«Хроника одного задания »

Гончар Анатолий Хроника одного задания

Все описываемые события являются плодом авторского воображения, совпадения случайны, персонажи и их характеристики вымышлены.

Вместо пролога

Черная ночь приподняла своё холодное крыло, отворяя двери стремительно наступающему утру. Оно (утро), пока ещё раннее, было разбужено голосом отрядного муэдзина. Негромкие голоса, шуршание одежд… и общая молитва…

А уже часом позже отряд Хаваджи Мирзоева покидал свой базовый лагерь. Небольшие группки моджахедов растекались по окружающим горам, чтобы выйти к транспортным коммуникациям противника, нанести стремительный, неотразимый удар, и вновь раствориться в тенистых просторах чеченского леса.

…Стараясь не оставлять следов, боевики группы Лечо Бакриева пересекли ручей и выбрались на хребет, тянувшийся прямиком в нужном направлении. Здесь Лечо позволил своим людям передохнуть, и уже больше не намереваясь останавливаться, широким шагом направился туда, где его ждало знамя священной войны-джихада. (О том, что его ещё ждали и деньги, обещанные за каждую проведённую диверсию, Бакриев предпочитал умалчивать. А деньги… что деньги? Деньги, они и есть деньги… как без них?)

Двигаясь таким образом, вскоре Лечо вывел своих боевиков на широкую, накатанную трелевавшими лес тракторами, дорогу, и зашагал ещё быстрее.

Глава 1 Подготовка к выходу

Мне эта задача не понравилась с самого начала…

(шрам в глубинах памяти)

Старший прапорщик Ефимов

— Серёга, дуй на ЦБУ, — это Вадим — мой ротный майор Фадеев — заглянул в палатку, где я и ещё один командир разведывательной группы предавались послеобеденному отдыху, — на тебя БР пришёл.

— Ну вот, — буркнул я, всеми силами изображая недовольство, — только-только вознамеришься отдохнуть часок-другой, и вот тебе на — какая — никакая подлянка, а вылезет.

— Иди, иди, а то тебе ещё «Решение» «рисовать», — поторопил меня командир роты, и я удивлённо изогнул брови.

— С чего бы это? — боевое распоряжение только пришло, и сразу идти принимать «Решение»?! Хм.

— А с того, что светит табе, милай, дальняя дорога завтра с утра пораньше, — говоря это, Вадим отнюдь не улыбался.

— Блин! — выругался я, совершенно искренне возмутившись. — Блин! — ещё раз, уже вставая с только что притепленной постели. Не то, чтобы я не хотел отправляться в горы. Скорее наоборот — четырехдневное сидение в ПВД уже начало сказываться непереносимой тоской, НО не люблю я внезапно возникающих задач. НЕ ЛЮБ-ЛЮ! Почему? Просто не люблю и всё. Впрочем, от моего люблю — не люблю в данном случае ничего не зависело. Не скажешь: «Пусть, мол, за меня другой пойдёт, а я как-нибудь в другой раз по лесу прогуляюсь».

— Топай, Серый, топай! — поторопил Фадеев, видя моё нежелание ускориться. — Комбат ждёт.

Опа, комбат, мне это не понравилось ещё больше. И вообще, в груди неприятное ощущение появилось, не знаю даже почему, но будто шёл-шёл, споткнулся и всей грудью на острый камень. Только дух вон.

Да ничего не поделаешь, надо идти. Хорошо хоть не раздевался. В берцы впрыгнул и в палатку ЦБУ — центра боевого управления потопал. Пока пересекал плац, ещё нечто весьма интересное заметил: легковушка старенькая у ворот КПП притулилась, что тоже навевало на кое-какие размышления. А уж тем более настроения не добавило присутствие на постановке задач какого-то одетого в гражданку дядечки. Почему именно «одетого»? Да потому что военную выправку в нём было видно за километр. Когда же оказалось, что этот субъект намеревается пойти вместе с группой, моё настроение испортилось окончательно.

Беседа, то бишь постановка задач, надолго не затянулись. Вскоре, получив все необходимые указания, я повернулся и пошёл готовиться к боевому выходу.

— Да, вот что ещё… — комбат остановил меня, когда я уже был на полпути к двери. — У тебя, кажется, в тыловой тройке некомплект?!

— Так точно, — без обиняков согласился я, не до конца понимая, куда клонит наш батяня-комбат.

— Хм, — прозвучало так, как будто он другого ответа ждал. — Тогда возьмёшь одного человека у Гуревича, — от удивления у меня едва не отвалилась челюсть. — И не корчь рожу. В БЧС впишешь и всё.

— Товарищ полковник, у меня достаточно людей! — я не мог не запротестовать, забирать бойцов у другого группника было, по меньшей мере, нехорошо. — Нафига мне кого-то ещё брать? Вон некоторые и по десять человек ходят. У того же Гуревича двенадцать — с радистами.

— Ефимов! — Трясунов повысил голос. Нда, когда нужно, наш комбат умел настоять на своём. — Я тебя, что, спрашиваю? Мне пофигу, достаточно у тебя людей или недостаточно, я сказал взять, значит взять. Возьмёшь, и чтобы нормального! — Потом подумав, добавил: — На одно БЗ. Так Гуревичу и скажешь. Будет вякать — и его с тобой отправлю. В роли бойца. Понял?

— Понял, товарищ подполковник! — нда, а он не шутит, прецеденты были, в прошлую командировку у него офицеры в роли бойца на боевое задание уже ходили. — Разрешите идти?

— Иди-те… — Трясунов махнул рукой и остался шушукаться с моим будущим спутником, а я вышел из палатки и первым делом пошёл разыскивать капитана Гуревича. Надо же было, в конце концов, его обрадовать?!

Нашёл я Игоря за нашей палаткой, где он строил свой личный состав, собираясь вести их на послеобеденные занятия. Обычно у нас после обеда бывали хозяйственные работы, но сегодня он решил своих бойцов немножко взбодрить.

— Игорь, тут такое дело, — я мысленно почесал репу, не зная, как начать разговор. — В общем, комбат приказал на одно БЗ, — я специально выделил слово «одно», — у тебя одного бойца позаимствовать, — сказал и почувствовал себя, по меньшей мере, дураком, а стоявшие в строю разведчики тревожно прислушались, ожидая продолжения «пьесы».

— Да не отдам я никого! — сразу же взъерепенился мой друг и боевой товарищ капитан Игорь Гуревич. Я же, чувствуя себя совершенно не в своей тарелке, был вынужден повторить слова Трясунова ещё раз.

— Только на одно задание. Он приказал. Да я брать не хотел… — и сокрушённо развёл руками, мол, что поделаешь, комбат есть комбат.

— Товарищ капитан, давайте я схожу? — отозвался из строя младший сержант Уткин. За что был удостоен весьма красноречивого взгляда своего группника. Мало того, что он влез в чужой разговор, так ещё и не принято у нас напрашиваться, примета такая. Хотя на меня она не действует… пока…

— З-а-а-а… ткнись! — рявкнул Игорь, даже не оборачиваясь лицом к юному добровольцу. Ха-ха, похоже, парня впереди ждёт нелицеприятный разговор.

— Так что будем делать? — мне надо было поскорее развязаться с этим вопросом, чтобы заняться следующими.

— Что, что… — забубнив, как сварливый дед, командир первой группы первой роты капитан Гуревич Игорь Иванович повернулся к ожидающим его решения бойцам. — Ну и? Я так понимаю, желающие пробздеться среди вас найдутся? — невнятное гудение. — Понятно, — по общему настрою капитан понял, что такие действительно есть, хотя и меньшинство.

— Ну-ну… — Игорь изобразил обиду, и вдруг сделав совершенно серьёзное лицо, спросил: — Серёг, тебе кого: автоматчика, пулемётчика? Снайпера не дам, он у меня один остался…

— Автоматчика, — я был вынужден прервать его разглагольствования, так как действительно спешил, нужно было готовиться к выходу, а дел предстояло много.

— Ладно, жребий тянуть не будем, возьмёшь Гришу Ляпина, — он кивнул в сторону крепыша, ходившего у него в головном дозоре. Чего-чего, а щедрости Игорю было не занимать. Хоть и на одно БЗ, а дал действительно лучшего. — Забирай, пользуйся! Но чтобы соринки, тьфу ты, волоса с его головы не упало, своей головой отвечаешь!

Я кивнул:

— Само собой.

— Можешь сразу наголо подстричь. На всякий случай, а то придётся по всему лесу с пылесосом ползать, — он уже улыбался. И окончательно развеселясь: — Понаберут всяких там прапорщиков!

— Вот-вот, и приходится им, бедным, офицеров учить. Комбат предлагал вместо бойца тебя взять, да я отказался. Говорю, лучше бойца. Хоть с советами лезть не будет! — в тон ему высказался я, при этом во втором случае совершенно не погрешив против истины.

— Когда выход? — Игорь стал совершенно серьёзен.

— Завтра утром.

— Тогда сразу забирай, пусть готовится. — И уже во всю гомонившим бойцам: — А вы, бездельники, налево, на улитку шагом марш! А я щас с тарищем старшим прапорщиком минутку пошушукаюсь и подойду… И вот тогда мы — вы малость взгрустнёте.

— Это куда это тебя так собирают? — полюбопытствовал Игорь, когда Ляпин ушёл собирать шмотьё, а остальной личный состав упылил из зоны видимости.

— Хрен его знает, район дали такой, что его и за десять боевых заданий не облазишь. И что будем искать — понятия не имею. С нами ещё какой-то хрен с бугра идёт, он типа в курсе. А мы так, на подпевках будем.

— Ясно… — глубокомысленное молчание, и тут же: — Это знаешь, что может быть? — пауза и моё отрицательное качание головой. — В прошлом месяце, говорят, какую-то вертушку сбили, так вот — то ли она кого-то шибко важного перевозила, то ли вообще из-за бугра была. Вся информация на уровне слухов. Ты тогда на БЗ был, поэтому и не в курсе. — Я согласно кивнул, уже догадываясь о пришедшей ему в голову мысли. — Вот, наверное, вы к ней и прётесь.

— Не знаю, — я искренне пожал плечами, — будем поглядеть.

— Ладно, не парься! — Игорь ободряюще улыбнулся, помахал мне ручкой и пошёл на улитку к свои ждущим выволочки разведчикам.

Я же, увидев чапающего из туалета старшину старшего прапорщика Косыгина Петра Васильевича, засвистел и призывно замахал руками.

— Василич!

— Чё те? — старшина пребывал в своём репертуаре.

— Пиши рапорт на пайки, на трое суток с завтрашнего числа, на тринадцать человек. — Косыгину всю информацию лучше выдавать сразу. Порциями он её может не по тем полкам разложить и что-нибудь не так сделать.

— А чё эт на тринадцать? — наш старшина тот ещё жук, его не проведёшь. — У тебя же в группе двенадцать человек вроде?!

— Со мной Ляпин из первой группы идёт, — шутить и спорить со старшиной себе дороже, поэтому я поспешил объясниться, — со мой тринадцать.

— Тогда понятно, значит, с завтрашнего?

Я кивнул, и Косыгин, на ходу что-то насвистывая, отправился в штабной кунг.

«Так, с пайками, можно считать, вопрос решён. Теперь следует заняться остальным…»

Выход был действительно назначен на завтрашнее утро. Так что всё оставшееся светлое время суток ушло на сборы и приготовления. Район, где нам предстояло вести поиск, по-настоящему горным назвать было нельзя, но и таким, как до сих пор приходилось мне работать, он тоже не был — абсолютно неподъёмные обрывы мне прежде если и попадались, то редко, а тут их вроде бы намечалось предостаточно. Поэтому кроме обычных верёвок пришлось получать на складе альпинистские карабины и искать среди каптёрочного хлама заброшенные туда за ненадобностью обвязки.

Мысленно матерясь и чихая от поднимаемой пыли, мы со старшиной роты не спеша разгребали вещевые завалы.

— Михалыч, — это со стороны палатки центра боевого управления показался ещё один группник нашей роты старший лейтенант Крушинин собственной персоной, я помахал ему поднятой вверх рукой. — Михалыч, — крикнул он громче, похоже, так меня и не заметив, — тебя к телефону.

А может всё-таки увидел? Впрочем, к чему мне этот философский вопрос?

— Иду, — отозвался я, и повернувшись к Косыгину: — Василич, найдёшь, отдай Прищепе. Добро?

— Однозначно, — глубокомысленно изрёк старшина, и ещё глубже зарывшись в тряпки, продолжил начатые «раскопки».

«Тоже мне Жириновский нашёлся», — я мысленно хмыкнул и поспешил в палатку Центра Боевого Управления, так как боялся, что связь неожиданно прервётся, и я не смогу услышать голоса моих дорогих и любимых — жены и ребятишек. А что это был звонок именно от них, я не сомневался ни на секунду — ни у кого из родственников, кроме супруги, номера отрядного телефона не было.

Увы, всё хорошее когда-нибудь заканчивается. Моя недолгая беседа с семьёй закончилась, оставив в душе щемящее чувство расставания, слегка смешанное с чувством вины и приправленное сладким налётом ожидания скорой встречи, ибо до конца командировки оставалось всего-то чуть больше месяца. Точнее тридцать семь дней томительного ожидания.

— Серёга! — окрик майора Фадеева вывел меня из пелены грустных раздумий. — Я джипиес получил и тебе на стол положил.

Только сейчас я вспомнил о том, что просил Вадима получить мне новый навигационный прибор взамен вышедшего из строя. Сломался мой старый джипиес на предыдущем боевом задании. От чего? Кто знает, может, тюкнул я его чем по неосторожности, может влагой напитался, (всё БЗ лили дожди), но экран погас и больше ни в какую не хотел загораться. Значит, с джипиесом полный порядок. Это хорошо. Одной проблемой меньше. Так, теперь надо пойти и, в конце концов, разобраться с обвязками (хотя бы посмотреть, что они из себя сейчас представляют, а то может ещё перешивать придётся или вообще самим из веревок вязать).

— Понял, потом заберу, — махнул рукой я и направился в сторону ротной каптёрки, дверь которой была по-прежнему раскрыта, надеясь увидеть в руках у остававшегося там старшины столь вожделенные для меня предметы горной экипировки. Увы, ни Васильевича, ни обвязок в каптёрке не обнаружилось.

— Василич! — позвал я, будучи совершенно уверен, что тот отирается где-то поблизости — на удалении одного подскока. Но мои ожидания оказались напрасными.

— Васильевич! — крикнул я уже гораздо громче, но вновь не получил никакого ответа.

— Василич! — уже со всей мощи рявкнул я, и из палатки связистов высунулась помятая физиономия Григория Воробьёва — капитана — командира роты связи — моего бывшего ротного. Я же приехал сюда в должности старшины роты связи, а уже потом, когда отряд понёс значительные потери среди офицерского состава, переквалифицировался на командира группы. На войне я уже не первый раз, но тогда был Афганистан. Хотя хрен редьки не слаще, война она и есть война — что в анфас, что в профиль.

— Ты чего орёшь? — похоже, у Гриши вчерашний вечер удался. Да какой уж там «похоже». Сегодня с утра только и разговоров было, как капитан Воробьёв, слегка усугубив на именинах лейтенанта Суслова — нашего начпрода, потом битый час гонялся с пистолетом за тем же самым именинником, грозясь отстрелить ему самое дорогое и обещая пристрелить каждого, кто помещает проведению данного мероприятия. Что он подразумевал под самым дорогим, было не совсем понятно, потому как целился куда-то вниз и стрелял всё время под ноги. Пистолет у Григория в конце концов отобрали. После чего комбат приказал сопроводить его до кровати и ПМа больше ни под каким предлогом не давать «ни завтра, ни послезавтра, ни когда-либо ещё». Жаль, что я, несмотря на выстрелы, всё это время спал и шоу не видел. Говорят, было весело. Интересно, а Суслову тоже было весело или не очень?

— Василича зову, — ответ мой выглядел донельзя глупо, но что я ещё мог ответить на не менее глупый вопрос?

— Да здесь он, — мой бывший ротный кивнул в направлении собственной палатки.

— Тогда какого хрена… — я не договорил, просто понял, что это не имеет смысла, ибо из жилища связистов на свет божий выбрался довольный донельзя (ну прямо как налакавшийся сметаны кот) старшина Косыгин. Физия его буквально светилась от счастья. В одной руке он держал нужные мне обвязки, в другой — литровую бутыль, на дне которой всё ещё трепыхались остатки слегка мутной жидкости.

— Во, нашёл! — возвестил он, радостно потрясая обеими руками.

Если признаться, я так и не понял, что именно он имел в виду — обвязки или запрятанную в тряпьё, да так там и забытую, а теперь найденную бутыль самогона. Во всяком случае, самогону он радовался не в пример больше.

— Ты чего не отвечал? — сердито буркнул я. Хотя в душе вовсе не злился и не обижался, сердиться на Васильевича не имело смысла.

— Я думал, с тобой ротный, — признался тот, и только теперь я осознал, что найденная старшиной бутылка изначально была полной.

— Васильевич, блин! — мне только и оставалось, что развести руками и, шагнув навстречу старшине, забрать у него предметы моих поисков. Слава богу, обвязки оказались вполне пригодными для использования, даже почти новыми. Так что ещё на одну проблему в подготовке к предстоявшему боевому выходу стало меньше.

Пока я носился с горным снаряжением, мои бойцы спокойно дербанили пайки. Шли на три дня, но кто-то брал хавчика на два, а кто-то рассовывал по рюкзаку абсолютно всё. Бойцы менялись меж собой (в зависимости от того, кто что больше любил) тушёнку на кашу, паштет на сельдь в масле или фарш сосисочный и так далее. Лишние галеты складывались в отдельную стопку или сразу же отправлялись в оставленные под мусор коробки. Что-что, а нехватов среди моих спецов не было. И хотя разнообразие местного питания оставляло желать лучшего, калорий хватало за глаза. Можно было бы ещё понаблюдать за умиротворяющей картиной общих сборов, но мне тоже было пора заняться собственными делами. Так что швырнув обвязки к вытащенным из рюкзаков (для «техосмотра») и теперь сложенным в кучу верёвкам, я заграбастал отложенные для меня пайки и со спокойной совестью отправился в палатку, чтобы в уютной обстановке офицерского кубрика уложить рюкзак. Кстати, не такое это простое дело как кажется, и хотя многое делается индивидуально, но общие правила всё же существуют. Вода, дополнительный боекомплект — это первое, они всегда должны быть под рукой. Опять же немного продуктов для лёгкого перекуса (основную массу «пищевых концентратов» можно спокойно запихать на самое дно рюкзака для создания «правильного» центра тяжести). С центром тяжести вообще морока — уложишь весь БКа сверху, так вкупе с нагрудной разгрузкой в самый неподходящий момент тебя начинает мотать из стороны в сторону. Опять же, положишь всё вниз — мало того, что во время боя не доберёшься, так ещё и поясницу давить будет. Но это, конечно, тоже у кого как, да и рюкзаки бывают разные. У меня так обыкновенный РР — рюкзак рейдовый — мне, например, давит. К тому же и БК можно взять два, а можно и три.

Значит, с горным снаряжением всё, теперь берусь за собственные сборы. И ещё вот что — не забыть сигналы опознавания посмотреть, а то вдруг сменили, хотя вроде бы и не должны.

— Прищепа! — окликнул я одного из своих спецназёров, временно исполняющего обязанности моего заместителя.

— Я, товарищ старший прапорщик! — у него не голос, а бухалка, всё кажется, будто из бочки доносится, если на кого гаркнет, то по звуку не крик, а медвежий рёв. Вот взматереет, и годков так в тридцать точно как медведь станет. У него и сейчас ширина плеч больше, чем рост. И ведь что главное — не увалень. Ходит в головняке первым, прёт и миноискатель и АС «Вал», это кроме автомата, естественно. Я ему предлагал АКМС с ПБСом — с прибором бесшумной стрельбы. Он отказался, говорит АК — пять сорок пять привычнее. Привычнее так привычнее, не мне же лишний ствол на горбушке таскать. Хочет, так пусть таскает, а в головняке — головном разведывательном дозоре — бесшумник по-любому нужен.

— Аккумуляторы к БНам на тебе, понял? — БНы — это ночные бинокли — БН-2 и Бн-3. Их вообще чаще всего «ночниками» называют, как, впрочем, и ночные прицелы.

— Я помню, — помнит он, как же! Прошлый раз чуть было без батарей не ушли, хорошо, что проверил. Сашка-то всем хорош, вот только до Виталика по хозяйственной части ему ещё далеко. Виталик Шадрин — мой штатный заместитель, находится в госпитале по ранению. На предпоследнем БЗ зацепило его малость. Так что едва ли до конца командировки он вернётся в строй, к тому же зная Виталика… Ну да ладно, пусть лечится.

— Прищепа! — вот ведь он уже решил, что у меня к нему всё. Ну, уж нет!

— Да. Я. — С готовностью отозвался мой временный заместитель.

— Нам минералку обещали подкинуть, так что отряди пару человек на продовольственный склад, пусть заберут.

— Товарищ старший прапорщик, может, мы когда на ужин пойдём, тогда и…

— Саша, отправляй, — потребовал я с нажимов в голосе, — а то Вы пока проваландаетесь, про обещанную минералку тихо забудут. Вперёд и с песней… и чтобы в темпе, — я, конечно же, мог распорядиться и отправить бойцов сам, но следовало приучать исполняющего обязанности заместителя командира группы к самостоятельному командованию, а прочих бойцов привыкнуть к отдаваемым его голосом командам.

— Юдин, Гаврилюк! — вернувшись на своё место и не отрываясь от созерцания разложенных на картонке консервов, распорядился Прищепа, — слышали, что командир сказал? На всё про всё — пять минут.

Вот это нормально, это уже по-нашенски — мягко, но твёрдо. Рядовой Юдин ходит в головном разведдозоре вторым, сразу за Прищепой, зовут Ильёй. Нормальный боец, только я его сегодня в тыловую тройку определил. Он сперва для порядка побухтел, побухтел и умолк. А что барагозить, если только на одно БЗ? То-то и оно. Гаврилюк Алёшка — снайпер, он в тыловом дозоре. С ним, кстати, там же ещё и Эдик Довыденко с РПК. Раньше в тыловой тройке ещё и Шадрин был, но теперь до сегодняшнего для двое ходило. Всё собираюсь на постоянку (постоянной основе) сунуть туда кого-нибудь третьего, но никак не соберусь. А поставить надо. Может, Юдину понравится? Хотя кого тогда в головняк ставить? Нет, скорее всего, я к ним Батуру определю. А вторая тройка ядра и вдвоём оставшийся месячишко походит.

— Пошли! — это уже вскочивший на ноги Гаврилюк потянул за рукав не спешившего отрываться от своих продовольственных запасов Юдина.

— Да щас я! — попробовал отмахнуться тот, но не тут-то было.

— Пошли! — настойчиво потребовал мой второй снайпер, и Илюха, тяжко вздохнув, был вынужден повиноваться.

Ляпина по трезвому рассуждению я решил поставить не в тыл, а в головной, разведывательный дозор, на место Юдина, а Юдина, о чём я уже упоминал, как раз в тыл. Тыловая тройка как — никак за глазами, и когда там привыкшие друг к другу ребята, мне как-то спокойнее. Теперь у меня боевой порядок распределился так: первый — рядовой Прищепа, про него я уже тоже говорил. Второй, значит, Гриша Ляпин. Третий — пулемётчик рядовой Тушин, имя всё время из головы вылетает, Тушин и Тушин, вот и сейчас вылетело, ладно, бог с ним, с именем! Тушин мне сперва слабоват для ПКМ показался, впрочем, так оно и было, но потом втянулся, прёт, как вол. Следом за ним я иду, и на это у меня имеется сразу несколько причин, объективных и субъективных. Хотя среди наших четвертое место в боевом порядке считается несчастливым. Но мне ли заморачиваться? Я считаю по-другому. Итак, почему я хожу четвертым: во-первых, у меня в группе до этого БЗ внутригрупповой связи не было (на это боевое задание дали — сподобились, у того же Гуревича отобрали. Бедный Игорёк!) и управлять головняком было сподручнее; во-вторых, противник прекрасно знает, где обычно идёт командир спецназовской группы, так что я заодно и о своей заднице забочусь. Я вообще о своей заднице не забываю, хожу в обычном маскхалате (когда тепло), когда похолоднее, как сейчас, в обычной горке, ничем не отличаясь от рядовых разведчиков. Разве что кепка набекрень для удобства. (Козырёк так меньше мешает). Но бог с ней, с моей задницей, продолжу о боевом порядке. Так вот, сразу же за мной топает разведчик-пулемётчик Юрка Калинин, следом один из радистов — первый номер Костик Каретников, потом Баранов Артём — автоматчик с АКМС, следом снова радист — контрактник Ромка Гришин, и крайний в тройке Калинина рядовой Николай Вячин с АКМС с бесшумником. Дальше уже тройка Кудинова — собственно сам Аркадий — он снайпер, за ним рядовой Чаврин Сергей с ПКМом, и следом разведчик-автоматчик Николай Батура с АК -74 М. А дальше уже тыловая тройка пошла. Теперь там Илья Юдин-разведчик-автоматчик, следом Алексей Гаврилюк, как я уже упоминал, снайпер и по совместительству мой заштатный алкоголик, впрочем, последнее время он держится, и в замыкании разв… Впрочем, они у меня все разведчики, так что это и так понятно, можно не называть. В общем, в замыкании пулемётчик Эдик Довыденко — рядовой с РПК. Вот и вся группа — четырнадцать человек, я пятнадцатый. Никого не забыл? Ах, да, с нами ещё этот типок пойдёт. Определю его куда-нибудь подальше от себя, к тылу поближе, чтобы глаза не мозолил. Во вторую тройку ядра поставлю и буду спать спокойно.

Всё, хватит болтать, пора дело делать, то бишь рюкзачком заниматься. Вперёд и с песней…

Минеральную воду принесли к тому моменту, когда я, отвязав от спинки кровати рюкзак, уложил в него содержимое первого пайка. Всё, кроме тушёнки. Не идет она почему-то в меня последние три месяца и всё тут. Может быть от того, что лето — начало осени, жара, может почему ещё, не знаю. Это, как говорится, вопрос докторам. Ну, под настроение иногда могу сожрать баночку и опять перерыв дней на семь-десять. Так что на БЗ предпочитаю брать кашу, рыбу, паштеты, фарши (в зависимости от того, какой у пайка номер) и галеты, их обычно беру с запасом. Воды беру две-три баклажки, но пью, в общем-то, мало, и в принципе могу растянуть их и на трое, и на пятеро суток. Хотя, когда вода поблизости, всегда напиваюсь от души — чтобы булькало.

— Сергей! — узнаю голос ротного майора Фадеева.

— Аутиньки, — отозвался я, даже не порываясь выглянуть из палатки. Услышит — подойдёт. Если я ему требуюсь вне её пределов, позовёт ещё раз. Благо у нас тут всё по-простому, без чинопочитания — по именам, НО — по службе главенство ротного признают все, как говорится, несмотря на возраст и былые заслуги. Ведь, в конце концов, ответственность за нас лежит на нём. — Вадим, я здесь!

— Сергей! — Фадеев заглянул в палатку и несколько раз моргнул, привыкая к скудному освещению. — Новая вводная, — я насторожился, — берешь с собой десять кг тротила.

— За каким??? — немая сцена.

— А хрен его знает, даже ни чих — пых… — скорбное разведение рук.

— А хоть с районом разведки поконкретней определились? — такого «Решения» как сегодня, я ещё никогда не принимал. Подписал распечатанный лист карты и отдал своему оперативному офицеру. Типа, потом нарисуешь.

— Не — а, — уж больно легкомысленный ответ, словно ему самому не интересно, вокруг чего вся эта суета. А может и не интересно, былой опыт нашёптывал и подсказывал, что чем грандиозней замысел, тем никчёмней результат. Дай бог, чтобы он оказался прав.

— Полный абзац, блин, пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что! — что ж, остаётся только вслед за командиром разводить руками.

— Ты не прав! — возразил мне Вадим и, пнув носком ботинка лежавший подле буржуйки цинк, рявкнул: — Истопник!

По ночам было уже довольно холодно, и бойцы по очереди дежурили около топившихся дровами буржуек, а жрали они дрова не милосердно и требовали хорошей пилы и времени. (Это тебе не афганские «палариусы», «работавшие» на керосине или солярке).

— Я, товарищ майор! — на зов откликнулся рядовой Семёнов, боец из группы капитана Гуревича.

— Золу из поддувала я, что ли, за тебя выносить буду? — вкрадчиво и почти ласково поинтересовался Вадим.

— Сейчас сделаю! — поспешно заверил его боец. Он-то отлично знал, что может скрываться за этой нарочитой ласковостью, и потому, не дожидаясь повторной команды, принялся резво вычищать в цинк накопившуюся в поддувале золу. А я вернулся к прерванному разговору.

— Это почему же я не прав? — теперь уже и второй паёк нашёл своё место в глубокой утробе рейдового рюкзака.

— Ты не просто не прав, ты не прав дважды! — заверил меня Фадеев. — Во-первых, путь твой известен — это глубины чеченского леса, даже более конкретно: куда-то чуток поюжнее обычного. Во-вторых — как это, принеси неизвестно что? Известно — результат, — всё с ротным понятно, он надо мной издевается. Шутит, понимаешь ли. Но, да ладно, шутник, я тебе это ещё припомню!

— Мели Емеля, твоя неделя! — беззлобно огрызнулся я и продолжил укладывание своего имущества.

Не считая вылетов на ВПШГ, в последнее время на вертушках нас забрасывали редко, меня с моей группой так и вовсе ни разу. Так что когда мне довели (уже ближе к вечеру), что вывод в район разведки будет воздушным путём, нам пришлось спешно топать за пределы ПВД и отрабатывать посадку-высадку. В смысле, посадку в вертолёт и высадку из него же — пешим по конному. Одним словом, малость побегали. Но в последний момент у них там наверху что-то не срослось. А может быть, так было и задумано? Одним словом, полетать нам не пришлось. Да, собственно, не очень-то и хотелось. У меня до сих пор от одного воспоминания об афганских взлетах и посадках уши болят, сглотнуть хочется. Так что когда объявили, что вертолётов не будет, я даже какое-то облегчение испытал. На колёсном ходу оно как-то спокойней. Конечно, и на дорогах что угодно может случиться, но тут если в первые мгновения жив остался, то многое от тебя самого зависеть будет, а в воздухе… только от бога, и то в лице пилота. Одним словом… кажется, я уже начал повторяться. Итак, готовность на выезд завтра в десять утра. Всё собрано, все готовы, теперь в шесть подъём, поесть, в темпе вальса получить взрывчатку, граники, то есть РПГ-26, мины, прочую тряхомудию, и в путь. Вот только куда и зачем? Район поиска хрен те знает какой огромный, вот и реши, в каком конкретно месте ножками топтаться будем. Хотя, есть у меня некоторые предположения. И если я прав, то задачка нам предстоит ещё та. Местность труднопроходимая, базовая, а БРов — боевых распоряжений на работу в тех краях раз-два и обчёлся, так что район до сих пор путём так и не разведан. Возможно, именно поэтому про него всякие легенды и ходят. Впрочем, легенды легендами, а приличная база там наверняка есть. В конце концов, банда, с которой пришлось нам схлестнуться на моём втором (в качестве командира группы) боевом задании, шла откуда-то оттуда. И рыл в ней по моим прикидкам — десятка три, не меньше. Так что, несмотря на грандиозность планируемых задач, а судя по субъекту, нас сопровождавшему, именно такими они и представлялись вышестоящему командованию, у моей группы был шанс на реальное действо. И по холодку, временами с места на место переползавшему по моей спине, это не сулило нам ничего хорошего.

Меж тем солнце скатилось за горизонт, и у земли серым туманом стала сгущаться темнота наступающей ночи.

Вечер выдался на удивление тихим. Едва начало темнеть, как на прозрачном, безоблачном небе высыпали бесконечные тысячи звёзд. Млечный путь, туманной лентой протянувшись от горизонта до горизонта, мерцал крупными звездами своих «обочин», большая и малая Медведицы поражали яркостью, и последней надеждой заблудившихся путников сверкала Полярная звезда. Среди звездного роя светлой точкой летел под звёздами искусственный спутник, и возможно где-то там, в глубине космоса, в необъятных просторах галактики в этот же самый миг в такое же безоблачное небо, затаив дыхание, вглядывался чуждый нам инопланетный разум. Но рассуждения о другом разуме следовало оставить философам или, в крайнем случае, космонавтам, а мне пора было идти спать. И потому, бросив взгляд на чадящие у горизонта газовые факелы, я ещё раз вдохнул свежий ночной воздух и нырнул под палаточный полог.

Всё было как всегда, то бишь привычно однообразно, разве что в рюкзаках ютилось непривычно большое количество тротиловых шашек, да стоял в сторонке, нервно переминаясь с ноги на ногу, вчерашний «гражданский» дядечка. Впрочем, этот дядечка (если приглядеться) был лет на десять моложе меня. Лицо широкоскулое, волосы русые, на правой щеке небольшая ямка, нос едва заметно искривлён, рост где-то метр восемьдесят, по фигуре — эдакий качок, слегка начавший обрастать жирком — и это плохо, могут быть проблемы с выносливостью. Хотя, надеюсь, всё пройдёт нормально, пойдём не спеша, так что, возможно, и ничего, выдержит. Одет он в немного странный зелёно-серый маскхалат — хотя, пожалуй, в чеченском лесу он будет самое то, сверху камуфлированная поясная разгрузка, из нагрудного кармашка торчит синяя «головка» джипиеса (раза в два меньше моего, с виду отличный приборчик), в руках обычный, правда, новенький АКС и пистолет в кобуре, я таких в живую ещё не видел, только на картинке. Если не ошибаюсь, ПЯ — 9-мм пистолет Ярыгина, говорят, хорошая машинка. В разгрузке магазины, гранаты, дымы, ракеты, одним словом, полный комплект. Небольшой рюкзачок возле ног. Он что, спальник не взял? Ночью дуба будет давать, да и хрен с ним, на смерть не замёрзнет. Думаете, я злой? Нет, вовсе нет, просто не люблю непонятных задач. И «данайцев», дары приносящих, тоже не люблю.

— Ефимов, ко мне! — Трясунов вышел на плац, окинул моё войско пристальным взглядом. Сейчас ещё чего-нить сказанёт. Нет, промолчал.

— Я, есть! — вяло «козырнул» я и неторопливым шагом направился к ожидающему меня комбату.

— Товарищ подполковник, старший прапорщик Ефимов, — ну и далее по тексту.

— Это подполковник Тарасов. Выполняешь все его указания и приказы, он старший, ты в его полном распоряжении, — Трясунов с кислым выражением лица повёл взглядом в сторону скромно стоявшего в сторонке «Рембо». Да кто он такой, в конце-то концов? Вымпеловец? Подсолнух? Обычный фешер? Впрочем, мне — то какое дело, пусть будет обычным фешером. Мне так проще, и в пути разочарований меньше. Хорошо, хоть фамилию и звание назвал, а то я уж думал, что до конца задания на «эй, кто Вы?» общаться будем.

— Ты всё понял? — наверное, заметив мой отсутствующий взгляд, комбат все-таки решил уточнить, дошло ли до меня сказанное.

— Так точно, всё понял! — согласно кивнул я и тут же подумал: «Ну уж дудки! В его воле только направление и цель, остальное будет так, как решу я».

— И никакой самодеятельности! — видимо, прочитав мои мысли, потребовал Трясунов.

— Так точно, без вопросов! — ага, счас! Вот если этот тип захочет посоветовать что дельное, пусть советует, но не больше!

— Встать в строй!

— Есть! — галька под моими каблуками жалобно заскрипела, я развернулся и направился к голове группы.

— На погрузку! — только сейчас до меня дошло, что подполковник Трясунов был мрачен. С чего бы это?

— Товарищ прапорщик, а номер машины? — взваливая на спину рюкзак, поинтересовался Прищепа, и я, не отвечая, молча уставился ему в лицо. — А, ну да! — опомнившись, засмеялся Александр. — Что это я, совсем того…

— Шагом марш! — привычная команда. Бойцы привычно взвалили рюкзаки и привычно потянулись к выходу с территории ПВД. Привычно, всё привычно, каждый раз одно и то же, и каждый раз молитва-мысль, как тот тост: «И пусть количество уходящих равняется количеству вернувшихся».

— Ефимов! — узнаю комбата, опять в последний момент хочет сказать что-то в напутствие. Ан нет, похоже, он решил нас, то есть меня и фешера, всё же представить друг другу. Вовремя, ничего не скажешь! Но лучше поздно, чем никогда. А фешер (всё же буду именовать его так, хотя, похоже, к обычным работникам ФСБ он не имеет ни малейшего отношения) уже протянул мне свою руку. Ладонь оказалась широкой и слегка шероховатой, рукопожатие крепкое, но не показушное — что бы, значит, жать во всю силу. Что ж, молодец, ценю!

— Виктор, позывной «Тарас», — он представился первым, тоже правильно. Он старше по званию, вот пусть и определяет правила игры. Значит, по именам и на «ты». Что ж, очко в его копилку и мне опять же проще.

— Сергей. — И тут же без перехода: — Куда топаем?

— Координаты места назначения только после десантирования, — и, наверное, увидев, что я поморщился, смущённо и даже несколько виновато пояснил: — У меня пакет. Вскрою после убытия колонны.

Я постарался сохранить серьёзность и, ничего не говоря, пожал плечами: мол, всё нормально, пакет он и в Африке пакет, я бы и сам… — мля, едва сумел подавить усмешку: да, заигрались ребятишки в шпионов, заигрались.

— Так, Виктор, вот что, давай договоримся: в группе командир я, — точку над i решил поставить сразу.

— Вопросов нет, — он протестовать не собирался, — но в целом задачу и цели определяю я.

— Не спорю, — и, усмехнувшись, — кто заказывает музыку, то и танцует девушку. Что нужно сделать — ваше, а как сделать это лучше — уже наше.

— По рукам! — фешер улыбнулся, и я понял, что с ним вполне можно работать.

— Твоё место в строю во второй тройке ядра.

— Ясно, — легко согласился «прикомандированный» ко мне подполковник, и то, что он не стал уточнять, где же эта самая тройка находится, мне тоже понравилось. Значит, в курсе. Значит, бывал. Значит, почти свой…

Глава 2 Поиск

— И чтобы количество уходящих равнялось количеству вернувшихся!

— Живыми.

— Само собой.

Звон кружек, короткая тишина и вновь гомон продолжающегося застолья. (тост)

Старший прапорщик Ефимов

Эти рытвины меня когда-нибудь доконают. Каждая яма отзывается в позвоночнике. Подскок — и не поймёшь, то ли разгрузка опережает внутренности, то ли внутренности разгрузку. Верх — вниз, верх — вниз. Хорошо хоть я, как командир группы, в кабине сижу — здесь и трясёт меньше и сидушка мягкая, а бойцы в кузове, наверное, уже и материться устали. И впрямь что-то сегодня особенно сильно трясёт или мне так только кажется?

Вот мчавшаяся впереди броня начала притормаживать. Похоже, приехали. Да-а-а… — топать нам отсюда и топать…

— К машине! — удар прикладом по кузову. — Живее!

Спрыгнув, я поспешил к заднему борту.

— Командир! — Юдин подал мне рюкзак, я ухватил его за лямку и отошёл на обочину. Со стороны кузова послышались приглушённые чертыханья фешника. Я его в кузов не сажал. Сам захотел — проникнуться, так сказать, атмосферой. Похоже, проникся. Интересно, а обратно он тоже так, в кузове?

— Туда! — указал я направление движения спрыгнувшему вслед за Юдиным Прищепе и стал быстро одевать на плечи лямки своего РР. Бойцы в темпе вальса уходили в лес. Я ждал.

— Командир, — ого, это ко мне фешник обратился!

— На приёме, — это я вроде как пошутил.

— Я за кем?

— За ним, — я указал рукой вслед убегающему Кудинову. Аркадий Кудинов — это мой лучший снайпер, ходящий во главе второй тройки ядра. Вот он оглянулся, подогнал замешкавшегося пулемётчика Чаврина и вместе с автоматчиком Алексеем Батурой побежал дальше… А фешник всё мешкал.

— Топаем, топаем!

— Иду! — заверил меня он, а я скептически хмыкнул — «турист» всё ещё оставался на месте — спешно, суетливо накидывая никак не желающий налезать на его плечи рюкзачишко.

— Живее! — действительно, пора было и поторопиться. Уже не только Кудинов и Батура, но и тыловая тройка растворилась за частоколом лесного подлеска. Наконец фешник справился с грудной перемычкой, и мы побежали нагонять моих спецназёров.

А лес, как обычно, пах свежестью, едва уловимой прелостью опавших листьев и… одеколоном. Только оказавшись в тени деревьев, я почувствовал этот идущий от моего спутника запах. Я сам (вопреки всем приметам) перед боевым заданием бреюсь и протираю лицо чем-нибудь «спиртосодержащим», но только лицо и потом умываюсь, а тут… «лаванда, горная лаванда», сушите вёсла. Отматерить? А толку? Да ладно, чёрт с ним и с его запахом! От него — и от фешера и от одеколона теперь уже никуда не деться, а устраивать раздрай с самого начала ни к чему. А запах…. Надеюсь, скоро выветрится.

— Тебе туда! — кивнув за спину снайпера, я удостоверился, что фешер меня понял и поспешил к головному дозору. В группе я хожу четвёртым. Почему? А, ну да, про это я уже говорил и про отобранную у Игоря внутригрупповую связь тоже рассказывал. Нда, остался Гуревич без радиостанций. Жаль, что когда придём, придётся вернуть, но зато сегодня я как человек. Но сейчас радиостанции не включены, смысла особого нет, да и привычка, вот, если что случится…

— Саша, — я нагнал Прищепу, идущего, как всегда, первым. — Ещё метров сто подъёма, и остановка — выход на связь.

— Понял, — ответил он, а я остановился и, дожидаясь, когда мимо пройдут разведчики первой тройки, невольно залюбовался грибом-трутовиком, растущим на обломке старого дерева. Серо-жёлтого цвета, чем-то напоминающий многолепестковый цветок, в молодом возрасте этот гриб считается вполне съедобным, но, старея, становится опасным. И ещё, не помню точно, но, кажется, нельзя есть трутовики, растущие на хвойных деревьях. Но это я знаю чисто теоретически, практически кушать подобные грибочки пока не тянет. Разве что в голодный год… Хотя некоторые источники утверждают, что хорошо приготовленный, он деликатес.

Всё, пора топать. Тушин, мой пулемётчик, идущий в замыкании головного разведдозора, прошёл мимо. Отпустив его на десяток шагов, я двинулся следом.

Недолгое движение вперёд. Прищепа выбрал подходящее местечко, и — остановка. Мои спецназовцы, ещё не успевшие разогреться и войти в ритм, попадали на пятую точку.

— Связь! — скомандовал я Каретникову, и пока он разворачивал сто пятьдесят девятую, с помощью джипиеса снял координаты местности. «Чудо враждебной техники», захватив пяток спутников, выдало заветные цифири минуты за три, может чуть больше, может меньше, я не засекал. А сколько бы я выкорячивался, пытаясь сделать то же самое с помощью компаса, карты и имея только один линейный ориентир в виде дороги? Вопрос. Джипиес, ничего не скажешь, вещь удобная.

— Сергей! — окликнул меня появившийся из-за деревьев фешер. На лице отрешённая озабоченность.

— Да? — я сунул прибор в руки дожидавшемуся от меня координат радисту.

— На пару минут, — намекнул наш «турист» на желательность конфиденциальности предстоящего разговора.

Я пожал плечами, «мол, к чему? но раз ты считаешь, что так надо…» и шагнул ему навстречу, а он развернулся и пошёл прочь. Вот блин, конспиратор хренов, кто его тайны в лесу-то разболтает? Разве что птички? А вот лишний раз от нечего делать ходить по хребту туда-сюда не стоит. Подлететь на мине можно на раз. Хотя здесь их вроде быть не должно, район не базовый и наших минных полей тоже нет — во всяком случае, если верить карте. Меж тем фершер как раз карту и разворачивал. Ну, наконец-то, хоть какая-то определённость наметилась.

— Нам сюда, — палец, заключённый в тонкую кожу чёрной перчатки, ткнулся в участок местности, расположенный на добрые три квадрата западнее и на пару севернее тех, что были определены мне изначально как основной район поиска. — Вот к этому овражку.

Я заглянул в карту: среди зелени указанного квадрата — едва заметный кусочек коричневых «граблей» обрыва.

— Точно? — не скажу, что я сильно сомневался, но уточнить все жё следовало.

— Теперь точно. И огромная просьба, — действительно просьба, без нажима и выпячивания своего старшинства, — когда будешь выходить на связь, скидывай координаты так, будто мы идём в первоначально определённом направлении.

Ни хрена себе, шустёр мужик!

— А собственной артиллерии не боитесь? — я перешёл на Вы.

— Боюсь, потому мы и станем скидывать левые координаты.

Ого! А может он параноик? Да нет, вроде не похож. Неужели действительно всё так серьёзно? Левые координаты… Ну что ж, в конце концов, в деле выполнения этой задачи это я поступил в его полное распоряжение, а не он в моё, и сколько парень ты не хорохорься, а цели и пути определяет он. Но… в конце-то концов, я что-то же должен был себе выторговать?

— Что там? — как говорится, вопрос в лоб. К его чести, он не стал увиливать и делать вид, что не понял вопроса.

— Не время! — кажется, чуть виновато пояснил подполковник, но я не проникся к нему сочувствием.

— Опять пакет вскрывать будешь? — теперь я позволил себе усмехнуться.

— Что-то типа того, — согласился он, не став опровергать моего издевательского предположения.

На этом и разошлись…

Рядовой Юдин

Шедший первым в тыловой тройке разведчик-автоматчик рядовой Юдин нервно передёрнул плечами и бросил взгляд назад, где в просветах между деревьями, нет-нет, да и мелькала фигура старшего прапорщика Ефимова.

