«Человек с чужим прошлым»

Василий Веденеев Человек с чужим прошлым

Пролог

Шестого июля 1939 года, около четырех часов дня, напротив ворот поместья Каринхолл в Германии остановился большой автомобиль. Его единственный пассажир — крупный шведский промышленник и инженер Биргер Далерус, с нескрываемым интересом всматривался сквозь лобовое стекло в очертания замка.

Да, именно замка!

Четыре года назад, когда Далерус познакомился с Германом Герингом, первой женой которого была шведская баронесса, ему довелось побывать в поместье командующего люфтваффе. Но тогда здесь стоял лишь грубо построенный дом из балок, напоминавший северные блокхаузы. Теперь же взору изумленного шведа предстал высокий забор, окаймлявший дорогу, ведущую через парк к дворцу. На его столбах внимательный глаз инженера отметил замысловатые украшения и бронзовые скульптуры. Около дворца трудилось множество рабочих, занятых расширением пристроек к крыльям замка.

Шведского промышленника встретил дворецкий, провел его по анфиладе комнат, показал роскошный кинотеатр в полуподвале, пивной зал, оформленный в древнегерманском стиле, и огромный кабинет хозяина со множеством картин старых мастеров.

«Спектакль, — неприязненно подумал швед, следуя за дворецким, бесшумно двигавшемся по узорному паркету. — Навязчиво подчеркивают изменения, произошедшие с момента моего последнего визита. Хотят показать, что произошло с национал-социалистскими руководителями с тех пор, как они взяли власть? Или намекают на незыблемость своей империи?»

Наконец дворецкий остановился около высоких дверей.

— Господин Далерус, господин Геринг просит его извинить. Сегодня на пять часов назначен прием, на который приглашены знаменитости немецкого театра и кинематографии. Поэтому господин Геринг не сможет уделить вам много времени. Прошу… — и дворецкий с легким поклоном распахнул створки.

В большом зале прохаживались несколько офицеров штаба Геринга в белоснежных мундирах и белых штиблетах. Самого командующего еще не было.

Швед сделал несколько шагов вперед и сдержанно поклонился, здороваясь с офицерами. В ответ офицеры вскинули руки в нацистском приветствии.

Открылись двери в противоположном конце зала, и вошел Геринг: тучный, краснолицый, в увешанном орденами мундире из светло-голубой замши. Небрежно кивнув присутствующим, он знаком отозвал Далеруса в сторону. Не говоря ни слова, вопросительно уставился на него отекшими глазами.

Швед понял: близкий друг Адольфа Гитлера и один из создателей национал-социалистской рабочей партии Германии ждет от него объяснения причин визита.

— Господин Геринг, — негромко начал швед заранее приготовленную речь. — Не далее как второго июля я встречался с некоторыми моими друзьями в «Конститьюшнел клаб», где мы обсудили сложившееся в международной политике положение. Мои друзья занимают весьма видное положение в английском обществе и ясно резюмировали мнение общественности своей страны: в дальнейшем Англия не потерпит наступательных акций Германии! Я уже неоднократно замечал, что в вашей империи имеется склонность игнорировать нежелательные сообщения. В этой связи я счел своим долгом сообщить вам это мнение английской общественности.

Геринг молчал.

— Как представляется, сейчас необходимо сделать все, чтобы избежать войны, — немного помедлив, продолжил Далерус под сонным взглядом командующего. — Я уполномочен моими английскими друзьями предложить вам провести встречу, в ходе которой вы и несколько других членов германского имперского правительства могли бы осуществить переговоры с английскими государственными деятелями.

Геринг молчал.

— Я прошу вас дать мне ответ о возможности такой встречи.

Геринг утвердительно кивнул и вышел из зала; следом за ним ушли его офицеры.

Дворецкий проводил шведского промышленника до машины и любезно открыл перед ним дверцу…

* * *

Восьмого июля Далерус наконец получил официальное уведомление от Геринга, что Гитлер дал согласие на встречу. Воодушевленный первым успехом, швед начал заниматься организацией проведения переговоров представителей двух империй.

Для совещаний он предложил дом, принадлежавший его жене и расположенный в местечке Сенке Ниссен Куг в немецкой провинции Шлезвиг-Гольштейн, недалеко от датской границы.

Промышленник не предполагал, что «историческая» встреча будет проходить на земле, в честь которой назван один из мощных боевых кораблей военно-морских сил Германии, через полтора месяца прославившийся тем, что выпустил из жерл своих пушек первые снаряды Второй мировой войны…

* * *

Встреча состоялась седьмого августа. С немецкой стороны в ней участвовали Геринг, генерал Боденшатц и доктор Хюттл. С английской — семь высокопоставленных представителей деловых кругов. Едва успев начать переговоры, они недвусмысленно заявили: если Германия вновь попытается захватить чужую территорию, Британская империя встанет на сторону Польши.

Геринг, тряся обвисшими как у бульдога щеками, дал честное слово солдата и государственного деятеля сделать все от него зависящее для предотвращения войны, не упустив при этом возможности напомнить, что он располагает самой сильной авиацией в мире!

Утром англичане уехали, чтобы доложить о ходе переговоров в «Форин оффис» — Министерство иностранных дел.

* * *

К двадцать третьему августа 1939 года Гитлер уже закончил все приготовления к войне и срочно вызвал в свою ставку, расположенную в Оберзальцберге, высших руководителей вермахта.[1]

— Я для того созвал вас сюда, чтобы еще раз бросить взгляд на детали моего решения…

Фюрер заметался по кабинету, сжимая и разжимая кулаки.

— Из побудительных причин нужно выделить две: мою личность и личность Муссолини. В сущности, от меня зависит все — от моего бытия и моих политических способностей. В будущем наверняка не встретится человек с большим авторитетом, чем у меня. Следовательно, мое существование является очень ценным фактором! Однако я в любой момент могу пасть жертвой покушения преступника или безумца. Другим личным фактором является дуче. Его существование тоже имеет решающее значение. Дуче — человек с самыми крепкими нервами в Италии. На другой стороне перед нами развертывается негативная картина. В Англии и Франции мы не находим выдающихся личностей. Руководители наших противников остаются на уровне значительно ниже среднего. Они не являются людьми действия. Наряду с личными факторами для нас благоприятно и политическое положение. Все эти обстоятельства вряд ли смогут существовать через два-три года. Никто не знает, до каких пор я проживу. Поэтому лучше, если столкновение произойдет сейчас!..

Гитлер остановился у стола, оперся на его крышку кончиками слегка подрагивающих от нервного возбуждения пальцев и медленно обвел собравшихся зеленоватыми глазами. Лица и спины генералов и высших сановников рейха закаменели.

— Наше отношение к Польше становится невыносимым! — неожиданно выкрикнул фюрер, сделав резкий жест левой рукой. — Сейчас больше вероятность того, что Запад не вмешается! Поэтому мы должны встать на путь смелых действий с беспощадной решительностью. Нужны крепкие нервы, твердая, как сталь, решимость… Я боюсь только того, — внезапно сникнув, едва слышно проговорил Гитлер, — что в последний момент какая-нибудь свинья вылезет с предложениями о посредничестве…

* * *

Вечером того же дня Геринг сам позвонил Далерусу и попросил срочно приехать в Берлин. Шведский промышленник не замедлил откликнуться и двадцать четвертого августа встретился с Герингом, который отлично знал, что война уже неминуема. Однако, тщательно скрывая это от шведа, рейхсмаршал попросил его отправиться в Лондон.

Гордый своей миссией миротворца, Далерус прибыл к министру иностранных дел Британской империи лорду Галифаксу.

— Сегодня в полдень наш посол в Берлине Гендерсон говорил с Гитлером, — доверительно сообщил лорд. — Надеюсь, соглашение все же возможно. Я готов написать письмо Герингу с подтверждением намерений Англии мирно решать дела на континенте…

* * *

Двадцать шестого августа Далерус вновь встретился с Герингом в салон-вагоне личного поезда командующего и вручил ему письмо лорда Галифакса. Ровно в полночь Геринг передал его Гитлеру.

На другой день Далерус вылетел в Лондон. Ночью он был принят фюрером, и сейчас вез в своем портфеле предложения немцев: «Германия дает гарантию относительно того, что она силами вермахта будет защищать Британскую империю, где бы ни постигло ее нападение; Германия желает заключить с Англией договор или союз; Англия должна помочь Германии овладеть Данцигом и польским коридором…»

* * *

Двадцать шестого августа, вроде бы отошедший в сторону от политической борьбы, но на самом деле только выжидавший удобного момента, чтобы взять верховную власть в Британской империи в свои веснушчатые пухлые руки, Уинстон Леонард Спенсер Черчилль вернулся из Франции на острова, безошибочно почуяв неминуемый политический и военный кризис, должный привести его наверх…

До начала Второй мировой войны оставалось пять дней. В России убирали созревшие под мирным небом хлеба, во Франции давили виноград. Даже поляки, уже с апреля испытывавшие постоянные провокации немцев, еще не верили в возможность войны…

* * *

В ночь на первое сентября в польских деревнях справляли «дожинки» — старый и славный народный праздник, от которого, казалось, всегда веяло теплом хлева, ароматом свежеиспеченного хлеба из зерна нового урожая, взятого из полного после недавнего обмолота амбара. Праздник, после которого ждали студеной, снежной зимы; праздник, на котором хозяева, садясь за стол, клали на домотканые скатерти тяжело гудящие натруженные руки, а женщины, весь день хлопотавшие у печи, разгибали наконец, сладко потягиваясь, согнутые в бесконечных заботах по дому и в работе на жнивье спины…

Солдаты тоже не спали в казармах. Особенно новобранцы из селян. Даже муштра на плацу, ежедневные утомительные занятия и марши не могли их заставить забыть про «дожинки», и они тихо перешептывались в темноте, примолкая, заслышав шаги дневальных…

* * *

Первого сентября 1939 года в четыре часа сорок семь минут утра майор Сyxapский, командир польской военной части Вестерплатте под Данцигом, послал в военное министерство в Варшаву сообщение по радио: «Немецкий линкор „Шлезвиг-Гольштейн“ в четыре часа сорок пять минут открыл по нам огонь из всех орудий. Обстрел продолжается. Жду ваших указаний».

В этот же час силы вермахта начали массированное наступление на территорию Польской республики на всех участках границы. Вскоре, подавив сопротивление поляков, немецкие танки, окрашенные в зловещий черный цвет, вышли на дорогу к Ченстохове…

Гауптман Фабиан, удобно расположившись за складным столиком в полевом радиоцентре, задумчиво водил острой ножкой циркуля по крупномасштабной карте Польши. Жирно проведенные красным карандашом стрелы на серовато-коричневой немецкой карте, обозначили путь, по которому двигались механизированные группы абвера под командованием опытных офицеров Шнейдера, Булана и Енша, получивших приказ внезапным ударом парализовать разведцентры противника и захватить все имеющиеся в них материалы.

Игла циркуля, — такого мирного, блестящего никелем чертежного инструмента, но сделанного из крупповской стали, — безжалостно втыкалась в пройденные специальными группами пространства чужой территории, оставляя на бумаге ровные дырочки, словно отметки пулеметных очередей с машин люфтваффе, повисших над дорогами.

За спиной гауптмана попискивала рация — командиры групп каждые полчаса сообщали о ходе операций. Один из радистов немного повернул верньер настройки приемника. Из динамика рванулся резкий, захлебывающийся на высоких нотах голос.

— Прибавьте громкость, ефрейтор! — не оборачиваясь, приказал гауптман. — Говорит фюрер!..

* * *

В десять часов утра в Берлине Гитлер выступил с речью в рейхстаге:

— Сегодня ночью немецкая территория была обстреляна солдатами Польши. С пяти часов сорока пяти минут мы отвечаем на обстрел и, начиная с данного момента, отплатим бомбой за каждую бомбу!.. — кричал фюрер с трибуны, не зная, что по халатности чиновников, готовивших речь, в нее вкралась ошибка во времени на целый час.

Но даже если бы он и узнал об этом, то только презрительно скривил губы под усами-щеткой: какая разница, часом раньше или позже приступить к окончательному покорению всей Европы, всего Мира!

Началась Вторая мировая война…

Глава 1

Переходя улицу, пан Викентий вновь незаметно оглянулся. Так и есть! Подозрительный тип, увязавшийся за ним на перекрестке недалеко от базара, не отставал — прохожих мало и обнаружить слежку не представляло особого труда. К тому же преследователь не особо и прятался. Сделав равнодушное лицо, он упрямо шагал и шагал за паном Викентием, останавливаясь, когда останавливался тот, и снова двигаясь следом, когда Марчевский отходил от стены с наклеенным на нее очередным приказом военного коменданта или вставал с непросохших после недавно сошедшего снега садовых скамей в скверах.

И как назло ни одного трамвая! Можно было бы на ходу вспрыгнуть на площадку, а потом также внезапно соскочить и скрыться в запутанных проходных дворах. Или доехать до конечной остановки на окраине и там избавиться от настойчивого соглядатая другим способом. Не тащить же за собой «хвост» к квартире Зоси… Только этого не хватало!

В том, что «хвост» прицепился к нему не у подъезда Зосиного дома, пан Викентий был полностью уверен: он всегда тщательно осматривал улицу, прежде чем выйти — сначала из окон квартиры, потом с лестничной площадки и через стекло двери парадного. Да и кому знать, где он сейчас живет? Эту квартиру Зося заняла уже после начала войны, и просто счастливая случайность свела их вместе в трудном октябре тридцать девятого. Иначе он ни за что не нашел бы ее в жуткой круговерти кровавых событий столь скоротечной и столь же позорной войны.

Жены пан Викентий лишился в первую же бомбежку. Был дом, семья, уважение сослуживцев, заманчивые перспективы продвижения по ступеням лестницы, ведущей наверх, к новым чинам, наградам… а теперь нет ничего, кроме детей и Зоси — доброй, милой Зоси. И ненависти.

Нет, не той ненависти — яростной, туманящей мозг, а другой — расчетливой, холодной, сосущей изнутри сердце. Гложущей, как червяк, денно и нощно, в неутолимой жажде ударить врага побольнее, храня себя для новой и новой мести…

Пусть даже придется долго ждать удобного момента. Но он будет, обязательно будет! По крайней мере со своей стороны пан Викентий сделал все, чтобы этот момент наступил.

Сегодня он второй раз приходил на условное место встречи со связником. Тот должен был ждать его, начиная с десятого числа этого месяца по понедельникам, средам и пятницам днем ровно в половине второго, в маленьком помещении касс кинотеатра «Зевс». В это время там редко бывали посетители, желающие приобрести билет на просмотр немецкой кинохроники или старого фильма про ковбоев. Не те времена — сейчас людям не до кино.

Поэтому для встречи со связным Марчевский избрал именно кассы кинотеатра — меньше возможности для случайных совпадений, поскольку ни он, ни связник не знали друг друга в лицо. Только условные знаки для опознания друг друга и пароль: ничего не значащие для стороннего человека фразы. Остальное уже потом, когда они уйдут с места встречи…

Но связник не появлялся. Может быть, посланец Марчевского не дошел до новых друзей, или на той стороне ему не поверили? Нет, должен был дойти, должны были поверить — пан Викентий нашел именно такого человека, который и дойдет, и вызовет доверие у тех, кто должен теперь стать ему друзьями…

Но надо избавляться от непрошеного спутника на прогулке. Марчевский знал, что его ищут разные люди и с разными целями. С одними он сам страстно желал встретиться, с другими — нет. Господин в темном пальто и широкополой шляпе явно не посланец тех, с кем пану Викентию сейчас хотелось бы увидеться.

Поляк прибавил шагу и направился в сторону тихих улочек, скрывавших оставшиеся после прошлогодних бомбежек развалины. Больше не оглядывался — понял, что тип в широкополой шляпе прилипчив, как назойливая осенняя муха, и так просто не отвяжется. Что ж, в таком случае придется заставить его это сделать.

Пан Викентий невесело усмехнулся — многие из хорошо известных ему приемов избавления от слежки оказались непригодными в условиях оккупации. Но первая растерянность уже прошла, и мозг работал четко, выискивая наилучший вариант. Однако тревожное чувство, возникшее, когда он заметил господина в темном долгополом пальто, идущего следом с упорством гончей, не исчезало, а наоборот, усиливалось.

Ни к чему сейчас такие приключения, ни к чему. Слишком много поставлено на карту, сделан важный ход, даже не ход, а принято очень серьезное решение, осуществлены меры для его реализации, а тут возникали ненужные осложнения.

Марчевский с сожалением вспомнил о Мокотовском поле в старой, еще довоенной, Варшаве. Вот где было удобное место для встреч и неожиданных исчезновений. Там собирались тысячи людей, преимущественно безработных, которым некуда было девать свободное время. Некая своеобразная, стихийно возникшая биржа с неограниченным выбором дешевой рабочей силы. В такой толпе проще простого затеряться. Но сейчас не было ни Варшавы, ни Мокотовского поля — была полупустая улица без трамваев, редкие прохожие, жавшиеся к домам, быстро шагавший по грязному, покрытому лужами тротуару Марчевский и его молчаливый преследователь, от которого надо было избавиться.

Сзади послышался рокот моторов. Марчевский оглянулся — на улицу втягивалась моторизированная часть немцев: пятнистые тенты огромных грузовиков опущены, глухо гудели бронетранспортеры, стрекотали подпрыгивающие на булыжной мостовой мотоциклы.

Не стоило лишний раз искушать судьбу, и пан Викентий свернул за угол. Там, как он помнил, раньше было кафе, в котором ему довелось раз-другой выпить чашечку кофе. Тихое, по-домашнему уютное, с большой пальмой в деревянной кадке, стянутой ржавыми обручами, темным паркетным полом и маленькими столиками на двоих, покрытыми разноцветными скатертями.

На счастье маленькое кафе оказалось целым и было открыто. Оглянувшись еще раз на казавшуюся бесконечной колонну немецких войск, ползущую на восток, Марчевский толкнул знакомую дверь.

Кадка с пальмой стояла на старом месте в углу. Правда, развесистая крона слегка пожелтела и пожухла, острые длинные листья поникли, как сложенные веера. Столики, за которыми сидели немногочисленные посетители, уже не покрывали разноцветные скатерти, и, самое главное, отметил про себя пан Викентий, совсем пропал дразнящий, вызывавший аппетит и предвкушение праздника запах шоколада, ванили и хорошего кофе, сваренного по-варшавски.

Марчевский подошел к стойке, за которой пожилой хозяин перебирал пластинки, решая, какую из них поставить на старенький патефон, попросил кружку пива и бутерброд. Хозяин, даже не удостоив его взглядом, молча кивнул и остановил свой выбор на одной из пластинок, бережно насадил ее на штырек патефонного круга, обтянутого малиновой байкой. Склонив голову набок, как прилежный ученик, выводящий в своей тетради заданные строгим учителем чистописания и каллиграфии упражнения, он начал заводить патефон, шевеля губами и отсчитывая обороты ручки — ровно двадцать четыре. Тихо опустил черный диск на иглу, взял полотенце и начал протирать кружку.

Пластинка была старой, поцарапанной, патефонная игла тупой, поэтому звук получался хрипловатый, но пан Викентий сразу узнал любимое им танго Ежи Петербургского. Вот вступил аккордеон, легко полилась мелодия, подхваченная саксофоном, женский и мужской голоса запели дуэтом о синих цветах разлуки и давно ушедшей любви.

«Как много и как мало отпущено человеку в жизни. Сначала он спешит вперед, а потом начинает сожалеть о прошлом, живя воспоминаниями о былом», — подумал Марчевский, взяв кружку с дрянным — видно уже по пене — жидким пивом, небрежно подвинутую к нему хозяином. На маленькой сервировочной тарелочке появился бутерброд — серый кусок хлеба с тонким слоем маргарина и крошками паштета неизвестного происхождения. Скорее всего, из конины.

Танго напомнило о поездке с женой в Париж, выступления молодого, малоизвестного шансонье Жана Габена, исполнявшего под аккомпанемент аккордеона песни парижских окраин и рабочих кварталов. Тогда, после концерта, покойная жена сказала ему, что знает о Зосе. Как честный человек, он должен сделать выбор: семья и дети — или любовница.

Выбор за него сделала война. Хорошо еще, что остались живы дети и их удалось отправить из Варшавы в деревню, к дальним родственникам жены. А Янина не убереглась. Судьба? Когда-нибудь, видимо, не скоро, война закончится, подрастут дети.

Смогут ли они понять его, принять Зосю, если, конечно, к тому времени все останутся живы? Стоит ли сейчас надрывая сердце думать об этом? Кто знает, что ждет впереди?..

Размышления оборвал стук входной двери. Вошел тот самый, в длинном темном пальто и широкополой шляпе. Ничем не примечательное лицо. Скосив глаза, пан Викентий бросил взгляд на его ноги — хорошая обувь. Сохранилась с довоенной поры или его подозрения верны? Такие ботинки обычно носят немцы.

Тем временем мужчина в широкополой шляпе прошел в глубь зала, присел за столик, достал из кармана пальто дешевые сигареты. Сняв шляпу, он обнаружил рано полысевшую голову с редкими рыжеватыми волосами. Протянув длинную руку, взял с соседнего столика оставленные кем-то газеты.

Снова стукнула дверь. Вошел еще один посетитель. Цепко прошелся глазами по стоявшему у стойки Марчевскому и присел за столик у двери, вытянув ноги в хорошо начищенных сапогах.

Пан Викентий успел перехватить его быстрый и вроде бы равнодушный взгляд, брошенный на лысого. Тот едва заметно кивнул в ответ. Или показалось? Но все равно, пора уходить. Если второй из тех, кто взялся за ним следить, то его обкладывают серьезно.

— Эти двое идут за мной, — тихо сказал Марчевский хозяину. — Пан может показать второй выход.

Ответа он ждал с замиранием сердца — сейчас, в оккупации, наступило время недоверия, и кто знает, как поведет себя хозяин кафе? Сделает вид, что ничего не слышал? Тогда придется снова петлять по улицам, и еще неизвестно, чем все закончится. Очень плохо, что второй в начищенных сапогах — ведь на улице грязь, значит, он вышел из машины. Если есть второй выход, можно попробовать оторваться от слежки. Ну!..

Хозяин, опустив голову с ровным пробором в седых волосах, почти не разжимая губ, прошептал:

— Идите в туалет. Крайняя левая кабинка… — И уже громко добавил: — Маю надзею, пан надолго застанется? По цели замовиц?[2]

— Кавы…[3] — небрежно бросил Марчевский, благодарно поглядел в глаза хозяину кафе и пошел к скрытой потертыми плюшевыми занавесками двери, ведущей в туалет.

Мужчина в начищенных сапогах проводил его настороженным взглядом, лысый отложил газеты.

Пан Викентий быстро захлопнул за собой дверь кабинки туалета и увидел в стене, почти под потолком, небольшое оконце. Без решеток, без рамы, просто вентиляционная дыра, в которую, хоть и с трудом, можно было попробовать протиснуться. Он встал ногами на унитаз и подтянулся, схватившись за край отверстия. Да, можно пролезть.

Свернув потуже пальто, он вытолкал его наружу, потом вылез сам и очутился в захламленном дворе, выводившем в развалины. Не отряхивая грязного пальто, на ходу влезая в рукава, Марчевский торопливо пошел по тропинке между разбитыми стенами домов, стараясь уйти как можно дальше от кафе. Жаль, что не расплатился с хозяином, но если будет все в порядке, он отдаст ему свой долг. И за пиво с бутербродом, и за указанный путь к спасению.

* * *

Мужчина в начищенных сапогах подошел к стойке. Брезгливо сдвинул в сторону кружку с недопитым пивом и тарелку с нетронутым бутербродом, ухватил хозяина за вязаный жилет, притянул к себе и уставился ему в лицо немигающими светлыми глазами.

— Знаешь его? Отвечай, свинья! — спросил он по-польски с немецким акцентом. — Часто здесь бывает?

Старик взглянул через его плечо в зал. Лысый уже успел убедиться, что там никого и прошмыгнул мимо них на улицу. И сразу же под окнами громко заурчал мотор автомобиля.

— О, тен пан? — хозяин сделал слабый жест в сторону потертых плюшевых занавесей.

— Да, да! — заорал немец. — Быстро!

— Тен пан перший раз об эту пору трапезуе…

Пальцы мужчины в начищенных сапогах скрутили жилет на груди хозяина туже, потом вдруг разжались, сильно оттолкнув старика. Не удержавшись на ногах, тот упал; зазвенев, посыпалась на пол мелочь из сбитого им при падении ящика деревянной кассы, стоявшей на табурете за стойкой.

Немногочисленные посетители кафе притихли. Немец зло сплюнул на чисто подметенный пол и быстро вышел. Торопливо бросая деньги на стойку, начали выходить один за другим и остальные посетители. Наконец кафе опустело.

Старик хозяин тяжело вздохнул, поднял ящичек кассы и начал ползать на коленях по полу, собирая мелочь. Губы его горько кривились, а по морщинистым щекам текли слезы…

* * *

Развалины кончились быстро. Видно, раньше это были три или два небольших дома, стоявшие совсем рядом и разбитые ударом взрыва одной немецкой бомбы. Уцелели ли те, кто жил в них?

Марчевский тщательно отряхнул пальто и осторожно выглянул из-за обломка стены с сохранившейся штукатуркой, покрашенной голубой клеевой краской. Перед ним никого не было. Так, посмотрим сначала налево. Проклятье! В конце улицы торчала знакомая фигура в длинном пальто и широкополой шляпе. С другой стороны ждал тот, в начищенных сапогах: он медленно прохаживался по тротуару, сунув руки в косые карманы полупальто из коричневого бобрика. Значит, они вместе и у них есть машина.

Что ж, игра пошла серьезная. Если бы его хотели задержать, взяли бы прямо на улице еще час назад или в кафе. Нет, наверняка им надо знать: где он теперь живет, у кого, куда пойдет, с кем встретится. Поэтому брать пока не станут. Или он ошибается? Может быть, стоит вернуться назад, пройти через развалины на улицу, где расположено кафе? Вроде бы эти стражи его не видели. Но там могли ждать другие. И все же стоило рискнуть.

Дзельница — квартал, где были развалины, небольшой, и вполне вероятно успеть раньше немцев. В том, что за ним следят немцы, пан Викентий уже не сомневался. Но уверенность, которая глубоко в тебе, это еще не есть истина! Возможна и ошибка, поэтому идти на обострение — стрелять или, спаси, Пресвятая Дева, убивать наблюдавших за ним, Марчевский не хотел.

Если это немцы, они потом не простят, а если нет, сам себе не простишь, да и кто знает, как все оно в конце концов повернется? Нет, стрелять можно только в самом крайнем случае, когда не будет иного выхода. Хотя кто это может быть кроме немцев? Те, с кем желал встречи Марчевский, знали, как его найти. Должны были знать!

Быстро повернувшись, он пошел по знакомой тропке обратно. Вот и выход на улицу. Теперь не оглядываясь, ничем не привлекая к себе внимания, надо пройти по тротуару до угла к трамвайной остановке. Или зайти в любой подъезд и там подождать вагона?

Ступив на тротуар из-за глыбы битого кирпича с намертво впаявшимися в нее причудливо изогнутыми взрывом бомбы железными балками, он невольно вздрогнул — навстречу, мерно печатая шаг, двигался патруль эсэсовского взвода комендатуры. Марчевский прижался спиной к остаткам стены и пропустил их. Немцы прошли мимо совершенно равнодушно, даже не удостоив его взглядом.

Лоб стал мокрым. Сунув руку в карман пальто за платком, пан Викентий наткнулся пальцами на холодный металлический предмет. Ключ! Ключ от проходного парадного! Как он мог забыть о нем? По приказу коменданта все подъезды не запирались, но замки в дверях сохранились и у него есть ключ от замечательного парадного — поднявшись по лестнице, можно через второй этаж пройти в другой дом, а оттуда легко попасть в систему проходных дворов, выход из которых в неприметной подворотне через две улицы. Прекрасно! И самое прекрасное, что дом с замечательным парадным совсем недалеко отсюда. Вот потом можно будет и подождать трамвая, а приехав в тихую зосину квартирку, выпить кофе, покурить и не спеша подумать, все проанализировать, уяснив для себя: как он мог оказаться в поле зрения немецкой наружной службы? Чья она — гестапо, СД, абвер? Скорее последнее. Наверняка именно эти господа желают видеть его как можно скорее. Но желания подчиненных адмирала Канариса пока не совпадали с планами пана Викентия.

Марчевский направился в сторону центра. Сворачивая за угол, бросил взгляд через плечо.

Дьявол! Метрах в ста позади мелькнуло знакомое долгополое пальто и темная шляпа. Вот вцепился, клещ! Однако надо признать, что работают они грамотно, не отпуская объект наблюдения далеко от себя и быстро обнаруживая его при попытках скрыться. Неужели придется до зосиного дома тащить за собой этого лысого, прикрывшего плешь широкополой шляпой? Ну нет, не дождетесь. Перебежав улицу, он нырнул под арку ворот большого здания и через минуту очутился в тихом переулке, кривом и горбатеньком, с мощенной красноватой булыгой проезжей частью, настолько узкой, что там не смогли бы разъехаться и две повозки. Отсюда до заветного подъезда гораздо ближе.

Впереди темнела толпа людей. Заметив вооруженную охрану, Марчевский невольно замедлил шаг: что это, облава? Но тогда почему не слышно криков и лая свирепых немецких собак, почему не бегут навстречу перепуганные люди? В облаву ему попадать никак нельзя, но и повернуть назад тоже.

Подойдя ближе, Марчевский разглядел понурых людей в плохой одежде. У многих из них на рукавах были нашиты голубые шестиконечные звезды. Полицейские в синих мундирах и двое немцев с карабинами лениво покуривали, наблюдая, как арестанты сдирали со стен остатки плакатов, налепленных минувшей осенью.

На одном из них был изображен поднявший булаву генерал Рыдз-Смиглы. Из-под его правой руки выезжали колонны танков, из-под левой выплывали ощетинившиеся оружием корабли, внизу частым гребнем сверкали штыки марширующих батальонов, а над головой пролетали эскадрильи самолетов. Плакат был сделан на хорошей бумаге, приклеен к стене дома на совесть — видно, расклейщик афиш не пожалел клейстера, — и теперь понукаемые окриками конвоиров арестанты с трудом отдирали не поддавшуюся даже дождям и снегу наглядную агитацию бывшей Польской республики. Дольше всех продержался лоскут бумаги с рукой Рыдз-Смиглы, зажавшей булаву. Но и его соскоблили со стены.

Пан Викентий снова оглянулся — как там лысый? Тот по-прежнему шел следом, четко соблюдая дистанцию. Интересно, не крикнет ли он охранникам-немцам или полицейским? Нет, промолчал.

Марчевский ускорил шаг. Да, вот что осталось от пустого треска речей членов правительства о сильной обороне — одни плакаты, пережившие само правительство. А ведь сколько было разных добровольных обществ, призванных помочь армии. Вспомнить хотя бы лигу воздушной обороны государства — «Польские крылья». Все население сдавало деньги, но современных самолетов почему-то так и не построили. Не на эти ли деньги господа из бывшего правительства сейчас живут в Лондоне?..

Подойдя к знакомому подъезду, пан Викентий наклонился и сделал вид, что туже затягивает шнурок на ботинке. Лысый в долгополом пальто тоже остановился, будто бы шаря по карманам в поисках спичек — в губах у него была зажата сигарета. Второго, в начищенных сапогах и полупальто из коричневого бобрика, нигде не видно. Ждет, чтобы сменить уставшего коллегу, двигаясь следом в машине? Хорошо если так. Даже с машиной они не успеют выскочить на ту улицу, куда сейчас выйдет пан Викентий.

Удача! Одна из створок массивной двери заветного подъезда была плотно притворена и закрыта изнутри на шпингалеты. Только захлопни дверь, вставь ключ, поверни его… и ты свободен от назойливого внимания. Но вдруг замок не работает? Все равно стоит попробовать. Следом за ним лысый в подъезд не сунется — побоится засады. Кроме того, немцы — аккуратисты: раз их обучали сразу за объектом наблюдения не входить, так они и поступят. Прекрасно! Тогда вперед.

Марчевский неожиданно свернул в подъезд. Ключ легко вошел в замочную скважину. Теперь захлопнуть тяжелую дверь. Повернется ключ в замке или… Повернулся.

Взбегая вверх по лестнице на второй этаж, пан Викентий представил себе растерянное и глупое лицо лысого, когда тот начнет ломиться в закрытые двери подъезда, а потом станет метаться по улице и торопливо совещаться со своим напарником, кидаясь в разные стороны в поисках исчезнувшего поляка, которого они «пасли». Да черт с ними!

Правда, теперь, наверное, придется высидеть дома неделю-другую, не выходя на улицу: пусть думают, что он с перепугу уехал из города. Не станут же немцы в поисках его прочесывать квартал за кварталом, дом за домом, квартиру за квартирой? Хотя… с этих господ станется — когда им очень нужно, они готовы на все, а Марчевский знал, что он им очень и очень нужен.

* * *

Он выкурил, наверное, пять или шесть сигарет, спрятавшись в глухом парадном полуразрушенного дома, откуда долго наблюдал за квартирой Зоси. И только убедившись, что все в порядке, пан Викентий быстро перебежал улицу и шмыгнул в подъезд, аккуратно придержав за собой дверь, чтобы она громко не хлопнула…

* * *

Мужчина в бобриковом полупальто и начищенных сапогах снял фуражку и скомканным носовым платком, зажатым в левой руке, вытер свою потную шею. Правой он прижимал к уху телефонную трубку. Наконец на том конце провода ответили:

— Здесь Ругге!

— Докладывает восьмой! — привычно вытянулся мужчина. — Сообщение подтвердилось. Мы пугнули его неприкрытым наблюдением. Он два раза довольно умело срывался с крючка, но в конце концов привел в указанный агентом адрес… Нет, прежде чем войти, он тоже проверялся, но нас не обнаружил. Мы разделились — Штубе гнал его по улицам, а я ждал в адресе… Нет, он уверен, что ушел… Да, контактов не имел… Есть!

Положив трубку на рычаги, мужчина вытер платком лоб, достал сигареты и, опустившись на жесткий стул, неторопливо закурил, с наслаждением выпустив струю дыма первой, как он считал, самой сладкой, затяжки.

* * *

Поднявшись по лестнице, пан Викентий некоторое время постоял, чутко прислушиваясь. Тихо. Он достал из кармана ключи, бесшумно открыл дверь квартиры и, толкнув ее кончиками пальцев, подождал, стоя за порогом.

В прихожей было сумрачно и пусто. Он быстро вошел, запер за собой дверь, прислонился к ней спиной и негромко засмеялся: ему снова удалось уйти живым и невредимым, оторваться, не притащить к своему последнему убежищу «хвоста». Как тут не радоваться? Словно ты заново народился на свет или сдал труднейший экзамен в гимназии злому и вечно придирающемуся к тебе учителю. Чудесно, когда можешь принадлежать самому себе и дать волю своим чувствам!

Марчевский снял шляпу и пальто, повесил их на вешалку. Зажег свет, подошел к зеркалу. Трюмо бесстрастно отразило высокого худощавого мужчину с ранней сединой в висках, глубоко посаженными усталыми глазами, окруженными мелкой сеткой морщин. Он потер ладонями щеки: разве раньше у него были такие морщины под глазами? Никто не давал ему на вид больше тридцати семи — тридцати девяти. А на самом-то деле он уже справил сорок семь. Нет, видно, нелегальный образ жизни все же не для него. Или не для мужчин его возраста? Возможно, стоит к этому прибавить, что нелегко быть нелегалом в период немецкой оккупации, когда существуют такие учреждения, как гестапо?

Повертевшись перед зеркалом, он осмотрел себя со всех сторон — не порван ли где костюм? Все же сегодня пришлось вылезать в узкую дыру, но, по счастью, костюм был в порядке. Небольшое пятно кирпичной пыли на левом локте он быстро убрал щеткой — Зося впечатлительна, не стоит ей рассказывать о сегодняшнем приключении, а пятнышко теперь не выдаст.

Пан Викентий бросил последний взгляд в зеркало и с гордостью подумал, что есть еще силенка и ловкость — не каждый в его возрасте сможет выдержать такое нервное и физическое напряжение, какое пришлось ему вынести за сегодняшний день. И от чувства радостной удачи даже прищелкнул пальцами.

Марчевский погасил свет и хотел пройти в комнаты, но передумал и, достав сигареты, присел на пуфик — так ведь толком и не покурил. Разве можно считать выкуренное в парадном, когда он, нервничая, ждал, не появятся ли его преследователи у зосиного дома?

Закурив, он блаженно откинулся назад, упершись затылком в стену, но тут же вскочил на ноги. Ему послышались голоса в гостиной: громкий Зосин смех и вкрадчивый низкий мужской голос. Кто там может быть? Зося никого не принимает, да и какие сейчас гости, когда ввели полицейский час, устраивают облавы и всем стало нечего жрать. Да, именно жрать!

Пан Викентий посмотрел на вешалку: может быть, он не заметил там чужое пальто? Но нет, висели только его и Зосины вещи. Сунув сигарету в стоявшую на подзеркальнике пепельницу, Марчевский тихо, стараясь не скрипнуть ни одной половицей старого паркета, прокрался к прикрытым дверям гостиной.

Да, там несомненно был мужчина, и он говорил с Зосей. Голос тихий, слов не разобрать, но интонация спокойная, уверенная. От мысли, что у Зоськи есть любовник, пан Викентий был далек — не время для амуров. Но кто там? Говорили на польском — значит, не немец?

Секунду подумав, Марчевский медленно расстегнул пиджак: подмышкой у него висела кобура с большим тяжелым пистолетом армейского образца. В заднем кармане брюк пригрелся еще маленький браунинг, но огромный пистолет в руке оказывал неизмеримо большее психологическое воздействие. Опять же и калибр приличный — в случае чего не придется несколько раз жать на курок. Сейчас он выпотрошит неизвестного посетителя, который вполне может оказаться соглядатаем оккупантов.

Марчевский вынул пистолет из кобуры, проверил его, снял с предохранителя и, осторожно приоткрыв двери в гостиную, негромко сказал:

— Ни с места! Стреляю!..

* * *

Карл-Хайнц Шмидт, гауптман, уроженец Кельна, был высок, атлетически сложен, по-мужски не то чтобы красив, но весьма приятен. Его лицо лишь несколько портил слегка приплюснутый перебитый боксерский нос. Одетый по полной форме, даже в шинели и фуражке, он стоял перед столом своего начальника Генриха Ругге — круглолицего, полного и лысоватого человека лет пятидесяти, — уставившись на овальный золотой значок тяжелого ранения, прикрепленный к мундиру подполковника, развалившегося в кресле.

Рядом с Ругге сидела его любимая овчарка — огромный кобель по кличке Дар. Генрих очень любил всем пояснять, что собаку он назвал в честь знаменитого древнеперсидского царя Дария, но, поскольку Дарий для собаки слишком длинно, он отбросил последние две буквы, отчего его кобель никак не стал хуже.

Ласково почесывая пса за ушами и показывая в улыбке золотые коронки на передних зубах, Ругге медленно говорил:

— Я прошу вас, Шмидт, не забывать, что здесь мы имеем дело не с противником, с потенциальным союзником. И наша задача состоит в том, чтобы эта потенция переросла в реальность. Поэтому не давите, сделайте все мягко и вежливо.

«Опять старик мудрит, — подумал Карл-Хайнц, — не перехитрил бы самого себя».

— Я понял, господин подполковник! — прищелкнул он каблуками сапог.

— В таком случае отправляйтесь. И да поможет вам Бог!

Гауптман четко повернулся и вышел из кабинета.

Спустившись во двор к ожидавшей его легковой машине и мотоциклистам, он посмотрел на начинающее темнеть весеннее небо и недовольно поморщился, когда увидел в разрыве облаков первые звезды. Отвернув обшлаг шинели, гауптман взглянул на часы. Да, сегодня, пожалуй, ему не успеть в офицерское казино: кто знает, сколько придется потратить времени?

Усевшись в машину, он долго расправлял под собой полы шинели, недовольно сопя и тихо ругаясь. Наконец устроился достаточно удобно и скомандовал солдату-водителю:

— Поезжайте, я скажу, где свернуть…

* * *

Зося только тихо и как-то сдавлено вскрикнула, увидев Марчевского, стоявшего в дверях с пистолетом в руке. Сидевший спиной к нему гость — сам пан Викентий никогда бы не расположился в незнакомом доме спиной к дверям, — попробовал приподняться и, обернувшись, посмотреть: что произошло, отчего так встревожена милая хозяйка? Но эта попытка была тут же жестко пресечена.

— Не двигаться! — приказал Марчевский, приставив ствол пистолета к темно-русой макушке незнакомца. — Медленно поднимите руки над головой!

Над спинкой кресла показались две поднятые руки. Манжеты светлой рубашки сползли вниз, показав тонкие запястья незнакомца. Кисти рук у него были небольшие, как у человека, никогда не занимавшегося физическим трудом, однако пальцы оказались крепкими и толстыми, с чуть припухшими суставами.

— Теперь не опуская рук медленно встаньте.

Мужчина повиновался. Он оказался почти одного роста с Марчевским, только, пожалуй, пошире в плечах.

— Повернитесь лицом ко мне!

Пан Викентий с интересом вглядывался в лицо незваного гостя. Ничего особенного: причесан на косой пробор, волосы средней длины, аккуратно пострижены; непримечательные черты лица, выделялись только тяжеловатый крепкий подбородок и надбровные дуги, отчего лоб казался низким. Взгляд светлых глаз незнакомца был прикован с стволу пистолета, направленного ему в живот.

— Пан… — начал было гость.

— Молчать! — тихо, но с явной угрозой бросил ему Марчевский.

Он уже успел окинуть взглядом хороший, но далеко не новый костюм, светлую рубашку и приятного тона хорошо повязанный галстук. В этом пан Викентий считал себя непревзойденным знатоком и мог оценить по достоинству вкус нежданного посетителя: редко кто может правильно вывязать двойной виндзорский узел галстука. Похоже, этот человек имеет некоторое понятие о приличных манерах…

— Встаньте лицом к стене. Рук не опускать, — приказал пан Викентий.

Быстро обыскав незнакомца, он убедился, что тот безоружен. Под шерстяной тканью английского костюма — в этом пан Викентий тоже не мог ошибиться, костюм был явно английского производства — ощущались натренированные плотные мышцы спины и плеч гостя. Однако от него исходил явный запах «Фрюлинга», немецкого одеколона: тонкий, едва уловимый, он казался неотъемлемой частью всей одежды.

«Это тебя и выдает с головой, приятель! — усмехнулся про себя Марчевский. — Поговорим немного, а потом, как совсем стемнеет, придется прогуляться в развалины. Интересно, кто ты? Ищейка на вольной охоте, случайно попавшая в мое убежище, или ты связан с увязавшимися за мной сегодня днем? Все равно придется тебя убрать и уходить. Сегодня же!»

Стало жалко этой квартиры, столь счастливо найденной Зоси, жалко такой уютной старинной мебели в гостиной, тяжелых гардин на окнах, широкой удобной кровати в спальне… Где-то теперь удастся приткнуться? И надолго ли обретешь покой в новом убежище, если, конечно, обретешь и само убежище? Запасных вариантов не было: уходить придется просто в темноту ночи, все равно что в никуда. Но и оставаться нельзя — сегодняшние дневные приключения и тонкий запах немецкого одеколона, въевшийся в костюм незнакомца, красноречивее слов говорили Марчевскому очень многое.

Разве только отправить Зосю к подруге, а потом прийти туда самому, после того как пристрелишь соглядатая в развалинах? Рубить концы все равно надо — это непреложный закон нелегала. И другого выхода нет! Может, удастся за день-два подыскать какое-нибудь новое жилье, или им придется уехать отсюда совсем? Правда, уезжать далеко тоже не лучший вариант — те, с кем он хотел увидеться, станут искать его здесь. Но и немцы тоже…

Не догадывавшийся о мыслях пана Викентия незнакомец переступил с ноги на ногу. Это отвлекло Марчевского от невеселых размышлений.

— Можете опустить руки и сесть в кресло, — благосклонно разрешил он и отошел в другой угол комнаты. Снял со спинки стула пальто и шляпу гостя, быстро осмотрел их: оружия не было и там.

— Зося, выйди, пожалуйста, нам с паном надо поговорить. И собери самое необходимое. Себе и мне.

— Пан полковник зря беспокоится, — спокойно сказал незнакомец. — Я не имею дурных намерений.

— Вот как?.. — протянул несколько удивленный Марчевский. — Зося, почему ты его впустила?

— Но он сказал, что давно знает тебя, — красивое Зосино лицо выражало искреннее недоумение.

«Боже мой, вот когда глупость женщины отнюдь не благо, а погибель в прямом смысле слова», — раздраженно подумал пан Викентий.

— Хорошо, мы сейчас все выясним, — Марчевский подошел к окну, немного отодвинул штору и посмотрел вниз. Улица была пустынна. — Иди, Зося, делай как я сказал!

Дождавшись, пока она выйдет, Пан Викентий подошел к столу и, не убирая пистолета, сел напротив гостя. Отметил про себя, что тот держится достаточно спокойно. Наверное, надеется выкрутиться? Но ноздри до сих пор щекочет сладковато-приторный запах «Фрюлинга», а это смертный приговор!

— Итак, — глядя в глаза незнакомцу, сказал Марчевский, — пан знает меня, мое бывшее звание, знает, где я живу, а я, представьте, пока не знаю о вас ничего. Не хотите восполнить пробелы?

— Пан полковник не прав: офицер всегда остается офицером, даже если армия потерпела поражение, — мягко улыбнулся гость. — Поэтому я обратился к вам по званию. Однако вы, похоже, действительно меня не помните?

— Представьте себе, — с издевательской усмешкой ответил полковник.

— Я Тараканов, из Кракова.

— О, так пан русский? Интересная новость. И что же вы делаете здесь? Откуда знаете меня, как нашли мое жилище в этом городе? Отвечайте быстро, на долгие разговоры нет времени.

— Надеюсь, пан полковник не станет стрелять в квартире при женщине, если я достану сигареты? — вместо ответа поинтересовался Тараканов. — А на ваши вопросы я отвечу. Все очень просто — мне нужны пенёндзы,[4] а знакомых здесь нет. Я случайно увидел вашу даму и пошел за ней, надеясь на счастливую встречу с вами. Вот и встретились. Не откажите в помощи бывшему сотруднику дефензивы?[5]

— Складно лжете, господин Тараканов, но неправдоподобно. Во-первых, Зося не выходит из дома! А во-вторых, среди сотрудников дефензивы у меня не было знакомых с фамилией Тараканов. И вообще там не служат эмигранты!

— Не служили, но сотрудничали! — уточнил гость без тени смущения. — Полиция не может обходиться без осведомителей.

— Согласен, — кивнул Марчевский, — но теперь вы, видно, быстро сменили хозяина.

— Прошу вас, не торопитесь с выводами! — примирительно поднял руки Тараканов. — При новом хозяине зачем бы мне деньги? Кстати, могу предложить вам купить весьма интересную вещь, и надеюсь, она придется вам по вкусу. Но самое главное — деньги! Они у вас есть?

— Короче, чего вы хотите? — самоуверенность Тараканова начала раздражать пана Викентия. С каким удовольствием он всадил бы между глаз пулю этому бывшему полицейскому осведомителю, наверняка перешедшему на службу к оккупантам. Слишком много говорит за это. Может быть, не ждать темноты, а пристрелить его прямо в квартире, а потом уйти? Нет, пока ничего еще не ясно с его собственными делами, нельзя столь явно бросать вызов немцам: они хватятся своего соглядатая, придут, обнаружат труп и…

— Ну, говорите, я же жду! — поторопил Марчевский.

— Вот, — Тараканов сунул руку в карман и вытянул из него за тонкую золотую цепочку изящное распятие. На небольшом нательном крестике была прикреплена искусно вырезанная из слоновой кости фигурка распятого Иисуса Христа. — Не откажите, пан полковник, а то я совсем издержался. Не сомневайтесь, золото всегда в цене. И обратите внимание, это очень старая работа. Оно ваше, если заплатите.

— Сколько? — с иронией поинтересовался полковник.

— Сто пятьдесят марок, — не моргнув глазом, ответил Тараканов. — Ни пфеннига меньше.

— А злотые вас не устроят? Покажите… — Марчевский взял протянутое распятие, повертел, рассматривая. На оборотной стороне было выгравировано: 25 декабря. — Дата Рождества Христова… Напомните, господин Тараканов, где мы могли встречаться раньше?

— В Польше «Б»,[6] например. Вообще в Восточных кресах,[7] когда там велась борьбе с коммунистическими партизанами. А злотые будут в цене еще не скоро. Берите, я вижу, вам нравится.

— У меня нет такой суммы. Но могу предложить сто марок, тоже неплохая цена.

— Хорошо, ни вам, ни мне! — хлопнул себя ладонью по колену Тараканов. — Пусть будет сто двадцать пять. Из уважения к дате!

Впервые за все время разговора бледная улыбка тронула губы пана Викентия. Он положил пистолет на стол и убрал распятие в карман пиджака.

— Скажите, Тараканов, сколько вам лет?

— Это имеет значение? — нимало не смутившись, ответил вопросом на вопрос бывший осведомитель политический полиции. — В отличие от женщин я не делаю секрета из своего возраста. Мне тридцать шесть. А что?

— Вы еще так молоды, — продолжая улыбаться, пояснил Марчевский, — но торгуетесь, как старый еврей на варшавской барахолке. Берите, что вам дают.

— На варшавской барахолке не бывал, не знаю, — парировал Тараканов. — Я вообще не бывал до войны в Варшаве, только проездом. Но деньги счет любят, пан полковник. Я на эти марки жить собираюсь, понятно? И во время войны надо есть, пить, где-то спать, что-то надевать на себя…

— Скоро лето, — меланхолично заметил пан Викентий.

— Еще не скоро, — огрызнулся гость, — до лета успеешь с голоду подохнуть. Давайте сто двадцать пять и разойдемся. А нет, так верните вещь, как-никак золотая. — Он требовательно протянул руку.

Марчевский даже удивился, какая длинная оказалась у Тараканова рука, а ее движение — неожиданное, гибкое, быстрое, как выпад опытного фехтовальщика.

— Не торопитесь, — поморщившись, полковник слегка отодвинул в сторону протянутую руку. — Я еще не решил окончательно. Скажите, что вы делали после нашего поражения в сентябре прошлого года? Извините за нескромность, но это все-таки вы пришли ко мне, а не я к вам, и происхождение предлагаемой вещи мне не совсем ясно.

— Боитесь купить краденое? — усмехнулся бывший осведомитель. — Зря! Теперь до этого никому нет дела. Впрочем, я объясню: это подарок одной хорошей женщины своему сыну. На обороте выгравирована дата его рождения. Нет, подарили не мне, я католик. Вам рассказать, как распятие попало в мои руки?

— Это не так интересно, — вяло махнул ладонью Марчевский.

Честно говоря, Тараканов его озадачил. С одной стороны — похоже, не лжет, но с другой… Сейчас время недоверия, и кто поручится, что сидящий перед ним человек именно тот, за кого он себя выдает? Немецкие спецслужбы работают грамотно, не брезгуя никакими средствами, они хорошо готовят своих людей, а бывший полковник не имел права рисковать, сразу и безоговорочно доверяясь незнакомцу. Слишком многое поставлено на карту в этой игре. Слишком многое!

— Курите, — предложил пан Викентий, протягивая эмигранту сигареты. Тот взял, поблагодарив небрежным кивком. Жадно затянулся, выпустив дым из узких ноздрей.

Неясная настороженность все еще не покидала Марчевского. Он и сам вряд ли мог ответить себе на вопрос: что именно так его беспокоит? Серо-зеленые, какие-то кошачьи глаза Тараканова, неотрывно следящие за каждым жестом собеседника; его нос, с небольшой горбинкой, словно принюхивающийся к обстановке в гостиной; неожиданно быстрые жесты, манера сидеть так, словно в любую минуту готов сорваться с места, побежать неведомо куда, и эти странные руки, с небольшими кистями и сильными пальцами, крепко зажавшими сигарету? И в то же время непонятная уверенность в себе, ненапускное спокойствие, словно пришел к доброму старому знакомому поболтать за чашкой кофе, покурить, рассказать забавную историю и отправиться восвояси. Странный человек, непонятный.

— Как же вам удалось найти меня? Откуда знаете Зосю?

— Видел, когда вы приезжали в имение маршала Пилсудского, в Друскининкай, года три назад. Помните? А здесь встретил случайно, простите за подробность, выследил, полагая, что и вы где-то рядом. Пришлось подарить вашей даме флакончик пробных французских духов, который я безуспешно пытался продать. Зато они открыли мне двери вашего дома.

— Французские духи? Заглянули в парфюмерный магазин, оставшийся без хозяина?

— Я никогда не воровал, — криво усмехнулся Тараканов. — Просто довелось побывать в Париже.

— Даже так? — протянул пан Викентий. — Что же вы там делали?

— Хотел завербоваться в иностранный легион. Сидел, знаете ли, на мели. Говорят, финансовая пропасть самая глубокая, но я не оставлял попыток выбраться из нее. Во Франции много наших, русских эмигрантов, надеялся на их помощь, но потом передумал.

— Испугались свиста пуль?

— Нет, было бы за что воевать. В двадцатом году я с винтовкой в руках отступал из России, хотя мне было всего шестнадцать лет. В Крыму, к счастью, удалось избежать пленения красными и попасть на пароход. Многое повидал, не всегда был сыт и одет, но я никогда не воровал, пан полковник. Однако мы заболтались, а скоро полицейский час: не приведи господь попасть в руки патруля! Говорят, они стреляют без предупреждения?

— Пока гром не грянет, мужик не перекрестится, так, кажется, сказано в русской пословице? — улыбнулся Марчевский. — Берите сто марок и уходите. Я провожу вас: покажу, как незаметно добраться до вокзала. Вы, наверное, собираетесь уехать? Или имеете жилье здесь?

Ответить Тараканов не успел. В комнату быстро вошла Зося. Ее лицо было бледным.

— Викентий! Внизу немцы!

Марчевский быстро подошел к окну, отодвинул штору: у подъезда стояла большая легковая машина. Рядом прохаживались, разминая затекшие ноги, слезшие с мотоциклов солдаты. Громкий стук металлического предмета заставил полковника обернуться. Тараканов ловко закинул под диван его пистолет, лежавший на столике.

— Пся крев! — поляк схватился за задний карман брюк, намереваясь достать браунинг.

— Не глупите, пан полковник! — встал Тараканов. — Сейчас нам надо крепко держаться друг за друга!

В дверь квартиры уже стучали. Громко и требовательно…

* * *

Раньше ему казалось, что лучше всего думается в седле. Поскрипывание подпруги, легкий звон трензелей, хорошо подогнанные стремена, привычный запах конского пота и живое движение идущего под тобой жеребца, играющего мышцами под тонкой, покрытой мягкой шерстью, кожей. Легко тронешь шпорами бока лошади, и она пойдет вскачь, замелькают, проносясь мимо, деревья или широко раскинется степь, опьяняя дурманящими запахами, заторопятся мысли, обгоняя друг друга и бег жеребца. Хорошо!

Потом тонкий взвизг отточенного клинка, выдернутого на скаку из ножен, красивый замах — «восьмеркой», когда шашка описывает замысловатый круг над головой, со свистом разрезая воздух, грозя смертью врагу — и удар, слегка привстав в стременах, резко опускаясь вслед за клинком…

Однако давно и безвозвратно прошли те времена, когда командир конного разведвзвода Алешка Ермаков махал шашкой и скакал на горячих жеребцах.

Теперь под ним поскрипывало кожей не седло, а мягкое сиденье автомобиля, фыркала не лошадь, а мотор, пахло не конским потом, а бензином. И время словно уплотнилось, кажется, стало даже осязаемым — хоть режь его на мелкие кусочки, пытаясь распределить между бесконечными делами, но как ни мельчи — все равно его катастрофически не хватает! Частенько приходилось напряженно работать сутки напролет, тщательно анализируя и сопоставляя сведения, собранные разными людьми, из разных источников, и принимать решения, которые должны быть скрупулезно выверенными и единственно верными, чтобы нанести врагу упреждающий удар — неотвратимый и быстрый, как высверк разящего клинка. Или парировать удар врага. Но это всегда такая ответственность — принять решение: ответственность перед руководством разведывательного управления генерального штаба РККА, ответственность перед армией, народом.

Кто бы знал, каким тяжелым грузом ложилась эта ответственность на его плечи, как давило бремя сомнений — прав ли, все ли учел, верно ли разгадал замыслы противника, не принял ли желаемой за действительное? Вдруг враг гонит «дезу» — как привычно называли в среде разведчиков дезинформацию — выманивает на себя наши силы, чтобы затеять с ними игру, усыпить бдительность, а потом подло ударить в самое уязвимое место?

Генерал Ермаков провел ладонями по гладкой поверхности стола, словно сметая со столешницы мелкий сор; привычно успокаивающе темнел фигурный письменный прибор каслинского литья с чернильницей в виде подковы, слева — лампа под зеленым стеклянным абажуром, похожая на керосиновую, которая была в их дому в Смоленске, где он провел детство. Именно поэтому Алексей Емельянович не разрешил хозяйственнику заменить ее на новую, с проволочным, обтянутым кремовым шелком абажуром и бронзовой подставкой: лампа казалась кусочком далекого детства, привносила в строгий кабинет домашний уют.

Мирный договор с Германией подписан осенью прошлого года, Красная армия вышла на новую линию государственной границы, а значительная часть Польши теперь оккупирована немецкими войсками и сейчас два мира оказались лицом к лицу. Если раньше фашисты были где-то там, далеко, то теперь в пределах досягаемости их бомбардировочной авиации Минск, Киев… тревожно думать об этом. Что для Гитлера любой мирный договор?

В январе 1939 года министр иностранных дело Польши полковник Юзеф Бек во время встречи в Мюнхене с министром иностранных дел германии фон Риббентропом заявил: Польша желает жить в дружественных и добрососедских отношениях с Германией и готова сотрудничать с немцами в борьбе против Коминтерна.

Еще бы не готова! Господа, определявшие политическую линию буржуазной Польши, совсем недавно с большим вниманием слушали выступления приезжавшего к ним главного нацистского полицейского Генриха Гиммлера, рассказывавшего о правилах построения концлагерей. После его визита построили страшный лагерь в Березе Картузской, куда дефензива отправляла всех инакомыслящих.

И это за несколько месяцев до войны! А менее двух лет назад, в октябре 1938 года, посол буржуазной Польши в гитлеровской Германии Юзеф Липский доносил Беку, что на его вопрос германскому послу в Варшаве фон Мольтке: может ли Польша рассчитывать на доброжелательную позицию рейха в случае вооруженного конфликта с Советским Союзом? — последовал весьма недвусмысленный ответ Геринга: в случае советско-польского конфликта польское правительство несомненно может рассчитывать на помощь Германии.

Вот и помогли — правительство бежало в Лондон, страна оккупирована немцами, армия разбита. Глупцы, ослепленные ненавистью к нашей стране. Забыли, что именно советская власть признала за польским народом право на самоопределение и аннулировала все договоры царского правительства России о разделах Польши!

Алексей Емельянович подвинул ближе пухлую папку с документами, раскрыл, полистал, быстро пробегая глазами по ровным машинописным строкам. Давно господа Бек и Липский связаны с немцами, ох как давно!

Еще до Первой мировой войны, тогда мало известный Юзеф Пилсудский, ставший после переворота 1926 года фактическим диктатором Польши, активно сотрудничал с австрийской военной разведкой «Хаупт-Кундшафтшелле», создав пресловутую «Первую бригаду», готовую воевать против России. В ее рядах был и студент Львовского политехнического института, впоследствии министр иностранных дел буржуазной Польши, Юзеф Бек, который на приеме в Бертехсгадене, состоявшемся накануне войны, подобострастно пожимал лицемерно поданную ему в знак «вечной дружбы» руку Гитлера.

Карьеру шпиона Бек начал в 1917 году, пробравшись на территорию молодой Советской республики, где возглавил киевскую группу военной немецкой разведки КНЗ. После революции в Германии и краха династии Гогенцоллернов, когда кайзер Вильгельм бежал за границу, оставив свой дворец на набережной Шпрее, Юзеф Бек, разоблаченный чекистами, сумел скрыться и тайком направился в Варшаву, куда в то время стремились под крыло Пилсудского, облеченного доверием крупной польской буржуазии, все его «соратники» из бывшей «Первой бригады» — Медзинский, Шатцель, Матушевский, Лис-Куля и другие агенты австрийской военной разведки и члены полуконспиративной «Польской организации военной» — ПОВ.

Осенью 1918 года Бек сумел добраться до Люблина, где был радушно встречен и обласкан местным военным начальником Эдвардом Рыдз-Смиглы. Позже, уже в Варшаве, Бека принял в Бельведере — правительственной резиденции — сам «командант» и первый маршал Юзеф Пилсудский. От него поступило предложение — возглавить Второй отдел Генерального штаба, занимавшийся подготовкой разведчиков и диверсантов для борьбы против СССР. Предложение было с благодарностью принято. Банды Булак-Балаховичей и генерала Перемыкина, поход белорусских националистов на Мозырь, попытки создания антисоветского подполья, поддержка известного террориста Савинкова — вот чем занималась «Шарая эминенция» — серый кардинал — польской разведки Юзеф Бек. Можно ли теперь поверить одному из его бывших сотрудников?

Ермаков тяжело поднялся из-за стола, прошелся по красной ковровой дорожке, бросил взгляд из окна: уже темнело, скоро зажгутся фонари, — не пора ли ему зажечь лампу на столе? Нет, лучше пока посумерничать, как когда-то говаривала мать.

Естественно, что быстрое поражение Польши в войне с немцами многим из офицеров польской армии «встрянуло мозги», заставило думать иначе, искать выхода из создавшейся ситуации. Среди них много истинных патриотов, не собирающихся складывать оружия и прекрасно понимающих: помощь может прийти только с востока, от братского славянского народа, от Красной Армии. Не слепые, видят, куда нацелился Гитлер, жаждущий подмять всю Европу.

