«Убойные ребята»

Михаил Серегин Убойные ребята

Пролог с асфиксией

Лучи нескольких настенных ламп собрались щупальцами в круг и больно лезли в глаза. Боль была тупая, назойливая, словно кто-то давил пальцами на глазные яблоки. Человек закрыл глаза, но и это нисколько не помогало. Голова нещадно кружилась. Человек произнес несколько слов и привычно не узнал своего голоса:

– Опя-ать… наверно, скоро крякну.

Он открыл глаза и мутно уставился в свое отражение в огромном, от пола до потолка, чуть затемненном трюмо напротив. Зеркало скрадывало болезненную, с желтизной, бледность одутловатого лица, тяжелые коричневатые круги под припухлыми глазами, но оно не могло скрыть ни отвисших небритых щек, ни складок на жирной шее, ни вертикальных морщин, прорезавших лоб. Угрюмой, нездоровой оцепенелости всех черт оно тоже скрыть не могло… В инвалидной коляске развалиной Колизея дотлевало громадное, расслабленное, как выжатая губка, тело.

– Да, – сказали толстые губы, – неча на зеркало пенять, коли рожа крива.

Напротив паралитика в глубоком черном кресле возникло движение, приглушенное кашляние, а потом свет выхватил лицо. На лице прорезалась белозубая усмешка, и человек в черном костюме сказал:

– Да, хреновые дела. Ничего не скажешь.

– А ты, кажется, удачно этими делами пользуешься, – хрипло сказал паралитик. Складки на его шее зашевелились, словно проснулась свернувшаяся кольцами змея. – Не дождался еще, как я сдохну, а уже начал ворочать всем. Словно тебе вручили «смотрящего». Не забывайся, а то, знаешь ли, – я болен и слаб, а ты здоров и нагл, но бывает так, что и деды переживают своих внуков.

– Я же тебе не внук.

Толстые губы сардонически искривились:

– Еще чего не хватало – такой внук! Тем более что у меня и детей-то нет. Не полагается.

– Да хорош тебе по понятиям-то прокатываться, а! – выговорил нахал в черном костюме. – Сейчас это, как говорится, не актуально. Так, что ли?

– Вот, умных слов уже набрался. Еще бы тебе умных мыслей, и совсем бы стал неплох. За умными мыслями обычно должны следовать продуманные дела, а у тебя с этим в напряг…

– Ой, Вадимыч, не надо! Стал ты моралистом на старости лет! Раньше ты не очень-то морализировал, когда «спортсменов» кромсал!

– Ты про Голубя с братом говоришь? Они заслужили. Сам не хуже меня знаешь. И вообще… не мне перед тобой отчитываться! – Паралитик с трудом поднял руку, погладил подбородок и глубоко вздохнул. Живот заколыхался; паралитик давно уже сидел неподвижно, а живот все еще продолжал колыхаться, как отдельно живущий и кем-то потревоженный организм. Толстые губы выговорили: – И еще вот что: капнули тут про тебя, что ты, брат, выстроил себе трехэтажную виллу, да еще прикупил домик в Майами. Откуда деньги, дорогой?

– Да я, знаешь, не…

– …не бедный человек, хочешь ты сказать? Да, ты не бедный. Это мне все известно. Но только все твои банковские счета мне известны. Их ты не трогал. Новых не открывал, по крайней мере у меня такой расклад. Если по-другому, это значит – играешь, значит – таишься. Ну так откуда деньги, корешок?

Человек в черном костюме снова начал кашлять. Паралитик сидел, опустив опухшие веки на глаза: ему было больно. Но ответа он ждал терпеливо и словно бы равнодушно. Секунда проходила за секундой, ответа не было. Но паралитик прекрасно знал, что его собеседник не посмеет промолчать. Так и произошло. Кашель прекратился, и зазвучали негромкие, вкрадчивые, с кошачьими интонациями, слова:

– Ты, наверно, получил не тот расклад. Совсем другая тут тема, понимаешь?

– Вот ты мне и объясни.

– Получены новые дотации из Москвы, которые перераспределены согласно договору. Наклевывается несколько бизнес-проектов, которые мы будем курировать, и, таким образом…

– Ты мне тут словами не виляй, как потаскуха задницей. Говори просто и по делу. Я человек простой, так что свои мудреные словечки ты мне не вклеивай, как парашнику очкастому.

– Ну хорошо. – Человек в черном костюме поднялся и стал вышагивать по комнате. Паралитик хотел сказать ему, чтобы он не метался, как ошпаренная кошка, но говорить было тяжело. – Хорошо, я объясню. Я сделал займ в банке. В «Далькредит-банке», мы в нем хороший пай имеем и скоро получим контрольный пакет. Впрочем, тебе это и так известно. Я занял деньги на строительство виллы. В конце концов, я заслужил. Обидно, когда мальчишка-беспредельщик, дятел, цуцик гнилой, вчерашний васек, начинает рассекать на джипаре, таскать телок в конуру-новье за сто «тонн» гринов и вести базар, как будто он Дато Ташкентский. Бабло паленое, кровавое. А когда я, заслуженный человек, хотя с твоими заслугами перед братвой мне, конечно, не сравниться, но все равно… когда я строю себе дом за городом, вот это почему-то вызывает вопросы.

Он замолчал и, видно, подумав, что убедил своего хозяина, занял прежнее место в кресле. Паралитик тоже молчал, но его изжелта-бледное лицо начало багроветь. Тяжелые вислые щеки задергались. Человек в черном костюме, увидев эти не шибко благоприятные признаки, снова выскочил из кресла, как черт из табакерки, и открыл было рот, но тут паралитик, подавшись вперед, рявкнул:

– Да что ты мне тут втираешь, чмо? Кредит в банке, кредит он взял! Ты кому тут будешь таким порожняком греметь, падла? Ты, блоха узкоглазая? Ты бабам будешь яйцами звенеть, а мне тут не мудозвонствуй! «Банк». Знаю я, какой это банк!

– Да я…

– В общак ты руку запустил!! – загремел паралитик, подаваясь вперед. Это стоило ему страшных усилий, потому что одутловатое лицо залилось краской и стало красно-кирпичным. На лбу натужно вздулись две иссиня-багровые вены. – В общак – вот откуда ты кусок оттяпал жиррный!! А ты знаешь ли, сука, что делают с теми, кто запускает лапу в общак? По закону с такими разговор короткий: отрезают уши и выкалывают глаза, а если совсем конкретно обделался, то еще и опускают! Понятно тебе, чмо?

Он почти без сил откинулся назад и кривящимися губами, полушепотом добавил:

– Если через три дня не вернешь вдвойне все, что хапнул, – пеняй на себя, крыса! У меня крысятничество не прокатит, въезжаешь в поляну, нет?

– Да, – с трудом ответил тот. – Верну. В срок.

– Вдвойне, понял?

– Понял…

– Сдашь дела, – приказал паралитик в спину уже выходящей из комнаты «крысе». – Сам понимаешь, кому сдавать… да? Кайдану сдашь.

Ноги, став ватными – по жилам предательски раскатилось расслабляющее, парализующее тепло, – подогнулись, он едва совладал с ними. Человек в черном костюме не поверил своим ушам. А потом пришлось поверить, потому что паралитик повторил свое распоряжение громче и отчетливее. Человек в черном костюме смотрел на застывшую перед ним огромную рыхлую фигуру в инвалидном кресле. Смотрел, не мигая. Он знал, он прекрасно понимал, что означает эта короткая, как контрольный выстрел в голову, фраза: «Сдашь дела…» – а кому, это уже и не особенно важно. Сдать дела означало самому сунуть голову в петлю. Внезапно проснулась злоба. И что, эта рыхлая туша напротив, в кресле, в самом деле думает, что он, как зомби, покорно сунет свою голову в эту петлю? Принесет себя в жертву этим устаревшим давно «понятиям», по которым живет вот этот жирный полубезграмотный уголовник, возомнивший себя богом и царем города, да и всего края? Да никогда! Это глупо, глупо, и он не какой-нибудь малолетний «бык» из лагеря, где воры воспитывают себе смену – где эти лагеря, под Хабаровском, что ли, где-то в тайге? Нет!

– Ты меня понял? Иди!

– Хорошо, – пробормотал человек в черном костюме и вдруг широко шагнул к креслу паралитика. Мутно дернулись опухшие нездоровые веки, в него уперся немигающий взгляд хозяина. Хозяина? Да почему же! Разве это он, вот эта жирная немощная туша, вот уже целый год держит контроль над Владивостоком? Разве он ведет эту громадную, страшную, опасную работу, требующую постоянной отдачи, дикого напряжения, стальных нервов, совершенной расчетливости и бессердечия? Да нет, вовсе нет! Эта туша давно уже не способна ни на что, кроме как жрать за десятерых, тупо ходить под себя и отдавать вздорные распоряжения, да еще слепо верить, что это самодурство будет проведено в жизнь точно и беспрекословно. Слепо подчиняться!! Нет… рано или поздно ЭТО должно случиться, и пусть это произойдет сейчас. А если он выйдет из этой комнаты, то очень скоро этот черный костюм от «Brioni» сменится на похоронный смокинг и лаковые туфли на картонной подошве!

– Ты еще здесь? – глухо спросил паралитик. – Я же сказал, чтобы ты…

– Чтобы я!.. – перебил его тот. – Я-я! – прохрипел он с ганноверским акцентом и, выбросив перед собой две смуглые руки с клешневатыми кистями, вцепился в горло паралитика, затянутое жировыми складками. Под его пальцами перекатился ком, громадная туша захрипела, широко раскрыв глаза и выстрелив в убийцу мутным и ошеломленным взглядом… а человек в черном костюме, напрягая все силы, стискивал пальцы и выжимал жизнь из этого ненавистного жирного горла, из этого громадного, тошнотными запахами пропитанного тела. Никакой парфюм, никакие гели, кремы и дезодоранты не могли устранить эти запахи, застоявшиеся, тошнотворные запахи наполовину умершего уже тела.

Паралитик закричать не мог, только какой-то клекот вылетел из его перекошенных судорогой слюнявых губ. В громадном рыхлом теле еще таилась сила, и паралитик сумел оторвать от себя убийцу и оттолкнуть, отшвырнуть его к трюмо. Зеркало, казалось, пошло волнами, как будто бросили камень в вечерние воды, а потом, рассадившись на длинные кривые кинжалы, рухнуло на пол звенящей стеклянной грудой. Одним из осколков поранило предплечье человека в черном костюме, он вскочил, схватил кусок стекла, не замечая, что режет себя пальцы, но потом отшвырнул зеркальный обломок и снова вцепился в паралитика, жадно хватающего посиневшими губами воздух.

Сопротивляться у больного уже не оставалось сил. Все силы он вложил в тот бросок, что отшвырнул человека в черном костюме к зеркалу. Теперь он только дергался, приобняв убийцу за талию, словно партнершу в танце. Тот свирепо оскалил зубы, что есть силы вгоняя стальные пальцы в рыхлую и уже почти мертвую плоть.

Наконец паралитик затих. Его лицо приобрело зеленоватый оттенок, мятая складчатая шея со красными отпечатками пальцев убийцы покрылась мелкими бисеринками пота. Из угла рта тянулась ниточка слюны.

Убийца некоторое время смотрел на него, склонив голову на правое плечо. Потом он переложил ее на левое плечо, прямо как попугай в клетке. Вынул носовой платок и стал промакивать порезанные пальцы. Из поврежденного предплечья шла кровь. Она уже пропитала рукав пиджака. Костюм был испорчен безнадежно, а ведь он был привезен из Милана на прошлой неделе. Проклятый урка! Даже сдохнуть не может, чтобы не причинять другим неприятностей! Вот его предшественник, некий Компот, спокойно умер себе в сизо, зеркал не бил и не членовредительствовал. Инфаркт – и каюк, милое дело. А этому сам бог велел подохнуть, как говорили раньше, от апоплексического удара. Но пришлось самому его удавить.

Убийца подошел к столу и по селекторной связи негромко проговорил:

– Федор Николаевич, придите в кабинет Ивана Вадимовича. Срочно.

Федор Николаевич, личный доктор покойного, примчался через минуту. Он дикими глазами взглянул на своего работодателя и выдохнул:

– Мертв?

– Точно так.

– А… зеркало?

– У него случился припадок. Я пытался ему помочь, он оттолкнул меня – и прямо на зеркало. Так что перевяжите меня, Федор Николаевич. Я тут немного руку повредил.

– Немного?.. Закатайте рукав… нет, дайте лучше я. У-у… немного. Это не немного, это хорошенькая такая колото-резаная. В ране не осталось стекла? Так… секунду… – (Человек в испорченном черном костюме негромко вскрикнул от боли, но тотчас же замолчал, кривясь.) – Ничего страшного. Я пока что наложил вам повязку. Швы вам наложат в больнице, заживет. Все нормально, только нужно дезинфицировать рану. Да что я вам объясняю… правда? А теперь я должен осмотреть Ивана Вадимовича.

– Я уже осмотрел, – странно безучастным тоном отозвался убийца. – Констатировал смерть.

– Вы? А, ну да, все время забываю. Отчего он умер?

– Судя по всему, инфаркт. Вскрытие покажет. Хотя я до вскрытия могу сказать, что он УМЕР – и это главное, и нет смысла удивляться этой смерти или скорбеть. Он же был обречен.

– Да, да, – кивал головой Федор Николаевич, – все это так, но я должен осмотреть…

– Я сказал, что я уже сделал это. А вы мне понадобились для оказания первой помощи, и еще – нужно перенести тело в подвал.

– Почему в подвал?

– Потому что, дорогой мой Федор Николаевич, распоряжаюсь тут теперь я. Понятно?

– Вы заговорили со мной как-то странно.

– А разве с тобой Вадимыч не так разговаривал? Хотя, конечно, не так. Этот старый зычара без матерщины да феньки своей лагерной два слова с трудом… А я человек интеллигентный. Так что ты уж потрудись, Федор Николаевич, не обсуждать мои распоряжения.

Врач пожал плечами и выговорил:

– Да, конечно… я все понял. Но все-таки… – Он подошел ближе к телу покойного и пристально взглянул в мертвое лицо. А потом взгляд его скользнул чуть ниже, и доктор увидел отпечатки пальцев. Отпечатки уже расплылись и не так отчетливо значились на коже, быть может, не медик и не смог бы определить характер этих пятен на шее паралитика… но Федор Николаевич был медик, причем медик классный, иначе он не попал бы на хлебную должность личного врача Ивана Вадимовича. Он увидел и определил. И по лицу его разлилось смятение. Он повернул к стоявшему неподвижно убийце побледневшее лицо и выговорил, чуть запинаясь:

– Но как же?.. Где же инфаркт? Вы же… конечно, я понимаю… это же типичная смерть от… от асфиксии. От… да вы сами взгляните, тут же совершенно оче-ви…

Доктор не договорил. Увидев очевидное, он не смог предположить не менее очевидного. Того, как отреагирует на его слова человек, которому он только что оказывал первую помощь. А этот человек, наверно, ожидал от Федора Николаевича совсем иного, и уж, конечно, не рассуждений об асфиксии, то есть удушении. Диагноз был ясен и безапелляционен: инфаркт, и нечего было умничать, разглагольствуя об асфиксиях. Человек в черном костюме подобрал с пола длинный и узкий обломок зеркала, обмотал его тупой конец носовым платком, чтобы не порезаться, – все это на глазах остолбеневшего от ужаса Федора Николаевича, и приблизился к доктору. Тот пролепетал:

– Я буду молчать, я буду… молчать… я никому ни-че-го…

– Конечно, будешь! – перебил его человек в черном и вдруг совершенно неуловимым движением вонзил зеркальный «кинжал» в глаз доктора. Тот даже не дернулся; полоса стекла вошла глубоко, больше чем на половину своей длины, пробив мозг. Доктор Федор Николаевич подался назад и мягко упал на пол.

– Асфиксия… подумаешь, диагност. На моей памяти вообще был случай перистальтической асфиксии. Это когда одному не желавшему платить горе-бизнесмену аккуратно, чтобы не подох, взрезали брюхо, а потом удавили собственными кишками. Хорошо резали, качественно. Япония все-таки рядом… харакири всякие…

Он вынул из кармана сотовик и набрал номер. Ответил тонкий жалобный голос:

– Аллле-о.

– Здорово. Ты мне нужен. Что голосок такой кислый?

– А-а от меня жена-а ушла-а…

– Умерла, что ли?

– Не на-адо так говорить. У меня нервы-ы. Ушла – это значит ушла.

– Понятно. Вот что. Поднимай свою толстую задницу и катись ко мне.

* * *

ВСЕ ВЫШЕ– И НИЖЕСЛЕДУЮЩИЕ СОБЫТИЯ ПРОИСХОДИЛИ В ОДИН ИЗ ПОСЛЕДНИХ ГОДОВ ПРОШЛОГО СТОЛЕТИЯ, КОГДА ВЛАДИМИР СВИРИДОВ ЕЩЕ ЖИЛ В РОССИИ И РАБОТАЛ НА ИЗВЕСТНОГО ПОВОЛЖСКОГО «АВТОРИТЕТА» МАРКОВА ПО ПРОЗВИЩУ КИТОБОЙ.

Первая часть, курьезная: Таких не берут в супермены

Глава 1 ЗАКАЗ, ИЛИ ПОЛГОДА СПУСТЯ

Влад прицелился и всадил пулю в очкастый глаз Лаврентия Павловича Берии.

После этого он отложил в сторону пневматический пистолет и лениво перевернул газетную страницу. Зевнул. Газеты он использовал как хорошее снотворное. Он помнил слова своего покойного родителя, бравого полковника воздушно-десантных войск Антона Сергеича Свиридова: «Если испортился сон, затверди устав или, еще лучше, прочти передовицу "Правды". Из многих глупых и очень глупых солдафонских мыслей, высказанных полковником Свиридовым, эта мысль была наименее несносной и наиболее полезной для его старшего сына Владимира. Когда ему не спалось, он открывал прессу и уже через несколько минут засыпал.

Газетная заметка, которую он только что прочитал, сна у него не вызвала. Даже потуг на сон. Статейка была тиснута в примечательной рубрике «Криминальные сводки» и живописала очередную выходку Афанасия Фокина, лучшего, да и, пожалуй, единственного друга Свиридова. Фокин отмечал какой-то праздник и до того набрался, что поехал кататься по городу пьяный на машине, которую купил накануне. Почтенный Афанасий возомнил, что купил кабриолет, и для подтверждения этого мнения извлек из гаражных завалов «болгарку» (режущий инструмент по металлу с абразивным кругом) и, распилив стойки салона, снес крышу. Несчастная «девятка» действительно стала кабриолетом. Это привело Фокина и двух его подружек в восторг, и они решили покататься, на ходу распевая песни и распивая спиртное. Дело было ночью, девицы разделись догола и безобразничали. Чуть ли не на центральной площади города Фокин машину остановил и тут же принялся заниматься с девушками сексом.

Жильцы близлежащих домов вызвали милицию.

Милиция начала гоняться за нарушителями общественного порядка. Менты тоже оказались не совсем трезвы, так что веселье только начиналось. «После длительной погони со стрельбой и нецензурными выражениями с обеих сторон, – пропечатывал газетный борзописец, – нарушители были задержаны. Фокин, будучи мертвецки пьян, заснул за рулем и врезался в рекламный щит с символичной рекламой "Game over" (против наркотиков). Game Фокина, как выяснилось, в самом деле была over – доигрался. Сам главный нарушитель общественного спокойствия даже не почувствовал удара: он мирно спал на баранке руля. А вот с девушками вышло хуже: одна из них вылетела из новоиспеченного "кабриолета" и шлепнулась в фонтан, а вторая плюхнулась о бортик упомянутого фонтана.

Особую пикантность описанному безобразию придавало то, что главный виновник «торжества» был священником одной из многочисленных церквей города, а две его спутницы в ночном автошоу – прихожанками данного храма. Фокин подтвердил свой духовный статус, когда его транспортировали в отделение: он проснулся и начал бормотать что-то вроде «седохом и плакохом на реци вавилонския», а потом, с криком «Покайтесь, грешники!» и безбожно при этом икая, попытался выскочить из мчащейся на хорошей скорости патрульной машины. Хотя в том состоянии, в котором находился Фокин, можно было только вывалиться. Что он и сделал.

К счастью, к этому моменту машину успели существенно тормознуть, иначе это кончилось бы печально даже для могучего организма Афанась Сергеича. А так он просто вывалился на асфальт, несколько раз перекатился и, замерев наконец в неподвижности, захрапел. И без того намучившиеся стражи правопорядка попинали для профилактики бесчувственное тело гражданина священнослужителя, но так как это ничего им не давало, с дикими ругательствами поволокли статридцатикилограммовую тушу в машину.

…Отчет обо всем этом безобразии и был помещен в газете. Свиридов скомкал газетный лист и швырнул его в корзину для бумаг. На лету бумажный ком был перехвачен обезьяной со звучным именем Наполеон и мгновенно растерзан в клочья. Свиридов покачал головой и подумал, что, верно, в своей эволюции Афоня Фокин мало чем ушел от вот этого представителя семейства приматов, который сейчас с гыгыканьем носился по комнате, выражая явный восторг от содеянного.

Накануне Фокин ввалился к Свиридову примерно с теми же утробными звуками, что сейчас издавал тезка великого французского императора. Нет надобности говорить, что Афанасий был пьян. Его продержали в милиции около трех суток, хотели оставить на полную катушку, на все пятнадцать, но из уважения к духовенству и лично к митрополиту Саратовскому Феофилу, который приходился непутевому пастырю двоюродным дядюшкой, Фокина отпустили восвояси. Когда его отпускали, дежурный с хитрой усмешкой протянул Афанасию газетный разворот, где была пропечатана вся история с автошоу и голыми девицами. Статейка называлась незамысловато, но крайне язвительно: «Каков поп, таков и приход». Причем под словом «приход» понималась не только паства, но еще и процесс. Кто не знает, в молодежной среде «приход» – это наступление опьянения, как алкогольного, так и наркотического.

После освобождения Фокин пошел к себе домой и там тихо напился и уснул. А с утра, похмелившись, он чуть живой явился к Свиридову, ткнул тому газету куда-то в подмышку, упал на диван и уснул. Спал он уже несколько часов, и его храп уже порядком прискучил Владу. Свиридов пытался заглушить этот храп выстрелами из пневматического пистолета, из которого он упражнялся по тараканам, мухам и прочей живности, но толку выходило мало. Тут не «воздушка» требовалась. Да, кстати. Пневматический пистолет был не единственной игрушкой в доме Свиридова, но остальные стреляли слишком громко и могли привлечь внимание соседей. Каждый человек в жизни собирает свою коллекцию. У одного это коллекция марок или компакт-дисков, второй коллекционирует жен или подруг, третий – скажем, венерические заболевания, четвертый… ну, и так далее. Влад Свиридов – по роду деятельности – коллекционировал оружие. Коллекция огнестрельного оружия Влада Свиридова насчитывала около двух десятков единиц и в денежном эквиваленте, верно, представляла собой целое состояние. Конечно, всегда имелся шанс на то, что хранение на дому подобного уникального арсенала станет достоянием гласности, и тогда им заинтересуются компетентные органы. Именно на этот случай Владимир завел целый гербарий разнокалиберных лицензий, разрешений, дарственных и прочих официальных документов, которые он изыскивал, приобретал или покупал всеми мыслимыми способами. Однажды даже дошло до смешного: он оформил по знакомству фиктивную дарственную на новенький «узи», приобретенный при довольно сомнительных обстоятельствах. А перешел он к нему якобы по наследству как именное оружие дедушки, героя Великой Отечественной войны! «Узи», израильский пистолет-пулемет, от героя ВОВ!

Вообще же стрельба была у Владимира чем-то вроде чесотки, мучительного зуда (как алкоголь у Фокина): пострелял, попортил потолок и стены и на время успокоился, чтобы через некоторое время снова судорожно схватить в руки любимую игрушку. Целями не всегда служили несчастные насекомые. Стены двух комнат были увешаны портретами особо любимых политических деятелей с аккуратно напечатанными принтером концентрическими кругами и жирной точкой в центре. Галерея персоналий была разномастной: от исторических лиц – Ленина, Сталина, Брежнева, до засаленной колоды нынешнего политического бомонда.

Свиридов прицелился и всадил пулю во второй глаз свежераспечатанного интернетного Берии. Грозный нарком внутренних дел с листа формата A4 взирал на Свиридова с явным неодобрением. Влад покрутил пистолет на пальце и бросил в угол дивана. Надоело. Любовницу, что ли, завести… новую. Он подумал, что неплохо было бы прогуляться, как вдруг зазвонил телефон.

Владимир дотянулся до аппарата на журнальном столике.

– Слушаю.

– Марков говорит, – прозвучал в трубке низкий баритон, – давай-ка, подгребай ко мне. Дело есть.

– Серьезное?

– Да уж мало можно найти дел посерьезнее. В общем, есть заказ.

– Понятно, – сказал Свиридов. – Буду через полчаса. Значит, дело у Китобоя ко мне есть, – положив трубку, резюмировал он вслух. – Это, конечно, занимательно. Особенно если учесть, что, кажется, деньги у меня уже кончаются.

– Вла-ад!!

Свиридов поморщился. Эти трубные звуки свидетельствовали о страшном: о том, что Фокин пробудился.

– Вла-а-ад!!

Свиридов появился в дверях. Страдальческое лицо Афанасия Фокина багровело на подушке.

– Если насчет того, чтобы за пивом сходить, так даже и не думай: не пойду, – объявил Свиридов.

– Да не… я вот что… денег мне займи, а? За… за пивом я тогда уж сам… эта-а…

– Денег нет. То есть немного есть, но я тебе не дам. В гостиной в баре осталось немного рому. Полбутылки. Я его, правда, с горячим чаем пью, но так и быть… похмеляйся, бродяга.

Фокин заметно оживился.

– А ты куда? – спросил он.

– Дела. Пей ром, веди себя культурно и к Наполеону не приставай. Ясно?

* * *

Валерий Леонидович Марков, в определенных кругах известный под звучным именем Китобой, пригладил свои и без того аккуратно уложенные волосы и произнес:

– Ну что ж, Вован, а выходит так, что надо тебе вертаться во Владивосток.

– До того света и то, по-моему, ближе, – с непроницаемым лицом отозвался Свиридов. – А что мне делать-то там, во Владивостоке? Ты что, решил там филиалы налаживать, что ли, Валерий Леонидыч?

– Погоди, – прервал его тот. – Наладить там в самом деле кое-что не мешало бы. Только не фили… этот… фили-ал, как ты сказал, а – порядок.

– «Страна наша велика и обильна, а порядка в ней нет», – процитировал Свиридов. – Как было в девятом веке, так до сих пор и осталось.

– Владивосток, как ты правильно сказал, – это у черта на куличках, – продолжал Марков. – И там все по принципу живут: «До бога высоко, до царя далеко». Лапа Москвы, конечно, длинная, но и она не всегда дотуда дотягивается. Потому там тот правит, кто в разборах оттопыристее себя показал. Там еще с тех пор, как Горбатый перестройку заварил, все делалось не так, как у людей. У них во Владивостоке всегда был четкий раздел: воры и спортсмены. Воры – это ты сам понимаешь, законников кодла, «синих», а спортсмены – это из бойцов выходцы, подкованные ребята, раньше в спорте шарились, в боксе там, в борьбе, все такое. Так вот, спортсмены были с ворами в напрягах, определился четкий раздел, где и кто свой кусок пирога имеет, кто кого стрижет. Воров еще года три назад конкретно подпирали, лидеры спортсменов, Голубь-старший, Руслан Резаный и Чех, конкретно работали, в Штатах с Япончиком связались, так что многим из тех, кто по воровским понятиям жить пытался, пришлось мотать из Владивостока. Есть там такой Боцман. Вор в законе. Его положенец по Узбекистану Дато Ташкентский еще короновал. Этот Боцман как бы крестный воровской братвы. Только когда воров подвигать стали из Владивостока, этот Боцман уехал в Новосибирск, что ли. Сидел, выжидал. Спортсмены между собой грызться начали, да тут еще «пиковые», хачики, стало быть, подпирали. Пошел размен. У спортсменов положили и Чеха, и Руслана Резаного, и Голубя с братом положили. У «пиковых» тоже верхушку повыжгли порядком. Сам знаешь, какие разборки были в те годы. Сейчас, конечно, поутихло все немного, так это только так, для понту. А никуда ничего не делось, просто поумнели… которые раньше на стрелах друг другу глотки рвали, как шакалы. Шакалы друг другу глотки порвали, не без помощи Боцмана, конечно, а он, Боцман, вернулся во Владивосток, потому как воры снова сильные стали. Боцман у них вроде как третейский судья. Держит воров железной рукой. «Пиковых» на поводке держит, не дает им особо распоясаться. В общем, крестный отец. Боцман, конечно, авторитетный. Общак он держит, группировка его, «дальние», как они себя называют, полгорода под себя подмяла, да что там… говорят, что Боцман и губернатора на коротком поводке держит и вздохнуть не дает. Это он правильно, потому что губернатор ворюга и мусорный мужичишка каких мало. Слили инфо, что Боцман и дотации из Москвы распределяет. Причем так, что никакие комиссии не подкопаются. «Дальние» эти несколько крупных банков держат, через них капиталы и прокачивают. И что ж удивляться, что никаких… этих… субсидий не хватает Приморью, если половина денег прямиком в общак, который Боцман держит, идет. Оно, конечно, Боцман порядок какой-никакой поддерживает. То есть поддерживал. До последнего времени… – Китобой скривился в недоброй усмешке, – вот это-то последнее время… из-за него я тебя и позвал.

– И что же происходит в последнее время?

– А то, что Боцман как будто с ума сошел. И так, поговаривали, у него со здоровьем нелады, все-таки в возрасте уже. А тут вроде как крышу напрочь сорвало. Два года четко пас Приморье, после расстрелов в середине девяностых, когда столько авторитетов в расход пошло, вроде тишина. Даже мусорские сводки покороче стали. Раза в два. А потом ррраз – и снова!! Такое выходит, словно Боцман стал перекраивать свою организацию напрочь. Верхушку перешерстил. Пять авторитетных, из них четыре напрямую в «дальних» ходили, за последние месяцы отстреляли. Убили Макса Карлова…

– Карлова? Это которого погоняло Карл Маркс? – вставил Свиридов.

– Его! А он московский, связи налаживал. Убили двух конкретных типов из «дальних» – Горецкого, который «Приморрыбпром» держал, потом этого, Филина… Силантьев который. Нашли в собственной квартире, – Китобой заглянул в лежащий перед ним ежедневник, – Парнова. Этот Парнов финансами занимался, два банка контролировал лично. Председатель совета директоров… в общем, ведал денежными потоками. Понимаешь? А свято место пусто не бывает, сам знаешь. Одно тепленькое местечко освобождается, за него уже несколько кандидатов грызутся. И – смута, непонятки, кровища. Владивосток на ушах. «Лаврушники» наглеют. «Пиковые», стало быть. За последнее время эти нерусские поперли как на дрожжах. Не только наши чурки, доморощенные – армяшки там, грузины, азеры, «чичики», узбеки разные с таджиками. Цыгане еще. Этого добра и у нас хватает. Так ведь не только чеченцы с азерами наглеют. Узкоглазые борзыми стали… азиатчина. Корейцы, китайцы. С последними вообще беда. Они все рынки под себя подминают, прямо как у нас «пиковые». Таджики и узбеки наркоту качают. Армяне золотом торгуют нераздельно.

– Такое впечатление, как будто при нормальном контроле Боцмана всего этого не было – наркоты, нелегального оборота драгметаллов, прочих прелестей теневого бизнеса, – сказал Свиридов.

– Было-то оно, конечно, было! Но каждый знал свое место. Русские распределяли. Узкоглазых бдительно опекали «дальние», и лишнего цента не давали забрать, стригли по самое не могу. А сейчас грызня пошла. Взбаламутили. Японцы зашевелились. Японцам сейчас китайцы наших телок по дешевке на рынок кидают. Проституток. Короче, в Москве посовещались и решили, что Боцмана с близкими убирать надо.

– Какими такими близкими? Ты же, конечно, не семью его в виду имеешь. Если он вор в законе понятийный, то семьи иметь не может.

– Да нет у него никого. А в близких у него бегает некто Китаец – кликуха у него такая. Так через этого Китайца Боцман и стал работать. Сам-то стар. А Китайцу он доверяет полностью. Вот, может, муть от этого Китайца и идет. В столице уже кумекали, впрочем. Невыгодно Москве, что на Дальнем Востоке такой раздрай. Ор, шум, гам. Да и Карла Маркса убили опять же.

– Москва – понятно. Москве до всего дело есть. А тебе, Валерий Леонидович, какой с этого толк, что ты так озаботился Приморьем и раздраем в стане «дальних»?

Марков хитро закрыл один глаз.

– Так мне же заказали.

– Боцмана и этого… Китайца?

– Ну да. Бабки грандиозные. Всю сумму сразу отвалили. Так что будем стараться.

– Значит, по классической схеме «заказчик – посредник – исполнитель» работаем, – сказал Свиридов. – Посредник, выходит, ты. Исполнитель, раз уж ты меня вызвал и на Дальний Восток посылаешь – я. А заказчик… кто заказчик? – Марков недовольно поморщился. – Только не говори, что мне знать необязательно. Это ты одноразовым будешь говорить, которые не обкатанные. Шлак. А с тобой мы давно уже повязаны, так что, Леонидыч, не темни. Сам знаешь, что меня можно на куски резать, если что, а ничего все равно не добьются, если кому захочется меня с пристрастием поспрашивать.

Марков побарабанил пальцами по столу и ответил:

– Ладно. Половину правды скажу. О второй половине сам догадывайся. Из твоего ведомства Боцманом и Китайцем интересуются. Только они уже не на контору работают, а на частных лиц. Олигархов, проще говоря. А у таких, как у пауков сети, по всей стране ниточки интереса распущены. Невыгодно выпускать из рук такой жирный кус, как Приморье. В общем, вот тебе дискета из Москвы. Тут информация обо всем, что тебе потребуется. Деньги за работу получишь так: половину авансом, половину – как вернешься.

– Крысятничаешь, Валера, – сказал Свиридов. – А какая сумма мне причитается-то?

Марков назвал. Владимир одобрительно кивнул, чуть распустив губы в холодной полуулыбке; и кивнул повторно, когда Марков добавил, что названная сумма – это аванс, то есть половина гонорара, причитающегося Свиридову.

– Вылетишь в Москву, а оттуда самолетом до Хабаровска. Сейчас, быть может, у них все прямые рейсы из Москвы под тщательным наблюдением, так что лучше не светиться.

– Да, по-моему, прямых рейсов Москва – Владивосток вообще нет, – сказал Свиридов. – Хотя, конечно, я могу и ошибаться.

Марков махнул на него рукой:

– Дело опасное, сложное. Тем более что, как мне рассказывали, там городов-то почти нет, только одни леса. Да еще горы. И озера. И рядом Япония, узкоглазые эти кишат, как мошкара.

Китобой был прав: да, действительно, почти три четверти площади края – леса, леса. Еще горы есть – Сихотэ-Алинь. Озера тоже имеются, наиболее известное из которых – озеро с наркотическим названием Ханка. И, что самое печальное, Китобой совершенно справедливо говорил о большом количестве азиатов в крае, благодаря чему с удручающим постоянством шли толки, что перенаселенный Китай вскоре захочет оттяпать хороший кусок малонаселенной российской территории. Конечно, народу в Приморье живет для таких просторов маловато. При этом поголовье бандитов на душу населения, верно, самое высокое в России. Место командировки в самом деле обрисовано Китобоем в самых мрачных красках, хотя Свиридову приходилось в свое время бывать на Дальнем Востоке и он был очарован, задавлен красотой тамошних мест.