«От, блин, и что мы всё время крайними-то оказываемся? — появившаяся в голове мысль холодной осыпью пошла вниз по спине. — Наверное, прапор сам напрашивается, — в эмоциях не было ни капли злости, только некая неясная досада. — Сидели бы сейчас в ПВД на попе ровно. А то, блин, прёмся, блин знает куда. Послал бог командира! Хотя с нами ФСБешник идёт, а они неизвестно куда не пойдут. Что им лишний раз рисковать? Для этого мы есть. Но ничего, ничего, нормально всё будет! — попытка уговорить своё подсознание закончилась ничем, подспудное чувство тревоги не уходило.

— Блин, что-то сегодня стрёмно! Аж колотит. Ничего, ничего, ещё месяцок продержаться, а там домой, и всё, никаких войн! И так уже эти горы в печёнках сидят. Эх, блин, если бы у нас группником кто другой был, уже наверняка бы на БЗ только отмечаться ходили! А он всё ищет, ищет. Прапор, блин… Хотя с другой стороны… при нём у нас только Виталика ранило. Может, везёт? Здоровый, как конь. Не угнаться…Зря я тельник под маскхалат надел. Пока дойдём до места засады, промокну насквозь. Пить хочется. Остановились бы, что ли, поскорее. Бляха муха…

Старший прапорщик Ефимов

— Костя, — теперь, когда в наши дальнейшие действия была внесена хоть какая-то ясность, следовало поставить и определить задачи «вперёд смотрящему». — Зови Прищепу!

Мой верный нукер — радист Костя Каретников, кивнул и, сделав два шага вперёд, окликнул забившегося в кусты пулемётчика Тушина:

— Чи… Сашка, к командиру!

Ждать пришлось недолго. Спустя полминуты вызываемый нарисовался в поле моего зрения.

А ещё через какое-то короткое время, получив чёткий инструктаж, Александр потопал на своё место в боевом порядке. Подождав с минуту и решив, что ему этого было вполне достаточно для возвращения, я поднял руку и махнул ею вперёд.

— Двигаем! — шорох листьев и негромкий топот ног — моя группа отправилась в неизвестность.

День прошёл без происшествий. Пару раз пришлось доставать верёвки и пользоваться обвязками. Но в целом удавалось выдерживать направление без излишнего напряжения и без хождения по потенциально опасным (в минном отношении) местам.

Помня о сделанном фешнику обещании, я, каждый раз выходя на связь, вносил поправку в показываемые джипиесом координаты нашего местонахождения. Но при этом старался сделать так, чтобы наше движение в направлении первоначально определённых квадратов выглядело наиболее правдоподобным.

А ночью, неподалёку, трижды (с перерывами в полчаса), била артиллерия, и мне всё время казалось, что снаряды падают именно там, где должна была ночевать наша группа. Но вставая и прислушиваясь, я каждый раз понимал, что разрывы гремят гораздо дальше. Ближе к утру пролетел «Флир», а потом наступила умиротворяющая тишина.

Полковник Черных

Главный ГРУшник горной группировки полковник Черных был вовсе не в восторге от суеты творившейся вокруг…второй группы…надцатого отряда СпН ГРУ, которым командовал подполковник Трясунов. Суеты, надо сказать, совершенно нездоровой во всех отношениях. Мало того, что его игнорировали в принятии решений в части боевого применения группы, так ещё выяснилось, что его даже не поставили в известность относительно нахождения в группе некоего подполковника Тарасова. И вот теперь Черных, используя все свои связи и возможности, пытался выяснить, кем же на самом деле является этот господин. Увы, но проведённые им изыскания не принесли никаких результатов. Мало того, не дала никакой информации и доверительная беседа, на которую был приглашён недавно ставший полковником Ярцев — шеф «местных» фейсов, то есть работников федеральной службы безопасности. Более того, тот оказался столь удивлён сообщёнными фактами, что Черных пожалел о начатом разговоре. Впрочем, беседа всё же имела некоторые положительные последствия. Ярцев прошёлся по своим каналам и не смог выяснить ничего, кроме одного: у недавно прибывшего в Чечню подполковника имелись весьма широкие полномочия, и по сведениям всё того же Ярцева нити этих полномочий тянулись в родную контору самого полковника Черных. На что Черных попытался аргументировано возразить ФСБешнику и, кажется, даже убедил, но зато у самого в душе проклюнулись зёрна сомнения. Ведь именно принадлежностью Тарасова к родному ведомству полковника Черных и могло объясняться то, что никакие, даже личные связи, не вывели его на истинную подоплёку происходящего. А это, о чём ни о чём, а говорило.

— Я думаю, нам не стоит впрягаться в это дело, — под конец разговора предостерёг своего друга-«конкурента» собирающийся уходить Ярцев, — не стоит оно того. Ох, не стоит. К тому же чует моя задница, копни чуть глубже, и под такую мясорубку можно попасть… — ФСБешник махнул рукой, словно отсекая все дальнейшие разговоры на эту тему и, распрощавшись с гостеприимным хозяином, откланялся. А оставшийся в одиночестве Черных надолго задумался. В последних словах Ярцева было много здравого, но не личное любопытство и не корысть двигали ревностно служившим Родине разведчиком, а лишь стремление разобраться в событиях, происходивших внутри «его вотчины». В конце концов, полковник вспомнил одну свою давнюю знакомую, имевшую весьма приличные возможности для получения интересующей его информации…

К вечеру следующего дня он уже знал всё… или почти всё относительно так называемого подполковника Тарасова. После чего внял совету Ярцева «не вмешиваться».

Старший прапорщик Ефимов

Сегодня я не спешил. Раз общее командование «операцией» доверено не мне, то я мог позволить себе эту роскошь. А фешник ещё спал, благо спальник, как оказалось, у него присутствовал, причём пуховый, соответственно тёплый, компактный и лёгкий. Затянутый в компрессионный мешок, он занимал совсем незначительный объём. То-то мне подумалось, что у фешника его нет.

Итак, фешник спал, а я попивал холодный чаёк из баклажки, закусывал печенюшками и раздумывал над предстоящим заданием, а оно мне по-прежнему не нравилось, хотя и объяснить почему именно я не мог. В пяти метрах от меня вылезший из-под плащ-палатки Костик Каретников сладко, до хруста потянувшись, два раза присел, прогоняя утреннюю дрёму, затем ещё раз расправил плечи и, встав лицом к востоку, на некоторое время застыл в полной неподвижности. После чего вернулся к плащ-палатке, бросил на меня испрашивающий, нет, скорее уведомляющий о своих намерениях взгляд и, получив лёгкий кивок-подтверждение, взял в правую руку автомат, левой подхватил малую пехотную лопатку и не торопливой походкой углубился в близлежащие кустики. Когда его высокая, худощавая фигура исчезла за тёмной в неярком утреннем свете листвой орешника, я улыбнулся. Отчего — то вспомнилась его по-детски выпячиваемая губа, когда он на моё очередной раз оброненное слово «связисты», недовольно ворча, выдавал своё извечное: «Мы не связисты, мы радисты. Связисты в ПВД сидят, а мы рацию носим». Впрочем, пора, когда, я нет-нет, да и называл их «связюками», давно прошла. И если вдруг начинались перебои со связью, я точно знал — Костя вывернется наизнанку, но точку, с которой можно будет прокачать связь, найдёт. Впрочем, к Гришину претензий у меня тоже не было. Меж тем Каретников всё так же не спеша выбрался из кустов и, беззаботно помахивая автоматом, направился к своему лежаку. По пути Костян прихватил в горсть тонкую ветку и, содрав с неё несколько листьев, начал оттирать прилипшую к лопатке грязь. Возможно, именно это шуршание и разбудило до этого момента сладко спавшего фешника. Он сонно хрюкнул и пошевелился. Затем открыл глаза и сел.

— Что, уже время? — проснувшийся был не оригинален.

— Как сам решишь, — ответ прозвучал несколько грубовато, но вполне отражал состояние моей души.

— Тогда время, — он несколько раз качнулся, с усилием потянулся и, встав на ноги, начал спешно готовиться в путь, то есть бегать по кустам, закидывать в желудок утреннюю «топку», собирать и укладывать снаряжение. Мои разведчики тоже не теряли времени даром, и вскоре мы начали движение, неспешно, но всё ближе и ближе подбираясь к неизвестной мне цели нашего поиска.

Тушин не дёрнулся в сторону, не присел, а только предостерегающе поднял вверх руку. Затем повернулся, покосился на напряжённо застывшего меня и постучал по запястью левой руки — сигнал, определённый мной как вызов командира — вместо более привычного шлёпанья по погону.

«Понял», — небрежный кивок и, обогнув пулемётчика, я поспешил вперёд к вызывавшему меня Прищепе. Мыслей типа «что стряслось, сто случилось», не было. Потребовался, значит надо.

— Чи, — выйдя из-за кустов, я остановился и окликнул всматривающегося вдаль Александра. Он повернулся в мою сторону и молча кивнул себе за спину — причина его вызова была мне уже ясна. Восточная сторона хребта, с которого мы спускались, совершенно неожиданно срывалась в довольно крутой обрыв, тянувшийся и вправо, и влево настолько, насколько хватало глаз.

— Вот, — ствол автомата качнулся из стороны в сторону.

— Вижу, — я медленно переваривал увиденное. Конечно, можно было продолжить движение по хребту, но имело ли это смысл? Я сделал пару шагов назад.

— Ляпин, верёвки! — боец кивнул и скрылся в листве. Вернулся он несколькими минутами спустя с большим мотком верёвки, взятой во второй тройке.

— А обвязки?

Боец растерянно сморгнул, а я махнул рукой.

— Бог с ними. Прищепа, — позвав Александра, я принялся быстро разматывать принесённый моток, ровными рядами укладывая на землю распутываемый фал.

— Держи, — закончив с разматыванием, я протянул оставшийся в руке верёвочный конец подошедшему Григорию Ляпину и ещё раз взглянул в сторону обрыва. Он всё-таки был не настолько крут, как показалось в самом начале, так что по нему вполне возможно было спускаться, используя верёвку лишь как дополнительную опору. — Саша, — снова позвал я уже начавшего обвязывать себя Прищепу. — Привяжешься, вокруг вон того дерева обойди, — и показав на стоявший в метре от обрыва изогнутый ствол бука, я принялся проверять надёжность завязанного бойцом обвязочного узла.

— Порядок! — И как напутствие: — Не спеши. Тушин к обрыву — низину на прицел. Ляпин, на страховке.

Тот кивнул и, перехватив тянувшийся за Прищепой фал, стал потихоньку стравливать его вслед за медленно опускавшимся вниз Александром. Крученый капрон сразу же впиявился в тёмную кору дерева, оставляя в ней узкую, сразу же слегка увлажнившуюся полосу. Я стоял рядом, готовый в любой момент, случись что непредвиденное, ухватить лежавшую на земле часть веревки, но пока Илья неплохо управлялся и сам. Упершись ногами в землю, он потихонечку стравливал верёвку вниз. Наконец, верёвка прослабла, я шагнул было к обрыву, чтобы убедиться в благополучном спуске, но этого не потребовалось. Наблюдавший за низиной Тушин, наверное, краем глаза заметив моё движение, поднял левую руку с оттопыренным вверх большим пальцем: «Всё нормально». Верёвка тут же поползла вверх. По слегка взгрустнувшему лицу Григория Ляпина я понял, что, несмотря на то, что спускался Прищепа на ногах, вес страхующему всё же приходилось удерживать порядочный. Трение о ствол бука оказалось не таким, как я рассчитывал, фал скользил по его ровной коре, не встречая особого сопротивления. Да уж, бук — это отнюдь не наш шершавый дуб.

— Становись сюда! — махнув рукой, я подозвал Баранова. Теперь место страхующего было расположено так, что фал огибал собой две трети дерева. И спуск продолжился.

Боец спускался за бойцом, я по-прежнему проверял правильность завязывания булиней. Вскоре на краю обрыва оставались лишь я, готовившийся к спуску фешник, мой первый радист Каретников, Батура, только что спустивший вниз рядового Кудинова, Юдин и остальные бойцы тыловой тройки — Эдик Довыденко и Алексей Гаврилюк, прикрывавшие спуск группы. Совершенно неожиданно послышались чьи-то поспешные шаги. Это приближался кто-то из них — из ребят, охранявшего наш тыл тылового дозора. Но ведь я их пока не вызывал, значит…

— Командир, чехи! — тревожным шёпотом сообщил продравшийся сквозь вётки шиповника Довыденко. — Четверо.

— Чёрт, как не вовремя! — это я произнёс вслух, а мысленно подумал, что вот ведь как бывает: ищешь, ищешь, засады устраиваешь, а противник как сквозь землю проваливается. А тут когда столь неудачный момент — позиция на склоне — что не есть хорошо, и почти вся группа вообще под обрывом, оба — на, они тут как тут! Вот паскудство! А этих — в смысле чехов, всего четверо ли? Если четверо, проблем нет, если больше… им же хуже! (Не то, чтобы я такой самоуверенный, но надо же самому себе придать бодрости).

— Батура, — больше руками, чем звуками, — предупреди наших, пусть рассредоточатся. — И повернувшись к пулемётчику одним движением губ: — К бою! — мой шёпот растворился в дуновении ветра. Довыденко сморгнул и начал разворачиваться, чтобы вернуться на оставленную позицию. Я вознамерился двинуться следом, но…

— Не стрелять, пропустить! — жёстко воспротивился моим намерениям стоявший в шаге от меня фешник. Я метнул взгляд в его сторону. На лице Тарасова не было ни страха, ни растерянности, ни сомнения в правильности своих действий. Именно поэтому я промедлил лишь одну долю секунды, прежде чем сделать выбор.

— Хорошо, — фешник удовлетворённо хмыкнул, я же, придержав Довыденко за руку и наклонившись почти к самому уху, напомнил: — Без команды огня не открывать! — Зачем я это сказал, даже не знаю, ведь всё было понятно и так.

Несколькими секундами позже, сместившись чуть вверх по склону, мы распластались на земле, вжались в неё, и осторожно, двумя пальцами, оттянув предохранители (не дай бог, чтобы щёлкнули) опустили их вниз. Но для чего было это делать, если мы вознамерились пропустить своих противников мимо? Как любил говаривать Шерлок Холмс, всё элементарно, ибо не стрелять, оно, конечно, не стрелять, но если бандиты сместятся ближе к обрыву, выбора у нас не останется.

Зелёная шапочка впереди идущего бандита уже мелькала на горизонте, когда к нам присоединился Батура.

— Всё сделал! — учащённо дыша, прошипел он.

— Т-с-с-с, — предостерегающе поднеся палец к губам, я взглядом указал на показавшегося уже по плечи моджахеда. Вязаная шапочка, камуфлированная разгрузка, автомат — семь шестьдесят два, настороженный, рыщущий по сторонам взгляд. (Интересно, а как выгляжу со стороны я?) Пружинистый, слегка замедленный, но уверенный шаг. Эх, можно было бы уже снять. Нет, конечно, не сразу, сперва дождаться выхода на линию прямого выстрела остальных, но этот — то хорош, как в тире! А вот и второй подтягиваться начал и третий следом. Откуда же их всех четверых углядел мой снайпер? И где он сам? Должен был быть где-то правее. А мы не слишком ли далеко вылезли? Если заметят — придётся валить. Тут без выбора. И будь что будет…

Рядовой Прищепа

Наблюдавший за спуском оставшейся части группы Александр Прищепа понял, что на хребте происходят какие-то события сразу, как только показавшийся из леса Эдик Довыденко, вместо того, чтобы направиться к находившемуся на страховке Батуре, принялся что-то поспешно объяснять стоявшему у обрыва группнику. Когда же командир устремился в чащу леса, а Батура начал бестолково размахивать руками, всё стало окончательно ясно — наверху чехи. Поэтому Александр не стал дожидаться окончания разыгрываемой Батурой пантомимы, а махнул ему рукой: «мол, всё понял».

— Чи, — короткий, отчётливый, как щелчок, звук достиг ушей засевшего за разлапистым комлем большого бука Ляпина. Тот слегка повернул шею и увидел два чётко показанных Прищепой движения: обеими руками в стороны рассредоточиться — противник, и одной правой, словно поглаживая огромную кошку вправо-влево — замаскироваться. Всё ясно. Григорий сглотнул и стал спешно передавать команду дальше. Впрочем, похоже, этого уже не требовалось — жестикулирующего Батуру видел не только всё время поглядывавший наверх Александр. Видели многие, и потому бойцы…второй группы, ощетинившись стволами, стали поспешно расползаться в разные стороны. Каждая тройка в свою. А Прищепа со своим головным разведывательным дозором так и остался на месте — в центре, большей частью ведя наблюдение в направлении предстоящего движения, и лишь сам Александр, нет-нет, да кидал взгляд на край оставшегося за спиной обрыва. Он ждал первого выстрела. Выстрела, после которого можно будет начать действовать «сообразно возникающим обстоятельствам».

Подполковник Трясунов

— …Вторая давно выходила на связь? — словно случайно поинтересовался у сидевшего за картой ОРОшника заглянувший в помещение ЦБУ комбат.

— Два… нет, час… — старший лейтенант Иван Чубин взглянул на часы. — Час сорок пять назад.

— Координаты? — командир отряда подошёл ближе, и старлей, вместо ответа коснулся кончиком остро оточенного карандаша точки на карте.

— Здесь.

Подполковник Трясунов вгляделся в сетку координат, задумчиво постоял, затем едва слышно вздохнул и больше ничего не говоря, пошёл прочь. Его терзали тревожные мысли. Не то, чтобы это задание вызывало у него какие-то особые опасения, вовсе нет, но подполковник уже устал терять своих подчинённых. Чтобы сосчитать всех погибших, не хватало пальцев рук. Каждый одиннадцатый разведчик — спецназовец его отряда за неполные пять месяцев ушёл в вечность… Спецназ не должен нести таких потерь. Во всяком случае, не здесь, не на этой войне. Не для такого противника и не для таких войн его создавали и пестовали.

Трясунов вышел на плац, окинул взглядом вмиг подтянувшихся дневальных, и сердито пнув подвернувшийся под ногу камень, направился к своему жилищу.

«Крайняя командировка», — восточный ветер запутался в его непривычно длинных для современной армейской стрижки волосах. — «По приезду пишу рапорт. Хватит, на пенсию. Выслуга есть. Квартира есть. Устал. Эта война не для меня».

Ветер принёс запах дыма. Подполковник, на мгновение задержавшись на входе, осмотрелся по сторонам в поисках источника возгорания, но ничего не заметив, толкнул рукой дверь и вошёл в полутьму жилого помещения. Неяркая лампочка освещала увешанную коврами комнату, на полу тоже валялась пара ковров с длинным ворсом. Комбат, не снимая обуви, прошествовал по ним к стоявшей в углу кровати, с задумчивым видом плюхнулся вниз, от чего туго натянутые пружины жалобно заскрипели, обхватив лицо руками, надолго задумался.

Рядовой Гаврилюк

Гаврилюк вжался в землю, и резина наглазника чересчур резко надавила бровь. Тогда он осторожно подвинул винтовку вперёд и снова прицелился. Бандиты приближались. Уже давно можно было стрелять. Но команды не было, а ведь вернувшийся от командира Довыденко передал однозначное: ждать команды. Чехи приближались. Гаврилюк, уже мысленно нарисовавший на прикладе первую зарубку, ощутил, как постепенно немеет от напряжения, теряет свою чувствительность прижатый к спусковому крючку палец. Пластик цевья вдруг показался до невозможности холодным. Рука, державшая оружие, слегка дрогнула, клюнув вниз — перевёрнутая «галочка» прицела скользнула на уровень пояса впереди идущего. Алексей втянул носом воздух и попытался прогнать заставляющее цепенеть напряжение. «Галочка» вновь вернулась под верхний край разгрузки.

— Ну, же, ну же, — торопил он группника. — Ну когда же… Не видя командира и остальных ребят, Гаврилюк каждую секунду ждал начала, ждал первого разрывающего тишину выстрела. Дистанция сократилась до невозможного. В душе у Алексея появились сомнения в идеальности собственной маскировки. Он невольно напряг мышцы шеи, готовый пригнуть голову, впечатать лицо в землю. Когда же шедший впереди чех, взойдя на небольшой бугорок, остановился и бросил в его сторону взгляд, Алёшку буквально окатило холодной волной. Он напряг палец и медленно потянул спуск…

Ефимова Олеся

Олеся только зря трижды набирала номер — каждый раз на том конце провода снимали и снова клали трубку. Только на четвертый дежурный по части соизволил приложить микрофон к губам и на удивление вежливо представиться.

— Дежурный по части, — вместо звания и фамилии неразборчивое тра-та-та, — слушает.

— Здравствуйте, — и, не давая возможности поздороваться дежурному, — позовите, пожалуйста, к телефону старшего прапорщика Ефимова.

— Кто его спрашивает? — без особой надежды на постороннего человека уточнил дежурный.

— Жена, — прозвучал вполне ожидаемый ответ.

— Его сейчас нет, позвоните позже, — отлично зная, где сейчас находится Ефимов, дежурный никак не желал вступать в долгие объяснения.

— Опять за водой уехал? — сарказма в голосе не услышал бы, наверное, только глухой.

— Ну почему же… — растерянно пробормотал дежурный, — он…

— Скажите, пожалуйста, лучше, когда он будет, — довольно бесцеремонно прервала дежурного Олеся, не желавшая слушать очередную выдумку.

— Вы знаете… — дежурный пару секунд раздумывал, затем прикинув все за и против, вспомнил, на сколько суток ушла группа и, уже больше не колеблясь, посоветовал ожидавшей его ответа женщине: — Через три дня позвоните.

— Спасибо, я поняла, — поблагодарила Олеся и, отключив телефон, тяжело вздохнула. Время ожидания растянулось вечностью. Оно, как собранная в клубок верёвка, медленно разматываясь, ползало по бесконечному полотну бытия, никак не желая вытащить за собой долгожданный день встречи. Хотелось плакать. И она плакала. Ночами, украдкой от уснувших детей. И молилась. Молилась по-настоящему, стоя на коленях в углу, глядя на стены и живо представляя себе образа, которых на самом деле там не было. Она не знала, одобрил бы это её муж. Странно, но за полтора десятка лет их совместной жизни они никогда не разговаривали о боге. Вроде бы так было и надо. Сейчас же она молилась истово, почти исступленно, совершая поклоны, склоняясь до самого пола. Её губы шевелилась в такт мысленно возносимым просьбам, а из глаз чаше всего текли слезы. Может, она молилась неправильно, не так, как полагается. Иногда она при этом рыдала навзрыд, не в силах сдерживать навалившихся на неё переживаний. Но она готова была отдать всю себя без остатка, лишь бы Серёжа, её Сережа вернулся живой. Пусть раненый, пусть калека, но живой. Она молилась и плакала, плакала и молилась. Она молилась до тех пор, пока, изнемогая от усталости, не падала в холодную одинокую постель и не проваливалась в чуткий, беспокойный сон. А новый день начинался думами о любимом. Олеся никогда не могла понять, точнее, не могла принять его стремления на войну. Не могла принять и не могла простить его командировки, приносившие ей столько страданий. Не могла простить и продолжала любить и ждать. Любить… любить с каждым разом и днём всё сильнее и преданнее. Словно он уезжал защищать именно её, семью, их общее настоящее и будущее. Наверное, так оно и было. Олеся видела, как медленно, но упорно война подбиралась к её очагу. Вначале она полыхала далеко, где-то там, в далёком Афганистане, затем перекинулась на Армению, Азербайджан, Таджикистан, Грузию, потом пришла и Россию. А сейчас война стала подбираться к её малой Родине. Война шла… Шла взрывами, пожарами, убийствами ни в чём не повинных людей, приближаясь, подползая всё ближе и ближе своими ядовитыми щупальцами к её городкам и сёлам. И кто-то должен был её остановить. И кто если… сейчас Олеся вспомнила начертанный на транспаранте девиз «Никто кроме нас» и невольно улыбнулась. Серёжа вернется, обязательно вернётся. Живой и здоровый, и если не он, то кто?

Рядовой Гаврилюк

Но выстрел не грянул. В последний момент Алексей всё же удержался от соблазна одним движением пальца устранить опасность, исходившую от застывшего в неподвижности бандита. Команды не было, значит, надо было лежать и, надеясь на лучшее, не двигаться.

«А вдруг наши уже ушли?» — на мгновение появившаяся мысль тут же исчезла, он же видел вернувшегося назад Эдика, значит и командир где-то рядом. Может, потому и не стреляют, что ждут, когда подтянется вся остальная банда?

А чехи находились уже совсем близко. Вот уже первый из них, идя по центру вершины, оказался настолько левее, что вышел из поля зрения оптического прибора. Теперь, чтобы взять его на «мушку», следовало довернуть оружие. Довернуть — значит пошевелиться всем телом. Пошевелиться… Алексей не стал продолжать рассуждения. Он просто перенацелил винтовку на идущего вторым, а первый уже был совсем рядом, в двадцати метрах, на уровне плеча. Гаврилюк слышал его шаги, его приглушённое дыхание. Сам же он вжался в приклад и почти перестал дышать. Он понимал, что если впереди идущий его заметит, то ему даже не успеть увидеть, как тот вскинет автомат. Но ведь где-то совсем близко свои, они не дадут, они прикроют. А выстрелов всё нет. Вот и второй вышел из зоны поражения, — прицел сместился на третьего, а где-то там, в глубине растущего на хребте леса, мелькнула фигура пятого…

Подполковник Трясунов

Телефон зазвонил, когда Трясунов, вернувшись из автопарка (куда он ходил проверить, как идут дела по ремонту одного из БТРов), едва-едва вошёл в командирскую палатку.

— Слушаю, подполковник Трясунов, — привычно отозвался он, и устало плюхнулся в стоявшее подле стола кресло.

— Товарищ подполковник! — держа трубку у самого рта и докладывая комбату, старший прапорщик Косыгин слегка даже привстал. — Из Ханкалы к нам вылетела какая-то прокурорская проверка.

— Ну и? — командир отряда пребывал не в духе.

— Приказано встретить.

— По поводу? — снова спросил комбат, имея в виду причину, по которой к ним в отряд едут прокурорские деятели.

— Никаких указаний не было, — отвечая, Косыгин виновато отвёл левую руку в сторону. Будто собеседник мог видеть его действия.

— Хорошо, встретим! — заверил дежурного Трясунов и положил трубку на рычаг. Вольно или невольно, а мысли подполковника закружились вокруг прибывающей проверки. Проанализировав состояние дел в отряде, комбат пришёл к выводу, что причин подобного внимания он не знает. Значит, было что-то ему неведомое, и это привыкшему быть в курсе событий подполковнику очень не понравилось…

А получасом позже пришло ещё одно указание относительно прибывающей проверочной группы.

Старший прапорщик Ефимов

По мере приближения бандитского квартета напряжение нарастало. Я очень давно не чувствовал себя столь неуверенным. Привыкнув к необходимости действовать, сейчас, когда вся моя задача заключалась именно в бездействии, всё мое внутреннее содержание, протестуя против подобного и одновременно страшась его, сжалось в клубок томительного ожидания.

Чехи шли по самой вершине хребта. Нагло, открыто, уверенные, что опасности здесь нет и быть не может. Лишь изредка шедший впереди бандит останавливался и прислушивался к жившему своей жизнью лесу, а может просто ждал, когда подтянутся остальные?

Нас разделяли только реденькие ветки шиповника и тридцать метров практически открытого пространства. Нам, вжавшимся в землю, было слышно, как припечатываются к почве подошвы ботинок впереди идущего, как слегка поскрипывает «упряжь» идущего вторым, как остановился и, совершенно не заморачиваясь соблюдением тишины, высморкался третий. Именно он, проходя мимо наших позиций, замедлил шаг и пристально всмотрелся в переплетение ветвей укрывающего нас кустарника.

«Ну, гад, ну, ну же! — буквально взмолился я. — Вскинь, сволочь, автомат, только вскинь! — ствол моего Калашникова буквально упирался ему в рёбра. Но бандит не остановился, не вскинул оружие, а пошёл дальше, так и не получив свою порцию свинца.

Когда же спина четвертого, став удаляться, замелькала среди деревьев, а следом за ним потянулись пятый и шестой, я слегка задёргался — заволновался. Когда мимо нас прошёл пятнадцатый, а вереница идущих не заканчивалась, я крепко, очень крепко задумался, и уже сожалея о столь опрометчивом высказанном чуть раньше желании, хотел теперь только «чтобы мы стали маленькими — маленькими», такими, чтобы нас не заметили, и чтобы, не дай бог, кто-нибудь из моих бойцов не пошевелился, не чихнул, не вздохнул, перемещая затёкшую от неподвижности и напряжения ногу. Впрочем, в своих бойцах я был уверен, гораздо большие опасения вызывал у меня лежавший по левую руку фешник, но и с его стороны пока не прозвучало ни единого шороха.

Рядовой Прищепа

Сашка заметно нервничал. Не надо было быть великим стратегом, чтобы понять: ситуация, в которой они оказались, складывалась далеко не лучшим образом. Хорошо, если банда небольшая, и оставшиеся с командиром ребята справятся своими силами, а если нет? Что тогда? Даже поддержать своих огнём будет практически невозможно. Разве что навесными выстрелами из подствольных гранатомётов, и то половина ВОГов, влетев в кроны деревьев, грозила разорваться над спинами спецназовцев, а не их противника.

«Если придётся схлестнуться не на шутку, если пойдёт что-то не так, пацанам некуда даже будет отходить! — с тревогой рассуждал оглядывающий склон хребта Прищепа. — Быстро спуститься невозможно, к тому же отступи командир, и вся остальная часть группы превратится в мишени. Вот хрень-то».

Сашкин взгляд метнулся вправо-влево, вдоль только что покинутого ими хребта. Увы, на всём протяжении, куда только за вершинами деревьев пробивался взгляд, скат хребта представлял собой крутой обрыв. Ни подняться, ни спуститься. Быстрый отход не получался никак, разве один — другой разведчик мог успеть съехать по верёвке, удерживаясь за неё перчатками, дабы не обжечь руки. По уму следовало бы уже давно начать отход в глубину леса, но любое движение, случайно произведённый шум могли привлечь внимание противника и навредить оставшимся на вершине спецназовцам.

«Вот завяжется бой, тогда и отведу», — оценив обстановку, Прищепа выбрал для себя, как ему показалось, наиболее правильное решение и, немного успокоившись, застыл в ожидании.

Старший прапорщик Ефимов

Худой, сгорбившийся под тяжестью рюкзака безбородый, но отнюдь не молодой чех как раз миновал меня, когда у кого-то из лежавших слева бойцов буркнуло в животе. Звук был негромким, но безбородый дёрнулся, словно споткнувшись, замер и начал медленно разворачиваться в нашу сторону. Ствол его автомата качнулся вверх — вниз и замер точно перед моим лицом. А может мне это только казалось? Нет, это именно так и было — чёрный провал ствольного канала и я — глаза в глаза. Зрачок смерти, нацеленный в мою жизнь. Я сцепил зубы и почувствовал, как покрываюсь потом. Мой палец, оттопыренный чуть в сторону (чтобы не потерять чувствительность), мгновенно лёг на холодный металл спускового крючка.

Времени я не отмечал, но те одна — две секунды, что он пялился в мою сторону, тянулись неестественно долго. Вся моя сущность подсказывала: нажми курок, убей его первым, но разум, привыкший подчинять себе чувства, сдерживал, не давал пойти на поводу у чувств. Нажми я курок, и всем нам, лежавшим здесь на краю обрыва, не миновать смерти, нас слишком мало. А если ещё и спустившиеся вниз бойцы вместо того, чтобы делать ноги, ввяжутся в бессмысленную сечу (а в том, что они ввяжутся, я не сомневался), то трупов с нашей стороны станет ещё больше. И я, напряжённо согнув палец, ждал. Ждал, когда чех уйдёт или у меня не останется выбора…

Чехи

Какой-то неестественный для леса звук донёсся до слуха шедшего в середине колонны Вахи Шамхалова. Вздрогнув, он остановился, развернулся влево и прислушаться. Тщетно. Столь напугавший Ваху звук не повторился. Слышались только шлепки подошв по ссохшейся глине да приглушённое сопение идущих.

— Что встал? — буркнул шедший следом за Вахой угрюмый моджахед Далхан Алхазуров по кличке Шрам, прозванный так из-за большого, тянувщегося через всё лицо шрама. Сам Шрам говорил, что это «подарок» от схватившегося с ним в рукопашную русского спецназовца, но хорошо знающие Алхазурова люди утверждали, что шрам этот оставлен тюремной заточкой в бытность Далхана обыкновенным зеком. Но даже если это и соответствовало истине, то сейчас, годы спустя, сомнительно, что кто-нибудь прилюдно решился бы бросить Далхану в лицо обвинение во лжи. Шрам давно заматерел и славился своей лёгкостью на расправу со вставшими у него на пути. Без разницы, будь то свои или чужие.

— Да, вот… да тут, — залебезил Ваха, тыкая стволом прямо в куст, за которым сидел старший прапорщик Ефимов. — Показалось… может, русские?

Далхан не дал ему договорить.

— Топай давай, не задерживай других. Если так любопытно, ступай и посмотри, может что и найдёшь, мину ногой, например, — Алхазуров усмехнулся.

Ваха судорожно сглотнул. Напоминание о мине заставило его забыть о только что сделанном предположении. Русские… влезет же в голову. Да откуда здесь им взяться? Да они бы уже со всех стволов…

— Пошёл, пошёл! — снова поторопил Далхан, и едва не врезавшись в сгорбатившегося Ваху, встал, ожидая, когда тот стронется с места. Шахмалов ещё раз судорожно сглотнул и, решив не искушать судьбу, двинулся прочь.

Старший прапорщик Ефимов

Я не расслышал, что сказал один чеченец другому, хотя, похоже, говорили они на русском. Но после сказанных слов «горбатый» ссутулился ещё больше, тем не менее, упершийся мне в лицо ствол дрогнул, уполз в сторону, а державший его бандит отвернулся и подталкиваемый всё тем же шедшим следом бандитом, заторопился нагнать всё более и более удаляющуюся спину впереди идущего. Я же, когда грозившая непосредственно мне опасность миновала, убрал палец с курка, но ни мгновение на раздумывая, сместил мушку вправо, прицеливаясь в следующего.

А банда всё шла и шла. На четвёртом десятке я сбился со счёта и перестал считать. И так было ясно, что их много больше, чем нас. И каждый проходящий мимо пронизывал скрывающие нас кусты взглядом. И казалось, что многие замечают распластавшихся за ними разведчиков, но, не желая связываться, идут дальше. Я же видел каждый брошенный в нашу сторону взгляд, и мой палец, снова и снова ложившийся на спусковой крючок, немел в ожидание крика: «Русские»!

Это ожидание вымотало меня гораздо больше, чем свистопляска боя. И когда бандиты, наконец, прошли, и в лесу воцарилась небывалая тишина, я почувствовал себя абсолютно разбитым. Но привычка и необходимость действовать оказались сильнее изнурившей меня усталости. Мои обязанности за меня никто выполнять не собирался. Привстав, я повернулся к своему радисту.

— Костя, связь! — начав говорить, я почувствовал, что мои губы ссохлись. Шёпот сразу же поглотила окружающая листва, но меня услышали. Каретников, не поднимаясь на ноги, отполз в глубину кустов и, подтянув к себе рюкзак с радиостанцией, начал спешно готовить её к работе. Я же повернулся к Батуре, и чтобы быть наверняка услышанным, чуть повысив голос, скомандовал:

— Наблюдать! — после чего пополз к уже расправившему антенну Каретникову, и уже там, в кустах орешника поднялся на ноги. Фешник, добравшийся следом, встал рядом.

— Что собираешься передавать? — как будто невзначай поинтересовался он, и я ответил, даже не задумавшись над причиной этого вопроса.

— Надо вызвать артуху, — я уже успел снять координаты местности.

— Нет! — твёрдо возразил он. Чем заставил меня едва ли не вздрогнуть от дикости такого требования.

— Чёрт возьми, что происходит? — вознегодовал я, недоумевая от непонимания причины столь странного поведения этого навязанного мне в спутники «товарища».

— Нас… Здесь… Нет… — едва ли не по слогам произнёс он, и я едва не скрипел зубами от злости.

— Да и хрен с ней! Не расстреляют. Костя, передавай…

— Не надо, — КЯ оказался в руке фешника раньше, чем я закончил фразу. Фешник улыбался, я улыбнулся в ответ и скосил свои глаза вниз на уровень пояса. Я стоял к фешнику боком, но ствол моего автомата совершенно случайным образом уже был повёрнут в его сторону, указательный палец правой руки покоился на спуском крючке.

— Ты не выстрелишь, — спокойно возразил на мой «аргумент» этот шустрый «товарищ».

— Первым нет, — я и не собирался отрицать очевидного. — Но ты уверен, что я не успею сделать этого после того, как выстрелишь ты? — спросил и тут же подумал: А если даже и не успею, долго ли останется после этого жить тебе?

— Извини, — нет, он не чувствовал себя проигравшим, скорее вовремя отступившим. А что ему оставалось делать, если в подтверждение моих мыслей в нашу сторону уже разворачивал свой ствол наконец-то сообразивший что к чему Батура? Тем же самым занимался и Юдин. А вот лежавший в десяти метрах правее Довыденко этот ожесточённый диалог если и слышал, то всё равно слов разобрать не смог, поэтому оставался безучастным.

«Фешер, мать его! Может дать ему за такое в морду?» — удивительно, но я почему-то на него не злился. Даже оружие, только что направленное мне в грудь, воспринималось как нечто несерьёзное.

— Извини, — повторил он ещё раз, и пистолет скользнул в предназначенную ему кобуру. Я не сомневался, что именно так и будет. А он странный человек. Зачем ему надо было вытаскивать пистолет, если на плече висит автомат? Привычка? Кто он? Оперативник, привыкший действовать внутри здания?! Да чёрт его разберёт. К хренам!

— Не надо выходить на связь, — уже не потребовал, а попросил фешник. — То, ради чего мы идём, гораздо важнее, чем десяток — другой убитых бандитов.

— Важнее? — я усмехнулся и привычным жестом поставил оружие на предохранитель. — Важнее убитых чехов… А ты знаешь, что мне их смерти совершенно ни к чему?

— ??? — он удивлённо воззрился на меня, и я был вынужден пуститься в пространные рассуждения.

— Жизни наших парней, убитых этими ушедшими сегодня от нас бандитами — вот что по-настоящему важно. Они ушли, и кто-то наших уже завтра умрёт! — Я махнул рукой, отрезая всякое продолжение дискуссии. Фешник усмехнулся. Наверное, сказанные мной слова прозвучали излишне пафосно. Ну, чёрт с ними! Плевать!

— Каретников, сворачивай радиостанцию, всё равно слишком поздно, они уже далеко! — я замолчал. Чуть южнее хребет раздваивался, и куда после этого продолжила бы движение банда, можно было только гадать. К тому же, начни бить артиллерия на таком от меня расстоянии, и я никаким образом не смог бы её корректировать. — Батура! Довыденко и Гаврилюка сюда. Спускаемся к группе.

— Есть, — по — видимому, всё ещё ошеломлённый только что на его глазах развернувшейся сценой, боец поднялся и, не отрывая взгляда от пристыжено молчавшего (по крайней мере, мне хотелось, чтобы это было именно так) фешника, поспешил выполнить моё приказание.

— Мир? — протянул руку Виктор, и я, криво усмехнувшись, подал свою. Странный человек — только что был готов всадить в меня пулю, и вот, нате вам, пожалуйста: «Мир?» Хотя собирался ли он в меня стрелять, тоже вопрос. Когда фешник выхватил пистолет, чехи — то были ещё совсем рядом. Так что это… проверка на вшивость? И кто из нас её прошёл? Н-да…

Но в чём-то он всё же прав: мы ведь вышли выполнить предписанное ему задание, а не гонять по лесу первых попавшихся нам бандитов. Так что вступать в бой или вызывать артиллерию действительно не следовало. И потому, поскрипев зубами, я вынуждено согласился с его доводами. От дурных привычек бить противника всегда и везде, пора было начинать отказываться. Ибо специальная разведка она потому и специальная, что задачи у неё «не токмо «фрицев» косить»…

Рядовой Гаврилюк

Только когда его окликнули, Алексей посмел оторвать от спускового крючка палец и пошевелиться. Мышцы затекли, шею ломило.

— Уходим! — тихий окрик Довыденко — как глоток свежего воздуха. Снайпер с трудом привстал на одно колено, затем, опираясь на винтовку, поднялся на ноги. И только тогда почувствовал, что насквозь пропитался выступившим по всему телу потом. Налетевший ветерок прошёлся ознобом по спине и прошелестел в листьях орешника. Гаврилюк перехватил винтовку поудобнее, поднял лежавший тут же в кустах рюкзак и, прихрамывая сразу на обе ноги, направился к пулемётчику. Спрашивать ничего Алексей не стал, молча подошёл к Эдику, молча ткнул того кулаком в плечо, получил ответный дружеский тычок, улыбнулся и поспешил к обрыву. Верёвка и спуск вниз, какие-то секунды, и вот она, твёрдая почва под ногами. Теперь скоро снова движение вперёд, привычно, как всегда…

Старший прапорщик Ефимов

Я долго вспоминал, как вяжется саморазвязывающийся узел, и даже вроде бы вспомнил, но применить его не решился. Поступил проще. Обвязался одним концом, а второй с большей частью верёвки, так и остававшейся обведённой вокруг дерева, бросил вниз. После чего, почти как барон Мюнхаунзен, удерживая сам себя, начал спускаться. Оказалось, что делать это было даже проще, чем думалось. Знай себе, переступай ногами да мало-помалу трави фал. Если бы не оружие и рюкзак, то вообще красота. Увы, верёвка кончилась, когда до основания обрыва оставалось метров десять. Я, едва не упустив ускользающий верёвочный конец, вцепился в него обеими руками и замер на месте, спешно раздумывая, что делать дальше. Вот сглупил, так сглупил! Надо было проверить, хватит ли верёвочной длины. Но нет же, даже на глазок путём не оценил, решил, что если и не хватит, то каких-то три-четыре метра. А тут десять! И как назло под ногами ни одного уступчика, ни одной рытвинки! Конечно, обрыв не отвесный, и попадались бы на нём хоть изредка деревца и корневища, я бы спустился без проблем. А здесь голая глина, слегка влажная и потому скользкая. Я снова посмотрел вниз. Высоковато. Даже если лечь на живот и скользить, цепляясь за ускользающую поверхность всеми выступающими частями тела, то и тогда останется риск переломать копыта.

— Отойди! — скомандовал я стоявшему внизу фешнику и стал осторожно стаскивать с себя рюкзак. Сперва освободил левую руку, затем, перехватив верёвку, правую. — Отойди! — снова потребовал я у фешника, вознамерившегося принять мой РР на руки. Тот кивнул и наконец-то отошёл в сторону, а я положил рюкзак на глиняную поверхность и отпустил. Набирая скорость, словно сорвавшийся со склона камень, он рухнул вниз, за пару секунды преодолел участок склона и глухо ударился о землю. Звук получился смачным, весомым, однозначно указывающим на не слишком весёлую перспективу моего приземления, совершённого подобным же образом. Тем временем рука, державшая верёвку, начала затекать.

«А, была не была!» — я вытащил из разгрузки нож и, опустив руку вниз, на уровень пояса, с силой вонзил его в во влажный слой глины. Теперь, опираясь на его рукоять, я лёг всей поверхностью груди на склон, отпустил верёвку и, стараясь не отрываться от почвы, заскользил вниз. Доли секунды, и я повис на высоко поднятой вверх руке. До земли метров восемь. Теперь оставалось самое трудное — вырвав нож, успеть снова вонзить его достаточно глубоко в почву и остановить падение. Я почувствовал, как мне стало жарко. Сосредоточившись, я чуть раскачал клинок и, вырвав, коротким замахом вонзил его снова. На этот раз лезвие вошло не так глубоко. Едва моё скольжение остановилось, как он вывернулся из глины, и я снова пришёл в движение. Мой следующий удар, скользнув по выступившему из земли камню, не достиг цели. Я спешно отвёл руку и снова ударил. Но тщетно. Под тонким слоем глины оказалась обширная скальная поверхность. Ещё удар, и рукоять едва не выскочила из моего кулака. Поняв, что мои усилия бесполезны, я ухватил нож двумя руками и, направив остриё в поверхность склона, нажал на него изо всех сил. Со скрежетом металла о камень я продолжил скользить вниз. Но, видимо, моё движение всё же замедлилось — вместо ожидаемого жёсткого удара, когда, кажется, что мышцы отслоились и рухнули в ботинки, я почувствовал лишь небольшой толчок. Мои колени согнулись вперёд и довольно больно ударились о стену обрыва. Плечи под тяжестью заброшенного за спину автомата и разгрузки опустились вниз. Я фыркнул, отдуваясь от запорошившей мои глаза глины и, утвердившись на мягкой почве, развернулся лицом к всё ещё стоявшему неподалеку фешеру.

— Изящно! — качнул головой он, и было непонятно: сказанное — подкол или комплимент. Хотелось бы думать, что второе.

— Начинаем движение! — я даже не дал себе возможности отдышаться. Отсюда следовало уходить, и чем быстрее, тем лучше. Сдернув вниз верёвку и быстро смотав, я не стал озадачивать бойцов, а бросив её в свой рюкзак, поспешил нагнать уходившую головную тройку.

Рядовой Юдин

Илью вновь посетили нехорошие мысли.