Но сомнения не оставляли, тенью бродили за генералом по широкому кабинету. Прав ли он? Не лезет ли сам в сети, рискуя чужими жизнями и проигрышем в оперативной инициативе, столь важной в невидимой, жестокой сватке советской и немецкой разведок, которая уже началась? Нет, не в Испании, а значительно раньше! Началась с первых дней существования новой, советской власти, которую он, генерал Ермаков и его товарищи, должны беречь, чтобы всегда были сильна страна и ее армия.

Кстати, сейчас много говорят о войне в Испании. Но, как считал Алексей Емельянович, испанский опыт здесь не годился — другие условия, иная война, да и противник стал действовать более изощренными методами, и в то же время зачастую слишком нагло, топорно, явно второпях проводя многие операции. Но как ни странно, добивался успеха, особенно в странах западной Европы.

Долгие ночные часы проводил генерал Ермаков за бумагами, скрупулезно разбирая те операции немецкой разведки, о которых имел достаточно полную информацию. Недооценивать противника он не был склонен — наоборот, лучше его несколько переоценить, считать тоньше, умнее, чтобы выигрывать наверняка. К тому же при выполнении задуманного им и его товарищами придется столкнуться не только с немцами. Имелись сведения, что польскими вопросами уже очень интересуется и многоопытная английская разведка.

Походив еще немного по кабинету, генерал все-таки зажег настольную лампу под зеленым абажуром, потом снял трубку внутреннего телефона и набрал номер.

— Козлов? Зайди с материалами…

Через несколько минут в кабинет неслышной походкой вошел немолодой майор с темно-синей коленкоровой папкой под мышкой. Жестом предложив ему располагаться у стола, Ермаков отошел к окну, словно занимая позицию стороннего наблюдателя, и, прислонясь спиной к высокому подоконнику — генерал был низкорослым, — предложил:

— Давай, Николай Демьянович, порассуждаем.

Майор в знак согласия молча склонил лысоватую голову и открыл папку, приготовившись к работе.

— Итак, первое — успешно проведенная немцами операция по захвату польских разведывательных центров вместе с документацией и не успевшими скрыться сотрудниками. — Ермаков не спеша размял папиросу, прикурил. Посмотрел, сколько еще осталось в коробке: врачи настоятельно не рекомендовали из-за язвы, однако избавиться от многолетней пагубной привычки оказалось непросто.

— Так точно, — тихо откликнулся майор. — Акцию спланировали по личному приказанию адмирала Канариса, руководил операцией капитан Фабиан. Усиленными мото-механизированными группами командовали лейтенанты Шнейдер, Булан и Енш. Осуществление акции было начато с момента вторжения на территорию Польши. Поддержка со стороны люфтваффе обеспечивалась. Не исключена предварительная серьезная проработка операции Данцигским институтом.

Об этом институте Алексею Емельяновичу докладывали неоднократно. Незадолго до нападения на Польшу немцы широко развернули в Кенигсберге, Бреслау, Берлине и Данциге «научные учреждения востоковедения», являвшиеся прикрытием филиалов военной разведки, работавшей в первую очередь против СССР. «Славянский восток» не давал фюреру покоя — огромные пространства плодородной земли, залежи ископаемых, развитая промышленность. В частности, под крышей абвера функционировал Данцигский «Институт фюр Остеевропеише Виртшафт», сотрудники которого часто выезжали в Польшу якобы в «научные командировки». Там же осели и ряд бывших работников фирмы Круппа «Друсаг», которая в двадцатые и начале тридцатых годов направляла из Германии в Советский Союз специалистов по заключенному с немцами контракту: тогда начали много строить, а своих инженеров очень не хватало. Теперь некоторые из этих «спецов» работали на абвер. Хотя чему удивляться: Крупп всегда война — пушки, танки, броневые плиты для кораблей военно-морского флота, оружейная сталь…

— Николай Демьянович, кто-нибудь из этого института бывал в составе делегации на переговорах по обмену галицейских немцев на украинцев, оставшихся на захваченной фашистами территории? Или в числе четырехсот немецких представителей, приезжавших к нам в октябре тридцать девятого?

Козлов зашелестел бумагами. Кожа на его лбу собралась в складки, брови сложились шалашиком. Сними с него коверкотовую гимнастерку с двумя шпалами в петлицах, одень в рубашку с галстуком и черные сатиновые нарукавники, и перед тобой самый натуральный бухгалтер какой-нибудь мелкой артели — настолько добродушное лицо майора не вязалось с профессией военного разведчика. Ни «стального взгляда», ни загадочности.

— Господин Бергер, — майор нашел нужный лист в деле, и складки его на лбу разгладились: все в порядке. — Полковник СС, по нашим данным, он осуществлял контроль за работой других сотрудников делегации и ранее неоднократно бывал в Данцигском институте.

— О нем поговорим позже, — прервал его Ермаков. — Значит, немцы получили в свои руки картотеки польской разведки? Лакомый кусок для Берлина! Однако они пока не могут в полной мере использовать имеющиеся у них материалы, поскольку не знают кодов и шифров, применявшихся восточной референтурой Второго отдела польского Генерального штаба. Таблицы кодов поляки успели уничтожить. Получается, что и есть, и нет одновременно? Вроде все в кулаке, а в рот никак не сунешь? — усмехнулся генерал. — Дешифровка им пока не удалась, так?

— Совершенно верно, — Николай Демьянович быстро пробежал глазами лежащую перед ним сводку. — Абвером предприняты все меры к розыску скрывающегося на оккупированной территории бывшего полковника Викентия Ксавериевича Марчевского, сорока семи лет, по национальности поляка, католического вероисповедания, имеющего высшее военное образование, ранее проживавшего в Варшаве.

Марчевский участвовал в разработке системы кодов и шифров для картотек Второго отдела и теперь является как бы живым «ключом» к захваченным материалам. По нашим данным, его местонахождение немцами еще не установлено.

— Зато мы получили от него весточку, — генерал отошел от окна и, заложив руки за спину, начал расхаживать по кабинету. — Пойми правильно, Николай Демьянович! Мы с тобой много лет работаем вместе. Как говорится, ум хорошо, а два лучше. Хочу еще раз пройти все, от начала до конца, перебрать каждый фактик, попробовать его на зуб — не фальшивый ли? Нам отвечать за операцию, нам и думать о ней денно и нощно. Потому и позвал: сомнения мучат! Полагаешь, генерал Ермаков сомнений не знает? Знает, еще как знает… не мне тебе рассказывать, что значат эти картотеки и для нас, и для немцев, и даже для англичан, давших приют эмигрантскому польскому правительству. На эту приманку абвер может выманить кого угодно, а нам промахнуться нельзя! Люди, числящиеся в картотеках, могут получить нового хозяина, — какие кадры подбирали себе господа вроде Бека, ты знаешь, — и начнет расползаться эта зараза, как чума, по нашей территории. Поэтому и волнуюсь. Что рассказал Лодзинский?

— Тадеуш Лодзинский перешел нашу границу три месяца назад. На первом же допросе в порганотряде потребовал доставить его к представителям советской военной разведки, обещая сообщить важные сведения. С ним работал Коноплев.

— Знаю Коноплева, — кивнул Ермаков. — Лодзинский бывший член компартии Польши?

— Так точно. Перед войной было принято решение о ее роспуске, но Лодзинский выбывшим из рядов коммунистов себя не считает. В показаниях отмечал, что для его народа было трагедией оказаться лицом к лицу с немцами без сильной компартии.

— Это точно, — воздохнул генерал, присаживаясь напротив Козлова. — Что он говорил о встрече с неизвестным, пославшим его к нам?

— Несколько месяцев назад к нему поздно вечером пришел человек лет сорока приятной наружности, хорошо одетый, вызвал его из дома и предложил прогуляться. Лодзинский отказался, сославшись на полицейский час. Тогда незнакомец приказал ему следовать за ним под угрозой оружия. Пришлось подчиниться. Он завел Лодзинского в развалины и начал допрашивать о связях с коммунистами. В общем, получился у них сумбурный разговор — Тадеуш мужчина серьезный, под два метра ростом и силенкой не обижен — работал в железнодорожном депо кузнецом, — отнял у неизвестного пистолет, да и тот оказался не промах: сумел скрутить кузнеца и вернуть оружие. Потом сказал, что ему известно о брате Лодзинского, проживающем на нашей территории, о коммунистическом прошлом Тадеуша, об арестах, заключении. Даже назвал номер части, в которой служил Лодзинский во время войны. Потом заявил, что он польский патриот, бывший офицер, скрывающийся от немцев, и хочет помочь делу борьбы за освобождение родины. По его словам, он много думал и понял, что враждебная политика по отношению к русским была одной из причины постигшей Польшу катастрофы. На англичан надежды возлагать глупо — они потянут только к своей выгоде, французы тоже, тем более что и те, и другие уже предали поляков в начале войны с немцами. Остаются только русские, на которых Гитлер наверняка обломает себе зубы. Неизвестный предложил Лодзинскому отправиться к нам через границу. Тем более что у того сохранились связи среди железнодорожников. А на нашей территории попросить встречи с представителем советской военной разведки и передать некоторые данные и условия связи.

— Так… Лодзинского проверяли?

— Очень тщательно, товарищ генерал. Коммунист, был в подполье, брат действительно живет у нас, недалеко от Минска, имеет семью, работает, на хорошем счету. Сам Лодзинский особых подозрений не вызывает. Он попросил у незнакомца время подумать: такие вопросы, как нелегальный переход границы в условиях оккупации Польши немецкими войсками, не шутка! Смертельный риск. Неизвестный согласился ждать ответа два дня, но пригрозил, что найдет способ рассчитаться, если Тадеуш донесет немцам. На прощание предложил время и место следующей встречи. Судя по тому, что рассказывает Лодзинский, место встречи выбирал человек опытный в нашем деле: хорошо просматривались все подходы и на случай неожиданных осложнений имелось несколько вариантов отхода. На следующей встрече Тадеуш дал предварительное согласие, но попросил неизвестного дать гарантии. Тот их дал, назвав адрес и пароль одной из явок компартии, существовавшей в довоенное время. Немцы об этом знать не могут, Тадеуш ручается. Правда, неизвестный оговорился, что сам он не коммунист, и никогда им не был, но как патриот должен бороться с врагом тем оружием, которое ему наиболее знакомо. Он назвал Тадеушу место и время встречи с нашим связным и дал пароль. На словах просил передать, что готов отдать все сведения о картотеке Второго отдела.

— Но у него ее нет! — хлопнул ладонью по столу Ермаков. — Он знает принцип шифров и кодов, а сама картотека у немцев. Чтобы ее передать нам, ну, не саму картотеку, конечно, а содержащиеся в ней сведения, он должен пойти в услужение к фашистам, внедриться в абвер. Иного пути нет!.. Коноплев опытный работник, нет оснований ему не верить: я читал материалы, работа проделана большая и результаты обнадеживают. Лодзинский сразу опознал Марчевского по фотографии?

— Да, — Козлов, испросив разрешения, закурил. Полистал дело. — Вот протокол. Ему предъявили альбом с фотографиями офицеров бывшего Второго отдела. Не колеблясь он опознал в полковнике Марчевском того неизвестного, что приходил к нему домой, а потом встречался с ним через два дня. Кстати, Марчевский говорил Тадеушу, что на него очень большое впечатление произвела Краковская трагедия, заставила торопиться.

О страшной судьбе краковских интеллигентов Алексей Емельянович знал. Поздней осенью тридцать девятого года немцы обязали всех профессоров и преподавателей, живших в городе, прибыть на доклад в старинный Ягеллонский университет, где оберштурмбаннфюрер СС Мюллер арестовал пришедших туда сто восемьдесят профессоров, доцентов и ассистентов. Все они были отправлены в концлагерь Заксенхаузен. Тринадцать известнейших в ученом мире профессоров умерли через три месяца, многие погибли под пытками…

— Допустим, Лодзинский говорит правду. Но вот сказали ли правду ему? Город, где Марчевский назначал встречу с нашим связным, — один и опорных пунктов немецких спецслужб на оккупированной территории. И сам Марчевский раньше имел контакты с немцами, не говоря уже о том, что работал с Беком. Вот в чем дело… И все же мы идем на риск! Попробуем установить связь с Марчевским, но не так, как он этого ждет, а иначе. И посмотрим, как станут разворачиваться события. Со стороны нашей границы послать человека на связь невозможно, поэтому избран путь с Запада, которого ни Марчевский, ни немцы, если они тоже участвуют в игре, предусмотреть не могут. Человек уже пошел?

— Да… Для выполнения задания был подготовлен капитан Волков. Он должен убедиться в надежности Марчевского и дать ему несколько способов связи — бесконтактный, контактный и выход на радиста. Волкова страхуют товарищи из оперативной разведгруппы. С погранвойсками НКВД договоренность есть.

— Волков? — побарабанил пальцами по столу Ермаков. — Помню его. На разведфакультете Академии имени Фрунзе учился, так?

— Совершенно верно, — согласно наклонил голову Козлов. — Имеет надежные документы, по легенде — русский эмигрант, проживавший в Польше. Свободно владеет немецким, польским, английским. Псевдоним «Хопров».

— Крепко ему надо держаться, Волкову. В его руках жизни многих людей из цепочки. Как его зовут?

— Антон Иванович. Очень способный офицер. Указания о нашем санкционировании связи Марчевского с немцами ему даны. Не сомневайтесь, Алексей Емельянович, — совсем не по-уставному вдруг обратился Козлов к генералу, — сдюжит Волков! Он парень опытный, с головой. Прирожденный разведчик. И характер — кремень!

Алексей Емельянович настороженно стрельнул глазами в Козлова — что это он вдруг так расхваливает Волкова? Не похоже на всегда сдержанного, словно застегнутого на все пуговицы, майора.

— Дружили? — прямо спросил генерал.

— Так точно, — выпрямился на стуле Николай Демьянович, не отводя глаз под взглядом начальства. — Дружили. Работали вместе.

— Тяжело придется твоему другу, — помягчел Ермаков. — Генрих Ругге там абверкомандой руководит. Такой волчина! Замок под городом для себя облюбовал, устроил в нем резиденцию. Серьезно обосновывается, надолго… Да, а для Марчевского псевдоним есть?

— «Гром». Сам себе выбрал, через Лодзинского передал.

— М-да, — генерал пригладил короткопалой рукой седеющие волосы. Задумчиво поскреб ногтем около брови и неожиданно спросил: — Сам-то ты, Николай Демьяныч, Марчевскому веришь или нет? Не думаешь, что немцы нас на крючок взять хотят, а? Так ведь и англичане выходы на «Грома» станут искать. Им тоже картотеку заиметь охота!

— Кто знает? — уклончиво пожал плечами Козлов. — Волкову на месте виднее будет. Все меры предосторожности, какие только возможно, мы приняли. И чего уж теперь, когда Волков уже пошел на связь…

— Думать-то нам все равно надо. И за себя, и за них за всех: за немцев, за англичан, за Марчевского… Кем там прикрыть Волкова есть?

— Подготовлено.

— Ну, вот и поговорили, — поднялся из-за стола Ермаков, подводя итог долгой беседе. — Знаешь, Николай Демьяныч, иногда кажется — лучше бы сам пошел, чем другого посылать! На душе легче было бы, понимаешь?

— Все же сомневаетесь, товарищ генерал? — уже от двери спросил майор.

— Сомневаюсь, — глухо ответил Алексей Емельянович.

* * *

Снег уже везде сошел, обнажив прошлогоднюю порыжелую траву, сквозь которую, как через нечесаные старушечьи космы, робко пробивались нежно-зеленые стрелочки, еще не успевшие набрать силы от солнца и дышащей паром земли. В оврагах стояла мутная талая вода, бурая от глины и осевших на дно палых листьев — прошлогоднего роскошного убора густых лесов. Однако откосы уже полностью просохли, и при каждом шаге мелкие комочки почвы осыпались из-под подошвы сапог, с бульканьем падая в воду на дно оврага.

Под широкими лапами вечнозеленых елей местами еще сохранились остатки серого ноздреватого льда, и к вечеру от леса тянуло сырым холодом, словно зима грозила вновь вернуться, подернуть лужи ломкими лучами наледи, пустить в воздух белых мух, заставляя мечтать о сухом тепле жилья.

Человек, одетый в большой серый ватник, темные брюки и яловые, смазанные жиром — чтобы не промокали в сыром лесу — сапоги, удобно устроился на взгорке, просушенном ветрами, забравшись в гущу расправивших ветви кустов боярышника. Он сидел на стволе поваленного дерева и рассматривал в сильный бинокль сопредельную сторону границы. Оптика приблизила башни старого костела из красного кирпича, скирду прелой соломы на краю непаханого поля, чахлую рощицу, через которую проходила грунтовая дорога. Правее темнел заболоченный густой лес. Деревни, в которой стоял костел, видно не было — она пряталась за рощей и высоким косогором.

Человек в сером ватнике опустил бинокль и взглядом отыскал полосатый красно-зеленый пограничный столб с успевшей потемнеть пластинкой, на которой был выбит герб. Контрольно-следовая полоса утонула в грязи — низина, болота, надо ждать пока просохнет окончательно.

На той стороне границы царила тишина, словно все там вымерло — и люди, и животные в деревне. Ветер не приносил с собой ни запаха дыма от топящихся печей, ни собачьего лая. Чужие пограничники тоже не появлялись.

Осмотревшись, человек в сером ватнике и яловых сапогах наметил путь посуше, отложил бинокль и покурил, пряча огонь папиросы в кулаке. Обгорелую спичку и окурок он убрал в жестяную баночку. Потом встал, спрятал бинокль за пазуху, подтянул ремень на черных суконных брюках, осторожно раздвинул ветви густых кустов и пошел вниз, к оврагу, стараясь держаться краем взгорка, чтобы его не видели с другой стороны.

Через несколько минут он спустился в овраг. Хватаясь руками за спутанные длинные пряди жухлой травы, чтобы не оступиться в скопившуюся на дне холодную воду, пробрался к едва заметному под осыпавшейся землей и нанесенным паводком сором из листвы и мелких сучьев темному отверстию, похожему на большую барсучью нору. Оттуда тянуло гнилостным запахом стоялой болотной воды и мышами. Росший над отверстием куст свесил ветви, словно прикрывая тайну мрачного узкого лаза, ведущего в другой мир, туда, где на сопредельной стороне высились кирпичные башни костела и пряталась за рощей деревушка.

Посмотрев по сторонам, человек в сером ватнике достал сильный фонарь, включил его и направил луч света в глубь норы. Склонился, напрягая зрение в попытке разглядеть — что там внутри? Желтый, похожий на комок старого масла, блик от света фонаря пополз по темной поверхности воды, стоявшей на дне облицованного плиткой из обожженной глины тоннеля. Прополз немного и затух в вязкой темноте подземелья, выхватив из нее корни деревьев, раздвинувшие облицовку и свисавшие уродливыми сосульками. Где-то просачивалась вода и капли падали с глухим стуком, видимо, попадая на кусок дерева.

Вздохнув, человек ступил в глянцево-черную грязную воду и, согнувшись, осторожно пошел по тоннелю, придерживаясь левой рукой за осклизлые стенки. В правой он держал фонарь, освещая себе путь. Идти было неудобно, приходилось сгибаться почти вдвое, ноги скользили в грязи. Зато вода, сначала достававшая почти до края голенищ сапог, постепенно отступала, уровень ее становился все ниже, а потолок тоннеля начал немного подниматься. Вскоре удалось выпрямиться, а вода на дне доходила только до щиколоток. Обернувшись, человек увидел, что входное отверстие, через которое он проник в тоннель, светится, как узкий серп ущербной луны. Тоннель был пологим, видимо, для лучшего стока вод.

Тихо… Ни писка крыс, которые любят жить в подобных местах, ни журчания воды, не слышно даже стука капель, как около входа. Мозглая, холодная сырость и темнота, раздвигаемая лучом фонаря, шарящего по стенам, под ногами, по низкому потолку из прямоугольных плиток, похожих на маленькие кирпичики.

Вот темнота как будто раздвинулась, уплотнилась. Рука, державшаяся за стенку тоннеля, ощутила пустоту, и человек остановился. Повел по сторонам фонарем — сводчатое помещение, чем-то похожее на внутренность русской печки, когда залезаешь в нее мыться, стараясь не коснуться голыми локтями раскаленных кирпичей и поудобнее устраиваясь на подстилке из пахучей ржаной соломы. Однако здесь нет неги сухого жара печи и тонкого аромата недавно испеченного на капустном листе подового каравая — только бьющая по ушам вязкая, пропитанная гнилостным сырым запахом тишина…

Луч фонаря начал методично обшаривать стены, потолок, полукруглое устье следующего колена тоннеля, ведущее дальше, в неведомое. Может быть, прямо под костел? Или к каким-нибудь сточным колодцам, закрытым литыми чугунными решетками? Что на той стороне тоннеля и куда он может вывести, человек в сером ватнике не знал.

Есть! В круге света на левой стене маленького коллекторного зала отчетливо виднелось нарисованное мелом стилизованное изображение черепахи — овал, сверху небольшая петля с двумя точками — как плоская головка с глазками-бусинами, а внизу — короткий крючок хвоста. Но у этой черепахи было шесть ног! От овала-панциря шли шесть черточек — по три с каждой стороны.

Однако такая небрежность в рисунке, видимо, не только не смутила человека в сером ватнике, но даже обрадовала его. Он улыбнулся в темноте и, нашарив в кармане стеганой куртки кусочек мела, шагнул к стене. Взял кожаную петлю фонаря в зубы и направил его свет на рисунок. Упершись рукой в стену, человек в сером ватнике аккуратно зачеркнул мелом сначала голову черепахи и ее правую переднюю ножку-палочку, потом среднюю правую ножку и левую заднюю. Последний штрих был положен на хвостик-закорючку. Получилась ломаная зигзагообразная линия. Незачеркнутыми остались только три ножки…

Когда он наконец-то выбрался из тоннеля, ведущего неизвестно куда, совсем стемнело. Погасив фонарь, он с минуту постоял на дне оврага, прислушиваясь, потом быстро полез наверх, ловко карабкаясь на крутой обрыв.

Через полчаса за взгорком, с которого человек в сером ватнике осматривал в бинокль чужую территорию, его встретил молчаливый мужчина в накинутой поверх шинели плащ-палатке и зеленой пограничной фуражке со звездочкой.

— Порядок, — ответил на его немой вопросительный взгляд совершивший подземное путешествие. — Пошли, обсушиться надо. Все-таки успел набрать воды в сапоги…

Еще через два часа на стол майора Козлова в его кабинете на Знаменке в Москве легла расшифрованная радиограмма:

«„Гунн“ приему и помощи „Хопрову“ готов. Связь подтверждена. Семенов».

Николай Демьянович вложил телеграмму в синюю коленкоровую папку и подумал, что необходимо срочно подготовить еще несколько быстрых и надежных вариантов связи, исключающих частый радиообмен — по данным, полученным сегодня утром, немцы значительно усиливали службу пеленгации и радиоперехвата в пограничной зоне с СССР…

* * *

— О, майн либер альтергеноссе! — Генрих Ругге, золотозубо улыбаясь, привстал навстречу Марчевскому из-за своего огромного стола. — Ведь мы с вами действительно альтергеноссе — одногодки, не так ли? А вы заставляете меня беспокоиться об участи старого товарища. Нехорошо, герр Викентий, прятаться от друзей, ой как нехорошо. Присаживайтесь. Сейчас будет кофе. Распорядитесь, Шмидт!

Марчевский прошел к столу, сел в кресло. При его приближении кобель, настороженно поднявший голову, глухо зарычал, но тут же замолк, повинуясь окрику хозяина. Абверовец ласково потрепал его за ушами.

— Мой Дар. Хорош, правда? Надеюсь, вы будете друзьями и с ним. Удивительно умный пес.

Пан Викентий слушал его, напряженно сцепив пальцы. Ему хотелось завыть от отчаяния — почему сразу не ушел?! Теперь он сидит здесь, в замке, расположенном в нескольких километрах от городка, в кабинете начальника абверкоманды подполковника Ругге.

Езуз Мария, какой калейдоскоп событий за один день! Утром неудачный выход на место встречи со связником, потом слежка, появление в квартире Зоси подозрительного Тараканова и вслед за этим — приезд немцев. Поневоле задумаешься над подобными совпадениями. Но, может быть, еще не все потеряно? Ведь блеснул же луч надежды, и пока ничего не ясно до конца. Значит, надо собрать себя в кулак и продолжать бороться. Как — будет видно по обстоятельствам.

Открылась высокая резная дверь кабинета, и солдат в белоснежной куртке вкатил сервировочный столик на колесах. Легкий ароматный парок поднимался над кофейником, тарелочки с сыром и копченой колбасой, тонко нарезанный хлеб, масло, коньяк, коробка сигар… Господин Ругге щедро угощает пленников? Да, а куда подевали Тараканова? Спросить? Нет, пожалуй, не стоит, выяснится само собой: абверовец все равно вынужден будет хоть что-то сказать о человеке, задержанном вместе с Марчевским.

— Угощайтесь, — все так же радушно улыбаясь, Ругге встал из-за стола и пересел в кресло напротив пана Викентия. — Я за вами поухаживаю, на правах хозяина. Поговорим, вспомним прошлое. Ведь нам есть что вспомнить?

Настороженно слушая его болтовню, Марчевский осмотрелся. Огромный сейф в углу, множество книжных полок и шкафов, два изящных застекленных шкафчика с винтовками. Отдельно, на специальной полочке, лежали оптические прицелы. Перехватив его взгляд, абверовец самодовольно заметил:

— Да-да, мой друг, не оставляю прежних увлечений! Помните, как я уложил кабана в тридцать седьмом? Мы с вами встречались тогда в Беловежской пуще, когда рейхсмаршал Геринг приезжал на охоту. И, как мне помнится, вели весьма интересные беседы за рюмкой. Неужели вами все это забыто? А наша встреча в тридцать четвертом году, на переговорах, закончившихся заключением соглашения о пропаганде? Давайте выпьем за новую встречу, — немец налил в рюмки коньяк. — Надеюсь, вы объясните старому доброму другу Генриху, почему пришлось вас искать?

«Начинается, — отстраненно подумал пан Викентий. — С чисто немецкой педантичностью. Ну что же, придется подыграть».

— Я… Я был в растерянности, — поднятая рюмка дрогнула в его пальцах. — Одно дело, когда мы встречались как равноправные партнеры, а теперь, когда один из нас победитель, а другой…

— Бог мой! Герр Викентий! Разве в разведке говорить о таких вещах? Тем более после стольких лет нашего плодотворного сотрудничества. Именно сотрудничества, я не оговорился, нет. И мне непонятны ваши сомнения — разве вы не ждали нас? По-моему, все предопределено: слабое должно отпасть, умереть, а ему на смену приходит более сильное, жизнеспособное, несущее обновление всей Европе, всему миру!

«А он мало изменился — наблюдая за Ругге, отметил Марчевский. — По-прежнему любит пустой треск выспренной болтовни, но за ней умело прячет весьма серьезные вещи. Только человек, плохо знающий, с кем он имеет дело, может попасться на такую удочку, принять его за пустозвона. Нет, герр Ругге серьезный разведчик, и личина болтуна только одна из множества масок, которые он меняет с поразительной легкостью, как прирожденный циркач из балагана на ярмарке. Но что сейчас скрывается за словесной шелухой — не дошел мой посланец и они все пронюхали, а теперь наслаждаются моим незнанием и готовят неожиданный удар? Поэтому и появился взявшийся ниоткуда Тараканов? Если о нем не спросят — значит, он их человек. Но могут и специально спросить, чтобы скрыть это… Не исключено и то, что по своей обычной привычке я все сильно усложняю — вдруг Ругге просто по-человечески рад моему задержанию — ведь они искали меня, а Генрих такой же человек, как и все, и ничто ему не чуждо. Хорошо, если так. Но от них теперь не вырваться. Начинается новая дорога в жизни, и куда-то она приведет — на эшафот или к победе?»

— Вы правы, как всегда, — пригубив коньяк, пан Викентий поставил рюмку. — Выгоднее быть на стороне победителя.

— Где же вы пропадали? — близоруко прищурился абверовец. — Теперь больше нет смысла секретничать.

Последние слова прозвучали со скрытой угрозой — не забывайте, либер альтергеноссе, кто здесь стал хозяином, в чьих руках все: ваша земля, ваша жизнь, ваше будущее.

— В деревне, — обезоруживающе улыбнулся Марчевский. — Не смотрите на меня так подозрительно, я говорю сущую правду. После поражения нашей армии я скрывался в деревне. Спросите, в какой? В разных, постепенно перемещаясь сюда, к этому городу, где вы меня и отыскали. Но если бы я знал, герр Ругге, что вы здесь, наша встреча состоялась бы раньше.

— Хочется верить… Я знаю, что ваша жена погибла, знаю. Тяжелая утрата, но остались дети! Надеюсь, ваша откровенность не заставит меня прибегать к жестким мерам по отношению к ним? Согласитесь, отыскать их не представит для нас большого труда. Поэтому скажите, почему вы стремились именно сюда, ближе к новой границе с русскими?

— Здесь Зося. — Марчевский решил не петлять, как заяц. Все равно они уже знают, кто хозяйка квартиры, где его задержали. — Разве не естественно, что мужчина стремится обрести хоть какой-то островок любви, тепла, участия, дружеской поддержки, наконец, в это смутное время недоверия?

— Да, зачастую даже у профессионалов берет верх чувство, а не разум, — подумав, согласился Ругге.

Ему вдруг стало невообразимо скучно. Зачем он затеял никчемный, глупый разговор, похожий на диалог из провинциального спектакля? Разве он плохо знает Марчевского? Нет, тот ему известен очень хорошо — долгое время «глаза» и «уши» Ругге окружали полковника, доносили о каждом его шаге, симпатиях и антипатиях, ловили даже вскользь брошенные замечания, которые могут сказать опытному человеку больше официальных выступлений. Да, Марчевский ему нужен, нужен как ключ к картотеке, нужен как опытный человек, способный, сотрудничая с абвером, оказать большую помощь в налаживании работы на Востоке — у полковника опыт, знание местной среды, обычаев, нравов, связи внутри оккупированной страны и за ее пределами. Стоит ли сейчас пытаться выворачивать наизнанку, долбить вопросами, на которые он даст заранее приготовленные ответы? Ведь он наверняка готовился и к такому исходу — задержанию спецслужбами рейха и, вне всякого сомнения, потратил не один час, репетируя свое будущее поведение — вон, как ловко разыграл дрожь в пальцах! Проверять его будут: проверять, проверять и проверять! Даже когда не останется и тени подозрений — все равно будут проверять, во избежание попыток переметнуться, заняться двурушничеством, приобрести себе индульгенции у врагов рейха. Например, у англичан. Адмирал Канарис прав — агента разведки надо связать по рукам и ногам, поставить в условия, лишающие возможности торговать военными секретами. Каждый должен выполнять строго определенные функции и знать только положенное, железная дисциплина и общение с ограниченным кругом людей. Разведка должна опираться не на «таланты» отдельных шпионов, а на хорошо продуманную систему! И в этой системе полковнику Марчевскому уже отведено определенное место. Выбора у него не будет — либо сотрудничество, либо развяжут язык другим способом, а потом уберут за ненадобностью. Он не может не понимать этого. Так стоит ли ломать комедию? Не проще ли взять быка за рога?

— Знаете, почему вас искали? — спросил немец, доливая себе в чашку кофе.

— Да.

— И каково ваше решение?

— Только никаких подписок, господин подполковник. Это унизительная процедура, словно вербуют мелкого осведомителя. А я надеюсь на сотрудничество. С вами, с вермахтом, с Германией.

— Разумно… С подписками, думаю, решим. Ведь мы старые друзья, правда, герр Викентий? — Ругге снова повеселел. Повернувшись к столу, не глядя взял с него какую-то вещь, лежавшую под листом бумаги, небрежно бросил ее себе на ладонь и показал Марчевскому. Это было распятие, которое хотел продать ему Тараканов. — У вас при обыске нашли крестик. Что это?

— Я купил его, и теперь он принадлежит мне, — пан Викентий спокойно протянул руку, намереваясь взять золотую вещицу.

— Вот как? — немец отвел свою ладонь в сторону. Двумя пальцами ухватил распятие, поднес ближе к близоруким глазам, рассматривая. — Хорошая, старая работа. Антикварная штучка. Что-то выгравировано на оборотной стороне? Не вижу без очков…

— Дата Рождества Христова, — спокойно пояснил поляк. — Я решился на покупку, поскольку Тараканов прав — золото всегда в цене.

— Тараканов? Тот человек, что был в доме вашей… — абверовец немного замялся, видимо, подыскивая нужное слово на польском. — Вашей симпатии? Кто он?

— Так, — равнодушно пожал плечами Марчевский. — Встречались когда-то… Мелкий осведомитель дефензивы, выявлял коммунистов. Русский эмигрант.

— Возьмите, — немец отдал Марчевскому распятие. — Собственность священна — это основа нашего мира и национал-социализма. Сейчас покажут вашу комнату. Отдохните, приведите себя в порядок. Ужин принесут, я распоряжусь. Поживите у меня в гостях — замок большой, места хватит. Когда отдохнете, будьте так любезны изложить на бумаге все, что вы делали с момента начала войны. Желательно подробно и на немецком. Завтра мы встретимся и начнем работать с картотекой. У нас будет много работы, майн либер альтергеноссе, очень много работы…

* * *

Неслышно отворилась дверь, замаскированная книжными шкафами, и в кабинет вошел Шмидт с большим узлом в руке. Развернув его, брезгливо вывалил на пол пиджак, брюки, рубашку и нижнее белье. Глухо стукнув о паркет, упали туфли.

— Здесь все, — гауптман отступил на шаг.

Подполковник вернулся от двери, до которой вежливо проводил Марчевского, и, присев на корточки перед грудой одежды, начал перебирать ее, тщательно прощупывая все швы.

— Ваши впечатления о поляке? — не поднимая головы обратился он к Шмидту.

— Насторожен.

— Вы тоже были бы таким на его месте. Ничего, привыкнет. Предстоит тщательно проверить все его показания. А пока пусть работает. Не даром же его кормить? Вы сами осматривали вещи русского? Что-нибудь нашли?

— Нет. Костюм без меток, но явно английского производства.

— Думаете, господин Тараканов прибыл прямо с островов? — усмехнулся Ругге, ловко прощупывая пояс брюк. — Нет, гауптман, англичане никогда не доверятся русскому, даже эмигранту. А костюм… Поляки всегда покупали либо отечественные костюмы, либо английские. Это был своеобразный шик, варшавская мода. Но никогда не брали немецкие! Если наш новый знакомый Тараканов действительно жил здесь, то почему бы ему не носить английского костюма? Пока это ничто… Он не сопротивлялся?

— Был спокоен, разделся по первому требованию. В карманах ничего заслуживающего внимания — польские злотые, немного марок, дешевые сигареты, спички польского довоенного производства, перочинный нож, паспорт. Тоже польский, на фамилию Тараканов. Оружия нет.

Подполковник закончил осмотр одежды, встал, прошел в угол к умывальнику и старательно вымыл руки.

— Распорядитесь, пусть распорют все швы. Эмигрант не обеднеет, в крайнем случае, если он нам сгодится, найдем во что его одеть. А нет… Мертвому безразлично, в чем лежать во рву.

— Врач его осмотрел. На теле никаких отметин, мужчина здоровый, нормального телосложения, мускулатура хорошо развита.

— Считаете, что мог заниматься специальными видами борьбы? Вы присутствовали при осмотре, сами видели все?

— Да, господин подполковник. Развитие определенных групп мышц может свидетельствовать о занятиях спортом, но точно судить не берусь. Под предлогом дезинфекции его всего смазали специальным составом. Ничего не выявлено.

Ругге уселся в кресло и закурил, жестом предложив Шмидту занять место у стола.

— Надо его как следует проверить. Если он действительно работал в Польше «Б», как здесь раньше называли земли Украины и Белоруссии, то может нам весьма пригодится. Но только после тщательной проверки. Найдите кого-нибудь из бывших «осадников», может быть, они знают о нем что-нибудь? Они все там работали на корпус охраны пограничья и дефензиву.

Шмидт согласно кивнул. Он знал, что в двадцатые годы на земле Западной Белоруссии было специально расселено около пяти тысяч «осадников» — бывших офицеров и унтер-офицеров легионов Пилсудского, в большинстве своем — профашистски настроенных. Они получали наделы от пятнадцати до сорока пяти гектаров, строили похожие на крепости хутора и служили опорой полицейским властям. Польшей «А» называли центральную и западную Польшу, где нужды в осадниках не было, в отличие от Польши «Б» с враждебно настроенным по отношению к пилсудчикам белорусским и украинским населением. Многие из бывших легионеров предпочли приближающимся частям Красной армии оккупировавших страну немцев, и потому отыскать человека, возможно, знавшего Тараканова до войны, было задачей вполне реальной.

— Вы распорядились дать бумагу русскому?

— Да. Ему объяснили, что правда в его же интересах. Будет писать.

— Почитаем… Люблю подобные произведения, — улыбнулся подполковник, — узнаешь столько нового. Будем продолжать скрупулезно работать над тем, чтобы выявить среди наших людей, и вновь появляющихся рядом с нами, человека с чужим прошлым. Да-да, с чужим прошлым! Вражеский разведчик не может оставаться самим собой, он натягивает чужую личину, берет себе чужое прошлое и выдает его за свое. Понимаете? Обнаружив такого человеками, ни коем случае нельзя его ликвидировать, нет. Наоборот, надо окружить заботой, чтобы и волос не упал с его головы, чтобы не простудился, не сломал ноги… Но за это он будет давать своим хозяевам то, что разрешим им дать мы. И так до тех пор, пока не минет в нем надобность. Такие люди, скрывающие свое истинное лицо за чужим прошлым, к нам придут, поверьте моему чутью, Шмидт! Марчевский один из немногих, кто знал тайну ключа шифра картотеки агентуры польской разведки. Думаете, сбежавшие в Лондон не подозревают об этом? Есть сведения, что они весьма заинтересованы в установлении контактов с господином полковником. Еще Бисмарк говорил: «Польша — один из камней преткновения всей европейской политики». А на островах издавна любят диктовать свою волю континенту. Поэтому они непременно будут пытаться осуществить контакт с нашим пленником. В картотеке заинтересованы и русские — они могут получить сведения о чужих агентах, оставшихся на занятой ими территории Западной Украины и Белоруссии. А кроме Марчевского, не осталось в живых никого, кто знает тайны ключей! Поэтому они придут. Такой лакомый кусок не упустят ни англичане, ни русские. Французы, думаю, не сунутся, им не до этого.

— А если уже пришли? — глубоко посаженные глаза Шмидта уставились в лицо начальника. — Костюм на Тараканове английский, без меток! Он может быть таким же русским, как я китайцем!

— Вот это-то мы и выясним, дорогой Шмидт. Здесь мы хозяева и можем диктовать правила игры. Захотим — усилим темп, сделаем поединок более жестким, захотим — будем тянуть время, прикидываться дураками. Проверять, всех и все проверять, Шмидт! Искать, постоянно искать чужого агента. Пойдемте, я хочу взглянуть на русского…

* * *

Помещение, куда провели Тараканова, оказалось подвальной комнатой без окон, насквозь пропитавшейся запахами сырой штукатурки и немецкого дезинфекционного порошка «Лойзетодт», употребляемого для борьбы со вшами. Одежду отобрали, пообещав ее вернуть после дезинфекции и выдали взамен старый солдатский мундир, потрепанные брюки, грубую нижнюю рубашку и кальсоны. К ногам бросили стоптанные туфли.

Мрачный солдат захлопнул за Таракановым тяжелую дверь, оставив его одного. Эмигрант присел на лавку из толстых деревянных реек и осмотрелся.

Свежеоштукатуренные стены — немцы не любили оставлять в камерах никаких следов прежних узников, — высокий, сводчатый потолок, электрическая лампочка в проволочной сетке. Выключателя в камере не было. На правой стене темнела решетка вентиляционного отверстия. Скамья, на которой сидел Тараканов, стояла рядом с привинченным к полу небольшим столом. На полу лежал свернутый тощий матрац.

Вздохнув, арестант привычно потянулся к карману за сигаретами, но рука остановилась на полдороги — у него отобрали все вместе с одеждой. Будут проверять? Несомненно. Пусть себе, ему нечего скрывать, а окончательно определяться где-то на службу все равно надо — нельзя же болтаться в такое время, как цветок в проруби, не имея никакого дела. Но для начала надо выбраться из этого подвала живым и здоровым. Поэтому не стоит раздражать хозяев.

Лязгнул замок, и в камеру вошел средних лет мужчина в немецком мундире без знаков различия. Молча поставил на край стола миску с пищей, положил рядом кусок хлеба и две сигареты. Добавил к ним полупустой коробок спичек, карандаш и тонкую стопку серой бумаги.

— Знаете немецкий? — обратился он по-польски к настороженно наблюдавшему за ним Тараканову.

— Слабо, — извиняюще улыбнулся тот. — Могу немного говорить, а пишу совсем плохо.

— Тогда пишите все о себе на русском, подробно, с указанием дат, имен, точных мест происходивших событий. Вплоть до девичьей фамилии матери. Ясно?

— С какого времени?

— С рождения, — буркнул мужчина в немецком мундире и вышел.

Тараканов подвинулся ближе к столу, взял ложку. В миске оказалась картошка с консервированной свининой. Неплохо — кормить, видно, будут пока не по тюремному рациону, а из солдатского котла.

Поев, он закурил, положил перед собой стопку бумаги, взял карандаш. Задумчиво постучал им по губам, решая, как начать.

Наконец на листе появились первые строки: «Родился я на юге России, в тысяча девятьсот четвертом году, в православной семье капитана царской армии Ивана Владимировича Тараканова…»

* * *

Ругге задвинул заслонку потайного оконца, через которое наблюдал за сидящим у стола Таракановым. Хорошо смазанные петли без скрипа повернулись, опуская крышку, прятавшую глазок за вентиляционной решеткой.

— Марчевский на прощанье сказал мне, что этот русский — поклонник Савинкова, — задумчиво сообщил подполковник. — Проверьте, Шмидт, не был ли он сам террористом? И не тяните — предстоит большая игра, нужен человеческий материал.

Гауптман кивнул в знак согласия.

Глава 2

Господина министра разбудили очень рано, даже слишком рано: сквозь сладкий предутренний сон он почувствовал, как кто-то вежливо, но очень настойчиво теребил его за плечо.

— Проснитесь, господин министр, прошу вас, проснитесь!

С трудом разлепив тяжелые от сна веки, господин министр иностранных дел Дании сел в постели, запахивая на груди расстегнувшуюся пижаму.

— В чем дело?

Он имел право на такой вопрос — спать в собственном доме и быть разбуженным еще затемно?! На каком основании? Что могло произойти такого экстраординарного?

— В гостиной вас ожидают немецкий посол и авиационный атташе Германии, — разбудивший министра его личный секретарь выглядел явно встревоженным. Да и то, ждать чего-либо хорошего от господ нацистов по меньшей мере глупо. — Они просят вас поторопиться.

Министр наспех сунул босые ноги в теплые домашние туфли, накинул на плечи куртку из верблюжьей шерсти и вышел в гостиную. Оба немца при его появлении встали. Но заговорил не посол, как этого ожидал господин министр, а германский авиационный атташе.

— Господин министр! Германское командование имеет конкретные доказательства того, что Англия запланировала оккупацию датских и норвежских военных баз. Для предупреждения этого, германские вооруженные силы перешли границу и начали оккупацию Дании. Я должен вам также сообщить, что в течение нескольких минут над Копенгагеном появятся эскадрильи немецких бомбардировщиков. Однако, согласно приказу, они пока не сбросят бомб. Задача датчан: не оказывать сопротивления, так как это привело бы к самым ужасным последствиям.

Пораженный услышанным, министр иностранных дел обессилено опустился в кресло. Взгляд его упал на старинные каминные часы — было четыре часа двадцать минут девятого апреля 1940 года…

* * *

Десятого апреля британский посол в Копенгагене Говард Смит направил в «Форин оффис» донесение:

«На рассвете, примерно около пяти часов, три небольших транспортных парохода появились у входа в копенгагенский порт. Над ними кружили немецкие самолеты. Береговая противовоздушная оборона дала один предупредительный выстрел по самолетам. Не считая этого, датчане не оказали сопротивления, и таким образом немецкие десантные и военные корабли смогли свободно войти в порт.

В первой волне высадились на берег примерно восемьсот солдат. Они сразу прошли к древней копенгагенской крепости Кастель, ворота которой были заперты; их попросту взорвали. Датская стража, которую застали врасплох, не оказала сопротивления. Как только крепость была занята, часть немецких вооруженных сил направилась в Амалиенборг, в королевский дворец, где напали на стражу и застрелили одного из телохранителей, а двух ранили.

Шансы датской армии на сопротивление вследствие полной внезапности уменьшились еще больше. Например, один из старших офицеров датского военного министерства в день немецкой высадки на берег, девятого апреля, как обычно ехал на автомобиле из своей виллы в столицу. По дороге он наткнулся на немецкий разведывательный дозор, который приказал ему остановиться. Но старший офицер военного министерства, смеясь, погнал дальше, не поняв, что это не находящиеся в шаловливом настроении или немного подвыпившие датские солдаты… Он начал понимать, что что-то не в порядке, только тогда, когда автоматная очередь прорезала его машину…»

Больше от Говарда Смита донесений в «Форин оффис» не поступало.

* * *

В тот же день немцы оккупировали Норвегию, завершив операцию «Везерюбунг».

Старая мельница стояла на берегу тихого, поросшего ряской пруда. Плицы мельничного колеса выкрошились от паводков и долгих лет, как зубы у старика; бревна приобрели цвет благородного серебра, и здание мельницы казалось дорогой игрушкой, забытой ребенком-великаном среди буйно разросшихся кустов и задумчиво глядящихся в зеленую гладь воды плакучих ив. Темный мох облепил фундамент, сложенный из нетесаных камней, густо желтела глина берегового откоса, а на самом его краю воздело к серому небу руки-ветви засохшее дуплистое дерево.

— Голландский мастер? — прищурился рассматривавший полотно Альфред Этнер.

— На этот раз вы не угадали, господин группенфюрер, — сопровождавший Этнера оберфюрер СС Бергер достал из внутреннего кармана очки в тонкой золотой оправе, тщательно протер стекла и, держа очки как лорнет, склонился к табличке на раме.

— Картина неизвестного русского художника. Примерно середина прошлого века.

— Поразительно, просто поразительно. Манера письма очень напоминает старую фламандскую школу. Сознайтесь, — Этнер взял под руку выпрямившегося оберфюрера, — вы специально подвели меня к русской картине?

— Вы правы, экселенц.

Этнер убрал свою руку, прошелся по небольшому залу, стены которого были увешаны полотнами в дорогих рамах. Остановился перед картиной, изображавшей охотничий выезд английского вельможи семнадцатого века. Дамы и кавалеры на породистых лошадях, своры собак, нетерпеливо рвущихся с поводков, коренастые псари, вооруженные длинными кинжалами, подняли блестящие охотничьи рога, готовясь затрубить по знаку хозяина, спустить собак со сворок, начать лихую и кровавую потеху. На кого выехал охотиться вельможа — на оленя, на лисицу, на медведя? Хотя, кажется, в английских лесах того времени уже давно не водилось медведей, если они там были вообще. Медведи — это Россия. Чертов Бергер! Умеет-таки ненавязчиво повернуть мысли начальства в интересующую его сторону.

Группенфюрер покосился на Бергера, почтительно стоявшего в стороне. Штатский костюм немного мешковато сидел на его тощей длинной фигуре. Сквозь редкие, сероватые волосы, просвечивала розовая, как у младенца, кожа костистого черепа. Да, оберфюрер далеко не красавец, но зато весьма надежный сотрудник, не лишенный способностей. И с хорошими связями.

Этнер никак не ожидал, что Бергер, пригласивший его посетить имение своего родственника по линии жены, сделает такой сюрприз — картинная галерея в немецком помещичьем доме. Причем неплохая галерея, черт возьми, очень неплохая, хотя и невелика. Многие полотна доставляют массу удовольствия. А впереди еще обещанный обед, приготовленный поваром-китайцем. Помнится, Бергер говорил, что хозяин имения фон Бютцов оказал большие услуги национал-социалистам до их прихода к власти.

Этнер уже был представлен хозяину — лысому тощему старику с хитрыми голубыми глазками, словно напоказ одетому в традиционный баварский костюм. Перебросившись с гостями парой ничего не значащих фраз, хозяин сослался на дела по имению и оставил их одних. Нет, не зря Бергер предложил провести свободный день в имении дальнего родственника, не зря. Хочет в неслужебной обстановке обговорить некоторые дела? Ну что же, поговорим.

— Как вы полагаете, оберфюрер, кто из этих псов «ретривер»?

Бергер подошел, надел очки, внимательным взглядом окинул полотно.

— Простите, господин группенфюрер, я не совсем понимаю? Это что, особая порода?

— В некотором роде, — усмехнулся Этнер. — Вижу, вы не знаток псовой охоты, к сожалению, уже уходящей в небытие. «Ретривер» — пес, приученный приносить своему хозяину убитую дичь и подранков. Только приносить. Своего рода собачий лакей. Выслеживает добычу другой пес, более умный и тонко организованный, а ретривер только приносит… Абвер должен стать для СД ретривером в начатом нами польском деле! Пойдемте на веранду, здесь не стоит курить.

Они вышли, сели в плетеные кресла. Этнер достал пачку американских сигарет, угостил Бергера. Закурили.

— Апрель всегда представлялся мне чародеем, творящим чудеса на германской земле, — продолжил Этнер. — Леса в легкой зеленой дымке появляющейся листвы, молодой, нежной, еще не тронутой жгучими лучами летнего солнца. Синеющие горы, звонкие, чистые ручьи, унесшие мусор стаявшего снега… Я искренне благодарен вам, Бергер, за приглашение посетить это имение. Нельзя все время сидеть в душных кабинетах и на деловых совещаниях. Однако раз уж мы начали разговор, то стоит его продолжить?

— Как вам будет угодно, — вежливо склонил голову оберфюрер.

— Апрель принес не только пробуждение природы, но и новые победы — пали Дания и Норвегия. Теперь настала очередь Франции. Пусть не думают отсидеться за линией Мажино, не выйдет! Кстати, я недавно видел прелюбопытное произведение ведомства господина Геббельса. Представьте, на листовке изображена комната, где на стуле, около большой супружеской кровати, висит английский мундир. И подпись: пока Жан служит на линии Мажино, солдаты английского экспедиционного корпуса утешат его Жанну.

— Серьезно? — заулыбался Бергер.

— Вполне. Авторы верят, что когда эти листовки будут разбросаны с самолетов над французскими позициями, то окажут деморализующее воздействие на легкомысленных парижан и марсельцев.

— Самый веский аргумент — наши танки. И бомбовый удар.

— Да, как в Польше — блестящий пример молниеносной войны. Они сами подтолкнули нас, проведя семнадцатого мая тридцать девятого года перепись населения: тогда весь мир узнал, что к востоку от линии Одер — Ныса-Лужицкая проживает не только восемь с половиной миллионов поляков, но и более семи миллионов немцев! Недавно рейхсфюрер Гиммлер интересовался, как идет подготовка в Гамбургской школе СС. Скоро нам понадобиться много опытных, хорошо обученных людей.

Бергер знал о Гамбургской школе, располагавшейся в восточном пригороде у реки Альстер. Подобные школы были в Мюнхене и Регенсбурге. Но Гамбургская была любимым детищем рейхсфюрера. Ее прятали от любых вражеских взглядов и случайных любопытных. Даже не все члены СС подозревали о существовании подобных школ, а Гамбурской в особенности. Она располагалась в скромном с виду четырехэтажном здании бывшей гимназии для дочерей прусских офицеров. В целях соблюдения секретности школа официально именовалась училищем секретариата национал-социалистической партии. Здание скрывала высокая стена, увитая плющом и диким хмелем. Ограду специально достраивали, чтобы прирезать большую территорию.

Школой руководил доктор Генрих Куртц, высланный в тридцать восьмом году из Соединенных Штатов. Заведение располагало прекрасно оборудованными кабинетами, аудиториями для занятий, отличным тиром, гимнастическим залом, тренировочными площадками под открытым небом с макетами мостов, железнодорожных путей, тоннелей. После окончания обучения слушатели школы обычно поступали на строго законспирированные курсы повышения квалификации в Штутгарте, где находилась центральная библиотека с фотоальбомами военных заводов различных государственных и общественных учреждений стран Европы и Америки.

— Рейхсфюрер, как всегда, прозорлив, — согласился Бергер. — Мы успешно работаем в Польше и будем переносить этот опыт на другие территории.

— В общем смысле — да! Но есть конкретная задача. Абвер заполучил в свои руки бывшего сотрудника польского Генерального штаба полковника Марчевского. Вспомните старую пословицу: «Недоеденный кусок — самый сладкий кусок». А господа из Лондона не съели картотеку агентуры польской разведки. Для русских же — это жизненно важно, поскольку значительная часть агентов, которые могут быть перевербованы нами, находятся на территориях Западной Украины и Белоруссии. Значит, и они будут интересоваться картотекой. А выход на нее один — Марчевский!

— Операция спланирована, господин группенфюрер. Но как быть с «десятью заповедями»?

Бергер имел в виду отнюдь не библейские заповеди. В свое время, занимаясь дележом сфер влияния, Канарис и Гейдрих заключили соглашение, получившее название «десяти заповедей». Согласно ему в компетенцию абвера входила тайная служба информации за границей, борьба со всеми организациями, угрожающими национал-социалистскому режиму, развертывание саботажа и диверсий, выявление связей групп сопротивления, возникающих на оккупированных территориях, с иностранными разведками. СД оставляло за собой контроль над внутренней политикой оккупированных государств.

— Наплевать! — Этнер примял в пепельнице окурок. — Англичане и русские — серьезные противники. Их военные разведки всегда были чрезвычайно тесно связаны с политикой. Сейчас неважно, кто из них первым клюнет на нашу удочку. Лучше всего, конечно, чтобы клюнули и те, и другие. Мы должны заставить их поверить в наше произведение, Бергер! А заодно приглядеть за абвером.

— Вы им не доверяете, экселенц? Только в этой операции или…

— Им не доверяет рейхсфюрер! — отрубил Этнер. — Поэтому полковник СС Карл Бухер — специально выделен для наблюдения за действиями Канариса. Вам следует знать об этом и сделать соответствующие выводы. Выполнить стоящую перед нами задачу лучше всего через агентов чужой разведки, причем желательно, чтобы они сами добыли подготовленную нами информацию. Вот в чем фокус! Однако глупо возлагать все надежды только на то, что Марчевским начнут интересоваться чужие разведки, и мы получим возможность подсунуть им нужные материалы. Хотя… это один из выигрышных вариантов. Поэтому я дал согласие на его разработку. В нужном направлении одновременно будут работать и другие службы. В том числе за рубежом. Противник в любом случае должен выйти на подготовленный нами материал и получить подтверждение добытой его разведкой информации. И он его получит: через дипломатов, военных атташе, попов из Ватикана, через деловые круги… кстати, в этот польский город направлен на должность начальника тайной полиции и войск СС Вилли Байер. Человек проверенный, специально подобранный для этой должности. Все инструкции ему даны. Наш сотрудник должен выходить прямо на него и только на него. Только! Вы начали работу по польскому варианту?

— Да, группенфюрер. К Марчевскому подведен опытный сотрудник. Он окончил орденсбург в Крессине, стажировался в Гамбургской школе. Прекрасно подготовлен. Для большей правдоподобности мы вводили его в семью настоящего русского эмигранта, за которого он себя выдает. За короткие сроки он сумел изучить особенности личности своего двойника, перенять его походку, манеру говорить. Учитывалось и некоторое внешнее сходство. Из лагеря получены настоящие документы и вещи. Думаю, он уже в контакте с Марчевским.

Слушая Бергера, Этнер согласно кивал. Ему были известны привычки подчиненного — каждую операцию тот готовил крайне тщательно. Если хотел внедрить человека в подполье, то обязательно пропускал его через общение с настоящими членами организации, находящимся в заключении; при подготовке документов использовал только ту бумагу и чернила, которые были захвачены при налетах на подпольные типографии и явочные квартиры, аналогично дело обстояло и с печатями.

— Вы не перегнули палку, подведя его к поляку под видом русского? Может быть, не стоило так? — поинтересовался Этнер.

— Отчего? — удивленно поднял короткие брови Бергер. — Наш офицер отлично владеет русским языком, хорошо знает славян, их психологию, очень предприимчив и осторожен. Абвер сейчас использует многих эмигрантов, поэтому его мнимая национальность не будет подозрительной. Должен вам открыть один секрет: офицер, введенный мной в разработку Марчевското, — сын хозяйки имения, Конрад фон Бютцов.

— Вот даже как?! — не смог скрыть изумления группенфюрер. — Отец знает?

— Отец весьма любопытная фигура. Я не зря пригласил вас сюда. У него два сына, и младший из них — офицер СС.

— А старший?

— Старший живет в США.

— Любопытно. И давно? Что он там делает? Почему не возвращается в рейх?

— Уехал он давно. А возвращаться… Думаю, господин группенфюрер, наш любезный хозяин заручился поддержкой в решении этого вопроса на самом верху, — оберфюрер многозначительно поднял длинный палец.

— Вы хитрец, Бергер! Наверняка не бескорыстно пригласили меня к своему родственнику… Кстати, абверу даны все надлежащие указания по оказанию нам помощи в проведении операции. Мы — дирижеры, они — исполнители, не знающие даже деталей и конечной цели. Однако, боюсь, как бы не пришлось плохо вашему протеже: прятаться за чужим, да еще славянским прошлым! Русский все время будет вызывать подозрения. Абвер умеет работать.

— Подозрения? — пожал худыми плечами Бергер. — Сколько угодно! Главное, чтобы он выявил там темную лошадку из конюшни чужой разведки, через которую мы сможем реализовать свой материал и выполнить поставленную задачу. А своих стоит ли бояться, господин группенфюрер?.. О, время обеда! Прошу вас. Пойдемте, отведаем блюд, приготовленных искусным азиатом. Заодно поближе познакомитесь с хозяином. Кажется, он тоже любитель охоты…

* * *

Поздно вечером, усталый, но очень довольный днем, проведенным в имении фон Бютцова, группенфюрер СС Этнер возвращался на своей машине в Берлин.

Хозяин имения действительно оказался весьма приятным и полезным человеком. И Бергер тоже не промах — всунул родственника в разведывательную операцию, проводимую среди своих и на своей территории. А награды и повышение по службе будут. Зато практически никакой опасности — кругом свои. Но потом можно двинуть родственника выше, на хорошую должность. Об этом стоит подумать. Тем более, в багажнике автомобиля лежит тщательно упакованная столь понравившаяся Этнеру картина неизвестного русского мастера, с тихим прудом и старой мельницей…

* * *

В поезде Выхин почти не спал. Состав тащился жутко медленно и часто останавливался по непонятным причинам. В вагоне душно пахло давно не мытыми человеческими телами, крепким дешевым табаком и сырой тканью. Хорошо еще, ему удалось занять место около окна. Примостившись на жесткой деревянной скамье общего вагона — купейные только для немцев, — Выхин пытался задремать, но ничего не получалось. Мешали разговоры соседей-поляков о новых порядках, бешено возросших ценах и пропавших без вести родственниках, ушедших в прошлом году в армию. Один раз состав остановили для проверки документов. Немецкие жандармы с металлическими бляхами на груди и люди в штатском быстро и деловито просматривали подаваемые им бумаги, бесцеремонно вытряхивали скудные пожитки из мешков и чемоданов. После проверки кто-то сказал, что в соседнем вагоне забрали молодого парня. За что? А кто знает? Теперь время такое…

К городку поезд подошел утром. Через грязное стекло вагона Выхин увидел разбитое еще в начале войны здание вокзала. Его двери и оконные проемы были заложены кирпичом. Роль станционных построек выполняли два старых вагона, стоявших в стороне на запасных путях. Перрон сохранился, и шумная толпа из общих вагонов выплеснулась на него. Выплеснулась и качнулась обратно — как оказалось, перрон был оцеплен солдатами. Задние, еще не успевшие выйти из дверей, напирали на передних, невольно остановившихся при виде немцев. Выскочивший одним из первых Выхин — пришлось изрядно потолкаться, локтями прокладывая себе дорогу, — тоже отступил назад: стоит ли привлекать к себе внимание и первым лезть на очередную проверку документов?

Несколько немецких офицеров и солдат, ехавших в передних вагонах, прошли на площадь. Следом, подгоняемые окриками жандармов и полицейских, потянулись остальные пассажиры.

Площадь перед вокзалом невелика: пыльная, застроенная по краям невысокими домами, а справа — трамвайный круг с ожидавшим пассажиров полупустым вагоном. Поэтому избежать проверки документов было никак не возможно — сзади оцепление, а у единственного прохода стояли несколько эсэсовцев из дежурного взвода комендатуры. Документы проверяли и перед посадкой, но там все обошлось, а здесь совсем рядом граница с Советами. В поезде поговаривали, что до сих пор кое-кто из местных и приехавших из других районов страны пытается уйти за кордон.

Встав в очередь на проверку, Выхин быстро прикинул, сколько это займет времени. Приехало человек пятьдесят — семьдесят, на каждого тратили по пять — семь минут. Получалось, что ему придется простоять здесь около часа, поскольку в очереди он был тринадцатым. Несчастливое число, усмехнулся он, но не менять же теперь место?

От нечего делать он начал разглядывать стоявших в очереди и проверявших документы. Эсэсовцам, видно, тоже не очень-то хотелось торчать у вокзала лишнее время в ожидании прибытия следующего поезда, и они разделились: стали пропускать проверяемых в два потока. Очередь двинулась заметно быстрее.

