории людей, фамилиями которых интересуется только участковый.

Подойдя к пошатывающемуся Шерхебелю, Юрий зажал ему рот ладонью и, заполучив таким образом «языка», оттащил его за сарай, в укромный угол. Васька мычал, но сопротивлялся недолго – Юрий хорошенько дал ему под дых, после чего пленный замолк, переваривая «пилюлю». Юрий долге ждать не собирался.

– Где Гришка? – задал он конкретный вопрос.

Шерхебель отдышался:

– Ты чего дерешься?

– Добавить?

– Дома Гришка, спать собрался...

– Кто там еще?

– А ты кто?..

Чтобы избежать лишних вопросов, Филатов отрезвил «языка» увесистой пощечиной. Потом повторил вопрос.

– Баба там его, Катька, и все. Мы по последней собирались…

– Вагон с оловом вы с товарной станции укатили?

– Бля, ты... – «свидетель обвинения» попытался встать но Юрий свалил его на землю. Треснула доска забора. Филатов замер, но в доме никто не отреагировал. Юрий достал из кармана нож-»лисичку», экспроприированный у Кравченко, щелкнул им перед носом Шерхебеля:

– Я тебе сейчас кое-что отрежу, козел поганый! Говори быстро!

Васька, устрашился, и информация забила фонтаном:

– Брали вагон. Летом.

– Кто сторожа пришил?

– Гришка...

– Что дальше было?

– Да разъехались...

– Не п...и. Кто пьяного чувака подставил?

– Гришка... и Крава...

– Как? Как, я тебя спрашиваю?

– Бутылку разбили и в руки ему дали, чтоб отпечатки... И пистолет оставили.

– Кто конкретно?

– Приказал Крава. Делал Гришка.

– Кто еще был?

– Гнюс, Балда и этот... Кузен.

«Ладно, мне одного хватит...» – резонно подумал Филатов, накрепко привязывая Шерхебеля бельевой веревкой к яблоне. Тот уже понял, что остается в живых, и от радости сам подставлял руки и открывал рот, в который Юрий засунул висевшие на дворе женские панталоны.

Григорий Каравашкин, против ожидания, жил чисто и ел богато. На веранде накрыт был стол, на котором – у голодного Филатова слюнки потекли – был полный джентльменский набор славянского алкоголика: пол-литра самогону, огурцы, лук, нарезанное сало, грибы, банка скумбрии, манившая отверстым зевом...

Сидевший за столом Каравашкин не обратил на вошедшего внимания, поскольку сидел спиной к дверям. Его сожительница, очевидно, уже спала, и никого, кроме Васьки, Каравашкин не ожидал. Поэтому для него сюрпризом было появление незнакомца, который бесцеремонно сел за стол напротив него и отправил в рот маринованный гриб вместе с куском сала.

– Во-первых, здравствуйте! – приняв Филатова за кого-то из своих, но не узнавая его, сказал Гришка. – Чего-то не помню, когда встречались...

Юрий, которому чужды были восточные церемонии типа «никогда не есть в доме, принадлежащем врагу», без излишней скромности откушал опять же грибка.

– Не помнишь, говоришь?

– Не-а... А Шерхебель где?

– Нету, – ответил Юрий. – Его поезд ушел...

– Гы... Ну и хрен с ним, – покладисто заявил Гриша. – Надоел он мне... Выпьем?

– Давай, – сказал Юрий и опрокинул рюмку, будто не заметив желания Каравашкина чокнуться. – Ну, а теперь к делу, – заявил он, плотно закусив и от этого, как водится, подобрев. – Ты летом вагон с оловом «оприходовал»?

Гриша непонимающе посмотрел на него:

– Летом... Вагон...

– Вагон. Летом. Ну, вспомни, – сказал Филатов ласково, – ты еще тогда пистолет пьяному подбросил.

До Каравашкина стало помаленьку доходить. Он, уронив табурет, задом дернулся к двери. И замер, пришпиленный к ней, как жук в коллекции натуралиста. Филатов метнул острый кухонный нож, лежавший на столе, и тот, пронзив ворот рубашки Гриши и слегка задев тело, засел в доске.

Юрий встал, подошел к Каравашкину:

– Это тогда я пьяный был. Теперь зато трезвый.

– Э-э-это ж не ты! – заорал вор.

– Я это, я. Из-за тебя, паскуда, пришлось... умереть и заново родиться. Ну, что, какой казнью тебя казнить? Сам придумаешь или сразу тебе голову отрезать?

– Помогите!!! – заорал Гриша.

В глубине дома заскрипели пружины кровати, и на пороге веранды возникла дебелая молодуха в ночной рубашке и наброшенной на плечи шали. Непонимающим взглядом она смотрела на открывшееся ее сонным глазам зрелище.

– Чего тут? Спать идите! – то, что баба так туго соображала, выдавало ее недавнее полноправное участие в возлиянии.

– Иди, Катя, иди, мы тут сами разберемся, – не глядя в ее сторону, произнес Филатов. Молодуха, как сомнамбула, повернулась и пошла в дом. Каравашкин трясся мелкой дрожью. Ходики на стене показывали три часа ночи.

– Прямо не знаю, как с тобой и поступить... – в раздумье сказал Юрий. Он и действительно этого не знал. Мерзавец заслуживал смерти, но убивать его Филатову почему-то не хотелось... Даже прикасаться к покрытому холодным потом Гришке ему было противно.

В комнате завоняло – у Каравашкина от страха случилась «медвежья болезнь». Филатову стало до того мерзопакостно, что он готов был плюнуть и пойти своей дорогой. Но Юрий знал: недоученные подонки вновь принимаются за свое…

– Нехорошо воровать, понимаешь? – бесстрастно сказал он.

Бандит в ответ мелко затряс головой, соглашаясь. Воротник его рубашки был в крови.

– Ну, так что? – Юрий медленно стал приближаться к двери с пришпиленным к ней Каравашкиным. – Повесить тебя? На перо посадить? Кастрировать? К рельсам привязать? Выбирай...

Выбирать было уже некому. Ноги Каравашкина подкосились, ткань рубашки не выдержала, и он свалился на пол. Юрий брезгливо обошел его, отворил дверь и вышел в ночь под мелкий дождик.

Неласковая морось долго не могла растворить тошнотворное чувство – будто он и вправду совершил с Каравашкиным все то, чем грозил. Тем более – Юрий знал это – в своем персональном аду ворюга все равно испытал все эти кары. Помер он от страха или это был просто обморок – не все ли равно? Свое он получил. И не понадобилось для этого марать руки.

Больше в этом городе делать было нечего. Теперь настала пора разобраться, кто ж это так ловко обделывал делишки с целыми вагонами золота. Филатов знал за собой такую особенность – пока не разберется до конца в деле, которое каким-то образом затронуло его или его друзей, покоя ему не будет.

До рассвета оставалось еще много времени. Под нудным дождиком Филатов медленно, даже испытывая наслаждение от «прогулки», прошел до пешеходного перехода через железную дорогу, подняв воротник куртки, хотя все равно вода текла под рубаху, смотрел на темные окна квартир, наглухо занавешенные шторами. В свете фонарей пролетали капельки дождя, как мотыльки вокруг лампы, зажженной летней ночью у открытого окна. По улице изредка пролетали машины, разбрызгивая лужи шуршащими колесами. Филатов уже жалел, что решил оставить машину и добираться своим ходом. Но «копейку» могли засечь уже много раз, и, пока оставались на свободе Буденный и Кайзер, за руль этой «тачки» сесть ему уже не придется.

Таня... По тем же причинам Филатов не мог к ней пойти и даже позвонить.

Постепенно на востоке посветлело. Юрий, жутко уставший, задумался уже о том, где б это передохнуть. Дождь то налетал, бросая в лицо горсти капель, то утихал; небо было затянуто слоями туч. Ежовск остался за спиной. Промокший насквозь Филатов корил себя за то, что не догадался задержаться в городе и купить себе что-либо более приемлемое для пешего путешествия в осеннюю пору, да еще и на Колыму.

Под утро слегка согревшийся и пару часов подремавший в здании железнодорожной станции Филатов, пользуясь одиночеством, навел наконец порядок в многочисленных карманах куртки, забитых до отказа всякой всячиной. Сперва, ежась от вездесущего дождя, он покурил на крыльце, убедился, что никто в такую погоду не спешит составить компанию одинокому путнику, потом уселся на деревянный диван спиной к двери и начал проводить ревизию своего снаряжения.

Юрий достал пистолет и запасную обойму, проверил оружие, поставил на предохранитель и засунул во внутренний карман, предварительно очистив его от денег, частью оставшихся от Махмудовых, частью реквизированных у Кравченко. Юрий безо всякой натяжки мог считать себя богачом: на «карманные расходы» у него было около тридцати тысяч долларов.

Следующую ночь Филатов провел в дежурке станции, расположенной километрах в ста от Москвы. Там коротал ночь пожилой железнодорожник.

– Извини, батя, – обратился он к нему. – Холод донял. Не знаете, где можно в такой час водки достать?

Старик в красной фуражке дежурного по станции смерил его глазами:

– А чего ж не запасся?

– Да вот, не случилось. Понимаете, с супругой вдрызг разругался, решил вот к брату поехать, да на электричку опоздал...

– Сам-то где живешь?

– Да недалеко тут, в деревне... – он назвал село, которое проходил накануне.

– А-а, знаю такую. Ну, коли деньги есть, тут цыган рядом живет; если не побоится тебя впустить, достанешь у него. Иди прямо по улице, третий переулок по правой стороне, большой дом кирпичный – там один такой, увидишь...

Юрий, почти не надеясь на удачу, побрел в указанном направлении. И обрадовался, увидев свет в одном из окон. Едва Юрий отворил калитку, огромная немецкая овчарка с ходу зашлась лаем и так натянула цепь, что Филатов попятился. В веранде зажегся свет. Послышался голос хозяина:

– Кого черт носит?

– Я прошу прощения, мне тут дед на станции подсказал... Может, у вас водка есть?

На крыльце в свете фонаря, укрепленного над дверями, возник цыган, одетый в спортивный костюм. Он посмотрел исподлобья на сторонившегося собаки гостя, потом произнес:

– Что-то я тебя не знаю...

– Да нездешний я, на станции вот пришлось ночевать...

– Ладно, гони деньги...

– И, если можно, закусить чем! – обрадовался озябший. Юрий. – Я заплачу.

– Что тебе, магазин тут... – через несколько минут хозяин вынес сверток. – Тридцать баксов с тебя!

Юрий отдал деньги и, прижимая к себе сверток, отправился назад, в сторону станции.

– Ну что, дал он тебе? – поинтересовался железнодорожник.

– Дал, – подтвердил Юрий, доставая две бутылки, колбасу, помидоры и полбуханки хлеба. – Не возражаете?

– Да чего возражать, ночь долгая...

В дежурке стоял топчан, на который Юрий, наслаждаясь теплом, исходившим от железной печки, с удовольствием опустился. Старик достал стаканы, порезал закуску, присоединил к ней и свою немудреную «ссобойку». Водка согрела быстро.

– – Поспи, парень, коли хочешь, – предложил железнодорожник. – К первой электричке разбужу.

Юрий с благодарностью воспользовался предложением, и оставшиеся до утра часы крепко проспал в теплой дежурке. Старик же, сидя за столом, читал какую-то книгу.

Ранним утром Филатов поблагодарил старика и вышел из здания станции. Осмотрелся – железнодорожник не следил за ним – и отправился в сторону от железной дороги. Действительно, чем черт не шутит, – внешность изменена, да «залететь» можно и случайно. По дороге Юрий забрел в сельский магазин, где, к его радости, нашлась подходящая в дорогу обувь – непонятно как оказавшиеся на прилавке армейские берцы как раз сорок третьего размера. И уже через десяток километров Юрий понял, что на этот раз с обувью ему повезло – берцы были словно на него сшиты. А предстояло протопать, почитай, две тысячи верст... Если попутку не поймает.

Он решил, впрочем, не напрягаться, иначе ведь можно вовсе не добраться до цели. Вскоре Юрий снял номер в захолустной гостинице столь же захолустного городка. Тут он отдыхал два дня, отъедался, попарился в баньке, купил теплую непромокаемую куртку, пару комплектов зимнего белья и таким образом почувствовал себя готовым к дальней дороге.

Здесь же, перед тем как отправиться дальше, он отксерокопировал на почте и отправил заказным письмом в несколько адресов признание, написанное Кравченко. Теперь Юрий был спокоен и готов к очередным приключениям.

Глава 20

Филатову порой начинало казаться, что проселки России все на одно лицо. Но этого проселка, который начинался указателем «Б. Сестры – 2 км», он не спутал бы ни с каким другим.

Зачем ему нужно было заходить сюда? Забрать для Кайзера кольцо Ивана Грозного, которое для него самого ровно никакой ценности не представляло? Или поклониться праху Ядвиги Ольшевской, одной из сотен приметных людей, встречавшихся ему на пути? Юрий не задумывался над этим. Он просто свернул с большака и направился в сторону деревни.

Ярко-красные «Жигули» притормозили у обочины. Филатов, который «проголосовать» не успел, был этим весьма озадачен, тем более что над крышей автомобиля показались голова и плечи, смотревшиеся совершеннейшим диссонансом на этой осенней дороге в семь часов утра.

Девушка, которой больше восемнадцати мог дать только самый отъявленный пессимист, не дожидаясь, пока путник подойдет поближе, прокричала:

– Дедушка, тут до меня зеленый «запорожец» не проезжал?

Юрий, у которого к тому времени успела отрасти приличная бородка, не удивился, что в утреннем полумраке девушка приняла его за старика. Он просто ответил, подойдя к машине:

– Нет, бабушка, не видел я твоего «запорожца».

– Извините... – протянула девушка. – Может, подвезти вас?

– Не стоит, спасибо, – произнес Филатов, улыбаясь. – Мне недалеко. А что это вы в такую рань «запорожцы» теряете?

– Ну а вы почему в такую рань дорогу топчете? – парировала она. – И вообще, первый раз за всю жизнь вижу мужчину, который отказался со мной подъехать. Хоть километр. Или вы этот... Калека перехожая?

– Калика, – автоматически поправил ее Филатов. – А всю жизнь – это сколько?

– Ну... Много. Чао! – Она махнула рукой, и машина, обдав Филатова дымом, исчезла за поворотом. Тот только головой покачал.

Деревня Божьи Сестры встретила путника тишиной. Не обычной, предутренней, – мертвой тишиной, кладбищенской. Такой, какая бывает на старом заброшенном погосте. Ни одного дымка над хатами, ни малейшего признака жизни. «Да что они, перемерли все?» – с внезапным страхом подумал Филатов.

Филатов не стал подходить к заколоченной им несколько месяцев назад хате, где жила бабка Ядвига. Решил пройти чуть дальше, в сторону деда Степана. И уже около двери понял: нет деда: Дверь была подперта снаружи колом, и висел на ней ржавый замок. И торчала бумажка, завернутая в целлофан. А в бумажке было написано: «Степан Кузьмич Варламов умер 23 сентября 2006 года. Родственникам обращаться в администрацию по адресу: д. Горюново. Участковый В. Гончаров.»

Точно такие записки торчали в дверях изб и тех трех бабок, что оставались еще в деревне. Даты смерти отличались одна от другой всего несколькими днями – будто мор напал на селение в сентябре. Судя по числам, Степан успел похоронить всех старух, а вслед за ними отправился на погост и сам. Видно, его хоронили чужие; может, участкового предупредил, чтобы в деревню заглядывал, – мол, недолго мне уже осталось...

Филатов обошел всю деревню. Она была мертва.

Что ж, ему оставалось только забрать перстень, спрятанный за иконой в хате бабки Ядвиги, и отправиться дальше.

Тарахтение двигателя вывело его из задумчиво-созерцательного состояния. Филатов курил на завалинке одной из хат, и водитель зеленого «запорожца» его не заметил, проехав на окраину, прямо к дому деда Степана. Филатов, вспомнив, что именно такую машину разыскивала утром хозяйка красных «Жигулей», решил посмотреть, что это тут затевается. И увидел, спрятавшись за колодезным срубом, как высокий молодой мужчина, вооруженный гвоздодером, идет в сторону дедовой хаты, по-хозяйски открывает калитку, начинает ломать замок.

Филатову это не понравилось – если бы молодой человек был родственником покойного Степана, он непременно заехал бы куда надо и забрал ключ от дома, а не стал бы ломать двери. И шевельнулась в душе подозрительная мысль. А мужчина вышел из дома, неся в руках несколько книг, старинный подсвечник и какое-то еще имущество, – какое, Филатов не разглядел. А когда он вышел из дома второй раз, под мышкой он нес икону, которую дед, несмотря на свою партийность, не снимал, а в другой руке – картину, которую Степан привез в 45-м из поверженной Германии. На картине изображен был пейзаж с золотистыми облаками...

Незнакомец сложил все это на заднее сиденье машины, приладил назад замок, подпер, как было, дверь и... преспокойно отправился наискосок через улицу, к дому Ядвиги.

Теперь у Филатова не оставалось сомнений в том, что он наблюдал за мародером.

Иконный бум уже давно породил в стране много преступлений, сродни ограблению трупов. Любители поживиться узнавали разными путями о выморочных деревнях, храмах, практически не охранявшихся, о старинных иконах, которые кто-либо видел в красном углу полуразваленной хибары, где доживала свой век какая-нибудь старуха. Иногда за этими иконами они приезжали сами, иногда нанимали за бутылку местных алкоголиков, и уже те делали всю работу. Сибирские, уральские деревни, села Центральной России, убитые двадцатым веком, осквернялись мародерами на протяжении десятилетий, и очень редко удавалось прижать их.

Филатов, уже не скрываясь, отправился вслед за мужиком, который, ничего вокруг не замечая, отдирал от двери прибитые доски. Отодрал наконец, вошел в хату. Вслед за ним вошел и Филатов.

Мародер, став на табуретку, уже протянул руки к иконе Спаса.

– Не трожь! – грозно произнес Филатов.

Мародер вздрогнул, повернулся так резко, что слетел с хлипкой табуретки и с грохотом распластался на полу. Правда, он тут же вскочил, хватая со стола лежавший там гвоздодер, и бросился на Юрия.

«Нехилая у него реакция», – подумал тот, подныривая под руку с гвоздодером, охватывая ее своей правой рукой и одновременно сбоку нанося мужику удар левой по почкам. Мародер охнул, выпустил гвоздодер, а Филатов, оказавшийся сзади, мгновенно отскочил и носком сапога подфутболил мерзавца под зад, после чего тот отлетел к двери. А пока он там возился, Филатов поднял инструмент и сказал:

– Выметайся отсюда, скотина.

Второго предупреждения не потребовалось. Филатов вышел из дома вслед за мужиком, поддерживавшим левой рукой вывернутую правую.

Дальнейшее произошло в течение нескольких минут. Филатов с гвоздодером подошел к «запорожцу» и двумя ударами расквасил лобовое стекло машины. Холодная ярость, которая кипела в нем, нашла выход. Завершив экзекуцию над автомобилем, он повернулся к молча стоявшему мародеру и спросил:

– Сам повесишься или тебе помочь?

Мужик, нянча руку, ответил со стоном:

– Да кому нужны эти иконы в брошенных домах?

– Грабить эти дома – все равно что грабить покойников в могилах. Это первое. А второе – то, что такие, как ты, сукин сын, и в церковь залезут не моргнув. Я тут тебе лекции читать не стану. Снимай с себя все!

– Что?

– Раздевайся, я сказал! Ну!

Мужик, поняв, что Филатов не шутит, начал медленно стаскивать свитер. Когда на нем не осталось ничего, Филатов, в это время сливший с помощью найденной в багажнике резиновой трубки из бака машины прямо на землю литра два бензина, бросил туда шмотки и чиркнул спичкой. Голый мародер трясся от холода и страха. Смотреть на него было противно.

– А теперь... – Филатов не успел договорить. Удар монтировкой вышиб из него сознание, но в последнюю секунду перед тем, как вырубиться, он зафиксировал взглядом стоявшую вплотную к нему в угрожающей позе давешнюю хозяйку красных «Жигулей»...

Филатов недолго был без сознания. Очнулся он, лежа в одном белье около догоравшего костра. Невдалеке стояла машина красного цвета, ее контуры расплывались в глазах Филатова, на голове которого с левой стороны набухала огромная шишка. Череп, слава богу, выдержал.

Ни мародера, ни его подруги не было видно. Филатов встал, пошатываясь, закрыл глаза, стараясь превозмочь подступившую тошноту. Ежась от холода, – его одежду, судя по всему, присвоил мародер – Филатов побрел к дому Ядвиги. Переступил порог... И застыл, не в силах пошевелиться.

В абсолютной тишине сотня огромных, величиной с кошку, крыс заканчивала трапезу. То, что лежало на полу, людьми уже назвать было невозможно – продолговатые холмики, покрытые окровавленным тряпьем. На Юрия крысы не обратили ровно никакого внимания, будто его и не было. Только одна из них нацелила на него острую морду с торчащими усами и впилась взглядом черных глаз-бусинок прямо в его глаза. А потом спокойно ушла куда-то в угол, и за ней, хвост в хвост, потянулись остальные. Вскоре все они исчезли, оставив кровавые ошметки и густой, растворенный в воздухе ужас...

Пахло порохом. На столе, рядом с пустой бутылкой водки, – видно, мародер лечился от пережитого стресса – валялась выпотрошенная дорожная сумка Юрия, стол был завален его деньгами, на полу лежал «вальтер» с пустым магазином. Ни одной подстреленной крысы не было.

Хотя Филатов привык к крови и к чудесным спасениям (если ко всему этому можно привыкнуть), его чуть не вывернуло наизнанку. А может, это было вызвано сотрясением мозга, которое он, весьма возможно, получил от достаточно сильного удара юной красавицы? А ведь та заслуживала уважения – незаметно подобраться и свалить здорового подготовленного мужика мог не каждый спецназовец. И как она догадалась оставить где-то машину, шум которой Филатов непременно услышал бы? Нет, сделал он вывод, все-таки тут поработала случайность.

Шатаясь, Филатов вышел на свежий воздух, добрел до хаты деда Степана, отворил дверь и вошел. Все тут было, как при живом хозяине, мародер только выпотрошил шкаф и сундуки, надеясь отыскать там что-либо ценное. Юрию нужна была одежда, и он быстро разыскал ее, мысленно поблагодарив старика. Почти такие же, как были у него, сапоги стояли в углу и пришлись как раз по ноге. Поношенный костюм и почти новый ватник довершили экипировку.

Филатов вытащил из разбитого «запорожца» икону и все остальное, принадлежавшее покойному Степану, занес в дом. Вернулся, хотя делать этого очень не хотелось, в дом Ядвиги, старательно обошел останки, пересилив возникшее непонятное и неприятное чувство. Повесил на место икону. Достал и положил в карман перстень. И направился на кладбище.

Рядом со знакомой могилой среди сосен Филатов увидел четыре новых деревянных креста...

Филатов подровнял песчаный холмик, поклонился могиле и направился в деревню. Ночевал он в Степановом доме, словно уснувшем под высокими яблонями; спелые яблоки с веток, раскачиваемых поднявшимся ночью ветром, то и дело стучали о крышу. Под этот стук Филатов и заснул, крепко, без сновидений.

А утром ему предстояло сделать далеко не самое приятное в своей жизни дело. Ни в сумке, ни на столе он так и не нашел свои документы, а отправляться в дальний путь без них было, мягко скажем, неразумно. Паспорт мог быть только во внутреннем кармане его куртки...

Филатов разыскал в пристройке старые рабочие рукавицы и, вооружившись палкой, приблизился к трупам. Они не начали еще разлагаться, но от этого выглядели не менее страшно. Объеденные лица могли присниться только в кошмарном сне. Филатову же пришлось смотреть на них наяву.

Он не стал стаскивать куртку с трупа. Палкой откинул полу, нащупал что-то твердое в кармане. С трудом сдерживаясь, чтобы не зажмуриться, не дыша, Филатов вытащил из кармана пакет с документами. Все было на месте, покойный мародер не успел до них добраться...

Вот теперь – все. Все долги розданы, обязательства выполнены, осталось только заколотить бабкину хату и – в путь. Но...

Оставить вот так просто трупы, которые, возможно, и будут целую зиму лежать непохороненными, Филатов не мог. Не хоронить же их, действительно? Поэтому дом он не стал заколачивать, только подпер дверь колом.

Из первого же поселка, с почты, закрывшись в телефонной будке для междугородных переговоров, он позвонил участковому.

– Капитан Гончаров слушает.

– Примите сообщение. В деревне Божьи Сестры в крайнем доме от шоссе находятся два трупа.

– Кто говорит? И какие это Божьи Сестры? Может, Большие Сестры?

– Кто говорит, неважно. Обстоятельства гибели этих людей можете не выяснять. Их просто съели крысы.

Филатов повесил трубку.

И тут же снова набрал номер, абонент которого находился во многих тысячах километров отсюда.

... Тогда ее звали просто Ника. Вероника Бережная – полностью – звал ее только их классный руководитель, старый физик Павел Борисович. Впрочем, он и всех остальных одноклассников Филатова называл только так – по имени и фамилии. Такая у него была манера общения, и, поскольку иных отклонений у него не наблюдалось, на физика никто не обижался.

Филатов с трудом вспомнил отчество Ники – Сергеевна. Фамилия ее, возможно, давно изменилась, так что звать к телефону Веронику Бережную он не рискнул. Никакой гарантии, что номер телефона на Колыме, который он знал, не изменился, у Филатова не было. Дело в том, что Ника была замужем за золотопромышленником, в свое время занимавшим какой-то пост в тресте «Магаданзолото», а когда разрешили частное старательство, организовавшем свою артель. Филатов слышал от одноклассников, поддерживавших с ней связь, что она до сих пор живет там, на Дальнем Востоке. Для того чтобы раскрутить «золотую цепочку», Ника и ее муж были просто незаменимы. А что дальше, после того, как она порвется? Дальше Филатов не загадывал. Впрочем, он был уверен, что порванная им туго натянутая цепь перешибет и Кайзера, и Буденного, и многих иных мерзавцев. И тогда станет легче дышать.

– Здравствуйте. Можно ли Веронику Сергеевну? – услышав в трубке «да...», спросил Филатов.

– Я слушаю...

– Ника, привет. Это Юра Филатов. Помнишь такого?

– Боже мой, Юра... Как ты меня нашел?

– У меня телефон твой сохранился. Слушай, есть дело. Муж твой еще в той же системе работает?

Ника помолчала. Потом спокойно, как-то даже равнодушно на первый взгляд, сказала:

– Убили его, Юра. Недавно годовщина была.

Филатов покачал головой. Такого поворота он не ждал, хотя и знал, что смерть на золотых рудниках была частым событием – и не только до революции, когда старатели, вооруженные лотками, перемывали песок таежных речек, а потом гибли от болезней, голода или от ножа разбойника, но и сейчас, когда экскаваторы перекапывали тысячи тонн золотоносной породы.

– Мне очень жаль, Ника... Я не знал, поверь. Слушай, можно к тебе приехать? Дело есть. Не хочу по телефону...

– Конечно, Юрка, приезжай! Записывай адрес... – она продиктовала адрес с названием совершенно незнакомого Филатову поселка Сусулен. – Это километров пятьсот от областного центра. До Магадана нужно самолетом, а там по трассе на север...

– Там я разберусь, Ника. Все, не вешай нос, до встречи!

«Да уж, на самолете... – подумал Филатов, выходя из почтового отделения, – сразу опознают. А впрочем... Не добираться же до Магадана на попутках! Это ребята-автостопщики все кому не лень во Владивосток по Транссибу идут и в ус не дуют, а не такие старики, как я. Придется рискнуть. А вот из Магадана можно и автостопом, недалеко».

И Филатов, которого по документам звали теперь Дмитрий Павловский, решил рискнуть. Правда, из Москвы лететь было бы неразумно. Возвращаться туда, ехать в Домодедово и через восемь часов сойти с трапа в Магадане – это слишком просто. Настолько просто, что его вполне мог ждать в том самом Магадане Кайзер, который и сделал ему все последние документы. Впрочем, в России сотни Дмитриев Павловских.

Для начала надо было купить одежду, и Филатов отправился на рынок в райцентре, название которого он забыл сразу же, как выбрался оттуда. День был не базарный, но рынок работал, и Филатов сразу же отыскал ряд, где вьетнамцы и русские торговали одеждой, купил джинсы, свитер и кожаную куртку на подстежке. Приходилось признать, что за последний месяц на одежду ему категорически не везло – что-то пришло в негодность, что-то осталось в госпитале, а кое-что съели крысы. Юрий искренне надеялся, что на этот раз его новую «шкурку» не постигнет судьба предыдущих.

После этого Филатов приобрел теплые армейские берцы на меху и стал оглядываться по сторонам в поисках места, где можно переодеться. После того как он оказался вдалеке от Москвы и Ежовска, не стоило бояться, что его опознают, и он отправился прямиком в местную гостиницу, где снял номер. Его даже не заставили предъявлять документы, и Филатов назвал первую фамилию, что пришла в голову, – Петров. Так его и записали.

Переодевшись и приведя себя в порядок, десантник перекусил тут же в забегаловке, где кавказец готовил достаточно пристойные шашлыки, выпил рюмку водки и двинулся в сторону автостанции. До Москвы ходили маршрутные такси, и Филатов занял место в микроавтобусе, водитель которого сказал, что в столицу они прибудут поздно вечером.

Было около полуночи, когда Филатов появился в кассовом зале аэропорта Домодедово. И тут же узнал, что рейса на Магадан не будет ни сегодня, ни завтра. Зато вполне можно улететь в «солнечный» Якутск, откуда в не менее «солнечный» Магадан долететь не составляет труда – недавно появился прямой авиарейс. Филатову ничего не оставалось, как заплатить почти семьсот долларов и взять билет в столицу Якутии.

До посадки оставалось еще больше двух часов. Филатов решил пройтись по аэровокзалу.

Ничто не предвещало неожиданностей, на которые так богата жизнь бывшего десантника. Пассажиры прохаживались по залам, вполглаза дремали в креслах, кто-то закусывал, двое узбеков играли в нарды, многие читали. С Филатовым поравнялся невысокий усатый мужчина, одетый в строгий костюм. В руке он нес дорогой кейс. И вдруг, словно из-под пола, вокруг него возникли десять вооруженных автоматами спецназовцев в надвинутых на лицо шапочках! Они в секунду повалили усатого на пол и защелкнули на запястьях наручники. Филатов и глазом не успел моргнуть, как на него тоже наставили стволы автоматов, правда, на пол не повалили.

– Ваши документы! – потребовал появившийся тут же мужчина в штатском.

Филатов достал паспорт.

– Павловский Дмитрий Иванович... – прочитал «штатский». – Куда следуете?

– В Якутск, – коротко ответил бывший десантник.

– Знаете этого человека?

– Нет, откуда?

– Будете понятым при обыске.

– У меня рейс скоро, – попытался отказаться Филатов.

– Времени много не займет. До рейса вашего еще полтора часа, – взглянул на табло сотрудник органов.

Филатову ничего не оставалось, как последовать за спецназовцами. Спорить он посчитал излишним, тем более что «штатский» с его паспортом уже направился куда-то в сторону служебных помещений. «Твою мать, и тут влетел! Не могу без приключений...» – с досадой подумал Филатов, входя в комнату охраны аэропорта.

– Я сотрудник ФСБ Селиверстов, – представился «штатский» и продолжил: – Сейчас в присутствии гражданина Павловского и граждан Норочкина и Самойлова будет проведен обыск гражданина Алаханова Имамуддина Шамилевича. Вы ведь не станете возражать, что это ваша настоящая фамилия? – спросил он у задержанного, которому в это время «шмонали» карманы.