«И что это меня так сегодня молотит-то, а? Никогда так не было, ну разве… А, не важно… — рассуждал он, тревожно зыркая по сторонам в поисках затаившегося противника, но противника не было, и мысли сами собой перескочили на другое. — И Светка вторую неделю не звонит, а у меня деньги кончились. Бляха — муха… Если приду и не позвонит — не женюсь! Точно не женюсь! Будет знать… Не женюсь… Блин, убьют меня, как пить дать, убьют! — скакали, шарахались из стороны в сторону его мысли, словно в голове щёлкал какой-то тумблер. — С чего бы иначе так молотило? Может, у товарища прапорщика сиднокарба взять? Эх, надо было заранее в ПВД у доктора выклянчить. Но он разве даст? Не-е-е, Валюха из третьей сказал, что ему две упаковки дал. Врёт, наверно. А у группника точно есть. Сам не жрёт и нам не даёт, и зачем только таскает? Вон, говорят, в других группах, чуть что, по паре таблеток накинут и прут, как лошади! Хотя кто это говорил? Валюха и говорил. Опять врет, поди… сучара. А умирать не хочу, страшно, аж до жути… Как это так вообще меня нет?! Вот есть и вот нет… ничего нет… глупость какая-то. А что потом? Что потом, если меня не будет? К чему? Это идиотизм. Ведь что-то же должно быть? Бог! Должен же быть бог, а иначе, какой смысл? Ради чего? А блин, чуть о ветку не запнулся, нужно смотреть под ноги, а то и подлететь недолго. Всё, всё, только по делу, к хренам, ни о чем не думать, вон впереди Батура прёт и ему всё по барабану. Он впереди, ему первая пуля… блин, мне вторая… нет, всё будет нормально, один месяц. Всего один месяц, четыре с половиной недели, тридцать дней. Это сколько же БЗ? Может, дней за десять посадят на сохранение? Говорят, некоторые отряды сидели…

Старший прапорщик Ефимов.

Местность, по которой мы шли, представлялась мне совершенно нехоженой. Возможно, так оно и было — на влажной почве даже один — единственный путник непременно где — нигде выдал бы себя следом, но на всём пути никаких разведывательных признаков проходившего здесь противника моими спецами не обнаружилось. Так что день прошёл в совершеннейшем спокойствии.

Уже ближе к вечеру мы переползли очередной хребет, и без каких — либо происшествий оказавшись на его другой стороне, битый час продирались через пышно разросшиеся переплетения ежевики. Не той, здоровенной и колючей, что иногда встречалась в чеченских горах, а обычной лесной ежевики, только вымахавшей почти на метровую высоту. Её петли цеплялись за ноги, и чтобы не упасть, приходилось высоко поднимать стопы. В конце концов, мы выбрались, но при этом взмокли так, что когда на горизонте замаячило подходящее для организации днёвки местечко, я махнул рукой: «Стоп»!

— Чи, — чтобы привлечь внимание, и одно движение рук — «Организуем засаду». Большего не требовалось. Моим ребятам вполне хватало пятимесячного опыта, чтобы самим определиться с позициями.

— Кофе будешь? — всё же фешер чувствовал себя слегка виноватым. Слегка?! И это после того, как это ЧМО наставило на меня пистолет? При воспоминании о том моменте по моей спине лёгкой змейкой пробежал запоздалый холодок. Не к этому случаю, но самое поганое на войне — соприкасаться со своими при непонятных обстоятельствах. Если кругом враги, всё ясно и просто: увидел, открыл огонь на поражение. Когда же возможна встреча со своими, но незнакомыми тебе подразделениями, то ты, вдруг встретив настоящего противника, сразу же оказываешься в проигрышной ситуации: он увидел и сразу открыл огонь, тебе же нужно сперва определить «свой или чужой». Десятые, сотые доли секунды — порой даже не время, а вся оставшаяся жизнь. Но это ещё куда ни шло, если по тебе стрельнёт враг, а если с перепугу начнёт стрелять внезапно выползший навстречу представитель иного войскового коллектива? То-то и оно. Я почему-то всегда опасался именно такой вот ситуации, когда по какой-либо причине придётся схлестнуться со своими. Что может быть хуже смерти от дружественного огня?

Ещё в самом начале командировки майор Грелкин рассказывал один случай. Они возвращались с боевого задания. До места эвакуации оставалось всего ничего — метров двести по лесу, а там выход на дорогу и боевое задание закончено — путь домой в пункт постоянной дислокации. Все уже немножко расслабились — впереди слышались звуки двигателей разворачивающейся техники. Думали, прибыла эвакуационная колонна. Так что стоявший на бруствере старого заброшенного окопа ПКМ и сидевший за ним боец — пехотинец явились для шедшего в головном дозоре сержанта Чигрина полной неожиданностью. Пехотинец, увидев заросшего щетиной, грязного, одетого в маскхалат разведчика и приняв его за противника, кинулся к пулемёту. Чигрин же не нашёл ничего лучшего, как, вскинув автоматический пистолет Стечкина (автомат он уже в преддверии своих закинул за плечо), сделать два выстрела в бруствер, чтобы заставить пулемётчика упасть на дно окопа, а уже потом объяснить ему, кто есть кто. Всё произошло почти как и рассчитывал сержант, но именно почти. Пулемётчик юркнул вниз, а с дальней стороны окопа тотчас поднялся ствол автомата.

— Свои! — что есть силы заорал Чигрин, падая на землю и спешно уползая в кусты. — Свои, свои! — орал он, пытаясь перекричать трескотню выстрелов. Увы, если сержанта и послушались, то только спецназовцы, а пехотинцы то ли не слышали его истерических воплей, то ли никак не желали, да и не могли поверить в искренность его слов. Да и как им было поверить (особенно пулемётчику), если он в них стрелял? То, что он целил мимо, далеко, для острастки, годилось разве что для оправдания в мальчишеской игре, но никак не для ситуации подобной этой. Кто мог дать гарантию, что это не противник, знающий русский язык, хочет всего лишь отвести от себя удар? Огонь вёлся по нарастающей, разведчики пускали ракеты, пытались достучаться до пехоты по рации, всё было без толку. Стрельба прекратилась лишь тогда, когда к месту столкновения прибыла эвакуационная колонна. Итог оказался печальным: одна из выпущенных пуль разворотила голову арткорректировщика старшего лейтенанта Фокина, приданного отряду и находившегося в тот день в составе этой разведгруппы. Вот такая история…

— Кофе будешь? — снова повторил фешер, видимо я уж чересчур надолго ушёл в свои мысли.

— Нет, — мне в этот момент действительно ничего не хотелось. Но и расширять возникшую между нами трещину тоже не стоило, — чуть позже.

Он угрюмо кивнул, видимо приняв мой ответ за вежливую форму посыла. Я же, не имея желания разубеждать его в заблуждениях, подхватив автомат, решил немного развеяться, а заодно и пройтись по тройкам — просто так, на всякий случай, поглядеть на состояние бойцов.

Лёгкая суета, какое-то время царившая на месте организации засады, закончилась установкой мин, и теперь мои спецы, выставив фишки, расселись ужинать. Самое время произвести обход, а заодно и в лоб кому-нибудь дать, чтобы не расслаблялись…

— Юра, — тихонько окликнул я сержанта Калинина, сосредоточенно выковыривавшего пластмассовой ложкой содержимое маленькой консервной баночки.

— Я, товарищ прапорщик! — отозвался он, поворачиваясь ко мне лицом и одновременно пытаясь сунуть «криминал» в корневища разлапистого дерева. Его ПКМ, направленный в глубину леса, стоял рядом.

— Жуй, — небрежно отмахнулся я. Пожалуй, употребление пищи в боевом охранении осталось единственным существенным изъяном, с которым мне так и не удалось справиться. Многие из бойцов, находясь на фишке, точили — то есть имели привычку кушать на посту — кто армейские хлебцы, кто леденцы (впрочем, относительно леденцов я с самого начала не имел ничего против — кислое, говорят, способствует бодрствованию), а кто и вовсе (как вот этот самый Юрок) вскрывал консервы и чавкал по полной программе. Пробовал давать по шапке, а толку? И однажды смирившись с этим неискоренимым злом, я решил больше не обращать на него ни какого внимания. Главное, что бдят — не спят и за своим сектором наблюдают.

— Да я… — начал он оправдываться, но моя рука успокаивающе легла ему на плечо.

— Бди, — я повернулся, чтобы идти дальше. Отвлекать пустопорожними разговорами стоявшего в боевом охранении бойца не стоило.

— Товарищ старший прапорщик!

— Да.

— А куда мы прёмся и зачем? — этот вопрос, наверное, интересовал всех моих подчинённых.

— Я бы тоже хотел это знать. Но не знаю.

— Охренеть! — сержант Калинин, он же старший первой тройки ядра, в задумчивости почесал «репу» И я не смог не согласиться с его «выводом».

— Где-то как-то так.

— Товарищ старший прапорщик, а я ничего, втянулся.

— Я знаю! — на моём лице появилась улыбка. История появления на территории Чечни этого парня была непроста и извилиста. Отказавшись ехать в командировку со своим призывом (он, как говорится, слабанул, то есть попросту струсил), позже почувствовал угрызения совести и попытался записаться в следующий уезжающий в Чечню отряд — не взяли. В конце концов, в командировку он попал, прибыв на восполнение потерь, и оказался в моей группе, то есть это я был назначен командиром группы, в которой к этому моменту уже имелся разведчик-пулемётчик сержант Калинин. Претензий у меня к нему не было. Пулемётчик отличный, как старший тройки тоже вполне, физически развит — рукопашник — мастер спорта, дисциплина на уровне — без проблем, одним словом, нормальный боец. Собираясь уходить, я пару раз легонько хлопнул его по плечу: — Бди.

Это повторно произнесённое «бди» заставило Юрку улыбнуться мне в ответ, и я отправился совершать обход дальше. Отойдя на пару шагов, я украдкой обернулся — Калинин, забыв про поставленную в корневища банку сосисочного фарша, вертел в руках вытащенный из разгрузки нож…

Рядовой Юдин

Ефимов бегло осмотрел позицию, занятую тыловой тройкой и уже было собрался идти дальше, когда его негромко окликнули:

— Товарищ старший прапорщик, — Илья Юдин сидел под деревом и сосредоточенно ковырялся пластмассовой ложкой в банке с тушёнкой, безуспешно пытаясь отделить мясо от жира.

— Чи мегри*? - «что надо?» ещё более тихо отозвался Ефимов, страшно коверкая уже давно забытую афганскую речь. Затем улыбнувшись каким-то своим мыслям, шагнул в направлении бойца — шептаться на расстоянии было совершенно неудобно и к тому же чревато — вечерело и звуки начинали разлетаться по сторонам с удивительным проворством.

— Тоарищ старш прапорщик, а Вы в бога верите? — столь неожиданный вопрос заставил Сергей задуматься. Собираясь с мыслями, он невольно присел на корточки, а потом и вовсе плюхнулся на поджопник и, вытянув ноги, какое-то время молчал, пока Илья не задал ему нового вопроса.

— А бог вообще есть?

— Понимаешь… — Ефимов чувствовал, какой ответ требуется его разведчику, но не хотел лукавить даже в малом. — Я думаю, что он должен быть.

— ???

— Иначе наша жизнь не имеет смысла. Ничто не имеет смысла, — осознавая, что для Ильи это не просто разговор, а нечто большее, Сергей уже не спешил. В конце концов, по двум оставшимся тройкам он пробежится и чуть позже, когда стемнеет. Не беда что уже будет не разглядеть, сколь хороши занятые тройками позиции, выбирать их его бойцы уже научились. — Понимаешь, я считаю, в мире должно быть волшебство.

— ??? — И снова немой вопрос Юдина.

— А что есть сверхъестественное, если не волшебство? Объяснить с материальной точки зрения происхождение мира невозможно.

— Но вроде бы доказано, что предки человека были обезьяной?

— Понимаешь, на самом — то деле как произошёл собственно человек — не существенно. При наличии бесконечного течения времени и миллиарда миллиардов ситуаций возможно даже такое: различные молекулы соединились и вот он, человек. Конечно, вероятность этого безмерно мала, но она возможна. Так что как появилась жизнь, не столь важно. При наличии материальной субстанции она, в конце концов, просто не могла не появиться. Гораздо интереснее вопрос о происхождении самой вселенной.

— Но там вроде бы из атома…

— Ага, теория большого взрыва, — Ефимов усмехнулся. — Она объясняет всё, кроме одного: откуда взялся этот первородный атом? Вопрос, на который невозможно дать ответ. Поэтому без волшебства никак не обойтись. Волшебство должно быть.

— А тогда из чего появился сам бог?

Ефимов усмехнулся:

— Я же говорю, волшебство. — И не для того, чтобы убедить бойца, а говоря совершенно искренне, Сергей добавил: — Я почти уверен, что он есть.

— Но Вы даже креста не носите… — то ли упрекнув, то ли просто констатировав факт, Илья невольно коснулся собственной талии, где под одеждой туго обтягивал тело спасительный, освящённый в церкви пояс.

— Не ношу, и в церковь не хожу.

— А почему? — очередной вопрос, на который было необходимо ответить. Ефимов усмехнулся.

— Зачем? Замаливать грехи? Но я не считаю себя великим грешником.

— Но Вы же убиваете… — в голосе Юдина отчётливо послышалась растерянность.

— Да. Но что с того? Я не чувствую за собой вины. Не знаю почему, может потому, что в первую очередь спасаю чьи-то жизни, а убиваю уже потом? Я знаю, на каждого убитого мной противника приходится несколько спасённых наших. Так что моя совесть чиста. А церковь… кто вообще дал право церкви говорить от имени бога? Кто вообще давал право адептам любой религии провозглашать очередные истины? Посмотри на наших священников, на нашу церковь. — Оттого, что Ефимов говорил едва-едва слышно, его слова не звучали менее уверенно, он обличал, обличал искренне, и от этой искренности сидевшему рядом с ним Юдину вдруг стало не по себе. — Деньги, деньги, деньги! Отпустить грехи бандиту? Пожалста. Вору, казнокраду? С превеликим удовольствием. Освятить казино? Запросто. Сауну с проститутками? Легко. Они даже библию трактуют в угоду золотому тельцу. Что такое молитва? Таинство. Вернёшься домой — обязательно почитай библию. Но внимательно. Не помню точно где, по-моему, в каком-то завете написано, что молиться прилюдно грех, молятся в душе. Вот так-то, а мы все прёмся в церковь. Отпускать грехи… По мне, так это ничто иное, как кощунство. Отпускает грехи Бог.

— Но бог не может придти к каждому и сказать: ты прощён…

— Почему? — отвечая, Ефимов даже улыбнулся. — Если на то пошло, в каждом из нас есть частичка самого Бога, позволяющая с его точки зрения оценивать собственные деяния. У каждого из нас есть. У тебя, у меня.

— ???

— Это совесть, — старший прапорщик улыбнулся.

— Если совесть мучает, значит, мы согрешили?

— Да, именно так. Точнее, если мучит совесть — мы поступили вопреки своему предопределению. Кстати, если человек совершал, совершал, совершал плохие поступки и досовершался до того, что совесть перестала его мучить, значит, ему поменяли предопределение. И поверь, вернуться на первоначальный истинный путь куда труднее, чем сойти с него. Вот оно и получается — тут путь греха, а тут путь истины. Ни одна религия из тех, которые я знаю, по моему мнению, не может претендовать на роль истинной. Всё в душе, всё в душе… — Ефимов положил руку на плечо разведчика, ободряюще похлопал и, собираясь уходить, упёрся прикладом автомата в землю.

— Товарищ прапорщик! — Илье хотелось задать давно мучавший его вопрос. — Вы говорите о спасённых, а сами раз за разом гоните нас на поиски баз, схронов, тайников, ведь можно было бы сесть и сидеть, лишний раз никуда не ходя. И мы были бы целее.

— Илюш, — Ефимов устало вздохнул, — конечно, любой из вас мне гораздо дороже какого-нибудь неизвестного танкиста или мотострелка, да и спецназовца из другого отряда тоже, но если будет стоять выбор: одного из вас на десяток их, я, не колеблясь, сделаю его в пользу десятка. Вот так-то… — признание далось непросто. Сергей замолчал. Ему хотелось бы, что бы боец его понял и простил… Но что творилось в душе у затеявшего этот разговор Юдина, осталось неизвестно.

Старший прапорщик Ефимов

Когда, обойдя все тройки, я вернулся к своей днёвке, было ещё светло. Воспоминания о состоявшемся разговоре с Юдиным никак не спешили исчезать из памяти. Может, я был неправ, может, стоило бы просто ответить: «Да, бог есть», а не заводить заумные беседы с ждущим не совсем этого бойцом? Но я сделал, как посчитал правильным. Я не великий психолог, но мне кажется, что проще дать человеку понять о присутствии чего-то божественного посредством его собственной души и тела, чем заставить сотню раз повторить бессмысленную молитву. По мне, так совесть и есть то божественное, что присутствует в каждом из нас, заставляя каждого судить самого себя за совершаемые поступки. И ещё: относительно «один к десяти». Я не сказал Юдину, что если от моей жизни будет зависеть жизнь и смерть моей группы, я, не задумываясь, произведу такой размен. Я не сказал и правильно сделал. Если захочет, поймёт и так, а если не захочет, то к чему ему мои ничего не доказывающие и ни к чему не обязывающие слова?

За то время, пока я ходил, мои радисты уже успели перекусить. Каретников в очередной раз выходил на связь, контрабас Гришин, завернувшись в плащ-палатку, слабо посапывая, спал или пытался спать. Оставшийся в одиночестве фешник до сих пор суетился вокруг своей горелки. Поставленная на неё каша пыхтела во все стороны паром и, похоже, уже успела подгореть. Вокруг распространялся запах перловки с лёгким добавлением расплавленного пластика.

— До противника далеко? — с наивностью чукотского юноши поинтересовался у него я.

Фешник поднял на меня взгляд, молча потаращился пару секунд, придумывая ответ, потом сообразил, что передо мной вовсе не стоит цель узнать состояние дел в отношении противника, и на самом деле это не вопрос, а скорее скрытая насмешка.

— Ну-у-у… — протянул он, пытаясь донести до меня свою точку зрения. Затем окончательно сообразил, что мне это ни к чему. — А что?

— Запах разогретой каши, при таком вот дуновении ветерка разносится чёрт — те знает куда и чёрт — те на сколько.

— Да? — в его голосе сквозило сомнение.

— Да, — сокрушённо подтвердил я, — сегодня не стоило бы этого делать. Но, да бог с ней, с кашей! — взмах руки, как точка в обсуждении. Сам виноват, не предупредил. Бойцы-то знают — команды нет, значит, нет и разогрева пищи.

— Так вы что, едите всегда холодное? — напряжённость в голосе не заметить было просто невозможно, наверное, он заподозрил, что я просто-напросто решил до него докопаться.

— Нет, — возразил я, и чтобы прекратить начинающуюся ссору: — Так где обещанный кофе?

— Да собственно… вот… сейчас… — он тоже полагал, что лучше худой мир, чем добрая драка.

Она того не стоила. Тем более что… — место, на котором расселась моя группа, представляло собой небольшой холмик с плоской вершиной — хорошая, удобная позиция. Но, честно признаться, организуя засаду, я большей частью рассчитывал на тихую, спокойную ночь отдыха, чем на получение реального результата. Так что, так что…

Вскоре я пил сваренный фешником кофе и уплетал его же хрустящие крекеры. Всё состояние окружающей природы располагало к благостному созерцанию. Располагало, но мне было не до того. Завтра, по моим расчётам, мы должны были выйти в расчётную точку (если, конечно, фешер не мутил воду), а значит, мне необходимо иметь нечто более конкретное, чем «пойди туда…». И вот это «нечто» я и собирался сейчас выяснить. Крекеры оказались хорошими и потому быстро закончились. Сделав последний глоток кофе, я неторопливо протёр кружку влажной салфеткой и, поставив рядом с собой, повернулся лицом к заканчивавшему доедать кашу фешнику. Затем полез в разгрузку и, вытащив из разгрузки карту, расстелил её на коленях, продолжил молчаливо таращиться на своего сотрапезника. За всё время кофепития мы не проронили ни слова — дневное происшествие никак не способствовало нашему единению. И потому, несмотря на то, что именно я был заинтересован в начале разговора, мне всё же хотелось, чтобы инициатива развязывания беседы шла именно от него.

— Ну и? — как я и надеялся, первым воплотил мысли в звук он — фешер.

— Что там? — коротко, по существу, вопрос как в анкете. Он надолго задумался. По его лицу было видно, как борются в нём противоречивые мысли. Крепко забитая (наверное, в печень) привычка всё и вся секретить боролась с насущной необходимостью. Не понимать этого он не мог и, тем не менее, ответил далеко не сразу.

— База. — По большому счёту, я в этом и не сомневался. Меня сейчас интересовали несколько другие, более конкретные вопросы.

— Цель? — это был лишь первый.

На этот раз он не раздумывал, а сразу отрицательно покачал головой, затем улыбнулся уголком рта:

— Цель — это моё, а ваша задача — захватить базу, — короткая пауза. — Как вы это сделаете — проблема твоя, а ЦЕЛЬ, — (ого, какой нажим на этом слове, ему бы ещё пальцем в воздухе потрясти), — моя.

— Твоя так твоя, — я, не собираясь ему возражать, пожал плечами. — Предположительные силы противника? — я почувствовал, что наш разговор так и остался чересчур сухим и официальным, но поделать с этим ничего не мог. А может, оно и к лучшему?

— По последним данным, база покинута, — короткая, едва уловимая заминка, — хотя, возможно, находится под охраной трёх-четырёх наблюдателей.

Мне показалось или он что-то недоговаривал?

— Предположительные возможности по размещению личного состава? — я ковал железо, даже не удосужившись вытащить его из горна.

Он снова замялся. Ему совсем не хотелось делиться этой информацией.

— Около ста, — в течении пары мгновений слов у меня не было, только мысли и то… (далее в контексте). Но зато стало понятно его нежелание делиться имеющимися у него сведениями: судя по всему, он думал, что мы можем туда не пойти, отказаться. Хорош гусь!

— А около — это меньше или больше? — продолжал допытываться я, хотя на самом деле смысла в таком уточнении оказывалось немного. Не велика разница, вылезем мы на девяносто семь бандитов или на сто семь? В этом случае десяток дополнительных особей особой роли не сыграет. «Мы все умрём»! — должен был бы сказать пессимист. «Отлично — больше целей»! — так, потирая руки, надлежало высказаться неисправимому оптимисту. Но я всегда считал себя реалистом, поэтому невольно подумал: «Поживём — увидим».

— Вероятно, более, — сказав А, смысла замалчивать Б не было.

— Не хило! — я воспринял подобную поправку как должное. — Будем надеяться, что ваши сведения относительно её покинутости не окажутся ложными.

— Не должны… — очень обнадёживающий ответ, ибо это его «не должны» прозвучало без особого энтузиазма. Значит, возможно всё. Что ж, разберёмся. Живы будем — не помрём. И вслух:

— Ладно, это всё пока теория, доберёмся, поглядим — увидим. Будем считать, что я Ваши указания принял к сведению. А теперь вынужден напомнить, что раз группой при налёте на базу командую я, то без моего разрешения место в боевом порядке не покидать, в случае боестолкновения никуда не лезть, — и специально, только чтобы слегка поставить фешника на место, — нам не мешать.

— Как скажешь! — нарочито спокойно согласился он. Странно, но мне-то казалось, что после моих слов, если и не должен был произойти взрыв эмоций, но уж очередная искорка меж нами пробежать была должна, ан нет, не случилось. То ли его и впрямь не задело, то ли хватило выдержки не подать вида. И чего я к нему цепляюсь? Мужик-то он, в общем-то, нормальный. Подумаешь, малость днем перенервничал… С кем не бывает?

Итак, разговор с фешником был закончен. Он, прихватив лопатку, ушёл по своим маленьким и большим надобностям, я же снова вгляделся в развёрнутую перед собой карту и…

…вдруг понял, куда мы идём. Где-то там, совсем недалеко от «ресничек» отмеченного на карте обрыва (может чуть больше, чем в квадрате) подорвался и погиб сержант Северов. Значит, существует большая вероятность, что база там есть и фешник не ошибся. А если она есть, то ходившие в среде спецназовцев слухи превращались в реальность. Сразу же вспомнились напутственные слова майора Никишина в последний момент, украдкой, чтобы не услышал стоявший неподалеку замкомбата, сказанные перед тем злополучным боевым заданием: — Одной группой лучше её не находить, а найдёте — нечего туда соваться, сразу делайте ноги. Даже артуху наводите, уйдя на квадрат — полтора. Накроют так, что мало не покажется. Если верить слухам — это не база — крепость, многоярусная оборона, огневые точки бетонированы, рассчитана на двести человек. По тем же агентурным сведениям, постоянно на ней находится до ста боевиков: одни приходят, другие уходят. Вокруг всё минировано, единственный подход по руслу бегущего прямо с её территории ручья. Ввяжетесь в бой — не вылезете, — он замолчал, и было видно, что он переживает. — Хотя возможно, что всё это липа, база — в лучшем случае обманка. — И словно успокаивая самого себя: — Да будь она настоящая, да ещё таких масштабов, её бы давно обнаружили! — затем, вздохнув всей своей широкой грудью: — Но всё равно аккуратнее. И… — не договорив, он махнул рукой: — Ни пуха!

Казалось, это было только вчера. Мне отчётливо помнилось и то боевое задание и обещание Простова когда-нибудь вернуться и наказать хозяев той злополучной мины. Я же ничего не обещал, так как не мог заранее знать, куда меня заведёт кривая военных дорог. И вот, похоже, обещание, данное лейтенантом, предстояло сдержать мне и моей группе. То, что нажимники, на которых подорвался сержант Северов, прикрывали подходы к базе, я не сомневался и тогда, но была ли это именно та база, к которой мы шли сейчас? Не знаю, но очень похоже на то. Правда, на этот раз мы двигались с почти противоположного направления и вроде бы точно знали куда.

Ночь медленно вступала в свои права. Я невольно засмотрелся на звёздное небо. Что ни говори, а с погодой нам на этом задании повезло. Днём в меру тепло. Ночами почти не холодно. Даже в спальник залезать не обязательно. Накрылся сверху и лежи себе, посапывай. Посапывай и спи. Вообще-то я на БЗ плохо сплю, чутко. Радист, например, сообщение передать хочет, разбудить идёт, а я уже глаза открыл, едва он только первый шаг сделал. Но высыпаюсь. Странная все-таки штука жизнь. Чтобы кому-то жить, надо кому-то умереть. А надо ли? Жизнь странная и мы странные. Вот я, например… Да ладно, что мне о самом себе рассуждать? Ни к чему… А звёзд сколько на небе повыпало, давно я таких звёзд не видел — с зимы. Луны нет, а всё видно. И тишина сегодня стоит, даже странно. Что-что, а уж кабаны по ночам топтались всегда. Может, здесь просто им жрать нечего? Кстати, о пожрать: к месту эвакуации пойдём, там по пути яблони росли, надо будет яблок надербанить. Они сейчас как раз созревать начали. Вообще яблонь по лесу полно, и грецкие орехи есть, но они ещё не вызрели — слишком сильно йодом отдают. А вот груши нам пока не попадались. Гуревич как-то находил. Даже в отряд притаскивал, но они ещё тоже до конца не вызрели. Груши обычно у сёл попадаются. Целые сады грушёвые есть. Да здесь такие сады развести можно — всю страну кормить! Для сельских жителей тут самое то: сады, огороды и мелко-крупнорогатому скоту есть где выпасаться. Разводи, продавай, живи… Не живётся… Кто виноват — долгий разговор, но есть так как есть.

… а воздух какой сегодня! Лепота! Кстати, и гнуса с вечера нет — фантастика. Вот меня даже на поэзию потянуло, строки сами собой… жаль, всё равно забуду, но хоть так, для себя…

Звездных мошек звёздный рой Заглянул в окошко. Брат, окошко нам открой, Дай попить немножко…

Ага, приехали, мошки — окошки, — а попить — это в каком смысле? Мошки кровь пьют. Нда — стихотворец, блин. Ты бы ещё про вампиров что-нибудь насочинял. Спать надо, а не стихами заниматься, тебе охранение ещё разок — другой проверять, а ты тут…

Абрека сын и дочь луны Сидели вместе этой ночью. Абрек земной пред лунной….

Тьфу ты, боже мой! Всё, спать, спать, спать… И засыпая…

Пряный запах земли Вперемешку с приправою неба Я вбираю в себя И себя без остатка дарю…

…возможно…. хороший бы стих получился… но завтра… теперь всё завтра…

Рядовой Прищепа

Сашке старший прапорщик Ефимов как командир определённо нравился.

— Нормальный у нас группёр, — рассуждал он, сидя на фишке и от нечего делать вертя в руках маленькую, сломанную ещё с вечера веточку. — Получше многих. Что прапорщик, не важно, зато опыт — ого! — за долгие месяцы стояния в боевом охранении Прищепа уже привык вот к таким «сам с собой» беседам. Ведь вялотекущее время надо было как — то коротать. Так что сегодня он уже успел обдумать практически всё — и как распорядиться полученными деньгами, и какой камуфляж купит, что бы поехать на дембель, и куда в первую очередь завернёт, прежде чем показаться домой родителям. И вот теперь наступила очередь перебиранию косточек своего группника. — Зря, — рассуждал Сашка дальше, — кое-то их наших на него обижается — по мне так лучше до последнего дня поиск вести. Время намного быстрее идёт. Лучше в поиске, чем на засаде сидеть и от скуки дохнуть. Без поиска риск по — любому меньше, но попробуй угадай, где пулю схлопочешь. — При упоминании времени Прищепа непроизвольно взглянул на свои светящиеся стрелками командирские часы. Две маленькие точечки-чёрточки, уже почти невидимые, указывали, что время его дежурства давно прошло.

— Гриша, твоя очередь! — тихо позвал Сашка, но Ляпин даже не пошевелился. — Вот ведь спит без задних ног, не слышит! — Тоже вслух прошептал Прищепа и, тихонечко поднявшись, двинулся в сторону укрытого плащ-палаткой автоматчика. — Гриш, вставай! — снова зашептал Сашка, тормоша Ляпина за плечо.

— Сколько времени? — сонно отозвался Григорий, и Прищепа невольно улыбнулся: «Вот ведь, ещё даже глаза не продрал, а уже временем интересуется».

— Полночь, — всё так же тихо ответил Сашка, сунул ему в руку часы и, не дожидаясь, когда тот окончательно проснётся, направился к своему спальнику. Сделав шаг вперёд, он остановился, тихонько шлёпнул самого себя по башке и практически неслышно выдохнул:

— У, кретинос — идиотос, забыл! — и, вернувшись к поднимающемуся на ноги Ляпину, тихонько шепнул ему едва ли не в самое ухо:

— ПМка справа от пулемёта. В ямке.

— Я помню, сам клал, — отозвался недовольный тем, что его разбудили, Григорий, подавил назревающий зевок и отправился отбывать свою очередь дежурства. А Прищепа, как и собирался, пошёл спать…

Старший прапорщик Ефимов

А утро наступило, как всегда, слишком рано, чтобы дать бойцам выспаться. Наскоро перекусив, мы снова отправились в путь, несуетливо, даже медленно-лениво вытягиваясь в длинную людскую цепочку. Невольно подумалось, что смысла подгонять людей с завтраком не было. Пять — десять минут ничего не решали. Как и куда идти, Сашке я объяснил ещё с вечера, когда ходил «поглазеть» на позиции боевого охранения.

«Топаем, топаем»! — показал я рукой. Радиостанции внутригрупповой связи фешер просил пока не включать (да я, собственно, и не собирался), так что действовать мы продолжали по старинке — знаками. А «радио» оставалось про запас, на всякий случай.

Широкая фигура Прищепы постепенно удалялась. И вот уже его спина, ещё пару раз мелькнув следи древесных стволов, пропала из виду, спрятавшись за кустом орешника. Следом туда же скрылся и идущий вторым Ляпин; вот увеличил скорость, догоняя уходящих, Тушин; а теперь пора и мне. Я оглянулся назад, ещё раз проверяя, все ли встали в строй, все ли готовы?! Все, другого не могло и быть. Удовлетворившись увиденным, я слегка пригнул голову, чтобы не задеть о низко свисающую ветку и зашагал вслед за удаляющимся головным дозором. Я, уходя всё дальше и дальше от места нашей ночёвки, сообразно пройденному расстоянию мысленно представлял, как выдвигаются остальные: Гришин, Вячин, вот, наверное, уже пошла тройка Кудинова. В горах Чечни мы почти всегда идём один за другим, один за другим… Возможно, тем самым мы чем-то напоминаем выстроенные в ряд доминошные кости. Толкнёшь одну — и сразу повалится следующая, и так друг за другом все остальные. Только мы не валимся, а неторопливо двигаемся к цели. Тройка Кудинова уже должна была покинуть лагерь. Так, теперь тройка Довыденко. Ах да, сегодня ещё и фешник…

Но вот, пожалуй, уже и вся группа находится в движении. Все окончательно проснулись, растянулись в цепь, набрали дистанцию, в добрый путь, и «боже поможЕ?!» Каждый боец — звено. Выбей — и группа потеряет свою монолитность, распадётся на части, станет не так легко управляема и не столь стремительна.

Лечо Бакриев

Лечо последнее время не то чтобы везло — сказать везло было не совсем правильно. Всё было несколько сложнее — просто судьба, отбирая у него нечто, взамен давала что-то новое или иное. Вот и вчера до полночи он и подчинённые ему моджахеды устанавливали фугас, а днём выяснилось, что подключенная к нему плата дистанционного управления дала сбой. Может, где отвалился припой; может, какой диод или транзистор оказался бракованным; может, тоненький проводок был подсоединён не туда и не так. Может, может, может. Сто может, тысячи — ибо Лечо в радиоуправляемых фугасах не разбирался совершенно, и мысленно перебирая всё возможные причины отказа, был отнюдь не уверен, что в этих адских технологиях действительно есть диоды или транзисторы, но главное Лечо понимал — сбой был. Значит, напортачил тот, кто их делал, паял. И как не упирался Ваха, главный подрывник группы и, соответственно, он же «тот, кто», как не доказывал, что такое невозможно, как ни жал кнопку самим же сконструированного прибора, но взрыва не было. Не было ни тогда, когда по дороге промчался никем не сопровождаемый УАЗ, ни тогда, когда, гудя моторами, проскочили два БТРа, ни тогда, когда фыркая двигателями, проползла колонна материального обеспечения. Ваха даже дважды (рискуя всем) бегал к дороге, раскапывал лежавший на обочине снаряд и что-то там поправлял. Но напрасно. Когда же стало окончательно ясно, что взрыва не будет, (хотя, собственно, на что можно было надеяться? На чудо?) Лечо, едва ли не скрипя зубами от досады, дал команду на возвращение. И вот тут-то судьба и подмигнула ему своими чёрными блестящими глазками…

Прежде чем окончательно отойти от дороги, Лечо собирался некоторое время двигаться вдоль русла ручья по относительно ровной и безопасной, как он считал, местности, и лишь затем, обогнув близлежащее село, уйти в лес и раствориться в его зелени.

…Звук двигателя Лечо услышал едва ли не одним из первых. Кто-то что-то негромко крикнул, и шедшие в головняке боевики шарахнулись в глубину леса, а оба имеющихся в наличии гранатомётчика слаженно упали на колени и вскинули на плечи трубы гранатомётов. Но Лечо успокаивающе поднял руку. Он уже успел понять, что приближающийся объект ни в коей мере не может угрожать безопасности его отряда.

— Опустить гранатомёты, это ни к чему! — негромко приказал он, когда окончательно уверился, что слух его не подвёл: в сторону ручья по узкому горлышку небольшой балки, со всех сторон поросшей молодым лесом, неспешно катил агрегат с бензиновым двигателем.

— Пильщики… — невольно подумал Лечо и улыбнулся, когда представил едущих на стареньком ЗИЛе местных лесорубов. — Что ж, хорошо, можно будет попытаться узнать что-нибудь полезное. Да и так… — Лечо не закончил свою мысль, так как не мог признаться даже самому себе, что ему просто хочется побряцать оружием, покрасоваться перед этими «бабами», прячущимися под паранджой собственных жён.

Того, что среди добропорядочных чеченцев может оказаться пособник русских оккупантов, Лечо не боялся. Даже если и так? Что с того? Пока предатель или предатели смогут передать сведения о его отряде русским, пройдёт много времени. Не кинутся же они сразу на глазах у всех докладывать своим хозяевам? Конечно, нет, побоятся. И кого побоятся? Его, Лечо. Его и таких же, как он, борцов за веру и свободу Ичкерии.

Меж тем грузовик, выкатив в каменистое русло ручья, сбавил скорость, запрыгал по камням, подбираясь всё ближе к текущей посредине сухого русла наполненной водой протоке. Чтобы видеть происходящее, Лечо подобрался поближе к берегу, раздвинув куст, осторожно выглянул и тут же отпрянул назад: по руслу, почти не выбирая дороги, ползла армейская водовозка.

— Тихо! — Лечо повернулся лицом к своим моджахедам и накрыл рот ладонью. Почти в тот же момент грузовик скрипнул тормозами и остановился. Всё ещё не понимая, что здесь может делать русская машина, Лечо махнул рукой: — Занять позиции! — и сам, распластавшись на земле, пополз к краю речного берега.

А русские, теперь Лечо уже видел, что их всего двое, беззаботно вышли из автомашины и подошли к урезу воды. Правда, у одного в руке был автомат, но что он значил против отряда Бакриева и внезапности нападения? Ничего, пшик. Лечо улыбнулся, а тот, который с автоматом, нагнулся и попробовал рукой холодную, слегка мутноватую воду. Второй же без раздумья скинул ремень и начал расстёгивать стягивающий брюки ремень.

— Да эти твари приехали сюда купаться! — внезапно осенило всё ещё ждавшего какого-то подвоха главаря рассыпавшейся по речному берегу банды. — Так чего же мы медлим?

Брючный ремень бойца ещё не был окончательно расстёгнут, когда безмятежную тишину леса прорезала отрывистая автоматная очередь. Следом за ней ударили ещё несколько коротких и длинных очередей. Склонившийся к воде офицер дёрнулся, взмахнул руками, начиная подниматься, но, так и не успев распрямиться, качнулся вперёд и ткнулся окровавленным лицом в сразу же заржавевшую речную гладь. Поскольку почти все моджахеды целили в державшего оружие лейтенанта, у водителя машины ещё оставался хоть какой-то шанс. Он бросился к машине, где лежал его ствол, споткнулся, оказался за небольшим гребнем, снова вскочил, и наконец-то получив в спину сразу три пули, повалился под переднее колесо своего автомобиля.

— Прекратить огонь! — не видя цели, потребовал Лечо. Цекнула последняя очередь, щёлкнул одинокий выстрел, и наступила тишина.

— Махамед, видео! Вы двое за мной! — воодушевившись лёгкой победой, Лечо поспешно отдавал приказы. — Сосламбек, Дага, наблюдать! Остальные в лес. Не стоять! — всем своим видом выражая мужественную решительность, Лечо широко зашагал в сторону уничтоженных иноверцев. Но идти широким, мужественным шагом по выворачивающимся из-под ног камням оказалось не так-то просто. В конце концов, чтобы не семенить, Лечо был вынужден перейти на лёгкий бег. Упавшего офицера он не опасался. Вокруг него было столько оранжево-розовой мути, что можно было не сомневаться, что он мёртв, а вот второй пока оказывался вне поля зрения Бакриева. И хотя он был совершенно уверен, что до кабины с оружием тот не добрался, всё же искорки страха заставляли нервно сжимать и отпускать касающийся спускового крючка палец. Вдруг у русского в карманах куртки нашлась случайным образом оказавшаяся там граната?

Но опасения, терзавшие Лечо, оказались напрасны. Светло-русый парень лежал под колесом машины, не сдвинувшись после своего падения ни на сантиметр. Он был совершенно мёртв.

— Готов! — с уверенностью заключил Лечо, и сам, не дожидаясь помощи от бежавших сзади и тревожно озирающихся по сторонам подчинённых, потащил убитого назад к реке.

— Снимай! — приказал он стоявшему с видеокамерой наготове Махамеду. Тот шагнул чуть в сторону, выбирая лучший ракурс, и включил видеосъёмку.

— Готово! — радостно возвестил Махамед. — Заснял.

— А так, — весело предложил всё сильнее и сильнее входящий в кровавый раж Лечо. Он подбежал к телу убитого солдата, подхватил его подмышки, приподнял, удерживая навису, прижал к груди, вытащил из разгрузки нож, опустил на лицо маску.

— Снимай! — крик-приказ, и острое лезвие заскользило по безвольно откинутой шее. Лечо засмеялся, отбросил от себя труп с располосованным окровавленным горлом, продолжая смеяться, встал на грудь убитого ногой, нагнулся, точным уверенным движением вогнал остриё клинка между позвонками, сильно нажал, слыша и чувствуя, как потрескивают расползающиеся хрящи, чуть повернул лезвие, таким образом раздвигая и до конца отделяя позвонки друг от друга, потом повёл ножом на себя, дорезая правую половину мышц шеи, и сразу же бросил остриё в обратную сторону, теперь уже перерезая шею до конца.

— Футбол? — схватив голову за короткие волосы и едва удерживая её в руках, Лечо расхохотался. Затем, видимо, устав держать и боясь, что просто уронит, кинул её себе под ноги и смачно приложился носком ботинка. Голова крутнулась и, отлетев на каких-то полтора метра, застыла в неподвижности.

— Уходим! — Лечо сплюнул себе под ноги. Кайф схлынул, и в душу невольно стал заползать запоздалый холодок страха — до ближайшего блокпоста было совсем недалеко, там не могли не слышать выстрелы. И кто знает, возможно, сюда уже едет бронегруппа. Собственно, самой бронегруппы Лечо не слишком — то и боялся — подъезд к реке пролегал по заросшей лесом балке, и у его воинов было чем её — бронегруппу — встретить. Но ведь русские, напоровшись на засаду, могли успеть вызвать артиллерию или, того хуже, авиацию. И тогда отход становился проблематичным. А в этой жизни Лечо больше всего боялся именно авиации. Однажды он видел, как обрабатывали склон Су-25, слышал разрывы, видел взлетающие вверх перекрытия подземных убежищ. И оказаться под огнём вражеских бомб и снарядов ему не хотелось ни в коей мере.

— Уходим! — поторопил он своих людей, чувствуя, как судорожно начинают дрожать его колени. Всё, на базу! В лагерь, на отдых! Никаких больше действий! Уходим!

Дальнейшее продвижение группы больше напоминало драп… Лечо гнал и гнал своих боевиков, стремясь как можно быстрее уйти от места только что совершённого «деяния».

Старший прапорщик Ефимов

Привычка фешника выдавливать из себя сведения буквально по каплям меня бесила. Мы уже вышли на финишную прямую, когда он, остановив группу, сообщил мне точные координаты базы. Оказалось, что изначально указанная им точка находится значительно восточнее от только что сообщённой — ошибся или сделал специально? Я спрашивать не стал. Он, похоже, тоже не горел желанием вести продолжительные беседы и потому поспешил вернуться на своё место в боевом порядке, а я шагнул к присевшему за кустом Тушину.

— Чи, — он повернулся ко мне лицом, — старшего тройки ко мне.

Пулемётчик кивнул и поспешил передать команду дальше.

— Саша, смотри! — я расстелил перед присевшим на корточки Прищепой карту. — Нам вот сюда.

— А разве… — его рука потянулась к точке на карте, определённой ему ранее.

— Нет, — отрицательное покачивание головой, — нам сюда. «Клиент» передумал. Мы сейчас здесь. Берёшь азимут двести девяносто градусов и топаешь. Только, Саш, смотри, идёшь медленно. Понял? Очень медленно. Услышишь, увидишь, заподозришь, сразу останавливай группу. Сомневаешься — зови меня. Всё ясно?

— Здесь база? — интересный вопрос, самому бы знать точный ответ.

— Должна быть, — действительно должна, по всем раскладам должна быть. Вот только почему сюда, на эти квадраты, раньше БРа не давали?

— Большая?

Я не захотел ему врать.

— Если есть, то да — приличная.

— И мы, что…

— Разберёмся. Только иди как никогда осторожно. Не спеши. Понял?

— Понял.

— Давай, — и снова, в который уже раз, — не спеши. Время у нас есть.

— Я понял! — дважды кивнув, Прищепа опёрся на приклад и поднялся на ноги.

Мы спустились с хребта, пересекли узкую, но сильно захламлённую сухостоем низину, взобрались на очередной хребет и двинулись дальше, строго придерживаясь выбранного направления.

Через полчаса я тормознул группу снова. Следовало скинуть рюкзаки с лишним имуществом и дальше проводить поиск налегке, ибо наличие чехов уже чувствовалось даже моим «невооружённым» нюхом. Впрочем, что конкретно учуяло моё подсознание, оставалось загадкой. Но чувство тревоги появилось. Возможно, оно было вызвано знаниями, полученными от фешника, а возможно, что-то приходящее из прошлого опыта подсказывало, что пора тянуться к предохранителю.

— Старших троек ко мне! — шёпотом потребовал я и, сняв рюкзак, уселся на него сверху. Вскоре один за другим начали подтягиваться мои разведчики. С масками на лицах выныривая из-за деревьев, из-за расступающейся листвы кустарников, они чем-то напоминали призраков. Не было слышно ни одного звука — ни шороха листьев, ни дыхания идущих, только фигуры, как тени да топорщащиеся за спиной горбы рейдовых рюкзаков. Наконец собрались все.

— Значит, следующее. Впереди база, поэтому сделаем так: вон там есть небольшая канава, — я показал в сторону зарослей шиповника, — в каждой тройке освобождаете один рюкзак. Выложить из него всё: тряпьё, жратву, и складировать ночники, тротил и мины, и его — с собой. Боеприпасы в мародёрники. Вынутые вещи разложить по двум другим остающимся здесь РРкам.

— А может, их просто на коврик выложить, а на обратном пути забрать? — предложил Довыденко, после чего остальные командиры троек глянули на него, как на сумасшедшего.

— Ты что, дурак, что ль? — шикнул в его сторону Калинин. — Хрен его знает, как мы назад пойдём! Может… времени не будет.

Мне показалось, что Калинин хотел сказать, что побежим, но потом передумал.

— Всё, молчим! — остановил я готовую начаться перепалку, ибо Довыденко начал что-то бухтеть в ответ сержанту, а тот, в свою очередь, начал разевать рот, и пришлось его одёрнуть. — У кого нет мародёрника, тот оставляет под второе БКа рюкзак. А все вынутые шмотки уложить в один.

— Да они разве улезут? — снова встрял со своими сомнениями Эдик.

— Утолчёте. А времени при отходе, возможно, действительно не будет. Пункт сбора здесь же, запасной — на месте предыдущей ночёвки. Существует вероятность, что отходить придётся по тройкам. Внутригрупповая связь — с первым выстрелом. В случае нашего обнаружения действовать по моим командам. Эфир не засорять, только по теме. Всем всё ясно и понятно? Вопросы есть?