Трамвай ушел. Набившимся в вагон немцам надоело ждать, и они приказали вагоновожатому отправляться. На остановке остались стоять не успевшие сесть пассажиры. Сколько им теперь придется ждать следующего трамвая?

Неожиданно внимание Выхина привлек человек в штатском, стоявший чуть в стороне от разбитого вокзального здания. Он лениво покуривал, искоса посматривая в сторону проходивших проверку. Широкополая темная шляпа сбита на затылок, крепкий, немного тяжеловатый подбородок с чуть заметной ямочкой, выпуклые надбровные дуги, отчего лоб казался низковат, внимательные светлые глаза, перебегавшие с одного лица на другое — казалось, он кого-то выискивал в толпе, но никак не мог отыскать.

Выхин подошел к рыжеватому немолодому эсэсовцу, подал свои бумаги. Тот, щуря глаза от дыма зажатой во рту сигареты, начал их внимательно просматривать. Повинуясь его знаку, Выхин распахнул светлый плащ, позволил провести руками по телу в поисках оружия. Видимо, удовлетворившись проверкой и личным досмотром, эсэсовец небрежно сунул ему в руки документы и кивком головы показал, что можно быть свободным. Перекинув небольшой чемоданчик в левую руку, Выхин взял бумаги и отошел.

— Хальт! Стой! — неожиданно раздался сзади громкий возглас.

Пророкотала короткая автоматная очередь. Выхин быстро прижался спиной к стене.

Стреляли не в него. Через площадь быстро бежал человек средних лет, умело прячась за начавшими бестолково метаться пассажирами, уже прошедшими контроль и направлявшимися к трамвайной остановке. На бегу он отбросил мешавший ему чемодан, выхватил пистолет и несколько раз выстрелил, целясь в эсэсовцев.

Люди на площади кинулись в разные стороны, боясь попасть под пули.

Беглец, видимо, хорошо знал город и привокзальную площадь: воспользовавшись паникой, он шустро юркнул в узкую щель между домами и пропал из вида. Эсэсовцы завели мотоцикл, трое из них сели на него и поехали через площадь, огибая квартал. Вскоре вновь послышались автоматные очереди и, как хлопки, выстрелы из пистолета.

Звуки погони сместились в сторону, можно было наконец осмотреться.

Только что проверявший у Выхина документы рыжеватый эсэсовец сидел на земле, держась за плечо. Сквозь пальцы текла тонкая струйка крови. Выезжавший на площадь трамвай остановился, из него выскочили несколько вооруженных немецких солдат и бросились на звуки выстрелов.

Через несколько минут все смолкло, повели раненого, эсэсовцы быстро закончили проверку документов, приехавшие набились в трамвай, стремясь поскорее покинуть ставшее опасным место.

Убирая свои бумаги, Выхин заметил, как мелкой предательской дрожью трясутся пальцы, засовывающие листки в бумажник. Еще бы — кому охота нежданно-негаданно и ни за что ни про что получить в подарок шальную пулю? Он повертел головой по сторонам — человек в темной широкополой шляпе, высматривавший кого-то среди пассажиров, сошедших с поезда, исчез, словно и не было его совсем. Пора, пожалуй, и ему убираться от греха подальше, пока опять что-нибудь не произошло. Ненужные приключения никогда не привлекали Выхина, и он, не дожидаясь следующего трамвая, пошел по улице прочь от вокзала, стараясь восстановить в памяти план городка, который тщательно заучивал перед поездкой.

Так, здесь должен стоять костел святого Юргена, как раз на углу той улицы, что ведет от площади в сторону предместий. Ага, вот он. Теперь надо свернуть за угол и идти прямо, до кинотеатра, а там снова повернуть.

Размеренная ходьба немного успокоила, мысли потекли ровнее. Может быть, потом он будет вспоминать это происшествие с улыбкой, но сейчас хотелось уйти как можно дальше — черт их маму знает, что взбредет в голову эсэсовцам на площади: возьмут заложников, a то и просто начнут стрельбу по безоружным — оккупация!

По сторонам улицы целые дома начали перемежаться с развалинами, оставшимися после прошлогодних бомбежек. Остатки стен торчали выкрошившимися зубами, кое-где между кучами битого кирпича уже начала пробиваться чахлая трава. От многих домов остались только коробки с пустыми проемами окон; в одном месте он увидел чудом сохранившийся кусок комнаты на третьем этаже, с обгорелой железной кроватью у стены, а дальше пола не было — просто неровно обгрызенные перекрытия и торчащие куски искореженных балок.

Наверное, жуткое здесь место по вечерам и ночью — тихо, нет фонарей, каждый шорох кажется притаившейся, подстерегающей тебя неизвестной опасностью.

Стремясь сократить путь, Выхин свернул в проулок между разбитыми кварталами. Мостовая здесь была расчищена от обломков и можно пройти на параллельную улицу. Еще несколько минут — и он выйдет к кинотеатру, а там уже рукой подать до шоссе, которое ему нужно. Кроме него других прохожих не было. Стараясь скорее миновать мрачное место среди развалин, Выхин непроизвольно прибавил шагу.

— Стой!

Окликнули тихо, но с явной угрозой. Остановиться или, на всякий случай, лучше нырнуть в пустой дверной проем стены бывшего трехэтажного дома? Кто может его здесь окликать? Впереди никого, сзади тоже никто не шел.

— Стою, — Выхин решил все же остановиться.

— Кто вы? — спрашивал мужчина, голос доносился сбоку, из-за кучи щебня.

— Приезжий, — лаконично ответил Выхин, осторожно поворачивая голову.

— Не двигайся! — приказал тот же голос. — Поляк?

— Русский.

— Из эмигрантов?

— Да… Что вам нужно?

— Немцы поблизости есть?

— Нет. По крайней мере я не видел.

— Приехали с утренним поездом?

— Да. Скажите, что вам надо, или я ухожу! — разозлился Выхин. — Хватит ломать комедию!

— Подойдите сюда! — голос невидимого собеседника звучал уже не угрожающе, а просительно.

Повернувшись, Выхин зашел за кучу щебня. Опершись рукой о выступ разрушенной стены, там стоял тот самый мужчина, бежавший через площадь. Его правая штанина намокла от крови, лицо было бледно, губы страдальчески кривились. Увидев Выхина, он поднял пистолет.

— Это лишнее! — поморщился тот. — Вам нельзя стрелять, иначе немцы тут же окажутся здесь. Как вам удалось оторваться от них?

— Были на площади? — вместо ответа спросил мужчина, не опуская оружия.

— Был… Чего вы хотите? Я уже второй раз спрашиваю об этом. Остановили, чтобы поинтересоваться национальностью и видел ли я, как вы удирали от патруля?

— Я ранен, — мужчина убрал пистолет. — Рядом есть подвал. Помогите мне дойти.

— А если нас застукают вместе? Мне ни к чему сидеть рядом с вами в гестапо.

— Боитесь? — усмехнулся мужчина.

— Боюсь, — согласился Выхин. — Откуда мне знать, кто вы такой?

— А пули в спину не боитесь? — глаза незнакомца стали жесткими.

— Черт с вами, пошли. — Выхин поставил чемодан на землю.

Незнакомец оперся на его плечо, кривясь от боли, и заковылял в глубь развалин. Но его пистолет был направлен в бок Выхину.

— Не бойтесь. Сюда они не сунутся… — просипел раненый.

Выхин в ответ только усмехнулся.

Подвал оказался действительно неподалеку. С трудом спустившись по выщербленным, заваленным мусором ступенькам, они очутились в холодном сухом помещении, почти темном, если не считать слабого света, просачивавшегося через вентиляционные отверстия бывшего фундамента здания, под которым и был подвал. Охнув, мужчина опустился на пол. Достал из кармана пиджака нож и разрезал штанину, открывая рану на ноге.

— Принесите мне воды, — попросил он. — На углу водоразборная колонка.

— В чем? — издевательским тоном спросил Выхин. — Дадите ведро?

— Неужели у вас нет ничего в чемодане?

— Представьте себе, — развел руками Выхин. — Если только в стаканчике для бритья?

— Намочите хотя бы платок.

— Ладно, попробую, — Выхин повернулся, чтобы уйти.

— Подождите, — остановил его мужчина. — Знаете город?

— Откуда? — искренне изумился Выхин. — Я же только сейчас с поезда.

— Мне все равно некому довериться. — Мужчина покусал нижнюю губу, раздумывая. Потом, видимо, решившись, сказал. — Узнайте, где казино «Турмклаузе», зайдите туда вечером. Закажите чашку ликера «Кюрасао». Запомнили, именно чашку. Потом скажите, где и при каких обстоятельствах видели меня.

— И все? — с иронией поинтересовался Выхин. — Знаете, мне нет дела до чужих тайн. Сейчас хочется сохранить свою голову, а вы предлагаете мне сунуть ее прямо в петлю. Очень любезно, с вашей стороны. Но даже если я и решусь пойти в казино, боюсь, что в лучшем случае меня там примут за сумасшедшего.

— Но мне больше некого послать, — раненый прислонился спиной к стене, устроившись поудобнее. — Сделайте, как я вас прошу. Если не сможете сходить сегодня, то сходите хотя бы завтра. Но лучше сегодня.

— Посмотрим, — Выхин направился к лестнице, ведущей наверх, в развалины. — Пока я схожу за водой.

Выйдя из подвала, он внимательно осмотрелся — никого, словно все вокруг вымерло. Пробравшись через кучи щебня и битого кирпича, он дошел до своего чемодана, взял его, вышел на дорогу.

Странная история. Причем сильно попахивающая провокацией. Кто этот раненый, почему он бежал от патруля, проверявшего документы у вокзала? И надо же было пойти здесь! Или все так специально рассчитано, и его ждали? Тогда плохо дело — еще только появившись здесь, он поневоле оказался втянутым в какую-то игру? В чью и с кем? Кто играет, по каким правилам? Одна сторона — безусловно, немцы, а другая? Тоже немцы, или…

Водоразборная колонка действительно стояла на углу. Нажав на рычаг, Выхин спустил скопившуюся в трубах ржавую, потом намочил носовой платок и тут заметил, что на его светлом плаще остались пятна крови — видимо, испачкался, когда помогал раненому дойти до подвала. Пришлось замывать полу плаща: не ходить же так по городу! Лучше уж мокрым, чем в пятнах свежей крови.

Наконец плащ принял пристойный вид. Еще раз смочив платок, Выхин задумался — а стоит ли возвращаться в подвал, к этому странному человеку? Интересно, здесь действительно есть казино «Турмклаузе», в котором можно спросить чашку — он так и сказал: «не забудьте, именно чашку» — ликера «Кюрасао»? Но «Кюрасао» — это теплое течение в океане, так его, кажется, называют японцы? Есть ли такой ликер? Вроде действительно есть, у голландцев, лимонно-желтого цвета. Впрочем, не это сейчас важно: идти в подвал или нет? Насчет казино решим потом.

Постояв несколько минут, он все же решился. Медленно побрел по улице обратно, вошел в развалины, добрался до знакомых ступеней, остановился перед ними.

— Не вздумайте стрельнуть, я принес вам воду! — предупредил Выхин и стал спускаться вниз.

— Где вы? — он поморгал, привыкая к полумраку подвального помещения и пытаясь рассмотреть, где спрятался раненый незнакомец. — Где вы? — еще раз повторил Выхин, оглядываясь по сторонам. Ответа не последовало: подвал был пуст…

* * *

В пригороде дорога стала шире — дома словно нехотя раздвинулись, отступив в тень палисадников и садов, отгородившихся от прохожих глухими каменными изгородями с низкими воротами и узкими калитками. За деревьями виднелись особняки — преимущественно двухэтажные, из белого камня, с красивыми черепичными крышами.

Не спеша шагая по квадратным каменные плиткам, которыми был вымощен тротуар, Выхин раздумывал о приключившемся с ним странном происшествии. Куда все-таки мог деться раненый? С простреленной ногой — а когда тот разрезал штанину, Выхин сам видел рану у него на ноге, — далеко не уйдешь. Не пожалев времени, Выхин тщательно осмотрел подвал, но не смог обнаружить никаких следов, указывающих на тайные убежища или скрытые выходы. Да и сам подвал был небольшим, просто негде спрятаться. Значит, раненый выбрался из него без посторонней помощи и ушел? Куда? Почему?

Или кто-то помог ему найти более надежное убежище? Если бы его обнаружили жандармы, полиция или эсэсовцы, они непременно оставили бы у подвала засаду. Кроме того, Выхин никого не заметил, пока замывал полу своего плаща у водоразборной колонки.

А может быть, незнакомец специально попросил принести воды, чтобы удалить, хотя бы на время, Выхина? Но зачем тогда он остановил его, просил помочь, назвал пароль в казино, настаивал на том, что необходимо побывать там сегодня же вечером или, самое позднее, завтра? И обязательно рассказать об обстоятельствах и месте их встречи. Кому? Похоже, Выхину доверили только первую часть пароля, без отзыва. Скорее всего, казино «Турмклаузе» действительно существует и там можно спросить чашку ликера «Кюрасао», а потом рассказать о встрече с раненым. Но кому, кому, черт побери?! Официантке, мэтру, поваренку на кухне, хозяину заведения или швейцару? И стоит ли туда ходить, вот в чем вопрос?

Вдруг все это — раненый, просьба о помощи, пароль для связи через казино — просто очередная проверка? Но кому проверять его здесь? О прибытии Выхина в этот город может знать только один человек, и то не наверняка. И он не станет устраивать ему подобных проверок! В этом Выхин был убежден на сто процентов.

Могли его спутать с кем-то другим, заманить в силки, расставленные на иную дичь, на такую, о которой он не имеет ни малейшего понятия и даже не может додуматься, как ни напрягай свой ум? Что ж, это одно из вероятных объяснений произошедшего, но только вероятное объяснение, а не действительное…

— Скажите, где бывшее имение Пилецкого? — остановил он проходившую мимо пожилую польку.

Та в ответ только молча махнула рукой вперед, по направлению, в котором он шел, и скрылась за калиткой. Звякнула щеколда.

Недоуменно пожав плечами, Выхин направился дальше, перебрасывая из руки в руку, казалось, потяжелевший за время пешей прогулки чемодан.

«Зря, наверное, пошел пешком. Так все руки отвертит, пока доберешься до места», — подумал он.

Но через несколько минут дорога вывела его к последним домам пригорода, и он увидел вдалеке старый круглый донжон сторожевой башни и приземистые, серые строения замка, обнесенные высокой стеной из красноватого камня. Лента дороги ныряла в небольшую рощу и выводила прямо к воротам, перед которыми стоял полосатый шлагбаум с будкой для часового.

Ну вот, кажется, добрался до места. Еще тридцать-сорок минут шагать, а там и крыша над головой. Кто-то его встретит?

* * *

С новичком пожелал познакомиться сам Ругге. Золотозубо улыбаясь, он поглаживал голову своего кобеля, сидевшего слева от кресла подполковника, и откровенно рассматривал Выхина, стоявшего навытяжку перед столом в кабинете начальника абвер-команды.

Новенький Ругге понравился — аккуратно пострижен, волосы светлые, чуть вьющиеся на концах, глаза сepo-голубые, приятное лицо — не этакая конфетно-галантерейная внешность, а действительно по-мужски приятное лицо, — приличный костюм, не слишком дорогой, но и не дешевка. Чувствуется, что физически крепок, вынослив. Жаль, что славянин. Но сейчас нужны такие. Если он еще к тому же не глуп, то может очень пригодиться.

— Знаете немецкий? — лениво перелистав лежащие перед ним на столе бумаги новичка, поинтересовался подполковник.

— Да. Читаю и могу разговаривать, — с акцентом ответил Выхин.

— Хорошо, — снова улыбнулся Ругге. — Знаете, я очень устаю от польского и русского. Ваш родной язык, господин Выхин, изобилует массой неточностей и исключениями из правил. Я иногда думаю, что именно он является неким ключом к пониманию загадок характера русского человека, привыкшего изъясняться весьма туманно. Не находите?

— Вы очень наблюдательны, господин подполковник, — вежливо склонил голову Выхин.

Ответ Ругге понравился: лесть никогда не бывает грубой. И на немецком новенький говорит неплохо. Вот только этот варварский акцент. Впрочем, не декламировать Гете он сюда приехал, а выполнять задания. Поэтому акцент можно простить как незначительную оплошность.

Подполковник снова полистал бумаги. Новенький прибыл из Абверштелле-Краков — специальной школы абвера, готовившей агентов из русских эмигрантов и украинских националистов. Ругге хорошо знал начальника школы полковника Вальтера Визера, официально именовавшегося начальником абверкоманды 101‑А, и еще в прошлом году просил его прислать несколько толковых людей, прошедших полный курс подготовки. Вот один из них. Скоро, как только подполковник отладит здесь дело, начнут поступать в его распоряжение люди из специальных школ абвера в Тегеле, под Берлином и Квинзее, под Бранденбургом. Но те будут уже другие — там готовят диверсантов, и придется перебрасывать их в нужные районы сопредельной страны. В нужные районы и в нужное время. Но пока оно не наступило, начнут работать эти, как первопроходцы-смертники протаптывая тропку для идущих следом.

— У нас много забот, господин Выхин, — немного помолчав, сказал подполковник. Легонько ткнул в загривок Дара, и тот послушно улегся у его ног. — Любите собак? Если бы вы были немцем, я не спрашивал об этом.

— Да, господин подполковник. Ваша собака восхитительна.

— Верно. Дар уникален и потому достоин восхищения. — Не без самодовольства заметил Ругге. — Что ж, начнем работать вместе, господин Выхин. Вам покажут комнату, — жить будете здесь, в замке, как все. Пока отдыхайте до завтра…

* * *

По длинным коридорам жилого крыла замка Выхина вел плотный человек в толстом шерстяном свитере, коричневом двубортном пиджаке, немецких бриджах и польских офицерских сапогах со следами шпор.

— Алоиз Дымша, — представился он, подав крепкую руку с изящным серебряным перстнем на безымянном пальце.

— Кормят хорошо, — рассказывал Дымша, провожая Выхина к его комнате. — Подъем в шесть утра, а если есть дела, то и раньше. Ежедневно занятия и упражнения. Тренирует Шмидт, гауптман. Познакомитесь… Вообще-то у немцев здесь своя компания, а у нас своя.

— У вас?

— Ну да, — досадливо дернул плечом Дымша, — У таких, как вы и я. Приличных людей мало, но кое-кто есть. Я вас познакомлю.

— Спасибо, — кивнул Выхин.

— Ну вот, устраивайтесь. А я пошел, дела. До вечера. — Дымша показал Выхину дверь, отдал ключ и, молодцевато щелкнув каблуками, ушел по своим делам.

Выхин открыл дверь, стоя на пороге оглядел узкую, небольшую комнату с высоким окном. Простая деревянная кровать, распятие над ней — видно, оставшееся от прежних владельцев замка или жильца комнаты, — умывальник в углу, вешалка для одежды около двери, небольшой шкаф, тумбочка у кровати, свежепокрашенный темно-коричневый пол из гладких досок.

Он вошел, прикрыл за собой дверь. Снял с руки свернутый плащ, повесил его на вешалку. Прошел к кровати, сел на нее и закурил. 3a окном шумели деревья парка, качая верхушками под свежим ветром, набегавшим со стороны границы.

Что ж, здесь ему предстоит теперь жить и работать. Здесь он должен встретиться с бывшим польским полковником Марчевским…

* * *

Вечером никуда пойти не удалось. Сразу после ужина — кормили внизу, в большом сводчатом зале, вместе с солдатами охраны, — к Выхину подошел Дымша, взял, как старый знакомый, под руку и, обдав легким запахом спиртного, заговорщически прошептал:

— Поднимайтесь к себе… Ждите, есть дело.

— Какое? — пытаясь высвободиться, поинтересовался Выхин.

— Узнаете, — подмигнув, пообещал Алоиз. — Будьте у себя.

Недоуменно пожав плечами, Выхин пошел по лестнице наверх, в свою комнату. Может быть, стоит послать Дымшу к дьяволу и заняться своими делами?

Пойти в город, изучить его как следует не по планам, изданным еще в довоенной польской республике, а в натуре, меряя шагами мостовые старых улочек, ныряя в подворотни и проходя с улицы на улицу темноватыми узкими переулками; узнать, где находится это загадочное казино, в котором подают гостям голландский ликер в чашках; кто там встречает и провожает посетителей — мужчина, женщина, старый человек или молодой? Совсем не обязательно сразу заходить туда, а если и зайдешь, то спрашивать чашку «Кюрасо». Можно просто посидеть в укромном уголке, не привлекая к себе внимания.

Не исключено, что такого казино в городе вообще нет. Хотя на это Выхин практически не рассчитывал, опыт подсказывал: казино есть, в нем действительно ждут человека, готового назвать пароль. Вот только кто ждет и зачем? И стоит ли ему торопиться туда, не имея ответы на эти вопросы?

Какое дело может быть к нему у Дымши? За столиком в столовой соседями Выхина оказались два неразговорчивых солдата из комендантского взвода, охранявшего замок. Четвертое место пустовало. В зале преобладали солдатские мундиры и только несколько человек были в штатском. Разглядеть их как следует Выхин не успел — подавали солдаты-официанты, быстро и ловко расставляя тарелки перед молча сидевшими за столиками обитателями замка. Ели тоже быстро, по-солдатски, практически не разговаривая: нельзя же считать застольной беседой редкие обращения друг к другу с просьбой передать соль или горчицу?

С обитателями замка познакомиться не удалось — начальник абверкоманды строго соблюдал заповеди адмирала Канариса, и любое общение людей, не связанных по службе, немедленно пресекалось.

Хотя в этом осином гнезде, похоже, никто и не стремился к общению: деловито сновали по коридорам люди с папками бумаг под мышками, негромко стучали пишущие машинки, за плотно прикрытыми дверями кабинетов слышались глухие голоса, говорившие на украинском, польском, белорусском. Выхину было известно, что под «крылышком» Ругге собраны специалисты по Прибалтике, группы украинских и белорусских националистов и такие как он люди без родины, бывшие белые офицеры или потомки эмигрантов, связавшие свою судьбу с немецкой разведкой.

Однако жили и работали все обособленно, питались в разное время, и в этой обстановке нужна была предельная собранность и осторожность, чтобы не настучали на тебя начальству — просто из желания выслужиться и хоть немного продвинуться вверх, по сложной и длинной лестнице должностей, существовавшей в подобных учреждениях.

После ужина немецкие солдаты сгрудились у выхода, начали закуривать, перебрасываться шутками, послышались смешки. Официанты шустро убирали со столов. Один вынес в зал поднос с кружками, наполненными пивом. Выхин слышал, как кто-то из солдат громко предложил сыграть в кости.

«У немцев здесь своя компания» — вспомнились слова Дымши.

Сквозь столпившихся солдат пробрались к выходу несколько штатских — Выхин обратил внимание, что все они сидели за столиками порознь: два-три солдата и человек в штатском.

Дымша остановил Выхина уже за дверями столовой. Какое же у него может быть дело? Они и знакомы-то всего несколько часов… Да и разве назовешь это знакомством — так, стечение обстоятельств, которое свело двух людей.

Ну что, взять плащ и уйти? Или все-таки остаться и подождать Алоиза? Марчевского, видимо, кормят в другом месте: вероятно, он столуется вместе с Ругге, Шмидтом и другими офицерами. Никого из них в столовой не было.

Занятый своими мыслями, Выхин не заметил, как дошел до отведенной ему комнаты. Открыв дверь, он бросил быстрый взгляд по сторонам: внешне все выглядело точно так же, как он оставил уходя на ужин. Неужели еще проверяли его вещи? Хотя куда им торопиться — не на день же он сюда приехал и не на два, все впереди. Ну, идти или остаться?

В дверь постучали.

— Входите! — откликнулся Выхин. — Не заперто.

Дверь открылась, и вошел довольно улыбающийся Дымша. Следом за ним, как-то бочком в комнату проскользнул еще один человек — в темном двубортном костюме и светло-голубой рубашке с галстуком в мелкий горошек. В руках у него был стул, под мышкой сверток в газете.

Посмотрев ему в лицо, Выхин внутренне вздрогнул — квадратный подбородок, тяжеловатые надбровные дуги, отчего лоб казался низковатым, внимательные светлые глаза — все это он уже видел сегодня утром на площади, когда ждал своей очереди на проверку документов. Совпадение? Какое, к черту, тут может быть совпадение: тот же костюм и даже ямочка на подбородке, не хватает только шляпы. Но что он делал на площади, почему вдруг оказался здесь?

— Сознайтесь, хотели отправиться в город, по девочкам? — ехидно хихикнул Дымша, подходя к тумбочке у кровати. — Зря! Вновь прибывших не разрешают выпускать из замка: карантин!

— И надолго? — внешне безразлично поинтересовался Выхин.

— По-разному… Знакомьтесь, это Тараканов, ваш соотечественник. Мы вместе работаем.

Мужчина в темном костюме поставил стул и подал Выхину руку.

— Тараканов, Владимир Иванович.

— Вадим Евгеньевич, — отрекомендовался в ответ Выхин. — Давно из России?

— Давно, — буркнул Тараканов. — В двадцатом отступил из Крыма с войсками Врангеля.

Он подвинул стул, развернул на тумбочке газетный сверток: в нем оказались колбаса, хлеб, немного сала и коробка сардин.

— Давайте, Дымша, чего стоите? — повернулся он к Алоизу. Тот с видом фокусника, достающего из цилиндра зайца, выудил из карманов бриджей две бутылки шнапса и торжественно поднял их над головой.

— Вот! Чтобы не скучать и со знакомством. Мы даже со своей закуской, а Владимир Иванович и стульчик прихватил. Немцы аккуратисты: лишней мебели в комнате не поставят. Я же вам говорил, что у нас здесь своя компания, а у них своя. Делаем одно дело, а пьем порознь. Стаканы есть? А то наш запасливый Тараканов со своим пришел. — Дымша поставил бутылки и дробно рассмеялся, оживленно потирая руки. — Да вы не смущайтесь, присаживайтесь. Простите, конечно, за незваное вторжение, но в нашей стране это с некоторых пор принято.

— Двусмысленно шутите, — мрачно заметил Тараканов, открывая бутылки и разливая шнапс в поданные Выхиным стаканы. Он быстро нарезал складным ножом колбасу и хлеб, сделал большие бутерброды. — А вы когда из святой Руси смазали пятки, господин Выхин?

— Я не смазывал! Мои родители выехали еще до переворота в семнадцатом году, — резко ответил Вадим.

— Ну, ну! — примирительно остановил их Дымша, поднимая стакан. — Стоит только сойтись двум русским, как тут же начинается выяснение отношений. Перестаньте, господа, не время и не место! Надо думать о другом: вино в бокалах, закуска на столе. Правда, нет дам, но что поделать? Давайте выпьем — истина в вине, как говорили древние латиняне.

Он лихо опрокинул шнапс в рот, проглотил поморщившись, взял бутерброд, жадно откусил. Тараканов и Выхин тоже выпили, Выхин — одним махом влив в себя спиртное, Тараканов — по лошадному цедя водку сквозь зубы мелкими глотками.

— Пьете, как немец, — заметил Выхин, выбирая себе кусок сала. — Это вас я сегодня утром видел на привокзальной площади?

— Меня, — согласился Владимир Иванович. — Я вас тоже приметил. Там сегодня один бежал от патруля, проверявшего документы. Стреляли, — пояснил он, повернувшись к Дымше.

— Попали? — равнодушно поинтересовался тот.

— Не знаю. Я ушел. А вы не видели? — обратился Тараканов к Вадиму.

— Не видел… Ну что, еще по одной?

— Давайте. Правда, это не питье, — скривил губы Дымша. — Вот до войны помню, какой только водки не было: и Житнювка и Контушевка, и Выборова, и Яжембяк — чистая, что твоя христова слеза, хлебом пахла, а эта отдает какой-то химией или гнилой картошкой.

— За неимением гербовой пишут на простой! Я бы, может, тоже не отказался от Смирновской… Где жили, Вадим Евгеньевич?

— Некоторое время в Германии, потом в Польше. А вы? Все время здесь? Многие из ваших подались во Францию, а вы почему-то в Польшу. Неужели воевали с красными? Сколько вам было лет тогда? Молодо выглядите.

— А я еще не старик, — усмехнулся Тараканов. — В двадцатом я успел пострелять из винтовки по краснюкам. Потом испытал весь ужас отступления. Тяжелое время, не хочется вспоминать… Противно.

— Да, приятно вспоминать только победы, — согласился закуривший сигарету Дымша. — Так убили этого беглеца или нет?

— Скрылся в развалинах, — меланхолично жуя колбасу, пояснил Владимир Иванович. — Пальнул из пистолета в эсэсовцев и скрылся. Ловкий малый. Но его вроде бы все-таки задели, он хромал. Вы не заметили, Вадим Евгеньевич?

— Не заметил. Я больше думал о том, чтобы самому не поймать шальную пулю: обидно схлопотать свинец ни за что, ни про что. Прижался к стеночке и переждал, а потом пошел сюда.

— Пешком? — вроде бы ненароком уточнил Дымша.

— Пешком, — подтвердил Выхин. — Хотелось скорее убраться с площади. Мало ли что — граница недалеко!

— Граница совсем рядом. С башни Россию видно, — наливая себе шнапса, сказал Тараканов. — Так и хочется руку протянуть.

— То не россиянская земля! — надувшись так, что взбухли вены на лбу, бросил Алоиз. — Там была Польша!

— Э-э, вспомнили, пан Алоиз, — пренебрежительно махнул рукой Тараканов. — А не хотите ли вспомнить, что Варшава была генерал-губернаторством Российской империи?! А? Забыли?

— Того больше не будет! — начал распаляться Дымша.

— Что вы, господа? Неужели теперь мне надо выступать в роли миротворца? — улыбнулся Выхин. — Зачем мы собрались: спорить и ссориться или приятно провести время в своей компании, как говорит пан Дымша? Давайте раз и навсегда договоримся — никаких политических споров или разговоров о политике! Согласны?

— Я — за! — Тараканов налил всем шнапсу. — А вы, пан Алоиз?

— Хорошо, пусть будет так, — Дымша взял свой стакан, небрежно тронув им в знак примирения и согласия стакан Тараканова. — Не будем впустую делить земли и переустраивать мир. Это сделают и без нас.

— Вот и хорошо, — заключил Выхин. — Что вы так пристально рассматриваете мой плащ, господин Тараканов?

— Странные пятна, похоже на замытую кровь, — глядя прямо в глаза Выхину, ответил тот.

— Отчего вы решили, что именно кровь? Может, просто грязь? Я с дороги, плащ старый… Мало ли где и чем мог запачкать.

— Конечно, конечно, — быстро согласился Владимир Иванович. — Я, пожалуй, выпью и пойду. Нам рано вставать. Вы со мной, пан Алоиз?

— Разве можно уйти от еще недопитого вина или непокоренной женщины? — хихикнул Дымша. — Идите, я пока остаюсь. Надеюсь, господин Выхин не возражает?

— Оставайтесь, допьем, — равнодушно согласился Вадим. — Может, и вы не будете торопиться, а, Тараканов?

— Нет, пойду. Надо выспаться. Приятно было познакомиться.

Он слегка поклонился и ушел, плотно притворив за собой дверь. Выждав несколько секунд, Дымша, тихо ступая по половицам, подкрался к двери, резко распахнул ее и выглянул в коридор. Вернувшись на свое место, пояснил недоумевающе глядевшему на него Выхину.

— Ушел… У него есть противная привычка стоять под дверями. Вообще малоприятный тип, но дело знает. Кстати, сардинки-то остались нетронутыми. Вот мы сейчас под сардинки! …

Пан Алоиз разлил остатки шнапса по стаканам, поддел ножом сардинку из коробки. Выпил и смакуя начал откусывать по маленькому кусочку от рыбешки.

— До войны в Польше был всего один палач, некий Мациевский, — начал он рассказывать внимательно слушавшему его Выхину, — больше никто не желал заниматься таким малопочтенным делом. Поэтому, если преступника осуждали на смерть, то приходилось привозить Мациевского. У него, знаете ли, была привычка, на каждого повешенного употреблять свежую пару белых перчаток. После казни он их выбрасывал, этаким картинным жестом, приговаривая: «Справедливость восторжествовала»! Наш Тараканов мне почему-то очень напоминает Мациевского, нет, не внешне, скорее своими привычками. Поговаривают, что он был осведомителем дефензивы. Полицейский стукач! Теперь ходит на вокзал: по заданию местных властей высматривает бывших политических противников режима Пилсудского. Берегитесь, пан Выхин, сдается, он и на вас положил свой недобрый глаз.

— Ерунда, — как можно равнодушнее отозвался Вадим. — Я никогда не был коммунистом, не состоял в профсоюзах, не сочувствовал левым. Иначе мы не сидели бы здесь за одним столом, вернее за одной тумбочкой, и не пили бы шнапс.

— То так, — вздохнул прихмелевший Дымша. — Я слышал, Ругге специально проверял Тараканова по оставшейся от дефензивы картотеке на политических. Представьте себе, этот россиянин безошибочно указал среда прочих предъявленных ему фотографий на тех, кого разыскивали до войны в Восточных кресах. Его было хотели использовать люди из СС, но наш шеф воспротивился. А где гарантии, что Тараканов не связан с немецкой политической полицией? Мутный человек. Вон как впился в ваш плащ!

— Дался вам мой плащ, — раздраженно отмахнулся Выхин. — Мало ли что взбредет в пьяную голову!

— Нам наверняка придется работать вместе в группе, обслуживающей лично Ругге и полковника Марчевского. Там и Тараканов.

— Кто это, Марчевский?

— Узнаете, — устало полуприкрыл глаза пан Алоиз. — Узнаете и Шмидта, и других. Сами все и всех узнаете. Любопытства и болтовни шеф не поощряет. А за Тараканова скажу вам, что слышал от него «Петуха»! Вот так-то!

— Какого петуха? — не понял Выхин.

— Не знаете? — приоткрыл левый глаз развалившийся на стуле Дымша. — «Петуха баба схватила, в сапоге его хранила», — глуховатым баском пропел он начало куплета. — Не слыхали? Так вот, скажу я вам, милостивый пан Выхин, что это польская тюремная песня. Тю-рем-на-я! Понятно?

— Думаете, Тараканов уголовник?

— Ничего я не думаю, шановный пан Выхин. Просто немного анализирую и делюсь с вами в виду душевной приязни некоторыми результатами своего анализа.

— Спасибо, пан Дымша. Не знаю, смогу ли я ответить вам тем же, но позвольте спросить: откуда же вам известен тюремный фольклор? Надеюсь, вы в тюрьме не сидели?

— Я? — удивленный таким поворотом разговора Дымша открыл глаза и, враз подобравшись, подался к Выхину всем телом. — Meня достаточно помотало по свету. Однако ж я не россиянин, как Тараканов, а поляк! Я пою другое: «За богатствами в Подолии полк шестой выходит в поле, пики, сабли жми в ладони, большевиков мы гоним, гоним!» — заревел он старую уланскую песню пилсудчиков.

— Тише вы! — остановил его Вадим. — Идите, пожалуй, спать. Шнапса больше нет.

— И пойду! — Дымша встал, пошатываясь, сделал несколько шагов к двери и обернулся. — А вы слыхали, милостивый пан Выхин, что тот человек, который сбежал сегодня на вокзальной площади от патруля и спрятался в развалинах, был обнаружен немцами? Его хотели взять, но он подорвал себя и еще несколько человек гранатой… Об этом Тараканов вам почему-то не сказал. У него немае гонору и отваги, или, как говорите вы, россияне, нет чести и смелости, все норовит из-под полы или из-за угла. Поэтому мой вам совет: стирайте плащ, Выхин! А я пошел спать.

Хлопнула дверь, Дымша вышел. Простучали каблуки его сапог по каменным плиткам пола коридора. Вадим остался один.

Тщательно прибрав остатки попойки, он подошел к окну, приоткрыл раму и закурил, пуская дым в щель, из которой тянуло ночной прохладой.

Ну, вот и сocтоялись новые знакомства, произошел весьма любопытный разговор. Сколько событий за один день! И сколько вопросов!

Действительно ли раненый, которому он так неосмотрительно помог в развалинах, взорвал гранатой себя и пытавшихся его захватить немцев? Или это хитрая приманка? Почему Дымша сказал ему об этому и как Тараканов умудрился разглядеть пятна на плаще? Что думать о высказываниях поляка относительно привычек и странностей Тараканова и вообще стирать еще раз плащ или не надо? Кстати, совершенно непонятно, почему его гости пришли вместе, а ушли порознь? И не следует ли теперь ждать откровений Тараканова о Дымше?

Задумавшись, он не заметил, как сигарета догорела и окурок больно ожег пальцы. Выбросив его, Выхин прикрыл окно, снял ботинки и завалился на кровать: какое блаженство лежать, раскинув руки и ноги, лежать на мягкой постели, а не дремать, сидя на жесткой деревянной скамье качающегося вагона — душного, медленно ползущего по рельсам ящика с окнами, туго набитого людьми! Нет, пожалуй, не стоит торопиться, а лучше со всеми вопросами подождать до завтра — новый день, новая пища.

Раздеться сил уже не хватило, и Выхин уснул прямо в одежде… Снились ему лесистые горы в легкой синей дымке, звенящие ручьи и никогда дотоле не виденный им полковник Марчевский, сидевший на белой лошади, которую вел под уздцы весело насвистывавший уланские песни Алоиз Дымша…

* * *

Дымша, тяжело отдуваясь от мучившей его одышки, перебирал руками скользкие от предутренней сырости скобы, вбитые в ствол толстой сосны, взбираясь все выше и выше к тщательно замаскированному в густой кроне дерева помосту, на котором был устроен наблюдательный пункт. Дернуло его вчера так надрызгаться сивушной гадости — шнапса: теперь руки предательски дрожат, ноги осклизаются, того и гляди сорвешься вниз и сломаешь себе шею на радость Тараканову. В том, что тот будет только рад, Дымша почему-то не сомневался.

Во рту сухо и противно, голова пустая, и кажется, что мысли катаются в ней, как мелкие камушки в дешевой детской погремушке. Катаются, словно гоняясь одна за другой, но как камушки живут каждая по отдельности, никак не желая соединиться в одно целое. А надо бы им слиться, приобрести стройность, потянуться замысловатой цепочкой, да не дает еще не выветрившийся похмельный туман.

Нет, не зря он вчера провел столько времени с Выхиным, лакая дешевое немецное пойло. Вбить клин между россиянами — вот что сейчас очень нужно! Посеять сразу же недоверие: пусть таятся друг от друга, подозревают, подглядывают, подслушивают, приходят советоваться обо всем к нему, к Дымше. А уж он-то им насоветует, будьте спокойны! Нельзя допустить, чтобы они спелись, стали если уж не друзьями, то хотя бы приятелями — куда тогда подеваться ему, Алоизу Дымше? Он один должен быть очень нужным Ругге, Шмидту, Марчевскому. Только он один!

Наконец-то и помост! Тяжело перевалившись на него, Алоиз сел, широко раскинул ноги и прислонился спиной к стволу сосны. Хорошо еще додумались сделать небольшой барьерчик — получилось что-то вроде неглубокого гнезда. Не будь этого, пусть и хилого, ограждения, можно вполне свободно загреметь с высоты, особенно в таком состоянии, как сейчас. Вниз даже поглядеть страшно и неприятно — подкатит к горлу волна мутной тошноты, но глядеть придется, правда, не прямо вниз, а вдаль, внимательно осматривая сопредельную сторону, где могут скрываться секреты русских пограничников.

Ну, ничего, надо же дух перевести… Сейчас бедный Дымша маленько передохнет и возьмется за бинокль — вот он, висит на груди, рядом с небольшой серебряной дудкой, из которой можно извлечь звук, весьма похоже имитирующий громкий крик болотной птицы. Какой именно, Алоиз не знал и не очень хотел узнать — разве это так существенно? Главное, что заметив опасность в момент перехода границы его напарником, он должен трижды дать сигнал.

Достав из заднего кармана бриджей плоскую фляжку с коньяком «Вилькенхаузен», который в благословенные довоенные времена стоил по пятнадцать злотых за литр, Дымша, морщась, сделал пару глотков, едва сдерживая желание резко запрокинуть горлышко фляжки в широко открытый рот. Прикрыл глаза и подождал, пока теплая волна дойдет до сердца, заставив его биться ровнее.

Однако толком передохнуть не удалось — требовательно зазуммерил полевой телефон. Неуклюже повернувшись, Алоиз поднял трубку.

— Что вы там копаетесь?! — послышался раздраженный голос Тараканова.

— Осматриваю полосу, — вздохнув, ответил Дымша. — Не торопитесь.

— Скоро будет совсем светло! — Тараканов дал отбой.

Положив трубку, Дымша заставил себя посмотреть вниз. Там у подножия сосны, темным пятном выделялась фигура Владимира Ивановича, одетого в немецкий маскировочный костюм. Какое все-таки счастье, что Ругге не заставляет его, Дымшу, ползать на пузе через границу, считая для этого недостаточно молодым и здоровым. Есть у немца здравый смысл, понимает: бывший офицер разведки Алоиз Дымша может принести больше пользы здесь, а не по ту сторону.

Подняв бинокль, он отрегулировал резкость и начал методично осматривать линию границы, метр за метром. Русские применяли систему патрулей и секретов, проложили контрольно-следовую полосу, умело маскировались и вообще стерегли границу так, словно от этого зависело все их существование. Такого рвения Дымша не понимал и уж ни в коем случае не мог одобрить, но относился к нему с невольным уважением, как уважают сильного противника.

Так, где сегодня могут притаиться мужички в зеленых фуражках? Вряд ли они засядут по горло в холодной вонючей болотной жиже — именно через болотину обычно и проходил путь людей Ругге на ту сторону.

Тщательно осмотрев края болота, Алоиз не заметил ничего подозрительного, но, не доверяя сам себе, снова и снова, до рези в глазах, всматривался в серые, только начинающие зеленеть кусты, пучки торчащей прошлогодней травы, заросли жухлого камыша.

Смотреть мешали кроны стоявших впереди деревьев. Сколько раз он хотел предложить спилить хотя бы два-три из них, но потом, поразмыслив, отказывался от этого — лучше напрягать зрение в предутренней дымке, чем быть обнаруженным русскими пограничниками. Стоит им только засечь «гнездо» наблюдателя на сосне, как последуют ответные меры. И тогда неизвестно, что могут решить Ругге или Шмидт, а они большие мастаки на выдумки. Не стало бы хуже — пусть противно лазить на высоту, пусть тяжело глазам, но зато пока безопасно.

В сером свете нарождающегося утра все казалось словно стертым, потерявшим ясные очертания и краски. Хорошо еще нет тумана. Хотя кому хорошо, а кому и не очень — Тараканов наверняка предпочел бы идти в молочной мгле, чем при ясной погоде.

Снова зазуммерил телефон. Дымша снял трубку.

— Время! — резко сказал Владимир Иванович.

— Можете двигаться, — ответил Алоиз. — Держите на кривую березу, через болото. Не забудьте слегу.

Тараканов, не отвечая, дал отбой, снизу тихо прошелестели ветви раздвинутых им кустов, мелькнула полусогнутая фигура с длинным шестом в руках, и снова все как вымерло.

Не опуская бинокля, Дымша нащупал в кармане плитку шоколада, отломил кусочек и бросил его в рот — позавтракать он не успел, да и не очень хотелось после вчерашнего, а теперь в желудке образовалась звеняще-сосущая пустота. Хотелось опять приложиться к фляжке, но он решил с этим повременить до возвращения Тараканова. Сейчас надо выждать, пока тот выйдет из кустов, поймать его в линзы бинокля, проводить немного, а потом вновь осматривать границу, справа и слева, спереди и позади пути напарника, чтобы не пропустить появления русских, а заметив пограничный наряд, вовремя подать сигнал тревоги.

Послать бы к черту все это дело, да нельзя — стиснуть зубы и молча терпеть вынуждают обстоятельства. Кровава и окрутна эпоха, или, как говорят русские — суровое и жестокое время заставляло сидеть здесь, водить дружбу с немцами и такими, как Тараканов… Если бы они знали все о Дымше, то быстренько сделали бы ему «хераус мит цунге»,[8] заставив высунуть язык в петле из телефонного провода, который пружинил под тяжестью повешенного, продлевая мучения. Такой конец пана Алоиза никак не прельщал, поэтому он вел свою игру осторожно, досадливо отмахиваясь от понуканий настоящего, не немецкого, начальства, все чаще проявлявшего нетерпение.

Хорошо им там, в стороне от русских пограничников, гестапо, абвера, Ругге с его свирепым псом, гауптмана Шмидта с глазами садиста и пудовыми кулаками, непонятного Выхина, мутного Тараканова и других прелестей оккупированной страны. Впрочем, не все они так далеко, некоторые тут, почти рядом, и приходилось бедному Дымше балансировать, как на канате, натянутом над жуткой пропастью: с одной стороны толкали свои, с другой — немцы.

Ах, если бы он послушал в свое время умных людей, то жил бы в Варшаве между Замком и Бельведером,[9] а потом собрал бы свои манатки и сидел сейчас на горном курорте в Швейцарии, согреваемый не столько еще пока слабым весенним теплом, сколько мыслями о крупном счете в банке нейтральной страны.

Но в двадцатом году Алоиз Дымша был молод и глуп — глуп потому, что верил разглагольствованиям Юзефа Пилсудского о возрождении Великой Речи Посполитой «от моря и до моря», шел проливать за это свою и чужую кровь, высшим благом считая получить на грудь крестик «Виртути милитари» — орден «За военные заслуги» на черно-голубой ленточке, который обещал всем вышедшим в поход на Киев тогда еще тоже молодой Рыдз-Смиглы.

Что же, «героична валка за вольность и неподлеглость»[10] кончилась для Алоиза Дымши тяжелой раной в бедро, а крестика он так и не получил. Правда, потом учитывали его заслуги, но что это все по сравнению с тем, что он мог иметь и не имел?!

В сумятице войны попался им однажды странный человек, пробиравшийся на запад с сумкой, полной непонятных тогда для Дымши бумаг. Более опытный приятель предложил этого человека кончить где-нибудь в овраге и никому не говорить про него, а бумаги забрать себе. Но Алоиз не согласился — разве так честно, разве они борются не за свободу, а грабят и убивают? Если бы он понимал тогда, что эти бумаги были не что иное, как коносаменты — документация на дорогостоящие грузы, отправленные еще до войны морем и хранящиеся в нейтральных портах, в складах. Большие деньги стоило все это добро, очень большие.

И более опытный приятель, и странный человек, которого они встретили, вернее, поймали, когда были в патруле, куда-то пропали в ту же ночь, а Дымша остался лежать на земле с простреленным бедром. Хорошо еще, что у приятеля дрогнула рука, а пана Алоиза не подвела реакция и он вовремя бросился в сторону: иначе прострелили бы череп. Доказывать и рассказывать что-либо об этом случае было бесполезно.

Потом, много лет спустя, читая газету, Дымша увидел знакомую фамилию — его бывший приятель, у которого дрогнула рука, жил в одной африканской стране, не то колонии, не то полуколонии и, судя по всему, чувствовал себя распрекрасно, поскольку владел множеством движимого и недвижимого имущества. О странном человеке, у которого была сумка с бумагами, газета ничего не писала, и Дымша справедливо заключил, что второй раз рука у его «приятеля» не дрогнула.

Ах, если бы вовремя понять, что жизнь, хотя и очень редко, но все же иногда дает тебе шанс выбрать: жить лучше или быть лучше! Теперь пан Алоиз своего шанса уже не упустит! Нет, не упустит: он согласен разделить с Ругге то, что знает полковник Марчевский, чтобы выгодно продать эти знания. Желающие купить найдутся, главное — заранее убрать с дороги всех конкурентов, даже потенциальных. Это его последний шанс, другого может просто не быть…

Ага, вот снова мелькнула в кустах фигура Тараканова, приближенная сильной оптикой. Жилистый мужчина, сухощавый, но крепкий. Вон как ловко двигается по болоту, умело используя складки местности, быстро перебегая от куста к кусту, перепрыгивая с кочки на кочку.

Дымша и сам мог бы сделать то же самое, но предпочитал корчить из себя человека немощного, но незаменимого специалиста по интересующим Ругге обшарам, как на польский манер привык называть пан Алоиз районы, куда планировалась заброска немецкой агентуры.

Но что это? Дымша даже протер глаза, опустив бинокль, однако вновь быстро поднял его, впившись взглядом в тропинку, петлявшую по краю болота на сопредельной стороне.

Да, по ней шел наряд русских пограничников. Правда, без собаки, но парни молодые, подтянутые, и пан Алоиз хорошо знал им цену — такие служили не за страх, а за совесть. Впрочем, все русские одинаковы.

Он поднес к губам серебряную свистульку, намереваясь подать сигнал тревоги — закричит громко три раза птица, мало ли их тут, русские пограничники даже не обратят на это внимания, но движение его руки невольно замедлилось.

А вдруг это еще один шанс — шанс навсегда и вполне безболезненно избавиться от Тараканова, все больше и больше входящего в доверие к Ругге и, словно ненароком, отодвигающего его, Дымшу, на второй план?! Кто докажет, что русские не сидели в засаде, или что они не появились внезапно? А может, Тараканов сам перебежал к ним — ушел на ту сторону и больше не вернулся. Откуда Дымше знать, как развернулись события в глубине русской территории — не расскажут же об этом сами русские пограничники: у абвера не может быть среди них своих агентов, такое противоестественно, иначе они не были бы русскими пограничниками.

Немецкая погранохрана — гренцшутцены — этот участок почти не патрулирует, кроме заранее оговоренных дней и часов, чтобы русские не заподозрили недоброго, заметив их отсутствие. Так кто скажет, что было на самом деле?!

Тараканов просто так не дастся — у него есть пистолет.

Все одно — или его убьют в перестрелке, или захватят и уволокут к себе русские в зеленых фуражках. Если убьют, то сразу все, а если нет — кто же его отдаст обратно? Русская контрразведка? Черта с два!

И Дымша не донес до рта мундштук серебряной свистульки, а только плотнее прижал к глазам окуляры бинокля…

* * *

Сердце прыгнуло и упало куда-то вниз. Словно разом оборвалась важная нить, державшая его на положенном месте.

Тараканов застыл, сжимая в заледеневших от нервного напряжения и холодной болотной воды пальцах шероховатое дерево грубо вытесанной слеги. Что делать? Бежать? Но куда? Спрятаться, так где?!

Почему Дымша не подал вовремя сигнала тревоги, ослеп или… Или не сделал этого намеренно?! Хорошо, что он сам yспел заметить русских пограничников, идущих по краю болотины. Заметил, но куда деваться? Еще несколько шагов — и они тоже увидят его, клацнет затвор карабина, раздастся негромкий окрик…

Решение пришло само собой. Отступив на шаг в сторону от мелкого места, Тараканов начал погружаться в холодную болотную воду. Быстро опускаться было нельзя — услышат всплеск, но и тянуть — смерти подобно!

Противная, осклизлая от уже успевшей появиться ряски, кажущаяся какой-то жирной болотная вода начала подниматься по его телу. Затекла в сапоги, сразу ставшие странно тяжелыми и очень просторными — иначе как бы им в один момент забрать столько влаги; дошла до пояса, поползла мертвенным холодом выше, под сердце; вот она уже у горла, около губ. Да это не вода поднимается к его лицу, а сам он опускается в нее, рискуя оскользнуться, попасть в трясину, из которой уже никогда не выбраться. Просто счастье, что его прикрывает куст, широко раскинувший над водой свои ветви.

Сколько придется просидеть в вонючей жиже? Пять минут, десять, полчаса?

Шаги пограничников все ближе и ближе. Заметят? Или судьба будет сегодня благосклонна к нему, и удастся выпутаться? Ну, погоди, пан Алоиз!

Левую ногу начала сводить судорога. Боль проникла до мозга костей, отдавшись жуткой вспышкой во всем теле, багровые круги поплыли перед глазами. Тараканов невольно приоткрыл рот, искривленный гримасой боли и тут же хлебнул тухлой воды. Пришлось проглотить, протолкнуть ее вместе с криком внутрь себя, крючась и корчась от корежащей ногу судороги.

За что такие мучения, за что? Так недолго и утонуть среди чахлых кустов и редких деревьев, только пойдут пузыри да вспорхнет с соседнего куста испуганная птица.

Послать все к черту, закричать, позвать на помощь? Но тогда конец всему! Нет, терпеть, стиснуть зубы и терпеть, терпеть!

Сколько прошло времени? Кажется, уже целую вечность он сидит, опустившись по ноздри в ледяную, зловонную воду, схватывающую тело стальными обручами. Хоть бы пронесло, хоть бы не заметили, скорее ушли отсюда. Что им, нечего делать, кроме как медленно идти вдоль своей границы?

Все, не осталось сил, кажется, что весь ты, до последней жилки сведен судорогой, терзающей мышцы. Больше он не может, не может…

Краем глаза увидел спины удаляющегося пограничного наряда. Заставил себя просидеть в воде еще несколько минут и только потом медленно поднялся, опираясь на слегу. Вода расступалась неохотно, стекая с него ручьями и звонко капая с намокшего маскировочного костюма.

Ухватившись рукой за ветви куста, он постоял, жадно дыша полной грудью и раздумывая: пойти обратно или двигаться вперед?

Решившись, выбрался на берег, бросил слегу в кусты и, пригибаясь, побежал к темневшей роще. Найдя густую заросль кустов, забрался в них, нетерпеливо разорвал завязки маскировочной куртки, скинул ее, потом стянул сапоги и вылил из них воду. Оставшись в одном белье, отжал верхнюю одежду, потом шерстяную фуфайку. Поднес к уху наручные часы — как ни странно, они еще шли.

Натянул на себя влажную одежду и направился дальше, пытаясь согреться быстрой ходьбой. Вскоре от его плеч пошел легкий парок. Выглянувшее солнце начало припекать, но все равно непросохшая одежда была тяжела и неприятно облепляла тело.

Вскоре он вышел на сухое место, заросшее чахлым ельником. Чутко прислушался — только ветер шумел в кронах деревьев, да где-то далеко стучал дятел по сухой лесине. Стоять на ветру не хотелось — можно вконец застудиться, и Тараканов забрался в гущу ельника. Приложив руки ко рту, крикнул, громко и протяжно, подражая крику выпи. Раз, другой, третий…

Снова прислушался. Справа раздался шорох. Владимир Иванович присел и выхватил парабеллум. Тяжесть оружия в руке придала спокойствия, уверенности в себе, потерянной за время страшного сидения в болотной жиже — поведя длинным стволом, он на слух безошибочно определил место, откуда раздался шорох.

Раздвинув руками еловые лапы, на полянку выбрался средних лет человек в длинном брезентовом плаще, темно-синей кепке и охотничьих сапогах. Он остановился, повертел головой, словно кого-то высматривая.

Тараканов, не убирая оружия, тихонько окликнул его:

— Сова!

Мужчина вздрогнул и быстро сунул руку в карман.

— Не глупите! — немного громче прикрикнул Тараканов, выходя на открытое место. — За вами никто не увязался?

— Нет, — Сова сдвинул на затылок кепку, вытер потный лоб и признался: — Напугали вы меня.

— Я не страшный, — усмехнулся Тараканов, убирая парабеллум. — Пограничники страшней. Здравствуйте, Сова.

— Доброго здоровьица, — мужчина показал в улыбке длинные желтоватые зубы. — Где так вымокли?

— В болоте. У вас с собой ничего нет выпить?

Сова виновато развел руками. Потом быстро начал снимать плащ.

— Возьмите мой свитер!

— Некогда, — остановил его Тараканов. — Спасибо за предложение, но надо торопиться обратно. Держите! — Он достал из карманов брюк два длинных параллелепипеда батарей питания для рации, упакованные в тонкую клеенку. — Надеюсь, не промокли. Приемник у вас сохранился?

— Да. Русские не отбирали, — кивнул мужчина, пряча под плащ батареи.

— Слушайте наши передачи. Сигнал прежний. Через два дня по его получении придете в известное вам место. И осторожнее, осмотритесь, чтобы никого не притащить на хвосте. На месте вас будут ждать несколько человек. Их надо вывести в глубь территории красных, как можно дальше от границы.

Сова понимающе кивнул.

— Поведете только двоих, остальные — сопровождающие. Если возникнут какие-либо осложнения с пограничниками, или еще что, ваша задача немедленно исчезнуть, так, чтобы и следа не осталось! Ясно?

— А те?

— Сами разберутся, без вас. Сопровождающие знают, что нужно сделать и как. Если все пройдет нормально, покажете им направление движения обратно. По исполнении дадите знать нам. Выход в эфир в обычное для вас время. Долго не торчите на волне: дайте условную группу цифр и прекращайте передачу. Поняли?

— Чего уж… Ну а вдруг все пойдет не так, что тогда? — Сова глубже сунул руки в карман плаща и даже ссутулился.

— Не трусьте заранее, не первый раз, — успокоил его Тараканов. — Главное — не подставляйте себя, уходите. Бросьте все и уходите. Я еще раз вам повторяю: они сами все знают и сделают как надо. А вы потом дадите нам радиограмму. Код, на случай неудачи, надеюсь, помните?

— Помню, — Сова суеверно сплюнул через левое плечо. — Лучше бы, когда все нормально.

— Кто бы спорил, — согласился Тараканов. — Красные не активизировались? Посматривайте, могут появиться машины-пеленгаторы.

— Да нет, у нас пока, слава Богy, все тихо, — снова сплюнул через плечо Сова. — Вас проводить?

— Нет. Пароль остается прежний. В группе нет никого, кто знает вас в лицо, или где вас отыскать. Учтите. Прощайте!

— Удачи, — кивнул Сова. Прощально приподнял кепку и исчез в зарослях.

Тараканов вновь направился в сторону границы…

* * *

Спускаясь с помоста на сосне, Дымша мысленно репетировал оправдательную тираду, которую он будет произносить перед Таракановым, если тот, конечно, выберется, или перед Ругге, когда придется отчитываться за сегодняшний выход на границу. Ничего, отболтается — не в таких переделках приходилось бывать!

Главное — все валить на Тараканова. Стоит, пожалуй, обдумать и досконально проработать вариант с его переходом к красным: не слушал сигнала опасности, поданного Дымшей, пошел напропалую и сдался. Но он, Алоиз, не имея винтовки, не мог его убить, хотя подозрения появились сразу же, как только перебежчик попер прямиком на русский пограничный наряд. А из пистолета не попасть — далеко! Конечно, после этого Ругге устроит хитрые проверки, потреплет нервы, будет делать вид, что ему все известно…

Потом волнения улягутся, жизнь войдет в привычную колею, а на помост, сооруженный в кроне сосны, Дымше наверняка придется лазить уже с винтовкой, снабженной оптическим прицелом. Но это не страшно, это лучше, чем ползать по болоту на другую сторону.

Пан Алоиз посмотрел на часы. Придется еще посидеть здесь некоторое время: потом он объяснит это тем, что ждал — не вернется ли все же Тараканов?

Дымша видел, как тот погружался в болото, выжидая, пока пройдут пограничники, а потом резво побежал к роще. Есть ли гарантия, что русские его не заметили во время обхода? Нет, такой гарантии никто не даст. Мужички в зеленых фуражках тоже не простаки, они специально могли пройти мимо, чтобы потом устроить засаду и сцапать нарушителя границы уже на своей территории. Правда, не было слышно выстрелов: Тараканов стрелял быстро и довольно точно — Дымша имел возможность убедиться в этом на занятиях, которые устраивал Шмидт. Однако русские вряд ли дали ему обнажить ствол — к чему им перестрелка? — навалились сзади, скрутили… Или повели под угрозой оружия.

Ничего, можно и подождать немного, хуже не будет. По крайней мере не заявится в замок прямо перед возможным возвращением Тараканова — это было бы совсем ужасно.

Дымша представил себе холодные, недоверчиво прищуренные глаза Ругге, его кривую золотозубую улыбочку и передернул плечами от внезапного озноба. Нет, уж лучше подождать, чтобы наверняка.

— Пан Езус! — невольно помянул имя Божье неверующий Дымша, увидев мокрого и грязного Тараканова, неслышно вышедшего из кустов прямо на него.

— Промокли? — как ни в чем не бывало сочувственно поинтересовался он, быстро достал заветную фляжку с коньяком и протянул ее Владимиру Ивановичу.

— Не ожидал? — криво усмехнулся тот. — С глазками плохо стало, русских не видел? Или решил меня угробить, скот?!

Ударом ноги Тараканов вышиб фляжку из рук Дымши. Алоиз быстро вскочил на ноги. Видно, драки не миновать. Если пан Тараканов намерен выяснить отношения — пожалуйста!

Драться Дымша не боялся и умел. В свое время он настойчиво изучал приемы рукопашного боя, чтобы уметь защищаться даже от вооруженного противника, помня, как страдал от раны в простреленной ноге, лежа один, в темноте, на чужой земле. Тогда Дымша поклялся себе, что подобное больше не повторится.

Тараканов моложе, но легче весом, а пан Алоиз только прикидывался слабаком. Оставаясь один в своей комнате, он часами проделывал специальные упражнения, тренировал тело, работая до седьмого пота. Ну, подходи, Тараканов, получи свою пайку! Видно, мало тебе сидения по горло в болотной жиже?!

Чуть согнув руки в локтях, опустив подбородок к широкой груди, Дымша шагнул к противнику и неожиданно ударил его ногой в живот. Второй удар должен был прийтись в голову, когда Тараканов согнется от боли…

Но от боли скорчился сам Дымша. Ловко увернувшись, Тараканов жестоко врезал ему по почкам, вложив в удар всю силу накопившейся злости.

Не дав Дымше опомниться, он подскочил к нему, потянув за плечо, приподнял с мягкого настила из мха, на который упал Алоиз, и снова ударил. В солнечное сплетение.

Перед глазами у Дымши поплыли радужные круги, горло словно перехватило жесткой рукой. Так ему не доставалось уже давно.

Немного отдышавшись, он осторожно приоткрыл глаза: Тараканов сидел в стороне, отвинчивая крышку у фляжки с коньяком. Дымша поднялся, вынул из кармана нож. Щелкнула пружина, выбросив остро отточенное лезвие, тускло блеснувшее в слабом свете рождающегося дня.

