«Месть вора»

Борис Седов Месть вора

Часть I МОРЕ ТАЙГИ

Глава I ЛЕСНЫЕ ОТШЕЛЬНИКИ

До сикта[1] спасовцев, по прикидкам Комяка, было не менее полусотни верст, и он был уверен, что пройдет их часов за двенадцать. А значит, к утру уже будет на месте. Это не вызывало у него никаких сомнений. А вот дальше… Как его примут эти лесные отшельники, плотно отгородившиеся от «мира», – не признающие ни денег, ни паспортов, ни какой-либо власти?..

Всю жизнь, если не считать тех пятнадцати лет, пока чалился по мокрой статье на строгих режимах на Мезене и в Микуне, Тихон прожил в старинном русском селе Усть-Цильма, где разве что один из десяти дворов не был старообрядческим. Еще в начале XVIII века на месте села находился известный среди староверов Великопоженский монастырь, сожженный впоследствии царскими войсками. Лет десять назад на том месте, где стоял скит, в память мучеников-монахов, погибших во время гари, был срублен деревянный памятник, а потом был восстановлен и храм, уничтоженный еще в двадцатые годы. Была зарегистрирована Усть-Цилимская старообрядческая община беспоповского толка, которая вошла в состав Древлеправославной Поморской церкви.

Но несмотря на то, что Комяк постоянно находился рядом со староверами, часто и много общался с ними, к вере их так и не приобщился. Да и ни к какой другой не приобщился он вообще, кроме разве что воровской. Но весь уклад жизни, все порядки и отношения, царящие между старообрядцами, изучил досконально, Он при желании мог без проблем представиться среди них единоверцем, сойти за своего. Вот разве что не имел бороды. Да только какая борода может быть у самоеда? Не борода – смех один. Так что и с этим, если чего, вопросов бы не было. И не было бы никаких головняков с обычными беспоповцами.

А вот про скрытников-спасовцев, не вылезавших из пармы, не признававших ни мирских законов, ни церковных, отвергавших обрядоверие[2] и справлявших службы не в храмах, а в моленных комнатах и кельях, Тихон знал лишь понаслышке. Обычные беспоповцы при упоминании о них или безнадежно махали рукой, или сокрушенно вздыхали, или называли их сектантами. Комяку было известно лишь то, что в тайге спасовцы расселились в нескольких маленьких монастырях – скитах и деревушках на три-четыре двора – сиктах. Общаются только между собой и никого в свою общину не допускают, за исключением одного-двух посланцев из «мира», которые доставляют им свинец и порох для охотничьих ружей, кое-какую домашнюю утварь, соль да кое-что из продуктов в обмен на беличьи шкурки, сушеные грибы и малину. Где в тайге расположены деревушки и скиты скрытников, Тихон отлично знал – приблизительно в ста пятидесяти-двухстах верстах к югу от Усть-Цильмы – и порой, оказавшись по своим браконьерским делам в этих местах, испытывал необоримое желание подобраться к одному из сиктов поближе, подглядеть, как живут там его загадочные обитатели. Но какая-то непонятная сила не пускала туда самоеда, и он всякий раз обходил места, заселенные спасовцами, по широкой дуге, стараясь не искушать судьбу. Сам не понимая, чего опасается.

Лишь однажды, еще до отсидки, Комяк совершенно случайно столкнулся в тайге с круглолицым бородатым мужиком в лаптях, онучах, длинной холщовой рубахе, подпоясанной пеньковой веревкой, и овчинной безрукавке. Мужик нес на плече переломленную в стволе старую «тулку» и пер навстречу Тихону, словно бы даже и не замечая его. «Бог на помочь», – тогда первым заговорил самоед. Мужик поднял на него безразличный взгляд, пробасил: «Богу не слова нужны – помысел», наскоро перекрестил Комяка старообрядческим двуперстием и пошел дальше своей дорогой. И даже не оглянулся, глубоко погруженный в какие-то свои думы. Встречный мирянин был для него не более чем пустым местом.

Вот к таким людям и направлялся сейчас Тихон, чтобы просить их о помощи. Уверенный почти на сто процентов, что никакой помощи он там не получит. И хорошо будет, если вообще скрытники не встретят незваного гостя выстрелом дроби или мелко нарезанной щетины. А то и пулей. Кто их знает, умалишенных фанатиков?

Стремительным шагом, разве что не бегом, Комяк преодолел первые десять-двенадцать верст через сосновый бор, потом чуть-чуть поплутал, ища обход небольшого болотца. И снова перешел почти на бег трусцой, несмотря на то что ландшафт начал заметно повышаться и порой даже было видно на глаз, что приходится подниматься в гору. Самоед не боялся выдохнуться раньше времени – все равно скоро должно было стемнеть, и, хочешь не хочешь, пришлось бы делать привал. И продолжать путь с рассветом, за пару часов отдыха восстановив силы.

Уже заметно смеркалось, когда Комяк вышел к довольно широкой и глубокой безымянной реке. Немного поднявшись вверх по течению и решив, что искать брод бесполезно, самоед быстро разделся, скрутил в тугой узел одежду, засунул ее в вещмешок, связал лозой сапоги, повесил их на шею и решительно вошел в воду. Переплывать реку ему пришлось три раза. Сначала туда (с вещмешком и сапогами). Потом обратно. И опять на противоположный берег – на этот раз с карабином.

Потом он, немного отойдя от реки и даже не разжигая костра, наскоро перекусил тушенкой и сухарями и, нарезав елового лапника, прилег на него, чтобы забыться в чуткой полудреме охотника часа на полтора, а уже с первыми проблесками зари отправляться в дальнейший путь.

От реки, насколько Комяк помнил местность, до ближайшего сикта спасовцев было не менее тридцати верст. «Часов шесть пути», – прикинул самоед наутро, когда, как только в лесу чуть-чуть посветлело, поднялся со своей неудобной, но такой привычной таежнику лежанки из лапника и сразу, не тратя ни единой секунды на раскачку, закинул на плечо вещмешок и карабин и пошагал в глубь тайги. Так, будто и не спал еще две минуты назад, а лишь присел перемотать сбившуюся портянку. И по случаю выкурить папироску…

Вместо шести часов он уложился меньше чем в пять. Было девять утра, когда Тихон обнаружил первые признаки человеческого жилья, – сперва недавно выкошенную большую поляну с тремя стогами еще не вывезенного сена, потом большую полоску пшеницы. И сразу до него донесся близкий крик петуха. И ленивый собачий брех. «Вот прямо за этой рощицей, – определил самоед и трижды перекрестил себя кержацким двуперстием. – Собаки бы не набросились».

Сикт спасовцев открылся перед ним метрах в двухстах впереди, стоило ему выйти на опушку березовой рощи, предварительно продравшись через густые кусты тщательно обобранного малинника. Четыре крепких избы-пятистенка выстроились вдоль неширокой речушки. Избы-близняшки. Каждая по фасаду в три небольших окна с резными наличниками, выбеленными известкой. Каждая с потемневшей от времени драночной крышей. У каждой гостеприимно дымит труба. И лишь одна, крайняя слева, изба выделялась из этого квартета оленьими рогами, закрепленными на охлупке[3].

А шагах в тридцати от самоеда, удивленно уставившись на нежданного пришельца из пармы, стояли однорукий чернобородый мужик с литовкой и мальчик лет десяти. Оба были одеты в длинные домотканые рубашки, подпоясанные простыми пеньковыми веревками. У мужика на ногах Комяк сумел разглядеть лапти и онучи. Мальчик, кажется, был босым. Впрочем, высокая, еще не скошенная трава, скрывала его чуть ли не по пояс.

Не раздумывая ни секунды, Комяк решительно направился к спасовцам, но мужик, не дожидаясь его приближения, отвернулся и одной левой рукой начал настолько ловко махать литовкой, что ему позавидовал бы любой опытный косарь. Мальчик остался на месте и, приоткрыв щербатый рот, с удивлением взирал на незнакомого косоглазого дядьку.

– Бог на помочь, – громко произнес самоед.

Мужик не ответил. Только: «Вжик, вжик» – звенела коса. И удивленный мальчик громко сглотнул слюну.

– Бог в помощь, братец, – повторил самоед, и на этот раз мужика проняло.

Он обернулся и исподлобья посмотрел на Комяка. Его взгляд, казалось бы, говорил: «И до чего же вы все меня заманали. Шаритесь тут, понимаешь, целыми толпами, косить не даете. Мать вашу!»

– Пошто пришел? – Голос у мужика был глухим и негромким. – Неча тебе здеся делать.

– Неча бы делать, так не пришел бы, – отрезал Комяк. – Нужда привела. Большая нужда.

Всем своим видом мужик демонстрировал, что ему глубоко наплевать на любую нужду. Хоть большую, хоть малую. Но все же он задал лаконичный вопрос:

– Что за нужда?

– Товарищ в парме у меня помирает. Грудь застудил. Если не приютите, не выживет.

Мужик протянул литовку мальчишке, вытер ладонь о полу рубашки. У него в глазах промелькнула искорка интереса.

– Грех это, – пробормотал он.

– Что грех? Что не выживет? Или что приютите, поможете?

– Грех это, – тупо повторил мужик. И добавил: – Не мне то решать.

– Так отведи меня к тому, кто решает, – взмолился Комяк.

Он был готов раздавить этого чернобородого тормоза.

– Община решает, – негромко пропел спасовец и забрал обратно у мальчишки литовку. Похоже, он посчитал беседу законченной и собрался продолжить косьбу.

А самоед положил ладонь на рукоятку «Ка-Бара». Он твердо знал, что если ему откажут в помощи в этом сикте – а больше помощи ждать неоткуда, – и Коста умрет, то он вернется сюда, прихватив «Спас-12», и разнесет картечью все это гадючье гнездо. Спалит всю деревню к чертовой матери! И первым сдохнет этот однорукий ублюдок! Он сдохнет прямо сейчас!

– Архип, – неожиданно обратился мужик к мальчику. – Беги, сынок к старцу Савелию. Передай ему, что мирской нам поведал. Испроси позволения к сикту ему подойти, с общиной поговорить. Беги, сынок. – И, проводив взглядом замелькавшего голыми пятками по направлению к речке мальчишку и демонстративно не замечая самоеда, продолжил махать косой.

Комяк же устроился на свежей изумрудной отаве, не торопясь перемотал портянки и принялся грызть сухарь, внимательно наблюдая за тем, как Архип, уже переправившись на другой берег реки, промелькнул между домами и скрылся из виду. Не прошло и пяти минут, как он уже, словно на крыльях, несся обратно.

«Быренько», – удовлетворенно подумал Комяк.

Запыхавшийся мальчик остановился перед ним, положил земной поклон и сбивающимся звонким фальцетом торжественно произнес:

– Старец Савелий к себе призывает. Пошли, провожу. – И, бормоча какие-то то ли молитвы, то ли присловия, не спеша поплелся обратно к сикту.

С того места, где дожидался ответа Комяк, поверхности воды, скрытой высокими берегами, видно не было, и самоед был уверен, что через реку предстоит переходить вброд или переплывать на лодке. Каково же было его удивление, когда он обнаружил прочные широкие мостки, по которым без проблем бы прошла небольшая подвода и к которым с обеих сторон на крутых увалах берегов были оборудованы пологие спуски. «М-да, – решил он, – умеют эти старообрядцы обустраивать как следует свою жизнь, хотя и затаились в самой глуши. Не чета нашим, усть-цильмским, испорченным цивилизацией».

Они с мальчиком обогнули крайнюю избу с оленьими рогами на охлупне, и перед взором Тихона открылся просторный хозяйственный двор. С большим двухъярусным сараем для сена и для скотины. С огромной поленницей, в которой дров даже в расчете на четыре дома должно было хватить не на одну зиму. Сразу за поленницей начинался бескрайний огород, обнесенный высоким тыном, на кольях которого были развешаны крынки и тряпки. Под специальным навесом стояли две телеги и лежала на борту небольшая самодельная лодка. Там же на столбе была развешана упряжь и седло для верховой езды.

Каждой вещи здесь было определено свое место. Все сияло ослепительной чистотой. Вокруг не было заметно ни единой щепочки, ни единого перышка. Даже куры копошились в просторном вольере, а не разгуливали, как принято, по двору.

Две женщины и несколько ребятишек, встретившиеся Комяку на дворе, поприветствовали его поклонами. Самоед ответил тем же, с интересом приглядываясь к их одежде. На девочках и женщинах были просторные домотканые сарафаны, украшенные скромной вышивкой в красную и желтую нитку, и простенькие белые платочки. Из-под сарафанов выглядывали босые ступни. Мальчишки, тоже босые, щеголяли в одних холщовых рубахах, очень напоминавших бы ночные, если бы не были перетянуты в поясе грубыми пеньковыми веревками.

– Пожалуйте, – Архип остановился возле высокого крыльца и, положив еще один земной поклон, протянул руку к массивной входной двери.

И в этот момент она распахнулась, и на крыльце появился высокий худой старик с длинной седой бородой, столь же длинными волосами и с лестовкой[4] в руке.

«Как будто сошел с картинки из книжки про колдунов и волхвов», – подумал Комяк и приветствовал старца поклоном.

– Мир этому дому, отец.

– Мир тебе, братец. – Глаза у «волхва» были настолько глубокими, а взгляд таким проницательным, что казалось, он прожигает насквозь, вышелушивает из головы все самые сокровенные мысли, и никуда от него не укрыться, не спрятаться. – Никонианец? Табашник? – строго поинтересовался старик.

– Старой веры я, – соврал Комяк и добавил чистую правду: – Из Усть-Цильмы.

– А-а-а, церковник. Ну что же, пожалуй. Приобщись благодати нашей. Поведай, что за невзгода к нам привела. – Старец Савелий развернулся и скрылся в доме.

Самоед поспешил следом за ним, с замиранием сердца ожидая увидеть нечто необычное.

Но ничего такого в избе Комяк не обнаружил. В просторной светлой горнице был собран небольшой иконостас из 10-15 икон. К ним прилагалось несколько ветхозаветных скрижалей. В углу – аналой. На маленькой полочке – книги. По всей видимости, гостя провели прямо в моленную, где по праздникам спасовцы собирались на службу.

Положив входные поклоны, самоед присел на лавку, установленную вдоль стены. Старец остался стоять.

– Радикулит, – неожиданно совсем по-мирскому признался он. – Коли сяду, так потом не подняться. Докладывай, церковник, как тебя величать.

– Тихоном.

– И что за невзгода твоего друга постигла?

– Не просто невзгода это, – вздохнул Комяк. – Хуже. Помирает, болезный.

– Значит, так надо. Господь к себе призывает.

– Рано ему. Молодой еще. Не все дела в этом миру переделал.

– А… – махнул тонкой костлявой рукой старец Савелий. – Что суета мирская в сравнении… – Он не договорил. И неожиданно сменил тон: – Рассказывай, Тихон. Что произошло? Почему не к мирским обратился, а к нам? Что за человек он, твой друг? Чем, ты думаешь, мы помочь ему можем? Выкладывай все как на духу. И будем вместе решать, что надо делать.

Комяк удивленно посмотрел на старца Савелия, стоявшего напротив него, тяжело облокотившись на аналой. На какое-то мгновение пересекся с ним взглядами и тут же, словно обжегшись, поспешил отвернуться.

– Все как на духу, отец, – пробормотал он. – Как на духу. Отвечаю. Вот только я покороче. Надо бы нам поспешить. А то сгинет парень хороший… Так вот, слушай. Рассказываю.

* * *

То ли это был сон… То ли это был бред… Несколько раз я буквально на какие-то мгновения выплывал из беспамятства и сразу же вновь погружался в ледяную пучину, где, как ни старался, не мог разглядеть ни единого лучика света. Где мне катастрофически не хватало воздуха.

Где не было вообще ничего! Только тупая, ни на секунду не отпускающая боль в груди. И чувство тревоги: что происходит? что меня ждет впереди? и где мой проводник (забыл как его зовут)? куда же он подевался, черт его побери?! Неужели свалил? Так что же все-таки ждет меня впереди?

То ли сон… То ли бред… И мимолетные наплывы сознания, которое тут же спешило поскорее раствориться в горячечном тумане тяжелой болезни…

На более или менее продолжительное время я сумел прийти в себя только тогда, когда вокруг уже стояла кромешная темнота, и только богатая россыпь звезд у меня над головой да почти полная, лишь немного погрызанная с одного бока луна убедили меня в том, что я сейчас нахожусь в сознании. И что я не ослеп. И то слава Богу!

– Пить… – простонал я. – Эй, как там тебя… Косоглазый… – Я так и не мог вспомнить его имя.

Никто не отзывался, и я еще долго стонал и взывал полушепотом в пустоту, прежде чем понял, что остался один. Больной! Обессиленный! В глухой поморской тайге!

Как ни странно, меня это ничуть не испугало. Я воспринял это как рок. Как очередное – и, скорее всего, последнее – коленце, выкинутое моей судьбой-несуразицей. В такой ситуации, в которой я оказался, прожить даже сутки, было бы подвигом. И не надо было быть дипломированным врачом, чтобы это понять.

Я это понял. Осознал. И, безропотно и бесстрастно смирившись с тем, что меня ожидает в ближайшем будущем, переключился мыслями на вещи более насущные на текущий момент. Во-первых, я хотел пить. Так хотел пить, словно только что выбрался из Сахары, по которой проплутал несколько дней! Так, что совершенно сухой язык, казавшийся огромным, был готов натереть на небе мозоль! А рядом, в каком-то десятке метров от моей душной берлоги, протекала чистая прохладная речка. Я это помнил совершенно точно. И даже слышал, как журчит вода, огибая валуны и коряги.

Во-вторых, я хотел в туалет. Очень хотел! И очень не хотел мочить свои вещи и спальник!

Делать нечего, надо было выбираться наружу. Я нащупал язычок «молнии» на спальном мешке, потянул за него, и он довольно легко сместился вниз. Нигде не застрял, нигде не притормозил. Хорошо. Хоть здесь не встретил проблем. Следующим и, пожалуй, самым сложным этапом всей операции было выбраться из ямы. «Из могилы, – безразлично подумал я, вылезая из спальника и вставая на четвереньки. – Когда напьюсь и схожу в туалет, я вернусь в эту яму и умирать буду в ней». Я скомкал палатку, сдвинул в сторону ее и еловые лапы, которыми был прикрыт, и в этот момент обнаружил, что опрокинул жестянку с водой, которая, оказывается, была заботливо оставлена рядом со мной. И еще какую-то цилиндрическую штуковину. Я взял ее в руку. Репеллент! Ах ты ж заботливый косоглазый гад! Бросил меня подыхать посреди тайги, но не забыл о том, что я могу захотеть пить и что меня будут кусать комары. И не пожадничал. Хоть на этом спасибо!

А ведь на комарье я до этого момента не обращал никакого внимания. Мне было совсем не до этого, хотя ненасытные кровопийцы и в самом деле отвели на мне душу, основательно потрудились над моими лицом и руками. Я снял с флакончика колпачок, обильно обрызгался репеллентом и на четвереньках продолжил свой путь к реке. Кое-как выполз из ямы и, удалившись от нее на пару шагов, прилег на бок и долго возился с ширинкой на своих камуфляжных штанах. На то, чтобы их расстегнуть, силы еще нашлись, но на то, чтобы застегнуть обратно, когда наконец облегчился… «А, насрать, не на Невском», – решил я и продолжил свое долгое и трудное путешествие, кое-как исхитряясь при этом придерживать сползающие на колени штаны.

Речку я нашел на слух, по журчанию. Дополз до нее на брюхе, уже ничего не соображая, кроме того, что безумно хочу пить, уткнулся разгоряченным лицом в холодную воду и не мог найти в себе сил, на то, чтобы оторваться, до тех пор, пока меня не вырвало.

А потом я снова накачивался водой.

И снова полз по песку, уже назад, от реки к своей яме.

Но ямы все не было. Я, словно слепой щенок в поисках материнской титьки, беспомощно тыкался носом из стороны в сторону, пока не добрался до кустов на опушке тайги. Яма со спальником, с палаткой, с флакончиком репеллента, с еще сохранившимся в ней теплом осталась где-то далеко позади. Где-то сбоку. Где-то в недосягаемой для меня, немощного, дали. Мне теперь оставались только кусты.

«И черт с ним, пусть будут кусты, – решил я и попытался поглубже протиснуться под густые жесткие ветки, обильно осыпавшие меня мелкими красными листьями. – Не все ли равно, где подыхать? Что из ямы, что из-под этих кустов у меня теперь дорога одна. На тот свет».

Опять разболелась башка, и меня снова начало лихорадить. Я свернулся калачиком, постарался как можно сильнее сократиться в объеме. И с облегчением обнаружил, что опять начинаю терять сознание. Оно и к лучшему. Так проще отходить в мир иной.

Перед глазами поплыли круги. Боль в голове неожиданно отпустила. Я вдруг моментально согрелся… Как уютно! Как хорошо!.. Меня подхватила волна горячего ветра, приподняла, невесомого, над землей, над тайгой, над речушкой, из которой я только что жадно хлебал холодную воду. И понесла, закрутила в воздушном потоке, словно сорванный по осени желтый березовый лист.

Перехватило дыхание, закружилась от стремительного полета голова, все клеточки моего организма сначала испуганно сжались, а потом брызнули фейерверком в разные стороны.

И опять опустилась на меня темнота. И снова пришла пустота.

Я в который раз за сегодня потерял сознание.

* * *

Еще не наступил полдень, а Трофим уже оседлал двух лошадей. Невысокий кряжистый мужичок с густой светло-русой бородой, прикрывающей широкую грудь, он был единственным из спасовцев, на ногах которого Комяк увидел не лапти, а сапоги с самодельными бурыми союзками. Да и рубаха у Трофима, в отличие от других, была подпоясана не обычной веревкой, а цветастым кушаком, который куда лучше бы гармонировал с женским домашним халатом.

«Ишь ты, пижон», – подумал Комяк, наблюдая за тем, как спасовец приторачивает к седлу старую вертикалку. Потом самоед подтянул подпругу на своей невысокой лохматой кобылке, вставил левую ногу в стремя и легко вскочил в седло, на котором минуту назад разглядел полустертый штамп «…ая шко… вой езды. Инв. № 1275». Кобылка, почувствовав у себя на спине седока, вздрогнула и нервно переступила. Она явно была более привычна таскать за собой телегу, чем ходить под седлом.

– Однако поехали, – поторопил Комяк Трофима, но тот никак не мог обойтись без того, чтобы не расцеловаться на прощание со всеми спасовцами, вышедшими на двор проводить путников.

«До скорого свиданьица, сестрица Аннушка». – «Добренький братик мой, а тебе гладкой дорожки». – «Счастливо оставаться тебе, братец Игнатушка». – «Возвертайтесь скорее, Трофимушка…»

Одним словом, на все про все ушло еще десять минут. Староверы привыкли к спокойной размеренной жизни. Они не знали, что такое куда-то спешить.

– Ну с Богом, – перекрестился Трофим, когда церемония прощания закончилась, и он уселся в седло. – До встречи. К утру возвернемся, поможет Господь. – Он тронул повод, и конь, с места перейдя на бойкую рысь, вынес его через завор[5] со двора.

Комяк выслал свою кобылку шенкелями и устремился следом за спасовцем. Оглянувшись, он увидел, как все, кто находится в этот момент на дворе, кладут им вслед земные поклоны. Самоед пригнулся к густой каурой гриве и хмыкнул.

Очень хотелось курить, но делать это на виду у своего спутника Комяк не решался. Назвался груздем – полезай в кузов. Нахвастал, что старой веры, – изволь не табачничать.

– Как ее хоть зовут? – спросил самоед, сровнявшись с Трофимом, когда они переехали по гулким мосткам через речку.

– Кого?

– Лошадку мою.

– А тако и кличут Лошадкой. Едина она у нас. Остатние трое все жеребцы. – Спасовец явно не был расположен к мирским разговорам и, подогнав своего коня, снова оторвался вперед от самоеда. А уже через несколько секунд до ушей Комяка донеслись присловия, которые бубнил себе под нос его спутник.

Но надо отдать ему должное, Трофим знал окрестную парму как собственный двор, и не прошло и трех часов, как самоед с радостным удивлением обнаружил, что они уже добрались до реки, которую ему накануне пришлось переплывать целых три раза. При этом весь путь проделали по удобной тропе, даже ни разу не перейдя с рыси на шаг. А невзрачная маленькая Лошадка, хотя и вспотела, но ни разу не запнулась, не сбилась с уверенного аллюра, и чувствовалось, что сил у нее хватит еще надолго.

Через реку они переправились вброд, даже не спешившись. И опять порысили по удобной ровной тропе. Впереди спасовец, без устали продолжавший бубнить свои святые распевы, за ним Комяк на лохматой каурой лошадке по кличке Лошадка.

К этому времени небо, голубое и безмятежное утром, затянули темные тучи, и все указывало на то, что к вечеру раздождится. И при этом надолго.

«Твою мать, – дергался самоед. – Не хватало печалей, так еще это. Везти больного Косту несколько часов под дождем… Доедет ли? Не загнется ли совсем?»

Но дождь не спешил начинаться, и к тому времени, когда они выехали на берег речушки, где верстах в трех вверх по течению самоед оставил Костоправа, с неба еще не упало ни единой капли.

– Куды дале? – Впервые с момента, когда объяснил, как зовут лошадь, спасовец открыл рот не только затем, чтобы бубнить присловия.

– Вверх, – коротко проинформировал Комяк и, подогнав кобылу, поскакал легким галопом по длинному и узкому песчаному пляжу вдоль правого берега.

Была тревога, конечно, все время – не отпускала ни на секунду – о том, как там, без него бесчувственный Костоправ. Но сейчас она достигла своего апогея. Еще пятнадцать минут – всего какие-то пятнадцать минут! Казалось бы, ничто по сравнению с тем временем, что он потратил на поход к скрытникам. Но эти минуты показались самоеду самыми тяжелыми, самыми волнительными за последние сутки. Так порой солдат, возвращаясь с войны, на которой пробыл несколько лет, последний километр перед родной деревней бежит изо всех сил, чтобы скорее убедиться в том, что дома все хорошо. Что не сгорела изба и что семью не перебили враги.

Даже не думая о каких-либо предосторожностях, о том, что можно напороться на мусорскую засаду, Комяк подскакал к их маленькому лагерю, соскочил с лошади и, бросив поводья, кинулся к яме, в которой оставил Косту.

Никого. Только сдвинутые в сторону палатка и лапник. И вывернутый наизнанку пустой спальный мешок. И жестяная банка из-под ананасового сока, в которой он оставлял Косте воду. И флакон репеллента без крышечки.

Комяк сел на краю ямы и тупо уставился на развал, который творился внутри нее, силясь предположить, что же могло произойти там. Неужели до Костоправа все же добрались менты? Или он нашел в себе силы на то, чтобы перепрятаться в парму. Или все же медведь?

– Костопра-а-ав!!! – что было сил прокричал самоед.

«…а-а-ав», – ответило эхо.

– Коста-а-а!!!

Трофим, не вылезая из седла, перегнулся к самой земле и медленно проехал к кромке воды.

– Эвон здеся он полз. Пил из реки, – сообщил он и, не отрывая взгляда от песка, направил коня к опушке тайги.

Комяк вскочил на ноги, побежал к кустам, куда направлялся Трофим, и, опередив спасовца буквально на пару шагов, нырнул под густые ветки и облегченно выдохнул: «Ф-у-у…», обнаружив там скрюченное безжизненное тело в камуфляжной куртке и съехавших почти до колен штанах. И сразу услышав частое тяжелое дыхание, перемежавшееся с хрипами и клокочущим бульканьем в глотке.

Жив! Хотя и в полной отключке. Воздух втягивает в себя с неимоверным трудом. Но главное – еще пока жив. И, даст Господь, продержится еще часов шесть, пока его будут везти в спасовский сикт. А там уже все будет проще. Там местные старухи-знахарки вытянут его хоть с того света.

Комяк выволок Косту из-под кустов на открытое место, поправил на нем одежду. Трофим тем временем спешился, присел на корточки рядом и тыльной стороной ладони дотронулся до щеки Костоправа.

– Жар, – зачем-то констатировал он неоспоримый факт. – Довезти бы назавтра.

– Какое назавтра? – встрепенулся Комяк. – Сейчас назад и поедем.

Трофим пожевал, пошевелил бородой.

– Назавтра, – твердо повторил он. – Утресь отправимся. А нынче лошадям надо дать передых. И до темноты не успеть. Было бы ведро, так и ночью бы через парму проехали. А сейчас, – он многозначительно кивнул на серое небо, – еще собьемся с пути. Привал всяко делать придется. Посередь пармы. Да под дождем, не приведи Господь.

Он был прав, и Комяк не решился настаивать. Он притащил из ямы спальник, и они вместе с Трофимом ловко упаковали в него бесчувственного Костоправа. Потом, пока спасовец расседлывал и стреноживал лошадей, самоед запалил в яме большой костер и перетащил из тайги пожитки, улучив заодно момент, чтобы украдкой выкурить «беломорину». Зажевал, словно школьник, скрывающий от родителей свою дурную привычку, запах курева листьями дикой смородины. Но чуткий нос спасовца тут же учуял табачный дух. Трофим не сказал ни единого слова, но недовольно сморщился и поспешил отойти в сторону от самоеда.

– Эко ружжо у тебя, – искренне удивился, взяв в руки «Тигр», который Комяк опер на сосну, когда возился с Костой. – А это чего за стекляха? – он осторожно потыкал пальцем в телескопический ПСО[6].

– Прицел.

– Прице-э-эл? – Спасовец недоверчиво хмыкнул и попытался заглянуть в окуляр. – Не видать ничего.

Самоед молча подошел к нему и откинул крышечку с бленды.

– Вот теперь зырь.

Трофим вскинул к плечу карабин, уткнулся глазом в окуляр и расплылся в счастливой улыбке. Лопатообразная борода съехала набок.

– Ишь ты! – Он навел «Тигр» на соседнюю сопку, потом провел стволом вдоль реки. И, естественно, сделал подобающий вывод: – От Антихриста это. От нечистого. Наваждение сатанинское. – Но было заметно, что винтовка ему приглянулась. И не просто приглянулась. Трофим явно сделал над собой усилие, чтобы расстаться с этой «антихристовой игрушкой» и поставить ее на место. А потом тяжко вздохнул, бросив взгляд на свою разбитую вертикалку.

– Знаешь, Трофим, – хитро улыбнулся Комяк. – Вот вернемся в ваш сикт, определим братана, и я покажу тебе, как обращаться с этой красавицей. А коли все будет нормально и Коста поправится, так подарю тебе точно такую же. Верстах в двухстах отсюда есть схрон у меня, там лежит еще один карабин. Он мне не нужен. Вот его я и подарю.

– Не, – с трудом выдавил из себя Трофим. – Ничего мне не надо. Грех это. Грех-то какой… Господи! – Он несколько раз перекрестился. И поспешил оговориться, не отказываться наотрез от заманчивого подарка, который только что ему посулили. – Вот только ежели у братьев позволения испросить. – И не удержался, еще раз любовно погладил «Тигр» по ложу.

Когда костер в яме прогорел, Комяк опять перетащил туда Костоправа. Теперь появилось время подумать и о себе. Самоед перенес на опушку пармы несколько головней, распалил маленький костерок и на рогатине подвесил над ним котелок с водой для чая. Метрах в десяти у такого же маленького костерка точно так же кипятил в котелке воду Трофим. Кого-то другого такая картина, возможно, и удивила бы, но Комяк даже и не подумал предлагать спасовцу присоединиться к себе, отведать мирских, «от антихриста», мясных консервов и даже обычных сухарей из черного хлеба. Зачем вводить в греховное искушение правильного фанатика-старовера?

По той же причине самоед сразу отбросил и мысль о том, чтобы все-таки ехать на ночь глядя через тайгу, а когда наступит кромешная темнота, воспользоваться приборами ночного видения. Вот уж что было бы «от антихриста» наверняка! И неизвестно, какую реакцию это могло бы вызвать у спасовцев. Да… коли хочешь сохранять нормальные отношения с дикарями, то даже и не пытайся подтягивать их до своего уровня, а поскорее приспособься к их понятиям.

– Ты спать будешь ложиться сегодня? – спросил Комяк, дождавшись, когда Трофим дожует половину большого ярушника[7] и дохлебает из деревянной кружки пустой чай.

– Не. За лошадьми пригляд нужен. А ну как ведмедь.

– За Костой присмотришь? – попросил самоед. – А я прилягу. Не спал две ночи уже.

– Ложись с Богом. – Трофим остатками кипятка затушил костерок, спрятал в холщовую сумку маленький закопченный котелок и деревянную кружку. – Пригляжу. А тебя разбужу на зоре. – И не произнося больше ни слова, он достал из-за пазухи кожаную лестовку, опустил на лицо марлевый накомарник и опять начал бормотать под нос молитвы.

Комяк еще нашел в себе силы сходить к яме, в которой лежал Костоправ, послушал сипы и хрипы, которые раздавались у того из груди, сокрушенно покачал головой. Потом обильно обрызгался репеллентом, развернул свой спальный мешок, уже в полусне стянул сапоги и, крепко прижав к себе карабин, туг же забылся во сне. И спал на этот раз без просыпа, крепко, без сновидений, точно зная, что на Трофима, опытнейшего таежника, можно положиться на все сто процентов. Раз сказал, что не заснет, – значит, не заснет. Раз сказал, что приглядит за Костоправом, – можно не сомневаться, что приглядит. И разбудит на первой зорьке, чтобы немедля отправляться в обратный путь. К сикту спасовцев. К бабкам-шептуньям, которым известны десятки способов, сотни трав, тысячи наговоров, которые помогут Косте перебороть недуг. Вернуть растраченные силы и снова отправляться в дальнюю дорогу к Кослану.

«Все будет хорошо. Все будет ништяк», – подумал уже во сне самоед и чисто автоматически застегнул на спальнике «молнию».

* * *

Я очнулся и долго не мог сообразить, что такое со мной происходит. Где это я сижу? К чему такому привязан? И почему так трясет? И как так получается, что мимо меня убегают назад кусты и березы? Потом я почувствовал острый запах конского пота, ощутил у себя под щекой густую жесткую гриву, и сразу все встало на свои места.

Меня привязали к лошади. Меня куда-то везут. Я пока что не помер, а меня все-таки отыскали менты!

Я застонал от обиды. И, кажется, даже умудрился выругаться.

И тут же у меня из-за спины раздался знакомый голос.

– Коста, братишка! Очухался? А, очухался, брат? Трофим, погоди!!!

Лошадь встала, тряска прекратилась. Я попробовал оторвать щеку от кофейного цвета гривы, но ничего у меня не вышло. Зато туг же перед моими глазами нарисовалась круглая физиономия Комяка, расплылась в довольной улыбке.

– Ну, Коста, очухался! Молоток! Все ништяк теперь будет! И пути нам осталось часика на два, не боле. Через речку уже переправились.

– Куда мы едем? – нашел в себе силы просипеть я.

– А в сикт староверческий, я же тебе говорил. Будь спок, братан, там тебя сховают так, что ни один козел не пронюхает. И подлечат, конечно. Так что, Коста, потерпи еще децл, и все будет ништяк… Слушай, – вдруг спохватился Комяк. – Ты чего-нибудь хочешь? Пить там? Поссать? А, Коста?

Я хотел лишь одного – поскорее перейти в нормальное лежачее положение. Не опираться грудью на вонючую конскую холку – мне и так было нечем дышать; поменьше трястись на спине этой клячи – меня и без того лихорадило…

– Так чего хочешь, Коста? А, брат? Ты только скажи.

…Я мечтал опять потерять сознание и очнуться уже в нормальной постели.

– Поехали поскорее, Комяк. Поскорее. Лады?

– Конечно, поехали. – Я почувствовал, как самоед вскочил на лошадь у меня за спиной. – Еще пару часиков, брат. Но, пошла!

И опять затрясло. И опять поплыли перед глазами кусты и березки. И опять стало совершенно нечем дышать. Разболелась башка. К горлу подкатился комок тошноты. Перед глазами поплыли круги. Я снова начал терять сознание. И не успел даже этому толком порадоваться, как действительно отрубился…

То ли сон… То ли бред… То ли все это было на самом деле…

Следующее мое воспоминание – это крепкий бревенчатый дом с высоким крыльцом. Запах навоза. Надрывный собачий лай. И бородатые лица… великое множество бород – светлых и черных, жиденьких и густых, коротких и длинных. «Я угодил в плен к чеченцам», – проскользнула в моем воспаленном мозгу безумная мысль. И я даже сумел зачем-то пробормотать:

– Жрите свинину, собачьи выродки, и все будет ништяк…

– Свят, свят, свят! – испуганно зашевелились бороды. – То Антихрист в ем говорит. Грех какой. Грех-то, грех, Хосподи! Свят, свят, свят…

– То болесь в ем говорит, – донесся до меня негромкий, но удивительно твердый голос. – Врачевать его надо. Ввечеру призовите из сикта старицу Максимилу. А сейчас в избу его перенесите. В боковицу его сховаю. Мне не греховно, хоша и не наш человек. Пущай отлежится в благодати нашей. Приобщится. А коль присягательные искать его сюды явятся, дык неча и на двор их пущать…

Несколько крепких рук аккуратно оторвали меня от конской холки и отнесли в боковицу – маленькую клетушку в пределе избы, где хранились пустые рассохшиеся кадушки, а в углу на соломе были выложены огромные полосатые кабачки. Под потолком сушились пучки каких-то трав, и от них одуряюще сладко несло дурманом. Не раздевая, меня уложили на узкую лавку, накрытую наперинником, сшитым из чистой холстины и плотно набитым духмяным сеном. Так же как и большая уютная подушка.

– Лежи покеда. – Симпатичная кареглазая молодуха с крутыми черными бровями и аккуратным вздернутым носиком накинула на меня старое байковое одеяло, сильными тычками маленьких кулачков взбила подушку. Только теперь я обратил внимание, что обладатели разнокалиберных бород, дотащив меня до лежанки, поспешили ретироваться из боковицы – небось отправились замаливать такой страшный грех, – взять на постой посланца Антихриста. В клетушке мы остались вдвоем с молодухой.

– Как тебя хоть зовут? – Я умудрился поймать тонкие пальчики девушки.

– Настасьей. – Она даже не попыталась отнять от меня свою руку, но при этом моментально покраснела. – Ой, ладонь-то кака горяча у тя, батюшка. Заравы[8] тебе не принесть? Пить небось хочешь?

– Хочу, – прошептал я.

– Ну так я скоренько. Погодь малость. Полежи. Передохни, – скороговоркой выпалила Настасья. Голосок у нее был звонкий, словно валдайский колокольчик. – Сейчас я заравы…

И она упорхнула за дверь. Тоненькая, словно былинка. Невесомая, будто легкое белое облачко.

Я улыбнулся ей вслед. И подумал, что раз на свете есть такие чудесные девушки, то помирать совсем глупо. Жить надо, пить жизнь огромными жадными глотками, наверстывать те четыре года, что я потерял в «Крестах» и ненавистном ижменском остроге. И я выживу. Выживу обязательно! Справлюсь со всеми невзгодами, пневмониями и дорожными неприятностями. Доберусь до Кослана. Потом до Петербурга…

В тот момент я был в этом уверен. И почувствовал, что кризис болезни миновал. Я постепенно начинаю идти на поправку. А если к моему лечению еще подключится старица… как там ее?.. Максимила со своими травами и наговорами, то все и вообще будет хорошо.

Успокоенный этими умиротворяющими мыслями, я закрыл глаза, подумал о том, как же мне уютно лежать на ароматной перине набитой сеном, вызвал у себя в воображении образ симпатичной девки Настасьи и…

На этот раз я не терял сознания. Я просто заснул. Утонул, словно в бездонном омуте, в крепком целебном сне. Так и не дождавшись холодной заравы, которую принесла мне в долбленой березовой кружке красивая кареглазая молодуха с крутыми бровями и аккуратным вздернутым носиком.

* * *

Старица Максимила оказалась древней горбоносой старухой с глубокими голубыми глазами, не потерявшими с возрастом свой ярко-небесный цвет. Кроме глаз примечательным на ее лице были довольно густые усы и жидкая бороденка. Выдающаяся старуха. Старуха-вековуха. Таким место, действительно, в глухих таежных скитах или сказках про Ивана-Царевича и Бабу-Ягу.

– Вот и проснулся, соколик, – проскрипела старица Максимила, стоило мне открыть глаза. – Как почивал?

Почивал я неплохо. Очень даже неплохо и крепко – кажется, мне даже не снились сны. И спал бы, наверное, и дальше, но, видимо, каким-то шестым чувством определил, что рядом со мной кто-то сидит, изучает меня внимательным взглядом. А быть может, старуха, устав наблюдать за мной, спящим, сама разбудила меня каким-нибудь своим ведьмовским способом. Или простым тычком кулака.

– Слыхала, слыхала ужо, как в грудине твоей худая немочь клокочет, – продолжала старуха. – Давно здесь сижу. Нечистый внутри у тебя. Кричит из тебя твоим голосом, призывает к убивствам и блуду вселенскому. – Она перекрестилась и перекрестила меня. – Давно здеся сижу. Все слыхала, соколик.

Да, водился за мной такой недостаток – я порой разговаривал во сне. Вот и на этот раз, пока спал, кажется, переживал вслух войну и любовные похождения.

– И о чем же таком болтал этот нечистый? – спросил, улыбнувшись, я.

– А о чем он еще может болтать? О греховном, конечно. – Старуха еще раз перекрестилась. – О Хосподи! Ну с Богом начнем. Врачевать тебя надо, соколик. Гнать сатану из тебя. Сам-то не справисси.

Старица Максимила, опираясь на сучковатую палку, тяжело поднялась с табурета, толкнула дверь из боковицы и крикнула в глубь избы:

– Сестрица Настасьюшка. Будь така добренька, принеси мне кипяточку горяченьку. Да тряпочек, милая. Да посудину. Потомока еще скажу, что принесть.

– Сейчас, матушка, – расслышал я голосок Насти и принялся с нетерпением ждать, когда она появится в боковице. Но полежать спокойно старуха мне не дала.

– А ты, соколик, покедова разволакивайся. Сымай с себя все до исподнего, – распорядилась она и подсунула мне большую, почерневшую от времени крынку. – Да оправься сюды. Потомока некогда будет.

Я сел на кровати, переждал, когда пройдет головокружение, и стянул с себя брюки, свитер и куртку. Потом без особых трудностей наполовину наполнил крынку, сумев больше минуты простоять на ногах и не свалиться. Похоже, что и без старицы Максимилы, я вдруг быстро пошел на поправку. «Правда, – поспешил я избавить себя от иллюзий, – не миновало еще трех дней с того времени, как я заболел. А ведь часто именно на третий и реже на девятый день болезни вдруг наступают тяжелые кризисы».

– А ведь, матушка, – похвастался я, вновь укладываясь в свою уютную постель, – чувствую-то себя куда лучше. Не в пример тому, что было вчера.

– То дух здесь благотворит тебя, – хитро улыбнулась старуха. – А как мы травок целебных добавим да молитву во избавление от недуга сотворим, так нечистый и побежит. Копыта тока сверкнут. – Она сипло хихикнула и махнула рукой в сторону двери, показывая, куда свалит, выскочивший из меня сатана. И дожидаясь, когда явится с кипятком и тряпицами Настя, начала с интересом изучать мой камуфляж. – Вот ведь страмнина. Бродит по парме весь в лоскутках, аки кот полосатый в шерсти. А материальчик весь в дырочках. Мошка, что ли, проела?..

Первый сеанс врачевания занял не менее двух часов. Сначала я подвергся некоему подобию массажа, который сводился к подергиванию, потряхиванию и поталкиванию всего тела и после которого я почувствовал небывалую легкость и такой прилив сил, какого уже давно не испытывал. Потом старица Максимила заставила меня снять футболку, смазала мне спину и грудь липкой массой, в основе которой, судя по запаху, был мед. Потом, плотно обернув меня грубой холстиной, старуха дала мне выпить удивительно горькой и терпкой настойки, после которой, как мне показалось, у меня какое-то время были легкие глюки. Похоже в этой «микстуре» присутствовали грибы-галлюциногены.

После чего началось собственно ведовство – заговоры, заклинания, некие магические движения, перемежаемые молитвами и распевами. Что-то бормоча под свой крючковатый нос, старица Максимила долго водила посолонь (по солнцу) вокруг моей головы пучком березовых веточек, потом широко размахнулась и от души хлестанула этим пучком мне по мордасам. Я аж подскочил от неожиданности и боли. А старая ведунья уже опять крутила веточки вокруг моей головы. Но на этот раз я был готов к тому, чтобы увернуться от очередного удара.

Но его не последовало. Старуха отбросила в сторону свой маленький веник, объяснила мне:

– Днесь сожгу его за околицей. – И дала мне выпить еще какого-то снадобья, от которого меня тут же неудержимо потянуло в сон. На веки словно подвесили пудовые гири, по телу, обильно пропитывая теплом все его клеточки, прокатилась ласковая расслабляющая волна.

Голос старицы Максимилы уже не казался таким скрипучим. Песнопения, которые продолжала надо мной бормотать старуха, казались мне колыбельной. Они успокаивали. Они убаюкивали. Я был больше не в состоянии сопротивляться их снотворному действию. Да и к чему было сопротивляться?

Я глубоко вдохнул и погрузился в глубокий сон.

Глава 2 ТАЙГА СЛЕЗАМ НЕ ВЕРИТ

Все заботы по уходу за мной старица Максимила переложила на узенькие плечи Настасьи. Проснувшись наутро, я обнаружил ее у изголовья своей лежанки. Улыбнулся и произнес (не прошептал, не просипел, а произнес совершенно нормальным голосом!):

– Привет. Ты давно здесь сидишь?

– Нет, – прозвенел валдайский колокольчик. – Как почивал, братец Коста?

«То я братуха, то братец», – усмехнулся я про себя. А вслух ляпнул:

– Отлично, сестрица Настасья. Скажи-ка мне, милая. Пока ты здесь, я во сне не говорил ничего греховного?

Молодуха покраснела как помидор. Наверное, говорил. Недаром же она так терпеливо сидела возле моей кровати, пошире развесив уши.

– Нет, родненький, – словно зачитывая текст, заранее составленный на бумажке, совершенно бесцветным голосом доложила Настасья. – Ничего греховного я не слыхала. Ты спал молча, милый.

Молча, так молча. Может быть, бабка и правда накануне изгнала из меня сатану? Или кто там во мне сидел? А вот что касаемо пневмонии, так я, на самом деле, не мог сейчас обнаружить в себе хоть какие-нибудь – хотя бы самые жалкие! – симптомы болезни. Ничего! Пусто! Ни сипов, ни хрипов, ни головной боли, ни лихорадки. Я проверил у себя пульс. Как у марафонца накануне забега. А ко всему прочему во мне наконец пробудился аппетит. Я хотел есть. Очень хотел есть!

– Ты меня чем-нибудь попотчуешь, Настенька? – спросил я, и молодуха тут же подскочила со своего табурета.

– Конечно же, миленький. Погодь немножко, я скоренько. – И не успел я моргнуть глазом, как былиночка легко выпорхнула за дверь.

А я торопливо начал разыскивать под лежанкой свою ночную вазу. Точнее, старую крынку…

На завтрак была миска холодной каши, кружка топленого молока и большая, еще теплая шаньга с голубикой. Я хлебнул молока, откусил от шаньги и принялся за кашу.

– Это шти, – пояснила мне внимательно наблюдавшая за мной Настя.

– Щи? – удивился я и подумал, а не брежу ли я по-прежнему? – Какие же щи? Это каша.

– Не щи, а шти, – рассмеялась моя сиделка. – Перловка со сметаной. Скусно?

– Ага.

Я подъел все без остатка, потом с удовольствием позволил Настасье избавить меня от тряпок, которыми меня накануне обмотала старуха, и смыть теплой водой с тела остатки липкой массы – она, подсохнув, стянула кожу и вызывала зуд. В заключение лечебных процедур я получил глоток горькой настойки и полную кружку горячего чая с сушеной малиной. Да, даже в детстве, когда я был маленьким и тяжело болел ложным крупом, вокруг меня и мама так не прыгала!

– Спасибо тебе, милая Настенька, – вяло пробормотал я, допив чай с малиной и расслабленно откинувшись на подушку. – Да воздастся тебе за твои заботы.

– Господь воздаст, – пробормотала девушка и, опять покраснев, поспешила из боковины, неся в руках невысокую стопочку пустой посуды.

А ко мне начали захаживать посетители. Мужики в домотканых холщовых рубахах и лаптях ни о чем не спрашивали и ничего не рассказывали о себе. Молчали и смотрели даже как будто мимо меня – куда-то в сторону, – теребя пышные бороды. Потом говорили перед уходом:

– Грех, грех-то какой… Хосподи! – И, положив поклон, неслышно растворялись за дверью.

Единственным из спасовцев, с кем мне удалось коротко поговорить, был старец Савелий – глубокий старик с пронзительным ясным взором, не затуманенным годами.

– Гляжу, оправился, братец. – Он, кряхтя, тяжело пристроился на уголке табурета. – Вот и славно. Теперича полежишь еще чуть, сил поднакопишь и дальше можно идтить. Путь-то неблизкий. – Старик вздохнул. – Верст триста тут до Кослана. Ежели не боле. До зимы бы поспеть.

Я удивился: неужели Комяк натрепал этому старцу, откуда мы и куда держим путь? Или я сам проболтался в бреду?

Старик будто прочитал мои мысли.

– А ты не волнуйся, сынок, что я знаю о том, кто вы такие. Как со мной это есть, так со мной и останется. С присяжными людьми мы ни дел не контачим, ни беглых им не сдаем. Правда, и с урками дел не имеем…

– А почему для меня исключение? – не понял я.

– Больной ты был. Отходил ужо вроде. Так не бросать же в тайге? Грех это, сынок. Не по-божески. Да и покрученник твой про тебя рассказал. Что за других невинно страдаешь. И я ему верю. Другому бы не поверил, а вот ему… Эх, сыночка, – снова вздохнул старик, – мне ли тебя не понять. Сам-то я как здесь оказался, в этих местах? В тридцать седьмом якобы за вредительство сюды этапом пригнали… Был тут острог такой на Выми, в самых верховьях. И вот девятнадцать годков я в этой парме лесины сплавлял, пока в пятьдесят шестом не ослобонили по полной. А куды мне идтить? Никого у меня на Руси не осталось. Вот и остался я здеся, в скиту. Окрестился, приобщился к спасовской вере, нашел себя. Да так и живу. Може, и ты присмотришься, благодать наша полюбится, да, глядишь, и останешься. Вон и невеста тебе уже готовая есть. Настасья, ветрянка, как тебя увидала, так второй ден уже вся не своя. Бродит, что булыжиной стукнутая. На пожню сейчас еле прогнал. Вот и крестись. Женись…

– Нет, отец. Спасибо вам, конечно, за помощь. Да только в миру остались долги у меня. Их выплатить надо. Кровь из носу.

– Понимаю, сынок. Дык иди, плати долги свои и возвертайся. Ждать будем.

– Не знаю, – неопределенно ответил я, хотя обязан был тут же окончательно и бесповоротно отказаться. Но на это у меня не хватило духа. И я повторил: – Не знаю. Быть может, вернусь. К Настасье…

Когда Савелий ушел, у меня выдалось немного свободного времени, и я проводил его не без пользы, тщательно изучая повадки большой черной мухи, которая с упорством, вызывающим уважение, билась о выбеленный известью потолок. Потом я ненадолго вздремнул. А потом ко мне в гости приперся Комяк и притащил с собой мой обед – густую наваристую уху в глиняном горшочке и парочку жареных хариусов с картошкой. На третье было домашнее пиво в знакомой мне деревянной кружке. Меня кормили как в президентской палате Центральной кремлевской больницы.

– Как ты, братан? – спросил самоед, нахально отхлебывая из моей кружки.

– Отлично. Эта бородатая ведьма умеет лечить. Уж не знаю, что помогло больше. Или ее припарки? Или ее микстурки? Или ее наговоры?

– И то, и другое, и третье, – на полном серьезе ответил Комяк. – Все это взаимосвязано.

– Да будет тебе… – хмыкнул я, обсасывая стерляжью голову. – Лучше расскажи мне, как устроился здесь.

– А чего мне устраиваться? – пожал плечами самоед. – Палатка есть, шамовки хоть завались. Могу уйти в парму и жить там, как король. А вообще-то… – Он ухмыльнулся и подмигнул мне. – В избы меня не пускают. Говорят, табачищем прет от меня. Определили место на скотном дворе. На стыне[9]. Там сенник у них. Я и не жалуюсь. К тому же кормят как на убой.

– Неплохо, – обобщил я. – Так отдыхай, высыпайся. Я тут, глядишь, за пару недель силенок поднакоплю, долечусь до конца, чтобы не было рецидива, и в дорогу.

Комяк согласно покивал головой. И похвастался:

– Я навроде тут как бы затер с этими братцами одну тему. Насчет лошадей. Помнишь Трофима, с которым мы за тобой приезжали?

Нет, я никаких Трофимов не помнил. Из всего, что было вчера, в моей памяти отложились лишь потная конская холка, толпа бородачей, которые несли меня на руках в боковину, и чернобровая Настя, взбивавшая мне подушку.

– Так вот, – продолжал самоед. – Посулил я Трофиму такой же «Тигр», как у меня, если проводит нас на лошадях до Мезеня. Там в схроне есть у меня еще один карабин. Его и отдам. А от схрона того до Кослана верст сто пятьдесят напрямки. Подфартит, так на чем-нибудь по реке прямо и сплавимся.

– В руки ментам.

– А это уж как расстараемся, – хитро ухмыльнулся Комяк и сразу состроил серьезное выражение на косоглазой физиономии. – Тута, брат, один геморрой появился. Нехороший, прямо скажу, геморрой.

– Что такое? – сразу насторожился я и отставил в сторону миску с жарехой. – Рассказывай.

– Короче, прискакал к спасовцам нынче утром мужик один, единовер ихний из скита, что верстах в ста на запад отсюда. Предупреждал, чтобы посторожились. Бродят по парме тут еще четверо беглых. Два дня назад обули, падлы, двух нетоверов на ружья и хавчик. Да на одежу кой-какую. Подвалили к костру, где те сидели, отметелии так, что и мама теперь не узнает. Хоть и не замочили.

– Ты уверен, что это урки, а не какие-то местные?

– Урки, Коста. Без базаров, беглые урки. В клифтах арестантских все четверо.

– Бля! И откуда они могли взяться!

– В полутора сотнях верст в стороне, – проинформировал меня самоед, снова отхлебывая пиво из моей кружки, – в верховьях Выми, есть зонка одна небольшая. Оттуда и ломанулись, я думаю, несколько дней назад. Так что впереди по курсу у нас все мусора на шугняках. Эту четверку ищут. И дай Господь, чтоб сыскали прежде, чем мы там пойдем.

– Хреново… – вздохнул я. – И правда, дай Бог, чтобы сыскали. А может, беглые эти на Магистраль[10] подадутся, легавых за собой уведут.

– Нет, – покачал Комяк головой. – Не подадутся. Соображают, что это чистое палево. Почти в обязалово мусора на Магистрали повяжут, срока намотают. А так погуляют урки по парме недельки две-три, отдохнут и обратно в зону вернутся. Посидят в кичмане, конечно, но на этом все для них и закончится. Не захочет хозяин выметать сор из избы, раздувать дело не станет. Сколько раз так бывало уже.

– Хреново, – повторил я и еще раз покачал головой.

– Ништяк, братан. Не менжуйся, – похлопал самоед меня по плечу. – Пока мы здесь, ничего нам не грозит. Ни мусора, ни беглые урки сюда и не сунутся. Потом беспокоиться будем, когда в дорогу отправимся. А пока рановато. Сейчас, главное, ты, брат, поправляйся…

Самоед ушел, а его тут же сменила Настасья. Поинтересовалась моим здоровьем, безжалостно прихлопнула тряпкой муху, развлекавшую меня сегодня полдня, потом принесла кружку горячего чая, настоянного на малине, большой ломоть ярушника и маленькую глиняную плошку, наполненную медом.

– А скажи мне, красна девица Настя, – спросил я, обмакивая белый хлеб в мед и запивая его чаем с малиной, – нет ли у вас тут случайно каких мирских книжек? Не старого письма, не с молитвами. Их-то я видел. А каких-нибудь самых обычных книжек.

Настасья отрицательно покачала головой.

– Нет, родненький. Мирских мы не держим. Дедушко говорит, что буква дух мертвит. Во многоглаголании спасения не будет. Да и никонианской грамоте здеся никто не обучен. К чему она – антихристова печать?

Было странно и дико слышать это от симпатичной девчонки, которой, по моим прикидкам, было не больше восемнадцати лет. В Питере и Москве ее ровесницы сдавали сейчас вступительные экзамены в институты и университеты, вышагивали по подиумам и взламывали сложнейшие системы защиты секретных компьютерных сетей, побеждали на конкурсах красоты и женили на себе медиамагаатов. А в этой проклятой глуши царил самый что ни на есть настоящий семнадцатый век.

– Сколько тебе лет, красавица? – Некрасиво спрашивать девушку о ее возрасте, но все условности нашего мира на этой другой планете теряли силу. Или, наоборот, их сила умножалась в несколько раз, и в таких случаях они превращались из условностей в догмы и направляли всю жизнь этого уединенного общества.

– Осьмнадцатый, – доложила мне Настя. – К Рождеству осьмнадцать исполнится.

– Осьмнадцать… – задумчиво повторил я. – Замуж-то не пора?

– Пора, родненький, – вздохнула Настасья. – Дык тока вот женишками Господь обделил. – Она перекрестилась. – Был один, по весне в парме сгинул. Еще ране четверо в мир подались, на сплаве работают. А тута остались… – Настя безнадежно махнула тоненькой ручкой. – Коли не при бабе и детях, дык либо старцы, либо безбрачники. Обет такой они приняли, – пояснила она. Наклонилась и зашептала мне на ухо: – Видал Николая, того, что без руки? – Уху было тепло от ее жаркого дыхания. – Сам отрубил ее топором, аки влекла его ко греху. – Настя отодвинулась от меня и процитировала из Евангелия: – «Аще влечет тебя око твое ко греху – выколи око. Лучше тебе без ока внити в Царствие Божие, нежели с оком ввержену быть в геенну».

– Ты с этим согласна? – зачем-то спросил я, хотя заранее знал ответ.

– Конечно. – Настасья была искренне удивлена тому, как я могу спрашивать о подобных вещах. Неужели способен хоть чуть-чуть сомневаться в непоколебимости подобных «жизненных установок»?!

А я поспешил свернуть эту скользкую тему, угрожающую перерасти в религиозный диспут и перессорить меня не только с Настасьей, но и с остальными спасовцами. Мне это было совершенно не нужно. А потому свои атеистические воззрения лучше было держать при себе.

– Расскажи лучше какую-нибудь сказку, – попросил я свою сиделку.

– Каку сказку? – не поняла меня Настя.

– Про Бабу-Ягу, про серого волка… Неужели тебе, когда была маленькой, не рассказывали сказок?

– Не сказывали, – растерянно покачала головой моя собеседница. – От мира они, от Антихриста. – Настя поспешила перекреститься, а заодно перекрестила меня. – Сказания матушка сказывала. О святых великомучениках. О боярыне Морозовой. Об Аввакуме. О сестрах-мученицах Федосье и Евдокие. О преподобном Иове Льговском…

А я о таких и слыхом не слыхивал. Конечно, за исключением Морозовой и Аввакума. Так что кое в каких вопросах Настасья была подкована лучше меня. Вот только повышать сейчас свое образование в этой сфере я не собирался. И капризно заявил:

– Нет, не хочу слушать эти сказания. Скукотища.

– Так о чем же, родненький, поведать тебе? – Настя была искренне расстроена, что между нашими интересами пробежала черная кошка, и мы никак не можем найти общую тему для разговора. – А желаешь, тебе каноны спою? У нас есть крюковые книги. Я умею по ним.

– Крюковые книги? – совершенно не въехал я в тему.

– Это, батюшка, – тут же поспешила разъяснить мне Настасья, – такой порядок записи звуков. У вас в миру есть ноты, но они от нечистого, грехом покрыты они. А мы песнопения исполняем по крюкам. Их еще называют знаменами. Эта знаменная грамота пришла к нам из древности, от греческой церкви. А меня ей обучила матушка. Так не желаешь послушать?

Я предпочел бы сейчас послушать «Сепультуру» или «Дистракшн», но вряд ли бы в этом доме оценили мои музыкальные пристрастия. В стиль «трэш-металл» не въехал бы ни один из бородачей.

– Давай, ты потом попоешь, – попросил я. – Расскажи лучше какую-нибудь историю. Ведь в тайге живешь, со зверьем всяким встречаешься.

– Ага! – радостно встрепенулась Настасья. – Вот прошлым летом туточки недалече в распадке муравейник – здесь мы так ведмедей зовем – поселился. К нам все ходил за кислицей[11] да за малиной. И ведь ни собак, ни мужиков не боялся. Да и мы его тож. Живет, и Бог с ним, с тварью божьей. На огороде не безобразит, овес не мнет, скотину не пужает. Хороший ведмедь. По осени, чин по чину, он нагулялси и в берлогу залег. Ни слуху, ни духу о ем. И вдруг на самый сочельник объявляется, гостюшка дорогой. Слышим: чу, шо такое? Собаки вдруг разгорланились. Лают и лают. Мы-то уж спать легли. Батя и говорит: «Пойду погляжу. Не худой ли какой человек поблизости бродит? Али сохатый?» И вот выходит он на крыльцо и на собак: «Цыть, – кричит, – бесовское отродье. Чего разорались?» И тут же в карте[12] коровы как заблажили! Такими прям дурнущими голосами! – Настасья звонко расхохоталась. – Все ясно. Ведмедь. Из соседних изб братья ужо повыскакивали. Кто за дреколье, кто за топор. А батька мой первым, в одном исподнем, в хлев забегает. Глядит, муравейник уж на одной из коров. Давит ужо. Векшня там стояла. Батька мой хвать ее и хозяина по хребтине. И еще раз. Тот соскочил. Коровы все турманом из карты. Батька тоже бежать. А медведь за коровами. Но тута мужики подоспели и ну косолапого всем, что ни попадя, гладить. Кто по чем. Спужался ведмедь. В парму подался. Дык утресь по следу за ним прошли уже с ружжами. Подстрелили, дабы не безобразил. А буренку тоже забить пришлось. Поизранил всея, кожа аж клочками болталась. А жаль. Стельна корова была. Да молодая.

– Зато медвежатиной разжились, – заметил я.

– А, – махнула рукой Настя. – Какая там ведмежатина у шатуна к Рождеству. Шкура да кости. Сала и горшка не натопили.

– Да и говядина к месту пришлась. После поста к Рождеству как раз и разговелись.

– А мы постов не блюдем, – сообщила мне Настя. – Это церковники пущай блюдут по незнанию. Ан пользы всяко нет никакой. Настали ужо последние времена. Церковь, как старец Савелий вещает, давно убежала в горы и мерзость запустения ныне на месте святе. А в мире уже правит Антихрист. И остается читать псалтырь. И только.

Настасья сделала паузу, предоставляя мне возможность переварить все услышанное. Да какой бы продолжительной эта пауза не оказалась, мне, несмотря на то, что вчера из меня кого-то изгнали, не хватило бы мозговых ресурсов разобраться хоть на десять процентов в том, что сейчас довелось услышать. Про мерзости запустения. И про церковь, бежавшую в горы… Нет, уж лучше слушать бодяжные зековские байки. Или, на худой конец, кровавые истории про медведей.

– Вот что, красна девица Настя, – решил обнаглеть я. – Принеси-ка ты мне еще чаю горячего. И шанежку, если остались.

– Сейчас, – девушка с готовностью сорвалась с места. – Погодь малость. Я скоренько.

– А потом расскажешь мне еще что-нибудь про медведей, – крикнул я вслед Настасье и, дождавшись, когда за ней захлопнется дверь, пробормотал: – Ну, прям, обожаю я косолапых. – И принялся шарить под лежанкой в поисках своей ночной вазы, спеша воспользоваться моментом, пока остался один.

* * *

На пятый день я, поднакопив сил на хорошем харче и горьких микстурах, сумел выйти на улицу и, пользуясь хорошей погодой, до вечера просидел на завалинке возле крыльца, наблюдая за тем, как спасовцы закладывают в стын сено. Трое женщин, в том числе и Настасья, возились на большом, по всей вероятности, артельном огороде, где я с удивлением обнаружил несколько парников, крытых целлофановой пленкой. Интересно, что она, так же как и стекла, порох и другие товары, доставленные из «мира», не считалась здесь «от Антихриста». «Может быть, существует даже утвержденный духовником[13] список того, что не греховно брать от мирян? – размышлял я. – Или здесь все решают интуиция бывалого скрытника и религиозная совесть?» (Мне тут же пришло на ум похожее и очень расхожее в недавние времена словосочетание: «партийная совесть»…)

– Братец Костушка, гостинчика прямо с грядочки не желаешь, родненький? – ко мне подошла Настасья и с низким поклоном церемонно протянула большой капустный лист, на котором были выложены гигантских размеров морковка, несколько кругленьких репок и пупырчатый огурец. Минуту назад я внимательно наблюдал за тем, как девушка тщательно моет мой гостинец возле колодца.

– Спасибочко за твое привечание, – с трудом сохраняя серьезную мину, в тон Насте ответил я. – С большим удовольствием, милая. – И захрустел сладкой репкой, даже и не подумав счистить с нее тонкую кожицу.

От скотного двора мне добродушно улыбнулся в лохматую бороду Настин отец и толкнул в бок своего напарника, с которым они вместе кидали сено: «Мол, погляди, как моя молодуха хвостом вертит перед гостюшкой дорогим». Впрочем, я уже давно отметил, что наши теплые отношения с Настей не вызывают у спасовцев ни малейшей озабоченности или раздражения. Наоборот, в этом они видели хоть какой-то, хоть самый маленький шансик на то, чтобы оставить меня у себя, обратив в свою веру, и таким образом влить свежую кровь в начинающую угасать общину. И даже закрывали глаза на то, что последнее время Настасья совершенно «отбилась от рук» и ее не загнать ни на покос, ни на огород. Целые дни она проводила рядом со мной в боковице, внимательно слушала мои «греховные» повествования о жизни в миру, ни слову не верила, но все же сокрушенно качала головой и бормотала: «Во грехе живете вселенском! О Хосподи! Виднось, времена последни настали». И крестила меня двуперстием, наивно надеясь уберечь от грехопадения.

Комяк тем временем, не желая задарма жевать чужой хлеб да и просто изнывая от одуряющего безделья, вовсю помогал спасовцам по хозяйству, и они, испытывающие острую нехватку рабочих рук, помощь эту принимали с искренней радостью. За несколько дней самоед в одиночку срубил взамен сгнившего новый подклет[14] и поправил прохудившуюся крышу на бане. А я был поражен: оказалось, что мой проводник умеет не только ходить по тайге и обращаться с оружием, но еще и неплохо машет топориком.

Один я выступал в сикте в роли балласта. Ну и еще чуть-чуть в роли бесперспективного жениха, на которого надежды не больше, чем на эфиопского негра. Все равно сбежит в свою Африку.

А вдруг все же останется? И женится на сестрице Настасьюшке. Вот вознесли бы тогда всей общиной хвалу Всевышнему!

…Тем временем я, словно дряхлый старик, сидел на завалинке, хрумкал огурчиком и грел кости и легкие на по-осеннему скупом солнышке. И увлеченно наблюдал за тем, как, высоко подоткнув подол сарафана, стоит на грядке с морковкой моя суженая Настасья.

Это было на пятый день.

А на шестой мы с Комяком парились в бане по первому пару, вот тогда-то мне показалось, что отдам Богу душу.

На седьмой я отважился выйти вместе с Настасьей за околицу сикта, и мы полдня гуляли по опушке тайги. Тем же вечером я подарил девушке кусок мыла «Сейфгард», который выделил мне самоед из тех запасов, что находились в первом схроне. Настя была в восторге, не могла найти подходящих слов, кроме «Грех-то… Грех-то какой», и жадно нюхая мой подарок, убежала прятать его в девочешник[15].

На следующее утро она внимательно наблюдала за тем, как я чищу зубы (спасовцы для этого использовали золу), и, в конце концов, набравшись смелости, попросила дать попробовать ей. Я выдавил на щетку белую колбаску «Колгейта» и протянул Насте, чувствуя себя в этот момент кем-то вроде капитана Кука, объясняющего дикарям-папуасам, что бумага вовсе не предназначена для еды. Короче, Настасья тщательно почистила зубы, отметила, как обычно: «Грех», а потом битый час ходила с приоткрытым ртом, словно вместо зубной пасты я подсунул ей красный чилийский перец. В общем, девушка моими стараниями начинала понемногу приобщаться к цивилизации. А я с каждым днем все больше и больше накапливал сил.

– Еще недельку здесь отдохнем и срываемся, – наконец поставил я в известность Комяка, и он радостно блеснул щелочками глаз.

– Ага. А то до зимы не успеть. Ты на лошади хоть когда-нибудь ездил?

Нет. Честно признаться, я даже боялся к ним приближаться, всегда оставаясь при мнении, что лошадь – это такое создание, одна сторона которого лягается, а другая кусается. И с трепетом представлял, как буду трястись через парму на подобном чудовище.

– Завтра оседлаю Лошадку, – принял решение самоед. – Покатаемся децл. Привыкай держаться в седле. А то от этого можно устать не меньше чем от ходьбы. И отбить себе задницу. Так что готовься.

Чего там готовиться? Настраиваться морально? Попросить прочитать мне лекцию по теории верховой езды на лохматой низкорослой кляче?

Я вздохнул и, позвав с собой Настю, пошел накручивать километры по парме. К тому времени – а шел двенадцатый день моего пребывания в спасовском сикте – я уже окончательно оправился от болезни, и все мои мысли сейчас были только о том, как поскорее набрать надлежащую форму для перехода через тайгу.

Был ослепительный солнечный день. Осень уже полностью овладела тайгой, и березовая роща, в которую мы забрели, не скупясь, осыпала нас отжившими свой недолгий век желтыми листьями. Невысокие хрупкие рябинки героически несли на себе тяжелые гроздья налившихся зрелостью ягод. Под опавшей листвой пытались укрыться от наших взоров коренастые обабки[16] и солонухи. Настасья собирала их в небольшую корзинку, плетенную из лозняка.

– Пойдем завтра за красными[17]? – Она положила в корзину очередной подосиновик и вдруг, оставив ее в траве, встала с корточек и вплотную подошла ко мне. Почти прижалась ко мне! Ее простенький, украшенный скромной вышивкой сарафан легко касался моего камуфляжа. – Коста, родненький…

Я никак не мог перехватить ее взгляд. Она отводила глаза, смотрела себе под ноги, и я в этот момент совершенно отчетливо ощутил то напряжение, с которым она пытается подыскать подходящие фразы. Как будто ее состояние передалось мне.

Я взял ее за руки.

Я знал, что она хочет сейчас сказать.

Я ждал и очень боялся этого разговора, трусливо надеясь, что Настя отложит его на последний момент или вообще не решится его завести. Но она была сильной девочкой.

Несчастной девочкой, обреченной на вечное прозябание в таежной глуши. Без семьи, без детей. Без настоящей любви… С непоколебимой верой в Спасителя. С крюковыми книгами, по которым умеет исполнять песнопения. С кусочком «Сейфгарда», который хранится в тайнике у нее в девочишнике…

– Родненький мой! – Она наконец набралась решимости и, вырвав из моих ладоней руки, крепко обвила меня за шею. – Родненький! Кажин день Бога молю, чтобы не уезжал ты никуда. Чтобы он тебя надоумил остаться у нас, приобщиться к святости нашей.

– Мне нельзя, Настя, – пробормотал я. – В Питере меня ждет одно дело. Очень важное дело. Его нельзя ни отменить, ни отложить.

– Знаю я твое дело! – всхлипнула Настя. – На убивство тебя так и тянет. – Она уткнулась лицом мне в плечо, всхлипнула еще раз. – Так езжай, потешь лукавого кровью и возвращайся к нам грех свой замаливать. А я-то дождусь тебя, миленький. Век буду ждать. – И прошептала чуть слышно: – Люб ты мне. Разве не видишь?

Белый платок, которым она, как и другие женщины и девочки, плотно повязывала голову, сбился на сторону, и я впервые увидел ее волосы, темные и пушистые, заплетенные в толстую косу и уложенные венцом на затылке. Я попытался развязать узел на платке. Не получилось. Тогда я просто спустил его на тонкую загорелую шею, вытащил из Настиной прически несколько деревянных шпилек-лучинок и начал расплетать косу. Девушка замерла, еще плотнее прижалась ко мне и, прошептав: «Грех-то какой», робко коснулась губами моей щеки.

Я погладил ее по узенькой попке, сжал ладонями округлые ягодицы. Настя судорожно вздохнула, слабо попыталась от меня оттолкнуться, но этого проблеска разума хватило лишь на долю секунды. И вот девушка уже жадно припадает к моим губам. А я отмечаю, что она совершенно не умеет целоваться. Да и у кого ей здесь было брать такие уроки?

Я присел на корточки, прижался лицом к ее животу. И почувствовал, какой он горячий, как напряжен брюшной пресс, даже через грубый материал сарафана. Я сместил лицо ниже, ошутил под щекой выпуклый лобок. Настя вздрогнула, шумно втянула воздух и впервые ничего не сказала про грех. Прошептала:

– Любушка мой… Желанный… – И опустилась рядом со мной в густую, уже пожухлую по-осеннему траву.

«Проклятие! И что же я такое творю? – промелькнуло у меня в голове. – Ведь это все равно, что играть в папу и маму с двенадцатилетней девчонкой! Настя, несмотря на ее почти "осьмнадцать", во всем, что я сейчас собираюсь с ней сделать, не искушеннее новорожденной. А я покручу с ней любовь и через неделю сбегу. Если и не обрюхатив эту красавицу, то уж точно оставив у нее в душе великую смуту. И неистребимое чувство вины. Ведь она и без того сумасшедшая. Нет! Так нельзя!»

Я отлично понимал, что нельзя, а правая рука в это время все крепче и крепче сжимала узкое плечико. И левая рука уже блудливо прокралась под сарафан и скользила по гладкой коже ноги. Добралась уже до колена. И медленно продвигалась все дальше и дальше.

Настасья замерла. Лежала, закрыв глаза, на спине, не в силах пошевелиться. Лишь шумно и прерывисто дышала, да с губ иногда срывалось чуть слышное:

– Любимый… желанный…

«Нет! Так нельзя! Надо остановиться! Немедленно прекратить!» А пальцы левой руки уже коснулись мягкого пушка на лобке. Настя вздрогнула, напряглась всем своим худеньким телом и, запрокинув голову, выдавила из себя глухой протяжный стон. А я уже вовсю ласкал ее влажное лоно, вожделенно наблюдая за тем, как девушка, подняв себе на живот сарафан, широко раздвинула ноги и ритмично приподнимает и опускает бедра.

Я никак не мог решить, что делать дальше. Пойти на поводу своих кобелячьих инстинктов? Или все же не переступать запретной черты, избавить совесть от скверны?

Я убрал ладонь с ее лобка, расстегнул брюки и стянул их и трусы до колен. Голыми ляжками ощутил холодную землю и жесткую траву.

– Люби-ы-ымый…

Взял ее руку и положил себе на член. Пальцы были тоненькими и горячими, ладошка – влажной от пота.

– Жела-анный…

Настасья до боли сжала мошонку, потом, словно обжегшись, резко отдернула руку и крепко обвила мою шею. Она развернулась на бок, решительно привлекла меня к себе и прижалась ко мне так, будто хотела слиться со мной в единое целое, стать второй половинкой меня. Чтобы я, как бы того не желал, не смог бы никуда от нее деться. Чтобы был обречен навечно иметь при себе эту фанатичную староверку. Эту самую лучшую, самую светлую и искреннюю девушку из всех, кого встречал в своей жизни.

«И откуда в этом маленьком хрупком теле столько силищи, столько страсти? – подумал я, а Настасья закинула на меня ногу. Она уже почти оседлала меня. Ее всю трясло. И она уже совершенно не контролировала себя. – Как же она будет потом, когда опомнится, корить себя за все, что сейчас делает! Как ей, чистой и непорочной, будет стыдно! Какие страшные епитимьи она на себя наложит! Нет! Так нельзя…»

Хоть это и было нестерпимо мучительно, но я смог сдержаться. Не переступил последней границы, не совершил непоправимого. Настасья так и осталась девушкой, а я избавил себя от неподъемного камня, который – я был в этом уверен – потом еще долго бы тяжелил мою душу. Мы пролежали в березовой роще до вечера, лаская друг друга, порой доходя до безумства, порой уже ступая на самую грань, но всякий раз, когда казалось, что уже поздно и назад не повернуть, я умудрялся брать себя в руки. Стряхивал с себя сладкую истому и упивался мыслью о том, какой я хороший! Какой же я не подлец!..

– Настена, очнись. Пора возвращаться. Переполошим всех в сикте, еще кинутся нас искать. Очнись, любимая.

Девушка открыла глаза, испуганно поглядела на меня. И, словно стряхивая с себя дьявольское наваждение, потрясла головой. И поспешила стыдливо одернуть задранный на грудь сарафан.

– О Хосподи! Грех-то какой! Нечистый в меня вселился, поди. Лишил памяти. О Хосподи, грех! Не замолить-то теперича.

– Настюшка… – Я наклонился, попытался ее поцеловать, но она увернулась. – Не было никакого греха. Не довели мы до греха.

– Был грех, – уперто заявила Настасья. – И не замолить-то его теперича. – Она томно потянулась всем телом и, видимо на секунду забыв о том, что только что страшно согрешила, промурлыкала: – А сладко-то как! Никогда мне сладко так не было! – И она опять крепко прижалась ко мне…

Мы, одуревшие от того, что недавно произошло между нами, уже почти дошли до сикта, когда Настя вспомнила, что забыла в роще корзинку с грибами. Пришлось возвращаться обратно, и я отметил, что участок примятой травы, где еще час назад стонала от небывалого наслаждения, Настасья обошла по широкой дуге, бросив на него испуганный взгляд. Словно он был заражен. Словно сатана обсыпал там все отравой.

Когда мы вернулись в деревню, старец Савелий, повстречавшийся нам у околицы, лукаво улыбнулся в седую бороду и заметил:

– Припозднились вы нынче. Угуляли далече небось. Или здесь рядышком?

– Далече ходили, – не моргнув глазом, соврала Настя. – За старицу, в волчий сузем. – А когда мы уже отошли от старца подальше, снова повторила: – Грех-то. Грех-то какой нынче мы сотворили!

Меня же в этот момент занимало другое – создалось впечатление, что Савелий чего-то недоговорил, о чем-то догадывается. Что он имел в виду, когда спрашивал «Или здесь рядышком…»? И не может ли теперь случиться у нас неприятностей, добавиться у меня проблем, которых и без того выше крыши. Мне очень не хотелось добавлять к ним еще одну, и немалую, из-за любовной интрижки…

Настасья сама наложила на себя епитимью и весь следующий день провела в хлеву и на огороде. Носилась, как угорелая, через двор то с вилами, то с ведром и, когда случайно встречалась со мной, стыдливо отводила глаза. Не надо было обладать богатой фантазией, чтобы понять, как она сама себя грызет за то, что позволила себе накануне.

После обеда Комяк оседлал двух лошадей – маленькую каурую Лошадку для меня, а для себя долговязого нескладного Орлика. И несколько часов мы рысили по узким лесным тропинкам и по бездорожью, пробираясь через бурелом, рискуя переломать лошадям ноги. Добрались до соседнего сикта, откуда ко мне две недели назад привозили старицу Максимилу, любезно раскланялись с двумя монашками, что-то поправлявшими на водяной мельнице, работавшей от небольшого ручья. Впервые я видел такую игрушечную мельницу – почти в человеческий рост. И ведь живую, рабочую мельницу. Все там было: и желоб с задвижкой для подачи воды от ручья, и бучило, и водяное колесо, и жернова с ситом. Ох, и смекалист русский народ!

– Бог в помощь, сестры.

– А вам, братцы любезные, доброй дороги, – оторвалась от работы одна из женщин – лет шестидесяти, но еще крепкая, лихо обтесывавшая большим топором длинную жердь. Поверх темно-серого сарафана на ней была надета обычная телогрейка, точно такая же, что мне основательно намозолила глаза за три с половиной года.

– Помочь, может быть?

– Спасибочко, родненький, мы уж как-нибудь сами, с помощью Божьей. Да навроде и поправили уже все. Но на добром слове спасибочко.

Обратно в сикт мы вернулись к ужину, попарились в баньке, поужинали. Потом Комяк, обильно облившись репеллентом, полез спать к себе в стын. А я до темноты просидел на завалинке, дожидаясь, когда ко мне, как обьгано, подсядет Настасья. Но она так и не показалась. Вместо нее компанию мне составил ее отец. Расспрашивал о жизни в «миру», недоверчиво качал головой и ни слову не верил, так же как и его дочка: «Грех-то. Грех-то какой… А Настюшке нездоровится. Прилегла уже у себя. Вставать завтра рано, идтить на дальнее поле, рожь жать. Да и я, помолясь, сейчас пойду почивать».

Дождавшись, когда спасовец скроется в доме, я выждал пару минут, и тоже отправился в свою боковину. Разочарованный донельзя тем, что, кажется, испортил отношения с Настей.

Весь следующий день мы с Комяком накручивали километры по парме. Измучили лошадей, измучились сами, но когда ближе к вечеру вернулись в сикт, самоед был радостно оживлен.

– Вот так-то, Коста, братан. Гляжу, к путешествию ты готов. Пришел, однако, в прежнюю форму. Теперь остается дождаться, когда Трофим разберется с хозяйством. Страда у них, каждые руки наперечет. Завтра и сам им помогу.

– Да и я могу… – неуверенно начал я, но Комяк меня перебил:

– А ты отдыхай. – И вдруг совершенно не к месту спросил: – Че девка-то куксится на тебя? Трахнул небось?

– Не твое дело!

– Нет, мое. Коста, пойми, что портить сейчас отношения с нетоверами нам не в масть. А из-за девки это сделать проще простого. Так что гляди.

Меня насторожило то, что самоед так легко и сразу заметил изменение в моих с Настасьей отношениях. А если на это обратил внимание он, то значит, это не прошло незамеченным и у спасовцев. Как бы не нажить из-за этого головняков.

И снова весь вечер я проторчал возле крыльца на завалинке. Один раз мимо меня с большим жестяным тазом, полным морковки, прошмыгнула Настасья.

– Здраствуй, родненький, – бросила она на ходу. И только.

Я наблюдал за тем, как возле колодца Настя перемывает овощи, думал, а не подойти ли к ней, не переговорить ли. Вот только о чем?

Я так и остался на месте. И не решился предложить Настасье немного передохнуть, посидеть рядом со мной. Она же скрылась в избе, не промолвив больше ни слова. И больше этим вечером я ее не видел.

А ночью Настасья сама пришла ко мне в боковину.

Я уже спал, но спал, как всегда, чутко, и когда скрипнула дверь, тут же открьш глаза. И с замиранием сердца следил за тем, как к моей лежанке на цыпочках пробирается тоненькая фигурка в белой рубашке.

– Ты не спишь? – прошептала Настасья.

– Нет.

И тут же, не успел я опомниться, она ящеркой юркнула под одеяло, крепко прижалась ко мне и горько расплакалась. Разрыдалась, как малое дитя, вздрагивая всем худеньким телом, заливая мне лицо горючими слезами.

– Не могу без тебя, любимый! Как хошь, не могу. Сплю – ты мне грезишься, работаю – о тебе думки все, Богу молюсь, а вижу тебя. Люб ты мне, как же люб ты мне, Костушка! И что же мне, грешнице, делать теперича? Как извести тебя из головушки?

– Настасья, рехнулась? – испуганно прошептал я. – Приперлась сюда. А как кто заметит? Это ж скандал.

– Не гони. Не гони, миленький, – еще горше разрыдалась Настасья, покрывая поцелуями мое лицо. – Не приметит меня никто. Спят все. Уработались. А я немножко побуду с тобой и уйду. Ничего мне боле не надо. Только с тобой…

«А дней через пять, максимум через неделю, мне уезжать, – в этот момент думал я. – Навсегда уезжать отсюда. Что же будет с этой девчушкой?! Сумеет ли забыть меня? Удастся ли времени вытравить меня у нее из памяти? Вот ведь черт!»

– Костушка, родненький. А я люба тебе хоть немножко? – принялась выпытывать у меня признание Настя. – Почему тогда, в лесу, ты меня не порушил? Ты меня разве не любишь? Любишь? Правда? Ответь?

Говорить, что люблю, значило подливать масла в огонь. Но ответить иначе я просто не мог. И не мог открутиться от прямого ответа.

– Да, люблю. Очень люблю тебя, былиночка милая. И не порушил потому, что не хотел, чтобы потом тебе из-за этого было плохо. Нам все равно не быть вместе. Я скоро уеду и больше никогда не вернусь. А ты еще встретишь своего суженого. Обвенчаешься с ним. Нарожаешь детей. И будешь иногда вспоминать обо мне. Без обиды. Без боли. Как о чем-то светлом, но очень далеком от твоей жизни… А может, забудешь обо мне насовсем.

– Нет, не забуду, любимый! – Настя прижалась влажным от слез лицом к моей груди и глубоко вздохнула. – Никогда не смогу забыть тебя, милый! – Она помолчала и неожиданно заявила: – Костушка, я ведь хочу от тебя ребеночка. Желанным он будет. Самым желанным! А? – Она оторвала голову от моей груди, и в темноте я видел, как в ожидании ответа блестят ее глаза.

– Нет, – решительно отрезал я. – И больше даже не заводи разговора об этом. – И тут черт дернул меня за язык. – Знаешь, Настена. Если все будет нормально, если ничего со мной не случится, будущим летом я обязательно приеду к тебе. Не насовсем. Но надолго.

– Правда? – прошептала она. – Побожься!

– Я обещаю. Если ничего со мной не случится, я обязательно приеду к тебе.

– И увезешь меня с собой? В свой Петербург?

– Настя, любимая. Ты даже не представляешь, как тебе там будет непросто. Там совсем другая жизнь. Совсем другие люди. Жадные и жестокие. Готовые перегрызть глотку любому, кто хоть чуть-чуть лучше их, добрее их.

– Но ведь ты меня защитишь?

– Эх, – пробормотал я. – Кто бы меня самого защитил? – И опять черт дернул меня за язык. – Знаешь, Настена. Вот приеду к тебе будущим летом, и там будет видно, смогу ли я забрать тебя с собой в «мир». Будет ли вообще куда везти тебя, милая.

– Хоть куда, Костушка, – всхлипнула Настя. – Хоть в шалаш, хоть в землянку. Куда пожелаешь, пойду за тобой. – И, по-видимому, решив, что официальная часть исчерпана, решила перейти к более приятным вещам. Оторвалась от меня, села в постели и ловко стянула с себя рубашку. И опять крепко прижалась ко мне. – Приголубь меня, милый. Грешная я. Да только недолго уже грешить мне осталось, – тяжко вздохнула она. – Так не терять же остатние денечки с тобой. Потом, как уедешь, грехи буду замаливать. А пока… Приголубь меня, родненький, чтобы снова себя не помнила. Чтобы все мои косточки, все мои волосики пели. Приголубь меня, Костушка!

* * *

Уезжали мы хмурым дождливым утром. Вчетвером – Я, Комяк, Трофим и Настасья, которая настояла на том, чтобы проводить нас «хотя бы до старицы». Далеко ли до этой старицы, я не знал.

– Да недалече, – заверила меня Настя. – Верст с пять будет, не боле. А дале назад ворочусь. – Она белой тряпицей протерла мне мокрое от дождя лицо. – Хорошо, что в дождь уезжаете. Примета добрая. Гладкой будет дорога.

Затянувшаяся церемония прощания («Любезный братец Костушка, доброго пути тебе, родненький». – «А вам спасибо за то, что приветили, в беде не оставили. За все добро ваше, за ваше радение спасибо большое». – «Не нас благодари, Костушка. Хвалу воздай Господу. И возвращайся скорее в благодать нашу. Всегда рады будем тебе»)… так вот, затянувшаяся процедура прощания осталась позади. Комяк тронул поводья на Орлике и первым выехал со двора. Следом за ним Трофим. Потом крупная лайка Секач. А уже в хвосте нашего небольшого отряда, соприкасаясь коленями, плелись мы с Настасьей. Специально для этой поездки она сменила свой сарафан на мужские портки и рубаху, накинув сверху нарядную ненецкую малицу[18].

Прогремев копытами по мосткам, лошади вынесли нас на другой берег реки. А уже через минуту мы въехали в парму, и гостеприимный староверческий сикт, в котором я провел три недели, скрылся из виду за густыми елями.

За полчаса, что мы ехали бодрой рысью по узкой лесной тропинке до старицы, никто не проронил не единого слова. Но вот Трофим остановился и обернулся к нам.

– Все, сестрица Настасьюшка. Пора тебе возвращаться.

Настасья расстроенно шмыгнула носом, но послушно остановила коня и спешилась.

– И правда, – чуть слышно пробормотала она.

Я слез с Лошадки и улыбнулся тому, как самоед с Трофимом тактично отъехали в сторону.

– Пятнадцать минут на прощание, – не оборачиваясь, распорядился Комяк и, уже не таясь, задымил папиросой. И в тот же момент у меня на шее повисла Настасья.

– Милый… Любимый… Родненький… И как же я без тебя буду-то, Косточка?! Ни огонька, ни лучика света теперь в моей жизни! Увяну! Помру!

– Настасья, не болтай чепухи, – строго произнес я, целуя девушку в милое личико, мокрое от дождя и от слез. – Через год я вернусь. Всего лишь через год. Даже меньше. Другие ждут куда дольше. Бывает, что и всю жизнь.

– Всю жизнь… – эхом повторила за мной Настя. – А ежели там, у себя, ты встретишь другую? Забудешь про то, что живет здесь, в тайге, такая дремучая девка?

– Не будет этого, – уверенно сказал я. – Не забуду и приеду в июне.

Настасья всхлипнула и пообещала:

– Я очень буду ждать тебя, милый. А не дождусь, так утоплюсь в реке.

– Чего ты болтаешь! – прошипел я.

И больше мы не произнесли ни слова. Молча стояли, крепко прижавшись друг к другу, под усилившимся дождем. «Добрая примета». С какой же радостью я погостил бы у спасовцев хотя бы еще недельку! Хотя бы еще денек! Хотя бы еще одну ночьку с Настасьей! Но у нас на пятках уже сидела зима. И мы не могли больше ждать.

– Коста, пора, – крикнул Комяк.

– Пора, – всхлипнула Настя.

– Пора, – повторил я. – Нет ничего тяжелее затянувшихся проводов. – Нежно поцеловал девушку в губы и отстранил ее от себя. Она так и стояла, не пошелохнувшись, пока я садился в седло. Потом спохватилась.

– Погоди! – Сняла с шеи нательный крестик на черном шелковом шнурке и протянула мне. – Возьми любимый. Носи его и вспоминай обо мне. Он наговоренный. Он принесет тебе счастье.

Я надел крестик, наклонился в седле и поцеловал Настю в чистый, мокрый от дождя лобик.

– Коста, пора!

– До свидания, Настена. – Я пятками стукнул Лошадку по круглым бокам. И, уже отъехав, не выдержал и обернулся. Настя стояла посреди небольшой полянки и провожала меня печальным взором. Встретившись со мной взглядом, она с трудом улыбнулась и положила мне низкий поклон.

– Возвращайся, Коста! Возвращайся, любимый! – донесся до меня ее голосок. Звонкий, словно валдайский колокольчик.

– Вперед, – скомандовал Трофим. – Настасьюшка, отзови Секача, дабы за нами не шел… Да поможет нам Бог!

Он выстлал своего коня шенкелями. Он устремился вперед. Следом за ним – Комяк. А в арьергарде я.

Впереди лежали сто пятьдесят километров глухой тайги до верховьев Мезени. До схрона, в котором дожидался Трофима обещанный «Тигр». На лошадях Комяк рассчитывал преодолеть это расстояние дня за три – за четыре. А дальше…

А дальше будем сплавляться вниз по реке. Или пойдем пешком. Это уж как карты лягут. Главное, хоть вплавь, хоть ползком, но добраться до Кослана. До подготовленной для нас малины. До железной дороги…

Эх, Настя-Настена. Как ты там теперь без меня?

Глава 3 ЛОШАДЬ-ТРОФИ

Дождь прекратился только к полудню. На какой-то момент из-за туч даже проглянуло скупое осеннее солнышко, но его тут же опять затянуло низкими серыми облаками. И все равно в парме стало чуть посветлее. Немного повеселее. К тому же вскоре мрачный еловый сузем перешел в чистый просторный бор, поросший корабельными соснами. В нем, у подножия невысокой сопки, мы решили устроить дневной привал.

– Ништяк, братва, мы нынче утром проехали, – не скрывая удовольствия, заметил Комяк. – Верст тридцать будет. Если не сорок. – Он спешился и принялся привязывать своего Орлика к сосне. – Трофим, как считаешь?

– Двадцать пять будет. Всяко, – ответил спасовец.

– Двадцать пять, так двадцать пять… – пробормотал самоед и принялся развязывать мой рюкзак, который я только что сбросил на землю. – Вы тут пока похозяйничайте, а я не поленюсь, поднимусь на сопочку, погляжу, что в округе творится. Коста, раскладывай костерок пока, кипяти воду.

«Разложу. Вскипячу, – подумал я. – Без проблем. Мне это не внове. А вот интересно, что ты надеешься разглядеть с этой сопочки? Ведь вокруг густой лес, хрен что увидишь из-за деревьев».

– Хрен что увидишь из-за деревьев, – заметил я Комяку.

Он хитро улыбнулся.

– Если есть, что видеть, увижу. – И, достав у меня из рюкзака бинокль, пошагал по направлению к сопке.

А я отправился отыскивать сухие дрова.

Комяк вернулся обратно приблизительно через час. К тому времени я успел приготовить похлебку из вяленой оленины и макарон, а Трофим у своего – естественно, отдельного – костерка намешал себе в котелке какую-то тюрю из муки и сушеных грибов.

– Садись хавать, – пригласил я самоеда, стоило ему подойти поближе, но он вместо того, чтобы устроиться у костра, отрицательно покачал головой и знаком руки отозвал меня в сторону, подальше от Трофима. Я понял, что что-то произошло, и сразу же вскочил с бревнышка, которое приспособил себе вместо стула.

– Короче, Коста, получается, что не зря я сходил, – сказал мне Комяк, стоило нам отойти на несколько шагов от костра. – Солдат все-таки обнаружил. Верстах в двух от нас. Всего три человека с двумя собачонками. Они, когда ищут кого-то, всегда тройками бродят, – пояснил он. – Прут, как на прогулке, тока ветки трещат…

– «Всего трое с собачками», – передразнил я. – Уж не предлагаешь ли с ними повоевать?

– Можно, конечно, уйти. Без проблем. У нас «антидог», собаки нам до фонаря. А сопляки без собачек наш след не прочтут.

– Уходим, – тут же дернулся я.

– Погоди. – Комяк ненадолго задумался. – Будем валить всех троих. И по-быстрому. И без пальбы. Ножами.

– Зачем? – удивленно воскликнул я. – Нам нужны жизни этих мальчишек?

– Нам нужны рации этих мальчишек.

И Комяк коротко объяснил мне, что у каждого из солдат, вышедших в поиск, в комплект вооружения входит компактная – размером с две сигаретные пачки, – но мощная рация, настроенная только на три волны – на ментовскую, медицинскую и ГУИНа. Если завладеть такой рацией, можно какое-то время прослушивать по ней мусорские переговоры и получать информацию. Можно точно узнать, повязали ли четверых беглых урок. Можно попробовать выяснить, что творится у нас впереди по курсу, есть ли там мусорские посты и дозоры. Короче, игра стоит свеч; информация стоит жизни троих желторотых мальчишек и риска, связанного с их устранением.

– Какое время мы сможем прослушивать рацию? – спросил я.

– Полчаса… час. Пока не схватятся тех, кого щас замочим, и не перейдут на запасную волну. Ее нам уже не вьгаислить. Рации просто выкинем.

– Тихон, – покачал головой я, – не покатит. Спалимся. Мусора пока сонные. Ищут себе потихонечку четверых уркаганов, особенно жопу не рвут. Знают, что рано или поздно те все равно вернутся на зону. А стоит нам завалить дозор легашей, стоит им только не выйти на связь, как сразу же загудит улей…

– Не загудит. Парма – прорва такая, что схарчит и взвод без следа, не только дозор. Не выходят на связь, значит, забрались солдатики по дурости в топи и потонули – вот и кончен базар. Их даже не будут искать, потому как врубаются, что это бесполезняк… Ну что? Айда?

– Пошли, – вздохнул я.

Все-таки в подобных делах Комяк разбирался куда лучше меня, и я, стараясь рассуждать трезво, пока что слушался его беспрекословно. Правда, меня не покидала мысль, что у моего проводника постоянно так и чешутся руки ввязаться в драку. Хотя бы из-за каких-то дурацких раций.

– Ножом, Коста, работать умеешь?

– Отвечаю.

– Ну кое-что такое я про тебя уже слышал, – улыбнулся Комяк. – Ружья все же прихватим, но это на самый крайняк. А так даже не вздумай стрелять. Здесь верст за пять выстрел расслышит даже глухой. Однако вперед. А то ведь уйдут. – Он развернулся и направился к Трофиму, увлеченно хлебавшему свое немудреное варево. – Послушай, братец. Тут дело такое. Присяжных людей я недалече от нас заприметил. Надо бы их проводить, проследить, куда направляются. Так мы с Костой этим сейчас и займемся. А ты Богу пока помолись, нас здесь обожди. Договорились?

Трофим оторвал взгляд от котелка, внимательно посмотрел на самоеда и проявил неожиданную проницательность.

– На убивство никак потянуло? – спросил он.

– Один Господь ведает, что нас ждет впереди, – совершенно не смутился Комяк. – Возможно, что и убивство… Трофим, так мы пошли? Дождешься нас? Присмотришь за лошадьми?

– Идите. Дождусь, – ответил спасовец и снова уткнулся в свой котелок…

Мы вели мусорской дозор по следу приблизительно на протяжении часа, выдерживая дистанцию примерно в полтора километра. В этот момент я понял, что значит настоящий таежный следопыт. Хотя наши противники за это время ни разу не попались нам на глаза, Комяк постоянно знал, где они находятся и даже куда направятся дальше. Несмотря на сравнительно большую дистанцию и «антидог», он из перестраховки старательно держался против ветра, чтобы нас не учуяли собаки. А иногда даже не ленился продемонстрировать мне следы, которые оставляли за собой беспечные солдатики.

– Бона, гляди, мох примятый еще, не успел распрямиться… А вона ветка надломлена, свежий излом… А тута один пидарас лужу забаламутил…

– Ты читал Фенимора Купера, Комяк? – улыбнулся я. – «Следопыта»?

– Ясен перец, читал. Что ж я, ты думаешь?.. На зоне всю библиотеку перелопатил. Даже учебники. А у Купера твово все больше туфта…

– Ну не скажи, – засомневался я. – Кстати, а что мы тянем? Долго будем за ними тащиться?

– Скоро уже. Тут впереди болото большое. Поближе пусть подойдут. Мертвяков будет где затопить… Тащить недалече… Чу, паря! Закройся. И веткой не тресни. Подходим, кажись…

Мы увидели их метрах в пятидесяти от опушки леса. Двое солдат и лейтенант расположились на сухой уютной возвышенности на самой границе болота. Оба солдата возились со своими тощими вещмешками. Лейтенант сидел на берегу и без особого интереса оглядывал в бинокль большое – километров пять в ширину – болото.

– Захотят щас похлебку сварить, – наклонившись мне к самому уху: чуть слышно прошептал Комяк, – а с костром и облом. Дров-то там нет. Ивняк один да ольха. Сырые. Хрен разгорятся. И пошлет летеха солдат сюда за валежником. Тут-то мы их и…

Я давно уже перестал удивляться проницательности своего спутника и воспринял это как должное, как заранее написанный Комяком сценарий, когда оба солдата, беспечно оставив свои автоматы, чтобы не мешали возиться с хворостом, действительно вскоре направились в нашу сторону. Следом за солдатами увязались обе собаки.

Стараясь случайно не хрустнуть веткой, я осторожно отполз в глубь ельника, выбрал себе самый раскидистый куст и укрылся за ним. Комяк неслышно исчез у меня из виду, но я знал, что он где-то рядом.

Самой большой проблемой были собаки, и мы решили разделаться с ними в первую очередь. А потом главным было не дать солдатам успеть воспользоваться своими рациями или предупредить лейтенанта. Задачка совсем не из легких, и в последний момент я пожалел, что не отговорил самоеда от всей этой авантюры с захватом раций. Вполне обошлись бы без них. Но менять их на ходу было уже поздно. Солдатики хрустели валежником в каких-то тридцати метрах от нашей засады. Я даже видел, как хэбэ[19] одного из них постоянно мелькает между деревьями. А в мою сторону направлялась одна из любопытных овчарок. То ли почуяла мое присутствие, то ли просто, шарясь по лесу по своим собачьим делам, случайно забрела к нашей засаде.

«Моя», – решил я.

– Собаченька, тю-тю-тю.

Овчарка замерла и растерянно посмотрела в мою сторону. Эти собаки приучены не лаять впустую, и я почти не опасался, что, заметив мое присутствие, она поднимет гам и предупредит хозяев. Сначала сама проверит, в чем дело. А к людям в камуфляже у служебных овчарок выработано почтительное отношение. Скорее она примет меня за своего.

Собака молча сделала несколько нерешительных шагов в моем направлении и доверчиво вытянула морду, принюхиваясь. Пока что я не вызвал у нее никаких подозрений. И до нее было не более метра.

«Точно, моя», – понял я и коброй кинулся на собаку, параллельно выбрасывая вперед руку с «Ка-Баром». Я вложил в эту атаку всю стремительность, которую был способен развить, все умение управлять своим телом, тренированное годами.

И победил.

Овчарке не хватило реакции на то, чтобы увернуться. Она даже не поняла, чего от нее хотят, когда нож резко вонзился ей в грудь. Я тут же провернул рукоятку вокруг оси, свободной рукой пытаясь зажать собаке морду, чтобы, не дай Бог, не успела завизжать. Почти невыполнимая задача, и, естественно, мимо морды я промахнулся.

Но овчарка, к счастью, не издала ни единого громкого звука, лишь глухо всхлипнула, шарахнулась от меня, а потом молча попробовала перейти в контратаку. Но это уже была агония, которая лишь помогла добить несчастную псину. Я профессионально перерезал ей глотку, одним движением ножа отхватив голову почти наполовину. И в течение всей этой мимолетной операции даже не получил ни единой царапины. Разве что перемазал все руки в крови.

– Извини, собачка. Так было надо, – прошептал я и задумался, автоматически вытирая руки и нож о сырой мох.

От этого занятия меня оторвал самоед. Он показался из-за развесистой ели буквально на доли секунды, призывно махнул мне рукой и, когда я кивнул в ответ, сразу испарился обратно. Я тут же, заботясь о том, чтобы мне, неуклюжему, не наделать шуму, устремился к Комяку.

Он сидел на корточках под густой кроной сосны, прислонившись спиной к толстому, поросшему седым мхом стволу. Метрах в двух от него валялся труп второй овчарки.

– Все-таки цапнула, сволочь, пока резал ей глотку, – пожаловался он.

А ведь я, находясь от него в считанных метрах, не расслышал ни единого звука борьбы. «М-да, ты профи высшего класса», – подумал я, но, вместо того чтобы выдать Комяку комплимент, прошептал совсем другое:

– Как ты ее подманил?

– Пошуршал децл, она и пришла… Да не все ли равно как? Айда за солдатами. Они, – Комяк ухмыльнулся, – знаешь, чем сейчас занимаются?

– Ну?

– Набрали дров и уселись посрать. Отсюда шагах в сорока. Тока что. А у солдат, если есть такая возможность, это надолго. Любят они это дело. Так что успеваем.

Я поморщился и подумал, что нечестно нападать на людей в такой ситуации, но в нашем положении было не до излишней щепетильности.

– Подходим сзади, – тем временем инструктировал меня Комяк. – Твой – тот, что слева. Нападаем одновременно. И без понтов бей ножом прямо в спину. Не до джентльменства нам ныне. Промедлим децл, дадим кому-нибудь вякнуть, спалимся. Вперед…

Прирезать, подкравшись сзади, оправляющегося человека, не сложнее, чем задушить грудного младенца. Это я понял уже через полминуты, когда всадил «Ка-Бар» под левую лопатку худенькому пареньку, со спущенными портками сидевшему на корточках возле маленькой елочки и с удовольствием мусолившему дешевую сигаретку. Он даже не услышал, как я приблизился сзади, а, получив удар в сердце, лишь кашлянул и тут же уткнулся носом в пушистый мох. Я поспешил произвести контрольный удар в основание черепа, перебив ножом шейный отдел позвоночника. Потом распрямился и вытер пот, обильно выступивший на лбу. От осознания того, что вот только что взял и убил своего противника не в открытом бою, а по-подлому, сзади, у меня дрожали руки…

– Туфта все это, братан. – Комяк подошел ко мне, как обычно, совершенно неслышно. – Будь у этого сопляка такая возможность, он замочил бы тебя без раздумий. Хоть в брюхо, хоть в спину. За какой-то пидарный отпуск. А ты сейчас пытаешься выжить. И у тебя нет другого выхода, кроме как быть порой полной падлой. Пошли, у нас еще лейтенант.