— Чехов много? — вопрос, заданный Калининым, интересовал всех.

— Неизвестно, — я почти не кривил душой. Полученные от фешника сведения вполне могли оказаться далёкими от реальности. — Сейчас самое главное — не засветиться. Если база существует, — особого акцента на слове «существует» я не делал, но то, что базы может и не быть, бойцы поняли, — то после её обнаружения вначале будем вести наблюдение, и лишь всё досконально выяснив, совершим налёт. Не раньше! — тут я сообразил, что сказать мне больше нечего. — Короче, орлы, топайте к своим тройкам, детали потом. Шмотки сюда. Начало движения… — я взглянул на часы, — через пятнадцать минут.

— Пошли, — заторопился Калинин, подталкивая Довыденко в нужном направлении.

— Пошли, — согласился с ним Эдик и, насупившись, побрёл к своему тыловому дозору. Всё ещё остававшийся подле меня Кудинов хмыкнул, что-то тихо сказал Прищепе, после чего тот улыбнулся, шутя ткнул снайпера кулаком в грудь и потопал в противоположную от остальных сторону. Кудинов же в ответ на тычок улыбнулся, при этом ранние морщины на его лбу на мгновение разгладились, и тоже заторопился к своей тройке. А я, проводив его взглядом, закинул за плечи рюкзак и, не застегивая грудной перемычки, приготовился идти дальше. Но прежде чем начать движение, было необходимо выйти на связь и передать «Центру» очередные липовые координаты.

Подполковник Трясунов

Обещанные Ханкалой прокуроры приземлились после обеда. МИ — восьмой ненадолго завис над обозначенной дымами площадкой, подсел на траву, и пока ведомый наворачивал над ним круг, высадил своих пассажиров. После чего набрал обороты и понёсся вперёд и вверх.

Подполковник Трясунов, прикрыв ладонью глаза от налетающего ветра, с интересом разглядывал прилетевших.

Обвешанные оружием качки, они скорее напоминали служащих какой-нибудь суперкрутой и суперсекретной конторы, а уж никак не обычных следователей военной прокуратуры. Впрочем, прилетевшие не слишком-то и пытались изображать из себя ревностных служителей слепой Фемиды.

— Подполковник Нарышев, — без обиняков представился первый из спрыгнувших.

— Подполковник Трясунов, — в свою очередь отрекомендовался командир отряда, и без обиняков, чтобы сразу расставить все точки на i, — цель вашего визита?

Возможно, эта фраза прозвучала излишне прямолинейно, и даже дерзко, но если она и показалась таковой подполковнику Нарышеву, то он сделал вид, что этого совершенно не заметил. Во всяком случае, когда начал отвечать, его голос не выражал никаких эмоций.

— Мы по делу подполковника Тарасова.

— Я так и думал, — Трясунов закинул за спину автомат, (зачем он брал его с собой на площадку приземления — было непонятно). — Идёмте.

После чего повернулся и пошёл по тропинке, ведущей к небольшой дыре в проволочном ограждении.

— Надеюсь, Вы получили указание оказывать нам максимально возможное содействие? — спрашивая, Нарышев слегка лукавил. Ему было прекрасно известно, что не далее как двумя часами раньше в отряд поступило указание от вышестоящего командования о необходимости оказания содействия прибывающим, вплоть до выполнения отдаваемых ими приказов.

— Да, — бросил, не оборачиваясь, комбат, и уже не скрывая своей неприязни: — Всё будет в лучшем виде. Кстати, стол в столовой накрыт, и если…

— Нет, — перебил его вновь прибывший подполковник, — мы только что пообедали. Приготовьте нам, пожалуйста, отдельную палатку, и будьте добры заблаговременно сообщить о готовности эвакуационной колонны к выезду.

— Палатка уже приготовлена, о времени и месте эвакуации вы будете осведомлены заранее.

— И вот что ещё: «Лесу» о нашем прибытии настоятельно рекомендуется не сообщать.

— А Тарасов? — задал вопрос комбат, имея в виду, каким тогда образом сообщить об их приезде ушедшему с группой подполковнику.

— Нет. Сюрприз будет, — ответил Нарышев, и его губы осветила едва заметная улыбка.

— Сюрприз так сюрприз, — не стал настаивать Трясунов, и больше за оставшиеся сто метров пути ни им, ни подполковником Нарышевым, ни его спутниками не было произнесено ни единого слова.

А когда гости, отказавшись ещё и от предложенной бани, отправились в свою палатку на отдых, подполковник Трясунов ушёл к сто сорок второй и стал дожидаться очередного сеанса связи с группой старшего прапорщика Ефимова.

…перейди на запасную, — скомандовал комбат и, услышав подтверждение от находившегося на связи Каретникова, выглянул в приоткрытую дверь кунга. Поблизости никого не было. Когда же он вновь взял в руки тангенту, запасная — секретная частота отряда была выставлена.

— «Лес» — «Центру», приём, — голос комбата звучал негромко и с лёгким оттенком усталости.

— На приёме, — тут же отозвался Каретников.

— Давай старшего, приём.

Узнавший комбата по голосу, радист, естественно, не стал уточнять, для кого потребовался старший, а повернувшись лицом к возившемуся с рюкзаком Ефимову, тихонечко позвал:

— Вас комбат.

Старший прапорщик кивнул, отпустил рюкзак и, одернув нижний край горки, поспешил к позвавшему его Каретникову.

— Старший «Леса» — для «Меркурия» на приёме.

— Серёга, — комбат чуть ли не впервые назвал Ефимова по имени, — у нас тут по твою душу кое-какие деятели приехали… — тут комбат, словно опомнившись, уточнил: — Кстати, твой «Турист» далеко? Приём.

— В лесок отошёл, — Ефимов улыбнулся, — позвать? Приём.

— Наоборот.

— Понял. Так что насчёт деятелей? Приём.

— Если коротко, приехали встречать «Туриста», но сообщать ему или тебе о своём появлении запретили. Как понял? Приём.

— Понял. Мои действия?

— По мне что-то тут не чисто. Так что ты там поаккуратнее с «Туристом», а то мало ли.

— Ваш приказ о беспрекословном подчинении отменяется? Приём.

— Нет, всё в силе. Но смотри… действуй по обстановке. Как понял?

— Понял, — отозвался Ефимов, хотя всё сказанное комбатом походило на сказочную задачку «Пойди туда, не знаю куда». Только здесь: «Делай так или не так, на своё усмотрение, но в случае чего я тебе никаких команд не отдавал». Так что было толку с сообщенной информации? Хотя, как говорится, за беспокойство спасибо! Только что с этого беспокойства? Хотя нет, Сергей вдруг понял, что он не прав. Трясунов не отдал ни какой команды не потому, что не хотел отвечать за отданные приказы, а единственно потому, что не считал любой из своих приказов единственно верным. Сказав «действуй по обстановке», он дал ему, Ефимову, карт-бланш на принятие любого решения, которое в случае чего был готов подтвердить своим приказом.

«Спасибо», — мысленно поблагодарил Сергей, сразу, как только к нему пришло осознание сказанного. После чего, положив гарнитуру на радиостанцию, вернулся к своему рюкзаку. Пора было начинать движение. А за десятки километров от него подполковник Трясунов отдал дежурному связисту наушники и, поспешно выбравшись из тесного пространства машины связи, направился к палатке центра боевого управления.

Проверяющие и от еды и от бани отказались. Но не пропадать же пару? Конечно же, нет, и готовивший баню Косыгин устроил внеочередную помывку личного состава.

— Баня — это святое! — глубокомысленно изрёк он, заходя в пышущую жаром парилку первым…

А ведь действительно, что может быть лучше парилки да в придачу с мягким, ароматным, берёзовым веничком? Эх, раззудись плечо, эх, не боли спина! Лишь уши вянут он поднимающегося жара да потрескивают камни от брызжущей на них воды. Эх, хорошо! Ух, здорово! Ещё пару минут, и всё — в бассейн, в холодную, почти ледяную воду, чтобы остыть, набраться сил. А там снова парилка и снова обволакивающий тело жар… Эх, хорошо…

Старший прапорщик Ефимов

Подняв левую руку вверх, Тушин начал медленно опускаться на правое колено. Шедшего впереди него Ляпина я не видел, но почему-то понял, что сейчас меня позовут вперёд раньше, чем это сообщили пулемётчику. Поэтому, когда тот коснулся пальцами правой руки левого запястья, я уже шёл в его сторону. Обогнув Тушина и проходя мимо Ляпина, я видел, как дрогнул уголок его рта, как судорожно дёрнулся острый кадык на загорелой, обветренной шее. Я успокаивающе коснулся плеча Григория и поспешил дальше к ожидающему моего появления Прищепе.

— Командир, — его шёпот достиг моего слуха, — след.

Сашка сидел на одном колене и пристально вглядывался куда-то вперёд, при этом пальцем левой руки он тыкал в землю прямо перед собой. Я вгляделся: на слегка влажной, но твёрдой глинистой почве едва виделся, скорее даже угадывался отпечаток рифлёной подошвы ботинка. След не мог быть слишком давним — неделю назад по всей Чечне прошёл дождь, его бы обязательно смыло. Я лихорадочно соображал: в этом районе работает лишь наш отряд — это наша зона ответственности, но боевых заданий именно здесь, в этих квадратах, в последнее время не было. Значит, оставленный след мог принадлежать только противнику. Но что это нам могло дать? Вероятность наличия базы? Так мы и без того знали, что она есть. Точнее, есть по словам фешера. След всего лишь добавлял аргументы в пользу его сведений. Опустившись на одно колено, я стянул с руки свою старую кожаную перчатку и осторожно потрогал след пальцами. Я не собирался, как истый следопыт, определять срок его давности. В условиях меняющейся влажности это довольно проблематично. К тому же, какой из меня, к чёрту, эксперт-следопыт? Я коснулся следа просто так, пребывая в задумчивости. Земля показалась холодной и, несмотря на пропитывающую её влагу, жёсткой. То, что противник где-то рядом, несмотря на весь мой скепсис по отношению к фешнику, сомнений не было. Вот только сколь рядом?

Не поднимаясь с колена, я надел перчатку и, вытащив из кармана джипиес, снял координаты — до означенной точки осталось совсем ничего. В груди появилось ощущение приближающихся событий.

— Веди наблюдение, я сейчас! — ободряюще подмигнув остающемуся на месте Прищепе, я поднялся на ноги и исчез в обратном направлении.

— Чи, — тихий звук, как щелчок, и уже знаками: «занять круговую оборону», «старших троек ко мне». И снова словами: — И фешника ко мне.

— Фешника к командиру! — тихие слова как бесконечно повторяющееся эхо, и где-то там, в самом конце человеческой цепочки, мне не слышимое: — Вас к командиру, — это уже непосредственно ему — фешнику.

— Так, орлы, — на фешника я даже не посмотрел. Присутствует? И слава богу. — Вы занимаете круговую оборону, а я с головной тройкой выдвигаюсь вперёд.

— Но, командир, база совсем рядом, и если вы ненароком напоретесь на противника… — сказавший это Калинин замялся. — Может, лучше всей группой?

— Нет, не лучше. — Я мысленно улыбнулся его заботливости.

— Командир… — сержант попытался возразить, но я отрицательно качнул головой, и он умолк. После чего я попробовал объяснить своё решение.

— Спокойно, Ватсон! Если мы столкнёмся с чехами неожиданно, то нам будет куда отходить. Вы нас прикроете. Поэтому ваша задача — как следует замаскироваться и установить мины. И не дай бог кто без команды полезет нам на помощь! Надо будет — запрошу сам.

— Ага, запросите Вы! — Калинин мне не поверил, а зря. В конце концов, случись что, помощь будет требоваться не одному мне! Так что позову. Но уверять в этом я его не стал.

— Но, а если не дай бог что, — тут я, наконец-то, повернулся к фешнику, — с Калининым уведёте группу к месту ночной засады.

Фешер молча кивнул. А я на всякий случай пояснил.

— Там позиция удобная, — при этом старший первой тройки ядра посмотрел на меня как на сумасшедшего. И действительно, разве со мной могло что — либо случиться?! Я как Ленин живее всех… Не кощунствуй…

— Давайте, орлы! — это я, так сказать, закругляясь. — Потихонечку занимайте позиции. — И посмотрев прямо в лицо своему заместителю: — Всё, Прищепа, вперёд, топаем! — после чего показал левой рукой направление движения.

— Усё понял, уже топаю, — в тон мне ответил Александр, повернулся и действительно потопал (негромко) два раза, затем, наверное, убоявшись моего пенделя, перешёл на обычный бесшумный шаг. Я сделал ручкой остающимся и поспешил за ним вслед. Ляпин и Тушин присоединились к нам и поползли чуть сзади.

Подполковник Трясунов

Подполковник Трясунов склонился над расстеленной на столе картой. Мысленно прочертив путь, по которому двигалась группа Ефимова, он внимательно присмотрелся к местности и вдруг понял, что его смущало — скорость передвижения группы не соответствовала рельефу местности. Она оставалась практически неизменной, пересекал ли старший прапорщик со своими разведчиками относительно ровный участок или же спускался и поднимался на очередной хребет. Конечно, возможно были какие-то неизвестные Трясунову обстоятельства, а могло быть и так, что Ефимов, идя по равнине, сбавлял скорость, давая своим людям возможность отдохнуть и восстановить силы. Всё было возможно, но в это почему-то не верилось. Более вероятным было предположить, что тот скидывает левые координаты. Но вот почему он это делает? Из-за собственной лености, не позволяющей ему лишний раз включить прибор навигации или из-за указания, полученного от идущего с группой подполковника? Вот это узнать было невозможно. Если второе, то повлиять на прапорщика возможностей у Трясунова не было, разве что отметить собственный, данный Ефимову приказ, тем самым нарушив приказ вышестоящего командования? И что бы это дало? Что бы это изменило? А вдруг разрушило бы какие-то непонятные ему, Трясунову, комбинации и планы? Нет, делать этого определённо не стоило, разве что лишний раз попросить артиллеристов расширить квадрат не нанесения ударов? Да, пожалуй, это было именно то, что нужно. Придя к такому выводу, подполковник наконец-то оторвался от созерцания испещряющих карту значков и снял трубку телефона, соединяющего его с оперативным дежурным.

Глава 3 Налёт

Старший прапорщик Ефимов

Его мы с Прищепой заметили одновременно. Александр даже не успел поднять руку, лишь обернулся и увидел, что я тоже застыл, вглядываясь в склон соседнего хребта… В том, что нас невозможно заметить, я не сомневался. Маскхалаты, разукрашенные лица или надетые на них маски (у кого как), за переплетениями листвы полностью сливались с окружающим ландшафтом, и все жё когда «увиденное нами» трепыхнулось, я невольно согнул колени, приопускаясь чуть ниже. Хотя, самое лучшее в такой момент не дёргаться. Движение в желании спрятаться порой выдаёт больше, чем неподвижное лежание на открытой местности.

— Плёнка… — прошелестел едва слышимый шёпот Александра, и я так же тихо выдохнул.

— Вижу… — колыхнувшийся от ветра кусок чёрной полиэтиленовой плёнки, выступающей из-под наваленного на неё дерна, спутать с чем-то иным было сложно.

— Чех? База? — с надеждой в голосе спросил осторожно подтянувшийся к нам Ляпин.

— Не знаю, — ответив, я зыркнул в его сторону и зло шикнул. — Дистанция, блин… Живо!

Григорий судорожно сглотнул и попятился, отходя на определённое ему расстояние. С того места, где он теперь стоял, ему никоим образом не было видно открывшейся нашему взору плёнки. И потому Ляпин, едва ли не сопя от обиды, беспрестанно дёргался и время от времени вытягивал шею в попытке рассмотреть, как ему думалось, скрывающегося за оголовьем хребта бандита.

Я поднёс к глазам окуляры бинокля. Так и есть, плёнка, прикрытая дёрном. Один край оголился и, освобожденный от тяжести земли, трепыхался на ветру. Я стал изучать метр за метром и почти сразу распознал едва заметную, идущую от укрытия вниз по склону тропиночку. База! И почти тотчас к краю плёнки протянулась чья-то рука, и плёнка исчезла под полотном закрывшейся двери. Оба — на, жилая…

— Григорий, — я тихонечко окликнул нашего «обиженного», — тихо… группу… сюда.

Ляпин кивнул, отходя, проскользнул мимо отстоявшего в глубине леса Тушина и по нашим следам поспешил в обратную сторону. Отошли мы от своих метров на сто пятьдесят, так что за него я был совершенно спокоен — не заблудится. Григорий ушёл, а я, знаками приказав Тушину защищать тыл и вместе с Прищепой опустившись на землю, ползком выдвинулся чуть вперёд и приступил к наблюдению.

Примерно минут через двадцать, когда к нам подтянулась остальная часть группы, я вернулся в строй (оставив наблюдение на Александра) и вновь обратился к успевшему занять своё место Ляпину.

— Позови фэшника! — Григорий отступил на пару шагов и тихонечко передал команду залегшему за деревьями Тушину. Тот сообщил следующему.

Команду пришлось отдавать дважды, прежде чем фешник, наконец, явился на мой зов.

— За мной! — я поманил его рукой и, пригнувшись, скользнул под низко нависающие ветки странного дерева — представлявшего из себя нечто среднее между елью и туей. Издалека ель, вблизи — плоские мягкие иголки.

— Командир, — Прищепа медленно передал мне оставленный у него бинокль, — дым.

Я прилёг рядом, и не дожидаясь, когда тоже самое сделает фешник, всмотрелся в территорию базы.

Да-а-а, чтобы это заметить, требовалось знать что и где искать — дымок проистекал тоненькой, едва заметной дымкой, причём вылетал он не из виденной мной и прежде приоткрытой двери, а метрах четырех в стороне. Ещё один схрон или туда вёл ход от уже нами обнаруженного? Что ж, база найдена, как говорится, начало положено, теперь осталось одно — вести наблюдение. А там проведём налёт, захватим «образцы вооружения, имущество, пленных» или что там ещё скажет и возжелает фешер.

— Взгляни! — я протянул фешнику бинокль, но он до этого всё возившийся со джипиесом, отрицательно покачал головой, после чего осторожно раздвинул свисающие почти к самой земле ветви и, поднеся к глазам вынутый из собственного рюкзачка небольшой бинокль, углубился в изучение местного «пейзажа».

Это созерцание продолжалось довольно долго, затем фешник тихонечко отполз назад, убрал бинокль снова в рюкзак и повернулся ко мне лицом.

— Это не та база, — уверенно заявил он. Я непроизвольно матюгнулся.

— Уверен? — уточнил я, отчего-то не сомневаясь в его правоте. Возможно, потому что джипиес в моей руке был с ним полностью солидарен?!

— Да, — большего мне и не требовалось.

— Чёрт, — может, не стоило поминать нечистого, но не смог удержаться — вырвалось. Получалось, искомая база находилась совсем рядом — в трёхстах метрах. Две базы, одна на другой. И уж одна из них точно не пустовала. Вот только, сколько на ней находилось чехов?

Нам снова предстояло движение вперёд. Но в свете новых событий оставлять позади себя часть группы не имело смысла — в грозящей нам перспективе быть зажатыми в клещи я предпочитал держать всех бойцов в едином кулаке. Пришлось возвращаться и забирать оставленное имущество. После чего, уйдя немного в сторону от только что обнаруженной базы, я остановил группу и вызвал к себе командира головного дозора.

— Саша, — инструктировал я внимающего моим словам Прищепу, — две сотни шагов, не больше, и всё. Дальше уже после того, как группа займёт оборону. Вопросы?

Прищепа улыбнулся и покачал головой. Вопросов у него не было. Зато они появились у меня, вот только ответа на них дать пока не смог бы никто.

Рядовой Прищепа

Двигался Сашка медленно, очень медленно. Прежде чем сделать очередной шаг, прежде чем отвести от лица очередную ветку, прежде чем обогнуть лежавшее на пути бревно, он внимательно осматривался вокруг и при этом не переставал вслушиваться в царившую тишину. Места, где двигалась группа, оказались на удивление ягодными — заплетающая ноги ежевика оказалась буквально усыпана огромными, набухшими от переполняющего их сока, темно — фиолетовыми ягодами. Руки сами собой тянулись сорвать и бросить в рот это витаминное лакомство, а лучше сесть и, давясь слюной, набрать полную пригоршню… Нет, нет, нет, не сейчас! Слишком близка только что пройденная база, слишком вероятна встреча с противником. Начнёшь жевать и прозеваешь собственную жизнь. Но в одном месте Сашка всё же не удержался — взбираясь по ветвям деревца, плеть ежевики выкинула на уровень глаз целую кисть здоровенных спелых ягод, рука сама собой загребла целый десяток фиолетовых вкуснятин и, не долго думая, отправила их в рот. Сок, выдавленный зубами разведчика, оказался сладким, слегка терпким, приятно освежающим гортань. Невольно захотелось нагнуться и сорвать ещё несколько ягод, но Александр воспротивился соблазну, облизнул с губ остатки сладости, и уже не отвлекаясь на подобную ерунду, двинулся дальше.

Очередное упавшее и перегораживающее путь дерево Прищепа решил обойти справа. Дерево было старое и трухлявое, почти лишённое веток, и его можно было бы спокойно перешагнуть (лежало оно на склоне, и Сашка не слишком опасался возможности установки вокруг него мин), но Прищепе хотелось заодно спустится по слону хребта, туда, где этот склон, и без того довольно крутой, заканчивался отвесным обрывом, и взглянуть на прилегающую местность.

Пройдя вдоль бревна, Александр подошёл к росшему на краю обрыва орешнику, поднятием руки остановил группу, осторожно раздвинул ветви и замер… Прямо напротив него стоял и пялился в его сторону чернобородый ваххабит. Сашка едва не отпрянул назад, лишь в последнюю миллисекунду сдержав собственную реакцию. До ваххабита было метров сто пятьдесят. Он жмурился на солнышко, и находившегося за кустом орешника спецназовца видеть не мог никоим образом. А вот на резко шевельнувшуюся ветку обратить внимание мог. Расстояние было всё же достаточно большим, чтобы Прищепа мог разглядеть лицо противника, но почему-то ему казалось, что бандит радостно улыбается. Дождавшись, когда тот отвернётся, Сашка осторожно и медленно вернул ветки на прежнее место. Затем повернулся к стоявшему за спиной Ляпину и показал знаками: «Вижу. Противник. Один».

Старший прапорщик Ефимов.

Итак, сведения нашего «туриста — путешественника» оказались на удивление точными. Не успели мы сделать и двух сотен шагов, как головной дозор сообщил об обнаружении второй базы. Я остановил группу и, заняв круговую оборону, отдал команду вести наблюдение. Сам же остался с радистами и, не спеша с выходом в эфир, приказал развернуть сто пятьдесят девятую.

— То, что мы вышли на базу, «Центру» ни слова, — фешник выскочил подле меня как чёрт из табакерки.

— Продолжаем играть в шпионов? — спорить я с ним не собирался. Инструкции у меня были чёткие: нахожусь в его полном и беспрекословном подчинении. Что ж, пока это напрямую не грозит безопасности моей группы, его приказ — закон. Сказано не сообщать, значит не сообщать.

— Вроде того, — он хмыкнул, но обижаться, похоже, не стал. И правильно: на обиженных воду возят и… «брёвна» ложут…

— Костя, — я нагнулся к сидящему на корточках радисту, — накинь на те координаты, что сообщал раньше, по паре сотен туда — сюда и передай, что у нас без происшествий.

Слышавший мой разговор с фешником рядовой Каретников кивнул и, взглянув в свои прежние записи, начал диктовать радиограмму. Я же посмотрел вслед удаляющемуся «агенту» и отправился к головному дозору.

Н-да, а база-то оказалась здорово замаскированной! Не знай мы её точного местонахождения и не разглядывая буквально каждый кустик, с большой долей вероятности прошли бы мимо. Нам ещё повезло с этим чехом, совершенно случайно вылезшим полюбоваться на солнышко, а то бы топали, пока не наступили на какого-нибудь дрыхнущего моджахеда или на их фишку… А вот на фишку как раз бы и не хотелось…

Посидев какое-то время вместе с головным дозором и вволю налюбовавшись на частокол закрывающих базу деревьев, я вернулся к своим радистам, сел на поджопник, прислонился спиной к дереву и на какое-то время предался философствованию. Но ненадолго.

— Командир, — Гришин прервал мои размышления на самом интересном месте — дрёме, всё более и более обволакивавшей моё сознание.

— Да, я, — пришлось открыть глаза и изобразить на лице некое подобие внимания.

— Там какая-то «Линда» требует на связь полковника Юрасова, — радист рассеянно развёл руками.

— Загляни в программу связи, чей позывной, — умиротворяющее состояния полусна как небывало. Гришин кивнул и скрылся в кусте, за которым была развернута наша радиостанция. Прошло буквально несколько секунд, как ветки снова раздвинулись и появилась удивленная физиономия радиста. На этот раз на меня взирал Костя Каретников — старший радист моей группы.

— С таким позывным никого нет, — он словно оправдывался, можно было подумать, что в отсутствии данных о чьём-то позывном была его вина.

— На нет и суда нет, — хотя сам факт выхода на нас корреспондента с неопознаваемым позывным вызывал кучу вопросов и недоумений. — Кого он там требует?

— Полковника Юрасова, — Костино недоумение стало заметно ещё сильнее.

— Ответь, что у нас таких нет и отключись. — Я невольно подумал об идущем с группой подполковнике, тот ли он, за кого себя выдаёт? Впрочем, в этих «шпионских» играх возможно всякое. — И вот что, пожалуй, «позвони» в отряд и прейди на запасную частоту.

— Понял, есть, — Костик кивнул и, пятясь, скрылся в приютившем моих радистов кустарнике. Я же снова откинулся на спину и закрыл глаза.

Но подремать мне не дали — почти тотчас, как мне удалось смежить веки, ко мне снова припёрся фешник. Открыв глаза на звук шагов и увидев его, я едва не расхохотался: выглядел фешник настоящим суперрейнджером — со всех сторон у него торчали, свешивались, топорщились веточки, травинки, пучки листьев. Всё это было привязано верёвочками, подсунуто под многочисленные петельки, резиночки и ещё хрен его знает подо что и хрен знает чем прилеплено на его чудо-маскхалате. Из-под погончиков, из разгрузки, из капюшона, отовсюду торчали ветки…

Он бы себе их ещё в задницу воткнул! «Попа в мыле, морда в ветках, это мы ползём, разведка!» Этот наряд был бы хорош, если бы нам негде и незачем было укрыться, а так… И когда только успел? Это всё же надо было надёргать, наломать, снять разгрузку, маскхалат, прицепить и снова облачиться. Или это мои ребята помогли? Точно они, вон пучки травы на спине узелком завязаны, и вот ещё две полностью очищенные от листьев веточки, как две косточки скрещенные болтаются. Узнаю, кто этот юморист… Нельзя же, в конце концов, так с человеком… Хотя пусть радуется, что они ему на спине что похуже не «нарисовали». Человек — невидимка, блин… Ветки ветками, а вот от сеточки, что свешивается на его лицо, я бы не отказался. Крупноячеистая, тонкая — почти прозрачная…. а контуры смазывает. В двух метрах лица не разглядеть. И наверняка нисколько не мешает. Выцыганить её у него, что ли, после окончания «операции»? Хотя, ну его нахрен.

— Командир, я пойду, понаблюдаю? — ах, вон он почему так вырядился, к головному дозору в помощники — в наблюдатели рвётся…

— Иди, — небрежный кивок. Как говорится, хочешь понаблюдать — иди, наблюдай, твоя воля.

Мне что, пусть идёт, претензий к его маскировке и «скрытному и бесшумному…» у меня нет. Думаю, не засветится. Вот только по-прежнему никак в толк взять не могу, кто же он такой?

Время шло, комары жужжали всё настойчивей, птички, привыкнув к нашему присутствию, скакали по веткам, а вернувшийся фешник вытащил из своего рюкзака чистый лист бумаги (он, что, его специально для этого с собой и брал?) и начал чертить на нём план «объекта».

Прав был майор Никишин, ой, как прав! По здравому уму и размышлению делать бы нам отсюда ноги. И чем скорее, тем лучше. Шесть бетонированных дотов, окопы в полный рост и в два ряда, а ещё землянки-блиндажи с двойными, тройными, а то и четверными перекрытиями, их я не стал даже считать. И всё это не как предполагалось мной изначально — в котловане, со всех сторон защищённом (от нашей артиллерии) высотами, а на небольшом, свёрнутом улиткой хребетике, короткой перемычкой на востоке соединявшимся с соседним хребтом, в центре своей завитушки разделённом на две почти равные половины отвесными кручами. Завитушки эти были проточены берущей отсюда своё начало речушкой. По большей дуге база прикрывалась не многим более пологими склонами — почти обрывами. И только в одном месте завиток улитки, постепенно истончаясь в узкую полосу, спускался к урезу воды, утопая в ней своей псевдо подошвой. Если верить нарисованной фешником схеме, а причин не верить в неё у меня не возникло, жилая часть базы находилась в центре — как раз по периметру образуемого истоком ручья оврага. Будь база в котловане, нам достаточно было бы убрать боевое охранение, и можно было обрушиться на противника сверху. А так…

— Командир, — шёпот Прищепы вывел меня из глубоких раздумий.

— Да?

— Семь.

— Что семь? — я не сразу понял, что тот имеет в виду.

— Семеро чехов… насчитали… Не меньше…

— Считайте дальше, — наверное, ничего более путного я ему предложить сейчас не мог.

— Понял, — Прищепа кивнул и растворился в зелёной тени закачавшихся вслед ему веток. А я снова погрузился в размышления.

Полковник Черных

Принять решение не вмешиваться не трудно. Но вот победить бушующее в душе беспокойство оказалось гораздо сложнее. Здравый смысл подсказывал полковнику сделать шаг в сторону, а совесть или точнее нечто не подвластное разуму твердило: надо взять ситуацию под контроль или хотя бы каким-то образом её отслеживать и, если что, помочь ушедшей на боевое задание группе. Тем более, что о районе разведки у полковника имелись весьма интересные сведения. Подумав и нервно походив по комнате, полковник Черных подошёл к своему рабочему столу и снял телефонную трубку.

… «Оперу», пожалуйста… «Опера»?… «Синицу» дайте… «Синица»? — … отдел…

— Генерал-майор Шилов слушает…

— Лёша, это Черных.

— А, Слава, привет…

— Тут такое дело…

— Говори, говори, не стесняйся…

…нужна твоя помощь…

…

…да, твои орлы.

…

…Да, одной хватит…..вполне…

…без проблем… так ты говоришь, завтра? Всё будет. Не переживай, утрясём. Да, да, решим.

— Спасибо, Лёш.

— Да ладно, чего там.

— Спасибо, — ещё раз повторил Черных, и уже собираясь положить трубку: — Супруге привет.

Чёрная дуга телефонной трубки легла на своё место, а полковник Черных ещё долго стоял у стола, рассуждая, правильно или не правильно он поступил, влезая в совершенно не касающееся его дело.

Старший прапорщик Ефимов

— Взять сможешь? — похоже, и у фешника в голове начали появляться некие сомнения. Я молча пожал плечами, затем ещё раз взглянул на схему.

— Надо поглядеть… — вновь взгляд на его рисунки, только для того, чтобы собраться с мыслями, — часок-другой понаблюдаем, и скажу.

— У нас мало времени, — напомнил он, но я не удостоил его даже взглядом. Положить группу в пику чьим-то интересам в мою задачу не входило. Тут действительно сперва следовало хорошенько подумать. Простой стремительный налёт как средство достижения цели я отверг сразу. Он не прокатывал никоим образом. Первый выстрел мог стать первым гвоздём в наш коллективный гроб. За спиной ещё одна база, а сколь много находилось на ней противника, оставалось только догадываться.

— Возможно, — к чему мне указывать на часы? Это фешник спешил, а мне его спешка на тот момент была по барабану. Если он что-то знал такое, что подстёгивало его решимость, то ему следовало поделиться своими знаниями со мной. — Но я не стану предпринимать никаких действий, пока не выясню обстановку до конца.

— Но их всего семеро, — он упрямо старался склонить меня на свою сторону. Я усмехнулся.

— Если их действительно не больше семи, то и тогда захватить базу будет не так просто. При столь солидных фортификационных сооружениях, заняв в них оборону, они вполне могут отбить даже самый неожиданный штурм.

— Хорошо, — похоже, наконец-то фешник решил держать карты открытыми. — Вам не обязательно захватывать базу.

— ??? — о, это что-то новенькое!

— Совсем не обязательно. Достаточно прижать их огнём, но так, чтобы я сумел проникнуть вот сюда. — Он ткнул кончиком авторучки в одно из укрытий, обозначенных в самом центре нарисованной им схемы.

Я задумался. Да, это было возможно. НО, даже если мы сумеем их прижать сразу, то и тогда в этом почти лобовом бою у меня с большой долей вероятности могут появиться потери. А сзади, — в своих раздумьях я повторялся, — ещё одна база с неизвестным количеством находящихся на ней чехов. Нет, игра в «прижми врага огнём» тут не годилась. Их надо давить и давить сразу. Одновременно всех и без вариантов. Значит, просто огневой налёт не годился, следовало придумать нечто другое. Я поднял взгляд на расположившегося неподалеку радиста и поднёс к глазу сложенные в круг большой и указательный пальцы:

«Вести наблюдение» — ничего нового или неожиданного, общая команда — как и намечал, разве что теперь наблюдение ещё и как средство выиграть время на раздумья. Как там у нас: «Наблюдение — есть один из основных способов разведки, которое в условиях ограниченной видимости дополняется подслушиванием». А раз основной способ, пусть сидят и наблюдают. Вот на основе их наблюдений я и буду ломать себе голову… Кстати говоря, фешер не мог не знать о существовании второй базы.

— О ней сведения есть? — я кивнул головой за спину, не слишком озабочиваясь правильностью указываемого направления. Поймёт и так.

— Нет, — отрицательно качнул головой фешер, и по его тону чувствовалось, что он ужасно мной недоволен. — Она значилась как законсервированная.

— Рас-кон-сер-ви-ро-ва-ли… — по слогам протянул я и задумчиво уставился на трепыхающуюся перед глазами ветку. Ответ фешника никак не вязался с его столь полной и подробной осведомлённостью об объекте предстоящего налёта. Либо он снова темнил, либо… либо в этом деле стали появляться накладки.

Хаваджи Мирзоев

Отряд Мирзоева, ходивший в трёхдневный рейд по тылам противника, после успешного выполнения поставленных задач возвращался в основной лагерь. Разделённый на пять групп, каждая из которых работала автономно, они, подобно весенним ручейкам, стекались в одну могучую реку, коей были не страшны никакие преграды.

Ведя своих людей к одной из основных ваххабитских баз, Хаваджи рассчитывал дать им возможность отдохнуть, набраться сил, а заодно затаиться до поры до времени, чтобы когда шум от проведённых диверсий и терактов утихнет, а русские, устав от бессмысленного бдения, снова расслабятся, вновь выйти и нанести удар по их колоннам и блок — постам. Сегодня Хаваджи был доволен. На этот раз выход действительно оказался успешным: обстрелян блокпост, расстреляны водитель и старший водовозки, вознамерившиеся по пути завернуть на реку, произведён подрыв федерального «Камаза», и как апофеоз — подрыв и почти полное уничтожение «минной разведки». Хаваджи уже несколько раз просматривал отснятые кадры, и каждый раз улыбался. Особенно оператору хорошо удался сам подрыв, когда взрывная грязно-алая, или точнее вначале алая, а затем грязно-серо-чёрная, вспухающая, вытягивающаяся в конус сфера подбросила двигавший близ обочины БТР и разметала шедших по полотну дороги сапёров. В замедленном режиме было видно, как подлетели вверх останки одного из русских, как на высоте нескольких метров разделились и полетели в разные стороны его руки и ноги. Особенно Хаваджи запомнились ноги: так и оставшиеся в ботинках, перевёрнутые и раскинутые в разные стороны латинской V. Потом кадр смещался, камера наплывала вперёд, и становились отчётливо видны бьющие фонтанчики пуль, бегущие вдоль правой обочины. Они бежали, бежали и вдруг клевали голову залегшего на земле и стреляющего неизвестно куда русского. Стоп — кадр — расплывающийся кровью затылок, судорога тела и падающее из рук оружие. И вот ещё этот кадр: второй подрыв и распластавшееся посреди асфальтовой дороги, истрёпанное в клочки тело русского офицера… и тёмная лужа расплывающейся крови около его головы…

Нет, сегодня ему, право, было чем отчитаться перед вышестоящим руководством. Он и его люди хорошо поработали, а хорошая работа стоила хороших денег. Всё, теперь отдых. Омыться в студеной воде берущего своё начало в центре базы ручья, хорошенько перекусить, благо привезённых на базу запасов было в избытке, выспаться, а завтра на целый день завалиться в тенёк с книгой в руке, предаваясь спокойному, неторопливому отдыху. «Война войной, а обед по расписанию», — вспомнил он давно слышанную и уже почти забытую пословицу. Вспомнил и невольно улыбнулся. Жизнь казалась прекрасной.

Старший прапорщик Ефимов

План действий наметился часа через полтора. К этому времени я уже изрядно наползался и нанаблюдался. Чехов на базе действительно оказалось не слишком много — девятеро. Если были и ещё, то они в поле зрения моих разведчиков так ни разу и не попали. Зато удалось выявить и разглядеть обе защищающих базу позиции боевого охранения. Тот, кто определял места их расположения, дураком наверняка не был. Укрытые от постороннего взгляда дерновыми брустверами и переплетениями ветвей, они долго оставались вне поля нашего зрения. Повезло, что чехи решили произвести смену. Хотя «повезло» тут совсем не причём, просто долгое наблюдение принесло свои результаты — бандиты поменяли часовых. И с этого момента мы точно знали, где они — эти часовые — находятся. Теперь время от времени в оптику можно было разглядеть то чёрную бороду одного ставшего на пост бандита, то тёмную шапочку другого. Увы, для уверенной стрельбы снайпера появляющихся на короткое мгновение фрагментов целей было недостаточно. Естественно, данный факт существенно осложнял процесс выполнения моей задумки, но не делал её невыполнимой. Когда мои рассуждения превратились в законченную картинку, я мысленно пересчитал имеющийся у нас арсенал бесшумного оружия: АКМС с ПБС, ВСС и два АС «ВАЛ». Для стопроцентной надёжности этого было мало, но вера в моих разведчиков позволяла надеяться, что мы справимся…

— Ждём, — словно самому себе сказанное слово прозвучало едва слышно, но находившийся рядом фешник дёрнулся. Дёрнулся, но промолчал. Я же неторопливо расстелил на земле зелёный армейский коврик и вытащил из рюкзака компрессионный мешок с уложенным в него спальником. Мне банальным образом хотелось хоть немного поспать. О том, чтобы как следует выспаться, речи уже не шло.

— Каретников, — на этот раз мой шёпот долетел до дежурившего у радиостанции радиста, и тот медленно, словно нехотя, повернул голову. — Через два часа разбудишь.

Боец кивнул.

И улегшись на коврик, а сверху накрывшись расстёгнутым в замке спальным мешком, моё командиршество завалилось спать.

Рядовой Прищепа

Сашка лежал на коврике и сквозь переплетение ветвей пристально вглядывался туда, где находилась обнаруженная им база. Если бы не время от времени появляющиеся фигурки людей, то было совершенно невозможно догадаться, что там находятся незаметные многочисленные подземные сооружения. Все двери были искусно замаскированы дёрном, на одной, о существовании которой Прищепе стало известно, только когда она открылась, вообще росло два небольших деревца. Сашка сам видел, как появившийся со стороны ручья боевик поливал корни посаженных на двери деревьев из большого алюминиевого чайника. Вообще база завидно отличалась от виденных ранее тем, что на ней не было никаких наземных построек, даже кухня находилась где-то глубоко под землёй, и лишь кушать боевики предпочитали на свежем воздухе. Но и тогда они вытаскивали из укрытий маленькие раскладные столики. После кушали и снова убирали. В бинокль Сашка видел, как на стол подали лепёшки, крупно порезанные куски вяленого мяса, тёмную колбасу. Точно такую же колбасу Сашка однажды пробовал, надыбав её в брошенном рюкзаке удравшего ваххабита. Жирная до нельзя, напичканная какими-то травами, тогда она ему совершенно не понравилась. Но сейчас, глядя, с каким аппетитом это произведение местного кулинарного искусства поедают рассевшиеся за столами моджахеды, Сашка почувствовал, как во рту стала невольно набегать слюна. Потянувшись рукой, он осторожно вытащил из мародёрника дежурную пачку галет и, разорвав её зубами, принялся тихонечко есть. Хлебцы приятно похрустывали на зубах, а в душе у Александра невольно зародилось непонимание причины бездействия группника.

«Почему он медлит? — невольно думал Сашка, глядя на беззаботно жующих и к тому же весело переговаривающихся меж собой бандитов. — Сейчас самый момент, они собрались вместе. Двое, что на охране, не в счёт. Сто пятьдесят метров — не расстояние. Один залп. А потом прижать огнём оставшихся и добить. Может, опасается боевиков, что находятся на второй базе? Так пока они раскачаются, мы уже соберём трофеи и будем далеко отсюда. Опять же, сколько их там? Пять, десять, пятнадцать? А может, командир хочет их одним махом? Ту и эту? А что, если прокатит, то ему светит орден как минимум. Да и я бы тоже от ордена не отказался. Кстати, группник сказал, что к медали он меня уже представил. Надо спросить, к какой. Может, к «Отваге»? Хорошо бы. Вот только пройдёт ли? Хорошо бы прошла. Медаль, а потом орден… — Александр мечтательно вздохнул и продолжил наблюдение за местностью.

Старший прапорщик Ефимов

Уснул я почти сразу, а проснулся, когда до намеченного для «подъёма» времени оставалось ещё несколько минут. Солнце окончательно склонилось к горизонту, тени вытянулись, слившись в сплошное серое покрывало.

— Костя, старших троек ко мне, — приказал я всё ещё остававшемуся на дежурстве Каретникову и, проследив взглядом за тем, как тихо смыкаются за ним ветви, вытащил из рюкзака пластмассовую баклажку и принялся полоскать рот последними оставшимися в ней крохами минералки.

Вскоре появились вызванные Костей старшие троек и, повинуясь моим знакам, собрались в тесный, дружеский кружок. Фешник явился сам, без всякого приглашения. Хотя по здравому размышлению пригласить его тоже следовало. До тёмного времени суток оставалось не так много времени, и с изложением пришедших мне в голову идей надо было поспешить. Поэтому я начал без вступления.

— Все бесшумники в центр — к головной тройке, Калинин туда же, — тут я сообразил, что со мной уходит двое из первой тройки ядра, пришлось делать доворот: — Отдашь радиостанцию Баранову. Мои радисты к нему в качестве усиления.

Сидевший неподалёку и слышавший весь наш разговор Каретников скривился. Но промолчал. И правильно сделал. А я обвёл собравшихся взглядом, вспоминая, всё ли сказал, что собирался. И, посмотрев на фешника, вспомнил:

— Тротил потребуется?

Он, не произнося ни слова, кивнул.

— Всю взрывчатку в один рюкзак. Рюкзак Прищепе. Саша, — обратился я к своему нештатному сапёру, — отдашь свою радиостанцию Ляпину. Ты, Эдик, — обратился я к притихшему Довыденко, — остаёшься за старшего. По первой команде все ко мне.

— Понял — к Вам по первому требованию.

— Хорошо — всё правильно. Так, дальше. — Я назидательно поднял вверх палец. — Смотрите, скоро стемнеет, так чтобы никаких разговоров, даже самым тихим шёпотом, ясно? — старшие троек кивнули. Каждый прекрасно понимал, что любой звук в наступающей тишине звучит громче и отчётливее.

— Вопросов нет, — за всех ответил Прищепа, и по лицам остальных я понял, вопросов у них действительно не было.

— Орешник внизу всем видно? — заданный вопрос не требовал подтверждения, и потому я продолжил: — Необходимо незаметно и тихо спуститься с хребта и занять позицию на самом краю ореховых зарослей. То, что от этого будет зависеть успех налёта, я думаю, вам объяснять не нужно. Тогда, значит, сейчас возвращаетесь к тройкам, выполняете всё, что я сказал, и через пять минут начинаете медленное выдвижение вперёд в такой последовательности — головной дозор, Калинин и бесшумники, а далее согласно боевого порядка. При занятии позиции старайтесь придерживаться единой линии фронта… Тыл остаётся на хребте.

— Ты сильно рискуешь, — перебив моё изложение плана, прошипел фешник, и как ни странно, мне пришлось с ним согласиться.

Я действительно рисковал, подводя группу так близко к противнику, да ещё к тому же оказываясь в низине, но мне до зарезу было необходимо в нужный момент (особенно, если что-то пойдёт не так) в считанные секунды большей частью группы занять намеченную позицию.

— Нет, — надеюсь, на моём лице появилась улыбка, а не гримаса, — как обычно. — Я немного лукавил, но только самую малость. Лишняя частица уверенности никому ещё не мешала. — Если всё пойдёт, как планировалось, то налёт совершим с рассветом.

— Ждать до утра? — невольно вырвалось у вновь готовившегося играть в молчанку фешника, и я мысленно возмутился: он что, думал, сейчас я тут поставлю задачи и сразу на штурм? Я, между прочим, вообще на этом совещании никаких особых задач ставить не собирался, а на случай непредвиденных событий они — то есть задачи — тройкам мной были поставлены ещё когда я ходил наблюдать за вражеской базой. А понаблюдав и сделав для себя определённые выводы, я тут же пробежался по занимаемым нами позициям и конкретно каждому разведчику определил сектор и цели. Так что с этим вопросом у нас всё было в ажуре. Теперь наши позиции смещались немного вперёд, но задачи для каждого бойца оставались прежними.

— Да, ждать! — мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы сказанное прозвучало как можно мягче.

— Но мы исчерпали свой временной лимит, — похоже, фешник тоже едва сдерживал эмоции, но если он думал сбить меня с толку, говоря об ограниченности отпущенного нам времени, то это у него не получилось.

