«Африканский вояж»

Максим Михайлов

Африканский вояж

Знамя действительно было чужим, вернее его вообще не было. Не считать же всерьез за знамя дурацкий черный флажок с "Веселым Роджером" красовавшийся на шевроне. "Понты дороже денег", — презрительно скривившись, откомментировал эту эмблему командир, глянув на рукав своей камуфляжной куртки. Но возможно, это и было то самое знамя, которого они заслуживали, потому что другого у них давно не было, вернее за последнее время знамен было так много, что выделить из них какое-нибудь одно вряд ли получилось бы. Разве что, то давнее и торжественное красное с золотой бахромой, которому присягали и которое клялись защищать. Этому знамени они отдали долг сполна, до последнего, до тех пор, пока его не сменил чужой и бездушный триколор, а уж ему они не были должны ничего.

* * *

Под ногами громко чавкала топкая зелень. Сырой пропитанный резко пахнущими испарениями воздух шумно всасывался в легкие и с хриплым присвистом вырывался из широко распяленного рта. Мясистые лианы, свисающие с деревьев тут и там мерзко щекоча кожу, шлепали по лицу. Он не обращал на это внимания, сил нагибаться и уворачиваться давно не было. Сколько уже продолжается этот бешенный бег не разбирая дороги? Минуты? Часы? Годы? Он не смог бы ответить на этот вопрос. Как не мог внятно сказать, куда именно бежит. Его гнал страх, первобытный ослепляющий не дающий шанса даже на миг остановиться, задуматься, выработать какой-то разумный план спасения. Страх физической боли, смерти, страданий заставляющий каждую клеточку измученного тела вопить от нестерпимого ужаса. Сейчас вместо мозга думали древние инстинкты. Скорее, скорее уйти как можно дальше, спрятаться, спастись, скрыться, растворяясь в этом чужом лесу. Зеленое марево как в тумане колышется перед глазами. Дальше, дальше в самую глубь этой пляшущей зелени, там не найдут, там можно будет забиться в темноту под корнями узловатых деревьев, зарыться в сырую вязкую гниль и наконец отдышаться, успокоить молотом бьющуюся в висках кровь.

Крепкие и ловкие пальцы цепко ухватили его за плечо. Он вырвался с неожиданной силой, дико по-звериному заверещав от смертельного ужаса, и отпрянув в сторону. Но чужая рука уже вцепилась в ворот пятнистой куртки, рывком пригибая к земле, бросая на колени. Из зеленого тумана перед глазами выплыло зло ощеренное в грязных потеках лицо Беса. Тонкие, похожие на бледных червяков губы шевелились, что-то говоря, но смысл слов не доходил до пораженного страхом сознания. Жесткая ладонь хлестко ударила по щеке, возвращая окружающему миру звуки.

— Ты чего, Студент?! Совсем охренел с перепугу?! А ну соберись!

Несколько резких рывков за ворот мотнули из стороны в сторону бессильно обвисшую голову. Пальцы крючками впившиеся под челюсть заставили вздернуть подбородок и встретиться глазами с горящим бешенством взглядом Беса. Командир, наверное, и сам понятия не имел, каким жутким может быть его лицо, закаменевшее, неживое, с темными провалами пустых холодных глаз. На этом лице жили лишь нервно подергивающиеся в хищном оскале губы:

— Вот что, урод! Мне с тобой возиться некогда! Будешь чудить, сам пристрелю! В лицо тебе выстрелю, чтобы не опознали, понял!!!

В свистящем шепоте командира столько чистой незамутненной ненависти, что ужас погони мгновенно теряется, отходит на второй план. "Пристрелит, точно! Как сказал, так и сделает!" Студент на секунду представил себе собственный труп с развороченным разрывной пулей лицом валяющийся в кишащей белесыми прозрачными пиявками луже и содрогнулся всем телом, окончательно возвращаясь к реальности.

— Так то лучше, — уже спокойнее произнес Бес, видя, как мутная пелена уходит из глаз подчиненного, и они становятся хоть и испуганными, но все же осмысленными. — Штаны-то сухие?

Студент в ответ судорожно закивал, толком не поняв, о чем его спросили.

— И то хлеб, — кивнул командир. — Бывало и хуже. Ляг передохни, привал.

Студент огляделся по сторонам. Они находились на небольшой окруженной буйными зарослями полянке. Бес отошел от него и теперь негромко втолковывал что-то Самураю — крепкому здоровяку с типично азиатским лицом. Остальные трое вповалку лежали в высокой сочной траве и казались в своих мешковатых камуфляжных комбинезонах замшелыми коряжистыми колодами. Только ярко-красная футболка Ирины выделялась неуместным пятном на этом фоне. Девушка лежала, положив голову на бедро Маэстро, пижонистого парня с приблатненными рисованными манерами, который сразу невзлюбил Студента, впрочем, неприязнь была взаимной. Странно, но то что Ирина лежит вот так, чуть ли не уткнувшись лицом в пах чужому мужчине не вызвало сейчас у Студента ни малейшей ревности. Хотя увидь он такое вчера, наверняка не обошлось бы без обид и взаимных колкостей. Студент был тайно и безответно влюблен в Ирину, но теперь об этом как-то не вспоминалось. Даже вздымавшаяся от судорожного дыхания обтянутая тонкой тканью грудь девушки совершенно не волновала. В звенящей пустоте мозга мелькнуло лишь тупое удивление: "Надо же, и она выдержала этот сумасшедший бег".

Тем временем командир закончил свой разговор с Самураем и тот, молча кивнув, бесшумной расплывчатой тенью скользнул в окружающий полянку кустарник, направляясь назад, туда откуда они только что с таким трудом вырвались. Студент проводил Самурая удивленным взглядом, его самого никакая сила не смогла бы заставить вернуться обратно. Бес повернулся к лежащим и коротким взмахом руки подозвал их к себе. Кекс, невысокий, бритый наголо парень лет тридцати дисциплинированно поднялся. Маэстро же лишь картинно развел руками:

— Таки не могу, начальник. На одной из моих ног отдыхает дама.

При этих словах лицо Беса исказилось с трудом сдерживаемым недовольством. Студент давно подозревал, что командир недолюбливает представительницу компании, и предпочел бы, чтобы на ее месте был мужчина, хотя Бес и старался этого не показывать, но слишком уж его отношение к Ирине было натянутым и официальным, что резко контрастировало с заигрываниями других членов команды.

— Дама… — процедил командир, сплюнув для убедительности под ноги. — А ну подскочил вместе с дамой и сюда впереди собственного визга!

Маэстро, не смотря на многие вольности, разрешавшиеся ему в связи с давним знакомством с командиром, а может именно благодаря этому, четко умел различать, когда можно пошутить и повыпендриваться, а когда не стоит. Поэтому услышав в голосе Беса жесткие стальные нотки, он тут же вскочил, совсем не деликатно отстранив девушку. Окинув его недовольным взглядом, Бес присел на корточки и вытянул из планшетки карту. Маэстро и Кекс склонились над ней, о чем-то тихо перешептываясь.

Студента командир не позвал, но тот, превозмогая тупую боль в натруженных мышцах, все же поднялся и переместился поближе к тройке совещавшихся. Изредка их реплики доносились до него, вселяя надежду и веру в то, что эти сильные и опытные люди найдут способ вытащить себя, а значит и его из передряги, в которую они все вместе угодили. "Тридцать километров лесом… Граница… Рвать будем здесь… Только дойти, там все отнимем… По дороге нельзя, там пост… На хрен нам посольство, нейтральная страна… Только до телефона добраться, а там пусть думают… Девка не дойдет… Тридцать километров… Надо очень быстро… Но не бросать же…" Под аккомпанемент их тихого шепота Студент незаметно для себя задремал, вернее впал в какое-то полуобморочное забытье. В багровом тумане перед глазами мелькали искаженные яростью чернокожие лица, звенели катящиеся гильзы, и горячей волной обдавал ладонь раскаленный автоматный ствол.

Из забытья его вырвал шорох кустов. На поляне как-то сразу, будто неведомый лесной дух, материализовался Самурай. Вопросительно глянул на командира и, получив разрешающий говорить кивок, лаконично доложил:

— Есть, идут быстро, за нами, стволов тридцать, где-то километра полтора…

Глухой хлопок, донесшийся с той стороны, откуда пришел разведчик прервал его речь.

— Километр точно, — широко улыбнувшись, поправился Самурай.

Бес показал ему оттопыренный большой палец и махнул рукой остальным.

— Подъем, орлы… и вороны! Нам пора, «друзья» на пятки скоро наступать будут!

Студент

Мобильник на поясе жизнерадостно запиликал мотив "Хорста Весселя". Сашка, гордо улыбнувшись, исподтишка огляделся по сторонам, не спеша ответить на вызов. Жаль, но никто из находившихся поблизости не узнал мелодию, а следовательно не смог оценить ее смысла. Это слегка подпортило настроение, еще бы, попробуй найди, даже в нынешней демократической России, старый фашистский марш, столько сил и времени на это убито, а снующему мимо обывательскому быдлу абсолютно до фонаря! Лишь сидящая на соседней скамейке вульгарно накрашенная девица в мини-юбке, поймав испытующий взгляд крепкого, наголо обритого парня с непонятной татуировкой на шее призывно оскалилась. Только этого еще не хватало, Сашка торопливо отвел глаза и повернулся к потасканной диве спиной, нажимая клавишу приема.

— Хайль, брат! Есть срочное дело! Подъезжай сегодня к пяти на Набережную.

Голос одного из младших фюреров доносился сквозь треск помех еле-еле и Сашка, не сразу врубившись чего собственно от него хотят, даже растеряно переспросил:

— Куда? Зачем? У меня на вечер планы были… К семинару готовиться надо…

— Какие планы! — голос сразу построжал и в нем мелькнули жесткие командирские нотки. — Ты что совсем обалдел?! Еще в планетарий отпросись! Сегодня проводим акцию! В пять на Набережной. Роджер!

Сашка еще несколько секунд тупо смотрел на дисплей мобильника со стереотипной фразой "Вызов завершен", затем с досадой покосился на все еще строившую глазки девицу и быстрыми шагами двинулся в сторону проспекта. Сидеть в скверике перед фонтаном, наслаждаясь первыми по настоящему теплыми лучами весеннего солнца, как-то сразу расхотелось. "Тоже мне, начальник выискался! — бурчал он себе под нос на ходу. — Проводим акцию! Орел комнатный! Акции он проводит! Опять поди плакатики расклеивать заставят!" Попадавшиеся на встречу прохожие благоразумно спешили уступить дорогу крепкому парню, затянутому в черную кожу. Гулко цокали металлические подковки тяжелых ботинок с высокими берцами, развевались при каждом шаге форсистые белые шнурки.

В боевую националистическую организацию "Русские волки" Сашка вступил недавно. Эдик, одноклассник, а теперь сокурсник в университете, привел как-то на митинг. Сашка идти особо не хотел, но соблазнился халявным пивом, которое обещали раздавать устроители, да и вообще в тот день заняться было нечем, так хоть какое-то развлечение. Неожиданно речи кричащих в микрофоны ораторов зацепили за живое, да так, что и про пиво позабыл. Может быть виной тому была сама накаленная, пронизанная непонятной силой и незнакомой жесткой энергетикой атмосфера, может так подействовала грозная эстетика происходящего — красочные знамена, эффектные повязки со свастикой на рукавах черной униформы, только Сашка, простояв два часа с раскрытым ртом и чутко ловящими каждое слово ушами, упросил Эдика свести его с организаторами.

Сказано — сделано, и уже на следующий день он оказался на одной из конспиративных квартир «Волков». Там его восхищение этими жесткими уверенными в себе парнями еще больше окрепло. Вот где молодежь занималась настоящим, тяжелым и опасным делом! Вела борьбу за спасение нации, а не тупо прожигала жизнь по барам и ночным клубам! И Сашка понял, что его место именно здесь, среди черно-красных знамен, тяжелых бритых затылков и черных кожаных курток. Он должен быть с ними! К его удивлению, попасть в "славную когорту избранных" оказалось сравнительно легко. Побеседовав минут десять с одним из высших городских фюреров, представившимся прозвищем Лис, и заполнив формальную анкету, основной целью которой было выяснить, нет ли среди его ближайших родственников представителей монголоидной и негроидной рас, или того хуже евреев Сашка торжественно пожал руку все тому же Лису и получил отпечатанный на цветном принтере членский билет за номером 388.

Домой новоявленный «волк» летел, как на крыльях, жаль, что не с кем было поделиться радостью. Вряд ли в семье, где до сих пор истово чтили память погибшего в Отечественную под Сталинградом деда, оценили бы вступление внука в пусть русскую, но все же откровенно фашистскую организацию. Да и Лис весьма недвусмысленно предупреждал: "Помни, мы являемся боевым крылом большой организации. Огромная честь быть «волком», но велика и ответственность, а иногда и опасность. Вполне может случиться так, что во имя великой борьбы тебе прикажут нарушить закон установленный предателями Истинной России. Этого не надо бояться, но соблюдать разумную осторожность необходимо. Старайся без нужды не делиться ни с родными, ни с друзьями делами организации. Пропаганду наших идей тоже вести нет нужды, для этого найдутся другие, специально обученные люди. У «волков» же другая задача — стоять на страже безопасности партии".

С тех пор прошло несколько месяцев, и первоначальная эйфория постепенно улеглась, несмотря на громкие заявления ничего выдающегося совершить за это время не довелось. Лишь дважды Сашке и еще нескольким молодым «волкам» поручали расклеивать по городу листовки. Но это совсем не значит, что молодежью никто в организации не занимался, совсем наоборот. Три раза в неделю по вечерам Сашка приходил во двор, где находилась штаб-квартира, и неприметная желтая «Газель» напоминавшая маршрутное такси увозила его и других «волков» за город на «базу». А там уже ждали инструктора — взрослые, тертые мужики, суровые до жестокости. Им были глубоко по барабану партийные идеи, они в них совершенно не разбирались. Зато они здорово понимали в другом: в костоломных приемах армейского рукопашного боя, в стрельбе из многих видов оружия, способах прорыва милицейских заградительных цепей, тактике действий малых подразделений и тому подобных интересных и полезных вещах. Своими знаниями они щедро делились с необученной молодежью, между собой слегка обидно обзывая ее «пластилином». "Это потому, что пока вы молодые из вас что угодно вылепить можно" — пояснил раз инструктор одному из наиболее настырных и обидчивых учеников.

Частенько проводились и так называемые «политзанятия». Их вел лично Лис. И вот там, Сашка узнал много такого, от чего в его душе проросли и дали плоды первые ростки настоящей ненависти к «инородцам». Раньше он относился к ним вполне спокойно, они существовали как бы параллельно, он не трогал их, они его. И лишь теперь он узнал и о всемирном еврейском заговоре, и об исламском фундаментализме, в принципе отказывающем ему, Сашке, в праве существовать на этой земле лишь потому, что он чтит иного бога. Уж если совсем честно, то Сашка вообще никакого бога не чтил, но тем более для Аллаха делать исключения не собирался.

К указанному времени Сашка в компании еще десятка таких же, как и он молодых «волков» бестолково топтался на Набережной про себя проклиная придурков-фюреров которым так некстати пришла мысль проявить очередную активность. Семинар по макроэкономике это совсем не шутки и гроза всех студентов доцент со смешной кличкой Долгоносик без колебаний влепит два шара за неподготовленность, а значит, прощай вожделенный зачет автоматом по предмету. Видимо придется зубрить чертову макроэкономику ночью. Занятый этими невеселыми мыслями Сашка даже не заметил, откуда на Набережную тихо шурша шинами, вырулила знакомая «Газель». Из распахнутой двери высунулся один из инструкторов и призывно махнул рукой:

— Давай быстрее, грузимся, парни! Ну, шевели там булками, кому сказал!

Бритые парни в черной коже шустро попрыгали в машину, и «Газель» коротко рыкнув двигателем, покатила по городу, стараясь избегать центральных улиц и при любой возможности ныряя во дворы и узкие переулочки. Инструктор вел себя как-то странно, преувеличенно бодро улыбался, плоско шутил и сам же первый гоготал над своими остротами как заведенный. От этой наигранной веселости у Сашки, да и у многих других по спинам пробежал холодок неясного дурного предчувствия, и в салоне сразу сгустилась непривычно тревожная атмосфера. На расклейку очередных листовок начало акции совершенно не походило.

Примерно через час петляния по закоулкам машина встала в заросшем зеленью глухом дворе. "Мы где-то в центре", — решил про себя Сашка всю дорогу пытавшийся следить за маршрутом и, тем не менее, довольно быстро потерявший ориентировку. Дверь хлопнула, и в салон быстрым скользящим движением не вошел, а буквально просочился Лис. Вот только что его не было и вдруг, раз, и он уже сидит в кресле у кабины шофера, внимательно рассматривая «волков» по обыкновению чуть прищуренными глазами.

— Парни, — закончив беглый осмотр, начал фюрер. — Настало время проверить, на что вы реально годитесь. Мы старались сделать из вас настоящих людей, бойцов, цвет и гордость угнетенной и униженной русской нации. Сегодня будет видно, удалось это или нет.

От такого вступления Сашка почувствовал, как по пояснице забегали предательские мурашки, в животе стало пусто и холодно, а ладони сжатых в кулаки рук неожиданно взмокли.

— В нашем истинно русском городе, — между тем продолжал Лис. — Как вы сами знаете, в последнее время появилось много мигрантов с Кавказа. Мы не против их приезда и готовы принять и даже помочь. Но! Наше радушие распространяется только на тех, кто уважает нас и наши обычаи, живет по нашим законам и понимает, что он здесь лишь гость, а отнюдь не хозяин. Я прав?

Салон машины отозвался нестройным одобрительным гулом.

— А раз прав, то кто-то должен показать возомнившим о себе чуркам их место! Кто-то должен отстоять наш русский порядок!! Спасти наших женщин от насилия!!! Заставить зверей уважать русских!!! Показать кто хозяин этой земли! Этой великой страны!!! — голос фюрера поднимался все выше и выше, ввинчивался в бритые головы с неотвратимостью сверла, наэлектризовывал, заставлял слушателей гневно сжимать кулаки. — А кто должен сделать это?!! Кто защитит и отстоит светлую память наших отцов?!! Кто спасет от поругания матерей?!! Кто?!!

— Мы! — хрипло выдохнул салон.

— Кто?!! Я не слышу вас! Кто?!!

— Мы!!! — от дружного рева вздрогнули стекла.

Даже Сашка, весьма нейтрально относившийся к выходцам с Кавказа и приятельствовавший с несколькими однокурсниками-дагестанцами, в этот момент ощутил волну слепящей удушающей ненависти, казалось попадись сейчас ему ненавистный мигрант и зубами вцепиться в заросшее жесткой щетиной горло и грызть будет не хуже бульдога. До него, конечно, и раньше доходили какие-то невнятные слухи и разговоры, о беспределе учиняемом гостями с юга то на городском рынке, то в студенческих общагах, о том, что вконец опьяневшие от безнаказанности горцы творят в городе что хотят, а менты и администрация так плотно с ними повязаны, что и управы на лихих джигитов не найти. Но эта информация всегда пролетала мимо ушей, как фантастические истории, происходящие где-то на другой планете, с кем-то выдуманным. Теперь же внезапно пришла на ум фраза, однажды мимоходом брошенная Лисом: "Чужого горя и чужих проблем не бывает, каждый в ответе за все, что происходит вокруг. Это не мое дело, говоришь ты, отворачиваясь, когда твою однокурсницу насильно запихивают в машину пьяные кавказцы. Сами разберутся, говоришь ты, проходя мимо лоховатого деревенского мужика, которого разводят на базаре, держащие там масть хачики. Так вот, когда они придут к тебе и скажут, что будут теперь жить в твоем доме и трахать твою жену, твои соседи тоже отвернуться и скажут, что это не их дело. Сила черных в том, что они друг за друга. Наша слабость в том, что мы каждый сам по себе". И Сашка внезапно до боли ясно ощутил правоту наставника, пусть злую, пусть жестокую, но правду его слов. И еще раз, будто подводя точку под уже принятым важным решением, тихо пробормотал: "Мы… Кто же кроме нас?"

Лис внимательно оглядел «волков» и видимо удовлетворенный результатами своей речи совершенно спокойным деловым тоном начал инструктаж:

— А раз так, то приступим. Первое. Всем достать мобильные телефоны и выставить будильники на вибросигнал в 19 часов 40 минут. Сделано? Теперь мобильники положить во внутренние карманы. Срабатывание будильника сигнал к окончанию акции, где бы вы в этот момент ни находились, чтобы ни делали, бросаете все и отходите к месту сбора. Место сбора здесь во дворе. Машина будет вас ждать. Ясно? Теперь сама акция. Сегодня в ресторане «Альбатрос» в 19 часов проходит стрелка лидеров дагестанского и чеченского землячеств. Задача: под руководством инструктора выдвинуться к ресторану и ровно в 19 часов 30 минут с улицы через окна забросать зал ресторана бутылками с зажигательной смесью. Всех кто попробует выскочить наружу лупить сколько хватит сил. Пусть знают, что здесь их не бояться и не позволят устроить беспредел как в других городах. Когда инструктор поведет вас к ресторану всем постараться как можно лучше запомнить дорогу. Машина уйдет отсюда в 19 часов 50 минут. Опоздавших не ждем. Если кто попадется ментам — молчать и косить под случайного прохожего до последнего, тогда вытащим, адвокаты есть. У меня все. Вопросы? Нет? Отлично! Оружие получите у инструктора. Слава России!

— Слава России! — рявкнул салон.

Лис вскинул руку в приветствии и неспеша покинул машину, плотно прикрыв за собой дверь.

Как ни странно не смотря на всю чудовищность предстоящей акции, в тот момент Сашка не ощутил ни тени сомнения, ни в ее необходимости, ни в их праве сжечь живьем совершенно незнакомых людей, на которых укажет фюрер. В голове было абсолютно пусто и легко, только бил ознобом азарт предстоящей схватки, точь в точь как перед шагом в яму с опилками при учебных боях на «базе».

Тем временем выскочивший следом за Лисом инструктор выслушивал последние наставления и если бы Сашка в этот момент выглянул в окно, то весьма удивился бы. В ходе короткого инструктажа фюрер несколько раз глазами указал инструктору на маячащую в окне Сашкину голову, в ответ инструктор понятливо кивнул. Но Сашка, захваченный начинающейся акцией, первым "настоящим, достойным борца делом" в окно не смотрел.

— Всегда приятно, когда есть возможность убить сразу двух зайцев, — с тихим смешком произнес Лис.

Инструктор в ответ лишь криво ухмыльнулся.

Ресторан «Альбатрос» находился на первом этаже бывшей интуристовской гостиницы. Честно говоря, иностранцы и в советское время не осаждали толпами предназначенный специально для них приют в центре провинциального города. А теперь представителей дальнего зарубежья и вовсе давно не встречалось, большинство постояльцев составляли гости из бывших братских республик в одночасье ставших заграницей. Тем не менее, ресторан процветал, известный добротной и относительно дешевой кухней, чистотой и ненавязчивым сервисом он выгодно отличался от аналогичных заведений, что как грибы после дождя появлялись в новую капиталистическую эпоху. Широкие во всю стену окна выходили прямо на проспект и если бы не тяжелые бордовые портьеры все посетители были бы как на ладони.

"Может так оно и лучше, если бы как на ладони. Зато и улица также видна, а то сидишь здесь, как в пещере, только, в отличие от настоящей пещеры, окружен не прочной и надежной горной породой, а хрупким стеклом. И лишь тяжесть старых пыльных портьер создает эту иллюзию закрытости и защищенности от окружающего мира", — совершенно неожиданно даже для самого себя подумал Эмиль, и даже головой тряхнул, прогоняя назойливую мысль о возможной ловушке. Хоть он и работал телохранителем Ильяса Шерипова всего неделю, а в этом городе жил на два дня больше, Эмиль уже отлично понимал, что все, кто мог бы воспользоваться ситуацией и организовать покушение на собравшихся в ресторане, сейчас сидят в центре зала за сдвинутыми ради такого случая и ломящимися от изобилия закусок столами: сам Ильяс, столь же, если не более, уважаемые братья Магомедовы, Руслан Монотилов со своими ближайшими помощниками и трое чеченцев, по инициативе которых и проводилась встреча. Собственно вот эти люди и "делали погоду" в местном теневом мире. И бояться им стоило лишь друг друга.

Они чувствовали себя здесь хозяевами, хотя мало кто из них родился и вырос в этом затерянном в центральной России городе. Большинство появилось тут не так давно, и по началу отнюдь не претендовало на роль хозяев. Они начинали с малого, торговали фруктами на рынке, открывали маленькие магазинчики, в которых все товары были пусть на рубль, но дешевле, чем у местных бизнесменов, не доедали, не досыпали упорно вгрызаясь в чуждую среду обитания и закрепляясь в ней, не приспосабливаясь к чужим условиям, а сами эти условия переделывая под себя. В лихие времена "дикого капитализма" они не только выжили, но и приподнялись благодаря надежной охране составленной из ближних и дальних родственников, спаянных жесткими законами клана, четкому пониманию того, что важнее всего «дружить» с властью, то есть не скупиться на подарки чиновникам мэрии и милицейским чинам и особой восточной хитрости и оборотистости. Теперь они владели ресторанами и казино, магазинами и автозаправками к ним в карманы широким потоком текли деньги простых жителей города, от каждого маленького человечка по тонкому ручейку. На эти деньги они содержали несметное количество родственников, друзей, знакомых, друзей друзей, и знакомых знакомых — на Кавказе дальнего родства не бывает. Пусть вся эта масса приезжих не была такой оборотистой, предприимчивой и умной — что поделать, позаботиться о ней они были обязаны: пристроить к делу, дать возможность самому заняться торговлей, взять к себе на работу, помочь с жильем, устроить в институт, да мало ли какая помощь может потребоваться земляку в чужом городе? Что с того, что им самим пришлось в свое время зубами выгрызать себе право на жизнь, для того они это и делали, чтобы приехавшим вслед было легче. "Хорошая страна Россия, — шутили они между собой. — Вот только русских в ней слишком много!"

Эмиль сидел за угловым столиком так, чтобы быть всегда под рукой если вдруг Ильясу что-то понадобится, но и на достаточном удалении, чтобы не слышать о чем пойдет речь за столом переговоров и не смущать своим присутствием высокие договаривающиеся стороны. Напротив вальяжно развалился его напарник, а точнее непосредственный начальник — Руслан. Охрана остальных присутствующих на встрече также разместилась по стоящим вдоль стен столикам. Особенно выделялись охранники чеченцев — диковатого вида, густо заросшие щетиной здоровяки в коротких кожаных куртках и спортивных костюмах, обильно украшенные золотыми цепями и гайками, с прищуром по-волчьи зыркающие на всех присутствующих с непередаваемым ощущением собственного превосходства. Надо сказать, что охрана дагестанцев выглядела не в пример более скромно и цивилизованно. Разумеется, и Эмиль, и Руслан, тоже вполне могли при случае выступить в адидасовско-кожанном обличье, но всему свое время и место — боевой прикид приблатненной шпаны на серьезной встрече серьезных людей, по крайней мере неуместен.

Эмиль, с трудом сдерживаясь отвернулся, поймав очередной вызывающий взгляд одного из чеченцев. Надавать бы тебе по небритой роже, чмошник, не попался ты мне в армии! Дело в том, что Эмиль всего месяц назад окончательно распростился с Вооруженными Силами, где за пятилетнюю офицерскую карьеру дослужился ни много, ни мало — до командира роты. А командир роты у себя в подразделении царь и бог, а уж если рота отдельная, как было у Эмиля, то царь и бог в квадрате, если не в кубе. Поэтому перестраивать себя, привыкая к гражданской жизни в которой ты в сущности никто и звать тебя никак, оказалось довольно трудной задачей. Ну не терпел Эмиль, чтобы его нагло рассматривали в упор, не нравилось ему это, к тому же он подозревал, что чеченец распознал в нем кумыка и нарочно демонстрирует теперь свое превосходство. Почему чеченцы традиционно считали себя во всем выше и лучше его соплеменников, Эмиль точно не знал. Однако сам факт существования такого презрительного отношения от незнания не становился более терпимым и, прямо скажем, изрядно бесил. Бесил то, бесил, а вот, поди ж ты, и поделать ничего нельзя, так как ты человек подневольный, еще похлеще чем в офицерскую свою бытность. Только затей свару с отморозком-чеченцем, мигом вылетишь из охраны Ильяса и окажешься на улице с протянутой рукой. А домой в Махачкалу возвращаться нельзя, там ждут и надеются на него — кормильца и защитника, старая мать и трое младших братишек. Без его заработка им не прожить. Ведь именно ради них после смерти отца Эмиль уступил настойчивым уговорам двоюродного дяди и оставил нравившуюся, но уж очень не прибыльную военную службу. Надо сказать, дядя не подвел, переданная от него весточка для Ильяса оказалась просто волшебной. Едва прочтя коряво нацарапанные на листке в клетку каракули, Ильяс тут же принял Эмиля как родного — денег дал на первое время, помог снять дешевую квартиру, да и работать оставил при себе. Однако неуважения к старшим, нарушения хода важной встречи даже он терпеть не будет, так что Эмилю оставалось лишь сделать вид, что он не заметил горевшего в глазах чеченца вызова. Тот же, увидев, что дагестанец отвел взгляд, самодовольно ухмыльнулся и что-то сказал сидевшим рядом, те довольно заржали, правда осторожно, чтобы не мешать разговору за центральным столом, но все же достаточно обидно.

— Что ты головой крутишь? Сиди спокойно, люди уже смеются, — неприязненно прошипел Руслан. — Лучше чай пей.

— Разве это чай? Моча какая-то… — постарался перевести разговор на постороннюю тему Эмиль. Руслана он недолюбливал, а если уж совсем на чистоту, то немного побаивался.

Началось все с первой их встречи. Ильяс представил Эмиля крепко сбитому коренастому даргинцу с белой нитью тонкого шрама, тянущейся через левую щеку, объяснив, что теперь они будут работать вместе и по всем вопросам даргинец, назвавшийся Русланом, для Эмиля самый главный начальник. Обменявшись с Эмилем рукопожатием, рука даргинца оказалась не слабее стальных тисков, Руслан увлек только что приобретенного подчиненного в отдельную комнату, где и приступил к подробным расспросам, временами похожим на настоящий допрос. Ответы Эмиля видимо не слишком ему нравились, потому как в самом начале, только выяснив, что по национальности Эмиль отнюдь не даргинец, а кумык, Руслан начал укоризненно покачивать головой и уже не прекращал этого делать до конца беседы. Однако самым неприятным для Эмиля оказался последний вопрос.

— Значит, говоришь, офицер, командир роты… В Чечне часом не воевал?

— Нет, не пришлось… — в тот момент Эмиль почему-то почувствовал себя виноватым, хотя от войны никогда не косил, просто не посылали, а сам не напрашивался.

— А мне вот пришлось… — задумчиво протянул Руслан.

— Да? — обрадовался Эмиль, наконец-то наметились хоть какие-то точки соприкосновения с новым начальством, раз так говорит, значит тоже служил. — А в какой части?

— В части? — остро глянул на него Руслан, и Эмиль смутно заподозрил, что сморозил какую-то глупость. — У имама Шамиля.

Больше они к этому разговору не возвращались, но бывший активным членом партии «Нур» и ярым сторонником идей ваххабизма Руслан, пользуясь положением старшего, с огромной энергией взялся за, как он сам это называл, "духовное воспитание" имевшего довольно смутное понятие об исламе вообще и его течениях в частности отставного офицера. Проповеди борца за веру Эмиль находил глупыми и скучными, но, из вежливости и чинопочитания, выслушивал, делая вид, что заинтересован, тут же впрочем, выбрасывая все услышанное из головы, как только сам новоявленный проповедник удалялся из зоны прямой видимости.

— Не нравится чай, так закажи себе кофе! — раздраженно посоветовал Руслан.

— Как же я закажу… — начал было Эмиль, но тут же осекся, оказывается, пока он играл в гляделки с чеченцем, официальная часть переговоров закончилась, и к столикам устремились нарядно одетые официантки, а на эстраду в дальнем углу начал карабкаться призванный услаждать слух дорогих гостей живой оркестр.

Барски уверенный взмах руки Руслана, и легкая девичья фигурка в униформе услужливо склонилась над их столиком. По-детски наивные большие синие глаза вопросительно мазнули по лицу Руслана и неожиданно замерли, наткнувшись на пристальный взгляд Эмиля. А у того вдруг перехватило дыхание, такой незнакомка показалась юной и свежей, так иногда бывает, когда случайный жест, полунамек, полувзгляд вдруг попадают в резонанс с колебаниями твоего сердца, рождая в душе вихрь чувств, образов и мыслей, и ты замираешь, будто громом пораженный. Пройдет всего лишь несколько секунд, и ты справишься с неожиданным порывом, и прекрасная принцесса превратиться в обычную особь противоположного пола, каких вокруг больше чем достаточно, а внутри останется удивленное и слегка стыдное воспоминание о только что испытанном. Однако лишь такие мгновения на самом деле и свидетельствуют о том, что человек еще живет, еще не превратился в бездушный автомат, тупо выполняющий день за днем положенные функции. Вот такая внезапная искра и шарахнула Эмиля в тот момент, когда он встретился с глазами официантки, да так шарахнула, что даже кофе попросить не получилось, за него это сделал слегка удивленный Руслан.

Девушка кокетливо улыбнулась обоим и, чуть больше чем необходимо виляя бедрами, отошла от столика. Уже трезвеющий Эмиль проводил ее долгим задумчивым взглядом.

— Что понравилась? — расхохотался Руслан. — Так в чем проблема? Заплати и твоя! Или тебе денег одолжить?

— Ты что ее знаешь? — как можно более равнодушным голосом спросил Эмиль.

— Зачем знать? Я и так вижу! Дорого не возьмет, не бойся! — продолжал веселиться, не давший себя провести наигранным равнодушием Руслан.

Эмиль прекрасно понимал, что напарник, скорее всего, прав, но ему так не хотелось верить в эту правоту, и дело было даже совсем не в этой конкретной девушке. С ней скорее всего все так и обстояло, иначе вряд ли она, имея такую внешность, задержалась бы на работе в ресторане принадлежавшем Руслану Монотилову — большому любителю "белий баба" (как он сам передразнивал менее образованных соотечественников). Просто грязные сальности Руслана сейчас почему-то воспринимались в штыки, вызывая глупое желание спорить и доказывать заведомо невероятное, видимо сказывались те секунды сладкой эйфории испытанные только что при виде глубоких синих глаз, чуть приоткрытых губ и водопада светлых волос.

— Ты что не прочитал книгу, которую я тебе давал? — вырвал Эмиля из задумчивости голос напарника. — Тагаев же там ясно пишет про русских баб: "Она везде и всегда и в любом месте, в любое время с кем угодно и как угодно ляжет…". Так что пользуйся на здоровье!

Книгу "Повстанческая армия имама" Руслан действительно сунул ему уже на второй день знакомства, пояснив, что каждый мусульманин просто обязан ее прочесть. Эмиль даже честно попытался, но дальше первых страниц не продвинулся, настолько параноидальным бредом хлестнуло вдруг от убористого ровного шрифта. Прочтя о том, что на Кавказе должно быть основано великое исламское государство, а Россия будет вытеснена не только с этих территорий, но вообще урезана до границ бывшего Московского княжества, он попробовал представить себе своих бывших сослуживцев покорно склоняющих головы и скорбной колонной уходящих на "историческую родину", находящуюся на тысячу с лишним километров севернее места дислокации их части. Картина получилась уж вовсе нереальная и даже где-то анекдотическая. Вся беда в том, что Магомед Тагаев никогда лично не был знаком ни с его старшиной — кряжистым и скорым на кулак терским казаком, ни с близнецами взводными из Сибири братьями Пименовыми. Вот познакомился бы вначале, а потом уже садился за книгу, тогда глядишь, и написал бы что-нибудь более реальное, может быть даже "не буди лихо пока оно тихо".

— Вот, смотри, она обратно идет! Подойдет, покажи ей деньги и она твоя!

Эмиль повернулся в ту сторону, куда указывал Руслан. Действительно девушка плавно плыла по проходу между столиков с подносом в руке, грациозно двигаясь в такт романсу, звучавшему с эстрады. На подносе исходила паром одинокая чашка кофе. Эмиль всмотрелся повнимательнее в ее лицо и действительно, то ли от изменившегося освещения, то ли под впечатлением слов напарника, оно показалось ему исполненным порочного сладострастия, наивность и свежесть будто испарились, уступив место прожженному бесстыдству, то, что казалось раньше чистотой и неиспорченностью теперь представало лишь умело наложенным макияжем, а детская открытая улыбка превратилась в заученную кокетливую гримасу. Он даже зажмурился на секунду, пытаясь вернуть себе прежнее восприятие, но это не помогло.

— Я думаю, ты можешь ее даже прямо сейчас трахнуть — есть же у них здесь какие-нибудь гардеробные или подсобки. А Ильясу я скажу…

Что собирался сказать Ильясу Руслан, так и осталось неизвестным, потому что закончить фразу ему помешал громкий звон разбитого стекла.

Сашка нервно курил, прислонившись спиной к фонарному столбу напротив одного из окон. Из ресторана доносились звуки живого оркестра, и молодой хорошо поставленный голос вытягивал строчки популярного романса:

Пускай все сон, пускай любовь игра,

Но что тебе мои порывы и объятья?

За пазухой у Сашки уютно примостилась бутылка со знаменитым коктейлем Молотова, правая рука тискала в кармане спичечный коробок, левая сжимала конец всунутого в рукав куртки короткого арматурного прута. Под ногами лежал специально принесенный булыжник. "Сначала разбей стекло камнем, потом уже поджигай и кидай бутылку, кидай сильно, чтобы портьерой не отбросило обратно". Так сказал инструктор. И сейчас Сашка горячечным шепотом твердил про себя последовательность действий: камень, поджечь бутылку, бутылку в окно, камень, поджечь бутылку…. Коленки странно подрагивали и ноги становились будто ватными, непослушными. Неужели страх? Время тянулось как резиновое, до начала акции еще десять минут. Сашка оглянулся на остальных «волков» занявших позиции вдоль улиц. Напряженные фигуры замерли в ожидании. Левое колено ощутимо дрогнуло и завибрировало мелким тиком. Черт! Да что это со мной? В голове сами собой всплыли последние напутственные слова инструктора: "Только не бздеть, парни! Сами увидите, это не страшно. Только не бздеть!". "Только не бздеть! Не бздеть!" — забывшись, вслух произнес Сашка. И криво улыбнулся, заметив, как покосилась на него проходившая мимо женщина с двумя туго набитыми пакетами из супермаркета за углом.

На том и этом свете буду вспоминать я,

Как упоительны в России вечера.

Музыка плыла, пропитывая собой прохладный вечерний воздух. Нет, это невыносимо! Романс настолько диссонировал с предстоящим, так не вписывался в Сашкино настроение, что хотелось зажать уши. А вот оно, плейер же с собой. Так, наушники в уши, что у нас там? Калугин? Отлично, давай звук на полную, все равно слушать уже нечего! Монотонно бухающие в такт биению шального пульса в висках аккорды тараном ударили в возбужденный мозг, попадая в резонанс с кипящим ритмом селевого потока рвущейся по венам крови.

Они пришли как лавина, как черный поток,

Они нас просто смели и втоптали нас в грязь.

Все наши стяги и вымпелы вбиты в песок,

Они разрушили все, они убили всех нас.

Да это то, что надо. Знакомая мелодия подхватила и будто понесла ввысь, наполняя мышцы злой пружинящей силой, требующей немедленного выхода, страх ушел, все будет как надо. И как раз в тему — для того он здесь сейчас и находится, чтобы дать отпор пришлым чужакам, так вольготно чувствующим себя на его родной земле. Выше, еще выше…

И можно тихо сползти по горелой стерне,

И у реки срезав лодку пытаться бежать,

И быть единственным выжившим в этой войне,

Но я плюю им в лицо, я говорю себе: "Встать!"

Встать! Да! Пора наконец подняться с колен и показать кто на самом деле здесь хозяин! Краем глаза он уловил движение с боку. Время! Начали! Сначала камень в стекло. Булыжник с неровными острыми краями удобно ложиться в руку. Замах. Н-н-а-а! Стеклянная витрина сверкающим дождем осыпается, опадает, прыгая бриллиантовыми осколками по асфальту почти у самых ног.

Я вижу тлен, вижу пепел и мертвый гранит,

Я вижу то, что здесь нечего больше беречь,

Но я опять поднимаю изрубленный щит

И вырываю из ножен бессмысленный меч.

Черт, коробок в холостую проехался по головками примотанных к бутылке здоровенных спичек. Еще раз. Есть! "Только не бздеть!" Внутри ресторана, чуть левее Сашкиного окна уже ярко полыхнуло. Столб пламени отбросил на бордовую портьеру причудливые ломанные тени.

Последний воин мертвой земли…

Замах. Краем глаза Сашка отфиксировал яркую вспышку сбоку. Будто кто-то фотографировал происходящее. Странно. Но сейчас не до этого, и он тут же забыл об увиденном. Н-н-а-а! Удачно, отбросив портьеру, бутылка влетела в зал. На секунду мелькнуло искаженное ужасом лицо молоденькой девчонки в униформе официантки. Потом из окна плеснуло пламя.

В первый момент Эмиль просто оцепенел, тупо глядя на распускающийся посреди зала огненный цветок. Сознание отказывалось воспринимать внезапный и страшный переход от благодушной обстановки ресторанного вечера к пугающей действительности. Полыхнуло сразу в нескольких местах зала, да так, что и пожаром это не назовешь, какое-то огненное наводнение — пышущее жаром море огня и пламени, внезапно разверзшаяся преисподняя. Он продолжал неподвижно сидеть, отчаянно борясь с ощущением нереальности происходящего не дающим ничего предпринять. Он видел, как медленно и плавно, будто в замедленной съемке, крутнувшись вокруг своей оси, падает на четвереньки, выхватывая из-за пояса пистолет, Руслан. Как бестолково суетятся в центре зала "уважаемые люди", натыкаясь друг на друга, толкаясь и пытаясь найти путь для бегства. Как живым факелом вспыхивает оттесненный прямо к очередному огненному клубку Ильяс.

Присутствие духа в нелегкой ситуации сохранили лишь чеченцы, видимо сказывался прошлый боевой опыт. В едином порыве выстроившаяся клином группа врезалась в мечущуюся толпу, без всякого почтения и деликатности расшвыривая в разные стороны встающих на пути и вырывая из общей кучи своих, окружая, закрывая от огня собственными телами, выводя к узким проходам в подсобные помещения, прочь от огня и дыма к свежему вечернему ветру, к спасению.

Эмиль опомнился, когда рядом рухнуло, обдав его снопом искр декоративное панно, висевшее на стене. Вскочив на ноги, и все еще сомневаясь в реальности происходящего, но явно чувствуя, что начинает задыхаться от удушливого дыма с резким химическим запахом не то горящего пластика, не то той гадости, что вызвала пожар, он все еще упорно думал, что это какая-то случайность, несчастный случай, чей-то недосмотр, Эмиль бросился было вслед за чеченцами, но новый огненный шар, влетевший через разбитое окно преградил ему дорогу багровой, пыхнувшей в лицо жаром стеной пламени. Развернувшись, уже не разбирая куда именно движется, в животном ужасе он бросился назад, и запнувшись о что-то лежащее на полу с разбегу грохнулся на крупное с горловым всхлипом прогнувшееся под ним тело. Попытался встать, но цепкие пальцы вцепились в бедро, потянули назад, тошнотно пахнуло горелым мясом, а в заложенные от напряжения уши ударил истошный вой.

— Да отцепись ты! — неожиданно пронзительно заверещал Эмиль изо всех сил дергая ногой и пытаясь лягнуть держащего в лицо.

Получалось плохо, абсолютно неузнаваемый, хотя и наверняка знакомый, живьем горящий мужик впился в его лодыжку мертвой хваткой. Еще один рывок и Эмиль вместо того, чтобы вырвать ногу, поскользнулся и оказался на полу. Оставив бесполезные попытки он, обдирая ногти с пальцев, слепо шаря перед собой руками, пополз в сторону окон, волоча прицепившегося за собой и больше не обращая на него внимания. Где-то на полдороги он оторвался сам, но у Эмиля уже не хватало сил на то, чтобы встать, и он продолжал двигаться на получетвереньках.

Наткнувшись на очередное тело, он попытался отодвинуть его с дороги, и даже, натужно хрипя от прилагаемого усилия, почти уже освободил себе проход, но тут взгляд уперся в глубокие синие глаза, обдавшие Эмиля волной смертельной тоски обреченного зверя. "Это она… Она…" — будто щелкнуло что-то в мозгу. "Спаси! — умоляющий шепот громом ударил в уши. — Не оставляй! Спаси!" Эмиль отвернувшись в сторону и чувствуя, как внезапно, видимо от дыма, защипало глаза, пополз дальше. Шепот вскоре затих, заглушаемый гудением разошедшегося пламени. Вот уже и спасительная портьера чуть колыхающаяся под так приятно остужающими кожу порывами ветра, можно наконец вдохнуть полной грудью что-то хоть отдаленно похожее на воздух. Эмиль на секунду остановился, а затем, решительно тряхнув головой и до крови закусив губу, развернулся и пополз обратно в глубь дымного облака изредка разрубаемого всплесками пламени, туда, откуда только что выбрался.

Арматурина легко скользнула из рукава. Сашка поводил плечами вперед-назад, разминая мышцы, готовясь к рукопашной. Ну, выбегайте же, я жду!

Край тлеющей портьеры вздрогнул, в него вцепилась изнутри чья-то рука. Ага, не нравится огонек, мразь черножопая! Ну иди сюда, сейчас тебе еще больше не понравится! Дрожащий от возбуждения Сашка подскочил поближе к окну, занося для удара железный прут. В ушах гремело:

У них нет права на то, чтобы видеть восход!

У них нет права вообще на то, чтобы жить!

Убей!!! "Только не бздеть! Это не страшно! Только не бздеть!!!" Угол портьеры отлетел в сторону, показалось смуглое горбоносое лицо. Сашку черный то ли не заметил совсем, то ли принял за случайного зеваку. Не обращая на него внимания, согнулся в три погибели, подставляя под удар напряженную спину. Он кого-то пытался вытащить из объятого пламенем зала. Убей!!! Арматурина на миг замерев в верхней точке замаха, рассекая наполненный жаром воздух, пошла вниз. Удар пришелся черному в шею у самых плеч, заставив его сунуться головой вперед и опуститься на колени. "Ага, сука!!!" — в упоении победы взревел Сашка, вновь замахиваясь. Черный не попытался бежать или как-то защититься от нового удара, с маниакальным упорством он продолжал тянуть из зала чье-то тело пока еще скрытое портьерой. Железный прут уже снова несся вниз, целя в голову беззащитному врагу. Рывок смуглых рук и портьера сползла тяжелыми складками в сторону, открывая того, кого ценой своей жизни спасал черный. Бледное искаженное лицо, разорванный беззвучным криком рот, разметавшиеся светлые волосы и бесстыдно задравшаяся юбка, высоко открывающая обожженные ноги. Та самая девчонка-официантка, на миг мелькнувшая в объятом огнем зале. И руку уже не остановить, тяжелый железный прут, просвистев в каком-то миллиметре от затылка черного, тяжело ударил поперек застывшего в маске невыносимой боли лица. Сашка почувствовал, как ломаются, сминаясь под железом хрупкие кости.

Последний воин мертвой земли…

Эйфория короткой схватки мгновенно схлынула. Арматурина выскользнула из бессильно разжавшихся пальцев. Черный, державшийся на пределе сил, в последнем порыве придвинулся чуть вперед своим телом закрывая девушку. Так они и лежали, сплетясь в каком-то извращенном объятии. Белое и смуглое тела, щедро окропленные красным. А над этой сюрреалистической группой стоял впавший в ступор Сашка. "Что же это? Как же так? Я не хотел!!!" — отчаянно билась мысль. Все было не так! Все было несправедливо, просто жутко неправильно! Разве он шел сюда, чтобы убить черного, спасающего из огня девушку?! Он шел, чтобы принять бой с жестоким и злобным врагом, не имеющим права жить. Он был Витязем, последним воином, принимающим бой с темной силой. А что вышло на самом деле? "За что ты убил меня?" — где-то глубоко внутри с печальным укором произнес тихий женский голос. Все поплыло перед Сашкиными глазами, завертелось диким хороводом, и мягкий теплый асфальт бережно и уютно ткнулся ему в лицо. "Что со мной? Я умираю?" — вяло и совсем нестрашно мелькнуло в голове. И будто в подтверждение что-то ворохнулось в груди, вначале слабо, а затем все настойчивее забилось. Что это? Сердце? Вот так оно останавливается, не в силах пережить содеянного? Нет, не сердце… На секунду уплывающее сознание прояснилось. Ах да, это же мобильник! Сигнал к отходу. Куда теперь идти? Зачем? Но кто-то уже тормошил безвольное Сашкино тело, не давая уйти в спасительную черноту забытья. Грубые пальцы вырвали из ушей наушники, вернув мир окружающих звуков. Где-то, пока еще далеко, перекликаясь выли сирены, и дрожал на одной высокой ноте истошный женский визг.

— Чего разлегся, урод?! Ходу! Ходу!

Жесткий пинок по ребрам, потом чужие сильные руки вздернули его в воздух, как нашкодившего щенка и куда-то поволокли. Окончательно сознание вернулось лишь на заднем сидении мчащейся по лабиринтам дворов и подворотен «Газели», вместе с ним пришел и жестокий рвотный спазм. Сашка хрипел и булькал, свесив голову в проход между сиденьями, извергая, казалось не только содержимое желудка, но и сами внутренности. "Ничего, ничего, по-первости такое бывает…" — добродушно приговаривал инструктор, хлопая его по плечу.

Директор филиала компании «РусОйл» Александр Збруев, холеный мужчина лет сорока с импозантной сединой на висках и твердым волевым подбородком всегда ощущал себя хозяином жизни. Действительно, он занимал в компании достаточно высокий пост, его ценило руководство, и уважали подчиненные. Высокая зарплата и солидный пакет акций компании обеспечивали уровень жизни по высшему классу. Он уверенно и смело смотрел в будущее, твердо зная, что оно не таит в себе никаких препятствий, с которыми он не смог бы справиться. По крайней мере так было до сегодняшнего дня. Сегодня же он интуитивно почувствовал серьезную угрозу для себя. И она была тем страшнее, что исходила совсем из другого мира, не менее жестокого, чем мир большого бизнеса, но чужого и от того непонятного и страшного. А началось все с обычного телефонного звонка. Он прикрыл глаза, вновь во всех деталях прокручивая в памяти состоявшийся разговор.

— Александр Дмитриевич? Простите, что отрываю Вас от дел. Но нам с Вами срочно необходимо встретиться, — голос в трубке звучал вкрадчиво и заискивающе.

— Не понял, кто говорит?

— Простите, не представился. Меня зовут Георгий Сергеевич. Я представляю патриотическую организацию "Русские волки".

— Сожалею, но мы не оказываем спонсорскую помощь. Особенно организациям такого толка как Ваша, — не удержался от колкости Збруев. — Это один из принципов компании. Так что не вижу, чем могу быть полезен.

— Вы поторопились зачислить меня в просители. Речь вовсе не идет о спонсорской помощи, хотя она, конечно, не помешала бы. Я хотел бы поговорить о Вашей семье…

— Я не понимаю. Какое Вам дело до моей семьи? — чувствуя, как начинает закипать, резко оборвал собеседника Збруев. — Что за намеки?!

— Никаких намеков, — сразу построжал голос телефонного визави. — Я хотел бы поговорить о Вашем племяннике Александре Збруеве младшем. Он уже полгода является активным членом нашей организации. И недавно у него возникли неприятности…

— Кто? Сашка, член вашей организации? Бросьте! Не смешите, меня!

— Тем не менее, это факт, — сухо отрезал голос.

"Пороть!" — мелькнуло в голове директора. "Пороть как сидорову козу малолетнего придурка! Это надо же такое выкинуть!"

— Теперь нам необходимо встретиться и сообща решить, как помочь парню, — продолжал тем временем. Георгий Сергеевич.

— Что-то серьезное произошло?!

— Это не телефонный разговор. Вы ведь сегодня, как всегда обедаете в «Венеции». Вот и отлично! Постарайтесь приехать туда один, там мы все и обсудим.

Осведомленность собеседника о его привычках неприятно кольнула директора, но он справился с собой и постарался вежливо закончить разговор:

— Хорошо, буду ждать. Время моего обеда, полагаю, Вам известно.

Ответом ему был тихий смешок и гудки отбоя.

Подумав минуту Збруев с силой утопил клавишу селектора, и, не дожидаясь кокетливого "К Вашим услугам, Александр Дмитриевич", к чему сам приучил секретаршу Людочку, рявкнул:

— Начальника службы безопасности ко мне. Пулей!

— Сию минуту, Александр Дмитриевич, — проворковала Людочка.

Начальником службы безопасности в филиале работал отставной майор ФСБ, обладавший массой полезных связей и практически неограниченными агентурными возможностями. Платили ему, с точки зрения Збруева, просто бешенные деньги и, что самое обидное, практически задаром. Как правило, никаких происшествий требующих вмешательства службы безопасности в филиале не происходило. Как и большинство дилетантов в области обеспечения охраны, Збруев считал, что это отсутствие происшествий достигается как-то само собой, и в упор не видел напряженной, кропотливой, а порой и опасной работы, которой оно стоило. "Пусть разок приподнимет жирную задницу со стула. Чай не переломиться!" — злорадно думал Збруев в ожидании начальника СБ.

Отдельная кабинка в «Венеции» отгороженная от общего зала занавесью из наборных деревянных бус давно не видела такой странной пары за обеденным столом. Збруев с выраженным неудовольствием окинул взглядом человека назначившего встречу — черт, надо же было так вырядиться, только повязки со свастикой не хватает, а так вылитый эсэсовец. Впрочем повязку с успехом заменяли изящные золотые свастики на запонках, торчащих из под черного френча манжет рубашки. Дополняли наряд кавалерийские галифе, заправленные в до зеркального блеска начищенные хромовые сапоги. Клоун, прости Господи! И этот человек еще пытается о чем-то серьезном с ним говорить.

Демонстративно проигнорировав протянутую для рукопожатия руку, Збруев лишь коротко кивнул в знак приветствия.

— Георгий Сергеевич, я полагаю?

— Именно, именно… Это я просил Вас о встрече…

— Тогда прошу, переходите к делу. У меня не так много времени, — буркнул Збруев, сверля напряженным взглядом ничуть не обескураженного холодным приемом собеседника.

— Итак, Александр Дмитриевич, как я уже говорил, Ваш племянник является одним из активных членов нашей организации. Вот кстати и доказательства моих слов.

На стол перед Збруевым карточным веером легли красочные цветные фотографии. Все еще хмурясь, при мысли, что будет случайно замечен в такой компании кем-нибудь из знакомых, Збруев неспешно потянулся за снимками и принялся их рассматривать. Да — сомнений быть не могло. Он сразу узнал Сашку. Вот он в компании таких же бритоголовых юнцов на каком-то митинге, что-то выкрикивает, тряся кулаком, вот он же, рука вскинута в нацистском приветствии… Еще фотографии, еще…

— Ладно, я Вам верю. И что же дальше, Вы говорили о каких-то проблемах?

Собеседник, прежде чем ответить, оценивающе глянул в глаза Александра Дмитриевича и, аккуратно собрав фотографии в стопку, сунул ее во внутренний карман. Збруев невольно обратил внимание на бледные ухоженные кисти его рук, на правой синела полустертая неумелая татуировка: «Лис».

— Детское баловство, — перехватив его взгляд, пояснил Георгий Сергеевич. — Так вот, Александр Дмитриевич, основная проблема в том, что наше движение находится на переднем крае борьбы за спасение нации. Ведь Вы не станете отрицать, что русский народ в настоящее время переживает глубокий национальный кризис? Я не буду углубляться в анализ внутриполитической и международной ситуации, Вы, безусловно, не хуже меня понимаете, что мы живем в критический момент истории, когда решается быть или не быть русской нации как таковой. Поэтому я предлагаю Вам посильно поучаствовать в нашей борьбе, внести так сказать вклад…

— Я же предупреждал — денег не будет! И то, что вы смогли запудрить мозги моему племяннику, еще не значит…

Георгий Сергеевич на протяжении этой гневной отповеди лишь укоризненно качавший головой неуловимым жестом фокусника выложил на стол еще одну фотографию. На ней рослый бритоголовый парень что-то швырял в стеклянную витрину. И парень выглядел вполне узнаваемо, несмотря на легкую размазанность фигуры из-за быстроты движения. В углу притулились цифры времени и даты. Снимок сделали вчера в девятнадцать часов тридцать одну минуту.

— Что это? — слегка охрипшим голосом произнес Збруев, хотя уже прекрасно понял и что, и почему ему показали это. Сообщение о поджоге и погроме в ресторане «Альбатрос» было новостью дня и постоянно комментировалось в газетах и на местных телеканалах.

— А Вы приглядитесь внимательнее, особенно к интерьеру, так сказать. Узнаете? Правда, забавное фото? — явно издеваясь, посоветовал Лис.

С минуту Збруев внимательно изучал фотографию, потом, брезгливо сморщившись, отбросил ее от себя.

— Монтаж? — неуверенно предположил он.

Георгий Сергеевич в ответ лишь расплылся в широкой улыбке. Нет, конечно, никакой не монтаж, слишком уверенно держится этот фашист. Понимает, что все козыри сейчас у него. Попади этот снимок в правоохранительные органы и Сашке мало не покажется. Вся милиция и областное ФСБ, наверняка, со вчерашнего вечера землю носом роют в поисках виновников происшествия прогремевшего даже в федеральных новостях. А тут такая шикарная возможность! Ухватятся сразу, а ведь, как смутно вспоминается из виденной с утра передачи там несколько человеческих жертв. Отмерят парню на полную катушку.

Эх, Сашка, Сашка… Как же ты так влип-то, парень? Как вообще мог такое сотворить? Хорошо, покойный отец не видит этого… Збруев на секунду прикрыл глаза, вспоминая погибшего несколько лет назад в автомобильной катастрофе младшего брата. Они всегда были очень близки, рано потеряли умершего от рака отца и с тех пор Александр, почувствовав себя старшим мужчиной в семье, как мог заботился о младшем братишке, всячески его поддерживал и помогал. К Сашке он относился как к родному сыну, своих-то детей Бог не дал, да он и не стремился к обзаведению семьей. Сначала все не до этого было, крутился не жалея сил, из кожи вон лез, лишь бы заработать достаточно денег — обеспечить себя и старушку мать с младшим братишкой. А потом уже как-то не получалось, то ли женщины достойной не попалось, то ли не смог ее вовремя разглядеть, только ни с одной из многочисленных подруг ничего серьезного так и не сладилось. А разменяв пятый десяток искать спутницу жизни Збруев посчитал глупым и смешным. Так что Сашка — родная кровь, оставался единственным и любимым наследником, а может быть, как он в тайне надеялся, и продолжателем его карьеры в компании.

Теперь всем мечтам и планам приходил конец, жизнь недрогнувшей рукой внесла свои жесткие коррективы. Видно, где-то не доглядел, слишком много времени отдавал работе. Лишь баловал парня деньгами да подарками, а того чтобы поговорить по душам, разобраться как живет, да чем дышит, все времени не хватало. Вот теперь будет тебе время, старый осел! Лет пятнадцать влупят любимому племяннику, на свиданках обо всем наговоритесь. Так, стоп! Только не сдаваться, не впадать в панику! Улыбчивый фашист напротив, принес снимки мне, а не в милицию, да и в милицию ему пойти не просто — наверняка ведь Сашка оказался там по их приказу, значит им самим не в масть обнародовать этот факт. Так что еще не все потеряно, еще потрепыхаемся! Только спокойно, Саня, спокойно. Мысленно досчитав до десяти, Збруев открыл глаза и холодно глянул в блеклые бельма фашиста.

— И что теперь нужно от меня?

— А Вы хорошо держитесь, — уважительно прокомментировал собеседник. — Умения держать удар Вам, я вижу не занимать. Ну что ж, мы с Вами разумные люди и всегда сможем договориться. Только, я Вас умоляю, не зависимо от исхода переговоров, не надо давать команду Вашим мальчикам из СБ разбирать меня на части. Не люблю, знаете ли, насилья. Да и негативов у меня при себе естественно нет.

— Да, да… — продолжил Георгий Сергеевич, поймав наигранно непонимающий взгляд Збруева. — Я имею в виду тех ребятишек в бежевой «шестерке» на другой стороне улицы.

Збруев с усилием сглотнув, утвердительно кивнул, признавая свой прокол и мысленно матеря последними словами отставного фээсбэшного майора, не сумевшего даже толково организовать наружное прикрытие.

— Итак, я уже говорил, мы ждем от Вас посильного вклада в дело нашей борьбы…

— Короче, сколько?

Георгий Сергеевич огорченно покачал головой с видом английского лорда удрученного бестактностью собеседника и вытянув из внутреннего кармана простую шариковую ручку быстро написал на салфетке цифру с многими нулями.

— Да Вы с ума сошли?! Откуда столько!

— Соберете, Александр Дмитриевич, соберете, — успокаивающе закивал собеседник. — На святое дело жалеть презренный металл нельзя. Если бы сумма была нереальной, мы бы ее не просили. Мы же серьезные люди, Вы удивитесь, если я скажу, как долго наши финансисты изучали Ваше материальное положение, прежде чем я обратился с этой просьбой. Хотите, подскажу Вам номера счетов, с которых можно взять эти деньги?

Ручка вновь замелькала над салфеткой. В горле у Збруева неожиданно пересохло, и он жадно глотнул холодной минеральной воды из стоявшего на столе бокала.

— Но это не мои счета, это деньги компании. Я не могу распоряжаться ими в личных целях.

— Ну что Вы, Александр Дмитриевич, как малое дитя, право слово. Ну возьмете взаймы у компании, потом погасите долг потихоньку, а с Вашим положением об этом и сообщать никому не потребуется…

Збруев при этих словах изругал себя последними словами, действительно это было бы реальным выходом и могло выгореть если бы… Это "если бы" всегда вмешивается в планы которые строит самонадеянный человек, полагающий себя не иначе как от врожденного слабоумия хозяином собственной судьбы. И в момент когда казалось бы все удалось и получилось как надо, маленькое и незначительное «если» в одночасье ломает и рушит все. Георгий Сергеевич — умненький подлец, рассчитал правильно. И Збруев однозначно согласился бы, ради спасения любимого племянника он был готов и на большее, чем обворовать родную компанию, если бы… Если бы вместо заколки для галстука не висел сейчас на Александре Дмитриевиче миниатюрный радиомикрофон, гнавший по равнодушному эфиру все сейчас сказанное прямо под магнитофонную запись сидящему в дурацкой бежевой «шестерке» начальнику СБ.

Тяжело вздохнув и чувствуя, как одномоментно постарел на десяток лет, Збруев покачал головой.

— Это невозможно. К тому же Вы блефуете. Если передать эту фотографию в органы, пострадает и ваша организация. Сашка ведь молчать не будет, а если и решит сыграть в героя, то там найдутся спецы его разговорить. Не то дело, чтобы скрупулезно блюсти законность…

— Да бросьте, никакого блефа, — вновь жизнерадостно улыбнулся фашист. — Исполнители — все молодняк, их не жалко, пусть пострадают за дело спасения нации. Мученики нам нужны. А про своих руководителей они не знают ничего, так что вывести ни на кого не смогут. Разве что сдадут адрес, где с ними работали, так там съемная квартира без оформления договора, к тому же срок уже выходит. Вот и все!

"Ну и паскудная же у него улыбка", — про себя подумал Збруев с кряхтением поднимаясь из-за стола. Почему-то даже это простое действие далось с трудом, напряженно покалывало сердце и, не поймешь с чего, накатила одышка, как после тяжелой работы.

— Я подумаю над Вашим предложением. Как с Вами связаться?

— Вообще-то со мной рекомендуют не связываться! Не плохой каламбур, правда? Я сам позвоню Вам, скажем дня через три…

— Через две недели, раньше мне не успеть.

— Уговорили, через неделю, — жестко отрезал фашист и отвернулся, показывая, что разговор окончен, и назначенный срок обсуждению не подлежит.

Беседа с начальником службы безопасности была тягостной и длилась уже, казалось Збруеву, целую вечность. Крепкий и коренастый как гриб боровичок, отставной майор буквально вымотал его, вопросам не видно было конца. Фээсбешника интересовало все, что хоть как-то связано с Сашкой: как учиться, с кем дружит, что предпочитает из еды и так далее. Самое неприятное, что никакого смысла в учиненном допросе Збруев не видел. Сразу после встречи в «Венеции» орлы из СБ попытались отследить шантажиста, но в очередной раз потерпели неудачу. Тот ушел от них, как от первоклассников, легко и непринужденно, воспользовавшись проходным двором, выведшим на другую улицу, где его видимо заранее ожидала машина.

Теперь Збруев с начальником СБ уже два часа ломали голову над планом Сашкиного спасения. Запрошенная сумма, если не воспользоваться теперь заведомо невыполнимым вариантом шантажиста, была нереальной. Даже продав все свое имущество Збруев не смог бы набрать необходимого количества денег. Вариант силовой акции против "Русских волков" тоже, не смотря на всю его соблазнительность, пришлось отбросить. Не было точных сведений о месте содержания негативов, а вычислять и штурмовать все конспиративные квартиры организации им явно не по силам. Один план действий сменялся другим, и все они тут же отбрасывались в виду явной фантастичности. В директорском кабинете уже было не продохнуть от висевших в воздухе клубов табачного дыма, а секретарша Людочка перетаскала совещающимся немыслимое количество кофе.

Наконец, раскрасневшийся от продолжительного мозгового штурма, начальник СБ, с видом человека на что-то решившегося после долгих колебаний, хлопнул директора по плечу и с неожиданной фамильярностью заявил:

— Знаешь, Митрич, пока все это бесполезно. Ничего при таком раскладе мы не сделаем. Нужно выиграть время. Провести разведку, пощупать так сказать противника вплотную, найти слабые стороны, а уж потом что-то предпринимать. Ты ж пойми, это же не наш контингент, мы все больше на уголовников да бандитов ориентируемся, а эти то политические… Мы по таким и не работали никогда. Так что тут надо внимательно жалом поводить, пораспрашивать знающих людей, пощупать…

— Много ты за неделю нащупаешь! — оборвал его Збруев.

— Так и я о том! — подхватил отставной фээсбешник. — Время нам нужно! А значит недели мало, сечешь? Твой оболтус должен на время исчезнуть, лучше всего вообще из страны. Смысл его сдавать, если он неизвестно где, и к ответственности его не привлечешь? Надо его отправить куда-нибудь подальше, и не в турпоездку, а так, чтобы он здесь как минимум три-четыре месяца не отсвечивал.

— Ну и куда я его отправлю на такой срок? Может прикажешь ему квартиру в Париже купить? Так тогда легче заплатить, дешевле выйдет. Да еще ведь и документы на выезд надо суметь за неделю оформить…

— В Париже не надо, — задумчиво протянул начальник СБ. — А вот страна такая есть в Африке, Экваториальная Дагония, не слыхал? Вот туда в самый раз будет.

Збруев посмотрел на майора, как на умалишенного. Что, мол, за бред ты несешь? На солнышке перегрелся? Но начальник СБ, ничуть не смутившись, продолжал:

— Ты просто не в курсе. Это по нашей линии информашка проходила из Москвы, с центрального офиса. Требуются молодые спортивные мужчины для работы в новом филиале компании в этой самой Дагонии. Там вроде как нефти до черта, а разработку ведут америкашки, причем без особого размаха, вот наши и пытаются у них кусок оттяпать. Ну там требования к кандидатам, по здоровью в основном, и зарплата довольно высокая. А отбор проводит один мой бывший коллега, он сейчас в нашей московской СБ пашет. Так что это как раз вариант. Поедет в Африку, там его сам черт не найдет, не то что эти траханные фашисты. А мы пока здесь подумаем, что можно сделать. В любом случае хоть время давить не будет. Да и при самом худшем раскладе достать его из Африки сложновато. В крайнем случае, попросит политического убежища, там президентом какой-то людоед, вчера с пальмы, за пару штук зеленых самому дьяволу убежище предоставит. Ну, как тебе?

Збруев думал. Как-то сомнительно все это звучало, по-детски: Африка, экзотическая страна, непонятный филиал… Но с другой стороны ничего больше придумать все равно не удалось. А чем черт не шутит, может и правда все получится. Ну поработает Сашка в этом филиале с полгода, это даже полезно, жизненный опыт и все такое…

— Ладно, согласен.