Тот процедил сквозь зубы:

– Я не шакал от своего имени отрекаться...

Филатов все понял. В аэропорту задержали очередного подозреваемого в терроризме чеченца, и он, как на грех, оказался рядом.

Тем временем Селиверстов взломал замки «дипломата» Алаханова и начал диктовать протокол обыска. В кейсе оказалась весьма крупная сумма денег и какие-то документы. Описав все это, эфэсбэшники дали расписаться понятым, двое из которых работали охранниками в аэропорту, вернули Филатову паспорт, записав его данные, и десантник был с миром отпущен.

Попав в самолет последним из пассажиров, Филатов облегченно вздохнул. Люди Кайзера изготовили такие качественные «ксивы», что даже наметанный взгляд коллег генерала ничего не заметил...

Через шесть с лишним часов борт благополучно приземлился в Якутске. А еще через час, переплатив изрядно за билет, Филатов оказался на борту самолета на Магадан и вместе с полутора сотнями пассажиров вылетел навстречу восходящему солнцу.

В Магадане наступил вечер, когда Филатов сошел на землю Колымской столицы. Перелет вымотал его основательно, и уже не оставалось сил, чтобы проверить, не следит ли за ним кто-нибудь. Он сразу направился в гостиницу и снял номер, где рассчитывал выспаться. Заснул он моментально, не прибегая даже к испытанному снотворному – водке, хотя за стенкой всю ночь гудели пьяные старатели и кто-то назойливо ломился в двери номера.

Филатов проспал до утра, принял душ, собрал сумку и спустился в холл. Сдал ключ и спросил у тумбоподобного портье, где можно разжиться картой Магаданской области. Портье, которому, видать, было по плечу усмирение десятка пьяных золотодобытчиков, молча указал в сторону киоска. Спустя десять минут бывший десантник уже более-менее ясно представлял, в какую сторону двигаться. А добираться до райцентра со смешным названием Сусулен он решил с помощью автостопа, чтобы вжиться в этот край, где ему предстояло провести бог знает сколько времени. Расстояние его не смущало – для этих мест тысяча километров то же, что сотня для Центральной России.

География Дальнего Востока России, края, сохранившего природную дикость, несмотря на множество, горнодобывающих предприятий, предстала перед Филатовым во всей красе. Это было почти как в кино, где режиссеры иногда применяют такой ход: накладывают кадры на географическую карту. Да и Филатов, в общем, воспринимал выпавшую на его долю дорогу не как путешествие, где уместно вести путевые заметки, завязывать знакомства, осматривать достопримечательности. Конечно, в иных условиях он непременно побродил бы по улицам Магадана... Не до этого ему было.

Начало октября выдалось слякотным, нездоровым; казалось, вирусы разных осенних хворей стаями парили в воздухе. Да и на попутки Филатову перестало везти: иные пролетали мимо по трассе, окатывая Филатова грязью, иные тормозили, но, как оказывалось, поворачивали не туда, куда надо было. Многие километры пришлось идти пешком – под дождем, по пустынной дороге, не зная, где в этот раз предстоит ночевать. Филатов жалел, что не сел на рейсовый автобус, который живо довез бы его до этого самого Сусулена.

Уже вторые сутки Филатов чувствовал себя отвратительно, вдобавок ко всему разболелась грудь – давало о себе знать ранение, ведь его так полностью и не залечили. Несмотря на уверения докторов, что оно неопасно, Филатов чувствовал сквозную дыру в теле, и время от времени грудь пронзал раскаленный прут боли...

Он заночевал в каком-то селе, в обшарпанной гостинице Когда получил ключ от тетки, сидевшей с таким видом, будто она тут всем делает одолжение, и вошел в номер, тараканы которые, видимо, считали комнату своим законным владением посмотрели на него как на идиота и спокойно вперевалочку разошлись по щелям.

Одно хорошо – в крохотной душевой, на удивление Филатова, текла из крана горячая вода. С наслаждением десантник помылся, подровнял отросшие бороду и усы и принял наконец человеческий вид, догадываясь, что там, куда он стремится, цивилизация существует только в зачаточном состоянии.

Вечером он отправился в ресторан, который днем служил столовой, но к семи часам наряжал столы в пожелтевшие пятнистые скатерти, а к обычному набору «ложка-вилка» добавлял аристократический нож. Репертуар здешних маэстро плиты и шумовки был настолько оригинален, что Филатов которому официантка, похожая на доярку при исполнении подала помятую бумажку, гордо названную «перечнем блюд» только удивленно покачал головой. На первое подавали «суп мол. из сух. мол. с овс.», на второе – «кот. по-колымски с гарниром «каша грешневая», на третье – «кофе раств.» О салатах было написано, что в наличии – «бурак, капуста и асорти» (с одним «с»).

Понимая, что выбора у него нет, Филатов решился заказать «кота по-колымски» в двух экземплярах.

Соскучившаяся по клиентам официантка обслужила его быстро. Но едва Филатов отправил в рот первый кусок котлеты, с трудом отделенный тупым ножом от ее основного объема, он понял наконец, что скрывалось под сокращением «кот.» Блюдо, которое в сочетании с «грешневой» кашей стоило ни много ни мало сто двадцать рублей с копейками, оказалось совершенно несъедобным, и несчастный кот, по всей видимости послуживший для него основой, явно не ел недели две, а гречка для каши была из серии «А я сажаю алюминиевые огурцы на брезентовом поле», о чем оскорбленный в своих лучших чувствах Филатов и поведал официанткам.

– А где мы вам лучшее возьмем? – искренне удивились они. – Вы же видите, к нам никто не ходит, мафии у нас нет, чего мы будем тут деликатесы разводить...

Пораженный такой безупречной логикой Филатов с трудом доел котлету, отодвинул тарелку и поднялся, злой, как голодная собака.

В номере, с наслаждением стянув с ног сапоги, Филатов плюхнулся в кресло, наполнил стакан и уткнулся в купленный Магадане детектив.

Утром, полечив головную боль известным способом, Филатов сдал номер, подождав, пока горничная с недоверчивым видом посчитает постельное белье, и вышел на трассу.

До Сусулена он не добрался. Октябрь, который на Колыме был вполне зимним месяцем, победил одинокого путника.

Попутный грузовик высадил Филатова на повороте и ушел сторону. Филатов пошел вперед, зная, что, если его не подберут, ночевать придется на свежем воздухе, при температуре ниже нуля. Запасливый Филатов нес с собой небольшой топорик – ему пришлось раз ночевать под открытым небом, и ломать ветки голыми руками он второй раз не хотел. Но, чтобы сотворить мало-мальски пристойный костер, нужно было поработать, а каждое движение отдавалось в груди болью.

До ближайшего поселения с игривым названием Стрелка было около двадцати верст – места, где деревни разделяло не больше пяти километров, остались в тысячах километров западнее. До цели же оставалось не меньше двухсот верст... И впереди, и за спиной лежала Колыма – дикое, необжитое место, где расстояния измерялись не так, как в центре страны, а десять к одному.

И тут повалил снег. Первый снег, который начался не с одиноких снежинок, а упал, как мраморная плита, и придавил дороге, ослепил, обездвижил. Пути не было. Филатов некоторое время брел, ничего не видя, надеясь на чудо.

Но чуда не происходило. И в конце концов совершенно замерзший путник свернул с дороги в просвет, между деревьями, направляясь к какой-то темной массе, принятой им за бревенчатую постройку. Когда он добрел до нее и уткнулся в невесть как оказавшийся тут стог сена, сохранивший в своей глубине тепло прошедшего лета, понял, что дальше не сможет делать и шагу.

Тут и застала его ночь.

И утро все не наступало, а когда наступило, Филатов так и лежал ничком в мокром стогу сена, на большой поляне, примыкавшей к дороге.

Филатов был в забытьи.

Глава 21

«Почему паутина? Откуда паутина? Уберите паутину!!!»

– Второй день мечется... – Женщина в черной до пят юбке подоткнула подушку под головой человека, лежащего на тулупе, постеленном на широком старинном сундукё в горнице. Пот крупными каплями стекал по лицу больного, тяжелое хриплое дыхание вырывалось из обметанных лихорадкой губ.

– Чего раньше не позвали? – недовольно буркнул фельдшер, пожилой мужик в поддевке, вынимая из потертого саквояжа коробку со шприцами. – У него же температура зашкаливает...

– Думали, оклемается. Я ему водки давала.

– Дура, он же при смерти! Еще часа три – и все, карачун. Где шприц прокипятить? У меня одноразовые кончились.

– В печке только, газу вторую неделю не везут...

Фельдшер выматерился, достал флакон со спиртом, протер иглу и приказал:

– Помоги перевернуть!

После укола он закатал на груди больного рубаху, намереваясь прослушать легкие, – и присвистнул, увидев след свежего пулевого ранения.

– Кого ж это к нам принесло-то?

– Да бог его знает! Ваня вчерась по сено ездил, что в Лесной Ложнице осталось, так этот в стогу был, без памяти. Говорит, чуть вилами его не проткнул – снегом-то все замело, не видно.

– А документы есть у него?

– Да вот, паспорт... В кармане был, сумку-то не трогали мы...

Фельдшер просмотрел документы:

– Не знаю такого. И пошто его в глухомань нашу занесло?

– Уж не знаю, Романович. Ты полечи его, сделай милость.

– Да уж полечу, куда ж я денусь. Только Турейке скажу, пусть проверит, кто такой этот товарищ. Ты смотри, Марья, я ему сильное лекарство вколол, должно подействовать. Вот таблетки, дай две штуки, когда в себя придет. Увидишь, не дай бог, помирать начнет – сразу ко мне, ясно?

– Ясно, Романович, спасибо Тебе.

– Да, и слушай, что он в бреду говорит, может, важное чего...

– Он про паутину все твердит...

– Ну, так на самом деле смела бы, а то вон какие лохмотья висят. Как в Африке...

С этими словами фельдшер деревни Вымь Павел Романович Лоскутов собрал саквояж и с достоинством удалился, оставив Марью размышлять о проблеме производства паутины африканскими пауками.

Тем временем Юрий Филатов впервые за последние двое суток заснул более-менее спокойно, только изредка постанывая во сне.

И вот наконец паутина перестала давить его. Она заняла свое исконное место в углу под потолком, Юрий же обнаружил себя лежащим под овчинным тулупом, да и под ним была овчина, которая, правда, не делала его ложе достаточно мягким. За окнами было сумрачно, но вечер это или утро, Филатов не знал.

С трудом ворочая тяжелой головой, он огляделся. Из интерьера русской крестьянской избы монголо-татарского периода выбивалась только засиженная мухами лампочка, прицепленная к потолочной балке, правда не горевшая. Полумрак избы разгоняла семилинейная керосиновая лампа, да и та смотрелась диссонансом на фоне древней прялки, стоявшей рядом с огромной русской печью, темных образов с лампадкой, лавок вдоль стен, самодельного поставца с посудой. В довершение с полатей торчали две белокурые детские головки, чьи владельцы с интересом разглядывали незнакомца.

Успев уловить эти детали, Юрий закрыл глаза и снова погрузился в целительный сон.

Когда он проснулся, в окно вовсю стучался день, первый по-настоящему солнечный день в эту осень. Филатов чувствовал себя жутко слабым, и, если бы так не хотелось на двор по известной причине, он и не пошевелился бы. Но пришлось вылезти из-под тулупа, накинуть его на плечи – Юрий был в одном пропотевшем белье, – влезть в валенки, стоявшие у дверей, и выйти в мир.

Чистый холодный воздух ворвался в легкие, расправил их и Юрий зашелся кашлем. Вскоре окончательно пришел в себя, исполнил настоятельное требование организма и только тогда огляделся вокруг.

Дом, приютивший его, был стар, приземист и покрыт почерневшей дранкой. Юрий удивился этому обстоятельству, но потом разглядел, что большинство домов невеликой деревеньки были такими же; стояла она, эта деревенька, в окружении тайги, и было тут тихо, но эта тишина никак не могла сравниться с тишиной вымерших Божьих Сестер.

Тут жили люди, а как жили – это уже второй вопрос. Из труб шел дым, но, помня внутреннее убранство дома, Юрий не удивился бы, узнав, что топят тут по-черному.

Из конуры выглянул лопоухий пес, дружелюбно посмотрел на незнакомца, подошел к нему, ткнулся носом в колено и завилял хвостом. Филатов погладил барбоса и вернулся в хату, пустую в этот час.

Впрочем, не успел он натянуть одежду, найденную рядом на табуретке, как на крыльце затопали ногами, отряхивая снег, и в горницу вошла женщина, одетая в ватник. Из-под темной юбки выглядывали ватные штаны. На голове ее был темно-серый платок, завязанный так, как завязывают актрисы на киностудиях, готовясь играть роли крепостных крестьянок. Но тут дело кинематографом и не пахло.

– Ожил небось? – с улыбкой на обветренном лице спросила хозяйка. – Лежал бы еще, слаб ты.

– Спасибо вам, хозяюшка. Как звать вас?

– Марьей зови, Огибаловы мы.

– Ну а меня Дмитрием зовите. Как нашли-то меня?

– Да в стогу, Ванька мой третьего дня за сеном ездил, что в Лесной Ложнице. Чуть тебя вилами не проткнул...

– Ну и поделом мне – нечего было пешком отправляться...

Марья поглядела на него исподлобья:

– Куда и откуда идешь – твое дело, спрашивать не буду. Но доктор рану твою заметил, что на груди у тебя. Если есть чего за душой, грех какой или что – учти, он участковому сказать обещался. Вот, чтоб знал...

Филатов присел на сундук.

– Рана... Ну где у нас сейчас рану молодой мужик получить может?

– Да ты, никак, из «крутых»? – сообразила женщина.

Юрий, прямо не отвечая, сказал:

– Иду вот на север, воевал много, с головой неладно сделалось. Решил попутешествовать.

Марья допрашивать не стала – видать, народ тут нелюбопытный. Она только кивнула, перекрестившись на иконы, и стала собирать на стол.

– Твой-то где? – спросил Юрий.

– Придет, – коротко ответила хозяйка.

И точно, едва она успела нарезать крупными ломтями хлеб, в горницу вошел невысокий худощавый мужик. С первого взгляда на него Юрий отметил застывшее в глазах равнодушное спокойствие, какую-то покорность, которая была даже в том, как он ел, – словно выполняя обязанность перед организмом, зачерпывал самодельной деревянной ложкой пустые щи и отправлял в рот. С поданной на второе кашей, слегка сдобренной постным маслом, он справился так же, не проронив ни слова. Спросил только:

– Тимка с Катькой не приходили?

– Их бабка накормит, там же и ночевать будут. Чего ради за пять верст переться? Из-за пустых щей?

Мужик что-то проворчал (Юрий не расслышал что) и, проявив полнейшее равнодушие к незваному гостю, отправился куда-то по своим делам.

– Что-то он у тебя, Марья, заторможенный какой-то, – удивленно сказал Филатов.

– У нас тут все мужики такие, – не обижаясь, ответила та. – Слова клещами не вытянешь...

– И что, тут все так живут?

– Как это «так»?

– Ну... Небогато.

– А с чего богатеть, мил человек? Хоть и золото под боком, а живем вишь как...

Да завели бы хоть свинью какую... Кур вот тоже не заметил я...

– Нету кур-то. Откуда им быть? Он же по осени всех со двора снес, пропил... – Сказала это Марья с такой отрешенностью, что Юрию стало все понятно. – Ездит тут один на машине, спирт привозит, вот мужики и несут ему с хат... Самогон опять же...

– А что, ты его удержать не можешь?

– Так сильный он, мужик все-таки. Как удержать? Он на прииске работал, много получил, так в Магадане все за месяц пропил. В дом ничего не принес. Да и другие так.

Юрий не стал больше ни о чем расспрашивать. Миски щей и тарелки каши его выздоравливавшему организму явно не хватило.

– Слышишь, Марья, а сумка моя где?

– Вон, у сундука стоит...

Юрий, у которого в поклаже был такой банк, что его с лихвой хватило бы всем жителям Выми на год разгульной жизни, расстегнул сумку и с облегчением убедился, что в нее никто не заглядывал. Подивившись такой честности (или полному отсутствию любопытства?), Юрий на всякий случай переложил в карман пистолет, достал из пачки стодолларовую купюру и позвал хозяйку, которая возилась в пристройке:

– Марья! У вас тут магазин есть?

– Есть магазин, хлеб там покупаем. Только в нем больше, почитай, и нету ничего.

– Ну, хоть консервы есть какие-нибудь?

– Есть консервы, только где ж их купишь на наши деньги...

– Ты вот что, Марья, вы с мужиком меня, можно сказать, от смерти спасли. Деньги у меня есть, возьми вот сотню да потрать на продукты. И вам что есть будет, да и мне сил надо поскорее набраться.

Женщина, которая, судя по всему, была ровесницей Филатова, но выглядела лет на десять старше, посмотрела на протянутую бумажку:

– Это что за деньги такие?

– Я же говорю, сто долларов. Или не видела таких?

– Видала... Давно, когда Ваня не пил так. У нас все больше русские...

– Ладно, Марья, купи там чего посытнее, коньяку достань. Надо будет – доплачу. А сам лягу, а то опять что-то знобить начинает.

Юрий забылся в полудреме, Марья отправилась в деревню. Когда на небе высыпали звезды, она разбудила Филатова:

– Встанешь? Я тебе суп куриный сварила.

Юрий, спросонья не разобравшийся, что к чему, только замычал, заворочался на сундуке. Хозяйка еще раз потрясла его за плечо, и тогда он проснулся окончательно.

В избе собралась вся семья. На лавке сидел Иван, хмуро дымя беломориной. Двое вернувшихся малышей примостились на печи. На столе стоял чугун, из которого аппетитно пахло курятиной.

Филатов поднялся с сундука:

– А вы что к столу не садитесь?

– Да не, – протянул хозяин. – Чего мы будем... Не наше...

– Ну что за церемонии такие? – поморщился Юрий и заметил, какими голодными глазами смотрели на стол дети, которых, как видно, у бабки не накормили, а если и накормили, то теми же пустыми щами. – Вот что, уважаемые. Говорить мне трудно, грудь болит. Чтобы много слов не тратить, прошу всех к столу, – на слове «прошу» он сделал ударение.

– Ну, спасибо, коли не шутишь, – отозвался хозяин и с таким же непроницаемым видом сел за стол.

Юрий снял с печи детишек, приласкал мимолетно, и тоже устроил за столом.

– Марья, а что-нибудь... этакое есть?

– Не нашла я коньяку, – виновато потупилась женщина. – Самогон только...

– Так давай его сюда!

Через несколько минут все сосредоточенно ели. Марья поделила довольно упитанную курицу, купленную, как оказалось, у одного из немногочисленных непьющих, а потому зажиточных соседей, выделив лучшие куски Юрию, который, в свою очередь, заставил ее не обделять и свою семью, детишек в особенности. Пили тоже без церемоний, только чокались, ничего не говоря. И когда трапеза уже подходила к концу, в избу вошел высокий молодой мужик в тулупе с милицейскими погонами и валенках. Филатову он сразу же напомнил колодезный журавль.

– Здравствуйте вам, – с важностью в голосе произнес представитель местных правоохранительных органов. – Этот, что ли, постоялец ваш?

Юрия от такой бесцеремонности передернуло, хотя хорошая еда и выпивка подняли настроение. Но он ждал, что ответят хозяева. Иван поднялся из-за стола:

– Рады видеть, Савелий Венедиктович, в добром здравии. Повечеряете с нами?

– Недосуг. Велено с утра в район ехать и этого, вашего, привезти. – Участковый говорил о Филатове так, словно его тут и не было. – Пока же я его запереть должен...

Тут Юрий не выдержал:

– Это с какой такой стати ты, капитан, меня запирать будешь?

Вмешалась и Марья:

– Да грех тебе, Венедиктович, он ведь только в себя пришел!

Дети с двух сторон прижались к Юрию, в котором почувствовали доброго человека. Участковый обозрел все это с высоты своего роста и приказал:

– Документы давай...

– Нету, обокрали меня по дороге.

Участковый внимательно посмотрел на Филатова и хотел что-то спросить, но не успел. Хозяин приступил к капитану с полным стаканом самогона, которого в большой бутыли оставалось еще много:

– С морозцу-то, а, Савелий Венедиктович?

– Не положено! – для начала поломался участковый, но не утерпел и осушил стакан, закусив квашеной капустой.

После этого ему ничего не оставалось, как присесть на лавку и выслушать историю о нахождении человека в стогу без отягчающих обстоятельств. Вскоре милиционер уже расстегнул, а затем и скинул тулуп.

Юрий в разговор не встревал – к ночи сильно разболелась грудь. Подобревший капитан не отказался и от очередного стакана самогона, после употребления которого снизошел до того, чтобы расспросить бродягу-чужака:

– Ты как в стог попал, а?

– Грелся я там, – не стал вдаваться в подробности Юрий.

– То есть как «грелся»? Нормальные люди дома греются, у печки, а не в стогу.

– Это, вообще-то, мое дело, где греться...

– Ты чего грубишь?

– Слушай, отцепись от меня, служивый, видишь, болею!

– В больнице болеть надо!

Юрий ничего не ответил – отвернулся к стене в приступе кашля. Когда отошел, извинился и отправился к себе на сундук. Закрутился в тулуп, не вслушиваясь в пьяное бормотание хозяина и участкового, раздобывших где-то еще одну бутыль самогона. И уже не почувствовал, как Марья подошла и положила ладонь ему на лоб.... Хозяин, раскинувшись, храпел на кровати; долговязый участковый, как длинный куль, валялся лицом вниз на лавке, свесив по обе стороны руки. Марьи и детей в горнице не было. В окно заглядывало утро, и Филатов, чувствовавший себя получше, не стал разлеживаться. Сходив на двор, он подошел к столу с остатками вчерашней «трапезы» и, не удержавшись, хлопнул полстакана первача из здоровенной бутыли, в которой оставалось не меньше литра мутного самогона.

Местное пойло драло глотку наждаком, и Юрий поневоле вспомнил предостережение одного шофера, который клятвенно заверял, что туда для крепости добавляют куриный помет. «От каких таких, интересно, кур?» – пронеслось в голове Филатова. Тем не менее, закусив капустой и черным сухарем, он посчитал, что через денек-другой сможет тронуться в дорогу. Про участкового десантник как-то не подумал. А тот пошевелился на лавке и рывком встал, тут же, правда, со стоном опустившись назад.

Филатов, ухмыльнувшись, поднес ему «лекарство». Савелий выпил, не открывая глаз. А когда продрал их и увидел, кто оказался его благодетелем, спросил:

– С какой это корысти ты меня похмеляешь? Все равно в райцентр поедем...

– А это, как в анекдоте, – сообщил Юрий. – Поймали чапаевцы белогвардейца. Утром Петьку вызывает Василий Иванович и спрашивает: «Ну что, признался?» – «Нет, Василий Иванович». – «А иголки под ногти загоняли?» – «Загоняли, молчит...» – «А нагайкой били?» – «Били, молчит...» – «Так что ты собираешься делать?» – «А я его напоил вчера, а сегодня опохмелиться не дам. Живо заговорит!» – «Ну что ты, Петька, разве ж мы садисты?»

Участковый хрипло заржал, и в его глазах проявилась симпатия к представившемуся Дмитрием незнакомцу. Он уселся за стол и сказал:

– Скажи честно, от кого ты в стогу прятался?

– Да что ты заладил – прятался, прятался... Ни от кого я не прятался. Путешественник я...

– А рана откуда? Ты точно где-то воевал?

– Приходилось... – Юрий не стал уточнять детали своей боевой биографии.

– А почему у тебя документов нет, что ты служил? – не отставал участковый.

– Украли, – вяло отбрехался Филатов. – Паспорта и то нет.

– Ну, проверим... – не стал продолжать капитан. – Ты собирайся, ехать надо.

– Куда он больной поедет? – раздался от двери сердитый голос Марьи. – Подожди денька два, тогда и вези!

– Не положено, – сигнал был, проверить надо. А вдруг твой постоялец – бандит? – участковый инспектор капитан Турейко даже не предполагал, насколько он близок к истине и одновременно далек от нее. – Ну да ладно, тащи на стол, что есть...

Юрий быстро достал из кармана деньги:

– Марья, неси самогону, да побольше. И закуски хорошей расстарайся. Да, ты ж вроде говорила, что не местная по рождению? Так коли спросят – скажи, родственник дальний с Сахалина приехал, богатый, денег дал. Если он меня сейчас повезет – помру по дороге, воспаление легких – не шутка...

– Хорошо... Димочка, – как-то странно посмотрела на него женщина и ушла, накинув ватник.

– Куда это она? – спросил появившийся в горнице участковый.

– Бог ее знает, – ответил Филатов, наливая по полному стакану себе, Турейко и проснувшемуся хозяину, пытающемуся руками разлепить не желавшие открываться глаза. Когда хозяйка вернулась, вся компания была уже «хорошая», а глава семьи Огибаловых, который служил скотником на ферме в местном нищем колхозе, забил на коров и, благополучно заправившись горючим, приземлился на прежнее место – на кровать, где через минуту громоподобно захрапел.

– Дима, блин, да ткни ты его в бок, задолбал своим, храпом! – молодой сотрудник правоохранительных органов тоже пришел в состояние близкое к приземлению.

И когда его «шасси» коснулись лавки, Юрий с улыбкой обернулся к Марье, с грустью смотревшей на все это:

– Ну, Марья, теперь это надолго. До вечера продрыхнут. Принесла чего?

– Принесла, как ты и говорил. И... баньку я протопила может, попариться хочешь?

Юрий только руками развел: баньку он любил, тем более деревенскую. И поскольку ничто не мешало в нее отправиться, уже через десять минут он сидел на полке, пригнув голову и хлестал себя веником... Которым и прикрылся, когда в двери вошла обнаженная Марья.

В первые секунды Юрий даже не узнал ее в полумраке мгновенно оценил только стройную фигуру, высокую, несмотря на роды, грудь и белую, буквально светившуюся кожу, только потом взглянул в ее лицо, которое не красили преждевременные морщины. Женщина присела рядом с ним, поглядела в глаза.

– Не бойся, не съем... – сказала она, отобрав у него веник, затем заставила улечься на полок и начала парить. Юрий только постанывал от удовольствия. Потом его заставили повернуться, и раскаленный веник начал выгонять хворь из груди Филатова, аккуратно обходя рану. Десантник закрыл глаза, чтоб не смотреть на «банщицу», – фигура ее оказалась выше всяких похвал.

Это, правда, ему не помогло – давно не знавшая разрядки плоть потребовала своего... И получила – прямо там, на полке, без слов. Марья отдалась ему или он ей – Юрий так и не понял.

Потом они, удовлетворенные, молчаливые, сидели напротив друг друга за столом в горнице, не обращая внимания на сопевших мужиков. Юрий, как обычно после этого дела почувствовав зверский голод, налегал на медвежий окорок, которым Марья разжилась у местного егеря. И вскоре он уже сам увлек женщину в неостывшую баню и добился того, что в конце концов она закричала и забилась в сладких судорогах, волнами прокатившихся по ее телу...

Им ничего не стоило снова уложить мужиков, которые к вечеру стали подавать признаки жизни. Для этого нужно было просто поднести каждому по стакану, затем еще по одному – и дело было сделано: ночь принадлежала им, ведь Марья предусмотрительно отправила детей к свекрови и – женщина виновато посмотрела на Юрия – дала той немного денег, чтобы дети не остались голодными. Жила ведь бабка вдовой и пенсию получала – тысячу рублей.

Наутро о своей болезни Юрий почти не вспоминал. Грудь, правда, побаливала, и усталость чувствовалась, но вылечила его Марья! Зато мужики, которые проснулись ни свет ни заря, были в плачевном состоянии. Допили остатки самогона и стали искать, где бы «догнаться». Предусмотрительная Марья оставила очередную порцию на виду, в пристройке, – и опять те продрыхли весь день.

А вечером в село пришла беда. Дом Огибаловых стоял с краю, неподалеку от кладбища с маленькой деревянной часовней. Задремавшего Филатова разбудил чей-то истошный вопль:

– Ой, убили! Убили! Помогите!!!

Филатов и едва проспавшиеся мужики выскочили из дома. По двору бежала соседка Огибаловых Анна, размахивая руками и крича во все горло:

– Там, на кладбище!!! Убили!!!

– Да кого убили-то? – участковый стал судорожно искать пистолет, оставленный им вместе с кобурой прямо под лавкой, на которой он спал.

– Мужика моего, Федьку! Убили... – заголосила баба.

Участковый вспомнил наконец, где его оружие, и опрометью бросился в хату, чуть не сшибив на ходу хозяина, который уже успел вооружиться двустволкой. В другой руке он нес охотничий карабин, который бросил Филатову. Трое мужиков побежали на кладбище. Зрелище, которое предстало перед их глазами, заставило застыть на месте.

На краю кладбища среди снега виднелась разрытая могила, около которой лежала раскуроченная крышка гроба и то, что осталось от двух человек – похороненного накануне старика и местного пьяницы Федора Василишкина, мужа Анны. Оба тела были буквально разорваны в клочья, голова Федора валялась в нескольких метрах от тела, будто снесенная топором палача.

– П...ец, – сказал участковый. – Кто ж это их так?

Филатов и Иван переглянулись.

– Это сделал не человек, – коротко заметил десантник. – Так даже взрывом разнести не может.

– Иван, беги за Лоскутовым! Я к себе, в район звонить буду. А ты... – участковый исподлобья глянул на вооруженного карабином Филатова, – короче, дежурь тут. Никого не подпускай. Бляха, зачем он могилу-то разрыл? У старика даже зубов золотых не было...

Павел Романович прибыл через десять минут. В руках у него был сильный фонарь, который он тут же сунул Филатову.

– Свети... – сказал он и начал осматривать тела.

Через несколько минут он поднялся с колен и, обращаясь к подоспевшему Турейко, сказал:

– Медведь поработал.

Участковый удивленно присвистнул:

– Да какой медведь, к черту? Быть не может!

– Шатун, – авторитетно заметил Лоскутов. – Они часто кладбища разрывают. Хотя вроде бы рано ему! Они только-только в берлоги попадали. Аномалия какая-то! Не должно такого быть.

– Может, жиру не нагулял, кто его знает, – отозвался Иван. – Бывает такое.

– Скоро из Сусулена приедут, – сообщил капитан и повернулся к всхлипывающим Анне и Марье: – Идите в избу. Не надо вам тут...

Посреди ночи на место происшествия приехал милицейский «уазик» и «скорая помощь». Криминалисты установили прожектор и осмотрели кладбище. Они сразу же обнаружили следы огромного медведя, ведущие в лес.

Трупы увезли, мужики вместе с фельдшером вернулись в хату Огибаловых. Такое надо было залить самогоном. Пили молча, не чокаясь.

– И какой бес Федьку на кладбище занес? – первым нарушил молчание хозяин дома.

– По пьяни, наверное, – ответил участковый. – Может, от Ирки-самогонщицы шел...

– Не иначе, – подтвердил Огибалов. – И что решать будем?

– А что тут решать, облаву надо делать. Если он уж повадился – все, не уйдет из этих мест. Может, военных вызвать? В Магадане ведь их много...

– Как же, поедут они... Егерей надо звать или МЧС, это, в общем, их работа, – предложил Лоскутов.

На том и порешили.

А утром Филатов, мало пивший накануне и часа три поспавший, поднялся раньше всех, оделся, разбудил Ивана и поманил его в сени.

– У тебя карабин чем заряжен?

– А что надо-то? – сперва не понял хозяин.

– Жаканы есть?

