«Цену жизни спроси у смерти»

Сергей Донской Цену жизни спроси у смерти

«И когда гром небесный грянет, да не будет в сердцах ваших страха, ибо убоявшийся уже виновен, а чистый душой чист перед небесами».

Пс. 150, 7

Глава 1 У каждого свой улов

Море, едва тронутое первыми лучами утреннего солнца, окрасилось в серо-розовые пастельные тона. Гладь воды была совершенно безмятежной и сливалась на горизонте с таким же небом. Древним путешественникам это море однажды привиделось настолько грозным, что они назвали его Черным. Наверное, потом не раз жалели об этом, да было поздно. Так часто бывает: сделаешь, а потом жалеешь.

Здесь, на окраине Сочи, море выглядело совершенно чистым и прозрачным. Не верилось, что оно умеет бушевать не хуже любого океана. Каждый камешек на дне отчетливо просматривался сквозь толщу воды. Стайки мелких рыбешек сверкали, как россыпи серебристых монет, которые кто-то забавы ради пригоршнями швырял в море. Мелкие волны почти беззвучно облизывали кромку берега, набегали и откатывались назад с убаюкивающим шорохом.

Художник с длинной седой шевелюрой посмотрел на свой набросок и подумал, что море на рассвете надо писать не маслом, а прозрачной акварелью. Много лет подряд он приходил на этот берег, а додумался до такой простой вещи только сейчас. Ему стало стыдно за те картины, которые он уже продал, и захотелось поскорее написать новые. Художник решил было заменить картон на мольберте листом чистого ватмана, но в этот момент за его спиной прозвучал издевательский голос, продекламировавший нараспев:

– Художник, художник, художник молодой, нарисуй мне девушку с разорванной мандой…

Частушку исполнил крепкий на вид парень, портрет которого не сумела бы одухотворить никакая, даже самая талантливая кисть. Такие лица словно специально созданы природой, чтобы фотографировать их для всевозможных документов – плотно сжатые губы и выпученные глаза. Ходячее удостоверение личности. Очень неприятной. И весьма опасной.

Второй парень отличался от своего товарища лишь более высоким ростом и менее плотным телосложением. А физиономия у него тоже была совершенно протокольная. Сними обоих в фас, в профиль – и смело подшивай к уголовному делу. Тем более что парни были острижены так, словно заранее готовились к подобному эпизоду своей биографии.

Более неуместную парочку на берегу сонного, безмятежного моря трудно было себе представить. Художник подумал, что напрасно он сегодня утром не поддался искушению побаловаться молодым виноградным вином, тридцатилитровый бочонок которого был получен за поясной портрет соседа в накинутой на плечо тигровой шкуре. Сидел бы сейчас в своем маленьком уютном дворике и в ус не дул бы. Угораздило встретиться на безлюдном берегу нос к носу с незнакомыми типами, в глазах которых отражались разве лишь собственные внутренности. Какое уж там зеркало души!..

– Что вылупился, хрыч старый? – дружелюбно спросил знаток народного фольклора. – Икону с меня малевать собрался?

– Нет, конечно. – Художник потупил взгляд.

– Что значит: конечно? – нахмурился парень.

– Ну… Для иконных ликов требуется несколько иной типаж…

– Мне, значит, бороденки не хватает, чтобы за святого проканать?

– Как вам сказать… – Художник осторожно пожал плечами.

– И волосьев по плечи, да? – настаивал парень, озлобляясь все сильнее.

– Вообще-то я специализируюсь не на портретах, а на морских пейзажах. Я маринист.

– Чего-чего? Онанист?

– Маринист, – терпеливо повторил художник. – Название происходит от французского слова «марина», то есть «вид моря».

– Мерин ты, а не маринист, – заключил крепыш, выслушав объяснения художника. На его скулах отчетливо обозначились желваки.

– Причем сивый, – добавил его спутник и скрипуче засмеялся. Точно гвоздем по листу жести несколько раз провел.

Художник поморщился:

– Зачем вы так, молодые люди? Мне, между прочим, семьдесят один год. Если вы не уважаете людей, то уважайте хотя бы старость. Ведь и вы когда-нибудь тоже…

Договорить художнику не дали. Нога в пляжном шлепанце пнула мольберт с такой силой, что кисти и тюбики с красками разлетелись во все стороны. Художник нагнулся, чтобы собирать свое добро, но шлепанец достал и его.

– Чеши отсюда, сивый мерин! – распорядился парень. – Проваливай к херам собачьим! Не перевариваю таких. Малюет он тут, выпендривается… Фотоаппарат бы лучше завел.

– Художник от слова «худо», – вставил его товарищ и шумно прочистил левую ноздрю.

Пейзажист заглянул в его рыбьи глаза-пустышки, подхватил кое-как сложенный мольберт и заспешил прочь, бросив на гальке даже кармин пурпурный, который ценил на вес золота. Он понял: обоих молодых людей давно запечатлели и в фас, и в профиль, а потом снабдили снимки надписью: «ВНИМАНИЕ, РОЗЫСК!» Только парни эти до сих пор землю топчут да небо сигаретками дорогущими коптят, и не в силах художника что-либо изменить. Мир – не картина. Его не перепишешь на чистом холсте заново.

Проводив взглядом ходячее недоразумение, парень с рыбьими глазами продул на этот раз правую ноздрю, вытер пальцы об шорты и с чувством произнес:

– Убивал бы таких на месте. Чуть патлы отрастил, так уже умником себя считает. А денег даже на «Полароид» сраный не накопил. Все они такие, умники.

– Мудаки яйцеголовые, – поддакнул спутник и нежно огладил свою башку, которая формой напоминала не яйцо, а тыкву, – хоть сейчас Хэллоуин празднуй, пугай прохожих.

Сошлись во мнении, что будущее все же за ними, пацанами во всех отношениях правильными, конкретными. За этими разговорами и не заметили, как дошагали до нагромождения валунов и скал, омываемых морем. Здесь вода была потемнее, холодной на вид. Зеленые водоросли, облепившие камни, колыхались под водой, как волосы русалки. Гниловатый душок, струившийся изо всех щелей, перебивал свежий морской запах.

Шагая по валунам, покрытым белесым соляным налетом, парни приумолкли. Один изредка сморкался, второй деловито сплевывал, вот и все общение. Между обломком скалы и косо уходящей в воду каменной плитой обнаружилась глубокая расщелина, заполненная стоячей, мертвой водой. Как только парни остановились над ней, сюда начали слетаться чайки. Их пронзительные крики звучали нетерпеливо и требовательно: дай!.. дай!..

Запустив руку в воду, парень с тыквообразной головой нашарил измочаленный конец толстой веревки, расставил ноги пошире и принялся вытаскивать невидимый груз. Занимался он этим то ли неохотно, то ли просто неумело. Коротко выругавшись, приятель присоединился к нему, действуя куда более сноровисто и споро. Дело сразу пошло на лад. Вскоре на плиту они выволочили разбухшее мужское тело, напоминавшее бледное брюхо камбалы. К каждой его ноге было привязано по шлакоблоку. Ярко-зеленые плавки с малиновыми сердечками смотрелись на трупе диковато. Слишком веселая расцветка для такого случая.

– Вонючий очень, хотя и легкий, – прокомментировал один из парней и, поморщившись, пустил себе под ноги струйку вязкой слюны.

– Росту в нем метра полтора, – прикинул второй, продув поочередно обе ноздри, о чем пожалел, как только хорошенько нюхнул воздух.

– Натуральный гном.

Утопленник, распростертый перед парнями, действительно был невзрачен: весь раздулся от воды; лицо, губы и веки отсутствовали; один бок ощетинился дугами обглоданных ребер. Не слишком приятное зрелище. Крепкий парень с тыквообразной головой хотел отвернуться, но неожиданно склонился над трупом и восхищенно воскликнул:

– Ты погляди какой!..

– Нагляделся. Мертвяк, он и есть мертвяк.

– Я про краба говорю. Видал, какой здоровенный?

– Ух, ты, бля!

Парни, едва не столкнувшись лбами, принялись разглядывать добычу. Краб растопырил лакированные клешни, норовя дотянуться до стиснувших его пальцев. Та, что побольше, была величиной с младенческую ладошку. Сама светлая, она заканчивалась черными шипастыми когтями.

– Он мертвяку печенку выедал, – сказал один из парней. Голос его потеплел, словно речь шла об умильном котенке, лакавшем молоко из блюдечка.

– Губа не дура, – уважительно произнес крепыш. – Я его с собой заберу, на память.

– Засушишь?

– Зачем? Пусть в аквариуме живет. Соли туда побольше насыплю, синей краски чуток добавлю. И будет у меня свое глубокое синее море, блин. Видал такое кино?

– Там акулы были, а не крабы.

– А у меня будет краб! – К этому заявлению так и просилось дополнение: «У тебя и такого нет».

– Сдохнет он, пока до Киева довезешь. – В голосе товарища прозвучала плохо скрываемая зависть.

– Не. – Тыквенная голова отрицательно мотнулась из стороны в сторону. – Крабы, они без воды целые сутки могут жить.

Посопев, парень, который не обзавелся сувениром, сердито буркнул:

– Ладно, хватит про аквариум свой заливать. Мы сюда не крабов ловить приехали. Дело надо делать.

– Без базару…

Крепыш аккуратно замотал добычу в футболку, положил сверток себе под ноги, а в руки взял увесистый камень.

Лицо трупа было уже достаточно обезображено морской живностью, но имелся приказ сделать его совершенно неузнаваемым. Крепыш примерился, отвернулся и с силой опустил камень на голову утопленника. Звук получился такой мерзкий, что бившего едва не стошнило. Зато чайки обрадовались, закричали еще громче, носясь над будущим угощением. Чтобы не перепачкать руки кровавой слизью, крепыш выискал новый обломок, поувесистей. Весь облепленный ракушками, он оцарапал ему живот, прежде чем обрушиться вниз.

– Ы-ых! – издав этот натужный возглас, крепыш проворно отпрянул, чтобы уберечь ноги и шорты от взметнувшихся брызг.

– Ладно, хорош, – смилостивился его приятель. – Теперь жмура этого и мама родная не узнает… А страна должна знать своих героев, – загадочно закончил он.

В лучах утреннего солнца возник бумажник, раскрылся, окунулся в воду. Насквозь промокший, через пару минут он исчез в пестрых плавках мертвеца.

Проследив за бумажником оживившимся взглядом, крепыш поинтересовался:

– Много там бабок?

– Мелочовка, – вздохнул его товарищ. – И еще бумажки всякие, которыми и задницу как следует не подотрешь.

– Жрать хочется, – спохватился крепыш и загарцевал на месте. – Пора завязывать с этим дохлым делом.

– Пора…

Парни освободили ноги утопленника от веревочных пут. Матерясь, выволокли его на ровное место и бросили на мелководье – так, чтобы его можно было заприметить издалека. Побережье в такую рань оставалось пустынным, но рано или поздно кто-нибудь да появится, а мимо такой находки никто не пройдет равнодушно. К тому же чайки нетерпеливо кружили над добычей, указывая ее местонахождение.

– Сначала мы этого чувака замочили, а теперь, выходит, на солнышке сушим, – сострил тот парень, у которого мыслям стало вдруг тесновато в тыквообразной голове. – Интересная судьба у этого Болосова получается.

– Был Болосов, да сплыл. – Его спутник звучно высморкался, прежде чем выдать незатейливый каламбур: – А всплыл Сурин.

– И-ха-ха!..

– У-ху-ху!..

Пересмеиваясь, обмениваясь шуточками, парни на ходу так и сяк вертели пойманного краба, совали ему в клешни то щепки, то камушки. Наверное, точно так же они вели себя в детстве, когда еще понятия не имели, каково это – топить людей, пусть даже незнакомых. И каково крушить человеческие головы, хотя бы уже неживые.

* * *

За много сотен километров от моря, в подъезде добротного московского дома на Ленинградском проспекте перетаптывались два других молодых человека неприметной наружности. Один жевал резинку и временами выдувал изо рта пузыри, наслаждаясь щелканьем, с которым они лопались. Все шло к тому, что очередной пузырь вот-вот достигнет размера породившей его головы. Движения челюстей становились все более азартными. Чвак-чвак-чвак. Иногда лучше жевать, чем говорить. Словарный запас невелик, а резинки в любом ларьке навалом. Сделай свой выбор.

Спутник почитателя жвачки от нечего делать наблюдал за этим нехитрым шоу. Каждый раз, когда пузырь лопался, облепляя выпустившие его губы белесой резиновой пленкой, парень невольно вспоминал, что вчера по пьяни поимел телку без презерватива, и это его беспокоило куда сильнее, чем предстоящая работа. Не то чтобы его волнение было чересчур уж сильным. Но и безмятежным такое состояние не назовешь.

В подъезде пахло кошками, мокрой тряпкой и – самую малость – жареной рыбой. За окном ничего примечательнее неба, деревьев и домов не наблюдалось. Все это нагоняло скуку и уныние. Как нудный фильм, виденный уже тысячу раз. Все известно наперед, ничего нового не предвидится.

– А правда, что ты крещеный? – спросил от нечего делать парень, которого на самом деле больше всего волновала собственная промежность.

– Правда, – подтвердил товарищ, зажевывая очередной выдутый пузырь обратно.

– И как оно тебе?

– Нормально.

– Но понт от этого какой-нибудь есть?

– Если без балды, то пока никакого. Но батюшка говорит: обязательно будет.

– Когда-нибудь потом?

– Во-во.

– Тогда лажа это все, – заключил некрещеный парень, потеряв всякий интерес к разговору. – Обещаниями кормить все горазды.

– Если бога нет, то я ничего не теряю, – рассудительно сказал ему приятель, запихивая в рот новую пластинку жвачки. – А если есть, то тут я сразу хоп – и в дамки. Во время Страшного суда к православным один подход будет, а к нехристям – совсем другой. Так мне батюшка заяснил. И лично меня такой расклад устраивает.

– Все равно лажа, – упрямо повторил собеседник. – Не будет никакого суда.

– А что же тогда будет?

– А вот что! – Скептически настроенный парень с чувством раздавил муху на оконном стекле и для наглядности растер ее в жидкую кашицу. Зуд между ногами усиливался, и, сунув руки в карманы, он отвернулся, показывая всем своим видом, что говорить о всяких пустяках больше не намерен.

Некоторое время приятели молчали, думая каждый о своем. Они оживились, лишь когда раздался звук открываемой двери. Обе головы синхронно вскинулись. Жевательная резинка щелкнула и поспешно исчезла во рту обладателя развитых челюстей, которые окаменели впервые за полтора часа ожидания. Второй парень перестал лелеять свою промежность сунутыми в карманы руками. Оба насторожились, как заскучавшие на жаре цепные псы, учуявшие приближающуюся потеху.

На лестничную площадку вышел пожилой мужчина со связкой ключей. По всему было видно, что относился он к той жалкой породе людей, гардероб которых существенно не менялся со времен развитого социализма, а рацион в основном состоял из корявых корнеплодов, выращенных на дачном участке. Пережиток прошлого. Ошибка природы.

Заметив внизу двух незнакомых молодых людей, мужчина подозрительно покосился на них. Точно таким же взглядом одарила их женщина, появившаяся следом.

У семейной четы Суриных имелись все основания недоверчиво относиться к разного рода визитерам, зачастившим к ним в последнее время. Недавно куда-то запропастился их единственный сын, Аркадий, после чего квартира Суриных стала предметом самого пристального интереса всякого рода проходимцев. Настоящее паломничество началось, с утра до ночи. То на пороге возникали бандиты, выдававшие себя за милиционеров, то ломились в дверь разбитные милиционеры, смахивавшие на бандитов. А еще к Суриным зачастили разные таинственные типы с цепкими взглядами чекистов. Просто отбою не было от этой разношерстной публики. И всем подавай Аркадия, в срочном порядке. Что же он натворил такого? Ведь такой мухи зря не обидит, полуживого карпа не убьет. Странно все это было, очень странно.

Сурин насупился, отчего резких морщин на его лице прибавилось вдвое, и, заслоняя дверь корпусом, занялся замками. Его миниатюрная жена, покрепче ухватив сумочку обеими руками, пристально наблюдала за молодыми людьми, которые, несмотря на вполне дружелюбные физиономии, вызывали у нее если не страх, то опаску.

Переглянувшись, парни одновременно отлепили зады от подоконника и стали подниматься по ступенькам. Тот, который шагал первым, нес в вытянутой левой руке мятый листок бумаги с косо накорябанными на нем печатными буквами. Демонстрируя его пожилым супругам издали, он заискивающе улыбался и тараторил:

– Вот, ищем Артамонова Николая. Давнишний дружок наш. Можно сказать, боевой товарищ. Служили мы вместе.

«Сидели вы вместе, а не служили», – подумала женщина, рот которой превратился в неприязненно искривленную линию.

– Адрес есть, а номера квартиры нет, – сетовал второй парень, приотставший на шаг.

– Не знаю никаких Артамоновых, – отрезал мужчина. Он уже успел запереть дверь квартиры на два замка из трех и чувствовал себя достаточно уверенно, чтобы держать выбритый с утра подбородок высокомерно приподнятым.

Его жена продолжала хранить молчание, поджав губы еще сильнее. Не так давно у нее, зазевавшейся на трамвайной остановке, вырвали сумочку с пенсией за два месяца, и теперь женщина старалась всегда быть бдительной. Каждого обратившегося к ней незнакомого человека она заведомо записывала в жулики.

– Не знаем мы никаких Артамоновых, – повторила она почти слово в слово за своим мужем.

– Как же не знаете? – удивился парень, приблизившись к супругам вплотную. – Нам сказали, что Колян в этом самом подъезде проживает, на вашей площадке.

– Быть такого не может, – отрезал Сурин-старший. – Тут какая-то ошибка.

– Так вот же адрес, смотрите сами…

– Адрес?

Сурин машинально опустил глаза на протянутый листок и прочитал: «ПИСЕЦ ПАДКРАЛСЯ НЕ ЗАМЕТНО».

Что за белиберда? Дикость какая-то! Натолкнувшись взглядом на безграмотного «писца», Сурин хотел изумиться. Может быть, даже возмутиться. Но в этот момент тонкое острое жало заточки впилось ему в сердце, да там и осталось, когда парень умело обломил рукоятку. Мужчина охнул, схватился за бок и привалился спиной к своей двери. Он хотел пожаловаться на боль, но не смог. Рот наполнился кровью. Язык онемел.

Его супруга еще не поняла, что происходит, когда вторая заточка пронзила ее от грудной клетки до самого позвоночника. Подоспевший парень закрыл женщине ладонью рот и помог опуститься на пол, приговаривая при этом:

– Тихо, тихо… Не вздумай голосить, сука старая. Не селедкой на рынке торгуешь.

Женщина посмотрела на него глазами, полными обидчивого недоумения, коротко всхлипнула и умерла со страдальчески закушенной губой.

К этому времени ноги перестали держать и мужчину, которому затыкал рот второй парень. Сурин сначала сел на корточки, а потом завалился на бок. Вздрогнул. Конвульсивно дернул ногой.

– Еще лягается, падла, – буркнул его убийца, осуждающе прищелкнув мятной резинкой.

Приятель ничего не сказал по этому поводу, потому что возился со своей заточкой, воткнутой в труп женщины. Лезвие удалось сломать лишь с третьей попытки. В следующий раз надо делать надпил поглубже, решил парень. И баб трахать исключительно в презиках. Тогда и проблем не будет.

Сопя и сталкиваясь лбами, убийцы проворно обыскали супругов, забрали часы, кое-какое золотишко, деньги. Все это очень походило на ограбление, только на самом деле заработали парни раз в пятьдесят больше, чем взяли на месте преступления. И все равно их лица при выходе из подъезда были недовольными. Такой вид бывает у людей, которые твердо убеждены в том, что в этой жизни они недополучают свое. Все у них вроде бы имелось, а чего-то все равно не хватало.

Особенно остро ощущалось это в часы похмельной тоски.

* * *

Молодая женщина из числа тех, которых товарки сквозь зубы называют «интересными», выбралась из такси и, по возможности элегантно переставляя босоножки на десятисантиметровой подошве, двинулась в направлении кафе «Данкин Донатс». Собственно, ради этого она и приперлась на Чистые Пруды в такую рань. Чтобы неспешно насладиться щедро напудренными пончиками и чашкой бесподобного капуччино. Американский сервис, лучезарные улыбки обслуживающего персонала – лучшего способа поднять себе настроение на весь день женщина с поэтическим именем Любовь не знала.

А настроение было препаршивым. Аркаша Сурин, с которым она связывала судьбу с недавнего прошлого по обозримое будущее, запропастился неизвестно куда, не оставив Любе ни координат, ни даже какой-нибудь завалящей записочки. И это вместо обещанной свадьбы в Ницце, медового месяца на Лазурном Берегу и виллы чуть ли не в Сен-Тропе! Где теперь искать этого недоноска?

Вполне возможно, тридцатилетний Аркаша был вполне доношен, но внешностью и статью на полноценного мужика все равно не тянул. Других таких малорослых любовников у Любы, с наивных семнадцати до сознательных двадцати пяти лет, еще никогда не водилось. Но те, высокие и статные, которые попадались ей на жизненном пути, не являлись служащими Центробанка и не имели столь сказочных перспектив, как невзрачный Аркаша Сурин. От его многозначительных намеков на сказочное богатство, которое уже не за горами, у Любы пересыхало во рту, а кое-где, напротив, наблюдалось непроизвольное увлажнение. Она была готова следовать за таким завидным женихом хоть на край света, даже на Каймановы острова или какой-нибудь Барбадос. Одним словом, к черту на кулички, лишь бы отель там имелся поприличнее.

Для этого Аркаше стоило только пальчиком ее поманить, что он, собственно говоря, в свое время и сделал. И даже то обстоятельство, что ничего, кроме указательного пальца, он толком пускать в ход не умел, не слишком смущало Любу.

Приблизительно раз в неделю он приглашал ее в свое двухкомнатное холостяцкое гнездышко на Кутузовском проспекте. Традиционный ужин при свечах, надрывный голос Хулио Иглесиаса из музыкального центра плюс обязательная программа в постели, которая никогда не длилась дольше пятнадцати минут. Поначалу Любе действовала на нервы манера Аркаши в самый интересный момент отстраняться и заканчивать начатое, так сказать, собственноручно, но постепенно она притерпелась к этой странности любовника. Тем более что самое интересное начиналось как раз потом.

Вооружась длинной сигаретой, Аркаша принимался обстоятельно рассказывать, как все то же самое будет происходить в совершенно ином, заморском, интерьере. Это получалось у него так убедительно и красочно, что Любе начинало казаться, будто за окнами московской квартиры уже высятся тропические пальмы, снаружи дожидаются ее бассейн с подсвеченной водой и собственный «Кадиллак» непременно розового цвета. Ну и прочие приятные мелочи быта, ради которых истинные ценительницы прекрасного готовы хоть душу дьяволу продать, хоть годами смотреть бесконечные сериалы, содержание которых можно уместить на страничке машинописного текста.

Аркаша стал для Любы чем-то вроде сказочного гнома, способного исполнить любые, самые заветные желания. Да, про себя она звала своего любовника «недоноском» и «мальчиком-с-пальчиком», но именно с ним связывались все ее самые светлые и смелые мечты. Сюжет грез был предельно прост: шикарный антураж, а на его фоне она, Люба, у которой, помимо шейпинга с шопингом, никаких других забот и обязанностей не имеется. У нас сплошная фиеста с перерывом на сиесту. А у вас?

Внезапное исчезновение Аркаши стало для Любы настоящей катастрофой. Тем более что вместо него возникли всякие подозрительные личности с недобрыми взглядами и стандартными вопросами по поводу местонахождения жениха. Одни демонстрировали Любе какие-то удостоверения, именуя Аркадия гражданином Суриным. Другие вламывались в ее квартиру без всяких ордеров, зато с оружием, и в их интерпретации Аркадий превращался уже в «пидора», иногда даже «гнойного». Подобные визиты продолжались что-то около недели, а вчера Любу впервые оставили в покое, но нервишки у нее за это время успели основательно расшататься.

Нервно поправив на ходу пепельные волосы, уложенные в кукольную прическу, она шагала по тротуару, привычно ловя на себе взгляды прохожих. Эх, если бы это происходило на набережной в Каннах! В Москве же, где почти у каждого пешего мужчины на физиономии написан среднестатистический прожиточный минимум, строить глазки встречным не было никакого смысла. Вот Люба и смотрела прямо перед собой, поверх проплывающих мимо фигур. И столкновение с одной из них стало для нее полной неожиданностью. Кто-то шагнул ей наперерез, она не успела принять в сторону и…

– Ох! – Больно ударившись грудью о чье-то твердое, чуть ли не каменное плечо, Люба подвернула ногу, сбилась с шага и разозлилась, представив себе, как нелепо выглядит со стороны.

– Прошу прощения, – обеспокоился мягкий баритон.

– Прощения он просит! Торчит на дороге как… – Запнувшись, Люба совершенно забыла, что намеревалась сравнить обладателя баритона в лучшем случае с телеграфным столбом.

Это был очень, просто-таки очень обаятельный молодой человек с белозубой улыбкой и тонким ароматом одеколона, распространявшимся вокруг ровно на полметра, что, как показалось Любе, говорило об отменном вкусе незнакомца. Стоило ей шагнуть назад, и запах парфюмерии исчез, зато очень хорошо стали видны глаза мужчины – карие, притягательные, как две шоколадные конфеты. Жаль, что он тут же спрятал их за непроницаемо-черными стеклами очков в форме капель. Но белизна его зубов сделалась еще более броской.

Деликатно тронув Любу за обнаженное по-летнему плечо, симпатичный незнакомец озабоченно поинтересовался:

– Не ушиблись?

– Нет, нет, что вы. – Любе показалось, что она ощутила кожей легкий укол, но незнакомец уже убрал руку, на которой сверкнул серебром массивный браслет часов.

– Вы уверены? – Мужчина заглянул ей в глаза. – А мне кажется, что вы побледнели.

– Да все в порядке, не беспокойтесь!

Улыбка у Любы почему-то не получилась, на сердце сделалось тревожно, тягостно. И в ушах неприятно зазвенело. А изображение мира слегка смазалось, поплыло, как в некачественном фильме. Спешащие мимо прохожие превратились в темные силуэты. «Какие-то причудливо вытянутые тени, а не люди. Жарко, – подумала Люба, покачнувшись. – Жарко и очень душно».

– Эй! Вы меня слышите? Что с вами?

Окружающие звуки как будто разом отключили. Абсолютно все, кроме этого мягкого баритона, который вдруг стал почти громогласным.

– Душ…

Люба хотела пожаловаться мужчине на невыносимую духоту, но язык перестал повиноваться ей. Мысли сделались коротенькими, отрывочными. Белозубая улыбка… Прикосновение к плечу… Укол… Браслет часов…

– Я вам сейчас помогу, девушка. Ну-ка, обопритесь на меня, – строго сказал незнакомец. Без погасшей улыбки все его обаяние бесследно испарилось. Солнце отражалось в его очках двумя сверкающими точечками, которые казались теперь его настоящими глазами – хищными, беспощадными.

«Оставьте меня!» – этот крик остался невысказанным. Люба внезапно поняла, что ни в коем случае нельзя позволить мужчине увести себя из людного места, но покорно шла в ту сторону, куда он ее направлял. Ноги передвигались сами собой, готовые подкоситься в любой момент. Если бы не сильные руки, поддерживающие ее, так оно и случилось бы. Но Люба уже готова была расшибить коленки об асфальт, лишь бы не двигаться покорно в направлении стоящего поодаль автомобиля. Незнакомец теперь внушал ей страх, усиливающийся с каждым мгновением. Словно кошмарный оборотень, прокравшийся в сон, вел ее. И этот оборотень бормотал что-то успокаивающее:

– Сейчас усажу вас в машину, напою холодной водичкой, отвезу домой.

Все это было ложью. По щеке Любы скользнула одинокая слезинка, которую никто не заметил. Заплакать по-настоящему девушка так и не сумела, потому что волна забытья нахлынула на нее и унесла туда, где нет ничего, кроме темноты.

Последняя ее мысль была о пончиках, о чудесных пахучих пончиках в сахарной пудре, которых она уже никогда не надеялась попробовать.

Глава 2 Ищите мужчину

Датчики, установленные на окнах просторного кабинета, были столь чувствительными, что реагировали даже на ничтожный вес мухи. Подобная предосторожность исключала присутствие еще более вредных насекомых из породы вездесущих «жучков». Для обнаружения дистанционного прослушивания рамы были оснащены специальными локаторами, способными уловить направленный сигнал извне и включить автоматическое экранирование. А сами оконные стекла обладали такой повышенной прочностью, что сквозь них в кабинет не смогли бы вломиться даже отчаянные собровцы, приди им в голову безрассудная мысль штурмовать самое знаменитое здание на Лубянке.

Доступ в этот кабинет имели лишь сотрудники учреждения, да и то не все. А по доброй воле здесь вообще появлялись считанные единицы. Остальных вызывали или приглашали – в зависимости от их ранга, значимости, степени оказываемого им доверия. Предложения садиться удостаивался здесь далеко не каждый, а те, кому выпадало счастье его услышать, невольно напрягались, ибо и по-прежнему в подсознании многих жила память о тех временах, когда сесть (и надолго) боялись даже сотрудники всемогущего КГБ. Хозяин кабинета прекрасно знал это. Поэтому он никогда никому не предлагал присаживаться. Любая иерархия строится на системе больших и маленьких страхов. Лучше одним больше, чем одним меньше. Такова нехитрая арифметика дисциплины. Энная сумма страхов подчиненных за минусом их симпатий дает в итоге беспрекословное подчинение. Вычитай и властвуй. Если, конечно, умеешь обходиться без любви.

Хозяин кабинета умел. Он давно свыкся со своими генеральскими погонами, как притерпелся к искусственной почке или к постылой супруге, с которой прожил бок о бок без малого тридцать пять лет. Он догадывался, что на этих трех китах зиждется само его нынешнее существование. Отторгнись почка, умри жена, случись отставка – и добро пожаловать в сумеречную зону старческого маразма, товарищ бывший генерал. Перед носом ложечка с манной кашкой, под задницей переполненная утка, в руке тетрадь с черновиками мемуаров, которые никто никогда не прочтет. Так что у генерала имелись свои собственные страхи, дисциплинирующие его не хуже начальства. Его работоспособность с годами переросла в настоящий фанатизм. Предпочитая носить штатское, он всегда находился в форме. В наилучшей форме генерал-майора ФСБ.

Перед ним на массивном палисандровом столе лежала папка со сведениями о человеке, приглашенном на 11.15. Генерал никогда не считывал информацию с компьютера, полагая, что линзы на глазах станут не лучшим дополнением к искусственной почке. А подобные папки он никогда не именовал новомодным словечком «досье». Дело – оно и есть дело, потому что ему всегда можно дать ход. Так точнее и ближе к истине.

Для того, чтобы ознакомиться с содержимым папки, генералу было достаточно пятнадцати минут. Его взгляд оставался цепким, память – безупречной, логика – совершенной, чтобы оценивать людей с ходу, выделяя главные черты их характеров и ключевые моменты биографий. Это только кажется, что жизнь человеческая длинна, загадочна, непостижима. Уложи ее в пару десятков страниц и прочти. От величайшей загадки природы останутся лишь голые факты, среди которых любопытных наберется не так уж много. Вот вам и венец творения…

Генерал отхлебнул минеральной воды из высокого стакана, открыл папку, зашелестел страницами плотной финской бумаги.

Итак, Громов Олег Николаевич, уроженец Курганска. В свои сорок два года всего-навсего майор, что многое говорит о его умении делать карьеру. В послужном списке такие горячие точки, как Афганистан, Таджикистан и даже Ангола. Награды вперемежку с ранениями. Орден «За службу Родине» третьей степени, серебряная медаль «За отвагу», крест «За личное мужество». И парочка дисциплинарных взысканий, которые перечеркнули весь прежний героизм. Все правильно – генерал автоматически кивнул – на строптивости, самомнении и дерзости в полковники не выбьешься. Для этого нужны совсем иные качества, которые у майора Громова почти напрочь отсутствуют, как и элементарное чувство самосохранения. В заключении психоаналитика так и сказано:

«Склонен к неоправданному риску. За импульсивность характера получил прозвище Гром, которое сохраняется за ним с юношеских лет. Подчиняется субординации неохотно, в критической ситуации способен выйти из повиновения. Замкнут, нелюдим. Зачастую проявляет полное пренебрежение к человеческой жизни, в том числе и к своей собственной. Непредсказуем. Своенравен».

Генерал неопределенно хмыкнул. Чем же занимался этот своенравный майор в последние годы? Как, обладая таким гонором, умудрился попасть в Москву из своей отдаленной провинции?

Ну-ка, ну-ка…

До перевода в столицу Громов возглавлял аналитический отдел при Курганском управлении ФСБ. «Так называемый аналитический отдел», – уточнил генерал мысленно, потому что прекрасно знал, о чем идет речь. Подобные подразделения негласно существовали до недавнего времени во всех областных управлениях, занимаясь преимущественно контролем за деятельностью преступных группировок. Весь анализ сводился к составлению заупокойных прогнозов относительно лидеров, и тут специалисты ФСБ редко ошибались. Гибли лидеры, гибли один за другим, да так удачно, что смерть любого запросто можно было списать на криминальные разборки.

Казалось бы, в МВД должны были только радоваться столь удачному стечению обстоятельств, но на деле все обстояло иначе. Когда криминальные авторитеты слишком уж зачастили на тот свет, Президент получил настоящую петицию, в которой возмущенное милицейское начальство требовало, чтобы комитетчики оставили их клиентуру в покое. Ведь бандиты не являются агентами иностранной разведки, террористами или фальшивомонетчиками, они не призывают к свержению существующей власти и не имеют доступа к государственным тайнам. Следовательно, не представляют собой угрозу национальной безопасности и не попадают в сферу интересов ФСБ. Якобы не попадают, как привычно отметил про себя генерал, которому было отлично известно, какого угрожающего размаха достигла организованная преступность в России, несмотря на кажущееся затишье.

Волки обрядились в овечьи шкуры, вот и все. Назвались олигархами, сенаторами, бизнесменами, инвесторами. Никакой метаморфозы с ними от этого не произошло. Как показывает практика эксгумации, людей подобного типа меняет лишь могила. Зато самым кардинальным образом.

Похоже, того же мнения придерживался и майор Громов. Еще до того, как его аналитический отдел был расформирован, он успел лично ликвидировать не только местного авторитета по кличке Хан, но и отправить вслед за ним чуть ли не десяток его приспешников. К очередному званию майора не представили, новой наградой не осчастливили. Учитывая, что, в соответствии с секретным заданием, он должен был лишь легко ранить Хана, это и не удивительно. Странно, что вольный стрелок не вылетел из Службы безопасности вообще без погон… и без своей бесшабашной головы.

Генерал брезгливо поворошил копии рапортов, служебных записок, докладных. Письменного объяснения самого Громова среди документов не обнаружилось. Его дело просто обрывалось на этом эпизоде. Белое пятно. Пустота. А генерал не любил иметь дела с людьми, о которых знал меньше, чем они о себе сами. Про майора Громова из Курганского управления ФСБ ему теперь было известно все или почти все. Зато майор Громов специального подразделения ЭР оставался для него полной загадкой. Почти такой же, как и само подразделение.

Оно было создано при ФСБ по секретному указу Президента полгода назад и, по всей вероятности, подчинялось самому Президенту или его администрации, хотя это нигде не отображалось документально. Формально генерал возглавлял это подразделение, но понятия не имел о его деятельности и задачах. Бараном, уставившимся на новые ворота, – вот кем почувствовал себя генерал, когда был поставлен перед фактом. Старым бараном, которому указали его место.

Необходимость лично ввести в курс дела какого-то выскочку из Курганска угнетала генерала, хотя в глубине души он признавал оправданность такой меры. Любая огласка, утечка информации, без которой не обойтись при проведении крупномасштабной операции, означала ее провал, независимо от конечного результата. Иногда приходится делать ставку на разных темных лошадок с непредсказуемым норовом, тут ничего не попишешь, успокаивал себя генерал, отодвинув папку на край стола. Таковы реалии, и с ними нужно мириться. Ведь все равно не отмахнешься ни от существования неподвластного тебе подразделения ЭР, ни от присутствия майора Громова в твоей приемной. Кстати, пришла пора познакомиться с ним поближе.

Генерал взглянул на именные часы, надетые на запястье его левой руки самим Владимиром Ефимовичем Семичастным, главой КГБ СССР до начала брежневского застоя. Происходило это в Клубе имени Дзержинского на Большой Лубянке, 12. В последнее время, сверяясь с часами, генерал частенько вспоминал, что прощание с Владимиром Ефимовичем проходило в том же клубе, на той самой сцене. И тогда холодок полз по генеральскому хребту, словно ледяные пальцы смерти игриво пересчитывали его позвонки.

Обнаружив, что он тупо смотрит на циферблат, перестав ориентироваться во времени, генерал раздраженно прикрыл часы рукавом пиджака. До назначенного времени оставалось каких-то две минуты, и он решительно утопил клавишу селектора, чтобы буркнуть в пространство:

– Нина Михайловна, пусть этот, гм… Громов войдет.

Динамик выдал озадаченную паузу, прежде чем признаться голосом секретарши:

– В приемной такого нет. Запросить бюро пропусков?

– Не стоит! – отрезал генерал, почувствовав, как от негодования у него дрогнули голосовые связки. – Вызовите ко мне начальников третьего, шестого и восьмого отделов. Громов, как соизволит появиться, пусть ждет.

– У вас на двенадцать назначено совещание, – осторожно напомнила секретарша.

«Вот и отлично, – ответил генерал мысленно. – И это мероприятие я постараюсь растянуть сегодня до самого вечера, чтобы всякие выскочки не мнили о себе слишком много».

– Я помню, – произнес он вслух. – И не собираюсь отменять совещание ради какого-то майора Громова. Зато у него будет достаточно времени, чтобы разобраться со своими часами и настроиться на московское время.

Насупившись, генерал достал из стола упаковку таблеток и потянулся к стакану с водой, однако проглотить лекарство не успел, вздрогнув от неожиданности, когда селектор доложил бесстрастным мужским голосом:

– Мои часы в полном порядке.

– Что? – Стакан выпал из генеральской руки, но не разбился, а мягко покатился по ковровому покрытию, расплескивая остатки минералки.

– По московскому времени сейчас ровно пятнадцать минут двенадцатого, товарищ генерал, – бесстрастно продолжал селектор все тем же ровным тоном, после чего опомнилась и секретарша:

– Вы… майор Громов? – даже механический тембр громкоговорящей связи не мог скрыть ее растерянность.

– Совершенно верно, – подтвердил ее невидимый собеседник. – Как видите, прибыл. Я могу войти?

Угрюмо уставившись на чересчур разговорчивый селектор, генерал буркнул:

– Входи, Громов. – Обращаться на «вы» он умел только к трем-четырем людям в государстве. Незнакомый майор явно не входил в их число.

– Есть! – это прозвучало не без некоторой лихости.

Он возник в дальнем конце кабинета почти мгновенно, аккуратно прикрыл за собой дверь и замер, ожидая приглашения пройти дальше. Поколебавшись, генерал призывно мотнул головой. Почему-то он не сумел выдавить из себя даже коротенького слова приветствия. Этот Громов, выскочивший как чертик из табакерки, вызывал у него слишком много противоречивых эмоций, среди которых преобладали раздражение и невольное любопытство. Миновать все контрольные посты на пути в генеральский кабинет было делом достаточно хлопотным. Чужаки обычно являлись сюда загодя, чтобы не застрять где-нибудь на полпути. Громов же умудрился рассчитать свое прибытие с точностью до минуты. Учитывая, что никто не позволил бы ему бесцельно шляться по третьему этажу, это был эффектный, но рискованный трюк. На грани фола.

– Садись, – буркнул генерал, когда майор опять застыл перед ним в позе немого ожидания.

Тот опустился на выдвинутый стул с таким непринужденным видом, словно ему было не впервой сидеть в присутствии высших чинов. Его лицо выражало сосредоточенное внимание и должную почтительность. Но на приветствие он все-таки тоже не расщедрился. Лишь учтиво наклонил голову при подходе и тотчас вернул ее в исходное положение. А сидела она у него на плечах ладно, этого генерал не мог не признать. И взгляд майорский был под стать осанке – прямой, немигающий. Проверив его на твердость, генерал отметил про себя, что в свое время человеку с такими запоминающимися светлыми глазами цвета ртути было непросто попасть в КГБ. Вот почему майора использовали в основном для черновой работы. Слишком приметная внешность навредила его карьере ничуть не меньше, чем все отрицательные характеристики, вместе взятые.

– Знаешь, зачем я тебя вызвал, майор? – спросил генерал, покосившись на стакан, откатившийся слишком далеко, чтобы до него можно было дотянуться, не поднимаясь со своего места. Ему пора было принимать лекарства, но он заставил себя сдержаться. Подчиненные не должны подозревать о существовании хворей и болячек у своего начальства.

– В общих чертах. – Произнеся эти слова, Громов выжидающе посмотрел на генерала.

– И что же тебе известно?

Громов пожал плечами:

– Исчез человек. Мне предстоит его найти. Вы должны ознакомить меня со всей информацией по этому делу.

– Должен? – хмыкнул генерал. – Неужели?

Новое пожатие плечами:

– Я должен ознакомиться с информацией, имеющейся в вашем распоряжении. Так?

Осмыслив уточнение, генерал подумал, что хрен редьки не слаще, даже наоборот. Он даже закусил нижнюю губу, как бы пробуя на вкус услышанную реплику, прежде чем продолжить:

– Искать человека будешь в Сочи, майор. В том самом городе Сочи, где темные ночи. ОВД и Краснодарское управление ФСБ в случае необходимости тебе подсобят, но посвящать их в суть дела строго воспрещается. Если произойдет утечка информации, считай, что задание отменяется. Вместе с твоей дальнейшей биографией, майор.

Серые глаза Громова потемнели до оттенка пасмурного неба в морозный день. Никаких других признаков того, что угроза воспринята и правильно понята, генерал на его лице не заметил, сколько ни вглядывался. Поэтому он уткнулся взглядом в дальнюю стену своего кабинета и заговорил, привычно сокращая предложения так, чтобы каждое из них усваивалось как можно лучше:

– С делом ознакомишься чуть позже, майор. Здесь, в соседнем кабинете. На копию можешь не рассчитывать, так что будь предельно внимателен. А сейчас просто слушай. Я два раза повторять не буду. – Сделав значительную паузу, генерал перешел к сути задания.

Международный валютный фонд выделил России очередной кредит в сумме 4 миллиарда долларов. Первый транш открылся неделю назад, и по электронным каналам в Центробанк были направлены оговоренные 1 200 000 000 долларов. Но в момент перечисления вся компьютерная сеть банка вышла из строя. Когда систему удалось кое-как наладить, обнаружилось, что никакого зачисления на спецсчет не произошло. Казалось бы, ерунда – ведь не вагон настоящих долларов пропал, а всего-навсего электронное послание, продублировать которое не составит большого труда. Но в том-то и дело, что заранее перепрограммированные компьютеры Центробанка зачислили деньги МВФ неизвестно на какой счет. Кто перехватил миллиард с лишним?

Задав этот вопрос, генерал уставился на собеседника с таким видом, словно требовал от него немедленного и совершенно исчерпывающего ответа. Громов едва заметно пожал плечами:

– Рано или поздно это выяснится.

– Разумеется, – кивнул генерал. – Но скорее поздно, чем рано. В итоге скандал на весь мир, закидывание криминальной России тухлыми яйцами и закрытие кредитной линии. Это в лучшем случае. Если же деньги, не приведи господь, попали к каким-нибудь сраным экстремистам-террористам и будут истрачены на закупку оружия, то о существовании МВФ можно вообще забыть на ближайшее столетие. – Генерал пристукнул ладонью по столу, подчеркивая важность сказанного.

– Поэтому полномасштабная операция ФСБ в настоящий момент исключается, – подхватил его мысль Громов, воспользовавшись паузой.

– Именно, – подтвердил генерал, неодобрительно поморщившись. За долгие годы, проведенные в этом кабинете, он отвык выслушивать чужое мнение, так как ему вполне хватало своего собственного. – Нельзя допустить ни малейшей огласки, – сказал он угрюмо. Это как с триппером в благородном семействе. Лечится быстро и проходит бесследно, если о нем никто не узнает. А иначе… – Генерал задумался о чем-то своем, насупился, но вдруг тряхнул седой головой и решительно закончил: – Одним словом, будешь действовать в одиночку, майор. На свой, что называется, страх и риск.

– Есть действовать в одиночку, – браво откликнулся Громов. И непонятно было, то ли он действительно гордится оказанной честью, то ли просто ваньку валяет.

– Не очень-то веселись, – предупредил генерал. – В случае успеха честь и слава, конечно, тебе одному. Зато в противном случае, гм… В общем, салюта, почетного караула и торжественных речей на твоих похоронах не будет, учти.

Громов опустил глаза, отряхивая какое-то невидимое пятнышко на лацкане пиджака. Когда он заговорил, его голос звучал так, словно по-прежнему раздавался из селектора:

– Могу я узнать поподробнее о человеке, которого должен найти?

– Можешь, – подтвердил генерал, в глубине души потрясенный тем, что опять не заметил на лице собеседника ни малейших признаков беспокойства. – Для этого ты здесь и находишься, майор.

Казалось, в последней фразе не прозвучало ничего, кроме язвительности. Однако генеральская жена несказанно удивилась бы, услышав, как ее муж разговаривает с подчиненным. Именно таким тоном генерал обращался к своему старшему сыну, любовь к которому тщательно скрывал от всех – в том числе и от себя самого.

Так и не дождавшись от Громова хотя бы вопросительного взгляда, генерал, недовольно хмурясь, заговорил снова:

– Паскудника, которого ты должен достать хоть из-под земли, величают Суриным Аркадием Викторовичем. Числился он сотрудником Центробанка, с недавнего времени возглавлял информационно-технический отдел, был на хорошем счету. Коллеги по работе в один голос твердят, что он компьютерщик от бога. Гений в своем роде. Всякие «пентиумы» для него такая же премудрость, как для нас с тобой бачок унитаза. Вот и слил миллиард с лихуем, хакер-шмакер, чтоб ему…

Оборвав тираду, генерал демонстративно забросил в рот крошечную оранжевую таблетку, запил ее водой прямо из горлышка бутылки и с вызовом посмотрел на Громова.

Тот терпеливо ждал продолжения, глядя прямо перед собой. Казалось, своего собеседника он не видит в упор, хотя слушает с предельным вниманием. Сердито посопев, генерал заговорил снова:

– За две недели до ЧП Сурин ушел в отпуск. Сотрудникам сказал, что собирается в свадебное путешествие с некой Любовью Павловной Бородиной, о ней узнаешь позже. Да только врал Сурин. Исчез он. Испарился. Лег на дно. А вчера неожиданно всплыл на сочинском побережье. – Сделав значительную паузу, генерал уточнил: – В буквальном смысле всплыл, в качестве утопленника. Сейчас он находится в морге. В московском, между прочим. Отсюда пятнадцать минут ходу.

Громов приподнял бровь:

– В чем же тогда заключается моя задача? Трупы показаний не дают, насколько мне известно.

– Ошибаешься! – Генерал криво улыбнулся. – Настоящий чекист и мумию египетскую разговорит, если потребуется. Об этом анекдот когда-то ходил, помнишь?

– Да, – кивнул головой Громов. – Это был очень смешной анекдот. Его рассказывали мимоходом, в шутку, а садились всерьез и надолго. Получалось что-то около года заключения за каждое предложение. Но…

Он замолчал, хотя генерал и без слов догадался, что осталось недосказанным. «Но мы ведь не анекдоты собрались друг другу рассказывать».

– Возиться с трупом нет никакой необходимости, – успокоил он майора. – Подкидной он. Инсценировка. Тело пробыло в воде достаточно долго, сильно пострадало, отпечатки пальцев идентификации не поддаются. Доблестная сочинская милиция зарегистрировала утопленника как Сурина на том основании, что при нем был обнаружен бумажник с квитанциями, выписанными на эту фамилию. Работники банка опознавали его не по лицу – от него практически ничего не осталось, а по фигуре. Щуплый, маленький. Глянули мельком, покивали и побежали блевать. Вот и все опознание.

– А более надежных очевидцев разве не нашлось? – быстро спросил Громов, вскинув голову. Впервые за всю беседу он казался по-настоящему заинтересованным, его зрачки азартно засеребрились, как две монеты на солнце. – Взять хотя бы любовницу, о которой вы упоминали…

– Взять эту красотку, конечно, было бы неплохо. – Вспомнив фотографию Любаши Бородиной, приложенную к делу, генерал сделал в воздухе жест, который ему самому показался лишним и непристойным. Точно подвыпивший хам официантку за зад размашисто облапил. Заняв шкодливую руку перебиранием бумаг на столе, он откашлялся и угрюмо буркнул: – Пропала она сегодня утром. Надо полагать, навсегда.

– Неужели за ней не было установлено наружное наблюдение? – изумился Громов.

– Была «наружка», как не быть. – Генерал вздохнул. – Двоих, которые вели Бородину до Чистых Прудов, положили прямо в машине. Стреляли в упор сквозь открытое окно из автоматической «беретты» с глушителем. Парни даже сообразить не успели, что их убивают среди бела дня. У одного непрожеванная котлета во рту осталась. Домашняя, между прочим, как отмечено в сводке. Жена, видать, «тормозок» собирала.

– Или мать.

– Что? – встрепенулся генерал, уставившись на майора тяжелым испытующим взглядом. Он всегда выходил из задумчивости трудно, как из крепкого сна.

– Я говорю, «тормозок» убитому могла собрать и мать, – повторил Громов, и не думая отводить глаза. – Кстати, родители Сурина могли бы опознать тело сына лучше кого-либо другого.

– Ах, какие мы проницательные! – Генеральский голос сделался язвительным. – Без тебя сообразили, что пришло время их побеспокоить.

– И?..

Громов не успел закончить вопрос, потому что генерал рявкнул, наклонившись к нему через стол:

– И тут тоже маху дали оперативнички хреновы! – От надсадного крика у генерала запершило в горле, и, откашлявшись, он был вынужден понизить голос. – Пока они у подъезда перетаптывались, Суриных заточками закололи прямо на пороге их квартиры. Якобы ограбление. Убийцы – два молодых человека 20–25 лет, личности которых сейчас устанавливаются. При попытке задержания оказали сопротивление и были убиты на месте. – Генерал грузно опустился на место и выдохнул воздух из легких с такой силой, что листы бумаги на его столе затрепетали. Помолчав некоторое время, он устало произнес: – Вот такие пироги. Развалили контору, угробили. Еще лет десять назад даже представить себе было нельзя такое позорище. А теперь? Что скажешь, майор?

– Скажу: надо срочно разыскать остальных родственников Сурина. – Громов уклонился от обсуждения щекотливой темы. Он не был силен в пространных рассуждениях. Челюсти сразу начинала сводить невольная зевота, а много ли умного наговоришь в таком состоянии?

Генерал встал, вышел из-за стола, заложил руки за спину и молча двинулся в обход кабинета, моментально сделавшись похожим на персонажа какого-то старого фильма о доблестных комитетчиках. Следить за ним, выворачивая шею, было неудобно. Развернуться вместе со стулом к нему лицом? Генерал в любой момент мог вернуться на свое место, и тогда пришлось бы повторять маневр. Чтобы не суетиться попусту, Громов тоже поднялся и, изобразив такую же задумчивость, приблизился к окну. Все равно до конца аудиенции оставалось меньше десяти минут, так что засиживаться было некогда.

От созерцания площади, расстилающейся внизу, его оторвал сухой генеральский голос:

– Повернись сюда и слушай, майор. Внимательно слушай. Я вообще-то молодых да ранних не люблю, тут ничего не попишешь – возраст. Но тебе все же зацепку дам, поделюсь с тобой своими соображениями. – Остановившись напротив Громова, генерал коротко глянул на него из-под седых бровей, после чего опять принялся прохаживаться по кабинету, продолжая говорить на ходу. – На дядюшек и тетушек суринских время попусту не трать, лишнее это. Никакого опознания не требуется. Все и так ясно.

– Ясно? – Громов недоверчиво приподнял уже не одну бровь, а сразу обе. Более красноречивого проявления скептицизма он себе позволить не мог.

Генерал его реплику проигнорировал, развивал свою мысль дальше, и вид у него при этом был такой отстраненный, словно он беседовал сам с собой.

– Искать нужно тех, кто подкинул утопленника с документами Сурина, – говорил он, выписывая перед стоящим навытяжку Громовым сложные петли. – Эти люди прекрасно знали, что после пропажи денег его будут искать, они позаботились о том, чтобы мы его нашли и на этом успокоились. Но они не учли одной маленькой детали. – Генеральские пальцы показали, какой именно. – При Центробанке имеется своя клиника, а в ней – стоматологический кабинет. Сурин накануне отпуска запломбировал там два верхних боковых зуба. У обнаруженного трупа эти самые зубы вообще отсутствуют, сгнили давно на хрен. А что касается квитанций за телефонные переговоры и прочей ерунды, то они вполне могли храниться в автомобиле Сурина, угнанном, между прочим, из гаража.

– Может быть, Сурин на нем и уехал? – предположил Громов.

– Исключено. Замки гаража взломаны. Угнанная «Тойота» обнаружена в Измайлове. Ее, по идее, хотя бы выпотрошить должны были, как бабу в гинекологическом кабинете, а она нетронутая осталась. Японская целочка, понимаешь. Ха! – Заключительный смешок прозвучал с полувопросительной интонацией. Как, мол, тебе, майор, генеральский юмор? Оцени по достоинству и повеселись вместе с расположенным к тебе начальством.

Однако Громов не сделал даже слабой попытки откликнуться на шутку хотя бы вежливым подобием улыбки. Сохраняя подчеркнуто серьезное выражение лица, он задумчиво протянул:

– А что, если Сурин сам и…

– Инсценировал свою смерть? – быстро продолжил генерал, остановившись как вкопанный. – Вздор. – На этом коротеньком слове его нижняя челюсть решительно выдвинулась вперед. – Для этого Сурину надо было одновременно находиться сразу в нескольких местах. Похитить любовницу, ликвидировать оперативников, следивших за ней, зарезать собственных родителей, а самому при этом еще умудриться «утонуть» в Черном море. И потом, не забывай, что убийцы его родителей даже от рукояток своих заточек избавиться не успели.

– Заказ? – Громов привык отрабатывать каждую версию до последнего.

– Тоже отпадает. – Генерал медленно покачал головой. – Не тот человек Сурин.

– Высокие моральные устои?

– Какие там моральные устои в наше время! Дело в другом. Что касается компьютеров – тут Сурин гений, спору нет. Но это, как сейчас принято говорить, виртуальная реальность. А в настоящей жизни самостоятельности этого парня только на подтирание собственной задницы хватало. Он же из того поколения, которое как выбрало пепси, так и сосет его из бутылочки по сей день. – Генерал скривил губы так, словно хотел сплюнуть себе под ноги прямо на ковер, и сдержаться ему стоило немалых усилий. Эта брезгливая гримаса не исчезла с его лица, когда он продолжил свою мысль: – Теперь главное, майор. Замутить перечисленный миллиард Сурин вполне мог, это факт. Открыл заранее банковский счет, перепрограммировал компьютеры. Дело техники. А вот положить столько народу у него бы ни силенок, ни духу не хватило. Он бы, возможно, и хотел, да кишка тонка. Ознакомишься с его делом – сам придешь к такому выводу. Остается два варианта. Либо он плясал под чужую дудку, и тогда…

– И тогда его попросту убрали бы после исполнения задания, вместо того чтобы подбрасывать «левый» труп, – закончил Громов за генерала.

– В принципе верно, но перебивать меня команды не было, майор, – буркнул тот, бросив взгляд на часы. – Дискутировать мне с тобой некогда, да и желания такого нет. Я говорю, ты слушаешь. Это называется субординацией, если такое понятие тебе знакомо. Доводилось слышать такое слово?

– Так точно, – заверил его Громов и, заметив на генеральском лице сильнейшее сомнение, для убедительности прищелкнул каблуками.

– Ты мне здесь не юродствуй! Адъютант его превосходительства какой выискался, понимаешь! – После этого яростного окрика генералу потребовалось не меньше минуты, чтобы взять себя в руки. Когда он заговорил снова, его по-бульдожьи обвисшие щеки несколько раз возмущенно дрогнули. – В этом кабинете ты всего-навсего майор ФСБ, а я твой генерал. Про подразделение свое секретное забудь, оно тебе не поможет. Никто тебе теперь не поможет, не надейся. Провалишь задание – твое же начальство тебя по стенке и размажет. В ближайшем подвальном коридорчике. – Генерал сердито крякнул и, отвернувшись, бросил через плечо: – В общем, хреновые твои дела, майор. Бывает, начальству действительно важен результат, а случается – нужен просто виновник провала операции, уж поверь мне на слово, я знаю, о чем говорю. Потому, если не хочешь стрелочником оказаться, воспользуйся тем малюсеньким шансом, который я тебе даю.

– А он существует, шанс?

То, что Громов не удержался от этого вопроса, сказало генералу больше, чем невозмутимое выражение, которое застыло на его лице. Кивнув, он подтвердил:

– Думаю, да. Тот самый второй вариант, о котором я упомянул. Его и отрабатывай, не отвлекаясь ни на что другое. – Генерал приблизился к Громову, как будто хотел, чтобы каждое слово, произнесенное им, дошло до собеседника. – Итак, Сурин отправил перечисленные деньги в только ему известном направлении и скрылся. Теперь представь себе, майор, что об этом узнал какой-нибудь крутой деятель из нынешних. Не фунт изюму ведь пропал, а миллиард. Начинаются поиски беглеца. Причем мафиози отлично понимает, что дальнейшей судьбой Сурина интересуется не он один, – это и дураку ясно. Вот он и подсуетился: устроил весь этот дешевый спектакль, чтобы сбить нас со следа. Но тут возникает один интересный вопрос, на который ты, майор, должен найти ответ. Вникай. Почему утопленник подходящей комплекции был найден на берегу Черного моря, а не какого-нибудь Клязьминского водохранилища? А?

Повинуясь требовательному взгляду генерала, Громов медленно произнес:

– Думаю, потому что настоящий Сурин каким-то образом действительно засветился в Сочи.

– Вот! – Генерал многозначительно поднял палец. – Там и ищи его, в Сочи. Если он еще жив, с курорта ему никуда не деться, это я тебе гарантирую, майор. Остальное зависит от твоего умения и везения. Выйдешь на след тех, кто подбросил нам утопленника, оттуда и до Сурина рукой подать. Возьмешь за шкирку Сурина – считай, миллиард уже в кармане. Не у тебя, конечно. У государства.

– Так оно спокойнее, – усмехнулся Громов.

Он стоял спиной к освещенному солнцем окну и казался генералу темным силуэтом. Лишь серые глаза выделялись на его лице. Словно светились изнутри.

– Иди, майор, – он устало махнул рукой. – Вылетай в Адлер первым же рейсом. И очки себе черные купи, что ли.

– Зачем? – искренне удивился Громов.

«А чтобы южным солнышком напоследок вволю полюбоваться, своих глаз приметных не жмуря», – ответил генерал мысленно, хотя произнес совсем другие слова:

– На войне как на войне, а на курорте как на курорте.

– Есть – приобрести черные очки, товарищ генерал. Разрешите идти?

– Уже разрешил. – Генерал демонстративно отвернулся. Он ведь с майором не поздоровался. И прощаться теперь не намеревался тоже. Почему-то ему казалось, что это будет дурным предзнаменованием.

Глава 3 Между прошлым и будущим

Иногда человеку необходим новый отсчет времени. Позади пропасть, впереди полная неизвестность, все начинается сначала, и жизнь с какого-то момента делится на до и после. У каждого он есть, такой момент, только не все его замечают. Некоторые воображают, что они – прежние, изменились лишь обстоятельства. Да только от них, прежних, ничего, кроме смутных воспоминаний, не остается. И цепляться за эти воспоминания – дело совершенно безнадежное. Ты или тонешь, хватаясь за соломинку, или плывешь дальше. Третьего не дано.

В судьбе Громова такое четкое разделение между прошлым и будущим произошло в минувшем марте. Иногда ему казалось, что с тех пор прошла целая вечность.

Той злополучной весной Громов проводил операцию по столкновению двух главных преступных группировок Курганской области. Одну из них возглавлял ныне покойный Хан. Вторую – уцелевший Итальянец. Поводом для конфликта послужил миллион долларов, который увел из-под носа Хана затаивший на него зуб молодой человек, носивший длинный кожаный плащ, а потому в оперативных разработках проходил под псевдонимом Конь в пальто. Забавный псевдоним, усмехался Громов, пока не сообразил, о ком идет речь. Молодого человека звали Жекой, и приходился он Громову зятем, вот какая незадача. В общем, забава обернулась трагедией. Вышло так, что Громов собственными профессионально чистыми руками чекиста погубил мужа родной дочери, отца своей единственной внучки. Подставил его под бандитские пули, вместо того чтобы помочь выбраться из опасной ситуации. Жека не сдрейфил, не заскулил от страха, не запросился под крылышко майора ФСБ. Взял в руки оружие и с достоинством принял смерть.

Громов видел это собственными глазами. Через снайперский прицел. Его задача заключалась в том, чтобы в ходе этой встречи Хан был только легко ранен, но винтовка в майорских руках вышла из повиновения, запоздало мстя за Жеку. Это помощь иногда поспевает вовремя, а месть, даже самая скорая, всегда запаздывает.

С того самого проклятого дня он ни разу не отважился прямо посмотреть в глаза домашним, боясь, что они прочтут в его взгляде правду о случившемся. А с глазами, которые стыдно поднять на родных и близких, дома делать нечего. Как долго можно отводить взгляд в сторону? Месяц? Год? Так это похуже врожденного косоглазия будет. Короче, с неделю Громов промаялся, а потом собрал вещички и стал жить отдельно. Ему просто необходимо было некоторое время побыть одному, совсем одному. Наедине с мыслями, с совестью. Чтобы никто не трогал, никто не донимал, не бередил раны. Ему требовался полный покой, как тяжело больному зверю, который еще не знает, заставит ли он себя жить дальше, или так больше никогда и не встанет на ноги.

От работы Громова временно отстранили. Покуда наверху решалась его судьба, он понятия не имел, что будет с ним дальше и сколько жизни ему впереди отмеряно.

Не раз и не два к нему обращались бизнесмены, мечтавшие обзавестись вышколенным служебным псом с безупречной выучкой. Все эти разные люди, нанимавшие его, являлись в его глазах абсолютно идентичными пуленепробиваемыми звероящерами, игуанодонами, как называл он их мысленно. Отбросив от слова «игуанодон» три буквы, Громов примерял его ко всем своим потенциальным хозяевам, окончательно утверждаясь в мнении, что оно сидит на них как влитое, на манер презерватива. Игуанодоны штопаные.

Если между этими всеядными тварями и существовали какие-то отличия, то самые незначительные. Например, старческая лысина или молодежная челочка. В остальном – по повадкам, образу жизни, по способу добывания пищи и прожорливости эти создания казались ему совершенно одинаковыми. Вот, правда, галстуки у всех были разных расцветок, по ним Громов эту публику и различал. Но не станешь ведь служить верой и правдой галстуку, даже если он трехцветный, как государственный флаг. Придирчиво перебрав таких с полдюжины, Громов так и не подыскал себе подходящего нового хозяина, ни с челочкой, ни без таковой.

А время шло, и стало Громову совсем тошно в этом зверинце. Не находил себе он места ни среди раскормленных игуанодонов, ни в хищных стаях, выслеживавших их, ни в общем стаде законопослушных граждан. Оставалось лишь снова примкнуть к родной своре сторожевых овчарок, иначе хоть волком вой. Два месяца дожидался Громов вызова в управление, а на третий сам появился в кабинете своего непосредственного начальника с полковничьими звездами на погонах, которые носил он лишь по большим праздникам.

– Что за писульку ты мне принес? – осведомился полковник, неприязненно покосившись на улегшуюся перед ним бумагу. – Заявление об уходе небось? Додемократились, мля. Собственное желание у сотрудников появилось, надо же!

Обращался полковник к окну, а выражение лица его было таким ядовитым, что Громову невольно припомнилось, что печень вырабатывает в человеческом организме до двух литров желчи в сутки. Полковничья печень, надо полагать, решила выполнить свою суточную норму за раз.

– Это рапорт, – доложил Громов, апеллируя почему-то тоже к окну. – Прошу в кратчайшие сроки рассмотреть мое дело и восстановить меня в прежней должности.

– В кратчайшие сроки? Просишь? – Полковник прищурился. – А может быть, требуешь?

Громов проглотил ком в горле и покачал головой:

– Нет, не требую. Просто прошу.

– Да тебя за твои фортели надо не в должности восстанавливать, а вышибить из органов к чертовой матери! С треском!

– Выстрелом в затылок? – Губы повиновались Громову неохотно, но он все же сумел улыбнуться, и даже не очень криво. – Тогда, если можно, из пистолета с глушителем. Неожиданно и бесшумно.

Полковник наградил шутника тяжелым взглядом и злобно оскалился, сверкнув новехонькими фарфоровыми зубами:

– Тоже мне, специалист выискался! Бесш-у-умно, – передразнил он собеседника, сразу сделавшись похожим на брюзгливого старика, каким, наверное, и являлся в свободное от работы время. – Ты уже наворотил трупов… неожиданно и бесшумно, мать твою!..

– Винтовка подвела, – сухо сказал Громов. Он уже понял, что зря явился сюда, но обратной дороги не было.

– Нервы тебя подвели, а не винтовка! – повысил голос полковник. – Неврастеник! Такую операцию сорвал! Все труды псу под хвост…

– Не совсем так, – возразил Громов упрямо. – Хан убит. Его группировка, насколько мне известно, распалась.

– Ни хрена тебе не известно! Ханские бригады под Итальянца отошли. Убрав только одного бандюгу, ты сыграл на руку второму. – Полковник в сердцах сломал ручку, которую вертел в руках, и выругался, после чего мрачно сообщил: – Поднялся Итальяшка твоими стараниями. Высоко сидит, далеко глядит. И достать его теперь труднее, чем Соловья-разбойника.

Глаза Громова сверкнули.

– Достану, если прикажете, – пообещал он мрачно.

– Нет, – отрезал полковник. – Не прикажу. Поздно спохватился, Гром Николаевич. Отпылала гроза, отгремела. Над всем Курганском безоблачное небо.

Громов не поверил своим ушам:

– Как? Его… уже?..

Полковник отбарабанил пальцами по столу несколько маршевых тактов и сообщил стенке за спиной подчиненного:

– Забудь об этом. Нет больше никакого Итальянца.

– А кто же есть? – Громов по-прежнему ничего не понимал. – Папа Римский, что ли?

– Зачем нам Папа Римский? У нас и без него есть, на кого молиться. Был Итальянец, а стал Руднев Александр Сергеевич, – ответил полковник со скучающим видом. – Завтрашний губернатор области, между прочим. Без пяти минут сенатор, и во-от такенный член Совета Федерации. – Он показал энергичным жестом, каким именно видит себе новоявленного члена Совета, после чего деловито посоветовал майору: – Ты навести его при случае, представься. Думаю, Руднев А. С. просто обязан вознаградить тебя за твой ратный подвиг. – Полковник подошел к окну и стал смотреть в него с таким интересом, как будто явился на рабочее место специально для этого. – Ну, что притих, Гром? – буркнул он, когда тишина в кабинете сделалась звенящей. – Что ты мне на это скажешь?

– Скажу: замечательная у нас отчизна! Служить такой радостно и почетно. – Голос Громова приобрел металлический тембр.

– Какая есть, такой и служим! – Полковник ощерился и лязгнул своими керамическими зубами. – Не мы ее выбрали, а она нас! – С этими словами он вернулся на место и раздраженно покрутил головой, как бы вывинчивая ее из удушающего захвата галстука. Смахнув со стола обломки ручки, он веско произнес: – В общем, так, Гром. Честно предупреждаю: дальнейшая твоя судьба мне неизвестна, не мне ее теперь решать. Есть начальство повыше, хотя, сдается мне, ничего хорошего тебя не ждет. С учетом твоих былых заслуг могу сделать для тебя только одну вещь. Рекомендовать тебя, стервеца такого, в новое подразделение при ГУ ФСБ, оттуда тебя выковыривать будет хлопотно.

– Новое подразделение? – Предложение было слишком неожиданным, чтобы Громов смог сохранить невозмутимое выражение лица. Он и не сохранил. Его брови непроизвольно поползли вверх.

– ЭР! – Это прозвучало как резкое карканье, но полковник потрудился расшифровать: – Команда экстренного реагирования… Не думаю, что это какое-то элитное подразделение. Так, сброд специалистов по разгребанию всякого высоковельможного дерьма. – Он поморщился. – Но там тебе сейчас самое место, Гром. Уедешь в Москву, пообтешешься там немного, премудростей разных нахватаешься. Глядишь, через годик-другой вернешься. Вот в это самое кресло. – Полковник похлопал по кожаному подлокотнику и ободряюще подмигнул майору. Глаза у него при этом были печальными, как у старого сенбернара, предчувствующего свою скорую кончину.

– Я предпочел бы остаться здесь, – сказал Громов, отведя взгляд. – У нас своего дерьма навалом, родного.

– Заткнись! – Яростный шепот полковника был напряженным и свистящим, словно воздух из него выходил под давлением в несколько атмосфер. – Пока что здесь решения принимаю я! На следующей неделе к нам комиссия прибывает. Догадываешься, по чью душу?

– Что же мне теперь, в погребе отсиживаться? – невесело усмехнулся Громов.

– Не отсиживаться, а продолжать служить! И не в погребе, а в столице!

– Спасибо, конечно, товарищ полковник, но вряд ли из этой затеи что-нибудь получится. Не успеют мои документы по инстанциям пройти. – Улыбка с губ Громова никуда не делась, но сделалась кривой. – И потом, – продолжал он, – после истории с Ханом мою биографию незапятнанной не назовешь. Представляю, как обогатилось мое личное дело.

– Нет! – живо возразил полковник. – Ни хрена ты не представляешь. Это надо видеть. И читать. Твои коллеги и сотрудники на славу расстарались. С такими товарищескими характеристиками тебя теперь и грузчиком в ведомственный буфет не возьмут.

Громов пожал плечами, постаравшись сделать это как можно более беззаботно:

– Вот видите. О каком переводе в Москву может быть речь? В музей ФСБ, в качестве пугала?

– Запрос из главного управления пришел в марте, еще до твоей самодеятельности, – заявил полковник ни с того ни с сего, а потом водрузил на нос очки и принялся деловито перебирать бумаги на столе. Он всегда поступал так, когда желал сообщить нечто важное или конфиденциальное. Делал это вскользь, мимоходом.

Громов насторожился:

– Разве это что-нибудь меняет?

– Очень многое, – буркнул полковник. Теперь он поочередно выдвигал ящики своего стола и озабоченно шарил в них, хотя ничего интереснее чистой бумаги, телефонных справочников и канцелярских принадлежностей там никогда не хранилось. Казалось, он совершенно забыл о присутствии Громова. Пришлось напомнить о себе вопросом:

– Что именно?

– Что именно? – задумчиво переспросил полковник, вертя в руках допотопный дырокол, которым впору гвозди забивать. – А то, что дело твое было отправлено в Москву задним числом. До того, а не после. Святого из тебя сделать все равно не получилось, но с тебя ведь не иконы писать собираются, верно? – Полковник спрятал дырокол в стол, зато извлек оттуда длинную низку скрепок, сцепленных между собой на манер цепочки. Перебрасывая ее с ладони на ладонь, он сказал: – В общем, сегодня утром утвердили твою кандидатуру, вольный стрелок. Так что прямиком от меня шагай в отдел кадров. На сборы сутки. Все.

Скрепки полетели в корзину для мусора. Глаза полковника поднялись, чтобы коротко взглянуть на подчиненного, и опять переметнулись к окну, за которым, как и в начале беседы, не происходило ровным счетом ничего примечательного.

– Товарищ полковник, – произнес Громов и умолк. Из всех существующих слов на ум пришли только эти два. Даже по имени-отчеству он обратиться к этому человеку не смог. Не научился за долгие годы.

– Всех товарищей давно в расход пустили, одни господа остались.

Привычная шутка, частенько звучавшая в стенах этого кабинета, впервые показалась Громову слишком мрачной, чтобы заученно улыбнуться.

– Вы… В общем, спасибо вам, – выдавил он из себя натужно. Его многому научили в этих стенах. Но только не умению многословно выражать свою благодарность.

– Ступай. – Упорно продолжая глядеть в окно, полковник повелительно махнул рукой.

Громов попрощался с его неестественно прямой спиной и ушел. Полковник не посмотрел ему вслед, а он не оглянулся. Все, что они могли сделать друг для друга за время совместной службы, они сделали. Все, что считали нужным сказать, было сказано. Но даже теперь, месяцы спустя, когда этот эпизод остался в далеком прошлом, Громов никак не мог простить себе, что на прощание не сумел назвать своего начальника Георгием Леонидовичем. Ведь, как оказалось, он не только полковником ФСБ был, но еще и очень даже неплохим мужиком. Не так уж часто эти два понятия совмещаются воедино.

* * *

Воспоминания во многом схожи с просмотром видеокассеты. Некоторые эпизоды рассматриваешь в замедленном режиме, другие – спешишь перемотать, как будто их и не было совсем. Если бы еще память можно было включать и выключать по своему усмотрению, ей бы цены не было, думал Громов, неспешно продвигаясь к регистрационной стойке.

Он вылетал в Адлер самолетом компании «Внуковские авиалинии» ровно в 14.15. Естественно, с билетами проблем не возникло. В случае необходимости полномочий Громову хватило бы на то, чтобы занять место любого пассажира. Он вообще мог бы совершить одиночное путешествие, взбреди ему в голову такая блажь. Начальству было безразлично, какой ценой он доберется до Сочи или в любую другую точку земного шара. Лишь бы Сурин был выслежен и изловлен до того, как умыкнутый им кредитный транш затеряется в лабиринтах мировой банковской системы.

Один миллиард двести миллионов долларов. Не такая уж внушительная сумма, если поделить ее между всеми россиянами. Что-то около 8 долларов на каждого. Но если эти деньги сосредоточить в каком-нибудь одном месте, то получится внушительная гора. Конечно, не железнодорожный вагон, упомянутый генералом ФСБ, но все равно не меньше десяти тонн резаной бумаги. Громов с трудом представлял себе такую кучу денег. Неужели этот мираж реальнее и весомее всего того, что есть вокруг?

Достав из кармана бумажник, Громов перелистнул выданные ему деньги и полюбовался портретом президента Франклина на одной из стодолларовых купюр. Какой-то плешивый американец с бабской физиономией, а надо же, какую всемирную популярность заимел! Впору его серо-зеленый лик в церквях выставлять среди икон. От желающих помолиться отбоя не будет.

– Ваш билет! – девица в синем кительке, сидевшая за стойкой, смотрела на замешкавшегося Громова с плохо скрываемой неприязнью. Она могла бы выглядеть значительно привлекательней, если бы научилась улыбаться. Ее более талантливые сверстницы, в совершенстве овладевшие мимикой, работали на международных направлениях, и от зависти к ним у девицы испортился цвет лица и характер. – Если вы не собираетесь регистрироваться на рейс, гражданин, – процедила она, – то отойдите, пожалуйста, в сторону и не мешайте мне работать.

– Я собираюсь регистрироваться, – успокоил ее Громов, протягивая билет.

– Паспорт!

– Прошу.

Покончив с нехитрой процедурой, Громов прислонился к приятно холодящей плечо колонне и принялся разглядывать публику, заполнявшую здание аэровокзала.

Люди под его высокими сводами казались маленькими, а голоса у них были плоскими и невыразительными в сравнении с тем, который время от времени раздавался откуда-то из-под потолка. Этот хорошо поставленный женский голос с чувственными интонациями легко перекрывал и гомон толпы, и низкий гул самолетов. Мелодичный перезвон, сопровождающий объявления, создавал в зале волнующую, почти праздничную атмосферу.

Слушая краем уха информацию, чтобы не прозевать приглашение на посадку, Громов от нечего делать наблюдал за пассажирами, с которыми ему предстояло совершить путешествие на Черноморское побережье. Отходя от регистрационной стойки, большинство из них инстинктивно собирались вместе, держась в зале обособленной стайкой. Пестро одетые бледноватые мужчины и женщины уже предвкушали отдых под южным солнцем и вели себя намного развязнее тех заурядных граждан, которые собирались в какую-нибудь Хулхуту или Елабугу, если только туда летали самолеты. На некоторое время их объединила общая цель, и они поглядывали на окружающих с чувством несомненного превосходства.

Внимание Громова привлек эффектный седовласый плейбой в голубых штанах. Черные очки, как у американского шерифа из боевика, золотой медальон, поблескивающий среди буйной растительности на груди, идеально выбритый раздвоенный подбородок, задранный поверх остальных голов, – такого трудно было не заметить. Называется: не проходите мимо. Все присутствующие женщины поглядывали на красавца с нескрываемым интересом, а он, ловя на себе их взгляды, безмятежно посасывал из банки колу с ромом и дымил посреди зала коричневой сигаретой, показывая всем своим видом, что все правила и запреты писаны не для него.

Помимо Громова, за плейбоем украдкой наблюдал неухоженный мужичонка в стоптанных башмаках на босу ногу, который находился в аэропорту явно не для того, чтобы куда-то лететь. Он уже приехал, раз и навсегда. Приплыл. Плейбой в голубых штанах, случайно наткнувшись взглядом на мужичонку, скривил физиономию, словно ему на глаза попалась отвратительная куча мусора. Он полагал, что уж с ним-то никогда не сможет произойти подобная метаморфоза.

Эти двое, будучи ровесниками, представляли собой разительный контраст. Породистый пес-медалист и жалкий бродячий бобик. Воплощение высокомерного достоинства одного и заискивающие повадки второго. Трудно было поверить, что когда-то оба носили на шее совершенно идентичные пионерские галстуки с изжеванными кончиками, учились играть на обшарпанных гитарах одинаковые аккорды, смотрели одни и те же фильмы. Теперь их разделяла невидимая пропасть, на дне которой покоились останки рухнувшей империи.

Как и предвидел Громов, дымящийся сигаретный окурок, выщелкнутый из пальцев плейбоя, приземлился не в ближайшую урну, а рядом с ней, на серый мраморный пол. Мужичонка ринулся к добыче, наклонился, протянул руку. В этот момент плейбой шагнул вперед и проворно наступил на его растопыренную пятерню.

– Оп! – воскликнул он с ликованием в голосе. При этом его черные очки засияли, словно внутри их были вмонтированы специальные лампочки.

– Больно ведь, – выдавил из себя бродяга, задрав косматую голову. Подбородок у него был стесан, как у питекантропа, а выдающийся вперед кадык не придавал его облику дополнительного мужества.

– А ты не зарься на чужое, – наставительно сказал плейбой, всей тяжестью налегая на ту ногу, под которой слабо шевелились чужие пальцы.

– Ты же выбросил свой чинарик, – пропыхтел бродяга. – Зачем изгаляешься над старым человеком? Я в отцы тебе…

– Ты? – возмутился его мучитель. – Мне? В отцы?

При каждом вопросе он прямо-таки подпрыгивал на многострадальной пятерне. Когда бродяге удалось наконец высвободиться, он предусмотрительно отпрянул подальше и, поглаживая больную руку здоровой, с надрывом закричал:

– Я не виноват, что все так обернулось! Не по своей воле я на помойке очутился, столкнули меня! – Из-за беспрестанного подергивания кадыка, который ходил ходуном на тощей шее бродяги, казалось, что он силится проглотить острую кость, ставшую ему поперек глотки. – Такие, как ты, – голосил он, – и растоптали меня, красивые да сытые! Что уставился, сволочь? Думаешь, ты на всю жизнь застраховался? Так от тюрьмы и сумы не зарекайся! Глядишь, и поменяемся местами однажды!

Плейбой что-то презрительно ответил, будто сплюнул, но его голос заглушило приглашение на посадку в самолет, следующий маршрутом Москва – Адлер. Громов, опережая остальных пассажиров, широко зашагал к входу в седьмой сектор. У него не было ни малейшего желания досматривать, чем закончится сцена. На душе и без того было гадко. Не то чтобы ему так уж нравились убогие собиратели бычков и бутылок, шныряющие вокруг. Но выходка плейбоя понравилась ему еще меньше.

В помещении для досмотра он оказался самым первым. Вместо того чтобы поставить сумку на черную ленту транспортера, убегающую в недра аппарата для просвечивания багажа, а самому пройти сквозь раму металлоискателя, Громов приблизился к столу старшего инспектора по авиационной безопасности и мимолетно продемонстрировал ему книжицу удостоверения. Точно яркий мотылек крылышками взмахнул и тут же исчез, как будто его и не было.

– Понял, понял, – закивал инспектор своей кудрявой головой, на которой чудом удерживалась форменная фуражка. – Проходите, пожалуйста.

Он старательно не смотрел ни на Громова, ни на его сумку, но тот продолжал стоять напротив, требуя к себе внимания.

– Слушаю вас. – Глаза инспектора, отчаянно кося, вскинулись вверх.

Должно быть, ему уже приходилось иметь дело с КГБ, и впечатления об этой поре были свежи в его памяти. Инспектор очень смахивал на бывшего осведомителя, который до 1991 года подписывал свои доносы каким-нибудь звучным псевдонимом.

«Юстас – Центру. Довожу до вашего сведения, что выданная мне денежная сумма истрачена на вхождение в доверие к интересующему вас объекту. Сатурн почти не виден. Прошу выдать дополнительную сумму».

Таким Юстасам, бывало, выдавали. По первое число. О своих собственных пакостных делишках они забывали легко, а вот «контору», которой когда-то добровольно вызвались служить верой и правдой, боялись и ненавидели до потери пульса.

– Слушаю вас, – повторил инспектор. На протяжении этой коротенькой фразы ему пришлось дважды прочистить пересохшее горло. Тем не менее продолжение все равно получилось сиплым: – Я могу быть вам чем-то полезен?

Громов уставился ему в переносицу и многозначительно подтвердил:

– Можете. Не мне лично, а государству в целом. Понимаете?

– Да, конечно.

Инспектор кивнул столь энергично, что фуражка все-таки слетела с его головы, и ее пришлось ловить у самого пола. Когда он вновь выпрямился, светлые глаза Громова, склонившегося над столом, оказались в каких-нибудь тридцати сантиметрах от его собственных.

– Досмотр уже начался? – спросил Громов вполголоса.

– Начался, – ответил инспектор, весь скособочившись, чтобы лучше видеть происходящее за спиной собеседника. С этого момента он вообще на некоторое время перешел на шепот – свистящий, тревожный.

Громов сузил глаза:

– Наблюдается ли среди пассажиров высокий седой мужчина 40–45 лет?

– Сразу несколько таких. И еще один с проседью, среднего роста.

– Тот, о котором идет речь, носит солнцезащитные очки и расстегнутую на груди рубаху с цветными разводами.

– Точно, есть такой, – подтвердил инспектор после нескольких секунд напряженного созерцания пассажиров. – Но очки он снял, потому что в помещении темновато.

Оглянувшись через плечо, Громов мельком полюбовался красавцем в голубых штанах и вновь обратился к изнывающему от неизвестности инспектору:

– По имеющимся у нас сведениям, этот тип пытается вывезти крупнейший в мире алмаз «Куллинан» весом 3016 карат. Доводилось о таком слышать?