– Пошли, – прохрипел я и, постаравшись взять себя в руки, направился к болоту…

С лейтенантом все обошлось вообще без проблем. Он вообще спал, и пятьдесят метров открытого пространства от леса до бугорка, который облюбовал для отдыха мусорской дозор, мы могли бы пройти строевым шагом. Да и еще и с песней. И он бы не проснулся. Чтобы его растолкать, Комяку потребовалось немало времени. При этом сладко уснувший летеха старательно посылал самоеда подальше и ругался, почему до сих пор не разложили костер.

Очнулся он буквально мгновенно. Резко сел и очумело уставился в ствол «калаша».

– Кто такие? – наконец нашел в себе силы спросить он. При этом попытался придать голосу жесткость, но получилось нечто вроде жалкого ягнячьего блеяния.

– А мы те, кого ты тут ищешь, – представился, улыбнувшись, Комяк.

– Тех кого ищу, всех знаю в лицо. И их четверо, а не двое. Вы не они. – Лейтенант с удивлением разглядывал наш камуфляж.

– Да, мы не они. Мы такие же, как они. Пришли с Ижмы. Ты разве не читаешь ориентировки?

– Читаю. Теперь ясно, – наконец догадался летеха и поиграл желваками. – Где солдаты?

– Они были неосторожны. Ушли в лес без своих автоматов. Нельзя в тайге без оружия. Можно погибнуть.

Лейтенант помолчал, переварил все услышанное и побледнел.

Стал бледнее известки!

– Та-а-ак… – протянул он. – Все понятно, мерзавцы. Урки позорные! – Было похоже, что лейтенант сумел взять себя в руки. Очень быстро. Это внушило мне уважение. – От меня чего надо?

– Убивать тебя будем, – спокойно объявил самоед.

– Так убивай…

– Или позадаем вопросы и отпустим к чертям, – перебил мусора Тихон.

Лейтенант попробовал сделать вид, что это обещание его развеселило. Он даже предпринял жалкую неудачную попытку расхохотаться.

– Кому ты паришь, ублюдок? «Отпустишь»? Ха-ха! Да даже если я начну говорить, то правды там будет, – летеха немного раздвинул большой и указательный пальцы, – примерно вот столечко. Так что, стреляй. Или будешь пытать?

– А зачем? – первый раз вмешался в разговор я. – Мы не гестапо, а ты не подпольщик. Значит, играем по правилам. – И повернулся к Комяку: – Мочи его. Пытай не пытай, все равно назвездит, а у нас мало времени.

Впервые за три недели существования нашего тандема приказывал я, и самоед исполнил приказ беспрекословно. Резко крутанул автоматом и раскроил череп летехи прикладом. При этом хватило одного раза, настолько сильным и хлестким оказался удар. Настолько профессиональным оказался удар! Этот косоглазый малыш предпенсионного возраста умел буквально все. Не хотелось бы мне заполучить такого врага!

– А ведь в натуре все назвездел бы, – заметил Комяк и принялся обыскивать лейтенанта в поисках рации. – Нам здесь зачистки на час, а еще надо до ночи добраться до схрона. Да и Трофим, пока нас дожидается, в молитвах весь лоб себе разобьет. Заставь дурака… Знаешь?.. Короче, давай, берись, Коста. Всех жмуров вон в ту бочажину… Да, и не забудь про собак… А ведь, бля буду, молодчиком этот легавый. Был в ем какой-то стержень…

А вот во мне никакого «стержня» не было и в помине, и ровно за час «зачистки», пока таскал из леса по хлипкой болотине мертвяков, я чуть не отдал Богу душу.

Самоед же в это время сидел на пригорке возле мертвого лейтенанта и по рации внимательно слушал мусорские переговоры.

У меня от усталости буквально шло вразнос сердце, подгибались коленки, отваливались руки, а Комяк спокойно дымил «беломориной» и безучастным взглядом наблюдал за моими мучениями. Меня все это бесило – ой, как бесило! – но я понимал, что если сразу не скачать с гуиновской волны информацию, то через час уже может быть поздно. А кому, как не Тихону, сейчас находиться у рации. Он в их розыскных ментовских порядках хоть чуть-чуть волочет; он как-никак отлично знает тайгу. А что я, лох нулевый, смогу разобрать из того, что услышу, если мы с Комяком вдруг поменяемся ролями? Да ничего. Вообще ничего!

А потому мне уготована роль санитара-«жмуроуборщика»…

– Ну все, братан. Присядь, отдохни, – сказал самоед, когда я, наконец, разделался с лейтенантом, последним из жмуриков, а следом за ним отнес в бочажину автоматы. – Через четверть часа пойдем. И пойдем быстро, разве что не бегом. Дистанция до лошадей и Трофима приблизительно шесть километров.

Ах, как он меня успокаивал! В этот момент я был готов утопить его в той же трясине, которая стала братской могилой мусоров и их верных Мухтаров.

– …Но ништяк, ты не ссы. Я что ж, не врубаюсь, как ты сейчас наломался? Короче, «Спас» я у тебя заберу. Пойдешь налегке. Так что будет нетрудно.

Он произнес это так, будто бы не сомневался в том, что дробовик будет мне в тягость и может повлиять на скорость моего передвижения. «Ну, самоедина косоглазая! – беззлобно ухмыльнулся я про себя. – Доберусь когда-нибудь до тебя. Отыграюсь».

Комяк предоставил мне еще десять минут дополнительной передышки, пока маскировал на месте убийства солдат и собак следы крови, постоянно прикладывая к уху громко хрипящую рацию и безуспешно пытаясь что-нибудь разобрать в этих хрипах. Не расставался он с рацией и весь обратный путь к Трофиму и лошадям, который мы проделали разве что не бегом. Но уже перед самым «финишем» вдруг широко размахнулся и запустил ее в заросли кустарника.

– Все, звездец. Сменили волну. Как я и говорил.

– Ты говорил: «Через час», а прошло больше двух, – ехидно заметил я.

– А пес их разберет, этих легавых. Но они, в натуре, последний час напостоянку вызывали каких-то «двадцать четвертых». Наверное, наших. Потом объявили какой-то код. И все… Уже пятнадцать минут тишина. А хрен ли мне эту погремушку с собой впустую таскать? Пускай в суземе валяется.

– Что узнал-то? – задал я давно волновавший меня вопрос. Который не задавал раньше только затем, чтобы не отвлекать самоеда от прослушивания.

– А хрен что у них толком прочухаешь, у пидаров, – раздраженно махнул рукой самоед. – Гонят бодягу, ничего не поймешь. Но вроде шарят где-то в округе, ищут тех четверых мудаков. Хотя и без азарта. Просто так, для порядка. Спецназа нет вообще, а мусорских поисковых шаек всего ничего.

– И одну они уже потеряли, – улыбнувшись, заметил я.

– Будут лезть, еще потеряют. Или мы их обойдем. Как котят, – пообещал самоед. – Так что, насчет мусоров можно не менжеваться.

Он оказался прав, как всегда, этот провидец Комяк. От мусоров мы и правда не нажили никаких геморроев, а удар под дых неожиданно получили совсем с другой стороны. Притом удар такой сокрушительной силы, что сумели оправиться от него только чудом. Но о том, что нас ждет впереди, не мог знать даже такой провидец, как Комяк.

* * *

– Верст сорок, если не все пятьдесят, – довольно отметил Комяк. – Нет, все же, братва, ништяк мы сегодня проехали! Несмотря на солдат.

И несмотря на то, что, как только мы снова отправились в путь после столь увлекательного перерыва, парма испортилась напрочь. Стоило нам обогнуть сопку, с которой самоед заприметил мусорской дозор, и светлый бор сменили сырые еловые суземы, богато захламленные буреломом. Суземы иногда сменялись болотинами, а то и вовсе непроходимыми топями, вокруг которых приходилось искать объезды. Несколько раз за день мы форсировали неглубокие речки. И лишь иногда получали короткие передышки в виде беззаботных прогулок на рысях по узким звериным тропам. И опять буреломы. И снова болотины… И все это под нудным непрекращающимся дождем, которым нас вновь решила порадовать небесная канцелярия.

И все же, несмотря на все те преграды, что расставила у нас на второй половине пути северная природа, до реки, в бурных водах которой был оборудован второй схрон, мы добрались, когда солнце, напрочь скрытое от нас густой серой мглой, еще не достигло линии горизонта.

– Привал здесь, – спешиваясь, распорядился Комяк. – Коста, наруби лапника. Палатку поставить сумеешь?

– Сегодня что, уже не поедем? До темноты еще часа два.

– О лошадях подумай. О себе подумай. Выдохнешься и не заметишь, – пробурчал самоед, раздеваясь, чтобы лезть в воду за контейнером, который затопил здесь еще в мае. – Уж лучше не спеша, да наверняка…

Пока я возился с лапником и палаткой, Трофим расседлал и стреножил лошадей, привязал им торбы с ячменем и, достав из своего мешка маленький серп, обернутый мешковиной, отправился в парму.

– Травы коням подкошу, – объяснил он на ходу. – Ячменя на пару ден тока хватит.

С палаткой я справился без особых проблем и устроился разжигать костер из сухих веточек, что набрал под густой елкой. У меня уже заискрился робкий маленький огонек, когда явился самоед злой оттого, что долго пришлось бродить в холодной воде, и, матерясь, начал ставить палатку по новой. И разжигать в другом месте костер.

– Нет, Коста. Городской все же ты человек, – бубнил он себе под посиневший от холода нос. – Где этот помешанный?

– Взял серп, пошел за травой.

– Ну-у-у, хоть знает, что делать! Не балласт.

«В отличие от некоторых, не способных даже толком поставить палатку», – вот такой подтекст был у этой фразы.

М-да, бесполезным балластом я ощущал себя еще с того момента, как впервые встретился с Комяком. Но это меня нисколько не трогало. Да, я никогда не был таежным бродягой. И даже ни разу за тридцать лет не сходил в поход с ночевкой в лесу. Зато я был обучен кое-чему другому.

«Богу, как говорится, богово, – подумал я. – А кесарю, косоглазый ты мой самоедина, кесарево. Вот потому-то тебя и определили мне в сопровождающие. И ты на это делай поправку». Но вслух я ничего не сказал и отправился исследовать содержимое пластикового контейнера, который Комяк выудил из воды.

Несколько коробок с патронами для дробовика и «Тигра»… Фляга со спиртом… Мясные консервы… Овощные консервы… Упаковка концентрата, при одном виде которого хочется блевать… Мешок с сухарями… Чай, сахар, баночка кофе… Репеллент… Кое-какая посуда… Запасная одежда и обувь… Запасная палатка… Рыболовные снасти… Две литровых банки ананасового сока…

Тьфу!!! Опять этот сок! А аптечкой даже не пахнет! Интересно, и что же за дилетант снаряжал эти «посылки»?..

– Братва, – невозмутимо ответил мне самоед, когда я подкатил к нему с этим вопросом.

– А ты на что? Почему не контролировал?

– А мне на хрена это все? Лишние заморочки… А ну подсоби. – Комяк в это время пытался пристроить над костром котелок с водой. – Мне в парме дай ружжишко какое, сольцы, сухарей, и прохожу здесь хоть неделю, хоть две. Тем паче, по осени. Не подстрелю никого, так на лешьем мясе[20] и ягодах перебьюсь без проблем.

– Ну а аптечка?!

– А чего мне аптечка? Бинты есть. Йод там, аспирин… Чего еще надо? А ну, давай опять подмогни…

Я не стал ему доказывать, что люди, сумевшие обеспечить нас шикарным оружием и концентратами, не продающимися в простых магазинах, могли бы без труда добыть и спецкомплекты по оказанию первой помощи, которые используются в войсках и спецслужбах. Там не только активированный уголь или бинты. Там есть все… Но зачем впустую молоть языком. Бесполезно плакать по недосягаемому. И даст Господь, нам не придется жалеть о том, что премся через тайгу без медикаментов.

– Тебе чем-нибудь помочь? – спросил я.

– Не-а, ничем. – Комяк сунул в рот «беломорину». – Ща супчик сварганю. Иди погуляй… И куда этот святоша запропастился?

Пока на костре кипела похлебка, я наладил удочку и наивно поинтересовался у самоеда, где можно накопать червяков, чем вызвал у него бурю веселья. Позволил себе улыбнуться даже невозмутимый Трофим, после чего протянул мне берестяной коробок, под завязку наполненный кобылками[21].

– Не сыщешь ты в парме червя, – пояснил он и, даже не держа в голове мысли о том, что можно воспользоваться нашим «мирским» харчем, начал варить на отдельном костре грибы, которые набрал в ближайшем березняке, пока ходил за травой для лошадей.

Мы с самоедом выхлебали котелок жирного супа из говяжьей тушенки, попили чифиру, после чего мой проводник забрался в палатку, облил там все репеллентом и уже через десять минут задал такого храпака, что к нашему лагерю не рискнул бы приблизиться ни один медведь. А я отправился на рыбалку. И к тому моменту, когда уже совершенно стемнело, умудрился вытащить пять сравнительно крупных рыбин.

– О-о-о! – отметил Трофим, когда я показал ему свой улов. – Энти четыре – ельцы. А то хариус-ножевик. На ушицу вам завтра. Господь тебе помогал.

– А ты чего не ложишься? – спросил я, прислушиваясь к могучему храпу, раздававшемуся из нашей палатки.

– Покедова лошадей сыскал да привязал от греха. Покедова помолился. Ща и лягу. – Спасовец показал мне на лежанку из елового лапника.

– Мошка-то даст спать?

– Не впервой, – улыбнулся Трофим.

– А то иди к нам, – без каких-либо надежд на успех я кивнул на нашу палатку. – Или поставь запасную.

Трофим в ответ лишь молча покачал головой и, не сказав ни слова про грех или Антихриста, но ясно давая понять, что тема исчерпана, накинул на лицо накомарник и свернулся калачиком на еловых ветках.

«Как хочешь. Конечно, искусают комарики, замерзнешь, но зато добавишь пару жетонов в копилку праведных мук, принятых во имя Господне. И не придется завтра весь день замаливать грех, что подвергся искушению и ночевал в нечистом шатре табачников и никонианцев. Ну и пес, как говорится, с тобой», – подумал я и уже было собрался лезть в палатку в компанию к оглушительно храпящему Комяку, как вдруг…

– Чу! – аж взвился со своей лежанки Трофим и словно глухой приложил к уху ладонь. Легким взмахом руки он указал мне на палатку, и я понял, что мне надо срочно разбудить самоеда. Как говорится, по сигналу тревоги.

Мне не надо было приказывать дважды. А Комяку не потребовалось ни единой лишней секунды на то, чтобы полностью прийти в себя со сна, когда я пихнул его кулаком в плечо.

– Что? – лаконично спросил он меня, и я столь же лаконично ответил:

– Шухер какой-то.

Больше ничего добавлять не пришлось. С треском самоед рванул вниз «молнию» на спальном мешке, а через мгновение с «Тигром» в руке выскользнул из палатки наружу. И тут же замер в позе спринтера, изготовившегося к забегу у стартовых колодок. Трофим к тому моменту уже успел затушить остатки своего костерка водой из котелка.

Я ничего не понимал. Ничего не слышал. Мерно шумела на легком ветру тайга, ласково журчала в тридцати шагах от нас речка. Все тихо-мирно. Все вроде бы полный ништяк. Может, это всего лишь учебная тревога?

– Что случилось? – прошептал я, и Комяк молча погрозил мне кулаком.

Нет, однозначно я не слышал ничего подозрительного, но самоед и спасовец, дети тайги, за десятки лет буквально слившиеся с ней воедино, сумели расслышать в ее спокойном дыхании какие-то подозрительные хрипы. И эти хрипы, похоже, не предвещали нам ничего хорошего.

«Наверное, это всего лишь какой-нибудь зверь», – хотел предположить я шепотом, но вовремя спохватился и заставил себя держать рот на замке. Вместо этого сунул руку в палатку и нащупал возле своего спальника «Спас».

А Трофим в этот момент бесшумно скользнул в тайгу и растворился во тьме.

– Достань ПНВ, – наклонился ко мне Комяк, и я, стараясь все делать бесшумно, полез в палатку.

Заржала проснувшаяся Лошадка, ее поддержал Орлик, и тут же со стороны реки им отозвалась далеким ржанием незнакомая лошадь.

Я почувствовал неприятный холодок в груди, какой ощущал обычно перед боем или какой-нибудь значительной заморочкой, в которую собирался влезть.

Комяк клацнул затвором «Тигра». Теперь он уже не стремился сохранять гробовую тишину. Нас уже выдали лошади.

А я тем временем наконец добрался до приборов ночного видения, которые лежали на дне моего рюкзака, стремительно вытряхнул их из чехлов, один тут же надел на себя, второй протянул Комяку.

– Мусора лошадей не любят, – вполголоса сообщил тот. – Скорее какой-нибудь лесник или охотник. – И спокойно добавил: – Едет к смерти своей.

Вот так все просто: «К смерти своей…» А какой у нас еще был бы выход, если бы нас засекли?

Я подкрутил верньеры настройки ПНВ и скользящей походкой, безуспешно пытаясь изобразить из себя индейского воина, направился к реке. Под ногой, позоря меня, хрустнула ветка. Еще одна…

– Я прикрою, – раздался сзади голос самоеда.

– Братья! Коста! Тихон! – Голос Трофима. И, как я попытался определить, спасовец сейчас был от нашего лагеря метрах в пятидесяти. Впрочем, в ночной тайге при журчании речки я, дилетант, мог бы ошибиться в расстоянии на миллион метров и в ту, и в другую сторону. Я мог бы ошибиться даже в направлении. – Братья! Не стреляйте! Все хорошо! Слава Господу!

– Он и здесь со своим боженькой, – хмыкнул у самого моего уха Комяк. Я даже вздрогнул. Проклятый самоед, опять подкрался ко мне со спины совершенно беззвучно. Он что, так надо мной издевается? – Смотри по реке, Коста. Вон они, шагах в ста.

И тут я, наконец, сумел разглядеть всадника на лошади светлой масти, которую вел в поводу Трофим. Они не спеша приближались к нам по низкому берегу, а чуть сбоку бежала собака. Да, теперь я все хорошо разглядел, разве что кроме того, кто же был этим всадником, этим незваным ночным гостем, который устроил в нашей мирной компании такой конкретный шухер.

– Ха-ха-ха, шмара твоя, братан! – расхохотался Комяк. – Как чувствовал, блин, что объявится! И ведь отыскала, шалава. Явилась – не запылилась… Мда-а-а, нажил ты, Коста, нам геморрой. И что теперь делать прикажешь?

Я громко и длинно выругался. Действительно, геморрой! Еще какой геморрой!! Двойной… тройной… помноженный на миллион геморрой!!! И что теперь и правда буду делать?

На лошади, виновато потупившись, сидела Настасья. А рядом, радостно виляя хвостом бежал Секач.

– Вот, Коста, Господь послал тебе гостюшку, – объявил Трофим, подведя лошадь со всадницей к нам. В его всегда бесцветном голосе мне послышались отзвуки злости. Да и что удивительного? Я бы на его месте…

Но пока что я, стянув с головы ПНВ, лишь стоял и обреченно взирал на смутный силуэт, продолжавший восседать на лошади. Медленно приходил в себя и постепенно наливался злобой. Если эту дуреху завтра придется сопровождать обратно, то будет впустую потеряно два драгоценных дня. Или она доберется назад сама? Ведь сумела же доехать досюда. Да еще ночью… Или все-таки придется сопровождать?!

– Да какого же дьявола! – наконец прорвало меня. – Рехнулась, красавица?

– Свят, свят, свят, – не мешкая ни секунды, тут же после моих слов забубнил Трофим. – Не поминай нечистого… Вот ведь грех. Вот ведь грех-то, грех-то вселенский!

В темноте я сумел разглядеть, как он истово крестится.

– Слезай. – Я подошел к лошади и протянул руки, чтобы помочь Настасье спуститься на землю. Спасовка, кажется, только того и ждала. Обрушилась мне в объятия, чуть не опрокинув меня на землю. Я еле устоял на ногах, а Настя уже висела на мне, обвив тоненькими ручонками мою шею, тыкалась в меня зареванным личиком и, словно безумная, бормотала:

– Костушка… родненький… любушка мой единственный… вот и свидились снова… любушка мой желанный… грешница я, не замолить мне грехов, да не могу без тебя… сердушко так и болело, так и тянуло к тебе еще хоть на денек… и молитвы не помогли, согрешила… увело к тебе мое сердушко… Костушка… любушка…

Я погладил девушку по туго укутанной тонкой косынкой головке, крепче прижал к себе. И подумал, что ее стенания разжалобили бы, пожалуй, и самого сатану. А еще подумал, как хорошо, что стою сейчас спиной к Трофиму – наверное, даже в темноте я сумел бы разглядеть выражение его физиономии. И хорошо, что он, должно быть, совершенно опешивший, не бормочет свое вечное «свят, свят, свят; грех, грех, грех». За это я был ему благодарен.

– Трофим, займись, пожалуйста, лошадью, – послышался у меня за спиной голос самоеда. – В мыле вся… А вы, идиоты, давайте отлипайте друг от друга. Раскладывайте костер. Спать нынче всяко не доведется. С рассветом в дорогу.

Я наконец сумел оторвать от себя Настасью, и в меня цепко впилась своими когтями злость на сопливую дуру.

«Любушка»… «Родненький»… А на то, что по ее милости этот родненький любушка с завтрашнего дня, скорее всего, останется без лошадей и дальше попрется пешком ей глубоко начихать! А ведь можно быть уверенным на все сто, что с рассветом Трофим отправится с ней и всем нашим маленьким табуном обратно в спасовский сикт, а мы с Комяком, опять напялим на себя рюкзаки и поплетемся пехом по болотам и буреломам. Вот ч-ч-черт!!!

– Вот ч-ч-черт!!!

– Миленький, не поминай нечистого.

– Да пошла ты!

– Любушка мой, да ты только скажи, куда надо идти, так ради тебя хоть…

– Дура!!! Иди занимайся костром. И набери в речке воды. Котелок там, возле палатки.

Я решительно развернулся и отправился упаковывать обратно ПНВ. Тихо кипя от злости и шепотом матерясь сквозь зубы. И больше всего в этот момент я был зол даже не на Настасью, а на себя, дурака. На себя, кобеля! Ведь предупреждал же Комяк, что любовной интрижкой с сумасшедшей спасовкой могу легко разрушить добрые отношения с ее общиной. И лишиться лошадей. А то и нажить еще больших головняков. Я же…

Да не послушал я его! Не послушал! Наплевал на мудрый совет!..

Во всем виноват только я! И если бы при этом подставил только себя! Так нет же! Почему из-за моей дурости должен страдать такой правильный мужик Тихон?! При чем он-то здесь?..

Комяка я обнаружил возле палатки. Вытащив наружу, он аккуратно сворачивал свой спальный мешок.

– Упаковывай вещи, Коста, – произнес он, услышав, как я подошел к нему сзади.

– Что будем делать?

– С рассветом поедем.

– Назад к спасовцам? – В этом я был просто уверен, но самоед неожиданно вселил в меня каплю надежды.

– А пес его знает. Щас сварим чай, сядем у костерка и все перетрем. Может, отправим девку обратно – нашла дорогу сюда, найдет и обратно. А может, потащим ее с собой. Тайги она не боится, в седле держится получше тебя. Помехой не будет.

– И третье, – продолжил я за него. – Трофим забирает завтра всех лошадей, говорит нам: «Гладкой дорожки» – и конвоирует Настасью обратно домой.

– И такое может случиться. – Комяк вставил спальник в чехол и закрепил его у себя на рюкзаке. – Тока уж больно он повелся на «Тигра». А если возвернется обратно, то шиш ему, а не винтарь. Он в это четко въезжает… Короче, хорош языком молотить. Собирай барахло. А будет утро, будет базар. Сядем вокруг костерка и перетрем непонятку с девкой твоей…

Но все оказалось гораздо проще, чем предполагал Комяк. Пока мы с ним в темноте, при тусклых сполохах костра, возились с палаткой и рюкзаками, Трофим и Настасья о чем-то пошептались, сотворили пару коротких молитв, еще пошептались, а в результате с рассветом спасовец обрадовал нас неожиданным сообщением.

– Сестрицу Настасью придется нам брать с собой. Одну назад отпускать ее боязно. А так, сподобит Бог, путь, куда направляемся, у нас будет нетрудный. А обратно сестрица подмогнет мне лошадей довести… Конечно, коли есть на то позволение ваше.

Последнюю фразу Трофим произнес скорее с вопросительным выражением и бросил при этом взгляд на Комяка. Меня он просто проигнорировал, словно давая понять, что мое мнение знает и так.

– Пускай девка едет, коль хочет. – Самоед с трудом удержал усмешку. – Нам она не помеха. Вот тока лошадь у ей отдохнуть не успела.

– Лошадка божьей милостью молодая, сильная. – Трофим улыбнулся в окладистую бороду. – Да и груз у ей невелик… Так тогда сотворим на дорогу молитву и – в путь. И да поможет нам Бог.

Дабы Бог нам и правда помог, молитва в дорогу сотворялась на протяжении минут сорока, и за это время Комяк, отойдя подальше в кусты, успел выкурить несколько «беломорин». А я в последний момент вспомнил о пойманной накануне рыбе. Как-никак первый в моей жизни такой крупный улов. Жалко бросать. Но оказалось, что рыбу уже кто-то прибрал.

– Ты хариуса с ельцами куда положил? – поинтересовался я у Комяка, когда мы по окончании спасовской молитвы седлали лошадей.

– Какого хариуса? – удивленно уставился на меня глазками-щелочками Тихон. – Не видел я ничего.

Я вспомнил, что самоед, когда я отправился на рыбалку, уже сладко спал и про мой богатый улов ничего знать не может. Тогда я бросил вопросительный взгляд на Трофима.

– Рыбешку-то, что на уду вечор взял? – переспросил он и, не сдержавшись, расхохотался. – Дык туюсь рыбешку еще ночью Секач себе в нутро и прибрал. Весь день не емши, прибег, а тута глядит…

Сейчас Секач глядел на меня. Притом таким виноватым взором, словно понимал, что обсуждают его маленькое воровство. Я даже немного расчувствовался. И смущенно пробормотал:

– Ништяк, Секач, лапушка. Сожрал, ну и Бог с ней, с этой рыбой. Не протухать же ей здесь. Поехали, что ли?

– Поехали, с Богом.

Я вскочил в седло. Но перед этим внимательно прочитал на нем «…ая шко… вой езды. Инв. № 1275». Еще вчера я решил взять за правило каждый раз, садясь на кобылу, прочитывать эту надпись. Почти у каждого есть амулет или какое-то заклинание, помогающее бороться с превратностями судьбы. Так пусть будет такое заклинание и у меня. Хотя бы «…ая шко… вой езды»…

* * *

К третьему схрону мы не пошли. Оставили его в стороне, решив не соваться в места, где хозяйничали военные. Плюс мусора, до сих пор надеявшиеся отыскать четверых беглых урок, которые, наверное, давным-давно уже свалили из этих мест.

То ли дивизия, то ли полк ракетчиков оседлал Тиманский кряж у самых истоков Выми. Где-то в этих краях когда-то была отгорожена зона, которую за «вредительство» довелось потоптать старцу Савелию. А теперь там отстроили большой посад, который поровну делили между собой семьи военных и местные коми. Первые стояли у «щита Родины», вторые разводили коров и свиней, выращивали на супесях скороспелую непривередливую картошку и чахлый лен. А кроме того, что те, что другие с аппетитом хлебали самогонку и шило и браконьерствовали в окрестных лесах. Так что перспектива сдуру нарваться на кого-нибудь в радиусе полусотни верст от ракетных шахт была весьма реальной. И весьма нежелательной.

Черт с ними, с местными. Случайно встретив нас в парме, они не стали бы направо-налево трепать об этом языком. Не в привычках местных подобное. «Меньше знаешь – крепче спишь», – основной принцип их жизни.

А вот как посмотрел бы какой-нибудь армейский дозор на странный квартет: спасовец-скрытник с густой бородой, старой двустволкой и без охотничьего билета; молодая девица, судя по всему, тоже из староверов; ненец, вооруженный дорогим карабином с оптическим ПСО; и, наконец, некий подозрительный небритый тип с – подумать только! – неведомым боевым дробовиком и, кстати, тоже без документов? Пожалуй, неприятности были бы нам обеспечены.

Кроме ракетчиков вторым геморроем в этих местах была небольшая зона, отгороженная верстах в тридцати от посада вниз по течению Выми. Зона, мусора которой, наверное, до сих пор находились на шугняках после месячной давности побега. Плюс после вчерашней потери дозора – сразу троих человек. И какого же черта Комяк замутил эту бодягу?!

Короче, оставить в стороне эти два источника геморроев – посад ракетчиков и зону, – было совершенно не лишним, и самоед, наутро посовещавшись с Трофимом, решил лишний раз не искушать судьбу, резко изменил курс и тут же завел нас в бескрайнее болото.

– Ништяк, я его знаю, – виновато оправдывался он. – Тут нигде и не топко, мусором буду. Да лошадь в трясину и не пойдет.

В трясину они и правда не шли, но могли переломать ноги на высоком кочкарнике, поэтому нам пришлось спешиться и, ведя лошадей в поводу, целый день плестись через густые заросли высокой осоки-резуньи или по толстой мягкой перине из мха, в которую ноги погружались чуть ли не до колена. От подобного упражнения на выносливость натужно гудели все мышцы, а мы продвигались вперед со скоростью беременных женщин, у которых давно начались предродовые схватки. И все это время, несмотря на непрекращающийся моросящий дождь, над нами вились четыре черные тучи ненасытной мошки. Если бы где-нибудь рядом пролетел вертолет, то нас легко обнаружили бы только по этой примете.

На наше счастье, погода была нелетной, и вертолетчики взяли себе выходной. Зато целый день был напрочь потерян. Мы продвинулись вперед с гулькин нос. Вернее, даже не вперед, а вбок, ибо почти все время направлялись не на юго-запад, а на север. И, голодные, измученные донельзя, устроились на ночлег уже в сумерках, выбрав для лагеря сырую узкую гриву, поросшую темным неприветливым ельником.

На этот раз Комяк не пылал таким энтузиазмом, что накануне. Пробурчал, раскладывая костер:

– Ладно, денек загубили. Зато болото прошли. Подтверди, Троша.

– Миновали почти, с божьей помощью, – подал голос возившийся у своего костерка спасовец. – Версты две-три и на подъем парма пойдет, на Кряж. Боры там, еще наверстаем.

Я облегченно вздохнул и начал возиться с палатками – одной для нас с Комяком, второй для Настасьи, – не уверенный в том, что самоед и на этот раз не раскритикует мою работу.

Но у него на это не осталось сил. Он даже не стал варить свой вечный суп из тушенки, а ограничился тем, что вскрыл две банки и поставил их на угли. А чифир и вовсе кипятил в кружке на таблетке сухого спирта. И, хлебнув горяченького, тут же скрылся в палатке. А у меня, семижильного, еще хватило силенок на то, чтобы, предварительно обрызгав задницу репеллентом, сходить в дальние кустики.

Потом, уже забравшись в теплый уютный спальник, я долго не мог уснуть и вслушивался в молитвы, которые нараспев бубнили Трофим и Настасья. Вот уж кто из нас четверьк был на самом деле неутомим! Или их, и в самом деле, поддерживала вера в Бога?..

* * *

Вера в Бога, должно быть, поддерживала и двоих спасовцев, которые, не покидая седел на протяжении вот уже восьми часов кряду и чуть не загнав двух великолепных гнедых жеребцов, так и не успели пока нагнать грешницу-беглянку.

Попутанную нечистым!

Пустившуюся в мир следом за беглым татем без дозволения и благословения!

Заблудшую душу, которую еще можно уберечь от грехопадения, избавить несчастную от геенны…

Они почти сумели настичь беглецов, но… Им не хватило какого-то часа. Группа из четырех человек, среди которых была и Настасья, совершенно неожиданно свернула в большое болото, которое, насколько знали преследователи, раскинулось в ширину не меньше, чем на дюжину верст. Охотники с детства, прирожденные следопыты, спасовцы без труда определили место, где беглецы резко изменили курс с востока на север и углубились в поросшие трехаршинным тростником топи. А внимательно приглядевшись, они вскоре обнаружили верстах в полутора от себя и четверых человек. Вернее, ни самих людей, ни их лошадей, пробиравшихся через тростник, они не видели, но четыре черных, словно дымовых, столба мошки безошибочно указывали на место, где в данный момент находятся беглецы.

– Сам нечистый увлек их туда, – заметил худощавый мужчина лет тридцати с густой русой бородой и спешился. – Да поможет им Бог. Братец Игнат, пойдем мы за ними?

Спешился и второй спасовец. Он оказался выше своего спутника, хотя был столь же худощав и имел точно такую же – прямо один к одному – русую бороду. На вид ему было лет пятьдесят.

– Можно было бы, помолясь, – заметил он, – но кони устали. Падут. Болота не выдержат, братец Данила. – Игнат, который явно был старшим в этой паре, ненадолго задумался и наконец твердо вынес решение. – Нет. Сгинем. Лучше сейчас отдохнем и помолимся. Да и не ели мы нынче, а силы завтресь нужны. – И он принялся расседлывать своего коня.

Данила послушно занялся тем же.

На небольшом костерке спасовцы приготовили похлебку из молока и муки, испекли в золе несколько картошек и, наскоро поев, принялись за молитвы. Они не вставали с колен на протяжении двух часов, а их кони за это время опустошили по большой торбе с ячменем и хорошо попаслись на соседней поляне, поросшей высокой сочной травой.

– И слава Богу, – положив последний поклон, Игнат первым поднялся с колен. – Отдохнули по воле Господней. И кони кажись… В дорогу пора, братец Данила.

– На болото? – поинтересовался младший из спасовцев. В его голосе не звучало никакого энтузиазма.

– Нет. Нельзя на болото. Ночь там застанет, так нечистый в топь заведет. В обход поедем, встретим Настасью на том берегу. Завтра утресь и встретим, коль не потопла сегодня. – Игнат перекрестился. – Даст Господь, не потопла… А дорога в обход мне знакома. Верст сорок тут будет. Успеем к утру, там и перехватим.

– В ночь едем? – удивился Данила.

– Ночь звездная будет, светлая по милости Господа, – уверенно заявил Игнат, взглянув на затянутое низкими облаками небо. – К вечеру раззвездится.

Данила ничего не ответил и, не дожидаясь никаких указаний, пошел за лошадьми. Он точно знал, что братец Игнат, младший сын старицы Максимилы, ее единственный ученик и преемник ее ведовства, никогда не ошибается в подобных вопросах. Раз он сказал, что ночь будет звездной, значит можно не сомневаться, что будет именно так. Раз сказал, что до утра успеют обогнуть это болото и перехватить беглянку Настасью – опять же будет именно так. Вот только интересно, а смог бы предсказать братец Игнат, придется ли забирать беспутницу у Косты и Тихона силой или отдадут ее так. Хорошо бы, чтоб силой. Так хочется пострелять! Так хочется согрешить! Так хочется опробовать новую «тулку», которую еще на Троицу поднесла жена!

Прости, Господи!

* * *

Наутро я все на свете проспал и, когда выбрался из палатки, обнаружил: во-первых, погожий солнечный день; а во-вторых – то, что в нашем маленьком лагере стоит дым коромыслом, в еловых зарослях полыхает гигантский костер, а вокруг него прыгают в одном исподнем Трофим с Комяком и развешивают вокруг огня наши отсыревшие за два дождливых дня шмотки.

– Че вылупился? – заметив меня, хохотнул самоед и, спасаясь от мошки, чуть ли не влез в костер. Я испугался, что он может кончить так же, как Жанна д'Арк, но таежному дикарю все было до фонаря. – Вылазь, вылазь, Коста. Гляди, како ведро на улице… С тебя завтрак, однако.

– А где же Настасья? – тут же дернулся я.

– От греха в палатке сидит, дабы на страм на наш не глазеть. Молитву творит. Али не слышишь? Вылазь давай, ты-то страму небось не страшишься?..

Все вещи подсохли буквально за полчаса, пока мы с Комяком завтракали голландскими консервированными сардельками, которые я подогрел на костре. Трофим же с Настасьей заварили для себя в мятом жестяном котелке тюрю из черствой черняхи и нескольких ломтиков юколы и хлебали варево маленькими берестяными ложечками, попутно прихлебывая из кружки отвар из малины и листьев брусники.

– Настюшка, хочешь сосиски? – хихикнул Комяк, пребывающий с утра в прекраснейшем настроении.

– Не, – серьезно ответила спасовка. – Мне не можно такого. Греховно.

– Не кошерное, – шепнул мне самоед, и я поразился, откуда он может знать о подобном. Хотя, посиди в зоне – будешь знать обо всем. А Комяк тем временем продолжал: – А чего греховного-то, Настюшка? Напоминает чего? – И он приставил сардельку к прорехе в кальсонах. Вышло весьма натуралистично.

– Тьфу ты, страмина! – дружно плюнули спасовцы и аж подскочили с трухлявой лесины, на которой сидели. Синхронно перекрестились и снова сели, на этот раз спинами к нам.

– Бесстыжий, – сердито произнес Трофим. – При девке-то… Накличешь беду своим словоблудием. Помолилси ба! Дык нет, тока о блуде все помыслы.

Я изо всей силы пихнул Комяка локтем в бок так, что он даже расплескал чифир.

– Зашейся, придурок! Еще хоть раз достанешь Настасью, урою. Бля буду, в этом болоте будешь покоиться. Ты знаешь, как я отношусь к этой девочке… К тому же скажи, тебе в обязаловку их дразнить? Тебе в обязаловку с ними ссориться? Тебя не учили на зоне уважать веру и принципы, по которым живет человек?

– Учили… Усек, – совершенно серьезно ответил Комяк. И снова хихикнул. – А че, Коста? И правда считаешь, что можно накликать беду?

– Считаю, – машинально ответил я. В этот момент мои мысли были заняты совершенно иным. Только сейчас до меня дошло, что мой проводник навеселе. Успел, паскуда, уже с утреца приложиться к фляге со спиртом. А ведь народам Севера только дай нюхнуть для разгону. И понесло-о-ось! У них совершенно нет иммунитета к спиртному. А пьяный спутник в тайге, когда за мной гоняются все мусора республики, – чистое палево. Тем более, спутник, от которого я завишу на все сто процентов. – Короче, слушай сюда, – зло отчеканил я. – Весь спирт теперь под моим контролем. Захочу – вылью, захочу – буду таскать с собой. И ни капли из фляги ты больше не вылакаешь. Это первое. Теперь второе. Сейчас подойдешь к спасовцам и извинишься. И не приведи Господь, еще хоть раз попробуешь кого-то из них подколоть. В результате свои двадцать тонн баксов увидишь только во сне. Все ясно?

– Все, – неожиданно послушно ответил Комяк. – Что, Коста, может, и правда считаешь, что могу накликать беду? Не-е-е, не менжуй, я фартовый. – И он, не откладывая на потом, отправился виниться перед Трофимом и Настей.

А я, довольный тем, что так легко разобрал небольшой конфликт, допил чай и принялся натягивать просохший камуфляж. Даже и не подозревая о том, что спасовец оказался сейчас прав, как никогда. Стечение обстоятельств или наказание свыше, но беду самоед и правда накликал. И она была от нас всего в каких-то двух километрах. Лежала на самом краю болота – там, куда мы так стремились, – в виде четырех мужиков в одинаковых телогрейках – и внимательно наблюдала в старенький, перетянутый изолентой бинокль «ЛОМО» за легким дымом костра, поднимавшимся над еловой гривой. И уже успела засечь и Трофима и Комяка, неосторожно высунувшихся на лесную опушку…

Глава 4 БЕГЛЫЕ

– Двое, кажись, – заметил Валера Косяк, самый великовозрастный из бежавших месяц назад с вымьской зоны урок, и положил рядом с собой бинокль, в который тут же вцепился щуплый малорослый парнишка лет двадцати. – Кто-то из местных, точняк. Поохотиться выбрались. Побраконьерить. Дык што, Егорша? – Старший повернулся к одному из своих приятелей, загорелому до кофейного цвета мужику лет сорока с узкой, по форме похожей на большой кабачок головой и ежиком светлых волос, отросших за последний месяц на гладко выбритой обычно макушке. – Ты готов? Не ссыкливо?

– Собака у них, – густым басом заметил Егорша.

– Дык и ничо. Супротив ветра зайдем. Фикса, тьфу-тьфу-тьфу, дрессирована, без команды не тявкнет. Да и течки нету у ей сейчас. Так что не просечет нас никто. Гадом буду, не просечет… Я нутром просто чую, куда эти пидары попрутся с болота. Там в засаду и ляжем. Выйдут прямо на нас, а дале уже не зевай. И не киксуй. Дави на курок, и весь базар! Пора вам, пацаны, эту мокрую грань переступить. Потом пригодится по жизни. Просекаете?

– Ладнысь, – подал голос третий – тот, чья очередь сейчас была пользоваться «ЛОМО». – Помочим охотничков. Не хер там лазать, куды и не звали. – Он многозначительно похлопал ладонью по прикладу своего антикварного «Бюксфлинта», еще прошлого века, с тремя стволами – одним картечным и двумя пулевыми. – Вот тока валить здеся не в масть. По болоту далековато все слышно. Дождемся, когда в тайгу углубятся.

– Аха, – согласился Егорша и протянул руку к биноклю. – Дай-кось позырить, че там, блин, делаеццы у энтих туристов…

* * *

Ничего этого я не знал, натягивая на ноги горячие после просушки ботинки и радуясь при виде того, как мирно общаются между собой Трофим и Комяк. Похоже, что спасовец увлекся какой-то религиозной пропагандой. А в этом случае он может завестись очень надолго.

«Надо бы поторопить их со сборами, – решил я, – а то и так проваландались здесь целое утро. Обидно транжирить впустую такой погожий денек». Ловко увернулся от Насти, попытавшейся в очередной раз объясниться мне в любви, бодро крикнул:

– Вперед, экспедиция! – и отправился сворачивать спальники и палатки.

* * *

О том, чтобы соскочить из зоны и отправиться гулять по тайге, ни один из четверых и не помышлял еще за десять секунд до того, как в колонне зеков, возвращавшихся с работ на делянке, вдруг учинилась буза. Два мужика что-то не поделили между собой и сцепились прямо на марше с такой яростью, словно два бойцовых пса на площадке для собачьих боев. Конвой, состоявший из прапора и двух солдатиков-первогодков, скиксовал, а потом принялся палить в воздух. До тех пор, пока не опустели магазины.

Вот тогда Валера Косяк и свалил по-тихому в густые кусты. Сам не понимая, зачем это делает. Но чалиться предстояло еще восемь лет, на помиловку можно было и не рассчитывать, а перспектива очутиться в тайге без надоедливого конвоя казалась бывшему егерю настолько привлекательной, что он и сам не просек той темы, как ноги увели его с дороги, ведущей на зону, и понесли в глубь сузема.

Когда он остановился, хипеж в колонне уже прекратился, гам голосов поутих… А может, он даже и не заметил, как удалился от дороги настолько, что было ничего не расслышать? Косяк растерянно огляделся. Он и не представлял, что делать дальше, куда податься. Возвращаться на зону? Или сперва прогуляться по парме, провести ночь у костра, как когда-то давным-давно в старые добрые времена, а потом назвездеть мусорам, будто бы испугался выстрелов, ломанулся подальше от них с дороги в сузем и буквально уже через несколько шагов заблудился?

Нет, он однозначно не представлял, что предпринять, и стоял посреди небольшой полянки не в силах сделать хоть один шаг ни в ту (по направлению к зоне), ни в другую (в глубь пармы) сторону, когда из густого ельника вдруг появился еще один зек. Егорша – именно так называла его братва, без всякого погонялова, – подошел к Косяку, молча опустился на корточки и принялся ловко сворачивать самокрутку. Валера присел рядом с ним.

– Ну и че дальше? – нарушил молчание он. И сам за себя и ответил: – Месяцок погуляем по парме, отдохнем. Потом на зону вернемся.

– С голодухи за месяц издохнем, – отчеканил басом Егорша.

– Не издохнем. Я парму знаю получше любого в отряде. Если вообще не на зоне. И эти места изучил в свое время. Бывал здесь. Одним словом, тут в самой глуши есть несколько маленьких деревушек спасовцев-скрытников. У них с полей картохи можно тиснуть, овощей там… Посуду добудем. Грибов вокруг хоть обожрись.

– Без соли хреново. И без курехи.

– Добудем, – уверенно заявил Косяк. – Найдем, кого обнести. Уж парму я, слава Богу, знаю…

– Тады пошли, – перебил его Егорша и затушил в сыром мху хабарик. – И помаркуй, как собачек со следа сбить. По речке какой, что ли, пройтись?..

Но прежде, чем они нашли хоть какую-нибудь речушку, наткнулись еще на двоих беглых – рыжего Леху Лису и Макарону, молодых дружков-доходяг. Первый чалился по двести двадцать восьмой за наркоту, второй снасильничал пятнадцатилетнюю девку. Всякий раз, когда Макарона попадался Косяку на глаза, Косяк поражался: и как такая сопля смогла справиться с телкой, хоть и пятнадцатилетней! Рост чуть больше полутора метров; вес, наверное, около сорока килограммов. Со спины выглядит как семиклассник. Доходяга! Да такого бы кошка насмерть зацарапала! А он вот взял и снасильничал бабу…

Леха и Макарона драпали через парму, как два медвежонка, у которых только что подстрелили мамашу. Все равно куда, лишь бы побыстрее и подальше. Следом за ними увязалась белая лайка Фикса, обитавшая на зоне около пищеблока и, когда становилось скучно, провожавшая колонну мужиков на делянку.

– Стой! Стреляю! – гаркнул прямо над ухом Косяка Егорша.

Двое «медвежат» так и застыли на месте. Макарона даже поднял вверх руки.

Егорша удовлетворенно хмыкнул и продолжал:

– Лечь! Ноги раздвинуть, руки за голову! – И, дождавшись, когда оба паренька улягутся на мокрый мох, буркнул: – Мальчишки. – И выбрался из засады. – Подымайтесь, щенки! Отбой воздушной тревоги!

Так их стало четверо. И лайка Фикса.

Ведомые Косяком, они пробирались через парму всю ночь, стремясь уйти подальше от зоны, в районе которой мусора уже, наверное, подняли конкретный шухер и шарятся по округе с собачками.

Утром устроили короткий привал и затем снова ломились через сузем. С подведенными от голода животами. С подходящей к концу курехой. Усталые и злые…

Днем был второй привал. Более затяжной и более существенный, чем первый. Косяк и Леха Лиса нарезали лапника и четверо беглых зеков соорудили под елью лежанку, на которой все и устроились, тесно прижавшись друг к другу, чтобы хоть как-то бороться с пробирающим до костей холодом промозглого осеннего дня. И каждый из четверых, пытаясь хоть ненадолго заснуть, ломал себе голову, пытаясь найти ответ на вопрос: «А зачем вообще им нужны все эти лишения – голод, дубак, мошка, отсутствие курева? Марш-бросок, наконец, на полета километров по ночному сузему… В натуре, какого хера им все это нужно?! Только затем, чтобы хоть ненадолго ощутить себя свободными, вольными идти куда угодно людьми? А потом снова вернуться на зону и с отбитыми почками угодить на пятнадцать суток в кичман с последующим переводом в БУР? Стоит ли игра свеч?»

Должно быть, стоила, потому что никто даже не заикнулся о том, чтобы возвращаться назад. Впрочем, к парме и ко всем трудностям, связанным с пребыванием в ней, трое из четверых были привычны. О Косяке, проработавшем в лесничестве двадцать лет, нечего и говорить. Макарона же всю жизнь прожил в большом поселке Усть-Нем на берегу Вычегды и совсем не понаслышке знал, что такое рыбалка и утиная охота. До посадки он прошел через парму не одну сотню верст. И Леха Лиса, который хоть и был этапирован на Вымь из Воркуты, но детство и отрочество провел в небольшой деревушке в Архангельской области.

Только Егорша, в этом плане, выпадал из их компании. Бывший таксист из Коломны, он до этапа видел тайгу только по телевизору. Но такой человек Егорша, что не привык жаловаться и ныть. Никогда не теряющего хладнокровия и не испытывающего чувства страха в самых геморройных ситуациях, порой жестокого и беспощадного, его опасались даже блатные. Если бы он пожелал, то смог бы набрать на зоне весомый авторитет. Но Егорша никогда не претендовал на звание лидера. Держась постоянно особняком, не войдя ни в одну из «семей», он был полностью удовлетворен таким положением вещей, и порой зеки могли не услышать от него ни единого слова несколько дней подряд.

Угодил он на кичу, кинув на бабки и на рыжье своего пассажира – упакованного лоха, пьяного в дрова, который потом и вспомнить не смог бы, кто снял с него дорогие котлы и золотой болт, конфисковал из кармана лопатник с двумя штуками баксов, а потом выкинул клиента из машины у какого-то пустыря. Подобное с пьяными пассажирами Егорша проделывал и раньше. Но на этот раз не подфартило. Оказалось, что баба, провожавшая ограбленного мужика до такси, какого-то хрена зарисовала номер машины. А сам пассажир оказался каким-то большим мусорским начальником. Короче, когда во время обыска на квартире менты изъяли из ящика письменного стола и часы, и болт, и лопатник, Егорша понял, что в несознанку идти бесполезняк. И начал колоться. А уже через полгода был осужден и явно с подачи терпилы ушел по этапу в захудалую зону, затерявшуюся в глухой тайге в верховьях Выми…

Выспаться все-таки удалось. Слишком измучены были зеки походом через сузем, чтобы обращать внимание даже на пронизывющий холод, и все четверо сладко щемили несколько часов кряду. А потом снова перли через тайгу, сами не зная, куда. Сами не зная, зачем. И, как оказалось, не зря. Зековская судьба не оставила их без внимания и ближе к ночи подогнала им такой фарт, как двое скрытников-нетоверов, устроившихся на отдых у небольшого костра.

С этими бородатыми дятлами все оказалось как нельзя просто. Они даже не попытались оказать хоть какое-нибудь сопротивление. Просто корчились на земле, когда их пинали ногами, и глухо стонали. Ничего более, даже не интересно!

У спасовцев удалось добыть два ружья – старую «тулку» и вообще антикварный трехствольный «Бюксфлинт», – ленд зарядов, децл шамовки, котелок, две алюминиевые миски, рыболовные снасти, старый бинокль, кое-какое тряпье и – наверное, самое главное! – маленький, совсем как сувенирный, берестяной туесок с солью.

– Еще бы и табачку, – мечтательно пробормотал Егорша, когда они, оставив избитых спасовцев валяться возле костра, уходили ночной пармой подальше от места своего первого гоп-стопа.

Косяк расхохотался:

– Какой там, блин, тебе табачок?! Это же старообрядцы! М-да, брат, похоже, придется тебе бросить курить.

– Похоже, – вздохнул Егорша…

И началась для них вольная лесная жизнь. Для начала они, опасаясь мести спасовцев и сожалея о том, что зачем-то оставили в живых тех двоих у костра и не похоронили все концы ограбления в воду, ушли верст на тридцать к северо-западу, опять оказавшись недалеко – всего в сорока километрах – от своей зоны. Там, недалеко от богатого уткой болота, в непроходимой глуши сузема соорудили большой шалаш и решили выждать в нем время, пока мусора немного не угомонятся и не свернут операцию по их розыску. А это, по предположению Косяка, должно было произойти не раньше, чем через месяц. Потом было решено уходить на восток, ближе к Ижме, а вдоль нее пробираться на Магистраль. Что будет дальше, когда дойдут до Ухты, никто и не представлял, но все были уверены в том, что что-нибудь, да придумается.

Правда, для столь дальнего перехода – до Магистрали, даже если брать по прямой, было не меньше двухсот километров – требовался запас продовольствия, а еще лучше, нормальное оружие (а не старый тяжелый «Бюксфлинт») и заряды, которые уже подходили к концу. И вот судьба опять подогнала фарт – четверых лохов (а может, вовсе и не лохов?) с двумя великолепными ружьями, запасом шамовки и даже с молодой девкой. Все удовольствия в одном флаконе, как говорится. И надо лишь чуть-чуть расстараться, чтобы забрать их себе.

И, главное, девку!

Или главное все же оружие?..

* * *

У Косяка тряслись руки. То ли от жадности. То ли от возбуждения в предвкушении предстоящего хипежа. То ли от страха…

Пока трое мужиков и баба, ведя лошадей в поводу, медленно продвигались через болото к ельнику, четверо урок, передавая друг другу «ЛОМО», успели во всех подробностях разглядеть и оценить богатую добычу, которая нынче должна достаться им, если набег увенчается успехом.

Во-первых, молодая аппетитная девка. Во-вторых, два шикарных ружья, притороченных к седлам. В-третьих, небольшой армейский, судя по камуфляжной окраске, бинокль, болтающийся на груди косоглазого. Наконец, на спине долговязого вороного мерина закреплены две переметные сумки или два рюкзака, связанных вместе. И конечно, наполненные всевозможным добром. Остается лишь сделать пару прицельных выстрелов из засады и без помех забрать добычу себе. Все вроде бы полный верняк. Но…

…Смутные опасения у Косяка вызывала экипировка двоих мужиков, которые двигались следом за бабой и невысоким коренастым человеком со светлой окладистой бородой.

Со светлобородым и бабой все было ясно: спасовцы-скрытники. Только эти ублюдки одеваются в парму, как последние чмошники.

У мужика длинный, до пят, балахон, похожий на рясу, сверху оленья безрукавка шерстью наружу, на голове какая-то пидарка из валяной шерсти, к которой приделана самодельная кукля[22], плетенная из конского волоса. За плечом дряхлое ружьецо – такое, что, кажись, только притронься к нему неосторожно, так оно и рассыпется. Нет, этот монах никаких опасений не вызывал, никакого интереса не представлял. Будь он один, так спокойно бы проехал мимо.

На бабе была ненецкая малица, какие-то чмошные бурые штаны и – вот дурища-то! – лапти и онучи. Лапти! Это в парму-то! По болотам, по суземам, по буреломам… Голова плотно обвязана белым платком так, чтобы свободной оставалась лишь центральная часть лица. Никакой кукли нет и в помине. Никакой поклажи, кроме маленького узелка за спиной, тоже. Ну и, естественно, никакого оружия. Короче, эту шалаву можно было смело вычеркивать из списка тех, кто при нападении способен оказать сопротивление. Балласт она в этой компании, да и только.

Но вот двое других…

Один – косоглазый, наверное, из ненцев или тундровых коми. Его Косяк успел как следует разглядеть, когда тот на пару с бородачом выскакивал из ельника к бочажине за водой. Сейчас-то его желтая рожа была плотно прикрыта серо-зеленой куклей армейского образца.

Второй – высокий складный мужик, тоже в накомарнике, но, даже не видя его лица, Косяк пришел к выводу, что он еще молод. По каким признакам это определил, Валера не смог бы ответить даже самому себе. Молод, не старше тридцати лет.

В голове промелькнуло воспоминание о том, что примерно месяц назад, как раз за день до того, как они пустились в бега, по зоне от цириков промела пурга, будто из Ижмы сорвались в парму два зека, по пути кого-то прикончив, кого-то поискалечив. Но ведь с того дня минуло уже четыре недели. Чем бы эти беглые зеки питались все это время? Как бы сумели не загнуться от холода по ночам? У кого бы добыли такое оружие и такую одежду? Где бы нашли лошадей? Уж не у спасовцев, конечно. Хотя каким-то макаром сумели уговорить двоих дикарей-скрытников идти у них проводниками.

«Нет, это не зеки, – решил Косяк. – Может, какие-нибудь секретные, из спецслужб? Или натовские шпионы, которые подбираются поближе к ракетной части?» В американских боевиках он не раз видел, как морские пехотинцы и спецназовцы наряжаются в такой камуфляж, весь в каких-то тряпочках и висюльках, как будто по лесу идет не человек, а лешак. И черта с два заметишь этого «лешака» даже с пяти шагов, если он присядет на корточки и изобразит из себя куст.

«Нет, с этими двумя следует быть на стреме. Если не замочить с первого выстрела, то можно ожидать серьезной ответки. Так что стоит подпустить их поближе и бить разве что не в упор. А проводника-скрытника оставить на закусь. Никуда этот пидар не свалит. И никаких головняков не доставит. Ну а под девкой надо сразу же подстрелить лошадь, чтобы эта овца спасовская не успела никуда ускакать. Достанется им живой, и уж тогда-то ее… По кругу. И первым, конечно же, будет он, Валера Косяк. А ведь эта овца еще и целка, наверное. Ништя-а-ак…»

«Или все же не связываться?» – подумал Косяк в тот момент, когда продвигавшийся первым через болото спасовец уже почти достиг опушки сузема. Но тут торопливо зашептал лежавший рядом Макс:

– Слышь, какие-то они не такие. А вдруг комитетские или чего еще круче? А мы их того… Нарвемся… Сдадим назад, може? Ну их к гребаной матери! А, Валерча? Валим на хрен отсюда?

Косяк повернулся к Макароне, смерил его брезгливым взглядом.

– Чего, скиксовал, профура? – процедил он сквозь зубы достаточно громко, чтобы слышали Егорша и Леха. – Дык тебе тока малолеток трахать. Да и то один бы не справилси. – Косяк многозначительно хмыкнул. – Вход – один руль, выход – червонец. – И ткнул рукой в сторону болота. – Померкуй, как бы тебе, падла, вообще с этими здесь не остаться, кады мы втроем их замочим.

– Да ладно, братан. Я тока так, свое мнение…

– Нишкни, блядь! – Если еще минуту назад Косяк и сам сомневался, стоит ли связываться с непонятными типами, бредущими через болото, то теперь мосты за спиной были сожжены несколькими фразами, путей к отступлению не осталось, и он повел бы свою немногочисленную кодлу даже против бронетанкового полка. Да лучше сдохнуть, чем потерять авторитет. – Короче, братва. – Косяк начал осторожно отползать в глубь леса. – Айда на позиции. А там уж решим, кто кого…

Они углубились в парму примерно на полкилометра и устроили засаду на склоне неглубокого распадка. Косяк заставил Лису и Егоршу – ему Макарона протянул «тулку», которую был обязан таскать, – перезарядить ружья по новой, потом начал объяснять расклад нападения.

– Макарона, на шухер. Вертайся назад, паси этих туристов. Как будут ужо на подходе, предупреди, чтобы все изготовились. И гляди, не ломись, как медведь. Тихохонько чтобы. Давай, пшел быром… Теперь ты, рыжий, – Косяк ткнул Леху Лису в грудь указательным пальцем. – Бьешь картечью по тому, в камуфляже, что на сером коне. Егорша тут же по второму жаканом[23]. И сразу с другого ствола мочишь лошадь под бабой. Бородатого не трогаем пока. Никуда он не свалит от шалавы своей. Начнет с ней рядом крутиться, тогда и подобьем. Все ясно?

Егорша согласно кивнул.

– Вот и ништяк. И цельтесь наверняка. И стрелять чтобы одновременно. Лиса, по твоей команде, короче. А я пока Фиксу подальше отведу, чтоб не спалила нас все ж таки… Дождитесь, когда подъедут поближе, – еще раз повторил Косяк. – Эвон по этой тропинке подъедут. – Он указал на звериную тропку, протоптанную шагах в пятнадцати от засады, потом встал, свистнул собаке и, буркнув: – Удачи, – скрылся из виду за густыми елями…

Но четверо всадников спутали все его планы. Выбравшись из болота, они сперва ломанулись через сузем, потом выехали на тропу, совсем не ту, на которую рассчитывал Косяк, а метрах в ста от нее. И не спеша направлялись по ней мимо засады.

Обо всем этом сообщил запыхавшийся Макс, вернувшийся из разведки.

– Ну и хрен ли нам делать? – недовольно пробурчал Леха, бросив злой взгляд в ту сторону, куда ушел «прятать Фиксу» Косяк. – Сдавать назад? Ну уж не-е-ет! Без понту…

– Так пошли найдем Косяка, – предложил Макарона, и в тоне мохнорылого малыша Леха расслышал радостные нотки: мол, кажись, пронесло и нынче стрелять не придется, тем паче, по каким-то загадочным типам.

– Не-е-ет, братуха. Хер с ним, с Косяком. Пущай дале и шхерится. Справимся сами. А с мандры, что возьмем, хрен чего ему будет. – Леха Лиса впервые ощутил себя командиром. А ведь ему всего девятнадцать! И на зоне он был обычным мужиком-доходягой! Как же теперь поднимется его авторитет, когда о том, что случится сегодня, узнает братва. Захлебнувшись от захлестнувшего его чувства ответственности, он приказал: – Макарона, веди к той тропинке. Егор, замыкающим.

– Да пошел ты! – взвился Максим. – Никуда не пойду. На хрен все надо! – И тут же обмяк, встретив взгляд своего корешка, побледнел, уставившись на три ствола «Бюксфлинта», упершиеся в живот.

– Сперва выстрелю, – спокойно известил его о своих намерениях Леха. – Потом в болоте похороню… А ну пшел быром! Vorwarts![24] Вперед! Егорша, не отставай.

Они выскочили из распадка и осторожно, стараясь не треснуть веткой, заскользили тенями между густыми синими елями по направлению к тропе, по которой в этот момент не торопясь ехали четверо всадников.

Спасовцы, чуть поотстав, чтобы не дышать табачным дымом. Двое других впереди, мирно беседуя о Петербурге, Москве, Таиланде, Европе и…

Дальше договорить они не успели, потому что крупный серый кобель Секач, который мог бы предупредить об опасности, в этот момент обнаружил белку и всецело был поглощен охотой.

* * *

Стреляли из густых зарослей ежевики, окаймлявших тропу. И стрелок находился совсем близко от нас, чуть впереди. Хотя я не рискнул бы утверждать это наверняка. Тайга, как хороший концертный зал, разложила звук выстрела на миллион составляющих, осыпала меня этими «составляющими» со всех сторон. А где источник хлопка – черт разберет! Но все-таки, кажется, где-то по ходу движения…

Еще один выстрел! Сразу следом за первым!

Я почувствовал, как лошадь подо мной вздрогнула, резко шарахнулась в сторону, чуть не сбросив меня из седла. Тут же колени у нее подломились, и она ткнулась мордой в густой серебристый мох. Но в этот момент я уже смог выдернуть ступни из стремян, и кобыла, завалившись на землю, не успела придавить мне ногу.

Я растянулся на влажном мху, надежно прикрытый, широкой, судорожно дергавшейся спиной Лошадки. В живот мне уперлась лука седла, к которому в специальном чехле был приторочен мой дробовик. Оставалось лишь протянуть руку, и через секунду я был надежно вооружен. Снял «Спас» с предохранителя, хотел передернуть затвор, но тут же вспомнил, что в стволе уже есть патрон. И шесть в магазине. И еще два снаряженных магазина в подсумке, который тоже закреплен на седле почти что под самым моим носом. Я расстегнул подсумок, рассовал магазины – один с пулями, другой с картечью – по карманам. Жить можно, хотя это весь мой боезапас. Остальные патроны к дробовику лежали в рюкзаке, который вез самоед.

Как он там? Как Трофим? Где Настя? Живы? Или я остался один? Я ощутил холодок страха внутри и уже было собрался окликнуть кого-нибудь из своих спутников, как раздался еще один выстрел, и мою лошадь тряхануло в предсмертной конвульсии, она вскрикнула совсем человеческим голосом и затихла. Вторая пуля добила ее.

Зато теперь я сумел наверняка определить направление, откуда по нам ведется огонь, и мог приступать к каким-нибудь ответным действиям. Не валяться же все время за дохлой кобылой, покорно дожидаясь, когда тебя обойдут с тыла и расстреляют в упор? Лошадь – укрытие, конечно, надежное, но настала пора его покидать.

Еще один глухой хлопок выстрела! И следом за ним подряд несколько громких сухих щелчков!

«Это Комяк, – сообразил я, хотя мне ни разу не доводилось слышать звука выстрела из его карабина. – Жив, курилка! Жив, черт его побери! Интересно, а как там Трофим? Дозволяет ли ему его святость обороняться от татей с большой дороги? Или это тоже вселенский грех?.. Ладно, нехорошо валяться в укрытии, когда товарищи ведут бой».

Я присел на корточки и, стараясь не выронить дробовик, перекатился через павшую лошадь, тут же бросил тело в сторону и распластался на мху за ненадежным трухлявым пеньком.

Никого не видно… Ничего не слышно… Ни ржания лошадей… Ни собачьего лая… Ни единого выстрела…

Схватка закончилась? Кто победил?

Я огляделся, но увидел только густые заросли ежевики. И большой боровик, высунувший бурую шляпку из серебристого мха буквально в шаге от моей головы. «Из него одного можно сварить грибной суп на семью из трех человек», – совершенно не к месту подумал я и приподнялся. Сперва присел на корточки. Потом распрямился и встал почти в полный рост. Лишь ноги остались немного согнутыми в коленях. Держа на изготовку «Спас», обвел взглядом парму: старые ели… сплошь густые старые ели…

«И из-за каждой в меня сейчас может целиться враг, – представил я. – 3-зараза, где Трофим с самоедом? Где Настасья? Где проклятый Секач? Неужели я и правда остался один?»

Я быстро перебежал к старой ели, которая могла послужить хоть каким-то укрытием, присел на корточки, спиной к стволу и, не торопясь, кустик за кустиком, пенек за пеньком, стараясь не упустить из виду ни единой мельчайшей подробности, обвел взглядом сектор обстрела. Пусто. А хорошо это или плохо?

Этого я не представлял. Я не был «зеленым беретом». Я вообще не служил срочную службу в армии, а о том, как воюют в лесу, знал только из американских боевиков и романов Бушкова. Короче, в подобньк вопросах я был полнейшим профаном, безобидной мишенью. И мог полагаться лишь на свою интуицию.

Следуя интуиции, я, пригнувшись, перебежал к соседней ели и, укрывшись за толстым стволом, огляделся. Потом еще к одной ели… и еще… и еще. Тайга будто вымерла. Тогда я решил возвращаться к тропе, по которой мы ехали, когда произошло нападение. Будь, что будет. Возможно, там я напорюсь на засаду. Но, возможно, там я встречу своих. Не могли же все они раствориться бесследно.

Нет, не могли. И стоило мне об этом подумать, как чуть в стороне от меня затрещали кусты и я увидел Трофима. Со спокойствием фаталиста он ехал на лошади через сузем – в левой руке поводья, в правой ружье – ничуть не опасаясь того, что в любой момент из ближайших кустов, из-за соседней елки может вылететь пуля. Ему на это было плевать, и, скорее всего, он к этому и стремился, определив, что имеет дело далеко не со снайперами. Они могут и промахнуться, зато обнаружат себя. И тогда только останется их убить. Я тут же решил, что пойду следом за ним. Как ни крути, а вдвоем веселее… подыхать веселее…

– Трофим!

Он резко обернулся на мой окрик и сразу направил свою кобылу ко мне.

– Что случилось, Трофим?

– На нас напали.

Несмотря на серьезность момента, я даже улыбнулся от такого ответа.

– Знаю, что напали. Кто? Как? Почему? Ты еще что-нибудь можешь добавить?

– Не могу. – Спокойно сидя на лошади, он взирал на меня сверху вниз и своим хладнокровием напоминал индейца-апача. – Какие-то сопляки. Я их сейчас ищу. Тихон ранен, но, кажется, неопасно. Он сейчас тоже в суземе. А ты возвращайся к тропе. Там Настя. Она одна, повредила ногу. Под ней убили лошадь. И у нее нет оружия… Будь с Настей, Коста. – И не дожидаясь от меня никакого ответа, Трофим отвернулся и поехал дальше. Индеец – индеец и есть. Если в не русая борода.

Впервые в жизни я видел, насколько круто экстремальная ситуация может изменить человека. Еще час назад слюнявый спасовец-богомолец в мгновение ока превратился в хладнокровного и безжалостного охотника за вооруженными сопляками. Да, он именно так и сказал: «Какие-то сопляки». И ни разу в коротком разговоре со мной не упомянул ни о Господе, ни об Антихристе. Вот так-то вот…

Оказалось, что я успел удалиться от тропы шагов на пятьдесят. Стоило мне выскочить на нее, совершенно не таясь (мне стыдно было скакать, будто лягушка, когда увидел спокойно разъезжающего на кобыле Трофима), как мне в глаза сразу же бросилась павшая Настина лошадь. Я бросился к ней.

– Настя! Настена!

– Милый! Я здесь! – Оказалось, что Настя забилась в густые кусты метрах в пятнадцати от трупа лошади. – Костушка, миленький! Любушка мой! Я знала, что придешь ко мне. Не оставишь меня. Сердушко мне подсказало. Сердушко никогда меня не обманывает. Любимый!..

Стоило мне пробиться к девушке через густой колючий кустарник, стоило опуститься перед ней на колени, как она облегченно приникла ко мне, принялась покрывать мое лицо частыми жадными поцелуями.

– …Родненький. Не бросил. Не оставил. И я тебя никогда теперь не оставлю. Пожелаешь, так твоей назовусь. Люб ты мне. О Боже, как люб! И какая же я сегодня счастливая…

И в этот момент я увидел, что онуча у нее на левой ноге насквозь пропиталась кровью.

– Погоди-ка, Настена. – Я тут же отстранил девушку от себя. – Погоди, былиночка ты моя. Что у тебя с ногой?

– Не ведаю, – виноватым тоном ответила Настя. – Ее придавила лошадь. Прямо стременем…

Я уже извлек из ножен «Ка-Бар». Аккуратно разрезал тесемки, поддерживающие лапоть. Стянул его со ступни и начал осторожно разматывать онучу. Настасья испуганно следила за тем, что я делаю, но ни слова протеста я от нее не услышал.

– Так больно? – Обнажив ступню, я сжал ее пальцами.

– Нет, миленький.

– А так?

– Не больно.

– Ты только не ври.

– Не даст Бог соврать. Не больно, родименький.

Я облегченно вздохнул. Никаких переломов. Вообще ничего серьезного, если не считать глубокий порез на икре. Правда, сильно кровоточащий порез. А у меня под рукой не было ни бинта, ни даже какой-нибудь чистой тряпицы. Я бросил жадный взгляд на белый Настин платок, которым была туго укутана ее голова.

– Снимай.

Она ужаснулась:

– Да как же простоволосой-то.

– Снимай, я сказал, – повысил я голос. – Я отрежу от него лишь лоскуточек, потом закрутишься снова.

Настасья растерянно покивала и начала торопливо распутывать узел. Я же тем временем не поленился высунуть голову из кустов и внимательно оглядеться – не видно ли рядом кого. Что-то уж очень подозрительным было то, что в тайге продолжала сохраняться полнейшая тишина. Интересно, как там дела у Комяка и Трофима?..

– Милый, – позвала меня Настя. Она смущенно протягивала мне платок из домотканого материала. – Отрезай поскорее лоскуток и верни, ради Бога.

Я ухмыльнулся. Вот уж не думал, что из такой мелочи можно создать такую проблему. Да персиянку проще уговорить снять паранджу…

– Подержи-ка вот так. Помоги. Умница, милая.

Той короткой и узкой полоски материи, которую я отполоснул от платка, было мне недостаточно, но я решил, что пусть это будет только нижняя «чистая» повязка, а сверху я наложу еще кусок грязной онучи. Один черт это все ненадолго. Только чтобы приостановить кровотечение. Да чтобы в рану попало поменьше грязи. Потом вернется Комяк, а у него с собой должна быть аптечка. С антисептиками и бинтами…

«А ведь самоед тоже ранен, – вспомнил я. – Правда, Трофим сказал, что несерьезно, но что понимает в этом Трофим?.. О дьявол! И вляпались мы сегодня!»

– Давай сюда ножку, былиночка. Сейчас мы твою ранку быстренько забинту…

– Коста!!! – Настасья вдруг извернулась, как кошка, и кинулась на меня!!!

Я ничего не успел сообразить! Я не успел испугаться! Я совершенно никак не прореагировал, прежде чем, потеряв равновесие, оказался поваленным на землю, прижатым сверху худеньким, но, как оказалось, таким сильным телом Настасьи.

А потом… Через какие-то доли мгновения…

Выстрела я не расслышал. Я его ощутил… с ужасом ощутил, как пуля тряхнула Настю! Как она ударила девочку в спину! Как она заставила содрогнуться легкое тельце, которое секунду назад укрыло меня от смерти!!!

Я успел обхватить Настю руками и в обнимку с ней, сокрушая кусты, умудрился откатиться немного в сторону. И как раз в этот момент прозвучал второй выстрел… В молоко!

Мимо, собаки!!! Промазали, сволочи!!!

А теперь я!!!

Настя немножко потерпит! Подождет, пока я не прикончу ублюдка, который сейчас, возможно, убил ее.

Убил?!!

Я скрипнул зубами, подхватил с земли «Спас», вскочил на ноги и буквально нос к носу столкнулся с каким-то низкорослым чучелом в коричневой телогрейке и с огненно-рыжей башкой. В руках чучело держало нечто совершенно невообразимое – то ли гигантских размеров ружье, то ли ручной многоствольный пулемет, какие я видел не раз в американских боевиках. И на вид это чучело было не старше двадцати лет.

Слишком молод, чтоб умирать…

А Настасья?!!

Слишком молод? Так наплевать!!!

Я не спеша поднял «Спас». Я направил его на рыжеволосого. Я все делал преднамеренно медленно, чтобы этот козел успел до конца осознать, что сейчас должно с ним произойти. Чтобы успел наложить в штаны.

– Ты умудрился промазать с десяти метров, сопляк, – глухо произнес я. – А потому сейчас ты умрешь.

Он попытался что-то сказать. Не получилось. Лишь отрицательно покачал головой: пощади, мол, меня, неразумного; не надо!

– Нет, надо, – просипел я.

Ствол дробовика почти уперся в красную прыщавую физиономию. Я ухмыльнулся.

– Не надо, – дернулась физиономия. – Не надо, – долетел до меня чуть слышный шепот.

– Нет, надо. – Я смотрел ему прямо в глаза. В круглые, как у совы, наполненные ужасом глаза. – Наделал уже в штаны, паскуда? Признавайся, наделал?.. Так теперь сдохни!

Рыжую голову просто снесло. Она разлетелась на кусочки, словно арбуз, сброшенный с Останкинской телебашни. Вместе с прыщами и прядями огненно-рыжих волос. Забрызгав мозгами половину тайги. Ничего, склюют птички, подъедят мышки.

Я передернул затвор, аккуратно положил дробовик обратно на землю и встал на колени возле Настасьи. Она недвижно лежала, поджав к подбородку коленки. И в спине на уровне поясницы чуть левее позвоночника кровоточило входное отверстие пули. Я застонал, как только это увидел. Уж я-то знал, что с таким ранением можно выжить разве что в городе, где есть «скорые помощи», опытные хирурги и реанимационные отделения в больницах. Но в тайге…

– Настюша, былиночка милая…

Она так и не успела намотать обратно платок, и я погладил ее по темноволосой головке, наклонился к маленькому аккуратному ушку.

– Любушка моя, кисонька. Я отомстил этой твари. Теперь я с тобой. И никуда от тебя не уйду. И обязательно вылечу тебя. Обязательно. Ведь я врач. А у тебя нет ничего опасного.

Эта рана для таежных условий была не просто опасной. Она была смертельной!

Настя пошелохнулась, чуть повернула вверх личико. Я наклонился и поцеловал покрытый холодной испариной лобик.

– Любушка мой, – чуть слышно прошептали посиневшие губы. – Родненький Костушка.

– Я здесь. Я рядом. Я никогда никуда от тебя не уйду. Я теперь навсегда останусь с тобой.

Я точно знал, что «навсегда» – это совсем ненадолго. Максимум на сорок восемь часов. И все…

И все!!!

Я взял Настину влажную ладошку, слегка сжал ее пальцами.

– Былиночка, все будет хорошо.

– Да… Раз ты со мной… Какая я нынче счастливая…

И я ощутил легкое ответное пожатие.

И я ощутил, как у меня по щеке сбежала слеза.

Глава 5 СПАСОВЦЫ

На этот раз братец Игнат ошибся. Ошибся впервые на памяти Данилы, и они не поспели вовремя к тому месту, где должны были перехватить распутную девку-беглянку Настасью. Дорога вокруг болота оказалась гораздо труднее, чем ожидал сын Максимилы, – сплошной сузем, заваленный буреломом. Проехать через него ночью оказалось бы непосильной задачей для любого, но только не для двух спасовцев-скрытников, которых гнала вперед жесткая необходимость и подцерживала вера. Часто приходилось спешиваться и вести коней в поводу, несколько раз они искали обходы особо крупных завалов или небольших болотин. Все это выбило Данилу и Игната из графика. Спасовцы опаздывали примерно на полчаса – верст шесть езды на усталых жеребцах через сузем. Но по милости Божьей сырой ельник наконец сменился чистым бором, и два всадника даже сумели заставить своих жеребцов идти легкой рысью.

По правую руку раскинулось то болото, которое они объезжали, по левую начинался подъем на сопку. Впереди, указывая дорогу, рысил Игнат. Следом за ним, отставая метров на десять, почти прижался к потной холке коня Данила. Стоило закончиться сузему, а с ним и большим трудностям, как спасовца начало неудержимо клонить ко сну. Пытаясь хоть как-то перебороть эту напасть и не заснуть, Данила бубнил себе под нос святые присловия. Присловия помогали мало, и сон все же сморил бы его прямо в седле, но Игнат вдруг резко осадил своего жеребца и вскинул вверх руку. Данила натянул поводья и замер.

Им даже не потребовалось напрягать слух, чтобы расслышать звук россыпи выстрелов, который пронесся над болотом и потонул в окружающих лесах. Перестрелка оказалась короткой, после чего все смолкло, и как не прислушивались спасовцы, замерев на месте, ни единого подозрительного звука до них больше не донеслось. Наконец братец Игнат решил нарушить тишину.

– У них что-то стряслось, – негромко произнес он и несколько раз перекрестил двуперстием пустоту в том направлении, где сейчас должны были находиться Коста, Тихон, Трофим и Настасья. – Да поможет им Бог. – Потом Игнат нежно похлопал по потной холке своего жеребца. – Ворон, молю: расстарайся, вытерпи еще чуть. Скоро приедем, передохнешь. А сейчас еще поработай. – И обернувшись к своему спутнику: – Братец Данила, не отставай, – пустил своего коня в галоп.

Данила устремился за ним.

Но почему-то сегодня Господь не благоволил им в богоугодном деле помощи единоверцам, братцу Трофиму и сестрице Настасье. Должно быть, Настасья, бежав с мирским от общины, согрешила столь сильно, что кара Господня была для нее, ослушницы, неотвратима. И никто из братии был не в силах преступить волю Божью, оказать содействие грешнице. Одним словом, на пути Игната и Данилы вновь встал сырой труднопроходимый сузем с болотинами и буреломом. Он сразу сбил скорость двух спасовцев. Он задержал их еще минут на пятнадцать.

Если в не он, то Настасья, великая грешница, конечно, не получила бы пулю, выпущенную рукой малолетнего нечистивца. Но… На то воля Божья. Они опоздали. Совсем на чуть-чуть…

– Здесь где-то. – Игнат придержал своего взмыленного жеребца и огляделся. Потом пустил коня медленным шагом, внимательно вглядываясь под копыта. Стараясь обнаружить следы, которые обязательно должны были оставить беглецы. Так он успел проехать всего сажен двадцать, когда…

…прогремели два выстрела! Один за другим. Совсем рядом. Казалось, даже за соседними кустами. Конь под Игнатом вздрогнул всем телом, сам же спасовец стремительно скинул с плеча двустволку, взвел курки. В оба ствола загодя были заряжены патроны с картечью.

С ним поравнялся ехавший все время до этого сзади Данила. В правой руке он держал свою новую «тулку». Спасовцы вопросительно переглянулись. И в этот момент громыхнул еще один выстрел. Гораздо мощнее и громче двух предыдущих. С того же самого места.

Конь под Игнатом опять нервно вздрогнул, и спасовец поспешил огладить его.

– Стреляли не из охотничьего, – сразу коротко заметил Данила. – Может, Коста? Ты видел, какое ружье у него?

– Видел. Дай Бог, чтобы Коста, – вполголоса произнес Игнат. – Тогда Божьей милостью, глядишь, живы еще… Осторожнее, братец. Отстань от меня сажен на пять. И езжай следом. Вон туда. – Стволами ружья он указал направление чуть в сторону от того места, откуда только что раздался выстрел.

«Нельзя сразу лезть в самое пекло, – размышлял Игнат. – Лучше повременить, объехать вокруг, приглядеться. Похоже, здесь гуляет сам сатана». Он придержал ружье левой рукой, а правой наскоро перекрестился.

И в этот момент увидел лежавшую на тропе лошадь Настасьи. А чуть поодаль виднелся круп еще одной падшей лошади – кажется, той, на которой должен был ехать Коста. Игнат натянул поводья и взмахом руки подозвал Данилу.

– Видишь? – указал двустволкой на тропу. – Оставайся здесь. Наблюдай. Я поеду туда, посмотрю.

– Позволь мне.

– Нет, я. – И больше не говоря ни слова, Игнат тронул коня вперед.

– Да поможет тебе Господь, – прошептал ему в спину Данила.

Обезглавленный труп, валявшийся возле кустов дикого крыжовника спасовец заметил, еще не достигнув падшей лошади. Он наложил палец на спусковые крючки и направил стволы ружья на кусты. И в этот момент оттуда раздался громкий голос.

– Я выстрелю первым. Бросай двустволку. Слезай с коня.

Голос Косты!

Спасовец облегченно вздохнул.

– Коста, братец, не стреляй. Это я, Игнат. Сын старицы Максимилы. Ты меня помнишь?

– Помню. Как ты здесь оказался? По воле Божьей? – В голосе Косты слышалась злость.

– На все воля Божья, – спокойно ответил Игнат, хотя лежавший всего в пяти шагах от копыт его жеребца кошмарный труп с отстреленной головой вызывал в нем легкую дрожь. – Община направила меня и Данилу следом за вами. Мы должны были вернуть обратно Настасью.

– И наказать остальных?

– Господь с тобой! Зачем нам такой грех?

Коста неожиданно встал во весь рост. Кусты скрывали его по пояс, но Игнат сумел разглядеть, что в руках у него нет оружия. И с облегчением возблагодарил Господа, что он образумил несчастного – тот не намерен стрелять в невинного человека.

– Настасья бы вернулась сама. Я не собирался ее никуда увозить. И, поверь, не собирался ввергать ее во грех.

Игнат отметил, какой у Косты сиплый болезненный голос.

– А где она нынче.

– Здесь. – Коста опустил взгляд вниз. – Она умирает.

А еще Игнат с удивлением увидел, что по щекам Косты текут слезы.

* * *

Как я не пытался протестовать, Игнат дал Настасье выпить какого-то зелья из плоской алюминиевой фляги и минут через десять, к моим удивлению и радости, девушка погрузилась в глубокий сон. Не потеряла сознание, а именно сладко заснула.

– Так ей будет полегче, – заметил Игнат. – Она теперь не чувствует боли. А ты иди, Коста, с Богом. Позволь мне помолиться за душу заблудшую, испросить для нее всепрощения. Иди, иди, братец.

Никуда уходить я, конечно, не собирался. Я и так ощущал чудовищную вину перед девушкой, которую не смог защитить; перед девушкой, которую теперь никак не мог спасти от неминуемой смерти, перед девушкой, которая собой прикрыла меня от этой смерти. Так неужели сейчас брошу ее, умирающую, и отправлюсь заниматься другими делами? Ну нет!

Но спасовец выпроваживал меня подальше от Насти столь активно, что даже начал подталкивать ладонью в плечо.

– Ее надо перевязать, – дернулся было я, но Игнат уже окончательно оттеснил меня от посапывающей во сне Настасьи.

– Я все сделаю сам, – сказал он, и в его голосе мне послышалось раздражение.

– Но я врач. Я лучше тебя…

Не знаю, чем бы закончилась наша перепалка возле умирающей Насти, если бы в этот момент до нас из сузема не донеслись два выстрела.

– Иди, – еще раз подтолкнул меня в плечо Игнат. – Ты сейчас нужен там, а не здесь. А за Настю не беспокойся. Она будет спать, и ей будет хорошо. А Господь ей поможет. Сперва наказал, но теперь будет к ней милосерден. Надо только молиться. Надо испросить у него всепрощения.

«Да пошел ты со своим всепрощением!» – подумал я и поднял с земли дробовик. Бросил еще один взгляд на Настасью и убедился в том, что она продолжает крепко спокойно спать и просыпаться в ближайшее время вроде не собирается. Дай Бог, чтобы было именно так.

В этот момент из пармы донеслись еще два выстрела.

Мне показалось, что я узнал звук «Тигра». Комяк жив! Комяк продолжает войну! Отлично! За-а-амечательно! Хоть одна положительная эмоция. Я внимательно огляделся, чтобы сдуру не напороться на вражью пулю, и поломился через кусты к тропе.

Данилы нигде не было видно – скорее всего, ускакал в сузем на звуки выстрелов. Вороной конь Игната, нерасседланный, стоял, привязанный к тонкой березке. Я бросил на него жадный взгляд, хотел было отвязать, но в последний момент передумал, решив что в суземе увереннее буду чувствовать себя пешком, и крадущейся походкой направился к трупу своей Лошадки. Для начала я собирался достать из брошенного возле павшей кобылы рюкзака «Нимрод» и закрепить его на дробовике, а то в запарке первых секунд нападения совершенно забыл про прицел. Правда, в суземе оптика не нужна, но она не мешает при необходимости пользоваться обычной мушкой. Зато поблизости есть болото с его огромными открытыми пространствами, и кто знает…

Да, в тот момент я подумал о болоте и даже не представлял, как же оказался прав. А пока, укрывшись за павшей лошадью и потея от неотступного предчувствия, что сейчас вот возьму и схлопочу в спину пулю, я никак не мог попасть «Нимродом» на направляющие салазки. Но вот наконец прицел установлен, я облегченно вздохнул.

И тут у меня за спиной затрещали кусты.

Я резко обернулся, взял на изготовку дробовик. Указательный палец дрожал. Так и бился о спусковой крючок, готовый в любой момент судорожно согнуться и вызвать непроизвольный выстрел. По лицу сбегали вниз ручейки пота…

– Это я, Коста, – прошептал Трофим. Он сидел… нет, не сидел. Он лежал на спине своего коня, опершись грудью на черную холку, обильно залитую кровью. Но все равно не выпускал из руки ружья. Все равно продолжал войну. – Подмогай мне спуститься… Я ранен… Кажись, отхожу я… О Хосподи.

В том, что он ранен, не ошибся бы и ребенок, не то что я, врач. В том, что отходит, я тоже не сомневался ни на процент. С такой кровопотерей! С двумя пулями, угодившими в брюхо. И, кажется, перебившими аорту! Да тут не выжил бы и здоровенный детина-спецназовец, уже лежащий на операционном столе кафедры полевой хирургии питерской ВМА[25]. А что говорить про глухую тайгу и далеко не здоровяка спасовца, который еще каким-то чудом умудрялся находиться в сознании?

Трофим свалился с лошади сам. Я лишь успел подхватить его у самой земли. Осторожно высвободил ногу из стремени и опустил спасовца на мягкий мох, сразу забыв о том, что по лесу еще могут бродить недобитые разбойники с охотничьими ружьишками, и любой из них не откажет себе в удовольствии пальнуть мне в спину. В этот момент мне стало глубоко наплевать на войну. В этот момент я в первую очередь был врачом. Врачом, который не был ни на что способен в этих проклятых условиях дикой природы. Уже не спасти малышку Настасью. Уже не спасти и Трофима.

Распроклятие!

Он умер как раз в тот момент, когда до меня донесся стук копыт и треск кустов, через которые ко мне активно ломился довольный Секач. И тут же на своем сером в яблоках жеребце на тропу выехал Комяк. Он бросил пустой взгляд на мертвого Трофима, потом спешился и левой рукой деловито сдернул за шкирку со спины коня еще одного парня. Какого-то совершенно убогого, низкорослого и худого, немногим постарше того, что валялся со снесенной напрочь башкой возле кустов, где сейчас умирала Настасья. Пленный находился в сознании, но со связанными за спиной руками и простреленной голенью, так что, падая с жеребца, не смог сгруппироваться и смачно ткнулся рожей в небольшой трухлявый пенек. Пень рассьшался, паренек громко вскрикнул от боли, а Комяк не обратил на это никакого внимания. Он устало опустился на землю и похвастался:

– Еще одного я замочил. Там, в суземе, валяется… С первого выстрела. С левой руки. Точно в башню. С ружьишком он был, дьк даже и огрызнуться не успел, падла. Представляешь, Коста, ага?

– Что с правой рукой? – вместо того чтобы похвалить снайпера-самоеда, строго спросил я.

– Нашинковали меня. Осмотрел бы, а?

Я и без этого видел, что «нашинковали». На правой щеке запеклась черной коркой кровь – мелочи. Это мне было видно сразу. А вот в том, что весь правый рукав стал темного цвета, приятного было мало.

– Чем тебя? Дробью?

– Если дробью, то крупной. Я чуть не вылетел из седла, когда в меня зазвездячили. П-п-и-идарасы! Рюкзак как раз перед этим вправо переместил, он меня и прикрьш. А так бы кранты. – Комяк усмехнулся. – Видел бы ты этот рюкзак. Лохмотья, бля, да и только! Короче, звездец рюкзаку… Ну козлы отмороженные! Пока по парме за ними гонялся, еще казалось, что все нормалек. А теперича… Ой, быля-а-а!.. Коста, и коня осмотри. В шею он раненый…

– Где рюкзак? Где аптечка?

– Тут где-то сбросил. Говорю же, лохмотья. – Самоед кивнул в ту сторону, откуда только что приехал. – Пройди по краю сузема, сразу наткнешься. Я сейчас возвращался, видел его. Сразу найдешь, отвечаю.

– Ладно, раздевайся пока, – распорядился я и с дробовиком в руках отправился в ту сторону, куда мне указал самоед. Крепко пнув по пути нашего пленного.

Рюкзак я и впрямь обнаружил сразу. И он действительно представлял из себя сплошные лохмотья. Но аптечка была цела, а это главное. Будет чем перевязать Настасью. Будет чем лечить Комяка. И даже, возможно, что-то останется на будущее. Вот только – как не хотелось такого будущего, в котором нам снова потребуется аптечка!

Когда я вернулся обратно (еще раз крепко пнув по пути нашего пленного), самоед уже успел раздеться по пояс. Он устроился поудобнее, опершись спиной на молодую березку, смешно вывернул голову набок и, закатив в сторону и без того косые глаза, пытался высмотреть, что же там такое у него с рукой.

С рукой у него оказался полный ништяк, если исходить из того, что могло быть в тысячу раз хуже. Сильный ушиб плеча и рваная рана предплечья, на которую не мешало бы наложить швы (впрочем, как и на щеку), если бы было чем – вот такой я поставил диагноз, не обнаружив ничего более существенного. Весь удар картечи принял на себя рюкзак.

Пока я возился с перевязкой, неожиданно возле нас объявился Данила. Он спешился, сразу склонился над мертвым Трофимом и коротко спросил:

– Преставился?

– Да, – буркнул я.

– Накрыл бы хоть тело. – Данила перекрестил начинающего коченеть покойника и тут же принялся бубнить себе под нос заупокойную.

Я же, закончив бинтовать Комяка и выковырнув из шеи его жеребца неглубоко засевший кусочек свинца, занялся более приятным делом.

– Ну а теперь обзовись, паскуда! – Я присел на корточки перед пленным, уже утомившимся ждать своей очереди.

– Максим. Макарона – мое погонялово, – прошептал парень и попросил напиться: – Хоть каплю воды.

Воды под рукой не оказалось ни капли, поэтому я двинул щенка по зубам. Несильно – так, чтобы оставался в сознании.

– Напился?

– У меня связаны руки, – упрекнул меня Макс, обильно сплевывая кровью.

– Желаешь, чтобы я тебя развязал? Чтобы мы были на равных? – Я ухмыльнулся. – Но ведь тогда я тебя замочу. Не принуждай меня к этому.

– Все равно ведь замочишь, – прошептал пленный. У него из глаза выкатилась слезинка и соскользнула в мох, перечеркнув грязную щеку блестящей дорожкой.

– Замочу… Или отстрелю яйца и отпущу… Или просто так отпущу… Это как ты будешь отвечать мне на вопросы. Это как ты мне понравишься, мальчик. – Я взял свой дробовик и ткнул ствол в пах трясущемуся от страха Максиму. – О том, что стреляю, предупреждать я не буду. Просто спущу курок, как только мне не понравится твой ответ. И ты останешься без яиц. И без морковки – девичьей утехи. Без наследства, придурок! И тебе не придется платить за операцию по изменению пола. На зоне братва и так сделает из тебя пидараса. Или ты уже Манька? Даже не знаю, как к тебе обращаться… – Я с громким щелчком снял «Спас» с предохранителя и, не обращая никакого внимания на молящегося над мертвяком спасовца, заорал на надрыве – так, чтобы лоха с первых секунд взять на голос, поставить его на измены; так, чтобы он даже и не держал в башке мысли о том, что можно соврать или чуть-чуть затянуть с ответом; так, чтобы у него просто не было времени изобрести хоть какую-то ложь. Этакая мягкая разновидность допроса с пристрастием: – Вопрос первый, сука! Сколько вас было?!!

– Четверо. И собака, Фикса, – всхлипнул Максим.

– Точняк, верю. Где четвертый?!!

– Кто? Егоршу вон, – Максим кивнул в сторону Комяка, – косоглазый убил. Остались еще Косяк и Леша Лиса. Послушай, братуха…

– Ка-а-акой я тебе братуха! – Стволом «Спаса» я сильно ткнул Макарону в промежность. Так, что он взвизгнул. – Как выглядят двое оставшихся?! Отвечать быром!!!

– Ну… Леха, он рыжий. А Косяк… Ему лет пятьдесят…

– Довольно! – перебил я. – Все ясно! Рыжего я замочил. Значит, остался Косяк. Чем вооружен?!

– Нет у него ничего. Но он всю эту кашу и заварил. Главный он.

– Да чего же ты, сука, мне дружка своего сдаешь?!! Да как же тебе, блядь, братва еще язычок не подрезала?!! – Я еще раз от души вонзил ствол дробовика Макароне в яйца. Он опять тоненько взвизгнул. Ну баба – она баба и есть! – Во что одет ваш пахан? В клифт арестантский?

…За десять минут я получил все необходимые сведения. И успел осознать, что влипли мы основательно. Косяк, предводитель всей этой собачьей своры, свалил в тайгу, и, похоже, нам его не достать. А он не дурак. Соображает, что один и без оружия не протянет в парме и десяти дней. А потому лучший для него выход – немедля идти сдаваться на зону. И сдавать нас. Глядишь, это и послужит смягчающим обстоятельством.

До зоны он, таежник, доберется уже к завтрашнему утру. Неизвестно, что там наплетет мусорам, но как бы там ни было, а шухер поднимется конкретный. Мы с Комяком, вроде бы тщательно зализавшие за собой следы, будем проявлены, и за нами опять начнется охота. Снова мусорские засады… Опять гуиновский спецназ… И теперь его уже не заманить ни за какую Ижму. На подобный случай у самоеда в запасе нет никаких военных хитростей.

А если мусора еще и обратятся за помощью к ракетчикам? Если к тому же посулят оплатить все расходы (а оплатить, насколько я знаю, есть откуда)? Что тогда будет! Полк поднимут в ружье – а это не только простые солдаты. Это и вертолет. Это и антидиверсионный взвод, который имеет каждая ракетная часть, – нечто вроде спецназа. Это… Да разве можно не брать в расчет гражданское население, где каждый второй – опытнейший таежник, отличный стрелок и следопыт, изучивший окрестную парму как свою избу? Если за нас объявят награду (а такой вариант очень даже реален), то уже завтра к вечеру мы будем в таком плотном кольце!.. Кольце, из которого не выскользнет даже сам сатана.

– Проклятие! – выругался я и отнял ствол дробовика от промежности Макса. Тот облегченно вздохнул. – Ты уверен, что все рассказал?

– Все, – просипел он. – Как на духу. Теперь мне можно попить?

– Можно. – Я направил «Спас» ему в голову и надавил на спуск…

Данила вздрогнул от звука выстрела, замолк на полуслове и обернулся.

– Еще один, – ответил я на его немой вопрос. – Да воздастся ему за грехи земные его… Данила, где-то остался четвертый из этой кодлы. Нам надо его достать. Мы просто обязаны это сделать! Тихон мне не помощник, он ранен. Я рассчитываю на тебя.

Я уже настроил себя на то, что спасовец откажется принимать участие в поисках, не оставит покойного единоверца ради очередного «убивства». Был намерен идти один – сам не знаю, куда; сам не знаю, зачем. А Данила пусть остается со жмуриком. Исполнять свой долг. Бубнить молитвы и песнопения. Общаться с Господом Богом.

Но спасовец решительно встал с колен, молча поднял с земли свою еще необстрелянную «тулку», свистнул собаку, прицепил ей к ошейнику длинный поводок из сыромятного ремешка, вскочил на своего жеребца и лишь тогда открыл рот:

– Однако поехали. И да поможет нам Бог.

– Да поможет вам Бог, – ехидно продублировал самоед, продолжавший удобно сидеть, опершись спиной на березку. С «Тигром» у левой руки. С правой рукой на перевязи из уже ставшего грязным бинта. Совершенно не беспокоясь о том, что остается в компании двух жмуров и мертвой кобылы.

Я устроился на коне Комяка, отметил, как неудобны мне высокие стремена, отрегулированные под рост самоеда, и, тронув повод, тоже пробормотал:

– Да поможет нам Бог.

Хотя, по-моему, тогда нам уже не мог помочь ни Бог, ни черт, даже если бы в обмен я предложил ему свою душу. Нам мог помочь только счастливый случай. Из числа тех, что случаются с вероятностью один на миллион.

* * *

У меня не было никаких надежд на то, что Секач окажется хорошей ищейкой. Он ведь лайка, а эта порода больше приучена водить носом поверху, искать дичь на ветках, а не идти по следу, уткнувшись мордой в землю. К счастью, оказалось, я ошибся.

Уже через минуту лайка привела нас к тому месту в распадке, где уркаганы устраивали на нас первую засаду, а потом разделились. Трое ушли на смерть, а четвертый, подлец, нахлобучив своих корешей на чистое палево, зашхерился в парме и стал ждать результатов. Я не испытал бы ни малейших угрызений совести, посылая пулю в этого иуду.

– Собачка с ним должна быть, говоришь? – спросил Данила, спешиваясь и внимательно осматривая крутой склон распадка.

– Ты сам же все слышал. При тебе же допрашивал.

– Не до того мне было, чтоб слушать. Братца Трофима я провожал, – напыщенно заметил Данила.

– Да, собака была.

– А кличку тебе этот лешак не назвал?

Я удивился: какого дьявола спасовцу кличка собаки? Уж не надеется же он, в самом деле, что сейчас сложит руки трубочкой, заорет на всю парму: «Фикса, Фикса, девочка!» и собачка уже тут как тут? Кстати… Фикса. Точняк, Фикса. Максим назвал ее кличку совершенно непроизвольно, хотя я об этом и не спрашивал.

– Фикса, – процедил я сквозь зубы, продемонстрировав всем своим тоном, что отмахиваюсь от пустого бессмысленного вопроса. Но оказалось, что не такой уж он и бессмысленный.

– Девочка, значит! – обрадовался Данила. – Господь благоволит нам. Може, брат Коста, и не тако греховное мы творим? Богоугодное даже, от бесовщины мир избавляем… Секач сейчас по следу этой собачки пойдет, не собьется. Даже если она не текучая, прости меня, Хосподи, – спасовец торопливо перекрестил себе рот, – то все одно не собьется. Девочку он, супостат, не упустит. И уж ни с кем не попутает. Секач, подь сюды, ладненький. А чего тебе дам!

Дал Данила кобелю что-то такое, что наставило его на след сучки, и довольный Секач, радостно тявкнул, закрутил в тугой крендель пушистый хвост и натянул поводок. Мы вышли на след. Мы принялись крутиться по сузему. Рискуя переломать коням ноги. А себе, соответственно, шеи.

– Это ладненько, – пояснял мне по ходу дела Данила, – что собачка у них долго по парме пробегала, уморилась, родимая, лапы себе посбивала. Вот и идет все рядом с хозяином. А еще пуще того, ежели он ее держит на поводке.

Насколько я понял из нашего маршрута, когда мы шли по следу, и из лаконичных объяснений Данилы, – Косяк, пока в лесу велась перестрелка, трусливо отсиживался в кустах примерно в полуверсте от места событий. Потом осторожно отправился на разведку – узнать, какая из сторон взяла верх, – и даже недолго лежал всего шагах в сорока от нас, в тот момент, когда спасовец отпевал Трофима, а я учинял допрос Макароне. И орал ведь при этом на всю округу, так что Косяк слышал каждое слово. В результате он понял, что дело приняло такой оборот, когда сдаваться в плен бесполезно. Пора делать ноги. Как можно скорее! Как можно дальше! И он рванул, но не на юго-запад, к спасительной зоне, как следовало ожидать, а на юго-восток, к болоту, из которого мы выбрались сегодня утром… Когда нас было еще четверо. Когда был еще жив Трофим. Когда еще не была смертельно ранена Настя. Эх, знать бы все наперед…

– Какого черта его понесло в эти трясины? – удивленно спросил я, и Данила недовольно поморщился.

– Не поминай нечистого, – сделал он мне замечание и перекрестился. – А в парму этот лешак не идет, потому как разумеет отлично: на лошадях да с собачкой мы по следу его скоро настигнем. И тогда пощады не жди. А вот в болотах он думает затеряться, след свой в воде замочить, дабы Секач его потерял. Да тока не знает, болезный, не ведает, что Господь нам помогает. Не уйтить ужо от кары Господней. К ночи отправим мы этого беса, прости меня Хосподи, на суд Божий, – пообещал мне Данила и пустил коня по звериной тропе бойкой рысью.

Уверенность спасовца передалась мне, я улыбнулся зловеще и выслал коня шенкелями. Он перешел на легкий галоп. Как будто и не было позади двух изнурительных дней пути через болото и сузем. И не было ранения в шею, из которой я час назад выковыривал кусочек свинца. «Хороший жеребец Орлик», – порадовался я и, на ходу похлопав его по потному крупу, негромко сказал:

– Мы с тобой не то, что до Кослана доскачем. До самого Питера, парень. Я покажу тебе Аничков мост и Медного всадника…

Данила не слышал, что такое я там бурчу себе под нос. Он уже выехал на край болота и сразу указал мне на маленькую серую человеческую фигурку, торопливо пробиравшуюся через кочкарник в направлении гривы, на которой мы провели сегодняшнюю ночь. Рядом с Косяком – а в том, что это был он, я даже не сомневался – маячила белая точка. Собака. Все сходится. У меня отлегло от сердца. Теперь эта сволочь от нас не уйдет!

– С версту уже отошел, – заметил Данила. – С ружжа не достать. «Хотя бы подранить, – подумал я. – Тогда бы догнали его без проблем. Вот ведь геморрой подкинули проклятые урки! Носись теперь по болотам за одним из этих ублюдков, когда и так нету времени!.. Да и бинокль, как назло, забыл в рюкзаке. Правда, остался еще "Нимрод", который – как знал! – установил на дробовик…»

Я спешился и выбрал место, где можно было удобно лечь, опирая ствол «Спаса» о поваленную березу.

– С ружжа не достать, – уверенно повторил спасовец, но все же, не слезая с коня, наблюдал за мной с большим интересом.

– Попытаюсь.

Я припомнил, что мне в свое время рассказывал самоед. Прицельная дальность у «Спаса-12» – 500 метров. Сейчас до цели в два раза дальше. Правда, «Нимрод» рассчитан на такую дистанцию. Но от этого не намного легче. Рассеивание пуль настолько большое, что попасть в Косяка – тем более, мне, дилетанту, – можно только случайно. Эй, где ты там, госпожа Удача?

Если верить показаниям дальномера, до цели было метров восемьсот – девятьсот. Всяко не километр. Уже легче. Я отрегулировал «Нимрод» на эту дистанцию, включил лазерный целеуказатель, и на спине медленно пробиравшегося через кочкарник мужика вокруг перекрестия прицела задрожал маленький красный кружочек. Мягко, как меня и учили, надавил на спуск. Мимо! Еще один выстрел… еще один промах. Я отнял глаз от окуляра и перевел дыхание.

– Черт! Распроклятие!

– Не поминай нечистого, братец.

Я снова плотно прижался к наглазнику.

Выстрел!

Есть!!!

Всего с третьей попытки!

Серая фигурка упала. Уткнулась рожей в глубокий мох. В шестикратный «Нимрод» я четко видел, как Косяк лежит без движения, а вокруг него суетится белая лайка.

– Кажись, угодил ты в него, – с удивлением заметил Данила. – А може, придуривается. Будто поранен. А ночью подымется и ищи-свищи ветра… Надыть проверить.

– Пошли, – с энтузиазмом откликнулся я.

– Не-е-е, братец. Ты тута лежи. Меня прикрывай да за конями приглядывай. А я уж, кабыть, и сам. С помощью Божьей. – И спасовец, закинув за плечо свою «тулку», отправился через болото к Косяку – то ли мертвому, то ли раненому, то ли придуривающемуся. А я так и остался лежать за толстым стволом березы, поставив «Спас» на предохранитель и с трудом борясь со сном. Что за проклятый выдался день! И вообще что за проклятое выдалось путешествие через тайгу! Я ожидал, что это не будет легкой прогулкой с пикником на природе. Но даже в самом жутком ночном кошмаре мне не могло бы пригрезиться, что из этого выйдет такое! С тяжелой болезнью, с перестрелками, с трупами. С потерей Настюши…

Эх, Настя-Настена, и зачем же ты связалась со мной, непутевым?

Данила наконец дошел до Косяка, снял с плеча «тулку», отпихнул ногой бросившуюся на него собаку. Я наблюдал за всей этой картиной через «Нимрод». Спасовец долго стоял возле поверженного противника. Тот наконец пошевелился, перевернулся на спину, но подняться на ноги и не пытался.