– Найдем... Во, холера, ты что, медведя решил завалить?

– Попробую. Давай карабин, патроны, и еще собака мне нужна. У кого есть?

– Сейчас организуем, – засуетился Иван. – Я с тобой пойду!

– Не пойдешь, – отрезал Филатов. – Дети у тебя.

Огибалов не настаивал.

Участковый так и не проснулся, когда десантник, забросив за плечо ремень карабина, углубился в лес. Впереди вынюхивал медвежий след здоровенный волкодав, позаимствованный ради такого случая у одного из деревенских – сторожа магазина. Свежего снега накануне не выпало, и след зверя Филатов мог взять и без собаки. Но овчарка должна была предупредить, если медведь зайдет сзади, что бывало с охотниками не единожды.

Филатов шел уже километров пять. Редколесье постепенно сменилось густыми зарослями, и тут десантник заметил, что пес насторожился. Пробежав еще метров сто, он замер и залился лаем. Из-за ели появился зверь.

На самом деле медведь совсем не такой неповоротливый и медлительный, как его представляют и рисуют в детских книжках. Этот, по определению коренных таежных жителей, «лесной человек» – один из самых ловких и опасных зверей мира. По грации он может поспорить со львом, а по хитрости даст ему сто очков форы. Но и охотник, который в этот утренний час выступил против него, принадлежал к числу самых опасных людей мира. И зверь проиграл.

Филатов не любил охоту в принципе. Слишком много человеческой крови пришлось ему пролить, чтобы добавлять к своему счету невинных зверей. Но здесь речь шла о том, что зверь мог легко разделаться с жителями деревни, приютившей Юрия и оказавшейся такой гостеприимной. Такие шатуны, бывало, уносили детей... И Филатов выстрелил. В меткости с ним не мог сравниться самый лучший охотник. И рука на этот раз его не подвела. Жакан вошел прямо в сердце вставшего на дыбы зверя. Ростом он был не ниже Филатова.

«А говорят, от пьянки у людей руки трясутся, – подумал десантник, последние годы весьма злоупотреблявший алкоголем. – Так не верьте, граждане...»

Десантник свистнул собаке, вылизывавшей окровавленный снег, и отправился назад, в деревню. На околице, куда он вышел через час, Юрий обнаружил толпу мужчин, вооруженных двустволками и карабинами и направлявшихся в лес. Среди них был и Иван. Увидев Филатова, он бросился ему навстречу и остановился в метре от него с немым вопросом в глазах.

– Берите сани и езжайте по моим следам. Километров пять отсюда. Здоровый зверь, – спокойно сказал Филатов.

Мужики окружили его, гомоня на все лады и выражая свое восхищение пришлым городским человеком.

Медвежатина оказалась вкусной, хотя медведь действительно не нагулял к зиме жиру. Фельдшер, который сидел на почетном месте около Филатова и Огибаловых, – как-никак, спасли десантника именно они – после пятой рюмки рассказал, что он звонил в Магадан знакомому егерю и тот подтвердил, что такие случаи бывают, хотя и редко. Не готовые к зимней спячке звери очень опасны.

Гости, собравшиеся в хате Огибаловых, разошлись за, полночь. И только к следующему утру участковый вспомнил, что надо бы и честь знать, спросил, какое сегодня число, и схватился за голову. Ему давно надо было быть в Сусулене с отчетом. Свою угрозу доставить Филатова в город в качестве подозрительной личности он уже не вспоминал. Юрий решил поехать с ним, попрощался с Марьей и втайне от мужика сунул ей пачку стодолларовых купюр – подкормишь, мол, детишек.

До райцентра ехать предстояло часа два, а то и все три, и Марья укутала его в кожух, чтоб не замерз, – зима в свои права вступила, суровая колымская зима. В дороге Филатов разговорился с участковым и ненавязчиво выяснил, что золото на Колыме воровали, воруют и будут воровать, пока оно есть в земле...

Глава 22

Около полудня на центральной площади небольшого колымского городка Сусулен стоял одетый в теплую кожаную куртку гладко выбритый мужчина лет сорока. Побрился он только что, в местной парикмахерской, освежился одеколоном и теперь был готов предстать перед своей одноклассницей, адрес которой был записан у него на отдельной бумажке.

Ника Бережная встретила Филатова на пороге своей квартиры, расположенной в новом пятиэтажном доме. Едва участковый высадил его, Филатов достал свой чудом сохранившийся мобильник и набрал номер Ники, чтобы сообщить о своем приезде.

– Здравствуй, Юрик, – Бережная обняла одноклассника, повесила на вешалку его куртку и провела в богато обставленную комнату. – Вот так и живу, – сказала она, разглядывая Филатова, которого не видела почти двадцать лет.

Десантник заметил стоявший на тумбочке портрет мужчины, угол которого пересекала черная лента.

– Муж? – спросил Филатов.

– Да. Я говорила, убили его год назад.

– Расскажешь, Ника? – в голосе Филатова звучало неподдельное сочувствие. – Ты не думай, я не из простого любопытства спрашиваю.

– Да что теперь-то, – махнула рукой Вероника. – Я в его дела особо не вникала. Кто-то на него «наехал»; видно, Степа не захотел делиться. У него своя бригада была, артель, как тут говорят. Зарабатывали неплохо. Я думаю, что его убрали те, кто тут всем командует. Вот, правда, кто, – не знаю, он меня специально в эти дела не посвящал. Потом мне кое-что рассказали...

– И что же?

– У местных вроде какой-то крутой покровитель в Москве. Будто бы он тоннами золото отсюда качает. И он потребовал, чтобы Степа неучтенное золото ему сдавал. Ну, а у мужа свои каналы были. Вот он и отказался. А может, и не отказался, – не знаю. Вот кто-то, или те, или эти, его и порешили. Прямо на прииске... Из винтовки.

Женщина зябко укуталась в черную шаль, наброшенную на плечи, – в комнате было прохладно.

– А ты почему не уехала? – спросил Филатов. – У тебя же сестра в Москве.

– Что сестра... Не друзья мы с ней. Да и тут я дома. Хоть и захолустье страшное, прижилась тут. Городок маленький, всех знаешь. Не хочется в сорок лет все по новой начинать... Ладно, Юр, ты посиди, можешь вот альбом полистать с фотографиями, а я пойду обед готовить.

Они проговорили до вечера. Подробностей местных криминальных разборок Вероника действительно не знала, и Филатов намекнул ей, что именно подробности его и интересуют. Правда, в причину своего интереса вдаваться не стал. Хватит однокласснице и своего горя, что еще собственные неприятности на нее вешать.

– Ну что, Юрик, – предложила Вероника, поразмыслив. – Раз ты разобраться хочешь... Пойдешь охранником на прииск или горно-обогатительный комбинат? Я могу договориться.

Филатов задумался. И понял, что этот вариант устраивал его больше всего. Чтобы вникнуть в ситуацию, присмотреться, понять, кто есть кто на этом колымском прииске, лучшей должности представить себе невозможно.

– Пойду, Ника, – твердо сказал Филатов. – Только что там охранять придется? Золото, которое в город увозят?

– Нет, там свои инкассаторы. К золоту тебя никто не подпустит. Тебе придется просто за порядком следить, чтобы какие пришлые не мелькали, ну, и за своими приглядывать. Воруют, конечно, золотишко-то, это ясно, но – по мелочи. Самородки иногда находят. Вот кто наживается – так это скупщики. Они золото за полцены берут, а потом на материк гонят.

– Слушай, Ника, я в технологии не силен. Вообще, прииск – это что такое? Старатель с лотком?

– Ага, старатель... Только с экскаватором. Или драгой размером с корабль. Правда, сейчас в реках не добывают, замерзли они. А прииск, грубо говоря, – это большущая яма в земле или шахта, оттуда золотоносную породу везут на обогатительный комбинат, а там уже из породы золото вымывают. Знаешь, сколько примерно из тонны руды можно добыть золота?

– Ну, полкило... – неуверенно предположил Филатов.

– Полкило... А 10 граммов не хочешь?

– Да ну?! – не поверил Филатов.

– Не больше, Юра. – Ника помолчала. – Работать ты будешь в Мульдуке, это недалеко отсюда, а жить – у меня...

– Нет, Ника, у тебя я жить не буду, – возразил Филатов. – Вообще, не стоит, чтобы про наше с тобой старое знакомство языками трепали. По многим причинам.

На следующее утро, переночевав у Вероники, Филатов на рейсовом автобусе отправился в небольшой поселок Мульдук, в десятке километров от Сусулена. Он явился в контору, находившуюся в небольшом двухэтажном здании. Ника при нем договорилась с начальником тамошней золотодобывающей артели Селезневым, и тот, пожилой мужчина с коротко постриженной бородой, принял Филатова на работу сразу же, спросив только, служил ли он когда-нибудь в охране. А поскольку послужной список Филатова-охранника был весьма длинным, то и вопросов у начальника больше не возникло. Видать, Ника Бережная пользовалась тут авторитетом.

– Присматривайся пока, – сказал Иван Петрович. – С послезавтрашнего дня выходи на работу. Будешь смотреть за порядком на прииске, он называется Лебяжий. Ну, если надо будет, ребятам поможешь. Испытательный срок тебе три месяца. Вот ключ от дома, иди устраивайся.

Дом, который выделили Филатову под жилье, был старым – его хозяева давно померли, не оставив наследников, и дом пустовал. Будь Юрий музейным работником, он с легкостью смог бы настрочить диссертацию о быте народов Дальнего Востока только по тем вещам, которые он отыскал, из любопытства облазив свою обитель от чердака до подвала. Там да еще в сарае чего только не было! Но больше всего понравился Юрию тяжелый чугунный утюг с головой какого-то сказочного зверя, в пузо которого нужно было закладывать уголья и таким образом гладить белье. Раритет, на котором сохранилась даже дата – 1887 год, – был вычищен Филатовым и поставлен на видное место, как и древний граммофон с помятой трубой, и резная деревянная колыбель... Видно, дом раньше был богатым.

Филатов вернулся в райцентр, купил постельное белье и кое-какие мелочи, зашел к Веронике, рассказал, как устроился, и отправился к месту своего нового жительства.

Работа у него оказалась непыльная. На прииске охранять было практически нечего – два экскаватора наполняли породой огромные самосвалы, которые возили золотоносную руду на обогатительный комбинат. Вот там уже было что охранять! Деятельность Филатова заключалась в том, чтобы подменять кого-нибудь из рабочих, когда тот по каким-то причинам не мог выйти на работу. Причиной чаще всего служил обыкновенный запой, что десантник вполне понимал по своему опыту.

Однажды на прииск приковылял дед, который оказался старожилом этих мест и работал на прииске еще во времена царя Гороха. Старик оказался разговорчивым, и Филатов, остро нуждавшийся в информации, пригласил его в гости, на что совершенно одинокий дед с удовольствием согласился.

Посиделки устроили в пятницу вечером, чтобы они, по местной традиции, плавно перешли в субботнюю опохмелку.

– Раньше, мил человек, при Сталине, да и позже, ты за крупинку золота мог «вышак» получить. До него воровали, да. И даже воровством это не считалось – сам намыл золотишка, сам и используй как хочешь. А в сороковых годах свистопляска-то и началась. Такой режим установили – хоть вешайся! Я пацаном тогда был, но помню, как к батьке моему чуть ли не каждую неделю с обыском приходили. Тогда ведь как: все государственное! Артелям план давали, не выполнишь – кирдык бригадиру. Технологию энкавэдисты контролировали так, что за жменю даже отвала, в котором и золота, считай, не было, можно было за проволоку угодить. А уж как поселки контролировали! Шмон за шмоном, сексот на сексоте. Если кто самородок нашел, даже случайно, в ручье, – сдай. Не сдал – садись на десятку, а то и больше. Вывозили золото в Хабаровск и Магадан спецкоманды, тот же НКВД или даже армия.

И воровать золото перестали – себе дороже. Нет, украсть можно было, конечно; золотишко-то вот оно, под ногами. Но вывезти и продать – ни-ни. В больших городах, где ювелиры есть, над каждым из них мент стоял. По каждому случаю в Москву докладывали, аж в ЦК... Это потом стали тоннами воровать, годах в девяностых тут только ленивый не крал. Да и сейчас не лучше.

Дед ничего не мог сказать о современной технологии кражи драгоценных металлов. Сам он клялся, что за всю жизнь не украл ни грамма золота.

В конце концов дед отрубился, и Филатов уложил его на свою кровать, сам же залез на полати. А назавтра гость смотрел волком и все вспоминал, не ляпнул ли чужому человеку чего лишнего...

В конце следующей недели, вернувшись с работы, Филатов поехал в город и случайно встретил участкового Савелия Турейко. Само собой, он и его зазвал в гости и попросил просветить, куда он таки попал. И вот теперь-то, проставив милиционеру чуть ли не ящик водки, доподлинно узнал, каким образом происходят здесь, на Дальнем Востоке, кражи золота.

Участковый оказался человеком весьма осведомленным, как, в общем, и полагалось ему по чину.

– Помнишь начало девяностых? – начал Савелий, выпив стакан водки и закусив медвежатиной, купленной Филатовым у местного охотника. – Тогда был полный беспредел, прииски закрывались, потому что золото стало невыгодно добывать, за него годами не платили. Государство полностью утратило контроль за золотодобычей и оборотом драгметаллов вообще. Вот тогда-то ворье и вспомнило XIX век, когда на приисках был полнейший бардак, а на старателей охотились сами же старатели. Ты немного технологию добычи изучил?

– Ну, в общем, уже не полный профан, – отозвался Филатов, с интересом ожидая продолжения. Лекция, судя по количеству спиртного на столе и под столом, грозила затянуться.

– Ну так вот. Способ первый. Представь себе бригаду, примерно человек семь-восемь. Они намывают гидропульпу, смесь золотосодержащего грунта и воды, и работают на бульдозерах и гидромониторах. Работать-то они работают, породу добывают, а вот самородки – себе. Они ведь разные бывают – иной грамм весом, а иной и граммов на сто потянет. Редко, очень редко, но и до килограмма попадаются.

Эта бригада – фактически преступная группировка, с круговой порукой и всеми остальными причиндалами. Случайный человек туда не попадет. Я вот понять не могу, как ты так быстро устроился... Хотя там, где ты работаешь, самородок раз в столетие попадается. Вот в таежных ручьях и реках – другое дело.

Самородки добывают не только работники приисков. Тут ведь не только старатели живут, шушеры всякой много. И голодных не счесть. Вылетел такой за провинность какую с прииска, есть-то надо, местные условия знает. Вот и моет потихоньку, а песок и самородки сбывает скупщикам или вывозит в Магадан или Хабаровск для продажи. Бандиты чаще всего знают о том, кто моет золотишко, и сами предлагают сдать товар. Платят, кстати, сразу, хотя и не полную цену.

– Савелий, а перекупщики эти... откуда взялись? – поинтересовался Филатов, наливая водку в стаканы.

– Большинство – чечены, во всяком случае так раньше было. А откуда взялись? Жили они тут. От Сталина прятались. Еще годов с сороковых, когда он всех с родных гор повыгонял. Сам понимаешь, мафия еще та. Всех купили на корню. В буквальном смысле «от Москвы до самых до окраин...». «Семьи», точнее, кланы контролируют и скупщиков, и старателей, берут долю, за это предоставляют каналы сбыта. Представляешь, лет десять назад, когда я только службу начинал, прибыли к нам сотрудники ни больше, ни меньше как шариатской службы безопасности Ичкерии! Хотели все на поток поставить. Правда, тогда дали им по шапке. Обнаглели вконец – хотели всю добычу драгметаллов под себя подмять.

А корейцы сколько золота вывезли! Никто и подсчитать не мог. Тонны и тонны. Они тут раньше лес заготавливали, ну и золото мыли, само собой. Кто отработал свое – на поездах специальных вывозили в Китай и проверяли только по спискам, не слинял ли кто. Досмотра никакого не было. В таком поезде около тысячи корейцев ехало, если каждый по килограмму вез...

– А чего же их не шмонали на границе? – удивился Филатов.

– Оказывали доверие братскому корейскому народу, – ухмыльнулся участковый. – А этот «братский народ» теперь согласно идеям «чучхэ» грозит миру атомной бомбой... Ладно, наливай, а то я все болтаю и болтаю.

– Так интересно же! – вполне искренне воскликнул десантник, откупоривая очередную бутылку. Под медвежатину и соленые грибочки водка шла как по маслу и в голову почти не ударяла, чему Филатов был весьма рад.

– Очень много воровали с горно-обогатительных комбинатов, – поддев на вилку гриб, сказал Савелий. – Рабочие выносили концентрат, в котором золота было до восьмидесяти процентов. Они ведь, как никто, хорошо знали технологию, условия хранения и систему охраны комбинатов. Охрану, как это ни банально, подкупали, золото вывозили под видом мусора, а отчетность подделывали. Легко и просто. Правда, и повязать таких несложно – они ртуть десятками килограммов покупают, потому что без нее аффинаж невозможен...

– Что невозможно? – переспросил Филатов.

– Короче, смешивают концентрат с ртутью и выпаривают. Да тебе это без надобности... Тем более что все, что я тебе рассказал, – капля в море. Теперь бандиты действуют вполне законно – создают акционерные общества и копают себе колымскую земельку. Во-первых, бабки отмывают, во-вторых, миллионы зарабатывают. Вполне легально. Но какая война шла за лицензии! Местные с московскими ворами такие разборки устраивали, что медведи из берлог вставали... – порядком уже поддатый Савелий вспомнил давешнего шатуна и захихикал. – Тут было слух прошел, что и московские между собой что-то не поделили и у нас теперь новая «крыша»... Ну, это я так, к слову...

– Подожди, Савелий, – перебил участкового насторожившийся Филатов. – Откуда эта информация?

– А у нас в отделе трепались, – равнодушно ответил Турейко. – Тебе-то что?

– Да так, – пожал плечами Филатов, решивший обратить на местных «правоохранников» более пристальное внимание. – Ты дальше давай, интересно.

– Тебе интересно, а у меня уже язык заболел тебе лекцию читать. Короче, чтобы у тебя полная картина была, поясняю. По мелочи золото геологи моют, типа образцы, а потом себе оставляют. Но это фигня. С добычей вроде я все тебе рассказал. А вот сбыт – это, брат, круто. Ну, понятно, в городах ювелиры из золотишка колечки-сережки клепают, причем золота там чаще всего процентов двадцать. Клейма ставят, ярлыки вешают и в магазины отправляют. Все это под контролем, сам понимаешь, братвы. А в одной мастерской вообще рационализаторы до чего додумались – прямо госпремию бы вручил! Придумали из золота проволоку тянуть, миллиметровку, которой роторы моторов обматывают. Поставил такой «золотой» моторчик в пылесос – и вперед, в Китай. Хитро!

– Молодцы! – восхитился находчивостью русского мужика Филатов. – За это и выпить не грех.

– Китайцы, кстати, – пропустив внутрь очередную порцию водки, заметил участковый, – вечно тут трутся. Впрочем, у нас, на Колыме, их не так много, как, скажем, в Хабаровске, но тоже хватает. И вечно наши их нагревают. То медяшку вместо золота подбросят, то бронзовый порошок. Был случай, даже ихние бандиты к нашим на разборку приезжали.

– Представляю, как им навесили, – сказал Филатов. – Скажи, Савелий, а возможно, например, такое: замаскировать золотые слитки под олово, погрузить в товарный вагон и отправить через всю страну, например в Москву?

– Отчего же нельзя, можно. Отлавливают в основном одиночек, тех, кто для себя золото везет, по десятку-другому килограммов. А покрыть его оловом – пара пустяков. И в Москву... Бумаги сделать не проблема. Подмазал кого надо – и вперед... Золото все в Москву идет. И поездами, и самолетами, и чем хочешь. Цыгане, кстати, часто этим занимаются, у них куплено все, как и у чеченцев. С цыганами связываться никто не хочет; говорят, есть у них колдунья какая-то, порчу навести может. Но цыгане у нас на Колыме не так много везут. Вот в Хабаровске их много, даже «цыганская слобода» есть.

– Неужели это все «левое» золото в России оседает? – спросил Филатов.

– Прямо-таки... За границу оно уходит в основном.. За наркоту им расплачиваются. Но кое-что, конечно, и у нас остается. В банках на депозитах лежит.

– Савелий, а откуда ты все это в таких подробностях знаешь? – осведомился почти трезвый Филатов.

Турейко усмехнулся.

– Я тридцать пять лет здесь прожил. С самого рождения. И отец, и дед – все местные. Прадед с Обручевым и Билибиным сюда пришел, когда они золото нашли на Колыме в двадцать шестом, был среди первых строителей Магадана. Женился. Отсюда род Турейко и пошел. Я тебе всю историю края могу изложить как по-писаному. А почему мы такие безобраздно трезвые, а, товарищ Павловский?

Филатов покачал головой и потянулся за четвертой, бутылкой. Кое-что полезное из лекции участкового-краеведа он почерпнул, но конкретно не узнал почти ничего. И решил ждать- спешить ему, в общем-то, было некуда.

А еще через неделю, в субботу, Юрий снова выбрался в райцентр. Он побродил по улицам, словно солдат в увольнении, купил билет в кино на штатовский боевик и уже под вечер решил отправиться в единственную местную ресторацию. Пельмени здесь подавали прекрасные, да и хорошая водка всегда была в наличии.

Филатов занял место за столиком в нише и сделал заказ. Ресторан потихоньку заполнялся, у эстрады сдвинули два стола, и их заняла компания парней нахального вида, шумевших во всю ивановскую и уже где-то успевших поцеловаться с зеленой змеюкой.

Невдалеке от Филатова сидела парочка – учитель истории местной школы (его Юрий знал в лицо) и очень симпатичная девушка. На столе лежал букет цветов, и учитель прямо светился от радости. Очевидно, девушка была его невестой.

Филатов мирно сидел, потягивая коньяк, довольный жизнью. Диссонанс вносила только компания, не признававшая никаких приличий, – с той стороны зала струилась, подобно дыму, самая гнусная матерщина. И вскоре молодым прожигателям жизни захотелось острых ощущений.

Когда из колонок, установленных на эстраде, донеслись звуки очередного «медляка», из-за стола поднялся провожаемый соответствующими напутствиями очень пьяный парень и, пошатываясь, направился к столику, за которым разговаривали учитель со своей подругой.

– Слышь, давай потанцуем! – обратился «джентльмен» к девушке.

Та испуганно отпрянула, видимо не привыкшая к подобным «ухаживаниям», да и к ресторанам вообще. За нее ответил учитель:

– Извините, она не танцует...

– Не тебя спрашиваю, ты, понял? – парень, пошатываясь, навис над столом.

Учитель не растерялся:

– Отойди по-хорошему, не порти настроение!

Парень пьяно заржал и повернулся к своим:

– Киса, ты слышишь? Я тут сейчас настроение портить буду! – заорал он и схватил девушку за руку.

Учитель попытался оттолкнуть его, девушка закричала, компания заулюлюкала и вскочила из-за стола, предвкушая развлечение.

В шобле выделялся прилизанный юноша, одетый в бог весть на каком курорте купленную пеструю рубаху с пальмами. Это и был тот самый Киса, к которому обращался «любитель потанцевать». Киса вразвалку подошел к столику учителя и спросил:

– Что, Дубновицкий, жалко? А то поделился бы девочкой. С нами-то веселее, чем с тобой, крыса очкастая.

– Потехин, если вы сейчас же не прекратите, я вынужден буду снова сходить к вашему отцу!

– К папе, значит... И ремнем, ремнем... А может, ты меня забодаешь, а?

«Хозяева жизни» заржали. Юрий постепенно терял терпение. «Боже, сколько можно?» – подумал он, доставая из кармана юбилейный рубль, купленный ради развлечения на толкучке. Через мгновение Киса заорал, держась за рот, – рубль, точно брошенный Филатовым, выбил ублюдку два передних зуба. Все умолкли, недоумевая, кто мог покуситься на такую важную персону, и заторможенно наблюдая, как эта персона выплевывает обломки зубов.

Учитель с подругой были мгновенно забыты. И поскольку никто не смог разобраться, откуда прилетела такая напасть – Киса вертел головой в разные стороны, а столики были наставлены густо, – оскорбленной в лучших чувствах «золотой молодежи» ничего не оставалось, как найти и покарать...

– Кто!? – вызверился отплевавшийся наконец Киса. – Падлы, убью! – и, отбросив в сторону оказавшийся на дороге стул, выскочил в центр зала, в котором к тому времени оставалось человек десять. Шобла повалила за ним. Филатова, скрытого в полумраке ниши, по пьяни не заметили, хоть он и сидел ближе всех.

– Вон! Все вон!!! – завопил вконец распоясавшийся мерзавец, сдернув скатерть с неприбранного стола.

Загремела разбитая посуда. Ни администратор, ни официантки почему-то не показывались, да и менты, которые постоянно паслись у кафе и ресторанов, на этот раз обошли заведение стороной.

Люди, оставляя под блюдечками деньги, начали удаляться, чтобы сохранить хоть подобие достоинства. Наверно, они хорошо знали, что спорить с данным гражданином себе дороже. В считанные минуты ресторан опустел, за исключением Кисы, окруженного соболезнующей на разные лады компанией, и... Филатова. Он не видел для себя причины уходить, не заплатив по счетам.

Тяжело дышащий Киса остановился напротив него, грозно выставив челюсть:

– Ты, вля, теве осовое приглафение надо? – после «стоматологической операции» его дикция заметно пострадала.

– Я тебе не «вля», козел. Понял?

Киса вытаращил глаза, его примеру последовали прихлебатели. Через мгновение Киса был уже в пути, разгоняясь, чтобы сильнее стукнуть выставленным вперед кулаком. Он и стукнул. Стену. И оплыл от удара по шее ребром ладони Филатова. Собутыльники Кисы бросились на него всей толпой, и Юрию, как в кинофильмах, пришлось с помощью стола припечатать их к противоположной стене. Когда пара оставшихся невредимыми «властелинов прерий» набросилась на «Друга индейцев» Филатова, в зал спокойной походкой вошли трое блюстителей порядка.

В отделение, куда доставили всех, за исключением почему-то одного Кисы, разговор был короткий.

– Как фамилия?

– Павловский.

– Где работаешь?

– Охранником на прииске.

– Зачем драку устроил?

– Это не я устроил.

– А кто?

– Те, с кем я дрался.

– А они говорят, что это вы устроили.

– Зачем мне, трезвому, с ними, пьяными, задираться?

– Я же не знаю, зачем вы с ними задирались...

– Капитан, их было пятеро, а я – один. Они приставали к посетителям.

– Не пятеро их было, а двое.

– Да вы что?

– Двое, двое...

– Может, там не было гражданина... как его... Потехина? «Кисы» так называемого?

– Вы избили граждан Сивцова и Ермакова. Вот их показания.

– А я даю показания, что их было пятеро, они устроили дебош и выгнали всех из ресторана. Подтвердит куча народу.

– А Потехина там никакого не было...

– Я вам даю официальные показания и требую внести в протокол.

– Если в протокол – 15 суток за хулиганство в общественном месте, а если не было – домой пойдете...

Понятно, что Филатову сидеть 15 суток не хотелось.

Проходя по коридору отдела милиции, Филатов увидел на обитых коленкором дверях одного из кабинетов табличку: «Начальник РОВД подполковник В. ПОТЕХИН». «Ах, вот оно что! – подумал Филатов, и ему стало противно. – Нет, блин, я этого так не оставлю. Будем действовать их методами...» И он пошел к главе местной администрации, только что назначенному на этот пост.

Тот сразу же вызвал подполковника на ковер. Потехин краснел, бледнел, зеленел – одним словом, менял цвет лица в зависимости от температуры окружающей среды. Глава администрации явно недолюбливал начальника милиции. И после этого визита у Филатова стало одним врагом больше. И вскоре он получил возможность в этом убедиться.

Утром в воскресенье Филатов забрел на местный базар приобрести кое-чего по хозяйству. И тут, как на грех, услышал неподалеку, у входа на рынок, какой-то шум, пронзительный женский крик. Не чуждый любопытства, Филатов пошел туда и увидел, как двухметрового роста сержант волочет в «воронок» молоденькую цыганку. Та орала, цеплялась за все, что попало, а в толпе тем временем говорили:

– Подумаешь, родственнице начальника милиции погадать предложила...

– Ну, так грех-то какой! Вот если бы кошелек украла, тогда дело другое...

– Эти не воруют. Эти – свои, рядом живут.

– Да ну, и эта бы взяла, что плохо лежит.

– Цыган он и есть цыган...

Филатов, раздвигая толпу, подошел к милиционеру, который уже почти дотащил свою жертву до «воронка».

– Сержант, за что ты ее?

– А тебе какое дело?

– А я – народный контроль!

– Сходи им подотрись, своим контролем, – пыхтя, пробормотал сержант. И остановился, почувствовав на запястье руку Филатова.

– Незаконно задерживаешь. Отпусти девчонку!

– Да ты что, охренел? При исполнении? Ну... – он больше не нашел слов и поэтому громко засвистел в свисток.

Цыганка в это время вывернулась и мгновенно затерялась в толпе.

Хотел идти и Юрий, но сержант вцепился в него мертвой хваткой. Тут как раз подоспели коллеги в серой форме...

– Гражданин Павловский... Приятно, приятно, – лицо подполковника Потехина просияло. – Значит, вы у нас поборник справедливости...

– Сержант арестовал девчонку незаконно. За то, что она предложила кому-то погадать, арестовывать не полагается.

– Нам лучше знать, за что полагается, а за что – нет. Вот вас арестовали за то, что вы препятствовали сотруднику милиции исполнять свои непосредственные обязанности по защите правопорядка. Это – уголовная статья, гражданин охранник. Это вам не напраслину на людей возводить, – Потехин нашел в синем томе Кодекса соответствующую статью и зачитал ее Филатову. – Статья 294. Воспрепятствование в какой-либо форме... До двух лет, однако.

– Знаете, подполковник, вы лучше сынка своего попугайте, а то он слишком борзой у вас. Меня же пугать не надо, я и не такими, как вы, пуганный. Дайте сюда Кодекс!

Филатов полистал книгу и произнес:

– Статья 301. Незаконное задержание, заключение под стражу и содержание под стражей. До трех лет, однако!

Подполковник побагровел:

– Короче, так, Павловский. Вас не было – хорошо было. И вас не будет – хуже не станет. Если через три дня я узнаю, что ты не купил билет и не смотался из наших мест – посажу. Вот крест, посажу. Обидел ты меня, кровно обидел. Запомни это. Сержант, проводи на выход!

– «Хрена тебе, – подумал Филатов. – Пока не разберусь, откуда золотишко пришло, не успокоюсь...»

С этими мыслями и натолкнулся он недалеко от милиции на ту самую молоденькую цыганочку.

– Привет!

– Привет, молодая-интересная. Меня, что ли, ждала?

– Тебя, разлюбезный, – цыганочка улыбнулась.

Юрий улыбнулся в ответ:

– И что тебя дернуло к этой грымзе пристать? Ты что, не знаешь родственников этого подполковника?

– Да она, видать, в гости к его жене приехала. Вот дела, чуть сама себе казенный дом не нагадала.

– Неопытная ты еще. У нас цыганки таких за тридевять земель обходят.

– Ну а ты-то чего полез?

– Честно? Сам не знаю. Просто отвратно было глядеть, как эта жердина тебя, такую малую, в «воронок» тянет.

– А-а... А я уж было подумала, что сама тебе понравилась...

– Милая, ты выглядела просто восхитительно. Но женщина, которую тянут в «воронок», вызывает только сострадание.

– Ну ты и свинья! Кстати, как тебя зовут?

– Дмитрием зови...