Казанский вокзал оглушил непривыкшего к бурному ритму столичной жизни Сашку, он бестолково озирался, пробиваясь сквозь плотную толпу спешащих куда-то людей, чувствуя себя абсолютно потерянным в этом потоке. Москва встречала его удушающей бензиновой вонью и хмурым небом, низко нависшим над головой. Впрочем ему было все равно. После событий в «Альбатросе» и бурного разговора с дядей Сашка впал в какое-то отупелое состояние, из которого ничто не могло его извлечь. Его абсолютно не взволновало известие о необходимости срочного отъезда в далекую чужую страну, он как сторонний наблюдатель, которого все это абсолютно не касается, следил за торопливыми сборами в дорогу, вполуха слушал причитания матери, которую дядя не счел нужным посвятить в причины столь скоропалительного бегства из родного города. Весь мир как бы поблек и потерял реальность, все происходящее за последние дни казалось лишь дурным сном. Реальным было только бледное лицо девчонки-официантки с широко распахнутыми в ожидании удара глазами. Это лицо не отпускало, все время всплывая перед мысленным взором, и голос, тихий печальный голос повторяющий одну и ту же фразу: "За что ты убил меня?" Сашка понимал, что он элементарно сходит с ума, что и лицо девушки и голос, которого он никак не мог слышать раньше ни что иное, как плод его воображения. Но, несмотря на это понимание, видение не делалось менее реальным.

Резко встряхнув головой, он попытался отвлечься от невеселых мыслей. В конце концов, сюда он приехал не отдыхать, а работать и, прежде всего, следовало позвонить по телефону, что перед отъездом передал крепко сбитый хмурый мужик. Сашка смутно помнил, что встречал его у дяди на работе, вроде бы он там заведовал службой безопасности. Присев на кстати подвернувшуюся скамейку, Сашка быстро натыкал на мобильнике телефонный номер. Трубку сняли почти сразу.

— Это Александр Збруев, меня просили позвонить…

— Ты где сейчас? — прервал его резкий начальственный голос.

— На Казанском.

— Иди к справочной и жди там, к тебе подойдут.

В голосе звучали такие энергичные и ярко выраженные командирские нотки, что Сашка непроизвольно расправил плечи и даже хотел ответить что-то вроде рубленного армейского "Есть!", но трубку уже положили.

Найти справочное бюро оказалось не так трудно, как он ожидал, и вскоре Сашка уже занял позицию рядом с окошком, спиной облокотившись о стену и наблюдая за снующими туда сюда людьми. Минут через двадцать из суетливой толпы вынырнул невысокий бритый наголо парень в линялой камуфляжной куртке, на рукаве красовался затертый шеврон с белым волком. Эмблема была явно армейской, но однозначно не русской, Сашка краем глаза успел разглядеть надпись сделанную вроде знакомыми буквами, но совершенно не читающуюся. Коротко зыркнув по сторонам лысый уверенно направился к Сашке.

— Збруев?

— Да, я.

— Иди за мной.

Вот так, ни «здравствуйте», ни "как доехали?", топай и не отставай. Кстати, даже просто не отставать оказалось сложно. Прибывший за ним посланец, двигался в толпе с врожденной грацией столичного жителя, и поспеть за ним непривычному провинциалу было не легко. Нырнув в подземный переход и оказавшись на другой стороне площади, они свернули в какие-то дворы и, протопав в полнейшем молчании, еще минут десять подошли к потрепанному «пассату» за рулем которого сидел коротко стриженый мужчина лет тридцати — тридцати пяти. Провожатый показал кивком, что Сашка должен сесть на переднее сиденье, сам же нырнул назад.

— Збруев? — стриженный оценивающе осматривал его и видимо был не слишком доволен результатами своих исследований, причем даже не пытался скрыть этого хотя бы из вежливости.

Сашка только кивнул в ответ, тоже изучая, человека за рулем. Он сразу узнал по голосу говорившего с ним по телефону и интуитивно понял, что именно сидящий сейчас перед ним хмурый мужчина будет теперь его начальником.

— Меня зовут Бес, — прервал затянувшееся молчание стриженный. — Так и обращайся. Поступаешь в мое распоряжение с этой минуты. Все мои приказы выполнять беспрекословно, точно и в срок. Понятно?

Сашка торопливо кивнул.

— Еще, чтобы сразу внести ясность, я не в восторге от перспективы иметь незнакомого мне подчиненного. Но выбора у меня нет. Относиться к тебе буду также как к остальным, по справедливости. Посмотрим, как себя покажешь. Вот этого перца в камуфляже зовут Кекс. С остальными познакомишься позже. Тебя теперь будут звать Студент. Ясно?

— Почему Студент? — заикнулся было Сашка, слегка напуганный и обескураженный таким приемом.

— Ты же у нас в университетах обучаешься, вот и будешь Студентом. Или есть какие-то возражения?

— Да нет, просто…

— А раз нет, тогда поехали нечего время терять.

«Пассат» фыркнув мотором, покатился к выезду из двора, увозя Сашку в одно мгновенье ставшего Студентом в новую незнакомую жизнь, из которой уже не будет возврата. Но тогда Сашка еще не знал об этом и захваченный необычностью происходящего исподтишка рассматривал своих новых товарищей, даже забыв на какое-то время о горестных событиях столкнувших его с ними. Правда, новых впечатлений победивших черную меланхолию безраздельно державшую его в плену последние дни хватило не надолго, и вскоре Сашка вновь погрузился в пучину полнейшей апатии, безразлично, как заведенный автомат, выполняя команды которые отдавал хмурый мужик назвавшийся Бесом. А команд было изрядное количество, поскольку день прибытия для новичка выдался довольно напряженным.

Первым делом «пассат» ловко маневрируя в дорожном потоке, рванул на Кутузовский, где припарковался у нарядного офисного здания. Здесь собственно и располагалась приемная посольства Экваториальной Дагонии. Затащив Сашку в кабинку моментальной фотографии и быстро отщелкав несколько карточек ничуть не заботясь о презентабельности внешнего вида фотографируемого, так что на фото Сашка смотрелся несколько диковато, примерно как портреты на стендах "Их разыскивает милиция", Бес, буквально волоча подчиненного за руку, ураганом влетел в приемную посольства. Что там происходило дальше Сашка запомнил плохо, все плыло как в тумане и быстро вертелось, сменяя кадры перед глазами с калейдоскопической быстротой: мелькали молоденькая негритянка в деловом костюме, но с умопомрачительным разрезом на юбке и какая-то вполне европейского вида девица с явно силиконовыми грудями и накачанными коллагеном губами, потом их сменил пожилой негр. Все что-то говорили, то по очереди, то вместе, так, что смысл фраз ускользал от воспаленного рассудка Сашки, и лишь единичные бессмысленные реплики цеплялись за подкорку мозга: туристическая виза, анкета на французском, консульский сбор… В итоге он по команде Беса поставил несколько закорючек весьма отдаленно напоминающих его обычную размашистую подпись на поданных губастой девицей бумагах, и был в том же бешенном темпе выдернут из лабиринта кабинетов с евроотделкой и заброшен обратно на заднее сиденье прокуренного нутра «пассата» больно стукнувшись о жесткое плечо меланхолично дымящего сигаретой Кекса.

Дальше вновь долгое петляние по забитому пробками напоенному смогом сгоревших бензиновых выхлопов городу и следующая остановка около обшарпанной пятиэтажки, однако первый этаж покосившейся хрущевки неожиданно оказался сияющим белизной и стерильностью, вроде там помещалась какая-то частная клиника. Хотя точно Сашка бы ни за что не поручился, так как вновь был увлекаем чуть ли не силой с космической скоростью перемещавшимся в пространстве Бесом. Здесь какой-то бодрый старикан в белом халате имевший слегка карикатурный вид чеховского доктора и в довершение впечатлений обращавшийся к Бесу исключительно «батенька», взбодрил все глубже проваливавшегося в ступор Сашку несколькими уколами пояснив между делом, хотя его никто не спрашивал, что это прививки, без которых в Африке сразу наступит что-то страшное с длинным латинским названием.

На этом, слава Богу, постприездная круговерть вроде закончилась и Бес, удобно устроившись за рулем, объявил, что экипаж направляется на базу. Базой оказалась скудно обставленная четырехкомнатная квартира на шестом этаже блочной многоэтажки.

— Вот твоя койка, можешь пока отдыхать, — Кекс провел Сашку в дальнюю комнату, все убранство которой состояло из видавшего виды обшарпанного шкафа и двух металлических армейских коек с панцирными сетками укомплектованных по стандартному казарменному образцу: продавленными матрасами, казенными синими одеялами с тремя полосками и грязно-желтыми пыльными подушками.

— Туалет и ванная в коридоре, там кухня. Если захочешь есть, можешь брать все, что найдешь в холодильнике. В конце коридора общая комната, там телевизор. В других комнатах тоже живут люди, без дела туда не ходи. Если что-нибудь понадобится, моя комната вон та. Еще что-нибудь нужно?

— Да нет. Все ясно. Спасибо.

Молча кивнув головой, Кекс зашлепал по коридору к двери выкрашенной в цвет когда-то бывший белым, а Сашка, даже не потрудившись разуться, завалился на протяжно скрипнувшую под его весом кровать и закрыл глаза. Он и не предполагал, как сильно устал за этот такой длинный и суматошный день, но лишь прикрыв глаза, тут же почувствовал, как проваливается в вязкую черноту тяжелого беспокойного сна, где то и дело всплывало из небытия искаженное страхом и болью девичье лицо.

Разбудил его тихий перебор гитарных струн, несшийся из-за неплотно прикрытой двери, и приятный мелодичный мужской голос, удивительно красиво выводивший слова незнакомой песни. В наполовину прикрытое шторой окно уже заглядывали любопытные звезды.

Ты вернешься за полночь, когда все дрыхнут в чумной стране,

Дело пахнет осиной — вервольф, ты должен остаться извне.

Последний твой серый брат собрал манатки и был таков,

Здесь никто не вспомнит тебя, никто не узнает тебя в лицо

До броска и молнии твоих зрачков.

И то, что ты остался извне — это уже хорошо —

Жить по полной луне…

А все, что было, брось на дальнюю полку,

Сдай в спецхран на тысячу лет.

Браво, парень — ты становишься волком,

Браво, парень — ты выходишь на след!

Сашка жадно вслушивался в странные, вроде бы без особого смысла подобранные и кое-как скомпанованные слова песни, с удивлением ощущая, как они ровно, будто удачно подобранные кирпичики в компьютерном тетрисе ложатся внутри его души, заполняя собой сосущую пустоту, вытесняя страх и боль. "А все, что было, брось на дальнюю полку", — тихонько подпел он невидимому певцу, понимая, что тот поет сейчас о нем, о Сашке, что каким-то волшебным образом, он смог проникнуть в глубину Сашкиных страхов и переживаний и изложить все это в песне, одновременно указав путь к спасению. Осторожно, чтобы не дай Бог не потревожить, не прервать этого чуда, стараясь двигаться как можно беззвучнее, Сашка встал с дребезжащей кровати и двинулся к выходу в коридор.

И то, что ты готов на прыжок — это уже хорошо —

Жить по полной луне…

Вытри слезы — ведь волки не плачут,

Ни к чему им притворяться людьми.

Завтра снова полнолуние — значит

Ты вернешься, чтобы вернуть этот мир.

Песня доносилась из комнаты в конце коридора, бритый парень по прозвищу Кекс называл ее общей, припомнил Сашка, осторожно на цыпочках двигаясь в ту сторону. Вскоре он уже смог разглядеть полоску света, выбивавшуюся из-под двери. Отчего-то в последний момент, уже положив ладонь на дверную ручку, Сашка слегка оробел и лишь нешуточным усилием воли заставил себя ее повернуть.

Пел худощавый черноволосый мужчина, удобно устроившийся в мягком кресле, чуткие нервные пальцы обманчиво легкими движениями ласкали струны, полузакрытые глаза смотрели куда-то внутрь себя, абсолютно погруженные в процесс рождения нот и звуков ничего вокруг не замечающие. Рядом за уставленным продуктами и бутылками столом, заворожено глядя на певца, замерли уже знакомые Сашке Бес и Кекс, а между ними еще какой-то новый здоровый и скуластый с длинными спутанными волосами, прихваченными широким брезентовым ремешком.

Браво, парень, ты не грустен нисколько.

Завтра в дальний путь, а пока —

Все по плану: ты становишься волком,

Ты знаешь все, что нужно в жизни волкам.

Последний аккорд с тихим звоном растворился в воздухе, но еще какое-то время за столом не прозвучало ни слова, никто не сделал и намека на жест — слушатели старались продлить рожденное песней впечатление. Потом все как-то одновременно задвигались, загалдели, потянулись к небрежно вскрытым банкам с тушенкой и граненым стаканам.

— О, а вот и наш новичок! Продрал наконец глаза, соня! — воскликнул Бес, первым обративший внимание на застывшего на пороге Сашку. — Знакомьтесь, парни, это вот чудо теперь, пока по крайней мере, состоит в наших рядах. А зовут его — Студент!

— Самурай, так меня здесь называют, — пробасил незнакомый здоровяк. — Топай к столу, у нас как раз дружеский ужин.

— Маэстро, — коротко кивнул головой черноволосый певец. — А позволь полюбопытствовать, это не свастика ли вытатуирована у тебя на шее?

После этих слов все как-то разом замолчали и четыре пары глаз пристально уставились на Сашкину шею, причем царившая в комнате непринужденная застольная атмосфера как-то разом загустела и стала явно напряженно-наэлектризованной, что ощущалось даже на физическом уровне. В этот момент Сашка горько пожалел о том дне, когда по примеру остальных своих товарищей решился наколоть символ "Русских волков". Не зная, как себя вести в этой непростой ситуации, он просто молча выжидал, что же будет дальше, надеясь, что ничего страшного с ним не произойдет, в самом деле, мало ли у кого какие наколки могут быть. Неловкость ситуации попытался сгладить Бес:

— Ну свастика и свастика. Парень раньше состоял в какой-то националистической организации, вот и набил себе эту гадость из форсу и баловства. Никакого значения это не имеет.

— Говоришь никакого значения? — голос Маэстро звучал почти ласково, и от этой нарочитой ласковости у Сашки почему-то кожа враз покрылась мурашками. — А по-моему это имеет очень даже большое значение. Все вы знаете, что я наполовину еврей, и мне вовсе не улыбается получить пулю в спину от возомнившего себя сверхчеловеком недоноска. Я понятно излагаю?

— Я между прочим тоже не ариец, — одобрительно прогудел Самурай, черты лица которого, как теперь ясно видел Сашка, однозначно свидетельствовали о принадлежности к монголоидной расе.

Кекс откинулся на стуле в углу так, чтобы тень от стеллажа с книгами полностью закрывала его лицо, не позволяя по нему определить отношения к поднятой теме, и с интересом наблюдал за развитием событий. Сашка стоял посреди комнаты ни жив, ни мертв, не зная куда деваться от ненавидящего взгляда Маэстро, он всем своим существом чувствовал, что дело идет к драке. Точнее к избиению, потому что весь вид Маэстро, кошачья пластика движений, не смотря на довольно субтильное телосложение, холодный уверенный взгляд и внушающие уважение стертые костяшки кулаков, ясно говорили Сашке, что он со всей своей подготовкой на базе "Русских волков" не имеет и малейшего шанса выстоять против черноволосого певца с примесью еврейской крови. Судя по тому, как дерзко и вместе с тем брезгливо, будто насаженного на иголку отвратительного паука рассматривал Сашку Маэстро, ему это тоже было совершенно ясно.

— Ну так что ты нам расскажешь про отношение к недочеловекам? — все так же обманчиво дружелюбно проворковал Маэстро поднимаясь из кресла и делая шаг к Сашке.

Тот весь сжался в ожидании первого удара, твердо решив, не смотря на явный перевес противника, защищаться до последней возможности. Но в этот момент когда, казалось, уже ничто не может остановить драку, прозвучал громкий хлопок ладоней и в мгновенно воцарившейся в комнате удивленной тишине спокойный и какой-то бесцветный голос Беса произнес одно лишь слово:

— Отставить.

Удивительно, но этого вполне хватило: Маэстро, ощутимо расслабившись, вновь опустился в кресло, Самурай медленно убрал руку с горлышка полупустой бутылки водки, а Кекс, в очередной раз качнувшись на стуле, положил руки на стол.

— Значит так, — голос командира был тих, спокоен, но будто пронизан звенящими струнами предельного негодования. — В моей группе никаких трений по национальному признаку быть не может. Здесь работают профессионалы, и судят о людях по их профессиональным навыкам, а не по цвету кожи. В моей группе у всех равные права и обязанности будь они арийцы, евреи или эскимосы. Это всем понятно?

Бес медленно обвел присутствующих тяжелым взглядом, и, встречаясь с его глазами, тертые и битые жизнью парни опускали головы как провинившиеся школьники. Лишь Маэстро попытался упрямо вскинуть подбородок, но, не выдержав характер до конца, все же отвел взгляд, вызвав у Беса короткую кривую усмешку.

— Хорошо. Выходит, все поняли, и никто не возражает. Так? А если так, то с сегодняшнего дня Студент член нашей группы и все, что было с ним до этого, никого не волнует. Плох он или хорош, увидим в деле. А ты, — жесткий как ястребиный коготь указательный палец уперся в Сашкину грудь. — Тоже запомни накрепко. На время работы в моей группе у нас у всех одна национальность, и не дай тебе Бог выдвигать здесь идеи о чистоте расы.

Сашка быстро закивал соглашаясь.

— Тогда проходи к столу, продолжаем ужин.

Сашка вновь торопливо кивнул и постарался пристроиться на углу стола, как можно дальше от Маэстро и Самурая. К его большому удивлению последний вполне добродушно подмигнул ему и протянул запотевший стакан водки с очень даже миролюбивым предложением:

— Ну, давай за знакомство, Студент.

Водка обожгла горло, огненным шаром свалившись в желудок, на какое-то время раскрепостив мозг, и сделав сидящих рядом лучшими друзьями и вообще умнейшими и все понимающими людьми. И лишь случайно пойманный боковым зрением короткий ненавидящий взгляд Маэстро подпортил впечатление от знакомства с новыми коллегами. Сашку действительно сильно расстроил тот факт, что из-за дурацкой наколки ему не удалось не то что подружиться, а даже просто поговорить с исполнителем столь тронувшей его песни. А ведь Сашке так о многом хотелось его расспросить…

* * *

И снова монотонный изматывающий бег по тропическому лесу. Маэстро, нагруженный в дополнение к своему снаряжению еще и прихваченным на блокпосту при выезде из города рюкзаком, который он пристроил на груди, тяжело дыша, прокладывал дорогу, своим телом пробивая проход в густых зарослях окружающих неприметную, скорее всего протоптанную местным зверьем тропку. Время от времени его подменял Кекс. То и дело сверявшийся с компасом Бес бежал следом, сейчас основной его заботой было выдерживать верное направление. Иначе очень легко можно начать кружить в незнакомом лесу, увеличивая и без того не близкую дорогу к границе, за которой их ждало спасение. О том, чтобы как-то скрыть свои следы они не заботились, справедливо полагая, что никакими ухищрениями не удастся сбить с толку идущих по пятам чернокожих охотников, по крайней мере, до тех пор, пока расстояние между ними и группой будет таким ничтожным. Студент и Ирина двигались в арьергарде. Студент уже слегка оправился от пережитого испуга и теперь старательно держал темп, напряженно пыхтя и даже норовя время от времени помогать девушке, впрочем, та презрительно отвергала его робкие попытки и держалась едва ли не лучше чем он сам. Замыкал небольшую группу Самурай, казалось он нисколько не устал, а широкоскулое азиатское лицо выглядело даже довольным, лишь капли пота щедро усыпавшие высокий лоб и то и дело стекавшие по щекам выдавали усилия которых ему стоило поддерживать требуемую скорость.

Время от времени Самурай останавливался и натягивал поперек дороги крепкую зеленую нить из прятавшегося в кармане разгрузки мотка. Это должно было задержать уже раз попавшихся на растяжку преследователей. Конечно, об эффективности этой тактики судить было трудно, но самому Самураю она обходилась довольно дорого. Вынужденный останавливаться и потом вновь догонять ушедших вперед товарищей, двигаться постоянно в рваном ритме, Самурай дышал все тяжелее и тяжелее, а его ноги в икрах начали наливаться противной тяжестью, так знакомой любому легкоатлету предвестницей полного отказа двигаться дальше. Наконец остановившись в очередной раз, Самурай остро глянул на часы и извлек из подсумка боевую гранату. Ф-1 удобно легла ребристым телом в развилку развесистого куста. Осторожно разогнув усики предохранительной чеки, и чуть-чуть пропихнув их вперед, он потянул поперек тропы тонкую зеленую нить. Краткая передышка позволила слегка отдохнуть, пока пальцы механически делали привычную работу, он попеременно расслаблял мышцы ног, заставляя потоки крови вымывать набившуюся молочную кислоту. Через несколько секунд работа была закончена, пора догонять группу. До скрежета стиснув зубы, не обращая внимания на колотье в боку, Самурай припустил по протоптанному остальными беглецами следу и вскоре впереди замаячила красная майка Ирины, а чуть левее показался тяжело передвигающий ноги Студент. Отсутствие привычки к бегу с оружием делало свое дело. Студент всем телом наваливался на висевший на груди автомат и получалось так, что давящий на шею ремень пригибал его все ниже к земле, заставляя бежать в полусогнутом положении, причем отстающие от головы ноги запутывались в переплетении корней и переставлялись лишь за счет инерции летящего вперед тела. Того и гляди, не успеют и тогда их незадачливый владелец не слабо проедется по жирной грязи носом.

Самурай хотел было уже догнать и поправить бестолкового парня, как его отвлекла Ирина. Видимо долго уже державшаяся на последнем издыхании девушка с размаху села на землю. Прямо в гнилую жадно чавкнувшую жижу под ногами.

— Все, хоть стреляйте, хоть что делайте! Я больше не могу!

Самурай наклонился к Ирине, осторожно приподнял за подбородок упавшую на грудь голову, заглянул в чумазое покрытое грязными разводами лицо. Ответный взгляд был пустым и отрешенным, из-под полуприкрытых век плеснуло предельной усталостью и равнодушием. Самурай часто видел такие глаза у зеленых новобранцев и точно знал, как в таких случаях надо поступать. Вот только все эти рецепты были для мужчин и вряд ли годились для девушки. Заставят ли ее подняться привычные матюки и добрый пинок по пятой точке? Через руки Самурая в той, далекой жизни, прошло не мало молодых солдат, которые вот так же, не умея преодолеть себя, переступить через извечное "не могу", падали в твердой уверенности, что это предел, и никакая сила в мире не заставит уже их подняться. Бывший командир разведроты отлично умел их разубеждать, заставляя перешагнуть их же мозгом проведенную границу собственных сил, и по опыту знал, что из вроде бы полностью выжатого бессильного тела, можно выдавить еще едва ли не столько же усилий. Подумав, Самурай решил все же не рисковать и коротким жестом подозвал стоящего рядом, уперев руки в колени, Студента.

— Снимай ремень!

— Зачем?

— Увидишь. Ну, быстро!

Продев широкий брезентовый ремень под мышки, отнесшейся к этой процедуре с полным безразличием девушке и передав один конец непонимающе глядевшему на него Студенту, Самурай сильным рывком вздернул Ирину вверх, заставив встать на подгибающиеся ноги.

— Теперь потянули!

Подтягиваемая ремнем девушка невольно сделала шаг, затем второй, неверные заплетающиеся ноги слушались плохо, но безжалостный ремень заставлял их двигаться все быстрее и быстрее. Студент и Самурай тянули ровно и мощно и постепенно, войдя в ритм, заставили обессилившую девчонку двигаться почти в том же темпе как до падения. Вскоре они нагнали основную группу, остановившуюся в ожидании отставших. Окинув повисшую на ремне девушку недоброжелательным взглядом, Бес скривился как от зубной боли, но от комментариев воздержался. К тому же именно в этот момент позади раздался грохот взрыва. Нехитрый прием Самурая с оставлением позади безобидных ниток сработал как нельзя лучше, потерявшая бдительность погоня вновь нарвалась на растяжку. На какое-то время это должно было задержать преследователей. Вот только до оставленной в ожидании их гранаты они добрались очень быстро, слишком быстро.

— Девятнадцать минут, командир, — ответил на незаданный вопрос, глянувший на часы Самурай. — Очень быстро идут. Если ничего не придумать скоро они нас достанут.

Что последует за этим «достанут» объяснять никому было не нужно. Пленных в таких ситуациях берут редко, а учитывая то, что на группе достаточно крови преследователей, то судьба все же попавших в плен будет гораздо более незавидной, чем судьба погибших.

Кекс

Молодой посеченный пулями и осколками ельник перед «положаем» наполнился грохотом автоматных очередей. Под покровом вязких предрассветных сумерек мусульмане подошли совсем близко, практически на гранатный бросок. Да видно сдали под конец нервы, или от такого необычного везения заподозрили коварную ловушку. Запросто могли всех вырезать втихую, но все же предпочли открыть кинжальный огонь с пары десятков метров. А это уже совсем другая песня. Хлопнуло несколько гранатных разрывов, истошно взвизгнув осколками. Опять повезло — гранаты скатились дальше по склону и не причинили никому вреда.

Кекс, еще плохо соображающий спросонья, вылетел из бункера и плюхнулся в маленький окопчик вырытый чуть правее. Над головой зло взыкнули запоздавшие пули. Он тут же стегнул длинной очередью по ельнику, вовсе не надеясь в кого-нибудь попасть, а просто обозначая для «турок» присутствие защитников позиции. Здесь мы, здесь, теперь так просто не возьмешь! В колышущемся в десятке метров от окопа зеленом море разглядеть противника практически невозможно. Поэтому били пока просто наудачу, скорее давя на психику, заставляя прижиматься к спасительной земле, не давая подняться для последнего решительного броска. Слева послышалась автоматная перебранка, еще кто-то из добровольцев вступил в бой. Из самого бункера длинной очередью рокотнул пулемет, старый добрый МГ-42. Ветеран Второй Мировой до сих пор в строю и исправно продолжает сеять смерть. Из-за бревенчатой стены бункера как чертик из табакерки вынырнул Малой, в руках эргэдешка, замах и гостинец улетел в сторону атакующих, а сам доброволец также стремительно исчез, нырнув под прикрытие толстых бревенчатых венцов. Граната рванула где-то в глубине ельника, но ни стонов, ни криков не слышно, видимо на этот раз никого не задело.

Мусульмане упорно продолжали расстреливать позицию, судя по интенсивности огня в зарослях их человек двадцать — тридцать. Добровольцев на «положае» лишь пятеро, и «муслики» об этом прекрасно знают. До ближайших сербских позиций метров двести, но оттуда разве что помогут огнем, да и то сомнительно, уж больно неудобный угол. На реальную помощь надеяться можно только когда рассветет, такие уж у этой войны правила, ночью каждый сам за себя. Никто не полезет в темноте на выручку по заминированной местности, рискуя угодить в засаду. И отступать тоже некуда, позади длинный крутой склон, если собьют с позиции, потом перестреляют на нем сверху как в тире.

Первоначальный шок от внезапного нападения прошел. Кекс расстрелял магазин в белый свет как в копеечку и, справившись с дрожью в руках, пристегнул следующий. Постепенно вернулась способность к здравому мышлению. Все прежние действия предпринимались просто на инстинкте: выскочить из ставшего ловушкой бункера, найти укрытие и стрелять, стрелять, чтобы успеть убить хоть кого-нибудь. Человек впервые попавший в подобную переделку, как правило, впадает в ступор, он либо в полном оцепенении ничего не делает, либо наоборот начинает лихорадочно действовать, правда действия эти, суетливые и непродуманные, скорее ведут к гибели, чем к спасению. Иное дело — опытный воин, ему даже не надо задумываться, за него думают наработанные ранее в подобных ситуациях рефлексы. Намертво въевшийся в плоть и кровь алгоритм выполнен, теперь следовало спокойно оценить положение. Так, потихоньку осмотримся. Мусульмане, нарвавшись на отпор, подозрительно притихли. Тренированное ухо без труда определяет, что теперь по позиции работают не больше десятка стволов. А где же остальные? Подбираются ближе? Обходят? Так и есть, вот справа послышался громкий звяк пустых консервных банок, не подвела нехитрая полевая сигнализация. Похоже «муслик» качественно запутался в сложных петлях навязанных на прошлой неделе добровольцами. Это надо же было так забренчать, что даже забитые грохотом пальбы барабанные перепонки различили звук. А ну, где ты там, почитатель Аллаха? Пора на встречу с гуриями! Глаза до рези вглядываются в еловые заросли. Мушка автомата чутко ощупывает кусты и гнутые низкие елки. Ага, есть! Резко мотнулись из стороны в сторону еловые лапы, и в просвете на секунду мелькнула согнутая в три погибели быстрая фигура в черном комбинезоне. Ого, кто к нам пожаловал! Черные комбезы носит мусульманский спецназ "Черные ласточки", парни умелые и упорные в бою. Но этой «ласточке» сегодня определенно не повезло, чуть продвинувшись вперед «муслик» идеально «садится» на мушку, и палец Кекса плавно выжимает спусковой крючок. Короткая очередь патрона на три, еще одна чуть вперед по ходу движения и одна слегка назад, на всякий случай. «Турок» после первых выстрелов в его сторону рывком исчезает в зарослях. Попал или нет, не ясно, но больше подозрительных шевелений не наблюдается.

Постепенно огонь по фронту слабеет, похоже отходят, да и правильно, вот-вот рассветет, не совсем же они дураки, чтобы атаковать в лоб при свете дня. Но тут Малой высунувшись из-за бункера и набрав побольше воздуха в легкие во весь голос орет:

— Аллах — овечий выпердыш! Живео Србия!

В ответ примолкшие было заросли, взрываются яростным ревом и автоматными очередями. Несколько трассеров огненными клубками проносятся прямо над головой наглого добровольца. Возьми стрелки прицел чуть пониже, и не кричать бы мелкому одесситу больше никогда в этой жизни. Малой стремглав скатывается назад, и Кекс краем глаза замечает, как он ошалело вертит лопоухой башкой сидя у входа в бункер. По ельнику гигантской косой проходится длинная очередь пулемета, в воздух взлетает хвоя и мелкие ветки. Пулеметчик Ганс — обрусевший поволжский немец, свое дело знает туго, и наверняка успел засечь позиции паливших трассерами «мусликов».

Кекса неприятно поразила близость противника. Никуда они отходить не собирались, наоборот подползли еще ближе. Отложив в сторону автомат, он подтянул ближе к себе подрывную машинку. Две неизвестно какими правдами и неправдами добытые монки дремлют под маскировочными сетями на краю ельника прямо на пути к «положаю». Если «турки» все же решатся на последний бросок, то этот серьезный аргумент поможет их остановить, или, по крайней мере, изрядно проредить их ряды. Главное сохранять хладнокровье и тиснуть кнопку в нужный момент, чтобы использовать "секретное оружие" по максимуму. Любовно погладив подрывную машинку, Кекс вытянул из ножен на поясе устрашающего вида кинжал и воткнул его рядом с бруствером, чтобы был под рукой, на случай рукопашной. И уж на самый крайний, необратимый случай у Кекса был припасен еще один сюрприз для «друзей» с той стороны — ребристая граната Ф-1 в кармане самодельной разгрузки, «самоликвидатор» со специально сшитой и накинутой на чеку петлей. Так что даже раненый, обессилевший от потери крови, он сможет привести в действие эту дверцу в лучший мир, достаточно чтобы слушалась хотя бы одна рука. Вот пожалуй и все. Теперь он полностью готов к встрече гостей.

И гости не заставили себя долго ждать. Разъяренные издевкой Малого «турки» все же решились на штурм. Черные фигуры замелькали в ельнике, практически не прячась, в полный рост, беспорядочным, но плотным огнем вжимая защитников «положая» в землю. Захлебываясь злостью, взревел пулемет, и трое или четверо нападавших, будто сломавшись в поясе, покатились обратно в заросли. Но остальных это не остановило. Кекс, закусив губу, дважды, для верности, надавил кнопку подрывной машинки. От близкого грохота заложило уши. Смертоносный веер осколков смял, исковеркал и разбросал в разные стороны еще несколько набегающих черных фигур. Но хлынувших волной «турок» уже было не сдержать еще секунда и все вокруг смешалось. Треск автоматных очередей, хлопки гранат, яростные вопли, призывы к Аллаху и просто отчаянная русская матерщина причудливой какофонией взлетели к небу.

Прямо перед окопчиком Кекса мелькнул затянутый в черное силуэт. Полновесная очередь поперек груди отшвырнула его в сторону, и тут автомат, как-то жалобно по-человечески всхлипнув, отказался стрелять. "Перекосило патрон!" — молнией пронеслось в мозгу. Кекс попытался ударом ноги выбить заклинившую затворную раму, но с первого раза не получилось, а на окопчик уже набегал другой «турок». Время будто замедлило свой ход и доброволец ясно, как на качественном цифровом снимке рассмотрел врага. «Муслик» был без головного убора, пшеничного цвета волосы стянуты зеленой лентой, полные ярости глаза с маленькими черными точками зрачков казалось, пронзали насквозь, раня острым стальным блеском, на распяленных в зверином оскале губах хлопьями пена смертельного бешенства. Стоп-кадр продолжался доли секунды — бесконечное мгновенье вечности, но эти белые от злобы глаза в которых хохотала сама смерть, накрепко отпечатались в памяти добровольца и впоследствии долго преследовали его в ночных кошмарах. С тонким, каким-то заячьим взвизгом, Кекс отбросил автомат, ставший бесполезной железкой, и, схватившись за нож, кошкой взлетел на бруствер. Несмотря на всю стремительность этого порыва, он уже понял, что безнадежно не успевает. Автомат «турка» расцвел огненными лепестками, потянувшись к его груди строчкой раскаленного свинца. Уши оглушил немыслимый грохот, это ломалась, рушилась на куски вселенная, и во всем мире оставался лишь один звук, дребезжащий рокот автоматной очереди. "Почему я слышу выстрелы? Своей пули не услышишь! Ведь он стрелял в упор и не мог промахнуться!" Тем не менее, звук не исчезал, а наоборот нарастал, становясь выше и громче. Он уже не напоминал собой выстрелы. Кекс дернулся всем телом, пытаясь как-то съежиться, спрятаться, уйти от пуль. И с криком открыл глаза. Прямо перед его лицом на тумбочке рядом с кроватью разрывался от злости, оглашая комнату заливистыми трелями, телефон. Правая рука еще несколько раз судорожно сжалась в поисках рукояти ножа, потом медленно потянулась к трубке, подняла ее, и секунду подержав, шлепнула обратно на рычаги.

Голова раскалывалась, окружающая реальность воспринималась с трудом. Наконец он окончательно осознал, что все только что происшедшее лишь дурной сон. Привычная до последней пылинки знакомая изрядно захламленная комната в коммуналке с беспощадной определенностью подтверждала что он дома, а не там в Боснии. А все сейчас виденное просто навеянный жестоким похмельем кошмар, пришедший совсем из другого мира, о реальности которого свидетельствовал только грубый узловатый шрам на левом плече, в том самом месте, где когда-то пуля босняка, разорвав мышцу, ушла в серое предрассветное небо, нависшее над чужой страной.

Вместе с возвращением реальности пришла и мелкая похмельная дрожь, в пересохшем рту остро запахло кошачьей мочой, а в плавающем в звенящем от тупой ноющей боли черепе тумане проявились обрывочные воспоминания о вчерашней одинокой пьянке. Сделав над собой нечеловеческое усилие, Кекс отклеил непослушное ватное тело от кровати и зашаркал, подволакивая ноги к стоящему в углу холодильнику. Иногда с утра там удавалось найти бутылку-другую пивка, правда, в последнее время такое случалось все реже. Вслед ему вновь настойчиво зазвонил телефон.

— Кто бы ты ни был, пошел ты на хер! — патетически протянув в сторону нахального аппарата руку, провозгласил Кекс.

Правда голос слегка подвел, прозвучал хриплым карканьем, видимо поэтому телефон на обращение не отреагировал и продолжал трезвонить вовсю. Не обращая больше на него внимания Кекс, переполняемый надеждами на скорое избавление от мук, распахнул дверцу холодильника и внимательно изучил содержимое его нутра. Не поверив себе с первого раза, он произвел еще один более тщательный осмотр, и все только ради того, чтобы лишний раз убедиться, что судьба — курва, а земное счастье столь же переменчиво, как и быстротечно. Пива в холодильнике не было. Издав тихий разочарованный стон, Кекс поплелся обратно к кровати, по пути еще раз поднял и тут же опустил телефонную трубку. Это принесло лишь минутную передышку — аппарат тут же зазвонил вновь. Несколько секунд Кекс с ненавистью рассматривал его борясь с искушением просто взять и трахнуть надоедливую сволочь о стену, про возможность просто выдернуть из сети штекер, затуманенный остаточными парами алкоголя мозг даже не подумал. Наконец придя к выводу, что не плохо было бы лично высказать столь настойчивому звонарю все, что он о нем думает, Кекс потянул трубку к уху и раздраженно буркнул в мембрану:

— Ну?!

— Здрав будь, боярин! Как жизнь, как дела? — жизнерадостно откликнулись с другого конца телефонного провода.

И от звука этого бодрого голоса у Кекса сами собой подкосились колени. На секунду он вновь выпал из реальности, не понимая, кто он и где находится, вдруг кисло пахнуло пороховой гарью, а в ушах, внезапно оглохших, поплыл шелест смертовиц колышущихся под порывами ветра на стенах домов окраины Сараево.

— Эй! — забеспокоился собеседник. — Ты куда пропал? Не узнал что ли? Это я — Бес.

— Узнал, — с усилием выдохнул Кекс, пытаясь вновь сфокусироваться на реалиях своего привычного тесного мирка, из которого его сегодня уже второй раз безжалостно выдергивали.

— А раз узнал, то отвечай честно и прямо. Боевого друга в гости примешь, или как?

— Куда, примешь? — Кекс все еще не мог сосредоточиться, и смысл сказанного доходил до него с трудом.

— Понятно. Случай тяжелый, но излечимый. У тебя на сегодня какие планы? Дело есть, хочу подъехать к тебе поговорить?

— Да нет никаких планов, подъезжай…

— Отлично. Значит, через часок подскочу. Жди. Кстати и пива по дороге возьму, по-моему, тебе не помешает.

Кекс еще долго сидел на разворошенной постели, уныло глядя на гудящую в руке телефонную трубку. Конечно, не узнать Беса было довольно сложно, особенно ему. Ведь это именно Бес шесть лет назад выпустил ту пулю, что спасла жизнь добровольца по прозвищу Кекс, отправив в "поля вечной охоты" стрелявшего в него мусульманина. Вот уж, что называется сон в руку. Беспокойно заныл шрам на плече. Не к добру это все, что за дела такие вдруг появились у Беса, что вспомнил давнего товарища? Ну как бы там ни было, следовало собраться и хоть немного привести в порядок свою берлогу перед прибытием гостя.

С усилием поднявшись, Кекс огляделся по сторонам. Надо признаться, зрелище открылось неприглядное и удручающее. Комната пребывала в беспорядке и изрядном запустении. На обеденном столе в углу горкой высились шкурки от колбасы, хлебные корки и огрызки огурцов. Венчал натюрморт замызганный граненный стакан — молчаливый свидетель вчерашней одинокой пьянки. У ножки примостилась пустая бутылка из-под водки. Остальное убранство тоже не отличалось чистотой и упорядоченностью — рваные давно не стираные шторы на единственном окне, гора картин в аляповатых рамках ворохом сваленных в углу, разбросанные тут и там краски, кисти и различные приспособления для рисования и посреди комнаты колченогий мольберт с очередной работой художника. На холсте закрепленном на мольберте, изображенная в классическом готическом стиле демонического вида морда, парящая в голубом покрытом веселыми белыми облаками небе, опускала к покалеченному артиллерийским огнем городу на земле тонкий раздвоенный как у змеи язык. И по этому языку стройными рядами прямо в оскаленную пасть поднимались одетые в камуфляжную форму фигурки с оружием в руках. Темно-красными буквами, с которых каплями стекала кровь, поперек яркого неба тянулась надпись: "Наемники не умирают! Они отходят в ад для перегруппировки". Вид такого произведения искусства, несомненно насторожил бы любого психотерапевта. Однако в этой грязной замусоренной комнате оно смотрелось совершенно органично. Гораздо больше с интерьером диссонировал темного дерева антикварный столик, стоящий у окна. На лакированной поверхности замерли две черные витые свечи в массивном металлическом подсвечнике в окружении странного расклада непривычных для русского человека карт Таро.

Кекс горестно вздохнул, осознав масштабы необходимой уборки, и пнул под кровать кучку грязных носков и трусов совсем не озонировавшую и без того затхлую атмосферу. После непродолжительной борьбы с собой он решил, что наведение хотя бы косметического порядка в таком состоянии как сейчас вещь абсолютно нереальная. В конце концов, Бес, как и он сам, совсем не так давно обитал в местах и вовсе не походивших на человеческое жилье, а скорее на звериное логово. Утвердившись в принятом решении, Кекс подошел к длинному и узкому зеркалу, висевшему на стене, с отвращением вгляделся в стеклянную глубину амальгамы. Из зеркала на него смотрело весьма жалкое патлатое существо с неаккуратно подстриженной бородой и жирными засаленными волосами, свисающими на лицо длинными неопрятными сосульками. Под покрытыми красными прожилками больными глазами залегли огромные черные мешки, лицо было одутловатым и отливало нездоровой синевой. "Да, укатали сивку крутые горки", — печально подумал Кекс, качая головой. Только тело пока еще оставалось крепким и жилистым, покрытым жгутами тренированных мышц, но, скорее всего, это не надолго. Он скорчил зеркальному двойнику рожу и тут же скривился от очередного приступа головной боли. Ладно, хватит собой любоваться, если навести порядок в комнате не под силу, надо хотя бы пойти умыться, а то Бес испугается такого зрелища и удерет вместе с обещанным пивом. Он невольно улыбнулся пришедшей в голову мысли, вряд ли на этом свете, а возможно и на том, имелось что-то или кто-то способные напугать Беса. По крайней мере, так было раньше, там, в другом мире, в аномальном измерении которое по нелепой ошибке носит человеческое название — Босния. Хотя как знать, в то время и сам он был молодым, лихим и отчаянным, а водка пилась тогда с радости, или с горя, а не как сейчас, заливая ежедневный кошмар, вновь всплывающий из глубин памяти.

Не озаботившись тем, чтобы хоть во что-то одеться, Кекс как был, в развевающихся семейных трусах протопал в ванную. Толкнув когда-то белую, а теперь покрытую серыми потеками грязную дверь, он нос к носу столкнулся с абсолютно голой соседкой. Та, ничуть не смутившись, встряхнула обвисшей бледной грудью покрытой голубой сеткой вен и кокетливо заулыбалась. Опять не заперла двери, старая потаскуха! Сказать, что встреча была полной неожиданностью нельзя, соседка давно пыталась заарканить угрюмого холостяка и вдвое увеличить таким образом размер жилплощади на которой обитала с дочерью-подростком, вечно размалеванным как портовая шлюха лохматым существом с прокуренным голосом и манерами вогнавшими бы в краску даже прожженного сутенера с Тверской. По какой-то неведомой Кексу причине, соседка полагала свое обрюзгшее тело идеалом женской красоты и вполне серьезно считала, что стоит лишь его обнажить и любой мужчина тут же упадет к ее ногам. Устало оглядев (в который раз!) соседкины прелести, отметив про себя покрытые жесткими черными волосами ляжки, отвратительные жировые складки внизу живота, и едва сдержав неожиданный приступ тошноты, Кекс с тяжелым вздохом двинулся обратно на свою безопасную территорию.

— У-у, траханный импотент, — уловил он за спиной злобное шипение обманутой в лучших чувствах женщины.

Повторить поход в ванную он рискнул лишь после того, как соседка грузно прошлепала босыми ногами мимо его двери по коридору в свою комнату.

Бес ворвался в квартиру настоящим ураганом, дорого и элегантно одетый, благоухающий тонким французским парфюмом, он выглядел здесь существом из совершенно другого радостного и светлого мира. И даже угрюмая соседская девка, которой он мимоходом послал исполненный истинного шарма воздушный поцелуй, проводив его удивленным взглядом, выдала краткую, но емкую характеристику: "Во клёвый чувак! Такому бы и посреди улицы дала!", не сопроводив свои слова, против обыкновения, привычными матерными эпитетами.

— Ну, зови к столу, хозяин! — весело подмигнул Бес несколько оторопевшему от такого напора Кексу, кивая в сторону соседней комнаты. — Можем, кстати и дам пригласить!

— Нет уж! Эти всем подряд дамы, мне уже давно поперек горла! Обойдемся, как-нибудь, да и не люблю я общественных туалетов, куда каждый кому не лень может зайти отлить. Понимаешь о чем я?

— Бесспорно, бесспорно. Хозяин — барин, так даже лучше будет. Разговор у нас с тобой долгий, для чужих ушей мало предназначенный.

Кекс заворожено следил за тем, как растет на столе гора пакетов со всякой снедью к пиву, и даже непроизвольно сглотнул слюну при виде небольшого, на пять литров бочонка извлеченного из объемистой сумки гостя.

— Мочу из ларьков пусть пьют бюджетники и прочие лохи, а мы с тобой заслужили настоящий «Будвайзер».

До сих пор страдавший от жестокого похмелья Кекс жадно схватил наполненный прохладной влагой бокал, и даже не сдувая высокой пенной шапки, приник к нему пересохшими губами. Пиво тугим освежающим комком прокатилось по горлу и тяжело провалилось в желудок, растекаясь по всему измученному организму. Вскоре в раскалывавшейся голове плеснула теплая ласковая волна, смывая и боль, и похмельную тяжесть.

— Ффух, — облегченно выдохнул Кекс. — Хорошо-то как! Будто ангел босиком по душе пробежался.

Бес с довольной улыбкой наблюдал за товарищем, к своему бокалу он еще даже не притронулся.

Потекла неспешная степенная беседа ни о чем. Вспоминали общих знакомых, спокойно не горячась понапрасну, обсудили политические и спортивные новости.

— Интересная картина получилась, — кивнув в сторону мольберта, заметил Бес. — Со смыслом. Сам рисовал?

— Да какая там картина! Так, мазня! — смущенный похвалой Кекс поспешил развернуть мольберт обратной стороной к столу.

— А там в углу еще живопись?

— Там еще худшая мазня. Голые бабы и парусники в море. Специально на продажу.

— О, брат, так ты художник! — деланно удивился Бес, разумеется он отлично знал о роде теперешних занятий старого друга, но обстоятельства требовали пока скрывать эту осведомленность. — Ну и как, пользуются спросом нынче голые красотки?

— На жизнь хватает, — пожал плечами Кекс. — Вот только опротивело уже до тошноты. Хочется рисовать свое, то что волнует, будоражит кровь. Но такое ощущение, что это никому не нужно и не интересно! Вот голая телка или яхта на закате, это да, это они понимают и покупают! Обыватели!

— Да уж, наемников уходящих в ад, у тебя, конечно, вряд ли купят…

— Да что наемники! Что угодно, мало-мальски заставляющее думать, рождающее какие-то чувства, уже им не нужно! Как же, оно ведь тревожит, заставляет вспоминать, что в жизни существуют не только деньги и удовольствия на них покупаемые! Они не хотят этого знать! Тупые мещане! Почему? Почему они стали такими, Бес?! Ведь было же все иначе? В жизни был смысл, были цели…

— Да, когда-то были цели, — меланхолически прихлебывая пиво, согласился Бес. — А теперь все больше мишени.

— Что? Какие мишени? — удивленно прервал свою обличительную тираду Кекс, вопросительно взглянув на бывшего однополчанина.

— Такие как в тире, только живые в основном, — спокойно пояснил Бес, пристально глядя в глаза собеседнику.

— Ты хочешь сказать, что ты… Ты…

— Вольный стрелок. Знаешь, плохих людей наказал, хорошим помог, комиссионные в карман и гуляй рванина.

— Так ты за этим ко мне?

— Ну вроде того. Есть одно дело, в Африке, довольно прибыльное. Хочу тебе предложить присоединиться.

Кекс опустил глаза и надолго задумался. Бес продолжал неспешно прихлебывать из своего бокала, исподтишка наблюдая за художником, но не пытаясь прервать его раздумий.

— Нет, Бес, я больше не хочу, — глухо промолвил Кекс, так и не подняв головы, больше всего на свете ему сейчас не хотелось встречаться с все понимающим насмешливым взглядом однополчанина. — Мне хватило в прошлый раз на всю оставшуюся жизнь. Я больше не могу, не хочу этого! Меня до сих пор мучают кошмары! Меня выворачивает наизнанку, когда случайно натыкаюсь в газетах на статьи о Боснии! Извини, я ничем не смогу тебе помочь.

— Что ж, насильно мил не будешь. Если тебе нравится, то и дальше рисуй для зажранного быдла голые сиськи. Тоскуй, мучайся, спивайся. Каждый волен выбирать сам. Но на всякий случай вот тебе моя визитка, не потеряй. Если вдруг передумаешь, позвони, только не тяни — я подожду одну неделю. Потом будет поздно. Ну а теперь мне пора, провожать не надо.

— Извини меня, Бес, — Кекс все же нашел в себе силы поднять голову, но смотрел все равно куда-то мимо, пряча глаза. — И еще… Не приходи больше сюда, ладно? И не звони…

— Обещаю, — серьезно ответил уже стоявший у двери Бес. — Ты сам ко мне придешь. Я верю в это, ты не сможешь вот так…

И он медленно обвел рукой убогую комнатушку.

В прихожей он нос к носу столкнулся с соседкой Кекса и ее дочкой, обе были наряжены как на праздник и размалеваны не хуже клоунов в цирке. "Специально дожидались", — безошибочно определил Бес.

— Оревуар, милые дамы. Счастлив был с вами познакомиться.

— Пока-пока, папик. Заглядывай, коль охота будет — пупками потремся. Такому сладкому во все дырки дам, — пискнула соседкина дочка и тут же словила от матери подзатыльник, что ее впрочем, не слишком расстроило.

Бес остановился и внимательно посмотрел на это годившееся ему в дочери существо.

— Знаете, юная леди, наиболее сексуальной частью женского тела я считаю мозги — извращенец, что делать… Так вот, дам, наделенных этой особенностью в последнее время все меньше, так что если она вдруг имеется в наличии у Вас, то я готов достать Вам с неба звезду и прочие глупости. Вот только придется изрядно потрудиться, чтобы доказать мне наличие у Вас способности мыслить. За сим разрешите откланяться. Простите, руки целовать сегодня не буду, ибо это явный перебор.

Ответом ему был недоуменный взгляд девственно пустых синих глаз, щелчок надутого пузыря жвачки и запоздалое, обращенное к матери:

— Чиво-чиво, он мне сказал?

— Не обращай внимания, дочка. У-у, траханный импотент!

После ухода Беса художник еще долго цедил пиво, задумчиво глядя куда-то вдаль. Потом тщательно убрал со стола и даже помыл посуду. Закурил и, выдавив на палитру краски, подошел к незаконченной картине. Он работал, не замечая течения времени, полностью поглощенный процессом творения, не нуждаясь ни в пище, ни в отдыхе, даже сигареты были забыты. Когда Кекс наконец оторвался от своего шедевра, в окно уже вовсю заглядывала бледная луна, а темное вечернее небо усыпали звезды. Еще раз окинув взглядом свою работу, художник удовлетворенно кивнул. На полотне произошли заметные изменения — на заднем плане, частично заслоненное демонической мордой, появилось лицо человека средних лет в черном берете с двуглавым орлом. Если бы женщины из соседней комнаты увидели это лицо, то без колебаний опознали бы странного утреннего гостя, произведшего на них весьма сильное впечатление. Вот только заходивший с утра человек был весел и шутлив, постоянно лукаво улыбался, на холсте же четкие, как выбитые на медали, черты выглядели холодно и сурово, а в слегка прищуренных глазах плясал опасный угрожающий огонек. Что ж, именно таким запомнил Кекс своего бывшего командира.

Художник распахнул окно и, наслаждаясь струящейся с улицы вечерней прохладой, закурил, с ногами забравшись на подоконник. Внизу равнодушный к молекулам-людям мегаполис продолжал жить своей обычной жизнью: гудящей стаей неслись в разные стороны машины, переливался всеми цветами радуги неон реклам, где-то далеко выли сирены. Кекс смотрел на ночной город, а перед глазами против воли вставал совсем другой, далекий, оставшийся в другом мире и в другой жизни. В той жизни, в которую ему предлагали вернуться.

— Ляксей Петрович, чайку выпить со мной не желаете? Там, чай, кофе, потанцуем, полежим. И-ик…

Стук в дверь и пьяный, и от того более противный, чем обычно, соседкин голос прервал очарование ночи. Кекс лишь досадливо дернул головой и промолчал, надеясь, что она уймется сама.

— Ляксей Петрович, ну пригласите… И-ик… даму в гости… Как это? Во! Пупками потереться…

Нет, так больше невозможно! Захваченный порывом звенящей холодной ярости, Кекс спрыгнул с подоконника, быстрыми шагами пересек комнату и резко распахнул дверь.

— У-у, импотент… — привычно завела соседка.

И осеклась, когда жесткая рука с силой схватила ее за горло, а большой палец уверенно нащупал яремную ямку. Несколько секунд он с наслаждением наблюдал, как мутная дымка опьянения уходит из блеклых, в застывших потеках туши глаз, и зрачки расширяются, наполняясь осознанием смертельного ужаса. Потом заговорил, чужим металлическим голосом, тихо и размеренно, будто заколачивая молотом бетонные сваи:

— Сейчас ты пойдешь к себе. И больше никогда не подойдешь к этой двери. Вести себя будешь тихо и спокойно. Прекратишь меня доставать. То же скажешь дочке, и проследишь, чтобы она тебя послушалась. Ты поняла меня? Или ударить тебя?

Соседка быстро и мелко закивала.

— Тогда иди.

Тиски на горле разжались, и женщина все еще потрясенно кивая, попятилась к своей комнате, не отрывая глаз от жуткого незнакомца, все эти годы бывшего ее соседом. Наконец хлопнула дверь, и художник остался один. Какое-то время он тупо смотрел перед собой, потом вернулся к себе, и только там, надежно отсеченный родными стенами от остального мира, тихонько завыл, закрыв лицо руками и раскачиваясь из стороны в сторону. "Господи, что это было? Кто это был? Ведь я не такой, я не мог этого сделать… Это не я… Неужели прав был Бес, и все возвращается?"

С силой проведя ладонями по лицу, будто стирая опутавшую его липкую паутину, он подошел к столику с картами. Аккуратно зажег черные свечи и потушил в комнате свет. Заплясали по стенам причудливые тени. Взяв в руки карты, он долго перебирал их, что-то тихо нашептывая, отобрал из колоды два десятка карт, отображающих Великие арканы, потом начал долгий и сложный расклад. Окажись сейчас в комнате человек понимающий в гадании по Таро, он конечно узнал бы его. Кекс раскладывал так называемую «Альтернативу», гадание могущее подсказать, как сделать правильный выбор между простым спокойным вариантом развития событий и вариантом нетривиальным, авантюрным, предрекая к чему приведет тот или иной поворот дальнейшей жизни. Гадание с участием лишь Великих арканов, должно было подчеркнуть серьезность предстоящего решения и обеспечить наибольшую точность предсказания. Нельзя сказать, что Кекс был настолько суеверен, что прибегал к Таро во всех спорных случаях, но в моменты, когда чашы его личных внутренних весов останавливались в шатком равновесии не склоняясь ни к «за», ни к «против», даже такая маленькая гирька, как результат полночного гадания могла перевесить в ту или иную сторону. Хотя в глубине души художник и не слишком верил в магическую силу купленных из любопытства карт, скорее уж это просто было данью давней склонности ко всему таинственному и мистическому.

Карты с шорохом ложились на гладкую полированную поверхность. И выходило так, что ждут художника в будущем сожаление об упущенных возможностях, печаль, тоска и пустые не приносящие удачи и удовлетворения хлопоты, а прими он предложение Беса, и будут риск, опасность, тяжелый труд, не гарантирующий результата. "Ни ветер в спину, так хрен в жопу!" — улыбнулся про себя Кекс, вспомнив любимую присказку добровольца Малого. Теперь все зависело от двух последних карт подводящих итоги тому или иному пути. На верх расклада, где собрались карты предрекавшие поездку в Африку пришла «Смерть», Кекс невольно вздрогнул, вглядываясь в страшную карту и, затаив дыхание, потянул из колоды следующую, подводящую итог его дальнейшей жизни в Москве. Открылась «Башня», аркан, символизирующий полный крах всех начинаний и стремлений и скорую гибель самого гадающего. Художник удивленно присвистнул, и задумался, глядя на разложенные карты. В принципе «Смерть» не была таким уж фатальным арканом и могла толковаться, как переход к чему-то принципиально новому через отмирание старого, означать кардинальную смену места работы, жительства или просто стиля жизни. «Башня» подобных вольностей не допускала. "Что ж, значит так тому и быть!" — заключил Кекс и смешав карты без сил свалился на постель. Спал он спокойно, без сновидений, как младенец, а на утро проснулся с улыбкой и отчетливым ощущением, что начинающийся день обязательно принесет ему что-то необыкновенно хорошее. Такого с ним не случалось уже много лет.

Умывшись и наскоро перекусив, встреченная в коридоре соседка с похвальной быстротой метнулась к себе в комнату и больше не казала оттуда носа, Кекс принялся рыться в недрах платяного шкафа. Занятие это отняло довольно много времени и к моменту, когда искомая вещь была обнаружена, на полу выросла изрядная гора старого ненужного шмотья, которое, как обычно, руки все не доходят вынести на мусорку. Наконец в руках у художника оказалась изрядно поношенная выбеленная ярким солнцем камуфляжная куртка, с нарукавного шеврона смотрел белый волк. Кекс заговорщицки, как старому другу, подмигнул волку, и тот вроде бы даже довольно ощерился в ответ. С трудом натянув камуфляжку, раздобрел однако, от спокойной жизни, Кекс вышел из дома и решительно направился к парикмахерской за углом.

— Как Вы сказали? — молодой парикмахерше показалось, что она ослышалась.

— Наголо, сестренка, усы и бороду тоже долой, — светло улыбнулся ей Кекс.

Девушка лишь удивленно пожала плечами, запуская расческу в роскошную спадающую ниже плеч гриву волос странного клиента.

Выйдя из парикмахерской и неловко ощущая себя голым, странно, но хорошего настроения это не испортило, Кекс вынул из кармана мобильный телефон и, ни секунды не колеблясь, набрал номер, указанный на оставленной Бесом визитке.

* * *

Неприметная звериная тропка круто свернула в лощину и, шедший в тот момент впереди маленького отряда Кекс на мгновенье остановился, в нерешительности оглянувшись на Беса. Что прикажет командир, топать и дальше по тропе, или, выдерживая направление к границе, переть через лес напрямую. Бес коротко махнул рукой, объявляя привал. Смертельно уставшие люди повалились на влажную землю прямо там, где стояли, не выбирая мест посуше и поудобнее, не пытаясь скинуть с себя давно натершие плечи ремни оружия и снаряжения, на все это просто не было сил. Бес отдыхать не спешил, задумчиво осмотрев крутые склоны лощины, он коротко бросил, обращаясь к Кексу: "Остаешься за старшего!", затем кивком подозвав Самурая осторожно, но быстро двинулся по уходящей в овраг тропе.

Вернулись они минуты через три, оживленно что-то обсуждая на ходу, явно удовлетворенные результатами короткой разведки. Обычно хмурое лицо Самурая сияло, а левый уголок рта нервно подергивался. "Кровь чует", — с одного взгляда определил дольше других знавший его Маэстро.

— Всем подъем! — бодро гаркнул Бес, несильно пнув ботинком лежащего на пути Студента.

— В общем так, парни, — продолжил он, дождавшись когда все нехотя поднялись на ноги. — От этих волкодавов нам не уйти, слишком быстро нагоняют. Поэтому надо остановиться и пустить им кровь, чтобы не слишком рвались вперед. Иначе они нас достанут еще до темноты. А здесь местечко — для засады лучше не придумать…

Диспозицию определили быстро. Лощина чуть дальше делала крутой поворот почти под девяносто градусов, и место для разработанного Бесом плана действительно казалось идеальным. Пройдя за поворотом метров пятьдесят, Бес остановил группу и, коротко пошептавшись с Маэстро, подал громкую команду:

— Внимание! Делай как я! И идти след в след!

После чего он, резко оттолкнувшись, прыгнул с тропы в редкий просвет в стене неизвестных кустарников с мясистыми листьями. Короткий шорох листвы и командир растворился в чуть колыхнувшемся зеленом море. С секундным интервалом за ним последовал Кекс. Самурай подтолкнул в спину задержавшегося Студента, давай мол, не тормози. За Студентом широко шагнула с тропы недоуменно пожавшая плечами Ирина. Сам Самурай чуть задержался, чтобы дружески хлопнуть по плечу Маэстро.

— Удачи, брат! Ни пуха!

— К черту! Тебе удачи!

Ветки кустарника сомкнулись за широкой спиной Самурая. Маэстро постоял внимательно вглядываясь в зеленую стену, похоже все нормально то, что несколько человек в этом месте сошли с тропы сразу в глаза не бросалось, конечно, не стоило обманываться и сравнивать себя с местными следопытами. Те без сомнений мимо не пройдут, вот только когда они сюда дойдут, это уже не будет иметь никакого значения, лишь бы издалека не усекли ничего подозрительного. Да вроде не должны! Поправив неестественно согнувшуюся ветку, Маэстро быстрым шагом двинулся вперед, нарочито обрывая на своем пути свисающие лианы, обламывая вытарчивающие над тропой тонкие ветви и вообще стараясь как можно больше наследить, чтобы на первый взгляд казалось, что шли здесь по прежнему шестеро, а вовсе не он один.

Преследователи показались минут через десять после того, как группа заняла старательно выбранные Бесом позиции. Командир лично определил каждому из стрелков сектор огня и строго напомнил:

— Только не увлекаться, парни. Расстреляли по магазину и ходу вниз. Не дай Бог, они успеют кого-то из вас достать.

— Нормально все будет, командир, не первый раз замужем, — чуть развязней чем обычно ответил Кекс. Адреналин предстоящей схватки кружил ему голову, периодически пробивая тело приятной мелкой дрожью, рождающей в мозгу азартный кураж.

— Эх, давненько не брал я в руки шашек, — крякнул Самурай поудобнее пристраивая автомат и прикидывая, не стоит ли для пущей устойчивости прихватить его ремнем за ствол росшего рядом раскидистого дерева.

Студент и Ирина устроились ниже на обратном скате, Бес решил, что им в засаде участвовать не стоит. Впавшему после первой стычки в истерику Студенту он откровенно не доверял, кто его знает, чего этот урод может выкинуть, пусть уж лучше посидит в сторонке. А баба она и есть баба — что с нее возьмешь. Если их обоих убрать подальше будет только больше толку и меньше неразберихи. К его немалому удивлению приказ сидеть тихо и не высовываться оба восприняли довольно спокойно, Студент кажется даже с некоторым облегчением. Ирина же зло зыркнула на командира, но возражать не решилась.

Первыми на тропе показались двое африканцев одетых в камуфляж без знаков различия, даже с такого расстояния Бес мог точно это определить. Как и во многих других африканских странах, военные в Дагонии избрали себе настолько папугайски яркие эмблемы, что они бросались в глаза издалека, сразу показывая всем окружающим статус их владельца. Не одному солдату это стоило жизни, но даже такой печальный опыт не мог заставить перебороть почитание разных блестящих побрякушек, впитанное в кровь на генном уровне от диких предков, украшавших себя стеклянными бусами и пустыми консервными банками. Значит, голову можно дать на отсечение, что шедшие первыми к вооруженным силам не принадлежали, видимо специально взятые проводники-следопыты. Было бы неплохо избавиться от этих опасных противников берущих след как собаки верхним чутьем. Будто в подтверждение этих мыслей Беса, шедший первым чернокожий остановился и, широко раздувая ноздри, принялся нюхать воздух. Бес даже с опаской прикинул, в какую сторону дует ветер, кто их знает местных охотников, вдруг они способны почуять запах пота и оружейной смазки. Но все обошлось, низко пригибаясь к земле и внимательно в нее всматриваясь, пара следопытов двинулась дальше, почти поравнявшись с местом засады. А вслед за ними на тропе возникли поджарые легкие фигуры преследователей. Шли они скорым шагом, почти бегом возникая из яркой зелени тропического леса по двое. Пары держались друг от друга на расстоянии метров десять. По желтым беретам на коротко остриженных головах Бес безошибочно опознал спецподразделение местной жандармерии. Жандармы внимательно осматривались по сторонам, чутко поводя стволами настороженных автоматов. На какой-то момент по спине Беса пробежал непрошенный холодок, почему-то показалось, что один из этих парней смотрит прямо на него и вот-вот обнаружит засаду. Но, конечно, такого случиться не могло, и он сам и Кекс с Самураем отлично проработали маскировку своих позиций, и случайно заметить их было невозможно. Жандармы держались от проводников метрах в тридцати, видимо уроки, преподанные растяжками Самурая, не прошли даром, и рисковать зря никто не хотел. Однако теперь это создало дополнительные сложности для засады. Бесу нужно было надежно вывести из строя проводников, а они уже подходили к границе сектора обстрела, в то время как основная часть жандармов еще в него не втянулась. Что ж проводники важнее, решил командир и, плавно выжав свободный ход спускового крючка, подвел мушку на полкорпуса вперед по ходу движения первого следопыта.

Тихий выдох сквозь плотно сжатые зубы и Бес, хищно оскалившись, даванул спуск, выпуская на свободу застоявшихся в тесноте автоматного магазина свинцовых демонов убийства. С удовлетворением отметив, что шедший первым высокий худощавый африканец неловко сунулся лицом в землю и застыл в ненормальной, невозможной для живого человека позе, Бес перекинул прицел на второго проводника, еще не понявшего, что произошло и в ступоре замершего на месте. Справа донеслась раскатистая автоматная очередь, в игру вступил Самурай. На тропе мгновенно воцарился хаос. Неожиданный обстрел повергает в шок на несколько драгоценных для нападающих секунд даже хорошо обученных воинов. Конечно, миг растерянности быстро пройдет, и враг найдет, чем ответить на нападение, но в первый момент, еще не осознавших, что их убивают людей, можно расстреливать как в тире. Это и называется использованием фактора внезапности. И, засевшие на заросшем кустарником склоне, использовали его сейчас на всю катушку.

Кекс выбрал себе жертву еще в тот момент, когда преследователи только проявились смутными размытыми на фоне лесного буйства красок тенями. И уже не отводил от нее взгляда, твердо решив для себя, этот будет первым, потом тот, что идет рядом, а дальше кого успею достать. Первым был крепкий широкоплечий негр легко точно детскую игрушку тащивший на плече ручной пулемет. Мушка автомата уперлась в обтянутую пестрым камуфляжем грудь. Жандарм что-то увлеченно рассказывал своему бредущему рядом товарищу, периодически помогая себе жестами. Кекс напряженно следил за их разговором, даже пытался представить, о чем они могут сейчас говорить. Быть может крепыш-пулеметчик рассказывает напарнику об оставшейся дома жене и маленьких детях, делится планами на дальнейшую жизнь, наверняка, как у большинства людей прекрасными и несбыточными. Только у этого чернокожего планы несбыточны особенно. Всего через несколько секунд пуля, выпущенная рукой совершенно незнакомого ему человека, родившегося в другой части света и приехавшего в его страну то ли за легкими деньгами, то ли за избавлением от собственных комплексов и рефлексий, оборвет такую непрочную нить человеческой жизни, разрушая и ломая маленькую личную вселенную ничего не подозревающего жандарма. Успеет ли он понять, что произошло? Откуда пришла неслышная и невидимая смерть? О чем он будет говорить, что вспоминать в тот момент, когда раскаленный кусочек металла вопьется в широкую мускулистую грудь, останавливая биение сердца? От этих внезапных мыслей Кексу стало тошно, и он даже перевел прицел на шагавшего рядом с пулеметчиком жандарма. "А этот то чем перед тобой провинился? Тем, что защищает от тебя свою землю и тот порядок жизни на ней, который он сам выбрал? Ведь ты сидишь в засаде не на врага идущего по подмосковному лесу, а на человека, который у себя дома, за тысячи километров от того места, где живешь ты! Вот он идет сейчас по родным местам и мечтает, как его встретят дома любимая жена и маленькие дети, после того, как он поймает бешеных волков, желавших им зла", — шепнул внутренний голос. И точно, будто услышав мысли Кекса, жандарм изобразил в воздухе рукой волнистую линию и сделал вид, что укачивает ребенка. Кекс закусил губу и, физически чувствуя, как испаряется, уходит из мозга, захлестнувшая его волна азарта, упрямо вернул дрогнувшую было мушку обратно, точно под срез левого кармана чернокожего жандарма.