— Мы осуществим налёт не раньше, чем нам удастся снять часовых, — мой ответ был категоричен.

После этих слов фешник, похоже, снова хотел возразить, но вместо этого посмотрел на свои часы, словно испрашивая у них совета, и промолчал. Только качнул головой и недовольно цокнул языком. Мне его цоканье… по… барабану…И я продолжил объяснение диспозиции:

— Итак, орлы, вернёмся к нашим баранам. После выдвижения приготовиться: бдить, бдить и бдить. И не дай бог кто вхрапнёт! Радиостанции включить на приём в четыре утра. Самостоятельно никаких действий не предпринимать. Работать строго по моим командам. «Бесшумники», в готовности выдвинуться и занять позиции вокруг базы. Впрочем, я их ещё проинструктирую и поведу сам. — И уже во второй раз: — Вопросы?

Ответом послужила наступившая тишина.

— Если всем всё понятно, тогда сейчас в тройки и сразу же всех, кто с бесшумниками, в центр. Калинин, ты тоже. Всё, вперёд…

Мне не так просто было решиться на подобное. У меня просто не было выбора. Полдня наблюдений вполне достаточно, чтобы сделать вывод — охранение бесшумниками не снять. Слишком была велика вероятность промаха. Находившиеся за укрытиями часовые лишь изредка мелькали в поле зрения моих снайперов. Выбранный мной вариант в какой-то мере тоже был не бог весть чем, но на тот момент представлялся более надёжным или хотя бы дающим надежду на успех. Во всяком случае, когда-то получилось… Но сейчас другая война, и не только мне предстояла «долгая дорога в ночи».

— … Я пойму, если ты откажешься…

Сидевший рядом со мной Калинин нервно теребил пуговицу до середины расстёгнутого маскхалата. Мне не хотелось на него давить, на этот раз я бы действительно его понял. То, что предстояло моему сержанту, выходило за рамки обычной «работы». Сменить пулемёт на нож, с собой ничего — только остро отточенный клинок и две гранаты, даже радиостанцию я приказал оставить, не брать. Зацепится, включится, помешает, да чёрт знает сколько ещё нехороших вариантов. Всего не учтёшь.

— Я готов. — Не «согласен», не «смогу», не «постараюсь», а именно вот так: «Я готов».

— Смотри, если что… — я не договорил, ибо Юрка отрицательно качнул головой. — Хорошо. Сейчас начнём спуск вниз, — к чему я напомнил ему об этом? С другой стороны, что я ещё мог ему сказать?

Итак, Калинина назначил я, второй — фешник — вызвался сам.

— Ты уверен? — я ещё раздумывал, не сделать ли всё самому, а группу оставить на Прищепу и фешера, как предполагал с самого начала, но последний оказался настойчив.

— У меня есть опыт, — сказанные едва слышно слова сомнения не вызвали, — а с группой лучше тебе.

Пожалуй, он был прав… Что ж, пусть идёт. Как — никак — это его задача, это его впереди ждёт неведомая мне цель, и если завалимся по его вине… Тогда плюну на всё, отойду и наведу артуху. Лишь бы всё получилось у Калинина, лишь бы получилось! Наш разговор только что закончился, и мой рукопашник, теперь отойдя в сторонку, «переваривал» полученное от меня задание. Похоже, его слегка коробило. Ничего-ничего, сейчас начнём выдвигаться. Пока спустимся вниз, пока займём позиции, потрясение, вызванное моими словами, немного пройдёт.

— Так что? — ответа от запутавшегося в мыслях меня фешник так и не дождался.

— Можешь готовиться. Морально. Автомат и разгрузку оставишь на бойцов. С собой — только нож и пистолет, ещё гранату можешь взять, чтобы подорваться, — желание насладиться хоть какой-то местью вылезло совершенно неожиданно.

— Пренепременно, — он даже не повернулся в мою сторону.

Вот и поговорили. Ну и чёрт с ним! Обижается — не обижается, а инструктаж мой ему всё же придётся выслушать.

— Итак, вам необходимо выйти к постам охранения, подкрасться к ним как можно ближе, затаиться и ждать. Ждать, пока не начнёт светать — только тогда. Ни раньше, ни позже. — Что именно они должны сделать, я упоминать не стал, к чему повторять то, что уже сказано? — Мне с «бесшумниками» надо успеть выйти на намеченные рубежи к началу утренней молитвы и чтобы не успела появиться очередная смена. С этим всё понятно? — они промолчали, и я продолжил.

— Мы с Прищепой двинемся следом за вами и будем вашим прикрытием, если что — отходить тем же путём, что и выдвигались.

— Никакого отхода! — не выдержав, вмешался фешник. — Мы должны сделать то, зачем пришли, а не отходить!

— Хорошо, — к чему мне было с ним спорить? — Юра, ты отходишь… один, а потом… потом будет видно.

— Слушай ты, прапорщик… — всё же поняв, что вновь начал перегибать палку, фешник не договорил.

— Не гоношись… — надеюсь, с виду я оставался спокоен. Хотя вопрос — так ли легко мне далось это видимое спокойствие?

— Мы должны выполнить поставленную задачу во что бы то ни стало! — теперь в голосе фешника не осталось ни какого нажима, только звенящая уверенность в своей правоте и верности выбранного направления, словно не достигни разведчики цели, и реки выйдут из берегов, и земля вздыбится и улетит в небо.

— Базу мы возьмём, — не желая углублять очередной конфликт, заверил его я. И тут же был вынужден внести ясность: — Её территорию мы займём по — любому. Только хватит ли нам времени, чтобы задавить противника в жилых помещениях?

— Должно, — особой уверенности в словах фешника не слышалось.

— Должно… — как эхо повторил я. По моим расчётам, минут пятнадцать, начиная от момента первого выстрела, у нас было по — всякому. Вот только жаль, что мои ребята так и не смогли выяснить количество боевиков, находящихся на второй базе. Долгое наблюдение практически ничего не дало, разве что получилось выявить периодичность смены часовых. Сама же база, находясь в межхребтовом разломе, полностью выпадала из поля зрения наблюдавших за ней разведчиков. Так что там могли находиться и трое, и пятеро, и тридцать бандитов. Да сколько угодно, раз это оставалось неизвестным. Но позволить бойцам выдвинуться ближе, тем самым рискуя быть обнаруженными, являлось непозволительной роскошью.

Сержант Калинин

Смысл сказанного группником дошёл до Юрки сразу — Ефимов хотел положить чехов в момент, когда те станут молиться. Но процесс убийства людей, молящихся богу, не вызвал протеста ни у Калинина, ни у находившегося тут же фешника. Жесткосердечность старшего прапорщика снискала гораздо большее уважение, чем лживое лицемерие некоторых правозащитников, рассуждающих о гуманном и негуманном оружии. Ни одно оружие не может быть гуманным, любое оружие несёт смерть и страдания. Смерть и разрушение. Молитва… Кому какое дело до их молитвы и их бога? Их бога… А разве богов много? Какая разница? Никакой. Там впереди враги, и их надо уничтожить, а как и когда — неважно. Во время утреннего намаза? Отлично! — Калинин зло усмехнулся. — Значит, так будет угодно Аллаху…

А перед тем, как начать движение к последнему рубежу, командир группы, видимо, не столько желая наставить, сколько подбодрить, поманил Калинина к себе:

— Можно зажать ладонью нос — рот, — пояснял, а точнее, напоминал ему Ефимов, — и держать минуты две-три, пока человек (Человек??? Враг!!!) не потеряет сознания. Две-три минуты, и не придётся оттирать кровь, не придётся думать о том, что сам, хладнокровно, (о каком хладнокровии речь???) собственными руками… Но… — короткая пауза. — А если он вырвется? Если его ладони найдут оружие? Если он сумеет поднять тревогу? Если… — голос командира группы был тих, но твёрд: — Рисковать мы не будем. У тебя хороший нож…Только не спеши! Всё, как учили. Помнишь?! — скорее не вопрос, а утверждение. — Сможешь?! — и опять вопрос без вопросительной интонации.

Сержант, не раздумывая, кивнул, а по спине пробежала холодная цепь мурашек. Отступать поздно.

И вот теперь в темноте окружающей ночи, лежа на расстеленном на холодной земле коврике, Юрка вспоминал детство — детство городского мальчишки, не слишком избалованного компьютером. Во дворе, где он вырос, ко всеобщему удивлению, детей было много и они ещё играли: в салки, в войнушку. В играх ему не раз приходилось подкрадываться и снимать «ничего не подозревающего» часового. В четыре движения: зажать рот, деревянным кинжалом по горлу, ещё обязательно повернуть голову, «ломая» шейные позвонки, а потом бросить «труп» на землю и внезапным атакующим броском разгромить «главные силы противника». Часовой снят… легко, как в кино.

Детская войнушка… как давно это было, в другом мире. Тот мир остался далеко… дома.

Сейчас… сейчас всё было по-другому. Ему предстояло не в игре, не на занятиях и тренировках, а в жизни применить нож. Отличный кизлярский нож с широкой полосой кровотока, купленный им на местном рынке и ещё ни разу не использованный даже для того, чтобы срезать ветку или заточить карандаш. А о таком кощунственном деле, как вскрыть им банку консервов, не могло быть даже и мыслей.

Холодное оружие Юрий любил — с детства. Мечи, кинжалы, ножи притягивали его, словно магнит. Трофейный фашистский кортик, обычный кортик обычного пехотного офицера, подаренный тётей Верой в память об умершем дяде Андрее, висел на стене в его комнате как самое лучшее и дорогое украшение. Юрка даже нашёл его описание. Оказалось, что это:

«немецкий офицерский армейский кортик образца 1935 года в ножнах и с темляком. Клинок стальной, прямой, двулезвийный, шестигранного сечения, никелированный. С эфесом, состоящим из рукояти с головкой и крестовины. Рукоять круглая, изготовленная из пластмассы жёлтого цвета (а не из слоновой кости, как хотелось думать Юрику), обвитая наискось двойным желобком слева направо. Головка рукояти конической формы, с ободками, украшена дубовыми листьями, навинчивается на хвостовик клинка. Крестовина металлическая, концы загнуты вниз и закруглены в виде завитков. Ножны металлические, цельные, поверхность покрыта мелкими точками «ложной зерни»… На гайках крепятся подвижные кольца для крепления ремней портупеи. Темляк состоит из закрытой серебряной кисточки на двух шнурах серебристого цвета».

Одно только слегка портило эту раритетную вещь — отпиленный фашистский герб — свастика. Но и без неё Юркиному богатству завидовали все окрестные мальчишки. Порой ему делались весьма заманчивые предложения — выменять или продать это оружие, но все попытки торга не увенчались успехом. А Юрик начал собирать собственную коллекцию. Постепенно к изделию немцев прибавился современный, но весьма интересный нож с широким изогнутым лезвием и рукояткой из лосиного рога с искусными вырезами под каждый палец руки, а следом и небольшой, ржавый скифский меч, подаренный ему одним деревенским приятелем. Последним приобретением Юрия оказалась фехтовальная шпага, принесённая отцом, не слишком разделявшим пристрастия своего сына, но вместе с тем и не настаивавшим на прекращении подобного увлечения. И вот теперь он приобрёл этот нож — заплатив цену, за которую можно было купить пяток ножей не многим хуже. Но ему понравился именно этот и, представив, как он будет смотреться на стене его комнаты, Юрий тут же выложил деньги, не сделав даже попытки торговаться. Нож был действительно хорош. Юрик мог часами вертеть его в руках, отрабатывая удары, выпады, но осторожно, так, чтобы, не дай бог, не оставить царапину. И вот теперь… У каждой вещи есть своё предназначение. Один нож должен резать хлеб, другим удобнее всего строгать дерево, третьим… Да мало ли для какого дела был уготован изготовленный мастером клинок? А этот нож предназначался для убийства. Не для боя, о чём говорила отсутствующая на нём гарда, а именно для убийства. Продуманного или неожиданного даже для самого владельца, но всё же убийства. Юрик искренне надеялся, что ему будет уготована судьба вечно висеть на стене в качестве украшения, но как говорится, человек предполагает… Сегодня этому ножу надлежало обагриться человеческой кровью.

— Пора, — Ефимов тихонько тронул лежавшего с закрытыми глазами Калинина, и тот, привычно молча поднявшись, потянулся к стоявшему на земле оружию.

— Пусть лежит, — скорее почувствовал, чем услышал Юрий и, поняв, что речь идет о пулемёте, мысленно вздохнув, начал стягивать с себя тяжёлую упряжь разгрузки. К этому моменту за спиной группника нарисовался фешер, уже полностью готовый к выполнению намеченного. — Держи «Вал», — старший прапорщик протянул Калинину оружие, взятое у рядового Прищепы.

Дождавшись, когда Калинин окончательно проснётся и приготовится к выдвижению, группник тихонько ткнул его кулаком в плечо, пожалуй, чересчур суетливо пожал протянутую руку фешера и одними губами пожелал что-то напутственное, после чего получил такое же неслышимое «к чёрту» и, оставшись доволен, указал направление движения.

Они осторожно отделились от группы и начали уходить в темноту. Сержант, почти незнакомый ему подполковник Тарасов, следом прапорщик Ефимов, Прищепа, оба снайпера, оставившие свои громоздкие СВД и взявшие притороченные к рюкзакам бесшумники, а замыкал группу рядовой Вячин, только совсем недавно сменивший свой АК пять сорок пять на АКСМ с ПБС. Первым шёл Калинин — крепыш, мастер спорта — рукопашник. Ему надлежало сделать самое основное, возможно, самое главное сегодня и самое страшное в жизни.

Это был его далеко не первый боевой выход. Ему уже приходилось участвовать в бою. Он уже убивал. В этом не было ничего из ряда вон выходящего. Именно для этого и идут на войну — убивать врага. Он шёл на войну, он готовился к этому. Он уже был среди тех, кому довелось стать привратником смерти… Но в этом мире среди открывавших её двери он был далеко не первым. В этой жизни убивали многие, и у каждого это случалось по — разному: кто-то убивал, принимая политическое решение; кто-то, отдавая приказы; кто-то, поднося снаряды или цепляя бомбы под крылья летательных аппаратов; кто-то, паля во тьму и даже не подозревая, что его пули нашли свою жертву; кто-то, в злой перестрелке вскидывая оружие наугад; кто-то, швыряя в подвал или за дувал гранату; кто-то, тщательно выцеливая в оптику или выглядывая врага в прорезь прицела; кто-то от пояса, в упор бил набегающего противника и видел, как расползаются по его груди тёмные пятна… И каждый переживал это по-своему: кто-то тут же веселился на очередном банкете; кто-то пребывал в гневе от слишком малого количества трупов противника; кто-то даже не задумывался о последствиях своих действий или же не желал задумываться; кто-то так и оставался в неведении; кто-то просто пребывал в опустошающей радости, что остался жив; кто-то продолжал стрелять и стрелять, пока к первому не добавлялся второй, третий, четвёртый, страх переходил в злость, нервный всплеск в тупую усталость. Кто-то просто пребывал в ступоре; кто-то с восторгом вспоминал падающего на землю врага; кто-то — с тупым безразличием. Тысячи оттенков, десятки ситуаций, миллионы людей. Кто-то рыгал от выпитого, кого-то рвало от одуряющей вони первого трупа. И так до бесконечности…

Юрке предстояло, как в старину, как прежде, как… как совсем не принято в «цивилизованном обществе», как варвару и одновременно разведчику-диверсанту… Пулемёт проще — жмёшь спусковой крючок и убиваешь вроде как бы и не ты, будто так и должно быть. А тут… Но он готовился. Вся его двухгодичная служба была лишь прелюдией к этому действу. Финал. Первая сцена последнего акта. Или как там на сцене? Жизнь — игра, игра — порождение жизни, кошки-мышки, большие политики — маленькие солдатики. Всё продумано, всё решено заранее, ещё на занятиях в пункте временной дислокации… роль определена. Он сам выбирал её. Отрабатывал в надежде, что именно ему доверят, и он сумеет, он справится. Он рукопашник — мастер спорта, кому, как не ему?

И вот теперь он двигался впереди неслышимого за спиной фешника, осторожно ступая и обходя едва видимые в полутьме наступающего вечера корни, ветки, оставшиеся с незапамятных времён пни. Они шли медленно, всё было рассчитано буквально по минутам, или это только казалось, что рассчитано? Разве можно рассчитать время передвижения по пересечённой местности? Ямы и поваленные деревья, корневища и заплетающиеся на ногах стебли ежевики. Калинин знал, что где-то там, позади, но совсем рядом невидимые в черноте ночи двигаются ещё пятеро — группник, старший головной тройки Прищепа и ещё трое разведчиков, вооруженных бесшумным оружием. Впрочем, АС «Вал» Прищепы с одним магазином сейчас находился у Калинина, за спиной. Знание того, что свои рядом, что в случае чего придут и помогут, придавало уверенности, но не избавляло от тяжести ожидания. Более того, Юрий знал, что у подножия хребта прапорщик Ефимов остановится, а ему и Тарасову предстоит идти дальше, точнее взбираться вверх по почти отвесным кручам на верхотуру хребта, где их пути тоже расходились и Юрик оставался совершенно один.

Калинин и следующий в двух шагах от него подполковник подошли к хребту именно в том месте, где и рассчитывали. Юрка взглянул в тёмную вышину и непроизвольно покачал головой — если издали склон казался неприступным, то вблизи таковым и был. И всё же именно здесь им предстояло взойти на вершину хребта. Ведь только кажущаяся его неприступность и послужила причиной такого выбора. И Юрка прекрасно понимал почему. Ефимов исходил из того, что крутизна склона должна была представляться боевикам вполне достаточной защитой от неожиданного нападения, достаточной настолько, чтобы они решили обойтись здесь без установки мин.

Такие неопределённые слова «должна была, показаться… решили…», но именно на этом и строился расчёт группника. Но если он ошибался… Об этом не хотелось даже и думать. Сержант ещё раз взглянул вверх, затем осторожно приблизился к глиняно-земляной стене и, привстав на носках ботинок, дотянулся до свисающего вниз корня какого-то кустарника. Ночь не была абсолютно чёрной, скорее серой, и в этой её ночной серости корневище казалось разлохматившейся на ветру верёвкой. Впрочем, верёвка у Калинина была своя — моток длинного, прочного зелёно-серого фала. Юрий шёл первым — ему предстояло, поднявшись на хребет, сбросить его вниз остававшемуся у подножия хребта Тарасову. Вздохнув, сержант слегка натянул корень и, не слишком рассчитывая на его прочность, пошёл на «приступ».

Первый шаг оказался самым трудным. Почва никак не желала предоставлять опору его подошвам. Сержант раз за разом ставил ногу, усилием мышц вжимал носок ботинка в склон и пробовал приподняться, и раз за разом подошва ползла вниз. Не отпуская из рук корневище, Юрка отступил чуть в сторону, и на этот раз ему повезло — подошва коснулась небольшого выступа, выпирающего из почти ровного отвеса склона. Возможно, это был попавший в глиняно-земляную почву камень. Впрочем, это не имело никакого значения. Калинин поставил на выступ ногу, несколько раз напружинил мышцы, перенося нагрузку и примериваясь, затем придерживаясь за корень, аккуратно подался вверх. После чего, распластавшись всем телом на едва заметно наклонённой поверхности, начал выискивать следующую опору.

Он так и двигался — словно не поднимаясь вверх, а переползая по-пластунски, при этом выверяя каждое движение, каждый перенос центра тяжести — как учили — три точки опоры. Три точки, даже когда кажется, что ты стоишь столь надёжно, что вполне достаточно и одной. Но слишком велика была цена ошибки. Он не мог позволить себе сорваться и заскользить вниз, поэтому взбирался медленно и, казалось, бесконечно долго, но иначе было нельзя. Любой, даже самый слабый шум, мог привлечь внимание часового и тогда вся их подготовка, все их планы полетят к чёрту. Постепенно невесомость, после снятия разгрузки чувствовавшаяся во всём теле, начала уступать место усталости. Казалось бы, невысокий склон превратился в бесконечную крутую лестницу. Поэтому, когда поднятая вверх рука, не найдя опору, опустилась вниз на ровную поверхность вершины, Калинин даже не сразу понял, что выбрался. Долгих несколько секунд он пребывал в неподвижности, переводя дыхание и напряженно вслушиваясь в окружающую тишину. Затем снял накинутый через плечо моток верёвки и, распустив связывавший его узел, несильно бросил, почти катнул вниз. Тщательно уложенная новенькая верёвка, разматываясь, заскользила по склону. Через несколько секунд Юрий почувствовал осторожный рывок и, давая понять, что готов, дважды дёрнул в ответ. Верёвка натянулась, и Калинин, ощутив опустившуюся на тот конец тяжесть, вцепился в неё обеими руками.

Тарасов выбрался на ровную поверхность минуты за три и, тяжело дыша, на какое-то время застыл в молчаливой неподвижности. Группник и пришедшие с ним бойцы по-прежнему оставались внизу — Ефимов предпочитал не рисковать. Вдруг кто сорвётся и наделает шума? К тому же он верил в удачу уходивших. А что ему ещё оставалось, кроме веры?

Через пару минут, уже отдышавшись, подполковник коснулся кончиками пальцев плеча сидевшего на корточках Калинина, привлекая его внимание.

«Выдвигаемся», — движения рук были едва заметны, тем не менее, дополнительных разъяснений не потребовалось. Юрий всё понял, кивнув, при этом совершенно не озабочиваясь тем, был виден или нет в темноте его кивок, и выпрямился. Следом встал на ноги и Тарасов. Мысленно пожелав друг другу удачи, они двинулись в противоположные стороны. Теперь им предстояло действовать каждому по отдельности.

Подполковник Трясунов

Выводы, сделанные Трясуновым на основе собственного анализа передаваемых Ефимовым координат, однозначно свидетельствовали — координаты ложные. И вот сейчас, вместо того, что бы продолжать спать, разбуженный тревожными мыслями, подполковник проснулся, встал, включил свет и всмотрелся в ещё с вечера расстеленную на столе карту. Завтра группе предстояло выйти к заранее оговорённому месту эвакуации. Просьб о перенесении назначенного места от Ефимова не поступало.

«Значит, — подумал полковник, — идут они всё же сюда — к ротному опорному пункту. Вот только где они находятся сейчас?

Сержант Калинин

Вскоре фигура уходящего Тарасова исчезла из вида. Юрий окончательно осознал, что теперь он остался совершенно один.

У горизонта медленно ползала луна. В её едва пробивавшихся сквозь листву лучах окружающее пространство казалось нереальной компьютерной графикой. Повсюду царили тени. Юрка замедлил и без того осторожный шаг. Фигура неподвижно застывшего, вслушивающегося в тишину, вражеского часового отчётливо проступила на фоне плывущего по небосводу лунного диска. Теперь у сержанта на один метр пути уходила минута-две, а иногда и больше. Время шло…

До врага оставалось каких-то пара десятков шагов, когда под подошвой Юркиного ботинка жалобно хрустнула маленькая ветка. Но, прежде чем часовой развернулся и посмотрел в его сторону, Юрка скользнул в тень дерева. Уже распластавшись на холодной осенней земле, он услышал звук направляющихся к нему шагов. Нож из висевших на поясе ножен плавно перетёк в руку. Всё получалось не так, как планировалось, и всё из-за него, из-за его спешки… Шаги приближались. Юрка крепче сжал рукоять клинка и приготовился вскочить на ноги. Теперь уже снять часового без шума не получалось, да и время… Мучительно хотелось поднести руку с часами к лицу и посмотреть отмеряемое ими время. Когда до Юрки оставалось не более пяти шагов, часовой развернулся и двинулся в обратную сторону. Юрка почувствовал, что его бросило в жар. Выдвигаться дальше было опасно, оставалось только ждать. Ждать ни в какую не желающего наступать утра.

Понимая, что придётся провести долгое время в неподвижности, Юрий боялся теперь только одного: как бы затёкшие мышцы в последний момент не помешали выполнению задуманного. Наконец луна спряталась за вылезшую на небосвод тучку, а на востоке горизонт едва заметно окрасился розовым. «Пора», — сам для себя решил Юрка и, медленно поднимаясь на затёкшие от неподвижности ноги, несколько раз сжал и разжал пальцы правой руки на холодной рукояти ножа.

Теперь, слегка пригнувшись, продвижение вперёд. Не спеша, с каждым шагом бесконечно медленно перенося вес на соприкоснувшуюся с почвой подошву.

Вдруг что-то изменилось. Юрка напряг зрение и обратился в слух. Только что мелькавший силуэт противника исчез, словно растворился в предрассветном тумане. И лишь негромкое шмыганье простуженным носом говорило о том, что часовой всё ещё там — на месте. Сердце сержанта Калинина, постепенно набирая обороты, начало стучать так, как будто готовилось выпрыгнуть из ставшей вдруг тесной грудной клетки, оно билось, сжимая легкие и не давая вдохнуть полной грудью. Лишь короткие толчки воздуха, туда-сюда, туда-сюда. Юрка остановился, замер на одном месте, несколько раз, словно готовясь войти в холодную воду, быстро, но тихо вдохнул-выдохнул, а затем начал дышать, медленно, через нос, чтобы успокоиться и взять себя в руки. До противника всего ничего, а сердце по-прежнему бьёт, как барабан. Кажется, только его и слышно в окружающей тишине. Странно, что этот гад до сих пор так и не обернулся. Глухой?! Он не слышит, как крадется к нему нежданная смерть?! А может, это пришёл давно назначенный ему час? Единственный и неповторимый? Два шага и удар. Под рёбра снизу вверх, в сердце, как учили. И пошевелить, не вынимая… Повести вправо-влево. Чтобы наверняка… Осторожно опустить труп… Да! Обязательно зажать рот, чтобы, не дай бог, не вырвался вскрик. А сердце бунит, как бубен. Ещё шаг. Ещё полшага. Вот так. Теперь левой ладонью прижать губы, полушаг правой вперёд, удар, нет, не так… проще, естественней… «Естественней», — какое странное и неподходящее слово. Что может быть противоестественнее, чем убийство одного человека другим? «Естественней» потянуть голову назад и остриём по горлу. Одним движением. Всей шириной лезвия…

И нож пошёл, мягко, легко, будто не было перед ним никакой преграды, податливая плоть — кусок кожи и хрящ гортани, и до самого позвоночника. Попади лезвие в межпозвонковое пространство — пошёл бы дальше. Он будто скользнул по пустоте — мгновенный всхлип, хрипящий вздох — и руки, и лицо в тёплой, растекающейся по коже жидкости. Это уже потом она станет липкой, смешается с потом и грязью, почернеет, растрескается, станет шелушиться и отваливаться мелкими частичками. А сейчас чужая кровь грела застывшие от напряжения руки, затекала в рукава, стекала по лицу. Кровь, нескончаемый всхлип, невольное заваливание тела и беспорядочное брыкание, толкание ногами. И уже непонятно, кто хрипел: то ли агонизирующий часовой, то ли из последних сил удерживающий его сержант. В какой-то миг на землю рухнули оба. Глухой удар падения тел — и тишина. Враг умер. Калинин застыл в неподвижности, не в силах преодолеть сковавшее мышцы одеревенение. Он лежал, страшась отпустить ладонь с окровавленного рта убитого. А над ним холодная ночь плавно перетекала в такое же холодное утро. Юрка сделал своё дело: скоро к нему подтянется командир с разведчиками его группы, и с первыми лучами солнца (а может и раньше) в безмятежно спящий лагерь моджахедов придёт громкоголосая смерть. Он всё сделал как надо, в одиночку, он один, только и жить ему с этим придётся одному…

Что оставит эта ночь в его душе? Вариантов десятки, сотни, если не тысячи… Каждый умирает в одиночку… Каждый выбирает свою меру ответственности… совести… меньшее зло… правду… ложь. Один и тот же поступок может быть гордостью или проклятием. А может, и тем и другим одновременно? И на твоём смертном одре пройдёшь ли ты мимо оставленных за спиной душ или будешь мучительно гореть под испепеляющим напором внезапно нахлынувшей памяти? Кто знает, кто знает…

Время шло, а Юрка всё лежал, не в силах оторвать от себя безвольно раскинувшееся тело убитого, и чувствуя, как собственное тело начинает пробивать идущая изнутри дрожь. Но следовало вернуться к месту подъёма, группник ждёт их с Тарасовым возвращения. Надо вернуться и трижды потянуть верёвку. Сигнал, без которого никто не станет подниматься наверх.

Старший прапорщик Ефимов

Я нервничал. Время шло, рассвет близился, но ни Калинина, ни ушедшего с ним подполковника не было. Пару раз я порывался, не дожидаясь их возвращения, подняться на хребет, и оба раза запрещал себе это делать. Неосторожно упавший и вызвавший шум камень мог оказаться причиной гибели уже почти подобравшегося к врагу разведчика — и не важно, кого именно: подполковника Тарасова или сержанта Калинина, а могло статься и обоих. Сколько раз я проклял самого себя за то, что не пошёл вместе с ними, а остался ждать здесь, внизу, было не счесть. На востоке уже заалело, воображение рисовало мне картины одна непригляднее другой, а разум подсказывал: раз наверху тихо, значит, по крайней мере, их ещё не обнаружили. Светало.

«Считаю до пятисот и начинаю подниматься», — сил и дальше сидеть, сложа руки, уже не было.

Я успел досчитать до двухсот пятидесяти шести, когда на хребте обозначилось какое-то движение, чьи-то не слишком уверенные (а потому и слышимые) шаги приблизились к краю хребта и остановились, затем верёвка в руках державшего её Вячина дёрнулась. Дёрнулась и опала, и тут же дёрнулась снова и следом ещё раз. Затем натянулась и застыла в ожидании. Значит, всё в порядке, наверху свои. Закинув автомат за спину, я начал этот подъём первым. Вроде бы всё шло по плану и вскоре это должно было закончиться, но всё же абсолютной — стопроцентной уверенности в благополучном исходе нашего мероприятия не было.

— Товарищ прапорщик, — голос встретившего меня Калинина дрожал как осиновый лист, но вот от чего он дрожал: от холода или нервного напряжения, я бы определить наверняка не смог. — Товарищ прапорщик, — повторил он снова, — я всё сделал.

— Молодец!

— Я сделал это… — в оттенках голоса жуткая смесь гордости и… даже не берусь сказать чего… вины? Страха? Не знаю.

— Я понял, понял, молодец! — понимая, что это бесполезно, я всё же попытался успокоить перенервничавшего бойца. — «Вал»- Прищепе. — Лучшее, что я мог придумать — это отвлечь сержанта действием.

— А, да… — Юрка начал судорожно сдёргивать закинутое за спину и крепко притянутое ремнём оружие. Нда — а- а, если бы он начал так снимать его в момент опасности… — моё первоначальное решение отправить Калинина с одним ножом и гранатами в данный момент представлялось мне наиболее верным.

Мои спецы постепенно поднимались наверх, крайним выбрался снайпер Гаврилюк и, стараясь не шуметь, вытащил наверх рюкзак, набитый двухсотграммовыми тротиловыми шашками.

— Саша! — остановил я забравшего у Калинина «Вал» и уже готовившегося отдать ему свой автомат Прищепу. — Потом, позже, — мой «вперед смотрящий» понял меня с полуслова. Вверять оружие в руки всё ещё слегка дергающемуся Калинину пока не стоило. Пусть охолонёт. А то, как бы не стал палить, когда не надо.

— У меня всё в норме, — я услышал шаги поспешно идущего Тарасова уже давно, но даже не стал поворачиваться. Если бы это был враг, АКМС Вячина уже давно клацнул бы затвором.

— Хорошо. — Я обернулся. Тяжело дышавший подполковник, нагнувшись, вытирал о траву нож. Получается, он сделал ЭТО только что? А мы тут языками трепали? А если бы часовой что-либо услышал?

— Хорошо хоть чех говорливый и знающий попался, — в голосе Тарасова прозвучала странная смесь довольства и брезгливости, — не придётся тратить время на поиски.

Значит, он сперва захватил бандита в плен и лишь потом…

— Яйца выкручивал? — я не мог не съязвить.

— Нет, перец в задницу запихал, — буркнул он недовольно, и я не понял, сказанное было шуткой или…А Калинин свой нож вытереть — то хоть догадался? В кино это обычно делают об одежду убитого. В жизни кое-кто неудачно тыкал в неподатливую почву и в конце концов оттирал глиняной пылью… Впрочем, на то, чтобы делиться воспоминаниями и точить лясы, времени не оставалось.

— Ствол забери, — я показал фешнику на Кудинова, тащившего на себе не только ВСС, но и автомат Тарасова вкупе с его же разгрузкой. И дождавшись, когда облачение закончится, тихо скомандовал:

— Двигаем, и больше ни слова! — восток стремительно алел, и следовало поторопиться.

Я и следующие за мной «тени» шагнули вправо по склону, спеша занять присмотренную загодя позицию. Когда мы достигли нужного места, я остановился, и двое — Прищепа и двигавшийся за ним Гаврилюк, следуя заранее оговорённому плану, обошли меня и встали рядом. Ещё двое разведчиков с бесшумниками остались стоять по левую руку. Калинин, у которого на уровне груди чернел контур автомата, (всё же, по трезвому размышлению, я решил без оружия его не оставлять), и Тарасов со своим АКСом и Ярыгиным остановились на небольшом удалении — метрах в двадцати. В их задачу входило лишь наблюдать и без команды ни во что не вмешиваться.

— «Ложись»! — движение руки вниз и, повинуясь команде, уже и без того присевшие на корточки разведчики распластались на холодной утренней почве. Я опустился следом и приготовился ждать. Тихое, неслышимое движение предохранителей, чей-то слишком шумный вздох и, наконец, полная тишина. Теперь только бы все получилось так, как я рассчитывал.

— Наблюдать! — тихий, тающий на удалении трёх метров шёпот. Для прильнувших к оружию бойцов «наблюдать» в этот момент значило действительно лишь наблюдать, выбирая цели, но не стрелять, дожидаясь моей команды. Но противник не спешил появляться.

Итак, весь мой план строился на жажде «правоверных ваххабитов» вознести молитву Аллаху ещё до восхода солнца. Я очень надеялся, что они выйдут из своих нор все. Эта надежда строилась на одном крайне неустойчивом, но очень жизненном посыле: я сомневался, что здесь, на базе, собрались одни праведники, а грешники, как известно, молятся гораздо неистовее и чаще.

Вот только жаль, я не помнил, в какую сторону обращаются лицом молящиеся. Поэтому выбирал для своих парней позицию, с которой просто — напросто открывался вид на всю территорию базы. Оставалось только ждать. Я лёг, поудобнее пристроил автомат и тоже начал молиться. Вот только кому?

Они вышли все семеро, почти одновременно, как взвод солдат на утреннюю пробежку. Я продолжал ждать. Ни малейшей суеты, всё степенно. Коврики как положено. Не люди — мишени, как в тире. Никаких завываний муллы, лишь негромкое бормотание. Я ждал. Молившиеся склонились в поклоне.

— Огонь! — плюхнули выстрелы, щелкнули затворы, три пули нашли свои цели, одна прошла мимо, из четверых оставшихся в живых чехов двое даже не поняли, что произошло, ещё один настороженно вскинул голову, один успел подняться. Повторный залп повалил его на землю. На несколько секунд повисла напряжённая тишина, затем крайний из уже считавшихся убитыми бандитов вскочил на ноги и, держась за бок, метнулся к оставшемуся за его спиной жилищу. Огонь! Огонь! — требовательно закричал Тарасов, хотя мои бойцы и без того не прекращали стрелять в убегающего, но то ли торопились, то ли плохо целились, то ли тому необыкновенно везло — пули пролетали мимо. Сухие щелчки выстрелов, казалось, разносились по всему лесу. Не имеющий возможности применить собственное оружие, фешник, встав на колено, лишь нервно дергал своим АКСом из стороны в сторону, но благоразумно не спешил сотрясать воздух громом его выстрелов. Меж тем, кубарем преодолев последние метры поляны, раненый чех скрылся за дверью подземного убежища.

— …С-с-сука, — матюгнулся раздосадованный подполковник и, рывком вырвавшись из занимаемого окопа, бросился вперёд.

— Ты прикрываешь! — донеслась до меня его просьба-приказ.

— Наблюдать! — в свою очередь рявкнул я и двинул следом за вбежавшим на территорию базы Тарасовым. Переадресовывать команду кому-то из бойцов времени не было.

Десяток шагов настороженно озираясь по сторонам, короткая перебежка. В его руках вновь всё тот же КЯ, автомат в положении «за спину». Впереди хорошо замаскированная, но слегка приоткрытая дверь в подземное убежище. Ещё несколько шагов, и подполковник скрылся в черноте входа. Два едва слышимых выстрела. Секунда ожидания. Я уже готов кинуться следом, но из открытой двери пулей вылетает слегка взъерошенный Виктор, озираясь по сторонам, он заталкивает за пазуху какой-то невидимый мне предмет.

— Едва не подставился, — выдохнул он, и я понял, что один из выстрелов был не его. — Сидел с боку, сучара, со свету не увидел. Вот, — он ткнул пальцем в разодравшую разгрузку полосу. Пуля прошла по поверхности магазинов, не причинив большого вреда ни им, ни их хозяину.

— Всё? — сейчас меня интересовало только это.

— Да. Едва успел, — ответ лаконичен, но не без тени эмоций.

— Надо уходить! — если цель, определённая фешнику, достигнута, (собрать трофеи и сфотографировать трупы минутное дело — Кудинов с Гаврилюком, озадаченные ещё с вечера, уже почти всё сделали, щёлкнули убитых и вытащили из спального помещения чеховское оружие), то оставаться здесь не имело смысла. Разве что отойти назад и нахлобучить заодно и вторую базу? Но едва ли фешник на это пойдёт. Неведомая мне цель им достигнута. Пусть решает он. У меня же после столь успешного захвата базы в груди невольно бурлил огонь азарта, а азарт, общеизвестно, не самый лучший советчик в любом рисковом деле.

— Готовим подрыв! — ну вот, кто бы сомневался! Раз набрали такое количество взрывчатки, то уж наверняка не для того, чтобы вернуться с ним в ПВД. Вот только зачем ему потребовалось разворотить именно это помещение? Хотя мне — то какое дело? — тротил туда, — он кивнул в сторону распахнутой настежь двери, — и уходим. Только сейчас вспомнив, я включил радиостанцию и прижал микрофон к щеке.

— Первый, тротил ко мне! — радиостанция захрипела ответными звуками, — всем приготовиться к отходу. Как поняли, приём? — короткие доклады, все вняли, все прониклись, все готовятся. Я представил, как мои бойцы спешно сворачивают коврики, приторачивают их к рюкзакам и раздумывают над тем, кому брать оружие и шмотьё ушедших.

— Вон туда! — я кивнул притащившему взрывчатку Вячину в сторону распахнутой двери.

— Отставить! — шагнувший наперерез подполковник загородил ему дорогу. Боец встал и вопросительно взглянул в мою сторону. Я махнул рукой: «Стой».

— Я сам! — заверил фешник.

Он не доверял нам проведение «инженерных работ» или не желал, чтобы мы заглядывали в готовящееся к подрыву помещение? Да что же там есть такое, что не должны видеть ничьи глаза?

— На ВЗД?! — предложил я, впрочем, без особого энтузиазма, и точно, Виктор отрицательно покачал головой.

— На замедленный взрыв нет времени. ЭДПР, линию, подрывную машинку.

Подтянувшийся вслед за Вячиным и теперь стоявший неподалеку Прищепа (на вершине хребта для нашего прикрытия остался один Калинин) тут же вынимал требуемое и подавал излишне нервно озирающемуся по сторонам Тарасову.

— Отводи людей! — он рассовал в карманы полученное от Прищепы, подхватил весь высыпанный на полиэтиленовую пленку тротил и поспешил в чеховское подземное убежище.

Я махнул рукой, отсылая прикрывавшего нас Прищепу и остальных разведчиков в укрытие, сам же остался стоять, наблюдая, как Тарасов, спустившись в помещение и провозившись там не менее минуты, выбрался наружу и спешно разматывая провод, засеменил к ближайшему окопу. Я прыгнул за ним следом и почти тотчас Виктор ударил по кнопке подрывной машинки.

Похоже, в «избушке» оказалось достаточно взрывчатки и без наших десяти килограммов. Крыша вспенилась, дверь с грохотом вылетела и улетела под обрыв. Из разверзшегося чрева убежища вылезло чёрное дымовое облако. Крыша окончательно рухнула. Ну, теперь уж точно как в том анекдоте: «Ну, кто ещё не понял, что я к бабе иду?» Если до сих пор у меня и были какие-то иллюзии относительно скрытности наших действий, то тут они полностью рассеялись. А жаль, я ведь смел надеяться, что недолгая бесшумная стрельба и два пистолетных выстрела могли пройти мимо ушей находящегося в округе противника, но теперь таких надежд не было. Теперь уж точно кто — никто, а захочет заглянуть на огонёк — по наши души. Судя по всему, этого опасался и наш спутник.

— Уходим, уходим, живее! — вскочив на ноги, заторопился он, и я снова прижал к щеке микрофон радиостанции.

— Четвёртый, третий, второй, отход! Всем отход! — дважды повторил я.

— Отход! — покидая свои позиции, командовали командиры троек.

«Отход»! — разносило эхо отзвуки прогремевшего взрыва.

«Отход»! — стучало в моих висках. Рывком выбравшись из окопа и отступая с открытого пространства, я, настороженно оглядываясь по сторонам, пятился к ближайшим деревьям.

Мы уже начали спуск с хребта, когда микрофон моих наушников ожил. Докладывал Довыденко, всю ночь со своей тройкой (а я ещё вечером, кроме ранее определённого Юдина, «передал» ему во временное распоряжение радиста Гришина и пулемётчика рядового Чаврина) проведшего на соседнем хребте, прикрывая основную часть группы с тыла и заодно приглядывавшего за соседней базой.

— Командир, на базе «один» движуха… Наблюдаю движуху. Мать моя… да сколько же их повыперло? — последнюю фразу Эдик говорил для себя, похоже, забыл отключиться.

— Сколько? — мне нужна была цифра.

— Почти полторы сотни, — отвечая за бойца, Тарасов вынул из разгрузки и показал мне до сих пор незамеченный никем сотовый телефон. — SMS — сообщение.

Так вот каким образом к нему поступала информация. А я — то… хотя о чём-то подобном подозрения были. Чёрт…

— Четвёртый, начать отход, всем начать отход! Отход в нашем направлении. В темпе! Как поняли, приём? — секундная пауза и короткое подтверждение принятого.

И опять мои мысли вернулись к фешеру. Он знал, он всё знал, и потому торопил весь вчерашний день. А успокоился, лишь когда понял, чехи пришли на базу, и отрыва по — любому не получалось. А мне всё это он сказать не мог? Мог, но не сказал. Вот гад!

— Надо было оттянуть бойцов. Поставить на взрыватель замедленного действия и уходить!

— Я не мог рисковать! — это прозвучало почти как оправдание, но… Он не мог рисковать… Чёрт, а рисковать моими пацанами? Это как? Это можно? Можно, да? — но всё это молча, одним взглядом, и как бы подводя черту, тоже лишь мысленно:- Ладно, проехали… Надо делать ноги…

— Живее, орлы, живее…

Наверное, я зря их торопил. Почти спустившийся Гаврилюк как-то неосторожно переступил, ноги соскользнули, он не удержался за верёвку и полетел вниз по склону. Там и оставалось-то метра три — сущая ерунда, но по невольно вырвавшемуся хотя и приглушённому мату понял: приземление оказалось неудачным.

— Сучка мать! Виктор, спускайся! — побрехать с фешником можно будет и позже. Если повезёт.

— Есть, командир! — ни тени игры, ни капли иронии. Он сделал своё дело и теперь был готов полностью играть по моим правилам. Кожаные перчатки обхватили верёвку, и подполковник заскользил вниз.

— Ты следующий! — я ткнул пальцем в присевшего у обрыва Вячина, тот кивнул и, проводив взглядом ускользнувшего за пределы видимости Тарасова, слегка захрипевшим голосом уточнил:

— Верёвку забирать будем?

— Хрен с ней! — по провисшему на мгновение фалу я понял: фешник уже спустился. — Давай, Коля, давай, не стой! Вперёд!

На хребте грянул взрыв, следом затрещали выстрелы. Похоже, тройка Довыденко всё же не успела отойти и ввязалась в бой.

— Четвёртый! — дождавшись, когда стрельба на мгновение стихнет, я назвал позывной Эдика. — Что там у вас?

— Да тут…сбоку… пятеро. Хорошо, МОНку не сняли… Мы чуток подождали… Оружие собрать?

— Кончай базар! Какое на хрен оружие, отходи! — мальчишки, блин! Теперь точно вцепятся. Подождали чуток… Трофеи… О, господи! Герои… Потенциальные… Блин… Как бы своё бросать не пришлось!

— Отходим, командир!

— Живее, ждём вас! — не слыша выстрелов, уже более спокойно ответил я и начал спуск к подножию хребта.

Всё оказалось хуже, чем я думал — Гаврилюк, прислонившись спиной к небольшому, росшему тут же, у подножия, деревцу, сидел на земле и, поджав под себя ногу, болезненно морщился.

— Перелом? — я сразу предположил самое худшее.

— Вряд ли, — присевший на корточках рядом со снайпером Тарасов отрицательно качнул головой. — Скорее, связки порваны.

— Бл…ин… — слова у меня если и были, то только матерные. Хрен редьки не слаще! Бл… — повторил я, и тут же повернувшись лицом к распластавшемуся неподалёку Прищепе: — Хватаете Гаврилюка — и отход. В темпе!

— А рюкзаки, а оружие? — от моих слов он, кажется, даже немного растерялся. — А вы?

— Догоним, — я отмахнулся от него, как от назойливой мухи. — Уходите, Сашка, уходите!

— Вячин, Калинин — Гаврилюка! За мной! — поняв, что мешкать не стоит, Прищепа говорил короткими рублеными фразами. Остальные, видимо, тоже осознав, что матюги группника вовсе не случайны, быстро сорвались со своих мест и, подхватив сразу же застонавшего снайпера, поспешили вслед за удаляющимся Александром. Когда рядом мелькнуло перекошенное болью лицо Гаврилюка, мне подумалось, что стоило бы сделать ему укол промедола, но его уже тащили, и останавливать их попросту не было времени. Замыкал цепочку уходивших рядовой Кудинов. В его огромных лапищах короткая машинка ВСС казалась игрушкой.