Китобой пошевелил губами и отрывисто произнес:

– На подготовку уже там, на месте, до месяца может уйти, а то и больше. Как сработаешь. На расходы не скупись. На них тебе дополнительная сумма полагается. Остальное ты сам знаешь лучше меня. Ну… свободен.

Глава 2 ТРАНСПОРТНЫЕ ТРУДНОСТИ

Свиридов был элитным киллером, принимавшим заказы только от одного человека – от Валерия Маркова. Последний предпочитал не светить Свиридова, потому что умный человек раньше времени никогда не раскроет припрятанного на решающий момент козырного туза. Марков имел широкие связи, вплоть до кое-кого в руководстве ФСБ, он контролировал крупнейшую в Поволжье ОПГ, и потому к его услугам прибегали очень серьезные люди. Такие, как те, что заказали Боцмана и Китайца.

Свиридов работал с Марковым уже несколько лет. После того как в девяносто третьем был расформирован Особый отдел ГРУ «Капелла», в котором шесть лет на госзаказах работал капитан Свиридов, он оказался, грубо говоря, на улице. Впрочем, долго это продолжаться не могло, потому что в то жестокое время люди с такой высокой квалификацией, как у Свиридова, были востребованы моментально. Достаточно сказать, что Особый отдел «Капелла» под крылом госаппарата занимался выполнением заказов от властных структур. Заказы были вполне определенными: устранение нежелательных фигур, преимущественно криминал-бизнесменов первой волны, а также персон из других малоприятных категорий – несговорчивых политиков, сующих носы не в свое дело журналистов.

И так далее.

После расформирования отдела бывших спецов «Капеллы» привлекли к участию в первой чеченской войне. Среди этих экс-»капелловцев» фигурировали имена Владимира Свиридова и Афанасия Фокина.

Впрочем, Свиридов закончил свою военную карьеру очень скоро, уже в девяносто четвертом, – номинально в связи с ранением – и в середине девяностых вернулся на родину, где из родственников у него остался только брат Илья. Свиридов совершенно искренне полагал, что совершил на своем веку слишком много зла, чтобы продолжать зарабатывать себе на жизнь отточенным долгими годами искусством убивать. Наверно, что-то сдвинулось у него в психике. Он сам так думал. Однако теории хороши… только в теории. Завязать не получилось. Потому что с первых же дней пребывания на родине его угораздило связаться с криминальной группировкой, которую возглавлял некий г-н Марков по прозвищу Китобой. Впрочем, у Свиридова не было иного выхода.

А произошло все так.

По возвращении на родину братья Свиридовы пошли в кафе и по обыкновению перебрали. Хорошо так перебрали. Влад уже толком и не помнит, из-за чего разгорелся сыр-бор. Вроде как из-за девушек, с которыми братья Свиридовы познакомились в кафе. Соседний столик же был утыкан вертящимися и круглыми, как бильярдные шары, бритыми головами. Там сидела братва из числа рядовых «быков» Китобоя. Братки в свойственной им манере, то есть о-очень вежливо, попросили Влада «погонять телок». Слово за слово, и покатилась банальная драка, в которой принимали участие с одной стороны Свиридов-старший и Свиридов-младший, а с другой пятеро или шестеро – причем вооруженных! – братков. Окончилась она нокаутом одной из сторон, но не той, что была более многочисленна, как можно было бы предположить.

«Китобойную» команду в полном составе транспортировали по больницам со всеми видами травм и степеней их тяжести. Илья, которому первым же ударом разбили нос, отполз в угол, к двум девушкам, и в дальнейшем вся перепуганная троица только наблюдала, как Свиридов-старший учит парней Китобоя хорошим манерам. А когда бедняги братки закончились и их место занял вызванный барменом наряд милиции, прибежавшей на шум, как водится, с получасовым опозданием, то началось самое веселое. Разгорячившийся и уже прилично подшофе Свиридов не одобрил того, что подбежавший страж порядка с воплем вытянул его резиновой дубинкой. В следующую секунду бедняга мент полетел в один угол, а его напарник – в другой.

Третьего же, самого ретивого и даже успевшего вытащить табельный пистолет, чтобы прищучить разошедшегося негодяя, Владимир прямым ударом левой ноги отправил в глубокий нокаут.

Конечно, образ мышления подвыпившего «супермена» понятен: как, несколько жалких бандитов осмелились оскорбить его, элитного офицера спецназа ГРУ, который смотрел в лицо смерти уже тогда, когда эта бритоголовая помесь дворняжки и сбежавшего из зоопарка дурно воспитанного гиббона только еще трусливо шарила по подворотням, воруя авоськи у старушек и колотя перебравших портвейна пьяниц! А тут еще и мусора тянут свои привычные к протоколам руки, чтобы добраться до него, Владимира Свиридова, которого пощадили пули Афгана и огненный шквал Чечни! Безусловно, он был пьян и не прав. И когда его все-таки поймали и посадили в КПЗ, Владимир горько задумался над тем, как порой прихотливо и попросту смехотворно складывается судьба: пройти в буквальном смысле через ад, взять на себя перед богом грех сотни убийств – и сесть в тюрьму за нанесение средней тяжести телесных повреждений и сопротивление правоохранительным органам.

Но его жизненному пути не суждено было заглохнуть на такой нелепой фарсовой ноте. Вскоре его освободили. Хотя цена, которую он за это заплатил, была высокой. Его освободили по ходатайству того самого Валерия Маркова, с чьими ребятами он так ловко разобрался в кафе. Но вовсе не для того, чтобы устроить самосуд и благополучно спровадить его на тот свет. Марков, сам «афганец» и бывший боец армейского спецназа, оказался вовсе не в претензии на Свиридова, наоборот – в личной встрече даже выразил свое восхищение его действиями.

– Сразу видна школа, брат Володя, – Марков тяжело хлопнул его по плечу сильной ручищей и ухмыльнулся во все широкое приветливое лицо. Бандита Валерий Леонидович напоминал чрезвычайно мало и по внешности, и по манерам, и по выговору. – Спецназ?

– Спецназ, – сквозь зубы ответил Свиридов.

– В Чечне был?

– Проездом.

– Юморист. А в Афгане был?

– И там.

– Что, и в Афгане? – обрадовался Марков. – Ну, тогда совсем родной. За что ж ты так моих дуболомов-то?

– Вот за это самое. А если хочешь поподробнее, спроси у них самих, если там кто уже очухался.

– Да мне с ними неинтересно разговаривать, я наперед знаю, что они лепетать будут. А вот с тобой интересно. – Китобой посмотрел на Влада тяжелым испытующим взглядом и потер пальцами виски. – Ты серьезно влип, Владимир. Я могу тебя отмазать, но в наше время ничего не делается даром. Услуга за услугу.

– Мне в самом деле нет никакого интереса протирать нары, Китобой, – незамедлительно отозвался Свиридов, – что же ты хочешь?

…Марков хотел, можно сказать, совсем немногого. А именно – убить одного замечательного государственного деятеля. Совмещающего работу в городской мэрии и активный – и весьма сомнительный, а порой попросту противозаконный бизнес. До недавних пор он Маркову покровительствовал, а теперь на волне набирающей ход президентской кампании решил реализовать кое-какие свои амбиции. И союз с откровенным криминалитетом стал ему невыгоден, этот господин решил избавиться от недавних партнеров. Марков решил начать ответные военные действия, но два покушения на ренегата провалились. Именно в этот момент под руку подвернулся явно не дилетант в науке убивать Владимир Свиридов. И такова была теперь плата за его свободу.

Он расплатился.

* * *

– У меня два месяца свободных. Я с тобой, – внушительно сказал Фокин. Он вообще выглядел необычайно внушительно и впечатляюще, когда был трезв. Его баритон рокотал на полную, повелительно ввинчивая в ушные раковины Свиридова: «с тобой, с тобой, с тобой!»

– Ты хоть знаешь, что я туда не крабов ловить еду? – мрачно отозвался Владимир.

– Да уж догадываюсь.

– Тебе своих собственных проблем мало?

– Мне всегда всего мало. А дело тебе серьезное поручили, я по тебе чувствую. Я же тебя уже не пять и не десять лет знаю, от меня не зашифруешься. Я тебе помогу.

– Да не нужна мне твоя помощь! Я тебе не государственная богадельня для немощных старушек, чтобы помощь принимать.

– Да старушке я и не предложил бы. Старушки у нас, Володя, сталинской закалки. Недавно ехал в автобусе… права-то у меня на год отобрали, а хотели на три, – Афанасий Фокин поморщился, – там две такие реликтовые карги ехали, охали и на здоровье жаловались. А как выходить им надо, так у каждой по пять тюков нарисовалось, и так они, старухи эти, поперли, что едва мне позвоночник, – Афанасий похлопал себя по мощной спине, – не сломали. А ты говоришь – старушки! Старушки эти еще нас с тобой переживут.

– Ладно, Афоня, не бубни, – с досадой перебил его Свиридов, – я тебе слово, ты мне – десять. Балаболишь без передыху. Куда ты со мной собрался? Во Владивосток? Так я еще еду на неопределенный срок. К тому же, знаешь ли, есть много такого, чего я тебе просто не хочу говорить. Из соображений твоей же безопасности.

– «Из соображений, из соображений»! – передразнил его Фокин. – Ты бы лучше на троих так соображал, как сейчас мне тут вчехляешь! По крайней мере, готовишься ты серьезно! К тому же я что-то не припомню, чтобы ты перед отъездом просматривал документы на квартиру. Завещание свое, что ли, проверял? Чтобы квартира не пропала и Илюхе досталась, если что? Так она, хата, к нему и так автоматически перейдет. А вот твои заморочки…

– Подсмотрел, сукин сын, – мягко прервал его Свиридов, а потом заговорил сухо и отрывисто: – Вот что, Афоня. Я только что смотрел материалы по делу, которое мне поручено. Бабло за него обломилось хорошее. Если все выгорит, можно закатиться куда угодно, на любой курорт и шиковать по полной программе. А если не выгорит, то все равно, похоронят меня пышно… в любом случае в роскоши останусь, если, конечно, труп найдут.

– А что это ты, трупом, что ли, становиться собрался? – хмуро осведомился Фокин. – Не рановато ли? А что дело опасное, так я сразу понял. Ты у меня не доктор Ватсон, тебе подробно объяснять не надо, сам все понимаешь лучше меня. Так что едем. Ты сам знаешь, лучшего помощника, чем я, тебе не найти.

– Если не будешь пить, – буркнул Владимир.

– Хорошо-хорошо, договорились, – отозвался Фокин. – Кстати, я уже купил билет до Москвы на тот же рейс. А на какое число у тебя забронировано место до Хабаровска?..

Свиридов тяжело вздохнул и вышел из комнаты. Он знал, что представляет собой Фокин во время длительных авиаперелетов, но тем не менее прекрасно сознавал, что в случае каких-то осложнений Афанасий незаменим. В этом Владимир убеждался не раз и не два. И еще… смутная тревога клубилась там, где должен был вырисоваться уже мало-мальски ясный и осмысленный план действий. Он привык верить своей интуиции, за многие годы доведенной до состояния некоего шестого чувства, порой такого же ясного и однозначного, как зрение, обоняние и слух.

Хотя и на самое хитрое зрение, и на самый изощренный слух найдется такая милая вещь, как, скажем, галлюцинации…

Он заглянул в комнату и увидел, как Фокин наливает себе в бокал коньяка.

– Я же просил, чтобы ты попридержался с бухлом!

– Ты не разменивайся на мелочи, – невозмутимо ответствовал тот. – Что ты там надумал? Мы едем или ты будешь донимать меня своими увертками и требовать сдать билет? – Он посмотрел на Свиридова сквозь стакан с самым таинственным видом. – Ну?

Владимир не смог удержаться от короткого смешка при виде этой лукавой бородатой физиономии:

– Ну хорошо, хорошо. Можешь радоваться и продолжать паясничать. Только ты должен пообещать мне, Афанасий, что по приезде ты будешь слушаться каждого моего слова. Я думаю, что тебе, отставному капитану спецназа внешней разведки, пусть даже несколько опустившемуся и подспившемуся, – Фокин презрительно фыркнул и понюхал коньяк, – не надо объяснять, что такое дисциплина. Потому что эти пьяные выходки здесь стоили тебе трое неполных суток в отделении, а там могут стоить жизни! Понятно? И перестань пить! Ты уже и так сегодня с утра…

– Значит, едем?

– Едем, черт побери!

– Ну, собственно, это и следовало доказать! «Перестань пить»! Вот за это и выпьем. На посошок, как говорится. Ты не смотри на меня, как солдат на вошь, а бери стакан, сейчас я тебе плесну.

Свиридов знал, что тут спорить с Афанасием бесполезно, и полез в бар…

* * *

Самолет Москва – Хабаровск летел полупустой. Наверно, мало было желающих из праздного любопытства лететь на другой край географии, да еще платить за эту круглую сумму. А тех, кто летел не из праздного любопытства, а по иным соображениям, набралось едва ли человек двадцать. Из этих двадцати самым шумным, разумеется, был Фокин, который приставал к тощей стюардессе, разносившей минеральную воду, половину этой воды выпил, а вторую половину употребил в качестве запивки для водки, купленной в аэропорту. Лететь было долго и муторно, потому Фокин проявил предусмотрительность и купил не одну бутылку, а целых три. Свиридов косился на него подозрительно, а потом отнял одну из бутылок под тем предлогом, что хочет выпить сам. Уж кто-кто, а Влад прекрасно знал, что такое Афанасий Сергеевич Фокин после полутора литров водки. Тут и до авиакатастрофы недалеко.

Водку Влад, разумеется, пить не стал, а вылил в туалет.

Самолет прилетел в Хабаровск почти в полдень. Город встретил их изнуряющей жарой. В стоялом воздухе плыло блеклое марево, высоко в небе жарилось, как громадная яичница-глазунья бога, жестокое дальневосточное солнце. Воздушные ворота Хабаровска по сравнению с бурлящим, как растревоженный муравейник, огромным московским аэропортом показались Владу не воротами, а какой-то калиточкой. Что показалось гражданину Фокину, неизвестно, по той простой причине, что он был тихо пьян.

Свиридов недовольно покосился на него и сказал:

– Вот что, дорогой господин Фокин. До Владивостока нам еще километров с тысячу, по Транссибу трястись неохота…

– Транс-си-бу?..

– Транссиб – местная железная дорога. Вас с Марковым словно один и тот же учитель географии учил, да и тот редкостный болван. Так вот, по Транссибу тебя волочь не вижу смысла, долго это, муторно и буфет рядом. Лучше купить подержанную японскую или корейскую тачку, они тут должны по бросовым ценам идти, и докатиться самостоятельно. Тем более что я на такой случай и водительские права имею.

И Влад показательно зашелестел купюрами в кармане. Фокин же только трубил носом, этим, очевидно, выражая полное согласие с товарищем.

Машина была куплена немедленно, при этом продавец, разбитной армянин с усато-носатой физиономией, похожий на Фрунзика Мкртчяна, суетился, расхваливал свой товар, а про проданную Свиридову довольно потрепанную старенькую «Хонду» заявил, что на ней ездил на воскресные пикники сам премьер-министр Японии со всей семьей. Фокин хохотал ему в лицо и объявил, что, наверно, на этой машине будущего премьер-министра везли из роддома лет этак пятьдесят назад, а потом на радостях подарили машину ушлому дедушке армянина. Тем не менее он во всеуслышание заявлял, что надо машину брать, что не хера ее особенно осматривать и, по крайней мере, до Владивостока она дотянет, а дальше и не нужно. При этом он тыкал пальцем в двигатель и говорил, что такого дерьма не видел даже его покойный родитель, который полжизни провел на Дальнем Востоке и погиб тут же, на Даманском.

Одним словом, Фокин мешался как мог. Он даже успевал болтать со вторым армянином, который крутился за спиной у Свиридова. Этого последнего Афанасий заподозрил в попытке свистнуть у Свиридова деньги. «Это тебе слишком жирно будет, черножопый, столько!..» – грозно объявил Фокин. Второй армянин был точной копией первого в том, что он точно так же улыбался и никак не реагировал на грубости.

Свиридов же сказал с милой, чуть досадливой улыбкой, что если машина не доедет до Владивостока, то он, Владимир, не поленится вернуться в Хабаровск и собственноручно снабдить армянина сертификатом качества. Тот ответно показывал зубы в длинной липкой улыбке и говорил с ужасающим акцентом, что такая машина не то что до Владивостока, а и до Токио доедет, до самого премьер-министра.

По всей видимости, армянин тоже не был силен в географии.

Первая половина путешествия была превосходна. Свиридов рассчитывал доехать до Владивостока к вечеру и потому гнал машину под сто сорок, хотя, быть может, не стоило так напрягать купленный по сходной цене рыдван. Хотя бы из чувства элементарного здравого смысла. Но у Свиридова в отношении чувства здравого смысла, верно, были какие-то свои соображения, потому его нисколько не трогали шумы в движке и стук в карбюраторе. Он рассчитывал, что одр проедет всю дорогу без эксцессов.

Прогноз его оказался верен не до конца. По Хабаровскому краю машина прошла без сучка без задоринки, половину километража по территории уже Приморья тоже отмотала достаточно прытко… а вот когда до Владивостока оставалось примерно километров двести пятьдесят, двигатель крякнул, послышался угрожающий скрежет, машину рвануло, Влад машинально нажал на тормоза. Машину развернуло и выкинуло на встречную полосу. Мирно дремавший на заднем сиденье Фокин стукнулся головой о спинку переднего кресла и взвыл, прикусив язык.

Свиридов вылез из машины и открыл капот. Из внутренностей несчастного «японца» валил дым. Владимир попытался было разобраться в неполадке, но вскоре убедился, что «больной» совершенно неизлечим. Что означало: они все-таки влипли в историю с географией. Со всех сторон, куда ни глянь, виднелась бурая в вызревающих сумерках щетина леса. Ветер раскачивал верхушки деревьев, и, по всей видимости, Владу и Афанасию предстояло стать свидетелями дальневосточной грозы. Небо пучило. Его пересекали пятнистые полосы туч. Свиридов выругался, а Фокин только мутно потаращился по сторонам и теперь снова норовил прикорнуть и захрапеть. Свиридов вытащил его из салона:

– Вставай, алкаш. Приехали. Давай убирать машину со встречной полосы, а то нас тут переедут без зазрения совести, а что останется, сожрут медведи, то есть тигры. Хотя их, наверно, всех перестреляли давно.

Машину откатили. Сели в салон и молчали. Мысли посещали мутные, тяжелые, упорно не переваривались в какое-то доступное и осуществимое решение. Что касается Фокина, то его, кажется, мысли и вовсе не тревожили.

Свиридов вынул карту края. Насколько он мог определить, до Владивостока на их пути лежал еще один мало-мальски крупный город – Уссурийск, километрах в пятидесяти. Но добираться до него пешком смысла не имело. Ночевать следовало здесь, в машине, иного выхода не было. Что касалось попутных машин, то таковые, верно, водились тут еще реже упомянутых Свиридовым уссурийских тигров. По крайней мере, за полчаса, прошедшие с момента безвременной кончины японского рыдвана, ни одного авто в направлении Уссурийска не проследовало.

– Да, кислое дело, – сказал Владимир.

Фокин открыл глаза. По стеклу ударили первые капли дождя. Фокин потянулся и отозвался:

– К тому же еще и мокрое. В смысле дождя.

Дождь припустил во весь опор. По стеклам змеились мутные ручейки, порывы ветра раскачивали машину, и Свиридов боялся, что ее того и гляди сорвет с ручного тормоза и отправит куда-нибудь в кювет. В кювете в связи с непогодой быстро образовалась широкая полоса жирной непролазной грязи. Полоса отделяла трассу от леса, и Влад поежился, подумав, что, верно, хорошо он поступил, что не стал покупать мотоцикл с коляской, как советовал раздухарившийся Фокин, говоривший, что по такой жаре нужно прокатиться с ветерком всю тысячу километров. По жаре… Мотоцикл хоть и «Ямаха», но от дождя не спас бы совершенно точно!

– Машина… – прохрипел Фокин. – Влад, едет кто-то, тормози!

Владимир выскочил из салона на дождь. В самом деле, к ним приближались огни следующей к Уссурийску машины. Влад даже разглядел, что это красная «Хендэй Соната», он машинально отложил в памяти номер, стыдливо прикрытый разводами грязи, и поднял руку…

Вжжих!!.

Машина пролетела мимо, не только не снизив скорости, но даже и прибавив. Увесистая водяная плюха ударила Свиридова в лицо, он закашлялся, наглотавшись мутной дождевой воды; окатило его с ног до головы, рубашка тотчас же прилипла к телу, джинсы изменили цвет со светло-серого на живописно-бурый, с клиновидными черными фрагментами – туда попала особо интенсивная грязь. Свиридов крутнулся на месте и врезал по фаре своей злополучной «Хонды» так, что стекло не выдержало удара и лопнуло.

Фокин беззвучно хохотал, сидя в сухом и теплом салоне. Владимир злобно оглядел свою безнадежно испорченную белую рубашку и, рванув ее так, что посыпались пуговицы, швырнул в машину. Фокин бормотал сквозь смех:

– Да ладно тебе, Влад! Таньки грязи не боятся!

– Пожрать бы, – буркнул Свиридов, садясь обратно в салон.

– Да, не помешало бы.

Свиридов растер по коже воду и выговорил:

– Ну, не думал, что в нынешней России найдется место, где можно сидеть голодным, мокрым, злым, без ночлега…

– Без бабы, без выпивки, – в алфавитном порядке подсказал Фокин.

– …без бабы и без бани, это при том, что в кармане куча баксов, да и родные пиломатериалы, то есть дензнаки, имеются, – замысловато закончил Владимир.

Фокин лег на бок и заявил чуть заплетающимся языком:

– А по мне – так хорошо. Все эти гостиницы да бабы глупые, которые идиотский базар оттопыривают, а потом из-за них неприятности нарисовываются… надоело! Ты, знаешь ли, должен ощутить единение с природой. Понимаешь? Я, честно говоря, рад, что последний раз я видел автозаправочную точку на этой дороге – ну, километров пятьдесят назад! Едешь, и как будто нет вокруг никого, кроме тебя и леса… единение с природой, понимаешь?

– Афоня, на твою точку зрения можно встать только после литра водки.

– Погоди… кажется, еще кто-то едет. Влад, выйди, тормозни, тебе все равно терять нечего.

– Терять действительно нечего, – отозвался Свиридов, подозрительно косясь в сторону барсетки, где хранилась вся его наличность. – Только приобретать: простуду, простатит…

– Ладно, пойду сам тормозну, – прорычал Фокин.

Он вывалился на дорогу и, широко расставив руки, встал посреди нее, словно хотел обнять приближающуюся машину. При этом Афанасий пританцовывал и кричал «торррмози!». Его действия увенчались полным, хотя и сомнительным успехом. Полным – это потому, что машина, которую он нацеливался обнять, действительно притормозила и свернула на обочину к «Хонде», в которой уныло сидел мокрый Свиридов; сомнительным – поскольку машина оказалась патрульной, ДПС, и, по всей видимости, управлялась не совсем трезвым субъектом. Этот субъект, длинный мент в косо сидящей, как собака на заборе, фуражке, вышел из машины, а за ним, ежась, вышел второй, зябко передергивая плечами и прикладываясь к фляжке, в которой наверняка плескалась не минеральная вода.

Фокин развалил свое широкое лицо в длинной кривой улыбке и пожаловался на жизнь:

– Заглохли, лейтенант. Вот, понимаешь, не повезло. Только сегодня в вашу сторону подались, как тут же и влетели в геморрой.

Длинный лейтенант снял фуражку, поскреб пальцами «ежик» и, нахлобучив форменный головной убор обратно, только козырьком назад, сказал протяжным, чуть ли не жалобным голосом:

– Загло-охли?

– Ну да. Колымага хренова! – Фокин пнул колесо.

– Трос е-есть?

– Да, кажись, нет. Влад, есть у нас трос?

– Если удавиться, то это и веревки хватит, – донесся из «Хонды» мрачный ответ. – Нету троса. – Свиридов потянулся из салона на утихающий уже дождь, сощуренными глазами пристально глядя на дальневосточных ментов.

– Ка-арпов, трос да-ай!

– Сейчас, Ле-ня… товарищ лейтенант.

Карпов потоптался на месте, но трос нашел. «Хонду» прицепили к патрульной, лейтенант Леня окинул взглядом Свиридова и Фокина и сказал:

– Паленую тачку в Хабаровске купили, что-о ли?

– Ну да, – весело ответил Фокин. Свиридов не поддержал его веселья. Лейтенант тоже вел себя более чем сдержанно: он несколько раз сплюнул сквозь зубы, потом сказал:

– Не повезло-о, значит. Хрено-овая тачка. Ну ничего, разберемся. Поехали.

– Куда, в Уссурийск?

– А чего ж так далеко-о? – отозвался тот. – К нам, в Кармановский УВД, поедем. Наш майор разберется.

Пока ехали до упомянутого лейтенантом Кармановского УВД, заметно просветлело. Нет, солнце не пошло вспять, хотя Свиридов и Фокин уже ждали от Приморья чего угодно. Просто кончился дождь, тучи быстро рассеялись, и на небо выкатил мутный еще серпик луны. Серые, как прикроватная пыль, сумерки скрыли от Влада и Афанасия приземистое двухэтажное здание, вынырнувшее на них с обочины шоссе. Кармановский УВД был расположен на самом краю городка с мелкоуголовным названием Карманово. Возле кирпичной коробки УВД торчало несколько машин ППС-ДПС – верно, масштабы городка не позволяли разграничивать дорожных и общеупотребительных ментов. Лейтенант Леня остановил машину возле приземистого двухэтажного здания и, выйдя из машины, кивнул Свиридову и Фокину:

– С документами на выход – пжа-алста.

– Стоп! – выговорил Свиридов. – Наверно, я чего-то не понял. Если поломка машины – это у вас в Приморье наказуемое деяние, тогда оно, конечно, так, но все-таки, товарищ лейтенант, вы бы лучше отогнали нашу машину куда-нибудь в ремонт, что ли. Если у вас тут есть.

– Да чего ее чинить, – перебил его Фокин, – все равно этой консервной банке кранты. Тут у вас гостиница есть… переночевать где есть, лейтенант… как тебя – Леня, да, лейтенант?

Тот спокойно выслушал нравоучения Свиридова и фамильярности Фокина, а потом повторил:

– С документами на выход – пжа-алста. Сейчас майор, Иван Филипыч, разберется. Надо проверить.

– Пойдем, Афоня, – сказал Свиридов, – кажется, у них тут плановая проверка. На вот тебе, лейтенант, за помощь. – Он протянул ему десять долларов, но тот даже не обозначил ответного движения, чтобы взять деньги:

– Потом.

Свиридов не понял этого «потом». Их провели коридором и усадили рядом с дежурным, который ожесточенно играл в тетрис на постовом компьютере. Каков был дежурный – пузатенький, лысеющий, беспрестанно смахивающий с шеи пот, – таков был и компьютер, которому было далеко и до первого «пенька». То есть до компьютера с процессором «Интел-Пентиум I». Фокин и Свиридов переминались возле стены, с нетерпением ожидая, на ком же можно будет сорвать весь накопившийся за день негатив.

Наконец их проводили в кабинет. Из-за стола поднялся высокий грузный майор милиции, с желтым лицом и выпуклыми водянистыми светло-голубыми глазами. Эти глаза он свирепо пучил на парочку из европейской России.

– Вот что, майор, – с места в карьер напористо заговорил Свиридов, – честно говоря, хотелось бы объяснить тупость ваших подчиненных большой отдаленностью от центров цивилизации, но как-то не получается. Я не понимаю, какого черта нас маринуют в этой вашей богадельне уже чуть ли не полчаса. Ваш лейтенант Леня, конечно, помог добраться нам до вашего… гм…

– Ну, не так уж и далеко мы, как вы выразились, от центров цивилизации, – сказал майор. – Карманово находится недалеко от Уссурийска, Уссурийск недалеко от Владивостока, а Владивосток – это, как говорится, – окно в Японию. Да и Карманово… знаете, как называют у нас Карманово? Я понимаю, что вы не знаете и знать особо не желаете, но я все-таки вам скажу. «Мегаполис карманного типа» – называют. Это как поселок городского типа, только вот как. Остроумно, а?

– Я как-то слабо перевариваю дальневосточный юмор, – сказал Свиридов кисло. – А еще я крабов ваших терпеть не могу. «Мегаполис карманного типа». Но мы-то что в этом мегаполисе делаем уже вторые полчаса, если у меня никаких дел и никаких родственников – даже о-о-очень дальних – тут нет? Вы ответите, герр майор? Или у вас весь этот чудный «мегаполис» в кармане со всеми причиндалами и вы сами себе ответчик и судья?

«Чушь говорю, – тут же отметил про себя Свиридов. – Все-таки вывели из себя, да и неудивительно».

– И совершенно не обязательно шутить. Я сам люблю хорошую шутку, но вам сейчас не надо. Вы купили вашу машину в Хабаровске?

– Совершенно правильно.

– И все документы на нее есть?

– Да ради бога, – сказал Свиридов, роясь в барсетке. – Минуту… вот документы, майор. Посмотрите, и если там что-то не так, то я с удовольствием вернусь в Хабаровск и завяжу усы этого армяшки бантиком на его еще более длинном носу. Тем более подсунул он мне страшную рухлядь, которая даже до вашего, – он усмехнулся, – до вашего «мегаполиса» не дотянула.

Майор не особо усердствовал в просматривании документов. Он только скользнул по ним небрежным взглядом поверх очков, а потом очки снял, засунул их поглубже в ящик своего стола и проговорил:

– Дело в том, что купленная вами, по крайней мере, вы утверждаете, что купили ее… машина – она числится в угоне. Принадлежит она некоему Аветисяну.

– В угоне? Идиотизм какой-то! Наверно, как раз этот-то Аветисян мне ее и продал!

– Документы у вас, можно сказать, в порядке, а можно сказать, что и нет. Все зависит от того, как на них посмотреть. Под каким углом, – сказал майор. – То, что машина в угоне числится, ничего хорошего не добавляет ко всему этому. Так что, мой дорогой автовладелец…

– Я так понимаю, что ваша фраза насчет того, как и под каким углом посмотреть на документы, такая… вполне прозрачная, – произнес Свиридов медленно. – Да. Вот что, майор, какой угол вас больше интересует: прямой, тупой… в смысле – девяносто, сто, двести градусов в долларовом эквиваленте?

– Вы, из Москвы, наглые все, – сказал майор и встал. – Думаете, что нас тут всех так легко купить! Вот что… мы уже связались с автовладельцем, и он едет сюда и если опознает свою машину, то ничего хорошего лично для вас не обещаю.

– Ваша милиция укомплектовывается одними неподкупными Робеспьерами, что ли? – уже теряя хладнокровие, бросил Свиридов. Рядом с ним сдвинутой с места монолитной глыбой шевельнулся Фокин и, наполняя кабинет парами спиртного, произнес:

– Что-то не нравятся мне местные мусорки. Может, ну их, Володька! Разберем по кирпичику их коровник, а? А этого майора немножко подучим хорошим манерам. У них тут что с этикетками – вся водка из китайского спирта! – что с этикетом проблематично. Мало того, что нам продали какой-то коптильник, который крякнул чуть ли не через сто метров от места продажи, так еще и впаривают какой-то гниляк по поводу того, что мы этот коптильник угнали! В розыске! Откуда мы знали, что он в розыске? Разве за это привлекают? Идиотизм какой-то! Да даже если бы мы были угонщиками, какой смысл держать нас тут до приезда хозяина машины, да даже если машина в угоне, что, ее владелец знает угонщиков в лицо? Пусть машина остается, пусть он, этот автовладелец, опознает ее до полного опупения! А мы поедем, у нас есть дела во Владивостоке!

– Ты еще скажи, какие именно, болтун! – сквозь зубы процедил Свиридов. – Майор, кончай этот детский сад. Не канифоль мозг. Если у тебя не хватает на памперсы детишкам, я тебе дам. Давно уже понятно, что если по российским дорогам еще проедешь, то российские дураки тормознут тем вернее.

Дряблый подбородок майора заиграл. Мутные глазки раскрылись и сверкнули:

– Да вы, ребята, я смотрю, нездешние! В смысле, как с луны свалились. Поучить бы…

– Я тебе поучу! – выходя из себя, гаркнул Фокин. – Не с чмом разговариваешь! Попридержи базар, а то я не посмотрю, что ты в мундир залез!

Майор произнес понизившимся голосом, как ему самому показалось – зловеще:

– Ладно. Так, значит. Завтра утром, когда приедет Аветисян, заговорите по-иному. Дежурный, этих пока что в «обезьянник»! До утра.

– Э, майор… – начал было Фокин, но Свиридов, который опасался, что нетрезвый Афанасий снова ляпнет лишнее, вцепился ему в запястье и сам препроводил его в плохо освещенное зарешеченное помещение «обезьянника». Фокин хотел было что-то говорить, но Свиридов цыкнул на него, и Афанасий Сергеевич наконец утихомирился. Перспектива ночевать в милиции больше не возмущала его. Тем более что лучше ночевать под крышей, хоть и на жесткой лавке, чем в раскачивающейся под ветром и заливаемой ночным дождем старой машине.

Свиридов же долго не мог заснуть. Смутная, немотивируемая тревога, тлевшая в нем еще при подготовке к дальней командировке, разрасталась. Нет, не этот пухлый майор, нет, не нетрезвый лейтенант Леня, и даже не носато-усатый армянин, который, может быть, и являлся автовладельцем Аветисяном, обратившимся в милицию по поводу якобы угнанной машины, – не они конкретно тревожили его. Нет, что-то гораздо менее ощутимое, менее определенное – словно чье-то назойливое, еле уловимое прикосновение, чье-то неотступное внимание, ведущее его по дороге Хабаровск – Владивосток, как выслеживают дичь. А может, все началось и раньше. Гораздо раньше.

Он не стал перебирать в мозгу перипетии этого длинного дня. Он перевернулся на узкой лавке и заснул. Ему снилась черная, обвитая трещинами дорога, на которую просачивается из близлежащих деревьев рев тигров. Тигры почему-то щеголяли в милицейских фуражках, а потом под ноги попалась колдобина, Свиридов упал, в лицо упругим тигриным прыжком кинулся трещиноватый асфальт, и стало больно. Последнее, что он успел запомнить, была красная машина с заляпанным номером, на дикой скорости пролетевшая мимо него и обжегшая холодом щеку.

Он открыл глаза и обнаружил, что упал с лавки и лежит на боку – неловко подтянутый локоть, боль в бедре – и с прижатой к холодному мокрому полу щекой.