— А титьки у этой шлюхи вот такие огромные! — рассказывал меж тем жандарм пулеметчику, сопровождая свои слова красноречивым жестом, обозначающим уж вовсе нереальную окружность. — Она визжала как свинья, пока Реми не придавил ей горло ботинком, а уж потом Жозе сорвал с нее платье…

— Ну а оружие? Оружие то вы нашли? — плотоядно ухмыльнувшись, спросил пулеметчик.

— Нет, оружия в тот раз не нашли. Да разве в этом дело, зато классно повеселились. Побольше бы таких обысков!

Кекс вытер взмокшую правую руку о штанину и вновь приник к прицелу, палец мягко лег на спусковой крючок, последние секунды перед боем, перед первым выстрелом, после которого уже ничего нельзя будет изменить, долгие, привычно растягивающиеся на часы. Сбоку простучала короткая очередь — началось! Глаза напряженно до боли впились в рослую чернокожую фигуру выбирая упреждение. И вдруг она непостижимым образом расплылась, теряя очертания, и перед мысленным взором Кекса мелькнуло испуганное женское лицо и несколько детских мордашек жмущихся к материнскому подолу. Он быстро моргнул, стряхивая наваждение и, зажмурив глаза, преодолевая себя, как перед парашютным прыжком, будто с разбегу бросаясь в холодную воду, с силой дернул спуск. Автомат кашлянул, выплевывая свинец, и забился в руках, ствол повело в сторону и вверх, задирая смертоносный свинцовый веер к верхушкам деревьев. Длинная бесполезная очередь в положенных три секунды опустошила магазин.

Когда Кекс смог заставить себя вновь глянуть на тропу, там царило смятение. Жандармы, пригнувшись к земле, ошалело крутили головами, ощетинив во все стороны стволы, не пытаясь ни ответить на огонь, ни найти какое-нибудь укрытие, так и не поняв, откуда их убивают. Чернокожий, беседовавший с пулеметчиком, громко и страшно выл на одной по-волчьи тоскливой ноте, а из развороченного живота сизыми клубками вываливались внутренности. Зато пулеметчик, удобно примостившись за телом еще живого товарища, лихорадочно дергал затвор, явно готовясь открыть огонь. Кекс чувствовал себя совершенно опустошенным и смертельно уставшим, он тупо смотрел на то, как под точным злым огнем его товарищей гибли так и не пришедшие в себя преследователи. Потом внезапно вспомнилось про расстрелянный одной очередью магазин, и рука даже потянулась его поменять, но на полпути замерла, какая, в сущности, разница, есть в автомате патроны или нет. Теперь, когда он все-таки убил человека за деньги, все потеряло смысл, все обесценилось.

Конечно, он уже успел и раньше пострелять здесь, там возле блокпоста на выезде из города, но там был быстротечный, не оставляющий времени на раздумья и обходные маневры встречный бой. Жестокий, короткий и кровавый, но, тем не менее, честный с абсолютно равными шансами. Они стреляли в него, он, чертом крутясь под вражескими пулями, в них, в итоге он жив, а они нет. Все справедливо, просто он оказался умелее, искуснее, везучее, наконец. И дрался он там не за деньги, за жизнь. Глупо, конечно, но здесь сейчас все было по-другому. Какая-то неуместная, темная достоевщина, с преступлениями, раскаяниями и наказаниями, свойственная видимо только таким как он, людям с претензией на тонкое чувственное восприятие мира и интеллигентность. Ведь вот наверняка Маэстро с Самураем не терзаются подобными комплексами, нет, это удел гнилого интеллигента…

Пулеметная очередь прошла над головой, осыпав его ворохом какой-то мелкой трухи, заставляя опомниться и собраться. Что-то давно не слышно выстрелов Самурая и Беса? Ах да, ведь расстреляв по магазину, нужно было сразу же уходить, не дожидаясь дополнительной команды! Черт, как можно было об этом забыть?! Не хватало еще из-за своих интеллигентских рефлексий в самый не походящий момент подвести товарищей. Он бестолково заметался, одновременно пытаясь пристегнуть к автомату новый магазин и вертя головой в поисках кого-нибудь из отступающих стрелков. Так никого и не увидев Кекс вскочил на ноги и низко пригибаясь к земле метнулся назад уходя за обратный скат крутого холма, где невидимый для преследователей он сможет спокойно осмотреться и оценить обстановку. В любом случае бросить его не могли, наверняка остальные ждут дальше в сырой и темной безопасной глубине тропического леса, всего в нескольких минутах быстрого бега отсюда.

Пули ударили в спину, когда он уже был на самой вершине, готовясь одним длинным прыжком перескочить на ту сторону гребня. Быстрые и беспощадные кусочки металла, выброшенные из пулеметного ствола, гудящим жалящим роем наполнявшие воздух. Два из них нашли свою цель, с разгону влетев в мягкую и податливую человеческую плоть, разрывая внутренности, наматывая на себя встречные ткани. Постепенно теряя кинетическую энергию, они все же сумели проложить себе дорогу сквозь это вязкое месиво, образовав в животе Кекса два быстро набухающих кровью воронкообразных отверстия.

Двойной удар сзади придал дополнительное ускорение прыжку. Кекс, не понимая, что произошло, успел еще порадоваться тому, что он такой быстрый и ловкий, как вдруг напружиненные перед встречей с землей ноги подломились под весом тела, колени подогнулись, и он рухнул навзничь в мягкие темно-зеленые заросли каких-то неизвестных растений с мясистыми широкими листьями. В первый момент он испытал лишь удивление от этой непонятной неловкости. "Вот же дурак неуклюжий! Надо же растянулся почти на ровном месте!" И лишь перевернувшись на бок и попытавшись рывком вскочить, понял, что ноги не слушаются, а по животу, стекая в пах, расплывается что-то горячее и липкое. Боли не было, и еще не до конца осознав, что означает это текучее тепло, он, до предела вытянув шею, попытался осмотреть свой живот. Открывшаяся картина поразила своей нереальностью — живота как такового он не увидел, на его месте было непонятное месиво из переплетения каких-то сизых не то червей, не то шлангов, щедро приправленное красными потеками и зеленоватой слизью, там же торчали оборванные лоскутья куртки, а все вместе это больше всего походило на чудовищный салат с кальмарами. "Что со мной? Неужели это мое тело? Я ранен?" С этой мыслью сознание милосердно соскользнуло в забытье, в темную пропасть за краем бытия.

Маэстро

Загаженный, провонявший кошачьей мочой подъезд стандартной блочной пятиэтажки с разрисованными неприличными рисунками и неаккуратными граффити стенами жил своей обычной жизнью. Откуда-то с первого этажа из-за неплотно прикрытой двери в подвал доносился истошный кошачий мяв, тихо на разные голоса бормотали надежно укрытые за дверями квартир телевизоры, кисло воняло табачным дымом и какими-то отходами. Трое мужчин уверенно поднялись на третий этаж и остановились перед новенькой железной дверью.

— Здесь. Бабы дома с обеда, сам вернулся час назад и не выходил. Больше никого там быть не должно.

— Отлично. Куцый, доставай стволы. Работаем.

Щуплый похожий на подростка мужичонка с рваными нервными движениями резко раздернул молнию на объемистой сумке и один за другим извлек из нее два обреза охотничьих ружей, передав их товарищам. Сам он вооружился короткой резиновой дубинкой.

— Так, внимание, вы оба ждете здесь у стены. Как только откроется дверь — работаем.

Гибкий черноволосый мужчина внимательно осмотрел дверь и даже прислушался к тому, что происходило в квартире, приложив ухо к металлу. Простояв так секунд десять, но так ничего и не услышав, он быстрым взглядом окинул замерших на лестнице спутников. Убедившись в их готовности, удовлетворенно кивнул:

— Кабан, ты берешь того, кто откроет. Куцый, со мной дальше, там по обстановке. Понятно?

Быстрые кивки в ответ, собранные напряженные взгляды, обманчиво расслабленная туша Кабана и наоборот напружиненное звенящей струной тело Куцего. Все как всегда, все в порядке, как много раз до этого. Ну что ж, вывози, кривая!

— Ну, поехали!

Главарь развернулся к щитку с электрическими счетчиками расположенному в подъезде. Той умной голове, что первая догадалась вешать счетчики в подъездах, дабы предприимчивые жильцы не творили с ними в квартирах разных махинаций, надо бы вручить почетную грамоту! Без этого умника жизнь веселой троицы могла изрядно осложниться. Теперь же они разработали безотказную схему попадания в подобные квартиры. Стоило отрубить предохранительные автоматы, и хозяева сами открывали двери, интересуясь, чего это у них вдруг потух телевизор, и встала в середине процесса любимая стиральная машинка. Скрипнув, открылась никогда не запиравшаяся металлическая дверца, щелкнули рычажки автоматов, и разом приостановило свой бег колесико счетчика с цифрой 48 на корпусе.

Главарь одним гибким кошачьим движением метнулся обратно к двери и, чутко прислушиваясь к звукам из квартиры, замер, вжавшись в стену, так чтобы его невозможно было увидеть в глазок. Вот за надежной сталью тяжело прошлепали чьи-то шаркающие шаги, через несколько секунд лязгнул засов, и дверь начала приоткрываться. Главарь тут же с силой рванул ее на себя, выволакивая из квартиры на лестничную площадку не успевшего отпустить дверную ручку мужика в тапочках на босу ногу и спортивных штанах типа "сборная СССР". Мужик уже набрал полную грудь воздуха, чтобы издать удивленный и разгневанный вопль, но его опередил Кабан. Несмотря на внушительные габариты, действовал он стремительно. Адидасовская кроссовка со свистом рубанула воздух и впилась хозяину квартиры под дых. Следующим ударом, профессионально поставленным апперкотом, бывший боксер как никак, Кабан разогнул скорчившегося от боли мужчину, и мощным толчком плеча отправил его назад в прихожую. Вся операция заняла едва ли секунду.

Перепрыгнув через тело поверженного домовладельца в квартиру ворвались остальные налетчики, причем Куцый перед этим успел отщелкнуть назад рычажки автоматов. Из комнаты прямо по коридору жизнерадостно завопил телевизор, за приоткрытой дверью в другую комнату справа темнота, похоже там никого не было. В любом случае это неважно, если там и скрывается какой-нибудь неприятный сюрприз, то о нем в состоянии позаботиться оставшийся в коридоре. Кабан, осмотрев все еще подвывающего от боли хозяина квартиры, аккуратно запер входную дверь и выдернул из кармана моток капроновой веревки.

— А ну на пол! Лежать! Живо! — грозно рыкнул главарь, влетая в комнату, оказавшуюся залом.

Справа от него в кресле сидела дородная женщина неопределенного возраста в домашнем халате, прямо впереди на диване полулежала молодая девушка лет шестнадцати с книгой в руках. С разгона подцепив непонимающе обернувшуюся на его крик женщину за волосы, бандит резким рывком выдернул ее из кресла и заставил плюхнуться на ковер. Опустившись рядом на колено, он несколько раз расчетливо ткнул ее лицом в пол, глуша готовый вырваться крик. Куцый тем временем перепрыгнув через напарника, метнулся к вскочившей девушке, хлестко с размаху ударил ее кулаком по лицу, подмял под себя и дубинкой перехватил напряженное горло.

— Тиха… Тиха будь, марёха, визгнешь — придушу!

Главарь отпустил тихонько всхлипывавшую на полу женщину.

— Не верещи, и все будет нормально. Мы только за деньгами, будете вести себя спокойно, никого больше не тронем.

Ответом ему был испуганный взгляд. Женщина судорожно сглатывала, давя рвущийся из горла крик, по разбитым полным губам струйкой стекала кровь.

— Малолетку тоже отпусти, — кивнул старший налетчик Куцему. — Чего ты на ней разлегся, мы же сюда не за лохматками пришли! Ты ведь будешь хорошо себя вести, девочка, правда?

Девушка напряженно закивала, и дубинка чуть отпустила горло, позволяя дышать, одновременно липкая от пота рука бандита ласково погладила ее по волосам и, скользнув по щеке, переместилась на еще маленькую, но упругую грудь. Девушка замерла, боясь дышать. Чуткие быстрые пальцы нащупали сквозь тонкую ткань халатика напрягшийся сосок и чувствительно его сжали.

— Будешь дергаться, поотрываю твои маркоташки, веришь?

Белесые, будто слепые, глаза бандита глянули в лицо, и девушка, загипнотизированная этим бесчувственным рыбьим взглядом, утвердительно кивнула в ответ.

— Умница, — тонкие нервно шевелящиеся губы чмокнули воздух, посылая ей поцелуй.

Пожалуй, ничего более отвратительного, чем это неожиданная ласка, девушка в жизни не видела.

В комнату с шумом ввалился Кабан, волоча за собой мужчину с намертво скрученными за спиной руками.

— Порядок, Маэстро, клиент созрел. Можно беседовать.

— Не упоминай меня, козел! — окрысился на него главарь. — Подтащи эту падаль поближе.

С минуту он рассматривал бледное от испуга лицо хозяина квартиры. Увиденное его вполне удовлетворило: губы дрожат, судорожно дергается веко, глаза беспокойно бегают по сторонам. Боится, и это хорошо. Маэстро отлично умел увидеть в глазах допрашиваемого страх, пусть даже он его ловко скрывал, пусть даже недрогнувшим голосом заявлял, что ничего не боится и готов умереть, но в глазах всегда оставалась узкая щелочка, почти не различимая тень страха, разного: физической боли, мучений, унижения… Тут надо было точно угадать, и действуя угаданным инструментом, как рычагом, раздвинуть эту щелочку, распихивая в стороны гордость, волю и долг, открывая дорогу глубоко на дне души скрывающемуся страху, обессиливающему, лишающему сил, заставляющему покорно подчиниться мучителю. "Нет людей, которых нельзя сломать, нужно только верно подобрать инструмент, для кого лом, а для кого сложную отмычку", — так говорил старый седой инструктор, когда-то давно обучавший Маэстро искусству полевого допроса военнопленных. Маэстро был хорошим учеником, с тех пор полученные знания не раз пригодились ему в сложной, насыщенной разнообразными приключениями жизни. Сейчас они снова должны были сослужить ему службу — «набой» на эту квартиру был неверный, полученный случайно через третьи руки и вполне мог оказаться полным фуфлом.

— Ну, родной, бабки-то где хранишь? Небось в банке? Трехлитровой под кроватью, а?

Мужик, угрюмо отвернувшись, молчал.

— Нет, ну так не пойдет… — все еще ласково продолжал Маэстро. — Я же тебя добром спрашиваю, что ты такой жадный и невежливый? В глаза смотри, сука!!!

Внезапный переход от тихой спокойной речи к истеричному крику всегда действует шокирующе, ломая волю к сопротивлению. Холодный ствол обреза уперся мужчине в щеку, заставляя повернуть голову.

— Ты пойми, дурашка, мы с кентами к тебе шли, время тратили, и просто так уже отсюда не уйдем. Бабло все равно отдашь, никуда не денешься. Только можно отдать и остаться здоровым, а можно дождаться, что тебя на куски распластывать начнут. Ну, что ты выберешь?

Мужчина продолжал упрямо молчать, лишь дернулись, расширяясь во всю радужку зрачки, что не укрылось от внимательного взгляда бандита.

— Ну что ж, значит опять герой попался, — в притворном горе вздохнул Маэстро. — Одно из двух, мужик, либо ты слишком жадный, либо слишком глупый. Ну пеняй тогда на себя, я предупреждал…

Сухо щелкнуло, вылетая из красивой наборной рукояти, лезвие выкидного ножа, будто из воздуха появившегося в руке налетчика. Хозяин квартиры испуганно сжался в ожидании боли, но не проронил ни звука. Маэстро медленно поводил блестящим лезвием перед глазами клиента, внимательно следя за тем, как непроизвольно вздрагивает его лицо.

— Пожалуй, для начала, я тебе увеличу улыбку. Знаешь, такая специальная пластическая операция по расширению рта. Тебе понравится. Ты же у нас жадина, вот и сможешь откусывать сразу большие куски…

— Нет, не надо! — взвизгнула женщина с пола. — Не трогайте его! Я скажу где деньги!

— Дура! — процедил сквозь сжатые губы мужик, но в голосе его явно слышалось облегчение. Как же, не сломался, не показал бандитам семейного тайника, и пытки при этом избежал.

— Молчать, пидор! — резко оборвал его Маэстро, разворачиваясь к хозяйке. — Ну, золотая моя, я всегда считал, что женщины намного умнее и благоразумнее мужчин, и Вы это сейчас блестяще подтвердили. Так где же таятся искомые сокровища?

— Там на третьей полке в черной шкатулке. Забирайте все, только не трогайте его! — слабым голосом произнесла женщина.

— Кабан, проверь!

Кабан в три шага оказался у стеллажа с книгами и схватил указанную хозяйкой деревянную шкатулку.

— Есть! Но что-то маловато, — пробормотал он, перебирая тощую пачку пятисоток. — Ты чё, овца?! Издеваешься! Здесь всего двенадцать штук!

— Это все, что у нас есть! Берите и проваливайте! — твердо произнес мужчина, пристально глядя в глаза бандита.

Маэстро на секунду задумался, это вполне могло быть правдой, вся обстановка квартиры говорила за то, что хозяева не слишком богаты. «Набой» был совершенно левый, и при других обстоятельствах Маэстро ни за что не пошел бы на риск при такой неверной информации. Вот только последнее время в делах был явный застой, и он со своей командой давно сидел на мели, готовый взяться за что угодно, сулившее хоть малую прибыль. Однако, доверяй, но проверяй, пожалуй стоит еще раз нажать посильнее, прежде чем сдаваться, авось чего и выплывет…

— Тут еще рыжья мал-мала, начальник… — прервал его размышления Кабан.

— Знаешь, куда его можешь себе засунуть, баран? Сказал же, ничего кроме бабок не брать! — резко оборвал его Маэстро, боявшийся связываться с перекупщиками и настрого запрещавший своей команде брать с места ограбления какие-либо вещи.

— Значит, вот так? Издеваться над нами изволим? — обратился он уже к хозяину квартиры. — А кто вчера ссуду в банке взял? Кто новую машину покупать собрался? Папа римский? Бабки где, сука?!

— Какая ссуда?! Какая машина?! Откуда вы взяли? Больше ничего нет! — в голос завопил мужик.

Но была, была секундная заминка, и что-то такое ворохнулось в глазах, ясно показывая Маэстро, что на этот раз они не ошиблись. Есть еще кое-что в закромах! "Вы можете в совершенстве владеть мышцами лица. Вы можете контролировать интонации своего голоса. Но все это ничто! Вас все равно выдадут глаза! Они не поддаются волевому контролю. Неожиданный вопрос, заставший вас врасплох. Одно мгновение растерянности, и вот вы уже уверенно отвечаете, но поздно! Именно в это мгновение истина отразилась в ваших зрачках, и всё, если ее заметили — вы погибли", — вновь вспомнил Маэстро наставления инструктора. Да, в Советской Армии в свое время учили на совесть.

— Значит это все? — еще раз переспросил он.

— Все. Больше ничего нет, — устало выговорил мужчина.

Но теперь Маэстро точно знал, что он лжет.

— Времени на игры у нас нет. Даю тебе на раздумья минуту, — голос бандита звучал холодно и ровно, и даже лицо как-то закаменело, обращаясь в неподвижную пугающую маску. — Через минуту мои парни во все щели оттрахают твою дочь. У тебя на глазах. И виноват в этом будешь только ты. Думай, время пошло.

Мужчина лишь упрямо сжал губы. Зато женщина вскрикнула было:

— Не смейте ее трогать!

Но тут же осеклась, когда ей в лицо глянуло черное бездонное дуло обреза. Девушка переводила взгляд широко распахнутых молящих глаз с отца на мать. В комнате ощутимо сгустилось напряженное ожидание, в тягучей гробовой тишине отчетливым бездушным метрономом отщелкивала мгновения секундная стрелка часов. Кабан непонимающе смотрел на главаря, такого поворота он не ожидал и вряд ли одобрял решение старшего. Куцый лишь гадливо улыбался, облизывая губы. Хозяин квартиры до крови закусил губу и отвернулся, стараясь не встретиться с взглядом жены. В глазах девушки все нарастая бился смертельный ужас.

— Время! Слушаю тебя? — замороженные глаза бандита впились в лицо мужчины.

— Больше ничего нет, — отрешенно повторил тот, отворачивая голову в сторону.

— Нет, башкой вертеть не надо. Будешь смотреть на это!

Ствол обреза больно уперся в щеку хозяина квартиры, не давая ему повернуть голову.

Охнула в ужасе женщина. Кивок в сторону Кабана:

— Придержи бабу, пусть тоже посмотрит. Только чтоб не верещала! — и уже Куцему. — Приступай! Потом поменяетесь.

Все еще улыбаясь, Куцый неспешно раздвинул в стороны полы халатика, обнажив груди девушки, та будто впала в оцепенение и не пыталась ни кричать, ни сопротивляться.

— Небось целка еще? Что молчишь, язык проглотила? Так хоть кивни, а то придется самому посмотреть, — рука бандита скользнула в прозрачные черные трусики.

Девушка судорожно закивала.

— О как! — удивился Куцый. — Вот повезло то! Бывает же такое! Начальник, если не возражаешь, я ее лучше дубинкой продырявлю, а то перепачкает всего. А я крови не люблю.

Маэстро коротко кивнул соглашаясь. Рядом задергалась женщина, но Кабан без малейшего труда придавил ее к полу. Куцый тем временем резким рывком разорвал на девушке трусики и теперь расталкивал в стороны в отчаянном усилии сжатые колени. Наконец это удалось и, плотоядно оскалившись, бандит нацелился дубинкой в только ему видимую мишень между раздвинутых бедер.

— Стойте, — тихим надтреснутым голосом выговорил мужчина. — Стойте. Не делайте этого. Я все отдам.

Маэстро и Кабан с облегчением вздохнули. Кабан громко во всю силу легких, Маэстро про себя, неслышно, и тут же скомандовал Куцему.

— Прекрати!

— Сейчас-сейчас, — хрипло прошептал тот в ответ, закатывая глаза и с остервенением пытаясь пропихнуть жесткую резину дубинки в сжавшуюся девичью плоть.

— Отставить, я сказал! — в полный голос рявкнул Маэстро, для убедительности качнув обрезом.

— Да-да, я ничего, — испуганно пробормотал Куцый, поспешно отдергивая дубинку, но, не сводя вожделеющего взгляда с бритого треугольника между разведенных в стороны ног девушки.

Через десять минут из подъезда блочной пятиэтажки неспешным прогулочным шагом вышли двое оживленно беседующих мужчин, закурили и свернули за угол в сторону автостоянки.

Уходивший из квартиры последним, Кабан, еще раз проверил узлы стягивающих руки и ноги хозяев веревок, осторожно запахнул халат, прикрывая наготу девушки, и в последний раз осмотрелся по сторонам. Вроде ничего не забыл. Ах, да! Вытянув из кармана складной швейцарский ножик, он аккуратно отхватил солидный кусок телефонного кабеля — так надежнее, и направился к двери. Через минуту налетчик вышел из подъезда, постоял, подставляя лицо мягким лучам закатного солнца, и припустил ленивой трусцой к выходу из двора. Слегка располневший молодой парень бежит от инфаркта — такой образ он предлагал в данный момент окружающему миру, и надо сказать, даже самый взыскательный критик не нашел бы в нем ни малейшего несоответствия.

Долго бежать Кабану не пришлось, в двух кварталах его подобрала старенькая, но ухоженная «шестерка» с двумя подельниками внутри. Дело было сделано, в спортивной сумке небрежно брошенной на заднем сидении по соседству с двумя обрезами и резиновой дубинкой лежали двести тысяч рублей в пачках еще перетянутых банковскими лентами.

— Не плохо за час работы, — озвучил общую мысль Маэстро.

— Столько поди одни олигофрены зарабатывают, — мечтательно протянул Куцый.

— Кто?

— Ну эти, которые нефть там продают, или газ…

— Олигархи, — невольно улыбнулся Маэстро.

— Да не один ли хрен!

Взрыв хохота прервал звонок мобильного телефона. Маэстро, все еще улыбаясь, извлек аппарат из кармана и поднес его к уху.

— Слушаю.

— Салют, это Бес. Надо бы пересечься — есть дело.

— Я не хочу есть дело, — капризным тоном протянул Маэстро. — Я хочу есть шашлыки и запивать их хорошим вином.

— Ага, как обычно в своем репертуаре, — построжал голос в трубке. — Будет тебе и кофе и какава с чаем. Короче, когда и где?

— Ну что ж, командир, знаю — от тебя не отвяжешься. Завтра с утра перезвоню на этот номер и скажу конкретно, сейчас, извини, свои проблемы. Лады?

— Годится. Жду звонка.

Маэстро задумчиво спрятал мобильник обратно во внутренний карман куртки и пояснил, отвечая на вопросительный взгляд Кабана:

— Однополчанин, воевали когда-то вместе.

— Вот я не догоняю, Маэстро, ты в авторитете, блатной в доску… А ведь блатному пацану погоны носить западло, без разницы там ментовские или какие… И с цветными базар водить тоже вроде неправильно.

— А кто тебе сказал, что я блатной? — Маэстро внимательно взглянул в глаза подельнику.

— Ну как… Это… Ведь все… — замялся тот не зная как ответить на такой странный с его точки зрения вопрос.

— Блатные у нас вы с Куцым, а я, если срок у Хозяина до звонка отмотал, так еще не значит, что меня в вашу свору записывать можно. Запомни, Кабан, в стаи сбиваются только слабые, так и получаются разные бригады, конторы и прочие банды и шайки. А сильным это не надо. Не блатной я, но и не мужик. Я сам по себе, сам себе закон, судья и прокурор. Врубаешься? И мне глубоко насрать, что и кто будет обо мне думать, лишь бы не трогали. А тронут, мало не покажется никому, будь он хоть коронованный законник, хоть ментовской генерал. И делаю поэтому, что хочу: захочу — буду с вами, надоест — выгоню вас к чертовой матери и займусь чем-нибудь другим. Вот такие понятия, втянул?

Кабан, несколько обалдевший от такой речи, торопливо закивал головой. А Маэстро, уже сожалея о неуместной вспышке раздражения, вызванной только с первого взгляда простым и наивным вопросом соратника, крепче сжал взмокшими ладонями руль. А в самом деле, кто ты такой, товарищ бывший старший лейтенант, бывший заключенный и будущий непонятно кто? Сам то можешь себе честно ответить? Не бандит говоришь? А то, что сейчас было так, незначительный эпизод в карьере? "Джентльмен в поисках десятки?" А вот интересно, как бы эту «невинную» шалость оценил уголовный кодекс, или тот капитан из военной прокуратуры? Чувствуя, как мелкой дрожью запульсировало правое веко, Маэстро резко даванул на педаль тормоза, сзади раздраженно засигналили. "Мразь ты, старлей, просто гнилая, продажная мразь. Это я тебе не как следователь, а как офицер говорю. Счастье еще, что никто из ребят не погиб. А то как бы ты их матерям в глаза смотрел? Хватило бы совести? Да о чем я, откуда у тебя совесть?!" Рывком распахнув дверцу, Маэстро стремительно выскочил на дорогу, сквозь неумолимо быстро заполнявший мозг густой тяжелый туман ярости смутно вырисовывались очертания почти уткнувшейся в багажник «шестерки» навороченной иномарки. Клаксон исходил возмущенными трелями. "Ты чего лепишь, капитан?! Ты что, решил, что я это из-за денег?! Ты сам-то видел, что эти сволочи с людьми делают?! Видел трупы с головами отрубленными? Тупыми лопатами отрубленными?! Я что стоять в стороне и смотреть должен был?! А? Что, молчишь?! Сказать нечего! А что деньги взял, так я ведь не Христос и не рыцарь из сказки. Я реальный, из жизни, мать твою!!!" Туман все тяжелеет, мерно колышется в голове, заволакивая собой все окружающее, глухо тонут в нем гневные выкрики из допроса почти восьмилетней давности, две правды, столкнувшиеся так, что не разойтись, а прав в итоге тот, у кого больше прав. Прав больше у прокурорского следака. "Мразь ты, старлей!" Так, осужденный Кремер? Выходит, что так…

— Ты какого хрена тут сигналишь, падла?!! Пополам разорву, гнида!!! — правая нога в тяжелом армейском ботинке, ощутимо проминая железо, впечатывается в крыло иномарки. То-то будет рихтовщикам из автосервиса работы. Вэлкам!!! С днем жестянщика!

Чья-то мощная рука подхватывает сзади за шею, так ловко, что не успеть подставить подбородок, тянет назад, заваливая на себя. Олень! Скрутку делать надо, а не тянуть! Ща ты у меня полетаешь, душитель недоделанный! Останавливает уже начатое, тысячи раз отработанное смертоносное движение, горячечный шепот в ухо:

— Ты чё, Маэстро! Вальты на массу вдарили?! Чё творишь, в натуре?!

Туман в голове слегка редеет, в нем появляются редкие просветы, сквозь которые робко проглядывают очертания вечернего проспекта и деланно равнодушные, якобы ничего не замечающие, а на самом деле с жадным интересом впитывающие подробности назревающей драки лица прохожих.

— Всё уже, всё… Отпусти, это я так… Накатило что-то… — чей-то незнакомый хриплый голос, звучащий откуда-то со стороны.

Рука, стиснувшая шею чуть слабеет, позволяя дышать, из белесой мути совсем рядом выплывает удивленное лицо Кабана, в глазах громадные вопросительные знаки. Чуть дальше проявляется Куцый — злой решительный прищур, заострившиеся, закаменевшие черты, правая рука демонстративно сжимает что-то длинное укрытое полой куртки. Потом, в очередном разрыве, проглядывает жирная, расплывшаяся, бритая налысо харя, маленькие поросячьи глазки испуганно бегают по сторонам, вареники губ мерзко, как сытые трупные черви шевелятся, выталкивая дрожащие путанные фразы:

— Брат, успокойся, брат… Все нормально — друг друга не трогаем, брат… Разошлись, лады? Я своей дорогой еду, брат, ты — своей…

"Брат…, брат…, брат… — тупо бьется внутри черепной коробки, отражаясь от ее стенок. Вот и ответ на твой вопрос временно неработающий гражданин Кремер, бывший заключенный, бывший офицер Российской армии. Вот кто теперь тебе брат, вот кто теперь ты сам… И вновь туман тугой горной лавиной обрушивается на разодранный мозг. Может ли туман обрушиваться? Может…

— Тварь!!! Кто тебе здесь брат?!! Сука!!! Ненавижу!!!

Что-то жестко сдавливает горло, перекрывая кислород, заталкивая обратно рвущиеся потоком слова, гася хрупкую искру сознания. Отбрасывая сжавшийся в попытке защититься от кислородного голода мозг назад, одним мощным рывком пробивая завесу из прошедших лет, погружаясь в глубину памяти…

Из серых наших стен, из затхлых рубежей нет выхода, кроме как

Сквозь дырочки от звезд, пробоины от снов, туда, где на пергаментном листе зари

Пикирующих птиц, серебряных стрижей печальная хроника

Записана шутя, летучею строкой, бегущею строкой, поющей изнутри.

Так где же он есть, затерянный наш град? Мы не были вовсе там.

Но только наплевать, что мимо, то — пыль, а главное — не спать в тот самый миг, когда

Придет пора шагать веселою тропой полковника Фоссета,

Нелепый этот вальс росой на башмаках нести с собой в затерянные города.

Мы как тени — где-то между сном и явью, и строка наша чиста.

Мы живем от надежды до надежды, как солдаты — от привала до креста.

Как расплавленная магма, дышащая небом, рвется из глубин,

Катится по нашим венам Вальс Гемоглобин.

Звенящие гитарные аккорды пронзали темноту хоть и южной, но по-осеннему прохладной ночи. Фигуры в линялом камуфляже в расслабленных позах сидящие и лежащие у яркого пятна костра были хорошо видны из окружающей пятачок света, и от этого по контрасту восприятия еще более непроглядной, тьмы. Красивый хорошо поставленный голос певца лился неторопливо, как горный ручей, проникая глубоко в душу и как бы переворачивая все мелкое, наносное, копившееся много лет неизбежной ржавчиной поверх истинного и вечного. По крайней мере Камиль, широко шагавший по направлению к костру испытал именно такое ощущение, он мельком оглянулся на своих спутников, чтобы проверить какое впечатление песня производит на них. Нервный и дерганный подполковник, провожавший их сюда, казалось, был даже чем-то недоволен, с такой откровенной неприязнью он рассматривал расположившихся впереди людей, а по непроницаемому лицу Олега, как обычно, прочесть что-либо было невозможно. Но песня, тем не менее, однозначно стоила того, чтобы ее дослушать до конца. Да и просто прерывать певца отчего-то не хотелось. Так не хотелось, что Камиль, внезапно решившись, положил руку на плечо суетливого подполковника и шепотом объяснил свой жест:

— Хорошо поет. Жалко мешать — давай чуть подождем.

Подполковник с высоты своего почти двухметрового роста удивленно воззрился на маленького таджика, но, уловив боковым зрением утвердительный кивок Олега, тоже согласно склонил голову.

Так сколько ж нам лет, так кто из нас кто — мы так и не поняли…

Но странный сей аккорд, раскрытый, как ладонь, сквозь дырочки от снов все ж разглядеть смогли —

Так вслушайся в него — возможно, это он качался над Японией,

Когда последний смертник запускал мотор над телом скальпированной своей земли.

Ведь если ты — дурак, то это навсегда, не выдумаешь заново

Ни детского сна, ни пары гранат, ни солнышка, склоняющегося к воде,

Так где ж ты, серый волк — последняя звезда созвездия Иванова?

У черного хребта ни пули, ни креста — лишь слезы, замерзающие в бороде.

А серый волк зажат в кольце собак, он рвется, клочья шкуры оставляя на снегу,

Кричит: "Держись, царевич, им меня не взять, держись, Ванек! Я отобьюсь и прибегу.

Нас будет ждать драккар на рейде и янтарный пирс Валгаллы, светел и неколебим,

Но только через танец на снегу, багровый Вальс Гемоглобин".

Пел молодой худощавый парень, непокорная прядь густых черных волос наискось перечеркивала высокий бледный лоб, обращенные куда-то вдаль к невидимому горизонту глаза в багровых отсветах костра казались тлеющими угольками. Внешне он смотрелся лишь чуть старше своих слушателей, заворожено ловивших каждое слово. И если бы не шепот подполковника на ухо: "Вот тот, который поет и есть их главный", Камиль нипочем бы не догадался, что перед ним командир группы спец. разведки старший лейтенант Игорь Кремер, позывной «Маэстро».

Ты можешь жить вскользь, ты можешь жить влет, на касты всех людей деля,

Мол, этот вот — крут, а этот вот — нет, а этот, мол — так, ни то и ни се.

Но я увидел вальс в твоих глазах — и нет опаснее свидетеля,

Надежнее свидетеля, чем я, который видел вальс в глазах твоих и понял все.

Не бойся — я смолчу, останусь навсегда Египетским ребусом,

Но только, возвращаясь в сотый раз домой, засунувши в компостер разовый билет,

Возьми и оглянись — ты видишь? Серый волк несется за троллейбусом,

А значит — ты в строю, тебя ведет вальс веселою тропой, как прежде — след в след.

Трудно сказать, что понимали из этой песни сейчас особенно по-детски беззащитно и лопоухо смотрящиеся мальчишки-срочники, какой смысл они вкладывали в услышанное, что пробуждала эта мелодия в их душах… Несомненно одно — командира своего они уважали и любили, ни один жест, ни одно неловкое шевеление, не говоря уж о неосторожно вылетевшем слове, не прервали песню до самого конца.

Рвись — не рвись, но он не пустит тебя, проси — не проси.

Звездною фрезой распилена планета вдоль по оси.

Нам теперь узнать бы только, на какой из двух половин

Будет наша остановка — Вальс Гемоглобин.

Торжественно и мощно, постепенно затихая в непроглядной тьме, отзвучал последний завершающий аккорд. И одновременно с ним в круг света шагнул служивший проводником подполковник. А затем, чуть помедлив, Камиль. Олег предпочел остаться в тени. При появлении подполковника солдаты лениво, как бы нехотя и через силу зашевелились, бросая вопросительные взгляды на командира, и лишь когда тот, отложив гитару, поднялся, приветствуя старшего по званию, последовали его примеру. Но, как показалось Камилю, в этом их уважительном приветствии явно присутствовала некая нарочитая снисходительность бывалых ветеранов к глупым армейским условностям, мол, чем бы дитя не тешилось… Подполковник это тоже заметил, и хотя Камиль готов был еще минуту назад поклясться, что это невозможно, но его вытянутое лошадиное лицо приобрело еще более недовольное выражение.

— Товарищ старший лейтенант, вот эти товарищи хотят с Вами побеседовать, — в голосе подполковника отстраненность и неприязнь.

Внимательный, прощупывающий взгляд старлея оббегает Камиля с ног до головы, также дотошно исследует все еще стоящего в тени Олега.

— Салам алейкум, уважаемый, — Камиль говорит с нарочитым акцентом, в свою очередь тоже изучая разведчика.

Протянутая для рукопожатия рука зависает в воздухе. Ого, а мальчик-то с характером!

— Меня зовут Камиль.

— Маэстро.

— Олег.

В ответ короткий кивок и вопросительный взгляд: "С чем пожаловали?"

— Давай куда-нибудь отойдем, командыр, есть к тебе дело на миллион долларов!

— Так уж и на миллион? — настороженная улыбка.

— Ну миллион не миллион, а в накладе не останэшься. Ну что стоишь, э? Пошли, да?

Камиль говорит, стараясь, чтобы голос звучал твердо и уверенно, не отводя взгляда от лица старлея, краем глаза замечая, как по-собачьи подобрались вокруг бойцы, ловя малейший знак командира, прикажет, и разорвут наглого пришельца в клочья. Старлей несколько секунд думает, затем, решительно тряхнув головой, произносит:

— Что ж, пойдемте тогда ко мне в палатку, гостями будете…

Отсюда с изгиба дороги седловина перевала просматривалась отлично, конечно, на таком расстоянии даже в хороший бинокль не различить позиции окопавшихся, вгрызшихся в землю и замаскировавшихся «вовчиков», но это пока и не нужно — Маэстро и так точно знал, что они там. Куда им деваться? Перевал Чар-Чар запирает дорогу, ведущую из Душанбе в Вахшскую долину. Точнее запирал до вчерашнего дня. Вчера с утра пораньше «вовчики» не мудрствуя лукаво подкатили на двух Камазах и без единого выстрела пленили беззаботно дрыхнувших в предрассветные часы милиционеров и «юрчиков».

Теперь, по рассказам местных, которых уже успели опросить разведчики, на перевале закрепились около сотни до зубов вооруженных «вовчиков», конечно, надо при оценке подобной информации учитывать местную специфику, все же Восток, так что реально духов должно быть человек тридцать-сорок. Это соображение, конечно, командира разведчиков несколько приободряло, вот только для того чтобы качественно пустить кровь атакующим двум десяткам разведчиков и примерно тридцати «юрчикам» Камиля и этого количества обороняющихся за глаза хватит. Естественно тактика здешней войны несколько отличалась от принятой во времена Великой Отечественной, так что трехкратное превосходство, положенное по учебникам для успешного штурма высоты, в принципе не требовалось. Гораздо важнее был боевой дух своих и чужих, их решимость биться до конца, рвать зубами ненавистного врага, ну и естественно наличие или отсутствие превосходства в огневой мощи.

Насчет боевого духа Маэстро был на сто процентов уверен лишь в своих разведчиках, по поводу бойцов Народного фронта у него имелись весьма обоснованные и подкрепленные опытом сомнения. Конечно, хмуро и сосредоточенно готовящиеся за его спиной к бою «юрчики» не могли не понимать, что если не сбросить именно сейчас с перевала ошалевшего от нежданного успеха и не успевшего толком укрепиться и подтянуть резервы врага, то потом сделать это уже не удастся. А духам имея под контролем перевал ничего не стоит, подкопив силы, хлынуть с него в долину мощной волной, которую уже будет не остановить. И запылают тогда вдоль берегов Вахша поселки и городки, хлынет рекой кровь мирных жителей, среди которых наверняка окажутся и родственники тех, кто сейчас деловито проверяет оружие и подгоняет снаряжение, стоя на узкой пыльной горной дороге ведущей к перевалу. Маэстро даже оглянулся назад, обведя взглядом это разношерстно одетое и вооруженное войско, да, сейчас они готовы идти в бой, готовы умереть, чтобы жили другие, но как-то поведут себя через несколько минут оказавшись под огнем. Ведь большинство из них полуграмотные крестьяне, привыкшие жить по принципу "моя хата с краю", или как это звучит здесь на Востоке? Крестьяне не умеют думать и загадывать далеко вперед, для них главное, что происходит в настоящий момент. Так что не исключено, что они, побросав оружие, разбегутся после первого же выстрела с перевала, руководствуясь нехитрой житейской мудростью "выживи здесь и сейчас, а что будет дальше, еще поглядим, авось пронесет".

Знает это и приведший их Камиль, иначе не обратился бы с просьбой о помощи к разведчикам. Этот мелкий таджик совсем не так прост, хоть и пытается изобразить из себя темного полуграмотного жителя глубинки. Например, у Маэстро сложилось абсолютно четкое ощущение, что по-русски Камиль мог бы с ним общаться без малейшего акцента. А его неразлучная тень, угрюмый славянин Олег и вообще полная загадка, старается лишний раз не раскрываться. Но, по нескольким случайным оговоркам и коротким деловитым репликам при разработке плана штурма, Маэстро понял, что перед ним битый и травленый волк, отлично разбирающийся в специфике "малых войн", причем, старлей руку бы отдал на отсечение, — коллега, крепко и качественно ученый государством, а не собранными с миру по нитке инструкторами-наемниками в лагерях боевиков. А как он быстро и ловко перевел разговор на рассказ о зверствах духов и их патологической ненависти к русским, едва Камиль был откровенно послан в ответ на предложение денег "русским аскерам" за взятие перевала!

Маэстро и раньше слышал рассказы о прямом вмешательстве российских военных из состава 201 дивизии в ход конфликта на стороне «юрчиков», правда, знал он также о строжайшем приказе генерала Ашурова такое вмешательство запрещающем и сулящим за него страшные кары. Но дыма без огня, как известно, не бывает, достаточно вспомнить краткую политинформацию, которую провел с ним по прибытии сюда командир отряда: "Местные делятся на «вовчиков» и «юрчиков». "Вовчики" — пидоры!".

К самому Игорю с таким предложением обратились впервые, ну и получили вполне прямой и недвусмысленный ответ: "Да засуньте эти баксы себе в задницы! Еще русские парни из-за вас, обезьян, не гибли! Заварили кашу — разбирайтесь, не хрен было от России отделяться!" Так-то оно так, но была своя правда и в словах Олега, действительно зверствовали боевики ИПВТ так, что даже у мнивших себя бывалыми и закаленными воинами разведчиков порой волосы вставали дыбом от увиденных картин расправ над активистами Народного фронта и просто мирным населением, жившим на территории, где исламистов не поддерживали. Опять же: "Вовчики — пидоры!". Да, если уж совсем честно, все-таки примешивался к принятому в итоге решению и маленький подленький червячок твердивший, что за рискованную офицерскую службу платят до обидного мало, а вот обещанные пять штук зелени — хорошие деньги.

— Ладно, уговорили, поможем. Только мне заплатите не пять штук баксов, а две, — и, выдержав паузу, всласть насладившись удивленными взглядами нанимателей Маэстро быстро добавил:

— Плюс каждому моему бойцу по пятьсот.

По тому, как быстро Камиль согласился на удвоение первоначальной суммы, Игорь понял, что изрядно продешевил, но откатывать назад ему показалось уже не солидным. Сколько получил пехотный подполковник за выделенный для поддержки атаки БТР с расчетом, разведчик так и не узнал. Даже потом когда военная прокуратура вела следствие, подполковник по делу не проходил ни свидетелем, ни обвиняемым. Но это будет еще не скоро, через целых три бесконечно долгих недели необъявленной войны. А сейчас в распоряжении Маэстро оказалась пусть и легкая, но все же бронетехника с худо-бедно обученным экипажем. В плане увеличения огневой мощи штурмового отряда это был солидный плюс. Еще одним плюсом оказались два миномета и древний, но вполне рабочий ДШК китайского производства закрепленный в кузове одной из машин «юрчиков».

Оторвавшись от созерцания перевала, Маэстро махнул рукой над головой, что для водителя потрепанного ЗиЛка с раздолбанным бортом, скрывавшегося за поворотом дороги, вне зоны прямой видимости с перевала, означало команду "Заводи! Поехали!". С этой минуты операция «Перевал» началась, и что-то отменить или переиграть Маэстро уже не мог. Именно в этот краткий миг он окончательно и бесповоротно изменил свою прямую и незамысловатую, как стрела скоростного автобана судьбу, свернув на едва заметную нехоженую ухабистую стежку новой полной авантюр и риска жизни. Впрочем, сам Маэстро этого даже не заметил, некогда ему в тот момент было задумываться об отвлеченных философских категориях бытия. Потому что призванный сыграть в разворачивающейся драме роль живца грузовик, не смотря на почтенный возраст, лихо вылетел из-за поворота и, отфыркиваясь дорожной пылью, крутнулся на месте, так чтобы облегчить прицеливание двум бородатым мужикам в кузове — расчету ДШК. И Камиль странно посмотревший на Маэстро при изложении плана боя, и сам командир разведчиков прекрасно понимали, что водитель и пулеметчики в данном случае смертники. Если у засевших наверху «вовчиков» найдется тяжелое вооружение, то гореть наглым застрельщикам синим пламенем, тут и к бабке не ходи. И не защитят их ни Аллах, ни обшитые листовым железом борта машины. Опасности своей роли не поняли только сами исполнители, наивно считая, что их здоровенный пулемет, габариты у ДШК действительно впечатляющие, стреляет гораздо дальше чем, любое другое оружие и соответственно они в полной безопасности, так как для пуль врага недосягаемы.

Грохнула первая неприцельная очередь гулко и торжественно, как начальный аккорд реквиема прозвучавшая в тишине. Где-то наверху тяжелые 12,7 миллиметровые пули выбили целое облако пыли и острых каменных осколков. В ответ весь склон будто взорвался огнем: заплясали, запрыгали огненные светлячки трассеров, шершнями взвыли, изливая накопленную ярость пули, задрожал особой нервной дрожью паралитика воздух над раскаленными стволами — ярким осенним днем дульного пламени с такого расстояния не увидать, но вот эта дрожь возмущенного воздушного океана ощущалась почти физически. Маэстро слился с биноклем, чтобы риск «живцов» в грузовике не оказался напрасным, он должен был воспользоваться нервным срывом боевиков ИПВТ, заставившим их открыть огонь из всего, что было под рукой, раскрыться, показать тренированному взгляду всю систему обороны. Маэстро напряженно шарил обострившими зрение окулярами по кипящему в свинцовых фонтанах склону, делая короткие, но исчерпывающе точные зарубки в памяти, мгновенно сопоставляя выявленные огневые точки с заранее намеченными ориентирами. Несколько томительно долгих минут, когда время мерялось не привычным бегом секундной стрелки, а тремя маятниками из висящих на тонких готовых в любой момент оборваться волосках человеческих жизней показались ему вечностью. Град мощных пуль ДШК выбивал пыль из седловины, гуляя абсолютно хаотичным веером, в ответ вниз, захлебываясь в ненавидящем вое, несся рой свинца гораздо меньшего калибра, но значительно более многочисленный. Пули с чмоканьем впивались в дорожную пыль все ближе и ближе к машине дерзких стрелков, явно давая понять, что скоро игра со смертью в жмурки должна подойти к своему логическому концу.

Однако, Маэстро справился со своей задачей раньше, чем «вовчики». Увидев, все что хотел, офицер поднес к губам черную коробку портативной, предназначенной для связи на близком расстоянии, радиостанции. В этот момент с громким хрустом просело, проминаясь внутрь и змеясь многочисленными трещинами, лобовое стекло машины. "Назад!" — в полный голос взвыл Маэстро, прекрасно понимая, что заложенные грохотом пальбы уши стрелков сейчас не в состоянии воспринимать звуков, отчаянно замахал руками, уже не заботясь о том, что пробивший лобовуху снайпер может заинтересоваться им самим. "Назад, назад, блядь!" — хрипел он, не обращая внимания на боль в сорванном горле, до тех пор, пока не заметил, что его поняли. ЗиЛок вначале медленно и неуверенно, будто колеблясь, а потом все быстрее пополз, разворачиваясь к спасительному изгибу дороги. До конца проследив за тем, как застрельщики уходят из зоны действенного огня с перевала, Маэстро вновь потянулся к рации. Увиденное за время короткой перестрелки, его довольно сильно обрадовало. Судя по всему, свои позиции обороняющиеся успели оборудовать лишь непосредственно вблизи дороги, а из вооружения ничем тяжелее ручных пулеметов они не располагали. Если эти наблюдения соответствовали истине, шансы штурмовой группы значительно повышались. Поэтому, отдавая по рации приказ на начало артподготовки перед атакой, Маэстро хищно улыбался, представляя каким неприятным сюрпризом станет для духов минометный обстрел. Два миномета работающие по клочку земли размером не больше пары гектаров вполне способны превратить его в такой ад, что куда там безобидному фантазеру Данте.

Вой зародился далеко за спиной, протяжный жалобный стон воздуха разрываемого неторопливо летящей к цели концентрированной смертью, Маэстро вжал окуляры бинокля в глазницы ловя будущие разрывы. Против ожидания, первые же мины легли почти там, где надо, взвив в прозрачное осеннее небо белые столбы пыли, дыма и какой-то мелкой трухи. Началась напряженная работа артиллерийского корректировщика, требующая острого глаза, спокойного состояния ума и умения быстро считать, и хотя в распоряжении Маэстро была не полнокровная батарея, а всего два миномета это отнюдь задачу не облегчало, так что на какой-то момент охвативший было старлея боевой азарт уступил место холодной расчетливой сосредоточенности. Мины колошматили седловину, горела, окутывая позиции «вовчиков» удушливым дымом высохшая за лето трава, весело пылала соломенная крыша саманной хибары в которой, по наблюдениям Маэстро, находилось пулеметное гнездо. Разведчики, пользуясь тем, что обороняющимся сейчас не до них, занимали исходные позиции. Вот две двойки пулеметчиков с ПКМами разбежались по флангам, плюхнулись на землю под защиту подходящих валунов и врезали по склону длинными нащупывающими цели очередями. Вот деловито урча на дорогу выполз БТР и тоже харкнул по седловине из КПВТ будто громадной огненной плетью хлестнул. За БТРом стараясь прикрываться броней, теснится сборная штурмовая группа, всего человек тридцать разведчиков и «юрчиков». Надежно спрятаться такой толпе за одним БТРом невозможно, но тут уж чем богаты… Все лучше, чем совсем без прикрытия…

Маэстро пружинисто вскочил на ноги и, в несколько прыжков достигнув машины, с обезьяньей ловкостью взлетел на броню.

— Трогай по малу! — в открытый люк водиле.

— А ты поработай пулеметами, поработай! Прижимай все, что зашевелится! И гляди у меня в оба — не дай Бог сожгут машину! Все кусты и ямы по пути простреливать издали, понял? И не жалей патроны, надо будет — купим! — это уже наводчику.

Сам старлей распластался на броне, прикрываясь башней, внимательно ловя глазами любое движение на склоне и приготовив к стрельбе автомат. БТР плавно качнуло и рывком дернуло вперед. Ну, поехали! Заставим звезды плакать! Натужно хрипя на низкой передаче, выдерживая черепашью пешеходную скорость, бронетранспортер пополз вверх по дороге. Пока из-за сплошных облаков дыма и пыли, то и дело вскипающих минометными разрывами, разобрать, что делают засевшие на перевале не было никакой возможности. Штурмовая группа вела огонь в белый свет как в копеечку, абсолютно не видя перед собой противника, и паля на удачу в окутавший перевал мутно-серый туман, надеясь убить хоть кого-нибудь и возможно упредить выстрел в свою сторону. Велся ли вообще ответный огонь, было не ясно, но среди атакующих убитых и раненых не наблюдалось. Это обстоятельство настолько приободрило бойцов Народного фронта, что они начали выскакивать из-за прикрытия и, похваляясь удалью, пластать пространство перед собой длинными очередями от живота, копирую героев киношных боевиков. Олег, возглавлявший «юрчиков», лишь презрительно ухмылялся, глядя на потуги своих подчиненных показать себя крутыми вояками.

Маэстро по рации отдал команду минометчикам на прекращение огня. Штурмовая группа подошла уже вплотную к позициям «вовчиков» и минометы вполне могли зацепить своих. До гребня седловины оставалось не больше сотни метров. Минометы смолкли. Внезапно воцарившаяся тишина тревожным звоном билась в барабанные перепонки уже свыкшиеся с грохотом разрывов. Огневая подгруппа прекратила огонь, продолжая держать в прицелах передний край обороны врага, готовая в случае малейшего сопротивления вновь обрушить на его голову всю свою мощь. С перевала тоже не стреляли, и это настораживало, заставляя учащенно пульсировать по жилам напоенную адреналином кровь. Такое молчание могло означать, что на перевале никого нет, или же, что затаившиеся «вовчики» готовятся встретить штурмовую группу кинжальным огнем в упор.

— Ну что, курбаши, долго стоять будем? Давай свою гвардию броском вперед, а я отсюда прикрою если что!

— А твои не пойдут что ли? — хмуро просипел недовольный издевательским обращением Олег. — А деньги им за что плачены?

— За деньги они уже отработали! К тому же пусть лучше те, кто умеют стрелять останутся на прикрытии. А в рукопашную ходить и твое «мясо» сойдет!

— Ладно, уболтал, черт языкастый, сейчас идем.

Олег быстро заговорил на непонятном Игорю местном диалекте, энергичными гортанными фразами что-то втолковывая примолкшим и будто осунувшимся и ставшим разом меньше ростом «юрчикам», потом резко махнул рукой вперед, указывая направление движения. Боевики продолжали мяться, отводили глаза и старались спрятаться за спины стоявших рядом разведчиков. Маэстро видел, как наливается темной дурной кровью лицо Олега, как начинают ходить на щеках тугие желваки, а глаза затягиваются мутной пленкой бешенства. Он вновь энергично махнул рукой, что-то прокричав, но никакого действия на перетрусивших боевиков это не возымело. Уходили драгоценные секунды, в любой момент вбитые в землю минометным огнем «вовчики» могли оправиться и врезать со всех стволов по замявшейся атакующей группе. Олег выдернул из кобуры пистолет, обычный армейский ПМ, и, приставив его к голове первого попавшегося под руку боевика, вновь жестами приказал идти в сторону перевала. Крупный бородатый таджик лишь отрицательно покачал головой. Тогда Олег звенящим от ярости голосом что-то прокричал ему и поднял вверх палец. Еще один резкий вскрик, и пальцев стало два. "Считает до трех!" — догадался Маэстро. По щекам таджика градом катились пот и слезы, губы тряслись крупной дрожью. Олег поднял третий палец и по тому, как исказилось его лицо, Маэстро понял, что сейчас раздастся выстрел.

— Стой! Не надо! Я сам поеду вперед на БТРе. Слышишь?!! Прекрати!!!

Пару секунд Олег еще продолжал вдавливать пистолетный ствол в щеку несчастного таджика, потом резко, будто делая над собой невероятное усилие, опустил руку, одновременно глубоко выдыхая. Смерть медленно уходила из его глаз.

— Что, совсем охренел? Если там есть хоть один гранатометчик — домой поедешь в цинке…

— Ты же мне заплатил? Ну и пошел теперь на х… со своими советами, вон лучше у этих орлов штаны проверь, не обмочились ли… Так, а вы, воины, — это уже экипажу БТР. — Марш отсюда оба! Без вас обойдусь! Ну чего сидим? Не слышали что сказал?!

Чумазый мехвод, торчавший из открытого люка, обиженно засопел и молча отвернулся пряча глаза, а наводчик тонкий светловолосый парнишка в выгоревшем до бела застиранном х/б напротив с вызовом глянул на старшего лейтенанта.

— Это наша машина, мы с нее не уйдем!

— Что значит не уйдем? Вы что, пионеры?! Здесь же не «Зарница» ни хрена! Тут пули настоящие, насмерть убивают! Или мамкам цинковый подарок приготовить решили! А ну марш отсюда, зелень, чтоб я вас не видел!

Наводчик упрямо набычился, исподлобья глядя на Маэстро.

— Все равно не уйдем, и Вы не имеете права нас выгонять! Мы экипаж. А Вам все равно одному не справиться, если Вы за водителя сядете, кто же стрелять будет?

Вообще-то роль стрелка Маэстро собирался предоставить Олегу, вряд ли этот волчара не управился бы с пулеметами, но, оглянувшись и поймав его насмешливый взгляд, махнул рукой:

— Ладно, некогда с вами пререкаться, поехали!

Обрадованный экипаж мгновенно исчез под броней, а сам Маэстро вновь занял уже привычное место за башней. БТР начал медленно и осторожно карабкаться на вершину, Маэстро до рези в глазах всматривался в окружающий рельеф, прощупывая каждый куст, каждую складочку местности, только не прозевать затаившегося гранатометчика! Выстрел в упор из гранатомета страшен — ничто не спасет. Бронетехника — сила, когда впереди идет пехота, выковыривая из укрытий затаившихся охотников за танками, а уж броня перед пехотой в долгу не останется всегда огнем прикроет, спасет и выручит. Вот только попробуй растолкуй эту прописную истину полуграмотным таджикам! Потому до боли, до двоения в глазах, до ярких разноцветных кругов всматривается сейчас в придорожные вымоины и пожухлый кустарник Маэстро. "Господи, если ты есть, спаси и помилуй меня грешного, дай вовремя заметить гранатометчика. Ну пожалуйста, Господи! Ну что тебе стоит!" — губы шепчут сами, старлей не замечает и не слышит этого шепота, нехитрая солдатская молитва летит к выгоревшим осенним небесам из самой глубины души, минуя разум. Страшно когда человеческая душа, самая сокровенная человеческая суть молится о таком. Вот только мы сами выбрали это, разделившись на черных и белых, красных и желтых, богатых и бедных, отгородившись друг от друга стенами границ и научившись убивать. Вот и приходит пора платить, и Бог Всеведущий и Всемогущий становится чем-то вроде старшего офицера, координирующего очередную операцию, во власти которого поддержать артиллерией и авиацией, своевременно сообщить последние разведданные, вобщем помочь убить врага. "Господи помоги! Дай мне заметить гранатометчика до выстрела!"

В очередной раз взревев и плюнув солярным выхлопом, БТР вываливается на верх седловины, по выгоревшей земле еще курится тут и там горький сизый дымок. Тишина, вокруг никого, чуть впереди, в наспех вырытом окопчике для стрельбы лежа, валяется брошенный ручной пулемет с погнутым стволом, ярко блестят на солнце латунные россыпи гильз. Тишина, совсем не такая, как раньше, не та давящая на мозг, вытягивающая струнами нервы, а совсем другая, от которой хочется беспричинно хохотать и хлопать себя по ляжкам в полном упоении. Кажется где-то рядом беззаботно щебечут птицы, а может это просто глюк от перенапряжения. Все, отпустило. Здесь никого, они не выдержали и ушли! Ушли гораздо раньше, чем началась эта самоубийственная поездка без прикрытия. Подтягивается осмелевшая пехота. Окончательно поняв, что враг бежал и бой окончен «юрчики» разражаются радостными воплями. Кто-то дает очередь в воздух, и несколько секунд небо сосредоточенно дырявят три десятка стволов.

Боевики Народного фронта при поддержке разведчиков группками по два-три человека рассыпались вокруг в поисках трофеев и возможно брошенных убитых и раненых духов. Маэстро с Олегом молча наблюдали за их действиями, уютно устроившись на броне, пока никакого руководства от них не требовалось. Неожиданно распахнулась дверь обшарпанного строительного вагончика, стоявшего неподалеку на ножках сложенных из старых крошащихся кирпичей. На проржавевшей железной лесенке появился один из разведчиков. Белое, как мел лицо, дикий блуждающий взгляд.

— Что там такое, Филимон? Эй, Филя, ты чего? Эй… — Маэстро ловко спрыгнув с брони в несколько шагов оказался рядом с разведчиком.

— Тва… ста… лей… — с усилием пробулькал Филимон, судорожно сглатывая, и вдруг, будто сломавшись в поясе, резко согнулся, с урчанием извергая содержимое желудка на сухую растрескавшуюся землю. Уже догадываясь, что увидит внутри, но, упрямо сжав губы и на всякий случай кинув вниз флажок предохранителя автомата, Маэстро решительно толкнул дверь вагончика, слегка прикрыл глаза, привыкая к полумраку, и осмотрелся. Изнутри вагончик имел вполне обжитой вид: две армейские койки с панцирными сетками притулились в дальних углах, по середине стоял колченогий стол с двумя захватанными грязными стаканами и тарелками с засохшим остатками пищи. Гулко жужжали под низким потолком большие зеленые мухи, и даже забитый после боя пороховой гарью нос Маэстро различил тяжелую сладковатую вонь, почти физически ощущавшуюся в помещении. Волны этого жутковатого смрада исходили от чего-то лежащего в углу и прикрытого грязной цветной тряпкой, бывшей раньше не то скатертью, не то шторой. Сделав шаг вперед и присев на колено, Маэстро осторожно потянул за край этой тряпки, открывая неподвижное детское лицо со стеклянными глядящими в потолок глазами. Вернее одним глазом — во второй вошла пуля, оставив на его месте только черную покрытую запекшейся кровью дыру. До крови прокусывая губу и не чувствуя боли, стараясь не дышать носом, разведчик одним рывком сдернул покрывало в сторону.

Девочка. Лет десять — двенадцать. Полностью обнаженная. Кожа уже тронутая трупными пятнами покрыта синяками, следами укусов и точками ожогов — развлекались, тушили об нее сигареты. Узкобедрые, еще по-детски голенастые ноги бесстыдно раскинуты в стороны. Промежность — одна сплошная рана. Еще безволосый выпирающий лобок густо перемазан темной свернувшейся кровью.

Маэстро все-таки забылся и сделал вдох носом, густая волна тошнотворного запаха вызвала мучительный спазм в горле, разом закружилась голова и ослабли ноги, а потом старший лейтенант почувствовал, как проваливается, прямо сквозь пол вагончика, куда-то в вязкую черноту.

Сознание возвращалось медленно, тупыми болезненными рывками раскрывая окружающий мир, постепенно придавая ему объем и краски. «Шестерка» явно с превышением скорости рвалась сквозь вечернюю темноту вдоль проспекта, яркими сполохами танцевал на тонированных стеклах неоновый огонь реклам. За рулем хмурый, сосредоточенный Кабан. Над ухом, звонкими рассыпающимися во все стороны горошинами, затарахтел преувеличенно бодрый, надтреснуто-веселый тенорок Куцего:

— Ай, молодца, Маэстро! Вот хохма, так хохма! Ай, потешил! Ай, повеселил! Этот бегемот из джипа, по-моему обосрался! В натуре, пацаны, говном от него на километр перло! А, Маэстро, ты не почуял?

— Пошел ты… — слова еле выдавливаются из тупо ноющего и пересохшего горла.

— Понял. Уже пошел… — покладисто соглашается Куцый. — А теперь в сауну к девочкам! Йахууу!

Маэстро невольно улыбнулся этому дикому ковбойскому воплю, и успокаивающе кивнул головой в ответ на короткий встревожено-вопросительный взгляд Кабана, мол, нормально все. "Да, нормально все", — тихонько повторил уже для себя. Прозвучало не слишком убедительно, но уж как есть, ничего не поделаешь…

* * *

На оборудование лежки у Маэстро практически не осталось времени, едва присмотрев подходящую яму под вывороченными наружу корнями гигантского дерева неизвестной породы, он с разбегу плюхнулся в нее. В принципе, позиция вполне отвечала всем необходимым требованиям. Чуть приподнявшись и высунув голову в дыру между двумя задранными корневищами толщиной с бедро взрослого человека, он отчетливо увидел то место на тропе, где предполагалось расстрелять преследующую их группу. Жандармы будут прямо перед ним, как на ладони, сам же Маэстро при этом обладал гарантированной невидимостью, по крайней мере, до того момента, когда ему придется открыть огонь. А уж после этого, как раз наоборот, ему придется привлекать к себе как можно больше внимания, такова сегодня его роль — прикрытие для стрелков. Его главная задача отвлечь противника на себя, позволив остальным безнаказанно расстрелять вражеский отряд и скрытно уйти с позиций.

Когда на тропе появились первые камуфлированные фигуры, быстрые нервные пальцы Маэстро скручивали со ствола автомата пламегаситель. Это делалось специально, без пламегасителя выхлоп дульного пламени будет заметен издалека, да еще изменится сам звук стрельбы, станет более громким и басовитым. При таком раскладе да на расстоянии метров в сто — сто пятьдесят, противник вполне может принять стрельбу Маэстро за пулеметный огонь, и соответственно должен будет посчитать именно его огневую точку первоочередной целью. А только это и требовалось, после того, как находящиеся в непосредственной близости от противника стрелки расстреляют по магазину, им будет легче незаметно уйти с позиций под прикрытием притягивающего к себе все внимание «пулеметного» обстрела Маэстро. После чего самому «пулеметчику» останется, постреляв еще пару минут, чтобы выиграть для остальных членов группы достаточный резерв времени, чуть-чуть пробежаться до условленного места встречи. Так это было задумано в плане, так это описывали на тактико-специальной подготовке в военных училищах. Вот только практическое выполнение даже самого лучшего плана, даже вековым опытом проверенных рекомендаций, всегда подразумевает некий элемент неожиданных трудностей и внезапных осложнений. И потому пальцы Маэстро быстро и уверенно скручивающие пламегаситель все же ощутимо подрагивали. Чем черт не шутит, пока Бог спит — всяко может получиться, неверная монетка судьбы всегда может выпасть решкой. Чтобы отвлечься от невеселых мыслей он принялся тихонько насвистывать «мурку».

Все еще нарочито фальшиво свистя, он подвел мушку под центр первой темной фигуры и неспеша повел прицел вслед за ней. Сейчас, уже совсем скоро, еще чуть-чуть… Взмокший палец скользит по спусковому крючку, губы кривятся прерывая свист и жестко по-волчьи вздергиваются обнажая в оскале крепкие белые зубы. Последние мгновенья перед очередной схваткой, перед очередным броском за край, в никуда… В висках молотом пульсирует бурлящая от притока адреналина кровь. Нарастающее возбуждение сродни наркотическому опьянению. Вот из-за этих коротких секунд, взвинчивающих мозг, заставляющих со всей неповторимой яркостью ощутить подлинный вкус жизни, не спокойного размеренного существования, что является уделом большинства людей в уютном и комфортабельном современном мире, а настоящей бушующей борьбы с подлинным, а не мнимым врагом, и пошла в свое время в разнос четко распланированная и прямая как стрела скоростного автобана судьба молодого перспективного лейтенанта со странным позывным Маэстро.

Первые выстрелы щелчками кастаньет разрушили короткое очарование последнего мига перед схваткой. Указательный палец с привычно-неотвратимой плавностью вдавил и тут же отпустил спусковой крючок. Автомат в ответ зашелся захлебывающимся грохотом, глуша барабанные перепонки, нетерпеливо тыкаясь прикладом в плечо стрелка и забивая прелый аромат тропической зелени вонючей пороховой гарью. Маэстро пластал тропу перед собой ровными четко отмеренными очередями по пять-семь патронов в стандартной «пулеметной» манере. С его многолетним опытом стрельбы уже не было необходимости прибегать к мысленному счету и скороговоркам для отсечки нужного количества выстрелов в очереди. Указательный палец отлично знал свою работу, выполняя ее абсолютно без всякого участия стрелка. Нажать, подержать, отпустить… Нажать, подержать, отпустить… И так бесконечно, давая широко распяленному правому глазу лишь доли секунды на выбор цели и корректировку наводки. Нажать, подержать, отпустить… Вот кубарем скатился с тропы шедший впереди чернокожий здоровяк. Вот неловко кувыркнулся на бегу, заваливаясь в густые заросли, невысокий коренастый крепыш. А вот теперь явный недолет — пули взбили несколько невысоких фонтанчиков под ногами оцепеневшего от неожиданности жандарма. Нажать, подержать, отпустить… Выбор цели… Нажать, подержать, отпустить… Было в этом что-то древнее и темное, застрявшее в генной памяти с языческих времен и вдруг внезапно разбуженное, какая-то почти божественная власть над жизнью и смертью, чужой жизнью, и чужой смертью, нечто жуткое и вместе с тем невероятно притягательное… Нажать, подержать, отпустить… Острое почти сексуальное наслаждение своим могуществом. Да! Ради этого стоило жить!