«Боже, сколько еще у меня имен будет?» – подумал Филатов. А вслух сказал:

– Ну что, пора мне в дальнюю дорогу...

– Подожди, золотой, ты даже не спросил, как меня зовут!

– Ну, и как тебя зовут?

– Шандора.

– Имя у тебя красивое, но мне от этого не легче. Мне с ментами пересекаться резону нет.

Цыганочка посмотрела на него снизу вверх – Филатов был намного выше ее – и сказала:

– Ты мне помог, теперь мы тебе поможем. Цыгане – люди благодарные.

– И чем это ты мне поможешь? – усомнился Юрий, все с большим интересом разглядывая девчонку в цветастой юбке.

– Пойдем к моему отцу. Он у наших главный, авось скажет тебе чего.

– Ты что, дочь барона, что ли?

– А не видно?

– Знаешь, если о происхождении судить по красоте, то моя бывшая невеста, как минимум, инфанта... Ладно, послушаем, что он мне нового скажет.

Барон обитал в огромном деревянном доме с многочисленными пристройками на окраине города. Дальше, за пределами его владений, начинались горы, на горизонте отороченные лесом. Дом был двухэтажный, построенный давно, с обширным двором и флюгером, изображавшим вставшего на дыбы коня.

По двору бегали чумазые цыганята, старая цыганка вылила под забор мыльную воду, из сарая послышалось ржание лошади. Огромный кобель на цепи залился лаем.

– Проходи, – Шандора пропустила Юрия в большую комнату и усадила в кресло, сама же поднялась на второй этаж по скрипучей лестнице.

Ее не было довольно долго, но в конце концов она появилась, и не одна, а с самым колоритным цыганом из всех, когда-либо виденных Филатовым. Длинные черные с проседью волосы охватывала узорчатая повязка, пышной волной спускалась на грудь борода. Одет барон был в черные штаны с широким поясом и белоснежную рубаху. Наряд дополняли мягкие замшевые сапожки. Цыган, словно сошедший с киноэкрана, подошел к Филатову и представился:

– Василий. Будь как дома, друг. Шандора мне все рассказала.

Юрий пожал протянутую руку и не нашел что сказать – в ответ. Барон уловил его замешательство, усмехнулся и сказал:

– Сейчас на стол накроют. Отдохни пока, потом расскажешь, коли захочешь, о своих делах.Минут через двадцать Шандора позвала Филатова в соседнюю комнату, где действительно был накрыт богатый стол, с посудой благородного фарфора и бутылкой «Наполеона», стоящей посредине. За трапезу они с Василием сели вдвоем, женщины прислуживали им, как это, видимо, было в обычае дома. Барон попросил рассказать о том, что произошло на базаре, и Юрий в нескольких фразах выполнил его просьбу. Василий покачал головой:

– Вот зараза. Покою от ментов не стало. Это их Потехин накачивает, причем младший.

– Чем же вы так ему не потрафили? – поинтересовался Юрий.

– Видно, что ты не местный. Эту историю тут все знают. В прошлом году этот скот Шандору хотел изнасиловать, в подсобку школьную затащил. Он же сам щенок еще, только школу закончил. А она на класс позже его училась. Так его учитель застукал, Дубновицкий.

– Вот оно что...

– Ты разве Дубновицкого знаешь?

– Встречались. В ресторации...

– Ха, не ты ли, случаем, этому поганцу зуб выбил? Олимпийским рублем?

– Не олимпийским, а юбилейным. Стал бы я на него олимпийский рупь тратить...

Василий засмеялся:

– Молодец, право, молодец! А мы тогда поговорили с его родителем круто. Я ему пригрозил, что Шандора на сынка напишет, тот хорохорился-хорохорился, да согласился никого из наших не трогать. Видать, забыл договор-то. Ничего, напомним.

Отобедав, они поднялись в кабинет барона, похожий на музей. Василий предварил расспросы:

– Это мой дед собирал. Любитель был старины... Я только книги собираю, а статуэтки, картины, вазы, подсвечники от него остались. Монеты еще есть, он всю русскую нумизматику от князя Владимира собрал. Разве что Константиновского рубля в подлиннике нет, новоделы только. Если хочешь – покажу.

– С удовольствием посмотрю, – кивнул Филатов и подумал: «Везет мне на коллекционеров. Сначала Кайзер, теперь – цыганский барон...»

Коллекция оказалась богатейшей. Огромный антикварный шкаф заставлен альбомами, по которым можно с самого начала проследить развитие российской монетной системы от Владимира Святого. Там находились такие раритеты, о которых Юрий и слыхом не слыхивал. Уж точно никогда он не рассчитывал подержать в руках тяжелую медную плиту с оттиснутыми на ней рублевыми монетами – вес этой меди равнялся стоимости тогдашнего серебряного рубля. А отдельный альбом был посвящен самым разнообразным подделкам – от подделок настоящих монет до фантастических, типа знаменитого «рубля Алексея Толстого» с царевной Софьей и двумя малолетними царями, Иваном и Петром.

В экскурсии по музею прошел день до вечера. После ужина, когда они снова уединились в кабинете с бутылкой коньяка, Василий спросил:

– Ну, Дмитрий, видно, пришло время тебе о своих проблемах рассказать. Может, решим что... Кое-какие возможности имеем.

– Во-первых, мое настоящее имя – Юрий, – сразу пошел на откровенность Филатов. – И началось все год назад, в маленьком городке под Москвой.

Он рассказывал около часа, опуская некоторые моменты и имена. Зачем рассказывал – сам не знал. И какой помощи попросить у цыганского барона – тоже. Зато Василий, с интересом выслушавший грустную историю, сказал-

– Да, брат, крепко тебя прижало. Вот что: сейчас моя жена посмотрит на твои руки – гадает она вернее всех в этих местах, к ней за тысячи километров ездят. Не усмехайся, наши женщины действительно умеют это делать. Просто, как в любом деле, талант нужен. Одна лучше гадает, другая – хуже, а третья просто... деньги зарабатывает. Так что отдаю тебя ей в руки. Сам же я могу помочь деньгами, коли нуждаешься, и, что для тебя нужно, напишу или позвоню любому барону, чтобы помогли устроиться. Ну, вот и Нора идет.

Цыганка Нора казалась по сравнению со своим мужем просто древней старухой, сохранившей, правда, гордую осанку. Наверное, цыганские женщины увядают быстрее мужчин, да и за знание будущего предсказатели всех времен и народов всегда платили молодостью.

Василий вышел куда-то, а Нора молча взяла руку Юрия и принялась ее внимательно рассматривать. Делала она это довольно долго потом подняла глаза на Юрия и произнесла:

– Ты зло притягиваешь к себе, знаешь?

– Догадываюсь, – ответил Юрий. – Мне об этом уже говорили.

– Я вижу, ты идешь между светом и тьмой, по лезвию ножа, и тебя ветром шатает в разные стороны, между добром и злом. Это от рождения зависит, и поделать тут ничего нельзя. Единственное, что я могу для тебя сделать, – проводить в Туманный табор, там ты сам все, что можно, увидишь.

– Это куда-то ехать надо?

Цыганка засмеялась:

– Далеко, милый, ехать-то придется. Только не на лошади и не на поезде. У нас сегодня переночуешь. Время позднее, Шандора проводит тебя. А утром поговорим. Объясню, что не понял.

На пороге комнаты появилась девушка, хотя Юрий слышал, чтобы старуха звала ее. Он поклонился гадалке, которая, в общем, ничего ему пока не сказала, и отправился с Шандорой в какую-то пристройку обширного баронского дома. Девушка несла под мышкой что-то плоское, завернутое в шаль.

Комната, куда она отвела его, была вся завешана коврами самых невероятных узоров и расцветок. У стены стояла низкая широкая кровать, застеленная чистыми простынями, в углу Юрий рассмотрел что-то типа восточной курильницы. Шандора сказала:

– Не думала я, что мать тебя в Туманный табор отправит. Далеко не для всех она это делает, на моей памяти – только для двоих.

– А для кого, если не секрет?

– Тебе их имена ничего не скажут. Мама после них болела долго, это ведь так просто не проходит. И все приговаривала, мол, Господи, какие вихри над людьми веют...

– Вихри враждебные веют над нами... – пропел Филатов и улыбнулся, видя недоумение цыганочки. Потом на секунду прижал ее к себе и отпустил, – так просто, приласкал. Она это поняла, улыбнулась, взъерошила его волосы...

И тут Юрий почувствовал, какими бы близкими друзьями они могли стать, живи он тут. Почувствовал и тяжело вздохнул...

Шандора развернула шаль и показала ему какую-то древнюю книгу в кожаном переплете серого цвета.

– Положи это под подушку, только, упаси тебя Бог, не раскрывай. Ты не маленький, сам знаешь, что играть с такими вещами людям непосвященным нельзя. Да и не поймешь ты там ничего.

– Что за манускрипт такой? – спросил Юрий с любопытством.

– Книга судеб, – серьезно ответила девушка.

– А ты ее читала?

– Нет, мне иной путь предназначен. А той тетке я так погадать предложила, для развлечения... – с этими словами она коснулась ладонью щеки Юрия и выскользнула из комнаты. И тут же Филатова сморил сон.

Перед глазами клубился белый туман, похожий на дым от костра. Юрий стоял на вершине горы, и, когда неслышный ветер относил в сторону клочья этого тумана, ему чудилось внизу, в долине, какое-то движение, ржали кони, доносился скрип телег и обрывки песен на непонятном языке. Наверно, это и был тот самый Туманный табор, о котором говорили цыгане, но разглядеть Филатов ничего не мог, как ни старался.

Тем временем откуда-то сверху послышался звук, похожий на стук метронома, и Юрий увидел перед собой ту самую курильницу, которая стояла в комнате баронского дома. Она просвечивала сквозь туман и была нежного розового цвета, как и дымок, который вился из нее и подобно тонкому канату уходил вверх, пронзая белесую тьму.

«Может, хватит предисловий?» – подумал Юрий. Словно в ответ на его мысль, туман разошелся, и глазам открылась странная, ни на что не похожая картина. По тропинке, которая заканчивалась у его ног, в гору поднималась цепочка людей. Пока он не мог разглядеть лиц, но вскоре шедший первым поднял голову, и Юрий отпрянул: на него смотрел, оскалившись, как в последнюю секунду своей жизни, покойный Рашид...

Убитый милиционер, которого он сбросил с крыши... Педофил-стукач, застреленный Филатовым в бункере... Фома в спортивном костюме, за которым карабкался его телохранитель». «Господи Боже мой! Это же все, кого я убил...» – понял Филатов. А люди все шли, и конца этой цепочке не было видно.

Наконец Рашид достиг конца тропы... и растворился в воздухе, будто его и не было. Юрий стоял ни жив ни мертв, вглядываясь в эти лица, а были они такими, как в последний свой миг на этом свете.

За Фомой шел пожилой, явно больной человек, первый из тех, у кого лицо не было изуродовано смертной судорогой. Филатов присмотрелся к нему. Глубокие морщины на лбу, седые усы, мешки под глазами. Серый замшевый пиджак, черный свитер-гольф... И он исчез, уступив место каким-то накачанным парням с лицами, не обезображенными интеллектом...

Кого тут только не было! Смутно знакомые и совсем незнакомые лица, милиционеры в форме, особенно много парней в кожаных куртках – таких были десятки, солдаты в камуфляже, люди восточного типа, несколько женщин... Они все шли и шли. А потом все исчезло в тумане, и только розовый дым из курильницы продолжал уходить в бесконечность.

Потом наступила тьма.

– Ты все понял? – донесся из полумрака голос Норы. Она сидела около кровати Филатова в старинном резном кресле. По комнате разносился незнакомый запах, из курильницы в углу шла к потолку тоненькая струйка дыма.

Юрий с трудом сел на своем ложе:

– Я что, их всех?..

– Да. К сожалению, ты всю жизнь стоял и будешь стоять перед выбором: убить – или быть убитым самому, лишиться родных и друзей, предать то, что для тебя свято. Решать – тебе... Вскоре память о Туманном таборе сотрется из твоей головы как дурной сон. А теперь прими совет. Когда закончишь свои дела здесь (это будет скоро), ты должен ехать в самый большой город этой страны и связаться с другом, который когда-то помог тебе. Он теперь сам нуждается в помощи. И – береги женщин по имени Вероника. Все. Больше я тебе ничего не скажу. Ну, теперь спи. Спи спокойно. До утра далеко... Спи.

Филатов откинулся на подушку и крепко заснул.

Глава 23

Филатов проснулся с четким осознанием того, что сегодня должно было произойти что-то очень плохое. То ли сон видел, но не запомнил, то ли просто в воздухе носилось... Умывшись, десантник принес из холодных сеней пакет с продуктами, приготовил себе яичницу с ветчиной и кофе. Когда он вымыл посуду и уже собрался на работу, отворилась дверь и в комнату вошла Вероника.

– Здравствуй, Юра, – произнесла она, кладя на лавку сумочку, значительно большую, чем обычный дамский ридикюль. – На работу? Не спеши, ради бога, помощь твоя нужна.

Филатов внимательно пригляделся к однокласснице и воскликнул:

– Да что случилось, Ника? На тебе лица нет! Раздевайся, садись, я сбегаю предупрежу, что меня сегодня не будет. В конце концов, не все же мне за других работать!

За пять минут он добрался до автобуса, где собирались рабочие, чтобы ехать на прииск. Обменявшись парой слов с бригадиром, он вернулся в свою избу.

– Ну, Ника, рассказывай.

– Беда, Юра, – заговорила женщина. – «Наехали» на меня. И кто бы ты думал? Потехин!

– Кто? – не поверил ушам Филатов. – Начальник милиции?

– Он самый. Вызвал вчера вечером и говорит: «Мне сообщили, что твой муж занимался незаконной добычей золота и у него остались самородки. Выдай сама, а то хуже будет». Представляешь? Да, были самородки, у кого их нет, но он-то откуда узнал?

– Или стуканул кто из работяг, или он тебя на понт берет, – поразмыслив, сделал вывод Филатов. – Одно ясно: теперь они с тебя не слезут. Уехать сможешь?

– Так вот я и хочу уехать, но выпустят ли? Дело в том, что Потехин, по слухам, местными бандитами командует. Помоги, Юра!

– Для того и приехал. Подожди, я переоденусь.

В боковушке Филатов снял рабочую одежду, натянул теплую кожаную куртку и вернулся в горницу. Вероника стояла у стола, на котором Филатов с удивлением увидел тяжелый пистолет.

– Это от Степана осталось, – пояснила она. – Говорил, мощное оружие. Забирай.

– Да, «стечкин» гораздо мощнее «вальтера» будет, – сказал Филатов, проверяя грозный двадцатизарядный пистолет, бьющий на сто пятьдесят метров. – Хорошая пушка. Жаль, Степана не спасла... Ну, дай бог, тебя спасти поможет. Как едем?

– Меня сюда на машине Степанов друг привез. Он и в город отвезет, а дальше придется на автобусе до Магадана. К сестре поеду, что ж делать...

– Деньги-то есть? А то могу помочь, у меня сумма немалая с собой.

– Понимаешь, Степина заначка спрятана... там, где и остальное. У меня только до Москвы добраться...

Филатов молча достал из тайника, устроенного за печью, толстую пачку банкнот.

– Возьми.

– Спасибо, Юра, – произнесла женщина. – Долг ты сам себе вернуть сможешь. Слушай внимательно. На юг из города идет дорога. Она, правда, не всегда проходима, но добраться, если машина хорошая, можно. В ста километрах, у скалы, – поворот в лес. Пешком придется идти четыре километра. Там когда-то был небольшой лагерь для политзаключенных, золото они добывали. Там, в бывшем овощехранилище...

– Понял, Ника, найду, если нужно будет, – пообещал Филатов, когда женщина подробно описала, где найти спрятанное покойным мужем золото. – Теперь нам пора ехать.

... В переулке на окраине Сусулена, «мазду», за рулем которой сидел молчаливый пожилой мужчина, остановил милиционер.

– Выходите, – скомандовал он. – Мне приказано доставить гражданку Власову в отделение.

Филатов вышел из машины, подав Веронике знак оставаться на месте.

– Документы предъяви, лейтенант, – спокойно сказал он.

– А ты кто такой? – вытаращил глаза милиционер. – Я тебя...

– Что ты меня?

Лейтенант взмахнул рукой, и тут с двух сторон из распахнувшихся калиток в заборах, окружавших переулок, вывалились человек шесть одетых в штатское мощных парней.

– Вот что я тебя! На землю! Руки за голову! – заверещал представитель закона.

Филатов сориентировался мгновенно. «Стечкин» будто бы сам очутился в его руке, и через четыре секунды четверо нападавших оказались на земле. Оставшиеся открыли стрельбу из пистолетов. Из-за забора заговорил автомат. Посыпались стекла «мазды».

Филатов в прыжке оказался за спиной лейтенанта, который все никак не мог достать из кобуры пистолет, и оглушил его рукояткой. Подхватив падающее тело и прикрывшись им, как щитом, он несколько раз выстрелил в сторону нападавших, которые залегли за машиной, а потом отбросил лейтенанта, в которого одна за другой вонзились несколько пуль, и бросился на землю. Сказалась выучка десантника: два раза ему пришлось нажать на спуск, и две головы оставшихся бандитов уткнулись в землю. Они были хорошей мишенью, прекрасно просматривавшейся из-под днища машины. Оставался еще один, с автоматом, продолжавший из-за забора поливать свинцом переулок. Филатов, на счастье, оказался в мертвой зоне и, ползком обогнув автомобиль, подобрался к калитке. Подобрал ноги, присел на корточки, распрямился, как пружина, и буквально вынес левым плечом калитку, стреляя на ходу в сторону автоматчика.

Веер пуль прошелся над головой десантника, и автомат умолк. Последнее, что услышал Филатов, был звон осыпающихся оконных стекол. Все нападавшие были мертвы.

И только тогда вдали послышался звук милицейской сирены.

Филатов оглянулся, мгновенно спрятал пистолет в пустую собачью конуру и метнулся к машине. Водитель был мертв – пули разворотили голову. Вероника лежала, откинувшись, на заднем сиденье. Она еще дышала. Филатов открыл дверцу, услышал за собой скрип снега под ногами бегущего человека, но не оглянулся, наклонившись к Веронике.

– Забери золото... Чтобы им не досталось, – прошептала Вероника. – Будь оно проклято, это золото...

Это были ее последние слова.

Филатов бережно опустил тело на сиденье и выпрямился. За спиной стоял мужик в форме сержанта милиции, вылезший из снабженного мигалкой и сиреной джипа. Он явно слышал последние слова Вероники. Со стороны города появилась еще одна машина, из которой вылезли четверо стражей порядка. Потехина среди них не было.

К Филатову, держа в руке пистолет, подошел пожилой майор.

– Оружие на землю!

– Нету у меня оружия, – сказал Филатов.

– Что здесь произошло?

– Не знаю. Мы ехали в город, лейтенант нас остановил, я вышел, и тут с двух сторон стрельба. Все буквально минуту заняло. Я вон там залег, за лейтенантом, – показал Филатов на мертвеца в милицейской форме. – Как жив остался – не знаю. Да, и кто-то еще в ту сторону побежал, – Филатов указал в сторону, откуда они подъехали. – А потом слышно было, как мотор завелся.

– Кто в машине?

– Вероника Бережная, по мужу Власова, моя знакомая. Я должен был отвезти ее в Магадан. Кто за рулем – фамилии не знаю, Никин знакомый.

– П...ец, – пробормотал майор, осматривая место побоища. Шесть... семь... девять трупов...

– Тут еще один! – донесся из-за забора голос милиционера. – С автоматом. И в доме вроде убитый...

– П...ец, – повторил майор. – И Потехин свалил куда-то... Ваши документы!

Филатов предъявил служебное удостоверение охранника на прииске.

– В течение недели никуда не отлучайтесь, – предупредил майор. – Понадобитесь как свидетель. Когда здесь закончим, поедете с нами, снимем показания.

Дождавшись, пока единственный криминалист сфотографирует место происшествия и соберет вещественные доказательства, майор скомандовал погрузить трупы в машину и отправить в морг.

«Жаль, не смогу похоронить Веронику, – подумал Филатов. – Но здесь явно не все бандюги были. И куда Потехин свалил, с-сука?»

В отделе первым, кто попался на глаза Филатову, был участковый Савелий Турейко, который шел по коридору к выходу. Он едва заметно подмигнул десантнику, мол, после формальностей я тебя найду, и ушел. Допрос длился недолго и был формальным, видать, без начальника тут не решались предпринимать какие-либо действия. И уже через час Филатов вышел на улицу, заметив стоявший за углом джип, на котором приехал давешний сержант. Филатов почувствовал, что сержант этот принял услышанное очень близко к сердцу.

Едва десантник завернул за угол, его потянули за рукав.

– Славно ты их покрошил, – без предисловий начал Турейко, когда они вошли в какую-то пустую квартиру и уселись в кресла.

Филатов безмолвствовал. Тогда участковый достал из-под куртки «стечкин» и положил на стол.

– Не прячь ничего в конуру, когда там нет собаки, – ухмыльнулся он. – Конура и кобура – разные вещи...

– Хорош прикалываться, – осадил Савелия Филатов. – Что ты от меня хочешь?

– Ровным счетом ничего. Поделюсь кое-какой информацией, если ты не возражаешь, а потом – твои вопросы. Так вот. Во-первых, аккуратно с этим сержантом, у которого джип. Его фамилия Старовойтов, если интересно. Он скорее всего с ними связан. И, видать, вскоре поедет в одно место, где кое-кто собрался. В смысле, чтобы отчитаться в подробностях. А место это в сотне километров отсюда, в заброшенном лагере НКВД. «Кое-кого» в количестве двадцати рыл плюс десяток местных шлюх доставил туда вертолет. Он же должен их оттуда забрать. Завтра.

– Что у них там – база? – спросил озадаченный Филатов.

– Именно. Оборудовали сохранившееся здание и голливудят там, чтобы в городе не светиться. Наверное, и хранят там кое-что.

«Твою мать...» – подумал Филатов, а вслух спросил:

– Ты на кого работаешь?

– На государство, десантник, только на государство. Ну, не на Потехина же!

– Любит наше государство, черт бы его побрал, чужими руками жар загребать! – в сердцах сказал Филатов.

– Цель оправдывает средства, – усмехнулся Турейко, доставая из кармана запасную обойму к «стечкину».

Джип сержанта стоял на прежнем месте. Вокруг никого не было видно, окна отделения выходили в другую сторону. «Что ж, придется повторить подвиг...» – подумал Филатов, вспомнив, что он таким образом уже однажды действовал. Машина была не заперта; видимо, хозяин не боялся угонщиков. Филатов легко проник в задний отсек и накрылся брезентом, который, как по заказу, оказался в джипе. Оставалось ждать.

А ждать пришлось довольно долго. Видимо, сержант пытался разузнать подробности перестрелки, чтобы доложить своему шефу. В том, что этот шеф – Потехин, Филатов не сомневался. Наконец, часов около четырех пополудни, когда у Филатова затекло все тело, а на улице наступили сумерки, послышались шаги, открылась дверь и в машину кто-то уселся. Взревел двигатель, и джип тронулся с места. Филатова, как и следовало ожидать, никто не заметил.

Еще с полчаса десантник терпеливо ждал, когда Старовойтов отъедет подальше от Сусулена. Наконец решил, что ждать больше нет смысла, скинул брезент и позвал:

– Эй, сержант!

Машина резко вильнула. Филатов, не потерявший равновесия, приставил пистолет к затылку Старовойтова и произнес:

– Тише езжай, Старовойтов! А то в дерево врежешься!

– Ты кто? – спросил сержант и тут же, включив в салоне свет, узнал в зеркале лицо Филатова. – Ты?!

– Я, я! А теперь выруби свет и скажи мне пару слов. Первое: кто босс? Потехин?

– Ты сам все знаешь, зачем спрашиваешь...

– Потехин уже знает про перестрелку?

– Знает, у него рация есть. Правда, связь была хреновой, почти ничего не передал.

– Где находится здание базы?

– Прямо за КПП – площадка, за ней – двухэтажный каменный барак...

И тут прямо у щеки Филатова полыхнуло. Каким образом сержант умудрился незаметно достать пистолет, Филатов так. и не понял. Но второй выстрел раздался через секунду. Старовойтов с простреленным затылком уткнулся лицом в руль. Машина, ехавшая на небольшой скорости, вильнула и, съехав на обочину, застряла в кустах.

Глава 24

Ночь стояла лунная, светлая, и даже под кронами леса можно было различить приметы, которые Филатов надежно впаял в свой мозг, так, как учили его на приволжской спецназовской базе.

Тропа, в начале которой он оставил машину, вытащив оттуда убитого сержанта, через несколько километров привела его прямо к лагерю. Филатов не сомневался, что бандиты, какими бы беспечными они ни были, выставят, охрану, которую, правда, снабдят водкой, а то и спиртом. Но пока никого не было видно. Домик бывшего КПП, покосившиеся вышки на углах сравнительно небольшой территории, расположенной на лесной вырубке, натянутая между ними порванная колючая проволока в два ряда, силуэты зданий – все это в абсолютной тишине ярко освещала луна, которая, впрочем, готовилась отправиться на отдых за кроны леса. Скорее всего под утро бандиты утомились «голливудить» и отправились на боковую.

Кто знает, как сложились бы дальнейшие похождения Филатова, если бы как раз в это время одна из девок, обслуживавших бандитов, не вышла на двор по нужде и охранник, сидевший в сторожке – бывшем КПП, обогревавшемся печкой-»буржуйкой», не решил с ней позабавиться. Он затащил не сопротивлявшуюся девчонку в сторожку и начал стаскивать с нее одежду.

Юрий услышал поблизости какой-то неясный шум и поспешил узнать, что же там происходит. Он пробрался сквозь голый зимний подлесок, выросший у изгороди за десятилетия заброшенности, – «вохра» такого не допустила бы – и, вломившись в сторожку, рукояткой пистолета размозжил затылок навалившемуся на девчонку и потерявшему бдительность бандиту. Девушка утратила дар речи, но для страховки Юрий быстро заткнул ей рот вязаной шапкой покойника и оттащил подальше, стараясь не шуметь. Это ему удалось – остальные охранники были далеко и ничего не услышали.

Метрах в трехстах от зоны Филатов вытащил кляп и спросил у девчонки, готовой заорать на весь лес:

– Жить хочешь?

Та, часто дыша, закивала головой. «Сколько раз мне еще придется произносить эту фразу?» – с горечью подумал Юрий. И сказал:

– Ответишь на мои вопросы – выживешь. Сколько человек в карауле и где они?

– Потехин четверых поставил. Трое на углах и один вокруг ходил. Вот этот... – она мотнула головой в сторону колючей проволоки, где остался труп сластолюбца. – А всего было человек двадцать...

– Ты сама с ними пошла или заставили тебя? – решил уточнить Филатов.

– Попробовала бы не пойти... Да и деньги они давали, у меня мать больная.

– Ладно. Жди в сторожке, не замерзнешь. Будешь умницей – денег дам. Но если ты их предупредишь...

– Что я, дура, что ли?..

Юрий снова приблизился к изгороди. До рассвета оставалось не так много времени, и он решил поскорее обезопасить себя от неожиданностей.

Первый из оставшихся трех стражников спокойно дрых, завернувшись в мощный тулуп. Разглядывать этого мужика Филатов не стал даже после удара ножа, вонзившегося в горло. Заметил только узкий лоб и рыжую свалявшуюся бороду. Из оружия при себе охранник имел укороченный автомат Калашникова.

Со вторым бандитом Юрий разделался так же быстро, не чувствуя угрызений совести, – перед глазами продолжала стоять мертвая Вероника.

Остался один «постовой», и он чуть было не погубил Филатова. На месте – на углу периметра – его не было; там, вокруг столба, от которого под прямым углом расходилась колючая проволока, светилось проплешиной пустое пространство, где почему-то ничего не росло. Филатов только начал пробираться по краю поляны, рассчитывая найти караульного в глубокой прогалине, как ему на плечи с дерева свалилась тяжеленная туша. Что охранник делал на дереве – Филатов так и не понял. С дятлом грешил, что ли? Опустившись на ноги сзади Филатова, охранник тут же схватил его за горло; Юрий все-таки сориентировался и обмяк, будто потерял сознание. Как он и рассчитывал, бандюга тут же отпустил его, решив, должно быть, захватить в плен.

Здоровенный бандит наклонился над десантником, потом ударил его носком сапога по ребрам. Боль была адской, но Юрию удалось не отреагировать – преимущество было за более сильным соперником.

Когда тот отошел, Юрий приоткрыл глаза и сквозь ресницы заметил, что охранник возвращается, неся в руке карабин. Спрятанный за голенищем нож, брошенный одним движением кисти снизу вверх, вонзился точно в глаз быкоподобного бандита. Со стоном он опустился на землю, схватившись за рукоятку ножа, и умер, так ничего и не успев понять.

Филатов отдышался, брезгливо вытащил мерзко чвякнувший нож, обтер его о тулуп мертвеца и поднял с земли отлетевший в сторону карабин. Это было отличное оружие, Юрию не раз приходилось в армии стрелять из такого: СКС – самозарядный карабин Симонова – при высокой точности попадания обладал мощной убойной силой и дальнобойностью. ВТ обойме было десять патронов – полный боезапас. В умелых руках такой карабин становился грозным оружием. Пистолета, который был в распоряжении Филатова, для боя с полутора десятками бандитов явно не хватало, АКСУ в случае осады здания становился мертвым грузом – не хватало точности. Впрочем, один из автоматов Филатов все-таки захватил.

Луна спряталась за верхушки деревьев; наступал бледный рассвет Юрий пробрался в зону, по дороге знакомясь с расположением строений. Вскоре он убедился, что вся банда во главе с начальником милиции разместилась в двухэтажном каменном доме. Из трубы на крыше валил дым. Вокруг по-прежнему царила полная тишина. Десантник обошел дом и понял, что его задача значительно упростилась.

Задняя стена дома была глухой, без окон и дверей, так же как и боковые; точнее, окна там для чего-то были, но напоминали скорее отдушины, и пробраться в них сумела бы разве что кошка. Кроме того, большинство окон в дальней от него лицевой стороне здания были забраны мощными решетками. Заняв удобную позицию, Филатов мог держать под прицелом все выходы.

Метрах в пятидесяти от главного корпуса стоял бревенчатый сарай, за углом которого Юрий устроился в ожидании, пока окончательно рассветет. С такого расстояния он мог перестрелять бандитов даже из «стечкина», не говоря уж о карабине и автомате.

Наконец в здании зашевелились. Заскрипела на поржавевших петлях дверь, и на пороге появился мужик, на ходу расстегивавший ширинку. Филатов прицелился...

Громкий звук выстрела расколол тишину раннего утра. Бандит ткнулся носом в снег. На несколько секунд наступила тишина. И тут раздался крик:

– Всем лечь на пол! Кто стрелял?

Юрий попытался вычислить, откуда исходит голос, потом ответил из своего укрытия:

– Выходи, Потехин! Смерть твоя пришла!

В ответ из окон открыли ураганную стрельбу. Когда она немного стихла, послышался голос Потехина, отдающего какие-то распоряжения.

Филатов решил спрятаться в сарае и использовать в качестве бойницы окошко, удачно прорезанное в бревенчатой стене. Вовремя. В одном из окон в торце здания что-то промелькнуло, и вслед за тем неподалеку от сарая упала граната. Спустя секунду раздался взрыв, и осколки врезались в бревенчатую стену, а один свистнул мимо предусмотрительно спрятавшегося Филатова.