— Я зроблю з вас пиль! — прошипел он, делая шаг к Тараканову.

Глаза у того потемнели.

— Тебе что, мало? — угрюмо поинтересовался он, отложив фляжку.

Дымша, не отвечая, прыгнул на него, целясь ножом под ребра, чтобы, ударив, провернуть клинок в ране — и конец! О последствиях он уже не думал — затоптать этого россиянского босяка без роду и племени, заставить лизать сапоги, убить, разодрать на части!

Тараканов едва успел перехватить руку Алоиза с ножом, и они покатились по земле, сипя от натуги…

Когда Дымша пришел в себя, то увидел серое, низкое небо с медленно плывущими по нему дождевыми облаками. Свет заслонило лицо Тараканова, в губы ткнулось горлышко фляги. Дымша жадно глотнул спиртное, закашлявшись, сел. Все тело болело, ломило отбитую поясницу, плохо слушалась вывернутая правая рука.

— Ну, как вы? — спросил поддерживавший его под спину Тараканов.

— Дайте еще, — Алоиз кряхтя и стеная потянулся к фляге.

— Будет! — отвел его руку Владимир Иванович. — Не то опять впадете в бешенство.

Дымша сел, ощупывая лицо — оно было цело, если не считать ссадины около уха. Видно, содрал кожу о сучок, когда боролись на земле.

— Где вас так научили драться? — поляк полез за сигаретами, закурил. — Слава Деве Марии, что мы оба живы. Даже не разбили мне физиономию. Спасибо.

— Не хватало еще, чтобы выясняли, почему мы подрались, — хмыкнул Тараканов. — Или хотите сами доложить Ругге, что не подали сигнала тревоги при появлении русских?

— Зачем же? — быстро ответил Дымша. — Мы оба в одной лодке и ни к чему ее раскачивать. А насчет сигнала… Я слишком перебрал вчера, а вы меня оскорбили!

— Конечно, вернувшись, я должен был лобзать вас в зад за то, что чуть было не отправился на тот свет или в гости к энкаведэ. Впрочем, это равносильно.

— Помогите встать, — попросил Дымша.

— А вы опять полезете в драку?

— Хватит уже, — вполне искренне признал Алоиз. — Пора возвращаться. И… я могу на вас надеяться?

— Можете, — буркнул Тараканов, подавая ему руку. — Ну вас к дьяволу, Дымша! Идите впереди. Мне надоело от вас отбиваться. Хоть бы извинились.

Дымша, не отвечая, собрал разбросанные по полянке вещи и, прихрамывая на когда-то раневую ногу, пошел к замку. Сзади, хлюпая носом, тяжело шагал Тараканов.

Мысли в голове у пана Алоиза теснились невеселые. Ему очень не нравилось умение Тараканова драться — ну где его могли так распрекрасно обучить? От Бога такие вещи не даются — это Дымша знал по собственному опыту. И не донесет ли он? Дернул же черт сегодня рискнуть. Показалось, что это шанс, да, к несчастью, только показалось. Как быть теперь: подождать другого случая, или самому, не дожидаясь разворота событий, пойти к Ругге и поделиться сомнениями, сдав со всеми потрохами милого Владимира Ивановича: что он ему в конце-то концов родственник?..

Глава 3

Крепкие, с тщательно подпиленными ногтями, пальцы Ругге быстро пробежали по торцам карточек, стоявших в узком деревянном ящичке.

— По-моему, даже ящичек прежний? Не находите?

— Вы правы. Позвольте? — пан Викентий небрежно подтянул к себе картотеку. Абверовцу пришлось убрать руку; пес, лежавший у его ног, поднял голову и глухо зарычал.

— Тихо, Дар! — прикрикнул на него Ругге. — Видите, даже он считает себя хозяином картотеки.

— Но здесь только часть ее, — откликнулся быстро просматривавший материалы Марчевский. — Причем, как мне кажется, не самая лучшая.

— Не это главное. Надо попробовать, подойдет ли ключ, которым вы владеете, — довольно равнодушно сказал Ругге.

Марчевский не сумел удержаться от быстрого взгляда на него: «играет, или вправду равнодушен? А может быть, затевает очередную проверку?»

— Попробуем, — согласился он помолчав. — Прямо сейчас?

— Конечно! — Генрих показал в улыбке золотые коронки. — Зачем тянуть? Начнем хотя бы вот с этой? — он выдернул одну из карточек и положил ее перед поляком. — Попытайтесь расшифровать.

— Возможно, это уже не действующий агент, — спокойно сказал пан Викентий. — Не забудьте: нами не менялась система предупредительной сигнализации! Могли быть и индивидуальные осечки самих агентов. Все-таки, они оказались на чужой территории, а русская контрразведка имеет достаточный опыт.

— Мы это учитываем, дорогой Викентий, — снова улыбнулся немец. Он сегодня надел штатское: белую рубашку, двубортный темно-коричневый пиджак, серые брюки. И, на взгляд Марчевского, совершенно безвкусный галстук. — Какие планировались потери, на случай, подобный происшедшему?

— Имеете в виду оккупацию?

— Скажем мягче: войну, которая привела к поражению. — Ругге закурил и подвинул к Марчевскому коробку сигарет. Тот отрицательно мотнул головой.

— В лучшем случае потери должны составить не менее двадцати процентов.

— А в худшем? Кто-то же останется? Не могут же всех их, — немец похлопал крепкой ладонью по стоящему рядом массивному сейфу, — выловить русские или взять на связь англичане? К тому же им далековато добираться сюда со своего острова.

— Вы прекрасно знаете, Генрих, что для хорошо поставленной разведывательной службы не существует расстояний. А у интелидженс сервис вековой опыт и традиции. — Марчевский развел руками.

— Их традиция — совать в пасть льву чужую голову. Но с нами этот фокус не пройдет! — жестко и зло сказал Ругге. — Надеются отсидеться за Ла-Маншем? Пустяк, минуты полета авиации! Пролив не Атлантика и не Тихий океан. Я бы еще понял, если бы так себя вели американцы. Впрочем, не будем отвлекаться. Итак?

— Вы куда-то собрались? — полуутвердительно спросил Марчевский, вертя в руках карточку. — Может быть, я вас задерживаю?

— Пока нет, — буркнул Ругге, — собирался поехать по делам на пару дней: надо кое-что уточнить на местности, но машина еще не готова к дороге.

— Расстроены, что не смогли выехать в назначенное время?

— Да, расстроен, — не стал скрывать абверовец. — Расстроен потерями. Потерями своих людей, не ваших. Честно говоря, я не ожидал, что они окажутся столь велики. Иногда мне приходит в голову крамольная мысль, что наши успехи на Западе прямо пропорциональны неудачам на Востоке. Я имею в виду только чисто разведывательную работу.

— Она никогда не была простой и не обходилась без потерь, — заметил пан Викентий. — Это, надеюсь, знают в Берлине?

— О, да! — закивал Ругге. — Знают. Но кто-то же должен все-таки отвечать за неудачи? Если есть кому получать ордена, должны быть и те, кто получает оплеухи! Наша задача, дорогой альтергеноссе, расконсервировать ваших людей. Не ваших лично, конечно, а вашей прежней службы, влить их в новую систему, заставить работать в несколько ином направлении, чем прежде. В конце концов коммунисты наши общие враги. И не только они… Работы хватит: каждого надо проверять, исподволь строя мосты на ту сторону, по которым пойдут… — подполковник оборвал сам себя на полуслове, выразительно сделав рукой энергичный жест полководца, посылающего в бой свою армию. — Но мы опять отвлеклись.

— Да. Вот эти пометки в верхнем углу означают, что данный человек является радистом. — Марчевский показал группу цифр на карточке. — Здесь же закодированы частоты, позывные, отзыв и время связи. А тут резервные волны, на которых он может работать в случае каких-либо осложнений. Трудно сказать, сохранилась ли у него рация. А вот эти пометки внизу, — он указал абверовцу на закорючку, сделанную зеленым карандашом в нижнем углу карточки, — говорят о том, что данные радиста зашифрованы с помощью журнала «Дооколо свято» за тридцать шестой год. Так, минутку… Да, все верно, пометка сделана хвостиком вверх, значит, журнал номер пять, вторая страница, читать нужно снизу вверх. Вполне возможно, что вместо города Лида, указанного здесь, на самом деле радист находится во Львове, и не на Школьной улице, а на Церковной. Идя по отметкам, сделанным цветными карандашами, мы с вами доберемся до каждого из этой картотеки.

— Я распоряжусь достать подшивку журнала, — заверил Ругге.

— Да, будьте так любезны, — лукаво усмехнулся Марчевский. — И еще закажите комплекты за тридцать пятый и тридцать седьмой годы. Кроме того, понадобятся Евангелие тридцатого года, обязательно изданное в Лодзи, сборник сказок Божены Немцовой, в переводе Лодзинского, выходные данные я вам назову, подшивки краковских газет, справочник Львовского университета, сборник псалмов, энциклопедия, романы Дюма-отца… Не записывайте, лучше я сам подготовлю перечень.

Ругге был потрясен: оказывается, поляки применяли весьма сложную систему шифровки, причем одна карточка могла быть закодирована двумя, а то и тремя шифрами одновременно. Например: имя — одним шифром, место жительства агента — другим, а явка и пароль — третьим. Предстоит колоссальная работа! Какое счастье, что он сумел отыскать Марчевского: теперь тот, ориентируясь по малопонятным пометкам, приведет его к нужному результату. Подполковник подвинул ближе к поляку лист плотного картона, расчерченный аккуратной сеткой.

— Мы разработали сводные таблицы для каждого раздела картотеки. Начнем с агентов, находящихся на Украине и в Белоруссии. По мере расшифровки будем вписывать сюда данные и получим свою, более компактную, полностью расшифрованную картотеку. Наша задача достигнуть этого как можно скорее!

Он с трудом спрятал в углах губ довольную улыбку. Сработало! Полковник действительно владеет тайной ключа. Всего он, конечно, может и не упомнить, но большую часть картотеки наверняка расшифрует. Черт побери, без него трудновато было бы добраться до истинных данных агентов разведки, хотя… зачем лицемерить — практически невозможно! Кто знает, — кроме пана Викентия, конечно, — как и на какой странице надо читать журнал или книгу: задом наперед, снизу вверх или по диагонали, чтобы получить искомое? Нет, поляка стоит поберечь. Очень стоит.

— Вы говорили о позывных, — напомнил немец. — Может быть, вызовем радиста на связь? Вдруг откликнется?

— По крайней мере никто нам не помешает это проверить, — улыбнулся пан Викентий. — Судя по радиомачте, у вас есть радиоцентр. Если он не обладает достаточной мощностью, то можно попробовать из другого радиоцентра абвера. Когда рация нашего человека откликнется, мы вытянем следом за ним цепочку людей, с которыми он связан.

Ругге встал, прошелся по кабинету, искоса поглядывая на свое отражение в стеклянных дверцах шкафов с винтовками. Чувствовалось, сколь непривычно ему штатское платье. Мысль о вызове радиста на связь была крайне заманчивой. Откуда тому знать, кто именно будет давать ему задания: поляки, англичане или… абвер?!

Красивое решение — даже в том случае, если радист будет гнать дезинформацию, по ней тоже можно судить о многих вещах. Поэтому стоит, видимо, начать с радистов, сразу включая их в работу.

— Что же, — помолчав, ответил абверовец. — Попробуем. Правда, я не слишком склонен верить в успех, но… Сейчас многое зависит от выигрыша в инициативе. Там, на этой карточке, есть другие данные радиста? Фамилии, адреса родных?

Ответить Марчевский не успел. Приоткрыв дверь, в кабинет заглянул Шмидт.

— Они вернулись, — как всегда лаконично обратился он к шефу.

— Хорошо! — кивнул Ругге и, обращаясь уже к пану Викентию, добавил: — Придется на некоторое время прерваться. Подождите меня.

Он сложил карточки в ящичек и, закрыв своей спиной от Марчевского замок, набрал комбинацию цифр на дверце сейфа. Убрал ящичек, захлопнул массивную дверцу несгораемого шкафа и пошел к выходу. Собака тут же вскочила и побежала следом.

— Ну, ну, дурашка! — ласково потрепал его по холке немец. — Останься здесь. Пан Викентий не будет возражать против твоего общества?

— Нисколько.

Ругге вышел. Овчарка, зевнув, улеглась между сейфом и заинтересованно поглядывавшим на него Марчевским…

* * *

Вечером, незадолго перед наступлением полицейского часа, в небольшое кафе в центре города зашел прилично одетый светловолосый молодой человек. Спросив у хозяина кружку пива, он устроился с ней за столиком в углу, наслаждаясь тишиной и сигаретой. Посетителей было немного, и молодой человек успел за несколько минут рассмотреть каждого из них — пожилую пару пенсионеров, двух молоденьких девиц, торопливо допивавших свой плохонький кофе, мрачного полицейского, хлопнувшего около стойки рюмку сивухи и с явной неохотой отправившегося на улицу.

Докурив, молодой человек направился в туалет. Войдя в кабину, он плотно прикрыл за собой дверь, накинул поржавелый крючок и прислушался. За ним никто не шел, ни звука шагов, ни сопенья ожидавшего своей очереди. Дернув за ручку унитазного бачка, молодой человек под шум льющийся воды запустил длинные пальцы в щель дверного косяка и выудил оттуда тугой шарик стеарина. Быстро обтерев его платком, он кинул шарик под язык и вышел. Вернувшись за свой столик, допил пиво, небрежно кивнул хозяину, покинул кафе, на углу догнал на повороте трамвай и вскочил на подножку задней площадки — на передней ездили только немцы.

Проехав несколько остановок, он так же на ходу соскочил и, пройдя проулком, вышел к старому многоквартирному дому. В своей комнате он вынул изо рта шарик, разогрел его на пламени спички и, размяв в пальцах, извлек тонкий листок бумаги, испещренный колонками цифр. Достав из тайника портативную рацию, молодой человек проверил замок на входной двери и надел наушники. Длинные пальцы легли на ключ, и в эфир полетели позывные…

Расположенный на территории Белоруссии радиоцентр принял телеграмму и передал ее дальше, в Москву. Шифровальщик проставил на бланке необходимые номера входящих и исходящих, пометив время: 21 час 40 минут, и принялся за расшифровку.

«По сведениям „Грома“ абвер располагает если не всей, то значительной частью интересующей нас картотеки. В настоящее время начата ее дешифровка и сведение в специальные таблицы. Первыми для расшифровки подготовлены разделы, содержащие сведения об агентуре на территории Западной Украины и Белоруссии. Одновременно проводится работа по созданию опорных баз немецкой военной разведки вдоль линии новой границы с СССР, для чего готовятся специальные группы из числа кадровых сотрудников абвера, белорусских и украинских националистов. Предположительно, завершение этой работы запланировано на лето сорокового года.

Во всех округах „генерал-губернаторства“: Краковском, Варшавском, Люблинском и Радомском, усилена подготовка к расквартированию новых немецких частей, создаются польские рабочие батальоны, куда насильно сгоняется местное население. Продолжается конфискация собственности, в первую очередь — имеющей военное значение. Особое внимание обращается на ремонт и укрепление шоссейных и железных дорог, ведущих к советским границам. Хопров».

* * *

Бергер не любил бывать в кабинете группенфюрера Этнера, поскольку, прежде чем туда попадешь, почти всегда приходилось долго ждать в большой приемной, под пристальным взглядом секретаря, пропускать вперед позже пришедших сотрудников, озабоченных какими-то сверхсрочными делами, и при этом молчать, не выдавая себя ни сердитым взглядом, ни недовольной гримасой: как же, все они — товарищи по партии, поставленные ею охранять интересы рейха!

Он прекрасно знал, что любой из этих «товарищей по партии» не колеблясь насмерть забьет его на дыбе, если это прикажут сделать, и не только его. Истинную цену товарищества он увидел в «ночь длинных ножей», когда спокойно перерезали горло штурмовикам Рэма, многие из которых были действительно приятелями его «товарищей» по СС.

Однако главное заключалось в другом — Бергер не любил кабинета Этнера по той причине, что группенфюрер маниакально был привязан к идее постоянного использования звукозаписи и приказывал записывать все разговоры, которые вел с сотрудниками. Многие из тех, кто не знал об этой «страстишке», уже поплатились за свой длинный язык, отправившись служить в захолустье или в действующую армию.

Начальников, к сожалению, не выбирают, и Бергер вынужденно посещал кабинет со стенами, обшитыми фигурными панелями из темного дерева, большим ковром на полу и бронзовыми светильниками на стенах: возможно, именно в них и прятались микрофоны? Некоторое время такая мысль занимала ум Бергера, но потом он перестал об этом думать — просто стал тщательно взвешивать каждое произнесенное им слово, и не только в кабинете начальника.

Кстати, иногда ему казалось, что в воздухе, заполнявшем кабинет, так и витали неведомым образом покинувшие корочки дел грифы «совершенно секретно» и «гехайме фершлюсс захе»,[11] но может быть, только казалось?..

Группенфюрер, сидевший за огромным рабочим столом, небрежно ответил на приветствие Бергера, предложил ему сесть и некоторое время продолжал просматривать лежавшие перед ним бумаги.

«С чем связан неожиданный вызов к начальству? — прикидывал Бергер, терпеливо ожидая, пока Этнер закончит ознакомление со сводками. — О чем пойдет речь — о Франции, России, Англии? Никаких материалов брать с собой приказа не было. Что-нибудь случилось здесь, дома, в Германии? Как же хорошо, когда другие зависят от тебя и мучаются неизвестностью!»

— План, в подготовке которого мы принимали участие, — начал Этнер, — наконец-то готов. Англия встанет на колени перед гением фюрера и железной поступью германских солдат!

«Потом, на досуге, он будет прослушивать запись и вспоминать, какое у меня было при этом выражение лица», — мелькнуло у Бергера.

— Развертывается работа по трем взаимосвязанным направлениям: психологическое подавление противника — это по ведомству рейхсминистра пропаганды господина Геббельса, — диверсионная деятельность и непосредственно военное вторжение на острова. Диверсии и политический аспект, сами понимаете, касаются непосредственно нас. Не станем вульгарно понимать диверсии только как взрывы и убийства, — с улыбкой продолжал Этнер, — а в первую очередь примем все меры к усилению ориентирующихся на наше движение групп оппозиции. После падения Франции, которое не замедлит, придет черед Англии и России. Нам нужно место на Востоке! Учтите: работа против Англии — отвлекающий удар. Главное направление — СССР! Я вызвал вас, чтобы узнать: как продвигается операция по выводу противника на подготовленную нами дезинформацию? Скоро первое мая,[12] и мне хотелось бы порадовать рейхсфюрера нашими успехами. Понимаете, какое значение имеет эта работа, если в результате мы сможем застать восточного противника абсолютно неподготовленным?

— Да, экселенц, — склонил голову Бергер. Обращение «экселенц», принятое к генералам вермахта, очень нравилось Этнеру. — Материал подготовлен, абвер задействован: произойдет именно та утечка информации, которая нам нужна.

— Есть ли там подходящие люди? — Этнер откинулся на спинку рабочего кресла и не мигая уставился в лицо подчиненного. — Оправданна ли ваша ставка на абверкоманду Ругге?

— Введены в действие и запасные варианты, — выдержал взгляд шефа Бергер. — Но все же наиболее вероятно именно там. Мой человек прибыл на место, по его сообщениям подозрителен каждый!

— Пусть не очень-то их настораживает, — помягчел Этнер. — Не то мы подложим свинью Канарису раньше времени и не достигнем своей цели. Недавно рейхсфюрер, со свойственной ему прозорливостью, посоветовал использовать каналы Лоренца.

Вернера Лоренца Бергер знал: в 1933 году тот был начальником гестапо в ганзейских городах — Бремене, Любеке и Гамбурге. После уничтожения там профсоюзов и всех других политических рабочих организаций он получил чин бригадефюрера СС. В период Первой мировой войны Лоренц успешно занимался шпионажем, а до прихода нацистов к власти дважды сидел в тюрьме за коммерческие аферы, но об этом предпочитали благоразумно умалчивать — особенно после того, как рейхсфюрер Гиммлер пригласил Лоренца для встречи с Розенбергом.

Именно Розенберг предложил Лоренцу после «чистки» Северо-Западной Германии заняться активизацией деятельности «Северного общества», центр которого располагался в Любеке. Это общество широко пропагандировало фашизм в странах, близких Германии по языку — Швеции, Дании, Финляндии. Лоренц преуспел и на этом поприще — за короткое время ему удалось создать в этих странах более сорока контор-клубов «Северного общества». Гитлер и Розенберг остались довольны. Кроме того, учеником Лоренца был Рейнгард Гейдрих, могущественный человек в СС и СД.

— Я подготовлю предложения, — не замедлил откликнуться Бергер. — Осмелюсь напомнить, экселенц, что вы специально настояли на назначении начальником СС и тайной полиции в этом польском городишке одного из бывших сподвижников Лоренца — Вилли Байера. Он отправился туда прямо из штаб-квартиры Гамбургского гестапо в отеле «Атлантик».

— Как же, как же, помню. Вилли Байер — «Бешеный верблюд»! — засмеялся группенфюрер. — Знаете, почему его так прозвали? Он очень любит орать и при этом жутко брызгает слюной. Она даже спекается у него в углах рта. Со стороны забавно, но каково его подчиненным? Вечно ходить заплеванными, потому что Байер вопит по любому поводу.

— У него при этом выкатываются и стекленеют глаза, — добавил Бергер, почувствовав веселое расположение шефа.

— Да, старый боец Вилли Байер… А мы не поторопились с ним? — неожиданно убрав с лица улыбку, вкрадчиво поинтересовался Этнер.

И это «мы» неприятно резануло ухо Бергера. Неужели шеф заранее готовит «козла отпущения» и в случае неудачи собирается все свалить на него? Или тут начала играть «коридорная политика», когда при решении даже суперважных вопросов учитываются взаимоотношения с сильными мира сего?

— Насколько я его знаю, он склонен к жесткому подавлению всех. Абсолютно всех! Особенно нижестоящих. Видимо, за годы работы с Лоренцом у него выработался определенный комплекс неполноценности, и теперь Вилли стремится доказать, что он не тень вождя, а сам вождь, хотя во многих вопросах недостаточно компетентен. Одно дело, когда он стоял за спиной таких людей, как Лоренц и Гейдрих, а другое, когда надо все делать самому. И еще руководить на месте.

— Он закатывает истерики только подчиненным, экселенц. И очень редко противоречит начальству.

— Ценное качество, — скривил губы группенфюрер. — Чтобы не сомневаться в успехе, прошу вас лично заняться операцией. Поезжайте в Польшу, Бергер, посмотрите все сами, на месте, так надежнее. Но держитесь подальше от Байера, когда тот начнет орать: потом можете не отчистить мундир.

* * *

Свет он включать боялся, несмотря на плотно задернутые шторы на окнах. Изредка по ним пробегал луч прожектора, установленного на вышке охраны, и тогда комната принимала какой-то фантастический вид — все предметы отбрасывали причудливые ломаные тени, мрачные, чернильно-темные. Сначала он невольно вздрагивал, когда мертвенно-призрачный свет проникал сквозь шторы, но потом, занявшись делом, ради которого тайком проник сюда, перестал обращать на это внимание.

Дверь кабинета Ругге открылась на удивление легко — стоило только несколько секунд поковыряться в замочной скважине отмычкой. Войдя, он ненадолго замер, настороженно прислушиваясь и пытаясь рассмотреть, как расставлены стулья и кресла в темном кабинете — не хватало еще задеть что-нибудь, поднять шум и вызвать переполох.

Дверь за собой он запер все той же отмычкой, потом подергал ее, держась за ручку затянутой в тонкую перчатку рукой. Тихо ступая, подошел к массивному сейфу, достал из кармана потайной фонарь и осветил тонким лучиком света диск набора шифра и три круглые ручки с делениями, на которые были нанесены цифры.

«Все просто, — грустно усмехнулся про себя человек в перчатках. — Стоит только набрать код на диске, словно звонишь приятелю по телефону, потом поставить ручки в нужное положение, и тайны господина Ругге к вашим услугам! Дело за малым: знать шифр и нужное положение ручек».

Он вынул маленькую книжечку, на страницах которой, как в хорошей бухгалтерской книге, были колонками выписаны столбцы пятизначных цифр, и торопливо принялся за работу, зажав фонарь в зубах. И тут же возникла масса неудобств: рот заполняла тягучая слюна с металлическим привкусом; приходилось, прижимая к себе книжечку одной рукой, другой набирать цифры и поворачивать ручки, не забывая зачеркивать уже опробованные комбинации.

Вскоре его лоб покрылся потом, человек в перчатках делал непосильную физическую работу, дыхание стало прерывистым и хриплым, сердце билось в груди неровными толчками.

Наконец он решил немного отдохнуть. Вынул изо рта фонарь, привычно полез в карман за сигаретами, но тут же одернул себя — нельзя, надо терпеть! Так, уровнять дыхание, чтобы сердце начало биться спокойнее, чтобы ушла противная предательская дрожь в пальцах, чтобы не подгибались уставшие колени.

Сколько еще ему мучиться здесь, около этого сейфа, похожего на индийскую гробницу или пирамиду фараона Древнего Египта? Какой шифр придумал для замка, надежно охраняющего его служебные секреты, золотозубый любитель собак Генрих Ругге?! Сейф не польский, а немецкий. Принцип его механизма известен: при наборе на диске шифра следует повернуть ручки, поставив их рисками напротив нужных чисел, — и поворачивай кольцо, открывай бронированную дверцу. Вот только где они, нужный шифр и цифры, напротив которых должны встать ручки сейфа? Не будешь же ходить сюда каждую ночь…

Человек в перчатках снова зажег потайной фонарик и быстро просмотрел странички книжечки — еще неопробованные комбинации занимали добрую ее половину. Сейчас тихо, может быть, попробовать работать на слух? Немцы музыкальная нация, сложные механизмы их сейфов при совпадении комбинации цифр обычно издают тонкий мелодичный звук. Он очень слаб, почти не слышен, но если прижать к дверце мембрану стетоскопа? Тем более, как-то раз ему случайно удалось увидеть первые три цифры набора шифра на диске — не меняет же Ругге шифр каждый день? Для этого нужен специальный мастер. Один миг — и из кармана извлечен стетоскоп.

Нежно обняв огромный металлический ящик, человек в перчатках приник к нему, прослушивая стетоскопом. Одновременно он тихонько набирал цифры на диске. Во, после набора первой удалось расслышать отдаленный тонкий звон, словно где-то далеко-далеко лопнула туго натянутая струна. Есть?! Или показалось? Он небрежно смахнул пот со лба, снова прижал стетоскоп к сейфу и набрал вторую из известных ему цифр. И услышал тот же тонкий звук.

Неужели удача? Нет, рано думать об этом: вдруг при неправильном наборе остальных цифр замок автоматически сбрасывает первые из набора? Тогда ничего не выйдет. Торопись, действуй, пробуй, время неумолимо идет! А еще надо добраться до содержимого сейфа, а потом суметь незамеченным выскользнуть из кабинета и спрятаться в своей комнате, сделать вид, что всю ночь провел только там и спал сном праведника.

Ну, рискуй! Набирай третью цифру, а после, затаив дыхание, прихвати рукой в перчатке край диска и веди его, чутко прислушиваясь, пока снова не раздастся знакомый звонкий щелчок.

Через несколько минут он обессилено сел прямо на пол, устало прикрыл глаза и вытащил из ушей трубки стетоскопа. С диском, на котором набирался шифр, наконец-то было покончено. Теперь одна из тайн Ругге в его руках! Комбинацию цифр он не забудет даже в белой горячке — она словно впечаталась в мозг. Осталось разобраться с ручками, но это уже много проще: человек в перчатках имел некоторый опыт по вскрытию чужих сейфов. Бросив взгляд на циферблат наручных часов со светящимися зеленоватым фосфорным светом стрелками, он опять заторопился, стальная гробница оказалась не столь податливой, как ему хотелось бы.

Еще несколько раз он отдыхал, сидя на полу и прислонясь спиной к тумбе стола, прежде чем удалось поставить все три ручки в нужное положение. С замиранием сердца он взялся затянутой в перчатку рукой за массивное поворотное кольцо дверцы. Откроется или нет? Ошибка обрекала на новые мучения и смертельный риск. А если есть еще какие-нибудь секреты, о которых ему неизвестно, — бывают сейфы, стреляющие во взломщиков, подающие звуковые сигналы. Да мало ли чего изобрели хитроумные механики для ублажения людей, имеющих секреты или большие деньги и страстно желающих их сохранить?

Отступить и прийти сюда еще раз? Снова ждать, когда выдастся удобный момент и опять обливаться холодным потом и трястись от каждого шороха, потому что только идиоты не боятся за свою жизнь и дело, которое они делают…

Рука, словно сама, не повинуясь мозгу, потянула за кольцо. Тяжелая дверца легко пошла в сторону на хорошо смазанных петлях: ни выстрела, ни сирены. Человек в перчатках удовлетворенно улыбнулся.

Но улыбка тут же сошла с лица — внутри сейф был разделен на два отделения: нижнее и верхнее. В нижнем лежали какие-то бумаги, большой конверт из «крафта», с напечатанным на нем черным головастым орлом, держащим в когтях дубовый венок со свастикой, а верхнее… Верхнее закрывала бронированная дверца с узкой скважиной фигурного ключа! Проклятье!

Быстро пошарив по карманам, человек достал тюбик со специальной пастой и миниатюрную масленку, вроде тех, какие применяют для смазки домашних швейных машин. Он спрыснул из масленки замочную скважину дверцы верхнего отделения сейфа и выдавил из плотно прижатого к скважине тюбика густую темную пасту. Отодвинул от замочной скважины тюбик, подождал, пока паста засохнет, и осторожно вытянул готовый слепок ключа. Потом тщательно вытер края замочной скважины.

Что же теперь, уходить? Но на глаза опять попался все тот же большой конверт с орлом. Как уйти, не поинтересовавшись, что прячет герр Ругге в нижнем отделении своего сейфа? Ну нет, раз уж пришел и открыл, то стоит узнать хотя бы это.

Человек в перчатках взял конверт — сургучные печати были уже сломаны — и открыл его. Увидев гриф секретности и название документа, он ощутил радостное возбуждение: вот это удача! Видно, абверовец куда-то торопился и не убрал коверт в верхнее отделение. Тем хуже для него! Сколько тут страниц? Ага, порядком, однако минут за тридцать вполне можно управиться.

Он быстро достал миниатюрный фотоаппарат-лейку с магниевой лампой и обернулся к окнам, внимательно оглядев шторы — не будет ли заметно вспышек магния?

Снимать решил на полу, прикрывшись от окон столом. Торопливо, но без суеты, разложил листки с машинописным текстом и схемами, поднес к глазам видоискатель фотоаппарата и замер.

За дверями кабинета раздался злобный собачий лай и громкие голоса, среди которых выделялся недовольный баритон Ругге…

* * *

Начальник абверкоманды появился в приемной, одетый в пижаму, с ночным колпаком на голове, но с пистолетом в правой руке. Левой он держал за ошейник заливавшегося злобным лаем Дара. Глаза у собаки горели, шерсть на загривке поднялась дыбом.

Следом за Ругге в приемную ввалились полуодетый Шмидт и несколько солдат из взвода внутренней охраны.

— Что случилось? — встревоженный Шмидт подергал ручку двери кабинета. — Заперто.

— Дар поднял тревогу, — щурясь от яркого света, пояснил Ругге. — А он редко ошибается.

В углу, где стояла корзина для бумаг, раздался легкий шорох. Один из солдат быстро шагнул туда и, разворошив бумаги, поднял котенка.

— Кошка, господин подполковник!

Дар, свирепо рыча, рвался к дверям кабинета.

— Ну что ты, дурашка, — потянул его к выходу Ругге. — Эта тварь может оцарапать твой нежный нос и испортить морду. Тебе не жаль своих глаз? Выкинуть эту гадость! — приказал он небрежно, поведя стволом пистолета в сторону котенка. — Головой об угол и в помойку. Я не терплю кошек.

И потащил упирающегося пса к дверям. Шмидт и солдаты последовали за ним.

— Акт первый, — значительно сказал Ругге Шмидту в коридоре. Тот понимающе кивнул в ответ…

* * *

Застывший с фотоаппаратом в руках человек в перчатках чутко прислушался к доносившимся из-за дверей звукам: от каких только нелепых случайностей иногда может зависеть жизнь — например, от вшивого котенка! Ушли? Кажется, да.

Через полчаса он неслышно выскользнул в приемную, тщательно запер за собой дверь кабинета и словно растворился в сумраке слабо освещенного коридора замка…

* * *

В эту ночь полутемные коридоры старого имения Пилецкого, построенного в стиле замков богатой шляхты еще в восемнадцатом веке, были странно оживлены движением людей.

Кто-то, скрытый полумраком, проходя в туалет, поднял руку и опустил за карниз деревянной обшивки стен коридора тугой бумажный шарик записки.

Через несколько минут другой человек открыл дверь своей комнаты, вышел в коридор, запустил пальцы за карниз и выудил эту записку…

* * *

Выхин прикрыл глаза от неожиданно ударившего в лицо яркого света фонаря.

— Что вы тут делаете? — голос был очень знаком.

Протянув вперед руку, Вадим нащупал запястье человека, державшего фонарь, сжал его и направил свет вверх. Перед ним стоял Тараканов.

— Какая встреча, — усмехнулся Выхин. — Тот же вопрос могу вам задать и я. Или мы, как дети, будем спорить, кто первый спросил?

— Не будем. Но все же?

— Ходил в туалет, — с вызовом ответил Вадим. — Устраивает? Или здесь запрещено ходить ночью по нужде? Кстати, вам тоже не спится, да еще обзавелись фонарем.

— Немцы аккуратисты, экономят свет, — мягко освободив свою руку, ответил Владимир Иванович. — Боюсь, посещая то же заведение, набить шишку в темноте. Спокойной ночи.

И он пошел дальше по коридору, подсвечивая себе под ноги фонарем.

— Спокойной ночи, — буркнул в ответ Выхин.

Алоиз Дымша, тайком наблюдавший за ними в щель приоткрытой двери своей комнаты, тихонько, стараясь не щелкнуть замком, прикрыл дверь и запер ее. Он довольно улыбался…

* * *

Генерал Ермаков не умел играть в домино, не терпел карточных игр и никогда не увлекался шахматами. Но в своем служебном кабинете держал шахматную доску с расставленными на ней замысловато выточенными из темного и светлого дерева фигурками королей, всадников, боевых слонов и осадных башен. Иногда он привозил их домой и часами просиживал, подперев голову рукой, перед доской, c точки зрения шахматиста нелепо переставляя фигуры с места на место.

Росла горка окурков в большой пепельнице, менялось положение темных и белых фигур, то выдвигались вперед маленькие пехотинцы, прикрывшиеся круглыми щитами, то вдруг отступали, а им на смену, против всяких правил шагая через несколько клеток, выходили короли.

Жена и дочь, наблюдая за ним в эти часы, тихо посмеивались — Алексей Емельянович объяснил им как-то, что такое времяпрепровождение для него лучший отдых. Домашние считали, что при своей загруженности работой он имеет право на безобидные чудачества — подумаешь, не умеет играть в шахматы, глядишь — может, изобретет свою игру со старинными фигурками.

Как ни странно, они были недалеки от истины — генерал действительно придумывал свою игру, снимая и вновь ставя на клетки доски резаные фигурки, — игру с вражеской разведкой.

Перед его мысленным взором фигурки оживали, превращались в начальника абверкоманды Ругге, бывшего польского полковника Марчевского, ушедшего для связи с ним капитана Волкова, напряженно работающего в пограничной зоне Павла Романовича Семенова. Были на доске и фигурки, обозначавшие оберфюрера Бергера и группенфюрера Этнера, и в игре генерала Ермакова они становились все более и более опасными для его фигур.

Разведуправление Генерального штаба РККА уже располагало данными о подготовке немцев к большой войне на Востоке. Источники, от которых поступили сведения, были неоднократно проверены делом и не вызывали сомнения. В немецких штабах шла напряженная работа — готовились новые директивы, рассчитывались силы танковых соединений и пехотных частей, запасы стратегического сырья, мощности промышленности, с учетом заводов, которые выпускали продукцию в уже оккупированных фашистами странах — Польше, Чехословакии, Австрии.

В обстановке строгой секретности немцы начали печатать разномасштабные карты европейской части СССР.

Разворачивалась сеть секретных школ абвера на территории Польши и Восточной Пруссии — там готовили радистов, диверсантов, агентов для глубокого внедрения. Как же заманчиво для господ с Бендлерштрассе[13] отыскать тропки, уже проторенные белопольской разведкой, использовать ее людей в своих интересах. Если мы получили о них нужные сведения, то сумеем поставить железный заслон проникновению немецкой агентуры в пределы нашей страны. Правда, это только одно из направлений работы, но тоже не маловажное.

Алексей Емельянович задумчиво покрутил в пальцах фигурку черного конного воина — для него она олицетворяла оберфюрера Бергера. Есть сведения, что он направляется с особым заданием в Польшу.

Зачем? Какие интересы имеет там СД? Бергер дольше занимался Западом, чем Востоком, но едет именно в Польшу. Опять же в городок, где расположена абверкоманда Ругге, цепко держащего в своих когтях Марчевского, начальником СС и тайной полиции назначен Вильгельм Байер — один из бывших ответственных сотрудников гамбургского гестапо. Как говорится в русской пословице — не по Сеньке шапка! Добро бы его отправили в Краков, Варшаву, Лодзь или крупный город образованного на территории оккупированной Чехословакии протектората Чехии и Моравии — так нет, сняли с насиженного места в очень значительном городе Германии и перевели в провинциальный приграничный городок Польши.

Провинился Байер или, наоборот, получил какие-то, пока не известные нам, директивы, выполнение которых СД не сочло возможным возложить на кого-либо другого, а выбрало именно этого исполнителя, известного своей преданностью нацизму, жестокостью, подозрительностью и изощренностью в провокациях?

Вот и его шахматная фигурка заняла место рядом с фигуркой, обознчавшей Ругге.

«Ну-ка, ну-ка, — сказал сам себе Алексей Емельянович, — Ведь Байер — мастер провокаций! А что если СД совместно с абвером или втайне от него проводит некую операцию? Поэтому и направляет к нашей границе своих людей. Вот только какую пакость они задумали?»

Ругге — специалист по Востоку, Бергер — по Западу, Байер — по провокациям, Этнер — человек близкий к Шелленбергу, занимающемуся политической разведкой, а Бергер — подчиненный Этнера. Байер, в свою очередь, один из ставленников Гейдриха. Змеиное гнездо! И опыт подсказывает, что это еще не все действующие лица, есть кто-то прячущийся в тени — и генерал выставил перед тяжелыми фигурами пешку: маленького черного пехотинца, прикрывшегося щитом.

Скорее всего, в ближайшее время следует ждать активизации действий немецких частей против французских войск и английского экспедиционного корпуса. Не тут ли собака зарыта? Может быть, хотят сразу двух зайцев убить — всучить и нам, и французам с англичанами хорошо подготовленную дезинформацию, а ударить совсем в другом месте? Этот вопрос надо безотлагательно проработать: если догадка верна, то дезинформация будет масштабной, носящей не только военный, но и политический характер.

Так, а что с Волковым? По сведениям, полученным от Семенова, капитан прибыл на место. Связался ли он с Марчевским, поверил ли тот ему? Ведь Волков, согласно разработанному плану операции, должен прийти совсем не так и не оттуда, как ожидал бывший полковник. Сколь долго сможет продержаться Волков в абверкоманде? Для немцев он не слишком дорогой материал — используют и без всякого сожаления могут уничтожить, они дорожат только арийцами.

Видимо, в свете данных о подготовке немцев к большой войне на Востоке, стоит продумать варианты длительного использования возможностей Марчевского. Не одной картотекой он может быть полезен советской разведке и делу освобождения своей многострадальной родины — Ругге и его хозяева вряд ли отпустят от себя бывшего польского разведчика, особенно если развернутся широкие события: упоминать слово «война» Алексею Емельяновичу как-то очень не хотелось. Несмотря на то, что он с самого начала знал истинную цену договора, заключенного гитлеровской Германией с СССР в тридцать девятом году.

Итак, стоит подумать о том, как сохранить Марчевского после получения от него сведений, содержащихся в захваченной немцами картотеке. Придется капитану Волкову взять на себя основную нагрузку в этой операции, которая постепенно начинает превращаться в часть большого, уже стратегического замысла. После выполнения задания Волкову придется уйти — немцы, конечно, долго будут настороже, перетряхнут все и вся, но до той связи капитана, о которой подумал генерал Ермаков, им вряд ли удастся добраться: для ее прикрытия предприняты все необходимые меры. Да и Марчевский останется вне подозрений, и ему станет легче внедряться прочно, надолго: Ругге сам его нашел, а себе он верит!

Алексей Емельянович вновь переставил фигурки на шахматной доске. Он уже догадался о маленьком черном пехотинце, выдвинутом впереди боевых позиций, скорее всего, Бергером. А вот они о его человеке, который должен вступить в игру, сменив Волкова после выполнения им задания, догадаться не должны. И он решительно поставил позади своих фигур, на самом краю черно-белого поля, скифского всадника на белом коне.

«Гунн» — под этим псевдонимом генералу был лично известен очень способный разведчик, опытный, хорошо законспирированный. Как это в шахматной игре ходит лошадка, углом, — три клетки прямо и одна в сторону, причем, кажется, в любую? Вот так и «Гунн» будет этим ходом коня в их игре, в конце операции поменявшись ролями с капитаном Волковым. Они сумеют это сделать.

Надо поговорить с Николаем Демьяновичем Козловым, пусть поинтересуются по имеющимся каналам: что это такое затевает СД? И подготовить все материалы по введению «Гунна» на конечном этапе в операцию, которую в основном должен теперь взять на себя Волков. Трудно придется парню, очень трудно. Но потому и послали именно его, что очень трудно…

Ермаков встал, открыл окно. В комнату ворвался свежий апрельский ветер, прохладный, немного сырой…

Захотелось разуться и, как в детстве, пробежать босиком по еще не просохшей после стаявшего снега и первых дождей земле; побродить по только-только начинающему зеленеть лесу, вороша ногами слежалые прошлогодние листья, уже темные, готовые удобрить почву под корнями деревьев; посмотреть на грачей, деловито ходящих в свежей борозде, на мутные после недавнего паводка воды реки…

«Рано немцы считают себя победителями Польши, — подумал Алексей Емельянович. — Еще Монтескье писал: не побежден народ, хотя утративший войска, но сохранивший нравы свои. Нрав у поляков свободолюбивый, вспомнить хотя бы знаменитых „косиньеров“ Костюшко…

Сколько раз поднимался этот народ на борьбу за свою свободу. И сейчас там нарастает движение сопротивления. Нет, рано немцам считать себя победителями Польши, рано! Для поляков это только поражение прогнившего режима Пилсудского, Бека и Рыдз-Смиглы, но время наверняка покажет, что это не поражение народа. Он будет с нами в общей борьбе с фашизмом. Он уже с нами…»

* * *

В казино «Турмклаузе», расположенное на тихой узкой улочке в центре города, Дымша пришел около семи вечера. Толкнув старинную дверь с перекладинами, пробитыми медными, позеленевшими от времени и непогоды гвоздями, он перешагнул высокий порог и очутился в маленьком вестибюле. Стрельчатая арка, завешанная занавесом из разноцветных стеклянных бус, вела в зал.

Небрежно раздвинув звякающие стекляшки, нанизанные на тонкие лески, пан Алоиз прошел в прокуренный зал, сел за свободный столик и кивнул пожилому мэтру, как старому знакомому. Старик, похожий на носастую нахохлившуюся птицу, в ответ только приподнял густые седые брови, нависшие над маленькими глазами, и сделал едва приметный жест рукой. Через несколько минут он подошел к столику Дымши, перекладывая из руки в руку стопку жетонов.

— День добрый, — приветствовал его Алоиз. — Как идут у пана дела?

— Пан Алоиз шутит? — бледно улыбнулся мэтр. — Сейчас вечер, и какие могут быть теперь дела? Я же не «шибер», как называют немцы спекулянтов.

— Ну, не прибедняйтесь, старина. У вас все-таки есть работа, а это в наше время тоже немало. По крайней мере — гарантированный кусок хлеба. Сегодня играют?

— Наверху, — лаконично отозвался старик. — Сегодня там самые высокие ставки. Пойдете?

— Пожалуй, — протянул Дымша. — Дайте мне жетонов на десятку.

— Пан не уточнил, на какую десятку, — усмехнулся мэтр. — На злотые или на марки?

— На злотые, на злотые… Сколько вы даете на них сегодня?

— Три жетона.

— Не густо!

Небрежно подбрасывая на ладони полученные в обмен на деньги жетоны, Дымша направился к деревянной лестнице на второй этаж. Остановившись под прилепленным к стене плакатом с портретом немецкой кинозвезды Але Ондре, он достал сигареты, прикурил и зорко оглядел зал. Потом медленно поднялся и пошел по долгому коридору.

Зал, где играли в карты, а иногда в рулетку, располагался в конце коридора второго этажа, а по сторонам тянулись однообразные двери номеров. Дымша без стука открыл дверь под номером три и защелкнул ее за собой на замок.

— Опаздываете…

В продавленном кресле, стоявшем рядом с широкой деревянной кроватью, зябко закутавшись в большой пуховый платок, сидела женщина лет сорока. Сколько Дымша ее знал, она всегда куталась и жалась, словно никак не могла согреться.

— Извините, но раньше не мог вырваться. Зато я с хорошими вестями.

Алоиз прошел в глубь комнаты и сел на кровать — больше сесть было просто некуда.

— Рассказывайте, — глухо сказала женщина.

— Вот, — порывшись несколько секунд в поясе брюк, Дымша достал из потайного кармашка туго скатанную полоску бумаги. — Здесь все, что мне удалось собрать за последнее время.

— Мало, — женщина выпростала из-под платка руку с сигаретой, прикурила и жадно затянулась. — Как Марчевский? Удалось найти к нему подход?

— Трудно, — полуприкрыл глаза Дымша, из-под опущенных век внимательно наблюдая за руками женщины. — Его почти ни на минуту не оставляют одного.

— Но все же оставляют? — с иронией спросила она.

— Не требуйте невозможного! — неожиданно окрысился Алоиз. — Я и так работаю на пределе. Недавно мне наконец удалось заглянуть в сейф Ругге: интересующая вас пленка спрятана в тайнике. Обращайтесь с ней осторожнее, она не проявлена. Там очень ценные сведения о подготовке высадки немцев на острова.

— Это меняет дело, — женщина нервно примяла в пепельнице недокуренную сигарету.

— Еще бы, — фыркнул Дымша. — Только поторопитесь. И вот что, сделайте одолжение: в тайнике вы найдете коробочку. Я очень хочу как можно скорей иметь ее содержимое, выполненное в металле.

— Надо было принести с собой. Неразумно доверять такие вещи тайникам.

— Неразумно таскать с собой! — парировал Дымша. — Это все равно, что носить в кармане собственную смерть. Думаете, там не устраивают внезапных проверок и обысков? Не считайте немцев идиотами!

— Спокойнее, спокойнее! — осадила его женщина. — Не тратьте зря свой пыл и поберегите нервы, они еще пригодятся: борьба предстоит долгая.

— До могилы, — мрачно пошутил Дымша. — И скорее всего, до нашей.

— Не торопитесь, туда еще успеете, — женщина закурила новую сигарету. — Что-нибудь удалось узнать о связном?

— Он взорвал себя гранатой, в развалинах.

— Об этом уже известно, — жестко сказала женщина. — Нас интересуют подробности.

— Какие, к черту, подробности? — снова вскинулся Алоиз. — В тот день в замок приехал некий Выхин, из эмигрантов. Говорил, что выехал из России вместе с родителями задолго до революции. Он видел начало трагедии на вокзальной площади. Там же был и Тараканов, тоже из русских. Я уже рассказывал о нем, помните?

Женщина кивнула и плотнее закуталась в платок.

— Оба весьма подозрительны, — продолжал Дымша, — даже очень подозрительны. У Выхина оказались странные пятна на плаще, похожие на засохшую кровь, а Тараканов именно в этот день по заданию немцев ходил высматривать среди приехавших левых и коммунистов. Да, как мне удалось узнать, Выхин якобы учился в школе абвера, расположенной под Краковом или в самом городе.

— Он объяснил, откуда пятна? — задумчиво спросила женщина.

— Тараканов его спрашивал, но тот отболтался: грязь, говорит, я, мол, с дороги. Удалось вам проверить, действительно ли Тараканов был осведомителем дефензивы?

— Пока нет. Сумятица войны, оккупации. Сами понимаете, в Лондоне нет архивов по Восточным кресам. Надо выяснить, была ли гибель нашего человека случайной? Или его подвели документы?

— Але ж ни свядека, ни почлаки, — разведя руками, ответил Дымша. — Ни свидетеля, ни улик! Но немцы что-то подозревают. В город прибыл Байер, новый начальник СС и тайной полиции.

— Знаю, — устало сказала женщина. — Говорят, он из Гамбургского гестапо, человек Гейдриха. Нам надо быть предельно осторожными. Кстати, кажется, вас тоже не было в замке, когда погиб связной?

— Обрастаете информаторами, — криво усмехнулся Алоиз.

Появившееся было у него желание рассказать ей об усилившихся подозрениях в отношении Тараканова, особенно мучивших его после драки у границы, начало потихоньку пропадать и вскоре исчезло совсем: стоит ли выкладывать всю информацию сразу? Она и так без конца сосет ее, как ненасытная пиявка, и никак не может отвалиться, пресытившись. Дымша горько пожалел, что сразу сказал о пленке, спрятанной в тайнике: наверное, можно было приберечь это на следующий раз. О, Езус! Что станется с ним, когда от него перестанут поступать сведения? Впрочем, такое мало вероятно — в военном калейдоскопе событий, да еще общаясь с гepром Ругге, всегда принесешь что-нибудь в клюве в это гнездышко.

А с Таракановым он разберется сам: не исключено, что тот только выдает себя за эмигранта, хотя и отлично владеет русским языком. Видимо, стоит подумать, как натравить на него Выхина: пусть поговорит с Владимиром Ивановичем, поинтересуется у него приметами быта дореволюционной России, разными незначительными деталями, которые немец — а у Дымши все более крепло подозрение, что Тараканов немец, — знать не может.

Но на кого же тогда он работает — на СД или на гестапо? Иначе, зачем ему притворяться русским в абвере? Конечно, Тараканов мог раньше жить в России — мало что ли там было немецких колонистов — отсюда и прекрасное знание языка, но слишком многое говорит за то, что он все же немец: как он пьет водку, как расходует деньги — аккуратненько, все записывая в книжечку, сводя дебит с кредитом в конце месяца. И почему он ночью подловил Выхина в коридоре? А где его в конце концов могли так прекрасно обучить приемам самообороны? И он не знает многого из того, что должен бы четко знать человек, долго проживший в Польше до войны — в этом Дымша уже успел ненароком убедиться. Казалось бы, мелочи вроде некоторых общеизвестных песен, а все же не знает! Но зато знает тюремные. Откуда, холера ясна?!

Вопросов много, но делиться своими подозрениями с пиявкой, как про себя именовал пан Алоиз сидящую напротив него женщину, он не станет. По крайней мере пока не станет. Немецкие черты всасываются с молоком матери и ни один из русских, с которыми Дымше приходилось общаться, такими чертами не обладал. И немецкий язык Тараканов знает, прекрасно знает, видно по глазам, когда говорят немцы в его присутствии — такое выражение глаз не может быть у человека, с трудом понимающего смысл чужой речи. Он все понимает, прекрасно понимает, это его родной язык, нет сомнений! Но начав говорить, он нарочно коверкает его и делает паузы, словно вспоминая нужные слова. Ну, ничего — еще посмотрим!

— Не буду скрывать, вас видели в городе, — ответила на вопрос Дымши женщина. — Хочу предупредить, что мы…

— Не надо! Не надо меня предупреждать, — скорчив кислую мину, недовольно прервал ее Алоиз. — Думаете, за тридцать сребреников я продамся Ругге или Байеру? Резона нет. О нашем погибшем друге я постараюсь узнать точнее. Вспомните, что встретить его должен был именно я, потому и выбрался в город. Не знаете, чего мне это стоило!

— Знаю. Знаю, сколько идет ежемесячно на ваш счет в банке. И отнюдь не злотыми. Поэтому не забудьте про Марчевского. Он и картотека — главная цель!

Поняв, что встреча окончена, Дымша встал и пошел к выходу из номера. Тихо приоткрыв дверь, он убедился, что в коридоре никого.

— Следующий раз как всегда? — полуобернулся он к женщине. Та кивнула в ответ.

Спускаясь по лестнице, Дымша решил закурить, сунул руку в карман и обнаружил там жетоны. Стоило их опять обратить в деньги, зачем пропадать добру. Ну, попытаем фортуну? Или не стоит, поскольку он и так ежедневно испытывает судьбу и играет со смертью в прятки. Тогда лучше найти жетонам другое применение.

В зале он поискал глазами старого мэтра и увидел его около кухни — тот отдавал сверток мальчугану, похоже, внуку.

«Подкармливает родню, — беззлобно отметил Алоиз. — На деньги союзника».

Подойдя к старику, он отдал жетоны и попросил наполнить фляжку коньяком — если уж пользоваться деньгами союзников, так всем!

Выходя, Дымша еще раз оглядел зал, но ничего подозрительного не заметил — так, обычная публика. И только когда он уже ушел, из-за украшающей зал массивной колонны с кружкой пива в руках появился Выхин.

Прихлебывая отдающий водой и скверным солодом напиток, Вадим внимательным взглядом проводил Дымшу, потом оглядел лестницу на второй этаж, откуда тот спустился, просеменившего на кухню старого мэтра, плакат с Але Ондре, тихую компанию в углу зала и дал себе слово в самое ближайшее время заглянуть в казино еще разок-другой.

Сегодня его впервые выпустили в город, и простое любопытство привело Вадима сюда. Хотя нет, не простое — Выхин несколько раз проверился: не идет ли кто за ним? Сначала он решил только посмотреть, где расположено казино «Турмклаузе», а потом, придя к его дверям, подумал: а почему бы не зайти? Совсем не обязательно сразу спрашивать чашку ликера «Кюрасао», можно поглазеть по сторонам, оценить обстановку, поторговать глазами, как говорится в русской пословице, — за это с него никто ничего не попросит.

А тут вдруг такая встреча — сам шановный пан Дымша! Нет, непременно надо будет заглянуть сюда еще.

* * *

Короткая автоматная очередь вдребезги разнесла ряд разнокалиберных пустых бутылок, поставленных на барьер перед мешками с песком.

Полуподвальное помещение замка, превращенное в тир, сразу наполнилось кисловатым пороховым запахом. По старым каменным плиткам пола весело запрыгали зеленовато-желтые стреляные гильзы.

— Гут! — не склонный к внешним проявлениям чувств Шмидт похлопал Дымшу по плечу. Отобрал автомат, знаком приказав отойти с линии огня. Кивком подозвал к себе Тараканова. — Теперь вы!

Ожидая, пока дежуривший в тире Выхин выставит новый ряд бутылок, Владимир Иванович снарядил магазин, вставил его в автомат и передернул затвор.

Присевший на лавку Дымша с интересом наблюдал за ним. На другом конце длинной скамьи сидели Ругге со своим псом и Mapчевский. Не спуская глаз с Тараканова, Дымша пытался прислушаться к их негромкому разговору.

— С удовольствием составлю вам компанию, Генрих, — улыбаясь, говорил пан Викентий. — Но и вы не откажите.

— Хорошо, постараюсь. Но не могу твердо обещать.

Последние слова немца заглушила автоматная очередь, звон разбитого стекла, щелчки пуль по деревянным щитам за мешками. После стрельбы Тараканова часть бутылок осталась стоять на барьере.

— Шлехт! Плохо, — недовольный Шмидт взял у него из рук автомат. — Не надо длинных очередей, задирается ствол. На эту посуду хватит двух коротких очередей. Ясно?

— Да, — вяло согласился Владимир Иванович. — Но мне привычней пистолет.

— О?! — неожиданно оживился Шмидт. — Поставьте бутылки! — крикнул он Выхину. — Хотите пари? — гауптман повернулся к Тараканову. — За десять секунд с этого расстояния разбить всю посуду. Плачу двадцать марок, а если нет…

— Разобью! — прервал его ухмыльнувшийся Владимир Иванович. — Больше марки за каждую пустую бутылку, неплохая цена. Только дайте второй пистолет.

— Стреляете с обеих рук? — недоверчиво покосился Шмидт.

— Попробую.

— Ставлю пятьдесят марок! — неожиданно подал голос Ругге. — За вас, Шмидт! Покажите, как это надо делать.

— С вас тридцать марок, — откликнулся Шмидт. — Двадцать мои!

— Хорошо, хорошо, — засмеялся Ругге. — Но учтите, выигравший поит свою компанию, а проигравший — свою! Начинайте первым, Шмидт!

— Еще кто-нибудь хочет участвовать? — выходя с оружием в руках на огневой рубеж, небрежно поинтересовался гауптман.

— Нет, — ответил за всех Выхин и отодвинул ногой корзину с пустыми бутылками. — Желаю вам удачи!

Шмидт только криво усмехнулся и поднял пистолеты.

— Время!

Загремели частые выстрелы, полетели на пол осколки разбитых бутылок, но одна осталась стоять на самом краю барьера.

Шмидт опустил оружие.

— Попробуйте это сделать лучше, — отдавая Тараканову пистолеты, сказал он. — За десять секунд семнадцать бутылок из восемнадцати. С тридцати метров.

— Я попробую, — Владимир Иванович вогнал в рукояти парабеллумов магазины и передернул затворы, досылая патрон.

Внимательно наблюдавший за ним Дымша остался доволен: его подозрения полностью подтверждались. Все русские при стрельбе занимали другую позицию, а Тараканов встал так же, как и Шмидт — слегка согнул ноги в коленях, словно собирался пружинить при каждом выстреле. Так, в раскорячку, вставали при стрельбе только немцы! Русские и поляки стреляли стоя на прямых ногах, не сгибая рук в локтях и вытягивая их в сторону мишени. По крайней мере такова была метода обучения стрельбе в русской и польской армиях.

На огневой рубеж Тараканов вышел быстро, пританцовывая, как боксер на ринге.

— Время! — зычно гаркнул Шмидт.

От первого же выстрела разлетелась та самая бутылка, в которую не попал гауптман. Потом все слилось в сплошной треск пистолетных выстрелов и звон бьющегося стекла. Когда Владимир Иванович опустил оружие, барьер был чист, только в свете ламп, освещавших его, поблескивал острыми гранями чудом удержавшийся осколок донышка бутылки.

— Браво! — Ругге лениво хлопнул в ладоши.

Дымша затаился, не зная, как реагировать. Выхин, словно ничего не произошло, сметал осколки, готовясь выставить новую шеренгу разнокалиберной пустой посуды.

Шмидт, поиграв желваками на сухом лице, полез за бумажником.

— Поздравляю, — процедил он, подавая банкноты. — Остальные тридцать марок за господином подполковником. С меня ужин, господа, — обернулся он к Ругге и Марчевскому.

— В таком случае я должен угостить Дымшу и Выхина, — улыбнулся Тараканов. И тут же добавил: — Если разрешит господин начальник.

— Считайте себя именинником. Деньги получите. — Ругге встал, взял пса за ошейник. — По случаю дня праздника национального труда все поедем в город. Я разрешаю…

* * *

В город поехали после обеда, на двух машинах. В первой за рулем сидел сам Ругге, на переднее сиденье рядом с ним вскочил его неразлучный спутник Дар. Заднюю дверцу подполковник предупредительно открыл перед Марчевским.

— Садитесь, альтергеноссе. А вы, — обратился он к остальным, — поезжайте на машине Шмидта. Подбросьте их, гауптман.

Солдат охраны, вышел из полосатой будки и открыл ворота. Машины выехали на дорогу к городу.

Поймав в зеркальце заднего вида лицо Марчевского, подполковник участливо спросил:

— Соскучились по прелестной пани Зосе? Ничего, скоро ее увидите. Только закончим некоторые дела. Может быть, у вас и отужинаем?

— Продукты, — развел руками пан Викентий.

— Ерунда, положитесь на Шмидта, он добудет все, что только можно найти в этом городе, — и Ругге начал насвистывать сентиментальную песенку «Анти, майн блондес кинд», нещадно перевирая мотив.

«Нервничает» — понял Марчевский, уже успевший изучить привычки абверовца.

— Что вас беспокоит, Генрих?

— Потери, майн либер альтергеноссе, потери!.. — Я все больше и больше прихожу к убеждению, что среди нас затаился предатель. А может, и не один.

— Побойтесь Бога, Генрих! Вы же сами подбирали и проверяли людей. А теперь такое?

— И тем не менее предатель есть. Правда, пока это теоретически, — невесело усмехнулся Ругге, — но теория и практика в нашем деле постоянно идут рука об руку. Вам ли не знать об этом?

— Но кто, Генрих, кто?

— Кто? — поджал губы немец. — А кто угодно: Дымша, Тараканов, Выхин, Шмидт. Или вы! Теоретически им может быть любой, а вот кто окажется на практике?

— По, моему, это уже слишком, — откинулся на спинку сидения пан Викентий. — Так, скоро нельзя будет спокойно работать. Хотите создать атмосферу тотальной подозрительности, как ваши коллеги из гестапо?

— С мясниками не имею ничего общего, — обиженно заявил абверовец. — Могу об этом говорить свободно, потому что нас здесь двое, а Дар не проговорится. Но я сам выявлю эту падаль!

— Вы просто утомлены работой, Генрих.

Ругге не ответил. Машина въехала на небольшую площадь и остановилась перед комендатурой. Следом подъехала машина Шмидта.