Однако, несмотря на точный и внезапный обстрел из засады жандармы довольно быстро сумели сориентироваться и ответить огнем, видимо сказался немалый опыт боев в джунглях с повстанцами всех мастей. Вот так они в большинстве своем и выглядели. Неожиданный шквал огня из темных непросвеченных солнцем зеленых зарослей и ответная стрельба на звук, на вспышку, на смутное движение, на мелькнувшую тень. Неприцельный свинцовый ливень, выкашивающий все вокруг в надежде пусть случайно, но зацепить нападающих невидимок. Маэстро дал несколько длинных очередей, привлекая к себе дополнительное внимание, правда, помогло это слабо, кто-то из стрелков основной группы умудрился себя обнаружить, и жандармы теперь с остервенением поливали склон, где расположились засадники. На тропе уже давно никого не было кроме четырех еще корчащихся в агонии тел самых невезучих. Их товарищи, укрывшись в буйных тропических зарослях, растворившись в ярких красках буйной растительности, не жалея боеприпасов сжимали вокруг группы кольцо смертоносных свинцовых трасс.

Со склона холма никто не отвечал и Маэстро решил, что парни благополучно отстрелявшись, покинули место засады. Для проформы добив магазин и пристегнув новый, а заодно и привернув назад пламегаситель, хватит, побаловались, больше притворяться пулеметом надобности нет, он ловко выкатился из приютившей его вымоины и сторожко оглядевшись по сторонам, припустил легкой трусцой в сторону условленного места встречи.

Полновесная очередь, с шелестом рубанувшая по сплетению лиан в нескольких сантиметрах от головы заставила его броситься ничком на землю. Перекатившись за ближайший куст, он вскинул автомат, высматривая невидимого стрелка. Однако джунгли вокруг были все также молчаливы и неподвижны. Примерно определив направление откуда прилетел свинцовый привет, Маэстро замер, до рези в глазах всматриваясь в выделенный сектор. Ничего, ни колыхания потревоженных ветвей, ни гомона испуганной птичьей мелочи, ни подозрительного блика солнца, тишина. Но он знал, этой тишине верить нельзя, враг здесь, и также как он сам, затаившись ждет, ждет первого неверного движения, первой ошибки, позволяющей сделать всего один, единственный, прицельный выстрел. Теперь все зависело от терпения, от умения ждать, и в других обстоятельствах Маэстро бы легко потягался в этом с невидимым стрелком. Но сейчас время работало против него, с минуты на минуту здесь могут оказаться жандармы и тогда весь расклад измениться, а поединок превратится в расстрел. Следовало немедленно что-то предпринять. Не прекращая следить за лесом, он, пошарив вокруг рукой, обнаружил подходящую ветку и ловко метнул ее в росший левее густой куст, вызвав колыхание мясистой листвы. Противник не заставил себя ждать — грохнули выстрелы, и пули вихрем разметали кустарник. Маэстро засек мелькнувший на мгновенье в переплетении лиан огонек, и удовлетворенно кивнув, подвел под это место мушку. Несколько быстрых прицельных очередей, если и не заденут стрелка, то, по крайней мере, заставят его залечь и затаиться, что даст возможность аккуратно отползти назад. И уже в тот момент, когда указательный палец выбирал свободный ход спускового крючка, над головой вновь взыкнули пули, и выбитая из древесного ствола щепка больно царапнула щеку. Резко дернув от неожиданности спусковой крючок и послав в никуда длинную очередь, Маэстро инстинктивно откатился в сторону. Дело принимало совсем нешуточный оборот, на этот раз стреляли с другой точки, значит врагов, как минимум двое. Двое стрелков надежно скрытых тропическими джунглями, и при этом знающих, где ты находишься, это много, чертовски много.

Извиваясь ужом, Маэстро отполз метров на десять вправо, стараясь держать агрессивных невидимок левее. Влево стрелять всегда легче и, на несколько драгоценных долей секунды быстрее. Это нехитрое правило не раз спасало ему жизнь. Но сегодня явно был не его день, вновь прошедшие совсем рядом, взбившие фонтан земли перед лицом пули показали, что враг тоже сместился левее, продолжая держать его в неудобной позиции, и хуже того, на этот раз стрелявший был явно ближе. Чувствуя себя голым и беззащитным, злясь, что не может даже примерно определить положение невидимок, Маэстро занервничал и пластанул несколько раз широким веером длинных очередей, попасть в кого-либо он, само собой не надеялся, просто успокаивал, собирал в кулак разгулявшиеся нервы. В ответ заросли впереди будто взорвались огнем, куда там двое, теперь перед ним было не меньше десятка стрелков. По счастью ни одна из пуль не задела, однако пришлось спешно сменить позицию. Где-то на периферии мозга мелькнула робкая мысль, что теперь, пожалуй, уже не уйти, не выпустят. Слишком он увлекся расстрелом беззащитных жандармов на тропе, покидать место засады надо было раньше, а он позволил этим волкодавам обложить себя, войти в тесный контакт, который уже не разорвать. "Врешь, не возьмешь! — прошипел он, до скрежета стискивая зубы, глуша, загоняя предательскую мыслишку в самую глубину мозга. — Уйду, всегда везло, и сейчас пронесет!"

И будто вторя его мыслям из сырой глубины джунглей тонкий глумливый голос закричал на ломаном английском:

— Сопротивляться нет! Бросать оружие и выходить! Мы тогда не убивать!

— Отсосешь, пидор! — по-русски проорал Маэстро, не заботясь о том, поймет ли его кричавший.

Видимо понял, потому что ответом был шквал огня, заставивший его скорчиться в вовремя подвернувшейся наполненной стухшей дождевой водой ямке. Оскалившись, он тоже пальнул пару раз на удачу и, несколько раз перекатившись и приподнявшись на четвереньки, бросился под защиту мощного древесного ствола с могучими выпирающими из земли корнями. Пули тут же смачно зачмокали в древесину. Зато Маэстро засек стремительно метнувшийся за развесистое дерево силуэт. Выдохнув и подведя мушку на полкорпуса левее ствола, он затаил дыхание в ожидании. Вскоре оно было вознаграждено, темная фигура показалась из-за укрытия и плавно, как в замедленной съемке двинулась вперед, сама насаживаясь на мушку, палец заученно выбрал слабину и нежно даванул спуск, выпуская из ствола очередь ровно на два патрона. И еще раньше, чем пули покинули канал ствола, Маэстро каким-то сверхъестественно обостренным звериным чутьем понял, что промаха не будет. Короткий вскрик боли и поднимавшийся из зарослей человек, будто получивший нокаутирующий удар боксер, с треском ломая кустарник, завалился назад. Джунгли взорвались негодующими воплями и беспорядочной стрельбой.

— А, суки, не нравится! — взвыл в ответ Маэстро, одну за другой вырывая из карманов разгрузки гранаты.

После успешного выстрела настал самый подходящий момент для рывка. Если не удастся уйти сейчас, второго шанса могут просто не дать. Три гранаты одна за другой улетели в джунгли по трем разным направлениям: вправо, влево и прямо вперед. Один за другим грохнули взрывы. Маэстро, выскочив из-за дерева и пустив веером перед собой длинную очередь на полмагазина, низко пригнувшись к земле, метнулся назад, не разбирая дороги. Он летел по джунглям с максимально возможной скоростью, не смотря под ноги ведомый безошибочным звериным чутьем, охваченный эйфорией удачного отрыва. В этот момент он чувствовал себя необычайно сильным и ловким. Резвые не знающие усталости ноги, казалось, сами видели, куда нужно наступить, чтобы не запнуться о торчащий из земли корень, не угодить в полузасыпанную нору или в скользкую грязь очередной вымоины. Из-за спины доносились стоны раненных и яростные крики их товарищей, звучавшие в его ушах райской музыкой.

— Уйду! Я же говорил, что уйду! Хер вам по всей морде, черножопые! — радостно проорал он во всю глотку.

В голову лезли уж совсем дурацкие мысли о том, как, будучи уже старым пердуном со всем набором возрастных болезней, он будет сидеть укрытый клетчатым пледом в кресле качалке, обязательно у жарко горящего камина и рассказывать открывающим рот от удивления внукам, как лихо провел этих чернозадых макак. Как будут восторженно гореть глаза этих мелких сопляков, что в изобилии нарожают ему на радость его собственные дети. А собственные дети у него обязательно когда-нибудь будут, вот только найдется подходящая девушка… А за этим дело не станет, вот только вырвутся они из всего этого дерьма и тогда… Что будет тогда Маэстро додумать не успел, потому что тяжелый тупой удар в правый бок бросил его на колени, заставив с разбегу сунуться лицом в землю.

— Замечтался, баран неуклюжий, — подумал он, решив, что просто поскользнулся и, с трудом разлепляя заляпанные жирной грязью глаза.

И лишь тут смутно различил выметнувшиеся наперерез пятнистые фигуры, несущиеся к нему огромными прыжками.

— Все равно уйду, суки! — взвыл он, слепо шаря немеющими непослушными руками по земле в поисках автомата и уже понимая, что не успевает. Он четко до мельчайшей трещинки на резине разглядел стремительно летящий ему в лицо подкованный каблук десантного ботинка, а потом тяжелый удар расколол мир пополам, а половинки с грохотом осыпались вниз мелкими кусками.

Когда он пришел в себя, его руки и ноги были крепко связаны, а в лицо ухмылялась довольная иссиня-черная харя с широкими вывернутыми губами и по контрасту с кожей лица ярко выделяющимися белками глаз. Еще в поле зрения периодически появлялось широкое пускающее солнечные зайчики лезвие ножа.

— Резать твоя будем! Говорить где остальные и сколько их! — радостно улыбаясь, заявил чернокожий.

Голова раскалывалась от боли, слегка подташнивало, а во рту стоял солоноватый привкус крови, но хуже всего была тупая ноющая боль в боку и явное ощущение медленно пульсирующей вялым фонтаном теплой жидкости, постепенно стекающей в штанину. "Похоже задета печень, — решил Маэстро, вспоминая сбивший его с ног удар в бок. — Значит не жилец". Мысль была спокойной и трезвой, несколько отстраненной, как о ком-то другом.

— Отвечать вопрос! Говорить мне правда! — вновь завел свое черный.

— Идти на пенис, делать любовь! — попытался в тон ему ответить Маэстро, и не узнал свой собственный голос, с губ сорвалось лишь хриплое шипенье.

Но допрашивавший, похоже все отлично расслышал и понял, злобно заверещав, он ударил пленника по лицу, потом еще и еще раз. Маэстро практически не ощущал боли лишь в голове будто со скрежетом ворочались тяжелые мельничные жернова, перемалывавшие остатки избитого ноющего мозга.

— Говорить или не говорить?! — взвизгнул чернокожий, придержав руку.

— Ты еще быть, ли не быть спроси, — расхохотался ему в лицо Маэстро. — Иди на хер, Гамлет долбанный!

— Тогда моя твою резать! И выкалывать глаз! Сначала глаз! — брызгая с губ выступившей от ярости пеной, заорал жандарм.

Маэстро лишь молча харкнул в него густо замешанной на крови слюной, целился в морду, но не попал. Жандарм засмеялся и, положив ладонь левой руки ему на лицо, потянулся лезвием ножа к глазу, но Маэстро вложив все оставшиеся силы в этот рывок, резко крутнул голову в бок и зубами вцепился в пытавшиеся удержать его пальцы врага. Рыча не хуже собаки, давясь своей и чужой кровью, он все сильнее и сильнее сжимал челюсти, с наслаждением слушая вопль боли, не обращая внимания на удары, которыми его осыпали. И даже когда в грудь его вошел нож, разрывая сердечную мышцу и останавливая животворный бег крови по венам, он лишь сильнее стиснул зубы, сведенные последним усилием. А наградой ему прозвучал хруст все же поддавшихся костей пальцев врага, этот звук был последним, что в этой жизни услышал Маэстро. Он был уже давно мертв, когда подбежавшие жандармы мясницким тесаком разжали ему зубы и вытянули изо рта два откушенных до вторых фаланг пальца. Их хозяин рядом с телом Маэстро стонал, зажимая хлеставшие кровью обрубки, катаясь по земле от боли.

Высокий крепкий негр, с красивыми и правильными, даже на европейский взгляд чертами лица, командовавший отрядом преследователей, подошел к телу Маэстро и долго задумчиво смотрел на него.

— Кусаешься даже связанный, жалишь, как ядовитая эфа? Раньше я не встречал таких белых… Они всегда плакали и молили о пощаде, как дети… А человек ли ты, белый? Или оборотень, крадущийся в полнолуние по джунглям? Молчишь, притворяешься мертвым? Это не поможет, я видел твои глаза перед смертью, я знаю правду…

— Что делать с телом, капитан?

— С телом? Разрубите на куски и разбросайте по джунглям, пусть их сожрут звери. Это был могущественный колдун-оборотень, и если мы не сделаем так, то он будет в лунные ночи оживать и приходить пить кровь из глаз своих убийц.

— А что с Жозе, кровь никак не останавливается…

— Его укусил оборотень, теперь он сам станет таким же!

С этими словами капитан вытянул из кобуры пистолет и сделал шаг в сторону замершего в страхе и даже прекратившего выть Жозе.

— Нет! — заверещал тот. — Пощадите, не убивайте!

Однако рука командира удлиненная холодным вороненым стволом неотвратимо потянулась к его виску и раньше, чем несчастный успел вскочить, пытаясь спастись бегством, грохнул выстрел. Тяжелая пуля американского кольта расколола человеческий череп, будто арбуз, во все стороны разбросав осколки костей и частицы мозга.

— Вот так, — в гробовом молчании удовлетворенно сказал командир, — С его телом поступите так же. Сержант Хосе, поручаю это Вам. Останетесь здесь со своим отделением и всеми ранеными, дождетесь прихода помощи. Остальные за мной, проводники уже обнаружили следы основной группы.

Самурай

Самурай смотрел в чистую голубизну высокого и яркого весеннего неба: провожал глазами легкие перышки облаков, щурился от нежно гладящих лицо солнечных лучей, тонул в первозданной всеочищающей космической синеве.

На самом деле нет ничего красивее и совершеннее чем эта вечная, изменчивая и бесконечная синь над головой, вот только мало кто в состоянии это заметить. Люди не смотрят в небо, разве что в самом раннем детстве, но и тогда им постоянно мешают взрослые: "Гляди под ноги!", "Хватит ворон считать!" и так далее, и тому подобное, кто из нас не слышал этих слов в свой адрес? И мы отвыкаем смотреть куда не надо, зато отлично приспосабливаемся пристально изучать любую неровность под ногами, учимся опускать и прятать глаза… Не оттуда ли наши извечные привычки врать и лицемерить даже наедине с самими собой? Не от того ли, что вместо чистого и ясного неба мы всегда видим лишь грязную кишащую вонючими трупными червями землю? И лишь иногда, случайно подняв взгляд ввысь, вдруг замираем, утопая в безбрежной синеве, понимая насколько ничтожны и суетны наши проблемы и желания в сравнении с нерукотворным чудом небесного океана над головой… Такое бывает с каждым, но большинство находят в себе силы отвести взор, привычно опустить голову, забыть увиденное навсегда, и еще тщательнее контролировать шею, не давая ей поворачиваться в несанкционированном направлении. Другие, их очень мало, встретившись вдруг с направленным на них в упор, как дуло пистолета, небесным взглядом, меняют жизнь: покидают душные офисы, конторы и бюро, уходят в монастыри, в опасные экспедиции, бросив все, уезжают на край света, чтобы биться за свободу совершенно неизвестных им стран… Их очень мало, но именно они задают направление вращения планеты, остальные лишь топчут землю в указанную сторону, оставаясь простой серой массой, взволнованной лишь двумя проблемами: вкусно пожрать и модно одеться. Что ж каждому свое…

Самурай смотрел в небо, белые барашки облаков лениво плыли посреди прозрачной синевы, покорные вздорным прихотям теплого майского ветра сходились, образовывая диковинные фигуры или разлетались в стороны, чтобы через несколько минут встретиться вновь. Терпкий запах свежей сосновой смолы приятно щекотал ноздри, пахло весной: молодой ярко-зеленой листвой, полевым разнотравьем и землей… Березки тихо шушукались между собой склоняя друг к другу кудрявые макушки и что-то нежное и интимное шелестя соседке на ушко, то ли сплетничали, то ли делились какими-то своими девичьими секретами. Самурай их не слышал, знал, какой должен быть звук от играющего в кронах легкого ветерка, но не слышал, не мог слышать.

Тяжелая контузия, пятидесятипроцентная потеря слуха, это значит абсолютно оглохшее правое ухо и с трудом разбирающее обычную человеческую речь с пяти шагов левое. Это увольнение из рядов по здоровью — сертификат на жилье и денежная компенсация. Все вместе как раз в притык на хрущевку со смежными комнатами из старого фонда в непрестижном заводском районе с вечно бьющимся в окно химическим смогом. Поверьте, очень страшно оказаться вдруг вне этих самых рядов, да еще не по своей воле, а вот так внезапно, в одночасье потеряв слух, став по сути дела калекой. Полный жалости взгляд жены, от нее, от этой самой жалости становится страшно, впервые приходит осознание необратимости потери, впервые ясно понимаешь, это не болезнь, не временная хворь, которую надо просто пережить — это навсегда! Навсегда — очень страшное слово, пожалуй нет ничего страшнее в мире, чем эта необратимость. Пенсия — гроши, больше выслужить не успел… Работы нет… Жалость в любимых глазах постепенно сменяется тоской и усталостью. Она тоже поняла — навсегда… Очень легко нежно шептать, тая в объятиях статного красавца-десантника: "Я всегда буду с тобой!", "Я не оставлю тебя, чтобы не случилось!", "Я всегда буду любить тебя!". Гораздо труднее эти обещания выполнять, вряд ли кто задумывается над истинным смыслом произнесенных слов, и, слава Богу, иначе у многих они застревали бы в горле. Случайно услышанное горько-злое: "Пень глухой!" слетевшее с таких нежных, таких знакомых и родных губ, будто ножом режет по и так кровоточащему сердцу. Но кто вправе ее обвинять? Лишь та, что сама пережила подобное и не сдалась. Много ли их? Может и много, только он не знал ни одной… И наконец закономерное, давно со страхом ожидаемое, сухим щелчком бича, предательским выстрелом в спину: "Прости, но я так больше не могу. Я полюбила другого и ухожу", и смотрящие в пол глаза, так и не поднявшиеся ни разу, за все то время пока она собирала вещи. Шикарная машина под окном и щуплый молодой парень в немыслимо дорогом костюме, предупредительно распахивающий перед ней дверцу. Вот и все, солдат, ты проиграл свой последний бой… Вот и все… Все…

А потом бессмысленная круговерть сменяющих друг друга дней и ночей, проходящих в алкогольном дурмане, чьи-то смутно знакомые даже не рожи — хари, слова сочувствия, которых все равно не слышишь, но которые отлично читаются по глазам и губам и жгут, жгут каленым железом, и редкие минуты прояснения, от которых хочется лезть на стену и выть, в кровь, до мяса обдирая ногти о неподатливую штукатурку. И тот гулкий подземный переход, ополовиненная прямо из «ствола» бутылка водки, вдребезги разлетевшаяся от удара о бетонную колонну оставив в руке хрустально сверкающую острыми зубастыми краями «розочку». Короткие резкие удары по локтевому сгибу, боли почти нет, зато кровь рванула лихо, густым темно-красным потоком. Вялая мысль, пробившая алкогольную муть: "Так ничего не выйдет, все равно свернется раньше, чем вся вытечет. Найдут и откачают — надо что-то еще…" Да, надо что-то еще, и плохо слушающаяся левая рука расстегивает плотную джинсовую рубашку, обнажая живот. Лучше бы в горло, чтобы наверняка… Но решиться на это почему-то невозможно, а так вроде и ничего… Холодный край стекла щекочет кожу, вызывая непрошенные мурашки и рефлекторную дрожь. "А вот вам всем тройной в перекладку! Я таки вас всех поимел! Фак ю, жизнь!" Острый длинный осколок с противным хрустом входит в живот, разрывая на своем пути напрягшиеся мышцы. Отлично, еще одно усилие, плоть легко расходится под режущей не хуже бритвы тонкой кромкой стекла… И в этот момент сохранившее способность слышать ухо улавливает грохот торопливо ссыпающихся вниз по лестнице шагов. Черт! Кого еще там принесло? Или делать нечего больше, только шляться по подземным переходам среди ночи?!

Из темноты возникает лицо, жесткий колючий взгляд вцепляется в глаза и уже не отпускает.

— Ты? Я слышал, ты умер?

— Тоже об этом слыхал… Вот, вернулся за тобой из ада… Ты же все равно туда собирался? Так я провожу!

Сильные руки вырывают из ослабевших пальцев скользкую от крови «розочку», срывают с пояса ремень…

— Ни хера себе учудил! Настоящее харакири! Тоже мне, самурай хренов!

— Бес, не лез бы ты… Тебе какое дело… Раз я так решил… — слова даются с трудом, все сложнее сфокусировать взгляд, все расплывается в багровой мути, теряет очертания, пропадает, уходит куда-то вниз под ноги, как тогда в почти позабытой прошлой жизни, когда еще нормально слышавшие уши глушил грохот выстрелов и надрывный рев Беса: "Тяните Пашку! Я прикрываю!"

И точно так же как тогда мозг вдруг заполнило полное и совершенное спокойствие: "Я не один. Вокруг снова свои, те — настоящие… И что бы не случилось меня не бросят, не сдадут, вытянут… А значит, все в порядке", лишь откуда-то издали доносился постепенно слабеющий и затихающий мат Беса, накладывавшего жгут на все еще кровоточащую руку.

"Тоже мне, самурай хренов!" Так потом и повелось Самурай, да Самурай, слегка иронично, с нормальной открытой улыбкой, не такой, как там. В том странном и подлом мире, где он жил, или существовал, после решения военно-врачебной комиссии, ставшего приговором, люди не умели улыбаться. Они лицемерно кривили губы, а глаза оставались злыми и холодными. Уголки ярко накрашенных женских губ дозировано ползли в стороны, ровно настолько, чтобы приоткрыть тщательно отбеленные косметическим стоматологом зубы, но так, что не видно десен, а за масксетью накладных ресниц прыгали цифры со значком доллара безошибочно определяющие, сколько с тебя можно поиметь. Широкая щербатая улыбка в подворотне, разведенные в стороны руки: "Извини, братан, ошибка вышла, обознались!", в следующий миг на твой череп обрушится кастет. Барская, тщательно скрывающая брезгливость, так и сквозящую во всем облике, улыбка военкома… Продолжать можно бесконечно — ЗДЕСЬ никто не умел улыбаться, так как Бес и остальные ребята, толпившиеся через два дня в грязно-белой, пропахшей специфическими больничными запахами палате. Может это от того, что они были живыми и настоящими, не теми заводными куклами с нелепой программой, что окружали его последний год. Или потому, что они знали цену: цену жизни и цену смерти, цену страха и цену мужества, цену настоящей мужской дружбы и цену предательства…, они знали цену всему на этом свете, вот только цену денег они так и не поняли, слишком много было в их жизни того, что гораздо дороже нарисованных на бумаге фантиков. Короче, они были настоящие. "Тоже мне, самурай хренов!" — говорили они и хлопали его по здоровому плечу, а в глазах светилась настоящая радость, просто от того, что он, Пашка, жив, что он скоро поправится и будет здоров, от того что они пусть вот так в больнице, но снова встретились. И от этих дружеских шлепков, от светящихся глаз, гадкий и мрачный мир, окружавший его последний год начал трескаться и разламываться по швам, грязной вонючей шелухой опадая с другого, настоящего, пропахшего вольным степным ветром дальних дорог, где нет места мелочной трусости и подлости, где правят давно забытые здесь понятия Честь и Мужская дружба.

На лицо упала чья-то тень, и Самурай открыл глаза, быстро осмотревшись вокруг. Народу на поляне собралось уже довольно прилично, мужчины в ярких спортивных костюмах группками по двое, по трое, теснились на всей ее площади. Курили, жали друг другу руки, травили анекдоты или обсуждали политику, но всех объединяло одно — глаза. Глаза наркоманов в предвкушении очередной дозы, шалые, нетерпеливо мечущиеся, не могущие ни на миг остановиться, постоянно перебегающие с одного на другое, горящие нездоровым азартом и куражом.

Все они были его врагами, все до одного, пресыщенные, развращенные, разжиревшие и благополучные, собиравшиеся здесь из-за нехватки острых ощущений. Это они, соблазнив красивой жизнью и легкими деньгами увели его жену, это они набивали себе карманы, пока он кровью оплачивал их спокойную жизнь, это они продали и предали ту страну, которую он клялся защищать… Виновны! Виновны! Виновны! Троекратная формула ответа на суде присяжных, оставляющая время на последние сомнения, четкая и однозначная, не допускающая двойного толкования после произнесения. Давно им самим сформулированная и выговоренная специально для них. Он не может поставить их к стенке прямо сейчас, не может воздать им по делам полной мерой — слишком хорошо они защищены специально придуманными законами, специально прикормленными ментами и судьями, всей мощью украденных денег… У него есть лишь эта маленькая несерьезная лазейка, пусть это мелочь, но даже мелочь лучше чем ничего… Паранойя? Злобное человеконенавистничество? Зависть? Быть может… Но кто вправе его обвинять?

— Первое правило бойцовского клуба: никому не рассказывать о бойцовском клубе.

Леха-Завклуб, а в миру Алексей Леонидович и исключительно на «вы», топ-менеджер какой-то жутко прибыльной и рентабельной совместной англо-русской фирмы не то по поставке россиянам тушенки из мяса бешенных коров, не то еще чего-то чрезвычайно необходимого, сделал паузу и внимательно оглядел парней стоявших вокруг утоптанного пятачка земли. Парни были совершенно разные и одновременно похожие, как близнецы: одинаково аккуратные прически, чистая ухоженная кожа лиц и рук, аромат дорогой туалетной воды и своеобразный дресс-код — дорогие спортивные костюмы. Выпадал из общего стандарта лишь один — угрюмый и широкоплечий, явно азиатской внешности, нарочито одетый в самошитые из грубой кирзы широкие штаны и выцветший тельник. Казалось из присутствующих лишь он не волновался ничуть. Завклуб знал его под именем Самурай, больше о парне ничего известно не было, впрочем, одним из законов клуба была анонимность бойцов, если они сами того желали. Желал пока лишь один Самурай. Кто он такой в обычной жизни не знал никто.

— Третье правило бойцовского клуба: в схватке участвуют только двое.

Когда культовый роман Паланика и, даже в большей мере, снятый по нему фильм добрались до России, бойцовские клубы начали появляться и расти как грибы после дождя. Американский идеолог решивший научить зажравшийся и благополучный средний класс родной страны как из тупых обывателей через кровь и боль вновь стать людьми, наверное и представить не мог, что в далекой полной проблем загадочной России у него найдется столько последователей. Однако нашлись. В основном местный аналог, по степени благополучия, американского среднего класса, то есть топ-менеджеры, директора средней руки филиалов и прочая бизнес-элита, которой по определению не приходилось ежедневно заботиться о хлебе насущном. Ну а дальше все просто: с культурным уровнем у нас проблемы, так что литературные салоны и вечера классической музыки подойдут для развлечения и снятия стресса далеко не всем. А когда не приходится постоянно думать о жратве очень хочется именно развлечься и снять этот самый стресс, который на голодный желудок как-то не возникает. Вот и повалил народ, затурканный бумажными бизнес-боями на бои реальные, чтобы зверем первобытным себя почуять на минуту, древним инстинктам дать волю, уверенность в своей мужественности ощутить. С жиру бесились короче, ну чего проще, пойди прогуляйся после захода солнца по городу, да не по центральным ярко освещенным улицам, а по темным вонючим подворотням — никакой бойцовский клуб не понадобится, адреналина на всю оставшуюся жизнь хватит, а на родной охраняемый офис молиться будешь. Но нет, это как-то не комильфо, да и покалечить серьезно могут, а то и убить, страшно… Другое дело здесь — жесткий, кровавый, но все же спорт. Видать не все поняли, что Паланик сказать хотел, ну да это дело обычное…

— Шестое правило бойцовского клуба: поединок продолжается столько сколько потребуется. Если противник теряет сознание, или делает вид, что теряет, или говорит: "Хватит!", поединок окончен.

Самурай исподлобья оглядывал сегодняшних участников, он знал, что никто из старожилов клуба с ним драться не будет, понимают, что не стоит. Бывало кто-нибудь из бойцов, считавших себя особенно крутыми, рисковал бросить ему вызов, но дело всегда оканчивалось одинаково, потому герои перевелись сами собой, все же в развитом чувстве самосохранения этим господам не откажешь. Теперь его удел только новички, и сегодня, судьба как раз приготовила ему подарок. Вот тот рослый брюнет с кукольной внешностью друга Барби Кена явно здесь впервые. А это значит, что сегодня произойдет очередной бой его маленькой личной войны, глупой и мальчишеской, но такой сладкой мести, каждый раз бальзамом проливающейся на все еще кровоточащую и саднящую рану. А если бы было иначе, кто бы стал тратить время на месть? Кен — так Самурай не долго думая, обозвал для себя будущую жертву, широк в плечах, молод и мускулист. Это хорошо, дольше продержится. Одет в шикарный найковский костюм и умопомрачительные кроссовки, а приехал сюда вроде на новенькой «Вектре», то есть он отнюдь не бедный парень с рабочих окраин, это главное, значит это правильный враг. Самурай ненавидел собравшихся сегодня здесь, не их конкретно, а весь этот благополучный класс нынешних сытых "хозяев жизни", ненавидел чистой и прямой, как лезвие меча ненавистью, и сюда он приезжал лишь за тем, чтобы ее утолять. Самурай никогда не задумывался, почему именно этих вот холеных уверенных в себе и завтрашнем дне людей он решил сделать виновниками всех своих бед. Возможно, его просто бесил вид чужого благополучия, может быть он им банально завидовал… Он сам не смог бы однозначно ответить. Но факт оставался фактом, за всю боль, все удары, полученные от продажной девки Судьбы, Самурай решил спросить с мужчин в дорогих костюмах, а бойцовский клуб предоставил ему возможность сделать это почти законно. Браво, Чак Паланик! Отличная идея, парень!

— Седьмое правило бойцовского клуба: новичок обязан принять бой, — Леха-Завклуб значительно глянул на переминавшегося с ноги на ногу Кена и тот, согласно кивнув, неторопливо вышел на середину.

Несколько секунд он стоял, гордо вскинув голову и обводя взглядом оставшихся на траве бойцов в ожидании, кто же из них примет вызов, с кем именно состоится его первый бой в этом клубе, о котором так восхищенно закатывая глаза вчера рассказывали девчонки из бухгалтерии. Потом в круг вступил Самурай. Новичок потянулся было с рукопожатием, но холодный злой взгляд остановил его руку на полдороги и заставил нервно вздрогнуть. Самурай криво усмехнулся. Ты даже не представляешь, парень, как ты попал! Для тебя бойцовский клуб станет отнюдь не экстремальным развлечением, по крайней мере сегодня, здесь и сейчас!

— Начали! — прокричал Леха, шустро отскакивая за пределы утоптанной земли.

Самурай сделал маленький шаг вперед, чувствуя, как откуда-то из заповедной глубины мозга поднимается знакомая волна холодной ярости: "Вы хочете песен, их есть у меня!", сейчас будет тебе веселье, урод. Главное осторожно, чтобы сразу не упал. Темный круг утоптанной земли расширялся, заполняя собой Вселенную, закрывая остальных бойцов, Завклуба, чахлую березовую рощу… На последних секундах, пока окружающий мир еще не исчез окончательно Самурай краем глаза зацепил три тонкие девичьи фигурки с совершенно дикими прическами и покрытыми черной помадой припухшими губами. Его даже слегка передернуло от отвращения, выбивая из боевого настроя. Если кто и раздражал в этой жизни Самурая больше, чем благополучная армия офисных клерков, так это вот такие трупоедки. Извращенки, приходившие сюда смотреть на боль и страдания бойцов, сексуально возбуждавшиеся от увиденного и здесь же на кожаных сидениях машин отдававшиеся избитым провонявшим потом, порой окровавленным парням. Дополнительный элемент экзотики и снятия стресса.

— Обожаю видеть боль! — хриплый от возбуждения шепот одной из них долетел таки до Самурая.

Потом мир привычно сжался до размеров круга, выбрасывая в пропасть небытия зрителей, их реплики и вообще все, кроме изготовившегося к бою противника, серой земли под ногами и клочка ярко-синего неба над головой. И между землей и небом остались только они двое: Самурай и его сегодняшний враг. Да полно, почему сегодняшний, тот самый, вновь оживший подобно стоголовой гидре и представший в новом обличье… Тот самый, кто соблазнил и увел Лику, тот кто глумился над ним издевательски хохоча и орал в оглохшие уши: "У тебя нет денег, ты — неудачник! Ты — никто! Твоя жизнь не удалась! Посмотри на меня — я в полном порядке! А ты по сравнению со мной — дерьмо! Лучшее, что тебя остается сделать — убить себя, потому что ты — неудачник!" Чувствуя, как зубы впиваются в губу, разрывая ее до крови, Самурай крепче сжал побелевшие кулаки: "Врешь, сука! Сейчас посмотрим кто из нас кто! Сдохнешь, гнида!"

Новичок, демонстративно играя мышцами, грациозно присел в экзотической стойке. Похоже насмотрелся китайских боевиков и посещал какую-нибудь платную секцию ушу, где за бешенные с точки зрения простого бюджетника деньги ловкач-тренер обучал его обычной гимнастике, без зазрения совести выдавая ее за смертоносное древнее искусство самозащиты. Проще надо быть, господин хороший, ближе к народу. Самурай сделал еще шажок, по направлению к плетущему руками сложную вязь врагу и для пробы несильно пнул его в слишком далеко выставленное вперед колено. Проведенный с должной скоростью и силой этот удар сломал бы новичку ногу, а так получилось просто очень больно. Кен зашипел, поджимая пострадавшую конечность, и продолжая свои нелепые пассы.

Самурай, чувствуя нарастающие клокотание обжигающей кипящей ярости где-то внутри, ударил его в лицо, хлестко и резко, прямо сквозь плетущие защитные кружева руки. Попал в запястье правой и вбил его новичку в губы кровяня их. "Это тебе за отца, сука!" Отца Самурай помнил смутно, в основном по фотографиям, тот погиб в Афганистане, когда его сыну не исполнилось и восьми лет. В памяти отпечаталось лишь такое же, как у самого широкоскулое, восточного типа лицо, так дико смотрящееся в сочетании с именем Павел. Имя ему дала мать, простая русская женщина родом из-под Самары…

Левая рука стремительным гибким ужом метнувшаяся в разрез, отвесила новичку еще одну ощутимую плюху, выбив струю алой крови из носа. "Это за мать!" После гибели отца мать так и не оправилась, запила и как-то очень быстро опустилась, до последней копейки изводя на водку и так не слишком щедрую пенсию. В маленькой однокомнатной квартирке все чаще стали появляться пьяные незнакомые мужики, с утробным хрипом заваливавшие такую же невменяемую мать на грязный зассанный и облеванный матрас, расплачивающиеся водкой, которой нужно было все больше… И наконец голое желто-восковое женское тело лежащее в тронутой ржавчиной ванне полной отчего-то густо красной водой, черты лица, лишь отдаленно напоминающие материнские и суетливые люди в белых халатах…

Нырок, под размашисто бьющую руку… В еще недавно гордых и уверенных глазах Кена страх… Не ожидал? Все по взрослому, дорогой, все по взрослому… Уклон влево, и с уклона четкий боксерский крюк в челюсть. "За родной детдом Љ 18! За казенные кровати с ржавой пружинной сеткой! За жалкую пайку, оставляющую вечно голодным! За дранную второсортную одежду и такие же игрушки!"

Самурай бил четко и расчетливо, как на ринге. При желании он мог закончить поединок за пару секунд, пустив в ход, что-нибудь из зубодробительного арсенала, любовно преподанного инструктором в военном училище. Но это было совсем не то, поэтому удары лишь эффектные болезненные, но не слишком эффективные с легким сарказмом именуемые среди рукопашников «спортивными». Новичок порядком избит и утомлен, пытается прижаться, повиснуть на груди. В ноздри густо шибает перебивающим резкий запах дезодоранта потом. Взмокшие вяло-безвольные руки стараются зацепиться за плечи, вжаться под мышки не дать пространства для замаха. Нет, вот это уж хрен! Продолжаем наши игры! Самурай резким рывком разорвал дистанцию и, уже не опасаясь ощутимо плывущего противника, красивым и таким же бестолковым ударом ноги достал его в голову. "За Маринку! Двенадцатилетнюю девчонку, изнасилованную пьяным воспитателем и повесившуюся ночью в туалете! За общество равных возможностей! За масляный взгляд профессора-педика на экзаменах в институт! За цифру 1000 со значком доллара рядом на бумажке переданной воровато оглянувшимся доцентом!"

Подшаг вперед на среднюю дистанцию. "За военное училище! За горячие точки! За контузию! За пятидесятипроцентную потерю слуха! За инвалидность!"

Он вот-вот упадет! Нет, не так просто, парень! Рывок за плечи и насаживающий удар коленом по ребрам, уже в полную силу. Кажется, что-то там внутри разрывается с хрустом и скрежетом. Плевать! "За военно-врачебную комиссию! За комиссацию из Вооруженных Сил!" Кен утробно кхекает и начинает заваливаться набок. Нет, подожди! Куда это ты собрался? Горящие глаза Самурая двумя раскаленными мечами впиваются в расфокусированные мутные зрачки жертвы. И самое главное, последний аккорд! Правая рука надежно фиксирует болтающуюся голову новичка, собственная голова откидывается назад так далеко, что немеет шея… "За любимую женщину, ушедшую к такому же как ты! За месяцы черной одинокой пьянки! За вспоровшую живот «розочку», зажатую в своей же руке!" Лоб стремительно летит в еще недавно бывшее таким красивым и ухоженным лицо новичка. Лобная кость толщиной в пару сантиметров — самая твердая часть человеческого тела, вес головы три-четыре килограмма, плюс вложенное ускорение. Эффект, как от удара кувалдой! "За всю несправедливость этой блядской жизни! Нна!" Глухой стук, как от столкновения бильярдных шаров. Новичок сломанной тряпичной куклой оседает на серую утоптанную землю, он уже ничем не напоминает стильного дружка Барби, из разбитого в алое с ярко-белыми осколками зубов месиво рта толчками выбивается густая черная кровь.

Мир вновь расширяется до обычных границ, начинает пропускать звуки и нога, уже занесенная для последнего контрольного удара каблуком в висок, медленно с усилием опускается в пыль рядом с поверженным телом. Вокруг напряженная тишина, лишь сладко постанывает, зажав ладони между ляжек и содрогаясь всем телом, одна из жутко размалеванных девиц. Самурай обводит взглядом круг, мужчины в дорогих спортивных костюмах, пахнущие элитным парфюмом отводят глаза, отворачиваются, становясь будто ниже ростом.

— Четвертое правило бойцовского клуба: не более одного поединка за вечер! — быстрой скороговоркой тараторит Завклуб, когда взгляд Самурая останавливается на нем.

И столько в этой торопливости неприкрытого страха, так комично трясется посеревшее лицо топ-менеджера, что Самурай прыскает в сторону истеричным смешком.

— Скорую ему вызови, удод! И не трясись так… С кем тут еще драться? Не с тобой же…

— Ты такой крутой, малыш… — пользуясь секундной заминкой одна из шлюшек подобралась вплотную и уже принялась мурлыкая тереться о плечо. — Я хочу тебя!

Самурай с удивленной брезгливостью осмотрел поплывшую черную тушь, темно-фиолетовую помаду и покрытые черным лаком длинные накладные ногти, заглянул в подернутые наркотической мутью выцветшие глаза.

— Любишь боль, кошка?

— Муррр! — горячий влажный язычок ловко слизнул каплю засохшей крови с костяшки его кулака. — Очень, котенок! Сделай мне больно! Разорви меня, хищник!

— Ну, тогда держи!

Оглушающая хлесткая пощечина кинула девушку на колени. А Самурай не обращая больше на нее никакого внимания, широко зашагал к предусмотрительно привезенной Завклубом бочке с водой. Дорогие спортивные костюмы поспешно уступали дорогу. Девчонка, сидя на земле, пристально смотрела ему вслед, нежно водя пальцами по быстро набухающей красным щеке.

Менты подъехали одновременно со скорой. Раздолбанная «канарейка» тяжко вздыхая на ухабах грунтовки припарковалась вплотную к сверкающим лаком иномаркам, и из нее кряхтя, вылез одетый в замусоленную форму помятый прапор, вооруженный автоматом АКСУ, которым он постоянно за что-нибудь цеплялся.

— Ну чего это? Опять упал? Или нападение неизвестных?

Уже успокоившийся и пришедший в себя Самурай неспешно подошел к прапору и незаметно сунул в ловко протянутую руку стоху баксов, обычную таксу в таких случаях. Один из законов клуба гласил, что неприятности с ментами урегулировать должен виновник. Прапору постоянно платит Самурай, потому, не знающий о клубных правилах прапор считает его здесь главным.

— Эй, Гиппократы, чё там энтот? Жить будет? Будет, ну и ладушки! Ты, паря, того, поосторожнее все же, понял? Заявы точно не будет? Ну смотри, я тебя предупредил!

Выполнив служебный долг, страж порядка все так же стариковски покряхтывая, влезает в «канарейку» и его проскучавший все это время напарник выруливает обратно на проселочную дорогу.

Все, теперь можно и домой, больше ничего интересного не будет. Смотреть на игрушечные бои "настоящих мужчин" нет ни времени, ни желания. Не оборачиваясь и ни с кем не прощаясь, Самурай направился к дороге, пешком мимо сверкающих полировкой шикарных тачек. Да, нам так не жить… Рассчитывать на то, что кто-нибудь предложит подкинуть, хотя бы до ближайшей станции метро, явно не приходилось. Проходя мимо суетящихся около новичка медиков, он углом глаза поймал испуганно-осуждающий взгляд женщины-фельдшера и потом еще долго чувствовал его спиной, до самого поворота проселка.

Ключ заскрежетал, поворачиваясь в замке, скрипнули давно не смазанные петли, и в прихожую, хмуро оглянувшись по сторонам, вошел Бес. Короткий кивок вместо приветствия, и вот он протопав мимо Самурая растянулся на диване, со вздохом облегчения откинув назад голову. Полежав так несколько секунд, удивленный полным отсутствием реакции на свое появление, приподнялся на локтях и пристально посмотрел на сидящего в кресле товарища.

Вид у Самурая был полностью отсутствующий, бледное неподвижное лицо, напоминающее посмертную маску, и безжизненные устремленные в глубь себя глаза, вроде бы и смотрящие на окружающий мир, но как бы остекленевшие, ничего вокруг не замечающие. О том, что человек в кресле жив, а не покинул уже давно этот далеко не лучший из миров, говорила лишь мерно вздымающаяся в такт дыханию грудь. Бес с обреченным горестным вздохом поднялся с дивана и подошел к Самураю вплотную, неспешно поводил ладонью прямо перед его застывшим лицом, картинно развел руками, изображая перед отсутствующими зрителями безграничное отчаяние. Когда эти попытки вызвать хоть какую-то реакцию со стороны друга ни к чему не привели, Бес, еще раз вздохнув для порядка, сильно потряс его за плечи и даже пару раз легонько хлопнул по щекам. Это возымело действие, и ранее погруженный вглубь себя взгляд Самурая медленно сфокусировался на лице Беса, постепенно приобретая некую осмысленность. Дождавшись более-менее полного просветления, Бес вновь встряхнул его:

— Ну и как это понимать? Чарса обкурился, или что?

— Нет, думал… Думал о смерти… — все еще несколько заторможено выговорил Самурай.

— Бог ты мой! Он думал о смерти! Слушай, достали уже эти твои японские штучки! Так ведь и крыша поехать может! Лучше бы ты обкурился, в самом деле! Ну и что надумал, позволь полюбопытствовать?

— Все мы желаем жить, и поэтому неудивительно, что каждый пытается найти оправдание, чтобы не умирать. Но если человек не достиг цели и продолжает жить, он проявляет малодушие. Он поступает недостойно, — монотонным голосом, будто отвечая вызубренный наизусть урок, забубнил Самурай. — Если же он не достиг цели и умер, это фанатизм и собачья смерть, но в этом нет ничего постыдного…

— "Если каждое утро, и каждый вечер ты будешь готовить себя к смерти и сможешь жить так, словно твое тело уже умерло, ты станешь подлинным самураем", — подхватил, удачно пародируя равнодушный голос друга, Бес. — Цитата из твоего любимого господина Ямамото, уже даже я наизусть выучил. Что ты так удивленно глаза таращишь, да, почитал на досуге, чтобы знать от чего мой напарник с ума сходит. Оно может, конечно, и хорошо было для самурайских времен, но я тебя умоляю — не заиграйся, ладно?

— Это совсем не игра, Бес. Я — воин, а воин должен готовить себя к смерти, ведь не так важно как жил человек, важно как он встретил свою смерть. К этому моменту надо быть готовым.

— Воин, слово-то какое возвышенное. А мне вот всегда казалось, что ты всего лишь тренер по рукопашному бою, и уволенный по состоянию здоровья из армии офицер. А ты оказывается ВОИН!

— Воин это не профессия и не общественный статус, это состояние души.

— Господи, вот вбил же себе в голову! Ты вообще с чего взял, что у тебя какое-то особое состояние души? Нет, я не отрицаю, на душевнобольного ты уже тянешь…

— Откуда взял? Вычислил методом исключения. Я не врач, не торговец, не художник, не музыкант… Вот так отбрасывал одно за другим и наконец осталось только это…

Секунду Бес обалдело смотрел в по-прежнему непроницаемое лицо Самурая, ища на нем хотя бы легкую тень улыбки, говорящей, что все сказанное сейчас только очередная шутка. Искал и не находил.

— Ну… — неуверенно начал он. — Даже не знаю, что тебе на это сказать…

— Ага! — радостно взвыл Самурай, слегка тыкая друга кулаком в живот. — Купился! Ну признайся, ведь всерьез подумал, мол спятил Самура на старости лет!

— Да пошел ты, придурок! — облегченно выдохнул Бес. — Любого заморочишь своими шутками! Хрен тебя поймешь, когда ты серьезно говоришь, а когда пургу нагоняешь…

— Ну, как известно, в каждой шутке лишь доля шутки, — важно изрек Самурай, правда в конце фразы он не выдержал нарочито менторского тона и сбился на давно сдерживаемый смешок, что слегка смазало впечатление.

— Ладно, ладно. Один ноль в твою пользу, старый разбойник. Но тоже в рамках доли той самой шутки, на всякий случай заруби себе на носу — мне совсем не улыбается работать на пару с психом, съехавшим с катушек на почве Бусидо. Ты так чего доброго еще опять сэппуку себе сделаешь, или того хуже мне… Как у самураев этот помощник назывался, что своему другу голову отрубал? Касяка?

— Кайсяку… — отвернувшись в сторону тихо произнес Самурай и порывисто поднявшись быстрыми шагами вышел из комнаты.

Бес проводил его удивленным взглядом, потом, недоуменно пожав плечами, опустился обратно на диван. Через несколько мгновений он услышал как хлопнуло окно на кухне, и из-за неплотно прикрытой двери потянуло табачным дымом. Бес знал, что сейчас Самурая лучше не трогать, минимум час он будет нервно курить зажигая новую сигарету от еще не сгоревшей и молча смотреть в окно, не реагируя ни на расспросы, ни на дружеское тормошение. Такое бывало и раньше, когда неловкой репликой, иногда полунамеком он задевал некую заповедную для всех и больную для друга тему. Что-то засевшее в его прошлом не давало Самураю покоя, и никогда нельзя было заранее предугадать какое неосторожное слово или действие и в какой момент потревожит эту не затянувшуюся рану. Вот даже покрытые пылью веков древние японские традиции и те, что-то напомнили. Несмотря на настойчивые расспросы, Самурай никому ничего не рассказывал, о причине своих нервных срывов, а поводы, могущие их вызвать, были так разнообразны, что вычислить по ним источник беспокойства хоть приблизительно не представлялось возможным. Поэтому все близкие друзья старались просто не замечать странностей порой сквозивших в поведении Самурая. Им хватало деликатности, чтобы не настаивать на предложении своей помощи там, где ее не просили и не хотели принимать.

Бес знал Самурая давно, еще с далеких училищных времен, правда, тогда никто не называл так худосочного пацаненка с тощей цыплячьей шеей, на которой болталась несоразмерно большая по сравнению с чахлыми плечами голова. Бес невольно улыбнулся, припомнив насколько комичный внешний вид имел Самурай в день их первого знакомства, больше десяти лет назад: новенькая еще необмятая полевая форма топорщилась и собиралась в неловкие складки везде где только возможно, ворот куртки был шире торчащей из него шеи раза в два, а голенища тяжелых юфтевых сапог заканчивались где-то в районе острых мальчишеских коленок. К портрету, для полноты впечатления, можно еще добавить гладко выскобленную как бильярдный шар голову и красное злое лицо, измазанное хлеставшей из носа кровью. Вот такое вот чудо морское предстало перед сержантом Оверченко, подпольная кличка — Бес, она же официальный позывной, в туалете роты первого курса, куда он был временно прикомандирован в помощь офицерам. Дело происходило после отбоя, а всклокоченного первокурсника окружали трое довольно рослых и плечистых парней с его же взвода. Как потом выяснил в коротком разбирательстве "по горячим следам" сержант, эта троица была из числа поступивших на первый курс солдат.

Во все времена в военные училища поступало довольно большое количество солдат проходящих службу по призыву, для них были предусмотрены кое-какие льготы. Однако этим пользовались не только парни искренне пожелавшие связать свою дальнейшую жизнь с Вооруженными Силами, а и обычные халявщики, просто пытавшиеся таким образом откосить от трудностей солдатской лямки в войсках. Ведь даже при самом плохом раскладе можно было отдохнуть от "тягот и лишений" во время положенной подготовки к экзаменам и при самой их сдаче, а потом с чистой совестью вернуться в родную часть, мол, я хотел, но не получилось. А можно было и поступить, а ведь, что ни говори, солдатскую службу в иных частях не сравнить с учебой в училище, особенно, когда ставишь себе целью не овладеть знаниями, а просто пересидеть до дембеля. Как правило, основная масса поступавших солдат успевала к моменту поступления отслужить примерно полгода, и сбегала сюда от притеснений старослужащих. Но вот в чем странность — только что вырвавшиеся из положения униженных и оскорбленных вчерашние «душки» попав в окружение недавно надевшей погоны молодежи ("только от мамкиной сиськи") тут же превращались в матерых «дедов» и пытались заводить в ротах первого курса те же порядки, что видели в своих казармах. Естественно на роль господствующего класса они выдвигали себя, оставляя остальным подчиненное положение «салаг». Эти вывихи довольно быстро выправлялись как усилиями офицеров, так и самих курсантов, все-таки ребята пришедшие в военные училища сделав сознательный выбор, сильно отличались в общей своей массе от более забитых, запуганных и готовых к подчинению сверстников насильно загоняемых в ряды Вооруженных Сил.

Однако на лечение любой болезни требуется какое-то время, и на момент эпохальной ночной встречи в туалете, роты первого курса еще вовсю хворали гнилыми отрыжками казарменного неуставняка. Цепко охватив взглядом картину поля боя, а то, что бой имел место быть не вызывало ни малейших сомнений, судя по взъерошенному виду всех четверых, разбитому носу задохлика и заплывшему глазу одного из троицы нападавших, сержант решительно вмешался в происходящее.

— А ну прекратить! Стоять, я сказал! — вместе с этим криком наиболее ярому из бывших «дедушек» Российской Армии весьма чувствительно прилетело сапогом по копчику, а его товарищ отхватил шикарный расслабляющий удар в солнечное сплетение.

— Смирно! Руки по швам, тебе говорю, отрыжка!

Уверенный командирский тон, а главное впечатляющая демонстрация физического превосходства, мгновенно подействовали отрезвляюще — все четверо замерли, боясь пошевелиться, лишь мелкий время от времени громко шмыгал разбитым носом, пытаясь втянуть обратно хлеставшую из него кровь.

— Ну, что здесь происходит? Сначала ты, мелочь, кто тебе нос расквасил?

— Никто, — набычился все также шмыгая задохлик. — Я просто упал.

— Упал на кулак? Понятно… Ты, длинный, видимо тоже упал?

— Ну.

— Не понял, курсант! Я задал тебе вопрос и не услышал ответа!

— Так точно…

— Что так точно, курсант?!

— Так точно, товарищ сержант. Поскользнулся и упал.

— И так неудачно, что ударился глазом? Я правильно понимаю?

— Так точно, товарищ сержант. Правильно.

— Ну раз так, то и ладно, — притворно благодушно произнес Бес пристально оглядывая четверку. — Раз все просто упали, значит и претензий ни у кого, ни к кому нет? Не слышу ответа!

— Так точно, — нестройно загудели первокурсники.

— А раз так, то претензия есть у меня к вам. А именно — мне от души плевать на вас, по мне можете друг друга хоть перерезать. Есть вы на свете или нет, мне абсолютно все равно! — голос сержанта начинал набирать обороты, зазвенев острой опасной сталью. — Но! До тех пор, пока я за вас соплежуев отвечаю, не сметь и пальцем друг друга касаться, иначе будете иметь дело со мной лично! Я доступно объясняю?! Не слышу!

— Так точно, — промямлили все ниже опуская головы, стараясь не встречаться с злым взглядом сержанта.

— Отлично! А теперь, каждому по два очка и через час они должны сверкать! Как вы это сделаете, не знаю, можете хоть как в кино зубными щетками чистить. А теперь время пошло!

Так закончился этот, в общем то довольно рядовой и типичный инцидент, но в дальнейшем он имел свои последствия. А началось все с того, что Бес начал выделять среди остальных курсантов щуплого, но гордого и независимого детдомовца по имени Пашка, правда, для самого Пашки это предпочтение в основном сводилось к дополнительным физическим упражнениям и углубленному изучению приемов рукопашного боя в котором, несмотря на молодость, сержант был настоящим мастером. Вскоре под действием нормального питания и постоянных физических нагрузок, бывший заморыш изрядно прибавил в весе и росте, и даже был зачислен в сборную команду училища по рукопашному бою.

Сигарета, вторая, или уже третья, в холостую дотлевала между чуть вздрагивающими пальцами. За окном неспешно плыла ночь, злая, опасная — чужая. Заговорщицки шептался с корявыми изломанными ветвями деревьев и по разбойничьи посвистывал в водосточных трубах гнилостный, пропитанный запахами близкой свалки ветер. Холодные равнодушные клинки тускло мерцающего света звезд тянулись с неба. Что-то черное аморфное и равнодушно-прожорливое таилось в темноте, широко раскинув по кривым переулкам и мрачным подворотням в ожидании добычи слизкие сторожевые щупальца. Все как тогда, той далекой ночью, которую невозможно вспоминать и невозможно забыть…Чужая ночь, та, где ты, несмотря на всю лихость и обученность, не самый опасный хищник, не бесплотный дух бесшумно скользящий сквозь вражеские дозоры, а однозначная и неизбежная жертва, слишком беспомощная, слишком неловкая, чтобы дожить до рассвета. И ведь ничего не изменилось в тебе самом, и этот рейд далеко не первый и не самый сложный… Изменилась ночь, эта, сегодняшняя, тебе не друг и не союзник, ее темнота скроет врага, а не тебя. Чужая ночь. И раз у тебя не хватило ума переждать ее в крепком и надежном блиндаже, под охраной непрерывно пускающих ракеты и простреливающих нейтралку часовых, то не обессудь. Шансов дожить до утра у тебя немного, в любую другую ночь да, а в эту нет… Чужая ночь…

Ледяная текущая с гор вода обожгла холодом, гоня по спине волну противных знобких мурашек, круглые ненадежно перекатывающиеся под ногой камни и глушащее плеск шагов журчание. Пашка никогда не назвал бы этот ручей рекой, то ли дело неспешные и величавые реки родной Средне-Русской возвышенности. А это? Не поймешь что! И если бы не молчаливо подтверждающий кивок Беса ни в жизнь бы не поверил он россказням Гурама о том, что весной эта узкая полоска воды превращается в мощный ревущий поток, оттого и так широко нынче сухое каменистое русло. Впереди расплывчатая в тумане маячит широкая спина Абрека, вот он остановился и, сложив ладони рупором, поднес их к лицу, дважды ухнув филином. Секунды растягиваются, тревожными молоточками пульса стуча в виски, ответа с того берега нет. Сзади и слева сухо щелкает предохранитель, это Гурам. Если ушедшие вперед напоролись на грузинский секрет и погибли, то не уйти и им замершим по колено в воде в двух десятках метров от спасительных зарослей левого берега. Большой палец нежно и плавно, почти беззвучно, переводит флажок предохранителя на автоматический огонь. Если что, то на такой дистанции целиться будет некогда, только пластать длинными очередями от бедра, крутясь волчком под чужими пулями, надеясь лишь на то, что ты удачливей, и кусочки металла, вылетевшие из твоего ствола, раньше найдут живую плоть, чем те, что полетят им навстречу. Только это уже будет не важно. Если их ждут, то не уйти никому, а как дорого разведчики продадут свои жизни, не имеет большого значения. Из береговых зарослей дважды ухает филин, а потом легко качнувшиеся ветви кустарника пропускают к кромке воды гибкую темную фигуру. Короткий взмах руки — все в порядке, путь свободен. Внезапное облегчение передергивает поясничные мышцы сладкой посторгазменной судорогой. Нормально все — еще поживем!

И снова напряженное бесшумное скольжение почти на ощупь, все органы чувств предельно обострены в поисках малейшего следа разлитой в воздухе угрозы. Сердце неистово бухает где-то в районе гортани, взмокшие от напряжения пальцы судорожно тискают цевье, в голове неумолимо бьется, рикошетя от стенок черепа и звуча на разные лады, обрывок фразы из инструктажа накануне выхода: "Прибрежная полоса местами минирована… Прибрежная полоса местами минирована… Прибрежная полоса местами минирована…" И так до бесконечности, до утробного ужаса узлами вяжущего кишки. Мина не человек, с ней не договоришься, а заметить в густых зарослях безлунной ночью нить растяжки, или неправильно лежащий выгоревший кусок дерна — нереально. Лишь при очень большой удаче, но в эту ночь удачи не будет, эта ночь чужая, Пашка чувствовал это всем существом, всеми потрохами, знал, не умея объяснить свое знание. Какая уж тут удача, ноги бы унести… Охренительный отпуск получился! Просто на загляденье! Телевизор надо было чаще смотреть, может тогда они с Бесом выбрали бы для летнего отдыха какой-нибудь другой участок этого ласкового теплого моря, не поддавшись на уговоры однокашника по имени Гурам. Впрочем в эту ловушку в августе 92-го угодили не только три бестолковых, не интересовавшихся политикой курсанта, в "одной лодке" с ними оказалось еще несколько тысяч россиян, приехавших на отдых, а оказавшихся в эпицентре самой настоящей войны и вынужденные кто как мог бежать к границе спасая свои жизни. Гураму бежать было некуда, учеба учебой, а здесь его дом и другого у него нет. Бес с Пашкой тоже остались, бросить друга показалось предательством, и вскоре все трое уже числились в рядах бригады народного ополчения. В общем проявили благородство, а за благородство всегда приходится платить и плата иногда взимается вот такими ночами.

Громкий взрыв хохота раздался совсем близко, заставив Пашку невольно вздрогнуть, рефлекторно кидая к плечу приклад, рядом, крутнувшись волчком, присел на корточки Гурам. Хохот сменила гортанная красиво разложенная на два голоса песня на незнакомом языке. Чем-чем, а музыкальным слухом Бог грузин не обидел, каждый второй, что твой оперный певец. Издавна славится Грузия своими песнями, да хорошим вином, видно одно не отделимо от другого. Не отделялось оно и в эту ночь, смертоносной гюрзой скользнувший на звук Бес, вернулся через несколько минут и шепотом рассказал, что впереди блиндаж, в котором, судя по всему, вовсю идет веселый праздник с песнями и обильными возлияниями.

Искушение было слишком велико, после короткого совещания решили подождать пока гуляющие дойдут до кондиции и без шума взять их в ножи. Затаившись в окружающем блиндаж кустарнике, замерли, до рези в глазах всматриваясь в чернильную темноту, боясь пошевелиться, боясь даже дышать. Туго взведенные пружины, готовые в любой момент распрямиться, круша все на своем пути. Вскоре веселье ощутимо пошло на убыль, теперь лишь изредка доносились бессвязные пьяные вопли. Потом занавешивающая вход плащ-палатка с тихим шорохом откинулась в сторону и прямо к кустарнику, скрывавшему ополченцев, нетвердой походкой расстегивая ширинку, двинулся изрядно поддатый гвардеец. Пашка вопросительно скосил глаза на Абрека и, получив в ответ утвердительный кивок, неслышной змеей стелясь в высокой траве, двинулся на перехват. Гвардеец вряд ли понял, что с ним произошло: едва переполненный мочевой пузырь наконец излился упругой струей, как земля неожиданно ушла из-под ног, заставляя сунуться лицом в щедро орошенную траву, на плечи непонятно откуда свалилась потная тяжесть, а горло перехватила мускулистая тренированная рука. "Тихо, а то убью!" — свистящий шепот громом ударил в уши, а перед глазами мелькнуло узкое лезвие ножа. Рядом из ночного сумрака материализовались еще несколько облаченных в пятнистый камуфляж фигур.

— Сколько человек в блиндаже? — вопрос сопровождался очень убедительным покачиванием ножа перед лицом.

— Четверо… — заикаясь от страха, и чувствуя, как по ногам течет струйка мочи, прохрипел грузин.

Спрашивавший удовлетворенно кивнул и сделал короткий резкий жест ладонью. Это было последнее, что увидел гвардеец в этом худшем из миров. Цепкие пальцы уперевшись в глазницы рванули его голову назад, острая мгновенная боль пронзила горло, он еще успел услышать странный булькающий звук, а потом окружающий мир завертелся бешенной каруселью, мелькнули на секунду перед угасающим взором быстрые темные силуэты метнувшиеся ко входу в блиндаж где продолжали отмечать его день рождения, тускло сверкнули в напряженных руках ножи, а потом все сжалось в одну яркую точку, вскоре погасла и она.

Чуть задержавшись возле служившей занавесью плащ-палатки, ополченцы, один за другим, пропали внутри. Короткая возня и так неосмотрительно позволивший себе расслабиться грузинский пост перестал существовать.

Обратно возвращались нагруженные трофеями и, в эйфории от удачной операции, даже не думали о необходимости соблюдать осторожность. Уж больно лихими и крутыми вояками они казались теперь сами себе. Расплата за беспечность не заставила себя долго ждать.

Гортанный вскрик одного из шедших впереди дозорных стегнул по нервам, Пашка, еще не осознав, что произошло, инстинктивно вскинул к плечу автомат. И тут же грохнули очереди. Отпрыгнув в сторону с тропы он широким веером выпустил полмагазина не целясь и заботясь лишь о том, чтобы не задеть никого из своих. Темнота впереди отозвалась мучительным стоном, значит в кого-то попал, и тут же замелькали огоньки дульного пламени ответных выстрелов. Чужая пуля с сочным чмоканьем впилась в ствол дерева рядом, другая сбила ветку кустарника над головой. Перекатившись в сторону, он поймал на мушку вспышкой мелькнувшую в темноте четырехлучевую звезду и принялся методично нащупывать ее короткими очередями. Грохнул взрыв, тугая волна мягко толкнула в лицо — кто-то из ополченцев швырнул гранату. Встречный бой быстротечен и кровав. Не прошло и минуты, как огонь в сторону разведчиков прекратился, мертвы ли их противники, или отошли, предпочтя не связываться с мощно огрызнувшейся группой, они не знали. В любом случае надо было, пользуясь возникшей паузой, спешно уходить. Растревоженная выстрелами ночь уже звенела чужими голосами, где-то совсем рядом из палаток, окопов и блиндажей, передергивая автоматные затворы, выскакивали разбуженные грузинские гвардейцы и бойцы Мхедриони. А времени на то, чтобы сориентироваться и добраться до места ночной перестрелки им понадобится совсем не много.

Пашка, с трудом продравшись через колючий кустарник, надо же, а когда катался здесь под пулями, даже не заметил, вышел на тропу. Совсем рядом лежала какая-то непонятная темная бесформенная масса, тяжело пахло кровью. Он только здесь узнал, что кровь имеет свой запах, густой и тошнотворный, ни на что не похожий. С опаской подойдя ближе Пашка различил контуры человеческих тел упавших друг на друга, оба шедших первыми ополченца — головной дозор. Старшим дозора был Гурам. Нагнувшись над этой перепутанной как какая-то жуткая головоломка кучей принадлежащих разным людям рук, ног и туловищ, осторожно подсветив себе фонариком, он понял, что оба живы, но это не надолго. У Гурама разворочен живот и сизые комки внутренностей вывалившись из утробы пульсируют прямо в пыли тропинки, а второй ополченец, имени которого Пашка не знал, в бригаде все уважительно звали его Дед, получил пулю в грудь и теперь пробив ткань камуфляжной куртки под нагрудным карманом сахарной белизной вытарчивал обломок ребра. Оба были в сознании и явно испытывали страшную боль, но лишь изредка натужно всхрипывали до скрежета стискивая зубы. С трудом переборов неуместный приступ тошноты Пашка резким сильным рывком сдвинул Деда с тела Гурама, как бы там ни было, но помочь следовало сперва конечно однокашнику, и рванул из нарукавного кармана индивидуальный пакет.

— Что с ними? — неслышно подошедший сзади командир группы присел рядом.

— Плохо, оба тяжелые, — сквозь зубы прошипел Пашка, разрывая прорезиненную оболочку.

— Подожди, — мозолистая ладонь командира легла на его запястье.

— Чего ждать-то, Абрек, кровь останавливать надо…

Но командир, не обращая больше на него внимания, склонился над ранеными. Несколько секунд он пристально рассматривал обоих ополченцев, причем, как показалось Пашке интересовали его вовсе не раны, по крайней мере на них командир лишь мельком глянул, гораздо дольше он всматривался в искаженные страданием покрытые потом лица разведчиков. Потом, сделав знак Пашке, чтобы отошел в сторону, тяжело вздохнул и потянул из ножен на поясе финку.

— Я все быстро сделаю. Больно не будет, — горячечной скороговоркой прошептал он на ухо Деда. Ополченец обреченно закрыл глаза.

Пашка переводил взгляд с одного на другого, еще не понимая страшной сути происходящего, вернее не желая ее понимать, не допуская даже мысли о возможности такого исхода. Все воспитание, все жизненные представления, все герои любимых книг в один голос твердили где-то внутри, что так просто не может быть, такого не бывает. Но вот нож Абрека уперся в грудь старого ополченца, чуткие пальцы другой руки ощупали ребра, определяя нужную точку между ними ту, в которую сталь войдет, как в масло, без лишних усилий пронзая сердце.

— Убери нож и отойди от него, — тихо проговорил кто-то чужим незнакомым голосом.

И лишь почувствовав, как руки сами собой повернули автомат в сторону Абрека, Пашка понял, что этот напряженный с истеричным надрывом голос принадлежал ему. Пальцы ощутимо дрожали, и белое в предрассветной тьме лицо командира прыгало, никак не желая плотно «сесть» на мушку автомата. Абрек пристально рассматривал подчиненного, внимательно и удивленно, будто впервые видел этого долговязого жилистого парня в самодельной разгрузке. Затем осторожно положил нож на землю и развел руки в стороны.

— Хорошо. Я не буду этого делать. А что дальше? Тащить на себе мы их не сможем, через пять минут здесь будут грузины. Так что делать? Скажи.

Пашка молчал, только все сильнее и сильнее вздрагивал в напряженных руках автоматный ствол.

— Ты думаешь мне их не жалко? Думаешь, что я хладнокровная сволочь, дрожащая за свою шкуру? Или ты не видел, что грузины с пленными делают? Ты такой благородный, спасаешь от меня раненых, а их самих не хочешь спросить? Что они сами выберут?

— Не правильно это. Нельзя о таком спрашивать, — все-таки выдавил, несмотря на застрявший в горле комок Пашка.

— Ах нельзя! А отдать их на милость грузин, даже не дав возможности решить по-другому, можно?! Убери автомат, и уходите, уходите оба! Ну, это приказ!