Они о чем-то мирно беседовали минут десять – пятнадцать, и я уже начал нервничать: «Что ж так долго? Исповедует, что ли, святоша мужика перед казнью? Зачитывает ему приговор? Какого черта?! У нас и так совсем нету времени. До темноты надо похоронить Трофима. Еще избавиться от трех трупов. Что-то придумать с павшими лошадьми. И главное: мне скорее надо к умирающей Насте!!! А они там рассусоливают, словно старухи на скамеечке возле подъезда…»

Данила хладнокровно направил ствол «тулки» в голову Косяка. Через мощную оптику я четко видел, как тот широко открыл рот, мне даже послышались отзвуки отчаянного предсмертного вопля. Потом моих ушей достиг сухой хлопок выстрела. Еще один выстрел – на этот раз по собаке. Данила закинул «тулку» за спину, наклонился и поволок труп к ближайшим зарослям осоки. Тоже верно. Нехорошо жмуру валяться вот так, на обозрении. А в высокой осоке хрен так сразу его и найдешь. Пока Косяка обнаружат – если вообще обнаружат, – мы будем ох как далеко отсюда. Нас будет уже не достать. Я очень на это надеялся…

– Ты угодил ему точно в хребет. Ноги отнялись, – доложил мне по возвращении спасовец. – О пощаде просил. Каялся, аспид. Дык чего передо мной? Перед Господом каяться будет. К нему его на исповедь и отправил.

Я был несказанно поражен тому, как хладнокровно богобоязненный спасовец добил мужичка-подранка. И как цинично теперь об этом рассказывает.

– Не по-божески это, что земле его не придали, – высказал свое мнение я, устраиваясь в седле. – Да и собака-то их не виновата ни в чем.

– Касаемо лайки – то так, – согласился Данила. – Да тока она к утру уже прибегла в домой. Глядишь, народ бы там всполошила, сюда бы, не приведи Господь, кого привела. Нехорошо это нам. Хотя и жалко тварь божью. – Он помолчал, подтягивая на жеребце подпругу. Потом вскочил в седло, шлепнул коня ладошкой по крупу. – А касаемо того, что демона этого не хоронили. Дык пущай его зверье подберет. Неча антихристовым отродьем землю поганить… Поехали, Коста, хоронить Трофима.

Я молча пожал плечами и направил Орлика в чащобу сузема, размышляя о том, что мне никогда не суждено усвоить те принципы, которыми руководствуются скрытники. С одной стороны фанатичная набожность, сплошные песнопения и молитвы, ласковые словечки и поцелуйчики… «Грех, грех, грех. То не по-божески…» И вдруг для меня открывается, что, оказывается, совершенно по-божески добивать раненого и припрятывать его труп в зарослях осоки: «Пущай зверье подберет. Неча землю поганить антихристовым отродьем…» М-да, спасовцы-спасовцы… Впрочем, не мое это дело, как вы живете и чем питаетесь. И вообще, сейчас мне положено беспокоиться совсем о другом: как там бедняжка Настасья?

О Боже! И правда! Настасья!!! Увлекшись своими проблемами, я не видел ее уже несколько часов!

Я дал коню шенкелей, и он сразу же перешел с шага на бодрую рысь.

Как житейская пища

Пребывает печали непричастна?

Кая ли слава

Стоит на земли неприложна?

Вся сени немощнейша

И вся сна прелестнейша:

Во един час

Вся сия смерть приемлет.

Но во свете, Христе, лица Твоего

И в наслаждении Твоея красоты,

Его же избра

Покой, яко человеколюбец[26].

Игнат и Данила по несколько раз перекрестили двуперстием мертвого Трофима, обернутого за неимением савана в кусок грубой холстины. Потом вдвоем они аккуратно опустили негнущееся окоченевшее тело в узкую глубокую – чтобы не докопался медведь – могилу.

– Да будет земля тебе пухом, – вразнобой продекламировали спасовцы и синхронно отдали покойному прощальный поклон.

Неуклюжий восьмиконечный крест Данила связал из тонких березовых веток и, оставшись недоволен своей работой, заметил:

– Потом приеду, сменю. Сейчас времени нету толком заняться.

Мы не стали тратить время на рытье могилы для троих сопляков, просто закидали трупы ветками, и Данила все с той же циничностью, которая так и перла сегодня из него наружу, снова заметил:

– Зверье подберет. А нам поспешать надо, братец…

– Куда поспешать? – поразился я. – А Настасья? Надо дождаться…

…Настя все это время так и продолжала спать непробудным сном Спящей Красавицы. Уж не знаю, чем таким опоил ее Игнат, но я был рад, что девочка хотя бы не мучается от мучительной боли. «Пусть она так проспит до своего последнего часа», – желал я, сидя возле нее примерно через час после того, как закончились похороны Трофима. Игнат и Данила приготовили на костре похлебку и сейчас хлебали ее своими деревянными ложками. Предлагали мне, но у меня совершенно не было аппетита. Приглашал перекусить и пировавший у другого костра Комяк, но я, особо не церемонясь, послал его подальше. Я не хотел покидать Настасью.

У нее начался жар – скорее всего, уже вовсю развивался перитонит, от которого ей и суждено было умереть. Из-за наркотика, которым ее опоил Игнат, пульс был замедленным, но четким. Вокруг талии была наложена аккуратная тугая повязка из чистой тряпицы. Настя лежала на удобной подстилке из сухого мха, накрытого холстиной. Колючие ветки вокруг были подрезаны, в кустах к тропе был проделан широкий проход. Короче, пока мы играли в войну, Игнат здесь времени даром не тратил. Я был благодарен ему за это…

– Коста, прощайся с Настасьей. – Я задумался и даже не слышал, как он подошел ко мне. – Мы уезжаем.

– Как уезжаете?! – подскочил я. – С ней?!! На лошади?!! Да вы свихнулись! Настя не выдержит и часу такой дороги!!! А вам пути больше двух дней!

– Лучше это, чем здесь оставаться, – спокойно ответил мне спасовец. – Здесь недалече есть скит. Даст Бог, к вечеру доберемся. И ее довезем.

– Не довезете!

– На все воля Господня, – вздохнул Игнат. – Не довезем, так хоть похороним достойно. А мучиться она не будет, Коста. Она будет спать.

– Она умрет!!!

– На все воля Господня, – повторил спасовец и, развернувшись, пошел собираться в дорогу, давая мне понять, что тема исчерпана; вопрос решен окончательно.

А ко мне подошел самоед, присел на корточки рядом, дотронулся до плеча.

– Коста, братан, так действительно будет лучше. Если ей все равно суждено помереть, так пусть это произойдет не в суземе, а в родной для нее обстановке. Неужели ты не слышал про людей пожилых или, скажем, смертельно больных, которые возвращаются с чужбины, где уже вроде бы обжились, на родину только затем, чтобы там помереть. Им плохо, им больно, но они едут. Да даже дикий зверь предпочитает сдохнуть у себя в логове. А ты хочешь, чтобы Настасью закопали здесь в суземе рядом с Трофимом, вместо того чтобы по-человечески, по ее вере похоронить на их кладбище. И это только ради того, чтобы она промучилась здесь, в тайге, несколько лишних часов. Если бы ты сейчас мог спросить ее, что бы она предпочла, как думаешь, что бы она ответила?

Я с удивлением посмотрел на самоеда. Впервые за все время, что мы вместе, я видел его таким! Он говорил как по писаному, он в несколько слов убеждал, как дорогостоящий адвокат. Похоже, что этот косоглазый обладал всеми возможными человеческими качествами – и хорошими, и плохими. Он не пропал бы нигде.

…А действительно, что бы предпочла Настасья? Я знал ответ на этот вопрос. И я не сомневался в правильности ответа.

– Коста, пора, – напомнил мне подошедший к нам Игнат.

Я молча кивнул и, наклонившись, крепко поцеловал Настю в горячие губы. Потом поднял взгляд на спасовца и глухим голосом спросил:

– Можно, я донесу ее до лошади?

– Ради Бога.

Я поднял с подстилки невесомое тельце. Данила подвел поближе своего жеребца и ловко вскочил на него позади седла. Он наклонился ко мне, протянул руки, ожидая, когда я передам ему Настю, но я просто был не в силах сделать это. Отдать кому-то эту девчушку?!

Отдать ее смерти?!!

Не-е-ет!!!

Я стоял, как столб, крепко прижимая к себе ее горячее тело, и кусал губы.

– Коста! Мы очень спешим.

Я коснулся губами Настиной щечки. И наконец передал девушку спасовцу…

Вялую и неживую, ее усадили в седло, и Игнат крепко привязал ее к Даниле. Потом ловко вскочил на своего вороного коня. Я наблюдал за всем этим как сквозь туман.

– Коста. Тихон. Прощайте, братцы. – Голос Игната доносился до меня тоже как сквозь туман. – Завсегда заходите в благодать нашу, как от забот мирских утомитесь. Примем. Дорогу вы знаете. Да поможет вам Бог.

Я скрипнул зубами и заставил себя очнуться. И прохрипел:

– С Богом, братцы. Спасибо за все. – И несколько раз перекрестил их двуперстным крестом. Не знаю, имел ли я право это делать.

Но я сделал от чистого сердца. И стоял, не в силах сдвинуться с места, посреди звериной тропы, пока два коня с тремя всадниками не скрылись из виду.

А слева шумел на ветру темный сузем, в котором сегодня нашел свою смерть Трофим.

А справа, забытая спасовцами, покрывала подстилку из мха тоненькая холстинка. И, возможно, еще сохраняла тепло худенького тела Настасьи.

Глава 6 ЕЩЕ НЕМНОГО, ЕЩЕ ЧУТЬ-ЧУТЬ

Всю ночь я отчаянно мерз, несмотря на то, что напялил на себя из одежды все, что только было возможно. Да и пуховый спальник был рассчитан на ночевки в зимнее время. И, несмотря на это, все мое тело так колотило от холода, словно я лежал не на мягкой подстилке изо мха и елового лапника, а на вибростенде.

К тому же меня ни на секунду не отпускали гнусные мысли.

Усилием воли я заставил себя хоть на время забыть о Настасье. Думать о чем угодно, но не о ней! Вроде бы получилось – я начал грызть себя за то, что я наконец стал настоящим убийцей. Отчалившись по мокрой статье ровно четыре года, только сейчас на самом деле переступил черту, отделяющую обычного мирного обывателя… Да что там, обывателя? Отделяющую даже простого «бытовика» от хладнокровного киллера.

Смешно? Задним числом совершил именно то преступление, за которое отбыл пятую часть срока. Смешно… или страшно? Страшно ощущать себя уже в некоей иной ипостаси. Каким-то совсем другим человеком, нежели был еще утром.

Косоглазый солдатик, который во время первого неудавшегося побега пытался подбить меня из «калаша», чтоб заслужить десятидневный отпуск, в счет не идет. Я тогда швырнул в него нож, опередил на считанные секунды, и все это происходило в честном бою. При равных шансах. Вернее, шансов у цирика было куда больше! Не в пример больше!! Его АК-74 против моего «охотника»… Нет, за продырявленную печень того самоуверенного оленевода я себя винить не могу.

Как не могу себя винить (хотя и с огромной натяжкой) за солдата, которого пырнул ножом в спину как раз в тот момент, когда тот находился в «интересном положении». Западло, конечно, убивать так – не лицом к лицу, – но я действовал по правилам партизанской войны. На меня объявлена травля, я вне закона, меня имеет право замочить любой мусор без каких-либо предупреждений, и ему за это не будет ничего, кроме наград и поощрений. Так значит, я тоже имею право уничтожить любого мусора, если от этого мне будет какая-то выгода. Натянутое оправдание, но оно все же имеет право на жизнь.

Так же, как нет греха у меня на душе за того рыжего пацана, которому я сегодня снес из «Спаса» череп. Я действовал в состоянии аффекта. Сперва он имел возможность прикончить меня, но промахнулся и вместо этого убил совершенно безобидную девочку. Потом возможность ответить ублюдку получил я… И вот результат.

Но вот второй щенок, безоружный, связанный, которого я расстрелял совершенно без зазрения совести! И третий – тот, что мечтал убежать от нас через болото… тот, который так хотел жить!.. тот, которому я хладнокровно целил в спину, искренне сокрушаясь после каждого промаха.

Что-то со мной произошло. Что-то у меня в душе надломилось. Возможно, только сегодня, когда увидел смертельную рану Настены. А возможно, еще тогда, четыре года назад, когда осознал, как жестоко и подло меня подставили, и сразу, только-только прозрев, настроил себя на то, что если будет такая возможность, я буду мстить. Я начну убивать. Я пойду по трупам для достижения цели всей моей жизни. Наверное, уже в те дни во мне начала формироваться психология палача, которая позволяет хладнокровно наводить ствол дробовика в лоб связанной жертве и нажимать на спусковой крючок…

За всю ночь я смог сомкнуть глаза лишь на пару часов, а дождавшись, когда на улице хоть чуть-чуть рассветет, поспешил из палатки наружу, чтобы разложить огромный костер – огромный-огромный, до самого неба! – и у него наконец согреться. И, откинув в сторону полог, был поражен… Все вокруг было покрыто снегом. И снег продолжал валить сплошной непроглядной стеной. Огромными мокрыми хлопьями. Очередной сюрпризец от Тиманского кряжа?

– С до-о-обреньким утречком! – иронически пропел я, и Комяк тут же дернулся у себя в спальном мешке.

– Коста, че там?

– Зима.

– Ништя-а-ак. – И самоед начал выбираться из спальника. – А ведь еще ввечеру задул сиверко. Случается такое здесь в сентябре.

– И надолго это? – спросил я.

– Всяко бывает. Нехорошо это, Коста.

– Да уж! Бр-р… Холодрыга!

– Холодрыга, черт с ней… – задумчиво пробормотал Комяк. – Хуже, что след за собой оставлять теперь будем. Да и для вертолета мы как на блюдечке. Ладно, Коста, как сказали бы наши друзья-нетоверы, на все воля Божья. А потому по-быстрому раскладывай костерок. Чифирнем, децл чего-нибудь сшамаем, по-бырому соберемся и поскачем. Не хрен рассиживаться. Подальше надо сегодня отъехать. Глядишь, подфартит, так и до Мезеня доберемся. Хавки пока завал, к схронам крюков можно не делать. Момент будем пользовать. Вылазь, вылазь. Рекорд нынче ставить будем.

Для экономии времени опять пришлось вспомнить о концентрате. На то, чтобы пропитать его кипятком, давясь, затолкать себе в глотку и закусить отраву сухарями, ушло минут десять. Пять минут пили стремительно остывающий чифир. Еще пятнадцать минут я потратил на упаковку тяжелой, облепленной мокрым снегом палатки. Окажись я в армии, то своей расторопностью не смог бы дать повода для недовольства самому взыскательному старшине. Но находящийся на больничном Комяк, сидя на корточках возле костра и грея над ним больную правую руку, взирал на меня косыми глазами с таким выражением, будто жалеет, что связался со мной, неумехой, и больше никогда никуда… Когда я наконец был готов в путь, он все же не удержался и лаконично заметил:

– Долго, – и ловко, хоть и однорукий, взобрался в седло.

В этот день мы и правда сумели поставить рекорд – проехали не меньше восьмидесяти километров. Возможно, по той причине, что на Тиманском кряже характер тайги изменился, и нам почти не приходилось пробираться через захламленные буреломом суземы; и ни одного, самого крошечного болотца не встретилось у нас на пути. В основном, мы бодро рысили по узким звериным тропам, которые самоед безошибочно угадывал под тонким слоем свежего снега, или через сосновые или лиственничные боры. Да все это было бы не сложнее верховой прогулки через городской парк, если бы не погода!

Снег прекратился, стоило нам отправиться в путь, но сильный ветер, задувающий с севера, не думал ослабевать. И оказалось, что хваленый итальянский камуфляж, в который я был облачен, совершенно не предназначен для нашей северной капризной погоды – теплая, почти невесомая куртка, которая не пропускает ни холода, ни дождя, отлично вентилировалась порывами злобного сиверко. Впрочем, так же как и шерстяное белье. И даже плотные, но тонкие кожаные перчатки, рассчитанные исключительно на защиту от гнуса.

Итак, мне оставалось стучать зубами, с ужасом думать о том, что может случиться рецидив пневмонии, и завидовать Комяку, которому, казалось, все было до фонаря. Экономно прикладываясь к маленькой фляжке с неразбавленным спиртом, который я выделил ему по случаю болезни, он находился в превосходнейшем настроении, мурлыкал себе под нос какие-то национальные напевы, беспрестанно дымил «Беломором».

И так тринадцать часов – если не брать в расчет куцый часовой перерыв посреди пути – до того момента, пока не начало смеркаться.

– Здесь остановимся, – наконец распорядился Комяк, и я, усталый и окоченевший, чуть не вывалился из седла. – Костер разложи. Я конями займусь, дабы не попростыли. Плечо-то вроде бы отпускает.

Самоед выпростал прямо на снег свой заплечный мешок, который теперь использовал вместо «погибшего» рюкзака, и принялся обтирать им лоснящиеся от пота бока лошадей. А я ломал хворост и краем глаза следил за жеребцами, безмятежно уткнувшимися в торбы с ячменем, поражаясь: «И что же это за зверюги такие?! Пробежали под седлом бодрой рысью почти сто километров через тайгу, без глотка воды, без пучка сена, и хоть бы хны! Вспотели, да и только. Не то что я, отбивший себе всю задницу и бродящий сейчас в поисках хвороста в раскорячку, будто медведь».

– А ты молодцом, – заметил Комяк, подсаживаясь ко мне возле костра, когда закончил все дела с лошадьми – обтер, напоил, дождавшись, когда остынут, и, стреножив, пустил пастись под надзором универсального помощника Секача. – Все ждал, когда пощады запросишь. Ан нет, выдюжил. Зашибись, что нынче много проехали. Завтра бы еще так. А потом денек бы передохнуть. Коники-то они – не железные.

– А я-то уж думал, что им и износа не будет, – с улыбкой заметил я. – Медведь там или волки на них одних не нападут?

– Секач там. Дичину почует, предупредит. Да и кони, чуть что, к костру подойдут, – заметил Комяк и засыпал в кружку заварку для чифиру. – А рука-то в натуре отходит, братан. Глядишь, завтра все будет ништяк.

Я очень надеялся, что ништяк все будет не только завтра. Вот доберемся без проблем до Кослана, и ништяк будет всегда.

В отличие от прошлой ночи, которую из-за холода провел почти что без сна, на этот раз я дрых как убитый. То ли сиверко угомонился, и стало теплее, то ли я настолько измучился за прошедший день, но наутро Комяк сумел растолкать меня с неимоверным трудом.

– Ну ты, братан, и щемить. Вымотался вчера, – отметил он, когда я еле-еле выбрался из палатки. – А еще понты гнул: «Неча, мы ищо повоюем…» Повоюем, братан, куда надо четко прибудем. Верст двести осталось всего… Поспешай давай, не рассиживай… И погодка навроде наладилась.

Северный ветер действительно успокоился, выглянуло солнце и уже к полудню оно без следа растопило остатки вчерашнего снега. Мы форсировали вброд две мелких каменистых речушки, миновали лиственничный бор, потом битый час продирались через частый молодой березняк и снова ехали через просторный величественный бор. И вдруг совсем неожиданно выскочили на большую заброшенную делянку. Сначала впереди между деревьями появились просветы, потом мы миновали узкую полосу густого подлеска – неотъемлемого спутника границы леса – и растерянно замерли на опушке.

И вправо, и влево, насколько хватало глаз, тянулось пустое пространство – пни, непроходимые завалы из сосновых ветвей и верхушек, а промеж них молодые двух-трехлетние сосенки и лиственнички. И лишь километрах в трех впереди темнела полоска хвойного леса.

– И не объехать, не пройти, – с сожалением констатировал я. – Такой валежник, что ноги не только коням, себе переломаем.

– Ништяк. Не поломаем, – не согласился со мной самоед. – Кони не дурнее тебя. Вылазь из седла. Отдохнем здесь на опушке, позырим, что в округе творится. Вырубка старая, годка два, как здеся работали, а всяко присмотреться не лишне.

На этот раз мы не стали раскладывать костер. Я размочил брикет концентрата утренним чаем из фляги и, усевшись на пень, занялся истязанием своего желудка. Комяк же, на ходу хрустя сухарем, отправился на разведку. И вернулся довольно скоро.

– Дорога там есть, – доложил он, – по которой лесины таскали. Проедем по ней. А там, глядишь, еще куда выберемся.

– На людей не напоремся?

– А хрена им делать тут, Коста? Делянку выбрали и в другое место свалили, – ответил Комяк. – Правда, вдоль Мезеня дальше посады пойдут. Лесорубы живут там да сплавщики. Но нынче все они на реке, лес до Кослана спускают. В парму и не суются, разве с ружжишком. Да бабы ихние по грибы да по красные ходят. Но оне недалече, бабы-то, возле посадов. Так что, я думаю, никого не встретим мы тут.

– А к реке что, не пойдем?

– К Мезеню-то? Не-е-е… – Комяк уже взгромоздился в седло и дожидался, когда я подтяну подпругу. – Чу! – Он вдруг застыл, привстал в стременах, приложил ладонь к уху. Я насторожился, мне послышался какой-то далекий шум. – Быром в лес!

Два раза приглашать меня не пришлось. Я уже все понял. Вертолет, будь он неладен! Тот ли, наш старый знакомый, или другой? Почтовый или военный? Дружественный нам или враждебный? Не все ли равно? Прятаться, прятаться, прятаться!!! Ни в коем случае не обнаруживать себя перед людьми – основное условие того, что мне удастся в конце концов добраться до малины в Кослане. И соблюдать его, это условие, теперь будет все труднее и труднее с каждым шагом вперед, с каждым последующим часом. Несмотря на оптимистические прогнозы самоеда насчет того, что никого здесь не встретим, я вспоминал рассказы о том, что вдоль Мезеня леспромхоз на леспромхозе, делянка на делянке. Да и вроде бы здесь, как и в Ижме, есть какие-то захудалые зоны. А значит, какой-нибудь местный отдел УИНа. А где УИН, там и геморрои…

Вертолет прошел довольно низко вдоль полосы вырубки, и я определил в нем военный «Ми-8», возможно, тот самый, что мы уже когда-то видели.

– Ищет кого-то, – заключил я. – Возможно, что нас. А может, тех четверых.

– Не-е-ет, Коста, братан, – уверенно заявил самоед. – Искать их будут по направлению к Магистрали. Или поближе к зоне. А здесь… Не-е-ет, Коста, далековато мы уже оттуда отъехали. Тем четверым в эту сторону пехать без понту, и там, – он показал пальцем на небо, – это понимают. А керосин впустую жечь им не в масть. Так что не менжуйся. Летит вертушка по своим делам и летит. И хер с ней. Пролетит, пойдем дальше.

…Тогда я не знал еще, что приключения и невзгоды, столь многочисленные за триста с небольшим километров, к тому моменту преодоленных мною от Ижмы, наконец решили оставить меня в покое и, безнадежно махнув рукой на беглого зека, отступились, отправились искать себе новую жертву. Разве что, дабы жизнь совсем не казалась медом, тайга напоследок подогнала нам в гости большого медведя, который всю следующую ночь бродил неподалеку от нашего стана, нервировал Секача и коней и не давал никому спать. И порой нахально рыкал из темноты, объявляя, кто здесь хозяин.

Я, надев ПНВ, долго разглядывал огромную тень, то исчезавшую с обзора, то вновь возникавшую промеж толстых сосновых стволов. Предложил посмотреть и самоеду.

– А хрен ли, – отмахнулся тот от меня, – муравейника не видел, что ль, никогда. Шел бы он в жопу.

И Комяк полез дрыхнуть в палатку.

А медведь до рассвета продолжал трещать кустами и озабоченно пыхтеть всего в двадцати метрах от нас, беспокоясь, что мы можем надолго обосноваться на его территории. Впрочем, на его место мы не претендовали и уже с первыми солнечными лучами отправились в путь, спеша добраться до заветной малины.

Часть II ИЗ РУК В РУКИ

Глава 1 Я БАНДИТ, МЕНЯ ТРУДНО ЛЮБИТЬ

– Кого лешак несет в познотищу таку? – прокряхтел из-за двери сиплый голос и зашелся в долгом приступе кашля бывалого курильщика. – Кому тама неймется? Вот кобеля как спущу! Утра дожидайтеся!

– У самих кобель есть, Ирина, – радостно пропел самоед. – Поболе твоева. Отпирай, отпирай, твою мать. Принимай гостей дорогих и незваных, а то дверь ща, бля, как вышибем.

Прокуренный голос сказал:

– Ой… Тихон, не ты ли?

– Ишь, курва, признала, – негромко похвастался мне Комяк и снова обратился к запертой двери: – Нет, не Тихон. Мылыция. Отпирай, старуха, давай. Отпирай, там и увидишь.

Загремел засов, дверь приоткрылась, и мне в лицо ударил яркий луч карманного фонаря. Я зажмурился и вытерпел несколько секунд, пока хозяйка изучала мой портрет. Потом луч переместился на Комяка.

– Ха-а-а! – тут же радостно прохрипела хозяйка. – Тихон, и правдыть! Черт косоглазый! Ну, блин, как знала. Как нутром чуяла, что это ты ко мне ломишься, спать не даешь. Давно уже ждем. Вдвоем вы?

– Ага.

– Ну так проходьте в избу, – наконец позволили нам.

Я сделал шаг в темные сени, пропахшие какой-то кислятиной, и тут же эту кислятину, похоже, и выплеснул на пол, опрокинув ведро, оказавшееся у меня на пути.

– И что за ведмедь! – беззлобно просипела Ирина. – Ладныть, потом подотру. Проходь в горницу дале.

«Черт ее знает, ведьму, – подумал я, – где у нее эта горница? И сколько еще ведер со свиными помоями расставлено у меня на пути?» Но в этот момент в сенях наконец вспыхнула яркая лампа.

Первым делом я внимательно разглядел хозяйку. А она еще раз изучила мою физиономию. Вот так стояли посреди лужи из поросячьего пойла и секунд десять пялились друг на друга.

Я ожидал увидеть этакую бабу-ягу, местную старуху-вещунью в неопрятной ночной рубахе, с отвисшей грудью и седыми космами, распущенными по костлявым плечам. Но все оказалось не настолько ужасным. Передо мной стояла женщина в длинном японском халате с иероглифами и танцующими журавлями. Примерно одного со мной возраста, она была бы весьма привлекательной, если бы не испитая, в синих прожилках физиономия и не длинный уродливый шрам, протянувшийся от брови через левую щеку и разделивший подбородок на две неравные дольки.

– Что, не красавица? – виновато улыбнулась лишь одной, правой, половиной лица хозяйка. А я решил, что она не любит новых знакомств, потому что привыкла перед каждым оправдываться за свое уродство. И сразу почувствовал к ней сочувствие. И симпатию. – Давай проходь в дом. Неча в сенях топтаться… И ты тоже, – обернулась Ирина к Комяку.

– Да погодь ты. Кони у нас на улице, – объяснил тот. – Определить надо куда-нибудь.

Эта проблема явно поставила хозяйку в тупик.

– Ко-о-они? – задумчиво протянула она. – А куцы они мне? Вас-то зашхерю, так никто и не прочухает. А коней… Они что, вам еще потребуются?

– Мне да, – сказал самоед. – Завтра утром в пятый лесопоселок к Марье поеду.

– Что, на двух сразу? – выпучила правый глаз Ирина. – А один тебя не осилит?

– Второго подальше сведу и в парме выпущу, пусть погуляет. А то подарю, может, кому в лесопоселке. Кони-то ладные, жалко бросать.

– Ишь ты, блин, кони… – покачала головой Ирина. – Еще бы на вездеходе сюда прикатили… В карте-то места нету из-за коровы. Разве на улице привязать, дык ведь засветим. Узырит кто, вопросы начнут задавать: «Кто к тебе, Ирка, на лошадях приезжал?» Сам же знаешь, пока все не выпытают, не успокоятся. – Она растерянно пожала плечами. – Не, Тихон, не знаю. И рада в помочь, да нечем.

Комяк озабоченно почесал репу и вдруг пришел к неожиданному решению.

– Да и хрен с ним! Слышь, Коста, братан. Отваливаю я. Прям сейчас. Тута километрах в двадцати поселок есть леспромхозовский. Баба там у меня. У нее пока обоснуюсь. Если чего, подъезжай. Или на крайняк баба скажет, где найти меня… Тыко Мария ее зовут. Ну ты найдешь.

Я стоял пораженный. Разинув от удивления рот. Не в силах пошелохнуться. Пехали-ехали; стреляли-убивали; болели-выживали; находили и теряли; жизнь были готовы отдать друг за друга. За месяц стали словно два родных брата. И вдруг вот так, с бухты-барахты: ну, типа, Коста, братан: «Довел я тебя, сполнил задание. А за этим отваливаю. Баба тут у меня в двадцати километрах. Ждет не дождется, шалава…» И это даже толком не попрощавшись! Не посидев за столом, не раздавив бутылочку на прощание! Ну, самоедина!

– Куда ты в ночь, Тихон? – наконец сумел выдавить я из себя.

– А и ништяк. Ишь вызвездило как нынче. Дорогу не потеряю. Да и ПНВ есть.

– Ну-у-у нет. Не отпущу тебя так. Посидим хоть часок.

– Я бы с радостью, Коста. – Комяк подошел, положил руку мне на плечо. – Да ведь и правда стремно коней возле дома долго держать. И укрыть их негде, не в парме ж привязывать. Отваливать надо.

– Ну… – Я крепко обнял Комяка, похлопал его по узкой спине. – Если такое дело, то спасибо тебе за все, самоедина. Сам понимаешь, обязан жизнью тебе… И не раз… – Я не на шутку расчувствовался и даже не мог подобрать подходящих слов для прощания. – Может, просьба ко мне есть какая?

– А просьба, братишка, одна. Чтобы нормально было все у тебя. А если случится возможность, так весточку с оказией мне перешли. Через братву. Как живешь и чем дышишь. А по большому счету, так в гости принять рад буду всегда. Адрес ты слышал, дорогу найдешь.

Самоед спустился с крыльца, развязал мой рюкзак, оставленный мною на улице и как раз оказавшийся в створе полосы света, бьющего через открытую дверь, и достал оттуда один из приборов ночного видения. Потом обернулся, увидел, что я стою на крыльце, и приподнял «очки» над головой.

– Вот это с собой забираю, чтоб сейчас в парме нос не расквасить, – сообщил он мне. – А остальное у Ирины оставь. Она знает, как распорядиться. – Потом он отвязал лошадей, ловко вскочил в седло, свистнул Секачу, обернулся: – Удачи, братан, – и натянул на глаза ПНВ.

– И тебе удачи, Тихон!

– Все будет ништяк, отвечаю. – И комяк сильно шлепнул ладонью по крупу своего серого в яблоках жеребца, посьшая того вперед.

Его скрыла темнота таежной дороги, но еще долго я, стоя на крыльце, вслушивался в стук копыт двух лошадей. Потом развернулся и нос к носу столкнулся с Ириной. Оказывается, все это время она стояла у меня за спиной. И даже не обозначила своего присутствия ни вздохом, ни шорохом.

– Ну что, распрощались? Чего долго-то так добирались? Месяц, поди, – спросила хозяйка, провожая меня в задоски[27].

– Завтра все расскажу. Хорошо?

– Хорошо. Утомился с дороги, я ли не понимаю того. – Ирина достала из печки чугунок с картошкой. – Теплый еще, – сообщила она. – Уж извини, гостей не ждала, особенно ночью. Потчевать завтра буду, а сейчас, чем богаты… – Она выставила на стол бутылку водки и граненый стакан, потом умело вскрыла охотничьей финкой банку тушенки. – Даже не знаю, как тебя звать-величать, гостюшка дорогой. И черт косоглазый представить тебя не озаботился. Тот ли ты, кого здесь так ждали?

– А кого вы так ждали? – хитро улыбнулся я, набулькивая в стакан из бутылки.

– Обзовись, обзовись, – не повелась на мой вопрос Ирина.

– Костоправ я.

– Наслышана про такого. Даже фотку твою мне с оказией подогнала братва. Да тока ты сейчас при бородке. Так сразу и не признаешь. – Ирина ловко крутанула в ладони финку, откровенно демонстрируя мне, что пользоваться ею она умеет. Но на меня это не произвело впечатления. Я хотел есть. Я хотел еще выпить. И, наконец, я мечтал поскорее забраться на теплую печку, на толстый матрац, набитый душистым сеном, и забыться часов этак на десять.

– Может, побриться? – ехидно поинтересовался я, опрокинув в себя вторую порцию водки.

– Да что ж я тебя мучить буду с дороги? «Бриться…» – усмехнулась Ирина. – И воды-то горячей нет в доме. А греть сейчас, сам понимаешь. «Бриться…» Вот что, братишка. Наслышана я, что есть у тебя и другая примета, почище портрета. – Она рассмеялась. – Ишь ты, кобыла стоялая! Стихами заговорила при виде свежего мужичка… Так как насчет той приметы?

Мне уже порядком поднадоел этот аккуратный допросец, и я решил с ним поскорее покончить. Решительно поднялся из-за стола, расстегнул ремень, приспустил брюки, задрал футболку.

– Ты это хотела увидеть? – зло спросил я, демонстрируя хозяйке свой шрам, полученный четыре года назад в пресс-хате «Крестов». Она так и вперилась в него взглядом. – Насмотрелась? Может, что еще показать? – Я сдвинул брюки чуть ниже.

– Да Бог с тобой, – рассмеялась Ирина. – Еще будет время на это. А сейчас ты с дороги. Устал, – в который раз напомнила мне она. – Пошли, комнату твою покажу. Нетоплено тока там, дьк и ничо. Печку разжечь недолго. А вино да закуску, коли хочешь, с собой забери.

Ни водку, ни еду я забирать не стал. Прихватил только свои пожитки. И главное, дробовик и рюкзак, в котором кроме смены белья, двух приборов ночного видения и остатков провизии, лежал трофейный ПМ – тот, что я добыл еще в Ижме в гостях у кума. Если, не приведи Господь, дойдет дело до неприятностей, то пистолет в «домашних условиях» будет куда действенней громоздкого «Спаса».

Вслед за хозяйкой я спустился в тесный подпол, по самый потолок заваленный картошкой и заставленный ящиками и отсыревшими картонными коробками с консервами. Сорокаваттная пыльная лампочка почти не давала света. В нос бил затхлый запах гнилых овощей. Да в кичмане, пожалуй, было поуютнее, чем здесь!

«Ну и куда ты меня привела, красавица меченая? – растерянно подумал я, оперся о старую бочку и принялся наблюдать за тем, как Ирина отодвигает от заплесневелой стены какой-то хлам. – Неужели хочешь определить меня здесь на постой? Да лучше я пойду ночевать с поросятами!»

Но оказалось, что я был не прав. Хламом, который наконец убрала Ирина, оказалась прикрыта небольшая дверца, ведущая в уютную комнату. С миниатюрной, почти игрушечной, печкой-голландкой, панцирной двуспальной кроватью, маленьким кухонным столиком, двумя стульями, полочкой с книгами и даже переносным цветным телевизором. В углу возле двери был закреплен рукомойник. В другом углу – я бы назвал его «красным» – вместо иконостаса была оборудована вешалка для одежды – так, как это делается в деревнях: несколько крепких веревок протянуты по гипотенузе угла, а на них развешаны несколько самодельных плечиков.

Печка в комнатке, видимо, протапливалась регулярно, потому что ни сырости, ни затхлого запаха, что царил в соседнем хранилище для овощей и консервов, здесь не было. Единственным неудобством в этой келье было то, что стоять в полный рост я здесь не мог – потолок оказался чересчур низким, скрипнувшим надо мной, когда я неосторожно ткнулся в него макушкой. Впрочем, стоять я и не собирался и тут же устало присел на ближайший стул.

– А что, телевизор работает? – зачем-то спросил у хозяйки, которая суетилась возле кровати, разворачивая на ней скрученный в рулон матрац.

– Кажет, конечно, – отозвалась она. – Зачем же он здесь? Для красы? Ничего, Коста, в этом доме нет для красы… Вот и постелька готова. Перину намедни тока весь день на солнце выдерживала. И бельишко все чистое. Так что ложись, отдыхай, а я печь пока растоплю. А завтрева к тому, как подымисси, уже баньку спроворю…

Я разделся и забрался в свежую прохладную постель. Потянулся, с удовольствием разминая кости, и принялся беззаботно наблюдать за Ириной, возившейся возле печки и продолжавшей без умолку трепать языком.

– А что в горнице тебя не оставила, а сюда отвела, дык пойми меня правильно. А как кто нежданный ко мне вдруг заявится, а тутока ты? ЬСак объяснять? А эта каморка спецом для таких, как ты, оборудована. И не первый ты здесь хоронишься.

– Ты запирать тут меня хоть не будешь?

– Не, Коста. Захочешь, дык выйдешь. Тока поосторожнее. Лучше, когда проснешься, книжку каку полежи полистай, дождись, пока за тобой не придут. Сразу не вылезай… А впрочем, как хочешь… – Ирина многозначительно посмотрела на меня и выдала то, что я уже давно подсознательно ожидал.

– Я ведь с тобой лягу, ага?

– Нет.

– Ты просто утомился с дороги?

– Я просто не хочу.

Она бросила на меня растерянный взгляд, дернула правой половиной лица, которая еще могла выражать у нее кое-какие эмоции, а потом…

…А потом я просто срубился. И грех винить меня за это, измученного несколькими днями бессонницы, тяжелой дороги, перестрелками, и всем тем, что попадалось мне на пути, долгом и заморочном. И вот меня сморило на сладко-духмяной сенной перине, какая и не снилась, наверное, принцессам из сказок Ганса Андерсена – тем самым, кому озорники-принцы подкладывали под нежные задницы горошины. Да сунь мне в этот момент под спину хоть кокос, хоть кривую самурайскую саблю, я бы их и не прочухал!..

– …Так ты как? С тобой не ложиться?..

На секунду у меня в сознании проявились китайские иероглифы и танцующие журавли. И уродливый шрам, перечеркнувший всю левую половину лица.

– Убирайся к чертям! Не вставляешь ты меня, Ирка, – выдал я в полусне и, пока полностью не погрузился в сонные грезы, успел подумать, что шрам здесь совсем ни при чем.

* * *

– Ну ты, брат, и харю давить! – первое, что я услышал, стоило мне открыть глаза и, еще ни во что не врубаясь, начать обозревать помещение, в котором находился. – Ровно двенадцать часов прощемил, как с куста.

Я упер взгляд в лысого старика, сидевшего на стуле возле моей кровати. В темной комнате негромко бубнил телевизор, в печке потрескивали дрова, и на потолке, оклеенным белой бумагой, играли оранжевые отблески огня. На столе стояли початая бутьшка «Смирновской», два граненых стакана и большое блюдо с разнообразной закуской.

Загорелой, заскорузлой от времени рукой старик взял бутылку и расплескал по стаканам водку.

– Анатолий, – представился он. – А погоняло Шершавый. Вставай, одевайся, опрокинем по глотку за знакомство.

Шершавый… Как отписывала с воли братва Косте Арабу, этот семидесятилетний старик смотрел за Косланом и соседней Венденгой. И именно ему теперь предстояло поучаствовать в моей дальнейшей судьбе. Куда и как мне ехать отсюда, решать должен он.

Я выбрался из постели, включил в комнате свет и обнаружил на спинке стула армейские брюки и фланелевую рубашку, старые, но чистые и даже тщательно отутюженные, явно приготовленные для меня. Оделся, наскоро ополоснулся из рукомойника и только тогда пожал Шершавому руку.

– Присаживайся, братан. – Старик пододвинул мне стул. – В ногах правды нет. Посидим, выпьем по маленькой. Закусим, так сказать, для аппетита. А потом наверх пойдем, в горницу. С братвой познакомлю. В баньку сходишь, попаришься. Пообедаешь по полной программе. Ирка сегодня с утра суетится, овцу заколола, пирогов напекла. В грязь лицом не ударит перед гостюшкой дорогим. Все, чем богаты в дыре своей, тебе предоставим. Не хуже, чем в «Астории» или «Национале». Чего надо, так только скажи… – Шершавый наколол на вилку соленый груздок, выпил водки, поморщился. – Вот только прежде мы с тобой наедине потолкуем. Ответишь, уж извини, кое на какие вопросы. Много времени у тебя не отниму…

Он отнял у меня ровно два с половиной часа. Выведал всю мою подноготную, начиная с того, чем я занимался в Питере и как угодил на кичу, и заканчивая тем, как я познакомился с нетоверами и как погибла Настасья.

– Про тех, что на вас наезд совершили, я знаю, – сказал Шершавый. – Бодяга такая, будто конвой хлебалом прощелкал, они момент и словили. В парму ушли погулять. Мусора особо и не менжуются, шухер большой не подымают. Типа, безобидные урки, активисты с правильными, если по-мусорскому считать, характеристиками. Одним словом, никакого беспредела от них ожидать не приходится. Погуляют по парме и возвернутся. А оно вон как вышло…

– А что говорили, когда я соскочил? – спросил я.

– А то и говорили, что вырубил двоих конвоиров, забрал волыну у них и свалил. А про Комяка – то, что он проводником у тебя. Спецом тебя дожидался все лето около Ижмы. Да только будто бы вы пошли через парму не к нам, а то ли в Печору, то ли в Ухту. Здесь тебя никто и не ждал, кроме нас. Конечно, есть у мусоров и на тебя, и на Тихона ориентировки. Да тока мусора здесь в Кослане такие, что и не почешутся. Так что не менжуйся. Погостишь у нас денька три, как у Христа за пазухой, а там со своим человеком тебя в тепловозе до Магистрали, до Микуня, отправим.

– А дальше?

– Гоше Китайцу тебя там передадут. Ксиву какую-никакую получишь, а уж куда дальше, того я не ведаю… Ладно, Коста, что-то мы с тобой заболтались. Пошли наверх, что ли, а то братва заждалась. Да и пироги зачерствеют…

В горнице за длинным, заставленным всевозможной снедью столом кроме Ирины я обнаружил еще семерых человек – троих мужиков примерно моего возраста, похожих, словно родные братья, и четверых представительниц прекрасного пола. Притом младшая из них по моим прикидкам должна была еще ходить в школу, а у старшей уже вполне могли быть внуки.

– Голован… Артем Амикан… Макс, – представил мне мужиков Шершавый. – Братья родные они, Макс с Амиканом. А Голован – их двоюродный, – пояснил он, и я улыбнулся, подумав, что успел догадаться об этом и без подсказки. – С бабами сам познакомишься. Ирку знаешь уже… Че, клуши, расселись?! – прикрикнул на женщин Шершавый. – Обзовитесь гостю.

– Алена, – тут же церемонно протянула мне тонкую ручку самая младшая, состроила на мордашке загадочную улыбку и буквально за доли секунды раздела меня глазами.

– Мария, – буркнула самая старшая, лет сорока с гаком, и удивила меня, сообщив: – Жена вот этого алкоголика. – Она приникла щекой к саженному плечу Голована, и только тут я обратил внимание на то, что тот уже здорово в подпитии. Если не сказать более. Сидит, уткнувшись взглядом сомнамбулы в блюдо с салатом, и ничего, кроме этого блюда, похоже, не замечает. Впрочем, братья Макс и Артем тоже не отличались ясностью взоров. Пожалуй, мы с Шершавым заставили себя ждать слишком долго. А чего мужикам впустую тратить драгоценное время, когда стол так и ломится от бутылок с водкой и самогоном?

Двух остальных женщин – полногрудую блондинку с толстым слоем косметики на круглом лице и симпатичную худенькую брюнетку, вообще без косметики – звали соответственно Ольга и Вика.

– Дюймовка и Сыроега, – добавила к их именам погоняла Ирина.

А я определил, что обеим не больше двадцати пяти лет, и сразу решил, что с любой из них, а то и с обеими сразу я не прочь провести следующую ночь. Если, конечно, никто из мужской половины компании не предъявит мне претензий по этому поводу.

«Или мне предназначена малолетка? – подумал я, усаживаясь за стол рядом с ней. – А может, Ирина с ее уродливым шрамом и сиплым прокуренным голосом?»

– Накладывай, Коста. Чего уселся, как не родной? – тут же напомнил о себе прокуренный голос. – Ленка, за гостем ухаживай. Макс, разливай.

Но я прикрыл ладонью свой стакан.

– Погоди, погоди. Кто-то обещал мне баньку.

– Обещала, – согласилась Ирина. – Стоплена баня.

– Так схожу я помоюсь сначала? – испросил я позволения у застольного общества. – А потом и выпью, и пообедаю. А то с полным брюхом париться как-то не в кайф.

– И правда, Коста, иди, – сказал Толик Шершавый, пододвигая ногой стул и устраиваясь во главе стола в переднем углу под скромной божницей. – А мы пока посидим, свое перетрем… Вон девок, если хочешь, с собой прихвати. Пускай спину потрут, – произнес он как бы в шутку, но Алена тут же уставилась на меня выжидательным, более того, просительным взглядом – мол, дяденька, а можно мне с вами? – Ольга, Виктория. Подымайтесь давайте.

– Ой, нет, – тут же оживилась, замахала рукой Ольга Дюймовка. – Нельзя мне в баньку сегодня…

– Краски[28] уей, – бесцеремонно объявил Амикан, и Дюймовка…

– Бесстыжий!!!

…стукнула кулачком его по широкой спине. Амикан дурашливо ойкнул, подпрыгнул на стуле и протянул лапу к своему стакану.

– Пошли, покажешь, где баня, – легонько коснулся я хрупкой коленки Алены, и она, словно боясь, как бы я не передумал, поспешно вскочила. Оказалось, что она почти с меня ростом, а ведь во мне было сто восемьдесят пять сантиметров. «Эх, девочка, – подумал я. – Тебе бы из этой "малины" да прямо на подиум. Или на Староневский[29]? Это уж как подфартит».

Следом за нами не спеша, с достоинством, поднялась из-за стола Вика. За все время, что я находился в горнице, она проронила лишь одно слово – назвала мне свое имя, – но наконец разродилась более длинной фразой:

– Пивка взять с холодильника? Или кваску?

– Бери. Чего спрашивать? – просипела Ирина и сама побежала в задоски, где стоял большой трехкамерный «Электролюкс». – Викуся, рыбки солененькой прихвати…

Чтобы попасть в баню, пришлось пересечь широкий заулок[30], который был огорожен низеньким палисадом, поэтому я предусмотрительно сгонял на разведку Алену – не шляется ли рядом кто, кому совсем необязательно видеть меня в гостях у Ирины. Хотя дом стоял на самой околице, более того, можно сказать, на отшибе, но мало ли кому приспичит оказаться поблизости. Осторожность в моем положении никогда не может оказаться излишней.

– Никого, Коста, – пискнула, приоткрыв дверь в дом, Лена. – Пошли. – И тут же показала свои острые бабские зубки: – Хрен ли мы с собой тащим эту шалаву фригидную? Гони ты ее обратно. Вдвоем классно помоемся.

– Хм… – неопределенно ответил я и поспешил за малолеткой, по пути с удовольствием изучая взглядом ее длинные стройные ноги, обтянутые цветастыми лосинами, и размышляя о том, можно ли без презерватива позволить себе что-нибудь с этими местными красавицами? Не накручу ли себе на конец какой-нибудь гадости?

* * *

Вика где-то застряла – то ли чистила и нарезала соленую рыбу, то ли процеживала квас. А Алена тем временем не терялась. Не успели мы оказаться в предбаннике, как она плотно прикрыла за нами дверь и без каких-либо прелюдий повисла у меня на шее, жадно впившись мне в губы. Юркий язычок скользнул мне в рот, тонкие пальчики жадно вцепились в мои ягодицы.

– Э, юная леди… – Я отстранил девочку от себя, откинул у нее с лица длинную прядь светло-русых волос. – Нельзя же так сразу. От переизбытка чувств меня может хватить кондратий. Свалюсь вот на пол и сдохну прям у тебя в ногах. Что братве отвечать будешь?

Лена состроила умильное личико и совершенно серьезно спросила:

– Правда, что ли? У тебя что, мотор барахлит? Тебе, может, и париться вредно?

– Мне вредно заниматься любовью с такими маленькими девочками, как ты. Тебе сколько лет?

– Восемнадцать, – соврала мне моя подружка. – Так ты что, в натуре считаешь… – Она не договорила, сделала вид, что обиделась, и, усевшись на лавочку, начала расшнуровывать кроссовки. – Хорошо. Сейчас эта лярва Сыроега припрется, ее и трахай. Мешать вам не буду…

Хрен не стала она нам мешать!

Когда Вика с огромным пакетом, набитым бутылками и закусками, наконец пришла в баню, Алена, уже стянув с себя лосины и черные кружевные трусики, но почему-то оставив без внимания длинный бесформенный балахон с капюшоном и аппликацией белого медвежонка, сидела на лавочке в самой что ни на есть развратнейшей позе и маникюрными ножницами подстригала волосы на лобке. На меня она не обращала никакого внимания, но точно знала, что я за ней внимательно наблюдаю, и получала от этого огромное удовольствие.

– Фи! – коротко прокомментировала эту картину Сыроега. – Парикмахерша… Коста, хочешь пивка? Прямо со льда.

– Давай! – обрадовался я, сообразив: о чем я уже давно мечтаю, так это о холодненьком пиве.

Я достал из пакета запотевшую бутылку «Старого мельника», с громким хлопком избавил ее от пробки коротенькой кочергой, подвернувшейся под руку, и устроился на лавочке рядом с Аленой. Та демонстративно отодвинулась от меня. А Вика еще раз коротко хмыкнула и принялась расстегивать нарядную белую блузку. Под блузкой и длинной плиссированной юбкой оказалась застиранная ночная сорочка, знавшая куда лучшие времена и тогда имевшая весьма эротичный вид. Но сейчас от нее отказались бы даже питерские бомжихи, найдя такое добро на помойке.

Я отхлебнул большой глоток из горлышка.

Ленка снова вплотную придвинулась ко мне.

Сыроега, приняв довольно сексуальную позу – изогнув гибкий стан и выпятив в сторону бедро, – стянула через голову ночнушку.

Я ощутил легкое беспокойство у себя в штанах.

Ленка запыхтела, отложила в сторону ножницы и, дабы не отставать от соперницы, поспешила избавиться от своего балахона. Под балахоном не оказалось вообще ничего, кроме небольшой девчоночьей грудки с острыми малиновыми сосками.

Сыроега смерила ее презрительным взглядом и швырнула простенький белый бюстгалтер мне на колени настолько картинно, словно стояла сейчас не в тесном предбаннике, опершись плечом о неструганую дощатую стену, а на подиуме стрип-бара возле блестящего никелированного пилона. В номинации «Красота груди» Вика могла легко предоставить Алене приличную фору. Но в номинации «Раскрепощенность и инициативность» она проиграла бы малолетке вчистую.

Ленка прильнула ко мне и прошептала на ухо так, чтобы расслышать мог только я:

– Ножищи у ей волосатые. – Потом нахально изъяла у меня бутылку, причмокивая, в один заход выхлебала остатки пива и ловко перепорхнула ко мне на колени. Левая рука крепко обвила меня за шею, правая вытащила из штанов подол рубашки и скользнула по моей голой груди. Длинные светлые волосы опустились вдоль моего лица. От них пахло дымом костра и дешевым шампунем, и эти запахи легко смешивались с другим (уж не знаю, сумею ли я сформулировать это так, чтобы было понятно) – запахом юного девичьего тела, включающего в себя и легкий аромат пота, и почти незаметный шлейф простеньких духов или дезодоранта, и что-то еще…

Я не удержался и коснулся губами остренького загорелого плеча, лизнул гладкую блестящую кожу. Потом положил руку Алене на грудь. «Ну и пусть, что небольшого размера. Зато она, нежная и упругая, удобно умещается в ладони», – решил я и отчетливо ощутил, как добрый спутник всей моей жизни, имеющий постоянное место прописки в штанах, забеспокоился, напрягся и активно запросился наружу.

– Вичка-сестричка, – вдруг отвлеклась от меня Ленка. – А чего у тебя порты штопаны? Сымай к чертям, неча в них красоваться. И неча тут на нас пялиться. Бери веник вон, – она кивнула на связку березовых веников, подвешенных под потолком, – иди покеда запарь. А то стоит тут, повыпятилась. Не видала ни разу, что мужик с бабой делают?..

– Нишкни, тварь! Баба она!!! Мокрощелка еще! – неожиданно прорвало Сыроегу. – «Порты штопаны»! А ты сама, тварь, себе на порты хоть руль заработала?!! – высоко взвизгнула она на надрыве. В ее глазах блеснули нехорошие огоньки. Она оторвалась от стены и сделала решительный шаг по направлению к нам.

«Сейчас сестрица Аленушка лишится, как минимум, клока своих прекрасных русых волос», – понял я и решительно стряхнул малолетку с колен.

– Ш-ша, бабы! Поднимете хипеж, урою обеих! Ленка, быстро в парную! Сыроега, здесь стоять, пока не остынешь!.. Ну! Я жду!

Ленка что-то неразборчиво пробубнила себе под нос, отцепила от связки два березовых веника и, вихляя худенькой задницей, гордо прошествовала мимо Вики. Та была ей по плечо, но сумела снизу вверх смерить девчонку таким презрительным взглядом, что ту передернуло.

Я достал из пакета еще одну бутылку «Старого мельника», отыскал на полу кочергу, хлопнул пробкой…

– Хочешь? – предложил Вике.

Та неопределенно пожала плечами, но подошла и забрала у меня пиво. А я тем временем начал расстегивать рубашку. Раз оказался в бане, так не торчать же здесь одетым. И не смотреть наяву нечто вроде мексиканского сериала, где две законченных стервы пытаются поделить между собой одного положительного героя, скромного и благородного…

– Племяшка это моя, – посчитала необходимым объяснить мне Сыроега. – Родители чалятся, так сидит пока на моих хлебах. И терпеть меня не может, сучка. Живем, как кошка с собакой. Я ей слово, она мне десять.

– Не пьет хоть? – спросил я, вешая на гвоздик рубаху.

– Не-е, с этим Бог миловал. Даже курить пока еще не пыталась. А парней-то вокруг нее вьется, будто рой мух вокруг коровьей лепехи. Так всех отшивает, цаца такая. Без понту ей лесорубы и трактористы. Ей принца подай. Вот на тебя и накинулась, будто умалишенная.

– Я-то не принц.

– Зато и не пьяница местный. Авторитет как-никак воровской. Такие нечасто сюда забредают. А она, Ленка-то, что… Не принцессой, так хоть марессой побыть. Вот и прилипла к тебе, как смола. И ведь, тварь, даже меня не срамится. Эх, рановато она повзрослела.

– Сколько ей? – спросил я, стягивая штаны.

– Пятнадцать. – Вика робко провела пальчиками по моему шраму. – Это оттуда?

– Оттуда. А это? – Я коснулся красивой наколки у нее на предплечье, изображающей змея с человеческой головой в ментовской фуражке, обвивающего хрупкую обнаженную девушку.

– От хозяина. Не люблю я об этом… – Переступив ногами, Вика сняла с себя трусики, швырнула на лавку, где уже лежал ее старенький лифчик, и, крепко обвив руками меня за шею, крепко приникла ко мне, начала жадно целовать меня в грудь. Ей было неудобно – я был гораздо выше ее, – и тогда она, громко порывисто дыша, попыталась увлечь меня за собой на дощатый пол, покрытый половичком.

– Не-е-ет, Викуля.

– Почему? Смотри, как он хочет. – Ее рука скользнула у меня между ног, маленькая ладошка охватила мой член, подушечки пальцев слегка коснулись скользкой головки. – Ленка сюда не припрется. Бля буду, верняк. Будет сидеть в парной и беситься. А, Коста? Пожалуйста…

Ей не дала договорить та, что сейчас должна была сидеть в парной и беситься. Непредсказуемая племяшка, с ног до головы покрытая мыльной пеной, резко распахнула дверь, подперла узким плечиком косяк дверного проема и, склонив набок голову, ехидно произнесла.

– Кто как моется, кто как парится. Да? Вы так?

«А ведь ты красивая, – почему-то именно в этот момент решил я. – И умеешь постоять за себя. Права твоя тетка, насчет того, что опережаешь свой возраст».

– Пошли, Вика, париться. – Я отлепил от себя Сыроегу и протиснулся в парную мимо и не подумавшей отодвинуться в сторону Ленки. Наоборот, она еще успела по ходу дела прижаться ко мне своим скользким намыленным телом. Не буду врать, будто это было мне неприятно.

Парная оказалась довольно просторной, с цементным полом, на котором были настелены потемневшие от сырости реечные решетки. Большая печь была аккуратно облицована тесаным камнем. Двухъярусный полок я бы назвал еще и двуспальным, настолько были широки его этажи. Короче, это была банька, в которой со всеми удобствами могла бы оттянуться по полной программе небольшая группа нудистов – человек десять (пять на пять). Впрочем, нас было лишь трое.

Алена незамедлительно перехватила инициативу в свои руки. Для начала оценивающе осмотрела меня, так сказать, в естественном виде, без каких-либо покровов. Начиная со стоп, на одной из которых было выколото «Дави дерьмо!», а на другой «Ступи менту на горло!», и заканчивая основательно заросшей густыми темными волосами макушкой. При этом по пути от стоп до макушки ее взгляд надолго задержался на моем шраме. Или все же на том, что шлагбаумом выпирало вперед чуть ниже этого шрама?

– Откуда такой у тебя? – спросила она, а я не понял, что имеет в виду эта красавица – шрам или «шлагбаум»?

– Чего «такой»?

– Тебе операцию делали? – Все же Алену больше заинтересовало то, что находится выше. Мне даже стало немного обидно. Нашла, дура, на что пялиться! – Операцию, Коста?

– Ага, – серьезно ответил я. – Я ж говорил тебе, что у меня сердце плохое.

– Не-ет, – не поверила мне она. – Сердце повыше. – Лена приложила ладошку чуть ниже своей левой грудки. – Во, бьется. А там, где у тебя рубец, должны быть кишки. И матка, – совершенно серьезно проинформировала она меня.

«Маресса!»

Я не выдержал и расхохотался. Меня тут же поддержала Вика. А Алена снова надулась и послала нас в жопу. И, вооружившись веником, полезла на верх полка.

– Маресса, – негромко повторил я уже вслух и последовал за ней. – А ну-ка, красавица, не обижайся, а лучше показывай, как ты умеешь работать веником. И делать массаж…

Отхлестала она меня от души. С оттяжкой. С присказками и прибаутками. Несколько раз, не скупясь, добавляя парку. Правда, с тем, что проделывал со мной в два веника Комяк в бане у спасовцев, это не шло ни в какое сравнение. Но тогда я чуть не загнулся от жара. И тогда следом за процессом банного садомазо не последовало некоего подобия тайского массажа.

Впрочем, почему «подобия»? Сравнивать мне было не с чем. Я ни разу не бывал в Таиланде и даже ближе – в каком-нибудь из питерских массажных салонов. Я совершенно не представлял, что там проделывают со своей клиентурой многоопытные девицы с силиконовыми грудями, обильно намазанные жирными пахучими кремами. Мне про это травили байки на зоне, но я их слушал вполуха. А теперь испытал на себе…

…нечто подобное.

– Переворачивайся, – распорядилась Алена, основательно измочалив веник о мою спину.

Я послушно перевернулся, и тут же на верх полка юркнула Вика, устроила мою голову у себя на коленях и легкими круговыми движениями, чуть касаясь намыленными пальцами, принялась ласкать мне плечи и грудь. Упавший было «барометр» вновь решительно пошел вверх, о чем тут же не преминула цинично объявить Ленка. Она сначала провела по нему горячим веником, потом ладошкой, потом язычком. Я замер. Вика поспешила убрать мою макушку у себя с колен и улеглась рядом со мной. Теперь она намыливала мне живот, шрам, ниже шрама… Впрочем, ниже она только пыталась. Тот участок моего тела полностью захватила Алена, хозяйничала там, как хотела. И в конце концов оседлала меня, изогнулась, вся блестящая от пота и мыла, словно амазонка, которые перед битвой смазывали тело оливковым маслом. И сразу же кончила. Я ответил ей тем же. А не прошло и минуты, как обнаружил, что уже лежу на Сыроеге, дергаю задницей и пытаюсь изобразить что-нибудь путное… Бесполезно. Сверху на меня навалилась Алена, трется своими маленькими грудками о мой позвоночник. С такой ношей у себя на спине не особо поскачешь…

Потом ничего толком не помню…

А потом мы пили в предбаннике пиво, закусывая его ломтиками малосольной стерляди, которая так и таяла во рту.

Постучала в дверь Ирина, поинтересовалась, не угорели ли мы и не заездили ли меня две голодные бабы. Заездили – в прямом смысле слова, – но не кричать же о таком позоре первому встречному.

– Кто кого заездил еще! – побахвалился я.

– Ну и славненько, Коста. Отдыхай, отрывайся по полной. Мужичье там у меня тоже гуляет. Вернее, уже отгуляло. Перепились, спать завалились. Сидим вчетвером с Анатолием, Дюймовкой и Марьей… Я там тебе в предбаннике на скамеечке сменку белья положила.

Ирина вернулась в избу. А мы вернулись в парную. И все покатилось по второму кругу…

Потом по третьему…

А потом закончились пиво и квас. И я запросил пощады. Окатился холодной водой, обнял напоследок одновременно Алену и Вику, которые, как ни странно, за последние пару часов ни разу не то чтобы не погрызлись, между ними даже не возникло ни малейших разногласий. И у меня тут же закралось подозрение, что подобными банно-прачечными услугами они зарабатывают себе на жизнь в захолустном Кослане. Хотя, рассуждая трезво, кому нужны здесь такие услуги? Была бы бутыль самогона да какая-нибудь завалящая баба – вот тебе и предел мечтаний местных аборигенов.

– Из вас бы вышел отличный тандем, – заметил я, натягивая новенькие семейные трусы, которые мне принесла Ирина.

– А что такое «тандем»? – сразу в два голоса спросили тетка с племянницей.

– В словаре посмотрите, – улыбнулся я. – У вас есть в библиотеке толковый словарь? У вас вообще здесь есть библиотека?

– Есть. В Доме культуры, – ответила Ленка. – Тока она напостоянку запертая.

– «Тока… запертая», – передразнил я и шлепнул девочку по худенькой попке. – Маресса… Собирайтесь, девки, скорее. Пойдем трескать баранину. А то что-то я с вами нагулял аппетит.

* * *

– …Я тады была в шапке крольчачьей, вот рысь-то и спутала. И на меня с ветки. Так прям с ног и сшибла в сугроб.

– А чего бы ей не сшибить? Вон Голована, детину огромного, дык и тоего сшибла бы. – Амикан сунул в рот подрумяненного, только из печки, ельца и захрумкал им, словно сухариком. – А ты тады ваще девчонкой была. Ссыкухой шестнадцатилетней.

– Ну не такой уж ссыкухой, коль с рысью управилась, – вступилась за Ирину Мария.

– Да, боевая была. – Ирина подлила мне в стакан пива. – А тады, когда рысь-то набросилась, обмерла вся и ну уже с жизнью прощаться. «Шатун, – думаю, – подкараулил. Подкрался, сзади обнял. Сейчас заломает». И лежу вся не своя…

– То-то ты помнишь, чего тады думала. Тама не до того тебе было, – снова вмешался в Иркино повествование Артем Амикан.

– А вот и помню. Все по секундочкам. Такое не забывается… Так вот. Слушай, Коста, что далее было. Врубилась рысь, что кого-то не тоего атаковала, так нет, чтобы, падла, отступиться и обратно на дерево. Не-е-ет, она меня ну валять по сугробу. Тулупчик на мне был овчинный, так она когтьми весь этот тулуп так иззвездячила, клочками висел. И все пыталась, гадина, перевернуть меня на спину, чтобы горла достичь. И чую тады я, что вот еще децл, и перевернет ведь, зараза. А у меня топор с собой был. Тока махонький, зато во-о-острый. Батька намедни на точиле его поправлял. И вот я этим топориком раз себе за спину! Мимо! Раз еще! Навроде попала. Отвяла рысь, спину ослобонила… Коста, чего ж ты не ешь ничего. Ешь, дорогой. Не едино же пиво хлестать… Так слушайте дале. Подымаюсь, значит, я на колени, оглядываюсь: где ты, зараза? А она рядом, хитрая сволочь. Тока того и ждала, чтоб я лицо показала. И вперед лапами как скаканет! А лапы-то толсты, что у Макса рука. Вот тока прежде, чем она мне по лицу когтьми полоснула, я ее на топорик и посадила. Всю грудину так и пробила. Гляжу: свалилась она, лежит на снегу, издыхает. Из живота топор мой торчит. Да кишки наружу чернехоньки. Вот думаю: «Здорово-то как, рысь зарубила. Кому расскажи – не поверят. Може, в районке про меня даже пропишут. И назовут статью как-нибудь вроде "Схватка в тайге". Прославлюсь…» А потом, Боже та мой! – Ирина картинно всплеснула руками. – Чую, с лицом у меня что-то не то. Глаз левый навроде не видит. И кровянка так и хлещет ручьем. «Поцарапала все ж таки, гадина», – думаю. И рукой за щеку… – Ирина продемонстрировала аудитории, как именно она схватилась за щеку. – Туточки мне худо и стало. Со зверюгой билась, так не боялась. А тут… Чую, вся челюсть слева наружу. И кожа висит разве не до груди. Как же жутко мне сделалось! Ой, Коста, родимый, ты и представить не можешь, чего тут со мной сталось! Вскочила я на ноги, а они будто ватные. Кричать пробую, а только хриплю. Нашла в себе силы, побегла куда-то. Прямо через сугробы. Ты вот доктор, ты понимаешь. Состоянием шока это зовется. Ведь верно?

Я согласно кивнул. А Ленка, нахально устроившаяся у меня на коленях, обвела застолье гордым взглядом – «Вот, мол, какой у меня мужик. Не чета вам, неграмотным. Доктор! Все понимает!»

– Костик, отрезать тебе пирожка? – прошептала она мне на ухо.

Я что-то отрицательно буркнул, и тогда моя Алена нежно ткнулась губами мне в бороду.

– Люблю тебя очень-очень, – еле расслышал я.

– …куда и как бегла, того, врать не буду, не помню. А тока хранил меня Бог. Вышла вдруг на большак. И тут лесовоз рядом со мной тормозит. Это уж точно запомнила. Данила Евсеич, ныне покойный, тогда проезжал. Потом он все ко мне в больницу наведывался. Был бы за рулем кто молодой, да если еще из чужаков, из безконвойньк, так плюнул бы и не остановился. Мало ли, девка из пармы вся в кровянке выскакиват? От греха лучше проехать, не в свое дело не лезть. А Евсеич из староверов, старичок ужо, так он щеку мне на место как-то пристроил, чистой тряпицей лицо обмотал, в кабину меня затолкал и ну ходу к больнице!.. Кушай, Костушка, кушай. Вон, баранинки себе положи. Ленка, чего развалилась, бесстыжая! Гостю задом острым своим все колени поисточила. Так вся и ерзат, будто на сковородке. Поухаживала в лучше за им, а не яйца ему шлифовала… И вот, значит, пришили мне щеку на место, а глаз так и не спасли. Да и половина лица никак не шевелится. Даже язык как не свой. Говорить не могу. Меня в Сыктывкар, в областную больницу. Потом, еще дальше, в Пермь, в неврологический центр. И ничо! – На этот раз Ирина картинно развела руки и расстроенно шмыгнула носом. – Несколько операций, а того лишь добились, что говорить опять начала. И только… – Она плеснула себе в стакан самогону, выпила и занюхала соленым огурчиком. – Вот так теперича и живу. А рысюгу ту батька сыскал. Шкуру содрал с нее мне на память. Так я, как домой из Перми возвратилась, тую шкуру в печку первым делом швырнула. На хрен мне таку память. Осталась память на роже, и будя…

Все, кто сидел за столом, слышали эту историю уже тысячу раз, и сейчас она рассказывалась спецом для меня. И я, изображая на лице искренний интерес, не сводил с Ирки внимательного взгляда, а в нужных местах даже кивал. А остальные откровенно скучали. Разве что Артем Амикан порой вмешивался в повествование, демонстрируя, что он вовсе не отстраненный слушатель, а исправно следит за ходом рассказа.

Голован клевал носом и изредка выходил из анабиоза, чтобы расплескать по стаканам себе и Марии, такой же пьяной, как и он, очередную порцию самогону. Толя Шершавый и Макс о чем-то шептались на дальнем углу стола. Алена сидела у меня на коленях, полностью погруженная в свои девчоночьи грезы. Наверно, обдумывала варианты того, как бы покрепче за меня зацепиться и таким образом соскочить из душного Кослана в большую красивую жизнь. Вика сосредоточенно ковырялась в тарелке и тоже думала о чем-то своем. Одним словом, вечеринка не задалась, все откровенно скучали и пытались разбавить эту скуку спиртным и сумбурной беседой.

– А что, бабы, не спеть ли нам? – оторвалась от стакана и любимого мужа Мария. И не дожидаясь чьего-либо согласия, затянула грудным, довольно приятным голосом:

– Люби меня, детка, покуль я на воле,

Покуль я на воле – я твой.

Судьба разлучит, окажусь я в неволе,

Тобой завладеет другой…

Пела Мария негромко, но отчаянно, с надрывом, вкладывая в песню всю душу, обнаженную приличным количеством водки, поглощенной за вечер. Но никто даже и не думал поддержать ее. Никто, за исключением меня, даже не обратил на песенницу внимания, и она старалась лишь для одной себя:

– …Я – урка! Я – вор! Я преступник по жизни!

Я бандит! Меня трудно любить…

– Коста, братан, – поманил меня рукой Толя Шершавый. – Айда на веранду. Потолковать бы.

Я стряхнул с колен задремавшую было Алену и вылез из-за стола. Следом за мной поднялись Толик и Макс.

Уже быт довольно поздний вечер, за окном стояла кромешная темнота, но Шершавый даже и не подумал включать свет.

– Так посидим, – сказал он.

Я ощупью нашел стул. Толик и Макс устроились на диване. Чиркнула спичка, высветив на секунду морщинистую физиономию Шершавого с зажатой во рту папиросой, и до меня донесся дух анаши. – Пыхнешь, братан?

– Ага. – Я протянул руку, и между пальцев мне аккуратно вложили косяк.

– Как там, бабы в баньке тебя не разочаровали?

– Нет. Молодцы бабы, – лаконично ответил я. У меня не было никакого желания в подробностях обсуждать с кем бы то ни было перипетии своей помывки.

– И хорошо, – удовлетворенно вздохнул Толик. – И правда они у нас молодцы. Уж я старый-старый, а тоже порой как тряхну стариной!..

– Ты мне вот что скажи, – отвлек я от приятных воспоминаний Шершавого. – Эти хорошие бабы меня ненароком не вложат? Не спецом, конечно, а просто по дури. Или по пьянке.

– Не-е-ет. Контингент проверенный. Даже малая, Аленка. Предки у ней три года как по «мокрой» ушли на этап. Не скоро откинутся. Так что она с Сыроегой живет. Тетка это ее.

– Я знаю.

– Вот видишь. Нет, Ленка девка правильная, характерная. И себе цену знает, и других оценить умеет с первого взгляда. Не пропадет. А что за других скажу… Мария, так у той три ходки по «воровской» за плечами. Последний раз тут недалече бабскую зону держала. Откинулась, в наших краях и прижилась. Вон с Голованом сошлись. Тот как раз им, бабам, грев на зону гонял.

– А Ирка?

– Ирина-то? – Красный огонек косяка перекочевал от Макса к Шершавому. – Ирина… – Я расслышал, как Толик с присвистом затянулся. – Батька ее положенцем здесь был до меня. Пять лет назад на Магистраль поехал на стрелку с братвой. Что-то там у него вышло с бакланами местными, замочили его. За что, без понятия. Только знаю одно, что те бакланы уже не живут. Так вот и вышло, что одна Ирина осталась. Малину содержит теперь. Железная баба.

– И много забот тут у вас, в этой дыре? – поинтересовался я.

– Да не так чтобы очень. Три зоны тут рядом, одна бабская. Всем грев надо организовать. Мусоров купить. Чего еще?.. За урками местными да бакланами приглядеть, чтобы не беспредельничали. Непонятки между ними, дураками, чуть ли не каждый день. И надо все разобрать, рассудить по закону… Вот и тебе тут дорожку от Ижмы прокладывали. И дальше отсюда уже проложили. Я про это как раз и хотел рассказать.

– Рассказывай.

Окурок красной звездочкой упал на пол и тут же пропал. Шершавый растоптал его ногой.

– Слушай. Послезавтра в ночь Макс переправит тебя через Мезень. На том берегу железка. Там тебя днем и подхватит наш человек. Сан Саньгаем зовут его. Машинист. Помощником у него Витя Кроватка. Гоняют лес до Магистрали. До Микуня. Мужики правильные, можно им доверять…

– И куда я в Микуне?

– А ты слушай, не перебивай… Завтра утром Дюймовка едет туда. Тоже с Сан Саньгаем. Там за день все подготовит, с братвой перетрет, чтоб ждали, думали, как тебя дальше везти. А потом и встретит тебя с тепловоза. Ты не менжуйся, за тебя все промеркуют, с рук на руки передадут, ты и не почувствуешь. И мусора ничего не прочухают. А пока два денька у нас погостишь, поскучаешь. Хотя Ленка скучать не даст тебе, Коста.

– Эт-та точняк, – усмехнулся я. – Толик, еще есть, что сказать?

– Да нет. Все вроде сказал, что хотел. Пошли, что ли, к нашим. Глаза давно привыкли к темноте, и по пути в сенях я даже не сбил ни одного ведра с помоями. Удачно добрался до светлой горницы, где обнаружил ту гладь и тишь, какая обычно царит на исходе застолья. Пьяные Голован и Мария спали валетом на диване, Амикан дремал, продолжая сидеть за столом. Напротив него стоял стакан, до краев наполненный водкой, но потребовался бы он Артему, скорее всего, только наутро. Ирина с Дюймовкой гремели посудой в задосках. Вика собирала со стола остатки нашего скромного пиршества. Аленка делала вид, что помогает тетке, но стоило мне войти, как сразу забыла про свои обязанности.

– Ты все? Освободился? – подскочила она ко мне. – Пойдем спать?

– Заездишь же человека! – прокричала из задосок Дюймовка и тут же добавила уже для меня: – Идите, Коста, идите. Вон, прихватите чего-нибудь с собой недопитого, недоеденного.

– И правда… – нерешительно пробормотал я, словно испрашивая у честной компании позволения откланяться.

– Иди, иди, отдыхай, – хлопнул сзади меня по плечу Толик Шершавый.

А Ленка уже набивала всевозможной провизией, бутылками и посудой пакет.

«И на сколько же рассчитано такое количество хавчика? – с ужасом подумал я. – Ведь на неделю, не меньше. Она что, серьезно рассчитывает на такой срок? Обломись, девочка, впереди у нас только две ночки…

– Коста, пошли. – Алена с огромным пакетом в руке подошла ко мне, ткнулась губами мне в бороду и зацепила меня за локоть.

…Мне тебя немного жалко. Ведь со мной, милая, тебе не светит. И придется тебе все-таки ограничиться сплавщиком или вальщиком леса… Впрочем, кто тебя знает? Возможно, тебе еще повезет», – заключил я и поплелся следом за Ленкой в подвальную келью.

* * *

Два дня и две ночи я нежился в горячих объятиях любвеобильной сестрицы Аленушки. Хлебал пиво без меры и ел здоровую деревенскую пишу от пуза. Иногда удавалось урвать полчаса на то, чтобы посмотреть телевизор или полистать какую-нибудь книжку. Одним словом, двое суток полнейшего расслабона, о каком я не мог и мечтать еще меньше недели назад, трясясь на кобыле через тайгу и замерзая в палатке.

Естественно, как я и ожидал, Ленка не преминула подъехать ко мне с предложением стать моей верной спутницей в блужданиях между жизненными невзгодами.

– Я отвечаю, не пожалеешь, – уверенно заявила она, разогретая несколькими бутылками пива.

А я в ответ рассмеялся:

– Вот когда подрастешь и поумнеешь настолько, чтобы понять хотя бы наполовину, какие геморрои ждут меня впереди, тогда мы поговорим об этом всерьез. А пока все это только, – «метет пурга». И больше не будем об этом.

– И где прикажете вас искать, Костоправ Батькович, когда я подрасту и поумнею настолько, насколько вас это устроит?

– Не знаю. Давай договоримся, что примерно в начале лета я сам объявлюсь в Кослане, – ляпнул я и тут же ужаснулся своим словам: «О дьявол! Ведь за мной уже есть одно обещание! Кристина… Теперь еще Ленка. И обе ведь малолетки! Я что, решил растрезвонить по всему Поморью, что какого-то ляда припрусь сюда будущим летом. Ждите, девчонки! Встречайте, менты!»

– Ладно, – неожиданно легко смирилась Алена. – Не буду больше надоедать тебе, милый. Но имей в виду, я буду ждать.

Я очень надеялся, что не будет – за год может много чего измениться в голове сумасбродной пятнадцатилетней соплюшки.

– Косточка, солнышко. Только если у тебя не выйдет приехать, дай мне об этом знать. Пришли, пожалуйста, весточку. Договорились?

– Договорились, – ответил я.

И больше к этому разговору мы не возвращались. Разве что, мне пришлось выдержать основательный натиск в саму ночь отъезда. Алене приспичило провожать меня до поезда.

– Я что – дитятко малое? Спадитесь, что ли, из-за меня? Нет, я тоже иду, – настаивала она. – До железки, и все.

– Сперва до железки, потом до Микуня, – заметил Шершавый. – А потом только тебя и видели. Нет, дочка. Ты останешься дома. Не пущу тебя и до реки. Это не игрушки. И это мое последнее слово.

Алена разревелась и обреченно повисла у меня на шее. Она наконец смирилась с потерей, которая казалась ей такой огромной в ее пятнадцать лет…

Дюймовка еще утром уехала на Магистраль и должна была подготовить мне там достойную встречу. И машинист Сан Саныч уже был в курсах, что должен притормозить у какого-то семафора напротив какой-то тропы в пяти километрах от станции Кослан, чтобы принять меня «на борт» своего локомотива. Появляться на самой станции было стремно – там легко можно наткнуться на мусоров или чересчур наблюдательных и любопытных людишек, которые любят потрепать язычком о всяких там отклонениях от нормального течения жизни. И, в частности, о появлении незнакомого человека в компании одного из местных бандюг…

– Начало шестого, – бросил взгляд на часы Толик Шершавый. – Пора. Ленка, отлипай от своего ненаглядного. Дай и другим людям с ним попрощаться.

Я расцеловался с Ириной и Викой, обнялся с Толиком. С Артемом, Голованом и Марией я распрощался еще накануне – они уехали в Венденгу. А с Дюймовкой мне предстояло встретиться в Микуне.

– Ну с Богом, – перекрестил нас с Максом Шершавый.

И у меня на шее опять повисла ревущая Ленка…

Потом мы пробирались по узкой тропинке вдоль бесконечных, по-осеннему пустых, огородов, сопровождаемые ленивым сонным тявканьем местных дворняжек. Спускались по крутому косогору к реке, и я споткнулся и чуть не покатился вниз, в непроглядную темноту.

– Осторожнее ты, – недовольно прошептал Максим, когда я ухватился за рукав его телогрейки. – Так не то что до Магистрали, до речки не доберешься. Будешь валяться у нас и сращивать кости.

– На радость Алене, – заметил я.

– Это уж несомненно. На хрена тока. Не заслужила она такой радости. Все, спустились, кажись. Бона, видишь? Пристань. И лодка. Не промахнуться в теперь мимо места на том берегу. И на лесину какую не напороться бы.

«Ну уж нет! – подумал я. – Достаточно мне речных приключений и в Ижме. Не хочу добавлять к этой коллекции еще и купание в Мезене. Хотя говорят, что Бог троицу любит, но увольте меня от такой троицы. Двух раз хватило выше крыши».

– Бона в эту лезь и меня обожди, – распорядился Максим, и пока я осторожно сползал с дощатой пристани в лодку и устраивался на банке, он растворился в темноте, потрещал где-то рядом кустами и появился через минуту, держа два весла. – Сидишь? Вот и ладно. Поплыли, однако.

На противоположный берег мы переправились без приключений. Я был на веслах, Макс стоял на носу со сплавщицким багром в руках и вглядывался в темноту, высматривая какое-нибудь бревно, на которое мы, по его мнению, рисковали напороться. Но ни шальных лесин, ни каких-либо других головняков у нас на пути не возникло. Через десять минут мы втащили лодку на песчаный пляж, спрятали весла в прибрежном березняке.

– Ты их потом хоть отыщешь? – спросил я.

– Легко. – Макс закурил и присел на корточки. – Передохнем с полчаса. Сейчас через парму только ноги ломать. Рассветет, и пойдем.

Я устроился рядом с ним. Ночь для середины сентября была удивительно теплой, и даже не верилось, что несколько дней назад в эти места уже успела заглянуть зима. Присыпала землю снежком, дыхнула холодом с Ледовитого океана, напомнила, что скоро вернется сюда уже всерьез и надолго…

Ирина выдала мне в дорогу потертые джинсы, литые резиновые сапоги, линялый свитер и болониевую куртку, так что внешним видом я нисколько не отличался от местных мужичков-работяг. Разве что на лице были заметны кое-какие признаки интеллекта да в глазах не было того отупелого выражения, какое обычно бывает у человека после трехмесячного запоя. Из всего, с чем я приехал в Кослан, я оставил себе только «наговоренный» крестик, который мне подарила Настасья и ПМ с запасной обоймой – сувенир от цириков Ижменской зоны.

Насчет того, стоит ли мне брать с собой волыну, мы долго не могли прийти к единому мнению с Толей Шершавым.

– Все равно ведь, коль мусора насядут, не отобьешься, – приводил свой основной аргумент местный смотрящий.

Но я крыл его карту своей козырной:

– Зато будет из чего застрелиться.

И в конце концов пистолет оказался у меня за поясом джинсов.

…Как только в лесу посветлело настолько, что можно было идти по тропинке, не боясь сбиться с нее и с размаху ткнуться лобешником в ствол сосны, Макс поднялся, заплевал окурок, объявил:

– Времени в обрез. Еще пять верст шагать. А через час должны быть на месте. Опоздаем на поезд – вот облажаемся! – И бодро зашагал в глубь тайги. Я поспешил за ним.

Справа, примерно в километре от нас, шумела железнодорожная станция. Что-то постоянно кричал по трансляции пронзительный голос диспетчера, притом из всех слов я мог разобрать не более трети, и все они были матерными. Иногда со станции доносились свистки маневрушки или лязг буферов. Там сейчас составляли состав с лесом, который должен был увезти меня на Магистраль.

Но с каждым шагом мы оставляли Кослан все дальше и дальше у себя за спиной и наконец суетные звуки цивилизации поглотила тайга, заменила их умиротворенным гулом соснового бора и кукованием кукушки.

– Кукушка, кукушка, сколько мне жить? – прошептал я так, чтобы меня не расслышал Максим и не решил бы, что его спутник рехнулся. – Раз… два… три…

Узенькая тропинка вывела нас на заросшую кустами, заброшенную двухколейку. Макс бросил взгляд на часы и прибавил шагу. До подачи к месту назначения моего товарняка оставалось не более получаса.

– …тридцать семь… тридцать восемь. Спасибо, кукушка. Тридцати восьми мне вполне достаточно.

– Чего там бубнишь? – обернулся Максим. – Нетоверы своим присловиям обучили?

– Крыша у меня съехала.

– Немудрено.

«Действительно, немудрено, – молча согласился я с Максом. – Так поколбасила жизнь за последнее время, что тут не только крыша… Тут вообще легко распрощаться с мирским бытием, как сказали бы мои друзья спасовцы, и отправиться на прием к архангелу Михаилу. Или кто там заведует заблудшими душами? Впрочем, нет. Рановато. Кукушка накуковала мне еще тридцать восемь лет жизни…»

– Успеваем. – Максим сбавил ход, обернулся. – Впереди метрах в ста железка уже. Поезд будет минут через десять. Подождем его здесь. Саныч обещал погудеть, как приближаться будет. – Он присел на корточки, закурил. – Так чего ты там бормотал, когда шли?

– Считал, сколько кукушка мне накукует.

– Хм… А ведь я тоже. Всякий раз считаю, когда слышу. И всегда по-разному получается. Два раза хотя бы совпало… Не-е-ет, братан, туфта это все, детские сказочки. Никакая кукушка тебе твой срок не отмерит. Сам ты себе хозяин, от тебя и зависит, сколько прожить. И как прожить…

Издалека до нас донесся гудок тепловоза.

Макс посмотрел на часы, удовлетворенно отметил:

– Точняк, как в аптеке. – И поднялся с корточек. – Пошли, Коста. На платформу, ха-ха.

В марках локомотивов я не разбираюсь, так что точно сказать не берусь, что это было – то ли маленький тепловоз, предназначенный для того, чтобы таскать небольшие составы на короткие расстояния, то ли обьганая станционная маневрушка. Когда мы поднялись на насыпь, до локомотива оставалось еще метров двести, но машинист сразу увидел нас, и тепловозик еще раз пронзительно взвизгнул.

– Ну, брат, удачи тебе. – Макс сдавил меня в медвежьих объятиях. – Заглядывай в гости. Примем всегда.

– Хорошо, загляну. Целуй от меня Аленку.

– Ага… Приготовься. Саныч останавливаться не будет. Притормозит децл, и только. Так что вскакивай на ходу. Не промахнись.

Локомотив уже почти доехал до нас. Сейчас он полз со скоростью выдохшегося марафонца. Из кабины на открытую площадку вышел молодой парень в замасленной телогрейке, поприветствовал нас взмахом руки и облокотился на железные перила, внимательно наблюдая за тем, как я готовлюсь взять старт.

– Макса! Здорово! – прокричал парень, а я в этот момент взял ускорение, уцепился за поручень и легко вскочил на нижнюю ступеньку крутой железной лесенки. Поднялся вверх еще на пару ступенек, обернулся и помахал на прощание Максу.

– Ленку целуй от меня! – напомнил о своем поручении.

– Ага! – Послушно кивнул Максим. – А кукушка… – шум машины заглушал его голос, и как он ни старался, как ни кричал, я не мог расслышать ни слова. Впрочем, нет. -…врала…

Кажется, он пытался меня предупредить, что проклятая птица мне наврала. Или наоборот – не наврала. Прокуковала правду про тридцать восемь лет жизни. Эх, хотелось бы, чтобы это было именно так.

Глава 2 Я ДОСТАЮ ИЗ ШИРОКИХ ШТАНИН…

До Микуня мы ползли дольше четырех часов. Сан Саныч – маленький кругленький мужичонка в промасленной до кожаного блеска спецовке напрочь опровергал расхожее мнение о том, что все маленькие кругленькие мужички, как правило, болтливы и суетливы. За четыре часа он не проронил и десятка слов. Впрочем, как и его помощник – молодой парень, который всю дорогу мучился с жесточайшего похмелья, а потому предпочитал теплой кабине открытую площадку, с которой очень удобно было блевать на насыпь; где не так воняло соляркой и солидолом, а прохладный ветерок, задувающий из тайги, вытеснял из организма винно-водочные пары.

Мне предложили сравнительно чистый стул, предназначенный, как я догадался, для пассажиров, и я, устроившись в углу кабины, чтобы не путаться под ногами, достал из кармана книжку в потрепанном бумажном переплете с интригующим названием «Все симпатичные девушки – змеи». Меня хватило на тридцать страниц, после чего я отложил в сторону бредятину про двух клофелинщиц, которые развели на фишки сразу троих воров в законе и теперь надеются сбежать от возмездия за бугор. «Да ты видел ли, падла, – подумал я об авторе книжки, – хотя бы издалека хоть одного вора, чтобы сочинять про них такую бодягу? Ты за всю жизнь снял на обочине хоть одну наркоманку-минетчицу за полсотни рублей? Это уж не говоря о профессионалках, работающих на доверии…» Мне стало скучно.

– Здесь что, пассажирские поезда не ходят? – спросил я у машиниста.

– Тута ходит дизелек до Венденги. Раз в сутки, – коротко проинформировал меня Саныч, даже не обернувшись. Всем своим видом продемонстрировав: мол, едешь, дружище, и едь, а машиниста при исполнении дурацкими вопросами не отвлекай.

«Ну и черт с тобой!» – решил я и пошел на открытую площадку (не ту, на которой проветривался похмельный Витя Кроватка, а с противоположной стороны тепловоза) любоваться природой. И простоял там не менее часа, пока не замерз. Потом вернулся в кабину и опять читал «Девушек-змей». Потом меня опять потянуло на свежий воздух.

– Сколько ехать еще? – спросил я у Саныча.

– За час уложимся, если не простоим, – буркнул в ответ машинист и обложил изысканным матом своего все еще не пришедшего в чувство помощника. А я снова вышел из кабины на боковую площадку.

Тепловоз прогремел по мосту над узенькой каменистой речушкой, на берегу которой я заметил небольшую деревню. Еще одна деревушка попалась нам на пути через несколько километров. Потом мы проехали неохраняемый переезд с узким асфальтированным шоссе, у которого стоял красный автобус ПАЗ. А впереди показалась еще одна небольшая деревня. Потом – длинная широкая пожня[31] с несколькими высокими зародами[32], укрытыми полиэтиленовой пленкой.

Следы цивилизации попадались буквально на каждом шагу. До Магистрали оставались считанные километры. Проведя больше трех лет в поморской глуши, я возвращался в большую жизнь. И чем-то она встретит меня?..

– Зайди-ка, – выглянул из кабины Сан Саныч. – Сейчас прибываем. Ольга тебя еще до станции выйдет встречать. Мимо нее не проскочим. На ходу спрыгнешь. Мы тута не быстро. – И машинист, даже не обернувшись, протянул мне на прощание руку. – Удачно дальше добраться тебе. – И все. Больше ни слова я от него не дождался. Серьезный маленький кругленький мужичок…

Я снова вышел из кабины на площадку, облокотился на поручень.

Наш товарняк потихонечку втягивался в Микунь. Слева вдоль железной дороги протянулась асфальтированная дорога, по которой нас обогнали две легковушки. Справа – длинные бревенчатые сараи, потом бетонный забор с традиционной для российских железнодорожных станций надписью, выполненной метровыми буквами, «НЕ КУРИТЬ». Забор закончился и появились трехэтажные блочные дома. Самые настоящие многоквартирные дома, образующие небольшие дворики с обычными детскими площадками и полуразрушенными помойками. После четырех лет отчуждения от всех этих городских символов, я взирал на них с восхищением дикаря. Пастух из Монголии, подлетая к Нью-Йорку со стороны океана, наверное, любовался бы так небоскребами Манхэттена.

Тепловозик свистнул и начал сбавлять ход. Громыхнул на нескольких стрелках. Одноколейка, по которой мы въезжали в Микунь, разветвилась, как генеалогическое дерево многодетной семьи. А впереди по курсу я уже приметил женскую фигурку в длинном демисезонном пальто и с пышной светлой прической. Дюймовка. Приехали!

Я приоткрыл дверцу в кабину, буркнул Сан Санычу:

– Спасибо. До встречи. – И, не дождавшись ответа, спустился по лесенке и соскочил на насыпь. Под подошвами сапог заскрипел мелкий гравий.

– С прибытием. – Накрашенная мордашка Дюймовки расплылась в широкой улыбке. Мне в шею ткнулись аппетитные пухлые губки. – Ой, перемазала! – Тыльной стороной ладони Ольга стерла мне с шеи следы помады. – Пошли, Коста. Пошли. Не хрен тута отсвечивать. Мусора здешние ой заморочные! Нюх на нового человека, как у лайки на белку. Ни приведи Господь, повстречаем, и полезут ксиву у тебя проверять. Сам ведь понимаешь, что за места здесь такие…

Мы перешли через дорогу и углубились во дворы трехэтажек. Дюймовка, не переставая трещать языком, попробовала уцепиться за мою руку, но я отстранился. Это задело ее за живое.

– И чем же я тебе так не понравилась?

– Наоборот, – улыбнулся я, – дура ты разнаряженная. Представь, как мы смотримся со стороны. Ты в пальто то ли от «Гуччи», то ли от «Кляйна» и я, этакий промысловик-медвежатник в резиновых сапогах и старой линялой ветровке. Небритый, нестриженный.

– А! – расхохоталась Дюймовка. – Плюнь. Ты не в Питере, ты в Микуне. Еще и не таких тут повстречаешь… Хотя, наверное, не доведется. Сейчас уже на фатеру придем. А завтра утром уезжаешь на утреннем дизельке. Так что здесь особо не погуляешь.

Ольга направилась к подъезду одного из домов. Я поплелся за ней и услышал, как моя спутница выругалась:

– Твою мать! Торчат, наседки, на стреме! Здра-а-авствуйте! Тамара Ивановна, как ваше здоровье?

– Ничего здоровьецо, Оленька, – пропела одна из трех старушенций, сидевших на скамеечке возле нужного нам подъезда. – И тебе здравствуй. Кады ж ты приехамши. Нонеча, а?

– Здравствуйте, здравствуйте, – пропели другие старухи.

– Добрый день, – буркнул я.

– Вчерась, Тамара Ивановна. – Дюймовка обняла меня, ткнулась курносым носиком мне в бороду. – Муж мой, Миша.

– Ба-а-атюшки! Замуж вышла никак?

– Ну-у-у… – изобразила смущение Ольга. – В октябре свадьба. – Актриса из нее была идеальная. – Извините, пойдем. Дядь Паша себя неважно чувствует. За лекарством ходили. – Дюймовка заговорщицки улыбнулась и, к моему ужасу, похлопала ладошкой по пистолету, спрятанному под курткой. Впрочем, бабки вообразили, что у меня там бутылка.

– Идите, лечитеся, – великодушно позволила Тамара Ивановна, и мы поспешили скрыться в подъезде.

– На третий этаж, – подтолкнула меня вперед Ольга. И тут же зашипела мне в спину: – Свихнулся? На хрен волыну с собой притащил? Не парма здесь, мусора не дадут попалить. Сразу завалят…

– Ша, кнопка! – сказал я добродушно, обернулся и растрепал ей прическу. – Малая еще мне указывать.

Дюймовка в ответ расхохоталась…

В трехкомнатной квартире-распашонке нас встретил скрюченный дед лет девяноста и женщина необъятных размеров в ширину. Засаленный на груди халат и выглядывающая из-под него ночная рубашка не вызвали бы у меня особого расположения к хозяйке, если бы не обезоруживающее радушие, с каким она меня встретила.

– А, гостюшка дорогой. Заждались, заждались. Добро пожаловать. – Ей было на вид лет пятьдесят, и я еще не успел решить, как к ней обращаться – на «ты» или на «вы», – когда она по-простому представилась: – А я Рита. – И, с трудом опустившись на четвереньки, начала шарить под стойкой для обуви в поисках тапочек.

– Павел, – проскрипел старик и протянул мне руку. Рукопожатие оказалось на удивление крепким. Впрочем, как и сам дед.

Когда уже через десять минут мы уселись за обильно накрытый стол, он хлестал водку, ничуть не пьянея. Опрокидывал в себя граммов сто пятьдесят, шумно выдыхал воздух и закусывал долькой чеснока. Я не заметил, чтобы он ел что-нибудь кроме чеснока и обычной черняхи.

Никакими расспросами меня не доставали. Рита без умолку болтала о многочисленных незначительных происшествиях местного, микульского, розлива. Рассказывала про то, как месяц назад в поселок нелегкая занесла большого лося, и он метался по улицам и дворам, круша палисады и разгоняя по закоулкам людей, пока каким-то макаром не угодил в глубокую выгребную яму. А она, как назло, оказалась добротно забетонирована по краям, так что срыть какой-никакой укос для зверюги, чтобы он смог выбраться на свободу, не представлялось возможным. Отчаянно трубя на все окрестности, сохатый просидел в яме целые сутки под охраной мента, пока местная администрация чесала репы: «Что предпринять?». И наконец нашли из числа бомжей добровольцев, готовых за ящик спирта и новую лопатину[33] залезть в дерьмо и подвести под лося стропы. Приехали из лесничества, пальнули в сохатого ампулой со снотворным. Потом краном выдернули животное на поверхность, загрузили его в самосвал и отвезли в ближайший сузем, где и вывалили, еще сонного, в мягкую болотину.

Не успели уняться страсти после набега лося, как накануне 1 сентября пропали двое детишек из местного интерната, приехавшие в Микунь из глухих леспромхозов на новый учебный год. Мальчик тринадцати лет и девочка – двенадцати – ушли в тайгу и заблудились. Их искали четверо суток, пока не обнаружили в тридцати километрах к северу от поселка. Продвинутые местные Ромео и Джульета свили любовное гнездышко в старой кушне[34], при этом обустроили свой быт настолько умело, что этому поразились даже бывалые охотники. Продуктов, принесенных с собой, «молодоженам» должно было хватить не менее чем на медовый месяц. «Муж» занимался рыбалкой и заготовкой дров, «жена» собирала ягоды и грибы, а также вела хозяйство, притом настолько справно, что изба внутри просто блистала чистотой, а на столе стоял котелок с тестом, замешенным для шанег. На широких нарах был оборудован прямо-таки королевский сексодром. Наперинник и две наволочки туго набиты сухим мхом, и все это застелено чистыми простыней и одеялами, унесенными из интерната.

– Вот ведь грызуны сопливые, – проскрипел старик. – Об меня, о семнадцатилетнего, батька все вожжи измочалил, когда девку, свою погодку, порушил на повети. А про этих еще и в районке, твою мать, отписали. Герои! Дык что ж, другие теперича так же не побегут? Побегу-у-ут. А потомока мамкам в подолах понесут: «Нате, матушка, нянькайтесь».

«Хрен понесут, – подумал я. – О том, как предохраняться, детишки знают сейчас лучше взрослых». Но вслух ничего не сказал. Меня больше волновала моя собственная судьба. А про то, куда же я теперь двину дальше из этого Микуня, в котором топят в сортирах лосей, не было сказано не единого слова.

Но стоило нам немного разобраться с обедом, как меня тут же взяла в оборот Рита. Открыла шифоньер, достала оттуда белую рубашку, пиджак и галстук.

– Переодевайся, – коротко распорядилась она и, когда я смерил ее и предлагаемую мне одежду вопросительным взглядом, расхохоталась. – Чего зыркаешь? Не боись, не женить тебя поведем, красавца такого. На ксиву сфоткаю, да и только. Одевайси-и-и.

Рубашка оказалась мне велика, пиджак, наоборот, настолько мал, что я с трудом смог застегнуть его на все пуговицы, а галстук, похоже, давали жевать теленку.

– М-да-а-а, – вздохнул я, осматривая себя в зеркало. – Видик, конечно.

– Как раз то, что надо, – успокоила меня Дюймовка. – Ты что же, как лорд английский выглядеть хочешь? Это таежник-то? Как раз самое то для наших медвежьих углов.

– В натуре, ништяк, – подтвердила Рита. – У нас в телогрейках женятся, а тут… Айда в тую комнату.

– А побриться?

– Ты что, братан, охренел? Зачем еще бриться? Чтобы один к одному с ментовскими ориентировками? Пошли, пошли фоткаться.

Меня сфотографировали обычным «Зенитом» со вспышкой, которая сработала только с четвертой попытки.

– Уверена, что все получится? – спросил я.

– Не в первой, – гордо ответила Рита и принялась перематывать пленку. А я поспешил поскорее избавиться от тесного пиджака.

– Куда мне теперь? – спросил у Дюймовки.

– Куда, куда? Сиди здесь, отдыхай, бухай. Хочешь, телек включи. Вон видик есть. – Ольга подошла к тумбочке для телевизора и вывалила из нее несколько видеокассет. Хихикнула: – Вчера с Риткой та-а-акую порнуху смотрели!

Старик, продолжавший сидеть за столом и лущить корявыми пальцами очередную чесночную головку, смачно сплюнул.

– Бесстыжие!

– Во, «Маша». – Ольга не обратила на дядю Пашу никакого внимания и сунула кассету в гнездо. – Захочешь, включай. А мы с Риткой пока до братвы прошвырнемся. Тебе же надо ксиву выправлять…

Развратной «Магне» я предпочел старый диван в той комнатке, где меня фотографировали. Поспать нынешней ночью почти не довелось, а после водки, выпитой за обедом, я начал клевать носом. Рита выдала мне подушку и одеяло, Дюймовка не преминула поцеловать меня на сон грядущий и заметила:

– И правильно. Выспись. А «Магну» лучше ночью вместе посмотрим, когда старый спать ляжет. А то опять плеваться начнет.

Я тут же с ужасом предположил, что мне предстоит еще одна любовная интрижка в Республике Коми. У проклятой Ольги, похоже, закончились «краски». А у меня вот скоро закончатся силы.

Эх, скорее бы свалить отсюда подальше.

* * *

Отлично выспавшись днем, вечером я добавил себе жизненной активности бутылкой водки, выпитой почти в одиночку, и несколькими стаканами домашнего пива, которое, как меня уверяла Дюймовка, «совершенно не пьяное». Типа, его можно смело давать хоть грудному младенцу.

Как грудному младенцу, не знаю, но у меня после этой браги все двоилось настолько, что, смотря телевизор, приходилось, как на приеме у окулиста, прикрывать один глаз ладошкой. Что я пытался смотреть по этому телевизору, наутро я вспомнить не смог. Наверное, «Магну». Или что-то подобное. И при этом занимался всякими непотребствами с Ольгой – как же без этого? Во всяком случае, утром я обнаружил себя в одной с ней постели. Сделал соответствующие выводы, напялил трусы и, с трудом выдерживая курс, отправился в ванную хлебать из-под крана холодную воду. Проклятое комяцкое гостеприимство!..

Повод для вчерашней пьянки Рита и Ольга нашли весьма подходящий. Даже не повод – более того, причину. Самую настоящую, наисерьезнейшую причину!

Я опять стал человеком с паспортом! Гражданином России Куликом Михаилом Михайловичем, 27 лет от роду, проживающим в поселке Олема Архангельской области. Не женатым, естественно. Водолеем по гороскопу…

Я посмотрел в зеркало, узрел там свою опухшую бородатую рожу и грустно вздохнул: желаемый результат достигнут, я теперь ничем не отличаюсь от аборигенов. Потом я заставил себя залезть под холодный душ и, чуть-чуть освежившись, вышел из ванной уже более похожим на человека, чем десять минут назад.

– Коста, ты, что ли, там бродишь? – прокричала из кухни Рита.

– Угу.

– Иди-ка сюда. – И, дождавшись, когда я предстану пред ее очами, с мокрыми растрепанными волосами и в женском халате, который спер с вешалки в ванной, подсунула мне под нос полный стакан водки. – На, поправься, братишка.

Я тут же чуть не сблеванул в мойку, до отказа забитую грязной посудой. Но потом сумел взять себя в руки и выцедил сквозь зубы всю отраву до донышка. Похмелился.

– Фу! Вот с этого и начинается алкоголизм, – простонал я и закусил соленым огурчиком.

– Ништяк, – заключила Рита. – Тебе надо быть в форме. У тебя сегодня непростой день.

– Последнее время все дни у меня непростые, – пожаловался я и пошел собираться в дорогу…

Естественно, бабы все напутали с расписанием «дизелей» до Сыктывкара, и только мы собирались сесть за стол и позавтракать, как в квартиру ввалился разбитной белобрысый малый, шлепнул по необъятной заднице Риту, поцеловал в щечку Дюймовку и протянул мне синюю от многочисленных наколок руку.

– Данила, – представился он, – вместе поедем, братан, – после чего набулькал себе полный стакан водки, опрокинул его в себя, запил домашним пивком и радостно крякнул: – Живем, молодухи! Чего разобранные еще? Тачка внизу. У вас пять минут.

– Какие пять минут? – всполошилась Дюймовка. – Че гонишь? Еще больше часа! В полпервого поезд…

– А в полдвенадцатого не хочешь?

– В полпервого! Позавчера спецом на вокзал заходила, расписание глядела.

Данила расхохотался.

– Какими глазищами-то глядела, не помнишь? Кривая как сабля турецкая. Да снасильничали бы тебя, так ты бы наутро и не вспомнила б… Нет, ну бабы дуры, – посмотрел он на меня, явно ища поддержки.

Но какое я (накануне сам нажравшийся до беспамятства) имел право сегодня кого-нибудь обвинять?

– Нормалек бабы, – только и смог пробухтеть я.

– Эт-та точняк. Коста, давай с народом прощайся. И покатили. Опаздываем…

Я торопливо влез в резиновые сапоги и болониевую куртку, неуклюже поцеловал Риту и Ольгу, пожал руку деду, проверил, не забыл ли свой паспорт…

– Ну прощевайте, хорошие. Не поминайте лихом. И спасибо за все. Все будет нормально, так ждите когда-нибудь в гости… Ольга, не плачь…

– Миха, Миха, пошли, – поторопил меня Данила. – Ведь попадаем уже конкретно по времени!

«Миха?.. Ах да, – вспомнил я, – меня же теперь зовут Михаилом. Михаилом Михайловичем Куликом, 27 лет, русским».

– Алене привет, – крикнул уже выскочив из квартиры. И побежал вниз по лестнице следом за своим новым – каким же по счету за последнее время? – спутником.

Глава 3 ТЫ ТОЛЬКО НЕ ПАРЬ – ЖИТЬ БУДЕШЬ КАК ЦАРЬ

Сто километров до Сыктывкара «дизель» полз три часа, останавливаясь на любом мало-мальски значительном полустанке и не пропуская ни единого разъезда. Впрочем, о задержках в пути я не жалел. Проводил время без скуки и с пользой, для начала выиграв в карты у не в меру азартного Данилы больше двух штук (на это ушла половина пути), а затем обучая своего попутчика кое-каким премудростям рамса и двадцати одного – играм, принятым среди братвы в местах не столь отдаленных.