Глава 3 ПОШЛАЯ, КАК ЖИЗНЬ, ИСТОРИЯ

Юля припарковала свой красный «Хендэй Соната» у трехэтажного белого здания, которое было ей хорошо знакомо. Она раза два или три останавливалась здесь на постой. Гостиница была не ахти, не чета владивостокским, новосибирским и особенно московским. Тремя этими городами и исчерпывался список больших населенных пунктов, в которых приходилось бывать Юле. Она давно хотела попутешествовать за рубежом, средства позволяли, но не позволяли, так сказать, спонсоры. Хотя нет, слово «спонсор» перестало быть актуальным года как два уже; сейчас богатые папики предпочитали камуфлироваться более обтекаемыми словами типа «меценат», «компаньон» и даже «друг детства». Заменяя этим упомянутое слово «спонсор», в народном понятии едва ли не эквивалентное слову «сутенер». Нет, скорее нечто среднее между «сутенером» и «ворюгой», только очень крутым и потому еще более ненавистным. Юлины «меценаты» и «компаньоны» объединились в одном лице – в бугристом и скуластом лице Вадима Орехова по прозвищу Грек. Этот Грек в свое время прославился тем, что среди бела дня на площади расстрелял чеченского авторитета Казбека с пятью сподвижниками. Разумеется, не в одиночку. Прокурор города, который с покровителями Грека еженедельно выезжал на пикники, едва ли не в прямом эфире назвал того, кто убил кавказцев, благодетелем всего Приморья. Греку ничего не было, хотя имя убийцы знали чуть ли не все.

Юля называла это дальневосточным синдромом. Это когда очевидное преступление остается безнаказанным, потому как закон что дышло – куда повернешь, то и вышло. Ведь это особенно удачно выходило в Приморье, которое ближе к Токио, Сеулу и Пекину, чем к столице собственной страны. Дальневосточный синдром БЕЗНАКАЗАННОСТИ. Юля давно знала, что в Приморье как нигде в России власть срослась с бандитизмом. Знала – то есть не по красивым словам, а по собственному опыту и из собственной жизни вынесенным урокам поняла.

Она вошла в вестибюль гостиницы и даже бровью не повела, когда торчащий за стойкой рослый молодец выпучил на нее глаза, как будто увидел голливудскую знаменитость. Юля давно свыклась с тем, что она красива, и порой ослепительно красива, и эта привычка давно превратила восхищение и комплименты со стороны других людей в обыденность, скучную и утомительную. Она ненавидела, когда мужчина начинал делать ей комплименты. Юля всегда ждала, что это вот-вот выплеснется в явную грубость и необузданность. Потому она спокойно оборвала служителя гостиницы, когда он попытался преподнести ей коряво слепленный комплимент, и небрежно подала ему двумя пальцами свой паспорт.

– Строгина Юлия Павловна, – прочитал тот. – Что, в самом деле строгая?

– В самом деле, – отозвалась она. – Давайте ключ, я хочу спать.

– Проводить вас…

– …до номера, до кровати, до ручки? Не стоит. Я как-нибудь сама.

Юля была зла. Это было тем более странно, что назавтра ей предстояла веселая встреча со старыми друзьями, которые наметили пышный пикничок и, быть может, уже прибыли на условленное место. Дождь им не помеха. Они же возьмут ящика два водки, на меньшем не сойдутся. Юля была тем более зла, что не понимала причин своего отвратительного настроения. Да, ей предстояла очередная опасная работа. Но ведь давно прошли те времена, когда чувство нарастающей опасности было острым, как лезвие бритвы. Все притупляет время – и режущую кромку ножа, и обжигающий холод снега на коже; и пучеглазый страх, таращащийся на тебя из каждого угла, из-за каждого куста, тоже подвластен этому всемогущему времени.

Юля прошла в номер и, не раздеваясь и не зажигая света, бросилась на кровать.

– Наверно, скоро сдохну, – сказала она громко и сама испугалась своих слов, потому что тотчас же вскочила, зажгла свет и начала смотреть на свое отражение в слегка покосившемся зеркале. Оттуда на нее несколько тревожно взирала эффектная женщина лет двадцати трех, со стильной прической и притененно-бледным лицом с тонкими чертами. Широко расставленные глубокие глаза, точеный носик, чуть приоткрытые губы, за которыми видна перламутровая полоска ровных зубов. Юля приняла нарочито томное выражение лица, а потом резко перешла к мине глупой малолетней кокетки, собирающейся залучить к себе в гости ухажера из 8 «Б». Что характерно, то и другое вышло на заглядение, и она рассмеялась несколько истерично. Что-что, а играть она умела. Учили. Учителя были хорошие.

Юля была дочерью врача-хирурга. Отец, Павел Кимович, воспитывал ее один, мать умерла, когда девочке было года три или около того. Юля была единственной дочерью, и потому недостатка ни в чем не испытывала. Павел Кимович всегда хорошо зарабатывал, несмотря на то, что являлся носителем не самой денежной в России профессии: врач. При коммунистах он хорошо получал как заведующий хирургическим отделением в областной больнице, делал тонкие операции, которые, кроме него, во Владивостоке делали еще два или три человека. Затем он удачно вписался в волну реформ и перешел на работу в платную клинику. Где стал зарабатывать еще более неплохо. Были даже случаи, когда «новые русские», покалечившиеся в результате разборок, презентовали хирургу приличные суммы в валюте, от которых он, разумеется, никогда не отказывался. Сам Павел Кимович был неприхотлив в быту, он вполне удовлетворялся своим подержанным «Москвичом», дачкой плюс пять соток, смотрел старенький «Рекорд», да и то одни новости. Подрастающая Юля заставила его в корне изменить взгляды на жизнь. Юля не понимала, зачем складировать баксы в сундуке, если можно купить столько необходимых современному человеку вещей. Так были куплены новая машина, бытовая и видеотехника, компьютер, обставлена и отремонтирована квартира. Естественно, Юля вытребовывала у папы модные шмотки, косметику и все такое. Правда, Павел Кимович ее не распускал и злоупотреблять не позволял. То же было в отношении Юлиных знакомств с парнями: папа не неволил, но и из-под контроля не выпускал. Всегда знал, с кем общается его дочь, думал: «Что ж, выйдет замуж за хорошего человека, и мне, и ей лучше будет». Под аккомпанемент этих расслабленно-бытовушных мыслей Павел Кимович как-то раз пришел с работы, с ночного дежурства, раньше, чем следовало, и обнаружил дома занимательную картину: Юля лежит спиной на столе, совершенно голая, закинув ноги на плечи к совершенно незнакомому Павлу Кимовичу молодому человеку. Молодой человек был одет солиднее, чем Юля – на нем были майка и правый носок.

Юля ничуть не смутилась приходом отца. Она сказала:

– Папа, только не сердись. Ты же знаешь, что рано или поздно так должно было произойти. Ты же сам говорил, что мы должны быть друг с другом честны. Я совершенно с тобой откровенна. Это Дима, я его люблю. Он будет моим мужем.

Павел Кимович, как медик, был человеком широких взглядов. Он только спросил у дочкиного избранника Димы за ужином (после того, как молодая парочка счастливо докончила начатое, уже имея за стенкой неприятно удивленного родителя):

– Вы как… расписываться будете или, как сейчас у молодежи модно, так поживете?

– Как модно, – беспечно ответил тот.

Павел Кимович не спорил, Юля была счастлива. Дима был из хорошей, известной в городе семьи, очень приличной и достаточно состоятельной. Павел Кимович разговаривал с отцом Димы, тот был максимально сдержан, но в целом поддержал решение сына жить с дочерью Павла Кимовича. Юля также разговаривала с отцом Димы, и ей показалось, что тот, хоть и говорит максимально доброжелательно, что-то постоянно недоговаривает и все время смотрит в сторону. Как оказалось, для таких недомолвок имелись основания. Достаточно серьезные основания.

Поначалу Юля действительно была счастлива. Она поступила на первый курс Дальневосточного университета, родители Димы и Юли скинулись на свадебный круиз. Жили у Юли – в распоряжении Павла Кимовича была трехкомнатная квартира, – а со временем рассчитывали обзавестись собственной жилплощадью. Юля была в восторге от Димы, он казался ей красивым, остроумным, элегантным, рисковым. Он ничего не боялся. Он сказал, что это у них семейное, что его старший брат Вадим воевал в Афганистане и имеет боевые награды. И это была совершенная правда. Правда, Юля никогда до того не видела Диминого рискового брата, но она твердо знала: все-все правда. И про награды, и про рисковость.

Рисковость и сыграла с Димой и Юлей страшную шутку. Дима предложил на пробу «вмазаться», как он выразился, героином. Мода, поветрие, а во Владивостоке с этим никогда не было проблем. Только потом он сказал, что «проба» на самом деле давно не была первым его опытом. Что было дальше, Юля не любила вспоминать. Она подсела на героин, иногда баловала себя кокаином, который Дима именовал «кокосом», а однажды поймала себя на мысли, что все карманные деньги, выдаваемые ей отцом, она тратит на наркоту. А если не сама, так у нее стреляет Дима. К тому же, между делом, она открыла для себя, что ее собираются выгонять из университета. Павел Кимович тоже, кажется, заподозрил неладное, к тому же его до крайности удручало то обстоятельство, что Дима нигде не работал, откровенно валял дурака, но самым опасным было то, что Павел Кимович четко отследил наметанным хирургическим глазом: первая стадия наркозависимости. А там и вторая, и покатилось.

И Юля услышала от отца жестокие слова:

– Раз у вас, некоторым образом, семья, то извольте себя обеспечивать, а не сидеть на шее у родителей! Ты, Юля, сама выбрала себе человека, я тебя не торопил и не подталкивал. Не обессудь, но жить живите, а денег я больше давать не буду. Не в коня корм, – закончил он.

Ночью у Юли была дикая истерика. Она поняла, что отец в самом деле денег не даст. Раз он сказал, значит, так оно и будет. Она знала и то, чего не знал Павел Кимович: что родители Димы давно не давали ему ни копейки – уж им-то было известно, на что тот их потратит. До сведения Павла Кимовича это не было доведено из чисто эгоистических родительских соображений: а вдруг непутевый сыночек под влиянием свежей, молоденькой девушки изменится, тем более что он, кажется, к ней привязан? Не получилось.

А потом был жуткий разговор с Димой. Дима сказал Юле, что так дальше жить нельзя и что деньги нужно где-то взять. Сначала они продали все Юлины украшения. Потом кое-что из вещей. Но все имеет печальное свойство заканчиваться. В том числе вещи, которые можно продать. Когда они закончились, Юля сама стала такой вещью. Нет, Дима все знал. Более того, он сам устроил Юлю в одно из самых приличных эскорт-контор в городе. Как позже она узнала, это старший брат Димы помог. Наверно, к тому времени у нее настолько сбилась планка, что она с покорным равнодушием приняла то, о чем помыслить даже не могла совсем недавно. Но, к счастью, Юля в эскорте проработала недолго. Неделю. Когда их привезли на очередной заказ в баню, то среди почтенных сорокалетних мужчин в простынях, которые вызвали себе девочек позабавиться, она увидела… собственного отца. Павла Кимовича. Если даже затуманенную наркотой Юлю эта встреча, что называется, «пробила», то легко представить, какое смятение он испытал, когда увидел свою дочь среди пяти выдернутых на выбор проституток. Он же не мог сказать своим коллегам, что это его дочь! Конечно, ее выбрали, еще бы – остальные были только фоном для Юли. Выбрали ее и еще одну девушку, и несколько минут спустя Павел Кимович с багровым лицом глотал водку, как воду, и стекленеющим глазом наблюдал, как его же друзья и коллеги, прекрасные люди, трахают его единственную дочь! Он хотел сказать, что не смейте, что нельзя так, что это ведь Юля, но что-то раз за разом пришпиливало его язык к небу. Сначала он думал, что это трусость. Злился, ненавидел себя и еще больше – дочь. Потом, когда Юля вспоминала, что ведь и она тоже смотрела в сторону неподвижного отца за столом, обмотанного белоснежной простыней, из которой торчала взлохмаченная голова его с багровым лицом и пылающими ушами – у нее словно переворачивались и колом вставали внутренности. Неловкость, доходящая почти до физической боли, а если ее не было, то хотелось причинить ее себе, закусить до крови губу или впиться в кожу длинными ногтями.

Когда им удалось остаться наедине, Юля, завернутая в простыню, отвернулась и что-то тупо жевала. Павел Кимович спросил глухо и отрывисто:

– И как же ты могла, дочь?

Если бы он начал кричать, топать ногами, пускать пену и пузыри и поливать ее десятиэтажным матом, Юля меньше бы испугалась. К мату и пене она была готова. А не готова она была вот к этим спокойным, даже участливым словам, в которые сложно было вникнуть так глубоко, чтобы понять, какую муку они скрывают. Юлю затрясло:

– Папа, я правда… я не… папа, никогда, никогда!.. Это он, он… он просил, чтобы я… к тому же у нас в последнее время плохо… плохо, он сказал, что нужно привнести новую струю… чтобы слаще… чтобы было…

– С сексом у вас, значит, плохо, – выговорил Павел Кимович, – понятно. Это как же, тебе семнадцать, ему двадцать три, еле-еле сороковник на двоих наскребли, и с сексом плохо? Да, наверно, это я виноват… не надо было подозревать, нужно было принимать меры!..

– Какие меры, папа? – пролепетала Юля.

– Ты ведь сейчас под героином? – вопросом на вопрос ответил Павел Кимович. – Так, да? Из-за него и на панель пошла, так, да? Денег я перестал вам давать, я и виноват? Да, я виноват, но не в том, что не даю денег, а что сразу не разглядел!..

Павел Кимович замолчал. Больше он ничего не говорил. Он спокойно дал забрать дочь вернувшемуся за ней сутенеру из эскорт-конторы, ночевал у одного из друзей, где страшно напился. Утром, оклемавшись, вспомнил ночной кошмар и вернулся домой. Юля ничего этого не помнит, она узнала все только со слов отца. Павел Кимович нашел дочь в буквальном смысле валяющейся в комнате. Где-то в углу. Спала. Бредовый, тревожный полусон, липкий, утомительный, снятся реки холодной ртути, вырастающие из земли шпили, колючая и сухая ящерица боли в ногах и руках. Павел Кимович смотрел на нее, слез не было, давно дремавшая в нем ненависть просыпалась и расправляла затекшие члены. Нет, не к дочери. Павел Кимович отправился на работу, где сделал сложнейшую операцию и при одной присутствовал в качестве консультанта, что для него оказалось еще утомительнее, чем оперировать самому. Страшная нервная дрожь в теле требовала настоящего выхода. Он знал, что делать.

Самая жуткая в его жизни операция была сделана без сучка и задоринки. Он пришел домой вечером, но никого не было. Он открыл ящик для столовых приборов и вынул оттуда внушительный ампутационный нож, коллекционный, времен Первой мировой, который ему подарил на юбилей профессор Вершинин. Привычно взвесил его на руке. Нож прекрасно подходил для разделки мяса, так его обычно и использовали. Только то мясо, которое собирался разделывать сегодня Павел Кимович, еще НЕ ПРИШЛО домой. Страшно хотелось выпить, но Павел Кимович знал, что этого делать пока что не стоит. Хирург Климов позволял себе мензурку спирта или стопку коньячку только после того, как работа была выполнена.

Павел Кимович, сгорбившись, сидел у окна, когда во дворе показалась знакомая сутулая фигура зятька. Тот шел спокойно, пил сок. Дима никогда не пил спиртного, и Климов помнил, что при первом знакомстве с ухажером дочери он этому обрадовался, но лишь до тех пор, пока не узнал, почему тот не любит выпивать. Кто не знает: героин и алкоголь совершенно несовместимы.

Павел Кимович вышел на лестничную клетку. Было уже поздно, подъезд был пустынен. Он стал у лифта. Лифт тронулся и, загудев, пошел вверх. Павел Кимович молил бога, чтобы к Диме не подсел в кабинку лифта кто-то второй.

Двери открылись. Вышел Дима. Один. Павел Кимович спросил тихо:

– А где Юля?

– А это у вас надо спросить, папаша, – развязно сказал тот, – она мне заявила, что пойдет к папе. К вам то есть. А что вы тут стоите?

Павел Кимович ответил тихо:

– Тебя жду.

Лицо Димы вдруг страшно побледнело, он как-то сразу все понял, попятился и полусогнутыми пальцами стал искать кнопку лифта. Он успел ее нажать, двери раскрылись, потому что лифта никто не вызывал – но это уже не помогло. Павлу Кимовичу показалось, что стены подъезда вздрогнули и стали пульсировать, как на секунду ожившее сердце – когда острая хирургическая сталь, шутя прорезав кожу куртки и собственную Димы кожу, пробила реберные хрящи и вошла в сердце. Климов, как хирург, прекрасно знал, куда следует направлять нож. И у него была отменно твердая рука оперирующего врача. Павел Кимович хладнокровно провернул нож в ране, чтобы до неузнаваемости изменить ход раневого канала и снизить точность экспертизы. Позже он говорил Юле, что никогда прежде не убивал человека, даже нечаянно на операционном столе. Судьба распорядилась так, чтобы первый человек под операционным ножом хирурга Климова умер вовсе не в операционной палате.

Дима упал в раскрытые створки лифта. Павел Кимович надел перчатку и нажал кнопку первого этажа. Лифт поехал вниз.

* * *

Наутро Павел Кимович проснулся от звонка следственной группы в дверь его квартиры. Вернувшись после допроса с подпиской о невыезде, он наконец-то застал дома дочь, молча раздел ее догола (ничего нового в ее анатомии для него уже не оставалось после той злополучной сауны!!) и приковал наручниками к батарее.

Юля плохо помнит то время; все краски мира, даже то немногое, что дает зажатое в четырех стенах комнатное пространство, съела боль. Павел Кимович продержал ее прикованной к батарее, как показалось Юле, тысячелетие. На протяжении всего этого времени он ходил на допросы, где следак, «подогретый» отцом и братом убитого Димы, задавал ему одни и те же вопросы, шел на все провокации, брал на «пушку» в надежде, что «клиент» расколется. К примеру, подсовывал ему следующее:

– На вашем ноже нашли кровь Дмитрия плюс отпечатки ваших пальцев!

Павел Кимович прекрасно знал, что этого не может быть, потому что сразу после убийства нож был ненадолго замочен в концентрированной перекиси водорода. Он отвечал спокойно, что официального заключения экспертизы насчет следов крови нет, но даже если бы и было, то нож использовался как средство для резки мяса и Дима вполне мог порезаться. Одним словом, дело так и повисло «глухарем». Юле удалось вылечиться, она стала нормальным человеком и через три месяца удачно вышла замуж, и только тогда отец рассказал ей эту жуткую историю.

– Просто мне поступила анонимка с угрозами, а еще несколько раз звонили в трубку и молчали, – сказал он. – Но ты не волнуйся и забудь. Никто ничего не докажет.

Юля на некоторое время успокоилась. Она прожила со своим мужем три месяца, наверно, это время было наиболее удачным в ее жизни, хотя счастливой она себя уже не чувствовала. И, наверно, лишилась навсегда способности полнокровно наслаждаться жизнью.

А потом посыпалось, как штукатурка с потолка в подтапливаемой сверху квартире. Сначала погиб в глупой автокатастрофе муж (правда, чем дальше, тем больше Юля думала, что не такой уж глупой могла оказаться эта катастрофа). Потом исчез отец. Он давно предупреждал о возможности такого исхода в отношении себя. Быть может, сбылся его прогноз, и его достали родственники убитого Димы, решившие хоть на ком-то отыграться за смерть своего наркомана.

Юля металась, как загнанная землеройка, и тут прихлопнуло ее саму: нет, ее не похитили и не устроили автокатастрофу. Она сама нашла себе заботу. Точнее – работу. А почему, спрашивается, не искать эту работу, не добиваться ее, работы, если тебе ее предлагают – звонят из солидной, пользующейся хорошей репутацией фирмы и предлагают пройти отбор на предмет работы сначала в лучшем в городе модельном агентстве «Владивосторг» с постоянным выездом в Москву и Питер, а для самых-самых – поездка в Париж и стажировка у всемирно известного кутюрье?

Юля подумала и явилась на кастинг. Тут присутствовало около шестидесяти кандидаток. Из них жюри отобрало семь. Из этой великолепной семерки только одна имела опыт дефиле и владела приемами профессиональной манекенщицы. Остальные шестеро были юны, самой старшей было едва двадцать лет, а самой младшей – семнадцать, почти как Юле с ее неполными восемнадцатью. Вышло без обмана, которого опасалась Юлия, – все семеро в самом деле получили работу в модельном агентстве. Юля проработала тут около месяца, получала прилично, а потом ее вызвали к директору конторы на предмет важного разговора. Разговор в самом деле был важным, особенно если учесть, кто в нем принимал участие. А это были: президент концерна, в которую входило Юлино модельное агентство, г-н Виктор Васильевич Голубев; сотрудник УФСБ по Приморью Калитин; наконец, шеф охранного агентства «Гром» Вадим Орехов.

Сразу же приступили к делу. Господин Голубев вообще ценил время, наверно, это передалось ему от его родственников, родного Голубева-старшего, известного в крае бандитского авторитета, и кузена – Славы Горецкого, державшего под собой «Приморрыбпром», то есть чуть ли не половину рыбной промышленности края.

– Юлия Климова? – отрывисто сказал он. – Ничего телка. А, Вадимыч? – повернулся он к Орехову. Тот улыбнулся и неуловимо напомнил Юле кого-то. Если бы она тогда вспомнила – кого, то, быть может, и не было бы никакого продолжения, изобилующего большими деньгами и еще большими унижениями и кровью. Но она не вспомнила, а Голубев продолжал сыпать небрежными словами:

– В общем, есть к тебе, Юлия, предложение. Хорошее такое предложение. Типа контракт, как говорят теперь. – Он начал улыбаться, а заговорил Калитин, который, как он сказал Юле и потом это подтвердилось, представлял ФСБ:

– Юля, мы наблюдали за вами весь месяц вашей работы во «Владивосторге». Не могу сказать, что я был в абсолютном восторге, – улыбаясь, добавил он, – но близко к тому. У нас сформировалось предложение к вам насчет работы. Очень высокооплачиваемой работы. Как известно, миром правит информация. Кто владеет информацией – владеет миром. Вот я и предлагаю вам заняться сбором этой информации. Вы сможете, я знаю. Вы будете внештатным сотрудником нашей службы. Конечно, для этого вам нужно пройти хорошую и дорогостоящую подготовку, но это мы берем на себя.

– Контракт! – сказал Голубев, и Орехов передал ему папку с вложенными внутрь листами. С Юлей поговорили еще, и она согласилась. Более того, она согласилась еще раньше, потому что ей дали как бы ненароком заглянуть в контракт и увидеть прописанные там цифры. Да! Это было серьезно. Наверно, ее пропавший без вести отец, Павел Кимович, не зарабатывал столько даже в самые удачные для него месяцы. Юле продолжали что-то говорить, но она уже с трудом воспринимала, что, собственно, ей говорят эти серьезные и представительные люди.

Контракт она подписала. Веселый фээсбэшник Калитин даже подмигнул ей при этом и сказал:

– Ну вот, теперь можно из тебя с подругами делать суперагентов, как говорится. Этакую женскую «Капеллу». Не хор, в смысле, а был такой отдел особого назначения у разведки, расформировали его давно – «Капелла». А мы свою…

– Калитин! – перебил его Орехов. – Хватит болтать! Полковник, а разговорился, как летеха.

Охранник в белой рубашке вывел ее в коридор и сказал:

– Подожди. Сейчас за тобой придут.

Пришли.

Оказалось, Калитин не зря трепал про «Капеллу» и разведку. Конечно, создать на базе модельного агентства аналог сверхмощного отдела спецназа ГРУ, пусть даже женский, невозможно. Но, как известно, в любом серьезном бизнесе и в любой современной ОПГ с развитой инфраструктурой существует, как в государственном аппарате, своя разведка и своя контрразведка. А подготавливают кадры бывшие работники реальных спецслужб. Юля не сразу поняла профиль своей будущей деятельности, для которой ее готовят, как говорится, просто на убой – кормят, холят, учат, одевают, охраняют, да еще за все за это и деньги платят. И не сказать, чтобы маленькие деньги. Все оказалось просто: готовили девушек, которые, работая с богатыми клиентами под видом элитных путан, на деле представляли собой натуральных шпионок. Только выуживали не дутые гостайны, а вполне осязаемую и очень ценную информацию.

Обучали Юлю около года. Обучали профессионалы высокого класса, и курс был очень большой и разнообразный: от искусства макияжа, маникюра, педикюра, психологии общения и влияния, разговорного и делового английского до взламывания интернетовских сайтов, работы по декодированию электронных банковских систем; от фотосъемки и скрытой звукозаписи до основ рукопашного боя и тому подобной массе премудростей. Но особое внимание уделяли поведению в постели. Кстати, Юлю позабавило (насколько вообще в такой ситуации можно было забавляться), что оба инструктора по постельным вопросам были бисексуалы, причем предпочтение отдавали мальчикам. Контрольное собеседование было вместо экзамена. После этого с ней снова встретился Вадим Орехов. На этот раз он был один, без веселого контрразведчика Калитина; а Голубев к тому времени был убит в собственной машине вместе с родным братом.

Тяжелый немигающий взгляд уперся в Юлю. Орехов начал без обиняков:

– Слышал про твои успехи. Ну что, давай проверим, что ли, как там тебя наготовили.

И он ничтоже сумняшеся начал ее раздевать.

– Да ты че! – вырвалась она. – Как же…

Вадим даже не переменил выражения лица.

– Да ты че, соска, – спокойно сказал он. – Обурела, что ли. Я же у тебя вроде экзаменатора. А ты кобенишься. Давай, раздевайся и не корчи из себя целку.

Юля угрюмо сидела в углу дивана и не двигалась. Орехов сказал:

– Ладно, позже с этим. Сейчас я вот тебе что скажу, дорогая моя. Ты ведь теперь действительно дорогая, вон какие бабки в тебя вбухали. Их отрабатывать надо. Ничего страшного, конечно, нет: просто тебе был аванс, который может быть тобой многократно возвращен, если ты будешь хорошо выполнять поручения. С баблом у нас все в порядке. Но я тебе говорю на случай, если ты, милая, вздумаешь слинять из темы, которую тебе предложили. Скажу сразу, это будет большой ошибкой. Ты подписала контракт, ты знала, на что шла. По контракту ты сотрудница российско-японского торгового СП – совместного предприятия, знаешь, да. Так что прикрытие хорошее. Сейчас немножко покувыркаемся, а потом свободна до послезавтра – до первого полноценного рабочего дня.

И Вадим продолжил ее раздевать. Юля попыталась было снова сопротивляться, хотя и с меньшим рвением, но он угрюмо сказал:

– Знаешь, мне это надоело. Что ты дергаешься? Брату моему придурочному за так давала, да еще из-за него да из-за вонючего «геринга» на панель пошла, а тут, знаешь ли, выдрючиваешься не в тему – даже после того, как я в тебя немерено бабла вложил, моему братцу, уроду, и не снилось столько.

Юля задохнулась:

– Ка-ко-му… братцу?

– А ты до сих пор не прочухала? Фамилии моей не знаешь или к сожителю своему жмуриковому ни разу в паспорт не заглядывала? Дима Орехов, твой без пяти минут муж, которого в твоем же подъезде наповал пером уложили – это же мой брат. Ну?

И тут в голове Юли все стало на место. Вот кого напомнил ей этот спокойный мрачный человек, Вадим Орехов – ее первого, ее проклятого Димку, которого уложил в вечернем подъезде родной Юлин отец! Она вспомнила, как Димка рассказывал ей про брата-орденоносца, прошедшего Афган, по имени Вадим. Вот он, Вадим, – перед ней…

Но в голову другое лезло.

– Значит, это ты – Вадим? Значит, это ты… это ты моего папу убил? – выговорила она. – Значит, вы… вы еще тогда, на следствии, когда папу обвиняли, следаку засылали конвертики, чтобы он папу прессовал!..

– Э-э… да ты че, корррова?.. – начал было он, но Юля схватила со стола тяжелую пепельницу и швырнула в лицо Вадиму. Если бы не быстрая реакция бывшего «афганца», то не миновать бы ему черепно-мозговых проблем. Но он успел увернуться, более того, он успел наклониться вперед и выбросить перед собой руку – его пальцы клещами сдавили запястье Юли, она попыталась применить на Вадиме прием, которому ее недавно научили… но не получилось.

Вадим был слишком силен и огромен, чтобы она могла заполучить хотя бы слабую надежду… нет, нет. Он без особых усилий сломал ее сопротивление, швырнул на диван и методично изнасиловал. Это продолжалось, слава богу, недолго, а потом он сел и спросил:

– А с чего ты взяла, что я убивал твоего папашу? С какого перепугу я буду его убивать?

– Я думала, что вы… как будто это он убил Диму.

– Не знаю, кто убил Диму. На самом деле тот, кто исписал в подъезде братца, оказал большую услугу человечеству. Даже если бы я знал, что Диму грохнул твой папаша, я не стал бы его трогать. Жил бы и жил, может, и мне когда-нибудь пришлось на его стол ложиться. Не дай бог, конечно. Он, говорят, хороший был хирург, а я врачей с самого Афгана уважаю. А кто прибрал твоего родителя, я не знаю. Честно – не знаю. Да и неинтересно мне это…

Через два дня после этого разговора Юля «вышла на работу». Первым объектом ее внимания был Слава Горецкий, куратор «Приморрыбпрома».

Через два года после этого разговора Юля приехала в «мегаполис карманного типа» и остановилась на ночь в местной лучшей гостинице, которая потому и являлась самой лучшей, что была единственной.

Глава 4 ОСОБЕННОСТИ ПРИМОРСКОГО АВТОСЕРВИСА

Свиридов проснулся оттого, что кто-то бубнил над ним. Нет, не прямо над головой, но в нескольких метрах от него, а потом лязгнул замок и рявкнули:

– На выход!

Владимир приподнял голову и начал продирать глаза. Из окружавшего его тумана и выступающих из него мутных полукружий в желтой дымке начали проступать контуры фигур. Лица. Ближе всех к нему выкристаллизовался тот самый грузный майор милиции, с желтым лицом и выпуклыми водянистыми светло-голубыми глазами. Кажется, Иван Филиппович его зовут, майора.

Рядом зашевелился Фокин. Владимир вскочил и сел.

– На выход! – повторно выговорил майор.

Свиридов взял с лавки барсетку, которую он подкладывал под голову (будучи совершенно уверенным, что из-под головы у него никто не сумеет ее вынуть, проверено), и проговорил сонным голосом:

– Ну что, Филипыч, нашел своего Аветисяна?

– Без Филипычей мне тут! – отозвался майор. – Давай, переставляй ножки, сейчас разберемся.

Свиридов потянулся и вышел в мутную прокуренную дежурку, залитую бледным карамельным цветом лампочки. За ним потянулся Фокин, которого определенно штормило. Многодневное пьянство наконец наложило на Афанасия свою шершавую лапу, и сейчас он выглядел так, словно заболел водянкой. Свиридов пощурился на майора Филипыча, который, кажется, уже был пьян, несмотря на ранний час (часов пять утра, определил Свиридов, взглянув в зарешеченное окошко). За спиной майора мельтешили две черноусые фигуры, в которых Влад с изумлением узнал тех самых двух армян, которые так ловко впарили Свиридову отстойную «Хонду». Армяне даже подпрыгивали, стараясь показаться из-за массивной спины пошатывающегося майора Филипыча.

Наконец тот, что был поменьше и поусатее, завопил:

– Таварыщ майор, да ви щьто! Эта чилавэк сам у мэня мащина купыл! Нэ надо его задерживат турьма! Он сам мащина купыл, мама клянус!

Майор мутно зыркнул на него и выговорил:

– Ты что, Аветисян? У тебя ж она в угоне числится.

– Это ащибка, да? Арам, скажи, ащибка, да? – повернулся он ко второму усачу. – И вот тот балшой барадатый мужчин узнал! Он тебя, Арам, черножопый сказаль, да! И ещщо сказаль, щьтобы ты нэ соваль свой нос в чужой барсетк, да?

– Сказал, – кивнул Арам.

Свиридов обозначил бледную улыбку и отозвался, поворачиваясь к Фокину:

– Первый раз вижу такого откровенного «лаврушника», а? Тебя цитирует в подлиннике, Афоня. Ну так что, товарищ майор, эти граждане солнечной Армении сами подтверждают, что мы у них машину купили. А если она в угоне, так с ними и разбирайтесь, может, они ее и угнали. Кстати, очень хорошо, что вы их сюда подтянули, товарищ майор: я как раз попрошу этого чудесного Аветисяна вернуть мне деньги за машину. Это не машина, дорогой товарищ Аветисян, а гроб на колесах! Так что, товарищ майор, вы разберитесь и вычтите из бюджета этих господ сумму, которую они у меня взяли за машину.

– Все у тэбя просто вот так, да? – хрипнул Аветисян. – Знаещ щьто? Давай нэ буду дэнги возвращат. Есть тут адын рэмонтный мастерской, оплачу, да.

– Есть, – сказал майор Филипыч, – только это около Уссури. У реки, в смысле. Километра два отсюда. Хорошая мастерская, между прочим, туда даже из Владивостока мужики ездят. – И он гыгыкнул. Свиридов понял, что он несколько недооценил майора. Кажется, тот пьян не с утра, а еще с самого вечера. Не переставал. И что за праздник? Или у них тут в Приморье свои праздники?

– Лищний выпиль, да, глупост говорищ, таварищ майор, – не выдержал Аветисян. – Из Владивостока нэ из Владивостока, а харощий рэмонт. Движок здэляль.

Конфликт неожиданно быстро уладился. Причину этой быстроты понять несложно: Аветисян чуть ли не на глазах у Свиридова и Фокина сунул майору несколько зеленых бумажек, и тот, заложив их в нагрудный карман рубашки, с довольным видом стал поглаживать брюхо. Армяне и Фокин со Свиридовым вышли из УВД.

На улице уже было утро, к искреннему удивлению Фокина, которому показалось, что спал он всего несколько минут, поскольку совершенно не выспался и чувствовал себя разбитым. Серые хлопья предутреннего тумана ползли по земле, в воздухе резко и остро пахло свежими росными травами. Свиридов поежился: в легкой рубашке было довольно свежо, хотя совершенно точно можно было определить, что ежиться ему оставалось недолго. Вставало дымное солнце – день ожидался горячий. Свиридов посмотрел на Аветисяна и проговорил:

– Ушлый ты парень, я смотрю. Чуть ли не покумился с этим жирным майором. Молодец. Давай тэпэр со мной рэщим, как быть, дарагой, – добавил он с утрированным кавказским акцентом.

Аветисян заговорил:

– Дэнги возвращать никому не вигодно… ни мнэ, ни тэбэ их получат.

– Первый раз слышу, чтобы получать деньги назад было невыгодно.

– Канэщна! Машина звэр, а щто-то там движок забарахлиль, так это ми сэйчас исправим. Арам, да?

Над ухом Владимира загудел Фокин:

– Да ладно тебе, Влад, они, кажись, правду говорят. Да и чего нам терять-то? На самом деле починят машину. До Владивостока нужно как-то добрац-ца… а-а, черт!

Фокин застыл с отвисшей губой, глядя куда-то в сторону. Владимир проследил направление его взгляда и увидел в окне ближнего к ним здания, по всему видно, гостиницы, изящную женскую фигуру. Окно было распахнуто настежь, а на молодой женщине ничего не было. Она потягивалась всем телом, как сонная кошка, выставляя напоказ красивую грудь с припухшими со сна сосками и тонкие точеные руки, заломленные за затылок.