— Заходите, — кивнул Марчевскому на дверь комендатуры Ругге и повернулся к остальным. — Гауптман, сегодня мы ужинаем у Марчевского, позаботьтесь о продуктах. Остальные могут развлекаться по своему усмотрению. Но без эксцессов!

Шмидт быстро уехал. Выхин, Тараканов и Дымша, оживленно переговариваясь, пошли по улице в сторону центра. Проводив их взглядом, Ругге вошел в комендатуру.

— Подождите минутку… — бросил он на ходу Марчевскому и прошел в соседнюю комнату.

Навстречу ему поднялся со стула лысоватый мужчина с широкополой шляпой в руках.

— Вот что, Штубе, — Ругге благосклонно протянул ему раскрытую пачку сигарет. Мужчина взял одну и поблагодарил. — Они пошли в город. Возьмите каждого под плотное наблюдение…

* * *

— Простите, господа, но… — Дымша остановился на первом же перекрестке. — У меня есть некоторые дела.

— Сердечные? — с ухмылкой осведомился Тараканов.

— Почти, — сдержанно ответил Дымша. Ссориться не хотелось, тем более, вечером намечалась выпивка за счет этого гбура, как он на польский манер окрестил про себя грубияна Тараканова. Вот там и можно отыграться — сожрать и выпить столько, что у того глаза на лоб полезут, когда придется платить по счету. — Давайте встретимся в гражданском кабаке. Туда не ходят солдаты, будет спокойнее. Возможно, я приду с дамой. Не возражаете?

— Я нет, а как Владимир Иванович? — повернулся к Тараканову Выхин.

— Валяйте! — махнул рукой тот. — Если удастся, прихватите и для нас по бабенке.

«Гбур! Невежа!» — вскипел было внутренне Алоиз, но, сдержавшись, изобразил улыбку и ушел, прощально помахав рукой.

— Ну а вы куда пойдете? — уставился на Выхина Владимир Иванович.

— Мне все равно, — пожал тот плечами.

— В таком случае я отправлюсь с вами. Вдвоем веселей. А до вечера надо еще как-то скоротать время.

— Может быть, осмотрим достопримечательности?

— Какие? — презрительно скривил губы Тараканов. — Это вам не Париж и не Венеция. Тут и посмотреть толком не на что.

— Есть старые костелы, зайдем?

— Костел? Любопытно. Пойдемте… Но в какой? Их здесь несколько.

— В ближайший, — не долго думая решил Выхин.

— Ближе всех костел Святого Рафаила, кажется, действующий, а чуть подальше — Святого Николая. Почти наш святой. Двинем к нему?

— Нет, лучше в ближний, зачем зря ноги бить, — отказался Выхин. — А вы знаете тут все костелы?

— Погодите, — мрачно пообещал Тараканов, — поживете здесь еще месяц-другой, тоже каждую собаку знать будете…

Костел оказался закрыт. Уныло подергав тяжелое бронзовое кольцо на массивных дверях храма, приятели уже собрались уходить, как Тараканова вдруг осенила идея.

— Должен быть сторож! Погодите, я гляну в том домишке, может, откроет?

— Пойдемте вместе, — решил Выхин.

Сторож — неопрятный человек, с лицом, заросшим сивой щетиной, запросил за осмотр костела денег.

— Божеский храм-то! — начал было увещевать его Тараканов. — Совести в тебе нет.

— Как знают панове, как знают, — бубнил свое сторож.

— Шут с ним! — Выхин полез в карман, доставая мятые бумажки. — Давайте дадим на водку.

— Тогда уж пополам, — засмеялся Владимир Иванович. — Коли я напросился к вам в попутчики для осмотра достопримечательностей.

Получив деньги, сторож сразу подобрел, начал величать их «шановными панами» и, гремя ключами, отпер двери.

В костеле было сумрачно и прохладно; сводчатые арки из темно-красного кирпича уходили вверх, чтобы сойтись там под потолком, образуя строгий готический узор; картины жития святых, стрельчатые окна с частыми переплетами, каменные и деревянные изваяния, длинные ряды скамей из темного дерева, низкий барьерчик, отгораживавший алтарь…

Тараканов, не таясь, зевнул — ему было скучновато. Он уже походил вдоль стен, оценивающе присматриваясь к картинам, небрежно пощелкал пальцем по фигуре святого и теперь только ожидал, пока Выхин закончит осмотр храма.

— Скажите, любезный, — обратился Вадим к сторожу. — Ничего такого старенького у вас нет на продажу?

— Что надо шановному пану? — подобострастно осклабился сторож.

— Я бы хотел купить какую-нибудь старую статую. Желательно небольших размеров. Есть?

— А как же пан, имеем. Только придется вам обождать минуту, я за панычкой сбегаю: все в подвале, где склеп был, а ключ у нее.

— Что за панычка? — заинтересовался подошедший Тараканов.

— Ксендза нашего, отца Иеронима, племянница. Я скоро, — заверил сторож и юркнул в боковую дверь.

— Господи, Выхин, ну зачем вам всякая рухлядь? — брезгливо скривился Владимир Иванович. — Вы разве антиквар? Да и что может быть ценного в этом захолустье? Теперь, по вашей милости, придется спускаться в какие-то пыльные подвалы, сырые склепы.

— Перестаньте брюзжать, — раздраженно оборвал его Вадим. — Не хотите, подождите на улице, покурите.

— Почему же? — протянул Тараканов. — Панычка вроде ничего. Я не могу пустить вас с ней в подвал одного: опасаюсь за нравственность.

Выхин оглянулся. Впереди сторожа шла стройная светловолосая девушка, красивая, большеглазая.

— Владимир Иванович, — опередив Выхина, подскочил к ней Тараканов, схватил за руку, сжимавшую кольцо с ключами, поднес ее к губам. — А это Вадим Евгеньевич, антиквар.

— Выхин, — сдержанно поклонился Вадим и недовольно покосился на своего спутника. «Ишь как разлетелся, павлиний хвост распушил. Неандерталец чертов! Морда, как у первобытного, а туда же, в дамские угодники. Девица-то и вправду ничего, файная, как здесь говорят».

— Вы русские? — подняла тонкие брови девушка. — Странно в такое время встретить здесь соотечественников. Меня зовут Ксения.

— У польского ксендза русская племянница? — в свою очередь удивился Выхин.

— Ну, не совсем русская, — улыбнулась Ксения, — мать у меня полька, а отец Иероним мой родной дядя.

— Где же ваш родной батюшка, позвольте спросить? — галантно беря ее под локоток, осведомился Тараканов.

— Умер… Пойдемте, господа, я покажу вам, что есть.

Шагая за ней следом к лестнице в подвал, Выхин подумал, что и в жутком захолустье, которое можно сравнить с навозной кучей, случается, отыскивается жемчужное зерно. Важно теперь не упустить шанс, как-нибудь отодвинуть в сторону пронырливого и до неприличия навязчивого Тараканова. Пригласить Ксению на ужин? Пожалуй, это мысль, стоит попробовать.

Низкая скрипучая дверь подвала отворилась, девушка зажгла огарок свечи и поманила их за собой.

— Пещера Али-Бабы, — хмыкнул под нос Владимир Иванович.

Несколько щербатых ступенек, поворот — и они оказались в сводчатом помещении, с довольно высоким для подвала потолком. У стен стояли каменные саркофаги с выбитыми на них гербами давно исчезнувших шляхетских родов, украшенными шлемами в пышных перьях, щитами и алебардами, или святыми с молитвенно сложенными руками.

— Вот, — Ксения показала на несколько стоявших в углу старых скульптурных изображений. — Выбирайте.

Выхин подошел ближе, присел перед ними на корточки, рассматривая. Его внимание привлекла средних размеров скульптура, изображавшая пожилого бородатого человека с лицом польского крестьянина, прижимавшего к себе натруженными, разбитыми работой руками с узловатыми пальцами, голого младенца. Неизвестному мастеру удалось передать чувство безысходной скорби и обреченного спокойствия в позе мужчины, в его лице и доверчиво прижавшемся к нему мальчике. Протянув руку, Вадим потрогал скульптуру — она оказалась деревянной, но достаточно тяжелой.

— Сколько? — не оборачиваясь спросил Выхин.

— Это святой Иосиф, патрон спокойной смерти. А на руках у него младенец Исус, — набожно перекрестившись, пояснила Ксения. — Старая работа, местный мастер делал.

— Я могу купить, но скажите, сколько стоит?

— Шановный пан не обидит бедных людей, — затянул было сторож.

— Не обидит, не обидит! — оборвал его Выхин. — Вынесите это наверх, я посмотрю при свете, там и решим.

Сторож поднял скульптуру, и они пошли к выходу. Вадим ревниво отметил, что Тараканов, опередив его, опять оказался рядом с Ксенией. Хрипловатый басок Владимира Ивановича приобрел воркующие нотки.

— Ну что вам стоит? Приходите, право, не пожалеете…

«Уговаривает встретиться вечером, — догадался Выхин. — Пусть только она согласится, а там посмотрим, кто останется в дураках. Но какая же все-таки красивая девушка!»

Наверху он быстро осмотрел скульптуру и, почти не торгуясь, заплатил за нее. Сторож, позванивая ключами, ждал у выхода, пока Тараканов условливался с Ксенией о встрече в кабаке для гражданских. Та в ответ смеялась, показывая ровные белые зубы и запрокидывая головку. Потом, неожиданно для Выхина, стрельнула в него глазами и согласилась. Это его весьма обнадежило.

Сторож вынес скульптуру святого Иосифа на паперть, запер двери костела и поплелся к себе.

— Думаете выгодно перепродать эту рухлядь? — слегка ткнув носом ботинка в основание скульптуры, небрежно поинтересовался Тараканов.

— Думаю, — Выхин не стал его разочаровывать. Все равно этот кретин ничего не сможет понять. Может быть, потом поймет, но не сейчас. — Помогите донести до трамвая.

— Хотите притащить ее в замок? Нет, мой друг, это вы уж как-нибудь сами. Мне не хочется таскать на горбу начальника самой великой армии на свете — армии мертвых. Я к ним не тороплюсь! Адью, герр Выхин, до вечера!

Тараканов приподнял шляпу и фланирующей походкой направился по кривому мощенному брусчаткой переулку.

— Скотина! — вслед ему процедил сквозь зубы Выхин, взваливая на плечо свою покупку…

* * *

Войдя в свою каморку, сторож, не снимая старого пиджака, подбитого для тепла ватой, присел к столу, покрытому клетчатой клеенкой. Пошарив в ящике, он вытащил некую вещь, никак не вязавшуюся с бедным жилищем и его нищенским обликом — это была сильная лупа в медной оправке, с длинной темной ручкой из кости. Не исключено, что сторож «позаимствовал» ее у отца Иеронима, по причине преклонных лет вечно забывавшего, что и где у него лежало.

Бросив быстрый взгляд на входную дверь и убедившись, что она надежно заперта, сторож выгреб из кармана мятые бумажки, полученные от «шановных панов», осматривавших костел. Тщательно расправляя каждую купюру, он начал внимательно осматривать их через лупу. Наконец его терпение было вознаграждено — на одной из бумажек обнаружились тонко написанные очень мелким почерком столбцы пятизначных цифр.

Сторож встал, взял с полки растрепанную книгу Священного Писания, лист бумаги и карандаш. Некоторое время он листал Библию, сверяясь через лупу с колонкой цифр на купюре и выписывая некоторые слова на лист бумаги. Захлопнув книгу, он перечитал полученный текст. Чиркнул спичкой и поднес листок к огню, подождал пока он полностью сгорит и растер пепел в пальцах.

Потом без сожаления сжег купюру.

Наскоро собравшись, он вышел из своей халупы и постучал в двери дома ксендза. Открыла Ксения. Поклонившись, сторож попросил:

— Панычка, скажите отцу Иерониму, что мне надо отлучиться на несколько часов. Возможно, и до завтрашнего утра…

* * *

Вернувшись в комнату, где ожидал его Марчевский, Ругге довольно потер руки и, потрепав по холке пса, сообщил:

— Я специально просил вас приехать сюда, чтобы встретиться с одним человеком.

Марчевский недоуменно посмотрел на абверовца. Что тот еще задумал: решил провести тотальные проверки и хочет начать их именно с него?

— С моим личным человеком! — значительно подчеркнул немец. — Цените оказанное доверие.

— Мы что же увидимся с ним прямо здесь, в комендатуре? — недоверчиво спросил пан Викентий. — Не боитесь его «спалить», приглашая сюда?

— Зачем же здесь? — засмеялся абверовец. — Вы в штатском платье, я тоже. Дара придется запереть, ничего, немного поскучает без хозяина, а сами пройдемся. Прошу!

Через полчаса они поднимались по лестнице обычного жилого дома на одной из улиц городка: даже на лестничной площадке здесь было слышно, как недалеко гремел трамвай. У обитой черной клеенкой двери на третьем этаже Ругге остановился и постучал.

Открыли быстро. У пана Викентия создалось впечатление, что открывший им дверь человек ждал в прихожей. Возможно, так оно и было.

На вид хозяину квартиры, — а может быть, он и не был здесь хозяином, — лет около пятидесяти: небольшие внимательные глаза, приплюснутый, как у старого боксера, нос, шишковатый череп, прикрытый редкими черными, с густой проседью, волосами.

Поздоровались. Ругге никого не представлял. Прошли в скромно обставленную, явно нежилую комнату.

«Не успел еще обжиться на конспиративной квартире, — подумал Марчевский. — Или показывает мне не ту квартиру, которой действительно постоянно пользуется».

Расселись на стульях за круглым столом, покрытом лиловой вязаной скатертью с кистями.

— Нужна консультация, — без всяких предисловий начал абверовец. — Этот господин, — он указал на хозяина, — должен обеспечить вывод двух специально подготовленных людей в глубь сопредельной территории. Знакомые вам места, майн либер альтергеноссе? Карту!

Хозяин быстро принес и расстелил на столе крупномасштабную карту.

— Переход линии границы намечен здесь, — ткнул карандашом Ругге. — Там их встретят и проведут дальше. Как избрать наиболее безопасный способ выхода из пограничной зоны? Ваши предложения?

Марчевский склонился над картой. «Он вполне способен пожертвовать своими людьми, — подумал он о Ругге. — Или погонит за кордон никуда не годных „баранов“, чтобы проверить, где их будут ждать русские? Примитивный трюк? Послать несколько групп по разным маршрутам, а потом выяснить, кто знал о том из них, на котором ждала засада? Да зачем выяснять, если все известно заранее…

Или он действительно успел проникнуться ко мне полным доверием и хочет совета профессионала? Если так, то стоит дать действительно дельный совет, а своим новым друзьям сообщить, чтобы проследили за немецкими посланцами, выяснили, куда и к кому они пошли. Впрочем, что их учить, они сами все знают. Езус Мария, когда же все это кончится?!»

— Железная дорога отпадает. — Марчевский поднял глаза на ожидавших его ответа Ругге и хозяина квартиры. — По ней, конечно, быстрее уйдешь из района проникновения, но и больше шансов наткнуться на проверки. Пересиживать у надежных людей на той стороне тоже нет резона. Есть смысл проложить маршрут так, чтобы выйти к транспортной магистрали уже вне пределов погранзоны, и лучше всего это сделать так, — он прочертил линию на карте. — Здесь они смогут сесть на поезд, не опасаясь проверок.

— Долго идти, — заметил хозяин.

— Зато безопаснее! Места там глухие, население еще не обработано большевистской пропагандой и, если заметят чужого, не побегут докладывать в НКВД, а сначала хорошенько подумают, в затылках почешут, да и решат, что лучше с властями никаких дел не иметь. Главное — выход к станции в таком месте, где никто не додумается искать.

Ругге заинтересованно начал рассматривать карту с линией маршрута, предложенного Марчевским.

— Пожалуй, вы правы, — наконец сказал он. — Совсем не обязательно двигаться прямо к Минску или Барановичам. Стоит обдумать ваше предложение, спасибо. Ждите нас в гости, а я еще задержусь немного.

Проводив пана Викентия, начальник абверкоманды вернулся в комнату, опустился в кресло и закурил.

— Что скажете, Шнайдер?

— Совет действительно дельный, господин подполковник, — хозяин принес бутылку коньяка и две рюмки. — Но… посмотрим.

— Вот именно, — блеснул в улыбке золотыми коронками Ругге. — Посмотрим! Примите вечером от Штубе сводки наблюдения за Дымшей, Таракановым и Выхиным, а то я обещал отужинать с господином Марчевским.

— Его вы отпускаете без «хвоста»? — разливая коньяк, поинтересовался хозяин, которого Ругге назвал Шнайдером.

— Зачем обременять лишней работой наружное наблюдение? Он сейчас совместит приятное для себя с полезным для меня — побежит к своей Зосе, не зная, что она завербована вами еще пять лет назад и специально подведена к нему…

И они оба весело рассмеялись.

* * *

Когда Выхин пришел в гражданское кафе, Тараканов был уже там. Помахав Вадиму рукой, он пригласил его за сервированный столик.

— Дотащили своего мертвяцкого командира? — с иронией поинтересовался Владимир Иванович. — Ну-ну, перестаньте на меня дуться.

— Ладно, что было, то прошло, — усаживаясь, ответил Выхин. — Но в следующий раз буду знать, что на вас рассчитывать нельзя.

— Смотря в чем… Как думаете, придет наша знакомая?

Вадима тоже интересовало, придет ли Ксения: ему хотелось этого и не хотелось одновременно. Снова увидеть ее, поговорить, пригласить танцевать — он уже заметил на маленькой эстраде пианино — значит, будет музыка, — но напротив сидел Тараканов, который наверняка опять начнет приставать к девушке со своими ухаживаниями, мешая ему, Вадиму. Неужели он уже ревновал ее к Владимиру Ивановичу? Что же ответить?

Отвечать не пришлось — их внимание отвлек маленький седоватый человек в потертом смокинге и пестром галстуке-бабочке. Он вышел на эстраду — если можно было так назвать небольшое возвышение, где стояло пианино, — улыбаясь, раскланялся и, подняв крышку инструмента, ударил по клавишам. Быстро сыграв бравурное вступление, маленький человек неожиданно сильным голосом запел фривольные куплеты:

Треплет ветер фартучки, поднимает платьица, И ласкает ножки панночки-души, Любят хлопцев панночки, но не всех, не каждого, Только тех, кто с деньгами, с теми хороши!

Шумная компания, сидевшая в углу, лихо подхватила припев.

— А я сегодня как раз с деньгами, — довольно улыбаясь, заметил Тараканов. — Вот и Алоиз, да не один! Какая краля!

Выхин обернулся. К их столику шел Дымша, гордо ведя под руку смазливую девицу с густо подведенными глазами. Представив ее как свою старую знакомую по имени Бася — уменьшительно-ласкательное от Барбары, — он вежливо подвинул стул и усадил девицу рядом с Выхиным.

Выпили по рюмке, и некоторая напряженность, которая обычно возникает среди не очень-то близких, а зачастую малознакомых, людей, собравшихся за одним столом, постепенно начала таять. Алоиз сыпал прибаутками и рассказывал весьма двусмысленные анекдоты, не забывая опрокидывать в себя рюмку за рюмкой; Бася громко хохотала, промокая маленьким платочком расползающуюся тушь на глазах, но ела и пила наравне с Дымшей; Выхин, то и дело поглядывавший на вход в зал, заметил, что и Тараканов, умело поддерживая застольную беседу и разглядывая танцующие пары, тоже часто посматривал туда. «Ждет», — понял Вадим.

Ксению они увидели одновременно. Она стояла у дверей, одетая в скромный серый костюмчик, держа в руках маленькую черную сумочку. Торопясь обогнать друг друга, Владимир Иванович и Вадим Евгеньевич одновременно поднялись из-за стола и, не обращая внимания на ничего не понимавшего Дымшу, пошли к девушке. Выхин успел опередить Тараканова.

— Добрый вечер! — вежливо поклонился он, но в этот момент сзади его крепко стукнули по плечу. «Опять шутки Тараканова!» — мелькнуло у Вадима.

Обернувшись, он увидел совершенно незнакомого парня из компании, подпевавшей таперу.

— Тебя зовут к телефону, — нагло улыбаясь, заявил тот и цепко ухватил Ксению за локоть. — Иди-иди, а мы пока с твоей девицей спляшем!

— Пустите! — попыталась освободиться девушка, но парень держал крепко.

— Может быть, покажешь, где телефон? — развернул его лицом к себе Вадим.

— Я тебе покажу, где городское кладбище, — мрачно пообещал парень, опуская свободную руку в карман.

Ждать продолжения Выхин не стал: закрыв собой Ксению, он двинул парня коленом в пах.

И тут зазвенело разбитое стекло, и кто-то упал: краем глаза Вадим успел заметить, как Тараканов отбил руку с бутылкой, занесенную над его головой, одним ударом уложив нападавшего на пол.

К ним уже пробирался Дымша, раздвигая посетителей широкими плечами. Он подоспел как раз вовремя, иначе им не удалось бы отбиться от рьяно наседавших дружков корчившегося на полу парня.

Однако силы были неравны, и поле боя осталось за шумной пьяной компанией…

— Погуляли, — осторожно трогая кончиками пальцев припухшую губу, вздохнул Алоиз и печально оглядел пустынную темную улицу. — Ну что будем делать? Махнем в другое заведение? Вы как?

— Я пойду домой, — сухо оказала Ксения.

— Брось, лучше еще выпьем! — засмеялась Бася. — Еще только вечер, а ночь впереди.

— Можно, я вас провожу? — спросил Выхин.

— Провожает тот, кто приглашал, — отрезал Тараканов.

— Не ссорьтесь, — примирительно встал между ними Дымша. — Пусть дама выберет сама.

— Не обижайтесь, господин антиквар, — мягко улыбнулась Ксения, — меня проводит Владимир Иванович. До свиданья, панове.

И она, взяв Тараканова под руку, пошла по улице. Выхин хотел было шагнуть вслед за ними, но Алоиз удержал его.

— Э-э… Не торопитесь. Еще не известно, кто в конце концов выиграет, а кто проиграет. Кстати, до полицейского часа остается уйма времени. Пойдемте с нами, тут есть одно хорошее местечко.

— Вроде этого? — кивнул на двери покинутого ими кафе Вадим.

— Да перестаньте, чего в жизни не бывает? Пошли, пошли! — Дымша полуобнял его за плечи и потянул за собой.

Он был очень доволен. Кажется, эти два конкурента сами, без его помощи, насмерть перегрызутся между собой из-за бабы. Останется только не забывать подливать масла в огонь…

* * *

Уровень воды в дренажной системе заметно понизился — снега стаяли, паводок давно кончился, а обильных дождей в последнее время не выпадало. Но все равно на покатом дне тоннеля и полу небольшого коллекторного зала оставался жирный слой, видимо, никогда не просыхавшей топкой грязи.

Человек в сером ватнике, пробравшийся в зал через знакомый низкий тоннель, уже в который раз поглядывал на стрелки светящихся часов, не веря им — время, казалось, замедлило свой ход здесь, под землей, оно словно неимоверно растянулось или остановилось совсем. Но нет, часы шли исправно, стрелки двигались — длинная секундная раз за разом обегала циферблат, медленно ползла вперед минутная и еще медленнее — часовая.

Может быть, он просто терял терпение? Уже не первый раз приходит он сюда в назначенные дни: не зря у черепахи, нарисованной мелом на стене зала, было шесть ног и голова — по числу дней недели, — но пока все напрасно. Тот, кого он с таким нетерпением ожидал, не появлялся.

Вдруг перекрыли вход в эти подземные лабиринты на той стороне границы? Но есть и другой канал связи, но по нему тоже ничего не поступало. И рация молчит — на крайний случай подали бы кодированный сигнал. Так нет!

О провале оперативной группы уже было бы известно. Но провала у них не должно быть — все члены группы надежно законспирированы и тщательно готовились для долгой и ответственной работы, которую им только предстояло начать. Не могли же они, даже еще не начав работать, уже попасть в поле зрения немецких спецслужб? Ничего нет хуже мучительной неизвестности — лучше самому находиться в центре событий, там, за кордоном, чем ждать, ждать…

Вдалеке, где-то в самой глубине подземного лабиринта, раздался тихий всплеск. Человек в сером ватнике насторожился, сунул руку за пазуху и нащупал рубчатую рукоять ТТ. Чутко прислушался, напряженно вглядываясь в темноту. Всплеск раздался уже ближе. Это был звук шагов, осторожных, крадущихся.

Человек в сером ватнике взял фонарь, направил его в сторону устья тоннеля, ведущего в глубь чужой территории, и три раза нажал на кнопку. Немного подождал и мигнул фонарем еще раз.

В ответ мигнули два раза, потом еще два.

Вскоре в коллекторный зал вышел мужчина в длинном брезентовом плаще с капюшоном, опущенным до самых глаз.

Человек в сером ватнике включил свой фонарь и посветил под ноги, показывая, где он. Мужчина в плаще подошел.

— Трубы илом занесло, — свистящим шепотом сказал он.

— Но вода все равно проходит, — ответил человек в сером ватнике. — Здравствуйте.

— Вам привет от Хопрова.

— Спасибо, как он там?

— Обживается. У меня мало времени, к ночи надо успеть вернуться.

— Тогда слушайте и запоминайте…

Глава 4

Осенью тридцать девятого года немецкие армейские части проходили через польские местечки и городки очень быстро: им было не до обывателей — впереди еще держали оборону защитники Гданьска и Варшавы. Под Радомом и Кутно, между Вислой и Бзурой рыли окопы потерявшие лошадей уланы, били из пушек по немецким танкам артиллеристы, а с востока шла на земли Западной Украины и Белоруссии Красная армия.

В отличие от вермахта асы люфтваффе уделяли гражданскому населению больше внимания — немецкие летчики специально отрабатывали над дорогами разработанные еще в Испании приемы охоты за отдельными целями и уничтожение колонн беженцев. До последнего человека…

Следом за вермахтом прибывали тыловые части и с ними расторопные молодчики в черной форме с ромбовидной эмблемой службы безопасности СД на левом рукаве — «оперативные группы» второго эшелона войск СС. Имея на руках заранее подготовленные списки, они, не обращая ни малейшего внимания на крики своих жертв или присутствие возможных свидетелей, которые тоже становились жертвами, арестовывали польских учителей, врачей, служащих, судей, адвокатов, ксендзов, инженеров, землевладельцев, бывших военных, а также евреев мужчин. Всех этих людей без суда и следствия расстреливали в лесах, противотанковых рвах или песчаных карьерах, согласно приказу П № 288/39д начальника службы безопасности. Такая акция была проведена в восточно-верхнесилезском и западногалицейском секторах с 15 сентября по 1 октября 1939 года под командованием обергруппенфюрера СС Удо фон Войриша. Одним из «специалистов», принимавших участие в разработке плана акции, был Вильгельм Байер — «Бешеный верблюд».

В «Послужном списке на выслугу лет в Охранных отрядах Национал-социалистской германской рабочей партии», изданном Главным управлением кадров СС, напротив фамилии Байера значилось — член нацистской партии с 11.12.1928 года, унтерштурмфюрер с 06.12.1931 года, награжден «почетным кольцом» рейхсфюрера СС 01.10.1932 года, назначен в Имперскую службу безопасности… Во времена «борьбы за власть» (до 1933 года) выполнял поручения руководителя СС Берлина Курта Далюге по выявлению неустойчивых элементов в СА.

Но мало кто знал, что Вилли Байер, прозванный подчиненными «Бешеным верблюдом», больше всего на свете боялся стать никем. Ночами, ворочаясь с боку на бок под жаркой периной, он раз за разом видел один и тот же жуткий сон. Призрачные фигуры снимали с него ставшую родной черную форму с серебряными позументами и фуражку с высокой тульей, на околыше которой прикреплен череп со скрещенными костями. Неизвестные, почему-то прятавшие от него свои лица, уносили мундир, и невесть откуда взявшаяся толпа окружала, с хохотом показывая на жалкого, пытающегося прикрыть наготу, сразу ставшего никчемным, бедного Вилли.

Бульдожьи щеки гестаповца начинали мелко подрагивать во сне, в носу предательски щипало, и вдруг текли из глаз обильные слезы.

Он частенько так и просыпался — весь в слезах от этих кошмаров. Но даже жене никогда не решался признаться в том, что именно ему приснилось. Вилли был мистиком и верил: слова могут накликать беду. Впрочем, какой мистицизм — уж он-то лучше других знал цену неосторожно брошенному слову, приводящему к серо-синей полосатой куртке заключенного концлагеря или, того хуже, к гильотине.

А неотступный сон преследовал по ночам, рвал на части нервную систему, терзал страхом.

Да, Вилли был трусом, и сам себе давно признался в этом. Но только сам себе! Как каждый трус, он мечтал утопить свой страх в чужом, чтобы его все боялись по крайней мере, если не все поголовно, то большинство,

Тогда он станет бояться только Бога и начальства. В Бога Вилли продолжал тайно верить, хотя это считалось крайне непристойным для члена нацистской партии и сотрудника гестапо.

И в самом деле, сними с него мундир, отними ставшую столь привычной власть — и что будет являть собой бедный Вилли Байер? Недоучившийся архитектор по интерьеру, в свое время попавший в окопы Первой мировой войны, где он был контужен французским снарядом… После этого у него и появился дефект челюстного аппарата, из-за чего он так часто брызгал слюной, моментально входя в раж, а потом к нему прилипла и эта проклятая кличка — «Бешеный верблюд». Ему доносили о ней, он злился, но ничего не мог поделать — всех подчиненных не заставишь молчать, а болезненное реагирование на прозвище, которое при нем никто не рискнул бы произнести вслух, никак не могло прибавить авторитета. Это Вилли понимал очень хорошо, поскольку имел достаточный жизненный опыт и немного знал человеческую натуру.

Он успел испытать разные превратности судьбы, и потому страх стать никем заставлял его служить любому начальству так, словно от этого зависела вся его жизнь. Впрочем, скорее всего, так и было.

Назначение начальником СС и тайной полиции в небольшой польский город он поначалу воспринял с обидой, естественно, в душе — внешне это никак не проявилось. Но потом, когда вызвали «наверх» и объяснили всю важность задачи, Вилли преисполнился гордости — не кому-нибудь, а именно ему, Вильгельму Байеру, поручено крайне ответственное дело.

Нo тут же затаившийся до времени подленький страх опять больно куснул его под сердцем — а вдруг чего не так выйдет? Не повезут ли, в случае неудачи, обратно в фатерланд твою голову отдельно от тела? Поэтому в Польшу Бешеный верблюд приехал в мрачном расположении духа.

Жестокость, жестокость и еще раз жестокость вкупе с беспощадностью к врагам рейха! — вот что нужно было в этом городе. Он готовился начать «чистку», как вдруг получил уведомление о прибытии высокого гостя из Берлина.

И вот тот сидит перед ним — высокий, худой, с просвечивающей сквозь редкие волосы кожей костистого черепа — и тщательно протирает белоснежным носовым платком стекла очков в тонкой золотой оправе.

Байер почтительно молчал, ожидая, пока начнет беседу гость. Но тот, закончив протирать очки платком, убрал его и, достав маленький замшевый лоскуток, снова занялся стеклами.

Для Бергера это был отличный предлог как следует рассмотреть Байера и составить о нем собственное мнение. Искоса бросая взгляд на оплывшую фигуру гестаповца, Бергер думал о том, что ему придется сразу же нейтрализовать мелочный деспотизм начальника СД тайной полиции города, столь свойственный ему как человеку, обладающему способностями только в узкой области, но лишенному кругозора и сильного ума. Оберфюрер знал, насколько любит Байер, разжигаемый беспокойным самолюбием, вмешиваться в чужие неурядицы и недоступные его пониманию дела.

«Такой просто не может жить, когда не топчет другого, — покосившись на сопящего от напряженного ожидания Байера, подумал Бергер. — Обожает постоянно набивать себе цену, любым способом. Однако он хорош и как жертва, в случае неудачи принесенная на алтарь рейхсфюрера».

В общем-то правильно оценив Байера, Бергер не мог знать о страхе, который круглосуточно терзал Бешеного верблюда, выматывая его нервную систему и заставляя невольно делать ошибки и глупости.

— Будете выполнять все мои распоряжения, — надев очки, немедленно пошел в атаку оберфюрер. — Наш человек сообщает, что ему удалось выйти на реальный след. Учтите, он не какой-нибудь тривиальный осведомитель: в связи с важностью операции среди этой швали работает опытный, хорошо подготовленный сотрудник СД. Надо надежно обеспечить его безопасность.

— В городе нет преступного подполья, — не замедлил с ответом Байер. — Если к абверовцам затесался вражеский агент, то мы поможем его выявить и обезвредим после окончания операции.

— Прекрасно… Информация, которую подготовили для противника, уже ушла, господин Байер. Из абверкоманды Ругге никто не исчез, в городе убит неизвестно чей связной, служба пеленгации засекла работу чужого передатчика. Правда, радист успел поменять волну и быстро закончил сеанс, поэтому не удалось установить его место достаточно точно. А вы говорите — нет подполья… Есть! Специальные средства, использованные при подготовке дезинформирующего документа, показали, что он переснят. А там содержалась информация, которая не оставляет нам времени ждать. Проверять всех выезжающих и приезжающих мало толку. Здесь не Германия, где каждый немец считает своим долгом поставить в известность гестапо. Здесь надо серьезно работать, и вы будете это делать именно так, как я скажу.

— Мои заслуги… — начал было Байер.

— Именно они позволили вам участвовать в таком важном деле. По его окончании получите другое назначение, в Германии. А пока будем контактировать. — Бергер встал. — Не надо провожать, работайте. — И оберфюрер подал на прощанье Байеру руку.

Выйдя из душного, тесно заставленного мебелью — огромным письменным столом, шкафами, креслами, — кабинета, оберфюрер быстро прошел через приемную, небрежно кивнув чиновнику предварительного контроля, в обязанности которого входила проверка и личный досмотр лиц, приходящих на прием к начальнику СС и тайной полиции города, спустился по лестнице на первый этаж и свернул к дверям, ведущим во двор, где его ожидала машина.

Первое свидание с Байером состоялось, но о впечатлениях говорить пока рано — все должно улечься, отстояться; отлетит в сторону шелуха эмоций, и только тогда придет время анализа. Основная задача выполнена — гестаповец не полезет куда ему не следует, не будет проявлять ненужной инициативы. По крайней мере на это можно надеяться.

Надо сразу загрузить его работой, чтобы некогда было вздохнуть, чтобы день и ночь его люди вкалывали на СД: пусть поставят за подозрительными наружное наблюдение, немедленно внедрят агентуру во все злачные места, на рынки, в городскую управу, на предприятия, в гостиницы, подберут осведомителей в каждом квартале и даже в каждом доме. Весь город должен быть под колпаком! Нельзя допустить утечки информации.

А потом пусть проводят облавы, расстреливают заложников, занимаются чисткой в городе. Потом, после окончания операции.

Ехидная улыбка тронула губы оберфюрера: информация ушла, это факт. Никто из противников, вступивших в игру с СД, не знает, что она ложная. Теперь бы еще всучить им специально изготовленную в Берлине «картотеку» второго отделения польского генштаба. Все равно, кто клюнет на нее первым — англичане или русские. Идеально отдать ее и тем и другим, но… Это только идеально. Пусть возьмут хотя бы одни.

Кто же переснял документы? Русские? Вряд ли, скорее всего, работа англичан. Тогда успех во Франции будет обеспечен, а русские все равно доберутся до дезинформации по другим каналам — она уже начала самостоятельную жизнь и теперь многие разведки будут покупать и перепродавать эти сведения друг другу. Прекрасно!

Уже усевшись в автомобиль, Бергер вдруг вспомнил, как ему рассказывали про высказывания Байера. Тот с самым серьезным видом заявлял:

— Я хороший человек, потому что меня любят собаки.

Оберфюрер засмеялся, чем немало озадачил водителя, не знавшего, как на это нужно отреагировать…

* * *

— Ты можешь отказаться. Это опасная игра: не успеешь оглянуться, как сорвешься и окажешься в лапах гестапо.

Сторож устало прикрыл глаза. Ксения посмотрела на его постаревшее за один день лицо с темными тенями под глазами. Сегодня он совсем не такой, как обычно, осунувшийся, давно не бритый. Где-то пропадал долго-долго: с середины дня и до поздней ночи. Теперь это действительно очень долго, потому что можно просто пойти на базар и больше никогда не вернуться. Ксения догадывалась, где он был, и от этого ее уважение к сторожу еще больше упрочилось.

— Я согласна, — твердо сказала девушка.

— Торопишься, — поднял на нее воспаленные глаза сторож. — Подумай, все взвесь. Потом придется уйти, бросить все и уйти. Возможно, навсегда.

— Разве я больше не солдат «подземной армии»? — ответила вопросом Ксения. — Разве я не думала еще тогда, давая свое согласие?

— То так, — вздохнул сторож.

Жуткое время. Ей бы танцевать, любить, выйти замуж, родить красивых детей, стать счастливой матерью и женой. Но вместо этого…

— Подумай, — повторил он. — А сейчас иди. Извини, я очень устал.

Ксения кивнула и пошла к двери. Задержавшись на минутку у порога, бросила взгляд на сторожа. Тот, уронив голову на руки, лежавшие на столе, дремал. Она вышла, тихо притворив за собой дверь.

* * *

Дорога до парка, окружавшего бывшее имение-замок Пилецкого, показалась Ксении странно короткой и длинной одновременно. Короткой потому, что она страстно желала отдалить тот миг, когда придет на место, станет там ходить, оглядываться — вдруг это получится очень неуклюже, подозрительно, бросится кому-нибудь в глаза? Не хотелось сознаваться самой себе, но было очень страшно, аж пересохло во рту и появилась противная, мелкая дрожь во всем теле, просто-таки нервный озноб. Езус Мария! Сейчас бы стакан молока, теплого, с чуть розоватой пенкой. Или нет, лучше холодного…

Длинной дорога была от невеселых дум. Что ждет впереди, нет, не в парке, а вообще впереди, в ее жизни? Уж так устроен человек: никак не может он прожить одним днем, все время стремится заглянуть в будущее и страшится этого, словно стоя на краю глубокой пропасти осторожно смотрит вниз, боясь сорваться с крутизны. Захватывает дыхание от высоты, легко кружится голова, но смотришь, стараясь разглядеть — что же там, под обрывом? Что?

О плохом думать не хотелось, и она гнала эти мысли прочь от себя. Уйти после выполнения задания, но куда? Наверное, в лес или, может быть, еще дальше? Хорошо, она сделает так, как прикажут, куда надо будет, туда и пойдет. А бедный старый седой чудак, искренне, всей душой верящий в Бога и людскую добродетель, смущаемую дьяволом? Что станется с ним после их ухода?

Но вот и парк, заросший, давно не чищенный от поваленных ветром стволов и сухих сучьев; еле приметная тропинка вела вглубь, туда, где за деревьями прятался небольшой пруд. Когда-то он был чистым, светлая вода отражала звезды, высыпавшие на небе по вечерам, хотелось опустить руку в воду, зачерпнуть ладонью пригоршню звезд и бросить их на себя. Как же давно все это было, как давно…

Почки уже лопнули, выклюнулись первые листочки — изумрудно-зелененькие, клейкие, еще не развернувшиеся до конца из трубки, — они не могли шуметь на ветру, набегавшем на парк с разных сторон.

«Кружаный ветер, к дождю», — подумалось Ксении.

Она немного посидела на садовой скамье — сырой, с облупившейся голубой краской на досках сиденья и спинки. Вокруг никого — только шорох ветра в ветвях, да едва слышный звук окарины из замка: наверное, кто-то из немецких солдат развлекал товарищей незамысловатой мелодией, напоминающей родные края. «В глуши зеленой чащи я помню старый дом», — выводила далекая окарина.

Поднявшись, Ксения пошла дальше, заставляя себя не оглядываться каждую минуту по сторонам — ведь убедилась же, что кругом никого.

Через несколько минут она подошла к нужному месту — там все было именно так, как описал ей сторож: небольшая поляна с бугром посередине, — видимо, бывшей клумбой — три старые ели с чуть порыжелой темно-зеленой хвоей густых, опущенных книзу лап, и чуть в стороне разбитая ротонда с некогда белыми, а теперь грязно-желтыми колоннами. Девушка направилась к ней. Тихо поднялась по ступенькам, разворошила ногой кучу мусора у подножия одной из колонн. Открылась темная щель между основанием колонны и каменными плитками пола ротонды. Оглянувшись по сторонам, Ксения пригнулась и пошарила рукой в щели. Там было пусто.

Ничего? Напрасно она шла, напрасны ее страхи и тягостное ожидание момента, когда следовало взять нечто из тайника? Что это, она не знала, а сторож не сказал: может быть, сюда должны положить спичечный коробок с запиской или капсулу, а может быть, и какой-то другой, неизвестный ей предмет, который надо обязательно принести сторожу?

Ясно одно — предмет небольшой, иначе он просто не поместится в щели. Наверное, те, кто должен передать загадочную посылку, просто не успели или не смогли воспользоваться тайником. Значит, придется проделать этот путь еще раз, а может быть, и не раз.

Она тщательно подгребла носком туфельки прошлогодние прелые листья и мусор, закрывая щель. Осмотрелась — вокруг все так же тихо и пустынно. На душе сразу стало легче. Весело сбежав по ступеням, Ксения быстро пошла обратно, мимо старых елей, мимо садовой скамьи с облупившейся голубой краской.

Огромный черный пес появился перед ней бесшумно и совершенно неожиданно. Ксения от испуга слегка вскрикнула и схватилась рукой за грудь.

Собака, облизав морду длинным розовым языком, уставилась на нее янтарно-коричневыми злыми глазами. Девушка подняла pyкy, и пес глухо зарычал, показав клыки.

Ксения отступила, подняла тонкую хворостину — ненадежная защита, конечно, но все же. Шерсть на загривке у пса вздыбилась, он зарычал громче.

— Пошел! — девушка хотела замахнуться на него.

— Осторожнее, фройляйн! — раздался сзади мужской голос. — Сидеть!

Пес послушно уселся на тропе, не спуская горящих злобой глаз с Ксении. Она оглянулась. К ней не спеша приближался немолодой немецкий офицер. Подойдя ближе, он с улыбкой поднял руку под козырек. Во рту блеснули золотые коронки.

— Прелестная пленница!.. Что вы здесь делаете, фройляйн? Сидеть! — снова прикрикнул он на пса. — Не бойтесь, он без команды не бросается.

От этих слов Ксении стало не по себе.

— Я… Я гуляла. Мы всегда раньше здесь искали грибы, — она показала немцу хворостинку: не выдаст же собака, не доложит хозяину, что она только что подняла ее.

— Какие грибы столь рано? — полное лицо немца снова расплылось в улыбке. — Сознайтесь: наверняка фройляйн ходила на свидание? Угадал?

— Нет, — Ксения отбросила ветку. — Не угадали. Пан должен знать, что на свидания девушки ходят вечером.

— Вечером полицейский час. У фройляйн есть пропуск? — серые глаза немца не улыбались, они смотрели серьезно и пытливо. — Так какие грибы?

— Шампиньоны. Здесь их называют «печарки». Очень вкусно. А с продуктами стало тяжело.

— Что делать, война. Фройляйн где-нибудь работает?

— Нет. С работой тоже тяжело.

— Понимаю, понимаю, — покивал немец. — Извините, что мой пес испугал вас. Здесь никто не бывает, поэтому я отпускаю гулять его без поводка. Иди, познакомься с фройляйн, — с улыбкой обратился офицер к собаке. И добавил: — Не волнуйтесь, он не тронет.

Ксения с замершим сердцем стояла не дыша, пока огромный пес обходил ее кругом, чутко обнюхивая.

— Ну вот, — довольно усмехнулся немец. — Простите мой плохой польский и ваш невольный испуг. Всего доброго.

И он, не оборачиваясь, пошел по дорожке в глубь парка, легким свистом подозвав собаку.

Ксения торопливо, почти бегом, кинулась к шоссе, ведущему в город, радуясь, что неожиданная встреча закончилась для нее столь счастливо…

* * *

Генрих Ругге, заложив руки за спину, медленно шел среди деревьев, вдыхая аромат просыпающегося леса. Дар бегал рядом, снуя челноком слева направо и обратно; иногда он делал широкие круги вокруг хозяина, время от времени подбегая к нему и преданно заглядывая в глаза.

— Гулять! — отпускал его от себя абверовец.

Он думал, что все в мире подчинено определенным закономерностям. Случайности тоже вещь не простая, а очень и очень сложная, работающая то на тебя, то против тебя, и весьма важно обернуть каждую случайность в свою пользу, по крайней мере — попытаться обернуть.

Испуганная девушка в парке, которую остановил Дар, тоже случайность. Вот только какого рода — та, что за тебя, или та, что против? Зачем ей ходить сюда, в эти места, куда поляки избегают и нос показать, зная о расположенных в замке немецких учреждениях? Действительно искала грибы? Это недолго проверить — надо спросить Дымшу или Тараканова, они жили в этих местах, скажут. Но может быть, он все слишком усложняет, запутывает сам себя, привычно ища скрытый смысл в самых простых вещах?

Однако специально присланный из Берлина документ, хранившийся в его сейфе, был переснят. Может быть, Дар опять не зря встревожился? Стоит над всем этим подумать. Стоит!..

* * *

Ксения оказалась права — кружаный ветер надул к ночи дождь. Он пошел как-то незаметно, словно подкравшись: сначала брызнули на сухую землю отдельные редкие капли, потом припустило сильнее и, наконец, заморосило, как будто все вокруг подернуло рваным серым рядном.

Мелкие струи с тихим шуршанием сеялись на только-только начавший зеленеть лес, мочили корявые стволы, молодые деревца подлеска, незаметно, но очень старательно, распускали в жидкую грязь утоптанные тропинки.

Тараканов зябко передернул плечами — холодные капли попали за ворот маскировочной куртки. Под ногами начинало чавкать: идущий впереди Шмидт уже пару раз оскользнулся, тихо выругавшись сквозь зубы. Стемнело, а в лесу темнота казалась еще более густой, плотной — хоть режь ее, словно каравай, на куски, вместе с дождем.

Сзади, растянувшись цепочкой, шли еще шесть человек. Замыкал молчаливое шествие Алоиз, хмурый, чем-то недовольный, похожий в своем плаще с капюшоном на католического монаха неизвестного ордена. Тихо — только звук крадущихся шагов, шорох дождя да сипловатое дыхание.

Когда вышли к сосне, на которой был оборудован наблюдательный пункт, дождь приутих, ветерок слегка растащил тучи и проглянула бледная луна, бросив тусклый отблеск на оружие в руках шестерых. Дымша с явной неохотой подошел к стволу сосны, взялся руками за скользкие скобы — стоявший рядом Тараканов уловил исходивший от поляка запах вина. Незаметно для Шмидта сжав локоть Алоиза, Владимир Иванович легонько отодвинул его в сторону и сам полез наверх. Дымша, оценив благородство коллеги, слегка подсадил его, помогая преодолеть первые метры подъема.

— Приготовьтесь, — шепотом приказал Шмидт молчаливой шестерке.

Наверху Тараканова встретил порыв сырого ветра, бросившего в лицо мелкие капли влаги с хвои, показавшееся огромным пятно луны над головой и серебристый отблеск лунного света на поверхности недальней воды. Вспомнив свое вынужденное купание, Владимир Иванович невольно поежился — черт бы побрал совсем этого Дымшу: если бы он сейчас в таком состоянии полез наверх, то наверняка сломал бы себе шею. С чего только насосался спиртного? Добывает же его где-то, потому что пьян постоянно, особенно в последние дни. Что с ним происходит?

Тараканов поднял бинокль и, напрягая глаза, вгляделся сквозь окуляры в сопредельную сторону. Вот светлая полоска воды, потом темная — берега, еще темнее — свежевспаханная русскими контрольно-следовая полоса, за которой кажущаяся в призрачном лунном свете седой трава луговины и черная мрачная стена леса. От нее отделились три фигуры и медленно двинулись вдоль полосы. «Пограничный наряд», — понял Владимир Иванович. Вот они вошли в полосу лунного света, на мгновенье остановились, глядя в сторону немецкого леса, потом пошли дальше. Тараканову показалось, что он даже сумел различить лица пограничников под широкими козырьками фуражек. Впрочем, это, скорее всего, игра фантазии.

Неожиданно дождь припустил с новой силой. На луну натянуло серое облако, и все вокруг опять погрузилось во тьму.

Нащупав полевой телефон, Владимир Иванович крутанул ручку.

— Наряд прошел.

— Гут, — как всегда коротко отозвался Шмидт. — Спускайтесь.

Внизу было совсем темно. Курить Шмидт не разрешил. Шестерка неизвестных нетерпеливо переминалась с ноги на ногу. Гауптман заставил каждого попрыгать, проверяя, не гремит ли что-нибудь из снаряжения. Тараканов, стоявший рядом, пытался разглядеть лица, но, скрытые полуопущенными капюшонами, они казались размытыми светлыми пятнами.

— Пять минут страха — и вы на той стороне, — по голосу можно было понять, что Шмидт улыбается. — С вами Бог!

Шестерка неслышно растаяла в мокрой темноте. Ни шороха, ни хруста ветки под ногой, ни всплеска воды.

Тараканов шагнул к сосне, но Шмидт удержал его:

— Темно.

— Русские уже справили Первое мая, — откашлявшись, заметил Дымша.

— В праздники они охраняют границу еще сильнее. Лучше переходить сегодня, после праздника, — пояснил Тараканов.

Он ждал распоряжений. Подняли поздно вечером, велели собраться и срочно вывести к границе группу. На опушке леса они увидели грузовик. Около него курили несколько человек. Потом пошли. Командовал Шмидт. Что теперь, когда те ушли, зачем мокнуть?

— Зачем мокнем? — словно подслушав мысли Тараканова, поинтересовался Дымша.

— Ждем, — ответил Шмидт.

Дымша опустился на корточки возле сосны и глубже натянул на голову капюшон. Повозился, и через несколько секунд послышалось бульканье. Тараканов, прислонившись к стволу спиной, поднял голову вверх, но там, кроме летящих с неба мелких капель дождя, ничего — ни звезд, ни луны. Шмидт прохаживался маятником — пять шагов туда, пять обратно. Через час он разрешил курить.

На исходе четвертого часа ожидания, когда уже успели изрядно промокнуть и начали мерзнуть, из ближних кустов мигнули фонариком, и на полянку вышли четверо из шестерки неизвестных. Шмидт шагнул к ним.

— Как?

— Нормально, — на немецком ответил один из вернувшихся.

— Дайте флягу! — требовательно протянул к Дымше руку гауптман. Взяв фляжку, он отвинтил колпачок и запрокинул ее над открытым ртом. Потом пустил ее по кругу. К пану Алоизу она вернулась пустой

— На сегодня все. Возвращаемся! — гауптман был явно доволен.

* * *

Сегодня Марчевский впервые попал в личные апартаменты Ругге, расположенные рядом с его кабинетом. С интересом разглядывая обстановку жилища начальника абверкоманды, — зачастую вещи могут очень многое сказать о своем хозяине и его привычках, — пан Викентий отметил, что в жилых комнатах нет шкафов с винтовками, полочек с оптическими прицелами, рабочего стола с бумагами. Комнаты Ругге выглядели типичным жилищем немецкого бюргера — с вышитыми готическими буквами салфетками, уютным диваном, рядом с которым лежал коврик для собаки, двумя большими креслами, располагавшими к приятной беседе, аккуратной стопкой газет на журнальном столике и кофейным сервизом на большом обеденном столе, покрытом плюшевой скатертью. Все сияло чистотой, словно только что вышло из стерилизатора.

Войдя, пан Викентий не увидел хозяина. Тот был в ванной: оттуда доносилась его довольное покряхтывание и урчание пса. Осторожно ступая по натертому до зеркального блеска паркету, мимо Марчевского прошел в ванную комнату солдат, неся в обеих руках ведра с водой.

— Идите сюда, альтергеноссе! — позвал Ругге.

Марчевский осторожно подошел, приоткрыл дверь. Подполковник мыл собаку, поставив ее в большое корыто. Раздетый до трусов, мокрый и босой, он с явным удовольствием намыливал своего Дара, тихо поскуливавшего под мускулистыми руками хозяина.

— Близко не подходите! — предупредил немец. — Он любит отряхиваться. Рискуете испортить костюм… Здесь грязно, могут появиться блохи, приходится его мыть.

— Понимаю, понимаю, — вежливо покивал пан Викентий, наблюдая, как перекатываются под кожей Ругге уже изрядно заплывшие жирком, некогда хорошо натренированные мышцы.

— Поставьте ведра, — приказал Ругге солдату, — и можете быть свободны… Так вот, господин Марчевский, я принял ваш совет.

— О чем вы, Генрих? — недоуменно поднял брови поляк.

— О маршруте группы. Идея показалась мне стоящей — русские со времен царей, в которых текла изрядная доля немецкой крови, приучены свято соблюдать границы. Не только государственные, но и внутренние — власти одной области редко суются в дела властей другой, без согласования этого наверху. Издержки тоталитарного режима! Поэтому, если наших людей и засекли, то пока чекисты утрясут между собой эти проблемы, можно далеко уйти на территорию другой области, сесть на поезд и затеряться в азиатских просторах.

— Здесь Европа, при чем тут Азия? — не понял Марчевский.

— Вся Россия — Азия! — сердито отрезал Ругге. — А русские — азиаты! Коварные и злобные скифо-славяне. Не согласны?

— Я над этим как-то не задумывался, — вполне искренне ответил поляк.

— А вы подумайте, почитайте Розенберга: он жил в России и знает, что и как там делается. Будьте добры, подайте мне мыло.

— Да не это, возьмите в комнате, на маленьком столе кусок темного мыла. Надо промыть хорошенько, чтобы не чесался.

Марчевский вернулся в комнату. Действительно, на журнальном столике, рядом с аккуратной стопкой газет лежал кусок дегтярного мыла. Протянув к нему руку, пан Викентий невольно застыл — рядом на спинке стула висел мундир абверовца, из кармана лежавших поверх него щегольских бриджей свешивалась связка ключей. Рискнуть или нет? Генрих Ругге способен на любые проверки и провокации, но такого шанса может больше не представиться.

Молниеносно достав из кармана перочинный нож пан Викентий раскрыл его, отрезал ровную тонкую пластинку от бруска мыла и прижал ее с обеих сторон к сейфовому ключу. Еще мгновенье и сложенный пополам обмылок с оттиском ключа исчез в кармане его пиджака.

— Нашли? Посмотрите за газетами! — крикнул из ванной немец.

— Нашел, нашел! — успокоил его Марчевский, подавая мыло.

— Будем надеяться на удачу? — весело сверкнул золотыми коронками абверовец. — Если получится, походатайствую о вашем поощрении. И возьмем этот метод на вооружение.

— Признателен за лестную оценку моих скромных заслуг, — вежливо склонил голову пан Викентий.

— Ну, не корчите из себя гимназистку, — хохотнул Ругге, тщательно вытирая пса мохнатым полотенцем. — Скромные заслуги… Нам еще предстоит много работать с картотекой. Судьбы цивилизации придется решать не на Западе, а на Востоке, поверьте моему чутью. Выпьете кофе?

— Нет, спасибо, — отказался Марчевский. Маленький кусочек темного мыла, казалось, прожигал насквозь карман его костюма, словно он держал при себе готовую вот-вот взорваться мину со взведенным механизмом. Но настораживать абверовца тоже не следовало. — Пойду приготовлюсь к работе.

— Хорошо. Через полчаса начнем.

Расставшись с Ругге, пан Викентий, едва сдерживая шаг, пошел по длинному коридору замка. Так и тянуло пощупать маленький кусок мала в кармане — не в нем ли теперь сокрыта разгадка многих тайн?

Словно пораженный громом, Марчевский внезапно остановился, лоб его покрылся холодной испариной. Езус Мария! Он так торопился, что забыл после снятия оттиска протереть платком ключ, чтобы не осталось никаких следов. Остались следы или нет, а если остались, заметит ли их Ругге? Может и не заметить, но где гарантия, что он специально не свесил связку ключей из кармана брюк?

Однако возвращаться уже поздно.

* * *

Расставались в предутренней темноте, стоя в густом подлеске на краю глубокого оврага. Сова забрал тяжелые от сырости леса брезентовые плащи двух молчаливых людей, потом махнул рукой в сторону дороги и сказал:

— До станции доберетесь еще засветло. Советую взять билеты сначала на местный поезд, а потом пересесть.

— Спасибо, — прервал его один из спутников. — Мы разберемся.

И они, не сказав больше ни слова, вышли на дорогу и, не оглядываясь, направились к станции. Посмотрев им вслед, ушел в лес и Сова.

Отойдя достаточно далеко, он отыскал небольшую яму, полную слежавшихся прошлогодних листьев, натаскал сухого хвороста, положил на него плащи ушедших, облил бензином из заранее припасенной бутылки и поджег. Весело взметнулось рыже-белое, почти бездымное пламя. Поворошив палкой костер и убедившись, что плащи сгорели, проводник, торопливо шагая по одному ему известным тропкам, отправился в обратный путь. Он спешил вернуться как можно скорей, пока никто не заметил его отсутствия…

На платформу железнодорожной станции сначала вышел один из мужчин, простившихся с Совой в предутренней темноте. В руках он нес вещевой мешок. Постояв на платформе, мужчина внимательно осмотрелся. Ничего настораживающего: какая-то баба в платке с двумя большими молочными бидонами, однорукий старик, смолящий цигарку, пожилая дежурная по станции и голенастая девчонка-подросток в не по росту большой вязаной кофте — видно, материнской.

Мужчина купил билет, прикурил у инвалида и расположился на лавочке около дверей деревянного станционного здания.

Вскоре появился второй, тоже взял билет и пристроился в другом конце платформы.

Подошел поезд; старенький паровозик выпустил белые клубы отработанного пара, сипло свистнул, лязгнули сцепы вагонов. Посадка прошла без происшествий…

* * *

Через несколько часов шифровальщик принес майору Козлову телеграмму: «Гости следуют район Ленинграда. Прошу обеспечить прием. Руководство группой сопровождения поручено Ивлеву. Семенов».

Майор аккуратно вложил листок с текстом телеграммы в уже ставшую пухлой синюю коленкоровую папку, запер ее в сейф и пошел на узел связи, чтобы по прямому проводу переговорить с Ленинградом…

* * *

Сегодня Ксения была уже спокойнее. Прежние страхи отступили, на смену им пришла деловитость собранного человека, занятого пусть опасным, но нужным делом. Поэтому дорога до запущенного парка при бывшем замке Липецкого показалась не столь тягостной, а хорошо знакомой, не раз пройденной.

Быстро оставив позади садовую скамью с облупившейся краской и давно не чищенный пруд, девушка вышла к ротонде. Старые ели, словно приветствуя ее, качали мохнатыми лапами с порыжелой на концах хвоей. Вокруг тихо и безлюдно. Может быть, в щели у основания колонны опять так же пусто, как и в прошлый раз?

Она отгребла листья, быстро оглянулась по сторонам, потом нагнулась и запустила пальцы в щель. Есть! На ее ладони лежал маленький кусочек темного мыла. Неужели это именно та вещь, которую она должна принести сторожу? Захотелось ковырнуть обмылок ногтем, посмотреть, не спрятано ли что в нем, но Ксения удержалась. Положив его в свою сумку из кукурузной соломки, полную всяких пустяковых вещей, девушка пошла к дорожке, умоляя про себя пресвятую Деву Марию, чтобы сегодня ей не попался навстречу тот немецкий офицер с огромной злой собакой. Лучше вообще избежать всяческих встреч, незаметно вернуться в город, добраться до своей улицы, прийти к костелу, а потом, улучив подходящий момент, передать странную посылку сторожу.

Но надеждам сбыться было, видно, не суждено — на дорожке заброшенного парке ей повстречался «пан антиквар», купивший в их костеле статую святого Иосифа.

— Какая встреча! — радостно улыбаясь, он попытался взять ее под руку. — Изволите гулять?

— А пан караулить? — язвительно ответила Ксения.

— Как можно?! — округлил глаза Выхин. — Разве прелестная панночка разрешала это? Позвольте, я помогу?

Он взялся за ручку плетеной сумки, настойчиво потянув ее к себе.

— Попробую обойтись без помощи пана, — заверила его Ксения. — Пусть пан не боится, здесь не заблудишься.

— И все же, — не отставал Выхин, шагая рядом с ней и держась за ручки сумки. — Неужели я не могу надеяться на вашу любезную снисходительность к кавалеру?

— Пан антиквар холост? — игриво поинтересовалась Ксения.

— Давайте сумку, быстро! — прошипел Выхин и почти вырвал из рук девушки плетеную кошелку. Та недоуменно приостановилась.

— Идите, черт побери, улыбайтесь! — скомандовал Выхин, беря ее под руку.

Ксения хотела высвободить руку и возмутиться, но бросив взгляд вдоль заросшей травой аллеи, обмякла, покорно идя навстречу приближавшемуся к ним немцу с огромной собакой на поводке.

Подойдя ближе, немецкий офицер усмехнулся, удержав рванувшегося с поводка пса.

— День добрый! Я же говорил, что фройляйн ходит на свидания. Ах, молодость, молодость… Над ней не властны ни войны, ни политические катаклизмы. Весна… Надеюсь, в сумочке фройляйн нет военных секретов? — губы немца улыбались, но глаза смотрели цепко, настороженно. — Разрешите?

Он властно взял у Выхина сумку Ксении и, запустив в нее руку в перчатке, небрежно переворошил содержимое — маленькую перламутровую пудренницу, пенальчик с губной помадой, потертый кошелек, несколько прищепок для белья, невесть как оказавшихся в сумке, паспорт. Документ офицер раскрыл и внимательно осмотрел все печати.

Ксения стояла ни жива ни мертва — вот, сейчас затянутая в перчатку рука немца выудит из сумки обмылок, повертит, поднесет поближе к холодным светлым глазам. Потом последует короткий, как удар хлыста, допрос: «Что это?!» И не убежишь — догонит собака. Можно ли рассчитывать на помощь «пана антиквара»?