Выигрыш мне был совершенно в масть – до этого момента у меня на кармане лежало не больше полтинника, а жить за счет братвы уже основательно надоело. Не все же время кормиться со стола гостеприимных урок и безропотно одеваться в то, что посчитают должным тебе предложить?

Что же касается Данилы, то расставание с пятихаткой он пережил совершенно спокойно – для него это были не деньги – и лишь сожалел, что из соображений конспирации не прихватил с собой большую сумму.

– Что ж, век живи – век учись, – философски заключил он, неумело пытаясь сломать колоду. – Подъезжаем, братан. Отсюда до города еще пять километров, но мы от греха на вокзал не полезем. К тому же здесь ближе.

Я смотрел в окно на захудалый проселок, возле которого в этот момент притормаживал поезд.

– Куда ближе?

– А ты, брат, не спрашивай. Куда привезут, значит, туда и ближе. Больше я не добился от Данилы никаких подробностей. Зато пожалел о том, что по настоянию Дюймовки оставил волыну в хате в Микуне. Пес его знает, какие передряги мне готовит судьба?

Впрочем, все вышло путем. На небольшом полустанке, где, кроме нас, из «дизеля» выбралось всего еще три человека, нас встретила совершенно безликая женщина лет сорока, наряженная в телогрейку и кирзовые сапоги, от души расцеловала меня, будто старого знакомого, и предложила в качестве транспорта длинную подводу, запряженную высоким меланхоличным мерином.

– Я Люба, – представилась она. – Через парму тут километров десять, до темноты, глядишь, и поспеем. – И, ловко вскочив на край телеги, слегка стукнула мерина по бокам вожжами и принялась прикуривать «беломорину».

До темноты мы успели легко. При этом всю дорогу проделали через мрачный сузем, лишь иногда выбираясь на небольшие пожни. Да пару раз пересекли маленькие деревушки, вызывая панику среди местных собак.

– Не замерз, Миша? – Единственное, о чем за весь путь спросила меня Люба.

– Нет.

– А то там доха в задках у меня, под сеном скручена. А если хочешь, самогоночка есть. И лучок.

– Не хочу. – О самогоночке сейчас мне было думать просто противно.

– Не хочешь, как хочешь. Тады сиди, природой любуйся.

«Интересно, а знает ли она, что на природу я налюбовался так, что меня от нее тошнит, – подумал я. – Я хочу в город. Я мечтал оказаться в Сыктывкаре с его троллейбусами и трамваями. А вместо этого… Интересно, и куда же все-таки меня везут?»

Оказалось, что везли меня в довольно большой поселок. Настолько большой, что его центральная улица – а вернее, участок какого-то шоссе – оказалась покрыта новым асфальтом, а архитектурный облик поселка украшали несколько обшарпанных двухэтажных жилых домов и десяток кирпичных коттеджей, своим обликом напоминающих огромные собачьи будки. От простых смертных коттеджи укрылись за трехметровыми заборами и тяжелыми воротами, за которыми, судя по внешнему виду, можно было легко напороться как минимум на полвзвода охраны.

Меня удивило, что, несмотря на не позднее время, на центральной улице мы не встретили почти никого из местных жителей. Лишь группа подростков с двумя мотоциклами да старуха с коровой.

– Здравствуйте, – буркнула себе под нос старуха, остановилась (остановилась и корова), и обе провожали нас долгими взглядами. Навстречу попались два грязных грузовика и пьяный, который не обратил на нашу подводу никакого внимания.

Потом Люба свернула в узкий проулок между двумя заборами, огораживающими коттеджи…

Нас ждали. Стоило нам оказаться в проулке, как из узкой калитки, должно быть, служившей черным входом для прислуги, вышел мужик в телогрейке, камуфляжных штанах и домашних тапочках, подошел к подводе и, не обращая никакого внимания ни на Любу, ни на Данилу, протянул мне для рукопожатия руку.

– Костоправ? – улыбнувшись, коротко спросил он. – С прибытием. Ты, – он посмотрел на часы, – прибываешь с точностью состава Лондон – Париж. К этому времени и ждали. Гоша Китаец я.

– Я ждал встретить тебя в Микуне, – заметил я.

– А получилось, что здесь. Пошли в дом. Банька там стоплена, стол накрыт. Братва хочет с тобой познакомиться.

– А… – Я услышал, как Люба громко чмокнула, и телега тут же загремела по неровной дороге.

– А они свое дело сделали. Тебя довезли, мусоров на хвост не нацепили. – Гоша решительно взял меня под локоть. – Пошли, пошли, брат. Заждались тебя.

* * *

В просторной гостиной в дорогих мягких креслах расположилось шесть человек, совершенно разных как по возрасту, так и по одежде. Они все, как один, держали бокалы с напитками и молча изучали меня пристальными взглядами. Я даже почувствовал себя неуютно. Так было разве что в питерских «Крестах», когда меня в первый раз ввели в хату.

– Здорово, братва. – Я сделал то же, что и тогда в Питере, – первым делом решил поздороваться. И, как и тогда, в Питере, мне ответил лишь один голос.

– И тебе здоровья, сынок.

Негромкий, мягкий, как у ведущего радиопередач для детей, голос принадлежал мужчине лет шестидесяти, одетому в мятый дешевый костюм и со старомодными очками в толстой оправе на мясистом носу. Если бы я встретил этого человека где-нибудь в магазине или в метро, то без труда определил бы его, как бухгалтера средней руки или участкового врача поликлиники. Но здесь были совершенно иные критерии оценки статуса присутствующих.

Гоша Китаец, плотно прикрыв дверь в комнату, тихо пробрался на свое место в кресле и тоже уставился на меня. Как будто не насмотрелся, пока мы разговаривали возле калитки и шли через двор.

А я вот стоял сейчас возле двери и ощущал себя полнейшим идиотом.

Хрен там! Я давно отвык от подобного!

Я не спеша пересек по мягкому большому ковру гостиную, нисколько не заботясь о том, что на ногах у меня грязные сапоги, и устроился на диване. Семь взглядов с интересом продолжали следить за мной.

– Я Костоправ, – спокойно представился я, закидывая ногу на ногу, – и если вы ждали кого-то другого, а я оказался здесь по ошибке, то только скажите. Извинюсь и уйду.

– Почему же другого, сынок? – поинтересовался «бухгалтер» в мятом костюме.

Я знал, кто он такой – Гоги Абхаз, вор в законе, смотрящий за Коми. Мне не раз описывали его внешность, его манеру вести беседу. Я слушал воровские байки об этом и на этапе в Ижму, и в самой зоне, и даже в Кослане. Казалось, что нет в Поморье ни единого человека, так или иначе связанного с криминалом, кто не слышал бы про Абхаза. И вот я сидел перед ним, а он улыбался мне недоброй улыбочкой: «Мол, что-то ты с ходу забыковал, пацан».

– Так с чего же ты взял, что ждали другого? Что ошиблись в тебе?

Я усмехнулся.

– Вас здесь сейчас семеро. И все семеро, как один, пялились на меня, словно на скомороха, который должен выкинуть какой-нибудь выдающийся номер.

– Вот ты и выкинул, – пропел Абхаз.

– Разве?

– Конечно. С ходу продемонстрировал, что ты и есть именно тот Костоправ, про которого мне сообщали… А ведь много чего про тебя сообщали… Хорошего, сьшок… А то, что измазал ковер да уселся без приглашения, так это ништяк, не менжуйся. Вымоют коврик. А ты пока иди, посмотри свою комнатку. Поживешь у меня денька три, пока что-нибудь придумаем… Гоша, займись.

Китаец вылез из кресла, приглашающе кивнул мне и повел меня на второй этаж коттеджа, где для меня были приготовлены апартаменты. Естественно, ни боковица в спасовском сикте, ни подвальная келья в Кослане, ни малометражка в Микуне не шли с ней ни в какое сравнение. Представьте себе этакий номер первого класса в приличной гостинице с блестящим санузлом, оборудованным маленьким джакузи. В спальне я обнаружил бар, заставленный всевозможными напитками, каких я не видел не то что на воле, но и вообще в жизни. На миниатюрном ломберном столике стояла ваза, полная фруктов. Постельное белье на широкой кровати так и дышало свежестью. Телевизор с плазменным экраном, установленный в узкой специальной нише, мог принимать – я был в этом уверен – не менее сорока каналов.

«Интересно, что это за дом? – задумался я. – Личная резиденция вора в законе? Хотя нет. Воры старой формации избегают столь откровенной роскоши и демонстративно стремятся жить куда аскетичнее. Тогда, может быть, это – нечто вроде воровской базы отдыха… и Дома советов? Вернее, сходняков…»

Я открыл шифоньер. Там меня дожидалась пара спортивных костюмов, куртка-«танкер», несколько комплектов нижнего белья – все в целлофановой магазинной упаковке. И, как ни странно, ни единого делового костюма. А, впрочем, почему странно? Зачем в этой глуши деловые костюмы? Чтобы привлекать внимание?

Я с удовольствием стянул с себя всю одежду и вывалил ее за дверь прямо в коридор, надеясь, что здесь не самообслуживание, и уж кто-нибудь из прислуги найдется. Хотя до сих пор никто на глаза мне не попадался, даже охрана. Но ведь в этом и есть ценность обслуживающего персонала: не только хорошо убирать или готовить, но и уметь быть незаметным.

Следующим, что я сделал, после того, как обследовал свою комнату, так это забрался под душ. И, как не спешил, не удержался и проторчал под ним не менее сорока минут, разумно решив: «Если меня и ждет внизу кто-либо, типа Абхаза, так ничего, подождет. Должен же я привести себя в порядок после столь длинной дороги и такого количества испытаний…»

Но Абхаз ждал меня не внизу. Стоило мне выбраться из ванной, как я обнаружил его у себя в спальне, сидящим в кресле и вертящим в руке амулет – тот, что я хранил на память о Комяке.

– Ничего, что я так, без предупреждения? – обыденно спросил он, вперив взгляд в шрам у меня на животе.

– Ты здесь хозяин, – заметил я, доставая из шифоньера комплект белья.

– А ты здесь гость, – парировал Гоги. – То рванье, что ты бросил за дверь, подобрала Маруся. Это горничная. Ближе к ночи я вас познакомлю. Надеюсь, те тряпки тебе не нужны.

– Нет, – усмехнулся я.

– Я тоже так думаю. А если что потребуется, ты только скажи.

– Мне достаточно того, что здесь нашел.

– Ну и отлично. – Абхаз поднялся. – Пойду, не буду мешать. А ты, как соберешься, сразу спускайся вниз. С братвой познакомлю. Да и обсудить кое-что нам надо. Надеюсь, дорогу найдешь?

– Найду, – ответил я и полез в платяной шкаф выбирать спортивный костюм и домашние тапочки для официального ужина.

* * *

Мне опять задавали вопросы. Очень много вопросов. И самые разнообразные. Начиная с анкетных данных и того, как выглядит мой дом в Лисьем Носу, и заканчивая тем, как я добирался сюда.

И я был вынужден отвечать на них со всеми подробностями. С такими мельчайшими подробностями, что порой не мог сразу их вспомнить и надолго задумывался.

При этом все это протекало в режиме перекрестного допроса!

Но я понимал, что меня проверяют. И что теперь все гораздо серьезнее, нежели в камере «Крестов». И старался, как мог.

– А какая девичья фамилия была у твоей матери?

– А как зовут мать твоего брата?

– А как имя-отчество бывшей жены?

– Перечисли-ка, брат, человек десять из своей хаты в «Крестах».

– А какие шконки они занимали?

– Расскажи про этап. Какой наряд был в вашем Столыпине? Вологодский? А не припомнишь, кто там за старшего?

Про зону на Ижме вопросов оказалось значительно меньше, разве что вспомнили общих знакомых, но когда перешли к истории моего второго соскока, то здесь уж «комиссия» постаралась. Я угробил не менее трех часов на рассказ о всех своих злоключениях за время перехода через тайгу.

Но вот наконец добрались до Кослана, и интерес ко мне сразу иссяк. Всем семерым сразу же загорелось отделаться от меня, уже достаточно рассказавшего, и спокойно перетереть между собой важнейший вопрос: «А тот ли я человек, под какого канаю?»

– Коста, братан, замучили мы тебя, – наигранно вздохнул Абхаз. – Так сам пойми…

– Я все понимаю, – перебил я. – Теперь вы удаляетесь на совещание? А я должен где-нибудь поскучать?

– Зачем же скучать? Иди пощеми.

У меня действительно уже слипались глаза. Уже которые сутки мне приходилось отдыхать, как черт положит на душу. Вот только поди попробуй спокойно заснуть в тот момент, когда решается вопрос жизни и смерти.

И все же выбора у меня не было. Я церемонно пожелал всем спокойной ночи и поплелся к себе, ожидая того, что самым худшим для меня исходом может оказаться то, что возьмут местные быки и придушат подушкой, если толковищу вдруг чем-то не понравятся мои ответы. Если Абхаз решит, что я его в чем-то напарил. А воры рисковать не привыкли…

Но все оказалось ништяк. Никто не стал поганить о меня подушки, и первое, что я почувствовал, пробудившись от крепкого, без сновидений, сна, так это яркий солнечный луч, пробивавшийся в спальню сквозь неплотно задвинутые шторы. Я лежал, еще не в состоянии окончательно выйти из сна, и внимательно наблюдал за тем, как этот луч медленно перемещается по стене, оклеенной зелеными обоями, к двери.

«Вот только он доберется до косяка, как буду вставать, – решил я. – Надо еще разок принять душ, сделать хотя бы символическую зарядку. А потом выбираться из комнаты и попытаться найти в этом огромном доме хоть одну живую душу».

Солнечный луч не успел достичь двери. Ему не хватило совсем чуть-чуть, какого-то сантиметра. Я задумался, и за это время он уже миновал косяк и теперь полз по филенке.

Я поднялся, напялил халат и, устроившись за столом, начал исследовать, насколько вкусно здесь варят кофе.

* * *

Всех присутствовавших в гостиной Абхаз представил еще вчера перед тем, как мне начали задавать вопросы. Но лишь по именам и погонялам, дабы я знал, как к кому обращаться. Теперь же он удостоил меня своего доверия настолько, что решил вдаться в подробности и объяснить, кто откуда прибыл на толковище и какая роль кому здесь отведена.

Леха Цепной и Саша Малина прикатили в Коми из Питера с подробнейшей информацией на меня, полученной как из «Крестов», так и, насколько я понял, от ссучившихся мусоров.

Леха был молодым улыбчивым пареньком чуть старше двадцати лет и имел облик типичнейшего студента, которым, впрочем, и являлся – учился на одном из многочисленных платных юрфаков, которые за последние годы расплодились в Санкт-Петербурге, как горькушки в августовском бору.

Саша Малина был прямой противоположностью своему земляку. Стопроцентный урка, какими их любят показывать российские кинематографисты, он первый раз предстал передо мной в рубашке с короткими рукавами. Обе руки от предплечий до кончиков пальцев оказались испещрены наколками, и то, что я сумел прочесть на них, сказало мне об очень многом. В воровском мире Малина занимал положение фраера, очень близкое к вору. Конечно, он не дотягивал по авторитету до смотрящего за крупным городом или доходным промышленным центром, но властью обладал немалой. С ним считались очень и очень многие, по понятиям он имел право смотреть за правилами и толковищами, и я, как ни пытался, никак не мог понять, какого дьявола его направили в эту дыру поглядеть на меня. С одной стороны, мне это льстило, с другой – вызывало определенные опасения. И какое из этих чувств перевешивало – неясно…

Итак, двое эмиссаров из Питера доставили на меня информацию и передали ее третьему человеку.

– Касьян – мой дознаватель, – с гордостью представил мне его Абхаз. – Чутье такое, что сам поражаюсь. Например, он уверяет, что не надо никакого детектора лжи, чтобы прочухать, парят тебе или нет. Достаточно посмотреть человеку в лицо, и все на нем будет написано. Какой бы он ни был ушлый, этот допрашиваемый, так, один черт, все прочитаешь. По зыркалам ли, по щекам… Или по рукам… Или еще по чему… Короче, есть не меньше пятнадцати способов въехать в тему, что тебе парят.

Насчет пятнадцати способов я вообще-то не верил, но в том, что есть люди, без труда определяющие лгуна, как бы не был он подготовлен, я был уверен. Сам в свое время встречался с подобными.

Кстати, вопросы Касьян задавал мне просто искусно. Четко, конкретно и всегда бил ими в самые незащищенные места. Казалось бы, нечего мне скрывать, но во время допроса я находился в постоянном напряжении, откровенно боялся, что вдруг случайно совру, меня поймают на слове… И все! Ко мне, как минимум, больше не будет доверия. К счастью, все обошлось.

– Нервишки, скажу я тебе, братан… – поставил мне диагноз на следующий день Касьян. – Мне бы такие. Ништяку тебя нервишки…

«Знал бы ты, какую тренировку они за последние годы прошли, – подумал я, сияя от комплимента. – Хотя, наверное, знаешь. Все-то вы знаете. Побольше, чем я…»

Еще два человека прибыли в Сыктывкар из Перми. Один из них – Тоша Тагильский. Второго называли просто по имени-отчеству – Евгений Валерьевич.

Тоша, пока я не разобрался в его роли, казался мне в этой компании самым пустым и никчемным человеком. «Возможно, он выполняет здесь роль чьего-то телохранителя», – вначале пришел к выводу я. Тогда действительно представлял собой типичного узколобого детину-бойца с гигантским ростом и огромными мускулами. И его явно смущала наша компания. За двое суток, что мы находились в гостях у Абхаза, он не проронил почти ни слова, если не брать в расчет тех нескольких корявых сумбурных фраз о бабах и равенстве (эти две темы он попытался связать воедино), когда его ради прикола попросили произнести какой-нибудь тост.

Впрочем, кое-какое дело – кстати, совсем не телохранителя – этот громила знал на пять с плюсом, но в этом я убедился чуть позже.

Роль Евгения Валерьевича Абхаз объяснил мне так:

– С этим человеком поедешь завтра до Перми. Там для тебя подготовлена ксива. Чистая, совершенно без палева. От одного мужика твоего возраста. Этим летом он сгинул – сам знаешь, как это бывает, – а все на него осталось. К тому же он бывший врач.

– Я что, похож на него?

– Будешь похож. Это уж наши проблемы.

– Пластическая хирургия? – догадался я. – Но это же…

– Хочешь сказать, что очень дорого? – улыбнулся Абхаз. – Пусть эти проблемы тебя не колышут. А то, что доктор будет кому-то трепать… Зачем ему это? Чтобы его потом замочили? А заодно жену и детей… Нет, Коста, этот мужик имеет с таких операций такие хрусты, что ничего не расскажет легавым даже под пытками… Заодно он уберет тебе этот дурацкий шрам. И наколки. Станешь другим человеком.

– Почему именно в Пермь? Я слышал про такого воровского спеца где-то в Питере.

– Хочешь спалиться? Так спалишься, – рассмеялся Абхаз. – В Питере тебя ждут, не дождутся… Ты почему-то не хочешь в Пермь? – насторожился смотрящий. – Объясни.

– Так нет… – смущенно замялся я. – Просто я знаю, насколько сложна черепно-лицевая хирургия. Такие операции возможны только в стационарах, на дорогостоящем оборудовании.

– Будет тебе и стационар, и оборудование, – хлопнул меня по плечу Абхаз. – За четыре года ты слишком отстал от жизни и даже не представляешь, скольким уже поменяли кости на морде. К тому же тот мужик, с которого тебе будут рисовать новый портрет, действительно очень похож на тебя. Доктор заверил, что не будет никаких проблем. Он сказал, что тебе повезло. Вот так.

Этим «Вот так» смотрящий давал мне понять, что все уже давно решено, и моего желания никто спрашивать не собирается – слишком уж много фишек и времени было вложено в то, чтобы меня выковырнуть из Ижмы и подготовить мне эту «перелицовку».

А впрочем, я совершенно не был против. Новая рожа, так новая рожа. Лишь бы дали возможность рассчитаться со своими должниками в Санкт-Петербурге. А с измененным внешним видом подобраться к ним будет даже проще.

Гораздо проще!

Гораздо интереснее!

Глава 4 МИНЗДРАВ РСФСР: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ!»

Мы отправились в путь на старенькой, «лохматой» «Волге» рано утром, когда на улице стояла еще кромешная темень. А уже километров через пятнадцать, которые мы преодолели меньше чем за десять минут по узкой извилистой, хотя и асфальтированной дороге, я понял, почему в командировку из Перми вместе с Евгением Валерьевичем прибыл Тоша Тагильский. Узколобый детина был водилой от Бога.

– Бывший раллист, – не преминул похвастаться мне Евгений Валерьевич. – А тачка с форсированным движком. И подвеска специальная. Для мусоров эта старая рухлядь представляет ноль интереса. А в натуре она сделает любого серийного «мерина»[35]. И даже не запыхается.

Я очень надеялся, что для мусоров, если все же найдутся дураки, что нами заинтересуются, мы тоже представим ноль интереса. Евгений Валерьевич, который с потрепанным портфельчиком на коленях вальяжно развалился рядом с водителем, изображал из себя некоего агента по закупке пиломатериалов в Республике Коми. При этом все его полномочия были подтверждены целой кипой разнообразных документов, заверенных какой-то там пермской коммерческой фирмой.

– Фирма реальная? – поинтересовался я как бы между прочим.

– Естественно, – обернулся ко мне Евгений Валерьевич. – Туфты ноль. Кстати, очень солидная фирма. И мы с Тошей там числимся официально. А тебя везем принимать туда на работу.

– Я помню…

Я действительно выучил наизусть легенду о том, как я оказался в этой машине. Сманили меня, квалифицированного сортировщика леса, Кулика Михаила Михайловича, из таежной глуши в большой цивилизованный город. И вот я сижу на заднем сиденье «Волги» моих будущих сослуживцев, клюю носом, и еще раз прогоняю в голове свой вчерашний разговор с Сашей Малиной…

– Короче, слушай сюда, – сказал он, когда мы уединились с ним для беседы, – что братва в Питере думает. С Хопиным, псом смердячим, надо кончать. Главный паук, сети раскинул свои, так, что не подобраться. Это по-официальному. Теперича о другом – если мочить. Тоже хрен! Сидит у себя в замке, нос наружу оттуда не кажет даже по праздникам. Не выковырнуть пидера. Никак! – Малина стукнул кулаком по столу. – А крови он многим попортил… Короче так, Коста. Денег дадим. Народу, сколько захочешь, дадим. А ты приезжай и работай пса этого.

– Я даже не киллер. И как же я достану его, по-вашему, если спецы уже отказались?

– А ты, главное, его из гнезда достань. Он в курсах, что ты соскочил. И, думаю, ждет тебя в гости. И весь на изменах. А ты подъезжай и добавь ему их, братан. – Малина жестом продемонстрировал, как я, по его мнению, должен добавить измен Хопину. – Вытяни его на себя. Шантажни. Подключи братца, жену, мусоров, что в «Крестах» тебя раскрутить попытались… Короче, сделают тебе новую рожу, подрулишь в Питер, а там и решим, как действовать. Катит, братан?

– И куда же я денусь? – улыбнулся я. – Сам знаешь отлично, зачем из Ижмы валил. Так что ж, сиднем сидеть теперь буду?

– Ну вот и молоток. Мыслишь верно, братан. А пока заморачиваться со всеми головняками этими, питерскими, не будем. Я всегда жил так: всего добиваться надо, никуда не спеша. Маленькими шагами. Так вот, твой следующий шаг – новая рожа. И чистое пузо. И снимай все наколки. А дальше братва из Перми тебя к нам отправит. И начнем серьезно готовиться… к решающей, так сказать, атаке. Отобьют одну эти гады, пойдем, братишка, в другую. – Малина принялся закуривать сигарету, и я обратил внимание, какой сильный у него тремор верхних конечностей.

«Алкоголизм. Или неврастения, – поставил поверхностный диагноз я. – Немудрено от такой геморройной жизни, что ты ведешь…»

– Короче, слушай сюда… – Малина наконец прикурил. – Я долго говорить не умею. Так что, считай, все сказал. Делай рожу и подъезжай – примем по высшему. А на досуге, пока будешь валяться в больничке, подумай, что можно сделать. Вдруг что придумаешь… Пойду-ка я выпью.

Саша Малина вышел из комнаты, в которой я выслушивал его сухой монолог, а я чуть не расхохотался: «И за кого же он меня держит? За панацею от всех бед, связанных со сволочью Хопиным? За супермена? За группировку террористов Бен Ладена, которые вдруг в одночасье заявятся и подложат под неприступный замок добрый заряд гексогена? Дудки. Я простой смертный, который даже не умеет толком стрелять. Единственное мое преимущество перед всеми другими, кто жаждет смерти ублюдка, так это то, что он досадил мне куда больше, нежели остальным… Да какое там досадил?! Досадил – это мягко сказано!!! Настолько мягко…»

– Чего ты там бормочешь? – обернувшись, громко спросил Евгений Валерьевич.

Я вздрогнул от неожиданности и понял, что задремал. На улице уже полностью рассвело, а мы выехали на более оживленное шоссе. Тоша Тагильский в этот момент обгонял целую вереницу тяжелых грузовиков.

– Намного отъехали? – поинтересовался я.

– Километров двести, – пробурчал в ответ Тоша.

– А всего сколько?

– Около тыщи осталось. Не ссы, к вечеру будем.

«М-да, этот парень умеет водить машину», – еще раз подумал я и, покопавшись в карманах своей старой куртки, нашел бутерброд с сервелатом, которых нам наготовила в дорогу Маруся. А еще у меня была там забавная книжка с длинным названием «Все симпатичные девушки – змеи».

«Враки. Не все, – не согласился я, вспоминая Настасью. – Хотя… – А теперь мне вспомнилась Ангелина».

А потом я дожевал бутерброд и принялся искать в книжке то место, на котором остановился.

* * *

Тоша оказался не прав. Вместо вечера в Пермь мы приехали только к утру, и все проблемы нам, естественно, доставили мусора, у которых, непредвиденно для нас, вдруг объявили какой-то очередной месячник по борьбе за чистоту дорог от нарушителей. Мусора повылезали из всех своих нор с жезлами и радарами, и после уплаты трех штрафов за превышение скорости Евгений Валерьевич, скрепя сердце, распорядился соблюдать от греха подальше правила движения. И наша «лохматая» «Волга», за которой не угнался бы и «мерседес», пополза по шоссе со скоростью гужевой повозки в просвете между фурой и лесовозом.

Евгений Валерьевич негромко матерился сквозь зубы и курил одну за другой вонючие ароматизированные сигареты. Тоша Тагильский стоически молчал. Я же, дочитав книжку про девушек-змей и досконально изучив «Атлас автомобильных дорог России», умудрился свернуться калачиком на заднем сиденье и заснул. И снились мне при этом спасовский сикт, Настасья и красный огнетушитель, почему-то очень напоминающий внешне огромный вибратор…

– …Подъем! – Меня бесцеремонно хлопнули по плечу, и я мгновенно прореагировал:

– К дьяволу!

– Подъем, подъем! Миша, приехали.

Я узнал голос Евгения Валерьевича. Но почему меня называли Мишей?.. А, вспомнил… Я зевнул и принял сидячее положение.

– Ну ты и спать! Признавайся, чем занимался всю ночь? Небось с Марусей…

– Кака-а-ая Маруся… – еще раз зевнул я. – Поносило бы тебя по тайге столько, сколько меня! Знаешь, как в организме накапливается усталость?

– Знаю, – обернулся ко мне Евгений Валерьевич. – Я очень многое знаю, сынок. Возможно, побольше тебя.

Широкое шоссе тем временем перешло в скудно освещенный проспект с редкими машинами и еще более редкими проститутками на обочине. Справа проплыла длинная вывеска большого кафе «Незабвенная ночь». У кафе прямо на тротуаре выстроились в ряд несколько дорогих иномарок.

– Наконец-то я добрался до полноценной цивилизации, – похвастался я. – Сколько там времени?

– Полпятого. – Евгений Валерьевич обернулся ко мне. – Значит так, Миша. Сейчас мы прямиком едем в ту клинику, где тебя будут лечить…

– В такое-то время?

– Не перебивай, лучше слушай. Для Кулика Михаила Михайловича там со вчерашнего дня забронирована палата. Кстати, отдельная. И кстати, «люкс». Твой лечащий полностью в курсе. Завтра утром в первую очередь он посетит тебя. Впрочем, пациентов там у него не так уж и много. Клиника частная.

– А мусора? – забеспокоился я.

– Не менжуйся, мы знаем, что делаем. Не тебе объяснять, что мусоров можно купить, чтобы не лезли, куда их не просят. И – «ноу проблем». Ага?

Да, я это знал. Возможно, лучше любого простого смертного. В отличие от последних, ссученные мусора успели исковеркать всю мою жизнь.

«Волга» покрутилась по темным неуютным переулкам и выбралась на широкий проспект. Потом опять начались переулки. А потом – нечто, что я бы назвал промышленной окраиной города. Справа – серый облупившийся забор, на некоторых участках которого успели поработать местные любители граффити. Слева – пустырь, однообразие которого скрашивали несколько полуразвалившихся двухэтажных построек. В американских боевиках в подобных трущобах не живут даже бродяги, а мафиози оборудуют в них склады по хранению кокаина и частенько организуют свои локальные войны. Но в подобных местах уж никак не арендуют помещения для частных престижных клиник.

«Вот сейчас проедем этот Гарлем, – решил было я, – окажемся в каком-нибудь уютном предместье с дорогими коттеджами…» Но Евгений Валерьевич перебил мои мысли:

– Почти приехали, Миша, – торжественно объявил он. – Потерпи еще пару минуток.

– Куда приехали? – Я бросил взгляд налево. Там вместо пустыря уже вовсю раскинулось кладбище. – Так вы все-таки собрались меня лечить или хоронить?

Евгений Валерьевич расхохотался. Хмыкнул даже Тагильский.

– Как заранее знал, что это захолустье произведет на тебя впечатление! Нет, ну ведь как знал!!! – Евгений Валерьевич прикурил очередную сигарету. – Да не менжуйся ты, все нормалек. Просто мы подъезжаем с черного хода. Ишь, «хоронить»… Дороговаты вышли бы похороны.

«Волга» коротко бибикнула и, свернув направо, уткнулась носом в железные ворота. Рядом была оборудована проходная, из которой выглянул мужик в камуфляже, вразвалочку подошел к нашей машине, посветил фонариком на номера, а потом заглянул в боковое окно, пересекся взглядом с Евгением Валерьевичем.

– Долго вы, – устало вздохнул охранник. – Ждали вечером. Александр Соломонович уехал домой.

Я тем временем сумел разобрать надпись на вывеске рядом со входом в проходную:

«Минздрав РСФСР

НПО Медицинской лабораторной техники»

Судя по содержанию, этой вывеске было, как минимум, лет пятнадцать. А за такой срок НПО Медицинской лабтехники можно легко переделать хоть в Центр реабилитации космонавтов, хоть в коммерческий интернат для дебилов. А какая-то небольшая клиника – это же просто мелочи. Были бы деньги. Были бы связи. Было бы прикрытие родимого министерства.

Итак, меня все-таки повезут не на кладбище, а на местный заводик медтехники…

Тем временем охранник распахнул ворота, и «Волга» аккуратно вползла на территорию предприятия, совершенно не освещенную и забитую горами строительного мусора и штабелями контейнеров. Тоша принялся аккуратно пробираться по узким проездам, оставленным скорее для электропогрузчиков, чем для автотранспорта. Уверен, что будь за рулем не такой ас-водитель, как наш, а кто-то другой, то «лохматая» ободранная «Волга» стала бы куда более «лохматой» и ободранной.

Наверное, мы пересекли из конца в конец весь двор, когда наконец добрались до небольшого двухэтажного здания, отличающегося от всех местных строений лишь тем, что у него над узкой железной дверцей болталась тусклая лампочка. К тому же оказалось, что исправно работал звонок возле двери, на который решительно надавил Евгений Валерьевич, как только мы вылезли из машины.

На наши призывы не реагировали, наверное, целую вечность. Затем дверь, совершенно неожиданно, без всяких предварительных звуков и расспросов «Кто там?» распахнулась, и перед нами предстала высокая и худая женщина в белом халате и со следами недавнего сна на лице.

– Здравствуйте. Мы вас ждали еще вчера, – точно так же, как и недавний охранник, сообщила она. – Проходите. Сейчас вас оформлю.

Не стоило обладать большой интуицией, чтобы понять, что Евгений Валерьевич здесь свой человек. У нас даже не спросили никакой ксивы, не задали ни единого вопроса.

«Интересно, а кто же он такой есть, в этой Перми, и в этом НПО в частности?» – проскользнул у меня в голове вопрос, но я тут же заставил себя отбросить его в сторону. Какое мне, собственно, дело? Существует огромная категория людей, которые очень не любят, чтобы интересовались тем, чем они занимаются, а все указывает на то, что Евгений – один из них. Так зачем же я буду портить с ним отношения, навязываясь со своим любопытством? Для меня сейчас задача № 1 – изменить свою внешность. Вот пусть он это для меня и устроит. А каким образом – меня не касается.

Оставив Тошу в машине, мы прошли внутрь, и женщина – ночная хозяйка этого заведения – повела нас на второй этаж. Как я и ожидал, клиника снаружи (настоящие развалины) и клиника изнутри (настоящий замок) отличались друг от друга, как ненецкая иглу от офиса НАТО в Брюсселе. Даже пожарная лестница блистала чистотой и «евроремонтом». А что говорить о других помещениях?.. Короче, пока что я был доволен.

– Не ожидал, что здесь так нарядно? – заметив, как я обозреваю интерьер холла, наклонился ко мне Евгений Валерьевич.

– Просто отвык за четыре года, – безразлично ответил я. – Куда мне сначала? В регистратуру или сразу в палату?

– В палату. Оформим все без тебя. Эльвира Васильевна, – Евгений повернулся к женщине, замершей рядом в ожидании его указаний, – проводите больного.

Я улыбнулся: «Вот так. Теперь я больной. Интересно, надолго?» И послушно поплелся за Эльвирой Васильевной по укрытому пушистым паласом коридору…

А потом все завертелось настолько стремительно, как в сказке. Меня взяли в такой оборот, как космонавта за четыре часа до полета.

В девять утра в моей палате, которой позавидовала бы и ЦКБ, объявился «художник-портретист» Александр Соломонович. Следом за ним вплыла толстая дама, катя перед собой узкую лабораторную каталку, на которой я опытным глазом определил все необходимые причиндалы для первичного обследования пациента – начиная с обьганого комплекта для взятия крови из капилляра и заканчивая кардиографом. Я в это время пил жиденький чай с постными печенюшками – больше мне пока ничего не дали.

– Мое почтение, Михаил Михаилович, – тоненьким голоском пропел мой лечащий врач и протянул мне хрупкую бледную ручку. – Ах, ах, ах. Голодом морят, мерзавцы. Ну ничего, ничего. Вот сейчас возьмем у вас кровь, и все образуется. Получите завтрак по полной программе. А пока, извините, нельзя.

– Я врач и все понимаю, – я не удержался от того, чтобы не похвастаться, сдул крошки с нарядной пижамы, поставил на стол пустую чашку и покорно направился к процедурной сестре. – Здравствуйте, с чего начнем?

Толстуха смерила меня уничтожающим взором, безуспешно попыталась состроить на усатой физиономиии улыбку и, забыв поздороваться в ответ, прорычала:

– С кала начнем. Посуда вам приготовлена в туалете. – И бросила многозначительный взгляд на клизму, припрятанную в дальнем углу тележки: мол, посуда, конечно, посудой, но у меня припасено и еще кое-что, если вас, больной, не приведи Господь, крепит!

Глава 5 УРАЛЬСКИЙ ЦИРЮЛЬНИК

Вот так, с кала, и началась подготовка к превращению меня из Константина Александровича Разина в Дениса Аркадьевича Сельцова…

Была кровь из пальца и кровь из вены. Томография и рентген. Тщательнейшее обследование терапевтом и невропатологом, дерматологом и хирургом. Тесты на ВИЧ и гепатит С. Миллионы вопросов, на которые даже я, врач, от и до знающий свой организм, порой не знал, что ответить… В результате у меня создалось впечатление, что в этой клинике врачей гораздо больше, чем пациентов, и персонал, просто не зная, чем занять себя в рабочее время, готов от служебного рвения разорвать меня на части.

– Мне пункцию здесь хоть делать не будут? – к вечеру не выдержал я, наткнувшись в коридоре на Александра Соломоновича. – Не представлял, что перед элементарной операцией необходимо такое обследование.

«Художник-портретист» ангельским взором уставился мне в глаза, двумя пальчиками аккуратно взял меня за пуговицу на пижаме, помолчал, словно обдумывая ответ на сложнейший вопрос, и наконец выдал:

– Нет, Михаил Михайлович, вы заблуждаетесь. Операция совсем непростая… Позвольте. – Он забрал у постоянно приставленной ко мне медсестры Тани мою историю болезни, распухшую за сегодняшний день до невероятных размеров. – Танюша, идите в сестринскую, выпейте чаю. А вас, Михаил Михайлович, попрошу со мной.

Он проводил меня к себе в кабинет, небольшой по размеру, но столь же шикарно обставленный, как и вся клиника. Указал на одно из уютных кресел, расставленных вокруг журнального столика.

– Присаживайтесь, пожалуйста. – А сам устроился напротив меня. – Вы полистайте пока журнальчик, а я тем временем почитаю вот это. – И он углубился в изучение истории моей болезни.

Так в полном молчании мы провели не менее часа, и счастье этого маленького эскулапика в том, что после издевательств его персонала у меня не осталось сил, чтобы рыпаться и возмущаться. Я предпочел мягкое кресло и свежую прессу.

Но вот наконец Александр Соломонович отложил в сторону историю болезни и вперил в меня еще один ангельский взор.

– Михаил Михайлович, – пропел он. – Оперировать вас буду я. Через три дня, когда получим последние результаты анализов. Но я совершенно уверен в том, что они у меня беспокойства не вызовут.

– А в остальном я разве здоров? – с иронией хмыкнул я.

– Хоть в водолазы… Удивительно, что столь бурные четыре года совершенно не отразились ни на вашем организме, ни, насколько я понимаю, на психике.

– Какие четыре года? – удивленно выпучил глаза я.

– В Ленинградском СИЗО, потом на лесоповале в Ижме, – как ни в чем не бывало начал перечислять Соломонович. – Неприятное ранение в брюшную полость, легкое ранение в ногу, двусторонняя пневмония, перенесенная на ногах в осенней тайге. – Донельзя пораженный, я начал приподниматься из кресла, но эскулап остановил меня легким движением хрупкой ладошки. И я ему подчинился, опустился обратно. А Соломонович продолжал: – Поймите, я вам это перечисляю только затем, чтобы вы осознали, что сейчас мы с вами в одной упряжке. Мне полностью доверяют определенные люди, которым, соответственно, полностью доверяете вы. Ну… а если вы этого не осознаете, не поможете мне, как я хочу помочь вам, то из операции получится пшик. А в этом не заинтересован ни я, ни, тем более, вы. Так что будем партнерами, Михаил Михайлович. Или предпочитаете, чтобы я обращался к вам: Константин Александрович?

– Можете звать меня просто Миша, – растерянно пробормотал я, в этот момент безуспешно пытаясь привести чувства в порядок.

– Отлично, приму к исполнению. Но меня вы все-таки зовите по имени-отчеству. Субординация, понимаете… Теперь к делу?

Этот еврей не давал мне перевести дух. Он прессинговал меня по всему полю.

– А-а-а… Александр Соломонович, вы меня убедили в том, что я могу доверять вам. Но-о-о… – Я не говорил. Я просто беспомощно мямлил. – Откуда у вас уверенность, что этот кабинет не прослушивается? Что то, что вы сейчас перечислили так в открытую, не станет достоянием…

– Миша, Миша, – перебил он меня. – Во-первых, насколько я успел обратить внимание, у вас начинает формироваться мания преследования. Во-вторых, я бы никогда не беседовал с вами здесь таким образом, если бы точно не знал, что отсюда не выйдет ни слова. – Соломонович вылез из кресла, подошел к своему рабочему столу и достал какой-то пакет из одного из ящиков. – Так идем непосредственно к нашему делу, Миша?

В ответ я молча кивнул. И тут же на журнальный столик передо мной спланировали две фотографии. Я наклонился вперед, взял их, снова откинулся в кресло и начал с интересом разглядывать, что же мне решил продемонстрировать «художник-портретист». То, что это будут портреты моей будущей физиономии, я уже знал заранее.

Одна из фотографий была явно увеличена с какого-то документа, скорее всего, паспорта. С нее на меня смотрело лицо мужчины двадцати пяти лет. Мне сразу пришла в голову мысль о том, что произойди вдруг подобное, так режиссер какой-нибудь постановки выбрал бы этого человека на роль испанского гранда гораздо охотнее, нежели предложил бы ему сыграть саксонского лорда. И уж никогда бы не доверил ему образ скандинава или славянина.

Без бороды, без усов, с густыми темными волосами – точно такими же, как у меня – открывавшими прямой высокий лоб. Высокие скулы. Волевой, чуть тяжеловатый подбородок. Правильный тонкий нос, длину которого на фотографии в анфас определить было бы затруднительно. Губы тонкие, а форма рта придает лицу несколько надменное выражение. И наконец глаза: расположенные под низкими прямыми бровями, они так и прожигали насквозь даже с фотографии. И даже по черно-белому снимку было понятно, что они темно-карие.

Как у меня.

– Ваши глаза, один к одному, – словно прочитав у меня на лице, о чем я в данный момент размышляю, заметил Александр Соломонович. – Словно у близнецов. И тип лица…

– Он был либо коммандос, либо бандитом, – вслух подумал я.

– Он был врачом, как и вы. Детским хирургом. Вернее, образование не закончил. Ударился в бизнес, прогорел, не смог расплатиться с долгами и попытался сбежать. – Эскулап замолчал.

– А дальше?

– Я дам вам ознакомиться с полным досье на этого человека.

– Как его звали?

– В досье все найдете.

«Черт с ним. В досье, так в досье», – решил я и принялся рассматривать второй, цветной, снимок.

Тот же мужчина на пляже, в одних узких плавках. Фигура если и не гимнаста, то близко к этому. Широкие плечи, мускулистый живот, ни капельки жира.

– Какой у него был рост? – задал я напрашивающийся на язык вопрос.

– Сто восемьдесят пять.

– Подходит, – согласился я. – Все подходит, как по заказу. – И зачем-то спросил: – Он, наверное, нравился женщинам?

Александр Соломонович в ответ промолчал. Забрал у меня фотографии, а взамен протянул тонкую папочку.

– То досье, о котором я вам говорил, – объяснил он. – До операции, Миша, у вас чуть меньше трех суток. Более чем достаточно, чтобы выучить досье наизусть. Не прочитать. Не изучить. Выучить наизусть! – Последнюю фразу Соломонович произнес с ударением.

Я заглянул в папочку – не больше десятка листов. «Что же, раз надо, так выучу, – подумал я. – Без проблем. Прямо сейчас запрусь у себя в палате, чтобы никто не лез, никто не беспокоил, и начну учить, что там для меня понаписали про этого педиатра. А еще лучше – завалюсь спать».

– У вас все, Александр Соломонович?

– С этим вопросом да, Миша. Теперь перейдем к другому.

Я тихонечко взвыл! А эскулап рассмеялся.

– Ничего, ничего. Много времени это у нас не займет. Мне просто надо сегодня снять все параметры вашего черепа и лицевых костей… Кстати, насколько я знаю, наркоз вы переносите хорошо?

Я сказал в ответ: «Да», а сам про себя подумал: «При операциях на самолично разрезанном животе действительно "да". Но когда из тебя "одного" делают совершенно "другого", и ты не знаешь, каким проснешься наутро, то это еще вопрос, а захочется ли вообще просыпаться…

Впрочем, захочется! Если есть для этого стимул, то почему бы и нет? А стимул есть. И этот стимул велик! Насколько же он велик!!!

Эй, вы там, в Питере! Ангелина, Хопин, Муха и прочие… А у!!! Откликнитесь! Уже через трое суток я очнусь от наркоза! В новом облике, но со старыми помыслами.

Вернее, это даже не помыслы. Это моя Великая Цель! И ради претворения в жизнь этой Великой Цели я отправлюсь к вам в Питер. Мстить! Вершить правосудие!! Убивать!!!»

– …Миша, Ми-иша. О чем таком вы задумались только что?.. Поднимайтесь и подставляйте свою черепушку. И свою физию. Наклонитесь, пожалуйста. Вот и отлично. Вот умница… А о чем же вы все-таки думали? Я наблюдал за вами не больше пары секунд и за это время, признаюсь, меня успел пронзить страх. Леденящий животный страх. Такое выражение на лице!.. Теперь повернитесь. Спасибо… Такая улыбка! Кошмар!.. Чуть влево лицо… Бр-р!!! Кому-то я не завидую! Хотя многого и не знаю, но… Замрите!…искренне не завидую!!! Повернитесь… Кому-то достанется по самое некуда… Вот и отличненько!

Действительно, вот и отличненько!

Глава 6 «…КАКОЙ У ПАРНЯ БЫЛ КОНЕЦ»

– …Вот и отличненько! Миша! Ми-иша!!!

Я узнал певучий голосок Соломоныча и попытался открыть глаза. Хрен там! На веках лежало что-то тяжелое. Или липкое? А может быть, их навсегда заклеили клеем, и теперь мне всю жизнь предстоит ходить с палочкой или собакой-поводырем?

Я грязно выругался сквозь зубы и попытался проверить рукой, что там такое с моими глазами. Но запястье ловко перехватили еще в самом начале движения. И тут же в уши вонзился отчаянный вопль Соломоныча.

– Ты свихнулся? Не трогать лица! Даже не думай! Смажешь все, кто станет делать по новой?

– Чего смажу? – пробормотал я и обрадовался, что хоть язык-то мне повинуется. Я могу говорить. И естественно, к тому же еще и слышу. Да и руки вроде на месте. Интересно, а все остальное? – Так операция что, не закончилась?

В ответ нестройно расхохоталось несколько голосов.

– Миша, любезный. – Снова сопрано моего лечащего врача. – Ты все напутал. Никакой операции еще не было. Тебе пока не давали наркоза. Ты, нахал, посмел заснуть сам, на столе, пока мы готовили твою физиономию. Разрисовали тебя, как индейца и потратили на эти художества сорок минут. А ты все это время дрых, как убитый. Хорошо хоть не храпел…

«Я никогда не храплю», – недовольно подумал я.

– …Марина Васильевна, представляете, этот герой без проблем может уснуть даже на эшафоте за десять минут перед казнью. Может, обойдемся без анестезии? Просто попросим: «Миша, поспи, пожалуйста, еще часика три».

– Ладно вам, – миролюбиво произнес я. – Мне надоело валяться с залепленными буркалами. Начинайте, пожалуй.

– Ой, Марина Васильевна, слышите? Хи-хи… он нам разрешает. Чего ж не воспользоваться? Пожалуй, тогда и начнем поскорее. А то, не дай Бог, передумает… Так-с, молодой человек. Приготовимся. Получаем укольчик, медленно считаем до ста. Дышим ровно и глубоко. И тогда все будет отличненько… Договорились? – Соломоныч наклонился к самому уху. У него неприятно пахло изо рта.

– Договорились, – пробурчал я, ощущая, как мне перетягивают предплечье жгутом и вставляют в вену систему.

– Ну если договорились, Михаил Михайлович, тогда…раз… два… три… не слышу.

– …четыре… пять… шесть… – продолжил я отсчет, начатый Соломонычем, -…семь… восемь… девять… – И сразу же вспомнил, как считал точно так же, скрючившись в ледяной воде под плотом, когда вместе с Блондином соскакивали из зоны. Тогда мы тоже, как я сегодня, пытались уйти из худшей действительности в лучшую. А что из этого вышло? -…семнадцать… восемнадцать… – А вышла из этого конкретная Жопа. Да, да, именно так, с большой буквы. Блондин на том свете. Я вообще непонятно где. И что меня ждет впереди, неизвестно. -…девятнадцать… двадцать…

– Сто десять на семьдесят пять.

– …двадцать один… двадцать два… – А впрочем, известно. Из-под наркоза я выйду Денисом Аркадьевичем Сельцовым, 1973 года рождения. -…двадцать четыре… – Уроженцем Норильска, с рождения не видевшим ни матери, ни отца и воспитанным ныне покойным дедом.

– Засыпай, миленький, засыпай. Считай.

– …двадцать восемь, черт тебя побери!…двадцать девять… – Сельцов успешно окончил пять курсов Новосибирского мединститута, но какого-то дьявола дурака занесло в коммерцию. А ведь там выживают лишь единицы. Он не умел выживать. -…тридцать четыре… тридцать пять… – Его развели на фишки бандиты. Но он сумел взять кредит, чтоб расплатиться. -…сорок…

– Сто двадцать на восемьдесят.

– …восемьде… Черт!…сорок один… сорок два… – И запутался в долгах окончательно. И побежал, вместо того чтобы бороться. -…сорок семь… сорок восемь… – Бросил все. Наивно надеялся скрыться. Дудки! -…пятьдесят два… пятьдесят три…

– Миша, милый. Дышим ровно и глубоко… Ровно и глубоко… Вдох – выдох… Вдох – выдох… Вот так. И считаем теперь про себя.

«Про себя? А что я могу сказать про себя? Да только то, что я Денис Аркадьевич Сельцов, идиот, которого пацаны все-таки вычислили. А еще я умею считать. До ста. Вот сейчас, дай Бог памяти… -…пятьдесят восемь… пятьдесят девять… шестьдесят… – А Сельцова, когда изловили, не стали мочить. Зачем переводить такой материал? Такой материал ударно работает на подпольных колымских золотых приисках. -…шестьдесят семь… шестьдесят восемь… – А если еще и врач. Да хирург! Ему там будет легче. Он, возможно, сумеет прожить даже больше двух лет. -…семьдесят два… семьдесят три… – И от него пользы гораздо больше, именно как от врача, а не простого рабочего. Его продали, наверное, задорого. -…семьдесят восемь…»

– Сто десять на шестьдесят пять.

– Спи, Мишенька. Спи.

«…Восемьдесят один… – А от меня с его рожей и с его ксивами, которые воровские перекупили у пацанов, гораздо больше пользы получится здесь. -…восемьдесят четыре… восемьдесят пять… – Вернее, в Питере, куда я приеду уже очень скоро. -…восемьдесят девять… девяносто…»

– Давление в норме.

– Да он здоровый, как бык.

«…девяносто два… девяносто три… – И вот приеду я в Питер. И устрою там хипеж. Такой! -…девяносто пять… – Взвоют и Ангелина и Леонид! -…девяносто шесть…»

– Все, спит. Приступаем.

– Да, спит.

«Хрен вам! Не сплю! Я еще не дошел до ста. У меня пока еще -…девяносто восемь… – Взвоют и Житинский и Муха! -…девяносто девять… – И конечно же, неуязвимый Хопин. Уж до него-то я доберусь!

Отвечаю, братва!!! Вот теперь:…СТО!»

* * *

Осень в Поморской тайге нынче выдалась распогожая – теплая и ведреная. Было два дня, когда нагнал сиверко с самого края земли – с таболги[36] да Студеного океяна – снега и стужи, но Господь миловал, внял молитвам и развернул назад непогодь, благоволил добрать до конца урожай. А отошла страда, оголились огороды и пожми, и наконец выдалось праздное время, которое Данила с Олегом, отцом Настасьи, использовали вовсе не праздно – в Покров[37] оседлали двух жеребцов, прихватили с собой гвоздей и несколько досок и отправились проведать да обустроить могилку. А заодно, конечно же, навестить ближайший – всего в сорока верстах от могилы – сикт.

Весь путь с Божьей помощью проделали в полутора ден, заночевав в парме у костерка. И не успело солнышко еще склониться на запад, как оборотился ехавший впереди на своем вороном жеребце Данила к Олегу и сообщил:

– Подъезжаем, слава Те, Хосподи. Эвона там, за распадком ельник версты на две. А сразу за ним то место.

Олег радостно перекрестился и подогнал пятками своего жеребца.

По узкой звериной тропе они миновали густой еловый сузем и выехали на берег обширного болота, богато поросшего зарослями побуревшей, утратившей за последний месяц свой летний темно-синий окрас осоки-резуньи. Ни ветерка, ни единого шевеления воздуха не было в этот погожий день, и замерла осока серыми гранитными монолитами, будто заброшенными в эти глухие медвежьи места по прихоти сатаны. Мрачно и неприветливо смотрелось болото, словно отталкивало от себя нежеланных гостей.

Данила с Олегом проехали по берегу, перемесили жеребцы их прибрежную грязь. И вот наконец вновь оборотился Данила.

– Вот по этой тропе они и ехали. Здесь все и случилось. Сейчас и могилу увидим.

…И он увидел могилу. И он даже привстал в стременах. И перекрестился.

– Слава Те, Хосподи.

– О Боже, – пробормотал следом за ним Олег.

На невысоком могильном холмике сидела Настасья. Испуганно глядела на приближающихся всадников, потом узнала, расплылась в широкой улыбке. Поспешила вскочить на ноги, положила поклон.

– Здравствуйте, батюшко. Здравствуй, Данила.

– И тебе здравствовать, доченька. Славно. – Олег спешился, подошел к Насте, крепко прижил к себе. – Гляжу, поправилась уж совсем.

– Поправилась, батюшко. Спасибо Игнату. Вот завтресь домой собирались. А тут и вы. Так вместях и поедем. Удачно.

– Удачно, доченька. Благоволит Господь тебе, милая. Благоволил Господь, должно быть, Настасье, отпустил ей грехи, потому как на Фому, осунувшаяся после тяжкого недуга, но счастливая и улыбающаяся, въехала она в провор, сама крепко держась в седле. А уже ввечеру навестила ее старица Максимила, внимательно осмотрела затянувшиеся ранки на животе и спине, надавила холодными жесткими пальцами на несколько мест, спросила, не больно ль, и осталась довольна.

– Сподобил Создатель, девка, тебе, – проскрипела она, пронзительно глядя в глаза Настасье, – избавиться от недуга. Так возблагодари Господа за его превиликую милость. Молись, девка. Молись и да будут думки твои токмо об этом.

Перед уходом старица оставила мешочек с травой, пояснила как и когда эту траву заваривать и какие молитвы над отваром творить, прежде чем выпить. А напоследок еще раз напутствовала:

– Думай, девка… Думай только о Господе. Молись…

А уже на следующий день Настасья, с трудом перебарывая слабость, отправилась в одно недалекое от сикта местечко, дабы сполнить давесь задуманное. Такое влекущее! Такое желанное!

* * *

…Еще с вечера тайно от братии она сложила на дно небольшого грибного туеса «Октай»[38] и подрушник[39], а с утра, отмолясь и наскоро перекусив ситным и молоком, засобиралась в тайгу.

– Далече ль? – поинтересовался старец Савелий.

– Да здесь, рядышком, батюшко. Поможет Господь, обабков нарву. Иль что еще.

Старик улыбнулся.

– Да отойти уж, поди, обабки. Сходи вон за рыжими[40], коли и их не поморозило. Али праздно в лесу прогуляйся. Бона милостью Божьей ведро на улице. Не грешно и просто пройтись. Токмо поблизости. Слаба ты еще далече ходить. Да возьми вон Заравку, сопроводит тебя от греха.

Поверх сарафана и безрукавы Настасья натянула старенькую малицу, отвязала молодую непоседливую сучку Заравку, положила поклон благословлявшим ее с крыльца старцу Савелию и Игнату и поспешила за околицу.

До ТОЙ березовой рощицы она добиралась, покачиваясь от слабости и еле-еле передвигая ногами, будто дряхлая вековуха. Ночные заморозки и прошедший три недели назад снегопад сбили наземь почти всю листву, и роща уже не казалась такой нарядной и праздничной, как в тот памятный день, когда они гуляли здесь с Костой.

Когда они не только гуляли здесь с Костой!

– Ой, грех-то, грех… – пробормотала Настасья и обвела взглядом окрестности, отыскивая ТО место.

Там?.. Или там?.. Нет, точно вот здесь она поставила в траву корзину с грибами. Которую потом забыли, и пришлось возвращаться назад чуть ли не от самого сикта. И как корзину было тогда не забыть? В то время она была как сумасшедшая! В тот день впервые в жизни она испытала такое!..

– Трех-то! Прости меня, Хосподи!

…Да, корзина стояла именно здесь. А вот здесь, чуть поодаль, стояли они. Вдвоем! Он и она! А потом легли в траву. Вдвоем! Рядом друг с другом. Он и она! Здесь. Именно на этом месте.

ОН и ОНА!

– О Хосподи! – застонала девушка и опустилась на колени. Наклонилась и надолго припала губами к тому месту, где лежал ОН. Всего лишь месяц назад.

Подбежала Заравка, лизнула ее в лицо. Не получив никакого ответа, тоненько тявкнула и легонько куснула хозяйку в плечо: «Мол, ты чего? Давай-ка вставай. Тебе никак плохо? Не могу ли чем-то помочь?»

– Мне и правда плохо, собаченька. Очень плохо! И никто мне не поможет! – Настасья поднялась, нацепила на собаку веревку и привязала ее к березе. Потом стянула с себя малицу и расстелила ее на холодной земле. Достала из туеса «Октай» и подрушник. – Собаченька, ты мне не мешай, ради Господа, – обернулась она к Зараве.

Та поняла и принялась выкусывать блох – всяко от этого больше пользы, чем от непрерывного созерцания хозяйки, которая занимается неизвестно чем.

А девушка тем временем оборотилась лицом к беспрепятственно хозяйничавшему в обнаженной осенью роще солнцу, опустилась на колени на малицу, расстелила перед собой подрушник, раскрыла «Октай».

– Не мешай мне, Заравушка, – еще раз пробормотала она и положила начал[41]…

– Кому повем печаль мою, кого призову ко рыданию?

Токмо Тебе, Владыко мой, известен Тебе плач сердечный мой.

Самому творцу, Создателю, и всех благих подателю.

Кто бы мне дал источник слез, я плакала бы и день и нощь.

Исчезнуша мои слезы о моем разлучении.

Умолкла гортань моя, и несть того, кто в утешил мя.

В одном сарафане и легкой безрукаве ее трясло от пронизавающего осеннего холода, но она не ощущала его. Солнце успело проделать немалый путь и давно перевалило за зенит, но она не замечала этого, машинально поворачиваясь следом за ним. Уставшая сидеть без дела Зарава начала подвывать, но она не слышала воя. Ей сейчас было не до чего. Она была в другом измерении, далеко-далеко отсюда. ОНА была с НИМ, и ничего более ей не надо было…

Кто бы дал мне голубицу, вещающу беседами.

Донесла бы до мира рыдания, сердечную печаль мою,

Возвестила бы Косте, всевозлюбленному моему:

Коста, Костушка, призываю тя, пресладкий любушка мой,

Пролей слезы ко Господу, узнамоша о печали моей,

Востретиша скора, прими мя, вовлеки к себе в ложницу, назовиша своей…[42]

…Из мира иного ее вернула в реальность собака. Перегрызла веревку, подбежала к хозяйке и наскочила на нее так, что та с колен опрокинулась на бок. Огляделась затравленным взглядом, отметила что солнце уже начинает клониться к закату, и запустила руку в густую собачью шерсть.

– И правда, Заравушка, – пробормотала Настасья. – Пора нам до дому. А то наши хватятся, еще по следу пойдут. – И в этот момент ее пробил давно копившийся внутри нее холод. Вся трясясь, она вскочила на ноги и торопливо натянула малицу. Потом, продолжая дрожать от холода, сложила подрушник, сунула его и «Октай» в туес, после чего подозвала собаку и жадно прижалась к ней всем телом, пытаясь согреться. Зарава не понимала, пыталась играться. А Настя в этот момент просто умирала от холода…

Она покинула рощу, когда уже начинало смеркаться. С пустым туесом, в котором лежали только подрушник и «Октай». Но с полной уверенностью, что Коста сегодня слышал ее. Хоть самые дальние отголоски ее молитв. Хотя бы просто подумал о ней. Всего один раз. Один-единственный разик – для начала довольно и этого. Но ведь потом они так будут встречаться еще ни единожды. Она будет приходить сюда и зимой. Хоть в пургу, хоть в лютый мороз. А весной, когда пройдут реки и вновь зазеленеет ИХ роща, он вернется, как обещал. Обязательно вернется. Он не может ее обмануть. Он не такой человек!

– До свидания, Коста. – Настасья обернулась и трижды перекрестила ИХ рощу. – Да поможет Господь, я скоро снова приду. Я буду сюда приходить постоянно. И буду помнить всегда. До свидания, любушка мой… Зарава, не отставай! – И она с трудом пошла в сторону сикта.

Братия, наверное, уже волнуется не на шутку, что ее так долго нет из тайги.

Часть III «УЗНАЛИ?»

Глава 1 СНЫ СБЫВАЮТСЯ?

Было совсем темно, когда мужчина лет двадцати пяти – тридцати, обладатель темных длинных волос и пронзительного настороженного взгляда из-под густых, почти сросшихся над переносицей бровей, повернул ключ в замке зажигания и, заглушив движок, расслабленно откинулся на спинку сиденья. Менее чем за семь часов он сумел оставить позади себя шестьсот километров шоссе, под завязку забитого неповоротливыми дальнобойными фурами и тихоходными крестьянскими грузовичками, груженными капустой или навозом. Наконец добрался до места и вот теперь, уткнувшись радиатором в массивные железные ворота, терпеливо дожидался, когда небольшая калитка рядом с воротами распахнется и из нее вразвалочку выплывет здоровенный детина в униформе охранника и с плоской дубинкой-металлоискателем у правого бока.

Мужчина представил, как детина влезет в правую переднюю дверцу, бухнется на пассажирское кресло и первым делом потребует предъявить документы. На то, чтобы тщательно сверить фотографии на паспорте и правах с физиономией водителя, ему потребуется не меньше минуты, после чего он удовлетворенно хрюкнет, вернет ксиву мужчине и, неуклюже выбираясь из салона наружу, небрежно бросит через плечо: «Идите за мной. Я провожу. Ключи зажигания оставьте в замке, мы сами поставим машину». И, не оглядываясь, точно зная, что гость дисциплинированно плетется следом за ним, потопает обратно к калитке, за которой в тесной сторожке их будут поджидать еще как минимум двое крепких парней в пятнистом камуфляже и высоких армейских ботинках. Они безразлично поздороваются с посетителем – если удосужатся поздороваться вообще, – спросят: «Оружие? Диктофон? Микрофоны?», и, получив правдивый ответ: «Нет ничего», примутся тщательно исследовать содержимое карманов гостя и ощупывать складки его одежды. Потом, строго соблюдая инструкции, пошарят сканером и металлоискателем вокруг «подозреваемого». И, конечно же, ничего достойного внимания не обнаружат. Ни «жучков», ни вольты, ни даже какого-нибудь безобидного брелока в виде миниатюрного перочинного ножичка на связке ключей от квартиры. Ничего-ничего. По той простой причине, что ничего подобного у него нет. Надо быть законченным идиотом, чтобы, отправляясь в гости к страдающему манией преследования Хопину, пытаться пронести с собой что-то, что может вызвать у его бдительных церберов малейшее подозрение.

Сегодня днем, когда договаривался с Хопиным о визите к нему домой, он русским языком сказал: «Как подъедешь, вставай напротив ворот и сиди в своей тачке, жди кого-нибудь из охраны». Вот только о том, сколько следует ждать, не было сказано ни единого слова. А ведь действительно, сколько? Пятнадцать минут? Час? До завтрашнего утра? До второго пришествия?»

«… Сразу от этой отравы он не загнется, – еще в Твери объяснял темноволосому мужчине один из местных бандитов, показывая, куда следует нажимать, чтобы циферблат откинулся в сторону. – Сам я этой штуковиной, правда, ни разу не пользовался, но в инструкции как-то читал, что человек, которому она попадает внутрь, лишь часов через шесть начинает ощущать легкое недомогание. Потом появляется тошнота, резь в желудке, слабость, потливость. Потом судороги. Потом паралич. Дальше пациент мечтает уже не о том, чтобы выжить, а о том, чтобы сдохнуть. И поскорее. Не знаю, скоро или не очень, но это ему гарантировано наверняка. Еще не было никого, кто сумел бы сожрать эту гадость и не отправиться к праотцам». – «Шесть часов… Итак, у меня будет полным-полно времени на то, чтобы свалить». – «И не только на это, – заметил тверчанин, осторожно кладя часы-убийцу на стол. – Чем хороша эта отрава, так это тем, что обнаружить ее в крови мертвяка невозможно. Я не спец и не знаю, что в трупешнике происходит, но этот яд то ли распадается на какие-то безобидные составляющие, то ли вообще выводится из организма. Короче, ни у одного трупореза, скольки пядей во лбу он бы ни был и какой бы аппаратурой ни располагал, нет ни единого шанса на то, чтобы что-то понять. В своем заключении он, чтоб не лажаться, объявит причиной смерти что-нибудь вроде обширного инсульта или отравления пищевыми продуктами. А ты в результате будешь чист, как Папа Римский. А если у кого в голове и забрезжат какие-то смутные подозрения, то никаких конкретных предъяв тебе все равно никто подогнать не сумеет». – «Хм, недурственно. – Мужчина взял со стола часы и аккуратно застегнул тонкий кожаный ремешок у себя на запястье. – Мечта террориста или маньяка. Насколько я знаю, подобные штучки держат в неприступных хранилищах за сотней замков, и какой-нибудь Усама бен Ладен готов отдать за них половину своего состояния». Тверчанин еле сдержался, чтобы не рассмеяться. «Да с какого ты дерева слез? Отстал лет на пятнадцать от жизни! Сейчас такие часы может купить по дешевке любой лох на любой барахолке. И это ничуть не сложнее, чем добыть чек героина. Были в хрусты, и тебе за них найдут хоть обогащенный плутоний…»

* * *

Он полулежал, утонув в низком глубоком диване, установленном в дальнем углу просторной комнаты, три стены которой были закрыты до самого потолка книжными стеллажами. Паркетный пол в центре комнаты был покрыт большим овальным ковром. Посередине ковра стояли невысокий журнальный столик со стеклянной столешницей и четыре массивных, обитых светло-коричневой кожей кресла. Если не принимать в расчет невысокой стремянки, с которой удобно добираться до верхнего яруса стеллажей, и нескольких торшеров, расставленных по разным углам библиотеки, вот, пожалуй, и вся мебель, заполнявшая комнату. Правда, в простенке между двумя закругленными кверху окнами еще было сооружено нечто вроде буфета, выставившего напоказ короткую культю барной стойки, больше напоминающей гладильную доску.

Когда Разин зашел в библиотеку и остановился у входа, тщательно притворив за собой дверь, Хопин поднял на него взгляд, но уже через секунду вновь погрузился в изучение массивного фолианта, раскрытого на коленях.

– Если я вдруг не вовремя, Аркадий Андреевич, вы только скажите, и я подожду снаружи, – негромко и внешне спокойно произнес посетитель, но, вслушавшись повнимательнее, в его голосе можно было бы уловить легкий налет раздражения.

Хопин вновь оторвался от книги и удостоил гостя еще одного, более пристального взгляда.

– Да нет, – прокряхтел он и устроился на диване немного повыше. – Зачем же снаружи? Проходи и располагайся, где посчитаешь удобным. Вон там у окна есть маленький бар, можешь смешать себе что-нибудь выпить. На подоконнике где-то была коробка с сигарами. Одним словом, любезный, даже и не думай стесняться. И извиняй, что я сам по-хозяйски не берусь за тобой поухаживать. Старик. Какой с меня может быть спрос?

Посетитель в ответ чуть заметно кивнул и, неслышно ступая по пушистому ковру, направился к стойке бара, на которой были предупредительно выставлены в рядок несколько высоких бокалов и блестящий серебряный шейкер.

– Вам что-нибудь приготовить, Аркадий Андреевич? – как можно более безразлично поинтересовался он, через стеклянную дверцу разглядывая бутылки с напитками, заполнявшими бар.

И сразу же с неприязнью подумал, что вышло это не совсем натурально – голос чуть дрогнул, а вопрос прозвучал немного натянуто, с совсем неестественной подобострастностью. Для наблюдательного, а к тому же еще и мнительного человека вроде Хопина это могло послужить сигналом, чтобы отметить, что посетитель, возможно, что-то замышляет. И сразу насторожиться. Вот уж совсем не ко времени.

Но хозяин лишь по-старчески чмокнул губами и проскрипел:

– Что ж, приготовь, если нетрудно. Того же, что и себе. Я, знаешь ли, как-то не особый ценитель спиртного и не могу похвастаться тем, что в нем разбираюсь. Так, если только сделать пару глотков за компанию. А что буду при этом пить, так мне все равно.

– Хорошо, – с трудом выдавил из себя темноволосый мужчина и поспешил отвернуться, чтобы скрыть от Хопина торжествующую улыбку.

Замечательно! Он и не мечтал, что это будет так легко!

Заведомо настраивал себя на то, что впереди поджидают целые россыпи подводных камней! И пышные грозди неприятных сюрпризов вроде того, что, к примеру, не удастся ненавязчиво соблазнить Аркадия Андреевича даже бокалом минеральной воды или отвлечь его внимание от этой воды, чтобы успеть незаметно всыпать туда щепотку отравы. А все оказалось настолько элементарно, что с этим справился бы и детсадовец. «Приготовь чего-нибудь, что и себе», – вот так вот все просто!

«Приготовлю, Аркадий Андреевич. Сейчас приготовлю, – не переставал возбужденно повторять про себя посетитель, слегка подрагивающими руками наливая в шейкер водку, " Чинзано" и яблочный сок. – Обязательно приготовлю. Как можно не приготовить? Вот только сделать себе то же самое, что и вам, никак не получится. В вашем коктейле будет присутствовать один специфический ингредиент, которого я, сопляк, еще недостоин по причине как своего малолетства, так и той ничтожнейшей роли, что играю в этом свихнувшемся мире. Для того чтобы заслужить почетное право быть накормленным такой пищевой добавочкой, которую подсыплю сейчас в ваш бокал, надо ой как постараться! Надо суметь нагромоздить такие горы дерьма, на которые не сумеет взобраться ни один самый опытный скалолаз. Надо наворовать миллионы и миллиарды. Надо суметь сжить со свету десятки людей, а еще сотни и тысячи пустить по миру с протянутой для подаяния дланью. И вот тогда-то я наконец и окажусь удостоен высокой чести быть выдвинутым на соискание премии в номинации "негодяй года", которая присуждается в виде маленькой порции такого вот серого порошка, добавляемого в коктейль. Хотя, – цинично подумал мужчина, разливая из шейкера по бокалам золотистый напиток, – не такой уж я жлоб, каким порой могу показаться. И всегда готов отказаться от этой почетной награды в пользу несчастных. Скажем, сгорающих от несовместимого с жизнью похмелья бомжей. Берите, ребята. Кушайте на здоровье, и все ваши проблемы уже менее чем через сутки как рукой навсегда снимет волшебное зелье, сотворенное в секретных лабораториях».

Тонкие, почти бесцветные губы гостя опять растянулись в улыбке – на этот раз уже не торжествующей, а настолько зловещей, что она могла бы легко вызвать у истеричных девиц и малолетних детей кратковременный приступ мандража и нервных мурашек. Указательный палец правой руки с небольшим усилием надавил на колесико подзаводки часов. Циферблат послушно откинулся в сторону, встав приблизительно под прямым углом к своему первоначальному положению. Путь на волю серому порошку был открыт. Смерть, проведшая в заточении больше десяти лет, наконец обретала свободу.

Левая рука с дрожащими от нервного напряжения кончиками пальцев и с «Оптаймом» с откинутым циферблатом, чуть повернулась над одним из бокалов. Ноготь мизинца правой руки слегка щелкнул по блестящему корпусу часов и из него вниз – в коктейль из яблочного сока, «Читано» и водки, – словно молотый перец из перечницы обрушилась вниз примерно треть его содержимого. Дозняк более чем достаточный старику для отправки на свиданку с прапращурами.

С едва слышным щелчком циферблат снова встал на привычное место. Темноволосый мужчина с трудом перевел дыхание и машинально отметил, что за считанные секунды лоб и спина покрылись испариной. Рукавом свитера он стер с лица пот и, сконцентрировав все внимание, внимательно осмотрел бокал с особым коктейлем для Хопина Аркадия Андреевича, кандидата в покойники. Ничего подозрительного. Буквально за считанные секунды яд растворился в напитке бесследно. То безобидное, что гость сделал сейчас для себя, от того смертоносного, что предназначалось хозяину, можно было отличить лишь по количеству разлитого по бокалам коктейля. Хопину была приготовлена чуть-чуть меньшая доза.

«А то и действительно, разбанковал бы по одинаковой порции, а потом бы взял и перепутал бокалы, – с легкой усмешкой подумал мужчина. – Вот бы вышло веселье. Сам себя отравил. Хопин очень долго веселился бы».

Он добавил в бокалы по кубику льда и обернулся к хозяину. Тот беспечно продолжал листать фолиант и был полностью поглощен этим нуднейшим занятием. Да, в общем-то, если бы и не был поглощен, а внимательно наблюдал за тем, что там химичит возле бара его посетитель, все равно ничего не заметил бы. Гость удачно расположился около бара так, что хозяин мог лицезреть разве что его спину, обтянутую недорогим черным свитером, но никак ни бокалы, руки или часы на левом запястье.

– Аркадий Андреич, пожалуйста. – Мужчина подошел к дивану и протянул Хопину приготовленный для него напиток.

– Это что? – Старик отложил в сторону книгу и взял бокал.

– Мартини с водкой и соком. Не так, чтобы крепко. Но и не так, чтобы слабенько. И вкусно. Не сомневаюсь, что вам понравится. – Гость приподнял свой бокал и отсалютовал им хозяину. – Аркадий Андреич, ваше здоровье. И за удачу. – Он сделал большой глоток и бросил выжидательный взгляд на Хопина.

Но тот, к разочарованию посетителя, даже и не подумал хотя бы смочить губы коктейлем.

– Да сядь ты в кресло. Не торчи над душой, – вместо этого пробурчал он и, не выпуская из левой руки запотевший бокал, правой извлек из кармана халата миниатюрную рацию и произнес в нее: – Алексей? Заходите.

Мужчина, только что занявший одно из кресел возле журнального столика… мужчина, уже отчетливо ощущавший запах победы в этом экстремальном турнире… мужчина, считанные секунды назад уверенный в том, что выполнил все настолько чисто и четко, что его не расколет ни один Шерлок Холмс или Эркюлъ Пуаре… Мужчина, как и десять минут назад на лестнице, вновь ощутил всеми клетками, всеми нервными окончаниями, всеми своими трясущимися поджилками леденящую волну страха, медленно наполнявшего его сразу ставшее каким-то безвольным и податливым тело. Чувство опасности, четкое ощущение того, что все происходит не так, как хотелось бы – совершенно не так, как хотелось бы! – опять пробралось в его подсознание и уверенно устраивалось там надолго, даже не помышляя о том, что в ближайшее время придется отказываться от этого уютного обиталища.

«Что происходит? Зачем этому старому выродку потребовался какой-то там Алексей? – метались в панике мысли. – И с кем он сейчас должен зайти в библиотеку? Сколько их будет? Что они собираются делать?.. И почему Хопин так и не отпил ни глотка из бокала? Предвидит, что там может оказаться отрава? Или знает об этом наверняка? Откуда? Утечка?! Подстава?!! Подстава!!!»

Он не расслышал, скорее, почувствовал по легкому сквознячку, как за спиной отворилась дверь. Потом до него донеслась уже знакомая смесь из запахов мятной жвачки и дешевой туалетной воды. Скрип паркета под чьей-то тяжелой поступью…

Гость смог заставить себя не обернуться. Невероятным усилием придал лицу безразличное выражение. Стер рукавом выступившие на лбу капельки пота. С огромным трудом сдерживая дрожь в руках, отхлебнул еще один глоток из бокала и бросил взгляд на хозяина.

Тот уже поставил смертоносный напиток на пол возле дивана и теперь с интересом наблюдал за своим не способным скрыть мандраж: посетителем. Маленькие, заплывшие жиром глазки азартно блестели. На губах играла людоедская улыбка. Хопин потирал пухлые, рыжие от обильных веснушек ладошки и не пытался скрыть наслаждения, предвкушая представление, которое вскоре будет дано для него в этих стенах…

Или где-то в мрачном подвале. В пыточной камере.

В этот момент гость понял все. И то, что чувство опасности, столь назойливо копошившееся у него в голове последнее время, не обмануло. И то, что если удастся прожить еще сутки, то это будет невероятным чудом. И то, что умирать сегодня придется долго и тяжело.

Дрожащей рукой он поднес к губам свой бокал, залпом опрокинул в себя остатки коктейля, покатал зачем-то по донышку успевший уже подтаять кусочек льда и, чуть повернув голову вбок, скосил глаза влево. Рядом с креслом, держа в руке дубинку с электрошокером, маячил высокий детина – не тот полуребенок, которому он сегодня отдавал свои документы. И не тот, что провожал его до библиотеки. Совсем незнакомый мордоворот.

Взгляд направо – еще один незнакомый охранник. С хищной улыбочкой на губах. И с парой блестящих наручников, прицепленных к поясу.

Мужчина обернулся назад. У него за спиной стоял третий – на этот раз уже знакомый – мальчишка, любитель «Стиморола» и едкой туалетной воды.

Итак, их было трое. И у них на руках были все козыри. В то время как он был один. Он был никто. Он был покойником. И он это знал. В этом больше не оставалось сомнений.

– Вы что-то хотите, ребята? – Мужчина даже сам удивился, насколько спокойно и ровно прозвучал его голос. И тут же отметил, что дрожь в руках совершенно прошла. А леденящий страх уступил место в душе безразличию фаталиста. – Аркадий Андреевич, что-то произошло? У этих бойцов ко мне есть вопросы?

Старик в ответ только чмокнул губами, не спуская с гостя жадного взгляда. И тот вдруг почувствовал, как у него пересохло во рту. И подумал: «Неплохо бы выпить. Не "Мартини ", не водки. Просто чистого сока. Холодного сока. Интересно, что может случиться, если я попробую встать?»

Сделать это ему не позволили. Тяжелая рука легла на плечо, едва он начал подниматься из кресла.

– Сиди-и-и, Разин! – пробасил стоявший слева охранник.

Мужчина вздрогнул.

– Я всего лишь хотел налить себе выпить, – пробормотал он. – Что вам надо, ребята?

– Сиди-и-и! – Охранник подошел к дивану, на котором в приступе маниакального восторга замер хозяин, и, наклонившись, поднял с пола бокал с золотистым напитком. – Позволите, Аркадий Андреевич? А то господин посетитель желают попить.

Хопин в ответ лишь молча кивнул, не сводя взгляда с побледневшего посетителя, у которого в этот момент всплыли из памяти на поверхность слова тверского бандита: «Человек, которому она попадает внутрь, лишь часов через шесть начинает ощущать легкое недомогание. Потом появляется тошнота, резь в желудке, слабость, потливость. Потом судороги. Потом паралич. Дальше пациент мечтает уже не о том, чтобы выжить, а о том, чтобы сдохнуть. И поскорее. Не знаю, скоро или не очень, но это ему гарантировано наверняка».

– Пожалуйста, Разин. – Охранник протянул мужчине бокал. – Пейте и не стесняйтесь. – У него на губах играла издевательская улыбка. – И будьте добры, снимите часы, как только напьетесь. Сдайте нам на хранение, а то как-то их упустили из виду во время досмотра при входе. Вот, в общем, и все, что нам от вас надо.Выпейте этот коктейль и отдайте нам часики. И не беспокойтесь за них. Они никуда не пропадут.

С безразличием камикадзе гость взял у охранника запотевший бокал. Повертел его в руке. Зачем-то понюхал такой безобидный с виду напиток. Прикинул, а не выплеснуть ли его в самодовольную рожу охранника. И отогнал подальше эту бредовую мысль обреченного человека.

«Бесполезняк, – подумал он, не сводя глаз с бокала. – Это будет смотреться смешно, и не более. Это будет выглядеть как предсмертная судорога. К тому же от меня сейчас ждут чего-то подобного. Вот только хрен им! Не дождутся. Не стану совершать безумных поступков. И не встану ни перед кем на колени. И не доставлю никому удовольствия поглазеть на мечущегося в предсмертной агонии свихнувшегося зверька… Если нет ни единого выхода, хотя бы подохну достойно».

– Хотя бы подохну достойно. – Он сам не заметил, как произнес это вслух.

– Правильно, – вдруг подал голос с дивана хозяин. – Подыхать надо достойно. И проигрывать надо уметь.

– Достойно… – широко улыбнулся темноволосый мужчина и, зажмурив глаза, залпом осушил до дна бокал с холодным коктейлем – четверть водки, четверть «Читано», половина сока и щепотка отравы, разработанной где-то в секретных лабораториях.

– И правда достойно, – пробормотал Хопин, наблюдая за тем, как посетитель ставит на стекло журнального столика порожний бокал. – Ты умеешь проигрывать, Разин. Поверь, мне даже жаль, что все так обернулось. Но иначе ведь быть не могло. Согласен со мной? – Он задрал рукав халата и бросил взгляд на часы. – Так что? Говорят, первые признаки отравления наступают примерно через шесть часов. Так? Шесть часов – это же уйма времени. Не желаешь поужинать? Или еще чего-нибудь выпить? А может, пригласить тебе шлюху? Выдашь ей за щеку. Последний раз в жизни. Так что же? Ты не стесняйся. Если чего, говори.

– Иди ты в жопу, юродивый, – безразлично процедил сквозь зубы мужчина. Поудобнее откинулся на спинку кресла и смерил пронзительным взглядом хозяина. – Впрочем, если так жаждешь исполнить мое последнее желание, пообещай, что найдешь Ангелину. И братца. Убьешь их. И сделаешь это не сразу. Сначала им надо помучиться. Так, как сейчас предстоит мучиться мне.

– Хорошо, я найду их и заставлю молить о смерти, – ни мгновения не раздумывая, торжественно отчеканил хозяин.

– Отвечаешь?

– Яне базарная баба. И не мальчишка.

– Что ж. Я тебе верю. – Мужчина прикрыл глаза. – И надеюсь на тебя, Аркадий Андреевич. А сейчас не мешай. Попробую хоть ненадолго уснуть. Устал. Понимаешь? Сегодня был непростой день. – Он вздохнул. – Да что один день? Вся эта жизнь – непростая, вздорная штука. Как это здорово, что скоро я с ней буду в полном расчете… И как это здорово, что у меня не останется ни врагов, ни проблем.

Глава 2 «ТЫ ТЕПЕРЬ ЗНАХАРЬ»

У меня было все, кроме зеркала и свободы передвижений. Из палаты меня не выпускали и, хотя я дал слово ее не покидать, все равно дверь держали запертой на ключ. Про зеркало каждый раз, стоило мне напомнить о нем, говорили: «Да-да, принесем». И, конечно же, ничего не приносили. В результате, я плюнул и просить перестал. Всяко скоро увижу свою новую физиономию. Днем раньше, днем позже – не все ли равно. Почему бы не потерпеть? Да к тому же и смотреть пока было не на что – меня избавили только от части повязок и пластырей. Их снимали постепенно, по одной в день. Сначала освободили мне лоб; потом уши и губы; наконец, брови. Но скулы и нос по-прежнему оставались в плотном коконе из бинтов. Так же, как шрам – или бывший шрам? – на животе и те места, где раньше были наколки.

Кожа в тех местах, над которыми потрудились врачи, ужасно зудела, и целые дни я проводил в изобретении всевозможных способов и ухищрений, чтобы как-то пробраться под бинты и… всласть начесаться – как же это по кайфу! Кроме этого из развлечений у меня были телевизор и визиты медсестер и лечащего врача Александра Соломоновича. Правда, по телевизору постоянно гнали какую-нибудь бодягу, оказывать какие-то знаки внимания сестрам было бесполезняк, а Соломоныч никогда не имел свободного времени на то, чтобы хоть ненадолго задержаться у меня в палате после осмотра и поболтать за жизнь.

Один раз заглянул навестить меня Евгений Валерьевич, притащил дачку из фруктов и соков, которых и без того было предостаточно в этом больничном раю, посидел у меня пятнадцать минут и свалил. Я попытался позадавать ему вопросы («а когда? а что дальше? а как же я выгляжу?»), но он буквально отмахнулся от меня как от мухи («выглядишь превосходно!») и начал рассказывать что-то нейтральное.

Короче, создавалось впечатление, что никому я на хрен не сдался, и возится со мной медперсонал – кормит, поит и проводит осмотры – лишь потому, что, замутив всю эту бодягу с переделкой меня из Разина Константина в Сельцова Дениса, обидно бросать все на середине пути, и дело надо довести до конца.

А тем временем с живота тоже сняли бинты, и я наконец смог оценить результаты врачебной деятельности Соломоныча – уж для того, чтобы взглянуть на свой живот, зеркала не требовалось.

Шрама не было! Ни следочка! Только розовая, словно обожженная, кожа на том самом месте. И все! Я, сам врач, был поражен – даже не представлял, что можно сотворить нечто подобное!

– Покраснение кожи на животе пройдет приблизительно через месяц, – заверил меня Соломоныч. – Впрочем, так же, как и там, откуда мы удалили наколки. И вообще ничего не будет заметно. Вот только позагорать тебе, молодой человек, никогда больше не доведется. При загаре те места, над которыми мне довелось потрудиться, сразу проявятся, как на фотобумаге. Так что этого удовольствия в жизни ты, к сожалению, лишился.

«"Ксожалению", – мысленно передразнил я своего врача. – Нашел, о чем сожалеть! Не велика потеря на фоне всех приобретений».

А тем временем мне содрали пластыри с носа. Соломоныч долго разглядывал его разве что не через лупу и довольно чмокал губами.

– Одна из моих лучших работ, – в конце концов похвастался он, чем несказанно меня порадовал.

Значит, со мной все нормалек! Значит, все удалось, и я все-таки стал Денисом Сельцовым!

– Да дайте вы зеркало, наконец! – взмолился я, но Соломоныч сделал этакий жест пухлой ручонкой: мол, терпение, молодой человек.

– Послезавтра, Денис. Послезавтра. Подождать осталось недолго.

Это «недолго» растянулось у меня в голове настолько же, что и четыре недели, которые я уже провел в этой лечебнице. Я метался, словно тигр по клетке, по своей палате из угла в угол. Телевизор был забыт, книги отброшены в сторону, у меня даже пропал аппетит. И постоянно свербела в мозгу мысль: «Скорей бы, скорей! Как же все это меня достало!» Я устал от бездействия, я жаждал активной деятельности. За последнее время я настолько привык к войне, беготне по лесам и болотам и прочим головнякам, что жизни без них (головняков) просто не представлял. Я жаждал их, как алкаш алкоголя, курильщик курева, а наркоман наркотиков.

А еще я устал бороться с самим собой. С полнейшим одиночеством. С чувством, что ты никому на фиг не нужен. С депрессняком, который донимал меня все тридцать дней, что я здесь уже провалялся. И главное – главное!!! – с чувством вины за гибель Настасьи. Как ни пытался избавиться от этого чувства, как ни пробовал убедить себя в том, что я совершенно здесь ни при чем – что это судьба, это кысмет, – ничего из этого не получалось. И я уже начинал опасаться, что если пробуду еще хоть несколько дней под гнетом хандры, которая плющила меня в лепешку, то просто-напросто могу повредиться рассудком. И, не приведи Господь, изобрести какой-нибудь изощренный и красивый способ самоубийства…

Но все в этой паскудной жизни имеет начало. И всему когда-нибудь наступает конец. Вот и здесь… наконец-то свершилось!!!

В кабинет торжественно вплыл Соломоныч в компании медсестры и другой врачихи, Эльвиры Васильевны, и торжественно объявил:

– Ну-с, молодой человек. Последний шаг в нашей, так сказать, бурной деятельности, и твоя фотография будет проявлена полностью. Тамарочка, приступай.

И медсестра подступила ко мне с большими блестящими ножницами.

А уже через минуту Соломоныч и Эльвира Васильевна, держа в руках фотографию Дениса Сельцова и переводя взгляд с нее на меня и обратно – и опять на меня, – оценивали результаты своей работы, качали головами, причмокивали губами и что-то шептали друг другу на ухо. А я сидел перед ними на стуле в свете яркой стоваттной лампочки и очень старался не состроить ненароком какой-нибудь ненужной гримасы, сохранить у себя на лице – на новом лице! – нейтральное выражение. Все равно как в фотоателье перед объективом большой деревянной камеры в ожидании, когда тебя снимут на какой-нибудь документ.

Но вот консилиум закончен, Эльвира Васильевна удовлетворенно кивает и расслабленно улыбается, а Соломоныч подходит ко мне, по-приятельски хлопает по плечу и с пафосом объявляет:

– Один к одному. Уверен, что любой, кто знал Сельцова, увидев тебя, не раздумывая скажет: «Да это ж Денис». Так что могу поздравить со стопроцентным успехом, молодой человек. Целый месяц ты здесь промучатся не зря. Пятерка тебе по пятибалльной системе за твое долготерпение. Ну а нам за наши старания и наше умение, конечно же, пятерка с плюсом…

– Да дайте же, наконец, вы мне зеркало!!!

– Эльвира Васильевна, – повернулся Соломоныч к врачихе. – Будь так добра. Принеси из сортира.

На то, чтобы принести из сортира круглое настенное зеркало, потребовалось десять минут, и все это время я был готов лезть на стенку от нетерпения. Но вот, наконец…

Я пялился в зеркало на Дениса Сельцова и мучительно скрежетал мозговыми извилинами, пытаясь определить, нравится мне эта физиономия или нет. Конечно, и раньше я видел ее на фотографиях, но тогда это была всего лишь мертвая картинка. А теперь из зеркала на меня глядел живой человек, который и хмурился, и улыбался, и даже, сморщившись, шмыгал прямым тонким носом. Денис Сельцов также имел в наличии: высокий лоб, волевой, чуть тяжеловатый подбородок, высокие скулы, низкие густые брови и капризный тонкогубый рот, который придавал лицу надменное выражение. На вид новой физиономии было лет двадцать пять – двадцать восемь, что полностью соответствовало паспортным данным Сельцова.

– А не получится так, что я вдруг начну стремительно стареть, как человек, вышедший из летаргического сна? – спросил я терпеливо дожидавшегося моей оценки Соломоныча.

Тот сразу возбужденно замахал руками так, будто я обвинил его в том, что он обманом подсунул мне некачественный залежалый товар.

– Что ты, что ты, Денис! У меня все проверено десятком лет работы и несколькими десятками клиентов. Отображение процесса старения на лице идет постепенно, и точкой отсчета теперь будет тот возраст, на который ты выглядишь. Если бы было иначе, а именно так, как ты предположил, то операции по омоложению лица, которые сейчас проводятся сотнями тысяч в год по всему миру, потеряли бы смысл. У тебя еще есть вопросы?

– Нет.

– А скажи, тебе нравится? – вкрадчиво спросил Соломоныч. Как же ему хотелось услышать от меня положительную оценку!

Как же он ждал, когда я его похвалю! Словно маленький ребенок, который нарисовал картинку и принес ее показать дедушке. Дедушка надевает очки и долго вертит в руках нарисованное, поворачивая его и так, и этак, безуспешно пытаясь определить, что же это такое изображено. А малыш все это время стоит у него над душой, дожидаясь, когда же деда наконец скажет: «Супер!» И в результате от нетерпения даже мочит штаны.

Как бы не намочил штаны и мой доктор.

Поэтому я поспешил ответить:

– Супер! – и поднял вверх большой палец.

Если по-честному, я нисколько не покривил душой. Картинка действительно была нарисована на пять с плюсом, и ее не надо было вертеть и так, и этак, чтобы разобраться, что же такое на ней изображено.

– Тебе действительно нравится? – переспросил Соломоныч, несколько разочарованный лаконичностью моего ответа. Он рассчитывал на длинную хвалебную речь. Что ж, получи!

– Мне действительно нравится, Александр Соломонович, – напыщенно произнес я. – Я сам, как вы знаете, врач, и мне отлично известно, что подобные операции по изменению внешности проводятся уже давно. Но я даже представить не мог, что возможны такие великолепные результаты. Вы не врач, вы просто волшебник, и я преклоняюсь перед вашим мастерством пластического хирурга. Разрешите пожать вам вашу золотую руку.

Короче, из моей палаты Соломоныч выпорхнул буквально на крылышках, оставив мне зеркало, чтобы я, как красна девица, постоянно смотрелся в него и привыкал к своему новому облику. Чем я и занимался часа два до тех пор, пока ко мне в гости не нагрянул Евгений Валерьевич, – сидел на кровати и гримасничал перед зеркалом, словно полинезийский дикарь после захода к нему в бухту европейского корабля. В конце концов от этого увлекательного занятия меня оторвали.

– К вам посетитель, – заглянула ко мне медсестра Тамара, и следом за ней в палату вальяжно вплыл Евгений Валерьевич.

Поставил на стол бутылку «Гастон де Лагранжа», достал из кармана кожаного плаща шоколадку и лишь после этого подошел ко мне и, прищурившись, уставился на мою новую рожу. Я стоял перед ним, не шелохнувшись, словно молодой актер перед маститым режиссером на кинопробах крупнобюджетного фильма.

– А ведь не узнать, – вдоволь на меня насмотревшись, констатировал мой гость. – Пытался найти хоть что-нибудь общее с Костоправом и в результате решил, что это лишь лоб. И ничего более. Короче, здорово. Наш эскулап на этот раз расстарался. Придется выписывать премию… Ладно, садись, вьшьем да поговорим о делах. Впрочем, их не так чтобы много.

Их и правда оказалось немного. Во-первых, я получил свои новые документы – паспорт, водительские права и трудовую книжку. Во-вторых, – билет на поезд до Петербурга (купейный вагон, верхняя полка, отправление уже сегодняшним вечером). А в-третьих… А «в-третьих», в общем, и не было. Мы посидели полчасика, поболтали о чем-то пустом, вьшили по две рюмки «Лагранжа», и Евгений Валерьевич засобирался, заспешил.

– Пора бежать, дел выше крыши. А ты тоже давай собирай пожитки и отсюда проваливай. До поезда лучше погуляй по городу. Лишнее время здесь не засиживайся. Деньги-то есть?

– Пятьсот рублей, – признался я.

– Мало. – Евгений извлек из кармана забандероленную пачку сторублевых бумажек и протянул мне. – На, купишь продуктов в дорогу. – Он пожал мне на прощание руку, несколькими скупыми словами пожелал удачи и пошел к выходу. Но уже в дверях остановился, обернулся и сообщил: – Кстати, запамятовал сказать. Тут питерская братва просила тебе передать… Раз Константин Разин ушел из мира сего, то, чтобы ментов не дразнить, Костоправ тоже больше не существует. Это ты понимаешь?

Я молча кивнул, совершенно ничего не понимая. К чему весь этот базар?

– Те, кто знает, – продолжил Евгений, – кем ты был раньше, решили дать тебе другое погоняло. Короче, Костоправ умер. Ты теперь Знахарь. – Он улыбнулся. – Ничего звучит, правда? Знахарь. Поздравляю.

Евгений Валерьевич махнул мне рукой на прощание и вышел из палаты, а я остался стоять, опершись задом на стол с недопитой бутылкой «Лагранжа» и недоеденной шоколадкой.

Знахарь.

Новая физиономия. Новая жизнь. И даже новое погоняло.

Знахарь.

Я усмехнулся. И подумал: «Неплохо. Мой новый портрет мне нравится. Новое погоняло… хм, Знахарь… звучит хорошо. Новая жизнь начинается с приятных эмоций».

Дай мне Господь, чтобы так было и далее.

Я отлип от стола и пошел собираться в дорогу. В славный город Санкт-Петербург, где кое-кто уже заждался моего появления. А именно, пять человек.

Муха, Живицкий, Хопин, мой брат Леонид и бывшая женушка Ангелина.

Глава 3 «ГОРОД НАД ВОЛЬНОЙ НЕВОЙ»

Питер, естественно, встретил меня по-питерски. Я имею в виду погоду: дождь со снегом, порывы ветра с залива и невообразимая слякоть на перроне Московского вокзала.

Я вышел из вагона в летних кроссовочках и куртке-«танкере», которую получил в подарок, будучи в гостях у Гоги Абхаза, и которая на поверку оказалась никаким не «танкером», а обычным китайским дерьмом, не выдерживающим даже нулевой температуры. А если еще и пронизывающий северо-западный ветер!.. Я сразу же съежился от холода, проклиная себя за то, что не удосужился в Перми купить пальто, и поискал глазами место, куда бы спрятаться от этой чертовой непогоды. Но куда можно деться на открытой платформе, если твой поезд стоит от тебя с подветренной стороны? А вот с наветренной – пусто. Как назло! Как обычно! И ведь никуда не отойти от вагона. Меня должны встречать. А встречающие куда-то запропастились…

– Извините, – ко мне вразвалочку подошел крепкий бритоголовый детина в добротной кожаной куртке, спортивных брюках и белых зимних кроссовках, – вы не Денис Аркадьевич Сельцов?

Я смерил детину взглядом. Экая обезьяна!

– Да. Я.

– Позвольте поглядеть у вас какой-нибудь документик. Сами понимаете… Еще раз извините. – Чувствовалось, что этот орангутанг совершенно не умеет извиняться, и потому неумение, то бишь качество, пытается компенсировать количеством.

Я достал из кармана карточку водительских прав и протянул ему. Он повертел ее в толстых пальцах, украшенных наколотыми перстнями, тщательно изучил со всех сторон, разве что не обнюхал, и, удовлетворенный, протянул мне лапу.

– Володя, – представился он. – Встречаю я тут тебя. Пошли к тачке скорее, а то, блин, дубак. И как ты тока в таком клифте? – Он пощупал мою неполноценную курточку. Бросил презрительный взгляд на легкие кроссовки. – Словно с Сочей прикатил. В Перми че, теплее?..

По подземному переходу мы вышли к автостоянке, где нас дожидался массивный, покрытый грязью «лэндкрузер».

– И куда мы поедем? – спросил я у Володи.

– В Сестрорецк. Точнее, в Курорт, – проинформировал он меня, устраиваясь за рулем. – Там тебя уже ждут. Братва собралась, толковище какое-то намечается. Ты пойми, я не в курсах. Я только водила.

Притормозив у светофора перед площадью Восстания, толстомясый водила достал из кармана пачку «Парламента» и протянул мне. Когда я отказался, пожал саженными плечами – мол, не хочешь, как хочешь, – и закурил сам. А я в это время не мог оторвать взгляд от окна.

Питер. Впервые за четыре с небольшим года я вновь ехал по его забитым машинами улицам. А он встречал меня обшарпанными фасадами домов, размножившимися за это время рекламными вывесками и стендами, съежившимися от холода фигурками нищих и бомжей. И, конечно же, родной непогодой.

Питер. Я не был здесь всего четыре с небольшим года, а казалось, что минула целая вечность. И эта вечность повернула все в моей жизни настолько круто, словно сначала я умер, потом за грехи был помещен в преисподнюю, а потом удачно бежал оттуда обратно на землю. Обваренный в котле и озлобленный до предела. Как будто вновь родился…

Удачно миновав несколько небольших пробок, мы выехали за пределы города, и Володя погнал по столь знакомому мне шоссе. Слева – залив, справа – полотно железной дороги, по которой в свое время мне довелось столько поездить на электричке в Лисий Нос на свою дачу. Впрочем, сам Лисий Нос мы должны были проехать уже километров через десять. Интересно: по воле судьбы в первые же часы возвращения в Питер после долгой отлучки я ехал именно в то место, откуда более четырех лет назад началось мое малоприятное путешествие в неволю. В то место, с которым столько связано в моей жизни. Круг замыкался.

«А не попросить ли своего водилу завернуть хоть на десять минут к даче, – подумал я. – Взглянуть, в каком она состоянии. А может, даже увидеть гадину Ангелину и братца. Интересно, как они устроили свое любовное гнездышко. Все еще вместе или уже давно разбежались? Скорее, первое. Никуда им, связанным такой страшной тайной, как умышленное убийство, друг от друга не деться. Хотя черт их знает. Пути Господни неисповедимы, а их – тем более».

Но я решил не торопить события. Слишком многое было поставлено на карту, чтобы спешить.

Успею. И попозже произведу разведку как можно более аккуратно. А пока надо в первую очередь посетить толковище, перетереть с братвой кое-какие вопросы. Выяснить, чего же конкретно от меня хотят. И какую помощь готовы мне предложить. Во-первых, как выйти на Хопина и компанию. Во-вторых, в обустройстве, так сказать, личной жизни на первое время. Для начала мне нужен (даже не квартира, даже не комната) хоть бы какой-нибудь угол… И достаточно. Деньги пока есть. Месяца на три скромной жизни хватит, а там как-нибудь сумею устроиться…

Но помощь оказалась таких размеров, на какие я и не расчитывал. Правда, и требования ко мне предъявили немалые. Вернее, лишь одно требование – организовать ликвидацию Хопина. Но, по правде сказать, и этого одного было более чем достаточно!

Впрочем, обо всем по порядку.

В Сестрорецке в огромном коттедже, больше похожем на загородный царский дворец, проживал не кто иной, как смотрящий за Питером, законник из старых воров. И меня доставили прямиком к нему. Как говорится, с корабля на бал.

Охранник возле мощных железных ворот, ведущих на окруженный трехметровой кирпичной оградой участок, тщательно проверил мои документы. Потом по асфальтированной дорожке мы подъехали к крыльцу – высокому, с невесть где добытыми старыми гранитными ступеньками. Должно быть, загородному дворцу и положено иметь такое «загородное» крыльцо.

Именно с него и спустился мне навстречу гостеприимный хозяин – высокий худощавый мужчина лет сорока пяти – пятидесяти, облаченный в длинный махровый халат. Смерил меня с головы до ног бесцеремонным оценивающим взглядом; долго всматривался в мое лицо.

Я терпеливо ждал.

– Ну здравствуй, Знахарь. – Хозяин «дворца» наконец насмотрелся и протянул мне руку. – А ведь в натуре Сельцов Денис вылитый, если по фотке судить. Пересылала мне ее братва из Перми. Я Артем Стилет. – Смотрящий уже поднимался по протертым «дворцовым» ступенькам крыльца, кивком пригласив меня следовать за ним. – Заходь давай.

Мы вошли в дом и оказались в просторной прихожей, отделанной богато, но безвкусно. Дизайнер у Стилета никуда не годился. Дорогой наборный паркет для прихожей – еще куда ни шло. Но огромная искусственная пальма в кадушке в одном углу и копия (явно из пластика) Афродиты Милосской на мраморном постаменте в другом – это уж слишком! Зеркало в стиле ампир с облупившейся амальгамой и облезлой рамой, должно быть, конфискованное братвой в одной из квартир или какой-нибудь антикварной лавке. Добавьте к этому толстые чугунные решетки на двух узких островерхих окнах и самую обычную длинную вешалку с кучей дорогого тряпья, под которой примостилась простенькая стойка для обуви, заставленная до упора. Вот вам и вся прихожая. Мечта идиота. Я едко, но беззвучно ухмыльнулся, снимая у вешалки свою дешевую китайскую курточку. А Стилет, наверное, в этот момент тоже ухмылялся, стоя у меня за спиной и разглядывая спортивный костюмчик, подаренный мне братвой еще в Сыктывкаре. Он не знал, что по сравнению с тем, что на мне было надето до Сыктывкара, это ощетинившееся нитками «чудо» китайской промышленности было действительно чудом.

Стилет словно прочитал мои мысли.

– Ништяк, братишка, держи масть, – хлопнул он меня по плечу, когда мы поднялись на третий этаж и оказались в небольшом круглом зале с четырьмя симметрично расположенными дверьми. Все они были плотно закрыты, но из-за одной доносились громкие голоса и смех. – Не менжуйся, что в спортивке в гости пришел, а не во фраке. Здесь все по-простому. Кому тебя понять, как не тем, с кем сейчас познакомлю? И не такие бродяги, откинувшись, здесь появлялись… Проходь давай. – И он легонько подтолкнул меня в спину в направлении той двери, из-за которой раздавался шум.

А у меня в этот момент в голове промелькнуло воспоминание о том, как я в августе 96-го с замиранием сердца впервые входил в 426-ю хату «Крестов». И как из полумрака хаты меня встретило несколько десятков внимательных настороженных глаз. Интересно, как там сейчас Бахва? И Леха Картина? И Пионер? И Папаша? Где чалятся? Живы ль, здоровы? Может, кто уже вышел по помиловке? Надо бы поспрашивать пацанов. Глядишь, кто знает.

Я распахнул дверь и вступил в ярко освещенную просторную залу, посреди которой была оборудована огромная, отделанная темно-зеленым кафелем ванна. Или скорее это можно было назвать небольшим бассейном. Человек восемь разместились бы в нем, не испытывая особых проблем со свободным пространством. Впрочем, сейчас там над сугробом розовой пены возвышались лишь две головы. Две прекрасных темноволосых головки. Похоже, ко всему прочему, в этом загородном царском дворце водились русалки.

Мне это понравилось, и я, сделав небольшое усилие над собой, оторвал взгляд от соблазнительного бассейна и перевел его на установленный возле большого полукруглого эркера длинный низкий стол персон этак на двадцать. Была накрыта только дальняя его часть, и там, шумно беседуя, в глубоких кожаных креслах расположилось несколько человек, облаченных, как в тоги, в белые простыни.

– Здорово, братва, – громко произнес я от двери и уверенным шагом направился к ним здороваться и знакомиться.

– И тебе здорово, – ответил мне до боли знакомый голос.

Я прищурился. После полумрака прихожей, лестницы и коридора мне было не очень хорошо видно против света, падавшего из большого окна эркера. К тому же на улице погода улучшилась, дождь прекратился и посветлело.

Ба-а!!! Я даже вздрогнул от неожиданности.