— Догоняй! — я показал фешеру на постепенно удаляющиеся фигуры.

— Рюкзак заберу! — не двигаясь с места, ответил он, и уже не таясь, полез в кармашек за своим драгоценным сотовым.

— Забери! — смысла спорить не было. Взяв рюкзак, он мог встать в любую тройку, но я хотел предложить ему нечто другое. — Виктор, твоя задача выполнена…

Он кивнул. Но чтобы продолжить, мне его подтверждение не требовалось.

…и если то, за чем мы шли, действительно столь важно…

…действительно важно. Даже слишком… — мы говорили одновременно.

…то уходи.

…нет…

…Мы прикроем…

… я с вами, — твёрдо заявил подполковник, и я понял, он не уйдёт, хотя понимает — в одиночку выбраться из этой передряги ему будет легче. Этот не заблудится. Что-что, а опыта ему не занимать.

— У нас «трехсотый», — мой Гаврилюк практически ничем не отличался от раненого.

— Я в курсе.

— Если они нас станут преследовать, мы не сможем оторваться.

— Знаю.

— Их чересчур много, — и снова подтверждающий кивок.

— Не знаю, что там у тебя, но ты сам говорил, что…

— Не надо… Это я привёл вас сюда…

— Что толку, если ты погибнешь вместе с нами?

… и я вас выведу…

— …уходи…

— Я остаюсь. — Он был непреклонен.

— Как хочешь! — я смирился, настаивать и дальше не имело смысла. Что ж, может быть, нам ещё повезёт. Может быть, чехи вообще откажутся от преследования…

— Они нас не отпустят, — он словно прочитал мои мысли.

— Я вызываю артуху.

— Нет! — я почувствовал исходящую от его слов горечь.

— Почему? — я требовал ответа. Чтобы лишить себя огневого прикрытия, одного «Нет» мне было мало.

— Есть вероятность… есть большая вероятность, что она ударит по нам…

— Почему? — нельзя сказать, что слова Тарасова явились для меня такой уж неожиданностью. Подспудно нечто подобного я и ждал.

— Не все хотят, чтобы это… — подполковник похлопал себя по груди, — дошло по предназначению.

— Как вы задолбали! — я возмущённо дёрнул подбородком. — Когда же вы, блин, там разберётесь? — я не имел в виду сидящего рядом Тарасова, кем бы он на самом деле не был, я даже не к нему обращался. Копившееся годами негодование на власть предержащих готовилось вырваться наружу. — Блин, враги, кругом враги! Блин! — говоря это, я, наверное, весьма горько улыбался, в душе возникла злость и одновременно какая-то детская беспомощность. — Чёртовы уроды… Впрямь враги…

— Возможно, чуть позже я расскажу всё, но не сейчас… — подумав о том, «откуда у фешника такое столь внезапно появившееся желание излить душу», я вдруг понял, что подполковник смертельно устал. Устал играть в не им начатую игру. — Тем, кто меня послал, не достаточно знать, что пакет был у меня в руках. — Зачем он мне это говорит? — Да, в случае возникновения какой — либо опасности я обязан его уничтожить. Но чтобы моё задание было выполнено полностью, документы необходимо доставить в целости и сохранности.

— Значит, те, другие… они могут подать команду на нашу ликвидацию только потому, что…

— Да, именно потому, что документы у меня. Я уничтожу пакет, как только возникнет опасность его захвата боевиками или… — он сделал акцентирующую паузу, — возникнет прямая угроза моей жизни, жизни всей группы, и как следствие, утеря контроля над находящимися в нём документами. Самое смешное, если о возможности утери пакета и возврата его боевикам станет известно моему начальству, то самое меньшее, что нас ждет — это встреча с «Точкой». Поэтому…

Он говорил несколько путано и одновременно излишне подробно, но общий смысл сказанного был очевиден.

— Чёрт! — не ко времени у меня вырвалось упоминание нечистого. Не ко времени. — Но хотя бы после погрузки в машины нас оставят в покое?

— Вряд ли.

— Тогда как же…

— Нас, возможно, даже встретят, но будут искать одного меня. Вы им ни к чему. Я уйду, но позже.

— Значит, «враги» напали на след?!

— Да, — подполковник демонстративно повертел в руках свой телефон. — Они уже прибыли к вам в отряд.

— Ясно. — Ну, вот, теперь и он тоже в курсе. Мне даже ничего говорить не пришлось. Я вздохнул и говорить ничего не стал — на открытую площадку начали вытягиваться бойцы основной части группы…

Хаваджи Мирзоев

Хаваджи буквально обезумел от обуревающей его злости. Лично он не видел за собой вины в том, что русские так легко захватили соседнюю базу. Захватили и ушли, забрав какие-то важные документы. Документы, столь тщательно охраняемые, что даже он, Хаваджи Мирзоев, не знал об их существовании. Так что вины за случившееся он за собой не чувствовал. Тем более, что едва утренняя молитва оказалась прервана взрывом, он тут же вооружил своих людей и отдал команду на выдвижение. Сработавшая мина и последовавшие вслед за этим выстрелы развеяли все сомнения — здесь русские. Естественная жажда мести гнала его людей вперёд, но Мирзоев как опытный командир не спешил ввязываться в драку. Теперь понеся первые потери, и не зная количества противостоявшего ему противника, Хаваджи двигался вперёд со всей возможной осторожностью. Кто знал, не ждала ли его заранее расставленная ловушка? Когда же отрядным следопытам удалось выяснить, что в окрестностях находится всего одна спецназовская группа, он приободрился и тоже воспылал жаждой отмщения за своих моджахедов. Не охладил его пыла и растерянный вид вернувшихся с базы Мухтара и Хамида, высланных на неё тотчас по прошествии взрыва. Они — то и доложили о полном уничтожении находившегося на ней охранения и взорванном командирском блиндаже. Наоборот, Хаваджи захватил ещё больший азарт. Десяток самых сильных воинов был выслан вперёд, чтобы догнать и связать боем поспешно уходящих спецов, остальные спешно готовились к погоне.

После чего Хаваджи вышел на связь с вышестоящим руководством. Разнос, устроенный ему самим Шамилем, иначе как предрасстрельным назвать было нельзя. Вот тут-то Мирзоев и узнал о существовании столь важных и столь оберегаемых от посторонних глаз бумагах. «Догнать, уничтожить, захватить… любой ценой», и обещание кары в случае неисполнения. Вот потому Хаваджи и злился, вот потому его буквально колотило от ярости, только вот кто являлся объектом, вызывавшим ярость — русские спецы или Шамиль Басаев, не смог бы сказать и сам Хаваджи. И он почему-то склонялся к мысли, что в большей степени это относится к Шамилю. Конечно, эти русские уже уничтожили троих его людей и двоих вывели из строя; конечно, эти русские расстреляли ещё девятерых моджахедов. И не просто расстреляли, а расстреляли во время утренней молитвы, но всё это ни что иное, как война. Хотя, казалось бы, убить обращающихся к богу людей — что может быть кощунственнее? Но разве он бы не поступил точно так же? А разве люди не обращаются к богу, когда видят лик приближающейся смерти? Значит, и ему уже много раз приходилось убивать молящихся… Но те христиане, что ему их вера? Впрочем, и им его тоже… Нет, за убийство молившихся он не чувствовал к русским никаких дополнительных эмоций, кроме тех, что испытывал обычно, а он, как человек давно и успешно воюющий, относился к своему противнику спокойно, почти без эмоций. Относился как предмету чуждому, но совершенно необходимому для осмысленного продолжения собственной жизни. Некогда терзавшая душу ненависть уже ушла, уступив место холодной расчётливости готовящегося к финальному прыжку зверя.

Глава 4 Отход

Старший прапорщик Ефимов

— Живее, живее! — время от времени я прижимал микрофон к щеке и подгонял, как мне казалось, постоянно сбавляющих темп бойцов. Наше поспешное отступление продолжалось уже почти час. Я злился на себя, вовремя не отмазавшегося от этого задания, на Тарасова, это задание нам подсунувшего, на Гаврилюка, так не вовремя подвернувшего ногу, на ни в какую не желающих оставить нас в покое ваххабитов, чьё продвижение вслед за нами чувствовалось буквально всеми клеточками моего тела. Не будь у нас травмы, мы бы уже давно растворились в зелени леса, а то и устроили бы парочку засад на наших преследователей, а так… так я рассчитывал продержаться ещё десяток минут, а потом выставить заслон. Но…

…нас нагнали раньше. Ударившая впереди очередь, нельзя сказать, чтобы явилась для меня полной неожиданностью, подспудно нечто подобного я ждал, но надеялся, что этого не случится. Нам ещё повезло — отправленные на перехват чехи, слишком уверившись в своём скоростном превосходстве, никак не ожидали нашего появления так скоро. К слиянию двух хребтов мы вышли почти одновременно, и мой разведчик увидел широко шагающего бандита первым. Жаль, ему не хватало времени развернуть группу. Короткая очередь, выпущенная с двадцати шагов, заставила чеха согнуться и, роняя оружие, повалиться на землю.

— К бою! — слова отставали от действий, группа рассыпалась в разные стороны, занимая удобные для обороны позиции. Выстрелов больше не было, видимо, чехи подтягивались и перегруппировывали собственные силы.

Я упал рядом с залегшим в небольшой канаве Прищепой.

— Саша, забирай Гаврилюка и с двумя тройками уходи, Каретников с тобой, давай, Саша! Давай, пото… — договорить мне не дали. Из-за ближайших деревьев громыхнула автоматная очередь, тут же поддержанная ещё несколькими стволами. В лицо сыпануло выбитой из почвы земляной крошкой. Ответный залп не заставил себя ждать.

— Второй, отход! Третий, держать оборону! Четвёртый, вариант А!

— Понял, — я узнал голос Калинина.

— …вариант А, — хрипло повторил Довыденко. Ответа от Кудинова пока не было. Когда где-то за мой спиной, прорезавшись сквозь трескотню автоматных выстрелов, сухо щёлкнула СВД, мне стало понятно его молчание. Повторный выстрел, и только тогда:

— Держим.

Первоначальный пыл наших преследователей оказался остужен. Выстрелы с их стороны начали стихать. У противника появились первые потери. Одного наверняка снял мой снайпер, возможно и двух, может кого-нибудь зацепили и автоматчики-пулемётчики. Ряды чехов оказались слегка прореженными, а их и не могло быть слишком много. Я насчитал не более десятка стволов. Сейчас наступило самое время, воспользовавшись замешательством противника, развернуть группу и смять его боевые порядки. Но переход в атаку — это дополнительный риск, который в складывающейся ситуации позволить мы себе не могли.

— Отход! — скомандовал я, и чтобы быть до конца уверенным, что меня поняли, повторил снова: — Общий отход, всем!

— Отход! — как эхо в моих наушниках повторил Кудинов, и тут же я услышал выкрикнутый им приказ:

— Вариант Б! — всё правильно, так и должно быть. В условиях знания противником нашего языка пришлось придумать (зашифровать) команды, подаваемые голосом. Вариант Б означал стремительный отход, вариант А — тактический отход для организации заслона с установкой мин для последующей встречи наступающего противника.

— Вариант Б! — продублировал команду кто-то из бойцов, и я ощутил, как линия нашей обороны пришла в движение. Громыхнули короткие очереди, и крайние из прикрывающих бросились в глубину леса. Я тоже не заставил себя ждать. Чуть впереди мелькнула фигура фешника. Так и должно было быть, он ведь оставался во второй тройке ядра. Сам напросился, теперь пусть работает. Чехи позади ещё постреливали, но пули к нам уже практически не долетали, застревая в стволах многочисленных деревьев.

Юдин, Довыденко и в последний момент определённый к нему в распоряжение рядовой Батура лежали за небольшим естественным бугорком. От коричневого цилиндра ПМки, зажатого в левой руке последнего, тянулся чёрный телефонный провод. Замаскированный не слишком тщательно, он, тем не менее, извиваясь среди сухих сучьев и не очень густой в этом месте растительности, уже в пяти шагах становился практически не видим.

— Только подрыв и ни какой стрельбы! — припав на одно колено, поспешно инструктировал я старшего тыловой тройки. — Взрыв и отход!

— Понял, товарищ старший прапорщик, понял! — заверил меня Довыденко, и я, ободряюще хлопнув его по плечу, выпрямился.

— Догоните! — мне тоже надо было спешить, следовало как можно скорее догнать головной дозор.

Минуты через три по лесу разнеслось эхо подрыва, а ещё минут восемь спустя в эфире объявился запыхавшийся голос моего Эдика.

— Командир — четвёртому, командир — четвёртому. Мы в строю.

— Хорошо, будь внимательнее! — мы двигались настолько быстро, насколько это позволяла переноска подвернувшего ногу Гаврилюка. Стараясь не сбавлять скорости, я на ходу вытащил и развернул карту. Маршрут отхода после выполнения задания и выход к месту эвакуации был тщательно изучен ещё вчера, но теперь я вынужденно его корректировал. Более короткий, но с большими высотами первоначально выбранный путь уже не казался столь удачным.

Новый маршрут объяснять и показывать впереди идущему Прищепе времени не было. Я ускорил шаг, обгоняя пулемётчика Тушина.

— Саша, за мной! — проскользнув мимо удивлённо взглянувшего на меня Прищепы, я по широкой дуге обогнул завал из нескольких деревьев и, резко повернув влево, начал спуск по заросшему мелколесьем северному склону хребта.

— Четвёртый, подтянись на уровень третьего! — я спешил, нам необходимо было подняться на следующий хребет раньше, чем наши преследователи появятся вновь.

— Второй, как там у тебя? — «Второй» — тройка Калинина по-прежнему тащила на себе охромевшего снайпера, а я, хотя и понимал, что раз не запрашивают и не тормозят группу, значит, успевают, но всё одно беспокоился. Нам ещё повезло, что ногу подвернул именно Гаврилюк с его субтильной фигурой и бараньим весом, а не кто-либо другой, поширше и потолще в талии.

Пересечь пролегающую между двумя хребтами низину мы успели как раз вовремя. Я уже вернулся на своё привычное место, когда позади один за другим хлопнули два одиночных выстрела.

— У нас всё нормально, командир! — голос спешившего меня успокоить Эдика перемежался с его тяжёлым дыханием.

— Кто стрелял?

— Чехи обозначились. Мимо.

Раз говорит мимо, значит, пули прожужжали где-то невдалеке.

— Ты их видишь? — я боялся и одновременно ждал утвердительного ответа.

— Видел. Они пересекают низину. — Значит, совсем близко. Впрочем, после произведённых выстрелов разве могло быть иначе? Возможно, мне следовало организовать заслон и слегка потрепать их именно в этой низине, но я рассчитывал, (да что рассчитывал, мечтал, надеялся!) что осколки МОНки задержат их чуток дольше.

— Похоже, подтянулась основная группа! — доложил Довыденко. — Спускались тремя потоками.

— Понял, остаюсь на связи! — итак, нас настигала уже вся банда. Ничего хорошего это нам не сулило. Пришлось снова и срочно перекраивать собственные планы. Поэтому следовало предупредить и проинструктировать Прищепу. Обогнав Баранова и Вячина, тащивших на себе подвернувшего ногу снайпера, и поспешив дальше, я поравнялся с широко шагающим Александром.

— Слышал? — Прищепа, не глядя на меня, кивнул. — Тушин и Ляпин остаются со мной, а ты берёшь вторую тройку ядра, Каретникова, и с Гаврилюком идёшь по этому хребту. — (Мне пришлось достать карту). — Вот до этого ручья, отсюда прямо по нему до места эвакуации. Мы нагоним. Надеюсь, не ошибёшься.

— Не заблужусь! — Прищепа выдавил из себя нечто похожее на улыбку.

— Ни пуха! — Ничего лучшего мне в голову не пришло.

— К чёрту! — и поспешно: — И вам тоже…

— Бывай! — я остановился и движением руки стопорнул двух идущих следом за ним бойцов, а тройку Калинина и буквально висевшего у них на руках Гаврилюка, наоборот, погнал вперёд. Затем нажал кнопку тангенты:

— Третий, четвёртый, вариант «отход — север», — едва ли кто мог подслушать наши переговоры, но я предпочёл перестраховаться. Вариант «отход — север» — или обыкновенный манёвр «заячья петля» представлял собой резкий уход в сторону с последующей атакой противника с фронта. В данном случае «север» означал уход влево, «юг» — вправо.

Выполняя отданную команду, спецназовцы, стараясь не оставлять следов, резко сошли с тропы и, укрывшись за деревьями и кустарниками, принялись ждать.

Рядовой Юдин

Илюху трясло. Перейти из головняка в тыловой дозор — в другое время он почёл бы это за счастье, но не сегодня, не сейчас, когда они всей группой пытались оторваться от идущего по пятам противника.

«Что ж мне так не везёт, а? — спрашивал сам у себя Юдин и не находил ответа. Возможно, следовало в очередной раз отыграться на командире, мысленно обложив его пару раз матом, но весь мат исчез, потонул в потоке горестных рассуждений. Преследователей было много, и не просто много, а до хрена, просто до хрена! Довыденко, походя, шепнул, что он не успевал считать выползающих со второй базы чехов. Илья вздохнул. То, что предстояло сделать тыловой тройке, если противник вцепится намертво — так что наступит полный писец, он знал не хуже других. «Потенциальные герои» — шутка — истина, о которой на полном серьёзе никому и не думалось. И уж во всяком случае, ребята, ходившие в тылу, всегда рассчитывали на то, что если это где и произойдёт, то точно не с ними. И потому тыловая тройка среди бойцов — спецназовцев считалась прошарой. Местом, самым спокойным и безопасным.

«Идешь себе в тылу, идёшь… ни над чем голову не ломаешь, — лёжа на холодной земле, продолжал рассуждать Илюха, — весь стрём там, впереди, и чехи, и мины, хотя и в тылу подрывы тоже случаются. Но это уж когда совсем под ноги не смотреть. Да и потяжелей чуть-чуть. Всё время нагонять приходится. Так получается. Ты только сел, а группа уже вперёд пошла… Но вот, блин, какая невезуха. Ведь надо же так вляпаться! Почти всю командировку проходил в головняке, под самый занавес командировки поставили в тыл, и вот те раз, угодил в такую хрень! Задница, полная задница! И Гаврилюк хорош, прошарил как, а? И что, у группника поставить в тыл больше некого было? А вот меня выбрал. Да что выбрал, ткнул пальцем. Хотя, может, и нет. Что я, что Батура, что Давыда, трёху, пожалуй, лучше всех бегаем. Может, поэтому? Чтобы дыхалки хватило ноги сделать. А что?! Я и стреляю получше многих… Да ладно, хрень это всё, лучше — хуже. Вот оставят нас прикрывать отход группы… как пить дать оставят. Даже и не сомневаюсь, то-то меня всё БЗ трясёт…

Мысль оказалась незаконченной. Хрустнула ветка, и в глубине леса обозначилась ссутулившаяся фигура бандита. Он шёл быстро, настороженно зыркая по сторонам и не снимая пальца со спускового крючка. Следом за ним, почти не отставая, поспешали ещё двое, на небольшом удалении двигался чётвертый. А когда первый уже почти поравнялся с прижавшимся к пулемёту Довыденко, за стволами деревьев замельтешила фигура пятого. Илья, находясь в центре тыловой тройки, взял на мушку второго из идущих и попытался обуздать собственные нервы. Уровняв дыхание, он медленно-медленно и нежно коснулся спускового крючка. Прикосновение едва ощущалось. Илья слегка напряг мышцы, выбирая свободный ход, и снова застыл. Чехи шли, неровно озираясь по сторонам и время от времени перебрасываясь короткими фразами. Слова слышались отчётливо, и Илья пожалел, что не знает их языка.

А шедший первым бандит уже прошёл мимо Баранова, и теперь напротив Ильи находилось сразу двое. Продолжая держать второго на мушке, он вдруг отчётливо осознал, что вполне успевает грохнуть обоих, но только если это произойдёт сейчас, в сию секунду, но не произошло. Илья сопроводил уходящих бандитов взглядом и прицелился в следующего. Но и четвёртый, и пятый прошли мимо. И лишь тогда Юдин заметил ещё нескольких чехов, уверенно двигавшихся в глубине леса.

Старший прапорщик Ефимов

Противник хоть и чувствовал своё превосходство, но всё же предпочитал не рисковать — впереди относительно компактной группкой двигался вражеский разведдозор из пяти человек, и лишь на удалении более двухсот метров топала остальная толпа противника. Увы, чехи оказались тоже не дураки. Так что напустить их на себя как можно ближе не получалось. Что ж, пять значит пять…

— Огонь! — скомандовал я, как только первый из идущих поравнялся с головняком группы. Скомандовал и нажал на курок. А скорее, сделал и то и то одновременно.

— Огонь! — повторило эхо, и тут же раздавшиеся выстрелы заглушили его отзвуки. Я увидел, как повалился выцеленный мной чех, и тут же перевёл ствол оружия на следующего. Трескотню моего автомата заглушило грохотание Чавринского и Тушинского пулемётов. Один из двух уцелевших от вражеского разведдозора чехов метнулся вправо за небольшой земляной козырёк, но я, не задумываясь, отправил туда гранату. Второго замутузили общими усилиями, но со стороны главных сил боевиков уже послышались первые выстрелы.

Рядовой Юдин

Команда «огонь» раздалась именно в тот момент, когда Илья, задержав дыхание, выбрал свободный ход до упора. Так что выстрелил он едва ли не первым. Грохот, толчок в плечо, и удерживаемая на мушке цель тут же рухнула на землю. Илья даже не обратил внимания, попал он или не попал, чех исчез из виду, и надо было выбирать следующего. Мушка резко спустилась и пошла вправо. Вот он враг — зелёно-серый «Гортекс», рыжая борода, оружие — вылетевшие из ствола пули скосили ветку перед грудью метнувшегося за дерево бандита. Ещё одна короткая очередь в мелькающую среди зелени тень. И следом над головой Ильи очередь огрызнувшегося противника. Илюха вжался в почву, откатился вправо, вскинул автомат и вновь различил за деревьями фигуру боевика. Выстрел, ответные пули взрывают землю. Поднявшись на колено, Илья снова жмёт на крючок и смещается сторону. Всё закружилось, завертелось сплетающимися в единую верёвку нитями времени. Страхи, сомнения, терзавшие душу рядового Юдина все последние дни, в несколько секунд оказались вытеснены и выброшены за ненадобностью всего лишь одной осознанностью в необходимости действовать.

— Справа! — заорал Илья, видя ещё одного противника, но не имея возможности поразить его из своего оружия — на линии, что пролегала между ним и укрывшимся за бревном чехом, располагалась голова поднявшегося на локтях Эдика Довыденко.

— Справа! — вновь прокричал Юдин, думая, что не был услышан. Возможно, так оно и было, но, похоже, Довыденко уже сам заметил бандита и, уткнувшись в землю, стал поспешно отползать в сторону. Едва не схлопотав пулю, Илья откатился влево к корням сухого, разломанного грозой, дерева, вытащил из разгрузки и быстро поменял почти полностью опустошённый магазин. После чего осторожно приподнял голову. Перестук выстрелов продолжался, но Илюха никак не мог разглядеть среди леса очертаний вражеских тел. Перестук вражеского оружия приближался. Вот неподалёку взорвалась ручная граната, ухнул РПГ седьмой, следом ещё один, но повезло, зацепившиеся за ветки выстрелы улетели куда-то в сторону. Вот спаренно заработали навстречу друг другу пулемёты Калашникова, треснула высоко в кроне дерева и, зашуршав, рухнула на землю срубленная выстрелами ветка. Огонь со стороны противника стремительно нарастал. Илья приподнял голову чуть выше и заметил присевшего за бугорком чернобородого. Медленно приподнял оружие, спокойно выцедил и надавил спуск…

Хаваджи Мирзоев

— Куда смотрели ваши глаза? — микрофон «Кенвуда» буквально разрывался от крика находившегося в центре колонны Мирзоева. Его горло аж клокотало от едва сдерживаемой ярости.

— Мы не думали…

— Заткнись!

— Мы не рассчитывали…

— Заткнись! Ты что, никогда не делал подобного?

— Один раз… — угрюмо отозвался Хамид и, произнеся это с горечью, подумал, что амир прав: если правоверные моджахеды изучают тактику белорусских партизан, то почему этого не могут делать русские спецы?

— Один раз! — зло, накатившее на Хаваджи, сразу после получения доклада о ещё семерых убитых и троих раненых, выплеснувшись в крике, стала понемногу затухать. Он понимал, что часть вины за смерть этих людей лежит и на нём, приказавшем догнать русских во что бы то ни стало. Да, возглавлявший погоню Хамид уже во второй раз прозевал появление спецов. И если первый раз был явный просчёт по времени начала движения и скорости русских, то во второй… — Хаваджи задумался. — Было, было что-то странное в поведении спецов. Что-то странное и вместе с тем не сразу бросающееся в глаза, но оно бесспорно было. Но что? Почему русские вместо того, чтобы использовать свою подготовку и уйти в отрыв, выставили заслон, рискуя ввязаться в губительную для них перестрелку? Может быть, настолько уверовали в своё профессиональное мастерство, что не замечали очевидного — численного превосходства людей Мирзоева? Если да, то это была непростительная ошибка. Можно было не сомневаться в том, что, в конце концов, идущие налегке передовые десятки моджахедов догонят и свяжут спецов боем. А если нет? Возможно, причина была в другом?

Время шло, а Хаваджи всё раздумывал. Вот оно! Удивительно, что столь простое решение не пришло ему в голову сразу. Вот оно, вот причина, по которой русские раз за разом вынуждены выставлять заслоны. Именно вынуждены и никак иначе.

— Хамид! — Мирзоев снова поднёс микрофон к губам. — Сильно не спеши, у русских на руках как минимум один «трёхсотый». И осторожнее, — Хаваджи хотел сказать «у нас и так уже двенадцать трупов», но передумал. Ни к чему в такой час лишний раз напоминать о вечности. Совершенно ни к чему. А русские… русские никуда не денутся, до выхода из леса ещё далеко.

Единственное, что беспокоило Мирзоева — это русская артиллерия, но Шамиль заверил, что её не будет. А Шамиль такими обещаниями не бросался…

— Лечо! — позвал Хаваджи ещё одного своего помощника — Бакриева, и тот не заставил себя ждать с ответом.

— Я внимаю! — Лечо со своими людьми ещё не ввязался в бой и потому мог себе позволить некую поэтичность своих слов.

— Лечо, забирай своих и опереди, обойти русских с тыла. Перекрой им отход.

— Я понял, командор, я понял!

— Давай, Лечо, давай, устроим им огненный капкан! — и уже не в рацию, а так, для себя: «Давай, Лечо, давай»!

Старший прапорщик Ефимов

Итак, пятёрку боевиков мы положили сразу же. Довыденко, Батура и Юдин выхватили кого-то из основной группы.

— Отход! — скомандовал я, даже не пытаясь предпринять какие-то оборонительные действия. Не та позиция, не то расположение группы, не для того задумывался сей манёвр. Весь успех в том, чтобы ужалить и быстро отойти. Но быстро отойти и раствориться за деревьями не получилось, слишком слаженно открыли огонь наши преследователи.

— Прикройте, командир, прикройте! — затрещал микрофон голосом Довыденко.

— Тушин, огонь! — последовала команда, и пулемёт Тушина тут же затарахтел в длинной, захлёбывающейся злобой очереди. Я поднялся на ноги и одним броском переметнулся на противоположную сторону хребта.

— Эдик, отход, всем отход! — заорал я в микрофон, и тут же, не дожидаясь ответа, выпустил длинную очередь в сторону наступающего противника. Надо было отходить как можно быстрее. И хотя до поры до времени моих бойцов прикрывал верх ската, оставаться на месте было чересчур опасно, ведь стоило боевикам сместиться чуть левее, и вся линия нашей обороны простреливалась буквально одной очередью. И потому:

— Отход! Отход! Отход! — как нескончаемое эхо в радиоэфире.

Рядовой Юдин

Илья не слышал голоса командира, раздававшийся лишь в наушниках лежавшего неподалеку Эдика, но по частой, беспорядочной стрельбе понял, Ефимов подал команду «отходить», и теперь основная часть группы пытается прикрыть их отступление. Илья втянул в себя воздух, напружинил руки, готовый сорваться с места, едва от старшего тройки поступит команда давать дёру. Но команды не было. Вместо того, чтобы командовать, Довыденко прилип к своему пулемёту и молотил куда-то в глубину укрывающего моджахедов леса. А противник подтягивался всё ближе. Илья попробовал выглянуть из-за укрытия и тут же едва не схлопотал в лобешник порцию брызнувшего в его сторону свинца. Ему показалось, что он даже успел увидеть фонтан летящих подле его лица пуль. Но, слава богу, они пролетели мимо, а Илья рухнул вниз и вжался в землю. Над головой шуршало, свистело, ухало, взрывалось, а он лежал, чувствуя лишь, как что-то прохладное и приятное на ощупь касается его щеки. Илья вначале даже не придал этому значения, затем, когда коснувшееся его нечто зашевелилось, невольно дёрнулся, стараясь не поднимать голову, чуть отстранился и скосил глаза, стремясь выхватить то место, где только что находилась его щека. Скосил и едва не подскочил с земли в воздух — по опавшим листьям, медленно изгибаясь всем телом, ползла маленькая, толстенькая змея. Если бы не быстро работающая мысль, Илья, наверное бы, всё же вскочил на ноги и, не обращая внимания на пули, всё настойчивее секущие свисающие к земле ветви, метнулся бы куда подальше — змей Илья не переваривал с детства! Но мысль работала быстро. Он понял, что буквально лежал на змее, но она не укусила. Значит, уже не укусит. Змея уползала. Медленно, степенно, будто для неё не существовало ни этой войны, ни этих укрывшихся за деревьями, за бугорками, спрятавшихся в ямах и поливающих друг друга свинцом людей. Змея ползла, настойчиво взбираясь по корневищам дерева вверх на чем-то приглянувшуюся ей площадку перед стволом старого, толстого бука. Илья заворожено следил за ней взглядом, завидуя её малости и незаметности на фоне огромности окружающего леса. Змея ползла, и вдруг её разорвало надвое, словно разрезало невесть откуда взявшимися ножницами. Обе половинки, извиваясь, начали скатываться вниз на всё ещё лежавшего у самой земли Юдина. Эта глупая, никому не нужная смерть вывела Илью из состояния почти безмятежного созерцания, вновь окунув по самые уши в тягостную суету непрекращающегося боя.

— Эд, отход! — заорал он, вскакивая. Грохот его автомата слился со звуками летящих со всех сторон пуль. — Отход! — вновь заорал он и, не надеясь быть услышанным, рванул за ствол ближайшего к Довыденко дерева. Но Эдик его всё же услышал.

— Прикрой! — крикнул он. Не дожидаясь ответа, вскочил на ноги и, пригнувшись, запетлял между деревьев.

— Отход! — в свою очередь крикнул Довыденко, падая и тут же нажимая спусковой крючок пулемёта. Грохот выстрелов, и вот уже прикрываемый им Юдин умчался далеко за спину…

Короткая заминка, смена магазина с кончающимися патронами и очередной крик:

— Отход!!!

Старший прапорщик Ефимов

Пулемёт Тушина на несколько мгновений смолк, чтобы разразиться выстрелами чуть дальше по склону. Отход продолжался. Вот напротив меня мелькнула высокая фигура снайпера Кудинова, а следом среди стволов деревьев показался маскхалат Тарасова. Пронёсся как метеор Чаврин, а Довыденко и его бойцов всё не было. Я уже готовился рвануть вперёд — к ним на помощь, когда мимо меня просочился прижимающий к груди руку Батура, почти тотчас мелькнул раскрасневшийся Юдин, а следом за ним, время от времени разворачиваясь и стреляя, показался старший тыловой тройки.

— Эдик, живее, живее, в лоб твою медь, живее! — ругался я, но нет, не в микрофон, а так, для души. Нажать тангенту я не мог, обе руки были заняты автоматом. Довыденко пробежал мимо, последовав за остальными, но я уже понял: просто так оторваться не получилось, противник сел нам на хвост и, разозленный собственными потерями, отпускать нас не собирался. Меня и ближайшего чеха разделяли метров сто. Но в трескотне и суете первой минуты стычки они упустили моё существование из вида. Так что первого рванувшегося вслед за моими бойцами ваххабита я срезал без особого усилия. Рванувшийся к нему второй бедолага тоже покатился по траве, зажимая оставленную пулей рану. Я уже готовился завалить следующего, но тут на меня обрушился такой огненный вал, что мне стало не до стрельбы. Уткнувшись в землю, я даже не пытался податься назад, я лежал и лишь слушал, как вокруг шуршит свинцовый град, падают срубленные ветви, чмокают разбиваемые всё тем же свинцом стволы деревьев.

— Отходи, прикрою! — голос Тарасова вывел меня из состояния тупого ступора. Его автомат перекрыл звук шлепающих вокруг пуль, а поддержавший отступление пулемёт Тушина не оставил мне времени на раздумья. Как в том кино, «сейчас или никогда». Резкий толчок от земли и, не разгибаясь, бросок в сторону. Что-то ободрало мне щёку, то ли заслонившая путь ветка, то ли нагнавшая меня пуля. Три шага вперёд и прыжок за тёмный ствол дерева.

— Отходи! — они продолжали меня прикрывать, я поднялся и, стараясь всё время держаться за деревом, побежал дальше.

— Виктор, отход! — И уже в микрофон: — Всем отход! — я тяжело дышал, хотя пробежал всего ничего — метров тридцать, а то и меньше. Постоять, отдышаться бы, но необходимо было двигаться дальше и как можно шустрее.

Лечо Бакриев

То, что обойти русских не удастся, Лечо понял почти сразу, как только он со своим отрядом в количестве двадцати человек спустился к подножию хребта. Мало того, что местность оказалась до безобразия пересечённой — небольшие бугорки чередовались с такими же неглубокими ямами (будто неведомые века назад здесь хорошенько потопталась огромная доисторическая свинья, оставив после себя вмятины от копыт и нарытые пятачком бугры), так всё это помимо прочего ещё и поросло мелкими деревцами, по которым стелились буйно разросшиеся на питательной почве стебли синеющей ягодами ежевики. Переплетаясь между собой, они образовывали крепкую, с трудом преодолимую сетку-стену. Приходилось буквально наваливаться на неё всем телом, подминать под себя и только тогда продираться вперёд. Возможно, здесь бы пригодился мачете. Подумав о нём, Лечо невольно помянул шайтана, и чувствуя, как и без того мокрая спина стала буквально сочиться потом, повёл группу дальше, удаляясь от хребта всё правее и правее. Он делал это в надежде найти кабанью тропку или хотя бы чуть более проходимый участок. Но надежды его оказались тщетны. От поминания шайтана перейдя на более привычный русский мат, «правоверный» моджахед упрямо вёл своих людей вдоль хребта, уже не рассчитывая опередить, а лишь надеясь подойти к его подножию и обойти спецов хотя бы после того, как их свяжут боем моджахеды, преследующие русских по самому хребту. Задача, поставленная Хаваджи Мирзоевым, оказалась невыполнимой.

Старший прапорщик Ефимов

Как я и ожидал, отрыва практически не получилось.

Мы быстро нагнали продолжавшего движение вперёд Прищепу и идущую с ним тройку Калинина. К подвернувшему ногу Гаврилюку прибавился получивший касательное ранение в бок и теперь ковылявший из последних сил Батура. Пока он крепился и шёл сам, но его маскхалат постепенно напитывался кровью. Сделанная наспех перевязка не смогла остановить кровотечения. Противник же двигался по пятам, ни в какую не желая прекращать преследование. И то, что нам вскоре вновь придётся вступить в схватку, сомнений не вызывало. Вопрос только когда именно. Так что ровная, поросшая толстыми деревьями и ограждённая по краю густыми кустами орешника площадка пришлась нам как раз кстати. Она показалась мне вполне подходящей для того, чтобы принять бой. Это место было удобным ещё и потому, что в сторону противника вела почти лысая, с редкими, мелкими кустиками проплешина хребтины, и лишь по её краям на склонах хребта разрастались ореховые заросли, ещё ниже плавно уступавшие место тёмным стволам буков.

— Юра! — остановившись, я протянул руку и придержал уже было начавшего обходить меня Калинина. — Остаёмся.

Сержант посмотрел мне в глаза и безропотно кивнул. Похоже, он решил, что я оставляю его для прикрытия всей группы. Но я пропустил тащивших Гаврилюка Ляпина и Баранова, пнул вперёд ни в какую не желавшего уходить Батуру, заставил следовать с уходящими своего старшего радиста рядового Каретникова и стопорнул всех остальных.

Сказанная шёпотом команда «К бою» заставила моих разведчиков рассыпаться в разные стороны и занять соответствующие тройкам позиции. Я оказался в центре в пяти шагах от залегшего справа за деревом Довыденко и почти бок о бок с угнездившимся в небольшой ямке фешником. Калинина я отправил на правый фланг, отрядив ему в напарники Тушина. Два пулемёта на одном фланге — мне показалось, что это вполне прилично, даже несмотря на численное превосходство противника. Радист Гришин, следуя моему указанию, оттянулся назад и занял позицию неподалеку от уже слившегося с местностью снайпера Кудинова. На левом фланге расположились Чаврин и Вячин. Мы, как могли, замаскировались и принялись ждать.

Рядовой Прищепа

В душе Сашка негодовал. Как так: командир и кое-кто из ребят остались прикрывать группу… А он будет продолжать драпать? Они сейчас влезут в бой, а он, знай себе, будет уходить от них всё дальше и дальше? Уходить от них всё дальше и дальше… Он будет уходить, уводя пацанов, тащивших на себе так некстати подвернувшего ногу Алексея. Если бы не его нога, они бы уже давно ушли в отрыв, и никакие преследователи им были бы не страшны. А так… Командир остался, Калинин остался, а он… — продолжая идти вперёд, Прищепа казнил сам себя. Душой он рвался назад, к остающимся, но разумом понимал, что он нужнее здесь, в авангарде группы. — Да, он будет уходить, но кто лучше его выдержит направление? Кто лучше него проведёт группу по хребту и не натащит её на спрятанную под землёй мину? Кто сумеет заранее заметить опасность и предупредить остальных? Кто, в конце концов, будет командовать, если вдруг им встретится противник? Нет, пацаны, конечно, тоже не лыком шиты, но…

…Раздавшиеся за спиной выстрелы заставили вздрогнуть и прибавить шаг.

— Шибче парни, шибче! — бросил Александр через плечо, и все его мысли завертелись вокруг одного — постараться уйти как можно дальше, чтобы у группы появилась возможность окончательного отрыва от противника. Рассуждая подобным образом, Прищепа снова оглянулся: пара с носилками безнадёжно отставала.

— Гриша! — окликнув Ляпина, Сашка остановился, поджидая остальных. — К хренам носилки! Ствол Артёму. Хватай Алёшку на плечо — и в темпе.

— А сам? — как не парадоксально, а озвучил эту мысль Гаврилюк.

— Вот не мог ты себе шею сломать или хотя бы язык вывернуть! — зло огрызнулся Сашка. А почему бы не огрызаться, если каждый знает: идущий первым должен тащить по минимуму. Толку от вымотавшегося впереди идущего не много. Устанет, замотается и — проворонит… Каждый… хм, получается не каждый… вот, Гаврилюк, например. Мало того, что из-за его неуклюжести попали в такую передрягу, так ещё и с претензиями… Хорошо хоть заткнулся, а то бы и не посмотрел! — Прищепа ещё раз зыркнул в сторону замолчавшего снайпера и увеличил скорость движения. Все сомнения по поводу вдруг столь неожиданно проявившей себя совести отошли на задний план. В конце концов, самое главное сейчас вывести пацанов, а настреляться он ещё успеет. Впереди ещё месяц командировки.

«А с нашим командиром не зашаришься»! — от этой мысли Прищепа даже едва заметно улыбнулся. Ничего, командир нагонит, и ещё чехов наваляет! — И тут же тревожная мысль: — Лишь бы не обошли! Значит, теперь как можно быстрее и внимательнее, одно противоречит другому… Ствол вперёд, палец на предохранителе. Может, снять? Нет, почти бежим, палец на курок — и выстрел. Главное, смотреть в оба. Ничего, всё нормально. И под ноги смотреть, под ноги. Хорошо, кабанья тропа, пусть, пусть бежит, и я по ней, и ничего, что посередине хребта, ничего… Бог не выдаст, свинья не съест! А командир догонит… А это что впереди? Уф, показалось… Чуть в сторону не рванул. Ветка, а как ствол… Не нервничать, Шурик, не нервничать…»

Старший прапорщик Ефимов

На этот раз они не стали лезть напролом, а после небольшого промедления, разделившись на отдельные группы, начали атаку сразу с трёх сторон. Разве что не попытались обойти нас с тыла, — подумалось мне. И тут же сообщение от моего пулемётчика показало, насколько я ошибался.

— Командир, обходят! — доложил с правого фланга Калинин, и следом, казалось бы, вдалеке, прогремела первая очередь — противник перешёл к активным действиям. Грохнули в ответ наши пулемёты. Рявкнул гранатомёт, и полетевшая к нам граната, зацепившись за ветви деревьев, разорвалась где-то далеко на подлёте. Застучали автоматно-пулемётные выстрелы, зачмокали по деревьям пули, посыпалась вниз срубаемая листва и ветви. Но пока большая часть оставшихся со мной разведчиков, не видя противника, не сделала ни одного выстрела. Вот коротко огрызнулся автомат Тарасова, в ответ злобно загрохотал пулемёт, прилетела и разорвалась, не долетев, граната от ВОГа. Противник подтягивал основные силы. Хорошо, что выбранная мной позиция оказалась вполне удачной: небольшой уклон, ведущий в сторону чехов, создавал им определённые трудности при стрельбе из стрелкового оружия. Стоило нам пригнуть голову, как мы оказывались вне пределов досягаемости. Эх, если бы только лежать, но ведь требовалось ещё вести наблюдение и самим отвечать на огонь противника. В который раз я пожалел об отсутствии в группе ТР — трубок разведчика. Меж тем в поле моего зрения мелькнула камуфлированная фигурка. Мгновенная задержка на мушке, короткая экономная очередь, и уже изготовившийся для стрельбы чех исчез из поля моего зрения. Попал — не попал гадать стало некогда — в проёмах между деревьями появились новые бородатые фигуры. Где-то за спиной бухнула два раза подряд винтовка Кудинова. Рядом затарахтел РПК Эдика. Безостановочно гремел на левом фланге ПКМ Чаврина. Там, похоже, происходило что-то не слишком приятное. К сожалению, связи с левым флангом у меня не было.

Лечо Бакриев

Лечо почти успел. Он навалился на левый фланг русских почти одновременно с основной частью Мирзоевского отряда. Но кто знал, что спецы успеют выставить на нём пулемёт? Двоих его моджахедов срезало сразу, остальные попадали и стали расползаться за деревья. Сам Лечо, едва не угодив под сноп внезапно вылетевших пуль, отпрыгнул в сторону и распластался в небольшой, выкопанной дикими свиньями и от того вонючей канаве. Пулемёт бил практически не останавливаясь, окучивая его бойцов, прижимая к земле головы самых смелых воинов. А в те короткие мгновения, когда пулемёт замолкал и в хищной глубине его ствола переставал сверкать огонь, ему начинали вторить короткие очереди автомата. Лечо дважды пытался подняться, но оба раза над головой стремительным потоком воздуха проходила смерть. Дрожь колотила его тело, так что начали стучать зубы.

— Задавить огнём, задавить огнём! — напрягая глотку, заорал Лечо. Не в силах преодолеть свой страх, он, уткнувшись в землю, вскинул над головой оружие и, не глядя, а лишь выставив ствол в направлении противника, открыл частый, но беспорядочный огонь. Его поддержали, и постепенно инициатива стала переходить к воинам ислама, многократно превосходящим спецов по численности. Борясь со своим страхом, но продолжая дрожать всем телом, Лечо медленно приподнялся на локтях и, укрываясь за окружающей зеленью, пополз вперёд.

Старший прапорщик Ефимов

— Довыденко, прикрой! — мой крик потонул в грохоте гранатомётного разрыва. Взрывная волна отбросила меня в сторону, крепко приложив головой о вдруг ни с того ни с сего оказавшееся за моей спиной дерево. В глазах потемнело. Кажется, я на миг потерял сознание…

…С-суки! — меня слегка трясло, с правой разбитой брови на веко тоненькой струйкой стекала кровь. Сквозь звон в ушах слышались выстрелы, перемежаемые новыми разрывами. Слава богу, автомат оставался зажат в руке. Взгляд, брошенный в сторону только что оставленной позиции, и сам собой вырвавшийся крик:

— Довыденко! — отброшенный взрывом пулемёт, безвольно раскинутые руки, лицо, уткнувшееся в землю, мокрые, потемневшие волосы затылка и окровавленная ткань изодранного в клочья рюкзака.

— Кудинов, гранатометчиков… Кудинов… как понял? — и тотчас, опережая мои слова, одинокий, идущий со спины винтовочный выстрел.

— Есть! — и тут же очередной щелчок. Вот чертяка! Я, кажется, успел увидеть почти выскочившего в прогал и тут же повалившегося на спину чеченца, коричнево-чёрный раструб РПГ которого упал в глубину кустарника. Молодец, Куделя! Лишь бы не забывал менять позиции. И тотчас, словно в ответ на потерю гранатомётчиков, слаженный залп из ГП — двадцать пятых, глухие шлепки и грохот разрывающихся в кронах ВОГов. Осколки ударили по лопающейся листве, зашлёпали по коре окружающих деревьев, что-то ощутимо приложилось о мою спину, обожгло ногу. Вниз посыпались зелёная труха и ветки.

— Аллах акбар! — сквозь непрекращающуюся перестрелку крик на правом фланге и сразу же длинные, нескончаемо длинные пулемётные очереди.