Но рука немца не достала из сумки больше ничего. С улыбкой разочарования он вернул сумку Выхину и, небрежно бросив руку к козырьку фуражки с высокой тульей, пошел дальше по аллее, ведя на поводке овчарку.

Ксения перевела дух. Но где же обмылок?

— Что это? — на ладони Выхина лежал тот самый кусочек темного мыла.

— Сейчас трудно с мылом, — покраснела Ксения. — Хотите сделать мне подарок?

— Знаете кого мы сейчас встретили? — глядя ей прямо в глаза спросил Выхин. — Не знаете? Это начальник абверкоманды подполковник Генрих Ругге. Что такое абверкоманда вам не надо объяснять?

Девушка, побледнев, кивнула.

— Тогда откровенность за откровенность, — продолжал Вадим, — скажите, что это?

— Мыло, — Ксения пожала плечами. — Разве пан сам не видит?

— Видит, пан много чего видит, — буркнул Выхин и, повертев в пальцах обмылок, ловко разломил его на две половинки. На каждой из них явственно виднелся отпечаток сложного сейфового ключа. — А это?

— Пан просто фокусник, — натянуто улыбнулась девушка.

— Зачем вы так? — вздохнул Вадим. — Я понимаю, сейчас время недоверия и потому ни о чем не стану расспрашивать: всему своя пора. Давайте сделаем так — я принесу вам готовый ключ. Тогда вы поверите мне?

— Значит, пан все-таки фокусник?

— Нет, Ксения, я ваш друг, — тихо сказал Выхин, увлекая ее к выходу из парка.

* * *

След, как и в прошлый раз, Дар взял быстро. Вел по нему, как по незримой туго натянутой струне, не рыская по сторонам. И снова подполковник бежал за своим псом, рвущимся с поводка.

Вот и знакомая ротонда. Нетерпеливо отбросив ногой в ярко начищенном узком сапоге палые листья, Генрих нагнулся над темной щелью-трещиной у основания колонны. Неужели его догадки неверны?

Быстро стянув с руки перчатку, он пошарил пальцами в щели — пусто. Но зачем польская девка ходит сюда, зачем?! Сегодня еще одна новость — рядом с ней оказался Выхин: усилить за ним наружное наблюдение, послать запрос в Краков, поднять все имеющиеся на него материалы, подержать некоторое время без выхода в город — пусть потом рванет, выйдя за ворота, на встречу со связником!

А вдруг нет никакого связника, или эта встреча уже произошла, сейчас, на его глазах?!

Если так, зачем тайник — Дар не ошибается, он точно приводит во второй раз к одному и тому же месту, где побывала эта «фройляйн». Установить ее недолго, он запомнил все данные паспорта, взять под наблюдение — тоже. Это будет вторым его ходом. А дальше?

Стоило потребовать у Выхина вывернуть карманы? Глупость! Во-первых — насторожишь, а во-вторых — можешь ничего не обнаружить, или не обратить внимания на переданный предмет. Вдруг это всего-навсего огрызок карандаша или расческа, в которой не хватает определенного числа зубьев, что имеет свое, понятное только посвященным значение?

Нет, надо подумать, хорошо подумать, прежде чем еще что-либо предпринимать. Уже есть два подозрительных лица, но надо вытянуть всю цепь!

Генрих подгреб листья к основанию колонны, натянул перчатку, лениво проведя глазами по окнам замка, подозвал собаку и пошел в глубь парка.

Надо подумать, хорошо подумать, прежде чем что-либо еще предпринять…

* * *

Тараканов, стоя у окна своей комнаты, опустил сильный бинокль — он видел все произошедшее в парке, — а когда Ругге поднял голову и посмотрел в сторону замка, ему показалось, что они сейчас встретятся глазами. Стало как-то не по себе, и Владимир Иванович даже отступил на шаг от окна в глубь комнаты.

События приобретали несколько непонятный оборот. Следовало все хорошенько обдумать, и он, закурив, лег на кровать, невидящими глазами уставившись в трещины на потолке.

Глава 5

Дорогу на Париж немецкие генералы изучили еще в прошлом веке: молниеносным ударом поставить на колени Западную Европу, а потом ринуться на Восток — таков был основной замысел Гитлера.

Плевать, что у французов есть линия Мажино, плевать на уроки Вердена, надо помнить о «плане Шлиффена», хорошо обкатанном в Первую мировую войну — удар по нейтральным Бельгии и Голландии в обход французских армий. Почти как «косая атака» великого прусского короля Фридриха II!

В тылу голландских вооруженных сил были сброшены дивизии парашютистов, чтобы решающим ударом захватить стратегические плацдармы. Одна из немецких парашютных бригад попала в тяжелое положение под Роттердамом, уже объявленным открытым городом. Невзирая на это, генерал Кессельринг отдал приказ о бомбардировке. Геринг подтвердил его из своей ставки, и германский второй воздушный корпус поднял на бомбардировку города целый полк, стартовавший с аэродромов тремя эскадрильями по 25–30 самолетов каждая…

На посту премьер-министра Франции господина Даладье сменил Поль Рейно. Не прошло и пяти дней с момента начала немецкого наступления на французов, как он в полном отчаянии позвонил в Лондон.

Английский премьер как раз обедал в поместье Чартвелл, где он любил проводить время за кладкой новых кирпичных стен, разведением свиней и лошадей. Линию связи подключили к Чартвеллу.

Черчилль, весьма встревоженный неожиданным звонком Рейно, тщательно старавшийся не подавать виду на глазах присутствовавших на обеде, взял поданную ему личным телохранителем — сержантом Скотланд-ярда Томпсоном — телефонную трубку. Что там еще произошло на континенте?

Из наушника донесся возбужденный голос Рейно:

— Мы разбиты! Мы проиграли битву!

Черчилль повернулся спиной к напряженно следившим за ним притихшим гостям.

— Но это невозможно!.. Так быстро? — сэр Уинстон довольно сносно и бегло говорил на французском, поскольку в молодости жил, в качестве частного гостя, в одной французской семье на юге страны. Слава Создателю: никто не слышит панических ноток в голосе Рейно. Никто, кроме него.

— Они прорвали фронт у Седана. За хлынувшими в прорыв немецкими танками продвигается большое количество мотомеханизированной пехоты, — сникнув, убито сообщил французский премьер.

В мозгу Черчилля, словно ретроспективный показ кинохроники, мелькнули воспоминания: вот он, в начале века, как гость кайзера Вильгельма присутствует на маневрах немецкой армии, а вот он в окопах Первой мировой… 15 марта 1939 года, когда немцы уже заняли Прагу, Черчилль был еще никто — просто неофициальный глава оппозиции. Но теперь!.. Теперь надо что-то делать!

— Послушайте! — жестко сказал он в трубку. — Нужно держаться!!!

Черт бы побрал этих французов! Если так пойдет дальше, то они, чего доброго, оставят его один на один с Гитлером. Этого нельзя допустить!

— Силы противника слишком подвижны и слишком велики. Они действуют с пикирующими бомбардировщиками. Их действие всесокрушающе! — снова закричал Рейно. — Место прорыва с часу на час расширяется и углубляется. Направление: Лион — Амьен. Мы разбиты! Мы проиграли битву!..

Сэр Уинстон медленно опустил трубку на рычаги аппарата.

Неужели все его старания толкнуть немцев на Восток пойдут прахом?

На следующий день, 16 мая 1940 года, английский премьер срочно вылетел в Париж, чтобы на месте ознакомиться с положением. Донесения разведки, выкладки военных, звонки Рейно — это не то: сэр Уинстон хотел видеть все собственными глазами, считая только себя самым серьезным военным и политическим авторитетом.

Увиденное им в столице Франции никак не могло обнадежить — во дворах министерств, прямо на улице тоннами сжигали бумаги, ломкий черный пепел витал над парижскими бульварами. Глядя на эту картину, Черчилль мрачно молчал, жуя зажатую во рту сигару…

Вскоре гонимый частями генерала Клейста английский экспедиционный корпус скучился, как стадо баранов, на побережье околопортового города Дюнкерка…

* * *

На Францию фашистские захватчики наложили контрибуцию в 400 миллионов франков в день, которую затем увеличили до 500 миллионов. За год в Германию было вывезено 250 тысяч товарных вагонов, до отказа нагруженных углем, станками, одеждой, тканями, продовольствием, 15 тысяч паровозов и 1 миллион 300 тысяч автомашин…

Из имевшихся в Бельгии 114 тысяч железнодорожных вагонов немцы реквизировали 74 тысячи, вывезли в Германию большую часть бельгийских автомашин, забрали принадлежавшее Бельгийскому национальному банку золото на сумму в 200 миллионов долларов. Сверх того банк заставили выпустить денежные знаки на сумму свыше 3,5 миллиарда франков, для обмена на немецкие «оккупационные марки».

Германия остро нуждалась в никеле, поэтому вся бельгийская никелевая монета была изъята, переплавлена и отправлена в рейх. В первый же год оккупации немцы реквизировали в стране 4/5 урожая и почти весь рогатый скот…

Из Дании только за один год было вывезено продуктов, сырья, промышленных товаров на 542 миллиона марок…

В Чехословакии немецким интересам были подчинены угольные копи, военные заводы Шкода, Витковицкие металлургические предприятия, химические, железоделательные и сталелитейные заводы…

В Польше только в Лодзи фашисты присвоили 4 300 фабрик, 70 банков, 500 складов текстильного сырья и мануфактуры, 8500 крупных и 12 тысяч мелких магазинов и лавок.

На нужды Третьего рейха заставили работать Силезские угольные копи, трубопрокатные и металлургические заводы в Сосновице, Островицкие машиностроительные и вагоностроительные заводы, завод кабеля в Быдгоще, завод искусственного шелка в Томашове. Нацисты вывезли в Германию 1400 тонн хлеба и 2 миллиона тонн картофеля.

Гитлер ускоренными темпами готовился к большой войне на Востоке. К войне против СССР…

* * *

Сегодня Генрих Ругге выглядел вялым и утомленным. Он небрежно ответил на приветствие Марчевского, встал из-за стола и долго мерял шагами кабинет, заложив руки за спину.

Пан Викентий терпеливо ждал, теряясь в догадках.

— Я чувствую, как над нами, подобно грозовой туче, нависает СД, — стоя к Марчевскому спиной, тихо сказал Генрих. — А старая прусская поговорка гласит: не нужно укрываться от дождя в водосточном желобе.

— Не понимаю вас, — как можно спокойнее откликнулся Марчевский.

— Они затеяли игру, — Ругге повернулся к нему лицом, — игру с дальним прицелом. Я не посвящен во все детали, но догадываюсь, что как крупный козырь СД непременно попытается использовать картотеку, следовательно, и вас. Нет, не обольщайтесь, альтегеноссе, вы не единственная карта в их колоде. Но, собираясь сесть за карточный стол с господами англичанами и русскими, люди Гиммлера боятся утечки информации. Преждевременной утечки! Они считают, что в моей абверкоманде работает человек, скрывающийся за чужим прошлым, то есть — вражеский агент! Если хотите, назовите его разведчиком или шпионом, от этого ничего не изменится.

— Надеюсь, меня вы не подозреваете? — улыбнулся пан Викентий. Чего только стоила ему эта небрежная улыбка.

— Вас? Мы уже говорили об этом… Недавно я засек в парке польскую девку, а после увидел ее с Выхиным. Дар привел к тайнику, куда она ходила. Я специально выпустил на нее собаку…

Ругге снова начал мерять шагами кабинет. Поляк молчал, настороженно следя за ним глазами.

— Тайник был пуст, в сумке у девки тоже не нашлось ничего подозрительного. Так, всякая ерунда, — продолжал Ругге.

Пан Викентий украдкой облегченно вздохнул.

— Но я не могу так работать! — неожиданно взорвался абверовец. — Не могу быть куклой в чужих руках! Противно, когда ты объект игры и своих, и чужих! Я не позволю водить себя, как слепого! — неожиданно он успокоился, остановился напротив Марчевского и сказал. — Нам надо помочь друг другу в этой ситуации, либер альтергеноссе. Иначе я потом не смогу защитить вас.

— Что я могу, Генрих? — поднял на него глаза поляк.

— Контактировать только со мной, — отрезал Ругге. — С сегодняшнего дня вас станут охранять, как особу королевской крови. За дверями кабинета ждут два моих специально подготовленных сотрудника. Сменяя друг друга, они будут постоянно находиться с вами, пока все не выяснится.

— Я арестован? — приподнялся Марчевский.

— Нет. Просто кругом враги, а вы как человек, знающий принцип кодирования картотеки и обладающий большим опытом разведывательной работы на Востоке, представляете определенную ценность для абвера. Примите это как меру предосторожности, не более. Думаю, скоро все уладится. Ждем инспекцию из Берлина.

— Эти люди, ну, которых вы приставляете ко мне, они что же, и спать будут в моей комнате? — раздраженно поинтересовался пан Викентий.

— Нет, в комнате можете находиться один. Но к пани Зосе ездить придется вместе. Что еще?

— Позволите вам дать совет?

— О выявлении врага? Не нужно, — Ругге ненароком скользнул взглядом по книжным полкам. Марчевский это отметил. — Сегодня работать с картотекой не будем. До завтра!..

Проводив Марчевского, подполковник открыл потайную дверь и впустил Шмидта.

— Докладная в Берлин готова?

Гауптман молча положил на стол тонкую папку.

Начальник абверкоманды раскрыл ее и углубился в чтение документа, время от времени делая пометки на полях остро отточенным синим карандашом. Закончив, он откинулся на спинку кресла.

— Поставьте за Выхиным и девкой наружное наблюдение, а у тайника устройте засаду. Немедленно подготовьте запросы на всех лиц, появившихся у нас с сентября 1939 года. Докладную перепечатайте сами, я там усилил некоторые моменты. Думаю, адмирал согласится с тем, что картотека польской агентуры не предмет для игр. Хватит с нас истории с дезинформацией. И еще… Будем ждать гостей из СД. Наверняка они приготовили сюрприз: подсунут уже высчитанного, не нужного им человека. А нам надо искать другого. Он есть, Шмидт, этот человек с чужим прошлым, есть!

— Доверяете поляку? — полуутвердительно спросил гауптман, кивнув на дверь.

— Доверяю? — изумился Ругге. — Нет, я хочу быть единственным хозяином картотеки и живого ключа к ней, поэтому его надо сохранить за нашим ведомством, не отдавая в руки политической разведке. Вот и все…

* * *

Ермаков воткнул еще одну — последнюю — булавку с темным флажком и отступил на шаг от карты, чтобы лучше видеть то, что получилось: почти вся линия границы через неравные промежутки была утыкана булавками с темными флажками, обозначавшими опорные пункты абвера. В некоторых местах флажки сбегались кучкой, в других растягивались жиденькой цепочкой, чтобы снова сбежаться в осиный рой против минского направления или нацеливаясь на Прибалтику.

«Старательно работают, — подумал Алексей Емельянович и задернул шторки на карте. — Торопятся».

Темные флажки навеяли чувство близкой непоправимой беды: страшной, огромной и неотвратимой. Да что флажки, только ли в них дело? Сами по себе они еще ничто — разве раньше не работала против нас вражеская разведка? Но за флажками на карту были нанесены условные значки, обозначавшие места дислокации свежих немецких частей, расквартированных в Польше.

Ведя войну на Западе, возможный противник постоянно увеличивал военный потенциал на Востоке, у границ СССР. Уже отчетливо начали вырисовываться ударные группировки, ближе к вероятному театру военных действий строились аэродромы истребительной и бомбардировочной авиации, подтягивались склады горюче-смазочных материалов, боепитания, интендантские магазины. Горько было видеть все это и не иметь возможности помешать, остановить жестокую и тупую машину уничтожения.

Сумеем ли удержать железную лавину, не позволить ей прорваться захлестывающим кровью потоком в глубь страны?

Как надо сейчас иметь все сведения о противнике и точно знать, на кого и каким образом он рассчитывает опереться здесь еще до начала открытых военных действий. Поэтому и работают вдалеке от Родины Волков-«Хопров», «Гунн» и их новый боевой товарищ — Викентий Марчевский, он же «Гром». Хотя он на своей земле, оккупированной врагом, наверное, ему от этого во сто крат тяжелее.

Нет, промедление губительно — пора завершать первый этап операции. Волков должен добыть сведения о картотеке, попавшей в руки немцев, и вернуться, а «Гром»-Марчевский останется там, рядом с Ругге. Судя по поступающим сведениям, тот пока верит поляку, надеется и в дальнейшем на его помощь. Это хорошо, пусть надеется, пусть верит. Стоит помочь всячески упрочить эту веру, сделать «Грома» незаменимым помощником Ругге, его главным советчиком по всем вопросам работы на Востоке.

Теперь ясно, что СД затеяло крупную провокацию, подготовив дезинформацию для чужих разведок, имея дальний прицел еще большего осложнения международной обстановки. Не стоит их разочаровывать, пусть думают, что им все удалось. А мы, получив сведения, содержащиеся в картотеке, перекроем путь немецкой агентуре в наши тылы.

Генерал подошел к столу, сложил бумаги в папку. Присел на жесткий стул у стены — через полчаса он будет докладывать о положении дел в приграничных районах, и, как всегда перед посещением совещаний, проходивших в Кремле, надо собраться с мыслями…

* * *

Подойдя в сопровождении двух охранников к своей комнате, Марчевский увидел у дверей стул — Ругге не терял даром времени. Один из охранников сел на стул, второй распахнул дверь, заглянул в комнату и сделал разрешающий жест:

— Отдыхайте!

Пан Викентий вошел, хотел по привычке запереть за собой дверь, но ключа не обнаружил. Невесело усмехнувшись, он присел к столу, некоторое время курил, задумчиво наблюдая, как тянется от сигареты тонкий шнурок сине-серого дыма. Потом переоделся в пижаму и взял с полки томик Гёте на немецком. Он любил в часы вынужденного досуга насладиться мыслями великого старца.

Из книги неожиданно выпал узкий листок бумаги с напечатанными на машинке столбцами пятизначных цифр.

Быстро оглянувшись на дверь, Марчевский сел к столу и внимательно осмотрел выписку: кроме цифр шифра — ничего.

Покусывая от нетерпения и торопливости губы, он принялся за расшифровку, пользуясь как ключом все тем же томиком Гёте. Наконец записка была прочитана. Бывший полковник сжег ее, тщательно растер пепел в пальцах, вымыл руки и лег на кровать.

Что же, о нем не забыли — товарищ, присланный новыми друзьями, рядом, он действует, постоянно помня о безопасности его, Марчевского. Как же отрадно сознавать, что ты не один среди этой бешеной своры. И что недавно он работал против новых друзей.

В шифровке был приказ: «Временно прекратить все контакты, ждать возобновления связи по запасному варианту». «Сохраняют меня на будущее, — понял пан Викентий. — Видимо, они хорошо осведомлены о том, что творится сейчас в этом серпентарии и предпринимают необходимые меры безопасности. Значит, человек, который связан со мной, возьмет всю тяжесть ноши на себя. Чем я могу ему помочь? Ведь он не стоит так близко к Ругге. Надо поразмыслить, для того и дана человеку голова с мозгами. А будущее… Каким-то оно еще окажется для нас?..»

* * *

В казино «Турмклаузе» Выхин пришел довольно поздно. Старый мэтр, умело стерев с лица недовольную гримасу — скоро закрывать, а тут шляются всякие выпивохи, — проводил его к столику.

В ожидании, пока у него примут заказ, Вадим осмотрелся.

Все тот же плакат с немецкой кинозвездой у лестницы на второй этаж, размалеванные девицы, присевшие за столик к одинокому посетителю, с кухни слышны громкие голоса и звон посуды. Скоро полицейский час; ушли завсегдатаи, официантка у буфетной стойки, беззвучно шевеля пухлыми губами, подсчитывает чаевые, в углу стоит ведро, а рядом швабра — собрались мыть полы.

— Что пан желает? — Выхин поднял глаза: официантка стояла перед ним с нетерпеливо-скучающим видом. Вадим решился.

— Чашку ликера «Кюрасао».

— Чашку? — удивленно подняла тонко подбритые брови девушка.

— Ну да, чашку. А что?

Та в ответ только передернула плечами и ушла. Через несколько минут перед Выхиным стояла кофейная чашка с ликером.

— Или пан желает большую чашку? — ядовито осведомилась официантка.

— Нет, спасибо.

«Все правильно, — подумал он, — скорее всего, тогда была просто очередная абверовская проверка, которую я, надо признаться, видимо, не прошел. Умолчал о встреченном в развалинах человеке, его пароле. Но как было сказать, а вдруг все правда? Тогда этого никто не мог предугадать. А собственный опыт? — возразил он сам себе. — Может быть, все же подойдет кто-нибудь?»

Но никто не подошел. В одиночестве допив ликер и выкурив пару сигарет, Выхин расплатился и направился к выходу.

— Прошу у пана прощенья, парадное уже заперли, — с легким поклоном остановил его старый мэтр. — Пан может выйти через черный ход. Это здесь, — он указал на маленький полутемный коридор, кончавшийся низкой дверью.

— Я не заблужусь? — улыбнулся Вадим.

— Ни в коем случае, пан. Через двор и под арку, там и улица. Еще раз извините. Всего вам доброго!

Выхин прошел по коридорчику, толкнул дверь и, сойдя по двум щербатым ступенькам, очутился в темном дворе, заставленном пустыми бочками и ящиками, пахнувшими гнилыми овощами и тухлой селедкой. Никакой арки не было видно.

«Что за черт! — подумал он. — Вернуться?» Но дверь черного хода казино оказалась запертой изнутри. Прикрыв платком нос от отвратительного запаха, казалось, окружившего его со всех сторон, Вадим постучал. Никто не откликнулся.

Тогда он бросил бесплодные попытки вернуться в казино и пошел по двору, осторожно ступая между штабелей ящиков и бочек, боясь угодить в темноте в раскрытый люк канализации или выгребную яму.

— Подождите!

Выхин оглянулся: из-за высокого штабеля ящиков появилась темная фигура, судя по голосу и телосложению — мужчина.

— Подождите! — подходя ближе, повторил незнакомец. — Я случайно слышал, как пан спросил чашку ликера «Кюрасао»?

«Неужели сработало?» — мелькнуло в голове у Вадима.

— Да.

— Но ликер не пьют из чашек… — интонация незнакомца была явно вопросительной. Видимо, следовало сказать в ответ нужные слова, но какие? Раненый, скрывавшийся в развалинах, не назвал их. Рискнуть?

— Я не знаю, что вам надо ответить, — честно сказал Выхин. — Человек, который посоветовал мне спросить в этом заведении чашку ликера, уже мертв.

— Когда он вам это посоветовал? — незнакомец придвинулся еще ближе.

«Как бы не прирезали в темноте», — подумал Выхин и на всякий случай отступил на шаг назад.

— Еще в апреле… В день моего приезда. Мы ехали в одном поезде

— Вот как? — заинтересованно протянул незнакомец. — И что потом? Где вы встретились?

— Мы знали друг друга только в лицо, — осторожно подбирая слова начал Вадим. — Когда с ним случилось несчастье, я пытался помочь, но не удалось. Он успел сказать названные мной слова и предупредил, что, воспользовавшись ими, я могу попросить помощи.

— Ясно. Какую помощь вы хотели получить? Не зажигайте огня! — приказал незнакомец, заметив, что Выхин хочет закурить.

— Извините, нужен слесарь, способный сделать ключ с оттиска.

— Вот как? — повторил незнакомец, раздумывая. — Пожалуй, вам можно помочь. Учтите, человек, к которому вы обратитесь, ничего не знает. Он хозяин мелкой мастерской, уголовный элемент. Но за деньги сделает все, что угодно и для кого угодно. У вас есть деньги? Он возьмет много.

— Есть, — успокоил Выхин и быстро добавил: — Не при себе, конечно.

— Не волнуйтесь, грабить вас не собираются. Запоминайте адрес… Спросите Франека, скажете от друзей. Сюда не ходите. Прощайте, выход слева.

И незнакомец словно растворился в лабиринтах бочек и ящиков. Немного помедлив, Выхин пошел, как ему подсказали, налево и вскоре очутился на улице, освещаемой редкими фонарями. Она была пустынна.

* * *

Франек оказался крепким мужчиной лет под сорок с грубоватым, но хитрым лицом. Коренастый и кривоногий, он, казалось, выкатился навстречу Выхину, держа в руках прохудившийся бачок от примуса. Не говоря ни слова, вопросительно уставился на гостя нагловатыми глазами.

— Я от друзей, Франек.

Хозяин критически смерил Выхина взглядом и, презрительно сплюнув в кучу хлама, сваленного в углу халупы, служившей ему мастерской, иронически ухмыльнулся:

— Все так говорят.

— Есть дело, без всякого риска, — решил брать быка за рога Выхин.

— Короче! Скоро полицейский час, а я хочу спать в своей постели, — оборвал его Франек.

— Нужен ключ. — Вадим протянул хозяину раскрытые половинки обмылка.

Тот взял, поднес ближе к свету, рассматривая. Губы его скривились.

— Пятьсот.

— Злотых? — уточнил Вадим.

— Марок! И не оккупационных. Иначе забирай свое мыло и катись!

— Хорошо, хорошо, — замахал на него руками Выхин. — Когда будет готово?

— Придешь послезавтра. Две сотни гони сейчас, в задаток, мне надо добыть болванку.

Выхин вздохнул и полез за бумажником. Франек нетерпеливо ждал, пока тот отсчитывал деньги. Его беспокойные глаза все время перебегали с рук Вадима на его лицо и обратно. Взяв пачку купюр, Франек немытым пальцем поманил гостя ближе к себе.

— Я вижу, пан с деньгами… Могу предложить одну вещь.

— Мне не нужны примусы, — досадливо отмахнулся Вадим.

— С чего это пан решил, что ему предложат примус? — искренне удивился хозяин, ударив себя ладонями по ляжкам. — Наверное, пан шутит? Если так, то я объясню: продаю секрет, касаемый до пана. Нести легко, а стоит дорого.

— Сколько? — Выхин был заинтригован.

— Еще две сотни. Взял бы больше, но пану это необходимо, а мне ни к чему. Но и даром…

— Какой секрет? — прервал его гость.

— Сначала деньги! — Франек интернациональным жестом потер пальцы правой руки.

— Только половину, — предупредил Выхин, отсчитывая купюры. — Говорите.

— Что скажет пан, если узнает, что точно такой ключ уже делал другой мастер?

Выхин был поражен. Черт побери, кто еще затесался в эту грязную историю с ключами: Тараканов, Дымша, Марчевский? Или есть еще кто-то, совершенно не известный ему, старательно державшийся в тени?

— Откуда это вам известно? — холодно спросил он хозяина мастерской.

— Вторую половину! — требовательно протянул тот грязную руку.

Выхин покорно отдал деньги.

— Второго пан найдет сам, — осклабился Франек, — если, придя за ключом, добавит еще сотню. Тогда я расскажу, кто консультировался у меня, как сделать такую болванку.

— Нет, скажи сейчас! — шагнул к нему Вадим.

— Пан торопится? — прищурился хозяин. — Я ведь могу и не делать ключа.

— Ладно, вымогатель, — отступил Выхин. — Послезавтра поговорим…

* * *

Ругге нетерпеливо снял телефонную трубку. Голос Штубе, казалось, насквозь пропитался пивом и табаком.

— Мы провели его до казино, — Штубе натужно закашлялся. — Потом он пошел в лавчонку, где чинят примусы… Но главное не это.

— Не верти, говори, в чем дело! — подтолкнул его подполковник.

— Его выпасают люди СД, — словно решившись прыгнуть в ледяную воду, выпалил Штубе.

— Ты не мог ошибиться? — вкрадчивым голосом поинтересовался абверовец.

— Нет! Среди них есть один мой знакомый. Нашу сводку вам подвезут.

— Хорошо!

Ругге зло бросил трубку на рычаги, губы его сжались в нитку, глаза сощурились.

Теперь каждый промах в игре грозил непредвиденными последствиями.

* * *

Бергер был взбешен. На его всегда бледном лице даже выступил румянец гнева на скулах. Проклятые умники — окольными путями, роя кротовые ходы, они подвели мину под его выношенный в раздумьях и выпестованный в тиши кабинета замысел серьезной игры с врагами рейха!

Военным тоже нельзя доверять — кичатся заслугами, но даже в полевые бинокли и стереотрубы не видят дальше своего носа: только война, только немедленный результат, а дальний политический прицел начатой операции их не заботит.

Ночью звонили из Берлина. Группенфюрер Этнер, как всегда любезный, подслащал горькую пилюлю, приготовленную для Бергера.

— Я в курсе всех дел, — предваряя доклад оберфюрера, сразу начал Этнер. — Не надо лишних слов.

Группенфюрер ненадолго замолчал, и Бергеру показалось — он сможет наверняка угадать, что тот сейчас делает: взял из пачки американскую сигарету, прикурил и развалился в кресле, далеко вытянув длинные ноги в узких сапогах. Или сегодня он в щегольском штатском костюме? Важнее другое, приказал ли шеф записать их разговор?

«Будь осторожнее в выражениях!» — мысленно приказал себе оберфюрер, чувствуя, как вспотела ладонь, державшая телефонную трубку.

— Наши партнеры добились запрещения игры с польской картотекой, даже ложной, — продолжил Этнер. — Пришлось согласиться с тем, что сейчас для усиления эффекта ушедшей к противнику дезинформации крайне важно разгромить раведгруппы в этом городке, чтобы не у кого было запросить о подтверждении или опровержении данных. Понимаете меня?

Бергер едва сдержался — ему очень хотелось напомнить группенфюреру, как много потрачено сил для подготовки ложной картотеки и разработке ее мнимой достоверности. Теперь, когда англичане наконец клюнули на эту приманку и надо выводить на них русских, дабы показать, что их потенциальный союзник плетет свою новую агентурную сеть на территории России, им начинают вставлять палки в колеса, а ведь вкупе с другими данными эта картотека вобьет серьезный клин между Черчиллем, который и без того не пользуется доверием у Сталина, и русским правительством.

Если такой клин не расколет их совсем, то посеет еще большее недоверие, причем не только между британцами и русскими, но и между русскими и поляками, лишив тех последних надежд на помощь восточного соседа, заставив ориентироваться только на лондонское правительство, которое не слишком опасно для Германии. Да мало ли возможностей открывалось при осуществлении этой операции — возможностей длинной политической интриги, рассчитанной не на сиюминутный успех, позволяющей сорвать всего одно яблоко с дерева, но на сбор всего урожая!

— Понимаю, — оставив при себе все доводы, коротко ответил оберфюрер.

По возвращении в Берлин обязательно состоится беседа с группенфюрером. И надо будет провести ее не в его кабинете, напичканном микрофонами, а в другом месте, хотя бы снова пригласить начальство погостить в имении старого фон Бютцова. Вот тогда-то и стоит поговорить о перспективах.

— Я не в восторге от позиции наших коллег, — продолжил Этнер. — Но следует выполнить приказ. На островах должны верить!

— Могу ли я?.. — начал оберфюрер.

— Свою часть работы вы можете закончить, — с полуслова поняв его, ответил группенфюрер. — Желаю успеха!

В наушнике коротко пискнуло: Этнер отключился от связи. Некоторое время Бергер сидел, машинально держа немую трубку около уха. Потом положил ее и, встав, заходил из угла в угол по кабинету, предоставленному в его распоряжение местным начальником СС и тайной полиции.

Бог мой, какая несусветная, непроходимая глупость! Радоваться, сумев подсунуть англичанам ложные планы подготовки высадки на острова! Ясно, что не Британия будет основным противником в новой войне, а русские. Важно не дать им успеть договориться. Пока это удавалось, но надо постоянно подкреплять достигнутый успех, камень за камнем класть и класть в стену, которая разделит их навсегда. Ничего, свою часть работы он продолжит и постарается закончить. И если она будет закончена успешно, Этнер не преминет нащипать себе лавров из венка победителя.

Срочно вызванный Байер прибыл через сорок минут. Невыспавшийся, помятый, он, ожидая объяснений, уставился на Бергера выпученными глазами.

— Вот адрес, — оберфюрер положил перед ним записку. — Этого человека надо тихо и незаметно взять, и пусть ваши парни вытрясут из него все, что тот знает. И даже больше. К утру иметь протоколы допросов. Когда прибудет комиссия абвера?

— Завтра, — начальник гестапо взглянул на часы и поправился. — Уже сегодня. Они сами хотят решить свои проблемы.

— Отлично! — прищелкнул сухими пальцами Бергер. — Не стоит им мешать. Пусть часть работы сделает сам абвер. Надо только навести их на нужные мысли, а самим тщательно проследить, чтобы ни одна крыса не успела сбежать из замка. Но об этом поговорим утром…

* * *

Комиссия из Берлина прибыла на двух автомобилях; молчаливые офицеры прошли в кабинет Ругге и заперлись с ним. В замке все словно замерло.

Дымша, сидя в своей комнате, потел от страха и прикладывался к заветной фляжке; Mapчeвский — вce так же охраняемый человеком в штатском, сидящем на стуле под дверью его комнаты, — читал, лежа на кровати. Время от времени он ловил себя на том, что не понимает смысла строк, по которым пробегали его глаза.

Выхин неприкаянно болтался из угла в угол своей узкой, как пенал, комнаты; Тараканов, пристроившись у окна, смотрел на зеленые кроны деревьев парка. У всех отобрали оружие, ключи, печати от сейфов и личные номерные знаки

Ближе к обеду в комнату Тараканова без стука вошел Шмидт. Прислонившись плечом к косяку обвел бледно-голубыми глазами скудную обстановку жилья Владимира Ивановича и без лишних слов приказал:

— Пошли!

Тараканов послушно вышел следом за ним в коридор, спустился на первый этаж. Он ожидал, что пригласят в кабинет начальника, но гауптман подтолкнул его к лестнице в подвал:

— Туда!

Со скрипом открылась тяжелая дверь, около которой стоял вооруженный охранник, и они вошли в подвальное помещение, гулкое, освещенное только сильной лампой, стоявшей на небольшом столе, за которым расположились Ругге и двое приехавших из Берлина офицеров.

За их спинами, в отдалении, развалился на стуле человек в белом халате с докторским саквояжем на коленях. Из-под халата виднелся воротник немецкого мундира. Это Владимиру Ивановичу очень не понравилось.

Шмидт указал на табурет, поставленный шагах в пяти перед столом.

— Сядьте!

Тараканов уселся. Сильный свет лампы неприятно резал глаза, и он невольно прищурился. Подполковник и приехавшие из Берлина внимательно следили за каждым его движением.

— Скажите, Тараканов, вы здоровы? — небрежно поинтересовался один из приехавших. Знаков различия на его погонах Владимир Иванович рассмотреть не сумел — мешал бьющий в лицо свет.

— Да. Вполне здоров. В роду не было ни сумасшедших, ни алкоголиков.

— Прекрасно. Вы трезвы?

— Да, господин офицер. Абсолютно трезв.

Краем глаза Тараканов заметил, как Шмидт взял в руки гумен-шляу — резиновую палку, излюбленное орудие эсэсовцев для расправ с заключенными в лагерях и тюрьмах. Поигрывая ей, он начал прохаживаться позади сидевших за столом, словно ожидая приказа броситься на допрашиваемого и начать зверски избивать его.

— Вам надлежит полно и правдиво ответить на все заданные вопросы. Если ответы нас не будут удовлетворять, а вы станете упорствовать, то согласно приказу начальника полиции безопасности и СД от 01.07.1937 года вас подвергнут усиленному допросу. Доводить до таких крайних мер не советую. Готовы отвечать?

Глухо зарычала овчарка Ругге, видимо, поудобнее устраиваясь у его ног. Слепящий свет бил по глазам, из ума не выходила резиновая палка в руках рослого, крепко сколоченного Шмидта. Западня!

— Да, я готов, господин офицер. — Тараканов старался изо всех сил, чтобы голос не дрогнул.

— У вас есть связь с советской разведкой?

— Нет.

— С английской? Интелидженс сервис?

— Нет.

— С французской, Сюрэ женераль?

— Нет.

— Лжете, Тараканов! — голос немца был бесстрастно спокойным, ровным, и от этого становилось еще более жутко — Мы установили, кто вы такой. Больше нет смысла прятаться за чужим прошлым. Вы — Сомов! Несколько человек, в том числе во Франции, опознали вас по фотографиям и дали показания. Будете отрицать?

Шмидт, неслышно ступая, вышел из-за спин сидевших за столом и, помахивая дубинкой, направился к Тараканову.

Неожиданно из глаз Владимира Ивановича выкатилось две крупных слезы, подбородок задрожал мелкой дрожью, губы скривились, и он мешком сполз со стула, бухнувшись на колени перед столом.

— Простите, ради Христа! Простите, — размазывая по лицу сопли и слез, запричитал он. — Не сам, видит Бог, не сам придумал! Не виноват я, правда!

Подскочивший Шмидт схватил его за ворот пиджака и, рывком подняв, усадил на стул. Встряхнул, приводя в чувство.

— Дайте воды, — приказал второй из инспекторов.

Стуча зубами о край стакана Тараканов, давясь и икая, сделал несколько судорожных глотков.

— Ну! — отобрав стакан, Шмидт ткнул его концом палки в спину.

— В тридцать восьмом, — всхлипывая, сказал Владимир Иванович. — Партизаны тогда были… Приказали сменить фамилию… Дефензива новые документы дала! Как Бог свят! — он истово перекрестился.

— Почему меняли фамилию? — так же бесстрастно продолжил допрос немец.

— Как же, красные убить хотели, — немного успокоившийся Тараканов вытер нос тыльной стороной ладони. — Я отказывался, говорил: нельзя мне, русскому дворянину…

— Вы дворянин? — прервал его второй инспектор.

— Да. При Дмитрий Донском, был такой князь, победивший татар на Куликовом поле, из Орды выехал на Москву Осман-Челеби-мурза. От него пошли Ртищевы, а от них Арсеньевы, Павловы, Кремницкие, Ждановы, Яковщевы и Сомовы.

— Не нужно родословной! Почему не указали о смене фамилии?

— Боялся, — некрасиво скривив лицо, снова всхлипнул Владимир Иванович. — Честное слово, боялся!

— Чего боялись? Или кого?

— Красных. Вдруг узнают? Они меня к смерти приговорили… — Тараканов хотел привстать, но свалился на пол от сильного удара резиновой дубинки.

Нагнувшись, Шмидт прихватил его за пиджак, намереваясь приподнять, чтобы еще сильнее ударить обвисшее тело, но Ругге знаком остановил его.

В подвал вошел один из офицеров, приехавших с инспекторами. Даже не посмотрев в сторону валявшегося на полу Тараканова, он подошел к столу и что-то тихо прошептал на ухо главе инспекции. Тот встал, одернул мундир.

— Господа, прибыл начальник СС и тайной полиции. Он просит нас уделить ему несколько минут. Прошу прерваться. Этого, — он кивнул на Владимира Ивановича, — пока оставим здесь под охраной.

Шмидт помог Тараканову встать, грубо повернул лицом к стене. Ругге, проходя мимо, неожиданно спустил со сворки собаку и, указав на Владимира Ивановича, приказал:

— Охранять!

Пес, вздыбив на загривке шерсть, подскочил и, злобно ощерясь, уселся около стоящего у стены человека.

— Можем быть спокойны, господа, он теперь никуда не денется, — усмехнулся подполковник, предупредительно пропуская вперед гостей из Берлина.

Болело отбитое резиновой палкой плечо, но Тараканов все же рискнул чуть повернуть голову и взглянуть на собаку. Тут же раздалось рычание.

Владимир Иванович почему-то вдруг вспомнил, как ему рассказывали о бытовавшей в немецких лагерях забаве охранников — хетцягде, когда беззащитных людей загоняли в котлованы или ямы с гладкими стенками и насмерть травили собаками…

* * *

— … Вообще-то я не сторонник применения усиленного допроса, — поддерживая под локоть главу берлинской инспекции, пояснил Генрих Ругге, поднимаясь по лестнице. — Но небольшое кровопускание никогда не вредит. Человек, когда видит свою кровь, сильно пугается: естество вопит, боясь смерти, воля слабеет… Поэтому не сильно, не досмерти, не калеча, а только до первой крови. По крайней мере в начале допроса. Иногда дает поразительный результат.

— Вы неисправимый гуманист! — улыбнулся инспектор.

* * *

Вилли Байер ждал их в кабинете начальника абверкоманды. Подполковник сумел оценить такт гостя, не усевшегося в кресло хозяина — среди «черных» СС вежливые и тактичные люди встречались крайне редко. Поэтому он с неподдельным радушием предложил начальнику СС и тайной полиции коньяк и сигары. Байер поблагодарил и отказался.

— У меня не очень хорошие вести, — просто начал он после взаимных приветствий.

Ругге, ожидавший трескучих фраз о фюрере, долге перед партией и фатерландом в борьбе с врагами, даже несколько растерялся. Что же надо здесь этому соглядатаю Гейдриха?

— Наш долг выявлять врагов рейха и оказывать посильную помощь победоносной армии фюрера, — все-таки не удержался от напыщенной тирады Байер. — Поэтому, получив по линии своей службы некоторые данные, касающиеся ваших людей, подполковник, — он любезно улыбнулся Ругге, которому эта улыбка напомнила скорее оскал бульдога, — я счел своим долгом поставить вас об этом в известность. Тем более что здесь присутствуют представители вашего командования.

«Выбрал время, подлец! — мелькнуло у Ругге. — Подложил дерьма в карман, а выдает это за помощь, скотина!»

Он терялся в догадках — неужели Байер отдает ему человека, которого выпасала его наружка? Зачем ему это надо? Вырвать у эсесманов добычу еще никому не удавалось, а тут они отдают ее сами? Ловкий ход? Дары данайцев или троянский конь?

Но цель, какова цель столь широкого жеста Байера? Только ли подложить свинью ему, Ругге, в присутствии комиссии из Берлина, или это следствие докладной адмиралу Канарису и эсесманы выходят из игры?

По знаку Байера его адъютант подал пухлую темную папку. Не спеша раскрыв ее, начальник СС и тайной полиции вынул несколько фотографий и листы протоколов допроса.

— К сожалению, мои парни несколько перестарались — допрашиваемый не выдержал, — углы губ гестаповца опустились, придав лицу скорбное выражение. — Но это не влияет на суть дела. Ознакомьтесь, господа. Я имею указание проинформировать вас и передать материалы в руки абвера.

Ругге прямо-таки впился глазами в строчки протокола допроса. Он был потрясен — кто мог подумать о таком?! Черт знает что! Подполковник быстро придвинул к себе небрежно, брошенные Байером на стол фотографии, и сердце его замерло.

«Нет из игры не выходят, — понял абверовец. — Они теперь будут тщательно следить за тем, как мы пережуем то, что они нам дали. И упаси нас Господь выстрелить вхолостую…»

— Извините, у меня много дел, — поднялся Байер, надевая черную фуражку с серебряным черепом на околышке. — Советую внимательно смотреть за своим сейфом, господин Ругге. Ключ уже сделан, и он у преступника. А каждый враг рейха — преступник! Хайль Гитлер!

Абверовцы, вскинув руки, молча ответили на приветствие и еще несколько секунд стояли после того, как за начальником СС и тайной полиции закрылась тяжелая высокая дверь кабинета.

* * *

Поза была жутко неудобной — легко ли стоять на носках широко расставленных ног, упираясь в кирпич стены только кончиками пальцев крестом раскинутых рук. Скоро начали затекать ноги, заломило в пояснице, хотелось плюнуть на все и тихо опуститься на серый бетонный пол. Но перед глазами, устало прикрытыми воспаленными веками, вставало видение злобно оскаленных, блестящих от слюны клыков овчарки.

Он умел расправляться с собаками — порвет, конечно, руку, но и ей не поздоровится: короткий взвизг и сломан хребет. Но потом Ругге сломает хребет ему. Зачем это нужно? Нет уж, лучше потерпеть. Сколько? Это известно только господам из абвера, но никак не бедному Тараканову-Сомову, враскорячку стоящему у стены подвала.

До чего же ломит в паху…

Может быть, он зря стоит здесь, как послушный телок, приготовленный на заклание, ожидая своего палача? Шмидт — мужик здоровый, Владимир Иванович на занятиях убедился в тяжести его кулака и силе натренированных мышц — насмерть может забить. Как им объяснить тот страх, который испытывает затравленный человек, не имеющий больше родины и вынужденный продавать себя чужим спецслужбам? И поймут ли его они — уже подмявшие под себя половину Европы, везде чувствующие себя хозяевами? Нет, могут не понять и не поверить.

Так что же, пока не поздно, прыгнуть на собаку, потом к двери, попытаться расправиться с охранником, взять его оружие и… подороже продать жизнь? Куда побежишь из замка с глухим двором, по углам которого стоят вышки с охраной, вооруженной пулеметами? Ну, вырвешься — один шанс на тысячу, — а потом? Кинуться к любовнице Марчевского и попросить спрятать, или в костел Святого Рафаила, к Ксении и ее дяде? Нужен он им всем…

Словно поставив точку под его невеселыми мыслями, гулко стукнула дверь подвала. Голос Ругге отозвал собаку.

— Можете повернуться.

С трудом опустив затекшие руки и боясь шевелить болевшим от удара плечом, Тараканов обернулся. Сзади него стояли Ругге и Шмидт. Инспекторов из Берлина не было.

— Мы проверили ваши слова, — подполковник показал в улыбке золотые коронки. — Это правда, Тараканов. Если не возражаете, мы будем продолжать называть вас по этой фамилии.

— Не возражаю, — Владимир Иванович устало опустился на пол.

— Пойдемте! — гауптман Шмидт помог ему подняться. — Отведу к врачу.

— Спасибо.

— Не обижайтесь, Тараканов, — вслед ему проговорил начальник абверкоманды. — Война! Вечером Шмидт поедет в город. Можете тоже встряхнуться…

* * *

Желание встряхнуться высказали также Дымша и Выхин. Тараканов чувствовал, что им обоим не терпится расспросить его о «беседе» в подвале: как с ним говорили, о чем? Счастье этих дурачков, что сегодня до них не дошла очередь: у Ругге или, скорее всего, у инспекторов из Берлина, изменились планы.

«Ничего, голубчики, — глядя на них, утешил себя Владимир Иванович. — Еще попотеете под палочкой Шмидта и постоите под охраной собачки Ругге. Наверняка, у каждого из вас есть темные пятнышки в биографии, о которых вы предпочли не сообщать своим новым хозяевам; не я один такой счастливый, вас тоже помотало по белому свету, а господа немцы горазды жилы тянуть и выкапывать забытые подробности давних событий. Потом я посмотрю на вас…»

Гауптман Шмидт был, как всегда, ровен в обращении, словно и не он несколько часов назад собирался сделать из Тараканова отбивную. Усадив компанию в свою машину, он довез их почти до центра города, высадив недалеко от вокзальной площади.

— Ну что, двинем в кабак? — глядя вслед отъехавшему автомобилю, предложил Тараканов. — Я сегодня вроде именинника.

— По этому поводу стоит упиться как сапожники, — засмеялся Выхин.

— Сначала поставим свечку Пресвятой Деве, — серьезно заметил Дымша. — Сегодня мы были избавлены от тяжкого испытания.

— Откуда вдруг такая набожность? — Удивился Вадим. — Раньше, помнится, Пресвятой Деве вы предпочитали отнюдь не святых?

— Не богохульствуйте, — насупился пан Алоиз. — Если хотите, пошли в костел вместе или скажите, где будете, я поставлю свечку и приду.

— Не рассчитываю на заступничество святых, — ухмыльнулся Вадим. — Это не слишком надежные покровители.

— У него уже есть один, — подмигнув, сообщил Тараканов. — Самый главный командир над всеми покойниками.

— Езус Мария! Ничего святого! — патетически воскликнул Дымша. — Ждите меня в гражданском кафе!..

«Сопляки, — думал он, шагая к ближайшему костелу, — придет время, попомните мои слова: будете рады кому угодно свечки ставить…»

* * *

Штубе, сидевший в темном «адлере» рядом с молодым водителем в штатском, повернулся к человеку, курившему на заднем сиденье.

— Тех двоих отдайте первой группе, а за поляком поставьте наблюдение поплотнее, чтобы не вырвался. Докладывать каждые полчаса.

Мужчина кивнул и, потушив в пепельнице, прикрепленной к дверце, недокуренную сигарету, вышел из автомобиля…

* * *

Костел был почти пуст — только на передних скамьях, ближе к алтарю, сидело несколько старух. Что-то тихо говорил ксендз, потом заиграл орган. Величественная и скорбная мелодия поплыла под высокими сводами, заставив набожных старух часто креститься.

Дымша пробрался к свободной скамье и сел посередине, положив руки на колени. Как же он устал, кто бы только знал, как он устал! И еще сегодня такое нервное напряжение. Обошлось? Кто знает, что на уме у Ругге и приехавших из Берлина? Хочется рассчитывать на лучшее, но готовиться всегда следует к худшему — золотое правило.

Вспомнился давно покойный дядя, который не признавал никаких молитв, кроме одной — он всегда твердил в костеле: «Боже, дай мне разум сделать то, что в моих силах, не делать того, что не в моих силах, и научи меня отличать одно от другого». Маленького Алоиза эта молитва смешила и пугала, но теперь, по прошествии стольких лет, когда он наконец-то понял цену и смысл жизни, дядина молитва показалась ему верхом мудрости человеческой.

Как просто и правильно — делать, что можешь, не делать, чего не можешь, и научиться отличать одно от другого. Только, как научиться, у кого? Вечно вляпаешься в то, что тебе делать не следовало, и забываешь про то, что нужно было бы сделать. А уж об умении отличать одно от другого и говорить не стоит — жизни не хватит научиться, если пан Бог не подскажет. А он никак не хотел подсказать Дымше, ну никак.

Сидеть бы и сидеть здесь, в костеле, слушать орган и никуда не спешить, оставив навсегда проклятые игры разведок, уносящие столько нервов и прибавляющие седых волос. «Но и денег в банке», — добавил внутренний голос.

«Деньги! — мысленно фыркнул Дымша. — А вот кто мне прибавит жизни? За деньги даже лишней секунды бытия не купишь. Да и у кого купить — у людей? Они, пожалуй, деньги возьмут, чтобы поскорее отправить тебя к святым, а святым деньги не нужны. Потому они и святые…»

Рядом с ним на скамью опустилась неопрятная старуха в грязной вязаной шапке. Пан Алоиз неприязненно покосился на нее: не могла сесть в другом месте, не видит — человек с Богом разговаривает? Хотя зачем роптать — костел для всех. И богатые, и бедные, красивые и уроды, молодые и старые — все несут свои мольбы и заботы к пану Езусу. Все… Даже предатели.

Старуха, сидевшая рядом, чуть слышно прошептала.

— Пан должен срочно пойти в казино.

Дымшу словно током ударило. И здесь ему нет покоя. Откуда старая ведьма знает о его самых тайных делах? Он открыл было рот, чтобы спросить ее об этом, но старуха медленно поднялась, почти беззвучно прошепелявила:

— Срочно, пан, — и зашаркала к выходу.

Посидев для приличия еще немного, Алоиз тоже поднялся, благочестиво осенил себя крестным знамением и вышел из храма. На двух богомолок средних лет, одна из которых отправилась следом за старухой, он, занятый своими мыслями, не обратил внимания — мало ли женщин ходит в это тяжелое время по костелам?

* * *

Сегодня Дымше было не до конспиративных игр с пожилым мэтром. Едва кивнув ему, он прямо спросил:

— Где?

— О чем вы, пан? — сделал недоуменное лицо мэтр.

— Перестаньте, — скривился Дымша. — Прекрасно знаете, о чем я! Или опять будем считать, сколько жетонов дают сегодня на десятку?

— Идите наверх. В пятом номере, — отвернулся от него старик.

Лестница на второй этаж показалась Дымше дорогой на голгофу или ступенями на эшафот. Проклятье, сколько ему еще мучиться? Он нащупал вшитые в подкладку пиджака узкие ножны с кинжалом — приколоть проклятую бабу в номере и нырнуть в тину? Но кто будет потом иметь с ним дело? А у него и так не очень хорошая репутация.

Ожидавшая его женщина, как всегда, куталась в платок. Посмотрев в лицо Алоиза, она прямо спросила:

— Боитесь?

— Чего? — вскинулся было Дымша, но сник под ее ироническим взглядом.

Она медленно выпростала руку из-под платка и положила перед ним ключ от сейфа.

— Берите. И запомните: нужна вся картотека, включая данные на каждого агента, связного или содержателя явки. Адреса мест, где расположены тайники и запасные убежища; пароли, длины волн раций и их позывные, квартиры радистов и их прикрытие. В этом ваше спасение, пан Алоиз. Чем скорее все кончится, тем лучше для вас.

— Когда вы хотите это иметь? — рука Дымши потянулась к ключу: взять его, пообещать все сделать и исчезнуть. Пусть его потом ищут и немцы, и эти господа, получающие приказы из Лондона.

— Завтра!

— Безумие! — Алоиз резко отодвинул от себя ключ. — Знаете о комиссии из Берлина? В замке сейчас все следят за всеми. А днем приезжал Байер.

— Вот и хорошо, — усмехнулась женщина. — Все заняты собой, и вам будет легче работать. Берите ключ! И сделайте это сегодня же ночью!

Дымша взял ключ и положил его в карман. Черт побери, если им так хочется, то он исчезнет сегодня же. Ночью.

— Не вздумайте скрыться, — словно подслушав его мысли, сказала женщина. — Или донести. Мы сделаем так, что они повесят вас первым. Разумеется, после пыток. Ваш единственный шанс остаться в живых — сделать все как надо. Не забудьте о Марчевском, он ключ к картотеке. Нашли к нему подходы?

Час от часу не легче — положительно, пиявка сведет его с ума, заставит наделать Бог знает каких глупостей. Так и хочется навалиться на нее, засунуть в рот платок и придушить. Тихо и быстро. Дымша умел это делать.

— Полагаете, я могу свободно с ним общаться? — усаживаясь поудобнее, чтобы ударить ее ребром ладони в переносицу, а потом ухватить за горло, спокойно спросил он. Зачем настораживать человека? Совсем ни к чему: пусть живет последние мгновенья в безмятежной уверенности длительности своего бытия.

Но тут руки женщины, спрятанные под платком, пришли в движение, и Дымша услышал характерный негромкий щелчок — сняли с предохранителя пистолет.

Вот оно что — проклятая баба потому постоянно кутается в платок, что прячет под ним оружие! В такой ситуации вполне можно схлопотать пулю. Нет уж, лучше просто исчезнуть.

— Мы далеки от иллюзий, — ответила женщина. — Но без Марчевского будет трудно работать с картотекой.

— На островах прекрасные дешифровщики. — Дымша отодвинулся от нее: его планы снова изменились, уже который раз за сегодняшний день.

— Хорошо, — устало сказала она. — Я вижу, вы не можете сделать так, чтобы Марчевский пошел на связь с нами. Тогда это сделают другие. Но картотека за вами. Пленку отдадите лично. После акции уходите, вас будут ждать на просеке. Знаете это место?

Дымша знал. Но также знал, что с пленкой, на которую переснята картотека, он желанный гость не только в лесу, а везде, где есть разведки. Он не пойдет на просеку — еще есть некоторые старые контакты, можно ужом доползти до моря, а там и попробовать убраться в нейтральную Швецию.

Правда, такой путь весьма непрост, даже очень непрост и опасен, но уж лучше опасности, ведущие к богатству и счастью, чем такие беседы и понукания самому влезть в петлю — где гарантии, что его потом не заставят снова выполнять какое-нибудь задание? Нет гарантий! Теперь он не повторит ошибки молодости, не дождутся: рисковать — так для себя. Или все-таки лучше исчезнуть?

— Идите, — вяло махнула рукой женщина. — Вас проводят до замка, чтобы вы не сделали ненужной глупости или не попробовали скрыться.

Алоиз как потерянный вышел из номера, спустился вниз и, даже не взглянув в сторону старого мэтра, выскочил на улицу. Злоба душила его.

Ведьма! Давно надо было прибить ее! К черту компанию Выхина и Тараканова, к черту сегодняшнюю выпивку и раскрашенных, как пасхальные яйца, податливых девок. Всем нужна картотека, а больше всех ему самому. Вот тогда он продиктует условия — кто может запретить спрятать пленку? И только находясь в безопасном месте, Дымша скажет, где она, а как доставать ее — ваше дело, господа!

* * *

— Пан Алоиз не придет, поверьте, — разливая в тонкие стеклянные рюмки водку, «для благообразия» подкрашенную клюквенным соком, утвердительно сказал Выхин. — Зачем ему наше общество? Мы ему нужны там, — он махнул рукой куда-то за спину, имея в виду замок Пилецкого, — где приходится вместе делать грязное дело. А тут… Тут в отличие от нас он дома.

— Не помню случая, чтобы Дымша отказался от даровой выпивки, — засмеялся Владимир Иванович. — Никак на него не похоже. Ну, да и бог с ним. Давайте выпьем. Хочется, знаете ли, расслабиться.

— Жутко было? — поддев вилкой кусок рыбы, полюбопытствовал Выхин.

— Не то слово… Но, как правильно отметил господин Ругге, — война! Давно ли по радио передавали по всей Польше сигнал точного времени, «хейнал», исполняемый трубачом с башни Марьецкого костела в Кракове? А теперь в Варшаве, на аллее Щуха, в здании бывшего министерства вероисповедания и общественного просвещения, разместились СД и окружная тайная полиция, скоро вермахт войдет в Париж… Кажется, Готфрид Лейбниц писал, что вечный мир возможен только на кладбище? А Гегель сказал: «Война вечна и нравственна, она — торжество того, кто лучше»! Какие умы, не нам чета! Вершится таинство истории целых народов, а я буду обижаться на справедливые проверки начальства.

— Все-таки справедливые? — подливая Тараканову водки, уточнил Выхин.

— Время недоверия, — Владимир Иванович лихо опрокинул в рот рюмку и снова налил себе. — Пейте, Выхин, вино развязывает языки.

— И затягивает петли на шее, — добавил Вадим. — После обработки высокой комиссией из Берлина вы неплохо выглядите.

— А почему я должен плохо выглядеть? — ухмыльнулся Тараканов. — Давайте-ка начистоту, Выхин, а то вы все крутите, вертите, ходите вокруг да около. Чего вы хотите? Здесь мы одни, разговор с глазу на глаз, никто не подслушивает, выкладывайте, что у вас там ко мне?

— Хотите потом отпереться от всего?

— Вы тоже это можете сделать! — парировал Владимир Иванович.

— Хорошо, откажемся от взаимной настороженности, — аккуратно подбирая нейтральные слова, начал Вадим, — попробуем немного довериться друг другу. Видно, не зря между нами возникла некоторая симпатия? Иначе не выжить в нашем гадюшнике.

— Опять крутите, — погрозил ему пальцем Тараканов.

— Какой храм в Древнем Риме никогда не закрывался во время любых войн? — неожиданно спросил Выхин.

— Учили в кадетском корпусе, — наморщил лоб прихмелевший Тараканов. — Правда, я тогда больше интересовался скабрезными стишками и всякими песенками. Помню одну, про фуражку…

— Я вам о храме, — вернул его к теме разговора Вадим.

— Ах да, о храме. По-моему, храм Януса?

— Браво! А почему? Да потому, что Янус двулик! Не понимаете?

— Господи, и вы туда же! — засмеялся Владимир Иванович. — Знаете, в чем ваша беда? Скажу: повторяете ошибки начальства, Выхин! Занимаетесь раздуванием глупых подозрений. А все они — мыльный пузырь. Пук пальцем, и нет его! Начальство-то не подозревало, но все разрешилось.

— Думаете, на этом закончится? — снисходительно усмехаясь, посмотрел на него Выхин.

— Я верю в здравый смысл!

— Верьте, — равнодушно пожал плечами Вадим. — Никто не запрещает. Но как быть с законом о наследовании, изданном немцами? По нему землю наследует только старший сын в семье, а остальные получат наделы на Востоке. Читали «Майн кампф»? Фюрер пишет: «Когда мы говорим о новых землях в Европе, то мы можем в первую очередь иметь в виду лишь Россию и подвластные ей окраинные государства. Сама судьба указывает нам этот путь».

— При чем здесь «Майн кампф» и закон о наследии? — непонимающе вылупил глаза Тараканов.

Действительно не понимает или прикидывается? Это весьма занимало Выхина. Тапер на маленькой сцене заиграл «Ночь была такой длинной..» и, чтобы его лучше было слышно, Вадиму пришлось почти лечь грудью на стол.

— Россия наша родина, — значительно сказал он. — Немцы могут двинуть туда. Какого вы мнения о советских разведчиках, пограничниках, НКВД?

— Не сталкивался. — Тараканов снова выпил. — Пограничников иногда вижу в бинокль, но от личной встречи предпочитаю уклониться, — и он пьяно захохотал.

— В марте русские прорвали линию Маннергейма, — заметил Выхин.

— Да черт с ними, с финнами. Их раньше в Питере даже в дворники не брали. — Тараканов опять налил себе водки. — Дались они вам, тоже мне культурная нация. Убогие чухонцы!

— Здесь действует Запад, и очень активно, — глядя ему прямо в глаза, сказал Вадим. Не без удовольствия отметил, как дрогнули зрачки Владимира Ивановича.

— Ну… Если Запад… — протянул тот. — Мне они представляются не столь фанатичными, как наши советские соплеменники.

— Давайте абстрагируемся, попытаемся представить, что здесь, среди разношерстной братии, собравшейся в замке, действует некий разведчик. И предположим, это вы!

Тараканов, смеясь, замахал руками.

— А почему не вы?

— Объясню. Я наблюдал за вами — имеете быстрые рефлексы, чувства подчинены разуму, сильная логика.

— Не льстите. Лучше выпьем. Все ваши построения зиждятся на песке.

— Вот видите, — тонко улыбнулся Выхин. — Опять вы, как травленый волк, подныриваете под флажки. Но вдруг отталкиваете союзника? Вспомните нашу странную встречу на вокзале, столь неясные отношения между вами и Дымшей: что-то в них есть такое, до чего я пока не докопался, — зачем вы ходили к Марчевскому ночью?