– Да, – твердо заявил кудрявый инспектор. – То есть нет. Вы сказали: кули… кури..?

– Не важно, – оборвал Громов этот лепет. – Главное, не допустить вывоз алмаза. У вас имеется какой-нибудь щуп?

– Щуп? – Озадаченному инспектору пришлось придержать фуражку на голове. – Какой щуп?

– Ну, что-то вроде шомпола. – Громов жестом показал, как он орудует воображаемым шомполом, и вопросительно взглянул на собеседника. – Понятно, о чем идет речь? Такой длинный стержень с щеточкой на конце.

Инспектор аккуратно снял фуражку, умостил ее на стол – от греха подальше – и помотал головой:

– Нет. Ничего подобного у нас не имеется. А зачем нам стержень с щеточкой? В смысле, шомпол.

Громов досадливо поморщился:

– Ну как же! Алмаз спрятан у этого типа в заднем проходе. И придется хорошенько там пошуровать, чтобы найти достояние республики.

– А! – Сообразив, о чем идет речь, кудрявый блюститель авиационной безопасности воспрянул духом. – Так на этот случай у прапорщика Шелудько резиновые перчатки имеются.

– Вот и воспользуйтесь ими, лично… – бросив взгляд на табличку на столе, Громов добавил: – Старший инспектор АБ Голбан П. С. Надеюсь на ваше усердие. Мы ведь давно к вам присматриваемся.

– Да? – кисло осведомился инспектор. Лицо у него приобрело некрасивый землистый оттенок.

– Да, – заверил его Громов. – Вот и поглядим сегодня, как вы исполняете свой долг.

– Но в мои функции…

– Ваши функции нам известны. И многое другое. – Громов многозначительно выгнул бровь. – Так что действуйте, Голбан П. С. Кстати, клиент уже на подходе.

– А если никакого алмаза там, – инспектор деликатно кашлянул, – не обнаружится?

– Отсутствие результата – тоже результат, – успокоил его Громов. – Ясно?

– Нет. То есть да.

– Вот и прекрасно. Желаю удачи.

С этим напутствием Громов отправился на солнцепек и с удовольствием выкурил там три сигареты подряд. Когда плейбой наконец вывалился из здания аэропорта наружу, где его поджидал автобус с пассажирами, выглядел он растрепанным и ужасно злым. Что и требовалось доказать.

Всю дорогу к самолету Громов боролся с желанием подмигнуть плейбою и показать ему отставленный средний палец, но это было бы уже чересчур. Потеха закончилась. Пора было браться за дело.

* * *

Самолет, благополучно оторвавшийся от взлетной полосы и набравший высоту, плыл над сплошным облачным покрывалом, сверкающим на солнце так, что на него было больно смотреть глазам. Иногда в прорехах, похожих на полыньи, мелькала темная поверхность земли, но была она столь далекой, что казалась ненастоящей. Замкнутое пространство самолетного салона превратилось для пассажиров в единственный осязаемый мирок – довольно комфортный, хотя и не слишком надежный.

Громову досталось место возле иллюминатора, и он был рад этому. Когда сидишь между двумя соседями, отвернуться сразу от обоих невозможно, как ни вертись. Громову же было достаточно уткнуться в круглое окошко, чтобы не видеть никого вокруг. Так он теперь и поступил, поглядывая на крыло самолета, оказавшееся перед его глазами, и обдумывая свои ближайшие шаги по прибытии в Сочи.

Московский генерал дал ему правильную ориентировку – единственно возможную в сложившейся ситуации. Итак, город Сочи, где темные ночи и светлые дни. Или беглый Сурин отыщется там, или уже вообще нигде. Нигде и никогда.

Насколько Громов успел уяснить из дела, которое бегло перелистал в управлении, за минувшие две недели в курортном городе пропали без вести только трое мужчин. Кого из них утопили, чтобы подбросить ему телефонные квитанции и выдать за беглого Сурина? По возрасту и сложению подходил только один человек. Некто Болосов, постоялец гостиницы «Бриз», завсегдатай тамошнего казино, где он проводил времени больше, чем на пляже. Возможно, с обстоятельств его исчезновения и следовало начинать поиски. Остановиться в той же гостинице, опросить тамошних работников, сотрудников казино. Ничто на земле не проходит бесследно, как пелось в одной хорошей старой песне. Пока человек не умер, он живет, а значит, всегда имеются вольные или невольные свидетели его поступков. Найдя тех, кто похитил и утопил Болосова, чтобы выдать его за Сурина, можно будет вытянуть из преступников какую-нибудь ценную информацию.

Громов понимал, что без содействия краснодарских УВД и ФСБ ничего не успеет сделать в те сжатые сроки, которые ему отмерены. Телефонные звонки из Москвы в оба управления уже были сделаны, соответствующие письма имелись в наличии. Несмотря на это, рассчитывать все равно приходилось в первую очередь только на самого себя. О полноценном сотрудничестве с местными силовыми структурами не могло быть и речи. Конспирация, батенька, и еще раз конспирация. В целях сохранения секретности Громову придется темнить, так что толку от такого взаимодействия получится не очень много. Что ж, лишь бы вреда не было.

Подытожив свои размышления, Громов постарался мысленно воссоздать облик Аркадия Викторовича Сурина, подкинувшего государству столько проблем. На память о себе компьютерный гений оставил только три фотографии, если не считать детские снимки из семейного альбома родителей: Аркаша на горшке, на велосипеде и так далее, вплоть до появления на выпускном вечере, где он едва проглядывал за плечами своих рослых сверстников. Вид у него был не слишком радостный. Вряд ли у такого коротышки имелась пара, чтобы покружиться в последнем школьном вальсе.

На тех фото, что хранились в паспортном столе и в отделе кадров Центробанка, повзрослевший Сурин был официален и пучеглаз – типичный столичный клерк среднего пошиба. Но в квартире у его исчезнувшей любовницы обнаружился снимок, сделанный в более непринужденной обстановке: Аркадий с Любой Бородиной в каком-то шикарном ресторане за ломящемся от экзотических яств столом. Фотовспышка оставила в глазах пары красные огоньки, придав обоим вид алчный и даже кровожадный.

Тогда, разглядывая это изображение, Громов на минуту прикрыл глаза, и оно навсегда отпечаталось в его мозгу. Теперь он узнал бы Сурина среди тысяч людей, даже если бы тот вздумал перекраситься в блондина или нацепить фальшивые усы. Но что это был за человек? Какие у него были манеры, вкусы, привычки? Знание подобных мелочей порой здорово облегчает поиски.

Громов бегло изучил его досье, пытаясь обнаружить там хоть какую-нибудь зацепку. Однако никакой полезной информации из папки выудить не удалось. Не того полета птицей был Сурин, чтобы за ним когда-нибудь велась обстоятельная профессиональная слежка. Родился… учился… работал… Эти сухие факты мало о чем говорили, а других не было. Поэтому Громов с особым вниманием изучил протокол обыска суринской квартиры, надеясь понять, чем жил и дышал этот человек.

И здесь его тоже ожидало разочарование. Вероятно, парень заранее готовился к побегу и позаботился о том, чтобы хорошенько замести следы. Он уничтожил бумаги, записные книжки, личные фотографии, стер всю информацию с двух компьютеров, стоявших у него дома. Лишь одна странность промелькнула в протоколе обыска, и теперь она не давала Громову покоя, занозой сидела в мозгу.

Стены квартиры Сурина были увешаны плакатами с изображением голливудского киноактера Тома Круза. Вся видеотека оказалась составленной из фильмов с его же участием. Плюс масса иллюстрированных киножурналов. Опергруппа их ворошить не стала, но Громов не сомневался, что и в каждом журнале обязательно отыщется портрет кинозвезды с ослепительной улыбкой, над которой на славу потрудился не один дантист.

Итак, Том Круз. Задумчиво хмыкнув, Громов извлек из сумки «Экспресс-газету», в которой, как заверила его продавщица из киоска, имелась статья о голливудском красавчике, к которому Сурин питал несомненный интерес. Статья называлась «ЗАСЛУЖЕННЫЙ ТРЕНЕР ПО ПОЦЕЛУЯМ». Подзаголовок гласил: «КОКТЕЙЛЬ, ЗАМЕШАННЫЙ НА СЕКСЕ И ДЕНЬГАХ». А первый абзац начинался с откровения героя:

«В юности я питался рисом и хот-догами, как зверь в джунглях».

Читать дальше эту белиберду сразу расхотелось. В воображении возник не грозный хищник, с которым хотел сравнить себя Том Круз, а какой-нибудь заурядный мопс или даже домашний хомячок. И все же для порядка Громов пробежался взглядом по остальному тексту.

Перечень кассовых фильмов, список любовных побед, обвинения в гомосексуализме и яростные опровержения, проиллюстрированные фотографиями, на которых Том Круз скалит зубы в компании то одной красотки, то другой.

Самым примечательным в биографии знаменитости был… его маленький рост. Доходило до того, что обаятельный малый предпочитал сниматься в обществе более рослых партнерш сидя или вообще лежа. А когда по сценарию все же приходилось вставать, то он пользовался специальной подставочкой, которая, естественно, не попадала в кадр. Для сцен же, в которых несравненному Тому Крузу предстояло пройтись с кем-нибудь рядом, на съемочной площадке сооружалась длинная узкая платформа. Актер нормального роста шагал по земле, а Круз семенил по помосту, и выглядело это так, словно оба идут плечом к плечу.

Спрятав газету, Громов подумал, что надо будет обязательно посмотреть какой-нибудь фильм с Томом Крузом, чтобы понаблюдать за его отчаянными потугами сохранить имидж полноценного героя-любовника. При росте 156 сантиметров это делать непросто. Кстати, Аркадий Сурин был всего на полсантиметра выше своего кумира. Плюс очень и очень отдаленное сходство с Томом Крузом. Почему-то это обстоятельство показалось Громову чрезвычайно важным. Ведь тридцатилетний Сурин находился не в том возрасте, чтобы фанатеть от придуманного идеала. В чем же тогда дело? Главное, конечно, одинаковые габариты Аркадия и Тома. Это во-первых. А во-вторых…

Дальше ничего путного в голову не приходило. Тем более что соседи Громова не закрывали рты ни на минуту, мешая ему сосредоточиться. Сплошное бу-бу-бу, перемежаемое бульканьем спиртного. Так коротали время полета двое приятелей, которых Громов не захотел разглядывать при их появлении и не имел ни малейшего желания видеть теперь. Не обращая внимания на окружающих, они пьяно обсуждали какие-то свои мутные коммерческие делишки. Вроде бы их недавно намеревался кинуть некто по фамилии Кукин, но они, не будь лохами, сами кинули Кукина, а заодно подставили его фирму налоговикам и теперь праздновали свою победу. Коммерсанты полагали, что они на славу потрудились и заслужили красивый отдых. Праздник как начался в аэропорту, так и продолжался до сих пор. Речь приятелей становилась все менее связной, а вокруг них сгущался запах перегара. Такая уж аура у них была, никуда от нее не деться.

Сузив ноздри, Громов принялся считать заклепки на серебристом крыле самолета. Это помогало сохранять спокойствие, но не очень. Чем сильнее пьянели коммерсанты, тем чаще Громов поглядывал на часы, мечтая поскорее приземлиться и остаться в одиночестве.

Примерно за сорок минут до посадки один из соседей благополучно отключился. Не успел Громов порадоваться тому, что бубнеж наконец прекратился, как ему пришлось пожалеть об этом. Бодрствующий коммерсант очень скоро заскучал и пожелал найти себе нового собеседника.

– Э, мужик, – окликнул он Громова и тронул его за плечо, – что ты как не родной? Присоединяйся. Отметим знакомство, биомать.

Громов неохотно обернулся. На первом плане обнаружилась четырехгранная бутылка виски с белой лошадью на чуточку расплывчатой этикетке. Бутылку держала громадная лапища с расстегнутым браслетом часов, свободно болтающимся на волосатом запястье. Фоном для этого нехитрого натюрморта служила щекастая физиономия, настолько пористая, что казалась изрядно попорченной мелкой дробью.

– Глотни, – предложила физиономия.

– Благодарю, – сухо сказал Громов. – Я не хочу пить.

– Так отдыхать же летим, биомать! – изумился пористый сосед. Иллюстрируя сказанное, он хлебнул прямо из бутылки, а потом опять сунул ее под нос Громову. – На, причастись. А то мрачный весь из себя, как будто на похороны летишь.

– А если и вправду на похороны?

– Тогда помянуть нужно покойничка по православному обычаю.

– Вот ты и помяни, – предложил Громов.

– Кого? – удивился коммерсант.

– А кого хочешь. Хотя бы дружка своего.

– Так он же живой!

– Вусмерть пьяный человек живым быть никак не может, – резонно возразил Громов, поворачиваясь к соседу спиной.

На этот раз тот не просто тронул Громова за плечо, а сжал его пальцами и хорошенько встряхнул:

– Слышь, мужик, ты не особо тут борзей. Я же с тобой по-хорошему, биомать. «Вхите хорсе» тебе предлагаю, от чистого сердца. А ты морду воротишь. На неприятности нарываешься?

Отвязаться от навязчивого попутчика имелось несколько способов, и Громов выбрал не самый жесткий, но зато наиболее оптимальный. Обернувшись, он поинтересовался:

– Послушай, тебя как зовут, дорогой товарищ?

– Вадик, – легко сознался сосед. И, недолго думая, добавил свою любимую присказку про биомать.

Громов приветливо улыбнулся:

– Приятных снов, Вадик Биомать.

Его большой палец коротко ткнул соседа под нижнюю челюсть, безошибочно найдя там нужную болевую точку. Грузное тело обмякло в кресле. Бутылка с подозрительной этикеткой упала на пол, проливая остатки не менее подозрительного напитка. В результате алкогольный запах над рядом кресел значительно усилился, так что вентиляторам предстояло немало потрудиться, чтобы выветрить его окончательно. Но зато полное беспамятство на ближайшие полчаса настырному Вадику было гарантировано. И разве не ради этого приятного состояния накачивался он всю дорогу?

С удовлетворением полюбовавшись угомонившимися попутчиками, которые по-братски уткнулись друг в друга носами, Громов опять уставился в иллюминатор и обнаружил, что знакомое выпуклое крыло окутано белесым туманом. Самолет начал снижение. Вскоре эту догадку подтвердило объявление, сделанное на двух языках. Голос стюардессы звучал из динамиков так интимно, словно в моменте посадки она находила что-то эротическое, а в предложении пристегнуть ремни заключался особый намек. В конце салона засветились табло, запрещающие курить, как будто до этих пор пассажиры самолета дымили напропалую.

Все это означало, что до приземления осталось минут пятнадцать-двадцать. Самолет уже провалился сквозь толщу облаков и, накренившись, разворачивался над морем. Когда он попадал в воздушные ямы, впереди испуганно ойкал женский или детский голос. Звучал он как сквозь вату. Уши у Громова заложило, и приходилось время от времени делать глотательные движения, чтобы избавиться от неприятного ощущения частичной глухоты.

По проносящимся внизу ниточкам дорог ползли разноцветные букашки автомобилей. Домики внизу постепенно разрастались до размеров спичечных коробков. По ним стремительно скользила тень самолета, и ощущение высоты сделалось значительно более острым, чем когда полет проходил над облаками.

Через несколько минут шасси самолета коснулись бетонных плит адлерского аэродрома. Громов как следует потер уши соседа и, когда тот открыл абсолютно бессмысленные глаза, сообщил:

– Вот мы и на месте, Вадик Биомать.

– А?

– Отдыхать подано. – Громов кивком головы предложил Вадику полюбоваться земным пейзажем за квадратным окошком.

Тот толкнул локтем приятеля и принялся мять пальцами свое горло, сердито косясь на Громова. Никакой радости по поводу прибытия в курортный рай он не проявлял. Впрочем, и сам Громов не ждал ничего хорошего от этой поездки.

Спускаясь по трапу, он пожалел, что не внял совету генерала приобрести темные очки. Без них окружающий мир выглядел слишком уж беспечным. Не таким, каким он был на самом деле.

Глава 4 Мал золотник, да дорог

Аркадий Сурин прибыл в Сочи тем же рейсом и даже тем самым самолетом, который доставил сюда Громова, отправившегося на его поиски. Но это произошло значительно раньше. И черные очки у Сурина, в отличие от Громова, на лице наличествовали – по виду совершенно непроницаемые – такие носят слепые. Ему казалось, что чем хуже он видит окружающих, тем меньше они в свою очередь уделяют внимания ему самому. Иллюзия, конечно, но у кого их нет? И кто в детстве не зажмуривал глаза, когда становилось страшно?

А страх и тревога терзали Сурина беспрестанно. В тот момент, когда он летел над Черным морем, терзая газету, в которой не мог разобрать ни строчки, все задуманное им уже должно было свершиться. От него уже ничего не зависело, зато он сам всецело зависел от обстоятельств. Обратного пути не было ни в случае успеха, ни в случае неудачи. И вообще, гражданина Сурина Аркадия Викторовича, 30 лет от роду, больше в природе не существовало. Его прошлое было уничтожено, все прежние связи оборваны раз и навсегда, двухкомнатная квартира и автомобиль брошены на произвол судьбы. Маленький кораблик отправился в свое большое плавание. Что ожидало его впереди? Несмотря на одуряющую жару, при мысли об этом Сурин невольно ежился, словно физически ощущал себя обдуваемым всеми семью ветрами.

Он перевел дух только через пять часов после того, как благополучно приземлился в Сочи. Это произошло в душной однокомнатной квартире на улице с призрачным названием имени 50-летия СССР. Проживание здесь было оплачено Суриным на месяц вперед. Он вовсе не собирался торчать здесь так долго, но полагал, что уплаченные им деньги избавят от излишнего любопытства хозяев. Так оно и вышло. Они не стали настаивать на том, чтобы постоялец зарегистрировался в милиции. Приняли у приличного молодого человека двести баксов, проинструктировали его, как пользоваться допотопной газовой колонкой, показали, где хранится сыроватое постельное белье, и оставили его одного.

А вскоре после этого он сидел за чужим кухонным столом, смотрел на трубку нелегально приобретенного сотового телефона, которая только что сообщила ему ошеломляющую новость, и растерянно улыбался. По виду дурак дураком. На самом деле – умница из умниц, богач из богачей, настоящий «о, счастливчик» в квадрате.

Сурин готовился к похищению кредитного транша для Центробанка долго и тщательно. В течение полутора лет он чуть ли не с головой уходил в мониторы компьютеров, оказавшихся в его ведении. Ему пришлось изучить также банковскую систему, и к началу операции Сурин разбирался в финансовых махинациях не хуже всех Геращенок и Дубининых, вместе взятых. Кроме того, он не просто досконально освоил около тридцати сложнейших компьютерных программ, но и создал свою собственную, которую, конечно, теперь не запатентуешь. И, главное, в конечном итоге вся эта многоходовая комбинация, просчитанная и выверенная до секундочки, до последнего байтика, сработала!

Сурин убедился в этом после звонка в Лимасол, где служащие банков проходят обязательные курсы русского языка. В принципе он неплохо умел изъясняться и по-английски, но боялся, что от волнения позабудет все нужные слова и не сумеет выдавить из себя ничего, кроме жалкого «хау ду ю ду». Кроме того, разница во времени с Кипром была не столь ощутимой, как, скажем, с Нью-Йорком или Боготой. Вот почему Сурин остановил выбор на «Попьюлэр бэнк». Тут он действовал наверняка. И все равно его рубаха промокла насквозь уже на первой минуте разговора с оператором банка. А на второй он рванул ее ворот так порывисто, что три или четыре пуговицы, вырванные с «мясом», разлетелись во все стороны и запрыгали по кухонному полу, как отрикошетившие от стен пластмассовые пули.

Все получилось! На безымянном счете далекого кипрского банка осели 70 587 037 долларов 34 цента, которых там прежде не было. Обзванивать остальные банки Сурин сразу даже не стал. Победа и без того была очевидной. Он, который был обречен всю жизнь обеспечивать беспрепятственное прохождение запредельных и попросту потусторонних астрономических сумм, принадлежащих совсем другим людям, в одночасье сам сделался миллиардером. Потому что «Попьюлэр бэнк» был только первой ласточкой. Таких, выбранных Суриным в разных странах, было еще шестнадцать. И в каждом банке, в зависимости от процентной ставки за обслуживание счета, Сурина ожидал сюрприз в виде семидесяти с половиной миллионов долларов!

В убогой сочинской кухоньке настырно гудела изумрудная навозная муха, капала вода из протекающего крана, за окном хрипло голосил мужской голос: «Молоко-о-о!.. Свежие бу-у-улочки!.. Молоко-о-о!..» Если бы операция провалилась, то под эти заунывные причитания Сурин, наверное, и удавился бы с горя. А теперь даже жужжание мухи казалось ему сладчайшей музыкой.

Ж-жизнь продолж-жается! Надейся и ж-жди!! Сурин поцеловал телефонную трубку, принесшую ему радостную весть, и пустился в пляс, задевая то обшарпанный холодильник «Норд», то дребезжащий стеклом буфет. Он задыхался от избытка чувств. Он до последнего мгновения сомневался в том, что его грандиозная афера выгорит. И теперь торжество распирало его грудную клетку, как гелий переполняет воздушный шарик. Его ноги перетаптывались по грязному линолеуму тесной кухни, но сам он чувствовал себя на седьмом небе.

Перед самым сбоем в компьютерной сети Центробанка 1 200 000 000 долларов рассеялись так называемым «веером» по 17 банковским счетам, открытым Суриным во всех концах света. Если бы Интерпол и откопал какие-то из них, то все равно оставшегося должно было хватить Сурину до конца его дней, даже если он воскреснет раз сто, прежде чем умереть окончательно.

Сервер, выполнивший задачу, покончил жизнь самоубийством: отформатировал все жесткие диски подключенных к нему компьютеров и запустил в собственное электронное нутро не менее дюжины вирусов, сожравшие гигабайты его памяти в считанные минуты. Номера банковских телефонов, а также пассворды, или коды счетов, на которых хранились теперь его деньги, Сурин новому компьютеру не доверил. Отныне ему предстояло полагаться только на себя самого, и это было самое разумное решение. После того, как он пошуровал в недрах чужой компьютерной сети, ему вовсе не хотелось убедиться в том, что не он один такой предприимчивый и сообразительный.

Тот памятный день, когда маленький Сурин торжествовал свою грандиозную победу, пролетел незаметно, зато ночь показалась ему бесконечной. Следующие сутки он посвятил переговорам с банками. А затем наступило воскресенье – единственный день, когда в Сочи функционировал небольшой авторынок. Для завершающего штриха Сурину была необходима какая-нибудь кислота – соляная или серная, без разницы. Расхаживать по магазинам и аптекам он не решился, полагая, что поиски могут оказаться или безрезультатными, или слишком уж длительными. Его ведь, несомненно, уже искали по всей стране, а провалить дело на завершающем этапе было бы верхом безрассудства.

Поход на авторынок оказался удачным. В какой-то момент Сурин почувствовал на себе внимательные взгляды нескольких парней совершенно бандитской наружности, но пол-литровая бутылка серной кислоты уже перекочевала в его пакет и он, не теряя времени, поспешил затеряться в толпе, что было не так уж сложно при его невзрачном росте.

Попетляв по улицам и не обнаружив за собой слежки, Сурин с покупками ввалился в свою квартиру и поздравил свое зеркальное отражение в прихожей с очередным успехом. После этого он завесил трюмо изъеденным молью пледом, а зеркало в ванной комнате снял и поставил на пол, развернув к стене. Сурин понятия не имел, что так поступают лишь в тех случаях, когда в доме появляется покойник. Плевать ему было на всякие суеверия. Он ведь жил и помирать не собирался. Просто любоваться собой в зеркале до того, как все будет кончено, Сурин уже не имел ни малейшего желания. Тот человек, которого он увидел бы в отражении, не имел ничего общего с тем, кем собирался он стать в самом скором будущем. Гудбай, Аркаша Сурин, ауфидерзейн и о ревуар. Hasta la vista, baby!

Уже на ощупь он тщательно обработал свое лицо ароматным французским депиляторием, чтобы на ближайшее время не возникало проблем с бритьем. С удовольствием оглаживая непривычно шелковистый подбородок, Сурин угрюмо посмотрел на бутылку серной кислоты и отправился на кухню. Ему осталось хорошенько перекусить, выпить для храбрости и применить кислоту по назначению.

Все эти планы Сурин осуществил, да так исправно, что провалялся в бесчувственном состоянии до следующего утра. Опустив руку с дивана, он нашарил ею сначала пустую бутылку из-под водки, затем – опять же пустую винную посудину и наконец завладел телефонной трубкой.

Пальцы набрали нужный номер с третьей попытки. К этому времени Сурин успел кое-как смочить глотку остатками фанты, и голос его был умеренно сиплым, не более того. Этим подсевшим до хрипотцы голосом, которым раньше Сурин разговаривал лишь во время сильнейшей простуды, он пригласил к телефону Леонида Максимовича Переяславского, представился и попросил прислать за ним машину, что входило в стоимость заранее оплаченных услуг.

То, что выглядит он не самым лучшим образом, Сурин догадывался и без зеркала. Но когда водитель присланной машины поперхнулся при виде его йогуртом, он окончательно понял, что его замысел вновь увенчался успехом.

По дороге в Мацесту лишь дичайшее похмелье мешало Сурину чувствовать себя на вершине блаженства.

* * *

У медсестры Наташи, как и у каждой женщины, имелись свои плюсы и минусы. К ее отрицательным качествам низкорослый Сурин относил ее чересчур внушительную, по его мнению, комплекцию. Зато Наташа ничего не носила под своим белым халатом. Возможность убедиться в этом предоставилась в первый же вечер их знакомства.

За окном было темно, накрапывал скучный дождь. Сурин лежал на кровати, теребя в пальцах стодолларовую купюру. Наташа смотрела на него сверху вниз, склоня голову к плечу, и размышляла, как ответить на заданный ей вопрос.

А сказано было буквально следующее.

– Я понимаю, что в данный момент далеко не красавец, – тоскливо произнес Сурин, когда Наташа оставила на тумбочке поднос с ужином и собралась выходить. – Но именно здесь и именно сейчас мне так одиноко, что… – Он сделал вид, что у него перехватило горло, а сам во время паузы осторожно потрогал языком новенькие пломбы на верхних зубах, которые все еще мешали ему. – Если бы ты, Наташенька, согласилась провести этот вечер со мной, то… – Сурин снова не договорил до конца фразу, продемонстрировав вместо этого заранее заготовленную сотню. – Как тебе мое предложение, Наташенька? Надеюсь, ты не слишком шокирована?

– Шокирована-то я, шокирована, – призналась она после минутного раздумья. – Но с деньгами дома сейчас как раз напряженка, так что…

Тут бы выложить лихим жестом еще одну сотенную, чтобы разом рассеять все колебания симпатичной медсестрички, да только Сурин спешить не стал. Он и ста долларов за Наташину любовь не заплатил бы, если бы у него имелись купюры помельче. Поэтому, продолжая шуршать зеленой бумажкой, Сурин молча ждал. Наживка закинута. Рыбка видит ее, задумчиво шевелит губами. Зачем суетиться понапрасну?

– Нет, – неожиданно сказала Наташа и медленно качнула головой из стороны в сторону. – Придется вам поскучать в одиночестве.

– Это? – он ткнул себя пальцем в лицо.

Она опять отрицательно покачала головой:

– Нет, не в этом дело.

– Тогда в чем? – раздраженно спросил Сурин. А кому приятно, когда ты не можешь купить за свои кровные денежки то, чем уже мысленно завладел и попользовался? Обидно ведь? Еще как обидно!

– Ну… – Наташа замялась.

– Смелее, – нервозно подбодрил ее Сурин, уже догадываясь, что он сейчас услышит, и заранее сатанея от злобы на всех людей, которых природа наградила ростом выше 156,7 сантиметра. В данный момент Наташа стояла первой в этом списке. Уже хотя бы из-за своей видной стати и имени.

Однажды, будучи пятнадцатилетним пацаном, Аркаша Сурин возвратился домой из пионерского лагеря и обнаружил, что подрос за лето на целых 24 миллиметра! Это был не обман зрения, не галлюцинация. Он стоял с угольником и карандашом возле двери, испещренной черточками, и любовался последней отметкой, самой верхней. Перспектива отправляться на перекличку первого сентября, отравлявшая Аркаше все каникулы, перестала казаться ему отвратительной, как все последние годы. Он вырос за месяц почти на два с половиной сантиметра! Если дело пойдет так и дальше, то, глядишь, Аркаша и перестанет быть самым маленьким в своем классе. Это ведь не пустяк, особенно когда тебе пятнадцать.

Так, ребята! Скоренько выстроились по росту! А ты куда, Сурин? Ну-ка, марш на левый фланг!

Аркаша стремился если не на правый, то хотя бы в центр. Походив гоголем перед высоким зеркальным шкафом в родительской спальне, он решил, что самое время навестить одноклассницу Наташу Иванову, к которой он был не просто неравнодушен, а… В общем, распространяться на эту тему Аркаша не любил даже мысленно. Не только потому, что слово «любовь» давалось ему в нежном возрасте значительно труднее, чем самая похабная матерщина. Просто Наташа была высокой девочкой. Высокой и, как говорится, спортивной. В основном из-за ее присутствия выстраивание в шеренгу на уроках физкультуры или на школьных линейках превращалось для Аркаши в унизительную пытку. Но, кажется, эти времена прошли. Ему не терпелось продемонстрировать Наташе, как сильно он вытянулся за время своего отсутствия.

Отправляясь в гости, Аркаша надел новую футболку с красочной англоязычной надписью и такие обтягивающие джинсы, что по лестнице Наташиного подъезда он поднимался несколько раскорячившись, неестественно поднимая плохо сгибающиеся ноги, обутые, кстати, в отцовы туфли, которые были Аркаше великоваты, зато придавали ему еще лишних пару сантиметров роста. Но и этого ему показалось мало. Прежде чем позвонить в Наташину дверь, обитую черным лоснящимся дерматином, Аркаша приподнялся на цыпочки, упираясь пятками в задники туфель. Поза получилась довольно устойчивой, а со стороны было абсолютно не заметно, что Аркашины ступни приподняты над полом. Длинные штанины джинсов, собравшиеся в гармошку, маскировали удачную уловку.

Стоит себе человек, в сторонку поплевывает и ждет, пока ему дверь откроют. Не такой уж маленький человек, между прочим. Прежде «глазок» черной двери находился примерно на уровне переносицы Аркаши. Теперь дырочка уставилась ему в задранный подбородок. Ну, чуточку выше, однако это были мелочи. Главное, что Наташе предоставлялась возможность оценить разительную перемену, произошедшую за лето с Аркашей Суриным, и сделать соответствующие выводы. Он ведь всегда был симпатичным пареньком. Только росточком не вышел.

Наташа открыла дверь, и у Аркаши сразу перехватило дух, как будто ему в грудь огромную сосульку вогнали – холодную и острую. Он как-то не учел, что в пятнадцатилетнем возрасте растет не только он один, а и все его сверстники тоже. Наташа вымахала настолько, что даже подошвы отцовых туфель и стояние на цыпочках не спасали положение Аркаши. Давясь словами, он спросил что-то насчет внеклассного чтения. Наташа что-то ответила, улыбаясь. Минуты две они стояли друг напротив друга, а потом она сказала, что занята, и предложила Аркаше заглянуть как-нибудь в другой раз. «Да, – кивнул он, – да, конечно». – «Тогда пока». Наташа помахала ему ручкой. «Пока», – просипел Аркаша, не двигаясь с места. Не мог же он допустить, чтобы его маленькая хитрость раскрылась!

В следующий момент произошло непоправимое. Наташа положила руку на Аркашино плечо, чтобы шутливо развернуть на сто восемьдесят градусов и направить восвояси. Он покраснел, напрягся и… неожиданно просел в отцовских туфлях, сразу уменьшившись в собственных глазах и в глазах потрясенной Наташи до размеров жалкого пигмея. Пару секунд она недоуменно хлопала глазами, а потом прыснула, прикрыв рот ладошкой.

Ха!.. Ха!.. Ты… Ой, не могу!..

Смех был негромким, но он преследовал Аркашу и во время стремительного спуска по лестнице, и на улице, и в ванной комнате, откуда вышел, когда всполошившийся отец пригрозил выломать дверь. Да только самое плохое произошло позже, 1 сентября. С того памятного дня Аркаша Сурин стал в школе Маленьким Муком, как прозвали его после этой истории, сделавшейся достоянием гласности. Как выяснил он, тайком прочтя сказку Гауфа, малыш Мук был карликом в огромных восточных туфлях. В книжке даже картинка имелась – цветная, на всю страницу. Очень колоритный персонаж. Ни с кем не спутаешь. Иногда Аркаша снился себе именно таким – большеголовым коротышкой, шаркающим подошвами шлепанцев с загнутыми носами. Бредет через толпу людей, как сквозь строй, а за спиной его звенит еле слышный переливчатый смех.

Ха!.. Ха!.. Ой, не могу!..

Аркаша Сурин и сам не заметил, как возненавидел своих родителей, которые не сумели обеспечить его всеми хромосомами и генами, необходимыми для полноценной жизни. Влюбленность в Наташу Иванову прошла не сразу, но, доводя себя онанизмом до изнеможения, Сурин не просто обладал девушкой своей мечты, а брал ее силой, ставя то на колени, то на четвереньки. В такой позе он возвышался над ней, а не наоборот. В такой позе он не ощущал себя пигмеем, созданным для насмешек окружающих.

А теперь он смотрел на очередную Наташу, стоящую над ним во весь рост, и требовал:

– Смелее! Говори, что тебя во мне не устраивает!

– Вы обидитесь…

– Нет, – возразил Сурин бесконечно фальшивым тоном.

– Ну… В общем, вы… как бы это сказать… мелковатый для меня. – Наташа улыбнулась, как бы извиняясь за столь строгий приговор собеседнику.

У Сурина заныли сведенные челюсти. Стоило немалых усилий слегка разжать их, чтобы процедить сквозь зубы:

– Я ведь не любовь и дружбу тебе предлагаю, Наташенька. У меня деньги, видишь? У тебя одна маленькая штучка, которой я хочу попользоваться. Все предельно просто. – После этой тирады зубы Сурина опять сцепились, как будто притянутые мощной пружиной. Одна пломба раскрошилась, размазавшись по языку мелкой трухой.

Наташа, избегая смотреть ему в глаза, потеребила пуговицу на халате и призналась:

– Я так не привыкла.

– Как? – встрепенулся Сурин под простыней.

– Без удовольствия.

– А это, значит, для тебя не удовольствие? – Долларовая купюра взметнулась повыше, на манер крошечного победного знамени.

– Нет. – Наташа покачала головой.

– Нет, – отозвался Сурин мрачным эхом.

– Да… В смысле, нет.

– Ладно. С деньгами, говоришь, у тебя напряженка?

Сотенная бумажка с шорохом разорвалась пополам. Обрывки улеглись друг на друга, и через мгновение их стало уже четыре. Потом – восемь. А когда мелкие зеленоватые клочки полетели на пол, то сосчитать их было уже невозможно.

– Зря вы так, – тихо сказала Наташа, когда Сурин закончил. Оказалось, что брови у нее очень густые. Это стало заметно, когда Наташа их нахмурила.

– Почему же зря? – делано удивился Сурин. Ему было жаль сотню, а явно расстроенную медсестру – нисколько. Сама виновата, дура привередливая.

– А я уже согласная.

– Зато я несогласный, – передразнил ее Сурин. – Другой сотни не будет. Ступай, Наташенька.

– Не надо денег.

– Что?

– Не надо денег, – отчетливо повторила она. – Берите меня просто так, даром.

– Даром? – Недоумевая, Сурин следил, как Наташины пальцы расстегивают пуговицы халата сверху донизу, как его полы расходятся в стороны, точно тронутые сквозняком, которого в комнате абсолютно не ощущалось. Жарко тут было, невыносимо жарко и душно. От набежавшего пота у Сурина защипало в глазах.

– Ну? – поторопила его Наташа, оставаясь на месте. – Смелее.

– Иди сюда. – Он хлопнул по матрацу ладонью.

– Вы идите сюда. – Наташа улыбалась, но ее брови оставались сведенными к переносице. – Я хочу стоя. Возьмите меня, если сумеете.

Сурину показалось, что его ударили в солнечное сплетение, а внутри черепа включили какое-то невидимое реле, отчего все его лицо начало наливаться жаром. Даже в расстегнутом халатике, под которым больше ничего не было, твердо стоящая на ногах Наташа оставалась для Сурина совершенно недоступной. Как мраморная Афродита.

– Уходи, – сказал он, уставившись в потолок. Ему хотелось кричать и ругаться во весь голос, но даже этой малости Сурин не мог себе позволить. Он ведь находился в чужом монастыре, и здесь его уставы ничего не стоили. Пока что ничего не стоили.

Он не слышал, как Наташа оставила его одного. Он просто лежал на спине, смотрел вверх, а в его перебинтованной голове, похожей на исполинскую личинку какого-то насекомого, крутилась одна-единственная утешительная мысль.

Подождите немного, Наташи всего мира, и скоро вы все будете у моих ног, вовсе не такие высокомерные, какими хотите казаться… Наташи, а также всевозможные Синдии, Клаудии и даже Найоми. Недолго вам осталось носы задирать!

Глаза Сурина при этом были остекленевшими. Словно он умер от очередного унижения.

Глава 5 На суше и на море

– Эй, подруга! – Лиля провела перед лицом Милены растопыренной пятерней тем жестом, которым гипнотизеры выводят своих клиентов из транса. Для верности пощелкала пальцами и окликнула снова: – Э-эй! Очнись.

Милена сердито отвела Лилину руку в сторону и сунула в рот сигарету, которая приклеилась к ее напомаженной нижней губе. Поднесла к сигарете зажигалку, затянулась, закашлялась:

– Фу, гадость!

– Ты фильтр подкурила, – пояснила Лиля, наблюдавшая за подругой.

– Без тебя знаю! – Обугленная сигарета полетела в сторону мусорного ведра и упала на пол, спугнув крупного черного таракана с проворными мускулистыми лапками.

В сочинской квартире, где совместно проживали Милена и Лиля, водилась целая пропасть этих черных страшилищ, хотя их обычных рыжих собратьев, конечно, встречалось все-таки больше. Обосновавшаяся в кухне мышь, возможно, наличествовала здесь в единственном экземпляре, но зато она умела пугать девушек похлеще всех тараканов, вместе взятых, черных и рыжих. Стоило посидеть тихонько каких-нибудь пять минут, и – здрасьте! Только что на голову не садилась нахальная маленькая тварь. Поэтому, являясь в кухню поодиночке, девушки давно взяли за обыкновение без всякой нужды покашливать, шаркать по полу ногами, звякать посудой. Ни одной, ни другой не хотелось неожиданно наткнуться взглядом на мышь, примостившуюся, например, на подоконнике, в полуметре от тарелки с едой.

Главной трусихой в их маленьком коллективе была Милена. В любой момент была готова запрыгнуть на табурет и пронзительно заверещать. Поэтому даже чашку кофе она не могла выпить без Лили, тянула ее за собой.

Но сегодня не кофейком девушки баловалась, а «Мадерой» с медальками на этикетке. Лиля только пригубила вино и отставила чашку подальше. Милена же причащалась каждые пять минут. И теперь белки ее глаз порозовели, а губы никак не желали складываться в прямую линию, разъезжаясь на лице как попало.

– Ты не сачкуй, ты пей, – капризно произнесли эти губы, оставив вишневый отпечаток на подбородке. – Я в одиночку не люблю.

Лиля неодобрительно хмыкнула:

– Что-то не похоже.

– Ой, только не надо мне мораль читать. Хочу пить и буду. И ты будешь.

Можно было бы с последним утверждением поспорить, но покладистая Лиля не стала.

– Давай лучше поспим, – мягко сказала она, наперед зная, что ее предложение не будет принято.

Так оно и вышло.

– Успеется, – отрезала Милена, выцедив очередную порцию мадеры и прикурив новую сигарету. – Вот дозвонюсь Журбе, тогда и ляжем.

– Он же мент. Опер. Его до вечера на месте может не быть. Волка ноги кормят. – Лилины пальцы пробежались по столу, изображая проворно шагающего человечка.

– Это нас ноги кормят. – Милена невесело усмехнулась. – А волки кормятся нами, Красными Шапочками. Давай выпьем за то, чтобы они нами однажды подавились.

– Давай. – Лиля подняла свою чашку, сделала вид, что отпила, и поставила ее на место.

Она недавно искупалась под душем. Разумеется, под холодным, потому что горячую воду в Сочи подавали только по ночам, украдкой. Теперь на ее голове красовался несколько скособоченный тюрбан из полосатого полотенца, а дополняли это нехитрое облачение старенькие хлопчатобумажные трусики с поблекшей розой на фасаде. А может быть, с кокетливым сердечком. Какая разница – Лиля давно не была той наивной пятнадцатилетней девочкой, которая умела радоваться подобным дешевым обновкам, красным розочкам и сердечкам.

Милена еще не сменила свой выходной наряд на что-нибудь домашнее. Обтягивающее черное платье, скроенное на манер смелой комбинации, плетеные босоножки на легкой пористой платформе, янтарный браслет, золотая цепочка с медальоном в виде козерога. Плюс боевая раскраска, выглядевшая при дневном свете достаточно пугающе. Лиле, когда она смотрела на подругу, казалось, что они все еще отрабатывают ночную смену, и это мешало ей расслабиться по-настоящему.

– Сходи помойся, переоденься, – сказала она. – Сразу полегчает, вот увидишь. Какой смысл переживать? Что было, то прошло.

– Не прошло! – разозлилась Милена. – Я, конечно, не крутая вумен, но и не подстилка уличная, чтобы об меня ноги вытирать.

– Да ладно тебе. Забудь. Если все помнить, то и жить не захочется.

Ничего на это не ответив, Милена нажала на дистанционной телефонной трубке кнопку повторного дозвона, дождалась, пока на другом конце провода скажут «алло», и быстро попросила:

– Журбу пригласите, пожалуйста… Ага, Вячеслава Игнатьевича… Кто спрашивает? Так, знакомая… Нет, вы мне его заменить не сможете. Нет, спасибо. – Она отключила трубку и выругалась: – К-козел! Клинья он подбивает, мент поганый!

– Тебя они на чем прихватили? – спросила Лиля. Ей вдруг захотелось напиться тоже, и она в один присест опустошила свою чашку.

– «Колеса», – коротко вздохнула Милена. – Экстази. Решила купить по дешевке, чтобы на дискотеке потом толкнуть, вот и нарвалась. Журба трое суток в обезьяннике промариновал, а потом предложил: или садишься, красавица, за хранение и распространение, или пишешь заяву, что желаешь работать у нас добровольным осведомителем. Написала, а куда же денешься. – Милена опять вздохнула, теперь уже протяжно, потому что уж очень много пустоты в груди накопилось. – Вот и выкручиваюсь теперь как могу. – Перехватив внимательный взгляд подруги, она повысила голос: – Но ты же знаешь, Ли, я ни на кого из своих не стучу. Ни одного человека еще зря не заложила. Веришь мне?

– Да верю, верю. Успокойся. – Лиля набулькала в чашку вина и, морщась, выпила.

– Успокоиться? Хрена с два! Пока этих вчерашних дебилов не накажу, не успокоюсь. Журба минут через пятнадцать появится, его к начальству вызвали. Вот дождусь его, побеседую, а потом завалюсь спать с чистой совестью.

– Не знаю, не знаю, – с сомнением протянула Лиля, все еще не спеша поддержать подругу. – Зашвырнув влажное полотенце в коридор, она разлила остатки вина по чашкам и спросила: – Жрать не захотела еще, Ми? В холодильнике сыр есть, ставрида копченая, крабовые пало… – На последней фразе голос девушки осекся.

– Вот только крабовых палочек мне сегодня и не хватает! – Опрокинув табурет, Милена вскочила и топнула ногой.

Лиля виновато отвела глаза. Не стоило поминать крабов сегодня. Это как сыпать соль на рану.

Вчера они, как обычно, работали на пару в новой гостинице «Бриз». Предложение подняться в номер поступило от двух приезжих парней, благоухавших дорогой туалетной водой в два раза сильнее, чем потом. Если они не врали, то тот, который повыше, был Кузей, а его коренастого кореша звали Гогой. Кто мог предположить, что у них есть еще и третий, безымянный, товарищ? Громадный краб, весь блестящий, словно покрытый лаком. Он жил в закупоренной раковине умывальника, куда Кузя с Гогой налили свежей морской воды. В раковине кисли какие-то объедки, брошенные туда специально, но краб к пище не прикасался. Лежал на дне, подвернув под себя страшные черные клешни, как будто дремал.

Им полюбовались и выбросили из головы. Девушки угостились красным шампанским, парни подымили папиросками, набитыми пахучей травой, уговорили на двоих литровую бутылку фруктовой водки. Тут бы покувыркаться по-быстрому и разбежаться по-хорошему, так нет, дернул черт Лилю попросить включить музон повеселее.

По музыкальному каналу хип-хоп как раз крутили, причем просто улетный. В клипе чернокожие собратья по разуму давали жизни, зажигали так, что чертям в аду тошно было. Вау! Йо! Короче, полный отпад.

Воодушевленный Гога тут же изъявил желание сбацать брейк, который, по его словам, освоил в ранней юности. Отодвинули столик с выпивкой и закуской, убрали коврик. Дальше началась потеха. Повихлявшись немного для разминки, Гога с размаху сел на шпагат, отчего штаны его лопнули по шву с неприличным треском. Лиля моментально уткнулась в свой стакан, пряча улыбку в шампанском, а Милена не выдержала, расхохоталась во весь голос. За что и поплатилась.

Ее не били, нет, хотя при откровенно бандитской наружности Кузи и Гоги этого следовало ожидать в первую очередь. Но сами они Милену даже пальцем не тронули. Просто заставили ее раздеться, разложили на койке и приволокли мокрого краба, который с готовностью растопырил свои ужасные клешни. Даже страшно подумать, что он мог бы натворить ими там, куда его время от времени подносили со смехом и прибаутками. Милена это себе очень хорошо представляла. Ее плачущий голос до сих пор стоял у Лили в ушах.

Мальчики, не надо, пожалуйста, мальчики… Я для вас все сделаю, только уберите этого краба… Пожалуйста. Ну, прошу вас…

Дальше Лиле вспоминать не хотелось. Ни как пресмыкалась перед своими мучителями Милена, напуганная до смерти, ни как тряслась она сама, каждую секунду ожидая, что черед дойдет и до нее. Но все кончилось относительно благополучно. Девушкам за визит заплатили, даже помахали им на прощание ручками, выпроваживая поутру из номера. Так что совершенно напрасно Милена теперь бесилась. Ну, унизили, с кем не бывает. Можно подумать, проститутки существуют для того, чтобы их превозносили до небес.

– Послушай, Ми, – заговорила Лиля, вертя в руках пустую чашку. – Давай проедем эту тему, а? С ментами связываться – себе же дороже выйдет.

– Забыть и простить, так? А ты видела, как эти подонки надо мной измывались? Видела? – Милену, которая присела было за стол, опять подбросило и распрямило во весь рост. – Тебе хорошо рассуждать, ты в сторонке отсиживалась. А каково было мне? Ты сними трусы, а я возьму ножницы и немного ими у тебя между ног пощелкаю, чтобы доходчивее было. Хочешь?

Лиля предпочла не экспериментировать. Заглянув в чашку и убедившись, что там ничего, кроме липкого осадка, не осталось, она нерешительно сказала:

– Можно просто нашим пожаловаться. Пусть разберутся с этими юными натуралистами.

– Пожаловаться-то можно, а толку? Нас не тронули, рассчитались, как положено… Не-ет! – Милена решительно тряхнула искусно мелированными волосами. – Я все-таки позвоню Журбе.

– А ему что за дело до краба?

– Ты дура или прикидываешься? Не слышала, о чем Гога с Кузей толковали, пока водку лакали? Краба этого вонючего они с утопленника сняли. Я потому и перепугалась. Как представила, что эта тварь жрет человечину, так мне и дурно стало.

– Враки это все, – неуверенно произнесла Лиля. – Рисовались пацаны, выеживались, цену себе набивали.

– А мне плевать! – крикнула Милена, подбоченившись. – Пусть теперь отвечают за свой базар! Журба меня уже давно напрягает за то, что пользы от меня – ноль целых ноль десятых. Вот и выдам ему полезную информацию. Кузе с Гогой в ментовке полезно попариться. А загремят по-настоящему – туда им и дорога. Вместе с их крабом членистоногим!

Выговорившись, Милена схватила трубку и опять принялась дозваниваться в милицию. На этот раз ей повезло: ответил сам Журба.

– Ты? – В голосе его не прозвучало ни удивления, ни приветливости. – Что надо? Опять кого-нибудь с детским пугачом сдать мне хочешь? Или клиент тебя через контрабандный презерватив поимел? Ох, доиграешься, красавица. Я тебя от зоны отмазал, и что имею в благодарность? Сплошная лапша разварная.

– На этот раз дело серьезное. – Милена покрепче стиснула трубку.

– Выкладывай. – Голос Журбы стал деловитым.

– Утопленник.

– Что? Не понял.

– Утопленник, – повторила Милена громче.

– Их летом, как грязи. Какого именно ты имеешь в виду? – Голос Журбы слегка исказился, словно помехи пошли по кабелю.

– В гостинице, где я работаю, – заговорила Милена, – проживают двое парней, они приезжие. У них в ванной комнате живет краб.

– Краб?

– Угу.

– А, случаем, не чудище это… как его?.. Лос… лох… Лоховское, что ли?

– Нет. Краб.

– Ты нажралась с утра, что ли? – взорвался Журба. – Клепать мой болт! Что за идиотские байки ты мне тут рассказываешь, тварь продажная? Да я тебя за такие шуточки наизнанку выверну, блядь! Шкуру с тебя сдеру и надувную куклу для секс-шопа сделаю!.. Голову она мне будет морочить!..

– Вы сначала дослушайте, – заторопилась Милена, перебросив трубку из одной руки в другую. – Этого краба парни сняли с утопленника, они сами хвастались по пьянке. Труп находится где-то за городом. Парни из Киева приехали, звать их Гога и Кузя, проживают они в 260-м номере гостиницы «Бриз».

– Ты ничего не путаешь?

– Ничего, – твердо сказала Милена. – Я же собственными ушами все слышала. Оба имеют самое прямое отношение к утопленнику, это было ясно по их разговору. Они и их вонючий краб. Потому что…

– Стоп! – рявкнул Журба. – Про краба потом расскажешь, при встрече. Все с самого начала, до мельчайших подробностей.

Милена не устояла с трубкой на месте, принялась нервно прохаживаться по квартире.

– Ничего больше я не знаю, – сказала она. – Только то, что вы уже от меня слышали.

– Это тебе кажется, красавица. – Тон Журбы потеплел. – Я задам тебе пару наводящих вопросов, и ты сама не заметишь, как вспомнишь еще много чего любопытного. Дело-то серьезное, согласна?

– Ну, согласна, – неохотно признала Милена. Она уже жалела, что ввязалась в эту историю. И сон ей накануне нехороший снился – про клубок земляных червей в тарелке.

– Вот видишь! – обрадовался Журба. – Главное, красавица, никому больше об этом деле не трепись, если не хочешь неприятностей.

– А я и не треплюсь. – Желая себя подбодрить, Милена заглянула в кухню, подмигнула Лиле и сказала в трубку: – Никто, кроме нас с вами, ничего не знает. Если не считать Гоги с Кузей.

– Прекрасно, клепать мой болт, просто прекрасно. – Голос Журбы выражал вовсе не радость, а сплошную задумчивость. Казалось, в этот момент он смотрит в окно и кусает губы, принимая какое-то важное решение. Наконец он заговорил снова: – Значится, так: сиди дома, не высовывайся и помалкивай. Сейчас у меня кое-какие дела, но ближе к вечеру я к тебе загляну, потолкуем.

– У меня заказ на семнадцать ноль-ноль, – предупредила Милена.

– Где?

– В гостинице.

– Ну да, – усмехнулся Журба. – Куда же ты без гостиницы, а гостиница без тебя… И когда думаешь освободиться?

– Часиков в шесть. Клиент сегодня уезжает вечерним поездом, у него времени будет в обрез.

– Понятненько… Прощальная гастроль, значится… Так-так… Угу… Ладно, жди меня в шесть. Скажем, на пляже гостиницы. Возможно, я буду на машине. Прокатимся куда-нибудь вдвоем.

– Никуда я не поеду! – Милене стоило больших трудов удержаться от крика. – Что, на пляже поговорить нельзя?

– Почему нельзя? – удивился Журба после секундного колебания. – Еще как можно. Совместим, так сказать, приятное с полезным. Короче, жди меня в шесть часов. – Его голос понизился почти до шепота. – И не вздумай увиливать. Ты же не хочешь, чтобы я за тобой опергруппу послал, верно?..

Гудки отбоя предупредили все возможные возражения. Слушая их, Милена стояла в прихожей, прислонившись спиной к стене, и пыталась понять, закончились ли ее неприятности или только начинаются.

* * *

– Тебя как зовут? – спросил мужчина, откатившись на свободную половину койки.

– Карина, – заученно произнесла Милена. – Вы каждый раз спрашиваете одно и то же.

– Все надеюсь, что ты проговоришься. – Мужчина, имя которого она вообще не помнила, кряхтя, поднялся, избавился от мокрого презерватива и принялся рыться в карманах брюк, брошенных на спинку стула.

– Зачем вам мое настоящее имя? – спросила Милена. Ее всегда удивляла эта настырность клиентов. Какая им разница, как называть девушек, которых они имеют? Кукла Даша, кукла Маша…

– Ты мне понравилась, – признался мужчина с чувством. – Очень. – Он начал отсчитывать сотенные купюры, но на пятой неожиданно застопорился. – Послушай, мне ведь, наверное, положена скидка? Я же твой постоянный клиент.

Милена вскочила с кровати, протянула руку и выхватила из его пальцев все пять сотен, которые ей причитались.

– Скидки не предусмотрены, – строго сказала она, зажав деньги в кулаке.

– Жадная какая. – Мужчина осуждающе покачал головой. – Тебе сколько лет?

– Девятнадцать.

– Моей дочери столько же. Она в Англии учится, на модельера.

– Передавайте ей привет, – процедила Милена.

Она сунула в яркий пакет скомканные трусики, извлекла оттуда белый купальник.

– Разве ты не хочешь принять душ? – удивился мужчина.

Он стоял перед ней, свесив чуть ли не до колен свой грязный хобот, который был готов сунуть в любую дырку, и толковал о гигиене!

– В море ополоснусь, – отрезала Милена.

Через минуту, натянув поверх бикини шорты и малиновую маечку, она уже занималась ремешками своих босоножек. Мужчина перетаптывался рядом и что-то бубнил про свою умницу-дочь, но Милена старалась его не слушать. Всякий раз, когда деньги были получены, она начинала ненавидеть своих клиентов в два раза сильнее, чем в момент знакомства. А тех, которые расхваливали своих жен и деток, она вообще была готова удушить собственными руками. Ишь, папулечки какие выискались!

– В сентябре я вернусь, – многозначительно сообщил мужчина, почесав низ живота. – Увидимся?

– А как же! – Милена открыла дверь и, не оглянувшись, захлопнула ее за собой.

Выйдя из номера, она облегченно вздохнула и зашагала по длинному коридору, сверкающему чистотой, как новенькая копейка. У столика дежурной притормозила, сунула ей традиционную десятку и спросила:

– Позвонить можно?

– Не положено! – ответила коридорная. Лицо у нее было такого же цвета, как овсяное печенье, которое она жевала. Желто-коричневое и на вид такое же черствое.

– Вот, возьмите. – Милена протянула ей еще один червонец.

– Звони, детка. – Столь скрипучим голосом трудно выражать благожелательность, но у коридорной это получалось, когда она хотела.

Придерживая одной рукой телефон, норовящий повиснуть на витом проводе трубки, Милена набрала домашний номер и принялась нетерпеливо притопывать ногой, дожидаясь, пока ей ответит сонный голос Лили:

– Алло… Слушаю вас.

– Я освободилась, – сообщила Милена. – Сейчас иду на пляж.

– Загорать? – Лиля протяжно зевнула.

– Не только. – Покосившись на коридорную, Милена понизила голос. – Разговор о крабе, помнишь?

– Ну да. – Зевок наконец завершился. Кашлянув, Лиля хрипло спросила: – Потом перезвонишь мне, подруга?

– Какой смысл? Увидимся в баре в восемь, как обычно. Тогда все и расскажу.

– А зачем тогда сейчас звонишь?

– Не знаю, – призналась Милена. – Боязно мне что-то. Тревожно на душе. У тебя такое бывает?

– Угу. – Лиля снова зевнула. На этот раз коротко, словно вскрикнула шепотом: – Ах!

– Ладно, досыпай, – сердито сказала Милена, бросила трубку и пошла к лифту.

Взгляд коридорной подталкивал ее в спину, как ветер.

Но на ярком солнце все тревоги и опасения показались глупыми, совершенно беспочвенными и напрасными. Отовсюду доносились музыка, смех, веселые голоса отдыхающих. Купив у лоточника мороженое, Милена сразу отхватила зубами верхушку и, смакуя на языке холодную сладость, начала спускаться к пляжу. По обе стороны лестницы росли кусты с такими яркими и плотными листьями, что они казались пластмассовыми. От цветов исходил одуряющий аромат.

Вскоре под подошвами Милены захрустела галька. На пляже было уже не очень многолюдно – народ постепенно стягивался к выходу, готовясь предаться вечерним развлечениям, самым главным из которых являлся плотный ужин.

Она не стала выискивать себе местечко поудобнее, решив расположиться прямо напротив лестницы, чтобы Журба ее сразу заметил. Осторожно, чтобы не оголиться ненароком до предела, стянула с бедер тесные шорты, сбросила через голову маечку. А когда наклонилась за брикетиком мороженого, который примостила у своих ног, обнаружила его исчезновение и растерянно выпрямилась.

– Привет, – раздался насмешливый голос за ее спиной.

Это был Журба собственной приземистой персоной. Кряжистый, кривоногий, мохнатый, напоминающий гигантского паука-птицееда, он с аппетитом жевал мороженое и обтирал пальцы о свои полосатые плавки. Милена бросила взгляд на его губы, заляпанные белым, и отвела глаза. Почему-то ей подумалось, что его милицейская профессия во многом схожа с ее собственной.

– Здравствуйте, – сказала она.

– Пойдем, красавица. – Журба скомкал липкую обертку от мороженого и бросил ее себе под ноги.

– Куда? – Милена напряглась. По ее коже пробежал холодок, соски отвердели под белой тканью купальника.

– Ты же хотела со мной пошушукаться, так? – усмехнулся Журба и неожиданно облизнулся, как кот, наевшийся сметаны.

Милена посмотрела по сторонам. Ей не хотелось никуда уходить с пляжа, усеянного людскими телами.

– В принципе я уже все вам рассказала, – нерешительно произнесла она. – Парней зовут Гога и Кузя. Они проживают…

– Тс-с! – Журба нахмурился. Качнув головой в направлении серого мола, выдающегося в море, он предложил: – Давай прогуляемся туда, где не будет лишних глаз и ушей. Ты же не хочешь, чтобы кто-нибудь узнал о наших с тобой отношениях?

Нет, Милена не хотела. Но и на пустынный мол ее тоже не тянуло. Там, кроме одинокого рыболова с удочкой, никого не было, да и тот, похоже, уже собирался восвояси. У берега плескалось еще довольно много народу, но любители понырять с мола давно разошлись.

Не дожидаясь согласия Милены, Журба решительно зашагал вперед, впечатывая желтые мозолистые пятки в прибрежную гальку: хрум-хрум-хрум. Девушка побрела за ним следом, стараясь ставить ноги на плоские камни, что удавалось ей через раз. Когда под подошвами оказался пористый бетон, Журба обернулся и насмешливо спросил:

– Нежные у тебя пяточки, а, красавица?

– Какие есть, – раздраженно отозвалась Милена. Она представила себе, как выглядела со стороны, когда неуклюже ковыляла по камням, и с вызовом спросила: – Мы что, пришли сюда мои пятки обсуждать?

– Нет, – засмеялся Журба, – конечно, нет. Пятки твои милицию интересуют в самую последнюю очередь. Выкладывай, что там у тебя приключилось, я тебя слушаю.

С этими словами он зашагал по молу дальше, и Милене пришлось его догонять, адресуя свой рассказ равнодушной волосатой спине. О том, что в гостиничном номере присутствовала Лиля, она опять решила не упоминать. Золотое женское правило: если уж начала лгать, то стой на своем во что бы то ни стало. Хуже не будет, а лучше – очень даже может быть.

Когда Милена закончила сбивчивый доклад, они стояли на самом краю мола. В его тени вода была темной, холодной на вид. Зато дальше весело плясали солнечные блики. Позади пляж, усеянный человеческими фигурками. Впереди только безбрежное море с далеким-далеким пароходиком на горизонте.

Журба на белом пароходе взгляд не задержал. Он просто вертел головой по сторонам с отсутствующим выражением лица. Что-то высматривал. Что именно?

– Вы хотели задать какие-то вопросы, Вячеслав Игнатьевич, – напомнила Милена. – Наводящие.

– Вопрос только один, клепать мой болт! – Взгляд милиционера наконец перестал метаться из стороны в сторону и остановился на груди девушки. – Ты никому не болтала про эту историю?

Милене показалось, что его глаза просвечивают ее насквозь как рентгеновские лучи. Машинально поправив лифчик купальника, она сказала:

– Я же вам уже говорила по телефону…

– Да или нет?

Милене показалось, что Журба готов ее ударить. Он когда-то предупреждал ее, что горяч на руку и часто наказывает своих осведомителей за оплошности. Незаметно отступив на шаг, она покачала головой:

– Нет. Никто ничего не знает.

– Это хорошо. – Журба оскалился. – Айда в воду.

Посмотрев вниз, Милена отрицательно помотала головой. Самые светлые пряди в ее волосах были белоснежными. Самые темные – цвета майского меда. Когда волосы колыхались, они красиво переливались на солнце. Милена знала об этом, но сейчас это ее не радовало. Она оглянулась и тоскливо посмотрела в сторону пляжа.

– Я не спрашиваю тебя, сучка, хочешь ли ты купаться, – веско произнес Журба. – Если сказано: полезай в воду, то через секунду ты должна плескаться там, как заправская утка. – Он хохотнул. – Ты ведь и есть утка. Просто утка.

Что Милену ошеломило в этой тираде больше всего, так это то, что взрослый мужчина, матерый мент, способен шутить, как пацан-малолетка, да и еще веселиться при этом.

– Ладно, – сказала она, направляясь к лесенке, ведущей в воду. – Я могу и искупаться. Только зачем вы меня оскорбляете? Вместо того, чтобы спасибо сказать, вы…

– Спасибо ты должна мне говорить, – перебил ее Журба на полуслове. – С утра до ночи. Пять лет свободы тебе подарено, не забывай… Так что не рассуждай, а делай, что тебе велено, клепать мой болт. Марш в воду! Я за тобой.

Милена развернулась к морю спиной и, держась руками за лесенку, начала спускаться вниз. Вода неприятно холодила ее ноги, осторожно нащупывающие перекладины. Когда прохладный мокрый обруч замкнулся на талии Милены, она подняла голову и посмотрела на Журбу. Снизу он выглядел сложенным непропорционально, карикатурой на самого себя. Малюсенькую голову почти заслонял выпуклый живот, тяжело нависший над Миленой. Наткнувшись взглядом на откровенно бугрящиеся плавки, она сомкнула веки, разжала пальцы и опрокинулась в воду спиной. Обычно в таких случаях Милена взвизгивала, но теперь почему-то не решилась подать голос. Проплыв метров десять вперед, она обернулась на голос Журбы:

– Возвращайся сюда. Скоренько.

Теперь он стоял на лестнице по грудь в воде, лицом к ней. И непонятно улыбался.

– А можно, я еще поплаваю? – крикнула Милена, ощущая во рту знакомую солоноватую горечь.

– Некогда!

– Разве мы куда-нибудь спешим?

– Я спешу. Просто сгораю от нетерпения. Смотри. – Он вскинул руку и, как флагом, призывно помахал своими полосатыми плавками. Мокрые, они шлепнулись на мол. – Так что скорее плыви ко мне, рыбка моя золотая. – Журба тихо засмеялся.

Догадаться, что от нее требуется, было несложно. Осмотревшись по сторонам, Милена убедилась, что никого рядом не наблюдается. Мол надежно заслонял их от любопытных глаз, особенно когда она приблизилась к нему вплотную и очутилась в полуметре от Журбы, мерно шевеля в воде руками и ногами. Теперь его поведение перестало казаться странным, и недавнее напряжение, владевшее Миленой, исчезло. Мент захотел немного женской ласки, вот и все. Ничего удивительного. Удивительно лишь то, что он не потребовал обслуживать его еще в начале знакомства.

Развернувшись в воде вертикально, как поплавок, Милена проворно задвигала ногами, а руки забросила на затылок, выискивая под намокшими волосами завязку купальника.

– Это лишнее, – быстро сказал Журба. – Просто нырни и докажи мне, что ты не зря свой хлеб жуешь. – Он красноречиво пошевелил губами и показал пальцем в воду перед собой. – Ну? Ныряй. Сделай дяде милиционеру приятное.

Верхняя половина его туловища, освещенная вечерним солнцем, напоминала цветом и фактурой волосатый ствол пальмы. То, что находилось под водой, выглядело бледным, не слишком приятным на вид. Но работа Милены заключалась не в том, чтобы привередничать. Набрав полную грудь воздуха, она погрузилась в море с головой. Ее руки нашли бедра Журбы. Рот, выпустив вереницу серебристых пузырей, по-рыбьи открылся. Ну, где этот пресловутый милицейский болт недоклепанный?

Когда сильные пальцы сдавили ее шею, Милена еще не успела испугаться по-настоящему. Ужас пришел, когда плотные мужские ляжки обхватили и стиснули ее голову, не давая вынырнуть на поверхность. Ее ноги взбивали на воде белую пену, скрюченные пальцы цеплялись за все, что под них попадалось, но сосуды уже лопались один за другим от невыносимого напряжения, а легкие судорожно вбирали в себя море.

И не было этому морю ни конца, ни края.

Глава 6 Кому рай, а кому пекло

– Прибыли, – доложил водитель, жилистый мужик с бравыми полубаками рыжеватого окраса. – Это и есть гостиница «Бриз». В прошлом сезоне открылась. Невеста на выданье, х-хэх!

Громов высунул голову в открытое окно лимонной «Волги» и полюбовался обтекаемыми формами многоэтажного здания, высящегося над морем зелени. На фоне голубого неба оно казалось прямо-таки белоснежным.

– Сколько с меня? – спросил он, возвратив голову в автомобильный салон, провонявший бензином и чесноком.

– Я ж говорил! – напомнил водитель с капризными интонациями в голосе. – Тысяча рублей.

– Разве я ответил, что меня это устраивает? – Громов вопросительно приподнял бровь.

Владелец «Волги» напрягся:

– Ну, так… Молчание – знак согласия, нет?

– Молчание – это знак молчания, и не более того. Например, один человек сморозит какую-нибудь глупость, а второй сделает вид, что не услышал. Из деликатности.

– Платить будем или басни рассказывать? – водитель продемонстрировал, как здорово он умеет играть желваками. Его правый бачок, обращенный к пассажиру, заходил ходуном.

– Басни ты сам мне рассказываешь, – усмехнулся Громов. – Про тысячу рублей, которые я якобы должен тебе за дорогу из Адлера в Сочи.

– Некоторые приезжие, – произнес водитель, уставившись в мутное лобовое стекло перед собой, – некоторые приезжие строят из себя важных персон. Потом им приходится об этом пожалеть. Здесь Сочи. Свои законы, свои обычаи.

Громов вздохнул.

– Вот что, приятель, – сказал он. – В одном кармане у меня лежит бумажник, а в другом – одно очень любопытное удостоверение. Ты что предпочитаешь увидеть, первое или второе?

Рыжий полубак перестал шевелиться, замер. Через пару секунд его обладатель нашелся с ответом:

– Пять сотен.

– Вообще-то ты заработал ровно четыре, и ни рублем больше, – сказал Громов, доставая бумажник. – Но за сообразительность сотенную я тебе накину. Держи и впредь веди себя скромнее, сухопутный пират.

Подхватив дорожную сумку, он выбрался на свежий воздух. Возмущенно фыркнув, «Волга» развернулась, чуть не задев кормой кипарис, и умчалась прочь. Громов двинулся по широкой лестнице ко входу в гостиницу.

В костюме, который он не успел переменить после утренней аудиенции на Лубянке, Громов чувствовал себя среди легкомысленно одетой публики несколько скованно. Преобладающее большинство мужчин, сновавших по просторному вестибюлю, красовалось в шортах, футболках и сандалиях на босу ногу. Современный спортивный стиль молодил даже самых пожилых из них, но выглядеть заправскими атлетами им мешали накачанные пивом животы и слабо развитые ноги с бугрящимися коленками. Женщины, в независимости от возраста и комплекции, носили на себе тряпочек меньше, чем надевают на себя балерины. Каждая старалась поразить воображение окружающих: кто – голыми веснушчатыми плечами, кто – просвечивающимися сквозь тонкую ткань молочными железами, кто – ягодицами, не умещающимися в тесных шортах. На затесавшийся в общий бал-маскарад мужской костюм отдыхающие поглядывали с откровенным недоумением.

Громову хотелось поскорее исчезнуть со сцены. Не очень приятно попадать с корабля на бал. Тем более на бал-маскарад.

После коротких переговоров с дежурным администратором ему был предложен любой номер, на выбор. Он, недолго думая, решил вселиться в тот самый 713-й полулюкс на седьмом этаже, где еще недавно проживал гражданин Болосов. Конечно, никаких особых преимуществ это Громову не давало. Но с чего-то ведь надо было начинать, вот он и начал.

Номер ему неожиданно понравился. Вместительный холодильник, заполнять который было абсолютно нечем, необшарпанная мебель, телевизор, исправно показывавший все существующие в природе цвета, кроме синего. Понаблюдав пару минут за какой-то непринужденно почесывающейся ведущей молодежной программы, Громов сбросил с себя костюм и отправился в ванную.

Вскоре он, посвежевший после душа, гладко выбритый, тщательно причесанный, стоял на балконе в удобных голубых джинсах и курил, поглядывая на пляж, раскинувшийся внизу.

День незаметно клонился к вечеру. Маленькие и коричневые, как муравьи, мужские фигурки выволакивали на берег надувные «бананы», водные мотоциклы и лыжи, на которых уже не было желающих прокатиться. Инвентарь загружался в скособоченный павильон, украшенный изображением Микки-Мауса, сильно смахивающего издали на свирепого гималайского медведя. Сюда же отдыхающие волокли свои складные зонты и деревянные лежаки, благодаря которым стойко продержались на пляже еще один день своего отпуска.

Громов давно не выбирался на Черноморское побережье, и с тех пор здесь мало что изменилось. Главное новшество заключалось в почти полном отсутствии голосистой голой детворы. Зато на пляже появилось множество эмансипированных амазонок, вызывающе сверкающих накремленными титьками. «То, что женщины сняли с себя лифчики, не так уж плохо, – решил Громов после недолгого раздумья. – Жаль только, что паранджи тоже вышли из обихода. Некоторым они явно не помешали бы».

В этот момент его внимание привлекла стройная девичья фигурка, изящно очерченная белыми полосками купальника. Загорелая, светловолосая, она выделялась среди всех прочих.

Девушку сопровождал плотный мужчина с косолапой походкой и покатыми плечами бывшего борца. «Мохнатый шмель на душистый хмель», – эти незабвенные строки из старой песни были придуманы про него.

Пара добралась до темно-серого мола, выступающего в море на добрую сотню метров, и зашагала по нему дальше. Девушка то и дело приотставала, а потом догоняла своего спутника и шла как бы рядом, но все равно поодаль. На дальнем конце мола эти двое остановились, сделавшись почти неразличимыми на фоне морской глади, переливающейся мириадами солнечных бликов. Как Громов ни щурился, он не смог хорошенько разглядеть ни девушку в белом купальнике, ни ее косолапого кавалера.

Пока он прикуривал новую сигарету, пара вообще исчезла из виду. «Купаются», – догадался Громов. А может, и не только купаются, раз им вздумалось уединиться. Сигаретный дым, которым он затягивался, показался вдруг горьковатым. Так часто случается. Когда смотришь на красивую молодую девушку и вспоминаешь, что тебе уже за сорок, привкус горечи почти неизбежен.

Впору было возвращаться в номер и принимать еще один холодный душ. Громов уже оторвался от балконных перил, когда увидел, что по молу в направлении пляжа движется тот самый кривоногий мужчина, который увел за собой спутницу в белом купальнике. Теперь он шел один. Наметанному глазу даже издалека было видно, что походка незнакомца слишком размашиста для прогулочного шага и слишком замедленна для делового. Так ходят люди, которые спешат, но опасаются привлечь к себе внимание. А стройная светловолосая девушка исчезла, как будто просто пригрезилась Громову.

– Ч-черт!

Схватив со спинки стула рубаху, он выбежал из номера.

Если кривоногий мужчина действительно утопил девушку, то спасать ее было поздно. Если же с ней все было в порядке, то и мчаться на ее поиски не имело никакого смысла. Но в том-то и дело, что Громов уже не надеялся увидеть ее живой. Слишком часто ему доводилось видеть, как ведут себя на людях убийцы, только что расправившиеся со своей жертвой. А он почти не сомневался, что заинтересовавший его объект покидал место преступления.

Не став дожидаться одного из двух медлительных гостиничных лифтов, которые словно специально созданы для того, чтобы испытывать нервы торопящегося человека, Громов понесся вниз по лестнице, преодолевая каждый пролет в три прыжка. На четвертом этаже он едва не столкнулся с молодым человеком, который успел прижаться к стенке, уронив при этом редкостной красоты арбуз. Сочное «чаф» настигло Громова уже на следующем пролете. Пока он размышлял, стоит ли ему извиниться, лестница закончилась.

Переведя дух и кое-как застегнув наспех наброшенную рубаху, он толкнул дверь, пересек холл и вышел из гостиницы, стараясь придать себе вид беззаботный и даже несколько скучающий.

С пляжа вели две пешеходные дороги, обхватывающие здание с обеих сторон. Вместо того чтобы устремиться по одной из них вниз, Громов остался на распутье, решив дождаться мужчину здесь.

Зачем он был ему нужен? Скорее интуитивное, чем рассудочное, решение. До недавнего времени в гостинице «Бриз» проживал человек, которого прихлопнули только за то, что сложением он походил на Аркадия Сурина. Теперь Громов, как он полагал, случайно стал свидетелем еще одного убийства. В обоих случаях жертв утопили. Разве этого мало, чтобы заинтересоваться личностью подозрительного незнакомца?

Тот появился минут через пять, попивая на ходу пиво из запотевшей бутылки. Был он настолько волосат, что напоминал большую обезьяну, обряженную для потехи в человеческую одежду. И походка у него была соответствующая. Вот только растительность на голове не соответствовала общему облику. Волосатые мужчины встречаются в природе в изобилии, а лысые обезьяны науке пока что неизвестны.

Громов двинулся за мужчиной следом, когда тот, проворно переставляя кривоватые ноги, свернул на подъездную аллею, где находилась также и автостоянка. К счастью, спешно искать машину для преследования не пришлось – мужчина явился на пляж на своих двоих и удалялся точно таким же незатейливым способом.

Держась тенистых тротуаров, он прошел несколько кварталов, изредка засматриваясь в магазинные витрины, а один раз даже изменив маршрут следования на сто восемьдесят градусов. Громов был готов к подобным маневрам, и застать его врасплох мужчине не удалось. Кончилось тем, что тот выдул еще одну бутылку пива под раскидистым платаном, удовлетворенно отрыгнул и свернул за угол, где его путешествие и завершилось.

РОВД – вот как было обозначено здание, в котором скрылся мужчина. На табличке имелась и подробная расшифровка этой аббревиатуры, да только отделение милиции, оно и в Африке отделение милиции, и в Сочи.

Проходя мимо, Громов пытался понять, что бы это значило. Явка с повинной? Как же, разогнался убийца на своих кривеньких ножках каяться и давать показания! Прежде чем войти, он обменялся рукопожатием с милицейским лейтенантом, скучавшим возле патрульной машины. Этот человек работал здесь, причем сверхурочно, как понял Громов, посмотрев на часы. За свой ненормированный рабочий день он мог успеть не только утопить девушку, но и приступить к расследованию обстоятельств ее гибели. Очень удобно и необременительно. Называется: сам пью, сам же и гуляю.

«На чужих поминках», – уточнил Громов про себя, повернув обратно. Кое-какой информацией к размышлению он себя на ближайшее будущее обеспечил. Теперь оставалось найти приличный ресторан и позаботиться о хлебе насущном.

* * *

Дежурный администратор, крашеная соломенная блондинка, которая, в зависимости от настроения, могла выглядеть то лет на тридцать, то и на все сорок с лишним, восприняла появление Громова без особого воодушевления, но и без явного неудовольствия. Когда они уединились в служебном кабинете, годков ей можно было дать около тридцати пяти. Должность и возраст обязывали эту женщину быть подтянутой. А белая прозрачная блузка – носить бюстгальтер, что в курортном городе смотрелось довольно экстравагантно.

– У входа стоит машина «Скорой помощи» и милицейский микроавтобус, – произнес Громов, дружелюбно поглядывая на собеседницу. – В гостинице что-то произошло?

– Неужели для вашей организации существуют какие-то секреты?

Женщина улыбнулась, очень удачно скопировав Джоконду. Громов мысленно вычел из ее возраста еще пару лет и ответил улыбкой не менее загадочной.

– Считайте это любопытством обычного отдыхающего.

– Но тогда я просто не вправе беседовать с вами на подобные темы. – Теперь не только губы женщины, но и ее глаза тоже улыбались.

Громов хотел было отшутиться, однако вовремя вспомнил, по какой причине находится в этом кабинете, и придал своему лицу то самое каменное выражение, с которым часто был вынужден общаться даже с теми людьми, которые были ему симпатичны.

– Зато я вправе беседовать с вами на любые интересующие меня темы. Этого достаточно?

Заметив резкую перемену в его поведении, администратор тоже посерьезнела:

– Вполне.

– Отлично. – Приподнятым уголком губ Громов выразил собеседнице одобрение за понятливость. – Так что же у вас здесь стряслось, пока я гулял по городу и знакомился с достоинствами местной кухни?

Администратор откинулась на спинку стула и сложила руки на груди:

– У нас – я имею в виду гостиницу – ровным счетом ничего не случилось. А на пляже обнаружена утопленница.

– У мола? – быстро спросил Громов.

– Откуда же мне знать? – администратор развела руками. – Я понятия не имею, кто утонул, где именно и как. Если несчастье произошло с кем-нибудь из наших постояльцев, меня, конечно, скоро известят об этом в самом ближайшем будущем. А пока что я вряд ли могу быть вам полезна. Извините.

– И все равно у меня есть к вам вопросы. – Громов машинально достал из кармана сигаретную пачку, но тут же спрятал ее обратно, потому что терпеть не мог просить людей о каких-либо одолжениях. Задавать вопросы по долгу службы – это одно, а просить разрешения закурить – совсем другое.

– Пожалуйста, задавайте ваши вопросы. – Это было произнесено не слишком любезно.

– Может быть, я ограничусь двумя-тремя, – сказал Громов примирительным тоном. – Все зависит от ответов.

Женщина пожала плечами:

– В таком случае я постараюсь давать исчерпывающие ответы. Чтобы не отнимать у вас драгоценное время.

Громов пропустил сарказм мимо ушей. В первую очередь его интересовала конкретная информация, а не переменчивое, как погода, женское настроение.

– Среди постояльцев гостиницы есть стройная молодая блондинка? – бесстрастно спросил он.

И без того худое лицо дежурного администратора вытянулось. Она ведь тоже красила волосы в светлый цвет и считала себя очень даже стройной. Но собеседника интересовала молодая блондинка, и сознавать это было не слишком приятно.

– Стройных и молодых летом здесь хоть пруд пруди, – сообщила она с кислой миной. Можно было подумать, что речь идет о тараканах, на которых никакого яда не напасешься.

– Эта девушка носит белый купальник, – уточнил Громов. – Такой, знаете… – Он запнулся, не зная, как описать увиденное, чтобы не показаться собеседнице похотливым развратником.

– Смелый? – подсказала она.

– Вот именно, – подтвердил Громов с облегчением. – Можно сказать, отважный.

– Открытый?

– Да. Весьма.

– А фигурка у девицы просто загляденье, так?

– Ну… – Громов опять замялся. Расхваливать одной женщине фигуру другой – дело небезопасное. Запросто можно превратить собеседницу из союзника в недоброжелателя. И вызывать ее тогда на откровенность без специальных средств не удастся до окончания летнего сезона. – Фигура как фигура, – буркнул он, откашлявшись. – Спортивная.

Несмотря на такой уклончивый ответ, глаза администратора сделались тусклыми, как два старых медяка, а губы чопорно поджались, обозначив вокруг себя массу невидимых до сих пор морщинок.

– Среди постояльцев гостиницы «Бриз» подобных девиц, слава богу, нет, – отчеканила она.

– Вы уверены? – Громов приготовился встать, но буквально рухнул в кресло, когда услышал продолжение:

– Одна местная путана иногда появляется на пляже в белом купальнике, от которого мужчины глаз оторвать не могут. Стоит кому-нибудь выставить голые ягодицы на всеобщее обозрение, как уже…

– Ягодицы – это не самый главный показатель. – Громов снова кашлянул. Впрочем, как и в прошлый раз, без особой на то нужды. – Что вы еще можете сказать о внешности этой девушки?

– Рост выше среднего, волосики так себе, но довольно искусно мелированные…

– То есть?..

– То есть неравномерно осветленные – именно такие, как те, которые вас так сильно заинтересовали, – проинформировала Громова администратор язвительным тоном. – Путану эту, а проще говоря, потаскуху, зовут Милой. Она, правда, себе поэффектней имечко придумала – Милена.

– Сегодня она здесь появлялась? – вопрос прозвучал громче, чем того хотел Громов.

– Понятия не имею.

– Вы уверены, что не видели ее сегодня?

– Нет. Не уверена. Я могла просто не обратить внимания на эту особу. Мне нет никакого дела до потаскушек, которые увиваются вокруг гостиницы. Ими занимаются милиционеры и специалисты по венерическим заболеваниям. – Администратор презрительно искривила губы, добавив к своему облику пару лишних морщин, которые ее ничуть не украсили. Теперь она не сошла бы за молодую женщину даже на «Вечере для тех, кому за тридцать».

– А вы? – вкрадчиво спросил Громов.

– А я общаюсь преимущественно с людьми приличными, солидными. С теми, кто разных шлюх к себе и на пушечный выстрел не подпустит!

Ее голос звенел от негодования, но и первокурсник школы милиции не поверил бы подобному заявлению. Гостиничный персонал входит в число тех, кто живет за счет проституток. И то обстоятельство, что нахлебники, как правило, ненавидят своих кормильцев, ничего не меняет в сути их отношений.

– Придется поднапрячь память, – вздохнул Громов.

– У меня в восемь заканчивается смена, – заявила администратор капризно.

– Меня это абсолютно не интересует. Как и то, сколько отстегивают вам проститутки за то, чтобы беспрепятственно проходить в гостиницу. – Для наглядности Громов изобразил на лице беспросветную скуку, а после небольшой паузы бросил на собеседницу молниеносный взгляд, как будто выстрелил в упор: – Лучше скажите мне, во сколько появилась Милена сегодня?