– Ух ты! – шумно выдохнул Афанасий Фокин. Армяне тоже зацокали языками. Женщина опустила на них глаза, секунду-другую рассматривала в упор, а потом передернула обнаженными плечами и резко потянула шторки. Шторки скрыли ее от нескромных мужских взглядов. Свиридов без улыбки, но иронично сказал:

– Есть женщины в русских селеньях, даже в этой дыре… я сказал, в РУССКИХ!.. – показательно рявкнул он на Аветисяна, который вынул из кармана органайзер и, сопя от усердия и облизывая губы, стал зачем-то срисовывать здание с окном, в котором скрылась ранняя пташка.

Фокин, наблюдая общение Владимира с Аветисяном, еле сдерживал смех. Армяне загалдели о чем-то о своем, а Афанасий сказал:

– А там, где эта ваша ремонтная мастерская, пиво продается, а?

– Абижаищ, дарагой! – в голос воскликнули оба кавказца. – Пива, водка, шашлик. Шашлик! – повел уже сольную партию Аветисян, свирепо вращая глазами. – Кстаты, дарагой, ты когда-нибуд ел настаящий армянский шашлик? Нэ-э-эт, нэ грузинский… грузынскый эта не шашлик, а так… испорченный баран!..

– Ну, даже не знаю, – уже повеселев, выговорил Влад Свиридов. – Если честно, я больше не из баранины, а из свинины люблю.

– Нэправильный шашлик! – искренне возмутился Аветисян, а его верный Арам закивал: «Нэт, нэт, неправильний». – Нэ надо свинья, свинья останэца свинья, а нужен… эк!.. барран! Грузын как дэлает шашлик? – продолжал разоряться Аветисян, в то время как вся четверка подходила к месту, где рядышком были припаркованы машина армян и неисправная свиридовская «Хонда». – Как грузын? Э-э, не говоры! Грузын бэрет баран, рубит баран на много кусок, надевает на шампур и жярит! Это не шашлик, а Асвенцым какой-то, слющай!.. А армянин щьто? – воздел палец Аветисян. – Армянин берет баран и не-е-ежненько, баран даже нэ болно, дэлает из него много мяса, патом паливает это мясо бэлим вино, патом бэрет памидор, баклажян, пэрец, обжяривает всо это, патом добавляет зелени… потом еще, и па-адает дарагой гост. Вай, какой вкусны, слющай!

Пока он пел этот гимн армянскому шашлыку, Арам отогнал свою машину, белую «Мицубиси», подцепил «Хонду» тросом и выглянул из окошка: дескать, готово, да! Свиридов сел к армянам в их машину, а Фокина снабдили бутылочкой пива и попросили крутить рулем «Хонды». Афанасий Сергеевич был на все согласный, лишь бы похмелиться.

По дороге Аветисян продолжал разглагольствовать:

– Ащибка какая-то вышла, да. Как в угоне, в каком угоне… вызвонили мэня и за васимсот километров погнали. Но щьто нэ делается, все к лучшему, как гаварыт ващ русский поговорка, – хохоча, добавил он. – Видищ, мащин твой забарахлил, сейчас пачиным! И еще шашлик поедим. А то ты на базарэ в Хабаровск – «черножопый, черножопый»! Нехараще так, знаещ.

– Да ладно тебе мурыжиться, Аветисян, – отмахнулся от него Свиридов, – а что я, по-твоему, должен?.. Продал ты мне паленую машину, которая сдохла, как только мы на ней в Приморье въехали… что ж ты не предупредил, что она у тебя только по территории Хабаровского края передвигается, а за его пределами фурычить отказывается. А про «черножопых» – это Фокин больше. Есть такой анекдот, в тему, можно сказать: значит, негр учился в университете Патриса Лумумбы и услышал на улице слово «черножопый». Приходит он к своему преподавателю по русскому языку и говорит: «Скажите, пожалуйста, а что такое "черножопый"? Преподаватель думает: обижу ведь, и сказал:

– Ну, это означает «друг», «товарищ», «брат».

Проходит какое-то время, и негр идет на базар покупать арбузы. Подходит к хачику, вот к вашему брату то есть и подходит, и говорит:

– Черножопый, продай арбуз!

Тот просто онемел. Негр ему еще раз:

– Черножопый, продай арбуз.

Тот аж с пеной у рта:

– Кто чэрножопий? Я – чэрножопий? Да мая жопа по сравнэнию с тваэй – СНЭ-ГУ-РАЧ-КА!

Аветисян захохотал, Арам остался мрачен, тем более что его как раз в этот момент приложило затылком к потолку. И неудивительно: с асфальтовой дороги Аветисян свернул в лес и уже минут пять как ехал по изъеденной колдобинами и рытвинами грунтовке, так и норовящей выскользнуть из-под колес, как ндравная кобылка из-под наездника. Сравнительно безобидные кочки вдруг резко сменялись кошмарными ухабами, на которых машина конвульсивно дергалась, и Арама то и дело тыкало головой в потолок. Можно было только предполагать, как переносит эту экзекуцию Афанасий Фокин. Похмелье и тряска – две вещи несовместные, если перефразировать поэта.

– Что-то непонятно, – сказал Влад. – Тут что, не могли дороги получше провести, если там авторемонтная мастерская? Да оттуда пока выберешься по этой дороге, снова машину разобьешь.

– Э, дорога есть, – возразил Аветисян. – Там, вдол рэки. Только нада крюк дэлат, щтобы по асфалту. Лучше пакароче. Тэм более щьто приехали.

Лес кончился. Сверкнула река. На берегу стояло широкое приземистое здание с покосившейся вывеской «Авторемонт», широкой, во весь фасад. Вдоль реки в самом деле шла асфальтовая дорога.

– Что-то тут никого нет, – сказал Свиридов подозрительно.

– Канэщно, никого нэт! – поддержал Аветисян, вылезая из машины. – Потому что я – хозяин. Понимаэщ? Бэз меня закрыто.

Свиридов взял армянина за ухо и, легонько притянув к себе, сказал:

– Дорогой мой Аветисян. Ты мне нравишься. Ты меня ловко наколол в Хабаровске, теперь не менее ловко предлагаешь исправить недоразумение. Только не вздумай фокусничать, дорогой. Я вас знаю.

– Канэщна! – ответил Аветисян с сияющей улыбкой. – Сейчас загоним машину внутр, Арам ее починит часа за два, а я пока спроворю шашлик. Был бы вино и главное – был бы баран. А это все ест. У нас в машине. Ви проходите, проходите! – Он открыл створку ворот, и Арам в «Мицубиси» вместе с Фокиным в буксируемой «Хонде» въехал во двор.

* * *

Аветисян не бросал слов на ветер: уже через полчаса Арам корпел над полетевшим «движком» многострадальной «Хонды», а Свиридов и Фокин сидели за столиком, пили вино и ждали шашлыка. Аветисян готовил угли в мангале и замачивал мясо по хитрой, им самим восхваленной рецептуре. При этом он болтал не переставая.

Через полтора часа, когда уже подходила первая порция шашлыка, из мастерской вышел Арам. Он был в фартуке, руки перепачканы.

– Пачиныл, – кратко сказал он. – Никакой денга теперь не надо.

– Что, правда – починил? – спросил разомлевший уже Фокин, который выпил на голодный желудок уже около двух литров белого вина.

– Иди – провэр, – сказал Арам, беря в руки шампур и меланхолично нанизывая на него куски мяса – один, другой, третий. – Эти бистрее пожарым. Жрать нада.

– Вместе пойдем проверим, потом жрать, – сказал Свиридов, вставая и цепляя с колен на указательный палец барсетку. – Может, она опять того… хреново работает.

– Бистрее, – крикнул им вслед Аветисян, – а то баран уже готов почти.

Какие-то непонятные нотки послышались в голосе Аветисяна, и Свиридов медленно повернул голову в его сторону. Аветисян все так же улыбался, но в руках его не было ни мяса, ни вина, ни специй, а только – пистолет, предохранителем которого он только что щелкнул. Аветисян оскалил белые неровные зубы в довольной усмешке:

– Нэ дергайся, дорогой. Я же сказаль, что баран готов почти. Ты и есть этот баран. Давай сюда барсетка. Я так понимаю, там хорощий дэнга ест. Твой друг еще на базаре в Хабаровске квакал, что там баксов полно.

Свиридов бросил пронизывающий взгляд на Афанасия: да, кажется, тот по пьяни в самом деле болтал лишнее. Аветисян давно мог спустить курок, но не спешил, чувствовал себя хозяином положения:

– Ви же приезжие, да? Я знаю, из Москвы. Это я все слышал. Удружили ви нам, малодцы. Я даже нэ поверил, когда нам позвонил Иван Филипыч и сказал, щьто тут чувак на моей машине, которая в угоне числится – действительно. Ви даже не знаете, как ви нам удружили. Дали нам такой харощий возможност взять вэсь барсетка. Ну-ка… – Свиридов бросил барсетку к его ногам, – посмотрим. Э, хорощий дэнга! Баксы, карточки нэррусские. Кредитки, да? Продвинутый ты, да? – Он, сощурясь, смотрел на Свиридова. Чуть позади, окаменев, стоял Фокин и перепачканный Арам с шампуром в руке. Свиридов произнес:

– Да вы что, ребята, совсем, что ли? Неаккуратно работаете! Если вы нас тут завалите за эту жалкую барсетку, то все равно куча свидетелей, которые нас с вами видели. Вряд ли Филипыч этот вас покрывать будет, если сюда приедут из Москвы расследовать обстоятельства нашего исчезно…

– Из Москвы? – Аветисян насмешливо щурился, при этом его лицо странным образом сохраняло выражение доброжелательности, хотя в глазах прыгали откровенно злые огоньки. – Ты щьто, важный персон? Посол, дыпломат? Нэ-эт! Тогда бы ты нэ стал покупать у меня эту развалюху и нэ лоханулся бы так! А щьто расследовать… да ты просто нэ знаещ, куда попал. Это тэбэ не Москва! Тут каждый за себя!

– В Москве тоже, – с трудом выговорил Владимир.

– Только там до царя близко, дэлают вид, щьто работают!.. А тут другие хозяева, и ты попал, барран! Никто тэбя валить нэ будет, но только еслы не побэжищ в мусарня! Филипыч тэбэ первый навешает! А если во Владивостоке будещ жаловаться, то еще хуже будэт!

– Дикость какая-то, – произнес Влад. – А я думал, что бандитский беспредел в девяносто пятом закончился. Даже в девяносто четвертом. И что сейчас это не модно. Думал, что все поделено и что каждый стрижет свою поляну. А ты тут по широкому профилю: торгуешь в Хабаровске, грабишь под Владивостоком! Кто же тут весь этот беспредел держит, или в самом деле местные авторитеты с ума посходили?

– Сам поняль, щьто сказаль? – еще больше щурясь, сказал Аветисян. Арам за спиной Свиридова отрывисто захохотал, и в этот момент Фокин, развернувшись, шлепнул его раскрытой ладонью так, что щуплый армянин отлетел метра на три в сторону и сильно ударился головой о только что починенную им (по крайней мере, он сам так утверждал) свиридовскую «Хонду». Правда, за доли мгновения до того он успел вытянуть перед собой шампур и вонзил стальной клинок в тело Афанасия возле правого плеча. Шампур вошел глубоко, его кончик вышел даже из спины Афанасия возле лопатки.

Фокин прохрипел что-то жуткое и пошатнулся, а Аветисян вскинул пистолет и выстрелил в Свиридова. Владимир еле успел среагировать – еле успел грубо швырнуть свое тело далеко в сторону, на влажную утреннюю траву в длинном, мгновенном, как распрямившаяся мощная пружина, прыжке. Сухо рявкнул «ствол» Аветисяна, раскатился – раз, другой! Свиридов перекатился через голову, фонтанчики пыли взрылись в том месте, где он только что был… Владимир успел спрятаться за крыло «Хонды», а Афанасий, воспользовавшись краткой передышкой и тем, что Аветисян полностью сосредоточился на стрельбе по Свиридову, вырвал из своего тела шампур и, коротко крякнув, швырнул его в Аветисяна.

Не зря Фокин в свое время сдал «капелловский» зачет по метанию боевых спецназовских ножей на «отлично»: он попал. Правда, он попал не в горло, куда метил, а всего лишь в руку, но и этого хватило: Аветисян вскрикнул, едва не выронил пистолет и схватился за проткнутую насквозь руку. Влад пошарил взглядом по сторонам и, наткнувшись на сверток таких же шампуров, выдрал из связки один и, выпрямившись, метнул в Аветисяна. Шампур попал в армянина в тот самый момент, когда он, изрыгая брань на своем языке, уже стрелял в Фокина.

Выстрелить-то он выстрелил, да не туда: пуля ушла в небо. Потому что брошенный Свиридовым шампур угодил прямо под кадык кавказца. Прошел через смуглое горло и вышел возле основания черепа. Аветисян, верно, просто не успел понять, что он уже мертв. Он издал короткий клокочущий хрип, тело скомкали мгновенные конвульсии – и кавказец рухнул на спину, захлебнувшись потоками собственной крови.

– Да, этого барана мы завалили не как армяне – «нэжненько, баран даже нэ болно», – грустно сказал Свиридов, отряхиваясь. – Скорее как грузины. Асвэнцым, как говорил этот болван. А где второй… Арам, что ли?

– Не знаю, – сказал Фокин, зажимая рукой рану. Сквозь пальцы проступала кровь. – Я ему врезал хорошо, наверно, валяется там, у машины. Перевяжи-ка меня, Влад. Кровь льет, сука. Водки бы, а?

– У меня есть денатурат в машине, в аптечке, – сказал Свиридов, – только он не для внутреннего применения, а для бинтов.

– Кой черт – для ментов! – выговорил Фокин. – Давай сюда свой спирт.

– Тут пол-литра, – предупредил Свиридов. – Не вздумай выхлебать в один присест, тебя же развезет как сволочь. Мы с утра ничего не жрали.

Фокин ничего не ответил, а только принял из рук Владимира спирт и присосался к горлышку. Никто – ни Свиридов, ни Фокин – не видел, куда, собственно, делся Арам. А тот никуда далеко и не девался. Просто после удара Фокина он очнулся – с окровавленным лицом и с проломленной о бампер головой – от предсмертных хрипов Аветисяна и от того, последнего, выстрела в небо и заполз в багажник, где и спрятался под куском какой-то грязной ткани. Со страху он даже не понял, куда именно он залез, его подстегивала только одна мысль: куда-нибудь забиться, ухорониться, заныкаться… подальше, подальше от этих лохов, которые неожиданно оказались такими опасными и быстрыми.

В багажнике Арам потерял сознание.

Глава 5 ЕСЛИ ЭТО МОЖНО НАЗВАТЬ ОТДЫХОМ…

Починенная Арамом «Хонда» шла плохо. Пару раз заглох двигатель, хотя Свиридов повел машину не по той лесной грунтовке, по которой они приехали к этой проклятой автомастерской, а вдоль реки по асфальтовой, хотя тоже довольно плохонькой дороге. Фокин, в окровавленных бинтах, уже тяжело захмелевший со свиридовского спирта, крутил головой, поминутно вытирал лоб и бормотал:

– Приехали… приехали, называется, шашлычков поесть… отдохнуть…

Через три километра от автомастерской они наткнулись на знак объезда. Просела почва, и запал перегородил трассу. Объезд вел в гору, и Свиридов, отчаянно ругаясь и уже сам время от времени перехватывая у Фокина спирт, повел машину вверх. Дергаясь и испуская тяжелый, захлебывающийся рев, «Хонда» вскарабкалась на холм и тут заглохла. Фокин опрокинул в глотку последние капли спирта. По всей видимости, машина сделала то же самое с бензином, потому что все потуги Свиридова завести ее остались безрезультатны. Или же снова полетел движок. Скорее всего, престарелое детище японской автопромышленности просто не было уже рассчитано на такие нагрузки.

Фокин мутно трепыхнулся на кресле, и Свиридов окончательно убедился, что Афанасий Сергеич смертельно пьян. Уделался от огорчения, называется.

– Что… не едем? – вопросил он, откидывая со лба спутанные волосы.

– Не едем, ваше преосвященство, – зло сказал Свиридов. – Вы удивительно догадливы, ваша святость. У нас движок снова полетел. И еще бензин кончился.

– Ко-ко… кон-чился?

– Вот именно. Кончился.

Влад Свиридов вылез из машины и, выругавшись, пнул колесо. Фокин поднял на Свиридова мутный взгляд, похожий на взбаламученный омут с поднявшимися донными отложениями, и, густо запинаясь, выговорил:

– И что же дальше? Мы… мы на самом юру торчим. На самом видном месте застряли.

– А не знаю, – с сердцем ответил Влад. – Господи, и на что приходится тратить время и нервы, когда я давным-давно должен быть во Владивостоке!

Фокин вывалился из машины и сел на корточки. Его штормило. Он невидяще воззрился на Свиридова и пополз в кусты. До них он, впрочем, не добрался: его стошнило раньше. Свиридов деликатно отвернулся и, плюнув на руки, начал деловито толкать под гору закапризничавшую машину. Там, у склона холма, виднелись заманчивые заросли, куда, вне всякого сомнения, было бы очень полезно затолкать машину хотя бы из чисто конспиративных соображений. Чтобы только потом, поразмыслив в тишине и теньке, кумекать, что же делать дальше и каким манером добираться из этой глуши во Владивосток.

Фокин же продолжал уныло блевать в кустики. Свиридов напрягся и начал медленно разгонять машину под уклон, в сторону маскировочного леска. «Хонда» сначала кряхтела, корячилась в колдобинах, а потом вдруг как-то сразу набрала кинетическую энергию и рванулась из рук Владимира, как жеребец-мустанг из-под неопытного объездчика.

– А, черт! – вырвалось у Свиридова, и при виде припустившей под гору машины ему стало нехорошо: он вспомнил фокинские гонки по ночному городу на горе-кабриолете и еще то, к чему все это привело. Он побежал по склону вслед разогнавшейся «Хонде». В ушах клокотал встречный ветер с восхода.

Свиридов увидел, как «Хонда» вонзилась в лесок, протаранив молоденькое дерево – то ли кедр, то ли пихту, то ли еще какое дальневосточное чудо, – но больше он ничего не видел. Под ноги подвернулась какая-то коварная кочка, и Влад перевернулся в воздухе и покатился. Очнулся же он и огляделся только у подножия холма, точно возле сломанного «Хондой» деревца.

Самой «Хонды» не было. Зато рядом обнаружился лиственно-зеленый Фокин, он ожесточенно отплевывался. Как оказалось, он спустился с холма примерно тем же манером, что и Свиридов, но несколько более успешно, и потому очухался первым.

– Долго мы так будем кувыркаться? – яростно рявкнул Свиридов, врезав ладонью по земле. – Детский сад какой-то! Серьезное дело предстоит, а мы тут, как обсоски, от армяшек гоняем и с горки кувыркаемся!

– Уф… ну и уделались, – выдохнул Афанасий. И недоуменно прислушался.

Потому что из леска явственно послышались голоса, треск веток и отрывистые вопли:

– Ты-ва-аю ма-а-ать!

Фокин медленно поднялся на ноги. Его лицо, еще недавно аккуратного нежно-зеленого цвета, стало наскоро приобретать погребальный оттенок древнеегипетских мумий.

– Че… там?

Треск кустов выхлестнулся прямо ему в лицо вместе с криком:

– Ну… што ж за мудозвоны?

Фокин всплеснул руками и сел на траву. Потому что прямо из леска на него и отряхивающегося от грязи и налипшей росной травы Свиридова вышли те, кого он меньше всего ожидал, да и желал тут видеть. Помятые, пьяные, с опухшими физиономиями и в помятой форме – но тем не менее это были майор Иван Филипыч и с ним тот самый Карпов, что так ловко цеплял тросом застрявшую на трассе Хабаровск – Уссурийск машину Влада Свиридова.

Майор Иван Филипыч приподнял одну бровь. Очевидно, он сам был немало озадачен увиденным. Потом он почесал щеку и, дернув табельным оружием, выговорил:

– Ну что… нарушаем, безобразничаем? Пьянствуем-браконьерствуем?

– Да на кого тут охотиться, чтоб вот браконьерствовать, твою мать! – выговорил Свиридов. – Я тут дичи крупнее кузнечика еще не видел!

– Шутник, – сказал майор Филипыч. Только сейчас Свиридов заметил, что корыстолюбивый сотрудник Кармановского УВД пьян просто грандиозно. Организм майора, кажется, сам удивлялся, как это в него вошло столько спиртного, и время от времени выказывал свое удивление актом громового икания. – Шут-ни…ик! А ну, бля! – вдруг заорал он и едва не повалился назад, и ведь повалился бы, если бы его не подхватил Карпов. Майор вдохновился поддержкой, передернул затвор автомата и продолжил: – А ннну… открывай багажник!!

– Как-кой багажник? – пробормотал Фокин.

– А в вашей гребаной тачке, которая выскочила на нас и… ик!!. чуть всех к ебеням не передавила!

– Ага, – сказал Карпов, – палатку нашу переехала. Если бы я там был, то кранты бы мне. Хорошо, что я пошел водку искать… бутылка у нас с утреца в кусты закатилась, а остальная водка кончилась. Выпили. Леня поехал в город за водкой. Только где-то шляется.

Лейтенант был явно настроен более благодушно, чем майор Иван Филипыч, и потом Свиридов повернул к нему лицо и проговорил так жалостливо, как, верно, не говорил ни разу в жизни:

– Товарищ Карпов, мы, честное слово… не того. У нас у самих… в общем, вывезите нас отсюда. Заплачу сколько надо. Это же чертово место какое-то!

– Водка есть? – вдруг перебил его Филипыч, кажется, забыв о багажнике.

– Да куплю я тебе водки, майор, только отвези хотя бы до основной трассы! Ящик куплю, два куплю!

– Ленька тоже говорил, что ящик купит, а сам запропастился куда-то… запропастился, – тупо повторил майор Филипыч. – Взял патрульную машину и уехал. Мы вообще на рыбалку поехали. Надоело таких вот, как ты, пасти.

– Он сказал, что у него друзья тут неподалеку отдыхают, – сказал Карпов. – Из Владивостока, он с ними учился, что ли… говорил, привезет. Бабцы там вроде… вот.

Майор не спускал с него левого мутного глаза, а правый закрыл и чесал грязным ногтем веко.

– Знакомые? Это случайно не с излучины знакомые? – наконец выговорил он. – А то там какие-то байкеры пасутся, трех свиней и корову угнали у местного фермера и на шашлыки пустили. Это мне сейчас по рации доложили.

– Так как же нас отвезти? – спросил Свиридов.

– А ну, идем, – решительно сказал майор Филипыч и вразрез с собственной директивой упал. – Идем, – выговорил он уже из горизонтального положения.

Вся четверка не без труда дошла до места расквартирования ментов. Их взору предстала распластанная палатка, похожая на огромную раздавленную жабу. Возле самого берега озерца стояла многострадальная «Хонда». Свиридов конвульсивно шагнул к ней и тут же, наступив на что-то скользкое и твердое, свалился в заросли прибрежного камыша. А на том месте, куда он ступил, под лучами восходящего солнца скупо блеснуло что-то стеклянное.

– Водка, – мертво сказал майор Иван Филипыч. – Лейтенант, дай стаканы. И ты, мужик, – повернулся он к Свиридову, – не торопись. Отвезем мы тебя и твоего друга куда надо. Не дергайся. Щас плеснем на жабры, а то Леня где-то катается, сукин кот.

Выпили молча. Закусили. Только тут Свиридов понял, как он хочет есть. С молчаливого согласия ментов он накинулся на бутерброды. Говорить не хотелось, а впечатлений, которые следовало бы залить, было много. К тому же глотки были постоянно заняты: менты оказались из популярной в народе категории «малопьющих». В смысле – сколько ни налей, все равно мало.

На втором выпитом литре майор Филипыч поднял голову и произнес:

– Слышите… жужжит что-то.

– Это глюк, Филипыч.

– Да нет, чтоб мне в сержанты слететь пэпээсные! Жужжит, говорю!!

Майор оказался прав: жужжание, надсадно лезшее ему в уши, обернулось ревом моторов, и на берег вылетел раздолбанный милицейский «газик», в котором сидел голый до пояса мент Леня в фуражке и форменном галстуке. За «газиком» веером вылетели несколько мотоциклов, на которых сидело от двух до четырех человек одновременно. Больше всего сидело в показавшемся последнем мотороллере с коляской: три человека, свинья в шлеме и похожий на свинью толстяк с рыхлым носом и блинообразным лицом. По всей видимости, он и упомянутый представитель семейства парнокопытных состояли в близкой степени родства.

Вслед за всем этим безобразием на берег въехал красный «Хендэй Соната». Свиридов сначала просто не обратил на него внимания, а майор Филипыч хладнокровно приложил ладонь к щеке и сказал:

– Леня приехал. Водку привез.

Вдребезги пьяный Леня выскочил из машины и, пошатываясь, доложил майору:

– Ввот, Филипыч… арестовал. Шесть единиц транспорта категории… это… в общем, восемь человек, четыре бабы еще. Мои друзья, кстати, рекомендую. Везли свинью. Наверно, опять сперли. До каких поррр… гуляки, байкеры хреновы.

– Леня, не надо так говорить, – печальным голосом выговорил толстяк в мотороллере, потупив глазки. – У меня ревматизм, чтобы свинью таскать. И радикулит у меня. Я специально из Владивостока на природу приехал, чтобы здоровье поправлять.

– Не грузи, Мешок! – перебил его Леня. – Свинью нужно это… на шашлык. Под водочку. С вас ящик. За кражу животноводческой пр-р-р… продукции. С поличным.

– Не надо так говорить, – уныло повторил Мешок. – Не огорчай меня, Леня. От меня и так жена ушла. Саша ее зовут, и она ушла. У меня астма.

Свиридов и Фокин остолбенело слушали весь этот бред и даже не шевельнулись, когда байкеры бодро слезли с мотоциклов, выволокли из мотороллера протестующе похрюкивающую свинью, точно так же похрюкивающих, но без ноток протеста, трех датых девушек; и еще – ящик водки, кучу закуси, три спиннинга, с которыми два бравых мотоциклиста пошли ловить рыбку в реке Уссури. Мешок же уныло извлек из мотороллера свои телеса, а потом вынул маленький черно-белый телевизор и подсоединил его к аккумулятору. Полился звук, кто-то запел: «Ласточки летают низко, мне в суде корячится вышак!..»

Свиридов же прищурился, потому что наконец заметил красный «Хендэй». Тот самый, что обрызгал его на дороге. А из него – черрт! – вышла та самая «ранняя пташка», которую он часа четыре назад видел в окне кармановской гостиницы. Она-то и сказала Пете-Мешку высоким мелодичным голосом:

– Блатняк слушаешь, Петя? И не надоело?

– У меня отит, Юленька, – моргая коровьими ресницами, ответил тот. – Я не слушаю музыку. У меня жена ушла. Саша. Она хорошая.

Пьяный Фокин посмотрел на него свирепым мутным взглядом и вдруг грубо заорал:

– Да что ты жалуешься, болван? Жена от него ушла! Меня вот чуть на тот свет не «ушли»… ик!.. и я… – Свиридов схватил его за руку и попытался утихомирить, но тщетно, – я, знаешь…

– Мама, – испуганно сказал Петя-Мешок и рыхло сел на траву, – не надо так говорить. У меня…

– Знаю, жена ушла!! – бешено перебил его Фокин, которого словно взорвало изнутри. – У всех жена ушла! Такое тут у вас творится, хачики всякие, барраны… все пррродали, суки-и-и!.. – И Фокин, выхватив из ящика бутылку водки, швырнул в телевизор, но попал не в него, а в предназначенную к закланию свинью, с которой все еще не сняли мотоциклетный шлем. Многострадальное животное взвизгнуло и крупным лошадиным аллюром поскакало к кустам. За свиньей побежали несколько матерящихся байкеров.

– «Беляк», – косясь на пускающего пузыри Афанасия, доложил мент Леня майору Филипычу, – нужно его того… приплющить немного. Погоди ты, – отстранил он вскочившего Свиридова. – Сорвало дружбана твоего.

И менты с помощью проклявшего все на свете Влада Свиридова стали утихомиривать разбушевавшегося Афоню Фокина.

* * *

Фокин все-таки был близок к тому, чтобы в батальной сцене с правоохранительными органами выйти победителем. Окончательно обозлившийся на него Свиридов махнул рукой, сел на траву и стал поедать курицу, поглядывая на девушку из красного «Хендэя». Наконец он сказал ей:

– Леди, насколько я понимаю, вы из Владивостока?

– Да, – сказала она холодно.

– Да не смотрите вы на меня так презрительно! Если вы думаете, что я из компании этого толстого майора, так это совершенно не так. Милая леди, вы мне сразу понравились, с тех самых пор, как вы обрызгали меня грязью на дороге вчера вечером. Вы, верно, куда-то очень спешили и потому даже увеличили скорость, когда я «голосовал».

Она засмеялась:

– А, это были вы? Как же это я вам понравилась? У меня в машине тонированные стекла.

– По наитию, – с великолепно разыгранной серьезностью произнес Влад, приложив руку к сердцу.

Тем временем Фокина все-таки скрутили. Если бы он не был так пьян и у него не было раны, из-за которой правая рука почти не работала, то ментам не справиться бы с ним не то что втроем, но даже и большим числом. Да и так им пришлось солоно. Но на помощь подоспел Петя-Мешок, которому, по всей видимости, не понравилось, как его уравняли с другими фразой «у всех жена ушла!». Имидж страдальца требовал немедленного подтверждения, и Петя со словами «не надо так говорить, у меня аппендицит» навалился огромным животом на Фокина. Свиридов через плечо понаблюдал за тем, как Афанасия утихомирили и даже связали руки за спиной, и вернулся к прерванному разговору с Юлей.

Экстренные меры не вселили в служителя церкви смирение, но тем не менее он перестал кусаться, брыкаться и разбрызгивать пену. Он тупо смотрел на своих укротителей и моргал глазами.

– Этот тип мне не нравится, Филипыч, – сказал лейтенант Леня, – он мне подбородок разбил. Я язык прикусил, теперь распухнет.

– Да он у тебя и раньше не больно-то ворочался, – сказал майор, – так что особо грустить не о… ик!.. не о чем, Леня. А что эти двое подозрительные, так это верно. Ну-ка, ты, – повернулся он к Свиридову, – открывай багажник, выворачивай карманы! Знаю в-вас!..

– Да ты че, майор, двинулся, что ли? – кротко сказал Свиридов, под взглядом новой знакомой не отказавший себе в удовольствии немного попаясничать. – Не надо так говорить. – Фраза явно была стянута из лексикона Пети-Мешка. – Мы ничего не делали. А мой товарищ объелся вашей курицы. Куриное бешенство, это же жуткая болезнь. А за то, что вы его усмирили, вам спасибо. Вот видите, и от вас бывает толк.

– Това-а-арищ майор! – вдруг донесся вопль лейтенанта Лени, который воспринял приказ открывать багажник «Хонды» вполне серьезно и теперь стоял, окаменев. – Фили-ипыч, тут они, кажись, жмура катают! Ай, черт!! Точно!

Майор на коротких ножках, как на шарнирах, подкатился к «Хонде», Свиридов же даже не обратил на крик Лени внимания. Зато Фокин, который остался под надзором одного лишь Карпова, озабоченно наморщил лоб и чуть привстал с земли. Он явно слабо отдавал себе отчет в происходящем вокруг него.

Майор Иван Филипыч глянул в багажник «Хонды». Там, в багажнике, скорчившись, лежал Арам с окровавленной головой. Его смуглое лицо посерело, из-под полуоткрытых век мутнели полоски глазных яблок.

– Ой, е-о! – выговорил майор. – Да никак… ну точно – это же Арам!..

Это имя, Арам, произвело на озирающегося Фокина неожиданное впечатление. Имя сработало на манер выстрела из сигнального пистолета при соревнованиях бегунов с низкого старта. Фокин вскочил и, путаясь в ногах, побежал к леску. Свиридов обернулся на шум: «Афоня, ты куда… Афоня-а-а!» – но Фокин его не слышал. Наверно, он так и скрылся бы в леске, но тут произошло непредвиденное (как и все – вот уже вторые сутки!) и смехотворное событие. В тот момент, когда он уже был готов нырнуть в лесок, на него с визгом и хрюканьем выбежала свинья в мотоциклетном шлеме, за которой продолжали гоняться трое байкеров. Фокин не успел разминуться с потенциальным шашлыком: свинья врезалась в него и сбила с ног. Но и ей мало не показалось: Фокин свалился прямо ей на спину, и свинью приплющило огромным телом Афанасия к земле. Цепкие руки байкеров вцепились в свинью, но тут окрестности сотряс вопль майора Филипыча:

– Да не ее, бля… это, бородатого, бородатого хватайте! Бо-ро…да-а-а!..

Фокин попытался было подняться, но тут на него налетел Леня и с размаху ударил ботинком в грудь. Афанасий бестолково повалился на землю, байкеры отволокли в сторону набедокурившую свинью, чтобы и она не попала под раздачу, а Леня с Карповым принялись деловито охаживать ногами и без того пострадавшего за сегодня Фокина. Подскочивший Свиридов ударом в челюсть освободил Леню от дальнейшего участия в экзекуции. Карпов же полетел в кусты, прямо противоположные тем, в которых оказался лейтенант Леня.

Свиридов рывком поставил на ноги многострадального Фокина и с сердцем выговорил:

– Идиотизм, Афоня!.. А еще духовное лицо! Я тут уже было договорился, что нас подкинут до пункта назначения, а ты, понима…

Сильный удар по голове прервал его тираду. Свиридов упал, увлекая за собой не особо противящегося очередному падению Афанасия Сергеевича. Позади Свиридова с увесистой дубиной наперевес возник майор Иван Филипыч. Лейтенант Леня и Карпов, отдуваясь, лезли каждый из своего куста.

– В машину их! – приказал майор. – Попозже разберемся! А то они, значит… больно уж подозрррительные. И опять же – Арама…

Избитого Фокина впихнули в ментовский «газик», в отделение для задержанных, в народе именуемое «клоповником». Келья монаха, вырубленная в скале, кажется собором Святого Петра по сравнению с этим отделением в задней части милицейской машины. Вот сюда-то и определили Фокина, чьи руки все еще были связаны за спиной, и полуоглушенного Свиридова, отчаянно отплевывающегося отрывистыми малосвязными ругательствами и, кажется, еще не сознающего до конца, что так глупо и нелепо он не влипал, быть может, еще ни разу в жизни. И ведь как в тупой американской комедии… череда смехотворных, анекдотических происшествий, два трупа в финале, а потом – вот это идиотское задержание, и самое обидное, что он до сих пор не прибыл во Владивосток и не отзвонился Китобою о благополучном своем прибытии.

Свиридов посмотрел на уткнувшегося лбом в стенку Афанасия и укоризненно выговорил, слегка шепелявя:

– Ну что же ты, Фокин, на них так борзо? Они уже и так перепились, сейчас бы еще чуть-чуть, и все нормально! Господи… да чтоб я еще хоть раз взял тебя с собой на серьезное дело!