— Я? — неподдельно изумился Тараканов. — По-моему, как раз вы шлялись по коридорам. А насчет союзничества вы правы: мы действительно союзники по службе рейху, — он выпил и затянул: — «Фуражка, милая, не рвися, с тобою бурно пронеслися мои кадетские года…» Тапер! Играй, «Фуражку», я плачу!

Владимир Иванович вскочил и, пошатываясь, направился к эстраде. На него начали обращать внимание. Выхину едва удалось вернуть его обратно и усадить за стол.

— Как же вы надрызгались, голубчик, — брезгливо поглядывая то на полупустой графин, то на осоловелого Тараканова, сказал Вадим. — Не хотите по-человечески, так и скажите.

— Пшел вон, — уставившись на него мутными глазами неожиданно заявил Владимир Иванович.

— Ну и черт с тобой! — обозленный Выхин бросил на стол несколько мелких купюр и пошел из зала.

Выходя на улицу, он услышал, как в зале пьяно ревел Тараканов.

— Тапер! Я плачу!

«Экая, все же, скотина», — зло сплюнул Выхин и захлопнул за собой дверь.

Глава 6

Нацизм вырос не на пустом месте — дух милитаризма и шовинизма, дух мещанской реакционности уже широко распространился в Германии XIX века. Крупнейший из философов, ректор Берлинского университета Гегель объявил современную ему абсолютистско-феодальную Пруссию идеальным государством; поэт и драматург Гейбель писал стихотворения, в которых настойчиво призывал к войне и вторжению в соседние страны: «Война, война! Дайте нам войну, чтобы заменить ею споры, которые иссушают нас до мозга костей!»; поэт Гофман фон Фаллерс-Лебен создал шовинистический гимн «Германия, Германия превыше всего, превыше всего на свете!», который полвека спустя стал официальным гимном германских империалистов.

Анонимный автор брошюры «Великая Германия и Срединная Европа в 1950 году», изданной в 1895 году в Берлине, так рисовал пределы будущей «Германской империи»:

«В Великой Германии будут жить 86 миллионов человек, а подчиненная ее непосредственному и исключительному торговому влиянию экономическая область будет заключать в себе 131 миллион потребителей… Одни только немцы будут пользоваться политическими правами, служить в армии и флоте и смогут приобретать земельную собственность… Тогда они вновь обретут существовавшее у них в Средние века сознание, что они являются народом господ. Они охотно предоставят живущим среди них чужестранцам выполнение физических работ…»

«Бросим беглый взгляд на карту! — призывал другой немецкий публицист Струпп. — И мы увидим, что путь Берлин — Одесса короче, чем путь Берлин — Константинополь. Мы увидим, что через Варшаву, Киев, Ростов-на-Дону, через Кавказские горы, Тифлис и Тавриз идет прямой железнодорожный путь к Персидскому заливу, в Индию»…

Все эти бредовые лозунги и жажду мирового господства взяли на вооружение нацисты. Но для удержания власти надо было иметь жесточайший аппарат подавления всех инакомыслящих как внутри Германии, так и в завоеванных странах. И этот чудовищный аппарат был рожден.

В 1925 году, после неудавшегося путча, тюремного заключения и временного запрещения нацистской партии, Адольф Гитлер снова собрал в мюнхенском пивном зале «Гофброй», свою волчью стаю. В ноябре того же года на улицах города появились люди в фуражках с эмблемой «мертвая голова», коричневых рубашках и черных галстуках; на рукавах у них были широкие красные повязки с белым кругом, в середине которого уродливым пауком пласталась свастика — это были члены «новых охранных отрядов» — «личной охраны» Гитлера, сокращенно именовавшейся СС.

Перед своим «старым соратником» Генрихом Гиммлером, назначенным рейхсфюрером СС, Гитлер поставил задачу в кратчайшие сроки сделать из СС отборные отряды НСДАП. В то время в рядах СС было менее 300 человек.

В первый же год после прихода фашистов к власти Гиммлер становится полицай президентом Мюнхена, а 20 апреля 1934 года Гитлер назначает его заместителем начальника «государственной тайной полиции» (гестапо) Пруссии. Тогда же СС взяли на себя контроль и охрану всех концлагерей, а в 1939 году «специальные отряды» были переименованы в войска СС и усилены за счет нескольких армейских дивизий.

В 1931 году в СС насчитывалось уже более десяти тысяч человек. Из них отобрали самых надежных и организовали «службу безопасности» — СД, которая личным распоряжением Гитлера от 9 июня 1934 года была объявлена единственной секретной разведывательной службой нацистской партии.

Впоследствии, 17 февраля 1941 года, начальник СД Гейдрих с садистской гордостью писал в нацистской газете «Фолькише беобахтер»: «За границей со смешанным чувством страха и ужаса нашим людям охотно приписывают жестокость, граничащую с садизмом, бесчеловечность и бессердечие…»

* * *

Бергер внимательно осмотрел все комнаты квартиры, на которую привез его Байер. Брезгливо провел пальцем по крышке пианино, но пыли не обнаружил.

— Убирают? — повернулся он к начальнику СС и тайной полиции. — Кто?

— Одна из моих сотрудниц.

— Проверена?

— О да, оберфюрер. Вполне надежна.

Байеру было все время не по себе: как воспримет обстановку и расположение квартиры придирчивый берлинский гость, будет ли он удовлетворен принятыми мерами предосторожности, насколько высоко оценит работу аппарата гестапо — разве мало может найтись поводов для недовольства? И потом, не проходило какое-то щемящее чувство ожидания большой беды: оно давило и угнетало постоянно, ежечасно и ежеминутно, не давая спокойно спать, есть, работать, жить, наконец. Вилли даже не стал из-за этого вызывать сюда семью: пусть все уляжется, успокоится, пусть душа встанет на место.

А она никак на место не становилась. Поэтому столь нелепый в его положении начальника СС и тайной полиции города страх все чаще и глубже запускал твердые, как алмаз, и острые, как бритва, когти в становившееся податливым, словно вытащенный из раковины моллюск, нутро Байера, терзая его неприметно для окружающих, но от этого не менее сильно, а может быть, даже еще сильней.

Иногда он ловил себя на том, что с тоской вспоминает об интерьерах холлов и вестибюлей, бывших когда-то его специальностью, но так и не ставших ею. Однако в глубине души считавший себя честным немцем, Байер должен был признаваться самому себе, что новой специальностью он тоже до конца не овладел — так и остался недоучкой и в той, и в другой областях. Особенно остро он чувствовал это здесь, в Польше, уехав из милой его сердцу Германии, где все было просто и ясно — образ мыслей его сограждан, их психология, привычки… Там даже враг был немцем и его легко понять. А тут?

Ознакомившись с рядом материалов, Вилли Байер чуть не схватился за голову прямо на глазах у подчиненных — он увидел, что его сунули в самую натуральную мясорубку: микро-Шанхай или Танжер, да и только!

Пусть нет порта, пестроты национальностей, но зато здесь сходились, как лучи в фокусе увеличительного стекла, интересы разведок нескольких стран; поляки поднимали голову — постреливали по ночам на дорогах, в лесах появились банды партизан различной политической окраски; где-то в лабиринтах улиц города прятался пока неуловимый для службы пеленгации чужой передатчик, постукивавший в эфире торопливой морзянкой. И еще чувство надвигающейся беды…

— Собрали материалы по Марчевскому? — нарушил затянувшееся молчание Бергер. — Есть полезное?

— Давние контакты с нашей военной разведкой, — ответил Байер, уныло отвесив нижнюю губу, от чего действительно стал похож на верблюда, оправдывая прозвище, данное ему подчиненными. — Его любовница, некая Зося Гураль, является агентом сотрудника абвера Шнайдера.

— Еврейка? — заинтересовался Бергер.

— Нет, галичанка, польско-украинская кровь, — почему-то вздохнул начальник СС и полиции. — Абвер подвел ее к Марчевскому еще до войны. Женщина весьма интересная внешне и столь же пустая внутри. Именно она указала людям Ругге место пребывания поляка: он прятался в ее квартире.

— Мотивы?

— Просты, господин оберфюрер: искренне уверена, что делает благое дело по отношению к своему сожителю.

— Ему известно о ее связях с абвером?

— Нет. Но он никогда не доверял ей никаких тайн и не делился своими замыслами. Только ставил в известность: приду тогда-то, завтра уезжаем и тому подобное.

— Он к ней сильно привязан?

— Кто может это знать? — пожал плечами Байер. — Только он сам. Но Марчевский не любит говорить на эти темы.

— Свяжитесь со старшим группы наружного наблюдения, — распорядился Бергер. — Пусть оттянут наружников абвера от Дымши, а его самого, под каким-либо благовидным предлогом, задержат в городе минут на сорок, однако ни в коем случае не доставляют в комендатуру. За это время ликвидируйте Гураль, но так, чтобы все подозрения абвера пали именно на Дымшу. Мой человек докладывал, что Дымша носит с собой нож… Пусть ее убьют именно ножом. И оставят на теле записку, вроде: «Смерть любовнице немецкого пособника». Желательна широкая известность убийства среди населения.

— Понимаю.

— И еще, срочно подберите неглупую и смазливую девку, разработайте варианты ввода ее в разработку Марчевского. Убирая от него агента абвера, надо поставить на это место своего. Уж если подкладывать свинью людям Кикера, так в лучших традициях.

Байер вышел в другую комнату к телефону. Слушая, как он негромко отдает распоряжения, Бергер решил завтра же направить людей в адресное бюро городской управы — пусть внимательнейшим образом проверят все адреса в районах, которые его очень интересовали — вокруг казино «Турмклаузе» и костела Святого Рафаила. Там могли притаиться совсем иные люди, связанные отнюдь не с абвером.

В дверь квартиры постучали условным стуком. Бергер пошел открывать. Через минуту он ввел в комнату молодого человека приятной наружности и представил его начальнику СС и тайной полиции города.

— Конрад фон Бютцов, он же русский эмигрант Вадим Выхин.

Байер, сопя, пожал протянутую ему руку. Вот он, таинственный человек оберфюрера Бергера, внедренный им в абвер для проведения операции. Нет ли и среди его сотрудников в аппарате городского гестапо таких же Бютцовых-Выхиных, служащих чинам из Берлина?

— Абверовцы насторожены, — без предисловий начал Выхин, сев к столу. — Они получили человека и теперь хотят разработать его до конца. Но противник может сам специально отдать нам малозначительную фигуру.

— Конкретнее, — подобрался Бергер. Вилли Байер засопел еще громче.

— Крайне подозрителен Тараканов. Не исключено, что именно он главное лицо среди английской агентуры в городе. Они отдадут Дымшу, чтобы отвлечь подозрения от Тараканова и обеспечить ему возможность выполнения задания.

— Мы лишим их всех опорных пунктов, — вмешался Байер. — Жертва будет напрасной.

— Они могут пожертвовать не только Дымшей, — усмехнулся Выхин, — господа с островов очень изобретательны, а метод жертв в тактической игре, чтобы выиграть в стратегической инициативе, характерен для работы интелидженс сервис. И все ли их явки нам уже известны?

— Есть ли прямые улики, указывающие на связь Тараканова с англичанами? — откинулся на спинку кресла Бергер.

— Нет, только косвенные. Но это как раз усугубляет подозрения: он не зря появился рядом с Марчевским, имел весьма неясные отношения с Дымшей, ловко уходит от любых сомнительных бесед, втерся в доверие к Ругге.

— Считаете вероятной вербовку Марчевского англичанами? — беспокойно заерзал на стуле начальник СС и тайной полиции.

— Надеюсь, что пока им не удалось.

— А если это русская разведка? — предположил Бергер.

— Невероятно, — отрезал Выхин. — Здесь всегда работали англичане и французы. Русские не смогут столь быстро внедриться в польскую среду после сентября тридцать девятого. Французам не до Польши. Так что — англичане.

— Я не склонен недооценивать русских, — протянул Бергep. — Кстати, вы умолчали о племяннице ксендза. Почему? Офицер СС не может даже думать о женщине неполноценной расы, тем более строить связанные с ней какие-либо планы на будущее. Если так уж захочется — она ваша: с момента ареста и до казни. Я далек от мысли, что вы не желаете отдать в руки СД врага рейха, но…

— Ее роль пока неясна, — осторожно ответил Выхин.

— Вам не ясна, — сухо уточнил Бергер. — А мы постараемся внести полную ясность. Во все аспекты дела. Не так ли, герр Байер?

* * *

Тапер с виноватой улыбкой разводил руками:

— То не можно, пан… Я не знаю цей мелодии.

— Играй! — упрямо повторял, стоя перед ним, Тараканов.

— Пану пора расплатиться и проветриться, — взял его под локоть один из официантов. — Пойдемте.

Он потянул упирающегося Тараканова к выходу. Тот ухватился за косяк двери.

— Послушай! Ну, не могу же я, пьяным, по улице… Проводи во двор, посижу где-нибудь, — и Владимир Иванович сунул в руку официанта мятую купюру.

Мельком глянув на нее, официант ласково полуобнял перебравшего посетителя и повел его совсем в другую сторону.

— Так есть, пан, — приговаривал он. — Никак не можно в таком виде. Может, пан желает отдохнуть у нас?

— He-e-e, — замотал головой Тараканов. — На улицу!

Официант вывел его к дверям, через которые выгружали продукты для кухни, предупредительно открыл их и показал на лавочку под чахлыми деревьями.

Владимир Иванович, пошатываясь, направился к ней. Убедившись, что официант закрыл дверь и больше за ним не наблюдает, он вполне твердым шагом прошел мимо лавочки и быстро свернул в переулок. Достав носовой платок, вытер лицо. Теперь это был уже совсем другой человек — собранный, абсолютно трезвый. Миновав несколько проходных дворов и оставшиеся после бомбежек развалины, Тараканов притаился в нише парадного и некоторое время внимательно наблюдал за улицей и прохожими. Потом догнал проходивший мимо трамвай, вспрыгнул на подножку, проехал две остановки, соскочил на повороте и снова затерялся в проходных дворах.

И там следовавшие за ним чуть не по пятам люди Ругге упустили его.

Бестолково покрутившись на одном месте, они разошлись в разные стороны и снова сошлись, так и не обнаружив объект среди халуп и развалин — Тараканов словно сквозь землю провалился. Старший группы принял решение продолжать поиск и направил часть людей на дорогу к замку — ее Тараканов никак не мог миновать, возвращаясь из города, а в том, что он еще вернется, абверовцы были полностью уверены…

Тем временем Владимир Иванович появился совсем в другом месте. Осторожно раздвинув густые ветви кустов сирени, он вышел во двор разбитого бомбами заброшенного монастыря бернардитов. Скользнув тенью вдоль стены, добрался до часовни и вошел внутрь. В глубине строения, скрытая полумраком, угадывалась женская фигура, закутанная в темный широкий платок.

— Тебя никто не видел? — подойдя к ней, шепнул Владимир Иванович.

— Нет, — тихо ответила женщина.

— У нас мало времени. Выхин — человек немцев! Сегодня начал прощупывать меня почти открыто. Делает разные намеки. Но пока у него нет ничего определенного, иначе заговорили бы по-другому… Уходите на запасную явку. Предупреди ксендза и сторожа. Я найду вас.

— Рано уходить. Вам не справиться одному, — возразила Ксения.

— Все равно вашей группе необходимо рассредоточиться. Спасибо пану Иерониму, он принял вас, выдал тебя за свою племянницу. Но это не может продолжаться вечно. Предупредите старика, чтобы скрылся, и уходите. Это приказ!

— Сторож передал: кто-то должен оттянуть на себя немцев, когда все произойдет. Иначе вам не уйти.

— Что он предлагает?

— Встречу со мной. Если все в порядке, в моих руках будет кантычка — маленький молитвенник. Передаете мне материалы, и я ухожу на запасную явку. А вам к дренажной системе: так меньше риска потерять добытые сведения.

— Их еще надо добыть… — покусывая в раздумье губу, заметил Тараканов. — Но тянуть больше нельзя. Связь с «Громом» возьмет сторож, он знает как. В принципе, идея верна, нужно только предусмотреть повторную передачу материалов, чтобы полностью вывести тебя из игры.

— Предусмотрим. С той стороны вас просили о встрече.

— Постараюсь, — улыбнулся он. — Иди.

Ксения быстро вышла из часовни и скрылась в проломе монастырской стены. Немного выждав, Тараканов отправился следом за ней — он решил проверить, действительно ли никто не увязался за девушкой?

Держась ближе к стенам домов, где вечерний сумрак был глубже, Владимир Иванович шел по улице, зорко поглядывая по сторонам. Ксения успела уйти далеко вперед. Ее фигурка, закутанная в платок, мелькнула под фонарем, перебежала дорогу.

Но что это? Неприметно одетый мужчина ускорил шаг, явно стремясь не выпустить девушку из виду.

«Все-таки выследили, — подумал Тараканов. — Плохо дело…»

Однако отчаиваться рано — он знал о встрече Ксении с Ругге в замковом парке, о поступке Выхина со слепком с ключа, поэтому и приказал ей уходить. Начальник абверкоманды не глуп, он захочет выудить всех членов группы, поэтому слежку устроит за всеми подозрительными.

Сейчас главное — выиграть время: сутки-двое, а потом господин Ругге может следить как угодно и за кем угодно. Если бы он решился на аресты, тo давно произвел бы их, тем более под нажимом Байера, известного своей кровожадностью. Значит, начальник СС и тайной полиции не в курсе происходящего? Тогда кто следит? Одно дело, если люди Ругге, и совсем другое, если подчиненные Байера — центр передавал, что в игру активно включилось СД. Придется рисковать.

Владимир Иванович нырнул в подворотню, проскочил через проходной двор и быстро побежал по параллельной улице, чтобы выйти Ксении навстречу и попробовать вывести ее из-под наблюдения.

Подождав за углом появления девушки, он, ничего не говоря, схватил ее за руку и потащил за собой в развалины. Оставив Ксению у входа в подвал разбитого дома, Тараканов бесшумно пробрался назад и притаился в нише парадного пустующего дома.

Ждать преследователя пришлось недолго. Настороженно вертя головой по сторонам, тот шел по тропинке между кучами щебня и обломками кирпича, держа правую руку в кармане куртки. Зажав в кулаке увесистый камень, Владимир Иванович неожиданно появился сзади него и с размаху опустил булыжник на голову шпика. Не издав ни звука, мужчина в куртке упал как подкошенный. Быстро затащив его в подъезд, Тараканов забрал парабеллум, запасную обойму, закидал труп обломками кирпича и вернулся к ожидавшей его Ксении.

— Можешь идти! Осторожнее!

Она кивнула и почти побежала в сторону костела к едва видимой в темноте тропинке, петлявшей среди развалин. Он проводил ее немного, отстав на полсотни метров. Больше никто не следил…

* * *

Через два часа Ругге доложили: со своего поста исчез старший группы наружного наблюдения Штубе, работавший за племянницей ксендза из костела Святого Рафаила. Меры, предпринятые к его розыску, результатов пока не дали. Девушка находится дома, контактов не отмечено.

* * *

Сначала Дымша хотел идти в сапогах, но потом раздумал — лучше снять обувь и красться по длинным коридорам замка в толстых шерстяных носках: не слышно, не холодно ногам и чувствуешь стопой каждую неровность пола. Правда, побаливала раненая нога — к погоде или от нервного напряжения? Кто знает…

Выскользнув из своей комнаты, он призрачной тенью скользнул вдоль коридора и, затаившись, выглянул из-за угла.

Никого. Время позднее, надо полагать, герр Ругге уже отошел ко сну, уложив пса на подстилку перед диваном. Ничего, скоро все эти кошмары Алоиз Дымша будет вспоминать с усмешкой. Может, еще и напишет потом, за приличный гонорар, в какую-нибудь газетенку, об успешных разведоперациях в немецком тылу. Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить!

Впрочем, зачем ему реклама? Жажда громкой известности больше подходит для дураков, а таковым себя Дымша не считал: главное — деньги и жизнь, причем не просто жизнь, а обеспеченная, спокойная, в которой нет места ведьмам, прячущим под платками заряженные крупнокалиберные пистолеты; злобным псам, приученным кидаться на людей; гауптманам с глазами отпетых садистов и проклятым эмигрантам, вынюхивающим и выслеживающим его, Дымшу.

Вот наконец и двери приемной. Потихоньку, чтобы не скрипнули, потянуть их на себя — закрыто или нет? Закрыто: ни шороха за ними, ни лучика света, пробивающегося в щелки.

Сдерживая дыхание, он достал отмычку, вставил ее в замочную скважину и повернул, придерживая створку двери. Потянул ручку, вошел, аккуратно запер дверь за собой и включил потайной фонарь. Синий луч света быстро обвел приемную — ничего подозрительного.

Теперь дверь кабинета. Снова раздался тонкий скрежет отмычки, и через несколько секунд пан Алоиз очутился в кабинете начальника абверкоманды. Осмотревшись, он тщательно поправил шторы на окнах — зачем охранникам во дворе видеть вспышки магниевой лампы его портативного фотоаппарата? Совсем ни к чему.

Подойдя вплотную к огромному сейфу, Дымша почему-то оробел: а вдруг Ругге изменил цифры кода и уже известное положение ручек на внешней дверце? К чему тогда ключ, полученный в номере второго этажа казино «Турмклаузе», что им открывать, если придется черт знает сколько возиться с подбором кода?

Второй раз он этой адовой работы может не выдержать!

Посидев несколько минут на полу, Дымша встал и начал набирать знакомый код на диске. Наконец все цифры набраны, ручки поставлены в нужное положение, поворот массивного кольца — и тяжелая стальная дверца сейфа распахнулась.

Дрожащими от волнения руками Дымша достал из кармана ключ и вставил его в замочную скважину внутренней дверцы. Повернул и почувствовал, как на секунду замерло сердце.

Обошлось благополучно — ключ подошел как нельзя лучше и замок открылся. В синем призрачном свете потайного фонаря перед паном Алоизом стояли ящички с картотекой бывшего второго отделения Генерального штаба, рядом аккуратной стопкой были сложены сводные таблицы разделов картотеки. Вот оно, богатство, вот он, путь к сытой и спокойной жизни! Права проклятая ведьма, кутающаяся в платок, — после нервотрепок с комиссией из Берлина всем просто ни до чего, кроме самих себя: что же, такое положение ему только на руку.

Дымша быстро вынул таблицы. С чего начать — с радистов или резидентов? Пожалуй, с последних. Так, простите шановные паны, но придется вас класть на пол, хватило бы только пленки.

Затвор аппарата начал щелкать, как голодный пес зубами — Дымша торопился, все страхи и сомнения, терзавшие его после беседы на втором этаже казино, отступили в сторону…

* * *

Генрих Ругге, вопреки надеждам Дымши, даже не думал отходить ко сну — полностью одетый, более того, даже с автоматом на коленях, он сидел в своей комнате, сдерживая глухо рычащую собаку.

Открылась дверь, и вошел Шмидт.

— Он там, — сообщил гауптман.

— Не будем торопиться, — усмехнулся Ругге. — Дадим ему увязнуть по уши. Все-таки следует отдать должное нашим «друзьям» из СД, они ловко все рассчитали, но мы тоже не останемся в долгу. Когда будет готова его пленка, сможем ей поторговать. Со временем, конечно.

— Новая операция? — Шмидт разминал пальцы.

— Посмотрим. Сейчас рано об этом говорить. Только замысел. Ну, nopa!

Они вышли из комнаты. В коридоре их уже ждали несколько вооруженных солдат охраны…

* * *

Дымша заканчивал переснимать последние таблицы, когда звук открывшейся двери приемной заставил его вскочить на ноги.

Протопали сапогами, не стесняясь шуметь, заскрежетал ключ в замке двери кабинета.

«Попался!» — похолодел Алоиз.

Он выхватил пистолет. Что-то темное метнулось к нему из распахнувшейся двери, и Дымша навскидку выстрелил несколько раз. Взвизгнула собака, в глаза ударил яркий свет, над головой выбила штукатурку автоматная очередь…

Все кончилось быстро: Дымшу скрутили и защелкнули на запястьях наручники. Генрих Ругге стоял на коленях над умирающим псом, застреленным Алоизом. Гауптман Шмидт подошел к поляку и, словно ненароком, наступил ему на мизинец раненой ноги. Жесткая подошва сапога словно прессом раздавила больную мозоль — такой и стальные латы продавит, что уж ему шерстяной носок! Дымша охнул и сполз по стене на пол.

В кабинет сбежались встревоженные стрельбой Выхин, Марчевский, солдаты охраны. Шмидт приказал всем уйти, кроме бывшего полковника.

Пан Викентий подошел ближе к Дымше.

— На что вы рассчитывали? — он кивнул на разбросанные по ковру таблицы и, нагнувшись, начал бережно собирать их.

— Оставьте! — неожиданно грубо оттолкнул его подскочивший Ругге. Марчевский успел поймать его быстрый взгляд, брошенный в сторону книжных полок.

— Обыскать и в карцер! — кивнув на Дымшу, приказал абверовец. — Пусть пока подумает, хочет ли его шея узнать, сколько весит задница, а потом нам расскажет… Вас, альтергеноссе, я просил задержаться по другому поводу. Видите, — он грустно посмотрел на лежавшую в луже крови собаку. — Потерял верного друга. Похороню его в саду… Сядьте, я вынужден огорчить вас. Сегодня вечером убита пани Зося.

— Бог мой! — потрясенный пан Викентий провел рукой по лицу, словно стирая с него налипшую паутину. — Но зачем, зачем?!

— На теле нашли записку. «Смерть любовнице пособника фашистов». Как видите, не зря вас охраняют. Насчет похорон уже распорядились, примите соболезнования. О картотеке не беспокойтесь, простите мою невольную резкость. Идите отдыхать.

Ругге сел в кресло, устало прикрыл рукой глаза.

* * *

Только трубы печей остались на месте сгоревшей деревни, словно безымянные памятники на могилах бывших ее жителей, да кое-где сохранились прогнившие, покосившиеся изгороди из потемневших жердей.

Легкий ветерок раздувал подсохшую на солнце золу, играл мертвыми ветвями обугленных, не зазеленевших этой весной кленов. Но стоило ветерку притихнуть, как удушливый запах гари заполнял все вокруг, перебивая ароматы поднявшихся на недальнем лугу трав и лозы, росших в болотистой низине за пожарищем.

Рядом раскинулось нeпаханое поле с врытым в заросшую сорняками землю грубо вытесанным каменным крестом. Над ним вились стаи галдящих ворон.

На краю деревни возвышались сложенные из темно-красного кирпича башни полуразрушенного костела. Именно их и видел человек в сером ватнике, наблюдавший в сильный бинокль за сопредельной стороной границы.

Заслышав шаги человека, мыши, возившиеся в стогу перепрелой соломы, разбежались с тонким противным писком и испуганно попрятались в норки.

Спугнувший их человек постоял на опушке рощи, прячась в тени кустов, — обычно немцы избегали приближаться к сожженным ими селениям, но лишняя предосторожность не мешала, — потом быстро пересек открытое пространство и толкнул успевшую поржаветь калитку ворот костела, сваренную из витых железных прутьев. Прежде чем скрыться в пустом проеме дверей, человек еще раз осмотрелся. Никого.

Внутри сгоревшего храма запах гари казался еще сильнее, но одетый в темное мужчина не обращал на него внимания. Смело миновав зал с рухнувшими перекрытиями, он отыскал небольшую дверцу, ведущую в подвал, включил карманный фонарик и, подсвечивая себе под ноги, спустился по щербатым ступеням в холодную сырую темноту. Пройдя гулким подземельем, остановился у разбитых каменных саркофагов, в беспорядке сваленных около сочившейся влагой стены. Приподняв тяжелую крышку одного из них, он почти до плеча запустил внутрь руку, что-то нашаривая в глубине. Через несколько секунд неизвестный достал Т-образный металлический прут с загнутым концом.

Поставив на место крышку саркофага, мужчина пошел дальше, внимательно разглядывая пол подвала, выложенный рифлеными чугунными плитами. Одна из них заинтересовала его. Нагнувшись, он вставил прут в едва заметное отверстие в плите, напрягшись, приналег на перекладины и с трудом повернул прут, одновременно с силой потянув его на себя и вверх. Плита медленно поднялась, словно нехотя открыв темный зев квадратного колодца с шаткой металлической лестницей внутри, покрытой налетом грязи и рыжей ржавчины. Вынув из плиты свой импровизированный ключ, человек в темном тщательно спрятал его, потом, посветив лучом фонаря в густую темень колодца, смело встал на первую ступеньку лестницы и начал спускаться. Вот появилась его рука и потянула за скобу, опуская плиту, как крышку люка. Встав на свое место, громыхнула чугунная плита, потом щелкнула задвижка закрывшегося изнутри замка.

Дно квадратного колодца оказалось покрытым слоем вязкой илистой грязи. Мужчина ступил в нее и, пригибаясь — своды узкого тоннеля были низковаты и не позволяли выпрямиться во весь рост, — пошел направо, шаря впереди себя лучом фонаря.

Ноги вязли в грязи, пот заливал глаза, временами не хватало воздуха в давно не чищенных подземных галереях. Но человек упрямо шел и шел вперед, пока не заметил впереди слабую вспышку света. Тогда он остановился и мигнул в ответ своим фонарем. Еще несколько шагов — и тоннель вывел его в небольшой коллекторный зал.

— Трубы илом занесло, — тихо сказал одетый в темное мужчина.

— Но вода все равно проходит, — ответили из темноты. — Здравствуй, Хопров.

Тот, кого назвали Хопровым, включил фонарь и шагнул к притулившемуся у стены человеку в сером ватнике. Пожал протянутую руку.

— Здравствуй, Павел Романович!..

* * *

Тараканов вошел в костел — это Выхин видел в бинокль, наблюдая за ним с опушки рощи. Что ему делать в разрушенном храме, стоящем в сгоревшей деревне? Может быть, его там ждут? Но кто?

Сегодня Конрад фон Бютцов, внедренный по заданию СД в абверкоманду подполковника Ругге, решил сам выследить, куда и зачем направится Владимир Иванович после ночного происшествия с Дымшей.

Он был полностью уверен: Тараканов — хорошо подготовленный агент английской разведки и наверняка должен иметь контакт со связником или передаст сообщение о провале пана Алоиза каким-либо другим способом. Бергер позволил временно снять наружное наблюдение за Таракановым, но отпустить Выхина-Бютцова на «вольную охоту» одного не согласился.

— Не в индейцев играем, — недовольно проскрипел он. — Забудьте романы Карла Мая. Возьмете шарфюреров Клюге и Эрнеста Канихена. Толковые парни. Здесь стоит быть осторожным: Ругге до сих пор не может найти Штубе и не удивлюсь, если обнаружат его труп.

«Толковые парни», приданные Выхину оберфюрером Бергером, оказались рослыми молодцами, понимавшими друг друга с полувзгляда; двигались они удивительно легко и бесшумно, словно каждый не весил добрую сотню килограмов. Выхин знал, что этих эсесманов, прошедших специальную подготовку в школе СД, Бергер повсюду таскал за собой, как личную охрану.

Утром, заметив, что Тараканов вышел из замка, Выхин подал ожидавшему в парке Клюге условный сигнал и сам поспешил присоединиться к их небольшой, но опасной группе, поставившей себе целью обязательно узнать тайну человека, скрывавшегося под именем русского эмигранта. И вот слежка за Таракановым привела их к сожженной деревне с разбитым костелом на окраине. Что же понадобилось здесь Владимиру Ивановичу?..

Прошло больше десяти минут. Если в разрушенном костеле оборудован тайник, то времени вполне хватит на вложение сообщения. А если там Тараканова ждет связной? Сколько будет продолжаться их встреча и кто этот связной, куда пойдет потом?

Клюге и Канихен, лежавшие в траве на опушке рощи, ожидали распоряжений. Сейчас он, Конрад фон Бютцов, временно взявший имя Вадима Выхина, должен принять решение — уподобиться группе наружного наблюдения и ограничиться пассивным ожиданием, или активно действовать самим? Но пассивные методы пока не дали никакого прока — проклятый Тараканов то исчезал, то появлялся вновь, не давая ни абверу, ни СД материалов о своих контактах. Только Ксения… Но ведь Выхин-Бютцов сам предложил тогда зайти в костел — не дьявол же Тараканов и не ясновидящий, чтобы внушить ему, офицеру СС, нужные мысли, принудить поступать сообразно своей воле?!

Пятнадцать минут прошло. Ждать еще? Но если вдруг там идет интересная беседа и ее можно услышать, или увидеть нечто такое?.. Рискнуть? И Выхин-Бютцов решился.

— Канихен прикрывает, а мы с Клюге к костелу. Без шума, предельная осторожность. Он может быть вооружен и очень метко стреляет. Клюге первым.

Канихен подтянул ближе автомат, направил его ствол в сторону деревни. Клюге поудобнее пристроил на поясе кинжал, достал из кобуры вальтер и ужом пополз к начавшей зарастать травой проселочной дороге. Вот он перекатился через нее и поднырнул под остатки изгороди из неошкуренных жердей. Приподнявшись, призывно махнул рукой. Бютцов последовал за ним.

Вплотную приблизившись к шарфюреру, он легонько ткнул его ладонью в бедро, приказывая двигаться дальше. Тот пополз.

Лежа на мягкой молодой траве, Бютцов вдруг подумал, что на чердаке разбитого здания костела вполне мог притаиться снайпер, и тогда они все у него как на ладони — не успеешь ни скрыться, ни ответить выстрелом на выстрел, просто прилетит ниоткуда быстрая смерть.

Тем временем Клюге уже дополз до глухой стены костела, встал на четвереньки, держа в руке пистолет и внимательно осматриваясь по сторонам. Снова махнул рукой, подзывая Бютцова.

Добравшись до стены, Конрад тоже привстал и одними губами спросил:

— Что?

— Похоже, там никого, — едва прошелестел Клюге. Пригибаясь, добежал до угла, осторожно выглянул.

Клюге первым нырнул в дверной проем, настороженно поводя в разные стороны стволом вальтера, готовый в любую секунду открыть огонь. Следом, неслышно ступая, пробрался Конрад.

Закопченные стены, нагромождение балок от рухнувших перекрытий, валявшиеся на полу скрученные огнем трубы органа, кучи обгорелого дерева на месте рядов скамей; задняя стена алтаря рухнула, и в образовавшийся проем было видно поле за деревней, луг и рощу за ним.

Выхин-Бютцов осмотрелся — где здесь можно притаиться или устроить тайник? Может быть, Тараканов вышел через пролом в стене, но тогда его все равно было бы видно в бинокль с опушки.

Вместе с Клюге они методично начали осматривать костел. Вскоре шарфюрер подозвал Бютцова легким свистом — он обнаружил ведущую в подвал дверцу. Прижимаясь спинами к грязной кирпичной стене, они спустились по щербатым ступеням, чутко прислушиваясь к каждому шороху.

В подвале было темно и пусто. Луч фонаря пробежал по каменным саркофагам, чугунным плитам пола, низким сводам потолка. Спрятаться здесь негде. Куда же опять пропал Тараканов? Искать тайник или скрытый выход? Нельзя, можно его спугнуть, и Бютцов решил вернуться, а потом, когда представится возможность, прийти сюда вновь и спокойно, не торопясь исследовать каждый сантиметр стен и пола.

Канихен, терпеливо ожидавший на опушке, встретил их вопросительным взглядом.

— Ушел, — ответил на него Выхин-Бютцов.

— Совсем? — равнодушно поинтересовался эсэсовец.

— Думаю, вернется.

Как и куда направился Тараканов из костела? Эта мысль не давала покоя, свербила внутри, толкнула на необдуманные действия — сейчас Бютцов уже жалел, что поддался искушению проникнуть в костел: спрятавшись там, Тараканов мог перестрелять их, как куропаток, а потом выйти в спину ничего не подозревавшему Канихену… Однако все обошлось, но появилась еще одна загадка: таинственное исчезновение объекта наблюдения из костела. Наверное, ради того, чтобы только узнать об этом, стоило рисковать.

— Клюге, вам левый сектор обзора, мне правый, а Канихен будет просматривать местность за костелом, — распорядился Бютцов. — Рассредоточимся в пределах прямой видимости друг друга. Возвращаясь, он не должен ничего заметить.

Себе Конрад избрал местом для наблюдательного пункта купу кустов, росших на взгорке, откуда открывался вид на окрестности деревни. Устраиваясь поудобнее, он поднес бинокль к глазам, поводил им в разные стороны, определяя, насколько велик сектор обзора — отсюда, с пригорка, кстати, хорошо было видно и часть территории русских. Некоторое время Бютцов с любопытством смотрел через сильную оптику туда, где жили коммунисты, но ничего особенного увидеть не удалось — край оврага, заросшего кустами бузины, такие же, как и здесь, деревья, то же самое небо над ними — бледно-голубое, с редкими белыми пушистыми облаками. Он снова повернул бинокль в сторону сгоревшей деревни. Вовремя — Клюге уже подал сигнал внимания.

Вот он, Тараканов! Мелькнул в проеме окна костела, опять скрылся и, через несколько секунд появился снова, мягко спрыгнув на землю с подоконника. Отряхнул брюки, потом пучком травы тщательно вытер грязные ботинки. Такое спокойное, по-домашнему мирное поведение Владимира Ивановича почему-то очень разозлило Выхина-Бютцова.

Цейсовская оптика приблизила лицо Тараканова, уже тронутое первым загаром, как всегда чисто выбритое и столь ненавистное Конраду.

Опустив бинокль, он дал немного отдохнуть усталым глазам. Теперь Тараканов никуда не денется. Да и куда ему деваться — наверняка направится обратно к замку: все, что ему надо было сделать, этот человек, скорее всего, уже сделал. Но куда же он все-таки ходил через костел или где прятался внутри него?

Повинуясь какому-то наитию, немец вновь поднял к глазам бинокль и посмотрел в сторону русских. На краю оврага, заросшего кустами бузины, мелькнул серый ватник неизвестного мужчины. Мелькнул и пропал в гуще молодой зелени.

Не веря самому себе, Бютцов закрутил пальцами колесико настройки линз, до рези в глазах вглядываясь в кусты на краю оврага на той стороне границы — вдруг померещилось? Да нет же, нет, он явственно видел, как там исчез человек. Странное совпадение — здесь из пустого разрушенного костела появляется Тараканов, неизвестно куда пропавший, войдя в разбитое здание храма, а на той стороне границы из оврага вылезает человек в сером ватнике.

Положительно, руины костела заслуживают более пристального внимания, как и сам Владимир Иванович. Но выводы делать пока еще рано, и Бютцов решил промолчать до поры до времени о своих наблюдениях и порожденных ими подозрениях. Он сам, лично, все проверит и доложит оберфюреру Бергеру, а может быть и сразу группенфюреру Этнеру.

Но сейчас — молчание! Время еще есть…

* * *

Старый пан Иероним тяжело, со свистом, дыша задавленными астмой легкими, поднялся на четвертый этаж небогатого, густонаселенного дома. Нетерпеливо постучал в дверь квартиры костяшками пальцев, моля про себя святую Деву, чтобы ему поскорее открыли.

Дверь распахнулась: на пороге стояла немолодая женщина с руками в мыльной пене. Увидев нежданного гостя, она оробела.

— Пан Иероним?!

— Нет времени, пани Ганна, — сдерживая мучившую его одышку, проговорил старик. — Не спрашивайте откуда, но я знаю, что ваш муж в лесу.

Женщина побледнела и отрицательно замотала головой.

— То так, пани Ганна, так, — не обращая на это внимания, продолжал старый священник. — Найдите возможность передать ему, что немцы поймали некого Дымшу, Алоиза Дымшу. Запомнили? Друзья вашего мужа просили всех, кто был с ним связан, немедленно уйти из города. Немедленно!.. Прощайте, пани Ганна.

Минут через пятнадцать после визита ксендза пани Ганна бежала по улице к базару. Там в торговых рядах она отыскала средних лет крестьянина и что-то прошептала ему на ухо. Тот быстро свернул свою немудреную торговлю и, закинув на тощее плечо котомку из домотканого сурового полотна, потерялся в узких переулках города…

* * *

Мальчик прибежал к задним дверям казино «Турмклаузе» после полудня. Он нетерпеливо приплясывал на месте, дожидаясь деда. Наконец тот вышел, с улыбкой положил свою высохшую руку на теплую голову ребенка:

— Проголодался, Янек?

Внук знаком попросил его наклониться и жарко зашептал. Лицо у слушавшего его старика потемнело, губы поджались:

— Скажи маме, чтобы немедленно шла к Голяновским. И ты с ней!

— Мама уже там. Мы быстро собрались, — мальчик смотрел на деда взрослыми, полными слез глазами. — Пойдем с нами?!

— Я приду, приду, — глядя поверх его головы, сказал старик. — А ты беги скорей к маме, Янек. Тебе здесь не место.

Быстро поцеловав внука и почти оттолкнув его от себя, он запер дверь и поднялся на второй этаж; пройдя по коридору, без стука вошел в один из номеров.

— Дымшу взяли! С минуты на минуту они могут быть здесь.

Сидевшая у стола женщина в накинутом на плечи теплом платке резко встала.

— Уходим! Все сжечь!

— Поздно, — с горечью сказал старик. Под окнами остановились машины с немецкими солдатами.

— Задержите их, любой ценой! — женщина метнулась к деревянной кровати, сняла шарик, украшавший одну из ее ножек, и вытащила из тайника пачку тонких бумажных листков, свернутых трубкой. Поднесла к ним пламя зажигалки. — Что вы стоите, скорей! — прикрикнула она на мэтра.

Тот, достав из шкафа автомат и пару гранат, вышел в коридор. На первом этаже уже были слышны резкие немецкие команды. Старик вставил обойму, передернул затвор и, дождавшись, пока на верхней ступеньке лестницы появится фигура в серо-зеленой шинели, дал по ней очередь…

* * *

Бергер приехал, когда все было уже конечно. Войдя в двери казино, предупредительно открытые перед ним солдатом, он увидел согнанных в угол официантов, поваров, посудомоек и бледных посетителей, охраняемых автоматчиками. На лестнице, ведущей на второй этаж, лежали еще неубранные трупы двух солдат. В разбитые стекла влетал легкий ветерок, унося запах горелой бумаги и порохового дыма. Наверху слышался голос Ругге, отдававшего приказания.

Оберфюрер присел в зале за столик и снял фуражку. К нему подошел Байер. Нижняя губа у начальника СС и полиции еще больше отвисла, обнажив желтоватые зубы нижней челюсти, в углах рта запеклась слюна.

— Как успехи? — приглаживая рукой свои редкие волосы, спросил Бергер.

— Живым никого не взяли, — Байер покачался на носках, словно раздумывая: добавить еще что-нибудь или лучше промолчать. Потом продолжил: — Каналья метрдотель успел убить двух солдат, а баба стреляла из пистолета через запертую дверь и жгла бумаги.

— Передатчик нашли? — Бергер побарабанил пальцами по крышке стола.

— Нет.

— Вот видите, как много ошибок наделал абвер, — задумчиво проговорил оберфюрер. — Теперь им и поговорить не с кем, кроме Дымши, который и так выпотрошен. Канарис прав: надо учиться на ошибках других. У нас таких промахов быть не должно. Учтите: всех взять живыми. Кроме этой, как ее…

— Ксении? — услужливо подсказал Байер.

— Да, — поморщился Бергер. — Кроме этой девки.

У Конрада хорошее будущее, а жены эсэсовцев должны иметь чистую арийскую родословную, подтвержденную документально с начала девятнадцатого столетия[14]. Не стоит ему портить карьеру. И ей, думаю, лучше исчезнуть сразу, не мучаясь. Это по-рыцарски в отношении противника. Я не воюю с женщинами, но если они враги рейха, то их уничтожают… Прикажите подать кофе. И посмотрите, что делается наверху.

Бледный до синевы официант в белой куртке принес оберфюреру кофе. Прибор, поставленный на поднос, тонко позванивал — у официанта сильно дрожали руки.

* * *

Старый мэтр был еще жив. Он лежал в луже собственной и чужой крови около стены, почти рядом с лестницей. Когда его прошило автоматной очередью, он, потеряв сознание, упал, и все решили, что старик мертв; но сейчас, придя в себя, он и сам не мог понять — жив он еще или уже приобщился к пребывающим на небесах? А может быть, он в аду — иначе отчего так колет и жжет в груди и боку, почему каждый вздох дается с таким трудом, словно тебя пронизывают мириады раскаленных игл, а в легкие после мучений и неимоверных усилий проходит жалкий глоток воздуха? Или все же это рай — в ушах звон, словно на праздник бьют в колокола.

Старику показалось, что он еще молод и колокола звонят в честь его свадьбы… Хотя нет, это же день конфирмации дочери Анели. Вот и она сама, с букетиком в руках, одетая в белое длинное платье, выходит из костела среди таких же молодых и красивых девушек. И все они поют высокими прекрасными голосами, похожими на ангельские; играет орган, звонят колокола… Это звенит кровь, уходя из тела и унося с собой жизнь, — понял старик, с трудом приоткрывая заплывший глаз.

Сквозь кровавую пелену и предсмертную муть он увидел, как рядом с его лицом остановились ярко начищенные сапоги. Сделав неимоверное усилие, старый мэтр чуть повернул голову и взглянул выше.

Черные бриджи, светлые канты, серебряное шитье на рукавах мундира, туго обтянувшего вислый живот, глаза навыкате, полуоткрытый мокрый рот с оттопыренной нижней губой. Эсэсовец?

Pyкa старика медленно поползла под грудь. Там — он это совершенно точно знал — лежала граната, которую он хотел бросить в немцев, но не успел. Выдернуть кольцо и откинуть руку с гранатой от себя, чтобы его уже почти мертвое тело не прикрыло этого эсэсовца от визжащих острых кусков стали, со страшной силой разлетающихся при взрыве…

— Эй, кто там! Подойдите! Кажется, он шевелится! — крикнул Байер.

«Подойдут еще?.. Как хорошо!.. — успел подумать старик, непослушными пальцами нашаривая кольцо гранаты. — Их будет больше…»

Генрих Ругге, осматривавший комнату, где около деревянной кровати лежало тело женщины, накрытое большим теплым платком, недовольно поморщился:

— Полицейские уже здесь? Без них ничего не обходится. Пусть кто-нибудь подойдет, раз он так этого хочет…

Старику наконец удалось выдернуть кольцо. Теперь оставалось только выпростать из-под себя руку с гранатой. И можно умереть…

Сейчас май, а осенью будут справлять «задушки». Первого ноября, в день поминовения всех усопших, зажгут на могилах свечи, поставят букеты белых хризантем; и его внук Янек придет, зажжет в память деда свечу, может быть, даже принесет цветок. Но куда? Кто знает, где будет его могила?..

Как же трудно вытащить руку с гранатой из-под своего тела, ставшего тяжелым и неподвижным, как дубовая колода. А ведь остались какие-то доли секунды…

Байер сам помог ему. Он хотел видеть — исказил ли страх лицо умирающего? Почти всю жизнь сам проведя в страхе, он привык искать его приметы в других, особенно прощающихся с жизнью, — это тем более интересно. Приятно сознавать, что кто-то может бояться больше тебя, и насладиться этим, пусть и недолго.

Начальник СС и тайной полиции поднял ногу в начищенном сапоге и небрежно повернул старика на бок. Увидев, что тот держит в окровавленной руке, Вилли Байер успел отшатнуться и повернулся, чтобы бежать по лестнице вниз, подальше от этого проклятого поляка, который хочет утянуть его с собой… Но было поздно.

Ему показалось, что огромная доска, утыканная острыми гвоздями с размаху ударила по спине, подняла в воздух и завертела, бросив в темно-багровую, резко сужающуюся воронку.

Старый мэтр почувствовал только тупой толчок в грудь, и гулко, в последний раз, ударил колокол в его голове: прощальным, погребальным звоном…

* * *

Бергер пил кофе, сидя за столиком: он как раз ставил чашечку на блюдце, когда шальной осколок гранаты разнес ее вдребезги, оставив в его пальцах только тонкую ручку; густая жижа плеснула в лицо и на мундир; тут же гpохнул взрыв и туго заложило уши. Казалось, совсем беззвучно посыпались на пол осколки оконного стекла, впустив в зал свежий ветер с улицы.

Оберфюрер достал платок и старательно вытер лицо. Подкочил шарфюрер Клюге.

— У старика была граната! Убит начальник СС и тайной полиции!

— Черт знает что! — Бергер бросил грязный платок на стол и поднялся. — Кто его будет замещать?

— Гауптштурмфюрер Франц Фельдхубер! — вытянулся Клюге.

— Через полчаса я жду его у себя. — Бергер взял фуражку и пошел к выходу. Приостановившись, он полуобернулся к следовавшему за ним по пятам шарфюреру. — Передайте ему: пусть не мешают здесь абверу. А этих, — он кивнул в сторону охраняемых автоматчиками задержанных, — расстрелять!

— Всех? — на всякий случай осведомился Клюге.

— Всех, — раздраженно ответил оберфюрер. — И еще сто жителей города. Мужчин!

* * *

— Вы спрашиваете меня, не хочу ли я истребить целые нации? Да, примерно так. Природа жестока, поэтому и мы должны быть жестокими. Если я могу бросить цвет германской нации в ад войны, не испытывая никакой жалости перед пролитием драгоценной германской крови, тем более я имею право устранить миллионы представителей низшей расы, которые размножаются как черви!

Наэлектризованная выкриками фюрера толпа заревела «Хох»! Пронзительно запели фанфары, возвещая об окончании митинга, оркестры заиграли бравурные марши. Под дробный рокот барабана и звук шагов слаженно марширующей железной пехоты рейха, мужской хор запел:

…И если весь мир в развалинах будет лежать, К черту! Нам на это наплевать! Мы все равно дальше будем маршировать, Потому что нам сегодня принадлежит Германия, А завтра — весь мир! Завтра — весь мир!

Шмидт повернул ручку громкости, и марш, рвущийся из динамика рации, заполнил всю машину. Дымша, сидевший на заднем сиденье между двух дюжих охранников, еще больше съежился. Темнеющий впереди лес и безлюдная дорога наводили на мрачные мысли о последних часах бренного бытия. Зацепиться за жизнь не поможет и то, что он все рассказал Ругге, абсолютно все. Если бы ему верили, разве повезли бы на место встречи в наручниках?

— Фюрер окончил речь. Поставьте рацию на нужную волну, — приказал сидевший впереди Ругге. Шмидт послушно выполнил приказание. Наступила тишина.

Машина свернула на проселок и, переваливаясь на ухабах, поползла ближе к лесу. Дымша покрылся потом, чувствуя, как его капли щекочуще стекают по небритой щеке, противно ползут за воротник.

— Я всегда был против коммунистов, — ни к кому не обращаясь, пролепетал смертельно бледный Алоиз. Никто ему не ответил.

Наконец автомобиль остановился. Ругге вышел, размял ноги. Охранники выволокли Дымшу, сняли с него наручники. Он с трудом растер багрово-синие полосы, осязавшиеся на запястьях от стальных браслетов.

— Перестаньте трястись! — брезгливо бросил ему абверовец. — Сейчас мы даем вам бон шанс, как говорят французы. Пойдете на место встречи с людьми из лесной банды. Нам они нужны живыми. Место встречи окружено, поэтому не вздумайте попытаться скрыться или подать им какой-нибудь сигнал.

Дымша с трудом понимал, что говорит Ругге. Его лицо казалось Алоизу белым пятном с темными провалами глазниц — лицом смерти. Но вдруг и вправду удастся вывернуться, в который раз поменять хозяев, и снова можно будет жить, пусть и не так, как мечталось совсем еще недавно, но зато жить. Жить!

— Я сделаю все! — быстро сказал Дымша. — Но они могли видеть машину.

— Нет, отсюда до места встречи далеко. Надеюсь, все пройдет хорошо, — усмехнулся абверовец и сел рядом с Шмидтом в авто.

Через несколько секунд лишь тонкий запах бензиновой гари да оставшиеся на влажной лесной почве следы протекторов напоминали об автомобиле.

Дымша огляделся — впереди, насколько хватал глаз, только деревья и заброшенная, заросшая травой дорога между ними. По ней ему предстояло идти. Подполковник сказал, что до места встречи далеко. Но сколько — километр, два, пять? А если вильнутъ в сторону — кто отыщет его в этом дремучем лесу?

Сзади раздался шорох, и Дымша быстро обернулся. Из-за кустов появился немец, одетый в маск-костюм и вооруженный автоматом; он жестом приказал двигаться вперед.

Вот оно что — абверовец и тут не оставил его без присмотра. Поведут к месту встречи, как бычка на веревочке — ни сорваться с этого крючка, ни вильнуть в сторону, ни оборвать веревку…

Первый шаг дался с великим трудом. Потом стало немного легче. Конвоиров было не видно и не слышно, но Дымша знал — они здесь, рядом. Дожил пан Алоиз: помимо собственной воли превратился в живца, на которого ловят нужную абверу крупную рыбу. Может быть, зря он начал говорить после задержания в кабинете начальника абверкоманды? Но что оставалось делать — ждать, пока начнут ломать тебе кости? И еще фактор внезапности, проклятая собака, прыгнувшая на него из открывшейся двери, автоматная очередь над головой, а от улик не отпереться — вскрытый сейф, разбросанные таблицы, фотоаппарат. Надо было еще на свою беду пристрелить собаку Ругге, в которой тот души не чаял!

Дорога незаметно вывела к поляне с кучей выбеленных солнцем и ветрами жердей, небрежно сваленных на опушке, — видно, на зиму ими огораживали сметанное в стога сено. Среди изумрудной травы разбросаны желтые пятна цветущих одуванчиков, сверху падает ажурная тень листвы, вокруг тишина и сонный спокой — вот оно, место встречи с людьми из леса.

Дымша немного постоял в тени деревьев, не рискуя выходить на открытое пространство и внимательно вглядываясь в сумрачный лес. Придут ли те, с кем он должен встретиться, и где засада немцев? Теперь все его враги — и те, и другие! Если бы было оружие! «Бон шанс» — вспомнил он слова Ругге. Они показались просто неприкрытой издевкой: о каком шансе здесь можно говорить? Как немцы собираются захватить людей из леса? Сколько их придет и сколько человек поставил абверовец в засаду?

Осторожно пройдя краем опушки, Алоиз не заметил ничего подозрительного. Вот только не слышно пения птиц — улетели? Сколько он еще может протоптаться здесь? Ну почему он сразу не придушил тогда проклятую ведьму в комнате на втором этаже казино; почему не скрылся, не забился в щель, откуда его не выковырять ни тем, ни другим? Запутался, пожадничал, испугался?

На другой стороне поляны неожиданно появился человек в поношенной одежде с немецким автоматом в руках. Призывно помахав Дымше рукой, он подзывал его к себе.

Подойти или подождать, пока тот сам решиться приблизиться. Прыгнуть на него, вырвать автомат и попытаться убежать в лес. В никуда, просто убежать и все, а потом станет видно, как быть.

Человек с автоматом снова молча поманил Алоиза к себе. Тот в ответ сделал такой же жест и, словно намереваясь сойтись с неизвестным посредине поляны, сделал шаг из-под тени деревьев на освещенное солнцем пространство.

Короткая автоматная очередь — и Дымша, еще не успевший ничего понять, повалился в желтые одуванчики, пятная их кровью из прошитого пулями тела.

Он уже не видел и не слышал, как ожил вдруг лес, затрещали автоматы, ухнули взрывы гранат; упал убитый мужчина в поношенной одежде, но его товарищи, отстреливаясь, отошли в глубь леса и затерялись в чащобе и болотах, оторвавшись от погони…

* * *

«Недоеденный кусок — всегда самый вкусный… — подумал Марчевский, укладывая в чемодан рубашки. — Абвер не получил всего желаемого от комбинации с Алоизом Дымшей, и люди СД этого не забудут».

Пан Викентий собирался в Краков: Ругге вызывало начальство и он приказал Марчевскому ехать вместе с ним.

— Представлю вас кое-кому из руководства. Это будет нелишним, — доверительно сообщил он. — Может пригодиться в будущем.

С этим Марчевский не мог не согласиться, но ему не давала покоя мысль о связи с новыми друзьями: получив приказ, он прервал все свои действия по сбору сведений из картотеки, находившейся в руках немцев, перестал проверять тайник за деревянной обшивкой стен коридора замка, а после гибели Зоси почти не бывал в городе.

В то же время богатый опыт разведчика подсказывал — все это ненадолго, поскольку назревали новые, весьма важные события. Какие? Трудно сказать определенно, но интуиция редко обманывала пана Викентия. А что такое интуиция? Ее родители — опыт и информация, пусть даже отрывочная, но умный и опытный человек всегда сумеет связать между собой отдельные разрозненные факты и сделает нужные выводы.

Негромко стукнула входная дверь. Марчевский оглянулся. Прижавшись к косяку спиной, на него смотрел Тараканов. Призывая не шуметь, он приложил палец к губам. Потом неслышно прошел в глубь комнаты и тихо сказал:

— Ваш охранник отлучился. Надо торопиться.

— Рискуете, — шепотом ответил Марчевский. — Как тогда, в квартире. Если бы вы вовремя не показали распятие моей матери, я всадил бы в вас пулю!

— Дело прошлое. Мы оба не доверяли друг другу, — обезоруживающе улыбнулся Тараканов. — Но теперь нет иного выхода. Вы уедете, а я могу вас больше не увидеть.

— Уходите? — насторожился пан Викентий.

— Через неделю, другую наведайтесь в костел Святой Бригитты, — быстро зашептал Владимир Иванович. — Вас там будут ждать. Пароль: такое же распятие, только из серебра. Можете полностью довериться показавшему его человеку.

— Святой Бригитты? — переспросил Марчевский. Внезапно его осенила догадка. — Намерены взять картотеку?

— Только пленку.

— Послушайте! — Марчевский вцепился в рукав уже собравшегося выскользнуть из комнаты Тараканова. — В сейфе Ругге фальшивая картотека! Немцы вывели англичан на ложный ход с дезинформацией и фальшивой картотекой. Когда я помогал собирать таблицы, переснятые Дымшей, то заметил это. Ищите настоящую за книжными полками в кабинете Генриха. Переснимайте сводные таблицы. И… Мне будет не хватать вас и Зоси…

— Ее убили немцы. Она работала на Шнайдера, подчиненного Ругге.

Марчевский отшатнулся.

— Но зачем тогда..?

— СД, — коротко ответил Владимир Иванович. — Прощайте, Викентий! Берегите себя.

Тихо закрылась за ним дверь, словно и не было только что в этой комнате гостя.

Пан Викентий устало опустился в кресло и достал сигареты. Опять его настигла война! Скольких людей он уже потерял за последний год: жену, многих товарищей, а теперь и Зосю. Причем ее он потерял дважды — один раз, когда она погибла, и второй — когда узнал почему и от чьей руки. А теперь уходит человек, с которым он успел сродниться. Нет, вернее, не с ним самим, а с чувством, что он есть, что он рядом, что через него тянется живая ниточка к тем, кто должен принести желанную свободу его родине. А о том, что она может прийти только с Востока, Марчевский ничуть не сомневался.

Все же надо встать, собраться и спокойно спуститься вниз, к машине. Улыбаться, шутить, щуриться, глядя на солнце, делать вид уверенного в себе, довольного жизнью человека.

Через несколько дней он вернется и обязательно наведается в костел Святой Бригитты. Кто там будет ждать его? Юная девушка, седой старик, богомольная старушка или… Впрочем, зачем гадать. Главное — не прервется связь с новыми друзьями и он сможет мстить врагу тем оружием, которым лучше всего владеет, а это уже немало. И если в грядущей победе будет его малая толика — значит, он все-таки прожил жизнь не зря, сумев понять в ней самое основное; коль ему суждено дожить до светлого часа возрождения Речи Посполитой, он сможет смело смотреть в глаза людям и своим детям, а если нет, то его потомки не испытают стыда за него, потому что он выбрал не самую простую дорогу в этой войне и сделал все, от него зависящее, для вечного мира на земле…

* * *

В сарае было сумрачно и прохладно; косые лучи света падали внутрь через полуоткрытую дверь, бросая причудливые блики на собранный за долгие годы хлам.

Сторож взял прислоненный к стене сарая велосипед, прокрутил колеса и тщательно смазал втулки из небольшой масленки. Проверил шины, спицы, крепление седла. Держа руками за руль, немного покатал велосипед туда-сюда и, оставшись довольным, вывел его из сарая.

Ксения ждала во дворе.

— Будь осторожна, — отдавая ей велосипед, сказал сторож.

— Хорошо, — улыбнулась она и выехала со двора.

Посмотрев ей вслед, сторож повернулся и вошел в дом ксендза.

* * *

Новый начальник СС и тайной полиции города гауптштурмфюрер Франц Фельдхубер положил на рычаги телефонную трубку, повернулся к вопросительно смотревшему на него Бергеру и коротко доложил:

— Она выехала.

Оберфюрер удовлетворенно кивнул и погрузился в свои мысли. Фельдхубер почтительно ждал.

— Пусть ее проводят до места, — нарушил молчание Бергер. — Потом она должна исчезнуть. На месте оставить группы наблюдения и захвата.

— Слушаюсь, господин оберфюрер.

— В костеле взять ксендза и сторожа: с ними мы и поговорим, а с девкой… Скажите своим людям, чтобы не вздумали с ней развлекаться. Она должна исчезнуть быстро, бесследно и навсегда. Поняли?..

* * *

Пан Иероним сидел в глубоком кресле у окна. Ласковое солнце пригревало, и старик задремал, склонив на грудь голову, покрытую легким седым пухом истончившихся волос.

Остановившись у дверей, сторож легонько кашлянул. Ксендз встрепенулся, открыл глаза и посмотрел на него.

— Я не сплю, — заявил старик. — Что-то нужно?

— Пора уходить, пан Иероним. Скоро могут прийти немцы.

— А-а, — вяло отмахнулся священник. — Они пришли уже год назад.

— Вы не поняли, — вежливо продолжал настаивать сторож, — они могут прийти, чтобы арестовать нас.

— Я всегда знал, что этим кончится, — поднимаясь с кресла, вздохнул старик. — С тех пор как по просьбе моих друзей дал вам приют.