– Э-э… Около пяти.

– Когда ушла?

– Ровно в шесть. По радио как раз время объявили, тут она и спустилась.

– В каком номере находилась Милена? С кем?

– Я не знаю, – окончательно растерялась администратор. – Она мне не докладывает. В последнее время она зачастила на четвертый этаж, вот и все, что мне известно.

– Кто там дежурит? – Громов не сводил с нее глаз, зная, что стоит ослабить нажим, и собеседница опять начнет юлить и изворачиваться. Даже не из страха. Из чувства противоречия. На то она и женщина.

– Вербицкая дежурит. Заступила в полдень. До завтра будет на месте.

Администратор отбарабанила это с видом явного облегчения. Все любят перекладывать ответственность на других.

Громов встал. У него больше не было вопросов к этой женщине, которая за последние две минуты разговора осунулась так, словно неожиданно узнала, что стала бабушкой.

* * *

Прежде чем подняться на четвертый этаж, Громов вышел из гостиницы и опять понаблюдал за суетой, царившей снаружи. Проезда для автомашин на пляж не существовало, а потому главные события развернулись теперь на площадке перед зданием. Помимо милиционеров и экипажа «Скорой помощи» у входа собралось несколько десятков зевак, чинно переговаривавшихся друг с другом вполголоса, несмотря на крайнее возбуждение, охватившее всех при известии о чужой смерти. С пляжа как раз волокли носилки с телом, закутанным в черную клеенку, и, если бы не яростные окрики милиционеров, зрители придвинулись бы к трупу вплотную. Глаза у многих непроизвольно округлились.

Когда носилки начали заталкивать в темно-зеленый «РАФ» с красным крестом на борту, рука утопленницы вывалилась из-под клеенки, но не повисла до земли, а осталась торчать горизонтально, мешая заметно упарившимся медбратьям. Тот, что был постарше, сердито выругался и принялся приматывать непослушную руку к носилкам, используя для этой цели невероятно грязный бинт.

Двое милиционеров в штатском, уединившись поодаль, сидели на корточках и рылись в пакете, который, как надо полагать, принадлежал утопленнице. Один из них повертел перед носом второго какую-то тряпицу и лукаво поинтересовался:

– Хочешь примерить?

Второй отодвинул от лица тряпицу, оказавшуюся дамскими трусиками, и неловко отшутился:

– Не мой размер.

– Давай тогда Зойке из паспортного стола подарим. Она нам стриптизм на радостях исполнит.

– Зойка тебе и так чего хошь покажет, задаром, – возразил милиционер со знанием дела. – Но плясать без водки не станет.

– Без водки, значит, не станет?

– Не станет.

– А без трусов?

Остроумный милиционер дождался, когда его шутка дойдет до товарища, а потом оба прыснули одновременно.

Возможно, если бы в оперативной бригаде присутствовал их кривоногий коллега, он тоже посмеялся бы вместе с товарищами. У Громова не было ни малейших сомнений в том, что убийца – он, а на носилках покоится труп девушки в белом купальнике. Это было очень странно. Менты и проститутки обычно мирно сосуществуют. Такой симбиоз выгоден обеим сторонам. Одни покрывают и попустительствуют, вторые стучат и закладывают. Что же за кошка пробежала между ними на этот раз?

Приблизившись к веселящимся оперативникам, Громов не стал дослушивать забавный анекдот, которым один развлекал другого, а поинтересовался:

– Кого оплакиваем?

– Что-о? Вам чего здесь надо, мужчина?

Один опер привстал, чтобы получше разглядеть наглеца, но наткнулся взглядом на развернутое перед ним удостоверение и растерянно шмыгнул носом. Он у опера был выполнен в форме курской картофелины, зато усы, прилепившиеся снизу, отличались густотой и чернотой, как у заправского грузина.

Рассматривая эти усы, Громов негромко сказал:

– Ты слышал, что мне надо? Что за девушка? Кто такая?

– Блядь… То есть проституточница местная, – доложил второй опер, который распрямился за спиной товарища. Он не знал, куда деть трусики, прихваченные из пакета, и комкал их то в одной руке, то в другой.

– Милена? – спросил Громов, отводя взгляд, чтобы не вырвалась ненароком какая-нибудь грубость. Он глядел теперь на ярко-синее вечернее небо с розовыми разводами облаков: то ли купол вселенского храма, то ли грандиозный балаган. – Милена? – повторил Громов чуточку громче, чтобы вывести растерянных милиционеров из ступора.

– Так точно, – доложил собравшийся с духом ценитель дамского белья. – Вообще-то по паспорту она Людмила Борисовна Виткова. Так ее зовут… звали на самом деле.

– Эксперт ее уже осмотрел? – Громов и этот вопрос адресовал небу, но откликнулся прозаический милицейский голос, ничуть не похожий на глас небесный:

– Ага. Только он уже убыл. На Приморском бульваре тройной огнестрел, там дельце посерьезнее будет. И начальство туда выехало, и прокуратура.

– А вы, значит, здесь разбираетесь, – то ли спросил, то ли уточнил Громов.

– Выходит, разбираемся, – почему-то виновато признался говорливый опер и развел руками.

Покосившись на шелковую тряпицу, зажатую в одной из них, Громов усмехнулся:

– Размер нижнего белья потерпевшей устанавливаете?

Лицо милиционера налилось румянцем – почти таким же интенсивным, как полоса зари над морем.

– Так мы это… – выдавил из себя он, но Громов только махнул рукой и направился к входу в гостиницу. Дожидаться от милиционера какого-либо толкового ответа было делом совершенно безнадежным. Лучше с дрессированным попкой общаться.

Поднявшись в лифте на четвертый этаж, Громов приблизился к столу дежурной и, не представившись, поздоровался. Небрежно взмахнув удостоверением, он предложил женщине пересесть на диван в небольшом затемненном холле с гигантским фикусом в протекающей кадке. Это была маленькая тактическая хитрость. Когда человек находится в непривычной для себя позе, он теряет уверенность и врет не так бойко, как ему хотелось бы. А в том, что дежурная попытается юлить, сомнений не возникало. Скрипучий голос, тонкие губы, колючие черные глазки на смуглом лице. Особы такого типа осторожны, подозрительны и замкнуты. И если дежурной перепадают какие-то крохи от путан, то она будет отрицать это с пеной у рта, опасаясь за свое место и репутацию. К ней требовался особый подход.

– Ну что, гражданка Вербицкая? – значительно произнес Громов, прохаживаясь перед диваном. – Как идет торговля живым товаром?

– А? – челюсть дежурной отвисла.

– Поступил сигнал. – Из заднего кармана джинсов был извлечен сложенный вчетверо лист бумаги, продемонстрирован в таком виде женщине и водворен на прежнее место.

– Сиг… сигнал? – Вербицкая с трудом привела свою челюсть в движение, а когда возвратила ее в исходное положение, отчетливо клацнула зубами.

– Милена, она же Людмила Борисовна Виткова, – произнес Громов чуть ли не по слогам. – Знакомо вам это имя? Кому вы ее сегодня сосватали и за сколько? Отвечайте четко и ясно.

– Я? Я сосватала?

Дежурная попыталась встать, но Громов придержал ее за костлявое плечо и зловеще подтвердил:

– Вы, а кто же еще! Устроили тут бордель, понимаешь! Кто еще работает на вас?

– Да никто на меня не работает, упаси господи! – Вербицкая суетливо перекрестилась справа налево, а потом наоборот. – Девки сами по себе блядуют, я-то здесь при чем?!

– Сами по себе? – Громов недоверчиво хмыкнул.

– Сами, сами! Шасть туда, шасть оттуда. Как вредоносные бактерии какие-то, прости, господи! Не уследишь за ними. Молодые, резвые.

– Проверим, гражданка Вербицкая. Дело нехитрое. Вот, к примеру, у кого гостила сегодня Милена Виткова с пяти вечера до шести?

– У постояльца одного из четыреста четвертого. Только он съехал, постоялец-то.

– Так вдруг и съехал? – Громов изобразил на лице сомнение. – Ни с того ни с сего?

– Почему ни с того ни с сего? Он меня загодя упредил, номер оплатил, сдал. Все как положено. Простынки грязноватые, но чистые. Полотенца в полном комплекте.

– И стаканы?

– И стаканы, – кивнула Вербицкая.

– Интересно получается, – протянул Громов тем не обещающим ничего хорошего тоном, который пускают в ход гаишники, когда еще только выискивают повод для придирки. – Стаканы на месте, а постоялец испарился? В таком случае не повезло вам, гражданка Вербицкая. Под судом и следствием состояли?

– Да что вы такое говорите? – На лице дежурной появилось плаксивое выражение, но глазки ее настороженно следили за собеседником. Крысе, загнанной в угол, было чему поучиться у этой женщины.

– Не состояли, значит, – задумчиво произнес Громов. – Что ж, дело поправимое. Вот станем мы постояльца этого таинственного искать по всей стране, а вы тем временем в следственном изоляторе посидите. Там память и восстановится.

– Я и так все помню!

– М-м? – заинтересованно приподняв бровь, Громов уселся в кресло, отделенное от дивана пустым журнальным столиком, припорошенным давнишним пеплом. – И что именно вы помните?

Вербицкая затараторила, произнося в секунду даже не два слова, как поднаторевшие в этом деле диск-жокеи, а целых три:

– Милка, которая Милена, сама с мужчиной этим снюхалась, сама к нему и бегала. Он из Ростова, представительный такой, вежливый. А она, коза бесстыжая, каженный день в гостинице ошивается, мужиков высматривает. Вот и сегодня с подружкой встретиться условились…

– Стоп! – Громов подался вперед, забыв прикурить сигарету, которую уже вставил в губы. – Откуда вам это известно?

– А она с моего телефона позвонить навязалась, Милка. – Дежурная указала подбородком на стол, чтобы настырный собеседник собственными глазами убедился в наличии там аппарата. – Я говорю: «Не положено, звонки теперича платные», а она мне: «Не обеднеешь, мымра старая!» Наглая такая, просто спасу нет…

– О чем шел разговор? – перебил Вербицкую Громов.

Та превратила свой смуглый лоб в подобие мятого листа пергаментной бумаги и заговорила медленнее:

– Значится, так… Сперва Милка жаловалась подружке, что боязно ей, тревожно… Потом про краба какого-то обмолвилась…

– Про краба?

– Ну да. Да не просто, а с намеком. Мол, разговор у нее важный с кем-то про краба.

Громов разочарованно откинулся на спинку кресла, щелкнул зажигалкой и спросил, выпустив в полумрак первую порцию дыма:

– Что еще?

– А ничего. Милка Лильке этой, подружке своей, говорит: «Встретимся в баре, в восемь». И пошла себе. Задницей круть, верть! А я ей вслед гляжу и думаю: была бы ты моей дочкой, я бы тебе ремешком всыпала по филейным местам…

Громов взглянул на часы, поднялся.

– В восемь? – уточнил он. – Ничего не путаете, гражданка Вербицкая? Это ведь не интервью газете «Мегаполис». За свои слова отвечать придется. Тут всякие пустые домыслы и инсинуации недопустимы. – Значительно помолчав некоторое время, Громов строго поинтересовался: – Вы отдаете себе в этом отчет, м-м?

– Ин…? Инсин…? – дежурная оставила попытки повторить мудреное словцо и решительно тряхнула головой: – Отдаю. Отдаю себе этот самый отчет. Не макака какая-нибудь легкомысленная, прости, господи. С пониманием мы. Жизнью наученные.

Произнеся эту тираду, дежурная на всякий случай сделала обиженный вид, но старалась она напрасно. Громов на нее уже не глядел. Стоял, повернувшись к собеседнице спиной, потеряв к ней всякий интерес.

Вспомнив про обещанный следственный изолятор, дежурная тоже поднялась с дивана. На полученную от Милены двадцатку она купила в буфете две шоколадки и перед появлением сероглазого незнакомца успела вдумчиво скушать обе, смакуя тающую сладость на языке и нёбе. Но теперь во рту скопилась сплошная горечь.

Громов выдержал десятисекундную паузу, прежде чем саркастически осведомиться:

– Лилю, конечно, вы знать не знаете и никогда в глаза не видели?

– Как не видела?! – встрепенулась дежурная с робкой надеждой в голосе. – Я ее как облупленную знаю, сучку такую вертихвостную.

– Описать можете?

– Невысокая, юркая. Глаза голубые, а волосы черные. Я поначалу думала – парик. Потом пригляделась: нет, настоящие волосы, здоровые, блестят. Но голосок хрипловатый, как бы простуженный.

– Все вспомнили? – коротко спросил Громов.

У дежурной перехватило дух.

– Все, – подтвердила она упавшим голосом.

– А теперь забудьте.

Оставив Вербицкую стоять столбом, Громов отправился в бар искать голубоглазую Лилю с блестящими черными волосами. Переодеваться ему было некогда, но он надеялся, что сумеет расположить к себе девушку и в затрапезных джинсах. Главное, найти нужный ключик к женской душе.

Той самой, о которой говорят, что она – потемки.

Глава 7 Жизнь корот…

Удержавшись от сильного искушения выпить что-нибудь покрепче, Лиля прихватила у стойки банку «Меринды», фирменную пепельницу «Кэмел» и уселась за столик в углу. Она опоздала минут на пятнадцать, но и Милена никогда не появлялась вовремя. В пунктуальности подруги стоили друг друга. Случалось, они дожидались друг друга по часу и больше, но до ссор из-за этого дело доходило редко. Все равно свободное время девать было некуда.

При входе в гостиницу настроение у Лили слегка подпортилось. Там менты крутились, машины с синими маячками стояли, люди переговаривались заупокойными голосами. «Опять кого-то укокошили», – решила она. В принципе лично ее это никаким боком не касалось, но смерть, даже чужая, всегда воздействовала на девушку угнетающе. Потому она кроме комедий никаких фильмов не смотрела. Еще сериалы уважала, да только какие летом сериалы? Самая горячая пора. Что посеешь, то и пожнешь. А что пожнешь, то и жевать будешь до следующего курортного сезона.

Запивая каждую дымную затяжку маленьким глотком холодного напитка, Лиля скользнула пустым взглядом по помещению бара. Публика как публика, без затей. Две подружки за крайним столиком, болтать с которыми сегодня не было никакого желания. В дымину пьяный мужчина, тупо уставившийся на пустую бутылку перед собой. Небольшая компашка, заедающая шампанское мороженым. Еще одна компашка, запивающая шампанским водку. Настоящее веселье еще не началось. Музыка играла пока что нудная и приглушенная. Зато через час все переменится. Шум, гам, дым коромыслом. Приезжие обожают отмечать дни приездов и отъездов. Войдя в раж, мужчины начинают интересоваться девочками. Тогда-то и настанет время Лили с Миленой.

Куда же она запропастилась?

– Андрюша! – окликнула она бармена, скучавшего за пустой стойкой. – Милена не появлялась?

Он быстро взглянул на нее, отвел глаза, опять взглянул. Потом поманил пальцем, постаравшись сделать это незаметно.

– В чем дело? – спросила Лиля, умостив попку на высокий табурет с неудобной подставкой для ног. – Что за тайны Мадридского двора?

– Ментов возле входа видела? – ответил бармен вопросом на вопрос.

– Ну?

– Из моря выловили твою Милену. – Он тщательно протер салфеткой абсолютно чистый бокал, полюбовался им на свет и взялся за следующий.

– Мертвую? – сипло спросила Лиля. Ее голосовые связки просели, как спущенные гитарные струны, и не желали звучать в полную силу.

Бармен Андрюша с любопытством посмотрел на нее и молча кивнул.

– А как?.. – Договорить Лиля не смогла.

– Никто ничего не знает, – тихо сказал Андрюша. – Когда ее нашли, было уже поздно… Эй! Не плачь. На тебя смотрят. Если шефу пожалуются, что ты тут разводила сырость…

– Я не плачу, – сказала Лиля. Промокнула салфеткой глаза, осторожно в нее высморкалась, вздохнула. – Налей коньяку, Андрюша. Полный стакан.

– «Аиста»?

– «Коктебеля». Помянешь со мной Милену?

– Нет уж, я пас. – Бармен покачал головой, разделенной пробором, похожим на рубленый шрам. – Сами тусовались, сами друг друга и поминайте. Хоть бы разок когда бесплатно дали… – Он возмущенно засопел.

– Я тебе дам, – пообещала Лиля, закончив рыться в косметичке, где имела обыкновение носить деньги. – Обязательно дам. А ты мне – коньяка в долг. Бутылку. Самого лучшего. «Камю», например, у тебя имеется?

– Имеется. У меня, как в Греции, все есть.

– Вот и наливай.

– Непременно. Но сначала…

Оживившийся Андрюша показал глазами на дверь туалета, в маленькой кабинке которого и один-то посетитель помещался с трудом.

– Как? – опешила Лиля. – Сейчас?

– А когда же еще?

– Послушай, ты! У меня же горе как-никак!

– Горе! – бармен смешливо фыркнул в кулак. – Горе – это если бы триппер или менструация… А так, все тип-топ.

– Ох, и сволочь же ты, Андрюшенька, – сказала Лиля с чувством. – Ничего тебе не обломится! Переходи на обслуживание!

Он вдруг сделался похожим на разъяренного хорька, которого недавно показывали в передаче о животных. Можно было подумать, что острых зубов у него стало раза в два больше, чем обычно, когда он прошипел:

– За коньяк будем платить? Нет? Тогда вали отсюда к едрене фене, шалава! Отсоси у кого-нибудь по-быстренькому, потом приходи. Только стаканчик не забудь захватить, одноразовый!

Забывшись, бармен повышал голос до тех пор, пока на Лиле не скрестились взгляды всех присутствующих. Пьяный мужчина подмигнул ей и приставил к своей ширинке свернутую в трубочку купюру. Кто-то засмеялся.

Мечтая сделаться невидимкой, Лиля начала сползать с табурета, когда была остановлена повелительным:

– Останься!

Повернув голову на голос, она обнаружила слева от себя незнакомого мужчину, появление которого оказалось полной неожиданностью и для нее самой, и для опешившего Андрюши. На него-то и были устремлены необычайно светлые глаза незнакомца, хотя обращался он все-таки к Лиле:

– Сейчас молодой человек закончит истерику и займется своими прямыми обязанностями. Вы что будете пить?

– Водку, – ответила она со злой решимостью. – Просто водку.

– Вы слышали, молодой человек? «Кристалл». Литровый. И такую же бутылку минеральной.

– Кушать что-нибудь будете?

Незнакомец тихонько засмеялся, как будто услышал забавную шутку:

– Ваши позавчерашние бутерброды с разложившейся семгой? Нет, молодой человек, я пока что не доведен голодом до крайности. – Он покачал головой. – Лично я перекусил в более приличном заведении, а кормить здесь ни в чем не повинную девушку мне не позволяет совесть. Вот коробку конфет я у вас рискну приобрести, пожалуй. Выбирайте, Лилечка.

– Разве мы знакомы? – удивилась она.

– А разве у вас нет желания познакомиться?

Тут незнакомец впервые взглянул на нее, и ей показалось, что зрачки у него не просто серые, а с серебристым отливом. Так выглядел расплавленный свинец в закопченных консервных банках соседских пацанов, с которыми водилась Лиля, когда была маленькой. Только свинец был горячим, а глаза у незнакомца – абсолютно холодными, хотя тоже обжигающими. Теперь стало ясно, почему, пока он беседовал с Андрюшей, тот все время ежился, словно ему за шиворот бросили пару кубиков льда для коктейля.

– Я не люблю конфеты, – сказала Лиля после недолгого колебания. Предложенную водку она отвергать не стала.

На лице незнакомца не отразилось ни одной из известных Лиле эмоций. Он расплатился за напитки, прихватил обе бутылки за горлышки пальцами одной руки и качнул головой в направлении выхода:

– Идемте.

– Куда?

– Ко мне в номер, куда же еще? – Приподнятая бровь незнакомца выразила удивление такому глупому вопросу.

В следующий момент он уже повернулся к Лиле спиной и неспешно зашагал прочь. Она еще не успела решить, принимать ли ей столь неожиданное приглашение, когда ее повлекло следом, как на невидимом буксире. Или собачку на поводке, хотя ей такое сравнение не понравилось бы.

Имеется в виду девушка, а не собачка.

* * *

Украдкой разглядывая незнакомца в лифте, Лиля решила, что он ей чем-то даже нравится. Учитывая то обстоятельство, что она не успела оценить содержимое его бумажника, это было довольно обескураживающее открытие. Последний мужчина, который вызывал у Лили что-либо, помимо профессионального интереса, остался в далеком прошлом. Последний, он же и первый. Она давно с этим смирилась и полагала, что так и должно быть. Ее сказка оказалась чересчур короткой. А в новые Лиля не верила – прошло то время.

И все же в незнакомце было нечто такое, что заставляло Лилю опять ощутить себя маленькой наивной девочкой, надеющейся на что-то хорошее в этой жизни. Глупость, конечно. Поэтому, чтобы не давать волю непривычным чувствам, она избегала смотреть в притягательные глаза незнакомца, остановив взгляд на массивной пряжке кожаного ремня, опоясывающего его бедра. По-мальчишески узкие, они впечатляли Лилю почти так же, как несомненно мужские плечи, на которые так и подмывало доверчиво положить руки.

Голубые джинсы незнакомца, небрежно застегнутая синяя рубаха – все было очень чистым и свежим. Ни единого пятнышка. И никакого искусственного аромата. Зато полное отсутствие запаха пота, как определила Лиля, втянув ноздрями воздух. В довершение к этому – совершенно безволосая смуглая грудь. Добравшись до нее взглядом, Лиля подумала, что будет последней дурой, если не поласкает ее губами.

В этот момент лифт мелодично звякнул, оповещая пассажиров, что они добрались до нужного этажа. «Вот оно, твое седьмое небо, подруга», – сказала себе Лиля. Она уже была готова мимолетно улыбнуться своим мысли, но вспомнила, что без Милены осталась одна-одинешенька на этом свете. И ее глаза тут же переметнулись на бутылку «Кристалла», которую нес незнакомец, уверенно шагавший впереди. Он и водка – только это сулило забвение, по крайней мере на сегодняшний вечер. «Хотела бы я остаться у тебя до утра», – подумала Лиля, а вслух спросила:

– Вас как зовут?

– Подержи-ка. – Мужчина сунул ей в руки бутылки, открыл дверь, прошел в глубь номера, и уже оттуда донеслось:

– Тебя как больше устраивает? По имени-отчеству или по фамилии?

– А просто именем обойтись нельзя? – Войдя в ярко освещенный гостиничный номер, Лиля первым делом осмотрелась, хотя перевидала таких к своим двадцати годам немало. Вид у нее при этом был самоуверенный и вместе с тем слегка затравленный – как у зверька, сменившего одну клетку на другую.

Мужчина предложил ей жестом присесть за стол, сам расположился на стуле лицом к гостье и только после этого ответил:

– Староват я, чтобы ты меня звала по имени. А фамилия моя Громов.

– Пусть будет Громов, – согласилась Лиля. – Только какой же вы старый?

– Молодой? – Он засмеялся и наполнил стаканы водкой, потом свинтил пробку с бутылки минеральной воды.

– Ну, не то чтобы молодой. Но все равно вы… хороший.

Неожиданное признание, вырвавшееся у Лили, ошеломило ее саму настолько, что она опустила глаза и решила не поднимать их до тех пор, пока не пройдет возникшее чувство неловкости. Но, к ее облегчению, Громов не дал паузе затянуться.

– Ты ошибаешься, девочка, – сказал он с улыбкой, затронувшей только левую половину его лица. – Хороших людей вообще не бывает, запомни это.

– Что же, все плохие? – Она недоверчиво захлопала ресницами.

– И плохих людей не бывает. – Не предлагая Лиле последовать его примеру, Громов неспешно выпил свою порцию, вылил в рот немного минералки и наконец закончил свою мысль: – Поступая хорошо по отношению к одним людям, ты неизбежно причиняешь зло другим, вот какая штука.

Лихо махнув стакан, Лиля надолго присосалась к бутылке с водой. Когда она заговорила, ее голос звучал еще более хрипло, чем обычно:

– Как же тогда различать людей?

– А по поступкам, – просто ответил Громов. – Если человек хорошо относится к тем людям, которые нравятся тебе, держись его. И наоборот. Вот и вся философия.

Вытянув длинными ногтями сигарету из протянутой ей пачки, Лиля окунула ее кончик в пламя зажигалки, затянулась несколько раз и печально сказала:

– Мне полагаться теперь не на кого, кроме себя самой. Была лучшая подруга, а теперь ее нет… Ее Миленой звали. Мы с ней с детства дружим. Вернее, дружили. Утонула она сегодня.

– Нет, – сказал Громов, вновь наполняя стаканы. – Она не утонула.

– Что? – У Лили перехватило дыхание. – Что вы сказали?

– Твоя подруга не утонула, – повторил Громов ровным тоном.

– Значит… Значит, она жива?

– Нет, девочка. Она мертва.

– Но…

– Но она не утонула. – Громов посмотрел Лиле прямо в глаза. – Ее утопили. Как говорится в какой-то дурацкой рекламе: почувствуй разницу.

– Вы это точно знаете?

– Совершенно точно.

– Но за что ее?.. И кто?

Страх помаленьку вкрадывался в затрепетавшее Лилино сердечко, сковывая его холодом.

– На этот вопрос ты должна ответить мне сама, – сказал Громов. – Для этого я тебя и позвал. Что за разговор должен был состояться у Милены сегодня? С кем? И при чем здесь какой-то краб?

Лиля широко раскрыла глаза:

– Откуда вы знаете про краба?

– Значит, краб все-таки был? – Громов подлил в стаканы водки, но к своему прикасаться не спешил, пристально глядя на гостью.

Через несколько секунд ей показалось, что исчезло все вокруг – и этот загадочный мужчина, и комната. На мгновение все подернулось зыбким бесцветным туманом, в котором плавали серебристые зрачки собеседника. Опустив голову, она тихо попросила:

– Свет выключите, пожалуйста. Глаза режет. И потом, я теряюсь, когда на меня так смотрят…

Как только ее просьба была выполнена, она, сама не зная почему, принялась сбивчиво выкладывать первому встречному все, что ей было известно. Припоминая имена парней из 260-го номера, которые издевались над Миленой, она запнулась:

– Того, который пониже, звать Гогой. А второго…

– Магогой? – в подсказке прозвучала непонятная Лиле злая ирония.

– При чем здесь какой-то Магога? – отмахнулась она, выпив водки. Она пьянела все сильнее: то ли от спиртного, то ли от неотрывного взгляда собеседника, который ощущался даже в темноте.

Когда рассказ закончился, Громов некоторое время сидел молча. Рубиновый огонек его сигареты чертил во тьме плавные линии. Понятия не имея, что говорить и делать дальше, Лиля завороженно наблюдала за этими тающими узорами.

– Тоска, – вот как прокомментировал Громов услышанное.

– Кому тоска, а кому горе, – возразила Лиля. Поскольку собеседник перестал заботиться о том, чтобы ее стакан был полон, она взялась за бутылку сама, едва не опрокинув ее при этом.

– Ты меня не так поняла, девочка. Тоска – так переводится фамилия Журбы с украинского, – пояснил Громов.

– Вы украинец?

– Бог миловал. Просто мне приходилось бывать в самых разных странах. К примеру, я знаю, как будет «тоска» по-португальски, по-английски и даже на языке пушту. – Громов невесело усмехнулся. – Тоска – это универсальное понятие. Известное в любом уголке земного шара.

Зажмурив глаза, Лиля глотнула водку – словно всхлипнула.

– И что теперь? – спросила она слегка заплетающимся языком.

Громов встал:

– Теперь ты посидишь немного одна, а я схожу наведу справки про Гогу с Магогой.

– Второго Кузей зовут, – напомнила Лиля.

– Он что, кот?

– Почему кот? – опешила Лиля.

– Шутка. Думал поднять тебе немного настроение.

– Ха, ха, ха. Считайте, что вы меня развеселили до упаду.

Громов постоял немного, глядя на Лилю сверху вниз, и, так ничего и не сказав, вышел. Она опустошила стакан, зажала в зубах зажженную сигарету и решительно стащила через голову короткую маечку. Следовало бы поступить наоборот: сначала раздеться, а потом уж курить. Раскаленные угольки и пепел обожгли Лилину грудь, заставив ее издать змеиное: «с-с-с!»

Вслед за маечкой на стул легла замшевая юбчонка, а потом и последняя деталь туалета, в которой Лиля, чертыхаясь, долго путалась ногами, поскольку забыла снять босоножки. Справившись наконец и с этой задачей, она на ощупь отыскала в косметичке презерватив в упаковке, зажала его в кулаке и нырнула под покрывало, которым была застелена кровать.

Несмотря на открытый балкон, в номере было жарко, но Лилю колотил озноб. Даже не пытаясь унять его, она лежала и ждала, когда в коридоре прозвучат приближающиеся шаги. Однако за дверью было так тихо, что у Лили звенело в ушах. Или это цикады заливались снаружи?

* * *

Скорее всего она уснула, потому что пропустила момент, когда дверь открылась, впустив в темный номер толику мертвенно-бледного коридорного света. Громов предстал перед ней в виде черного силуэта, а когда захлопнул за собой дверь, на некоторое время вообще сделался невидимкой.

– Нашли этих юных натуралистов? – спросила Лиля лишь для того, чтобы не молчать. Ее ладонь стиснула прихваченный пакетик, как волшебный талисман.

– Они уже выехали из гостиницы. – Голос Громова прозвучал глухо.

– Вы будете их искать?

– Тебе лучше не знать, что я буду делать, девочка. Забудь эту историю.

– И Милену забыть?

– Ее – так в первую очередь.

Лиля хотела спросить почему, но вместо этого капризно пожаловалась:

– Холодно. Иди ко мне, Громов. – Ее голос сорвался на ломкую хрипотцу.

Он никак не отреагировал на то, что она перешла на «ты». Просьбу приблизиться тоже пропустил мимо ушей. Неподвижно стоял в дальнем конце комнаты, напоминая безликую тень на светлых обоях. «Истукан», – сердито подумала Лиля. Ей казалось, что нетерпеливо напрягшиеся соски приподнимают тяжелое покрывало. Проведя холодной, как лед, рукой по такой же холодной груди, она отправила ее туда, где сосредоточился весь жар ее тела. Ощущение было такое, словно ладошка накрыла тлеющий уголек.

– Иди сюда, – повторила она шепотом. – Пожалуйста.

– Тебе нельзя здесь оставаться.

Лилины щеки, которые еще мгновение назад были прохладнее мрамора, вспыхнули:

– Это потому, что я проститутка, да?

– Нет, – буркнул Громов. – Я никогда не имел обыкновения выяснять у женщин, являются ли они проститутками. Все равно я ни одной ни разу не платил. Наверное, я старомоден в этом вопросе, но в моей молодости очень популярной была песня «Любовь не купишь», и она мне всегда нравилась.

– Я не прошу у тебя денег, – тихо сказала Лиля. – Не надо покупать мою любовь. Возьми ее так.

Громов включил бра, расположился за столом спиной к ней и выпил. Для чего он это делал, было совершенно непонятно. Все равно в его голосе до сих пор не проскользнуло ни одной нетрезвой интонации, а в движениях – даже намека на неуверенность. Еще около минуты Лиля видела перед собой только спину Громова, а потом он развернулся к ней лицом и слово в слово повторил сказанное ранее:

– Тебе нельзя здесь оставаться.

– Но почему? Что я такого сделала?

– Просто ты живешь в это время, в этой стране. Вот и вся причина. – Помолчав, Громов спросил: – У тебя есть какие-нибудь родственники за пределами России?

– Ну, брат живет в Севастополе, – неохотно призналась Лиля. – А что?

– А то, что ты должна немедленно к нему уехать. Прямо сейчас.

– Еще чего! И нечего мне приказывать! Тоже мне, ангел-хранитель выискался! – Смерив Громова негодующим взглядом, Лиля прошипела: – Святоша!

Демонстративно отбросив покрывало, она прошлепала босыми ногами к стулу, сгребла в охапку все свои вещи, вернулась на кровать и принялась одеваться, начав с босоножек. Этот демарш должен был доказать проклятому истукану по фамилии Громов, какую ошибку он совершает, отвергнув Лилю. Покончив с обуванием, она встала и стала задумчиво вертеть перед собой маечку-топик, как бы выискивая, где у нее зад, где перед. Ее подбородок был при этом вызывающе вздернут, но она знала, что до утра проплачет в подушку. И слезы ее будут злыми, жгучими. Очень горько глотать такие слезы в полном одиночестве.

– Хочешь, я разыщу тебя в Севастополе? – неожиданно спросил Громов.

– Что? – Лиля оторопела.

– Я разыщу тебя в Севастополе, девочка.

Девочка. Он не впервые назвал ее так, но на этот раз нехитрое словечко заставило ее сердце заколотиться сильнее. Девочка! Это надо же! Удивительное дело, но в этот момент Лиля, вся тертая-перетертая, судьбой не раз битая и оттого не по годам ушлая, неожиданно для себя поверила этому человеку. Вернее, так: ей ужасно захотелось ему поверить. Не имело значения, говорит ли он правду. Скорее всего – нет. Вероятно, он просто лгал, чтобы поскорее выпроводить Лилю из города по известной только ему причине. Но когда ты чувствуешь себя маленькой заблудившейся девочкой, ты готова верить любым обещаниям и ласковым словам. Лишь бы не испытывать страх и одиночество.

– Сейчас я запишу адрес… И телефон. – Она метнулась к столу, но была остановлена насмешливым предположением:

– Может быть, сначала все же стоит одеться?

– Ой, извините.

Лиля сама не заметила, как опять перешла с Громовым на «вы»… Как оказалась одетой с ног до головы, сидящей на том самом месте, где недавно поняла, что не в состоянии взять и расстаться с этим странным человеком… Она казалась себе щепкой, подхваченной стремительным потоком. Ее несло куда-то, а куда именно – разбираться не было ни времени, ни желания.

– Домой не заходи, – деловито произнес Громов. – Домой теперь тебе нельзя.

Лиля машинально кивнула, но тут же опомнилась:

– А деньги? У меня при себе одна мелочь.

Громов раскрыл бумажник:

– Много дать не могу, но на дорогу и на первое время тебе хватит… Вот, держи. Здесь тысяча рублей и сто пятьдесят долларов.

Протянув руку за деньгами, Лиля отдернула ее, словно обжегшись. Такой простенький и привычный жест вдруг сделался невозможным.

– Не кокетничай! – прикрикнул Громов, очевидно, поняв, что происходит в Лилиной душе. – Бери деньги. Считай, что это государство о тебе позаботилось.

– Государство! Можно подумать! От него дождешься!

– Ну, я от лица государства. Какая разница?

– Большая, – тихо сказала Лиля, пряча деньги в косметичку. Сторублевки она дважды перетянула зеленой резинкой, чтобы не валялись как попало среди содержимого, а доллары сложила квадратиком и сунула в кармашек. Там же хранился ее заветный талисман – морской камешек с дырочкой посередине. «Куриный бог», которому она иногда поверяла свои желания. Сначала Лилю подмывало спрятать туда же неиспользованный презерватив, но она решила, что это будет не лучшее напоминание о самой странной ночи в ее жизни. Она незаметно выбросила пакетик в урну и мысленно пожелала себе, чтобы ей больше никогда не пришлось пользоваться подобными штуковинами, которые разделяют мужчин и женщин даже в моменты их наиболее полного сближения.

– Теперь звони на вокзал, – велел Громов. – Тебе нужен ближайший поезд до Ростова. Там сделаешь пересадку и покатишь к брату в Крым.

Лиля послушно набрала номер справочной, выслушала телефонную скороговорку и доложила:

– Отправление в два сорок пять. Посадка начинается за тридцать минут.

– Лучше не придумаешь. – Громов ободряюще улыбнулся. – Теперь вызывай такси.

– Да я и так доберусь, – возразила Лиля. – Любой частник домчит меня до вокзала за десять минут. У меня… У нас еще есть время.

– Вызывай такси, – повторил Громов в уже привычной ему манере пропускать мимо ушей то, что он не считает нужным слышать. – Уточни номер машины, это очень важно. Когда выйдешь, садись только в ту, которую тебе сейчас назовут.

Лиля покорно выполнила новое задание. Правда, все усиливающаяся сумятица в голове помешала ей как следует вникнуть в сказанное диспетчершей. «Жигули» какой-то там модели. Кажется, красного цвета. Чтобы не показаться Громову бестолковой дурехой, она не стала вдаваться в эти подробности. Отрапортовала только наигранно-бодрым тоном:

– Ваше приказание выполнено, товарищ полковник!

– Товарищ полковник… – Он усмехнулся, но лицо его от этого веселее не стало, наоборот, потемнело. И не тень, падающая от света бра, была тому причиной. – Всех товарищей, девочка, давно в расход пустили. – Громов встал, прежде чем угрюмо закончить: – Одни господа остались.

Лиля тоже выпрямилась во весь рост и стояла напротив, ожидая неизвестно чего. Рука Громова неожиданно потрепала ее по волосам, легким касанием огладила щеку.

– Когда обещали подать машину?

– Через пять минут, – ответила Лиля упавшим голосом.

– Тогда тебе пора. Иди. Севастопольский адрес – вот он. – Громов взмахнул перед ее глазами листком бумаги и вернул его на стол.

– Я буду ждать? – Лиля намеревалась сказать это утвердительно, а получился какой-то неуверенный вопрос.

– Конечно. – Он легонько подтолкнул ее к двери. – Обязательно жди. Зачем нам еще жизнь дана, как не для того, чтобы ждать?

– Ждать чего?

– Лучших времен, чего же еще? – Громов улыбнулся так невесело, словно лично он смертельно устал от этого ожидания. – А теперь ступай, девочка. С богом.

Очутившись в пустом гостиничном коридоре, Лиля закусила нижнюю губу, чтобы не разреветься до того, как уткнется лицом в первую попавшуюся подушку.

По мрачному тону Громова, по серьезному выражению его глаз она догадывалась, что дела ее очень и очень плохи. Но главная беда заключалась в том, что она уезжала, а ей еще никогда в жизни так сильно не хотелось остаться.

* * *

Только втиснувшись на переднее сиденье «жигуленка» морковного цвета, лихо подкатившего прямо к лестнице, Лиля поняла, что порядком наклюкалась сегодня. С горя или на радостях? Она и сама не понимала как следует. Ни-че-го-шень-ки не понимала. Как говорила покойная мама про такое состояние: в голове пусто, зато на сердце густо.

– На вокзал, – сказала водителю Лиля и безуспешно попыталась найти на седьмом этаже гостиницы те самые окна.

– Без вопросов, красавица, – откликнулся тот.

Развернув автомобиль, он погнал его наверх по дороге, состоящей из одного сплошного поворота. Свет фар скользил по ноздреватой бетонной стене, глядя на которую можно было легко представить себя в каком-то бесконечном лабиринте. К тому моменту, когда «жигуленок» выбрался на ровную трассу, его раскачивало так, словно подвески были сработаны из диванных пружин. А мотор то тарахтел как оглашенный, то чихал, норовя заглохнуть.

Покосившись на водителя, без устали манипулирующего рычагом переключения передач, Лиля обратила внимание на его руки, слабо озаренные янтарным светом приборной доски. Какие-то мохнатые лапы, а не руки. Наверное, когда водителю нужно было свериться с часами, ему приходилось сначала раздвигать густую поросль на запястье. Лиле вспомнилась песенка, без которой в последнее время не обходилась ни одна радиопередача: «У него усы густые и глаза как две букашки. И топорщатся кусты из-под ворота рубашки». Усов у водителя не наблюдалось. Все остальное было в наличии. Хоть сейчас снимай его в клипе модного хита.

Почувствовав взгляд пассажирки, мужчина панибратски поинтересовался:

– Отработала смену, красавица? – Дожидаясь ответа, он причмокнул, как будто макаронину из супа выловил губами.

Лиля поморщилась:

– На дорогу смотри. Твое дело баранку крутить.

– Ух ты, сердитая какая попалась, клепать мой болт! – водитель зашелся неприятным смехом, напоминающим клокотание бурлящего кипятка.

– Помолчи, а? – предложила Лиля, стиснув пальцами косметичку так сильно, что надколола ноготь на мизинце.

– Как прикажете.

Он опять забулькал, но действительно заткнулся на некоторое время, занявшись раскуриванием дешевой сигареты. Одной затяжки хватило для того, чтобы салон автомобиля наполнился едким густым дымом. И это при открытом окне! Лиля спешно опустила стекло со своей стороны и глотнула свежего воздуха.

– Не нравится, красавица? – осведомился водитель, пыхнув своей мерзкой сигаретой с особым наслаждением.

– А какой нормальной женщине это может понравиться? – язвительно усмехнулась Лиля.

– Женщина! – Водитель погонял мокроту во рту и сплюнул на дорогу. – Тоже мне, чудо природы! Раздвоение личности и полового органа – вот что такое женщина. Черт-те что и сбоку бантик. Тьфу!

Лиля промолчала, пытаясь определить, что за проулками везет ее этот неприятный тип. Не обратив внимания на маршрут в начале пути, она теперь не могла с уверенностью сказать, в какой части города находится. А водитель все бубнил и бубнил, заметно озлобляясь с каждой секундой:

– Просто не переношу баб. Ты им про серьезные вещи, а они тебе о прокладках с крылышками. Порхающие ангелочки, клепать мой болт!

«Псих, – тоскливо подумала Лиля. – Законченный псих-одиночка. И куда это он меня завез, интересно знать?»

– Все, – сказала она, пытаясь казаться спокойной и уверенной в себе. – Приехали. Тормози.

– А как же вокзал? – насмешливо спросил водитель, выруливая в какую-то глухую аллею, отозвавшуюся на вторжение машины шуршанием гравия под колесами. – Вагончик трронец-ца, – пропел он дурашливо, – перрон ас-станиц-ца!.. А, красавица?

– Я сказала: приехали!

– Приехали так приехали, – примирительно сказал водитель, заглушив мотор. – Тебе виднее.

– Сколько с меня? – Лиля приоткрыла косметичку и только тогда сообразила, что это следовало сделать, выйдя из машины.

– А сколько запрошу, столько и отдашь!

Это прозвучало настолько зловеще, что Лиля бросилась открывать дверцу. Но не успела.

– Сидеть! – рявкнул водитель, грубо ухватив ее пальцами за затылок и развернув к себе лицом.

– Ой! – пискнула Лиля. Голос у нее вдруг сделался слабеньким. Мышка, очутившаяся в когтях ночного хищника, да и только.

– В глаза!.. В глаза мне смотреть!

Она посмотрела.

– Так и сиди, – одобрил водитель ее покорность. – Не дергайся. Считай, что сегодня у тебя самый критический день в твоей жизни, но сейчас тебе станет комфортно и сухо.

В следующее мгновение Лиля увидела летящий ей в висок кулак, но боль почувствовать не успела. Была сначала ослепительная вспышка, потом – мрак, а потом – полный провал.

Боль пришла позже, она-то и означала возвращение к жизни, но сконцентрировалась почему-то не в области ушибленной скулы, а в левом предплечье, которое, казалось, расплющено какой-то неимоверной тяжестью. Лиля хотела поднести руку к глазам, но не сумела сдвинуть ее даже на миллиметр. Попытка приподняться тоже не дала никакого результата. Застонав, Лиля повернула голову и обнаружила, что на ее руке покоится заднее колесо морковного автомобиля. Ее замутило от ужаса и удушливого запаха бензина. Страшнее всего было то, что саму руку разглядеть не удалось – она неизвестно для чего была прикрыта чем-то темным.

– Коврик, – пояснил мужской голос. – Чтобы на коже следов от протектора не осталось. Азы криминалистики, красавица. А-ха-ха!..

Лиля ошеломленно уставилась на выбравшегося из машины водителя, не понимая, что смешного видит он в ее положении. Тот факт, что «Жигули» не могли самостоятельно наехать на ее ноющую руку, дошел до нее не сразу. Думать было невыносимо тяжело. Любое движение причиняло ей невыносимую боль.

– Не вздумай орать, – предупредил водитель, заметив, что Лилин рот страдальчески открылся. – И секунды не проживешь после этого. Жить-то небось хочется, а?

– Да, – прошептала Лиля. – Да.

– Вот и живи, – посоветовал водитель, расстегивая ширинку. Пустив длинную мощную струю в темноту, он добавил чуть ли не извиняющимся тоном: – Пришлось попользоваться тобой, пока ты без сознания валялась. Ничего? Не сердишься на меня? Так было нужно по сценарию.

Тихонько вскрикнув, Лиля приподняла голову и обнаружила, что кроме босоножек на ней ничего нет. Придавленная колесом рука болела так сильно, что кожа Лилиной спины даже не ощущала, как много под ней острых камешков и колких сучков. Но это беспокоило ее не так уж сильно. Собственная дальнейшая судьба – вот что вызывало настоящую тревогу.

– По… по какому сценарию? – с усилием вымолвила Лиля, предчувствуя, что в ответ услышит что-нибудь невыносимо ужасное.

Так и произошло. Покряхтывая от усердия, водитель оросил траву под ногами последними брызгами, а потом охотно пояснил:

– В округе маньяк орудует, серийный. Семь женщин на его счету. Завозит их в укромное местечко, оглушает, насилует, а потом наезжает колесами на их конечности. Вот такие пироги, клепать мой болт. – Огорченно цыкнув зубом, водитель достал из багажника прозрачную бутылку. Откупорил ее, раздвинул ноги пошире и, постанывая, принялся лить жидкость на руку, которой придерживал то, из чего недавно мочился. В ночи разнесся запах водки, усиливая дикость происходящего.

– Зачем? – Лилин шепот прозвучал еле слышно, но водитель обладал прекрасным слухом.

– Дезинфекция, – отозвался он. – Неизвестно, какую трахомудию от тебя можно подцепить. Вот и приходится мучиться… Уй, бля… Печет, зараза…

– Я хотела спросить, зачем этот маньяк наезжает женщинам на конечности? – Вопрос дался Лиле с огромным трудом, но она постаралась задать его как можно более внятно и отчетливо, потому что от ответа зависела ее дальнейшая судьба.

– Как зачем? – удивился водитель. – А чтобы не брыкались. Болевой шок – это тебе не шуточки.

Опорожненная бутылка, предварительно вытертая тряпкой, кувыркаясь, улетела в чащу, стоявшую вокруг черной стеной. В ней то ли светлячки мерцали, то ли звезды проглядывали сквозь заросли. А может, мельтешение огоньков в глазах было вызвано слабостью, давящей болью и бесконечным ужасом, окончательно парализовавшим Лилину волю.

Весь вздернувшись на своих кривоватых ногах, водитель застегнул «молнию» на брюках (з-зип), опять сунулся в багажник, достал оттуда что-то и вразвалочку (шур-шур-шур) приблизился к Лиле вплотную.

– Этот самый маньяк, – сообщил он, – отрезает жертвам головы. Как установило следствие, обычной гитарной струной. Си… си… – тоненько пропел водитель, закашлявшись в конце. – Умеешь играть на гитаре, красавица?

– Нет, – ответила Лиля одними губами. Голос окончательно пропал.

– Я тоже не бард, – признался этот страшный человек. Его волосатые руки легко подвели струну под ее голову, после чего он продолжил: – Но гитара в моем доме имеется. Еще со старых времен, когда мы с братухой под нее разные глупости пели… Ах, какая ты неблизкая и неласковая, альпинистка моя, скалола-ла-ла-лазка моя. – Он засмеялся. – Была шестиструнка, стала пятиструнка. Один хрен, без дела пылится. – Мужчина натянул на обе руки новехонькие брезентовые рукавицы и похвастался: – Вот, приобрел сегодня в строительном магазине. Думаю, маньяк точно такими пользуется, чтобы пальцы не резать. Может быть, для надежности следовало две пары приобрести, как думаешь, красавица?

– У меня в косметичке деньги, – прошептала Лиля, уже не надеясь на чудо. Ее лицо было мокрым от слез, хотя она не сознавала, что уже давно плачет. – Там и рубли, и доллары…

– Нашел я твои деньги, спасибо, – сказал водитель. А еще в кармашке, кроме баксов, какой-то камешек дырявый лежал, так я его выбросил. Зачем ты его с собой таскала?

– Талисман… на счастье… – Слезы в глазах искажали видимость. Лиле казалось, что нависшее над ней мужское лицо кривляется, корчит страшные рожи. Оно было развернуто к ней наоборот, так, что место лба занял подбородок. От этого создавалось впечатление, что над ней склонился циклоп с зияющей во лбу глазницей.

– На беду, а не на счастье, – поправил Лилю циклоп. – На твою беду… Ты у меня первая, так что не обессудь, если с первого раза не получится…

– Отпустите! – беззвучно закричала она, когда петля холодной струны захлестнула ее горло.

– Потерпи, потерпи…

Мужчина сосредоточенно засопел над ней, завозился. Лиля едва успела сомкнуть веки, чтобы не видеть, как это произойдет.

А через пару секунд ощутила себя разделившейся надвое: голова отдельно, все остальное тоже само по себе. Но она уже не была ни беззвучно раскрывающей рот головой, ни бьющимся в конвульсиях телом. Она стала ничем, и это оказалось самым ужасным из всего, что произошло с ней в самую последнюю ночь ее жизни.

Глава 8 Мент и следственный эксперимент

Покончив с утренними процедурами, Громов с удовольствием закурил первую сигарету, а затем, не гася пламя зажигалки, поднес его к листку бумаги, на котором были записаны Лилины координаты и несколько второпях нацарапанных ею слов.

Хоть ты меня не обмани, Громов! Если бы ты знал, как часто меня обманывали!

Листок моментально вспыхнул и превратился в горстку черного пепла. Эта девушка была создана не для Громова. Он тоже был создан не для нее. Просто, подпоив ее и подвергнув легкому внушению, он, кажется, перестарался. И Лиля вбила себе в голову какие-то глупости, да и он сам излишне расчувствовался. Теперь в отчете придется придумывать какую-то липовую статью расходов для истраченных денег, мудрить. Вот чего терпеть не мог Громов – изворачиваться. Уже одна только мысль о такой необходимости отравляла его существование.

Вид у него был пасмурным – и когда наводил порядок в номере, и когда споласкивал пепельницу. Достав из шкафа костюм, он повертел его так и сяк, а потом сунул обратно, решив ограничиться джинсами и любимой синей рубахой. Сегодня ему предстоял поход в управление милиции, а тамошний народ и без того называет эфэсбэшников «костюмами», и это далеко не самое обидное определение.

Приязни между сотрудниками МВД и ФСБ всегда было не больше, чем между гвардейцами кардинала и королевскими мушкетерами, хотя до прямых столкновений дело доходило редко. Зато бесконечных козней и интриг хватало с лихвой. Если бы Громову предложили выбирать между походом в серпентарий или в милицию, то уже через час он любовался бы всяческими гадами и аспидами. Но выбор он уже сделал. Самолично. И потому этим утром не кобре очковой предстояло столкнуться с Громовым нос к носу, а какому-нибудь важному милицейскому чину.

Отыскав гостиничный буфет по запаху, он поставил поднос на заляпанную кетчупом скатерть и принялся обстоятельно завтракать, зная наперед, что пообедать сегодня ему вряд ли удастся.

Когда дело дошло до кофе без сахара, все, что удалось выяснить Громову за первый день командировки, выстроилось в более-менее стройную картину. Аркадий Сурин, переадресовавший кредитный транш МВФ в неизвестное русло, по всей видимости, действительно каким-то образом засветился в Сочи. Кто-то был очень заинтересован в том, чтобы здесь его следы и оборвались. Этот кто-то, мысленно окрещенный Громовым Иксом Игрековичем, организовал гибель Болосова, виноватого лишь в том, что он походил сложением на беглого столичного хакера.

Подбросив следствию утопленника, Икс Игрекович решил, что спрятал концы в воду, но просчитался. Два его подручных болвана, выполнившие это деликатное поручение, нажрались на радостях водки, обкурились анашой и проболтались о своем подвиге случайной проститутке по имени Милена. Наверняка они понятия не имели, кого топят и зачем, их это вообще не интересовало. Но, будучи полными кретинами, они прихватили с места преступления краба, которым решили попугать эту самую Милену. Она сгоряча заложила своих мучителей некоему Журбе из райотдела милиции, после чего была убита. Все? Нет, не все. Тот факт, что через несколько часов милиционер отправил осведомительницу вслед за беднягой Болосовым, говорил Громову о многом. Наверняка Журба утопил Милену в целях предотвращения утечки информации. Счастье ее подруги Лили, что он не успел добраться до нее. И большая удача, что Журба попал в поле зрения Громова. Познакомившись с ним поближе, можно будет выйти через него на Икса Игрековича, который платит придворному милиционеру за подобные мелкие услуги. Уж он-то наверняка располагает какими-то дополнительными сведениями, которые способны облегчить поиски Сурина.

Таким образом, на повестке дня у Громова значился первым номером Журба, и посещение местного управления МВД являлось осознанной необходимостью, о которой так многословно говорили классики марксизма-ленинизма. Народ дошел до этого собственным умом, сложив поговорку: «Глаза боятся, а руки делают».

Вздохнув, Громов допил свой горький кофе, вставил в зубы сигарету и отправился звонить в Сочинское УВД.

Начальника на месте не оказалось, но стоило Громову представиться одному из его заместителей, полковнику Балаяну, как тот сделался воплощением самой любезности и даже выслал за гостем служебную «Вольво», наверняка конфискованную у местной братвы под каким-то благовидным предлогом. Дорога в управление пролетела почти незаметно – угреватый водитель успел поведать Громову лишь пару несвежих грузинских анекдотов и пожаловаться на задержку зарплаты.

Вскоре Громов уже разглядывал Балаяна, который, выйдя из-за стола, решительно шагал ему навстречу с выставленной далеко вперед рукой. Казалось, ею он намеревается пронзить гостя насквозь, но на поверку рукопожатие Балаяна оказалось вялым. «Точно за влажную половую тряпку подержался», – подумал Громов, высвобождая свою ладонь.

Балаян тем временем принялся рассказывать ему только что слышанный анекдот про Гиви, спутавшего окулиста с урологом. Полковник начал похохатывать задолго до завершения своей байки, и это встревожило Громова. Из всех говорунов он больше всего сторонился тех, которые начинали похлопывать собеседника по плечу примерно на десятой минуте знакомства, а Балаян норовил взять его за пуговицу рубахи уже на пятой.

– Тогда Гиви бежит к другому доктору, – пыхтел он, тесня Громова в угол. – Достает свой кинжал и грозно предупреждает: «Эсли ты, акулыст, тоже станэш мои глаза нэ на той галовкэ ыскат, то…»

Улучив удобный момент, Громов уклонился от соприкосновения с напирающим полковничьим животом, приблизился к книжным полкам и с живым интересом уставился на яркие лаковые корешки, соседствующие с унылыми томами специальной литературы.

– «Бхагавад-гита», – прочел он, склонив голову к плечу. – «Шримад-Бхагаватам»… «Источник вечного наслаждения»… И что же, это имеет какое-то отношение к криминалистике или к оперативно-разыскной работе?

Полковник Балаян закашлялся и побагровел, как будто подавился концовкой своего анекдота.

– Это так, для общего кругозора, – пояснил он с оскорбленным видом, водружая зад на рабочее место. Переложив стопку бумаг с места на место, он добавил: – Местные кришнаиты почти силком навязывают эти книги всем кому ни попадя. От них так просто не отделаешься. – Оправдавшись таким образом, полковник позволил себе плохо замаскированный выпад: – А что, вышло постановление о запрете религиозной литературы?

– Боже упаси! – воскликнул Громов. Сняв с полки красный томик, он открыл его наугад и зачитал вслух: – «Гордость, высокомерие, тщеславие, гнев, грубость и невежество – эти качества присущи тем, кто обладает демонической природой, о сын Притхи»… Верно подмечено! А я ведь, кстати, хочу поближе познакомиться с кем-нибудь из ваших сотрудников, полковник. – Вернув книгу на место, Громов дружелюбно улыбнулся, пересек кабинет и занял ближайший к собеседнику стул.

Балаян сделался похожим на огромного надутого индюка, которого мимоходом пнули в зад. Ему не понравился неожиданный переход от демонических натур к сотрудникам милиции, и он не скрывал этого.

– Что значит: «кстати»? – буркнул он неприязненно.

Громов решил не накалять атмосферу. Теперь его и полковника разделял слишком широкий стол для панибратских похлопываний по плечу, а значит, исчезла необходимость в искусственном сохранении дистанции. Стены уже были возведены. Пришло время наводить мосты.

– Разве я сказал «кстати»? – удивился Громов. – Дурацкая привычка, каюсь. И опасная. Один раз, еще до перестройки, мой приятель доложил своему начальнику об удачно проведенной вербовке валютной проститутки, а потом спрашивает: «Кстати, как здоровье вашей супруги? Из больницы уже выписалась?»

– Да? – восхитился Балаян и зашелся оглушительным хохотом, весь сотрясаясь, как будто сидел он не в служебном кресле, а на электрическом стуле. – И что начальник?

История, позволившая растопить лед, была придумана Громовым на ходу, и так же спонтанно он выдал ее окончание:

– Начальник велел вызвать к себе проститутку, отымел ее во всех позах, а потом наставительно заявил моему незадачливому приятелю: «Твои грязные намеки неуместны. Моя жена даст этой девке сто очков форы».

– У-ху-ху! – откликнулся Балаян новой порцией хохота. Ему пришлось ослабить узел лилового галстука, чтобы не задохнуться.

– Но самое интересное было потом, – продолжал Громов, польщенный таким успехом. – Знаете, что ответил мой товарищ, прежде чем был уволен из органов с «волчьим билетом»?

– Нет… У-ху-ху… Что?

– Он ответил: «Так точно!»

Расходившийся полковник чуть не опрокинулся вместе с креслом и тумбой, за которую успел уцепиться в последний момент. Улыбчиво наблюдая за ним, Громов решил, что он создал себе в управлении МВД самый удачный имидж из всех возможных. Весельчак, балагур и повеса. Кто станет воспринимать такого всерьез?

– Послушай, майор, – пропыхтел Балаян, когда сумел унять приступ гомерического хохота. – Как насчет наркомовских ста грамм? Составишь компанию?

– Не сейчас. – Изобразив на лице трудную внутреннюю борьбу, Громов вздохнул. – Я ведь тут по делу. Мне нужен помощник из местных милиционеров. Достаточно опытный. Физически крепкий. Разумеется, в офицерском звании.

– Есть у нас один лейтенант для подобных случаев, – подмигнул ему Балаян. – Наша Каменская, так сказать. Но пофигуристее, помоложе. А в деле, – еще одно подмигивание, – просто зверь, а не баба. С нее слазишь, как с дикой степной кобылицы. Яйца потом неделю весят меньше воздушных шариков. Так прямо и летаешь над землей.

– Да, хорошо бы заиметь такую напарницу! – Громов улыбнулся грузному полковнику, который, оказывается, знал толк в возвышенном парении. Но в следующую секунду мечтательная улыбка погасла. – К сожалению, у меня есть определенные инструкции на этот счет. Ко мне должен быть прикреплен мужчина. Настоящий сыскарь, волчара в своем деле. Возраст… – Прикинув, сколько можно дать Журбе, Громов уверенно заявил: – Лет сорок.

– Таких у нас воз и маленькая тележка. – Балаян энергично помассировал загривок. – Кого же тебе порекомендовать, майор? Трепельца, что ли?

– Нет, Трепелец не подходит, – твердо возразил Громов. – Ненадежная какая-то фамилия, вздорная. И вообще… – Он доверительно понизил голос. – Я должен выбрать напарника сам. Под свою личную ответственность, понимаете?

– Да понимаю, понимаю. Государственная, мля, тайна. – Нижняя полковничья губа пренебрежительно оттопырилась. Не спеша возвращать ее на место, он продолжал размышлять вслух: – Был бы сегодня День милиции, то и проблемы бы не возникло. Полный сбор, все сотрудники налицо. Смотри, любуйся, выбирай любого. А так… Даже не знаю, чем тебе подсобить, майор.

Человеческая тупость давно перестала удивлять Громова. Не изменившись в лице, он предложил:

– А что, если я просмотрю личные дела ваших орлов? Пусть мне только отберут подходящих кандидатов, а дальше я уже сам справлюсь.

– Ты видел когда-нибудь эти дела, майор? – соболезнующе спросил Балаян. – Приволокут тебе штук сто пыльных папок, выложат их стопкой до потолка. «Война и мир» с «Анной Карениной»… Ты же до осени с ними промучаешься! Слушай, возьми хотя бы в помощь младшего лейтенанта Савицкую, о которой я тебе рассказывал. Это я тебе как профессионал профессионалу советую. Не пожалеешь.

– Нет. – Громов упрямо покачал головой. – С ней-то я уж точно здесь надолго застряну. А потом? Возьмут меня за те самые яйца, которые легче воздушных шариков станут, и подвесят за них по прибытии.

– У-ху-ху!

Похоже, Балаян представил себе эту картину, и она ему здорово понравилась. Но больше он ни на чем не настаивал. Спровадил Громова к начальнику отдела кадров, а сам остался досмеиваться и распределять ежедневную водочную норму на поэтапные сто грамм, делящие его рабочий день на равные промежутки времени.

Что касается мрачного прогноза полковника, то он не сбылся. Нужная Громову папка обнаружилась семнадцатой по счету. Полюбовавшись черно-белым портретом капитана милиции Журбы Вячеслава Игнатьевича, заместителя начальника следственного отдела Сочинского РОВД, Громов прихватил его дело и снова предстал перед слегка порозовевшим ликом Балаяна.

Против того, чтобы временно прикомандировать Журбу к сотруднику ФСБ, полковник не возражал. Замялся он, когда речь зашла о выделении транспортного средства. Стал жаловаться на никудышное материально-хозяйственное обеспечение управления, зачем-то рассказал, что даже лампочки для своего кабинета в последнее время приобретаются им за собственный счет. Оживился Балаян, когда, бегло просмотрев дело Журбы, вспомнил, что тот располагает личным транспортом.

– Расходы на бензин мы капитану оплатим, – заявил он с той щедростью, которая присуща гостеприимным южанам. – По существующим государственным расценкам.

Громов подумал, что Журба вряд ли обрадуется такой компенсации. Судя по всему, был он еще тем жмотом, редкостным. Топить Милену, к примеру, явился пешком, а не на собственных «Жигулях», чтобы бензин попусту не жечь.

– Капитан, наверное, будет в восторге, – сказал Громов с серьезнейшим видом. – Особенно если ему оплатят еще и амортизацию автомобиля. Тоже по государственным расценкам. Бухгалтерия ознакомит его со всякими мудреными коэффициентами, объяснит, что такое индексация цен. Думаю, после этого капитан Журба с особым удовольствием станет использовать свой личный автомобиль в служебных целях.

Балаян опять заухал, затрясся. Глядя на него, невозможно было удержаться от улыбки. Когда, попрощавшись, Громов отбыл в РОВД, он вспомнил по пути, что смешливый полковник так не услышал сегодня самую забористую шутку, которая так и вертелась на языке.

На диалекте ибибо, распространенном в северных провинциях Анголы, где в 1976 году Громов выполнял свой интернациональный долг, выражение «бала-яни» означало «обезьяний член». Балаяна бы в повстанческий отряд на недельку. Вот где была бы настоящая потеха!

* * *

Утром Журба с аппетитом умял четырехглазую яичницу на сале и, подчищая сковороду кусками хлеба, задумался о своем житье-бытье.

Оно с тех пор, как капитан милиции нашел себе побочный заработок, значительно улучшилось.

Жить на одну зарплату всегда тяжело, а если вокруг тебя пальмы, полуголые девки и море разливанное всевозможных напитков, то и вовсе невыносимо. Весело на курортах только отдыхающим и тем, кому в конечном итоге перепадают их денежки. Гостиницы, казино, рестораны, массажные салоны, проститутки, наркотики – все это и многое другое недоступно местным жителям. И многолетнее существование среди этого великолепия довело Журбу до полной мизантропии, усугубленной хроническим гастритом.

Когда месяц назад ему было предложено поработать на группировку местного авторитета Мини, он ответил, что ему нужно хорошенько подумать, но на самом деле не колебался ни минуты. И Журба не просчитался. Господин Минин уже за одно коротенькое «да» капитана милиции отвалил ему столько, что проблема несвоевременной выплаты зарплаты в отделении моментально отодвинулась на второй, если не на третий план.

Зато на первом плане обозначились теперь проблемы посерьезнее.

Началось все с расследования обстоятельств гибели некоего гражданина Сурина, который имел неосторожность утонуть за чертой города с совершенно обезображенным лицом. Сначала Журбе, который возглавил следственную группу, было велено держать Миню в курсе всех деталей этого дела, и он держал. Потом пришлось проделать кое-какие манипуляции с результатами экспертизы, внести поправки в протоколы, и это тоже было сделано надлежащим образом. Но главные трудности начались вчера. Переговорив по телефону с Миленой, которая что-то пронюхала про какого-то утопленника – возможно, того самого, Журба обратился за советом к Мине. Совет был дан в категоричной форме, напоминающей приказ:

«Заткни пасть этой шлюхе, капитан, заткни навсегда. С Гогой и Кузей я сам разберусь, а от стукачки избавься лично ты. Это твой человек, ты за него и отвечаешь».

Попытки возмущаться и отнекиваться ни к чему не привели. Миня лишь сказал, что за информацию он готов выложить тысячу баксов, а за Милену – все три. Если же Журба, которого, когда он брался за это дело, никто за язык не тянул, вздумает права качать, то эти деньги будут переданы третьему лицу. И тогда Журбе вообще ничего не придется делать.

«Будешь лежать сложа руки и в потолок глядеть, – пояснил Миня. – Все хлопоты лягут на родственников и близких. Какие хлопоты? А ты разве не понял, капитан? Достойные похороны организовать – это тебе не пикничок устроить на природе».

Ждать своих похорон, сложа руки на груди, Журба не пожелал. Наоборот, сделался очень даже активным и энергичным. Надо, значит, надо. Убивать ему и раньше приходилось. Нельзя сказать, что был он профессионалом этого дела, но глупая сучка Милена, когда он ее топил, даже пискнуть не успела, как тот слепой кутенок. И порадоваться бы тут Журбе, что все так гладко получилось, а он стал содой взбунтовавшееся брюхо утихомиривать. Выяснить, с кем проживала покойница, с кем дружбу водила, не составило большого труда. И когда всплыла еще одна сучка по имени Лиля, которую, кстати, намеревался опросить с утра прокурорский следователь по факту смерти гражданки Витковой, Журба сильно обеспокоился. Одну голову рубишь, вторая на ее месте вырастает. Просто гидра проституции какая-то! Разве бывают у баб, особенно если они сожительницы и напарницы, какие-нибудь секреты друг от дружки? Задал себе этот вопрос Журба, тяжело вздохнул и поехал к гостинице «Бриз». Лилю, как ему шепнули, как раз клиент снял, увел к себе в номер. И пока они там кувыркались, он сидел в своей машине и терпеливо ждал. Это было его личное упущение, он ошибку и должен был исправить. Собственноручно. Бесплатно. На добровольных началах, так сказать.

Выходя вчера ночью из дома, Журба уже знал, как поступит с жертвой. Для осуществления плана ему требовались лишь брезентовые рукавицы да тонкая гитарная струна. Топить вторую девку подряд не хотелось, это выглядело бы уже вызывающе. А вот сработать под серийного убийцу, наводившего ужас на Сочи, было решением вполне разумным. Журба все до мелочей продумал, был на сто процентов уверен в успехе своего предприятия. И лишь в тот момент, когда пьяненькая Лиля возникла на ступенях гостиницы, он вспомнил, что не догадался обзавестись презервативом. Пришлось трахнуть сучку просто так, наобум Лазаря. И это было единственное тревожащее Журбу воспоминание.

Вместе с тем нельзя сказать, чтобы оно было неприятным. Более того, стоило Журбе вспомнить, как колыхалось под ним покорное, безжизненное тело, как заманчиво белело оно в темноте, подвластное только ему одному, и тут же захотелось пережить эти волнующие мгновения заново.

Облизав губы, желтые от яичного желтка, он посмотрел на супругу, с остервенением драившую кухонную раковину. Эта крепкая, жилистая женщина с суровыми, почти мужскими чертами лица плохо подходила на роль безропотной жертвы. И все же Журба решил попытать счастья. Ведь всегда можно закрыть глаза и представить, что под тобой не родная жена бревном лежит, а кто-нибудь поинтереснее, позаковыристее. Это даже на пользу обоим. У кого как, а у Журбы в таких случаях и таз работал размашистей, и торчало так, что впору дыры в бетонных плитах проделывать, если в таковых существует потребность в народном хозяйстве. Сквозные. Диаметром 392 миллиметра.

Вперившись взглядом в поджарый зад жены, угадывающийся под застиранным ситцевым халатом, Журба невинно осведомился:

– Ты чего злая такая с утра, мать? Не с той ноги встала?

Жена развернулась к нему передом, к раковине задом:

– Ты дурак или прикидываешься?

– А в чем дело? – притворно удивился он.

– Не фига по ночам неизвестно где шляться, вот в чем дело! – Она всегда была готова завестись с пол-оборота, и тогда ее голос напоминал тембром визг электрической дрели, работающей на пределе возможностей.

– Ты забыла, где я работаю? – строго спросил Журба, придав лицу ответственное выражение.

– Забудешь тут! Сплошные блядки да пьянки! Сил уже нет моих это терпеть!

Жена некрасиво сморщилась, как поступала всегда, когда делала вид, что готова разрыдаться. На самом деле на памяти Журбы был только один случай, когда она действительно дала волю слезам. В тот раз он по пьяни уронил в уборной табельный пистолет «макаров» и расколол новый финский унитаз, привезенный тещей из Черновцов.

Вспомнив недавно читанную статью, в которой утверждалось, что здоровый юмор помогает преодолеть любые житейские невзгоды, Журба примирительно сказал:

– Да не ори ты как резаная, дура. Послушай лучше анекдот. Жена наезжает на мужа-импотента: «Опять у тебя ничего не получилось! Я просто в бешенстве!» А он ей: «Надеюсь, не матки, дорогая?»

– Вот-вот, – язвительно процедила супруга. – Сплошные матки на уме. Потаскун проклятый! – Тут она подбоченилась и без всякой подготовки перешла на совсем уж пронзительные интонации: – Ты только принеси мне домой заразу, только принеси! Вмиг на развод подам и из квартиры выпишу к чертям собачьим!

Зря она напомнила Журбе про существование венерических заболеваний. Помрачнев, он медленно поднялся с табурета и деловито распорядился:

– Хрюльник закрой!

– Что-о? Это у кого из нас хрюльник? Да ты на себя в зеркало посмотри!..

В таком духе супруга могла продолжать до бесконечности, а нервы у капитана милиции были не железные, особенно в последнее время. Широко размахнувшись, он влепил ей такую затрещину, что она вылетела в прихожую с декоративной кухонной полочкой, за которую попыталась ухватиться.

Перешагнув через слабо барахтающуюся на полу жену, Журба вышел из квартиры, постаравшись хлопнуть дверью как можно сильнее.

«Вот же вредная баба, – скорбно размышлял он, гоня морковную «шоху» с недозволенной скоростью. – Вечно перепоганит настроение перед началом рабочего дня. Попробуй в таком состоянии эффективно бороться с преступностью!»

* * *

Совсем уж мрачным сделался Журба ближе к обеду, когда почувствовал приближение начинающейся изжоги, сосущей его изнутри, как нехорошее предчувствие.

Одновременно с гастритом напомнил о себе и начальник отделения, вызвавший Журбу для того, чтобы передать его в распоряжение столичного пижона в джинсах.

– Есть, – буркнул он без энтузиазма, а про себя добавил: «Вот же непруха, клепать мой болт! Только федерала сейчас на мою голову не хватало! Что значит: во всем оказывать содействие? Задницу ему подтирать, что ли?»

Пижон, когда они оба оказались в коридоре, представился просто Громовым, на что Журба лишь пожал плечами. Имя и отчество этого человека его абсолютно не интересовало. Как и он сам.

– Надолго к нам? – спросил Журба, стараясь косолапить на ходу меньше, чем обычно. Ноги повредил он в молодости, когда спрыгнул с третьего этажа, преследуя вора-домушника. Это получилось у него по-настоящему лихо, а вот кости срастались потом долго и, как выяснилось при снятии гипса, неправильно. Подвигом своим Журба гордиться давно перестал, а вот походки стеснялся. Так всегда бывает с ошибками молодости.

– Я пока не знаю, сколько пробуду здесь, – ответил Громов, поотстав на полшага. – Это зависит от многих обстоятельств.

«Любят же эти типы на себя таинственность напускать! – сердито подумал Журба. – Тоже мне, государственная тайна. Решил оттянуться на Черном море под видом командировки, вот и все обстоятельства». Когда он заговорил, голос его был лишь ненамного дружелюбнее мыслей:

– А какие планы на сегодня? У меня очень много дел.

– Все ваши дела придется отложить до лучших времен.

– Это как понимать? – Журба замер как вкопанный и покосился на Громова через плечо.

Тот подтолкнул его в спину, предлагая тем самым следовать вперед, и вместо того, чтобы ответить, предложил:

– Давайте обсудим все интересующие вас вопросы по дороге.

– По дороге куда?

Они уже спустились по лестнице на первый этаж, и Журба хотел было привычно повернуть к своему кабинету, когда был придержан за плечо и направлен в противоположном направлении – прямиком к выходу из отделения. Просто подконвойный какой-то, а не замначальника следственного отдела РОВД!

Хотел было Журба сказать Громову, чтобы тот не распускал свои длинные кагэбэшные руки, да наткнулся на его взгляд и осекся. Он еще никогда не видел таких светлых глаз. И, пока дивился их цвету, желание грубить исчезло.

– Помните, Вячеслав Игнатьевич, утонувшего мужчину, при котором были обнаружены квитанции на имя Сурина? – спросил Громов, глядя как бы на собеседника, но при этом сквозь него.

– Отчего же не помнить, помню, – пасмурно ответил Журба. – Только дело это закрыто за отсутствием состава преступления. А Сурина в Москву отправили за казенный счет. Смерть в результате несчастного случая, ничего особенного.

Он хотел добавить, что лично руководил расследованием дела по факту гибели Сурина, но придержал язык. Как оказалось, вовремя.

– Ошибаетесь, Вячеслав Игнатьевич, – улыбнулся Громов левой половиной рта. – Дельце-то прелюбопытным оказалось. Вернулось на доследование. Только уже к нам. Догадываетесь, что это означает?

– Что? – быстро спросил Журба.

– А то, что не все так просто.

Информации в таком уточнении было ноль, но Журба с понимающим видом кивнул:

– Ага! Вот как оно обернулось, значится.

– Именно, – подтвердил Громов многозначительно. Его застывшая полуулыбка не сулила ничего хорошего. Никому. – Я хочу, чтобы вы отвезли меня на то место, где был найден труп.

Журба пожал плечами:

– Пожалуйста.

– Спасибо, – ответил Громов без всякого намека на благодарность в тоне.

– Мне нужно по-быстрому уладить один вопрос, а вы пока идите к машине, – сказал Журба, махнув рукой в направлении выхода. – Красные «Жигули» шестой модели. Номер…

– Я знаю. И номер вашей машины мне известен, и то, что не такая уж она и красная. Но мы выйдем отсюда вместе. Так будет надежнее.

Журба, до сих пор не удосужившийся раскошелиться на мобильник, впервые пожалел об этом. То, что на дорогие сигареты не перешел, чтобы понапрасну не пускать сослуживцам пыль в глаза, это правильно. А вот мобильный телефон оказался бы теперь очень кстати. Запереться бы сейчас с трубкой в уборной и известить Минина о неожиданном затруднении. Не о том, конечно, которое все сильнее ощущалось в кишечнике. Обострение гастрита уже не казалось Журбе такой уж серьезной неприятностью.

– Прямо сейчас и едем? – спросил он, как будто выигранные несколько секунд что-то меняли.

– Прямо сейчас, – подтвердил Громов. – Я и вещи с собой захватил. – В подтверждение своим словам он приподнял небольшую, но тяжелую на вид сумку.

«Оружие в ней таскает, – сообразил Журба. – В пиджаке жарко, а с пистолетом за поясом даже вконец обнаглевший эфэсбэшник не станет расхаживать среди бела дня».

Выйдя из здания РОВД первым, он зажмурился, то ли от яркого солнца, то ли от сильной головной боли, которая уже намечалась в области его крепкого милицейского затылка.

* * *

Это поездка была не из тех, о которых остаются приятные воспоминания. Всю дорогу Журба напрягался, невпопад переключал скорости и так же невпопад отвечал на вопросы. А когда понял, что осмысленный разговор ему поддержать не удастся, включил на полную громкость любимую кассету и сделал вид, что слушает музыку.

– Блатной романтикой увлекаетесь, Вячеслав Игнатьевич? – усмехнулся Громов, прослушав пару куплетов.

Журбе было не до музыкальных диспутов.

– Слушай, майор, давай на «ты», а? – предложил он и потрогал затылок так осторожно, словно опасался нащупать там свежую шишку. Головная боль усиливалась быстрее, чем жара снаружи.

– Не возражаю, капитан, – ответил Громов, глядя на дорогу перед собой. – Вообще-то я «выкаю» только старшим по званию или тем, кто мне чем-то сильно не нравится.

– А я, значит, нравлюсь? – Журба постарался расслабиться, и это у него частично получилось.

Громов помолчал, как будто обдумывая ответ. Как выяснилось, он просто слушал очередную песню, потому что совершенно некстати заметил:

– Одного не пойму. Почему ворам такие привилегии? Ни разу не слышал песни от имени милиционера. Мол, пострадал безвинно, жизнь моя под откос пошла, прости меня, старушка-мать. – Громов с любопытством посмотрел на Журбу. – А ведь для вашего брата даже специальные зоны существуют, и не одна. Что же вам не поется?

– А другую тему найти нельзя?

Громов воспринял вопрос по-своему.

– Почему же нельзя? – охотно согласился он. – Вот тебе еще одна тема, дарю. Скажем, милицейская мать-старушка перебросила передачу через колючку, он в запретную зону сунулся, а часовой, сука, его из автомата положил. Тоже слезу прошибает. Что, плохая разве песня?

На язык Журбе просился один-единственный ответ: «Какого хрена ты тут раскаркался, чекист залетный!» Подвигав кадыком, словно для того, чтобы как можно аккуратнее проглотить неосторожную фразу, он буркнул:

– На заправку заверну. Бензин почти на нуле, клепать мой болт.

– Разве их не закручивают?

– Кого? – опешил Журба.

– Болты.

Журба снова потрогал затылок, но придумать достойный ответ это не помогло. Подрулив к колонке с 76-м бензином, он затормозил так резко, что ударился грудью о руль. Спутник, как ни странно, почти не шелохнулся, хотя пристегнут ремнем не был. Даже эта мелочь показалась Журбе раздражающей. Достав из кармана пачку сторублевок, он не стал разматывать скрепляющую их зеленую резинку, а просто сорвал ее небрежным жестом и выбросил в окно. Не хотелось ему, чтобы майор заметил, как сильно у него дрожат руки.

Если бы Журба в этот момент повернулся к Громову и перехватил устремленный на него взгляд, его пальцы могли бы вообще онеметь, как на лютом холоде. Но он старался не смотреть в сторону попутчика, а потому успешно отделил от пачки одну купюру и расплатился с заправщиком.

– Далеко еще? – спросил Громов, когда «Жигули» опять выехали на трассу, в последний момент увернувшись из-под радиатора гневно взвывшего грузовика.

– Близко. – Левое переднее колесо попало в выбоину, и Журбу подбросило чуть ли не до потолка.

– Неважные тут у вас дороги, – посочувствовал Громов.

– Дороги-то как раз нормальные…

Это означало: «А вот попутчики хреновые попадаются».

Но Журба оставил эту реплику при себе. Он вообще не проронил больше ни слова, пока не добрались до места.

– Дальше пешком придется, – сказал он, останавливая машину на небольшой площадке, усыпанной колючим щебнем. – Дороги к морю здесь нет. Можно, правда, спуститься вдоль русла реки – она, когда дождей нет, пересыхает к едрене фене. Но лично мне свою колымагу жалко по камням бить. – Выбравшийся наружу Журба ласково похлопал старенькую морковного цвета «шестерку» по разогретому капоту и сразу почувствовал себя немного лучше.

– Пешком так пешком, – легко согласился Громов, перекинув ремень сумки через плечо. – Веди, Сусанин.

– И охота по такой жаре тяжесть таскать? – спросил Журба, ступив бочком на крутую каменистую тропинку, белеющую среди травы.

– Все свое ношу с собой, – откликнулся за его спиной Громов. – В сумке мой арсенал… Все равно его не брошу, потому что он хороший…

Последняя фраза показалась Журбе смутно знакомой. Пытаясь вспомнить, где он ее слышал раньше, он промахнулся рукой мимо узловатой ветки эвкалипта, за которую намеревался схватиться, и шумно вломился в заросли ежевики, куда, в общем-то, не стремился. При его кривых ногах и достаточно грузной комплекции получилось это не слишком грациозно.

– Цирк у вас в Сочи имеется? – Громов невозмутимо ждал, когда спутник выкарабкается на тропу.

– Имеется, – подтвердил Журба, натужно гоняя легкими раскаленный воздух. – А что? – Он подозрительно взглянул на Громова: не издевается ли?

Тот сохранял абсолютную серьезность.

– А театр? – не унимался он.

– И театр есть. – Журба опять начал спускаться первым, то и дело останавливаясь, чтобы отряхнуть запылившиеся штанины. – Летом постоянно артисты приезжают.

– Да, артистов у нас пока еще хватает. А клоунов все меньше остается. Что, я думаю, не так уж и плохо.

После этого неожиданного заявления Громов обогнал Журбу и очутился на берегу первым.

Море ослепительно сверкало под солнцем. Нагромождение валунов, напротив которых был найден утопленник, казалось на этом сияющем фоне почти черным.

– Идем, – буркнул Журба, направляясь в ту сторону.

– Я сам. – Громов вежливо придержал его за локоть. – Отдохни, капитан. Лучше всего будет, если ты посидишь где-нибудь в тенечке.

– С какой это стати?

– Неважно выглядишь.

– Ты же не невесту себе выбираешь, – обидчиво сказал Журба.

Но Громов его уже не слышал. Шагал со своей сумкой в направлении моря и оборачиваться не собирался. Казалось, он всецело поглощен какой-то только ему известной целью. Прошелся вдоль берега раз, другой, снова повернул обратно. Журба уже собрался подремать немного на плоском теплом камне, когда Громов стремительно присел на корточки, что-то поднял и, украдкой оглянувшись на напарника, сунул в сумку.

Что это было? И откуда у ФСБ такой повышенный интерес к заурядному черноморскому утопленнику? Впрочем, как уже начал догадываться Журба, с покойником была связана какая-то темная история. Не зря ведь бандит Миня так заботился о том, чтобы все было шито-крыто.

Стоило Журбе подумать об этом, как на ум опять пришел мобильный телефон, которого сейчас так не хватало. 300 минут бесплатных разговоров в месяц! Да за пять часов можно успеть продать заказчику столько полезной информации, что хоть завтра на пенсию уходи. За сведения ведь, как за горячие пирожки, платят, пока они свежие. С пылу, с жару. Набрать бы сейчас номер Мини и шепнуть ему пару словечек про странные маневры столичного пижона на месте преступления. Но как это сделать? Не было такой возможности.

Громов, широко улыбаясь, уже возвращался. Еще издали он подмигнул Журбе и крикнул:

– Полный порядок, капитан!