Тут из двери выкатился бандит, который, стреляя на ходу из «Калашникова», метнулся в сторону сарая. «Вот, блин, камикадзе!» – подумал Филатов, нажимая на спуск. Но его рука слегка дрогнула.

– Сука, он же нас по одному перестреляет! – заорал раненый бандит. Он оказался прав – вторая пуля, выпущенная Филатовым, оборвала его мучения.

Стрельба прекратилась. Спрятавшиеся в здании пребывали в растерянности.

Филатов решил ускорить события и применил военную хитрость, которую знали с тех времен, когда древний человек впервые понял, что с помощью изогнутой ветки и звериной жилы можно бросать стрелу на дальнее расстояние.

Десантник разыскал в сарае жердь, надел на нее шапку и осторожно высунул в оконный проем. Результат не заставил себя долго ждать – раздался выстрел, и пуля пробила шапку. Юрий заорал и сразу же замолк, желая усыпить бдительность Потехина и вызвать бандитов на ответные действия. Минут через пять ожидания из дверей, поминутно оглядываясь и приседая от страха, появилась закутанная в шубу толстая молодуха. «Вот скотина, бабу отправил. Думают, что в женщину не выстрелю... Ну, так оно и лучше».

Убедившись, что за девкой никто не идет, Юрий выбрал удобную позицию и притворился убитым. Пистолет он оставил под рукой, чтобы в любую секунду пустить в ход. Но пока этого не потребовалось – девка, пища от страха, на карачках подползла к сараю и заглянула в выбитые двери. Заметив распластанный «труп», она осмелела – видать, трупов на Колыме не боялись – и подошла поближе. Юрий затаил дыхание. Баба насмотрелась и пошла назад; Филатов услышал ее голос:

– Убитый он! Можно выходить!

Десантник осторожно выглянул в окно. Старый прием сработал безукоризненно. Через пять минут из здания появились трое мужиков, вооруженных автоматами. За ними – он побоялся поверить в такую удачу – шел сам начальник милиции. Они прошли две трети расстояния до сарая, когда заговорил СКС.

Три пули из самозарядного карабина с интервалом в долю секунды поразили три мишени. Три тела упали на землю. Четвертое, пока еще живое, заметалось, выхватило пистолет... Он тут же отлетел в сторону вместе с полуоторванной кистью. Потехин взвыл и, потеряв ориентацию от болевого шока, помчался прямо к сараю, влетел в двери и свалился на пол, прижимая к себе искалеченную руку. Из окон здания послышались выстрелы, разорвалась еще одна граната. Потом огонь стих – наверное, бандиты стали совещаться.

Лужа крови на полу росла. Филатов обрывком веревки перетянул запястье мента.

– Сколько их там осталось? – спросил десантник, заметив, что подполковник приходит в себя.

– Это опять ты...

– Сколько, я спрашиваю?

– Десять человек... И откуда ты взялся на нашу голову?

– Кто убил Власова в прошлом году? – спросил Филатов, не отвечая на риторический вопрос подполковника.

Потехин молчал, изредка постанывая и баюкая у груди руку.

– Говори, мразь!

– Жизнь мне оставишь?

– Посмотрим. Итак?

– Заказал его Фома, если ты знаешь, кто это такой. А исполнили двое из тех, кого ты сейчас уложил.

– Фома, говоришь... Ну, ладно. Фома свое получил. Кто теперь над вами?

– Кайзер. Все ему идет.

– Как золото доставляют в Москву? У кого есть выход на Кайзера?

– Воруют, документы подделывают, количество сданного золота занижают... Короче, схема обычная. Хранят около года, а потом партию маскируют под оловянные слитки и вагоном в Москву направляют. Это еще Фома покойный придумал. А на Кайзера у меня выхода нет. Мы только охраняли дело. Самим же золотом кто-то занимается на обогатительной фабрике.

– Кто? Быстро!

– Главный технолог... Но его порешили накануне, случайно, во время перестрелки. Это его дом был, там, в переулке. Автоматная пуля в окно угодила. Мне по рации сообщили. Потом связь прервалась...

Филатов только головой покачал. «А еще говорят, что пуля – дура», – подумал он и приказал:

– Сейчас ты выйдешь из сарая и скажешь всем, чтобы не сопротивлялись и собрались перед зданием. Но сначала пусть выбросят в окна оружие. А ты его в одну кучу снесешь, вот сюда, – он указал место. – Понял?

Потехин со стоном поднялся на ноги. Постоял несколько мгновений и шагнул из сарая. Юрий держал его на мушке, прекрасно понимая, что никакое оружие из окон под ноги не полетит.

Два выстрела прозвучали с интервалом в полсекунды.

Потехин на мгновение замер и упал навзничь, дергая в агонии ногами.

Убийца не пережил убитого. Он свисал с подоконника наружу, пуля Филатова угодила ему прямо в лоб. Карабин валялся под стеной.

Разгадкой этого непонятного убийства стали слова, послышавшиеся откуда-то из двухэтажного здания:

– Эй, ты, чего тебе от нас надо? Разойдемся с миром! Ты нас не трогаешь, мы – тебя, Хорёк-то свое получил...

Юрий быстро прокрутил в уме различные варианты развития событий. В одном он не сомневался: оставшиеся в живых ублюдки одним воздухом с нормальными людьми дышать не должны. Но и затягивать осаду неразумно.

В карабине оставалось три патрона. И штык, что тоже немаловажно. Внизу лежала еще одна винтовка, но сколько в ней было зарядов, знал только ее покойный владелец. Был еще пистолет, которым снабдила его Вероника. В нем оставалась полная обойма из двадцати патронов. И автомат был. Кажется, здание предстояло брать штурмом. Жаль только, что гранат не было.

– Эй, выродки! Дом под прицелом! Высунется кто-нибудь – считай, покойник! Там у вас автоматы, быстро их на землю! И баб выпустите!

Ответом ему была вылетевшая из окна граната, осколки которой, впрочем, никому вреда не причинили. Потом раздался голос:

– Ты, козел, мы тебя сейчас спалим! У нас бутылки с бензином! Лучше сам выходи, не тронем! Хорек (так, по-видимому, окрестили бандиты своего шефа) нас тоже достал! Выходи, минута тебе!

«Нашли дурня...» – подумал Юрий. Но ровно через минуту, пока он готовился к броску через небольшой плац к стене дома, чтобы очутиться в мертвой зоне, о крышу сарая разбилось что-то стеклянное, запахло гарью. Потом из окон раздался залп, и еще одна бутылка, брошенная очень сильным человеком, разлетелась о ржавую решетку окна и обдала бензином стену сарая. Тушить огонь было нечем. Юрию стала грозить незавидная перспектива поджариться заживо. Из окон снова начали стрелять.

И тут, когда Филатов уже готов был очертя голову броситься в двери сарая, чтобы непременно нарваться на пули бандитов, откуда-то с неба послышался нарастающий вой. Через несколько секунд Юрий оглох от мощнейшего взрыва, и перед тем, как отплыть во тьму, он увидел почерневшее бревно, медленно падающее ему на голову.

В юности Филатов вдоволь насмотрелся фильмов про войну. И, возвращаясь из временного небытия, первое, что он вспомнил, – кадр из какого-то кино, в котором герою на голову тоже что-то падало, после чего наступала звенящая тишина. Правда, фильм на этом заканчивался. У Филатова же – во всяком случае, он искренне на это надеялся – все было еще впереди.

Когда у тебя поперек туловища лежит бревно, ощущение не из приятных. Особенно если в ушах стоит нестерпимый звон, а там, где еще минуту назад была крыша, по голубому небу медленно проплывают красивые белые облака. Но, в общем, Юрию повезло. Он был жив, хотя совершенно не представлял себе, что произошло, мог пошевелить руками и ногами. Спасло его только то, что в последний момент он смог прикрыть голову руками. Бревно, падавшее на него, соскользнуло и наткнулось одним концом на полусгнивший ящик, затормозивший его падение.

Сарай напоминал бурелом с известной картины Шишкина. Он дымился, но не горел – взрывная волна сшибла пламя. Выбравшись из завала, Филатов огляделся и не смог удержаться от трехэтажного мата, которого, впрочем, сам не услышал: контузия была сильной, и звон в ушах не проходил. Там, где еще недавно высился каменный двухэтажный дом, не было ничего, кроме глубокой воронки. Все остальное – крыша, стены, люди – точнее, то, что от них осталось, – было разбросано в радиусе десятков метров.

Юрий в изнеможении присел на глыбу из сцементированных кирпичей, отброшенную взрывом под стену сарая. Обхватил голову руками. Мыслей не было никаких. Только звон в ушах, который, правда, становился слабее и не так разрывал голову, как в первые мгновения. Наверное, пролежал он без сознания недолго; часы на руке, показывавшие девять утра, подтверждали это. Юрий встал и, с радостью ощущая возвращение слуха, подошел к воронке.

Затем, что-то вспомнив, поспешил в лес, за колючую проволоку.

Сторожка, где он оставил девчонку, уцелела. Филатов вошел, и она тотчас заскулила, бросившись на шею десантнику.

– Ты видела, что там летело? – спросил Юрий.

Девчонка только что-то проблеяла; видно, окончательно сошла с ума от страха.

– Иди за мной, – приказал Филатов и вернулся в зону, где надеялся отыскать спрятанные самородки. Впрочем, забирать он их пока не собирался.

– Что же это было, а, подруга? – спросил Филатов, когда увидел, что девчонка пришла в себя. – Шальной ангел пролетел?

– Ракета с военного полигона. Летают иногда... – ответила девчонка дрожащим голосом.

Ящик с золотом Филатов нашел в том самом месте, где указала Вероника. В сотне шагов от северной вышки виднелся присыпанный снегом холмик, который оказался входом в овощехранилище. Бандиты, как видно, сюда не заглядывали, и, когда Филатов разгреб какую-то гниль в углу справа от входа, он обнаружил в стене нишу, прикрытую досками. За ними оказался объемистый железный ящик, на треть заполненный крупными самородками. Сверху лежал надежно упакованный небольшой пакет, в котором обнаружились две обандероленные пачки по десять тысяч долларов. Видимо, это была заначка Вероникиного мужа на черный день...

Вале, – он выяснил наконец, как звали девчонку, – он, по понятным причинам, ничего этого не показал, оставив ее ждать в полуразрушенной постройке непонятного назначения вдали от «схрона». Там он и нашел ее после того, как тщательно спрятал ящик, забрав оттуда только пакет с деньгами. Золоту еще предстояло дождаться своего часа, доллары же Филатов собрался отдать родственникам Вероники, если такие найдутся.

– Где ты живешь, Валентина? – спросил Филатов, когда через час они подходили к оставленному им у начала тропы джипу.

– В Оротуке, – ответила та. – Это далеко...

– Показывай дорогу, отвезу, – сказал Филатов, садясь за руль.

Дорога была ужасной, и только мощный вездеход, который достался от покойного сержанта, смог преодолеть бездорожье. Тем не менее часа через четыре они подъезжали к околице занесенной снегом крохотной деревни.

– Все, вылезай, – скомандовал Филатов, с тревогой глядя на показания счетчика. Девушка выскочила из машины и, не оглядываясь, потрусила по тропинке в направлении крайнего дома. За всю дорогу они так и не перемолвились ни словом.

Десантник развернул машину и тронулся назад. Он примерно представлял дорогу до Сусулена, но полностью проехать ее уже и не надеялся. И оказался прав – бензин кончился посреди леса, когда он уже был неподалеку от того места, откуда вела тропа в направлении лагеря. Поиски запасной канистры успехом не увенчались. Филатов чертыхнулся, захлопнул дверцу машины и на ночь глядя отправился в лагерь, собираясь переночевать в какой-либо постройке типа бывшего КПП, где была печка, а утром отправиться дальше.

Соседство трупов десантника не беспокоило. Он растопил «буржуйку» и улегся на столе, составлявшем, вместе с допотопным стулом, единственную мебель сторожки.

Проснулся Филатов на удивление поздно, сравнительно неплохо выспавшись, умылся снегом и углубился в лес, смутно припоминая, что во сне ему чудился шум вертолета.

От лагеря он успел отойти всего несколько километров. И тут откуда-то из-за деревьев послышалось:

– Стой, кто идет?

Юрий замер, потянувшись за пистолетом. Наперерез ему вышел солдат с автоматом, чего Филатов уж никак не ожидал. Служивый был не из здешних краев, скорее всего, судя по скулам и разрезу глаз, татарином откуда-нибудь из-под Казани. По-тамошнему Юрий его и поприветствовал:

– Салям алейкум, ашна! Чего охраняешь?

– Алейкум салям. Руки вверх!

– Подожди ты, руки вверх! Объясни толком...

– Стрелять буду!

– Джаляп, оминья кутак... – выругался Юрий, но руки поднял.

Солдат стволом автомата указал направление, куда нужно было идти, и сказал:

– Чего ругаешься, армия не служил, что ли? Устав не читал?

– Да читал я устав... Ладно, веди давай!

Они подошли к палатке, невесть откуда появившейся за ночь на поляне. Впрочем, может, Филатов вчера ее не заметил.

Солдат заорал у входа:

– Товарищ капитан! Разрешите обратиться!

Из палатки вышел затянутый в портупею поверх полушубка молодой офицер. Он уставился на заросшего бородой туземца, каковым, видно, посчитал Филатова. Татарин заорал, как на плацу:

– Докладывает рядовой Мурзабеков! Задержан на охраняемый территория! Ругался матом почему-то по-узбекски!

Филатов мысленно дал себе оплеуху: как можно было перепутать татарские и узбекские матюки?

– Свободны, Мурзабеков, отправляйтесь на пост. Предъяви документы! – это уже Юрию.

Юрию, который заметил несколько военных палаток, разместившихся неподалеку, и антенну радиорелейной станции, все это перестало нравиться.

– Во-первых, капитан, я по лесам с собой документы не таскаю. Во-вторых, вы не милиционер, и вам их я предъявлять не обязан. И в-третьих, не мое дело, что вы тут учения затеяли. Я могу следовать своим маршрутом?

У капитана от такой отповеди отвисла челюсть. И когда он обрел дар речи, снизошел до того, чтобы обратиться к Юрий на «вы»:

– Послушайте, э-э-э...

– Дмитрий Иванович меня зовут.

– Вы местный житель, я правильно понял?

– Нет. Я здесь в командировке. Изучаю остатки сталинских лагерей. Книгу про них пишу.

Трудно сказать, за кого после этих слов принял Филатова офицер, но скорее всего за некую помесь Солженицына с Шаламовым. Во всяком случае, он пригласил Филатова в палатку и начал обращаться с ним не как с задержанным, а скорее как с консультантом.

– Вы меня извините, Дмитрий Иванович, но у нас тут произошла весьма неприятная история. Вы ничего не слышали?

– Слышал. Взрыв. Я уже после пришел. Ночевал на КП в лагере.

– Встретился ли вам кто-нибудь в дороге?

– Знаете что, капитан, если хотите, чтобы я был с вами откровенным, будьте откровенны со мной. Любопытство – моя профессиональная черта. Что тут произошло?

– Вы действительно писатель? – решил уточнить офицер.

– Журналист, из Москвы.

– Чувствую, вам есть о чем мне рассказать. Хорошо. Тут взорвалась ракета, запущенная с одного из наших полигонов. Дело в том, что она сразу неспровоцированно изменила курс после чего исчезла с наших радаров...

– Что, так низко шла? – показал осведомленность Юрий.

– Да, она шла очень низко. Буквально по уровню верхушек деревьев. Мы два часа назад установили, где она взорвалась. Воронку с вертолета увидели. Ну, не должна эта ракета, была тут очутиться! Ни по каким физическим законам! Да она вообще в другую сторону должна была лететь! Мы в этот район последний раз три года назад пуск делали. Потом запретили нам почему-то.

«Понятно почему», – подумал Юрий. Действительно, – а что, если рассказать офицеру кое-что и посмотреть на его реакцию?

– Простите, капитан, как вас звать?

– Я ваш тезка, Дмитрий.

– А по батюшке?

– Игоревич. А вы в какой газете работаете?

– Я в издательстве работал. Теперь – книгу пишу.

«И когда ты мою фамилию спросишь?» – подумал Юра. Но капитан только уважительно закивал головой. «Сразу видно, не эфэсбэшник. Те бы живо раскрутили...» Вслух сказал:

– Еще вопросы по анкете будут?

– Ну, вы же сами понимаете, дело-то секретное...

– Не секретное, – решил тут же развеять заблуждения Филатов. – Техника тут, видно, ни при чем. Можете считать меня психом, но это была не авария, а... промысел Божий.

– ???

– Именно так, промысел Божий. Скажите мне, вы на месте взрыва сами побывали?

– Мы опускались там...

– И что нашли?

– Трупы. Много трупов. Куски тел...

– Тогда слушайте... – и Филатов, опустив, конечно, подробности, рассказал капитану, кто и как погиб в этой заварухе. – Честно говоря, я слышал краем уха, что там бандиты базу устроили, но не верил, пока сам не убедился, – закончил Филатов. – Это их трупы.

Капитан поднялся, закурил и вышел на воздух, видимо, переваривая услышанное. Юрий направился вслед за ним.

– Дмитрий, не угостите ли меня сигаретой? Мой запас вышел...

– Да-да, пожалуйста, – протянул он пачку. Юрий с наслаждением затянулся. – Дмитрий Иванович, вы бы не смогли изложить эту историю на бумаге? А то ведь ФСБ...

– Нет уж, увольте, любезный. Я бы просил вас ни на чем подобном не настаивать!

– Собственно, я вам не обещал, заметьте... Дело в том, что мне действительно никто не поверит, хотя факты налицо. Ну, как бы вы поступили на моем месте?

– На вашем месте, капитан, я бы не излагал эту версию, даже со ссылкой на кого бы то ни было. А то ведь так и со службы можно загреметь, а то и еще хуже – в дурдом. Пусть компетентные органы разбираются.

Военному было не до смеха.

– Ну, не могу я вас так просто отпустить. Вы – единственный свидетель аномального явления, причем сопровождавшегося человеческими жертвами. И там... Милиционера убитого нашли...

– Уж не арестуете ли вы меня? Или хотите сказать, что это я милиционера убил?

– Помилуйте, Дмитрий Иванович, я вас просто прошу по-человечески, ведь вы, писатели, должны быть людьми ответственными... Конечно, вы можете от всего этого отказаться или представить плодом творческой фантазии...

– Именно, Дмитрий Игоревич. Так что не злоупотребляйте... Я вам рассказал, а как это представить – дело ваше. Я же только могу заверить вас, что все так и было, как я рассказал... Ну, мне пора идти. Дорога не близкая, а командировка моя заканчивается. Если что, как мне найти вас?

– В Москве, штаб ракетных войск. Капитан Шевцов. Я тоже в командировке, вчера вечером прилетел, а сегодня – вот... А вас как разыскать?

– Москва, Союз писателей. Ну, проводите меня, а то еще какой-нибудь «мурзабек» задержит.

– Да, конечно». Счастливого пути, – пожелал он уже за границей оцепления.

Филатов не мог видеть, что, едва вернувшись, капитан сразу же подсел к радиостанции. Капитан Шевцов оказался человеком недоверчивым, хоть и не склонным самостоятельно задерживать бредущих по лесу «писателей».

Капитан спецназа Полянский, работавший в Магадане и переброшенный к истокам Колымы на вертолете, был человеком с претензиями. Он посчитал приказ начальства разыскать в лесу какого-то мужика, да еще предположительно писателя, бредом перепившего полковника.

Капитан предпочитал работать с более понятными фигурами. Если он видел человека, на которого почему-то опустилась длань правоохранительных органов, будь то свидетель, понятой либо потерпевший, – для него этот гражданин автоматически становился обвиняемым со всеми вытекающими отсюда последствиями. И то, что Полянскому сутки пришлось торчать в лесу и питаться сухим пайком, сделало в его глазах злодеем бородатого незнакомца, который сейчас сидел в отделении для задержанных.

... Филатова повязали вечером, когда он чувствовал уже запах трассы, по которой рассчитывал добраться до своего временного жилища. Сзади кто-то навалился, и, когда Юрий перекинул через себя нападавшего и на миг замер, увидев на нем милицейскую форму, со всех сторон набежали такие же серые призраки и скрутили Филатова, переставшего оказывать сопротивление.

Подошедший капитан Полянский оглядел задержанного с ног до головы и пролаял:

– Имя? Фамилия?

– Без адвоката говорить отказываюсь, – охладил его пыл Филатов. – За какое преступление меня задержали?

– Я тебе сейчас объясню за какое!

Часа через три быстрой езды Филатова определили в бревенчатый «острог» с табличкой «Отдел внутренних дел поселка Синегорье» и приковали наручниками к решетке «обезьянника». Был поздний вечер, но начальник отдела подполковник Леванович засиделся на работе, что никого не удивляло: такой записной стервы, как его жена, во всем городке не было. И посему полный грустных дум начальник только отмахнулся от Полянского: мол, делай с задержанным что хочешь.

– Товарищ подполковник, на ночь его тут оставить? Вертолет сейчас не полетит. И нам бы переночевать надо.

– Вы ночуйте в отделе, там комната для командированных есть. А этот... потерпит до утра, не барин... – С этими словами Леванович удалился.

– Обыскать! – скомандовал Полянский, и два сержанта подступили к Филатову, который все еще щеголял в наручниках. Сопротивляться было бессмысленно. Вскоре все, что они разыскали, в том числе деньги, захваченные из тайника (менты дружно присвистнули), пистолет и паспорт на имя Павловского, лежали на столе.

– Может, не он? – спросил один из сержантов. – Накладка будет...

– По приметам все сходится, – возразил капитан. – Да и откуда такие деньги, выяснить надо. Ствол опять же. Короче, все в сейф, ключи мне. Кто дежурит? – спросил он, не в первый раз бывая в городке с красивым названием Синегорье и зная весь личный состав здешнего отдела.

– Петухов. Но он просил заменить его, у него жена на сносях...

– Сам подежурю. Свободны все. Да, кто там в «отстойнике»?

– Жуков.

– Опять?

– Опять. Буянил, как обычно.

– Ладно, сажай к нему. Наручники сними.

Филатова впихнули в зарешеченную нишу два на два метра, в которой находился разлегшийся на лавке индивидуум непомерных габаритов. Когда послышался лязг запираемой решетки, он что-то болезненно пробормотал, заворочался и с грохотом свалился с лавки, сразу же начав извергать из себя неимоверные проклятия.

Для Филатова в этой, с позволения сказать, камере, оставалось слишком мало места. Не выдержав, он заорал:

– Эй, капитан, мать твою! У нас есть закон, в конце концов? Ты что, не понимаешь, чем тебе этот произвол грозит?

– Повышением, если ты окажешься тем, кто нам нужен, – не остался в долгу Полянский.

– А если не тем?

– Да тем, тем. Нормальные люди по лесам с двадцатью тысячами баксов и «стечкиным» не ходят. Но я допрашивать тебя не стану. Сиди, отдыхай... Писатель...

– Сука ты, мент! – только и ответил Филатов, правда, так, чтобы его не услышали.

Тем временем верзила, дыша каким-то ацетоном, долженствующим изображать перегар, уселся на лавку.

– Садись, гостем будешь! – пробасил он. – Бля, как голова болит...

– Я тебя понимаю...

– Козлы, весь кайф обломали. Я только Федьке в морду дал, как браслеты надели... Ты нездешний?

– Ну да, стало быть, так.

– И не пьяный, кажись. За что тебя?..

– За красивые глаза. Борода им моя не понравилась.

– Во, и я, когда двадцать лет назад в Питере в технаре учился, решил бороду отпустить. Ну, этот вызывает, мудило, завуч типа. Сбривай, говорит, позоришь альма-матер... Я говорю, тогда и Маркса с Энгельсом побрейте! А он: напиши, мол, «Капитал», тогда и бороду расти!

– А ты что?

– Написал... Я «Коммунистический манифест» в матерном изложении сочинил. Типа «Нехрен блядям терять, кроме своих мандавошек». Выгнали, падлы.

– Ну ты даешь! А учился-то на кого?

– Да на полиграфиста... Холера, сдохну за ночь с похмелюги...

– Ясно... – и на ухо: – Давай потише говорить, вдруг этот ментяра заснет.

– Толку, что он заснет. На фиг мне, чтобы побег шили.

– Ладно. Звать тебя как?

– Иваном зови... О-ох... – мужику становилось все хуже.

Над барьером, отделявшим закуток дежурного от остального помещения, виднелась голова Полянского.

Прошло часа три. Капитан отложил газету, которую читал все это время, потянулся, прошелся по комнате и снова сел в кресло, явно не зная, чем себя занять. Сутки в лесу не прошли даром, и он засыпал прямо на ходу.

В камере тихо стонал Иван, уткнувшись в угол. И вскоре, где-то около трех часов ночи, мента сморила усталость. Он задремал, уронив голову на руки. Дрема сменилась крепким сном, и храп Полянского заглушал жалобы Жукова на неудавшуюся жизнь.

Юрий осмотрел замок, на который была закрыта решетка. Рукой не сорвать, впрочем... Одна из скоб, сквозь которые продета дужка, приварена халтурно, и между ней и стальным уголком – незаметная щель. Видать, местные менты никогда не сталкивались с проблемой побегов из-под стражи и давно не проверяли состояния своей кутузки.

Филатов аккуратно потрогал скобу и понял, что ее можно сломать одним, но очень сильным ударом. И тогда он решился, да и терять ему было, в общем-то, нечего. Если бы начали его проверять...

Жуков захрипел в своем углу. Юрий прошептал ему на ухо:

– Похмелиться хочешь?

– Бля, что ты издеваешься! – пробормотал бедолага.

– Короче. Если ты сорвешь замок, через десять минут тебе будет опохмелка.

– М-м-м... Да все знают, что тут замок на соплях... А где возьмешь?

– Деньги есть. Твое дело – самогон найти. Ну?

– Сейчас прямо рвать?

– Подожди, скажу... Давай!

Решетка широко распахнулась, издав громкий лязг. Капитан мгновенно подхватился, но было поздно: Филатов уже крепко держал его за горло. И когда мент захрипел и обмяк, он обшарил его карманы, нашел ключи и открыл сейф, откуда забрал все свое арестованное имущество. Делом нескольких секунд было вытащить из кобуры Полянского «макаров» с запасной, обоймой, стереть отовсюду отпечатки пальцев и исчезнуть.

Ваня Жуков, несостоявшийся полиграфист, смотрел на него, вытаращив глаза.

– Быстро, веди куда-нибудь на хазу! И чтобы ни в каком ракурсе не засвеченную! – скомандовал Юрий.

– Куда ж это? – не сразу сообразил тот похмельной головой. – Стоп, к Вике пойдем, к учительнице. Ейный хозяин и самогон гонит... Не соврал насчет капусты?

– Пошли!

И они углубились в паутину улиц и переулков Синегорья.

– Вика, открой! Это я, Иван! – Жуков, видно по всему, хотел казаться трезвым. В окошке показался свет, чья-то рука отдернула занавеску. – Вика, открой, мы от ментов прячемся! Входи, – это Филатову.

Первое, что приметил Юрий, – это очки, то и дело съезжавшие на кончик носа девушки, которая, накинув халатик, открыла им дверь. Она посторонилась, и Филатов с Иваном прошли в уютную комнатку, одна стена которой была заставлена самодельными стеллажами с книгами. Девушка спросила:

– Ваня, в этот раз ты в чем провинился?

– Ну... – Жуков потупился.

Инициативу перехватил Филатов:

– Понимаете, Вика, он попался возле отделения милиции, когда рвал для вас розы с клумбы...

Девушка улыбнулась:

– Сразу видно, что вы не из наших мест. Около нашего отделения, кроме чертополоха, ничего не растет. Особенно зимой.

– Ох, простите... Вика, давайте знакомиться. Я – Юрий. И если вы поможете мне раздобыть что-то типа бритвы, я помолодею лет на десять и расскажу вам много интересного. Да, и правильно ли я понял, что вы не очень жалуете правоохранительные органы?

Жуков пихнул Филатова в бок, но было поздно. Улыбка погасла на лице девушки, но она сдержалась, помолчала несколько мгновений, потом преувеличенно спокойно сказала:

– Моего отца обвинили в убийстве и посадили на пятнадцать лет. Он должен был выйти год назад. Если бы не умер за месяц перед освобождением. А недавно мне пришла бумага о том, что он был невиновен. Это случайно открылось – следователя купили, и он свалил все на отца...

Юрий тихонько всунул Ване деньги и отправил за самогоном, который тот и принес через несколько минут. Пока он был в отлучке, Филатов присел рядом с девушкой на корточки и сказал:

– Милая девушка, я не стану вам вешать лапшу на тему «как я пострадал от ментов». Скорее я пострадал от тех, с кем они призваны бороться. Но если они меня найдут – пожизненное мне обеспечено. Завтра они обложат меня, как зверя.

– Юрий, зачем вы мне это говорите?

– У меня нет выбора. Я прошу вашей помощи, Вика. И для начала действительно одолжите мне какую-нибудь бритву...

– Пожалуйста. Станок – на веранде, вот вам лезвие. Подождите, мыло и полотенце возьмите! Нет, постойте, я сама, вы там не разберетесь, как воду нагреть!.. – Девушка взяла все в свои руки, и к тому времени, как Ваня возвратился из второй половины дома, куда вел отдельный вход, Юрий с наслаждением начал бриться, жалея лишь о том, что не сможет завтра сходить в баньку.

Перед Викой и Иваном он предстал помолодевшим. Те принялись дружно разглядывать его, потом девушка спохватилась и начала накрывать на стол. Жуков выглядел уже значительно лучше – видать, хлебнул первача. Они поели, выпили по рюмке-другой, потом уставший Юрий спросил:

– Вика, не станут ли тут Ивана искать? Он ведь со мной вместе из милиции сбежал...

Вика на минуту задумалась, потом твердо ответила:

– Они могут. Я попрошу одного парня отвезти тебя в Сусулен. Прямо сейчас. Устраивает?

– Спасибо, милая. А Ване скажи, как проспится (Иван уже сладко похрапывал на диване), чтобы ментам говорил: замок, дескать, я сорвал, а сам он пьяный был и, как убег, не помнит.

«Хорошие люди.. Только не пойму, любовь это или они просто... друзья?» – думал Филатов, отъезжая на север в машине Викиного знакомого. Никаких милицейских кордонов на дороге они не встретили. Видно, менты в Синегорье спали долго и крепко.

Глава 25

Из Сусулена в Магадан Филатов добрался с комфортом. Освобожденные от власти бандитов золотодобытчики, которым он вкратце рассказал историю путешествия в старый лагерь, в благодарность предоставили в его распоряжение джип, который прошел четыреста с лишним километров за четыре часа. По дороге он хотел было заехать в Вымь, но понял, что крупной пьянки там не избежать, а это ему сейчас не нужно.

Билетов на прямой самолет до Москвы, как и следовало ожидать, не было. Ждать в городе неделю Филатов не собирался и взял авиабилет на рейс до Хабаровска, откуда, на худой конец, до столицы можно было добраться и поездом. Так и получилось. Погода стояла нелетная, и Юрий, который, в общем-то, никуда не торопился, решил поехать по земле.

... В плацкартном вагоне – билетов в СВ и даже в купе не было, да Филатов и не привередничал – с самого утра бегали детишки, с которыми никакого сладу не было, мужики резались в карты, несмотря на ругань проводницы, в крайнем купе у туалета утихомиривали пьяного.

В предпоследний день пути Юрий проснулся на своей верхней боковушке от того, что его кто-то потянул за руку. Это сосед снизу искал компанию, чтобы опохмелиться.

– Ну, подожди ты, дай хоть умыться! – сказал ему спросонья Филатов. Мужик, видно командированный, в помятом костюме и повязанном как попало галстуке, недовольно пробурчал:

– Успеешь. Давай дернем, душа горит...