Он подошел к старинному бюро, достал из кармана ключ, отпер ящик и вынул из него пачку денег.

— Возьмите, вам может пригодиться, а я остаюсь: не умею прятаться, ходить по лесам, стрелять из ружья… Да и долго ли я это выдержу, а? В мои-то годы? Молчите? То-то же… Берите деньги, не милостыню даю, для святого дела. У меня все равно нет наследников.

Немного помедлив, сторож протянул руку и принял пачку ассигнаций.

— Я найду возможность передать их вашим борющимся соотечественникам. И все же оставаться неразумно, пан Иероним. Отправляйтесь к Ганне.

— Нет! — Упрямый старик опять уселся в кресло. — Вы не сможете меня понять. Здесь моя паства, а пастырь сбежал?! Я пойду, но только в костел. Пусть они попробуют арестовать меня там. Не теряйте зря времени, делайте свои дела.

Сторож молча вышел, тихо притворив за собой дверь.

Вернувшись в свою халупу, он сел за стол, поставил перед собой зеркало, достал бритву и тщательно побрился, а затем умылся с мылом. Лицо его сразу помолодело на добрый десяток лет. Сняв пегий парик, он бросил его в растопленную печь, пахло паленым волосом. Не обращая на запах внимания, сторож открыл дверцы покосившегося платяного шкафа, вынул щеголеватый костюм, свежую сорочку, галстук и небольшой саквояж. Быстро переоделся, засунул под пиджак за пояс брюк парабеллум, а запасные обоймы рассовал по карманам. Особо тщательно он спрятал на теле небольшое серебряное распятие с костяной фигуркой Христа. Посмотрелся в зеркало — оно отразило молодого мужчину лет под тридцать, в модном костюме, с неброским, хорошо повязанным галстуком.

Взяв в руки саквояж, бывший сторож еще раз внимательно оглядел свое прежнее жилище — не забыто ли что-нибудь? Нет, вроде все. Протерты все предметы, на которых могли остаться отпечатки его пальцев; сожжены все бумаги, до последнего клочка; потрепанная книга священного писания, которой пользовался этот человек для расшифровки цифр на полученной от Тараканова купюре нашла место в саквояже. Даже промасленная тряпка, в которую был завернут пистолет, уже сгорела в печи. Можно идти.

Выйдя из своей халупы, он однако направился не к калитке, ведущей на улицу, а свернул в глубь сада, примыкавшего к костелу. Там отыскал щель в прутьях ограды и протиснулся в нее. Через несколько минут он уже был на перекрестке трех улиц. Визг тормозов заставил его оглянуться — несколько темных машин остановились у костела.

Но он не имел права задерживаться, тем более вмешиваться в происходящее. Человек, скрывавшийся под псевдонимом «Гунн», уходил, чтобы через несколько дней встретиться с бывшим полковником Марчевским в костеле Святой Бригитты, принять его на связь и, взяв на себя командование новой разведгруппой, обеспечить надежную работу радиста, который будет передавать поступающие от «Грома» данные в Центр, в Москву, в разведуправление Генерального штаба РККА…

Глава 7

Стоя у окна своей комнаты, Тараканов видел, как садились в большой «хорьх» начальник абверкоманды и Викентий Марчевский. Шмидт провожал их. Опустив стекло, подполковник что-то втолковывал ему — гауптман в ответ согласно кивнул и взял под козырек. Наконец машина отъехала. Солдат открыл ворота, поднялся полосатый шлагбаум.

«Непросто будет выбраться из этой западни», — мелькнуло у Владимира Ивановича.

Шмидт постоял с минуту во дворе, потом вошел в здание. Свободное время он обычно проводил либо в городе, в офицерском казино, либо в тире, спортивном зале или биллиардной замка, Сегодня Ругге наверняка не разрешил ему отлучаться, поэтому Шмидт пошел в одно из своих излюбленных мест. Тараканов никогда не видел его с бутылкой или с книгой, поэтому встретить гауптмана в кабинете начальника, где собрана приличная библиотека, оставшаяся от прежнего хозяина, опасности почти не было.

Куда-то запропал Выхин — сегодня его целый день не видно. Болтается в городе или уехал? Интересоваться чужими делами в хозяйстве Ругге не принято, поэтому приходилось полагаться больше на собственные наблюдения и случайно услышанные фразы.

Сходить к Вадиму в комнату, постучать, под благовидным предлогом пригласить в город или просто посидеть у него немного, поболтать? Все-таки после гибели Дымши их в тесной компании осталось всего два. С остальными обитателями замка близко познакомиться не удавалось — начальник абверкоманды строго соблюдал заповеди адмирала Канариса, и всякое общение, не связанное со служебными интересами, тут же пресекалось. Впрочем, здесь никто и не тянулся к общению — каждый был сам за себя и сам по себе.

Владимир Иванович знал о группах украинских и белорусских националистов, а также профашистски настроенных бывших польских офицерах, с которыми не разрешали общаться даже Марчевскому; видел он и «специалистов» по Прибалтике. Но каждый из них держался обособленно, питались все в разное время и жили в разных местах — благо замок изобиловал пристройками и запутанными коридорами. Кстати, в некоторых из них стояли часовые немецкой охраны.

Ну а что даст посещение комнаты Выхина? Если тот на месте — может привязаться с разговорами, полными намеков и прощупываний, когда приходится следить за каждым словом, а если его нет, то это ничего не изменит в планах Тараканова на сегодняшний день. Черт с ним, с Выхиным!

Выкурив сигарету, Владимир Иванович начал переодеваться. Снял костюм, надел темный джемпер и плотную куртку, обулся в мягкие, но крепкие ботинки. Из тайничка, устроенного рядом с умывальником, достал трофейный парабеллум, загнал в ствол патрон и поставил пистолет на предохранитель. К подкладке куртки загодя был пришит косой карман — туда он и сунул оружие. Под рубашками, на полке шкафа, лежали ключи от машины Шмидта — никакого мошенничества, только ловкость рук Тараканова и прекрасное владение слесарным инструментом сторожа костела. Вот и копия ключей.

«Хорошо, что Викентий уехал, — подумал Тараканов, — но все равно ему придется пережить после моего ухода неприятное время. Правда, в связи с его отсутствием, да еще вместе с Ругre, он вызовет меньше подозрений…»

Ну вот, вроде бы все собрано, даже фотоаппарат-лейка с миниатюрной магниевой лампой-вспышкой, работающей от батареек, пристроен за пазухой. Присесть на дорожку на стул, еще раз мысленно проверить свой путь… Пора!

Выйдя в коридор, он осмотрелся — никого! Множество раз он проделывал этот путь в ночной тишине, нарушаемой лишь перекличкой охраны да бликами от света прожектора, шарящего по стенам здания и прилегающему парку. Сколько же раз он неслышно выскальзывал из дверей своей комнаты, чтобы положить записку в тайник за деревянной обшивкой стен коридора и досконально изучить все закоулки замка, особенно те, что в подвале. Теперь туда!

О неудаче даже думать не хотелось — он не имел на нее ни малейшего права. Все подготовлено, выверено, многие люди рисковали собой для того, чтобы он смог сделать необходимое. Неумолимо бежит по кругу секундная стрелка, Ксения, наверное, уже выехала на старом велосипеде к месту их встречи; покинул свою халупу скрывавшийся под личиной сторожа костела «Гунн».

Он знал его, но недостаточно хорошо: в свое время им довелось вместе учиться на разведфакультете Академии, правда, на разных курсах. Кто мог тогда предположить, что судьба сведет их через столько лет в оккупированной немцами Польше? Теперь он останется здесь, а Тараканову надо выполнить задание и вернуться. Обязательно вернуться, его очень ждут дома.

Вот и ступени лестницы, ведущей в подвал. Три месяца назад, запертый в чисто выбеленной камере, он писал здесь свои показания. Сейчас камера пустует, но снова попадать туда просто нельзя.

Хорошо, что никто не встретился по дороге, а в полутемный коридорчик за лестницей мало кто заглядывает, кроме Шмидта.

Владимир Иванович быстро сбежал по ступенькам вниз и прислушался. Тихо, за ним никто не идет. Пройдя до конца коридорчика, он начал шарить пальцами по стене. Есть — под нажимом пальцев подалась в сторону потайная заслонка, теперь надо просунуть руку в образовавшееся отверстие и, нащупав небольшое колесико, повернуть его против часовой стрелки.

Часть стены поползла в сторону, открывая проход. Владимир Иванович проскользнул в него, и стена встала на место.

Он очутился в помещении с неоштукатуренными стенами. Прямо у его ног начинались ступени винтовой лестницы, ведущей наверх. Именно отсюда гауптман Шмидт тайком проникал в кабинет подполковника Ругге. Если бы Алоиз Дымша не торопился, а внимательно понаблюдал, сопоставил результаты наблюдений и проанализировал факты, то ему не пришлось бы вскрывать одну за другой двери приемной и кабинета. Но Дымша об этой винтовой лестнице не знал.

Тараканов начал тихо подниматься по ней. Теперь путь назад был полностью отрезан: не станешь же рассказывать басни абверовцам, если тебя тут обнаружат?

Винтовая лестница привела к маленькой площадке с обитой сталью дверью. Толкни ее — и открыт путь в святая святых начальника абверкоманды Генриха Ругге.

Переведя дух и вытерев испарину на лбу, Владимир Иванович протянул руку и сначала легко, а потом сильнее нажал ладонью на сталь обшивки. Дверь не поддалась. Она была заперта изнутри…

* * *

Ксения не торопилась — до встречи оставалось достаточно времени, но она привыкла приходить или приезжать заранее, чтобы осмотреться на месте, освоиться с обстановкой, «вписаться» в нее, стать неприметной для постороннего глаза. Сторож и Владимир Иванович относились к этому неодобрительно — они полагали, что на место встречи надо приходить не раньше и не позже назначенного времени — секунда в секунду и, если объекта контакта нет, немедленно уходить. Но разве можно предусмотреть все на свете? Девушка надеялась на удачу и свою наблюдательность — проедет на велосипеде мимо перекрестка, куда должен добраться Тараканов, свернет в переулок, а потом снова выедет туда же. Может быть, ненадолго остановится, будто бы проверить шину велосипеда. Что здесь подозрительного? Зато многое успеешь увидеть.

Солнышко ласково пригревало ей спину, встречный ветерок развевал пушистые волосы, ноги легко крутили педали. Мимо мелькали дома, прохожие, редкие трамваи и автомашины.

Вот и нужный перекресток. Ксения замедлила ход велосипеда, незаметно поглядывая по сторонам. Вроде бы все как обычно: в старой деревянной будке сидит продавец газет, молодой парень клеит на стену дома новые распоряжения городских властей, скучает за своим ящиком мальчишка-чистильщик обуви — наверное, еще не заработал сегодня ни гроша.

Девушка остановилась, слезла с велосипеда и, держа его за руль, подошла поближе к расклейщику афиш. Хороший предлог задержаться на несколько минут…

* * *

— Долго она собирается там торчать? — недовольно буркнул мужчина, наблюдавший за Ксенией из машины.

— Не спешите, — хмыкнул второй. — Жизнь так коротка.

— Она приехала на место, — утвердительно сказал третий, сидевший за рулем.

— Придется ее отвлечь, — первый взялся за ручку дверцы, намереваясь выйти.

— Внимание, она уезжает, — остановил его водитель. — Приготовьтесь.

— Аппетитная бабенка, — хихикнул второй, доставая пистолет и передергивая затвор. — Поехали, чего ждем?..

* * *

Этого следовало ожидать — уезжая, Ругге не мог оставить свободного доступа в свой кабинет. Но он не стал бы и держать эту дверь постоянно oткpытoй, даже для тайных посещений его Шмидтом. Значит, дверь должна каким-то образом открываться и с этой стороны? Спросить бы у гауптмана, но он вряд ли согласится поделиться своими знаниями. Что ж, придется поискать самому.

Владимир Иванович быстро и тщательно начал изучать поверхность стальной обшивки. Ага, один винтик светлее остальных, похоже, что его часто крутят. Попробовать?

Вскоре на его ладони лежал короткий винт, закрывавший отверстие замочной скважины. Достав тонкую стальную отмычку, Тараканов запустил ее в отверстие. Замок слабо щелкнул, дверь подалась. Так просто?

Аккуратно поставив на место винт, он захлопнул за собой обитую сталью дверь. В тамбуре было темно, но впереди на расстоянии вытянутой руки виднелась светлая щель — видимо, вторая дверь, скрытая книжными полками внутри кабинета подполковника, неплотно прикрыта. Сделав шаг вперед, он приник к щели глазом. Кабинет был пуст.

Владимир Иванович вошел в него со смешанным чувством нетерпения и настороженности. Первым делом проверил, заперта ли дверь, ведущая в приемную. Заперта, и из-за нее не доносится ни звука. Окна можно не занавешивать — день на улице, светит солнце. Так, теперь сейф. В нем, как утверждает Марчевский, ложная картотека — он убедился в этом, собирая с пола таблицы в ту ночь, когда поймали Дымшу. Но где настоящая? Если абверовец доставал из сейфа настоящую картотеку для совместной работы с паном Викентием, то, значит, он прячет ее недалеко, но весьма надежно. Иначе тяжело все время ставить одни карточки утром, другие вечером, а немцы педанты, аккуратисты и рационалисты.

Не доверяя своему сейфу настоящие тайны, Ругге должен доверить их другому хранилищу, с его точки зрения более хитроумному и надежному. Но во время посещения подполковника на его квартире Марчевский не видел на связке второго сейфового ключа — там был только ключ от внутренней дверцы выставленного напоказ огромного стального ящика на ножках в форме львиных лап.

Книжные полки! О них говорил сегодня Марчевский. Сторож не зря нашел возможность поговорить с одним из старых прихожан, отец которого строил имение Пилецкого, вернее, перестраивал в конце прошлого века. Пан Пилецкий был человеком не бедным и с большой выдумкой. Именно старый прихожанин за кружкой пива поведал сторожу о потайных лестницах, скрытых комнатах, привидениях и прочей дребедени, которую он еще мальчишкой слышал от своего отца. Привидения и призраки, это лирика, а вот потайная лестница действительно нашлась, спасибо за подсказку. Должны быть и скрытые комнаты или хитро устроенные сейфы. Скорее всего, Ругге обнаружил такое место и использовал его, спрятав все концы в воду — никаких документов по архитектуре или планировке замка в архивах городской управы не имелось: все изъяли абверовцы. Об этом сообщил Тараканову все тот же сторож.

Но если нет ключа, должна быть весьма хитроумная механика, не дающая возможности постороннему проникнуть к секретам — иначе Ругге не доверил бы ей тайны картотеки.

Владимир Иванович начал методично одну за другой обследовать книжные полки. Стеллажи с книгами поднимались до самого потолка, украшенного затейливой лепниной. Нижние и верхние полки он решил пока не брать в расчет, а сосредоточить внимание на тех, что были на уровне человеческого роста — так удобнее открывать потайное хранилище: трудно представить себе, что человек будет делать это, стоя на ходулях или сидя на стуле… Стоп! Сидя на стуле?! Вот она первая хитрость! Бывший хозяин имения, затеявший его перестройку, — старый Пилецкий, как его называли в городе, — был инвалидом-паралитиком и передвигался только сидя в кресле! Об этом многие уже забыли — сколько лет прошло! А последний хозяин имения, молодой Пилецкий, был мужчина хоть куда. Владимиру Ивановичу довелось как-то видеть его портрет — бравый польский помещик с седыми усами.

Искать надо ниже. Старый Пилецкий все делал для себя, а после него вряд ли стали переделывать.

На одной из полок, позади книг, Тараканов заметил край вылезшего шнура проводки. Почти как телефонный — две медные жилки в изоляционной оплетке. Вторая хитрость, сигнализация? Проводка сделана на совесть, хорошо замаскирована, но старое дерево, видимо, не выдержало скрепок крепления провода, и его кусочек, свесившийся наружу, был виден.

Достав нож, Владимир Иванович тщательно перерезал сначала одну медную жилку, отогнул в сторону отрезанную часть провода, потом перерезал вторую. Теперь сигнализация сработать не могла. Резать сразу весь провод нельзя — лезвие ножа могло замкнуть цепь.

Следуя за проводом, как по нити Ариадны, можно отыскать тайное хранилище. И оно обнаружилось в третьей секции стеллажа — провод шел именно туда. Нащупав на боковой стенке полки медное колечко, Тараканов безуспешно пытался повернуть его, пока не догадался потянуть вниз. Полка бесшумно скользнула в сторону, открыв гладкую стальную дверцу. Замочной скважины на ней не было — только витая ручка.

* * *

Ксения свернула в переулок. Теперь нужно сделать круг и можно снова вернуться на условное место.

Скорее бы проехать — дома разбиты, прохожих почти нет, а сзади раздался шум догоняющего ее автомобиля. На машинах ездили преимущественно немцы. Такая встреча не сулит ничего доброго…

Она встревожено оглянулась. Черный опель шел на средней скорости — пожалуй, можно успеть проскочить до конца переулка и выбраться на оживленную улицу.

Что-то тупое и горячее сильно ударило Ксению в спину, и она упала с велосипеда. Звука выстрела она уже не услышала.

Опель резко затормозил рядом с телом девушки. Колесо велосипеда еще бесшумно вращалось, взблескивая на солнце тонкими спицами.

— Закиньте таратайку в развалины, — приказал водитель. — Не копайтесь!

Двое мужчин, выскочивших из машины, ловко делали свое дело. Один схватил велосипед и быстро скрылся с ним за стеной разбитого дома, второй сноровисто завернул тело девушки в грубое солдатское одеяло и потащил к машине.

— Куда в салон! — раздраженно заорал на него водитель. — Открой багажник!

Когда вернулся мужчина, уносивший велосипед в развалины, уже почти ничего не напоминало о произошедшей здесь скоротечной трагедии. Только пятна крови на асфальте.

— Лопату взяли? — отряхивая брюки, буднично поинтересовался вышедший из развалин.

— Взяли, — ответил водитель. — Иди звони шефу, пусть ставят людей на перекресток.

И черный опель рванулся с места.

* * *

Новая загадка. Владимир Иванович осторожно потрогал ребристую поверхность ручки. Попробовать повернуть? Или ее тоже надо тянуть вниз, как медное колечко на боковине полки?

Ручка повернулась, и с ее поворотом пошел назад весь стеллаж, открывая доступ в небольшую комнату без окон, узкую и высокую. Тускло блеснули медные контакты сигнализации, укрепленные на косяке.

«Срабатывает при открытии потайной двери, и тут же прибегает охрана, — понял Тараканов. — Прибежала бы, если не отключить…»

В комнате стояли стальные шкафы с выдвижными ящиками: вот она, настоящая картотека!

Отсюда Ругге выносил нужный ящичек и работал с ним, а потом снова ставил на место. Замки на стальных шкафах были несложные, и Владимир Иванович быстро справился с первым. Открыв его, он выдвинул ящичек и тихо присвистнул. Тесно уставленные карточки заполняли его плотной массой.

«Да тут работы на несколько суток, — ошарашено подумал он. — Где же сводные таблицы?» Но тут его внимание привлек плотный лист бумаги, стоявший первым в картотеке. Он вытащил его и развернул.

Да, немцы педанты и аккуратисты. Этот раздел картотеки сведен в таблицу с тщательно заполненными графами. В некоторых были уже вписаны расшифрованные сведения. Хорошо, это есть здесь, а в других ящиках. Неужели нет?

Тараканов начал выдвигать один за другим мягко скользившие на хорошо смазанных полозах стальные ящики хранилища. В каждом, с чисто немецким педантизмом, в начале стопки карточек были выставлены сводные таблицы.

Торопливо приготовив фотокамеру к работе, он начал переснимать одну сводную таблицу за другой. Через полчаса работа была закончена.

Старательно приведя все в прежний вид, Владимир Иванович подошел к двери потайного хранилища, собираясь в кабинет, а оттуда…

Но то, что он увидел, заставило его замереть на месте. В пяти шагах от Тараканова, широко расставив крепкие ноги в ярко начищенных сапогах, стоял гауптман Шмидт.

— Ну что же вы, господин Тараканов? — издевательски ухмыляясь, гауптман повел стволом. — Выходите, прошу вас!..

* * *

Пан Иероним стоял в алтаре, безмолвно глядя на ожидавших его проповеди редких в это смутное время прихожан. Он слышал, как, взвизгнув тормозами, остановились на улице, прямо напротив дверей храма, — его храма, где он служил Богу много лет, — машины немцев. Сторож не обманул — они приехали. Успел ли он сам уйти? Наверное, успел. Этот человек нравился пану Иерониму, и он хотел, чтобы ему повезло.

Что же, сейчас каждый борется, как может, а что может он, старый немощный человек, который давно встречает каждый новый день как дар Божий? Природу никому не дано обмануть — годы берут свое, а он задержался на этом свете дольше остальных своих сверстников, много дольше. Видно, пан Езус дал ему долгие лета, чтобы он увидел то, что пытаются сделать люди в мышино-зеленых мундирах и черной униформе с его страной и народом? Горько уходить, оставляя родную землю в час тяжкого испытания.

Но он готов. Готов сделать то, что в его силах. Он и так успел сделать пусть и немногое, но полезное делу освобождения Польши. Помог людям, с оружием в руках борющимся за это. А ведь мечталось справлять свадебные обряды, крестить розовых младенцев — все равно каких — завернутых в тонкое кружевное полотно или в простую ткань. Это были бы новые граждане его страны. Видно, больше не будет этого для старого ксендза костела Святого Рафаила, не будет…

Что же, он сделает так, как задумал. И если молва об этом пройдет среди людей, то он не зря прожил долгую жизнь. Не зря.

Пан Иероним начал проповедь. Краем глаза он заметил, как в костел вошли несколько немцев — часть из них остановилась около дверей, трое пошли по проходу между скамьями в его сторону. И голос старика окреп, словно к нему вернулась молодость.

— Не к смирению и милосердию должен призывать пастырь с амвона в сей тяжкий час для страны, но к оружию! Все, кто способен взять его в руки, обязаны сделать это, дабы уничтожить исчадия ада, пришедшие на землю наших отцов. Земля наша вопиет об отмщении! И я призываю кары небесные и земные на головы этих людей! — он указал рукой на идущих по проходу немцев. Все прихожане невольно обернулись. — К оружию и борьбе зову я вас…

Грохнул выстрел, и старый ксендз неуклюже осел на пол, безжизненно раскинув старческие руки с набухшими венами…

* * *

Оберфюрер Бергер знаком подозвал Клюге к машине.

— Сторожа нашли?

— Пока нет, господин оберфюрер. Ищут. Ксендза пришлось пристрелить за открытые призывы к вооруженному сопротивлению.

— Глупо, — пожевал сухими губами Бергер, но так и не уточнил, что именно он имел в виду. — Немедленно изолировать прихожан. Всех, кто был в костеле. Ищите сторожа!

Клюге убежал передать распоряжения.

Оберфюрер откинулся на спинку сиденья и жестом приказал шоферу трогать.

Что-то происходило не так, как он рассчитал и спланировал. Незаметно для его внимательного глаза где-то произошел сбой, и теперь явственно вылезают его последствия. Где и как это случилось — анализировать будем потом, не сейчас, когда надо завершить начатую операцию. Ах, если бы абверовцы не сунулись под руку со своей злосчастной докладной! Но что толку теперь сетовать на них, распаляя себя пустым, не находящим выхода гневом?

3ахочет ли понять Этнер, как трудно, практически невозможно, перекраивать уже начатую операцию, если твои действия буквально обрывают на середине — как школьный учитель, придирающийся к ученику, прерывает его ответ ядовитыми замечаниями, заранее готовясь поставить неудовлетворительный балл.

Бергер был больше чем уверен: люди гауптштурмфюрера нигде не найдут сторожа костела — тот ушел. Его теперь придется долго нащупывать, подводить к его связям новых людей, заранее строить хитроумные ловушки. Да, именно хитроумные, потому что имеешь дело с опытным противником, причем в чужой стране, с враждебно настроенным населением. Есть одна нитка — Марчевский! Но абверовцы сейчас вцепятся в него, как грешник в индульгенцию, отпускающую все грехи, причем подписанную самим папой римским, и никого постараются даже близко не подпустить к поляку. Он их козырь — все для скорейшей победы вермахта! Ну, ничего, Бергер постарается внушить группенфюреру Этнеру нужные мысли о политическом аспекте разработки, вернее, о необходимости ее продолжения. Если тот согласится с приведенными доводами, то господам военным придется в конце концов немного уступить. А для СД достаточно сунуть хотя бы палец в щелку, а там…

Машина въехала в ворота, миновала двор и остановилась у крыльца. Оберфюрер поднялся по лестнице, отдал фуражку и перчатки встретившему его Канихену.

— Из замка никаких новостей? — проходя в комнаты поинтересовался он.

— Пока нет, — Канихен услужливо поднес зажженную спичку к сигаре усевшегося в кресло шефа.

Лениво покачиваясь в кресле-качалке, Бергер поймал себя на мысли о том, что, пожалуй, впервые не знает — каких именно новостей следует ждать из конюшни Ругге, особенно в свете последних событий…

* * *

— Смелее! — свой призыв, обращенный к Тараканову, гауптман Шмидт подкрепил красноречивым движением автоматного ствола.

Владимир Иванович нерешительно переминался с ноги на ногу. Пока он стоял здесь, полускрытый дверью потайного хранилища, Шмидт вряд ли станет стрелять, но только стоит выйти, как весь превратишься в сплошную мишень. Чего он хочет? Арестовать человека, пробравшегося в святая святых абверкоманды, или в голове гауптмана созрели иные замыслы? Если арест, то почему он один, почему не позвал солдат охраны? Зачем так рискует? На случайность его появление не похоже — иначе зачем, отправляясь в кабинет начальника, расположенный внутри охраняемого здания, брать с собой заряженный автомат?

— Гарантируете жизнь? — решил протянуть время Владимир Иванович, лихорадочно ища выхода.

Хорошо, что он почти полностью скрыт массивной дверью с укрепленными на ней книжными полками и Шмидту не видно движений его рук. Правая рука Тараканова медленно поползла к оттянутому тяжестью парабеллума косому карману на подкладке куртки.

— Не стоит торговаться, выходите! Или будете дожидаться солдат охраны, сидя взаперти?

«Блефует, — понял Тараканов. — Не знает, что дверь открывается и изнутри. А может быть, это просто только я не знаю, как ее запереть снаружи?»

Рука уже добралась до кармана, нащупала рубчатую рукоять пистолета и, скользнув по затвору, сняла его с предохранителя.

— Стреляю! — предупредил гауптман, поудобнее перехватывая автомат.

В этот момент, чуть слышно скрипнув, открылась дверь кабинета. На пороге стоял Выхин с оружием в руках.

— Кто? — не оборачиваясь, спросил Шмидт.

— Гауптштурмфюрер фон Бютцов. — Выхин, не скрывая злорадной улыбки, смотрел на открывшуюся ему сцену.

— Позвоните в караульное помещение, — не опуская автомата, попросил абверовец.

Выхин-Бютцов подошел к столу, переложил пистолет в левую руку, бросил беглый взгляд на сейф — сомнений не было: Тараканов добрался до настоящей картотеки, а ложная осталась нетронутой. Помрачнев, он снял трубку телефонного аппарата.

— Этот городской, — чуть повернул к нему голову гауптман Шмидт. Мгновенья оказалось вполне достаточно — из-за двери потайной комнаты грохнули выстрелы.

Шмидт рухнул лицом вперед, словно намереваясь боднуть простреленной головой своего противника; глухо стукнул упавший из его рук автомат. Бютцов опрокинул стул и осел на ковер сзади стола, пятная его кровью. Снятая телефонная трубка, закачалась на шнуре.

Держа наготове парабеллум, Тараканов выскочил из укрытия. Кажется, он не промахнулся и оба противника мертвы. Быстро выбежав в приемную, он запер ее дверь изнутри, потом проделал то же самое с дверью кабинета. Теперь надо закрыть потайную комнату, чтобы встали на место все книжные полки, не оставив никаких видимых следов чужого присутствия, восстановить сигнализацию и оборвать провода телефонов. Скорее, скорее — если в замке слышали звуки выстрелов, то сейчас под дверями приемной будет дежурный наряд караульного взвода немцев. И еще — нет гарантий, что Шмидт не предупредил коменданта о своих намерениях и не отдал приказа никого не выпускать из замка.

Владимир Иванович склонился над телом гауптмана. Пуля попала тому в левый висок, выйдя над правым ухом. Крови вытекло немного, и она почти не запачкала мундир. С лихорадочной торопливостью обшаривая карманы убитого, Тараканов искал у него пропуск на беспрепятственный выход из замка — он должен быть у Шмидта: подполковник Ругге не мог не дать его своему ближайшему помощнику.

Пропуск нашелся в боковом кармане кителя — обычная картонка желтоватого цвета с косой зеленой полосой, подписями и печатями. Не глядя сунув ее в свой карман, Владимир Иванович шагнул к сейфу.

Увез с собой начальник абверкомаиды пленки, отснятые Дымшей, или нет? От этого сейчас многое зависит. Шифр замка ему сообщил Марчевский, а ключ от второй дверцы сделал сторож.

Сейф открылся, легко отперлась вторая стальная дверца.

Вот и кассеты, за которые пан Алоиз заплатил жизнью, — стоят в нижнем отделении. Если бы он знал, что переснимает искусно изготовленную немцами фальшивку…

Скорее, скорее забрать кассеты и запереть сейф. Внешнюю массивную дверцу с диском набора шифра и ручками дублирующего замка закрывать уже некогда — надо очень торопиться, достаточно ее просто прикрыть. У абверовцев будет над чем поразмышлять.

Все, можно уходить. Бросив последний взгляд на кабинет, Тараканов прихватил автомат и, бесшумно открыв скрытую книжными полками дверь, через которую убитый Шмидт проходил к своему начальнику, выскочил в темный тамбур. Нашарив рукой защелку замка, открыл его, захлопнул за собой обитую сталью дверь и начал спускаться по винтовой лестнице. Вот и выход в темный закуток — отсюда рукой подать до дверей во двор. Но надо же как-то спрятать автомат! Не выскочишь же с ним на глазах у всех, особенно у охраны? Пока пристроим под курткой, ничего, что из-под полы торчит конец ствола.

Тихо повернулась на шарнирах часть стены, и он оказался в полутемном коридорчике первого этажа, откуда совсем еще недавно проник к железной винтовой лестнице. Было время обеда — в коридоре, ведущем к столовой, слышался гомон голосов. Кто-то, видно, торопясь к столу, оставил свой светлый пыльник на круглой вешалке около дверей.

Оглянувшись по сторонам, Владимир Иванович взял его, прикрыв автомат. Теперь во двор, к машине Шмидта.

Обычно свой автомобиль гауптман не ставил в гараж, а держал под навесом во внутреннем дворе замка — всегда заправленный бензином, чисто вымытый солдатами опель был готов к любой поездке.

С независимым видом пройдя через двор, Тараканов достал ключи, отпер дверцу и сел за руль. Автомат он положил рядом на пустое сиденье, небрежно бросив поверх него светлый пыльник, позаимствованный на вешалке. Завел мотор и, не дожидаясь, пока тот достаточно прогреется, тронул с места, выруливая к воротам…

* * *

Боль почему-то пришла не от головы, а от ног — как будто по пяткам с размаху ударили сучковатой дубиной, свалив его на пол. Мир, казалось, качался, словно плывешь на корабле по волнующемуся морю; подкатывала к горлу тошнота, в глазах радужные круги, сменяемые темными провалами недолгого беспамятства. Где он, что с ним случилось?

Фон Бютцов открыл глаза: лепные узоры на потолке качнулись из стороны в сторону, и он попытался их удержать на месте. Наконец это удалось. Осторожно, боясь вызвать новый приступ тошноты и адской боли, он скосил глаза в сторону. Ничего особенного не видно — край большого письменного стола, повисшая на черном шнуре телефонная трубка, а под ней его пистолет. Он хотел в кого-то стрелять?

Эсэсовец попытался повернуть голову и, стиснув зубы, застонал от мучительной боли, но успел увидеть чьи-то ноги в начищенных сапогах, неестественно вывернутые на залитом кровью ковре.

Недавно произошедшие события восстанавливались в памяти, как под действием проявителя появляются на фотобумаге контуры снимка, — сначала довольно туманно, потом ясней и ясней, вплоть до мельчайших деталей. Сейчас главное — не довести себя до темного провала беспамятства.

С трудом приподняв руку, он ощупал голову, потом поднес ладонь ближе к глазам — она была в крови. Бог мой, неужели он умрет? Нет, не должен — руки шевелятся, ведь смог же он ощупать свою голову. Значит, ощущение, что волосы все слиплись, не обманчиво — просто они пропитались кровью. Он ранен? Да, стрелял Тараканов из-за двери. Шмидт держал его под прицелом, но проклятый шпион успел выстрелить первым. Надо же было забыть, как ловко тот сшиб все бутылки в тире, стреляя сразу из двух пистолетов!

Слушаются ли его ноги? Конрад согнул одну и, упираясь ей в пол, помог себе сесть. Тут же протянул руку за оружием: вдруг Тараканов еще здесь, рядом? Он не пощадит.

Однако, кроме него и убитого Шмидта, валявшегося на ковре, никого больше не было. Но почему никто не прибежал на выстрелы? Или толстые стены замка сыграли с ними злую шутку — охрана не услышала?

Дверца сейфа полуоткрыта — Тараканов лазил в него? Что он мог там искать, пленки, отснятые Дымшей? Зачем, когда он проник к настоящей картотеке? Правда, об этом знают всего трое, а теперь двое — Шмидт убит. Значит, враг — Тараканов враг, в этом нет никаких сомнений, — не хочет, чтобы абвер догадался о том, что тайна настоящей картотеки стала известна противнику. Над этим стоило поразмыслить! Но Бог мой, какая же боль в голове.

Держась за край стола и упираясь в пол ногами, Бютцов с трудом поднялся. Постоял, привыкая к головокружению и дрожи в коленях, и криво усмехнулся — хорошенький, наверное, у него вид: весь в крови, но с оружием в руках, как и подобает бесстрашному рыцарю СС!

Он поднял телефонную трубку, но привычного гудка в наушнике не было. Проследив за проводом взглядом, он увидел, что тот оборван.

Пошатываясь, гауптштурмфюрер добрел до окна, оперся руками на широкий подоконник и посмотрел во двор.

Солдат охраны поднимал полосатый шлагбаум — из ворот выезжала машина, принадлежавшая убитому Шмидту. Тараканов! Только он мог ей воспользоваться.

Конрад поднял руку с зажатым в ней парабеллумом, намереваясь разбить оконное стекло и закричать, но понял, что его могут не услышать, не разобрать, что именно он хочет крикнуть. Лучше выстрелить!

Однако он опоздал: машина уже выехала за ворота. Обернувшись, Бютцов увидел свое отражение в висевшем на стене зеркале — слипшиеся волосы, потеки крови на щеке, бледное лицо с прыгающими губами. Почему он не выстрелил? Почему? Но может быть, так лучше, может быть, еще не все потеряно, если о том, что произошло, знают теперь только двое — он и Тараканов?!

Куда тот может теперь направиться — туда, где он так неожиданно исчез? Нельзя ему дать уйти!

Эсэсовец подошел к шкафу, в котором стояли винтовки. Провел рукой по стеклу, потом грохнул по нему рукоятью пистолета. Со звоном посыпались осколки. Вытащив одну из винтовок, он торопливо вынул засунутый в ствол шомпол, отыскал на полочке оптический прицел. Где патроны, где?!

Патроны нашлись в нижнем отделении шкафа. Не глядя сунув в карман нераспечатанную пачку, Конрад пошел к двери. Какое счастье, что Тараканов промахнулся — выпущенная им пуля только скользнула по черепу, разорвала кожу и слегка контузила гауптштурмфюрера. Кровь? Она его, видно, и спасла. Увидев его в крови, Тараканов не стал стрелять еще раз, посчитав мертвым. Ну, это еще поглядим, кто сегодня доживет до вечера, тем более — ключ торчит внутри двери кабинета.

Фон Бютцов торопился, насколько позволяло его состояние. Он знал, что должен сделать.

Теперь вступал в силу его собственный план действий!

* * *

Держа руль одной рукой, Владимир Иванович вытер выступивший на лбу пот — удалось, удалось вырваться из этой чертовой западни с толстенными каменными стенами, кишащей солдатней! Будет ли теперь легче? Кто знает — все можно оценить, только вернувшись домой. Сейчас надо торопиться на место встречи с Ксенией. Наверное, она уже приехала на перекресток и ждет, волнуется, строит догадки — почему его до сих пор нет?

Непроизвольно он сильнее нажал ногой на педаль газа. Опель рванулся вперед.

Отдать ей кассеты, отогнать машину, добраться до запасной явки и ждать, пока тебя переправят обратно. И тогда долой надоевшую личину человека с чужим прошлым — эмигранта Владимира Тараканова. Можно снова стать самим собой — капитаном Красной армии Антоном Волковым. Приехать в Москву, прийти домой в свою большую и шумную квартиру, где живут вместе несколько поколений Волковых; поставить чемодан в прихожей, под висящим на стене велосипедом младшего брата, сесть вместе со всеми за стол, держать в ладонях мамины усталые руки; смотреть, как колдует над кастрюлей с супом аккуратно причесанная седая тетя Даша — мамина сестра; улечься на свой диван, и пусть ползают по тебе племянники-погодки Сережка и Павлушка, захлебывающиеся смехом от того, что ненароком, от неизбывного ребячьего счастья, которое бывает только в два-три года, нечаянно напрудили в штанишки.

Он улыбнулся, поправил зеркало заднего вида, внимательно посмотрев на дорогу сзади. Никого.

Вот и город. Улицы набежали стремительно, сразу сжав дорогу фасадами домов; замелькали мимо вывески, редкие прохожие, разбитые кварталы.

Подъезжая к условленному месту встречи на перекрестке, он сбросил скорость, напряженно вглядываясь через лобовое стекло: где Ксения? Она должна быть здесь. Но девушки не видно. Проехать мимо, а потом, повернуть и снова вывернуть на перекресток: нельзя же остановиться и спросить — не видел ли кто-нибудь интересную девицу на велосипеде?

Вон, у стены с наклеенными объявлениями, кажется, стоит девушка с велосипедом. Ксения? Такое же платье, ее привычка чуть склонять на бок голову, когда читает. Она?

Уже почти поравнявшись с девушкой, он понял, что ошибся — Ксения никогда не носила серег, а у этой в ушах были серьги, причем довольно большие, с подвесками. И почему здесь вдруг оказалось так много мужчин — трое усиленно делали вид, что читают на стене объявления, один чистил обувь у мальчишки, другой стоял у киоска продавца газет да еще двое появились из-за угла.

«Засада!» — обожгла внезапная догадка. Что же случилось с Ксенией? Хорошо, если она еще не успела приехать… А «Гунн»?

Нет, тот точен, как швейцарские часы — должен быть уже на запасной явке. Но к нему нельзя, ни в коем случае. Нельзя теперь и на ту явку, куда он должен был прийти после передачи материалов Ксении. Неизвестно, что случилось и почему здесь его ждут. Надо выбираться самому!

Они, наверное, подождут, пока он выйдет из машины и подойдет к лже-Ксении, стоящей к нему спиной. А по условиям встречи девушка должна его ждать у края тротуара. Нет, газу и вперед! Потом станем выяснять, что случилось.

Но стоило ему переключить скорость, как сзади треснул выстрел — пуля прошила стекло рядом с его головой, оставив маленькую дырку и покрыв все стекло сетью мелких трещин, словно узорами от сильного мороза.

Только бы не пробили скаты! Если спустит шина, далеко не уйти, а ему надо вырваться из города. Обязательно вырваться.

Опель понесся по улице; ловко увернувшись от выскочившего ему наперерез мотоцикла с коляской, Волков прибавил скорость и взглянул в зеркало. Сзади неслись мотоциклисты.

Резкий поворот, еще один, теперь выжать из машины гауптмана все, на что она только способна. Ну!

Мотоциклисты не отставали. Один, правда, на повороте пошел юзом и врезался в стену — не хотел сбросить скорость.

Только бы не пробили скаты, не выкатили поперек дороги тяжелый грузовик, который ни протаранить, ни объехать…

Один из мотоциклистов опасно приблизился. Не выпуская баранку, Волков одной рукой открыл боковые стекла — если будут стрелять, то осколки не поранят лицо; он боялся, что кровь от возможных порезов на лбу помешает ему вести машину.

Нащупав автомат, он немного притормозил и прямо через заднее стекло дал пару очередей — чего уж теперь играть в прятки.

Первый из мотоциклистов ткнулся головой в руль, сидевший в люльке автоматчик не успел выпрыгнуть, и они, развернувшись поперек улицы, мешали проехать остальным. Тараканов дал по скучившимся немцам еще одну очередь. В ответ по кузову опеля защелкали пули, заднее стекло рассыпалось, в салоне засвистел ветер.

Вырваться из города — вот что сейчас нужно, любой ценой вырваться. В сторону границы они его не пустят — там наверняка дороги перекрыты шлагбаумами, усиленными патрулями фельджандармерии и солдат комендатуры. Тогда к лесу. Пока он цел и жив, пока у него есть оружие, им не удастся его так просто взять.

Поворот, еще поворот. Вот оно, чего он так опасался, — впереди, загораживая проезд, выполз из-за угла огромный «бюссинг» с поднятым над кузовом брезентовым тентом. Хотят размазать об него, давя сзади мотоциклистами?

Резко вывернув руль, Тараканов неожиданно для преследователей свернул в открытые ворота двора высокого дома. Лопнуло стекло фары, разбитое о столб. Плевать!

Как в бешеном калейдоскопе, промелькнули мимо веревки с бельем с визгом шарахнувшиеся в сторону обитатели двора… Выбив бампером и решеткой радиатора воротца из тонкого штакетника, опель выскочил на параллельную улицу.

Подтянув ближе автомат, Волков выставил его перед собой и дал очередь по пытавшимся загородить ему дорогу мотоциклистам. Не снижая скорости, проскочил мимо них, чудом избежав столкновения.

Куда теперь? Налево? Машина послушно повернула. Он еще прибавил скорость. Сзади вновь, как привязанные, болтались мотоциклисты, наверное, уже другие. Они все похожи друг на друга, как черти в аду, — большие очки, рогатые каски…

Теперь направо, и еще раз налево; покрышки взвизгивали на поворотах, оставляя на мостовой резкие черные следы — только бы не лопнули! Ведь осталось совсем немного, чуть-чуть!

Сзади полоснула очередь, пробила тонкое железо кузова и вырвала клочья обшивки сидений. Он пригнулся — пока не задело, но надо и поберечься. Хотя какая защита от пуль мягкие сиденья опеля и его кузов?

Больше сворачивать некуда — дорога вела через пригороды к лесу. Правда, не в сторону границы, но это не столь важно! Лес его не выдаст, укроет, поможет оторваться от погони, в нем можно отсидеться некоторое время. А перейти границу для него, изучившего ее как свою ладонь с этой, немецкой стороны, будет не так сложно. Только надо выбрать подходящий момент. О, если бы у него были гранаты!

Шлейф пыли, поднятый колесами его опеля, скрыл из глаз преследующих мотоциклистов. Но тонкая, какая-то желтоватая пыль, слежавшаяся на дороге толстым слоем в долгие сухие дни весны и начавшегося теплого лета, проникла и к нему, заскрипела на зубах мельчайшими песчинками, начала лезть в глаза, в нос, вызывая неудержимое желание чихать и мешая смотреть на дорогу впереди.

Неожиданно сзади хлопнуло, баранка рванулась из рук, машину повело в сторону. Скорость упала. «Пробили шину», — понял Волков. Жуя и сминая спустивший скат, опель, словно из последних сил, рванулся к кустам на обочине.

На ходу сдвинувшись на сиденье рядом с местом водителя, Волков распахнул дверцу и вывалился из машины, перекатился, вскочил на ноги и кинулся в кусты, с треском ломая покрытые пылью ветки. Вслед хлестнули автоматные очереди.

Потерявший управление опель осел на бок и ткнулся бампером в кювет. Почти невидимые в ярком солнечном свете бледные язычки пламени побежали по его кузову, потом ухнуло, и столб огня взметнулся высоко вверх — взорвался бензобак.

Мотоциклисты широкой дугой обтекали горящую машину, выстраиваясь в линию перед деревьями. Затрещали автоматы.

Из тучи поднятой над дорогой пыли вынырнул грузовик. Из его кузова посыпались солдаты, откинули задний борт, выпуская рвущихся с поводков овчарок.

— Лос, лос! Шнеллер! — кричал оберлейтенант в фуражке с высокой тульей. Быстро размотав длинные поводки, проводники пустили собак, кинувшись за ними следом в гущу леса. Тяжело бухая сапогами, побежали солдаты. Несколько мотоциклистов, оставив свои машины, саперными лопатками бросали землю на догорающий опель…

* * *

Бютцов решил ждать Тараканова у костела, стоящего на краю сгоревшей деревни: в разрушенном здании храма его враг сумел скрыться один раз — значит, он придет туда снова.

Из головы у Конрада не выходил виденный им мужчина в сером ватнике, появившийся на краю оврага с чужой стороны границы — определенно между ним и Таракановым есть какая-то связь. Довести эту мысль до логического конца мешала жуткая боль в раненой голове. Он даже не позволил себя перевязать, досадливо отмахнувшись от фельдшера, прибежавшего к караульному помещению. Так и поехал, выведя машину из гаража и бросив на сиденье рядом с собой винтовку с оптическим прицелом — он убьет Тараканова, как только тот появится у костела. Всадит в него всю обойму, пулю за пулей, пока не перестанет дергаться его тело, а потом, для контроля, — из парабеллума пулю в затылок.

Враг должен умереть, потому что вместе с ним уйдет в небытие и тайна поражения гаупштурмфюрера СС Конрада фон Бютцова. Когда Тараканов умрет, только один Конрад будет знать о том, что чужой разведке удалось добраться до картотеки. До настоящей картотеки! Шмидт уже ничего никому не расскажет, а самому Конраду рассказывать тоже ни к чему — тогда прощай все: карьера, служба, черный мундир с серебряными позументами и одним витым погоном на плече, страх окружающих… Что его может ждать? Разжалование, концлагерь или просто неожиданный выстрел в затылок? Ничего из этого набора его не прельщало. Ничего!

Правильно гласит народная мудрость — знают трое, знает и свинья! Теперь знающих тайну только двое, и один из них сегодня должен обязательно умереть. И это будет только Тараканов!

«Он хотел остаться один на один с тайной, — скривил губы Конрад, сворачивая к проселку, ведущему в направлении сожженной деревни, — но провидение рассудило иначе. То, что я жив, не перст ли Божий, указывающий мне единственно верный путь?!»

Машина, мягко переваливаясь на вылезших на дорогу толстых корнях и иногда пробуксовывая в рыхлом песчаном грунте, шла по проселку. Пришлось скинуть скорость, как ни одолевало нетерпение.

«В городе Тараканова не возьмут, — продолжал размышлять фон Бютцов. — Он ловок, как обезьяна, и увертлив, как уж. Да и зачем ему в город? Если и поедет, то только чтобы сбить со следа. Скорее всего, так и будет. А потом он обязательно появится у костела. Или я окончательно проиграл!

Но проигрыш унесет все хуже, чем огромный карточный долг. Даже Бергер не сможет помочь, если станет известна правда о картотеке. Тогда прощай отцовские коллекции, которые он пытался пополнить, покупая старые скульптуры, прощай имение, охота, сытая жизнь… Все, к чему он так привык. Здесь битва уже не за интересы рейха, а за себя! За будущее своей семьи, за благополучие».

Кому нужен неудачник? Если не разжалуют, не пристрелят, то навеки станешь заклейменным, как прокаженный, и все начнут шептаться по углам за твоей спиной — вон идет тот самый фон Бютцов, который…

Людям только дай повод промыть кости ближнему — их просто распирает от радости, что неприятность случилась не с ними, а с другим и, щедро обливая его грязью, можешь сам на этом фоне казаться неким херувимом, безгрешным, чистым, порядочным, не знающим неудач. Нет, он не доставит никому такого удовольствия! Только бы Тараканов вывернулся и пришел сюда!

Не доехав до знакомой опушки с полсотни метров, Конрад остановился, дав задний ход, загнал машину в кусты, чтобы ее не было заметно, прихватил винтовку и торопливым шагом пошел к пригорку, с которого совсем еще недавно смотрел в бинокль на сопредельную сторону. Каждое движение отдавалось болью в голове, но он старался не обращать на это внимания — важнее другое: успел или нет?!

Выбрав позицию, он нетерпеливо разорвал картон патронной пачки, зарядил винтовку и проверил сектор обстрела. Да, отсюда он достанет и до костела, и до оврага на той, русской стороне. Оптика прицела с тонкой черточкой крестика бросила вплотную к глазам щербатый кирпич стен разрушенного храма, пыльные кусты, изгородь у дороги.

Он загнал патрон в ствол и изготовился к стрельбе. Теперь ждать и надеяться на правильность своих расчетов. Только один точный выстрел, и он снова на коне — все будет представлено совсем в другом свете: враг получил ложную картотеку ценой жизни Шмидта и ранения его, фон Бютцова. Операция, спланированная СД, успешно завершается.

Стоит немного отдохнуть, потому что после выстрела надо быстро добежать до тела Тараканова и тщательно обыскать его, чтобы вовремя изъять то, чего не следует видеть посторонним глазам…

* * *

Глухой и пока еще далекий собачий лай подстегнул Волкова-Тараканова. Ноги размеренно работали, отталкивая назад землю, метр за метром; пот начал заливать глаза. Собаки — это очень плохо! Где-то здесь должен быть ручей — побежать по воде, а потом выбраться на берег? Нет, не имеет смысла — собаки пойдут верхним чутьем, а он только потеряет время и скорость — в воде бежать труднее. Осталось немного: километр или два, а там сожженная деревня, костел, ступеньки спуска в подвал, пол из чугунных плит, под одной из которых вход в дренажную систему. Там спасение…

Усыпанная прошлогодней хвоей земля заглушала звук его бега, мягко пружинила под ботинками, словно помогая ему нестись еще быстрее. Автомат он не бросил, хотя патронов осталось не так много. Хуже всего, если они высадили группы с собаками в нескольких местах и теперь затягивают горловину невидимого мешка, в центре которого бежит он, усталый, потный.

Что же произошло с Ксенией? Неужели они все-таки выследили ее, арестовали и пришли на место встречи, устроив засаду.

Предать она не может, в этом Волков был искренне убежден. Значит, выследили! Бедная девочка — первое задание оказалось для нее последним. Уцелел ли «Гунн»? Теперь все надежды на него..

Собачий лай раздался где-то справа, далеко, но не очень. Надо поторапливаться. Ноги заработали еще быстрее. На мгновенье почудилось, что он бежит на тренировочном кроссе по Измайловскому парку, по тропинке под лиственницами, которые, как рассказывали, посажены еще Петром I.

Внезапно он понял: к костелу ему не успеть, как ни торопись. Если бы они не выследили Ксению, если бы не подбили его машину!..

Но зачем теперь думать об этом? Да, да — тогда было бы все по-другому, а теперь что — помирать в чужом, пусть даже славянском лесу, оставив последний патрон себе и попытавшись захватить с собой как можно больше врагов? Для этого ли он с таким трудом добирался сюда, выходил на связь с Марчевским, искал подходы к картотеке?! Если он не успеет, ни Козлов, ни Ермаков не получат нужных данных о вражеской агентуре. Да что Козлов и генерал, разве в их личностях дело? На их месте могут быть другие, но это не отменяет приказа выполнить задание.

Сколько жизней он может сберечь, передав эти пленки, сколько людей в случае начавшейся войны не закончат свой путь нагими и залитыми кровью на чужих полях и в чужих лесах, окруженные гудящими роями жирных, зеленоватых мух, вьющихся над трупами; не упадут в талую воду, не примнут телами спелые колосья, не замерзнут в снегах! Ради жизни этих людей, поднимающих плугом пласты земли или стоящих у станка, сидящих за партами или в аудиториях, растящих детей и хлеб, он бежит сейчас по лесу. И пусть они даже не подозревают о капитане Волкове, пусть никогда не узнают о нем, он делает это ради них…

«Ревизка!» — мелькнуло в мозгу. Сторож однажды показывал ему эту сделанную для проверок дренажных коллекторов дыру — иначе ее просто трудно назвать, — в которую можно протиснуться. Но есть ли там проход дальше, под костел и еще дальше, в тот небольшой коллекторный зал, где с нетерпением ждет его Семенов? Подземные галереи могли обвалиться, их могло занести илом, ветками, могли образоваться такие завалы, что впору крысе прошмыгнуть — галереи не чистили с весны тридцать девятого года.

Риск? Но что остается делать? Выбор не слишком велик: остановиться и принять бой или попытаться уйти через ревизионный колодец. Так, кажется, он правильно называется? Колодец где-то здесь, неподалеку от ручья, по руслу которого он хотел бежать.

Резко развернувшись, Волков бросился в сторону. Скорее, скорее! Вот эта низина, заросшая лопухами и медуницей. Сыро, чавкает под ногами. А если в колодце стоит вода?!

Лай собак был уже явственно слышен, когда он наконец отыскал бетонную опалубку узкой трубы без крышки. На дне темнела стоялая вода, в лицо пахнуло зловонием.

Опустив ноги вниз, он взглянул на солнце и, больше не раздумывая, соскользнул по трубе в темноту…

* * *

Проводник оттащил упирающегося пса от узкой бетонной трубы, вросшей в землю среди зарослей болотных трав.

— Что там, ефрейтор? — офицеру не хотелось пачкать сапоги в грязи, и он стоял на пригорке, наблюдая, как его солдаты рыщут вокруг.

— Наверное, крысы! — воротя нос от идущего из трубы зловонного запаха, ответил солдат. — Ну! — прикрикнул он на собаку.

— Киньте туда гранату! — закуривая сигарету, приказал офицер. — На всякий случай. В эту трубу можно пролезть?

Ефрейтор, заглянув в узкий колодец, с сомнением покачал головой. Отцепив от пояса противопехотную гранату на длинной ручке, он кинул ее в трубу и отбежал, потянув за собой собаку.

Глухо ухнуло. Вылетели наверх комья грязи…

* * *

Выхин устал ждать. Во рту совсем сухо, словно насыпали на язык наждачный порошок; нестерпимо болела раненая голова, мелко подрагивали пальцы, сжимающие цевье винтовки.

Зато он сделал для себя немаловажное открытие — в костеле была засада. Он сумел заметить, как раз-другой мелькнули в проемах окон тени, блеснул металл оружия.

Кто там мог быть? Только люди Бергера: наверняка Клюге и Канихен во всех подробностях доложили ему о прогулке к сожженной деревне. Оберфюрер стреляный волк, он ничего не любит пускать на самотек — уж если затягивать силки, то смертельной петлей. Значит, Конраду надо не только успеть первым убрать Тараканова, но еще и обшарить его тело? Почти нереально…

Пожалуй, впервые он страстно желал, чтобы его враг сумел обойти все расставленные западни и убраться подобру-поздорову. Если даже будет так, то его хозяева не станут трубить в трубы, бить в барабаны и сообщать по радио о своих успехах — разведки молчат, молчат даже тогда, когда проходят многие десятилетия. Равно молчат как о поражениях, так и об успехах — все уйдет с Таракановым, если уйдет он сам. Уйдет? Видимо, стоит присмотреть за краем оврага на русской стороне. Может быть, Владимир Иванович агент именно русской разведки, а не английской? Черт возьми, теперь-то какая разница?

Мысли и так путаются, болит рана на голове, а солнце словно хочет выжечь на ней узоры…

Конрад приник глазом к окуляру оптического прицела и повернул ствол винтовки в сторону границы. Вот кусты бузины, край оврага. Надо поправить прицельную рамку, прикинуть отклонение пули. Теперь готово.

Сколько он уже лежит здесь на солнцепеке? Час, два? Время как бы потеряло свой смысл и сгустилось в липкую массу, тянущуюся, как осклизлый след за ползущей улиткой…

Но что это — над краем оврага появилась чья-то голова, потом плечи. И вот уже виден по пояс человек в знакомом сером ватнике.

Фон Бютцов подобрался, пошире раскинул ноги, словно лежал на учебном стрельбище, приник щекой к прохладному дереву приклада винтовки, положив палец на спусковой крючок. Ему явственно представилось, как в желтой гильзе патрона дремлет зеленовато-серый порох, готовый вспыхнуть от удара бойка по капсюлю, и тогда сжатые газы вытолкнут из невообразимо длинного ствола с блестящими полями нарезки пулю. В ней, этой пуле, его будущее, его спасение, поэтому он не имеет права промахнуться…

Человек в сером ватнике встал на краю оврага, наклонился, подавая руку и помогая подняться другому мужчине: мокрому, грязному, с немецким автоматом в руке. Тараканов!

Конрад не видел его лица, но ему это было уже не нужно: он узнал бы этого человека среди тысяч других, хотя бы потому, что его, да, именно его, предпочла женщина, которая так нравилась Бютцову, являясь к нему в сновидениях. И палец эсэсовца, лежавший на спусковом крючке, начал медленно двигаться, выбирая свободный ход.

Вот Тараканов встал во весь рост на краю оврага. Еще мгновение — и он скроется следом за мужчиной в сером ватнике среди разросшихся зеленых кустов бузины.

Выстрел!

Тараканова словно стегнули стальным тросом по пояснице, он неестественно переломился пополам и рухнул на спину.

Больше Конрад фон Бютцов ничего не успел увидеть: приклад винтовки стукнул его при отдаче по щеке и он потерял сознание от боли…

* * *

Летит, летит по яркому голубому небу тонкая серебристая паутинка; золотом отливает наряд дубков, а спину пригревает уходящее тепло бабьего лета. Наверное, еще держится в лесу ежевика — поздняя осенняя ягода, почти черная, сладкая, висит она бусинками на колючих, клыкастых веточках. Царапаются колючки, а ягода сладка. По опушкам есть и румяная, спелая брусника, мелькает красными пятнами в желтеющей траве, а над ней пурпуром пылает в сумраке леса шалфей…

Почему-то тянулись перед ними косматые туманы, а из них выплывало встревоженное лицо Павла Романовича Семенова. Губы его шевелились, а слов не разобрать — мешал ветер-листобой, сносил их в сторону.

— Антон! Что с тобой?

Зачем он так волнуется? Хорошо гулять в осеннем лесу, воздух вольный, лес чистый… Только царапаются клыкастые ветки ежевики, да сильно припекло солнцем спину.

— Скорей! Он ранен!

Кто это ранен? Он, Волков? Почему ранен, когда он гуляет в осеннем лесу? Вон потянулся по небу журавлиный клин, слышно курлыканье: «Прощай матушка-Русь, я к весне возвернусь». Машут огромными крыльями птицы, унося на своих перьях минувшее лето, а потом принесут новое…

— Режьте куртку! Скорей! Подгоните ближе машину! Держись, Антон, сейчас мы тебя… — склонился над ним Павел Романович.

А Волков смотрел в высокое синее небо, на загораживающие его резные листья кустов бузины, казавшиеся на фоне яркой синевы почти черными. Красиво — голубое и черное. И золотые нити. Или это радужные круги в глазах от выходящей из его тела с каждым толчком еще живого сердца крови? Может быть, ее капли почудились ему зрелой брусникой в траве?

Небо качнулось и поплыло, ушли куда-то в сторону резные листья, их сменила прозрачная, неведомая глубина, манящая, звонкая, как тонкий хрусталь…

Семенов забежал сбоку, чтобы не мешать пограничникам, которые несли Волкова на шинелях к машине, и всмотрелся в лицо раненого. Уловил слабое движение его губ и склонился ближе, чтобы услышать:

— Я не умру!

— Конечно, конечно, — заторопился Павел Романович, бережно помогая уложить Волкова в машину. И, вскочив на подножку, скомандовал: — Давай пулей! Да осторожнее, смотри!

Водитель молча кивнул и плавно тронул с места, набирая скорость.

Цепляясь сознанием за плафон на потолке салона машины, за толчки, больно отдававшиеся во всем теле, за спину Семенова, стоявшего на подножке, Волков старался не провалиться в беспамятство. Казалось, только уступи боли, дай ей взять тебя — и наступит страшный конец, не будет больше ничего.

А надо жить, жить!.. Не может он, внук и сын русских солдат, пока жив, оставить поле боя! Не может потому, что, даже скрываясь за чужим прошлым, разведчик всегда работает для будущего.

Для будущего мира на всей земле.

Примечания

1

Текст выступления Гитлера 23 августа 1939 года на совещании в Оберзальцберге был найден после поражения нацистской Германии в архивах ставки во Фленсбурге.

(обратно)

2

Надеюсь, пан надолго останется? Что хотели заказать? (польск.)

(обратно)

3

Кофе (польск.)

(обратно)

4

Деньги (польск.)

(обратно)

5

Дефензива — политическая полиция буржуазной Польши.

(обратно)

6

При режиме Ю. Пилсудского страна условно делилась на Польшу «А» и «Б», т. е. на западные и восточные области.

(обратно)

7

Название областей в буржуазной Польше.

(обратно)

8

Искаженное «отвечай» (нем.) – синоним слова «повесить» на жаргоне.

(обратно)

9

Замок и Бельведер — правительственные резиденции в довоенной Варшаве. Жить между Замком и Бельведером — принадлежать к знати.

(обратно)

10

Борьба за свободу и самостоятельность (польск.).

(обратно)

11

Тайна под замком (нем.) — термин высшей секретности в нацистском рейхе.

(обратно)

12

В нацистской Германии первое мая справлялось как день национал-социалистского государственного праздника «национального труда».

(обратно)

13

Улица в Берлине, на которой располагалась резиденция абвера.

(обратно)

14

По нацистским законам жены высших эсэсовских чинов представляли свидетельства о «чистоте расы» с 1750 года, а среднего и низшего состава — с 1800 года.

(обратно)

Оглавление

Пролог

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Реклама на сайте