– В смысле? – это прозвучало совсем не радостно, зато очень настороженно.

– Я нашел то, что искал. Ваши следаки улику проморгали, но я исправил ошибку.

– Исправил, значит?

– Исправил… Эх, хорошо! – Остановившись напротив сидящего Журбы, Громов бросил сумку себе под ноги и с удовольствием потянулся. – Все, завтра улетаю, капитан. Спасибо, что помог. С меня причитается.

– Что именно?

– Ну, ты даешь! – восхитился Громов. – Не знаешь, что тебе причитается?

– Да нет же. – Журба досадливо поморщился. – Ты сказал, что нашел какую-то улику. Вот я и спрашиваю…

– Зря спрашиваешь! – отрезал Громов. – Одно скажу: кое-кого ждет большой сюрприз.

Увидеть его сразу обоими глазами никак не удавалось – один приходилось щурить из-за сверкания моря за спиной Громова.

– Сюрприз, значится, – тупо повторил Журба.

– Вот именно.

Не потрудившись расстегнуть все пуговицы рубашки, Громов стянул ее через голову, небрежно бросил на гальку и предложил:

– Искупнемся?

Грудь у него была выпуклой, сильной и совершенно безволосой. Журба машинально поскреб свою собственную густую растительность, выпиравшую из-под воротника, и покачал головой:

– Нет. У меня работы по горло. Честно говоря, я очень спешу.

– Так езжай себе.

Журба недоверчиво спросил:

– Один?

– Один, – подтвердил Громов. – Мой рабочий день закончился. Я свою задачу выполнил и теперь намереваюсь позагорать на солнышке. А ты езжай на работу. – Для наглядности он махнул рукой в сторону города. – Сам понимаешь, командировки на курорт не часто подворачиваются. Хочу использовать свободный день на всю катушку.

Журба встал.

– Ты уверен, майор? Без обид?

– Какие могут быть обиды? Вечером доберусь своим ходом. Будет желание, подскочи ко мне часиков в восемь. Гостиница «Бриз», знаешь такую?

– Как не знать! – Журба нетерпеливо перетаптывался на месте.

– Вот и отлично. – Громов кивнул. – Значит, еще увидимся. До встречи, капитан.

Не дожидаясь ответа, он повернулся к собеседнику спиной и, насвистывая что-то беззаботное, зашагал к морю. Проводив его недобрым взглядом, Журба пнул ногой брошенную сумку, оказавшуюся подозрительно тяжелой, и стал карабкаться по склону к оставленной наверху машине.

Вскоре о его недавнем пребывании здесь напоминали лишь пыльные потоки камешков, которые продолжали сбегать вниз, когда сам Журба уже давно скрылся из виду.

Глава 9 Минин без пожарского

Господа Минины трапезничали в просторной овальной комнате, залитой солнечным светом. При таком освещении слабо колыхающиеся белоснежные гардины ничуть не напоминали саваны привидений, как это могло бы показаться ночью. Стол украшала ваза с бордовыми розами. Очень похожие росли на клумбе под окнами, но в самом доме было принято ставить исключительно привозные, израильские. В них был некий иностранный шик, недоступный соотечественницам.

Младший Минин, у которого недавно начались каникулы, наворачивал свою овсянку и толковал о прелестях английских пудингов. И то и другое получалось у него со знанием дела. Он учился в Итонском колледже, на родине появлялся редко и наивно полагал, что отец владеет процветающей строительной фирмой.

Отчасти так оно и было. Правда, возводила эта фирма исключительно «крыши» над коммерческими структурами. Папа Минин сына любил, гордился, что сумел дать парнишке настоящее образование. Сам он проходил свои университеты в Пермской ИТК № 11, от звонка до звонка. А это, конечно, не Итон, хотя чего-чего, а овсянки и там хватало.

Старшая дочь Минина, переживавшая очередную душевную драму, налегала в основном на семгу с черным хлебом, оборачивая каждый бутерброд свежим капустным листом. «Их двумя пальчиками ко рту подносит, а охранников за члены обеими руками хватает», – раздраженно подумал Минин. Дочь ничем не радовала родителей, зато парням было от нее радости хоть отбавляй. Приставленных к ней телохранителей приходилось менять каждые два месяца. Дочь, к величайшему сожалению отца, обмену и возврату не подлежала.

Супруга уже перепробовала все пять выставленных на стол салатов, не остановила окончательный выбор ни на одном из них и теперь заедала осетровую уху расстегаями. Лицо у нее так лоснилось от питательного крема, что собравшиеся старались на нее не смотреть.

– Вино опять неважнецкое прислали, – пожаловалась она, щелкнув пальцем по своему бокалу. – Не «Эльзасское», а какой-то «Токай», причем самого низкого пошиба. Знаешь, Евгений, я на днях вычитала в журнале, что в приличных домах принято держать сомелье.

– Сомелье? А «Дом Периньон» девяносто второго года тебя не устроит? – саркастически осведомился Минин.

Главный же вопрос, просившийся ему на язык, прозвучал бы примерно так: «Морда у тебя не треснет, дорогая?»

– Сомелье – это знаток и хранитель вин, – пояснила супруга со слегка обиженным видом. Губы у нее сложились наподобие куриной попки: сплошные морщинки с дырочкой посередине.

Минин случайно взглянул на ее накремленную физиономию, и аппетит у него испортился окончательно.

– Что за жидкая дрисня у меня в тарелке? – Его круглая физиономия, обмороженная в годы бурной молодости, как всегда, легко окрасилась в свекольный цвет.

Минин отлично знал, что за блюдо перед ним находится – сациви под ореховым соусом, приготовленное супругой собственноручно. Именно поэтому он решил не прикасаться к кушанью. В последнее время жена и без крема на лице вызывала у него сильнейшее раздражение.

– Евгений, что ты позволяешь себе за столом? – возмутилась она вибрирующим голосом. – Да еще при детях!

Минин отодвинул от себя сациви, постаравшись, чтобы часть подливы осталась на скатерти:

– Если я вижу перед собой дрисню, я так и говорю: дрисня!

– Я старалась, готовила, а ты…

– Старалась? Готовила? А по-моему, ты просто наложила мне в тарелку, вот и вся твоя кулинария.

Губы жены мелко задрожали:

– Ты ведешь себя, как последний…

– Последний – кто? – Минин швырнул на стол вилку, встал, с вызовом посмотрел на жену.

Она часто заморгала и сделала вид, что всецело поглощена своей ухой, хотя каждая ложка лезла ей в горло с трудом. Сын прятал ехидную улыбку в бокале грейпфрутового сока. Дочь готовила к употреблению очередной капустный лист. Насладившись этой семейной идиллией, Минин вышел вон.

Сын рассказывал, что у англичан есть поговорка: «Мой дом – моя крепость». Что касается Минина, то он предпочитал сравнение с тюрьмой. Причем выстроенной собственными руками.

* * *

Строители как раз копошились во дворе, возводя стены будущего домика для гостей. За ними приглядывал один из раскормленных Мининых бычков, кличка которого пока что не имела никакого значения. Не любимая собака ведь, не проверенный в делах кореш. Так, бугай с сиськами.

Рабочие при виде хозяина засуетились, как будто их движения переключили на убыстренную съемку. Но Минин выхватил взглядом только одного из них. Цепко выхватил, зафиксировал и поманил пальцем:

– Ком цу мир, сочинитель.

Это был самый настоящий писатель, автор самых настоящих книг, одну из которых Минин из любопытства приобрел, но прочитать, как всегда, не удосужился. Название книги, впрочем, позабылось, как и фамилия писателя. Что из того? Он ведь в обычного бича превратился, кочующего по стране в поисках заработков. Отребье. Подонок общества.

– Здравствуйте, – сказал писатель, остановившись напротив. Лицо – загорелое почти дочерна, тусклые волосы паклю напоминают. Выглядит так, словно его полночи водкой натощак поили, а потом до утра пинали ногами. В общем, явление Христа народу, а не человек. Ходячее убожество.

– Заказ выполнил? – спросил Минин с заранее недовольным видом. Он всегда хмурился, когда получал от людей требуемое, чтобы те не мнили о себе слишком много. Они родились давать, он – брать. Так был устроен мир, и Минина вполне удовлетворяло это положение вещей.

– Заказ? – Писатель поскреб лысеющую макушку и поднял взгляд к небу. Зрачки его глаз плавали в сплошном розовом тумане. Выходило, что свою дешевую водяру он лакал до самого рассвета, после чего пинать его стало совсем уже необязательно.

– Сюда гляди. – Минин ткнул себя в переносицу. – Я говорил тебе, что завтра день рождения у начальника налоговой инспекции? Хочу адрес ему подготовить, со стишатами. Ты что, забыл?

– Вспомнил, – утвердительно кивнул писатель, но на хозяина посмотреть так и не удосужился.

Минину это не понравилось.

– Ну? – процедил он не обещающим ничего хорошего тоном.

– Пожалуйста, – писатель пожал плечами. – Вот, слушайте…

Пред тобой открыты все дороги, Выбирай любую, без затей. Собирай вовсю свои налоги, Процветай, живи и богатей…

Минин пожевал губами, словно пробуя на вкус услышанное. Какой-то подвох в стихе ему мерещился, какая-то едва уловимая тухлятинка. Будто жаркое из крокодила лопаешь: вид привлекательный, а вкус… вкус в чем-то подозрительный, настораживающий.

– Что значит «свои налоги»? – проворчал Минин.

– А чьи же еще? – писатель изобразил лицом сильнейшее недоумение.

Но вот именно, что изобразил, а не испытал. Минин это нутром почувствовал, насупился еще сильнее.

Бугай с сиськами, уловив раздражение хозяина, встал с перекладины лежащей на боку лестницы и разместился в двух шагах от писателя, за его спиной. Минин на него даже не посмотрел. Все его внимание было сосредоточено на собеседнике.

– У тебя, сочинитель, – сказал он, – получается, что именинник сам налоги собирает и сам же от этого богатеет.

– Разве нет? – Писатель кашлянул в сторону густым перегаром и вопросительно глянул на Минина.

Тот прищурился:

– Ну-ну. А продолжение есть, сочинитель?

– Есть.

– Давай свое продолжение. Слушаю.

И Минин услышал:

В этот день мы все тебе желаем В начинаньях лучших преуспеть, Каждый день любить, не уставая, И при этом хворью не болеть.

– Хворью не болеть, – машинально повторил Минин, а в следующую секунду рыкнул:

– Какой такой хворью? Сифоном, что ли?

Писатель неопределенно пожал плечами:

– Почему обязательно сифоном? Хвори разные бывают.

Бугай с сиськами за его спиной переступил с ноги на ногу, сжал и разжал кулаки. Глаза у него сделались тоскливыми, как у кобеля, который ждет не дождется команды «фас».

– От любви хворей не так уж много, – медленно произнес Минин. – Тут и ежу понятно, какая болезнь имеется в виду. Ты что, сочинитель, решил главного налоговика города подъебнуть, а?

– Да он не поймет ничего, – буркнул писатель. – Будет кивать с умным видом да еще растрогается, обнимать вас полезет.

– На этом дне рождения соберутся уважаемые люди. – Когда Минин говорил, у него что-то клокотало – то ли в груди, то ли в горле. – Ты же подставить меня хотел, сволочь. Представь себе, как бы я выглядел, если бы перед всеми зачитал вслух эти голимые вирши!

Писатель, наверное, представил, потому что мимолетно улыбнулся.

Минин тоже улыбнулся – широко и зло.

– Совсем мозги пропил? – спросил он, растянув первую букву фразы на пару лишних секунд.

– А мне мозги теперь без надобности, – буркнул писатель. – Я теперь хлеб себе вот этим зарабатываю. – Он поднял перед собой натруженные руки, перепачканные побелевшим на солнце раствором.

– Зарабатывал, – сказал Минин. Опять звонкая буква получилась у него слишком длинной.

Писатель ничуть не удивился.

– Выгоняете? Что ж, придется поискать себе другого хозяина.

– Не придетс-с-ся! – Переведя сверкающие бешенством глаза на перетаптывающегося бугая, Минин распорядился: – Как только я отъеду, сломаешь сочинителю руку.

Уже уходя со стройплощадки, он бросил через плечо:

– Обе!

Услышав, как бойко застучали мастерки рабочих, как остервенело зашуршали в песочной куче их лопаты, Минин подумал, что так бездарно начавшийся день все же прожит не напрасно. Один подонок, может быть, и сдохнет под забором от голода, зато семеро остальных будут теперь работать как проклятые. Чтобы властвовать над людьми, необходимо внушать им страх.

Впрочем, окружающих Минин за людей не считал. Для него они были просто ботвой.

* * *

Белый джип, на заднее сиденье которого взгромоздился Минин, назывался «Блейзер». Еще вчера хозяину подавали темно-синий «Форд-Экспедишн». Если бы с такой же легкостью можно было бы заменить поднадоевшие часы «Картье» вожделенными «Даймонд Ролекс», настроение у Минина было бы значительно лучше.

– Здравствуйте, шеф, – сказал водитель почтительно. – Куда едем?

Затылок у него был совершенно плоским, как будто при рождении он хорошенько приложился головой к полу.

– На базу, – коротко велел Минин этому суперплоскому затылку.

Базой именовался развлекательный центр «777», недавно отгроханный на въезде в Сочи. Строил заведение один безвременно погибший бизнесмен, а заправлял там теперь Минин, приспособивший добрую треть здания под свою штаб-квартиру. Там, на полутора квадратных километрах общей площади, места хватало и для забав, и для самых серьезных дел. Удачное приобретение. Тем более что обошлось оно Минину даже несколько дешевле, чем «Блейзер». Когда в цене только нефть, водка и наркотики, жизнь человеческая почти ничего не стоит.

Дождавшись, когда джип отъехал от дома достаточно далеко, Минин скомандовал:

– Стоп. Бери-ка трубу, вызывай «Скорую».

Водитель растерялся:

– Не понял, шеф. Зачем «Скорую»?

– Хреново всасываешь? – вскинулся Минин, но потом вспомнил, что новичок еще не знает некоторых особенностей распорядка его дня, и опять откинулся на спинку сиденья. – Вызывай, и все. Скажи: у хозяина сердечный приступ.

– Сейчас в аптечке пошурую, шеф, – заволновался водитель.

– Не суетись, – буркнул Минин. – Сиди на месте и звони. Когда айболиты подкатят, прогуляешься в сторонке. А вопросов лишних больше мне не задавай. Не люблю.

Вскоре кремово-белый микроавтобус с подвыванием вылетел из-за поворота и лихо притормозил позади джипа. Лечебная процедура заняла совсем немного времени. Врач получил от пациента свой обычный гонорар, умело сделал ему укол морфия и был таков.

«Стекло», как называлась на языке Минина ампула, стоило 50 долларов. Ежесуточно он тратил на наркотик две сотни. Расходы можно было бы значительно сократить, перейдя на самообслуживание. Но Минин плохо переносил боль и был не в состоянии сделать себе укол самостоятельно, а своему окружению не доверял.

– Полегчало, шеф? – спросил обеспокоенный водитель, вернувшийся на свое место. Сообразив, что опять прозвучал вопрос, который ему задавать не рекомендовалось, он виновато шмыгнул носом.

– Порядок. – Минин вяло отмахнулся, и собственное движение показалось ему восхитительно-плавным. На периферии зрения, слева и справа, возникли две радужные туманности, которые всегда исчезали, когда Минин пытался приглядеться к ним повнимательней. Чтобы не коситься на них понапрасну, он прикрыл веки и сказал: – Ехай, милый.

Кайф, доставляемый ему «Марфушей», не шел ни в какое сравнение с женскими ласками. Иногда он подумывал о том, что увлечение наркотиком начало выходить за рамки, которые он однажды установил для себя сам, но всякий раз эти раздумья заканчивались вызовом бригады «Скорой помощи».

– Добрый доктор Айболит, – пробормотал Минин, не слыша своего голоса, – он излечит, исцелит.

Водитель по-черепашьи втянул голову в плечи и прибавил газу. Его плоский затылок выглядел таким напряженным, словно на него в любую секунду могла обрушиться неожиданная затрещина. Минин тихонько засмеялся, наслаждаясь полным, мелодичным звучанием своего голоса.

Когда призывно запиликала телефонная трубка, он не сразу взял ее в руку, решив сначала, что сработал антирадар, установленный в джипе. Но уже через пару секунд Минин заставил себя собраться, и, когда он ответил на звонок, тон его не выражал ничего, кроме металлической твердости и непоколебимой уверенности в себе:

– Да!

– Рад слышать тебя, брат, – приветливо сказала трубка. – Как твои дела? Мои хлопцы помогли решить тебе проблему?

Звонил Паша Самсон, предводитель одной из многочисленных киевских группировок. Когда-то, кентуясь на соседних нарах, Миня и Самсон готовы были поделить между собой последнюю пайку (чужую, разумеется), а теперь, по причине отдаленности друг от друга, уже никак и никогда не «пересекались». На воле делить им было нечего, приумножать – тем более, а потому они просто оказывали друг другу различного рода услуги, среди которых в конечном итоге не оставалось ни одной неоплаченной. На этот раз в долгу оказался Минин, выписавший с Украины парочку самсоновских «быков», чтобы не посвящать в подробности местную братву.

– Спасибо за участие, Самсон, – сказал он сдержанно. Хотя разговор велся по закрытому от прослушивания спутниковому мобильнику, Минин все равно предпочитал изъясняться иносказательно. – Да, твои хлопцы помогли мне уладить одну проблему, но они же создали и две дополнительные. Я не люблю такую арифметику, когда я в минусе.

– Ты серьезно? – В далеком Киеве возникла недоверчивая пауза. – Гога и Кузя пацаны правильные, в деле проверенные. У тебя действительно есть какие-то реальные претензии, брат? – Самсон гнусавил все сильнее, а последние слова вообще почти промяукал, на манер дикого камышового кота.

– Нет, брат, – ответил Миня в той же вкрадчивой манере хищника, всегда готового дать отпор. – Лично к тебе у меня претензий нет. Но твои правильные пацаны опарафинились, как последние дешевки. Нашли свободные уши двух мокрощелок и нажужжали им о своих подвигах. Я сердит на них, брат. Так дела не делаются.

Обдумывание услышанного заняло у Самсона немного времени.

– Если так, считай, что должен я тебе, брат, – произнес он. – Гога и Кузя пусть возвращаются домой. Можешь быть уверен: они свое получат. Реально.

Вместо того чтобы удовлетвориться достигнутой победой, Минин только усилил нажим. Это давно стало для него золотым правилом. Он никогда не ограничивался частичным перевесом там, где можно было добиться полного превосходства. Если человек пятится, столкни его в пропасть. Если прогибается – скрути его в баранку.

– Я готов отправить твоих пацанов домой хоть сейчас, – медленно заговорил он, взвешивая каждое произнесенное слово. – У меня нет причин сомневаться в том, что оба фуцика получат свое. Ты сказал, я слышал. Но вот что беспокоит меня, брат… Как быть, если по дороге Кузя и Гога опять зальют зенки и распрягутся окончательно? Кто тогда за их пьяный базар ответит? Скажи мне сейчас, чтобы потом между нами не возникло никаких непоняток.

Вариантов ответа у Самсона было несколько, и все проигрышные. Поэтому он опять пошел на попятный, как человек, ощутивший ненадежную почву под ногами:

– Где Гога и Кузя сейчас?

– Из гостиницы я их выцепил, чтобы больше лишнего не болтали, – ответил Минин, победоносно улыбаясь, но так, чтобы это никоим образом не отразилось на его интонации. – Со вчерашнего дня оба находятся в надежном месте и ждут, когда я с ними рассчитаюсь. Если ты дашь добро, я произведу расчет по полной программе. Или ты все же желаешь получить своих пацанов обратно?

Уже в одном напоминании, что «пацаны-то не какие-нибудь левые, а твои собственные, Самсон», прозвучал упрек, который в любой момент мог превратиться в обвинительный приговор.

– На кой они мне сдались! – возмутилась телефонная трубка.

– Тут ты прав, Самсон, прав на все сто, – сказал Минин, подчеркивая, что решение было принято собеседником, а он лишь одобрил его. – Я тоже думаю, что такие мудозвоны тебе ни к чему. Забудь о них, как будто их никогда и не было.

– Кого? – засмеялся Самсон. – О ком речь, реально?

Они обменялись еще несколькими дежурными фразами, прощупывая настроение друг друга, и распрощались, в общем довольные итогами состоявшихся переговоров. Но если Самсон радовался лишь тому обстоятельству, что избежал предъявы за раздолбайство своих бойцов, то Минин торжествовал настоящую победу. Мертвые Гога и Кузя его устраивали значительно больше, чем живые. Даже в том случае, если бы они не распустили языки, их пришлось бы «потерять» тем или иным способом, чтобы уже никто и никогда не узнал, чем они занимались в Сочи. Теперь необходимость мудрить и мутить отпала сама собой.

Пробежавшись пальцами по мелодичным клавишам трубки, Минин набрал нужный номер и, не тратя время на отвлеченные темы, распорядился:

– Паленый? Я на подъезде. Запускай гостей в баньку. Парить их будем. Лечить от вшивости.

Глава 10 С легким паром!

– Не понял, – недовольно сказал Кузя, развалившийся на кровати. – Мы что, не моемся, что ли? Какая, на хрен, баня в такую жару? Я бы в бассейне лучше поплескался с телками.

– Паленый сказал, телки будут, – ответил Гога, только что вернувшийся из бильярдной, где лениво катал шары с воображаемым противником. – Но в бане. У них здесь турецкая оборудована. Слышать о таком приколе – слышал, а видеть пока не приходилось.

– Мне по барабану: хоть турецкая, хоть немецкая. Я белый совсем, гляди! – Кузя выпятил грудь, поросшую редкими длинными волосами, которые упрямо не желали мужественно курчавиться. – Пацаны спросят: вы на море были или у негра в заднице? Сидим тут, как узники Бухенвальда. – Он выругался и, приподняв покрывало, основательно высморкался под кровать, поочередно прочистив обе ноздри.

Гога тем временем сбросил трусы, натянул плавки и стал любоваться своим отражением, играя перед зеркалом бицепсами.

– Попозже сам Миня обещал к нам присоединиться, – сказал он, застыв в наиболее эффектной, по его мнению, позе. – Думаю, хочет бабло нам выдать. А может, еще работенку подкинет. Лично я не против. – Гога втянул живот, поворачиваясь к зеркалу то одним боком, то другим.

– Прямо Шварценеггер, – буркнул Кузя. – Носки в клубок сверни и в плавки запихни для конкретики. Все бабы твои будут.

– Я лучше баксы туда суну, – самодовольно усмехнулся Гога.

– Краба своего сунь. – Кузя засмеялся и издевательски пропел: – Прибежал домой я враскорячку-у, показал сестре свою болячку-у, и опять пустился вска-ачь между ног футбольный мя-яч…

Гога не дослушал, метнулся в ванную комнату с криком:

– О, хорошо, что напомнил! Я его в баню с собой возьму. Проверю на выносливость. Все равно полудохлый уже, а выбрасывать жалко.

– Что ты с ним носишься, как дурень с писаной торбой? – раздраженно сказал Кузя. – Замахал своим крабом!

Тем не менее он подошел к возвратившемуся в комнату товарищу, который разглядывал на просвет прозрачный полиэтиленовый пакет, наполненный водой. Краб смотрелся в нем еще более огромным, чем был на самом деле. Шурша лапами, он попытался попятиться и снова замер – неподвижный, как камень. Он знал, что сегодня ему предстоит умереть, сварившись заживо в своем панцире. Но крабы не умеют бояться и печалиться. Лучше всего у них получается ждать – хоть чужой смерти, хоть своей собственной. Сначала ты ешь кого-то, потом кто-нибудь ест тебя. Смысл жизни ничем не отличается от смысла смерти. Во всяком случае, в понимании крабов.

* * *

Турецкая баня размещалась в цокольном этаже здания. Собственно, тут было их несколько – на любой вкус. Двери всех выходили в просторный зал, отделанный светлым деревом.

– Дуб? – поинтересовался Гога, щелкнув пальцем по панели.

– Натуральный, – подтвердил провожатый и обидно засмеялся.

Одна половина лица у него представляла собой сплошной шрам от ожога. Глаз каким-то чудом уцелел, но от ушной раковины остался лишь жалкий огрызок. Когда Паленый, как звали здесь этого парня, поворачивался к Гоге и Кузе обгоревшей половиной лица, они поспешно отводили взгляды в сторону. Туго обтягивающая череп розовая кожа выглядела так, словно ее долго жевали, прежде чем выплюнуть. А редкие волосики, которыми Паленый пытался прикрыть хотя бы часть обезображенной головы, только подчеркивали его уродство.

– Посидите пока здесь, – сказал он гостям, кивнув в сторону кушетки у дальней стены, за небольшим бассейном. – Пойду распоряжусь насчет массажа и всего остального. Вы блондинок или брюнеток предпочитаете, братишки?

– Блондинок! – Кузя опередил Гогу на целый слог, а потом еще и уточнил с видом знатока: – Чтоб волосы везде светлые были. И здесь, – палец указал на голову, – и здесь. – Палец переместился значительно ниже.

– Ну, губы особенно не раскатывайте, – осадил его Паленый. – Будет вам одна блондинка, но крашеная. Вторая вообще брюнетка. Других пока нету. Отсыпаются.

Не дождавшись возражений, он оставил гостей дожидаться выполнения заказа, а сам исчез за одной из неприметных дверей.

– Не нравится мне он, – угрюмо сказал Кузя. Эхо разнесло его недовольный голос по всему залу. – И вообще, зря мы сюда приперлись. Мокро, хлоркой за километр несет. Телок можно было и в нашей комнате трахнуть.

– В комнате их не было, а здесь есть, – рассудительно заметил Гога и направился в обход бассейна, поплевывая в него на ходу.

Кузя двинулся следом. Что-то очень уж муторно сделалось у него на душе. Не хотелось оставаться одному.

Пройдясь босиком сначала по холодному скользкому кафелю, а потом по отсыревшему ковру, он пнул ногой забытый кем-то махровый халат и открыл мини-бар, сооруженный в виде темного бочонка.

– «Хайнекен», – сообщил Кузя товарищу. – Будешь пиво, Гога?

– Кидай, – оживился тот.

Кувыркающаяся в воздухе бутылка была поймана одной рукой, потому что вторая была занята пакетом с крабом. Сорвав крышечку зубами, Гога приложился к горлышку, с наслаждением крякнул и мечтательно произнес:

– Эх, сейчас бы еще косячок для полного кайфа!

– Перебьешься, – хмуро сказал Кузя. – Не у себя дома.

– А я везде дома. Были бы бабки, а дом найдется. – Едва закончив свой афоризм, Гога округлил глаза и воскликнул: – Оба-на!

Обернувшись, Кузя увидел двух девушек, пересмеивающихся возле открытой двери, откуда клубами валил пар. Стараясь понравиться парням, они вертелись так и эдак, разве что не приплясывали на месте. Черненькая была обмотана желтым полотенцем, а ее подруга нарядилась в пляжную кепку, лихо развернутую козырьком назад. Больше на ней ничего не было.

– Мальчики! – игриво пропела она. – Пора на лечебные процедуры!

Кузя сразу смекнул, что это и есть обещанная крашеная блондинка, хотя волосы на голове девушки были скрыты фуражкой, а других на ее теле вообще не наблюдалось. Деловито прочистив ноздрю, он зашагал к ней, предупредив товарища:

– Эта – моя!

– Почему? – возмутился Гога.

– По члену моему.

Приблизившись к девушкам, он, не обращая никакого внимания на жеманничающую брюнетку в желтом полотенце, хрипло спросил:

– Как звать?

– Вика.

– Иди сюда, Вика.

– Погоди! – пискнула она, когда Кузя припечатал ее спиной к дубовой панели и вцепился в ее ягодицы с таким остервенением, словно намеревался разломить их пополам, как яблоко. – Сначала массаж!

– Это и есть массаж, – успокоил он девушку, приспуская плавки. – Проникающий.

Он навалился на Вику, тяжело задышал, заерзал, а через минуту шагнул назад.

– Так быстро? – не поверила она.

– Продолжение следует, – пообещал Кузя, озираясь по сторонам. – А где мой кореш?

– Подруга его в парную повела.

– Как зовут эту мочалку?

– Она не мочалка. – Вика надула губки. – Она Лиза.

– Мочалка Лиза, – поправил ее Кузя, первым шагнув в турецкую баню.

Помещение была доверху наполнено белым паром – таким густым, что его хотелось разгребать руками. Ощущая жар каждой клеточкой тела, Кузя пошевелил ноздрями, высморкался, чтобы лучше ощущать запахи, и спросил у смутно угадывавшейся рядом Вики:

– Что за духан, не пойму? Как в больнице.

– Эвкалипт, – пояснила она. – И всякие ароматические масла. Лично мне нравится.

– Лично мне однодуйственно, что тебе нравится, а что нет, – признался Кузя, а потом повысил голос: – Гога! Ты где? Ни фига не вижу.

– Здесь я… Давай сюда…

Щурясь в полумраке, Кузя перешагнул через валяющееся на полу желтое полотенце и увидел перед собой что-то вроде высокого ступенчатого помоста из полированных досок. Там и сям валялись разноцветные циновки, смятые простыни. На верхней полке переплелись две человеческие фигуры, среди которых опознать Гогину было не так-то просто. То ли он задавал жару мочалке Лизе, то ли она ему – сразу и не поймешь. Но Кузя почувствовал, что плавки опять сделались ему тесными, и оглянулся.

В первую секунду лицо Вики, стоявшей за его спиной, показалось ему напряженным или даже злым. Но, когда Кузя пригляделся к ней, она уже улыбалась до ушей.

– Что, не успел рассмотреть как следует? – Вика лукаво приподняла брови.

Они у нее были густые, плавно изогнутые, как крылья птички на детском рисунке. Ее лихо вздернутый нос покрылся мелкими бисеринками пота.

– Ты без купальника загораешь, что ли? – спросил Кузя, смерив ее изучающим взглядом с головы до ног. Ему становилось все жарче, уши горели, в груди скапливался сухой пар.

– Это уж как получится, – усмехнулась Вика со значением.

– Иди ко мне. – Кузя протянул к ней руку и призывно зашевелил пальцами, пока они не коснулись подавшейся вперед груди. Прихватив ее сосок собранными в щепоть пальцами, он недовольно спросил: – Только на кой хрен тебе сдалась эта фуражка дурацкая? Сними.

– Зачем?

– Затем. – Он сжал пальцы сильнее и покрутил сосок из стороны в сторону, как бы пробуя его на прочность.

Улыбка Вики сделалась вымученной, но она все еще бодрилась и даже пыталась сохранить игривые интонации в голосе.

– А по-моему, мне кепка очень даже идет, – заявила она, развернув головной убор на сто восемьдесят градусов и надвинув его на глаза. – Смотри, так лучше?

Теперь из-под козырька выглядывал только ее вздрагивающий подбородок, и Кузе вдруг захотелось поиметь девушку именно так, не видя перед собой никакого лица, а только тело. Оно уже лоснилось от пота, как у красоток из глянцевых журналов, обстоятельное разглядывание которых заменяло Кузе чтение. Его пальцы неохотно разжались.

– Ладно, можешь оставить свою фуражку, – хрипло сказал он, нагнувшись, чтобы снять плавки. – Но если у тебя лишай какой-нибудь или что-нибудь еще похуже, то…

Договорить он не успел, вскинув голову на страдальческий возглас Гоги:

– Ёбт!..

Он сидел спиной к Кузе, переместившись почему-то на вторую полку сверху. Причем его угораздило устроиться там настолько неловко, что в любой момент он рисковал загреметь вниз головой.

– Осторожней! – машинально крикнул Кузя и только потом обратил внимание на еще более странную позу Лизы.

Окутанная густым туманом, она нависала над Гогой, стоя на одной ноге, как цапля, но продлилось это лишь какое-то мгновение. Пронзительно взвизгнув, Лиза нанесла стремительный удар босой пяткой прямо в голову Кузиного товарища, которую тот не успел заслонить рукой.

Не издав ни звука, он обрушился вниз, пересчитывая на лету каждую полку: тумп… тумп… тумп… Об пол Гога приложился темечком – да так, что отчетливо клацнули зубы.

Машинально проследив за ним взглядом, Кузя уставился на спускающуюся к нему брюнетку, потрясенный ее выходкой настолько, что даже подходящее ругательство ему на ум не приходило. Из его глотки вырвалось только короткое «э!». Скорее изумленное, чем угрожающее.

Когда Лиза очутилась на расстоянии вытянутой руки, он попытался схватить ее за лодыжку и опрокинуть одним резким рывком на спину, чтобы для начала как следует съездить по ее наглой физиономии. Растопыренные пальцы поймали лишь белесый пар. Оттолкнувшись от полуметровой платформы одной ногой, брюнетка легко взвилась в воздух и перемахнула через ошеломленного Кузю. Разинув рот, он проследил за ее полетом над своей головой, забыв, что стоит в нелепой сгорбленной позе, по-прежнему держась одной рукой за снятые до колен плавки.

Лиза пружинисто приземлилась и тут же развернулась к нему лицом. Ее груди были не больше ее сжатых кулаков, а между ними смог бы поместиться еще один, мужской. Да и сама она больше смахивала фигурой на крепко сбитого парня, чем на ту девушку, которая еще недавно кокетливо куталась в полотенце. Это озадачило Кузю почти так же, как молниеносная расправа над Гогой.

Его вывел из оцепенения издевательский смех Вики:

– Куда же подевалось твое проворство, кролик? – Она успела снять кепку и, хотя была сложена куда лучше подруги, тоже сделалась похожей на мужчину. Короткие волосы воинственно топорщились на голове, взгляд исподлобья, под кожей живота обозначились мышцы. Если бы у нее между ногами обнаружился член, Кузя нисколько не удивился бы. Странным теперь казалось как раз его отсутствие.

– Давай, кролик, – не унималась Вика, – покажи нам, как ты умеешь драться. Надеюсь, это получается у тебя лучше, чем трахаться?

– Сейчас узнаешь, – мрачно пообещал Кузя.

– Да неужели?

Прежде, чем он успел шагнуть вперед, чтобы одним ударом размазать ее ухмыляющиеся губы по всему лицу, Вика угрожающе приподняла ногу, согнутую в колене. Действуя автоматически, как боевой робот, Кузя прикрыл одной рукой пах, вторую согнул в локте, защищая кулаком лицо.

– Ю-ю-у-ух!

Издав воинственный возглас, Вика подпрыгнула, выбросив правую ногу так высоко, словно вознамерилась сесть на шпагат прямо в воздухе. Пятка даже не задела напрягшегося Кузю, но толком обрадоваться этому он не успел, потому что, взметнувшись чуть выше его макушки, она тотчас возвратилась обратно, обрушившись на незащищенный затылок. Теряя равновесие, он шагнул вперед и, запутавшись ногами в своих плавках, неуклюже рухнул на пол. Развернуться при падении боком – вот и все, что он сумел сделать в своем невыгодном положении стреноженного коня.

Потом на него обрушилось сразу столько стремительных ударов, что даже боль не успевала отзываться в ушибленных местах, сделавшись всеобъемлющей и постоянной. Где-то рядом орал благим матом Гога, избиваемый Лизой. Его голос доносился до Кузи то с одной стороны, то с другой, поскольку сам он вертелся на полу ужом, хотя толком уклониться от Викиных ног ему не удалось ни разу. Из рассеченной брови хлестала кровь, окрашивая происходящее в красное, в голове шумело, выбитое из сустава плечо отзывалось на каждое движение отвратительным скрежетом, отдающимся во всем теле.

Придерживая покалеченную руку за локоть, он приподнялся на одно колено, готовясь оттолкнуться им от пола, чтобы наконец выпрямиться и дать обеим стервам достойный отпор. Босая подошва вылетела ему навстречу из ниоткуда. Сплошная мозоль, желтая, потрескавшаяся. Сначала Кузя увидел крупным планом ее, а потом в глазах вспыхнул настоящий фейерверк – такой же отчетливый, как вкус крови на языке.

Только теперь, беспомощно опрокинувшись навзничь, он понял, что две взбесившиеся суки попросту убивают его и товарища, и забьют насмерть, если им не будет оказано никакого сопротивления. Перемалывая во рту кровавую кашу из мелких осколков зубов, Кузя страшно закричал и опять начал подниматься, выставив вперед неповрежденную руку.

Первое, что он обнаружил перед собой, когда осознал, что град оглушающих ударов закончился так же внезапно, как и начался, это туман, сплошной туман. Одному глазу он казался белым, второму – алым, но за туманом не было никого. Нападавшие словно растворились в нем, испарились, как будто их никогда и не было. Воинственный девичий визг, который беспрестанно оглашал помещение на протяжении всего избиения, прекратился. Если не считать Гогиного поскуливания и собственного прерывистого дыхания, в помещении стало тихо. Шипел, правда, еще пар, врывающийся сквозь решетчатые отверстия под самым потолком, но на него Кузя вообще не обращал внимания.

Доковыляв до двери, он навалился на нее здоровым плечом. Она даже не шелохнулась, поскольку, как обнаружил Кузя, присмотревшись, открывалась внутрь, а не наружу. Но никакой ручки на ней не было, лишь следы от вывинченных шурупов. Кузя потрогал пальцем эти дырочки, и ему вдруг стало еще страшнее, чем недавно, когда сумасшедшая тварь по имени Вика обрабатывала его ногами, как какое-то неодушевленное чучело.

– Блядство какое, – плаксиво сказал он и пнул дверь коленом. – Вот же блядство!

– Чего это они, а? Долбанутые совсем?

Кузя оглянулся. Растерянный Гога сидел на полу, то и дело подставляя язык под набегающую из носа струйку крови. Когда он, постанывая, встал, на виду осталась только нижняя половина его туловища. Остальное скрылось в облаке сгущающегося пара. Его стало слишком много. Он обжигал легкие при каждом вдохе.

– Что, братишка, клёво попарились мы с телочками? – прерывисто произнес Кузя. – Вот тебе и турецкая баня! Для турков вроде нас с тобой.

– Они сейчас откроют, – неуверенно произнес Гога, смутно виднеющийся в тумане. – Иначе ведь сваримся на хрен! На термометре уже почти семьдесят.

– Там есть термометр? – спросил Кузя, прижавшись спиной к двери. Она показалась ему такой же горячей, как окружающий воздух. Не дерево, а раскаленное железо.

– Ну! – подтвердил Гога. – Здоровенный такой.

– На сколько градусов он рассчитан?

– Последняя цифра – двести.

– В два раза выше температуры кипения, – прошептал Кузя, закрыв глаза.

– Что? Что ты там бормочешь?

– Сначала лопнет градусник, а потом – глаза. – Кузя закашлялся, хватаясь за грудь одной рукой. Вторая плетью висела вдоль туловища.

– Так стучать надо! – встревожился Гога. – Орать! Звать на помощь!

– Кого звать?

– Их!

– Кого их, бестолочь? – Кузя опустился на корточки, сообразив, что у самого пола немного прохладнее. – Ты еще не понял, что все это было подстроено?

– Но Миня обещал…

– А ты сам много своих обещаний выполнил?

– Сравнил член с пальцем! – возмутился Гога, задыхаясь. – С меня спрос какой? Никакого. А Миня – авторитет. Ему положено слово держать.

Невеселый Кузин смех всколыхнул молочную завесу перед его глазами:

– На то Миня и авторитет, чтобы за красивыми словами прятаться. Разве можно такому верить? – Он пару раз ударился головой об дверь и с отчаянием простонал: – Придурок, вот же придурок!

– А ты? – возмутился Гога, подбираясь поближе. Он передвигался ползком, потому что стоять во весь рост было уже невозможно.

– Я про себя и говорю, – глухо сказал Кузя, завалившись набок. – Закончил бы техникум, работать пошел. А теперь все, спекся, в натуре. Звездец котенку.

– Может, шутка у них такая? – с надеждой предположил Гога. Он сел на задницу, поднял сведенные вместе ноги и принялся методично колотить ими в дверь. – Хорош выйогиваться, э! Открывайте, падлы! От-кры-вай-те!!!

Кузя увидел россыпь белесых волдырей на покрасневших плечах товарища и вяло подумал, что сам выглядит не лучше. Слюна, которую он выпустил изо рта, зашипела, едва коснувшись поверхности пола.

– Кипит, – тихо сказал он.

Гога сразу понял, о чем речь, завыл, заметался по комнате. Хватая с полок то простыни, то циновки, он принялся швырять их вверх, как будто надеялся заткнуть ими отверстия, сквозь которые били упругие струи пара. И при этом все время кричал как заведенный:

– Я не хочу так!.. Я так не хочу-уу-уу!

Это было последнее, что видел и слышал Кузя до того, как ослеп и оглох от боли окончательно. Пар, температура которого перевалила за двести градусов, сжег ему легкие, но он успел пожелать себе смерти.

Гоге повезло чуточку больше: у него вовремя остановилось сердце. Он упал рядом с прозрачным пакетом, который принес с собой.

Вода в завязанном пакете бурлила до тех пор, пока расплавившийся полиэтилен не лопнул. В луже выплеснувшегося кипятка остался лежать краб, который цветом теперь ничем не отличался от двух его заживо сварившихся обладателей.

Глава 11 Власть – всласть

Обворожительная девушка в пожарной каске и просторной ярко-красной куртке оказалась самой стойкой из всех. Пять остальных соперниц удалось обставить без особого труда. Эта, шестая, начинала артачиться, как только доходило до самого интересного.

Денежный кон разыгрывался за три-четыре сдачи. Вначале Минин прикупал исключительно удачные карты, имея после этого на руках то две пары, то три десятки, то вообще непробиваемый флэш. В конце концов, не слишком убедительно смущаясь, девушка заявляла:

– Если я проиграю и в этот раз, мне придется что-нибудь с себя сняу.

Именно так: сняу. Это-то и заводило Минина больше всего.

– Снимешь, – бормотал он, – конечно, снимешь. И не что-нибудь, а все, до последней ниточки. Потом еще попляшешь передо мной голенькая. Куда ты денешься!

Лукаво поглядывая на него поверх карточного веера, девушка притворно вздыхала, складывала карты стопочкой и покорно раздевалась. Сначала исчезала каска, потом – широкий пояс, надетый поверх куртки, потом – сама куртка… сапожки… черное трико… Чтобы оставить противницу без нижнего белья, оставалось поднажать еще самую малость, но всякий раз Минин, забывая об осторожности, пер напролом и оказывался, например, с двумя десятками против двух валетов.

– Сожалею, сынок, – усмехалась соперница. – Кажется, тебе рано иметь дело с взрослыми девушками.

Одежда в обратной последовательности возвращалась на место, и все повторялось сначала: обещание сняу, раздевание, высвечивание карт, неспешное одевание.

– Что, выпал неудачный денек? – невинно осведомилась девушка, кажется, уже в двадцатый раз за сегодня.

– Заколебала ты меня своими поддевками! – заорал Минин, едва сдерживая желание извлечь из компьютера проклятый диск и расколотить его на мелкие осколки, а то и вообще разгрызть зубами, как поступал он в молодости со стаканами – иногда на спор, но чаще из желания доказать, что для него нет ничего невозможного.

Девушка на экране монитора продолжала безмятежно улыбаться, поочередно принимая все позы, заданные ей создателем программы. Странное дело, но Минин, который мог собрать перед собой хоть целый кордебалет настоящих, реальных красавиц и заставить их проделывать все, что ему взбредет в голову, никак не хотел спасовать перед этой компьютерной малышкой.

Он должен был подчинить ее своей власти во что бы то ни стало. Весь смысл его жизни состоял в утверждении своей воли. Преодолеть чужое сопротивление, сломать противника, смять, растоптать, как кусок дерьма под ногами. И идти дальше, сбивая на ходу с каблуков то, что на них налипло. Остановиться или попытаться свернуть означало самому оказаться под чужой подошвой. А быть раздавленным Минин боялся больше, чем умереть. Потому что унижаться ему уже приходилось. Умирать же – никогда.

Смерть всегда была чужой. Каждый раз, когда Минин сталкивался с ней, он особенно остро ощущал, что жив и даже, может быть, – чем черт не шутит? – бессмертен. Вот почему, когда ему доложили, что с киевскими «быками» покончено, он не поленился спуститься вниз и убедиться в этом собственными глазами. Кто-то опять умер. Он по-прежнему продолжал жить. Как можно было отказать себе в удовольствии порадоваться этому?

Но сегодня с самого утра все шло наперекосяк, шиворот-навыворот. Против своего ожидания, остановившись над двумя телами, выволоченными из парной на простынях, Минин ощутил вовсе не привычное удовлетворение, а смутную тревогу, собравшуюся плотным комом в груди. Она то леденила изнутри сердце, то подступала тошнотой к самому горлу, и прогнать ее было трудней, чем назойливую муху.

Из открытой двери турецкой бани все еще полыхало жаром, пар выползал из нее подобно облаку без конца и края, дымком тянулся к потолку, стелился туманом над наполненным бассейном.

Мертвецы цветом напоминали беспечных отдыхающих, целый день провалявшихся на самом солнцепеке. Местами кожа слезла с них клочьями, местами – покрыта безобразными волдырями. Когда Минин заметил, что на пальцах руки одного из трупов отсутствуют ногти, он поспешил отвести взгляд и уставился на остальных зрителей.

Паленый, верный мининский опричник с десятилетним стажем, задумчиво тянул пиво из маленькой бутылки, и выражение его лица было отсутствующим. Лиза и Вика, бывшие бездомные бродяжки, которых за короткий срок удалось превратить в настоящих чертовок, способных за деньги удушить родных матерей, если бы такие у них имелись, тихонько обсуждали планы на вечер. Первая, зажав в зубах заколку, стягивала узлом волосы на затылке. Вторая, по-рыбьи открывая рот, красила губы помадой – почти в тон обваренным телам, лежащим у ее ног.

– Принесите что-нибудь и прикройте этих долбёбов! – раздраженно сказал Минин. – Здесь не выставка уродцев.

Паленый метнулся в парную, откуда, шипя и чертыхаясь, вывалился с большим банным полотенцем желтого цвета. Для того чтобы накрыть второй труп, Лиза сняла с себя влажную простыню. Получилось еще хуже, чем было. Какая-то карикатура на погребальный обряд. «Амбал с уродливой рожей, две хихикающие шлюхи. Скотство какое!» – подумал Минин, сам толком не зная, что он имеет в виду: жизнь или смерть.

А еще ему вдруг пришло в голову, что он видит эту компанию в полном составе в последний раз. Это заставило его желудок съежиться от тоскливого предчувствия. В таком случае он тоже стоял перед этой троицей в последний раз в жизни. В чьей жизни? Не в своей ли собственной?

Минин чудом успел добраться до своего кабинета и запереться там, чтобы не проявить постыдную слабость перед своими подчиненными. По пути к унитазу он до крови искусал собственный большой палец, но потом сил сдерживаться не осталось. Не отвращение, а тошнотворный страх вывернул его наизнанку, согнул в три погибели, наполнил глаза слезливой мутью. Кислый привкус блевотины до сих пор сохранялся во рту, и теперь Минину казалось, что отделаться от него не удастся до самой смерти.

«Потерпи, – язвительно предложил внутренний голос, – ждать тебе недолго осталось». Улыбка девушки на экране монитора сделалась такой ехидной, словно она тоже услышала этот малоутешительный совет.

– Рано лыбишся, тварь! – прошипел Минин, нащупывая рукой «мышку» компьютера. – Сейчас ты у меня попляшешь! Все передо мной на цырлах бегают, и ты тоже будешь.

Свекольный цвет его лица поблек до слегка сиреневатого, губы собрались в прямую линию, похожую на шрам, под ушами заходили желваки. Он загадал, что если ему удастся раздеть соперницу с одного захода, то на дурные предчувствия можно будет махнуть рукой, положить на них с прибором. И теперь эта эфемерная победа значила для него больше, чем настоящий выигрыш в казино.

* * *

Телефонный звонок прозвучал на самом кульминационном моменте: виртуальная красотка прилежно танцевала под ритмичную музыку в чем мать родила, а Минин мрачно наблюдал за ней, размышляя, почему, когда цель достигнута, она перестает будоражить, как прежде?

– Слушаю, – буркнул он в трубку, а сам раздраженным жестом погасил экран, обманувший его ожидания.

– Алло? Евгений?..

Капитана Журбу можно было опознать даже не по голосу, а по недавно появившейся манере запинаться на имени Минина, к которому ему явно хотелось присовокупить отчество. Это был хороший знак. Мент уже успел проникнуться уважением. Осталось научить его заискивать. Размягчить ему хребет до нужной кондиции.

Еще вчера Минин величал Журбу Вячеславом. Сегодня ограничился тем, что бросил в трубку барственно-пренебрежительное:

– Славик? Что у тебя ко мне? Только не говори, что у тебя опять возникли проблемы. В последнее время ты и так путаешься в них, как мальчик в соплях.

На протяжении этой тирады невидимый капитан сопел все чаще, но помалкивал в тряпочку. Это означало, что он смирился с необходимостью глотать горькие пилюли. «Приятного аппетита, ментяра, – мысленно пожелал ему Минин. – Ты даже представить себе не можешь, что я приготовил тебе на закуску!»

– Есть информация, – приглушенно произнес Журба, когда понял, что ему наконец предоставляется возможность высказаться. – Важная.

Представить его в эту минуту было легко: прикрывает трубку ладонью, горбится, поглядывает на дверь, как бы кто не застукал его во время разговора с лидером ОПГ. Минин ухмыльнулся:

– Что ты там бормочешь, конспиратор хренов? Лучше бы мобильником обзавелся. Неужели жаба давит? Я что, мало тебе плачу?

– Это не телефонный разговор! – быстро сказал Журба.

В его тоне прозвучали строптивые нотки, которые Минину очень не понравились.

– Не телефонный? – переспросил он нараспев. – Что ж, ладно. Приезжай ко мне, потолкуем с глазу на глаз. Может, даже баньку тебе организую. Хотя нет, тебе в мою баньку рановато. – Минин, вложивший в последние слова одному ему понятный зловещий подтекст, засмеялся.

– Как к тебе? – опешил Журба.

– А что, тебе в падлу навестить своего друга? Или я тебе не друг?

Два вопроса подряд были заданы для того, чтобы собеседник не смог однозначно ответить на них ни «да», ни «нет». Так и вышло. Журба некоторое время молчал, а когда заговорил опять, в его голосе сквозила растерянность:

– Сейчас никак не получится, Евгений. Пойми меня правильно. Не могу.

Минин и без этих жалких оговорок отлично понимал затруднительное положение своего придворного милиционера. Но все равно притворно удивился:

– Что значит «не могу»? Очень даже можешь. Ты ведь отлично знаешь, где меня можно найти в это время. Вся ваша мусорня знает. – Он добивал собеседника равнодушно, даже с некоторой ленцой. – И разговоры наши, капитан Журба, с самого начала пишутся, так что не строй из себя целку. Замазаться боишься? Так ты уже замазался, дальше некуда. Сказать, когда именно? – Последний вопрос был преисполнен ядом.

– Нет! – крикнул Журба, но, спохватившись, тут же понизил голос до еле слышного бормотания: – Я, гм… Я перезвоню.

– Ты приедешь ко мне, – жестко сказал Минин. – Даже не приедешь. Примчишься. Прямо сейчас. – Каждое слово падало веско, как камень. Как удары по крышке гроба, в котором каждый, кто имел дело с бандитами, должен был похоронить надежды на прежнюю независимость.

Журба возник перед ним минут через пятнадцать – через тринадцать с половиной, если быть точным. Его сопровождал охранник гренадерского роста, которого Минин держал специально для подобных случаев. Входя в его кабинет, люди должны были ощущать себя маленькими, жалкими, слабыми. Судя по несколько затравленному виду капитана милиции, он казался себе именно таким. Приятная метаморфоза.

– Проходи, Славик, присаживайся. – Минин разыгрывал из себя радушного хозяина, умеющего правильно чередовать кнут с пряником. – Перекусишь со мной? Или побрезгуешь?

Опять эти вопросы, заданные таким хитрым образом, что и поддакнуть опасно, и отнекиваться нельзя.

– Гастрит у меня, – нашелся Журба. – А может, даже язва. Печет все внутри.

Приложив руку к середине живота, он приближался к Минину такой скованной походкой, словно у него в мошонке были зашиты стограммовые гирьки. Или бутылка пива торчала в заднем проходе.

Дождавшись, когда капитан опустится в массивное кресло, обтянутое мягчайшей кожей, Минин перегнулся к нему через прозрачный столик и заботливо предложил:

– Могу определить тебя к хорошим врачам, Славик. Нужно заботиться о своем здоровье. Оно у нас одно. Как и жизнь.

Откинувшись в своем кресле, Минин с удовольствием наблюдал за милиционером, пытающимся понять, был ли это какой-то угрожающий намек. Глупое занятие. Разумеется, намек прозвучал. В той среде, где варился Минин до состояния полной крутости, в любой, самой незначительной фразе заключался особый подтекст. Те, кто не умел его разгадывать, на этом свете не задерживались.

Под испытующим взглядом собеседника Журба помялся немного, переменил несколько поз, одна напряженней другой, и наконец решил перейти прямо к делу:

– Сейчас не до врачей, Евгений. Из Москвы один эфэсбэшник прибыл, он почему-то делом утопленника шибко интересуется… Этого… Сурина.

– Ну? – Взгляд Минина остекленел, сделался немигающим.

– Начальство меня к нему прикрепило. Я возил его сегодня на то самое место… понимаешь?

– Ну? – Повелительнее мог бы прозвучать только щелчок хлыста в руке дрессировщика.

Журба тут же зачастил:

– Он там ходил-ходил, вынюхивал неизвестно что, а потом хвать с земли какую-то хреновину и говорит: дело, мол, ясное. Улика найдена.

– Какая улика? Что за хреновина?

– Откуда мне знать? «Костюм» ее сразу в сумку спрятал.

– Костюм? – Дожидаясь пояснения, Минин забарабанил пальцами по колену с такой скоростью, что они начали сливаться друг с другом.

– Мы так эфэсбэшников называем, – ответил Журба, настороженно следя за мельканием чужих пальцев.

– Кто «мы»?

– Милиционеры, кто же еще? – удивился Журба.

– Легавые, значит. Мусора, – понимающе кивнул Минин, продолжая сверлить взглядом заерзавшего собеседника. – Так. И что дальше?

– А дальше гусь этот столичный сказал, что останется на пляже до самого вечера. Мол, дело сделано, теперь можно отдохнуть. – Журба перешел на сипящий шепот: – Там вокруг ни души. Он совсем один.

Минин встал, подошел к столу и повертел в руках телефонную трубку, борясь с сильнейшим искушением немедленно вызвать «Скорую помощь». Волшебный укол доктора Айболита – вот чего ему очень не хватало в эту минуту. Оказывается, предчувствия его не обманули. Что-то скверное затевалось, что-то непонятное, а потому очень опасное.

Пройдясь по китайскому ковру с изображением летящих по кругу журавлей, Минин остановился за спинкой кресла визитера. Чтобы не потерять собеседника из виду, Журбе пришлось неудобно вывернуть шею, а это – дополнительная нагрузка для тех, кто врет или что-то скрывает. Глядя в скошенные на него глаза, Минин спросил:

– Та улика, о которой говорил чекист, она при нем?

– Вот именно, клепать мой болт! – оживился Журба. – В сумке. Правда, там у него еще и оружие. Он так мне и сказал: арсенал.

– Арсенал, – задумчиво повторил Минин, возвращаясь на место. – И что же ты от меня хочешь, Славик? «Пушку» левую желаешь прикупить для дуэли? Найду. Есть у меня один «токарь» незасвеченный. Для своих нужд берег. Но тебя выручу.

– На кой ляд мне твой «токарь»! – занервничал Журба, позабыв сгоряча об осторожности, которую следует соблюдать в беседах с сильными мира сего.

Минин недобро прищурился:

– Зачем же ты тогда явился?

– Я? – Журба даже задохнулся от возмущения. – Ты же сам меня вызвал, Евгений! Я мог тебе эту информацию и по телефону передать. – Он чуть не спросил, сколько ему причитается за эту услугу, но вовремя прикусил язык. И очень правильно сделал.

– Это не информация. – Минин медленно покачал головой. – Это новая проблема. Твоя, между прочим, Славик. А ведь я тебя предупреждал: хватит меня грузить!

Капитан начал приподниматься, намереваясь выпрямиться с оскорбленным видом. Минин только и ждал этого момента.

– Сидеть! – проревел он.

Прозрачный низкий столик, резко двинутый им вперед, пришелся как раз по коленным чашечкам Журбы.

– О! – вымолвил тот, оседая обратно. – О! О! – Он моментально взмок, хотя в помещении исправно работал кондиционер, а губы его перестали отличаться цветом от остального побледневшего лица.

– Я же говорил: надо заботиться о своем здоровье, – наставительно сказал Минин. – Слыхал я, что ноги у тебя срослись неправильно, потому и косолапишь ты, как гусь недорезанный. Но есть одно верное средство, Славик… – Он неожиданно прикрикнул: – Я к тебе обращаюсь!

– Что? – Держась за ушибленные колени, Журба поднял на мучителя страдальческий взгляд. – Что тебе от меня надо?

– Мне? – Минин ткнул пальцем себя в грудь и покачал головой. – Лично мне от тебя ничего не надо. Вот ты, – указательный палец переметнулся на собеседника, – ты зависишь от меня целиком и полностью, вместе со всем дерьмом, которым ты набит по самую макушку… Два трупака висят на тебе, гражданин милиционер, не забывай об этом. Подвиги твои на пленку засняты. – Минин самодовольно улыбнулся. – Тебе лет десять придется на меня пахать без продыху, чтобы ее выкупить. А вот ноги, Славик, я могу вылечить тебе бесплатно. Велю переломать тебе кости и срастить их заново… Коленками назад, как у того зеленого кузнечика!

Когда Минин захохотал, потрясенный таким коварством Журба только и мог, что молча смотреть на него со смесью ненависти и страха во взгляде. За считанные минуты под его глазами обрисовались такие темные круги, словно он бодрствовал всю предыдущую ночь и не надеется уснуть сегодня тоже.

Внезапно оборвав смех, Минин жестко осведомился:

– Ты чем-то недоволен?

Журба опустил взгляд. Буркнул:

– Зачем ты со мной так? Я же старался как лучше. В чем моя вина?

– Ты должен был сшить дело так, чтобы комар носа не подточил, а что получилось на деле? – Минин не стал дожидаться ответа, потому что знал его сам. – Ты приходишь ко мне и заявляешь, что какой-то приезжий фраер прогулялся по бережку и сразу нашел улику, которую проморгал ты со своими псами! Ты думал, я тебе за это бабок отвалю?

Именно так Журба и думал. И крушение его светлых надежд оказалось настолько болезненным и драматичным, что хоть опять с высоты на землю сигай. Но уже этажа этак с четырнадцатого.

– Ладно, – смягчился Минин, насладившись убитым видом капитана милиции. – Проехали. Хвост больше на меня не задирай, и все будет чики-пики. Я ж человек все-таки, не прокурор какой-нибудь. Езжай в отделение, составляй свой отчет и ни о чем плохом не думай.

– Отчет? – Журба недоверчиво вскинул голову. – Какой отчет?

– Да мне без разницы, – отмахнулся Минин. – Отчет о раскрытых преступлениях. О проведенных оперативных мероприятиях. Хоть даже о профилактике правонарушений. Мне без разницы.

– А?..

– А проблемой твоей без тебя займутся. Мы ведь одна команда, так? Должны помогать друг другу. – Помолчав немного, Минин скучно осведомился: – Как, кстати, зовут твоего любопытного чекиста? Неудобно как-то человека жизни лишать, даже не поинтересовавшись его фамилией.

– Громов он. – Журба напрягся. Имя-отчество приезжего эфэсбэшника вылетело у него из головы, и он боялся, что даст хозяину новый повод орать и неожиданно двигать предметы мебели. Журбе хватило и одного полтергейста, клепать тот болт!

– Громов. – Минин пошевелил губами, как бы пробуя фамилию на вкус, и она ему определенно не понравилась. – Гром среди ясного неба. – Он поискал глазами пепельницу, не обнаружил ее в пределах досягаемости и сплюнул прямо на ковер, после чего устало махнул рукой: – Иди, Славик. Свободен. Понадобишься – вызову.

Оставшись один, Минин велел позвать к себе Паленого, а потом набрал номер 03, очень сожалея, что доктор Айболит со шприцом предстанет перед ним позже, чем верный ординарец. Только морфий мог приглушить страх, справляться с которым становилось все труднее.

Берясь за дельце, которое предложил провернуть ему столичный авторитет Зубан, Минин не предполагал, что это будет сопряжено с такими сложностями. Казалось бы: что может быть проще? Утопить одного хмыря, выдать его за другого и позаботиться о том, чтобы эта история не всплыла никаким боком.

Эта подстава с Суриным была проведена именно в Сочи по той простой причине, что тот действительно здесь засветился, прежде чем исчез. Когда Зубаном прочесывалась вся страна Эсэнговия, именно Минин отличился, сумев дать московскому пахану наводку. Одна из его бригад, контролировавшая авторынок, запомнила подходящего по описанию замухрышку, который шнырял между рядами в поисках серной или соляной кислоты. Необычность заказа и толстый бумажник привлекли внимание пацанов. Они даже признались Минину, что намеревались взять богатенького Буратино на банальный «гоп-стоп», но тот успел скрыться, что было несложно при его неказистом росте.

Зубан полученной информации обрадовался, как самому ценному в своей жизни подарку. Обронил, что Сурин, слинявший из Москвы в Сочи, интересует многих серьезных людей, но в первую очередь лично его, Зубана. Чтобы сбить со следа конкурентов, он предложил Минину поучаствовать в деле, устроив инсценировку с утоплением похожего на Сурина хмыря.

Вот и все. В иные подробности Минина никто не посвящал, да он и не рвался узнать больше, чем ему было сказано. Меньше знаешь, легче подыхаешь. Но теперь эта любимая присказка Зубана обрела угрожающий смысл. И те бабки, которые он отвалил Минину, перестали казаться такими уж легкими и большими. Вот безотчетная тревога – да, теперь ее хватало с лихвой. И была она так велика, что Минин твердо решил научиться ширяться самостоятельно.

Глава 12 Какой погоды ждать у моря?

– Кто-нибудь покупает у вас картины? – спросил Громов художника.

– Случается, – ответил тот.

Он умудрился перепачкать торчащие над ушами волосы синей краской и выглядел немного забавно. Точно седой панк, упорно не желающий смириться со своим возрастом. А яркое солнце безжалостно высвечивало все его морщины.

– И много платят? – не отставал Громов.

Художник покосился на него, потом, прищурив один глаз, сделал пару мазков на холсте и лишь тогда неохотно открыл рот:

– По-всякому бывает.

Громов подошел поближе и стал за его спиной, чтобы оценить картину. Море, изображенное на ней, почему-то бушевало. Зеленые гребни, сквозь которые просвечивало невидимое солнце, белые прожилки пены. Больше всего Громову понравились волны, набегающие на берег. Они были выпуклыми и казались пенящимися по краям.

– Здорово, – признал он. – Но почему шторм?

– Состояние души, – пояснил художник. – Буря, ненастье. Однако солнце все же проглядывает, понимаете? Всегда есть просвет в тучах. Нужно только уметь его замечать. Это главное.

– Для художника?

– Для каждого человека. Особенно в наше смутное время.

– Согласен, – кивнул Громов. – Я покупаю у вас эту картину. Буду смотреть на нее и учиться видеть солнце, которого нет.

– Но работа не закончена. И краски еще не высохли, – заволновался художник.

– Я заберу картину, когда она будет готова. А деньги уплачу сейчас.

Художник недоверчиво посмотрел на него:

– Вы шутите?

– Реже, чем мне хотелось бы, – признался Громов. – Но в данном случае я совершенно серьезен. Две тысячи рублей вас устроит?

– Ну, если откровенно, то такие пейзажи я продаю обычно за полторы, – сказал художник, потупясь. Было ясно, что он отдаст картину и за пятьсот рублей, если хорошенько с ним поторговаться. Коммерция – не его стихия. Его стихия – море, освещаемое невидимым солнцем даже в самую страшную бурю.

Громов улыбнулся:

– Я тоже буду с вами откровенен. Дело в том, что я переплачиваю вам за одну небольшую услугу.

– За какую именно? – Художник сделался похожим на чайку, заподозрившую приближение опасности и готовую упорхнуть в любой момент. Его черные глаза недоверчиво поблескивали.

– Вы сложите свой мольберт и уйдете отсюда, – негромко произнес Громов. Он видел, как изменяется лицо старика по мере того, как до него доходит услышанное, и тоже невольно хмурился.

– А, – протянул художник с саркастическим выражением лица. – Вот, значит, в чем дело. Вы один из этих.

– Из каких таких «этих»? – Громов посмотрел ему прямо в глаза.

– Которых развелось нынче без меры. Которым никакие законы не писаны. Ходят, распоряжаются, один другого круче. – Не трудясь завинчивать тюбики с красками, художник собирал их горстями и как попало швырял в коробку, которая, конечно же, не пожелала после этого закрываться. – Навидался я таких, – бормотал он, заматывая кисти в смоченную растворителем тряпицу. – Думал, хоть здесь свою крутизну некому будет демонстрировать, так нет же! То какие-то ублюдки круглоголовые с рыбьими глазами, теперь вы… Почему вам всем места мало? Почему вам нормальные люди мешают?

– Послушайте. – Громов взял художника за плечо и сильнее сжал пальцы, когда тот попытался сбросить его руку. – Я ведь не приказываю вам уходить. Это просьба. Обычная человеческая просьба.

– А потом на берегу новые трупы появятся, да? – запальчиво выкрикнул художник. Он тут же осекся, сожалея о сказанном, и опустил голову.

Первым побуждением Громова было развернуть его лицом к себе и задать пару вопросов, на которые пришлось бы волей-неволей ответить. Но что нового мог рассказать этот старик, уже заметно прогибающийся под тяжестью своего мольберта? Зачем тормошить его понапрасну?

– Ну-ка, посмотрите мне в глаза, – мягко попросил Громов. – Разве они рыбьи?

Художник колебался, пока рука на его плече не усилила нажим. Потом неохотно обернулся, поднял взгляд и буркнул:

– Нет, они у вас другие. Глаза охотника. Вы смотрите на окружающий мир так, как будто постоянно целитесь.

Громов сделал вид, что ему весело.

– Солнце, – пояснил он. – Яркое солнце, вот и все. Так что насчет новых трупов можете не беспокоиться. Они после вашего ухода не появятся. Обещаю.

– Их было двое, – неожиданно заявил художник.

– Трупов?

– Парней, которые прогнали меня отсюда недавно. Они скрылись среди камней, потом выволокли на берег утопленника и ушли как ни в чем не бывало. Один нес краба. Мне показалось, что он смеялся. Беззаботно, как ребенок, который нашел красивую игрушку.

– Они несли краба, – машинально повторил Громов. – Да, я знаю. А почему вы решили, что мне это интересно?

Художник замялся. Наконец, ковыряя носком сандалии собственную тень, распластавшуюся на прибрежной гальке, он ответил вопросом на вопрос:

– Вы ведь не загорать сюда явились, верно?

– Ну… Не только загорать, скажем так.

– Вот вам и ответ, молодой человек. – Старик печально улыбнулся. – Знаете, во время Великой Отечественной я был совсем еще безусым юнцом, но мне всякого пришлось повидать. Я до сих пор помню, как выглядят убитые. Помню, какие глаза становятся у тех, кто научился убивать. Так что вы меня не обманете, молодой человек. Ни улыбкой своей, ни вежливостью. Только…

– Что только? – быстро спросил Громов.

– Только нельзя смотреть на жизнь, как на поле боя, – сказал художник. Он опять повернулся к Громову своей сутулой спиной, готовясь оставить его одного. – Это просто поле. Поле, на котором растет трава.

– Трава? Какая трава?

– Обыкновенная. Зеленая. Та, которая когда-нибудь вырастет поверх всех нас. Поразмышляйте об этом на досуге. – Бросив эти слова через плечо, старый художник поплелся прочь, не прощаясь и не оглядываясь.

Под его подошвами с сухим стуком перекатывались камешки, и им предстояло пролежать здесь миллионы лет, прежде чем они превратятся в землю, на которой однажды зазеленеет трава.

Даже самые мелкие камешки не желали исчезать бесследно. Почему же люди так легко мирились с этой безрадостной перспективой?

* * *

Солнце зависло высоко над головой, как бы размышляя, а стоит ли ему клониться к закату? В его свете все выглядело неправдоподобно выпуклым, резким и отчетливым. Как яркий сон за мгновение до того, как он начинает рассыпаться на обрывки смутных воспоминаний. Белизна облаков, синева моря, зелень далеких гор. Казалось, весь мир состоит только из этих красок. А еще из тишины. Слабый плеск волн и крики чаек были ее продолжением.

Сидя на горячей гальке у самой кромки воды, Громов лениво перебирал пальцами камешки, машинально выискивая плоские, подходящие для того, чтобы метать их над морем, заставляя упруго скакать по поверхности. Но камешки оставались на берегу. Время детских забав давно прошло. Ожидание схватки – это уже из области взрослых, мужских игр. И Громов терпеливо ждал, развернувшись лицом к возможной опасности. На расстеленной перед ним рубашке высилась горка серой гальки. Время собирать камни, а время их разбрасывать еще не наступило.

После ухода художника он прошелся по пустынному берегу. Старик прав: для Громова это очередное поле боя. Но ничего не изменить, а значит, и сожалеть не о чем. У каждого свое поле, которое нужно перейти, своя жизнь, которую никому не перепоручишь и на потом не отложишь. Служебный долг? Громову не нравилось выражение «долг». Лично он никогда не брал взаймы и никому ничего не был должен. Просто жил, как умел, и надеялся, что получается это у него не самым худшим образом.

Когда капитан милиции Журба, расплачиваясь за бензин, вытащил из кармана стопочку сторублевок, дважды перетянутых зеленой резинкой, Громов понял, что девушка Лиля не добралась до Севастополя. Как и ее подруга Милена не доплыла до берега. Его первым побуждением было тут же развернуть спутника к себе лицом и посмотреть ему в глаза. И он бы непременно сделал это, предварительно прокрутив ненавистную голову вокруг своей оси – так, чтобы услышать хруст шейных позвонков. Но Журба нужен был ему живым, и Громов ничем не выдал своих чувств. Чему-чему, а этому он за свои сорок с лишним лет научился основательно.

Он не сомневался, что мент-убийца уже доложил своему хозяину о том, как прошла совместная поездка за город. Не зря он так заторопился обратно, когда услышал, что Громов считает свою задачу выполненной. Предупрежденный своим стукачом о якобы найденной загадочной улике, Икс Игрекович непременно обеспокоится и предпримет ответный ход. Место безлюдное, Громову помощи ждать неоткуда, а завтра он улетит в Москву со своей находкой, и тогда гадай, чем это может закончиться. Нет, медлить Икс Игрекович ни в коем случае не станет. Его гонцы очень скоро появятся здесь, чтобы захватить Громова или в крайнем случае похоронить его тайну вместе с ним.

Этого он и добивался, затевая старую как мир охоту на живца. Подсадной уткой, напичканной ложной информацией, был Журба. Туповатый, хриплоголосый, кривоногий, он как нельзя лучше годился для этой роли. «Но крякать тебе недолго осталось, селезень ты милицейский», – мысленно пообещал ему Громов. И трава вырастет поверх тебя не позже, чем зазеленеют могильные холмики твоих жертв. А эпитафией тебе пусть станет твоя любимая присказка. Клепать твой болт, капитан Журба. До скончания века клепать. В адской кузнице.

Громов и сам не мог сказать, почему его так тронула смерть малознакомой девушки. Когда он вспоминал, как наивно она пыталась его очаровать, ему хотелось улыбаться. А когда в памяти возникала щепотка пепла, в которую превратилась прощальная записочка Лили, ему становилось невыносимо горько. Странно, но это было одно и то же чувство. Чувство утраты. Как будто не успел как следует попрощаться с понравившимся тебе случайным попутчиком. Он сошел на своей остановке, ты едешь дальше, а на душе тяжесть и беспричинная тоска.

Хоть ты меня не обмани, Громов! Если бы ты знал, как часто меня обманывали!

Лилина записка сгорела, а слова остались. Две короткие обжигающие строчки. Вытравить их из памяти будет непросто.

Подумав об этом, Громов посмотрел на сумку с оружием, которую оставил шагах в тридцати от себя. Он не соврал Журбе: там действительно находился небольшой арсенал. На самом дне покоился сложенный вдвое анилаковый бронежилет, который при желании можно поддевать под костюм, не вызывая ничьих косых взглядов. Поверх него лежали три осколочные гранаты «Ф-1» и парочка «РГД-5». Далее шло стрелковое оружие.

Сначала Громова подмывало захватить с собой в командировку последний сотый «калашников», который в умелых руках способен развалить пополам «Жигули» не хуже газового резака. Но, представив, как он будет таскаться с этой тяжестью по курортному городу, Громов решил ограничиться коротким пистолетом-пулеметом «узи», который в ближнем бою гораздо удобнее автомата. А еще присовокупил к этому боекомплекту старого ветерана «Петра Макаровича». «ПМ» не способен пробить бронежилет даже в упор, но черепа дырявит исправно и удобен в обращении, как старая незатейливая мясорубка.

Громов неплохо управлялся и с пистолетом, и с «узи», хотя слишком длинная рукоятка последнего, на его взгляд, неправильно смещала центр тяжести оружия. Однако по-настоящему пристрелянным, подогнанным под руку и, если так можно выразиться, прирученным оставался для него девятизарядный револьвер системы Смита и Вессона. Черный, короткоствольный, с изящно выгнутой рукоятью и чутким спусковым крючком, он ни разу не подводил своего хозяина в ответственные моменты. Найти такого же безотказного и надежного друга среди людей Громов давно уже не надеялся.

Внешне «смит-вессон» образца 1980 года мало изменился с тех пор, когда перепившиеся белогвардейцы (четвертые сутки пылают станицы, четвертые сутки трубы горят) вставляли в барабаны своих револьверов один патрон, чтобы затеять свою бессмысленную «русскую рулетку». А сработали эту машинку трезвые и прагматичные янки, которые еще со времен освоения Дикого Запада предпочитали пулять во врагов, а не в себя. Между прочим, револьвер достался Громову действительно от самого настоящего заезжего американца, причем цэрэушника, рыцаря плаща и шпаги, как принято выражаться в шпионских романах. В свободное от всяких пакостей время он являлся страстным коллекционером оружия и даже слюнки пустил при виде модифицированной модели «ПСМ», разработанной под усиленный патрон. Необычный пистолет продемонстрировал ему Громов. Такой же плоский, как его мелкокалиберный прототип, «ПСМ» обладал убойной силой «глока». То была пора интенсивного обмена опытом между КГБ и ЦРУ, когда сотрудники обоих ведомств чуть ли не целовались при встрече и всячески демонстрировали свою лояльность, умело прикидываясь, что они улыбаются, а не злобно скалятся при виде друг друга.

Перестройка только-только начиналась, банды отморозков плодились, как грибы после дождя, оружие продавалось на рынках чуть ли не в открытую, даже в овощных рядах. Явившись за лимонами для приболевшей дочки, Громов обзавелся по случаю «ПСМ», регистрировать который, конечно же, не сподобился: лихое времечко надвигалось, предупредительными выстрелами в воздух из табельного оружия не отделаешься. Позже Громов не раз подумывал, что это было одно из самых удачных приобретений в его жизни.

Выменянный на «ПСМ» американский револьвер, кажется, проходил у себя на родине под пресловутым 38-калибром, а в России, не чванясь, глотал и выплевывал пули отечественного отлива 11,56 мм. Их Громов приобретал исключительно с мягкими головками: такие после их сплющивания извлекать и классифицировать – сплошная морока.

Существенных недостатков у иностранной «пушки» имелось два: кропотливая перезарядка и механический взвод курка. Пришлось научиться стрелять так метко и расчетливо, чтобы девяти патронов в барабане хватило до конца любой стычки. А курок, как выяснилось в ходе многодневных тренировок, можно было взводить свободной левой рукой, что никак не отражалось на скорости и точности боя.

Освоение «мистера Смита», как фамильярно называл Громов свой револьвер (прости, Вессон), заняло около месяца. На его исходе Громов мог расстрелять барабан за семь с половиной секунд, перезарядить его за четырнадцать и всадить еще девять дополнительных пуль в центр мишени с расстояния двадцати метров. При такой арифметике потребности обзаводиться автоматическими «береттами» или «глоками» у него не возникало.

Этот фокус со скоростной стрельбой из револьвера по мишени Громов сумел бы проделать и прямо сейчас, но он не испытывал такого желания, а то, которое у него имелось, осуществлять было рановато. И все же его серые глаза щурились уже не только от яркого солнца. Они выискивали цель.

Прямо за сумкой с оружием, небрежно брошенной на виду, виднелось русло пересохшей речушки. Обтекаемые валуны, пара выбеленных солнцем древесных стволов, чахлые кусты, которые ничего не стоит подмять днищем мощного автомобиля. Громов был почти убежден, что те, кто явятся по его душу, доберутся сюда на джипе, чтобы не бродить по округе с оружием в руках.

Он не возражал. Одинокий, неподвижный, он сидел на открытом месте, заметный отовсюду, и руки его были пусты, а подле него не было ничего, кроме сброшенной синей рубахи, присыпанной плоскими камешками. Но они годились разве что для мальчишеских забав, а не для жестоких мужских разборок.

* * *

– Еще раз такой номер выкинешь – заработаешь! – предупредила Вика, едва успевшая уклониться от хлесткого взмаха ветки, отпущенной подругой.

Лиза, спускавшаяся по тропе первой, беззаботно рассмеялась:

– Реакцию отрабатывай, сестренка. Помнишь, как нас по горным склонам тренер гонял? Несешься вниз на полной скорости, а сама думаешь: поторопишься – шею свернешь, опоздаешь – круги вокруг лагеря вприсядку всю ночь нарезать придется.

– Врешь ты все, Лизка, – возразила Вика. – Ни фига в этот момент не думается. Мыслей ноль целых ноль десятых. Как у той, которой ветром голову надуло, знаешь?

– Ту-лу-ла, – фальшиво пропела Лиза мотив модного шлягера и пренебрежительно фыркнула, чего никогда не делала оригинальная исполнительница. – То есть весь хрен до копейки.

– Вот именно, – согласилась подруга. – Скачешь себе по камням козой архаровской, и все тебе по барабану. А стоит задуматься, так обязательно руки-ноги переломаешь или без глаза останешься… Ну, ты! – сердито крикнула Вика, опять чуть не угодившая под удар ветки. – На неприятности нарываешься?

– Тихо!

– Он? – прошептала Вика, сразу забыв о своей недавней вспышке.

– Она.

– Кто она?

– Гадюка.

На каменистой тропке в двух шагах от застывшей Лизы угрожающе шипела змея. Слишком уж большая для гадюки, слишком необычно окрашенная. Она была так близко, что при желании можно было пересчитать черные ромбы на ее лоснящейся серой коже, но Вике вовсе не хотелось этого делать.

– Давай обойдем, – предложила она, выглядывая через плечо подруги.

– Не люблю обходить. Люблю, чтобы меня обходили.

– Так это же змея. Цапнет еще!

– Не цапнет. – Лиза мало-помалу наклонялась вперед.

Змея грациозно отклонила голову на тонкой шее. Можно было подумать, что это вызвано опаской перед людьми, но Вика почему-то была убеждена в обратном. Змея готовилась к броску. Стоит Лизе пересечь невидимую черту и…

– Тс-с, – предупредила змея. – С-ст!

– Сейчас же прекрати ее дразнить! – прошипела Вика, переходя на гадючью манеру общения.

– Заткнись! – В речи Лизы тоже остались сплошные «з» да «с».

Она подалась вперед еще на пару сантиметров. Змея все чаще выпускала и втягивала трепещущий язычок. Казалось, она нервно облизывает свои сухие, потрескавшиеся губы.

– Лизка, не смей!

– Сказано тебе: отвали! Я сделаю эту гадину!

– Ой! – вскрикнула Вика.

Змея и Лизина рука метнулись навстречу друг другу одновременно. Когда девушка выпрямилась, извивающаяся рептилия, схваченная за шею у самой головы, хлестала хвостом из стороны в сторону, сметая с тропинки камешки и вздымая сухую, словно порох, пыль.

– Видала? – торжествующе спросила Лиза. Она постаралась приглушить голос, но все равно он получился пронзительным из-за звонких ноток, прозвучавших в нем.

– Зашвырни ее подальше, и пошли отсюда, – нервно предложила Вика. Она стянула с головы кепку и, проведя ладонью по коротким волосам, обнаружила, что они взмокли от корней до самых кончиков.

– Ты даже не можешь себе представить, до чего злопамятны эти твари, – отозвалась подруга, любуясь своей добычей. – Если ее отпустить, она обязательно подкараулит кого-нибудь на тропинке и укусит.

– Тебе-то что за дело?

– В принципе мне, конечно, без разницы, – призналась Лиза. – Но всяких тварей ползучих я терпеть не могу. Как и баб.

Расставив мускулистые ноги пошире, она напружинилась и неожиданно поймала свободной рукой колотящий по земле хвост. Теперь со стороны казалось, что она выкручивает над головой какую-то серую тряпку, скрученную тугим жгутом.

– Смертельный номер! – объявила Лиза. Улыбчиво оскалившись, она отпустила шею змеи и, продолжая держать ее за хвост, резко взмахнула второй рукой сверху вниз. Получилось что-то вроде удара бичом, который был повторен не менее десятка раз: хрясь… хрясь… хрясь!..

Когда Лиза, тяжело дыша, выпустила жертву из руки, по длинному змеиному телу пробежали волны судорог. Безрезультатно пытаясь свернуться в клубок или уползти прочь, она лишь вяло изгибалась из стороны в сторону, оставаясь на месте.

Хорошенько рассмотрев, во что превратилась змеиная голова, Вика передернулась:

– Ты просто чокнутая! Зачем ты ее… так?

Лиза самодовольно улыбнулась:

– Сказано же тебе: ненавижу змей.

– И меня тоже?

– При чем здесь ты? – опешила Лиза.

– Ты же не только змей ненавидишь, – прошептала Вика, – но и баб…

– А ты не баба.

Приблизившись к подруге, Лиза обхватила ее за затылок и заставила наклониться к себе. Сначала она втянула в себя Викины губы, а потом раздвинула их языком, и этот поцелуй был таким напористым, что зубы девушек то и дело сталкивались с костяным звуком. Закрыв глаза, легко было представить, что тебя целует мужчина. Сначала Вика всегда так и поступала. Но со временем необходимость в этом пропала. Ей и так было хорошо.

Обе девушки были одеты в купальники. Лиза предпочитала носить закрытый, который хоть как-то скрадывал некоторую мужеподобность ее фигуры. На Вике были две полоски тонкой зеленой материи, под одну из которых скользнула рука подруги. Очень скоро она обессиленно всхлипнула, но продолжения не последовало.

– Все, – сказала Лиза, отстранившись. – Нам пора. Мы и так задержались. – Жест, которым она вытерла губы, очень напоминал мужской.

– Еще немножко, – тихо взмолилась Вика, все еще не открывая глаз. – Хотя бы минутку.

– Потом, – отрезала Лиза.

Не дожидаясь возражений, она припустила вниз по тропинке, а Вика засеменила следом, едва поспевая за подругой на своих ослабших ногах. Когда они закончили спуск, обе все еще ощущали во рту вкус слюны друг друга, но на Лизу это действовало бодряще, а Вика сделалась такой нерасторопной, что то и дело спотыкалась.