Широко раскинув руки, ко мне ленивой вальяжной походочкой направлялся Миха Ворсистый, мой сосед по больничной палате еще в те времена, когда менты пытались расколоть меня на несуществующую мокруху и для ускорения «следствия» загнали, козлы, в пресс-хату. Там мне было суждено либо выйти из несознанки, либо стать «петухом», либо сдохнуть. Но я знал и четвертый путь – прямо на пороге, как только за вертухаем захлопнулась дверь, взял поудобнее зажатую между пальцами половинку лезвия бритвы и вспорол себе брюхо. Внутренности вывалились наружу, рядом с ними на бетонный пол камеры шмякнулся я, но меня никто не стал трогать. Вместо этого постучали в дверь и вызвали фельдшера. Вот так я оказался в тюремной больничке имени Гааза, где познакомился с Мишкой Ворсиковым – разбитным жизнерадостным парнем, моим ровесником, который смотрел за отделением травматологии и хирургии и оказался мне не только соседом по койкам, но и добрым корешем.

– Дениса, братишка. Вот встреча! – Ворсистый обхватил меня лапами и крепко прижал к себе. – А я уже год, как откинулся. И ведь все думал, как же ты там. А ты, оказывается, неплохо. Вот осунулся только немножко. Да лицом изменился. – Он хохотнул. – Здорово изменился. И не узнал бы так с ходу, если бы не предупредили меня. Не сказали бы: «Готовься, Ворсистый. Увидишь вскорости братана своего, который Костой звался когда-то. А теперь вот стал Знахарем. И напрочь переделал себе портрет». Действительно, напрочь. – Миха отступил на шаг от меня, склонил голову набок, оценивая мою новую физиономию. И заключил: – А ведь ништяк. Ну, проходи, занимай место. Да давай с братвой познакомлю. Ты уж не серчай, что встречаем тебя в таком виде. Здесь все по-простому, – дословно повторил он сказанное только что Стилетом.

Он подвел меня к столу, где я обнаружил еще одну знакомую личность. Взмахом руки меня поприветствовал Саша Малина, авторитетный фраер, с которым мне довелось встречаться месяц назад в Сыктывкаре в гостях у Абхаза, местного положенца. Рядом с Малиной, выложив на стол синие от наколок кисти рук, расположился старик лет семидесяти, которого мне представили, как Митрича, при этом не пояснив, кто он такой и какое место занимает в воровской иерархии. Хотя я и так догадался, что это старый авторитетный бродяга. Следом за Митричем покачивался на задних ножках стула парень лет тридцати. Он находился в сидячем положении, но было видно, что росту в нем не меньше двух метров. И косая сажень в плечах.

«Крепкий пацан, – подумал я. – А он здесь какими путями? Уж ясно, не просто так».

Но мне не спешили что-либо объяснять.

– Слава Крокодил, – представил мне здоровяка Ворсистый, и тот так пожал мне руку, что я чуть было не взвизгнул. Лучше бы меня схватил всамделишний крокодил.

Третьего из незнакомых звали Комаль. Так же как Крокодилу, на вид ему можно было дать лет тридцать. У него был цветущий вид спортсмена-профессионала, не злоупотребляющего ни наркотой, ни алкоголем, ни сигаретами.

– Здорово, братан, – поприветствовал он меня и, когда здоровался, встал. Чуть повыше меня, совсем немного, но зато массивнее раза в полтора. «Не меньше центнера, – прикинул я, – и при этом лишь мышцы да кости. Ни капельки жира».

– Малину ты знаешь, – произнес все это время стоявший чуть в стороне Стилет, – так что будем считать, теперь со всеми знаком. Присаживайся, Знахарь. Выбирай любое место и полезай за стол. Сейчас пошамаем, расскажешь нам о своих приключениях. А потом к делу. – Он достал из кармана миниатюрный пультик, нажал на кнопочку, и уже секунд через десять на пороге комнаты возникла горничная. Симпатичная девочка лет двадцати. В розовом фартуке с кружевными оборочками. Я, кобель, не отказался бы на нее влезть.

– Танюша, киска, – просюсюкал Стилет. – Через полчаса нам горячее. Все. – И снова обратил внимание на меня: – Ну чего сидишь как замороженный. Только не говори, что стесняешься. Накладывай салат, наливай водочки. Хотя ты, насколько я знаю, не пьешь.

И все-то он знал про меня.

– И поведай нам, как там, на Ижме. Как мусора вас спалили по первости. Как соскочил все-таки. А то Цепной и Малина пытались что-то рассказывать, но разве что-нибудь разберешь у них, у косноязычных. Да и из третьих рук… – Смотрящий перехватил растерянный взгляд, который я бросил на бассейн с наядами[43], и беспечно махнул рукой. – При этих красавицах говори, не менжуйся. Если чего и услышат, ни слова все равно не поймут. Таджички они. – Я скорчил удивленную рожу, и Стилет рассмеялся. – В натуре, таджички. Самые что ни на есть мусульманки. Из какого-то кишлака сюда привезли. Всяко лучше, чем если бы с голоду сдохли или в Афган бы их переправили. С делами покончим, так, если захочешь, поближе с ними тебя познакомлю.

Признаться, от такого знакомства я бы не отказался. Особенно если оно состоится в бассейне. Таджички-наложницы… хм, экзотика!

– Так что же, рассказывай, Знахарь.

Рассказывать так рассказывать. Не впервой. Валяясь в больнице в Перми, сколько раз я, будучи не в состоянии хоть немного отвлечься от депрессняка, вполголоса травил в пустоту о том, как прибил возле дома двоих конвойных, как усыпил хлороформом несчастную наркоманку Кристину, как бежал через тайгу, как хоронил Трофима и провожал умирать в монастырь смертельно раненную Настасью, когда ее увозили единоверцы.

История о побеге была отточена до словечка, и рассказывал я как по писаному больше двух часов, пока дожидались горячего, поедая салатики, пока ковырялись в этом горячем, пока пили кофе и гоняли по кругу косяк с анашой. До упора набив животы и в меру выпив хорошей водочки, все были довольны. Одному мне так и не довелось толком поесть и выпить. Мой рот был занят совсем иным. Я рассказывал самозабвенно, сам увлеченный своим повествованием:

– …Сняли последнюю повязку и наконец-то дали мне зеркало. Вот тогда-то я впервые себя нового и увидел. А потом объявился тот деловой из Перми, сунул мне пачку стошечных, ксиву, билет на поезд. И все. Вот он я здесь.

– Кристина, Настя, Алена… – пробормотал Ворсистый. – И все ведь малолетки. Ну, ты, брат, даешь. А как там, спросить все хотел, с девкой той из больнички? Ольга, кажись?

– Ольга. Посылала мне пару раз дачки, как выписался. Да записочки через вертухаев. Типа люблю, жить без тебя, родной, не могу. Ждать буду до самой кончины. А как мне двадцатник навесили, так я сам с ней порвал. Отвечать перестал. Чего баламутить зря девку?

– А жаль. Правильная была овца. Ты, будет время свободное, поинтересуйся, как она там.

– Зачем…

– Ша, братва, – шлепнул ладонью по столу Стилет. – Хорош базарить впустую. Тут нам о делах еще тереть и тереть. Короче, слушай сюда, Денис. Все здесь об этом в курсах. Для одного для тебя рассказываю. Вкратце. Времени нету подробнее. Потом все сам уточнишь. Вон Комаль, – Стилет кивнул на улыбнувшегося здоровяка, – расскажет тебе все в деталях. Короче, мешает нам один человек. Сильно мешает. Ведет себя не по чину, не по понятиям. Правда, откуда ему, недалекому, понятия знать? Хотя и крутой, да всего лишь барыга. Хопин, сволочь. Ты его знаешь. У тебя к нему свои есть предъявы, насколько я знаю, серьезные. Так вот, эта падла всегда наглым был, по беспределу жил, но мы терпели, не связывались, пока этот козел не оборзел до упора. За последний год подмял под себя несколько тем, нами прикрученных. Мы бы за это ему предъявили, как полагается, но только крышуют его архарские и комитетчики. При этом московские комитетчики. И крышуют надежно. А это серьезно. Да и Хопин шифруется грамотно. Сидит в своей скорлупе в Александровской, носу оттуда не кажет, всем делом руководит по компьютеру. А скорлупа понадежнее крепости будет. Два раза пытались его оттуда выколупнуть. Пустое. Второй раз на пробивке потеряли двух пацанов и пока завязали. А эта падла продолжает нам пакостить. И методы-то у него все какие-то извращенные. Правда, поговаривают, что с головой он не дружит.

– Это уж точно, – заметил Ворсистый, и Стилет одернул его суровым взглядом – мол, не лезь в разговор, пока не дали слова тебе. Ворсистый смутился и принялся сосредоточенно колупаться в бисквитном пирожном.

– И вот что решили мы, Знахарь, еще прошлой осенью. Коли надумал ты делать ноги из Ижмы, так поможем тебе. Упорешь косяк какой и спалишься – так туда тебе и дорога. Потеряем немного от этого. А вот если сумеешь уйти из тех мест, из которых еще никто никогда не уходил, значит, есть в тебе что-то такое, чего не сформулировать простыми словами. Но что, быть может, поможет тебе добраться до Хопина. Уж не знаю как. Глядишь, сам сумеешь придумать. А мы, Денис, поможем тебе, чем сможем. А можем мы многое.

– Я это знаю, – сказал я, вспомнив Комяка – таежного супермена, боевой дробовик «Спас-12» и семь схронов, которые были понаделаны для нас по всему пути до Кослана.

– Вот что решила братва, Знахарь. Даем мы тебе в подмогу людей. Все проверены, в каждом можешь быть уверенным, как в себе. Все профи. Спецы, так сказать, по определенным делам. Послужные списки их перечислять не буду. Захочешь, так спроси сам, только хрен кто тебе что ответит. Вот, – на этот раз Стилет кивнул в сторону Крокодила, – Крокодил, Комаль и Ворсистый – трое из них. Комаль – старший. Старше его только ты. Все должны слушать тебя без базаров. А ты отвечаешь за Хопина передо мной. И не приведи Господь, упустишь этого урода… Так вот, Комаль познакомит тебя с группой, расскажет все, что мы сумели надыбать на Хопина. Посидите, прикиньте весь расклад. Скатаетесь в Александровскую. Только поосторожнее, не спалитесь, не покажите себя… А может, наоборот? Позвонить тебе этой твари, сообщить, что ты уже в городе? Глядишь, заменжуется, упорет косяк. Тут-то мы его… А? Как ты думаешь, Знахарь? Есть какие идеи?

– Рано пока для идей, – устало промолвил я. – Здесь заморочка такая, что если будешь спешить, то спалишься. Все надо делать последовательно и основательно. Дай мне для начала встретиться с группой, выслушать все подробности, какие есть. Съездить в Александровскую, глянуть на эту неприступную крепость. А потом и будем решать, с какой стороны кусать Хопина.

– Хорошо. Как что надумаете, пришли ко мне кого из своих, пусть расскажет.

– А мы что, собираться будем не здесь? – удивился я, хотя и так мог бы догадаться, что не нужны мы смотрящему у него дома. Ему без этого достает гостей. Не хватает еще постояльцев.

Стилет рассмеялся:

– Нет, Денис, перебьетесь. Собирайтесь, где хотите, но только не у меня. Скажем, на твоей хате. Только не засветитесь. А то найдется бдительная бабулька, насвистит мусорским, что открылась малина какая-то по соседству. Ты ведь за четыре года успел отвыкнуть от воли. Ты сейчас как крестьянин, который впервые выехал в город. Любой его разведет, а он и не заметит. Адаптироваться тебе нужно к воле скорее…

– Что за «моя» хата? – перебил я смотрящего. – Откуда?

– Ах да, – хитро улыбнулся Стилет, – совсем запамятовал. Старею… Братва тут подсуетилась, нору тебе подыскала. Ничего, жить можно. Сам смотрел… Лови. – Через стол ко мне полетела связка ключей с брелоком от автомобильной сигнализации. – И на тачку, и на квартиру документы найдешь в «бардачке».

– И машина? – поразился я.

– Собираешься разъезжать на трамваях? – рассмеялся смотрящий. – Мно-о-ого наездишь… Водить-то умеешь?

– Умею.

– И все же первые дни поаккуратнее, не побейся. Как-никак четыре с децлом года не ездил… Ну что, Денис? Все понятно? Есть вопросы?

– Есть.

– Давай.

– Сколько у меня времени?

– Чем скорее, тем лучше. Но строгих сроков тебе никто не забивает. Главное, не спеши, если чувствуешь, что можешь что-нибудь напортачить. Но и не затягивай. Каждый день из-за этого мудака мы теряем немалые фишки. Еще вопросы? – Стилет достал из кармана портсигар, вытащил из него «беломорину» и начал выдаивать из нее табак. Решил напоследок забить еще один косячок.

– У меня здесь еще кое с кем счеты. Параллельно с Хопиным я хочу заняться еще четверыми.

– Занимайся, если это не будет мешать главному делу. Может, это даже пойдет на пользу. Слышь, Комаль, братишка. – Стилет повернулся к Комалю. – Поможешь Знахарю разобраться с четырьмя негодяями. Там один мусор из прокурорских, доктор и двое лохов – его бывшая женушка и брательник. Те, что его подставили.

Я поразился. И все-то ему про меня известно! Хотя неудивительно. По «должности» положено.

Когда мы закончили с разговорами, за окном давно стемнело. Две русалки-таджички куда-то пропали, я даже не заметил, как они выскользнули из бассейна. Пушистые сугробы голубой пены съежились, словно настоящие снежные сугробы под ярким мартовским солнышком. Малина и Митрич сменили свои римские тоги на цивильный прикид. Комаль с Крокодилом тоже потихонечку собирались домой.

– А ты-то как, Знахарь, – хитро посмотрел на меня Стилет, – тоже отчаливаешь? Смотреть свою хату? Или задержишься? Я ведь с мусульманками обещал познакомить, – напомнил он мне. – Не забыл, ты не думай. Поплещешься с ними, расслабишься. Отдохнешь, а то уж замучили тебя терками. Все Хопин да Хопин. Забыть бы скорее про это дерьмо. Так что, Денис?

– Не стесню если… – нерешительно промямлил я, и смотрящий расхохотался:

– Брось! Иди вон туда, – он кивнул на низкую дверцу, ведущую, должно быть, в предбанник, – раздевайся. Полотенца да простыни там. Банька, правда, не русская, сауна. Но, – Стилет сокрушенно развел руки, – извини, чем богаты. У других и такого нету в квартирах, – как бы оправдываясь, цинично заметил он, а я за него продолжил, правда, не вслух: «У многих нет и квартир. Многие дохнут сейчас от холода и с голодухи в грязных подвалах или на чердаках. Так повод ли для расстройства то, что у тебя дома всего лишь обычная сауна? Всего лишь с бассейном? Всего лишь с наложницами-таджичками? И куда же ушли те легендарные времена, когда настоящий матерый ворюга по закону не имел за душой ничего – ни семьи, ни имущества, – кроме неколебимого авторитета? Уже не вернутся? Увы…»

В скромненькой по размерам, но уютной сауне мне пришлось скучать одному. Правда, недолго – судя по часам, закрепленным над полком рядом с термометром, я выдержал там пять минут и выбрался наружу совершенно очумевший от жара. Мечтающий лишь об одном – поскорее добраться до бассейна с прохладной водой. И остатками голубой пены. И девочками-таджичками. Если, конечно, все разговоры о них не оказались пустой болтовней. Хотя не должны бы. Такие люди, как Стилет, отвечают за то, что обещали.

Разговоры оказались не пустой болтовней ровно наполовину. Это если считать по тому, что вместо двух наяд ко мне в бассейне присоединилась одна. Она вошла в зал, молча бросила на меня безразличный взгляд и первое, что сделала, так это подобрала и аккуратно сложила простынку, которую я перед тем, как спуститься в бассейн, небрежно скомкал и кинул на кафельный пол. Я, сидя по шею в прохладной воде, с интересом наблюдал за тем, как девочка, не обращая на меня никакого внимания, семенящей походкой перемещается по залу. Вот она подошла к столу. Налила в бокал сок. Отломила кусочек от пиццы. Чем-то она напоминала мне заводную игрушку. Ну нечто вроде той куклы Суок, что из сказки о трех толстяках. Правда, в отличие от той, сказочной, на этой, реальной, было надето не платье, а нечто национальное. Сарафан – не сарафан. Халат – не халат. Под ним цветастые шальвары. Никакой обуви. Волосы заплетены в четыре косички. «Они были распущены, – припомнил я, – когда я только здесь объявился и эта красавица плескалась в бассейне. Ну и когда она снова решит там поплескаться? Честно признаться, мне уже невтерпеж».

– Эй, подружка. – Ничего более умного я придумать не смог, а потому позвал таджичку именно так. Один хрен, не понимает. – Иди ко мне.

Ноль эмоций. Она словно не слышала. Будто меня и не было. Стояла ко мне спиной и с аппетитом кушала пиццу. И запивала ее апельсиновым соком.

– Э-эй!

От пиццы ей было не оторваться. А на меня было глубоко начихать.

«Ну и чего? – раздраженно подумал я. – Вылезать из бассейна, хватать в охапку эту надменную задницу и тащить ее в воду? Словно водяной свою жертву? Но… Как-то все это не так. По-другому должно бы быть. Только…»

Посоветоваться мне было не с кем. Малина и Митрич свалили домой, а следом за ними распрощались с нами и Комаль с Крокодилом. Положенец растворился по каким-то делам в недрах своего огромного дома. Ворсистый, чтобы мне не мешать, тактично перебрался в соседнюю комнату, откуда до меня доносились приглушенные звуки работающего телевизора. Одним словом, мне, измученному месячным воздержанием, создали идеальную обстановку, сдали в аренду наложницу, а я, лопух, отвыкший в таежной глуши от человеческой жизни, щелкал хлебалом и не знал, как со всем этим богатством обращаться.

– Эй, милая, – позвал я.

И таджичка, похоже, меня наконец-то расслышала. Поставила на стол пустой бокал, вытерла салфеткой маленькие темные ладошки и, откинув назад косичку, подошла к краю бассейна. Остановилась – пятки вместе, носки врозь, руки по швам – и, не моргая, уставилась на меня.

«Наверное, в ожидании приказаний», – подумал я и, улыбнувшись как можно доброжелательнее, позвал:

– Раздевайся. Иди сюда. Не бойся. Я ласковый и пушистый.

– Не панимая, – пискнула девочка.

Это, пожалуй, было единственным, что она выучила из русского языка. Разве что еще «здравствуйте» и «спасибо».

– Иди сюда.

– Не панимая.

– Как тебя хоть зовут?

Девочка похлопала длинными черными ресницами и ангельским голоском выдала нечто, не поддающееся пониманию. Что-то на «з». Остальное я не разобрал. Возможно, она догадалась, о чем я ее спросил; возможно, послала меня по-таджикски подальше. Не все ли равно. Главное то, что, кажется, лезть в бассейн она была не намерена. А ведь я уже полностью созрел для достойной встречи этой красавицы. Во мне все бурлило – кровь, или что там бурлит в подобных случаях. Во мне все стояло. Я весь изошел слюнями, словно бульдог возле мясного прилавка.

– Послушай, мне уже надоело тебя уговаривать. Придется тащить тебя силой.

– Не панимая.

«А может, она меня так заводит? – подумал я. – Дразнит? Делает так, чтобы я сперва распалился по максимуму? Прежде чем?.. Если это действительно так, то, признаться, таджичка добилась успеха».

– Так ты идешь ко мне или нет? Мне что, вылезать?

– Не панимая.

Иного услышать я уже и не ожидал. Также как больше уже не рассчитывал, что эта вредная красавица добровольно составит мне компанию. «Что ж, – вздохнул я. – Все в этой жизни достается трудом. Даже наложницы. Хочешь не хочешь, а вылезать все же придется».

– Ну держись! – рассмеялся я и, расплескав остатки голубой пены, сиганул из бассейна на холодный кафельный пол.

Девочка взвизгнула, шарахнулась от меня, но мне, как ни странно, удалось ее поймать. Она опоздала на какие-то доли секунды, не смогла увернуться, и я успел ухватить ее за полу халата. Подтянул к себе, обхватил за тонкую талию. Почувствовал легкий запах дорогого парфюма и удивился – почему-то я был уверен в том, что от дикарских шальвар и халата и пахнуть должно по-дикарски. Ну скажем, старыми тряпками или отарой овец. Девочка, однако, оказалась приятной во всех отношениях.

Правда, пыталась вырваться. Безуспешно, конечно. Впрочем, как мне показалось, эти попытки были какими-то несерьезными. Дикарка не кусалась и не царапалась, не пыталась позвать на помощь братьев джигитов, не метила въехать коленом мне между ног. Она, прикусив от усердия пухлую губку, просто барахталась у меня в объятиях. Да и то недолго. Лишь до тех пор, пока я не затащил ее в бассейн. А там… Может, вода охладила ее воинственный пыл. А может, она решила, что игры закончены и пора заниматься делом. Одним словом, таджичка вдруг успокоилась. Замерла передо мной в своей излюбленной позе – руки по швам, пятки вместе, носки врозь. Закрыла глаза. Ее смуглое личико приобрело безмятежное выражение.

«Интересно, а каким оно будет через минуту? – подумалось мне. – Если, конечно, я постараюсь? Сам еще ни разу не пробовал, но говорят, что подобные горные козочки закипают от одного легкого прикосновения. Только дотронься, и тебе уже в пылу страсти начинают терзать ногтями спину. Мечта мазохистов. Да и не только их».

Я наклонился и поцеловал девочку в губы. Еще раз. Мне показалось, что она мне ответила. И напряглась. Веки чуть дрогнули. Я развел в стороны мокрые полы ее халата, провел ладонями по ее узким бедрам.

Девочка обреченно вздохнула – мол, как же вы меня все достали со своей озабоченностью – и покорно приникла ко мне, уткнулась личиком мне в плечо, коснулась его губами. Под халатом у нее была надета тонкая шелковая блузка. Мокрая, она плотно облепила узкую спину, небольшие девичьи грудки. Сквозь нее проступили острые бугорки позвоночника. Я, словно на фортепьяно, сыграл на них гамму: до, ре, ми… и обратно: си, ля, соль, фа… Таджичка еще раз поцеловала меня в плечо. И провела губами мне по груди.

А я избавил ее от халата. Вышвырнул его вон из бассейна. Потянул вверх розовую блузку. Девочка опять прикусила губу и, помогая мне, покорно подняла тоненькие ручонки. Она не сопротивлялась. Но сопротивлялась ее одежда. Остатки одежды – всего лишь шальвары и блузка. Но блузка упорно не желала расставаться с хозяйкой, жадно липла к ее смуглому телу, а шальвары оказались завязанными на поясе прочной бечевкой. А у меня от возбуждения вовсю тряслись руки. Какое там справиться с хитроумным азиатским узлом! Я, наверное, не смог бы расстегнуть и обычную пуговицу. Проклятие, мне сейчас не помешал бы нож или ножницы.

– Да помоги же ты мне! – не выдержав, взмолился я, взял ее узенькие ладошки, и прижал их к ее животу – там, где расположился проклятый узел. – Мне с ним не справиться.

И она меня поняла! И безропотно помогла мне! Распутала узел, стянула вниз шальвары, грациозно переступив стройными ножками. Улыбнулась, блеснув жемчужными зубками, и замерла, ожидая, что я буду дальше с ней делать.

А что тут можно еще делать? Сценарий дальше один, и трудно представить себе идиота – если, конечно, он не импотент и не педик, – который в такой ситуации действовал бы как-то иначе.

Я целовал ее в шейку, в плечики, в грудь. Я жадно мял, наверное, до синяков ее ягодицы. Мои ладони скользили по ее гладким бедрам – до острых коленок и обратно, до плоского живота. И снова к коленкам. И назад, затем, чтобы замереть у нее между ног… Она не стонала. Она не вздыхала. Только кусала губы и крепко зажмуривала глаза. Ее ладошки крепко сжимали мне плечи. Всем своим телом она стремилась плотнее приникнуть ко мне…

Она прошептала мне что-то. Еще раз.

– Не понимаю, – машинально прошептал я.

И тогда она взяла меня за руку. И вылезла из бассейна, увлекая меня за собой. Легла на холодный кафельный пол. Широко раздвинула ноги. Раскинула в стороны руки. Снова крепко зажмурила веки. Опять прикусила губы.

Она ждала меня. Она хотела меня. И меня не надо было просить об этом дважды. Давненько я не испытывал такого желания. И ведь что самое удивительное, до этого меня довела не какая-нибудь многоопытная суперкрасавица, а совершенно неискушенная в вопросах любви азиатская девочка, не сделав при этом ничего необычного. Или сегодня у меня был особый настрой? Или восточные женщины и правда наделены чудесной способностью излучать в такие моменты какую-то особую энергию, присущую только им. Недаром же и Кама Сутра, и искусство японских гейш пришли к нам с Востока. А из Европы мир получил лишь незатейливое учение уличной проституции.

Наверное, впервые за всю свою жизнь я в этот день не стремился к тому, чтобы доставить партнерше удовольствие, о котором она не смогла бы забыть долгие годы. Мне было совсем не до этого, и я не мог отвлечься хоть на секунду от того небывалого кайфа, в который окунулся с головой в этот момент. Но мне никак не удавалось насытиться. Кончил раз… кончил второй… третий… А эрекция не прекращалась. Я словно сошел с ума. И был готов трудиться еще и еще.

И был готов сдохнуть от истощения.

Но от этой ужасной участи меня избавил Ворсистый…

– Замучил девку-то?

Я открыл глаза и бросил безумный взгляд на своего давнего кореша, который, развалившись в одном из кресел, с интересом наблюдал за тем, что творится чуть ли не у него под ногами. Когда он объявился в зале, я не заметил. Впрочем, а был ли я в состоянии хоть что-нибудь замечать?

– Какого черта?! – просипел я.

А девочка, не открывая глаз, прощебетала что-то по-азиатски.

– Денис, нам пора. – В голосе Михи Ворсистого звучало сочувствие. Он, как никто другой, понимал, каково мне сейчас видеть рядом с собой третьего лишнего. И слышать это жестокое: «Нам пора». – Стилет намекнул, что повеселились, и хватит. А нам еще ехать смотреть твою хату. – Ворсистый, виновато посмотрев на меня, принялся наливать себе в рюмку коньяк.

Я обреченно вздохнул, поцеловал на прощание таджичку в смуглую щечку и послушно пополз к своей аккуратно сложенной на борту бассейна простыне. Предстояла еще нелегкая дорога до душа, стояние под ним, тяжкая процедура одевания, а после… ох, и сколько же сил отнимает этот проклятый секс! Особенно с восточными женщинами!

Мы с Ворсистым распрощались с хозяином и вышли на улицу.

– Пошли, Коста, – хлопнул меня по плечу Ворсистый. – Покажу тебе твою тачку. Чуть-чуть в стороне есть стоянка. Во-о-он там, за кустами… Ч-черт, никак не могу привыкнуть к твоему новому имени. Ничего, если буду звать тебя Костой, когда мы вдвоем?

– Даже не думай. Денис или Знахарь. Врубился? Еще раз назовешь меня Костой – наживешь геморрой.

– Хорошо. Денис или Знахарь, – безропотно согласился мой старый кореш.

– Приедешь сегодня домой, порепетируй. Ходи по дому и бубни: «Денис-Знахарь, Знахарь-Денис; Денис-Знахарь, Знахарь-Денис». Глядишь, через пару дней и привыкнешь. Но если еще хоть раз произнесешь слово «Коста»… Это что, мой?!! – Я прямо окаменел, застыл, пораженный, не в силах оторвать взгляд от серебристого 320-го «мерседеса», к которому подвел меня Ворсистый.

– Твой, – ухмыльнулся он гордо, будто это был его персональный подарок. – Нажми-ка на кнопочку.

Я надавил кнопку на брелоке сигнализации, и «мерседес» приветливо вякнул и подмигнул мне галогенками.

– Вот ведь, блин! – покачал я головой. – А я уж грешным делом подумал: ты шутишь. Ну на хрена мне «мерин»? Он же как бельмо на глазу для всех мусоров. Такую тачку запомнит любой идиот. Нельзя было простую «девятку»?

– А че ты мне гонишь предъявы? – притворно возмутился Ворсистый. – Не я здесь заказываю музыку. Что дали, то и пригнал сегодня сюда. Кстати, назад возвращаться мне не на чем. Подбросишь до Питера?

– Подброшу. Садись. – Я устроился в водительском кресле, разобрался с регулировками и подогнал его под себя. Ворсистый грохнулся рядом со мной.

– А если надо «девятку», так у меня есть, – сообщил он. – Беленькая, неприметная. В любой момент обращайся, подгоню, куда надо.

– Договорились. – Я повернул ключ зажигания и даже не расслышал, как заработал движок. Уж заработал ли вообще? Надавил на холостой передаче на газ. «Мерин» взвыл. Все ништяк.

– Поехали, что ли? – нетерпеливо поерзал в своем кресле Ворсистый.

– Ты куда-то торопишься?

– Да вроде бы как нет.

– Тогда по пути завернем в одно место. – Я решил все-таки заглянуть в Лисий Нос. – Посмотрим на мою бывшую дачу… И не прожги мне обивку. – Я заметил, что мой пассажир собирается закурить.

– Не прожгу. Дык поехали, что ли. Долго будем стоять?

Я включил передачу, отпустил сцепление, и «мерседес», скрежетнув резиной по асфальту, рванул с места…

– Осторожней, он очень чувствительный. Это тебе не «волгешник».

…«Мерседес» увозил меня в новую жизнь – такую, что и не снилась мне четыре с половиной года назад. Прикольную жизнь с множеством проблем и приключений. С четырехкомнатной «сталинкой», с солидными «доходами» и возможностью в любой момент схлопотать пулю или вновь отправиться по этапу. В жизнь-боевик, жизнь-авантюру, жизнь-сказку… страшную сказку со счастливым, надеюсь, концом.

Интересно, тогда – кажется, так давно, – когда я был счастлив в своем сереньком тихом мирке, явись ко мне вдруг дьявол-искуситель и предложи продать свою душу, обменять сомнительное семейное счастье и безденежную работу в «скорой» на подобную жизнь, я согласился бы? Навряд ли. Даже уверен, что нет. Но оказалось, что меня никто не собирается спрашивать, все решено за меня…

– Не спи, – пихнул я в бочину Ворсистого. – В Лисий Нос едем. Смотреть на мой дом.

И выехав на узкую улочку, начал аккуратно пробираться на второй передаче к шоссе.

Глава 4 «…ГДЕ СЧАСТЛИВ БЫЛ КОГДА-ТО»

Дома не оказалось. Его снесли!

Не выходя из машины, я ошарашенно пялился на стройку, развернутую у меня на участке, – пол-этажа красной кирпичной кладки, выхваченные из темноты светом галогенок «мерса». Ворсистый рядом со мной сочувственно молчал. Потом молча выбрался из машины и решительно пошагал к стройке. Я вылез следом за ним. Жадно вдохнул влажный холодный воздух, наполненный запахом перегнивших водорослей, – до залива отсюда было не больше пятисот метров. И сразу нахлынули воспоминания. И стало тошно-претошно. Ведь были же когда-то счастливые времена, когда я был кому-то нужен. Очень нужен. Сначала матери, бабушке, дедушке. Потом Ангелине, пока она не связалась с моим негодяем-брательником. Потом – никому. Да, у меня есть друзья. Замечательные друзья, которые никогда не бросят в беде. Разделят со мной любой напряг, поделятся последним, подставятся под пули за меня. Но случись такое, что все же меня подобьют, по моей кончине никто особо убиваться не станет. Конечно, устроят пышные похороны, произнесут несколько красивых речей на поминках… И все. Забудут о том, что жил-был когда-то такой Костоправ-Знахарь, их добрый дружбан. Разве что иногда наведаются на могилку, принесут букетик цветов. Но это будет не от души, не от сердца. Это будет потому, что так положено по понятиям. Теперь у меня вся жизнь по понятиям. Они не отпустят меня и после смерти. Проклятие, да как же тоскливо! От прошлого мне не оставили даже дома, в котором я провел детство. В котором я прожил самые счастливые дни своей жизни…

Назад Ворсистый вернулся минут через десять. Мы уселись в машину, и я выключил фары.

– А строечка-то заморожена, – доложил Мишка. – Не похоже, чтобы последнее время там кто-то работал. Никаких следов. Ни стройматериалов, ни лесов, ни даже козел, с которых можно класть кирпичи. Там пока еще и конь не валялся. У твоей бывшей женушки, кажись, не хватило хрустов. Временные финансовые трудности, – хмыкнул он.

– Это был дом моего детства, – тихо, почти шепотом сказал я. – Дед его получил сразу после войны. Здесь провела детство моя мать. Здесь провел детство я. Все летние каникулы от звонка до звонка. И каждые выходные. Тогда дамбу строить только еще начинали. Вода в заливе была относительно чистой. Купаться можно было без боязни подхватить какую-нибудь заразу. А еще летом мы копались на огороде, ходили в ближайшие кусты за подберезовиками и играли в пинг-понг – у нас был самый настоящий спортивный стол. А зимой приезжали сюда кататься на лыжах. Жарко топили во всех комнатах печки, и дедушка всегда ругался, что тратим слишком много дров. Потом умерла бабушка. Через два года после нее умер дед. Еще через три года – мать. Тогда я уже познакомился с Ангелиной… С этой сучкой!

Я включил зажигание, развернулся, заехав к себе на участок (часть забора, выходящая на улицу, была снесена начисто).

– Вон, гляди. – Я указал Ворсистому на соседский дом. – Здесь и жила эта баба. Смирницкая.

– Из-за которой тебя попалили?

– Из-за которой я сломал себе жизнь. Впрочем, при чем здесь она-то? Есть другие. И я до них доберусь. Зуб даю, доберусь!

– Я тебе помогу, Коста.

– Опять Коста. О чем предупреждал?

Мишка развеселился.

– Миль пардон, Знахарь. Не хотел вас обидеть. Мамой клянусь, как только приеду домой, сразу буду тренироваться, как вы учили.

Через час мы с Ворсистым были у меня дома. Чувствовалось, что к моему приезду квартиру готовили.

Я обнаружил набитый под завязку холодильник, полный бар, постельное белье во встроенном шкафу в спальне, посуду на кухне. В ванной – кусочек мыла и флакончик шампуня. Были даже маленький пьшесос и набор домашних тапочек. Мебель была не из самых крутых, но и не из самых дешевых. Вся электроника – последнего поколения. В спальне – компактный тренажер-универсал. Сама квартира была в доме после капитального ремонта с охраняемой стоянкой под окнами и с консьержем в подъезде. В ней был сделан евроремонт, и я, с восхищением взирая на джакузи и блестящую хромированную сантехнику, растерянно пробормотал:

– Не верю. Объясни-ка мне, Мишка. Что, из зоны всех так встречают? «Мерседес», квартирка за сотню тысяч зеленых… ЬСак мне придется все это отрабатывать? Или я уже продал душу дьяволу, только сам этого не заметил?

Ворсистый у меня за спиной развеселился.

– Завтра все поймешь, Знахарь. И во все поверишь. Вот соберемся, расскажем тебе, что творит этот Хопин… Он по беспределу обнес братву уже лимонов на двадцать зеленых. И продолжает, собака. Что для общака пара сот тысяч тебе на «мерс» и квартирку, если сумеешь замочить эту суку? Ведь сэкономим тогда куда больше. А уж авторитету тебе достанется столько, что и не унесешь. Ладно, хорош шариться, пошли выпьем.

Но вместо этого я отобрал у Ворсистого сотовый телефон и набрал номер телефона своей бывшей квартиры. Мне не терпелось начать действовать, но я боялся напороться на АОН и засветить свой телефонный номер. Звонки же с мобильника, насколько мне было известно, АОНом не отслеживаются.

Никаким АОНом там и не пахло. Впрочем, так же, как и моей женой. Трубку поднял какой-то дед. Проскрипел:

– Говорите, вас слушают.

И я хотел уж было извиниться, сказать, что не туда попал, и отключиться. Но в последний момент передумал.

– Извините, я разыскиваю Разину Ангелину. Она проживала в этой квартире до вас. Ведь это Софийская семьдесят три, корпус два, квартира сто десять?

– Так точно, молодой человек.

Я вздохнул. Мой бывший адрес. В этой квартире я прожил больше пятнадцати лет. Здесь умерла моя мама. Сюда после свадьбы я внес на руках Лину, даже не предполагая, что в этот момент обматываю вокруг шеи змею.

– А скажите, пожалуйста, – спросил я у деда, – вам ничего не известно о прошлых жильцах этой квартиры? Где их сейчас можно найти?

– К сожалению, ничего не могу вам сказать, молодой человек. Эту квартиру мы покупали через агентство. Так что извините.

Я пожелал деду здоровья и отключился.

Та-а-ак. Ничего хорошего. Свинья Ангелина куда-то слилась, и теперь придется ее искать. Дай Бог, где-нибудь в Питере, а не за его пределами. И не за границей – скажем, в Греции или Израиле. Хотя на хрен они с братом – истинные славяне, истинные арийцы – нужны евреям. Да и никто из них двоих не может двух слов связать на каком-нибудь иностранном языке. А как без языка жить за границей? Нет, искать следует в Питере. Или в его ближайших окрестностях.

В этом я был почему-то совершенно уверен. Так же как и в том, что брат и Ангелина все еще вместе, несмотря на то что Леонид имеет привычку менять подружек в среднем два раза в месяц. Но на этот раз он связан с подружкой страшной тайной. Преступлением. Так что никуда им друг от друга не деться.

– Слышь, Мишка, – обратился я к увлеченному литровой бутылкой «Охты» Ворсистому, – у тебя случаем нет выходов на ЦАБ?

– Кого надо найти-то? – поднял он на меня уже мутный взгляд.

– Ангелину и брата. Они разменяли мою квартиру. Наверное, съехались. Поможешь?

– Давай завтра.

– Давай сегодня. – Я забрал со стола «Охту». – Вот когда увижу, что подсуетился, верну. Ну!

– Не нукай, не запрягал, – недовольно пробурчал Ворсистый. – Нужна мне твоя водяра. Гони назад телефон.

Я вернул ему трубку.

Для начала он пару раз не туда попадал, но наконец закричал так радостно, словно слышимость была почти нулевой.

– Петька, Петька! Здорово, черт! Ворсистый! Как поживаешь?.. Я тоже ништяк! Тут, короче, такой головняк. Человек тока откинулся и не может сыскать свою бабу. И брательника. Поменяли прописку, пока был на кичи. Ты ведь поможешь, я знаю… Чего ты не уверен?! Ведь помогал нам уже. Чего же сейчас?.. Не-е-е, просто телефон не покатит. Ты нам главное – адрес… Ага, а с меня простава. Лады?.. Вот и ништяк. Передаю трубку корешу своему, он все тебе скажет.

Я продиктовал Петьке, обладателю глухого пропитого голоса, данные брата и Ангелины – фамилии, имена, отчества, даты рождения и, хотя этого и не требовалось, даже адреса, по которым они раньше были прописаны.

– Хорошо, – просипел Петька, когда я закончил. – Ты мне свой номер телефончика оставь. Отзвонюсь, как узнаю.

– А пес его знает, какой у меня номер, – растерянно пробормотал я.

– Что, свой номер телефона не знаешь?

– Говорят же тебе, накануне откинулся.

– А-а-а, – с пониманием протянул мой собеседник. – Так я тогда Мишке на трубу отзвонюсь. Катит?

– Ништяк. Номер знаешь?

– Конечно, – хмыкнул Петька. – Ты только гляди не нажрись. В течение ближайшего часа хотя бы.

– Не нажрусь. Отвечаю, – пообещал я, приятно удивленный тем, что, похоже, потребуется не больше часа на то, чтобы решить мою проблему.

На это потребовалось всего полчаса.

– А ведь они прописаны вместе, – удивленно пробормотал Петька.

– Все нормалек, – радостно заверил я, записал адрес – трехкомнатная квартира около метро «Купчино» – и сразу два номера домашнего телефона.

«По одному из них в сеть постоянно подключен компьютер», – предположил я и с трудом удержался, чтобы тут же не позвонить бывшей женушке и братишке. Рано. Я еще не готов к мести. Спугну – ведь зашхерятся так, что потом не найдешь и следочка.

– Дениса, братан, – подал голос из-за стола уже совершенно пьяный Мишка. – Все ништяк? Узнал адресок?

– Узнал. Спасибо, Ворсистый.

– Вот завтра на толковище и порешим, что с этими уродами делать. Щас тока не рыпайся, ничего не предпринимай. Напортачишь. Садись со мной лучше. Бухнем. Сколько не виделись! Сколько прошли! И сколько пройти еще предстоит!

Да, пройти нам предстояло немало. Если бы еще знать, в какую сторону…

Я плеснул в бокал граммов сто пятьдесят и залпом опрокинул в себя.

Итак, Леонид и Ангелина. Сладкая парочка. Номер один и номер два. Вернее, можно объединить вас под одним общим номером один потому, что подыхать вы будете вместе. Первыми из пятерых. Готовьтесь.

Готовьтесь!!!

А потом мне приснился сон. Про зайчиков и цветочки; про елочки и березки. Про зону. Хороший сон. По зоне я, дурак, как ни странно, успел немного соскучиться.

Глава 5 АЛЬТЕРНАТИВНЫЙ СПЕЦНАЗ

Группа Комаля состояла из девяти человек, считая его самого. И, как ни странно, я обнаружил в ней двух девчонок. Симпатичных – даже очень – молоденьких девушек.

– А на хрена они-то нужны? – спросил я у Комаля, когда мы вышли на кухню, и он улыбнулся мне ослепительной белозубой улыбкой.

– Знахарь, ты разве не понимаешь, что кому-то надо выполнять довольно деликатные поручения, которые мужчинам просто не по зубам в силу их физиологических особенностей. Охмурить, втереться в доверие к какому-нибудь кобелю потому, что иначе его не достать, – кто это сделает лучше, чем ЬСатя или Светка? К тому же они отличные снайперы. Да и на татами против любой из них ты не продержишься и десяти секунд. Так что…

– Все понял, – перебил я. – Приношу извинения. Сразу, дурак, в тему не въехал. Ну что, пошли знакомиться.

– Ага, пошли.

Вся группа собралась в гостиной. Девочки и Ворсистый подсуетились насчет чая и кофе. Крокодил разрезал два вафельных тортика, принесенных с собой, и откупорил бутылку дорогого французского коньяку.

И вот наконец я объявил об открытии «заседания». Так прямо встал и сказал:

– Братишки. Сестренки. Очень рад видеть вас у себя в гостях. Надеюсь… Нет, я просто уверен, что это не в последний раз. Мы еще соберемся здесь отпразновать победу, когда Хопин будет уже по дороге в ад. Соберемся вдесятером, как и сегодня. Ни человеком меньше, все целые и невредимые…

– Типун тебе на язык, – пробормотала Света. – Чего несешь-то, подумай.

Да, с похмелюги я болтал что-то не то, поэтому поспешил закруглиться:

– Прошу прощения. Короче, заседание объявляю открытым. Начнем со знакомства. Вы друг друга знаете, я вас не знаю совсем. Поэтому, пожалуйста, по очереди каждый скажите пару слов о себе. Все, что сочтете нужным. Но главное, я хотел бы знать, кто на чем специализируется. Комаль говорил мне, что у вас в группе четкое распределение обязанностей.

– Правильно говорил, – едко заметила Света.

Мне показалось, что она невзлюбила меня с первого взгляда.

Зато с Комалем мы сразу нашли общий язык. Как и было договорено накануне, он пришел ко мне за два часа до встречи с остальной группой, в 13-00. В первую очередь для того, чтобы рассказать все, что мне не мешало бы знать про Хопина, чтобы на толковище не чувствовать себя дураком.

– Этот рехнувшийся урод отгрохал себе настоящий форт и сидит там весь на изменах, боится высунуть нос, – рассказывал Комаль, потягивая из баночки пиво, которое приволок с собой. – Слишком многие имеют на него зуб, слишком многим он успел нагадить. Как его только не пытались достать. И не только мы. Насколько я знаю, бандюки нанимали опытнейшего киллера. Он подписался, но в результате потыркался вокруг трехметровой ограды и сдался. Наши поперли прямо в лоб и на пробивке потеряли двух человек. И тоже даже не прошли за периметр. Пробовали натравить на Хопина мусорских, но там у него все схвачено намертво. Мусора его крышуют. Вкупе с московскими комитетчиками. Так что, как видишь, здесь все серьезно.

– Сколько у него денег? – спросил я.

– А черт его знает. Фишки распиханы по нескольким банкам, в том числе и по заграничным, так что отследить их невозможно. Я так полагаю: где-то около сотни лимонов зеленых. И этой сволочи все мало.

– У него есть наследники?

– Он один. Совершенно один, если не считать охранников и прислуги. Может, и есть где-то племянники, но я о них ничего не слышал.

– Я-асненько. Ему же уже за семьдесят?

– Шестьдесят два.

– И он не инвалид? Как у него со здоровьем?

– Все о'кей, если, конечно, не считать этого. – Комаль постучал пальцем себя по виску. – По-моему, у него мания преследования. Правда, за свою задницу он опасается небезосновательно.

Потом Комаль показал мне несколько фотографий хопинского «форта», сделанных с разных ракурсов, но я не уделил им большого внимания. Все равно надо ехать и смотреть самому, в натуре. Эту поездку мы запланировали на завтра.

– Сегодня поздняк, – заметил Комаль. – Закончится толковище, будет уже темно. А что разглядишь в темноте? Зато охрана тебя разглядит. У них приборы ночного видения.

– Тогда сегодня, может быть, провернем другое дельце? – поинтересовался я и рассказал о своей бывшей жене и брательнике.

– И что ты собираешься с ними делать? Мочить?

– Да. Но не сразу. Сначала поиграю, как кошка с мышкой. Пусть в штаны наложат.

– Упустишь. Свалят, зашхерятся где-нибудь. Хрен найдешь. У нас не так много народу, чтоб их пасти. Да и времени нету. Давай мочить сразу, – предложил Комаль. – У меня в группе есть спец по этим делам. Направлю сегодня по адресу, он их выпасет…

– Нет, – решительно перебил я.

Наивный мой собеседник и не предполагал, что такого человека я легко мог направить, даже не выходя из зоны. Но я должен все сделать сам. Сам!!! И при этом не сразу. Сперва я их помучаю. Дам им осознать, что пришел их смертный час, что за ними ведется охота. И охота нешуточная. И вот тогда, когда они ужаснутся, когда от страха намочат штаны… Только тогда я избавлю обоих от тягот земных. Не раньше.

– Хорошо, – сказал Комаль. – Обсудим, что здесь можно сделать, на толковище. Ставим в повестку дня. Что с остальными собираешься делать? Кажется, там еще прокуроришка и адвокат?

– Этих потом. Не надо хвататься за все сразу. Надорвешься.

– Это точняк. Но не забывай, что главное для нас – Хопин.

– Не забываю, – улыбнулся я. – Кстати, поведай мне, как так он обнес вас по беспределу. Что за прикрученные дела перебил на себя?

И больше часа, до самого прихода ребят, я выслушивал жалобы – не рассказ, а именно жалобы – на беспредельщика Хопина, выставившего питерскую братву на двадцать лимонов зеленых. И если понимал хоть половину из всего сказанного, то хорошо. К моему удивлению, Комаль с неописуемой легкостью ворочал такими экономическими терминами, которые я ни разу в жизни не слышал: индоссамент, коносамент, трансферт… Он вычерчивал в записной книжке какие-то хитрые схемы того, как можно кинуть некую фирму на серьезные фишки, а потом эти фишки отмыть через офшор. Я совершенно ни во что не врубался и лишь тупо пялился на аккуратно вычерченные квадратики и стрелочки, кивая головой, как китайский болванчик. Потом пришли Крокодил с Катей и спасли меня от этой лекции по экономике. Следом за ними начали подтягиваться и остальные. По одному, по двое – совсем как эсеры на конспиративную квартиру в славном 1905 году, хотя все это не имело никакого смысла. Внизу сидела бдительная консьержка и аккуратно заносила паспортные данные всех посетителей в толстый журнал.

Комаль отложил в сторону стрелочки и квадратики и переключил внимание на своих боевиков. А я вздохнул с облегчением…

– Ну, начнем представление, пожалуй, с меня, – пробасил Крокодил и поставил на стол чашечку с остатками чая. – Со Знахарем знакомились еще вчера, но повторюсь. Зовут Ярославом. Проще – Слава. Крокодил. – Он ухмыльнулся. – Две ходки. Обе по 158-й[44]. Откинулся год назад. Вместе с Комалем собрал эту кодлу. Теперь вроде бы как его заместитель. Так ведь? – Крокодил вопросительно взглянул на Комаля, и тот согласно кивнул. – Та-а-ак. Насчет специализации… Что тут сказать? Я тут, наверное, единственный, у кого ее нет. Слесарь широкого профиля. Неплохо стреляю из всех видов оружия, но предпочитаю АК и ТТ. Умею вскрывать замки любой сложности. В драке хорошо владею ножом. Жмуры на мне уже числятся, так что этот психологический барьер пройден. Вот, пожалуй, и все. Есть вопросы, Денис?

– Вопросов нет. Спасибо, Слава.

Крокодил дурашливо мне поклонился и гаркнул так, что мои соседи, наверное, вздрогнули:

– Следующий!!!

Следующей была Катя. Симпатичная девятнадцатилетняя девочка с длинными светлыми волосами, распущенными по хрупким плечам. Когда она сказала мне, что ее специализация – рукопашный бой и холодное оружие, у меня на физиономии появилось недоверчивое выражение, которое не ускользнуло от внимания Комаля.

– В натуре, Денис, – произнес он. – Проверено.

И я поверил ему на слово.

Игорь с погонялом Электроник был профессиональным хакером. Хрупкий невысокий парень тридцати двух лет окончил в свое время ЛЭТИ, имел перспективную денежную работу в одной из крупных питерских фирм, но, как говорится, жадность фраера сгубила. Игорь попался на каких-то махинациях с кредитными картами, получил пятерик, но попал под амнистию. Кроме компьютеров Электроник, или Эл, как его покороче называли друзья, отлично разбирался во всевозможных электронных прибамбасах.

– А ты сумеешь подключиться на прослушку к телефонной линии? – поинтересовался я, и Эл без колебаний ответил:

– Легко.

– Отлично. Возможно, сегодня вечером ты мне будешь нужен.

Он в ответ несколько раз кивнул.

Света в свое время тоже сходила к «хозяину», но за что и на сколько, она не распространялась, а я ее не напрягал. На зоне она получила погоняло Конфетка. Когда Света заговорила о том, на чем специализируется, она сперва покраснела, потом рассмеялась и едким тоном произнесла:

– Комаль называет это деликатными поручениями. Только не подумай, пожалуйста, что я шлюха. Еще никто из клиентов от меня ничего не добился, кроме головняков. Не так уж просто со мной поладить. Могу избить, могу кастрировать, могу даже шлепнуть. Но ложиться под всякого… – Конфетка брезгливо сморщила носик. – Знаешь, что такое воровка на доверии? Так вот, я куда ближе к ним, чем к проституткам. Хотя еще никогда никого не обнесла.

У меня создалось впечатление, что Конфетка пытается передо мной оправдаться. Но тогда я не обратил на это внимания.

Помимо «деликатных поручений» Света выполняла обязанности снайпера. И из винтовки, и из пистолета она стреляла лучше всех в группе, и этот дар был врожденным, потому что огнестрельное оружие она впервые взяла в руки всего полгода назад. А до этого и не знала, с какой стороны подойти к обычной мелкашке.

– Эта красавица забыла тебе сообщить, – вмешался в Светин рассказ Комаль, – что она великолепно дерется ногами. У нее просто сумасшедшая растяжка и очень жесткий, отлично поставленный удар. Под такую кувалдочку попадешь – мало тебе не покажется. Прежде чем встать с ней в спарринг, я тысячу раз подумаю.

Я бросил взгляд на мило смутившуюся Конфетку. А ведь и не скажешь по ней. Впрочем, как и по Кате. Вот только та светленькая, а эта – жгучая брюнетка с волосами цвета воронова крыла. Чуть-чуть пониже своей товарки. Чуть-чуть похудее (хотя куда уж худее). И с куда более тяжелым характером…

Леха был единственным пацаном в группе, кто не имел погоняла. Правда, иногда его звали «взрывник» или «сапер», но ни то, ни другое к нему не прилипало. Просто Леха, и все.

В том, что касается взрывного дела, Леха знал все. Или почти все. Слухи о его феноменальных способностях в этой области даже каким-то образом достигли Чечни, и однажды оттуда явились два эмиссара-вербовщика, предлагали огромные деньги за контракт с одним из полевых командиров, но Леха лишь рассмеялся в ответ. Ему и в Питере жилось очень даже неплохо. Заказов хватало, оплачивались они весьма хорошо, и он, мягко сказать, не бедствовал. Кстати, Леха был единственным членом группы, кто был женат, да к тому же еще имел трехлетнюю дочку. При этом жена отлично знала, чем занимается муж, но ничего против этого не имела. Леха приносил домой приличные бабки, был замечательным семьянином, а большинству женщин большего и не надо. На все остальное они просто закрывают глаза…

Сережа Гроб считался профессиональным киллером, и на его счету числилось более десяти успешно выполненных заказов, притом о трех из них в свое время во всю глотку кричали средства массовой информации. Гроб владел, пожалуй, всеми способами умерщвления, начиная с элементарного отстрела из пистолета с глушителем и заканчивая отравлением боевыми ОВ или инсценировкой автомобильной аварии. Это был человек совершенно без нервов и без принципов. Присмотревшись к нему повнимательнее, я решил, что если бы ему заказали пятилетнего ребенка, то он выполнил бы заказ, не задумываясь. А еще мне показалось, что в группе его недолюбливают и опасаются, – никогда нельзя даже примерно определить, что у Гроба на уме. Но он выполнял огромный объем работы, с какой не справился бы никто, кроме него; он был незаменим, а потому приходилось мириться с его обществом…

Айрат с погонялом Акын был мастером спорта по скалолазанию, а кроме того, имел черный пояс по карате. В свое время он провел шесть лет на кичи по 111-й, часть 4[45], был очень авторитетным фраером, приближенным к положенцу на зоне, а, откинувшись, сразу вписался в серьезную кодлу, занимавшуюся гоп-стопом на Московском шоссе. Все шло как по маслу – кодла бомбила фуры, не гнушаясь любым товаром, пока год назад РУБОП при поддержке ГИБДД не прижало им хвост. При этом ментовская операция была настолько стремительной, что зашифроваться никто не успел, и почти все пацаны оказались на «Лебедевке». Но Акыну на этот раз подфартило. В это время он как раз отдыхал в Таиланде, и мусора каким-то чудом упустили его из виду. Вернувшись, Акын полгода болтался без дела, дожидаясь ареста, пока не получил предложение от Комаля, с которым несколько лет назад чалился в одной зоне и даже в одном отряде. Акын без раздумий согласился, а группа заполучила в свои ряды неоценимого боевика, способного, словно японский ниндзя, тенью просочиться туда, куда, казалось бы, не проскользнет и мышь. А прокуратура, проводившая следствие по делу о разбоях на Московском шоссе, пока так и не обратила на него внимания. И было похоже, что уже и не обратит…

Мишка Ворсистый, мой старый добрый кореш, откинулся год назад по помиловке, проведя на кичи три с половиной года по 158-й статье. Месяца три отдыхал, проживая старые сбережения, а когда они закончились, удачно обнес две богатые квартирки. Но на третьей чуть не спалился. После этого с домушничеством Мишка завязал и очень охотно отозвался на предложение Комаля войти в «группу специального назначения».

Да, ее так и называли – группа специального назначения. Ведь есть же спецназ у ментов и военных, у гэрэушников и гэбистов, так почему бы братве не обозвать подобную структуру точно так же. Западло? Да ну! Глупости, излишняя щепетильность. Пусть будет спецназ.

Итак, члены «группы специального назначения» вот уже два часа хлебали кофе и чай у меня в гостиной, безуспешно пытаясь выискать хотя бы одну лазейку, через которую удалось бы подобраться поближе к Хопину. Рассматривали вариант за вариантом, начиная с более или менее реальных и заканчивая совершенно фантастическими. И в конце концов, когда серьезные терки переросли в пустой базар, было решено сначала провести еще одну как можно более тщательную рекогносцировку и лишь после нее возвращаться к вопросу планирования операции. А пока…

– Девчонки, на кухню, – распорядился Комаль. – В холодильнике есть все, что нужно. Что приготовить, сообразите сами. Акын, Ворсистый, в лавку за водкой. Хоть бухнем. Все ж какая-то польза. А то день сегодня совершенно пустой. Так ничего и не надумали… Денис, ты не против?

– Да пейте. Не против, – пожал я плечами. – Вот только вечером мне, возможно, потребуется трезвый Эл. И еще кто-нибудь из группы.

– А чего?

– Мы же собирались сегодня еще обсудить, что делать с остальными моими должниками. Брат, жена, прокуроришка, доктор…

– Ах да, – шлепнул ладонью себя по лбу Комаль. – Совсем забыл. Так сейчас сядем за стол и, пока не выпили, все решим.

– Не так, – сказал я. – Сейчас пойдем в кабинет – я, ты, Электроник и… кого бы ты порекомендовал?

– Какие требования?

– Должен отлично водить машину, отлично знать город, при необходимости незаметно проследовать за объектом.

– Это за бывшей женой и брательником? – Комаль почесал намечающуюся лысину. – Тогда либо Акын, либо кто-нибудь из девчонок. Но не думаю, чтобы Акын отлично знал город. Он в основном живет в Любане и Тосно. Тебе как Светка?

Я состроил кислую мину.

– Не очень. По-моему, я ей чем-то не нравлюсь.

Комаль хитро улыбнулся и хлопнул меня по плечу.

– А по-моему, наоборот. Просто ты еще не знаешь эту красавицу. У нее все наизнанку. Если бы она себя вела себя с тобой корректно и ровно, я смело бы заложился на то, что ей на тебя наплевать. Но уж больно много внимания она к тебе проявляет. К тому же постоянно испепеляет тебя своим огненным взором. Исподлобья. Не ощутил пока жара?

Я рассмеялся.

– Нет.

– А я вот заметил. Так решено? Берешь Конфетку? К тому же она совершенно не пьет и не расстроится, если ты сегодня оторвешь ее от стола и погонишь работать. Решено, Знахарь?

– Ладно, пусть будет Конфетка, – без особой радости согласился я. – Зови их с Электроникой в кабинет…

Вчетвером мы провели в кабинете не меньше часа – обсуждали детали предстоящего наезда на Ангелину и Леонида. Все здесь вроде срасталось как нельзя лучше. У Электроника было необходимое оборудование; у Конфетки – совершенно незаметная красненькая «девятка», каких навалом по всему Питеру. Оставался один нерешенный вопрос: какая у Ангелины с Леонидом машина? И где они ее держат? В гараже? На стоянке? Около дома?

– Придется торчать возле подъезда, – вздохнула Конфетка. – Пасти. А у них вообще-то хоть есть машина?

– Да уж думаю, есть.

– Так чего терять время? – Конфетка решительно поднялась из кресла. – Поехали, встанем возле подъезда. Авось повезет, все узнаем уже сегодня.

– Поехали, – согласился я. – Эл, одевайся. Комаль, остаешься за старшего. Следи, чтобы эти не очень здесь безобразили.

А в гостиной в это время уже стоял дым коромыслом. Шесть человек расположились вокруг журнального столика – Катя на коленях у Крокодила, – и Ворсистый травил бодягу про свою очередную возлюбленную.

– …И вот, значит, беру я эту каракатицу за жабры. Так, что и пищать даже не может, поганая…

«Сегодня, при доле везения, я возьму за жабры свою каракатицу, – подумал я. – И ее муженька. Иуду-брательника. Эх, знать бы, какая у них машина».

– Счастливо, братва, – заглянул я в гостиную. – Не шумите особо. Не беспокойте соседей. – И вышел из квартиры вслед за Электроником и Конфеткой.

Меня провожал звонкий голос Ворсистого:

– …Всехтакихсукдавитьнадобезжалости. Не жалко ничуточки…

«Не жалко ничуточки». Ясно тебе, Ангелина?

Часть IV ОХОТА НАЧИНАЕТСЯ

Глава 1 СТРАСТЬ К ПЕРЕМЕНЕ МЕСТ

Два часа мы проторчали возле дома, в котором жили Ангелина и Леонид. Припарковали «девятку» в «кармане» для стоянки машин метрах в двадцати от нужного нам подъезда и изнывали от скуки под аккомпанемент «Радио Максимум».

Электроник, как только мы прибыли на место, смотался в разведку, проникнув в подъезд с кем-то из жильцов, узнал, где расположена Ангелинина квартира, проверил, как отпирается отмычкой телефонный щиток, а на обратном пути заклинил кодовый замок на входной двери парадной так, чтобы внутрь нее можно было войти без проблем.

– Четвертый этаж. Окна сюда. То, то, то и то. И балкон. Видишь? – Эл ткнул пальцем в направлении дома.

Интересно, и что я должен был там увидеть? Как выделить примерно из полусотни окон четвертого этажа – темных и светлых – то, что нам нужно?

– Определеннее можешь объяснить, где эти окна, – недовольно пробурчал я, – а не тыкать пальцем неизвестно куда?

– Короче, – Электроник поерзал на переднем пассажирском сиденье. – Водосточная труба слева от двери в подъезд…

– Так.

– …От трубы влево второй балкон – это их. И четыре окна левее балкона.

– Понял. Вижу.

– Темные, – прошептала Конфетка. – Никого нету дома. Если, конечно, не спят.

– В такую рань? – хмыкнул я. – Окстись! Может, ты и ложишься в восемь часов, но не Ангелина и не Леонид.

Светка испепелила меня взглядом через панорамное зеркало. Нет, дружбы между нами никак не получалось.

А Эл тем временем радовался:

– Ништяк. Когда-нибудь да должны вернуться, ублюдки. Тут-то мы и отметим их тачку. Да и телефонный щиток там просто супер. Удобнее не бывает. Подключусь за минуту. И замок на двери в подъезд я заклинил. – Он достал из полиэтиленового пакета какой-то прибор размером меньше пачки сигарет и с гордостью продемонстрировал мне. – Как тебе?

– Что это?

– А-а-а… Это такая штучка, которую подключаешь в щитке к телефонной линии, и она начинает транслировать вот на это, – Электроник достал из пакета небольшую рацию, – все разговоры. А вот это, – он извлек еще некое непонятное мне приспособление, к которому зачем-то был привязан кусок пенопласта, – маяк с магнитом. Прилипнет даже к грязному днищу так, что и не отдерешь. Видишь, даже пенопласт нацепил, чтобы не присосался к чему-нибудь раньше срока. А вот это, – из пакета на свет Божий появилась миниатюрная антенна, напоминающая телевизионную, и нечто, похожее на калькулятор, – пеленгатор. Он принимает сигналы от маяка и показывает, в каком направлении тот находится. И даже расстояние до него с ошибкой не более десяти процентов. Это очень точно, Денис.

Эл весь светился от гордости. Я решил польстить его самолюбию, хотя мне, в общем-то, было на это наплевать.

– И что, ты все это сделал сам?!

– Ну-у-у… – скромно замялся Эл. – Что сделал сам – это преувеличение. Все продается в простых магазинах. И требует лишь небольшой переделки. Таких маяков я наштамповал с десяток и просидел над этим всего один день. С этим справился бы и школьник, увлекающийся радиотехникой.

– И ради этих елочных украшений мы делали такой крюк? – недовольно пробурчала Конфетка.

И была не права. Уж не такой большой крюк мы сделали, чтобы доехать до Народной улицы, где жил Эл и откуда он должен был забрать эти свои электронные прибамбасы. На все про все потратили не больше часа.

– Светка, – как можно миролюбивее сказал я, – мы без них никак бы не обошлись. Мы были бы и слепыми, и глухими.

– А с ними вы, можно подумать, зрячие. Ха! Уже год, как не можете достать одного мудака, запершегося у себя в избе. Кру-то-та!!! Да на что вы годитесь?!!

– Свет, не забывай, что ты тоже принимаешь в этом участие. И принимаешь давно. Безуспешно. А вот я занимаюсь Хопиным всего первый день.

– Ну коне-э-эчно! Приехал супермен Знахарь – пальцы веером, богатое боевое прошлое. Теперь все срастется. Все будет ништяк… Хрен там – ништяк!!!

Злоба так и перла из нее через край, и я решил, что пора положить этому конец, объясниться, выяснить, что происходит, пока у нас есть свободное время. Море свободного времени.

– Пошли-ка выйдем, – тронул я Конфетку за хрупкое плечико.

– Пошли, – охотно согласилась она.

Уж не знаю, что у нее было сейчас на уме, но, по-моему, она решила, что я собираюсь надрать ей задницу, и уже предвкушала, как даст мне сдачи.

Дудки. Ни малейшего повода помахать ногами я ей не предоставил. Просто положил руки ей на плечи и внимательно посмотрел в глаза. И впервые обратил внимание, какие же они огромные. И бездонные, если, конечно, можно так говорить про глаза.

Наши взгляды пересеклись, она выдержала лишь несколько секунд и потупила взор.

– Свет, – как можно мягче произнес я, – объясни мне, что происходит? У меня создалось впечатление, что я тебя раздражаю. Чем? Ты можешь мне честно ответить?

– Честно? – Она неожиданно крепко прижалась ко мне. – Ни за что я тебя не ненавижу.

– Тогда в чем же дело? – прошептал я, хотя, как мне казалось, уже знал ответ на этот вопрос.

– Сообрази сам. – Конфетка закрыла глаза и приблизила свое лицо к моему. Легко коснулась губами моей щеки. Я чуть приоткрыл рот для поцелуя.

– Ми-и-илый, – с придыхом выдавила она из себя.

И вцепилась зубами в мою нижнюю губу. Зло вцепилась, так, чтобы мне было больно; так, чтобы у меня пошла кровь; так, чтобы я взвизгнул и набросился на нее с кулаками. Чтобы был повод закатать ногой мне в лобешник. Она была совершенно уверена, что именно так и случится.

И ошиблась. Я сдержался. Даже не шелохнулся, молча перетерпев непродолжительный приступ пронзительной боли. Кажется, подсознательно я был готов к чему-то подобному.

– Вот так-то вот, кобелюка, – зло отчеканила Конфетка. – Урок тем, кто решил ко мне приставать. Если вдруг решишь повторить, имей в виду: отобью яйца. Или пришибу вообще. – Она отступила от меня на пару шагов и ждала, что же будет.

Ничего не было. Я улыбнулся. С трудом, но улыбнулся, как можно шире и как можно добрее.

– Ну что, спустила пар? Или хочешь укусить еще раз?

– Перебьешься, – растерянно пробормотала Конфетка.

– Тогда отправляйся обратно в машину. – Я распахнул дверь и влез на заднее сиденье.

Губа изнутри сильно кровоточила, но снаружи, к счастью, не было даже ссадины. Хотя завтра я все равно должен был выглядеть раскрасавцем. После такого напряга губишу должно было разнести обязательно. До невероятных размеров.

– Поговорили? – сонно спросил Электроник.

– Ага. – И тут я расхохотался. – Представляешь, она меня укусила! – Как ни странно, произошедшее между мной и Конфеткой меня не раздражало, а веселило. И ни капельки злости я не испытывал к этой девчонке. Мне ее было жалко. Искренне жалко.

Она вернулась на свое место за руль лишь после того, как выкурила на улице сигарету. Сделала погромче музыку и затихла, замерла. Ни одного слова, ни единого движения. Лишь иногда мимолетные взгляды исподлобья на меня в панорамное зеркало. Я их фиксировал краем глаза, при этом внимательно наблюдая за подъездом, к которому должны были в конце концов подъехать моя бывшая супруга и брат…

Они объявились ровно в одиннадцать вечера.

К этому моменту мы ждали их уже три часа.

К этому моменту мою нижнюю губу разнесло до неприличных размеров.

* * *

Белый «фольксваген-пассат» припарковался в «кармане» за две машины от нас, а примерно через минуту в поле зрения появились они. Оба в длинных черных пальто, Леонид с пухлым полиэтиленовым пакетом, набитым, должно быть, продуктами; Ангелина с маленькой сумочкой на длинном ремешке. Они не спеша направлялись к своему подъезду.

– Эти? – проявил интуицию Эл.

– Ага. – Краем глаза я отметил в панорамном зеркале еще один пронзительный взгляд исподлобья.

– Дождусь, когда у них засветятся окна, и пойду. – Эл достал из своего пакета кусачки и пассатижи. Немного подумал и добавил к ним отвертку. Все инструменты и маленькую коробочку «жучка», который собирался подключить к телефонной линии, он распихал по двум большим накладным карманам своей кожаной куртки.

– Окна засветились, – впервые за последние два часа подала голос Конфетка.

Я бросил взгляд на фасад дома. В двух окнах – там, где балкон, и рядом – горел свет.

– Пошел, – коротко выдохнул Эл и выбрался из машины.

Я последовал за ним. Мне не очень-то хотелось оставаться наедине с Конфеткой, и я решил, что полезнее для здоровья будет прогуляться по улице. Скажем, до подъезда и обратно.

Но долго гулять мне не пришлось. Я не засекал по часам по той простой причине, что их у меня не было, но по моим прикидкам Эл провел в подъезде не больше пяти минут.

– Все нормалек, – доложил он, вернувшись. – Пошли в машину. Звонить.

– Пошли, – кивнул я. – Молодчик ты, Эл.

– Я знаю, – сказал он, скромно потупив взор.

В машине он протянул мне сотовый телефон, и я, мысленно перекрестившись, набрал первый из двух номеров телефонов. Писк, треск, скрежет – похоже, попал на модем. Второй номер. Длинные гудки. Сначала одной тональности, потом другой. АОН. Я как в воду глядел, ожидая, что напорюсь на него. Напоролся. Вот только хрен чего они им отследят! Я ощутил, как внутри меня прокатилась ледяная волна. Захотелось немедленно отключиться, отложить все хотя бы на час. Но ведь об этом звонке я мечтал целых четыре года. Даже больше.

– Алло. – К телефону подошла Ангелина. Ничего не подозревающая, спокойная, довольная жизнью Ангелина. Так получи!

– Здравствуй, – почти прошептал я.

Молчание.

– Узнала?

Молчание. И я молчал тоже, дожидаясь, когда моя бывшая женушка хоть что-нибудь скажет. Наконец она дрогнувшим голосом спросила:

– Чего тебе надо?

– Тебя. И моего брата. Ведь он твой муж. Твой муж, я так понимаю?

– Да. Оставь нас в покое. Пожалуйста!

– Нет.

Больше ее нервы не выдержали, и она бросила трубку.

Эл показал мне выпяченный вверх большой палец.

– Отлично. Девочка на взводе. Теперь будем ждать, что же они будут делать. Уверен, что начнут названивать Хопину?

– Не совсем, – пожал я плечами, – но очень на это рассчитываю. Ладно, поживем – увидим. Что-то эти уроды должны сейчас предпринять. И мне почему-то кажется, что они побегут куда-нибудь сломя голову.

– Надеюсь, не к мусорам, – подала голос Конфетка.

– Я в этом просто уверен, – сказал я. – У них у самих рыльце в пушку. Так что светиться перед ментами они не рискнут. Нет, это будет могущественный дяденька Хопин.

Но прошло уже пять минут, а рация в руках Электроника даже ни разу не треснула. Я сидел как на иголках, Конфетка продолжала бросать на меня пламенные взгляды в панорамное зеркало.

– Ну и хрен ли они там телятся? – наконец, не выдержав, зло прошептала она.

В ответ я молча пожал плечами.

– Восемь минут прошло после звонка, – заметил Эл, глянув на часы. – Может, никуда они и не побегут. Запрутся у себя в хате и будут трястись от страха. Чего-то ты, может, не просчитал?

Я промолчал.

И в этот момент ожила рация…

* * *

Ангелина бросила трубку и замерла в коридоре около телефона, не в силах сделать ни единого движения. Она ощущала, как от нахлынувшего на нее ужаса мелко дрожат колени и руки. Она сознавала, что надо срочно сообщить об этом звонке Леониду, и не могла произнести ни слова. Наконец неверной старушечьей походкой Ангелина поплелась в гостиную, где муж безмятежно сидел перед телевизором, мусоля бутылочку пива.

– Ленчик…

Леонид поднял на нее взгляд и сразу понял, что что-то произошло. Такой дрожащей и бледной он не видел жену никогда.

– Что случилось? – Леонид отставил в сторону пиво. – Кто звонил?

– Он.

– Кто «он»? – И Леонид сразу же догадался: – Константин?

– Да. Что делать?

О том, что Константин бежал из ижменской зоны, им сообщил Хопин еще в конце лета. И сразу же успокоил: мол, не о чем волноваться. Разин-старший, скорее всего, просто сгинет в тайге, а если даже каким-то чудом сумеет выбраться к железной дороге, там его перехватит милиция. Шансов добраться до Питера у него никаких.

И вот ведь все же добрался! И каким-то чудом сумел узнать номер их нового телефона. А значит, не исключено, что может узнать и адрес. Если уже не знает. Что-то будет теперь? Ведь ему терять нечего! Он не остановится ни перед чем, чтобы отомстить!

– Что делать, Ленчик?

– Долго по Питеру он не прогуляет. Два-три дня. От силы, неделю. Ориентировка на него есть у любого мента. А нам, пока его не изловили, придется куда-нибудь переехать.

– А если он сейчас болтается где-нибудь возле подъезда? – дрогнувшим голосом спросила Ангелина. – Стоит нам выйти из квартиры… Ленчик, может быть, лучше запереться и никуда не выходить? Еды на неделю нам хватит.

Леонид неопределенно пожал плечами.

– Не знаю. Может, и лучше. Надо звонить Хопину. Что он подскажет?

– Нужны мы ему, – дрожащим голосом простонала Ангелина. – О Господи! У тебя нет даже газового пистолета! Нет даже электрошокера! Почему ты не купил? Почему ты не установил железную дверь? Ну почему-у-у? Почему-у-у-у-у?!!

У нее начиналась истерика. Она захлебывалась в рыданиях, ей стало не хватать воздуха. Ее лицо сперва побледнело, потом стремительно приобрело жуткий синюшный оттенок. Она медленно опустилась на палас около кресла.

Леонид растерялся. Стоял посреди комнаты и в ужасе пялился на задыхающуюся супругу. Потом решил бежать за водой на кухню, но в этот момент вспомнил об одном весьма действенном средстве против истерик. Подскочил к Ангелине и от души влепил ей пощечину. Еще одну! Еще!

С громким сипом Ангелина жадно втянула в себя воздух. Глаза приобрели осмысленное выражение.

– Очухалась? – прошипел Леонид.

Его жена не произнесла в ответ ни единого слова. Лишь молча кивнула.

– Дура! Сейчас только и время, чтобы возиться с твоими припадками. Иди на кухню, накапай себе валерьянки. А я буду звонить Хопину.

– Звони… Пожалуйста, Леня… Умоляй… Умоляй его, чтобы помог… Чтобы на время приютил нас у себя, – с трудом выдавила из себя Ангелина. – Я не хочу умира-а-ать!!!

– Идиотка! – зло процедил Леонид. – С чего ты собралась подыхать?

– Я знаю… Я точно знаю, что если мы сейчас не укроемся… он до нас доберется. И убьет… О Бо-о-оже! – тоненько взвыла она. – Убье-о-от!!!

– Заткнись!

– Я зна-а-аю! Он только затем и бежал из тюрьмы… чтобы добраться до нас… Чтобы нам отомстить… Ле-о-оня, пожалуйста! Звони!!! Ну звони же ты Хопину!!!

Леонид раздраженно скрипнул зубами, брезгливо поморщился. Такой уродливой свою жену он, кажется, еще не видел. Лицо, еще недавно бледно-синее, как у покойницы, теперь покрылось ярко-красными пятнами и за считанные минуты опухло так, будто Ангелина неделю не выходила из запоя. От глаз по щекам протянулись фиолетовые разводы туши. Вокруг губ были размазаны остатки алой, как кровь, помады.

– Позвони, – жалобно всхлипнула она.

– Закрой пасть, тогда позвоню! А еще лучше убирайся в ванную и умойся. – Леонид сходил в коридор и принес – благо, позволял длинный шнур – оттуда в комнату телефон. – Ну! – прикрикнул он на жену.

– Ленчик, пожалуйста… Не гони… Я послушаю… А умоюсь потом… Пожа-а-алуйста!

– Вот идиотка, – покачал головой Леонид. – Черт с тобой, слушай, если так интересно. Но, не приведи Господь, если встрянешь! – И он достал с книжной полки свою записную книжку.

По домашнему номеру у Хопина никто не подошел, но сотовый, к счастью, оказался включен.

– Говорите, – сразу ответили ему, и Леонид облегченно вздохнул.

С этого момента он уже ощущал себя под надежной защитой. И пускай теперь этот свихнувшийся Костька бьется своей дурной башкой о бетонную стену. Удрал с зоны, так и зашхерился бы где-нибудь у дружков, а не лез на рожон. А теперь все, хана! Не проболтается на свободе и пары деньков. Обложить со всех сторон; расставить засады; изловить дурака – лишь вопрос времени.

– Аркадий Андреевич, здравствуйте. Это Разин. Леонид.

– Привет, – недовольно пробурчал в ответ Хопин. – Что у тебя? Говори покороче.

– Только что нам звонил мой старший брат. Константин.

– Та-а-ак. – Недовольство в тоне Хопина резко сменилось живым интересом. – Ты уверен, что именно он? Что это не какой-нибудь розыгрыш?

– Кому надо нас так глупо разыгрывать? – Леонида удивило, что Хопин вдруг сподобился на такой пустой дурацкий вопрос. – К тому же никто больше не в курсе всех наших дел. Да и Ангелина… Она говорила с ним по телефону. А уж голос-то своего бывшего мужа, думаю, знает отлично.

– Хм, – ухмыльнулся Хопин. – Выходит, все-таки выбрался из тайги, скользкий ублюдок. Ничего, здесь он долго не прогуляет. Займусь им немедленно… Угрожал?

– Не о здоровье ж справлялся? Зачем ему еще надо было звонить? Аркадий Андреевич, мы с Линой обеспокоены.

– Чего он вам сделает? Сидите дома. Ждите, когда менты его возьмут.

– У нас даже нет металлической двери. При желании вломиться в квартиру можно с одного хорошего удара.

– Не такой уж братец твой здоровяк, чтобы выбить входную дверь, – заметил Хопин.

– Я уверен, что если он попрется к нам в гости, то будет не один. Уж всяко в «Крестах», да и на зоне обзавелся какими-нибудь отмороженными дружками… Аркадий Андреевич, можем мы с Линой на несколько дней, пока его не изловят, переехать жить к вам? Понимаете…

– Исключено, – перебил Хопин и ненадолго задумался. – Вот что, Леонид, – наконец он принял решение. – Если вам так уж приспичило сменить на время прописку, у меня есть в Веселом Поселке квартирка. Живите там, пока твоего родственничка не вычислят. Сейчас направлю к тебе двоих охранников с ключами. Они вас проводят до адреса. А заодно присмотрят, чтобы этот разбойник не напал из-за угла. Пока собирайте вещички. Минут через сорок за вами подъедут. Пять звонков – два длинных, потом три коротких. Открывай дверь только тогда. Договорились?

– Отлично.

– Повтори.

Леонид радостно подмигнул Ангелине и выпятил вверх большой палец.

– Пять звонков, – сказал он. – Два длинных, потом три коротких. Спасибо, Аркадий Андреевич. – Леонид почувствовал, как с души будто свалился тяжелый камень. – Два длинных, потом три коротких, – повторил он, и его смуглая красивая физиономия расплылась в широкой улыбке.

* * *

– Два длинных, потом три коротких, – пробормотала Конфетка. – Охранничков вырубим без проблем, особенно если навалимся на них неожиданно, еще в подъезде. А потом пожалуем в гости к твоим бывшим родственничкам. Пять звонков. Ха! Звездец конспираторам!

– Нет, – решительно отрезал я. – Пусть убираются в свой Веселый Поселок. Рановато им подыхать. Я хочу с ними еще чуть-чуть поиграться.

Конфетка обернулась и смерила меня долгим недобрым взглядом.

– У тебя есть на это свободное время? – недовольно прошипела она. – Не забывай, что первым в очереди у нас Хопин.

Ее презрительно прищуренный взгляд должен был немедля заставить опомниться непрактичного чудака, замутившего какую-то неслыханную романтичную ответку, вместо того чтобы взять и без проблем, по-простому, завалить двоих недалеких лохов. После чего, освободив свою совесть от давнего долга, заниматься поистине важным делом – Аркадием Андреевичем Хопиным.

Вот только оказалось, что «чудаку» на этот испепеляющий прищуренный взгляд глубоко наплевать.

– Одно другому не помешает, – спокойно улыбнулся я. – А может, наоборот, если сейчас замочим брательника и бывшую женушку, то разломаем хороший мостик к этому Хопину. Ничего нельзя предвидеть заранее. И не надо спешить что-нибудь разрушать. Это успеем всегда.

– Успеем ли? – хмыкнула Конфетка. – Смотри, не обломайся. Свалят… Впрочем, – заключила она, – хозяин барин. Упустишь – твой головняк. А мне эти двое до фонаря. – И, отвернувшись от меня, принялась безразлично открывать новую пачку «Мальборо».

Пока Конфетка выкуривала сигарету, я отправил Эла установить на «пассате» маяк.

– А если они решат оставить машину здесь и поедут с охранниками? – забеспокоился он.

Но я был уверен, что этого не случится. Слишком мой братец ценит удобства, чтобы даже на несколько дней остаться без своего «фольксвагена». Да и не станет он оставлять его более чем на сутки на улице. Предпочтет держать поближе к себе.

– Все нормалек, – заверил я Электроника. – Они поедут на «пассате».

Эл молча пожал плечами и, отвязав от магнита маяка пенопласт-«предохранитель», выбрался из «девятки». Вернулся обратно меньше чем через минуту. Доложил:

– Все отлично. – И, покрутив на пеленгаторе верньеры настройки, направил на «фольксваген» антенну. – Работает. Как в аптеке, – с гордостью сообщил он.

Потом Конфетка отогнала «девятку» подальше от дома, отыскав удобное место, откуда нам были отлично видны и подъезд, и «пассат», в то время как наша машина совершенно не бросалась в глаза.

– Надеюсь, они не будут обшаривать «фольксваген» каким-нибудь сраным детектором, – вздохнул Эл и продемонстрировал мне маленький дисплей своего сканера, на котором было высвечено число «ПО».

– Видишь, до нее сто десять метров. Как в аптеке, – еще раз похвастался он.

Хопин оказался весьма пунктуальным. Двое охранников, направленных им к Леониду, нарисовались возле подъезда на серебристом «мицубиси паджеро», не прошло и сорока минут после телефонного разговора, отслеженного нами. Они припарковали джип как раз на то место, где недавно стояла наша «девятка», и прежде, чем зайти в дом, неторопливо прогулялись вдоль ряда машин, выстроившихся напротив подъезда, внимательно заглядывая в салон каждой из них.

– А ведь эти козлы кое-что соображают, – заметила Конфетка. – Мы правильно сделали, что оттуда свалили. Надеюсь, они не полезут в телефонный щиток?

– Не думаю, – неуверенно пробормотал Эл. – К тому же я, кажется, его запер. Меня больше волнует, чтобы они не стали обшаривать «пассат».

Но его волнения оказались напрасными. На то, что на «фольксвагене» может быть установлен маяк, у премудрых охранников ума не хватило. Они пробыли у Леонида и Ангелины не больше пяти минут. Потом один из них вышел на улицу и уселся в «пассат». Минуты две гонял вхолостую движок, после чего подогнал машину вплотную к двери подъезда.

Конфетка расхохоталась:

– Они, похоже, опасаются снайпера.

А Леонид с Ангелиной уже выскользнули из подъезда и, как две мышки в норку, юрко шмыгнули на заднее сиденье своей машины. Охранник так и остался за рулем «пассата». Его напарник устроился в джипе.

– Эвакуация началась, – прокомментировал я. – И путь в Веселый Поселок у этих ублюдков только один – через Володарский мост. Не упустим. Будем держаться в паре кварталов от них. Так, чтобы нас не засветили, но и так, чтобы не отпускать их далеко. А вот после моста придется прижаться к ним поплотнее. Ясно, Света?

Она снова расхохоталась. Настолько едко, что казалось, ее смех способен вызвать изжогу.

– Денис, милый мой! Любимый мой мальчик! И кого же ты решил инструктировать? Я согласна, что по тайге от ментов ты бегаешь, может быть, лучше меня. Но в городе позволь мне обходиться без твоих дурацких советов. Договорились, родной?

Я не удостоил эту язву ответом. В этот момент «пассат» и «мицубиси» тронулись к выезду со двора. И стоило только им завернуть за угол дома и скрыться из виду, как Конфетка повернула ключ зажигания, одновременно отпустив сцепление и резко вывернув руль. «Девятка», уже поставленная на заднюю передачу, скрипнула по асфальту резиной передних колес и резко развернулась на месте на девяносто градусов. И сразу рванула вперед, загнав в кусты девушку с большим черным догом и лихо набирая скорость на узкой дорожке.

– Выедем со двора с другой стороны, – объяснила Конфетка и с разгону влетела в глубокую яму. – Блин! Ништяк, у меня титановые диски…

До Володарского моста мы добрались меньше чем за пятнадцать минут, держась в полукилометре от «пассата». Но перед самым мостом Конфетка резко прибавила газу.

– Отвечаю, эти козлы уже перестали оглядываться, – сказала она. – Конечно, вначале попялились в зеркальце, пока не убедились, что за ними нет никакого хвоста. И успокоились… Вон они. Джип позади.

– Сто сорок метров, – сообщил Эл, направив на «пассат» антенну.

– Так и будем держаться. – Конфетка сбросила скорость и сунула в рот сигарету. – Не ссы, милый мой Знахарь. Никуда не денется твоя любимая женушка. Главное, нам бы не засветиться по-глупому. Как начнут сейчас они проявлять наружку, крутиться по пустым улицам или дворам, – вздохнула она, – прежде, чем подъехать к нужному дому. Кто их знает?

«М-да, – мысленно поддержал я Конфетку, – от этих двоих конспираторов, если они профессионалы и относятся к делу серьезно, вполне можно ждать таких пакостей. А подобное было бы для нас бо-о-олыпим геморроем!»

Но никаких хитрых маневров охраннички применять и не подумали. Должно быть, не заметив ничего подозрительного в зеркалах заднего вида в Купчине, решили, что никакого хвоста за ними нет. А потому, отъехав не так уж и далеко от Володарского моста, они смело свернули в один из дворов, застроенный «хрущевками», и притормозили возле блочной пятиэтажки. Конфетка, последовав за ними, сориентировалась моментально. Обогнув заброшенное футбольное поле и несколько металлических гаражей, она забралась левыми колесами на газон и припарковала «девятку» напротив одного из подъездов другой пятиэтажки так, что и «пассат», и «мицубиси» находились от нас метрах в восьмидесяти и были видны нам очень даже неплохо. Правда, и мы торчали на обзоре охранников. А вызывать у них к себе интерес мне совсем не хотелось.

В этом вопросе Конфетка была со мной солидарна.

– Мы с Элом выйдем сейчас, покопаемся немного в багажнике, – решила она, – и уберемся в подъезд. Типа мы здесь живем. А то еще моя тачка вызовет у этих придурков ненужные подозрения. Кто их знает, красавцев, о чем они думают? Лучше перестраховаться… Пошли, Эл. А ты, Знахарь, смотри, где сейчас загорится свет. Даст Бог, окна квартирки на эту сторону. Пятьдесят на пятьдесят.

«Да, – подумал я, – и правда. Пятьдесят на пятьдесят… Планировку этой серии мне довелось хорошо изучить еще во времена работы в "скорой", когда вдоволь поболтался по "спальным" районам, застроенным дешевыми неудобными "хрущевками". Пять этажей – по четыре квартиры на каждом. Итого двадцать. Из них окна только десяти выходят сюда. Если Госпожа Удача, ведущая себя сегодня пока весьма сносно, еще не решила от меня отвернуться, то квартира, где собрались поселиться Леонид с Ангелиной, окажется с окнами на нашу сторону. Тогда не возникнет совсем никаких проблем с определением точного адреса. Достаточно отметить, где сейчас загорится свет. В противном, худшем для меня, случае придется вычислять из остальных десяти квартир – тех, чьи окна мне не видны. Не сахар, конечно, но не такая уж неразрешимая задача. Справлюсь».

Леонид и Ангелина в сопровождении одного из охранников скрылись в подъезде.

Эл с серьезным видом копошился в багажнике «девятки». Конфетка стояла рядом и делала вид, будто дает «мужу» советы, что забирать домой, а что оставить в машине.

Я усмехнулся: «Ну, артисты!» – и принялся подсчитывать, в скольких квартирах, чьи окна выходят на нашу сторону, не горит свет. Одна на первом этаже, одна на втором, две на третьем, еще одна на четвертом. Итого всего пять квартир. Правда, то, что там нет света, вовсе не означает, что они сейчас пустуют. Уже довольно поздно, и их обитатели вполне могли завалиться спать. И все же шансы на то, что нужная мне квартира окажется с окнами на мою сторону, казались довольно значительными. Куда больше, чем спрогнозированные Конфеткой «пятьдесят на пятьдесят». И я не ошибся. Похоже, Удача решила покровительствовать мне до победного конца.

Свет зажегся на третьем этаже справа от лестницы. При этом через кухонное окно было отлично видно, что сначала осветилась прихожая. А потом уже большая комната – та, что с балконом.

Есть контакт!

Эл громко хлопнул крышкой багажника и, демонстративно неся в охапке пухлый полиэтиленовый пакет, поплелся следом за Конфеткой в подъезд. А я напряг зрение и, несмотря на темноту, заметил, как тот из охранников, что остался болтаться на улице, провожает их долгим взглядом. Скорее всего, от банальной скуки, а вовсе не потому, что наша машина вызвала у него какие-нибудь подозрения…

Элу с Конфеткой пришлось проторчать в подъезде не менее получаса, пока охранники наконец не уселись в свой «мипубиси» и не убрались восвояси.

– 3-задницы! – Конфетка распахнула дверцу, нырнула в машину и сразу вцепилась в пачку «Мальборо». – Какого хрена они там столько вошкались! А мне, конечно же, надо было забыть сигареты!

Эл в этот момент укладывал обратно в багажник пухлый пакет, который успешно выполнил свою бутафорскую функцию.

– Как времечко провели? – поинтересовался я у Конфетки. – Не очень скучали?

И, естественно, тут же вынужден был проглотить очередную порцию хамства.

– Совсем не скучали! Трахались! – выплюнула Конфетка в меня, обернувшись. – Понятно? Доволен?

– Более чем. Жди теперь киндер-сюрприза и декретного отпуска, – зло выдавил я. – И не кури мне прямо в нос. Засекла, какая квартира?

– Двадцать девятая. – Конфетка опустила стекло и демонстративно выдохнула дым в боковое окно.

Я прикинул в уме: если это второй подъезд, то номер квартиры действительно должен быть двадцать девятым. И все-таки лучше не лениться и лишний раз проверить.

– Все же подъедем туда и уточним, – распорядился я.

– Обязательно. – В машину уселся закончивший возню с багажником и пакетом Эл. – Я заодно сниму маяк с их «пассата». Чего зря пропадать добру?

– А может, оставить? Пригодится еще, – заметил я, но Эл в ответ лишь ухмыльнулся:

– До завтра в нем уже напрочь сядут батарейки. Лучше потом, когда понадобится, установим еще один.

Конфетка тронула с места машину и, несмотря на титановые диски, начала очень осторожно сползать левыми колесами с высокого поребрика. Я же в этот момент с грустью думал: «А ведь и правда, проклятый маяк пашет на батарейках. А я почему-то этого не учел. Неужели настолько отупел за те четыре года, что провел "у хозяина"? Совершенно отвык от нормальной человеческой цивилизации? Плохо… Грустно… Очень грустно!»

Номер квартиры действительно оказался двадцать девятым. При этом пока Эл отдирал от днища «пассата» маяк, я не поленился подняться на третий этаж и полюбовался на входную дверь.

– Ну чего там? – поинтересовалась Конфетка, как только я вернулся в машину.

– Дверка, которая вышибается одним ударом ноги. Даже без глазка. Так что на крайняк вломиться туда – никаких проблем.

– Вот и нормалек, – вынесла заключение Конфетка. – Знахарь, на сегодня программа окончена? Или придумаешь нам еще какой-нибудь головняк?

– Все, закончили. Разбегаемся баиньки, – успокоил я ее. – Надеюсь, ты меня подбросишь до дома? Не придется ловить такси?

– Черт с тобой, милый. Подброшу, – не преминула уколоть меня Конфетка. – Куда же ты без меня, немощный? На такси разоришься.

Странно, но, похоже, я уже успел настолько привыкнуть к тому, что эта красавица даже и не пытается скрыть того, что испытывает ко мне неприязнь, что совершенно перестал обращать внимание на ее постоянное хамство. Я просто пропускал его мимо ушей. А может, это заслуга Кристины, которая еще совсем недавно так старательно трепала мне нервы, что вылудила их до состояния полнейшей бесчувственности?

Эх, Кристина, Кристина… Малышка Крис, как ты там без меня, в этой мрачной, дикой Ижме? Сумела ли спокойно переварить мое исчезновение? Смогла ли простить меня, негодяя?

Вот я сам себя, кажется, не простил. И, наверное, не прошу никогда. И за тебя, и, более того, за Настасью, которая, не объявись я на ее горизонте, была бы сейчас жива. И, возможно, даже по-своему счастлива. И какого же дьявола мне понадобилось приручать эту несмышленую невинную девочку?! Только затем, чтобы довести ее до погоста? Какой же я эгоист! Какой же подлец!

– О чем задумался, Знахарь?

Я стряхнул с себя мрачные думки и только тогда заметил, что мы уже подкатили к дому Эла, который жил всего в трех-четырех троллейбусных остановках от того места, где сейчас обитали Леонид с Ангелиной. Сегодня мы здесь уже побывали, когда заезжали за электронными прибамбасами, которые потом использовали в своих шпионских играх.

– Все, пошел отсыпаться. – Электроник протянул мне на прощание руку. – Завтра я нужен?

– Жди звонка во второй половине дня, – ответил я, и Эл, буркнув «Угу!», выскользнул из машины.

А я поспешил перебраться вперед на его место. Никогда не любил ездить на заднем сиденье.

– К тебе? – Конфетка тронула с места «девятку».

И вдруг из злобной фурии превратилась в настоящего ангела. И куда только делось все ее ничем неприкрытое хамство? И где только растворились ее обжигающие взгляды исподлобья? Рядом со мной оказалась чудесная, замечательная девчонка. Неприязнь неожиданно сменилась участием и искренним сопереживанием. И в том, что оно действительно искреннее, я ни на миг не сомневался. Мысли о том, что вся эта перемена ко мне может оказаться прелюдией к какой-нибудь провокации, я даже не держал в голове. За четыре года варки в котле непростых человеческих отношений я научился достаточно хорошо разбираться в людях. В том числе в женщинах.

Глава 2 МЫ ОДИНАКОВО НЕСЧАСТНЫ

– Так о чем ты, Денис, так серьезно задумался? – переспросила меня Конфетка, стоило «девятке» отчалить от тротуара.

– О том, какая же я грязная скотина, – честно признался я.

– Ты уверен, что это именно так? – Конфетка на секунду отвлеклась от дороги и бросила на меня мимолетный взгляд. А я с удивлением обнаружил, что ее голос, оказывается, может звучать удивительно мягко. Совсем без, казалось бы, неизбежных примесей едкой щелочи и металла. – Денис, скажи, ведь тебя что-то гложет?

– Иногда, – вздохнул я. – Бывает так, что оно – это что-то – наваливается на меня, затягивает в какую-то чудовищную мясорубку… душегубку… И начинает терзать, рвать на куски.

– А ты никогда ни с кем не пытался этим делиться?

Я задумался. Когда? С кем? То, как я тяжело переживаю гибель Настасьи, как виню в этом себя, видел, пожалуй, только Комяк. Но тогда, в тайге, ему было не до того, чтобы заострять внимание на моем сплине. Да и у меня все эмоции тогда легко вытеснялись целым сонмом текущих проблем, вызванных сложной дорогой и беспомощностью моего раненого проводника. Потом тоже вроде было совсем не до тяжких думок о том, насколько я виноват в смерти несчастной девочки-нетоверки. Кослан, Микунь, Сыктывкар, Пермь… Новые люди, свежие впечатления, заботы о том, как бы не угодить в лапы ментам… Но вот появилось море свободного времени, когда я бездельничал после пластической операции в одной из частных клиник Перми. Именно тогда я и испытал на себе, что такое настоящая – вязкая, словно патока, бездонная, как Марианская впадина, – всепожирающая хандра. Валялся в постели, тупо пялился в потолок и ел поедом самого себя. За то, что так по-собачьи обошелся с несчастной маленькой Крис; за то, что явился причиной (хотя и косвенной) гибели Трофима и Насти; за то, что по-подлому ножом в спину заколол солдата, который не успел сделать мне ничего плохого, а потом хладнокровно разнес из дробовика башку сопливому дураку мальчишке, сдавшемуся нам в плен. Черт меня знает, может, и не пережил бы я этого приступа депрессняка, наложил бы на себя белы рученьки – или спился бы, или бы подсел на иглу, – если бы не цель номер один всей моей жизни – должок брательнику и бывшей женушке; адвокату и прокурору; и, наконец, негодяю Хопину, совершенно уверенному в том, что он вправе манипулировать человеческими судьбами…

– Денис. Дени-и-ис. – Конфетка легко коснулась моего локтя. – Опять задумываешься? Дурной признак. Смотри, как бы не пришлось обращаться к психиатру.

– Не придется, – пробурчал я.

– Хорошо бы. – Конфетка притормозила перед светофором, вытащила из пачки сигарету. Прикурила и задумчиво произнесла: – Знаешь, порой бывает так, что проще поделиться с кем-нибудь грузом, который тебя тяготит, чем волочить его на себе в одиночестве.

Загорелся зеленый, и «девятка» начала набирать скорость по Ивановской улице.

– А тебе, кажется, хочется, чтобы я поделился с тобой? – поинтересовался я. – Не пойму только, зачем тебе это надо? Обычное женское любопытство?

– Я и сама не пойму. – Конфетка чуть заметно пожала плечами. – Возможно, что так. Ты мне действительно интересен. Никогда не встречала человека… – Она на секунду замялась, подыскивая подходящую формулировку. И выбрала самый обычный штамп. – Человека с такой сложной судьбой.

– Никогда не встречал человека с таким сложным характером, – выдал я довольно мрачным тоном. – А вообще-то, что ты можешь знать о моей судьбе?

– Ничего. Точнее, никаких подробностей. – Конфетка, разогнавшись по путепроводу над платформой «Сортировочная», переключила на пятую скорость. И, помолчав пару секунд, виноватым тоном произнесла: – Денис, ты меня извини, что вела сегодня себя как последняя стерва. Это совсем не потому, что ты мне не нравишься. Наоборот… У меня, у непутевой, все наоборот. Все не как у нормальных людей… Сама не пойму… Я почему-то поставила перед собой цель вывести тебя из терпения. И злилась, что у меня ничего не выходит.

– Никогда ничего у тебя и не выйдет, – хмыкнул я. – Просто полгода назад я прошел трехмесячные тренировочные сборы у одного из ведущих специалистов по трепке нервов. Ее зовут Крис. Кристина. Вот это профи! Ты по сравнению с ней всего лишь любитель.

– Расскажи. – Конфетка опять отвлеклась от дороги и уперлась в меня своим рентгеновским взором.

– Смотри вперед. Сейчас куда-нибудь вмажемся… Так про что тебе рассказать? Про Кристину?

– Про все.

«Вот уж нет, – подумал я, – перебьешься! Это мое, и никто никогда от меня не услышит больше того, что я сочту возможным рассказать про Крис и Настасью, про Комяка и Трофима, про чувство вины, которое источило меня, как термиты кусок древесины, и приступы сплина, которые развили во мне жестокую монофобию[46]. Никто! Никогда!»

Именно так я подумал…

…и неожиданно для себя вдруг начал рассказывать. Сам удивляясь тому, что, поддавшись какому-то непонятному импульсу, взял вот и безоглядно пересек границу, за которой вступает в силу гриф «Только для личного пользования»; за которой на все-все-все наложено строжайшее табу неразглашения.

Я без жалости выливал из себя все те головняки, что накопились во мне за последнее время. Я, не скупясь, делился философией разочарованного жизнью бедолаги, которая сформировалась во мне в последнее время.

Я, ни на секунду не прерываясь, молол языком, изливая душу. Сознавая, что, возможно, выгляжу сейчас в ее глазах не в лучшем свете, выставляя на обозрение свои неприглядные кровоточащие болячки. Настоящие мужчины стараются скрывать их от окружающих, занимаются самолечением, даже не держа в голове мысли о том, чтобы попробовать поискать себе доктора. Я же, слабак, как только выдалась такая возможность, тут же поспешил выпятить наружу все свои язвы. Но мне от этого, кажется, стало действительно немного полегче.

– Мерзко слушать меня, душного пессимиста? – спросил я у Конфетки. – Все выкрашено одной черной краской. Ни просвета, ни проблеска. Один сплошной мрак.

– Сплошная жизнь. Не ее нарядный фасад, отремонтированный для показухи, а вонючие внутренности. – Конфетка, любительница быстрой езды, сейчас плелась по пустынным ночным улицам Купчина со скоростью поломанного троллейбуса. Она не спешила доставить меня до места. Она не хотела прерывать нашу беседу. – А знаешь, мы ведь в какой-то мере сродни друг другу, Денис. Ты один. И я одна. Когда угодила под суд, от меня отрекся даже отец. Ты прошел все круги ада. И я тоже прошла, хотя и в меньшей мере, пожалуй. Ты впереди видишь лишь пустоту. Ха… – горько усмехнулась Конфетка. – Я тоже, милый!

– Собрались два воинствующих пессимиста в одной тесной машинке, – прокомментировал я, но Светка пропустила мои слова мимо ушей.

– Теперь я понимаю, почему ты не желаешь быстрой смерти своей бывшей жене и брательнику, – сказала она. – Все верно. Так и должно быть, Денис. Если тебе будет тяжело справиться одному, я всегда помогу. Только скажи. – Конфетка ненадолго замолчала, закурила очередную сигарету и, опустив немного боковое стекло, мощной струей выдула дым наружу. – Хочешь, расскажу тебе то, что стараюсь никому-никому не рассказывать? – повернулась она ко мне.

– Зачем же, если стараешься никому-никому? – неуверенно промямлил я.

– Слушай. Четыре года назад я была студенткой третьего курса университета. Между прочим, юрфака. И, между прочим, круглой отличницей. Все было замечательно, все впереди виделось в розовых красках. У меня был жених, мы любили друг друга. У меня был отец, важняк военной прокуратуры, – мы очень дружно с ним жили. Вдвоем. Мать у меня умерла, когда я была еще маленькой. – Конфетка свернула на Кузнецовскую улицу. До моего дома оставались какие-то триста метров. – Это случилось на католическое Рождество. Какого-то черта меня понесло к подруге в общагу. А там дым, пьянка. Я не пью, но меня все равно усадили за стол. И удерживали там чуть ли не силой. Несколько раз я пыталась свалить, но меня не пускали, хватали за руки, упрашивали, говорили, что если уйду, то испорчу весь праздник. – Конфетка свернула во двор и остановилась возле моего дома. – Ты не спешишь? – спросила меня.

– Нет, – отрицательно покачал я головой.

– Тогда слушай дальше. Ну так вот, сначала нас было пятеро. Я, моя подружка и трое парней – двое питерских и аспирант, хозяин комнаты, где мы сидели. Потом подруга и один из питерских куда-то свалили. И после этого все началось. Тот ублюдок, который из Питера – его звали Рашид, – упился в хлам. Запер комнату изнутри на ключ и полез ко мне. Я начала отбиваться. Аспирант попытался прийти мне на помощь, но Рашид вмазал ему по кумполу. А в нем, в мудаке, весу под центнер. И он тогда был в сборной университета по самбо. Короче, хозяина комнаты вырубил без проблем. А потом опять принялся за меня. Двинул по башке кулачищем так, что я на какое-то время потеряла сознание…

– Ты же сама неплохо дерешься ногами, – перебил я Конфетку.

– Там в комнате было тесно. Не развернуться. Пару раз я достала его по брюху, но это было все равно, что бить в бетонную стену. Этот медведь схватил меня в охапку так, что я не могла ни охнуть, ни шелохнуться. Короче, очухалась, привязанная враскоряку к кровати. Совсем голая. И сверху возилась вонючая потная туша. А я даже не могла закричать – он запихал мне в рот кляп. – Конфетка тяжко вздохнула, и я подумал, как это тяжко – прокручивать в памяти подобные, отдающие трупным смрадом эпизоды, пережитые в прошлом. Я отлично знал это из личного опыта. – В общем, этот мудак насиловал меня до утра, – продолжала Конфетка. – Когда очухался аспирант, Рашид заставил его хлебать водку, пока тот снова не вырубился и не заснул под столом. А сам же, скотина, пил, как бездонная бочка. И, наконец, слава Богу, тоже заснул. Прямо за столом, харей в тарелке. Без штанов – как слез с меня, так и не удосужился их натянуть. А дальше… Я не помню, как сумела отвязаться. И первым делом, даже не думая, что надо одеться, взяла литровую бутылку с водярой и ею сделала ублюдку анестезию. Точнехонько в темечко. Бутылка в осколки. Вся башня в кровище. Он шмякнулся на пол и основательно вырубился. А я взяла со стола столовый нож и вырезала ему все между ног. А потом нашинковала все это на меленькие кусочки, чтобы назад приделывать было нечего. Вот так-то, Денис. – Конфетка повернулась направо и одарила меня долгим взглядом. Исподлобья. Мне нравилось, как она это делает. – Вот так-то, – еще раз повторила она. – Сколько потом ни пыталась вспомнить в подробностях то, как все это проделала, так ничего и не получилось. Какие-то жалкие обрывки воспоминаний, а все остальное будто во сне. Подобное называется состоянием аффекта, и если бы я смогла это доказать на суде, все было бы нормалек. Но я не смогла доказать даже того, что перед этим меня несколько раз изнасиловали. Никаких экспертиз, никаких врачебных осмотров. Даже аспирант показал, что никто его не бил и не заставлял силой пить водку. Типа, нажрался сам и завалился спать. И ни хрена не видел. А если бы даже и видел, то все равно по пьяни ничего не запомнил бы. Короче, это был фарс, а не суд. Папаша этого кастрированного Рашида оказался каким-то крупным эмвэдэшным чинушей. Дядька – того выше – занимал в Москве пост чуть не под самыми небесами.