– Ну, бог с тобой...

Они пропустили по сотке, и сосед стал скучно и нудно ругать правительство, мафию и собственную тещу. Вскоре он задремал, и Юрий смог спокойно отлучиться, не желая влезать ни в какие эксцессы. Эта его «толерантность» принесла свои плоды, и до Москвы он добрался без особых приключений, за исключением, правда, ночной разборки с гражданином из крайнего купе, который подсел на белого коня, разделся догола и начал ходить по вагону под ругань и соленые шуточки попутчиков.

«Виват, Россия...» – подумал Филатов, укладывая пьяного на полку тычком в один из нервных узлов.

– Теперь проспит до Москвы, – сказал он помогавшему ему соседу, удивленно смотревшему на то, как буйный алкоголик расслабляется после одного движения Юриного пальца. – Пошли, дурня дам...

Они играли в дурака и выпивали по маленькой до того момента, когда проводница объявила:

– Подъезжаем к Москве, санитарная зона! Туалеты закрываю!

Хотя до столицы было еще несколько часов, в вагоне начали дружно собираться, и обжитое за несколько суток место приобрело вид эвакуируемого дурдома. Дружно заревели дети, продрали глаза пьяные, не понимая, где они находятся. Филатов, вовремя успевший побриться, принялся смотреть в окно на подмосковные пейзажи...

Первопрестольная встретила его дождем. Десантник сдал в камеру хранения чемодан и стал не спеша соображать, куда для начала податься. Время было обеденное; он разыскал недалеко от вокзала какой-то новый ресторан и плотно поел, заказав овощной салат, холодник, истекающий маслом шницель, который запил сухим вином.

После обеда Филатов отправился на переговорный пункт и стал наудачу набирать телефонные номера. В ежовской квартире Жестовских трубку подняли сразу.

– Здравствуйте. Могу я услышать Леню Жестовского?

– Здравствуйте... – по голосу Филатов определил, что это была его мать. Только вот голос ее был какой-то усталый, что ли... – А кто это?

– Это... – Юрий не стал темнить, – Юрий Филатов.

– Господи, Юрочка! – Маргарита Петровна заплакала. – У нас горе...

– Что случилось, тетя Рита? С Леонидом что-нибудь? Он... жив?

– Жив. Только... Посадили его. Какое-то оружие будто бы продать хотел. Юрий, у нас же Мариночка заболела, неизлечимо, говорят...

– Так. Где Тамара?

– В Москве, там же им квартиру дали, все так хорошо было...

– Дайте мне их адрес и телефон!

– Пиши... – она продиктовала семь цифр. – Юрочка, милый, что делать?

– Ждите, тетя Рита, я все точно узнаю и вам перезвоню. Только, ради бога, никому про мой звонок не говорите!

– Я понимаю, Юрий...

Вот оно. Вот то, что звало из колымской глуши, что заставило вернуться в Москву. То, о чем говорила старая Нора. В телефонной будке переговорного пункта ощутимо запахло кровью.

Перевод в Генштаб стал для прапорщика Жестовского полной неожиданностью. Он думал, что после нападения на часть дело закончится, как минимум, гауптвахтой, а тут – вызов в Москву, переговоры, предложение занять должность командира взвода в управлении обеспечения, квартира сразу же... И это после девяти трупов. Было чему удивляться.

Они с Тамарой и шестилетней Маринкой перебрались быстро, по-военному. Начали обживаться в двухкомнатной квартире в стандартной пятиэтажке на окраине. Служба была необременительной – Леонид командовал подразделением, в котором служили водители, охранники, повара, короче, всевозможная штабная обслуга. Там вполне справлялись командиры отделений, контрактники, прекрасно знавшие свои обязанности, и сержанты-срочники, которые, конечно, похаживали в самоволки и выпивали иногда, но своих подчиненных, особенно «молодых», держали крепко. Так что должность командира сводилась в основном к передаче приказаний и получению накачек от начальника управления, если его подчиненные где-либо «отличались».

В середине апреля, только перевезя в Москву вещи, они отправили Маринку на Украину, где жили родственники Жестовских. Маринка все просила показать ей Чернобыльскую станцию... Деревня была недалеко от границы зоны отселения.

Обычно симптомы радиационного облучения проявляются не так скоро, но то ли слишком сильную дозу схватила девочка, то ли организм ее был патологически восприимчив к излучению – через месяц малышка уже не вставала с постели. Доктора растерялись: девчушка словно из Хиросимы приехала. Потом только выяснилось, что прямо во дворе у родственников Жестовских угнездилось пятно с сильнейшим фоном. Взрослым – ничего, а вот малышка...

От Леонида и Тамары врачи ничего не стали скрывать и велели готовиться к самому худшему. Ни лекарств, ни способов радикального лечения от этой грозной болезни у медиков не было. Только один молодой врач сказал Жестовским, что в Германии могли бы помочь, пересадить от кого-то из родителей костный мозг, но это стоит столько, сколько ему не заработать за всю жизнь: около шестидесяти тысяч евро. Причем через несколько месяцев начинать лечение было бы поздно.

И тогда офицер запил. Три дня он был не в себе, запирался в комнате, не ходил на службу – начальство узнало о его горе и смотрело на это сквозь пальцы. А через трое суток он начал искать деньги.

За неделю Жестовский обошел и обзвонил всех своих друзей, был на приеме у заместителя министра обороны. Все сочувствовали, некоторые предлагали по сотне-другой, кое-кто мог дать и тысячу, но, подсчитав все в сумме, Леонид понял, что денег хватит разве что на дорогу. Тогда-то он и сказал Тамаре, что готов на все, вплоть до преступления...

Тамара не знала, кто предложил прапорщику Жестовскому большие деньги за то, чтобы тот помог раздобыть партию экспериментального стрелкового оружия.

Прапорщик назначен был ответственным за его перевозку на полигон, после чего туда должны были прибыть высокие чины из Генштаба и министерства и присутствовать на испытаниях. Откуда об этом узнали в кругах, далеких от Вооруженных Сил, оставалось загадкой. Тем не менее прямо у клиники, где лежала Маринка, Жестовского встретил некий человек, пригласил в машину и с ходу предложил ему именно 60 тысяч евро за три десятка стволов, которые Жестовский должен был помочь увести из-под носа у своих коллег-военных. Он должен был только сообщить маршрут транспорта с оружием и время отправления и прибытия на полигон. Как оказалось, этих данных бандиты не знали.

План у них был такой. Сразу же, как ему станут известны маршрут и время, прапорщик звонит по данному ему номеру телефона и кодом сообщает их. Получает подтверждение о том, что его поняли, и начинает выполнять вторую часть операции по захвату оружия.

Принципиально новые штурмовые автоматы с невесть какой дальностью поражения и убойной силой, снабженные к тому же кучей прибамбасов типа гранатометов повышенной мощности, должны были перевозиться в грузовике в сопровождении двух «уазиков» с охраной. В заранее оговоренном месте будет имитирована автоавария и перекрыта дорога. Жестовский должен будет дать команду солдатам выйти из машин и устранить помеху, а в это время группа захвата, прибывшая из одной южной республики, сделает все остальное, то есть нейтрализует солдат и спокойно развезет оружие в разные стороны. Половину денег прапорщику обещали заплатить сразу же.

Жестовский думал недолго. План, при всей его авантюрности, был выполнимым; кроме того, Леониду клятвенно пообещали, что ни один его солдат не будет убит – их просто свяжут вместе с ним и оставят в лесу. Ему обещали, кроме того, помощь в перевозке денег в Германию, в добыче визы – короче, сулили золотые горы, и, сломленный горем, сильный человек уже не осознавал, что ему просто вешают лапшу на уши. Его бы и пристрелили под шумок в том же лесу, если бы в ФСБ не нашелся пронырливый агент, который все это пронюхал.

Общественность не узнала ничего. Бригада спецов, прошедших огни и воды, провела контроперацию безо всякого шума, блокировав участок дороги и раскупорив на «месте происшествия» пару баллонов с газом, погрузившим «лиц кавказской национальности», их помощников-славян, солдат охраны и водителей грузовиков в глубокий сон. Оружие было доставлено по назначению другими лицами, спящие участники дела рассортированы и оказались там, где им и надлежало быть. Солдаты ничего не поняли, проснувшись в незнакомой изолированной казарме, – как оказалось, на территории дисбата.

Родственников Жестовского стали таскать на допросы, взяв у них строжайшую подписку о неразглашении. Тамара утратила всякую надежду и была на грани самоубийства, и только маленькая Маринка, в которой еще теплилась жизнь, удерживала ее от этого шага. В таком состоянии и застал ее Филатов..

– Тома, я не могу ничего обещать, но... Сперва поклянись мне, что ничего с собой не сделаешь, – сказал он, за время ее рассказа прокрутив в голове несколько вариантов развития событий.

Тамара уже даже не плакала – слез не осталось...

– Ему грозит пожизненное, Юрий. В ФСБ и военной прокуратуре обо всем знают. Маринка, он... Я жить не смогу.

– Давай так. Не делай ничего, пока жив хоть один из них, хорошо? – твердо сказал Филатов. – Во-первых, с деньгами я могу помочь. Они у меня есть, их просто нужно привезти. Гораздо труднее переправить вас за границу... с этими деньгами. И еще. Жить у вас я не могу, и так теперь придется от хвостов избавляться. За вашим, да и за моим, я полагаю, домом следят, это очевидно, дело слишком серьезное. Где же нам встречаться... Подожди, есть вариант. Начиная с завтрашнего дня ровно в семь вечера каждый день ходи в аптеку... Где у тебя ближайшая? Туда и ходи. Покупай успокоительное, это никого не удивит. Думаю, в какой-то из этих дней к тебе подойдет человек, мужчина или женщина. У тебя есть приметная сумка? Прекрасно. По ней тебя узнают. Скажут: «Извините, семь часов уже есть?» Ответишь: «Мои что-то отстают». Тебе скажут номер телефона, по которому можно со мной связаться. Запомни его, упаси тебя бог записывать. Звони из автомата, сама ничего не говори, слушай, что я скажу. Все. Я пошел. Держи хвост пистолетом!

В подъезде курили двое. «Ни фига себе! – подумал Филатов. – Даже не прячутся, мать их...»

Вышел во двор, зная, что его уже повели с помощью самых совершенных спецсредств разведки. Нужно было напрячь все воображение, чтобы уйти...

И Филатов ушел. Правда, для этого ему понадобилась почти вся ночь. Три пересадки на такси. Несколько станций на электричке, когда он понял, что это не помогло. Путешествие по слабо освещенным улицам. Классическое устранение – камешком в лоб – наблюдателя, в карманах которого отыскалась красная корочка сотрудника ФСБ, а в наплечной кобуре под курткой – грозный, но бесполезный для такого лоха, каким оказался лейтенант, двадцатизарядный пистолет Стечкина. Поиски страховавшего его второго «шпика», оказавшегося не таким уж простым, – с ним пришлось повозиться...

Когда стало известно о том, как неизвестный поступил с «наружниками», к Тамаре Жестовской нагрянули оперативники ФСБ. Предупрежденная Филатовым женщина, собрав в кулак всю оставшуюся волю, поведала им, что в гости приходил старый друг Жестовского, с которым они вместе когда-то служили. И назвала имя: Игорь Горюнов. У них с Филатовым действительно был такой сослуживец, следы которого затерялись.

Утром Юрий, проверив, нет ли «хвоста», чертыхнулся – если бы он был, его взяли бы сразу, – купил в магазине рабочую спецовку, слегка извозил ее в каком-то мазуте на стройке, чтоб не казалась новой, приобрел на рынке обшарпанный слесарный ящик, с какими ходят водопроводчики, и таким образом был готов к труду и обороне. Лицо его запомнить было трудно, да и фотография не давала гарантии узнавания – преображал его подлинный мастер. Теперь оставалось встретиться кое с кем из старых друзей.

Вид шагающего по дворам водопроводчика ни у кого не вызывает удивления. Правда, Филатова, пока он добрался до нужного дома в Ясенево, дважды останавливали какие-то тетки с вопросом, не их ли унитазы он направляется ремонтировать. Со свойственным ему альтруизмом в другое время Юрий помог бы их горю, но не теперь, и ему приходилось Отговариваться тем, что там, куда он вызван, настоящий потоп на трех этажах.

А самым веселым в этой далеко не веселой ситуации было то, что у Зины Зубатовой, журналистки из «Московского бульвара», действительно случился потоп. И поскольку она не могла его узнать в новом обличье, Филатову пришлось доставать инструмент и прочищать тросом забившуюся трубу. Забегая вперед, надо сказать, что настоящий водопроводчик явился часа через три и был с позором выставлен за дверь...

Зина Зубатова считалась восходящей звездой «Московского бульвара», еженедельника не то чтобы сомнительного, но у солидной публики вызывающего некоторую настороженность. В свои двадцать два года Зина оказалась замешанной в дюжине громких скандалов, ее курносый носик и рыжая шевелюра (причем совершенно натуральная) постоянно мелькали то на великосветских тусовках, то на пресс-конференциях деловых и политических «тузов», а иногда ее можно было встретить и в коридоре какого-нибудь заштатного РОВД.

В прежние времена Зина очень помогла Филатову в поисках Кости Васнецова, охранником которого нанял его отец парнишки, богатый бизнесмен. А познакомились они очень просто. Когда Филатов сидел в небольшом ресторанчике и отмечал свое трудоустройство, которое как раз пришлось на 8-е Марта он услышал женский голос:

– Вы не могли бы оставить меня в покое? Хотя бы в честь праздника...

– Покой нам только снится! – продекламировал, наверное, наиболее начитанный из трех «качков», оккупировавших столик, за котором сидела девушка. – Вот у женщин есть свой праздник, а у нас, бедных, нет. Несправедливо! Так братва?

Братва согласно зашумела. Кто-то потрепал девушку по щеке. Она резко встала, но ее тут же бесцеремонно усадила на место. Один из «качков» обернулся к бармену, видимо надеясь получить выпивку. Но вместо бармена к столику у двигался Филатов. Для него проучить невежливых господ было так же сложно, как, скажем, пришить пуговицу к рубашке, да и девушке будет приятно, тем более, опять же, в честь праздника.

– Так, мужики. Встали и свалили, – Филатов не собирался тратить слова на тех, кто их по определению не понимает.

Если бы «качки» не были хорошо поддавши, они поняли бы, что шутить с ними никто не собирается. Но их путешествие по барам началось давно, да и численное преимущество было за ними. Поэтому, тоже не тратя слов, сидевший спине к десантнику парень крутанулся спиралью и ударил Филатова снизу вверх. Точнее, попытался ударить. Фил, само собой, дожидаться этого не стал, а просто перехватил руку нападавшего и, используя силу удара, технично отправил его на пол, одновременно нанося ему удар ребром ладони по шее. Парень хрюкнул и мешком свалился под стол.

Потирая ушибленные о чей-то подбородок костяшки пальцев, Филатов шутливо поклонился тогда девушке:

– К вашим услугам, мадемуазель!

Девушка, которая только что чисто по-женски вырубила здоровенного мужика, пришла в себя на удивление быстро:

– Благодарю, сударь. Не перевелись еще настоящие джентльмены. Вы всех своих знакомых так с праздником поздравляете?

Филатов наконец смог рассмотреть девушку. Хороша, ничего не скажешь. Волосы огненные, носик... как раз такой, как он любил – чуть-чуть курносый... А глаза... Короче, теперь нужно было приходить в себя самому Филу.

– Ну-у... Э-э... Если на каждую мою знакомую придется по трое хулиганов... сразу... то даже меня не хватит, – неуклюже пошутил он, еще не понимая, что шутка звучит несколько двусмысленно.

– У вас столько подруг? Я за вас рада, – надула губки девушка. – Тем не менее я вам благодарна.

И тут Филатов повел себя как последний дон-жуан:

– Может быть, вы оставите мне свой телефон? Только побыстрее, а то сейчас милиция явится...

Девушка усмехнулась:

– С одним условием: вы мне тоже свой оставите. Полезно иметь телефон столь выдающегося драчуна. Мало ли что... И, если можно, где работаете...

– С радостью, – и Филатов продиктовал девушке номер, сказав заодно, что собирается работать охранником сына крупного бизнесмена, а взамен получил визитную карточку, отпечатанную на голубоватой бумаге.

С тех пор прошло больше года, Зина сыграла заметную роль в жизни Филатова и была страшно расстроена, узнав, что он исчез, обвиняемый в убийстве. Поэтому она долго не могла прийти в себя после того, как во время процедуры устранения причин потопа Юрий спросил ее, нормально ли дошла посылка от некоего Юрия Ольшевского.

Зина была известной журналисткой, их с Филатовым связывали и личные отношения, и поэтому она сразу же согласилась помочь. Юрий рассказал ей почти все, за исключением некоторых моментов (понятно каких), не относившихся к делу. Удачей было и то, что Зина жила одна, а график ее работы был достаточно свободным.

Сперва Зина, приготовив по-быстрому бутерброды, набрала номер своего знакомого, работавшего в военной прокуратуре. Переговорив и даже слегка пококетничав с ним, она талантливо навела разговор на будто бы слухи о несостоявшемся похищении секретного оружия, исходящие от неких солдат. Проверить это было трудно, и военюрист, удивившись осведомленности журналиста, военную тайну раскрывать, конечно, не стал, но сам факт подтвердил, как и то, что, как он выразился, предателя ждет очень суровая кара. На вопрос, заданный в форме шутки, можно ли взять у него интервью, полковник юстиции только рассмеялся: загреми, мол, сама в Лефортово, может, в одной камере с ним окажешься...

– Послушай, Юрий, его ты уже, как видно, не вытащишь, – резюмировала Зина. – Давай думать, как Маринку спасать.

– Зиночка, самое трудное – переправить их за границу, Тамару не выпустят ни под каким предлогом, да и как деньги доставить? Это же не шпионская микропленка, в каблуке не спрячешь. Все-таки шестьдесят тысяч – шесть пачек...

– Не спеши, двуликий Янус, дай подумать... Иди помойся от тебя канализацией несет за версту, а я пока в магазин сбегаю, мои запасы вышли...

– Как ты меня назвала? «Двуликий Янус»? Все. Готова подпольная кличка...

– Вот напишу про тебя книжку и назову... ну, скажем «Хроника Двуликого».

– Ладно, иди в магазин, а то у меня со вчерашнего дня кишки марш играют.

– Разложим проблему на составляющие, – произнесла журналистка, когда они сели за стол, выпили по рюмке коньяка и голодный Филатов набросился на ветчину. – Во-первых нужно определить, кто повезет малышку. Во-вторых, как переправить деньги. И главное, как добиться визы в Германию. На все это нужно время, а у нас его, как я поняла, нет. Вот что я думаю по этому поводу. Прямо сейчас мы с тобой узнаем телефон лекарей, которые этим занимаются, их фамилии и так далее. Затем пусть Тамара напишет письмо в мой «Московский бульвар» о том, что ее дочь умирает и нуждается в лечении. Своего главного я уговорю поставить на нем визу, мол, мне поручает разобраться. Дальше. Нужно добиться из ФРГ телеграммы: мол, они там обязуются приступить к лечению; этом основании будем добиваться разрешения на выезд. Ты знаешь, кстати, что у моей мамочки в этих органах приятель работает, не на самом верху, правда, но, как и что, рассказать может. А докторам надо намекнуть, что, во-первых, будет материал по Чернобылю, они ведь там на уши станут, случай-то редчайший, а во-вторых, – заплатим. Но вот как бабки переправить – это вопрос. Где они у тебя?

– Ой, далеко! На Колыме спрятаны, да и не деньги там, а золото.

– Да, Юрочка, занесло тебя... Другой кто не найдет? Я, например?

– Ну что ты, Зин, это нереально. Там пешком день идти надо. По трассе до лагеря одна машина в неделю ходит.

– Подожди, есть идея. Дай позвонить. Евгений Фомич? Да, Зина. Я не пропала, до вас дозвониться... Да, встретиться – это святое... Ну, так в чем вопрос? Вы когда уезжаете? Через неделю? Прекрасно, успеем. Ой, да, Евгений Фомич, вы бы посылочку для одного человека не прихватили? Какой разговор, сочтемся... Нет, небольшая, там женщина одна знакомая, мать друга, внучку лечит. Книжку надо передать, она просила... Да записную, там у нее все телефоны, забыла, понимаете. Ну, да это к слову. Давайте завтра, скажем, в баре гостиницы «Россия», на седьмом этаже». До встречи. – Зина положила трубку.

– Это кто? – спросил Филатов, глядя исподлобья. – Спасибо, конечно, но что ты ему наобещала?

– Глупый ты, Юр, – Зина взъерошила волосы на голове Филатова. – Это дипломат один знакомый. Я ему кое-чем в свое время помогла... Не беспокойся, Юра, он не из болтливых, да и натурой платить не придется.

– Все, завтра с утра еду, – сказал Филатов. – Вот черт! Засветился я там, как бы не узнал кто-нибудь «не тот»... Да и документы не очень...

– Детектив, да и только. Нет, действительно, как все закончится, сяду книгу писать. Дай еще позвонить... Макс? Привет, пропащая душа! Погоди, некогда мне с тобой, дело на сто карбованцев. Короче, ко мне приятель тут приехал, актер из провинции... Ты мне вот что помоги. Нужен грим, простенький, бородка там, паричок... Да, чтобы держался с недельку, надо же ему в образ войти... Кого играет? М-м... Стратиева, болгарина, пьесу знаешь, «Автобус» называется? Да-да, вот он там Алдомировца представляет. Ему лет тридцать, а роль-то для старика. Сделаешь?.. Не вопрос?.. Ну, Максик, с него проставка... Да ты приходи ко мне, он тут... Да найдем что выпить, алкоголик несчастный...

– Ну, Зин, ты волшебница. Кто на этот раз?

– Макс, гример с Таганки. Он меня раз «нарисовал», первого апреля, в редакции попадали... Аллой Пугачевой меня сделал. Ладно. Теперь – посложнее дело. Телефон врачей будем узнавать, из Бундесрепублик Дойчланд. Сиди отдыхай, это долго.

Во время телефонных звонков своей подруги Юрий только глазами хлопал. За год, в течение которого они ни разу не разговаривали на темы репортерской деятельности Зины, Зубатова стала по-настоящему крутой журналисткой. Координаты немецких медиков она узнала, не сходя со стула, в перерыве между двумя рюмками коньяка, у какой-то шишки в Минздраве. Тут же набрала номер и на приличном немецком языке (когда только успела выучить?) попросила к телефону «фрау доктор Зисман». Представившись (Юрий, тоже учивший когда-то немецкий, понимал с пятого на десятое), она сжато изложила суть дела, выслушала ответ, показала Филатову большой палец.

– Она как услышала про Чернобыль, так аж завопила. Они согласны лечить ее, даже за более умеренную сумму, и мне кажется, она поняла, что у нас трудности. Короче, телеграмма будет. По всей форме, в пяти экземплярах – в МИД, в Минздрав, в посольство, в редакцию и Тамаре. Теперь нужно письмо. Когда, говоришь, у вас связь? Все, я пошла. Жди тут этого маляра. Когда позвонит Тамара, продиктуй ей письмо в редакцию «Московского бульвара», главному редактору. Скажи, пусть сама занесет завтра в 9–00, я там буду. За Зиной захлопнулась дверь.

Глава 26

Дирекция известного московского театра на Таганке собиралась играть в шпионов. Не шпионов, а именно в шпионов. Иначе как объяснить то, что она закупила неизвестно в каких цэрэушных заграницах полный набор грима для ведения агентурно-оперативной деятельности класса «Хамелеон»?

Филатова на одном из занятий в Поволжье, на базе спецназа, познакомили с таким набором. В десантном училище про такие и не слыхали. Даже объемистый чемодан, в котором гример Макс принес свои причиндалы, был фирменным, с полусотней отделений, в которых было разложено все – от тонального крема до накладных бород и париков. Во всяком случае, после его манипуляций Филатов стал похож на благообразного молодящегося дедушку из провинции, этакого старого библиотекаря на покое, и даже руки не выдавали его возраста – специальные перчатки помогли полностью «войти в роль».

До столицы Колымы десантник добрался без приключений, он просто сел в самолет и заснул, проснувшись лишь где-то над Восточной Сибирью.

Магадан встретил Филатова холодом. Как-никак, на дворе стояла поздняя осень. Филатов спешил. Будь у него возможность, он заказал бы и вертолет, это было несложно, но Юрий снова оказался в положении Остапа Бендера, который не мог в этой стране по-человечески потратить свой миллион. Он просто не хотел светиться, зная, что за базами воздушного флота, даже частными, ФСБ следит очень строго. Особенно в погранзоне. Десантник сел в автобус, плюнув на собственную безопасность и рассчитывая только на благообразную внешность, и доехал до Сусулена. Не имея с собой никакого оружия, кроме складного ножа, десантник за двое суток добрался до оставшегося в наследство от покойной Вероники клада, спрятанного в старом лагере НКВД, откуда уже были убраны трупы убитых бандитов, благополучно выкопал его, уложил в рюкзак, вышел из здания... и увидел медведя, который мирно сидел метрах в пятнадцати от него.

Мишка был небольшой, двухлеток, не старше, но невдалеке могла прогуливаться медведица, ведь мамаши сопровождают своих медвежат, бывает, и до трех лет, пока те не научатся всем премудростям лесной жизни.

«Обидно, холера! – подумал десантник. – В таких переделках уцелел, а тут...» Он подхватил рюкзак и достал кусок колбасы, которой собирался поужинать перед тем, как отправиться в дорогу, – до наступления темноты оставалось еще часа полтора. Мишка учуял запах съестного и направился в сторону Филатова, которому до сих пор никогда не приходилось кормить медведей копченой колбасой.

Первый опыт его в этом деле оказался удачным настолько, что зверь следовал за ним чуть ли не до самой трассы, изредка догоняя и тыкаясь носом.

Метрах в ста от магистрали зверь отстал, и голодный Филатов на прощание отдал ему всю оставшуюся пайку и почесал за ухом.

Теперь нужно было превратить золото, оставленное ему Вероникой Бережной, в деньги. Для этого лучше всего подходили цыгане, барон которых был ему кое-чем обязан.

... К дому барона он подошел в сумерках. Во дворе было тихо, но окна кабинета Василия ярко горели. Сопровождаемый лаем собаки, которая, впрочем, нападать не собиралась, Филатов подошел к двери и постучал.

– Кто? – спросил из-за двери знакомый голос.

– Шандора, открой, это я, Юрий.

Дверь тут же отворилась, и на пороге, ярко освещенная, возникла дочь барона. На ее лице невооруженным глазом можно было рассмотреть удивление и радость.

– Проходи, – посторонилась она, пропуская Филатова в дом. – Как ты, однако, постарел... Ты к отцу... или ко мне?

– Извини, девочка, все-таки к отцу, – разочаровал ее Филатов.

Шандора усмехнулась:

– Эх, нет в жизни счастья... Он в кабинете. Посиди здесь, я ему скажу, что ты приехал.

Василий встретил Филатова крепким рукопожатием.

– Ну, здравствуй, герой. Чего в гриме-то? Впрочем, понятно. Подожди, сейчас ужинать будем. Почто к нам опять? Просто навестить или дело какое?

– Дело, барон, – коротко ответил Филатов, распаковывая рюкзак и высыпая на ковер крупные самородки.

Василий присвистнул.

– И не страшно с таким богатством ходить? Здесь тысяч двести, а то и больше... Точно больше, этот вот самородок, – он наклонился и поднял кусок золота, отлитый природой в форме бараньей головы, – сам по себе целое состояние.

– Страшно не страшно, а пришлось. Деньги на лечение дочки друга нужны. Нора меня предупреждала...

– Ну и молодец, что ее послушал, – кивнул барон.

В этот момент Шандора внесла в комнату поднос с ужином и покачала головой, увидев самородки, рассыпанные по ковру. Правда, ничего не сказала в присутствии отца.

– Поможешь продать это? – спросил Филатов, когда они сидели за столом, а золото было снова упаковано в рюкзак.

– Отчего не помочь? Помогу, – ответил Василий. – Цену хорошую дам, не беспокойся. Когда тебе надо? Сам понимаешь, наличкой у меня здесь столько нет.

– Чем раньше, тем лучше, – развел руками Филатов. – Тысяч сто наскребете?

Барон усмехнулся.

– Сто пятьдесят «наскребу». И пятьдесят буду должен. Согласен?

– Вполне, – Филатов пожал барону руку.

... И в пути назад ему повезло. На исходе пятых суток своего похода он уже звонил из аэропорта Зине Зубатовой.

– Зин? Это я. Как дела?

– Порядок, все на мази.

– Что с визами?

– Я же говорю, порядок. Едет Тамарина свекровь, она сейчас тут, в Москве, ждет, пока формальности выполнят. Трудно это было... Тома плачет, но, кажется, отошла.

– Если плачет, уже порядок. Когда я к ней заявился, она говорила еле-еле. Еще бы неделя – и не знаю, что бы было.

– Шум я подняла большой. Ничего, главное – выезд разрешили. Деньги привез?

– Привез. Сто тысяч долларов хватит?

– Должно хватить, они за полцены ее лечить согласны, а может, даже бесплатно. Случай редчайший.

– Когда они смогут лететь?

– Тем же самолетом, что и мой дипломат, то есть послезавтра. В общем, за Маринку можешь быть спокоен, мы сделали все, что могли. Теперь – от Бога зависит. И от медиков. Сам-то ты как дальше?

– А что – я... Мне бы документы раздобыть, чтобы ментов не шугаться, и... Надо Леньку вытягивать.

– Ты что, серьезно?

– Вполне. Есть один «гранд», на которого у меня компромат имеется. Большой чин в Системе. И в той, и в этой. Ну, ты понимаешь...

– Понимаю. «Прописка» на день-другой тебе нужна? Можно и у меня...

– Согласен. Да, кстати, что ты с теми бумагами сделала, что я тебе прислал?

– Юр, это просто клад... был бы лет пятнадцать назад, когда сталинизм разоблачали. Теперь это уже не настолько котируется. Но печатать надо. Если ты не против, напиши вступление, ты ведь эту женщину знал.

– Напишу. И если деньги на издание нужны – я дам.

По законам жанра той драмы, в которой судьба обрекла Филатова играть главную роль, он должен был скрупулезно подготовиться к дальнейшим действиям, найти пути отхода, проработать варианты... Заходя с мелкой карты, блефуя, он не мог помочь другу. Единственное, что он мог, – подобно гоголевскому мужику перекрестить карты под столом...

В Москве шел дождь. Юрий набрал номер.

– Але, вас слушают.

– Я хотел бы поговорить с генералом Логвиненко.

– Вы ошиблись, здесь такого нет, – произнес отдающий металлом голос.

– Ну так передайте ему, что звонил Филатов. Я перезвоню позже.

Юрий побродил по зданию вокзала, выкурил одну за другой пару сигарет, не удержался, купил бутылку коньяка, согрелся, выпив половину, остальное отдал какому-то бомжу, проводившему его обалдевшим взглядом. Снова набрал номер.

– Это Филатов...

– Где вы находитесь?

– В Москве. Нужно встретиться.

– Назовите место, за вами приедут.

– Буду на лавочке, Матвей Кузьмич знает.

– Ждите.

Ждать долго не пришлось – на плечо Филатова, насвистывавшего «Наша служба и опасна, и трудна», легла чья-то рука.

Не спеша обернувшись, он увидел физиономию Есакова. Тот, криво усмехнувшись, произнес:

– Не чаял я вас увидеть, Юрий Алексеевич. В смысле – живым.