– Соберись, – сердито скомандовала Лиза. – Не будь тряпкой. Сейчас поработаем немного, а потом уже расслабимся.

Задача, поставленная перед ними Миней, была проста. Притвориться безобидными девчонками, решившими позагорать на диком пляже. Усыпить бдительность мужчины с сумкой, который там находится в полном одиночестве. Завладеть сумкой и передать Паленому, который с двумя бойцами будет ждать в засаде успешного завершения операции. Все. После этого девочки свободны, а за работу берутся мальчики. На шоссе, тянущемся вдоль пляжа, Вику и Лизу дожидалась машина. На базе – отдельная комната с двуспальной кроватью, застеленной восхитительно свежими простынями. Обеим хотелось как можно быстрее покончить с делом и устроить себе настоящую сиесту. Сегодня они заслужили отдых.

– Сидит, – недобро усмехнулась Лиза, поглядывая на берег сквозь листву.

– Что у него в сумке? – полюбопытствовала Вика. – Золото?

– Я так понимаю, что оружие.

– Что же он тогда его без присмотра бросил?

– А лошина, вот и бросил, – беззаботно откликнулась Лиза.

– Что-то не похож он на лоха, – с сомнением протянула Вика.

Лизе не понравилось, как она смотрит на мужчину.

– Все, наш выход, сестренка, – распорядилась она. – Пацаны уже заждались, наверное. Миня велел: туда и обратно. Психованный он сегодня какой-то. Так что лучше его сегодня не злить.

– Его лучше никогда не злить, – резонно заметила Вика.

– А сегодня – особенно, – упрямо сказала Лиза, привыкшая, что последнее слово всегда остается за ней.

Она вынырнула из зарослей и остановилась, как бы озираясь по сторонам. Присоединившаяся к ней Вика завертела головой с не меньшим усердием. Это должно было означать, что они осматриваются, пытаясь определить, достаточно ли укромное местечко себе выбрали.

– Теперь делаем вид, что мы заметили незнакомого мужчину и сомневаемся, стоит ли здесь оставаться, – сказала Лиза вполголоса. – Так, смотрит… Главное, чтобы за сумку свою не вцепился.

– Сидит как истукан, – прокомментировала Вика с некоторым удивлением в голосе. – Но голову повернул. На нас смотрит.

– Пусть смотрит, – злорадно произнесла Лиза. – Говорю же тебе: лох среднерусский, обыкновенный, совсем еще не пуганный. И на фига оружие такому? Ладно, давай располагаться. Иди за мной.

Она двинулась вперед, искоса поглядывая на незнакомца. Он, похоже, нисколько не обеспокоился появлением новых фигур на пустынном берегу. Пару раз дружелюбно взглянул на девушек и этим ограничился.

– Падаем здесь, – скомандовала Лиза, подавая пример и приглашающим жестом похлопав ладонью по горячей гальке рядом с собой. – Только осторожней, задницу не поджарь. Она у тебя и в сыром виде аппетитная.

Девушки посидели молча, подставив лица солнцу. Глаза под их полуопущенными ресницами настороженно поблескивали.

До заветной сумки от них было шагов тридцать. До мужчины, устроившегося у самого моря, – все пятьдесят. Оценив обстановку, Вика нерешительно предложила:

– Давай я схвачу сумку, а ты задержишь мужика. Дашь ему в лобешник, и дело с концом. Чего тут мудрить?

Лиза отрицательно мотнула волосами, собранными в конский хвост:

– Во-первых, сумка наверняка тяжелая – с ней не набегаешься. Во-вторых, посмотри хорошенько на фигуру этого фраера. – В Лизином голосе прозвучала если не зависть, то, во всяком случае, что-то на нее похожее.

– И что? – Вика давно обратила внимание и на широкую безволосую грудь незнакомца, и на его узкие бедра, но потому-то постаралась, чтобы ее тон был как можно более равнодушным.

– А то, что он и махаться наверняка умеет, и бегает быстрее нас. – Лиза прищурилась.

– Тогда как поступим?

– Снимай лифчик, сестренка. Сейчас бабы «топлесс» даже на людных пляжах загорают, а уж на диком пляже – подавно.

– Может, лучше ты разденешься? – съехидничала Вика.

– Нет, на меня он не западет, – ответила Лиза равнодушно. – А ты пойдешь и попросишь у мужика закурить. Пообщайся с ним, пококетничай. Предложи искупаться. Когда увидишь, что я с сумкой уже далеко, тогда и сматывайся. Плаваешь ты хорошо, бегать, надеюсь, тоже не разучилась. Пока мужик сообразит, что к чему, пока из воды выберется, тут наши пацаны и подоспеют. Так что не дрейфь, сестренка.

– Я и не дрейфлю. – Вика бросила шкодливый взгляд в сторону широкоплечего незнакомца и неожиданно для себя спросила: – А если он вдруг любви захочет? Мне как, ему отдаться?

Лиза выискала перед собой камень, широко размахнувшись, зашвырнула его далеко в море и только после этого разжала губы:

– Змею помнишь, сестренка? Так вот, считай, что она легко отделалась.

– Но я же для пользы дела! – поддразнила Вика подругу.

– Я тоже, – коротко произнесла Лиза. Выражение лица у нее было таким, словно она никогда не улыбалась, даже в детстве. Расхаживала со злым видом, вынашивая злобные планы в отношении змей. И в отношении приравниваемых к ним баб. А научиться понимать шутки так и не удосужилась. – Иди, – сказала она, не глядя на подругу. – Выделывайся перед этим мачо, пока он жив. А когда он сдохнет, я плюну ему в глаза.

Задор, который до этого момента испытывала Вика, бесследно исчез. Потоптавшись на месте, она сбросила верхнюю часть купальника и нерешительно посмотрела в сторону незнакомца. Но он на нее даже не глядел. Сидел, равнодушно повернувшись к девушкам спиной, а его сумка сиротливо стояла поодаль.

– Лизка, – шепнула Вика. – Бежим!

Схватить сумку за обе ручки и броситься наутек было делом считанных секунд. Задыхающиеся от стремительной пробежки и едва сдерживаемого истеричного смеха, девушки очень скоро оказались в полной безопасности. Однако Вика, оглянувшаяся напоследок на беспечного незнакомца, почему-то почувствовала обманутой себя, а не его.

* * *

Когда на пляже возникли две девицы, Громов сразу заподозрил неладное. Слишком часто они поглядывали в его сторону, слишком близко к нему расположились, чтобы сойти за любительниц уединенного отдыха.

Одна из них походила на низкорослого паренька, для смеху или еще по какой-то надобности обрядившегося в мамин купальник. Коротковатые мускулистые ноги, хорошо развитые челюсти. Метелка черных волос, свисающая с ее затылка, выглядела совершенно лишней. Гораздо больше ей пошла бы воинственная кепка с длинным козырьком, которую напялила на голову ее подруга. Эта, без всякого сомнения, принадлежала к женскому полу. Но, когда она напрягалась, на ее животе проступали квадратики неплохо развитых мышц. И обе шагали по каменистой поверхности пляжа так непринужденно, словно подошвы у них задубели от многолетних тренировок босиком.

Он выждал еще несколько минут, проверяя свои подозрения, а за мгновение до того, как девица в зеленом купальнике собралась направиться в его сторону, равнодушно обратился к ней и ее подруге спиной. «Ну, смелее, – мысленно подбодрил Громов лазутчиц. – Не надо никаких китайских церемоний. Делайте свое дело и проваливайте».

Прислушиваясь к удаляющемуся топоту за своей спиной, он обернулся, лишь когда обе девицы, прихватившие его сумку, достигли пересохшего речного русла. Навстречу им из-за кустов выдвинулось рыло бутылочно-зеленого джипа, обвешанного фарами и хромированными цацками, как новогодняя елка.

– С прибытием вас, господа бандиты, – процедил Громов, разворачиваясь к вновь прибывшим грудью. Встать он не соизволил. Сидел, лениво перебирая собранную коллекцию камешков.

Из джипа неспешно выбрались трое братков, непринужденно разъезжавших по округе прямо в сатиновых трусах. У них это называлось «рассекать». «Что ж, подумал Громов, – рассекать в трусах комфортно, особенно если с ветерком: ничего не потеет, а то, что взопреет ненароком, легко почесать пятерней или даже двумя. Человек – он ведь царь природы, а не хрен с бугра. И житься ему в этом мире должно легко и вольготно».

Поставив свою ношу перед троицей братков, их коварные сестренки одновременно бросили на Громова прощальные взгляды и предусмотрительно исчезли из виду. Надо понимать, девочки со своей задачей справились успешно. Теперь очередь была за мальчиками. И Громов не возражал против такого расклада.

Один из братков, порывшись в сумке, извлек оттуда «узи» на длинной рукоятке, деловито осмотрел полную обойму, лихо загнал ее на место. Оружие он картинно примостил на своем правом плече, дулом вверх. Кажется, таким образом было принято сближаться с противником в американских боевиках, если только Громов не отстал от жизни (последний он посмотрел лет десять назад, да и то мельком, когда дожидался в аэропорту своего рейса в Дубоссары). Двое других парней передернули затворы невесомых на вид помповиков и синхронно осклабились. Рано они улыбались. Для начала им следовало хотя бы вооружиться гранатами из похищенной сумки. Это дало бы им пусть малюсенький, но шанс.

Все трое, посовещавшись, двинулись вперед, удаляясь на ходу друг от друга, чтобы всесторонне охватить Громова редкой развернутой цепью. Завладевший «узи» парень, надо полагать, возглавлял маленький отряд, поскольку он-то и держался в центре. Одна половина его головы представляла собой сплошной зарубцевавшийся ожог, посреди которого пучился чудом сохранившийся глаз, лишенный век. По другую сторону переносицы лицо было вполне обыкновенным, но симпатичным этого обгоревшего монстра могла назвать разве что родная мать, да и то не от чистого сердца. Уродство, в отличие от красоты, никогда не бывает наполовину.

По правую руку от кандидата в Фредди Крюгеры вышагивал с помповым ружьем наперевес совсем еще мальчишка с дымящейся сигаретой, приклеенной к нижней губе. Судя по азартному выражению его лица, он относился к заданию как к веселому приключению. Если в детстве ему приходилось вешать кота, а в отрочестве – насиловать малолетку, то, наверное, в эти мгновения его губы расплывались в такой же победной ухмылке. Хотя, может быть, никого он пока что не вешал и не насиловал. Какие его годы? У него все еще впереди.

Самым старшим в компании выглядел мрачный тип с великоватой для его комплекции головой. То ли давненько обритая, то ли, наоборот, недавно выстриженная, цветом и очертаниями она походила на баскетбольный мяч, поросший короткой щетиной. Этот казался наиболее агрессивным. Передернув затвор еще в самом начале пути, он был готов открыть огонь в любую секунду.

Как только центральный нападающий с обожженным лицом остановился, его спутники проделали то же самое. До них оставалось метров пятнадцать. Они успели рассредоточиться таким образом, что крайние фигуры Громов видел лишь противоположными уголками глаз. Но пока что они его мало интересовали. Он смотрел прямо на погорельца.

– Пойдешь с нами, – сказал тот, повелительно взмахнув «узи».

– Это приглашение? – осведомился Громов. Одну ногу он давно подобрал под себя, а на вторую, согнутую в колене, опирался расслабленной рукой. Вскочить на ноги из такого положения можно было быстрее, чем из любого другого.

– Считай, что приглашение, – милостиво согласился несостоявшийся Фредди Крюгер.

– Тогда я вынужден его отклонить, – произнес Громов с самым серьезным видом.

– Я сейчас тебе башню отстрелю! – запсиховал вдруг щетинистый. Скорее всего, в естественных условиях он разговаривал нормальным мужским голосом. Но сейчас у него прорезался высокий пронзительный фальцет. Достаточно громкий, но не слишком впечатляющий.

Громов даже не взглянул в его сторону, продолжая следить за ним лишь краешком глаза. Угроза щетинистого крикуна была самым обычным блефом. Тот, кто прислал эту троицу, должен был сначала пообщаться с Громовым, прежде чем навсегда лишить его права голоса. Тем не менее погорелец решил подыграть товарищу.

– Ты Серого не нервируй понапрасну, – предупредил он. – Серый по натуре человек мирный, но базарить попусту не любит. Сказал, значит, сделает, в натуре.

«Это вряд ли, – подумал Громов. – Стрелять вы, братишки, обычно только в упор горазды, да и то преимущественно в затылок. А за моей спиной море на солнце сверкает, прицелиться как следует не дает. Скоро вы в этом сами убедитесь».

– Глупо, – произнес он вслух, укоризненно покачав головой. – Так можешь и передать своему сивому товарищу. Или какой он там у вас масти?

– Что ты там вякаешь? – еще больше возбудился Серый, приплясывая на месте. Рот у него от негодования повело в сторону, словно его потянули за невидимую ниточку.

Громов по-прежнему не удостаивал его вниманием, обращаясь исключительно к обгорелому предводителю:

– Скажи своему другану, что глупо обзаводиться кличкой и стричься по тюремной моде, пока ты еще на свободе.

Никто, конечно, ничего никому передавать не стал. Голос Громова и без того отчетливо доносился до каждого из троицы. Так что предводитель промолчал, а в разговор встрял самый юный бандит, державший оружие цепко, как пионер – лопату на Всесоюзном субботнике.

– Борзый, да? – запальчиво крикнул он. – Смерти не боишься?

– Если честно, то не знаю, – ответил парню усмехнувшийся Громов. – Мне пока что умирать как-то не приходилось.

– Придется – назад не попросишься, – предупредил погорелец, который, как выяснилось, утратив внешнюю привлекательность, приобрел философский склад ума. – Так что придержи язык, и пойдем, – предложил он почти ласково. – Это в твоих же интересах.

– В мои-и-их? – протянул Громов то ли с удивлением, то ли с издевкой. – Тогда ладно. Сейчас только оденусь, и я к вашим услугам…

Придавленная камнями рубаха, которую он потянул вверх, на мгновение скрыла от противников его правую руку, а когда они увидели, что в ней появилось, их рты изумленно приоткрылись – у кого больше, у кого меньше. Более бездарный способ использовать отпущенное троице время трудно было себе представить.

* * *

Думп! – запоздало грохнул помповик спохватившегося Серого. Его пуля вдребезги раскрошила овальную гальку рядом с синей рубахой и с визгом отрикошетила в такое же синее небо.

Гах! – откликнулся невесть откуда взявшийся в правой руке незнакомца револьвер. – Гах!

До того, как обе его ноги почти одновременно подломились, как спички, Серый успел сообразить, что стрелок вовсе не стоит на месте, дожидаясь нового выстрела, а перемещается вдоль берега, паля на ходу в него, в Серого! Когда он падал лицом вниз, до незнакомца было уже рукой подать, но ни желания не было до него дотягиваться, ни сил. Больше всего Серого заботили собственные перебитые голени. Никогда в жизни он не держался за свои ноги столь трепетно, боясь расстаться с ними навсегда.

Двое остальных бандитов опомнились одновременно, и стрелковое оружие обоих наконец отреагировало на неожиданную прыть противника, каждое на свой лад. «Узи» трескуче распустил целый веер пуль, взбороздивших морскую гладь значительно левее цели. Одновременно глухо бухнул помповик, напомнивший тембром звучания ночной кашель туберкулезника.

Юноша страшно удивился бы, узнав, что выпущенная им круглая пуля угодила аккурат в наполненное яйцами гнездо чайки на скале за спиной мужчины. Но он решил, что вообще никуда не попал, а потому выругался и плаксиво потребовал:

– Мочи этого гада, Паленый! Что ты на него смотришь?!

В этот момент незнакомец, наступив на ружье раненого Серого, дважды выстрелил в их сторону. Казалось, при этом он коротко оглаживает курок своего револьвера распрямленной горизонтально ладонью левой руки.

– Мочи его! – опять заорал очень близкий к истерике юноша, совершенно забыв, что у него самого есть чем отстреливаться.

Вместо того чтобы послушаться разумного совета, Паленый выпустил добрую треть обоймы прямо себе под ноги, уронил туда же пистолет-пулемет, а потом плашмя упал на него сверху.

– Йо-о! – протяжно выл он. – Ноги, бляяяядь! Мои нооооги!

Уточнение было совершенно лишним. Можно подумать, он убивался бы так по поводу чьих-то чужих конечностей.

Не опуская оружия, незнакомец быстро присел, поднял валяющийся помповик и небрежно, как палку, зашвырнул его в море. Когда он двинулся вперед, Серый за его спиной попытался встать на четвереньки, чтобы уползти подальше, но тут же опрокинулся на бок и жутко закричал от боли: «Уу-оо-ууу!» А вот завывания Паленого к этому времени поутихли – он выводил теперь закрытым ртом какой-то нехитрый мотив, построенный на двух нотах, но делал это так приглушенно, словно не хотел привлекать к себе лишнего внимания.

Юноша, которого звали, между прочим, Трофимом, хотя теперь он вряд ли сознавал это, забыл, что в подобных случаях делают сначала: бросают оружие или поднимают руки вверх. Дело в том, что незнакомец теперь сфокусировал внимание конкретно на нем, и непонятно было, куда смотреть страшнее – в черное дуло приближающегося револьвера или в глаза поверх него – такие светлые, что они казались побелевшими от ярости. Загипнотизированный ими, юноша поднял руки вместе с помповым ружьем.

– Сдаюсь! – прокричал он, не заметив, как от этого незначительного усилия по его голым ногам потекли горячие струйки. – Не стреляй!

Не сводя с него глаз, мужчина остановился в десяти метрах, прямо над опасливо притихшим Паленым, и спросил, почти не разжимая губ:

– Что, желание играть в войну пропало?

– А? – жалко переспросил юноша. Он вдруг стал плохо слышать, а соображать – и того хуже. На его правом плече был вытатуирован трехцветный тигр, свирепо обнаживший клыки. Вызывающую наколку хотелось прикрыть ладонью, вот только обе руки юноши были заняты поднятым вверх ружьем. Оно заметно дрожало.

– Я спрашиваю: желание играть в войну пропало? – повысил голос незнакомец.

– Да, – торопливо закивал головой юноша. – Да, пропало.

– Сам бросишь ружье, или еще немного постреляем? Может быть, ты мечтаешь умереть с оружием в руках?

– Нет! Вернее, да! Я брошу оружие. Не надо стрелять.

– Ладно, бросай, – разрешил незнакомец.

– В воду или на землю? – Юноша очень боялся допустить какую-нибудь непоправимую ошибку, какой-нибудь досадный промах, который станет роковым. Он вовсе не хотел увидеть еще раз, как черный револьвер, поглаживаемый рукой незнакомца, выплевывает желтые сгустки пламени. Вот уж нет! Только не сейчас, только не в него. Эти куцые мысли беспрестанно прокручивались в мозгу, как мантра: «Не сейчас… Не в меня…»

– Лучше в воду, – решил незнакомец после недолгого раздумья. – Сумеешь добросить?

Юноша смерил взглядом те пять шагов, которые отделяли его от моря, и подумал, что это очень даже приличное расстояние – особенно, когда руки у тебя совершенно онемели от напряжения и страха. Тем не менее первая же попытка оказалась удачной. Замедленно кувыркнувшись в воздухе, помповик вошел в воду прикладом, почти под прямым углом. И юноше сразу стало легче. Точно гора с плеч свалилась.

– Кто тут у вас атаман? – поинтересовался незнакомец и кивнул на валяющегося у его ног Паленого: – Этот, что ли?

– Он, – подтвердил юноша, накрыв вытатуированного тигра ладонью. Когда он решил сделать наколку, ему хотелось выглядеть как можно более круто. Теперь желание сделалось диаметрально противоположным.

– Как зовут? Не Пегим, к примеру?

– Паленый я, – откликнулся раненый.

Его приподнявшаяся голова тут же была припечатана к камням ногой незнакомца.

– Лежать! – прикрикнул он. – Теперь возьми «пушку» за ствол и медленно, очень медленно достань ее из-под себя.

– Тоже в воду швырять? – предположил Паленый, справившись с заданием.

– Я тебе дам, в воду! Что за манера такая дурацкая: чужими вещами разбрасываться? – Приняв протянутый «узи» за рукоятку, незнакомец сокрушенно поцокал языком и неожиданно признался: – Вообще-то я поначалу хотел вас на месте порешить. Всех. Но потом пообещал одному хорошему человеку, что не оставлю на берегу трупов. Даже не знаю… – Он с сомнением покачал головой. – Не знаю, правильно ли я поступил, что дал такое слово.

Юноше хотелось крикнуть: «Конечно, правильно, очень даже правильно», но он скромно промолчал. Просто стоял, прикрывая рукой свирепого тигра на плече, и думал, что татуировку нужно будет непременно свести. Не в той мастерской, где она была выполнена. В каком-нибудь другом городе, подальше от Сочи, куда занесла его нелегкая полгода назад. Когда все тебя боятся, считаться бандитом почетно и приятно. В противном же случае никакого кайфа от этого не получаешь. Тем более в промокших насквозь трусах.

– Давай теперь знакомиться с тобой, – сказал незнакомец, уставившись на юношу немигающим взглядом. – Можешь опустить руки… Как там тебя?

– Трофим.

– М-м? Редкое имя.

– На самом деле я Леша.

– А! – догадался незнакомец. – Фамилия у тебя, наверное, Трофимов? Или отчество Трофимович?

– Нет, – признался юноша с застенчивой улыбкой. – Просто кличка такая. Я и сам не знаю, почему меня зовут Трофимом. Так получилось.

Незнакомец неодобрительно хмыкнул, после чего заключил:

– Скверно. Ты же в банде состоишь, как я понимаю? Что же погоняло у тебя такое несерьезное? Представь себе аллейку ваших братков на кладбище. Красивые мраморные плиты с трогательными надписями. И вдруг среди них такая: «Здесь покоится Трофим, который и сам не знал, почему его так зовут». Вот те на! Приятно ли будет твоим родителям прочитать такое? – Не дождавшись ответа, незнакомец посоветовал: – Если не хочешь, чтобы на кладбище появилась такая глупая эпитафия, бросай свое ремесло, займись чем-нибудь стоящим. Выбор широк. Даже воровать мясные обрезки на рынке прибыльнее и безопаснее, чем быть рядовым бандитом. Согласен со мной?

– Согласен, – кивнул Трофим. – Я уйду, обещаю. Прямо вот сейчас и уйду.

– Нет. Сейчас ты уже никуда не уйдешь.

После этой зловещей фразы юноша и сам не заметил, как оказался сидящим на камнях. Это было похоже на тепловой удар. Солнце немилосердно пекло затылок, зато стальные глаза, которые глядели на Трофима, казались прямо-таки ледяными.

– Отпустите меня, – попросил он.

Незнакомец покачал головой:

– Я же сказал: нет. Во-первых, я хочу, чтобы ты как следует усвоил урок. Во-вторых, всех вас нужно временно изолировать. А как это сделать?

– Как? – спросил Трофим одними пересохшими губами.

– Вот так…

Ствол револьвера приподнялся, выискал обращенное к нему колено и вогнал в него пулю.

Боль была такая пронзительная, словно ногу проткнули раскаленным стержнем. Трофим потерял сознание, а когда пришел в себя, у него имелось целых два повода для радости. Он все-таки был жив. И светлоглазого мужчины поблизости не наблюдалось.

Глава 13 День милиции продолжается

Результаты интервью, наспех взятого Громовым у бандита по кличке Паленый, оказались весьма скудными. Ничего он толком не знал, хотя про подброшенного утопленника краем уха слыхал и даже косвенно принимал участие в операции. Курировал дело, как и следовало ожидать, капитан милиции Журба, а приказы отдавал непосредственно пахан Женя Минин, под которым ходили и косолапый Журба, и Паленый, пока у него ноги были целы.

Паленый Громова уже не интересовал. Продажный мент Журба и честный бандит Миня, вот с кем пришло время потолковать по душам. Именно в такой последовательности. Где искать знакомого капитана сочинской милиции, Громов и без показаний пленника знал. А координаты Минина благосклонно выслушал и принял к сведению.

Больше ему на диком пляже делать было совершенно нечего.

Погрузив в бандитский джип свою сумку и выбросив из салона все, что было, по его мнению, лишним, Громов оставил себе лишь трубку мобильного телефона, по которой связался с Сочинским управлением ФСБ. Посвящать коллег в подробности он не стал – среди них тоже мог находиться свой Журба. Просто представился и попросил приехать за тремя ранеными, валяющимися на берегу в живописных позах. На милицейском языке это называлось «временно закрыть». В ФСБ выражались иначе, тут «брали на учет». Что, собственно говоря, сути дела абсолютно не меняло.

Сунув трубку в сумку, Громов включил зажигание, развернул зеленый джип и погнал его обратно в город. Крутой подъем от русла до трассы мощный автомобиль преодолел без заминки, взлетел наверх одним махом. Его название – «Лендровер» – не зря переводилось как «сухопутный пират». Скоростной, маневренный – управлять таким было одно удовольствие. Тем более что сотрудники ГИБДД не делали ни малейших поползновений остановить не на шутку разогнавшийся джип. Он был для них чем-то вроде корабля-призрака: увидеть можно, а пощупать нельзя. Как в той песне: и хочется, и колется, и «папа» не велит.

В городе пришлось сбавить газ. Отдыхающие пересекали улицы в безмятежной манере коров, направляющихся на водопой. Почти все особы женского пола втемяшили себе в голову, что способны быстро бегать, и каждая вторая из них норовила продемонстрировать свое умение перед самым носом автомобиля.

«Женщина может похвастаться грацией, только когда она танцует или играет в бадминтон с мужчиной, которому очень уж хочет понравиться, – решил Громов под конец измотавшего его маршрута по городским улицам. – Другие физические упражнения ей противопоказаны. Тут для нее все дни – критические. «Бегущая по волнам» звучит, конечно, поэтично. Но стоит представить себе, как это выглядело бы на самом деле, и вместо романтики останется одна неприкрашенная проза».

Возле районного отделения милиции торчали два вертлявых парня оперативной наружности. Они встретили выбравшегося из джипа Громова цепкими фотографическими взглядами и молчали, пока он проходил мимо.

Внутри царили духота, разнообразные густые запахи, среди которых не было ни одного приятного, и полумрак. Застекленную кабинку дежурного некогда намеревались обшить солидным пластиком под светлое дерево, но импортных панелей, понятное дело, не хватило, и теперь помещение выглядело то ли недостроенным, то ли полуразрушенным.

– Вы к кому, гражданин? – поинтересовался старший лейтенант, отмахиваясь от натужно зудящей над ним осы. Перед лейтенантом стояла тарелка с арбузными ломтями, в которую он сплевывал также и косточки.

– Журба у себя? – спросил Громов.

– Вы ему кем приходитесь, гражданин? Подследственным лицом или пока что только подозреваемым? – Оживившийся дежурный потянулся влажной рукой к телефонной трубке. Как только им было бегло изучено удостоверение, сунутое ему под нос, он оставил телефон в покое, сунул тарелку с недоеденным арбузом куда-то под стол и сообщил: – Второй этаж, двадцать четвертый кабинет. На двери, правда, одна циферка отбита, но четверка осталась, так что не ошибетесь.

– Не ошибусь, – подтвердил Громов, направляясь дальше по коридору. – Как увижу дверь с отбитой циферкой, так и смекну: та самая. Это вы ловко сообразили: следовательские кабинеты таким макаром помечать. Хвалю.

Кажется, какая-то запоздалая реакция на замечание все же последовала, но у Громова не было ни малейшего желания выслушивать милицейские изречения. Все равно мудрости в них не больше, чем в надписях на стенах общественного туалета.

Широкую лестницу, ведущую наверх, драила молодая бабенка с роскошным синяком под глазом. Присматривающий за ней сержантик собирал во рту слюну, готовясь плюнуть на свежевымытую ступеньку. На лестничной площадке второго этажа шепотом препирались два кавказца подозрительной наружности, выясняя, кому из них выпадет честь предстать перед следователем первым. К тому времени, когда Громов сюда добрался, конфликт достиг своей кульминации, поэтому, чтобы проникнуть в коридор, увлекшихся спорщиков пришлось слегка раздвинуть в стороны.

По причине жары дверь в двадцать четвертый кабинет, помеченная сиротливой цифрой «4», была приоткрыта. За ней, спиной к Громову, стояла знакомая кривоногая фигура Журбы. Склонясь над сидящим щуплым мужчиной в несколько перекосившихся очках, он значительно бубнил:

– Значится, так, Рожков Юрий Михайлович. Сейчас ты подмахиваешь протокол и добавляешь внизу от руки: «Мною прочитано, с моих слов записано верно». Ну, что ты уставился на меня, как баран на новые ворота? Действуй.

– Но я должен хотя бы ознакомиться с этим вашим протоколом, – нерешительно возразил мужчина, уставившись на выложенную перед ним на столе стопочку исписанных листов бумаги.

– Ознакомиться? – угрожающе переспросил Журба, поигрывая гибкой металлической линейкой, которую держал в руке.

– Да, ознакомиться, – подтвердил допрашиваемый все так же трусливо, но все равно упрямо. – Имею полное право! – Он машинально попытался поправить очки, которые от этого прикосновения перекособочились еще сильнее. То ли дужка была повреждена, то ли переносица, на которой они сидели.

– Может быть, ты, засранец, вообразил, что находишься в каком-нибудь гребаном читальном зале? – мрачно полюбопытствовал Журба. – Тебя сюда не читать вызвали! Подписывай, я сказал!

Очкарик не сдавался.

– Откуда я знаю, что вы тут понасочиняли? – бубнил он, протягивая руку за протоколом. – Не могу же я ставить свою подпись под чем попало?

– Убери лапу!

Линейка с коротким посвистом плашмя обрушилась на ладонь упрямца. Протокол выпал из разжавшихся пальцев, и Громов решил прийти на помощь и без того затурканному очкарику. Судя по выражению лица допрашиваемого, всенародно любимый сериал про улицы разбитых фонарей навсегда лишился одного из своих зрителей.

– Работаем? – полюбопытствовал Громов, прислонясь плечом к дверному косяку.

Когда милиционер поспешно разворачивался к нему на своих кривых ногах, Громову показалось, что косолапит он сильнее, чем во время утреннего знакомства.

– Ты? – спросил Журба. Его глаза напоминали два голубиных яйца, на которых кто-то шутки ради намалевал два кружочка – расширившиеся до предела зрачки.

– Неужели я так сильно изменился? – притворно удивился Громов в свою очередь.

– Да нет. – Журба постепенно овладел собой, хотя смех у него получился довольно-таки сдавленный, вымученный. – Просто не ожидал увидеть тебя так скоро. Ты же вроде собирался…

– Мужика отпусти, – перебил его Громов. – Разговор есть.

Пока Журба подписывал очкарику пропуск и выпроваживал его за дверь, Громов бегло осмотрел кабинет, в котором под видом капитана милиции трудился бандитский прихвостень и убийца молоденьких девушек. Все, от грязной банки с заскорузлыми остатками пищи, до пепельницы, переполненной вонючими окурками, вызывало отвращение. Даже солнечный свет за годами не мывшимся окном был тусклым и каким-то грязным. Картину довершали наручники. Один браслет был пристегнут к трубе парового отопления, а второй висел пустой в ожидании очередной жертвы. Наручники не сразу бросались в глаза. Как верно было подмечено кем-то в песне: наша служба и опасна, и трудна, и на первый взгляд как будто не видна.

– Надеюсь, ты не очень шокирован, майор? – спросил освободившийся Журба, потирая с неприятным шорохом руки.

– Чем именно? – Громов сосредоточенно разглядывал милицейскую линейку с таким видом, словно намеревался ею что-то измерить.

– Ну, – Журба помялся, – тем, как я обошелся с этим умником Рожковым. Но, понимаешь, у нас тут свои методы…

– У нас тоже свои. – Это прозвучало очень и очень многозначительно.

Так и не дождавшись продолжения, Журба потоптал немного истертый линолеум переминающимися подошвами, после чего звучно кашлянул и неизвестно для чего сообщил:

– Вот так, значится, и работаем.

– Работаете? – не поверил Громов.

Он почему-то опять перешел на «вы», что Журбе совершенно не понравилось. Ему смутно помнилось что-то сказанное майором по этому поводу. Так и не взяв в толк, что именно, он подтвердил:

– Работаем.

Громов прохладно улыбнулся:

– А я думал, вы себе алиби обеспечиваете. Мол, до самого вечера находились в своем кабинете. Куда подевался приезжий майор, ведать не ведаете. Так ведь?

Лицо Журбы пошло пятнами:

– Не понял!

– Все вы прекрасно поняли, – поморщился Громов. Он все еще рассматривал линейку, давая этим понять, что она интересует его больше, чем жалкие отговорки ее владельца. – Бандюкам меня подставить решили?

Тут уж лицо Журбы вообще сделалось одним сплошным пятном – бордовым.

– Ты меня на понт не бери, майор! – крикнул он, сорвавшись на яростный хрип. Под кожей его лба веревками проступили вены.

Громов взглянул на них, потом поймал цепким взглядом милицейскую переносицу и негромко посоветовал:

– Кончайте хрипеть, капитан. Поберегите голосовые связки. Не тянете вы на Жеглова, не тужьтесь понапрасну. – Дождавшись, когда Журба открыл рот, чтобы вставить какую-то протестующую реплику, Громов повысил голос: – Заткнитесь. Успокойтесь. Сядьте. В ногах правды нет… Особенно в таких, как ваши.

Толкнув милиционера в плечо, он вынудил его воспользоваться советом так поспешно, что хлипкий стул чудом выдержал неожиданно обрушившуюся на него тяжесть. Очкарик, который недавно сидел здесь в качестве допрашиваемого, был значительнее легче очутившегося на его месте грузного капитана.

Если бы не рука Громова, остававшаяся там, где по праздникам Журба носил свои капитанские погоны, он бы вряд ли усидел на стуле. Его так и подбрасывало от негодования, и, подобно закипевшему чайнику, он извергал из себя сиплые звуки с брызгами слюны вперемешку:

– Ты не очень-то духарись, майор! Я у себя дома – и в городе, и в этом кабинете! А ты кто такой? Не забывай, что ты здесь в гостях, клепать мой…

– Болты, даже те, которые с самой хитрой резьбой, однажды закручивают намертво, – перебил его Громов. – Я же вас предупреждал, нет? Так что в гостях здесь находитесь как раз вы, а не я.

– Я? – опешил Журба.

– Вы! – жестко подтвердил Громов, опять принявшийся разглядывать линейку. – Вы, гражданин милицейский капитан! Незваный гость, который, как известно, хуже татарина.

– С какой радости я вдруг стал гостем? Где?

– На этом свете, – ответил Громов и с интересом уставился на притихшего собеседника. – Понимаете, о чем я?

– Не понимаю, – заявил Журба твердо.

– Совсем ничего не понимаете?

– Совсем ничего не понимаю!

– М-м, даже так? Что ж, очень характерное для милиционера признание, – усмехнулся Громов. – Ну, в таком случае вопрос о ваших умственных способностях будем считать закрытым. А как у вас обстоят дела с нервишками, капитан?

Журба, предвидя новую подначку, поиграл желваками, прежде чем отреагировать на вопрос. Казалось, он прячет во рту кусок жилистого мяса и перетирает его зубами. Наконец любопытство взяло верх над осторожностью.

– Какое тебе дело до моих нервов, майор? – раздраженно осведомился он.

– Расшатанные они у вас, – притворно посочувствовал Громов.

– Нервы у меня как раз в полном порядке! – запальчиво возразил Журба.

– Да неужели?

– Ужели, майор. Еще как ужели!

– М-м? А ручонки тогда почему трясутся?

– Ничего они не трясутся!

– Ну-ка, покажите.

– Смотри… У-ё-ооо!!!

Сверкнув в воздухе, линейка ударила по растопыренным пальцам капитана, но не просто хлестнула плашмя, а приложилась острым ребром к суставам. Мохнатая пятерня с паучьим проворством свернулась в кулак, и тогда новый удар пришелся прямо по всем его костяшкам.

Ошалевший от боли, Журба начал приходить в себя не раньше, чем сообразил, что на его запястье защелкнут браслет его собственных наручников. До ящика своего письменного стола, в котором хранился ключ, можно было добраться теперь разве что вместе с радиатором парового отопления.

Он открыл рот, чтобы закричать, но собирался с духом слишком долго, потому что успел заработать по кадыку такой удар, после которого его гортань сузилась до диаметра трубочки для коктейля. Ничего, кроме сипа, оттуда выдавить не удалось. В этот момент Журба понял, что предпочел бы видеть перед собой не светлоглазого майора, а бандита Миню, пусть даже опять двигающего журнальный столик.

– Угомонились? – удовлетворенно спросил Громов, захлопнув дверь на замок и усевшись на стол перед пленником. – Теперь слушайте внимательно, гражданин милицейский майор, поскольку вас это очень и очень касается. «Быки», которых ваш пахан Миня отправил за мной, в настоящее время истекают кровью и соплями. Я так думаю, что хотя бы один из них к утру благополучно помрет. – Громов неспешно закурил и заглянул в страдальчески мигающие глаза собеседника. – Но у вас ведь другие планы на ближайшее будущее. Верно, сухопутный капитан?

– Допустим. – Журба хотел было расправить плечи, но передумал. Вряд ли это придало бы ему уверенности в себе, которой ему в настоящий момент так не хватало.

Громов смерил его изучающим взглядом и скучно произнес:

– Не стану стращать вас ответственностью за совершенные преступления и прочей ерундой. Напугаю-ка я вас кое-чем посущественней. Вот, полюбуйтесь. – Громов извлек из сумки рифленую гранату, подбросил ее на ладони и доверительно сообщил: – «Ф-1», осколочная. Я брошу ее под стул, на котором вы сидите, а сам подожду результата за стеной в коридоре. Пока вас будут соскребать с пола совковыми лопатами и фасовать по мешочкам, я сообщу вашим коллегам, что застал вас в совершенно невменяемом состоянии. Мол, пристегнулся капитан Журба наручниками к батарее, взял в руки гранату с выдернутой чекой и стал требовать своевременной выплаты заработной платы за позапрошлый месяц. Такое сейчас случается.

– Чушь, – прошипел Журба, не отводя глаз от темно-зеленой гранаты. – Никто в эту ахинею все равно не поверит.

Громов приподнял брови:

– Вам-то что? Знаете, после того, как под вами рванет, капитан, все то, что сейчас кажется вам важным, перестанет волновать вас так живо. – После внушительной паузы Громов добавил: – Что касается полномочий, то их у меня на сотню таких, как вы, хватит. Даже служебного расследования не будет. Вас сложат по сохранившимся фрагментам, наспех сошьют, закопают в землю и сразу после поминок забудут, что жил-был такой бесшабашный капитан милиции Журба, которому сам черт не брат… Вы все еще сомневаетесь, м-м?

Зрачки Громова превратились в две крошечные черные точки, притаившиеся в глубине радужных оболочек. Теперь его глаза казались раскаленными добела, и Журба, попытавшийся просительно заглянуть в них, поспешно отвел взгляд.

– Чего ты… Чего вы от меня хотите?

– Откровенности, – сказал Громов. – Подробного, обстоятельного рассказа о всех ваших недавних подвигах… Утопленник, которого ваш босс решил выдать за Сурина, это раз. – Громов для наглядности загнул палец. – Милена… Лиля… Затем все, что вам известно про Миню. Меня интересуют его связи, окружение, любые подробности…

Пальцы Громова продолжали подсчет, пока не сжались в чрезвычайно крепкий на вид кулак, зависший у самого лица собеседника.

Переводя взгляд с кулака на гранату, Журба торопливо заговорил.

* * *

Открыв глаза, он не сразу сумел сообразить, какое сейчас время суток: ранний вечер или позднее утро. Потом ему захотелось понять, почему его голова покоится на крышке стола, за которым обычно сидели потерпевшие или подозреваемые. Она заметно потяжелела с того времени, когда Журба в последний раз непринужденно носил ее на собственной шее. Чтобы приподнять ее, ему пришлось упереться в стол обеими руками.

На запястье левой сохранилась розовая метка от браслета наручников, но теперь рука была свободна. Еще одним приятным сюрпризом было отсутствие в кабинете проклятого эфэсбэшника, устроившего ему форменный допрос с пристрастием.

Журба рассказал все, что знал. Сейчас глупо было размышлять, почему его вдруг потянуло на откровенность, почему он не сумел соврать что-нибудь правдоподобное и не отважился звать на помощь, когда в дверь стучали. Этих «почему» накопилось немало, но главным вопросом было что. Что делать теперь? И ответ на него требовалось найти незамедлительно.

– Значится, так, – пробормотал Журба, надеясь, что рассуждения вслух помогут ему собраться с мыслями.

Дальше этого дело не пошло. Из его ноздри выкатилась тягучая капля крови и упала на белый лист бумаги, расстеленный перед капитаном милиции, заместителем начальника следственного отдела Сочинского РОВД. На листе был изображен большущий болт с нарезкой, а образовавшаяся под ним красная блямба напоминала сургучную печать.

«С МЕНЯ ПРИЧИТАЕТСЯ», – было размашисто начертано через весь лист.

Что бы это значило, скажите на милость? Журба тупо уставился на надпись, которая окончательно сбила его с толку. Вместо того чтобы принять наконец какое-то разумное решение, он попытался вспомнить, сколько раз ударил его светлоглазый майор. В памяти сохранился только один такой эпизод, хотя и очень яркий.

Это произошло вскоре после того, как Журба признался, что рассказывать ему больше нечего.

– Негусто, – посетовал Громов. – Ничего нового я от вас не услышал, Вячеслав Игнатьевич.

Журба хотел развести руками: мол, чем богаты, тем и рады, но этому простому жесту воспрепятствовала прикованная к трубе рука. Тогда он высказал то же самое вслух.

– Да, радоваться вам вроде бы совершенно нечему, Вячеслав Игнатьевич, – огорошил его Громов. – Мне ведь убить вас теперь придется.

Оттого, что он не только перешел с Журбой на «вы», но и вспомнил вдруг его имя-отчество, тому легче не стало, даже наоборот. Угроза была такой же реальной, как разделенная на квадратики граната, по-прежнему находящаяся на виду. Не спуская с нее глаз, Журба сипло спросил:

– За что?

– А вы представьте себе, Вячеслав Игнатьевич, что вы обычное дерьмо, – предложил Громов. – Думаю, это будет несложно. Так вот, вы самое настоящее дерьмо, которому, конечно, безразлично, насколько сильно оно смердит и портит жизнь окружающим. А каково всем остальным?

Журба сделал вид, что обдумывает слова собеседника, хотя на самом деле просто выискивал веский контраргумент. И таковой, по его мнению, нашелся.

– Эти бляди, которых мне пришлось убить, тоже были не цветочками на лесной поляне, – буркнул он. – Что, скажете, я не прав?

Громов внимательно посмотрел на него и покачал головой:

– Полемизировать и дискутировать я с вами не буду, Вячеслав Игнатьевич, не надейтесь. Могу лишь предложить следующий вариант: мы выезжаем за город, я даю вам оружие, а вы пытаетесь сохранить себе жизнь за счет моей. Это будет что-то вроде суда офицерской чести, хотя у вас она напрочь отсутствует. Устраивает?

Журба насупился:

– Никуда я с вами не поеду!

– И уговаривать вас бесполезно?

– Бесполезно, – подтвердил Журба. Здесь, в отделении милиции, у него все еще сохранялся какой-то шанс, пусть самый малюсенький. Но оставаться с этим бешеным майором с глазу на глаз где-нибудь в пустынном месте… Бр-р!

Журба передернулся, и в этот самый момент разогретая громовской рукой граната впечаталась ему между бровей. На этом его знакомство с представителем ФСБ завершилось.

Теперь, проведя по лбу, он обнаружил там внушительную выпуклость, которой раньше не было. Гематома взамен способности размышлять логично и взвешенно – не самое выгодное приобретение.

Потирая липкий от выступившей крови лоб, Журба глядел перед собой пустыми глазами до тех пор, пока не обнаружил, что в поле его зрения давно уже красуется закупоренная бутылка «Горилки с перцем», водруженная на письменный стол. Это так позаботился о нем майор перед уходом. Сначала чуть череп не проломил, а потом надумал утешить на прощание. С него, видите ли, причитается! Конечно, причитается, еще как! И совершенно напрасно проклятый майор рассчитывал отделаться водкой.

Назло ему Журба сначала решил не прикасаться к бутылке, но ушибленная голова требовала своего. Может быть, водочного компресса, хотя, прежде чем подняться, Журба прихватил с подоконника залапанный стакан из тонкого стекла с золотистым ободком по краю.

Привстав со стула, он почувствовал, что зацепился чем-то за его спинку, и раздраженно заглянул через плечо.

Граната, которую он надеялся никогда больше не увидеть так близко, была примотана к краешку сиденья клейкой лентой. А с брючного ремня Журбы свисал кусок проволоки, на конце которого болталось металлическое кольцо. «Похоже на хвостик, – отстраненно подумал Журба. – Что за глупые детские шутки?»

Больше времени на раздумья у него не осталось. Граната с выдернутой чекой взорвалась практически прямо под ним, подбросив капитана милиции метра на полтора вверх, прежде чем расшвырять его останки по всему кабинету и прилегающей к его окну территории.

Эксперты потом цокали языками, дивясь такому экстравагантному способу самоубийства. А хоронили Журбу в объемистом закрытом гробу, хотя все, что от него осталось, вполне могло бы уместиться в стандартной урне для мусора.

Глава 14 …и бандит с бандитом говорит

Ярчайший мир, полный причудливых красок, волшебных звуков и совершенно непередаваемых ощущений, рухнул в одночасье, поблек и сжался до размеров кабинета. В том исчезнувшем мире алкалоидного бога Морфея Минина переполняли восторг и непередаваемое чувство легкости. В этом, плоском и сером, сотворенном неизвестно кем и неизвестно зачем, ему становилось все страшней, все неуютней. Ты наслаждаешься трехмерным изображением и стереофоническим звучанием, а тебя грубо тормошат и предлагают взамен черно-белое кино, смотреть которое тебе совершенно не хочется. Это и есть облом. Самый настоящий.

Тяжело приподнявшись на диване, Минин с ненавистью посмотрел на трезвонящую трубку сотового телефона – единственную, которую он не решался отключать. Трубку передал ему Зубан, предупредив, что они должны постоянно поддерживать связь. Это произошло, когда Минин сдуру взялся выполнить его поручение, не подозревая, что основная прибыль от стремного дельца будет поступать в виде разных неприятностей.

– Да! – хрипло сказал Минин, с трудом дотянувшись до трубки.

Разумеется, звонил из Москвы Зубан, кто же еще? После «коронации», состоявшейся год назад на большом сходняке в Ташкенте, он мог бы Минина и среди ночи разбудить, и с унитаза снять, было бы такое желание. И тон у Минина, не успевшего как следует подтереть задницу, все равно должен быть приветливым и уважительным.

– Рад слышать тебя, Зубан, – произнес он, растягивая губы в ненужной улыбке, которую некому было оценить по достоинству.

Собеседник ответной радости не высказал. Для начала пожаловался на трудные времена, повздыхал по поводу отсутствия воровского профсоюза, поинтересовался, как обстоят дела у сочинского кореша.

– Никто хабар изо рта не вырывает? – спросил он как бы между прочим. – В совете или в помощи не нуждаешься?

– Нет, спасибо, – с достоинством ответил Минин. – Я сам улаживаю свои проблемы. Вовремя. В настоящий момент у меня их нет.

– Это правильно, – одобрил Зубан. – Ты у нас человек современный, энергичный, в ногу со временем идешь, вот-вот честным коммерсантом заделаешься… – Тут последовала многозначительная пауза, после которой у беседы наметился совершенно неожиданный поворот: – А у меня, вора старого, проблема возникла.

И знал ведь Минин любимую присказку Зубана насчет того, что чем меньше знаешь, тем легче подыхаешь. Но все равно купился. Как же, сам вор в законе ему жалуется!

– Какая? – спросил он автоматически.

Когда слово было произнесено, сам он похолодел, зато трубка, прижатая к уху, удовлетворенно хохотнула.

– А такая, что общак пустует, благо наше воровское… Ты вот тачки чуть ли не каждый день меняешь, а у меня башка пухнет от мыслей, где башли брать. Много требуется: на грев зоны, на адвокатов хитромудрых для братвы, на дела общие. – Зубан ронял слова неспешно, растягивая фразы, как нити паутины, в которой ничего не стоит запутаться любопытной жертве. – Ты, Миня, – урчал он, – должен понимать, не рогомет ведь кожаный, зоны не нюхавший. Законы наши знаешь…

Минин переложил трубку из руки в руку, словно она обожгла ему пальцы. Когда авторитет бодягу о законах разводит, держи ухо востро, очко покрепче стискивай, задом к стеночке прижимайся. Проклиная себя за то, что дал вырваться коротенькому, но очень нерасчетливому вопросу, потянувшему за собой пространные рассуждения, он попытался съехать с поднятой темы:

– По правде сказать, коммерция моя – так, для виду только. С понтом под зонтом, а сам под дождем. С баблом у меня тоже негусто.

Тембр голоса в трубке сделался металлическим:

– Сам вопрос задал, а теперь перебиваешь старика. Нехорошо. Я ведь гнид барачных подольше твоего топтал, Миня. Если все те параши, что из-под меня вынесли, в твое море Черное опорожнить, то оно коричневым до скончания века станет. Просекаешь, к чему я клоню?

Хотелось Минину гортань слюной смочить, да только во рту у него мигом пересохло, когда он про парашу услышал. Эта тема совсем уж скользкой была, тут каждый шажок выверяй, как в сортире обледенелом.

– Я слушаю, Зубан, – выдавил он из себя. – Извини.

– Да какие между нами, корешами, могут быть церемонии! – благодушно воскликнул Зубан. – Ты глупость сморозил, я забыл. Стариковская память короткая, нет в ней места обидам мелким…

И тишина. Долгая, настораживающая.

Если бы после этих слов собеседник попрощался и оборвал разговор, это означало бы, что он считает себя оскорбленным. Но через несколько секунд, на протяжении которых Минин напряженно вслушивался в каждое потрескивание на телефонной линии, Зубан заговорил снова:

– Та проблема, о которой я толкую, сразу на нет сойдет, как только Аркаша Сурин найдется. На вид он чмо, глиста тифозная, а стоит побольше иного олигарха. Так что на тебя вся надежда, Миня. Отыщешь Сурина – долю от общего куска выделим. Не отыщешь…

Фраза осталась недоговоренной, но Минину от этого легче не было. Он, так гордившийся своим умением «перетирать любые темы» и «держать базар», облажался как последняя сявка! Слова «вся надежда на тебя» звучат, конечно, красиво. А на деле это означает – «ответ тоже ты держать будешь».

Минин тщательно вытер вспотевшую ладонь о спинку дивана, переложил в нее сделавшуюся скользкой, как мыло, трубку и робко попытался выправить ситуацию:

– Ты же знаешь, Зубан, как я тебя уважаю. Все, что могу, я сделаю. И…

– Не канают такие отмазки! – оборвал его голос, повысившийся на полтона. – Если бы ты раньше от бабок моих отказался и пообещал по дружбе пособить даром, вот тогда и дул бы мне в уши про «помогу, чем смогу». Но ты мзду взял за дело, и теперь головой за него отвечаешь. Так? – Не дождавшись ответа, Зубан повторил вопрос уже с откровенно угрожающей интонацией: – Так, спрашиваю?

– Выходит, что так, – был вынужден признать Миня. Идти на попятный означало бы расписаться в том, что он не отвечает за свои слова и поступки. Человеку с именем и авторитетом легче самому удавиться, чем ждать, пока подоспеют расторопные помощнички с удавками да пиками.

– Ну вот и славно, – протянул Зубан. Казалось, он при этом блаженно щурится, как кот, вдосталь наигравшийся с мышью и готовый слопать ее в любой момент, но пока что ленящийся сделать это. – Ты, Миня, человек с понятием, уважаю. Приятно было лишний раз в этом убедиться. – Издевки в голосе прозвучало самую малость, но вполне достаточно, чтобы ее можно было уловить чутким ухом. – А теперь по делу говори. Что там у тебя?

Минин с ненавистью покосился на телефонную трубку и сказал, стараясь не выдать своих чувств дрогнувшим голосом:

– Пока ничего нового. Отслеживают Сурина по всему побережью, но он залег где-то, падла, носа не высовывает.

– Он и не должен высовывать. Думаешь, он на лыжи встал для того, чтобы по кабакам шляться да шампунь со шмарами хлебать? – Зубан презрительно хмыкнул. – Его не отслеживать нужно, а искать. Землю рыть! А ты?

– Я… – начал было Минин, но собеседник оборвал его, словно не он только что задал вопрос:

– Погоди. Я не все еще сказал. Что за «костюм» конторский у тебя под носом тасуется, не пойму? Говорят, утопленничком сильно интересуется…

Спрашивать, кто говорит, не имело смысла. Зубан всегда все знал. А если нет, то делал вид, что в курсе, и проверять степень его осведомленности у Минина не было ни малейшего желания.

– Фамилия его Громов, – сказал он. – Но это не повод для беспокойства. За ним уже поехали.

Взглянув на часы, Минин чуть не поперхнулся. Ого! Отправленные за город люди могли уже раза три обернуться туда и обратно. Усиливая нахлынувшую тревогу, Зубан задумчиво переспросил:

– Громов, говоришь?

– Громов. Как только его привезут, я сразу перезвоню…

– А вот это лишнее, – отчеканил Зубан по слогам. – Лично меня не колышет твой Громов. Больше не желаю ничего о нем слышать. Копает под тебя? Вот и помоги ему вырыть яму поглубже. В ней же и зарой.

– Зарою, – пообещал Минин. Уверенности – вот чего не хватало его голосу, чтобы это прозвучало достаточно убедительно.

– И еще, – продолжал Зубан надменным тоном. – Говорят, ты к Любане горилл каких-то тупорылых приставил, которых за версту по повадкам видно. Она же невеста Сурина, подсадная утка. Он на нее клюнуть должен, а не бежать без оглядки. Я тебе ее для этого и прислал. Любаня на сегодняшний день – твой единственный шанс, понимаешь ты это? Именно так: твой единственный шанс, Миня. Не наш и тем более не мой.

Минин покривился, как от зубной боли, и спросил:

– Так что же, ее без присмотра оставить?

– Сегодня без присмотра и собственное дерьмо оставлять нельзя, – буркнул Зубан. – Ты лучше приставь к Любане таких людей, чтобы в глаза не бросались и дело свое знали. Есть у тебя такие?

– Есть, – подтвердил Минин. – Две девки, боевые до невозможности. Каждая здорового мужика голыми руками завалит. Проверено.

– Вот пусть и гуляют с Любаней по городу под видом подружек. Машину девкам не давай, им пешком ходить полезно. Хавают пусть в людных местах, отсыпаются – на пляже, по очереди. «Колес» бодрящих подбросишь – с недельку выдюжат. А к тому времени либо Сурин объявится, либо кое-кто исчезнет. – Зубан скорбно вздохнул. – Надеюсь, не надо уточнять, кто именно?

– Не надо, – сказал Минин. Это было его самое строптивое заявление за весь разговор.

Зубан помолчал немного, а потом согласился:

– Не надо так не надо. Тогда у меня все. Удачи!

С трудом подавив желание расколотить об стену проклятую трубку, зашедшуюся короткими ехидными сигналами отбоя, Минин забегал по комнате. В распахнутом халате, который он накинул перед тем, как покайфовать в ожидании новостей от Паленого, он напоминал огромную птицу, мечущуюся в поисках выхода.

Наконец удалось взять себя в руки. Прежде чем кликнуть кого-нибудь из приемной, он отыскал в верхнем ящике стола упаковку бритвенных лезвий «Уилсон», сунул одно за щеку и только потом окликнул через дверь:

– Э! Кто там живой?

Таковым оказался тот самый рослый недоумок с плоским затылком, который утром доставил Минина на базу.

– Звали, шеф? – спросил он, просунувшись наполовину в кабинет.

– Зайди весь, целиком, – скомандовал Минин. Лезвие у него во рту переместилось от одной щеки к другой, прежде чем прозвучал вопрос: – Где Паленый? Куда подевался?

Охранник виновато наморщил лоб:

– Так это, шеф… Нету его.

– И не звонил, что ли?

– Трубки-то у вас, шеф, – напомнил охранник.

Вспомнив, что он собственноручно отключил телефоны, Минин от досады прикусил губу, погрыз ее с остервенением, как чужую, и продолжил допрос:

– А Лизка с Викой?

– Эти приехали, – с облегчением выдохнул охранник. – Сказали, что у них все путем.

– Кому сказали? – недобро прищурился Минин. – Тебе, что ли? Ты теперь у нас за центрового, я правильно понял? – Влажное от слюны лезвие прилипло к его языку, нисколько не затрудняя, впрочем, речи. Дело привычки.

– Вы это… спали крепко, – скромно потупился охранник.

– Почему же не разбудил? – Минин тщательно облизал губы, чтобы они сделались мокрыми и скользкими.

– Не добудился. – Парень шмыгнул носом и отвел глаза.

«Уже знает про морфий, – понял Минин. – Успели новичку шепнуть, почему шеф так крепко спит после обеда. Завтра точно так же донесут об участившихся вызовах «Скорой помощи» тому же Зубану или еще кому-нибудь, кого может заинтересовать подобная информация. Ни на кого нельзя положиться. Ни на одну тварь!»

– Подойди ближе, – велел Минин охраннику, и взгляд у него стал неподвижным и с виду сонным, как у ящерицы, подкарауливающей добычу.

– Что? – спросил приблизившийся парень одними бровями.

В одно из них и вонзилось лезвие, выплюнутое Мининым с резким выдохом: пых!

– Не трогать! – рявкнул он, когда парень машинально поднес руку к голове. – Так и ходи теперь. Сутки. Трое!

– За что, шеф? – Кровавая стежка перечеркнула недоумевающее лицо охранника, точно кто-то его красными нитками сшил из двух неравных половинок.

Минин удовлетворенно улыбнулся:

– Просто так. А что, обидно?

– Не то чтобы очень приятно, – признался парень. Он опять потянулся было к лезвию, засевшему уголком в надбровной дуге, но опомнился и опустил руку.

– Ты не обижаться должен, а радоваться, – сказал ему Минин. – Подфартило тебе, имей в виду. Я же тебе не в бровь, а в глаз целился.

Выставив за дверь охранника, который после этого откровения стал заторможенным, словно сомнамбула, он велел немедленно вызвать к нему Лизу и Вику. После короткой беседы с девушками, которые только растерянно хлопали глазами, он прогнал и их, а сам с видом утопающего, хватающегося за соломинку, вцепился в телефон.

За последующие девяносто минут было сделано не менее двадцати звонков, которые обошлись Минину значительно дороже, чем это было предусмотрено тарифами его мобильной компании. Если бы он знал, насколько близко находился в этот момент к своему первому инфаркту миокарда, он протянул бы ноги прямо на месте, не прожив того, что было отмерено ему судьбой.

Журбы не оказалось ни на работе, ни дома. Паленый с двумя бойцами тоже как сквозь землю провалился. Зато на их джипе раскатывал по городу неизвестный, походивший по описанию на того самого Громова, из-за которого Минин рисковал попасть под правилку на ближайшем сходняке.

Он облегченно перевел дух не раньше, чем один из осведомителей лаконично доложил: Громов Олег Николаевич, прибывший из Москвы, преспокойно проживает в гостинице «Бриз», выписываться не собирается, обратных билетов приобрести пока что не удосужился.

У-фф! Минин рухнул в кресло, хватая ртом воздух, которого вдруг стало вокруг гораздо больше, чем какую-то секунду назад.

Предпоследний звонок был сделан в Поти, где обитал известный в определенных кругах грузин-полукровок по кличке Джуга, специализировавшийся на исполнении срочных заказов по устранению людей, жизнь которых чего-то стоила в этом мире.

И только вызвав Джугу в Сочи, Минин с чувством выполненного долга позволил дрожащему пальцу извлечь из клавиш телефонной трубки две завершающие писклявые нотки: фа (цифра «0») и си-бемоль (цифра «3»).

Такая вот жалкая получилась кода.

Глава 15 Человек ниоткуда

Закончив разговор с Сочи, Зубан протянул трубку своему единственному, безмолвному, как тень, слушателю и попросил:

– Поставь на подзарядку, Толик.

Тот молча выполнил просьбу. Зубан любил наблюдать за точными, выверенными движениями своего помощника. Ни одного лишнего сантиметра в расчетливых жестах, но также и ни одного недостающего. Зря и пальцем не пошевелит, а если уж за чем-то потянется, то непременно достанет. В идеальном варианте вымуштрованный робот справлялся бы со своими задачами еще четче, но такие бывают только в кино. В жизни приходится довольствоваться помощниками из плоти и крови, и Толик был лучшим из всех, кто когда-либо становился правой рукой Зубана.

Он возник ниоткуда. Даже фамилию отказался назвать. Толик, сказал он, называйте меня просто Толик. Единственное, что было о нем известно наверняка, так это то, что до недавних пор он служил в региональном управлении ФСБ Курганска. Тамошний авторитет его Зубану и сосватал. Толик вляпался в какое-то противозаконное дело и, не дожидаясь возможных последствий, подал рапорт об уходе. Ничего удивительного, что после этого он искал себе работу подальше от родного ведомства. Почему Толик решил податься именно к бандитам, он не объяснял. Он вообще был не слишком разговорчивым человеком. Исполнительным, да. Лично он полагал, что этого вполне достаточно.

Вначале Зубан отнесся к новичку с вполне понятной подозрительностью. Устроил ему пару хитрых подстав и одну серьезную проверку. Собственно, в ходе последней Толик и должен был благополучно погибнуть, чтобы поставить точку в этой истории. Усомниться в рекомендации курганского авторитета означало бы нанести ему обиду, а смерть Толика не затрагивала никого, кроме него самого.

Толик совершил практически невозможное: выжил. А в состоявшейся потом беседе с Зубаном прямо предложил использовать его впредь по назначению. Он умел профессионально убивать и собирать информацию. Киллеров в команде Зубана хватало с лихвой. Настоящих специалистов по слежке и прослушиванию отродясь не водилось – прежде этим занимались купленные люди в погонах.

Сомнения старого вора в законе исчезли, когда Толик изложил ему свой замысел. Он предлагал взять под контроль сотрудников Центробанка среднего звена. Слишком высоко не допрыгнешь – там такие вышколенные псы дойных коров стерегут, что соваться к ним абсолютно бессмысленно. Внизу ковыряться, подобно свинье под дубом, – себя не уважать. А вот начальники отделов банка – в самый раз, полагал Толик. Именно они для верхушки всю черновую работу проделывают, каждый зная при этом лишь свой узкий участок. А если объединить всю информацию, которой владеют они?

Зубан призадумался. Через Центробанк ежегодно проходили такие колоссальные суммы, что, урвав от них хотя бы кусочек, хотя бы разочек, можно было смело переходить от криминала к вполне легальному бизнесу, насколько он вообще бывает законным в России. На следующий день он дал Толику свое согласие, и колесо завертелось.

Если бы какой-нибудь специалист давно упраздненного Второго главного управления КГБ СССР увидел аппаратуру, которой вскоре обзавелся Толик, он с горечью подумал бы, что его лучшие годы прошли напрасно, во тьме и невежестве. Зубан, заходя в специально оборудованную квартиру с видом на Центробанк, долгое время не мог поверить, что все эти компьютеры, сканеры, магнитофоны и прочие ультрасовременные штучки стоят больше всех партий оружия и наркотиков, которые он продал за минувший год.

Когда Толик показал ему на ладони какие-то таблетки и сообщил, что эти миниатюрные «клопы», действующие в радиусе полутора километров, стоят по 20 тысяч баксов каждый, Зубан чуть дара речи не лишился. Ценой стационарного ретранслятора, улавливавшего и усиливавшего радиосигналы, Зубан вообще предпочел не интересоваться, чтобы поберечь здоровье и нервные клетки, которые, как и выброшенные на ветер средства, не восстанавливаются. Спросил только: понимает ли Толик, что его ждет, если все эти сумасшедшие затраты не окупятся? «Естественно», – весело ответил тот и принялся объяснять Зубану принцип действия японского микропередатчика, реагирующего лишь на разборчивую человеческую речь. Эта булавка с черной матовой головкой, которую Толик намеревался засадить под лацкан пиджака одного из сотрудников Центробанка, стоила 16 000 долларов. Зубан молча развернулся и удалился из квартиры, мысленно отведя Толику ровно месяц жизни. Что касается его смерти, то тут у Зубана имелось слишком много различных вариантов, чтобы останавливаться на каком-то одном.

Через неделю Толик доложил ему, что взял в разработку самого перспективного кадра Центробанка, Сурина Аркадия Викторовича, начальника информационно-технического отдела. Еще неделю спустя Зубан и сам часами не вынимал изо рта сигарету, а из уха – поролоновый наушничек «Филипс». Сурин по ночам созванивался с заграничными банками, готовясь перечислить на их счета такие умопомрачительные суммы, что у Зубана темнело в глазах при попытках представить себе их в натуре. Когда он думал о том, что какой-то ушлый хмырь способен в одночасье срубить такое огромное бабло, которое и не снилось ему, лидеру мощной группировки, Зубан чувствовал себя обманутым.

Он даже пристрастился к просмотру теленовостей и, внимательно приглядываясь к мелькающим на экране личностям, старался понять, чего не хватает ему, чтобы добиться такого же монументального положения на российской сцене. Воли? Жестокости? Коварства? Всеми этими и многими другими качествами Зубан обладал в избытке. Просто раньше он находился слишком далеко от государственной кормушки, вокруг которой отиралась вся эта публика. Вагон оружия туда, грузовик опия сюда… Все это было детскими забавами в сравнении с настоящим размахом, открывшимся ему при близком ознакомлении с тайнами Центробанка и теми миллиардами, которые оборачивались там по своим собственным законам.

На кредитный транш МВФ претендовало минимум с десяток персон, полюбоваться которыми по телевизору можно было в любое время дня и ночи. Теперь к их числу присоединился и Зубан, видевший себя исключительно в зеркале. Но малютка Сурин обставил всех.

Фокус с вышедшей из строя компьютерной сетью Центробанка стал полнейшей неожиданностью и для Зубана, и для Толика. Точные сроки перечисления кредита были им неизвестны, и, когда подготовившийся к операции Сурин ушел в отпуск, они тоже расслабились, решив, что он взял тайм-аут перед решающим моментом.

О катастрофе Толик узнал фактически случайно, прослушивая от нечего делать контролируемые кабинеты Центробанка. Зубан, когда помощник примчался к нему с записями поднявшегося переполоха, поначалу особо не встревожился: им ведь были известны все семнадцать банков, с которыми вел предварительные переговоры ушлый Сурин, разве нет? Толик печально покачал головой. И тогда Зубан впервые услышал слово «пассворды», произнесенное Толиком с неподдельным отчаянием в голосе.

1 200 000 000 долларов оказались разбросанными по всему свету, и каждый открытый Суриным счет был снабжен специальным кодом, без знания которого деньги эти находились за семью замками для любого постороннего. Только сам Сурин, который ввел пассворды в созданную им лично компьютерную программу, имел доступ к похищенному миллиарду. Но он-то исчез! Теперь, только заполучив Сурина, причем таким образом, чтобы его умные мозги остались в целости и сохранности, можно было завладеть суперпризом МВФ.

Отлично понимая, что охотиться за беглецом будет не только он один, Зубан сфальсифицировал «дело по факту смерти гражданина Сурина А. В.». Тело утопленника обнаружилось в Сочи, где живой и здоровый Сурин за каким-то хреном бродил по авторынку в поисках кислоты. Зубан поначалу намеревался бросить туда несколько поисковых отрядов, но Толик резонно возразил, что с подобной задачей лучше всего справится местная шпана. Пришлось поручить задачу сочинскому пахану Мине и надеяться, что эта темная лошадка куда-нибудь да вывезет. По совету Толика были убиты пожилые родители Сурина, но этот поганец так и не соизволил явиться на их похороны или хотя бы украдкой положить цветы на их могилы.

Не было пока проку и от его любовницы, которую отправили в бессрочную командировку на Черноморское побережье с билетом в один конец. Любаня, как называл ее Зубан, была отработанным материалом. Ее не сумела разговорить даже введенная «сыворотка правды», которую Толик, побурчав, выделил из своего неприкосновенного запаса. Было очень мало шансов, что Сурин, даже увидев брошенную невесту, захочет с ней пообщаться. Но других шансов все равно не оставалось. Прикупить валета к имеющимся на руках картам оказалось, как всегда, значительно сложнее, чем набрать предыдущие девятнадцать очков.

Все усилия пропадали даром, все шло прахом, миллиард, который Зубан успел мысленно представить своим, постепенно превращался в призрачную химеру. Чем больше он думал об этом, тем сильнее подмывало его дать выход накопившимся эмоциям, но именно поэтому внешне Зубан выглядел собранным и невозмутимым, как никогда.

Если бы в мире пользовались спросом манекены, изображающие коренастых мужчин преклонного возраста, он послужил бы превосходным прототипом для одного из таковых. Всегда прямой, всегда одетый с иголочки, и глаза – две немигающие стекляшки, в которые избегал подолгу глядеть даже любимый пес Зубана, лютый кавказец Дудай.

А вот Толик хозяйский взгляд выдерживал запросто. Может быть, поэтому и прижился рядом. Людей с бегающими глазами Зубан близко старался не подпускать.

– Что скажешь? – спросил он у помощника, хотя не надеялся услышать от него ничего нового.

Толик улыбчиво показал свои белые зубы:

– Когда мне задавал такой вопрос мой прежний начальник, я обычно отвечал: «Что прикажете».

– Да? А мне что ответишь?

– А вам могу любопытную притчу рассказать. Из жизни героического вьетнамского народа.

– Валяй, – разрешил Зубан.

Толик забросил ногу за ногу и заговорил:

– Один шустрый вьетнамский мальчик, назовем его условно Пень-Пнём, долго мастерил красивую лодочку из бамбука. Очень гордый творением рук своих, он пришел на берег быстрой реки и спустил лодочку на воду. – Шоколадные глаза Толика погрустнели. – Течение подхватило ее и стремительно понесло прочь. Пень-Пнём долго гнался за ней, пока не упал и не расшиб свой лоб. А ниже по течению стоял ленивый мальчик по имени Пнём-Пень. Он не умел мастерить красивых лодочек, но ему было достаточно протянуть руку, чтобы завладеть ею. Вопрос: кто из них оказался умнее?

– По-твоему, – медленно произнес Зубан, – я тот самый глупый вьетнамский мальчик, который расшиб себе лоб?

Согнав с лица улыбку, Толик серьезно сказал:

– Нет. Но сейчас самое время занять место внизу по течению.

– Расшифруй, – коротко велел Зубан.

– Элементарно, шеф. Этот Громов, который объявился в Сочи, настоящий специалист – другого бы ФСБ туда не послала. Ваш Миня против него щенок. Волчара Громов его на куски порвет, если понадобится, и след Сурина именно он возьмет, а не тамошние бандиты. Не надо только ему мешать. Выгоднее дать ему довести дело до конца, и тогда останется только протянуть руку. – Толик показал, как берет из воздуха воображаемую лодочку.

Зубан согласно кивнул:

– Убедил. Пожалуй, ты прав, сынок. Как там обстоят дела с завтрашними рейсами в Сочи?

– Есть и сегодняшние, шеф. – Толик горделиво осклабился и продемонстрировал Зубану авиабилет, который извлек из нагрудного кармана рубашки. – Регистрация пассажиров начинается через полтора часа.

– Сообразительный, значит, – хмыкнул Зубан. Одобрение и неудовольствие смешались в его голосе в равных пропорциях. – Или чересчур самостоятельный?

– Я на вас работаю, а не на себя, – просто сказал Толик. – Будет команда остаться – останусь. Согласитесь, что мое присутствие в Сочи необходимо, – вылечу туда немедленно и сделаю все, что в моих силах.

– А почему молчал до сих пор? Может, по-тихому собирался на курорт смотаться, сам по себе? – с этими словами Зубан подмигнул помощнику и разулыбался, отчего его лицо сделалось похожим на треснувшее печеное яблоко. Ядовитое до самой сердцевины.

Толик раскинулся в кресле в самой непринужденной позе, на которую был способен, и заметил:

– Если бы я собирался смотаться, то смотался бы. Но я здесь, перед вами.

Зубан хмыкнул. Кресло, в которое он усаживал своих визави, не случайно было расположено так, что за его спинкой находилась лишь голая стена. Справа от него стоял шкаф с коллекцией фарфоровых статуэток из Дрездена, которыми Зубан очень дорожил, хотя особой ценности эти безделушки собой не представляли. Слева тянулся бар, наполненный разнокалиберными бутылками, подаренными хозяину дома различными людьми по всевозможным поводам. Их он берег тоже. А вот кресло, придвинутое к стене, менялось уже неоднократно, как и обои за ним – прислуге специально было велено прикупить десяток запасных рулонов. Дело в том, что обивка кресла и настенная шелкография, случалось, оказывались продырявленными пулями и измаранными кровью. Когда разговор с собеседником переставал нравиться Зубану, он всегда успевал дотянуться до пистолета, хранящегося в верхнем ящике письменного стола. И сейчас его пальцы некоторое время барабанили по его крышке, прежде чем правая ладонь расслабленно улеглась на хозяйское колено. Так возвращается на место злобный пес, услышав строгий окрик: «Фу! Нельзя! Свой!»

– Помощь нужна? – спросил Зубан, поднимаясь из-за стола и не сводя с Толика пристального взгляда.

– А как же, шеф! Мне предстоит провезти в самолете оружие и аппаратуру. Вы дайте там команду, чтобы не шмонали.

– Дам, – коротко пообещал Зубан. Пройдясь по комнате с заложенными за спину руками, он неожиданно остановился прямо перед Толиком и спросил: – Тебе случайно с Громовым раньше пересекаться не приходилось? Все-таки вы из одной конторы. Коллеги, можно сказать.

– Нельзя сказать. – Толик опять выключил свою сияющую улыбку, которая появлялась на его лице так же легко, как и исчезала. – Я теперь сам по себе. И фамилия Громов мне ни о чем не говорит.

– Ладно, шуруй на свой курорт, – махнул Зубан вялой пятерней. – Паси этого эфэсбэшника, если получится. На связь выходи регулярно, не пропадай.

– Куда же от вас денешься? – раскинул Толик руки с преувеличенно беспомощным видом.

Его дерзкая шутка не осталась без ответа.

– Вот именно, – отчеканил Зубан. – Не ты один такой предусмотрительный.

Толик всем своим видом показал, что он с нетерпением ожидает продолжения, и оно не заставило себя долго ждать:

– Ты ведь не рядовой пехотинец, чтобы без своих колес и нужных людишек в чужом городе ошиваться, – сказал Зубан, вернувшись на прежнее место. В веснушчатой руке он вертел статуэтку, изображающую голого мальчика, таинственно приложившего пальчик к губам. – В наш аэропорт тебя проводят, а в Сочинском встретят.

– Босяки мининские? – пренебрежительно спросил Толик. – Толку от них, как от козла – молока, насколько я понял.

– Без козлов обойдемся, сынок, – возразил Зубан. – Есть у меня в Краснодаре кореш верный, надежный. Бармин его фамилия, а кличут – Бармалеем. Вот он-то с ребятишками своими о тебе и позаботится. Ему в Адлер езды часа два с половиной, не более. Как раз к твоему прибытию поспеет. – Речь старого бандита, принявшего решение, потекла плавно, распевно. Чем-то она древнюю былину напоминала. Сказ остепенившегося к старости уркагана Соловья-разбойника. И попросил этот обманчиво добродушный старик, цепко поглядывая на собеседника: – Подай-ка мне трубку, сынок.

Толик перечить ему не стал, выполнил просьбу и замер, следя за тем, как Зубан набирает краснодарский номер, как просит пригласить к телефону Бармалея, как обменивается с ним приветственными фразами.

– Что за тачка? – спросил он, когда разговор зашел на конкретную тему.

Зубан, не чванясь, переадресовал вопрос краснодарскому Бармалею, выслушал ответ и доложил, прикрыв микрофон трубки пальцем:

– Девяносто девятый «жигуль», белый, неприметный.

– А номер? – осведомился Толик с едва уловимой требовательной интонацией.

Зубан и номер машины выяснил, отчетливо повторил вслух. Вопросительно взглянул на помощника: доволен?

Толик, однако, этим не успокоился, попросил:

– Пусть Бармалей взрывчатку захватит. У нас в Москве с ней сейчас туго, а в Краснодаре ее – что грязи.

– Какую взрывчатку? – изумился Зубан.

– Лучше всего тротил, – невозмутимо сказал Толик. – Килограммов десять.

– Ты что, горы с равниной там ровнять собрался, сынок?

Толик усмехнулся:

– Кое-кого с дерьмом мешать. Горы пусть себе стоят. На них глядеть одно удовольствие – не то что на некоторых людей.

Зубан опять облапил трубку таким образом, чтобы продолжение диалога не было слышно далекому собеседнику.

– Миню валить собрался? – спросил он.

– Если на то будет ваша воля, – усмехнулся Толик. – Нужен он вам будет после того, как дело будет сделано?

– А ведь, пожалуй, что нет, – признал Зубан.

Он опять заговорил в трубку, а Толик подмигнул фарфоровому мальчику, приложившему палец к губам. Малыш знал толк в человеческих отношениях. Держи язык за зубами, а ухо востро. Твои замыслы – это только твои личные замыслы. Посторонним знать о них совсем не обязательно.

Зубан, закончивший переговоры с Краснодаром, приблизился к Толику и похлопал его по плечам обеими руками.

– Порядок. Ступай, сынок. В аэропорту не суетись, зарегистрируйся и стой в сторонке, к тебе подойдут. В Сочи то же самое. Бармалей тебя у выхода будет поджидать. Взрывчатка у него имеется. Через пять минут он с двумя пацанами выезжает.

– Что ж, отлично, шеф. – Толик заставил себя улыбнуться. – Тогда до встречи? – Он знал, что больше никогда не увидит Зубана, а потому после этих слов улыбка его сделалась совершенно искренней, светлой.

– Удачи! – коротко пожелал Зубан и отвернулся.

Оставшись один, он задумчиво посмотрел на телефонную трубку и решил пока что к ней не прикасаться. По логике вещей сейчас следовало бы связаться с Миней и отменить распоряжение убрать Громова. Но это была слишком прямолинейная, слишком примитивная логика. У Зубана имелся другой расчет. Если Миня все же завалит эфэсбэшника, то туда ему и дорога. Значит, Громов вовсе не так крут, как расписывал Толик, и пользы от него все равно никакой. Если же эфэсбэшник уцелеет, то появится дополнительный шанс воспользоваться его смекалкой и опытом. Тут Толику и карты в руки.

– Посмотрим, кто из вас себе первым лоб расшибет, – пробормотал старый вор и стиснул челюсти так крепко, что услышал скрежет собственных зубов.

За эту характерную привычку он и получил свою кличку. Но никто никогда не слышал, чтобы старик скрежетал зубами от бессилия или клацал ими попусту. Зубан пока что не расставался с надеждой урвать свой жирный кусок от чужой добычи.

* * *

У выхода из Адлерского аэропорта стоял мужчина приятной наружности и осматривался по сторонам. Несколько раз к нему подкатывались местные извозчики с сакраментальным вопросом: «Куда едем, командир?», но все они слышали в ответ безапелляционное: «Уже приехали», и с разочарованным видом удалялись на поиски других потенциальных пассажиров. Навязчиво предлагать свои услуги молодому мужчине не отваживался никто, хотя его улыбка выглядела очень даже располагающей. Может быть, поза его была очень уж независимой для того, чтобы таксисты могли относиться к нему как к заурядному «пиджаку», с которого можно легко срубить лишнюю сотню-другую? Или мужчина умел воздвигать взглядом невидимую преграду между собой и окружающими? Неизвестно. А вот то, что шоферня избегала лишний раз даже покоситься на пассажира, прибывшего из Москвы, это факт.

Любочка Бородина сразу опознала в этом белозубом мужчине того самого симпатягу с шоколадными глазами, столкновение с которым на Чистых Прудах оказалось для нее в конечном итоге роковым.

Узнал бы его также Зубан, называвший этого человека просто Толиком.

По имени обращался к нему и майор Громов, хотя чаще он в шутку величал своего подчиненного стрелком-радистом.

С той поры, когда он в последний раз дружески трепал Толика по плечу, не так уж и много воды утекло. Еще весной они вместе служили в региональном управлении ФСБ города Курганска. По существу, Толик являлся тогда безотказной правой рукой своего командира, и доверительные отношения могли бы продолжаться между ними еще долгие годы, если бы судьба не расставила этих людей по разные стороны невидимой баррикады. Она пролегла между ними, как непреодолимая стена. С одной стороны – власть и закон государства. С другой – совсем иная власть и совсем иные законы.

Пути-дорожки Толика и Громова разошлись после секретной операции, в ходе которой увлекшийся майор покрошил посредством снайперской винтовки ядро преступной группировки Хана. Поскольку Толик тоже присутствовал при этом, тучи сгустились и над его головой. Не дожидаясь прибытия комиссии и служебного расследования, сулившего крупные неприятности, он подал рапорт об отставке и, недолго думая, подался к бандитам. Толику надоело вкалывать за благодарности в личном деле и скупые похвалы начальства. Ему хотелось получать более существенное вознаграждение.

Переквалифицировавшись (но не в управдомы), он очень скоро стал доверенным лицом видного московского авторитета Зубана. Предполагалось, что Толик служит ему верой и правдой. У самого Толика имелось собственное мнение на сей счет, но он предпочитал рассказывать окружающим различные байки и анекдоты, вместо того чтобы открывать им свою душу.

Выкурив подряд две сигареты, Толик отошел подальше от скопления народа, снял с пояса сотовый телефон и связался с Зубаном.

– Нет здесь никакого Бармалея, шеф, – сказал он, не тратя времени на приветствие. – Не существует такого в здешней природе. Пальмы есть, горы на горизонте, а Бармалея не видать.

– Ты ничего не путаешь? – насторожился Зубан.

– Шеф! – В этом коротком восклицании прозвучало множество самых разных эмоций, среди которых доминировал мягкий упрек.

– Тогда жди.

– Я что, сявка босоногая? – оскорбился Толик. – Бармалей, может, с дуремарами своими сейчас где-нибудь шашлыки жрет, пальцы жирные о бороду вытирает, а я его дожидайся?

– Что же ты предлагаешь, сынок?

– Если свяжется с вами, дайте ему номер моего мобильника, мы тут на месте разберемся.

– А если не свяжется?

– На кой хер он тогда сдался такой?

– И то верно, – согласился Зубан, поколебавшись. – Ладно, действуй пока самостоятельно. По сторонам оглядись, к Громову присмотрись получше. Бармалей должен позже объявиться. Видать, что-то задержало его.

Попрощавшись с шефом, Толик вернул трубку в пристегнутый к поясу футляр и пробормотал:

– Тут ты на все сто прав, филин великомудрый. Задержка у Бармалея твоего вышла. Лет этак на пять. Сам виноват, старый хрыч. Не хрен было весь этот кукольный спектакль разыгрывать. Я тебе не паяц на ниточке!