Пашка только после этого окрика осознал, что рядом, плечом к плечу с ним стоит Бес, такой же зло собранный и напряженный, готовый к прыжку. Он и сам было подобрался, уже зная как надо развернуться в воздухе, чтобы достать Абрека и отбросить его в сторону от раненых. Уже начал, как много раз до этого, мысленно прокручиваться сценарий короткой схватки, в которой у Абрека не будет ни единого шанса, вот только закончится мысленный проигрыш, и обманчиво расслабленные мышцы получат команду «Фас». И вдруг он поймал наполненный мукой взгляд черных глаз Деда. В этом взгляде был приказ, строгий и точный, ослушаться его не было никакой возможности, это было как последняя воля умирающего. И повинуясь магнетизму и внутренней силе этих глаз, Пашка опустил оружие. Веки старого абхаза медленно закрылись и вновь поднялись, показывая, что он все правильно понял. И тогда Пашка сомнамбулически, как во сне, развернулся и медленно побрел в сторону берега. Бес шел рядом, то и дело исподтишка бросая быстрые взгляды на будто окаменевшее отрешенное лицо друга. Вскоре за их спинами ударила короткая автоматная очередь. В ответ загрохотали выстрелы, послышались азартные крики, и хлопнул взрыв ручной гранаты. Гвардейцы в основном были вооружены АКМами, у Абрека был АК-74, «голоса» этих автоматов для тренированного уха вполне различимы, и друзья с напряженным вниманием ожидали момента, когда в басовитый рокот АКМов вновь вплетется скороговорка их "младшего брата". Короткие злые очереди АК-74 слышались еще долго, судя по звукам Абрек, отстреливаясь уходил в глубь чужой территории, уводя преследователей от двух желторотых птенцов, последних из его отряда. Стрельба смолкла, когда они по пояс в ледяной воде вброд переходили быструю говорливую Гумисту. Оба понимали, что это значит.

Кайсяку — последняя услуга уходящему из жизни другу. Горькая честь, от которой нельзя отказаться. Помощь при последнем плевке в лицо смерти, ведь когда человек сам выбирает день и час свидания с вооруженной косой старухой иначе как презрительным плевком ей в лицо это не назвать. Иногда помощь в том, чтобы не мешать… Бес не захотел, оказать ему такую услугу… Что ж, его нельзя винить, ведь он не самурай… Прочертив короткую огненную дугу очередной окурок летит из окна наземь, пронзая ночь, чужую, такую же как тогда… Ту, в которой он не должен был дожить до рассвета, но его жизнь и жизнь Беса выкупили три других жизни… Помнит ли об этом Бес? Пашка не знал…

— Что-то засиделись мы без дела, брат! — с наслаждением до хруста в спине потянувшись, произнес он, остановившись на пороге комнаты. — Застоялись кони в стойлах. Такая тоска…

Он с абсолютно непроницаемым лицом выдержал взгляд Беса, будто и не было этого стремительного истеричного бегства на кухню и часового молчаливого стояния у окна глаза в глаза с чужой ночью. Будто нарочито ленивая фраза лишь продолжает минуту назад прерванный разговор. И Бес привычно принял его игру, деликатно не заметив очередного срыва друга, не видя слабости человека, ты придаешь ему силы, ведь так?

— То-то я смотрю, у тебя опять все костяшки стесаны, сразу видно скука замучила.

— Да ладно, сам знаешь, это просто блажь и мелкая месть окружающему миру. Я о чем-нибудь стоящем, а то если и дальше сидеть без заказов будем, придется на полном серьезе по кабакам вышибалами устраиваться.

— Ладно, не буду тебя мучить. Есть одно интересное предложение. Пока сам точно не в курсе. Но вроде как одна фирмочка хочет заказать нам небольшой шум на экваторе.

— Да ты что! Неужели выходим на международный уровень! Сподобились наконец! Слушай, если так дальше пойдет, сможем открыть филиал где-нибудь на Гаваях или Багамах. Прикинь, фирма "Бес и К№", "За Ваши деньги мы решаем любые проблемы!"

— Ладно тебе трещать-то, балабол. Пока сам еще ничего толком не знаю, может еще это все полное фуфло. К тому же надо разузнать, кто из наших сейчас свободен и захочет поучаствовать. Вдвоем явно не потянем…

— Да ладно тебе, Бес! Это все уже детали, главное есть работа!

— Да работа есть… — кивнул головой Бес, пряча от друга горькую усмешку, против воли растянувшую углы губ. "Надо быть полным психом, чтобы называть такое работой. Но… Каждый выбирает сам, ведь так, джентльмены?"

* * *

Самурай сдавленно рычал, вздувшиеся жилы, будто толстые веревки, обвивали шею, налитые черной тяжелой кровью вены сеткой проступили из-под кожи, едкие соленые капли пота и слезы мокрыми дорожками чертили лицо, у подбородка смешиваясь с алой струйкой текущей из прокушенной губы. Свисающие стебли лиан, мягко шлепали по щекам, гибкие тонкие ветки кустарников хлестали плетьми, оставляя быстро багровеющие царапины. Сил уворачиваться и нагибаться давно не было. Кекс, тяжелой безвольной куклой болтавшийся на плечах, гнул к земле, выворачивал спину, заставлял натужно хрипеть не справляющиеся с нагрузкой легкие. Но он продолжал бежать, дальше, дальше в глубь этого леса, оставляя за спиной стрельбу и крики преследователей, хрипя от натуги и раз за разом прокусывая губу, стремясь этой резкой болью подстегнуть и так выкладывающийся на пределе организм. И лишь когда за спиной осталось не менее километра, а сердце готово было уже вот-вот, выломав ставшие слишком тесными ребра, выпрыгнуть из груди, он разрешил себе упасть на колени и осторожно, хоть это было и глупо после такой транспортировки, опустить в заросли мягкого мха тело раненного друга.

— Ну что ж ты так, братка? Какого же хрена, родной, а? Что ж ты натворил-то, малый? Ну, давай, давай, приходи в себя, ну! Некогда нам здесь задерживаться! Это ж царапины! Я с такими на свадьбах танцевал и на ринг выходил! Ну, давай, очухивайся!

Кое-как второпях намотанные бинты скособочились и давно набухли багровым, из-под них медленно сочилась черная венозная кровь, перемешанная с какой-то буро-зеленой слизью. Лицо Кекса было бледно той нездоровой белизной, которая обычно отличает доходящих от слабости и легочного кровотечения чахоточников. На лбу жемчужной россыпью выступили отливающие желтизной мелкие бисеринки холодного пота. Зато ресницы закрытых глаз вдруг ощутимо дрогнули, шевельнулись, затем чуть искривились губы, выпустив наружу пузырящуюся кровавую пену.

— Ну, ну, давай, открывай глаза, братишка! Ну, нам же все нипочем! Нас же так не возьмешь! — затормошил его Самурай.

И вот, наконец, открылись глаза и сквозь наркотический туман, вызванный лошадиной дозой промедола, глянули вполне осмысленно. Губы дрогнули захлебываясь красным, но упорно силясь что-то сказать.

— Молодец, молодец! Молчи, не говори ничего! Просто слушай! Меня слушай! Слушай внимательно и не уходи, понял?! Главное не уходи?! Будь здесь, концентрируйся! И мы еще вернемся домой! Будем пить водку, и драть девок! Все у нас будет! Главное не уходи!

— Н-н-е бу-у-дет, — чужим, срывающимся и захлебывающимся на каждом звуке голосом, выдавил Кекс. — Я ви-дел, с та-ким не живут…

— Молчи, урод, молчи! Накаркаешь еще! Нормально все будет, вытянем, всегда вытягивали, — чувствуя подкатывающий к горлу комок, и щиплющие глаза слезы бормотал Самурай. — Ты главное терпи, немного осталось, терпи! Сейчас вертушки подойдут, в госпиталь поедешь! Там хорошо, там сестренки в халатах, кровати мягкие. Ты только терпи, слышишь?! Слышишь, мать твою, терпи! Не уходи!

— Ка-какие вер-тушки? Нет никого больше, ни-кто не придет… Од-ни мы, дав-но од-ни…

— Нет, это ты брось! Будут, будут вертушки! Все будет! Главное верить, вертушки с НУРСами и десантура. Главное дотерпеть, продержаться еще чуть-чуть! Ты терпи, братка, терпи. А потом домой! Домой! Слышишь?! Мы там устроим выставку! Соберем все твои картины и устроим выставку в Третьяковке! Хочешь? А что, бабки будут, так что запросто! Ну? Классно же, твоя выставка в Третьяковке?!

— Н-н-ет, не хочу… Стыдно… Не то ри-совал… Не то… А самую глав-ную кар-тину не сделал… Думал е-ще успею… И вот… Не ус-пел…

Из-за пляшущих губ вытолкнулся очередной фонтанчик крови и Самурай утерев его рукавом и крепко обхватывая рукой вздрагивающую голову Кекса, баюкая ее у себя на коленях, поспешно зашептал в ответ:

— Ты это брось, брось, не дури! Все будет, напишешь еще, такое напишешь, все ахнут! Во всех музеях показывать будут, автографы раздавать будешь направо-налево. Мы все, слышишь, все на твою выставку пойдем, и будем задирать нос и рассказывать, что с тобой знакомы. А ты, небось, зазнаешься, будешь от нас морду воротить, да? Вот, а мы тогда тебе напомним, как вместе по джунглям ползали, да? Вот, ты главное верь, все будет, все будет…

Ветки кустарника беззвучно встрепенулись, пропуская на прогалину гибкую и ловкую фигуру в пятнистом камуфляже. Самурай дернулся было к отброшенному в сторону автомату, но, узнав Беса, опустил руку. Вслед за командиром на поляну выбрался Студент, глянул вокруг дикими глазами и опустившись на корточки и обхватив голову руками тихонько заскулил раскачиваясь из стороны в сторону.

— Заткнись, — зло цыкнул на него Бес, придерживая слишком упругую ветвь, чтобы она не хлестнула по лицу выбирающуюся из зарослей Ирину. Девушка держалась немногим лучше Студента, та же тошнотная восковая бледность и огромные как чайные блюдца, перепуганные глаза.

— Как он, — Бес кивнул в сторону вновь опустившего веки Кекса.

— Плохо, — коротко бросил Самурай, принимаясь снова тормошить соскальзывающего в гибельное забытье друга.

Бес подошел и стал рядом, наблюдая за его усилиями, несколько раз глубоко вздохнул, собираясь с духом и лишь потом, положив ладонь на плечо Самурая, произнес:

— Время дорого. Нам надо идти.

— Но ведь еще не вернулся Маэстро. Разве мы его не ждем? — резко вскинул голову вверх Самурай, пронзая усталое лицо командира вопросительным и вместе с тем уже все понимающим взглядом.

— Он не придет. Ты же слышал стрельбу? Если бы он сумел оторваться, то уже давно был бы здесь. Тут бега на три минуты. Раз не пришел, значит не смог… А нам надо идти. Понимаешь? Чтобы его гибель не оказалось напрасной, мы должны идти! Если мы здесь досидимся до их прихода, получится, что Маэстро погиб просто так, бессмысленно…

— Понимаю… — внутренне цепенея, непослушными губами выдавил Самурай. — А Кекс?

Бес долго молчал, глядя куда-то поверх его головы, стараясь не встретиться с ним глазами, наконец, сжав губы, тряхнул головой:

— Ты же сам все понимаешь. Он все равно не выживет. Даже если бы он сейчас очутился в самом лучшем госпитале, у него было бы очень мало шансов. А здесь, — он обвел рукой переплетение лиан. — Их нет вообще. Что ты предлагаешь? Тащить его на себе? Нас достанут через час! А если нет, то что? Что будет, когда у нас кончится промедол? Молчишь? Морду от меня воротишь?! Нет уж, ты на меня смотри, добряк ты наш! И ответь мне, каково ему будет без промедола? Не хочешь? Ну так я тебе сам скажу! Это будет сплошной комок визжащей боли! И ради чего?! Чтобы сдохнуть на несколько часов позже?! Этого ты хочешь для своего товарища?!

— Я это уже слышал, Бес, — медленно и устало, глядя прямо в глаза командира, проговорил Самурай. — И ты тоже… Помнишь, там, у Гумисты. И тогда я послушался, и ненавидел себя за это… Но в то время я был еще молодым сопляком, а теперь уже нет… И второй раз так не получится. Я просто не дам тебе его убить. Понимаешь?

— Но ведь это правильно, брат… У нас нет другого выхода, так будет лучше… Даже ему самому так будет лучше… Что ты мотаешь башкой?! Ну скажи тогда, что будем делать?! Кто его потащит, и как?

Самурай будто невзначай положил правую ладонь на пистолетную рукоятку автомата, направив ствол в сторону Беса, и сделал шаг назад, увеличивая дистанцию между ними.

— Никто его не потащит, Бес. Просто я останусь с ним здесь до конца. Умрет — похороню, а то ведь и разные чудеса случаются, вдруг и выкарабкается. Заляжем подальше от тропы в зарослях, переждем, авось не найдут нас. А ты забирай сосунка с девчонкой и уходи. У тебя все получится, я знаю. Сделай так, чтобы они вернулись домой, а уж мы о себе сами позаботимся.

— Ты псих, Самура! Тебе что, окончательно надоело жить?! Какое отсидимся?! Какие, к матери, заросли?! Ты что не видел их следопытов? Да они вас на раз вычислят, и шкуры на барабаны натянут. Не дури, я прошу!

— Брось, командир, наши шкуры на барабаны не пойдут, чересчур в них дырок много. Ну пойми ты, не могу я еще раз вот так поступить, все равно жить после этого невозможно будет. Так чем вены себе резать, лучше уж в бою, да пяток черножопых с собой. А ты уходи! Давай, не тормози, забирай этих, и валите! Дома свечки за нас с Кексом в церкви поставишь!

— Придурок, ты, слов нет… Ну дай хоть обниму тебя на прощание, а то как-то не по-русски получается.

Криво улыбнувшись Бес сделал было широкий шаг к Самураю, но был остановлен поднятым автоматным стволом.

— Стой, где стоишь! И так попрощаемся! Знаю я эти примочки, и что в рукопашной ты хорош тоже помню! Вот только вырубить себя я не дам! Сам прикинь, ну рубанешь ты меня, один же черт на себе тащить придется. А я потяжелее Кекса буду, сам же говорил, через час достанут! Так что давай, двигай! Удачи тебе!

Бес лишь беспомощно развел руками.

— Ну что ты за урод, Пашка… Ну зачем тебе это, убьют же, наверняка убьют.

— Меня еще там, в Абхазии убили, Серега, я просто умирать погодил… А теперь выходит срок. Ты иди, и не вини себя, просто я сам так решил.

Бес круто развернулся на каблуках и, кивком головы заставив подняться на ноги совсем обалдевших от разыгравшейся на их глазах сцены Ирину и Студента, широко зашагал по едва приметной звериной тропинке. Лишь у края поляны он обернулся и долго смотрел на сидящего рядом с Кексом Самурая. Тот улыбнулся и помахал рукой. Бес не ответил, смотрел молча, внимательно, будто старался навсегда запомнить в мельчайших подробностях. Потом так ничего и не сказав тяжело затопал раздвигая перед собой свисающие лианы, Ирина и Студент уходили следом. Вскоре на прогалине остались лишь Самурай с Кексом, какое-то время еще слышалось шуршание раздвигаемой листвы и треск неосторожно обломанных тонких веток, потом все стихло.

— Про-сти ме-ня, — выдавил Кекс. — Не пра-вильно это… А я мол-чал… Страшно ста-ло…

— Молчи, не говори ничего, — грустно улыбнулся ему Самурай. — Так было нужно, просто я отдаю старые долги. Знаешь, японцы говорят, что совсем не важно как жил человек, главное то, как он встретил свою смерть. Так что, если они правы, у нас с тобой есть шанс за многое отчитаться. А нам не помешает, много было в жизни такого, за что стыдно теперь, слишком много…

Первого он заметил задолго до выстрела, и какое-то время наблюдал за ним через прорезь прицельной планки. На коротких дистанциях лесного боя вполне можно различить черты лица человека, попытаться увидеть в них печать обреченности, смерти… Попытаться можно, реально увидеть гораздо сложнее, видно не всем доступно. Ничего особенного в темном губастом лице со сплюснутым носом он так и не заметил, сколько ни вглядывался. Самурай даже на мгновенье отвлекся, думая о том, что сейчас он точнее любого оракула, гадальщика или пророка может предсказать судьбу этого человека. Несколько секунд обсасывал эту мысль и так и этак, пытаясь вызвать отклик где-нибудь на самом дне души, резонанс хотя бы самой маленькой потайной струнки. Тщетно. Никаких чувств и эмоций власть над жизнью и смертью незнакомого человека не вызывала, и это было правильно и хорошо. Перед смертью в голове должен быть абсолютный покой и полная безмятежность, а в душе такая же совершенная и абсолютная пустота. Разум воина должен походить на стеклянную поверхность зеркала — быть таким же безразлично-объективным, холодным и отражающим все вокруг.

Глаз привычно выверил необходимое упреждение, а указательный палец начал выбирать свободный ход спускового крючка. Грохнул выстрел, приклад ласково, дружески ткнулся в плечо, а в лицо пахнуло кислой пороховой гарью, Самурай любил этот запах. Тут же скорректировав прицел, еще одним движением пальца он послал в цель вторую пулю. Это был его личный почерк стрельбы, годами выработанная манера: два одиночных в максимальном темпе на одну цель. Очень удобно — темп стрельбы не намного ниже, чем при огне очередями, зато насколько повышается точность. А двойками всегда бил для страховки, бывало так, что противник умудрялся в горячем насыщенном адреналином дурмане боя просто не заметить тяжелого ранения и послать в уже убившего его врага последним приветом гибельную очередь. Два попадания выводили из строя надежно.

Первая пуля попала в голову. Жандарм широко, будто крыльями, взмахнул руками и опрокинулся назад, ломая ветви кустарников, уже падающего его настиг второй выстрел, заставив нелепо сломаться в поясе. В ответ врезали не меньше десятка автоматов, а вскоре в какофонию включился и пулемет. Пули рассерженными шмелями гудели в воздухе, сшибали с деревьев листья и мелкие ветки, злобно свистели, пролетая рядом. Самурай улыбался, пока этот огонь не опасен, это первый шок, естественная реакция на внезапную гибель товарища — стрельба в белый свет, как в копеечку. Правда, судя по тому, как быстро эти парни, сумели оправиться и организовать ответный огонь при засаде на тропе, долго это продолжаться не будет. Следовало по полной воспользоваться ситуацией, пока враг увлеченно палит невесть куда, можно спокойно пострелять. Чуть высунувшись из-за прикрывавшего его куста, он выцелил еще одного жандарма, невысокий плотный крепыш стриг джунгли перед собой из автоматической винтовки и, судя по всему, даже не понял, что умирает, обе пули ударили куда-то под сердце, так что парень просто мешком осел на землю, выронив оружие. "Пиф-паф, ой-йо-йой", — удовлетворенно прошептал Самурай, бросив косой взгляд на лежащего рядом Кекса.

Тот снова был без сознания, влажный от испарины лоб покрывали грязные разводы, щеки налились ярким нездоровым румянцем, а черты лица неестественно заострились. Не жилец, конечно. Но еще борется с костлявой, еще цепляется за жизнь, пусть и нет ни единого шанса, не сдохнет сам — добьют чернокожие, но все равно, до последнего, до конца. Самурай сокрушенно покачал головой, где-то на периферии мозга мелькнула глупая мысль о том, что вот будь он сейчас свободен, не привязан к этому полутрупу, можно было бы гораздо качественнее сыграть с жандармами в кошки-мышки, в этакие веселые прятки с летальным исходом. Он вновь невесело улыбнулся, вспомнив о том, что умри Кекс сразу на месте, и его вообще бы тут не было, а топал бы он себе вместе с Бесом в сторону границы. Невольно вспомнился Маэстро, честно говоря, Самурай не очень верил в гибель этого тертого и опытного бойца, мало ли почему он вовремя не вышел на точку, может погоню в сторону уводил, или еще что… Нет, Маэстро — мастер, наверняка ушел, в очередной раз оставив с носом вооруженную косой старуху.

Тем временем стрельба прекратилась. "Быстро! — решил про себя Самурай. — Секунд двадцать палили, не больше — толковые ребята! Однако в нашей с вами маленькой войне счет пока два — ноль и самое лучшее, что вы еще можете — свести в ничью. Но это вряд ли…" Переместившись чуть правее, он поймал краем глаза подозрительное шевеление у склона небольшого холма и принялся вглядываться в ту сторону пристальнее. Он знал, что так и должно быть — сейчас они осторожно на получетвереньках, насторожив стволы, продвигаются вперед. Они не знают где враг, и какими силами он располагает, и ждут, вызывают огонь на себя, внимательно всматриваясь в заросли впереди, надеясь успеть засечь позиции невидимых стрелков. Самурай не собирался облегчать им задачу и потому следующая пара посланцев смерти полетела в цель, лишь когда почувствовавший себя в безопасности жандарм приподнялся, готовясь одним прыжком перемахнуть попавшуюся на пути отливающую топкой зеленью бочагу. В нее он и сунулся лицом, добавляя к мокрой гнили ярко алую струю кипящей артериальной крови. "Три — ноль. Сальдо в нашу пользу!" — подвел итог Самурай, переползая метров на десять левее.

Не зря. На этот раз сохранить анонимность не удалось. Там где он только что лежал, взвихрился настоящий свинцовый смерч. Еще бы, на этот раз противник ждал выстрелов и был готов к ответу. Самурай аккуратно подняв голову из травы высматривал кто и откуда стреляет, определил несколько человек, которые пренебрегая элементарными правилами безопасности, лупили, не меняя своего местоположения, засек позицию пулеметчика. В общем, провел качественную разведку огневых точек противника. Не понравилось ему лишь одно, практически никто не стрелял справа от него, а это значило, что его уже охватывают. По всем правилам ближнего боя, прижимая огнем, обходят справа. Стрелять вправо неудобнее всего. Потому и существует испокон веков это нехитрое правостороннее правило. А обойдя, его просто зажмут в клещи и будут неуклонно сжимать до тех пор пока не достанут. Самурай отчетливо представлял себе, что будет дальше: рано или поздно кому-нибудь из стрелков повезет и он, Самурай, будет ранен, возможно, не единожды, начнет слабеть от потери крови, не сможет отвечать на огонь, потеряет сознание, и тогда, те, что сейчас неслышно скользят по джунглям обходя его последнюю позицию, не скрываясь, рванутся вперед, одним коротким броском, заранее приготовив гранаты, и если навстречу им полетят пули, они просто закидают его гранатами, а если нет, то возьмут живьем. Так это все будет выглядеть, по крайней мере, так это они себе сейчас представляют.

Сместившись еще чуть левее, Самурай не спеша взял на прицел пулеметчика, но на этот раз удача от него отвернулась, а может просто он слишком долго думал об обходящей его группе и, не собравшись для качественного выстрела, слишком сильно дернул спуск. Короче не попал, пули безобидно шлепнули в мякоть древесного ствола, за которым и укрывался жандарм. В панике тот перекатился в какую-то вымоину, из которой виден был лишь задранный пулеметный ствол, достать его там никакой возможности не было, впрочем, и его пуль теперь можно было не опасаться. Уходя от огня разъяренных товарищей напуганного пулеметчика, Самурай сместился вправо и вновь принялся терпеливо ждать. В этот раз впрочем долго скучать не пришлось. Два мощных взрыва рванули застоявшийся влажный воздух над джунглями, ударная волна пронеслась, срывая листья с деревьев. Вслед ей летели вопли ярости и мучительной боли. "А вы как хотели, ребятишки? У дяди Паши все по науке, дядя Паша в военном училище не зря учился. А вы что же, по легкому его взять хотели? Нет, ребятишки, по легкому здесь не выйдет…" — злорадно прошептал он, прикидывая, сколько жизней унесли заранее расставленные на наиболее вероятных направлениях подхода растяжки. С достаточной долей вероятности посчитать не получалось, и он решил, не кривя душой, записать на каждую гранату один труп, может и больше, но уж один-то наверняка. Итого пять — ноль, неплохо, неплохо…

Шальная пуля, пущенная каким-то везунчиком на удачу, ударила его в бедро, когда счет дошел до восьми. "Ну вот, сколько веревочке не виться, а конец все равно будет", — философски решил Самурай, осматривая рану. Рана не понравилась катастрофически, задета бедренная артерия, ярко-алая кровь фонтанировала веселой струей, абсолютно не реагируя на все попытки ее как-то остановить и пережать. Самурай физически чувствовал, как вместе с кровью так же стремительно, как она изливается, уходят силы. Он знал, что это лишь самообман и, что реально кровопотеря скажется лишь через несколько минут и то, он вполне сможет еще продержаться какое-то время, но мерзкое ощущение панического страха, что он вот-вот потеряет сознание, и живьем попадет в плен, делало свое дело. Дрожащими руками он попытался перехватить раненую ногу резиновым жгутом, однако из этой затеи ничего не вышло, место ранения было слишком высоко и резинку приходилось затягивать через пах и подвздошную кость, наискось, она соскальзывала, больно проезжалась по ране и абсолютно не пережимала артерию. Он знал, что можно остановить кровь сильно надавив кулаком под ягодицей, но для этого нужен был второй человек, сам себе в нужное место не нажмешь, а Кекс все также тяжело дышал, не приходя в сознание и на его помощь рассчитывать было нечего. Жандармы как-то подозрительно редко постреливали, видимо пользуясь неожиданным затишьем, подбирались ближе, выходили на рубеж последнего броска.

Эта мысль заставила его прекратить бесполезную возню с раной и схватиться за сумку с гранатами, меньше всего на свете ему хотелось попасть в руки жандармов живым, да и по отношению к бесчувственному Кексу это выглядело бы предательством. Наконец в его кулаках оказались крепко зажатыми две «феньки» с вырванными кольцами, ребристые теплые тела гранат в ладонях подействовали успокаивающе, а может уже подкатывала вызванная потерей крови слабость, не оставляя сил на лишнее волнение. Голова стала пустой и легкой, мысли были стройные хрустально звонкие, а боль в ране практически не тревожила, даже когда он, отталкиваясь здоровой ногой, подполз поближе к Кексу, положив голову ему на плечо. Жандармы почти прекратили огонь, лишь пулемет периодически взлаивал короткой строчкой, больше для порядка, чем реально надеясь куда-нибудь попасть.

Самурай смотрел в небо, тонул, растворялся в голубом океане, становясь его неотъемлемой частью. Странно, но небо было таким же глубоким и ярким как в России, таким же все понимающим и загадочным, да полно это было оно, то же что и на Родине. И это родное небо, неожиданно глянувшее сверху, чтобы поддержать его умирающего в чужой стране, за чужое дело и под чужим знаменем, так растрогало Самурая, что на его глазах выступили слезы и он, потянулся к нему, такому нежному и зовущему, взмахнул руками, будто журавль крыльями, и еще успел скорее почувствовать, чем услышать, как отскочили с гранат предохранительные рычаги.

Он не видел выскочивших из зарослей жандармов, не слышал их торжествующих, а потом испуганных воплей, когда разглядели гранаты на раскрытых ладонях лежащего на земле, перемазанного грязью и кровью парня. До последней секунды он видел лишь хрустальную глубину небосвода, и когда пришло время, шагнул навстречу ему, широко и прямо, так же как жил.

Бес

Воздушный лайнер заходил на посадку, вычерчивая над аэропортом традиционный круг почета. По глазам резанула бирюзовая морская гладь, затопившая половину зрительного поля иллюминатора, и Бес инстинктивно зажмурился, прикрывая веками обожженную сетчатку глаз от радужных бликов, кипевших на бескрайнем водном пространстве. Химический ожог сетчатки остался на память о годах проведенных в военном училище и неудачно вырванном из противогаза клапане. Конечно, это была не единственная памятная «отметина». Интенсивный курс физической и боевой подготовки в свое время наградил Беса многочисленными переломами, вывихами, растяжениями и просто ушибами. На большинство этих "боевых ран" он просто не обращал внимания и даже не помнил где, и при каких обстоятельствах их заполучил. Теперь же они все громче заявляли о себе неожиданными болями в суставах и разорванных связках при перемене погоды, тупой ноющей тяжестью в многократно нокаутированной голове и повышенным внутричерепным давлением. Пока с бунтующим организмом удавалось договариваться по-хорошему, пачками глуша анальгетики и устраивая себе периодические "чистки от шлаков" — временные периоды отказа от алкоголя и сигарет, сопровождавшиеся попытками вести здоровый образ жизни. Честно говоря, надолго его никогда не хватало — слишком скучным получался этот самый здоровый образ, как говорится: пить и курить вредно, а помирать здоровым обидно.

Вот и сейчас видимо сказался многочасовой перелет со сменой временных и климатических поясов, только в висках уже потихоньку начинало пульсировать маленькое надоедливое сверло — предвестник очередного жестокого приступа головной боли. Он знал, что не пройдет и получаса, как голову будет пронзать раскаленный вертел, наполняющий все тело жгучей ломающей и гнущей тяжестью, не дающей сосредоточиться на реальности, заставляющий сознание полностью тонуть в этом мутно-багровом сверкающем яркими парящими в пустоте за закрытыми веками мушками океане. Никуда не денешься — неизлечимые последствия тяжелой контузии, врач предупреждал. Предотвратить надвигающийся приступ можно было только горстью очень сильных анальгетиков, бывших сами по себе ядом и сжигавших организм изнутри. В последнее время головные боли участились, и не проходило недели, чтобы он не глотал эти чертовы таблетки, причем в дозах раз в пять превышающих предельные, указанные в инструкции приложенной к упаковке. Эти гиппократы полные кретины — ну не действуют на него две положенных таблетки, хоть ты тресни, а надо выпить по крайней мере шесть, меньшую дозу можно даже не употреблять — что пил, что не пил. Вот только уж очень неприятные побочные последствия у этих препаратов. Знакомый доктор как-то застав его во время приема таблеток, выразительно покрутил пальцем у виска: "Ты же сжигаешь себе желудок, придурок! Через пару лет станешь инвалидом…" "Эти пару лет еще надо прожить!" — отшутился тогда Бес.

Так же с показной бравадой он в свое время отвечал Вике: "При моей профессии вся та ерунда, которая медленно вредит здоровью, но не убивает сразу, не имеет значения! Один черт, до старости мне не дотянуть!" "Дурачок! — она нежно шлепала его по губам. — Не смей так говорить, еще сбудется! А мне ты нужен живой и здоровый на долгие-долгие годы! Ведь я люблю тебя, глупыш!" Мысли легким прихотливым извивом перескочившие с головной боли на Вику отозвались где-то внутри потревоженной саднящей раной, все никак не желающей заживать, несмотря на прошедшее время.

Быстрые чуткие пальцы пробежали по свежему еще бугрящемуся синими прожилками неумелых швов шраму.

— Что это? Откуда?

— Оттуда. Привез с собой подарок на память, — губы разъезжаются в ухмылке, отчаянно хочется верить, что мужественной.

— Ты знаешь, что у тебя улыбка кривая? — серые глаза внимательно заглядывают в лицо в них растерянность и беспокойное ожидание, предчувствие боли, боли которую принесет он.

Улыбка кривая? Еще бы не знать, контузия, паралич какого-то лицевого нерва, местный коновал так толком и не смог объяснить, путая русский мат с латынью и отчаянно воняя постоянным въевшимся в глотку сивушным перегаром. Не хотел сразу пугать, просто забылся, еще не привык.

— Знаю… Извини, — тяжелый вздох и взгляд под ноги, в землю, по сторонам, но не дай Бог не выше пояса.

Любимые глаза, без которых так скучал, которые так мечтал увидеть, темнеют, отдаляются, бледно-розовые без помады губы начинают мелко вздрагивать.

— Ты понимаешь, что однажды тебя могут убить?

— Знаю, мама писала, — он отчаянно ерничает, пытаясь хоть как-то спасти положение, видя как из уголка ее глаза скатывается чертя по щеке мокрый след первая прозрачная жемчужина.

Время лечит… Как же, держи карман шире! Просто боль перестает быть такой острой и уже не пронзает сердце кинжалом, а как бы кроется в глубине, дожидаясь лишь подходящего момента, чтобы вспыхнуть с новой силой. "Я люблю тебя, глупыш!" — так говорила она и легко, как дуновенье теплого майского ветерка касалась рукой его волос, а он замирал под этой короткой небрежной лаской и, забывая обо всем тянулся за ее рукой, пытаясь продлить эти мгновенья, растянуть их в вечность, но она, смеясь отдергивала ладонь. Господи, как давно это было! Девяносто три дня… Три месяца… Всего три месяца… Целых девяносто три дня!

Он прикрыл глаза, пытаясь вызвать перед собой ее образ, но почему-то не выходило. Такое бывало и раньше, скверные шутки с ним играла память — порой не получалось восстановить перед мысленным взором черты дорогих ему людей, хотя помнил до мельчайших подробностей их самих, и все что с ними было связано, и мог при желании составить довольно точный словесный портрет. Он напрягся в напрасной и заранее обреченной на неудачу попытке, но добился лишь того, что перед глазами заиграли темно-бордовые похожие на отсветы близкого пожара сполохи, а мозг пронзила тупая раскаленная игла — первая предвестница надвигающегося приступа. В темноте за закрытыми веками колыхнулись черные зловещие тени, складываясь в нереальное сюрреалистическое изображение пылающих домов, а в воздухе вдруг явственно поплыла густая вонь горелого мяса, возвращая его в маленькую деревушку, которую столько лет он стремился забыть, выкинуть из памяти, намертво вычеркнуть из жизни… Хотя, стоп! Вот это последнее: намертво вычеркнуть из жизни — удалось. Еще тогда… Отличная работа, парень, никто не ушел живым, и вряд ли в ближайшие десятилетия кто-то попытается вновь строиться на пепелище, которое ты там оставил. Люди пусть неосознанно, но очень чутко ощущают ауру человеческих мук, бешенного гнева и звериной жестокости, а уж этого добра в том месте хватало. Поздравляю, ты им отомстил! Так почему же ты хочешь об этом забыть, почему до сих пор кричишь по ночам, просыпаясь от огненных сполохов и воплей заживо горящих людей? Чувствуя, как к горлу подкатывает тугой комок надвигающейся рвоты, Бес потянул из внутреннего кармана куртки пластиковый тюбик с таблетками и, не считая, сыпанул в пересохший рот щедрую горсть. Усиленно задвигал челюстями, разжевывая горько-кислую массу, противный аптечный запах мгновенно перебил воображаемую гарь, а багровые вспышки под веками уже ничем не напоминали мятущийся огонь пожара. Через несколько минут пришло долгожданное облегчение, боль еще не покинула его совсем, но будто осторожный зверь в засаде, затаилась где-то на окраинах головы и выжидала удобного момента, чтобы вновь броситься в атаку.

Бес оглянулся на соседний ряд кресел. Вся его команда была в сборе: Самурай читал какую-то книгу, Маэстро развлекал Кекса карточными фокусами, привлекая немалое внимание остальных пассажиров, а Студент, бесцеремонно перегнувшись через сухощавого старика сидевшего ближе к окну, буквально прилип к иллюминатору, рассматривая открывающиеся внизу пейзажи. Действительно, посмотреть было на что: безбрежная океанская синь плавно перетекала в такой же яркий и насыщенный зеленым цветом океан экваториальных джунглей, а где-то на размытой, неявной границе этих двух стихий снежно белыми иглами многоэтажек врезался в жаркое южное небо тонущий в садах город. С высоты он казался ослепительно красивым и чистым, почти игрушечным, в таком впору обитать мультяшным персонажам, всяким там Белоснежкам и прекрасным принцам, односторонне положительным, всегда чистым, опрятным и безусловно добрым и хорошим девочкам и мальчикам. Высота скрадывала и скрывала многое — липкую вонь давно неубранных улиц, похожие на старые полуобвалившиеся скворечники дома кварталов городской бедноты, умирающих от голода нищих и малярийные испарения окружающих город болот. Как и положено туристам, с борта самолета они видели лишь глянцевую этикетку столицы, ее же они будут видеть и из окон гостиничного номера и на экскурсионной программе, словом везде, где им только порекомендуют побывать настойчивые гиды местных туристических бюро все поголовно состоящие на службе в Управлении Внутренней Безопасности. Что ж на то и само понятие туризма, люди платят деньги совсем не за то, чтобы видеть неприглядную изнанку посещаемых стран.

Впрочем такие тонкости сейчас мало волновали Беса, он отнюдь не был туристом, не смотря на то, что в его бумажнике лежал сертификат купленного в Москве туристического тура, а в анкете, заполненной в посольстве при получении визы, он ни мало не смущаясь в графе "Цель поездки" нарочито корявым почерком нацарапал слово «туризм». Бес со своей командой ехал на работу, и то, что для него это был первый африканский контракт, ничуть не меняло того факта, что к окружающей местности и ее красотам во время подобных поездок он привык относиться чисто утилитарно, рассматривая всю ее экзотичность лишь как особенность очередного ТВД, усложняющую или облегчающую выполнение задачи. Надо заметить, что вообще среди "вольных стрелков" получивших первый боевой опыт на просторах бывшего нерушимого Союза в одночасье вдруг полыхнувшего по периметру чередой горячих точек, африканский континент стал в последнее время столь же популярным и знаковым регионом, как в свое время Кипр для "новых русских" первой волны. Сюда ехали все кому ни лень, от летчиков не получивших летных вакансий в родных Вооруженных Силах, до вообще не нюхавших портянок романтиков-студентов. И работа находилась практически для всех, хотя цены на контракты катастрофически падали, вернее падала оплата для пушечного мяса, профи как были в цене, так и остались, но это вопрос из серии вечных, профессионал в любом деле будет зарабатывать много больше, чем любитель не смотря ни на какие понты.

Молодые африканские государства с увлеченностью достойной лучшего применения воевали между собой и со своими собственными гражданами. Практически вся территория центральной Африки была своеобразной линией фронта, правда, понять кто с кем и за что сражается бывало не просто. Естественно все стороны этих многочисленных конфликтов нуждались в современном оружии, а как следствие, в людях, способных это оружие грамотно применить, а уж денег на оплату того и другого обычно не жалели, благо доставались эти деньги без особого труда продажей природных ресурсов, торговлей наркотиками и воровством кредитов и гуманитарной помощи регулярно получаемых от сердобольных западных стран.

Только весьма наивный и далекий от реальности человек мог назвать все эти войны, как международные, так и гражданские, войнами политическими. До серьезной политики недавно спустившиеся с пальмы дикари просто не доросли. Они не очень понимали разницу между к примеру капиталистическим и социалистическим путями развития, между демократией и тоталитаризмом и тому подобными глупостями. Зато с природной крестьянской хитрецой и сметкой они сразу определяли за провозглашение какой из идей им больше заплатят эти чокнутые белые из-за океана, которые имеют столько денег, что раздают их кому ни попадя. Так что все вялотекущие перманентные конфликты, острые противостояния и долгие партизанские боевые действия на черном континенте имели скорее экономическую подоплеку и были в прямом смысле заказаны и оплачены людьми из цивилизованных стран, носящими дорогие костюмы, питающимися в престижных ресторанах и если бывавших в Африке, то только в благополучной и безопасной южной ее части на сафари. Они не видели ужасающих последствий своих деловых комбинаций, точнее видели, но для них эти последствия выражались в аккуратных листах подписанных документов, в которых новое правительство очередной банановой республики передавало именно их корпорации эксклюзивное право на разработку недр своей залитой кровью земли. Каких людских жертв стоило воцарение этого правительства "дорогие костюмы" не знали, да и не желали знать. Им вполне хватало информации о том, какой величины денежные потоки пришлось перевести на счета этих черномазых, для того, чтобы они победили в своей борьбе, и за какой срок выкачанная из страны нефть, бокситы или алмазы покроют эти убытки, а вложения начнут приносить реальную прибыль. Аккуратные листы с убористым отпечатанным на лазерных принтерах текстом, с печатями и подписями, сделанными респектабельными паркерами не пахли выпущенными из человеческого живота кишками и пороховой гарью, не были заляпаны кровью и потом. Они ничуть не смущали финансовых тузов, для всего, что крылось за по всем правилам деловой этики составленным документом существовали другие люди, исполнители. Другой уровень, предусмотренный обычно не слишком большой цифрой в колонке финансового отчета с названием "Дополнительные расходы" или "Оплата привлеченных сторонних специалистов", тех самых специалистов, что браво заявляли на очередной игрушечной африканской таможне: "Да, специалист по комбайнам, рис у вас убирать буду! Что? Не растет? Херня, значит будет теперь расти! Да что ты привязался, прыщ? Вишь, вон мужики в форме стоят? У них спроси, они подтвердят!"

Вот по такому делу и летели в жаркую экваториальную страну пять парней из далекой холодной России. Бесу не нравился заключенный контракт. Не смотря на щедрую оплату, на то, что наниматель позволил самому подобрать команду, воткнув к нему в группу лишь одного незнакомца — сопляка Студента, Бес чувствовал, что дело, чем дальше, тем больше пахнет жаренным. Он успокаивал себя, внушая, что просто ему не привычно работать в операциях такого уровня, да еще не на первых ролях, что все дело в том, что ему известен лишь маленький, касающийся только его команды кусок большого глобального плана и потому, кажется, что все делается не так, как должно с множеством грубых просчетов и откровенно по-дилетантски. Однако неясная тревога и мучительные дурные предчувствия не проходили. За годы работы на грани жизни и смерти Бес привык безоговорочно доверять своей интуиции, и потому все последнее время находился в угрюмом состоянии, каждый момент ожидая какой-нибудь пакости от ее Величества Полной Непредсказуемости, или по-простому неверной солдатской судьбы. Он никогда бы не взялся за подобное дело, а если бы и взялся, то после полученного от подсознания предупреждения немедленно «соскочил» бы, если бы не Вика…

Черт, опять Вика! Чертова память, ну неужели нельзя успокоиться за эти девяносто три дня и просто не вспоминать, не возвращать ежеминутно в исстрадавшийся мозг этот образ? Пушистое золото волос слегка колышется запутавшимся в них теплым, несущим сладкие цветочные запахи ветерком, внимательные серые глаза и нежный овал лица с бледной матовой кожей… Все хватит, прекрати этого не было на самом деле, нет сейчас и не будет больше никогда! Это был всего лишь обман! Сладкий, обворожительный, но обман! Причем одна из самых его гнусных и обезоруживающих разновидностей — самообман, когда жертва, сама напяливает на глаза розовые очки и всеми силами цепляется за них, отчаянно отбиваясь от всех попыток ее от этих цветных стекол освободить. Все, было и прошло! На самом деле такого в жизни не бывает, она просто лгала тебе с самого начала, иначе это невозможно объяснить. Иначе не захочется жить, если хоть на мгновенье допустить, что все было правдой, потому что тогда окажется, что ты потерял все, вообще все, что только есть в этой жизни, и сама жизнь станет пустой и ненужной. Поэтому соберись и скажи себе еще раз — ЭТО БЫЛ ВСЕГО ЛИШЬ ОБМАН, и радуйся, что ты вовремя соскочил, и забудь про разметавшиеся по простыне золотые волосы, про блестящие звездами в полумраке глаза и покорные нежные губы, шепчущие бессвязные ласковые слова. ЭТО БЫЛ ВСЕГО ЛИШЬ ОБМАН!!! Поэтому радуйся, что подвернулся этот контракт, радуйся, что работать выпало на другом конце земного шара и выкинь из головы все глупые предчувствия! Вспомни размалеванную дуру из хохляцкой селухи — Королеву, и пропой про себя вместе с ней прилипчивую спасительную мантру:

Все обман! И уже не важно,

Что случилось со мной однажды

В ночь, когда с неба падали конфетти.

Вот так, и сразу полегчало. Выкинь из памяти ее слова и последнюю встречу, выкинь из памяти ее саму. Ты же выкован из железа, у тебя нет и не может быть этих дурацких чувств, ты всегда был, есть и останешься образцом мужества, парнем из стали, волком, бегущим ночным лесом. Тебя невозможно зацепить такой ерундой, как очередная юбка, пусть даже она была совсем не такая как все перебывавшие у тебя до нее, пусть даже само слово «юбка» в применении к ней кажется нестерпимым оскорблением, заставляющим до хруста сжиматься и так зло сведенные челюсти. Все равно, просто очередная юбка! Юбка! Юбка! Каких было до черта, и столько же еще будет впереди! Ну же, соберись, парень, что-то ты совсем расклеился, ничего скоро приземлимся, займемся делом, развеемся. Все лишнее, наносное само из головы повылетает. А когда закончим работу, можно будет устроить грандиозный загул с омарами, настоящим французским шампанским и дорогими проститутками. Самое главное с проститутками! Как там в песне: "лучше баб могут быть только бабы?" Вот-вот, самое лучшее лекарство от душевной тоски и сердечных ран. Какая еще к хренам любовь?! Нет ее! Не бывает! А бывает только вот это, та же проституция, открытая или в более завуалированных формах. Сам по себе ты никому не нужен. Нужны только деньги, материальные блага, положение в обществе, комфорт и устроенность жизни. За это женщины готовы на многое, практически на все. Только выражается это по-разному, с проститутками на прямую — дашь на дашь, а с теми, кто именует себя порядочными и правильными в более щадящих психику завуалированных формах: "Я так люблю тебя, милый, а вот в этой норковой шубке я любила бы тебя еще сильнее". А то что ищешь ты: бескорыстная любовь ради тебя самого, с милым рай в шалаше и все такое прочее, бывает только в глупых женских романах, которые в большинстве пишут такие же продажные бабы, для самих себя, чтобы хотя бы на бумажных страницах показать какие они на самом деле тонко чувствующие и романтичные особы. Как она сказала при последней встрече: "Я не могу больше быть с тобой, потому что ты ненадежен, с твоим образом жизни тебя в любой момент могут убить. Мне уже скоро тридцать, а я все еще одинока. Жизнь проходит мимо. Мне нужна семья, любящий муж и стабильное будущее. А что можешь дать мне ты? Ничего!", ее слова стегали ударами кнута, жгли пощечинами, а тебе нечего было ответить, и ты лишь глубже втягивал в плечи голову, надеясь, что это лишь сон, что от этого можно спрятаться, укрыться. Ты боялся поднять глаза, чтобы не увидеть в ее взгляде холодной решимости, а потом громко хлопнула входная дверь и тонкие высокие каблучки так знакомо процокали по лестнице подъезда. В последний раз… Больше она не пришла и не позвонила. Так что наплюй, все что было, тебе просто показалось, точнее это тебе показали, развели, как последнего лоха. Классическая "медовая ловушка"! Поэтому выкинь все это из головы, парень! Как там писали: "Найти воображаемую точку, впиться в нее глазами и вперед марш!"

Чтобы как-то отвлечься, Бес еще раз прокрутил в голове детали предстоящей работы. Задание поражало одновременно грандиозностью замысла и абсолютной нереальностью подходов намеченных для его претворения в жизнь. Тем не менее он с радостью ухватился за него, лишь бы сбежать подальше, лишь бы дать наконец выход сжигавшим сердце и душу эмоциям, лишь бы забыть… Заказчик — маленький суетливый человечек с пробивающейся на затылке лысиной и неприятными потными ладошками. Александр Сергеевич… Хорошо, что не Пушкин, а то был бы полный набор идиотизма. Александр Сергеевич вышел на него абсолютно по-дурацки: в баре «Легионер» по наводке бармена Жоржика. Когда-то это действительно был реальный канал, для вербовки бойцов в частные армии, но с тех пор уж очень много воды утекло, и если бы не настойчивая просьба Жоржика Бес ни за что не стал бы даже разговаривать с тезкой великого русского поэта. Тем более у него уже был весьма печальный опыт заключения здесь контрактов.

Очень давно, на самой туманной заре становления в обновленной России общества дикого капитализма, на задворках большого города в одном из спальных районов возник бар «Легионер». Возник он не просто так, а с далеко идущими целями. Открыли его в складчину несколько бывших бойцов Карабахского фронта. История умалчивает, на чьей стороне дрались устроители в Карабахе, сколько скальпов висело у них на поясах и как много бумажек с невозмутимыми рожами заокеанских президентов они на этом деле заработали. О первоначальных хозяевах известно лишь, что было их трое и, по крайней мере внешне, они походили на славян со Среднерусской возвышенности. А дальний прицел состоял в том, что бар был задуман для того, чтобы в нем собиралась и отдыхала, прогуливая заработанное, публика подобная хозяевам. Там же заключались новые контракты, сколачивались команды для различных рискованных операций, просто происходили встречи профессиональных вояк, порой боевых друзей, а порой и бывших противников. На этот случай здоровенные гориллоподобные вышибалы бдительно присматривали за тем, чтобы выяснение былых противоречий не привело к разборкам на территории бара. Бес в то время был одним из завсегдатаев «Легионера» — именно оттуда он уезжал в Боснию, там его пытались подписать на заведомо проигрышную авантюру с попыткой переворота в девяносто третьем. Именно в баре «Легионер» спустя год состоялся достопамятный вечерний разговор, ставший прологом к тем событиям, которые до сих пор не отпускают его память, заставляя кричать по ночам, мучиться дикими приступами головной боли и блевать от одного запаха жарящегося мяса.

Погадай-ка мне, цыганка,

Расскажи про все, гадалка,

Про любовь и про удачу,

Пусть моя гитара плачет.

Залихватская мелодия гремела, отражаясь от низко нависающего над головой потолка подвала. Раскачивались в такт, разбегаясь тенями по стенам тонкие женские силуэты, танцующие посреди зала. Причудливая цветомузыка выхватывала яркими разноцветными бликами то одно, то другое лицо. Бес, неспешно потягивая джин с тоником — единственный коктейль, который умел готовить бармен Жоржик, демонстрируя полнейшее равнодушие и скучающую лень, из-под полуприкрытых век оглядывал зал. Он сидел за дальним столиком лицом ко входу и спиной к стене, хоть и не ждал от предстоящей встречи ничего опасного но с недавних пор въевшаяся в плоть и кровь привычка сработала с неотвратимостью хорошо отлаженного ударно-спускового механизма. В зале ничего подозрительного заметить не удалось — все как обычно, весьма специфическая публика, широкоплечие коротко стриженные под американских сержантов мужики, женщины в основном яркие ненатуральные блондинки с видом типичных блядей, громкая бьющая по барабанным перепонкам музыка и сюрреалистическое мигание разноцветных ламп, мельтешащие между расставленными вдоль стен столиками официантки, тоже вполне типичного вида, Бес точно знал, что все они охотно подрабатывают проституцией и с любой вполне можно договориться на пару часов сомнительных удовольствий после окончания смены, двое мускулистых вышибал за угловым столиком угрюмо исподлобья зыркают по сторонам, и наконец величественно возвышающийся за стойкой бармен Жоржик облаченный в кожаную жилетку и бабочку. Бес глянул на часы, до назначенной ему здесь встречи оставалось десять минут. Джин, не смотря на все уверения бармена, был явно паленный и нестерпимо вонял отдающим химией хвойным запахом, так что перед каждым очередным глотком Бес кривился, с отвращением представляя себе ожидаемое послевкусие. Видимо в один из таких моментов в зал и просочился Кот, потому что Бес не усек, как он появился за столиком, просто поднял глаза и уткнулся в невесть как материализовавшуюся напротив фигуру.

— Салам! — на восточный манер поздоровался Котяра, настороженно оббегая взглядом зал.

— Здравствуй и ты, коль не шутишь, — неспешно выговорил Бес. — Да не пяль зря зенки, один я здесь, один. Все как договаривались. Рассказывай, зачем звал?

Они никогда не были дружны между собой, но пару раз пересекались в различных местах бывшей Югославии, хотя вместе не работали. Кот был известен, как непревзойденный стрелок, жестокий и холодный профессионал, абсолютно лишенный моральных принципов, работающий лишь за деньги и не гнушающийся мародерства. Кроме того, он отличался практически полным отсутствием образования, даже писал с ошибками, но при этом был сметлив и по-крестьянски хитер. Собственно приглашение к разговору Беса весьма удивило, не настолько они были с Котом близки, чтобы вести какие-то общие дела, тем не менее на стрелку Бес пришел, влекомый скорее любопытством, чем реальной готовностью участвовать в каком-либо совместном проекте. Надо признаться, Кота он недолюбливал за примитивность, неуемную алчность и излишнюю на его взгляд жестокость, а потому никаких общих дел иметь с ним не собирался.

Кот хитро улыбнулся и, ловко поймав под локоток пробегавшую мимо официантку, притянул ее к себе, жарко выдыхая в маленькое розовое ушко:

— Двести водки, прелесть, и соленый огурчик.

Девушка дежурно ойкнула и умчалась выполнять заказ, а довольный Котяра развалился в кресле и насмешливо глянул на Беса:

— Что, не терпится узнать, зачем звал? А ты не спеши, допивай вон свою шипучку, расслабляйся, пока… Глядишь, не скоро еще удастся так спокойно покайфовать. Вобщем сиди на жопе ровно…

Бес пожал плечами и демонстративно глянул на часы:

— Я тебе не сват, не брат и не гомосексуальный партнер. Удовольствия от твоего общества не испытываю совершенно, поэтому у тебя есть три минуты на то, чтобы изложить свое дело. Потом я встаю и ухожу.

— Гладко говоришь, по-ученому… — нехорошо осклабился Кот. — Вот только больно гонорной ты… Моя бы воля, так и не говорил бы с тобой… Ну да ладно, дело тут такое…

Он перегнулся через стол и понизил голос.

— Короче надо с надежными ребятами сходить в один город. Там местные будут президентский дворец штурмом брать. Но местные — лохи, потому надо с ребятами подстраховать, чтобы наверняка президенту тамошнему звиздец приснился. Охраны там практически нет, а те, кто есть, стрелять толком не умеют, короче — прогулка, и за все штука гринов.

Рассказ прервала подошедшая официантка. Кот выхватил прямо у нее из рук стакан с водкой, махнул залпом и не забыв ущипнуть за задницу обреченно ойкнувшую девушку смачно захрустел огурцом, щедро разбрызгивая вокруг мутный рассол и презрительно отвергая принесенные официанткой вилку и нож.

Бес, откинувшись назад в своем кресле, следил за ним насмешливым взглядом и лишь после того, как весь огурец исчез в увлеченно чавкающем рту, пользуясь перерывом в грохочущей музыке, негромко произнес:

— Я так понимаю, ты меня в Грозный зовешь на прогулку.

— Как узнал?! — выкатил глаза, поперхнувшись недожеванным огурцом, Кот.

— Видишь, выходит угадал. Только не пойдет… Там сейчас вовсю резьба по дереву идет — чурки чурок режут… Вот пусть сами и разбираются, а славянам туда лезть резона никакого, и те, и другие с удовольствием нам кишки выпустят… Нет, извини, но эта затея без меня, я за одни только бабки не работаю.

— Вот как? Я тебе значит, все рассказал, а ты теперь в отказ и соскочить решил? Ни хрена! Так не пойдет!

— Не пойдет, так поедет. А что ты там мне рассказал или не рассказал, дурашка, это только твои проблемы, — меланхолично откликнулся Бес, обманчиво спокойно разваливаясь в кресле.

На самом деле в этот момент он усиленно просчитывал, как половчее толкнуть ногой стол, чтобы завалить его на Кота, если пойдет заваруха. Маленькие, близко посаженные глазки его визави опасно сверкнули, и Бес, углядев этот отблеск, невольно потянулся правой рукой к левому запястью, где в наручных ножнах в ожидании своего часа чутко дремал любовно заточенный финский нож. Однако Кот титаническим усилием воли, это явственно читалось по его лицу, совладал со своим раздражением и внешне миролюбиво, но вздрагивающим от скрытой ярости голосом, предложил:

— Ладно, давай не горячиться… В конце концов нам пока делить нечего, да и публики много, чтобы отношения выяснять… Я заказчику говорил, что ты откажешься, я ж тебя чистоплюя знаю. Так вот, он сказал, что в этом случае хочет сам с тобой поговорить.

— Пусть говорит, я всегда без проблем готов послушать.

— Ну тогда пошли. Этот парень в тачке сидит на стоянке. Здесь в баре ему не с руки рисоваться. Ну чего тормозишь? Или испугался? — поднявшийся из-за стола Кот недоуменно глянул на сидящего с задумчивым видом Беса.

— Ага, испугался, — безмятежно согласился тот. — Интерес ко мне у твоего парня, а не у меня к нему. Мне здесь вполне нравится, или вы меня за шестерку держите по первому свистку туда-сюда бегать? Иди, зови, хочет говорить — пусть приходит.

Жирную физиономию Кота аж перекосило от злости, с минуту он мерил тяжелым взглядом развалившегося в кресле наглеца, потом, демонстративно сплюнув на пол, круто развернулся на каблуках и двинулся к выходу прямо через танцующую в центре зала толпу, совсем неделикатно расталкивая неуспевших уступить дорогу. Бес злорадно улыбался ему вслед. Он уже точно решил для себя, что ни под каким соусом не желает иметь с предлагаемой работой ничего общего, поэтому вполне мог позволить себе слегка поиздеваться над неудачливым работодателем. Коктейль все так же жутко вонял химической хвоей, но повод был налицо, и Бес, сделав добрый глоток, браво отсалютовал квадратным стаканом быстро удаляющейся спине Кота. Он был на сто процентов уверен, что на этом странное дело и закончится, и, разумеется, никакой гипотетический заказчик в баре не появится. Хотел бы, так пришел сразу, не засылая вперед дебила Кота, способного лишь завалить столь деликатную задачу как набор боевой команды. Если этот самый заказчик вообще существует в природе, а не выдуман затеявшим очередную авантюру Котом. Так рассуждал сам с собой Бес, допивая джин, но, как оказалось, он ошибался.

— Разрешите?

Молодой человек лет тридцати в элегантном сером костюме-тройке, дико смотрящемся в эпоху разноцветных кашемировых пиджаков и дубленых затылков, очки в тонкой позолоченной оправе с слегка затемненными стеклами не позволяющие различить выражение глаз и аккуратный пробор. Очень странный тип для этого места, абсолютно не вписывающийся в окружающую среду. Бес даже уловил несколько быстрых удивленно-оценивающих взглядов брошенных завсегдатаями заведения в сторону их столика. Неужели это и есть заказчик собственной персоной? Ну дела!

— Можно подумать если я не разрешу, Вы уйдете! Ну садитесь уже, не мозольте глаза народу, и так разговоров теперь будет на весь остаток вечера.

— Но Вы же сами настояли на встрече именно здесь и сейчас, — тонко улыбнулся Заказчик.

— Вы же, я же, жопа, короче, — недовольно пробурчал Бес, признавая правоту собеседника. — Откуда же я знал, что Вы так выряжены…

— Извините, рабочая одежда, так сказать дресс-код конторы.

— ФСК, я полагаю?

— А Вы догадливы. Удостоверение предъявить?

— Чего уж там, и без ксивы видно. Рассказывайте, с чем пожаловали.

— А Ваш коллега разве не осветил суть вопроса?

— Начнем с того, что он мне не коллега… А по сути вопроса, я так его понял, что меня зовут в штурмовую группу для захвата и уничтожения президента Дудаева, так как местная оппозиция, Автурханов, Гантамиров и Лобазанов, если не ошибаюсь, не располагает достаточно серьезно подготовленными боевиками. Единственное, что меня удивляет, что группу для незаконных действий на территории России, оказывается, набирает Ваша контора, и даже не пытается этого скрыть. Или Вы меня планируете потом, независимо от результата, в расход вывести? А штука баксов, это как раз на мои похороны?

— Да нет, что Вы! В общих чертах все примерно так и обстоит. Но, операция санкционирована на самом верху, просто для ее проведения нельзя задействовать кадровых военнослужащих. Оппозиция уже предпринимала попытки захвата Грозного, неудачные правда, так что очередная никого не удивит. Разве что тем, что благодаря поддержке профессионалов вроде Вас она увенчается успехом. А насчет сохранения тайны, никаких проблем, после операции болтайте все, что душе угодно. Во-первых, победителей не судят, во-вторых, вся известная Вам информация вряд ли потянет на что-то серьезнее уровня разоблачений бульварной газетенки. Или Вы думаете, что действительно имеющие значения СМИ никем не контролируются? Святая наивность! Там с Вами просто не станут разговаривать! Так что отправлять Вас после работы на заслуженный отдых, нерентабельно, вдруг еще когда пригодитесь! Шучу, конечно. Ну а насчет оплаты, Вас несколько дезинформировали, по тысяче долларов получат рядовые участники акции, так сказать мясо, а Вам лично я гарантирую как минимум две, плюс, конечно, дополнительные выплаты в случае ранения или увечья. Аванс — тысячу долларов можете получить прямо сейчас.

Бес слушал, задумчиво подперев рукой щеку, внимательно оглядывал безупречный пробор Заказчика, его тщательно подогнанный по фигуре, явно шитый на заказ костюм и думал, о том, что даже если удачно завалить на него стол, успеть пластануть финкой по горлу и рвануть через черный ход, все равно ничего хорошего из этого не выйдет. Это не Кот, это совсем другой уровень, с которого не соскочить, а все его заверения очень не дорого стоят. На хрена платить деньги и оставлять в живых опасных свидетелей?! Бред какой-то! Патрон стоит доллар. Пуля в затылок гораздо надежнее и дешевле, чем две тысячи баксов за работу и молчание. Но как соскочить? На кой я пошел на эту стрелку?! Сказаться больным, срочно уехать, просто залечь на дно и не отсвечивать, бросить все и начать новую жизнь где-нибудь в Усть-Зажопинске, где меня никто не знает и никто не найдет, честно работать грузчиком в каком-нибудь вонючем овощном магазине… Масса вариантов, столь же заманчивых, сколь и не реальных проносятся в голове. А поверх всего тяжелым бетонным прессом давит осознание того что уже поздно, что начиная с момента когда он ответил «Да» на хриплое сопение Кота в телефонной трубке, этих вариантов уже не стало, а остался лишь один, тот который неторопливо разматывает сейчас парень в затемненных очках.

— А могу я, к примеру, отказаться, — внимательно глядя в лицо напротив, медленно выговорил Бес. — Скажем по этическим соображениям. Не хочу вмешиваться в судьбу чужого мне народа и свергать законно избранного президента.

Заказчик склонил голову набок, изучающе рассматривая Беса.

— Ну, дорогой мой, Вы, видимо, плохо осведомлены о ситуации, сложившейся в республике на сегодняшний день. Для начала, скажу Вам, что Дудаева вряд ли можно назвать законно избранным президентом. Выборы в свое время проводились с массой нарушений и подтасовок. К тому же сам народ не поддерживает его режим, слишком много крови и притеснений от него приходится терпеть. Фактически за Дудаевым только Грозный и прилегающая территория, а на всей остальной земле республики стоят за оппозицию. Кроме того, дудаевский режим известен притеснениями русскоязычного населения, сейчас там происходит самый настоящий геноцид. Вы как русский по крови не можете оставаться к этому равнодушным.

— А на территории, которую контролирует оппозиция, русских не притесняют… — меланхолично вставил Бес, глядя куда-то в сторону.

— Лидеры оппозиции… — запальчиво начал Заказчик.

— Лидеры оппозиции, — тут же подхватил Бес. — Автурханов — милиционер — взяточник из Сухуми, Гантамиров — бывший мэр Грозного и верный соратник Дудаева, разосравшийся с ним из-за дележа власти и Лобазанов — выпущенный из тюрьмы уголовник. По сути своей ничем не отличаются от Дудаева. И будут вести ту же полууголовную политику с притеснениями более слабых, а слабее русских, не защищенных кланами и тейпами в республике не найти. Так что не вижу никакого смысла менять шило на мыло и подставлять при этом свою задницу под пули!

— Видимо я был не прав, и в ситуации Вы ориентируетесь отменно, — криво ухмыльнулся Заказчик, подождав, пока откинувшийся в кресле Бес восстановит дыхание после столь жаркого монолога.

— Вот именно. А посему разрешите откланяться, к сожалению, я должен отказаться от участия в предлагаемом деле. Рад был знакомству. А сейчас, спешу, извините — свои проблемы.

— Вы можете не торопиться. Вас довезут, — холодно произнес в спину уже уходящему Бесу так и оставшийся неподвижно сидеть за столом Заказчик.

— Не понял, — круто развернулся к нему Бес.

— А что тут понимать? Вариантов всего два: либо Вы работаете с нами, либо нет. А если нет, то "кто не с нами, тот против нас", а гражданин Оверченко Сергей Владимирович, известный под прозвищем Бес изрядно намозолил глаза нашей конторе, чтобы и дальше оставлять его на свободе. Участие в качестве наемника в грузино-абхазской войне и боевых действиях на территории бывшей республики Югославия, организация незаконных вооруженных отрядов, убийства и грабежи, умышленное уничтожение имущества и так далее, и тому подобное. Да, чуть не забыл, еще гражданина Оверченко весьма увлеченно разыскивают несколько очень влиятельных ингушских семейств? Не в курсе для чего бы это? Что-то связанное с кровной местью, если я не ошибаюсь, даже награда объявлена… И когда это Вы только успеваете?

Бес тяжело опустился обратно в кресло, и вяло махнул рукой, подзывая официантку.

— А вот это правильно, — одобрил Заказчик. — Разговор у нас долгий, так чего ж на сухую сидеть. Не по-русски как-то получается.

— Какой ты русский, гнида?! — обреченно выдохнул Бес, в ответ на что получил лишь полную скрытого превосходства улыбку.

Промозглый осенний ветер рвал с плеч пятнистую куртку, противно-липкая осенняя сырость без особого труда забиралась под синтепон, заставляя мерзко вздрагивать стосковавшиеся по теплу мышцы. Примостившийся за бетонным парапетом крыши Бес, в который раз за сегодняшний день поднес к глазам бинокль и осторожно, чтобы не дай Бог не светануться нечаянным бликом от вдруг проглянувшего солнца, обозрел окрестности. Панорама с крыши нефтеинститута открывалась впечатляющая — практически весь центр Грозного как на ладони. Для непосвященного наблюдателя город этим утром жил своей обычной жизнью: спешили по своим делам пешеходы, фыркали машины, шуршала под ногами и шинами давно не убиравшаяся листва. Однако острый тренированный взгляд Беса ловил за суетливым ритмом городского центра и совсем другие движения, не имеющие никакого отношения к нормальной жизни, да и к жизни вообще. Скорее уж к смерти. Город под маской повседневных хлопот усиленно готовился к бою. Вот натужно рыгнув дымным облаком сгоревшей соляры, заворочались на перекрестке Орджоникидзе и Победы три массивных одетых в броню силуэта. Танки! Вот в парке, практически под ногами, неспешной, но целеустремленной походкой протопали по аллее с десяток бородачей в камуфляже, за спинами топорщатся гранатометы. Вот со стороны «Бароновки» подкатил к мосту ГАЗ-66 и из кузова горохом посыплись мужики в полувоенной форме с оружием, сноровисто перебежали мост и рассыпались, исчезли в подъездах и подвальных окнах, затаились, будто пропали.

Да чего уж там, чтобы понять, что в городе ждут штурма, не нужно никакого бинокля, достаточно заглянуть на противоположном конце крыши за вентиляционную трубу. Там с ночи «отдыхают» четыре попятнаных засохшей кровью тела, на головах зеленые повязки с вышитыми изречениями из Корана — бойцы абхазского полка Шамиля Басаева, расположившиеся здесь с двумя граниками и пулеметом. Что ж выгодная огневая точка нужна всем и наступающим и обороняющимся, а этим просто не повезло. Так бывает, монетка выпала решкой, и нет в том их вины или заслуги нападавших, просто так вышло. Мутный увидел их «фишку» — молодого чернявого парня, раньше чем тот его, поэтому Мутный сейчас усердно перемалывает крепкими челюстями галету из принадлежащего чернявому армейского сухпая, а тот лежит за трубой вентиляции. Вполне могло быть и наоборот. Спящих чичей дорезали ножами, без шума и проблем, вряд ли они успели понять, что с ними происходит, умерли легко, во сне. Разбудили лишь одного, для допроса, правда ничего толкового он все равно не сказал, лишь то, что все они из полка Басаева, и то, что на крыше им приказали засесть вчера вечером. Для чего им здесь сидеть пленный не знал, но жратвы им выдали с собой на сутки. Еще была малогабаритная рация, но посеревший от страха чеченец клялся, что никаких контрольных докладов не предусмотрено, а рация лишь для получения приказов от старшего командира. Воевавший в свое время в Абхазии Бес со смешанным чувством слушал, как пленный сам подписывает себе смертный приговор — раз контрольных докладов нет, то и докладчик не нужен, только лишняя возня с ним. Панцирь, бывший десантник, хлебнувший срочной службы во время осетинской резни, делая характерный жест ребром ладони по горлу и вопросительно взглянув на Беса, пробасил:

— Я по ихнему нормально понимаю, если что и ответить смогу. А по голосу вряд ли они всех своих знают.