– А чего твой отец? – спросил я. – Он ведь тоже…

– Он тоже, – перебила меня Конфетка, – оказался дерьмом. Таким же, как и все остальные. Поспешил от меня отречься, как только возбудили дело за нанесение тяжких. Ему его рабочее кресло оказалось дороже единственной дочери. Он даже не явился на суд. И не переслал мне ни одной дачки. Впрочем, как и мой любимый женишок Дима.

– Тоже отрекся?

– Есте-е-ественно. Не смог простить мне того, что меня изнасиловали. И я почти три года, пока не откинулась по амнистии, хлебала одну баланду.

– А как откинулась, – улыбнулся я, – не пыталась продолжить разговор с этим кастратом?

– Ха, – довольно хмыкнула Конфетка. – Бог шельму метит. Уже два года, как кастрат сдох от ложного крупа. Представляешь, такой здоровяк?

– Может, потому что без члена и без яиц? – расхохотался я. – Иммунная недостаточность, нарушение обмена веществ.

– Может, – хихикнула Светка и, посерьезнев, добавила: – Все в ничего. Вот только… только после того случая я стала ярой мужененавистницей. Могу свободно общаться с мужчинами, поддерживать с ними дружеские отношения, даже очень теплые отношения. Но как только проявляется что-то, хоть немного похожее на стремление достичь со мной половой близости, я сразу чуть не блюю от отвращения. Не могу даже заставить себя кого-то поцеловать. Так что ты теперь, может быть, понимаешь, почему я сегодня цапнула тебя за губу.

«Не сегодня. Уже вчера», – машинально поправил я, бросив взгляд на часы, закрепленные на «торпеде». А вслух произнес:

– Наплевать. Я уже это забыл. – И потрогал основательно увеличившуюся в размерах губешку. – Ты, Светка, лучше скажи, как ты с такими понятиями умудряешься выполнять эти… деликатные поручения?

– Да я ж тебе говорила… – Мне показалось, что мой вопрос возмутил ее. – Еще ни одного кобеля не подпустила к себе на расстояние вытянутой руки. Просто парю им мозги. И все.

– Ну а если не с мужиками, а с бабами?

Мне показалось, что сейчас схлопочу по роже. Конфетка заводилась с пол-оборота. Но на этот раз она смогла взять себя в руки, ограничившись тем, что лишь обдала меня жаром своих презрительно сощуренных глаз.

– Если ты у себя в зоне драл петухов, – едко сказала она, – то не равняй всех по себе. С ковырялками никогда не якшалась. Просто понимаешь, Денис… – Ее тон снова смягчился. Эта девочка как стремительно накалялась, так стремительно и остывала. – Понимаешь, я совершенно не нуждаюсь в какой-нибудь половой жизни. В любом ее проявлении. С того момента, как меня изнасиловали, я ни разу не то что не была с мужиком, я даже ни разу не мастурбировала. Как-то попробовала, но сразу вспомнила вонючего потного Рашида. И мне стало до одури мерзко. Наверное, это теперь останется со мной навсегда. До самой смерти… Слушай, а чего это я так перед тобой разоткровенничалась? – вдруг одернула она себя. И удивленно добавила: – Раньше я даже представить себе не могла, что буду рассказывать кому-нибудь нечто подобное. Даже самой близкой подруге. А ведь я знакома с тобой меньше суток… Ты что, священник, чтобы я перед тобой исповедовалась?

– Просто родственная душа. Ты же сама это отметила. И знаешь, что я пойму тебя правильно. Не буду огульно ни за что осуждать. Не стану смеяться или злорадствовать. И всегда выслушаю, всегда тебе помогу, если чего.

– Спасибо, – прошептала она и, приподнявшись из кресла, перегнулась ко мне и прижалась губами к моей щеке. Ну совсем как маленькая девочка. – Вот так. – Конфетка плюхнулась обратно на водительское сиденье и удовлетворенно пробормотала: – А ведь ты, пожалуй, первый мужчина, который не вызывает у меня отвращения. Я это отметила еще тогда, в Купчине. Перед тем, как тебя укусила… Слышь, ты правда на меня за это не злишься?

– Я же сказал, что забыл.

– Спасибо, – еще раз прошептала она и щелкнула длинным, покрытым черным лаком ногтем по циферблату часов на «торпеде». – Гляди, как уже поздно. Давай разбегаться.

– Давай, – согласился я. – Если, конечно, не хочешь переночевать у меня. Все равно завтра утром нам вместе ехать смотреть на хопинскую крепость.

– Переночева-а-ать? – протянула Конфетка. – Но я же, кажется, все тебе объяснила.

– А я не имел в виду ничего такого. Ляжешь в комнате для гостей.

Света расхохоталась.

– Ты что, серьезно надеешься, что там свободно? Вернись в реальность, родной. Хорошо хоть, если найдешь незанятой собственную кровать. Ха, оставил у себя в квартире пьянствовать семерых разгильдяев и считает, что они по-доброму расползутся по своим хатам. Иди, Денис, и убедись, что у тебя все еще полон дом гостей. И… спокойной ночи, любимый…

Я очень надеялся, что Конфетка ошибается, но когда зашел в квартиру, увидел, что она оказалась права.

Накурено было, словно в дешевой пивнухе. К запаху табака примешивался отвратительный сивушный духан. Прямо посреди гостиной возле журнального столика пушистый палас был обильно удобрен рассыпанными из пепельницы окурками и куриными костями. Рядышком с этим футуристическим натюрмортом прямо на полу в живописнейшей позе раскинулся сладко посапывающий Леха-взрывник. Рядом, свернувшись калачиком в кресле, дрых Миша Ворсистый. На столике стояло несколько початых бутылок водки и коньяку. Под столиком еще десяток бутылок – уже пустых. На разложенном диване валетом спали Серега Гроб и Акын.

Я усмехнулся, сокрушенно покачал головой и, выбрав стакан, который показался мне почище других, плеснул в него коньяка. Выпил и отправился дальше инспектировать квартиру.

К счастью, развал царил только в гостиной. На кухне, как это ни странно, был полный порядок. В кабинете я обнаружил раскатисто храпящего на коротком диванчике Комаля. В комнате для гостей спиной к спине спали Катя и Крокодил. И что меня особо приятно поразило – это то, что никто не покусился на мою спальню. Пьяные-пьяные, а предпочли корчиться на неудобном диванчике и в еще более неудобном кресле, но не стали меня стеснять.

Хоть на этом спасибо, братва.

Я вернулся в гостиную, хлебнул еще коньяка, поразмышлял, а не подсунуть ли Лехе под башню подушку, решил, что перебьется, и отправился к себе в спальню. Еще раз сокрушенно покачав головой.

Завтра, по моим расчетам, предстоял непростой день, и надо было попробовать выспаться. С максимальной пользой использовать те несколько жалких часов, что мне остались от ночи.

Глава 3 У ВАС ЕСТЬ ПЛАН?

В Александровскую мы отправились вчетвером на моем «мерседесе». Злющую с утра пораньше Конфетку я усадил за руль. Сам устроился рядом на пассажирском сиденье. А сзади активно тискались Крокодил и Катерина. О чем-то шушукались, над чем-то хихикали, а в промежутках жадно хлебали из большой пластиковой бутыли дешевое пиво.

– Закройтесь вы там, – шипела Конфетка и прибавляла газу по Пулковскому шоссе. А я представлял, какие испепеляющие взгляды исподлобья она бросает в панорамное зеркало. – Угомонитесь, сказала! Сейчас высажу, на хрен, попретесь дальше пешком.

Сзади бурный приступ веселья. Ни Крокодил, ни Катя Конфетку совсем не боялись. Просто она ни разу не кусала их за нижний губешник.

Я чисто автоматически коснулся своей распухшей и посиневшей за ночь губы.

– Болит? – От Светы не ускользнуло мое непроизвольное движение.

– Красавец? – вместо ответа спросил я.

– Да уж. Как негр, – хихикнула она.

Вот так вот весело мы добирались до Александровской, пока Конфетка не свернула на расхлябанную дорожку и не припарковала «мерин» впритирку к недостроенному и, похоже, заброшенному коттеджу.

– Остановка «Вылязай», – радостно объявил Крокодил и тут же нарвался.

– Вы, двое. Любовнички, – прошипела Конфетка. – Обратно едете на электричке. А сейчас вытряхайтесь.

Особо напрягаться, изображая из себя праздных придурков, выбравшихся по случаю субботы и погожего дня на природу, нам не пришлось. Катерина и Крокодил с бутылкой пива в руке, в обнимку занимающиеся слаломом между многочисленных луж, не могли вызвать никаких подозрений и у самого бдительного охранника.

– Вот такой домик хочу, – тыкала Катя пальцем в сторону небольшого аккуратного коттеджика с покатой крышей почти до земли.

– Фигня! – Крокодил указывал бутылкой на небольшой недостроенный дворец в стиле позднего классицизма. – Вот ништяк.

– Да у тебя фишек не хватит его содержать.

– Зарабо-о-отаем.

– Не, лучше поменьше, но поуютнее. Вон смотри, какой там впереди.

Как и было задумано, медленно, но верно мы приближались к дому, в котором затаился от мира сволочной господин Хопин.

По сценарию, разработанному сегодня утром, мы должны были выглядеть в глазах охранников хопинского особняка, которые, конечно же, будут разглядывать нас через видеокамеры внешнего наблюдения, четырьмя молодыми бездельниками, что шатаются между недостроенными коттеджами, будто по музею новорусского строительства, с завистью разглядывают воздвигаемые там хоромы и мечтают, как когда-нибудь построят себе нечто подобное. Мы должны были, не таясь, обойти по периметру участок Хопина, попробовать якобы из праздного любопытства заглянуть в любую доступную щелочку, постараться отметить расположение замаскированных камер наружного наблюдения и при удачном стечении обстоятельств определить принятую там систему охраны. И, наконец, присмотреть поблизости какой-нибудь недостроенный домик, где можно было бы оборудовать пост наблюдения.

Такой домик – а точнее, домину – я увидел сразу. Трехэтажная кирпичная коробка с черными глазницами незастекленных окон была сооружена метрах в ста – ста пятидесяти от хопинского особняка, и основное преимущество ее было в двух достаточно высоких и узких башнях. Подобное можно встретить у минаретов и древнерусских теремов – в таких раньше запирали прекрасных царевен, дабы те блюли свою честь в ожидании Иванушек-дурачков. Из этих высотных изысков архитектора можно было отлично видеть одну из стен высокой – метра три с половиной – ограды с широкими въездными воротами и даже заглянуть за нее. Увидеть часть дворика и почти весь фасад дома, вернее, настоящего готического замка, которому место скорее во Франции или Германии, но уж никак не в российском селе Александровская.

– Вот здесь он и обитает, – почему-то шепотом сообщила мне Конфетка, хотя от хопинских владений мы находились еще метрах в ста, и уж услышать-то нас никто не мог.

– Узнал уже эти хоромы. Я же видел, наверное, тысячу фотографий. Лучше скажи, как тебе те минаретные башни? – Я легонько взял Конфетку за затылок и повернул ее голову чуть вправо так, чтобы она уперлась взглядом в облюбованный мною недостроенный дом.

– Наблюдательный пункт? – сразу же догадалась она. – Неплохо, но если там внутри нет лесов, как, думаешь, мы туда заберемся?

– А Айрат? Для него кирпичная стенка не сложнее тех скал, по которым он раньше карабкался.

– Да, забыла совсем, – рассмеялась Света. И добавила с легким акцентом – тем, с которым говорил Акын: – Какой же дирявый башка.

Тем временем мы уже почти вплотную приблизились к логову врага, и Крокодил с Катей замерли перед ним, «разинув от удивления рты». Они разве что не тыкали в него пальцами и не качали восхищенно головами. Мы подошли к ним.

– Так, – сразу взял руководство в свои руки вдруг совершенно протрезвевший Крокодил. – Продолжаем строить из себя праздных разинь. К тому же подвыпивших. Да не стойте вы как истуканы! – прошипел он. – Не забывайте, что за нами сейчас очень внимательно наблюдают. Но скоро плюнут на это пустое занятие. Ведь на дураков долго смотреть скучно.

Выдав сей афоризм, Крокодил поискал глазами полянку посуше. Выбрал – с еще оставшейся травкой. Схватил Катю в охапку и, опрокинув ее, несчастную, на спину, с какими-то дикарскими воплями и истерическим хохотом своей неподъемной тушей грохнулся сверху. Потом, вскочив на ноги, начал шутливо нападать на нас со Светой, картинно изображая неуклюжие стойки некоей, еще неизвестной миру, восточной борьбы. Короче, актер хоть куда! Корчить из себя дурака он умел. Конфетка, смеясь, отмахивалась ручонкой. Я, засунув руки в карманы, спокойно наблюдал за ними со стороны: мол, я давно вышел из того возраста, когда играют в подобные игры, и вступать в них мне совсем не по рангу. А эти трое вволю бесились на еще зеленой полянке. И продолжался весь этот дурдом минут десять-пятнадцать.

«А ведь прав Крокодил, – размышлял я, наблюдая с улыбкой за клоунским шоу. – К дуракам сильные люди всегда относятся без опаски, и внимание бдительной стражи мерзавца Хопина должно быть усыплено чуть ли не сразу. Конечно, если охранников он набирал не из бывшей "девятки". Не пора ли в разведку?»

Я поднял брошенную Крокодилом большую бутыль с остатками пива и, встав так, чтобы охрана отлично видела, чем занимаюсь, надолго приник губами к горлу, сделав за все это время лишь несколько маленьких глоточков. И то потому, что хотел пить.

– Эй вы, шоумены! – Я швырнул бутылку обратно. – Не пора ли прекращать. Все перемажетесь к дьяволу! Стыдно домой будет ехать. Пошли погуляем еще. Мартин! Леха!

Леха и погоняло Мартин на сегодняшний день были «псевдонимами» Крокодила. Мы все решили поменять имена на время поездки в Александровскую.

– Мартин! Ольга! Наташа!

Они наконец угомонились, Крокодил, к огромной обиде Катерины, в два глотка дохлебал их общаковое пиво. И все трое начали «чистить перышки», основательно перемазанные в грязи. И все это на виду видеокамер наружного наблюдения, явно в это время направленных на нас. Дежурный у мониторов за четверть часа, наверное, получил огромное удовольствие от разыгранного нами представления.

Зато потом мы совершенно беспрепятственно бродили вдоль забора, окружающего особняк Хопина, качали головами, изображая восхищение, тыкали пальцами куда ни попадя, подталкивали друг друга в плечо, дабы обратить внимание на нечто якобы интересное, хотя кроме сплошной стены из неоштукатуренного красного кирпича ничего примечательного перед нашими глазами не было. И – кроме камер внешнего наблюдения.

Крокодил насчитал их восемь штук. Признаться, я не отыскал ни одной, настолько хорошо они были замаскированы. Но недаром Крокодил два раза чалился по воровской статье. Уж где расставляют и как маскируют свое видеобогатство непрофессионалы-охранники, он знал превосходно.

– Правда, быть может, там были еще, – заметил он, стоило только нам отойти от забора. – Кто знает уровень этих охранничков? Эх, жаль, не удалось перекинуться словечком с кем-нибудь из них. Хоть бы кто из этих уродов выполз наружу отогнать нас от ограды. Я сразу в просек, что у них за подготовка. Из бывших вояк, из мусоров, просто с улицы, натасканные на коммерческих курсах, или все-таки профи. Мне достаточно пары минут, чтоб въехать в тему.

– Ну уж профи так просто не прочитаешь, – возразил я.

– Смотря какой профи. Бывало, и этих колол. Легко. Ведь среди них тоже есть лохи. Эх, везде есть разные люди. Куда ни кинь камушек, хоть к нам, хоть к мусорским, хоть куда еще, попадешь то в одного, то в другого, – вздохнул Крокодил так, будто эта проблема так уж сильно его долбила.

– Тебе, Крокодил, социологом быть, а не вором, – заметил я.

– А-а-а… Один хрен, что здесь, что там, что где еще – везде без понту, без навара. И перебиваются все наши совки бывшие с хлеба на соль в результате. Ну ладно, Знахарь. Будя о дерьме разговаривать. Ты лучше скажи, полезем в этот домик, что ты присмотрел?

Мы как раз оказались возле недостроенного кирпичного «терема» с двумя высокими башнями. Правда, эти башенки казались чересчур узкими для того, чтобы оборудовать в них нормальные лестницы, даже винтовые, но черт знает, быть может, у хозяина есть большая парусная яхта, и он привык бегать по вантам. А теперь закрепит в жерлах своих башенок обычные веревочные лестницы и будет лазать по ним не хуже, чем по корабельным снастям. В одной башенке у него будет обитать любовница, а в другую он будет удирать от жены, чтобы спокойно выпить бутылку водяры и запить ее пивом. А потом в конце концов ка-а-ак навернется по пьяни вниз вместе со своей веревочной лестницей!..

– …Денис! Дени-и-ис!

Я оторвал взгляд от башенок и не успел спуститься с них на бренную землю, из мира фантазии в мир материальный, как неожиданно ко мне крепко прижалась Конфетка. И совершенно поразила меня тем, что нежно коснулась губами моей щеки. Я чуть повернул голову, наши губы оказались рядом. В той близости, которую принято считать взрывоопасной.

«С кем угодно взрывоопасной, но только не с этой воинствующей мужененавистницей. Вернее, она тоже взрывается, только совсем иначе», – подумал я, памятуя о своей прокушенной накануне губе. И не сдержался. (Черт с ней, с губой! Наращу себе новую!) Поцеловал Конфетку так, как собирался сделать это вчера. И вдруг – о несказанное чудо! – она ответила на мой поцелуй. Робко. Как ученица седьмого класса. Так, будто делала это впервые. Мужененавистница! Девушка, из всех отношений с мужчинами признающая лишь деловые!

От удивления я с трудом перевел дыхание!

– Денис, милый. Опять? – прошептала она.

– Ну ты же больше меня не кусала. Ты даже чуть-чуть ответила.

– Дурачок, я не об этом. Я о том, что ты снова задумываешься. Что вчера, что сегодня, – улыбнулась Света. – И притом совсем неожиданно, на ходу. Когда-нибудь ты так расколотишься на машине. Вот задумаешься за рулем… Денис, милый, прошу: вернись с небес на землю.

Сейчас я, наоборот, был готов вознестись на самые небеса!!!

– Мы наконец пойдем смотреть эту чертову башню? – проскрипел у меня над ухом Крокодил.

Мне не надо было идти. Наверное, я смог бы легко долететь до «этой чертовой башни» по воздуху. Но не бросать же внизу товарищей, пользуясь тем, что умеешь летать.

– Пошли. – Я обнял Конфетку за хрупкое плечико, и мы так и отправились – тесно прижавшись друг к другу – на ревизию своего НП.

Благо вокруг него не было ни забора, ни даже низенькой оградки. Да и никаких дверей в дверных проемах, естественно, не наблюдалось. Судя по всему, стройка была заморожена на уровне каменно-кладочных работ. Видать, у заказчика не хватило фишек на то, чтобы финансировать столь грандиозный проект.

– Ну и что ты обо всем этом думаешь? – поскрипел строительным мусором Крокодил. – Да Конфетка же, наконец! Отлипни от Знахаря! Не мешай работать. Помогай лучше… То ни к кому и на аркане не подтянешь, – ворчливо пробурчал он, – а то прилипла к человеку, не успев толком с ним познакомиться.

– Отвянь, слышь? Ведь достанешь когда-нибудь. Так закатаю в лобешник, что не подымешься, – лениво оставила за собой последнее слово Света, но от меня оторвалась.

Вообще отошла в сторонку, уманив за собой Катерину. («Але, Кать. Ну их, фанатиков. Пускай себе в дерьме ноги мажут, сколько влезет. Не будем мешать им в этом благородном порыве, вон там постоим. Курнем. Я тут краем уха слыхала, у тебя травки есть децл?.. Вот и ништяк. Айда вон в тот угол. Там вроде почище. А они пусть подавятся. Сами все спыхаем».)

Они отошли в сторонку и увлеченно занялись изготовлением косяка. Мы же с Крокодилом отправились наверх. Чем выше – тем лучше. Иллюзий насчет того, что удастся подняться хоть на одну из башен, мы не имели. Но проверить, существуют ли внутри них какие-нибудь проходы, следовало. Обидно было бы свозить сюда скалолаза Айрата зазря.

На третьем этаже мы сразу наткнулись на остатки бомжовского лагеря – очаг, сложенный из обломков силиконового кирпича, старое кострище, почерневшие кости и бутыльки из-под настойки боярышника, разбросанные промеж истлевших кучек человеческих экскрементов.

– Ур-роды! Где живут, там же и срут, – бурчал Крокодил, осторожно ступая и внимательно глядя под ноги, чтобы ненароком не вляпаться. Я шел за ним след в след.

К счастью, света, попадавшего в комнату через широкие окна, хватало с избытком, «минное поле» мы миновали, не «подорвавшись». И без проблем достигли «шахты» одной из башенок – наиболее удобной для наблюдения за владениями Хопина. В диаметре она составляла примерно два с половиной метра, в высоту была метров пять, наверху по кругу – четыре небольших арочных оконных проема, один из которых был направлен точно на хопинский «замок».

– Идеал, – восхищенно пробормотал я.

– Ты уверен? – Крокодил стоял, задрав голову. – И как, думаешь, Акын туда заберется?

– Ему лучше знать. На то мы его и держим. Ну, например, забьет несколько костылей.

– В красном кирпиче держаться не будут. Если только пристреливать дюбеля, но тогда нашумим, привлечем внимание.

– А если попытаться забросить кошку? На одно из окон.

– Ха! – Крокодил, поражаясь моей беспросветной тупости, сокрушенно покачал головой. – Ты попробуй в этом колодце подбросить ее хотя бы на пару метров. Хрен!

– Есть специальные арбалеты. «Самсон»…

– Да где ты его достанешь!

– Братва…

– Брось ты, Денис. Давай-ка мы сделаем проще. Не будем, два дилетанта, спорить, как лучше. Завтра с утра я привожу сюда Акына, и он решает, как быть. Покатит?

– Идет, – обрадовался я. И тут же поспешил скинуть со своих плеч проблему наблюдения за объектом. – В общем, этим занимаетесь вы с Айратом. Вдвоем. Ты старший. Ты ответственный. С тебя буду спрашивать за все. Что мне нужно, ты знаешь.

– Знаю, – усмехнулся Крокодил. – Тебе нужно все.

– Все, что удастся узнать. Количество охраны. Время пересменки. Наличие собак. Сможет ли с этой проклятой башни по Хопину работать снайпер, когда тот выползет на прогулку во двор и появится на обзоре. Время этих прогулок, если он живет по распорядку. Короче, все-все-все. Понятно?

– Угу, – согласно кивнул лобастой башкой Крокодил. – Пошли-ка на хрен отсюда. Домой пора. И в кафешку какую-нибудь. Жрать захотелось.

– Мне тоже. – Только сейчас я почувствовал, что проголодался. Бедные девчонки, как они там? Хотя у них есть анаша, они накурились, и им все по кайфу. – Пошли…

* * *

А вечером того же дня у меня дома мы втроем – я, Крокодил и Айрат – обсуждали, что делать с башней.

– Ха-а, Денис! Ты не видел, на какое дерьмо в свое время мне приходилось взбираться без всякой страховки, – хвастался Акын. – На спор. За штуку баксов. Взбирался. Порой по целой минуте висел только на пальцах одной руки. Правда, тогда весил поменьше. Да и не пил – не курил. Но ништяк. Пять метров по кирпичу и сейчас – как два пальца… Так что не менжуйся. Завтра буду на башне. И не надо никаких костылей, никаких арбалетов.

– Ты только из окошек там не высовывайся. Не дай Бог, засветят.

– Да не вчера же рожденный, – обиделся Айрат. – Перебазарю сегодня с Комалем, пускай подгоняет приличный бинокль.

– А завтра утречком выезжаем, – тут же решил Крокодил.

– Супер! – обрадовался я тому, что у меня с плеч свалилась одна проблема. Теперь за сбор информации о житии господина Хопина можно не беспокоиться.

* * *

Мы «вышли на охоту», когда уже стемнело. В том же составе, что и вчера – я, Электроник и еще не отошедшая от анаши Конфетка. Поэтому за рулем ее «девятки» пришлось сидеть мне.

Весь путь до дома Эла мы проделали в полнейшем молчании. Электроник вообще не отличался разговорчивостью (предпочитал общению с простыми смертными общение со своим компьютером).

Короче, веселой нашу поездку до Народной улицы назвать было нельзя.

Когда прибыли на место, Игорь скоренько смотался домой и забрал тот же набор электронных прибамбасов, что и накануне. А пока он отсутствовал, в машине по-прежнему царила гробовая тишина. Мы с Конфеткой не обмолвились ни единым словечком. Она постоянно прикладывалась к бутылке с «Эфесом Пилсенером», а в промежутках глядела куда-то в пустоту. Я не рисковал ее беспокоить. Существовал риск нарваться на порцию хамства, хотя, по-моему, сил на то, чтобы хамить, у Светы попросту не было. Тоска зеленая, в общем. Мне ничего не оставалось, как просто закрыть глаза и чуть откинуть назад спинку сиденья.

Я закрыл глаза и, кажется, даже успел задремать, но вернулся Эл, и пришлось отправляться в дальнейший путь.

Первой положительной эмоцией за последний час оказалось для меня то, что когда въехали в уже знакомый по вчерашним приключениям двор, то я сразу обнаружил «фольксваген-пассат», припаркованный там, где и накануне. И свет в знакомых окнах.

– Дома, ублюдки, – неожиданно подала с заднего сиденья голос Света.

– Дома, – продублировал ее Электроник. – Знахарь, не менжуйся, подъезжай прямо к подъезду. Не хочу далеко бегать. Хорошо, что здесь на двери нет кода. – Он имел в виду дверь в подъезд.

Я нахально припарковал «девятку» прямо впритирку к «пассату», и Эл, не откладывая дел в долгий ящик, выбрался из машины и отправился подключаться к телефонной линии. ЬСак и вчера, ему не составило никакого труда влезть в распределительный щит и установить там «жучок». Номер телефона 29-й квартиры, в которой сейчас обитали моя бывшая женушка и брат, Электроник тоже узнал без проблем, попросту позвонив в обычную справочную.

С установкой «жучка» Эл провозился не больше десяти минут, и, как по заказу, за все это время никто из подъезда не вышел, никто в него не вошел.

– Идеально! – Игорь вернулся обратно, довольный донельзя. – Условия для работы ну просто супер! Щит даже не заперт, не пришлось возиться с замком. Все наружу, бирочки с номерами квартир…

– Ты вот что, братан, – перебил я поток его восторженного красноречия, – займись пока их машинкой, установи маячок. Стопудово уверен, после звонка побегут отсюда сразу же куда глаза глядят. Интересно мне, куда же они у них глядят… Батарейки-то новые вставил?

– Вста-а-авил. – Электроник извлек из сумки знакомую мне «игрушку» с магнитом, как и вчера отвязал от нее кусок пенопласта и прицепил маяк на днище «пассата», благо тот стоял всего в каких-то полутора метрах от нашей машины.

– А теперь звони, – неожиданно подала с заднего сиденья голос Конфетка. Ожила! И неизвестно, что для нее послужило лучшим лекарством – выпитое пиво или охотничий азарт. – Ну звони же, Денис.

Я взял протянутый мне Электроникой сотовый и бумажку с записанным на ней номером телефона и с едкой улыбочкой на устах, растягивая удовольствие, стал нажимать на кнопочки.

К телефону подошла Ангелина. Опять Ангелина. Кажется, она была у Леонида за секретаря. Впрочем, с ней разговаривать, пугать ее мне было куда приятнее, куда интереснее, нежели брата.

– Алло.

– Узнала?

Я ее не видел. Я с ней лишь разговаривал по телефону, но даже в такой ситуации мне показалось, что она сейчас хлопнется в обморок. Молчала, пытаясь переварить весь ужас своего положения. Стараясь взять себя в руки. И ей это удалось только через несколько минут. Я терпеливо ждал, пока к Ангелине вернется способность шевелить языком.

– Что тебе от нас надо? – Как же у нее дрожал голос! С каким же трудом она выдавливала из себя слова! – Пожалуйста… оставь нас… в покое… Молю тебя!

Электроник с Конфеткой просто ловили кайф от этого разговора, который четко, будто коммерческая радиостанция по УКВ, звучал из большой рации – той, что Игорь держал в руке.

– Костя, как ты узнал… этот… наш телефон? – В голосе Ангелины к страху примешивались нотки удивления. Обычно случается наоборот, но сейчас было именно так. – Скажи, ты ведь нас не тронешь? Зачем… мы тебе?

Конфетка у меня за спиной хихикнула.

– Отгадай с трех попыток, – нежно промурлыкал я.

– Ну… Я все понимаю… Я сволочь… Я это знаю… Хочешь… перед тобой извинюсь…

Конфетка хихикнула уже громче. Эл тоже не смог сдержать ухмылки.

– Давай я позову… к телефону Леню.

Чувствовалось, что Ангелина разговаривает со мной из последних сил. Ввела в действие некие тайные резервы своего организма и произносит какие-то осмысленные фразы уже чисто на автомате.

– Кажется, сейчас она начнет бредить, – прошептал Электроник. Он словно прочитал мои мысли. Или состояние Ангелины, ужас, пропитавший ее голос, настолько лезли наружу, что двух мнений о том, что с ней сейчас происходит, просто быть не могло?

– Давай… позову.

– А на хрена он мне сейчас нужен, – хмыкнул я. – Я с ним побеседую позже, при личной встрече. И с тобой, любимая, тоже. Так что ждите, пожалуйста, в гости. И мой вам добрый совет: не вздумайте обкладываться охраной, устраивать на меня засады. Я сильнее. Я слишком многому научился за последнее время, я оброс обширными и значительными связями и все равно переиграю вас, к кому бы вы ни обратились за помощью. Хоть к ментам, хоть к бандитам, хоть к самому Господу Богу. В общем, готовься к встрече, любимая.

Последнюю фразу я говорил уже в пустоту. Нервишки Ангелины больше не выдержали напряга, и она бросила трубку.

– Как бы у нее не случился инсульт или инфаркт, – притворно тяжко вздохнула Конфетка. – Эх, Денис, Денис. И какой же ты после этого Знахарь? И как же клятва Гиппократа? Да ты не знахарь, ты просто палач. Опустить несчастную беззащитную девушку на такие измены… Короче, Денис, заводи тачку. Отъедем на безопасное расстояние. Туда, где стояли вчера. Черт его знает, что может произойти. Бросятся два дурака сломя голову к своему «фольксвагену» драному, а тут мы, пожалуйста. Как на блюдечке. Придется обоих мочить, сворачивать такую увлекательную игру. Обидно.

– Поток перекрой словесный, пожалуйста, – попросил я, заводя «девятку». С тем, что лучше перебраться на другое место, я был совершенно согласен. – Гляжу, никак ожила?

– Ну-у! Когда такие события творятся вокруг, как здесь помирать? – усмехнулась Светка.

А я уже взбирался на высокий поребрик газона. На старое место, где мы стояли вчера.

– Дура-а-ак! Глушитель здесь не оставь! И спойлеры! Спойлеры!!!

– Зато диски титановые, – рассмеялся я, паркуясь на помятом нами вчера газоне и глуша двигатель.

– Остыть он не успеет, – задумчиво пробормотал Эл.

– Кто? – не сразу понял я.

– Не кто, а что. Движок у машины. Скоро ему опять придется трудиться. Ты что, не согласен?

Я ничего не ответил. Лишь молча пожал плечами. Жизнь давно приучила меня к тому, что все обьгано поворачивается не так, как я планирую.

Но Электроник, похоже, никогда не ошибался в предвидении ситуаций. Во всяком случае, в последнее время.

Движок действительно остыть не успел. Вскоре ему пришлось трудиться по полной программе.

Глава 4 ХОРОШО ИМЕТЬ ДОМИК В ДЕРЕВНЕ

– Это снова был он.

– Кто? Чего? – Леонид взял с журнального столика пульт и убавил звук. Из-за того, что телевизор орал слишком громко, он не слышал ни единого слова из только что состоявшегося телефонного разговора. Он даже не слышал, что вообще был телефонный звонок – старенький телефон в этой квартире находился на кухне, а телевизор в дальней комнате, спальне. – Так кто?

– Он.

Леонид, не поднимаясь из кресла, протянул руку и нажал на клавишу выключателя на торшере. К слабенькому неверному отблеску, который давал телевизор, в комнате добавился яркий свет двух стоваттных лампочек, и Леонид сразу же обратил внимание на то, в каком жутком состоянии сейчас находится жена. Опять, как и вчера, трясущиеся губы, совершенно бледное, с синюшным, как у покойника, оттенком лицо. Казалось, еще чуть-чуть, и Ангелина грохнется в обморок. Леонид поспешил вскочить из кресла.

– Приляг, Лина, милая, приляг. Тебе сейчас надо обязательно полежать. – Он подхватил легонькую Ангелину на руки и аккуратно, как тяжелораненую, уложил на кровать. – Все будет хорошо. Я обещаю. Ты полежи немножко, а я сейчас кое-что предприму. Я знаю, что сделать, чтобы этот ублюдок угомонился. Чтобы он пожалел, что вообще появился на свет. А ты лежи, лежи. И ни о чем не беспокойся.

Ангелина так и не назвала имени звонившего, не сказала, кто такой этот «он». Но Леониду все было ясно и так. Константин, эта уголовная сволочь, этот урка позорный, каким-то макаром сумел вьгаислить их новый адрес. Вот только как? Ведь они были так осторожны. Ведь по пути сюда так внимательно следили, чтобы за ними не было никакого хвоста. И все же. Ч-черт!

– Он пообещал, что теперь будет разговаривать с нами уже при личной встрече, – простонала Ангелина. – И угрожал. Говорил, что какая бы охрана у нас ни была, хоть милицейская, хоть рэкетирская, ничего не поможет.

– Враки. – Леонид нежно погладил жену по голове. – По-настоящему сильные люди силу свою никогда не афишируют. Так что кишка тонка у нашего Костика… Ты лежи, лежи, Линочка. А я пойду звонить Хопину… Не-е-ет, все же допрыгается наш уголовничек. Изловят его не сегодня, так завтра. Сидел бы уж тихо, коли сбежать удалось, радовался бы, что на свободе, так нет же! Что-то еще дураку проклятому надо! Вот и допрыгается… Ты лежи, лежи, милая. А я пошел звонить Хопину…

То, что Хопин был рад этому звонку, сказать нельзя.

– Ну, чего там еще у тебя? Я уже лег.

– Только что нам звонил Константин.

– Что, на эту квартиру? – На этот раз в голосе Хопина не было того интереса, что в прошлый раз. И не было даже слабенького оттенка удивления. Совершенно нейтральный, будничный тон. Создавалось впечатление, будто он ожидал такого разворота событий. – Откуда он его узнал?

– Без понятия. – Хотя собеседник видеть его не мог, Леонид непроизвольно пожал плечами.

– Дурак, значит, что без понятия. Наследил где-то, он вас и выследил.

– Но при чем здесь я?! За то, чтобы он не узнал, куда нас везут, отвечали ваши охранники.

– Охранников я накажу.

– И все же. Я даже не знаю, что думать. Быть может, случайно. Может, нашу машину здесь во дворе увидел кто-нибудь из его дружков. Он хвалился, что у него их навалом.

– Может быть, – вздохнул Хопин. – Все может быть, Леня… Так чего ты от меня-то хочешь? Все, что мог, я для вас уже сделал. Дал вам квартиру. Вы ее провалили. Что теперь? Телохранителей вам предоставить? Поверь, не могу. Самому людей не хватает. Обращайся в милицию.

Леонид не сдержал ехидной ухмылки.

– У них тоже людей не хватает. Еще сильней, чем у вас. Никто нашими проблемами там заниматься не будет. Аркадий Андреевич, нам надо где-то укрыться на время. В надежном месте. Пока этого урода не схватят. Быть может, все же у вас? Обещаю, мы вас совсем не стесним…

– Исключено! – резко перебил Хопин. – Никаких «у меня». Единственное, что могу еще для вас сделать, так это дать дельный совет: немедленно, не откладывая ни на минуту, убирайтесь из города. Чем дальше, тем лучше. Есть куда?

Леонид на секунду задумался.

– У Ангелины дальние родственники в Тверской. В деревне. Можно туда.

– Вот и отлично. В Тверскую область твой Константин не полезет. Ему до нее попросту не добраться. Даже если каким-то чудом разведает, куда вы направились, он не сможет ни спокойно сесть на поезд, ни по шоссе миновать посты ГАИ. Да он просто не рискнет это делать. Останется в Питере. А его здесь накроют не позже чем через неделю. Так что, Леня, езжайте с Линой, отдохните в деревне. Молочко пейте парное и ни о чем не беспокойтесь. Вы не откладывайте с отъездом-то. Положишь трубку – и сразу в машину. Квартиру заприте как следует. Ключи отдашь потом, как вернетесь. Все ясно?

– Все, – вздохнул Леонид. На ночь глядя переться куда-то к черту на куличики, в Тверскую, дьявол ее побери, область так не хотелось. Но делать нечего. Надо спасать свои задницы от мстительного маньяка. – До свидания, Аркадий Андреевич. Спасибо за добрый совет. Спокойной ночи.

Он положил трубку и поспешил к жене. Вещи, которые вчера сложили для переезда на эту квартиру в большую дорожную сумку, к счастью, так и стояли нераспакованными. Все сборы сводились только к тому, чтобы одеться и побросать в пакет кое-какую жратву. Это займет не более десяти минут. А потом – самое сложное – предстоит выйти из квартиры, преодолеть пять пролетов пустынной плохо освещенной лестницы, пробежать примерно тридцать метров до машины и уже в ней можно чувствовать себя в относительной безопасности. М-да, проблемка. Остается надеяться, что Константин не столь оперативен, и поблизости ни его, ни его дружков пока не наблюдается.

– Ну что, пришла в себя? – Леонид наклонился и поцеловал жену в покрытый холодной испариной лобик. – Вижу, пришла.

Ангелина действительно выглядела на порядок лучше, чем десять минут назад. Перестали дрожать губы, лицо приобрело розоватый оттенок. Она даже нашла в себе силы улыбнуться.

– Разговаривал с Хопиным? – Да и голос у нее опять приобрел привычный чуть низковатый тембр. – Что он сказал?

«Слава те, Господи, – облегченно вздохнул Леонид, – хоть с ней, похоже, не будет проблем».

– Он сказал, что нам надо немедленно убираться из города. И чем дальше, тем лучше. Что у тебя с теми родственничками в Тверской области? Примут на время нас, пока не изловят этого уголовника?

– Ну-у… Я с ними очень давно не контачила. Считай, с самой школы. Они меня и не помнят, наверное. Но примут. Почему не принять? Заплатим, в крайнем случае. В деревне сейчас деньги нужны.

– Отлично! Тогда одевайся. Быстро. На сборы десять минут. Давай-давай, поднимайся. – И больше не говоря жене ни слова, Леонид снова, чуть ли ни бегом, поспешил на кухню.

Там из набора кухонных ножей он отобрал тот, который показался наиболее подходящим для обороны, если по пути к машине на них с Линой кто-нибудь нападет. В свое время ножиком поработать ему довелось. В том числе и обычным кухонным дерьмом. Опыт в подобных делах Леонид имел. «Так что, братец Костенька, – злорадно размышлял он, пристраивая нож за брючным ремнем так, чтобы в случае надобности его можно было выхватить быстро и без помех, – если надумаешь устраивать со мной гладиаторские бои, еще тысячу раз пожалеешь, каким бы крутым ты там ни был, чему бы там ни выучился в своих колониях и тюрьмах».

– Лина! – прокричал он в глубину квартиры. – Готова?

– Ага!

Удивительно, но впервые на его памяти со сборами жена ухитрилась уложиться меньше чем в десять минут. Ее личный рекорд!

«Все-таки она здорово перепугана, – размышлял Леонид, зашнуровывая кроссовки. – Ну ничего, небольшая встрясочка принцессе не помешает. А то жила последнее время в тепличных условиях как у Христа за пазухой. Вот, пожалуйста, девочка, похавай теперь реальной жизни от пуза во всем ее наигнуснейшем проявлении».

– До машины сумку тащить придется тебе.

– Это еще почему? – выпучила глаза Ангелина.

Она вышла в тесную прихожую уже совершенно готовая в путь, в дорогой утепленной кожаной куртке и модных осенних сапожках.

– Ты еще собираешься спорить? – Леонид повысил голос. Потом отвернул полу пальто и продемонстрировал жене нож, заткнутый за ремень. – А если этот урка нас уже поджидает на лестнице, и мне придется от него отбиваться? Как считаешь, сумочка мне в этом поможет?

– Нет, – пискнула Ангелина, ее глаза снова наполнились страхом, и тяжеленную сумку с вещами она повесила на плечо совершенно безропотно. Прикусив от напряжения нижнюю губу…

Но никто ни на лестнице, ни на улице, пока они шли к машине, их не ждал. Рискованное путешествие прошло без приключений…

Леонид устроился за рулем, повернул ключ зажигания, и только тогда облегченно вздохнул, когда движок мерно и успокаивающе заурчал, словно уверяя его и Лину в их полной безопасности.

Или это только казалось так – то, что оно должно было оказаться рискованным. У страха, как говорится, глаза велики. А на самом деле гад Константин даже и не собирался к ним приезжать. Просто совершенно случайно, уж неизвестно, какими путями – то ли через дружков, то ли в результате дурацкого стечения обстоятельств – сумел разузнать их новый адрес и просто решил попугать. А сам сидит в какой-нибудь воровской малине и не кажет оттуда носа, точно зная, что его сейчас разыскивают по всему Петербургу, и по улице он сможет прогуляться лишь до первого милицейского наряда. И в результате опять отправится по этапу. С добавлением срока. Ха, всяко скоро отправится, как и где не пытайся зашхериться.

– Что, в Тверскую? – Ангелина открыла «бардачок» и достала оттуда банку «джин-тоника» – свою давнюю заначку, которую сделала неделю назад. Тогда, когда все было так хорошо. Так спокойно.

– В Тверскую. Дорогу в деревню свою хоть не забыла?

– Да ты что! Нет, конечно.

– Где это?

Ангелина с громким «пшиком» вскрыла банку.

– Возле Волоколамского шоссе. Чуть-чуть от него в стороне. Километров семь-восемь.

– Ну и отличненько. К утру будем на месте. И, хрен, этот урод нас там достанет. Обломись, Костенька! – И Леонид громко расхохотался.

Он не мог видеть, как в этот момент во дворе, из которого они с Линой только что выехали, с газона на асфальт аккуратно съезжает красная «девятка», стараясь не оставить на высоком поребрике спойлеры и глушитель.

Глава 5 ВОРОВСКАЯ ЭСТАФЕТА

– Ты знаешь, где это в Тверской? – Конфетка звонко щелкнула своей позолоченной «Зиппо», и меня окутал густой клуб сигаретного дыма.

«Первая сигарета за последние два часа, – подумал я. – Похоже, что девочка отошла окончательно».

– Да не обкуривай ты меня! Сколько раз повторять! Приоткрой хотя бы окошко.

– Извини. Так ты знаешь, где эта деревня? Не отрываясь от руля, я пожал плечами.

– Только примерно. От Твери по Волоколамскому шоссе, потом еще в сторону. Где-то там это село и находится. Ангелина, пока училась в школе, проводила там каждое лето. У каких-то там двоюродных бабушек и дедушек. Но точных координат она мне никогда не давала. Да и зачем мне это надо было знать?

– Теперь надо. Или ты предлагаешь переться следом за своей женушкой черт знает куда?! Говорила же, сразу надо обоих мочить. И никаких проблем. А что теперь? Осядут они в этой глуши у двоюродных дедушек, и хрена отыщешь.

– Вот только не ной. Хорошо? – У меня в голове начал обретать очертания один интересный план. – Если не выгорит кое-какая тема, то поедем в Тверскую. Потеряем пару деньков, да и только. Зато не упущу двоих мерзких ублюдков. Кстати, тебя сопровождать нас никто не заставляет.

Конфетка промолчала. Даже не попыталась оставить за собой последнее слово. Удивительно. Может быть, она все еще неважно себя чувствовала. А может, была полностью согласна со мной в том, что упускать двоих ублюдков не в масть.

– Они от нас в трех километрах. Похоже, направляются к Московскому шоссе, – в этот момент подал голос Эл.

– А куда им еще направляться? – ухмыльнулся я. – Что именно туда, это можно было бы просчитать и без твоего пеленгатора. Дай-ка мне трубочку. Звякну Акыну. Все-таки в свое время он поработал немало на Московском шоссе. Глядишь, кто у него и остался в Тверской из знакомых, кого смогу подключить в нашу игру… Вот только бы оказался дома.

Номера его сотового я не знал – как-то упустил это из виду. У меня был записан только домашний, поэтому я беспокоился: вот не застану Айрата дома, придется самому переться в Тверскую область за шестьсот километров от Питера.

Но беспокоился зря. Акын подошел к телефону сразу. Внимательно выслушал мой лаконичный рассказ о возникших проблемах.

– Так как, реально здесь что-нибудь предпринять? А, Айрат? У тебя есть в Твери связи?

– У меня там хорошие друзья. И уж такую мелочь, о которой ты просишь, Денис, они для меня сделают без вопросов. Лишь бы сейчас у них не были отключены мобильники. Имеют, понимаешь, такую дурную привычку. Короче, ты на каком телефоне?

– На сотовом Электроника. Есть номер?

– Естественно, – усмехнулся Акын. – Жди звонка. Или от меня. Или сразу от кого-нибудь из тверских пацанов. Наверное, тебе позвонят напрямую. Чтобы не было игры в испорченный телефон. Ну путаницы, сам понимаешь.

Я все понимал. Авансом поблагодарил Айрата, отключился, припарковал «девятку» возле ночного магазинчика и принялся терпеливо ждать звонка из Твери.

– Они уже в восьми километрах от нас, – тем временем доложил Электроник. – Я почти потерял с ними связь. Передатчик на маяке не всемогущий.

– И черт с ним, – махнул я рукой. – Без него ясно, куда наши друзья держат путь. Не выгорит сейчас с айратовскими друзьями, нагоним без проблем.

– Пойду-ка схожу в магазинчик, куплю каких-нибудь булочек и попить, – неожиданно подала голос Конфетка. – Денис, Электроник, на вас брать?

– Бери. – Я обернулся и внимательно посмотрел в глаза Свете. Она не отвела взгляд. – Спасибо, лапочка.

– За что? – улыбнулась Конфетка. – За булочки?

Хотя понимала, что не за булочки. Она отлично знала, за что, но, кажется, сильно хотела, чтобы я произнес это вслух.

– Спасибо за то, что ты со мной, Света. Поверь, я ценю это очень и очень. Более чем ценю. Ты меня понимаешь?

Она промолчала. Лишь смущенно пожала плечами. И, кажется, покраснела.

Симпатичная худенькая девочка вылезла из машины и не спеша направилась к ночному магазинчику. Я провожал ее взглядом. И размышлял: «А все-таки она совсем неплохая, эта Конфетка, несмотря на мою прокушенную губу и потоки хамства, вылитые на меня вчерашним вечером. Это все мелочи по сравнению…»

И в этот момент закурлыкал и завибрировал сотовый, который я так и держал в руке после того, как отзвонился Акыну. Я даже вздрогнул от неожиданности. Откинул у телефона крышечку.

– Слушаю.

– Денис? – Это был голос из преисподней. Глухой, очень низкий. Голос, какими обычно наделяют своих героев постановщики фильмов ужасов.

– Да, Денис. – Я постарался представить, как же может выглядеть обладатель этого голоса. Получалось нечто совершенно непривлекательное. Этакий монстр. Оно и к лучшему. Мне с ним детей не крестить.

– Витя Дачник я. Акын звонил мне сейчас. Номерок этот оставил. Говорит, фраер ты правильный, помочь тебе надо чего-то там в нашей Твери. Давай выкладывай, что там у тебя за головняки.

Нет, этот голос мне однозначно нравился!

– Короче, тут вот какой геморрой, – без предисловий перешел к делу я. – К вам в Тверскую область к Волоколамскому шоссе сейчас направляется белый «фольксваген-пассат». Номер…

…В общем, мы беседовали с Дачником чуть ли не час. Тщательно перетерли мой план, обмусолили все нюансы, постарались учесть те отклонения от стержневой линии проекта, что могут произойти. Вроде бы все срасталось как нельзя лучше. Но это в теории. Я давно привык к тому, что на практике все бывает иначе. Жизнь очень любит преподносить неприятные сюрпризы, и тогда первоначальные, казалось бы, такие гладенькие, планы приходится перекраивать на ходу. Импровизировать. Придумывать что-нибудь новенькое. Я очень надеялся, что у тверской братвы на это фантазии хватит с избытком.

К тому моменту, когда я закончил переговоры с Дачником, Конфетка с Элом давно уже сгрызли по черствому коржику, которые всучили Светке в магазине, и выпили по бутылке «Калинкина».

– Держи. – Стоило отключить телефон, как Конфетка протянула мне бутылочку «Пепси». – Денис, извини, но пива решила тебе не брать. Все ж таки за рулем…

– Правильно, – перебил я ее и протянул Электронику его трубку. – Игорь, потом подсчитай, на сколько я тебя разорил этими разговорами. Все возмещу.

В ответ Эл криво ухмыльнулся.

– Ты шутишь, наверное? Денис, пожалуйста, больше не предлагай мне подобной бодяги. Или я буду считать, что ты держишь меня за какого-то мелочного барыгу. Заметано?

– Идет. Извини, – сказал я, трогая с места «девятку». – Все, на сегодня программа окончена. Эл, ты домой?

– Куда же еще? – Игорь вздохнул так, будто ему ой как не хотелось домой! Но делать нечего. Деться некуда. Никто его в гости не ждет. Никому он не нужен.

Блеф! Это ему никто не был нужен, ничего не было нужно. Кроме его компьютера. Я уже знал, что он, стоит только войти в квартиру, сразу, словно магнитом, будет притянут к монитору, мышке и клаве. И найдет в себе силы отлипнуть от них лишь под утро.

«Но на этот раз, – решил я, – ты не будешь без пользы блудить по сети. Есть у меня для тебя кое-что поинтереснее».

– Послушай, Эл. Как насчет того, чтобы попробовать влезть в домашний хопинский компьютер? У Комаля есть его мэйл.

– У меня тоже есть. А насчет того, чтобы влезть… Все зависит от того, как он запаролен, какая там установлена система защиты.

– Взломать ее сможешь?

Эл ненадолго задумался. Потом усмехнулся:

– Конечно, смогу. Вот только, сколько это займет времени? Я ж говорю, все зависит от того, насколько надежно он защищен. Может, провожусь и неделю, и две.

– Неделя – предел, – поставил я перед ним задачу. – И все сделай так, чтобы у Хопина никто не заметил, что ты побывал у них в компьютере. Реально?

– Вполне.

– Вот и отлично. Сейчас придешь домой, и сразу же приступай. Занимайся лишь этим. Я постараюсь больше ничем тебя не отвлекать. А как проникнешь в компьютер, первым делом выясни, какие системы жизнеобеспечения коттеджа управляются через него. В первую очередь сигнализация. Ну и там, возможно, что видеокамеры, бойлер, водоснабжение. Как это все отключается… Да что я тебе объясняю! Сам понимаешь все лучше меня.

– Понимаю, – улыбнулся Эл.

– Замечательно. – Я заехал во двор и остановился возле его подъезда. – Ну, дерзай. Успехов.

В ответ Игорь лишь плотоядно хмыкнул, пожал мне на прощание руку и был таков. А Конфетка тут же поспешила перебраться на переднее сиденье.

– Куда теперь? – по-простому спросил ее я. – Везти тебя домой? Или, может, поедем ко мне?

Я ожидал немедленно нарваться если и не на трехбуквенный отказ, приправленный парочкой не менее крепких выражений, то, как минимум, на упреки типа «Ну Дени-и-ис! И сколько можно тебе говорить!». Но совершенно неожиданно для меня, да и для себя, наверное, тоже, она согласилась. Правда, с оговоркой:

– Только сразу предупреждаю: ни на что не рассчитывай. Сам понимаешь, что я имею в виду. Вообрази, будто я твоя младшая сестра. И относись, пожалуйста, ко мне именно так. – Она глубоко вздохнула и развернулась ко мне: – Ты ведь понимаешь меня, Денис. Я же все объяснила тебе вчера. Ты мне нравишься. Ты мне очень и очень нравишься. Но… только как друг, как старший брат. Я всегда мечтала иметь старшего брата.

Я тоже промолчал. Впереди перевернулась фура, почти полностью перегородив проезжую часть, и, несмотря на позднее время, образовалась небольшая пробка. Чтобы объехать фуру, пришлось взбираться на высокий поребрик тротуара – совсем непростая задача, – и я полностью сосредоточился на этом.

Конфетка смолила сигареты одну за другой, старательно выдыхая дым в приоткрытое окно, чтобы не обкуривать меня. И лишь когда я уже поставил машину возле дома, спросила:

– Пожрать-то что-нибудь есть у тебя?

– Консервы какие-то в шкафчике, – припомнил я, – и макароны.

– Хорошо, – заключила Конфетка.

Но никаких макарон варить мы не стали. Ни к каким консервам даже не прикоснулись. Стоило зайти в квартиру, как и я, и она осознали, насколько мы вымотались за сегодняшний день. А еще собирались ехать в Тверь! Интересно, и как бы мы туда добрались?

– Ты хоть поспала днем, – заметил я Светке, но она в ответ лишь безнадежно махнула рукой.

– Какой там, в задницу, сон. Меньше часа. Да и не спала, полубредила. Денис, дай мне, пожалуйста, полотенце.

Она отправилась в душ, я же, малодушно решив отложить водные процедуры на утро, поспешил к себе в спальню. Слипались глаза, я раздевался уже в полусне, но где-то глубоко в подсознании все-таки засела провокационная мыслишка: «Не получится сегодня мне спокойно поспать. Какое там, когда в соседней комнате находится симпатичная девочка! Не наплевать ли на все и не отправиться ли к ней в гости? Авось не прогонит».

Но я нашел в себе сил сдержаться и за всю ночь ни разу даже не высунул носа из своей спальни. Хотя просыпался несколько раз. И сразу же вспоминал: «А ведь совсем рядом Светка». Тяжко вздыхал, переворачивался на другой бок и засыпал опять. И так до утра.

Короче, моим поведением Конфетка могла быть довольна.

А возможно, наоборот? Лежала в постельке в комнате для гостей, пялилась в потолок и размышляла: «Ну и куда он пропал? Почему не идет ко мне? Импотент! Размазня!»

Может быть, что и так. Черта с два разберешь этих баб. Они всегда говорят одно, думая совсем о другом. И порой сами не знают, чего хотят.

* * *

Пока ехали через Питер и примерно первые сто километров по Московскому шоссе Леонид постоянно поглядывал в зеркала заднего вида. Да и Ангелина неустанно вертелась. И наконец пришла к утешительному выводу:

– Нет, слава Богу, за нами никто не следит. Оторвались от придурка. А не фиг было рисоваться, названивать, угрожать. Предупрежден – вооружен. Ведь, правда, Лень?

– Угу.

– Вот и оставили идиота с носом. Отомстил, ха-ха-ха.

Леонид ехал не торопясь. Во-первых, не хотел заявиться к Ангелининым родственничкам чересчур рано утром. Во-вторых, пошел снег, первый в этом году, и укрыл асфальт тонкой слякотной пленкой, превратив дорогу в настоящий каток. А вьшетать с нее за обочину ой как не хотелось! И без того неприятностей было выше крыши.

Они не доехали и до границы с Новгородской областью, как Ангелина откинула до упора спинку своего кресла, свернулась на нем калачиком и, как ни в чем не бывало, сладко продрыхла, счастливая, часов семь, пока не доехали почти до перекрестка с Волоколамским шоссе. А вот Леонид уже перед самой Тверью «поплыл». А когда понял, что может легко заснуть за рулем, пришлось останавливаться и вьшезать из машины. Он потратил минут пятнадцать на то, чтобы основательно, до дрожи, до зубовного стука замерзнуть под моросящим холодным дождем – здесь шел дождь, а не снег. Попрыгал, побегал по обочине около своего «пассата», а когда вернулся обратно в машину, Ангелина уже не спала. Пялилась на него заплывшими спросонья – ну совсем поросячьими – глазками, и на башке у нее творилось нечто невообразимое.

«Фу ты, уродина, – с неприязнью подумал Леонид. – Когда все закончится и изловят этого урку, надо валить от нее куда подальше. Вернее, выгнать саму. Скажем, к мамаше. Где там она обитает?»

– Далеко еще до Твери? – Ангелина зевнула, прикрыв рот узенькой бледной ладошкой.

– Перед Тверью стоим. Ты помнишь, где тут поворот на Волоколамку?

– Не-а. Там ведь должен быть указатель.

– Должен, – ехидно ухмыльнулся Леонид, трогая «фольксваген» с места, – но это не значит, что он там обязательно есть. В нашем-то нынешнем бардаке… Ладно, плевать. Не промахнемся.

Они действительно не промахнулись. Указатель был, и Леонид свернул с Московского шоссе направо на совершенно пустынную неширокую дорогу.

– Теперь километров шестьдесят по Волоколамке, – пояснила Ангелина, – до большого поселка. Он называется Микулино-Городище, там еще церковь на холмике. Вот перед церковью еще раз направо, и там, считай, мы почти что на месте. Устал?

– Хм, спрашиваешь.

Он и правда здорово устал, а то непременно бы насторожился, если бы видел в зеркала заднего вида на протяжении шестидесяти километров две яркие фары примерно в трехстах – четырехстах метрах от их «пассата». При этом машина позади них и не отставала, и не пыталась сократить дистанцию.

– Чего вон тот привязался за нами? – Ангелина обратила внимание на две фары и беспрестанно вертелась на своем сиденье. – Леня, притормози-ка чуть-чуть. Пускай он нас обгонит. Проверим.

– Отвянь. – Леонид чувствовал, что опять начинает засыпать, и мечтал поскорее добраться до места. – Скажи, откуда твой муженек бывший мог бы здесь взяться? По воздуху долетел? Ты-то щемила, а я пятьсот километров смотрел в зеркала. И следом за нами не было никого.

– Как знаешь, – пожала плечами Ангелина. – Во, Микулино. Считай, что приехали. Сейчас свернем, проедем еще семь километров, и мы на месте. – Она сладко потянулась, достала из «бардачка» массажную щетку и принялась разбирать бардак на голове. – Леня, вот здесь поворачивай.

Леонид съехал с Волоколамки на совсем узенькую, совершенно разбитую дорогу.

– Как хоть деревня твоя называется? Ч-черт! – Как он ни старался объезжать глубокие выбоины в асфальте, вписаться между ними не всегда получалось, и порой «пассат» ловил колесом какую-нибудь приличную ямку. – И как они, местные, тут только ездят? Или у них у всех сплошь трактора?.. Так как деревня твоя называется?

– Нестерово. Это даже не просто деревня, а целый поселок. Сравнительно большой для здешних мест. Дворов примерно на сто. Клуб был, магазин, почта, когда я отдыхала тут в последний раз… – Она ненадолго умолкла, подсчитывая в уме, затем продолжила: -…лет восемь тому назад. Даже начальная школа.

– Ну это, поверь, мне по барабану, – хмыкнул Леонид, объезжая очередную предательскую яму, неожиданно возникшую в узком секторе света фар. – Школу я уже окончил. И даже уже успел все забыть.

– Ле-о-онь, а там опять сзади фары, – снова заныла она. – Может, это все же за нами?

Леонид бросил беглый взгляд в панорамное зеркало. Позади них за холмом обрамляло неровную линию горизонта слабое зарево дальнего света автомобиля. И до него было не менее двух километров.

– Ну хрен ли ты до меня докопалась! Ну че ты за дурка! – Леонид повысил голос. – Да до этой тачки черт знает сколько. Хотели бы выследить нас, так что, отстали бы настолько далеко? И кому, я тебя спрашиваю, тут за нами гоняться? Кому известно, где мы находимся? Да даже Хопин ничего не знает, кроме того, что мы сейчас где-то в деревне в Тверской области. Не говоря уже о твоем бывшем муженьке-уголовничке! Так что заткнись лучше и, пока не приедем на место, не разевай свою пасть. Не зли меня лучше. Я устал и без твоей дурацкой бабской мнительности. Все поняла?

Ангелина обиженно надула губки. Сидела молча и размышляла о том, что в их отношениях с Леонидом давно уже повеяло леденящим холодом. Муж стал чаше срываться, позволяет себе хамить ни с того, ни с сего. Скоро, не приведи Господь, дойдет до того, что он позволит себе распускать руки. Значит ли это, что их совместная жизнь неумолимо катится к закату?

Да и сейчас он совершенно не прав. Ведь они не в той ситуации, когда можно позволить себе не обращать внимания на, казалось бы, незначительные, но все-таки подозрительные мелочи. Неужто так трудно было просто притормозить на Волоколамском шоссе и снять все вопросы о возможной слежке, пропустив вперед ту машину, что ехала все шестьдесят километров следом за ними?

Да, конечно, она отлично понимала, что муж сильно устал, проведя ночь за рулем. Весь на нервах. Немудрено, что в такой ситуации утратил всякую бдительность. Ну так положился бы тогда на женскую интуицию. На ее врожденное чувство опасности. Так нет же! Уперся как ишак. Да еще и обхамил!

Ангелина тяжко вздохнула…

Она бы не только вздыхала, если бы знала, что и на самом деле права. Смогла бы настоять на своем, и Леонид бы легко оторвался на пустынной ранним утром дороге от старенькой «Нивы», которая цепко сидела на хвосте их «фольксвагена». И не привел бы он так беспечно хвост к тому убежищу от мстительного уголовника Константина, которое они с Ангелиной считали надежным на сто процентов.

Но простым смертным суждено ошибаться. Они обладают дурным свойством порой напрочь утрачивать бдительность, особенно после бессонных ночей, проведенных за рулем на тяжелой скользкой дороге. А в результате все оборачивается крупными головняками…

«Головняки» в количестве трех крепких бритоголовых пацанов въехали в Нестерово следом за белым «пассатом» спустя примерно минуту. Остановив свою основательно покрытую грязью синюю «Ниву» на въезде в поселок, они вылезли из машины, и оказалось, что все трое буквально ничем не отличаются от местных скотников-алкашей. Выгоревшие на солнце старые телогрейки; год, как не чищенные кирзовые сапоги; мятые, словно изжеванные телятами кепки; в губах зажаты потухшие «беломорины».

– Я знаю эти места, – произнес один из пацанов. – Тут дорога упирается в это село, и дальше уже никуда не проехать. Разве что на вездеходе или на танке. Все, тупик. «Пассат» искать будем здесь. Больше негде.

И вся троица быстрым деловым шагом заспешила по единственной улице поселка, вдоль которой более чем на километр по обеим сторонам растянулись обычные деревенские избы. При этом пацаны не ленились заглядывать в каждый из дворов, хотя отлично понимали, что «фольксваген» еще не успели поставить на долгую стоянку за палисад и он должен торчать где-нибудь на улице возле дома, который объекты наблюдения наметили для жилья. Но эти трое были приучены относиться к выполнению порученных им заданий со всей возможной щепетильностью. А им было строго наказано определить, куда точно направляется белый «фольксваген-пассат» с питерскими номерами, который под утро должен свернуть у Твери на Волоколамское шоссе. И при этом ни в коем случае не обнаружить себя. Это, похоже, им удалось. Теперь дело за малым.

– Он, – вполголоса произнес один из пацанов, и все трое сразу замедлили ход.

По левую руку возвышались развалины церкви, и вжался в землю одноэтажный желтенький магазинчик с облупившейся штукатуркой. По правую – выстроились в ряд разноцветные избы, отгороженные от мира хлипкими реечными заборчиками и облысевшими по осени кустами сирени. По улочке протрещал старенький трактор «Беларусь», тащивший за собой порожний прицеп. Навстречу прошли две толстые бабы с пустыми подойниками.

Метрах в пятидесяти впереди возле одного из домов прямо под единственным на весь поселок уличным фонарем стоял знакомый «фольксваген». Вокруг него прыгал худой паренек, приседал, выполнял какие-то гимнастические упражнения. Со стороны эта картина казалась довольно смешной.

– А с башней-то у него все в порядке? – произнес тот из троих, что потолще и покрупнее своих дружков.

– Все. – Другой прикурил «беломорину» и сразу надолго и тяжко закашлялся. – Фу, блин, отрава. А с башней… Посидел бы сам ночь за рулем, да еще по такой тяжелой дороге, так не так бы запрыгал. Здесь, братва, и притормозим.

Пацаны встали в кружок возле крыльца магазина и принялись ждать, куда же дальше сунется белый «фольксваген». Перекочует к другому дому? Или ему сейчас распахнут ворота, и он заедет во двор?

Никого из троих совершенно не беспокоило то, что они могут вызвать хотя бы малейшее подозрение у мудака, производящего разминку около своего «пассата». Местные похмельные алкаши, с утра оккупировавшие вход в магазин и терпеливо дожидающиеся продавщицы – какие здесь могут быть подозрения? Разве вот только не слишком ли рано они тут заняли позицию? До появления продавщицы еще, как минимум, часа три.

Но «продавщица» – та, которую с таким нетерпением дожидались трое крепких пацанов в телогрейках, – нарисовалась возле «пассата» гораздо раньше. Симпатичная девка в утепленной кожаной куртке с меховым воротником и модных сапожках на толстых прямых каблуках, а с нею маленький прыткий дедок в овчинном тулупе и валенках. Девка бросила несколько слов тощему парню, и тот, сразу оставив свои гимнастические упражнения, поспешил за руль. Дед уже открывал ворота.

– Нормалек, – пожевал окурок папиросы один из пацанов. – Решили, значит, здесь и обосноваться. Пра-а-авильно. Не хрена колесить по всему селу. И нас бегать за собой заставлять. Болото, – он, чуть склонив голову набок, внимательно посмотрел на толстяка, – как только они возле «пассата» немного угомонятся и уберутся в избу, прогуляешься мимо нее. Глянь, где поставили тачку. На улице, или у них там гараж. И еще, попытайся рассмотреть, есть ли во дворе какая собачка. Большая ли. Ясно?

– Угу. – Никита Болото покивал круглой башкой, а минут через десять отправился на разведку.

Ленивой походкой человека, который изнывает со скуки и не знает, как убить лишнее время, он вразвалочку прошел мимо двора, в котором возле небольшой зеленой избы впритирку к богато застекленной веранде, был припаркован белый «фольксваген-пассат». Отметил, что чуть в стороне от дома установлена собачья будка и, наполовину высунувшись из нее, лежит огромная псина, внешне очень схожая с кавказской овчаркой. Очень спокойная – и, наверное, умная – псина, которая и не подумала выбраться из своей будки и хотя бы раз тявкнуть на незнакомца, болтающегося возле дома, который ей доверено охранять. Но зато – а это яснее ясного, – если кому-то взбредет в дурную башку перелезть ночью через забор и приблизиться, скажем, к тому же «фольксвагену», то мало ему не покажется. Во-первых – и это в лучшем случае, – собачатина поднимет гам на всю округу, перебудит и хозяев, и их гостей. Во-вторых – самое худшее, – может оказаться, что овчарку отвязывают на ночь, или у нее настолько длинная цепь, что она легко доберется до наглеца, проникшего на ее территорию.

«М-да, пожалуй, зверюгу придется травить», – вздохнул Никита Болото, разворачиваясь и все той же ленивой походочкой возвращаясь к своим корешам, по-прежнему топтавшимся около магазина. Он очень любил животных, и обреченную собаку ему было искренне жаль.

– Ну, чего там?

– Тачка на улице, – принялся докладывать Болото, – И похоже, что определили ее там надолго. Калитка во двор запирается только на обычную щеколду. Там даже нет скоб для замка. Так что перебираться через забор не придется.

– Что с собакой?

– А вот с этим-то самый большой головняк, – развел руки толстяк. – Метрах в десяти от входа в избу, почти совсем рядом с машиной собачья будка. А в ней огроменная псина. Типа кавказца.

– Ништяк. Накормим отравой, если потребуется. И вообще, я надеюсь, это будет уже не наш геморрой. – Тот из пацанов, который отдавал Болоту все приказания и, похоже, был старшим в этой группе из троих человек, посмотрел на дорогие японские часы «Ориент» и крепко хлопнул по плечу толстяка. – А молодцы ведь мы, пацаны. Все сполнили по полной программе, как и было приказано. Теперь ждите премии. А сейчас по домам. Не хрен здесь больше отсвечивать. – И не говоря больше ни слова, он развернулся и быстрой походкой пошел к околице Нестерова, где была оставлена «Нива»…

А в это время ничего не подозревающие Леонид и Ангелина уже беззаботно пили чай с дешевыми слипшимися «подушечками», которые в наши «сникерсовые» дни можно купить только в деревне.

Хозяйка, маленькая сморщенная старушка, в небольшой комнатушке, которая обычно служила для приема гостей, застилала чистым бельем широкую кровать, покрытую издающим аромат свежего сена матрасом. Рядом с ней ее муж, тихонечко матерясь себе под нос, возился с печкой голландкой. Он еще так и не решил для себя, стоит ли сокрушаться по поводу появления нежданых гостей. С одной стороны, они за постой предложили огромные деньги – аж сто пятьдесят рублей в день! Но с другой – сколько лишних забот сразу возникло с их появлением. Например, сейчас надо идти готовить им баню. А вечером колоть порося. Потом переться в бор за ветками можжевельника, налаживать коптилку, закручивать банки с тушенкой. А после этого найдутся еще какие-нибудь дела. Раньше они со старухой вполне обходились вареной картошкой, хлебом и молоком. Даже русскую печку топили не чаще раза в неделю, обходясь голландкой, установленной в горнице. А теперь… Это сколько же дров на это уйдет!

Старик не удержался и выругался довольно громко. Жена сразу же отвлеклась от постели и обернулась к нему:

– Ты чего это, дед, язык распускаешь?

– А-а-а. – Старик махнул рукой. – Надолго к нам эти гостюшки дорогие?

– Да говорят, на недельку, не мене.

– Вот, не было печали. И сдохнуть ведь не дадут спокойно. – Последние годы завелась за стариком такая дурная привычка – никогда не упускал возможности побрюзжать, был бы для этого лишь подходящий повод. Сейчас как раз такой повод и выдался. – Это, скажи ж ты, цельну неделю нянькаться с энтими дачниками. – И старик принялся ворошить кочергой дрова, которые никак не желали разгораться.

Откуда ему было знать, что Линочка с мужем срочно уедут куда-то уже завтра утром, обнаружив на капоте своей машины такое! Такое!!!

Старик опять выматерился и продолжил ворошить кочергой дрова. Ну ни в какую не желали они разгораться в этой проклятой голландке!

Глава 6 НА САМОМ ИНТЕРЕСНОМ МЕСТЕ…

День выдался на удивление удачным. Все сложилось как нельзя лучше; все, что было задумано, срослось; все, что хотел, удалось. Получилось даже и то, о чем не смел и мечтать…

Уже с утра пораньше меня разбудил телефонный звонок из Твери.

– Ништяк, Знахарь, – продудел в трубку Дачник. – Братва пропасла «пассат» до самого дома, где твои клиенты и тормознули.

– Они не засекли за собой наружки?

– Да ну, ты чего? Этим занимались мои лучшие пацаны. Так слушай, Денис. Дальше-то как? Все по плану? Как вчера обсуждали? Никаких корректив?

– Никаких, – сонно зевнул я. – Ты уже связался с могильщиками?

– Послал в похоронку одного из своих. В общем, к вечеру все будет готово. Тебя когда ждать?

– Завтра с утра. Рано. Так что, уж извини, разбужу.

– Да ладно, – миролюбиво ухнул Дачник. – Один хрен, сегодня спать не придется. Записывай адрес, куда тебе надо подъехать…

Я записал адрес и только успел повесить трубку, как телефон заверещал опять. На этот раз это был Айрат.

– Я уже наверху, – похвастался он. – В этой бомжами обосранной башне. Влез на нее вообще без проблем. Правда, в кромешной темноте. Но зато всего за десять минут. Звоню сейчас по мобильнику.

– Молодец! – Я был доволен. – Ты только особо там не высовывайся. Спалит охрана, насторожится. Это хреново.

– Не спалит, – заверил меня Акын. – Тут Крокодил от Комаля подогнал мне перископ. Ну знаешь, такая армейская стереотрубка. Вот я ее здесь закрепил, а сам болтаюсь на альпинистской обвязке ниже окна. Так что хрен кто заметит.

– Хорошо, – удовлетворенно выдохнул я. – Гляди, чтоб не блеснуло солнце в окулярах твоего перископа… Артиллерист-разведчик.

– Ка-а-акое солнце? – развеселился Айрат. – Ты сегодня хоть выглядывал за окно? Дождина на улице. Лучше скажи мне, разговаривал вчера с Тверью? Звонил тебе Дачник?

– Все – зашибись. Спасибо, Акын. Местные пацаны уже знают адрес, где осели мои любезные родственнички. Теперь дело за малым. Братва справится с этим, я в этом уверен. Слушай, – не смог я удержаться от этого вопроса, – а как внешне выглядит Дачник?

– А-а-а, – проявил прозорливость Айрат. – Понравился его голосок? Сам Витек ему соответствует – этакая горилла под два метра росту. С рожей Кинг-Конга. В темном переулке встретишь – не возрадуешься.

«Что ж, я не ошибся, – подумал я. – Готовьтесь, любимая женушка Ангелина и дорогой брат Леонид, к встрече с Кинг-Конгом и его стаей. А потом на закуску, может быть, и со мной. А может, и нет. Там будет видно. Возможно, что мне уже не останется, с кем встречаться. Короче, все определят обстоятельства».

До обеда я успел перелопатить еще целую гору дел. Отправил на рынок Конфетку – она вернулась оттуда, нагруженная двумя пакетами, и обосновалась на кухне, наполнив квартиру ароматами чего-то, кажется, весьма аппетитного. Потом позвонил Электронику и был обрадован сообщением о том, что система защиты хопинского компьютера элементарна, и Эл уже заканчивает составление программы, которая должна распаролить этот компьютер менее чем за сутки.

– Молодец. Дерзай, Игорь, дальше, – похвалил я Электроника. – От твоих успехов сейчас зависит очень многое.

А уже через пятнадцать минут отчитывался перед дозвонившемся до меня Артемом Стилетом.

– Вчера весь день не мог застать тебя дома, – первым делом пожаловался он. – Где болтался-то?

– В Александровской. Разглядывал хопинский замок. Выбрал удобный наблюдательный пункт. Сейчас там уже мои люди, следят за коттеджем, собирают информацию об образе жизни нашего подопечного.

– Не засветятся? – сразу забеспокоился Стилет. – У этого Хопина вроде бы опытная охрана.

– Не засветятся, – успокоил я положенца. – Об этом заботимся в первую очередь. Кстати, еще один пацан, хакер, пробует взломать защиту хопинского компьютера. Быть может, удастся что-то надыбать оттуда. Вот, в общем, те два направления, по которым сейчас ведется работа.

– Понятно, – буркнул Стилет. – А все-таки, Знахарь, постарайся не затягивать с этим чмошником. Мы каждый день теряем из-за него круглую сумму. И еще одно. Через пару часов дома будешь?

Я ненадолго задумался и в конце концов решил, что вроде бы никуда в ближайшее время не собираюсь.

– Буду.

– Отлично. Тогда дождись Вову Большого. Ты его помнишь, он встречал тебя на вокзале. Перешлю с ним немного хрустов, а то ведь тебе самому, похоже, просить западно. Сдохнешь так с голодухи со своей скромностью, – хихикнул Стилет, – кто тогда будет мочить Аркадий Андреича? И еще, чтобы не было больше, как вчера, когда до тебя не дозвониться, Вова подгонит тебе сотовый телефон. Пользуйся на здоровье.

– Спасибо, Артем, – смущенно пробормотал я.

А он лишь расхохотался в ответ:

– Твое спасибо, Знахарь, будет тогда, когда завалишь нашего приятеля Хопина… Ну, бывай. Держи меня в курсе. И не стесняйся, сразу звони, если что-то понадобится. Да и я, братишка, буду позванивать. Удачи.

Стилет отключился, а я сразу же обзвонил Акына, Мишу Ворсистого, Катерину и Серегу Гроба. Забил всем четверым стрелу у себя дома примерно через четыре часа и, весьма довольный собой, отправился на кухню выяснять, чем же это так вкусно пахнет на всю квартиру.

Конфетка в неизвестно откуда извлеченном нарядном передничке возилась возле плиты, помешивая в маленькой эмалированной кастрюльке деревянной лопаточкой какую-то подливку. В духовке что-то активно шипело, и именно оттуда и распространялись аппетитные ароматы.

Я подошел к Свете сзади, крепко обнял ее, прижал к себе и уткнулся лицом в ее точеную шейку. Провел губами по щеке, чуть сдвинул в сторону густые черные волосы и слегка прикусил мочку маленького аккуратного уха со скромной золотой сережкой в виде сердечка. Конфетка замерла, обратилась прямо-таки в недвижимую статую. Я отчетливо ощущал, как окаменели все ее мышцы. Но она даже не попыталась от меня отстраниться. Лишь сумела с трудом выдавить из себя срывающимся шепотом:

– Ну и… зачем… ты это… делаешь?.. Прекрати… Слышишь?.. Дени-и-ис…

– Я хочу тебя, Света, – непроизвольно вырвалось у меня. – Ты очень мне нравишься. Это серьезно. Это не пустые слова.

Она вздрогнула и, приложив немалые усилия, сумела развернуться в моих крепких объятиях лицом к лицу со мной. Глаза зажмурены, губы слегка приоткрыты. Я чуть наклонился и запечатлел на них долгий и осторожный поцелуй. И она охотно ответила мне. И затряслась всем своим худеньким телом. И задохнулась, не в силах наладить сбившееся дыхание, втянуть в себя хоть немного воздуха.

«Доведись мне четыре года назад госпитализировать эту красавицу в таком состоянии, – совершенно не к месту подумал я, – то в эпикризе бы указал, что у нее генерализованные судороги тонико-клонического характера, развившееся вследствие эклампсии или интоксикации».

– Света, Све-етик. – Я отстранил ее от себя. Нежно погладил по прямым блестящим волосам. – Успокойся, малышка. Успоко-о-ойся… Все хорошо… Все так хорошо!

– И чего ж ты наделал? Зачем так сразу меня раздразнил? – с легкой ноткой упрека – как мне показалось, наигранного – произнесла она. И пожаловалась: – Теперь у меня будет болеть живот. Или тебе придется сейчас все доводить до конца, коли уж начал.

– Так пошли ко мне в спальню, – тотчас отреагировал я, но Конфетка в ответ отрицательно покачала черноволосой головкой и, повернувшись ко мне спиной, снова принялась помешивать подливку деревянной лопаткой, которую все это время так и держала в руке.

– Нет, Денис. Не сейчас. Я слышала, как ты с кем-то разговаривал по телефону. Кто-то ведь должен подъехать. Вдруг сейчас кто-нибудь начнет трезвонить в дверь, и придется прерываться на самом интересном месте. Не хочу, чтобы было именно так. Представляешь, Денис, я ведь ни с кем не целовалась почти четыре года.

– И пыталась убедить меня в том, что ты ярая мужененавистница.

Конфетка смущенно хихикнула.

– Вот этому я теперь и сама совершенно не верю. Наверное, все просто придумала. Вбила себе в дурную башку какой-то навязчивый бред. – Она, оставив лопатку торчащей в кастрюле с подливкой, опять развернулась ко мне и обвила руками меня за шею. – Знаешь, давай попробуем это сегодняшней ночью? Хочешь, я опять у тебя останусь, Денис? Уже не в той комнате для гостей. С тобой. И, может, сегодня сумею избавиться от этих дурацких комплексов, которые порой так мешают жить. А ты мне в этом поможешь. Мне кажется, что с каждым часом… нет, с каждой минутой я влюбляюсь в тебя все больше и больше. Я почувствовала, что так случится, как только увидела тебя в первый раз.

– И тут же развернула с этим чувством активнейшую борьбу? – Я непроизвольно дотронулся до своей нижней, все еще опухшей губы. – Сделала все, что могла, чтобы мы сразу стали врагами. Почему?

– Не знаю, – совершенно искренне ответила она. И пожала плечами как набедокурившая пятиклассница.

Я наклонил голову и опять поцеловал ее в чуть приоткрытые губы. А она снова вздрогнула так, словно я пустил по ней легкий электрический разряд. Но на этот раз отстранилась от меня. Шумно втянула в себя воздух. И прошептала. Чуть слышно. Так и не открывая глаз.

– Я тоже тебя хочу, Денис… Так долго… ждала тебя… Дождалась… наконец… Поверь, это правда… Я точно знаю… что это… правда.

– Я тоже… – прошептал я в ответ…

…только и успел прошептать я в ответ…

И тут же в дверь раздался длинный настойчивый звонок. Как и пророчила Конфетка, на самом интересном месте.

– Быстро добрался, – без особой приветливости в тоне буркнул я, пожимая Вове Большому граблеобразную лапищу. – Артем обещал, что подъедешь не раньше, чем через два часа.

– Ну-у-у, я же не думал, что помешаю, – откровенно признался Вова, оценивая взглядом профессионала-эксперта высунувшуюся из кухни взглянуть, кто там такой объявился, Конфетку. – Знал бы, так не спешил… Добрый день, девушка. – Большой отвесил Свете низкий шутовской поклон. – Я Владимир Андреевич.

В ответ Конфетка ошпарила его недружелюбным взглядом исподлобья и, ни слова не говоря, свалила обратно на кухню. А я рассмеялся и хлопнул Вову по крутому накачанному плечу.

– А это Светлана. Уж не знаю, как она там по отчеству, Владимир Андреевич, но зато у нее совершенно несносный характер. Так что не рекомендую пытаться заигрывать. Обломаешься. И в лучшем случае нарвешься на семиэтажную матерщину. В худшем – схлопочешь по будке сковородой.

– Что, в натуре? – снова расплылся в дебильной улыбочке Вова. Он уже успел снять ботинки, и один из носков у него оказался с дырой, из которой выглядывал на волю грязный большой палец. Впрочем, это моего гостя нисколечко не смущало. – Тапок не надо, – пробубнил он и оглушительно высморкался в нечистый платок. – Привык босиком. Да и носки грязные. У тебя пол в квартире всяко чище, братан.

С чем я был совсем не согласен. Но промолчал. Вместо этого махнул Вове рукой, чтобы следовал за мной, и отправился на кухню, где, накрывая на стол, злобно гремела тарелками хмурая, разочарованная жизнью Конфетка. Она уже извлекла из духовки поднос с подрумяненной до золотистого цвета картошкой и покрытыми кружками лука свиными котлетками на косточках.

Ноздри у Вовы Большого сразу жадно зашевелились, глазки радостно заблестели. Он тяжело плюхнулся на табурет и замер в ожидании божественной трапезы.

Несмотря на свою внешность австралопитека, Большой оказался весьма компанейским типом с настолько хорошо подвешенным языком, что, по моим прикидкам, смог бы легко исполнять обязанности тамады на свадебке средней паршивости. Пока мы набивали себе животы свининой с картошкой, а потом пили кофе с вафельным тортиком, курьер положенца успел рассказать десятка два свежих анекдотов, дополнив их парой прикольных историй, случившихся с ним в реальной жизни. А оттрапезничав, благоразумно не счел удобным дальше навязывать нам свое общество. Потом вручил мне упакованную в целлофан пачку стодолларовых купюр, кредитную карточку, мобильник и обрывок бумажки, на котором почерком Артема Стилета были накарябаны мой пин-код и номер сотового телефона.

– А на словах босс просил передать, что в средствах особо можете не стесняться. Конечно, в пределах разумного. Если потребуется что-нибудь, чего не сможете надыбать самостоятельно – скажем, оборудование или какая-то информация, – звони или сразу же, не откладывая, подруливай прямо к нему в Сестрорецк… Ну все. Поеду, пожалуй. – Вова протянул мне на прощание руку. И напоследок, уже выйдя за дверь, ни с того, ни с сего ошарашил меня пророчеством: – Не мое это дело, конечно, но как пацан пацану… Намаешься, Знахарь, с этой своей черной розой. Исколешься весь о шипы так, что и места живого на тебе не останется. Ты уж поверь, я-то вижу такое с первого взгляда. Жизнью научен, сам не раз попадал на нечто подобное. Старайся держать эту Светлану от себя на дистанции – так будет лучше всего. И извини, если сунул нос не в свое дело. Но я так считаю, что сказать, о чем думаю, был просто обязан. Как пацан пацану, – еще раз повторил он и, даже не думая вызывать лифт, начал быстро спускаться по лестнице.

А я стоял на пороге квартиры, слушал, как на всю парадную гулко стучат о ступеньки жесткие подошвы его ботинок, и с легкой иронией размышлял: «Эх, Володя, Володя. И ничего-то ты обо мне не знаешь. Не ведаешь о том, на какой ядовитый шип в свое время насадили меня. По статусу тебе не положено знать, кто я такой на самом деле, и какие воду, огонь и медные трубы мне довелось преодолеть, прежде чем я оказался в этой просторной квартире наедине с "черной розой", ощетинившейся шипами, которые на самом-то деле мне не страшнее детской считалочки. Такие шипы я давно научился обламывать без вреда для здоровья. А если вдруг и случится, что ненароком все-таки уколюсь о какой-то из них, то ранка затянется моментально, и я даже не обращу на нее никакого внимания».

– Такие-то вот дела, Вова Большой, – чуть слышно произнес я и запер входную дверь.

В прихожую выглянула Света. На руках, как у хирурга, резиновые перчатки. Нарядный передничек сбился немного на сторону. С левого глаза чуть-чуть подтекла тушь, но Конфетка этого еще не заметила.

Я подошел к ней и крепко обнял за плечи. Она глубоко вдохнула и доверчиво прижалась ко мне.

– Черная роза, – прошептал я ей на ушко.

– Почему черная роза? – тоже прошептала она.

– Потому что так тебя назвал Вова Большой. А еще он отметил, что у тебя очень много длинных и острых шипов.

Конфетка усмехнулась и слегка коснулась губами моей щеки.

– А ведь он прав, этот твой Вова. Я и правда очень колючая. Для всех, кроме одного человека. Есть такой, один-единственный на всю нашу Вселенную, для кого у меня теперь нет ни единой, даже самой ничтожной колючки. Кого я имею в виду? Отгадай с трех попыток.

Она шептала мне прямо в ухо. Она почти касалась его губами. И я сейчас просто готов был растаять от ее горячего прерывистого дыхания.

– Зачем три попытки? Мне довольно одной. Человек, единственный во Вселенной, для кого у тебя не осталось ни шипов, ни колючек, – это я. Угадал?

– От скромности помереть тебе не суждено.

– Так угадал или нет?

– Угадал… конечно, – пробормотала она.

Хорошо, что она не догадалась задать мне еще один вопрос, на который я точно не знал бы, что отвечать. То ли врать, то ли, зажмурившись, вываливать на поверхность всю правду. «А верю ли я всему тому, что она сейчас горячо нашептывает мне на ухо?» – вот такой вопрос, которым Конфетка с ходу загнала бы меня в тупик. Ведь как бы я этого горячо ни желал, но заставить себя поверить хоть единому ее слову не мог.

Те беззаботные розовые времена, когда я был готов безоглядно повестись на любую красочную бодягу, которую мне навесила бы на уши какая-нибудь нарядная кукла, канули в Лету уже больше четырех лет назад. Жизнь давно выдавила из меня щенячью уверенность в то, что дерьмовых людей не бывает; есть люди, к которым ты просто не смог найти должного подхода…

– Денис. Дени-и-ис! – Конфетка легонько шлепнула меня по щеке тыльной стороной узкой ладошки, с которой уже успела стянуть резиновую перчатку. – Опять ты задумываешься. Ну прям на ходу. Чего-то с тобой не ладно, родной.

«И чего прицепилась, словно репейник? – почти безразлично, совсем без раздражения подумал я. – И все-то ей доложи, обо всем расскажи. А я ведь даже еще не решил, к какой категории своих друзей ее отнести. К тем, кому не доверяю лишь самую малость? К тем, кому не доверяю в чем-то большем?» Я мысленно пожал плечами, не зная ответов на эти вопросы. И все же где-то в душе был готов согласиться с собой, что почти без раздумий пошел бы с Конфеткой за линию фронта, несмотря на ее душный нрав, остро заточенные шипы и жалящие взгляды исподлобья. В том, что в случае надобности она без раздумий надежно прикроет меня со спины, я был уверен почти наверняка.

– Все хорошо, милая. Все просто ништяк. – Я неуклюже ткнулся губами ей в личико, угодив губами в тот глаз, с которого подтекла тушь. – А задумываюсь я оттого, что вокруг слишком много такого, о чем просто нельзя не задумываться. Куда бы ни ткнулся, ни сунулся, хоть в самый темный безжизненный угол, там меня все равно уже поджидает какой-нибудь головняк. Слишком большие ставки в этой игре, чтобы я мог позволить себе рисковать, – сообщил я Свете то, что она знала и так. – По сравнению с этим все остальное на втором плане.

– И даже я? – не преминула подловить меня провокационным вопросом Конфетка, и я, даже не помышляя о том, чтобы кривить душой, без раздумий ответил:

– Даже ты, Света.

– И почему ты не доверяешь мне? – сухо спросила она, снова натягивая на руку резиновую перчатку. – К какой категории относишь меня? К своим настоящим друзьям? Или к тому продажному быдлу, которое окружает тебя и только и ждет удобного случая, чтоб воткнуть тебе нож под лопатку?

Я прикинул, а не стоит ли мне сейчас снова крепко обнять Конфетку, ткнуться губами в точеную смуглую шейку, прикусить мочку аккуратного уха с маленькой золотой сережкой в виде сердечка. Так, чтоб Свету опять тряхануло, словно от легкого электрического разряда; так, чтобы она еще раз прошептала: «Ну и… зачем… ты это… Дени-и-ис…»; так, чтобы прервать этот непростой для меня – да и, пожалуй что, для нее – разговор.

«Почему именно перед ней я должен исповедоваться, и кто она вообще такая, чтобы я вдруг выделил ее из числа остальных?» – на этот вопрос я никогда бы не смог отыскать ответа. Хотя в том, что «никогда бы не смог», возможно, и заключался ответ. Передо мной была девушка, не подпадающая ни под один из знакомых стандартов, по которым я привык сортировать своих друзей и знакомых; девушка-загадка, которую я никак не мог разгадать и, более того, точно знал, что не смогу разгадать вообще. А это, будто соринка в глазу, словно небольшая заноза, которую никак не извлечь из-под кожи, вызывало если не боль, то назойливое неудобство, основательно поганящее жизнь, отвлекающее от других, казалось бы более насущных, проблем.

«И все же, что из себя представляет эта Конфетка? И что у нее есть за крючок, на который она так ловко подцепила меня? И существует ли вообще в реальности подобный крючок, или я, мнительный психопат, его просто придумал?» – мысленно пожал я плечами и решил, что все же не буду сейчас обнимать Свету за хрупкие плечики, покусывать за мочку уха с сережкой в виде сердечка. Не напороться бы ни с того, ни с сего на решительный и совсем неуместный отпор. Уж лучше выждать немного.

– Пойду прилягу. Быть может, удастся заснуть на пару часов, – доложил Конфетке. – Потом припрутся Комаль, Катерина, Гроб и Ворсистый. Пощемить уже не дадут. А мне сегодня еще всю ночь торчать за рулем… Присоединяйся, как домоешь посуду. Если, конечно, захочешь. Я буду рад. – И уже почти было вышел из кухни, как словно на бетонную стену, наткнулся на строгое:

– Погоди!

Я обернулся.

– Ты разве ночью куда-то собрался?

Я так и не смог разобраться, чего же больше присутствовало сейчас в интонации, которой был задан этот вопрос. Разочарования? Злобы? Обиды?

– Завтра утром меня ждут в Твери.

– Ах, значит, в Твери? – Разочарование и обиду у нее в голосе значительно перевешивали злобные нотки. – Зашибись! Спасибо, что хоть счел возможным поставить меня об этом в известность. Ну и когда ж ты пришел к такому решению – ехать сегодня вечером в Тверь? Только что? – Света картинно скрестила на груди руки в красных резиновых перчатках. – Когда наконец определил для себя, что поквитаться со своей бывшей женушкой и брательником гораздо важнее, чем посвятить несколько жалких ночных часов мне? Между прочим, быть может, самых важных часов для меня во всей моей корявой судьбе. Тех часов, которые я так ждала долгие годы! Тех часов, которые, как я мечтала, наивная, возьмут и поставят на ноги всю мою жизнь… И что за дурка! – Конфетка с горечью ухмыльнулась. – Так и не сумела привыкнуть к тому, что все вокруг состоит из обломов.

– Свет, – набрался решимости разинуть рот я. – То, что я должен быть в Твери завтра, было решено уже рано утром. Когда ты еще спала, мне звонил Дачник. У них все готово. Они знают адрес, по которому сейчас находятся Ангелина и Леонид. Ждут только меня, чтобы начинать представление.

– «Представление», – передразнила Конфетка. – Не пойму одного, господин режиссер. Что, так трудно было сразу сказать, что собрался сегодня сваливать в Тверь и этот вопрос уже решен для тебя окончательно? И не пудрить мне, дуре, мозги. Не выслушивать снисходительно, как я, идиотка, вслух мечтаю о том, что, быть может, впервые за всю свою жизнь останусь на ночь у человека, в которого искренне, по-настоящему влюблена. Которому готова отдать всю себя без остатка. Которого столько ждала и вот… вообразила, что наконец дождалась. – Конфетка широко улыбнулась, выставив напоказ ровный ряд крепких белых зубов. – Совсем забыв о том, что на роду мне, замарашке, написано лишь получать удары и справа и слева, и сзади и спереди, ибо где-то хранится обгорелый пергамент, на котором слезами и кровью прописан мой фатум на долгие годы вперед. И в нем ничего изменить невозможно. Наверное, когда я еще была маленькой, какая-то злая волшебница навела на меня порчу.

Я сделал пару шагов к Конфетке, но она решительно выставила вперед левую руку. И я, будто в далеком детстве играя в «Море волнуется раз…», замер на полушаге. И произнес, стараясь приправить свой голос максимальными дозами искренности. И добавить к ним несколько ноток беспечности:

– Света, тебе случайно не кажется, что мы стоим друг друга? Что у тебя потихонечку едет крыша, как у меня? Только у каждого в своем направлении… Что за чушь ты несешь?..

Она молчала, не сводя с меня глаз.

– Знаешь, я ведь вернусь из Твери уже дня через два. И поверь, мне просто безумно приятно, что теперь предстоит возвращаться не в пустую квартиру, не к старухе с разбитым корытом, а к прелестной девчонке, которая, я это знаю наверняка, будет ждать меня все это время; которой, я в это искренне верю, я очень нужен… Ты ведь будешь ждать меня, Света?

– Да, – еле слышно прошептала она.

– Это правда?

– Да.

– А ведь ты мне очень нравишься, милая. Я, кажется, просто взял да влюбился в тебя. Ты веришь мне?

– Нет. – И, даже не пробуя как-то обосновать свой категоричный ответ, она взяла и увела разговор чуть-чуть в сторону: – Денис, а мне можно поехать с тобой?

Как мне хотелось ответить, что можно! Но Конфетка, как ни крути, ни с одной стороны не вписывалась в четкий сценарий ответки, который был разработан мною еще накануне и в полной мере одобрен «исполнительным директором представления» Дачником. И поэтому мне пришлось ответить:

– Нельзя. Ты пойми меня правильно.

– Я понимаю, – только и вздохнула Света.

– Два дня. Только два дня, Конфетка. А если вдруг что-то меня там задержит, я обязательно позвоню. По этому телефону. Идет? Ведь ты поживешь у меня, пока я не вернусь?.. Вернее, что я болтаю? – Я пальцами легонько шлепнул себя по лбу. – Почему только пока не вернусь? Ты переедешь ко мне насовсем. Мы сегодня же сходим к консьержу и оформим на тебя пропуск в парадную. Лады?

В ответ она только молча пожала плечами. А потом задала совершенно сторонний вопрос:

– Ты ведь их завтра замочишь, Ангелину и брата?

– Да, замочу. Может быть, завтра. А может быть, дам прожить еще один день.

– И уверен, что не спалишься, Денис?

– Уверен, – кивнул я в ответ.

– И все-таки осторожнее. Я буду за тебя беспокоиться. Позвони, когда все будет нормально. И скорей возвращайся. – Конфетка крепко приникла ко мне, коснулась мягкими горячими губками моего подбородка. – А сейчас иди к себе в спальню. Тебе действительно надо поспать перед дальней дорогой. А я тебя навешу. Когда отдраю этот проклятый поднос.

Но Света в тот день так и не пришла в мою спальню. А может, все-таки приходила? Мне так и не доведется этого узнать никогда, потому что стоило в тот удачный, насыщенный терками и разборками день доползти до кровати, как я тут же свалился прямо поверх одеяла. И безмятежно и крепко продрых три часа, пока не был разбужен Комалем, который настойчиво тряс меня за плечо и недовольно брюзжал:

– Командир, ну чего за туфта? Ты вызывал нас сюда лишь затем, чтобы мы оберегали твой сон? Или есть дела поважнее? Так давай тогда их перетрем. А то, если честно, уже запарились ждать.

– Извини, Комаль. Что же вы сразу не разбудили, как только пришли?

– Да ладно! Ништяк!

– А о чем потереть, не волнуйся, найдется. Геморрои действительно есть. – Я спустил ноги с кровати и провел ладонями по вискам, словно смахивая остатки дремы у себя с головы. – Такие сочные геморрои, что, обещаю, будет совсем не до сна. Так что готовься.

– Всегда готов, командир, – блеснул Комаль своей ослепительной белозубой улыбкой и недвусмысленно постучал кувалдочкой-кулаком по раскрытой ладони.

Глава 7 «АРГЕНТИНА – ЯМАЙКА 2:0»

– Подожди в машине. Я быстро. Туда и обратно. – Эл вылез из серенькой Лехиной «ауди» и пошел к знакомому подъезду, где накануне устанавливал в распределительном телефонном щите подслушивающее устройство. И, конечно же, увлеченный преследованием Ангелины и Леонида, забыл его снять. А ведь жалко «жучка». Вот и пришлось сегодня припрягать Леху Взрывника съездить в квартиру жертв. Туда и обратно – каких-то несколько троллейбусных остановок. Всего ничего. Всего полчаса…

Взрывник увязался в подъезд следом за ним.

– Чего тебе там? – непонимающе пожал плечами Эл. – Не видел парадняков?

– Просто размяться. – Леха сунул в рот пластик жвачки, протянул пачку Электронику, но тот отрицательно покачал головой. – Заодно посмотрю, куда ты пихаешь свои хитрые штучки.

– Один черт, ни хрена не поймешь, – усмехнулся Эл. – Так же как я не понимаю в твоих тротилах и гексогенах. Проходи. – Он пропустил Леху вперед. – Спускайся в подвал.

– Что, в сам подвал? – Взрывник, почувствовав, что он рискует выпачкать ноги, уже передумал смотреть, куда «пихают хитрые штучки».

Но Эл решительно подтолкнул его в спину.

– Нет, рядом. Пошли-и-и. Испугался, – ехидно произнес он. – Раз уж поперся, поможешь. Не волнуйся, здесь сухо.

В подвал действительно лезть не пришлось. Распределительный щит располагался в коротком пролете лестницы, так что спуститься надо было всего на десяток ступенек. Электроник ловко размотал провод, которым была прикручена дверца щитка, распахнул ее, буркнув:

– Посвети. Есть зажигалка?

И Леха достал из кармана пижонскую «Живанши». Но щелкнуть ей он так и не успел.

Наверху послышались быстрые шаги. Кто-то спускался по лестнице. А вступать в бессмысленные пререкания с жильцами в их планы не входило. Эл прикрыл дверцу щитка. Взрывник, состроив безразличную физиономию, замер.

Шаги приближались.

Отвратная штука жизнь подкинула очередной мерзкий сюрпризец. Последний сюрпризец.

То, что он и правда последний, Электроник понял сразу, как только увидел здоровенного типа, который, как чертик из табакерки, возник буквально в пяти метрах от них. Чуть выше – всего в каких-то десяти ступеньках… А рядом с ним нарисовался еще один боевик в камуфляже и черной шапочке с прорезями для глаз. И еще один… Трое. У двоих в руках по пистолету. У третьего – того, что объявился на обзоре первым, – маленький автомат.

«Штатовский "Ингрем", – машинально отметил про себя Эл. – А значит, эти быки не из мусарни. Хопинские охраннички. Кто же еще? Кто-то самый умный в их кодле предположил, что телефон этой, будь она проклята, Ангелины, в тот момент, когда ей звонил Знахарь, мог быть на прослушке. Проверили щит, и все оказалось действительно так – в щитке был "жучок". А потом ребяткам оставалось только дождаться дурака Электроника, который, пожадничав, сам влез в ловушку из-за дешевой электронной безделушки. Что ж, скупой платит дважды. И чего теперь дальше?»

– Рожей к стене! Опереться руками! – коротко объяснил один из боевиков, качнув стволом «Ингрема».

«Сначала обыщут, – предположил Эл, – потом для острастки двинут разок по почкам, нацепят наручники и загрузят в машину. Отвезут в какое-нибудь тихое место и начнут задавать вопросы. Отвечай на них, не отвечай – ровным счетом ничего не выгадаешь. Все равно умирать. И остался единственный выбор – сделать так, чтобы тебя шлепнули сразу, или подохнуть в мучениях. Первый вариант лучше».

Похоже, что Леха Взрывник все рассчитал точно так же. И в тот момент, когда детина с «Ингремом» еще раз прорычал: «Руки на стену!», он, на лету доставая из-за пазухи пистолет, резко кинулся в сторону – туда, где в небольшом тамбуре около запертой подвальной двери оставалась хоть небольшая надежда не сразу угодить под автоматную очередь. Совсем ничтожная надежда, которой так и не суждено было сбыться. «Ингрем» с глушителем почти бесшумно квакнул, и несколько пуль, пробив Лехе грудь, отбросили его тело к стене. Он умер сразу, даже не успев снять свой ТТ с предохранителя. А буквально через секунду короткая очередь скосила и Электроника. Одна из пуль впилась ему в горло, и последнее, о чем он подумал в жизни, это о том, что из-за хлынувшей крови никак не удается вдохнуть. И о том, как же сильно жжет в животе.

– Ну и какого же черта ты их помочил, – недовольно пробурчал один из хопинских боевиков. Тот, что был в камуфляже. – Оставил бы одного.

– У него был пистолет.

– А у второго? Ладно, пес с ними. Иди проверь, нужны ли контрольки. Хотя хрен они там нужны, – хмыкнул бык, стягивая с лица черную шапочку. – И, мужики, быстро в машину. Валим отсюда. Чтобы без неприятностей. – И добавил, пряча свою «беретту» в наплечную кобуру: – Ну, господа бандиты. Два – ноль в нашу пользу. Итак, счет открыт. – Он широко улыбнулся и хмыкнул себе под нос: – И что вы на это скажете.

* * *

О том, что в нашем поединке против команды Хопина счет открыт и мы проигрываем уже два очка, мне еще предстояло узнать. И сделать все для того, чтобы к финалу мы вели со значительным преимуществом.

Но пока я, не ведая ни о чем, безмятежно собирался в Тверскую область за Ангелиной и Леонидом. Там меня ждала легонькая разминка. Перед решающей схваткой.

Все было еще впереди.

Глава 8 «СЛАДКАЯ ПАРОЧКА»

Если не брать в расчет небольших разногласий, не имевших затяжного характера, и, наоборот, затяжного моросящего дождика, занесенного в центральную часть России очередным осенним циклоном, тот день показался ей одним из самых счастливых дней за последние годы.

До обеда Ангелина и Леонид провалялись в благоухающей сеном постели. Он отсыпался после бессонной ночи, а она с головой погрузилась в потрепанный, пахнущий плесенью детектив Иоанны Хмелевской, который случайно выудила из-под кровати и который каким-то чудом в этом доме не пошел на растопку. Когда неказистые деревенские ходики с одной ржавой гирькой – для увеличения веса к ней были привязаны старые ножницы – показали ровно два часа дня, в дверь нерешительно поскреблись, и в комнату заглянула хозяйка, сгорбленная годами и покрытая миллионом глубоких морщин баба Маруся. Разглядела, что Ангелина не спит, радостно чмокнула беззубым ртом и засюсюкала, зашептала:

– О-ой-ой, а ты никак и проснулась уж, внуча. Ну вот и славно. И ладныть. И хорошо. А то ить негоже, как щас отоспитеся. А ночью чего? Колобродить? Аль книжку читать? – Она резво посеменила к голландке и задвинула вьюшку, про которую и Ангелина, и Леонид совершенно забыли. Еще раз повторила: – Негоже. Эдак-то всюю комнату выстудить можно. – И поспешила на выход. Но уже на пороге обернулась и снова зашептала скороговоркой: – Подымайси, подымайси, внуча, давай. И сваво подымай. Кажи ему, ночью доспит. А у меня эвон щас в печке борщик горяченький. Да картохи тока-тока поспели. С груздечиками солеными. Вкусныть! Давай, давай, внученька, подымай сваво мужика, идите обедать.