Еще перед отлетом из Москвы Толик позвонил из автомата в Главное управление ФСБ и выложил дежурному информацию о местонахождении трех террористов, совершивших очередной взрыв в столичном метро. Назвал номер машины преступников, фамилию их главаря – Бармин. И уточнил напоследок: краснодарские головорезы следуют оттуда-то туда-то, имея при себе тротил для очередного шумного мероприятия. Представиться Толику помешала врожденная скромность. Он назвался дежурному неизвестным патриотом и скоренько ретировался, отлично зная, что уже через несколько минут вокруг покинутого телефона-автомата возникнут желающие познакомиться с ним поближе. В планы Толика это не входило. С него было достаточно того, что никакие бармалеи теперь не будут путаться у него под ногами, сковывая свободу действий.

Все получилось так, как он и предполагал. Теперь нужно было обзавестись машиной, без которой слежку за Громовым не установишь, и спешно двигать в сочинскую гостиницу «Бриз».

– Э! – Толик призывно махнул рукой облюбованному им мужику, поигрывавшему ключами от двухдверной «восьмерки» цвета «мокрый асфальт».

– В Сочи? – спросил тот, подогнав автомобиль к не стронувшемуся с места Толику.

– Угадал.

– Попутчиков ждать будем?

– Все мои попутчики в бумажнике хранятся, – весело заявил Толик, занимая пассажирское кресло.

– Эт… правильно, – рассудительно сказал мужик, выруливая со стоянки и сразу набирая крейсерскую скорость.

Пронесшиеся мимо газоны, усаженные цветами, слились в красочные полосы. Выбоины на асфальте водитель обминал, небрежно управляя машиной одной рукой. Вторая свесилась из открытого окна. Ветер, свободно гуляющий по салону «восьмерки», приятно холодил лица, теребил волосы, укладывая их то так, то эдак, словно желая выбрать обоим седокам подходящие прически.

– Долго до Сочи ехать? – спросил Толик, когда трасса вывела их за черту города.

– Минут двадцать еще. А что, спешишь?

– Конечно. – Толик засмеялся. – Сколько той жизни?

– Эт… точно, – откликнулся мужик. – Вот нам с тобой примерно по тридцатнику. Считай, половину своего отжили. Не заметим, как дедушками станем. Эт… дело нехитрое.

– Детей много? – Толик с интересом уставился на словоохотливого собеседника.

– Трое. Два наследника и пацанка, младшенькая. И эт… еще не предел, так я тебе скажу.

– Значит, есть еще порох в пороховницах?

– Е-есть! По утрам ко мне и тещу не подпускай, хоть на лицо она пострашней любой квазимоды будет, – доверительно сообщил водитель, мечтательно глядя вдаль. – Природа своего требует, тут уж ничего не попишешь.

– Квазимодо мужик был, – заметил Толик, ухмыляясь.

– А! Значит, я его с Хакамадой какой-нибудь спутал, – легко признался водитель.

– Похожая история однажды со мной приключилась. Довелось мне во Вьетнаме однажды побывать. Там американских мин до сих пор осталось – немерено. – Толик сунул в рот сигарету, прикурил, прикрыв пламя зажигалки сложенными ладонями. – Опять же бомбы невзорвавшиеся, снаряды. – Он выпустил струю дыма и сокрушенно покачал головой. – Желтопузики не знают, как к этому добру подступиться. Подрываются и подрываются. В тамошних джунглях сухих кишок на деревьях – что тех лиан.

– А мы, значит, им все еще братскую помощь оказываем? – вставил водитель с понимающим видом.

– Вот-вот, – подтвердил Толик. – Короче, в порядке взаимопомощи завожу я там себе одну вьетнамочку четырнадцатилетнюю, а у той сестра обнаруживается, всего на год старше ее, но ебливая – спасу нет… Там это в порядке вещей, они во Вьетнаме своем годков с десяти трахаться начинают.

– Эт… они зря, – расстроился водитель. – Человеки все ж таки как-никак, а не мартышки.

– Отличить их на первых порах никак не удается, хоть ты тресни…

– Вьетнамцев от мартышек?

– Одну сестричку от другой, – уточнил Толик. – Младшенькая зовется Пхо-Сань, а старшенькая… – Не договорив, он по грудь высунулся из окна, оглянулся и, втянувшись обратно, объявил: – Колпак потеряли с правого заднего. На обочину укатился.

– Непорядок. – Водитель притормозил и дал задний ход, поглядывая в зеркало. – Ты скажи, когда тормозить. Мне отсюда колпака не видать.

– Еще метров десять… Так… так… Стоп! Бросай якорь.

– Есть бросать якорь!.. Да ты сиди, браток. Я сам управлюсь.

– Ноги разомну, – ответил Толик, выбираясь из машины одновременно с водителем. – То самолет, то машина. Затекли совсем.

Солнце уже клонилось к горизонту. Освещенный им, водитель побрел вдоль дороги, внимательно глядя под ноги. Толик следовал за ним так же бесшумно, как его волочащаяся по асфальту тень.

– Не вижу колпака, – растерянно сказал водитель, оглянувшись на спутника. Бросив взгляд на «восьмерку», он добавил еще более обескураженным тоном: – Так вон же он! На колесе!

– А ты глазастый, – похвалил его Толик. – Только раньше надо было смотреть, а не хлопать ушами. Прозевал ты свою счастливую старость, многодетный отец. Теперь не обессудь…

Дождавшись, когда мимо пронесется очередная машина, Толик прикончил водителя одним расчетливым выстрелом из «беретты» с глушителем, освободил его от содержимого карманов и столкнул с обрыва, где труп сразу же затерялся в море зелени.

Возвращаясь в «восьмерку», он выбрасывал на ходу все, что, по его мнению, было лишним: ключи от квартиры, портмоне с семейной фотографией в пластиковом окошечке, какую-то записочку с детскими каракулями. Права и техпаспорт Толик оставил себе. Не то чтобы он собирался пересаживаться в темно-серые «Жигули» всерьез и надолго, но при наличии чужих документов от гаишника можно сотней баксов откупиться, а без таковых и в полштуки не уложишься. Себе же дороже выходит.

Через несколько минут Толик преспокойно катил дальше по дороге и насвистывал неопределенную мелодию без начала и конца. И была она немного меланхоличной, но отнюдь не печальной.

Глава 16 Ночная жизнь

Уличное кафе по случаю очередного летнего вечера заполнялось прибывающим народом. Вконец запыхавшийся парень с недовольным лицом таскал из подсобки все новые легковесные столы и стулья из синего пластика. Он расставлял их за низким кирпичным бруствером, которым, собственно, ограничивалась территория кафе. Некоторые посетители, обнаружив, что их выставляют прямо на улицу, возмущенно задирали подбородки и удалялись искать себе другое место для посиделок. Но большинству было абсолютно безразлично, где пить свои напитки и есть окорочка, обильно политые кетчупом.

Молодой женщине с пепельными волосами, уложенными в кукольную прическу, посчастливилось явиться в кафе одной из последних, и она сидела за своим столиком совершенно одна. В своем ярко-красном платье она напоминала нарядную новогоднюю свечку, на которую так приятно смотреть, пока она не оплыла.

Вино в ее бокале, которое тоже называлось красным, выглядело в сравнении с платьем почти черным. Мужчины смотрели в первую очередь на это открытое яркое платье, потом бросали взгляды на наполненный бокал одинокой женщины и лишь после этого интересовались ее лицом. Оно у нее было таким, что никто уже не замечал ни чересчур выступающих ключиц красавицы, ни острых лопаток, проступающих на ее спине на манер крылышек, которые никогда не прорежутся.

Ее звали Любой. И как бы ее ни называли – Любаней, Любашей, Любочкой или даже Любкой, – она всегда помнила, от какого слова происходит ее имя, и гордилась им. Наверное, потому, что в свои двадцать пять лет она до сих пор понятия не имела, что такое настоящая любовь.

Тем не менее ее сердце было разбито.

Исчезнувший Аркаша не только обманул Любу в ее лучших ожиданиях, связанных со сказочной жизнью, но и поставил ее в крайне затруднительное и даже опасное положение. После того, как ее похитили среди бела дня на Чистых Прудах, ее жизнь висела на волоске.

Незнакомец с шоколадными глазами, назвавшийся просто Толиком, позже признался, что ввел ей дозу галоперидола, и продемонстрировал свои часы с выдвижным шипом. Любе от этого радости было мало: после коварного укола она чувствовала себя так, словно ее мозги пропустили через мясорубку, да так и оставили в виде фарша, не забыв обильно поперчить для остроты ощущений.

Когда Люба пожаловалась на невыносимую головную боль, Толик сочувственно покивал, назвал это издержками производства и пообещал привести ее новым уколом в норму, как только она ответит на несколько вопросов. На самом деле их, вопросов, было никак не меньше сотни, и это не считая одного, самого главного, звучавшего поминутно. Куда подевался твой хахаль? Люба не знала. И в этом заключалась ее основная проблема, как грустно констатировал Толик по окончании допроса.

Обещанный укол он ей все-таки сделал, и Люба действительно забыла о головной боли, потому что, когда пришла в себя, она вся состояла из невыносимого жара, жажды и тошноты. Как доверительно сообщил Толик, на этот раз он применил скополамин, так называемую «сыворотку правды». Вид у него был при этом удрученный. Как у врача, все усилия которого не смогли спасти жизнь обреченному пациенту. «Пусть теперь Зубан решает, что с тобой дальше делать», – сказал он на прощание и удалился.

Ожидание своей участи пролетело почти незаметно. Сначала Любу бегло изнасиловал один из двух приставленных к ней надзирателей, строго-настрого запретив говорить об этом своему напарнику. Затем то же самое проделал напарник, а потом парни доверились друг другу и сообща навалились на жалобно попискивающую Любу вдвоем.

Наконец в комнате с кирпичной кладкой вместо оконного проема, где содержали пленницу, появился тот самый таинственный Зубан, который должен был решить дальнейшую Любину судьбу. Он оказался мужчиной очень даже преклонного возраста. Если бы не прямая осанка и не властность, сквозившая в каждом его слове, в каждом движении, его можно было бы принять за глубокого старика. Но как только он уставился на Любу своими стеклянными глазами, она поняла, что это самое страшное испытание из всех, которые выпали на ее долю после исчезновения Аркаши Сурина.

Когда беседа закончилась, растерянная Люба не сразу поверила, что все ее беды позади. Зубан наградил проштрафившихся надзирателей картинными пощечинами, выдал пленнице три тысячи долларов в порядке компенсации за нравственные и физические страдания, после чего отобрал их («на хранение, девочка моя, только на хранение») и пообещал ей совершенно фантастическое вознаграждение за небольшую услугу, которая Люба должна была ему оказать.

Ей предстояло провести в Сочи неделю, а может быть, и больше. На курорте все расходы и опеку над Любой взял на себя мужчина по фамилии Минин, который выглядел очень и очень респектабельно, невзирая на странный синюшный оттенок лица. Задача Любы была предельно проста: постоянно находиться у всех на виду, чтобы попасться на глаза Аркаше, который, как выяснилось, преспокойно отдыхал в Сочи.

Обещанный приз составлял 50 тысяч долларов. И хотя к вечеру у Любы гудели ноги от беспрестанных перемещений по городу, она не жаловалась. Во-первых, ее жалобы были всем тут до одного места. Во-вторых, за такие деньги она бы и на четвереньках согласилась проползти по центральным улицам города, не то что прогуливаться по ним на своих десятисантиметровых «платформах».

Сильнее денег Любочка Бородина любила только себя, да и то с переменным успехом.

* * *

Когда в пепельнице задымился второй напомаженный окурок, Люба собралась допить вино и встать, чтобы продолжить бесконечный вояж по вечернему городу.

Стоило ей поднести бокал к губам, как трое кавказцев, наблюдавших за ней из-за соседнего столика, переглянулись и дружно поднялись, шумно отодвинув стулья.

Двое совсем молодых, в грязноватых белых рубашках, и один, постарше, в черной шелковой – удобной тем, что ее можно было вообще никогда не стирать. Этот был лыс, но по-разбойничьи бородат. А его спутники выглядели так, словно уже дней пять обдумывали, бриться ли им или тоже отпустить себе бороды.

Люба тут же решила, что вино она допивать не будет, но кавказцы уже обступили ее таким образом, что улизнуть у нее не получилось. Один оперся на спинку Любиного стула, мешая его отодвинуть, а двое других встали по обе стороны от нее.

– Добрый вечер, девушка, – вкрадчиво произнес кто-то из них с умеренным акцентом.

– Добрый, – согласилась Люба, чтобы не накалять обстановку. – Извините, но мне надо идти. Меня муж ждет.

– Какой такой муж, э? – не поверил бородатый. – Ты адына пырышла, адына сыдыш. Не пахож на замужний женьщин, слюшай.

Это он пристроился за Любиной спиной. Когда она запрокинула голову, чтобы возмущенно посмотреть ему в глаза, ничего кроме заросшей шеи с выдающимся кадыком ей разглядеть не удалось.

Слева и справа обзор загораживали фасады брюк двух других ухажеров. На тонкой светлой ткани отчетливо выделялись участки, сильно залапанные пальцами – карманы и ширинки. Любе осталось только смотреть прямо перед собой, но посетители кафе упорно не желали перехватывать ее ищущий взгляд. Они пили, ели, общались, а на молодую женщину, окруженную тремя кавказцами, старались обращать внимания не больше, чем на слетевшуюся на свет мошкару.

Еще утром Любу сопровождали в походах по городу такие впечатляющие мордовороты, что уже только при одном их появлении навязчивые кавалеры улепетнули бы как ошпаренные. Но теперь в спутницы ей были выделены две молоденькие девчонки, которые накачивались кока-колой за отдаленным столиком. Надежды на них у Любы было даже меньше, чем вообще никакой. И она не слишком воспрянула духом, когда услышала голос одной из них:

– В чем дело, мужчины?

Это была Вика, глядя на которую Люба подумывала о том, чтобы как-нибудь тоже отважиться постричься под мальчика. Она носила серьгу только в одном ухе, что придавало ей вид лихой и бесшабашный. Но на кавказцев она не произвела особого впечатления.

– Чего тебе, девочка? – спросили они игриво. – Тоже хочешь нам компанию составить?

– Камыпаныю, – передразнила Лиза, возникшая за спиной у бородача. – Саставыт. Научись сначала разговаривать, жоп нерусский.

– Чито? – возмутился он, развернувшись к Лизе, невысокой брюнетке с челюстями, развитыми не намного хуже, чем у обезьянки.

– Чито слышал, – дерзко бросила она ему.

На ней была надета желтая маечка, скроенная на манер детского нагрудника с хитрым переплетением шнуровки на спине. Вот к ней и протянул свою поросшую черными волосами руку бородач, угрожающе предложив при этом:

– А ну, сюда иди, коза. – Его акцент вдруг куда-то подевался.

Лиза отступила ровно настолько, чтобы пальцы кавказца сграбастали только воздух.

– Встань и отойди в сторонку, Люба, – велела она, глядя на бородача сузившимися глазами. – Быстрее.

– Ты, черножопый, не трогай ее! – подключилась Вика, заметив, что парень в белой рубашке пытается поймать Любу за локоть.

Странное дело, но руку он боязливо отдернул. Больше никто из троицы не попытался задержать Любу, когда она спешно выбиралась из-за стола и отскакивала на безопасное расстояние. Видимо, в голосах девушек сквозило нечто такое, что заставляло к ним прислушиваться, хотя сами они были на полголовы ниже любого из кавказцев.

Опять загремели по тротуару раздвигаемые стулья – кавказцам вдруг сделалось тесно. Увидев на площадке перед кафе столь живописную группу, официант с подносом, выскочивший, как чертик из табакерки, совершил неподражаемый плавный разворот, и через секунду можно было подумать, что спешил он вовсе не в зал, а как раз в противоположном направлении – прямиком на кухню, откуда некстати появился.

Два или три человека, сидевшие слишком близко от застывших в угрожающих позах мужчин и девушек, тоже убрались от греха подальше. Самые любопытные остались на местах. Они машинально жевали, но без всякого аппетита, словно понабивали рты салфетками.

Все это время задетые за живое кавказцы пылко высказывались в том смысле, что сейчас они поимеют обнаглевших сучек в зад, на сухую, а получившийся соус дадут им попробовать на вкус. Когда грузинское трехголосье достигло своего апогея и сделалось совсем уж неразборчивым, Лиза насмешливо улыбнулась, зачем-то сбросила босоножки и предложила всем поочередно поцеловать ее в розовую жопку. Вот тут-то и началось.

Первым ринулся в атаку бородач, он же первым и был выведен из строя. Ошеломленная Люба увидела, как ее черноволосая телохранительница встретила нападающего ударом ноги в прыжке. Вернее, сначала прозвучал пронзительный визг, от которого бородач застыл на месте, а потом уже выброшенная вперед пятка ударила его в грудь.

Впечатление было такое, словно кавказца резко дернули назад за невидимую веревочку. Сначала казалось, что он усидит на подвернувшемся столике, но сила инерции была такова, что кавказца кувырком перебросило через пластмассовое препятствие. Прежде чем рухнуть на бетон, он взбрыкнул в воздухе обеими ногами, и Люба успела отметить, что мелькнувшие белые носки бородача значительно чище рубашек его спутников.

Они завертели головами по сторонам, как бы готовясь пуститься наутек, но мужественно остались на месте. Один даже принял стойку, отдаленно напоминающую боксерскую.

Вика неожиданно присела перед ним и прочертила вытянутой вперед ногой размашистую дугу. Подсечка опрокинула незадачливого боксера прямо на пытающегося подняться бородача. Только тогда опомнившиеся зрители дружно вскрикнули. А потом уже зазвенела посуда, посыпавшаяся с опрокинутого столика. Стало так шумно, что Люба перестала слышать темпераментную латиноамериканскую мелодию, звучавшую из развешенных на деревьях колонок.

Третий кавказец выкрикнул гортанным голосом какую-то тарабарщину и выхватил из кармана перламутровый брусок, который при резком взмахе руки превратился в опасную бритву. Ею он крест-накрест перечеркнул перед собою воздух и двинулся на заметно побледневшую Вику. Вскочить на ноги она уже не успевала, а потому кувыркнулась назад и врезалась в столик, из-за которого сыпанули во все стороны всполошившиеся зрители.

Лиза, подоспевшая к парню сзади, неожиданно упала, так и не достав его занесенной бутылкой. Ее схватил за лодыжку бородач и продолжал удерживать девушку обеими руками, хотя ее свободная нога работала, как механический шатун, корежа обращенное к ней лицо.

Парень с бритвой торжествующе осклабился и наклонился, чтобы лучше видеть Вику, сжавшуюся в комок под столиком, который никак не мог послужить ей надежной защитой.

– Я тебе сейчас новую улыбку нарисую, – пообещал он. – На долгую память.

Вика ничего не ответила. Она молча распрямилась, подобно пружине, и выбросила вверх сведенные вместе ноги.

Парень машинально поймал оторвавшийся от брусчатки столик и вместе с ним перевалился через кирпичную оградку внутрь кафе. На ноги он вскочил почти сразу, да только Вика оказалась проворнее. Получилось так, что парень развернулся к ней лицом лишь для того, чтобы заработать по нему три быстрых удара кулаками. Большущий зонт, на который его швырнуло, сложился. Лезвие бритвы вспороло изнутри красно-желтую материю, но Вика тотчас ударила ногой туда, где угадывалась голова противника, и на этом его активность закончилась.

Тем временем Лиза расправилась с бородачом и взялась за последнего кавказца, вознамерившегося под шумок покинуть поле боя. Пойманный сзади за брючный ремень, он попытался отбиться, но подоспевшая Вика умело сшибла его с ног, после чего обе девушки, в четыре ноги, за считанные секунды обработали его так, что он вообще потерял способность двигаться.

Бородач с залитым кровью лицом слепо шарил перед собой руками, ища какую-нибудь опору, чтобы встать. Вокруг него образовалось кольцо зевак, но никто не спешил протянуть ему руку. Пнув его мимоходом ногой, Лиза подобрала босоножки и бросила Любе:

– Что вытаращилась? Уходить надо.

– А расплатиться? – пискнула она, дивясь тому, каким тоненьким стал ее голос.

– Звери расплатятся, – отмахнулась Вика, врезаясь в толпу людей, плотно обступивших кафе.

– Какие звери? – удивилась Люба на бегу. Где-то совсем близко завывала милицейская сирена, и Лиза тянула ее за собой, не давая не то что остановиться, но и притормозить хоть немного.

– Мы черножопых зверями зовем, – пояснила Вика, подталкивая Любу в спину.

«А они вас?» – подумала она, но вслух задать вопрос не отважилась.

Глава 17 Шкура убитого медведя

Ресторан был стилизован под охотничью избушку, в которой могли бы с удобствами расположиться не только охотники, но и полсотни загонщиков плюс пара собачьих свор вместе с псарями. Но их, конечно, никто бы не впустил в это заведение, смахивавшее внутри на солидный ночной клуб. Громов мысленно похвалил себя за то, что догадался переодеться в костюм, когда у дверей его просветили рентгеновскими взглядами два охранника с именными табличками на груди.

В просторном холле с зеркалами, дорогой мягкой мебелью и настоящим камином, напоминавшим вход в тоннель метро, метрдотель при фраке и бабочке шепотом распекал за что-то красивую девушку с корзиной роскошных роз. При виде посетителя его лицо расплылось, как масло на солнце:

– Желаете поужинать или просто приятно провести время?

Громов усмехнулся.

Настоящее веселье в принадлежащем господину Минину ресторане «Медвежья шкура» должно было начаться, по его прикидкам, примерно через час. Специально для этого он заглянул сегодня в региональное управление ФСБ, где познакомился с начальником подотдела оперативных разработок и попросил выделить ему пяток сотрудников, одетых, как бандиты, но экипированных не хуже спецназовцев. Так что эффектное и совершенно бесплатное зрелище Громову было обеспечено. Оставалось лишь позаботиться о хлебе насущном.

– Для начала я поужинаю, – сообщил он застывшему в ожидании метрдотелю.

– Тогда прошу на второй этаж, – сказал тот, сделав картинный жест в направлении лестницы. – Приятного аппетита. Надеюсь, кухня нашего ресторана вас не разочарует.

«Главное, чтобы я не слишком разочаровал ваш ресторан вместе с кухней», – сочувственно подумал Громов, поднимаясь наверх.

Ресторанный зал был небольшим. В нем с избытком хватало места для десятка посетителей, способных с безмятежным выражением лица оплатить счет за свой грех чревоугодия. На стенах скалились головы волков, кабанов и оленей. Затесавшийся среди них лось оказался почему-то без одного рога и выглядел очень печальным. А пресловутая медвежья шкура, расстеленная перед очередным каминным жерлом, была такой огромной, словно тот умелец, кто ее кроил и шил, ориентировался на масштабы ископаемых хищников, обитавших на земле в каменном веке. Однако официанты, вместо того, чтобы рядиться в набедренные повязки или меховые накидки, почему-то были одеты как крепостные крестьяне по церковным праздникам. Замеченный Громовым парень щеголял в сатиновой косоворотке и неудобных сафьяновых сапогах со стоптанными каблуками. Девица, обслуживавшая столы в левой половине зала, носила искусственную косу до пояса, криво сидящий на голове кокошник и переливающийся малиновый сарафан до пят. После обстоятельного размышления Громов предпочел довериться заботам парня. Девица перемещалась в пространстве так медлительно, словно боялась наступить на подол своего сарафана. Дожидаться от нее расторопности было делом заведомо проигрышным.

Фирменный паштет из фазаньей печенки Громов отверг. От навязываемого ему чахохбили в чугунке тем более отказался в самых решительных выражениях. Тушенная с орехами и сливами курятина никогда не казалась ему достаточно аппетитным блюдом, чтобы платить за нее как за жар-птицу.

– Могу предложить жаркое из зайчатины с домашней лапшой, – сказал официант, алчно наблюдая, как Громов листает страницы меню.

– Зайцы у вас тоже домашние? – полюбопытствовал Громов.

– Простите? – Официант сделал вид, что понятия не имеет, о чем идет речь. Можно подумать, ему никогда не доводилось видеть кроликов, теснящихся в вольере где-нибудь на заднем дворе ресторана.

Громов решил не развивать тему. Выискал в меню понравившуюся ему строку и спросил:

– Ваш молодой барашек с рисом и луком, он действительно поджарен на углях?

– Разумеется, – подтвердил официант.

– Придется поверить тебе на слово, – вздохнул Громов.

Он заказал заднюю ногу барашка, жареные сардины, салат из свежих помидоров, зелень и пару соусов наугад. Хлеб ему заменил горячий лаваш – пышная лепешка с одуряющим запахом. А замены розовому грузинскому вину Громов найти даже не пытался, отлично зная, что это бесполезное занятие. Просто попросил принести целую бутылку, за что мысленно вынес себе строгий выговор.

– Посчитай-ка, сколько я должен, – попросил Громов управившегося с сервировкой стола официанта. – Я расплачусь сразу.

– Зачем? – удивился тот, переступая на своих стоптанных каблуках. – В этом нет никакой необходимости.

– Есть такая необходимость, – заверил его Громов. – Не спорь, я лучше знаю.

Официант с довольно кислым видом произвел расчет. Было очевидно, что он предпочел бы сделать это после того, как клиент опустошит первую бутылку и закажет вторую. Но Громов утешил его щедрыми чаевыми и отослал взмахом руки от греха подальше.

Утолив первый голод заодно с первой жаждой, он стал с интересом поглядывать по сторонам. Ресторан следовало запомнить таким, каким он был до начала операции. Все-таки не часто Громову доводилось проводить время в столь респектабельных заведениях.

Пианист на сцене наигрывал что-то меланхолическое и не очень мелодичное, хотя, может быть, просто проверял настройку инструмента. Почти все посетители общались приглушенными голосами, отчего создавалось впечатление, что они поверяют друг другу какие-то важные секреты.

Выделялись лишь голоса парочки, расположившейся за соседним столом. Он, со спортивной стрижкой и рыхлой фигурой, и она – располневшая манекенщица в золотистой сетчатой тунике. Мужчина беспрестанно басил, словно ему вставили в глотку раструб геликона. А его спутница смеялась так пронзительно, что ее голос хоть прямо сейчас используй для патентованной противоугонной сигнализации: за километр будет слышно.

Почувствовав профилем устремленный на него взгляд, мужчина повернулся к Громову в фас. Тот моментально узнал в обладателе луженой глотки одного из многочисленных курганских бизнесменов, которые увивались вокруг него, уговаривая возглавить свою службу охраны. Игуанодон с птичьей фамилией Перепелица.

Громов помнил этого типа с незапамятных времен. Будучи еще не преуспевающим бизнесменом, а всего-навсего аспирантом института экономики, Перепелица обеспечил себе достойное место в анналах КГБ.

Прогуливаясь по вечерам в скверике близ кинотеатра «Красная звездочка», еще молодой тогда Перепелица помаленьку мастурбировал, поджидая одинокую прохожую, которой можно было бы продемонстрировать свое вздыбленное естество. На его специально оборудованном плаще чешского производства отсутствовали две средние пуговицы, а от карманов остались лишь прорези, дававшие полную свободу прячущимся в них блудливым рукам. Со стороны бродячий онанист выглядел задумчивым молодым человеком, сочиняющим письмо любимой девушке. Перепелица даже берет старомодный носил, чтобы казаться как можно более безобидным. Ему нравился эффект внезапности, ошеломляющий жертву и приковывавший ее внимание на те короткие секунды, которые требовались ему для окончательного самоудовлетворения.

Но однажды появление милицейского патруля оказалось полной неожиданностью для самого любителя сюрпризов. Вместо кайфа получился сплошной облом. Звездюлины, навешанные Перепелице по пути в опорный пункт, были только цветочками, а ягодки, маячившие впереди, намечались совсем уж убийственные. Под угрозой оказались аспирантура, карьера, членство в партии и, самое главное, свобода. Ибо онанист-романтик рисковал схлопотать не просто по шее, а самый настоящий срок за совершение развратных действий и появление в общественном месте в непотребном виде.

Перепелице дали несколько суток в КПЗ на оплакивание загубленной молодости, а потом его дело, минуя судебные инстанции, осело в учреждении, которое всегда негласно интересовалось моральным обликом граждан, чтобы потом вертеть ими по своему усмотрению.

В результате разъяснительной беседы стал сексуальный извращенец заурядным сексотом, исправно стучавшим на всех знакомых и даже близких. Его личное дело разрасталось и пухло по мере того, как пополнялось оригиналами собственноручных доносов Перепелицы. Уже после перестройки ФСБ внедрила его в британский консорциум, занимавшийся инвестициями в Курганской области. На взятках, получаемых от директоров предприятий, мечтающих о льготных валютных кредитах, Перепелица вскоре построил свое собственное дело и теперь полагал, что больше никому ничем не обязан. То ли газированную воду продавал под видом минеральной, то ли суррогатную водку бодяжил из этилового спирта, в общем, организовал свой бизнес и считал его надежным и процветающим. В своей беспечности он напоминал глупого карпа, дожидающегося своей участи в садке. Приглянется – выдернут. Нет – заменят другим.

К Громову Перепелица не просто шел – плыл, раздуваясь от сознания собственной значимости.

– Вечер добрый, Олег Николаевич, – пророкотал он, изготовясь для рукопожатия. – Какими судьбами в здешних краях?

Громов как раз занимался бараньей косточкой, а потому с полным правом сомнительной чистоты руку Перепелицы не заметил, и на его приветствие откликнулся не слишком отчетливо. Прозвучало это как короткое «угум».

По непонятной причине земляк решил, что это было приглашение присаживаться. Устроившись напротив Громова, он позаботился о том, чтобы тот смог по достоинству оценить и его часы с платиновым браслетом, и очень похожие на бриллиантовые запонки. А Громову при взгляде на его холеные руки почему-то вспомнилась старая детская подначка. Говоришь в компании, что от онанизма на ладонях шерсть растет, и кто-нибудь из пацанов непременно украдкой бросит взгляд на свои ручки очумелые. Тогда это было смешно. Теперь противно. Громов знал, что навязчивые мании преследуют людей всю жизнь, и не сомневался в том, что Перепелица тем или иным образом продолжает забавляться старой игрой под названием «Верная Рука – друг индейцев». И женщина в золотистой тунике была тому не помехой, а, может быть, даже подспорьем.

Перехватив взгляд, брошенный Громовым на его спутницу, Перепелица самодовольно улыбнулся.

– Вот, – произнес он зычно, – выкроил пару деньков для отдыха. Дел, конечно, невпроворот, но и о здоровье иногда не мешает подумать, не так ли?

– В основном человеческому организму вредят всякого рода излишества, – заметил Громов, промокнув губы салфеткой.

Перепелица подозрительно взглянул на него, но, естественно, углубляться в эту тему не захотел. Вместо этого осведомился, не надумал ли Громов принять его предложение насчет работы.

– Охранять вас? – уточнил Громов.

– Ну да, – подтвердил Перепелица.

– Не получится. Но могу дать вам бесплатный совет, касающийся вашей личной безопасности.

– Вот как? Слушаю…

– Вместо того чтобы гулять возле женских туалетов в одиночку, – медленно произнес Громов, – выберите себе в спутники хороших и верных товарищей, с которыми можно будет разделить все радости и опасности ваших похождений.

Над воротником Перепелицы образовалась розовая полоска, которая, постепенно расширяясь, поползла вверх, грозя захватить все его лицо до самых кончиков безукоризненно уложенных волос. Когда багрянец достиг примерно середины его щек, Перепелица наконец восстановил дар речи. Оттого, что он пытался понизить свой голос, это звучало, как монолог чревовещателя:

– Послушайте, вы… Ваше время прошло, неужели до сих пор не понятно? Сейчас совсем другая эпоха, новая. Плевать, кто чем занимается, что думает, как себя ведет. Важен лишь результат.

– Назовите, – коротко предложил Громов.

– Что назвать? – опешил Перепелица.

– Результат, – подсказал Громов. – Ваш. Личный.

– Пожалуйста, – оживился Перепелица. – Вот я, к примеру, стою на сегодняшний момент шесть миллионов долларов. – Он ткнул себя в грудь. – А вы? – Его палец прицелился в собеседника. – Вы как были голодранцем, так им и остались. И ваш удел – всю жизнь дожидаться объедков с хозяйского стола. Сторожевой пес, который больше не нужен хозяину, – вот кто вы такой!

В этот момент внизу грохнул выстрел. Перепелица прислушался к резкому звуку, напоминающему удар палкой по пустому баку, но не понял, что это такое. А для Громова это послужило сигналом к началу боевых действий.

Рука Перепелицы все еще была сложена «пистолетиком». Схватить его за выставленный палец, заставить подняться и крутнуться перед собой в вынужденном танце было делом простым и приятным. Когда Перепелица, выкрикивая что-то протестующее, развернулся к Громову спиной, он отпустил чужой палец и, хорошенько примерившись, пнул ногой обращенный к нему зад.

Безуспешно хватаясь за воздух, Перепелица совершил короткую пробежку через зал и, раскинув руки, упал грудью на свой богато сервированный стол. Грохот бьющейся посуды прозвучал зло и весело.

Потеха началась!

* * *

– Всем оставаться на своих местах!

– Глазенки дружненько опустили!

– Не р-рыпаться никому! Покр-р-рошим к едрене фене!

Это в зал ворвалось трое из пяти заказанных в ФСБ «громил». Остальные, надо полагать, контролировали ситуацию внизу: оттуда доносился характерный шум хорошо поставленного мордобоя.

Парни, поднявшиеся на второй этаж, по случаю духоты не воспользовались матерчатыми масками, а просто разрисовали лица специальным гримом для маскировки. Если бы теперь кто-то и попытался составить их словесный портрет, то получилось бы нечто совершенно дикое: «Глаза горят, а морды у всех в черно-зеленых разводах». Эффектно, конечно, – все присутствующие женщины одновременно зашлись истошным визгом. Но для опознания преступников подобная информация абсолютно бесполезна.

Несмотря на то, что все трое парней были солидно вооружены, орудовать в ресторане им предстояло длинными бейсбольными битами, давно ставшими в России предметами такими же популярными, как и в цивилизованной Америке. Это ведь всего лишь спортинвентарь. За биту не пришьешь статью – ношение оружия, даже если в протоколе будет зафиксировано «нанесение побоев твердым тупым предметом, предположительно овальной цилиндрической формы».

Первая бита для пробы прошлась по башенке из чистых тарелок, воздвигнутой на передвижном столике для сервировки. Выведенный грохотом из стопора, официант в косоворотке умело прикрыл голову обеими руками и помчался в сторону подсобных помещений. Его напарница в малиновом сарафане, застигнутая врасплох у дальней стены зала, прижалась к стене и пронзительно заверещала: «ииииии!!!» Можно было подумать, что это подала голос кабанья голова, висевшая прямо над ней. В качестве аккомпанемента пианист нечаянно извлек из своего инструмента аккорд, весь состоящий из диссонирующих нот.

Тут, словно по сигналу, заработали все три биты одновременно. С громкими хлопками взрывались светильники на стенах и столах; громыхали, опадая, зеркала; дребезжала вразнобой сметаемая на пол посуда.

Когда начали переворачиваться столы, оцепеневшие посетители зашевелились. Демонстрируя отличную реакцию, Перепелица оттолкнул цепляющуюся за него даму в золотистой тунике, пересек размашистыми скачками зал по диагонали и устремился вниз по лестнице. Его примеру последовали почти все, кроме двух мужчин, оказавшихся загнанными в угол. Сильно побледнев, они старались держаться плечом к плечу, и один из них сжимал в руке отбитое бутылочное горлышко. Он даже не замечал, что сильно порезался и с пальцев его стекает не вино, а кровь.

– Уходите! – крикнул мужчинам Громов. – Никто вас не тронет!

Недоверчиво переглянувшись, они бочком двинулись в направлении лестницы, а потом сломя голову ринулись вниз.

– Что теперь? – спросил у Громова один из парней в боевой раскраске. – Дальше крушить, или сойдет и так?

Судя по пшеничному «ежику» на голове, это был старший (на самом деле очень юный) лейтенант Серегин, представленный сегодня Громову в управлении ФСБ.

– А дальше, лейтенант…

Договорить Громов не успел. Служебная дверь в зал распахнулась, а за ней обнаружился пригнувшийся охранник в форменном синем пиджаке с биркой на груди. В вытянутых вперед руках он держал пистолет, которым поводил из стороны в сторону. Соображал, значит, в кого из присутствующих пальнуть первым.

– Не стрелять! – рявкнул Громов, заметив, как один из его подручных выхватил из-за пояса свое оружие.

Охранник, решивший, что слова адресованы ему, направил ствол в Громова. Он командовал, следовательно, был здесь главным. Большой палец охранника взвел пистолетный курок.

Серегин поудобней перехватил биту и вопросительно взглянул на Громова. Чтобы дотянуться до вооруженного противника, лейтенанту требовалось сделать три шага вперед. Или совершить один длинный прыжок. Вполне достаточно, чтобы успеть получить пулю. Громов покачал головой и перевел глаза на охранника.

– Не дури, парень, – примирительно сказал он. – Спрячь свою «пушку» и уходи. Хозяин тебя за проявленный героизм не наградит. Даже посмертно.

– Всем лечь на пол! – завопил охранник.

Он ошалел от собственной смелости и ничего не хотел слышать. Очень может быть, парень уже жалел, что предпринял столь отчаянный шаг, но пойти на попятный ему мешало упрямство. Перемкнуло его, заклинило. Так случается. В некоторых случаях это называется отвагой, но чаще про погибших потом говорят: «Дурак, ох и дурак же! И зачем только высунулся?»

Громову не хотелось, чтобы так произошло. Показав, что руки у него пусты, он медленно двинулся вперед, глядя охраннику прямо в глаза. Под его ногами хрустели осколки.

– Послушай, парень, – говорил он успокаивающим тоном. – Тебя эта история никаким боком не касается. У нас свои дела с твоим хозяином. Не лезь. Все равно ничего изменить тебе не удастся.

– Я сказал: на пол! – Пистолет в руках охранника ходил ходуном все сильнее. Он целился приближающемуся Громову то в голову, то в грудь. Палец, который он держал на спусковом крючке, был совершенно белым.

Громов сделал вперед еще один шаг:

– Не делай глупостей, парень. Если у тебя даже имеется разрешение на ношение оружия, то лицензии на убийство явно нет. Ты же не Джеймс Бонд, не агент 007, м-м? Подумай, что будет с тобой, если ты кого-нибудь завалишь по дурости? Это ведь будет не самооборона. Тебе так хочется получить срок за какие-то битые стекляшки?

Лицо охранника сделалось осмысленным, но лишь на короткую долю секунды. Потом он перекосил рот, выпучил глаза и выстрелил.

Кланг! Оглянувшись, Громов посмотрел на декоративную гипсовую колонну за своей спиной. Она выглядела так, словно кто-то отхватил от нее кусок зубами. В воздухе запахло горелым порохом.

Когда Громов снова повернулся к вооруженному охраннику, лейтенант Серегин находился к нему на один шаг ближе, чем прежде.

– Отставить! – жестко сказал Громов. – Парень выстрелил случайно. Он никого не хочет убивать, верно я говорю, С. Шурыгин?

Охранник машинально посмотрел на свою именную бирку и вновь прицелился в Громова. Их разделяло не более шести метров, но он опять умудрился промазать. Расколовшийся витраж осыпался на пол целую вечность.

Если бы охранника потом спросили, каким образом этот человек приблизился к нему вплотную, чтобы твердо взять за руку, сжимающую пистолет, он не смог бы ответить ничего вразумительного. Виной тому были светлые глаза незнакомца, долго смотреть в которые не получалось. Стоило лишь на мгновение отвести взгляд – и вот, пожалуйста, незнакомец уже стоит с ним нос к носу и, выкручивая запястье, мягко говорит:

– Отдай «пушку», добром прошу. Не получится из тебя стрелка, даже не пробуй. Найди себе другую работу, поспокойнее.

– Хозяин меня живым в землю закопает! – растерянно пробормотал охранник, глядя на свой пистолет, перекочевавший в чужие руки.

– Не закопает, – пообещал Громов и кивнул лейтенанту Серегину: – Теперь можно… Только легонько.

Тот зашел за спину охранника и, занеся биту, деловито поинтересовался:

– Минут на двадцать его отключать?

– Десяти вполне хватит.

Это было последнее, что услышал охранник, прежде чем упасть на заботливо подставленные руки. Громов помог ему опуститься на пол, положил рядом пистолет и полюбовался получившейся картиной. Получилось очень даже убедительно. Вступив в неравную схватку с превосходящими силами противника, охранник был готов костьми лечь за хозяйское добро. И не его вина, что его не убили на месте, а всего лишь оглушили.

– Уходим? – осведомился Серегин. – Тут и так убытков штуки на три баксов.

– Не считая морального ущерба, – добавил его разукрашенный боец. Судя по тому, как зашевелились черно-зеленые полосы на его лице, он довольно улыбался.

Его приятель наполнил фужер водкой, выпил и отправил в рот уже ничейный бутерброд с красной икрой.

– Пусть твои молодцы не прохлаждаются, а тащат сюда хозяина ресторана, – сказал Громов Серегину.

Он мог бы и самолично отдать приказ, но отлично знал, как болезненно воспринимает любой командир, когда его подчиненными берется руководить кто-нибудь старший по званию.

Судя по взгляду Серегина, брошенному на Громова, тот оценил его тактичность. Повысив голос до звонкого, почти мальчишеского, он распорядился:

– Искать хозяина ресторана! Живенько, парни! Мы не на банкет сюда пришли, так что нечего прохлаждаться!

Громов прислушался к тишине, воцарившейся на первом этаже, и подумал, что желающие прохлаждаться в этом ресторане теперь не скоро отыщатся. Публика разбежалась, а работники ресторана позабивались в щели как тараканы. Кто отлеживался, а кто отсиживался в ожидании лучших времен. Дело для нашего брата привычное.

* * *

– Негласно «Медвежья шкура» принадлежит некоему Мине, – сказал Громов, когда бойцы исчезли в лабиринтах подсобных помещений. – Слыхал о таком?

– Кто же его в нашем городе не знает! – неопределенно хмыкнул Серегин. – Личность достаточно известная. Местный Аль Пачино, можно сказать.

– Аль Капоне, – поправил его Громов.

– Какая, блин, разница?

– В данном случае никакой, – согласился Громов, – потому что речь все-таки идет о Мине. Признаюсь тебе: этот переполох мне понадобился, чтобы выцепить вашего мафиози из его резиденции.

– Как рапана из раковины? – ухмыльнулся Серегин.

– Вернее будет сказать: как медведя из берлоги, – сказал Громов. – Сейчас я вызвоню Миню и «набью ему стрелку», как нынче принято выражаться в высшем обществе. А место встречи, которое изменить нельзя, назначишь Мине ты, лейтенант.

– Почему я? – искренне удивился Серегин такому поручению. – Мне ведь ваши дальнейшие планы абсолютно неизвестны.

«А хотелось бы знать!» – добавили его азартно заблестевшие глаза.

Громов сдержанно улыбнулся:

– Ты тут все стежки-дорожки знаешь, лейтенант, и этого вполне достаточно. Место выберешь по собственному усмотрению. Какой-нибудь укромный уголок, где можно будет оставить Миню без его криминальной гвардии. – Улыбка Громова сделалась шире. – Вот и все мои планы на сегодняшний вечер. Других пока не имею.

– Валить, значит, бандюков собираетесь? – понимающе протянул Серегин.

– А если и валить, то кому от этого хуже будет?

– Да нет, в принципе я не против, но…

– Смелей, лейтенант, – подбодрил его Громов. – Тебе что-то не нравится в моем предложении?

– Нравится-то мне все нравится, – вздохнул Серегин. – И дело вы, конечно, затеваете полезное, но…

Громов прищурился:

– Ты не жеманничай, лейтенант. Говори прямо. Что тебя не устраивает?

– Короче, – выдохнул Серегин, – оказать вам содействие без приказа своего непосредственного начальства никак не могу. – В его тоне сквозило явное разочарование.

– Еще как можешь, – заверил его Громов. – Вот мое удостоверение, полюбуйся. Видишь, кем оно подписано? Читай… Так вот, я отвечаю перед этим человеком, а ты, лейтенант, передо мной. Еще вопросы есть?

– Больше вопросов не имеется, – весело отчеканил Серегин. – Раз такое дело, придется сегодня ночью подсократить поголовье крупного рогатого скота в Сочи. Имеются в виду местные «быки», – деловито уточнил он.

– Я понял. – Глядя на разулыбавшегося лейтенанта, Громов позавидовал его молодому задору.

Трудно было представить, что и сам он когда-то был таким же. Лез в огонь и в воду с очень похожей счастливой улыбкой на лице. Риску в его работе с годами не поубавилось, но радости от этого Громов уже не испытывал. Разучился.

– Минина нужно подальше за город выманить, – размышлял вслух Серегин, неумело хмуря свои пшеничные брови. – Есть на трассе один хитрый поворот в горы. Там…

– Помолчи, лейтенант, – оборвал его Громов. – Потом расскажешь.

Бойцы заволокли в зал полного моложавого мужчину в спущенных до щиколоток брюках. Чтобы не потерять их окончательно, он старательно подгибал ноги и сосредоточенно сопел.

– В сортире отсиживался, – стали докладывать бойцы попеременно. – На унитазе. Остальные давно разбежались, а этот, видно, даже ходить со страху разучился. Мы ему: шагай вперед, падла, а он на колени падает. Хлипкий дядечка. Хотя по виду он и есть здешний начальник.

Громов внимательно посмотрел на мужчину и поинтересовался:

– Стоять-то можешь, любезный?

– Могу, – ответил тот высоким вибрирующим голосом. – А в чем, собственно говоря, дело?

– Отпустите его, – сказал Громов бойцам.

– Упадет же!

– Если упадет, пусть валяется. Это не помешает нашей беседе.

Мужчина устоял и даже попытался выпятить грудь под слегка истерзанной рубахой.

– Вы отдаете себе отчет, где находитесь? – спросил он.

– Отдаю, – успокоил его Громов. – Это ресторан «Медвежья шкура». Свою гнилую крышу над ним держит Женя Минин, достаточно взрослый мужик с детской кликухой Миня. Правильно? Мы попали по адресу?

– По адресу, по адресу, – заверил его собеседник. – Это Минино заведение, я здесь лишь числюсь хозяином. – Вспомнив, что он имеет дело с людьми, вооруженными и враждебно настроенными, он счел нужным добавить: – Номинально. А дело вы будете иметь с настоящим владельцем.

– За этим мы и пришли, – безмятежно сказал Громов. – Чтобы иметь дело с настоящим владельцем. Сейчас ты наденешь штаны и позвонишь своему благодетелю. Мол, так и так, обижают нехорошие люди, ресторан грозятся спалить, а управляющего обещают сварить заживо в самом большом котле, имеющемся на кухне.

– Управляющего?

– Директора, хозяина… Какая разница?

– Как это, какая разница? Вы имеете в виду меня?

– Угу. – Громов напустил на себя скучающий вид.

– Меня? Сварить? – Мужчина чуть не уронил брюки, которые взялся натягивать. Судьба мининского ресторана явно волновала его значительно меньше, чем собственная.

– В подсоленном кипятке, – подтвердил Серегин, скорчив зверскую физиономию, что было несложно при его воинственной раскраске. – Будешь крутой, как твой хозяин. По самые яйца.

Мужчина поспешно затянул ремень и защелкнул его на пряжку. Можно подумать, в штанах ему было вариться спокойнее. Громов отвел глаза. Ему вовсе не хотелось пугать этого и без того напуганного человека, но так было надо, а значит, иначе поступить было нельзя.

– Готов? – спросил он сухо.

Номинальный хозяин чуть не осел на ослабевших ногах. Должно быть, вообразил, что насчет варки в подсоленной воде пришельцы не шутили.

– К… чему готов? – Ему пришлось взяться рукой за угол стола, чтобы не упасть ненароком.

– Звонить своему боссу готов? – уточнил Громов. – Или начнем с водных процедур?

– Я позвоню. Конечно, позвоню.

Громов хотел протянуть ему трофейную трубку, но вспомнил, из какого места был вытащен хозяин ресторана, и поинтересовался:

– Где здесь ближайший телефон?

– На столике администратора, – отозвался мужчина. – Во-он та-ам. – Последние слова он не произнес, а проблеял.

По-прежнему избегая смотреть на него, Громов скомандовал:

– Вперед. Опишешь Мине проблему в общих чертах, передашь мне трубку, а сам отправишься туда, откуда появился.

– В уборную? – спросил мужчина, еще не веря, что так легко отделался.

– Совершенно верно, – подтвердил Громов. – Хотя мне хочется послать тебя гораздо дальше.

– И глубже, – заметил задумчиво лейтенант Серегин. – Гораздо глубже.

* * *

Лениво перебирая руками и ногами в воде, Минин колыхался на поверхности бассейна и дожидался, когда из парилки выйдут новенькие девочки, мечтающие исполнять стриптиз в его ночном клубе. В подсвеченной и подкрашенной до ультрамариновой синевы воде он напоминал исполинскую лягушку, перевернувшуюся белесым брюхом вверх. Хотя, конечно, даже у самых крупных лягушачьих самцов ни за что не заметишь того, что норовило всплыть у Минина.

Всех четырех девочек он еще никогда не видел голенькими, но вовсе не от этого радостного предвкушения кривились его губы. Не в том он был настроении, чтобы веселиться. И улыбка его больше всего напоминала злобную гримасу.

Когда вместе с клубами пара из сауны появились порозовевшие девочки, Минин предупредительно крикнул:

– Оставайтесь там, где стоите, лапушки! Дайте на вас хорошенько полюбоваться.

Девочки захихикали, норовя сбиться в тесную кучку, в которой можно было не слишком выставляться напоказ. Стадный инстинкт. На сцене они намеревались зарабатывать на жизнь демонстрацией своих прелестей десяткам мужчин одновременно, а тут каждая норовила спрятаться за подруг.

Тем не менее образовавшаяся девичья стайка выглядела достаточно живописно. Всем четверым было что показать. Оба хозяйских телохранителя, торчащие по обе стороны от бассейна, синхронно сложили руки там, где у них сконцентрировался мгновенно выросший интерес к происходящему. В этой позе они отдаленно напоминали эсэсовских часовых.

Окинув взглядом себя самого, Минин убедился, что лично с ним никаких существенных изменений не произошло. Губы его растянулись еще сильнее. Одна из девочек приняла это за поощрительную улыбку и игриво поинтересовалась:

– Ну, как, мы вам подходим?

– Сейчас разберемся, – пообещал Минин.

Отдуваясь и сплевывая воду, он доплыл до противоположного конца бассейна, шумно выбрался из воды и уселся на бортик. К нему пулей подлетел телохранитель, помогший Минину промокнуть полотенцем лицо и обтереть руки. После этого он вставил шефу в рот тонюсенькую коричневую сигарету и предупредительно щелкнул зажигалкой.

Выпустив пару порций пряного дыма, Минин крикнул перетаптывающимся за бассейном девочкам:

– Свободная вакансия у меня только одна. – Отметив со злорадным удовлетворением, что у претенденток не только лица вытянулись, но и грудки разочарованно обвисли, он продолжил: – Поэтому сейчас мы проведем маленький конкурс под названием «А ну-ка, девушки, а ну, красавицы».

Последнюю фразу Минин пропел на мотив, который в молодости любили исполнять его родители под гитару. В их доме всегда было полно народу. Немного выпьют, скромно закусят, а потом усядутся тесной компанией и давай горланить. «Если друг оказался вдруг»… «Возьмемся за руки, друзья, чтоб не пропасть по одиночке»… «А я еду, а я еду за туманом»…

Маленький Женя Минин с ненавистью прислушивался к жизнерадостным голосам за стеной и, кривляясь, передразнивал родителей и их гостей, среди которых каждый второй был очкариком: «А я еду, а я еду за деньгами – за туманом едут только мудаки».

Лично он, Минин, гнался за богатством, а не за какими-то дурацкими запахами тайги. И он своей цели достиг. А где теперь разные интеллигентные романтики с обшарпанными гитарами? Да, они не пропали по одиночке, это уж точно. Сгинули все скопом, как будто их и не было никогда.

Нарушив затянувшуюся паузу, одна из девчонок робко подала голос:

– А что это будет за конкурс?

Минин сфокусировал зрение, и все четверо проступили перед его взглядом, как будто вынырнули из ниоткуда. Они по-прежнему стояли рядом, но теперь держались особняком – уже не случайные подружки, а соперницы. Та, которую поначалу вытолкнули вперед, оказалась на самом заднем плане, а трое остальных чуть ли не отталкивали друг друга плечами, стремясь выпятить свой бюст на передний план. Издали казалось, что личики у всех девочек абсолютно идентичные, как и их подбритые лобки.

– Все очень просто, – сказал он, протянув растопыренную пятерню в пространство. Когда в нее была почтительно вложена открытая бутылка пива, Минин сделал большой глоток, звучно отрыгнул и распорядился: – Для начала постройтесь в шеренгу.

– По росту? – спросила рослая шатенка с низким грудным голосом.

Самая маленькая из претенденток, росточком почти пигалица, покосилась на нее с завистью.

– По уму! – крикнул Минин.

Девочки растерянно переглядывались, пока откровенное ржание телохранителей не заставило их сообразить, что над ними подшучивают. Когда они наконец принялись выстраиваться в одну линию, пигалица попыталась втиснуться в середину, но была оттеснена шатенкой на левый фланг. Крайней справа оказалась худосочная блондинка с волосами, завитыми в торчащие спиральки. Достойное место рядом с рослой шатенкой отвоевала себе черноволосая девица с густыми бровями и широкими бедрами. Она была самой грудастой и белокожей в компании.

С интересом поглядывая на нее, Минин провел короткий инструктаж:

– От вас до стены около двадцати метров. Ваша задача добежать туда как можно быстрее, коснуться стены рукой и повернуть обратно. Та, которая прыгнет в бассейн и доплывет до меня первой, станет победительницей конкурса. Приз – четыреста баксов в месяц за работу в приличном заведении, где вы очень скоро забудете, что такое гонорея и хламидиоз. – Приложившись к бутылке, Минин с наслаждением сделал пару обстоятельных глотков и добавил: – После того, как я подам команду, можете друг с другом особо не церемониться. Вся наша жизнь, куколки мои дорогие, – борьба без правил. Кто не успел, тот опоздал. – Его смех после холодного пива прозвучал сипловато.

Главная изюминка соревнования заключалась в том, что кафельный пол до самой стены был обильно полит оливковым и розовым маслами, применявшимися в банном комплексе для массажа. Плитки влажно блестели и казались на вид просто мокрыми. Но запущенный на них для пробы телохранитель чуть лоб себе не расшиб, сделав несколько шагов по этой коварной поверхности. Так что девичий спринт обещал зрителям массу острых ощущений и приятных неожиданностей.

– Готовы? – спросил Минин.

– Да! – наперебой откликнулись девочки.

Шатенка растопырила локти, заранее отвоевывая себе побольше свободного пространства. Чернобровая дивчина оттолкнула завитую блондинку, и та чуть не свалилась в бассейн.

Настроение Минина поднималось с каждой минутой. Но, украдкой опустив глаза, он убедился, что, кроме настроения, у него по-прежнему ничего не поднимается.

– Стартуете на счет «семь»! – глухо объявил он. – Та, которая сорвется с места раньше срока, может собирать свои манатки и убираться отсюда к чертовой матери.

Претендентки изготовились к броску, каждая на свой лад. Самой спортивной из них оказалась, как ни странно, пигалица, изобразившая что-то вроде высокого старта.

– Раз! – торжественно провозгласил Минин. – Два! Три… – Пропустив остальные цифры, он весь подался вперед и выкрикнул: – Семь!

Растерявшиеся девушки замешкались, опасаясь, что слух сыграл с ними злую шутку. Первой опомнилась чернобровая. Ударив соседку локтем в грудь, она рванулась вперед и, пробежав несколько шагов, растянулась на полу плашмя. Шлепок, с которым она приложилась к мокрому кафелю, отозвался в просторном помещении эхом.

Ничего не подозревающие соперницы уже мчались следом, и никто из них не догадался притормозить. Пигалицу буквально подбросило вверх со взметнувшимися в воздух ногами, прежде чем она с визгом приземлилась на свои тощие ягодицы. Блондинка упала лицом вперед, но вовремя успела выставить руки и проехалась по плиткам на четвереньках. Дольше всех продержалась на ногах рослая шатенка. Она преодолела уже почти половину пути, когда вдруг нелепо заплясала на месте, пытаясь удержать равновесие. Аттракцион продолжался около пяти секунд, после чего шатенка тоже упала, и тогда восторженный гогот мининских телохранителей заполнил все помещение: от пола до потолка, от стены до стены.

– Йаху-уу! – вопили они на американский манер, подпрыгивая и выбрасывая в воздух сжатые в кулаки руки.

– Заткнитесь! – негромкий голос Минина легко перекрыл ликующие молодые голоса.

Теперь стало отчетливо слышно, как сопят, стонут и ругаются голые девушки, стремясь добраться до стены первыми. Они вставали и падали, вставали и падали, хватаясь друг за друга не столько для опоры, сколько для того, чтобы помешать соперницам продолжать путь.

Блестящая от масла пигалица первой догадалась, что попытки встать во весь рост только отнимают драгоценное время. Проворно перебирая руками и ногами, она поползла вперед на четвереньках и успела обойти остальных примерно на полтора своих тощих корпуса, когда шатенка поймала ее за ногу и рывком заставила распластаться на полу. Потом она обернулась и лягнула настигающую ее светлую головку, завитую в спиральки. Чернобровая дивчина, попытавшаяся обойти куча-малу по самой кромке бассейна, тоже получила удар и с обиженным воплем рухнула в бассейн.

Минин почувствовал первые признаки возбуждения, когда шатенка на карачках припустилась вперед. Добравшись до стены, она звонко хлопнула по ней ладонью и, теперь уже ковыляя на манер начинающего конькобежца, направилась к бассейну.

Светловолосая соперница выбыла из состязаний по причине расквашенного носа, который задрала к потолку, тщетно пытаясь унять кровь. Юркая пигалица с отчаянным криком совершила короткую пробежку, закончившуюся новым падением. Теперь она лежала на спине, делая слабые попытки приподняться, и жалобно всхлипывала.

Лишь черноволосая девица проявляла завидную волю к победе. Подгребя поближе к сбросившей ее в воду шатенке, она держалась на плаву, ожидая, когда та прыгнет в бассейн. Минину понравилось ее упорство. Девчонка, кажется, решила хотя бы отомстить сопернице. Характер у нее оказался таким же крутым, как и ее бедра.

– Пусть эта сука убирается отсюда! – требовательно крикнула шатенка. – Все равно я победила. Я первая!

– Пока что нет, – насмешливо покачал головой Минин. – Сначала, куколка, ты должна доплыть вот сюда. – Он похлопал рукой по бортику бассейна у своих ног.

– Ладно!

Отступив на шаг, шатенка прыгнула в воду, целясь ногами в соперницу. Некоторое время в бассейне ничего нельзя было разобрать из-за кипения воды, в котором беспорядочно мелькали руки, головы и прочие части переплетенных тел. Потом Минин услышал протяжный вопль, напоминающий звучание сирены, и увидел, что чернушка барахтается сама по себе, держась одной рукой за лицо.

– Мой глаз! – вопила она. – Эта гадина выбила мне пальцем глаз!

Минин взглянул на плывущую к нему по-собачьи шатенку. Она торжествующе улыбалась, но он не ответил на ее улыбку. Ему вдруг сделалось тошно – как утром, когда у его ног лежали сварившиеся заживо киевские братки.

– Я здесь, – доложила запыхавшаяся победительница, выплюнув воду.

Мокрые волосы плотно облепили ее голову, почти закрывая лицо. Она ухватилась одной рукой за бортик бассейна и зависла вертикально. В воде, искажавшей пропорции, победительница смотрелась сверху коротконогим головастиком.

– Что с чернявой? – спросил Минин у телохранителя, который без приказа догадался прийти на помощь совершенно обессилевшей девушке.

Вытащив ее за руку из бассейна, он доложил:

– Глазу, кажись, и в самом деле хана. Кровища так и хлещет.

– Выпроводи ее отсюда, – брезгливо сказал Минин. – И этих двоих тоже.

Он кивнул на двух проигравших претенденток, инстинктивно жмущихся друг к другу. Забава закончилась, и теперь они чувствовали себя глупо. Так же, как и выглядели.

– А мне остаться?

Минин опустил голову, чтобы посмотреть на задавшую ему вопрос шатенку.

– Останься, – кивнул он. – Садись рядом.

Ловко отжавшись на согнутых в локтях руках, девушка с плеском вытащила из воды длинноногое туловище и, развернувшись на ходу, устроилась на кафельном бортике бассейна. Ее колени были стесаны в нескольких местах, а кожа сразу покрылась пупырышками. При ближайшем рассмотрении спина оказалась у нее сутулой. И вместе с тем она неуловимо напоминала упрямую «пожарницу» в красной куртке и каске, ту самую виртуальную партнершу по покеру, с которой Минину пришлось изрядно повозиться, прежде чем он добился своего.

Что ж, они все ломаются – девушки из компьютера и из реальной жизни. Сначала, когда они кокетничают. Потом, когда за них возьмешься по-настоящему. Ломаются, еще как ломаются. Так сильно, что уже не починишь. Если я проиграю, мне придется что-нибудь с себя сняу…

А если снимать уже нечего? И как упасть еще ниже, когда ты уже ползаешь на брюхе? И можно ли прогнуться сильнее, чем это позволяет покорно сгорбленная спина?

Вот какими вопросами должны задаваться те, кто нанимается в услужение. Заработная плата – дело десятое.

Глупенькая шатенка пока что об этом не подозревала.

* * *

Минин насмешливо разглядывал голую соседку. Не зная, как вести себя дальше, она то наклонялась вперед, зажимая ладошки между ногами, то вызывающе распрямлялась.

– Поздравляю, – сказал он ей, когда ему надоели эти ужимки. – Ты почти победила.

– Почему почти? – Она позволила себе игривый тон, эта шлюха.

– Сейчас ты собой гордишься и считаешь себя ужасно везучей, так ведь? – осведомился Минин, проигнорировав заданный вопрос.

– Мне очень нужна эта работа, – неожиданно призналась шатенка. – Понимаете, я мечтаю поступить в Институт туристического бизнеса, а там обучение платное…

И опять Минин ее не услышал:

– Считаешь себя самой лучшей, самой красивой, да? – продолжал он, задумчиво водя в воде татуированными ногами.

– А разве нет? – девушка попыталась заглянуть ему в глаза.

Можно было просто сказать ей, что со своими пупырышками она здорово смахивает на мокрую ощипанную курицу, но у Минина имелся в запасе ход поинтереснее.

– И любишь ты себя больше всех на свете?

– Как вам сказать…

– Честно! Со мной надо быть предельно откровенной, куколка.

– Ну, если честно… – Девушка немного помялась, прежде чем закончить: – Если честно, то все любят себя больше всех. Разве бывает иначе?

Минин посмотрел на нее долгим взглядом сонного удава и напомнил:

– Речь идет конкретно о тебе.

Она пожала плечами:

– Я не исключение.

– Значит, любишь себя?

– Люблю.

– Вот и хорошо, – удовлетворенно сказал Минин. – Тогда покажи мне, как сильно ты себя любишь.

– В смысле? – У девушки прервался голос, и окончание слова она произнесла шепотом.

– В самом буквальном смысле, куколка. Люби себя. Прямо здесь, не отходя от кассы. – Минин беззвучно засмеялся.

Шатенка начала постепенно понимать, что от нее требуется. Она растерянно посмотрела на ухмыляющихся парней, которые пожирали ее глазами. Один исподтишка показал ей палец и пощекотал им воздух перед собой.

– Послушайте, так нечестно, – неуверенно произнесла девушка и оглянулась по сторонам, как будто кто-то мог прийти ей здесь на помощь.

– А победила ты честно? – полюбопытствовал Минин со скучающим видом.

– Но вы же сами сказали: борьба без правил.

– Вот именно, – подтвердил он. – Никаких правил. Поэтому или делай то, что тебе велено, или тебе придется любить не себя, а моих мальчиков, всех вместе и по очереди. Что ты предпочитаешь, куколка? Твое слово для меня закон.

– Я не умею, – почти беззвучно прошептала девушка. – У меня не получится. – Губы у нее задрожали.

– Зато у них получится. – Минин кивнул на своих телохранителей, сделавших стойку. – Видишь, какие славные жеребцы? У меня таких вагон и маленькая тележка.

Парень, который метнулся к зазвонившему телефону, передвигался в раскорячку, словно плавки сделались ему вдруг слишком тесными.

Налившись румянцем, девушка опустила голову и неуверенно пошарила рукой под собой.

Но Минин смотрел не на нее, а на телохранителя, который, выслушав сообщение, мчался к нему, держа трубку на вытянутой руке, как олимпийский факел или эстафетную палочку.

У него хватило ума обогнуть бассейн не с той стороны, где проводился конкурс «А ну-ка, девушки», и очень скоро он оказался рядом с хозяином. И тогда стало заметно, что трубка для него не просто безобидный предмет, который нужно передать дальше по эстафете, а нечто вроде адской машинки, от которой парень желал избавиться как можно скорее. С такими напряженными лицами держат гранату, у которой выдернута чека.

– В чем дело? – спросил Минин, чувствуя, что ему тоже вовсе не хочется брать проклятую трубку. – Разве ты не видишь, что я занят?

– Тут это… – Телохранитель настойчиво протягивал ее хозяину. – ГКЧП у нас, шеф.

– Какое еще ГКЧП, к хренам собачьим?

– ЧП, то есть… Ну, наехали на нас.

– Что-о? – проревел Минин. – А ну, давай сюда телефон! – Кто? – крикнул он уже в трубку.

Голос, негромко отозвавшийся в его ухе, весело осведомился:

– Ты как там, Миня? Готов?

– К чему готов? Назовись, падла!

– Готов делить шкуру? – невозмутимо продолжал невидимый собеседник.

– Шкуру? Какую еще шкуру?

– Ну, не твою, конечно. Она и на х… никому не нужна. – В трубке обидно засмеялись. – Я толкую о шкуре убитого медведя. Въехал, наконец?

Миня растерянно посмотрел сначала на телохранителя, потом на тревожно застывшую шатенку, как бы ища у них поддержки. Спохватился, свел брови на переносице и, постепенно окрашиваясь лицом в лиловый цвет, прошипел:

– Ты, паскуда!.. Я же тебе за такие шутки задницу на свастику порву! Я…

– За что? Я-то здесь при чем? Охрана разбежалась, а эти беспредельщики в ресторане такой погром устроили, что…

Отняв трубку от уха, Минин посмотрел на нее с тупым недоумением. Теперь в ней звучала сбивчивая речь насмерть перепуганного хозяина «Медвежьей шкуры», и рассказывал он историю совершенно невероятную.

Через некоторое время, выслушав напоследок нахальный молодой голос, назначивший ему время и место встречи, Минин швырнул телефонную трубку в бассейн, столкнул туда же взвизгнувшую шатенку, а потом вскочил и в ярости затопал ногами:

– Порешу их всех, гадов!.. За яйца на деревьях вдоль дороги развешу!.. Я этих отморозков собственные пальцы жрать заставлю, чтобы веером их не распускали!..

Еще никогда Минину не было так страшно ехать на «стрелку», а отсидеться он не имел права, потому что боялся потерять авторитет куда больше, чем жизнь. Вот и заводил он себя перед поездкой, накручивал, распалял до полной истерики. Искусству буйствовать научился Миня еще в зоне, где без этого ни на чужую пику с табуретом в руках не попрешь, ни достойное место в бараке не отвоюешь.

Выглядел он в такие моменты совершенно бесноватым, а не перетрусившим, и потому внушал окружающим почти такой же ужас, какой испытывал сам.

Ведь каждая медаль за отвагу имеет свою оборотную сторону. И выбито на ней одно-единственное короткое словечко. Страх.

Глава 18 Ваше слово, мистер Смит!

Громов наблюдал за своим маленьким отрядом с таким чувством, будто видел перед собой не взрослых бойцов, а пацанов, увлеченно возящихся с деталями «конструктора». Все пятеро смыли с лиц маскировочный грим, но лица у них все равно остались чумазыми и от этого казались по-мальчишески проказливыми.

Двое, поочередно светя друг другу фонариком, готовили к бою оружие. Тот, которому предстояло залечь на склоне по другую сторону дороги, вставил в «АКМ» набитый под завязку рожок, вдумчиво передернул затвор. Теперь ему осталось лишь поднять флажковый предохранитель и нажать на спусковой крючок, чтобы открыть огонь на поражение. Вот тебе и конструктор. Всемирно знаменитый Калашников Михаил Тимофеевич.

– «Пэбээшник» навинчивать? – деловито осведомился автоматчик.

Имелся в виду прибор беззвучной и беспламенной стрельбы, именуемый в просторечии глушителем. Опередив Громова, пространный ответ выдал приятель автоматчика, саркастически хмыкнув в качестве вступления:

– На головку навинти свой «ПББС»! Кому он в этой глухомани на хрен упал?! Только целиться мешает. И потом, тут одних взрывов на хороший блокбастер хватит. Чего уж после этого скромничать? Пали, и весь буй до копейки. Правильно я задачу понимаю, товарищ майор?

– В ночном бою, – сказал Громов, – бесшумную стрельбу вообще ведут только в крайнем случае. Противник должен прежде всего что?

– Сдохнуть? – предположил автоматчик.

– Сдохнуть – это уже потом. – Громов усмехнулся. – Сначала он перепугаться должен до потери пульса. Вспышки в темноте, выстрелы – все это убивает противника раньше пуль. Вам оно надо, чтобы бандюки под машинами своими залегли и отстреливаться начали? – спросил Громов и сам же себе ответил: – Нет. Так что лишний шум только на пользу пойдет.

– Тогда надо было трассеры захватить, – расстроился парень с автоматом. – Я б им изобразил салют с фейерверком!

– В следующий раз захватишь, – успокоил его приятель. – Бандюг на наш век хватит. Главное, чтобы с патронами в народнохозяйственном комплексе перебоев не было. – Насвистев в паузе начальные такты недавно реанимированного гимна, он прикрепил оптический прицел к ствольной коробке винтовки Драгунова и пояснил: – Работает в инфракрасном режиме. Человечки зелененькие, а пламя от выстрелов – оранжевое. Красиво.

– Знаю, – усмехнулся Громов. – Насмотрелся и на человечков зеленых, и на выстрелы. Ты, воин, главное, не забудь по запарке колпачок снять с оптики.

– Обижаете, товарищ майор, – откликнулся снайпер.

– Не обижаю, а дело говорю. Был у меня когда-то бесподобный стрелок, Толиком его звали. – Громов перевел взгляд в темноту. – Так он с километровой дистанции в глаз попадал… Не белке, само собой разумеется. Но однажды мой стрелок-радист впопыхах про колпачок забыл и чуть регулятор настройки не скрутил напрочь, пока сообразил, почему не видит цели.

– Но в цель-то потом попал? – заинтересованно спросил снайпер.

– Попал, – подтвердил Громов. – Но уже из пистолета, в ближнем бою.

– Это самое главное. – Снайпер любовно погладил полированное ложе винтовки, зачем-то подул в прорезь пламегасителя на стволе и доложил, не обращаясь конкретно ни к Громову, ни к своему старшему лейтенанту Серегину: – Порядок. К бою готов. Пойду позицию выбирать.

– Топай, – буркнул Серегин, который на пару с другим бойцом возился с тротиловой шашкой. – И не увлекайся там, Никольников. Майору Миня живым нужен, понял?

– Да понял, понял!..

В удаляющемся голосе снайпера сквозило неудовольствие. Может быть, тем, что ему в десятый раз талдычат одно и то же. А может, потому, что местного авторитета он предпочел бы пристрелить на месте, а не тары-бары с ним разводить. Самое главное – выбрать мишень и поразить ее с первого выстрела. Остальное приложится: как траектория пули – к точному прицелу.

Третий боец проверял подсумок с шестью осколочными гранатами. Они крепились кольцами к специальному тросику, чтобы не тратить драгоценное время на выдергивание чеки. Нащупываешь пальцами гранату, вынимаешь, бросаешь. «И всех-то делов», – невесело подумал Громов. Когда же это проклятое смутное время с его бесконечной пальбой и взрывами закончится?

Вздохнув, он облокотился на теплый капот джипа и стал смотреть вниз, где в лучах фар готовилась взрывчатка.

Серегин протянул запальный шнур помощнику и велел:

– Отмеряй полметра и режь. У тебя будет ровно сорок секунд, чтобы от мостика отбежать.

– За такое время бабу можно трахнуть и обратно вернуться, – беззаботно отозвался боец.

– Если ты на баб тратишь по сорок секунд, – наставительно сказал Серегин, – то лучше никуда не отбегай, а шашку к яйцам привяжи. Они тебе в этой жизни все равно без надобности.

Обиженно засопев, боец надел на шнур медную гильзу запального капсюля и расплющил ее боковыми зубами. Теперь осталось лишь воткнуть фитиль в специальное отверстие тротиловой шашки. Серегин деловито приматывал к ней скотчем пяток точно таких же.

– Ну что, товарищ майор, – сказал он, вручив взрывчатку бойцу, – еще разок обсудим план операции?

Громову стало грустно и смешно одновременно. Паренек с воинственно топорщащимся пшеничным «ежиком» на голове хоть и носил звание старшего лейтенанта, а все равно выглядел пацан пацаном, заигравшимся в войну. Ему бы симпатичных девчат обсуждать, а не планы боевых операций. Тем более что вырядился он так, что хоть прямо отсюда – на молодежную дискотеку.

– Конечно, обсудим, – согласился Громов. – Излагай, лейтенант. Сейчас ты командуешь.

Серегин нахмурился, пряча довольную улыбку, которая чуть не набежала на его лицо.

– Там, выше, – он махнул рукой куда-то в ночь, – расположена площадка, на которой когда-то шашлычная стояла…

– Первая в городе, – важно прокомментировал боец, назначенный сапером. – Кооперативная. Хозяина Резо звали. Он мясо нутрий за свинину выдавал.

Серегин одарил его испепеляющим взглядом и продолжил:

– Но на дороге год назад обвал произошел, теперь по ней никто не ездит.

– Кроме нас и бандитов, – вставил словоохотливый боец.

– Так, взрывчатка готова? – зловеще спросил у него Серегин. – Вот и дуй на свою позицию… – Не подчиненный, а птица Говорун какая-то, – обратился он извиняющимся тоном к Громову. – Знаете, та, которая отличается умом и сообразительностью.

– Из мультфильма про Алису Селезневу? – уточнил Громов. – Моя дочь в детстве его была готова по десять раз в день смотреть. – Теперь наступил его черед прятать улыбку.

– Не знаю, про кого он, мультфильм этот, – посуровел старший лейтенант Серегин. – Случайно момент запомнился, вот и все.

Громову пришлось срочно отвернуться и сделать вид, что он внимательно разглядывает ночной пейзаж. Перед ним высились горы, почти неразличимые на фоне ночного неба. Их очертания угадывались лишь по отсутствию сверкающих звездных крапинок. Собственно, на них Громов и смотрел – на звезды.

– Продолжай, лейтенант, – сказал он. – Я слушаю. Внимательно.

По мере того, как Серегин говорил, тон его делался все более оживленным:

– Бандиты на нескольких тачках приедут, это и ежу понятно. Но до площадки, где им «стрелка забита», никто из них не доберется. Как только они минуют мост, Верховский его подорвет к такой матери. Я на джипе перегораживаю дорогу и палю в лобешник передней тачке. В нее пахан ни за что на свете не сядет, так что можно ложить всех без разбора. Согласны?

– Мм, – неопределенно отозвался Громов.

Серегин, не усидев на месте, принялся расхаживать туда-сюда, продолжая размышлять вслух:

– Потом Никольников с Шакиным отстреляют из укрытия самых ретивых. В случае необходимости Чергинец гранатами шороху добавит. В итоге бандюки мордами в землю уткнутся и о сопротивлении даже думать забудут. Тут мы Миню из машины и выковырнем. Уж он-то в перестрелку не полезет, тут и к гадалке не ходи. Все. Задание выполнено, товарищ майор.

Увлекшись, Серегин принял желаемое за действительность. Кроме того, он забыл хотя бы для приличия как-то задействовать в плане боевой операции своего временного командира.

Громов усмехнулся:

– Ты не учел одну мелочь, лейтенант.

– Какую? – Выражение лица у Серегина сделалось озабоченным.

– Джип. – Громов ткнул пальцем в конфискованный у бандитов «Лендровер». – Мы не станем перегораживать им дорогу. Ты сейчас сядешь в него и отгонишь за мостик. Вернешься пешком. Желательно бегом.

– Зачем?

– Затем, чтобы успеть обратно, – пояснил Громов. – Времени не так уж много осталось.

Он уже заметил далеко внизу несколько проблесков приближающихся фар, в свете которых контуры темных зарослей изредка очерчивались серебристой кромкой. Миня, как и предполагал Громов, спешил добраться до площадки хотя бы на полчаса раньше назначенного срока, чтобы осмотреться на местности и тоже выставить засаду.

Ничего не подозревающий Серегин машинально взглянул на часы и досадливо поморщился:

– Во-первых, времени еще валом. Во-вторых, я совсем не о том вас спрашиваю. Джип-то отгонять зачем?

– А как, по-твоему, мы отсюда выбираться будем, когда мостика не станет? – полюбопытствовал Громов. – Вшестером, конечно, в джипе тесновато, спору нет. Но топать до города пешком с полным боекомплектом… – Он покачал головой.

– Точно! Как же я об этом не подумал? – Серегин звучно хлопнул себя ладонью по лбу и виновато улыбнулся, но тут же насторожился: – Но если джипа не будет, то чем мы тогда дорогу перекрывать станем?

– Вот этим. – Громов ткнул себя пальцем в грудь. – И этим. – Приподнял обращенный стволом вверх «узи».

– Не-ет, так не пойдет, – насупился Серегин. – Одному вам не справиться.

– Вот я и говорю тебе: поспеши, – сказал Громов, сделав озабоченное выражение лица. Свет фар уже не пробивался из темноты. Это означало, что кавалькада бандитских машин начала подъем по серпантину. – Давай, лейтенант, действуй, – поторопил он Серегина. – Хорошенько спрячь машину в кустах и пулей обратно. Мы с тобой вместе организуем бандюкам славную встречу. Незабываемую.

Запрыгнув в кабину, Серегин включил зажигание и спросил, высунувшись из окна:

– Ради чего вся эта заваруха устраивается, вы мне, конечно, не скажете, товарищ майор?

– Почему бы и нет? – улыбнулся Громов. – Хоть это и государственная тайна, но я тебе ее открою, лейтенант. Подставь-ка ухо. – Приблизившись к Серегину, который от усердия чуть не вывалился из джипа, он произнес вполголоса: – На земле слишком много всякой погани развелось. Вот и надо выправлять ситуацию по мере сил и возможностей.

– Не хотите, значит, говорить, – обиженно заключил Серегин. – Ну и не надо. Обойдусь. Так что счастливо оставаться!

Это прозвучало очень по-детски, но Громов, следя за удаляющимися габаритными огнями джипа, не улыбнулся.

Дело затевалось нешуточное. Насколько удалось определить по мельканию фар, сюда поднималось не меньше пяти машин одновременно. Если в каждой уселось по четыре человека, то очень скоро маленькому отряду предстояла схватка с парой десятков вооруженных бандитов. Потому-то Громов и отослал Серегина подальше, позаботившись, чтобы времени на маскировку джипа у того осталось в обрез. Не хотелось ему подставлять горячего лейтенанта под пули.

Слишком младшим он был, старший лейтенант Серегин.

* * *

Чтобы не быть замеченным раньше времени в своем слишком светлом для окружающего мрака костюме, Громов пересек асфальтную ленту шоссе и занял позицию за валуном, похожим на обелиск или на заготовку истукана с острова Пасхи. Справа от него высился отвесный гранитный склон; слева, за дорогой, – зиял обрыв, обрамленный бетонными столбиками.

Серегин благополучно укатил на джипе, его бойцы ничем не выдавали своего присутствия. Проще простого было вообразить, что ты остался совсем один и бой тебе тоже предстоит принять одному. Громов так и поступил. Он привык рассчитывать на себя самого, и только этот сам не подводил его в трудных ситуациях.

Чтобы не выдать себя огоньком сигареты, Громов меланхолично грыз сорванную травинку и вспоминал слова старого художника, имевшего свой необычный взгляд на жизнь.

Это просто поле. Поле, на котором растет трава.

Тогда Громов не нашел, что возразить старику, но теперь, раскусив стебель с горьким полынным вкусом, он сплюнул и пробормотал:

– Трава, она разная бывает, старик. Кто-то должен перепахивать это поле. Иначе, куда ни глянь, будет только бурьян да белена.

Никто его не услышал, никто ему не ответил, но Громов никогда не стремился делиться мыслями с окружающими. Он умел молчать. Он ценил одиночество. Большую часть жизни он проводил на своем невидимом необитаемом острове и ничуть не тяготился этим.

Ожидание продлилось недолго. Когда сохранивший дневное тепло камень едва заметно заискрился блестками кварца, Громов выглянул на дорогу и увидел занимающееся молочное зарево от множества приближающихся фар.

Лейтенант Серегин наверняка матерился сейчас в бессильной злобе, обнаружив, что не успевает вернуться обратно. Но предпринять самостоятельные действия он не имел права, чтобы не провалить операцию, и теперь ему было не суждено подставить свою горячую голову под пули. За остальных парней, находившихся в укрытии, Громов не беспокоился. Оставалось позаботиться лишь о том, чтобы выжить самому, а к этому ему было не привыкать.

Асфальтовая полоса ожила. Это маленькие и крупные тени наперегонки помчались вверх по шоссе, спеша убежать от вереницы фар, проглянувших из мрака. Издали их можно было принять за пылающие глаза приближающихся хищников.

Хор цикад смолк, как по мановению дирижерской палочки. Наступившее безмолвие было бы полным, если бы не приглушенное рыканье нескольких двигателей одновременно.

Громов приготовил «узи» к стрельбе одиночными выстрелами и сделал несколько глубоких вдохов и выдохов. Привычный, но совсем не обязательный ритуал. Его сердце и без того билось ровно, как часы. Это вовсе не означало, что оно не может остановиться или не способно испытывать волнение. Это означало лишь то, что даже в минуты опасности сердце не будет трепетать, как овечий хвост. Очень важное условие для меткой стрельбы. И вообще для достойного существования.

Головной автомобиль, ползущий вверх на четвертой передаче, находился в двадцати шагах, когда Громов, поддерживая запястье вооруженной руки, шагнул на дорогу. Для начала он погасил выстрелами обе слепящие его фары, а потом уже послал три пули туда, где за лобовым стеклом угадывалась фигура водителя.

На месте смутно белеющего лица образовался темный провал. Синий «Форд» проехал еще метров пять, прежде чем заглохнуть и медленно покатиться обратно. На это Громов и рассчитывал. Ноги убитого или тяжело раненного водителя потеряли сцепление с педалями, а растерявшиеся пассажиры не догадались поставить потерявший управление автомобиль на ручной тормоз.

Багажник «Форда» звучно впечатался в капот следующей позади машины, образовав на дороге затор. Надсадно взвыл клаксон, придавленный, вероятно, упавшим на руль трупом.

А кто-то внутри автомобиля повторял как заведенный:

– Приплыли, бля! Вот же приплыли!

Медленно набирая обороты, серая приземистая иномарка попыталась обогнуть препятствие справа, но, когда Громов расстрелял и ее невидимого водителя, дорога оказалась заблокированной.

– Засада! – завопило сразу несколько голосов, прежде чем общий хор разбился на отдельные проклятия и ругательства.

– Так-перетак, долбать-молотить!

– Вон он! Вижу его, падлюку!