Фокин поднял на него мутный взгляд, и Влад не увидел в глазах незадачливого священнослужителя ничего, кроме мутной и расслабленной злобы, замешанной на недоумении: как?.. Свиридов говорил с сухой насмешкой в глазах, со скупыми металлическими нотками в пронизанном горечью и недоумением голосе, понимая, что то, как он себя ведет в последнее время, – это по меньшей мере глупо, если не сказать – недостойно. Впрочем, о каком достоинстве может идти речь, когда они, как последние алкаши и воришки, засунуты в «клоповник», а напротив него, Свиридова, глыбой пустопорожнего отекшего мяса расплылся его лучший и единственный друг: жирный амбал, насквозь пропитанный алкоголем, расслабленностью и благоприобретенным ощущением никчемности и бесплодности своего существования. Да и сам он, Владимир Свиридов… нет, наверное, сдает он, сдает. В «Капелле» ни за что не позволил бы он себе влипнуть так глупо.

А ведь были они и сильны, и хитры, как дьяволы, и напряжены жизнью, как натянутая звенящая струна, отзывающаяся на малейшее прикосновение. И знали себе цену. А теперь – теперь в небольших, оплывших жиром мутных глазах Фокина, еще несколько лет назад умных и ясных, плавало, как сыр в сметане, недоумение: что это он говорит, этот Влад Свиридов?.. Что за дальневосточные мусора и что это за кровавое видение со злобными, пытавшимися их ограбить кавказцами?

– Еще и свинью приволокли… урроды, – пробормотал Фокин.

– Ну, на свинью тебе грешить нечего, – оборвал его Свиридов, – хотя, конечно, под ноги она тебе бросилась конкретно. Грамотно, так сказать. Подкат был, как у Эдгара Давидса под Рональдо на чемпионате мира. Ладно… что-нибудь придумаем. Хотя время-то идет, а время, сам понимаешь, – деньги.

Фокин мотнул головой:

– Кгм…

– Да, таких не берут в супермены, – резюмировал Свиридов. Фокин смотрел на него выпученными глазами. Так протекло около получаса. Начинало казаться, что про них просто-напросто забыли. Снаружи слышался грохот музыки и веселый женский визг, перекрытый воплем майора Филипыча: «Ну и ррррожа у тебя, Петррр!!» Свиридов попытался вытянуть затекшую ногу и выговорил:

– Этак нас тут могут мариновать неизвестно сколько! Э-эх… а я уже практически договорился с этой симпатичной Юлей, что она нас подкинет до Владивостока. – Свиридов, конечно, врал, причем самому себе, но как хотелось верить в сказанное! Свиридов вцепился пальцами в бычью фокинскую шею и выговорил:

– Вот что. Я, кажется, придумал. Глупо влипли, а клин – клином… соответственно глупость – глупостью. Ну, что ты смотришь на меня, как… архиепископ на белогорячечного зеленого чертика? Выберемся, я тебе сказал. Выберемся. Только подождем, как они посильнее нахрюкаются. Свинья-то, кажется, уже дохрюкалась – жарят ее, вон запах какой вкусный идет. Бедный Петя… то от него жена ушла, а теперь вот и свинью отобрали.

– Нашел кого жалеть!

– А что, могу и пожалеть. Ладно. Там, кажется, все уже вдребезги. Это хорошо, только из машины нам не выбраться. Нужно, чтобы кто-нибудь открыл. Вот что, Афоня… ты петь умеешь, насколько я знаю. И глотка у тебя – протодиаконская. Вот что. Заведи что-нибудь погромче да подурнее.

– А что петь-то? – мутно пробубнил пресвятой отец. – А тово… я ни одного поминального синодика на память не помню.

– Да кто тебе поминальное петь просит? – возмутился Свиридов. – Продери глотку каким-нибудь блатняком поотстойнее. Дело это небогоугодное, да тебе уже все равно.

– А… ну… они…

– Давай. Пой, не бубни.

Глава 6 С БАЛАГАНОМ ПОКОНЧЕНО!..

– Давай. Пой, не бубни, – повторил Свиридов.

Фокин разинул рот и запел так громко, что у Свиридова заложило уши и зашумело тошнотными волнами в голове:

– Ласточки летают низка-а, мне в суде корррячится «выша-ак»! Секретарша-гимназистка исписала два карррандаша-а-а!..

И тем же молодецким хореем в бандитской вариации пресвятой отец проорал пару куплетов из жизни чудесного и душевного человека, которому в суде «корячится вышак», то бишь угрожает ныне отмененная высшая мера наказания. Голосина у Афанасия Сергеевича был такой, что его могли услышать все участники ментовско-байкеровской тусовки. Другое дело, что большая часть участников попойки спала крепким сном, один из байкеров возился в кустах с пьяной девицей, в красном «Хендэе» дремала Юля, а майор Филипыч, окончательно остекленевший от водки, толкал рюкзак одного из байкеров и говорил, очевидно, принимая багаж за Петю-Мешка:

– Ет-та ничего, что… ик!.. жена ушла. У меня тоже жена… как ушла, так и пришла. Так что не грузись, брат. Что? У тебя – отит, простати… прости-та… прости-тутка!..

Пение Фокина достигло ушей лейтенанта Лени, который лежал, подстелив под плечи собственный форменный мундир, и ел шашлык. Ел лежа. Перед ним дымился самоликвидировавшийся Петин телевизор, и это раздражало мента: телевизор реанимированию явно не подлежал. Так что неудивительно, что, когда Афоня заорал во всю свою глотку, жареный кусок еще совсем недавно здравствовавшей свиньи встал поперек горла. Кармановский мент подавился и закашлялся.

– Хр-р-р… что за сука? – кашляя, прохрипел он. – Эй ты, задержанный… заткни пасть!

Фокин, напротив, запел еще громче. Знание терзаемой им блатной песни было нетвердым, и потом Афанасий выпевал по второму кругу куплет про «вышак» и секретаршу, исписавшую два карандаша. Свиридов гнусаво подпевал. Звук шел такой, что восстали даже покойники из могил: принятый ментами за труп Арам приоткрыл один глаз и пошевелился. Юля в красном «Хендэе» вышла из дремоты и оттолкнула ногой одного из байкеров, кусающего ее за каблук туфли. Лейтенант же Леня встал на ноги и угрожающе покачнулся. Один из валяющихся прямо на траве пьяных байкеров стал подтягивать Фокину, и это окончательно взбеленило и без того не блистающего особой толерантностью мента. Он решительно направился к «газику», где узник пробавлялся исполнением блатняка, и ударил кулаком по стеклу:

– Ну, ты, задрай хлеборезку!!

– Ничуть не бывало, – за Фокина ответил Влад Свиридов, а Афанасий заорал так, что даже начал хрипеть. Удавленнические хрипы, словно железо по стеклу, прошлись по нервам Лени. Мент открыл дверцу и прошипел:

– Ну, гнида, ты сам нарвался. Ты у меня…

Лейтенант не успел пообещать, что сталось бы с Фокиным под пятой доблестных работников Кармановского УВД. Потому что Свиридов, чьи руки, следует напомнить, отнюдь не были связаны, схватил мента за горло, рванул на себя, приложив при этом головой к решетке. Лейтенант Леня издал сумбурный горловой всхлип и ослаб. Тут и Фокин – совершенно неожиданно для Свиридова – подался вперед и ударил лбом в висок Лени. Это окончательно подкосило последнего: мент вырубился.

Свиридов выглянул из машины и, убедившись, что никто их не видит, выскользнул из «клоповника» и занял место за рулем «газика». Ключ торчал в зажигании, Свиридов, как ни старался, не мог завести движок. Влад даже накинул на плечи Ленин мундир для пущего вживания в роль, но мотор все равно отказывался признавать его и не заводился.

Раздался завывающий голос Пети-Мешка. Проклятый толстяк требовал Леню:

– Леня-а-а! Ты где-е? Ты мой телевизор брал, где он теперь, мой телевизор? У меня, между прочим, астигматизм. У меня жена ушла, Саша ее зовут, свинью съели, а теперь и телевизора нет… Леня-а-а!!

Свиридов, внедрившийся в форму и в машину Лени, заскрежетал зубами:

– Вот жиррная сука!! Ну что ему надо! Ну заткнись ты, дегенерррат!!

– Леня-а!!

– Что он орет… ну что он так орет? – простонал Фокин, которому, кажется, снова начинало становиться дурно: его лицо приобретало зеленоватый оттенок.

– Ну ладно… – прошипел Свиридов. – Продолжим балаган до конца. Будет ему сейчас Леня!

– Но он же валяется в коматозе!

Свиридов взял с сиденья кобуру с Лениным табельным пистолетом, натянул на себя мундир и фуражку – последнюю напялил так, что было видно едва ли пол-лица.

– Ты что… и что ты хочешь сделать? – буркнул сидящий на корточках Афанасий.

– А увидишь! – коротко бросил Свиридов, прихватывая свою барсетку. – Мы с этим дебилом Леней примерно одинакового роста и телосложения, авось и спутают меня с ним. Этот Петя спутает.

– А-а, – булькнул Фокин, – а я что?

– А ты уже сегодня намаркитанил! Пошел вон по тем кустам… давай в сторону Петиного мотороллера. Да не спугни вон ту трахающуюся парочку!

– Леня-а! – послышался завывающий голос Пети, и Свиридов вывалился из машины, пообещав самому себе, что этому унылому Мешку мало не покажется, попадись он только ему, Владимиру, в руки.

Никто не обратил на Свиридова, изображающего Леню, никакого внимания. Даже Петя, который сидел на мотороллере с грацией вскарабкавшейся на забор свиньи и время от времени взывал к менту Лене. Свиридов приблизился к нему и коротко и зловеще спросил сквозь зубы:

– Н-ну?

Петя, который набирал воздух в грудь для очередной апелляции к Леониду, повернулся к Свиридову:

– А… Ле-ня?

По судороге, перекривившей толстое лицо Пети, Свиридов понял, что тот не признал в нем Лени. Потому Свиридов бухнулся в коляску мотороллера рядом с Петей и, приставив к толстому боку горе-байкера табельный пистолет, заимствованный у лейтенанта, произнес:

– Вот что, драгоценный мой Петр… не знаю, как по батюшке. Сейчас мы едем отсюда. Мне тут решительно не понравилось. А ты не дергайся, – тотчас же добавил он, видя, как подпрыгнул рыхло разъехавшийся подбородок страдальца, от которого ушла жена. – Леня вон там лежит, отдыхает. Телевизор твой он, кажется, расквасил. Вон, не телек твой дымится?

– О-он, – простонал Петя, не сводя глаз с пистолета, буравящего ему бок, – вы… вы меня… убьете?

– Нужен ты мне, как пейсы папе римскому, – фыркнул Свиридов и вдруг поймал на себе взгляд Юли. Она высунула голову из машины и в упор смотрела на Свиридова. Конечно, она его узнала. Владимир приложил палец к губам и покачал головой, и Юля увидела пистолет в его, Свиридова, руке. Свиридов бросил пистолет в траву и еще раз покачал головой: нет, нет, ничего… никакой агрессии.

Юля постояла и без звука села обратно в машину. Петя ворочался и мутно бормотал:

– Не понял…

– Брокгауз и Эфрон объяснят! Или на том свете справку возьмешь! А сейчас – заводи мотороллер. Ехат будэм, – с кавказским акцентом добавил Свиридов, бросив кинжальный взгляд в сторону «Хонды» с открытым багажником, в котором все еще лежал Арам. Петя, ни слова не говоря, начал заводить мотороллер. В отличие от «газика» Леонида, мотороллер завелся сразу, но затрещал при этом так, что перебудил половину лагеря, уже было умиротворившегося в пьяной прострации. Даже майор Филипыч перестал терзать рюкзак, с которым он вел насыщенный диалог, и пробулькал:

– Ето… куда вы, а? Л-леня?

Мотороллер затрещал, и под его шум Свиридов сказал Пете:

– Скажи майору, что за водкой едем!

– Мы за водкой едем! – машинально повторил за Свиридовым Мешок, и, несмотря на рев и треск мотора и голоса нескольких проснувшихся байкеров, Филипыч расслышал ключевое слово «водка» и одобрительно закивал головой:

– Эт-та правильна-а… правильно!

Мотороллер сорвался с места и, едва не переехав занимающуюся любовью прямо на дороге парочку, въехал в лесок. Из-за ствола тополя выглядывал Фокин. Свиридов подъехал, Фокин бухнулся в мотороллер позади Пети, уткнувшись носом в мокрое пятно на футболке меж его лопаток.

– Поехали, – сказал Свиридов. – Докинь нас до трассы, а потом свободен. Как раз за водкой для майора доедешь, бедняга!

– Да таким одром никто и управлять не сможет, кроме этого Пети, – поддержал Свиридова дрогнувший при слове «водка» Афанасий Сергеевич.

* * *

Мотороллер вырвался с грунтовки на шоссе, как окутанный пылью метеорит. Свиридов беззвучно и злобно смеялся, Фокин же сидел за спиной Пети и барабанил тому по хребту, даже не слыша, как тот уныло, подавленно бормочет:

– Не надо так делать… у меня остеохондроз.

Свиридов спросил:

– Красивая у вас девчонка в компании. На красной тачке. Это как ее… Юля. Телефончика ее у тебя, случаем, нет?

– Никак… нет, – чуть ли не плача, отвечал Петя. – У меня жена. Она…

– Хватит о своих семейных заморочках, а! – грозно перебил его Фокин, морщась от боли в плече (мотороллер хорошо тряхнуло). – Надоело слушать, как ты тут гнусишь, честное слово!

– Вот и Саша моя вот так говорила! – с готовностью завыл Петя. – А потом ушла… И свинья ушла… – Неожиданно Петя выдал протяжный вопль, очень похожий на сиплый гудок паровоза.

– Заткнись! – рявкнул Свиридов, нервы которого окончательно разболтал этот неуместный балаган («Таких не берут в супермены»!). – Достал, падла! По зубам дам!!

– Мне нельзя по зубам, – хрюкнул Петя, – у меня кариес. И пародонтоз.

– В торррец!

– У меня ларингит, – немедленно откликнулся Петя, крутя руль.

– Жопу порву!!! – неистовствовал Фокин.

– Жопу нельзя… – печально вздохнул Петя, – у меня геморрой… и свищ там еще.

– Та-а-ак, – мрачно протянул Свиридов, которому давно уже не было смешно, – по всей видимости, он болен еще существеннее, чем моя двоюродная прабабушка Анна Пална, которая померла в девяносто семь лет от насморка. Надоел ты мне, Петр Батькович.

– Валентинович я, – сказал Петя, всхлипывая. По всей видимости, его растрогал перечень болезней, оглашенных им самим же. – Петр Валентинович Сучков я.

Мотороллер зашелся в экстазе, захрипел, а потом движок захлебнулся и замолк. Мотороллер некоторое время катился под гору, а потом, войдя в подъем, сначала остановился, а потом даже начал подаваться назад. Наконец встал окончательно. Все это время Свиридов и Фокин сидели, храня зловещее молчание. Потом Владимир сухо кашлянул и выговорил:

– Н-да… приехали. Кажется, кончился бензин. Ну что, господин Сучков, придется нам до Владивостока на твоем горбу ехать. Вот такие дела.

– Мне нельзя на горбу… – начал было Петр Валентиныч, но Свиридов не стал его слушать, а выпрыгнул из мотороллера. Одр заглох неподалеку от выхода из лесополосы, и асфальтовая трасса находилась буквально в сотне-другой метров от места безвременной кончины мотороллера. Фокин, ковыляя, побрел вслед за ним, чертыхаясь и проклиная все на свете. Петя жевал какую-то невысказанную жалобную фразу. Тут послышался шум приближающейся машины, и из-за зеленой громады лесополосы вылетел красный «Хендэй Соната». Авто притормозило около мотороллера, и высокий женский голос достиг ушей Свиридова и Фокина:

– Эй, мужики! Что ж вы Петю-то обижаете? Творческого человека легко обидеть, конечно. Вот и жена его, Саша…

– И ты, Брррут!! – взвыл Свиридов, зажимая уши ладонями и садясь в дорожную пыль. – Да что же вы все!..

Юля выпорхнула из машины. На ее губах играла веселая улыбка. Она хлопнула Петю по толстой потной шее, глянула на Фокина и Свиридова и бросила:

– Ну что, садитесь, что ли. Во Владивосток еду.

– Ста баксов хватит? – прибавил Фокин. – В смысле за проезд?

Юля пожала плечами и произнесла:

– Залезайте, говорю. А то я ведь долго ждать не буду. Как бы эти пикникующие за нами не увязались. Они как-то мне сегодня не понравились. Особенно этот майор Иван Филипыч и черножопый в багажнике. Он еще труп из себя изображал.

Свиридов не заставил себя долго ждать и сел на переднее сиденье, а сзади, сопя и кряхтя, расположились соответственно Фокин и Петя-Мешок. Последний, по всей видимости, был накоротке с Юлей, потому что без околичностей открыл дорожную аптечку и стал перевязывать палец, который он порезал, судя по серьезности повреждения, какой-то особенно кровожадной травинкой. При этом он истово стонал и охал.

– Вы, ребята, случаем, не на гастроли приехали? – спросила Юля, срывая машину с места. – Не в цирке работаете, нет? А то весело, знаете ли…

– Весело, – ворчливо перебил ее Свиридов, – нарочно не придумаешь…

В самом деле. Если бы Свиридов мог предполагать, что этот спутанный клубок противоречивых, нелепых и порой откровенно комичных обстоятельств сыграет все-таки решающую роль в исполнении его зловещей миссии на Дальнем Востоке – он не стал бы так ворчать. Как не стал бы бросать насмешливые взгляды в направлении помятого, окровавленного Фокина, который хмуро ждал своей очереди воспользоваться аптечкой. По чести следует сказать, что она, аптечка, была нужна ему куда больше, чем ипохондрику Пете-Мешку. Свиридов же искоса посматривал на Юлию, которая так эффектно представила ему свое обнаженное тело в окне кармановской гостиницы, и смутно предчувствовал, что эта встреча окажется для него немаловажной.

И, наверно, ЭТО было самым близким к истине ощущением, которое пережил Владимир в последние дни. У Владимира всегда была очень хорошая, тонкая интуиция – как уже говорилось, разросшаяся до едва ли не полноценного шестого чувства. Не скажу – почувствовать, но предположить… нет, вряд ли мог Свиридов хотя бы предположить, что даже смешные, однообразные и жалобные сентенции Пети-Мешка едва ли с улыбкой станет вспоминать он по прошествии не такого уж долгого времени…

Вторая часть, серьезная: Таких не берут на небеса…

Глава 7 ОЖИДАНИЕ

Полковник Калитин, широко и дружелюбно улыбаясь, посмотрел на Вадима Орехова по прозвищу Грек. Последний был необычайно мрачен. По его низкому, почти обезьяньему лбу волнами пробегали морщины. На тяжелых скулах играли желваки. Сам же Калитин улыбался, но веселье это было не совсем естественным, потому что полковник всегда питал пристрастие к хорошему коньяку и только что в очередной раз уступил этому пристрастию по полной программе. Орехов мутно глянул на Калитина и произнес:

– Блядство какое-то, Михалыч! Меня тут накрутили так, что хоть стой, хоть падай! Как будто я какой-то малолетка, блядский корень! Ну и что ж… да, пропал куда-то, но не я же его спроваживал! Я и так пустил по следу парней, они не щенки какие-нибудь, найдут! Это все твой испытанный цербер Клюгин, у которого все под контролем.

– Мой? Да он и твой тоже. Он сотрудник «Грома», «старший» отдел, между прочим. По моей рекомендации, конечно, ну, я так полагаю, этому нашему артисту помогли. Сам бы он не смог сбежать с виллы – сам знаешь, это практически невозможно.

– Это понятно, – кисло отозвался Орехов.

– Да ты не парься, Вадим Дмитрич, – сказал Калитин. – Вот лучше коньячку выпей. Это со свадьбы у меня осталось.

– Какой свадьбы?

– Да друг мой женился. Костя Кузнецов. Последний холостяк из моего, стало быть, университетского курса. Ему сорок уже, пора. Вот, девятнадцатого гуляли. А шестнадцатого мальчишник был. Он, Костя Кузнецов, в свое время в Сургуте подвизался, а там знаешь, как пьют. И что. А к нему на мальчишник, кроме нас, русских раздолбаев, приехало два голландца. Сандр и Дан. Через полмира ехали, чтобы, значит, к Кузнецову на мальчишник, а потом и на свадьбу попасть. Только на свадьбу они не попали. У них вышла алкогольная интоксикация. Ну, у нас на мальчишнике этом, стало быть, выпили по чуть-чуть. В сауне. Только попробуй убеди этих голландцев, что это у нас «чуть-чуть» называется. Так что их, родимых, в реанимацию, а потом, чуть оклемались, первым самолетом в Москву дунули, а оттуда восвояси… погуляли, стало быть!! – резюмировал Калитин, наливая себе еще коньяку и любуясь на свет янтарной жидкостью.

– Не буду я, – отмахнулся Орехов. – Не до того. Китаец по полной нагрузил. Мало того, что суррогатишка его пропал, так ведь еще и заказ надо отменять.

Калитин вздрогнул и поставил на стол бокал с коньяком.

– То есть… какой заказ?

– А вот такой! – резко ответил Вадим. – Московский заказ наш, который Китаец продвигал.

Калитин дернул локтем и опрокинул коньяк на стол.

– То есть… как это? Зачем? Он же сам говорил, что с этим маскарадом надо кончать и что деятели из воров могут раскусить, что их уже полгода дрючат их же собственными методами, да не Боцман, их пахан старый, а совсем, совсем дру-ги…

– Не знаю! – прервал его Орехов. – Я тоже удивился! Да только вызвал меня Китаец и нагрузил, что наш лицедей куда-то пропал, а во-вторых, нужно нейтрализовать заказ, а киллера валить. Того киллера, которого сюда к нам заслали из Москвы.

– Но как же так? Уж кто-кто, а Китаец прекрасно должен знать, что в заказном деле обратного хода нет. Даже если ты заказал самого себя, то все равно – будь любезен!

Орехов передернул атлетическими плечами и, понизив голос, выговорил:

– Но ведь он и заказал самого себя… практически.

Калитин качнулся вперед. Его еще недавно веселое лицо приняло каменное выражение. Он невидяще посмотрел перед собой и сказал:

– Ах, вот как? Ну что же, этого следовало ожидать. Слишком долго Боцман и Китаец были в одной связке, чтобы их после этого воспринимали по отдельности. Все понятно…

– И что ты об этом думаешь, Андрей Михайлович? – распрямляя спину, спросил Орехов.

– А что тут думать? – отозвался Калитин. – Убрать киллера, верно, будет не так уж и сложно, потому что мы знаем, где и когда он должен появиться. Но позволь… позволь…

Он глянул на часы; Орехов опередил возможные его слова:

– Да, киллер должен был появиться еще вчера. Но тем не менее никто не забирал чемодан из ячейки. Никто. Не забирал, – раздельно повторил он.

– А когда Китаец приказал тебе отозвать заказ? – осведомился Калитин.

– Вчера. И про этого… дублера хренова – тоже вчера сказал. Ищут.

– Значит, вот такие дела… – выдохнул Калитин. – Понятно. И что же будешь делать, Вадим Дмитрич? Это если, значит, не того… ничего у тебя не выйдет?

– Лучше и не говори, – сказал Орехов. – Если мы не найдем пропавшего, то мне лучше и не… Китаец в любом случае меня разменяет. Хитрый, сволочь, как дьявол. К нему и с той стороны подкатишься, и с другой, а все равно окажется, что только ты, и никто другой, только ты, а вовсе не он – остаешься в дураках. Вертит людьми как хочет. И ведь каких глыб в расход пустил! И Горецкого одолел, и Голубевых обоих… и много еще кого! А ведь казалось, что так просто его… наверно, в этой-то мнимой уязвимости его, Китайца, сила. Ну и – просчитывает ходы, как шахматист. Умный, умный, ничего не скажешь. Я про его прошлое кое-какие справки наводил. Очень, очень интересно.

– Да что ты мне рассказываешь? – буркнул Калитин, с которого давно слетело недавнее добродушие. – Я же сам тебе помогал в этом деле… кое-какие справочки подбросили. Так что в случае чего… мы сможем Китайца немного осадить.

– Только если его свалить, то от нас с тобой и мокрого места не останется, – заметил Орехов. – И ты, Андрей Михалыч, как никто это знаешь. Так что мы за Китайца должны обеими руками держаться. Иначе мы не жильцы: раздавят, как блох. Сам знаешь…

Полковник ФСБ пробормотал сквозь зубы:

– Ну, это мы еще посмотрим. Хотя, конечно, Китаец нас еще ни разу не подводил, слово всегда держал, и мы его не подведем. До поры до времени… если что…

– Ты прямо рыцарский кодекс чести цитируешь, – сказал Орехов. – Конечно, вы, из конторы, тоже в некотором роде рыцари, да вот только не того пошиба. Ладно… не будем болтать. Я вот что…

Зазвенел телефон. Вадим снял трубку:

– Да, Орехов. А… что у тебя?

– Нашли его, – прозвучал низкий голос. – Под Кармановом был. На сопках кувыркался. Юля Строгина его привезла во Владивосток, а мы перехватили. Тот говорит, что, стало быть, на отдых ездил с друзьями.

– На отды-ы-ых? – заревел Орехов. – В могиле отдохнет, сука!! Немедленно его ко мне… немедленно, понятно?

В трубке вдруг возник высокий и мелодичный женский голос:

– Вадим Дмитрич, ты не рычи, как раненый медведь. Все под контролем. Ты что, меня не знаешь?

Орехов перевел дыхание:

– Ладно. Вези его сюда. А у тебя как дела, Юля?

– Нормально. Только вот отдых не получился, – в голосе говорившей звучала тонкая ядовитая ирония. – Так что, Орехов, приеду я усталая и злобная, так сказать, неудовлетворенная, а это сам знаешь что для тебя значит, Вадик, – и зазвучали короткие гудки.

Орехов поднял голову и бросил напрягшемуся Калитину:

– Нашли красавца. На отдых уехал, никого не предупредил, понимаешь. Нарочно не придумаешь. Сейчас Юля привезет его.

– Юля? Твоя, что ли?

– Да… натаскал в свое время, а теперь расплачиваюсь. Хотя она девчонка ничего. Ушлая.

Калитин улыбнулся в усы и пробормотал:

– Ну еще бы… с таким-то папой…

* * *

Влад Свиридов перевел взгляд с высокого светловолосого парня, просунувшегося в салон и слушающего разговор Юли и Вадима Орехова. После этого он перехватил у нее аппарат и сунул в карман. Свиридов толкнул в бок Фокина, потому как именно на них смотрел в данный момент светловолосый парень. Парень кивнул:

– А это что за чмо ты подхватила, Юля?

Фокин хищно подался вперед, верно, намереваясь ответить на «чмо», но Свиридов, легко угадав его намерение, придержал того за локоть и крепко сжал сильными пальцами – до боли, Фокин даже вздрогнул, но рот закрыл. А ответила Юлия:

– Да так, Берг… попросили подкинуть. До Владивостока. Попали с тачкой, хачики им впарили буторную.

– Хы-хым… – гмыкнул парень со звучным немецким погонялом Берг, – лоханулись, да? Где покупали?

– В Хабаровске.

– На базаре у армяшек? Ну и че ж вы, типа, хотели, мужики? Конечно, бля, втюхали вам коптильник. Квакало разевать не надо. А щас вот че: берите свои задницы и валите из тачки. У меня с Юлей базарчик нарисовался, а то я смотрю, вы уж больно на нее лупитесь, васьки.

Свиридов не моргнул и глазом.

– У вас во Владивостоке хату приличную можно найти подешевле, а, господин Берг? Выйти-то мы выйдем, но вот не хотелось бы так быстро расставаться с таким вежливым человеком, как вы.

– Подешевле – это как? И ваще – че я тебе, этот… риэлтор, что ли?

– Подешевле – это долларов за пятьдесят. Я в Саратове за эти деньги находил довольно прили…

– Не знаю, в каком таком Саратове, а только у нас на Дальнем за пятьдесят баксов тебя и посрать не пустят! – выговорил Берг внушительно. – Ну че – ты спросил, я ответил. А теперь – гони, бля!

Свиридов не стал спорить. Он вышел бы, не вмешайся Юля. Она повернулась к белобрысому и сказала:

– Берг, это не твоя тачка, а моя. Так что двигай сам, а этих я докину, как договаривались.

Берг пожал плечами и, бросив в направлении Свиридова и Фокина еще один подозрительный взгляд сощуренных бесцветных глаз, ретировался. Сидевший на переднем сиденье Петя-Мешок только сейчас шумно вздохнул: он больше всего боялся, что Берг обратится к нему. Рыхлый его подбородок подергивался, по лбу текли струйки пота, он судорожно вцепился в пухлые колени сосисочными пальцами.

– Круто тут у вас принимают, – сказал Свиридов. – А что они вообще тебя остановили?

– Номер знакомый, – кратко ответила Юля. – А вообще, скажу тебе, мало будешь знать – лучше будешь спать. Докину вас до центра, там и разойдемся. Хотя ребята вы, конечно, забавные, но только – не по пути.

– Как знать, – сказал Свиридов. – Может, еще и встретимся.

«Хендэй Соната» остановилась на площади перед большим, с лепным фасадом зданием. Юля первой вышла из машины, потом вывалился Петя-Мешок, а затем последовали Фокин со Свиридовым. Свиридов начал что-то длинно, витиевато и муторно говорить Юле, прекрасно сознавая, что весь этот бред не нужен, что она его не слушает… она действительно не слушала. Фокина же вообще подташнивало. Петя-Мешок боязливо топтался на месте и шмыгал носом. Все они, разумеется, не могли видеть, как из окна третьего этажа из-за отодвинутой полоски жалюзи за ними наблюдают острые, напряженно поблескивающие глаза Вадима Орехова, шефа охранного бюро «Гром»…

– Ну, Юля, всего наилучшего! – сказал Свиридов, пытаясь галантно поцеловать руку молодой женщины, но та со смехом вывернулась, оставив Владимира стоять в глупейшей позе: чуть наклонившись, с приоткрытым ртом и выставив правую ногу вперед, как будто он хотел припасть на одно колено. Юля пошла по площади по направлению к зданию, где находился офис охранного агентства «Гром». За ней, по-терминаторски приволакивая одну ногу, плелся Петя-Мешок. У самого входа Юля обернулась и махнула Свиридову и Фокину рукой: дескать, пока, путешественники…

Свиридов услышал звук захлопывающейся за Юлей и ее рыхлым спутником двери и почему-то засмеялся: время было потеряно так глупо и так нелепо, но теперь это почему-то казалось Владу интригующим. Да – а ведь еще вчера ночью он должен был отзвониться Китобою, что прибыл на место. А не отзвонился.

Свиридов окинул взглядом свою измурзанную рубашку, измочаленного, бледно-зеленого и покачивающегося с перепою Фокина и сказал:

– Да, наверно, у этого Берга действительно были основания обозвать нас чмом. Мы примерно так и выглядим.

* * *

Юля и Петя-Мешок вошли в кабинет Орехова, когда тот, наклонившись над столом, вцепился взглядом в сейф, стоявший в углу. Полковник Калитин только что уехал, и Орехов был один. Он произнес, не разжимая зубов:

– Присаживайтесь. Ну что, Петр, как твое драгоценное здоровье, а?

– Это… того… хорошо.

– А по мне, так не очень. Подавленно выглядишь, – мудро заметил Вадим. – И что же тебя потянуло из Владивостока, дорогой? Ты же прекрасно знаешь, что нам без тебя не обойтись. Знаешь?

– Я же не хотел ничего, чтобы было… как… – начал было тот, но Орехов не дал ему развить эту, без сомнения, плодотворную мысль:

– Я не знаю, чего ты там не хотел, Петр, но ты, кажется, получил совершенно четкие от меня указания никуда не отлучаться без моего ведома. Получал? – Петя слабо кивнул. – Ну вот. А что же теперь этот лепет? Кажется, ты заключил договор, по которому получаешь круглую сумму, которая ни в какое сравнение не идет с жалкими твоими зарплатами в этом твоем театре и потом, когда ты работал билетером, что ли, в галантерее.

– В филармонии, – глухо поправил тот.

– Да какая разница – галантерея, филармония, фисгармония! Важно только то, что у нас есть конкретный договор, по которому ты обязан делать то-то и то-то, и тем не менее ты позволил себе нарушить его! При этом деньги ты получаешь стабильно. Ты, кажется, так мечтал о деньгах, они у тебя теперь есть в практически неограниченном для твоих прежних запросов количестве.

Петя шмыгнул носом, потом тоскливо забормотал что-то неразборчивое. Орехов повысил голос:

– Ну, внятнее! Что ты там хочешь сказать?

Петя перевел глаза на Юлю – та сидела с каменным лицом. Толстяк шумно вздохнул и выговорил:

– Ну, деньги… а что деньги? Что мне деньги? Да, я получаю их, не спорю. Много… может, не так уж и много, но вы правы, Вадим Дмитриевич, когда говорили, что с моей прежней зарплатой это ни в какое сравнение не идет. Но вот только я не могу их использовать, эти деньги. Если бы зарплату выдавали Робинзону Крузо на необитаемом острове, смог бы он использовать ее, эту зарплату? Хоть миллион долларов, но для него они, эти банкноты, были бы лишь мертвой бумагой – «In God we trust». Вот он и верил бы, что рано или поздно выйдет на вольный воздух, чтобы эти деньги использовать. Так и мне приходится ждать, что когда-нибудь и я стану вольным человеком, срок договора истечет и я смогу наконец использовать свои деньги. Только чем дальше, тем больше я понимаю, что, верно, мои деньги так и зависнут на счетах, останутся для меня лишь грудой бессмысленных нулей. Вот так. И Саша говорила… – Петя, хватив слюнявым ртом прохладный кондиционированный воздух кабинета, умолк. Вадим Орехов некоторое время молчал, потом поднялся из кресла, его массивная фигура загородила оконный проем.

– Кругло вещаешь, Петр. Как говорили отдельные мои знакомые, которые век воли не видали: кучеряво лепишь горбатого. Ладно. Ты свое сказал. А теперь вот что я тебе скажу. Это хорошо, что тебя Юля выхватила с этого твоего пикничка. Иначе могли возникнуть непредвиденные осложнения. Вплоть до того, что твое отсутствие обнаружили бы НЕ МЫ. Сам понимаешь, в этом случае солоно пришлось бы всем. И тебе, и нам. И мало бы кто уцелел.

Под горящим взглядом Орехова Петя съежился и поник. Он рыхло отвалился на спинку узкого кожаного дивана и, отдуваясь, закинул ногу на ногу. Ноги дрожали. Впрочем, все тело Пети прошивала крупная, почти ритмическая судорожная дрожь.

– Не грузи его, Вадим, – вмешалась Юля. – У него и так нервный день.

– Нервный… кой черррт – нервный! Тут понервничаешь, пожалуй. И с чем наш Петр выбрался на пикник? Со своей старой актерской братией? Баблом зафишить решил, что ли… поди, на всех водки и пива с мясом купил?

– Купил…

– Ну вот видишь, как тебя легко просчитывать, – сказал Вадим Орехов. – Даже в таких мелочах. В общем, так, Петр: еще раз повторишь подобный рейд, поплатишься. Жестоко поплатишься. Ты у нас не Блюхер, чтобы по Дальнему Востоку колесить. – Орехов подошел к сейфу, на который он так пристально смотрел несколько минут назад, когда в кабинет входили Юля и Мешок. Орехов открыл дверцу сейфа и вынул оттуда вещь, напоминающую черный дутый браслет, но, верно, несколько более массивную, чем дешевая бижутерийная побрякушка. Вадим взвесил его на ладони и поманил к себе Петю-Мешка:

– Подойди.