И дверь, мерзко скрипнув давно не знавшими смазки петлями, медленно затворилась за выскользнувшей в сени старухой.

Ангелина отложила в сторону книжку и нерешительно потыкала мужа в мягкий бок кулачком. Леонид, и не думая просыпаться, понес какую-то околесицу, попробовал, как от назойливой мухи, отмахнуться от супруги, но Ангелина, и не думая отступать, еще раз – уже ощутимее – шлепнула мужа по ягодице, заметно округлившейся за последние годы, после чего запустила руку ему под резинку трусов и начала отогревать замерзшие пальцы о теплый, но вялый и совершенно безжизненный член.

– Какого хрена! Че те неймется? – недовольно пробурчал Леонид, но все-таки развернулся на спину так, чтобы жене было удобнее. – Ласта, как у моржихи. Чего ледяная такая?

«А того, – подумала Ангелина, – что забыли закрыть на голландке заслонку, и теперь в комнате, наверное, не теплее, чем на дворе». Несмотря на то что на ней кроме футболки был легкий шерстяной свитерок, все равно хотелось укутаться в одеяло до самого носа и поплотнее прижаться к горячему, словно печка, супругу. Удивительно то, что он, одетый лишь в майку и трусики, совершенно не мерз и преспокойно дремал, наслаждаясь сексуальным массажем и сдвинув у себя с груди одеяло чуть не до самого живота.

– Слышал, кто к нам сейчас заходил? – Ангелина отметила с удовольствием, как член начал стремительно увеличиваться в размерах, обретая у нее под ладонью должную твердость и рабочие очертания.

– Не слышал я ничего. Спал. Кто заходил?

– Бабка Маруся, – хмыкнула Ангелина и ловко спустила мужу трусы до колен. – Напрягала меня, чтобы мы подымались, а то не будем спать ночью. И вообще, у нее стынет картошка с грибами и борщ.

– Ничего, подогреет.

Судя по голосу, Леонид уже полностью отошел ото сна, но продолжал валяться бревном, блаженно зажмурив глаза и, кажется, даже не помышляя о том, чтоб как-то в ответ приласкать жену. Если бы не его окончательно отвердевший член, можно было бы посчитать, что все усилия Ангелины пошли прахом.

– Ленчик, мы пойдем кушать? Будем вставать?

– Не знаю, – капризно скривил тонкие губы ее супруг. – Вставай, если хочешь.

– Я не хочу… Я другого хочу. Ты же знаешь. А, Ленчик? Погладь меня… – Ангелина еще теснее приникла к мужу, закинула правую ногу ему на бедро. – Мы с тобой не были вместе больше недели. А за весь месяц только четыре раза.

– Да ты никак любительница статистики? – удивленно приоткрыл один глаз Леонид. – Вот уж никогда в не подумал!

– Какая статистика? – горько усмехнулась его жена. – Просто в последнее время мне здорово надоело удовлетворять саму себя, Лень. Я уже даже думаю, а не завести ли любовника.

– Заводи, – совсем без какой-либо интонации произнес Леонид.

– И тебе что, все равно? – просто окаменела от подобного безразличия Ангелина. Кончики пальцев ее правой руки автоматически продолжали нежно поглаживать поросшую мягкими волосками мошонку супруга. – Вот так известие! Да это будет почище того, что твой брат еще жив и торчит где-то в Питере, мечтая свести с нами счеты… Послушай, – она приподнялась на локте, и ее светлые волосы, свесившись вниз, коснулись лица Леонида, – ты можешь мне объяснить, что у нас происходит последнее время? Наш брак распадается? Я тебе надоела? Ты собрался уйти от меня? А? Ну, ответь же мне, Ленчик. Ле-о-ончик! Ответь же мне! Правду!

«Бы-ы-ылин! Что же за дура набитая? – раздраженно прошипел про себя Леонид. – Какую такую сраную правду она мечтает услышать? Неужели сама до сих пор не доперла до того, что больше мне не нужна и пора убираться подальше. Да-да-да, именно так – убираться самой куда только заблагорассудится. Хоть к мамаше, хоть к любовнику, хоть к талибам в Афган. И даже не раскатывать губешку на то, что получится присосаться после развода к квартире. Или к машине. Или к даче в Лисьем Носу. Да он, кровный родственник Константина, имеет на все это в десятки раз больше прав, чем какая-то продажная шлюшка. И пусть эта тварь даже не держит в своей безмозглой башке и мысли о том, что ей можно будет покачать права на какую-то долю имущества. Нельзя! Куда ей, глупой и немощной, без должных связей и опыта выживания в дремучей каменной сельве российского мегаполиса, без денег и без умения плести интриги или строить козни своим конкурентам, скалить белые зубки и пищать о своих жалких претензиях. Ее просто сживут со свету. Или вывезут в Турцию ублажать благоверных в одном из дешевых притонов.

Так что готовься, милая Линочка, к увлекательной зарубежной поездке, в которой, наконец, сможешь удовлетворить свою безразмерную похоть, – довольно подумал Леонид и, сладко, аж до хруста в суставах потянувшись всем телом, обнял жену за хрупкие плечики и привлек ее, худенькую и почти невесомую, к себе так, что она оказалась сверху, и ей, чтобы не вывихнуть руку, пришлось выпустить его напряженный, словно изваянный из гипса или мрамора пенис. – А при особом старании и доле везения научишься даже ставиться эфедроном – по вене – или герычем – по капилляру. Вот только потерпи еще, пока мусора не отловят твоего бывшего мужа.

Да, именно так: придется еще потерпеть. Прежде, чем Константин не подохнет или не будет отправлен этапом обратно на север, заводить разговор о разводе не следует. И вообще, не стоит выносить на поверхность то, что его отношение к ней давно изменилось. Давать Ангелине поводы для каких-нибудь подозрений нельзя. А потому… – Леонид обреченно вздохнул и, погладив жену по спине, лизнул ее в губы. – А потому недельку-другую еще предстоит терпеть с собой рядом эту квашню, разыгрывать из себя влюбленного придурка-супруга и безропотно потакать всем ее похотям. К примеру, сейчас придется оттрахать эту буренку. – Леонид еще раз тяжко вздохнул. – Хочешь не хочешь, придется. Чтобы угомонилась хоть на какое-то время».

Он запустил руки ей под трусы и помял круглую бархатистую попку. Опять лизнул жену в губы, и она поспешила выставить навстречу свой розовый язычок. И томно выдохнула:

– Ленчик, любимый. Ты не ответил. Так что происходит? Ты меня больше не любишь? Семья распадается? И тебе правда было бы все равно, если бы я завела кого-то на стороне?

– Я бы тебе завел, – обезоруживающе улыбнулся Леонид, не оставляя в душе Ангелины никаких, даже смутных сомнений насчет своей искренности. – Так бы завел, что запомнила бы на всю жизнь! Вынул бы из джинсов ремень и… – Он рассмеялся и, перевернув жену на спину, начал стягивать у нее с бедер трусы. – И вообще, что за дурацкими вопросами ты меня сейчас доставала? С чего тебе взбрело в голову, что наш брак распадается? Что ты мне не нужна? Что я собрался куда-то от тебя уходить? Дурочка мнительная. От безделья выдумываешь всякую дребедень. И откуда же, кисонька, у тебя столько фантазии?

Ангелина не отвечала. Лежала молча, если не брать в расчет тех томных стенаний, которые она, не скупясь, добавляла к своему участившемуся, сбивчивому дыханию. Глаза плотно зажмурены, ноги раздвинуты, нижняя, чуть потрескавшаяся в последние дни губа прикушена белыми, маленькими и ровными, будто у мышки, зубами.

Единственной осмысленной фразой, которую она смогла выдавить из себя, была:

– Но я же замерзну, – когда Леонид начал снимать с нее свитер.

– Ничего, я согрею, – как можно нежнее проворковал ее муж и обхватил губами большой темно-вишневый сосок.

А потом, как это обычно бывало всегда, наступило полнейшее забвение. Ангелина не помнила совершенно ничего из того, как ее ласкал Леонид. И как она ласкала его. И ласкала ли вообще или просто извивалась под ним, не в силах сбросить с себя оковы безмерной, не имевшей никаких осмысленных границ страсти.

Страсть захватила в плен все ее тело, весь ее разум. Она оглохла. Она ослепла. Все чувства, все ощущения, все-все источники импульсов, поступающих в мозг, сосредоточились сейчас у нее между ног – и может, чуть выше…

Это было некое подобие сладостной комы. Это было сродни затмевающему действительность наркотическому бреду. Это было то состояние, в котором она охотно бы согласилась остаться навечно. Эх, если бы только такое и в самом деле было возможно!

Но на то Леонид и был Леонидом, что никогда не мог заставить себя хотя бы чуть-чуть потрудиться во благо любимой жены. Всего только раз – один-единственный разик! – растянуть для нее удовольствие немного подольше, чем это бывало обычно. Да просто ради спортивного интереса попробовать довести ее до той точки кипения, когда она бы сама запросила пощады! Но, увы, ее муж был полностью чужд каких бы то ни было сексуальных амбиций и не метил на роль полового гиганта. В результате последние годы долгоиграющий секс в воображении Ангелины неизменно ассоциировался с понятием «несбыточные мечты». Леонид в идеале был способен только на то, чтобы секунд пятьдесят однообразно и сонно потыкать жене между ног своим инструментом, после чего на мгновение замирал, вздрагивал всем покрытым испариной телом, иногда позволял себе издать легкий стон. И отваливал в сторону. Опустошенный и в то же время пресыщенный. Настолько далекий от мысли о том, чтобы хотя бы поцеловать еще не вышедшую из сладострастной дремоты жену, насколько далек бывает арабский имам от желания позавтракать бужениной…

– И все? – Она открыла глаза.

– Тебе разве мало? – Муж уже сидел на краю кровати и натягивал джинсы. Ходики с гирькой и ножницами показывали без двадцати минут три. В сенях кто-то гремел пустыми ведрами. – Впрочем, тебе всегда мало. – Леонид подошел к небольшому окошку и отодвинул в сторону цветастую занавеску. – На улице дождь, – равнодушно констатировал он. – Все равно пойдем погуляем. У тебя ведь есть зонтик?

Ангелина кивнула в ответ и, поежившись от пронизавшего ее холода, торопливо натянула футболку и свитер.

– И как ты не мерзнешь? – щелкнула зубами она, наблюдая за разгуливающим по комнатке в одних джинсах и майке супругом. – Б-р-р! Побежали скорее на кухню. Там тепло. Там натоплена печка. Там борщ. И «картохи» с «груздочиками». О-о-о! Б-р-р-р-р!!! И чего же я, дура, забыла задвинуть заслонку…

Пытка холодом продолжалась еще десять минут, пока Ангелина умывалась ледяной водой из обычного деревенского рукомойника. Потом она отогревалась у большой русской печки, размалеванной колокольчиками, ромашками и «райскими птичками», представлявшими из себя некую смесь из павлина, жирафы и птеродактиля. Потом она жадно хлебала обжигающий небо борщ, даже толком не чувствуя вкуса. Главное то, что он был горячим. Так же, как и картошка в мундире. И чай из попыхивающего ароматным дымком самовара. С ватрушками и слоеными булочками, которые баба Маруся успела настряпать в печке буквально за считанные часы, пока они с Леонидом валялись в постели.

– Ну и чего дале-то делать надумали? – поинтересовалась хозяйка, когда отяжелевшая от сытной еды Ангелина выползла из-за стола и с трудом перебралась на диван. – Телевизор бы можно включить, да тока худо он кажет в такую погоду. Как ведро на улице, так кажет, а сичас… – Старуха безнадежно махнула корявой, как ветка, рукой.

– А мы, баб Марусь, пойдем погуляем. – Ангелина нежно приникла к севшему рядом с ней на диван Леониду, и он крепко обнял ее за плечо. И даже – неслыханное в последнее время событие! – ткнулся губами ей в светленькую макушку. Припомнить, когда нечто подобное случалось в последний раз, не представлялось возможным ввиду давности срока. «Ишь ты! Прогресс! – подумала Ангелина. – Никак на муженька целебно воздействует здешний воздух? Надо бы почаще выбираться в деревню. И тогда, глядишь, между нами все будет гладко и сладко. Как в первые дни после свадьбы…»

– Куцы же гулять под дождем? – покачала головой баба Маруся. – Намокнете.

– А мы под зонтом. – Ангелина потерлась виском о поросший щетиной подбородок супруга.

– Ну-у-у! Что там ваш зонт? Не помощник. Сапоги-то хоть есть?

– Нет.

– Так ведь и знала, – торжествующе ухмыльнулась старуха. – Ох-хо-хо… Навроде и взрослые, а как приглядисси, все дети малые. Это же надо: ехать осенью на село без сапог. Може, вы думали, что тута асфальты для вас проложили? Не-е-ет, мои милые, и не надейтеся. Лужи здесь тока. И грязь по колено… Пойдем-кась со мной. – Хозяйка поманила за собой Леонида, и тот послушно вскочил с дивана. – Поднимисси щас на чердак. Там и плащи должны быть, и болотники дедовы. Ежели на тебя, конечно, налезут. А на девку твою еще с лета от Нинки сапожки оставши. Таки красненьки. На-а-айдешь. У самой лесенки должны лежать, недалече… Ох-хо-хо, детки, детки. Одне с вами бедки…

Уже меньше чем через час и Ангелина, и Леонид были экипированы не хуже местного пастуха – дурачка дяди Вани Данилова. На ней – резиновые сапожки, пришедшиеся как раз впору, тесные старые джинсики – тоже Нинкины, как объяснила хозяйка, – и немного великоватая болониевая куртка, у которой пришлось подвернуть рукава. На нем – почти ненадеванные болотные сапоги и длинная, до земли, дождевая накидка. В дополнение к ней Леонид откопал на чердаке выцветшую драную шляпу с обвисшими полями и в ней весьма смахивал то ли на конокрада-цыгана, то ли на пропившегося бродягу из американского вестерна.

Короче, когда они, такие «нарядные» (вдобавок еще и под цветастым японским зонтом), шествовали под ручку через поселок, то никак не могли не привлекать к себе повышенного внимания мающегося от скуки местного населения. Зачуханные доярки и безработные трактористы, расхлябанные нимфетки и их подвыпившие ухажеры, старушки в теплых платочках и старички с потухшими «беломоринами» в зубах – все провожали их долгими любопытными взглядами и перешептывались между собой, безуспешно пытаясь найти ответ на вопрос: «И что за напасть пригнала этих двоих городских в их глухомань на зиму глядя?»

Даже Леонид с Ангелиной были совершенно уверены в том, что им наконец удалось оторваться от свихнувшегося Константина, и теперь можно расслабиться, отдохнуть от головняков в тихом омуте российской глубинки.

Ах ты ж, сермяжная благодать российской деревни… Ах ты ж, неведомая натура русского человека, неискоренимого оптимиста, не заглядывающего вперед дальше вечера текущего дня и не желающего креститься до тех пор, пока над башкой не бабахнет оглушительный гром.

Еще было время перестраховаться и запутать следы окончательно. Но гораздо проще было зажмурить глаза, заткнуть поплотнее уши и убедить себя в том, что все неприятности уже позади.

Остается только беззаботно убивать время на полном пансионе у хлебосольной бабы Маруси. Париться в баньке. Дышать свежим воздухом. Укреплять здоровье парным молочком. И лишь иногда спускаться из этого рая на землю за тем, чтобы с почты дозвониться до Хопина и спросить: «Как там дела, Аркадий Андреевич? Не изловили еще этого… уголовничка?» И наконец когда-нибудь услышать долгожданный ответ: «Все нормально, ребята. Поймали (лучший вариант – пристрелили) вашего мстителя. Можете возвращаться домой».

– …и тогда вернемся домой отдохнувшими, подзаряженными энергией, очистившими легкие от проклятого смога. А то ведь это не дело – уже больше трех лет никуда не высовывать носа из Питера. Даже дачу в Лисьем Носу распотрошили… А ведь знаешь, – Ангелина как можно теснее прижалась к супругу, – правильно говорят, что во всем всегда можно найти и положительные черты. Вот мы, например. Не было бы счастья, да несчастье, как говорится, помогло; не согнал бы нас твой брательник с насиженного местечка, так неизвестно еще, когда бы сами собрались проветриться где-нибудь на природе. А теперь… оглядись только, хорошо-то как, Ленчик! Даже дым из труб здесь пахнет иначе, чем в городе. И почти нет народа. Кстати, раньше, когда я отдыхала здесь летом, эта улица к вечеру, особенно если была хорошая погода, всегда бывала забита людьми. В основном, дачниками. Они сбивались в небольшие компании и бродили из одного конца поселка в другой. Бренчали на гитарах, горланили песни, иногда отправлялись на Шошу купаться. Вокруг крутились местные парни на дешевеньких мотоциклах, приставали к девчонкам, стреляли курить, наскребали на бутыль самогона. Потом к клубу подтягивалась молодежь из Соматова, Коноплева, Татарок, других деревень. Без интереса, просто затем, чтобы убить время, смотрели какой-нибудь нудный совдеповский фильм – как сейчас помню, билет стоил десять копеек. Потом, если кто-нибудь приносил магнитофон, устраивали танцы. А после них отправлялись в бор на костер. Или разбредались парочками по сеновалам. – Ангелина вздохнула. – Вот только я ни разу не бывала на этом костре. И никогда не ходила вечером в клуб.

– Что, – усмехнулся Леонид, – вместо костра или клуба боялась тоже угодить на какой-нибудь сеновал?

– Нет. Как раз на это мне было глубоко наплевать. Но этого панически боялись мои мамаша и бабушка. Они почему-то были уверены в том, что я только и жду удобного момента, чтобы свернуть с праведного пути и погрязнуть в разврате. Был у них такой один на двоих общий пунктик… Даже не пунктик, а помешательство. Хотя я не подала им ни единого повода, чтобы подозревать меня в чем-нибудь нехорошем. Впрочем, было бы только желание, а повод найдется всегда. Как-то раз произошел такой случай: мы в деревне купались на Шоше с подружками. Пришли знакомые парни, присоединились к нам. Целой компанией мы валялись на пляже, резались в карты, прыгали в воду. И тут на берегу возникла моя мамаша… О Господи, Ленчик! Какой был скандал! В чем она только меня не обвиняла! Можешь представить себе, – звонко рассмеялась Ангелина, – какая развратница! Купалась в речке рядом с мальчишками! Кошмар! Мамаша тогда выволокла меня на берег за волосы. А пока я одевалась, нарвала крапивы и всю дорогу до дома хлестала меня по голым ногам. Так и гнала через поселок. У всех на виду. Представляешь, позорище!

Леонид расхохотался.

– Я бы на твоем месте послал мамашу подальше. А потом учинил бы какой-нибудь акт неповиновения. Короче, шизанутые мамочка с бабушкой получили бы достойный отпор.

– Тебе проще, – вздохнула Ангелина. – Ты как-никак мужчина. А чего можно ждать от пятнадцатилетней маменькиной дочки? Впрочем, мамаше я тогда все-таки отомстила. В общем, неделю мне пришлось отсидеть под домашним арестом. Потом я все-таки получила свободу. Как обычно – до девяти вечера. Но использовала ее по полной программе. Здесь в деревне отдыхал один паренек из Москвы, Олег. Я ему нравилась. И вот в первый же день, как вышла из-под ареста, я предложила ему пойти погулять в березовой роще – мы сейчас туда сходим. Когда мы с Олегом добрались до рощи, я ему сказала: «Милый Олежа. Вот она я. Стою перед тобой вся твоя, готовая на все. Раздевай меня и делай, что пожелаешь. Я хочу, чтобы первым у меня был ты».

– И как он? Не отказал?

– И не подумал. Все оформил по полной программе… А как же мне тогда было стыдно, когда он меня раздевал! И как было страшно! И больно, когда… ну, сам понимаешь. Зато потом мне стало так хорошо, как еще никогда не было в жизни. Я просто таяла у него в объятиях. Я мечтала лишь об одном: чтобы это никогда не кончалось. Потом, наверное, еще целый месяц, пока я не уехала в Питер, мы это проделывали почти каждый день.

– Интересные вещи порой узнаешь от любимой жены, – покачал головой Леонид. – А ведь раньше про это ты мне никогда не рассказывала.

– А ведь раньше ты меня про это ни разу не спрашивал, – парировала Ангелина. – Спросил бы – так рассказала бы. Но только и сама лезть к тебе с такими рассказами как-то не собиралась. Чего навязываться-то?

Они наконец достигли окраины Нестерова, где начинался асфальт. Основательно искореженный гусеничными тракторами и разбитый грузовиками, но куда более проходимый, чем поселковая улица.

– А ведь если еще пару дней будет дождик, мы на «пассате» от твоей бабы Маруси до асфальта не доберемся, – заметил Леонид, щепкой счищая с подошв налипшую глину. – Сядем по самое брюхо посреди этого Нестерова и придется нанимать за бутьшь самогона местную службу спасения. На каком-нибудь тягаче.

– И наймем. Не разоримся. – Ангелина выбрала лужу почище и топталась в ней, безуспешно пытаясь привести свои грязные сапоги в более или менее божеский вид. И в конце концов безнадежно махнула рукой. – А-а-а, наплевать. Все равно перемажусь. Отчищусь, когда вернемся домой.

Не дотянув до березовой рощи метров пятидесяти, тропинка пропала, и Ангелина чуть сбавила шаг, стараясь не замочить о высокую пожухлую траву джинсы.

Ангелина развернулась и начала жадно целовать мужа в шею… в щеки… в нос… в губы. Он отвечал ей без особой охоты. Но хоть отвечал. Хоть не отталкивал, как это случалось порой.

– Ле-о-ончик, а давай прямо здесь.

– Тебе что, так неймется? Неудобно же. Холодно. Сыро.

– Зато необычно. Экзотика.

– Экзотика, – назидательным тоном произнес Леонид, – это на пляже, среди кокосовых пальм, под ласковым тропическим солнцем. Но никак не под осенним дождем. Среди российских березок.

– Ну Ле-о-ончик…

– Нет, не проси. А если хочешь чего-нибудь необычного, то дождись вечера, когда пойдем в баню.

– Точно?

– Да. Обещаю, – сказал Леонид, а про себя едко добавил: «Но лучше бы ты сходила бы в клуб и потешила там местных плейбоев. Этак алкашей десять – пятнадцать зараз конвейерным методом. Честное слово, я совсем бы не стал ревновать». Он отстранил от себя Ангелину и произнес на этот раз вслух: – Хорош об меня тереться, красавица. Пошли, покажешь мне речку. Глядишь, если здесь начну загибаться со скуки, съезжу куда-нибудь, где пахнет цивилизацией, куплю лодку, удочки, сетку и буду вас снабжать рыбой…

Ангелина остановилась и, обвив руками шею мужа, задумчиво посмотрела ему в глаза.

– Знаешь, Ленчик, меня до сих пор иногда мучает совесть, что я обошлась с Константином так жестоко.

– Жестоко? – процедил Леонид. Он ощутил, как непроизвольно напряглись все его мышцы. – А может, практично? Что ждало тебя впереди, останься ты с моим братцем? Затворничество в тесной «хрущевке» зимой и в гнилом доме в Лисьем Носу летом? Дефицитный семейный бюджет и несбыточные мечты о новеньком телевизоре? Потом у тебя родился бы ребенок. Бессонные ночи, обосранные пеленки, искусанная грудь. И никаких перспектив на то, что хотя бы раз в жизни удастся провести пару неделек где-нибудь на Канарах или курортах Пальмиры, немножко пожить для себя. Ты об этом мечтала? Или, может, втайне надеялась, что произойдет чудо, и Константин вдруг превратится в этакое светило мировой медицины? Будет загребать по двадцать штук баксов в месяц, подарит тебе «ламборджини» и жемчужное ожерелье, а сам будет постоянно пропадать на всяких там конференциях и симпозиумах, предоставляя тебе возможность от души поразвлечься с парочкой сексуальных гигантов, которые за небольшой гонорар будут просто стелиться у твоих ног?

– Ну чего ты болтаешь? – недовольно сморщила нос Ангелина. – Какие любовники? Какие жемчужные ожерелья? Какие Канары? Ты же отлично знаешь, насколько я к этому равнодушна… Кстати о птичках, – вдруг хитро улыбнулась она, – что-то я не припомню, чтобы и вы, дорогой мой супруг, хоть раз призадумались о том, чтоб подарить мне… ну, скажем, не «ламборджини», а хотя бы «Оку». Или свозить меня на Пальмиру. Или в Анталию. Три раза побывали в Чухне[47] – это я помню. И все?

Леонид с огромным трудом подавил в себе желание заехать этой ненасытной твари в торец. Он, видите ли, не купил ей машину, не подарил путевку в Ниццу или Монако! Ей мало!!! Мало того, что она, одетая и обутая, сытая и не обремененная ни единой заботой, целыми днями продавливает диван, пялится в телевизор или азартно воюет в «Diablo» или «Duke Nukem»[48]! Мало того, что ей, как другим русским бабам, не надо каждое утро давиться в битком набитом вагоне метро по пути на работу, а вечером с неподъемными сумками метаться по рынку в поисках каких-нибудь дешевых вонючих сарделек, чтобы было что приготовить на ужин голодному мужу! Мало того, что не надо экономить каждую копейку, чтобы суметь дотянуть до жалкой следующей зарплаты! Мало!!!

«Вот ведь сука! – Леонид покрепче обнял Ангелину и нежно коснулся губами ее щеки. – Через пару недель, когда будет улажен вопрос с Константином, я тебе предоставлю возможность поискать более щедрого спонсора. Вылетишь на свободу с таким оглушительным треском, о каком даже не смела мечтать. Будут там тебе и Анталии, и Пальмиры. Будет и ко-о-офе. Будет какава с чаем. Все будет, милая Линочка. Если, конечно, не передумаю и не изменю тебе приговор с изгнания в ссылку на смертную казнь. Сгинешь под толстым слоем песка и хвои где-нибудь в дремучих лесах Тверской области… А то ведь ишь как заговорила: "Меня до сих пор иногда мучает совесть, что я обошлась с ним так жестоко". Тварь! Вот так и связывайся с тупыми слюнявыми дурами, набитыми под завязку эмоциями и не имеющими в активе ни крохи здравого смысла».

– Лин, киска… – Леонид поцеловал жену в губки, и она ответила на его поцелуй. – Я понимаю, что у нас сейчас все далеко от того идеала, который ты выстроила в своих мечтах. Но ведь так редко все сразу падает Божьим даром с небес. Надо набраться терпения и ждать. Это тебе. А мне в дополнение к этому еще и крутиться, зарабатывать деньги, обретать необходимые связи. И я – ты это видишь – зарабатываю, обретаю, кручусь. И обещаю, что уже скоро – очень скоро, поверь – наступят времена, когда мы сможем позволить себе уехать на несколько месяцев отдыхать за границу. И достроим коттедж в Лисьем Носу. И ты заведешь себе шикарных подружек, с которыми целыми днями будешь резаться в бридж или болтаться по магазинам…

– Не нужны мне подружки. Не нужны заграницы, коттедж в Лисьем Носу, магазины и бридж. Ленчик, я хочу одного – чтобы ты всегда был рядом со мной. Чтобы уделял мне побольше внимания. Чтобы я не ощущала себя одинокой. А то ведь порой, когда сижу в пустой квартире и жду, когда ты вернешься домой… – Ангелина смешно сморщила носик, и Леониду в этот момент показалось, что жена сейчас разревется. Но нет. Она лишь теснее прижалась к нему. И прошептала: – Любимый, ты знаешь, я очень боюсь остаться одна. Я очень боюсь, что ты меня бросишь. И с ужасом иногда представляю себе, что однажды случится такое: сначала ты не придешь домой ночевать, а потом позвонишь мне и скажешь: «Пойми меня правильно, но так получилось. Я ухожу. У меня есть другая, и я люблю ее. А ты теперь можешь устраивать свою жизнь без меня. И с этого часа считай себя свободной от всех обязательств». Но ведь тогда я не проживу и недели. Я буду как слепой, оставшийся без поводыря. И мне останется просто лечь и покорно ждать смерти, проклиная себя за то, что четыре года назад ввязалась в эту историю с Эллой Смирницкой. Самое страшное, Ленчик, что последнее время мне все чаще и чаще кажется, что ты охладеваешь ко мне с каждым днем. Я вызываю у тебя раздражение… Ленчик, скажи мне, пожалуйста, что все это не так! Что я слишком мнительная и забиваю себе голову чепухой! Скажи, что я все просто придумала и ты меня по-прежнему любишь!

– Я тебя очень люблю, – чуть дрогнувшим голосом сказал он. Погладил жену по светловолосой головке. И, почти не раздумывая, вынес решение: «Сентиментальная тварь! Тупая овца, собравшаяся покорно ждать смерти! Так и получи эту смерть! Радуйся, дура! Хрен ты у меня после подобных признаний доберешься до Питера! Хрен получишь теперь хотя бы одну возможность зацепиться за жизнь, когда вышвырну тебя за порог! Ведь этак ты, сама себе подписав смертный приговор и решив, что терять уже нечего (все равно все потеряно), надумаешь хоть чуть-чуть успокоить свою ущербную совесть. И попрешься к мусорам исповедоваться: "Так, мол, и так. Слушайте, дорогие менты, правдивую историю о том, как и кем в 96-м была на самом деле завалена госпожа Эльвира Смирницкая. Расскажу вам сейчас как на духу все-все-все о своей роли в этом убийстве. А также о роли моего нынешнего супруга и еще нескольких человек. И о полной непричастности к этому преступлению моего бывшего мужа, по сфабрикованному обвинению отбывшего в местах лишения свободы больше четырех лет. Ну, подходите скорее, кому не терпится заработать еще одну звездочку на погоны". Что за этим последует, страшно подумать. Если у Живицкого, Мухи и Хопина еще будут какие-то шансы выбраться сухими из этого омута, то мне однозначно настанет пора сушить сухари… К дьяволу! Я не хочу! А потому, милая Линочка, прямо сейчас вношу коррективы в свои предыдущие планы. Все! Решено! Когда менты наконец изловят моего братца, я не буду тебя никуда прогонять. Я все сделаю проще. И обещаю, тебе будет совершенно не больно. Вот только надо бы съездить в Микулино и купить там лопату…» – Я и правда тебя очень люблю, – повторил он. – И прекрати забивать себе голову чепухой. Возможно, последнее время я просто устаю на работе и у меня не хватает силенок на то, чтобы уделять тебе побольше внимания. Ты же все это воспринимаешь неправильно. И раздуваешь из этого трагедию. Да к тому же еще из-за братца нервы на взводе что у тебя, что у меня. Вполне плодородная почва для того, чтобы на ней возрастали подобные мрачные мысли. Согласна?

– Да, Ленчик.

– Ты мне веришь, что все дурацкие страхи, набившиеся в эту головку, – Леонид еще раз коснулся губами светленькой макушки жены, – совершенно необоснованны? Их надо собрать в одну кучу и вымести вон поганой метлой. И продолжать жить спокойно. Так ты мне веришь?

– Я верю.

– И ничего мне не хочешь сказать?

– Я очень тебя люблю, дорогой. – Ангелина положила головку на плечо Леонида и шмыгнула носиком. – И очень рада, что ты развеял все мои страхи. И правда, последнее время нервы у меня на пределе. Мне надо отвлечься, развеяться, забыть обо всем нехорошем. Думать только на отвлеченные темы… Ведь ты мне поможешь в этом, любимый?

– Конечно.

«Скоро я помогу тебе не только в этом, уродина».

– Тогда пошли к речке. Быстрее. И так придется возвращаться назад в темноте. Все перемажемся в грязи, как поросята. Но ничего. Ведь сегодня вечером у нас будет баня. А в бане будет… Я, между прочим, не забыла, что кое-кто мне кое-что обещал. – «Какой же сегодня чудесный день. Несмотря на дождь. Главное то, что мы с Леней наконец объяснились. И я больше не буду жить, как на иголках, ожидая, что в наших с ним отношениях может случиться что-то ужасное. Не случится – теперь я в этом совершенно уверена. Теперь я спокойна. Теперь я счастлива. Как никогда…» – Спасибо, мой милый… – На ходу Ангелина изловчилась дотянуться губами до щеки мужа. – Спасибо за то, что разогнал все мои страхи. Так легко. И так быстро… Я очень-очень тебя люблю! И буду любить до самой смерти.

«В чем я не сомневаюсь, – усмехнулся он про себя, быстро шагая по узкой скользкой тропинке, окаймленной с обеих сторон густыми зарослями камыша и пожелтевшей осоки. – Разлюбить меня ты не успеешь. Идиотка, да если в ты знала, что до смерти осталось всего ничего…»

Глава 9 СУДЬБА ЧЕЛОВЕКА

Этот день был не столько самым удачным, но, пожалуй, и самым насыщенным за последнее время.

А впереди меня ждала не менее насыщенная ночка. Впрочем, не столько насыщенная, сколько тяжелая. За пять часов мне, сонному и уставшему, предстояло проехать по мокрой скользкой дороге полтысячи километров до Твери.

Как я ни дергался и как ни пытался подогнать ход событий, все равно отправиться в путь раньше полуночи не удалось. Правильно говорится, что благие намерения и реальность несовместимы. Так и на этот раз пришлось сидеть дома как на иголках, пока Гроб не смотался на хату, где держал в тайнике кое-какой «инвентарь», необходимый в его работе, и не прихватил оттуда одну небольшую вещицу.

Пустить ее в дело мы решили в самый последний момент на толковище, где обсуждались судьбы Живицкого и Мухи, но которое под конец неожиданно перетекло в другое, более злободневное и приоритетное русло. Буквально из ничего у Гроба и Комаля вдруг возникла идея, как можно попробовать добраться до Хопина буквально с наскока, не заморачиваясь ни на длительный сбор информации, ни на обустройство каких-либо подъездных путей к его неприступному логову. Не рискуя никем и ничем и не тратя на подготовку ни денег, ни времени. Казалось бы, совершенно бредовый, авантюрный до безумия план, но ведь очень часто именно самые авантюрные планы и осуществляются…

– Действительно бред, – в сомнении покачал я головой, выслушав до конца Гроба и Комаля, которые, азартно перебивая друг друга, за считанные минуты набросали вчерне проект привлечения моего брата к ликвидации Хопина. – Леонид далеко не дурак, и правила наших игр он знает не из газет или книжек. А потому, выслушав предложение, сразу же просчитает все варианты возможной раскрутки событий. Все финалы, а их для него только два. Первый – могила; второй – нары, и, скорее всего, на всю жизнь. Сомневаюсь, чтобы любой из них устраивал Леонида.

– Почему так узко, Денис? – встрепенулся Комаль. – Только могила и нары. Надо попробовать убедить его в третьем.

– Поведай мне, как это сделать? Может, дать ему честное слово? Побожиться на Библии? Представить в письменной форме гарантии, что мы его оставим в покое, когда он выполнит все, что поручим? Да не оставим – это было бы ясно даже ребенку. Замочим при первой возможности, и мой брат это отлично понимает. А потому, если все же надумаете замутить эту бодягу, готовьтесь к головнякам. Леонид попробует смыться уже по пути в Александровскую. А если не выйдет, он начнет искать защиты у Хопина. Даже и не посмеет думать о том, чтобы отправлять к праотцам свой единственный шанс на спасение, а вместо этого откровенно расскажет, с какой целью и по чьему поручению приехал к своему благодетелю в гости. И попросит помощи. Правда, скорее всего, Хопин больше не будет с ним церемониться и позаботится о том, чтобы труп моего братца подхоронили к кому-нибудь на Южном кладбище… Впрочем, так поступили бы ты или я. Или она. – Я кивнул на уютно свернувшуюся калачиком в кресле Катерину. – А что взбредет в голову сумасбродному психу Хопину, предугадать невозможно. А если и правда он предоставит Леониду возможность свалить? Признаться, мне будет очень обидно. А как же должок? Ну, не-е-ет! Не затем я корячился больше четырех лет на кичи, не затем тонул два раза в Ижме, не затем пер через парму четыреста верст. Чтобы эта сволочь вдруг свалила у меня из-под самого носа? Не будет того, чтобы у него появился хоть мизерный шанс на спасение! И не надейтесь! Я не отдам никому ни Ангелину, ни братца, сколько бы за них мне не предлагали. А Хопина, обещаю, достану с другой стороны.

– Когда? – Комаль сунул в рот сигарету и щелкнул сверкающим «Ронсоном».

– Не знаю.

– Твое «не знаю» может обойтись очень недешево. – Комаль глубоко затянулся, поискал глазами что-нибудь, что могло послужить пепельницей, и, не найдя ничего подходящего, стряхнул пепел в свою чашечку с кофе. – Я не бухгалтер и не какой-нибудь менеджер, но насколько знаю, мы сейчас каждый день теряем круглую сумму. Это те убытки, которые сразу же прекратятся, как только Хопин отправится на тот свет. И вот, Денис, у нас появляется шанс добиться желаемого. Призрачный – я с этим согласен, – но все-таки шанс. И грех его не использовать.

– Да пойми же ты, наконец, – еще раз попытался дернуться я, – что не девяносто девять, а даже все сто процентов за то, что стоит Леониду оказаться во владениях Хопина и почувствовать себя в относительной безопасности, как твой «призрачный шанс» сразу же рассыплется в пыль. И все, чего мы добьемся, так это того, что по собственной дури предоставим моему братцу возможность еще немножко пожить безнаказанным. Как же он будет потешаться над нами, придурками!

– Не придется, – вдруг отрезал Сережа Гроб. – Не придется, Денис. У него не останется выбора, кроме как делать то, что мы ему скажем. Я отвечаю, что твой брательник будет как шелковый, и мне, чтобы убедить его примерно себя вести, не понадобится ни клясться на Библии, ни писать каких-то расписок. Один безобидный укольчик по вене и…

– Что такое? – недоверчиво посмотрел я на Гроба.

– Слушай, Денис, – закинув ногу на ногу, Гроб поудобнее развалился в кресле. – И сразу настройся на то, что все, о чем сейчас расскажу, покажется тебе немного наивным. Избитая мулька – не спорю. Но это говорит лишь о том, что она дает очень высокий процент попадания в цель, а потому снимать ее с вооружения никто не спешит. И она постоянно всплывает то тут, то там. То в реальной жизни, то в сценарии какого-нибудь голливудского боевичка. Кстати, как-то мне самому доводилось прибегать к этому способу убеждения. И, между прочим, не без успеха. Надеюсь, что и на этот раз…

Я был совершенно уверен, что никакого «этого раза» не будет, и все закончится тем, что я, выслушав (или даже не дослушав до конца) Сережу Гроба, сострою кислую мину и махну рукой: «Нее-ет. Все это фантазии. И давайте не будем больше к ним возвращаться». Но все вдруг сложилось совершенно иначе.

Через час я названивал в Тверь Дачнику и срочно вносил некоторые поправки в первоначальный план охоты на Ангелину и Леонида. А в путь мы отправились вместе с Сережей. Я в качестве благородного мстителя, жаждущего крови двоих негодяев; он в роли ответственного за исполнение сумасброднейшего проекта, аналогов коему за всю историю заказных убийств, наверное, не было.

– Так, значит, будут, – весело гукал Гроб, полулежа на заднем сиденье и регулярно прикладываясь к горлышку двухлитровой пластиковой бутыли со светлым пивом. – Знаешь, Денис, я ведь фартовый. За что не берусь, все срастается, тьфу-тьфу-тьфу. Надеюсь, и здесь – возьмет вот и выгорит… А коли нет, так что же поделать. Значит, судьба. Кысмет, как говорят наши братья магометане. Зато не будет обидно, что упустили такую возможность, хотя бы и призрачную. Что сидели спокойно, сложа белы рученьки, и наблюдали безучастными взорами за тем, как утекает от нас этот ма-а-ахонький шансик.

– Вот утечет от меня мой брательник, – недовольно заметил я, обгоняя вереницу из нескольких фур с финскими номерами, – так тоже не будет обидно?

– Ништя-а-ак, Знахарь. Никуда он не денется, этот твой Леня. Еще поприсутствует на правиле, попотеет, отвечая братве на вопросы. И он, и жена твоя бывшая. И доктор, и прокурор. Всех достанем.

«Пожалуй, – размышлял я, разгоняя "мерседес" до 150 км/ч по мокрой дороге, – действительно в ближайшее время этим мерзавцам предстоит попотеть. Леонид с Ангелиной уже на аркане. Вокруг хопинской норы с каждым днем прибавляется сетей и капканов. Да и на Живицкого с Мухой сегодня… – Я взглянул на часы и поправил себя: – Нет, даже уже вчера объявлен сезон охоты. И сегодня с утра разработкой прокурора и доктора активно займутся трое моих бойцов. Ворсистый и Катя – Мухой. Конфетка – Живицким. Потопчутся следом за ними несколько дней. Соберут все, что удастся собрать об их образе жизни, их знакомствах, их родственниках. И пусть на это уйдет какое-то время, зато я буду иметь представление, куда надо бить, чтобы причинить им самую сильную боль. Чтобы они возмечтали о смерти».

Удивительно, что на протяжении полутысячи километров до Твери меня ни разу не тормознули гаишники, хотя я, казалось бы, просто из кожи вон лез, чтобы уплатить им штраф за превышение скорости. Но, похоже, менты не горели особым желанием вылезать под холодный ноябрьский дождик и крутить меня на хрусты, а в результате я добрался до места без каких-либо материальных затрат, к тому же еще и вполне уложившись по времени в намеченный график. Даже по Твери мне не пришлось плутать в поисках нужной мне хаты. Вдоль трамвайных путей до третьего перекрестка. Там налево. Направо. Еще раз налево, как вчера объяснял мне Дачник. И… О чудо! Я даже сам удивился, когда разглядел на одном из домов подсвеченную табличку с названием улицы и понял, что ухитрился вписаться по нужному адресу прямо-таки с разгону.

– Эй, герой. Поднимайся. Приехали. – Я протянул руку за спинку своего кресла и ткнул сладко посапывающего на заднем сиденье Гроба. Ему снился какой-то экстрим, и вот уже на протяжении трех последних часов он развлекал меня «репортажами с линии фронта», оглушительно вопя: «Уро-оды!.. Всех мочи!.. Дайка волыну…» – и иногда ударяя накачанной нижней конечностью, обутой в армейский ботинок, по переднему пассажирскому креслу. – Подымайся, сказал!

– Чего? Тверь? – Сережа медленно перешел в сидячее положение, а я уже прижал «мерседес» к обочине напротив двухэтажного кирпичного дома и, заглушив двигатель, наблюдал за кругленьким, будто китайский божок, колченогим мужичком в телогрейке, который поспешал по освещенной двумя фонарями дорожке от крыльца к ажурным чугунным воротам. В одной руке мужичок держал нечто похожее на костыль, в другой – большой черный зонт. – Комитет по торжественной встрече, – прокомментировал Гроб и, щелкнув зажигалкой, обдал меня клубами сигаретного дыма.

Мужичок, даже и не подумав подойти к «мерседесу» и убедиться в том, что внутри него действительно находятся желанные гости, а не группа захвата местного РУБОПа, отворил нараспашку ворота и, отступив в сторону, гостеприимно махнул костылем. А на крыльцо уже вышли еще три человека – две стройных девушки не то в платьях, не то в халатах и некая гориллоподобная личность примерно на полторы головы выше каждой из своих спутниц.

Я завел двигатель и аккуратно въехал в ворота.

Гроб сладко зевнул, распахнув во всю ширь огромную, как у гиппопотама, пасть.

– Надеюсь, что это не все, и у них там внутри еще приготовлены девки, – мечтательно сказал он и, дождавшись, когда я припаркую машину возле крыльца, поспешил вылезти наружу.

И не ошибся ведь, паразит, в самых радужных своих ожиданиях. Уже через десять минут сидел, развалясь на диване, и левой рукой прижимал к себе густо намазанную нетрезвую телку с длинными волосами и дурными манерами. В правой руке Сережа держал бокал с каким-то мутным зеленым пойлом, один вид которого вызывал у меня легкую тошноту. Я предпочел холодную «колу» и бутерброд с красной икрой.

В просторной гостиной нас собралось семь человек: три симпатичных молоденьких нимфы, в меру подвыпивших и в меру вульгарных, а также я, Дачник, Гроб и Оглоед, молодой парень в тщательно отутюженных брючках и белой рубашке. Не курящий, не пьющий, неприязненно игнорирующий все знаки внимания, которые к нему навязчиво проявляла одна из красавиц, и больше похожий на студента какого-нибудь престижного университета, чем на своего пацана в одной из тверских воровских малин, он являл собой полную противоположность Дачнику – этакому платяному шкафу, который более гармонично смотрелся бы с кистенем на проезжей дороге, нежели с гаванской сигарой в отделанном по евростандарту коттедже. Низенький, как у питекантропа, лоб, тяжелая, далеко выпяченная вперед нижняя челюсть, маленькие, близко посаженные друг к другу глазки под густыми бровями. Одним словом, посмотришь на такого и удивишься: и как это чудовище обучено человеческой речи? А потом минут через десять придется удивляться еще один раз: и как так может быть, чтобы первое впечатление было настолько обманчивым?

– Как доехали? Без проблем? – задал Дачник дежурный вопрос, проводив нас в гостиную и представив нам Оглоеда. Нимф он просто проигнорировал, так же как и мужичка с костылем – того, что открывал нам ворота. Впрочем, с того момента, как мы вошли в дом, колченогий в поле нашего зрения не попадался. – Присаживайтесь, перекусите с дороги. А потом и к делам обратимся. – Дачник бросил взгляд на простенькие настенные часы. – Время есть пока, хотя и немного. Но ничего, успеваем… Рассказывай, как там Акын? – бросил он вопросительный взгляд на меня, и мы минут на пятнадцать погрузились в пустую светскую болтовню. И лишь когда я дожевал бутерброд с красной икрой, а Гроб доцедил свой зеленый коктейль, обратились к насущным проблемам.

– А ну-ка спать, спать, полуночницы. – Дачник выпроводил за пределы гостиной девиц, тщательно запер за ними дверь и повернулся ко мне: – Вон, коли хочешь, так забирай с собой в Питер любую. А то и всех трех. Дарю. Только предупреждаю: намучишься-а-а.

– Нет уж. Уволь, – рассмеялся я. – Там и без них забот полон рот. Да и добра такого сейчас везде предостаточно. – И перевел разговор на более интересную тему: – Рассказывай, что там, на театре военных действий. В Нестерове… Кажется, так деревушка зовется?

– Так, – пробасил Витя Дачник и кивнул на Оглоеда. – Вот он только оттуда. С самыми свежими новостями. Поведай нам, Юра, как там наша семейная парочка.

– А ништяк. На второй медовый месяц, похоже, губу раскатали. – Оглоед плеснул себе в бокал соку, но пить не стал.

– Чем хоть они там занимаются?

– Чем заниматься можно в деревне? Гуляли под дождиком. Потом дома сидели, сушились. Вечерком часа два парились в баньке. Да и не только парились, думаю. Пацаны мои видели, как парень вылез оттуда бухой. Это было уже часов в десять. Я туда в это время подъехал как раз. Веночек подвез. – Оглоед рассмеялся. – Ну у вас, питерских, блин, и фантазия. Это ж надо придумать! Веночек. Я понимаю, мафиози с Сицилии. Но вы-то… Практичные люди. Взяли бы этих двоих недоносков где-нибудь за деревней, когда их гулять понесло, да и трахали в сколько угодно. А потом там же в лесочке и закопали б. Так нет. Обязательно шоу надо устроить.

Я смерил этого аккуратненького благополучного пацана снисходительным взглядом.

– Обязательно, Юра. И не смотри на меня, как на маньяка. Тебе этого не понять, потому, что ты не пережил того, что пришлось пережить мне. И не дай тебе Бог когда-нибудь испытать что-то подобное. А потому постарайся поверить мне на слово: не могу я этих двоих просто так взять и прикончить. Не почувствую я тогда, что их наказал. – Я повернулся к Дачнику: – Витя, ты все подготовил, что я просил вчера вечером?

Дачник молча поднялся со стула, вразвалочку пересек гостиную и достал из-под телевизионного столика спортивную сумку.

– Держи, Денис. – Он протянул ее мне. – Камера здесь. Простенькая, конечно. Не «бетакам». Зато со штативом. И уж точно рабочая. Проверял пару часов назад. А что касаемо хаты, так есть одна в Суховеркове…

– Это где? Далеко? – перебил я.

– Идеальное место. Ехать вам дотуда от этого Нестерова будет ближе, чем до Твери. А там, на отшибе, стоит небольшая избушка, и живут в ней двое наших людей. Муж и жена. Пенсионеры. Поселили их туда еще летом, вот они и держат хату на всякий пожарный. Вдруг пригодится? Отсидеться, скажем, кому. Или подержать кого в подполе. Вроде как ваших двоих.

– В хате уверен? И в людях?

– Стопудово, Денис. Был бы не уверен, не предлагал бы. – Дачник бросил еще один взгляд на часы. – Время, братва. Не пора ли в дорогу? А то прозеваем представление. Будет обидно. – Он хлопнул по плечу Оглоеда. – Юр, иди буди деда. Пусть ворота за нами запрет. – И, выйдя в прихожую, уселся на жалобно скрипнувшую под ним скамейку. Пыхтя от усердия, принялся зашнуровывать кроссовки. Размера так, наверное, пятьдесят восьмого.

Я с ехидной улыбочкой наблюдал за этим тверским Гаргантюа и думал: «А не попросить ли громилу Витька от греха подальше с нами не ездить? А то увидит слабонервная Ангелина, к кому ее угораздило угодить в плен… И случится с ней инфаркт или инсульт… Не-е-ет, не хочу для нее такой легкой кончины. Но и Дачника, столь много сделавшего для меня за эти два дня, нельзя лишать удовольствия поприсутствовать на представлении, на которое он так стремится попасть».

– Оглоед, твою мать!!! Где там запропастился?!!

Но Оглоед уже выводил из гаража блестящий «джип гранд чероки».

А от крыльца к ажурным чугунным воротам по освещенной двумя фонарями дорожке поспешал кругленький колченогий мужичок в телогрейке. Держа в одной руке нечто похожее на костыль. А в другой – большой черный зонт.

Потому что дождь так и не думал заканчиваться.

Глава 10 ЛЁНЕ ОТ СТАРШЕГО БРАТА. И ЛИНЕ ОТ БЫВШЕГО МУЖА

– Зря ты так, Паша. – Никита Болото даже остановился, уставившись на погребальный венок, увитый черными лентами, который его спутник напялил на шею. – А если это какая плохая примета? Снял бы…

– Иди ты, «примета»! – Паша взял толстяка за круглые плечи и слегка подтолкнул вперед. – Двигай по курсу и заботься о своей жирной заднице. И думай о том, что может с ней сделать собачка, если окажется, что ты намешал в мясо слишком мало отравы.

«Не отравы, а сонников, – подумал Болото. – Их там такая гигантская доза, что хватит свалить носорога, а не только овчарку. Док обещал, что она уже через пару минут, как сожрет этот фарш, будет спать, как убитая. Так что можно не опасаться», – внушил он себе уже в который раз за сегодняшний вечер.

Было уже почти пять утра, и со стороны фермы раздавалось монотонное гудение не то доилок, не то сепаратора. Село начинало потихонечку просыпаться, и Никита опасался наткнуться на какую-нибудь поспешающую на утреннюю смену доярку. Вот уж вылупилась бы баба на двоих незнакомых жлобов с погребальным венком!

До зеленой избушки оставалось два дома. И в одном из них светились окна. А от другого им вслед несколько раз тявкнула тонкоголосая шавка.

– З-зараза, как на проспекте, – прошипел Паша. – Ника, стой тут в тени. Погоди вылезать под фонарь. – Он снял с шеи венок и прислонил его к толстому стволу дерева. – Короче, так замри здесь и не дергайся. И гони сюда мясо. Пойду прошвырнусь под фонариком. Посмотрю, как там наша собачка. И как там наш белый «фольксваген».

Болото достал из кармана примерно сто граммов говяжьего фарша, завернутого в обрывок газеты и приправленного доброй порцией фенобарбитала и еще какой-то отравы с труднопроизносимым названием.

– Держи. Через пару минут, как собака сожрет это мясо, она должна отрубиться и дрыхнуть как минимум час.

– Это точняк?

– Ну-у-у… Док мне сказал, что психам хватает и третьей части того, что он мне дал. После чего они спят, как младенцы…

– Сравнил! – недовольно фыркнул Паша и понюхал нагревшийся в ладони фарш. – То психи. А то овчарка. К тому же кавказская… А если она откажется жрать?

– Че она, дура? Ты в на ее месте от подобного хавчика…

– Я, слава Богу, не на ее месте, – перебил Паша Никиту и хлопнул толстяка по мягкой широкой спине. – Стой тут, никуда не высовывайся, – еще раз напомнил он и, выйдя на освещенное фонарем пространство, направился к зеленому дому, в котором сейчас беззаботно дрыхли двое обреченных на нескорую и нелегкую смерть петербуржцев.

Назад он вернулся довольно скоро, и присел на корточки, опершись спиной на ствол дерева.

– А ведь сожрала тварь твое мясо, – сообщил он вполголоса и извлек из кармана пачку «Парламента». Огонек зажигалки на мгновение осветил его узкую небритую физиономию. – Просила еще. Даже хвостом повиляла… Так чего говоришь? Пару минут, и должна спать как убитая?

– Во всяком случае, Док…

– Да оставь ты Дока в покое. Нашел, блин, авторитета в психушке. Короче, Болото, сейчас я докуриваю сигарету, после чего ты идешь возлагать венок. И береги свою задницу. Если окажется, что Док напарил, я тебе не завидую. Зверюга и правда что твой теленок. И, кстати, отвязана. Шастает возле машины совершенно свободно. Интересно, и чем они ее кормят?

– Если окажется, что Док напарил, – зловеще процедил сквозь зубы толстяк и, наклонившись, подхватил с земли венок, – и эта псина коснется меня хоть одним зубом, то его психи могут заказывать по нему панихиду. Вот будет им развлекуха. – Он проследил взглядом за тем, как Паша втоптал в грязь окурок, обреченно пробормотал: – Ну что же… пошел. – И тяжело шагнул из тени на освещенное фонарем пространство.

– Ни пуха, тореадор.

– Иди ты.

Возле калитки, через которую предстояло проникнуть во владения кавказской овчарки, Болото поскользнулся на скосе тропинки и, не устояв на ногах, плюхнулся откормленной задницей в неглубокую лужу, выбив из нее фейерверк грязных брызг и чуть не попортив драгоценный венок с черными лентами.

– Твою мать! – не сдержавшись, рявкнул он во весь голос.

– Толстый хрен! – прошипел наблюдавший за ним из-за дерева Паша.

«Тяв-тяв-тяв!» – от соседнего дома бдительно взлаяла тонкоголосая шавка.

Но кавказец молчал. Со двора, где стоял белый «пассат», не донеслось ни рыка, ни шороха, хотя любая уважающая себя сторожевая собака, случись подобный хипеж где-то поблизости от доверенного ей под охрану объекта, должна была для острастки хоть как-нибудь обозначить свое присутствие.

«Значит, спит, гадина, – облегченно подумал Болото, поднимаясь из лужи и ощупывая мокрые джинсы. – Не ошибся Док в дозировке лекарства».

Он решительно подошел к калитке и, перегнувшись через забор, откинул простенькую деревянную задвижку. Потом выждал какое-то время. Пробормотал полушепотом: «Тю-тю-тю, собаченька. Ты не спишь, милая? Иди скорей к дяденьке. Ах, чего дяденька тебе сейчас даст. Ах, чего у него такое в карманах».

Откровенно признаться, ничего, кроме пачки «Мальборо Лайтс», зажигалки «Крикет» и семизарядной «Эрмы 652» у Болота в карманах не было. Он откровенно врал, озирая настороженным взглядом чистый просторный дворик, в одном углу которого стояла большая собачья будка, а в другом примостился «фольксваген-пассат». «Метров двадцать пять до него, – прикинул Никита, – и двадцать пять назад до калитки. Всего ничего. А собака, конечно, нажравшись снотворного, залезла в свою конуру и давит на массу. Ну, смелее! Вперед! Чем дольше торчу у забора, тем больше шансов спалиться».

И он, на всякий пожарный сняв «Эрму» с предохранителя, распахнул калитку и уверенной походкой направился к «пассату».

Двадцать пять метров туда.

Двадцать пять метров обратно.

Всего ничего.

Туда он добрался без приключений. Возложил венок на капот. Даже потратил пару секунд на то, чтобы поправить черные ленты с золотистыми надписями.

Но обратно к калитке он крался, словно пьяный мимо пикета милиции. Медленно-медленно, на полусогнутых. Распространяя вокруг себя запах адреналина. Заботясь только о том, чтобы не совершить какого-нибудь резкого телодвижения. Затаив дыхание и с трудом сдерживая себя, чтобы не перейти на трусливую неуклюжую трусцу… И все потому, что следом за ним, увлеченно обнюхивая его грязные джинсы, тащился огромный кавказец, который, когда Никита уже разобрался с венком, вдруг огромной зловещей тенью вырос из-за машины и несколько раз приветливо вильнул мохнатым хвостом…

Возможно, кавказец был сонным после слоновьей дозы барбитурата и чего-то еще с труднопроизносимым названием.

Возможно, кавказец был сытым, и аппетитная филенка Болота, обтянутая грязными джинсами, его не прельстила.

Возможно, кавказец был старым, и ему было лень воевать.

Во всяком случае, никаких признаков агрессивности псина не проявляла. Спокойно проводила толстяка до забора и лишь только тогда, когда Никита попробовал затворить за собой снаружи калитку, проявила настойчивость и, коротко рыкнув, просочилась следом за Болотом на волю.

– Ты куда же, собаченька? – растерянно пробормотал толстяк, стоя возле распахнутой настежь калитки, как швейцар возле парадного входа в «Асторию». – Иди домой, милая. Ах, как хозяйка тебя сейчас вкусно покормит! Ах, каких сахарных косточек даст!

Кавказец смерил Никиту презрительным взглядом и, задрав заднюю лапу, обильно обрызгал створку ворот, после чего опять повилял хвостом. Загнать эту зверюгу обратно во двор определенно не представлялось возможным.

И толстяк сдался. «А какое мне, собственно, дело, – рассудил он, – до того, что собака порезвится немного на воле. Разомнется, трахнет кого-нибудь между делом. А захочет жрать и вернется домой… Кстати, и мне пора возвращаться». И он быстрым шагом направился к дереву, под которым уже запарился ждать его Паша.

– И какого же хрена ты выпустил этого монстра? – незамедлительно наехал он на Никиту, стоило тому подойти на расстояние слышимости громкого полушепота. – Потерял остатки мозгов, когда грохнулся в лужу?

– Интересно, а что я должен был делать? – огрызнулся Болото и извлек из пачки «Мальборо» сигарету. – Загонять эту тварь пинками обратно в калитку? Чтобы меня потом хоронили в закрытом гробу? Вот сука, Док! – Он длинно и заковыристо выругался.

– Как там венок? Возложил?

– Все нормалек.

– Молодец. – Паша как-то уж больно внимательно пялился за спину толстяка. И тот, перехватив взгляд своего корефана, непроизвольно напрягся. – Ладно, пошли к машине. Скоро объявится Дачник. И Оглоед. Кстати… – Паша больше не смог удерживать в себе смех и громко прыснул. – Обернись-ка назад…

Выпущенный на волю кавказец приветливо повилял лохматым хвостом и, потянувшись всем телом вперед, понюхал грязные джинсы Болота. В его глазах светились любовь и безмерная преданность. А в его планы совсем не входило прерывать только что завязавшееся знакомство с загадочным толстяком, имеющим странное хобби возлагать на капоты «фольксвагенов» погребальные венки. И распространяющим вокруг себя такой сильный запах адреналина.

* * *

Спросонья Ангелина никак не могла понять, что нужно от нее бабе Марусе в такую рань. Правда, разобрать точно, сколько показывали часы с гирькой и ножницами, она не могла, но раз за окном было темно, значит, еще полагалось спать, и старуха, даже на правах хозяйки, не должна была мешать ее отдыху. Но ведь помешала. «Старая перечница!» – недовольно подумала Ангелина и, перевернувшись на бок, пробормотала:

– Ну чего еще там? Пожар? Или война? Сколько времени, баба Маруся?

– О-ой, внученька, – тихонечко проскрипела старуха и, вместо того чтобы сказать, сколько времени, шепотом запричитала: – Страсти… страсти-то, милая. Подымайся скорее. Иди… иди глянь, что у вас там с машиной. О-ой, кто же ответит, откуда взялося. То ли нечистый шуткует, то ли не знаю, что и подумать. Скока живу, не припомню такого… Може, ты что ответишь?

Дремотное состояние мигом слетело с Ангелины. А на его место с уверенностью завсегдатая сразу же заступило привычное чувство тревоги. Вызвало дрожь в руках и коленях.

– Так чего случилось-то, баба Маруся? Скажите! – почти взмолилась она, выбираясь из-под одеяла и нашаривая на стуле халат. – Что там у нас с машиной?

И, не дождавшись ни слова от замершей возле кровати старухи, сама же ответила на свой вопрос: «Ничего хорошего. И не надейся, что это окажется какой-нибудь мелочью. Скорее всего… – Ангелина почувствовала, как от этого предположения у нее перехватило дыхание. – О-о-о!!! Неужели это какой-то очередной сюрприз от Константина?! Неужели он как-то сумел отыскать нас и здесь?! Но ведь этого не может быть! Это просто немыслимо!»

Она всунула ноги в красные Нинкины сапоги, накинула поверх халатика куртку. Старуха уже стояла в дверях, шепотом поторапливала ее:

– Идем, идем, внученька. Идем, милая, поскорее… Мужика-то сваво разбуди. Може, он че поймет?

«Хрен чего он поймет с похмелюги, – раздраженно подумала Ангелина, с неприязнью глянув на мужа, распространяющего вокруг себя крепчайший дух перегара и отрывисто похрапывающего во сне. – Мог бы, алкаш, соблюсти вчера меру, не портить такой удачный, столь редкий за последнее время день». Все-таки для порядка она ткнула Леонида в бок кулачком и, не дождавшись никакой ответной реакции, поправила сбившееся одеяло и следом за бабой Марусей выскользнула из комнаты.

На улице продолжал моросить мелкий дождик, и Ангелина, выйдя из дому, машинально подумала, что забыла прихватить с собой зонтик.

– Ну чего там, баба Маруся?

Старуха только вздохнула у нее за спиной.

Сперва ничего необычного она не заметила. Разве что старика-хозяина, который, попыхивая сигаретой, зачем-то топтался под дождем возле «пассата». Словно стоял в карауле. Ангелина бросила беглый взгляд на машину. Она ожидала увидеть разбитое лобовое стекло, расколоченные фары, помятый капот. Но «фольксваген», словно ничего и не произошло, целый и невредимый беззаботно блестел под дождем своей белой эмалью. Как всегда. Как обычно…

И все же не все было так, как обычно. Взгляд Ангелины приковал круглый предмет, который лежал на капоте.

Сначала ей показалось, что это колесо. Кто-то какого-то черта достал из багажника запаску? Идиотизм! Кому это нужно?

Нет, это была не запаска…

Она спустилась с крыльца, подошла к «пассату». И лишь тогда разглядела, что за круглую штуку кто-то подбросил им на машину. И это ей показалось смешным. Неудавшейся шуткой местных тинейджеров, которые в этой грязной глуши подыхают со скуки и безуспешно пытаются изобрести какое-нибудь развлечение. Правда, на что-то оригинальное мозгов им недостает. Вот и сейчас. Подумаешь, какой-то погребальный венок, который положили на капот их «фольксвагена». Странно, что это привело в такое возбуждение бабу Марусю.

– Доброе утро, – поздоровалась Ангелина с хозяином, рассматривая венок.

Он был совсем новеньким, и его пластиковые цветы и листья были изготовлены настолько искусно, что в темноте даже вблизи отличить их от натуральных было непросто. Поверх венка была расправлена мокрая черная лента с потускневшей надписью.

– И тебе доброе, внучка, – ответил хозяин на Ангелинино приветствие и безуспешно попробовал раскурить потухшую под дождем сигарету. – Дай Бог, чтобы и правда доброе. Вишь, какой сюрприз вам преподнесли? Старуха, дык тая вся аж перепужалась. Говорит, то знамение. От нечистого. – Дед скрипуче хихикнул и уверенно сграбастал венок под мышку. – Пошли, внуча, в избу. Неча тут мокнуть. – И он, чудом не теряя с ног огромные галоши, пошлепал к крыльцу.

– И кто же мог так пошутить? – пробормотала она.

– А бес их знает, бездельников. – Старик посторонился, пропуская Ангелину в избу. – Малышня. Эн летом чучело смастерили, да на дубу и подвесили аккурат у тропинки, по которой утресь бабы ходют на ферму. И вот идут оне, значит, на дойку в четыре утра, а оно, чучело, и висит. Ну совсем, как покойник. Бабы, дуры, конечно же, в крик. Все село перебудили. Дык участковый тогда аж приезжал. А кто нафулюганил, так и не дознались. Вот и теперича. И Мухтарку ведь выпустили со двора, разгильдяи. Лови теперь его, блудника… А веночек-то новенькой, – заметил хозяин, занося в кухню свой мокрый трофей.

Венок лежал на столе. Мокрый. Блестящий. Какой-то торжественный… И зловещий!

– Не надо никуда возвращать, – дрожащим голосом еле выдавила из себя Ангелина.

Старик удивленно уставился на нее.

Она расправила черную ленту с некогда золотой, а теперь еле проступающей на мокрой ткани надписью.

– Это нам с Леонидом. О Господи! – Ее не держали ноги, и она тяжело опустилась на стул. – О Боже! И здесь ведь нас отыскал…

– Дык что там такое? Не пойму. – Хозяин взял с полки с посудой замотанные изолентой очки, нацепил их на нос. – «Ле-не от стар-шего бра-та, – принялся он по слогам разбирать надпись на ленте. – И Ли-не от быв-шего му-жа. Скор-блю, что все так слу-чи-лось. Пусть зе-мля вам будет пу-хом». – Старик снял очки и, прищурившись, вопросительно посмотрел на побледневшую Ангелину. – Это что же, – спросил он, – получается, вам с мужем послание? М-да… Получается… – покачал он головой. – Дела-а-а… И кто же мог так пошутить?

– Это не шутка. – Ангелина с трудом поднялась со стула и, будто пьяная, медленно поплелась из кухни.

Все вокруг было словно укрыто туманом. В голове гудело, как в трансформаторной будке. И словно издалека доносился суетливый говор старухи.

– О-ой, внученька! Что ж эта-а-а? Что ж? – причитала она. – Качает аж всю. Иди-кась ляж поскорее. Иди полежи, успокойся. О-ой, как знала, не к добру это все… Ой, не к добру! Ой, беда…

– Принеси-ка водички, – пробормотал сонным голосом Леонид, почувствовав, как жена опустилась на край кровати. – Куда лазала? В туалет?

Ангелина молчала.

– Так сходи за водой-то.

– Сам сходи, – устало проговорила она. – Заодно посмотри, что там на кухне. Подарок от Костика. Скорбит. И желает, чтоб земля нам была пухом.

Из всего, что сказала жена, Леонид не понял ни слова. «Что за подарок? При чем здесь Константин? Кому земля будет пухом? Или я еще не проснулся? – подумал он. – Или меня глючит с похмелья? Крыша поехала? Delirius tremens[49]? Не приведи Господи! Надо скорей похмелиться».

Он открыл глаза и правой рукой обхватил жену за бедро. Странно, но она отстранилась.

– Ли-и-ин, сходи за водичкой. Сушня-а-ак! Пожалуйста, лапка.

– Сходи сам, говорю! – с несвойственной ей агрессивностью отрезала Ангелина. – И глянь на подарочек от твоего старшего братца! Ночью положил нам на машину. «Лене от старшего брата. И Лине от бывшего мужа, – процитировала она. – Скорблю… Пусть земля будет пухом».

– Что? – Нет, это были не глюки. Это ему не снилось. Наконец он осознал, что это серьезно. – Что?!!

– Иди на кухню. И посмотри, – повторила она.

И, не снимая ни сапог, ни намокшей под дождем куртки, прилегла на постель. Уперлась взглядом в низенький потолок, оклеенный пожелтевшей бумагой. В глазах ее была пустота. В этот момент она поняла, что бессильна что-либо предпринять для их спасения. И Леонид бессилен. И даже всемогущий Хопин им не поможет. Бежать бесполезно. Спрятаться нереально. Сопротивляться бессмысленно. Константин достанет везде. Он сильнее. Быстрее. Хитрее. Он предугадывает каждый их шаг, ни на мгновение не выпускает их из своего поля зрения.

– Он убьет нас. Мы… обречены, – простонала она.

Леониду стало страшно!

Головная боль и похмельная помойка во рту тут же отошли на второй план. Их затмил страх. Настолько материальный, что, казалось, его можно потрогать руками. Страх, сковывающий движения и обволакивающий непробиваемым коконом и без того парализованные после вчерашнего возлияния мозги. Страх, с каждой секундой все больше и больше обретающий очертания паники. Страх!!!

А ведь каким безоблачным и беззаботным все казалось еще вчера! Как же быстро умеет жизнь поворачиваться к нам задом!

Когда Леонид, перебравшись через жену и сев на кровати, принялся натягивать джинсы, вошла баба Маруся с алюминиевым ковшиком, полным воды. Он чуть ли не вырвал ковш у старухи, сделал несколько жадных глотков… живительных глотков… очищающих мозги глотков. Вода была ледяной… Настолько, что от нее заломило зубы.

– На, попей. – Леонид поставил ковшик на постель рядом с женой и, даже не подумав обуться, пошлепал босиком по холодному полу из комнаты. – Ну чего там, баба Маруся? Показывай, – как можно беспечнее, как можно бодрее попробовал сказать он. Но это у него вышло фальшиво. Слишком фальшиво…

«Слишком фальшиво. – Ангелина закрыла глаза. Ей хотелось раздеться, забраться под одеяло и хотя бы ненадолго заснуть. Пусть так, пусть даже на какие-то считанные минуты уйти от действительности, заслонить ее фальшивой декорацией сна. – Господи, скорее бы все закончилось. Пусть он скорее нас найдет…»

Ангелина сама удивилась тому, какие мысли блуждают у нее в голове: «Неужели я и правда хочу этого?! – И сразу сама себе безразлично ответила: – Да». Отпила из ковшика ледяной, ломящей зубы воды. Стянула сапоги. Скинула прямо на пол влажную после короткой прогулки под дождиком куртку. Забралась под одеяло и отвернулась к стене.

Сдалась. Смирилась с тем, что неотвратимо ожидает ее впереди.

И когда в комнату стремительно ворвался муж, тряхнул ее за плечо – «Лина, быстро подъем! Одевайся! Собирайся! Мы уезжаем!» – сказала:

– Не трогай меня. Если хочешь, езжай один. А я остаюсь. Где бы мы не пытались укрыться, он всегда будет знать, где нас найти. И всегда будет рядом. Пока не насытится игрой в догонялки. И не решит сменить ее на другую игру. Скажем, в палачей и преступников.

– Ты чего несешь, дура! – Леонид сдернул с жены одеяло. – Кому сказал, одевайся! Быстро! Ну!

Весь трясясь, он натягивал на нее узкие джинсы, застегивал лифчик. Будто на пьяную. Она не сопротивлялась. Но и не пыталась помочь.

«Рехнулась! – промелькнуло у него в голове. – Что это? Лучше? Хуже?.. А не все ли равно. Ей отмерено жизни на считанные часы. До тех пор, пока не куплю лопату. И не доберусь до первого подходящего места. И не буду уверен на все сто процентов, что у "пассата" не сидит на хвосте какой-нибудь Константин. Или кто-нибудь из его дружков… И все. Прощай, Ангелина. Никто никогда не принесет на твою могилу цветов».

А она думала совсем о другом: «Идиот! Паникер! Куда ты спешишь? Разве еще не понял, что мы обречены? Или все еще рассчитываешь уйти от судьбы? Бесполезно. Ее не обмануть. Так же как не обмануть Константина. Ведь он только и ждет, когда мы вскочим в машину и сломя голову помчимся куда глаза глядят. Вернее, туда, куда он спланировал. Туда, где он для нас уже приготовил плаху».

– Все, пошли! – Леонид сильно толкнул жену в спину. – Да очнись же ты, дура!

– Пошли, Ленчик. Конечно, пошли. Чем скорее мы окажемся там, тем лучше, – мне надоело метаться… Чем скорее мы встретимся с Константином… А знаешь, ведь я очень хочу увидеть его. Ведь я соскучилась по нему. И я хочу сказать ему, что тогда, когда убили Смирницкую, была не права. И готова понести наказание. Пускай он делает со мной все что угодно…

«Не выйдет, дуреха! – Леонид, взяв в одну руку сумку с вещами, а другой крепко обняв жену, вывел ее из комнаты. – Раньше, чем свидишься с этим ублюдком, ты сдохнешь».

– Ты даже не представляешь, как я хочу увидеть его. Порой мне кажется, что я все еще его люблю…

Хозяин пошлепал отворять ворота. Баба Маруся, накинув на плечи пуховый платок, стояла на крыльце и сокрушалась, что «гостюшки так ничего и не перекусили в дорожку». А еще она, как ни старалась, так и не смогла придумать хоть какой-нибудь близкий к реальности ответ на вопрос: «И чем же так испужал внучат погребальный веночек? И какому же аспиду достало ума подбросить его на машину? И выпустить со двора балбеса Мухтарку?»

Лови теперича его по селу, блудника.

Часть V УЗНАЛИ!

Глава 1 ПРОБКИ НА ДОРОГАХ

– Ну что? – Дачник выжидательно уставился на меня. – Они созрели? Настало время собирать урожай? Пора брать твоих родственничков?

– Пора. Правда, насчет того, что созрели, я не уверен. Но надеюсь, что да. Хотя, если честно, – я рассмеялся, – было в не лишним дать им еще немножко побегать. Понять все до конца. Проникнуться. Только… – Я сокрушенно развел руки. – Не разрешают мне больше с ними играться. Говорят: «Занимайся делом, а не всякой херней». И требуют: «Отдавай нам брательника. Мы нашли ему применение. И если уж суждено ему сдохнуть, пусть сделает это с пользой».

– Это насчет того, чтобы заслать его к вашему питерскому барыге?

– Именно так. Хотя я считаю, что это чистой воды авантюра, но почему не попробовать. Может, действительно что-то и выгорит.

– А с девкой чего? – вмешался в наш разговор до сих пор молча исполнявший роль водителя Оглоед. – Брать-то сегодня будем обоих?

– А как же еще? Брать будем обоих. И девку сразу отправлю в расход. Хотя и жаль, что с ней все так просто закончится.

Оглоед сбросил скорость, помигал фарами раскорячившемуся поперек шоссе трактору «Беларусь», обогнал его, прошипев: «Пьяный с утра пораньше, урод!», и невинно спросил:

– И чего эта твоя Ангелина? Ништяк баба? Не старая?

– Двадцать пять лет.

– Покатит. И не уродина?

– Четыре года назад была ничего. Как сейчас, не знаю. Видел мельком разок, да и то в темноте. Так что могу с уверенностью утверждать только то, что не растолстела, – ответил я и подумал: «А к чему все эти вопросы? Никак ты, красавчик, раскатал губу на мою бывшую женушку? Ну уж нет! Не отдам Ангелину, как бы ты ни просил! Слишком легким для нее будет подобное наказание. Если вообще окажется наказанием».

– А ты, Юра, чего вдруг проявил интерес? – гулко хохотнул Дачник. Оказалось, что его мысли текут в одном русле с моими. – Может, думаешь, тебе бабу подарим, чтобы не пропадала? Трахнешь, типа, ее, прежде чем шлепнуть? Так обломись…

– Нет, я не про это, – раздраженно перебил Оглоед. – Вспомни, о чем нас просил Араб.

– Ты думаешь? Ха! – Дачник на мгновение замер, а потом звонко шлепнул ладонью себя по колену. Эмоции он умел выражать очень шумно. – И как же я сам не допер?! В натуре, Денис, есть идея, куда твою бабу пристроить! Это будет почище того, что мы ее кончим! Ха-ха! – Он веселился. Его так и распирало от смеха.

Правда, я не мог понять, почему. Но очень надеялся, что мне объяснят, и тогда, может, повеселимся вместе.

И мне объяснили.

– Слушай, – сказал Оглоед, – есть тут у нас один человек. Крутим вместе кое-какие делишки. И вот у него тут на днях…

Я слушал его. Очень внимательно. Не перебивая. И при этом никак не мог отделаться от навязчивой мысли, что все вокруг меня дружно повредились умом. Одни разродились сумасбродной идеей насчет Леонида и Хопина. Другие и того чище: выдали на поток нечто уж вовсе несусветное относительно судьбы моей бывшей женушки.

– Нет, не покатит, – в конце концов прервал я Оглоеда, увлеченно расписывающего все «прелести» будущей Ангелининой жизни. – На словах это звучит, конечно, заманчиво, но только мечты и действительность – две совершенно разные вещи. Ты хоть представляешь, с какими проблемами мы столкнемся, попробовав провернуть эту акцию?

– Не с такими уж и большими, – беспечно махнул рукой Оглоед. – Кстати, если желаешь, все эти проблемы я могу взять на себя. Ты только оплатишь накладные расходы. А они, отвечаю, должны показаться тебе символическими. Потратив пару штук баксов, я думаю, не обнищаешь?

Нет, конечно, я бы не обнищал. И тот «подарочек» моей бывшей жене, что предлагал приобрести Оглоед, стоил бы этих денег. Вот только все эти заманчивые проекты, которыми меня соблазняли последнее время, – что с Леонидом, что с Ангелиной, – казались слишком уж ненадежными, притянутыми за уши, и я опасался, что, купившись на них, окажусь в результате ни с чем.

«Впрочем, – задумался я, – не я ли сам изначально даже не держал в голове и мысли о том, чтобы идти легким путем – подписать братву на то, чтобы переловили всех моих кровников, зачитать каждому из них приговор и, может быть, даже лично привести его в исполнение, а потом проследить за тем, чтобы трупы были тщательно захоронены в дремучем лесу или затоплены в Ладожском озере? Так нет же. Мне надо обставить все с помпой, что я и пробую неуклюже претворить в жизнь. И почему-то воображаю, будто все, что выдумал сам, должно выглядеть супер, а все, что мне предлагают другие, это туфта. Стандартное заблуждение под названием "самонадеянность". Которое очень мешает жить. И от которого очень непросто отделаться. А не мешало бы… Так почему бы и нет?»

«Почему бы действительно не попробовать? – подумал я. – Смелее. Кто не рискует, тот не выигрывает. А ты представь себе только, что если все вдруг срастется, какой выйдет классный финал. Будет, о чем рассказать в старости внукам».

Если только мне суждено иметь внуков. Если только мне суждено дожить до старости. И если все и правда срастется…

– В общем, так, Юра, – произнес я, еще минуту назад с уверенностью твердивший: «Нет, не покатит». – Давай-ка поступим вот так: пока я не отвечаю ни «да», ни «нет». Времени на раздумья у меня выше крыши. К тому же сначала надо не упустить брательника с женушкой. Потом решить все с Леонидом. А уже после этого выносить приговор Ангелине. Так что не будем спешить. Возможно, и правда устроим этой красавице веселую жизнь. По твоему сценарию. – Ах, как же легко было меня убедить. – Кстати, объясни, а зачем тебе-то лезть в эту историю? Никакой выгоды…

– А, брось ты, Денис! – перебил меня Оглоед. – Не везде ж искать выгоду. К тому же мне самому интересно поучаствовать в таком представлении. Приелось однообразие – бани со шлюхами да пляжи в Анталии. А тут такой экстрим-тур. Классная заморочка. Не-е-ет, если будет возможность в нее вписаться, считай, я при делах. Будет, о чем написать в мемуарах.

«Кому внуки, а кому мемуары», – подумал я и ткнул кулаком дремавшего рядом со мной Серегу Гроба:

– Рота, подъем! Прибываем на место!

Джип уже свернул с Волоколамки и осторожно преодолевал ухабы на узеньком «автобане» Микулино – Нестерово. Пути нам оставалось минут на пять.

– Я не сплю, – соврал мне Сережа и, сладко зевнув, двумя пудовыми кулаками умильно протер глазки. – И я все слышал, что вы тут обсуждали. Ты, Знахарь, секи, чего братва говорит. Дурного не насоветуют. Соглашайся.

«И этот туда же, – усмехнулся я про себя. – "Соглаша-а-айся". И как тут не согласишься, когда на тебя со всех сторон давят советчики? Хочешь – не хочешь, а приходится слушаться. Да, Ангелина, похоже, все катит к тому, что твою участь, как и участь твоего муженька, снова решу не я, а доброжелатели. Так сказать, коллегиально».

Впрочем, я в этом не видел особых проблем. Был уверен, что, как только обнаружат на капоте «пассата» венок с моим прощальным напутствием, Леонид с Ангелиной сразу вскочат в машину и ломанутся подальше из этого засвеченного передо мной места. Из Нестерова, которое еще вчера казалось таким надежным убежищем, а сегодня превратилось в настоящую западню. Куда-нибудь назад, в Петербург. Или в Москву. Или… Короче, туда, где можно легко затеряться в толпе.

Вот только не суждено им добраться до этой толпы. Не суждено проехать и пяти километров. Потому что на выезде из деревни – там, где шансы на то, чтобы напороться на ненужных свидетелей практически сводятся к нулю – Леню и Лину будут поджидать две машины, «Нива» и «джип гранд чероки», с комитетом по торжественной встрече в лице шести человек. И разминуться с ними никак не получится.

* * *

После выпитого вчера самогона башка Леонида варила плохо. Венок на капоте «пассата», а значит, появление Константина там, где его никак не ожидал, оказалось мощнейшим ударом под дых. Да и сошедшая с ума Ангелина, отрешенно взирающая в пустоту и несущая какую-то чепуху, не добавляла ни сил, ни изворотливости. Одним словом, все в это ненастное утро было против него.

«Фольксваген» задом выехал со двора, чуть не застрял в огромной, больше похожей на небольшой пруд луже и, мигнув на прощание фарами гостеприимной бабе Марусе, начал аккуратно пробираться к околице Нестерова. Леонид скосил глаза на застывшую справа от него Ангелину, отметил, что она даже и не подумала, как обычно, сунуть в гнездо магнитолы кассету со своим обожаемым «Апекс Твином», и ради интереса спросил:

– Как настроение? Ты, похоже, еще не проснулась?

Она промолчала.

– Лина. Ли-и-ина! Ау! Ответь мне, хорошая. Ты все еще жаждешь встретиться с Костиком? Покаяться в своих давних грехах? Попросить у него прощения?

– Мне наплевать. – На этот раз она хоть удостоила мужа ответом. – Мне уже все равно. – И опять замерла. Замолчала.

Леонид недовольно поморщился. Он привык к тому, что уж если жена сидит рядом в машине, то обязательно ее должно быть слышно. Молча ездить она не умела. Но вот вдруг что-то сломалось в привычном порядке вещей. Значит ли это, что все уже катится в тартарары?

– Алло, подруга! – Леонид оторвал от руля правую руку и положил ее на колено жены. – Так не годится. Нельзя, чтобы было все равно. Что за упадническое настроение?

Ангелина лишь несколько раз медленно качнула головой.

И Леонид решил: «Черт с тобой, сонная муха. Скоро – уже очень скоро! – ты перестанешь доставать меня своей постной рожей. Я закопаю твой еще не остывший трупик в лесу и поеду в Москву. А может быть, даже в Сочи. А может, еще куда. Не все ли равно. Лишь бы там было спокойно. Лишь бы вокруг не роились головняки… Сниму номер в хорошей гостинице. Вызову на всю ночь проститутку. Или даже двух. И напрочь забуду о Константине – об этом ублюдке – брательнике, который буквально за несколько дней умудрился сжечь у меня столько нервных клеток, сколько обычно не сгорает и за год. Кстати о птичках, надо бы почаще поглядывать в зеркала, следить повнимательнее, чтобы этот паршивец снова не увязался следом».

Леонид вздохнул с облегчением, когда позади осталась поселковая улица, похожая на небольшое болотце. Не застрял. Не пришлось прибегать к помощи местных алкашей-трактористов. Уже, слава Богу. День, начавшийся неприятностями, кажется, не спешил подкладывать по проблеме на каждом шагу. Леонид еще не предполагал, что это продлится не больше минуты. Проблемы – да еще какие! – уже выстроились в длинную нетерпеливую очередь чуть впереди. До них оставалось – всего ничего.

Он выехал на асфальт следом за грязной раздолбанной «Нивой» с тверскими номерами, которая почти перед самым носом «пассата» вывернула из-за избы, претенциозно украшенной российским триколором, и сразу же по-хозяйски расположилась посредине дороги. Медленно поползла прямо по осевой. Вернее, так можно бы было сказать – по осевой, – если бы эту осевую на звериной тропе, которую здесь называли «шоссе», хоть когда-нибудь кто-нибудь удосужился начертить. Переключившись на третью передачу, Леонид разогнал «фольксваген» и несколько раз мигнул дальним светом, предлагая впереди идущей машине предоставить простор для обгона. В результате «Нива» еще больше сбавила скорость. Леонид бросил взгляд на спидометр – 30 км/ч – и раздраженно прошипел:

– И что за паскуда! Хрен ли этот чайник творит? Пьяный? Или учится ездить? Или?.. – Он обрубил фразу на середине, добавил уже про себя: «Или?.. – и бросил взгляд в панорамное зеркало. Сзади к "пассату" стремительно приближались две яркие фары. – А ведь не исключено и третье. Константин?!!»

«Нива» совсем сбросила скорость. Обогнать ее не представлялось возможным. А до машины сзади оставалось меньше ста метров. «Фольксваген» брали в классическую коробочку – самый беспроигрышный вариант на узком шоссе.

Леонид ощутил внутри холодок. И нельзя сказать, чтобы он показался приятным.

Ангелина вдруг вышла из столбняка, обернулась и с необъяснимым торжеством в голосе объявила:

– А вот и он. Долго ждать себя не заставил. Ленчик, я же предупреждала: куда бы мы ни поехали, он везде нас достанет. Все дороги ведут к нему. Ха! Поздравляю!

Леонид бросил затравленный взгляд на жену. У нее на губах играла торжествующая улыбка. Она ликовала так, будто это было ее заслугой – совсем незамысловатая, но четко спланированная засада, в которую они угодили. Так, будто она, в отличие от супруга, была в стороне от того, что предстояло отведать в ближайшем будущем. Будто ей ничего не грозило.

Машина сзади врубила дальний свет, ослепив Леонида через зеркала дальнего вида, и он непроизвольно прикрыл глаза. Буквально на секунду, но этой секунды чуть было не оказалось достаточным для того, чтобы вмазаться в задницу окончательно остановившейся «Нивы». Когда Леонид вбил в пол педаль тормоза, «фольксваген», судорожно вздрогнув, замер в считаных сантиметрах от внедорожника. Движок заглох. Две мощные галогенки уперлись сзади яркими маяками прямо в багажник «пассата», залив салон зловещим неживым светом.

Был еще мизерный шанс попытаться свалить – выскочить из машины и рвануть за обочину. За пределы освещенного галогенками сектора. В поле. В грязь. В черную пропасть моросящей дождем темноты… Да не все ли равно, куда? Главное, не в объятия жаждущего встречи братишки. А из двух зол всегда принято выбирать меньшее. Так пускай он рискует переломать себе ноги. Пускай он, когда рассветет – если, конечно, удастся дожить до рассвета, – обнаружит себя Бог знает где. Пускай ему вслед палят из пистолетов… и даже из автоматов, если таковые у этих бандитов имеются. Конечно, имеются. Как же они без оружия? Как же они, не стрелявши. Но все же, а вдруг промахнутся. «Вдруг» – соломинка для утопающего. Прохлопал момент, не уцепился за нее, когда надо было попробовать обогнать «Ниву». Так нельзя не пытаться схватиться за последний шанс и сейчас.

Выживают обычно решительные.

– А, проклятие!!! – Леонид распахнул дверцу и выскочил из машины.

Споткнулся, с трудом устоял на ногах, сделал два неуклюжих шага вперед. И тут же как на скалу, как на несущийся на всех парах локомотив налетел грудью на что-то твердое. Он судорожно дернулся и перегнулся в пояснице, безрезультатно пытаясь втянуть в себя хотя бы немного воздуха.

Воздуха не было. Ничего вокруг больше не было. Даже дождя. Даже слепящего света двух галогенок. Осталась лишь боль.

Его покачнуло и повело, словно пьяного, в сторону. И в этот момент второй, не менее страшный удар пришелся по почкам. Поверг его окончательно утратившее способность слушаться тело на мокрый асфальт.

– Куда так спешишь? – Голос, негромкий и вкрадчивый, казалось, пришел из ниоткуда, с трудом пробившись сквозь плотный слой густого тумана. – Не надо. Не на-а-адо. А то убежишь, так придется стрелять. И еще, не дай Бог, и правда подстрелим. А ты нам нужен. Целый и невредимый.

Леониду наконец удалось сделать глоточек воздуха. Еще глоточек. Совсем ничтожный, но все же лучше, чем ничего. Удалось пошевелить рукой. Получилось приподнять голову. Попробовать оглядеться… Бесполезняк. Только слепящий свет фар. И более ничего.

Еще глоток воздуха. Еще. И еще. Так-то лучше.

– Поднимайся!

Ребра гудели. Поясница в том месте, куда пришелся второй удар, онемела так, словно ее обкололи новокаином. Почки стремились вырваться из тела наружу.

– Поднимайся, сказал!

Леонид скрипнул зубами. Собрал в кулак все свои силы. И ему удалось встать на карачки. Но дальше дело не шло. Подняться на ноги и сразу опять не войти в соприкосновение с асфальтом не представлялось возможным.

Во всяком случае, без посторонней помощи.

И помощь пришла. Словно подъемным краном его подцепили за пальто и поволокли навстречу двум фарам – на свет двух маяков. Леонид попытался двигать ногами. Не получилось. И тогда он застонал.

– Не ной. Не подохнешь, – обнадежил его тот же голос, который приказывал подниматься. – Полезай…

Он понял, что его заталкивают в машину.

– Полеза-а-ай, твою мать!

Леонид ощутил несильный, чисто символический пинок под зад и заставил себя сконцентрироваться, забраться на заднее сиденье довольно просторной внутри иномарки. Не «Нивы» – это уж точно – и не «фольксвагена». Скорее всего, той машины, что только что слепила его светом фар.

– Ах ты ж красавец! Ах ты ж непоседа! – над самым ухом прогудел уже другой голос. Не тот, тихий и вкрадчивый, что обещал ему: «Не подохнешь», а другой, в противоположность первому напоминающий гудок теплохода. – И зачем же ты побежал? Неизвестно куда. Под дождь. В темноту. – «Теплоход» сокрушенно поцокал языком.

А Леонид постарался свести зрачки в кучу и разглядеть своего собеседника. Пустое. В машине было темно. А в глазах был туман.

– К-какого ч-черта? – сумел выдавить он из себя. – Где Константин?

– Какой Константин?

– Мой брат.

– Твой брат? – В «теплоходном гудке» послышались отзвуки удивления. – Не знаю такого. А ну, а ну, расскажи.

На то, чтобы что-то рассказывать, сил уже не осталось. Леонид снова прикрыл глаза.

На черном фоне ослепительными шаровыми молниями плыли огненные шары. Полыхали зарницы. Мириады ярких точек то собирались в плотные созвездия, то рассыпались в пространстве. И тут же сворачивались в стремительно вращающиеся воронки.

– Что, хреново? – с непритворным участием спросили его. – Хочешь водички?

В ответ Леонид молча покачал головой.

– Ты смотри, только в тачке нам не напачкай. – Дачник пошуршал целлофаном, распаковывая сигару. – Так что за брат Константин? Ты нам так и не ответил.

Какое ответить! Все мысли – если можно назвать мыслями подобный сумбур в голове – были о том, чтобы побороть приступы тошноты. И хоть немного ослабить головокружение. Может, снова попытаться открыть глаза? Может, станет немного полегче?.. Попробовал. Не получилось.

– Так что за Константин, тебя спрашиваю?

– Да оставь ты его. Пусть немного очухается. А про Константина потом тебе объясню. – Гроб, сидевший рядом с безвольно сжавшимся Леонидом на заднем сиденье, озабоченно коснулся рукой плеча своего пленника. – Как себя чувствуешь? – И, не дождавшись ответа, покаялся: – Перестарался я, братцы. Накернил ему, словно быку. – Он бросил взгляд на замерший впереди «пассат», недовольно заметил: – Ну и чего они не спешат? Стоим враскорячку посредине дороги. – И протянул руку Дачнику. – Угости-ка сигаркой, если не жалко.

– Не жалко, – прогудел «теплоход» и полез в «бардачок». – А в натуре, чего они там застряли? Погуди-ка им, Юра. Пускай пошевелятся.

Оглоед несколько раз мигнул галогенками. И, словно только того и дожидавшаяся, «Нива» тронулась с места. Следом за ней начал набирать ход «фольксваген». В хвост ему пристроился джип «гранд чероки».

Три машины взяли курс на Суховерково. Туда, где двоим пленникам была приготовлена плаха. И тяжелый топор. И палач в длинном черном плаще.

Глава 2 МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА

За четыре с небольшим года Ангелина ничуть не изменилась. Впрочем, это было лишь первое впечатление после беглого взгляда, который я бросил на сжавшуюся на переднем сиденье девушку, пока устраивался за рулем. В ответ она затравленно посмотрела на меня. Потом оглянулась на втиснувшегося назад толстяка, обладателя солнцеобразной и добродушной рожи дебила. Я даже не знал его имени.

– Здравствуй, красавица. – Я не боялся, что Ангелина сможет признать меня в лицо, но опасался, что голос покажется ей знакомым. Вызовет ненужные в данный момент ассоциации. И, как следствие, подозрения. К черту! Раскрываться раньше времени я не хотел. А потому, как сумел, изменил голос, добавил в него сипоты, говорил чуть ли не полушепотом. Не знаю, что из этого получилось. Со стороны виднее, а лучшим экспертом в данный момент была Ангелина. И она пока не спешила отождествлять меня со своим бывшим мужем. – Что, не желаешь со мной поздороваться? А зря.

– Доброе утро, – пискнула она срывающимся голосом.

– Ты считаешь, что оно доброе? Для кого как.

Признаться, еще больше того, что Ангелина признает мой голос, я опасался, как бы во мне, когда окажусь рядом с ней, не зашевелились остатки былых чувств к жене, не переросли бы в ненужные в данный момент эмоции. Но ничего не шевелилось, ничего ни во что не перерастало. Во всяком случае, пока. Мне была совершенно до фонаря испуганная девица, замершая рядом со мной.

– Чего молчишь-то? Расскажи что-нибудь, – попросил я.

Но ей сейчас было совсем не до рассказов.

– Что с моим мужем? – Ангелина повернулась ко мне, и я машинально отметил, что она не накрашена.

Раньше, насколько я помнил, первое, что делала моя жена поутру, так это накладывала на рожицу толстый слой всевозможной грунтовки.

– Тебе он так нужен, этот твой муж? – Я улыбнулся, постаравшись, так же как в голос, привнести в улыбку что-нибудь новое, не свойственное Константину Разину. – А чем тебе не подхожу я? Нету такого желания – поменять муженька на меня? Обещаю, не проиграешь.

– Нету такого желания, – устало произнесла она. – Где Леонид?

– Не беспокойся. С ним все в порядке. Он поедет в машине следом за нами. А когда прибудем на место, сможешь с ним пообщаться.

– Куда прибудем? Что это за место? Там нас будет ждать Константин? Или он здесь? В другой машине?

Она меня не признала. Хотя, а чего я еще ожидал? Ведь Соломоныч в Перми постарался на славу.

– Не так много вопросов сразу, красавица. – Стоявший сзади «чероки» помигал фарами, и «Нива» тронулась с места. Я повернул ключ зажигания и отпустил сцепление. «Фольксваген» начал мягко набирать ход. – Я же не успеваю на них отвечать. Башка пухнет. Как бы не случилось горячки. Давай по порядку. Итак, первое. Куда мы едем?

– Да.

Я рассмеялся.

– Представь, сам не знаю. Вроде в какую-то деревню. Одним словом, видишь вон ту грязную синюю рухлядь? Так мне сказано не отставать от нее. Глядишь, она куда-нибудь нас приведет. Теперь вопрос номер два. Где Константин? Кажется, так?

– Так.

Я постарался изобразить удивление. И вроде бы это у меня получилось неплохо.

– Какой Константин?

– Только, пожалуйста, не делайте вид, будто не знаете.

– Не знаю, – сделал вид я.

– Мой бывший муж.

В ответ я лишь пожал плечами. И подумал: «Что будет, если сказать Ангелине, что ее бывший муж умер? Не поверит? Поверит? А если поверит, то как отнесется к такому известию? Пустит слезу? Усмехнется злорадно? Вздохнет с облегчением? Как?»

Я не знал, что сказать. И стоит ли вообще что-нибудь говорить. Неожиданно оказалось, что я совсем не готов к встрече, которую ждал с таким нетерпением. Мечтал, строил грандиозные планы, создавал в голове красочные сценарии, один грандиознее другого. Представлял Ангелину, трясущуюся от страха, и себя – олицетворение неотвратимости праведного возмездия, этакого благородного рыцаря, воскресшего из мертвых, дабы восстановить справедливость, очистить свое некогда вымазанное в грязи имя. И вот столь желанное наконец обратилось в реальность. И, против моих ожиданий, оказалось чем-то совершенно обыденным, повседневным. Да в дешевеньких мыльных операх все на десяток порядков живее и ярче! А здесь… Сиди сейчас справа от меня другая девица, которую я видел бы первый раз в жизни, задавай мне те же вопросы, бросай на меня те же затравленные взгляды, – и, я уверен, все было бы точно так же, как и сейчас. Пустота. Безразличие. Полнейшее разочарование в той роли, которую наконец получил. И в которой так жестоко ошибся.

– Так значит, вам неизвестно, кто такой Константин. – Ангелина сидела, закрыв глаза, и бормотала себе под нос настолько тихо, что я с трудом мог разобрать, о чем она говорит. – Странно. Я думала… – Она замолчала.

И я молчал. На полном автопилоте тащился за «Нивой», не отрывая бездумного взгляда от двух ее «габаритов», тускло светящих сквозь толстый слой грязи, и чисто автоматически опасаясь, как бы меня не начало клонить в сон. А тем временем ночь постепенно сдавала позиции безрадостному дождливому утру. Из темноты проявились невзрачные, сжавшиеся от непогоды деревни. Слепо уставились на дорогу глазницами окон, заделанных на зиму ставнями. Ощетинились на нее неровными редкозубыми палисадами.

– Сколько мне еще жить? – вдруг произнесла Ангелина, повернувшись ко мне, и я даже вздрогнул от неожиданности.

– Что? – Ее голос вернул меня из холодного ноябрьского утра в теплый уютный салон «фольксвагена».

– Сколько мне еще жить? – повторила она. – Меня ведь убьют?

Я рассмеялся. Или попробовал сделать вид, что рассмеялся.

– С чего ты взяла?

– Я знаю… Я чувствую… Я заслужила… – У нее в голосе не отражалось ни единой эмоции. Так, будто ей было глубоко наплевать на то, что ее ждет впереди.

«А может, действительно наплевать?» – подумал я и, продолжая играть роль стороннего наблюдателя, безразлично спросил:

– И чем же ты заслужила такую ужасную участь?

Мне было интересно услышать ответ на этот вопрос. Но Ангелина пропустила его мимо ушей. Спросив вместо этого:

– Меня, наверное, сперва изнасилуют, прежде чем убивать?

Толстяк на заднем сиденье не удержался и хмыкнул. А я лишь вздохнул. Мне стало жалко эту недалекую дуру. Беспокоящуюся: «А меня изнасилуют, прежде чем убивать?» точно так же, как волновалась бы, сидя в кресле дантиста: «А мне сделают обезболивание, прежде чем сверлить этот зуб?»

Не беспокойся, малышка. Обязательно сделают.

– Не волнуйся, красавица. Изнасилуют точно. Каждый по несколько раз. Так что тебе хватит с избытком.

Толстяк хмыкнул еще раз. Ангелина отвернулась и принялась обкусывать ноготь. Я молча следил за дорогой. Разглядывал попадавшиеся по дороге серенькие уродливые деревушки. И беспокоился, как бы не уснуть за рулем. И так до самого Суховеркова, где почти за околицей стояла небольшая избушка, в которой с лета жили двое надежных людей. Муж и жена. Пили свежее молочко. Два раза в неделю парились в баньке. Получали на почте скромную пенсию. И всегда были готовы пристроить в мансарде кого-нибудь из братвы, кому срочно требовалось на время укрыться от наступающих на пятки ментов. Или подержать какое-то время – на этот раз уже не в мансарде, а в подполе – не желающих платить должников… или несговорчивых коммерсантов…

…Вроде Леонида и Ангелины, которым примерно за десять километров до Суховеркова заботливо заклеили глаза лейкопластырем. Обнадежив:

– Чтобы без выкрутасов. Помните: жизнь у вас все же одна.

Значит, еще не все потеряно, может быть. Ведь если бы их собирались пускать в расход в ближайшее время, то так бы не предостерегались. Не все ли равно, что доведется увидеть потенциальным покойникам?

Глава 3 В ПОДПОЛЬЕ

Подвал, в который его поместили, оказался в большей мере оборудован для хранения запасов провизии на зиму, чем для содержания заложников. Вдоль одной из обшитых досками стен были устроены стеллажи, заставленные стеклянными банками с вареньями и солеными огурцами, в углу была навалена большая куча картошки. К низкому потолку были подвешены связки лука и нитки с нанизанными на них сушеными грибами. Правда, среди этого безобидного антуража, казалось бы, совершенно не к месту оказалась полутораспальная панцирная кровать, прикрытая старым бугристым матрасом.

К ней-то и приковал Леонида наручниками крепкий неразговорчивый тип. Содрал чуть ли не вместе с бровями с глаз лейкопластырь и буркнул:

– Лежи. Отдыхай. Ссать захочешь, ведро на полу. – И, выключив свет, погрузил подвал в кромешную темноту.

Правда, еще какое-то время глаз Леонида достигали отблески фонаря, которым тот освещал себе путь наверх. Потом не осталось и этого. Ни единого огонька. Ни единого звука. Лишь иногда из темноты до ушей доносились какие-то скрипы и шорохи. Хотя непонятно, действительно ли это были скрипы и шорохи или ему все просто послышалось.

«Вот так, наверное, и сходят с ума, – предположил Леонид, сворачиваясь калачиком на тонком матрасе. Было ужасно неудобно. Рука, прикованная к сетке кровати, оказалась вывернутой и должна была скоро затечь. К тому же очень хотелось пить, а попросить воды он забыл. – Впрочем, сойти сейчас с ума, не самый худший исход. Принимать смерть с помутненным рассудком, наверное, легче».

А в том, что ему уготована смерть, Леонид не сомневался. Правда, несколько удивляло, что его решили предварительно подержать в заточении, но он сразу же нашел этому объяснение:

«Казнь, конечно, отложена до прибытия из Питера Константина. Как же без него?! Ч-черт, вот ведь пес шелудивый, братишка! Добился-таки своего. И чего же тебя пожалели тогда, не замочили еще в девяносто шестом? Вот теперь и расхлебывай дерьмо за свою доброту».

Рука, прикованная к кровати, как он и ожидал, затекла, но Леонид, повозившись, сумел устроиться поудобнее. На какое-то время ему даже удалось задремать. Даже начал сниться какой-то сон, но надолго забыться не получилось. Мысли о том, что неотвратно ждет его впереди, не позволяли расслабиться, но, к удивлению, и не повергали в панический ужас. Ему даже доставляло удовольствие сознавать, что ему, угодившему в такой переплет, удается столь достойно держаться.

«Интересно, а как там моя ненаглядная женушка? – представлял он, закрыв глаза. – Как она там, раскрасавица? Впрочем, можно и не гадать. Все ясно и так. Ее-то не стали спускать в подвал вместе со мной. А зачем, если появилась возможность попользовать на халяву, пустив ее по-братски по кругу? Под водочку и соленые огурцы. Вот уж доставят кайф бандюки перед смертью похотливой уродине! Удовлетворят коллективно ненасытную тварь, быть может, впервые за всю ее куцую жизнь!»

Он опять не без гордости отметил, с каким хладнокровием воспринимает свою обреченность. Ожидает скорой расплаты. Плюет в рожи своим палачам. Да, точно так он и поступит, когда придет его смертный час. Когда ощутит рядом с собой ледяное дыхание ненасытной старухи с косой.

– Подыхать надо достойно, – прошептал он. – Достойно…

И, постаравшись расслабиться, попробовал все же заставить себя заснуть.

Самое лучшее при ожидании смерти – это крепкий здоровый сон.

Глава 4 МЫ С ВАМИ ГДЕ-ТО ВСТРЕЧАЛИСЬ?

Ангелину отвели в небольшую комнатушку без окон, зато с массивным письменным столом и широкой кроватью возле стены. «Именно так должны выглядеть помещения для допросов», – решила она, когда смогла осмотреться. Хотя никогда раньше в таких помещениях ей бывать не доводилось.

Парень, что сидел за рулем «пассата», когда они ехали сюда, аккуратно отлепил у нее с глаз лейкопластырь, потом придвинул к столу грубый, кустарно сработанный стул.

– Присаживайся, – улыбнулся он. – Есть хочешь? Сейчас принесут. – И, небрежно опершись задом о стол и скрестив на груди руки, принялся изучать взглядом носки своих до блеска начищенных ботинок.