– Где моя «волына», – уё-моё? Кто мою «волыну» взял? – Бошки пригнули! Дайте же мне его завалить!

Громов метнулся за свой валун за мгновение до того, как в темноте заплясали вспышки ответных выстрелов. Захваченные врасплох бандиты, выскакивавшие из автомобилей, палили бестолково, но так часто, что шум поднялся на всю округу, точно с десяток здоровенных петард затрещали, захлопали одновременно.

Ра-да-ду-ду-дум-дум!

В общем дробном перестуке особенно выделялись низкие уханья крупнокалиберных «карабинов», а чей-то пистолет звучно накладывал поверх этой какофонии хлесткие звуки тысячекратно усиленных пощечин: хлясть-хлясть-хлясть!

Но из доброй сотни выпущенных в темноту пуль лишь две или три цокнули об гранит в непосредственной близости от Громова. А когда бандитов накрыла сверху раскатистая автоматная очередь, то тут уж они стали больше напрягать голосовые связки, чем пальцы на спусковых крючках.

– Больно! – надрывался в темноте раненый. – Бо-ольно!

– Обложили, как волков!

– Уходить надо!

– Ооооой!..

Кланг!.. Кланг!.. Кланг! – Это методично заработала винтовка Драгунова. Судя по равным промежуткам времени между выстрелами, серегинский снайпер знал свое дело. С таким же спокойствием он мог бы расстреливать мишени в тире. Движущиеся мишени, становящиеся после попадания неподвижными.

Осторожно выглянув из укрытия, Громов увидел, что массивный белый джип, крыша которого возвышалась над всеми прочими, пытается развернуться, чтобы выбраться из-под обстрела. Дорогу ему загораживали сразу две машины, и столкнуть их на обочину с наскоку не удавалось. Джипу явно не хватало места для разгона.

Га-аа-ах-хх! Взрыв, прозвучавший со стороны моста, ненадолго озарил столпотворение на дороге багровым светом, так что Громов без помех свалил бегущего в его сторону парня с помповиком, который тот бездумно разряжал в пространство перед собой. Затем, держа уже слегка разогревшийся «узи» стволом вниз, чтобы можно было стрелять навскидку, Громов зашагал в направлении вопящих людей и завывающих двигателями машин.

Эхо от первого взрыва все еще гуляло по горам, уносясь все дальше и дальше, когда на дороге один за другим начали вырастать новые грохочущие огненные кусты. Это гранатометчик расчетливо перекрывал дорогу, не давая автомобилям и бегущим бандитам откатиться обратно. Здесь, в свете уцелевших фар, расправляться с ними было куда удобнее, чем в темноте.

В Громова дважды выстрелили из-под колес головного «Форда». Не сбавляя шаг, он загнал туда три пули подряд, а потом переключил «узи» на стрельбу очередями и в два счета продырявил задние скаты белого джипа, который все еще рыскал из стороны в сторону, выискивая путь к отступлению. Не успели отзвенеть по асфальту выброшенные из пистолета-пулемета гильзы, как он заорал тем страшным голосом, который не в состоянии заглушить никакие выстрелы, никакие взрывы:

– Всем лечь, мать вашу! Каждую поднятую башку дырявлю без предупреждения! Мордами вниз, падлы!

Среди машин, изрешеченных пулями и осколками, вполне можно было обороняться, но так поступили бы настоящие бойцы, а не поредевшее бандитское воинство. Литры пролитой ими крови растекались по асфальту, образуя ручейки и лужицы. За безногим парнем, слепо ползущим вниз по дороге, оставалась широкая блестящая полоса, будто за ним тянулась мокрая тряпка. Остальные братки неподвижно лежали вповалку – кто действительно мертвый, а кто еще только помирая со страху.

Лишь один здоровенный детина, почему-то по пояс голый, сидел, прислонившись к борту машины, и завороженно глядел на приближающегося Громова. Он свалил непонятливого бандита выстрелом в плечо, чтобы не напрягать попусту и без того сорванный криком голос. Все, кто лежал в поле его видимости, синхронно вздрогнули, словно одна и та же пуля попала во всех одновременно.

– Ну что, братья-разбойники, – насмешливо спросил Громов, – навоевались?

Ответом ему было хрип, шумное дыхание да сдавленные стоны.

На подмогу уже спешили возбужденные парни старшего лейтенанта Серегина. Вид у них был разочарованный. Все закончилось слишком быстро – автоматчику даже не пришлось менять рожок.

Сам Серегин медленно плелся вверх по шоссе, понимая, что спешить ему уже некуда. Даже издали было заметно, что он подавлен собственной нерасторопностью. Его бойцы справились с задачей самостоятельно. Он не успел встать плечом к плечу с майором, которому пришлось перекрывать дорогу в одиночку. Хорош командир, отсиживающийся во время боя в кустах! С этой безрадостной мыслью Серегин и погиб на ночной дороге. Даже после смерти лицо его сохранило хмурое и виноватое выражение.

* * *

С того момента, когда ночь взорвалась стрельбой и взрывами, и до наступления относительного затишья, время для Минина пролетело почти незаметно. Помнится, он чуть ли не на визг перешел, когда требовал, чтобы водитель немедленно вывел «Блейзер» из-под обстрела. Но джип только бестолково дергался туда-сюда, а с места тронуться не мог, плотно зажатый сзади и спереди машинами сопровождения.

Потом Минину пришлось насильно выталкивать из салона оцепенелых телохранителей, застывших по обе стороны от него с оружием в руках. Тот, который выбрался наружу из правой задней двери, не успел и шагу сделать. Все, что было у него в черепной коробке, выплеснулось внутрь джипа, и подошвы Минина, вынужденные месить эту гадость, омерзительно чавкали и липли к полу.

Второму телохранителю повезло больше. Он прожил секунд на десять дольше напарника и даже один раз выстрелил куда-то вверх, прежде чем рубаха на его спине превратилась в окровавленное рванье.

На этом, собственно говоря, бой и закончился. Перекрывая пальбу, из темноты раздался властный голос, приказывающий прекратить сопротивление. Плоский затылок мининского водителя моментально исчез из виду – он мостился на полу джипа, надеясь остаться незамеченным. Лобовое стекло, вдавленное внутрь близким взрывом, еще каким-то чудом держалось, но видимость через него была не лучше, чем если глядеть сквозь мятый целлофан.

Минин высунул голову наружу, не в силах поверить, что все для него закончилось так быстро. Он понятия не имел, кто именно устроил эту бойню на дороге. Акцию могли провести как люди Зубана, так и любая из местных группировок, позарившаяся на мининский каравай. Но в данном случае его беспокоило вовсе не это. На повестке дня стоял единственный действительно важный вопрос: спасение собственной шкуры. На «медвежью» Минину было, по большому счету, плевать. Ресторанов в Сочи валом, а он, Миня, был произведен папой с мамой в единственном экземпляре.

Надежд на то, что его отпустят с миром, не было никаких. Не для того покрошили братков, чтобы сохранить жизнь их главарю. Но и он существовал на этом свете не для того, чтобы отдавать свою жизнь за просто так. Нырнув в спасительную темноту, еще можно было уцелеть.

Эти лихорадочные мысли пронеслись в голове Минина за несколько секунд, а когда он решился действовать, в его правой руке уже был зажат испанский пистолет «астра», хранившийся обычно в тайнике под задним сиденьем. Хромированный, с черными пластмассовыми накладками на рукоятке, он вмещал в себя ровно десять крошечных шансов 9-го калибра. И каждый из них Минин собирался использовать с толком.

– Меня так просто не возьмешь, – пробормотал он, загоняя патрон в ствол. – Об меня зубы поломать можно.

Держа пистолет наготове, Минин сполз на пол и вывалился на асфальт, молясь, чтобы распахнутая задняя дверца джипа послужила ему надежным прикрытием. Фары двух или трех машин освещали поле битвы, но после ослепительных вспышек взрывов глаза Минина еще не привыкли к полумраку, а значит, сходившиеся со всех сторон враги тоже пока что видели происходящее смутно. Так он предполагал. И не ошибся.

Обогнув на карачках «Блейзер», Минин прополз под «Тойотой», преградившей ему путь, залег между ее задними колесами и увидел перед собой дорогу, постепенно теряющуюся во мраке. Она была совершенно пустой, если не считать одинокую фигуру, бредущую навстречу.

Минин шумно сглотнул слюну. Десять девятимиллиметровых шансов против одного – это был не такой уж плохой расклад. Свалить идущего выстрелами и припустить вниз по шоссе, чтобы при первой же возможности нырнуть в заросли, вот и весь сказ. Бегун из Минина был неважный – прямо скажем, никакой, но темнота и пересеченная местность должны были уравнять его шансы с самыми резвыми преследователями. В любом случае мешкать было нельзя. Голоса, перекликающиеся за спиной Минина, неумолимо приближались.

Он зажмурил один глаз, пытаясь поймать в прорезь прицела мушку и совместить ее с фигурой. Рука, упершаяся локтем об асфальт, совершенно не дрожала, однако впотьмах Минину удавалось либо отчетливо видеть очертания человека, либо тускло блестящий ствол собственного пистолета. Пришлось палить почти наобум.

Каждый резонирующий выстрел сопровождался выбросом слепящего сгустка пламени, поэтому уже на третьем Минин перестал различать живую мишень перед собой. Он просто решил, что хотя бы одна пуля из пяти попала в цель, и, стесав с хребта кожу об автомобильное днище, выбрался на свободное пространство.

Человек, который шел по дороге, теперь темнел на асфальте бесформенным неподвижным пятном. Оглянувшись через плечо на замерших в оцепенении людей, Минин с неожиданной для себя прытью побежал, неловко размахивая на ходу тяжелым пистолетом.

Он преодолел не менее десятка метров и уже готов был вопить от ликования, когда его правая нога подломилась. Прозвучавший треск показался Минину просто оглушительным. Падая лицом вниз, он успел удивиться тому, что собственные кости, оказываются, ломаются с таким громким звуком. Но, уже ударившись об асфальт грудью, руками и подбородком, он понял, что это был выстрел.

Ни о каком бегстве на одной ноге он даже и не помышлял. Раненая конечность, облепленная моментально намокшей штаниной, сделалась тяжелой и непослушной. Перекатываясь с живота на спину, Минин чувствовал себя так, словно ворочал неподъемное бревно, которое к тому же причиняло ему невыносимую боль.

Под задом сразу стало горячо и мокро. Ощущение было неприятное. Словно сидишь в луже собственной мочи, а то и еще чего похуже. Но Минину было не до ощущений. Опираясь на левую руку, с которой неизвестно куда подевались часы, он сидел и тупо смотрел, как на него надвигаются три человека, похожих на тени. Вдруг вспомнилось, что нечто похожее ему уже снилось, и не раз. И обычно эти кошмары заканчивались плохо, хуже просто некуда. Реальность происходящего дошла до Минина, когда бежавший первым человек оскалился и вскинул автомат.

– Отставить! – рявкнул хриплый мужской голос. – Того, кто выстрелит в эту тварь, уложу на месте.

«Тварь – это я», – догадался оцепеневший Минин. Ему бы обрадоваться, что его не собираются убивать, а он вдруг испугался, да так сильно, что даже забыл про раненую ногу.

– Он же Серегина завалил! – возмутился молодой голос. – Товарищ лейтенант, вы живы?

«Лейтенант? – вяло удивился Минин. – Это менты, что ли? Какого же хрена я молчу? С ментами всегда договориться можно».

– Я сдаюсь! – прокричал он, набрав в грудь побольше воздуха. – Сдаюсь!

– Брось «пушку»! – велел мужчина, отдавший команду не стрелять. По тону и по голосу он был самым старшим из присутствующих. – Но недалеко, – предупредил он, предугадав намерение Минина зашвырнуть пистолет в пропасть. – Так, чтобы при желании ты смог до нее дотянуться.

«Еще одна загадка, – подумал Минин. – Почему это я должен опять хвататься за пистолет? На кой ляд он мне теперь сдался? А, понятно! – догадался он. – Мусорам отпечатки моих пальцев требуются!»

Тщательно обтерев рукоять и ствол «астры» об штанину, Минин уронил оружие справа от себя и отодвинул подальше кончиками пальцев. Пусть теперь попробуют доказать, что это он стрелял в лейтенанта Серегина. С теми финансами и адвокатами, которые имелись в распоряжении Минина, он, пожалуй, и полковника милиции мог бы себе позволить завалить, не то что какого-то литера. Осталось лишь выдюжить неминуемые побои да перекантоваться до утра в КПЗ. Утром все образуется.

Мужчина, против ожидания, с пинками и зуботычинами не спешил. Стоял в стороне и, посматривая на Минина и его пистолет, ожидал, что сообщит ему один из парней, склонившихся над телом на дороге.

– Пульс не прощупывается, – доложил тот мрачно. – Он ему в сердце попал, гад. Пуля навылет прошла.

Понимая, что за меткость никто его хвалить не будет, Минин обратился к мужчине, от решения которого зависела его дальнейшая судьба:

– Я ему в плечо целился. Не хотел убивать.

– Заткнись, – бросил ему мужчина. – Сиди, где сидишь, и помалкивай, пока тебя не спрашивают. – Не отводя пристального взгляда от Минина, он велел обоим бойцам: – Возвращайтесь к остальным. Уцелевшую братву отправляйте в тачках вверх по шоссе. Пусть отсиживаются там до утра, если предполагают еще пожить на этом свете. Будут упрямиться – стреляйте на месте.

– А лейтенант? – пасмурно спросил один из бойцов.

– И с этим бандюгой что? – добавил второй, явно не торопясь выполнять приказ.

– У меня с ним разговор будет, – ответил мужчина, все так же внимательно наблюдая за Мининым. – Короткий. Вас это не касается.

– А лейтенант? – упрямо повторил тот, который пытался нащупать пульс убитого.

– Ему теперь без разницы, где лежать, – жестко ответил мужчина. – Заберем его на обратном пути. Оплакивать своего командира потом будете, когда задачу выполните. А сейчас дружно развернулись кругом и – шагом марш отсюда.

Оставшись наедине с незнакомцем, Минин сосредоточился на том, чтобы унять нервную дрожь, которая сотрясала его тело. А может быть, это был озноб, вызванный сильной потерей крови. Хотя, когда мужчина приблизился, возникло почти физическое ощущение, что от него веет холодом.

– О чем разговор будет? – Минин постарался придать своему тону уверенность, которой он вовсе не испытывал. Его зубы при этом неприятно клацнули в середине фразы, едва не отхватив кончик языка. Проклятый озноб!

– Назовем это монологом, – произнес мужчина. – Сейчас вы, гражданин бандитский авторитет, подробно и внятно расскажете мне все, что вам известно про Сурина.

– Какого еще Сурина?

Мужчина покачал головой:

– Вот этого не надо. Я умею причинять такую боль, которая вам и не снилась.

– Что это ты мне «выкаешь», гражданин начальник? – вымученно усмехнулся Минин. – С такими вежливыми мусорами мне еще не приходилось сталкиваться.

– Мусором был ваш Журба, – холодно сказал мужчина. – Я из ФСБ. Майор Громов. Тот самый, с которым вы жаждали познакомиться поближе. Так что со свиданьицем. А что касается вежливого обращения, то тут вы заблуждаетесь. – Нога Громова неожиданно пнула Минина в лицо, опрокинув его на спину. – Обычно я обращаюсь на «вы» к незнакомым женщинам, старикам, к своему непосредственному начальству и заклятым врагам. Догадываетесь, к какой категории вы относитесь, гражданин бандитский авторитет?

Оторвав голову от асфальта, Минин сделал глотательное движение, убедившись, что в гортани у него совсем пересохло:

– Я что, дорогу тебе где-то перешел, майор? Так ты скажи, я человек понятливый.

– Если понятливый, то отвечай на поставленный вопрос. – Сузив глаза, Громов поправился: – Отвечайте. Пробыть пять минут в кипятке – еще не означает стать крутым. Не вынуждайте меня попробовать вас на прочность.

С трудом приподнявшись на руках, Минин облизал потрескавшиеся губы:

– А что потом?

– Мм? – Громов недоуменно приподнял брови.

– Потом, когда я все расскажу, вы ведь меня все равно убьете?

– Стопроцентной гарантии дать не могу.

– Это как? – озадаченно спросил Минин.

– Это означает, что у вас есть шанс выжить. Расклад: пятьдесят на пять. Устраивает?

– А если…

– А если будет продолжаться эта бессмысленная торговля, то через десять секунд передо мной будет лежать труп бандита. – Громов уточнил: – Уже через девять секунд… Через восемь… Семь…

На счете «три» Минин торопливо заговорил, начав с того злополучного дня, когда ему позвонил из Москвы Зубан, предложив одно маленькое дельце, которое казалось тогда необременительным и легко осуществимым. Рассказ о поисках Сурина занял около десяти минут и завершился на довольно унылой ноте:

– А потом мне позвонили из ресторана и…

– Дальше я знаю, – остановил Минина Громов. – Не стоит утруждать себя понапрасну.

– Тогда это все, – сипло признался Минин. Он вдруг пожалел, что закончил свою историю так быстро. Дальше была полная неизвестность. И, судя по недоброму взгляду собеседника, она не сулила никаких приятных сюрпризов.

– Ну что же, – произнес Громов, – рассказ получился исчерпывающим. Теперь перейдем от судьбы Сурина к вашей собственной, гражданин Минин. Она будет решаться прямо здесь, прямо сейчас. И тут уж вам никакой Пожарский не поможет.

– Не убивай. – Голос Минина прозвучал глухо, как будто его пропустили через несколько слоев ваты.

– А кто заинтересован в том, чтобы лишний бандит на этом свете задерживался? – искренне удивился Громов.

«Я, – чуть не крикнул Минин. – Я заинтересован, очень!» А еще ему захотелось напомнить, что у него есть семья, которую он очень любит, несмотря на мелкие недоразумения. Но вместо этого он опять попросил:

– Не убивай, а?

Громов аккуратно положил на асфальт свой «узи», отодвинул его ногой подальше и достал из наплечной кобуры револьвер.

– Это мистер Смит, так я его называю, – сообщил он самым серьезным тоном.

– Мистер Смит, – эхом повторил Минин.

– Совершенно верно, – подтвердил Громов, после чего усмехнулся и произнес: – А это обычный уголовник по кличке Миня. Знакомьтесь.

Можно было поклясться, что он действительно обращается к своему чертовому револьверу! Минин впервые в жизни почувствовал, как у него зашевелились волосы на затылке. А этот сумасшедший Громов преспокойно сунул оружие за пояс, рукояткой вверх, отступил на несколько шагов и замер, свободно опустив руки вдоль туловища.

Несмотря на то, что теперь его холодные светлые глаза сделались неразличимыми в темноте, Минин не испытал ни малейшего облегчения. Напротив, его охватило ощущение полной безысходности. Как будто всю угнетающую тоску, которую он испытал сегодня, помножили сразу на десять, а потом возвели в квадрат.

– Обычно я предлагаю людям вроде вас три равноценных варианта, – сухо сообщил ему Громов, не повышая голоса.

– Какие? – быстро спросил Минин, весь напрягшись, чтобы не пропустить ни одного слова. В голове у него шумело, как в канализационной трубе во время стока. Но это шумела не вода, а кровь. Та самая, которой в жилах оставалось все меньше и меньше. – Какие варианты? – повторил он, заподозрив, что его слабый голос остался неуслышанным.

– Перечисляю, – сказал Громов. – В подобной ситуации можно попытаться сбежать, попытаться убить меня и, наконец, застрелиться самому. – Он помолчал, давая собеседнику вникнуть в сказанное, после чего бесстрастно продолжил: – Первый вариант по причине ранения в ногу отпадает. Остается два. Какой вы предпочитаете?

Минин покосился на свой пистолет, до которого было рукой подать. Ручеек, отделившийся от кровавой лужицы, почти достиг его рукоятки. А за спиной Громова гудели отъезжающие машины. Завороженно глядя на их удаляющиеся рубиновые огоньки, Минин прошептал:

– Я сам.

– Громче! – потребовал Громов.

– Я сам, – повторил Минин, облизав шершавые, как наждак, губы.

– Тогда можешь взять свое оружие.

Поза Громова нисколько не изменилась. Чтобы выстрелить, ему нужно было сначала отбросить полу пиджака, выхватить из-за пояса револьвер, взвести курок, прицелиться, нажать на спусковой крючок. Масса движений, тогда как Минину их требовалось вдвое меньше. Его пистолет стоял на боевом взводе. Он осторожно положил ладонь на рукоятку и вопросительно взглянул на противника.

– Смелее, – ободряюще кивнул тот. – Это не так страшно, как кажется.

Пальцы Минина медленно обхватили рукоять пистолета. Громов стоял на расстоянии нескольких шагов, расправив плечи словно специально для того, чтобы в него было легче попасть. Его бойцы по-прежнему оставались в отдалении. Он был совсем один, как и Минин. Они остались вдвоем на целом свете. Глаза в глаза. Ствол на ствол. Пуля на пулю.

Выстрелить, доползти до края дороги, скатиться по склону вниз. Это был четвертый вариант, не учтенный Громовым. Зато Минин сделал ставку именно на него. Он медленно поднял пистолет, демонстративно держа его дулом вверх. Понадобилась секунда, чтобы поднести его к виску. Ровно столько же требовалось Минину, чтобы направить оружие на утратившего бдительность противника.

– Прощайте, – сказал Минин, все еще не решаясь оторвать дуло от виска.

Громов покачал головой:

– Это лишнее. Не надо патетики.

– Хорошо, – смиренно согласился Минин и внезапно направил ствол на возвышающуюся перед ним фигуру.

Он так и не понял, когда и как Громов успел достать револьвер и выстрелить. Просто увидел вспышку и услышал оглушительный грохот внутри собственной черепной коробки. Туда словно громадный гвоздь загнали с размаху: бац!

Минин опрокинулся назад. Его падение в темноту длилось бесконечно долго и продолжалось даже после того, как его продырявленная голова глухо ударилась об асфальт.

* * *

Всю обратную дорогу в салоне джипа молчали, как будто мчались в нем сквозь ночь мертвецы, а не живые люди.

На самом деле покойник был только один – не такой уж старший лейтенант Серегин, которого держали на коленях трое его бойцов, усевшихся на заднем сиденье. Один расположился рядом с Громовым, но он вел себя так, словно в упор не видел ничего, кроме темноты за боковым окном.

Громов на беседу не напрашивался. В смерти близких принято винить кого-нибудь постороннего. В данном случае посторонним являлся он, пришлый чужак. «Если парням от этого легче, то пусть они меня ненавидят», – решил Громов.

Если Громов и жалел о чем-то, прокручивая в мозгу события минувшего дня, то лишь о том, что не оставил Серегина рядом, где можно было как-то уберечь его от пули. Но в глубине души Громов понимал, что лейтенант все равно подставился бы под выстрел этой ночью. Что-то промелькнуло в его глазах такое, чему и названия не подберешь… Печаль по поводу расставания? Смутное понимание того, что живущим знать совсем не обязательно?.. Громов не мог сформулировать свое ощущение привычными словами, но теперь, оглядываясь назад, он знал, что лейтенант Серегин, пожелав ему счастливо оставаться, на самом деле попрощался с ним навсегда.

А может быть, пожелание счастливо оставаться было адресовано не лично Громову, а всем живущим на земле?

Теперь об этом некого спросить. В любом случае неплохим человеком на земле стало меньше.

Зато и криминальной империи Минина пришел конец. Разумеется, кто-то немедленно займет его место, но это мало волновало Громова. Когда уничтожают всякую нечисть – давят ядовитого паука или убивают бешеного пса, – не думают, сколько новых придет им на смену. А потом, глядишь, все-таки чище в округе становится, безопасней и спокойней.

Громов расправился с сочинским авторитетом не потому, что этого требовали интересы порученного ему задания. По сути, Минин уже ничего не решал в данном раскладе. Так, мелочь пузатая. В крапленой колоде Зубана и вовсе «шестерка», хотя и козырная.

Теперь, взвешивая все «за» и «против», Громов решил, что Зубаном пусть занимаются в Москве, а он пока что попробует завершить начатое в Сочи. В том, что следы Сурина затерялись именно здесь, не было никаких сомнений. Но что забыл здесь этот хитрец? Услышав от Минина о том, что Сурин искал серную или соляную кислоту, Громов насторожился. Ведь не за этим беглец прилетел сюда за тысячу с лишним километров! В его поведении был некий определенный смысл, ибо человек, сумевший до мелочей продумать и осуществить ограбление Центробанка, вряд ли руководствовался в своих действиях чем-то помимо безупречной логики.

Наличие кислоты определенно входило в план Сурина, являлось его завершающим звеном. Провезти ее в самолете он, по-видимому, не рискнул, чтобы не попасться на пустяке. Вот почему, появившись в Сочи, он первым делом двинулся на авторынок. Нашел, надо полагать, то, что искал, а потом уже бесследно исчез. Словно растворился в этой проклятой кислоте, черт его подери!

Здесь таилась какая-то загадка, и ответ на нее мог оказаться настолько же простым, насколько и важным. Человек похищает миллиард долларов, а после этого, вместо того, чтобы затаиться, бродит в чрезвычайно людном месте в поисках кислоты. Причуда гения? Прихоть идиота? И то и другое предположение Громов решительно отмел, попытавшись найти ответ на загадку в свойствах кислоты, без которой почему-то не смог обойтись Сурин.

Соляная, насколько было ему известно, входила в состав любого желудочного сока, а в концентрированном состоянии применялась в металлургии и гальванопластике. С помощью раствора хлористого водорода можно очистить поверхность металла для лужения и пайки, а можно вытравить клише для штамповки фальшивых долларов. Но зачем Сурину фальшивые, если у него целое море настоящих? Может быть, ему вздумалось изготовить так называемую «царскую водку», чтобы растворять в ней золото или платину? Однако для ее изготовления не обойтись без азотной кислоты. И потом, на кой черт Сурину проводить сомнительные химические опыты с драгоценными металлами, когда на его счетах осела столь колоссальная сумма?

С серной кислотой дело обстояло не лучше. В бытовых условиях ее можно использовать, например, для изготовления взрывчатки или для очистки бензина, вот почему эта двуокись пользуется определенным спросом среди населения. Одни адские машинки мастерят в домашних условиях, другие дешевый бензин бодяжат, пока их за эту самодеятельность не взорвут к чертям собачьим. Еще, кажется, серную кислоту применяют для разложения урановой руды, но это уже монополия государства.

Итак, что мы имеем? – подытожил Громов свои умозаключения, после чего честно себе признался: а ни хрена не имеем. Разве что труп Серегина на руках его боевых товарищей.

Бросив машинальный взгляд в зеркало заднего обзора, он закурил и опять заставил себя сосредоточить внимание на дороге, а мысли – на решении проблемы.

Пожалуй, последней зацепкой на настоящий момент оставалась покинутая невеста Сурина. Люба Бородина. Очень эффектная особа, насколько можно было судить по запомнившейся Громову фотографии. Мужики на такую должны клевать с утренней зорьки до вечерней. Но только не Сурин, заключил Громов после недолгого размышления. Этот хитромудрый карась теперь может заиметь хоть тысячу красавиц, и каждая из них будет с готовностью откликаться на имя Люба, если Сурину взбредет в голову подобная блажь. Зачем ему именно эта? Какие-то особые чувства? Страсть? Привязанность? Вздор, чепуха! Человек, оставивший отвечать за свои долги родителей, вряд ли склонен к сентиментальности.

И все же нужно было обязательно отыскать Любу в Сочи. Ухватившись за ниточку, всегда можно распутать клубок. Девушка могла знать о своем бывшем женихе нечто такое, чего не обнаружишь в его досье. Например, как-нибудь объяснить его странный интерес к кислотам.

Зубан мог не обратить внимания на эту деталь. Но Громов никогда не упускал из виду мелочи. Именно из них состоит любая законченная конструкция. Это как кремешок зажигалки, подумал он, прикуривая новую сигарету. Без него зажигалку хоть выброси. Зато при наличии такого пустячка, как кремешок, все становится на свои места.

Отражение тлеющего кончика сигареты одиноко плясало перед глазами Громова в лобовом стекле, пока за поворотом не открылся вид на целый сонм огней ночного города. Он опять поднял глаза к зеркалу заднего обзора и спросил у безмолвных отражений трех темных фигур:

– Вас куда доставить? Сразу в управление?

– Если вас не затруднит. – Это подал голос молчаливый сосед, не проронивший ни слова на протяжении всего пути. Он постарался придать своему тону максимум сарказма. Парень не мог простить Громову, что тот не позволил ему поквитаться с Мининым лично.

– Не затруднит, – ответил Громов, поколебавшись. Ему хотелось сказать приунывшим бойцам что-нибудь ободряющее, но он знал, что сейчас любые слова утешения наткнутся на стену отчуждения. Поэтому он просто проворчал, не обращаясь ни к кому конкретно: – Не ищите, кто прав, а кто виноват, ребята. Просто служба у вас такая. Вы стреляете, в вас стреляют. Не бывает так, чтобы потери несла только одна сторона, вражеская.

За спиной некоторое время молчали, а потом оттуда донеслось горькое:

– Да обидно за Серегина, товарищ майор. Глупо он погиб. По-дурацки как-то.

– А разве умно кто-нибудь погибает? – спросил Громов у блестящих глаз в зеркальном отражении.

– Ну, хотя бы смысл какой-то был во всем этом, тогда еще ладно. А то…

– Смысл, говоришь?

– Смысл, – подтвердил один из бойцов. – Для чего вы все это затеяли, можете сказать?

– Уж не для собственного удовольствия, – отрезал Громов. – Более того, не я все это затеял.

– А кто? – откликнулись сразу два, а может быть, и три голоса.

– Этот вопрос не ко мне, ребята. Я просто живу в этом мире и стараюсь поступать так, чтобы моей совести нечего было предъявлять мне ночами. – Громов подрулил к воротам управления и призывно мигнул фарами, привлекая внимание часового. – И вообще, не забивайте свои головы вопросами, на которые не существует ответов. Ваше дело маленькое – рапорта накатать, командира своего помянуть, как следует, и служить дальше.

Когда после беглой проверки документов джип был пропущен на территорию управления и бойцы, стараясь не материться, принялись выгружать тело лейтенанта Серегина, автоматчик повернулся к Громову и, поколебавшись, буркнул:

– Начальству все, как было, докладывать?

– Ты о чем?

– О том самом. Про то, как вы Миню уделали. Неприятностей у вас не будет?

– А разве он не с пистолетом в руках погиб? – удивился Громов. – Я ему предложил сдаться и следовать за мной, а он оказал вооруженное сопротивление.

– Слышал я, что вы ему предложили.

– Слышал и забудь, вот тебе мой совет. – Громов посмотрел собеседнику в глаза. – Перед начальством за свои поступки я сам отвечу. И перед вашим, и перед своим.

– Я бы Миню все равно завалил, если что, – неожиданно признался парень. – Несмотря на приказ. А ваши три варианта мне на будущее пригодятся. Я их, тварей… – Не договорив, он сердито засопел, разглядывая побелевшие костяшки своих крепко сжатых кулаков.

Громов криво улыбнулся и медленно произнес:

– Сам решай. Тут я тебе не судья.

– А кто мне судья? Господь бог?

– Сегодня, когда надерешься с горя, – посоветовал Громов, – загляни в зеркало и спроси об этом у собственного отражения.

– И оно ответит? – не поверил парень.

– Нет, – признался Громов. – Но все равно самые важные вопросы задавай себе, а не посторонним. Тогда ты будешь честным хотя бы перед одним человеком в этом мире. Перед самим собой.

Молча дождавшись, когда задумчиво нахмурившийся собеседник выберется из джипа, Громов, ни с кем не прощаясь, выехал в распахнутые ворота и резко прибавил газу.

Он и так наговорил этой ночью больше, чем собирался. А слова, какими бы правильными они ни казались, всегда остаются только словами.

Так что лучше стиснуть зубы покрепче и действовать. Именно это делает мужчин мужчинами. Не штаны и не бритвенные принадлежности.

Глава 19 Любовь и смерть

Кровь в Любиных висках все еще пульсировала в ритме, заданном дискотекой. Собственное тело, утратившее непередаваемое ощущение легкости и свободы, казалось неповоротливым, движения давались с трудом, походка получалась скованной. Люба давно уже не танцевала так самозабвенно, как этой ночью, и успела забыть, что резкий переход от эйфории к будничному существованию подобен выходу из невесомости.

Вика и Лиза, похоже, не испытывали ничего подобного. Им было абсолютно все равно: что драться с тремя злыми мужиками у всех на виду, что беззаботно скакать под музыку или шляться по городу без сна и отдыха. До сих пор эта почти дикарская непосредственность спутниц Любу восхищала. Но теперь, вместе с усталостью и головной болью, в ней начало нарастать глухое раздражение.

– Сколько мы еще будем ходить? – спросила она через плечо.

– Сколько надо, столько и будем, – невозмутимо отозвалась Лиза.

– А сколько надо? – язвительно осведомилась Люба.

Никакого ответа. Пройдя несколько шагов, она нетерпеливо оглянулась и замерла с открытым ртом. Девушки, прижавшись друг к другу, откровенно лизались, по-кошачьи двигая быстрыми язычками.

– С ума сошли? – опешила Люба.

– Я сошла с ума, я сошла с ума, – пропела Вика, ничуть не смутившись. – Мне нужна она, мне нужна она. – Она звонко засмеялась.

А Лиза с вызовом поглядела на Любу и вытерла губы таким жестом, словно только что залпом опорожнила полную кружку пива.

– Можно подумать, ты сама никогда не целовалась, – хмыкнула она.

– Так ведь не с женщинами же! – Люба округлила глаза.

– А чем мужские губы лучше? – невинно поинтересовалась Вика, преувеличенно часто хлопая ресницами. – Твердые, шершавые, табаком воняют.

– И водкой, – добавила Лиза. – Целый букет удовольствий.

Люба почему-то вспомнила ласки Аркаши Сурина, его всепроникающий палец и не нашлась, что возразить.

– Куда идем? – сухо спросила она. – Может быть, пора отдохнуть?

– Сразу за парком гостиница, – сообщила Лиза. – «Бриз» называется. Там перекантуемся до утра.

– Только, чур, я в отдельном номере, – поспешно сказала Люба.

Девушки переглянулись и одновременно засмеялись.

«Странно, – подумала Люба. – Стыдиться, по идее, должны они, а щеки почему-то у меня горят. Или вспоминает кто-то?»

Высоко подняв голову, она двинулась вперед. Ей чудилось, что подружки за ее спиной продолжают насмешливо хихикать. А еще она была убеждена, что они держатся на ходу за руки. Любе вдруг стало ужасно одиноко и неуютно на темной аллее. И, хотя ноги у нее ныли, она все равно ускорила шаги.

По обе стороны дорожки тянулись ровно постриженные кусты. Фонари сначала горели через один, а потом стало и вовсе беспросветно. Когда из-за темной кроны дерева неожиданно вынырнула белая человеческая фигура, Люба едва сумела подавить испуганный возглас. Даже сообразив, что это была всего-навсего гипсовая статуя, она не смогла отделаться от неприятного ощущения, что фигура, бесшумно соскочив со своего постамента, теперь крадется параллельным курсом, наблюдая за ней мертвыми бельмами глаз.

Поежившись, Люба притормозила, давая спутницам нагнать себя. Если уж наткнуться ночью на привидение, то не в одиночку. А то будет: «я сошла с ума, я сошла с ума». Прямая дорога в психушку.

– Ну, что вы плететесь? – пасмурно спросила Люба, не решаясь обернуться, чтобы опять не наткнуться взглядом на лесбийские нежности.

– Это ты бежишь, – резонно возразила Вика, поравнявшись с ней.

– Спать хочется, – соврала Люба, не желая признаваться в своих страхах.

– Нам тоже, – похотливо мурлыкнула Вика.

Лиза косо взглянула на подругу и одобрительно потрепала ее по волосам.

Фыркнув, Люба отвернулась, но с места двинулась не раньше, чем это сделали ее спутницы.

Держась рядом, три девушки вышли из парка на открытое пространство. Здесь было относительно светло, и в округе не наблюдалось статуй, похожих на призраков. Люба перевела дух и почти успокоилась. Она и сама не понимала, что на нее нашло в парке. Стоило лишь увидеть слева море, высвеченное по контуру огоньками далеких кораблей, как наваждение кончилось.

Страхи не любят простора. Они гнездятся там, где им есть за что зацепиться.

Мощенный квадратными плитами бульвар постепенно понижался за счет ступеней, попадавшихся под ноги тем чаще, чем ближе становилось здание гостиницы, добрая четверть окон которой светилась, несмотря на поздний час. Посреди бульвара тянулись узкие клумбы с разноцветными розами, не источавшими почему-то никакого аромата. Фонтаны не работали, и застывшая в них вода напоминала прямоугольные куски опрокинутого звездного неба.

Стоянка перед входом в гостиницу была забита автомобилями, лакированные бока которых отбрасывали причудливые отблески. Только теперь Люба обратила внимание, как громко звучат шаги их маленькой компании. Она невольно постаралась ступать осторожней, словно пройти предстояло не мимо автомобилей, а вдоль стаи спящих зверей. Разумеется, хищных.

Передняя дверца салатного «Ситроена» распахнулась так внезапно, что едва не задела шедшую с краю Вику. Чертыхнувшись, она сделала шаг в сторону, чтобы обойти препятствие, но в этот момент открылась и задняя дверца, откуда вынырнула гибкая мужская фигура.

– О, какая встреча! А мы за вами соскучились совсем!..

Это прозвучало как «сасыкучилыс савысэм». Люба проворно отскочила назад. Чего-чего, а кавказского акцента ей на сегодня вполне хватило.

– Мало тебе показалось, кацо? – беззлобно спросила Лиза, отодвигая Любу за свою спину.

– Зато вам, сучки, сейчас мало не покажется, – ласково пообещал второй кавказец, огибая «Ситроен» сзади.

В руке он держал запомнившуюся Любе опасную бритву. По ней она и узнала забияку из кафе. Попорченную в драке белую рубаху он сменил на тесноватую футболку, а на переносице его темнела поперечная полоска запекшейся крови.

Лысый бородач с лицом таким искореженным, словно его хорошенько размяли, прежде чем слепить заново, оставался в машине на переднем сиденье. Объектом своего недоброго внимания он выбрал Любу, которая во время потасовки держалась в стороне.

Третий кавказец…

Этот тоже был из той самой компании, но хорошенько рассмотреть его не удалось, потому что, едва выбравшись из машины, он, не говоря ни слова, взмахнул длинным тонким предметом, завернутым в газету, и нанес удар стоявшей напротив Вике:

– Ы-ы-ых!

Она отреагировала вовремя, прикрыв голову взметнувшейся вверх правой рукой, но тут же жалобно ойкнула и едва удержалась на ногах. Парень удовлетворенно выругался свистящим шепотом и ударил девушку снова, теперь по левому плечу. Раздался отчетливый хруст, точно ветка обломилась в тишине.

– Ай! – жалобно вскрикнула Вика.

Пошатываясь из стороны в сторону, она стояла перед нападавшим, и руки ее висели как плети. А из растрепавшегося газетного свертка выглядывал конец слегка погнувшегося железного прута.

– Против лома нет приема, – удовлетворенно заключил парень и выбросил сквозь зубы тонкую ниточку слюны.

Лиза тем временем приплясывала перед кавказцем с бритвой, который на этот раз держал ее на отлете, прикрывая корпусом. Он явно готовился пустить ее в ход, как только противница окажется в пределах досягаемости. Не раньше.

– Помаши, помаши ножками, – приговаривал он, продвигаясь вперед осторожными скользящими шажками, как будто испытывал на прочность тонкий лед под собой. – У тебя это хорошо получается. В кордебалете танцуешь, да?

Видя, что подруге приходится совсем туго, Лиза попыталась достать противника сначала одной ногой, потом другой. Безрезультатно. Люба решила, что телохранительница не решается нанести удар в полную силу, чтобы не попасть под взмах острого лезвия, но потом поняла, что это были всего лишь отвлекающие маневры. Когда парень отклонился всем туловищем назад, оберегая голову от попадания, Лиза метнулась к нему, намереваясь перехватить вооруженную руку. Упредив выпад, бритва взлетела снизу вверх, поддев растопыренную пятерню девушки.

– И-и-и! – коротко завизжала Лиза.

Ее рука укоротилась сразу на два пальца, а Люба услышала тихий звук, как будто кто-то выплеснул ей под ноги воду. Машинально опустив глаза, она увидела на асфальте полукруг, очерченный темными каплями.

Парень снова взмахнул бритвой, перечеркивая обращенное к нему лицо. Небрежный, почти ленивый жест.

– Теперь всегда улыбаться будешь, – сказал он. – До самой смерти. Я же вам обещал, помнишь, да?

Схватившись обеими руками за подбородок, Лиза всхлипнула и упала на колени.

Вика уже лежала лицом вверх. Когда кавказец с прутом прыгнул обеими ногами ей на живот, ее конечности одновременно взметнулись вверх, как у безвольной куклы. И звук она издала соответствующий. Что-то очень похожее на «мама».

Пора бежать отсюда, поняла оцепеневшая Люба, когда бородач, сияя помятым лицом, выбрался из машины и зашагал к ней. Уголками обоих глаз он наблюдал за происходящим вокруг, но при этом взгляд его был устремлен на Любу. И он манил ее пальцем, игриво чмокая губами. Так подзывают собачку, чтобы без помех свернуть ей шею.

– Не… нет!

Попятившись, Люба села на розовый куст и некрасиво упала на спину, машинально постаравшись не слишком растопыривать ноги.

– Вставать не надо, – сказал ей бородач, продемонстрировав, что под черной рубахой, выпростанной из штанов, у него припасен пистолет, заткнутый за пояс. – Так и сиди.

– Хорошо, хорошо. – Люба хотела согласно мотнуть головой, но вместо этого безостановочно закивала ею, не в силах остановиться.

Это получилось у нее только после властного окрика:

– Не дергайся!

– Хорошо, – повторила Люба и сделалась совсем неподвижной, если не считать непроизвольных подергиваний ног.

Ничего хорошего в происходящем не было и не предвиделось.

Парень с бритвой стоял над свернувшейся в калачик Лизой и что-то делал с ней, придерживая свободной рукой за макушку. Сначала Люба решила, что он отрезает ей голову, но потом увидела, что парень торжествующе сжимает в поднятой руке метелку черных волос. Она невольно вспомнила картинку из книжки, которую тщетно пыталась прочитать в детстве. Индеец, размахивающий скальпом врага.

Если бы он снял волосы вместе с кожей, Люба обязательно потеряла бы сознание. Но кровь с ужасного трофея не капала, и Люба держалась. Пока держалась.

Второй парень отбросил уже ненужный ему прут и попросил:

– Дай бритву, брат.

– У твоей сучки волос мало совсем, – предупредил его товарищ. – Ничего не получится.

– Получится. Я ей ухо с серьгой отрежу на память. – Пнув ногой застонавшую Вику, он добавил: – А может быть, и нос.

– Слышала? – спросил бородач у Любы. – Потом очередь дойдет до тебя, сучка русская. Что тебе отрезать станем, а?

Он тихонько засмеялся, как будто предложил Любе обсудить какую-то совместную проделку, способную развеселить и ее тоже. Даже подмигнул заговорщицки, призывая ее улыбнуться в ответ.

Когда за спиной бородача вспыхнул яркий свет фар, он превратился в темный безликий силуэт, но Любе показалось, что ухмылка с его лица исчезла. Коротко выругавшись, он расположился таким образом, чтобы не упускать из виду ни свою жертву, ни бесшумно подкативший джип.

Оттуда выбрался мужчина и, не колеблясь, зашагал к собравшимся. Впереди него бежала длинная тень, а его фигура была очерчена золотистым ореолом.

Ближе всех к нему находился молодой парень, так и не успевший взять бритву у товарища. Зато он поднял брошенный прут и угрожающе рассек им темноту перед собой. У-у-ух! – загудел воздух. Такой звук мог бы издать гигантский шмель. Довольный произведенным эффектом, парень вторично взмахнул прутом, чиркнув кончиком по асфальту. Раздался неприятный скрежет, и Люба увидела целую россыпь белых искорок.

Она не разглядела в точности, что произошло с воинственным парнем в следующую секунду, а только его крутануло на месте, словно невидимым смерчем зацепило, и швырнуло на капот салатного автомобиля.

Бан-н-нг! – гулко отозвалось автомобильное нутро. – Тахтарарах! – это голова парня прошлась по всем хромированным выпуклостям радиатора, прежде чем удариться об асфальт. И лишь через некоторое время после этого веселого перестука прозвучал металлический лязг улетевшего в темноту прута.

А мужская фигура, не сбавляя шаг, надвигалась на следующего противника, поигрывающего бритвой.

– Ны падхады, – предупредил он скорее испуганно, чем грозно.

Потом смерч подхватил и этого. Люба в изумлении открыла рот, увидев, как парень, весивший никак не меньше семидесяти килограммов, летит параллельно земле, растопырив руки и ноги. Он упал мягко, как мешок с тряпьем, кувыркнулся пару раз и замер на асфальте. Любе показалось, что правая рука вывернута не так, как ей полагается. И никакой бритвы в ней уже нет.

Бородач тоже завороженно проследил за падением товарища и только после этого сообразил, что пистолет в подобных ситуациях принято держать наготове, а не за поясом. Он даже успел схватиться за рукоятку, и в этот момент незнакомец одним прыжком очутился рядом.

Нанесенный им удар был так силен, что Люба решила, что бородатую голову вообще снесло с плеч долой. Но прямое попадание в нижнюю челюсть просто подбросило ее сантиметров на двадцать вверх, и ровно настолько же оторвались от земли подошвы мягких кавказских туфель без каблуков.

Бородач без звука повалился на спину и сделал судорожное движение указательным пальцем, как будто все же выхватил пистолет и теперь разряжал его в обидчика. На самом деле оружием завладел незнакомец. Каким образом он умудрился проделать этот фокус, Люба себе не представляла. Она вообще туго соображала. В голове не осталось никаких мыслей – одна лишь звенящая пустота.

– Напугалась? – спросил мужчина.

Бородач сделал слабую попытку приподняться, но он, даже не обернувшись, ударил его ногой в лоб, не переставая при этом глядеть на Любу с вопросительной полуулыбкой.

– Очень, – сказала она. Отчетливо прозвучал только первый звук. Остальные как-то сами собой проглотились.

Мужчина сочувственно кивнул и все так же улыбчиво поинтересовался:

– Джигиты пусть живут, или отправим их пасти стада облаков в поднебесье?

– Что? – выдавила из себя Люба, которой было трудно воспринимать фразы, состоящие из нескольких слов.

– Спрашиваю: пусть живут джигиты? Или казнить их по суровым законам гор?

– А! – До Любы постепенно дошло сказанное. – Не знаю. Наверное, пусть живут.

– Ладно. – Мужчина, до этого задумчиво вертевший отнятый у бородача пистолет в руках, широко размахнулся и запустил его в темноту.

– Зачем вы так? – укоризненно сказала Люба, подобрав под себя ноги, чтобы встать. – Найдет ведь кто-нибудь.

– Это был газовый пистолет. Невелика беда.

– Ремешок на босоножке порвался, – печально сообщила Люба. – Теперь ковылять придется, как хромоножке какой-то.

– Зачем? – удивился мужчина. – Разуйся и ходи босиком.

– И то верно.

Когда она избавилась от босоножек, мужчина помог ей встать и, не отпуская холодные Любины пальцы, повел ее за собой.

– Куда вы меня тащите? – слабо возмутилась она.

– Ты ведь Люба? – Он остановился и посмотрел ей в глаза. Зрачки у него были ясные, как два проблеска холодной зари.

– А что? – В ее тоне прорезалась строптивость, но руку она отнимать не спешила.

– Я Громов, – представился мужчина. – Известный тебе Женя Минин отбыл по неотложным делам, а мне поручил заботиться о тебе. С ведома Зубана, разумеется.

– А девочки? – спохватилась Люба.

– Ими займется «Скорая помощь». Идем, телефон остался в машине.

– Нельзя же их бросить вот так, – неуверенно сказала Люба, бросив взгляд на своих телохранительниц.

Лиза, зажимая окровавленное лицо руками, тихонько выла, раскачиваясь на земле из стороны в сторону, и вряд ли что-нибудь видела или слышала вокруг. Вика лежала поодаль, не подавая никаких признаков жизни. Оба молодых кавказца разбрелись в стороны и поглядывали оттуда на Громова, как побитые псы. Бородач успел перевернуться на живот, но подняться на ноги то ли не смог, то ли просто не захотел. Больше вокруг никого не было.

Послушно перебирая босыми ногами, Люба устремилась за Громовым, который чуть ли не волоком потащил ее к своему темно-зеленому джипу. Пока он звонил в «Скорую», доставал сумку с заднего сиденья и закрывал машину, Люба покорно стояла рядом и ждала. Но когда Громов хотел опять увлечь ее за собой, она проворно спрятала руки за спину:

– Пока вы не скажете мне, куда мы идем, я с места не сдвинусь.

Громов прислушался и как-то очень скучно произнес:

– Едут.

– Кто?

– Врачи. Сразу следом за ними появится милиция. Твои деньги и документы, как я понимаю, у Минина. Значит, отсюда тебе прямая дорога в каталажку.

– Ну и пусть, – упрямо тряхнула волосами Люба. – Утром выпустят.

Громов с сожалением посмотрел на нее:

– Разве ты не поняла, что это было покушение?

– Покушение?

– Именно, – кивнул Громов. – Причем на тебя. Сомневаюсь, что джигиты, с которыми тебя запрут в одной камере, позволят тебе дожить до утра. Впрочем, попытка – не пытка. Желаю удачи.

Он повернулся к Любе спиной и решительно зашагал к входу в гостиницу. Она увидела, как оба молодых кавказца одновременно сдвинулись с места и начали медленно приближаться к покинутому полю боя. Лиза уже не сидела, а лежала ничком, и вокруг ее головы маслянисто блестела набежавшая лужа крови.

– Подождите! – пронзительно крикнула Люба.

Парни опасливо застыли, но Громов даже не обернулся. Чтобы исчезнуть за дверью гостиницы, ему требовалось сделать не больше трех десятков шагов.

– Да подождите же вы! – негодующе повторила Люба, бросившись вдогонку за своим спасителем. Так быстро она бегала в последний раз на зачете по физкультуре лет пять назад, но сегодня запыхалась она значительно сильнее. – По…дожди…те!

– Мм? – Громов развернулся к ней с таким простодушным выражением лица, словно понятия не имел, чего добивается от него Люба.

Пришлось ей заговорить первой:

– Я с вами.

– Номер одноместный, – предупредил он. – Кровать одна.

Теперь уже настал Любин черед лицедействовать, и она притворилась, что пропустила последнее замечание мимо ушей:

– Долго мы будем торчать у всех на виду? Между прочим, я по вашей милости осталась босиком.

– По моей милости? – опешил Громов.

– А по чьей же еще? Разве не вы посоветовали мне снять босоножки?

– Но… Гм!

– Вот вам и «гм»!

Одержанная победа, пусть даже маленькая, помогла Любе обрести привычную самоуверенность, с которой она обращалась с мужчинами до того, как в ее судьбе произошли драматические перемены.

Так что в гостиницу она прошествовала первой. Некоторые женщины обожают делать вид, что они лишь подчиняются чужой воле. Люба предпочитала обратный вариант. Когда позволяли обстоятельства, она брала инициативу в свои руки или хотя бы делала вид, что дело обстоит именно так.

Одного и того же результата можно достичь за счет абсолютно разных средств. Тот, кто постиг этот универсальный закон, всегда добьется своего тем или иным способом. Главное – точно знать, чего именно ты хочешь.

* * *

Очнувшийся от дремы швейцар встал на шум и не очень трезвой сомнамбулой двинулся навстречу вошедшим. Руки его были расставлены в стороны, но явно не для дружеских объятий. Казалось, он изображает самолет. Штурмовик, идущий на таран.

При виде Громова швейцар совершил не слишком изящный разворот и совершил посадку на прежнее место. Несмотря на напускное равнодушие, вид у него был нахохленный. Вылитый филин после неудачной охоты.

Люба с интересом покосилась на спутника, способного внушать уважение не только отчаянным горцам, но и суровым гостиничным швейцарам. В тесной кабине лифта, где они оказались нос к носу, она старательно смотрела на собственное отражение в зеркале, делая вид, что спутник ее абсолютно не интересует, но все же не удержалась от вопроса:

– Почему от вас пахнет дымом? Вы не только спасаете девушек, но и тушите пожары?

– Загородный пикник, – пояснил Громов с непроницаемым лицом.

– Шашлыки?

– Нет. Просто очень теплая встреча. С огоньком. – Он озорно улыбнулся.

– Понятненько, – сказала Люба, не поверив новому знакомому.

Дежурная по этажу вскинула голову на шум открывшегося лифта и тут же откинула ее обратно на плечо, старательно закрыв глаза.

– Почему они не требуют у вас денег? – удивилась Люба, когда Громов провел ее по длинному коридору и вставил ключ в замочную скважину двери своего номера.

– За что? – удивился он.

– Ну, хотя бы за провод гостей в ночное время.

– Уже утро, – уклонился Громов от прямого ответа. – Без двадцати три. Скоро светать начнет, какая уж тут ночь…

Он изобразил приглашающий жест, предлагая Любе войти в номер первой, что она и сделала. Ее приятно удивил порядок, царивший в комнате. Когда кровать одна на двоих, то пусть она будет аккуратно застеленной, а не развороченной, как после взрыва. Одному мужчине Люба отказала только потому, что его носки были разбросаны как попало. Правда, было ей тогда семнадцать годочков, так что причиной могли быть не только носки. Она уже позабыла детали.

Громов поставил сумку на пол, включил настенное бра и уселся с сигаретой в кресло возле открытого балкона. Половина его лица находилась в тени, поэтому оно смахивало на контрастный снимок без полутонов. Любе понравилось то, что она увидела, но слишком долго задерживать взгляд на новом знакомом она не стала. Заявила, рассматривая обои и потолок:

– Мне нужно принять ванну.

– Конечно. – Громов кивнул. – На здоровье.

Преувеличенно громко топая пятками, Люба проследовала в ванную комнату и заперлась изнутри. По случаю позднего времени из крана шла горячая вода, так что она, сбросив одежду, с наслаждением подставила свое тело упругим струям душа.

Если бы не приходилось держать голову на отлете, чтобы не намочить волосы, она плескалась бы значительно дольше, а так омовение заняло у нее не больше десяти минут. Задумчиво покомкав в руке свои идеально белые трусики, Люба решительно сунула их под воду и простирнула, воспользовавшись крошечным брикетиком гостиничного мыла.

Если этот таинственный Громов, взявшийся ниоткуда, надумает принять перед сном душ, он поймет, что означает деталь женского туалета, вывешенная на просушку на самом видном месте. А вот мужчине, который не посчитает нужным освежиться перед тем, как лечь с женщиной в постель, совсем необязательно знать, что белый флаг был выброшен без боя.

Сознание того, что она отдается воле случая, приятно будоражило и щекотало нервы. Натянув платье на влажное тело, Люба поправила пальцами прическу и немного поколдовала над своим лицом, радуясь тому, что не потеряла косметичку во время недавнего нападения. Это было тем более приятно, что она также сохранила и жизнь. Руки целы – не то, что у Вики после обхаживания железным прутом. Лицо нетронуто, а ведь Лизе до конца дней своих придется ходить с ужасным шрамом от уха до уха. Или, будучи активной лесбиянкой, она со своим воинственным украшением даже приобретет особую привлекательность в глазах подружек?

Вспомнив, как бывшие телохранительницы соприкасались напряженно вытянутыми языками, Люба невольно заспешила, подкрасив глаза не так тщательно, как обычно. Но она ведь не очаровывать кого-то собиралась, а просто спать. Неважно, что на одной кровати с почти незнакомым мужчиной. Ничего не значил и тот факт, что без импровизированной постирушки можно было вполне обойтись. Когда Люба лгала, она в первую очередь обманывала саму себя, вот почему это получалось у нее столь правдоподобно и убедительно. Насквозь фальшивая женщина умеет выглядеть естественней самого искреннего мужчины. Вот и весь секрет маленьких женских побед.

В комнату Люба вернулась той же деловитой походкой, которой уходила. Уселась на стул, развернув колени к стене (не Шерон Стоун какая-нибудь!). Бегло взглянула на своего нового знакомого. Не очень любезно осведомилась:

– Водочкой в одиночку балуетесь? Не могли потерпеть немного?

– Зачем? – удивился Громов, заменив пустой стакан в руке на сигарету. – Мне захотелось выпить, я выпил. Разве я должен спрашивать у кого-то разрешения?

– Ну, положим, я вам, конечно, не жена, – признала Люба, хотя неудовольствия в ее тоне при этом не убавилось. – Однако вы могли предложить выпить даме.

– А дама разве хочет водки?

Люба смутилась:

– Нет… Но существует элементарная вежливость, и…

– Правила хорошего тона? – закончил за Любу Громов.

– Вот именно! – бросила она с вызовом.

– И в соответствии с этими правилами я должен был напоить вас водкой перед сном?

Люба не нашлась что сказать, а Громов, глядя на нее поверх пламени зажигалки, неспешно произнес:

– Когда я укладываю женщину в постель… – Неторопливая затяжка. – …я не хочу давать ей повод думать, что… – Струя ароматного дыма взметнулась к потолку. – …ее споили или каким-то образом перехитрили. Это как в настоящем спорте. Все должно быть честно.

Вариантов ответов у Любы имелась масса. Промелькнула даже мысль сходить в ванную комнату и забрать то, что там осталось. Но вместо этого она предпочла задать свой собственный вопрос, разбитый на несколько этапов:

– А разве вы укладываете женщин в постель без спросу? Так же, как пьете водку? Захотелось, и сделал, так?

– Если это тебя коробит, Любаша, то специально для тебя я могу сделать исключение, – галантно сказал Громов, вставая. – Укладывайся сама. Я скоро.

Через пятнадцать секунд после того, как Громов вышел, выключив в комнате свет, Люба уже лежала под покрывалом у самой стенки. Через пять минут ее накрывало только мокрое мужское тело. А потом время вообще потеряло всякий смысл.

Когда к окружающим предметам вернулись очертания, и потолок вновь проявился в темноте там, где ему надлежало быть, все, на что оказалась способна пришедшая в себя Люба, это слабо удивиться: неужели она не умерла?

* * *

Женская головка расслабленно лежала на груди Громова, осторожно трогая ее губами. Он машинально поглаживал ее по волосам, думая о вещах совершенно посторонних. Точно так же Громов вел бы себя, если бы на грудь ему забралась чужая мурка, требуя свою порцию ласки, без которых кошки и женщины никогда не чувствуют себя довольными жизнью. Они приходят и уходят – кошки и женщины. Но обязательно получают свое.

– Тебе было хорошо? – прошептала Люба, подняв голову.

«Из-за подобных вопросов порой кажется, будто ты всю жизнь провел в постели с одной и той же женщиной», – подумал Громов.

– Конечно, – мягко сказал он. – Очень хорошо.

– А я так вообще таю, – призналась Люба.

Громов улыбнулся той половиной рта, которую она не могла видеть. Да, бывают моменты, когда женщина кажется мягкой и податливой. Но чаще всего это обманчивое впечатление. Люба принадлежала к той породе представительниц прекрасного пола, характер которых оказывается даже тверже их лобка. И то, и другое они предпочитают скрывать от посторонних. Но рано или поздно тайное становится явным.

Судя по рассказу покойного Мини, Люба во что бы то ни стало вознамерилась заполучить пятьдесят тысяч долларов, обещанные ей за голову жениха. Она не могла не понимать, зачем Сурин понадобился бандитам. Однако же безмятежно мурлыкала на груди того, кого считала одним из них, и казалась вполне счастливой.

Немного поразмыслив, Громов решил начать прощупывание Бородиной с не менее банального вопроса, чем тот, который был задан ему самому. Прощупывание, разумеется, подразумевалось не в буквальном смысле. Все, что Громову хотелось потрогать, он уже потрогал. И руки его были заброшены за голову, когда он спросил:

– У тебя было много мужчин, м-м?

– Я что, на проститутку похожа? – притворно оскорбилась Люба. – Думаешь, я всегда прыгаю в постель к первому встречному?

– Просто ты очень красивая, – успокоил ее Громов, пристально глядя в темноту. – Трудно поверить, что у тебя никого нет.

– А вот представь себе: никого. – Люба оперлась подбородком на руку и зазывно посмотрела на Громова. Лежа на животе, она лениво болтала ногами в воздухе и ждала, какова будет реакция на ее признание. Может быть, рассчитывала, что от изумления Громов свалится с кровати?

– А этот… Суранов… Суриков… – Он раздраженно прищелкнул пальцами, делая вид, что не может вспомнить фамилию.

– Сурин, – пришла на помощь Люба. Если до этого ее сияющие глаза были широко открыты, то теперь она их настороженно прищурила, пряча в густой тени ресниц.

– Сурин, – согласился Громов. – Он ведь, насколько я понимаю, был твоим женихом?

– Он не был моим женихом, а считал себя таковым. Как говорится: почувствуйте разницу.

– А кем же он являлся для тебя на самом деле?

– Чаще всего я называла его мальчиком-с-пальчиком, – смущенно хихикнула Люба. – Еще – сказочным гномиком, но реже.

– Гномиком? – удивился Громов. – И что же, Андрюша откликался на эту кличку?

– Во-первых, Аркаша, а не Андрюша. Во-вторых, я называла его так только про себя. Вообще-то он симпатичным был мужчиной, только маленьким очень.

Громов нахмурился. Предполагалось, что Люба заметит эту деталь и истолкует ее по-своему. Он не ошибся.

– Ты что, ревнуешь? – восторженно протянула она. – Это мне уже начинает нравиться.

– Да нет, – буркнул Громов. – Просто интересно, что могла найти такая женщина, как ты, в таком мужчине, как он.

– Теперь это неважно. – Люба перекатилась на спину. Кажется, это было приглашение заняться чем-нибудь более существенным, чем обсуждение достоинств и недостатков ее несостоявшегося жениха.

– Важно, – возразил Громов. – Чужой опыт восполняет недостаток собственного.

– Чего-чего, а опыта тебе не занимать. – Вернувшись в исходную позицию, Люба зазывно посмотрела на Громова.

– Нет, серьезно, – продолжал он гнуть свою линию. – Расскажи мне о своем сказочном гномике. Что в нем было такого особенного? С того момента, как он умыкнул миллиард, мне все ясно, тут можно ничего не объяснять… Но до этого, когда он был еще обычным банковским клерком?.. Чем же он все-таки тебя купил?

– Меня не купишь, – отрезала Люба. – Деньги в жизни не главное. – К тому выражению лица, которое она на себя при этом напустила, так и напрашивалось ожерелье из фальшивых бриллиантов. – А с Аркашей я от скуки сошлась, – заявила она, выводя ноготком затейливые вензеля на груди Громова. – И очень скоро пожалела об этом. С ним оказалось еще скучнее, чем без него. Постельные сцены занимали у нас не больше пятнадцати минут. Потом… – она задумалась, как бы стараясь получше вспомнить прошлое, – потом Аркаша начинал разглагольствовать. Этим наше общение с ним и ограничивалось.

– О чем же он разглагольствовал? – поинтересовался Громов. – Небось звезды с неба обещал достать? Золотые горы?

– Я же уже тебе сказала: меня на эту удочку не поймаешь, – раздраженно напомнила Люба. – Да, Аркаша пытался расписывать что-то про нашу совместную жизнь, но больше всего он говорил о себе самом.

– А именно? – ненавязчиво поторопил ее Громов.

Люба змеей заползла на него всем телом, откровенно тяготясь беседой. Но и на груди Громова ей не лежалось спокойно. От ее беспрестанных движений создавалось впечатление, что конечностей у нее стало раза в два больше, чем прежде. Находясь под ней, было легко представить себе, что испытывает жертва, очутившаяся в лапах ненасытной паучихи.

Уступить ей? Нет, дожидаться следующего перерыва на отдых Громову вовсе не хотелось. Он чувствовал, что вот-вот докопается до сути, и не хотел терять время.

– Ты мне не ответила, – напомнил он, не позволяя Любе сползти ниже. Для этого пришлось довольно крепко обхватить ее за талию.

– Да что ты привязался ко мне с этим недомерком Аркашей? – возмутилась Люба.

– Расскажи мне, что за байки он тебе рассказывал, и перейдем от болтовни к делу, – многообещающе сказал Громов.

– Пожалуйста… Например, Аркаша без конца жаловался на свой рост, – откликнулась Люба, увлеченно покусывая Громова за плечо. – Виноватыми в этом он считал своих родителей и поэтому почти не поддерживал с ними отношений. Его единственным утешением был Том Круз. – Любино воркование становилось все более прерывистым, а ее руки неутомимо искали себе то одно занятие, то другое. – Он чуть ли не молился на этого актера. Без конца смотрел фильмы с его участием, старался причесываться и одеваться точно так же. В общем, Том, он был и остается Крузом, а Аркаша из-за него сделался настоящим крэйзи. Глупо, правда?

– Том Круз ведь тоже, кажется, малорослый? – спросил Громов, перехватывая шарящие по его телу Любины руки.

– Ну да, – подтвердила она недовольным тоном. – Аркаша мог часами простаивать возле зеркала, выискивая у себя сходство со своим любимцем. – Поглядит-поглядит, а потом напыжится и скажет: «Первым делом, когда разбогатею, сделаю себе пластическую операцию»…

– Пластическую… Что? – Громов едва удержался от крика, но еще больших усилий стоило ему сохранить горизонтальное положение.

– Операцию, – повторила Люба, не подозревая, как близко она только что была к тому, чтобы оказаться сброшенной на пол. – Ему ведь не так уж много нужно было изменить, если разобраться. Подправить разрез глаз, чуточку подогнать нос… Аркаша считал, что его главное отличие от Тома Круза кроется в линии рта и подбородка. Но он говорил, что современная медицина…

– Помолчи, – попросил Громов сквозь зубы.

– Ревнуешь все-таки? – догадалась Люба. – Тогда умолкаю. Мне и самой не очень-то хотелось вспоминать все эти подробности. Знаешь, лучше всего Аркаша орудовал своим…

Громов не слышал, что рассказывала ему Люба про средний палец Сурина. Ему было не до того. Головоломка, которая все это время не давала Громову покоя, разрешилась сама собой. Фрагменты загадочной картинки стали на места… Вот Аркаша Сурин пакует вещи, не забыв положить в чемодан пару лучших портретов Тома Круза. Вот он, уединившись, обрабатывает свое лицо серной кислотой, чтобы его намерение сделать пластическую операцию не показалось врачу подозрительным. Когда молодой человек просит срочно изменить ему внешность, у кого-нибудь из персонала больницы может возникнуть желание сообщить об этом куда следует: а вдруг таким образом решил укрыться от правосудия какой-нибудь особо опасный преступник? Но если лицо этого молодого человека обезображено ожогами, то никаких ненужных вопросов не возникнет. Беднягу превратят за пару недель в вылитого Тома Круза и пожелают ему счастливого пути.

Таким образом Сурин обезопасил себя на все сто процентов. Он рассчитывал отлежаться с забинтованным лицом в какой-нибудь больнице, пока будут прочесываться аэропорты, вокзалы и гостиницы. Переждать суматоху и появиться на свет божий абсолютно новым во всех отношениях человеком. Сказочно богатым, по-голливудски красивым, неузнаваемым.

Не будет ничего удивительного, если в его изготовленных заранее документах беглеца окажутся вклеенными фотографии Тома Круза, переснятые из журналов и уменьшенные до нужных размеров. И подойдет однажды видоизмененный Сурин к окошечку регистрации авиабилетов на чартерный рейс в какой-нибудь Египет и…

– …поелозит немного своим поганым пальцем и тут же кончит… А мне нужен настоящий мужчина – такой, как ты… ты один… Хочу тебя… Я так хочу тебя, Громов, миленький…

Он с недоумением уставился на расходившуюся Любу, о существовании которой совсем забыл.

Увидев устремленный на нее взгляд, она осеклась и даже шевелиться перестала.

– Что? Что случилось? Почему ты так на меня смотришь?

– Как? – холодно спросил Громов.

– Как будто не видишь меня в упор, – обиженно ответила Люба.

– Вижу. Я тебя отлично вижу.

– Тебе было неприятно слушать эти подробности? – догадалась она. – Но ты же сам меня попросил…

– Нам придется расстаться, Любаша, – сказал Громов, постаравшись смягчить тон, насколько это вообще было возможно в данной ситуации. – Ты уж извини.

– Как же так? Мы ведь…

Пришлось отчетливо повторить все в обратном порядке:

– Извини, но нам придется расстаться.

Люба отшатнулась, словно получила удар по лицу. Безжалостный, прямой. Без всякой скидки на то, что она женщина.

Громов отвернулся. Теперь, когда каждая минута была дорога, он не мог позволить себе тратить время на сантименты. Что-то придумывать, объяснять, находить слова утешения… Нет! Этот завязавшийся узелок нужно было рвать одним махом, сразу. Долгие проводы – лишние слезы.

Люба еще около минуты оставалась лежать на груди Громова в прежней позе: ни дать ни взять миниатюрная полульвица по имени Сфинкс.

Когда тишина сделалась невыносимой, все, что осталось Любе, это поспешно вскочить с кровати, чтобы очутиться подальше от мужчины, отвергнувшего ее с таким равнодушием.

Вскочить-то она вскочила, но на этом для нее все и закончилось. Навсегда.

* * *

Джуга из Поти понятия не имел, что нанявший его Женя Минин уже не имеет возможности рассчитаться с ним за проделанную работу сполна. У него имелся задаток – две с половиной тысячи долларов. Он знал, что его клиент Громов проживает в 713-м номере гостиницы «Бриз». И у него был план по устранению этого человека. Все. Больше Джугу ничего не интересовало, не считая, конечно, конечной расплаты. Вернее, все его интересы были подчинены одной-единственной цели.

Ровно в половине четвертого утра Джуга, уснувший в девять вечера, открыл глаза. Как всегда в подобных случаях, он спал на спине, полностью одетый. В гостиничном номере не осталось ни единого отпечатка его пальцев, ни единого следа его присутствия. Только запись в регистрационном журнале, но там значился некий Вахтанг Ираклиевич Туманишвили, которым Джуга, само собой, не являлся.

Руки в прозрачных резиновых перчатках ужасно потели и чесались, но Джуга не позволил себе снять их даже на минуту. Кроме того, на нем был надет тонкий, однако все равно слишком теплый для лета серый свитер. Его ворот в развернутом виде закрывал лицо до самых глаз, вот почему приходилось мириться с некоторыми неудобствами такой одежды. Издержки профессии. Еще и не такое приходилось терпеть Джуге ради успеха операции. Однажды он двое суток просидел в заброшенной выгребной яме, и ничего, не помер. Эта неприятность произошла с тем, с кем и должна была произойти, а Джуга благополучно отмылся и продолжал жить дальше. Да.

С тех пор его гонорары значительно выросли, и в последнее время Джуга работал с различными группами прикрытия, как и положено настоящему профессионалу, не делающему осечек. Помощники, разумеется, периодически менялись. Одни сидели (понятно где), другие и вовсе лежали (неизвестно на каких кладбищах). Он, Джуга, главный исполнитель, пережил их всех и надеялся пережить еще столько же, прежде чем уйдет на покой.

На этот раз ему ассистировали новички: Резо Горгадзе из Тбилиси, похожий своей бородой на настоящего абрека, и оба его молодых племянника, Георгий и Сандро. Обязанностей у всех троих было не так уж много. Снять по фальшивым паспортам два номера в гостинице. Оставить в одном из них вещи, необходимые Джуге для дела. Дожидаться его снаружи в машине, чтобы помочь уладить трудности, если таковые, не приведи господь, возникнут.

Угнанный племянниками Резо салатный «Ситроен» не слишком понравился Джуге. Обычно он покидал место проведения акции на менее приметных машинах типа стареньких «Жигулей», которые сжигать потом не то что не жалко, а даже приятно. Но менять что-либо было поздно, поэтому Джуга смирился с «Ситроеном». А из доли троицы он мысленно вычел полштуки баксов. Это было справедливо. Мужчины должны платить за свои ошибки, иначе они будут совершать их до седых волос. Да.

Оружия помощникам не полагалось. Джуга установил такое правило после того, как два дагестанца, с которыми он прошел огонь, воду и медные трубы, попытались зарезать его при дележе денег. Джуга убил коварных дагестанцев, а для себя сделал полезные выводы. Так что ничего, кроме газового пистолета, у Резо и его племянников не имелось. Бывают ситуации, когда и гранатомет не спасет, а случается, что даже газовик оказывается лишним. Поэтому Джуга предпочитал полагаться на судьбу, а еще – на везение, без которого бывают только одноразовые киллеры.

Новая группа прикрытия не внушала ему особого доверия, как, впрочем, и все люди, с которыми Джуге доводилось общаться. Он жалел, что окно его номера не выходит на автомобильную стоянку, чтобы можно было хоть как-то проконтролировать Резо и его чересчур горячих племянников. Но сделанного не воротишь, а то, что еще не произошло, не изменишь. Поэтому оставалось действовать по заранее намеченному плану и не думать о плохом. Сомнения притягивают беды, как магнитом. Перекрестясь, Джуга оставил их за порогом покинутого номера.

Воспользовавшись лестницей, он бесшумно поднялся на двенадцатый этаж, убедился, что коридор абсолютно пуст, и проник в номер 1213, ключ от которого помощники передали ему заранее. В сумке, аккуратно стоящей в шкафу, нашлось все, что требовалось Джуге на настоящий момент.

Громов проживал прямо под ним, только пятью этажами ниже. Чтобы добраться до него, у Джуги было припасено специальное снаряжение, купленное по случаю у альпинистов. Он застегнул на себе широкий брезентовый пояс, дополненный специальной постромкой, проходившей между ногами. Присел несколько раз, проверяя, не причинит ли ему сбруя каких-либо неудобств. Прищемленная мошонка на двадцатипятиметровой высоте – не самое удачное начало операции. Прожить на свете можно и без яичек, только кому нужна такая жизнь?

К поясу, чуть выше пряжки, крепилось массивное стальное кольцо, сквозь которое пропускался прочный нейлоновый трос. Один его конец был снабжен «карабином», оснащенным зажимным стопором. Второй конец Джуга примотал к перилам балкона. Когда он вернулся в комнату, трос послушно тянулся за ним, помаленьку отматываясь от аккуратно уложенной бухточки.

В своей сбруе Джуга казался себе то ли водолазом-глубоководником, то ли космонавтом, которому предстоит выход в открытый космос. Он даже передвигаться стал чуточку более грузно, чем обычно, хотя пояс с пряжкой и кольцом весил не так уж много. Это открытие заставило его улыбнуться в усы.

Мужчина – всегда наполовину мальчик, говаривал покойный дед, и он был прав, да. Каждое новое дело являлось для Джуги своего рода игрой. Если бы ему предложили заняться чем-нибудь другим за те же самые деньги, он скорее всего отказался бы. Жизнь без остроты ощущений, – это как пища без приправы. Сколько ни пережевывай, а настоящего вкуса все равно не почувствуешь.

Расположившись за столом, Джуга с удовольствием собрал из пластмассовых и металлических деталей свою новую игрушку – настоящий боевой арбалет, который он впервые решил испытать в деле.

При стрельбе по мишеням арбалет зарекомендовал себя самым лучшим образом. С двадцати метров наконечник стрелы, сработанный из специальной многослойной стали, насквозь пробивал десятисантиметровую доску. Причем не абы как, а точно в центре нарисованного круга. При желании короткую стрелу можно было вывинтить из засевшего в мишени наконечника, но Джуга полагал, что это лишнее.

Он никогда не пользовался одним и тем же видом оружия более трех раз подряд, чтобы не вырабатывать устоявшийся почерк, по которому обычно и вычисляют людей его профессии. Так что десятка купленных вместе с арбалетом стрел ему должно было хватить с лихвой.

Они хранились в удобном кожаном колчане, который Джуга прицепил к поясу. А одну стрелу он вставил в арбалет и взвел его с помощью рычажка, регулировавшего силу натяжения. Спусковой крючок арбалета ходил значительно туже, чем у снайперской винтовки, но ведь стрелять Джуге предстояло с близкого расстояния, так что отклонение в несколько миллиметров особой роли не играло.

Перебросив ремень арбалета через плечо, он сделал несколько упражнений, проверяя, не помешает ли ему оружие при спуске, и удобно ли будет брать его на изготовку. Репетиция прошла без сучка и задоринки. Конечно, было бы неплохо устроить ее в условиях, максимально приближенных к боевым, но заказчик платил за срочность втройне, поэтому привередничать не стоило.

Еще раз перекрестив плечи, лоб и грудь, Джуга вышел на балкон и постоял, приглядываясь к происходящему вокруг. Слуху он не доверял, поскольку после контузии в Чечне стал туговат на ухо. Об этом никто не знал, кроме самого Джуги. Кому нужен полуглухой киллер, когда вокруг полно молодых, здоровых? Поэтому он сводил общение с заказчиками к минимуму, а когда чего-нибудь не понимал, изображал из себя тугодума, вынуждая тем самым собеседников повторять сказанное по несколько раз.

Со временем его стали считать замкнутым, недалеким человеком, и в глубине души Джуга очень переживал по этому поводу. Ведь до контузии он всегда был душой компании, заядлым певуном, шутником и балагуром. Теперь возраст позволял Джуге быть уважаемым тамадой любого застолья, да только попорченные барабанные перепонки препятствовали этому. Тамада, который не слышит ничего, кроме собственных тостов, то же самое, что кастрированный жених. Одна видимость, а радости никакой.

Удостоверившись, что вокруг все спокойно, Джуга вздохнул и принялся действовать. Натянул на лицо воротник свитера, перелез через перила, затем с невольным замиранием сердца откинулся назад, проверяя надежность страховки. Зубчатый «карабин» вцепился в трос цепко, как челюсти овчарки в сахарную косточку. Опустившись вниз примерно на полметра, Джуга наконец решился разжать пальцы той руки, которой он все это время на всякий случай придерживался за перила. Теперь его поддерживал на весу только трос. Помаленьку стравливая его, Джуга переступал ногами по ограждению балкона, совершая спуск.

Спросонья его можно было принять за гигантское насекомое, ползущее по стене здания. Но в четыре часа утра любопытных на соседних балконах не наблюдалось. Из распахнутых окон и дверей доносились лишь однообразные сонные звуки – посапывание, храп, невнятное бормотание, – которые Джуга не слышал, а ощущал кончиками волос и порами кожи. Зато до него отчетливо доносились всевозможные запахи, которые он машинально различал и сортировал, словно это могло ему зачем-то пригодиться: вот это – подгнившие фрукты, это – скверный самопальный коньяк, это – какой-то не слишком ароматный крем, которым мажутся на ночь немолодые женщины.

На уровне девятого этажа вообще отвратительно воняло блевотиной, и Джуга промахнул его так быстро, что чуть не забыл притормозить перед приближением к нужному балкону одноместного номера 713.

Подождав этажом выше, пока трос перестанет раскачиваться, Джуга медленно соскользнул на тридцать сантиметров… двадцать… десять…

Дверь в номер была распахнута настежь. Задергивать гардины постоялец тоже не стал, чтобы ночная прохлада беспрепятственно проникала внутрь. В комнате было темно и тихо. Настоящее сонное царство.

Не спуская глаз с темного проема, Джуга коснулся подошвами перил. Ему оставалось лишь забраться на балкон, подкрасться к Громову и всадить стрелу ему между глаз. Или в ложбинку на затылке, если он спит лицом к стене. Стрелять в сердце Джуга не любил – оно у всех людей располагается немного по-разному, тут недолго и промахнуться.

Сняв с плеча арбалет, он нащупал пальцем спусковой крючок, а другой рукой взялся за трос, приготовившись осторожно спуститься с перил.

В следующее мгновение он едва не потерял равновесие от неожиданности: Громов, которому полагалось видеть десятый сон, вскочил с кровати, очутившись прямо напротив Джуги.

Задумываться о том, что спугнуло жертву, было некогда, а вот времени прицелиться Джуге хватило с лихвой. Это давно превратилось у него в инстинкт. Обжегшись, ты отдергиваешь руку. Столкнувшись с опасностью, стреляешь.

Выпущенная из арбалета стрела прогудела в воздухе так громко, что даже Джуга услышал этот звук, похожий на жужжание рассерженной пчелы. А потом ему показалось, что до него донеслось короткое «чмок», с которым голова возникшей фигуры приняла свой поцелуй смерти.

Фигура в дверном проеме отпрянула и начала падать навзничь, но Джуга слишком часто видел, как умирают люди, чтобы проявлять любопытство по столь обыденному поводу.

Спрыгнув с перил спиной назад, он оттолкнулся от балкона обеими ногами и начал спускаться вниз, уже не слишком осторожничая. Если бы он убегал с места преступления так же медленно, как до того подкрадывался, список его жертв ограничился бы одним-единственным пунктом – самым первым. Потому что вовремя исчезнуть для киллера еще важнее, чем появиться в нужном месте в нужное….

Что за чертовщина! Джугу сильно встряхнуло, качнуло в сторону, а потом понесло обратно, сильно ударив коленом об угол бетонной плиты. От боли все мысли разом вылетели из его головы, и она сделалась пустой, как опрокинутый кувшин. Запрокинув эту гудящую пустотой голову вверх, Джуга увидел метрах в четырех над собой мужской силуэт, вцепившийся в трос обеими руками. Никакой стрелы у него между глаз не наблюдалось, а сами глаза показались Джуге неправдоподобно светлыми, словно они раскалились добела и светились изнутри.

Потом Джугу закрутило, как елочную игрушку на перекрученной ниточке. Мир стремительно вращался перед его ошеломленным взглядом: темнота… далекие огни… близкая стена здания… опять темнота… Каким-то чудом ему удалось поймать ногами твердую опору и приостановить это безумное кружение, от которого желудочный сок вперемешку с желчью устремился в глотку Джуги, наполняя ее кислотой и горечью.

Стоило ему опять оттолкнуться ногами, чтобы продолжить спуск, как трос неумолимо повлекло в сторону, вынуждая повисшего на нем Джугу описать в воздухе плавную дугу, завершившуюся зубодробительным ударом об стену.

Не воспользоваться наступившей передышкой означало погибнуть. Воскресший Громов не кричал, не грозил сверху. Он молчал и действовал, а такие противники самые опасные.

Выронив из руки незаряженный арбалет, который в данной ситуации являлся лишь обузой, Джуга ослабил зажим «карабина», торопясь как можно скорее достичь земли. Вися на тонком нейлоновом тросе, который раскачивали чужие руки, он вдруг понял, что чувствует рыба, которую вытаскивают из воды.

Добрый десяток метров Джуга почти пролетел и уже благодарил бога за счастливое спасение, когда очередной яростный рывок заставил его вскрикнуть. Его буквально подбросило вверх, и шлея между ногами, которая прежде казалась вполне комфортной, врезалась в промежность Джуги, норовя располовинить его надвое. Мохнатые яички, которыми он так дорожил, смялись, а может быть, и вообще сплющились. Но хуже всего, что «карабин» заклинило намертво. До земли оставалось не более полутора метров, а беспомощный Джуга мог лишь болтать ногами и дожидаться, когда проклятый Громов размажет его по стене гостиницы. За него надо было брать не десять тысяч, а все сто, запоздало понял Джуга. А умнее всего – вообще ничего не брать. Потому что… Мысль снова оборвалась. Попробуй размышлять связно, когда тебя мотает из стороны в сторону, как слепня на коровьем хвосте!

Туда-сюда, туда-сюда. Амплитуда раскачивания становилась все сильнее и сильнее.