Бес глянул в черные распахнутые в смертельном ужасе зрачки чеченца, показалось даже, что видел его там… Одно время бригада Шамиля стояла рядом с Первой добровольческой… Может и правда видел… Тогда у них был общий враг, а значит этот чеченец вполне мог быть его другом… Или не мог? Потому что их разделяет вера, раса, культура… Бред! Первая добровольческая сцепилась с шамилевцами за веру! Стреляй мусульман! Режь христианских свиней! Чушь! Идиотизм! Но ведь сейчас выходит так… Ведь с тех пор прошло меньше двух лет. Меньше двух лет назад мы могли бы сидеть в одном окопе и прикрывать друг друга, идя в атаку. Сюрреализм!

Мучительно сглотнув вставший в горле ком, Бес коротко кивнул Панцирю и отвернулся. За его спиной раздался хриплый клокочущий звук, а потом глухо стукнулось о покрывавший крышу рубероид упавшее тело.

Группа заняла заранее выбранную позицию. Именно отсюда с крыши нефтеинститута они должны были наблюдать за ходом штурма президентского дворца, чтобы в нужный момент оказаться на острие атаки, возглавить ополченцев в тот момент, когда площадь перед дворцом уже в достаточной мере будет устлана их расчищающими дорогу трупами. А потом уже все просто — ворваться внутрь и не дать уйти Дудаеву и его ближайшим приближенным, гарантированно убить всех, кто имеет в республике достаточное влияние, чтобы сплотить вокруг себя людей. Кавказский менталитет штука сложная, здесь в одночасье бывшие враги могут стать лучшими друзьями, может быть и наоборот, а порция смертельного яда, или летящий в спину кинжал традиционно сопровождаются открытой дружеской улыбкой. Так что задачу нейтрализации мятежного генерала следует решить максимально просто и основательно, по известному Сталинскому принципу — "нет человека, нет проблемы". Штурм должен начаться рано утром. С двух сторон в город войдут танковые колонны при поддержке пехоты, локальные задачи захват телецентра и блокирование президентского дворца, затем под прикрытием танковых пушек пехота оппозиции пойдет на штурм. Основная ставка на неожиданность и мощь удара, а также отсутствие возможности серьезного сопротивления со стороны верных Дудаеву войск. За рычагами и прицелами танков славяне — офицеры Таманской и Кантемировской дивизий, завербованные ФСК также, как Бес и его группа. Нездорово конечно в условиях национальной республики, но среди аборигенов достаточного количества танкистов найти не удалось. Зато вся пехота оппозиции на сто процентов чеченцы, тут без обмана и военспецов. Вроде как есть еще вертолетчики, и шесть штурмовых вертолетов, не даром вся бронетехника оппозиции украшена широкими белыми полосами, для четкого распознания своих с воздуха.

Со стороны проспекта Победы дворец должна атаковать еще одна спец. группа, с той стороны пойдет второй танковый клин. Первый идет через Бароновский мост. Сейчас штурмовые подразделения уже движутся сюда рассекая город с севера по улице Маяковского и с северо-востока через «Бароновку» по Бутырина и Базарозаречной. Танки размалеваны белыми полосами, на рукавах камуфляжных курток бойцов белые повязки, на головах коричневые и серые вязаные шапочки, все это должно помочь отличить своих от чужих. Хотя при обсуждении плана штурма наличие этих самых чужих хоть и предполагалось, но всерьез не рассматривалось. "У нас же танки — сила! Да эти крысы от одного их вида разбегутся!" По наблюдениям Беса пока разбегаться не собираются, хуже того — готовы и ждут. Произошла явная утечка информации, на предполагаемых маршрутах колонн готовятся огневые засады. Классическая схема — бронетехника в городе уязвима и неповоротлива как слон в посудной лавке, гранатометчик, занявший выгодную позицию, может практически безнаказанно ее расстреливать в упор. Обездвижить головную и замыкающие машины, лишить экипажи малейшей возможности маневра и все, дальше стреляй как в тире. Вот такой сценарий и подготавливается для беспечно, как на параде вступающих в город, и не ждущих серьезного сопротивления атакующих. Беспрепятственно пропущенные в центр, они окажутся зажатыми на узких улочках, стиснутыми с боков жилыми домами. А из каждого подвального окошка, из каждого подъезда, с каждой крыши полетит в них раскаленная хвостатая смерть гранатометных выстрелов. В бессильной ярости Бес скрежетал зубами, наблюдая за дудаевцами занимающими позиции в парке под его ногами. Как верх идиотизма, и нарушение всего и вся, его группа не имела радиосвязи ни со штабом, ни с наступающими колоннами. Объяснялось это соображениями секретности, мол, ваша задача в нужный момент возглавить атаку и нечего рисковать, выходя в эфир, еще запеленгуют. Теперь благодаря этой перестраховке, а может быть и осознанному предательству, мелькнула шалая мысль, он мог лишь наблюдать, как отряды оппозиции неотвратимо и уверенно шли навстречу бесславной гибели.

Началось уже после полудня. Со стороны «Бароновки» донеслось звонкое тявканье танковых пушек и беспорядочная стрельба, перемежаемая зычным ревом гранатометных выстрелов. Над крышами домов на той стороне Сунжи поплыли жирные кольца черного маслянистого дыма. Будто по команде загрохотало и со стороны проспекта Победы, похоже шедшие по нему тоже угодили в ловушку.

— Так, парни, по местам и к бою. Без команды не стрелять и стараться себя не обнаруживать. Что-то чую я, опиздюлят сегодня этих черножопых оппозиционеров по полной программе. А нам, думаю, за своей долей звездюлей спешить не стоит.

Десяток парней в камуфляже с белыми повязками на рукавах мигом разбежался по заранее оборудованным огневым позициям, ощетинился стволами, зорко оглядывая каждый свой сектор огня. Грохот боя на городских улочках все нарастал, подкатывался ближе и ближе, плотным звуковым валом бился в барабанные перепонки, наступающие не смотря на засаду и ожесточенное сопротивление защитников города, все-таки неотвратимо проламывались к центру.

Бес до рези в глазах всматривался в затянутую дымной пеленой улицу, ведущую к Бароновскому мосту и вот, наконец, долгое ожидание было вознаграждено. Тяжело пыхтя, лязгая звенящим металлом, царапая асфальт и разбрызгивая его траками в разные стороны, из серой туманной мглы показалась закопченная с обвисшими лохмами активной брони "семьдесят двойка", на мгновенье приостановилась, и чутко поведя хоботом ствола, будто принюхиваясь, вползла на мост. Следом за ней из дымного облака вывалилась еще одна машина так же покрытая густыми черными подпалинами и ободранная, двигавшаяся непонятными рыскающими из стороны в сторону рывками, будто бегущий под обстрелом зигзагами боец. Вот при очередном броске левая гусеница, легко, мимолетным поцелуем кокетки, задела серую каменную глыбу бордюра, и тот послушно вывернулся из земли гигантской многокилограммовой кувалдой, ударив об тротуар. Бес непроизвольно сглотнул тягучую вязкую слюну и недоверчиво уставился на проступающие из под жирной черной копоти разводы белой краски на броне. Уж больно разительно отличались эти две искалеченные, едва живые машины от грозных новеньких "семьдесят двоек" которые чумазые улыбчивые танкисты увлеченно готовили к походу на базе оппозиции в Знаменском. Но нет, это они, никакой ошибки быть не могло.

— Это что и все? — удивленно протянул рядом Мутный. — А остальные где же? Не могли ведь всех…

Он замолчал, вглядываясь в напряженные сосредоточенные лица товарищей, надеясь, что вот сейчас они опровергнут страшную догадку. Может даже поднимут его на смех. Все что угодно, лишь бы пришедшая в голову мысль, которую он так и не решился озвучить, оказалась глупой чушью и заведомой неправдой.

— Значит, могли, — жестко отрезал Бес.

И в наступившей тишине обвинительным приговором прозвучал риторический вопрос Кота:

— А где пехота? Где прикрытие? Бросили бляди?!

Тем временем обе уцелевшие машины, рыча движками и лязгая железом траков, преодолели мост и замерли, будто в нерешительности выбирая, куда же двинуться дальше: напрямик по заваленным яркой осенней листвой парковым аллеям, или в обход по уходящей вправо улице. Однако долго мучиться проблемой выбора танкистам не пришлось. Утробно взвыли, выплевывая огненную смерть сразу несколько гранатометов. Били со всех сторон: из парка, прячась за еще не облетевшей листвой деревьев и кустарника, с крыши библиотеки, из просторного ухоженного дворика двухэтажного дома рядом с мостом. Взревев мотором, танк рванулся вперед по парковой аллее. Огненные клубки разящими стрелами проносились по воздуху, вспухая рвущими барабанные перепонки разрывами в самых неожиданных местах. В головной влепили дважды, взвыв на немыслимой жалобной ноте, затих рычавший мотор, клюнув землю, обвис грозный хобот пушки, откуда-то из бронированного нутра машины начал сочиться черный дымок.

Второй танк, не дожидаясь пока его постигнет судьба лидера, послав осколочный снаряд на удачу в глубину расцвеченного пылающей осенними красками листвой парка, закряхтел мотором, откатываясь назад на мост, в слепую молотя пространство перед собой из пулемета. Далеко уйти однако танкистам не удалось — огненный клубок, вылетевший откуда-то сбоку из подворотни ударил прямо в ведущую звездочку. Танк дернулся всем бронированным телом, вильнув задом влево и разматывая перед собой цепочку стальных траков, замер, коротко отхаркнувшись пулеметной очередью в сторону подворотни, противно взыкнули по стенам домов пули. Затем разом откинулись башенные люки, и черные фигурки в танковых шлемах с обезьяньей ловкостью слетели с брони, со всех ног бросившись в сторону моста. На бегу, то один танкист, то другой разворачивался назад, огрызаясь веером неприцельных автоматных очередей. Вслед беглецам нестройными пачками зачастили выстрелы, но все три черные фигурки благополучно достигли моста. В этот момент выпущенная со стороны парка граната очень удачно ударила прямо в сочленение башни с корпусом. "На кой они стреляют по брошенному танку? Идиоты!" — успел подумать Бес, за секунду до того, как из открытых башенных люков ярко-алыми столбами взметнулось пламя. Страшный грохот рванувшего боекомплекта заложил уши, многотонная махина резиновым мячиком подпрыгнула вверх и с протяжным стоном и скрежетом осела назад на землю, вырванную с корнем башню откинуло в сторону. Торжествующий вопль дудаевцев был слышен даже в забитых звоном стрельбы и взрывов ушах.

Но восторженные крики мгновенно сменились яростным ревом. Бес перегнулся через парапет крыши, пытаясь углядеть причину такой смены настроения. Оказывается, пока защитники города были заняты вторым танком и его экипажем и не обращали внимания на первый, казалось бы надежно выведенный из строя, сочащийся смрадным черным дымом стальной колосс ожил. Сперва неуверенно, короткими спазматическими рывками поднялась пушка, дернулась вправо-влево, выверяя наводку и, кашлянув пороховой гарью, послала прицельный осколочный снаряд в глубину парка за сплошную завесу невысоких кустов. Разрыв, истошно взвизгнули, разлетаясь по сторонам осколки. В кустах кто-то пронзительно закричал, долго, протяжно, на одной ноте. Чуть правее места разрыва в воздух взлетела прелая труха и ворох желтых листьев, опаленные обратным пламенем гранатометного выстрела. Огненный шар врезался в асфальт перед неподвижно замершим танком — перепуганный гранатометчик поспешил и взял слишком низкий прицел. Вновь отплюнулась огнем танковая пушка и на том месте, откуда несколько секунд назад вылетела граната, взметнулся фонтан огня и земли, Бесу показалось, что в нем мелькнули очертания изломанного человеческого тела. Но исход этого короткого боя, конечно, был предрешен. Оправившиеся от неожиданности дудаевцы буквально задавили внезапно оживший танк огнем. Из объятой пламенем машины с трудом выбрался чумазый русоволосый парень и, шатаясь, обхватив голову руками, оглушено побрел по улице, не разбирая дороги.

От здания библиотеки к нему уже огромными прыжками неслись три одетые в камуфляж фигуры, на бегу грозно потрясая автоматами и оглашая округу гневными криками. Танкист же так и брел себе, глядя в никуда и будто не видя грозящей ему опасности, возможно, и правда не видел. Вот чеченцы уже в нескольких шагах от него, вот бегущий чуть впереди остальных молодой парень, поняв, что сопротивления не будет, на ходу закидывает за спину автомат и тянет из ножен на поясе широкий нож. Вот все еще продолжая по инерции бежать, он подпрыгивает, резко подается вперед, и из его распяленного в крике рта вылетает густой фонтан ярко-алой крови. Вот спотыкается и падает на колени, схватившись за живот, бегущий следом за ним верзила. Третий валится ничком на асфальт уже остановившись и начав недоуменно осматриваться, пытаясь понять откуда пришла смерть. Все происходит едва ли не за пару секунд.

— Мутный! Какого хрена?! — в голос, уже не скрываясь, орет Бес.

— Пошли вы все! — так же истерично отзывается снайпер, не отрываясь от оптики, продолжая выцеливать перебегающие фигурки врагов.

Несколько дудаевцев выскакивают на аллею, как чертики из табакерки, настороженные стволы смотрят вверх, ищут затаившегося врага. Чернявый пулеметчик с добрым позывным Хаттабыч (как иронично он будет звучать всего через несколько лет) меланхолично жевавший обломок спички, выплевывает его далеко в сторону и, перекрестившись, припадает к пулемету. "Господи, помоги! Господи, утверди душу мою и укрепи руку мою!" Короткая очередь выбивает каменную крошку из-под ног бегущих дудаевцев. "Господи дай мне силу пройти через это испытание достойно, не позволь страху ослабить душу мою!" — тихо шепчет пулеметчик, плавно ведя стволом за летящими со всех ног пятнистыми фигурами. Длинная, плетью хлещущая очередь, двое кувыркнувшись на бегу через голову, валятся на асфальт. Следующая очередь достает еще троих, один с вываливающимися из живота сизыми лохмами кишок, монотонно воет, волчком крутясь посреди аллеи. Остальные лежат молча — качественные «минуса».

— Вы что ж творите, волки?! — надрывает связки Бес. — Ходу, отсюда, ходу! Быстрее, пока не опомнились и не зажали!

Из здания выскочили за минуту, горохом ссыпаясь по лестницам, налетая друг на друга, путаясь в ногах и цепляясь оружием. Сломя голову понеслись толпой по парку, оскальзываясь на мокрой листве, падая в мягкие прелые кучи, гулко топоча по податливой сырой земле. Периодически то там, то тут мелькали группки людей в камуфляже, гремели направленные в их сторону выстрелы. Они, не останавливаясь, огрызались огнем и вновь летели вперед, оставляя противника позади. На дальней глухой аллейке человек десять бородачей неожиданно выскочили им наперерез. Схватились в рукопашную. Бес абсолютно на автомате, нырнул под летящую ему в горло руку с ножом и распрямившись четко ударил врага прикладом в висок, показалось, что физически ощутил, как проминается под пластиком приклада кость. Пинком отшвырнув в сторону обмякшее тело, он вновь ринулся вперед, задыхаясь и поминутно сплевывая густую и вязкую слюну из пересохшего рта. Вскоре парковая земля под выбивающими дробь каблуками сменилась асфальтом лабиринта кривых тесных улочек и дворов. В какой-то момент Бес осознал, что русоволосый танкист, невольно ставший причиной обнаружения группы, тоже бежит рядом. Натужно хрипящий Мутный в прямом смысле слова волок его за шиворот, заставляя держать заданный темп. "Ну, хоть не зря!" — шевельнулась в голове вялая мысль. В очередном дворе они нарвались на подготовленную огневую точку. Хорошо, что с той стороны не ждали никого, кроме своих. Несколько длинных неприцельных очередей пущенных с наскока расшвыряли, размели бородатых нохчей куривших сидя кружком около врытого в землю «Утеса». И снова бег вперед не разбирая дороги. В следующем дворе их обстрелял с крыши одинокий и бестолковый снайпер, так ни в кого и не попал, хотя и очень старался, пули злобно визжали, высекая искры из асфальта под ногами и уходя в сереющее к вечеру небо.

Уже к концу дня группе повезло. На какой-то глухой, застроенной старыми двухэтажными домами улице, им попался армейский грузовик с кузовом закрытым тентом. Водитель и охранник — молодые чеченцы лет по двадцать, вооруженные калашами 7,62, с плохо скрытым страхом наблюдали за вынырнувшими из сумерек вооруженными до зубов гасками. Бес сразу заметил чистенькие белые повязки на рукавах обоих — свои, «братья-оппозиционеры». Он сразу пожалел, о том, что такую же повязочку без особого сожаления оставил висеть где-то на парковых кустах. Докажи теперь, что ты не верблюд.

— Груши кюгал дал мнла ву дещь? (Кто командует группой?) — решив сразу взять быка за рога, по-чеченски гаркнул Бес, начальственно оглядывая притихших нохчей.

— Со! — глухим голосом отозвался охранник, опуская автомат, но все еще недоверчиво зыркая на спутников Беса.

— Со хога вист хила веза (Мне надо с тобой поговорить), — Бес мотнул головой в сторону предлагая охраннику следовать за собой и, подавая пример, тяжело затопал в сторону.

— Хума ешн шун? (Вам что-нибудь нужно?) — робко пискнул ему в спину охранник, пораженный тем, что славянин владеет его речью, но Бес вместо ответа лишь вновь мотнул головой, иди мол.

На ходу он лихорадочно размышлял, что бы такого навешать на уши этому юному лопуху, чтобы заставить его вместе с ними выбираться из города, не дожидаясь возвращения тех, кому транспорт принадлежал. В том, что они вообще смогут вернуться Бес глубоко сомневался, однако поди объясни эту очевидную вещь юному вайнаху для которого чувство долга перед соплеменниками превыше всего, даже собственной жизни. Издержки родоплеменного воспитания, что поделать, вот бы просвещенной русской нации такой рожденный дикостью и отсутствием цивилизованности недостаток! Требовалось что-то срочно придумать, а в голову, как назло ничего подходящего не лезло, и Бес все напрягал, и напрягал извилины, перебирая различные варианты спасительной лжи. Видимо поэтому первого выстрела он не услышал, и развернулся, лишь почувствовав резкое движение идущего следом чеченца. И вот тут до него уже долетел и хриплый выдох ПБ и металлический лязг затвора. Влажные теплые капли крови и мозга ударили по лицу, обжигая обветренную на холодном ветру кожу. Охранник медленно оседал прямо в глубокую лужу под ногами, темные миндалевидные глаза еще осмысленно, удивленно и жалобно смотрели на Беса, а вот лба над ними уже не было, вся верхняя часть черепа была сорвана тупоносой пистолетной пулей. Водитель, получивший свою порцию в живот, сучил ногами и скреб руками асфальт недалеко от машины.

— Адикел (До свидания), обезьяны. Встретимся в аду! — мрачно произнес Кот, опуская пистолет, и смачно харкнул зеленой соплей в искаженное смертельной мукой лицо водителя. — Такси свободен! Прошу садиться!

Примолкшие разведчики, стараясь не глядеть на Кота, обходя его массивную фигуру, как можно дальше, полезли в кузов.

Остановиться их заставило странное, непонятное зрелище, впечатление было такое, что у дороги стоит какая-то кособокая гротескная статуя. Лишь покинув машину и подойдя поближе, они разобрались, что к чему. Танкиста вывернуло, Мутный не переставая матерился, изобретая все новые и новые эпитеты применительно к Дудаеву лично и ко всему чеченскому народу в целом, Бес молчал до скрежета и боли в содранной эмали, стиснув зубы. На грубо сколоченном из бревен и врытом в землю у дороги кресте был распят человек. Молодой парень лет двадцати пяти. Лицо, распухшее и посиневшее от побоев с уже выклеванными воронами глазами, отрезанные сморщенные половые органы комком запихнуты в рот, на груди широкими размашистыми разрезами выведена неровная пятиконечная звезда, отрезаны уши и не хватает указательных пальцев на руках. Вот такая картина. Цвет кожи и светлые пшеничные волосы определенно говорили о том, что распятый принадлежит к славянской национальности.

Кое-какой инструмент нашелся в машине. Работали молча, не говоря ни слова, хмуро и быстро, лишь изредка натужно кряхтели и тяжело и громко дышали. Наконец импровизированный крест был повален, а ржавые гвозди-сотки пробившие руки и ноги несчастного с мясом вырваны из разбухшего мокрого дерева. Тело аккуратно положили на предусмотрительно расстеленную на земле плащ-палатку. Кот, брезгливо сплюнув, освободил рот распятого, и еще долго потом ожесточенно тер руки о штаны, сам того не замечая.

— Похоронить бы его надо, парни, — нерешительно начал Хаттабыч. — Страшную смерть мужчина принял. Надо, похоронить, как положено, молитву прочесть, чтобы душа успокоилась. И так ей досталось.

— Стойте, — справившийся с приступом тошноты танкист, протолкался вперед. Его пропустили, окидывая недоуменными взглядами. Опустившись перед мертвым телом на колени, танкист, отвел в сторону посиневшую, сжатую трупным окоченением руку, и пристально вглядевшись в открывшуюся под мышкой татуировку с группой крови, покачнулся громко застонав.

— Это же Юрка! Юрка Бартенев из второго батальона! Я сразу не узнал, потому что у него лицо изуродовано. Как же это, братцы? Это же Юрка! Как же так, братцы? Что же вы молчите?

Разведчики молча опускали головы, отводя глаза под его полубезумным взглядом.

— Понимаете, мы, когда еще только сюда из Моздока шли, то около Братского на заслон нарвались. Ну там пока суть да дело, даже пострелять пришлось для острастки, а Юрка, он с ополченцами сначала ехал, а потом пропал куда-то. Потом говорили, мол испугался, сбежал… А оно вон как, обернулось…

Мутный искоса глянул на замызганный указатель, стоящий на обочине ответвлявшейся от шоссе по которому они ехали разбитой грунтовки. Хутор Осиновский один километр. Задумчиво пожевав губами, он снял с плеча неразлучную эсвэдэху, любовно погладил, стирая потом выступивший конденсат, резко дернул затвором загоняя патрон в патронник, и молча широкими размашистыми шагами, пошел по грунтовке.

— Эй, ты куда? — окликнул его Бес.

— Хутор навестить, с местными пообщаться про гуманизм и человечность, — не замедляя шага, через плечо бросил Мутный.

— Да, стой ты, чума! С чего ты взял, что они виноваты?! Да и на хрена нам это? — выкрикнул Кот.

Снайпер остановился и долгим внимательным взглядом окинул своих товарищей. Не понравились Бесу его глаза, могильным холодом от них веяло, сырой кладбищенской жутью, не горячим яростным гневом, требующим утоленья местью, а стылой расчетливой ненавистью, той, что успокоится лишь со смертью последнего врага.

— А мне плевать, — тихо с расстановкой произнес Мутный. — Мне плевать, виновны ли они конкретно в этом. Не в этом, так в другом. Они все ублюдки и жить не должны. Если кто идет со мной, буду рад. Если нет, пойду один.

— Подожди, ведь там, на хуторе, женщины, дети, старики, с ними то как?

— Мне плевать, — так же тихо повторил снайпер.

— Но парня-то, этого похоронить надо сначала, — нерешительно начал Хаттабыч.

— Не надо, — встрял танкист. — Не дам Юрку на чужой земле хоронить. С собой заберем, будет нужно, на руках понесу.

— Что ж, как скажите, — пожал плечами, загоняя патрон в патронник Кот. — Ну что, пошли что ли, славяне, натянем глаз на черную жопу? Плохо не во Франции воюем, у этих бабы больно уж страшные, не повеселишься!

— "А деревни поджигать лучше ротой, или целым батальоном!" — фальшиво пропел Панцирь, прищелкивая к автомату пулеметный магазин.

Машину загнали в чахлую тянущуюся вдоль шоссе посадку, замаскировали довольно небрежно, рассчитывая вскоре вернуться. Тело распятого танкиста бережно уложили в кузове. Все сноровисто за несколько минут, не глядя друг на друга и будто куда-то отчаянно спеша, исходя нетерпеливой нервной дрожью. До хутора добрались быстро, минут за пятнадцать размеренного походного шага. Никакого плана никто не разрабатывал, вообще по дороге не разговаривали и не глядели ни друг на друга, ни по сторонам. Шагали сосредоточенно и целеустремленно, как заведенные автоматы. Хутор оказался небольшим, дворов на десять, окруженный лесопосадками, притаившийся в неглубокой ложбине, он мирно дремал, затворившись в теплых домах от промозглой осенней сырости, над печными трубами курился дымок. Не доходя метров пятьдесят до крайнего дома, все также молча, шедший впереди Панцирь потянул из-за спины притороченный ремнями «Шмель».

Цель настолько близка, что он даже не заботится о том, чтобы поднять прицельную планку, просто приседает на одно колено и жмет спуск. Яркий сноп обратного пламени, бьющийся в истерзанные барабанные перепонки грохот и темная, начиненная огнем, капсула влетает прямо в окно дома. Через мгновенье дом будто вспухает изнутри, увеличиваясь в объеме и отплевываясь во все стороны осколками оконных стекол и черепицы, потом так же поспешно складывается, с тихим всхлипом оседает, из исковерканных окон фонтаном плещет пламя. Против обыкновения никто не комментирует удачный выстрел, просто обходят стрелка и движутся дальше к единственной улочке между домами. На крыльцо соседнего с расстрелянным дома выбегает женщина средних лет в глухом черном платье и черном же платке на голове. Секунду стоит замерев, и расширенными от страха глазами смотрит на идущих по улице бойцов. Потом короткая очередь, пущенная Котом от бедра, не целясь, зашвыривает ее обратно в дом, следом в дверной проем летит граната.

Бес потом не мог воспроизвести все детали происшедшего в тот день на хуторе. После выстрела Панциря из огнемета, все перемешалось в памяти, слилось в круговерть отдельных смутных эпизодов. Милосердная психика постаралась, вовремя успела отключить мозг, не дала сойти с ума. Из воспоминаний в основном остались ощущения: жар от горящих домов, опаляющий лицо, обожженные покрывшиеся пузырями губы и веки, мечущиеся в отсветах пожара черные тени, пронзительный женский визг алмазным сверлом буравящий мозг, методичные короткие очереди, звучащие из облаков густого воняющего горелым мясом дыма, не бой — расстрел. Те из жителей, что имели оружие, толком оказать сопротивления не смогли, несколько выстрелов из охотничьих ружей, мелкая дробина, засевшая в ноге у Мутного не в счет. За считанные минуты маленький уютный хутор превратился в пылающее огнем адское пекло.

Они уже уходили, когда на разные голоса на дороге завыли автомобильные моторы и из остановившихся неподалеку грузовиков начали выпрыгивать вооруженные люди. Огрызнувшись пулеметным огнем, группа рванулась назад. Короткий сумасшедший бег по единственной улочке, прикрытые от нестерпимого жара полами курток лица, загорающаяся прямо на теле одежда, и вот они уже выскочили к противоположной окраине. Дальше чернела жирной грязью пашня, а за ней чахлый по-осеннему насквозь просматриваемый с облетевшими кронами лесок.

— К лесу! Быстрее! Ходу! Ходу!

Ноги вязнут в грязной земляной жиже, опаленная кожа на лице и руках пронзительно саднит, стокилограммовые комья жирной глины липнут к ботинкам, каждый шаг нечеловеческое испытание.

— Быстрее! Быстрее!

Бес присел на колено у остатков забора окружавшего крайний дом, то, что от него осталось до сих пор весело полыхало, громко потрескивая и гудя рыжим пламенем, настороженно водя автоматным стволом по сторонам, он ждал появления преследователей. Кто-то должен задержать здесь не вовремя свалившихся невесть откуда нохчей, иначе остальным не успеть добраться до спасительного леса — перестреляют на пашне. Рядом остановился Кот, молча встал за спиной, тяжело переводя дыхание. Остальные бойцы к тому времени были уже на середине поля.

— Ты чего застрял? Давай за остальными, я потом догоню!

— Не догонишь…

— Чего? — Бес непонимающе обернулся.

В лицо ему смотрело дуло пистолета, черное, бездонное как Марианская впадина, на втором плане за магнетически приковывающим взгляд отверстием злорадно скалился Кот.

— Того! Значит, говоришь, Кот полное говно, урод без чести и совести, тупой убийца? А ты значит у нас ангел с крыльями, борец за справедливость? Образованный и культурный, фу ты ну ты, куда уж нам сиволапым!

— Ты что, сдурел? Убери ствол! Нашел время обиды выяснять, придурок!

— Да нет, придурок, это ты. Надоел ты мне, прощай!

Бес еще успел услышать, как пухнул пороховым выдохом ПБ, а потом что-то тупое и тяжелое ударило в грудь, разворачивая на месте, бросая лицом в жирную, чавкающую под ногами грязь.

Очнулся он в темноте, рядом смрадно дышало, воняло тяжелым запахом и ворочалось что-то живое. Что именно понять не удавалось, залепленные засохшей грязью глаза отказывались открываться, он потянулся было рукой протереть их, и с удивлением понял, что левой руки у него нет. По крайней мере в привычном смысле этого слова, может она и была на месте, вот только он ее абсолютно не чувствовал и не мог приказать пошевелиться даже пальцу. Попробовал подвигать правой рукой и, о радость, получилось, правда с трудом, будто под водой, преодолевая сопротивление окружающей среды. Подвигал ногами, ноги на месте — только онемели от неподвижности, замерзли и затекли. Наконец с большими усилиями разлепил веки и тут же чуть не зажмурился вновь, прямо перед глазами, в каком-нибудь метре виднелась оскаленная собачья пасть, внушающего уважение размера. Мощные отливающие желтизной клыки перепачканы кровью, почерневший, вываливающийся язык не помещается между ними, а над всем этим желтые, горящие лютой злобой глаза здоровенной кавказской овчарки. Сам пес изо всех сил пытается подползти ближе, достать клыками. Тянет грузное обвисшее, сочащееся кровью из располосованного пулями живота тело. Упирается передними лапами в землю и подтягивается, ползет вперед, волоча по земле бурые ленты кишок и бессильно обвисшие задние лапы. Увидев, что Бес очнулся, псина разразилась угрожающим рычанием и отчаянными усилиями сдвинулась еще на десяток сантиметров, клыки щелкнули в бессильной ярости, от невозможности дотянуться до вожделенного горла врага. Бес огляделся. Кровавый след тянулся за собакой, уходя к пепелищу с обгорелым остовом дома. Издалека же приполз к нему этот мститель.

Бес пристально уставился в полные ненависти собачьи глаза. Когда-то в далеком детстве он мечтал завести собаку и прочел много литературы о наших четвероногих друзьях. Так вот почти все авторы сходились в одном, собака не может выдержать пристального взгляда человека. Однако фокус не удался, этот пес, голову не опустил, а, наоборот, взрыкнув от нестерпимой боли неимоверным усилием придвинулся еще чуть ближе.

— Ну что ж, видно миром нам с тобой не разойтись. Я правильно понял? — произнес Бес и удивился собственному голосу, обычно глубокий и звучный сейчас он звучал хриплым карканьем. — Ну, давай подползай, я жду!

Пес ответил рычаньем и вновь чуть подтянулся вперед. Автомата нигде в зоне видимости не наблюдалось, да Бес и не решился бы стрелять, мало ли чье внимание мог привлечь выстрел в данной ситуации. Правая рука лихорадочно зашарила в районе пояса, пытаясь нащупать нож. Пес, заворчав, преодолел еще несколько сантиметров, вновь щелкнули окровавленные клыки. Наконец пальцы сжались на прохладной, чуть шершавой рукояти финки, теперь необходимо было извлечь ее из ножен, что, учитывая замерзшие негнущиеся пальцы и непривычную однорукость тоже было не простой задачей. Зловонное собачье дыхание уже обдувает лицо, тяжелый запах крови перемешанный с вонью мокрой шерсти забивает нос, в желтых глазах псины торжество, до вожделенного горла сантиметры, один рывок и можно будет наконец вцепиться в эту податливую тонкую кожу, оборвать бьющиеся под ней жилы, захлебнуться сладкой вражеской кровью. В этот момент застежка на ножнах все-таки поддается. Нож удобно ложиться в руку, но вместо привычного молниеносно-смертоносного росчерка со свистом рвущей воздух стали, получается только вялый тычок. Острие врезается в собачью морду рядом с глазом, скользит по кости сдирая кожу и бессильно падает на землю. Пес даже не взвизгивает, у него нет на это сил, он лишь досадливо мотает оцарапанной мордой и вновь тянется вперед. Бес тщательно целится, время есть лишь на одну попытку, если не нанести смертельную рану сейчас, собачьи клыки вонзятся в шею, разрывая артерию. И вот удар! На этот раз удачно, лезвие, почти не встречая сопротивления, на всю длину входит собаке в глаз, та машет головой, пытаясь избавиться от стальной занозы, и тихонько подвывая от боли, но только помогает глубже воткнуть нож. Несколько секунд собачье тело сотрясают отчаянные конвульсии, потом оно судорожно вытягивается и замирает.

Бес долго смотрит на поверженного врага, потом, собравшись с силами, выдергивает из собачьей глазницы перепачканный темной кровью нож и, вытерев о куртку, возвращает его в ножны. Теперь, когда угроза миновала можно заняться собой. Провести так сказать инвентаризацию, разбираясь, какие потери понес, и что же теперь делать. Левое плечо начинает наливаться горячей пульсирующей болью. Пуля Кота прошла навылет намного выше сердца, разорвав грудную мышцу и скользнув по лопатке, вышла из спины. Почему он не сделал контрольного выстрела, отчего понадеялся, что рана смертельная, оставалось только гадать. Вроде ничего жизненно важного не задето, а значит возможно еще поживем. Кое-как сумев приподняться и сесть, немилосердно кружилась голова и подташнивало, видимо, от потери крови, Бес пропитанными спиртом гигиеническими салфетками протер рану и с горем пополам перевязался. Из оружия при нем остался лишь всунутый в карман разгрузки пистолет, две обоймы к нему и тяжелая ребристая граната Ф-1. Левая рука не слушалась абсолютно и висела безжизненной плетью. Зато попробовав встать на ноги он осознал, что не смотря на слабость идти вполне способен. Вот только куда идти? Обратно в Знаменское, на базу оппозиции, после того, что они сотворили на этом хуторе — форменное самоубийство, махом окажешься на таком же кресте, что и невезучий танкист Юрка. Пробираться к границе республики, а дальше? Дома представители завербовавшей его конторы наверняка не особо обрадуются возвращению нежелательного свидетеля их грязных делишек. В дороге они слушали радио и уже знали о пленных танкистах, которыми теперь вовсю козырял Дудаев. Да, дела… Бес опустился обратно на пашню и достал из кармана пистолет. Задумчиво глянул ему в дуло, подмигнул невесело, затем, передернув затвор, вставил ствол себе в рот.

Страшен был вид январских улиц города Грозного, искалеченных, растерзанных и смятых, провонявших мертвечиной, пороховой гарью и серым пеплом пожаров. Но даже на них, этих казалось бы мертвых улицах, продолжалась жизнь: быстрыми тенями шныряли между грудами мусора разжиревшие собаки-людоеды, такими же сторожкими перебежками изредка перемещались оборванные грязные бородачи с оружием на изготовку, иногда поднимались из подвалов прячущиеся от войны мирные жители, растрепанные опустившиеся от выпавших на их долю лишений. Порой проносились завывая движками на бешенной скорости бронетранспортеры с хмурыми ощетинившимися стволами мальчишками на броне. Победители чувствовали себя в городе едва ли не менее уверенно, чем побежденные.

Темным январским вечером Асланбек был занят важным делом. Он боролся с русскими оккупантами. Не смотря на то, что ему всего пятнадцать лет и то совсем недавно исполнилось, он уже успел многое сделать в этой священной для каждого вайнаха борьбе. Во время активных боев за город, он корректировал огонь минометов по позициям федералов. Потом вместе со старшим братом по ночам ставил мины на улицах по которым днем перемещались солдаты. А самое главное, он смог заманить на позиции боевиков, отбившегося от своих и заблудившегося в незнакомом городе морского пехотинца. Поверивший Асланбеку лопоухий морпех, выряженный в бушлат не по размеру и широченные сапоги до колен, покорно, как теленок на привязи, притащился за ним к девятиэтажке, в подвале которой держал оборону отряд старшего брата Асланбека. Окруженный смеющимися чеченцами морпех глупо моргал пронзительно-голубыми глазами, и губы его забавно дрожали от обиды, а по щекам текли злые слезы. Асланбека все хвалили за находчивость и в награду позволили самому перерезать горло приведенному русаку, а потом отрезать у него правое ухо — талисман на счастье. С тех пор Асланбек гордо носил это ухо на шее на специальном зеленом шнурке.

Сегодня вечером задание у Асланбека простое, нужно в указанных местах города, там, где они наверняка попадутся на глаза солдатам оставить издевательские надписи: "Смерть русским свиньям!", "Свободу волкам!", "Добро пожаловать в ад!" и так далее. Сначала Асланбек возмутился, что ему поручают такое малозначительное дело, и хотел даже отказаться на отрез. Но помощник брата, хромоногий Ислам, хитро поглядывая на него, пояснил, что такие надписи порой пострашней поставленной мины, потому что отнимают у врага самое главное — мужество. Подумав, Асланбек с ним согласился и теперь не жалея сил и времени старательно разрисовывал уцелевший после попадания авиабомбы обломок стены дома. Поставив точку под восклицательным знаком, юноша отступил чуть в сторону, любуясь результатами своего труда. Получилось просто замечательно, выполненная ярко-красными буквами надпись, казалась сделанной кровью, мелкие потеки по краям букв только усиливали это впечатление. Ислам будет доволен.

— Добро пожаловать в ад! — смакуя текст, с выражением прочел Асланбек.

— Был там, — откликнулся за его спиной глухой мужской голос.

Асланбек подпрыгнул как ужаленный и стремительно развернулся. Чуть ниже его под кучей камней и мусора стоял мужчина в добротном турецком камуфляже, мертвенно неподвижные голубые глаза пристально изучали Асланбека, пробивавшаяся на подбородке щетина была светло-русого цвета, да и весь склад лица свидетельствовал о том, что перед ним русский. Однако в противоположность перепуганным и затравленным солдатам, вид человек имел независимый и дерзкий, направленный на Асланбека автомат держал с небрежностью однозначно свидетельствующей о долгой привычке. Вобщем не похож он был на типичного федерала, совсем не похож…

— Дяденька, простите, я больше не буду… Мне старшие мальчишки велели это написать… Честное слово, — плаксиво заныл Асланбек, внимательно следя за реакцией странного русака.

Однако так ничего и не углядел, все тот же холодный, ощупывающий взгляд, почему-то слишком долго задержавшийся на его груди. Что он там нашел? И тут юношу прошиб нешуточный озноб, он понял. Окончательно сломавшаяся вчера застежка-молния на куртке! Куртка не застегнута, распахнута на груди! А значит, незнакомец прекрасно видит болтающееся на зеленом шнурке ухо! Будь проклят тот день, когда он вообще отрезал его! Дурацкий мальчишеский форс, заставивший носить отрезанное ухо врага, теперь может дорого обойтись. Убить его, конечно этот русский не убьет, кишка тонка у них стрелять в детей. Ха, это он-то ребенок! Не убьет, но неприятности быть могут.

— А ухо тебе тоже старшие мальчишки подарили?

— Ухо? Ухо я на дороге нашел. Таких ушей сейчас много по городу валяется! — дерзко вскинул голову Асланбек, главное не показать врагу свой страх, пусть видит, что имеет дело не с перепуганным сопляком, а с настоящим джигитом. Что это идет в противоречие с его самоуспокоительными мыслями о том, что русский не должен тронуть подростка, Асланбек в тот момент как-то не заметил.

— Не любишь нас? — вроде как даже с интересом спросил русский.

— А за что мне вас любить? Подожди, придет время, мы с вас спросим и за погибших братьев и за город разрушенный, — спокойствие собеседника подействовало на Асланбека возбуждающе, раз так миролюбиво разговаривает, значит сам боится, значит слабый. — Резать вас будем как свиней! Женщин ваших трахать будем, а потом тоже резать! Да мой брат, таким как ты яйца отрезал, и еще резать будет…

— О как, — качнул головой русский. — Видно вас, волков, всех перебить нужно. Сами не успокоитесь.

— Да я…, - взвился было Асланбек, но автомат в руках русского дважды придушенно хлопнул, чуть дергая украшенный ПББСом ствол и отказавшие ноги подломились, а ставший вдруг непослушным язык не смог вытолкнуть изо рта окончание фразы.

Он был еще жив, когда неправильный русский подошел и склонился над ним. Перед затуманенным взором Асланбека мелькнула сталь ножа и крепкая с красными разбитыми костяшками кисть украшенная синими корявыми буквами «БЕС». Дернул за шею натянувшийся под лезвием шнурок.

— Это я у тебя заберу, — все так же ровно сказал русский, пряча в карман срезанное ухо. — А вот тебе взамен!

Асланбек почувствовал, как чужие жесткие пальцы роются у него в волосах, потом откуда-то издалека докатилась вспышка пронзительной боли, и что-то теплое и мягкое шлепнулось ему на лицо.

— Ну вот и все! До встречи в аду, гаденыш!

Чужие руки откинули в сторону полу кожаной куртки, быстро ощупали грудь, а потом точно под пятое ребро, легко, как в масло вошел финский нож. Асланбек остатками отлетающего сознания еще почувствовал как трепыхнулось, останавливая свой вечный стук сердце, а потом его накрыла темная пелена. "Хорошо, что с кровью, и от руки неверного, впереди рай и гурии!" — угасала последняя мысль.

Бес присел рядом, задумчиво глядя на разгладившееся и успокоившееся перед смертью детское лицо, на еще кровоточащее ухо и непокорную прядь темных вьющихся волос. "Видишь, как оно вышло, парень… Ни хрена это не детские игры, и смерть здесь всамомделишная, не понарошку. А отпусти я тебя сейчас, ты бы еще кого-нибудь убил. И плакала бы чья-то мать, над сыном, которого загнали сюда выполнять приказ оскорбленного невесть чем президента. Вот и выходит так, что не было у меня другого решения. И у любого, кто имеет мужество честно глянуть на эту проблему, другого решения не будет. Теперь или мы вас под корень, или вы нас. По-другому уже не выйдет". Он обтер перепачканное кровью лезвие о подкладку куртки убитого и только сейчас обратил внимание на плотно набитый чем-то и застегнутый на специальную пуговицу внутренний карман. "А ну, что у тебя тут за богатства?" В кармане оказались документы — паспорта, водительские права, трудовые книжки, все на русские фамилии, многие истрепанные, некоторые с пятнами крови. Асланбек с самого начала штурма по заданию брата где только мог добывал и приносил ему документы живших в Грозном русских, дальновидный командир боевиков вполне справедливо считал, что эти корочки рано или поздно пригодятся для легализации его бойцов.

Бес перебирал эти свидетельства жизни совершенно незнакомых ему людей. Где Вы сейчас, Ермишина Светлана Васильевна, 1974 года рождения? Изнасилованы и убиты? А Вы, Потапов Федор Кузьмич, 1927? До сих пор прячетесь где-то в подвалах? Или такая жизнь на старости лет уже убила Вас? Кузьмина Лариса Сергеевна… Антонов Игорь Владимирович… Мазин Дмитрий Иванович… Сергеев Андрей Николаевич… Сергеев Андрей Николаевич, 1971 года рождения, проспект Ленина 34… Бес смутно припомнил разнесенную артиллерийским огнем пятиэтажку, вроде бы на ней болталась табличка с этими цифрами, хотя уверенности нет, за время многодневных странствий по городу-призраку каким был январский Грозный, он видел слишком многое, чтобы все удержалось в больной истерзанной памяти. Но год рождения это в цвет, а с мутной порченной водой фотки с расплывшейся печатью глянуло столь неопределенное лицо, что в нем можно было узнать кого угодно… Пожалуй, это был шанс!

Воздушный лайнер заходил на посадку, вычерчивая над аэропортом традиционный круг почета. Бес в последний раз перед таможней проверил документы, все в порядке, все на месте. Он раскрыл загранпаспорт, глянул на свою фотографию, потом на ровные черные строчки бегущие по странице: Сергеев Андрей Николаевич…

* * *

Казалось, ночь будет тянуться бесконечно. Желанная после дневного пекла прохлада вскоре сменилась мерзким пробирающим до костей холодным ветром. Взмокшая за время бега по джунглям потом одежда, насквозь пропитавшаяся сырыми испарениями тропического леса, не могла сохранить столь необходимое тепло. Лишь противно липла к телу вытягивая из него способность двигаться, замораживая бег крови, сводя мышцы знобкими колотящими дрожью судорогами. Развести костер Бес не разрешил, пояснив, что преследователи все еще висят у них на хвосте, и то, что они уже перемахнули пограничную линию, еще не говорит о том, что погоня будет немедленно прекращена. Строго говоря, никакой границы, кроме условно проведенной на карте черты в тропическом лесу не существовало. На редких дорогах еще можно было встретить малочисленные, одичавшие от бесконтрольности, погрязшие в пьянстве и взяточничестве блокпосты пограничников. Многокилометровая пограничная зона, проходящая по джунглям, не охранялась никем. Разве что совершенно дикими племенами одной из младших ветвей семейства буби, вот они действительно были здесь безраздельными хозяевами, подлинными владельцами влажных просторов тропического леса, куда без крайней необходимости не отваживались соваться не только белые, но и более цивилизованные чернокожие собратья дикарей. То, что они вступили на территорию какого-то из этих племен, беглецы знали, незадолго до заката солнца, в быстротечных экваториальных сумерках они наткнулись на что-то вроде пограничного столба. Врытый в землю недалеко от тропинки кол венчал выбеленный временем и беспощадным солнцем лошадиный череп. Пожелтевшие зубы коняки были густо перемазаны чем-то бурым, весьма похожим на засохшую кровь. Бес удостоил этот изыск дикарского творчества лишь беглым косым взглядом и уверенно затопал вперед, до предела вымотанный Студент, тоже не обратил на черепушку особого внимания. Зато их равнодушие с лихвой компенсировала Ирина, шарахнувшись в сторону, от скалящейся морды, она что-то пискнув мелко перекрестилась, и даже отважилась несколько минут спустя, обратиться к мрачному и злому Бесу с вопросом о злобных дикарях, якобы питающихся забредшими на их территорию путешественниками. Бес объяснениями ее не удостоил, лишь молча поднял и покрутил перед самым носом автомат. Впрочем это и было вполне однозначным и недвусмысленным ответом. Какие-то полуголые дикари страха и опасений у наемника не вызывали, другое дело шедшие по пятам жандармы.

Возможно он бы изменил свое мнение о сложившейся ситуации, если бы мог видеть, как резко будто наткнувшись на невидимую стену остановились час спустя у лошадиного черепа их преследователи. Возбужденно переговариваясь, крутя во все стороны головами, всматриваясь в быстро погружающиеся во мрак джунгли, они, ощетинившись стволами и стараясь держаться плотной группой, резво двинулись назад. А один из проводников с посеревшим от страха лицом и беспокойно бегающими глазами пояснил капитану, что белые по недомыслию зашли на территорию, контролируемую племенем бухеба — агрессивными каннибалами, а значит, их можно больше не преследовать, они сами выбрали себе мучительную смерть.

Однако Бес ничего этого не знал, а от попыток наслушавшейся за время пребывания в стране разных историй о дикарях Ирины просветить его лишь отмахнулся. В самом деле, сейчас было не до того, чтобы выслушивать страшные сказки для маленьких детей, мало того, что перед ним стояли вполне реальные и грозящие обернуться не шуточными опасностями проблемы, так еще и о явно выдуманных предлагали заботиться. Нет уж, увольте! Бес гнал Студента и Ирину до изнеможения, даже в сумерках, даже в обрушившейся мгновенно, будто опустили на сцене занавес, тьме тропической ночи. До тех пор, пока они не начали заплетать отказывающимися слушаться ногами уж совсем хитрые петли и поминутно валиться на землю. Лишь тогда, приглядев подходящий холм с лысой верхушкой, он объявил, что здесь они остаются на ночлег. Обессилевший Студент тут же осел на землю и больше даже не пытался пошевелиться, пришлось его выпутывать из ремней снаряжения, заставлять разуться и промассировать побелевшие, покрытые с непривычки волдырями, сморщенные от постоянного пребывания в сырости ступни. Ирина держалась слегка получше, но тоже явно была на пределе.

Ночь навалилась на них внезапно, обдав лавиной звуков — истошных криков незнакомых птиц, рычанием хищников, шорохами и треском, всего в нескольких метрах от них шла незнакомая им, но весьма бурная жизнь джунглей.

— Надо бы костер развести, а то так страшно, — прошептала Ирина, невольно прижимаясь поближе к Бесу, инстинктивно ища у мужчины помощи и защиты.

— Нет уж, мадемуазель, сегодня придется обойтись. Зверье далеко не самое опасное с чем мы можем столкнуться этой ночью. Любой местный хищник издалека почует запах человека и ружейной смазки, а значит, оббежит наш холм десятой дорогой. А вот те, кто идет за нами, сейчас тоже вынуждены сделать привал. Ночью по следу идти невозможно, но если мы им сами зажжем маячок, мол, милости просим, гости дорогие, то могут и наведаться. Не так уж далеко мы от них оторвались.

— А как Вы… Ты… — Ирина так и не определилась, как обращаться к Бесу, на «ты», или на «вы», предпочитая обходиться вообще без этого местоимения. — Интересно, что там с Самураем и Маэстро, да и Кекс может выкарабкается?

Вопрос резанул по больному, всю дорогу сюда Бес старательно гнал от себя мысли об оставшихся позади друзьях. Он, в отличие от наивной верящей в сказки и голливудские фильмы дурочки Ирины, прекрасно все понимал, просто запрещал себе думать об этом. Старательно загонял поднимающуюся из глубины души боль обратно. Время для скорби еще не пришло, сначала надо выбраться отсюда и по возможности вывести оставшихся у него людей, все остальное потом. Потом будет многодневная одинокая пьянка и в пьяном бреду разговоры с погибшими, потом ляжет на сердце еще один глубокий рубец, тот что не заживет никогда, просто он к нему со временем привыкнет, научится с ним жить, так уже было, и наверное так еще будет. А боль, что ж, она тоже не всегда будет такой острой, пройдут дни и она станет тупой привычно покалывающей где-то внутри, лишь иногда взрывающейся ослепительной вспышкой, при виде похожего лица мелькнувшего в толпе, от случайно донесенного легким ветерком запаха знакомого табака, от неудачно брошенного кем-то из друзей слова.

А еще у них никогда не будет уютных аккуратно засаженных травой и ухоженных могил на кладбище. Бес ненавидел кладбища, ему там мгновенно делалось странно не по себе, пробегал по позвоночнику озноб. Не из какого-то мистического страха, он давно привык к мертвецам и перестал их бояться. Его угнетали живые. Те люди, что молча стояли перед ажурными оградками, под которыми было зарыто то, во что превратились их близкие. Изъеденные жирными трупными червями зловонные костяки, вот к кому, вернее к чему приходили они, несли цветы, разговаривали с гниющей плотью. Это было настолько отвратительно, что Беса тянуло блевать. Нет, если уж так необходимо иметь место последнего пристанища, то он предпочитает крематорий. У Маэстро, Кекса и Самурая могил не будет, по крайней мере, таких на которые можно прийти, и это правильно. Память о человеке не должна жить на кладбище, она не нуждается в искусственных цветах венков и мраморных досках. Если лишь этот жалкий посмертный фарс заставляет помнить о тебе, то значит, и такой памяти ты не заслужил…

— Так что? — Ирина прервала его раздумья, совсем неделикатно саданув кулачком под ребра.

— Ничего, — стараясь, чтобы голос прозвучал спокойно и ровно произнес он. — Говори уже мне ты, замучила заикаться. А они… Возможно, они догонят нас завтра…

— Ты, правда, так думаешь?

— Почему бы и нет…

Она прижалась к нему еще теснее, и он обнял ее за плечи левой рукой, поудобнее устраивая девичью головку у себя на груди. Если в этом движении и была какая-то доля эротики, то лишь самая незначительная и невинная. Температура стремительно понижалась и по контрасту с дневным зноем становилось весьма прохладно, а прижавшись друг к другу, можно было лучше сохранять тепло. Хотя Студент движимый видимо какими-то своими «пацанскими» комплексами наотрез отказался ложиться рядом и демонстративно отполз подальше, мол, делайте что хотите, меня это не касается. "Ну и дурак", — решил про себя Бес, но настаивать не стал, смутно понимая, что здесь видно замешана еще и ревность к с готовностью примостившейся рядом с командиром Ирине.

— Ты не болтай, а старайся заснуть. Завтра день вряд ли будет легче сегодняшнего. Силы тебе понадобятся.

— А ты?

— А я буду слушать лес. Должен же кто-то быть настороже. В такой темноте все равно ничего не увидишь, а послушать надо, на всякий случай. Мало ли…

— И ты совсем-совсем не будешь спать?

— Совсем-совсем. Я привычный, к тому же здоровее вас обоих вместе взятых.

— Я пока вовсе не хочу спать, я так вымоталась, что мне даже заснуть тяжело…

— Так бывает, ты просто перевозбудилась, нервы гудят, не дают расслабиться. Постарайся успокоиться, думай о чем-нибудь приятном…

— Говоришь перевозбудилась? — она тихонько хихикнула. — О чем-нибудь приятном? А можно я буду думать о сексе с крутым воякой посреди тропического леса?

Он удивлено промолчал, чувствуя как чуткие быстрые пальцы, будто узнавая на ощупь, пробежали по его лицу и груди, ловко нырнули между пуговицами куртки.

— Ну так что же, герой?

Он чуть приподнялся на локте, нависая над ней, заглянул в расплывающийся в непроглядном мраке бледный овал лица. Он хотел сказать ей, что это всего лишь требующие разрядки напряженные нервы, что наутро она пожалеет об этом, что всего в паре десятков метров храпит в любой момент могущий проснуться влюбленный в нее Студент, что никому не нужны эти проблемы… Он многое хотел ей сказать, но вдруг наткнулся на горящие знакомыми звездными огоньками глаза, ощутил под рукой покорно подавшееся навстречу гибкое тело, почувствовал, как внезапно стали тесными широкие камуфляжные брюки, и с усилием проглотил такие правильные, такие своевременные слова. Поцелуй горячей волной обжег его губы, ловкий умелый язычок шаловливо завращался во рту, он закрыл глаза, отдаваясь давно забытому наслаждению, в голове зашумело, завертелись яркими россыпями вращающиеся галактики, а жесткая, умеющая в пыль крушить кирпичи ладонь, сильно и нежно сжала упругие девичьи ягодицы, прижимая ее все ближе и ближе, туда, к низу живота. "Вика… Любимая…" — забывшись, нежно выдохнул он, покрывая поцелуями ее лицо. Чужое, незнакомое лицо…

И схлынуло. И не кружился больше в голове бушующий космос, и не сверкали таинственными манящими звездами глаза, и враз опал вздыбившийся было в штанах бугор… Это была не она… Зародившееся было волшебство развеялось без следа, а в его объятиях осталась вздрагивающая от холода, перемазанная грязью, промокшая усталая девчонка. Сказка кончилась, и принцесса превратилась в жабу.

Она мгновенно почувствовала происшедшую в нем перемену, и замерла, вопросительно и тревожно глядя на него. А он чувствовал себя полным идиотом и даже отдаленно не представлял, как же теперь поступить, как спасать положение. Он согласен был сделать для нее все, что угодно, но отчетливо понимал, что это уже невозможно.

— Извини, — с трудом произнес он, наконец. — Наверное, ничего не получится.

— Почему? Я не нравлюсь тебе? Ты считаешь, что я уродина? — в ее голосе уже звенели злые слезы смертельной обиды.

И тогда он решился:

— Нет, ты не понимаешь… Ты очень хорошая и очень красивая… Просто я люблю другую девушку, и не могу вот так вот с тобой… Ну ты понимаешь… Это было бы нехорошо по отношению к ней, нечестно…

С минуту, показавшуюся ему вечностью, она внимательно слушала его сбивчивые объяснения, а потом, видимо, все же сочтя причину достаточно убедительной, сменила гнев на милость и принялась его усиленно расспрашивать о Вике. Он отвечал сначала скупо и односложно, потом все более пространно и развернуто. А потом и сам не заметил, как разговорился, слова полились неудержимым потоком. Это был первый раз, когда он решился откровенно поговорить с кем-то об их отношениях, поделиться своими проблемами, и будто жидкость из наконец прорвавшегося давно зревшего гнойника из него хлынули слова. Разные: горькие и злые, влюбленные и восторженные, всякие, какие только возможно, не было лишь равнодушных. И по мере того, как он их выговаривал, он чувствовал, как уходит с сердца привычно лежавшая на нем тяжесть, и был благодарен этой едва знакомой девчонке за то, что она слушает весь этот бред и даже задает какие-то уточняющие вопросы. Затем как-то незаметно разговор перешел на него самого и его жизнь и работу. Увлекшись, он яростно скрипел зубами, выхаркивая обвинения в адрес власти и страны, сломавшей жизни его друзей и его собственную, утирал выступившие на глазах злые слезы и хрипло кричал ярким тропическим звездам:

— За что? За что они нас так?!

Звезды молчали, им было все равно. Зато Ирина как могла утешала его, обнимала, шепча что-то ласковое, прижимала его голову к груди, баюкала, с мудрой материнской печалью гладя по голове. Видно в каждой женщине изначально, со времен сотворения мира заложена эта скорбная материнская мудрость, умеющая прощать и утешать, потому даже тертые битые жизнью мужики время от времени нуждаются вот в таком женском участии, пусть даже проявляет его всего лишь сопливая девчонка, это ничего не меняет.

Уже под утро, когда окружающий мрак начал сереть, превращая очертания предметов вокруг в неясные зыбкие тени, она все же заснула, прижавшись к нему всем телом и засунув лицо куда-то под мышку, уже в полусне невнятно пробубнив: "Завидую я твоей Вике. Вот бы мне так…". А он так и встретил рассвет, погруженный в воспоминания, которые теперь отчего-то уже не были так болезненны, а просто будто пронизаны светлыми печальными струнами.

Студент попался в ловушку около полудня. Произошло это как-то буднично, просто в какой-то момент раздался треск, и Студент присел на колено, провалившись правой ногой в специально выкопанную на тропе и замаскированную хитрую ямку. Нога ушла в нее до середины икры и обратно вылезать, зажатая специальными деревянными кольями, отказывалась, хоть ты тресни. В горячке первых секунд после поимки Студент попытался было выдернуть ее силой, но продавленная весом его тела щель в зарытом под землей деревянном настиле, от отчаянных рывков лишь сужалась плотнее обжимая ногу неудачника. Наконец чуть не стянув с ноги ботинок и в кровь изодрав щиколотку, Студент прекратил бесполезные метания и, вытянув свободную ногу сел посреди тропы, тупо глядя перед собой. Ирина буквально заходилась от смеха, наблюдая за его неуклюжими попытками освободиться, действительно выглядел в этот момент Студент довольно комично. Бес отнесся к «забавной» шутке местных охотников гораздо серьезнее. Настороженно оглядев притихший лес и сняв автомат с предохранителя, он, не спуская внимательных глаз с окружающих тропу зарослей, медленно подошел к Студенту и опустился рядом на колени.

— Всем внимание. Оружие к бою, — хрипло прокаркал он, одним строгим взглядом пресекая неуместное веселье Ирины. — Студент, следи за левой стороной, Ирина — за правой. Увидите какое-нибудь движение — стреляйте не раздумывая!

Глядя на его серьезное напряженное лицо, Ирина подавилась внезапно ставшим поперек горла смехом и присела на корточки, вглядываясь в переплетение лиан, ветвей и плоских широких листьев. Однако джунгли хранили молчание и неподвижность, даже птицы безумолку голосившие все утро и то вдруг стихли, будто боясь привлечь внимание насторожившихся белых. Бес, тем временем отложив в сторону автомат, внимательно осмотрел ловушку, в которую угодил беспечный Студент. Конструкция ее была проста и оригинальна: посреди дороги выкопана примерно полуметровой глубины яма, перекрытая вкопанными в землю длинными жердями так, чтобы оставались щели, в которые может под весом тела провалиться нога человека, вытащить же пойманную конечность можно было лишь подрыв и расшатав одну из жердей. Быстро определив, направление в котором уходила под землю одна из жердин, Бес извлек из ножен кинжал и принялся сноровисто и ловко ковырять утоптанную землю, одновременно успокаивая Студента:

— Нормально все. Сейчас эту доску подроем, раздвинем и все дела! Повезло, что ногу не сломал, считай, в рубашке родился, могло быть гораздо хуже…

Студент, однако, на болтовню командира внимания не обращал, с напряженным лицом он замер, будто прислушиваясь к чему-то недоступному остальным. Бес, обратив внимание на его странное поведение уже хотел было поинтересоваться, что там такое интересное происходит, что Студент так увлекся, но не успел.

— Там что-то есть! — во весь голос завопил Студент, отчаянно дрыгая ногой. — Там что-то меня трогает! Оно ползет мне в штанину! А-а-а!

— Змея! — в тон ему взвыл Бес. — Не дергай ногой, придурок! Не двигайся! Я сейчас тебя вытащу!

Он с удвоенной силой заработал ножом, вспомнив, что когда-то давно слыхал рассказы о таких ловушках с сюрпризом в виде смертельно ядовитой змеи внутри. Иногда, если жертва сохраняла самообладание, и не тревожило своими трепыханиями пресмыкающееся, обходилось без укуса. Еще он подумал, что прихваченная на блокпосту противозмеиная сыворотка так и осталась у Маэстро. Студент лишь услышав про змею, забился еще сильнее истерично вопя и выкатывая глаза. Бес, на секунду отложив нож, потянулся за автоматом, решив долбануть его прикладом по башке, если Студент на протяжении спасательной операции будет в отключке, появится хоть какой-то шанс. Но в этот момент несчастный завопил, что было сил:

— Она меня ужалила! Сделайте же что-нибудь! Она меня жалит!!!

Бес с хриплым рыком налег на нож, лезвие выгнулось в дугу, но все же не сломалось и потащило зацепленную жердину в сторону. Еще один судорожный рывок и Студент кубарем покатился к ближайшим кустам, продолжая голосить и зажимая руками изодранную голень освобожденной ноги. Ирина бросилась к нему. Бес же осторожно заглянул в неглубокую яму, там в самом дальнем углу свернулась клубком и угрожающе шипела, болтая из стороны в сторону треугольной головой, болотная гадюка. Бес плохо разбирался в змеях и ядах, но про болотную гадюку знал, и что яд ее смертелен тоже.

— Звездец котенку! Больше срать не будет! — прошептал он, поднимая автомат.

Три пули разнесли змею на несколько все еще извивающихся рванных кусков. И только после этого Бес поспешил туда, где Ирина беспомощно обнимала, пытаясь успокоить заходящегося в рыданиях Студентах. С силой разведя сжатые на щиколотке руки парня, Бес внимательно вгляделся в ободранную, иссеченную царапинами кожу и почти сразу же увидел их — две маленькие красные точки, след укуса, а рядом еще две. "Контрольный выстрел", — совершенно не к месту пронеслось в голове, вызвав истеричный смешок, мгновенно осекшийся под укоризненным взглядом Ирины.

— Сейчас, сейчас, — быстро забормотал он, наскоро вытирая об штаны перепачканный в земле нож. — Потерпи, сынок, сейчас будет слегка больно, потерпи…

Всем телом навалившись на левую ногу Студента и просипев Ирине: "Руки ему придержи!", Бес, намертво зажав в ладони укушенную щиколотку, сделал несколько глубоких точных разрезов, расширяя места укуса, заставляя кровь вымывать яд. Он знал, что уже слишком поздно, понимал, что это бесполезно, но сдаться без борьбы не мог, просто не умел сдаваться. Студент тихо стонал, стиснув зубы, его правая нога дрожала крупной дрожью, однако вырваться из рук мучителей он не пытался, понимая, что боль, которую приходится терпеть его единственная надежда на спасение.

— Молодец, сынок, молодец! — бормотал Бес, стараясь выжать из ранок как можно больше крови. — Все нормально будет! Ты не бойся! Все нормально! Выкарабкаешься! Мы тебя не бросим! Ты только чуть-чуть потерпи!

— Я где-то читала, надо из ранок от укуса яд отсосать! — не к месту встряла Ирина.

— Заткнись, дура! — злобно зашипел Бес. — Я потом тебе скажу, что ты будешь отсасывать! Да если у тебя во рту хоть один не леченый зуб, хоть мельчайшая ранка, с тобой тоже самое будет! И его не спасешь, и себя погубишь!

Ирина обиженно отвернулась, а он взглянул в лицо Студенту, чтобы проверить, какое действие на него произвела нежданная оговорка, и заметил первые признаки действия яда. Юноша был смертельно бледен, по щекам катились крупные капли пота, зрачки превратились в маленькие черные точки, тяжелое дыхание с присвистом вырывалось сквозь приоткрытые губы. Бес схватил его за руку, пытаясь нащупать пульс, вскоре это удалось, сердце билось слабо, но очень быстро, по руке Студента то и дело пробегали волны крупной дрожи, а когда Бес выпустил кисть, она безвольно упала на землю.

— Маме… маме моей скажите…. - неожиданно выдохнул Студент. — Маме… что я не хотел… Так само вышло… Не хотел я… И что люблю ее… Только обязательно…

На губах его выступила кровавая пена, перемешанная с густой бурой слизью, глаза закатились, а тело затряслось в судорогах.

— Да, сынок, обязательно… Да… Я передам, не забуду… — в бессильной ярости сжимая и разжимая кулаки, шептал Бес. Рядом, закрыв лицо руками, в голос рыдала Ирина.

С мерзким бульканьем опорожнился кишечник, распространяя вокруг невыносимое зловоние, тело сотрясла особенно сильная конвульсия и из распяленного в крике рта хлынула кровавая рвота, глаза умирающего были уже бессмысленными и ничего не выражали. Еще минута и Студент, в последний раз мучительно выгнувшись, застыл. Бес до конца держал его за руку. Таково было им самим себе назначенное наказание. За пренебрежительное отношение к мальчишке, за откровенную злость на него, потому что он выжил, а гораздо более достойные люди остались в этих джунглях навсегда, за пинки и зуботычины, которыми щедро награждал его по дороге… И вот теперь этот мальчик мертв, мертв целый мир, целая вселенная, наполненная его по-детски несбыточными мечтами, его будущими детьми, его любовью… Всего этого теперь не будет, оно умерло в дерьме и блевотине в далеких африканских джунглях. Почему? За что? Бес не знал ответа на этот вопрос, да если честно и не хотел знать…

Тихо свистнув в воздухе тонкая, будто игрушечная стрелка, с древком сделанным из тростника и зеленым опереньем из листьев, зарылась в землю около его колена. На секунду он замер рассматривая эту несерьезную, будто дети играют в индейцев, совсем не страшную посланницу джунглей. Следующая стрела ударила в разгрузку лежащего поперек тропы Студента и отскочила, не сумев пробить набитый невесть чем брезентовый карман, показала хищный железный наконечник, покрытый кривыми зазубринами, сразу утратив сходство с безобидной детской игрушкой. Неровные, местами проржавевшие, зубцы наконечника были густо смазаны вязкой коричневой массой. "Яд!" — молнией мелькнуло в мозгу Беса.

Он с лихорадочной поспешностью вскинул автомат, наугад посылая длинную очередь в глубину джунглей примерно в том направлении, откуда прилетели стрелы. Вскочив на ноги и рывком за шиворот подняв ничего не понимающую Ирину, Бес пихнул ее себе за спину, прикрывая с той стороны, откуда пришла смерть. Заросли кустарника вдоль дороги отозвались негодующим воем и внезапно выпустили целую тучу стрел, осыпая ими застывших посреди дороги белых. Основная масса этих грубо сделанных и плохо оперенных снарядов бесполезно воткнулась в землю у их ног, несколько штук больно ткнулись железными носами в разгрузку Беса. Он ответил парой автоматных очередей, затем выдернул из кармана гранату и наугад метнул ее в заросли, одновременно пихая назад перепуганную Ирину, заставляя ее отступать дальше по тропе. Грохот разрыва слился с воплями боли, в кого-то видно попал. Вновь засвистели стрелы. В ответ, нашпиговывая мясистую лесную зелень свинцом, застучал автомат.

— Внимание! — проорал Бес, изогнувшись к Ирине. — Не зевай! Сейчас будем прорываться!

Несколько гранат одна за другой по разным направлениям улетели в джунгли. Вместе с первым разрывом, Бес, развернувшись и подхватив перепуганную девушку за локоть, бросился бегом по тропе, почти силой волоча за собой не могущую держать такой темп Ирину. За их спинами продолжали греметь взрывы, визжа осколками и сея смерть. В какой-то момент на тропу перед ними из кустов выпрыгнули трое дикарей. На секунду время остановилось и Ирина обостренным сознанием, как на четком цифровом снимке зафиксировала эту картину. Жилистые верткие чернокожие тела, украшенные прихотливыми извивами татуировки, из одежды лишь пестрые набедренные повязки. Низкие обезьяньи лбы и сплюснутые носы, на лицах выражение торжества. В руках изогнутые сверкающие на солнце панги из плохо обработанного железа. В следующее мгновение всех троих длинной строчкой перечеркнула автоматная очередь, разбросав в разные стороны, расчищая проход. А потом был выматывающий, на пределе сил бег по джунглям, с колотьем в боку, болью в натруженных ногах и нестерпимым жжением в легких.