Ангелина отрицательно покачала головой. Есть не хотелось. Ничего не хотелось, кроме хотя бы какой-то определенности. Что ее ждет? Что хотят от нее эти тверские бандиты? Зачем привезли сюда, в этот дом, а не прикончили сразу? И не закопали в лесу?

Она опустилась на стул и оценивающим взглядом уставилась на своего надзирателя. Теперь, при свете простенькой люстры, подвешенной над столом, появилась возможность рассмотреть его поподробнее. И первым впечатлением было то, что этот парень чем-то напоминал ей бывшего мужа. Чем именно, сразу определить она не бралась. Но не рожей – это наверняка. У Константина черты лица были помягче. Да и выглядел он даже четыре года назад старше, чем ее новый знакомый.

«Знакомый… – усмехнулась про себя Ангелина. – Век бы не видеть подобных знакомых. Интересно, как этого типа зовут? Саша? Сережа? Андрей? Впрочем, если он и соизволит представиться, то назовет какой-нибудь псевдоним. У каждого из подобных мерзавцев их обычно не меньше десятка. Это если не считать кличек».

– Как вас зовут? – спросила она.

Бандит поднял на нее взгляд. И в этом взгляде она вновь признала нечто знакомое. До боли знакомое. Так на нее иногда смотрел Константин. Что же за наваждение!

– Я Денис. – Он опять улыбнулся. Одними губами.

Когда-то так улыбался ее бывший муж!

«Никак у меня уже поехала крыша? Последнее время Константин столько раз напоминал о себе, что теперь готов пригрезиться мне во всем, что движется. Во всем, что шевелится». – Лина прикрыла глаза, попыталась стряхнуть с себя глюки, отвлечься мыслями на что-то другое.

– А я Ангелина, – сказала она.

– Я знаю.

Этот Денис вполне мог бы сойти за младшего брата ее бывшего мужа. И возможно, поэтому, а может быть, потому, что пленницам нередко свойственно влюбляться в своих надзирателей, она ощутила, что начинает испытывать к этому парню симпатию. К тому же Денис совершенно не соответствовал тому образу закоренелого уголовника, похитителя беспомощных женщин, который сложился у нее в воображении. Совсем не походил на этакого узколобого громилу с колючим взглядом и единственной мозговой извилиной в голове, не способного нормально связать воедино двух слов и не прочитавшего за всю свою жизнь ни одной, даже самой тоненькой книги. Наряженного в спортивный костюм, кроссовки и дорогую дубленку, пропитанную туалетной водой «Факонейбл».

Вообще-то под этот стандарт не подходил и второй бандюган – тот толстый, что сидел на заднем сиденье «фольксвагена», молчал всю дорогу и лишь иногда дебильно хихикал. Ему скорее подошла бы роль Деда Мороза, чем воровского боевика.

Стоило Ангелине вспомнить о толстяке, как он, словно только того и ждал, распахнул дверь и нарисовался на пороге, держа в одной руке пачку писчей бумаги, а в другой – небольшой поднос с дымящейся чашкой и блюдцем, на котором были аккуратно разложены несколько бутербродов. Следом за толстяком вошел еще один парень, невысокий светловолосый красавчик в ослепительно белой рубашке и тщательно отглаженных брюках. Он поздоровался с Ангелиной кивком головы, дождался, когда толстяк составит с подноса на стол тарелку и чашку, и вместе с ним вышел из комнаты, так и не произнеся ни единого слова.

«Заглянул поглазеть на меня, – решила Ангелина. – Оценить и решить, стоит ли меня насиловать, прежде чем кокнуть».

– Перекуси, не стесняйся. – Денис достал из кармана пальто ручку и положил ее рядом с блюдцем. – А потом я попрошу тебя об одном одолжении.

– Каком одолжении? – Ангелина взяла чашку и отхлебнула глоток крепкого несладкого чая – именно такого, какой она любила. «Интересно, – подумала она. – Это что, совпадение? Или эти бандиты, прежде чем меня похищать, навели справки о моих вкусах». – Что мне предстоит делать?

– Ничего сложного. – Денис отошел от стола и, заложив руки за спину, прогулялся по комнате. – Всего лишь написать подробно о том, что произошло в августе девяносто шестого. Об убийстве Смирницкой твоим нынешним мужем. О наговоре на Константина. О снотворном, которое ты подсыпала ему в чай. О роли во всем этом деле адвоката Живицкого и прокурора Мухи. И, наконец, о заказчике – Хопине.

– Вы же говорили, что не знаете, кто такой Константин, – с еле уловимым оттенком упрека произнесла Ангелина. – Вы же…

– Не всему верь, что тебе говорят. – Денис подошел сзади и наклонился над ней, опершись руками на спинку стула. До Ангелины донесся чуть ощутимый запах хорошей туалетной воды. – И имей в виду, девочка: порой мужики бывают коварнее женщин. Во всяком случае, наврать с три короба, не моргнув глазом, им так же легко.

– Спасибо за добрый совет. Только навряд ли мне это уже пригодится.

– А почему бы и нет? – Денис оставил в покое стул и снова пустился в неторопливый обход маленькой комнаты. – Так вот, напиши все-все-все. Постарайся ничего не наврать. Все будет проверено. И в зависимости от того, насколько искренна ты будешь, мы решим, что с тобой делать в дальнейшем.

– А если я откажусь что-то писать?

– Тебе не приходится выбирать, Ангелина. Конечно, если не хочешь, чтоб завтра тебя закопали в лесу. Или ты хочешь?

– Нет, не хочу. – Она поставила чашку обратно на стол и обернулась к Денису. – Хорошо, Предположим, я сделаю все, что вы хотите. Что дальше?

– Ты не умрешь. За это я отвечаю.

– И меня вместе с этими бумагами передадут милиции? Посадят в тюрьму?

– Не думаю. Даже если твои показания попадут к мусорам и против тебя возбудят уголовное дело, то что смогут тебе инкриминировать? Недонесение о преступлении? Дачу ложных показаний? И все. А это с учетом явки с повинной потянет не больше, чем на условный срок. Да к тому же еще угодишь под амнистию. – Денис подошел к столу и взял с блюдечка бутерброд. – Позволишь?

– Конечно.

– Спасибо. – Денис отделил от бутерброда тоненький ломтик сыра, свернул его в трубочку. Откусил по очереди сперва от него, потом от булки…

Ангелина замерла. В этот момент из ее головы напрочь выветрилось все, что происходило вокруг. Бандиты, похищение, угроза смерти, необходимость признаться в своем преступлении – все отошло на второй план. Остался только Денис. Вернее, то, как он ел бутерброд. Точно так, как это всегда делал ее бывший муж!!! Только он имел такую привычку: скручивать в трубочку сыр, после чего откусывать сперва от него, а потом от булки. Чтобы так делал кто-то еще, ей никогда видеть не доводилось. И вот… Опять совпадение? Но ведь подобные совпадения бывают лишь в книжках. Но не в обыденной жизни.

– Так все же, где Константин? – прошептала она.

И подумала: «Может быть, он сейчас стоит передо мной?» И сразу отбросила эту мысль: «Нет, это бред. Это глюки. Просто я сама себя нахлобучиваю в ожидании встречи с бывшим супругом. Сама себя принуждаю замечать в Денисе черты, присущие Константину. А ведь при огромном желании их можно легко найти в любом мужике».

– Константин? – переспросил Денис, дожевав бутерброд, и снова прошелся по комнате. – Ты что, хочешь с ним встретиться?

– Да. – Ангелина не знала, правда ли это. Но шестое чувство подсказывало ей, что этой встречи не избежать. «А чем раньше она состоится, – считала она, – тем лучше».

– Разве ты не боишься? Разве тебе будет не стыдно смотреть в глаза человеку, которого ты предала?

– Боюсь, – призналась она. – И мне будет стыдно. Но если так надо…

– Не обязательно, – перебил Ангелину Денис. – И постарайся пока не думать об этом. На данный момент у тебя есть дела поважнее. Вот бумага, вот ручка. Садись и пиши то, о чем я тебя попросил. Не торопись – времени у тебя предостаточно. Не ври – еще раз напоминаю, что мы все проверим. И постарайся ничего не забыть. Я уйду, чтобы не торчать у тебя над душой. Дверь будет заперта. Когда закончишь или если тебе что-то понадобится, стукни в нее. Договорились?

– Да. – Она все никак не могла выкинуть из головы тот ломтик сыра, свернутый в трубочку. И тот взгляд, которым Денис смотрел на нее. И улыбку. И крепкий без сахара чай… – Я все напишу.

– Что ж, успеха. – Денис опять улыбнулся – так, как когда-то улыбался ее бывший муж – и вышел из комнаты.

Щелкнул дверной замок. У потолка прожужжала чудом не уснувшая на зиму муха.

Ангелина осталась одна. Она допила чай, отставила в сторону чашку и блюдечко с бутербродами. Придвинула к себе лист бумаги и долго не могла придумать, с чего начинать, беспомощно мусоля колпачок дешевенькой ручки, пока наконец не разродилась первым, обычно дающимся труднее всего, предложением:

«Я, Разина Ангелина Ивановна (в девичестве Кротова) познакомилась с Разиным Леонидом, братом моего бывшего мужа и настоящим супругом, накануне моей первой свадьбы…»

Глава 5 РЕПОРТАЖ С ПЕТЛЕЙ НА ШЕЕ

«…в чем искренне раскаиваюсь и готова искупить вину любым доступным мне способом».

– Ну, поэтесса! – Я отложил в сторону несколько исписанных убористым Ангелининым почерком листов.

– Все написала? – Гроб, терпеливо дожидавшийся, когда я дочитаю, сграбастал последний листок и усмехнулся, наткнувшись на заключительную фразу. – Раскаивается она… Искупить готова, змеюка… Так все написала-то?

– Все. И даже больше. Кое о чем я раньше не знал. Представляешь, эти скоты крутили любовь уже за год до того, как я оказался в «Крестах». Я, как последний дурак, сутками ломался на «скорой», а они в это время… – Я сокрушенно покачал головой. – Эх, руки чешутся оттяпать этому Лене кое-какой инструмент.

– В чем же вопрос? Погоди, пока смотается к Хопину, и – получится там чего у него или нет – режь на здоровье. И приколачивай свой трофей в гостиной на стенку. Заспиртовывай в банке. Набивай чучело… Можешь даже сварить из него бульон и скормить это своей бывшей жене. И правда, Денис, – оживился Серега. – Это идея!

– Да ну, – лениво махнул я рукой. – Отвяжись со своими идеями. Лучше скажи, вы все подготовили?

– Для торжественной речи?

– Для торжественной речи.

– Хм… – изобразил удивление Гроб. – Установить камеру, усадить перед ней двух докладчиков… И делов-то. Можно начинать хоть сейчас. Или сперва перекусим?

– Перекусим, – решил я.

Спешить было некуда. Толстяк Болото и еще один из тверских – хозяин синенькой «Нивы» – укатили домой еще днем. Дачник спал. Оглоед помогал по хозяйству – таскал в баню воду. Ангелина, измученная творческими трудами, прилегла в своей комнатке на кровать и тупо пялилась в потолок. Леонид, как мне доложил полчаса назад Гроб, пребывал в подполе в полной прострации и лишь клянчил воды. Признаться, я опасался, как бы у братца не съехала крыша раньше, чем он толкнет покаянную речь перед камерой.

Но Леня оказался крепким орешком. Когда Гроб освободил его из заточения, он поднялся наверх с совершенно ясным рассудком и тем выражением на лице, с каким, наверное, шли на расстрел герои-подпольщики. Впрочем, мой брат и мог называться подпольщиком – как-никак просидел в подполе почти десять часов.

– Шевелись, твою мать! – Гроб основательно приложился ступней к его заднице, и Леонид с трудом устоял на ногах. – Двигай ляжками, падла!

– Куда мне?..

– Вперед! На очняк с любимой супругой.

Леонид процедил сквозь зубы длинное ругательство, без каких-либо признаков интереса посмотрел на меня и прошествовал мимо – в комнату, где в качестве зрителя устроился в уголке Дачник, а перед видеокамерой покорно сидела на стульчике Ангелина, готовая вслух повторить все то, что недавно закончила излагать на бумаге.

– Леня! Как ты? – Она даже привстала при виде мужа, но он не удостоил ее и мимолетного взгляда.

Молча устроился на соседнем стуле, на который указал ему Гроб, запахнул поплотнее пальто, успевшее за последнее время лишиться нескольких пуговиц, и, закинув ногу на ногу, всем своим видом начал демонстрировать полнейшее безразличие к тому, что происходит вокруг.

– Ты бы пальцы не гнул. Ага? – Дачник, до появления Леонида не отрывавший похотливого взгляда от Ангелины, переключил внимание на моего брата. – Сядь нормально. Пятки вместе, носки врозь. Вот так.

Ослушаться Леонид не посмел. Маска смертника, которому на все глубоко наплевать, постепенно сходила с его лица.

– А теперь слушай сюда. – Эстафету ведущего шоу принял от Дачника Гроб. – Сейчас вот на этой кровати мы в три ствола будем драть твою бабу. До тех пор, пока она не подохнет или пока ты не начнешь рассказывать в камеру о том, как четыре года назад убивал Эллу Смирницкую. Итак, что выбираешь, герой? Рассказываешь? Или мы пользуем Лину?

В ответ мой братец состроил на роже презрительную улыбку.

– Не слышу! – Гроб подошел к Леониду и тыльной стороной ладони несильно ударил его по губам. – Ты, пентюх! Отвечай, когда спрашивают. Что выбираешь?

– Ангелину, – облизал губы брат. – Можете дрючить ее сколько влезет. Дерьма мне не жалко. А эта макака будет только довольна.

Дачник с Гробом обменялись удивленными взглядами. Подобного поворота событий они явно не ожидали. Не представляли, с кем им предстоит иметь дело. Не знали, что порой может являть собой мой младший братец. А он тем временем продолжал играть роль этакого безбашенного пофигиста, который, разодрав на груди грязный тельник, беспечно прет на верную гибель и тащит следом за собой остальных.

– Так что? Начинайте. А я посмотрю. Но только имейте в виду, эта грязная эскимоска не подмывалась уже больше недели.

– Что-о-о?!! – Оторопело пялившаяся на мужа Лина с превеликим трудом смогла выдавить из себя этот короткий вопрос. – Что ты сказал?!!

Мне показалось, что сейчас она вскочит со стула и вцепится в рожу своего муженька. И я поторопился вмешаться – прохрипел:

– Ша! Отставить базары! – и подошел к счастливой семейной парочке, готовый в любую секунду развести супругов по разным углам ринга. – Ну? Успокоились?

Ангелина отвернулась от мужа и ошарашенно покачала головой. А Леонид опять разродился ехидной улыбкой. Я еле сдержался, чтобы не добавить ему еще раз по губам. Но на видеопленке этот отброс должен был выглядеть фотогенично – без фингалов и ссадин.

– Неужто тебе не жалко жену? – Я уперся взглядом в брательника, и тот в ответ с вызовом посмотрел на меня. – Мы будем мучить ее у тебя на глазах, а ты готов наблюдать за всем этим концертом без каких-то эмоций?

– Мне это даже понравится. – Кажется, этот мерзавец любовался собой со стороны и явно сам себе нравился. Впрочем, только себе одному. Остальные, какими бы по жизни отморозками не были, сейчас взирали на него с отвращением. – Всегда мечтал посмотреть, как кто-нибудь вдует этой корове.

Ангелина дернулась, но я успел опустить ладонь ей на плечо.

– Спокойно, малышка. Не уделяй внимания тем, кто этого недостоин. – И повернулся к младшему братцу: – А теперь, тварь, послушай меня. Никто твою бабу трогать не будет. – Я бросил пренебрежительный взгляд на Ангелину. – Неинтересно. Другое дело ты, Маня. По очереди прямо на этой кроватке будем драть тебя в задницу, пока не устанем. А твоя женушка в это время подержит нам свечку. А после сеанса отрежет все, что болтается у тебя между ног. Это в том случае, если ты сейчас перед камерой не расскажешь все про убийство Смирницкой. Со всеми…

– А не пошел бы ты! – перебил меня Леонид и в тот же момент согнулся после болезненного тычка под дых.

– …Со всеми подробностями, – продолжил я, разминая пальцы на правой руке. – Со всеми нюансами. Ты меня понял, урод?

Братец молчал. И тогда я обратился к Гробу:

– «Браслеты» с собой?

Сережа извлек из кармана наручники и, хищно блеснув глазами, спросил:

– Что, будем чушкарить?

– Придется, – вздохнул я, сознавая, что как бы мне ни было это противно, опущу сейчас брата по полной программе.

– Подымайся, ты, урод! – Гроб защелкнул на запястьях Леонида наручники и сильно дернул его за шкварник.

Дорогое пальто жалобно затрещало по шву. Братец не устоял на ногах и ткнулся физиономией в дощатый пол.

– Осторожнее, – недовольно произнес я. – Не попорти портрет. И снял бы сначала пальто с петушка. А потом цеплял бы «браслеты». Неудобняк одетого-то…

– Ништя-а-ак! – прогудел из своей «зрительской ложи» Дачник и радостно потер руки. Явно он не жалел о том, что не поленился приехать на этот спектакль. – Задерете пальтишко, и все… На видео будем снимать?

– Конечно.

– Только так, чтоб со всеми подробностями. И чтоб рожу, рожу было видать! Чтоб братва потом сразу же въехала, кого опускали. Эх, мать твою! – азартно ухнул Витек.

И только тут до Леонида дошло, что шутки шутить с ним никто не намерен. Его не просто берут на понт. Его не просто пугают, затем, чтобы в самый последний момент все же остановиться. Все, что сейчас происходит, – это на полном серьезе, и буквально через минуту может случиться непоправимое. И тогда он взвыл. Попробовал рыпаться. И сразу его голова оказалась в стальном захвате Сережиной лапищи.

– Нишкни!!!

Гроб подтащил Леонида к кровати и уткнул его рожей в старое драное покрывало так, чтобы он занял самую подходящую для подобного случая позу: голова зажата мощной клешней; грудь и живот опираются на кровать; колени чуть-чуть не достают до пола.

Я задрал пальто брательника вверх и в тот момент, когда на меня уставился обтянутый добротной джинсой откормленный зад, не удержался и засадил носком ботинка точно под копчик. Леонида дугой изогнуло от боли. Он дернулся так, что в какой-то момент мне показалось, что у него получится вырваться, но объятия Гроба были надежны, как «Нью-Йорк Сити Банк». Сережа смог бы удержать и слона.

– Тащи штаны с него на хрен! – прохрипел он мне, и тут же из-за спины донесся трубный глас:

– Не спеши! Сейчас… Сейчас…

Я оглянулся. Дачник суетился около видеокамеры.

– Сейчас. Во! Готово! Снимаю!

Я перевел взгляд на Ангелину. Она испуганно сжалась на стуле и, округлив глаза, наблюдала за невиданным доселе шоу.

«Смотри, смотри, девочка, – злорадно подумал я. – Впитывай в себя прозу жизни. А то ведь привыкла, парниковый цветочек, взирать на нее из партера, никогда не стремясь заглянуть за кулисы. Так вот тебе…»

– Да тащи ты с него штаны! – заорал Гроб, и тут Леониду удалось прошипеть:

– Погодите… Нет… Стойте… Я… все расскажу…

– Снимаю, братва, – еще раз увлеченно прогудел у меня за спиной Витя Дачник.

– Все скажу… что… хотите… Не надо…

– Подожди, – приказал я Гробу, и он с явной неохотой ослабил захват. – Эй, камера! Стоп мотор! – крикнул через плечо Вите Дачнику и расслышал у себя за спиной его недовольное бухтение. – Что ты сказал? Повтори. – Я несильно ткнул брата по почкам. – Повтори!

– Все скажу. Отпустите.

– Отпусти, – произнес я, и Гроб разжал свои стальные объятия.

Леонид неуклюже скатился с кровати, передернул плечами, пытаясь поправить пальто, и попросил:

– Снимите наручники. – Но добился лишь еще одного пинка под зад. И еще раз чуть не ткнулся мордой в пол.

Ангелина смотрела на него с нескрываемым отвращением. Дачник – с явным разочарованием. Как же – не удалось заснять на видео такие редкие кадры!

Братец снова уселся на стул – пятки вместе, носки врозь. Ручки, правда, на этот раз не на коленях – скованы «браслетами» за спиной. Взгляд уперт в пол. В отличие от того – наглого и циничного – Леонида, что сидел на этом же месте пять минут назад, этот казался уже полностью сломленным, готовым выполнить все, что ему прикажут. И он был мне противен.

– Сюда смотри. – Я смотал пленку в начало, снова нацелил видеокамеру на супружескую чету. Ткнул пальцем в сторону Леонида. – Ты, чмошник. Сейчас по моей команде начнешь рассказывать все, начиная с того момента, когда снюхался с Ангелиной, и заканчивая тем, как ты, исполняя заказ Хопина, прикончил Смирницкую. И, конечно, как подставили Константина. И будь внимателен. Хоть одно слово неправды, хоть какая-нибудь забытая подробность, и опять окажешься на кроватке. И на этот раз все, что тебе обещали, мы доведем до конца. Третьей попытки ты не получишь. Все понял?

– Все.

– Не заставишь меня делать по несколько дублей?

– Нет, не заставлю.

– Вот молодец. А я тебе даже буду иногда помогать, чтобы не сбился. Задавать наводящие вопросы. Да и жена поправит тебя, если что. Как, Ангелина? – Я перевел взгляд на бывшую женушку. Она молча кивнула. – Отлично. Тогда не будем тратить попусту время. Итак… Приготовились. Внимание! Мотор!

И я нажал на кнопку запуска записи.

* * *

– …познакомился с ней совершенно случайно. Не прошло и нескольких часов с того момента, как нас представили друг другу, как Элла затащила меня в постель. Бли-и-н! По-моему, перед этим у нее не было мужика больше года! Она…

– Подробности можешь опустить, – перебил я. – Говори о деле.

– Ладно. О деле. – Леонид опять упер взгляд в пол. О деле ему говорить не хотелось. Но выбора не было. – Уже через неделю я понял, что Элла повелась на меня довольно серьезно. Что, в общем, и требовалось от этой дурехи. Она даже предложила мне перебраться жить к ней. Конечно, я отказался. Но зато удалось убедить ее снять мне квартирку. К тому же она неплохо подпитывала меня деньгами. И на полном серьезе надеялась женить меня на себе, строила грандиозные планы, как оплатит мое обучение в каком-нибудь универе, как найдет мне какое-нибудь тепленькое местечко, когда получу образование. ЬСак от меня нарожает кучу детей. Короче, имела такую дурную привычку – загадывать слишком далеко и строить воздушные замки. А я их не разрушал. Зачем, пока все в этой бабе меня устраивало? Переночевать у нее пару ночек в неделю, посидеть иногда рядом с ней на какой-нибудь дурацкой презентации или на скучнейшем концерте – вот и вся работа, которая очень даже неплохо оплачивалась.

– И чем же ты, ошметок дерьма, смог купить такую серьезную бабу? – спросил я. – Могла бы найти себе кого и получше.

– Наверное, могла бы. Но только, насколько я понял, эта дура умела все, кроме одного – у нее совсем не получалось сближаться с людьми. Имея кучу хороших знакомых, целую толпу тех, кто был ей чем-то обязан, кому она помогла безвозмездно в какой-нибудь мелочи или даже в чем-нибудь более крупном, Элла так и не обзавелась ни одним близким другом. Как-то так у нее происходило по жизни, что все, к кому она прикипала душой, к кому успевала привязаться, в конце концов ее предавали. Прямо какой-то злой рок преследовал эту дамочку, – вздохнул Леонид. Типа, сочувствовал несчастной покойнице Элле, за тридцать пять лет своей жизни так и не изведавшей толком теплоты человеческих чувств, зато отлично узнавшей, что такое предательство. – Насколько я знаю, до меня у нее был какой-то типчик, который сперва опустил ее на приличные бабки, а после женился на какой-то иностранке, и свалил то ли в Бундес, то ли в Америку. Так эта дура Смирницкая заочно отпустила ему все грехи. И продолжала по нему сохнуть, когда ей вдруг подвернулся я. И чем-то сильно напомнил его. Короче, она вообразила, будто я смогу заменить того парня. А я не стал ее в этом разубеждать.

– Благо уже имел опыт парить мозги дряхлеющим дурам, – заметил я.

– И немалый, – похвастался братец. У этого негодяя доставало цинизма этим гордиться.

– Ладно, довольно мелодрам. Захотим, так посмотрим это по телеку. Аргентинских мыльных опер хватает. Давай о деле. Как тебе удалось убедить Смирницкую купить эту рухлядь в Лисьем Носу?

– Вы о доме? – уточнил Леонид. – Да элементарно! Все здесь срослось как по заказу. Мы с Эллой были вместе уже полгода, когда однажды она заикнулась о том, что давно собирается приобрести где-нибудь недалеко от Питера дом или дачу. Мол, совьем там гнездышко сначала на лето, а потом, глядишь, переселимся туда напостоянку. И она попросила меня подыскать что-нибудь подходящее. Сказала: «У тебя навалом свободного времени, а я слишком занята, чтобы заниматься этим вопросом. Вот и подсуетись». Я и подсуетился. – Леонид ухмыльнулся. – К этому времени мы с Ангелиной наставляли рога ее муженьку уже почти год. И она мне, признаться, тогда здорово нравилась. Не так, как другие. Я к ней относился очень даже серьезно. Да и она ко мне тоже… Не правда ль, малышка? – Мой братец повернулся к моей бывшей жене, но она отвернулась и презрительно фыркнула. – Ишь, говорит, что неправда. Ну и хрен с ней. Так вот, в Лисьем Носу, где эта дешевка обитала тогда со своим муженьком, совсем рядом с ними, буквально напротив, одна семейка продавала коттедж. Развалина, но главное там не дом, а участок, и соблазнить им Смирницкую труда не составило. В общем, домик был куплен, мы с Эллой иногда стали туда наезжать. А порой я бывал там без нее. Это затем, чтобы провести времечко с Ангелиной.

– И как же тебе удалось за все это время… – я быстренько подсчитал в уме, – почти за четыре месяца с момента покупки коттеджа и до убийства Смирницкой ни разу не засветиться перед своим старшим братом?

– Ну, я все-таки там появлялся нечасто. Лишь когда Константин был на дежурстве. Но все равно не попасться ему на глаза было непросто. Хотя, как видите, я сумел.

– А вообще-то, какой смысл был в том, чтобы скрываться от брата? – никак не мог понять я.

– Смысла не было никакого. Во всяком случае, тогда, когда мы только туда перебрались. Но… Назовите это предчувствием. Я прямо как знал, что в дальнейшем случится что-то вроде того, что и случилось.

– А что случилось?

– Насколько я понимаю, вы сами все знаете, – заметил Леонид.

– Знаем. Но послушаем еще раз. Так что рассказывай, – подбодрил я братца. – Рассказывай, не стесняйся.

– Хорошо. Однажды в начале июня со мной захотел встретиться Хопин. Я удивился, когда мне позвонила мамаша и сообщила об этом. До этого момента я считал, что ему даже не известно о моем существовании. И вот ведь… – Леонид сделал выразительную физиономию: мол, обитаем мы тихо-мирно в своей келье и даже не представляем, что кто-то следит за каждым нашим движением. – Оказалось, что он знает не только обо мне, но и о том, что я довольно тесно связан с Эллой Смирницкой. Одним словом, Хопин предложил мне одну хорошо оплачиваемую работенку.

– Ликвидировать Эллу, – поспешил я продолжить за брата, но он отрицательно покачал головой.

– Нет. Пока нет. Хопин надеялся, что мне удастся использовать положение, которое я в тот момент занимал, и собрать для него кое-какие сведения о Смирницкой. Я не могу сказать сейчас точно, что именно. Прошло четыре с половиной года. Успел все забыть. Да и тогда, в девяносто шестом, я особо не старался напрягать мозги, вникать в подробности. Просто попробовал проникнуть в кое-какие Эллины секреты.

– И что, хорошо эта работенка оплачивалась? – не утерпел и проявил любопытство Серега.

– Неплохо, – неопределенно ответил мой братец.

Вдаваться в финансовые нюансы у него желания не было. А я не стал его напрягать. Просто спросил:

– И раздобыл эти сведения?

– Нет, – покачал Леонид головой. И еще раз добавил: – Естественно, нет. Добился только того, что насторожил Эллу. Дура дурой в житейских вопросах, она порой умела быть проницательной, и после пары моих попыток вызвать ее на разговор о ее делах начала бросать на меня косые взгляды. И тогда я решил, что лучше синица в руках. Так и сказал тогда Хопину. Вот тогда-то впервые и зашел разговор о том, что Смирницкую надо убрать. Притом срочно. И сделать все так, чтобы ни у кого не возникло и мысли о том, что это заказ. Чтобы менты были уверены в том, что это обычная бытовуха. Хопин почему-то очень боялся, что смерть Смирницкой при сомнительных обстоятельствах сразу могут связать с его именем.

– Так в чем же пересеклись их дорожки? – задумчиво пробормотал я. – Смирницкой и Хопина?

– Не знаю. Да и не пытался узнать. Не мое это дело.

– Твоим делом было убить?

– Я сначала отказывался. Но Хопин нажал. Предложил приличные деньги. И наконец рассказал мне сценарий…

– Тот, в котором должен был быть подставлен твой брат?

– И задействована Ангелина, – добавил Леонид.

– Как же вы убедили ее принять участие в этом кошмаре? Такую законопослушную. И совсем не способную на какие-то решительные поступки.

Братец повернулся к жене, легонько стукнул ногой по ножке ее стула.

– Лин, а Ли-ин. И как же действительно удалось соблазнить тебя всей этой авантюрой? «Такую законопослушную», – передразнил он меня. – Кстати, она подписалась на все это без особых раздумий. Ее больше беспокоило то, что мы со всего этого будем иметь. И не угодим ли в результате на нары. А вовсе не то, что будет убит человек и окажется в тюрьме ее муж.

– Лин, как же так? – Я посмотрел на нервно покусывающую губу Ангелину. – Неужели и правда согласилась так сразу? Или твой муженек нам все врет?

Нет, он не врал. А Ангелина молчала. Сказать ей было нечего.

– Отвечай, когда спрашиваю! – повысил я голос.

– Я не знаю, – еле слышно пробормотала она. Изложить на бумаге все подробности убийства Смирницкой далось ей не в пример легче, чем рассказывать об этом вслух. Перед видеокамерой. И перед аудиторией, какой бы она ни была. – Я и правда не знаю. Какое-то наваждение. Какое-то помутнение рассудка… Нет, я не знаю.

– Все она знает, – уверенно заявил Леонид. – Этой сучке просто надоел ее муженек. Вот она и решила поменять его на меня. Вообразила, что я обеспечу ей царскую жизнь.

– Неужели вам с Хопиным было не страшно, – спросил я у брата, – что это дуреха элементарно проболтается на допросе у следователя? Или на суде? Ведь язык у нее, как помело.

– Да нет. Когда надо, она умеет молчать. Да и следак был своим. Так же, как адвокат. С их стороны осложнений быть не могло. А на суде… Ее там допрашивали, как свидетеля, минут десять, не больше, – сообщил мне Леонид то, о чем я знал лучше его. – Да и какие вопросы ей там зададут и что на них отвечать, она знала наперед. Все вызубрила заранее.

– Спектакль был отрепетирован так, что провала быть не могло, – подвел я итог. – Никакого риска. Да, Леня? Все везде схвачено?

– Все везде.

– А ты не боялся, что после того, как вы с Ангелиной выполните все, что от вас требуется, то станете больше не нужны доброму дяденьке Хопину? Более того, превратитесь в людей, которые знают чересчур много и могут доставить ему неприятности. Скажем, попробовать шантажировать. Или проговориться. А поэтому вас надо убрать.

– Я это полностью исключал. Если бы, скажем, погиб или пропал я или Лина, то какой-нибудь дотошный опер мог бы связать это с недавней гибелью Эллы и посадкой моего брата. И в результате новый виток этого дела. А Хопин, я повторяю, боялся, как смерти, что может оказаться засвеченным его имя. Даже пусть у кого-то возникнут обычные подозрения, не подкрепленные фактами, – этого ему уже было достаточно. Кстати, поэтому, насколько я понял, он не заказывал Эллу обычному профи.

– М-да, странный мужик, – задумчиво пробормотал я.

И тут в разговор вновь вмешался Серега:

– И сколько же фишек ты на этом поднял? – Его, похоже, интересовали только финансы.

– Мне хватило, – снова не стал вдаваться в подробности Леонид. – К тому же Хопин обещал мне поддержку в дальнейших делах.

– И оказал? – спросил я.

– А-а-а… – разочарованно махнул рукой мой брательник. – Не в той мере, что я рассчитывал. Кто я ему? Не брат и не сват. Так какого же рожна ему на меня тратить время?

– Действительно, – усмехнулся я. – Какого рожна? Должны быть благодарны уже за то, что вас не замочили, как Эллу, после того, как вы стали никому не нужны. И даже дали вам какие-то деньги.

– Хм-м… – неопределенно мотнул головой Леонид. Похоже, он был со мной совершенно согласен.

– «Хм-м», – передразнил я его. – Давайте-ка рассказывайте теперь о самом главном. О том, как мочили Смирницкую. И как подставили Константина. Со всеми подробностями. Кто начинает?

Желания начинать ни у кого не было. Сидели оба скромно, потупив взоры.

– Ну, – подстегнул их я. – Ангелина.

– Но я же все написала.

– А теперь расскажи. Кому принадлежала идея подставить твоего бывшего мужа? Кто выдумал номер с тропинкой, ведущей к проему в заборе, и двумя нитками от одежды, которые там нашел прокурорский следак? Кому пришло в голову подсыпать Константину снотворное и снять с него, спящего, отпечатки на нож и побрякушки, которые выкопали на участке? Ангели-ина! Кому?!

– Прокурору, – проныла она.

– Точно? Не Хопину? И не Леониду? И не тебе?

– Я не знаю. Я точно не знаю. – У Ангелины на лбу выступили капельки пота. – Прокурор приезжал в Лисий Нос накануне, когда Константин был на смене. Осмотрел участок, показал, где надо закопать нож и золото, где сделать дырку в заборе и куда нацепить две нитки. Осмотрел аптечку. Выбрал снотворное. И, наконец, рассказал мне, что отвечать на допросе.

– Итак, прокурор, – сказал я.

– Да.

– Его имя? Фамилия?

– Вы разве не знаете? – наивно похлопала ресничками Ангелина.

– Знаю. Но я хочу, чтобы его назвала ты. Перед этой видеокамерой. Я жду!

Ангелина беспомощно сморщила рожицу. Наверное, эта гримаска должна была отражать напряжение, с которым сейчас трудились мозги у несчастной девицы. Безрезультатно трудились.

– Не помню, – качнула она головой. – Прошло столько времени…

– Так. Ясно. Леонид, подскажи своей женушке.

– Фамилию следака? – безразлично переспросил мой брательник. И без затруднений припомнил: – Муха.

– А адвоката?

– Не знаю. Я с ним не встречался. Ни я, ни вот эта вот, – Леонид кивнул на жену, – курица. А зачем? Нам хватило общения с прокурором за день до того, как все и произошло. Этот нудный мудак запарил меня своими ЦУ. Прокапал все мозги так, будто я собирался мочить президента, а не обычную бабу. Но все оказалось гораздо проще, чем он воображал…

– Как оказалось? – подстегнул я Леонида. – Рассказывай. Я хочу знать все про это убийство.

Про убийство Смирницкой я знал все и без признаний своего братца. Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы еще четыре года назад воссоздать у себя в воображении весь ход событий, что произошли той ненастной августовской ночью.

Ангелина наболтала мне в чай диморфазола, дождалась, когда я доберусь до спальни и отрублюсь, а потом спокойно отправилась на веранду чистить грибы. В соседнем доме в это время улеглись пораньше в постель Леонид и Смирницкая.

– Как сейчас помню, – смаковал мой младший брат перед камерой, – что эта овца не могла успокоиться больше часа. Приставала ко мне так, словно нажралась возбудителя. И плевать ей было на то, что я ныл, будто у меня болит голова. Ей нужен был трах. А я боялся, что судмедэксперты, когда труп окажется у них на столе, определят, что покойная незадолго до смерти занималась сексом. Сопоставят группу спермы моего брата с той, которую обнаружат у нее во влагалище. А когда они не совпадут, то призадумаются. И из-за этого могут возникнуть проблемы. Ну, в общем, от Эллы я кое-как отбился, дождался, когда она покрепче заснет, и отправился к Ангелине…

…И Леонид отправился на соседнюю дачу – убедился, что старший брат спит так, что его не разбудить, даже стреляя над ухом из пушки. А тем паче снимая с него отпечатки пальцев на нож и побрякушки из золота.

Итак, все было готово. Смирницкой оставалось жить меньше часа.

Правда, возникло одно маленькое осложнение. Хотя и осложнением-то его назвать было нельзя. Скорее – небольшим изменением в сценарии…

– …Какого-то черта Элла проснулась, пока я ходил к Ангелине, – фыркнул Леонид, – и принялась лазать по дому – искать, куда же я делся. Совсем голая, дура. Как амазонка. И в результате голой и умерла. К тому же не тихо-мирно в постельке, а в гостиной, где как раз на столе и лежал нож, которым я собирался ее замочить. Впрочем, не все ли равно, где умирать. И в каком виде. Мертвякам наплевать, одеты они или нет.

– А дальше?

– А дальше я прошелся по дому, постарался везде стереть свои отпечатки. Прибрался в машине. А потом прихватил Эллино золотишко и ножик и снова отправился к Ангелине. Смирницкая к тому времени уже начала коченеть.

– Между прочим, – задал я вопрос, который не давал мне покоя больше четырех лет, – насколько я знаю, Элла была убита одним-единственным очень профессиональным ударом. Где ты набрался подобного опыта?

Леонид пожал плечами.

– Нигде. Никого раньше не резал и заранее не тренировался даже на манекенах. Знал чисто теоретически, что бить ножом надо под левую грудь. А еще был наслышан о том, что с одного удара в область сердца сразу убить человека очень непросто. И я заранее подготовил себя к тому, что Эллу придется нашинковать. И основательно перемазаться в крови. Короче, настроил себя на то, что работенка окажется грязной. И был весьма удивлен, когда все получилось так, с первого раза. Я ткнул Эллу ножом, и она сразу осела на пол. Даже не застонала, даже не пискнула. И, по-моему, не успела сообразить, что же произошло. Я попробовал найти у нее пульс. Пульса не было. Дыхания тоже.

– Так. Все ясно. Ты с первого же удара прикончил Смирницкую, убедился в том, что она мертва, стер свои отпечатки в машине и в доме, прихватил вещдоки и пошел к Ангелине. Дальше вы поднялись в спальню, где спал Константин, – продолжил я за Леонида, – и сняли с него отпечатки на нож, часы и рыжевье. Я верно все говорю?

– Все верно, – кивнул братец. – Потом я напялил Костины кроссовки, вышел в сад и выкопал там две ямки. Как раз в тех местах, где мне указывал Муха. В одной спрятал нож. В другой – золотишко. Потом вернулся в дом, кинул палочку Ангелине…

– Чего-о-о?! – Я выпучил глаза. – Что, только-только прикончив одну любовницу, ты тут же принялся заниматься любовью с другой? И тебе было плевать?

– У меня крепкие нервы, – хмыкнул мой братец.

– А тебе, Ангелина, – посмотрел я на бывшую женушку, – тоже все было до фени?

Она пожала плечами и ничего не ответила. А я не стал ее напрягать на ответ. Если честно, то я уже пресытился откровениями этой парочки. Так, что тянуло блевать. И хотелось поскорее закончить с допросом.

– Леонид, у тебя есть что добавить? – спросил я у братца.

– Нет.

– У тебя, Ангелина?

– Нету. Что, мы закончили? – Она с надеждой посмотрела на меня.

Этот допрос достал ее еще больше, чем меня. Что ж, я ее мог понять. И не хотел бы оказаться на ее месте. Так же как и не пожелал бы ей оказаться на моем месте четыре года назад.

– Да. – Я выключил камеру. – Можешь отдыхать. А с тобой, дружок, – я подошел к Леониду и хлопнул его плечу, – разговор еще не окончен. Сейчас возьмешь ручку, бумажку и все, что рассказывал перед камерой, изложишь в письменном виде.

– А потом вы отвезете меня в лес и заставите вырыть могилу, – спокойно продолжил за меня младший братец. Надо отдать ему должное, держать себя в руках он умел. – Или закопаете мой труп где-нибудь здесь? Не отходя далеко?

– А с чего ты взял, что вообще кто-то собрался тебя убивать? – улыбнулся я. – Нам не нужен твой труп. Нам нужен ты. Живой.

– Чтобы отдать ментам? В комплекте с этой кассетой, – Леонид кивнул на видеокамеру, – и теми бумажками, что я сейчас испишу показаниями?

– Нет, – заверил я братца. – Ментам тебя отдавать тоже никто не намерен. А кассету и бумажки с вашими откровениями недолго и уничтожить. И отправишься ты, Леонид, на все четыре стороны. А мы про тебя забудем. Вот только для этого придется тебе расстараться – выполнить для нас небольшую работу.

– Так я и знал, – хмыкнул мой брат. – Вы уверены, что я подпишусь?

– Куда же ты денешься? Или забыл, как валялся недавно на этой кроватке? Мы можем и повторить. Все по полной программе. А потом действительно передадим тебя мусорским. А они, в свою очередь, отправят тебя в «Кресты» или на «Лебедевку». Ах как там будут рады свежему петушку. Так что мой тебе добрый совет: соглашайся, Леня, не думай. Работенка, кстати, несложная. И даже негрязная.

Эта работенка заключалась в том, чтобы замочить Хопина. То, что казалось мне бредом и авантюрой, заведомо обреченной на бесславный провал. Против которой я так упорно возражал еще накануне на толковище. И на которой все-таки настояли Гроб, Комаль и компания.

– Ну и как? – равнодушно поинтересовался я у Леонида. – Соглашаешься? Или идешь на кроватку? Выбор, согласись, небольшой.

– Действительно небольшой, – вздохнул Леонид. Поднялся со стула, бросил взгляд на кровать. – Нет уж, спасибо. Пяльте на ней лучше эту буренку, – кивнул он на Ангелину. – А я уж как-нибудь… Рассказывайте, что надо делать.

Глава 6УВИДЕТЬ ХОПИНА – И УМЕРЕТЬ («Если у вас нету брата…»)

– А делать тебе предстоит следующее. – Гроб отложил в сторону несколько листов, на которых Леонид четким каллиграфическим почерком продублировал то, о чем недавно говорил перед камерой. – Завтра утром ты должен созвониться с Аркадий Андреичем Хопиным и договориться о встрече. Скажем, на вечер.

– Он не примет меня, – сказал Леонид, но его заявление не произвело на Гроба совершенно никакого эффекта.

– Должен принять, – произнес он тоном, исключающим какие-либо возражения. – Ведь от этого зависит все твое будущее. А тут у тебя лишь три дорожки: налево пойдешь – могилу себе обретешь; направо пойдешь – опущенным будешь, отправишься по этапу по мокрой статье и ближайшие лет пятнадцать проведешь в бараке для петухов; и, наконец, прямо пойдешь, расстараешься так, чтобы все, о чем я тебя сейчас попрошу, срослось, – останешься цел-невредим, и больше никто не будет иметь к тебе никаких претензий. Я так думаю, ты выберешь третий путь?

– Да. Только не представляю, как добиться аудиенции с Хопиным.

– До завтра есть время. Вот и потрать его с пользой. Подумай. А дальше вот что тебе предстоит. – Гроб достал из пластмассового футляра массивные часы на тоненьком кожаном ремешке и продемонстрировал их Леониду. – После того, как ты договоришься с Хопиным о встрече, мы на твоем «пассате» поедем к нему в Александровскую. И там я дам тебе поносить эти нарядные часики. Непростые часики, а с секретом. – Серега нажал на какую-то кнопку, и циферблат часов откинулся в сторону, обнажив небольшую полость, заполненную сероватым порошком. – Щепотки этого зелья достаточно для того, чтобы угробить стадо слонов, не говоря уже о такой старой развалине, как наш Аркадий Андреевич. Вот в твою задачу и входит скормить ему чуть-чуть этой отравы.

– И как вы себе представляете, я смогу это сделать? – Леонид с интересом разглядывал часики. Нечто подобное он видел в кино про агентов разведки, читал про это в шпионских романах. И вот ведь оказалось, что такие игрушки существуют в реальности. – Думаете, я просто возьму стаканчик с водой, разболтаю в ней ваш порошок, потом разожму Хопину челюсти и волью ему в рот это пойло?

– Думать должен ты, а не я, – заметил Серега. – Твоя жизнь на карте. Не моя. Так что сам изобретай вариант, как, встретившись с Хопиным, подсунуть ему этот яд. В принципе, я вижу один вариант – отвлечь чем-то его внимание и незаметно сыпануть зелье в кофе или в коктейль. Придумаешь другой способ – так и ништяк. Флаг тебе в руки. Мне надо, – поднял Гроб вверх указательный палец, – чтоб Хопин сожрал эту отраву. И совершенно до фонаря, выпьет ли он это с кофе или ты ее всыплешь ему в рот, насильно разжав зубы ножиком.

– Ладно. Предположим, я сумел скормить ему эту гадость. Он помер. Все хорошо. Ваше задание выполнено. Вот только уже через пять минут после Хопина сдохну и я. Уж об этом его охранники позаботятся – можно не сомневаться. Так какой же мне смысл…

– Есть смысл, – перебил Леонида Гроб. – Дело в том, что сразу от этой отравы он не загнется. Сам я этой штуковиной, правда, ни разу не пользовался, но в инструкции читал, что человек, которому она попадает внутрь, лишь часов через шесть начинает ощущать легкое недомогание. Потом появляются тошнота, резь в желудке, слабость, потливость. Потом судороги. Потом паралич. Ну а потом пациент мечтает уже не о том, чтобы выжить, а о том, чтобы сдохнуть. И поскорее. Не знаю, скоро или не очень, но это ему гарантировано наверняка. Еще не было никого, кто сумел бы сожрать эту гадость и не отправиться к праотцам.

– Шесть часов… Итак, у меня будет полным-полно времени на то, чтобы свалить.

– И не только на это, – заметил Серега, осторожно кладя часы-убийцу на стол. – Чем хороша эта отрава, так это тем, что обнаружить ее в крови мертвяка невозможно. Я не спец и не знаю, что в трупешнике успевает произойти к тому времени, пока он не окажется на столе судмедэксперта, но только яд то ли распадается на какие-то безобидные составляющие, то ли вообще выводится из организма. Короче, ни у одного трупореза, скольких пядей во лбу он бы ни был и какой бы аппаратурой ни располагал, нет ни единого шанса на то, чтобы что-то понять. В своем заключении он, чтоб не лажаться, объявит причиной смерти что-нибудь вроде обширного инсульта или отравления пищевыми продуктами. А ты в результате будешь чист, как Папа Римский. А если у кого в голове вдруг и забрезжат какие-то смутные подозрения, то никаких конкретных предъяв тебе все равно никто подогнать не сумеет.

– Хм, недурственно. – Леонид взял со стола часы и аккуратно застегнул тонкий кожаный ремешок у себя на запястье. – Мечта террориста или маньяка. Насколько я знаю, подобные штучки держат в неприступных хранилищах за сотней замков, и какой-нибудь Усама бен Ладен готов отдать за них половину своего состояния.

Серега Гроб еле сдержался, чтобы не рассмеяться.

– Да с какого ты дерева слез? Отстал лет на пятнадцать от жизни! Сейчас такие часы может купить по дешевке любой лох на любой барахолке. И это ничуть не сложнее, чем добыть чек героина. Были в хрусты, и тебе за них найдут хоть обогащенный плутоний… Верни-ка мне эту игрушку. – Серега протянул руку, и Леонид осторожно вложил ему в ладонь часы. – Рано пока ее тебе доверять. Еще учудишь чего. – Упаковав часы в футляр, Гроб извлек шприц и две ампулы – одну, на два кубика, с бледно-розовой жидкостью, по цвету напоминающей раствор марганцовки; другую, пятикубовую, с чем-то бесцветным. – Вот, – похвастался он. – Еще одна шпионская штучка. – Серега щелкнул ногтем по розовой ампуле и похвалился: – Аминоритин. Сразу предупреждаю, чтобы потом у нас не было споров. Я введу тебе этот яд перед тем, как мы отправимся в Питер. И прикончит он тебя через двадцать часов. Это в том случае, если ты не получишь противоядие. – На этот раз Гроб щелкнул ногтем по другой ампуле. – Вот оно. Ни в одной больнице, ни в одной самой крутой лаборатории замены ему найти не сумеют. Так что твоя жалкая жизнь, Леонид, все то время, что мы будем ехать до Питера, и то время, что пробудешь у Хопина, будет в моих руках.

– Затем, чтобы я не вздумал выкинуть что-нибудь по дороге? Или не переметнулся бы на сторону Аркадия Андреевича?

– Верно соображаешь. Это моя страховка. И довольно действенная. Я, поверь, этим пользуюсь уже не в первый раз. Да и не только я. Подобные штуки использовал Абвер еще во времена второй мировой войны.

– А где гарантии, что я получу антидот, как только вернусь от Хопина? Что вы дождетесь меня?

– Дождусь, – улыбнулся Серега. – Будь уверен. Потом мы поедем с тобой в одно место. Там ты получишь противоядие. И пробудешь у нас в гостях, пока мы не получим доказательств гибели Хопина. После этого можешь убираться на все четыре стороны.

– Я вам не верю.

– Придется поверить. Или выбирать из двух оставшихся вариантов – выкопать для себя могилу в лесу или отправиться петухом на зону. Решай. Я не тороплю. До утра время есть на раздумья. А сейчас я тебя провожу обратно в подвал. Ляг, поспи. – Гроб поднялся со стула. Вопросительно посмотрел на Леонида. – Или, может быть, все-таки сейчас дашь ответ?

– Во сколько завтра мне звонить Хопину?

Физиономия Сергея расплылась в довольной улыбке.

– Значит, решился? Молодец. Одобряю. Я на твоем месте бы тоже…

«Ты на моем месте давно бы свихнулся, герой, – подумал Леонид, направляясь под конвоем Гроба к гостеприимно открытому проему в полу. – А я вот пока не спешу. И если и доведется мне сдохнуть, то сделаю это в здравом уме. А может, подкинет судьба мне еще какой-нибудь вариант для спасения? Как-никак времени впереди предостаточно. Вот ведь черт! И напридумывали ведь фармацевты, мерзавцы, всяческих хитрых ядов».

– Руку. – Гроб опять приковал Леонида наручниками к кровати. – Ложись, отдыхай. Завтра день непростой.

– Свет оставьте.

– Обойдешься без света. Спи давай. – И, освещая себе дорогу тусклым фонариком, Серега стал пробираться к лесенке, ведущей наверх, размышляя: «Интересно, а есть ли на самом деле яды вроде того, про который сегодня я парил этому лопуху?»

«Ха! Аминоритин… – усмехнулся себе под нос Гроб, опуская тяжелую крышку на проем, ведущий в подпол. – Чем незамысловатей вранье, тем легче на него покупаются. Аминоритин. Кажется, прошлый раз эта красная гадость называлась хлоноро… хломидо… Как-то на "х". А теперь это амино… Черт! Аминоритин. Аминоритин. Не забыть бы до завтра это название. Аминоритин. А то получится лажа».

Глава 7 9 1/2 ЧАСОВ

(«Если у вас нет жены…»)

Вечером Оглоед с Дачником уехали в Тверь. Первый – затем, чтобы вернуться уже на следующий день на моем «мерседесе» и вплотную заняться судьбой Ангелины, претворением в жизнь той акции, что обрисовал мне еще ночью по пути в Нестерово, и на которую я в конце концов дал добро. Ну а Дачника ждал целый ворох больших и маленьких воровских дел. Домашние заботы. И три симпатичные нимфы…

– …Будь они прокляты. И дела, и девицы. Кому бы сплавить хотя бы одну? – вздыхал Витек, пожимая мне на прощание руку, но было заметно, что он просто рисуется. – Сколько фишек вытягивают, сколько времени отнимают! Эх, Знахарь, мой тебе добрый совет: не заводи никогда постоянную лярву. А тем более трех. Намаешься. Впрочем, наверное, ты это знаешь и без меня. Хватило этой чмошницы Ангелины? А? Признавайся.

– Да уж, – промямлил я. – Хватило с избытком.

– И что решил-то? Будешь перед ней открываться, называть себя? Или так и останешься обычным Денисом?

Я неопределенно пожал плечами.

– По-моему, этого не потребуется. Меня не покидает чувство, что Ангелина и так уже начинает о чем-то догадываться. Во всяком случае, кидает на меня странные взгляды. Дура дурой, конечно, но не забывай, что она баба. А баб в определенных вопросах провести невозможно. Уж больно они проницательны, твари.

– Это уж точно, – согласился Дачник, усаживаясь в машину. – Ну, все. Удачи, братишка. Окажешься в наших краях, так заглядывай. Всегда будем рады. И привет там всем в Питере.

Джип «гранд чероки» обдал меня на прощание выхлопным перегаром и, расплескав глубокую лужу, отправился в недальний путь до Твери. Я же вернулся в дом. Перечитал еще раз исповеди своего брата и бывшей жены, поболтал с хозяйкой о народных средствах лечения радикулита и невралгии, сыграл с хозяином пару конов в дурака. Потом Гроб соблазнил меня баней, которая оказалась тесной и не протопленной, и в которой мы больше бухали, нежели парились.

– Тащи сюда Линку! – веселился разогретый за неимением нормального пара водочкой Гроб. – Вымоем, а потом поделим по-братски. Слышь, Знахарь, в натуре. Давай сюда ее, курву! А то ведь так можно и сдохнуть со скуки.

Я отмахивался.

– Отвяжись. Это мое. И ни с кем я ее сейчас делить не намерен. – И разливал по стаканам остатки водяры с длинным названием «Борис Николаевич». – Сейчас допиваем и возвращаемся в дом. Спать. У тебя, я так понимаю, завтра насыщенный день?..

– Да.

– Вот и… Твое здоровье. – Я приподнял свой стакан. – И за удачу.

Одним словом, времяпрепровождение в деревенских гостях оказалось однообразным и скучным. Баня холодной. Погода паршивой. Настроение – еще хуже погоды. Наверное, потому, что встреча с братом и бывшей женой совершенно не оправдала моих ожиданий. Напоминала скорее рядовой допрос в кабинете ментовского следака, чем красиво обставленную ответку.

На часах уже было за полночь, когда хозяева, постелив мне в горнице на узком диване, а Гробу соорудив на полу скромное ложе из набитого сеном матрасика и тонкого одеяла, отправились спать. Серега рассказал мне пару стареньких анекдотов, не поленился спуститься в подпол посмотреть, не готовится ли к побегу мой брат. Доложил результаты проверки: «Спит, аки ангел» и, бормоча под нос матерщину, стал обустраивать поудобнее свою собачью подстилку.

– Все бока отлежу, мать твою так! – жаловался он мне. – Могли бы под задницу найти что потолще, а не эту циновку. И подушку… Подушку…

– Не майся, – сказал я ему. – Ложись на диване.

Гроб удивленно посмотрел на меня.

– Ты чего, на полу хочешь спать? Сдурел? Или, может, ты йог? Или… Ха! – До Сереги дошло наконец. – Попрешься сейчас к Ангелине?

– И какой же ты проницательный! – заметил я. – Ну прямо провидец… – И хлопнул Серегу по широкой спине. – Ложись и дрыхни. Спокойной ночи.

– Угу, – пробурчал он мне вслед. – Если устанешь, зови. Помогу.

– Иди ты, – усмехнулся я. И подумал о том, что действительно, с Ангелиной в постельных делах без помощи обойтись почти невозможно.

В комнату к бывшей жене я пробрался почти неслышно. Не скрипнул дверью, не споткнулся ни обо что в темноте. Подкрался к кровати и, стоя на одной ноге, словно аист, начал стягивать с себя джинсы, беспокоясь о том, как бы не потерять равновесие и не опрокинуться на спящую Ангелину. Не сделать заикой и без того забитую девушку.

Не в пример мне и Гробу, не говоря уж о запертом в подполе Леониде, нашей затворнице хозяева соорудили прямо-таки королевское ложе. Двуспальное. Мягкое. Со свежим постельным бельем. Или они предполагали заранее, что Ангелине предстоит спать не одной?

«Скорее всего, им просто ее стало жалко», – решил я и, оставшись в одних трусах, просочился под одеяло. Ангелина пробормотала что-то несвязное и чуть пододвинулась к стенке, освобождая мне место. Как обычно, она спала на спине. Иногда постанывая. Изредка причмокивая губами во сне. Спящую Ангелину от Ангелины, пытающейся притвориться, что спит, я всегда мог отличить безошибочно.

Она спала.

А я лежал рядом…

Бревном. Как последний придурок. Как импотент.

…и совершенно не представлял, что делать дальше.

И не мог ответить сам себе на вопрос: «А какого, собственно, черта я здесь оказался? Мне что, недостаточно женщин, что приспичило лезть в постель к бывшей женушке?»

Я мечтаю найти в ней что-то особенное? Я надеюсь, что Леонид обучил ее новым любовным премудростям, и мне не терпится выяснить, каким же именно? Или я просто решил провести эксперимент над собой: что же я испытаю, занимаясь любовью с женщиной, которую ненавижу и которой приготовил страшную месть? А может, эксперимент над Ангелиной: сумеет ли она по истечении четырех с лишним лет опознать бывшего мужа в мужчине, нахально залезшим в темноте к ней в кровать? И вообще, не пошлет ли его сейчас на три буквы?

Нет, в том, что не пошлет, я не сомневался. «Слишком запугана, – подумал я. – И слишком обижена своим мужем. Мечтает хоть как-нибудь отомстить ему, и уже одно это, не считая ее постоянного сексуального голода, не позволит ей произнести: "Убирайся!"».

Лина снова что-то пробормотала во сне и закинула на меня ногу. Так, как делала это всегда. Так, как ей раньше нравилось. А еще она любила, чтобы ее голова покоилась у меня на плече.

Я осторожно, сантиметр за сантиметром, стараясь не зацепить Лине волосы, не сделать ей больно, не разбудить, просунул ей под голову руку. Она доверчиво прижалась ко мне…

И в этот момент я вспомнил!

Я вспомнил все. Время сместилось на несколько лет назад, и из прошлого возник легкий, казалось, давно забытый аромат тела моей жены, вернулись те ощущения, что я испытывал раньше, лежа с ней рядом. Я, как и когда-то – давным-давно, в той, прошлой, жизни, – почувствовал легкое возбуждение. Ощутил приятную тяжесть внизу живота. И испугался: «А должно ли быть так? Не наделаю ли я сейчас глупостей?»

Я чуть развернулся и коснулся губами ее щеки. Моя ладонь скользнула по ее телу поверх легкой шелковой блузочки. Спать Лина легла только в ней и в тоненьких трусиках, и сквозь невесомую ткань я отчетливо ощущал все изгибы ее стройного тела. Крепкие груди. Спелые виноградинки сосков. Плоский животик.

Я расстегнул нижнюю пуговицу на блузке. Еще одну, чуть повыше. И еще… Провел, чуть касаясь, тыльной стороной ладони по нежной горячей коже. От груди до резинки трусов. И опять вверх. И снова вниз.

Ангелина вздохнула. Ее дыхание участилось. Сделалось резче, прерывистее. Но она еще не проснулась. Она продолжала смотреть какие-то сны. Раньше мне очень нравилось будить ее таким образом. И раньше мне очень хотелось узнать, что ей снится, когда я так… Но сколько об этом ни спрашивал, она никогда мне не говорила.

Я слегка оттянул широкую резинку ее трусов, ощутил под ладонью выпуклую округлость лобка, нежный пушок покрывавших его волос. Чуть сдвинул руку подальше…

Ангелина еще раз вздохнула, шире раздвинула ноги. Ее левая рука протиснулась мне под мышку. А правой она распахнула на себе блузку и, повернувшись набок, крепко прижалась ко мне пылающей грудью. Ее мягкие волосы, смешавшись с горячим дыханием, щекотали мое лицо. Ее ладошка круговыми движениями яростно массировала мне спину.

«Проснулась, любимая женушка? – подумал я. – С добрым утром. Или что сейчас?.. Ах, сейчас ночь? А ни все ли равно, когда заниматься любовью? Тебе-то уж все равно – это точно. Всегда готова, как пионерка. Хоть ночью, хоть днем. Хоть в уютной постели, хоть на приеме у президента. Хоть с законным супругом, хоть с негром с Кокосовых островов… Нет, под потного негра ты, пожалуй, и не полезла бы. Но уж под меня – без вопросов».

Я вытащил руку у Ангелины из трусиков, провел скользкими пальцами ей по ноге.

– Ну-у-у… – недовольно простонала она. – Поласкай там… еще… – И решительно развернувшись, навалилась сверху, крепко вжалась в меня всем телом.

«Естественно, – ехидно заметил я про себя. – Первая фраза: "Поласкай там". А кроме нее с того момента, как пробудилась и обнаружила рядом с собой мужика, ни единого слова возражения или удивления. Ни одного движения против – все только "за". Ну, похотливая кошка! Интересно, догадаешься ли ты все-таки, кто я такой? А если догадаешься, что же произойдет?»

Ангелина обмусолила мне мочку уха, лизнула меня в шею… в нос… Нашла мои губы и просунула между них язычок. Я осторожно ответил, заботясь о том, как бы мой поцелуй не напомнил бывшей жене ее бывшего мужа. Пусть у нее будет поменьше шансов определить, кто же на самом деле скрывается под маской бандита Дениса.

Не отрываясь от Лининых губ, я нашел ее руку, расстегнул пуговку на рукаве… и на другом рукаве… Потянул на себя блузку, и она легко соскользнула с плеч моей бывшей жены.

– И трусы…

– Что?

– И трусы… – простонала она. – Сними с меня…

– Погоди. – Я перевернул Ангелину на спину. Провел губами по ее плечу, нашел глубокую ямку около шеи, которая всякий раз появлялась, когда жена напрягалась в любовной истоме. И которая мне когда-то так нравилась. Слегка куснул Лину в шейку, обхватил ладонью ее левую грудь. Чуть сжал двумя пальцами затвердевший сосок.

– Продолжай… поцелуй… хорошо…

В темноте я не видел, лишь ощущал, как Ангелина откинула назад голову, как раскинула в стороны руки, широко раздвинула ноги. И замерла на спине.

– Хорошо…

Я лизнул ее грудь, чуть царапнул сосок жесткой щетиной, за сутки образовавшейся у меня на щеке. И сместил лицо еще ниже к напряженному до каменной твердости животу. Лина выдавила из себя негромкий стон, всем телом подалась мне навстречу, выгнулась, чуть ли не встав на гимнастический мостик. Ее ладонь надавила мне на затылок…

– Ниже… Ну…

…Ее пальцы судорожно вцепились мне в волосы.

– Еще… Да…

Мой язык проник в глубокую впадинку ее пупка. Моя щетина царапала ее живот. Мое дыхание разбивалась об ее гладкую кожу. Ниже… И ниже… Я зацепил зубами резинку трусов. Оттянул ее вниз. Отпустил. Она с легким щелчком вернулась на место. А я уже целовал Лину в ногу, ощущая у себя под щекой мягкий бугорок лобка, пока еще прикрытого уже насквозь промокшими трусиками. Пока еще… Я подцепил их – на этот раз рукой, не зубами – и стянул до колен. И снова потерся щекой о лобок. И несильно дернул за волоски, ухватив их губами.

Она опять застонала. И снова выгнула гимнастическим мостиком тело. Испуганно затрещали трусы, снять которые до конца у Лины просто не было времени. Хотя были силы на то, чтобы разодрать их на клочья, раздвигая ноги пошире.

Я снова поцеловал ее в окаменевший живот. Попытался продвинуться выше, к груди, но Ангелинина рука неколебимым буфером уперлась мне в голову, не пустила меня обратно.

– Поласкай… меня… там… язычком… Милый, пожалуйста…

«Ишь чего захотела! – усмехнулся я про себя. – "Милый". "Пожалуйста". Фигу! Не заслужила!» И убрал ее руку в сторону. И опять отыскал языком свою любимую ямку. Ту, что около шейки.

Она вновь впилась в мои губы. Ее пальцы скользили мне по груди… Ниже – по животу… Еще ниже… еще… Ее ладонь проникла в мои трусы, потянула их вниз. Скользнула по напряженному члену. Коснулась яичек.

«Итак, – подумал я, лаская Лину, – сумеешь ли, милая, теперь узнать своего бывшего мужа? Ведь у него изменилось только лицо. Ну и фигурой, пожалуй, он стал чуть-чуть сухощавей и крепче. А все остальное-то то же. Или тебе нужны еще дополнительные подсказки? Неужели нужны? Что ж, получи. Мне, в общем, не жалко».

И я, не прекращая целовать Ангелину, перебрался наверх, на нее. И первым же резким толчком легко вошел внутрь нее. Глубоко-глубоко…

Лина вскрикнула.

Еще толчок… еще… и еще…

Она вскрикнула еще раз и закинула мне на плечи ноги. Так, как обычно делала раньше.

А я продолжал работать. Резче… глубже… чаще… Безуспешно пытаясь вызвать в памяти воспоминания о чем-нибудь гнусном – перехитрить себя, отсрочить хоть ненадолго момент, когда больше уже не смогу сдержаться. И кончу – как всегда, слишком рано…

…И я кончил, не прошло и минуты. Но эрекция не прекратилась. Она никогда не прекращалась после первого раза, и я продолжал трудиться и дальше. Как ни в чем не бывало. Разве что несколько снизив частоту колебаний. И резкость движений.

К тому моменту, когда я извергнулся в нее во второй раз, все мышцы гудели от напряжения. Тело покрылось потом. Дыхание сбилось. Я замер, расслабился, продолжая лежать на Ангелине. Прижав ухо к ее тяжело вздымающейся груди. Отчетливо слыша, как работают на форсаже ее легкие. И бухает в учащенном ритме сердце.

И она замерла подо мной. Лишь ее пальцы продолжали оставаться в движении, перебирая мои волосы. Ее старая-старая привычка – копошиться у меня в голове, – над которой я вечно смеялся: «И что ты там ищешь?» А она всегда отвечала: «Я так отдыхаю. И жду, когда будет еще».

Мы сейчас отдыхали.

И нам было супер!

Долго-долго лежали в темноте без движения. Крепко прижавшись друг к другу. Не произнося ни единого слова.

Ангелина первой нарушила молчание.

– Тебе понравилось?

– Да.

– Мне тоже. Очень-очень. Давно уже не было так… хорошо. Она помолчала. Коснулась губами моей небритой щеки. И призналась:

– Мне нравятся небритые мужики.

Ей раньше действительно нравилось, когда у меня была такая щетина.

– Серьезно? – разыграл я удивление. – Вот уж никогда не подумал бы, что кому-то…

– Я, наверное, извращенка, – вздохнула она. И прошептала: – А знаешь, Денис. Я ведь знала, что ты сегодня придешь ко мне. И ждала.

Я не сдержался и хмыкнул.

– Нет, правда. Я долго ждала. И срубилась, наверное, в самый последний момент. Просто потому, что вчера ночью почти не спала. А потом был еще целый день нервотрепки.

– И ты хотела, чтоб я пришел к тебе?

– Очень. Даже не просто хотела. Я боялась, что ты не придешь… Костя!

Я сумел не откликнуться, когда она позвала меня так. Не вздрогнул от неожиданности и не напряг непроизвольно ни одной мышцы. Ничем не выдал себя, наверное, потому, что подсознательно ждал, когда Ангелина, измучив себя подозрениями и не решаясь задать этот вопрос напрямую, попытается подловить меня таким незатейливым способом. И я был готов к провокации. И воспринял ее совершенно спокойно – хладнокровно подумал: «Какая ж ты хитрая стерва!», ухмыльнулся и как можно более безразлично спросил:

– Эй, милая. Я Денис. Ты меня спутала со своим бывшим мужем.

– Да, – сказала она, и я различил в ее голосе нотки разочарования. – Извини. Просто ты чем-то напоминаешь мне Константина.

– Нас часто принимают за двух родных братьев, – без тени смущения соврал я. – Его за старшего, а меня за младшего.

– Я имею в виду не одну только внешность. Меня больше всего поразило то, что у вас у двоих одни и те же привычки.

– Например? – спросил я.

– Например, ты сегодня ел бутерброд совсем так, как их всегда ест Константин…

«Да, это прокол, – поморщился я. – Попался на такой мелочевке. Меня не возьмут работать в разведку. А тебе, Ангелина, пять с плюсом за наблюдательность».

– А еще у тебя та же улыбка. И иногда тот же взгляд, те же движения, – продолжала перечислять мои недочеты бывшая женушка. – Ты так же, как Константин, скрещиваешь на груди руки.

«Вот так и пытайся обвести вокруг пальца вроде бы недалекую бабу», – подумал я. А вслух произнес:

– Попробуй не перенять себе привычки лучшего кореша, проведя на соседних нарах больше трех лет.

– Наверное, так бывает, – согласилась со мной Ангелина. – А скажи, где сейчас Константин?

– Ха! – воскликнул я. – О чем ты спросила!

– Да и действительно, о чем я спросила. Ты ведь не можешь ответить. Денис… – Моя бывшая женушка поцеловала меня в плечо. Обдала мне жарким дыханием шею. Раньше мне это нравилось. Это даже меня возбуждало. Раньше… но не сейчас. – Денис, а скажи, что будет со мной? Что дальше? Я ведь должна умереть?

Я сосредоточился. Ангелина наконец задала мне вопрос, который не могла не задать. И мы в разговоре подошли к самому важному. Сейчас я должен был ее убедить.

– Да. Мне поручено получить с тебя показания. А потом, – вздохнул я, – списать тебя, Лина.

– Списать – это убить?

Я почувствовал, как она напряглась.

– Да. Но ведь я обещал, что ты останешься жить. И ты останешься…

– Правда?!

– Правда. – Я погладил ее по голове. – Только ты должна делать все так, как я скажу тебе. Слушаться меня во всех мелочах. Договорились?

– Конечно, – доверчиво прошептала она.

И мне на миг стало стыдно. Но я переборол себя.

– Хорошо. У тебя есть с собой загранпаспорт?

– В машине. В «бардачке». Там все документы. И мои, и Леонида. А что, мне надо будет выехать за границу?

– Да. И притом в ближайшее время.

– Затем, чтобы спрятаться? – спросила она.

– Ну… спрятаться от бывшего мужа ты легко бы могла и в России. И не надо было бы городить огород. Но дело в том, Лина, что, не выполнив решения сходняка, на котором мне поручили тебя ликвидировать, я здорово рискую. И рискую вдвойне, потому что мне придется соврать, что я сделал все, как мне было приказано, ты мертва, твое тело утоплено в речке. Представляешь, что со мной будет, если вдруг обнаружится, что все не так. Если где-то ты по случайности или по глупости проявишь себя. Живая и невредимая. А? Представляешь?

– Тебя убьют…

– …в назидание остальным, – продолжил я за Ангелину. – А поэтому я хочу застраховаться от глупых случайностей. И мне надо, чтобы хотя бы ближайшее время, пока про тебя не забудут, ты постоянно была под присмотром. Рядом со мной.

– И мы вдвоем уедем куда-нибудь за границу?

– Ты уедешь. Но не со мной. Дело в том, что в ближайшее время я должен вернуться в Питер. И не могу тащить тебя следом. Туда дорога тебе пока что заказана. А поэтому ты останешься с Юрой. Этот тот молоденький парень в белой рубашке, который заходил в эту комнату, когда толстяк приносил тебе чай. Он единственный, кому я могу доверять, как себе. Кому я могу поручить быть какое-то время рядом с тобой. Но проблема в том, что у Юры сейчас дела за границей. В Египте. Ему надо быть там. И ты поедешь с ним.

– В Египет?! – растерянно пробормотала Ангелина.

– А чего это ты испугалась? Там тепло. Будешь жить в хорошем отеле. Искупаешься в Красном море и посмотришь на пирамиды. Юра станет заниматься делами, а ты в это время будешь туристкой. Членом российской туристической группы. Потому что в Египет вы поедете по обычной путевке. Все понятно?

Я сомневался, что Ангелина ответит мне: «Да». Ведь наврал слишком сложно. Напридумывал столько, что, похоже, запутался сам. Но Лина лаконично сказала:

– Понятно. – И следом за этим спросила: – А когда мы поедем?

– Думаю, что послезавтра вы с Юрой переберетесь в Москву. А оттуда уже полетите в Египет.

– И надолго туда?

«Ты – навсегда», – подумал я и ответил:

– Недели на две.

– Я буду скучать по тебе. – Ангелина опять поцеловала меня в плечо. Ее дыхание беспокоило меня, и я не мог определить, приятно это мне или нет.

– Да ты же знаешь меня меньше суток… – начал я, но Лина перебила:

– А кажется, что знакома с тобой уже долгие годы…

«Ты, девочка, даже не представляешь, как же сейчас права. Действительно долгие годы».

– …И давным-давно уже люблю тебя, милый.

– Любишь?

– Да, – выдохнула она. – Представь себе, такое случается, чтоб с первого взгляда. Я никогда не думала, что это может произойти со мной. И… видишь, произошло.

– Ты в этом точно уверена? – Мне было больно выдавливать из себя слова.

– Точно. Уверена.

– А как же муж?

– Муж? – переспросила Лина. – Муж?!! Ты разве не понял, какое это дерьмо?!

Я понял это еще четыре года назад – то, что он дерьмо не меньшее, чем его старший брат. Чем я. Одним словом, брат брата стоит.

– Любимый! Я хочу быть с тобой. Очень хочу… Скажи, у нас может что-нибудь получиться?

– Да. – Я крепко обнимал ее худенькие плечи. Я слушал ее нежный лепет. Я ненавидел себя. Я в этот момент был готов пойти на попятную, объявить Ангелине амнистию, и лишь невероятным усилием сумел перебороть чувство жалости. – Да, я думаю, что у нас все получится.

«Я думаю, что уж если решил быть негодяем, нужно быть им на все сто процентов. А если начал мстить, нужно мстить до конца. Наполовину плохих людей не бывает. Так же, как и наполовину хороших. Как и наполовину свершенной вендетты».

– Денис. А, Денис? Слышишь?

– Что, Ангелинка?

– Знаешь, я еще не успела уехать в этот Египет, а уже думаю: скорей бы оттуда вернуться. К тебе. Потому, что очень люблю тебя. Веришь?

– Да. Верю.

– Я тебе тоже. Любимый…

Я крепко зажмурил глаза. И скривился от боли. И подумал о том, что месть удалась. На славу – будет, о чем рассказывать внукам. О том, какой негодяй их дед.

– Денис. Я люблю тебя, милый…

* * *

А утром Гробу на сотовый дозвонился Комаль и сообщил, что в Веселом Поселке нашли трупы Электроника и Взрывника.

Мы только молча стиснули зубы. С этого момента для нас не существовало ничего, кроме Хопина.

Эпилог НАС ИЗВЛЕКУТ ИЗ-ПОД ОБЛОМКОВ

– Здравствуй, Аркадий. Хотя неуместно, пожалуй, желать тебе здравствовать, предваряя то, что сейчас собираюсь сказать. И то, что собираюсь после этого сделать…

«Ну, словоблуд. Как был словоблудом, так и остался, – недовольно поморщился Хопин и поудобнее устроился в кресле перед плазменным экраном "Флэтрона". – Так словоблудом и сдохнет».

…Пять минут назад начальник охраны принес в кабинет видеокассету.

– Доставил курьер из «Федекса»[50], – доложил он.

– От кого? – удивленно вскинул брови Хопин. Никаких доставок по «Федексу» он не ждал.

– Неизвестно.

– Что на ней? Ты просмотрел?

– Просмотрел. Только я. Больше никто. – Охранник сделал ударение на последнем предложении.

– Я, кажется, задал вопрос, – повысил голос Хопин. – Что на ней?

– Какой-то мужчина. Похоже, что перед съемкой его напичкали наркотой. Или даже каким-нибудь омнопоном.

– Омнопоном? Что такое?

– «Сыворотка правды». А это серьезно.

– «Серьезно», – усмехнувшись, передразнил Хопин. – И что же он говорил, этот твой незнакомый мужчина, после этого… как его там… омнопона?

– Он говорил… – Охранник замялся. – Будет лучше, Аркадий Андреевич, если вы все посмотрите сами. – Он многозначительно посмотрел на хозяина, потом перевел взгляд на видеоплеер. – Поставить кассету?

– Поставь. И дай сюда пульт. И выйди. – Хопин дождался, когда охранник притворит за собой дверь, и нажал на кнопочку «play».

«Незнакомым мужчиной, напичканным омнопоном» оказался не кто иной, как адвокат Живицкий.

– Угадай, у кого я сейчас нахожусь в гостях? – С экрана «Флэтрона» на Хопина смотрело лицо адвоката Живицкого. Заметно постаревшего за четыре последние года. Еще больше обрюзгшего. Столь же неряшливого, как и тогда, когда они виделись в последний раз. И, кажется, даже в том же единственном на все времена и все случаи жизни мятом костюме. – Кто сейчас снимает меня на видеокамеру, чтобы потом послать пленку тебе? Угадал? Я думаю, без проблем. Правильно, это наш общий знакомый, которого ты, правда, видел только на фотографиях. Но мне-то уж с ним довелось пообщаться и с глазу на глаз. С Константином Разиным, который вернулся оттуда, откуда, как мы наивно надеялись, вернуться уже невозможно…

«А ведь прав оказался охранник, – подумал Хопин, изучая взглядом безвольное, испуганное лицо Живицкого, его растерянный, затравленный взгляд загнанной в угол жертвы. – Этого дурака-адвоката накачали какой-то отравой. Взгляд, как у покойника. Да и говорит еле-еле, словно сонная муха. Тьфу, противно! И как с подобным дерьмом можно было когда-то проворачивать серьезные акции? Даже не верится, что это было».

– Но он здесь, Хопин. Он рядом со мной. Он мне предоставляет возможность искупить свою вину перед ним. Смотри. – Адвокат наклонился, его физиономия на секунду исчезла с экрана… Лишь на секунду. Но вот Живицкий уже снова бессмысленно пялится в камеру. Его губы беззвучно шевелятся. У него на лбу выступили многочисленные капельки пота. Он снял и опять нацепил на нос очки. И у него в руке зловеще блестит опасная бритва. – Смотри, Хопин. И внимательно слушай мои последние слова, что я произнесу в этой жизни. Потом я уйду. А ты останешься. Но ненадолго. Следующий в очереди за мной – это ты. Уже скоро… Скоро… Смотри! – Живицкий выставил перед собой левую руку с предусмотрительно закатанным рукавом. – Смотри! – еще раз почти выкрикнул он и, зажмурившись, широким движением полоснул бритвой себя по запястью. И еще раз… Еще, с таким злобным остервенением, словно стремился не просто вскрыть себе вены, а отхватить руку пониже локтя.

– Идиот, – пробормотал Хопин и брезгливо поморщился. – Слабак. – Он взял пульт и уже собирался нажать на «stop», но в последний момент передумал, решил досмотреть до конца. Дослушать, что еще, подыхая, успеет изречь этот дурак-адвокатишка.

– Смотри! – Живицкий поднял вверх руку, по которой стекали ручейки крови. – Думаешь, ты умрешь так же легко, как я? Нет! Не-е-ет!!! Ты умрешь по-собачьи! Ты сдохнешь так, что твой труп не примут ни на одну свалку! И я жалею сейчас лишь об одном – о том, что не увижу, как тебя казнит Разин. За все те мерзости, что ты натворил в своей жизни. За то, что ты сломал ему жизнь. За то, что ты сломал жизнь и мне. За то, что ты втянул меня во все свои игрища… Будь ты проклят, Аркадий!.. Будь проклят!!!

Было заметно, как силы быстро покидают Живицкого. И без того с трудом ворочавший языком адвокат теперь выдаивал из себя слова еле-еле.

– Он уже идет к тебе… Разин… Он рядом… Скоро… Уже скоро… В пятницу… В эту… В четыре утра… Он приедет…

Голова Живицкого поникла на грудь. Дыхание участилось. Очки не удержались на носу и свалились вниз. Но глаза адвоката были закрыты.

* * *

Старший прапор был пьян.

Кроме него пьяны были: подполковник Близнюк в расстегнутой на все пуговицы форме танкиста;

дембель Валера – старшина роты, отличник боевой и какой-то там еще подготовки. Он до нынешнего пьяного вечера не пил больше месяца, так как лечился бициллином от триппера, но зато теперь отрывался по полной программе;

Крокодил, заведовавший огромной спортивной сумкой, в которой была сложена водка и закусь;

и, наконец, я – единственный трезвый среди этого пьяного экипажа Т-80.

Да таких экипажей, наверное, не знавала история танковых войск!

Таких боевых операций, как эта, история танковых войск не знавала тоже!

Пятнадцать минут назад Т-80 к ужасу караульного солдатика-первогодка, дежурившего на КПП, с лязгом и скрежетом покинул пределы Пушкинской военной рембазы и взял курс на Александровскую. Разогнав несколько припозднившихся легковушек на ночном Красносельском шоссе, танк преодолел по нему чуть меньше пяти километров, проехал по узенькому мосту над веткой железной дороги, ведущей из Петербурга на Псков, и, свернув с асфальта на бездорожье, весело погремел по целине. Отсюда до выбранной мною накануне огневой позиции оставалось меньше двух километров.

– Куда дальше? – повернулся ко мне старший прапорщик, занимавший место механика-водителя.

– Немного правее! Через кусты! – скомандовал я, и Близнюк сварливо проскрипел себе под нос:

– Конечно, через кусты. Как же еще? Дорог здесь для нас никто не прокладывал… – Он обреченно вздохнул: – Эх, мужики! И достанется все-таки завтра нам звездюлей за подобные выходки.

О том, что кроме ожидаемых «…лей» им «за подобные выходки» досталось еще три штуки баксов, подполковник скромно молчал. А ведь именно до такого предела – три тысячи долларов, ящик «Посольской» и приличная закусь – я сумел накануне сбить цену за парочку выстрелов по хопинской крепости.

– Право руля. Та-а-ак. Хорошо. – Я не отрывал взгляда от зеленого экрана прибора ночного видения. – Отли-и-ичненько! Выходим на цель. Слав, глянь-ка, не этот ли дом?

Крокодил шумно задышал перегаром мне в ухо, уставившись в экран монитора, на котором в обрамлении куцых силуэтов недостроенных коттеджей выделялся готический замок товарища Хопина.

…доживал свой последний час готический замок…

…безмятежно дремал готический замок…

…товарища Хопина, который, похоже, так и не поверил тому, о чем предупреждал его по видеопочте Живицкий, царство ему небесное.

– Дистанция выстрела прямой наводкой, – пробормотал дембель Валера. Для бравого старшины, наводящего ужас на духов и молодых[51], голос его был уж больно каким-то растерянным. Не командирским. Если не сказать большего: испуганным. Все ж таки не каждый день доводится палить боевыми по мирным строениям. – Девятьсот метров до цели.

– Сто-о-ой! Приехали! – подал голос у меня из-за спины Крокодил. – Огневая позиция! Целься, подпол, во-о-от в этот вот домик. Попадешь?

– Попадешь? – продублировал я.

– А то… – Подполковник Близнюк, должно быть, для храбрости приложился к бутьшке водки, процедил сквозь зубы длинную матерщину и вручную, не прибегая к услугам компьютера, навел пушку на цель.

Хопинские охранники, удосужься они сейчас глянуть на нас хотя бы в какой-нибудь дерьмовенький ПНВ[52], наверное, наложили в в штаны. Впрочем, возможно, и глянули. Возможно, и наложили. Но все же скорее всего бдительная хопинская охрана сладко спала. Или попивала пивко. Или играла в картишки. Хотя не все ли равно, кто чем в этот момент занимался. Главное то, что жерло орудия жадно уставилось на выбранную цель. И то, что подполковник Близнюк дожидался только моей команды, чтобы нажать на гашетку. Или на педаль? Я так и не успел разобраться, на что они нажимают, эти танкисты, чтобы Т-80 начал стрелять.

– Ну чего там, огонь? – безразлично спросил меня старший прапорщик.

Я бросил взгляд на часы. Три пятьдесят. Еще десять минут до назначенного Хопину часа. Хотя…

– А собственно, хрен ли тянуть? – пожал я плечами и, набрав в легкие воздуха, в полный голос решительно рявкнул: – Огонь!

– Не ори. Не на плацу, – сделал мне замечание подполковник и толкнул в плечо старшего прапора: – Огонь.

– Огонь, – зачем-то повторил Крокодил.

А пушка гавкнула так, что у меня заложило уши.

Кусок неприступной бетонной ограды, окружавшей участок противника, окутался густым облаком пыли и осел вниз. Охранники, наверное, проснулись. Или расплескали с испугу свое пивко.

– По дому, мать твою! – проорал я. – Не по ограде! Огонь!

– Огонь! – опять повторил за мной Крокодил.

Второй снаряд влепил точно по центру готического замка. Часть фасада сложилась, словно карточный домик.

«Хана, наверное, Хопину», – подумал я и в последний раз скомандовал:

– Пли!

– Огонь!

Что натворил третий снаряд, я разглядеть не сумел даже с помощью ПНВ. Весь хопинский особняк – а точнее, его руины – заволокли непроглядные клубы пыли и дыма. Похоже, что там сейчас царил сущий ад. И где-нибудь под обломками покоился труп Аркадия Андреевича Хопина. То, чего мы и добивались.

– Хорошо отстрелялись, – хладнокровно заметил Близнюк, еще раз отхлебнул из бутылки и передал ее прапору. – Чего дальше? – вопросительно посмотрел он на меня.

– А ничего, – пожал я плечами. – Все сделали как нельзя лучше. Теперь возвращайтесь на базу.

– А ты?

– А мы со Славой пройдемся пешком, – сказал я, решив, что так у нас больше шансов не угодить в лапы ментов, которых скоро здесь будет целое столпотворение. – Спасибо вам, мужики. И удачной вам службы. – А про себя добавил: «Коротких вам сроков за то, что учудили сегодня. Всего за какие-то сраные три тысячи баксов». И, не затягивая прощальную церемонию, поспешил выкарабкаться из люка.

…А впереди оставалось лишь два нерешенных вопроса.

Первый – извлекут ли в конце концов из-под обломков хопинский труп? Или этот ублюдок все же сумеет остаться в живых? Оно ведь, как говорится, не тонет.

И вопрос номер два: как бы все-таки изловчиться сделать ноги из Александровской, не попавшись ментам. Я не хочу опять на кичу!

АНГЕЛИНА В БЕРБЕРИИ

(написано без участия А. и С. Голон)

Старенькая «тойота», съехав с асфальта, уже больше часа тряслась по какой-то еле проторенной через пустыню козьей тропе. Или вернее для этих мест было сказать: верблюжьей дорожке. Хотя ни верблюдов, ни коз, ни вообще какой-либо живности вокруг видно не было. Лишь камни, песок, иногда какие-то сухие колючки. Лазурное небо без единого облачка. Палящее солнце. И одуряющая духота внутри джипа, в котором никаким кондиционером, естественно, и не пахло. А как хорошо бы было сидеть сейчас в «Шератоне»[53] возле бассейна, лениво потягивая из запотевшего бокала джин с тоником и ловя на себе похотливые взоры местных аборигенов и стареющих итальяшек. Так нет же! Потянуло проклятого Юру с визитом к каким-то там бедуинам. И как она ни отнекивалась, он настоял: «Ты что? Съездить в Египет и не вкусить сполна всей экзотики? Не сфотографироваться с местными дикарями? Не попить их вонючего чая? Не покормить их дурацких верблюдов? Да это же все равно, что не побывать в долине Нила, не посмотреть на пирамиды, не окунуться в Красное море/»

Плевать ей было и на пирамиды, и на Нил, и на экзотику. И на Красное море, и на верблюдов. И на фотографии в компании дикарей. Но все же позволила уговорить себя, согласилась на эту поездку с громким названием «Джип-сафари в гости к бедуинам». На эти мучения в пыльной душной «тойоте»…

– Далеко еще? – Ангелина коснулась плеча Ибрагима, местного гида и переводчика, с которым они совершали уже третью по счету поездку. Сперва была гора Моисея. Потом Каир. А теперь бедуины, будь они прокляты. – Скоро приедем?

– Скоро, – на секунду оторвался от руля Ибрагим. По-русски он говорил совершенно свободно, правда, с сильным акцентом. – Еще полчаса.

Ангелина посмотрела в окно: камни, песок, иногда колючки. Ни одного ориентира, в который можно бы было упереть взгляд. Она удивленно пожала плечами. И как только этот араб Ибрагим может определить, когда они прибудут на место? И вообще, знает, куда надо рулить? Окажись она в этой пустыне, заблудилась бы уже через три километра. И померла бы от жажды и солнечного удара.

И какого же дьявола Юра потащил ее к бедуинам?

Их стоянка (Или как это верно назвать? Стойбище? Лагерь?) неожиданно открылась перед глазами, действительно, как и обещал Ибрагим, ровно через полчаса. Стоило джипу обогнуть небольшой холм, как он почти уперся капотом в несколько странных сооружений, каждое из которых представляло собой четыре вкопанных в грунт столба, между которыми, образуя три стены, были натянуты три одеяла. Еще одно, четвертое, представляло собой крышу. Вернее, тент, укрывающий обитателей хижин от прямых лучей солнца.

– Вот так они и живут, – заметил промолчавший всю дорогу от Шарм-аль-Шейха Юра. – Как тебе? – Он вопросительно посмотрел на Ангелину.

– Кошмар! – округлила она глаза. – Не представляю, как вообще можно… – Ангелина не договорила, с интересом разглядывая стайку детишек, окруживших машину и с нетерпением дожидавшихся появления из нее гостей, заранее протянув приготовленные на продажу камушки и другие незамысловатые сувениры.

– Ничего, представишь. Привыкнешь. Везде можно жить, – пробурчал Оглоед и вылез из джипа. – Пошли, Ибрагим, Ангелина.

Она удивленно похлопала своими большими глазами, безуспешно пытаясь понять, что сейчас хотел сказать ее спутник. Что значит «привыкнешь»? Не собираются же они здесь оставаться надолго? Час, полтора от силы, и поедут обратно. В «Шератон». Поближе к бассейну, запотевшему бокалу с «джин-тоником» и туристам с Аппенин и из Бундеса.

– Ю-юр! – позвала она. – Что значит «привыкнешь»? Мы что, здесь надолго? Не до завтра же?

– Нет, не до завтра, – буркнул Юра и принялся раздавать ребятишкам монетки. – Вылезай, сказал, из машины. Пошевеливайся. И пошли, представлю народу.

Она растерялась – впервые за десять дней, что они провели вместе, всегда обходительный и любезный спутник вдруг позволил себе разговаривать с ней в таком тоне – приказном, даже более того, хамском – «вылезай, сказал», «пошевеливайся»… Ни с того, ни с сего. Она даже не давала для этого повода. Или и сама не заметила?

– Юра, что произошло?

Но он больше не обращал на нее никакого внимания. Вдвоем с Ибрагимом они подошли к группе мужчин, сидевших в рядок метрах в тридцати от «тойоты», и завели разговор с одним из них, выделявшимся среди остальных большим животом и густой бородой непередаваемого каштанового оттенка.

Ребятишки тем временем переключили внимание на нее. Тянули ладошки с зажатыми в них разноцветными камушками, что-то по-своему лопотали нестройным хором. У чернявого мальчугана лет десяти свисала из носа длинная зеленая сопля. Мальчуган регулярно морщил физиономию и громко шмыгал, втягивая соплю, но уже через секунду она упорно вылезала обратно. Туда-сюда… туда-сюда… Ангелина брезгливо поморщилась и захлопнула дверцу. Вылезать из машины ей расхотелось. И вообще, она мечтала скорее вернуться в отель. Поближе к родным европейским туристам, поближе к цивилизации. А то здесь, посреди этой дикой пустыни, в окружении непонятных кочевников, у которых неизвестно, что может быть на уме, она ощущала себя неспокойно, никак не могла отделаться от какого-то внутреннего напряжения. И неясно было, можно ли это назвать недобрым предчувствием?

Оказалось, что можно.

Минут через пять Оглоед вернулся к машине, распахнул дверцу и выжидательно уставился на Ангелину. Она испуганно пялилась на него.

– Ну че ты, не поняла? – Перед ней стоял другой, совсем незнакомый Юра, которого она никогда раньше не знала. И не желала бы знать, такого чужого, такого враждебного. Даже Леонид никогда не разговаривал с ней в таком тоне. Даже бандиты, когда захватили ее в плен в Твери. – Тебе вылезать велели? А? Ну и чего ты сидишь? За шкварник тебя тащить?..

От растерянности Лина даже приоткрыла ротик. И с трудом смогла выдавить из себя:

– Не пойму. А чего ты так со мной разговариваешь? Я ведь все могу рассказать Денису.

Оглоед в ответ нехорошо усмехнулся. Очень нехорошо.

– Не можешь. И забудь про Дениса. Пошли, тебя ждут.

– Кто меня ждет?

– Они.

Это «они», непонятное, а поэтому страшное, напугало ее даже больше, чем резкая перемена в поведении Юры. Откровеннее, чем любопытные и, как ей казалось, хищные взгляды, которые не сводили с нее сидевшие поодаль дикари…

– Ну чего, тварь, тебя силой тащить? Пошли, сказал!

Она не могла. У нее дрожали колени. На лбу выступили капельки пота. Лицо побледнело настолько, что стал незаметен покрывший его за последнее время загар. То состояние, в котором она пребывала сейчас, уместнее было назвать даже не страхом, а ужасом. И этот ужас не шел ни в какое сравнение с тем, что она испытала недавно, когда обнаружила на капоте «фольксвагена» погребальный венок. Тогда это был лишь несерьезный детский ужастик. Сейчас все случилось по-настоящему.

До нее вдруг дошло, что обратно в Шарм-аль-Шейх Ибрагим с Юрой поедут вдвоем. Без нее.

А она останется здесь. Среди этих кочевников. Она им продана. Или передана просто так. На вечную – самую страшную из всего, что только можно вообразить – ссылку, которой ей заменили смертную казнь. А она, глупая девочка, еще наивно надеялась, что сумела чудом избежать наказания за то, что натворила в девяносто шестом году. Нет, в подобных делах чудес не бывает. И не бывает счастливых случайностей вроде готовых прийти на помощь Денисов. Да и Денис ли это был, на самом-то деле?

– Юра, я сейчас вылезаю. Да… Только дай мне немного прийти в себя… Не торопи… А то свалюсь по дороге… Не доползу до твоих бедуинов… – Слова Ангелине давались с огромным трудом. Тубы тряслись. В голове стоял плотный туман. Она была готова хлопнуться в обморок. – Скажи, я ведь останусь у них? Здесь? В этих хижинах?

Оглоед молча кивнул. И так же молча достал из кармана плотно сложенный лист бумаги, протянул Ангелине.

– Это мне? – спросила она, трясущимися руками расправляя листок и пытаясь сфокусировать взгляд на мелком тексте, заполнявшим страницу.

– Тебе, – донесся до нее голос Юры. – Узнаешь почерк?

– Да. Это писал Константин, – пробормотала она. И окончательно утвердилась в прошлых своих подозрениях: «Он же Денис…»

emm

«Здравствуй, красавица. Как тебе бедуины? Пустыня? Сафари? Экзотика? (Обещаю, теперь тебе ее хватит с избытком.)

И наконец, как тебе я? Здорово изменился за последние годы, не правда ли? Впрочем, это не помешало тебе заподозрить в Денисе своего бывшего мужа… Да, ты правильно догадалась. Денис и Константин – одно и то же лицо. Вернее, как раз лица разные после пластической операции. А вот привычки, как ты верно подметила, те же. Да и все остальное. Даже неуемная жажда мести, которую я все-таки утолил. Признаюсь, я сначала планировал отправить тебя на тот свет. Но пожалел. Или наоборот, решил, что это будет чересчур простым искуплением твоих прошлых грехов. Сдохнешь, и все. У тебя не будет даже достаточно времени поразмыслить над тем, какая же ты продажная тварь. Или испытать то, что довелось испытать мне. Хотя и теперь у тебя не получится в полной мере прочувствовать, что же это такое: вдруг резко переместиться из нормальной спокойной жизни, к которой привык и кроме которой другого существования не представляешь, неизвестно куда, где все тебе незнакомо, все кажется чужим и враждебным. Где приходится подстраиваться под неведомые тебе законы. В моем случае – воровские; в твоем они будут арабскими. Или бедуинскими. Это уж как тебе больше нравится.

Итак, обживайся, девочка. Корми верблюдов и привыкай к новому быту. К новой семье. К другому укладу жизни. А я, глядишь, через годик, если все будет нормально, загляну к тебе в гости, проведаю. Надеюсь, что к тому времени у тебя все будет о'кей.

Кстати, вот, что еще хочу тебе сообщить. Даже не знаю, огорчит тебя это? Или тебе будет на это плевать? А может, даже порадует? Ну, в общем, твой муженек приказал долго жить. Я не стал тебе говорить об этом, когда провожал вас с Оглоедом в Шереметьево. Боялся, испорчу еще таким сообщением Лине весь отпуск. Дай-ка лучше напишу ей об этом в записке. Короче, накануне вашего отлета в Египет мне позвонили из Питера и сообщили, что Леонида нашли на Киевском шоссе недалеко от Александровской. (Кстати, там где живет Хопин. Это не кажется тебе подозрительным?) Он сидел за рулем «пассата» и к тому моменту, как к машине прибыли менты, был мертв уже часа три-четыре. Врачи установили, что скончался он от обширного инсульта. Почувствовал себя плохо, в последний момент успел остановить «пассат» на обочине, и это было последним, что он сделал в своей никчемной жизни. Мир его праху.

Вот на такой печальной ноте и кончаю послание. Удачи тебе, Ангелина. Веди себя хорошо. Слушайся нового мужа. Не дерись с его женами и учись скакать на верблюде. И помни, что жить можно везде. Хоть в колонии, хоть в пустыне. Главное – не то, какие вокруг условия; главное – какой ты человек.

Еще раз удачи.

Целую.

Костя или Денис (это как тебе больше нравится)».

Примечания

1

Сикт (коми) – деревня, поселок.

(обратно)

2

Обрядоверие (старообр) – слепое поклонение церковным обрядам, следование им больше, чем догмам вероисповедания.

(обратно)

3

Охлупок (коми) – князевое бревно.

(обратно)

4

Лестовка – старообрядческие кожаные четки.

(обратно)

5

Завор – проем в ограде.

(обратно)

6

ПСО – отечественная модель телескопического прицела армейского образца четырехкратного увеличения.

(обратно)

7

Ярушник (старообр.) – каравай.

(обратно)

8

Зарава (коми) – березовый сок.

(обратно)

9

Стын (коми) – поветь, верхний этаж двухъярусного скотного двора.

(обратно)

10

На севере Коми магистралью называют железную дорогу Воркута-Котлас.

(обратно)

11

Кислица – красная смородина.

(обратно)

12

Карта – хлев, нижняя часть скотного двора.

(обратно)

13

Духовник(ца) – выполняет роль старшины старообрядческой общины.

(обратно)

14

Подклет – бревенчатая надстройка над погребом.

(обратно)

15

Девочешник – маленький закуток за печкой, отгороженный занавеской или перегородкой из досок.

(обратно)

16

Обабки – грибы, предназначенные для сушки.

(обратно)

17

Красные – местное название брусники.

(обратно)

18

Малица – верхняя одежда из оленьих шкур с капюшоном.

(обратно)

19

ХБ – хлопчатобумажная форма солдат.

(обратно)

20

Лешье мясо – грибы.

(обратно)

21

Кобылка – кузнечик.

(обратно)

22

Кукля – местное название накомарника.

(обратно)

23

Жакан – пуля особой конструкции для стрельбы из гладкоствольного оружия.

(обратно)

24

Vorwarts (нем.) – вперед.

(обратно)

25

ВМА – Военно-медицинская академия.

(обратно)

26

Какая сладость в жизни сей / Земной печали непричастна? / Чье ожиданье не напрасно / И где счастливый меж людей? / Все то превратно, все ничтожно, / Что мы с трудом приобрели – / Какая слава на земли / Стоит тверда и непреложна? / Все пепел, призрак, тень и дым, / Исчезнет все, как вихорь пыльный, / И перед смертью мы стоим / И безоружны, и бессильны. (Погребальная стихера Иоанна Дамаскина в вольном переводе А. К. Толстого.)

(обратно)

27

Задоски – часть горницы, отгороженная возле русской печи и служащая кухней или, что реже, спальней.

(обратно)

28

Краски – месячные.

(обратно)

29

Староневский проспект – одно из мест в Санкт-Петербурге, где собираются проститутки.

(обратно)

30

Заулок – местное название двора.

(обратно)

31

Пожня – луг или (здесь) просто полоска земли, отведенная под покос.

(обратно)

32

Зарод – большой стог сена.

(обратно)

33

Лопатина – одежда.

(обратно)

34

Кушня – лесная избушка.

(обратно)

35

«Мерин» (жарг.) – «мерседес».

(обратно)

36

Таболга – местное название тундры.

(обратно)

37

Покров – 1 октября; Фома – 6 октября.

(обратно)

38

«Октай» – книга с крюковыми записями.

(обратно)

39

Подрушник – предмет, который старообрядцы кладут под руки при совершении земных поклонов. Служит он для соблюдения чистоты рук во время молитвы (правилом предписано молиться чистыми руками). В никонианской церкви подрушники отсутствуют.

(обратно)

40

Рыжие – местное название рыжиков.

(обратно)

41

Начал – у старообрядцев предварительный поклон перед началом молитвы.

(обратно)

42

Отрывок старинного старообрядческого роспева адаптирован и частично переделан автором.

(обратно)

43

Наяды – в античной мифологии нимфы рек и ручьев.

(обратно)

44

158-я статья УК – кража.

(обратно)

45

111-я статья УК – умышленное причинение тяжкого вреда здоровью.

(обратно)

46

Монофобия – страх одиночества.

(обратно)

47

Чухня – Финляндия.

(обратно)

48

«Diablo», «Duke Nukem» – культовые компьютерные игры-«стрелялки».

(обратно)

49

Белая горячка (лат.).

(обратно)

50

Fedex – служба экспресс-доставки.

(обратно)

51

Духи и молодые – солдаты первого года службы.

(обратно)

52

ПНВ – прибор ночного видения.

(обратно)

53

«Шератон» – пятизвездочный отель в Шарм-аль-Шейхе.

(обратно)

Оглавление

Часть I . МОРЕ ТАЙГИ

  Глава I . ЛЕСНЫЕ ОТШЕЛЬНИКИ

  Глава 2 . ТАЙГА СЛЕЗАМ НЕ ВЕРИТ

  Глава 3 . ЛОШАДЬ-ТРОФИ

  Глава 4 . БЕГЛЫЕ

  Глава 5 . СПАСОВЦЫ

  Глава 6 . ЕЩЕ НЕМНОГО, ЕЩЕ ЧУТЬ-ЧУТЬ

Часть II . ИЗ РУК В РУКИ

  Глава 1 . Я БАНДИТ, МЕНЯ ТРУДНО ЛЮБИТЬ

  Глава 2 . Я ДОСТАЮ ИЗ ШИРОКИХ ШТАНИН…

  Глава 3 . ТЫ ТОЛЬКО НЕ ПАРЬ – ЖИТЬ БУДЕШЬ КАК ЦАРЬ

  Глава 4 . МИНЗДРАВ РСФСР: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ!»

  Глава 5 . УРАЛЬСКИЙ ЦИРЮЛЬНИК

  Глава 6 . «…КАКОЙ У ПАРНЯ БЫЛ КОНЕЦ»

Часть III . «УЗНАЛИ?»

  Глава 1 . СНЫ СБЫВАЮТСЯ?

  Глава 2 . «ТЫ ТЕПЕРЬ ЗНАХАРЬ»

  Глава 3 . «ГОРОД НАД ВОЛЬНОЙ НЕВОЙ»

  Глава 4 . «…ГДЕ СЧАСТЛИВ БЫЛ КОГДА-ТО»

  Глава 5 . АЛЬТЕРНАТИВНЫЙ СПЕЦНАЗ

Часть IV . ОХОТА НАЧИНАЕТСЯ

  Глава 1 . СТРАСТЬ К ПЕРЕМЕНЕ МЕСТ

  Глава 2 . МЫ ОДИНАКОВО НЕСЧАСТНЫ

  Глава 3 . У ВАС ЕСТЬ ПЛАН?

  Глава 4 . ХОРОШО ИМЕТЬ ДОМИК В ДЕРЕВНЕ

  Глава 5 . ВОРОВСКАЯ ЭСТАФЕТА

  Глава 6 . НА САМОМ ИНТЕРЕСНОМ МЕСТЕ…

  Глава 7 . «АРГЕНТИНА – ЯМАЙКА 2:0»

  Глава 8 . «СЛАДКАЯ ПАРОЧКА»

  Глава 9 . СУДЬБА ЧЕЛОВЕКА

  Глава 10 . ЛЁНЕ ОТ СТАРШЕГО БРАТА. И ЛИНЕ ОТ БЫВШЕГО МУЖА

Часть V . УЗНАЛИ!

  Глава 1 . ПРОБКИ НА ДОРОГАХ

  Глава 2 . МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА

  Глава 3 . В ПОДПОЛЬЕ

  Глава 4 . МЫ С ВАМИ ГДЕ-ТО ВСТРЕЧАЛИСЬ?

  Глава 5 . РЕПОРТАЖ С ПЕТЛЕЙ НА ШЕЕ

  Глава 7 . 9 1/2 ЧАСОВ

Эпилог . НАС ИЗВЛЕКУТ ИЗ-ПОД ОБЛОМКОВ

АНГЕЛИНА В БЕРБЕРИИ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Реклама на сайте