– А что… а что такое? – выговорил тот. – Вадим Дмитриевич, а что это…

– Подойди, не разговаривай!! – рявкнул на него шеф охранного бюро.

Петя на негнущихся ногах пошел к Орехову, тот буквально притягивал его к себе холодными немигающими глазами, а Юля, выхватив выражение этих глаз, вспомнила, что давным-давно, верно, сотню лет тому назад, и на нее Вадим смотрел точно так же, как сейчас на Петю. В горле комком зашевелился неосознанный страх, и Юля постаралась поскорее проглотить его.

Последние три шага дались грузному, обильно пропотевшему Пете особенно тяжело: тук…

– Да ближе подойди, не обожжешься!..

…тук…

– Еще ближе, что мне тебя, на каждом шагу выкликивать, что ли?

…тук.

– Руку протяни! Левую. Да не та левая! А впрочем, давай и правую.

И Орехов защелкнул вокруг запястья Пети черный браслет, на котором пульсировала красная точка датчика.

– Это… что?

– Это, Петя, – за Орехова ответила Юля, – поисковый маячок. Он поможет отследить твое местонахождение практически в любой точке в радиусе до ста километров от места приема, и…

– И?..

– Нейтрализовать, если что.

– Нейтра…

– В браслет вмонтирован небольшой заряд пластиковой взрывчатки, – угрюмо произнес Орехов. – Последний писк науки и техники, как говорится. Я не хотел прибегать к этой мере, но ты сам вынудил. Заряд действительно небольшой, но тебе, если что, мало не покажется. Не надо делать серого лица. Это не страшно. Сам понимаешь, что я больше всех заинтересован в том, чтобы ты здравствовал. И ты умрешь только в том случае, если я буду обречен. Вот таковы реалии. Ты сам выбрал эту роль, Петр Валентинович. Китаец, кажется, объяснял тебе, на что ты можешь пойти в случае своего согласия. Объяснял, если мне не изменяет память, в самой доступной форме.

– Да… – пробормотал тот.

Юлю Орехов придержал в кабинете. Она ожидала, что наедине он исполнит обычный свой ритуал общения – половой акт в трех-четырех позах. Юля называла это секс-минутками. Но, против ожидания, Орехов не стал укладывать ее на диван, а просто сказал:

– Вот что. Кто те двое, которые с тобой были?

– А ты в окно углядел, что ли?

– В этом кабинете вопросы задаю я, – резко, по-следовательски отозвался Вадим. – Кто те двое – парень в грязной рубахе и второй, бородатый амбал? Кто они?

– А, эти, Вадим – это так… шуты гороховые, – улыбнувшись, ответила Юля. – Они из Хабаровска ехали, машину купили и ехали на ней во Владивосток. А машина была гнилая, крякнула, не доезжая до Карманова даже. Не говоря уж об Уссурийске.

– В Карманово? – переспросил Вадим. – Они в Карманове ошивались, что ли? Это ты нарочно? Ты их там подцепила, что ли?

– Почему подцепила? Они сами попросили подкинуть. До Владивостока. Они там, под Кармановом, в переделку попали, мне их жалко даже стало. Попали, как лохи. Хотя они и есть лохи. Веселые, конечно. Там этот бородатый целую комедию разыграл. У него беляк начался. А менты кармановские его повязали да и запихали вместе с тем парнем, что в грязной рубашке, в «клоповник». Их только то спасло, что менты перепились все.

– Ладно, – сказал Орехов. – Твое счастье, что Петю обратно привезла. А то, сдается мне, что ты знала, куда он линяет. Заодно были.

– Все под контролем, Вадим, – широко улыбаясь, ответила Юля. – Все под контролем. Я же привезла его обратно, правильно?

И она, изящно сделав ручкой, вышла из кабинета. Орехов проворчал:

– Ну… дождешься ты у меня…

* * *

После ухода Пети-Мешка и Юли Вадим Орехов решил передохнуть: вызвал охрану, машину и поехал в клуб поиграть в кегельбан. Это его не расслабило: как назойливое насекомое, не подверженное воздействию никаких инсектицидных средств, крутилась неотвязная мысль, зудела, пищала, долбилась у виска: киллер, киллер, киллер. Сами нажили себе геморрой. Хотя лучше поздно, чем никогда. Если Кайдан с воровской командой почует, чем пахнет в хозяйстве Боцмана, откуда дует ветер, к чему все эти расстрелы и убийства ряда лидеров «дальних», то – все. Не спасет даже мощная силовая структура «Грома», которая представляла собой не что иное, как разведку и контрразведку могучей ОПГ «Дальние», руководимой вором в законе Боцманом. Боцман мертв. От его имени продолжают править, но Боцман мертв, и если узнают, что он мертв, то – все.

Орехов прекрасно помнил, как его вызвал к себе Китаец и сказал:

– Вадим Дмитриевич, сегодня убит Карл Маркс.

Орехов не врубился сначала, ему показалось, что Китаец немного перегрелся в своем солярии или в джакузи перележал, что ли, но потом вспомнил, что Карлом Марксом называют Максима Карлова, видного авторитета, московского положенца, который гораздо лучше всяких правительственных каналов поддерживал связь со столицей и, кажется, начинал брать под свой контроль ряд крупных структур Владивостока. Более того, Карлов целил подмять под себя председателя правления «Далькредитбанка» Михаила Парнова, который фактически являлся финансовым директором «дальних» и ведал финансами. Парнов был расстрелян на пороге банка, Карлов начал копать, что к чему, и начал копать с настойчивостью и упорством, с которой, верно, его условный тезка писал «Капитал». Карлову упорство вышло боком: он умер не от рака горла, как основатель марксизма, а просто-напросто был взорван в своей машине. После этого Китаец, который стоял за этими заказными убийствами, – Вадим Орехов прекрасно это знал… так вот, Китаец понял, что дальше так продолжаться не может. Что он, Китаец, не может управлять от имени Боцмана. Лидеры «дальних», в преимуществе своем молодые волки, воспитанные на примере Боцмана, считали того неоспоримым авторитетом, слово которого непререкаемо. И если они, и особенно Кайдан, свирепый Кайдан, узнают, что на самом деле во Владивостоке распоряжается не Боцман, а малоизвестный и зловещий Китаец, то «дальние» развалятся. И это приведет к жутким для всего края последствиям.

Вот это и учитывал Китаец, когда сказал начальнику своей охраны Орехову: «Вадим Дмитриевич, сегодня убит Карл Маркс«. И Вадим все понял и принял к сведению, после чего имел с боссом длительный и серьезный разговор. Разговор имел примечательный итог: Китаец решил устроить показательное убийство Ивана Вадимовича Телятникова – вора в законе Боцмана.

Да – Китаец решил убрать Боцмана. Он не мог убить его по-настоящему, потому что полгода назад собственными руками задушил вора в законе в инвалидном кресле, а на место Боцмана посадил марионетку, дублера Боцмана, бывшего актера, который с поразительной похожестью изображал покойного вора. Китаец не мог убить Боцмана, потому что никого, даже вора в законе, нельзя убить дважды – но он мог организовать показательное убийство двойника Боцмана, которого вот уже полгода аккуратно, не светя лишний раз, выдавали за покойного авторитета. И Китаец решил организовать убийство псевдо-Боцмана так, чтобы никто не смог заподозрить обман. Он сумел пробить заказ через… ФСБ. В Москву пошел заказ на устранение «обнаглевшего» Боцмана, а Москва, как оказалось после, перепоручила заказ третьему лицу. Московские деятели всегда предпочитали работать чужими руками. И… получилось так, что заказ передернули и дали исполнителям два имени: не только Боцмана, но и… самого Китайца. Так вышло, что Китаец заказал самого себя.

Он узнал это слишком поздно: прошла информация, что киллер уже выехал по месту заказа. Китаец понимал, что ситуация критическая, потому что работа наверняка поручена профессионалу экстра-класса. Впрочем, главное было сделано: заказ оформили, цепочка Заказчик – Посредник – Исполнитель сработала, и оставалось только подвести итог: выполнить заказ.

Конечно же, Китаец не мог допустить, чтобы убили его самого, а он, как ни глубоко был законспирирован и как ни хорошо охранялся, допускал, что его могут достать. И он замыслил несколько иной финал. Он решил устранить приезжего киллера, а потом устроить показательное убийство псевдо-Боцмана, зачистить концы. И братве было что сказать по поводу смерти Боцмана: рука Москвы. Дескать, убрали отца родного, Батю, как звали некоторые «дальние», еще старой формации, Боцмана. Предъявить братве труп киллера. Все чисто. Потом – пышные похороны подставного Боцмана, и все – пора Китайцу отходить от дел. У него было достаточно денег, чтобы позволить себе это и – лучше всего – перевести все капиталы за границу, а потом смыться туда самому.

Вот это было на уме у Китайца. Всех же его соображений не знали даже самые близкие – полковник ФСБ Калитин, который и передавал в Москву заказ на Боцмана, и шеф охранного бюро «Гром» Орехов.

Киллера уже ждали: схема его будущих действий была прекрасно известна Орехову, чьи люди и оставляли оружие в ячейке хранения. Правда, долгожданный гость что-то запаздывал. За камерой хранения был организован неусыпный двойной надзор, но пока что никто не приходил. Хотя просрочен был лишь неполный день, но Китаец уже тревожился. Его тревога передалась и Орехову. И вот теперь Вадим Дмитриевич играл в кегельбан, раз за разом смазывая подходы. Но мысли его были далеко.

…Кого ждать в гости?

А тут еще и этот придурок Петя взбрыкнул! Наверно, почуял недоброе. У этих актеришек, как говорят, очень тонкая интуиция, чувствуют, когда пахнет жареным. Как крысы… спинным мозгом…

У пояса испустил замысловатую трель сотовый. Вадим Дмитриевич отложил в сторону шар и откинул дисплейную панель телефона:

– Да, Орехов.

– Вадим Дмитрич, есть!.. – ожесточенно выдохнули на том конце связи.

– Что – «есть»? – выговорил Орехов.

– Поймали мужика, который сунулся в камеру хранения и взял чемоданчик!..

– И кто он?

– Китаец!

Орехов выпучил глаза…

Глава 8 КАМЕРА ХРАНЕНИЯ

За несколько часов до того, как Орехову позвонили на мобильник, чтобы сообщить важную новость, Свиридов и Фокин сидели в захудалом летнем кафе и ели гамбургеры, запивая их кофе и пивом.

– В гостиницу, что ли? – буркнул Афанасий.

– Да нет, Афоня, в гостинице будем слишком на виду. Ты не забыл, что я угрохал этого самого… Аветисяна? Конечно, если что, то можно доказать, что это была самооборона – но если бы дело происходило в европейской части страны. А тут – тут все как-то не так. По-другому. Жуть откровенная, на беспределе замешанная.

– Да эти болваны нас, наверно, и не помнят, – угрюмо предположил Фокин. – Этот… майор который, потом – Леня с Карповым, они же пьяные были в зюзю…

– Это ты был пьяный в зюзю! А они, если надо, и припомнят. А этот Арам, который в багажник закатился, гнида, тот и вовсе трезвый был. Хотя, наверно, ты его порядком приложил. Ладно. – Свиридов еще раз досадливо оглядел свою многострадальную одежду. – Можно снять квартиру по-быстрому, посуточно. Даже без паспорта, просто положить сверху хороших гринов, да и дело с концом. Я надеюсь, что тут мы долго не задержимся.

– Я тоже на это надеюсь.

– Хотя город, конечно, красивый, – заметил Владимир. – Виды на море, все такое.

– Красивый! Да плевал я на их красоты! Какие-то уроды сплошные живут, – почти по-детски пожаловался Фокин. – А? Ну ты скажи… да?

– Да, пока людей откровенно симпатичных я тут что-то мало встречал, – сказал Свиридов. – Разве что вот только Юля. Она – да. Сдобная дама, как сказал бы один мой знакомый, ныне качнувшийся в педерастию. Да еще, быть может, Петя этот, который про жену гнусил, мне понравился. Забавный толстун.

– За-бав-ный? Тол-стун? – по слогам выговорил Фокин. – Да он как своим потным брюхом на меня навалился, я подумал, что вот сейчас мне кранты будут!

Свиридов поступил так, как и говорил: он снял квартиру почти в центре Владивостока безо всякой документации и паспортизации – просто заплатив хорошие деньги за неделю вперед. Квартирка, откровенно говоря, была не ахти, но Владимир не планировал осесть на Дальнем Востоке и зазимовать. Особенно если учитывать особенности зимнего отопительного сезона в Приморье. Квартира была с телефоном, но межгород отключен, как это обычно и делают в сдаваемых посуточно квартирах.

Фокин принял душ и обработал рану, а потом чисто выбрился, причесался и, переодевшись в чистую, только что купленную одежду, обедал на кухне. Владимир Свиридов же не делал ничего из вышеперечисленного, хотя с дороги был пропылен, грязен и небрит не меньше Афанасия. Вместо этого он приволок в квартиру бутылку мерзейшего дешевого портвейна и выставил на стол. Фокин посмотрел на него с откровенным удивлением:

– Ты что это, Влад? Если тебе выпить охота, то ты что, поприличнее не мог купить? Я бы тоже принял немного… за обедом.

– Афоня, нельзя рассматривать эту бутылку как выпивку, – задумчиво сказал Свиридов.

– А как же? – удивился тот. – Пойло, конечно, скверное, но все равно – пить можно. И тараканов морить можно, их тут у нас, кстати, много, и все суровые такие. Дальневосточные.

– Это – не выпивка, – повторил Свиридов. – Это – средство маскировки. На непредвиденный случай.

– Не понял, – отозвался Фокин. – Хотя погоди. Ты куда сейчас собираешься?

– На вокзал. Нужно взять из камеры хранения багаж.

Фокин подозрительно прищурился.

– Багаж? – выговорил он. – Сепаратный такой багаж, отдельно ехал, что ли?

– Не ехал. Приготовили. Тут приготовили, в Приморье, – отозвался Свиридов. – Это мне, собственно, и не нравится. Совсем не нравится.

– Там что? В багаже в этом – что?

– А ты, Афанасий, институтка? И не догадываешься совсем, да?

Фокин закрыл один глаз и ответил:

– Отчего же? Догадываюсь. Оружие.

– Совершенно верно. Ствол с оптическим прицелом и пистолет «ТТ» – вот что там должно быть, – сказал Владимир. – Но только то, что эти «стволы» там меня дожидаются, мне не нравится. Я привык сам все делать от и до. А тут как по расписанию мне все продиктовали, что и как. Кстати, о расписаниях: я, честно говоря, и на поезде не поехал только потому, что Китобой давал мне настолько жесткие инструкции, как и на чем добираться до Владивостока, что…

Он остановился. Фокин покачал головой:

– Я не думаю, что Китобой решил тебя разменять. Уж слишком ты ценный для него кадр.

– Да и я, собственно, так же думаю, – задумчиво проговорил Свиридов. – И у меня не было пока что причин думать иначе. Я так полагаю…

Фокин пристально посмотрел на Свиридова и выговорил:

– Кого тебе нужно убирать? Что ты так задумался? Тебя, я вижу, что-то смущает. Я тебя хорошо знаю, мой драгоценный Владимир Антонович. Ты просто так… не будешь. – Фокин покосился на ужасающую сивуху, принесенную Свиридовым, и продолжал: – Ты явно озабочен не моими пьяными выходками – уж к чему, к чему, а к ним ты привык – и даже не трупом этого Аветисяна. В конце концов, собаке – собачья смерть, а нас не найдут, даже если будут хорошо искать. И если мы не будем глупить. А мы глупить не будем, тут не пикник близ «мегаполиса карманного типа». Так что же тебя смущает, Свиридов? К чему эта сивуха и что значит – «средство маскировки»?

– А к тому, что пойду я сейчас забирать этот гребаный чемоданчик. Не нравится мне это, ох как не нравится! Но это пожелание заказчика, он и деньги платит, причем хорошие деньги. Так что, думаю, подвоха ожидать не следует, если они меня и пропасут, то ничего, конечно, не сделают. Но я все-таки приму меры предосторожности.

– И как же?

– А сейчас увидишь, – сказал Свиридов. – Темнеет уже, однако. Ну… сейчас. Но прежде удостоверюсь, что у меня нужный запах изо рта.

С этими словами он взял бутылку сивухи и, открыв ее прямо зубами, вылил в глотку. Булькало так, словно задушевно беседовал с сантехником засорившийся унитаз. Свиридову потребовалось примерно полминуты, чтобы совершенно опустошить мутную бутылку. Он швырнул ее в угол, вследствие чего откололось горлышко, и выдохнул:

– Так… мерзость, конечно, кошмарная, но теперь легче будет войти в роль. Тем более что я успел заметить в здешних местах уже несколько колоритных прототипов для…

Для чего могли бы послужить Свиридову упомянутые «прототипы», он не договорил, потому что подпрыгнул на месте, как горный козел, и, воздев к потолку указательный палец правой руки, выскочил из кухни. Фокин уныло посмотрел ему вслед и выговорил:

– Кажется, торкнуло с сивухи-то…

До Фокина донесся голос Свиридова:

– Афоня, если кто в мое отсутствие явится, не выпускай!

Фокин не понял смысла этих слов. Он ждал Влада несколько минут, потом положил себе из кастрюли порцию наконец-то доварившихся пельменей, налил себе полстакана водки и, помолясь, приступил к трапезе.

Когда же он доел и укантовал бутылку водки, осоловев от сытости и приятного сонливого опьянения, то его внимание привлек шум за спиной. Он обернулся и увидел… нет, не Свиридова.

Китайца.

Китаец был довольно высок ростом, с длинным, плоским лицом, с желтой дряблой кожей и узкими продолговатыми черными глазами. С боков лицо было облеплено неаккуратными полуседыми космами. Впалая грудь, короткое астматическое дыхание, хрипло прорвавшееся сквозь желтоватые, еще крепкие зубы, старчески дрожащие колени – все указывало на то, что этот человек стар и что гангстера при налете изображать из себя не намерен.

Фокин недоуменно посмотрел на него, упорно не понимая, как этот китаец сюда попал. Потом выговорил первое, что пришло в его затуманенную очередной порцией алкоголя голову:

– Тебе чего, папаша?

Тот что-то нечленораздельно заквакал, и Фокин, стукнув себя по лбу, пробормотал:

– Погоди… бутылка водки на свежие дрожжи… может, ты глюк? Нет… не глюк. Да ты и по-русски-то, наверно, не говоришь, да? А я вот выпил мало, чтобы по-китайски, значит… понимать.

– Моя хотела разговорить Свиридофа, – на скверном почти до полной невразумительности, но все-таки, несомненно, русском языке пробормотал тот.

Афанасий встал. Старик-китаец прислонился к притолоке и вертел головой. Фокин выговорил подозрительно:

– Свиридов? А откуда ты знаешь, что… ты, наверно, того… шпионишь, старая плесень узкоглазая!

– Скажу только Свиридофа, – упрямо бормотал китаец. – Ваша я не знай.

Афанасий переложил голову с одного плеча на другое и, назойливо сверля неподвижно сидящего старого китайца пристальным взглядом, произнес:

– Что-то вид у тебя подозрительный… Ну-ка… – Он протянул к китайцу руку, намереваясь схватить того за глотку и хорошенько тряхнуть, но китаец поднял на него тусклый взгляд темных глаз и вдруг, отскочив с резвостью молодого, запел дурным дребезжащим, удивительно мерзким по тембру козлетоном:

– «Аппетит, говоррит, прекрррасный… слишком вид у тебя ужжасный!.. И пошла потихоньку принцесса-а-а, к замку вышла из леса… вот такая легенда прекрасна-а-ая, вот такая принцесса ужжасна-а-ая!»

Эти слова, известные всем жителям бывшего Союза по мультфильму, где вокальную партию вел Александр Градский, были пропеты, разумеется, на русском языке, причем без малейшего акцента, хотя с немалой долей шутовской экспрессии, отчего половина фраз проглатывалась или съеживалась до каких-то маловразумительных бульканий и чваканий. Фокин буквально оцепенел от идиотизма ситуации, челюсть его отвисла.

– Ну что, брат Афоня, на тебя все еще действуют эти шерлокхолмсовские переодевания? – сказал китаец голосом и с насмешливыми интонациями Свиридова. – Значит, сработал я нормально. Сойдет. А ты, я смотрю, в самом деле проявил прекрасный аппетит и сожрал все пельмени. Мне ничего не оставил. Ну да много ли для старая китайса нада-а?

С этими словами он снял парик, осторожно отклеил с уголков глаз кусочки липкой ленты, придававшие им характерную раскосость. При этом у него осталось старческое лицо с незнакомым тусклым взглядом темных (у Свиридова были серые, полубессознательно отметил придавленный впечатлениями от этой внезапной метаморфозы мозг Фокина) глаз.

– У тебя же глаза… не тово…

– А у китайцев, знаешь ли, не бывает светлых глаз, – сказал Свиридов. – Ну, я и вставил себе линзы. У меня в барсетке небольшой гримнаборчик есть. Дело техники. Ты же помнишь, Афоня, что мне еще в «Капелле» говорили, что в моем лице театр потерял столько же, сколько приобрели спецслужбы.

– Ну ты даешь! – выговорил Фокин. – Здорово. Держишь марку, ничего не скажешь. И что же, ты в таком китайском обличье почапаешь до своего вокзала? Ты что, в самом деле думаешь, что тебя там по полной программе обласкают? Если так, то я с тобой пойду. Помощь там, все такое…

Свиридов, памятуя о «помощи», оказанной Фокиным в битве при Карманове, поморщился и сощурил глаза, отчего напомнил Афанасию недавнюю его, Влада, китайскую ипостась.

– Афоня, может, не стоит? – нерешительно выговорил Владимир. – Это самое… я разберусь сам, а, Афоня, я ведь все-таки не первоклассник и не курсант мусорского училища. Это же знаешь, как в объяснительной записке, которую написал один мой знакомый: «Я, курсант такой-то, находясь на спортивной площадке, занимался самоподготовкой. При этом не принял достаточных мер страховки при выполнении так называемых больших оборотов на перекладине. По этой причине я перелетел через ограду и, ударившись об асфальт, потерял сознание. Очнулся я оттого, что неизвестные лица пытались привести меня в чувство при помощи вливания коньяка в рот. Таким образом я был обнаружен патрулем за территорией училища с синяками на лице и запахом алкоголя».

– Это что за… тип? – нерешительно спросил Фокин, смутно предугадывая ответ.

– Это, Афоня, ты, – сказал Свиридов. – Так что, дорогой мой россиянин, лучше я пойду один. Китаец. Один. Но чтобы ты на меня не дулся, предлагаю компромиссный вариант. Тем более что твоя помощь действительно может понадобиться. Конечно, тебе придется капитально протрезветь, но… ничего невозможного, кому я рассказываю.

– Слушаю, – напряженно процедил Фокин.

* * *

Свиридов, сгорбясь, прошел в здание вокзала. В его голове плотно, как вбитые в кровлю гвозди, сидели цифры кода к ячее камеры хранения. Свиридов щурил и без того суженные искусственно глаза, время от времени косился в зеркала. Свиридов прошел по щербатой лестнице с вырванным пролетом и, чуть прихрамывая, направился… глаза тут же натренированно выхватили фигуры нескольких молодых людей, в застывших, одеревенелых позах стоявших возле светящейся таблички «Зал ожидания». Свиридов усмехнулся кривой, длинной улыбкой: ему почему-то стало грустно, что вот так ожидаемо он видит близ себя какие-то темные фигуры, которые, быть может, его и не тронут, но тем не менее… тем не менее. Глупо и предсказуемо, и ведь словно бы незачем, нечего им тут делать, да и, наверно, все его, Влада Свиридова, сомнения беспочвенны и лезут корнями в слепую, логике неподвластную и неподсудную интуицию – но все равно, это сомнение не желает уходить, как боль из разрушенного кариесом черного зуба. И зря он напряг Афанасия, придумал всю эту пантомиму, которая может оказаться актуальна только для самих актеров, в ней занятых.

Свиридов направился к камерам хранения чуть раскачивающейся походкой еще бодрящегося, но тем не менее уже немощного человека. Вот она… нужная камера хранения. Цифры кода, как самопроизвольная искра, проскочили в мозгу, и легкими касаниями полусогнутых пальцев Владимир набрал нужную комбинацию. Дверца открылась. Влад взял оттуда черный чемоданчик и положил его в заранее приготовленный полиэтиленовый пакет.

…Ему необязательно было оборачиваться: он спинным мозгом почувствовал, что его ведут. Старый, натренированный волчий инстинкт. Владимир повернулся с нарочитой неспешностью, чтобы тот, кто смотрел на него из-за угла металлического массива камер хранения, успел спрятаться.

Свиридов никого не увидел, но варианты дальнейших действий, как тесто, пухли и вязко заполняли мысли. Страха не было – была смутная досада от того, что его ведут. Значит, что-то не сработало. Цепочка Заказчик – Посредник – Исполнитель где-то дала слабину, а это всегда отражается в первую очередь на последнем звене цепочки. На исполнителе. На нем, наемном убийце Владимире Свиридове.

Свиридов тряхнул «седой» головой и, глядя прямо перед собой, словно не желая видеть ничего по сторонам, начал спускаться вниз по лестнице.

Он успел дойти почти до самого выхода: у стеклянной двери его мягко взяли под локти, а чей-то спокойный бас щекотнул ухо:

– Ты, папаша, что-то плохо ходишь. Давай тебе поможем.

– Спасиба, я сама ходи, – отозвался Свиридов, все так же не глядя по сторонам. Он и так знал, кто проявил сердобольность и решил помочь почтенному китайскому дедуле. Двое. Двое его вели под руки. Справа – здоровенный бугай, метра под два, с широченными ладонями и борцовским захватом. Слева – невысокий, пониже даже согбенного Свиридова, но плотный, мускулистый. Хотя и явно не поддерживает спортивного режима: от левого ощутимо пахло алкоголем. Не пиво. Ром или бренди, что-то, как говорил Фокин, заморское.

Фокин… Ждет ли он на условленном месте? Успеет ли что-либо предпринять? Хотя если соотнестись с планом действий, нарисовавшимся у Свиридова, лучше бы не успел… Сам. Не надо Афанасия, быть может, он и не ждет уже. Хотя нет, чушь! – Афанасий будет там ждать, на условленном месте, но дождется Свиридова. Хотя лучше бы – самому. Афоня в этом дальневосточном путешествии человек не фартовый. Сам он, Влад, выпутается и еще поимеет дивиденды от этого теплого приема в здании владивостокского вокзала. Выпутается ли? Ребята крепкие, уверенные. Быть может, их и больше, чем двое. Но – за Свиридова должен сыграть элемент неожиданности: хлопцы едва ли ожидают от узкоглазого деда каких-то решительных действий. Максимум – усиленное размахивание сумкой и немощными верхними конечностями и маловнятное лопотание.

– Эта как? – спросил Свиридов, когда его повели к черному джипу «Тойота Лэндкрузер». – Эта не моя, зная…

– Да уж, конечно, не твоя, дед, – ответил высокий, тот, что справа. Свиридов скосил на него глаз и увидел небритую щеку и длинный с горбиной нос. – Вас, узкоглазых, разве всех на машины посадишь? Если каждому китайцу дать по машине, этак все остальные пешком ходить будут. Ну и несет от тебя, узкоглазый!.. – не выдержал он. – Ты что пил, китаеза? Что квохтал, а?

– Сивуху он пил, – сказал левый.

– Да ты бы помолчал. Сам не дурак…

– Точно, – радостно поддержал тот, что слева.

– Не дурак выпить, я говорю. Залазь, дед, в машину и не мычи.

Свиридова усадили в салон джипа. Да, он оказался прав: молодцов было больше, чем два. На переднем пассажирском сиденье виднелся еще один амбал – в тот момент, когда Свиридова втолкнули в салон, виднелся только один белобрысый затылок.

– Доставили, значит, товарища, – сказал правый. – Несет от него какой-то бормотухой жуткой, давай-ка с ним быстрее решать.

– Точно, – сказал левый.

Белобрысый на переднем сиденье оглянулся. Свиридов увидел широкое лицо, чуть ли не наполовину закрытое солнечными очками-»лисичками». Он не успел толком разглядеть этого третьего, потому что низенький опустился на сиденье рядом с ним, задев при этом круглым плотным плечом так, что Влада качнуло вперед и приложило лбом к подголовнику переднего кресла. Пророкотал бархатный бас верзилы, который конвоировал «китайца» справа:

– Тише ты, Колоб. Вышибешь дух из старикашки.

– Да, – невнятно буркнул субъект с первого сиденья, и сердце Влада Свиридова екнуло, потому что и голос показался ему размыто знакомым… каким-то опасно недавним, – что-то не такого я ожидал. Подослали. Ну ничего. Сейчас узнаем. Ну-ка, Колоб, посмотри, что у него в сумке.

Колоб, стриженный ежиком картофеленосый кругляш, выхватил у Свиридова пакет, извлек оттуда черный чемоданчик. Щелкнул замком, заглянул внутрь, Влад машинально заглянул внутрь и увидел вороненый металл дула. Ему не нужно было рассматривать содержимое чемоданчика подробнее, чтобы понять, что это металл разобранной на несколько частей снайперской винтовки с оптическим прицелом.

– Тут еще и пистолет есть, – сказал Колоб.

– Конечно, есть! – гаркнуло с переднего сиденья, и тут Свиридов узнал этого человека. Тот уже разговаривал по телефону:

– …Китаец! Да нет, конечно… да, натуральный такой китаец. Старикашка. Забрал сумку и пошел. Кто пошел… я пошел?.. А что? Да, шеф, мы его сейчас мигом выпотрошим. Он нас выведет на того, кто его послал… ничего, и не таких по следу брали. Понял… понял!

Он положил трубку и повернулся к своим подручным и мнимому китайцу, помолчал и только после этого сообщил:

– Обложили нас по полной программе. Сказали, что я кретин и что надо было вести старикашку до конца, не трогать, пока он не передаст чемоданчик. Шеф, бля… умник!

Произнеся эти слова, человек снял очки – и Свиридов увидел характерное квадратное лицо и тускло-серые глаза Берга.

Того самого, что так гостеприимно встретил Юлю с ее пассажирами на въезде в город.

Глава 9 СМЕШНОЕ КИНО ПОЛУЧАЕТСЯ…

Белобрысый Берг свирепо посмотрел на ориентализированного Свиридова и выговорил:

– В общем, так, узкоглазый. Сейчас ты говоришь, кто тебе поручил забрать этот чемоданчик и где этого парня найти. Врать не советую. Базарить по-китайски – тоже. Если начнешь русские слова забывать, мы тебе напомним.

– Точно, – привычно откликнулся Колоб.

Свиридов забубнил что-то бестолковое, прекрасно понимая, что долго ему бормотать не дадут и приступят к более решительным действиям. Так и вышло. Колоб схватил его за плечо и тряхнул так, что, будь Свиридов действительным китайцем преклонных годов, он, верно, незамедлительно рассыпался бы пылью.

Наверно, то же опасение пришло в голову Бергу, потому что он сказал:

– Ну, тише ты, боров. Сейчас разберемся без шума и пыли, так что спокойнее, братец, спокойнее. Значит, так, дед: как выглядел человек, который поручил тебе забрать этот чемоданчик и где он должен тебя ждать? Ты только совсем-то маразматиком не прикидывайся, киллеры ребята ушлые, кому попало свои рабочие принадлежности забирать не поручат. Ну, дедуля… надумал, родимый?

– Моя, куда она бежала… я ни… – заговорил было Владимир, но тут сидящий на водительском месте огромный Юрок повернулся и поднял огромный кулак. Влад понял, что болтать хватит. А то могут потрепать и раньше времени попортить грим.

– Я есть бедни китайса, – сказал он, низко наклоняя голову. – Очень бедни. У меня три внука, одна внука там, два внука здес.

– Ты, старикашка, этот порожняк брось, – сказал Берг. – Ты, старикашка, не думай, что мы будем и далее питать уважение к твоим сединам. Я-то, может быть, и культурный человек, а вот Юрок и особенно Колоб – они не очень. Понимаешь меня? Понимаешь – я думаю, что понимаешь. И вот что, дорогой мой бедни китайса: твоя внука может быть нет деда, если ты будешь болтать. Колоб, торкни этого пердуна немножко.

Колоб выхватил из-под джемпера пистолет и, ткнув в бок Свиридову так, что впору было испытывать серьезное опасение за сохранность Владовых ребер, рявкнул:

– Значит, так, ты, сморчок. Я долго распинаться не буду. Точно. Щас ты колешься по полной, а то мало тебе не покажется. Закудахтаешь не по-детски, точно.

– Проще говоря, лао, говори, кто тебя послал за чемоданчиком и как его, этого мужика, найти, – подытожил Берг.

– Это был не мужика, – сказал Свиридов, шевельнув седыми клочковатыми бровями и попытавшись изобразить (насколько это вообще возможно на охваченной гримом физиономии) смятение, – не мужика.

– А кто, баба, что ли? Ну, говори, что ли!..

– Это высокая господина на японски.

– Японец, что ли?

– Русска. На японска машина.

– Ну и прононс у тебя, папаша, – усмехнувшись, сказал Берг. – Покажешь, где тебя ждет тот русска господина на японска машина? – передразнил он.

«Китаец» залопотал что-то, загибая пальцы, а потом выговорил:

– Бакса. Десять десять.

– Вот старая калоша! – искренне удивился Колоб. – Я в него «стволом» тычу, а он еще и бабло с нас скачать хочет. Какой чертила, а, Берг!

Тот, кажется, и сам был озадачен неадекватным поведением старика, но, передернув плечами, вынул десятидолларовую купюру и протянул китайцу:

– Десять баксов. Подавись сиротским.

– Десять десять, – упрямо сказал тот.

– Две десятки, что ли?

– Я бедни китайса. Десять десять.

– Десять… на десять… так это что же, ты сто баксов, что ли, требуешь? – выговорил Берг, которого даже стало немного забавлять это старческое кудахтанье.

– Сто бакса, сто бакса, – согласно закивал тот, сделавшись удивительно похожим на расписного китайского болванчика.

– Ах ты старый козел, – спокойно сказал Берг. – Колоб, объясни ему, в чем дело. Объясни ему, что мы не собес и не богадельня.

В ту же самую секунду Колоб, обняв старика за шею, сжал его в таком захвате, что тот не выдержал и заверещал, а Колоб сунул в рот старика дуло пистолета и проговорил:

– Старикашка. Сейчас ты показываешь, где тот парень, который велел тебе взять этот чемоданчик. Или мы тебе вышибем твои сраные мозги.

– Да, да, да!.. – закивал китаец. – Моя да!

– Пусти его, Колоб, а то еще кони двинет, – распорядился Берг. – Ну что, дед, договорились?

– Договорились, – сказал тот дребезжащим голосом, пыхтя и отдуваясь. – Сто бакса.

Бергу это надоело. Он сунул тому зеленую бумажку со словами: «Был бы ты помоложе лет на триста, я бы тебя сразу убил, чтоб не мучиться!..» «Китаец» стал рассматривать нули на банкноте, потом согласно закивал и заулыбался, а Колоб сказал:

– Тоже мне – бедни китайса! Я ему в рот «волыну» засадил, а у него во рту полно пластиковых зубов этих самых, которые у америкашек, а он!..