«Калинин, Тушин?! Уф, живы».

— Ка-калинин… как там у тебя? — завывание развешенных на столбах проводов в зимнюю ночь — это гудят микрофоны наушников или мои барабанные перепонки?

— Ползут, сволочи! — голос сержанта едва слышен скорее из-за стоящего вокруг грохота, чем из-за сцепленных от злости зубов. Стреляю по мелькнувшей вдалеке тени и прислушиваюсь к какофонии боя. Меня беспокоит левый фланг, с которым нет связи. Там только эхо разрывов и перестук пулемёта. За то время, пока я пребывал в прострации, плотность огня едва ли уменьшилась. Так, надо срочно к Чаврину. И словно опомнившись:

— Юдин к Довыденко, живо! — сколько же секунд у меня ушло на принятие решений? Минута? Полторы?

— Командир, промедол! — потребовал боец, бросаясь к раненому.

— Идиот! — коротко, доходчиво, без объяснения причин. Чему его только учили?

— Витя, прикрой! — это не меня, это придурка Юдина, оттаскивающего раненого пулемётчика. Хорошо, если раненого… Всё, к Чаврину. Ху, ху, ху, — три коротких выдоха, набираясь решимости и бросок влево, пригнувшись почти к земле. Низко опущенные ветви бьют по лицу, чиркают, скрежещут о брезент «горки». О том, что пули проносятся совсем рядом, замечаю по срубаемым и падающим под ноги ветвям, хлюпающим звукам всасывающих пули деревьев. Небольшая канава. Прыжок. Не выпуская из рук оружия, кувырок через правое плечо, и последние метры по-пластунски, вжимаясь в землю, обдирая лицо и пальцы, держащие оружие, о шипы устилающей её ежевики. Вот они — вздрагивающий от толчков собственного пулемёта Чаврин и развернувшийся влево — почти в тыл Николай Вячин. Куда это он? А, всё ясно: добрый десяток «типов» прорвались далеко во фланг и теперь пытаются окучить моих парней слева. Ну-ну, счас. Меня им ещё не видно. Медленно поднять автомат. Немного успокоиться, задержать дыхание. Не обращать внимания на свистящие рядом пули — они все выше, гораздо выше, во всяком случае, хочется в это верить. Успокоить дрожание рук — всё-таки приложило меня здорово. Так, троих вижу. Задержать дыхание — мягкий спуск — ровная мушка, мягкий спуск — ровная мушка. Ну, гад, высунься, ну же! — Короткая очередь. Чех (похоже, сидевший на корточках за небольшим взгорком) подскочил, словно пытаясь отпрыгнуть от пронзивших его лобешник пуль и, взмахнув руками, грянулся навзничь. Кинувшийся к нему ваххабит, схлопотав свою порцию свинца (выпущенного то ли мной, то ли одновременно стрелявшим Николаем), рухнул рядом. Третий поспешно юркнул за деревья и благоразумно затаился.

— Ну, на хрен… — пулемёт умолк, сам пулеметчик перевернулся на спину, перехватив левой рукой окровавленное запястье правой. — Ё…

Я уже оказался подле него, но привычно потянувшись к ИПП, взглянул вглубь леса и, чертыхнувшись, дёрнул на себя пулемёт раненого Чаврина.

— Серёга, сам! Сам, Серёга! — краем глаза увидев, как Чаврин кивнул, я, уже не обращая внимания на лежавшего за камнем и готовившимся бинтовать свою рану разведчика, прильнул к пулемёту, прижал левой рукой приклад и нажал спусковой крючок. Казалось, я вижу каждую пулю, вижу их следы — оставляемые ими в воздухе, на поросшей ежевикой и черемшой земле, на тёмной коре деревьев, на раздираемых разгрузках попадавшихся на их пути чехов. Слева направо, справа налево, не прекращая давить на спуск и с трудом удерживая вздрагивающее от собственной мощи оружие. На несколько мгновений я слился с ним полностью, стал одним целым, не замечая ни шуршания ответных пуль, ложившихся рядом, ни свиста чужих рикошетов от тех пуль, что плевками падали чуть дальше, ни разрывов летящих, но по счастливой случайности не долетающих до нас ВОГов и гранатомётных выстрелов. Я лежал, будто в своей отгороженной от всего мира келье, в которой до меня не доносилось ни вскриков умирающих, ни воя раненных, ни воплей по-прежнему идущих в атаку моджахедов. Жаль, что лента в пулемёте была всего одна, и в ней не было бесконечного множества патронов. Плоская, чёрная металлическая змея осыпалась в примятую коробом траву. И сразу рой пуль, визг, грохот, шуршание дрожащих крон.

— Серёга, ленту! — сунув пулемёт за спину, под руки закончившего делать себе перевязку Чаврина, я, подтянув лежавший под боком автомат, помог Вячину прижать уж слишком зарвавшегося чеха и, крутанувшись, словно веретено, начал менять позицию в сторону небольшого, выступающего на местности бугорочка.

— Командир! — я почти не удивился — спутать зазвучавший в наушниках голос Тарасова было невозможно ни с чьим другим. — Хреново, командир!

— Конкретней? — чтобы ответить, мне пришлось вжаться в землю. Присмотренный мной и такой вожделённый бугорок оставался ещё в паре метров.

— Чехи в полусотне шагов.

— Всем приготовить гранаты! Виктор, пулемётчика в тыл! Пусть уносят, как понял? — уточнять, как там мой Довыденко, я не стал. Сейчас моё беспокойство ровным счётом ничего не значило. Но я надеялся…

— Гранаты! Раненого в тыл! — отозвался подполковник.

Ещё раз — уф. Значит жив.

— Огонь гранатами по моей команде и сразу отход. Поняли меня? — домашние заготовки вроде вариантов различных действий спутались в голове в сплошную, вязкую кашу, разбирать и раскладывать которую по кучам уже просто — напросто не было времени.

— Да, — значит, фешник стянул радиостанцию у Довыденко. Сделать такой вывод оказалось несложно.

— Калинин, понял меня? — пару секунд молчания и тоже короткое:

— Да.

Всё бы хорошо, но, увы, пока я болтал, чехи на нашем фланге подошли совсем близко. Пришлось разрядить весь магазин, прежде чем выкроилась секунда привлечь внимание Вячина.

— Коля, — и чуть тише, — гранаты! — он скорее распознал мои поспешные действия, чем услышал хрип заглушаемого выстрелами голоса. Нам уже совершенно не давали подняться. Похоже, чехи предприняли самую последнюю, самую решительную атаку.

— Гранатами огонь! — надеюсь, у ребят хватило времени и возможности приготовить их к бою. Моя рука дважды поднялась, и в воздух одна за другой взвились две ребристые эФки. А ребята действительно успели — разрывы прогремели на удивление слаженно. На какое-то время стрельба практически стихла.

Лечо Бакриев

Праздник смерти продолжался. Она носилась вокруг, насмехаясь над страхом живых, издеваясь над прахом мёртвых, добавляя к их телам всё новые и новые порции металла. Лечо продвинулся вперёд лишь на несколько шагов. Привыкший бить из-за угла, наносить быстрый удар и скрываться, не получая должного отпора, он как — то забыл, что смерть — она не только в стане врагов, она вокруг, и ей всё равно, кого принимать в свои объятья. Может быть там, потом, за её порогом, кто-нибудь и разведёт врагов в разные стороны. А здесь, ведомые смертью, они шли рука об руку, порой соприкасаясь кровавыми отметинами, ошмётками кожи, белесо-серо-окровавленной осклизлостью мозгов, острыми осколками раскрошенных зубов, культями рук и ног. Враги шли рука об руку, таща за собой «запах смерти»; и тот, едва уловимый, тошнотворный — только умершего, и тот, ещё более тошнотворный, но зато и более привычный — запах разлагающегося трупа. А сейчас смерть была всюду, и Лечо знал, что стоит ему лишь чуть-чуть приподняться, привстать, и уже он приведёт за собой все эти запахи. И он лежал, не в силах пошевелиться, не в силах больше кричать и командовать собственными людьми.

Лечо не запомнил, точнее, не успел воспринять ухнувшего перед глазами разрыва, только что и осталось, как нечто тёмное вспухло перед глазами, толкнуло волной, ударило по лицу и обожгло болью. Глаза запорошило землёй, из рассечённого осколком лба потекла кровь. Лечо какое-то мгновение ещё ощущал происходящее, затем его разум погрузился в чёрно-серую хмарь. Он потерял сознание. Бой ещё шёл, ещё вовсю звучали разрывы и выстрелы, только всё это, казалось, не имело к лежавшему в беспамятстве боевику никакого отношения.

Старший прапорщик Ефимов

— Отход! Кудинов, к Довыденко! — скомандовал я всем и, тотчас привстав, почал только что прищёлкнутый магазин.

— Отход! — для чего-то продублировал Вячин и, пропустив вперед Чаврина, тащившего левой рукой ПКМ, бросился за ним следом. Я продолжал стрелять. Опомнившиеся чехи разразились такой канонадой, что если бы не толстенный комель, за которым мне удалось укрыться, мне бы точно не поздоровилось… и вновь время завертелось невероятными сгустками смешанных чувств и ощущений. Рывок за кольцо, щелчок чеки улетающей РГДшки, взрыв, вторая граната, летящая к цели, тут же ей вслед длинная, до последнего патрона, очередь. Не перезаряжая оружие, бросок вслед за отступающими бойцами, падение в куст и сползание ужом, скатывание в небольшую канаву. Опустошённый магазин улетел в грязь, щелчок нового и прыжок к ближайшему дереву. Рву затвор, слыша, как затарахтели, заработали чужие автоматы, видя, как пули впиваются в окружающие деревья, взрывают почву вокруг. Но это всё вне меня, вне моего пространства, а моё — вон оно, там, впереди, за очередным толстым, спасительным буком. Падаю, стреляю. Рывок, и следующее падение вперёд на подставленное земле правое плечо, автомат в обеих руках, ствол вверх, перекат — не перекат, а смесь неудобоваримого выверта с кувырком, и тотчас лицом к противнику. Три пули по неосторожно высунувшемуся из-за бугорка бородачу и откат вправо, за выпячивающиеся бугром корни столь вожделённого мной дерева.

— Командир, прикрою! — вопль Вячина и грохот ПКМа. — Значит, бойцы поменялись оружием, — мысль мелькает как световой всполох, и я, стараясь оставаться за контурами дерева, бросаюсь к следующему укрытию. За спиной взрыв от врезавшегося в бук гранатомётного выстрела. Что-то белёсое проносится мимо, спину почему-то обдаёт холодом, и я снова падаю. Вновь вскакиваю, у самого лица проносятся пули, чьи — свои, чужие, даже не знаю. ПКМ бьёт под самым носом. Падаю. Переворачиваюсь на спину и снова стреляю. ПКМ разрывается огненными всхлипами. Резко поворачиваюсь лицом к Вячину:

— Уходи! — срывающийся на фальцет хрип. Разворот, короткая, в два патрона, очередь по наступающим. Сознание ещё не восприняло, а подсознание уже само начало экономить боеприпасы. Бой грозил затянуться. Все чувства обострены, действия впереди мысли. Рывком сместил прицел и положил очередь под ноги выскочившего из-за деревьев гранатомётчика. Чуть-чуть поднять бы ствол, а так тот даже не упал и РПГ не выронил, только запустил выстрел в кроны деревьев и, слегка прихрамывая, слинял за пределы видимости.

— Отход, командир, отход! — в наушниках разрывается голос фешника. И впрямь пора делать ноги.

— Иду! — мои барабанные перепонки сейчас лопнут — гранатомётные выстрелы летят один за другим и рвутся в ветвях деревьев. Вокруг шлепаются то ли осколки, то ли кусочки срезаемой ими коры. Похоже, я припозднился, меня все ждут. Ещё рывок.

— Отходим!

Надо попробовать оторваться, шанс есть — раненых унесли вперёд. Вячин… где Вячин? А, вот он, за кустами, чуть впереди, спешит следом за закинувшим автомат на плечо и бережно прижимающим к груди раненую руку Чавриным.

— Второй, ты где? — оглядываясь по сторонам, не вижу Калинина и Тушина.

— Мы вас ждём! — значит, они где-то впереди.

— Отход! — пока есть возможность, надо двигать и двигать. Нам бы сейчас артуху. Но нельзя… Блин, какая глупость! Паранойя. Я до сих пор не сообщил, что веду бой. У меня раненые. Чёрт, у меня Довыденко…

— Третий, как Эдик? — я уверен, Кудинов уже должен быть где-то рядом с раненым.

— Тяжёлый! — объяснять больше ничего не надо. Всё ясно. Нужна вертушка. К чёрту секретность, к чёрту фешника! Всех к чёрту! Три минуты времени, зацепиться за клочок земли… Сейчас бы старый ВОП — взводный опорный пункт, но откуда он в этой глуши на этом хребте? Но с двумя ранеными на носилках (Чаврин и, надеюсь, Батура не в счёт) не оторваться. Вот и мои парни. Всё, отход закончен, с тяжелораненым далеко не убежишь.

— Первый! — похоже, барахлит связь. В моих наушниках хрип, писк, свист. Большой надежды быть услышанным нет, но всё же: — Прищепа, как слышишь меня? Приём.

— Первый для командира на приёме, — не знаю, обрадовал меня его голос или нет. Если ответил, значит, не так далеко…

— Первый, дожидаешься Довыденко и сразу уходишь, как понял меня?

— Понял, сажусь, жду. Забираю. Ухожу.

— Жди. — И тут же, не дожидаясь подтверждения услышанного: — Второй, берешь Тушина, Вячина, организуете оборону. Гришину — связь. Поторопитесь!

Впрочем, эти команды можно было отдать и так — голосом, до разведчиков, ожидающих меня и бегущего чуть в стороне Тарасова метров двадцать.

Взгляд на местность — вполне, вполне.

— Занять оборону! — на ходу решаю поменять тактику. — Половина магазина, треть ленты — и отход.

Есть или нет вопросы, не спрашиваю, главное, что услышали. Весь план — несколько секунд кинжальный огонь на одном участке, и вся недолга. Кого грохнем — того грохнем и снова отойдём, пока залягут, пока поймут…

— Гришин, передавай: веду бой, трое раненых, один тяжёлый, — фешник молчит, — требуется эвакуация, мои координаты, — взгляд на джипиес, удивительно быстро выдавший необходимые мне цифры, — Х… У… прошу атрподдержки. Координаты Х… У… Тарасов закусил губу, но продолжает молчать. Без артухи нам не уйти, он это понял, я тоже…

— Командир, нет связи!

— Ищи! — убью гада. — Отходи, ищи, догоняй Каретникова, развернуть обе радиостанции, лезь на дерево, но связь чтобы была! — И уже вслух: — Убью!

Гришин обиженно или виновато (разве разберёшь?) шмыгает носом и со всей возможной скоростью спешит вперёд, стремясь как можно скорее догнать ушедших с раненым Кудинова и Юдина.

Лечо Бакриев

Лечо лежал на холодной земле, видя, как вокруг суетились люди. Голова саднила болью. Тугая повязка, едва ли не наползающая на глаза, стягивала лоб и уползала на жгущий болью затылок. Впрочем, боль, терзающая его голову, оказалась не столь сильной, чтобы Лечо утратил возможность рассуждать и созерцать окружающее. По раздающимся в отдалении выстрелам он понял — русские сумели отойти. И то, что он и те, кто сейчас здесь, рядом с ним, находятся вдалеке от играющей в чехарду смерти, он тоже понял. И с этим пониманием, несмотря на боль, тошноту, нестерпимую сухость во рту, в голове у Лечо вспыхнула и стала расцветать звёздочка надежды, нет, скорее, почти радости, — он, Лечо, останется жив, по крайней мере сейчас, сегодня. И сегодня же его переправят в посёлок к верным людям. Месяц, а то и два ему не нужно будет прятаться, укрываться от обстрелов, спать в тесных, тёмных землянках, совершать обязательные в отряде молитвы, стоять на посту, идти по нашпигованным минами тропам, ежесекундно опасаясь встречи с русским спецназом. А можно будет целыми днями сидеть за огромным цветным телевизором, гладить ласковую пушистую кошку и мечтать о будущем — жене, детях, большом доме, престижной работе. А почему бы и нет? После полученного ранения он просто не мог не стать уважаемым человеком, а значит, почему его мечты не должны были стать явью? Мечты… А потом? Опять в лес? А если…..говорят, набирают в милицию… А может… а может действительно взять и сдаться властям? Кто докажет, что на его руках есть кровь? И кто станет доказывать? Вот только забрать у Махамеда отснятую кассету… А впрочем, пусть будет, на память, не зря же он одел на лицо маску. Как чуял…

Старший прапорщик Ефимов

На этот раз мы расположились относительно тесной группкой, я забрал у Вячина РПГ-26 и привёл в боевое положение. Выстрелю и облегчу тем самым парню ношу, давно уже использовать пора, не вечно же на себе таскать. А тут как раз и момент подходящий подвернулся — из-за деревьев выскочили сразу трое бандитов.

— Огонь! — сам на одно колено, рот открыт, и без того болящие уши зашевелились в неприятном ожидании. Грохнуло — со всех сторон одновременно, пустая труба под ноги, но искушение вскинуть автомат к плечу задавлено в самом зародыше. Падаю на не слишком мягкую почву и тут же начинаю вскакивать:

— Работаем! — это вместо слова «отход». Все знают — «в плане» отход, значит, если «работаем», то работаем на отступление. Калинин пятится, не прекращая стрелять.

— Давай, давай! — уже в микрофон только для него. ПКМ смолк, отходим. Тарасов снова бежит рядом. Оглядывается.

— Ложись! — он сбивает меня с ног и падает сверху. — Взрыв, запах, вроде как от дымного пороха. Впрочем, нос уже ничего не чувствует. Чей-то стон, похоже, это от Виктора, по-прежнему лежащего на моей спине.

— Епическая сила! — он сваливается на бок. Я поворачиваюсь и замечаю, что маскхалат на его левом бедре начинает расплываться кроваво-тёмным пятном. Тушин с руки лупит по так подкузьмившему нам гранатомётчику. Не задумываясь, всаживаю в другую — здоровую ногу Тарасова тюбик промедола. И тут же:

— Отход! — подныриваю под руку раненого подполковника и чувствую повисшую на мне тяжесть.

— Ох! — вырывается из его груди, на губах появляется кровавая пена, и я понимаю — осколки пробили не только бедро, но и вошли в спину… в лёгкое… Надо остановиться и хотя бы перевязать, но относительно удобная позиция уже позади, замедлить движение сейчас равносильно гибели. Вот блин, так нам не уйти… Вместе с неутешительным выводом внезапно накатывает удивительное спокойствие. Нам бы добежать вон туда, а потом туда. Бесполезно, всё бесполезно, если только зацепиться, вгрызться в землю. Всем вместе. Микрофон у щеки, решение я принял:

— Прищепа, стоп! Организуй оборону, жди нас! — что толку, если нас уничтожат по очереди? А так ничего, продержимся. Наверно. Может быть. Если повезёт. — Олег Тушин, Вячин, забирайте подполковника. Калинин, со мной на прикрытие! Догоним! — это уже затравленно взглянувшему на меня Вячину. — Ребята, живее! — командую, тороплю, но сам вижу, как устали, как вымотались мои бойцы.

Мы остались вдвоём. Всё, как на занятиях, всё по команде: «Отход» — «отход», «магазин» — «лента». От дерева к дереву, от укрытия к укрытию, стреляя короткими экономными очередями. Теперь уже точно каждый патрон на счету. Впереди наш последний рубеж и мы либо продержимся, либо канем в небытиё. Оторваться не получалось. Я вдвоем с Калининым, ему сегодня досталось, но ничего-ничего, выдержит. Надо остановиться, задержать их хоть на пару минут. А потом в отрыв. Вот и подходящее местечко — две близко расположенные воронки от снарядов, справа — частокол толстых буков, слева — расколотое осколками дерево, лежащее поперёк хребта. Сухие ветви, торчащие во все стороны, переплетены тонкими прутьями ежевики. Нормально, подойдёт, где искать лучшее?

— Юра… воронка, занять оборону! — коротко, по существу, поймёт. Сам падаю за срубленный ствол и начинаю искать цель. Вот один вскочил, выстрелил на бегу, укрылся за дерево, выстрелил снова, отпрянул назад, задирая ствол вверх. Сейчас начнёт перебежку. Сколько ему нужно, чтобы отдышаться и набраться решимости? Секунда, две? Время спрессовано. Прицел с упреждением, на уровне пояса, чтобы наверняка, выбор стороны прицеливания по теории вероятности — тест на военное образование. Пытаюсь успокоить вздрагивающие от напряжения руки. Из глубины леса огонь в нашу сторону. Я жив, значит мимо. Наметившееся движение. Жму на спусковой крючок. Треск собственного автомата. Этот был плохим учеником — бежал вправо. Тёмный куль валится под ветки соседнего дерева. Одинокая пуля цокает о древесный ствол. Падаю — если бы не он, во мне появилось бы на одну дырку больше. Вторая пуля впечатывается почти туда же. Сомнений нет — снайпер. Плохо. Меняю позицию.

— Юра, снайпер! — кричу в микрофон, но не получаю ответа. Сознание окутывает липкая паутина страха, страха за своего бойца.

— Юра! — снова кричу я, но слышу, как работает ПКМ, и только тут понимаю, что забыл нажать тангенту. — Юра, снайпер! — мои слова как напоминание поменять позицию. Сам поднимаюсь и стреляю почти не целясь, лишь бы отвлечь внимание от своего пулемётчика. Ныряю за ствол и переползаю к воронке. «Где же эта сволочь? Где?» — помочь его увидеть может только случайность. Нужно наблюдать, лучше со стороны, не ввязываясь в бой, не показывая себя, не отвлекаясь. Наблюдать… Но где взять такую роскошь? Обстрел усилился, у куста нарисовалась приземистая фигура гранатомётчика — сел на одно колено. Мы стрельнули одновременно, но у меня времени больше. Я падаю на дно воронки в тот момент, когда мои пули уже впиявливаются во вражеский камуфляж. Выстрел от РПГ взрывается на краю воронки долями секунды позже. Давно заложенные уши отзываются болью. Сколько мы уже здесь? Минуту, две, три? Срикошетившая пуля падает на погон. Высовываюсь, бью короткой очередью по компактной группке наступающих и сваливаюсь обратно в воронку. Ответный залп начисто вырубает растущий перед воронкой куст, ветви засыпают меня сверху. Где же артуха? Артухи нет. Не удалось связаться? Или мешкает орудийный расчёт? Открытие огня по себе я не боюсь, чеховские координаты я подал как свои. Ударят далеко — подведём, поправим. Но артухи нет. Сволота! Надо выбираться. Пули не дают подняться. Не зря я до сих пор экономил ВОГи. Не обращая внимания на чеховскую стрельбу, а, была не была, встаю на колено. Десять выстрелов подряд, удар по площадям — возможно, как из пушки по воробьям, но требующийся мне результат удалось достичь. Огневой напор стих. Отходим.

— Отход! — команда голосом, рывок вправо — назад за укрывающую от чужих глаз зелень. Жаль, что она не может так же легко укрыть от чужих пуль.

Стон — всхлип, громыхание падающего на землю оружия. «Сучка мать», — взгляд, брошенный влево, выхватывает неловко отползающего за кусты Калинина. Правая нога беспомощно волочится по земле, руками раненый с трудом передвигает ставший вдруг непомерно тяжёлым пулемёт.

— Сволочи! — выстрел навскидку по мелькнувшей вдалеке тени. Очередь в направлении шевельнувшихся кустов. Ещё один выстрел по пристроившемуся за бугорком вражескому пулемётчику. Ещё очередь, ещё и ещё — всё то время, пока усевшись за деревом, Калинин бинтует простреленную ногу.

— Юра! — шепчу в микрофон, словно опасаясь, что нас услышат даже через трескотню выстрелов. — Ныкайся и жди меня. Я скоро!

В ответ неразборчивое скрипение зубами.

Чехи, опомнившись, подбираются всё ближе. Ползком, затем на карачках меняю позицию, уходя далеко в сторону и продвигаясь навстречу противнику. Уф, — здесь относительное затишье, можно слегка оглядеться и выбрать цель. Вот она, крадущаяся фигура в глубине кустарников, чуть в стороне от основной части банды и гораздо ближе к нам. Ещё чуть вперёд, нормально, вот сейчас. Вот, пора…

Ёк! — удар бойка в пустоту. Как же я так? Блин, идиот… Чёрт, чёрт, чёрт! — ругая сам себя, спешно меняю магазин. Чех всё ближе. За ним ещё один. Нет худа без добра. Второго я сперва не заметил. Теряю драгоценные секунды. Цевьё на давно упавшую, сухую, толстую ветку… Короткая очередь, ствол чуть влево, палец снова сжимается в привычном усилии.

— Тра-та-та-та! — падаю, над головой пролетает пуля, смачно всаживаясь в стоящее за спиной дерево. Вскидываю ствол, стреляю, не целясь, сразу же вниз и откатываюсь в сторону. Чехи что-то орут, и это отнюдь не победные выкрики. Теперь к Калинину. Сколько мы уже здесь? Ни малейшего представления о времени. Должно быть долго.

— Юра, ты где?

— Я отхожу! — связь вновь работает безупречно. Так он что, сам? И где? Выше по хребту? Бегу дальше. Выстрелы позади почти стихли. Чехи тоже лишний раз не желают жечь патроны попусту. Вроде бы я их чуть-чуть охолонул. Пока придут в себя, пока сообразят, что мы делаем ноги…

Очередь хлобыстнула в тот момент, когда я почти догнал кандыляющего Калинина.

Подполковник Трясунов

— Товарищ подполковник! — к идущему по плацу Трясунову подскочил оперативный дежурный. — Группа Ефимова ведёт бой с превосходящими силами противника, трое трёхсотых, — комбат помрачнел лицом, но слушал не перебивая, — отходит в направлении РОПа.

— Координаты?

— Координат нет, радист сообщил «по хребту».

— Группу Гуревича на выезд. Старший колонны майор Фадеев.

— Есть!

Тут же, повернувшись в сторону палаток личного состава: — Дневальный! Майора Фадеева, капитана Гуревича с группой на выезд. Срочно! — и чтобы подогнать шевеление разведчиков: — Ефимов ведёт бой.

— Первая группа на вые… — отдёрнув полог палатки, закричал дневальный.

— Парк? — спросил Трясунов, имея в виду отдана ли команда о выезде бронегруппы.

— Да, уже, — ответил оперативный и тотчас в парке взревел двигатель бронированного «Урала».

— Медика?

— Вызвал.

— Хорошо. И этим, — комбат кивнул в сторону палатки «гостей» — сообщи тоже.

— Я, есть! — подтвердил получение команды оперативный, и снова повернувшись на этот раз в сторону палатки ЦБУ: — Посыльный, живо к прикомандированным, скажи — на выезд.

— Пошли! — потребовал Трясунов, которому не терпелось заглянуть в карту.

Карта расползалась многочисленными переплетениями хребтов и их отрогов, но только один из них почти напрямую тянул в выбранному под место эвакуации ротному опорному пункту. Вот только находился он на порядочном удалении от последних переданных Ефимовым координат. Догадка, возникшая у подполковника чуть ранее, нашла своё подтверждение. Теперь он точно знал, что командир…второй группы старший прапорщик Ефимов по какой-то непонятной причине всё время сообщал в отряд ложные координаты своего местонахождения. Знал… но что толку было от этого знания?

— Товарищ подполковник! — в проходе между спаренными палатками снова появилась длинновязая фигура оперативного офицера. — Ефимов запросил поддержки артиллерией. Дал координаты.

— Ну и? — комбат прочитал на растерянном лице оперативного какую-то возникшую в связи с этим проблему.

— У них что-то не срастается…

— У кого? Что не срастается?

— У артиллеристов. Не знаю. — Ответив сразу на два вопроса, оперативный застыл в ожидании командирского решения.

— Координаты мне! Сам садись на связь, выходи на Ханкалу, требуй огневой поддержки.

— Есть! — оперативный словно заранее знал, протянул комбату листок с координатами, а сам поспешил на выполнение поставленной командиром задачи.

Имея на руках переданные координаты, комбат взглянул на карту только лишь для того, чтобы в очередной раз убедиться в своей правоте.

«Только положи мне людей, только положи! — твердил Трясунов, имея в виду то ли Ефимова, то ли идущего с ним Тарасова. Затем, сжав кулаки, и в бессилии что — либо сделать, вперился в карту и долго не отрывал от неё свой взгляд, словно надеясь столь пристальным вниманием вытащить попавших в беду разведчиков.

— К машинам! — скомандовал капитан Гуревич, едва его ушей достиг щелчок последнего встающего на место предохранителя. Оружие было заряжено, можно было начинать путь. Тело слегка «бодрило» ожидание хорошей боевой встряски, ведь перед тем, как отдать команду на выезд, вызвавший его комбат негромко сказал:

— Будь готов выйти навстречу Ефимовской группе! — после чего ещё сильнее нахмурился, и вопреки собственным привычкам, буркнул: — Ни пуха, ни пера!

— К чёрту! — вырвалось у Гуревича раньше, чем он подумал о том, что посылать комбата как-то неприлично, но слово вылетело, и огорчаться по этому поводу было поздно. И чтобы больше не заморачиваться данным вопросом, скомандовал: — Направо, шагом марш! — после чего последовал вслед за идущими к выходу из ПВД бойцами.

«Нормально, нормально, — уже подходя к кабине, подумалось Гуревичу. — Часок на дорогу, полчасика на добежать туда, полчасика порубиться. Полчасика обратно. Самое то на пробздеться. Потом опять часок потрястись — и в баню». Воспоминания о бане вызвали непроизвольную улыбку.

Баня — как верх роскоши и благополучия… на войне…

Прикомандированные распределились по колонне, следуя поговорке о том, что нельзя хранить яйца в одной корзине: один уселся на броню БТРа, другой подсел в кабину машины, где старшим ехал капитан Гуревич, третий вместе со старлеем медицинской службы Васиком в кабину второго «Урала», а четвёртый и пятый в его кузов.

— Трогаем! — скомандовал майор Фадеев, и БТР, размешивая грязь луж своими колесами, пополз к выезду на асфальтовое покрытие. Следом за ним, пыхнув чёрными дымами не прогоревшей соляры, поползли два видавших виды бронированных «Урала».

Разметав по сторонам огромную лужу, вечно стоявшую в низинке, перед подъемом на насыпь, колонна выбралась на асфальт и, сбрасывая с протекторов ошмётки жирной грязи, двинулась к полковому контрольно-пропускному пункту. Затем, миновав его, повернула направо и, подпрыгивая на многочисленных рытвинах, понеслась в сторону района действия Ефимовской группы.

Сержант Калинин

Что-то весьма ощутимо приложилось под левым плечом. На этот раз боли почти не было, только тупой удар, и левая рука обессилено повисла вниз. Не удержав равновесия, Юрка повалился на землю, сильно ударившись грудью о выступающий из земли корень, но так и не выпустив из руки оружия.

«Хандец»! — страшная в своей безысходности и неопровержимости мысль пронзила вздрогнувшее от удара сердце. Пронзила и ушла. Растворилась без остатка. Внезапно наступившее спокойствие окутало теряющий сознание разум, но возникшая в плече боль неожиданно вернула ощущение жизни. Беспамятство отступило. Сержант застонал и стал медленно переворачиваться на бок. Он понял, что ещё жив, а сзади наседали враги. Шансов уйти не было, а значит, следовало остановить, не подпустить их ближе. Остановить и не подпустить, остановить и не подпустить… — застучала в голове настойчивая мысль. Юрка со стоном перевернулся на спину и здоровой рукой попробовал дотянуться до своего пулемёта…

Старший прапорщик Ефимов

Когда Калинин упал, эмоций во мне почти не было, словно всё так и должно быть, словно нечто подобного я и ждал.

Всё заработало на автомате. АК за спину, падаю на колено и взваливаю раненого пулемётчика на плечо, хватаю левой рукой ПКМ и бегу вверх. Но, возможно, мне только кажется, что я бегу. Одеревеневшие ноги — ходули на кадрах замедленной киносъёмки. Тем не менее, постепенно одно укрывающее нас дерево сменяется другим. Все звуки заглушает стук моего сердца, лёгкие с хрипом разрываются в последнем усилии, на губах привкус железа, глаза залиты потом. Чёрт, щас сдохну, если не остановлюсь, а если остановлюсь — сдохнем оба. Ну же, ещё немного! Чехи могут появиться в любой момент, хрен с ними — если тормознусь, обернусь, может не станет сил бежать. Вперёд и только вперёд!

— Командир! — голос Прищепы выводит меня из состояния тупого пофигизма. Я останавливаюсь, едва удерживая в руках оружие. Лежавший на моей спине Калинин вяло матерится. — Командир… — Какое счастье, чьи-то руки бесцеремонно стаскивают с моего плеча раненого.

— Уф! — как хорошо! Так хорошо, что сейчас сдохну. — Уф, — согнуться и стоять, выхаркивая разъедающий грудь кашель.

— Командир! — чувствую, как меня тянут за рукав. Чёрт, мы ещё не на месте, надо бежать.

— Ар…артуху вызвали? — пожалуй, этот вопрос меня сейчас волнует больше всего.

— Вызвали! — тащащий Калинина Сашка тоже начинает задыхаться от бега. А я вроде бы уже ничего, только кашель, сволочь, рвёт из груди последние силы. В голову приходят дурные мысли: «Да сколько ещё? Проще упасть, окопаться и стрелять до последнего патрона». И тут же: «Ну, вы, батенька, вообще! Бежать, бежать»! Гнилой разговор, нам ещё жить и жить. В конце концов, ты не один, у тебя пацаны и раненый фешник. Возможно, ты жив только потому… Уф, всё, кажется, мы добежали. Вот теперь отдохну… Блин, сколько у меня раненых? Четверо, один тяжёлый. Так где же артуха?

— Каретников! — это только кажется, что я ору. На самом деле из моей пересохшей глотки вырываются едва слышные звуки. — На связь вышел?

Кивок бегущего ко мне радиста. Вячин бинтует раненого Калинина.

— Артуху вызвал? — похоже, чехи всё же слегка приотстали.

— Так точно! — боец заметно волнуется. Его даже, кажется, трясёт, или это меня малость покачивает?

— Ну и?

— Что? — удивлённый взгляд метнулся из стороны в сторону.

— Где артуха? — дурацкий вопрос ставит радиста в тупик. А вопрос действительно идиотский. Откуда боец может знать, почему не работает артиллерия? Ему что, докладывают?!

— Давай связь! — отдыхать некогда. Взгляд на до сих пор остающийся включённым джипиес — до места эвакуации остаётся совсем ничего. Нет, всё же всей группой оставаться не буду. Может ещё всё срастётся. Пусть уносят раненых, останемся тут я и ещё двое… Кого выбрать? Кого не жалко?! А если жалко всех? Значит, того, кто лучше, профессиональней… Прищепу и Кудинова? Но Прищепа нужен группе, Кудинов — снайпер, в ближнем бою не самый лучший вариант. Тогда остаётся Тушин, но у Тушина больная мать и маленькая сестричка. Юдин? У него тоже есть куча причин, чтобы не умирать. Я сам… у меня может быть ещё больше, но я — другое дело. Я — командир, моё желание не решает ровным счётом ничего.

— Тушин, Юдин, пополнить БК за счёт других, пулемёт Калинина мне! — я спешу отдавать команды. С минуту на минуту к нам пожалуют гости, и тогда будет поздно. — Прищепа, забирай остальных и уходи!

— Командир, связь! — почти обрадовано кричит Гришин.

— Старшего эвакуационной колонны мне на связь! — И снова повернувшись к собирающимся уходить бойцам: — Оставшиеся РПГ сюда, нам по четыре гранаты. Гришин! — беря гарнитуру сто пятьдесят девятой, — связь с «Центром» через «Северок». Тот кивнул и бросился разворачивать вторую радиостанцию. Я вымученно улыбнулся, видя, как Прищепа и Ляпин спешно расстаются со своим так и не израсходованным боекомплектом.

— «Факир» на связи! — узнаю голос ротного.

— Обеспечить прикрытие сможешь? — у меня почти не осталось времени.

— Да. — И после секундного раздумья: — Может, выйти на встречу?

— Нет! — ещё не хватало, чтобы и группа сопровождения ввязалась в заранее обречённый на проигрыш бой в лесу. К тому же, если нас прижмут, они уже не успеют. — Приготовьтесь к обороне!

— Их много? — значит, он уже в курсе, что нас преследуют. Тем лучше.

— Да! — и чтобы стала ясна вся серьёзность ситуации: — Очень! — Впрочем, на РОП чехи не полезут, разве что совсем спятят. — Я с двумя разведчиками остаюсь на прикрытие. И почему нет огневой поддержки?

— Не знаю! — честный ответ, но ничего мне не дающий. И после секундного колебания. — Со мной тут ребята… Я так думаю, ты в курсе… — Я в курсе? Ну да, ну да, можно было ожидать. Вот только знает ли об этом Виктор? Он немного пришёл в себя, лежит и смотрит голубыми глазами в голубое небо. Спросить?

— «Факир», на всякий случай вот координаты противника, вдруг «Центр» тупит… — и, не задумываясь, даю свои собственные координаты. — Начало открытия огня Ч — пятнадцать минут. — За пятнадцать минут мы успеем настреляться досыта, а затем либо отойдём, либо артиллерия нам уже ни чем помешать и навредить не сможет. — Всё, конец связи.

— Уходите! — подполковник Тарасов, превозмогая боль, приподнялся на правом локте. Это он о чём и кому? — Уходите!

— Нет, — отрицательно качаю головой, — тебя там уже ждут.

— Именно поэтому.

На моём лице искреннее непонимание.

— Да, именно поэтому, именно поэтому. Я давно в курсе. Но это не наши люди. — Да, он же говорил, как же я позабыл об этом?

— Прищепа, отход! Гришин, что со связью? — киваю на «Северок».

— Есть связь! — ответ звучит излишне бодро.

— Хорошо! — как же я устал! — Отход! — пот, до этого сочившийся с меня ручьями, уже, кажется, весь иссяк. Губы сухие и солёные. Остатки воды булькают в заброшенном за спину рюкзаке. Пить! Потом. Всё потом. — Отход! — это я командую конкретно замешкавшемуся со своим рюкзаком радисту.

— Не-е-е, командир, я остаюсь…

— Отход, сука, бля! — мне ещё тут на хрен чей-то излишний героизм! Только время моё отнимает! — Живо!

Гришин взглянул на меня и попятился. Рявк получился добрым, да и выгляжу я, наверное…

— Пусть уходят все! — Виктор кивнул на разведчиков, приготовившихся взять его, лежавшего на самодельных носилках (плащ-палатка и два тут же срезанных ореховых кола) и начал подниматься.

— Грузите! — у меня нет времени препираться.

— Отставить! — вот теперь в его голосе прорезались по-настоящему командирские нотки, а в руке снова его любимый КЯ. — Пусть все отойдут!

«Ах, ты, сучий потрох»! Я кивнул.

— Отойдите, хрен с ним… Как ты меня задолбал… — Отпущенное нам время таяло. Прочих раненых уже понесли. Подполковник поманил меня к себе, и когда я нагнулся, быстро сунул мне в свободный карман разгрузки пакет из лоснящейся коричневой бумаги.

— Не показывай никому! — горячечное дыхание опаляет. — Никому: ни командиру, ни даже лучшему другу, никому — это смерть. Никому! Слышишь, никому?! Потом, всё потом. Только выжди, два-три года… — он замолчал, захлёбываясь кровью. Мне бы остановить его, не дать самого себя вымотать до последних сил.

— Почему? — вместо этого я задал вопрос. Я имел право знать.

— Сейчас не время, передай…

— Нет! — моё «нет», звучит уже не так твёрдо, кое-что начинает до меня доходить. Но всё же… может проще отбить руку, обезоружить…

— Пойми, мне всё равно хана! — он пристально посмотрел мне в глаза. Он догадался о моих намерениях. — Только потом будет хуже, много хуже… Короткое молчание. — Мне что, застрелиться?…Глупо…

— Что в них? — настаиваю я, и он понимает, что я не отступлюсь.

— Документы, — (я усмехаюсь), — договора, контракты, фрагменты личного дела.

— Чьего? — ну почему же из него всё приходится вытягивать буквально клещами?

— Шамиля Басаева, — наконец он, кажется, решается раскрыть всё. — Здесь — бомба. Документальное подтверждение работы Басаева на одну из наших госслужб.

Я, кажется, догадываюсь, какую, а Тарасов продолжает говорить:

— Здесь подписи, фамилии, печати — всё подлинное.

— Что с того? — мне действительно непонятен весь сыр — бор.

— Их могут опубликовать. Что нанесёт сильнейший удар по нашему престижу и людям. Люди, подписавшие эти документы, всё ещё на службе. Это лучшие люди, просто тогда считалось, что так надо. Если документы выплывут, кто-то из них будет уволен или того хуже. Нам после этого уже не подняться.

— Тогда почему чехи этого не сделали? Не опубликовали?

— Это ему не выгодно.

— ??? — немой вопрос. Кому — Басаеву? Как это может быть не выгодно Басаеву? Тарасов посмотрел на меня и понял по моему лицу не заданный мной вопрос.

— Да, в первую очередь это не выгодно именно самому Басаеву.

— Почему? — я поражаюсь собственной тупости.

— Это — его страховка, гарантия собственной неприкосновенности. А для нас — это ключ к его смерти.

«Ключ к смерти», теперь я понимаю причину неуловимости террориста номер один. Действительно, неуловимый Джо — неуловимый, потому что его никто не ловит.

— Да, именно так, — он на секунду умолкает. — Он неприкосновенен. С его смертью всё это тут же стало бы достоянием мировой общественности. — Мне стало грустно. Мы сами создаём монстра, чтобы потом не знать, как от него избавиться. Его столько раз выводили из-под ударов и кто… А Виктор продолжал говорить: — Впрочем, в опубликовании этого документа не заинтересован вообще никто. Выгоднее держать нашу структуру на коротком поводке, чем устроить на неё травлю. В развернувшейся схватке могут ненароком и зацепить.

— Ваша цель? — времени почти не осталось.

— Уничтожить документы, как средство развязать себе руки в уничтожении Басаева.

— Так давайте сожжем их?

— Нет, — Тарасов устало улыбнулся, — там, он показал пальцем вверх должны быть на сто процентов уверены, что сожженные документы — подлинники. Я не эксперт…

— Ясно! — произнёс я, соглашаясь с его аргументами.

— Ты должен… — он посмотрел мне в глаза, я не стал отводить их в сторону.

— Кому передать? — от него на меня внезапно повеяло такой тоскливой безысходностью… что я временно отступил.

— Я… — тихий захлебывающийся кашель. — Потом тебя найдут. Они найдут тебя сами, дай только знать, что документы у тебя, но так, чтобы это было понятно лишь тем, кто в курсе… И не ошибись, не прими тех за этих…

— Бред!.. Как сообщить? Каким образом?

— Было решено так… — он снова закашлялся. — Придумай сказку, легенду, рассказ, что-нибудь… — Ты же поэт… — он, оказывается, знал обо мне действительно почти всё! — Опубликуй в газете, в интернете, не знаю где… они поймут…

«Опубликуй», — хм, легко сказать.

— Главное, не спеши! С этого дня за каждым твоим шагом, за каждым твоим действием будут следить. Запомни: два — три года.

— Но что-то же должно быть, чтобы меня поняли? — я склонился над раненым.

— Опиши в рассказе гриб… гриб-трутовик.

— Что? — я подумал, что он снова бредит.

— Опиши гриб-трутовик! — нет, это не бред, но теперь я окончательно понял, что выбор на меня пал отнюдь не случайно. Они рассматривали такой вариант, а может… А может даже сознательно шли к нему. — Он протянул руку и хлопнул меня по груди. — И не смотри, что там. Так у тебя, по крайней мере, будет шанс остаться в живых, если… — он не договорил, снова закашлялся, захлёбываясь кровью.

«Ну, уж дудки, если и ожидать внезапной смерти, то хотя бы знать, из-за чего. Но не сейчас, позже, когда граница Чечни останется за спиной»!

Он, наконец, перестал кашлять.

— А теперь… теперь мне надо остаться.

— Мы понесём тебя! — упрямства мне не занимать, бросать своих я не привык.

— Нет! — сталь натянутой струны ещё немного и лопнет, поранив собой окружающих. — Я должен остаться, тогда у тебя, — сказал и тут же поправился: — У нас появится шанс. Если я не вернусь, они поверят… Они поверят, что документы остались при мне, и я их спрятал или уничтожил… Скажешь, я приказал… — внезапно у него в руках появилась «корочка» — обыкновенное удостоверение личности — с первой страницы глядело молодое лицо, полковничьи погоны, надпись «Полковник Юрасов Виктор Степанович». — У нас нет другого выхода…

Я вслушался во внутренний голос и понял, что он прав насчёт иного выхода. Прав, если только… если только всё сказанное им не вымысел или, того хуже, паранойя. Но свёрток, вот он, в разгрузке, и даже сквозь материал я чувствую, как он начинает жечь мою кожу.

— Хорошо. Мы только отойдём ещё немного и выберем позицию получше, — можно подумать, я знаю наверняка, что у нас будет на это шанс!

— Нет! — я понял, что Виктор уже приготовился умереть. И, похоже, он хочет (раз это всё равно неизбежно) «уйти» как можно скорее. Ожидание кажется мучительнее самого факта небытия. Только невероятное напряжение воли поддерживает его силы. Возможно, стоит ему только согласиться, возьми мы его на руки, и он тут же потеряет сознание. «Так и поступим, а там будет видно», — мелькает мысль, но нет, Юрасов привстал, подхватил лежавший на брезенте автомат и вновь закашлялся… Невозможно поверить, что на эвакуации его ждёт нечто худшее. Там же свои, но я тоже почему-то в это уже не верю…

— Юдин, заканчивай с миной, живее! — отдавая команду, я почувствовал, как окончательно утекает отпущенное нам время. Мне показалось, я даже услышал, как скрипит почва под ногами спешащего по наши души противника. — Тушин, Вячин, Калинин, уходите! — И видя, как замешкались ничего не понимающие бойцы, уже резко: — Вперед, вперёд, не телись, давай живее! — И успокаивающе: — Я нагоню! — И снова наклонившись к дрожавшему от боли и наступающей слабости Виктору:

— Прощай и прости… Мы никогда не стали бы друзьями, но у нас есть что-то общее, не знаю что, но понимаю это сердцем.