– Я понял, можете не уточнять. Мне нужно поговорить с Кайзером.

– Так припекло?

– Вы проницательны. Итак?..

– Босс удивился. Очень. И даже соизволил распорядиться привезти вашу непослушную милость к нему. Только оружие придется сдать.

– Прямо тут?

– Не выделывайся, Юрий, ты много дров наломал. Очень много. Пошли в машину.

Дача Логвиненко под дождем казалась таким уютным гнездышком... Юрий только удивился тому обстоятельству, что тут живет один из самых жестоких «крестных отцов» безжалостной отечественной мафии. По идее, такому вампиру гнездом должен был служить, по меньшей мере, «Вольфшанце». Но хозяин всего этого был, как мы уже знаем, эстетом, в известной мере романтиком и скучные железобетонные логова типа гитлеровского его не прельщали. А вот он и сам, Вилор Федорович Логвиненко собственной персоной.

– Говори, чего хочешь, – коротко сказал он.

– Я хочу предложить сделку, – прямо ответил Филатов

Кайзер молчал, и Юрий продолжил:

– Арестован мой друг, прапорщик Леонид Жестовский. У меня есть вещичка, которую вы хотели иметь, у вас – возможность его освободить, например устроить побег. Я все сказал.

– Это ты то колечко имеешь в виду? Дешево же ты своего кореша ценишь... Не пойдет. О том деле я знаю и, кто заказал оружие, тоже знаю. Конкурент... Ну, это к слову. Все равно, если мы не договоримся, ты отсюда не выйдешь. На группу из Ежовска у меня была большая ставка, а ты там со своим Жестовским всех перецокал. И еще не известно, кто на Колыме мой бизнес порушил. Уж не ты ли? Нельзя так, Филатов. Иной на моем месте тебя давно бы в расход пустил.

– Чего же вы тогда Жестовского в Москву перевели, повысили даже, если он мне помогал? Да и меня давно могли бы на тот свет отправить, по большому счету.

– Я бы этого Жестовского повесил, а не повысил. Это не я, другие постарались. Короче, так. Причина того, что ты еще жив, в том, что ты один из самых удачливых людей, которых я знаю. И я уверен, что ты все это время не лежал на дне, как тот пескарь. – Кайзер внимательно взглянул на десантника. – И кровушки, видать, пролил изрядно. Придется еще пролить. За друга-то.

Филатов не опустил глаз под взглядом Кайзера.

– Крови на мне действительно много. Не хватит ли?

– А у тебя нет выбора, – равнодушно ответил ему тот. – Точнее, есть. Смерть твоя и твоего друга или спасение для него, шанс для тебя...

– В обмен на смерть кого-то другого?

– Именно так. И учти, времени у тебя не так много. Скоро заседание трибунала... И высшая мера наказания, или «социальной защиты», как говорили раньше. Дадут пожизненное, через четверть века, может, и выйдет...

– Я могу подумать?

– Думай; что я тебе, мешаю, что ли?

– Мешаете. И ты мешаешь, Кайзер, и те скоты, которые меня подставили, и Удав поганый, которого я же из говна вытащил... Мешаете. Но деваться от вас некуда. Разве что всех вас перестрелять.

– Пуль таких нету – в судьбу стрелять. А если и найдешь единственную, то она тебе же в висок полетит. Решай.

– Я убью того, кого ты хочешь.

– И даже не спросишь о гарантиях?

– Я не маленький ребенок. Если я определенное время не наберу несколько телефонных номеров, все, что знаю я, будут знать все.

– Нет уж, милый. Меня на шантаж не купишь. Знал бы ты, скольких таких я в распыл пустил! И знали они побольше твоего... Один вон до сих пор на нарах отдыхает в одиночке торгуется, сука... Предлагаю честную игру. Ты наберешь свои телефоны тогда, когда самолет с твоим корешем оторвется с земли. Потом я дам тебе день. Люблю смотреть на предсмертную агонию...

– А если я уйду?

– На этот раз не уйдешь, некуда. В прошлый раз я еще в полную силу не вошел, как тот спортсмен, был не в лучшей форме. Потому ты от меня и ускользнул. Иди, тренируйся. И про колечко не забудь. Раритет все-таки.

Глава 27

В лесу, в направлении на Малоярославец, у Кайзера был оборудован охраняемый полигон, как Форт-Нокс в Америке служивший Логвиненко для подготовки личного спецназа.

Год назад он такого себе позволить не мог и пользовался полигонами и базами ФСБ. Правда, эта территория тоже имела статус государственной, но была засекречена настолько что про нее не знали даже в родной конторе, а если и знали то помалкивали, ибо многие из государственных бонз такого уровня имели что-то подобное.

Но только у Кайзера обучение лично ему преданного подразделения из тридцати человек было поставлено на профессиональный уровень, хотя наставников там было всего три человека. Зато каждый из них сам по себе стоил батальона, пройдя почти все «горячие точки» мира.

Филатова привезли на полигон потренироваться в стрельбе из винтовки с оптическим прицелом и разного иного оружия. Логвиненко, конечно, мог бы послать на операцию любого своих, но рисковать наставниками он не хотел, а «ученики» были из необстрелянной молодежи, их подготовка только начиналась. И как раз в этот момент подвернулся Филатов.

На исходе того же дня, в который произошла их встреча Кайзер вызвал десантника к себе и сообщил:

– Устранение – через две недели. Кого – узнаешь за неделю до акции. Пока поедешь на объект-100, постреляешь, потренируешься. Когда придешь в форму – станешь знакомиться с «клиентом». Как его убрать – твои трудности.

– Когда вы освободите Жестовского?

– Освобожу, не бойся. Кстати, это ты его чадо в Германию отправил?

– Это неважно.

– Ты, ты. Иначе где бы жена деньги на лечение взяла?

Филатов нахмурился:

– Откуда вы знаете про деньги?

– Поскольку ты уже никому не проболтаешься, скажу: твой дипломат работает на меня. Не боись, твои 100 тысяч баксов пошли по назначению. Я же не вурдалак какой-нибудь, чтобы детей на смерть обрекать.

– Ну да, вы «обрекаете на смерть» только их отцов. Кто Жестовского нанимал?

– А этого тебе знать не надо, все равно не отомстишь... Граф Монте-Кристо...

– Граф не граф, а то, что мне надо, я смогу узнать. Если захочу. И поступлю соответственно своим, а не чьим-то желаниям.

– Если останешься жив... Ладно, поезжай, через неделю тебя оттуда заберут.

Ровно семь дней Филатов тренировался в стрельбе из всевозможного оружия – от «навороченного» английского «Энфилда» до израильского «Узи». В арсенале кайзеровского учебного центра были десятки моделей пистолетов, револьверов, автоматического оружия, гранатометов и тому подобного железа.

Юрий терялся в догадках, кого же ему придется «убрать» с глаз Логвиненко, и приходил к выводу, что это человек не из властных структур, иначе подготовка велась бы глубже.

Жил Юрий в бревенчатом коттедже, в отдельной комнате, не общаясь ни с кем, кроме инструктора по стрельбе. А по вечерам, включив настольную лампу, он рисовал на клочках бумаги из блокнота физиономии встречавшихся на его дороге всякого рода подонков – начиная от Гриши Каравашкина и кончая самим Кайзером, так же, как тот сам рисовал на мишени лицо покойного Фомы. Портреты, набросанные несколькими штрихами, получались весьма выразительными. И он придумал себе игру. Видно, мозг Филатова, перегруженный «военщиной», потребовал разрядки, правда весьма специфической.

Вечером в конце недели, отведенной ему на подготовку, Юрий отправился в лес, захватив портретики и удобный пистолет-пулемет финского производства «Яти-Матик». Несмотря на «игрушечное» название, машина была грозной. При весе в два килограмма и емкости магазина в сорок патронов, из «Яти-Матика» можно было прицельно стрелять автоматическим и одиночным огнем на сто метров даже с одной руки – благодаря оригинальной конструкции отдача была очень слабой, а, следовательно, кучность была высокой. Углубившись в чащу, десантник развесил на стволах деревьев свои «произведения», занял позицию и по сигналу своих электронных часов бросился в «бой».

Юрий расстреливал воображаемого противника в подкатах, в прыжках, из самых разных положений и в конце концов оказался у самой дальней сосны, на стволе которой был прикреплен листок с портретом Логвиненко, который будто бы презрительно наблюдал за устроенной Филатовым возней. За это он и поплатился. Пуля калибром 9 миллиметров пробила в бумажке аккуратную дырочку.

Филатов собрал все мишени и убедился, что ни одна не избежала своей печальной участи. Грустно усмехнувшись, он перегнул их пополам и положил в карман.

На этот раз Кайзер встретился с ним на уже знакомой конспиративной квартире в Москве. Пришло время раскрывать карты. Кайзер, который куда-то спешил, был краток.

– Твой «объект» – журналист из «России сегодня». Фамилия – Зимин. Вот о нем краткая справка. Подробности тебе знать не обязательно. Скажу только, что он, по классическому выражению, «слишком много знает». И не держит язык за зубами. Вот чтобы сей синдром не превратился в тенденцию, этого писаку ты уберешь. И не надо комментариев, – пресек он попытку Филатова что-то сказать. – Получишь фотографию, документы, ключи от квартиры. На все неделя, изучишь его распорядок, когда и куда ходит и так далее. Будешь готов – получишь оружие. Какое – сам скажешь; может, захочешь в него из снайперки пульнуть, может – из пистолета. Не вздумай что-нибудь учудить, понял? Следить за тобой никто не будет, заложник за тебя – Жестовский. Вопросы?

– Нету... – Юрий едва справлялся с собой. Больше всего на свете сейчас ему хотелось уложить Кайзера на месте. Но Леонид... «Эх, угораздило же тебя, дружище...»

– Выполняй. Связной телефон знаешь, код тебе дали, все. – Логвиненко покинул помещение.

Валентин Аркадьевич Зимин был личностью незаурядной В досье, уместившемся на страничке машинописного текста, люди Кайзера сочли нужным указать только дату рождения (оказалось, журналисту было далеко за пятьдесят), места заботы (за долгие годы работы в прессе он был связан со многими ведущими изданиями, от «Правды» до журнала «Вокруг света») и место жительства – «спальный район» в Черемушках. Но подшивки газет и журналов, которые пролистал Филатов, говорили о том, что Зимин никогда не боялся резать правду-матку. В те, да и в эти времена далеко не любой газетчик пошел бы на то, чтобы схлестнуться со всесильным МВД, защищая оболганного человека.

В журнале «Вокруг света» под подписью Зимина появлялись интереснейшие очерки о жизни нефтяников, оленеводов, золотодобытчиков, и даже в них он не обходил острых углов.

Юрию стало ясно, что у этого человека много врагов.

Но самыми смелыми его разоблачениями были материалы о деятельности некоторых чиновников МВД, перешедших туда «на укрепление» из ФСБ, статистика невинно осужденных, незаконно оправданных, факты прямого подкупа следователей. Ряд материалов прямо указывал на то, что у Зимина был какой-то высокопоставленный информатор. Скорее всего по этому информатору, возможно своему коллеге, генерал Логвиненко и хотел нанести удар.

Все это Юрий узнал в первый же из отведенных ему семи дней. За ним действительно не велось наблюдение, а если и велось, то на высочайшем уровне.

Вечером он зашился в «схрон», расположенный в многоэтажке на окраине Москвы, одной из тех, где люди, зачастую прожившие рядом не один год, не знают друг друга по именам. Двухкомнатная квартира напоминала гостиничный номер, да, по сути, и являлась таковым, за тем только исключением, что горничная не могла войти в самый неподходящий момент. Холодильник был забит битком, причем такими продуктами, которые не приходилось особенно готовить, – консервами, палками копченой колбасы, сгущенным молоком, какими-то заграничными овощными салатами. Нашелся тут и десяток банок растворимого кофе.

Юрий сбегал за хлебом в ближайшую булочную и уселся в кресло, рассчитывая обдумать все в тишине и покое.

Но покой ему не мог даже присниться. Юрий придвинул к себе лист бумаги и стал чертить на нем какие-то бессмысленные линии, напряженно вглядываясь в них, как будто в сплетении этих прямых, кругов и спиралей вдруг нарисуется правильный ответ на однозначный в принципе вопрос: позволительно ли спасти виновного друга, уничтожив невинного человека?

«Нет уж, после того, как я его застрелю, мне самому останется только застрелиться, и Кайзера никакого не понадобится. Он что, дурень, – МНЕ такое поручать? Ему что, чутье изменило? А может, он от власти с ума сошел?» Филатов снова, как и месяцы назад, почувствовал дикое желание проснуться. И заглушил это наваждение стаканом. Потом следующим. И третьим. Закурил, откинулся в кресле...

«Не проснусь у Ксюхи я под боком... Нету бока. А Бога? А Бог есть. И он все-е-е расставляет по полочкам. Ленька виноват – его в котел. Зимин прав – его... в рай. Блин, не в рай, а на этот... пьедестал. Да. И тут являюсь я, камергер Рязанов. И нарушаю всю Божью диспозицию. Или наоборот? Достоевского бы сюда... Бесов-то, бесов! Верховенский... Блин. Ставрогин... И кто там еще... Да, эта, как ее... Лиза. Во. Бесы. Выйду на Красную площадь и застрелюсь у мавзолея. Как герой...» – Юрий опрокинул бутылку, поймал ее на лету, допил прямо горлышка.

И отошел ко сну прямо в кресле.

Пришел в себя Филатов рано утром, когда включенное радио разродилось позывными. И когда вспомнил все, застонав натужно и целый день пил, выйдя на свежий воздух только для того, чтобы купить очередную порцию выпивки.

Наступил третий день. Юрий встал под холодный душ, смывая с себя остатки запоя.

Он принял решение.

Может быть, самое важное в своей жизни.

– Алло, редакция? Простите, пожалуйста, как мне поговорить с Зиминым? Спасибо.

Он набрал еще один номер.

– Валентин Аркадьевич? Здравствуйте. Это с вами говорит Иванов Терентий Степанович. – Юрий говорил из автомата, подделываясь голосом под старика. – У меня есть для вас такая информация, которой не владеет еще никто из журналистов... На тему? Это не телефонный разговор. Я в Москве проездом, сам живу в Магадане, улетаю завтра утром. Буду очень благодарен вам, если мы встретимся... Да когда вам удобнее... Нет, лучше не в редакции... На Арбате? В три часа? Принято. До встречи.

«Если бы не Леня... Все золотые делишки ему рассказал бы. Уж Зимин знает, как распорядиться такой информацией. Сволочь Кайзер, сам меня вывел на нужного человека. Ну да ладно. Это ему боком выйдет... А если и за ним следят... Тогда мне каюк. Телефон, без сомнения, прослушивают, но ради такого сообщения, как мое, поднимать «наружку» на ноги никто не станет. Зимину небось десятки людей звонят. Только бы он мне поверил...»

До времени, назначенного Зиминым, оставалось еще пять часов. Филатов отправился бродить по Москве, зашел в мавзолей, внутри которого лежал одинокий Ленин... В час дня не спеша пообедал в кафе, и в 14–55 уже был на Арбате, по дороге пару раз сделав финты, чтобы сбросить возможный «хвост». Впрочем, «хвоста» за ним не было.

Журналист появился в условленном месте ровно в три часа дня. Юрий узнал его сразу, хотя на фотографии, сделанной людьми Кайзера, было только его лицо крупным планом – лицо пожилого изнуренного человека. Лицо человека из Туманного табора... Он напоминал старика пенсионера, вышедшего в магазин за молоком, а не известного журналиста, объездившего всю страну. Одет Зимин был в темно-серое пальто, при ходьбе он тяжело опирался на трость с костяным набалдашником. Нет, не такого человека ожидал увидеть Филатов.

Он не стал подходить к Зимину, хотя ничего подозрительного не заметил. Лишь когда тот, прождав «Иванова» полчаса, медленно направился в сторону Бульварного кольца, Юрий двинулся за ним следом и, обогнав на несколько шагов, обернулся и попросил закурить. Наклонившись над зажигалкой, сказал тихо:

– Я тот, кто вам звонил. Нам надо поговорить так, чтобы ни одна живая душа не слышала. Речь идет о вашей и моей жизни.

– 227–12–19. Телефон чист. Сегодня в одиннадцать вечера. – Зимин не принадлежал к числу тугодумов.

Не отвечая, Филатов кивнул, будто благодаря за сигарету, и отправился восвояси.

На этот раз он был очень осторожен; покрутился возле редакции «Россия сегодня», побродил по коридорам, разыскивая какого-то Нечаева, поехал к дому Зимина, там провел некоторое время, после чего купил билет в кино и отсидел на французской комедии два сеанса подряд, до сигнала своих часов. Было без пяти одиннадцать.

– Слушаю вас... – трубку подняла пожилая женщина.

– Я хотел бы услышать Валентина Аркадьевича.

– Минуту...

И уже мужской голос:

– Да...

– Нужно встретиться. С гарантией от слежки.

– Поезжайте на Воробьевы Горы. Будьте на смотровой площадке. К часу ночи.

– Буду. – Юрий повесил трубку.

Желающих полюбоваться панорамой ночной Москвы было немного, лишь несколько парочек пересмеивались и целовались у балюстрады. Вскоре и они отправились по своим молодым делам. Прошло довольно много времени, и откуда-то (откуда – Филатов не понял) появился Зимин. Он шел медленно, не оглядываясь, опираясь на свою палку. Было около половины второго ночи.

– Я вас слушаю, молодой человек. Это вы, как видно, гражданин Иванов?

– А что, Валентин Аркадьевич, мне по телефону нужно было сказать, что я – наемный убийца, который должен вас устранить?

Зимин посмотрел на него снизу вверх:

– Неудачная шутка. И банальная. Меня угрожали убить и десять, и двадцать лет назад. У вас действительно есть что мне сказать?

– Я уже сказал. Я должен вас убить по истечении этой недели.

– Ну так что, мне на лбу крестик нарисовать?

Юрий огорошенно уставился на морщинистый лоб старого журналиста:

– Да вы мне, я вижу, не верите... Или вам все равно?

– Верю, почему не верить? Не понимаю только, чего вы хотите от меня. Чтобы я заплатил больше?

Юрий покачал головой:

– Интересно, как бы я вел себя на вашем месте...

– Описался бы.

– Шутить изволите, батенька. Недержанием не страдаю. А если серьезно – прошу вас выслушать мою историю. Предупреждаю, это долго.

– Вы еще так молоды, а уже принуждаете стариков выслушивать ваши «истории»... Ну что с вами делать, давайте... Как вас звать-то?

– Юрий Филатов.

Зимин потер лоб, припоминая:

– Что-то мне это сочетание напоминает... Юрий Филатов... Юрий Филатов... Подождите... Ежовское дело?

– Да. Ваши информаторы вполне могли вам дать материалы.

– Все, помню. Убийство охранника. Это – вы?

– Охранника – не я. Зато Фомина – я.

– Фому? Ну, братец, это уже интересно! Подожди, я таблетку съем, тогда рассказывай.

Зимин вытащил из кармана какой-то заграничного вида флакон, вытряс из него пилюлю, запил чем-то из плоской фляжки. Отдышался, потом сказал:

– Не пойти ли нам присесть? Тут неподалеку лавочки...

Они говорили тихо – в распоряжении их «доброжелателей» вполне могли быть спецмикрофоны, которые ловили звук на большом расстоянии. Но, видно, Кайзер на этот раз решил положиться на верность Филатова дружбе, из-за которой тот сам полез в пасть. Вокруг все было спокойно, лишь изредка по близлежащим улицам проносились машины...

Филатов рассказал обо всем, не утаив ничего. Особенно подробно он рассказал о «золотой цепи», которую ему пока не удалось окончательно разорвать.

– ... И давайте думать, как инсценировать вашу смерть, – закончил Филатов.

Зимин, раза три перебивавший его уточняющими вопросами, неожиданно рассмеялся. Правда, смех его звучал невесело.

– Я понял, Юрий, ты человек неординарный. Какой все-таки дурень Логвиненко! Неужели врали про его парапсихологические способности?.. Нет, друг мой, ничего инсценировать мы не будем. Ровно в назначенное время ты меня застрелишь.

– Ну уж нет, Валентин Аркадьевич...

– Да, милый друг, да. Иначе будут три трупа, а не один. Твой, Жестовского и мой. Не перебивай! – повысил он голос в ответ на протестующий жест Филатова. – Все равно через три-четыре месяца я буду мертв. У меня рак, Юрий. В последней стадии. Очень скоро без морфия я не смогу прожить и суток. Как говорится, диагноз окончательный и обжалованию не подлежит.

Юрий опустил голову. Услышанное поразило его. Зимин продолжил:

– Ну, да не стоит об этом. Есть один человек, который сможет тебе помочь. Один из немногих честных генералов ФСБ.

– Ваш информатор?

– Да. Это у его сотрудницы я был, когда ты мне звонил вечером. Там линия защищена от прослушивания... Этот генерал выходил на нескольких журналистов, предлагая им информацию. Многие побоялись. Я – нет, мне, как ты понял, терять нечего, а с этой мерзостью хотелось побороться. Он много лет давал мне документы, которые помогали убедить

редакторов. Кое-кому я помог – их освободили; правда, далеко не все, про кого я писал, получили то, что им причитается. Это на Западе любая моя публикация вызвала бы такой скандал, что не удержались бы и министры. У нас, сколько ни пиши, они процветают. Но это до поры до времени. Пять, десять лет пройдет – и общественного мнения станут бояться как огня.

– Если его не утопят в крови... Холодов, Листьев, Политковская... Теперь вы...

– Не утопят, Юра. Слишком большая эта страна, слишком многострадальная, чтобы смерть одного-двух испугала всех. Даже самая страшная смерть. Не я первый, Юра, да и не я последний... А знаешь, наверное, легче помирать вот так, мгновенно, чем мучиться месяцами, зная, что все равно обречен... – Зимин на мгновение прикрыл глаза рукой. – Я много знаю, Юра. Достаточно для того, чтобы в нормальной стране вызвать падение этого правительства, а то и отставку президента. В нормальной стране. Но не в этой. И если ты передашь компромат на Кайзера, даже самый впечатляющий, об этом узнают считанные единицы.

– И что же – его оставят в органах?

– Нет, вряд ли. Принцип этой власти, как, в общем, и любой другой: не можешь работать не засвечиваясь – уходи. Тут есть несколько вариантов. Он может попасть под горячую руку президента, если тот об этом узнает. Может уйти сам, но будет бороться до последнего – таким людям нужна или власть, или ничего. Несколько человек более низкого ранга, чем он, застрелились, а через день в газетах вышли некрологи типа «сгорел на работе».

Юрий вытащил сигарету, протянул пачку Зимину. Тот щелкнул зажигалкой. Затянулся глубоко, посмотрел на небо, помолчал... Потом сказал:

– Я не могу тебе не верить. Запоминай телефон, – он назвал семь цифр. – Скажешь: «Могу я услышать Станислава Иннокентьевича?» Ответ: «Он у Касатонова. Звоните позже». Скажешь: «Его племянница Аглая в тяжелом состоянии». Тебе скажут, куда и когда позвонить, чтобы переговорить непосредственно с ним. Фамилия генерала тебе ни о чем не скажет. Я ему позвоню, расскажу про тебя в двух словах. Не о том, что ты меня собираешься избавить от страданий, не беспокойся. А ты тем временем постарайся добыть на Логвиненко что-то такое, что можно подтвердить документально.

– Полное описание моей подготовки, терактов пойдет?

– Ты говорил, что есть какой-то бухгалтер, который в прошлом году готовил на него компромат.

– Был такой, но не знаю, как на него выйти.

– Ну да, это ты вряд ли узнаешь... Хорошо, Юрий, просто напиши все, что знаешь. Спрячь хорошенько. И... Не зажмуривайся, когда будешь целиться в меня. Точно целься, – журналист усмехнулся...

Улицы осенней утренней Москвы только что до блеска вымыл проливной дождь, этакая «повивальная бабка утра», как сказал один знакомый Филатова. Юрий шел по Тверской, не в силах поверить в только что услышанное. «Зимин, Зимин... Какой человек...» И Юрий, сам того не желая, прибавил к этим двум словам третье: «Был».

Через несколько дней его палец нажмет на спусковой крючок, и одним Настоящим Человеком на земле станет меньше. Филатов испытывал давящую тяжесть совести, смешанную с облегчением: Зимин благословил его на собственное убийство...

Два дня Юрий провел в каком-то ступоре. И только вечером второго открыл общую тетрадь и за ночь написал «все, что он думает по этому поводу». Утром все написанное сжег по листику, поняв, что этим Кайзера не возьмешь. Выцепить бы того бухгалтера... Концов дела не найти, разве что взять за жабры одного из ближайших подручных Логвиненко. Но с этой мыслью приходилось расстаться, да и бухгалтера того, поди, уж на свете не было...

Телефонный звонок оторвал Филатова от размышлений.

– Это «Вторчермет»? – услышал он кодовое «приветствие».

– Викулов слушает, – ответил Юрий, как было условлено.

– Ты готов? – послышался голос «Самого».

Филатова передернуло.

– Готов.

– За тобой заедут.

Через час белые «Жигули» отвезли Юрия на дачу Логвиненко. Тот встретил его на первом этаже:

– Докладывай.

– Нужна снайперская винтовка. Устранять буду с крыши дома напротив его подъезда. Дом девятиэтажный, крыша не просматривается. Он появляется там около восьми вечера, почти всегда один. Запасной вариант, на случай наступления темноты, – в подъезде, нужен пистолет или пистолет-пулемет. Оружие предстоит оставить на месте. Исполнение – сегодня. Когда я увижу Жестовского?

– Через три-четыре дня после акции. Ждать будешь на той же квартире. Перстень?

– После отправки Жестовского.

– Хорошо. Играем по-честному. Иди выбирай оружие! Сюда привезли с базы твое, пристрелянное. Остальные вопросы – к помощнику.

Снайперская винтовка Драгунова была модернизирована так, что составлялась из трех частей и умещалась в дипломате. Оптический прицел с четырехкратным увеличением делал промах почти невозможным. Финский «Яти-Матик» дополнил арсенал киллера. Весил пистолет-пулемет всего около двух килограммов и при длине чуть больше тридцати пяти сантиметров прекрасно помещался в специальном внутреннем кармане кожаной куртки. В другой карман Юрий засунул три магазина, каждый на сорок патронов.

– Возьмешь машину, «жигуль», чтобы особо не светиться. Двигатель, конечно, форсированный. Поставишь его в двух кварталах от места. Если будет кипиш – гони туда, на машине быстрее оторвешься. Мой человек будет на контроле, услышит команду «Задержать машину с такими-то номерами» – нейтрализует. Оставишь машину у Киевского вокзала, потом езжай к себе и жди. Вопросы?

– Послушайте, Матвей Кузьмич, Кайзер ведь ничего этим не добьется...

– Это не твое дело, понятно? Все, выполняй. Документы, права и техпаспорт в бардачке.

Юрий без труда открыл чердачную дверь девятиэтажки. Вытащив пробой, он приладил его так, что снаружи дверь казалась запертой. С крыши подъезд, в котором жил Зимин, был как на ладони. Собрав винтовку, стал ждать человека, смертью которого он покупал жизнь друга.

И дождался. В 19–20 Зимин показался во дворе. Оптический прицел позволял рассмотреть его лицо, спокойное, умиротворенное. Вот он подошел к лавочке у подъезда, приостановился, зачем-то обернулся... Поднял голову... «Не зажмуривайся, когда будешь целиться...» Палец медленно нажал на спусковой крючок снайперской винтовки.

Зимин умер мгновенно. Пуля попала прямо в сердце. Цепочка людей Туманного табора стала короче на одно звено...

Его никто не преследовал. Винтовку он бросил там же, на крыше, и, выходя из подъезда девятиэтажного дома, увидел только какую-то бабку, наклонившуюся над телом журналиста. Все было кончено.

Глава 28

Утром, часов около восьми, Филатова разбудил телефонный звонок. Ответив на пароль, он услышал:

– Ты свое дело сделал, теперь жди. Из квартиры не выходи дальше магазина. Все.

Есаков положил трубку.

Филатов потряс тяжелой головой, все вспомнил и, глухо застонав, пошел в ванную, будто холодный душ мог помочь ему проснуться и понять, что случившееся было кошмарным сном.

Слегка придя в себя, он, не завтракая, отправился к телефону-автомату и позвонил по номеру, который дал ему Зимин.

– Здравствуйте, Станислав Иннокентьевич. Я от Зимина.

– Зимин убит...

– Я знаю, по чьему заказу это сделано.

– Зимин говорил, что вы работали на...

– Логвиненко.

– Нужно встретиться.

– Согласен. Но мне нужны гарантии.

– Какие?

– Вы можете сделать дипломатический паспорт?

– Это нетрудно. У вас есть что-нибудь конкретное?

– Не по телефону.

– Хорошо. Сегодня в семь вечера... – он назвал адрес. – Не вздумайте привести «хвост».

– Постараюсь, – Юрий повесил трубку.

Нет, хорошо все-таки, что он не выбросил автомат. И гранату, прихваченную в арсенале. Пригодится. Теперь главное – сработать чисто, так, чтобы ни один гад не догадался о его игре. Интересно, за генералом кто-то стоит или он действует на свой страх и риск? А может, он просто играет на стороне одной из группировок? Неважно. Главное, что не на стороне Кайзера.

Весь дальнейший план Филатова зависел только от удачи...

Конспиративная квартира генерала была в одном из новых высотных домов. В ней постоянно жил один из холостых оперативников, чтобы не вызвать подозрений. Его начальник использовал квартиру для встреч с такими, как Филатов. Ровно в семь он позвонил в дверь, сказал в домофон: «Я к Станиславу Иннокентьевичу» – и вошел.

Моложавый человек в штатском сидел в кресле и курил сигарету. Несмотря на относительную молодость – на вид ему можно было дать лет сорок, не больше, – заметная седина выдавала его непростую биографию. Юрий поздоровался, генерал указал ему на кресло напротив. С минуту оба молчали. Наконец Станислав Иннокентьевич погасил сигарету в хрустальной пепельнице.

– Вы, как я понял, работаете на Логвиненко. В качестве кого?

– Я исполняю его поручения, он мне платит.

– Почему вы хотите его сдать?

– Вам так нужно знать причины?

– Это поможет мне оценить вашу откровенность.

– Мне надоело.

– И все?

– Нет. Но вам придется довольствоваться этим. Зимин знал все, и он не стал бы рекомендовать меня, если бы не имел к этому оснований.

– Вы знали, что готовится убийство?

– Я предупредил его.

– И он не сделал ничего, чтобы остаться в живых?

– Зимин был смертельно болен. Ему оставалось несколько месяцев агонии.

Генерал помолчал...

– Мне многое непонятно. Например, почему он был с вами откровенным? Не такой это человек...

– Он разбирался в людях лучше, чем вы думаете. И чем думал Логвиненко. Я не «шпион кардинала», и вам придется в это поверить. Если хотите уничтожить Кайзера, я могу помочь. Взамен загранпаспорт с шенгенской визой, а еще лучше – дипломатический. И хватит, генерал, показывать мне свое недоверие. Поверьте, я прошел через такое, что это меня просто раздражает.

– Допустим. Загранпаспорт будет готов послезавтра. После окончания нашей беседы вас сфотографируют для него. Какого рода информацией вы владеете?