«Надо срочно расстегнуть пояс», – сообразил Джуга, когда его в очередной раз повлекло в ночь. Намерение Громова стало очевидным. Его, Джугу, собирались с размаху ударить о высоченную стеклянную перегородку холла, и воспрепятствовать этому он не мог.

Он несся на нее, как на гигантских качелях, выставив вперед ноги, чтобы сокрушить стекло подошвами, а не собственным телом. Ногти ломались о заколдованную пряжку пояса, не желавшую поддаваться ни на миллиметр, а Джуга орал во весь голос что-то совершенно бессмысленное, то ли «вай», то ли «уй», как будто надеясь отпугнуть этим приближающуюся смерть.

Швейцар, проснувшийся от непонятного шума снаружи, открыл глаза и тупо уставился на человека за стеклянной стеной, вылетевшего из темноты с отчаянным воплем. Его ноги не касались земли. И своими вылезшими из орбит глазами он смотрел прямо на швейцара.

– Ну, ты! – предостерегающе крикнул отставной полковник милиции, который с избытком навидался на своем веку всего, кроме чертовщины.

Летающий человек с грохотом ворвался в гостиничный холл, неся перед собой тысячи маленьких и больших осколков. Некоторые сверкали в неоновом свете, как льдинки.

Швейцар вскинул руки, прикрывая глаза. Потом, придя в себя, он насчитал на них ровно одиннадцать порезов и порадовался своей расторопности. Но это произошло значительно позже.

Принимая град осколков ладонями, швейцар увидел сквозь растопыренные пальцы, как хулигана повлекло обратно, в ту самую ночь, откуда он прилетел. Одновременно с этим от алюминиевого каркаса оконной рамы отделилось несколько громадных пластов стекла, грозно сверкающих всеми своими зазубринами. Ими и накрыло подоспевшую человеческую фигуру с головы до ног.

Кто-то протяжно закричал – то ли несчастный, то ли сам швейцар, который при даче свидетельских показаний путался так, словно его самого проволокло через лавину осколков и слегка оглушило.

Чтобы выскочить на улицу, ему не было никакой необходимости бежать к двери – в стеклянной стене зияло отверстие, сквозь которое могли бы пройти одновременно человек пять мужчин его комплекции. Но отставной полковник смог заставить себя действовать не раньше, чем сердце принялось колотиться там, где ему полагается, а не в мозолистых старческих пятках.

Когда, хрустя битым стеклом, он выбрался на улицу и увидел, во что превратилось тело, повисшее на тонком канате, с ним впервые за долгие годы повторился тот самый конфуз, который однажды приключился в самом начале службы на месте особо тяжкого преступления с расчленением трупа.

Швейцара еще долго выворачивало наизнанку, но это не помешало ему сделать вывод, что человек – создание еще более хрупкое, чем стекло. К примеру, веревка, на которой раскачивалось мужское тело, уцелела. А вот само тело…

Перед тем, как швейцара опять скрутило в три погибели, он твердо решил, что никогда, ни при каких обстоятельствах не станет заниматься мойкой окон и не позволит делать это своим близким.

* * *

Громов взглянул вниз, а потом на веревку, раскачивающуюся перед его глазами. «Вот уж, действительно, жизнь человеческая висит на волоске», – подумал он, возвращаясь в комнату.

Выяснять, кто спустился по этому тросу и откуда, не было времени. Этим займется доблестная сочинская милиция. Если, конечно, у следователя не возникнет желание списать все на несчастный случай. Упражнялся горе-скалолаз в спуске по отвесной стене да и гикнулся по собственной глупости. Обидно, досадно, да ладно.

Что касается женского трупа, то и тут, при наличии хорошо развитого воображения, можно будет придумать что-нибудь неординарное. Например, неосторожное обращение с холодным оружием. Вздумалось гражданке Бородиной подурачиться на рассвете в чужом номере, вот и приключилась с ней беда. Где тут состав преступления? Нетути никакого состава преступления, отсутствует он напрочь.

А вот присутствие сотрудника ФСБ на месте происшествия в деле отражено не будет, в этом Громов не сомневался. Ни один здравомыслящий следователь не отважится упомянуть его в своем протоколе. Это все равно что черта поминать. Очень глупо и небезопасно.

Он присел возле Любы и приложил пальцы к ее шее – там, где у живых людей ощущается пульсация крови. Это было все равно что пытаться отыскать пульс у мраморной статуи. Никаких признаков жизни, зато первичных признаков смерти хоть отбавляй. И в этом не было ничего удивительного.

Пришлось повернуть Любину голову на бок, чтобы ее не приподнимала над полом стрела, засевшая в глазнице так глубоко, что почти вся торчала наружу из затылка. Громов слышал о том, что профессиональные убийцы стали частенько пользоваться арбалетами, но с этим видом оружия столкнулся впервые. Вернее, с жертвой этого оружия. Простыня, которой майор накрыл тело, моментально окрасилась в красное. Широкие разводы по краям и маленькая точка посередине, там – где угадывалась голова. Та самая, которая еще недавно доверчиво покоилась на груди Громова.

Отвернувшись, он взял трубку мобильного телефона и по памяти набрал номер информационной службы своего управления. Как всегда, на другом конце провода сначала сработал определитель номера, а затем уже автоответчик.

– Здравствуйте, – отозвался не слишком приветливый женский голос. – В настоящее время никто не может подойти к телефону. Оставьте, пожалуйста, ваше сообщение. Вам перезвонят.

Представившись, Громов продиктовал свой код доступа к информации и тотчас услышал в трубке совсем другой голос, мужской:

– Вас слушают.

– Мне срочно нужны координаты всех сочинских больниц, в которых есть отделения пластической хирургии, – отчетливо произнес Громов. – Хотя, скорее всего, в Сочи должна быть частная клиника такого профиля, специализированная. Что касается ее официальной вывески, то она может быть любой.

– Запрос принят, – бесстрастно откликнулся невидимый собеседник. – Что-нибудь еще?

Громов подавил искушение выяснить, не поступил ли на днях в клинику пациент, оплативший пластическую операцию по безналичному расчету из заграничного банка. Все равно Сурин зарегистрировался в больнице под чужой фамилией. А получение подробных сведений заняло бы слишком много времени.

– Это все, – сказал он.

– Вам перезвонят, – пообещал мужчина.

Учитывая, что все звонки, поступающие в информационную службу ФСБ, тщательнейшим образом контролировались и регистрировались, спрашивать, каким образом будет найден абонент, запросивший информацию, не имело никакого смысла.

Громов еще не успел докурить вторую сигарету, когда трубка зазвонила, надрываясь от желания поделиться имеющейся у нее информацией.

Оказалось, что в Сочи имеется только одна клиника, где делаются пластические операции. Учитывая, что город растянулся вдоль морского побережья на добрые сто пятьдесят километров, путь туда лежал неблизкий. Клиника размещалась в одном из зданий бальнеологического санатория в Мацесте. Это означало, что сегодня придется подышать сероводородом.

Во время сборов Громову совсем некстати вспомнилось, что в аду тоже должно попахивать серой. «Что ж, – сказал он себе, – посмотрим, как выглядит филиал адского пекла в курортном раю».

Глава 20 Наша судьба в наших руках

Толик, сидевший в темном салоне чужой иномарки неподалеку от входа в гостиницу «Бриз», вынул из уха крохотный наушник и удовлетворенно улыбнулся.

Баснословно дорогой японский «жучок», на вид представлявший собой микроскопическую былинку, окупился сторицей. Если покойную Любу Бородину похоронят вместе с ее золотым перстеньком, то при желании можно будет послушать, какие звуки раздаются в подземном царстве, когда туда вселяется новичок в новехоньком гробу.

Но Толик, установивший миниатюрный микрофон, не интересовался тайнами загробной жизни. Кроме того, он не сомневался, что перстеньком завладеет первый же попавшийся милиционер или санитар. Скорее всего, счастливчик тут же сдаст его скупщикам золота и побежит покупать себе ящик популярного пива «Балтика», а любимой женщине – ультрамодные прокладки «Олвэйз». Перстенек же обратится в граммы драгоценного металла, и никто не узнает, что его начинка стоила раз в десять дороже, чем он сам. Превратности судьбы. Приобретая нечто, люди никогда не задумываются о том, что они при этом теряют.

Мысленно попрощавшись со своим чудо-микрофончиком, отчетливо передававшим даже еле слышный шепот, произнесенный в радиусе четырех метров, Толик закрыл футляр с еще одним техническим приспособлением, позволяющим узнавать маленькие и большие тайны, не предназначенные для посторонних ушей. Это был сканер направленного действия, улавливавший в эфире сигналы ближайших сотовых и мобильных телефонов. Еще несколько секунд назад он был направлен на окно полулюкса на седьмом этаже гостиницы.

Громов узнал от Любы то, что хотел узнать. Но не он один, не он один. И теперь главный приз ожидал того, кто доберется до клиники в Мацесте первым. Вот почему Толик торжествующе улыбался. Он нисколько не сомневался в том, что сегодня он станет у Сурина не только первым, но и единственным посетителем.

Когда Толик вышел на миллиардный кредит, лихо уведенный из Центробанка, он не поддался искушению ринуться на поиски в одиночку. У Зубана имелись деньги, связи, почти неограниченные возможности. Если кто-то и имел шанс опередить силовые структуры, чтобы первым выйти на след Сурина, так это темная лошадка по кличке Зубан.

Когда же впервые прозвучала фамилия Громова, Толик интуитивно почувствовал, что в Сочи действует тот самый майор, под началом которого он прослужил в ФСБ без малого пять лет. И интуиция не подвела Толика, хотя он, разумеется, не стал хвастаться этим Зубану. Загадочным комитетчиком действительно оказался Громов Олег Николаевич собственной персоной.

Его бывший подчиненный отлично знал, чего стоит этот человек в деле, и сделал новую ставку на него, а не на всех бандитов, вместе взятых.

Он вышел на Любу Бородину даже раньше, чем предполагал Толик. Во время потасовки Громова возле гостиницы пришлось украдкой держать на мушке его противников, чтобы подстраховать своего бывшего командира. Не то чтобы тот мог сплоховать в драке с тремя кавказцами, но коварный удар в спину Громова мог бы спутать Толику все карты. А ставка была слишком высока, чтобы допустить хотя бы минимальный риск. Один миллиард двести миллионов долларов – это вам не фунт изюма. Когда Толик прятал непригодившийся пистолет, его рукоятка была влажной от пота.

Искалеченных девчонок забрала «Скорая», кавказцев – милиция, а Толик перебрался из трофейной «восьмерки» в забытый всеми «Ситроен» и стал слушать, что происходит в гостиничном номере, где Громов уединился с Любой. Он так увлекся их разговором, что прозевал появление киллера, спустившегося на канате с верхнего этажа. Слава богу, бывший командир и из этой передряги вышел целым и невредимым. Но по-настоящему Толик возликовал, когда прослушал информацию, полученную Громовым из центрального управления ФСБ.

Теперь оставалось домчаться до Мацесты и выбить недостающие сведения из хитрозадого Аркаши Сурина, переоценившего свои возможности. Громов таки вычислил этого башковитого компьютерщика. И теперь невзрачный рост никак не мог помочь Сурину скрыться вновь. Напротив, по этой примете его можно будет запросто отыскать в клинике, даже если он успел перекроить свое лицо на манер красавчика Тома Круза.

Единственной серьезной помехой на пути к фантастической удаче оставался Громов. Как поступить с ним? Толик призадумался. На одной чаше весов находилась жизнь бывшего товарища и командира, на другой – целая куча денег. Колебания Толика длились не дольше минуты. Если бы не милицейский наряд, прибывший полюбоваться истекающим кровью горе-альпинистом, Громов получил бы свою пулю прямо на выходе из гостиницы или возле угнанного им «Лендровера».

Но с этим можно было повременить.

– Надеюсь, вы не станете возражать против того, чтобы еще немножечко пожить на этом свете, – пробормотал Толик и добавил по привычке: – Товарищ майор.

Пошарив под замком зажигания, он вытащил пучок разноцветных проводков. Отобранный им красный, замкнутый на массу, привел в действие двигатель «Ситроена». Выхлопная труба выбросила в воздух порцию дыма, ничем не отличающегося по цвету от предрассветных сумерек.

Настроив радио на любимую волну, Толик поудобнее откинулся на спинку сиденья и взялся за руль расслабленной левой рукой. Правая рука занялась неспешным набором номера Зубана на телефонной трубке.

Толик намеревался сделать небольшой доклад своему шефу. Самый последний, но зато самый важный.

– Вас ждет настоящее потрясение, шеф, – прошептал он, вслушиваясь в длинные гудки вызова. – Такого сюрприза вы даже не ожидали.

* * *

Громадный, как автобус, вороной джип «Тойота Лендкруизер» ехал по предутренней Москве. Миновав здание Курского вокзала, он свернул на улицу Воронцово Поле и двинулся в направлении Бульварного кольца с его лабиринтами больших и маленьких переулков.

Благодаря своим тонированным стеклам джип напоминал громоздкий катафалк. А еще при взгляде на него возникала мысль, что его владелец решил посвятить всю свою жизнь любованию солнечными затмениями, хотя, конечно, это было не так. Мальчики, которые в детстве, затаив дыхание, глядят на солнце сквозь закопченные стеклышки, почти никогда не вырастают во владельцев дорогих автомобилей. Для этого требуются совсем иные жизненные интересы. Хозяином «Тойоты Лендкруизер» являлся Зубан, сидевший на заднем сиденье из телячьей кожи. У кого-то начинался новый рабочий день, а у него заканчивалась очередная трудовая ночь, и он ощущал приятную расслабленность.

Для девятнадцатилетней девушки, устроившейся с ним рядом, раннее утро тоже было временем отдыха, а не пробуждения. Она только что отпела, отплясала свое в ночном клубе «Мэджик Мистери Таур» и теперь мечтала завалиться спать до следующего вечера. Ее сценический псевдоним Аврора плохо вязался с безвольно болтающейся головой и слипающимися глазами. В своем первом и единственном пока клипе Аврора якобы пела на фоне утренней зари, но на самом деле то был как раз вечер, только снятый через специальные светофильтры. Самой удачной ролью, которую смогла бы сыграть девушка на рассвете, была бы спящая красавица. Хотя без искусного макияжа Авроре не удалась бы и эта простенькая роль. Поэтому она полагала, что ее стихией являются яркие, красочные клипы, и не могла дождаться, когда ее уголовный спонсор Зубан наконец расщедрится на еще один.

Аврора (в миру Зинаида Попович) пробежалась пальчиками по бедру спутника, как по клавишам пианино, на котором умела играть три с половиной мелодии, а сама сонно посмотрела на мощный затылок водителя, ощутить который под руками было бы значительно приятнее. Зубан ценил этого парня за умение становиться совершенно незаметным, невзирая на его двухметровый рост. В обращении он был все равно что передвижной дубовый шкаф, обученный нескольким словам и командам. Такой же надежный и неприхотливый. И абсолютно не умеющий оглядываться назад. Раскатывая по Москве в джипе, Зубан никогда не брал с собой дополнительную охрану. По существу, это была крепость на колесах. Проникнуть в него было невозможно, даже когда он оставался без присмотра. Через 30 секунд после остановки двигателя в джипе включался телепередатчик, фиксировавший приближение посторонних и передававший их изображение на миниатюрный экран брелока с ключами. Кроме того, на корпус автоматически выводилось напряжение, и любого, кто вздумал бы прикоснуться к нему без ведома хозяина, ожидал почти убийственный электрический разряд. Но главным достоинством корпуса являлась специальная сверхпрочная капсула, в которую он был заключен. При взрыве противотанковой мины под днищем джипа, который произошел однажды, Зубан лишь расплескал виски из бокала, тогда как машину сопровождения перевернуло вверх колесами. Что касается стекол, то по ним можно было палить даже из автомата. Главный риск при этом выпадал не пассажирам, а стрелкам, потому что пули рикошетили от окон и бортов, как от брони.

Аврора в своем экстравагантном наряде отлично вписывалась в интерьер джипа, и Зубану было приятно ее присутствие. Ее клип он профинансировал для того, чтобы смотреть на свою подружку по телевизору и сознавать, что она, вся из себя такая-растакая на экране, в реальной жизни является его пусть и дорогой, но подстилкой.

Саму Аврору интересовали не мотивы ее спонсора, а его денежки. Стиснув челюсти, она украдкой зевнула и привычно взялась двумя пальчиками за «молнию» на брюках Зубана.

– Поработай, поработай, – одобрительно пробурчал он. – Не все же козой скакать на сцене под фонограмму.

– Мне предложили купить новую песню, – заявила Аврора, протиснув юркую руку в зев ширинки. – Называется «Заря любви». Она бесподобно подходит к моему имиджу.

– Опять какая-нибудь сопливая туфта? – поморщился Зубан.

– Нет, это очень хорошая песня, правда. Сегодня я беседовала с Чарли, и он сказал, что «Заря любви» – потенциальный хит. Нужно только выстроить соответствующий видеоряд.

– Чарли – это тот болтливый гомик с серьгой в носу?

– Нет у него никакой серьги. Чарли деловой человек, видный продюсер. Он согласен поработать со мной, но при условии, что я перейду к нему уже с собственным хитом.

– А как же твой ненаглядный Гершонский? – скучно удивился Зубан. – Кто ему, бедолаге, теперь станет минеты делать?

– Это пошло, – обиделась Аврора.

– Пошло, – согласился Зубан. – Но зато приятно и полезно для здоровья. Так что не отвлекайся, девочка моя, делай свое дело. А насчет клипа я подумаю, обещаю.

Просияв, Аврора прильнула к его расстегнутым брюкам, и Зубан поощрительно потрепал ее по волосам. Пела эта девушка так себе, не ахти, но ее истинное призвание заключалось вовсе не в этом. Поэтому подвозить ее домой было делом приятным и необременительным.

Ввиду преклонного возраста Зубана, процедура обычно растягивалась минут на двадцать, а то и больше, но усердие и целеустремленность Авроры не знали границ. Можно было с уверенностью сказать, что такая своего добьется. Во всем.

Зазвонивший телефон не помешал ни Зубану, ни его подружке. Нажав кнопку ответа, он прочистил горло коротким покашливанием и произнес:

– Да. Слушаю.

– Доброе утро, шеф, – поздоровался с ним голос Толика. – Не разбудил?

– А ты помнишь такой случай, чтобы меня приходилось будить? – самодовольно спросил Зубан.

– Да нет, – признался Толик. – Такое впечатление, что вы вообще никогда не спите.

– Стариковская жизнь коротка, сынок. Жаль тратить ее на сон.

– Сегодня вы вообще не уснете, – пообещал ему Толик с едва сдерживаемым торжеством в голосе.

– Неужели?.. – У Зубана перехватило дыхание. Рука, которая до этого лениво перебирала волосики Авроры, собрала их в пучок, словно намереваясь выдернуть с корнем.

– Больно! – пожаловалась она, попытавшись поднять голову.

Зубан надавил ладонью на ее затылок и спросил уже почти ровным тоном:

– Неужели умному вьетнамскому мальчику все же достался чужой кораблик?

– Осталось только руку протянуть, – заверил его Толик.

Возбуждение, охватившее Зубана, было настолько сильным, что ему пришлось немного придержать энергично кивающую под его ладонью головку Авроры. В молодости спешишь получить удовольствия, в старости учишься растягивать их как можно дольше. Всему свое время.

– Поясни, – коротко предложил Зубан. Он даже глаза закрыл, чтобы лучше слышать.

– Поясняю, – сказал Толик. – Я проследил за Громовым и уже через час намереваюсь приступить к беседе с нашим гениальным хакером.

– А этот Громов, он…

– Он еще жив, – предвосхитил Толик вопрос. – Пока что жив. Смотрит, наверное, сейчас вокруг себя и радуется. – Толик засмеялся. – Утро сегодня выдалось в Сочи просто чудесное. А у вас там как в столице? Погода хорошая? Настроение бодрое?

– Как у нас настроение? – игриво спросил Зубан у молодой певички Авроры. Ему хотелось поделиться с кем-нибудь своей радостью. Это ведь не деньги, которые счет любят.

– Ум-гум-угум, – раздалось в ответ.

– Тут мне докладывают, что у нас тоже все отлично, – перевел Зубан в трубку. – Но не томи старика, колись давай. Как и что именно тебе удалось надыбать?

– Завершающий штришок за вами, – загадочно произнес Толик.

– Уточни, сынок.

– Уточняю. Мне совершенно точно известно, по какому адресу проживает наш общий знакомый в настоящий момент. Это пансионат в поселке Лазоревское. Мне осталось туда около часа езды.

– А что требуется от меня? – нетерпеливо перебил Зубан собеседника.

– От вас требуется включить ноутбук и поискать в моей базе данных карту Сочи, – пояснил Толик. – Не хочется мне колесить по округе, опрашивая бестолковых аборигенов. Это может занять много времени, а мне не терпится взять нашего блудного котика за яйца… Ну, вы меня понимаете.

– Понимаю, – хрипло сказал Зубан.

В последние два месяца он никогда не расставался с ноутбуком, обращению с которым научил его Толик. Заложенная в него информация, которую бывший фээсбэшник скачал с базового компьютера своего управления, была поистине бесценной. Настоящий справочник обо всех и обо всем. Пользуясь им, Зубан чувствовал себя всевидящим и всезнающим господом богом.

– В какой файл входить? – деловито спросил он, установив плоский чемоданчик прямо на голову Авроры. Руки у него заметно дрожали.

– Нужная папка называется «Весь мир в кармане», – сказал Толик.

Легонько пристукнув чемоданчиком по макушке не на шутку расходившейся Авроры, чтобы не слишком усердствовала, Зубан занялся поисками и через минуту торжествующе объявил:

– Есть такая папка.

– Откройте, – предложил Толик.

– Открыл.

– Теперь ищите файл «Сочи». Я его специально выделил перед поездкой. Как чувствовал, что он скоро понадобится.

– Нет здесь такого, – встревожился Зубан, напряженно вглядываясь в мерно раскачивающийся перед глазами экран. Он уже забыл, что под портативным компьютером усердствует Аврора, так что она зря старалась.

– Название латинским шрифтом набрано, – успокоил его Толик. – Смотрите внимательнее.

– S… – просипел Зубан. – S… Sochi… Оно?

– Оно. Теперь наведите на папку стрелочку и дважды щелкните левой клавишей.

– Без тебя знаю… Так… Что за фигня? – Зубан уставился на малиновую надпись, высветившуюся на абсолютно черном экране.

– Что там? – полюбопытствовал Толик.

– Говорю же: фигня! – раздраженно повторил Зубан. – Тут написано: «Наша судьба в наших руках».

– Все правильно. – В трубке зашелестел довольный смешок. – Так оно и есть, шеф. Нажмите «энтер», и сами убедитесь.

– «Энтер», – машинально повторил Зубан, тыкнув пальцем в нужную клавишу. – Готово.

Надпись тревожно замигала, а ноутбук зашелся неприятным низким гудением.

– Что это за музыка, слышишь? – обеспокоенно спросил Зубан, поднеся трубку к компьютеру.

– Все в порядке, шеф, – весело откликнулся Толик, когда трубка опять перекочевала к уху Зубана. – Сейчас все закончится. Раз… Два…

В этот момент Аврора, которой надоело работать вхолостую, вскинула голову, желая освободить ее от установленного на нее компьютера. Лицо у нее было обиженным.

Чемоданчик опасно накренился, и Зубан вцепился в него обеими руками. А потом малиновое свечение экрана внезапно распространилось не только на салон джипа, но и на весь окружающий мир.

Тот, кому довелось слышать взрыв в тесном замкнутом пространстве, никогда этого не забудет. Если, конечно, умудрится при этом выжить. Зубан не умер. Направление взрыва сместилось из-за непредвиденного наклона компьютера. Зубану только опалило лицо и, как он обнаружил, когда вновь обрел способность видеть, оторвало обе руки. Одну – по локоть. Второй как будто и не было никогда.

Зубан тупо уставился вниз, туда, где еще недавно находилась девичья головка, придавленная компьютером. Теперь на его ляжках лежало нечто такое, чему невозможно подобрать название. Какой-то кровавый фарш, смешанный с клочьями волос и осколками разноцветных деталей. Зубан машинально попытался сбросить с коленей это отвратительное месиво, но, как оказалось, сделать это было нечем. Он поднес к глазам никчемный обрубок и вспомнил надпись, которую прочитал перед взрывом. «Наше будущее в наших руках». Теперь ирония, почудившаяся ему в голосе Толика, стала понятной.

Сквозь удушливый дым, поднимающийся от лохмотьев на груди Зубана, смутно виднелось лицо охранника. Он что-то без конца спрашивал, уставившись на своего шефа совершенно круглыми глазами, но Зубан его совершенно не слышал. Кровь текла у охранника из ушей, носа и даже, кажется, из-под век, но он отделался значительно легче, чем хозяин. Сохраненная жизнь казалась Зубану самой злой насмешкой, которую только можно было себе представить. Тот, кто считает, что нет ничего страшнее смерти, никогда не видел себя без рук и с развороченным брюхом.

Зубан посмотрел в окно, на стекле которого не появилось ни единой трещинки. Джип стоял недалеко от кинотеатра «Современник», развернутый поперек дороги. Вокруг сгрудилось уже не меньше десятка притормозивших машин, а в салон заглядывали любопытные, силясь разглядеть что-нибудь сквозь тонированные стекла.

Зубан чувствовал, как слезы катятся по его лицу, но поделать с этим ничего не мог. Он стал настолько беспомощным, что даже сопли по щекам размазать не имел возможности! Кончился Зубан. Весь вышел. А тот огрызок, который от него остался, не желал, чтобы на него пялились все, кому не лень.

– Возьми пистолет, – сказал он охраннику. Он не услышал своего голоса, но по реакции парня определил, что приказ все-таки прозвучал.

«Что? – спросил тот одними губами. – Что я должен сделать, шеф?»

– Застрели меня, – велел Зубан. – Целься сюда. – Он хотел ткнуть пальцем в лоб, но опять вспомнил, что теперь это невозможно.

Охранник отрицательно замотал головой: «Нет! Не могу! Не буду!»

– Если ты доставишь меня в больницу и я выживу, – предупредил Зубан, старательно шевеля губами, – то тебе тоже оторвут руки, клянусь. Лучше стреляй, пока не поздно! Ну?

Парень по-рыбьи открыл и закрыл рот.

– Что ты сказал? – переспросил Зубан, мучительно морщась.

«Посадят», – повторил охранник.

– Если я… выживу, то тебе это… покажется самой большой… удачей в твоей жизни.

Взгляд охранника наполнился пониманием. Он медленно поднял пистолет и продел непослушный палец в предохранительную скобу, нащупывая спусковой крючок. Собравшиеся вокруг люди требовательно колотили по джипу со всех сторон. У каждого имелось для этого по две пары рук. У Зубана остался лишь голос, которому привыкли безропотно подчиняться окружающие.

– Стреляй! – заорал он и наконец услышал хоть что-то после оглушительного взрыва и не менее оглушительной тишины.

Охранник скривился, как будто собирался разреветься, и коротко дернул указательным пальцем.

Зубану, который заглядывал в обращенное на него пистолетное дуло, показалось, что он успел заметить вылетевшую оттуда пулю.

А потом все вокруг преобразилось для него в сплошной черный ствол, и он сам превратился в подобие пули, устремившейся в неизвестность. Никакой цели впереди не было. Только мрак, нестись сквозь который оказалось еще страшнее, чем жить калекой на белом свете.

Глава 21 Умирать подано!

«Ситроен» преодолел очередной крутой поворот и очутился на относительно прямом участке дороги. Она тянулась параллельно берегу моря и была в этот ранний утренний час почти пуста. Придерживая руль обеими руками, Толик подался вперед, высматривая впереди подходящее место для съезда на обочину.

Встречать темно-зеленый «Лендровер» сразу за поворотом не годилось. Толик хотел, чтобы джип успел разогнаться как следует. Тогда набравшему скорость Громову будет значительно сложнее отреагировать на выстрелы. Но если он разовьет скорость до 80 километров в час, то проскочит самый опасный пятидесятиметровый отрезок дороги всего за пару секунд, а это позволит сделать максимум три выстрела. А для полной гарантии Толику требовалось не меньше пяти.

Как только стрелка спидометра поднялась до отметки «60», он принял вправо, заглушил двигатель и высунулся из окна, оценивая выбранную позицию. Место было что надо. На этой узкой дороге Громову никак не разминуться со своей смертью. Интересно, успеет ли он перед концом узнать своего бывшего подчиненного? «Вряд ли, – решил Толик, ставя машину на ручной тормоз. – Слишком быстро все произойдет. Слишком внезапно».

Выбравшись наружу, он оставил водительскую дверцу открытой. На нее можно будет опереть руку с пистолетом. Когда стреляешь в стремительно надвигающуюся мишень, кучность попаданий должна быть идеальной.

Толик достал пистолет «беретта-93» и тщательно проверил сектор предстоящей стрельбы, ловя на мушку крайние точки вокруг воображаемого джипа. Он появится из-за поворота и успеет набрать скорость не менее 60 километров в час, когда окажется в пределах досягаемости прицельных выстрелов «беретты».

Удлиненные ствол и рукоятка этой модели обеспечивают приличную точность попадания. Первый выстрел можно будет произвести, когда до джипа будет метров семьдесят, – это будет, так сказать, пробный камушек. Если посылать пули с наиболее оптимальными секундными интервалами, то во время второго выстрела до цели останется уже около пятидесяти пяти метров и так далее. Даже если Громов не сбавит машинально скорость и не будет задет первыми тремя пулями, то четвертой останется пролететь до него всего ничего – 25 метров. С этого момента можно будет значительно ускорить стрельбу, если потребуется.

– Бах-бах-бах! – быстро прошептал Толик, плавно поведя стволом пистолета вдоль дороги.

Если бы в этот момент какой-нибудь опытный психиатр получил возможность заглянуть ему в глаза, он несказанно удивился бы. Зрачки «стрелявшего» постепенно расширялись с каждой секундой, словно он действительно видел перед собой надвигающийся на него джип и даже человека за его рулем. А улыбка, зазмеившаяся на губах Толика, когда он опустил пистолет, заставила бы даже видавшего виды психиатра быстренько отвести взгляд. Существуют виды безумия, с которыми нормальному человеку лучше не связываться даже по долгу своей профессии.

Но никто не приглядывался к одинокой мужской фигуре, облокотившейся на крышу салатной иномарки, остановившейся на обочине. Редкие машины проезжали мимо, и их водители не подозревали, что половина из них оценивается в качестве потенциальных мишеней.

Вскоре Толику надоело засекать время приближения каждого нового автомобиля, появляющегося из-за поворота. Его расчеты оказались верны. Он, как всегда, все предусмотрел правильно. Это было даже немного скучно – никогда ни в чем не ошибаться, не делать промахов и неверных ходов. Скучно, зато рационально. Толика всегда забавляли разные растрепанные личности, толкующие о смысле жизни как о чем-то запредельном, непостижимом. Весь смысл заключается в рациональности, она-то и является смыслом. Разумность – вот что это означает. Остальное – от лукавого.

По прикидкам Толика, он опередил Громова минут на двадцать. Это означало, что до их последней встречи в этом мире осталось совсем немного времени.

Не сводя глаз с дороги, Толик сунул руку в салон машины и прибавил звук радио. Громкая музыка – наивернейшее средство, чтобы ни о чем не тревожиться. Это отлично знают те, кто бродят по жизни с плеерами, напрямую подключенными через наушники к мозгам. В голове сплошное бум-бум-бум и никаких лишних мыслей. А Толику сейчас было необходимо как-то заглушить нарастающее беспокойство. Очередная юная радиослушательница, дозвонившаяся в студию, посопела в эфире, натужно помэкала, побэкала, передала привет своей наверняка такой же блеющей компании, после чего с явным облегчением… э… попросила поставить ей… э… песню ее обожаемой… э… Авроры.

Разродилась, слава тебе, господи!

Толик осуждающе покачал головой. Обладая хорошо подвешенным языком, он с трудом переносил чужое косноязычие. Ведь это так просто – говорить, так приятно! Слова и фразы находятся сами собой, речь льется свободно, а твои истинные мысли при этом скрыты надежно, как подводные камни на дне потока.

От своей последней беседы с Зубаном Толик получил истинное наслаждение. Когда в телефонной трубке прозвучал оглушительный треск, сменившийся сигналами отбоя, он представил себе, с каким тупым выражением лица читал шеф оставленное ему послание, и искренне веселился.

Если бы времени на подготовку взрыва у него было больше, он разнообразил бы свою шутку парочкой дополнительных эффектов. Например, можно было бы запрограммировать компьютер так, чтобы надпись про судьбу, которая находится в наших руках, на последней секунде сменилась надгробием Зубана с датами его рождения и смерти. Или чтобы перед взором обреченного на смерть промелькнули его детские и юношеские фотографии. «Да, – решил Толик, – пожалуй, это был бы самый лучший завершающий штрих». Не слишком помпезно, зато очень многозначительно. Как говорится, простенько, но со вкусом. Заказанная малолеткой песня благополучно приближалась к своему финалу, судя по тому, что ее рефрен повторялся уже пятый раз подряд. «Я потеряла голову, мой бой! – выводила неведомая Толику Аврора. – Но, видно, так начертано судьбой! Мы никогда не встретимся с тобой!..»

– Врешь ты все. – Толик длинно сплюнул в пыль у своих ног. – Ничего ты не теряла, дура безмозглая. Не было у тебя сроду ни головы, ни голоса.

Я потеряла голову, мой бой…

Толик уже не слышал этих стенаний. Зеленый джип вывернул на свою финишную прямую, отбрасывая боками и стеклами отражения утреннего солнца. Как и предполагалось, совершив поворот, автомобиль сразу начал наращивать скорость. Громов торопился.

– На тот свет, – прокомментировал Толик.

Ствол «беретты» в его руках описал замысловатую дугу: снизу вверх, потом сверху вниз. Запястье правой руки Толика легло на открытую дверцу. Пригнувшись так, чтобы глаза оказались на одном уровне с прицелом, он задержал дыхание.

Прежде чем его указательный палец задвигался на спусковом крючке, ему показалось, что джип вильнул в сторону, но это уже не имело значения. Пули, одна за другой, прошивали лобовое стекло стремительно приближающегося автомобиля, оставляя в нем аккуратные круглые дырочки диаметром 9 миллиметров. Из-за белесого окаймления в виде мельчайших трещин каждое отверстие походило на гнездовье паука.

Два часа спустя, когда прибывший на место происшествия следователь растопырил пальцы и приложил их к пулевым пробоинам в сложенном по кусочку стекле, они образовали пять точек невидимой окружности. При желании можно было бы вписать в нее звезду, и тогда отверстия пришлись бы точно на окончания ее лучей. Тем же вечером следователь, считавший себя неплохим стрелком, сжег в тире три десятка подотчетных патронов, но ему не удалось добиться подобного результата даже при стрельбе по неподвижной мишени, вывешенной на расстоянии тридцати метров. По пути домой он завернул в ближайший магазин и…

Впрочем, речь сейчас не о нем, а о «Лендровере» бутылочного цвета, который, ловя на ходу пули, потерял управление и, завалившись на два левых колеса, гулко ударился об ограждение.

Толик замер с открытым ртом и умолкшим пистолетом в руке. Пересчитывая бортом бетонные столбики, джип несся прямо на «Ситроен», а за рулем его никого не было. Следом, вздымая тучи пыли, волочился по земле отодравшийся кусок обшивки. Опомнившись, Толик бросился на другую сторону шоссе и чудом вынырнул из-под самого носа взвывшего клаксоном «Икаруса», мчавшегося с противоположной стороны.

В следующий момент джип грубо швырнуло на все четыре колеса, однако передние скаты тут же перекосило, унося неуправляемый автомобиль прочь с дороги. Он врезался в кусты так близко от «Ситроена», что едва не зацепил его бампером. Листву взметнуло, словно взрывом. Наперебой затрещали сучья.

Когда Толик, опасливо озирнувшись по сторонам, подбежал к обочине, джип все еще шумно рассекал заросли, катясь под откос. Один раз его перевернуло через крышу, после чего он благополучно заглох и замер, уткнувшись помятым капотом в ствол дерева.

Спускаться вниз не было никакого желания, да и необходимости тоже. Вираж, который заложил «Лендровер» напоследок, говорил сам за себя. Если Громов только смертельно ранен, то у него хватит сил и упрямства, чтобы дождаться своего убийцу, хотя ни на что другое он уже не годен. Если же Громов убит, – а в твердости своей руки Толик почти не сомневался, – то незачем было тратить время на разглядывание его трупа.

Толик постоял на обочине еще немного, жалея, что бензобак джипа находится вне досягаемости выстрела. Разверни его иначе, можно было бы устроить прощальный салют по бывшему товарищу майору, которому уже никогда не стать полковником. Но лазить по буеракам Толику не захотелось, так что пришлось обойтись без последних почестей.

Вскоре «Ситроен» вырулил с обочины и помчался дальше под ностальгическое скандирование четырехголосого хора: «Ви олл лив ин э йеллоу сабмарин, йеллоу сабмарин, йеллоу сабмарин…»

– Затонула давно ваша подводная лодка, господа ливерпульцы, – усмехнулся Толик, глядя прямо перед собой. – Еще в девяносто первом году была команда «спасайся, кто может». Лично я ее услышал. А если у кого-то патриотизм до сих пор в заднице играет, так я не виноват…

Заподозрив, что его тон звучит так, словно он перед кем-то оправдывается, Толик переключился на другую волну и дурашливо загорланил вместе с молодым голосом:

– Полковнику никто-о-о не пи-и-шет… Полковника никто-о-о не жде-ет…

Глядя на него со стороны, можно было подумать, что ему действительно ужасно весело.

* * *

Тем ранним утром, когда решалась его судьба, совершенно безмятежный Аркадий Сурин проснулся в чистенькой одноместной палате частной клиники профессора Переяславского. «Доброе утро», – сказал он себе мысленно. И сам себе же ответил: еще какое доброе! Ого-го! Просто утро новой жизни, а не какой-то там заурядный четверг.

Через несколько часов голову Сурина должны были распеленать, а самого его отпустить на все четыре стороны, пожелав счастливого пути. Он не собирался торчать в больнице до полного заживления всех швов, скреплявших лоскуты пересаженной кожи, нет. Он махнет первым же поездом в Тбилиси, оттуда вылетит самолетом в Стамбул, и прости-прощай, Аркадий Викторович Сурин вместе с Российской Федерацией, гражданином которой ты являлся всю первую половину своей сознательной жизни! Гудбай, Россия, о! Здравствуй, большой мир со всеми удовольствиями, которые изобрело человечество со дня своего сотворения. Пришло время перепробовать их все до единого, а это задача не из легких.

Подумав о том, как много ему нужно успеть, Сурин не нахмурился озабоченно, а наоборот, счастливо засмеялся. При этом лицо его сохраняло под бинтами каменное выражение, и он совершенно не двигал губами, чтобы труды профессора Переяславского не пошли насмарку.

Старик подпольно занимался пластической хирургией еще с советских времен, так что знал свое дело. На язык Сурина просилось выражение «как следует набил руку», но он сомневался, что эта идиома применима по отношению к медикам. Особенно к тем, которые имеют дело со столь деликатной материей, как лица своих пациентов.

Сурин прибыл в Сочи по поддельному паспорту, в который загодя вклеил отсканированную фотографию киноактера Тома Круза. Уменьшенная, слегка отретушированная, она совершенно не походила на снимок кинозвезды. Труженик Голливуда преобразился. Никакой улыбки на лице, строгий костюм, ровный фон. Том Круз на этой фотографии не очень походил на себя самого, зато сходство с ним Аркадия Сурина только усилилось.

Благодаря тому, что перед визитом в больницу он поработал над своей внешностью с помощью серной кислоты, при регистрации его документы не вызвали никакого подозрения. Несчастный молодой человек с уродливыми ожогами на лице желал вернуть себе былую привлекательность – что может быть естественнее этого? Переяславский заверил его, что все будет хорошо. Вы станете копией себя прежнего, пообещал он пациенту, тщательно изучив снимок из его паспорта.

Теперь Сурина ожидала новая жизнь в новом облике. И, честно говоря, ему было совершенно наплевать, на кого он станет похож, когда курс лечения завершится. Миллиардер может позволить себе выглядеть как угодно, и все равно он всюду будет самым желанным и обворожительным.

Том Круз был в данном случае просто данью прошлому. Теперь можно будет смотреть на себя в зеркало и вспоминать, каково быть маленьким, бедным, раздираемым тысячью и одним комплексом по поводу своих физических недостатков. Когда Сурин представлял себе, как отныне он станет обращаться с увивающимися вокруг него длинноногими красавицами, простыня в районе его паха конусообразно приподнималась и, случалось, не опадала на протяжении трех, а то и пяти минут. Теперь держитесь, топ-модели и королевы красоты!

При этом Сурин не ощущал себя счастливчиком, на которого нежданно-негаданно свалилось везение. Он честно заслужил богатство, почести, обожание окружающих. Его голова, в независимости от того, какая физиономия появится на ней через пару часов, принадлежала поистине гению. И не нужна ему Нобелевская премия. Миллиард двести миллионов долларов – вот сколько стоит он теперь. В тысячу раз больше, чем если бы его изваяние отлили из чистого золота!

Двадцать пять тысяч из этой суммы – капля в море – были уже истрачены. Когда компьютер лихорадочно выполнял введенную в него программу, разбрасывая колоссальную сумму по семнадцати заранее открытым счетам, он заодно сделал перечисление в Сочинскую клинику, про которую Сурин разведал все заранее. Номер ее счета совершенно вылетел из его головы. А вот секретные коды счетов в зарубежных банках он заучил наизусть, как «Отче наш». Впрочем, молитву Сурин не сумел бы произнести даже под страхом смерти. Зато цифры и буквы всех семнадцати пассвордов он мог воссоздать в памяти мгновенно, словно они были выгравированы в его мозгу.

На всякий случай он повторил про себя их все: сначала по порядку, потом вразброс, как попало. Ни единого сбоя. Хоть сейчас отправляйся в Швейцарию или на Кипр. А там…

Картина представлялась всегда одна и та же. Он, Сурин, возлежит на шезлонге возле бассейна, наполненного десятком красоток, каждая из которых только и мечтает о том, чтобы ублажить его по первому требованию. Щелкни пальцем – и все они падут ниц, как восточные рабыни. Могучие телохранители сутулятся, стараются сделаться маленькими и незаметными, когда их касается ленивый хозяйский взгляд. Вышколенные слуги бросаются выполнять каждое распоряжение Сурина. По телефону беспрерывно названивают люди, о которых раньше приходилось читать лишь в светских хрониках. Хау ар ю, Аркадий? Ит из Пол Маккартни (Папа римский, архангел Михаил, шестикрылый Серафим). Ду ю ремембер ми? Лет ит би, лет ит би-и-и… Узнаешь? О, я польщен, Аркадий. Сможем ли мы сегодня встретиться? Да? Ах, сэнк ю вэри-вэри мач!

Повалявшись еще немного в сладких раздумьях, Сурин пришел к печальному выводу, что даже у миллиардеров существуют неотложные заботы. Богатые не только плачут, они также ходят пи-пи и ка-ка, так что пришлось вставать и, шаркая шлепанцами, тащиться в туалет – единственное место в клинике, где комфорт еще не соответствовал уровню мировых стандартов.

Растянутое к виску правое веко Сурина по неизвестной причине зажило раньше левого, и видел он только одним глазом, да и то частично, что значительно сужало привычный кругозор и осложняло жизнь. Когда он возвращался в палату, его шлепанцы оставляли на линолеуме влажные следы, а одна штанина пижамных брюк, сырая от бедра до колена, неприятно холодила ногу. И это было не единственная неприятность, приключившаяся с Суриным этим, так славно начавшимся, утром.

В палате находилась медсестра Наташа в не очень свежем халатике, наброшенном по обыкновению прямо на голое тело, и совершенно незнакомый Сурину молодой человек с какими-то веселыми, но очень злыми карими глазами.

– Это, наверное, и есть наш красавец? – осведомился незнакомец, с интересом разглядывая Сурина, замершего на пороге.

Спрятав мокрую штанину за сухую, Сурин вопросительно посмотрел на Наташу: в чем дело, что здесь происходит?

Заметно осмелев, она, рослая и грудастая, подбоченясь, пошла грудью на мужчину, приговаривая при этом:

– А я вам говорю, мужчина, немедленно покиньте помещение! Кто вы, собственно говоря, такой?

– Собственно говоря, лично для вас, девушка, это уже не имеет никакого значения. – Странная фраза. Тем более что в ней прозвучало искреннее соболезнование.

– Как это не имеет значения? – заволновалась Наташа. – Как это не имеет? Я вас русским языком спрашиваю: кто вы? Что вам здесь нужно?

– Я ваш новый врач, – скромно представился незнакомец. – Зовите меня просто Толиком.

– Какой еще новый врач? – гневно воскликнула Наташа, упираясь бюстом в солнечное сплетение невесть откуда взявшегося самозванца.

– Лечащий, – пояснил он. – Аркадий Викторович Сурин отныне всецело доверится моим заботам… Я прав, Аркаша?

Сурин хотел ответить отрицательным мычанием, но даже этот простенький звук застрял в его горле. Низ кремовых брюк Толика был забрызган чем-то красным, совершенно непохожим на краску или гранатовый сок, которым поили здесь по утрам пациентов. Такие же пятна, но помельче, усеивали белую рубаху Толика. Он носил ее навыпуск, и она некрасиво топорщилась у него на животе.

Медсестра не замечала всех этих подробностей, потому что приблизилась к собеседнику вплотную. Она оглянулась на привалившегося к косяку Сурина, подождала, не последует ли от него каких-либо заявлений, и опять уставилась на незнакомца:

– Ну-ка, проваливай отсюда, Толик, пока я охрану не вызвала! Знаешь, какие бугаи у нас тут дежурят?

– Имел счастье познакомиться, – небрежно сказал незнакомец, доставая из-за пояса брюк большой пистолет с длинным стволом. – Вас как зовут, девушка? Вернее, как вас звали?

– Зовут?.. Звали? – Растерянная Наташа опять оглянулась на Сурина, ища у него поддержки.

Только как он мог поддержать кого-то, если сам едва стоял на ногах? Одной рукой он вцепился в дверной косяк, но и этого было мало – приходилось в придачу упираться ладонью в стену, чтобы не съехать по ней на пол.

И все-таки очень скоро Сурин очутился на полу, сам не заметив, как это произошло. Потому что Толик лучезарно улыбнулся Наташе, оттолкнул ее пятерней подальше и, деловито направив ствол пистолета ей в лицо, выстрелил.

Звук оказался похожим на металлическое пуканье. Медсестру опрокинуло навзничь, но перед этим Сурин увидел вязкую алую струю, вырвавшуюся из ее затылка. Это походило на проблеск яркой, лоснящейся ленты.

Оказалось, что Сурин смотрит на происходящее уже сразу двумя глазами. Повязка на лице сдвинулась из-за отчаянных гримас, которые ежесекундно сменялись на его лице. Теперь все швы зачесались и зазудели одновременно, – особенно, когда Толик внимательно поглядел на Сурина. В руке он держал уже не пистолет, а хирургический скальпель.

– Вот, захватил на всякий случай, пока бродил по больнице, – сообщил Толик, вертя сверкающий скальпель так и эдак, давая собеседнику возможность хорошенько им полюбоваться. – Хорошая вещица. Она нам сейчас пригодится.

– З…? – вот и все, что сумел выдавить из себя Сурин.

Но Толик его отлично понял:

– Зачем, спрашиваешь? А полюбоваться на тебя желаю.

Несколько раз кувыркнувшись в воздухе, скальпель со стуком упал возле сидящего Сурина. Теперь эта поза казалась ему не слишком устойчивой. Его так и тянуло лечь на пол и закрыть глаза. А потом проснуться в больничной койке, чтобы утро началось сначала.

– Зачем? – На этот раз слово удалось произнести целиком, хотя на это пришлось затратить массу усилий.

– Что ты заладил одно и то же, как попугай? – внезапно рассердился Толик. Лицо у него сделалось отнюдь не таким симпатичным, каким показалось Сурину при первом взгляде. – Бери ножик и вспарывай этот дурацкий кокон на своей голове. Я же не кота в мешке покупаю, а?

– Не кота, – поспешно согласился Сурин, хотя понятия не имел, при чем тут какой-то кот. Просто ему ни в чем не хотелось перечить мужчине в замаранных кровью брюках, за поясом которых торчал бесшумный пистолет. – Вот, – скромно доложил он, покончив со снятием бинтов. Последний слой пришлось отдирать чуть ли не вместе с кожей, но Сурин при этом даже не пикнул.

– Молодец, – похвалил его Толик. – Ты мужественный парень, хотя выглядишь, честно говоря, препаршиво. Видел в зеркало, в кого ты превратился?

– Нет. – Сурин осторожно провел пальцами по зарубцевавшимся швам под скулами и на висках.

– И правильно. Лучше не глядись в зеркало, чтобы не расстраиваться понапрасну, – дружески посоветовал ему Толик. – Это лишнее. Лучше иди сюда.

Сурин хотел в третий раз спросить «зачем», но побоялся опять рассердить человека с пистолетом. Он просто покосился на труп медсестры, халат которой успел местами пропитаться кровью, поднялся на ноги и подчинился приказу.

– Ближе, – сказал Толик. – Хочу обнять тебя на радостях, дорогой ты мой человек.

Зажмурившись, Сурин решил, что сейчас опять раздастся негромкое «пук», но Толик действительно похлопал его по спине, после чего удовлетворенно произнес:

– Ну вот, теперь можешь переодеваться. И скоренько, скоренько, пока ты в состоянии передвигаться самостоятельно.

– Самостоятельно? – озадаченно спросил Сурин. Во время объятия он ощутил болезненный укол под лопаткой и теперь гадал, вправе ли он задрать руку и почесать спину? Не окажется ли этот жест вызывающим или пренебрежительным?

– Я впрыснул тебе галоперидол, – пояснил Толик, продемонстрировав Сурину свои часы на массивном браслете. – Тут есть специальный выдвижной шип. Соображаешь, для чего это?

– Чтобы… чтобы колоть.

– А ты тугодум, Аркаша, – недовольно поморщился Толик. – Разумеется, шип нужен для того, чтобы делать уколы. Но знаешь ли ты, что такое галоперидол?

– Нет, – почти беззвучно ответил Сурин. Его вдруг охватила полнейшая апатия, а собственный язык превратился в распухший шершавый ком, ворочать которым становилось все труднее с каждым мгновением.

– Это парализующий препарат. – Голос Толика доносился откуда-то издалека, то усиливаясь, то затихая, будто звучал из настраиваемого приемника. – В ближайшие двенадцать часов тебе ни о чем не придется беспокоиться, Аркаша. Все заботы о твоем бесчувственном теле лягут на мои плечи. – Толик озабоченно вздохнул. – Но вот штаны менять я тебе не собираюсь. Так что действуй, Аркаша. Мы должны поторапливаться.

– К…? К…? – Сидя на кровати со спущенными штанами, Сурин силился произнести безмерно волнующий его вопрос, но голосовые связки отказывались повиноваться.

– Тебе хочется знать, куда я тебя отвезу? – тихонько засмеялся Толик. – Это не имеет для тебя никакого значения, дурачок. В твоем положении надо думать совсем о другом.

– О ч…?

– О том, что тебя ждет в скором будущем.

Это было последнее, что услышал Сурин, прежде чем окончательно превратиться в бессловесное и неподвижное чучело. Когда Толик раздраженно вытряхивал Сурина из штанов, воли к сопротивлению в нем было не больше, чем в чурбане, которому абсолютно безразлично, Буратино ли из него вытешут или пустят на растопку печки.

* * *

После звучного падения Сурина на пол Толик с трудом подавил в себе желание наступить на его вяло телепающийся член и размазать его подошвой, как отвратительную гусеницу. Но для этого было не место и не время. Человек, который гордится своей рациональностью, не вправе поддаваться эмоциям. Толик и не поддавался. Во всяком случае, старался.

Частота его пульса почти не изменилась с того момента, когда он проник в клинику, и до той секунды, когда он увидел перед собой тщедушного заморыша с перебинтованной головой, напоминающей вертикально поставленное яйцо.

А ведь «беретта-93» со встроенным звукопогасителем успела как следует раскалиться за время обстоятельной экскурсии по больничным покоям.

После стрельбы на утреннем шоссе в пистолете оставалось ровно пятнадцать патронов. Когда Толик закончил свой обход, затвор «беретты» оказался в зафиксированном положении. Пришлось нажать экстрактор, извлечь из рукоятки опустевший магазин и вставить новый. Да и в этом стало на один заряд меньше после общения со вздорной медсестричкой… Танюшей? Маришей? Наташей?…

Всего таких Наташ лежало в разных помещениях теперь трое. Плюс два охранника. Плюс совершенно невменяемый санитар с недельным перегаром и четыре пациента клиники, не устроившие Толика либо своими габаритами, либо женской статью. И все же, несмотря на эту неприятную и довольно грязную работенку, Толик сумел добиться того, чтобы рука его ни разу не дрогнула.

Вот и продолжай сохранять спокойствие, сказал он себе. Впереди неблизкий путь и опасности, поджидающие тебя за каждым поворотом. Ты ведь не для того сюда явился, чтобы дать выход эмоциям, верно? Так что переодень этого вонючего хорька во все чистое, вытри ему мордашку, пригладь шерстку и увози его отсюда, пока не пришлось тратить еще одну обойму на остальной медперсонал, который начнет подтягиваться к девяти часам.

На окраине славного города Ростов-на-Дону дожидался Толика небольшой домишко, приобретенный им по подложным документам специально для такого случая. Чтобы хорошенько разговорить Сурина, нужны были соответствующие условия и время, много времени. Ведь каждый выведанный код счета придется проверять и перепроверять, дабы не прозевать свое счастье. Хотя жар-птица, лежавшая у ног Толика, была на вид неказистой, ей предстояло снести фантастическое золотое яичко стоимостью в миллиард долларов с лишним. С ней следовало обращаться очень и очень бережно.

Толик не сомневался в том, что ему удастся проникнуть в самые отдаленные уголки памяти Аркаши Сурина. Что представляет собой эта хваленая человеческая память? 10 миллиардов нервных клеток и 10 триллионов связей между ними. Тот же самый компьютер, если разобраться.

Когда в прошлом году Толик проходил переподготовку на секретной базе под Белгородом, курсантом преподавался специальный курс получения информации у пленных. Пытки и «сыворотка правды» – это, конечно, дело нужное, но они хороши для экстренных обстоятельств, когда времени у тебя в обрез и ты вынужден ограничиваться поверхностными сведениями. Но где гарантия, что, выложив коды, Сурин не позабудет или не утаит какие-нибудь дополнительные подробности? За цепь без недостающего звена не вытащишь и ведро воды из колодца, не то что такую колоссальную сумму денег.

Толик подозревал, что в зарубежных банках существует какая-нибудь хитрая система паролей. Ты просишь перечислить деньги туда-то, а тебе в ответ любезно: да, мистер, офкоз, мистер, плиз вам и данке шон вместе с гутен моргеном. Только на самом деле хрен вам, мистер, а не мани-мани, потому что забыли вы произнести в разговоре условную фразу. Например, «мой несчастный брат попал в член к пепенцам» или еще какую-нибудь хренотень в этом роде. Что тогда?

Нет, Толик не собирался полагаться на волю случая. На тех самых курсах, которые он, кстати, закончил с отличием, специалистов учили читать человеческий мозг, как открытую книгу. В буквальном смысле.

Под присмотром инструктора Толик самостоятельно провел трепанацию черепа безымянному курьеру, перевозившему крупные партии опиума из Таджикистана. Стоило лишь прикоснуться ланцетом к особому бугорку в височной части его вскрытого мозга, как курьер вспомнил не только точный вес всех перевезенных им за десять лет грузов, но и сумел перечислить поименно всех детишек, с которыми ходил в один детский садик. Убираешь ланцет – поток воспоминаний иссякает. Возвращаешь в исходное положение – откровения возобновляются. Такой бы метод внедрить в церковных исповедальнях – ни одного нераскаявшегося грешника не останется.

Но еще любопытнее оказался обратный процесс этой нейрохирургической головоломки. В конце операции инструктор приложил ланцет к противоположной височной доле подопытного и сообщил ему, что на самом деле он никакой не мусульманин, а как раз ревностный иудей, причем от рождения. Когда таджику кое-как приладили черепную коробку обратно, он знал, что такое Тора, полагал, что его отца зовут рабби Ицхак Лурия, и даже мучительно пытался сформулировать главные принципы каббалы.

Так Толик узнал, что при умелом манипулировании человеческим сознанием можно не только выудить из него все, что душе угодно, но и оставить в нем ярчайшие псевдовоспоминания.

Нескольких слов, произнесенных инструктором во время операции, оказалось достаточно, чтобы подопытный «вспомнил» события, которые на самом деле с ним никогда не происходили. Как объяснил инструктор, данные установки обросли всевозможными подробностями и срослись с личностью таджика, внеся коррективы в его характер. Клетки, которые участвовали в запоминании его реального прошлого, распались, потому что это всего лишь самые обыкновенные белки, и ничего более. Генетический аппарат воспроизвел их заново, но это были уже другие клетки, и в них не было места для людей и событий, которые когда-то знал таджик.

В конечном итоге Аркаше Сурину, по задумке Толика, предстояло перевоплотиться в самого настоящего, неподдельного Тома Круза. То есть таковым станет считать себя только он сам, а для окружающих это будет обычный шизофреник с манией величия. Вот уж в родной «конторе» обрадуются-то! Нашелся Сурин, сам объявился, ах, ах! Да только вместо того, чтобы перечислять пассворды, станет он без запинки называть все фильмы, в которых якобы снялся, и всех голливудских телок, которых якобы перетрахал.

Это была своего рода месть Толика своим бывшим коллегам. Злиться на них вроде было не за что, а он все равно злился. Как в детстве, когда назло матери не ел мороженое, которое ему ужасно хотелось съесть. Только теперь это был уже не упрямый и злопамятный мальчик, а мужчина с настоящим боевым пистолетом, который пришлось перезаряжать этим утром. Совсем взрослый мужчина. И очень рациональный.

Прежде чем копаться в мозгу Сурина, Толик намеревался выбить из него сведения всеми другими, менее радикальными способами. Не хотелось ему, чтобы в полушариях допрашиваемого перемкнуло что-нибудь раньше времени. Но в остальном этот план им был принят и после долгих раздумий одобрен. Оставалось лишь завершить начатое. Упаковать Сурина в приличную одежду, усадить в машину и доставить по назначению.

Вот только браться руками за насквозь пропотевшую майку пленника Толик брезговал. Поэтому он просто поднял с пола скальпель и вспорол влажную ткань снизу доверху.

Да так и застыл, наклонившись над бесчувственным телом, когда услышал за своей спиной легкий шум. Такой звук мог издать только человек, спрыгнувший с подоконника на пол. И человек этот вскарабкался на второй этаж не потому, что ошибся адресом.

Стоило Толику лишь подумать о том, что самое время выхватить пистолет из-за пояса, как позади прозвучало насмешливое:

– Даже и не думай.

Громов? Не веря своим ушам, Толик хотел обернуться, но знакомый голос предупредил:

– Стой, как стоишь, только руки разведи пошире, чтобы я их хорошенько видел.

– Вы заколдованный, что ли, товарищ майор? – восхищенно спросил Толик, вовсе не собираясь подчиниться приказу. Он рассчитывал усыпить бдительность Громова, играя на его прежних чувствах. Как-никак бывшие сотрудники, смотревшие вместе в лицо одной и той же Смерти.

Это могло сработать, но не сработало.

– Какой я тебе теперь товарищ? – невесело усмехнулся Громов за спиной Толика. – Делай, что тебе велено, и не болтай ерунды.

– А если так? – Толик молниеносно приставил острие скальпеля к сонной артерии Сурина и обернулся через плечо с торжествующим взглядом.

Громов даже не пошевелился. В его глазах эмоций было не больше, чем в дуле револьвера, направленного на бывшего подчиненного. Весь исцарапанный, покрытый ссадинами, в порванной рубахе, он все равно сохранял такой невозмутимый вид, словно не из опасной передряги выкарабкался, а… например, совершал обход своих владений.

Именно такая ассоциация промелькнула в мозгу Толика. И еще он вдруг понял, почему всегда так сильно любил и ненавидел этого человека. Громов напоминал ему отца, которого у Толика никогда не было. Выдерживать его прямой взгляд было потруднее, чем удары на боксерском ринге.

Казалось, целая вечность прошла, прежде чем Громов соизволил чуточку приоткрыть рот.

– Честно говоря, я тебе даже спасибо скажу, если ты прикончишь этого гребаного хакера, – сказал он ровным тоном. – Не хочется с ним возиться.

– И вам не интересно узнать, куда он запулил миллиард с лихуем? – усомнился Толик.

– Нет, – сказал Громов. – Плевать я хотел на эти деньги. Чужие они. Для тебя они, может, что-то и значат, раз ты решил прибрать их к рукам. А для меня – пустой звук. Тьфу. – Он демонстративно сплюнул в сторону.

– Тогда предлагаю…

– И предлагать мне тоже ничего не надо, – перебил Толика Громов. – Сделки не будет. Забудь об этом.

– А что же будет? – поинтересовался Толик, убрав скальпель от горла Сурина. Он действительно не собирался его убивать. Это было все равно что перерезать глотку себе самому, если не хуже.

– Мм? – усмехнулся Громов. – Ты не догадываешься, что будет?

Толик догадывался. Потому-то он и улыбался во все свои великолепные зубы.

Многим людям он в эту минуту показался бы необычайно симпатичным – прямо хоть сейчас для рекламы «Мальборо» снимай. А вот волки усмотрели бы в этой улыбке угрожающий оскал и приготовились бы к битве не на жизнь, а на смерть.

Глава 22 Хирургическое вмешательство

Не чудо спасло Громова от пуль на шоссе, а самая обыкновенная дорожная сумка, стоявшая на соседнем сиденье джипа, заменяя одинокому водителю попутчика, в котором он, как обычно, не нуждался.

Помнится, из мощных динамиков «Лендровера» доносилось однообразное музыкальное уханье: ум-па, ум-ца-ца. Перекрикивая его, молодая девчушка с ломким голосом утверждала, что она потеряла голову. Мысленно посочувствовав ей, Громов взялся за тумблер настройки приемника и нашел другую песню, в которой сразу две девочки наперебой запричитали: ясошласума, ясошласума, мненужнаона, мненужнаона, аааааааа…

«Дурдом «Ясное солнышко», – подумал Громов, – нормальных, что ли, в мире шоу-бизнеса совсем уже не осталось? Перевелись все?»

Тут он машинально выключил приемник.

За поворотом дороги возникла иномарка салатного цвета. Неужели тот самый «Ситроен», который торчал ночью возле гостиницы? – насторожился Громов. Но подобные маловероятные совпадения потом всегда оказываются никакими не совпадениями. Тем более что мужская фигура возле стоящей на обочине машины тоже почудилась Громову смутно знакомой. Кто это? Неужели?..

Как только человек сделал правой рукой характерный жест сначала снизу вверх, а потом наоборот, все сомнения мгновенно рассеялись.

Да, это был тот самый «Ситроен», но возле него стоял не кто-нибудь из виденных Громовым кавказцев, а его бывший подчиненный Толик, которого он в шутку называл своим стрелком-радистом. Кругообразное движение, проделанное им, могло означать лишь одно. В руке Толик держал пистолет, намереваясь продырявить приближающуюся мишень, как это умел делать только он один. Главная проблема заключалась в том, что мишенью в данном случае являлся он, Громов.

Тормозить, разворачиваться или выхватывать оружие было некогда. Упав боком на соседнее сиденье, Громов тоже не выигрывал жизнь, хотя двигатель джипа заслонил бы его от пуль. Ведь стоит лишь его силуэту исчезнуть за передним стеклом джипа, как Толик переместит ствол чуть ниже, а то, что происходит с машиной, у которой на полном ходу лопаются простреленные шины, Громов знал на собственном опыте. Вернее, на опыте тех, кто так и не смог вырулить из своего последнего виража.

Даже не попытавшись сбросить скорость, он отпустил руль и выставил перед собой дорожную сумку. На ее дне лежал сложенный вдвое анилаковый бронежилет, который Громов в глубине души считал лишней обузой. Но, когда по сумке словно заколотили невидимой кувалдой, он по достоинству оценил преимущества сверхпрочного сплава. Их было пять – этих мощных ударов. Но пулям так и не удалось ни выбить спасительный щит из рук Громова, ни тем более пронзить надежную броню.

Когда потерявший управление джип с разгона ухнул вниз, Громов уже лежал на передних сиденьях, упираясь руками и ногами в противоположные дверцы. Он понятия не имел, с какой высоты ему предстоит лететь. И когда стремительный спуск после переворота кубарем наконец завершился, Громов не сразу поверил в то, что отделался так легко.

Толик так и не явился добить своего бывшего командира, то ли посчитав его мертвым, то ли решив не подставляться под пули. Постоял немного наверху и укатил прочь как ни в чем не бывало. Но Громов знал, что очень скоро им предстоит встретиться снова. Потому что нападение на дороге, ведущей в Мацесту, могло означать лишь одно: Толик тоже охотился за банковскими шифрами Аркадия Сурина. Что ж, значит, судьба…

Выбравшись из джипа, Громов полюбовался продырявленным дном сумки и начал взбираться по склону, прихватив с собой лишь револьвер да телефонную трубку. После падения его левая рука совершенно не годилась для таскания тяжестей, а в правой теперь должно было находиться оружие и ничего, кроме оружия. Весь остальной арсенал и вещи пришлось предоставить заботам доблестной милиции, которая должна была появиться на месте происшествия… с часу на час. Это у суетливых пожарников счет идет на минуты, а милиционеры, проведав о машине, съехавшей под откос, вряд ли бросят свою водку недопитой, а анекдоты – недорассказанными.

Дальше все было предельно просто. Сначала Громов поймал на шоссе попутку, которая вообще-то оказалась не попуткой, но сразу стала таковой, как только он убедил в этом водителя. К частной клинике на территории санатория Громов добрался пешком, чтобы не выдать свое присутствие шумом мотора. Было уже половина девятого утра, когда он увидел припаркованный рядом с больничным корпусом салатный «Ситроен» и взялся за ручку входной двери клиники. Сначала Громов убедился, что она зачем-то заперта изнутри на задвижку. Потом его внимание привлек характерный звук выстрела из пистолета с глушителем. Он поднял голову и увидел распахнутое окно. А к нему протянулась толстая горизонтальная ветвь растущего рядом платана.

Вот и все, никаких чудес. И вовсе не был Громов заколдованным, как заискивающе предположил застигнутый врасплох Толик. Он явно надеялся усыпить бдительность Громова. Даже товарищем майором его назвал, как в старые добрые времена. Да только те времена закончились. Новые настали. Злые.

* * *

– Какой я тебе теперь товарищ? – пренебрежительно бросил Громов спине Толика.

Он постарался не измениться в лице, когда тот приставил скальпель к горлу лежащего на полу Сурина и обернулся с нескрываемым торжеством во взгляде.

Громов и пальцем не пошевелил, потому что предпринимать что-либо было поздно. Выстрел не смог бы предотвратить короткого нажима остро отточенного лезвия. Оставалось блефовать, вот Громов и блефовал, произнося слова скучным, невыразительным голосом:

– Честно говоря, я тебе даже спасибо скажу, если ты прикончишь этого гребаного хакера. Не хочется с ним возиться.

– И вам не интересно узнать, куда он запулил миллиард с лихуем? – опешил Толик. Было заметно, что услышанное заявление его неприятно поразило. Такие лица бывают у игроков в покер, когда они, надеясь прикупить к своему джокеру что-нибудь стоящее, остаются ни с чем.

– Нет, – отрезал Громов. – Плевать я хотел на эти деньги. Чужие они. Для тебя они, может, что-то и значат, раз ты решил прибрать их к рукам. А для меня – пустой звук. – В подтверждение своим словам он презрительно сплюнул, хотя на самом деле во рту у него давно пересохло.

Толику не верилось, что он проиграл.

– Тогда предлагаю… – начал было он, но Громов не дал ему закончить:

– И предлагать мне тоже ничего не надо. Сделки не будет. Забудь об этом.

Блефовать так блефовать. Стоит противнику уловить хотя бы тень нерешительности на твоем лице, и выигрыш переходит в чужие руки. Толик своего бывшего командира расшифровать не смог, а потому сделал вид, что сдается.

– А что же будет? – поинтересовался он, отняв скальпель от горла Сурина.

Громов незаметно перевел дух и спросил в свою очередь:

– Разве ты не догадываешься, что будет?

Толик явно догадывался. Потому-то он и осклабился во всю ширину рта. Это могло означать только одно: он бросал вызов, отчаянно труся и отчаянно храбрясь одновременно.

– Догадываюсь, – заявил он, медленно развернувшись грудью к направленному на него револьверу.

При этом он как бы невзначай поправил выпростанную из брюк рубаху. Теперь рукоятка его пистолета находилась на виду.

Громов знал, что произойдет, если он попытается приблизиться к Толику или прикажет ему избавиться от оружия. Тут и гадать было нечего. Стоило лишь взглянуть на правую руку Толика, которая не просто висела вдоль туловища, а как бы парила над полом, и все становилось понятно. Кроме того, желание убивать по-прежнему проглядывало в его глазах. Громов, повидавший мужчин, опьяненных кровью во время боя, отлично знал, что означает этот взгляд – мутный и пристальный одновременно.

– Если ты думаешь, что я собираюсь пристрелить тебя на месте, то ты ошибаешься, – сказал Громов. – Я бы даже позволил тебе уйти, если бы…

– Если бы что? – быстро спросил Толик.

Кивнув на труп медсестры, Громов пояснил:

– Если бы не эта девочка. Полагаю, ты не одну ее сегодня убил, м-м?

– Она сдуру бросилась на меня со скальпелем, – буркнул Толик. – Вот и пришлось…

Он опустил голову, то ли изображая раскаяние, то ли запоминая точное положение рукоятки пистолета, который был готов выхватить в любое мгновение. То, что он пропустил последний вопрос мимо ушей, говорило о многом. Как и зловещая тишина в здании.

– Врешь, – сказал Громов, ощутив внезапную усталость.

Будь Толик лет на семь моложе, он вполне мог бы вызывать у Громова почти отеческие чувства. Фактически так оно еще недавно и было. Но тогда во взгляде Толика не наблюдалось этой безумной поволоки, похожей на пленку, которая набегает на глаза больших хищных птиц… Стервятников, – закончил Громов мысленно.

– Что, станете мне предлагать свои любимые заморочки? – вызывающе спросил Толик. – Три варианта на выбор, да?

– Нет, – холодно ответил Громов. – Я не убить бы тебя предпочел, а посадить. Надолго.

Это казалось невозможным, но Толик осклабился еще шире, чем до сих пор:

– Думаете, я перевоспитаюсь?

– Нет, – повторил Громов свое короткое отрицание. – Я не верю, что в тюрьме плохие люди становятся хорошими. Но я надеюсь, что плохим людям там плохо. Так что…

В этот момент Толик выхватил из-за пояса пистолет и выстрелил.

* * *

Он смотрел на своего бывшего командира и жалел, что ни один из них двоих не сможет пойти на попятный. Кто-то должен был умереть. Здесь. В этой больничной палате с уютными бежевыми обоями. На сверкающем линолеуме, настеленном на пол совсем недавно. В квадрате солнечного света, падающего из окна.

За окном было так много зелени и синевы, что все предметы в комнате выглядели на этом фоне тусклыми и блеклыми. Толик втянул ноздрями воздух, надеясь уловить свежий запах моря. Но оно осталось слишком далеко. Здесь витали совсем другие запахи. Вдыхать их совершенно не хотелось. Умирать или садиться за решетку – тем более.

Он схватился за оружие от отчаяния. Если бы под рукой у него была волшебная палочка, он предпочел бы загадать, чтобы они с Громовым оказались вдруг далеко-далеко друг от друга… нет, теперь враг от врага. Но волшебная палочка Толика осталась в детстве, вспоминать которое было все равно что пытаться восстановить давний сон. Кажется, тогда он, совсем еще шкет, выменял у соседского пацана бамбуковый огрызок на мамино обручальное колечко, заперся в кладовке, стиснул свое сокровище в кулачке и загадал: пусть у него будет папа, как у всех, а если папа у него быть не хочет, то пусть тогда он лучше умрет. Потому что мертвого отца иметь лучше, чем вообще никакого.

Тогда у Толика была волшебная палочка, в могущество которой он верил. Теперь он вырос и полагался лишь на свою «беретту-93».

Он выхватил ее быстрее, чем обычно, но Громов, который все равно мог бы успеть пристрелить его за эти кратчайшие доли секунды, почему-то замешкался. Чего он ждал? Что его бывший соратник бросит оружие и отправится хлебать тюремную баланду?

Толик вскинул пистолет, нажав на спусковой крючок в то мгновение, когда ствол оказался на уровне живота Громова, потому что прицеливаться выше было некогда. Он выстрелил и закричал от ярости, обнаружив, что никакой цели перед ним нет. И только тогда понял, что вот уже мгновение, как он убит.

* * *

Громов выстрелил в падении, до самого последнего мгновения надеясь, что ему не придется этого делать.

Он опрокинулся влево, едва рука Толика метнулась за своим пистолетом, и он еще только продолжал падать, когда прогремел выстрел.

Это отреагировал на угрозу собственный «смит– вессон», который всегда был готов подчиниться легчайшему мановению хозяйского пальца.

Толик управился со своим пистолетом быстро, значительно быстрее, чем на совместных тренировках в тире, где они вместе сожгли не одну сотню патронов. Но все равно он нажал на спусковой крючок уже после того, как громовская пуля впечаталась ему в лоб. Лицо у Толика стало удивленным и обиженным, но оно уже не принадлежало живому человеку. Может быть, Толик так и не успел осознать, что его последний в жизни выстрел оказался неточным.

Лежа на боку, Громов заскрипел зубами и закрыл глаза, ругаясь последними словами. Тому было свое объяснение – поврежденное во время утреннего слалома плечо. Но, слава богу, ничего никому объяснять не требовалось. Обошлось без свидетелей.

Когда он поднялся и приблизился к убитому, каждое его движение казалось выверенным до миллиметра, но все равно все они были излишне отрывистыми, как у робота в старых фантастических фильмах. Да он и чувствовал себя запрограммированным роботом. Потому что человеку Громову вовсе не хотелось заниматься тем, чем он был вынужден заниматься.

Он поднял на руки бесчувственное тело Аркадия Сурина и, борясь с искушением со всего размаху швырнуть его об стену, бережно понес к выходу, чтобы увезти на «Ситроене» как можно дальше от очередного поля боя.

Запахи пороха, крови и мочи, часто преследовавшие его даже во снах, опять сделались реальностью. А слезы, как всегда, не пахли ничем, хотя были уже пролиты и будут пролиты по каждому из тел, оставшихся в здании.

Что ж, Громов ведь не по зеленому лужку вышел прогуляться. А сам становиться травой раньше времени он не собирался.

* * *

Когда Сурин в последний раз видел этот мир, в нем было солнечно, а теперь вокруг царил мрак.

Болезненно морщась и хлопая глазами, он с трудом приподнялся на локтях и увидел перед собой ночное море, на фоне которого вырисовывалась еще более черная фигура, обращенная к нему спиной.

«Черный человек. Черный, черный…» – невесть почему пришедшая строчка из полузабытого стиха стала первой связной мыслью Сурина. Лишь после этого он осознал, что жив, и обрадовался этому, хотя повода для радости вроде не было никакого. Его ведь похитили из больницы не для того, чтобы по головке гладить.

Преодолевая слабость и онемение во всем теле, Сурин попытался перевернуться на живот. Он еще не знал, что будет делать дальше: уползать на четвереньках или убегать во весь рост, но оставаться на месте рядом с черным человеком ему вовсе не хотелось.

Камешки под ним предательски зашуршали, заскрипели. Не обернувшись, мужчина бросил через плечо:

– Очухался, засранец? Лежи как лежишь и не дергайся.

Голос принадлежал не тому страшному человеку с пистолетом, который сначала предложил медсестре Наташе называть его просто Толиком, а потом хладнокровно застрелил. Сообразив это, Сурин испытал некоторое облегчение. Но это продлилось недолго. Незнакомец обратил на него пристальный взгляд и мрачно поинтересовался:

– Ты хоть представляешь, сколько народу из-за тебя полегло? А, засранец?

Сурин смущенно сложил ладони лодочкой, прикрывая ими низ живота. Почему-то совершенно голый, он чувствовал себя под направленным на него взглядом крайне неуютно и скованно, как под пронизывающими рентгеновскими лучами. Причиной тому были глаза незнакомца, которые словно светились изнутри холодным серебристым светом.

«А в них просто отражается луна», – догадался Сурин, но тут же обнаружил, что лунный диск находится за спиной черного мужского силуэта, и с тоской подумал: твои главные неприятности только начинаются, Аркадий.

Когда незнакомец легко поднялся с места и направился к нему, у Сурина мгновенно сделалось во рту еще суше, чем прежде. Шевелить языком было все равно что водить точильным бруском по наждачной бумаге. В руке у незнакомца была зажата узкая сверкающая полоска. Хорошенько разглядев ее уже перед самым своим носом, Сурин понял, что видит перед собой хирургический скальпель – возможно, тот самый, которым он вспарывал кокон бинтов на голове.

– Догадываешься, зачем мне понадобилась эта штуковина? – спросил незнакомец. Не дожидаясь ответа, сам же и пояснил: – Или ты выкладываешь мне все прямо сейчас, или я делаю тебе еще одну пластическую операцию. После нее ты уже никогда не сможешь лакомиться рисом и хот-догами, как твой обожаемый Том Круз. – Прозвучал презрительный смешок. – Вкусную и здоровую пищу, Аркаша, тебе придется принимать через специальную трубочку. А я буду приходить к тебе снова и снова, чтобы продолжать начатое. – Покачав головой, незнакомец посоветовал: – Даже не пытайся представить себе, на что ты станешь похож перед смертью. Это будет зрелище не для слабонервных… Ну что, приступим?

С одной стороны к побледневшему лицу Сурина был поднесен скальпель, с другой – телефонная трубка.

– Я должен говорить в нее? – заторопился Сурин, ощутив уголком рта прикосновение стали. Она была холодна, но все равно показалась ему обжигающей.

– В нее, засранец, – подтвердил незнакомец. – Это японская трубка самой последней модели. В нее встроен диктофон. И если ты потом вздумаешь отказаться от своих слов, то…

– Понял, – быстро сказал Сурин. – Итак, являясь сотрудником Центробанка, я узнал из сообщений в прессе о намечающемся…

– Всю эту лабуду расскажешь другим людям в другом месте, – перебил его светлоглазый незнакомец. – За тобой уже летит вертолет, слышишь?

– Да, – подтвердил Сурин, приподняв голову, – слышу.

– Ну вот, пока ты при ушах и при здравой памяти, выкладывай-ка мне названия банков, в которые ты перечислил деньги, – холодно сказал незнакомец. – Номера счетов, точные суммы, коды… Живо вываливай все это дерьмо, которым ты набит по самую маковку, засранец.

– Всего перечислений было семнадцать, – отрапортовал Сурин, невольно прислушиваясь к тарахтению приближающегося вертолета. – Первое было произведено в «Суисс Националь…»

Незнакомец продолжал держать трубку у его рта, а сам равнодушно отвернулся, словно мириады звезд в ночном небе интересовали его значительно сильнее, чем сотни и сотни миллионов долларов на семнадцати заветных банковских счетах.

Сурин смотрел на обращенную к нему широкую спину незнакомца и отстраненно думал о том, что еще никогда в жизни он не ощущал себя таким маленьким, жалким и никчемным, как этой ночью.

И не малый рост Сурина был тому причиной. Что угодно, только не малый рост.

* * *

Курортный рай остался за бортом самолета, уносящего Громова в летнее пекло Москвы.

На этот раз ему досталось место возле прохода. Расстилающимися внизу видами полюбоваться не удавалось, и, чтобы как-то убить время, он лениво перелистывал газеты, моментально забывая все, о чем успел прочитать на предыдущей странице. Недавние воспоминания были слишком яркими, чтобы их могли заслонить даже самые кричащие газетные заголовки.

Беременная девчушка, сидящая по левую руку от Громова, излучала оптимизм и запах свежего молодого пота, перебивавший даже аромат дешевой парфюмерии. Несколько раз она подозрительно покосилась на лицо Громова, покрытое царапинами и ссадинами, но в основном упорно пялилась в свою книжку, опасаясь, наверное, быть втянутой в беседу со своим столь подозрительным на вид соседом.

Когда последовало объявление о начале посадки, девчушка решительно захлопнула книжку и сунула ее в карман на спинке переднего сиденья.

«Наркомент, – машинально прочел Громов перевернутое вверх ногами название. – Жизнь одна, и отнять ее так просто…» Вот уж точно подмечено. Отнять жизнь просто, слишком просто. Гораздо проще, чем подарить.

Он покосился на беременную девчушку, читающую совсем не то, что следовало в ее положении, и осторожно поинтересовался:

– Интересная книга?

Она вскинула взгляд, неодобрительно скользнула им по всем боевым отметинам на лице Громова, но в конечном итоге решила, что прямой угрозы он собой не представляет, – во всяком случае, в таком людном месте, как салон пассажирского самолета.

– Ничего, – откликнулась она. – Весело написана.

– Судя по обложке, тут речь идет о наркотиках и большой крови, – сказал Громов с некоторым недоумением. – И все равно весело?

– Ага, – беззаботно подтвердила девчушка, осторожно примеряя ремень безопасности к своему круглому животу. – Да вы можете взять эту книжку, если хотите. Я ее уже дочитала.

– А как же ваша домашняя библиотека? – удивился Громов. – Разве не хочется ее пополнить?

– Зачем?

– Ну… Так принято, разве нет?

Девчушка пренебрежительно наморщила нос:

– Это же бандитский роман! Когда подрастет мой сын, – она ткнула себя пальцем в живот, – никаких наркоментов и бандитских группировок в России уже не останется. – Девчушка улыбнулась. – Так что можете смело забирать эту книгу. Мне и моим детям она уже не пригодится.

Громов сначала просто улыбнулся ей в ответ, а потом запрокинул голову и расхохотался так весело и искренне, как не получалось у него уже много-много лет подряд.

Нет, он все же не зря жил на этом свете. Ради того, чтобы о бандитах перестали писать и читать, стоило и жить, и умирать, и опять жить, чтобы умирать снова.

Кроме того, разве у него и остальных людей имелся какой-то иной выбор?

Оглавление

Глава 1 У каждого свой улов

Глава 2 Ищите мужчину

Глава 3 Между прошлым и будущим

Глава 4 Мал золотник, да дорог

Глава 5 На суше и на море

Глава 6 Кому рай, а кому пекло

Глава 7 Жизнь корот…

Глава 8 Мент и следственный эксперимент

Глава 9 Минин без пожарского

Глава 10 С легким паром!

Глава 11 Власть – всласть

Глава 12 Какой погоды ждать у моря?

Глава 13 День милиции продолжается

Глава 14 …и бандит с бандитом говорит

Глава 15 Человек ниоткуда

Глава 16 Ночная жизнь

Глава 17 Шкура убитого медведя

Глава 18 Ваше слово, мистер Смит!

Глава 19 Любовь и смерть

Глава 20 Наша судьба в наших руках

Глава 21 Умирать подано!

Глава 22 Хирургическое вмешательство

Реклама на сайте