— Прости, брат… — даже готовясь умереть, он тоже чувствовал за собой вину. За пацанов и за то, что теперь и мне на долгие годы грозила опасность. Он это знал и понимал гораздо больше, чем я. Я же не мог его до конца простить, но и не смел на него злиться. Я тоже, как он, чувствовал вину. И к тому же оставался перед ним в непомерном долгу.

— Всё нормально, Виктор, всё нормально! — не знаю, можно ли утешить готовящегося умереть, но я попытался, глупо, банально, но как ещё было сказать? — Может, бог всё же есть…

— Есть… — не слишком уверенно согласился он.

— Тогда свидимся! — я вложил ему в руку принесённую Юдиным подрывную машинку.

— Свидимся! — как эхо повторил полковник. Я осторожно коснулся его окровавленного плеча и, опершись о землю прикладом, с трудом поднялся на ноги.

— Уходим! — оставаться здесь и дальше, раз уж решение было принято, я не имел права.

Шамиль Басаев

— «Халиф»! — микрофон «Кенвуда», находившегося в руках Мирзоева, ожил. Даже сквозь треск помех и грохот продолжающейся перестрелки Хаваджи сразу же узнал голос говорившего — голос самого Басаева.

— «Халиф» слушает, — ответил Мирзоев и ещё плотнее прижался плечом к укрывающему его дереву.

— Цель достигнута? — вопрос — требование, и Хаваджи почувствовал, как в коленях появилась предательская слабость.

— Ещё нет… — голос дрогнул. Чтобы продолжить, пришлось сглотнуть подступивший к горлу комок. — Но мы почти взяли их.

— Где они сейчас? Точное местонахождение, — новое требование означилось рычанием в голосе.

— Мы… они… — Хаваджи Мирзоев вытащил из разгрузки джипиес и, сделав в его показаниях поправку на противника, затем внеся заранее условленные изменения, принялся диктовать координаты ожидавшему его ответа Басаеву.

Какое-то время в эфире царило молчание, (видимо Шамиль сверялся с картой), затем «Кенвуд» буквально взорвался от его рыка.

— Вы их почти упустили!

— Мы успеем! — возможно, в голосе Хаваджи не прозвучало достаточной уверенности.

— Успеете? Сколько часов вы «успеваете»? У тебя что, мало людей? Ты мог бы перекрыть им все пути!

— Но хребет почти прямой. Мы пробовали обойти, но это оказалось невозможно… — Мирзоев на секунду отпустил тангенту, чем тут же воспользовался Шамиль.

— Невозможно? Невозможно другое! Невозможно представить, что полторы сотни моджахедов не могут справиться с жалкой горсткой русских спецов! — Секундная пауза. — Доклад мне каждые пять минут. Координаты противника, количеств убитых и раненых с их стороны и захваченных твоими людьми. Я жду результата… Если его не будет… — не договорив и предоставив Мирзоеву додумывать конец фразы самому, Басаев отключился, и стало слышно шумное дыхание не в шутку перепугавшегося Хаваджи. Едва ли не застонав, он переключился на другой канал, и микрофон тут же коснулся его губ.

— Всем… любой ценой… — подгоняемый страхом Мирзоев начал раздавать команды. А находившийся далеко от него Басаев задумчиво погладил бороду и, протянув руку, взял со стола лежавший на нем сотовый телефон. На этом телефоне было всего три номера, очень важных номера. Подумав, Шамиль выбрал первый.

— Лёвчик, алло! — Басаев назвал давным-давно придуманное ими имя. — Это я, узнал?

— А, Виталя, привет! — радостно отозвались на том конце «провода», и Басаев болезненно поморщился. В том, что он позвонил, похоже, для собеседника не было никакой неожиданности. «Лёвчик» ждал этого звонка.

— Лёвчик, — вкрадчиво поинтересовался Шамиль, — это не твои люди устроили погром в моей «фирме»?

— Что, забрали что-то ценное? — голос был ровным, и Басаев не смог понять, смеётся тот над ним или шутит.

— Ты не юли! — злоба на Мирзоева стала плавно перетекать на этого, ещё более далёкого собеседника. — Твои люди или нет?

— Значит, забрали! — без особого сожаления констатировал Лёвчик, и тут же добавил: — Нет, не мои!

— Понятно… — Шамиль задумался.

— А что ты, собственно, от меня хочешь?

— Вот думаю… — Басаев и правда думал. Похоже, у него не оставалось выбора — рисковать и дальше он не мог. И он решился. — Позвони мне вот по этим телефончикам, — сказав условленную фразу для вызова артиллерии, Шамиль начал диктовать переданные Мирзоевым координаты местности, правда, с поправками на неизбежное продвижение русских вперёд — дальше по хребту. То, что спецы решатся сойти с хребта и тем самым на какое-то время окажутся в низине, Шамилю не верилось.

Закончив диктовать, Басаев вздохнул и начал снова говорить, понимая, что это звучит уже как унизительная просьба:

— Только будь добр, звони почаще и на подольше… — эта последняя, корявая фраза означала массированный огневой налёт. Как не было Басаеву жалко своих людей, себя он всё же жалел больше. Но он не спешил признаваться в этом даже самому себе, упрямо твердя, что поступает так в интересах свободной Ичкерии. Однажды он уже говорил: «Если мне придётся выбирать между свободой моей Родины и бессмертием души, я выберу свободу!» И вот теперь с лёгкостью готовился пожертвовать десятками собственных воинов, которые в деле освобождения Ичкерии, по мнению самого Басаева, были ничто в сравнении с ним самим. А собеседник молчал, и Шамиль был вынужден повторить снова. — Брат, — он назвал его братом, — сделай так, чтобы звонки стали бесконечной трелью!

И опять молчание.

Шамиль почувствовал, что чувство унижения быстро перерастает в негодование. Он вознамерился сказать какую-нибудь грубость, когда ему, наконец, ответили.

— Ничего не выйдет! — тихо, ровно, без излишней эмоциональности, просто констатация факта, как в той знаменитой американской фразе: «Ничего личного, это только бизнес»!

— Ты уже в курсе? — с ноткой сожаления спросил в свою очередь, констатируя данный факт, Басаев.

— Да, — не стал отнекиваться разговаривавший с ним человек.

— Понятно…

— Да ты не переживай! — ехидство стало неприкрытым. — Их встретят. Всё в наших руках! — Собеседник особо выделил слово НАШИХ.

— Поддонок! — едва отключившись, Шамиль в сердцах бросил трубку на стол. — Продажная тварь! Он знал! Он всё знал с самого начала! Знал, что готовится захват базы, знал… И ждал… сволочь… Да я ему… Да он у меня… Да он у меня…

Что он у него, Басаев так и не придумал. Теперь у него оставалась последняя надежда на продолжающих преследование боевиков Хаваджи Мирзоева.

Старший прапорщик Ефимов

Виктор остался в прикрытии, а пятью минутами позже за моей спиной раздался грохот разрыва мины, следом две длинные автоматные очереди, короткая заминка, одиночный выстрел, почти тотчас нескончаемый автоматно-пулемётный говор, громыхание РПГ седьмых и снова автоматно-пулемётная трескотня. Затем два почти слившихся гранатных разрыва. И двумя секундами позже ещё одна длинная, нескончаемо длинная пулемётная очередь и сразу же звенящая в ушах тишина, в которую постепенно стали вплетаться грузное топанье ног, сиплое, тяжёлое дыхание и стук собственных сердец. Ещё сотня метров, и тяжесть дыхания превращается в хрип, появляется и начинает нарастать стреляющая боль в районе ключиц. «Быстрее, быстрее, быстрее»! — торопит мозг. «Быстрее»! — барабанит сердце. «Всё, нет больше сил»! — с кашлем выдавливают из себя лёгкие… Небольшой подъём, спуск, заросли шиповника обдирают руки несущих носилки. Маленькие капельки крови стекают по коже и, наконец, срываются вниз. Попадая на зелёные листья, они разбрызгиваются в стороны и едва заметными бисеринами замирают на более тёмных стеблях. Налетающий ветер не может остудить жар, пышущий из-под пропитанных потом горок. Никто уже не обращает внимания на бряцанье оружия, стук подошв, трек ломающихся сучьев. И лишь молчание, с которым двигаются мои спецназовцы, осталось прежним, но это не потому, что срабатывает выработавшаяся привычка. Нет, всё проще! Каждое слово — это истраченные силы, которых и без того осталось мало. Взбодрить уже нечем, не смогу найти таких слов. Разве что мысленно: «Давай ребята, давай, осталось совсем чуть-чуть»…

Хаваджи Мирзоев

Взрыв МОНки опрокинул шедшего вторым Магомеда Мамуева, разворотив грудь, раскидав по сторонам высыпавшиеся из разгрузки магазины, осыпал роликами кравшегося третьим Тархана Саидова, посёк находившегося дальше всех Ваху Газиева. Шедшему первым, но чуть в стороне Ахмеду Имурзаеву повезло больше. Один из осколков лишь слегка задел плечо, второй пробил кожу бедра. Впрочем, его везение длилось недолго: громыхнувшая автоматная очередь поставила крест на дальнейшей судьбе схватившегося за ногу боевика. Пуля угодила в лобную кость, кувыркнулась, купаясь в серой глубине мозга и, выворотив кусок затылочной кости, смачно приложилась о росшее за спиной дерево. Окровавленная кость с чёрным пучком волос ещё падала на землю, а новое чёрное покрывало смерти пучком выпущенных пуль уже неслась к следующему, не успевшему отпрыгнуть с их пути бандиту.

— Задавить их! — Хаваджи в ярости пнул подвернувшегося под ногу полоза и, брызжа слюной, начал отдавать приказания.

Шедшие за головным дозором боевики рассыпались в цепь. С левого фланга яростно заработали пулемёты, прижимая русских к земле. Выскочившие из-за деревьев гранатомётчики, взвалив на плечо РПГ — седьмые отправили русским начинённые смертью подарки. Грохнуло. Сзади посыпались сбиваемые газами листья. Секундой позже впереди один за другим вспухло два чёрно-серых разрыва. А передовой отряд боевиков уже приближался к обороняемым позициям.

Полковник Юрасов

Они подходили всё ближе. Вражеская пуля пробила левое плечо и полковник, упав на грудь, лежал, не в силах подняться. Сквозь череду непрекращающихся выстрелов ему послышались чужие шаги. Виктор протянул правую руку и подтянул к себе заранее приготовленные гранаты. Усики отогнуты, осталось только выдернуть и отпустить. Они были уже совсем близко, казалось, что Виктор слышит их дыхание. Он схватил одну из гранат, не жалея зубов, выдернул чеку, и почти без замаха отправил гранату вперёд. Рука тут же потянулась к другой, такой же тяжёлой, такой же ребристой и одновременно такой гладкой эФке. Он не слышал, как упала на землю предыдущая, как шарахнулись в стороны пришедшие по его душу бандиты. Все мысли Виктора были заняты этой последней, оставшейся у него гранатой. От боли, от обиды, от подбирающегося к сердцу отчаяния хотелось плакать. Даже чувствуя готовность уйти, не так просто сделать последний шаг, не так просто… К тому же, ему по — мальчишески хотелось уйти, совершив подвиг, как в газетах, а тут он вдруг понял, что у него может недостать сил дождаться, когда враги окружат истекающее кровью тело. «Можно попасть в плен»… — мелькнувшая мысль заставила поспешить с действием. Виктор вытащил чеку, зажмурил глаза и сунул гранату под голову, но в следующий момент понял, что так умереть ему слишком страшно и некрасиво… Изуродованное лицо… Впрочем, кому нужно изуродованное лицо детдомовского мальчишки, не имеющего семьи? Но страшно. Виктор, застонав от боли, опустил руку вниз и, подсунув гранату в подреберье, отпустил чеку.

Первая, брошенная Юрасовым граната хлопнула взрывом, унося жизнь не успевшего отскочить автоматчика. Вторая, чуть задержавшись, поддержала удаляющееся эхо своей подружки. Тело полковника, приподнятое взрывом вверх, вытянулось на земле и обмякло. Почти следом вбежавший на взгорок пулемётчик выпустил в уже мертвого Юрасова четверть своей ленты… И вновь наступило относительное затишье. Тяжело сопя и настороженно озираясь по сторонам, моджахеды вышли на позиции русских.

Хаваджи Мирзоев

— Собака! — тяжёлый каблук шедшего впереди всех Магомеда ударил в затылок уже мёртвого спецназовца. Следующий удар пришёлся в развороченные взрывом рёбра, и носок ботинка с хрустом вошёл в окровавленную плоть. — Сука! — бьющий с сожалением оглядел испачканную обувь, и новый удар во вздрогнувшее тело. Другой моджахед, оказавшийся подле убитого почти одновременно с Магомедом, наклонился, взял в руку и с сожалением оглядел повреждённый взрывом пистолет полковника.

— Ай — я — яй, — поцокав языком, он отбросил в сторону так понравившуюся ему, но уже бесполезную вещь. Взглянул на продолжавшего избивать труп Магомеда и, покрутив пальцем у виска, поспешил вслед за расползающимися по вершине собратьями.

— Отставить! — рявкнул Хаваджи Мирзоев. Точно так, как рявкал на него в далёком тысяча девятьсот девяносто первом году офицер, обучавший его стрелковому делу. Хаваджи часто с тоской вспоминал дни, проведённые в той, уже давно не существующей армии.

— Да он, он… — нервно озираясь, Магомет Мамакаев ткнул труп подошвой ботинка. — Он же… собака, ненавижу! На куски… чтобы никто… никогда…

— Отойди от трупа! — наконец-то Хаваджи нашёл, на ком выместить с утра бушевавшую в груди злобу. — Побежал и живо догнал свою подгруппу! — тут кривая усмешка исказила красивое лицо Мирзоева. — Иначе я подумаю, что ты струсил.

— Я?! — обиженный в самых лучших чувствах Магомет начал разворачиваться в сторону командира, готовясь высказать в ответ что-нибудь достойно-оскорбительное, но набежавший сзади двоюродный брат Мирзоева подцепил Магомеда под руку и потащил за собой.

— Оставь падаль свиньям! — попросил он, видимо желая предотвратить разгорающийся конфликт.

— Свиньям! — согласился Мамакаев и, беззвучно захихикав, побежал догонять оторвавшуюся от них передовую подгруппу. Все спешили вперёд, лишь заранее назначенные люди оставались, чтобы уносить трупы, бинтовать раненых.

— Живее! Не дайте им уйти! Только посмейте упустить! Шкуру сдеру! — окриками, едва ли не пинками торопил своих людей Хаваджи. И те спешили из всех сил. Они, тяжело дышавшие, готовые рухнуть на землю при первом подозрительном звуке, тем не менее, постепенно настигали уходящую от преследования группу русских спецназовцев. Мирзоев понимал, что спецам осталось совсем немного, но был почти уверен, что успеет. Раз спецназовцы начали бросать своих, значит, силы их на исходе. Скоро они окончательно «сдохнут», и тогда уже ничто не спасёт их от его мести.

Старший прапорщик Ефимов

«Сколько у нас ещё времени? Две-три минуты, не больше… — хватит ли, чтобы дойти до любого другого удобного рубежа? Взгляд привычно скользит по окружающим предметам. Вот только складывается ощущение, что контуры листьев потеряли свою привычную чёткость, что трава на земле стала темнее и покрылась какой-то серостью. Усталость даёт себя знать всё больше и больше.

— Передохнём…когда? — не спрашивает, а выплёвывает вместе с накопившейся вязкой слюной бегущий рядом со мной Юдин, и я, чтобы ответить, пытаюсь преодолеть сковавшую горло сухость. Хороший вопрос: «Когда?» Да хоть сейчас! Впереди я уже вижу первые носилки, к тому же моим разведчикам так и так надо отдышаться. Вот только этот отдых скорее всего тут же перерастет в бой и для кого-то может превратиться в вечность.

— Сейчас? — спросил он снова. Я согласно кивнул, сил не было даже у меня.

— Вячин, Юдин, Тушин, Каретников, стой! — гляжу на остальных, готовясь дать команду перейти на шаг, и понимаю, мы уже давно не бежим, а вяло переставляем ноги. Тыкаю руками вправо — влево. Слов не надо, меня понимают и без этого. Вячин бросает перед собой трофейный пулемёт, взятый ещё на базе. По уму вывести бы его из строя и давно выбросить, ан нет, тащим… Может и сгодится. Сейчас появятся чехи. Всё же нам везёт, что этот хребет, как прямая линия ведёт к месту эвакуации и местность у его подножия не располагает к быстрому передвижению, а то бы нас уже обогнали, окружили и встретили.

Опускаюсь на землю, не в центре, а ближе к левому скату, всего в трёх шагах от Вячина. Пакет по-прежнему в разгрузке. Надо бы запихать его в рюкзак, но даже на это уже не остаётся времени — впереди в лесной чаще видится мелькание теней.

— Стрелять по моей команде! — пусть идут. На этот раз я подпущу их как можно ближе. — Приготовить гранаты! Теперь ждём, ждем, ждём…

— Вертушки! — удивлённый шёпот лежавшего рядом со мной Юдина заставил меня вскочить на ноги. Я прислушался, но ничего, кроме продолжающегося звона мои уши не услышали, тем не менее, я не раздумывал. В голове тревожным колоколом прозвучало предостережение полковника Юрасова, но что мне было терять? Будь что будет!

— Костя, «Авиатор»! — продолжая вслушиваться, я протянул руки и, не глядя, сжал в ладони поданную Каретниковым уже готовую к работе чёрную коробочку радиостанции. И тут же отдал новую команду: — Приготовить дымы!

Рокот вертолётных двигателей я услышал, когда они были уже совсем близко. Не знаю, какая нелёгкая занесла их в этот район, но кроме них помощи ждать нам было неоткуда.

— «Воздух», я «Лес». Я «Лес», как слышишь меня! Приём.

— Слышу тебя. Приём, — сдержанно ответил лётчик, видимо не понимая, с какого хрена здесь могли взяться свои. По его данным, спецназовцы работали квадратом южнее.

— «Воздух», нахожусь в соприкосновении с противником, прикрой нас, «Полосатый», прикрой!

Секундное промедление и ответное:

— Обозначьте себя, приём, — после этих слов моя спина стала мёрзнуть, настал момент истины. Надо решаться.

— Костя, дым! — скомандовал я, а рука уже сама собой вытащила из-за пазухи компас, вскинулась вперёд по направлению к противнику. — Азимут сто пятнадцать, удаление сто пятьдесят, — и ощутив, как за моей спиной одна за другой из-за деревьев вываливаются две боевые машины, уже как пожелание: — Давай, «Полосатый»! Давай, мужики, давай! Бей их!

— Работаем! — спокойный голос и ровное рокотание срывающихся нурсов. Чёрно-серый шлейф дымов и дробь разбегающихся по земле разрывов. Вялый перестук ответного огня, и стремительно промчавшиеся вертушки пошли на новый разворот.

— Огонь! — не слишком надеясь на попадание в разбегающихся по лесу боевиков, но лишь из желания хоть немного помочь атакующим противника вертолётчикам: — Огонь! — грохот из всех стволов. — Огонь! — выстрел из крайнего оставшегося РПГ. — Огонь! — подствольные гранатомёты отправили в противника последние гранаты. И вновь серия разрывов реактивных снарядов и следом злобное урканье вертолётных пушек Грязева-Шипунова. Комья земли, всплеск вспышек и серо-чёрного дыма, треск падающего дерева. Крик разбегающихся чехов. Кто-то из бандитов рванул в нашу сторону, но новый слаженный залп из всех стволов охладил их поползновения. А следующая партия пушечных снарядов окончательно поставила точку на вражеском продвижении. Всё, можно отходить, оставаться здесь было опасно, и к тому же не имело смысла.

Хаваджи Мирзоев

Звуки приближающихся «крокодилов» боевики Хаваджи Мирзоева услышали задолго до их появления. Но слишком уверенно гнал их вперёд командир, слишком сильно бушевала в груди каждого моджахеда жажда мести. К тому же никто не ожидал, что МИ — двадцать четвёртые выйдут на цель сразу — едва вынырнув из-за укрывавшего их приближение хребта.

— Воздух! — силой всех лёгких вскричал Мирзоев.

Едва увидев, как первая вертушка клюнула носом, он осознал свою ошибку, но было уже поздно — вытянутыми дымами понеслись к земле иглы нурсов. Хаваджи едва успел втянуть голову в плечи и прижаться к дереву, как совсем рядом оглушительно ухнуло. Сознание заволокло дымом, не чувствуя боли, он, тем не менее, начал оседать, сползая по стволу дерева. Когда он очнулся, в голове стучали молотки. Он пошевелился, ничего не понимая, сел и огляделся. Повсюду бежали его воины, бежали, что-то крича и беспрестанно тыкая в небо едва заметно вспыхивающими стволами оружия. Хаваджи ничего не слышал, только беспрестанный звон и надоедливое постукивание молоточков. Внезапно звуки прорезались. Постукивание молоточков превратилось в грохот снарядных разрывов, а к едва заметным вспышкам над стволами автоматов добавился треск производимых из них выстрелов. Вертолёты пошли на новый разворот. Моджахеды, забыв об убитых и раненых, разбегались в разные стороны. Только тройка личных телохранителей Мирзоева, каким-то чудом не пострадавшие от падавших с неба снарядов, упорно бежала в направлении привалившегося к дереву командира.

«Меня расстреляют»! — безучастно глядя на творившуюся вокруг вакханалию, подумал контуженный Хаваджи. — «Меня расстреляют»! — повторно промелькнувшая мысль сгинула, не оставив в опустошённом мозгу ничего, кроме ужасающей пустоты и бегущей боли. И когда его безучастное ко всему тело подхватили с трёх сторон и быстро потащили куда-то вниз, под обрывающийся обрывом склон, перед глазами мелькнуло обезображенное лицо Магомеда, но оно не вызвало у Хаваджи никаких эмоций. Но страшная в своей неизбежности мысль посетила раздираемое болью сознание вновь.

«Меня расстреляют»… — два слова, начертанные перед теряющим чёткость зрением, два вырывающихся в крике слова уже не как вероятностная возможность, а как свершившийся факт.

Вялый протест против такой несправедливости так и не успел обрисоваться в осязаемые контуры — толчок приподнятой земной поверхности, вскрик державшего его голову телохранителя, брызги чужой горячей крови, упавшие на лицо, удар о землю, боль в ударившемся о твёрдую поверхность камня виске, и сознание Мирзоева услужливо погрузилось в тёмную паутину беспамятства.

Старший прапорщик Ефимов

— Отход! — это в который раз за сегодняшний день я произносил это слово? Кажется, сотый. Ничего, лишь бы все живы… все… уже нет… уже не возможно… — Отход!

Дожидаюсь, когда мои разведчики сорвутся с места и устремляюсь следом.

— Спасибо «Воздух», спасибо! — повторяю я, но то ли вертолётчики меня больше не слышали, то ли оказались слишком заняты, но ответа не было. Спасибо! — повторяю я мысленно и движением рук подгоняю безмерно уставших, но и без того почти бегущих бойцов. За спиной слышатся новые разрывы, ответная стрельба сходит на нет, рокот двигателей — вертушки проносятся крайний раз и быстро удаляются к горизонту. Занятый происходящим, запинаюсь о перегораживающую путь ветку.

— Зараза! — едва не упав, с трудом перепрыгиваю её и спешу дальше. Мы вновь нагоняем авангард группы. Ничего, ничего… Путь пошёл под уклон, скоро хребет сойдёт «на нет», а там ВДВешный ротный опорный пункт, там наша эвакуационная техника. Мы почти налегке, боеприпасов не осталось и половины. Так что дойдём, чехи отстали, едва ли они сунутся дальше. За спиной тишина, она успокаивает, но не настолько, чтобы, наконец, почувствовать себя в безопасности. И это хорошо, иначе не хватит сил. В голове невольно появляются тревожные мысли, связанные с отданными мне бумагами. Если всё обстоит так, как сказал Юрасов, то это действительно «бомба» и одновременно оружие, смотря в чьих руках. Значит, существует три силы, которые заинтересованы в этих документах, да ещё четвертая — сам Басаев, и все в равной мере стремятся завладеть ими. Парадокс, но как минимум, у трёх из этих сил нет никакой заинтересованности в оглашении. Почему? С Басаевым всё ясно, тут вопросов нет, люди же, с которыми он работает (его агенты в нашем стане), добыв документы, получат над Шамилём определённую власть. Зачем им лишаться такого козыря? Нет, они не опубликуют, это точно. Теперь третья сила — та, которую представлял полковник Юрасов. Она менее всех заинтересована в огласке. Именно огласка сдерживает до сих пор их намерения по уничтожению своего бывшего агента. И, наконец, четвёртая сила — наши внешние враги. Они, пожалуй, готовы опубликовать документы тотчас же, дабы дискредитировать организацию, как кость в горле стоящую на пути их планов. Но четвёртая сила, надеюсь, далеко, и не успела пожаловать на этот праздник. Значит, остаётся три силы, которые так или иначе заинтересованы в сохранении тайны. Так или иначе. Значит, если документы не будут найдены, они все будут усиленно делать вид, что они у них. Басаев, тот вообще может считать, что пакет уничтожен взрывом ещё на базе. Документы… взрыв — вот она, причина, для чего он вообще потребовался. Ложный ход. Юрасов сделал ложный ход. Теперь господин полевой командир будет ежесекундно ждать кары на собственную голову, ведь полковник запросто мог сообщить об их уничтожении. Эх, если бы руководство Юрасова было столь уверено в своём сотруднике! Нет, увы, им требуется нечто посущественнее одного sms сообщения. Пока документы не окажутся у них на руках, они не решатся начать игру. Так что они все — ВСЕ — будут молчать. Будут усиленно делать вид, что документы у них, и искать, искать, искать. Где, в лесу? Переворачивая каждый камень? В развороченном взрывом блиндаже? Где ещё? Кто ещё может знать про документы? Полковник погиб. Значит, остаюсь я. Мог ли мне доверить эти документы Тарасов или спрятал, сообщив координаты место тайника своим друзьям или хозяевам? Как они должны рассуждать? Что полковнику проще? Спрятать, уничтожить документ или отдать какому-то прапорщику? Прапорщику… Возможно, в этом и заключается окончательный выбор пославших полковника людей? Всё продумано до мелочей. Юрасов… — в моём звенящем утомлённом мозгу вопросы, вопросы, вопросы, и их надо решать, решать как можно скорее. — Тот ли он, за кого себя выдавал? А если всё, что он говорил — ложь? Может, те, кто прибыл в отряд, более правы? Но Виктор погиб (в то, что он попал в руки чехов живым — невозможно поверить), ценой своей жизни дав нам дополнительный шанс. Он умер за моих пацанов, он умер, хотя вполне мог в самом начале оставить группу и уйти, а там добраться до своих…. Добраться до своих, добраться… А это вообще возможно, если считать, что все пути перекрыты? А что если они с самого начала предполагали, знали или даже рассчитывали на его невозвращение? Что если и посылавшие его люди понимали, что выбраться из Чечни ему будет невозможно? Если так, то они наверняка выбирали того, кто сохранит их пакет. Выбор пал на меня. Но почему я? Почему они были так уверены? Нас сейчас встретят… Взять и отдать… Действительно, вот возьму назло всем и отдам. Пусть забирают! Почему собственно я должен хранить чьи-то секреты? Но Виктор погиб, прикрывая отход группы, моей группы… А сохранить пакет по сравненью с жизнью — это такая малость. Чёрт! Они — люди, пославшие Юрасова — уверены, что я поступлю именно так. Неужели меня так легко просчитать? Следовательно, меня могут просчитать и «враги»?! Пусть! Да, я сохраню документы! Но прежде чем передавать кому бы то ни было, вскрою пакет и просмотрю его содержимое, просмотрю с карандашом в руке, нет, лучше сделаю ксерокопию, три ксерокопии, а потом решу, стоит ли отдавать это кому бы то ни было вообще или нет! Я сохраню… Но по выходу из леса нас ждут. — Пакет снова начал жечь мне кожу. Ускорив шаг и нагнав носилки с раненым Довыденко, я, словно прислушиваясь к его дыханию, наклонился и незаметно — по-воровски запихал отданный мне полковником Тарасовым пакет в окровавленный карман Эдиковой разгрузки. Надеюсь, что если ОНИ если и будут кого обыскивать, то только меня.

Хаваджи Мирзоев

Хаваджи очнулся от мерного покачивания носилок. Жуткая, раздирающая голову боль и тошнота, идущая из самой глубины мозга. Рядом послышался стон, и Мирзоев слегка повернул голову. От этого простого движения в глазах главаря банды посыпались белые звёздочки, виски сжали и резко отпустили гигантские тиски, но он выдержал, удержал готовое вновь утухнуть сознание, и медленно, постепенно прислушиваясь к своим ощущениям, открыл глаза. Лучше бы он их не открывал! Прямо перед его лицом на импровизированных носилках, покачиваясь в такт движению, свешивалась с их края чья-то нога, точнее то, что от неё осталось после прямого попадания снаряда. Из-под изодранной в клочки штанины высовывались рваные, тёмно-красные, уже заветрившиеся куски мышц, из которых острой пикой торчал осколок белой, покрытой красноватой плёнкой кости, а из неё — из кости, в свою очередь, свешивалась вниз розовая сопля мозга. Но не это оказалось самым страшным, что столь сильно подействовало на уже видавшего виды полевого командира. Из переплетения изувеченных взрывом мышц, полностью очищенная от них, на почти белую кость тянулась тёмно-синяя, почти фиолетовая трубочка вены, слипшаяся от недостатка, точнее полного отсутствия в ней крови. Именно эта сморщенная, потемневшая трубочка-жилка, а может даже всего лишь маленькая, сгустившаяся у её кончика, ещё более тёмная, едва ли не чёрная капля крови, вдруг неожиданно вывернула сознание Хаваджи, крутанула так, что доселе сдерживаемая тошнота выбралась наружу нестерпимыми, неудержимыми приступами рвоты. Мир для Мирзоева померк. Не в силах перевернуться, он сумел лишь приподнять голову, когда его вывернуло наизнанку. Рвотные массы растекались по губам, стекали по подбородку, текли на шею, каплями разлетались по груди. Хаваджи захлёбывался, проглатывал горькую вонючую смесь и снова выплёскивал её наружу. И так раз за разом, пока несшие его моджахеды не опустили носилки и, приподняв за плечи, не повернули едва ли не полумёртвого главаря лицом вниз. Лес огласился новыми рыками, постепенно затихающими от бессилия и превращающимися в хрипящие стоны…

Старший прапорщик Ефимов

Всё, мы почти у цели. Хребет заметно пошёл под уклон, в просветах деревьев завиднелось каменистое русло ручья. За ручьём — ротный опорный пункт ВДВешников. Там наша колонна, там отдых. Но едва ли осознание этого даёт сил, скорее, наоборот. Ну, мужики! Ну, ещё чуть-чуть! Я вижу, как тяжело даются последние сотни метров моим бойцам. Я сам едва переставляю ноги, но не смею даже на мгновение проявить слабость. Я даже выдавливаю из себя обнадёживающую улыбку, пытаясь подбодрить вдруг пришедшего в сознание Эда. Я по-прежнему иду в замыкании. Рядом сопит тяжелогруженый Тушин, кроме своего пулемёта у него автомат и рюкзак Довыденко. Чаврин снова тащит свой ПКМ, Вячин сменил у носилок Баранова. Самым первым, взвалив на плечо Гаврилюка, устало вышагивает Прищепа. Идущий следом за ним Кудинов тащит три запиханных один в другой рюкзака и связку оружия — раненых и трофейное. Его бы бросить… Но теперь ни к чему. Мы вываливаемся на открытое пространство русла и со стуком выворачивающихся из-под ног камней пересекаем водную преграду. Со стороны РОПа к нам бегут ребята из группы капитана Гуревича. Сам Гуревич идёт следом, мой ротный — майор Фадеев, стоя на бруствере окопа, машет рукой. Всё, пришли! Разведчики первой группы уже рядом…

И только передав им раненых, я отчётливо сознаю, что теперь действительно всё — боевое задание закончилось. Пропустив вперёд носилки и раненых, мы буквально вползаем по узкой тропе на территорию блокпоста, охраняемого десантниками. Игорь хлопает меня по плечу, что-то говорит. Хорошо… мы почти дома.

Задымлённая, зачуханная, измотанная долгим бесцельным стоянием на одном месте десантура, впрочем, ничем уже давно не отличающаяся от обычной пехоты, с вытаращенными глазами наблюдала за выходящей из леса моей — спецназовской группой. На лицах десантников было написано смешанное выражение зависти и восхищения. Только что вышедшие из боя, с грязными, заросшими щетиной лицами, с окровавленными разгрузками и маскхалатами, одетые кто во что горазд, несущие раненых, спецназовцы, наверное, казались мальчишкам — десантникам инопланетянами, случайно опустившимися на охраняемый ими уголок земли. Внеземными существами, которые действительно могут всё. Я смотрел на своих бойцов и почти улыбался: в чём-то эти встречающие нас пацаны действительно были правы: мои ребята действительно могли многое! Мы выполнили задачу и вернулись. Вернулись! Мы вернулись, но потеряли одного спецназовца. Да, именно мы. Не знаю, в каком подразделении на самом деле служил Виктор, но человеком и спецназовцем он оказался настоящим… Вспомнив о полковнике Юрасове, я вспомнил и о том, что нас должны были ждать не только свои…

А вот и они… Из командирской палатки, щурясь от дневного солнца, на свет божий выползли два субъекта. Ещё трое, не замеченные мной ранее, появились со стороны периметра. Все с калашами — семь шестьдесят две, в крутых разгрузках и ядовито-зелёном, франтовском камуфляже. Те, которых двое, зыркнули по сторонам, словно проверяя, на месте ли их «группа поддержки» и, не сговариваясь, одновременно шагнули в мою сторону.

— Ефимов? — презрительный взгляд, надменное лицо.

Появилось желание тут же послать спросившего куда подальше и идти своей дорогой. Но я сдержался.

— Да, — вместо этого подтвердил я. И, продолжая изо всех сил бороться с собственными эмоциями, почувствовал, как на растрескавшейся губе выступила капелька крови.

— Где Тарасов? — я ждал этого вопроса.

— А вы кто, собственно, такие? — то, что у этих типов полномочия задавать вопросы есть, можно было не сомневаться, но задать встречный следовало. Хотя бы из приличия.

— Прокуратура, — бухнул впереди стоящий. Я мысленно усмехнулся, тем не менее «прокурорский работник» протянул удостоверение. Всё правильно: фотография, печать. Запись — кто, что, фамилия — мне ни о чём не говорит. Нарышев, значит Нарышев. Вроде всё правильно, но с таким же успехом можно было показать любую липовую ксиву… Впрочем, без соответствующего указания вышестоящего командования в отряде их бы не приняли. Прокуратура, значит… Хорошо, хотя можно не сомневаться, они такие же прокурорские работники, как и я.

— Тарасов погиб, прикрывая отход группы, — дав такой ответ, я думал, что они тут же набросятся на меня с вопросами, почему мы его бросили, но этого не произошло, словно они ждали именно такого ответа.

— Он Вам ничего не передавал? — вежливо, очень вежливо.

— Нет, — отрицательное качание головой отдалось резкой болью в ушах. Похоже, последние капли адреналина в моём организме кончились, начался неизбежный откат в усталость. Прокурорские переглянулись. Интересно, а они что, рассчитывали, что противоборствующий им полковник отдаст документы прямиком в их руки?

К нам спешно подходит руководивший погрузкой раненых майор Фадеев.

— Надо ехать! — кивает он в сторону ревущей мотором брони и, обращаясь к стоявшим передо мной типам: — Там тяжелораненый.

— Две минуты, — похоже, «прокурорские» не собираются конфликтовать, и уже ко мне: — Позвольте вас осмотреть?

Во как: не обыскать — «осмотреть». Мой взгляд, брошенный на Фадеева и его ответный взмах рукой не укрылись от пристально наблюдающего за нашими действиями Нарышева.

— Осматривайте! — в словах открыто звучит злость.

— Позвольте Ваш рюкзак!

Ишь какие вежливые, или как там, в «Джентльменах удачи»: «Вежливость — главное оружие вора»? Где-то так. Стряхиваю с себя изрядно опустевший РР.

Заглядывают вовнутрь, лезут в кармашки, проверяют спальник, заглядывают в разгрузку. Я чувствую, как нарастает в них раздражение.

— Строить всю группу!

— Бойцы устали! — я вяло сопротивляюсь. Почему вяло, хотя должен был послать их на хрен и срочно дать команду на погрузку всей группы? Потому что документы действительно здесь, и я не хочу, чтобы нас вывернули наизнанку. И так всё висит буквально на волоске. За себя я не переживаю. Если и найдут — то мало когда и что Юрасов мог положить в разгрузку раненого?!

— Вы хотите, чтобы вас судили за оставление противнику раненного полковника Тарасова? — Нарышев тоже не спешил упоминать ведомственную принадлежность погибшего. Мог бы и соврать.

— Нет! — внезапно я понимаю, что это не простая угроза. Стоит им что — либо заподозрить, и меня вывернут наизнанку. — Но я выполнял его приказ!

— Мы Вам верим! — в этом его «верим» прозвучало неприкрытое «пока верим». — Поэтому стройте личный состав!

— Есть! — в подчёркнутом испуге не так много наигранности. Захоти они отправить меня на нары, и никакие свидетельские показания уже не помогут. Майор Фадеев тоже не собирается протестовать.

— Группа, строиться! Рюкзаки перед собой.

— Раненых тоже…

— Что??? — оказывается, во мне, кроме усталости остался ещё изрядный запас злости. Рука совершенно непроизвольно дёрнулась к оружию. Но, наверное, я ослышался.

— Рюкзаки раненых и их разгрузки тоже! — усмехнулся Нарышев.

— Все вещи выложить! — и уже подходя к машинам: — Живее орлы, живее!

Измотанные, изодранные, злые, как черти, бойцы, матерясь, принялись выполнять отданную команду со всевозможной поспешностью. Они ведь не хуже моего понимали, что дорога каждая минута. Нарышев же и сотоварищи за время, пока спецназовцы выкладывали свои вещи, услышали о себе много «хорошего», но ни одним словом, ни одной репликой, ни одним косым взглядом не выдали своего хорошего слуха. Почему они так поступили, вариантов было всего два: первый — они сами не единожды бывали в передрягах; и второй (который мог вытекать из первого) — только что вышедшим из тяжелого боя разведчикам поперёк горла лучше не становиться. Шмон начался, когда последний рюкзак был перевёрнут и на землю высыпалось его содержимое. Хорошо, хоть затянулся он ненадолго и в одежде «прокурорские» ни у кого не шарили, но они заглянули в кузов машины, осмотрели носилки и раненых, перетряхнули все лежавшие на земле рюкзаки, брезгливо поморщились, проходя мимо окровавленной разгрузки Довыденко. На какое-то мгновение действительно стало плевать: найдут — не найдут. Обещание, данное погибшему полковнику — это одна чаша весов, а на другой тяжелораненый разведчик и его жизнь, возможно зависящая от минут или даже секунд. Пусть заглянут в карман разгрузки, найдут, и мы наконец-то тронемся в ПВД, но не заглянули, не нашли. Обыск закончился.

— Можешь грузиться! — на лицах лёгкое разочарование, словно ничего особого и не произошло.

— Вы видели, чтобы Тарасов что-либо забирал на захваченной вами базе? — Нарышев наконец-то проявил хоть какие-то эмоции. — Какой-нибудь предмет?

— Нет, — снова принесшее мне боль качание головой. — В одно из помещений входил только он. — И уже работая на опережение: — Подрыв производил тоже самостоятельно, — разъясняя, как младенцам, — один, без посторонней помощи. Даже тротил тащить бойца не взял. Всё сам.

— Это он может!

— Мог, — невольно добавляю я, и вижу, как на лице одного из них появляется сомневающаяся усмешка. Они сомневаются в его гибели. Но усмешка кажется горькой… Что их ждёт за провал операции?

— Возможно, то, что вы ищете, осталось или уничтожено во взорванном помещении? — я пытаюсь дать зацепку, уводящую их в никуда и вместе с тем дающую им надежду.

— Да, такое возможно, — Нарышев согласно кивает, и я понимаю, что у него нет ни малейшей веры в такой вариант развития событий.

— Езжайте! — даёт отмашку стоявший рядом с Нарышевым, и я понимаю, что это он настоящий начальник, а не всё время выпячивавший свою роль Нарышев.

— К машине! — отдаю команду и, повернувшись направо, сам направляюсь к кабине уже завывающего двигателем грузовика.

То, что они оставили нас в покое, не верится до тех пор, пока машины не трогаются с места и, набирая обороты, не выносятся на асфальтовую дорогу. Всё, теперь в пункт постоянной дислокации — домой. Эдуард мой вроде держится, и это самое главное. А впереди ещё один месяц командировки. Эдик, всё будет хорошо, домой поедем вместе! Держись… Уже скоро…

Полковник Черных

… Спасибо, Лёш. Вовремя. Прямо в тему. Да.

…

— Да, одной пары двадцать четвёрок вполне хватило. Да, в пух и прах. Хорошо наваляли.

…

— Ты уж там поощри своих орлов и спасибо от спецуры передай. Да, обязательно. Нормальный облёт получился. Я же говорю, как раз вовремя. А наши? Да живы, все живы. Раненые, есть раненые, но ничего, жить будут. Да, все. Убитый? Нет, нет, это всего лишь слухи. Вся группа, пятнадцать человек, все вернулись. Спасибо ещё раз! Супруге привет!

Когда полковник Черных положил трубку, по его виску сбегала вниз маленькая капелька пота.

Послесловие

По замене можно было переправить пакет с секреткой, но я не стал этого делать. Положил его в наглую во внутренний карман бушлата, и всё, и поехали. На что надеялся? Бог его знает. Тем более, что на контрольно-пропускном пункте нас вывернули наизнанку, прощупывая сумки и едва не распарывая в них швы. Но бушлат никто проверить и не подумал. Может быть, мне просто повезло? Не знаю.

Прошло какое-то время. Мне наконец-то улыбнулась писательская удача, и удалось опубликовать рассказ о войне в одной провинциальной газете. И сегодня я решил: время настало. Мой компьютер гудит в ожидании, клавиатура жаждет первого удара пальцами, мышка в готовности к действию. Я не грибник, но вчера нарочно ездил в лес, а вечером читал специальную литературу. Мой будущий рассказ про один день осени, хотя сейчас лето. Он должен получиться хорошим, чтобы его наверняка взяли и напечатали. Строчки бегут по экрану, пальцы выбивают всё новые и новые ряды букв. Кто бы знал! Поездка, вечер за книгами, многочасовое сидение за компьютером — и всё это ради нескольких коротких строк, а точнее, заключённого в них названия:

…выйдя на поляну, я невольно залюбовался грибом-трутовиком, растущим на обломке старого дерева. Серо-жёлтого цвета, чем-то напоминающий многолепестковый цветок. В молодом возрасте трутовик считается вполне съедобным, но, старея, становится опасным. К тому же, нельзя есть трутовики, растущие на хвойных деревьях…

Мысль скользила дальше, описывая лес, сравнивая с другим — тем лесом, и невольно возвращая меня к моему прошлому. Без прошлого нет будущего, прошлое даёт о себе знать, заставляя вспоминать и платить долги. Спи спокойно, полковник! Спи спокойно, Человек с большой буквы — Виктор Юрасов — я возвращаю свой долг, возвращаю, чего бы мне это не стоило… Сейчас ночь, но завтра обязательно настанет утро… для всех нас… Я верю!

…P.S. И они пришли. С газетой в руках. Я всё понял. Я ничего не стал спрашивать, просто вернулся комнату и отдал так и нераспечатанный мной пакет. Да, я не стал вскрывать его, и не потому, что испугался, просто не видел смысла. Что могло мне дать знание чужих секретов? Что могло дать моё знание о чужих секретах обществу и стране, если у меня не оставалось на руках никаких доказательств? Я расстался с этой неразгаданной тайной без всякого сожаления. Не знаю, действительно ли всё сказанное было правдой, но по случайному стечению обстоятельств неуловимый полевой командир был уничтожен месяц спустя после передачи данного пакета.

Боевое задание полковника Юрасова закончилось, или всё же следовало ждать его продолжения?

Из сообщений Российских СМИ:

Глава ФСБ РФ Николай Патрушев вчера доложил президенту Владимиру Путину, что в ночь на понедельник в Ингушетии был ликвидирован Шамиль Басаев.

Владимир Путин сразу же признал уничтожение Басаева «заслуженным возмездием» и распорядился наградить всех участников спецоперации.

Генпрокурор России Юрий Чайка заявил, что все уголовные дела против Басаева будут прекращены по не реабилитирующим обстоятельствам после идентификации его тела.

Спикер Совета Федерации Сергей Миронов уверен, что ликвидация спецслужбами террориста Шамиля Басаева будет способствовать улучшению обстановки на Северном Кавказе в целом и в Чечне и Ингушетии в частности.

Председатель правительства Чечни Рамзан Кадыров, считавший Басаева своим «кровником», выразил сожаление, что не принимал личного участия в уничтожении террориста.

По официальным данным ФСБ, Басаев с сообщниками был уничтожен во время взрыва начиненного взрывчаткой «КамАЗа» в Назрановском районе Ингушетии. Взрыв стал результатом тщательно спланированной спецоперации, которая стала возможной благодаря оперативной работе российских спецслужб. «Были созданы оперативные позиции за рубежом, прежде всего в тех странах, в которых собиралось оружие и впоследствии доставлялось в Россию для совершения терактов», — сообщил господин Патрушев…

Оглавление

Гончар Анатолий . Хроника одного задания

  Вместо пролога

  Глава 1 . Подготовка к выходу

  Глава 2 . Поиск

  Глава 3 . Налёт

  Глава 4 . Отход

  Послесловие

Реклама на сайте