Юрий стал перечислять, загибая пальцы:

– Во-первых, теракт против Фомы – Константина Фомина. Назову человека, который может это подтвердить. Во-вторых, дам координаты его личной базы; она, правда, под видом государственной, но там готовятся его люди. В-третьих, убийство Зимина. Знаю заказчика. Далее. В прошлом году какой-то сотрудник Кайзера, бухгалтер, завладел реквизитами его загрансчетов, некоторой документацией и собирался продать все это Фоме. Я так понял, что тот бухгалтер подстраховался, и его не убрали. И последнее. Фомин разработал поставку краденного на приисках Колымы золота за границу под видом олова. Логвиненко знал об этом и захотел подгрести всю систему под себя. И подгреб. После того, как погиб Фомин.

– Это интересно. Факты?

– Имена колымских исполнителей. Впрочем, многие уже на том свете.

– Уж не вы ли постарались?

Филатов промолчал.

– Хорошо, – сказал генерал. – Вы сможете выйти на этого бухгалтера?

– Не знаю. Для этого мне придется прижать кого-то из приближенных Кайзера. Короче, постараюсь.

– Кто может подтвердить участие Логвиненко в деле Фомы?

– В зоне отдыха, где его убили, работал сторожем бывший зэк, человек Кайзера. Его можно раскрутить.

– Понятно, – протянул генерал. – Этого маловато. Нужен бухгалтер.

– Не обещаю...

– Тогда я не обещаю вам «загранэкскурсию».

Юрий нахмурился:

– Однако вы торговец, генерал. Я и так сказал вам достаточно.

– Все это надо доказать. А Логвиненко – человек сильный, власти у него хватает. На директора конторы имеет влияние.

– Хорошо. Мне все равно ничего другого не остается. Дайте телефон, по которому я вас всегда смогу найти.

– Запоминайте...

Поздним вечером, когда Юрий ходил из угла в угол комнаты, напрягая извилины в поиске решения непростой задачи, оно пришло к нему само. В дверь позвонили два коротких звонка, один длинный, и на пороге появился собственной персоной гражданин Есаков Матвей Кузьмич. Юрий и поверить боялся в такую удачу.

– С чем пожаловали? – спросил он, предложив гостю кресло. – Могу сто грамм налить, ежели не побрезгуете.

– Не откажусь, Юрий. Только чего это ты мне «завыкал», мы же вроде на «ты» с тобой.

– На «ты» так на «ты», – не стал спорить Филатов. – Посиди, я тут кое-что приготовлю. Не спешишь?

– Не спешу. Иди кухарь.

Первым делом Филатов приготовил бутерброды, затем – автомат, который прятал в духовке. Он решил начинать раскрутку Есакова рюмки этак после третьей, когда клиент расслабится и созреет.

Пили молча, и Юрий сперва захотел дознаться, чего это «правая рука» Логвиненко нанесла ему такой неофициальный визит. Матвей Кузьмич начал первым:

– Есть у меня к тебе, Юрий, предложение от Кайзера. Очень выгодное.

– Так излагай! – ответил Филатов с набитым ртом.

– Босс утверждает, что ты патологически удачлив. Такие люди ему нужны. И поэтому предлагает забыть старое и начать снова на него работать. На постоянной основе.

Юрий, в общем-то, был готов к такому повороту событий и, помолчав для приличия, ответил:

– Подумать надо...

– Двадцать тысяч долларов за каждую рядовую ликвидацию. За «громкие» – в два раза больше. Часть – на месте, часть – на счет в банке, в Швейцарии.

– Счет – это хорошо! – произнес Юрий. – Это даже очень хорошо! Кстати, а куда того бухгалтера дели, прошлогоднего?

– Какого бухгалтера? А-а, который знал много... Ну, милок, это уж не твоего ума дело. «От многия мудрости есть многия печали» – так, кажется?

– Почти. Он хоть жив?

– Пациент скорее жив, чем мертв, как говорил незабвенный Буратино...

– Это не Буратино говорил, а про Буратино доктора говорили. Стыдно классику не знать!

– Да на что тебе тот бухгалтер сдался?

– Ну, как тебе сказать... Подожди, сейчас еще одно блюдо принесу. С перцем... – Филатов вышел на кухню и появился уже с совсем иным выражением лица. – Короче, так, Матвей Кузьмич. Попался ты мне просто классически, я тут битый час думал, где это мне тебя разыскать, а ты – тут как тут.

– Во, а говорил – автомат выбросил! – Есаков не сообразил сразу, что «Яти-Матик» станет в их торговле «калькулятором окончательных расчетов».

Филатов засмеялся:

– Выброшу. Попозже. Оружие в угол! – он произнес это таким тоном, что Есаков начал о чем-то догадываться.

– Да ты чего, Юрий, кончай фигней страдать!

– Обрати внимание на глушитель.

Матвей Кузьмич уставился на него, покачал головой и без пререканий вытащил из наплечной кобуры «Макаров» и бросил в угол.

– Ты делаешь ошибку, Филатов.

– Наоборот – я ее исправляю.

– Не понимаю одного – чего ты добиваешься?

– Сейчас ты мне скажешь, как найти бухгалтера. Поскольку ты уже проболтался, что он жив. Потом посидишь под замком дня три-четыре, я тут присмотрел весьма подходящий подвальчик в одном учреждении, благо выходные наступают...

– А больше ты ничего не хочешь?

– Хочу. Одну женщину из деревни Вымь. Но это тебя не касается. Даю тебе три минуты на раздумье. Время пошло.

– Ты что, с конкурентами связался? Так они же тебя кинут...

– Я знаю, что они меня. Думай, две с половиной минуты осталось.

Есаков напряженно искал выход. Тем временем его пистолет перекочевал в карман Филатова. Три минуты истекли.

– Ну? – коротко спросил Юрий.

– Ничего я тебе не скажу! – твердо ответил Есаков. – И не потому, что боюсь Кайзера. Просто он спас меня. Больше, чем от смерти, – ее я не боюсь, у меня никого в этой жизни нет, ни отца, ни матери, ни жены, ни детей. Он меня от позора спас. Чтобы ты понял, расскажу. Я игрок. У меня болезнь – играть в карты, в рулетку... Нас таких много в Москве, и не только сейчас, когда казино на каждом углу, хоть их и прикрыть грозятся. Всегда были казино подпольные, где проворачивались сотни тысяч. И раз случилось так, что я проиграл деньги, изъятые у одного воротилы, – я тогда следователем в конторе был, еще при Ельцине. Деньги очень большие по тем временам – триста тысяч. И Кайзеру об этом донесли, кто-то из игроков, таких, как я. Он меня вызвал... Это был очень серьезный разговор. Логвиненко просто открыл Уголовный кодекс и показал статью. «В особо крупных размерах»... И предложил работать на него. Амбиций у него и тогда хватало. Пропажу денег он как-то прикрыл, никто ничего не узнал. А я готов был застрелиться, как порядочный гусар... Было это восемь лет назад. Тогда я был «шестеркой» в конторе, теперь – официально – работник УСБ конторы.

– Такая же «шестерка», только в другой ипостаси, – перебил его Филатов. – Сошлись мы с тобой... Я – дебошир, ты – картежник... – Юрий задумался.

Он открыл дверцу серванта, где кто-то весьма предусмотрительно оставил «комплект для развлечений» – шахматы, шашки, домино и даже колоду новеньких карт. Филатов вытащил их на белый свет, снял упаковку, положил на столик.

– Сыграем?

– На азарт берешь? – спросил Матвей Кузьмич, и Юрий заметил знакомый огонек в его глазах, точно такой же, как у своего приятеля-картежника.

– Предлагаю играть честно. Выигрываешь три раза кряду ты – получаешь жизнь, я тебя просто закрою на несколько дней. И про бухгалтера допытываться не стану. Выигрываю я – действуем по моему сценарию.

– А если Кайзер станет допытываться, где я?

– Был, ушел... Что с меня возьмешь? Я ему еще для вида скажу, что согласен с его предложением.

– Ну, ты подлец...

– К вашим услугам.

– Кто банкует?

– Банкуй...

Филатов никогда не играл в карты на деньги. Только на раздевание. Когда-то. С Ксенией. Тут же речь шла, как минимум, о жизни.

Свои две карты он взял спокойно, посмотрел и так же спокойно сказал:

– Себе.

Иррациональность происходящего достигла апогея. У него оказалось двадцать, у Есакова – перебор.

Во второй раз выиграл Есаков, заполучив «очко». В третий – снова он, набрав двадцать при девятнадцати у Филатова. Потом «очко» пришло к Филатову. И опять. И снова...

– Тройка, семерка, туз... – произнес десантник, открывая карты. Совсем как у Пушкина. Ты проиграл.

Матвей Кузьмич тяжело задышал. Налил себе в хрустальный стакан водки, выпил. Филатов не торопил его. Закурил и молча посмотрел в окно, в котором на черном фоне ночи отражалась комната с креслом, где сидел обреченный Есаков.

То, что он обречен, Юрий понял как-то вмиг, не логикой, а просто увидел в окне вместо его отражения черное пятно в форме сидящего человека.

Филатов обернулся. На его «партнера» было жалко смотреть. Есаков молчал с минуту, потом выдохнул:

– Магид Леонид Иосифович. Сидит в Лефортово по обвинению в финансовых махинациях. До сих пор торгуется с Кайзером... Имеет на него где-то компромат.

Юрий расслабился. Есаков налил один за другим два стакана водки, выпил. Филатов поставил на стол вторую бутылку:

– Пей. Этим ты избавишь себя от того, что я оглушу тебя, прежде чем мы пойдем. Ты, как я понял, на машине?

– Белая «Волга» во дворе... – это были последние слова Матвея Кузьмича. Он умер от разрыва сердца сразу же, как выпил последний стакан в своей жизни.

«Вот и он тоже...» – думал Филатов, выворачивая руль «Волги» и толкая ее с крутого обрыва подмосковной речки. Мертвый Есаков сидел на месте водителя...

На ночной электричке Юрий доехал до Москвы, взял такси, поехал к себе. Эта ночь была долгой... И утро наступило, мирное, как сама природа, до которой еще не дотронулся человек.

Из автомата Филатов позвонил генералу. Их соединили сразу же.

– Доброе утро. Я узнал, кто бухгалтер. Когда смогу получить документы?

– После проверки бухгалтера. Кто он?

– Леонид Иосифович Магид. Арестован по финансовым делам. Ищите его в Лефортово.

– Источник информации?

– Умер от разрыва сердца. Работник УСБ вашей конторы Есаков.

– Вы что, его устранили?

– Он действительно сам умер.

– Хорошо. Позвоните в пять вечера.

Юрий вернулся в свой «схрон», где все уже было прибрано после ночной трапезы. Около десяти часов зазвонил телефон. Голос Логвиненко был напряжен:

– Где Матвей Кузьмич?

– Был у меня. Только... Больной какой-то. И водку жрал. Много.

– Мое предложение передал?

– Передал. Ответ дам после того, как получу Жестовского.

– Быстрее ответишь – быстрее получишь.

– Мы так не договаривались! – начал ломаться Юрий.

– Договаривались. Еще летом. Итак?

Филатов помолчал, преувеличенно громко сопя в трубку:

– Мне деваться некуда. Отдайте Жестовского!

– Из Лефортово его повезут якобы на психиатрическую экспертизу. По дороге он исчезнет. Жди его послезавтра. Да, когда от тебя Матвей Кузьмич уехал?

– Поздно уехал, часа в три. С ним что-то неладное творилось. Он что, пьет?

– Не замечен. Странно.

– Я его хотел ночевать оставить, а он – ни в какую...

– Ладно, жди звонка, – Логвиненко отключился.

«Телефонную эпопею» этого субботнего дня закончил звонок генералу.

Тот был немногословен:

– Благодарю. Он раскололся быстро.

– Со спецсредствами? – решил уточнить Юрий.

– Мы не инквизиторы. Кроме того, на него почему-то спецсредства не действуют. А компромата у него горы. В том числе и о золоте. Кайзер на это дело давно зарился и раскопал все о Фомине. Остается удивляться, что он этого Магида в живых оставил.

– Он подстраховался, пакет с документами оставил у кого-то, что ли...

– Ладно. Документы возьмешь в камере хранения на Павелецком вокзале. Номер ячейки 346, код Г-836... Не хочешь с нами поработать?

– С вами? Или с ФСБ?

– Со мной.

– Если решу, выйду на связь. До свидания.

В камере хранения оказался кейс, в котором лежали дипломатический паспорт на имя Вадима Борисовича Козина, водительские права и удостоверение дипкурьера, а также краткая инструкция, отпечатанная на машинке. В ней говорилось о том, как с этими документами обращаться, чтобы не выглядеть слесарем на придворном балу. По прочтении инструкцию настоятельно рекомендовалось сжечь, что Филатов и сделал в ближайшем туалете.

Потом он отправился на Белорусский вокзал, забрал уже из тамошней камеры хранения сумку, в которой были остатки денег, золото и перстень. «Недолго ты ему порадуешься, – подумал Филатов, представив Логвиненко в перстне и наручниках. – Если вообще порадуешься...» И отправился домой ждать.

Следующий день готового ко всему Филатова состоял из душа, завтрака, чтения газет, обеда, опять чтения газет... И тошнотворного ожидания. От Кайзера позвонили в шесть вечера. Юрий собрался, предчувствуя, что сюда больше не вернется, уложил в дипломат оружие – «Яти-Матик» и гранату. Золото и деньги разделил на две части, одну из которых поместил в кейсе с оружием, а другую упаковал в сумку. Засунул перстень в карман, убедился, что ничего не забыл, и отправился во двор, где его ждала машина.

Через час с лишним Филатов оказался за городом, на какой-то даче («Да сколько их у Кайзера?»), где его ждал двухметрового роста мужик, из всего «великого и могучего» владевший, как казалось, двумя словами: «Ждать приказано».

Юрий расположился в комнате с камином, где к его услугам был приличный бар, в котором нашелся коньяк, водка и несколько бутылок «Рислинга».

Филатов, так и не получив ответа на вопрос «Сколько мне еще ждать?», начал медленно, но верно напиваться. И к ночи заснул прямо в кресле.

... Кто-то настойчиво теребил его за плечо. Продрав глаза, Филатов увидел перед собой изможденное, утратившее природный румянец лицо Лени Жестовского.

– Юрка, ты это или не ты? Открой тайну, несчастный...

Филатов еще раз потер опухшие веки и, дабы убедиться, что перед ним не призрак, ткнул ему в грудь пальцем. Палец уперся в твердое. Логвиненко выполнил свое обещание.

– Ну, здоров, друг милый. Я это, я. Да ты присаживайся, будь как дома!

Обалдевший Жестовский сел в кресло напротив. Он ничего не понимал в происходящем, Юрий же не спешил объяснять.

– Документы тебе дали какие-нибудь? – спросил он.

– Что-то сунули в пиджак, – пробормотал Леонид и вытащил конверт.

– Покажи!

В конверте оказался загранпаспорт с визой посольства Германии и билет на самолет.

– Рейс на завтра, на 10–15. У нас с тобой почти сутки. Выпей, вон там шнапс есть...

... И через много лет Жестовский вспоминал предыдущие месяцы как страшный сон. С трудом придя в себя в изоляторе на Лубянке, он не сразу понял, в какой переплет попал. Скрывать что-либо не было смысла, и он сразу сообщил органам все, что знал. А знал он очень мало, и вскоре допросы прекратились.

Одиночная камера, казалось, проглотила его навечно. Жестовский бездумно лежал на койке, моля Бога только об одном: в последний раз увидеть семью...

Через месяц за ним пришли. Куда везут – не сказали; посадили в машину, приспособленную для перевозки заключенных, и часов семь он пробыл в какой-то другой тюрьме. Оттуда его забрали ранним утром, привезли в какое-то здание, дали новый костюм, пальто и доставили прямиком к Филатову. Можно представить, что он испытал, увидев в кресле около камина благоухавшего перегаром друга...

– Юрий, признайся, чего тебе это стоило? – задал он первый вопрос.

– Жизни, Леня, – почти серьезно ответил Филатов. – Я бы на твоем месте ничего не спрашивал. О себе, во всяком случае. Вот о Маринке можешь спросить, о матери, о Тамаре...

Жестовский только помахал головой, словно отгоняя кошмар. Юрий начал сам:

– Маргарита Петровна и Марина в Германии. Тамара у родителей, ты ее не скоро увидишь, придется с этим смириться. Зато мать и дочку встретишь завтра или послезавтра, как доберешься. Вот адрес лечебницы. Ты доволен? – закончил он их коронной детской фразой. – Тогда подожди тут, я пойду умоюсь и разведаю как и что.

В коридоре на стуле сидел охранник. На вопрос, где бы тут привести себя в порядок, он молча кивнул в направлении дальнего конца коридора.

Холодная вода освежила. Промокнув лицо полотенцем, Юрий вернулся назад, спросив по дороге, какие насчет них инструкции. Охранник только пожал плечами и красноречиво показал жестом: мол, сидите и не рыпайтесь до приказа. Но как только Филатов вытащил из холодильника водку и налил по рюмке, вошел охранник и проронил:

– К телефону...

Юрий подошел к столику и взял трубку. Логвиненко сказал:

– Готовься к заданию. Не вздумай сказать лишнее Жестовскому – он и в Германии не убережется. И вспомни хорошенько подробности последнего твоего разговора с Матвеем Кузьмичом. Вопросы?

– А что, он так и не появился? – не утерпел Филатов.

– Он погиб.

– По-онял... Я могу дать Жестовскому денег на дорогу?

– Не надо. Там ему все дадут. – Кайзер положил трубку.

«Проговорился... – подумал Филатов. – Интересно, какую он легенду Леньке придумал...» В том, что Логвиненко не мог упустить случая завербовать обязанного ему человека и как-то его использовать, он не сомневался. Иначе Жестовского бы просто никто не стал вытаскивать из тюрьмы. Не такой дурак был Кайзер, чтобы рисковать, зная, что легко может «кинуть» Юрия. Видно, в голове генерала созрел какой-то план, участвуя в котором Леонид смог бы заплатить свой должок.

Полусонный Жестовский, медленно водя ножом, нарезал копченую колбасу. Они почти не разговаривали, хотя у каждого было о чем рассказать. Но в комнате могли быть «жучки», и откровенничать для чужих ушей у друзей не было никакого желания. Они просто вспоминали прошлое и впали после второй бутылки в какое-то умиленное состояние, смешанное с появившимся ощущением своей значимости.

В конце концов давно не употреблявший спиртного Жестовский, к тому же изрядно ослабевший на тюремных харчах, отрубился. Филатов продержался дольше и сумел даже произнести перед уже спящим другом тост, который формулировался так: «Ну, блин, за д-дружбу!» Потом отрубился и он...

Оба проснулись посреди ночи. Филатов мимо статуеобразного охранника добрался до туалета, справил нужду, умылся, все вспомнил и наконец-то пришел в себя. Возвращаясь, столкнулся с Жестовским, который шел по тому же делу.

– Мы выйдем покурим на свежем воздухе, – предупредил охранника Филатов. Тот обронил только: «У крыльца. Дальше охрана...» – и снова стал похож на статую, символизирующую Неукоснительный Долг.

Юрий закурил, они присели на лавочку. Леонид спросил:

– Неужели конец близок, а, Юрий?

– Ну что ты, Ленька, все еще только начинается, – ответил Филатов...

Глава 29

По дороге в Шереметьево друзья молчали. За рулем машины сидел мужчина средних лет, явно не похожий на простого охранника. Он тоже не делал попыток заговорить, и им оставалось снова и снова думать о том, что, может, больше не увидятся они на этом свете... Хотя – кто знает?

Леонид летел с кейсом, в котором была смена белья, какие-то газеты, папка с документами, – чтобы на таможне не вызвать недоверия.

Путешествовал Жестовский, понятно, под чужой фамилией, с командировкой Минздрава СССР и направлялся, по легенде, на стажировку к тем самым чудо-докторам, которые знают способ излечения от хворей, вызванных радиационным облучением. Логвиненко надежно прикрыл своего потенциального агента...

Все формальности были пройдены быстро, и через прозрачное стекло аэропорта Юрий увидел, как он в числе других поднимается по трапу самолета.

Леонид не оглянулся: они попрощались перед турникетом, пожали друг другу руки, потом обнялись по-мужски. Водитель, стоявший в отдалении, равнодушно посмотрел на них и отвернулся... Люки самолета закрыли, машина начала рулежку, оторвалась от земли и вскоре исчезла в небе.

Филатов повернулся к водителю. Тот сложил газету, которую читал, прислонившись к стене. Поднял глаза на Филатова:

– Вы должны исполнить обещание и позвонить по некоторым телефонам. Так сказал босс. Он свою часть договора выполнил.

– Поехали в город, отсюда не буду звонить, – ответил Филатов. – У меня есть «счастливый» переговорный пункт недалеко от Казанского вокзала.

Доверенный Логвиненко пожал плечами:

– Как угодно...

Время с каждым километром летело все быстрее, с каждой минутой Юрий все более остро чувствовал запах крови. Филатов переходил в наступление, открыто объявляя своему «покровителю» войну не на жизнь, а на смерть. О жертвах думать не приходилось – или он, или Логвиненко. Хотя, в общем-то, Кайзер был, судя по заверениям генерала, обречен Но и теперь, обложенный, как волк флажками, мог запросто перекусить горло.

Машина остановилась около дверей переговорного пункта

– Со мной желаете? – спросил Филатов.

– Непременно, – ответил мафиози, кладя в карман ключи от машины.

Переговорный пункт был почти пуст, в кабинках с треугольными сиденьями разговаривало человека три, не больше.

Юрий со своим спутником зашли в первую попавшуюся, и он набрал номер Зубатовой. Та сняла трубку сразу.

– Привет, Зина. Это я...

– Узнала. У тебя все в порядке?

– Твоими молитвами. Папа вылетел. От дочки ничего?

– Ну, ты молодец! Маринка в порядке, они там задействовали лучшие умы Европы. Я звонила в пятницу.

– Надежда есть?

– Они говорят, есть, но сам знаешь, всякое может быть. Но мы сделали все, что могли. Главное, отца увидит. Живого. И вообще, Юра, тебе памятник надо поставить.

– Не стоит, Зина, я еще пожить хочу. Я там бумаги тебе кое-какие оставил... Может быть, скоро новости по ним узнаешь. – Краем глаза Юрий заметил, как напрягся посланец Кайзера. – Ну, все. Мне пора. Будем живы – свидимся. – Он повесил трубку.

– Что это за новости вы имели в виду? – спросил «надзиратель».

– Отрадные новости, – сказал Филатов, нащупывая в кармане стилизованный под кинжал кухонный нож, которым они с Леонидом вчера резали колбасу и который он благоразумно прихватил со стола. – Весьма отрадные. Скоро Кайзеру кранты. Но ты до этого не доживешь.

Юрий всадил острое лезвие точно в сердце своего слишком любопытного собеседника.

Усадив покойника на табуретку, Филатов вытащил из его кармана ключи от машины, огляделся, вышел в пустой зал переговорного пункта, прикрыл дверь кабинки и, не теряя времени, быстро пошел к машине. Он не видел, как в «ауди», стоящей метрах в ста от нее, трое пассажиров переглянулись и один из них взял трубку мобильного телефона.

Кайзер был прав, решив подстраховаться.

«Хвост» Филатов заметил сразу. Он был, правда, не уверен, что тронувшаяся за ним машина выполняет именно эту функцию, но тоже решил подстраховаться и около получаса ездил по городу, не зная, что его «тачка» модернизирована постоянным передатчиком, который пеленговался в машине сопровождения. Тем не менее он решил, что отделался благополучно, и около двух часов пополудни припарковался у авиакасс на Ленинградском шоссе.

– Здравствуйте, девушка, – протянул он в окошко удостоверение.

– Бронь МИДа. Париж, на сегодняшний рейс «Эр Франс». – Он уже хотел протянуть деньги, когда вспомнил, что «его» служба платит по «безналу».

– Командировка? – полюбопытствовала девушка.

– Она самая, – без зазрения совести ответил Юрий. – Надоел мне этот Париж...

В это время люди Логвиненко, получившие только что задание любым путем задержать десантника живым и не вступать в открытую драку в городе, лихорадочно совещались. Они догадались о судьбе оставшегося в переговорном пункте «коллеги» и так же правильно оценили опасность персоны Филатова. И решили проследить за его дальнейшим маршрутом. Они не знали, что уже через минуту после того, как он узнал о гибели своего доверенного, генерала Логвиненко вызвали к директору ФСБ и арестовали в приемной.

«Опять эти... Они что, привязанные, что ли?» – подумал Юрий, не зная, что он недалек от истины. Машины действительно были связаны невидимой радионитью.

Юрий задумался. От «хвоста» нужно было отделаться любой ценой, ведь иначе его просто не пустят в аэропорт, устроив по дороге какую-нибудь пакость. И он решил сам спровоцировать столкновение.

Положив рядом с собой дипломат с оружием, Юрий поехал за город. В тот момент он не подумал, что ехавшие сзади могут вызвать подкрепление и взять его в клещи.

Так оно и получилось. Определив направление, в котором он ехал, люди Кайзера быстро разработали операцию, и на проселке, где-то за Электросталью, его машина оказалась зажатой между двух других.

Из передней машины начали сигналить, требуя остановиться. Филатову пришлось вступить в бой.

Он опустил стекла, рывком принял вправо, резко затормозил и, когда задняя машина по инерции проскочила вперед и поравнялась с ним (на его счастье, ее пассажиру тоже стало жарко, и он опустил стекло), на какой-то миг оказавшись на одной линии, сорвал чеку своей единственной гранаты и, бросив ее в окно, так же резко дал газу. Двойной взрыв потряс пространство: сначала взорвалась граната, затем бензобак машины.

Назревала непредсказуемая дуэль, где все зависело только от мастерства бойцов. И Филатов, повинуясь скорее инстинкту, нежели трезвому расчету, нажал на тормоза и вывалился из дверцы. В тот же миг лобовое стекло брызнуло осколками. Филатов оттолкнулся от асфальта, прыгнул в кювет и тут же дал очередь по притормозившей «ауди», в которой, как он успел заметить, сидели четыре человека.

Их пули в основном пролетали поверх его головы, лишь немногие взбили фонтанчики пыли прямо перед носом Филатова.

Он же всадил в неподвижную мишень всю обойму из сорока патронов, моментально перезарядил оружие и сменил позицию, откатившись в сторону.

Оставшийся в живых противник (или противники – Юрий видел на дороге только два распростертых тела) залег за машиной, в кювете. «Разборка» затягивалась. С минуты на минуту на дороге могла появиться милиция, привлеченная взрывами и стрельбой. Со стороны десантника проходил лес, но люди Логвиненко залегли по краю поля. И тогда Юрий решил устроить иллюминацию. Он прицелился и дал несколько коротких очередей по тому месту, где у «ауди» находился бензобак. На месте машины расцвел огненный цветок, и Юрий, не дожидаясь, пока на землю упадут обломки машины, которую буквально разворотило взрывом, метнулся под прикрытием огня через дорогу. И нанизал на пику очереди обоих оставшихся парней, не успевших прийти в себя.

Дуэль была окончена.

Филатов забрал из своей машины вещи, с сожалением посмотрел на автомат (его приходилось оставить), стер с него отпечатки пальцев, подобрал пистолет одного из убитых, браунинг, в обойме которого оставалось четыре патрона, и отправился через лес к станции электрички.

Перрон был пуст, только на лавочке под навесом клевал носом какой-то мужик с авоськой, из которой торчала бутылка, да за путями у забора играла с котенком девчушка лет семи. Все вокруг было сонным, мирным. До Филатова, оставившего семь трупов в нескольких километрах отсюда, казалось, никому не было дела.

Филатов вдыхал эту тишину, этот покой, этот тысячелетний сон России, думая, что долго не увидит ни кур, купавшихся в пыли посреди улицы, ни покосившихся заборов, ни поддатого мужика с авоськой.

Из-за поворота показалась электричка. Юрий зашел в вагон, сел на свободное место.

«... Семь трупов. За пять минут, если не меньше. Я им ничего не сделал, они мне ничего не сделали... Никто не виноват. Вот, холера, выпить хочется».»

– Мужики, налейте стакан, сотню дам... Спасибо, дай вам Бог здоровья.

«Хороша самогонка. Первач, видно. Вот, не боятся в вагоне пить, зная, что первый же мент прицепится. А ведь они ему тоже ничего не сделали. А он привяжется, потому что так надо. Иначе – все будут равны, все будут бедны и все будут видны. Как на ладони. Все. До одного. Без исключений...

Кайзер, например. Что я о нем знаю? Ничего. Это писатель, который будет про меня лет через... надцать писать, этакий Андрей Воронин, все про него разузнает, досье составит, уголовное дело посмотрит... Если позволят. А я знаю только одно: что он сволочь. Ловит таких вот, как я... Отмеченных. И использует. Еще, что ли, попросить? Нельзя, лететь надо. В небеса обетованные. Попал бы я в Париж, коль не стал бы людей убивать?.. По справедливости, мне сейчас умереть надлежит. Хотя я до сих пор же не умер... Вот, холера! Отчего накатило-то?»

Филатов вышел в тамбур покурить. Затянувшись пару раз, он увидел, как из соседнего вагона появился попрошайка, измученного вида мужичонка. В руке он держал засаленную кепку, непременную принадлежность своего ремесла. Нищий потоптался около Филатова, тот положил в кепку сотню. Мужичок не уходил, принюхивался, потом мелко затрясся, как юродивый.

– Порохом, порохом от тебя пахнет! А степная трава пахнет горечью... – выдал он и опрометью убежал в откатившуюся на повороте дверь...

Юрий прислонился к стене, пережидая приступ головной боли. Прикрыл глаза, а когда пришел в себя, узрел под носом колоду карт с голыми бабами, переснятыми из какого-то заграничного порножурнала, которую ему протягивал, мыча, глухонемой. Все было так же, как и десять, и двадцать, и тридцать лет назад. Жизнь продолжалась...

Через час Филатов был в Москве. До самолета оставалось совсем мало времени.

Впрочем, его хватило на то, чтобы купить в магазине приличный костюм и переодеться – вид Филатова в старой «форме одежды» явно не соответствовал документам работника министерства иностранных дел великой державы. Кроме того, от Филатова действительно несло порохом, как из ствола винтовки. Да и самогоном тоже.

Переложив в новый костюм содержимое карманов старой одежды и посмотревшись в зеркало, Юрий остался доволен Взяв такси, он направился в аэропорт.

Молодой таксист то и дело как-то странно посматривал на своего пассажира, да и по рации произнес нечто невразумительное типа «Взял клиента до места», но Юрий не обратил на это внимания – ну не мог же случайный таксист оказаться человеком Логвиненко. Правда, уже через полчаса, за городом, когда он вслед за какой-то машиной свернул с трассы, Филатов готов был в это поверить, особенно когда увидел нож в руке водителя. Не вышедший из боевого транса Филатов успел сломать водителю запястье и страшно удивился, когда в ту же секунду не заметившие этого парни распахнули дверь машины и скомандовали: «Выкладывай бабки!»

Это оказалось заурядным ограблением, но Филатову не оставалось ничего иного, кроме как прострелить бандюгам коленные чашечки. Те заорали благим матом и повалились на дорогу как подкошенные. Водитель тихонько скулил.

Времени на разборки с таксистом у десантника не оставалось. Он от души заехал ему рукояткой пистолета в зубы, выстрелил на всякий случай в рацию, пересел в машину грабителей и погнал в аэропорт, надеясь, что успеет.

К стойке регистрации он подбежал, когда уже объявили посадку. Благодаря чудодейственному удостоверению никаких проблем не возникло, и вскоре он уже по длинной «кишке» переходного коридора подходил к люку самолета, у которого стояла улыбающаяся бортпроводница. И вдруг, у самого люка, остановился.

«А, к черту! Кому я нужен в том Париже?» – Филатов махнул рукой и, не реагируя на возгласы проводницы, повернул назад, в Россию.

X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?