«Да, – отметил для себя Влад, сдержав невольную дрожь, – этот Колоб не так уж глуп, как кажется с первого взгляда». В самом деле, с точки зрения стоматологии Свиридов мало соответствовал старому азиату с дряблой физиономией и трясущимися руками. Кстати, о руках: если Колоб углядел зубы, то ему ничто не мешает сдернуть с рук Влада смешные, совсем не по сезону, вязаные варежки и убедиться, что открывшиеся под ними руки совсем не подходят престарелому жителю Поднебесной. И Свиридов не нашел ничего лучшего, кроме как повторить коронную идиотскую фразу «Моя есть бедни китайса» и добавить под угрожающими взглядами братков:

– Моя показет, где господина мужика.

– Вот и чудно, – сказал Берг. – Поехали, Юрок. Тут недалеко ведь, дед? Только смотри – без обмана. Если что – никакие три внука и отмазки по бедности твою желтую морщинистую жопу не спасут. Поехали!..

* * *

Свиридов дал понять им, что ехать надо на окраину города. Когда он проезжал те места на машине Юли, он отметил, что там, на сопках, располагаются глухие кварталы почти сельского типа, где если не преобладал частный сектор, то, по крайней мере, было очень много ветхих двух– и трехэтажных домов, а также едва ли не избяных строений; и вся эта унылая архитектура мал-мала (если пользоваться русско-китайским наречием Влада Свиридова) разбавлена пяти– и редко девятиэтажными корпусами.

Бедная окраина богатого приморского города.

Тем временем уже заметно смерклось. Сумерки сжали город влажным преддверием грозы. Джип летел по почти пустым улицам, бандиты быстро-быстро перекидывались тревожными репликами, а когда Владимир сказал, что уже приехали и что им следует остановиться во дворе «воо-о-он та дома с фонарика», Берг повернулся и, резко притянув к себе голову Влада (Свиридов испугался, что, не дай бог, свалится парик, хотя он прикрепил его надежно), выговорил:

– Если ты нас обманул или хочешь подставить, то в любом случае можешь оставить себе сто баксов: надеюсь, что тебе хватит их на похороны.

Свиридов закивал и поспешно отстранился.

– Что-то уж больно просто, – негромко сказал Юрок, наклонясь к уху Берга. – Дед явно хочет нас подставить. Не такой дурак тот парень, который его посылал, чтобы до сих пор быть здесь, если дед в самом деле его слил. Да и дед не так прост, каким хочет показаться. Я думаю, надо его еще хорошенько тряхнуть.

– Не надо, – сказал Берг. – В любом случае нам нужно проверить, куда он нас приволок. Этот район в присмотре у Косого Мусы, так что никаких серьезных проблем я не вижу. Если только какие залетные, но ведь это… Ладно! – оборвал он себя. – Если мы будем и дальше тут сидеть, в джипе, то скоро сменим эту тачку на другую. На катафалк. Грек устроит, я его, суку, знаю. Он, конечно, никогда без дела не придавит, но тут есть к чему придраться. Да и дело, верно, важное, иначе Грек бы так не парился. Я помню, что когда он расстреливал среди бела дня Казбека с пятью его «чичиками», то и то кипешился меньше, чем сейчас. Там его, наверно, сверху подперли. Все. Точка. Базар объявляю законченным. Дед… китаеза, на выход, бляха-муха! Надышал тут в салоне своим перегаром сивушным, не продохнуть, бляха-муха!

– Моя не боись мух, – тупо пробормотал Влад и, кряхтя, полез из салона.

Подъезд был слеп и глух. Ни единой лампочки. Где-то точится назойливый тоскливый звук капающей воды. Из подвала тянет сыростью. Из-за двери ближайшей квартиры донесся вопль «Опять нажрался, тварь!!», а потом чей-то рев и глухие, шлепающие звуки ударов под прерывистое мычание. Свиридов шел первым, за ним, придерживая его за руку – здоровенный Юрок, далее Берг, а замыкал процессию натянутый, как струна, Колоб, и если бы была совершенная тьма, без неясных наплывов света из окон подъезда, то, верно, можно было бы увидеть, как в темноте светится от накала страстей его картофельный нос.

Они поднялись на третий этаж. Площадка лестничного пролета уныло пахла помойкой, а в дальнем углу, привалившись к стене, лежало что-то темное, быть может, и испускавшее эти миазмы. Свиридов выпустил через зубы сдавленный выдох и выговорил дурным дребезжащим голосом:

– Пришли, моя веди.

Юрок недоуменно кашлянул, а Берг выговорил, выступив вперед из-за спины амбала:

– Смешное кино получается. Ты что, дед, окончательно спятил, что ли?

– Ты будь последняя человека, – донеслось до Берга совсем уж не в кон. – Пришли, моя говори.

Темный предмет в углу зашевелился, и Колоб, подойдя к нему, брезгливо пнул это ногой.

…Он не успел понять, что, собственно, произошло, только метнулся, как морозом впиваясь в ушные раковины, шипящий выкрик старого китайца: «Перрвый!» – и что-то с чудовищной силой сомкнулось на щиколотке бандита, а потом Колоб почувствовал, как бетонный пол непреодолимо вылетает из-под ног, а потом что-то со страшной силой ударяет в голову.

Со стороны это выглядело несколько иначе: Колоб пнул темный предмет, а тот вдруг вскинулся, выбросилась, как опущенная пружина, мощная рука, захват, рывок – и Фокин, одним прыжком встав на ноги, с силой ударил поднятого им в воздух, как щенка, Колоба головой об пол. Удар был безусловно смертельным, потому что во все стороны брызнули кровь и мозг. Впрочем, Колоб еще не успел впервые в жизни основательно РАСКИНУТЬ мозгами, как Свиридов, одним коротким рывком высвободившись из захвата Юрка, снизу вверх ударил того вытянутыми пальцами под кадык. Тошнотворное чувство проваливания кончиков пальцев в горячее и мягкое – Юрок, заклокотав, как целая горная река, рухнул на спину. Из пробитой шеи хлестала кровь.

Свиридов больше не спешил. Спешить было некуда. Последний уцелевший, Берг, стоял, почему-то прижав руки к животу, и оцепенело смотрел на две темные тени, которые только что, за какие-то ничтожные секунды, на его глазах уничтожили двух испытанных сотрудников младшего отдела «Грома». Легко, непринужденно, жутко. Как будто и не людей убивали вовсе, а передвигали манекены в съемке массовой театральной драки. Берг понимал, что нужно бежать, что этот старый китаец непостижимо легко обманул его – без особой даже хитрости, за ненадобностью этой хитрости… просто голыми руками убил едва ли не самого сильного человека (после Орехова, разумеется), которого знал Берг. Берг все сознавал, сознание было беспощадно трезво, но ноги словно ватными тюками стали… нет, нет!

Свиридов шагнул к нему вплотную, и в сером свете, продавливающемся в окно, Берг увидел мертвые черты фальшивого, несуществующего китайца.

– Я же сказал, что ты будь последняя человека, – без всякого выражения сказал Свиридов. – Короче, Берг, ты один остался. Двигай ножками. Нам тут совсем недалеко пройти. Афоня, этих в угол перекинь да своим тряпьем накрой, пусть до утра полежат. Тут в такое время никто и внимания не обратит.

Они поднялись на чердак и вышли на крышу. Луна заливала кровлю неярким мучным светом, и Бергу почему-то казалось, что это такая трава, а сами они на поле стадиона. Его втолкнули в какую-то будку в форме неправильной пирамидки, и сверху на него глянули узкие темные глаза на страшном и – теперь Берг понял – кукольном лице.

– Кто… вы? – выговорил он.

– Ты, Берг, свои вопросы уже отзадавал. Теперь я. Мне нужно найти человека, которого тут, во Владивостоке, зовут Боцман. При этом Боцмане состоит также некто Китаец. Не такой, как я… Не знаю, как по национальности, но имя у него как раз такое и есть.

Берг был далеко не трусливым человеком – трусливые люди не работали в охранном бюро Вадима Орехова по прозвищу Грек, – но при словах Свиридова, сказанных ровным и совершенно без выражения тоном, ему почему-то стало жутко и дурно до тошноты. Он с трудом сдержал спазм и вытолкнул:

– Я не понимаю… за что ты убил?..

– Ах, мы будем рассматривать моральные аспекты? – выговорил Свиридов, и его тихий голос вдруг набрал угрожающие металлические ноты: – Знаешь что, мой дорогой Берг, ты, как человек исключительной вежливости, прекрасно знающий цены на квартиры во Владивостоке, должен понимать, что мы убили тех джентльменов вовсе не из личной неприязни к ним. Просто так вышло. – Берг откинулся назад и широко распахнул до того полуприкрытые глаза, потому что слова о ценах на квартиры во Владивостоке, напомнившие Бергу разговор в машине Юли, и знакомые звенящие обертоны в голосе этого все еще «китайца», и борода и рост Фокина, все это вдруг вбросило в сумбур внутри Берга четкое воспоминание о людях, с которыми он говорил сегодня на дороге – тех, что подвозила Юлия Строгина. – В общем, ты уже понял, кто я и с какой целью прибыл в ваш чудесный и гостеприимный город. Понял, не так ли? Да можешь и не отвечать. Ответишь чуть после и – на другие вопросы. Значит, так: ты работаешь в конторе Вадима Орехова по прозвищу Грек, не так ли? Я слышал, что это имя упоминалось в машине. Ты работаешь на Орехова, так?

– Да…

– А Орехов, насколько мне известно, является шефом крупной охранной структуры «Гром», которая представляет собой нечто вроде спецслужбы, в роли государства – ОПГ «Дальние». Так?

– Ты сам все сказал… Не знаю…

– Лидеры «дальних» – это уже названный мной Боцман и его серый кардинал Китаец, – продолжал Свиридов. – По всей видимости, из каких-то источников им стало известно о готовящемся на них покушении, вплоть до того, где и когда киллеру из европейской части страны следует забрать оружие. Этот момент – взять оружие на месте – изначально мне не понравился, это могла быть и подстава или… просто дурно пахнущие предположения. Все это я учел. А теперь, Берг, вопрос на засыпку: кто и как отдал тебе приказ перехватить человека, взявшего из ячейки чемоданчик? – Берг угрюмо кусал губы. – Только не надо строить из себя Зою Космодемьянскую.

Свиридов, не повышая голоса, добавил:

– У меня не так мало информации о Боцмане и Китайце, но я думаю, что ты, как не последний сотрудник спецслужбы «дальних», можешь рассказать мне полезные вещи. Пожить хочется? Рассказывай. Мы с Афоней тебя внимательно слушаем.

Берг проглотил тяжелый ком и заговорил:

– Да я, честно говоря, и не такой уж там, чтобы… это Орехов все хорошо знает, а меня никогда не допускали к самым конкретным… я же из младшего отдела «Грома». Это так называют – младший. Я там первый зам начальника отдела. Младший отдел – это его так Грек, Орехов, называет… это на охрану объектов и телохранители. Да и то общего плана телохранители, а не «прикрепленные»… не личники авторитетов.

– Кругло говоришь: «телохранители общего плана», – заметил Свиридов. – Младший отдел, значит. А старший? Это что такое, а?

– А старший отдел – он подчинен лично Орехову и никому больше, – выговорил Берг. – Там в основном бывшие кагэбэшники работают… из разведки кадры разные, спецназ армейский еще… серьезные ребята. Я с ними не так часто пересекаюсь, да они и в офисе редко светятся, только когда совещания у Орехова. Да что ж ты спрашиваешь… ты же сам должен знать. Ты же знаком… из старшего отдела… группы сбора информации… там… это…

– Яснее! С кем это я знаком из старшего отдела? Ты че, Берг, темнишь?

– Да ну как же… с Юлей Строгиной.

Глава 10 РУКА И СЕРДЦЕ

Повисло тяжелое молчание. Потом Свиридов недоуменно кашлянул, а Берг протянул:

– То есть ты что… не знал, что ли? Ведь она как… с тобой заодно, да? Или как же… ты что, не в курсах?

– Ну, как оказалось, не в курсах, – мрачно отозвался Владимир. – Так что спасибо за сведения. Значит, она там работает… по сбору информации? Как… в кровать к важным дяденькам подкладывается, что ли, и доит их в прямом и переносном смысле?

– Ну да.

– Понятно. Технология известная. Курсы, наверно, приличные тут организовывали ей и другим таким же, да? Ладно, понятно. О Боцмане и Китайце что можешь сказать? Знаком, видел?

– Боцмана я видел раза два или три. Да его весь Владивосток, весь край видел – по телевизору, конечно, преимущественно, но все равно – видели.

– Я тоже видел. Толстый такой, – сказал Свиридов. – Но ты на частности давай не растекайся. Я так понимаю, что у этого вашего Боцмана несколько берлог, где он отлеживается, но все они зарегистрированы на подставных лиц, потому выловить его чрезвычайно сложно. Но ты кое-что знать должен. Как должен знать и то, что в последнее время ваш Боцман поехал разумом, и его кто-то из ваших, верно, и заказал Москве, потому что своим веры нет: могут стукнуть людям Боцмана.

Берг заговорил поспешно, словно боялся, что его могут прервать, и прервать каким-то чрезвычайно жестоким способом (а из головы его не выходил мгновенный удар «китайца», пальцами пробившего бычью шею Юрка!):

– Я знаю то, что Боцман в последнее время живет в своем загородном доме. Охрана там от нашей конторы, я сам там был. Охрана очень сильная, потому что Боцман оттуда редко выезжает, он болен. Паралич… в кресле он передвигается, в коляске. Я на него посмотрел несколько месяцев назад, на сходке, когда там были все авторитеты «дальних» – и Грек, и Кайдан, и… ну все были практически, все. Вот… я посмотрел на Батю… Батя – это так Боцмана многие погоняют… и вот стукнуло в голову, что мало ему уже осталось. Что может кони двинуть вот-вот, и тогда опять полный беспредел… начнут перекраивать пирог, тянуть на себя. А вот совсем недавно я подумал, что, наверно, лучше бы он год назад крякнул, Батя. Ведь только дураки не догадываются, что это Боцман благословил угрохать и Горецкого, и Силантьева-Филина, и Голубя. И московского положенца Карлова. Старшего Голубева и младшего, обоих. Из прежних конкретных, наверно, только Грек, Кайдан и Китаец остались.

– Китаец!.. – подхватил Свиридов. – Вот этот, судя по данным, особо мрачный тип. Видел ты его?

– Ни разу, – сказал Берг. – Не видел я его ни разу. Да никто его не видел. Его даже Юлька Строгина не видела, а она из старшего отдела как бы. С ним, мне кажется, только Орехов и этот… и все.

– Кто – этот? – резко спросил Свиридов. – Что заткнулся сразу? Кто – ЭТОТ?

Берг выставил нижнюю губу и выговорил:

– Да есть там один такой – полковник Калитин. Фээсбэшник. Ну, и в «Громе» прикармливается тоже. Вот он да еще Грек, мне кажется, с Китайцем и общаются. А так – про него мало кто что знает. Ну, что он советчик Боцмана и последняя инстанция в решении многих вопросов.

– Грамотно ты говоришь, – сказал Свиридов. – «Инстанция». Не то что твои прихлебалы, царствие им небесное. Наверно, институт заканчивал. Ладно, теперь о Греке. Насколько я понимаю, он ключевая фигура в службе безопасности верхушки «дальних». Ключик ко многим замкам. О нем давай. Все-таки твой непосредственный начальник.

– Грек – он сам из армейского спецназа, служил сначала так, потом по контракту. Жесткий мужик. Он вас порвет, – неожиданно для себя самого сообщил белобрысый сотрудник «младшего» ОБ «Гром», – с ним мало кто рискует связываться, потому что он у себя устроил как в «конторе». В ФСБ. Да и ФСБ местная с ним за руку здоровается и еще денег просит иногда… в общем, Грек – он при Боцмане в близких, хотя тем, кто из воров, это не нравится. Ведь Грек зону никогда не топтал, в сизо не парился… хотя на зоне, конечно, он не пропал бы, – закончил Берг.

– Адрес виллы, где Боцман и Китаец чаще всего живут!.. – приказал Свиридов.

Берг посмотрел на него округлившимися глазами и затряс головой:

– Н-нет… вот этого я не могу… не знаю… у Боцмана много мест, где он может быть, и… да и зачем, там… там такая охрана, я же сам…

– Вот именно, что ты же сам, – впервые за все время разговора подал голос Фокин, – сам служил в охране, потому должен все знать прилично. Так что раскинь мозгами, дорогой, да рассказывай, пока не раскинул ими так, как этот твой… коллега.

При этом намеке белобрысый снова тупо качнулся вперед и начал что-то мямлить, но Фокин, сев на колени, схватил его за горло и немножко поприжал пальцами… хотя немножко – это, верно, только на фокинский манер. Берг едва не задохнулся, лицо его побагровело, глаза едва не вылезли из орбит, а белки дико сверкнули при рассеянном лунном свете. Если бы не Свиридов, велевший Афанасию повременить, то, верно, Бергу пришлось бы еще хуже. Того, чтобы он задохнулся, конечно, не допустили бы, но почувствовать себя рыбой, выброшенной на сушу, дали бы в полной мере.

– Хорошо… хорошо… – задыхаясь, протолкнул сквозь помятое Фокиным горло Берг. – Я скажу. Не на-до… скажу.

Нет, Валера Берг вовсе не был трусом и щемливым чмом, как сказали бы братки, узнав, как вел себя Берг с Фокиным и Свиридовым. Ничего подобного. Бергу на его коротком веку привелось пройти и через пытки. Он знал вкус крови на губах и то, как прижигают утюгом или паяльником тело. На нем было метра полтора послеоперационных швов. Но он никогда не знал такого жуткого, панического страха, какой он испытывал при виде склонившегося над ним мертвого азиатского лица на фоне лунного неба, а чуть поодаль, скрестив руки на груди – громадная фигура… нет, никогда, никогда!

…В давно почившем в бозе Особом отделе ГРУ «Капелла» умели готовить людей, мастерски давящих на психику – в том числе на подсознательном, инстинктивном уровне.

И Берг, задыхаясь, начал рассказывать о том, где может находиться Боцман и где при нем может быть Китаец, как расположены системы наружного наблюдения на вилле Бати, сколько человек в охране и где они преимущественно располагаются. А потом назвал код входной двери особняка, который следовало подтвердить, приложив руку к особой светящейся панели. Доступ к коду из «Грома» имели человек десять, в том числе из «младшего» отдела – только он один, Берг. Он вообще пользуется особым доверием Орехова, невесть к чему добавил он. Но только все эти сведения, только что выложенные, все равно не пригодятся, поспешно заверил Берг. Потому что охрана виллы такова, что к ней не подступишься. А если удастся преодолеть охрану, то это всего лишь значит, что Боцмана на вилле нет и потому охрана облегченная. Хотя, конечно, сейчас, когда Боцман тяжело болен, он скорее всего безвылазно живет там и управляет своей империей именно оттуда.

– Очень занимательно, – сказал Свиридов, когда Берг окончил свою сбивчивую речь. – Очень, очень занимательно. Значит, господин Телятников, он же Боцман, безвылазно живет на указанной вилле. Оттуда он не выезжает, так что ждать, пока он соблаговолит выползти из берлоги, бессмысленно. Ну что ж… раз гора не идет к Магомету, так Магомет идет к горе.

– Что… что вы собираетесь делать? – спросил Берг. Голос его сорвался.

– Да ничего особенного. Ничего особенного сверх того, что нужно сделать.

– А Юля, она что… с вами в деле? Ведь она…

– Не знаю, в каком Юля со мной может быть деле, – отозвался Владимир насмешливо, – разве что только в одном… В одном деле. В сексе, а? – подмигнул он Бергу, но тот этого, кажется, уже и не расслышал. – Значит, так: код доступа такой-то, – он назвал несколько цифр, – плюс отпечаток пальца человека, который имеет доступ к коду.

– Но никто из вас не входит же в этот список… – пробормотал Берг.

– А откуда ты знаешь? – выговорил Свиридов. – Полчаса назад ты вообще считал меня выживающим из ума старым китайцем, который за сто баков согласился сдать того, кто ему поручил сунуться в ячейку хранения. А самое для тебя обидное – это то, что полвокзала видели твоих людей с этим самым старым китайцем. А я всего лишь неплохой актер, но уж никак не китаец. Тогда откуда ты знаешь, что мы не имеем доступа? Мы имеем доступ.

– Значит, вы из «Грома», если… доступ…

– Частично, – сказал Свиридов. – Афоня!

– Ау, – откликнулся тот.

– Дай-ка сюда… ага, спасибо. Жестокая, но совершенно необходимая мера. Ты жить хочешь, Берг?

– А то, – стуча зубами, ответил тот.

– У тебя появляется отличная для того возможность – пожить еще. В «Гром» ты больше не вернешься, не советую. Информация о том, что ты сдал их по полной программе, все равно просочится, и тогда я тебе не позавидую. Сам, наверно, знаешь, что Вадим Дмитрич не такой мягкосердечный человек, как я.

– Мягкосердечный… – скрипнул зубами Берг, тщетно пытаясь унять нервную дрожь. По телу крупными каплями катился ледяной пот. – Мягкосердечный…

– Ну вот видишь. А я вовсе не такой людоед, как ты тут подумал было. Так что, Берг, у тебя есть шанс выжить. Я тебя не убью. Но взамен ты, некоторым образом, должен предложить мне руку и сердце. – При этих словах Свиридов шевельнул рукой, и Берг с ужасом увидел, как сверкнул металл.

Нож. И Берг узнал этот нож, еще бы!.. Это был не просто нож, а так называемый «нож выживания», состоящий на вооружении у спецназа, а тут еще и модифицированная разновидность боевого ножа «НРС». Берг знал, что эти ножи содержат в себе несколько видов оружия. Так, в торец рукоятки встроено устройство, бесшумно стреляющее крошечными иглами с содержащимся на них веществом мгновенного нервно-паралитического действия. К тому же прекрасно сбалансированный и исполненный из лучшей стали нож можно было использовать и в прямом его назначении, то есть колоть, резать, рубить любой стороной, даже гардой (если ввернуть в нее специальные шипы) и торцовой частью рукоятки. А также применять как крюк, пилку по металлу и по дереву.

Еще бы Берг не узнал его! Ведь он вспомнил, что этот нож был в комплекте оружия, находящемся в том злополучном черном чемоданчике! О, киллера намеревались хорошо снабдить для его жуткой миссии.

– Нож выжи-ва-ни… – выговорил Берг. – То есть… как же это… не понимаю… руку и сердце?.. Но я же – не баба… или…

– Каждый подумал в меру своей испорченности, – сказал Свиридов. – А я человек чистый. Даже в некотором роде можно сказать – девственник. И когда я говорил о предложении руки и сердца, то ничего гнусного думать не следовало. Я люблю театральные эффекты, ты заметил. Сердце ты мне уже предложил, выболтав все сердечные тайны твоего «Грома», а теперь осталось самое малое. Рука. Мне нужна твоя рука.

– В каком смысле?

Свиридов присел перед ним на корточки, и мертвое азиатское лицо тронулось складками:

– В прямом, мой милый. В прямом.

…Рука! Мысль сверкнула, и у Берга перехватило дыхание. Действительно, в прямом! Потому что только человек, внесенный в список имеющих доступ к двойному – цифровому и дактилоскопическому – коду виллы Боцмана, мог туда попасть. Рука… рука, отпечатки которой есть в памяти компьютера охраны!

Берг взвизгнул и хотел было вскочить, но Свиридов отмахнулся от него ударом в переносицу, и Берг отлетел обратно, на него навалился Фокин, перевернул сотрудника «Грома» на живот, коленом прижал правую руку Берга к крыше, собственной же левой рукой зажал шею Берга в жестком удушающем захвате, а правой запихал в рот «дальнего» кляп-»грушу». Берг хотел было орать, но тут раздался хруст, и какая-то чудовищная тяжесть навалилась на руку Валерия. Нет, ему так показалось. У него не могло быть подлинного ощущения тяжести, давящей на руку.

Потому что у него, Берга, НЕ БЫЛО уже правой руки.

Прошелестел пакет, в который Свиридов бросил что-то темное и тщательно завернул. И Берг понял, что это за предмет. Боль и злоба внезапно придали ему такую силу, что он сумел как-то извернуться и вырваться из гибельного захвата Фокина. Что-то прошумело перед глазами, Берг вскочил и снова упал, покатился по скату крыши и…

Он хотел было закричать, но черный провал ночи за краем крыши внезапно лишил его сил. По лицу хлестнули ветки деревьев, и Берга притянуло к земле.

Удара он не почувствовал.

* * *

– Ы-ых… и не говори, Семеныч!.. – произнес известный в квартале алкоголик Кондрашкин, который совершенно соответствовал своей фамилии в том плане, что примерно раз в неделю напивался до такой кондиции, что его едва не прибирал кондратий. – Жись пошла звериная. Хоть раз в неделю, да менты заглядывают. А как будто им окромя меня и других забот… ик!.. нету. Это все баба моя, сука, наклика… наклю-ка… не нрррависси ей, видьте ли, шо пахнет от меня перегарно. И те менты, им больше ничего и нельзя, кроме как меня гонять. Заботятся о ны-рав-ственности, урррроды! Лучше бы этих паханов… пацанов… па-а..ганых потрясли! Одни бандюганы, и все ж с пистолетами. Вон, вишь, во дворе стоит ентот… жип. Жип – машина американтская.

– И японский бывает, – заметил Семеныч, тщедушный мужичонка, как будто родившийся от брака крысы и макаки резус, да и то, судя по всему, упомянутый брак оказался несчастливым. – Налетчики…

– Ы-их, мальчики… да вы налетчики… кошельки, кошельки да кошеле-чи-ки!.. – завыл Кондрашкин, и тотчас же из окна с криком «спать мешаете!» на него выплеснули, судя по запаху, содержимое ночной вазы. Хорошо, не угодило точно в цель, но брызги все-таки на долю парочки алкоголиков перепали. Кондрашкин вскочил и, яростно тряся кулаками, прохрипел:

– Ну, бля, ты, кудла… ща вот ка-ак подымуссь! Ща-ас как… Я…

– Тихо, не ори, – одернул его Семеныч, – а то мусоров дернут опять или еще хуже… горшком бросят, как в Игошку, который на днях подох. А у меня ищо полбутылки осталось!

При последних словах собутыльника Кондрашкин замолчал. Он допил порцию сивухи вместе с Семенычем, и они шепотом запели, невольно в точности продублировав соответствующую сцену из народного фильма:

– Па-ад крылом са-мо-лета… а-а чем-то поет… ззиленое море тайги!..

– Люблю я тайгу, – сказал Кондрашкин, допев. – Помнится, на охоту ходили… дед у меня… он один на медведя с голыми руками ходил. У него вообще с головой не в порядке было, – неожиданно присовокупил он. – Тут, видьте ли, дело не такое, штоб…

– Ты ночевать-то где будешь? – перебил его Семеныч.

– А хер его знает. Моя сказала, чтобы я под мухой не тово… даже не совался. Да ну ее! Я думал – шутит, пришел с именин Василия, а она мне сковородой по башке – хрррясь! В сарае буду ночевать! – заключил он.

– В сарае нельзя, – сказал Семеныч.

– Чего это?

– А там у Маруськи сегодня, кажись, банкет. Хахели ее ухажористые, бомжары вонючие, гуляют!

– А и пойдем к ним. А что вонючие, так это и ты… и мы с тобой, Семеныч, не благо-уха-ем, – старательно выговорил Кондрашкин.

– «Пойдем»! А хрен-то там – пойдем мы куда! Ты в прошлый раз Маруську послал? Послал. Генку ее послал? Послал. Челюсть Рите-дурочке сломал? Сломал. Так если ты и пойдешь, то только без меня. Я еще хочу, знаешь, пожить.

– Ы-ых!.. Есть идея, – сказал, мрачнеющий по мере того, как Семеныч разворачивал перед ним свиток его славных деяний, Кондрашкин. – Ночевать в подвале. Там тепло. Там, правда, крысы, но это ничего. Хуже моей бабы крысы нет! А меня крысы не трогают.

– И где же твой подвал?

– А вот… под ногами.

– Дык это ж канализационный люк!

– А не один хер, подвал или, значица, кана-ло…ли-ационный люк! Тебе чего – гостиницев надо, отелев всяких!

– Ладно, – проворчал Семеныч. – Все равно спать негде, а под дождем или в подъезде холодно. Давай… ррраз-два… па-а-ашла!

Алкаши отодвинули люк и глянули вниз. Оттуда действительно пахнуло влажным теплом. Или это им так показалось. По крайней мере, Семеныч не выказал недовольства, а Кондрашкин пропел:

– В выссоком терррему-у!..

И тут, ломая ветки, на них сверху полетело еще что-то. Судя по всему, гораздо более массивное, чем жидкость из ночного горшка. Кондрашкин разинул рот и, отскочив, навернулся через лавку и упал на мягкую землю палисадника. Семеныч задрал голову и остался недвижим.

– Бля-а! – наконец коротко выдохнул он.

Перед ними на земле лежал труп рослого и очень хорошо одетого мужчины. Один мобильник у пояса мужчины, верно, стоил годовой зарплаты Кондрашкина. Да и прочее, что при нем было, стоило недешево. Кондрашкин сдавленно матерился, не видя этого «гостинца», в прямом смысле упавшего с неба, а Семеныч зашипел на него:

– Тише ты, башка твоя баррранья! Подь сюды – гля!

Кондрашкин поднялся и, раскрыв рот, смотрел на то, как Семеныч споро обыскал мужчину и извлек из его кармана пухлый бумажник. Две пары глаз скрестились на нем, и сплелись захлебывающиеся возгласы:

– Да ту-у-ут… да тут!..

– Пятисотки!

– Доллары…

– Сто… еще сто… еще сто… доллары, доллары! Да тут нам с тобой на год хватит, чтобы кучеряво!.. – заключил Семеныч, захлебываясь ликованием. – Давай – дуем отсюда!

– Я телефон приберу, – сказал Кондрашкин. – Он всежки дорогой, тово… сотовый. Как в рекламе, едри ее!..

– А его куда?

– В люк – и крышкой сверху! И землей сверху присыпать… дерном.

Глава 11 НОЧНЫЕ ВСТРЕЧИ

– Ты что, в самом деле хотел оставить его в живых? – выговорил Фокин, вглядываясь в сомкнувшуюся за упавшим с крыши трехэтажки Бергом ночную тьму. – Действительно или так, туфту гнал?

– Да видно было бы. Вообще-то и так два трупа есть, уже много, а этот Валера Берг, не знаю почему, мне даже понравился. Убивать не убивать, а вырубить так, чтобы он дня три и слова сказать не мог, можно было бы. Повалялся бы где-нибудь на чердаке, потом нашли бы его.

– Не его, а труп нашли бы. Умер бы от потери крови.

– Труп? Да, пожалуй. Да в принципе он уже и так был почти труп – после всего того, что он нам наболтал. Свои бы положили.

– Думаешь, верное инфо слил?

– А еще бы попробовал он врать, – тихо проговорил Свиридов. – Он сказал правду хотя бы потому, что не предполагал, будто мы сумеем применить этот код. А вот мы применим.

– Ты что, Влад? – выговорил Фокин. – Собираешься сунуться на виллу этого Боцмана?

– Почему нет?

– И когда же?

– А прямо сегодня. Переоденусь, смою этот грим, возьму все что надо, потом – в машину…

– В какую машину?

– Да вот прямо в этот джип Берга и сяду. Надо пойти пошарить и взять у него ключи и пульт сигнализации. А то не хотелось бы терять пятнадцать минут, вскрывая эту тачку.

Свиридов не бахвалился: он в самом деле мог за десять-пятнадцать минут вскрыть любые навороченные иномарки, снабженные новейшей сигнализацией и напичканные разнокалиберными мультиблоками и блокираторами. Что же касается отечественной «жигулички» без сигнализации и наворотов, то он мог вскрыть ее за несколько секунд с помощью молотка, гвоздя и отвертки. И все это – практически бесшумно.

– Значит, сегодня, – задумчиво протянул Фокин.

– Только на этот раз я пойду один, даже и не спорь. Ты и так хорошо мне помог. Ладно, пошли. Посмотрим, где там этот Берг.

Однако внизу их ждало разочарование: трупа Берга не было. Нигде. Видно было пятно крови, распластавшееся на асфальте, Свиридов коснулся его кончиками пальцев, убеждаясь, что это действительно кровь. Но самого Берга не было. Как не было и следов. А ведь если бы он уходил, то оставались бы следы крови, хлещущей из отрубленной руки. Кроме того, само предположение о том, что он мог ходить с отрубленной кистью и после падения с третьего этажа, было крайне сомнительно.

Но Берга не было…

– Мистика какая-то. Куда же он закатился?..

Свиридов пожал плечами. Фокин уловил в его голосе тревогу, когда Владимир сказал:

– Ладно, пойдем в квартиру. Тем более нам через дом всего…

* * *

Вадим Орехов потянулся всем своим атлетичным телом и подумал, что вроде бы у него есть все причины, чтобы быть довольным жизнью. Во-первых, он лежал в джакузи, попивая какой-то хитрый коктейль, во-вторых, рядом с ним лежала Юля Строгина, одна из самых красивых и умелых девушек, каких он когда-либо знал. В-третьих, она была точно так же, как он, совершенно голая и только что своим телом вытянула из Вадима все соки, потому он, расслабленный, удовлетворенный, чуть пьяный, нежился в теплой воде под невыразимо приятным струйным массажем и думал, что все превосходно.

Но как бы ни убаюкивал он себя, все равно не мог отогнать тревогу. Юля прислонилась к его плечу голой грудью, пощекотав кожу напряженными сосками, и это опять его возбудило. Хотя, казалось бы, куда еще… Но Юля – она особенная, у нее выучка, и ее хочется всегда; с его же, Вадима, подачи Юлю и научили всему, всему.

Но он потянулся не к ней, а к телефону и в очередной раз набрал номер Берга. С тех пор, как Берг проинформировал его о задержанном китайце, он больше не перезванивал. Отключил телефон, чтобы тот не зазвонил как-нибудь некстати? Да нет, соответствующего голосового сообщения Вадим не слышал. Он несколько раз наговаривал указания на голосовую почту Берга, но, по всей видимости, тот почту еще не прослушивал, иначе давно перезвонил бы.

Неужели?..

Нет, Вадим Дмитриевич не хотел думать о грустном. Просто, верно, Берг хочет вытрясти из китайца, а если и повезет, и из самого киллера всю подноготную, чтобы потом преподнести полную картину… хотя нет, это опять-таки не повод, чтобы не выходить на связь.

– Что задумался, Вадик? – спросила Юля.

– Да Берг куда-то запропастился. Поехал на вокзал, а потом возьми да и пропади. Какого-то китайца задержал, который из камеры хранения вынул сумку. С тех пор ни слуху ни духу.

– Да что с ним случится? Их там трое, Колоб да еще этот Юра здоровый, который борец. Один Юра с пятью нормальными мужиками справится голыми руками, а они все вооружены до зубов. И вообще, не таких людей ты набирал в «Гром», чтобы теперь волноваться.

– А я не столько за Берга с его амбалами волнуюсь, сколько за себя. Китаец меня напряг.

– Китаец, Китаец! Да дай мне хоть раз взглянуть на этого вашего Китайца, чтобы я тебе сказала, стоит ли из-за него волноваться или нет… А хочешь, я сама позвоню твоему Бергу? У меня рука счастливая, сам знаешь. Ответит. Он вообще сегодня на каждое мое слово по десять отвечает, особенно когда на въезде в город остановил и на пассажиров моих непутевых гаркал.