И неожиданно все кончилось, она рухнула на колени, с трудом дыша, жадно хватая ртом, насыщенный пьянящими запахами тропического леса воздух. Наконец удалось разогнуться и глянуть в сторону Беса. Тот сидел рядом на корточках и сосредоточенно изучал, палочку торчащую из предплечья левой руки. Рука чуть заметно дрожала, и палочка покачивалась в такт из стороны в сторону. Только заметив на конце палочки зеленоватое оперенье, она поняла, в чем дело.

— Ты ранен? — вопрос дался тяжело и заставил закашляться, она еще не полностью отошла после бега.

— Хуже. Убит! — не глядя на нее, спокойно произнес Бес, вытягивая из ножен свой штурмовой нож. — Но какое-то время еще продержусь. Помоги мне. Подержи руку, чтобы не дрожала.

Зло оскалившись он несколькими точными ударами ножа вырезал из мякоти предплечья застрявший наконечник. После каждого касания острой стали, рука рефлекторно вздрагивала и Бес, шипя, как рассерженный кот, косился на нее, ну что ты там, держи крепче. Из раны медленными крупными каплями сочилась мутная коричневая жидкость.

— Яд, — кивнув на нее, пояснил Бес.

— Яд? — до Ирины лишь сейчас дошел весь ужас создавшегося положения. — Но надо же что-то делать?!

— Ага! — подтвердил Бес. — Сваливать отсюда и как можно быстрее. Не знаю, как скоро убьет меня эта дрянь. Не исключено, что у нас всего несколько минут. Поэтому слушай и не перебивай. Вот тебе компас. Пользоваться умеешь? Ну-ну! Тогда пойдешь по азимуту семнадцать, это как раз совпадает с тропой. Через три-четыре часа, по моим расчетам, выйдешь к шоссе, по нему пойдешь вправо. Не перепутай, а то притопаешь обратно в Дагонию, если удастся встретить какой-нибудь транспорт, попросишь отвезти тебя в Кальдену, это ближайший город. Дыра дырой, но телефон там есть. Запомнила? Все, тогда пошли. Да! Когда я упаду, не смей дожидаться пока окончательно сдохну! Дикари вполне способны организовать погоню! Хотя, надеюсь, они будут слишком заняты пострадавшими соплеменниками.

Они шли уже минут десять, Бес все так же широко и уверенно отсчитывал шаги, а она то и дело исподтишка поглядывала на него, ожидая вот-вот заметить признаки действия разрушающего этот крепкий организм яда. Однако время шло, а Бес продолжал выглядеть вполне здоровым и полным сил. Ирина уже начала робко надеяться на то, что произошла какая-то ошибка, и тягучая коричневая жидкость вовсе не была ядом. Мало ли чем могли мазать свои стрелы дикари, вдруг это всего лишь какой-нибудь предохраняющий наконечник от ржавчины состав.

— Слушай, тебе не кажется, что у этих больших красных цветов определенно наркотический запах! Гадом буду, они пахнут анашой! — ни с того, ни с сего весело проорал Бес.

— У каких цветов? — удивилась Ирина.

Вокруг насколько хватало глаз, тянулись заросли остролистого кустарника унылого темно-зеленого оттенка, никаких красных цветов, и даже чего-то похожего на них не наблюдалось.

— Ну как же! Ты что не видишь? Вот же они! Да их тут тысячи!

— Да, — испуганно подтвердила Ирина. — Действительно, как это я раньше не обратила внимания?

— По-моему они чем-то похожи на те розы, что я подарил тебе на первом свидании, не находишь? Такие же растрепанные! Смешно, правда?

Она как загипнотизированная мелко закивала в ответ, встретившись с его горящим безумием взглядом.

— Такие вот дела, Виктош, говоришь я ненадежный, мотаюсь по контрактам, в любой момент меня убить могут? — тут Бес хитро прищурился, подмигивая ей. — А сама-то ты, что здесь делаешь? Тоже решила попробовать? Так кто из нас теперь надежнее?

— Да, я… Как-то и не знаю… Я как-то… — запинаясь произнесла девушка не в силах ничего придумать.

— Да, ладно Вам, Виктория, все путем! Все я понимаю! Ведь я люблю тебя, малыш! У нас все должно быть хорошо. Мы же с тобой любим друг друга, правда?

— Правда… — обреченно выдохнула Ирина.

— Я рад, — неожиданно серьезно произнес Бес. — Знаешь мне снился какой-то дурацкий сон, о том, будто ты меня бросила. Я рад, что это не правда.

— Это не правда, милый. У нас с тобой все хорошо, — решительно тряхнув головой, подтвердила Ирина.

Так они и шли, непринужденно болтая о всякой ерунде, Бес был весел, много шутил и заразительно смеялся. Это продолжалось долго, почти целую вечность. Одиннадцать минут. А затем, смеясь очередной шутке, он просто не смог вдохнуть воздух, растекшийся по всему организму яд, вызвал паралич дыхательной системы. Он умер быстро, и почти не мучаясь, так и не узнав, что рядом с ним, до конца крепко держа за руку, сидела вовсе не его Вика.

А за тысячи километров от экваториальной Африки, в далекой Москве, схватилась вдруг за будто пронзенное раскаленной иглой сердце красивая молодая женщина. Боль была короткой и быстро отпустила, но неожиданно испортившееся настроение, навалившаяся невесть откуда смертная тоска не позволили продолжать давно запланированный, должный принести в будущем солидные дивиденды ленч с весьма перспективным знакомым.

— Прости, но мне надо уехать, — поднялась она из-за столика в отдельном кабинете модного ресторана. — Я позвоню тебе завтра. Извини.

— Но, позволь я хотя бы тебя провожу… — молодой человек, в немыслимо дорогом костюме растеряно разводя руками, тоже привстал, отодвигая стул.

— Не стоит, я сама, — отрезала девушка.

— Но, Вика, я сегодня хотел… — начал было он, доставая из кармана маленькую обтянутую красным бархатом коробочку.

"Предложить мне руку, сердце, квартиру, машину, счет в банке и положение в обществе, — про себя закончила девушка, искоса глянув на коробочку, явно содержавшую обручальное кольцо. — Видно не судьба, дорогой, видно не судьба".

— Все завтра, дорогой, все завтра… Извини!

Сидя на заднем сиденье летящего по залитому солнцем, расцвеченному яркими пятнами рекламы, просторному проспекту такси, она раскрыв кожаный бумажник долго смотрела на потрепанную фотографию, с которой открыто и счастливо улыбался Бес.

Ирина и Никита

— Да ты не суетись, Иришка. Нормально все. Успокойся, передохни.

У нее вдруг ни с того ни с сего защипало в глазах, ой как давно вот так запросто Иришкой не звали. Именно так называл ее в минуты нежности Дима, заглядывая в глаза и перебирая тонкими ласковыми пальцами ее пушистые волосы. Но Дима остался дома в далекой пропахшей дымным смогом Москве. А она здесь в этой чертовой Африке, зарабатывает их будущее благополучие. Вся их дальнейшая жизнь зависит теперь от процветания филиала, который и не открыт еще толком, потому и направлена сюда для руководства лично начальник иностранного отдела «РусОйл» Балашова Ирина Сергеевна. Именно здесь для них с Димой будет тот край земли, где никто не найдет и никто не сможет помешать их счастью, только при одном условии, если она сделает все правильно, все как надо. "Я не могу сам поехать туда, не могу бросить эти чертовы директорские обязанности, но ты, справишься, я верю. Ты сильная и сможешь поработать для нас двоих. Как только филиал заработает в полную силу, я оформлю его на тебя и приеду сам, тогда уже никакой черт не посмеет мне указывать, как и с кем жить. И мы будем вместе уже навсегда". Так говорил он ей перед отъездом в эту командировку, три месяца назад. "Конечно, я справлюсь, я люблю тебя, и ради этой любви готова на все", — отвечала она. И он нежно и страстно целовал ее в губы: "Я буду скучать по тебе, Иришка, я тоже люблю тебя, маленькая".

Остальные, с кем приходилось общаться, обращались к ней по-другому. На фирме подчеркнуто официально — Ирина Сергеевна, в последнее время модно стало репутацию блюсти, так что к молодой женщине строго по имени, отчеству и только на Вы, чтобы вдруг чего лишнего не подумали. Здесь на английский манер — Ирэн, мисс Ирэн, бездушно как-то, будто ворона каркнула. Но ничего привыкла, притерпелась, хотя первое время аж шарахалась будто дурная, когда неожиданно окликали, не без того. И вдруг на тебе: Иришка, и голос приятный бархатный, и взгляд открытый, теплый, не масляный, вожделеющий, таких насмотрелась за свои двадцать пять столько, что и не перечесть, а какой-то по-мальчишески наивный. Хотя с виду далеко не мальчик, лет тридцать, голова наголо обрита, невысок, но крепок в кости и жилист, глаза ясные, васильковые, будто кусочек неба в них отражается. Сразу видно хороший мужик, доброжелательный, заботливый. Зовут странно — Кекс, с чего бы интересно, кулинарную выпечку ничем не напоминает.

Вообще непонятно, все пятеро приезжих себя какими-то тюремными кличками именуют. Старший — Бес, напугал, глаза пустые, мертвые, говорил с ней холодно, сквозь зубы, смотрел зло, неодобрительно. На ее вопрос сказал, как отрезал, ожег острой сталью взгляда: "Клички у собак, у нас — позывные. Как представились, так и зови. Дальше не твое дело!" и зашагал вперед, никого не сторонясь и никому дороги не уступая. Расступались перед ним неосознанно, чувствовали что-то недоброе, старались быстрее мимо пропустить, чтобы шел себе подальше своей дорогой, не задерживался.

Еще один удивил, его между собой Маэстро звали. Этот сразу подлетел, затараторил что-то бестолковое, смешное и нелепое. По имени ее не называл, все Солнышко, да Зайка. И дай сумочку помогу нести, и позвольте Вашу ручку здесь ступеньки крутые. Так и решила бы, что бабник типичный, если бы в глаза вовремя не глянула, ой нехорошие глаза оказались, еще похуже, чем у старшего — холодные, рыбьи. Губы в улыбке тянутся, так и щебечет, очередную хохму рассказывая, а глаза, будто сами по себе на лице живут, прищурены хищно, всю ее с ног до головы, словно пальцами липкими ощупывают. И не на тот предмет, чтобы раздеть да до женского сокровенного добраться, а скорее, куда бы нож воткнуть, так, чтобы и пикнуть не сумела. Вспомнилась как-то сама собой читанная в детстве древняя легенда, да в ней говоренное, о том, что если человека вслух по имени зовешь, то убить его уже больший грех, чем незнакомца. Сразу его Зайки, да Солнышки по-другому зазвучали. Вырвала руку из тонких, но неожиданно сильных пальцев:

— Зовите меня Ириной, пожалуйста.

— Как скажешь, Зайка, как скажешь…

И улыбка прямо в лицо, тонкая, не разжимая губ, гремучая змея бы так улыбнулась, если б вдруг решила радость показать.

Остальные особого впечатления не произвели: мрачный здоровяк с вечно склоненной набок, будто к чему-то прислушивается, головой и парень лет двадцати не больше, самый обычный телок переросток, телом вроде бы уже мужчина, но до настоящей мужицкой стати еще расти и матереть как минимум лет десять.

Ирина перед этой встречей от волнения ночь не спала, все гадала, какие они будут, ведь должно же быть что-то особенное, что-то романтично-героическое, заметное с первого взгляда в людях такой профессии. Раньше, когда жила в России она, честно говоря, никогда не задумывалась о том, чьими руками вершатся военные перевороты и лихие операции множества локальных войн полыхавших практически по всему периметру ее многострадальной родины. Да и то сказать, солдаты удачи в России в основном выступали героями однозначно придуманных типами с больным, накачанным психоделиками воображением сюжетов бульварной прессы. Там их никто всерьез не воспринимал. Не то здесь, в черной Африке. Тут о "диких гусях", "спецназе по вызову" и "белых слонах" говорили почтительным шепотом, оглядываясь по сторонам, суеверно сдувая в подветренную сторону с ладони дорожную пыль "слова под ветер, землей прикрываю, не услышь меня тот, кого помянул". И наслушавшаяся страшных сказок, а может и не совсем сказок, Ирина, ворочаясь в постели бессонной ночью, представляла себе эдаких суперменов: не то ангелов, не то демонов. Тем сильнее оказалось разочарование — мужики, как мужики, средний возраст, средний рост и вес, все среднее, обыденное. Если не знать, что именно они должны сыграть ключевую роль в готовящемся свержении диктатуры президента Дагонии черного полковника Теодоро, то ни в жизнь не поверишь. Глаза, правда, у всех кроме молодого странные, больные какие-то, то жалкие, усталые, а то будто льдом покрытые, пустые, равнодушно-жестокие. Нехороший взгляд, непривычный, лучше не встречаться с таким, мурашки по кожи сами собой, так и бегут. Только Кекс смотрит нормально, по-человечески, хотя и у него, если присмотреться, в безмятежной синеве глаз нет-нет да мелькнет что-то тенью, что-то такое, что отчаянно не хочется подробно рассматривать, страшное. "Психи какие-то на мою голову свалились, ну спасибо Совету директоров, подобрал бойцов-профессионалов!" — как должны выглядеть профессионалы по проведению военных переворотов и вооруженных восстаний Ирина описать бы затруднилась, но что вот этим приехавшим, она не доверила бы даже выгулять собаку, так это точно, уж больно внешний вид ненадежный.

Однако таможню, несмотря на опасения Ирины, прошли легко и быстро. Таможенник — как и положено, фанг по национальности, с лицом коричневым и сморщенным, как запеченное яблоко, вяло порывшись в спортивных сумках приезжих и не обнаружив там стандартного набора запрещенного к ввозу в страну, пролистал документы и печально скуксившись вбил в них разрешительные штампы. Ирина даже вздохнула чуть разочарованно, так все прошло буднично и гладко. И тут же выругала сама себя, а ты чего же ждала, глупая курица, что они в багаже припрут с собой автоматы и базуки и устроят войну прямо в аэропорту? Так все и должно быть — прибыли по туристической визе поощренные начальником сотрудники ее фирмы для заслуженного отдыха в экзотической стране, после утомительных маркетинговых битв российского бизнеса. Так что никакой отсебятины, продолжай и дальше играть роль радушной хозяйки.

На выходе из аэропорта их уже дожидались. Странная пара — фанг и буби, насколько было известно Ирине эти два основных местных народа друг друга, мягко говоря, недолюбливали, а вернее терпеть не могли. Но, видимо, совместная служба в Управлении Внутренней Безопасности сближает, а высокое по сравнению с нищей ставкой простых рабочих жалование позволяет смириться с соседством извечного врага и конкурента.

— Белый господа не желают иметь проводник и экскурсовод? Моя и вот этот мужчина, может все показать и рассказать за маленькие деньги, — фанг обращался к ним на принятом здесь ломаном пиджин-инглише.

— Спасибо не нужно, — не останавливаясь, отмахнулась Ирина.

Но отвязаться от агентов внутренней безопасности было не так то просто. Фанг загородил дорогу шедшему впереди Бесу и быстро залопотал на совершенно дикой смеси языков, мешая английские слова с испанскими и щедро разбавляя это все каким-то малопонятным африканским наречием. Даже поднаторевшая за несколько лет в местной манере общения Ирина с трудом его понимала. Бес с высоты своего роста рассматривал, казавшегося рядом с ним карликом фанга и хмуро молчал. Сочтя это за добрый знак к нему с другой стороны подскочил и буби, тряся ритуальным костяным ожерельем, начла совать под нос искусно вырезанную в форме полового члена палочку.

— Черный девочки, сладкий, вкусный, много, дешево. Господин такой не видел, много лучше, чем тот, к которому прилетел господин, — быстрый взгляд в сторону Ирины, Маэстро хмыкнул в кулак, а молодой теленок, звавшийся Студентом откровенно заржал. — Я отвести господин и все показать. Совсем мало денег надо. Вкусный девочки, тот, который никто еще не пробовал. Он продлит молодость и силу господина.

Бес все также молча без улыбки слушал, хотя остальные мужчины уже расслабленно и дружелюбно скалились искоса поглядывая на зардевшуюся Ирину. Наконец фанг, окончательно обнаглев, попытался перейти к конкретным действиям по закреплению их трудового договора, который он уже считал делом решенным.

— Сто франков надо. Настоящий франк французский надо. Дай сейчас, и моя все тебе покажет.

Бес все так же спокойно сгреб наглеца за шею и, притянув его голову поближе, отчего несчастному пришлось подняться на цыпочки, свистящим шепотом сказал ему на ухо:

— Go home, and fuck yourself. You understand?

Для убедительности пристально посмотрел в глаза и, дождавшись быстрых утвердительных кивков, продолжил уже обычным голосом, так чтобы слышал и буби:

— Спасибо, конечно, огромное, но у нас свой проводник имеется. Так что если вдруг припрет, обязательно к вам вернемся, а пока извините…

И зашагал широко вперед, более ни на кого внимания не обращая. За ним, обходя незадачливых гидов, двинулись и остальные. Маэстро, топавший сзади Ирины и невольно опускавший взгляд реагируя на движение едва прикрытых узенькой полоской шорт упругих ягодиц, не преминул ее поддеть:

— Жаль, что не согласились на черных девочек, раз уж они намного лучше того, что нам тут подсунули.

Ирина уже развернулась было для гневной отповеди, но, вновь поймав за скабрезной улыбкой цепкий изучающий взгляд, совершенно не соответствующий звучащему в голосе фиглярству, решила пока от вспышки негодования воздержаться. Наградой за выдержку ей послужила легкая тень разочарования, все же мелькнувшая на лице Маэстро. Ох не простые гости пожаловали, кого ни возьми все со своей подковыркой, с двойным дном, кроме, пожалуй, самого молодого. С этим вроде все ясно, теленок, он теленок и есть, вон как пялится, того гляди дыру на туго натянутом топике протрет. Ничего, пусть смотрит, прямо скажем, есть на что поглядеть, уж не знаю, что там у черных девочек, а своей фигурой Ирина была вполне довольна, редкий, надо сказать случай для представительниц ее пола. Да и то, грех жаловаться, без каких-либо диет и изнуряющих физических упражнений, абсолютно не прикладывая для того усилий, держала пропорции почти модельные. Да и на лицо далеко не уродка. Не то чтобы мужики при виде ее штабелями падали, но головы вслед крутили многие, и от кавалеров отбоя не было. Вот только здесь, похоже, ни на кого кроме Студента ее прелести ни малейшего впечатления не произвели. Маэстро не в счет. Ирина женской интуицией безошибочно чувствовала, что этот тонкий в кости, подвижный и нервный лишь играет интерес, непонятно зачем темнит, а на деле плевать ему с высокой башни она перед ним, или старая кривая карга. Остальным же и вовсе по барабану, даже из вежливости скрыть этого не пытаются. Непривычная ситуация и где-то даже обидная.

За такими мыслями не заметила, как добрались до аккуратно припаркованного на платной аэропортовской стоянке минивэна. Щелкнула привычно брелком, махнула рукой, чтобы садились, и сама ловко за руль скользнула. Как не коротко было ожидание, рейс прибыл точно по расписанию, а кондиционированная прохлада из салона начисто выветриться успела. Пахнуло жаром как из духовки, что поделать до малого сезона дождей еще месяц, так что солнышко жарит вовсю и в металлическую коробку под ним стоящую лезть удовольствие ниже среднего. Лишь только фыркнул неслышно отлаженный импортный мотор, тут же врубила кондиционер на полную мощность, поглядела на мужиков с усмешкой. Отлично знала, как тяжело с непривычки местная жара переносится, а они уже должны были проникнуться, пока из прохлады здания до стоянки шли. И точно, выглядели квелыми, лица распаренные, пот струйками стекает, рубашки к спинам липнут. То-то же, здесь вам не Московская область, до экватора доплюнуть можно, потому сорокоградусный жар еще и влагой пышет, как из хорошо прогретой парилки в русской бане. Так то вот, супермены! Быстро же вы на солнышке скуксились, а строили то из себя. Еще раз обворожительно, и вместе с тем злорадно, улыбнувшись устроившимся сзади мужикам в зеркало, Ирина нежно вдавила педаль газа, и хорошо отлаженный буржуйский агрегат практически бесшумно набирая скорость, покатился по городским улочкам.

Как ни старались демонстрировать равнодушие, но так марку до конца и не выдержали. Правду говорят, что мужики до старости мальчишки. Прилипли к стеклам, жадно глотая картины чужой, незнакомой жизни. А посмотреть и вправду было на что. Ирина, глядя на них, невольно заулыбалась, по-доброму с ласковым материнским превосходством, вспоминая, как сама впервые ехала этой дорогой. После российских узких и разбитых шоссеек прямая ровная и гладкая, как стеклом покрытая, стрела скоростного автобана построенного португальцами, хозяйничавшими здесь еще лет тридцать назад, действительно поражала и располагала к той самой быстрой езде, как известно любимой всяким русским. Широкие обочины были усажены экзотическими пальмами разнообразных видов, а среди них порой мелькали одинокие белоснежные виллы в колониальном стиле. Бывшая белая элита любила селиться здесь на полдороги между бурлящим жизнью деловым центром и связывающим с далекой метрополией аэропортом, в тихом и живописном уголке, оснащенном однако всеми необходимыми удобствами. По крайней мере так было раньше, теперь на виллах никто не живет, новому городскому управлению оказалось не по силам поддерживать в приличном состоянии водоотведение и канализацию на столь удаленных объектах. Теперь за по-прежнему красивыми фасадами сверкающих белизной уютных домиков скрывалась грязь, густо замешанная на человеческих экскрементах, и совершенная и полная разруха. Но из пролетающих по автобану авто этого не видно и вполне можно, дыша кондиционированной прохладой комфортабельного салона, наслаждаться идиллическим пейзажем, лениво мечтая о жизни на одной из вилл этого поистине райского уголка. Хорошо хоть сам автобан был построен с изрядным запасом прочности, так что, не смотря на давнее отсутствие ремонта и профилактических работ, еще вполне сносно справлялся со своими функциями, доставляя туристов прямо в столичный центр.

А вот и он. Практически мгновенно без перехода частные дома предместья сменились многоэтажной застройкой деловой части города. Ярко полыхнули многочисленные рекламные плакаты, многие из которых навязли в зубах еще в далекой России, загудел клаксонами, заморгал поворотниками нешуточный транспортный поток, колоритные национальные тряпки аборигенов, виденных в аэропорту уступили место вполне европейской одежде. Это царство стекла и бетона носило старое, еще португальское название Бьянка и было отстроено вполне в современном европейском духе. Если бы не почти полное отсутствие на улицах представителей белой расы вполне можно было бы решить, что этот район является частью крупного мегаполиса в центре Европы или США.

Тем не менее в Дагонии действительно белыми были преимущественно туристы. Хотя португальцы уходили отсюда вполне мирно, подчиняясь решениям ООН и оставив вместо себя на руководящих должностях тщательно проверенные лояльные кадры, но дорвавшиеся до власти "народные избранники", все они принадлежали к племени фанг, наиболее близко контактировавшему ранее с белыми, очень скоро создали для бывших колонизаторов совершенно невыносимые условия. Расы угнетенных и угнетателей попросту поменялись местами и воцарился некий апартеид наоборот, причем как и положено согласно законов диалектики притеснения поднялись на качественно новый более изощренный уровень. Реакции белых ждать долго не пришлось. Видя бессилие, а вернее нежелание исторической родины защищать их права, которые, включая даже право на жизнь, оказались вдруг под большим вопросом, белые массово покинули Дагонию перебираясь кто в Европу, кто в соседние более спокойные страны. Отсутствие белых специалистов сразу дало о себе знать, в течении какого-то года встала практически вся промышленность страны: сломавшиеся машины было некому чинить, еще работающие некому обслуживать. Кто виновен в разразившемся кризисе было ясно и младенцу. Хотя младенцу-то может и ясно, а вот всенародно избранный президент Дагонии Франциско Бийого нашел совершенно неожиданный корень зла совсем в другом месте. Как ни странно, но вину за разразившийся кризис он умудрился возложить на наемных рабочих из неблагополучной Нигерии. Готовым вкалывать за гроши нигерийцам традиционно отводили самую тяжелую и изнурительную работу на плантациях какао-бобов. Чем они провинились, точно сформулировать никто не мог, однако тем быстрее и жестче бравый президент выдворил их всех до одного за пределы страны. И лишь после успешного проведения этой операции сообразил, что плантации теперь обезлюдили, а последний тоненький ручеек валюты текший в казну государства от экспорта кофе готов иссякнуть. Понимая, что нужно срочно спасать положение, Франциско попытался силой загнать на сбор урожая обитавших в джунглях полудиких буби. Вот только они никак не желали войти в положение и вместо вольной охотничьей жизни загибаться на прокаленных тропическим солнцем плантациях. Короткая, но кровопролитная гражданская война (буби считались такими же полноправными гражданами Дагонии, как и фанг) завершилась полной победой более цивилизованных и лучше вооруженных фангов, в течении месяца буби были разбиты наголову и бежали через границу в соседний Камерун. Надо сказать в Камеруне этого не заметили, так как границы как таковой не существовало, а бескрайние просторы влажных экваториальных джунглей не пользовались популярностью в качестве места жительства. Какао-бобы же так и остались не убраны, плюс появились долги, связанные с военными расходами. В качестве последнего средства Франциско попытался выклянчить денег у бывшей метрополии и США, но и там и там его послали. Причем в США чуть более деликатно. В ответ Дагония разорвала дипломатические отношения и с теми и с другими. Впрочем по всем признакам зловредным бледнолицым было плевать на это с высокой башни. Короче президент Франциско поссорился со всеми, с кем только мог, так что последовавший вскоре военный переворот был скорее закономерен, чем внезапен.

А вот с него-то, с переворота этого, и начинается новая глава в истории Дагонии. Возглавил возмущенные войска не кто-нибудь, а племянник неудачливого президента и командир его личной гвардии полковник Теодоро Нгема. Операция была подготовлена и проведена блестяще: охрана президента захвачена врасплох и мгновенно перебита, оставшиеся верными правительству части заблокированы в казармах, а дальше все по незабвенному Ленинскому плану — банки, телефонные станции, вокзалы. В результате власть в стране перешла к Высшему Военному Совету председателем которого стал естественно полковник Теодоро. На его личности стоит остановиться более подробно, так как она займет далеко не последнее место в дальнейшем повествовании.

Итак, Теодоро Нгема — здоровый как бык и хитрый как обезьяна фанг из древнего и разветвленного рода Нгема. Испокон веков этот род исправно поставлял португальцам надсмотрщиков на плантациях и низовых чиновников колониальной администрации, одним словом тех, кто служил прослойкой между угнетателями и угнетаемыми. И если выродившиеся и излишне гуманизировавшиеся угнетатели гнушались самолично внушать страх и почтение угнетенным, брезгуя вида крови и физических страданий, то Нгема не такие щепетильные в этих вопросах всегда с удивительным старанием делали это за них. Тем не менее насколько рабскую преданность могущественным белым господам демонстрировали, настолько же их ненавидели, мечтая со временем попробовать на прочность и их нежные шкуры. И случай представился. Под знаменем президента Франциско многие смогли удовлетворить эту жажду мести за многовековые унижения. Теодоро бывший тогда молодым двадцатилетним юнцом, но уже командиром роты президентской гвардии, тоже успел попробовать белого тела. Никогда позже молодому фангу не было так сладко с женщиной, как с той монашкой, что выволокли из фургона прямо на дорожный асфальт, когда в засаду устроенную его ротой попалась эвакуирующаяся из страны миссия святой Марии. Как маняще белело ее пышное тело на фоне разорванной рясы, как она билась в его объятиях, не желая расставаться со своим девичеством! А этот дурак Фернандо, лейтенант его роты, еще грозил ему местью распятого бога белых. Ха! Теодоро только смеялся, он знал о боге белых, тот не смог защитить даже себя самого и его приколотили гвоздями к позорному кресту. То ли дело бог-крокодил, почитаемый фангами! Имени его произносить вслух нельзя, а при необходимости нужно звать его Грукуру. Иначе явиться ночью и будет жевать кривыми зубами пальцы на ногах, а после они распухнут, напитаются черной отравленной кровью, и придется отрезать всю ногу, иначе не выжить, как такое случалось с людьми, Теодоро видел сам! Никогда даже в самом страшном сне ему бы не приснилось, что можно поднять руку, а тем более другую часть тела на служителя Грукуру, гнев его будет страшен. А что может приколоченный к деревяшке бог белых? Ведь он не защитил их, когда дядя Франциско объявил всех белых вне закона! Как потом выяснилось, Теодоро в своих рассуждениях оказался полностью прав. Через монахиню успело пройти две трети роты, потом очередной черный мститель обнаружил, что сердце злобной угнетательницы больше не бьется. Так вот ни с кем из его солдат потом ничего не случилось и никого не поразило молнией, с тех пор Теодоро окончательно определился кто из богов главнее и по возвращении из рейда принес Грукуру обильную жертву.

А вскоре дядя назначил его командиром своего личного полка и Теодоро вплотную приблизился к столпам власти в стране. Часто присутствуя по долгу службы на заседаниях правительства, слушая доклады министров, видя, как обдумываются и принимаются законы и указы, он все чаще приходил к крамольному выводу, что дядя его человек весьма недалекий и окружают его такие же не слишком умные и умелые люди. Во многих случаях он заранее предвидел ошибочность тех или иных шагов, но, само собой держал свои гениальные догадки при себе — голой задницей на муравейник сажали и за меньшее. Исподволь, осторожно, не спеша, начал он подбирать команду единомышленников, все они были молодыми и получившими в свое время военное образование в метрополии высшими офицерами. За ними была вся военная мощь страны, все они видели, что дело идет к полному экономическому краху, а стоящее у руля правительство не способно вытащить страну из пропасти нищеты и голода. Разрыв отношений с США и Португалией стал последней каплей переполнившей чашу терпения заговорщиков. Поняв, что теперь кредитов и военной помощи не будет, а значит и последняя опора власти — армия, получит тяжелый нокаут, они решили выступить немедленно. И вскоре, почти без сопротивления власть оказалась в их руках. Естественно первую скрипку в образованном Совете играл полковник Теодоро.

Начал он с того, что публично судил и расстрелял незадачливого дядюшку у которого не хватило ума геройски погибнуть при отражении атаки путчистов. Жест этот хотя и покоробил многих, но доказал, что во главе государства теперь человек ставящий благо страны даже выше, чем родственные связи. Теперь нужны были деньги, но никто из традиционных бескорыстных инвесторов из-за океана не спешил слать в Дагонию гуманитарную помощь и делать агонизирующей экономике спасительные долларовые инъекции. Удивленному таким пренебрежением полковнику пояснили, что власть в стране захватила военная хунта, и как бы ни был плох законно избранный президент, а он, Теодоро, в глазах мирового сообщества выглядит еще хуже. Потерев низкий обезьяний лоб, полковник в очередной раз утвердился в мысли, что все белые чокнутые и созвал экстренное заседание Совета. Бывшие армейские друзья и собутыльники, а ныне все как один министры схватывали на лету, и поддержали идею полковника без возражений. А на следующий день по всей стране было объявлено, что военные, свергнув преступный режим президента Франциско, считают свою задачу выполненной, а потому назначают на следующий месяц свободные демократические президентские выборы. Естественно основным кандидатом в президенты стал сам Теодоро, для создания кворума вторым баллотировался уже знакомый нам чистоплюй Фернандо, ставший в новом правительстве министром сельского хозяйства.

Каково же было удивление Военного Совета, когда к назначенному сроку в списках кандидатов в президенты вместо двух оговоренных значилось аж двенадцать претендентов, и о ужас! десять из них вовсе не были членами их организации и вообще невесть откуда взялись, а один даже был буби. Однако решение было найдено быстрое и радикальное. Выборы начались точно в срок, все избирательные участки были открыты вовремя, и любому пришедшему голосовать там были искренне рады и сразу же выдавали бюллетень. Вот только в отгороженной ширмой кабинке для голосования пришедшего исполнить гражданский долг встречал здоровенный улыбчивый солдат в камуфляже, который автоматным стволом ненавязчиво указывал, в какой именно графе стоит поставить птичку. Полковник Теодоро победил на выборах с удивительным результатом, не виданным в мировой практике, за него проголосовали 98,7 % избирателей! В своем первом обращении к народу Теодоро поблагодарил дагонийцев за такое трогательное единодушие и заверил, что страна и дальше будет уверенно идти по пути демократических преобразований. А между тем на следующую после выборов ночь все десять нерасчетных претендентов на президентское кресло на всякий случай были арестованы вместе со всеми домашними, в закрытых грузовиках под охраной жандармов вывезены за город к мангровым болотам и в благодарность за дарованную победу принесены в жертву Грукуру, то есть попросту скормлены крокодилам.

Однако главное было сделано. Заявленный курс на демократию обеспечил так необходимое финансовое вливание из-за океана. А вскоре обнаруженная на прибрежном шельфе нефть утроила инвестиции. Экономика постепенно становилась на ноги, а твердая рука власти с легкостью отправлявшая всех недовольных на встречу с Грукуру, не позволяла никому ни отлынивать от работы, ни сомневаться в наличии в стране всех необходимых демократических прав и свобод. Агенты внутренней безопасности буквально наводнили страну, пронизывая все общество рентгеновскими лучами повышенного внимания, вынюхивая измену и по малейшему подозрению строча доносы. А крытые камуфляжным тентом грузовики с жандармами каждый вечер выезжали на ярко освещенные городские улицы и чернокожие жители с испугом следили за их движением сквозь щели в плотно задвинутых шторах, замирая сердцем, если машина вдруг притормаживала неподалеку.

К этому периоду современной истории Дагонии относится и первое появление здесь представителей компании «РусОйл». Нанятые для производства геологической разведки специалисты компании пробыли в Дагонии достаточно долго для того, чтобы оценить, что разработки шельфовой нефти идут мягко выражаясь спустя рукава, без необходимого размаха, а следовательно не дают и половины возможной прибыли. Видимо американцы — владельцы концессии, не слишком в ней заинтересованы, и то ли приберегают возможность расширения добычи на черные дни, то ли просто не могут сейчас вложить достаточно средств и довольствуются тем, что расходы пусть и без большого навара, но все же окупаются. Принципы российского бизнеса известны — увидел, тут же попробуй хапнуть, а уж потом будем разбираться имелось ли на это право. Потому, на америкосов тут же мягко наехали, возьмите мол в долю, а мы и добычу расширим и необходимое оборудование закупим, опять же наши нефтяники лучшие в мире, ну и так далее, а то мол не по понятиям сидеть тут собакой на сене. Однако янки считаться с российскими бизнес-реалиями не пожелали и в мягкой интеллигентной, но твердой и недвусмысленной форме послали соинвесторов куда подальше.

Руководство «РусОйл» всерьез возмутилось непонятливости штатников, больше того, несколько на них обиделось, ведь к тому времени уже даже выкупили небольшое здание под офис африканского филиала, ибо в положительном решении вопроса никто не сомневался. Обида и затраченные средства требовали немедленного отмщения, к тому же побывавшие в дагонийской экспедиции спецы клялись, что запасы шельфовой нефти весьма значительны и, если наложить на них лапу, окупятся любые самые серьезные затраты. Ветеран геологоразведки, член-корреспондент чего-то там и доктор всего, что связано с черным золотом в возбуждении таращил глаза на совете директоров, от волнения плюясь во все стороны клокотавшей в глотке слюной: "Они там сейчас качают дай Бог пятьдесят тонн в сутки. Да я… Да если… Я не я буду если при соответствующем оборудовании не доведу добычу до полутора тысяч! И даже при таких темпах хватит на несколько десятков лет!"

А ведь известно, то, что нельзя получить за деньги, всегда можно поиметь за большие деньги, или за очень большие деньги. Так что нашлись и ходы и каналы, в ударные сроки, в течение месяца нашлись. А через месяц российский консул, молодой подающий надежды дипломат, на приватной аудиенции у президента тонко и расчетливо намекнул, что американцы его обманывают. Работают на добычи нефти в полсилы, а соответственно и отчисления в казну страны и личный карман президента совсем не так велики, как могли бы быть при других раскладах. С красноречием Бендера он раскрыл перед несколько обалдевшим полковником Теодоро радужные перспективы экваториальных Нью-Васюков. Расписав, как богато и привольно заживет настрадавшийся от ига белых колонизаторов народ, получая законный откат от по настоящему прибыльного нефтяного бизнеса, как благодаря щедрым финансовым вливаниям в экономику Дагония займет достойное ее место (разумеется первое) на всем черном континенте, а там, чем черт не шутит, возможно и в мире, а мудрый и дальновидный президент Теодоро, конечно сумеет грамотно распорядится полученными финансовыми и политическими дивидендами.

Консул разливался соловьем примерно час. Все это время чернокожий лидер внимательно слушал, задумчиво ковыряя указательным пальцем в широкой чуть сплющенной ноздре и периодически деликатно вытирая извлеченное из недр о покрывавшую стол перед ним красную шелковую скатерть. Когда дипломат наконец замолчал, уже не зная, чтобы еще такого сказать в пользу своего предложения, Теодоро шумно прочистил горло и просипел:

— Теперь коротко скажи, что ты хочешь?

— Уважаемый господин президент, конечно…

— Короче! — резко оборвал его Теодоро.

— Отказать американцам в праве на добычу шельфовой нефти, и передать это право российской компании «РусОйл». А «РусОйл» готова в полтора раза увеличить отчисления с каждой добытой тонны и, конечно, выплатить премию лично Вам в названном размере.

Теодоро надолго задумался. Консул переводил дыхание после выпаленного как из пушки предложения. Он не привык продвигать свою линию вот так в лоб, еще в студенческие годы преподаватели МГИМО приучили его к долгим обходным маневрам и длинным иносказаниям, к сожалению весь их труд в этой области пропал втуне, президент страны в которой пришлось работать их ученику был слишком туп, чтобы воспринимать цепи его блестящих силлогизмов. А потому приходилось каждый раз ломать себя и называть вещи своими именами.

Наконец президент поднял глаза на почтительно замершего консула и с сожалением покачал головой:

— Нет. Жаль, но с американцами я так поступить не могу. Я не дам им качать нефть, а завтра здесь будет их морская пехота и начнет спасать буби от геноцида или искать оружие массового поражения. Ты хороший человек и я хотел бы помочь тебе, но твоя страна, если ее обидеть, не пришлет морских пехотинцев, а Америка пришлет. Поэтому я должен тебе отказать.

— Но, господин президент, Вы не учли…

— Все, я решил, ты слышал, — тяжело и веско выговорил Теодоро, — А теперь уходи, ты и так меня утомил.

Казалось бы все пути к овладению вожделенным месторождением были опробованы и результатов не принесли, однако директора «РусОйл» взрощенные диким российским капитализмом, выжившие в смутное время первоначального накопления капитала и выплывшие в мутной воде бандитских разборок, государственного рэкета и липовых воровских приватизаций, не умели сдаваться, и не могли останавливаться не добившись цели. Вскоре найден был еще один вариант.

Если концессию на разработку дает президент, а он не хочет этого делать, надо его заинтересовать, чтобы захотел. А если не получается заинтересовать? Тогда надо его поменять. Все просто, не правда ли? Главное найти подходящего преемника и людей, которые смогут грамотно провести рокировку. И то и другое долго искать не пришлось. За время веселого правления дядюшки Франциско из страны вынуждено было бежать, или было выслано чуть ли не половина ее населения, осевшее в соседнем Камеруне, нищей Нигерии, раздираемом бесконечной гражданской войной Конго и веселом Габоне. Естественно эмигрантская доля не сахар, а уж если выпало быть эмигрантом не в благополучной сытой Европе, а в Африке, то рассчитывать на нормальную жизнь просто не приходится. Как-то нет в африканских странах для эмигрантов социальных институтов, что обеспечили бы их едой, жильем, медицинской помощью и работой. Все это эмигрант должен добыть сам. А как это сделать в чужой стране? Кто как может… Хочешь продай жену и дочь в бордель, хочешь иди в перевозчики наркоты или рабы на плантацию какао-бобов, хочешь вступай в армию какого-нибудь мятежного генерала, или в шайку разбойников и мародеров. Выбор за тобой. Но, что бы ты ни выбрал, никогда тебе уже не жить спокойной и благополучной жизнью и если вдруг замаячит где-то впереди пусть призрачная, пусть туманная перспектива возвращения в родную страну к привычному видимому теперь лишь в ностальгических снах укладу, не пойдешь, побежишь, все что потребуют сделаешь. Так что в различных оппозиционных организациях: партиях, объединениях и народных фронтах, желающих установить в Дагонии новый справедливый порядок недостатка не было, как впрочем и в подходящих лидерах, имеющих достаточные вооруженные отряды.

Дело оставалось за малым, выбором подходящего претендента и его финансовой и военной поддержкой.

Дмитрий Михайлович Балобан разговаривал по телефону с женой. Страдальчески закатывал глаза к потолку, кривил губы в болезненных гримасах и хрустел костяшками пальцев свободной руки, представляя себе, что сжимаются они не на подлокотнике удобного кресла, а на шее его ненаглядной, заталкивая обратно в это нежное горлышко всю ту ерунду, что уже полчаса изливалась на него из телефонной трубки. Губы однако выговаривали лишь стереотипное: "Да, дорогая… Не может быть, дорогая… Какая ты у меня умница, дорогая!" Мадам Балабан нынче путешествовала по модным магазинам и, естественно, не могла упустить случая поделиться с супругом впечатлениями от увиденного. Благо сегодня никаких особо важных мероприятий запланировано не было и Дмитрий Михайлович вполне мог безболезненно выслушивать ее излияния, хотя его так и подмывало бросить трубку и сообщить секретарше, что у него срочное совещание. Останавливало лишь ясное понимание того, что при таком раскладе вечером ему обеспечена полная программа домашнего террора от слез и упреков в том, что он не уделяет своей жене должного внимания до демонстративного отказа от секса, что само по себе конечно не страшно, но попробуй покажи, что ты вовсе не полностью раздавлен этой «драконовской» мерой, нарвешься на настоящую бурю. "А вот бросить бы ее и жить вольной птицей! Какое бы это было счастье! — устало подумал Дмитрий Михайлович, — Ведь я же еще молодой, едва тридцать лет! Богатый, здоровый, мне бы жить и наслаждаться жизнью! Так нет же! Даже когда едешь к проституткам приходится шифроваться что твой Штирлиц! А если я Штирлиц, значит жена — Мюллер. Похожа кстати, не внешне конечно, а по манере поведения. Вся жизнь под колпаком! Постоянные каверзные вопросы из серии, а где ты был тогда-то и тогда-то, а почему моя подружка Лена видела тебя в машине с блондинкой? Постоянные контрольные звонки на мобильный с каким-либо дурацким вопросом и истинной целью послушать окружающий фон и не дай Бог на нем мелькнет что-то хоть отдаленно напоминающее женский голос! Вот бы ее бросить, стать наконец свободным!" На самом деле Дмитрий Михайлович ясно понимал, что это лишь пустые мечты, никто не позволит ему развестись с дочерью министра и главы мощного финансового клана. Он знал, что их брак скорее политический, чем любовный, и до женитьбы в тайне рассчитывал, что и Алиса это понимает, а соответственно они вполне могут договориться и предоставить друг другу полную свободу. Оказалось, что все не так просто. Согласная на словах с его утверждениями, Алиса на практике устраивала дикие скандалы и сцены ревности, мотивируя это тем, что все окружающие знают о его похождениях и теперь ей стыдно в глаза людям смотреть. Всесильный папаша-министр звонил по телефону и усталым голосом спрашивал, чем, в конце концов, зять недоволен в этой жизни, и не хочет ли он завтра пойти по миру? После таких звонков оставалось лишь на коленях вымаливать прощение. И даже сейчас, когда с подачи своих новых родственников Дмитрий Михайлович резко пошел в гору и занял пост одного из директоров весьма доходной и быстро развивающейся компании «РусОйл», он все равно оставался таким же зависимым от тестя, а соответственно и от жены. Одного слова министра было бы достаточно, чтобы от его благополучия не осталось и следа.

— Да, дорогая, конечно, ты у меня умница, — попугаем твердил в трубку Дмитрий Михайлович, все ожесточеннее хрустя костяшками пальцев. "Удавил бы суку!"

Двойная не пропускающая из приемной звуков дверь с мягким стуком распахнулась настежь, под негодующий писк секретарши в кабинет ураганом ворвалась Ирина, Ирина Сергеевна, начальник иностранного отдела, Иришка, Котенок… На лице как обычно играла задорная улыбка, а глаза так и лучились по-детски озорными огоньками, она вся раскраснелась и выглядела просто обворожительно.

— Одну минутку подождите, Валерий Иванович, — торопливо затараторил Дмитрий Михайлович в трубку, бешено махая руками на Ирину и корча ей зверские рожи. — Извини, дорогая, тут ко мне один наш клиент подъехал, да ты его знаешь, Валерий Иванович, помнишь, я тебя знакомил на выставке. У нас срочные дела, зайчик, я потом тебе перезвоню. Целую тебя, пупсик.

С облегчением вздохнув, он нажал клавишу отбоя и повернулся к Ирине, слегка виновато ей улыбнувшись, глянул и поразился той метаморфозе, что за какие-то секунды произошла с девушкой. Глаза ее будто потухли, словно кто-то щелкнув выключателем потушил горящий где-то внутри огонек, краска ушла со щек, уступая место мертвенной бледности, так волновавшие его пухлые губки мелко дрожали.

— Ты с ней сейчас разговаривал?

Врать было глупо и бесполезно, потому Дмитрий Михайлович лишь обреченно кивнул, беспомощно разводя руками.

— Дорогая…, пупсик…, - горько повторила она. — Ведь ты же обещал мне?

— Ну, Ириш, котенок, понимаешь…, - робко замямлил он.

— Я не Ириша и не котенок! Я теперь Валерий Иванович! Так ведь ты меня назвал?! А я то, дура, бежала со всех ног, чтобы сказать, как я тебя люблю!

Из ее глаз водопадом хлынули слезы. Такого Дмитрий Михайлович уже перенести не мог, хотя презирал себя за это и неоднократно внушал себе, что женские слезы всего лишь оружие в той психологической войне, которую испокон веков ведут между собой два противоположных пола. Все же он выбрался из-за стола, подошел к ней и неловко обнял, притянув мокрое лицо к груди, она еще долго вздрагивала, обиженно шмыгая носиком у него под мышкой, а он осторожно и нежно гладил ее покатые плечи и напряженную спину нашептывая какие-то глупые и бессвязные ласковые слова и чувствуя себя при этом последним кретином.

С Ириной Дмитрий Михайлович познакомился случайно на так называемом "Team building", слизанном у американцев мероприятии, когда руководство фирмы совместно с рядовыми сотрудниками отмечает какой-либо корпоративный праздник и старается вести себя как можно демократичней, мол мы одной крови и делаем одно дело. Вот на таком мероприятии они и познакомились, Дмитрий Михайлович просто из озорства пригласил на танец скромно жавшуюся у стены девушку. А потом их будто закружило ураганом: Дмитрий Михайлович наслаждался временной свободой (жена укатила отдыхать в Испанию), чувствовал себя мальчишкой и был готов делать глупости, а уж Ирине и подавно было не устоять против столь импозантного кавалера из категории небожителей, она ощущала себя Золушкой на балу, и, конечно, не могла отказать прекрасному принцу. В тот же вечер она стала его любовницей. История эта произошла примерно полгода назад и за это время, с подачи Дмитрия Михайловича естественно, Ирина сделала стремительную карьеру от незаметного мелкого клерка до начальника иностранного отдела, ведавшего всеми перспективными контактами с зарубежными партнерами. Надо отдать ей должное девчонка и сама была не промах: и умная, и работящая, и настоящий профессионал, да плюс еще два иностранных языка знала почти так же как родной русский. Однако девиц с такими данными полно, хоть дороги ими мости, а для продвижения наверх нужно чье-то личное покровительство. Так что Дмитрий Михайлович вполне основательно считал, что в отношении нее свою часть сделки выполнил.

Но тут у них и случилась серьезная нестыковка. Ирина была в него влюблена, по настоящему, страстно и беззаветно, как это бывает у девчонок десятиклассниц сохнущих по молодому подтянутому физруку. Такие вещи обычно быстро проходят, потому Дмитрий Михайлович своевременно не забеспокоился, что там, ходил гордый и надутый важностью, ай да я, как сумел голову девчонке закружить. Меня ведь полюбила, а не те блага, что я ей дать могу! Во как, всем на зависть! Потому и не обрезал ее сразу, а наоборот, вроде как отвечал взаимностью, со временем и сам привык, не то чтобы прям уж полюбил ее, а так шевелилось что-то в душе, не безразлична была. Для Дмитрия Михайловича, кстати, и это уже много, потому как сам по себе он был несколько эмоционально туповат, на какие-то там ураганные чувства и эмоции как в кино и романах не способен. Так у них и шло какое-то время, любовная идиллия, одно слово…

Однако счастье вечным не бывает. Вскоре Ирине надоел статус любовницы и уверенная в их огромной любви начала она добиваться более высокого и приличного положения жены. Может не понимала, а может просто верить не хотела, что любовным светом из двоих лишь она горит, а избранник ее просто этот свет отражает, ну на манер Луны и Солнца. Никаких резонов слушать не желала, с подругами советовавшими бросить эту затею, пытавшимися глаза открыть отношения разорвала, родителям ультиматум поставила — не лезть в мою жизнь, сама разберусь. Наконец уже открытым текстом высказала Дмитрию Михайловичу. Раньше много намекала, он все отшучивался, вроде ни да, ни нет не говорил. Теперь подобрала момент, когда после любви расслабленный и уязвимый лежал он в ее постели в полудреме и в упор потребовала с женой развестись, мол не могу терпеть рядом с тобой другую женщину. Про то, что сама не ее место метит, промолчала, чтобы не спугнуть, мало ли. А так просто ревность, ничего от тебя не надо, единственное — будь только моим. Дмитрий Михайлович не в том состоянии был чтобы спорить — пообещал.

С тех пор для него кошмар и начался. Каждый день открывался вопросом: "Когда?" А ответа на вопрос не было, знал он, что невозможно это, но объяснить не мог. Попробовал как-то, но на все его доводы контраргументы нашлись и самый непрошибаемый: "Мы же любим друг друга!" Да уж, блин, любим, так любим, что обоим с этой любви только слезы, а то глядишь еще и третьему человеку — жене, которая вовсе здесь не при делах, тоже слезами обернется. Все труднее конспирироваться стало, попробуй поскрывайся, если одна из сторон скрываться напрочь не желает, а даже наоборот, грозиться что вот терпение лопнет, сама к твоей жене пойду и все расскажу. Достала! Послать бы ее куда подальше, да тоже неправильно получается, сам ведь «люблю» говорил, никто за язык не тянул, теперь отвечать приходится, послать же вроде как не по-мужски. Выходит надо жену кинуть, тоже нехорошо, предательство получается. Короче куда ни кинь всюду западло выходит, вот загнал себя в ситуацию не позавидуешь. Выбирать надо, а как тут выберешь. Бросить бы их обеих, да удрать куда подальше на необитаемый остров! Но это мечты идиота, здесь работа, дом, счета в банке, куда ты от них удерешь! Так и приходится маяться, как говно в проруби. Правильно кто-то сказал: "Когда мужчина любит одновременно двух женщин, он искренне желает, чтобы одна из них попала под трамвай!" Вот именно, под трамвай, чтобы избавить его от проблемы выбора, как же хрен дождешься, скорее уж они тебя дожмут, так, что сам под трамвай бросишься.

В этот раз все развивалось по обычной схеме: слезы постепенно перешли в упреки, потом встал набивший оскомину вопрос "Когда?", потом вновь бурные рыдания, поцелуи и полубезумный секс здесь же в кабинете при незапертых дверях и сакраментальный вывод после бурного оргазма: "Видишь, как нам с тобой хорошо! Так чего же ты ждешь?" На силу от нее отделался, пообещав, что уже скоро. Однако уходя, остановилась в дверях, чертовка, и таким сладеньким голоском заявила: "Ладно, еще месяц я подожду, ну а потом извини…", и аккуратненько дверь за собой прикрыла. Вот блин, как серпом по яйцам, нет, так дальше невозможно, надо что-то делать, достала вконец! Этак никаких нервов не хватит! Вот только что же делать-то? Правда, попала бы она под трамвай что ли… Под трамвай… Под трамвай? Именно!

Александр Сергеевич смотрел с веселым прищуром, оживленно тер потные ладошки и казалось излучал ауру дружелюбия и готовности помочь. Однако Дмитрий Михайлович слишком давно знал отставного полковника ФСБ ныне подвизавшегося руководителем Службы Безопасности «РусОйл», чтобы обманываться этим устойчивым, но в корне ошибочным впечатлением. Сквозь дымку щенячьего восторга от беседы с такой величиной, как один из директоров компании, нет-нет а пробивался острый, рентгеном проникающий в самую душу пронзительный взгляд бесстрастного исследователя. Вопреки опасениям Дмитрия Михайловича, выслушав его сбивчивое и двусмысленное предложение, эсбэшник не удивился и не смутился, а по-деловому достал из кармана блокнот, вырвал лист и мягким простым карандашом вывел вопрос: "Кого?", пихнув листок через стол директору и значительно взглянув ему в глаза. Дмитрий Михайлович на секунду замялся, почему-то в мозгу прыгало слово «котенок» и правая рука, вдруг начавшая жить своей собственной жизнью уже начала выводить его на листке. Огромным волевым усилием он зачеркнул уже написанную первую букву и аккуратным каллиграфическим почерком вывел: "Балашова Ирина Сергеевна". У следившего за его рукой эсбэшника удивленно подпрыгнули брови и чуть потемнели, блеснув стальным блеском глаза, однако уже через мгновенье он овладел собой, и на лицо вернулась привычная маска дружелюбного идиота. Протянув руку, он взял у директора листок и, щелкнув стильной бензиновой зажигалкой, отправил его в пепельницу, прокомментировав:

— Береженного Бог бережет, а не береженного конвой стережет. С этого момента зовем указанную персону «объект», не упоминая имени. Итак, в какие сроки и каким образом это должно случиться с объектом.

— В течении месяца, — выпалил директор, и чуть было не добавил, что его любовницу должен переехать трамвай, но вовремя сообразил, каким идиотом будет при этом выглядеть. — Э-э, желателен, несчастный случай.

— К сожалению, нет спецов, не достаточно финансирования для привлечения квалифицированных кадров, — развел руками Александр Сергеевич. — А те, что есть, просто тупые быки. Так что могу предложить нападение неизвестных с целью ограбления, либо суицид с запиской "прошу никого не винить". Но, должен предупредить, оба варианта довольно тухлые и имеют высокую вероятность расшифровки заказчика.

— Ни в коем случае! — резко вскинулся директор.

— Понимаю, понимаю, — успокаивающе замахал руками эсбэшник. — Не волнуйтесь, что-нибудь обязательно подберем.

В этот момент он чрезвычайно походил на вежливо заискивающего перед богатым клиентом продавца.

— Надо проработать этот вопрос, вот так с кондачка решать такие темы нельзя. Вы не волнуйтесь Дмитрий Михайлович, я поработаю над этим и к вечеру зайду к Вам с готовыми вариантами. Кстати, какой суммой на расходы я могу располагать?

— Любой, в разумных пределах, — вяло махнул рукой директор.

"Вот говно! — думал, закрывая за собой дверь кабинета Александр Сергеевич. — Ну пошли ты глупую телку на хрен, и все дела. Убивать-то зачем?! Что, самостоятельно, глядя в глаза послать бабу ссышь?! Не по-мужски, не по-джентльменски… А чужими руками ее же убить ни хрена не страшно! Ну и ублюдок же ты, директор! Одно слово говно! Вот только с поезда уже не спрыгнешь, капусту отрабатывать надо, сейчас на халяву даже блядям не платят. Так что придется напрячься и что-нибудь изобрести. Жалко, конечно, девку непутевую, но себя еще жальче. Потеряешь эту работу, так на вшивую пенсию нипочем детей не поднять в люди не вывести, да что детей, уже внуки пошли, теперь и о них думать надо. Эх, жизнь! Одно утешает, не на нем грех за девку эту будет, он лишь приказ выполнил, не пистолет убивает, а стрелок, что на курок жмет. Он в этой истории лишь пистолет. А вот директор — говно! Встретиться бы с ним в другое время… да, что теперь об этом, нынче их, воронья масть, твоя уж десяток лет, как кончилась. Говно, блядь!"

Аккуратно притворив за собой дверь, он все же позволил себе презрительную улыбку и смачный плевок в стоящую в углу мусорную корзину. Но, поймав удивленно-заинтересованный взгляд секретарши, мгновенно вернул на лицо привычную идиотскую маску и заулыбался девушке, пуская слюни и подмигивая.

"Бывают же такие милые и забавные старики", — подумала девушка, снисходительно ему улыбаясь.

Никита еле сдерживался, все его мышцы выкручивало, суставы ныли неимоверно, а кожа лоснилась от обильно выступившего пота. Доза нужна была срочно, потому что за этими пока еще довольно безобидными симптомами подступающей ломки уже скоро должны подойти гораздо худшие. Но не в этот раз! Не в этот раз! Малышу Нику сегодня повезло! У Малыша Ника теперь есть работа, и много бабок выданных авансом, так что сегодня ему не пришлось клянчить себе очередную дозу, наоборот, он расплатился с долгами и прикупил себе «геры» с запасом на черный день. Каламбур: "прикупил "черной геры" на черный день", прикольно, ха-ха! И теперь доза неспешно варилась в специальной ложке над ровным пламенем свечи, обещая улет и блаженство. Он всегда знал, что рано или поздно в жизни его ожидает счастливый случай! Не зря же он с отличием закончил этот долбанный техникум кино и телевидения. С телевидения его правда вышибли в рекордные сроки, через несколько месяцев, лишь только выяснилось, что Малыш Ник плотно сидит на тяжелой наркоте. Он так расстроился тогда, что даже попытался слезть с иглы. До сих пор с ужасом вспоминает, чем это кончилось. Нет! Все что угодно, но только не это! Второй раз он даже и пытаться не будет пережить эту жуть! Хотя без работы достать денег на дозу все сложнее и сложнее, и вскоре он приладился обчищать карманы в вокзальной толпе, бывало удавалось вертануть у зазевавшегося лоха чемодан, или вырвать мобильник. Рано или поздно он бы серьезно влип на этом, и дело кончилось бы тюремным сроком, соответственно с отказом от «герыча», но это было не важно, важна была лишь полученная в срок очередная доза. А сроки становились все короче и короче…

Теперь это все в прошлом, он получил работу в компании «РусОйл», не плохую зарплату и очень приличные подъемные деньги. И все его диплом с отличием, хрен знает зачем понадобились нефтяникам специалисты по телевидению, но выбрали они именно его. Так и сказал этот надменный поц, что с ним беседовал, мы просмотрели списки выпускников Вашего техникума и выбрали Вас, по наибольшему среднему баллу. Лицо у него при этом было странное, казалось, вот-вот заржет, но деньги выдали вполне реальные, а Никиту уже ощутимо кумарило, а на кумарах случаются разные измены и непонятки, так что он решил не обращать на этого чувака внимания. О сути своей будущей работы он слушал совершенно не внимательно, кажется надо было ехать куда-то в Африку, навроде там открывался филиал компании, и требовалось зачем-то помочь местным телевизионщикам. Бред какой-то! Но если за это платят такие деньги, то базара нет, пусть развлекаются. За такие бабки Малыш Ник готов их веселить до упаду.

Ложка с «герычем» мерно покачивается над огоньком свечи. Грязноватого цвета бело-коричневый порошок медленно растворяется в мельхиоровой ванне, остаются какие-то секунды, уже подготовлен одноразовый шприц, жгут и ватный тампон. Малыш Ник обожал эти последние мгновенья, сознательно чуть растягивая их, вот уже скоро, вот сейчас, сейчас…

Хлипкая фанерная дверь квартиры с грохотом вылетела от мощного удара. Затопали тяжелые кованые ботинки и раньше, чем Никита сообразил, что же именно произошло, прямо перед ним появился здоровенный верзила в камуфляже и с черной маской на лице. Из-под маски весело глядели голубые глаза, именно эти мерцающие во взгляде веселые огоньки и повергли Малыша Ника в ступор. Никакой агрессии, азарта погони и тому подобных чувств, только чистая незамутненная радость, как у маленького ребенка обнаружившего под елкой рождественский подарок. В мозгу Никиты даже мелькнула шальная мысль, что все это какая-то ошибка, или чья-то нелепая шутка, ведь невозможно даже предположить, что этот радостный и наивный взгляд принадлежит тому самому страшному бойцу группы захвата ОНОНа, о которых среди торчков шепотом рассказывали жуткие легенды.

— Дай подержать, — огромная клешня в беспалой кожаной перчатке протянулась к ложке, и Никита все еще не пришедший в себя, будто под гипнозом разжал пальцы, выпуская из рук свое сокровище. Камуфляжный осмотрелся и обнаружив на столе достаточно чистый граненый стакан аккуратно слил в него раствор, потом подмигнул Никите и резко без замаха ударил его в челюсть. "Будто лошадь копытом лягнула", — пронеслось в колоколом загудевшей голове. Следующий удар пришелся в живот, перекрыл дыхание, заставив судорожно разевать рот в напрасной попытке хватануть хоть каплю живительного воздуха. Потом он скорее почувствовал, чем увидел еще одно быстрое движение и даже успел сжаться, приготовившись к боли, перед глазами вспыхнул фейерверк из миллиона разноцветных звезд, и он закружился среди них, уносясь прочь от земли, еще слыша издалека странные лишенные сейчас всякого смысла фразы:

— Осторожнее, Марик, смотри не убей торчка. Он еще нужен.

— Да хули ему с пары пиздюлин будет! Они живучие, так что не ссы!

Очнулся он уже в комнате, значит перенесли с кухни. Трое громил в камуфляже небрежно развалились на старом продавленном диване в углу и громко ржали, о чем-то переговариваясь. Сам Никита сидел перед журнальным столиком, а сбоку во втором кресле пристроился невысокий старикан чем-то похожий лицом на бульдога, в первый момент это настолько насмешило, что Ник даже сдавленно хрюкнул. И тут же его пронзил дикий страх, он все вспомнил и осознал, что на этот раз попал по крупному, и, будто подтверждая его мысли, трое в углу стянули через голову маски, показав синюшные лица мертвецов и оскалив окровавленные клыки. Никита хотел было броситься бежать, но мышцы скрутило болезненной судорогой. А эти упыри уже поднимались с дивана и тянули к нему свои увенчанные внушительными когтями лапы.

— Брат, сделай же что-нибудь, они сейчас разорвут нас на части! — придушенно пискнул Никита, обращаясь к бульдожистому старику.

Тот как ни в чем не бывало развалился в кресле совершенно спокойно наблюдая за происходящим, а из-под полы его серого костюма, как лишь теперь заметил Ник, выглядывала отвратительного вида желтоватая кость с гниющими лохмами мяса. "Для чего ему этот мосол?" — всерьез задумался Никита, и эта загадка вдруг показалась ему настолько важной, что он даже напрочь позабыл про подбирающихся со стороны дивана упырей, напряженно пытаясь сообразить, для чего бы прилично одетому человеку носить с собой эту сочащуюся гнилью тухлятину. Однако ни до чего додуматься он так и не успел, старик схватил кость и широко размахнувшись, запустил ею в истекающие слюной упырьи морды, а те будто только того и ждали, набросились на нее и принялись жадно грызть прямо зубами отдирая смрадно воняющие куски гниющей плоти.

— Ну, Малыш Ники, теперь твоя очередь, — повернувшись к нему лицом, произнес старик и широко раскрыл рот, его глотка по диаметру не уступала пожарному шлангу и была такой же пугающе пустой и темной. Нику на секунду показалось, что старик его сейчас проглотит. Однако вместо этого он вдруг изверг из своего нутра фонтан ледяной воды, она гудящим потоком плеснула прямо в голову Никите, заставляя его съеживаться и пытаться увернуться. Он зажмурился, видя, что не иссякающая струя его все же настигает, а когда наконец смог открыть глаза, один из камуфляжных стоял над ним с ведром в руках, а с мокрых волос на лицо текли холодные струйки. Камуфляжный был в маске и потому клыков и упырьей рожи не было видно, двое остальных смирно сидели на диване, куда делась кость с тухлятиной не понятно. Никита поискал ее глазами, но не нашел, видно уже успели сожрать. Он повернул голову, чтобы глянуть на наполненного водой старика, но от этого движения лоб и виски прострелило такой невыносимой болью, будто весь его мозг состоял из одних больных зубов. Зато он засек странное копошение в дальнем темном углу комнаты и вроде как мелькнувшие рачьи глаза и мохнатые паучьи лапы. "Это еще кто на мою голову?!"

— Босс, он весь на кумарах, совсем стремный. Мы так поговорить не сможем.

Это кажется один из камуфлированных, сука, ни хрена себе, "он весь на кумарах", а кто же как не ты, урод, не дал мне вовремя двинуться. А кому это он, говорит, не той ли твари в углу? Или нет, был же кто-то еще… Ах да, похожий на бульдога старик. Тяжело, как заклинившую танковую башню, Никита повернул голову вправо и точно, бульдожистый с обвисшими брылями щек был здесь, сидел и пристально его рассматривал. Вот сука!

— Отец, мне нужна доза, брат. Одна только маленькая доза, отец! Очень надо, я сам сделаю, можно, да? Сука, мне нужна доза! Сука-а-а-а!!!

Камуфляжный слегка хлопнул его ладонью по щеке, вызвав в мозгах настоящий камнепад, и почему-то резкий заворот внизу живота.

— Заткни хайло, урод.

— Сам урод, чмо позорное! Ну можно одну маленькую дозу, брат! Всего одну, а? Тебе что, пидор, жалко моей же «геры»? Сука! Мразь!!!

На этот раз хлопок ладони был уже не так нежен и вполне тянул на полновесную пощечину, но весь воспитательный эффект этого действия тут же свел на нет очередной приступ пронзивший болью каждую косточку измученного абстиненцией тела. А мразь в углу уже вовсю шевелила мохнатыми лапами и щелкала мощными жвалами.

— Суууки! Ну одну маленькую дозу, ну пожалуйста!

— Босс, пусть он вмажется, хоть на человека походить будет…

— Да! Да! Пусть я вмажусь, ну пожалуйста, ну пожалуйста! Дозу, пидоры!!! Дайте дозу!!!

Наконец долгожданный разрешающий кивок старика и вот уже один из камуфляжных ловко выливает раствор из стакана обратно в ложку и подносит ее к огню.

— Дай я сам! Дай сам! Вдруг испортишь!

Никите кажется, что камуфляжный все делает отчаянно неловко и, того гляди, опрокинет драгоценный раствор на пол. Он, преодолевая ужасающий приступ ломающей кости боли, вскакивает с кресла, бочком по стеночке прокрадывается мимо злобно шипящей в углу твари и все же завладевает бесценной ложкой. Камуфляжный, пожав плечами, отдает ее без сопротивления. Малыш Ник тут же забывает обо всем с ним происшедшем, весь мир исчезает сжимаясь до размеров ложки с раствором героина, сейчас нет ничего важнее этого процесса. Осторожно, чтобы не расплескать и капли раствора он помешивает крупинки на дне ложки иглой шприца. Наконец порошок растворен полностью, блестящая металлическая игла хищно втягивает в себя содержимое ложки через ватный тампон, резиновый жгут захлестывает бицепс и вскоре на предплечье вспухает вполне приличная вена. Странно, но в этот момент абсолютно прекращается преследовавшая его с утра паралитическая дрожь пальцев, все движения точны и выверены до микрона, как у производственного робота: делай раз — укол, делай два — утопленный наполовину поршень выдавливает часть содержимого шприца в вену, делай три — поршень назад, втягивая из вены уже отравленную кровь, делай четыре — изрядно разбавленный кровью героин уходит обратно в вену, и делай пять — извлечь шприц и снять жгут. Все, теперь надо чуть-чуть подождать, пока кровеносная система разнесет дурь по всему организму.

И вот есть — с хрустальным звоном рушится, разбиваясь на мелкие скачущие осколки, давившая на мозг стена боли, освежающий холодный ветер проносится в голове, Нику вполне серьезно кажется, что в его черепе образовалась огромная дыра сквозь которую несет приятную прохладу, еще недавно трещавшие, исходящие болью кости становятся прочными и гибкими, а в груди кипучим фонтаном поднимается радостная эйфория. "Я люблю вас, люди! Я люблю всех! Черных, белых, желтых, красных, а еще собак, кошек, ментов и даже тараканов! Я люблю тараканов!!! Эге-гей!" Чудовище, прятавшееся в углу, превращается в совершенно безобидный скомканный и брошенный на пол шерстяной плед, сквозь маски упырей в камуфляже явственно проглядывают добродушные улыбки. Они ведь только хотят выглядеть злыми и сердитыми, а на самом деле они милейшие люди! А сидящий в кресле старичок, тоже вполне симпатичен и вовсе даже не похож на бульдога.

— Я люблю вас! — говорит Никита, парням сидящим на диване.

Те дружно гогочут, а тот, у которого он отобрал ложку, несильно тыкает его кулаком под ребра, направляя обратно в сторону кресла.

— Иди уже, влюбленный.

Да без проблем, теперь можно и идти, и разговаривать, и делать еще чертову уйму всяких самых разных вещей. Все еще в радостной эйфории, наполненный под завязку любовью ко всем и каждому Ник плюхнулся в кресло, крякнув в такт жалобно скрипнувшим пружинам, и несколько высокопарно поинтересовался у старика:

— Итак, чем могу служить, — но, не выдержав торжественности тона, сам же первым засмеялся.

Однако на этот раз его никто не поддержал, и радостно фыркающий смех как-то сам собой застрял в горле под пристальным изучающим взглядом собеседника.

— Ну что ж, Никита, — дождавшись когда Ник отсмеется, вкрадчиво начал старик. — Как мы только что наблюдали вы довольно плотно сидите на героине и самостоятельно завязать уже не сможете.

— А тебе собственно какое дело, папаша, ты мент, или кто? Если мент, то показывай ксиву и ордер. А если ордера нет, то свободен, шлифуй под ветер.

Стоявший ближе других камуфляжный уже замахнулся, но, уловив успокаивающий жест старика, остановил руку на полпути.

— Во-первых, не тебе, а Вам, — старик пристально глядел ему в глаза, и от этого взгляда делалось неприятно, хотелось съежиться и спрятаться. — Во-вторых, зовут меня Александр Сергеевич, в-третьих, я не мент, и это гораздо хуже, для тебя, Никита, потому что ни санкция прокурора, ни ордер, чтобы прихлопнуть тебя как муху мне не нужны.

Никита молчал, переваривая информацию, весь уверенный вид этого старика и наличие послушных его воле камуфлированных горилл со всей непреложностью свидетельствовали о том, что перед ним человек серьезный. Так что лишний раз разевать пасть и быковать здесь себе дороже. Пусть лучше расскажет чего ему от Малыша Ника понадобилось, не для развлечения же он ворвался к нему на хату, а там уже и думать будем как быть.

— Молчите? Ну и правильно, чего воздух зря трясти, — одобрил его сдержанность Александр Сергеевич. — Вы ведь героин всегда у Кортеса берете, он Ваш, так сказать, постоянный поставщик? Да не делайте удивленных глаз, я же сказал, что не мент, так что Ваньку передо мной валять, смысла нет. Тут дело в другом, Вы ведь, Никита, не можете без дозы… А представьте себе такой оборот дела, когда Кортес больше не захочет Вам продавать героин, Вы же начнете искать других продавцов, потеряете от ломок осторожность, попадете в поле зрения милиции, Вас отправят на принудительное лечение… Дальше продолжать?

— К чему Вы это мне говорите? — все еще довольно весело спросил Никита. — Зачем выдумывать невозможные ситуации, с чего бы Кортесу отказываться продавать мне дурь. Он мне даже в долг давал, если хотите знать. И вообще, я что-то не врубаюсь, что Вам от меня нужно?

— Терпение, терпение, молодой человек, это Вас сейчас героин в крови заставляет так резвиться. Мне рассказывали, что после укола наркоманам со стажем все становится нипочем, по барабану, так сказать. Но поверьте, у Вас серьезная проблема. Тот запас, что Вы сегодня приобрели, мы изымем, а Кортес больше никогда не будет продавать Вам героин, так что эта доза была для Вас последней. Желаете убедиться? — и протянул Никите мобильный телефон. — Позвоните Кортесу, спросите у него сами. Я даже номер наберу, чтобы у Вас не закралось мысли, что мы таким образом хотим получить информацию о Вашем «друге».

Никита, тупо глядя на него, взял в руку гудящую трубку.

— Алло, — хрипло прокаркал на том конце голос Кортеса.

— Кортес, здорово, чувак, это Ник…

— Пошел на хрен, долбанный ублюдок, забудь этот номер телефона, забудь мой адрес и не попадайся больше мне на глаза, — раненным медведем заревел Кортес.

Ничего не понимающий Никита опустил трубку, Александр Сергеевич мягким движением вынул ее из его ладони и нажал кнопку отбоя.

— Дело в том, — вкрадчиво произнес он. — Что сегодня, сразу же после Вашего визита, мои мальчики посетили Кортеса и попросили его больше не продавать Вам это зелье, представились естественно Вашими троюродными братьями, которых ну очень волнует печальная судьба заблудшего родственника. Они пообещали отрезать ему правую руку, если узнают, что он опять продал Вам героин. А чтобы он не сомневался в серьезности их намерений, они отрубили ему указательный палец. А вот, кстати, и он.

Старик, порывшись во внутреннем кармане пиджака, извлек из него черный бархатный футляр, в каких обычно носят очки, и раскрыл его. Вместо очков на черном бархате лежал человеческий палец с посиневшим обломанным ногтем. Никиту чуть не стошнило, и он лишь неимоверным усилием воли сумел, судорожно сглотнув, отправить обратно в желудок всю ту дрянь, что уже подкатила к горлу.

— Это, конечно, несколько театрально, я бы сказал в каком-то дешевом псевдо японском стиле, с намеком не то на якудзу, не то на триады. Но они же молодые, — тут он широким жестом руки обвел сидящих на диване камуфляжных. — Совсем дикие, воспитанные на пропагандирующих насилие низкопробных видеофильмах, так что надо относиться к ним снисходительно, в некоторых смыслах их стоит даже пожалеть.

Глядя на отрубленный палец, Никита никакой жалости к камуфляжным почему-то не испытывал.

— Зачем Вы это… Это все делаете? — заикаясь спросил он у старика.

— Вот! — с удовлетворенным видом учителя, наконец-то добившегося от бестолкового ученика правильного ответа, Александр Сергеевич воздел вверх указательный палец. — Вот это тот самый вопрос, которого я ждал. А делаем мы это все, заботясь о Вас, Никита. Да, да, да, только и исключительно из заботы. Ведь как на самом деле обстояли дела? Жулик Кортес продавал Вам дрянной пакистанский героин по завышенной спекулятивной цене, при этом у него еще хватало совести разбавлять его разными опасными для здоровья примесями, причем в совершенно чудовищных количествах. Но хватит! Он уже достаточно наказан, а подобная ситуация больше не повторится. Теперь Вашим поставщиком будет, ну скажем, Марик, Вы с ним вроде лучше, чем с другими сошлись характерами. Так, Марик?

Один из камуфляжных пробурчал под маской что-то такое, что при наличии развитого воображения можно было принять за согласие.

— Так вот, — продолжал старик. — Больше никакой отравы, только высококачественный героин. Никаких походов на чужие квартиры с постоянным риском быть ограбленным, или попасть в милицию. Просто набираете вот этот номер, — неизвестно откуда взявшийся в сухой, покрытой венной сеткой руке карандаш вывел ряд цифр на полях лежавшей на журнальном столике газеты. — Ответит женщина, скажете ей, что Вам нужен Марик, и он перезвонит Вам на домашний телефон в течение пяти минут. Скажите ему что нужно, а он привезет. Больше того, цена, что Вы платили за дозу, теперь будет меньше в полтора раза. Ну, разве Вы не рады нашему знакомству?!

— Я рад, очень рад, — промямлил Никита. — Ну а мне-то, мне-то, что придется делать, чтобы расплатиться с Вами за все эти… э…, благодеяния.

— О сущие пустяки! Одна маленькая услуга! Всего одна! Вы вроде как скоро должны уезжать в Африку? Так вот с Вами вместе поедет один человек из «РусОйл», знаете, мне бы очень не хотелось, чтобы он вернулся обратно. Постойте! Не машите руками! Я знаю, что Вы даже не служили в армии и не умеете стрелять, я все про Вас знаю. Но в этот раз нет причин беспокоиться. Марик, по странному совпадению, собирается посетить ту же страну, что и Вы, и, вот чудо, даже в то же самое время. Так что он будет рядом и поможет, во всем поможет, от Вас будет требоваться сущая ерунда. Кстати, и героином он тоже сможет Вас снабжать в Африке. А Вы сами как планировали решить эту проблему? Не думали? Ну Вы даете, Вам положительно повезло, что мы встретились. Согласны?

— Да, — обреченно выдавил Никита.

— Ну вот и славно, более детально мы все проработаем позже. А пока разрешите нам откланяться, не хочу Вам мешать.

— До скорого, ежик. Будь здоров, не кашляй! — на прощание пробасил Марик, больно ткнув литым кулаком в печень.

Через минуту о том, что незваные визитеры были реальностью, а не вызванным кумарным стремом глюком, напоминала лишь валяющаяся на полу прихожей дверь, да ряд нацарапанных на полях газеты цифр. Никита потянулся к телефону и набрал оставленный бульдожистым номер.

— Алло, — откликнулся воркующий женский голос.

— Я это… — запнулся было Никита. — Мне Марика нужно услышать, вот!

— Что передать Марику, диктуйте, — разом построжал голос в трубке, из кокетливого становясь по-деловому собранным.

— Э, нет, ничего не надо передавать, — заторопился Никита и бросил трубку на рычаги.

Что ж, по крайней мере это подтвердилось полностью. "Да, дела…", — думал он, разглядывая с мясом выдранные на двери петли.

Минивэн лихо тормознул перед въездными воротами небольшого коттеджа на самой окраине. Вокруг теснилась целая улочка таких же фантазийных сборно-щитовых домиков самого разного дизайна и расцветок. Каждый стандартно окружала бетонная стена, прячущая от посторонних глаз маленький уютный дворик. Выскочив из машины, Ирина распахнула металлические створки ворот, и ловко прыгнув обратно за руль, подъехала к крыльцу. Пару раз мелодично мяукнул клаксон и из входной двери домика, будто по команде, появился молодой длинноволосый парень одетый лишь в яркой расцветки бермуды. Помахав прибывшим рукой, он бегом бросился запирать ворота, Бес проводил его внимательным взглядом. От много повидавшего командира наемников не укрылось ни помятое одутловатое лицо парня с характерными мешками под глазами, ни несколько расфокусированная шарнирная резкость движений.

— Три к одному, этот перец конченный наркот, — тихо прошипел ему на ухо Маэстро, подтверждая справедливость его собственных наблюдений.

— Это Никита, наш телевизионный техник, — посчитала нужным прокомментировать Ирина, заметившая их внимательные взгляды.

А парень уже и сам топал в их сторону легкой развинченной походкой характерной для вернувшегося из дальнего похода моряков, еще не освоившихся на суше и по привычке ловящих уходящую из-под ног палубу. Вот только никакого отношения к флотскому братству телевизионный техник не имел.

— Никита.

Бес, коротко кивнув, пожал вялую потную ладошку.

— Никита.

Маэстро вдруг резким движением вывернул поданную для пожатия руку и внимательно всмотрелся в локтевой сгиб. Чуть зеленоватые мелкие точки давнишних уколов вполне явственно проступали на бледных прячущихся под кожу венах.

— Давно без дозы, братишка? — неприятно улыбнувшись и медленно доворачивая захваченную кисть, так что несчастный техник скривился от боли, поинтересовался Маэстро.

— Оставьте его! — голос Ирины зазвенел непритворным возмущением. — Да, действительно, Ник когда-то был наркоманом, но он сумел побороть зависимость и сейчас не употребляет наркотиков! И не смейте его этим попрекать!

— Они не бросают, зайка! Никогда, уж я-то знаю. А впрочем, как скажешь, солнышко, как скажешь…

Резким движением он заставил и так скрученного в бараний рог Никиту с визгом опуститься на колени. Потом, значительно глянув ему в глаза, медленно и веско произнес:

— Я не хочу работать с удолбанным торчком. Ты ведь не будешь ширяться перед работой, правда?

И лишь дождавшись торопливого подтверждающего кивка, отпустил руку.

— То что Вы сейчас сделали — мерзко! — сверкнула на него глазами Ирина. — Вы же сами видели, что следы уколов старые. Ник давно уже не употребляет наркотики!

Маэстро лишь ухмыльнулся ей в лицо:

— Они могут колоть куда угодно, даже в член. Ты видела его член, зайка?

И удовлетворенно улыбнулся, наблюдая за тем, как она задыхается от возмущения, не находя слов для ответа.

— Прекрати, — как бы нехотя положил ему руку на плечо Бес. — Не доставай их.

— Извини, солнышко, — тут же в притворной покорности склонил голову Маэстро. — И ты прости меня, клоун. Ты ведь уже не сердишься, правда?

— Я просила называть меня по имени, — процедила сквозь зубы Ирина.

— Хорошо, зайка, как скажешь.

И перешагнув через все еще корчащегося на земле Никиту, Маэстро зашагал к дому.

— Не сердитесь на него, — неожиданно сказал Самурай, помогая технику подняться.

Ирина подумала, что впервые слышит его голос, слишком громкий и каркающе-резкий, так бывает когда говорящий сам себя не слышит, ну например, когда слушает громкую музыку в наушниках. Но никаких наушников на Самурае не было, да и на меломана он походил мало. Ирина взглянула на него пристальнее, оценила его манеру чуть склонять голову, разворачиваясь к собеседнику ухом, вспомнила, как он внимательно следил за лицами окружающих, видимо стараясь, прочесть по губам, то, что они будут говорить. "Да он же глухой!" — резанула догадка.

— Не сердитесь, — повторил Самурай. — Он очень много пережил, и порой ведет себя слишком резко и не совсем адекватно.

"Это мы уже заметили!" — вновь подумала про себя Ирина, лишь сухо кивнув в ответ.

План предстоящей компании сели обсуждать после ужина, до того будто заранее договорившись, о делах не обмолвились и словом. Да вобщем и настроения не было разговаривать. После выходки Маэстро Ирина с Никитой относились к приезжим настороженно, а сами наемники не спешили ломать возникший лед отчуждения, вполне довольствуясь общением друг с другом. К тому же уставшие от перелета и обилия новых впечатлений, после состряпанного на скорую руку обеда все кроме Беса завалились спать. Бес бы тоже с удовольствием присоединился к остальным, но у него как у лидера команды были еще дополнительные дела и обязанности.

— Здесь должно находиться наше оружие и снаряжение, — подошел он после обеда к Ирине. — Я бы хотел все осмотреть.

Ирину несколько коробило, то, что обращаясь к ней старший наемник никак не называл ее, ограничиваясь несвязными безличными предложениями, но, не показывая своего раздражения, она ответила светским тоном любезной хозяйки:

— Да, конечно, все было доставлено три дня назад и лежит в подвале. Мы с Никитой люди далекие от Вашей специфики и потому ничего не трогали. Если хотите, мы можем прямо сейчас все посмотреть.

Подвал был ярко освещен лампами дневного света и довольно просторен, у дальней стены притулились несколько тюков и зеленого цвета ящики. Ирина не обманула, все действительно было закрыто и запечатано. Ловко вытянув неведомо откуда складной нож с тускло мерцавшим широким лезвием, Бес сноровисто и деловито принялся за распаковку. Ирина наблюдала за его точными экономными движениями, прислонившись к стене, не оставалось никаких сомнений, в том, что этот человек занимается сотни раз проделанным привычным делом, настолько безошибочно он вскрывал весьма хитрые, по мнению девушки упаковки.

Бес же сосредоточившись лишь на проверке оружия и снаряжения чем дальше, тем больше приятно удивлялся, под конец даже начав насвистывать что-то лирическое. Тот, кто взял на себя снабжение их группы подошел к делу весьма ответственно. Тут было все необходимое, даже если бы сам Бес составлял список нужных вещей, вряд ли он смог бы что-нибудь добавить. Первый ящик содержал десять автоматов Калашникова калибра 7,62 мм в комплекте, правда автоматы были китайского производства, но им ведь не полномасштабную войну воевать, для разовой акции вполне сойдет. Бес довольно улыбнулся, обнаружив, что к каждому автомату прилагались не стандартных четыре, а целых десять магазинов. Деталь не маловажная, в бою набивать магазины не будешь. Хоть эта русская национальная забава — снаряжение магазинов на скорость, и хорошо знакома любому служившему в Краснознаменной, но забава, она забава и есть, во время реального огневого контакта на такие изыски, как правило, времени нет. Так что предусмотрительность неведомых интендантов весьма порадовала. Тут же отдельно лежали запечатанные цинки с патронами, произведя не хитрый арифметический подсчет, Бес выяснил, что патронов к каждому автомату было как раз на десять магазинов, плюс еще сотня россыпью. Для хорошей драки маловато, но для однократного штурма с лихвой.

В следующей упаковке были гранаты. Обычные, советского производства, до боли знакомые и родные Ф-1 и РГД-5. Десяток «фенек» и двадцать эргэдэшек, запалы, как и положено, отдельно. Здесь же лежал солидный кусок пластита и десяток детонаторов: пять обычных огневых и пять электрических, соответственно смотанные бухтой несколько метров огнепроводного шнура и машинка КПМ с мотком проводов.

В небольшой картонной коробке оказались десять боевых ножей в ножнах и отдельно двадцать метательных в форме длинных стальных лепестков. Бес невольно заулыбался, уж больно экзотичным показалось ему использование в наше время метательного ножа, ну да ладно, чем черт не шутит, пока Бог спит, авось и эта хрень на что-нибудь сгодится. Рядом в большом полиэтиленовом мешке лежали два десятка перевязочных пакетов ИПП и стандартные армейские аптечки, все родное российское.

Ирина со снисходительной материнской улыбкой наблюдала за стараниями этого угрюмого сурового парня, так напугавшего ее при первой встрече. Сейчас он до смешного походил на ребенка, вдруг попавшего в магазин игрушек и с довольным видом роющегося в них, выбирая наиболее подходящую. "Ох уж эти мужики, до старости совсем как дети".

В самом углу в больших матерчатых тюках поместилось обмундирование — мешковатые камуфляжные комбинезоны пестрой тигровой расцветки и черного цвета береты. Рядом добротные турецкие разгрузочные жилеты. Отдельно в картонных коробках тяжелые ботинки с высокими берцами. Развернув и расправив комбинезон, Бес с удивлением обнаружил на рукаве нашивку с черным пиратским флагом. Веселый Роджер насмешливо скалился, подмигивая ему пустыми глазницами.

— Это что еще такое? — он недоуменно повернулся к Ирине.

— Видимо, наше знамя, — с тонкой издевкой улыбнулась девушка.

— Понты дороже денег, — презрительно скривился Бес, а чуть подумав добавил. — Нет, явно не наше. Какое-то пиратское. Чужое.

Несколько часов спустя они уже все вместе сидели на принесенных с кухни пуфах и табуретках в том же подвале. Все уже примерили форму и подогнали под себя снаряжение, разобрали и проверили оружие. Ирина тоже из озорства напялила на себя камуфляжку и даже сорвала комплимент, насчет прекрасной амазонки, от Кекса и молча оттопыренный вверх большой палец от Самурая, а теленок Студент разинул рот на ширину приклада и мучительно покраснел. Маэстро, увидев ее в армейском прикиде лишь презрительно хмыкнул, Бес и вовсе не обратил внимания, но реагировать на пренебрежение с их стороны Ирина посчитала ниже своего достоинства.

— Итак, господа… и дама, — открыл совещание Бес. — Перед нами стоит довольно непростая задача. Суть в том, что нанявшая нас компания «РусОйл» настоятельно желает сместить правящего сейчас Дагонией президента Теодоро Нгема, изрядного, между нами говоря, ублюдка. Что впрочем, не наше дело, заменить они его планируют на точно такую же макаку по имени Хосе Игнацио. Он — лидер запрещенной несколько лет назад в Дагонии демократической партии. Сейчас скрывается в Камеруне, имеет личную армию, или скорее банду числом несколько сотен бойцов, и сторонников среди высших офицеров местных вооруженных сил. План переворота таков — ребятишки Хосе на двух грузовых самолетах частных авиакомпаний высаживаются в столичном аэропорту и, пользуясь внезапностью, берут его под контроль. Одновременно наша группа, уничтожив охрану, овладевает местным телецентром и с помощью имеющегося у нас техника пускает в эфир вот эту кассету, где записано обращение Хосе к народу, по поводу якобы уже увенчавшегося успехом переворота. Эта передача вызовет панику в столичном гарнизоне, и будет сигналом для сочувствующих Хосе офицеров поддержать восстание, или хотя бы заставить свои подразделения соблюдать нейтралитет. Тем временем в аэропорт прибывают основные силы — батальон наемников нигерийцев и развивают наступление, беря под контроль стратегически важные пункты города. Главная задача — штурм президентского дворца, который по всем расчетам должен начаться через десять часов после высадки. От нас требуется продержаться это время внутри телецентра и не допустить срыва постоянной передачи материала в эфир. Задача сложная, так как на первых порах мы естественно становимся целью номер один для верных правительству войск, но нам за это и платят. Теперь можете задавать вопросы.

Он оглядел соратников, проверяя, как восприняты его слова, до сих пор в детали предстоящей работы члены группы посвящены не были, и теперь очень важно было снять первую, самую искреннюю реакцию на сообщение. Однако сколько-нибудь заметно прореагировал на новость лишь Студент, побледнел и задрожал губами, но тут нечто подобное и ожидалось, все же парень в таком деле впервые, все через это в свое время прошли, ничего не боятся лишь дураки и покойники, важно суметь преодолеть страх. Кекс задумчиво рассматривал ногти, мерно покачиваясь на стуле. Маэстро как обычно криво улыбался, презрительно косясь на Студента. А Самурай радостно потер ладони в предвкушении жаркой схватки, ему было без разницы с кем и за что, лишь бы хорошо подраться, чтобы адреналин кипел в крови. Для Ирины и Никиты его сообщение явно новостью не было, так что они лишь согласно качнули головами, воздержавшись от комментариев. В конце концов, общую мысль как всегда без ложной деликатности выразил Маэстро:

— Ну и чего сейчас воду в ступе толочь? Что прямо сейчас идем штурмовать?

— Нет, конечно, ориентировочный срок начала операции через пять дней.

— Ну и хрена мы тогда тут лимоним? Надо на объект поближе посмотреть, походить вокруг, понюхать. Потом уже решать как брать… Сейчас-то чего порожняк гоняем?

— Как мы узнаем, что пора выдвигаться? — деловито шмыгнул носом Кекс.

— Хороший вопрос, — кивнул Бес. — Нам сообщат вот по этой рации. Да, да, да! Не галдите, сам знаю, что у нее дальность связи десяток километров. А вам зачем больше? Когда первые группы десанта высадятся в аэропорту, они выйдут с нами на связь, и по их сигналу мы начнем штурм. Естественно в день операции, мы с утра уже будем на исходном рубеже.

— А они на каком языке на связь выходить будут? — робко поинтересовался под общий смех Студент.

— Не волнуйся, — тоже улыбнулся Бес. — С ними будет штурмовая группа из наших соотечественников, так что португальский тебе учить не придется.

— Еще один момент, — хрипло прокаркал Самурай. — У нас новые, незнакомые стволы. Мы собираемся идти с ними в бой. Необходимо организовать пристрелку оружия.

Бес вопросительно взглянул на Ирину, как-никак она прожила здесь несколько месяцев и лучше разбиралась в местных условиях, к тому же сейчас она вроде как играла роль официального представителя нанявшей их компании. Девушка ответила ему растерянным взглядом, стало ясно, что о необходимости подобной операции она даже не подозревала. "Хуже нет, чем иметь дело с дилетантами", — решил про себя Бес, и пояснил вслух:

— Необходимо где-то опробовать оружие, уточнить его характеристики и подогнать прицельные приспособления под стрелков. Без этого в бой идти нельзя.

— Нет! — замахала руками девушка. — Это абсолютно невозможно. Вся столица кишит агентами внутренней безопасности. Ношение оружия, даже охотничьего без специального разрешения строжайше запрещено, мы можем попасть в очень неприятную ситуацию.

— Ладно, — подвел итог Бес. — С этим, что-нибудь придумаем. Может, и вправду обойдемся. Завтра я и Самурай отправляемся на разведку к телецентру. Повезете нас Вы, Ирина, если нет возражений. Остальные идут на пляж и по барам прожигать жизнь, мы же как-никак туристы. У этой группы проводником будет Никита. Есть вопросы и возражения? Нет? Ну тогда на этом совещание считаю законченным.

Наручные электронные часы легонько пискнули будильником и тут же испуганно заткнулись, подавившись нажатой чуткими быстрыми пальцами кнопкой. Никита осторожно, по миллиметру, чтобы не дай Бог лишний раз не скрипнуть пружиной, отклеил свое тело от кровати. Постоял, настороженно прислушиваясь к мерному сопению сладко спящего у противоположной стены комнаты Маэстро, сгреб в охапку висящие на спинке стула штаны с футболкой и, бесшумно переваливаясь с пятки на носок, выскользнул в коридор. Здесь торопливо оделся и, прижимаясь к стене, неслышной тенью прокрался к выходу во двор. На улице его тут же плотным ватным одеялом укутала жаркая тропическая ночь, ни малейшего дыхания ветерка, прогретый дневным зноем воздух был влажен и неподвижен. Но, несмотря на духоту, Никиту пробивал озноб, а зубы предательски норовили отстучать барабанную дробь. Не дай Бог, кто-нибудь из этих страшных людей, приехавших сегодня, обнаружит его отсутствие! Они сразу не понравились Никите. Обостренным чутьем наркомана со стажем, которого длительная жизнь на волоске, под противной наркошной статьей Уголовного Кодекса, научила осторожности и уменью разбираться в людях, он почуял за ними кровь, много крови, а по глазам и манере держаться понял, что льют ее они легко, при малейшем поводе, практически не задумываясь о последствиях. И прибить его, Никиту, им так же просто, как ему самому комара прихлопнуть. А повод у них будет… Достаточно лишь, кому-нибудь из них сейчас спуститься во двор…

Подстегнутой этой мыслью, он наконец решился. Чему быть того не миновать, а чем быстрее он сделает, что должен, тем меньше шансов, что его за этим застигнут. Осмотревшись по сторонам, он издал тихий осторожный свист, ему тут же ответили из густых зарослей кустарника с правой стороны дома, и Никита, согнувшись в три погибели, чтобы случайно не заметили из окна, затрусил в ту сторону. Когда до кустов оставалось уже несколько шагов, ветви, чуть правее того места, к которому он бежал, раздвинулись, и в лунном свете из самой гущи ветвей и листьев мелькнула белозубая улыбка, а знакомый голос произнес на ломаном пиджин-инглише:

— Друг, сюда ходить, не туда!

Никита с облегчением нырнул в открывшийся проход и оказался на небольшом пятачке, видимо специально выстриженном среди разросшихся кустов. Заметить его самого и ночного гостя из дома теперь было абсолютно невозможно, и Никита слегка расслабился.

— Ну, принес, давай, скорее.

В ответ вновь сверкнули белоснежные крепкие зубы:

— Мой Марику обещать тебе носить каждый день, значит мой выполнять и приносить.

— Ну так давай, чего ты тянешь?!

— Слишком опасно ходить каждый день. Твой сказать мне, сколько дней быть здесь. А мой завтра принести за один раз сколько надо.

Никиту кольнуло неожиданное подозрение, не пытается ли этот черножопый наркодилер выведать у него сроки начала операции, но это соображение тут же было вытеснено мыслью о том, что если он завтра возьмет сразу на оставшееся время, то ему больше не придется, обливаясь холодным потом от страха совершать эти ночные путешествия.

— Я уеду отсюда через пять дней. Так что еще пять доз ты должен мне принести.

— Точно через пять? Вдруг не пять, а три, а я принесу пять? Твой меня не обманывать?

— Нет точно, через пять. Старший сегодня сказал, что твоему Теодоро через пять дней сектым сделают. Так что дольше я в этой сраной стране не задержусь, хотя неси на всякий случай шесть, мало ли что. Понимаешь, обезьяна? Пять и еще одну на дорогу! Шесть!

— Моя понимать! Шесть! Сектым — что это?

— Не твоего ума дела, завтра приноси шесть. Остальное у Марика спросишь потом, или сам увидишь.

— Ладно, моя принесет шесть. А теперь за сегодня твоя взять.

Маленький бумажный комок перекочевал из черной ладони в белую.

— Все, моя уходить! Бай!

— И тебе бай, макака! Хороших снов!

Сжимая в кулаке свое сокровище, Никита вылез из кустарника. Он чувствовал немалое облегчение, встреча прошла без сучка и задоринки, очередная доза у него в руке, а завтра он получит весь запас героина вперед. На душе было легко и радостно, во всем теле ощущалась небывалая легкость, настроение было приподнятым, сам себе он казался ужасно ловким и предприимчивым. Подходя к дому, он даже начал тихонько насвистывать, какой-то смутно знакомый военный марш. Так безмятежно посвистывая, он и завернул за угол, направляясь к крыльцу, и его горло вдруг стальными тисками сжала невесть откуда взявшаяся рука, а из темноты шагнул навстречу неясный силуэт. На секунду проглянувшая из-за закрывших небо туч луна отразилась в зло прищуренных глазах Маэстро.

На утро, улучив подходящий момент, когда вокруг никого не было, Маэстро подошел к Бесу и в привычной развязано-блатной манере произнес:

— Базар есть, начальник. Пойдем в сторонку побакланим.

И отведя его к забору, коротко и сжато пересказал ночное происшествие.

— Короче, наш наркот встречается по ночам с местным пушером. А эта публика, уж ты мне поверь, стучит властям на перегонки. Так что предлагаю, сегодня ночью этого орла где-нибудь здесь в садике и прикопать. Превентивно, так сказать…

— Тормози, — подумав, осадил его Бес. — Нам еще только с местной наркомафией проблем не хватало. Если этот наркоделец агент Внутренней Безопасности, то там о нас уже все знают, так что убивать его смысла нет, ничего нового он уже все равно не расскажет. А вот проблемы с его дружками, если он отсюда не вернется, могут возникнуть.

— Ладно, убедил, пусть живет, но это еще не все, что этот ушлепок мне рассказал, ты сейчас упадешь. Он мне штуку гринов предложил, если я во время штурма нашу кралю завалю, прикинь!

— Действительно удивил. Она-то ему чем помешала?

— Да ничем. Его кто-то специально нанял еще в Москве, чтобы он здесь ее под шумок грохнул, ну вроде несчастного случая. Шальная пуля и так далее.

— Ну и ты чего?

— Я ничего, согласился и деньги взял. Все сразу, вот дебил, одно слово — торчок.

— Да я не про то, делать что будешь. Реально ее пристрелишь?

— Почему нет? — пожал плечами Маэстро. — Чем она лучше других? Что такую рожу скроил? Или ты баб никогда не убивал?

Бес закусил губу, вопрос попал в цель, действительно, почему бы и нет? Отчего становится так мерзко на душе при мысли, о том, что еще теплое тело Ирины будет грудой брошенных тряпок валяться на расплавленном солнцем асфальте у телецентра? Он сам не мог себе объяснить, что побудило его вдруг попросить совсем по-детски, точно так же как он сопливым первоклассником просил старших ребят во дворе не мучить пойманную кошку:

— Игорь, не надо, а? Пусть живет девчонка… — и тут же самому стало противно от невыносимой беспомощности и жалкой обреченности, прозвучавших в дрогнувшем голосе.

— Ну, ты чего? — Маэстро даже растерялся. — Да пусть, что я, против что ли? Я с тем же успехом могу самого торчка завалить, деньги все равно уже плачены…

Напряжение незримо витало в воздухе, просачиваясь в каждую пору кожи и завладевая мозгом. Они молча сидели в гостиной, делая вид, что чем-то заняты: Кекс уткнулся в местную газету, пытаясь хоть что-нибудь разобрать в тексте на незнакомом языке, Самурай с Бесом смотрели какую-то спортивную программу по телевизору, Маэстро тупо пялился в окно, а Студент, мучительно краснея и заикаясь, пытался завести с Ириной разговор об искусстве эпохи Возрождения, полный скрытых намеков и подтекстов, девушка с обреченным видом кивала головой, пропуская мимо ушей его болтовню. Откровеннее всего вел себя Никита, забившись в дальний темный угол, он, тряся в нервном ознобе непослушными пальцами, лихорадочно листал страницы затрепанной библии, пытаясь выучить какую-то молитву. От предстоящей завтра работы всем явно было не по себе, каждый по своему боялся и в борьбе с самим собой переживал сейчас этот страх. Бесу отлично знакомо было это состояние, в себе и своих людях он был уверен на сто процентов, знал, что подобно ему самому они будут мучиться сомнениями и переживаниями только до сигнала бросающего в атаку. Дальше всю неуверенность как рукой снимет и останется только четко наработанный алгоритм, позволяющий с минимальными затратами и наиболее эффективно выполнить поставленную задачу. Хуже обстояло с Ириной, Никитой и Студентом. Однако он успокаивал себя тем, что Ирина и Никита должны сыграть в предстоящей операции лишь простую, хорошо знакомую им роль, первая — водитель, второй должен только обеспечить трансляцию обращения нового президента. Студент же все время будет под присмотром более опытных бойцов и тоже при всем желании дров особо наломать не сможет. Но, несмотря на эти соображения, группу сейчас все же стоило вывести из задумчивости медитативного транса, в который она медленно, но верно погружалась. Следовало срочно что-то сказать, или сделать такое, чтобы вырвало остальных из пагубной тоски и прервало разрушительный процесс самокопания, приводящий, как хорошо знал Бес, к неуверенности и страху.

Он уже было открыл рот, решив начать с какой-либо соленой солдатской шутки, но его опередила Ирина. Девушке окончательно прискучили сбивчивые излияния Студента, за которыми, как она не без оснований опасалась, вот-вот могли начаться признания в любви. Не зря же все эти пять дней он при каждой встрече краснел как школьник, и не сводил с нее горящих от восхищения глаз.

— Послушайте, — обратилась Ирина к Бесу. — А почему Вас так странно называют? Вы что имеете отношение к нечистой силе?

И так стрельнула глазками чертовка, что на языке сам собой заплясал игриво-фривольный ответ. Только внезапное воспоминание о таких же взглядах, что бросала на него совсем другая девушка, опасной бритвой резанувшее сердце, втолкнуло готовые вырваться на свободу слова обратно в глотку. Однако, пересилив себя, и понимая, что это как раз хорошая возможность слегка расшевелить народ, Бес по-мальчишески задорно улыбнулся в ответ:

— Да, к нечистой силе я в некотором роде отношусь. Точнее однажды меня к ней отнесли.

— А расскажите, как это отнесли к нечистой силе? — заморгала длинными ресницами девушка. Краем глаза Бес заметил, как заухмылялись знающие эту историю ветераны, и с интересом подался вперед, чтобы ничего не пропустить Студент. Даже Никита на минуту прервал свое благочестивое занятие.

— Дело было так, — подражая тону старого деда, решившего потешить внучат сказкой на ночь, начал он. — Давным-давно, еще при царе Горохе, учился я в военном училище. И однажды летом вывезли нас за город в лагеря проводить полевой выход. Гоняли здорово, то марш-броски с полной выкладкой, то ночное ориентирование, то разведка местности, ну а кормили, сами понимаете, как в любом военном училище тем, что тыловики украсть побрезговали. То есть наши молодые растущие организмы вечно находились в поисках жратвы: то змей и ящериц мы ловили и жарили на костре, то пытались корову из соседней деревни во фляжки подоить, то в ту же деревню ночью лазили картошку втихаря выкапывать. А тут однажды шли по маршруту на ориентировании и наткнулись в лесу на самую настоящую пасеку. Как положено, провели осмотр и разведку объекта и выяснили, что на пасеке хозяйничает старикан, лет под семьдесят, и даже сторожевой собаки у него нет. А идти от лагеря всего ничего, километра три, не больше. А медку-то хочется. Ну вот следующим утром я с еще одним кренделем и собрался в экспедицию. А чтобы пчелы не покусали, решили взять с собой комплекты противохимической защиты. Ну ОЗК обычные. И противогазы. Еще по темноте, только-только светать начало, дошли до пасечного забора, а забор добротный из сбитых между собой крепких жердей, и высотой метра два, не меньше. Для нас это не проблема была, конечно, к тому времени барьеры брать ох как здорово выдрессировали. Ну там же перед забором мы на себя ОЗК с противогазами натянули и разом махнули на ту сторону. А тут как раз дедок в одних подштанниках на крылечко вышел покурить, не спалось ему, коросте старой. И представьте картину: в предрассветных сумерках, откуда-то сверху к земле медленно планируют двое, рожи зеленые резиновые, глаза в пол лица, вместо носа свиное рыло, да еще в непонятные балахоны одетые.

На этом месте рассказчика прервал первый взрыв хохота. Бес и сам заговорщицки улыбнулся слушателям и продолжал:

— Ну, так вот, дедок как стоял, так и сел на задницу. А мы его сначала даже и не заметили. Тут он вдруг как заорет: "Бесы! Ой, спаси Господи меня грешного, бесы за мной из ада спустились!" Мы аж шарахнулись с перепугу, и совсем было уже наладились назад через забор сигануть, как он с воплями рванул к воротам и как был в одних подштанниках куда-то почесал по дороге. Мы, сообразив, что это он нас за бесов принял, минут пять ржали. А отсмеявшись приступили к ульям, тоже скажу вам дело не простое. И так мы этой работой увлеклись, что и не заметили, как к пасеке наш же ГАЗ-66 с дежурным подразделением подъехал. Оказывается старичок, сукедла, не просто так в лес спасаться дунул, а прямиком в наш лагерь помчался, там про бесов дежурному и рассказал. Ну тот, конечно решил, что у старика крыша потекла, но на всякий случай поднял по тревоге дежурный взвод и вместе с ним поехал на пасеку разобраться, что там за нечистая сила завелась. Ну подъехали они, а тут мы из ульев соты достаем, да в пакет трамбуем. А старикан нас увидел, обрадовался, да как заорет: "Вон они бесы! Вон они! А вы не верили! Стреляйте в них, не то уйдут!" Само собой повязали нас и так, без стрельбы, а комбат потом долго смеялся, когда нас к нему привели, и влепил обоим по три наряда на кухню. А прозвище с тех самых пор так и прилипло. Вот такая история.

— Ну Вы даете, а с виду такой серьезный мужчина, никогда бы не подумала, — вытирая выступившие на глазах от смеха слезы простонала Ирина. — Давайте теперь уже продолжим знакомство, расскажите, почему вот этот молодой человек зовется Кексом?

— Кекс? Так он однажды на спор за две минуты десять кексов в чайной съел. Тренировался перед этим, наверное с месяц, до того дошло, что никакую выпечку даже видеть не мог.

— Да Вы что? А на что спорили?

— На два кекса, — с совершенно серьезным видом сообщил из своего угла Кекс, вызвав новый взрыв хохота.

Смеялись долго с надрывом и истерическими нотками, в голосе, выплескивая еще недавно владевшее всеми нервное напряжение.

— Ну а Маэстро?

— Маэстро случай особый. Он действительно талант. Сам пишет и поет песни, да так, что впору на профессиональной сцене выступать. Жаль, гитары у нас нет, а то бы мы его упросили.

— Как нет? — встрепенулся Никита. — Есть, я в дальнем чулане видел. Может правда она расстроенная, но точно есть. Я сейчас принесу.

Полный желания услужить техник рванулся вверх по лестнице на второй этаж. Маэстро, единственный, кто на протяжении нескольких минут общего хохота лишь тонко снисходительно улыбался, проводил его язвительным взглядом, в котором явно читался вопрос: "А чего это ты в том чулане делал, родной?" Учитывая известные ему пристрастия Никиты, вопрос был явно риторическим.

Против ожидания гитара оказалась во вполне приличном состоянии, и Маэстро лишь чуть подкрутил колки, настраивая звук. Потом пробежал по струнам чуткими пальцами, извлекая серию замысловатых аккордов и сначала тихо, вкрадчиво, а затем все увереннее и громче зазвучала песня.

Все начиналось просто:

Граф опустил ладони на карту —

Реками стали вены,

Впали вены в моря,

В кузнице пахло небом,

Искорки бились в кожаный фартук,

Ехал Пятьсот Веселый

Поперек сентября…

Девочка, зря ты плачешь — здесь в сентябре без этого сыро,

Там, куда Граф твой едет, вовсе уж ни к чему.

Счастье из мыльных опер — жалкий эрзац для третьего мира,

Только Пятьсот Веселый нынче нужен ему.

Ирина почувствовала, как беспокойно ворохнулось сердце, отчего-то всплыло в памяти такое родное и далекое Димино лицо, мучительно, до сердечной боли захотелось быть рядом с ним. Иметь возможность просто ласково дотронуться пальцами до его щеки, легко мимолетно коснуться губами его губ. Боже, как давно она не видела своего любимого, как соскучилась по нему. "Ничего, — решила она про себя. — Завтра остается последнее, самое важное испытание. А потом все будет хорошо, они навсегда будут вместе. И даже здорово, что будет это здесь в экзотической африканской стране, а не в загаженной, запруженной под завязку людьми Москве. А потом, когда все уляжется, можно будет и вернуться в Россию. Потом, когда его всемогущий тесть и эта стерва-жена смирятся с неизбежным…" А песня все лилась и лилась, попадая в такт ее мечтам и мыслям.

И вот ты одна под крышей, свечи сгорели, сердце разбито,

Что-то уж больно долго Граф тебе не звонит.

Только Пятьсот Веселый, шаткий от контрабандного спирта,

Знает к нему дорогу — этим и знаменит.

Завороженная неторопливой мелодией, она даже не заметила, как ее пальцы сами собой нашли и сжали в крепком пожатии ладонь сидевшего рядом Беса. Не заметила злой полный невысказанной ревности и обиды взгляд Студента. Она даже не замечала самого певца, потому что и он, погруженный в ритм, не видел своих слушателей, глядя куда-то мимо них, в одному ему видимую даль.

Девочка, ждать готовься — вряд ли разлука кончится скоро,

Вряд ли отпустит Графа певчий гравий дорог,

Ты открываешь карту, и вслед за беспечной птичкой курсора

Шаткий Пятьсот Веселый движется поперек.

Ты не кляни разлуку — мир без разлуки неинтересен,

Брось отмечать недели, вытри слезы и жди,

Верь в то, что ваша встреча — сказка всех сказок, песня всех песен,

Новый мотив разлуки — все еще впереди.

Повиснув в воздухе на пронзительной дрожащей ноте, отзвучал последний аккорд, и Ирина смущенно разжала пальцы, отстраняясь от остро глянувшего ей в глаза Беса. И чтобы хоть как-то сгладить возникшую неловкость спросила:

— А что это за поезд, Пятьсот Веселый?

— У каждого он свой, детка, — неожиданно тихо и мягко ответил Бес. — Когда-то был такой, пятьсот тридцать пятый. Саратов — Адлер. Но для тебя он не подойдет, у тебя будет какой-нибудь еще, или уже был, и не обязательно именно поезд…

Сделав круг по оживленной улице вдоль телецентра, минивэн, мягко шурша шинами, припарковался не далеко от центрального входа. Охранник сидевший в небольшой будочке рядом с полосатым шлагбаумом поднял глаза, окинув машину равнодушным взглядом, и тут же опять погрузился в чтение красочного журнала.

— Что это за автобус на стоянке, вчера я его здесь не видел, — напряженно оглядываясь по сторонам, спросил Бес.

— Видишь на нем написано TV? Наверное, тачка местных телевизионщиков, а что раньше не видел, неудивительно, он же должен все время быть в разъездах, сюжеты там снимать и все такое, — успокоительно похлопал его по плечу Кекс.

— Все равно не нравится он мне что-то, и стекла, блин, тонированные. Нехорошо это как-то…

— Давай схожу, проверю, — с готовностью вызвался Маэстро.

— Да ладно, сиди уже, теперь рисоваться ни к чему. Как бы там ни было в течение ближайших тридцати минут нам работать. Самолеты уже должны садиться. Итак, еще раз, выходим все вместе, кроме Ирины, она отгоняет тачку в соседний квартал на стоянку и ждет там. Остальные как можно быстрее вперед. Охранник в будке твой, Самурай, и, желательно, без шума. Может успеем войти, пока они спохватятся, тогда все будет проще. Никита, идешь сзади всех и не лезешь под пули, твоя работа начнется после. Кекс, страхуешь его. Маэстро и Студент, со мной впереди, мы — ударная группа. Самурай, остаешься на улице на всякий случай. Всем ясно?

В ответ напряженные сосредоточенные кивки и чуть более развязная, чем обычно, тоже нервничает, реплика Маэстро: "Давно все ясно, начальник, чего воду в ступе толчем? Тупых и тормознутых у нас нет. Даже Ник больше не колется, правда, торчок?"

Ирина, случайно глянув в зеркало заднего вида, поймала взгляд Самурая. Его расплывшееся в широкой, до ушей, улыбке лицо выражало неизъяснимое блаженство, в глазах плясали веселые искорки, щеки от прилива напоенной адреналином крови раскраснелись нездоровым лихорадочным румянцем. Мысли о предстоящей схватке явно его заводили и настраивали на веселый и бесшабашный лад. "Да он псих! Псих ненормальный! — с неожиданным ужасом поняла Ирина. — Они все психи!" Бес выстукивал пальцами по торпеде гвардейский марш, искоса поглядывая на лежащую рядом радиостанцию, постоянно работающую на прием. Кекс нежными ласкающими движениями гладил приклад автомата, нашептывая ему что-то интимное. И лишь Студент, по мнению Ирины, имел вид адекватный сложившимся обстоятельствам — он поминутно нервно вздрагивал всем телом, несмотря на работающий на полную мощность кондиционер, обильно потел и постоянно бестолково рылся в карманах разгрузки проверяя на месте ли снаряжение.

Хотя сигнала долго и напряженно ждали, но как в таких случаях обычно бывает, он все равно застал всех врасплох.

— Третий, десятому! Третий, десятому! Отвечай, мать твою! — истерично взвыла рация.

— Третий на связи! — выдохнул Бес, от волнения не сразу попав пальцем на тангенту.

— Сваливай оттуда, третий! Тут жопа! Они нас ждали! А-а-а, сука!!! Ты слышал, третий?! Жопу в горсть и вали оттуда прыжками!

На фоне прерывающегося, то и дело сбивающегося на нервные всхлипы голоса, явственно слышались сыпавшие горохом выстрелы и хлопки ручных гранат.

— Кто-то сдал, третий! Если сможешь уйти, передай главному, кто-то сдал! Нас тут ждали!

— Я понял, десятый! Могу чем-то помочь?

— Спасай свою задницу, придурок! Нам уже не поможешь. Будешь дома, передавай привет Рязани!

— И Волгограду! — вклинился чей-то голос.

— Питеру!

— Казани!

— Да, мужики, я понял. Удачи вам! — Бес бросил бесполезную теперь рацию обратно на торпеду и зло ощерился в сторону Ирины. — Что, не слышала? Заводи, поехали!

Но едва мотор минивэна фыркнул перед тем, как мерно загудеть, перекачивая через свое железное сердце автомобильную кровь — бензин, с шипеньем разъехались в сторону двери стоявшего неподалеку автобуса с надписью TV, выпуская на стоянку целую толпу затянутых в камуфляж ловких и гибких тел с ярко-желтыми беретами на коротко стриженных головах.

— Жандармы! — взревел с заднего сиденья Кекс, передергивая затворную раму.

— Ох, чуял же, неспроста этот автобус тут стоит! Да выворачивай, выворачивай! — в тон ему выл Бес, вырывая руль из рук оцепеневшей от неожиданности Ирины.

А пятнистые фигуры, подбадривая себя дикими воплями и стрельбой поверх машины, неслись им наперерез, явно намереваясь взять этих белых живьем. Маэстро развернулся к сжавшемуся около правой дверцы Никите:

— Ты навел, сука! Ты! Торчок долбанный! — сказано было казалось одними губами, так, чтобы никто не услышал, но Никита понял и так, а заглянув в горевшие мрачным огнем глаза, прочел в них свой приговор и пронзительно как загнанный охотниками заяц заверещал.

Маэстро сгреб его правой рукой за шиворот, левой вырвал из нагрудного кармана разгрузки «феньку» привязанную за кольцо к специальной петле таким образом, чтобы при рывке сразу освобождать чеку, и не долго думая, одним резким движением засунул взведенную гранату глубоко за пазуху технику. Тот завопил еще громче, так, что перекрыл даже хлопок отскочившего предохранительного рычага. А потом дверца перед ним распахнулась во всю ширину, и мощный толчок выбросил его из машины на теплый асфальт прямо под ноги набегавшим бойцам группы захвата. Последним, что он успел увидеть, было перекошенное в ненавидящей гримасе лицо Маэстро странно медленно поднимавшего автоматный ствол.

— Ника потеряли! Ник вывалился! — отчаянно закричала пропустившая возню на заднем сиденье Ирина, пытаясь остановить машину.

Но нога сидевшего рядом Беса больно ударила по ее ступне, до отказа вжимая в пол педаль газа. Как обезумевший от шпор наездника мустанг, развивая с места невозможную скорость, минивэн стремительно скакнув вперед и уже в полете разворачиваясь, влетел в узкую улочку, как раз в этом месте пересекавшую проспект. Где-то за их спиной громом ударил взрыв. "Упокой Господь душу грешника!" — издевательски расхохотался Маэстро.

— Быстрее, быстрее! — орал ей в лицо Бес, больно давя каблуком на лежащую на педали ступню, жесткая мозолистая лапа таким же образом вжала ее ладонь в руль.

Ирина почему-то видела улицу и силуэты встречных машин расплывчатыми, будто в тумане, и лишь почувствовав на губах соленую влагу, поняла, что глаза ей застилают слезы.

— Быстрее! Быстрее!

В каком-то глухом тупике они наконец на минуту остановились, и Бес, обежав машину вокруг, силой выволок ее с водительского места и втолкнул в заднюю дверцу, где ее совсем не деликатно приняли чьи-то крепкие руки, втащив внутрь и тут же зажав между закаменевшими напряженными мускулами мужскими плечами.

— Не ссы в компот! — горланил ей в ухо кто-то, кажется Самурай. — Главное, чтобы выезды из города перекрыть не успели. Тогда уйдем! Тут до границы сорок километров! Час езды! Так что не ссы, уйдем! И хуже бывало!

Не успели. Что произошло на выезде из города, она поняла плохо. Неожиданно машина встала, и все куда-то спешно повыпрыгивали. Зачастили выстрелы и взрывы, по ушам стегнули яростные вопли. А потом будто кто-то тяжелой кувалдой замолотил по кузову. Ни живая, ни мертвая от страха Ирина скорчилась на полу между сиденьями, пытаясь шептать слышанную когда-то молитву. Как маленькая девочка она попыталась зажмурить глаза и представить, что ее здесь нет, что это лишь страшный сон и вот-вот она проснется в своей постели и все будет хорошо. Ведь правда, Господи, ведь того, что сейчас происходит, не может быть на самом деле. Это просто она, глупая курица, придумала себе такой ужас, а на самом деле ничего этого нет. Ведь так, Господи, правда? Ну же, умоляю! Пусть я проснусь, Господи, только прямо сейчас, иначе я не выдержу. Ну же! Ну!!!

Лязг автомобильной дверцы заставил ее сжаться, как испуганного зверька окруженного охотниками, в надежде, что так ее не заметят.

— Хера разлеглась, овца! Вылезай, машина сейчас рванет!

Голос Маэстро прозвучал в ушах неземной музыкой, в эту минуту она почти любила его и готова была расцеловать, не смотря на грубость произнесенных слов.

— Маэстро, миленький, — бессвязно лепетала она. — Забери меня отсюда…

— Да вылазь ты, кошелка, кому сказал! — в голосе послышалось неприкрытое раздражение, и сильные пальцы потянули ее за шиворот.

— Да, родненький, уже лезу. Я сейчас… Сейчас… Я уже… — Ирина быстро-быстро затараторила опасаясь, что вот сейчас он рассердится на нее за медлительность и уйдет, оставив ее одну в этом страшном месте. К тому же в салоне ощутимо запахло гарью, ей даже показалось, что она чувствует на коже опаляющий жар крадущегося к ней пламени.

Кое-как выбравшись из покореженной машины, она поняла, что Маэстро отнюдь не шутил, багажник минивэна весь сочился алыми языками, подбирающимися к бензобаку. Черным дымом исходили когда-то белые бетонные стены блокпоста на въезде в город, вокруг лежали в неестественных позах с вывернутыми руками и ногами чем-то неуловимо напоминавшие брошенные груды тряпья чернокожие тела. Густо пахло сгоревшим порохом и кровью. Бес и кажется Самурай беззастенчиво ворочали тела убитых, роясь в их карманах, отцепляя с поясов фляги и какие-то сумки. "Будто падальщики", — решила про себя Ирина, и ее неожиданно затошнило.

— Давай, давай, не тормози! — подтолкнул ее в спину Маэстро. — Остались мы без тачки, так что теперь ножками, ножками! Раз, два! Пока они на лошадях: раз, два, три, четыре, раз, два, три, четыре… Мы ножками вдвое быстрей: раз, два, раз, два… Ну давай, пошла, пошла, корова, нечего зеньки пялить, они догонят!

Тут только Ирина заметила еще две знакомые фигурки, уже подбегавшие к зеленеющей вдали стене тропического леса.

— Зачем они, это? — Ирина слабо кивнула в сторону обшаривающих покойников Беса с Самураем.

— До границы километров сорок, крошка, надо что-то есть и пить. А мертвым оно уже без надобности, — хищно оскалился Маэстро, подхватывая ее под руку и волоча за собой.

— Я это есть не буду… — замотала головой Ирина.

— Значит сдохнешь, зайка. Но думаю, до этого не дойдет, — откровенно веселясь, заулыбался Маэстро. — Хватит болтать, береги дыхалку.

Вскоре они уже с разбегу вломились во влажную духоту густого тропического леса.

* * *

Номер мотеля отличался той самой унылой убогостью, что свойственна маленьким придорожным гостиницам всех стран. Но проведшей сутки в джунглях Ирине он казался сейчас верхом роскоши и комфорта. Наконец-то появилась возможность содрать с себя ненавистный камуфляжный комбинезон, пропитавшийся грязью, потом и кровью, закаменевший местами грубой жесткой коркой. В душе была горячая вода, и Ирина с непередаваемым наслаждением подставляла упругим струям измученное покрытое синяками и царапинами тело, с ожесточением терла себя дешевым вонючим мылом, будто пытаясь смыть все происшедшее с ней за сутки.

Хозяин мотеля ни о чем не расспрашивал, странную постоялицу, прикатившую на запыленном почтовом грузовичке, благо в карманах ее пятнистой робы нашлось несколько сотен долларов, а это было по мнению старого, много повидавшего негра достаточным основанием, чтобы избавить человека от докучливых вопросов. Он вполне удовлетворился сбивчиво поведанной ему шитой белыми нитками сказкой о туристке, потерявшейся в джунглях во время организованного какой-то частной фирмой сафари, при этом деликатно не заметив, ребристого тела боевой гранаты, торчащего из кармана в нескольких местах продранного разгрузочного жилета. Почему бы и нет, если человек считает, что на охоту надо ходить с гранатами, то ради Бога, лишь бы платил, а дальше его личное дело. И вообще, меньше знаешь — лучше спишь! Кошмары не мучают.

Ирине тоже понравился сговорчивый старичок. Гораздо больше, чем шумный любопытный водитель грузовика подобравшего ее на заброшенной режущей глухие джунгли дороге. Того было не унять, трещал на ломаном английском без умолку, не давая ни минуты покоя, пришлось пугнуть пистолетом, только угроза оружием заставила его замолчать. Что мужичок трусоват, Ирина поняла сразу, еще в том момент, когда только остановив машину, истерично требовала, помочь ей принести к дороге мертвое тело Беса, умершего как оказалось всего в паре километров от цели пути. Она вспомнила, как отвратительно мелко дрожали его губы, как выпучивались глаза, как дрожал голос, повторяющий раз за разом: "Там бухеба! Туда ходить нет! Нет, не ходить! Бухеба есть людей! Не ходить!" До предела измученная девушка уступила, водитель поспешно тронул с места машину и чихая мотором и поминутно дребезжа всеми своими деталями на выбоинах грузовичок резво побежал по дороге возвращая ее обратно в цивилизованный мир.

Сейчас, когда она стояла под теплыми струями, омывающими ее тело, ей вдруг стало невыносимо стыдно за ту слабость, за страх, что так удачно подвернувшаяся машина, может ее не взять, и так же внезапно как появилась пропасть, раствориться за горизонтом. Конечно, надо было тогда настоять на своем, им хватило бы часа, чтобы забрать Беса, всего какой-то час. А теперь его мертвое тело одиноко лежит посреди джунглей на поживу хищным зверям и каннибалам-бухеба. Этот человек не заслужил, такой участи, того, чтобы у него не осталось даже могилы, того, чтобы никто не узнал, как и где он погиб. "Нет! — про себя решила она. — Так не будет. Ведь Дима наверняка знал этих людей, как-то же он их нанял. Значит, через него можно будет найти их родственников. Сообщить им, выплатить какую-нибудь компенсацию… Возможно даже удастся отыскать эту самую Вику…". Мысль об этой пресловутой Вике почему-то показалась ей неприятной, и одновременно стало чрезвычайно любопытно хоть одним глазком поглядеть на ту женщину, в которую был влюблен Бес. "Наверняка, какая-нибудь расчетливая стерва, задурившая мужику голову! Ей, поди, и дела не будет до его гибели", — мстительно подумала она.

Однако следовало не предаваться размышлениям, а действовать, причем немедленно. Пока она еще далеко не в безопасности, так что успокаиваться рано. Необходимо было срочно сообщить о происшествии Диме, а уж он наверняка все сделает, возможно, даже приедет сам. Да, конечно, как только он услышит о происшедшем, то непременно сам примчится сюда первым же рейсом. Телефон нашелся в комнате хозяина гостиницы, а бумажка в сотню долларов легко решила проблему оплаты, и вот уже в трубке понеслись длинные гудки вызова. С Димой ее соединили сразу же и без лишних вопросов, это было хорошим знаком, значит, за время ее отсутствия секретарша не успела забыть голос, а это в свою очередь подтверждало, что ее, Ирины, статус особо приближенного и доверенного лица директора (так это называется, чтобы соблюсти приличия) ничуть не изменился. Ирина про себя даже довольно улыбнулась. Однако сам разговор с любимым ее немало разочаровал. Дима, казался растерянным и расстроенным, никакой особой радости по поводу ее чудесного спасения не выказал, даже вроде наоборот был этим фактом разочарован, говорил чужим слащавым голосом, поминутно называя ее то птичкой, то рыбкой. "Совсем, как Маэстро!" — кольнула неуместная мысль. В конце концов, подробно расспросив ее, где именно она сейчас находится, пообещал в течение нескольких часов подослать кого-нибудь из сотрудников африканского филиала со всем необходимым. Строго настрого велел оставаться на месте и из номера не высовываться, посетовал на дела не дающие приехать лично, посокрушался по этому поводу и, скомкано попрощавшись, положил трубку. У Ирины в душе даже остался какой-то мерзковатый осадок от этого общения. Она однако, списала это на усталость и расстроенные нервы и, вернувшись в номер, упала на кровать, и заснула тяжелым сном без сновидений, будто провалившись в глубокий черный колодец.

Разбудил ее негромкий, деликатный стук в дверь. В окошко сквозь поднятые жалюзи тихонько заглядывали звезды, в номере было темно. Видимо проспала до ночи, поняла Ирина, а стучится тот, кого отправил ей на помощь Дима.

— Кто там? — громко спросила она, приподнимаясь с кровати.

— Ирина Сергеевна, меня прислали за Вами, — тут же откликнулся из-за двери мужской голос.

"Ну вот, все и позади, — с облегчением подумала она, поднимаясь и включая свет. — Больше не надо ни о чем заботиться, теперь все будет хорошо".

Щелкнув замком, она открыла дверь. На пороге стоял высокий широкоплечий парень и глядел на нее веселыми голубыми глазами. Взгляд его был так по-детски восторжен и наивен, что Ирина в первый момент даже смутилась.

— Ой, а я Вас что-то не припомню. Вы не ошиблись? Вас точно ко мне прислали?

— Да нет, Ирина Сергеевна, я не ошибся. Я просто только недавно из Москвы прилетел, а раньше в «РусОйл» курьером работал. Конечно, Вы меня не помните, не велика птица… Меня Мариком зовут. Позволите войти?

— Да, конечно, конечно… — чувствуя еще большую неловкость, заторопилась Ирина. — Вы проходите…

"Вот глупая курица! — ругала она себя в душе. — Человек из-за тебя через границу мчался, все дела бросив, а ты тут в шпионов играешь…".

— Мне право не удобно. Я сама здесь только что обосновалась и даже не знаю чем бы мне Вас угостить. Может хотите выпить, или перекусить?

"Что ты несешь?! Гусыня! Что ты такое несешь?! Какая выпивка? А если он согласится, где ты что возьмешь?"

На Иринино счастье гость лишь радостно улыбнулся, отрицательно замотав головой.

— Спасибо, конечно, за заботу, Ирина Сергеевна, но ничего не надо! Нам не стоит задерживаться в этой дыре. Машина ждет, мне приказали доставить Вас как можно скорее. Вот я Вам здесь вещи принес, а то в таком виде по улицам расхаживать не стоит. Ну я имею в виду, конечно, одежду, а не Ваш вид, не то что бы, просто вот, — окончательно запутавшись в сложной фразе, он так по мальчишески залился стыдливым румянцем, что Ирина сразу позабыла о своих комплексах и вновь обрела присущую ей уверенность.

— Ладно, я поняла. Давайте, что там у Вас.

Марик, все еще мучительно краснея, передал ей объемистый пакет, в котором оказался чистый и отглаженный женский охотничий костюм цвета хаки украшенный множеством не несущих функциональной нагрузки пряжечек, ремешков и кармашков. Вобщем мечта богатой избалованной туристки. Ирина тут же упорхнула в ванную переодеваться, а когда в новой одежде, свежепричесанная, с неброским, но эффектным макияжем (косметичка оказалась в том же пакете) предстала перед Мариком, то просто повергла его в шок. Несколько секунд в полном ступоре он глазел на нее с абсолютно глупым выражением лица. Довольная произведенным впечатлением Ирина, грациозно по-кошачьи потянулась:

— Ну что, мы куда-нибудь едим, или Вы уже передумали?

— Едем, едем, — судорожно сглатывая слюну, подтвердил Марик. — Только надо сначала собрать всю Вашу старую одежду и вещи. Все, что было с Вами в джунглях, очень важно, чтобы здесь ничего не осталось. Это может стать уликой. Вы ведь понимаете, что сейчас по всей Дагонии ищут участников переворота? Так что необходимо уничтожить все следы.

Сборы заняли несколько минут. Марик оказался чрезвычайно дотошным типом и лично обследовал, все потаенные уголки и местечки, не осталось ли где чего? При этом его вдохновенное восхищение Ириной вдруг куда-то улетучилось, как и не было. Девушка даже немного обиделась на него. Действительно, кому понравится, когда на тебя не обращают абсолютно никакого внимания, будто на старую ненужную мебель?

— Ну? Вы закончили, наконец, обшаривать углы? Мы можем теперь ехать?

Надо отдать ему должное, Марик мгновенно среагировал на нотки обиды, прозвучавшие в ее голосе, и тут же виновато заулыбался, подходя к ней ближе и беспомощно разводя в стороны руки.

— Простите, я, наверное, чрезмерно увлекся игрой в детектива…

Улыбка у него была смущенная, какая-то по-мальчишески беззащитная и открытая, и Ирина сама невольно улыбнулась в ответ. Обольстительно, будто королева, дарящая монаршью милость влюбленному в нее юному пажу.

— Так уж и быть, я…

И осеклась, потому что мгновенье назад его правая рука, расслабленно отведенная в сторону, вдруг резко свистнув разрываемым с бешеной скоростью воздухом, рубанула ее по сонной артерии. Ноги Ирины вдруг подкосились став ватными, все завертелось перед глазами, все удаляясь и удаляясь… Она бы упала, если бы ее не подхватили крепкие надежные мужские руки. Это ощущение неожиданных объятий стало последним, дальше была лишь чернота…

Аккуратно опустив обмякшую девушку на мерзко скрипнувшую пружинами кровать, Марик принялся за дело. Теперь он больше не походил на наивного мальчишку, необходимость поддерживать маску отпала, и лицо его приобрело холодное сосредоточенное выражение, а движения стали быстрыми и точными. Вот он извлек из кармана пакет с грязно-белым порошком и со сноровкой бывалого наркомана принялся за приготовление дозы. Вот только доза эта была гигантских размеров и, пожалуй, могла бы отправить на тот свет лошадь, не то что молодую, никогда не пробовавшую наркотиков девушку. Через несколько минут, игла, хищно натянув нежную бледную кожу на сгибе руки Ирины, впилась в вену выпуская в нее смертоносный заряд. "Этакий символический половой акт! — подумал Марик, он был весьма начитан, имел два высших образования и чрезвычайно гордился своим ассоциативным мышлением недоступным обычному человеческому быдлу. — Только вместо члена шприц, а вместо новой жизни я вливаю в нее смерть. Очень символично, жаль, никто не оценит". Сложив губы куриной гузкой, он послал бесчувственной Ирине воздушный поцелуй. Затем заторопился: сунул пакет с остатками порошка в карман охотничьей куртки девушки, туда же поместил несколько одноразовых шприцев в упаковках. Метнулся в ванную и разложил там в нарочитом беспорядке мыльные принадлежности и косметический набор. Вернулся в комнату, подобрал брошенный на полу шприц, и тщательно протерев его платком, приложил к пластиковому телу безвольные пальцы девушки. Наконец настало время последнего штриха, им стала изящная сумочка с документами Ирины, среди которых нетрудно было найти оплаченные купоны одной из местных фирм действительно специализирующейся на организации сафари, в купонах было проставлено завтрашнее число. Итак, картина получалась довольно ясная. Богатая и развращенная белая туристка, прибыв днем раньше для участия в сафари, останавливается в маленьком безвестном мотеле на краю города, чтобы без помех насладиться наркотическим дурманом, но превышает допустимую дозу и умирает. Несчастный случай! Соболезнования родным и близким, и сумма с четырьмя нулями в твердой иностранной валюте на личный счет главы Службы Безопасности компании «РусОйл»! Финита!

Еще раз окинув взыскательным взглядом художника получившуюся картину, чуть поправив одежду девушки и расстегнув верхнюю пуговицу куртки, Марик, прихватив пакет с оружием и заляпанным чужой кровью тропическим обмундированием, протирая на ходу платком все поверхности которых касался, вышел из номера. Бесшумной тенью скользнув по длинному гостиничному коридору, он ловко выбрался в узкое окошко на его противоположном конце и аккуратно прикрыл за собой раму.

Хозяин мотеля вызвал полицию лишь утром, встревожившись от того, что молодая постоялица не показывается из номера почти сутки. Прибывший чернокожий инспектор, неповоротливый, из-за толстого пивного брюха похожий на бегемота, брезгливо осмотрел место происшествия. Все было понятно с одного взгляда, но он все же для проформы допросил старика-портье.

— Откуда она вообще здесь взялась.

— Приехала с кем-то. Говорила, что заблудилась на сафари…

— Да не на сафари она заблудилась, все ты перепутал, старый, она только на сафари приехала. Видал купоны. Да мне год нужно работать и ничего не есть, чтобы оплатить такие!

— Да у этих белых денег куры не клюют, вот и бесятся с жиру, — тяжело вздохнул старик.

— Не знаю, как у белых, — листая Иринин паспорт, пробормотал себе под нос полицейский. — А вот уж у русских так точно… Денег полно, а ума нет… Как русский не приедет, так жди беды… Странные они… Что с собой делают, это уму не постижимо! В Бога не верят! Черта не боятся! Жизни не ценят, ни своей, ни чужой… Странный народ, непонятный… Ну да что уж там! Слышь, старый, может к ней приходил кто? Гости там, или я не знаю?

— Да нет, инспектор, никого не было.

— Может кто из твоих постояльцев с ней о чем говорил?

— Да какие сейчас постояльцы, инспектор, кроме нее во всем мотеле никого и нет…

— Ну тогда дело ясное, — подвел итог полицейский.

— А чего же здесь неясного… — согласился с ним старик.

Оглавление

Африканский вояж

Студент

Кекс

Маэстро

Самурай

Бес

Ирина и Никита

Реклама на сайте