Вадим Дмитриевич слегка подал плечами:

– Ну что же, попробуй позвони.

Юля взяла трубку сотового и поднесла к уху. Она оказалась права: к линии подключились сразу же.

– Алло, Берг? Че молчишь, Валера? – заговорила Юля, хотя Берг не сказал ни слова. Этого и не надо было: Строгина прекрасно знала, что по этому номеру никто, кроме Берга, ответить не может. – Тут Орехов напрягается, что ты там с китайцем этим… – Орехов кисло улыбнулся, но видно было, что у него несколько отлегло. – Что молчишь-то? Але!!

Юля некоторое время молча слушала, а потом протянула трубку Вадиму:

– Ерунда какая-то… ничего не понимаю.

– Что такое? – вскинулся Грек, к которому вернулись все его тревоги.

– А ты сам послушай!

Орехов помедлил, а потом взял у Юли телефон и услышал незнакомые голоса, как бы чуть в отдалении сплетающиеся в следующий примечательный диалог:

– Ы-ых, С-сяменыч, прямо как в кино! Ддэвушка, куда же вы из телефона вплыли? А пи-ри-ходите сюда, мы тут с Семенычем в «Гриве» сидим… а-ат…кисаем! Водочка, селедочка… што-о еще русскому человеку нада-а?

– Дай погрить, Кондрат! Эта… а меня Ген-на…дий зовут. Как кра-ко-дила! Приходите, де-ду… девушка!

– Где Берг? – тихо спросил Вадим, несколько секунд остолбенело послушав этот пьяный бред.

– Никакого такого Берррр… а где девушка? Мммуж-чина, уступите труппп…ку даме!

Орехов протянул телефон Юле со словами «Выспроси, где это!», а сам выскочил из джакузи и стал поспешно кутаться в халат. Ему почему-то стало холодно.

* * *

Свиридов глянул в зеркало, и оно вернуло ему затянутую в черную потертую джинсу фигуру, на голове – черная же шапочка, надвинутая до бровей. Джинсы и рубашку Влад купил в секонд-хенде, а шапочку и вовсе позаимствовал у хозяина квартиры, найдя ее в шифоньере.

Он готовился к визиту на виллу Боцмана. Все здраво взвесив, Свиридов пришел к выводу, что у него есть возможность действовать только так. Лезть в логово заказанного – последнее дело, но ситуация складывалась таким образом, что иного варианта Свиридов не видел. То, что Боцман парализован ниже пояса, Свиридов знал и до задушевной «беседы» с Бергом: Китобой еще дома дал ему подробный свод информации. Берг просто подтвердил это. Как подтвердил и то, что крестный отец «дальних» никуда не отлучается из своего загородного дома и правит своей империей оттуда. Сам – через сходняки лидеров «дальних«– или через посредство Китайца. Этот последний вызывал у Свиридова еще большие сомнения, чем Боцман: о Китайце никто не мог сказать ничего определенного. Таинственная личность.

Происшествие же на вокзале, где попытались перехватить его с чемоданчиком, укрепило Влада во мнении, что следует действовать немедленно, без долгого сбора и последующей проверки оперативной информации, как имевшейся ранее, так и собранной на месте. То, что Свиридова пытались взять на вокзале, ясно свидетельствовало о том, что с заказом не все чисто. Что медлить нельзя, и если есть возможность выполнить работу как следует, то это только та возможность, которая дается через высокий риск.

И эту рисковую попытку Свиридов решил произвести этой же ночью: добраться до виллы Боцмана, а там – как бог даст.

Риск, конечно, был чудовищным, но Владимир сознавал, что это, быть может, единственный его шанс в столь неблагоприятно сложившихся обстоятельствах. Тем более он знал: в случае невыполнения задания его самого уберут. И пошлют другого.

…Что касалось средств передвижения, так Влад, здраво рассудив, передумал брать джип Берга. Могут возникнуть проблемы, и очень серьезные.

Свиридов обернулся на Фокина, который неподвижной глыбой застыл в дверях, и выговорил чуть нараспев:

– Ну что, Афоня, пожелай мне удачи в бою, как в песне у Цоя…

На улицу Свиридов вышел примерно в полночь. Под курткой у него были тот самый «нож выживания» и пистолет «ТТ» – из злополучного черного чемоданчика, который стоил жизни трем сотрудникам «младшего» отдела ЧОП «Гром».

В руках Владимир держал простой полиэтиленовый пакет с размазанной фотографией «плэйбойной» девицы.

…Свиридов поднял голову. В небе косо висела луна, и Владу на секунду показалось, что не лунный диск это, а чье-то с одной стороны освещенное толстое круглое лицо, криво ухмыляющееся ему в спину.

Свиридов прошел два квартала, направился к первой попавшейся ему на глаза машине, это была темно-серая «Нива», и, чуть повозившись с замком, открыл дверцу и растянулся на переднем сиденье. Машина даже не стояла на сигнализации, так что вместо полминуты подготовка к угону заняла всего-навсего шесть или семь секунд. Свиридов прикрыл глаза и постарался расслабиться, потому что сковывающее руки и ноги напряжение никак не желало рассасываться. Перед глазами шли круги, как от брошенного в воду камня. А потом Владимир заставил себя увидеть примерный план виллы, обрисованный ему Бергом, и подумал, что, верно, еще никогда ему не приходилось входить в дело по информации, полученной таким прихотливым путем. Информации – не только на словах, но и закодированной в отпечатках пальцев руки Берга…

Влад вздохнул и стал выдирать стартер…

Через двадцать минут он уже подъехал к повороту на указанный Бергом элитный поселок, где располагалась вилла Боцмана. Свиридов хотел проникнуть на нее сегодня же, пока «дальним» неизвестно то, что произошло с Бергом и его людьми. Хотя, вне всякого сомнения, могли произойти и совершенно непредвиденные осложнения: ведь тело Берга непонятным образом исчезло. Или его кто-то подобрал, но кто?.. зачем? – или же, что куда маловероятнее, Берг неожиданно очнулся и ретировался, подобно тупым суперменам из американских фильмов, о чьи могучие головы разбиваются бетонные плиты, а сами они врезаются в асфальт этажа этак с семьдесят пятого, и ничего – нормально…

Свиридов глянул перед собой: дорога шла под уклон и втыкалась в шлагбаум, близ которого виднелась кирпичная кабинка со скупо светящимся единственным окном. «Нет, наверно, до него доезжать смысла не имеет», – подумал Владимир. Он бросил машину на обочине, а сам направился к кабинке и сумел даже осторожненько заглянуть внутрь. Массивный охранник листал журнал, на его лице были написаны апатия и непреодолимое желание уронить голову на глянцевые страницы и уснуть. Свиридов подумал, что не стоит его тревожить, и, беззвучно перемахнув через шлагбаум, направился в глубь поселка.

Впрочем, поселком это можно назвать с больной натяжкой: он мог различить только два-три громадных коттеджа, из одного раздавались веселые крики и музыка, голос Кадышевой выводил что-то про белую березку и про то, что «с безответным чувством очень трудно жить», над домом плавал светящийся вензель О.Е. Вовсе не вензель «Евгений Онегин», который выписывала на стекле пушкинская Татьяна, а – вспомнил Свиридов слова Берга – инициалы какого-то пивного короля города, который являлся ближайшим соседом Боцмана.

…Вилла крестного отца «дальних» возникла из тьмы внезапно: Влад думал, что два шара огня, выхватившихся из ночи из-за полосы аккуратно высаженных деревьев – придорожные фонари, не относящиеся конкретно к какому-то коттеджу, но оказалось, что он ошибся. Это были ворота Боцмановой виллы, в которые были вделаны упомянутые круглые фонари. Владимир подошел к ним и, подобрав с земли проволоку, бросил на прутья: ничего. Дело в том, что Берг упоминал о периодически пропускаемом сквозь ограду токе высокого напряжения. Его включали не всегда, потому что однажды образовался крупный скандал, когда сынок одного из владивостокских вице-губернаторов по пьяни перепутал дачи и полез через ограду боцмановского коттеджа, с которого его и сбросило ударом тока. Отпрыск чиновника умер от остановки сердца, и после этого в СМИ началась буча, и даже Боцман вынужден был к этому прислушаться и распорядился включать напряжение не так часто, как раньше.

В чем и убедился только что Влад Свиридов. Он перемахнул через ограду и направился к неосвещенному парадному входу. «Под наблюдением», – отметил для себя Влад, увидев глазок камеры. Оставалось надеяться на то, что он успеет проникнуть в дом раньше, чем охранник поднимет тревогу, если заметит на мониторе непонятную фигуру.

Слабо светилась панель кодового устройства, блокирующего двери. Свиридов набрал цифры кода, и на панели вспыхнул зеленоватый контур большой человеческой ладони. Влад, сжав зубы и сдерживая дрожь, вынул из пакета кисть Берга и с силой прижал к панели. Если Берг соврал или был неточен, то у Свиридова было мало шансов проникнуть внутрь. Он, собственно, и предпринял попытку действовать нахрапом только потому, что у него оказалось не так мало информации, как он того ожидал… да еще под непреодолимым воздействием мысли: делать то, что от него меньше всего ожидают. А можно согласиться с тем, что мало киллеров будут нагло ломиться в дом жертвы. Это или проявление высшего непрофессионализма, или – с точностью до наоборот.

Панель слабо замерцала, а потом что-то щелкнуло, и Влад, потянув на себя массивную литую ручку двери в виде бородатой головы, обнаружил, что огромная дверь открыта.

Свиридов уронил отрубленную кисть Берга в массивную бронзовую урну рядом с открытой дверью и шагнул в темное пространство – уже за дверью. Коварная дверь глухо щелкнула за спиной, и Влад, толкнув ее, убедился, что она закрылась. Свиридов попытался найти щеколду замка или что-то наподобие, что позволило бы ему повторно открыть дверь – в случае чего, вдруг придется поспешно уходить! – но ладонь ловила только беспощадно гладкий прохладный металл покрытия.

Дверь была заблокирована автоматически.

– Черт!.. – пробормотал Влад и, оставив попытки открыть дверь изнутри, глянул внутрь дома. Крылья длинного коридора словно чуть расширились, когда он коснулся пальцами стены. Влад пощупал под курткой пистолет, а потом, прислонившись спиной к внутренней стороне двери, вынул и снял его с предохранителя. Слух царапнул неясный шум, и Влад увидел, что в проеме коридора появилась темная фигура. Силуэт был неподвижен, человек, верно, вглядывался в темноту и, судя по всему, держал перед собой пистолет, которым он водил в темноте. Свиридова он видеть не мог, но ему было достаточно щелкнуть выключателем, чтобы коридор осветился. Влад прицелился в него из пистолета, предусмотрительно навинченный глушитель едва ли позволил бы выстрелу наделать шуму – но тут Свиридову пришло в голову, что охранник может быть полезен. Влад присел за массивную колонну и не стал стрелять в охранника, рассчитывая на то, что он приблизится к входной двери.

В этот момент тот произнес вполголоса и с полувопросительной-полуутвердительной интонацией:

– Берг?..

Свиридов ждал, пока тот приблизится. И приблизится ли? Да… так и произошло: застеленный мягкой ковровой дорожкой коридор скрадывал звуки шагов, но Владимир чувствовал, что охранник приближается к двери. Свиридов вовремя спрятался: охранник включил свет.

Охранник виллы приблизился настолько, что Свиридов почувствовал на коже его настороженное неровное дыхание.

– Чушь какая-то… показалось, – пробормотал охранник. – Кому в такое время… почему Берг?.. Сбой компа?

Он не успел договорить, потому что как раз в этот момент Владимир убрал пистолет и резко выбросил вперед руки, одной хватая охранника за шею, а второй зажимая рот. Тот вздрогнул всем телом и забился, как вытащенная на сушу рыба, но быстро почувствовал, что тот, кто напал на него из темноты неосвещенного коридора, – гораздо сильнее.

– Тихо, тихо! – выговорил Влад. – Спокойно, без шума!

Он оттолкнул охранника, и тот мягко упал на ковер. Свиридов прицелился в него из пистолета и проговорил:

– Боцман тут?

Тот хрипло ответил:

– А ты что, хотел поздравить его с днем защиты детей? Так он уже прошел, день-то этот.

– А ты у нас тут на должности штатного юмориста состоишь, что ли? – зло выговорил Свиридов. – Где Боцман?

– А если я тебе не отвечу, что мне будет? – ответил охранник, без малейшего страха щуря на Свиридова глаза. – Пристрелишь, что ли? Ну так стреляй, если сумел протащить свою задницу сюда, внутрь дома. Все равно ты не сможешь выйти обратно. Дверь-то ты открыл, а вот повторить то же самое изнутри уже не сможешь. Так что дождешься Грека, и тебя спокойно натянут так, что никакой проктолог не поможет. Ты, наверно, киллер? Ладно, каждый зарабатывает свой кусок хлеба по-своему. Честно говоря, я давно ожидал чего-то наподобие. Уж слишком Боцман разошелся.

– Я смотрю, ты парень подкованный, – сказал Свиридов. – В проктологии разбираешься. Своего босса обсуждаешь. Ладно, нечего мне с тобой разговаривать. Ты уж извини.

И Свиридов, почти не целясь, выстрелил в охранника. Тот умер мгновенно, крови вышло немного, потому что Свиридов попал точно в сердце. Убив охранника, он подобрал его пистолет-автомат «узи» и пошел по коридору.

Свиридов достиг конца коридора и вошел в небольшую комнату, из которой, верно, и вышел охранник. В комнате, оборудованной очень солидно, снабженной компьютером, распределительным пультом сигнальных систем, несколькими мониторами и внушительного вида сейфом, он не нашел никого. Охранник был один. Мерцал экран компьютера, на котором Свиридов увидел… четкую зеленую ладонь, колонку цифр и надпись внизу: «Валерий Берг. Доступ 00:43».

На мониторах медленно двигались виды. На одном Свиридов обнаружил ворота, на другом – парадный вход, на третьем – большой, мягко освещенный зал, четвертый же показывал какие-то длинные ряды полок.

– Черт побери… – пробормотал Свиридов. – Все это очень сильно напоминает ловушку. Лучше бы мне пришлось поотстреливать секьюрити, чем вот так стоять в пустой комнате перед включенным компьютером. Мониторы, сейф, наружка, комп, модем… да, серьезно, серьезно! Если бы не этот болтун Берг, я бы и ворота перелезть не успел.

Хотя, четко продиктовал ему внутренний голос, – если бы не болтун Берг, то Влад едва ли так нагло полез бы на рожон. В самое логово крестного отца Владивостока.

– Не нравится… не нравится мне… – пробормотал он. – И этот парень, охранник… говорил так, словно я уже труп, а он бессмертный.

Стены небольшой комнаты съели отзвуки его бормочущего голоса. Свиридову показалось, что в его уши набили ваты – такова была эта совершенная, мертвая тишина.

– Ладно… – пробормотал он, вынимая и снова защелкивая обойму «ТТ». – Разберемся.

Тут его взгляд упал на фосфоресцирующий бэйдж охранника – Олег Клюгин, ЧОП «Гром» – и лежащее рядом с ним на столе красное удостоверение. Свиридов взял «корки» и раскрыл. Зловещее лицо только что убитого им охранника глянуло на него сощуренными щелочками холодных глаз, и резанула надпись под ФИО: «Приморское УФСБ». Свиридов бросил удостоверение и, коротко и свирепо выругавшись, вышел из комнаты охраны.

Его трясло. Нет, страха как такового не было, но напряжение и предчувствия, словно электрический ток, проскакивали злобной дрожью в груди, комкали горло. Свиридов поднялся по широкой лестнице и оказался в скудно освещенном большом зале. По стенам горели круглые светильники, а под потолком одним рогом светилась громадная десятирожковая люстра. Именно этот зал Свиридов видел на одном из мониторов в комнате охраны.

Дальняя стена зала, обведенная балюстрадой, имела в себе арочную нишу, в которой тускло светились полупрозрачные двери, сделанные, верно, из пуленепробиваемого стекла. Оттуда плыли звуки мягкой классической мелодии. Свиридов вонзил в двери пристальный взгляд и направился к нише. Он подошел к двери и потянул на себя створку. Та бесшумно подалась, и в образовавшемся проеме Свиридов увидел широкую фигуру и седую голову человека в инвалидном кресле. Человек сидел, полуприкрыв глаза, и плыл в мягких волнах музыки.

Кажется, Бетховен, вспомнил Владимир и поднял дуло пистолета на Боцмана.

Потому что это был именно он…

Все слишком просто – не к добру.

Глава 12 СООБЩНИЦА

Вадим Орехов стоял возле джипа, который, вне всякого сомнения, принадлежал Бергу. Орехов не помнил точно номера машины Берга, но его заверили, что машина именно берговская. Орехов знал, что этот джип приехал сюда вместе с тем китайцем, про которого Берг упоминал по телефону. Орехов знал и то, что с Бергом были двое прекрасно вооруженных сотрудников «Грома», люди, которые могли справиться, наверно, с десятком обыкновенных рядовых владивостокцев даже безо всякого оружия. И тем не менее они исчезли, и Орехов понимал, что с того момента прошло уже несколько часов, потому что жирная грязь на колесах машины Берга давно засохла.

Орехов обернулся и выговорил хрипло:

– Где они, эти суки?

– Успокойся, Вадим, – ответила Юля, которая сидела на переднем сиденье ореховского «Мерседеса». – Их уже взяли, сейчас немного вышибут хмель и привезут. А то они, как мне вот сейчас по телефону сказали, такие пьяные, что двух слогов выговорить не могут, чтобы не запнуться. Погоди… вот, везут.

Возле Орехова тормознул черный «БМВ», открылась дверь, и из нее прямо к ногам Грека вылетел помятый и сильно пьяный мужичонка. Кондрашкин, а это был именно он, только что получил порцию хороших и умелых, «освежающих», как говорилось в среде сотрудников «Грома», побоев. Все тело дико болело, но в голове существенно просветлело. На долю же его собутыльника Семеныча пришлось еще больше, и один из ударов выбил ему большую часть и без того немногочисленных зубов.

– Поднимите, – приказал Орехов, брезгливо глядя на алкашей. Здоровенный парень поспешил исполнить его распоряжение и, подняв Кондрашкина, тряхнул так, что тот утробно икнул и залепетал:

– Да вы че, мужики… мы же заплатили… мы же тово… все заплатили в ресторане…

– Он думает, что мы охрана ресторана, Вадим Дмитриевич, – пояснил Греку амбал, поддерживающий Кондрашкина за шкирку, словно паршивого котенка. – Нажрались до глюков.

– Это я заметил, – сказал Орехов. – Где Берг, ты, синерылый? Тот парень, у которого ты взял этот мобильник и этот кошелек! Где он?

Кондрашкин мутно посмотрел на Орехова и вдруг задребезжал дрянненьким голоском:

– Внн-навата ли я… шта-а мой голос дррра-ажал… ка-агда пела я пе-есню ему!..

Орехов ткнул кулаком в лицо Кондрашкина:

– Ты еще покорчи из себя Людмилу Зыкину, чмондрик!

Кондрашкин зашлепал разбитыми губами и выговорил:

– Да земляк, я ничего… мы не… не воровали мы. Он сам… мы сидели, а он с неба – ррраз. И упал. Я думал, что это опять на меня говно выплеснули, а это не говно, а… тово… ваш кореш, да?..

– Что ты такое мне тут чехлишь, урод? – нахмурился Вадим Дмитриевич. – По делу говори, если хочешь и дальше заливать свою глотку пойлом. А то зальем тебе в пасть канифоли разогретой, тогда по-другому запоешь. Можешь показать, где ты видел Берга?

– Да могу, могу! – залопотал Кондрашкин, и синхронно с ним что-то забубнил Семеныч, но благодаря практически полному отсутствию передних зубов его речь оказалась совершенно нечленораздельной. Кондрашкин же давил из себя сведения:

– Мы, значит, ничего… мы с Семенычем бухали, а он сверху бух! Бах! И лежит, не двигается. Ну, ка-анешна, с крыши упал… А потом он, значит… мы его чуть-чуть… а потом, чтобы не промок… – Кондрашкин сбился и понес чушь, но много нанести не успел, потому что Орехов оборвал его:

– Где вы пили?

– А вот же! Во-он… подъезд. Около него… тово…

– И где он сейчас?

– Да, мабыть… там же должон, если не тово…

– Показывай! – Орехов широко зашагал в сторону указанной Кондрашкиным трехэтажки, а несчастный алкоголик засеменил за огромным шефом «Грома» и не поспевал бы за ним, если бы не постоянные тычки в спину от выволокшего Кондрашкина из машины амбала.

– Ввот здесь… сюды он упал, – указал на участок палисада возле заплеванной лавочки Кондрашкин, – вот сюды… да. Это самое…

– Но тут никого нет! – Орехов присел на корточки. – Кровь… целая лужа! Ты ответишь мне, где он, или нет, проклятый алкаш?

– Не надо… я ничего… мы с Семенычем его… значит… Семеныч!

– Тащи второго, он там, возле машины, остался валяться. У этого что-то с памятью с его сталось, как говорится. Второго!!

Общими усилиями удалось вспомнить, что они спихнули Берга в люк: «погрецца», как сказал беззубо шамкающий Семеныч. Люк был откинут, и охранник «Грома» по отмашке Орехова полез в скверно пахнущий канализацией лаз. Орехов неотрывно смотрел в черную дыру, Юля Строгина нервно кусала губы. Снизу раздалось какое-то бормотание, потом выдох «ухх-х-х!!» – и из люка вдруг вынырнула голова Берга. Орехов даже вздрогнул всем телом, как увидел его. Он подхватил тело Берга под руки и помог выволочь из люка.

Сначала им показалось, Берг мертв. Но потом удалось перехватить тоненькую ниточку пульса, выяснилось, что Берг в забытьи. Юля поднесла к его лицу нашатырь, и тот зашевелился, к некоторому удивлению Орехова, который с ужаснувшей Строгину каменной сдержанностью осмотрел ужасные раны на теле Берга, а потом хладнокровно перехватил жгутом из аптечки кровоточащее запястье.

– Странно, что он до сих пор не умер, – сказал Орехов. – Лицо серое, потерял много крови, сломана нога и несколько ребер, как мне кажется… и – жив. Жив при этом. Берг… Берг, Валера… ты меня слышишь?

– Шу… шу-мит… – вытолкнули серые бескровные губы Берга. – Шу-ми…

– В ушах шумит? – угрюмо дополнил Орехов. – Еще бы не шумело. Ты столько крови потерял. Ладно… потом поговорим. Несите его в машину, сейчас закинем его в больницу, потому что пока «Скорая» приедет, он пять раз умрет!!

– Погоди, Дмитрич, – с трудом выговорил Берг, – не надо… погоди… в подъезде… между вторым и третьим… там…

– Что в подъезде? – Сердце Орехова, словно сжатое холодно-каменной рукой, дернулось.

– Там… пацаны. Их… они… Колоб.. Юра… китаец… он ни-ка-кой не китаец… это подстава… кил… лер…

Орехов, не дослушав Берга, опрометью бросился к подъезду, а Берг, не видя того, что Орехов уже не может слышать его, продолжал бормотать:

– Я сдал… сдал… конечно, подохну, и ты бы тоже подох, Орехов. Они… ничего… – Берг впал в забытье, и двое парней по кивку Юли Строгиной понесли его в машину.

…Вадим Орехов вышел из подъезда минуты через две. Юля стояла у палисада, куда упал Берг, и ждала его. Лицо Орехова было искажено такой злобой, что Юля неволько содрогнулась, смутно предположив, что же могло вызвать такую реакцию у обычно невозмутимого шефа «Грома». На скулах его закаменели желваки, глаза сощурились, взгляд проклюнулся блуждающий и дикий, мощные пальцы правой руки до судороги впились в запястье левой.

– Вадим? – нерешительно выговорила Строгина. – Что?..

Орехов смерил ее взглядом, на дне которого плавала мутная ненависть.

– Они там, ребята Берга, – после паузы отозвался он, садясь на лавочку. – Мертвые. Я не знаю, что за дьявол это сделал, но это… в общем, их убили голыми руками. Как… как щенков. Давно… давно мне такого видеть не приходилось. Да, Юля.

В этот момент к Орехову подбежал один из его подчиненных:

– Вадим Дмитриевич, Вадим Дмитрич… Берг…

Орехов вскочил и вонзил в того испепеляющий взгляд, дико заревел:

– Умер?

– Да нет… Он вас зовет…

– Почему еще не в больнице?!

– Он сказал, чтобы его никуда не везли, пока он вам не скажет. Никуда. Он просит быстрее, боится, что не успеет сказать, вот так.

Орехов бросился к машинам.

* * *

Берг лежал на заднем сиденье, положив голову на колени одного из людей Орехова. Глаза его были закрыты, но как только Вадим Дмитриевич ввалился в салон и шумно прикрыл за собой дверь, Берг, все так же не открывая глаз, с усилием выговорил:

– Видел?..

– Видел, – отозвался Грек. – Это как же… все сделал тот китаец? И не китаец это вовсе никакой был, да?

– Киллер, – отозвался Берг, – как с недомерками… Двое их было, один в подъезде… ждал… а тот, под китайца который, – вел. Киллер из центра… Юру убил голыми руками, а тот, второй, – Колоба замочил… за ноги и об бетон, как… кутенка. Я знаю… я их видел.

– Видел? Ты их знаешь… узнал? – взволнованно выговорил Орехов, а Юля Строгина добавила:

– Говори быстрее, Валера. Нужно ехать, а ты слабеешь, нельзя терять времени.

При ее словах жутковатая улыбка искривила губы умирающего «дальнего», и он произнес:

– Конечно, нельзя… вот ты же не потеряла времени даром, Юля. Сколько… сколько тебе заплатили?

Юля задохнулась от изумления, Орехов вонзил в лицо Берга недоуменный тревожный взгляд и, протянув руку, крепко сжал пальцы на запястье Юли:

– Валера… ты что? Она…

– Я видел этих двоих в ее машине вчера днем, – сказал Берг, вдруг открывая глаза. – Я их узнал. Бородатый и тот, второй… которых она везла из… из Кар-ма-нова. Это они… они.

– Берг, да что же ты такое говоришь! – возмутилась Юля. – Да как же ты… что же ты такое говоришь, а?

– Юля… только не надо… вот этого. Я говорю только то, что твердо… Тот, который пониже, в гриме был… китайца. Но я его узнал, а второй… и вовсе.

– Да он бредит! – тихо выговорила Юля. – Вадим, ты что, думаешь, я в самом деле… да зачем же мне подставлять собственных же товарищей?

Орехов, кажется, ее и не слушал. Он наклонился над Бергом и произнес:

– Ты уверен в том, что говоришь? Ты в ясном сознании?

– Пока да, – усмехнулся Берг, – только очень больно. Да, я в ясном… говорю, я узнал их. Тот, первый, без бороды… он шутил все время… шутник. А потом… потом отрезал мне руку. И второй, бородатый… руку…

– Руку? Руку… да, вижу! Видел. Но зачем он отрезал тебе руку? Не из… хулиганских же… побуждений? – запинаясь, выговорил Вадим Дмитриевич.

– Да нет… конечно, нет. Меня раскололи. Ты бы тоже раскололся, Вадим. А руку… чтобы получить доступ к коду боцмановской виллы.

– Так он что же… туда? – пробормотал Вадим Дмитриевич, не в силах удержаться от тихого стона отчаяния. – Как же… ты что, Берг… в самом деле… сдал, да? Ты слил информацию этому киллеру? Раскололся?

– Да, – ответил Берг.

Орехов долго смотрел на него, на его изуродованную руку, а потом вдруг наклонился вперед и, вытянув огромные свои клешни, вцепился ими в горло Берга:

– Сука-а… да ты хоть понимаешь, что ты сейчас тут прокаркал? Это же ко-нец… всем, понимаешь!!

Берг рыхло задергался, его стиснутое горло пошло волнами спазмов, и охранник, на коленях которого лежала голова раненого, перехватил руки Орехова со словами: «Да вы что, Вадим Дмитриевич!» – и стал разжимать их. Успел. Еще бы чуть-чуть, и Грек в озверении просто выжал бы остатки жизни из тела Берга, как выжимают воду из губки.

– Вадим, ты сошел с ума, – выговорила Юля.

Шеф «Грома» вонзил в нее горящий взгляд, словно желая развалить надвое, как ударом меча до седельной подушки, и прохрипел:

– А с тобой, Юлия Павловна… мы еще побеседуем! Наручники ей и в багажник!

– Вадик, да ты что… – начала было Юля, но Орехов схватил ее за волосы и выбросил из машины под ноги подбежавшим на шум амбалам:

– Па-ашла!!.

Глава 13, несчастливая для многих МЫШЕЛОВКА

Боцман поднял на Свиридова глаза и захлебнулся от ужаса. Пульт аудиосистемы дрогнул в его руке, звук оборвался, а пульт выпал из пухлых пальцев паралитика. Палец же Влада уже дрогнул на курке, и в следующую секунду пуля уже сидела в сердце Бати… нет, не надо торопить события – пуля СИДЕЛА БЫ там, если бы до слуха Свиридова не донесся какой-то странный всхлип и короткие конвульсивные слова:

– И вот Саша так же… говорила!..

Пистолет дрогнул в руке Свиридова. Владимир опустил оружие и приблизился к человеку, которого он принял за Боцмана. Тот, в свою очередь, разглядывал киллера квадратными от ужаса глазами, таким взглядом, какого едва ли можно ожидать от вора в законе. От человека, чувствующего свою силу даже перед лицом наемного убийцы. Потому что у человека, сидевшего в инвалидном кресле, был совершенно беспомощный, какой-то щенячий, что ли, взгляд.

Влад сократил расстояние между собой и Боцманом до метра и, резко протянув руку, вцепился в седые волосы вора в законе. Пополз парик, и Влад увидел перед собой круглую голову с короткими темными волосами. А лицо, пусть и в мастерски наложенном гриме, размалеванное до жути правдоподобными морщинами… но тем не менее Свиридову уже приходилось видеть это лицо!

Петя-Мешок!!

– Только не надо говорить, что ты и есть Боцман, – сказал Свиридов. – Тогда я – папа римский или даже покойная старушка Ванга.

– Ты… но как ты… откуда? Тебя привезли по приказу… Китайца? – пролепетал тот.

– К китайцам я некоторым образом сам имею отношение, – вспомнив свой маскарад, ответил Владимир. – Но только меня никто не привозил, я по своей воле явился. Однако, сдается мне, я крупно попал. Где Боцман?

– Я так думаю, мы его скоро увидим… – пробормотал Петя, не спуская с Влада расширенных глаз.

– В смысле?

Человек в инвалидном кресле молчал, молчал и Свиридов, ожидая ответа, и единственным звуком, который накладывался на жутковатую тишину в комнате, было шумное дыхание Пети, как будто в его груди хрипло рвались какие-то чудовищные струны. Наконец он подал голос:

– Мы в доме… одни?

– Да откуда уж мне знать? Ты, наверно, лучше об этом… осведомлен.

– Я в смысле… что с Клюгиным? Ты убил его?

– Да.

– Тогда мы одни… пока одни, – большое тело Пети содрогнулось и заколыхалось, как желе. – Китаец уехал, оставил меня одного и этого… Клюгина. Значит, ты убил его… ты убил самого Клюгина?

Свиридов непонимающе передернул плечами, а Петя горько выговорил:

– Да уж, конечно… тебе не понять. Это не тебя он сторожил полгода, не тебе он говорил, что он как бессмертный пес Цербер из греческих легенд… не тебе.

– Так где же Боцман? – недоуменно протянул Свиридов. – У меня такое складывается ощущение, что его прибрали… без меня прибрали. Этак полгода назад, как ты только что сказал. Правильно?

– Совершенно верно, – сказал Петя. – Нам нужно уматывать отсюда, пока Клюгин…

– Клюгин-то не воскреснет, – сказал Свиридов. – Но вот только у меня такое впечатление, что уйти отсюда будет сложнее, чем прийти. Хотя и это потребовало немалых усилий, включая членовредительство.

Петя встал с кресла.

– Ты меня не убьешь? – спросил он.

– Мне сдается, что, убив тебя, я окажу тем самым большую услугу твоим хозяевам. Ведь даже у хозяина края есть свои хозяева… потому что Батя-то подставной. А руководит… кто тут всем заправляет? Китаец?

– Да, – сказал псевдо-Боцман, – он. Это жуткий человек. Для него ничего не стоит убить человека. Как своими руками, так и отдать приказ. Ведь это он, прикрываясь именем Боцмана, уже полгода наводит беспредел в крае!! Но если ты меня не убьешь… нам надо спешить… убираться отсюда, потому что это место пусто не бывает!

– Хотя святым его назвать, безусловно, трудно, – сказал Владимир, оглядываясь. – Окна тут, конечно, затянуты решетками и вылезти через любое из окон невозможно?

– Да…

– Можно попробовать разблокировать входную дверь, но мне кажется, это сложно будет сделать.

– Да!

– Но попробовать все же не мешает, – сказал Влад, пряча пистолет, – и все-таки кажется мне, что это куда более скверная история, чем можно было предположить изначально.

Следующие полчаса были посвящены поискам выхода из огромной и роскошной захлопнувшейся мышеловки. Влад проверил каждое окно, каждую дверь и каждую нишу. Он попытался было взломать изнутри веранду, но быстро понял, что хрупкие на вид оконные пролеты можно взять разве что динамитом. Причем немалым зарядом. Было проверено все – вентиляционные ходы, сток воды из бассейна, но главное и основное внимание было уделено центральной двери, которую Свиридов неожиданно легко разблокировал снаружи и теперь никак не мог открыть изнутри. Когда же все попытки разбились о неприступность огромной металлической двери, перекрывшей доступ к вольному воздуху, в ночь, Свиридов обернулся и посмотрел на труп «цербера» Клюгина, и ему показалось, что тот сардонически улыбается – точно так же, как улыбалась перед отъездом из Владивостока за город ущербная луна. Влад тихо рассмеялся и уселся рядом с трупом. Хлопнул его по плечу и (попахивает клиникой!) сказал:

– Ну что, мой дорогой сотрудник УФСБ и «старшего» отдела «Грома» одновременно, товарищ капитан Клюгин! Могу вас поздравить. Задание выполнено вами на «отлично». Быть может, вас даже наградят… посмертно, как говаривал незабвенный Семен Семеныч Горбунков.

«Глупец», – сверкнуло в голове Свиридова! Вилла изначально охранялась так, что войти в нее было легче, чем выйти из нее. Вилла была одной огромной мышеловкой и только ждала, когда же на жирный кусок сыра явится глупая мышь, возомнившая себя умной, рисковой и наглой! Он, Влад, – эта мышь, в то время как Петя выполнял роль приманки, того самого жирного куска сыра.

Петя со вздохом уселся рядом с ним и выговорил:

– Ну вот… теперь совершенно точно: мы пропали. Мы пропали. Они могут вот-вот приехать, и тогда все, кранты.

– А кто убил настоящего Боцмана? – спросил Свиридов.

Петя проклокотал:

– Китаец… он, он. А потом он позвонил мне и сказал, чтобы я… словом, хочу ли я заработать прилично денег. Я сказал, что я хочу… что, конечно, я хочу!.. Ведь театральные актеры, особенно если они не Табаков и не Янковский, так мало получают. Согласился… на свою голову. А потом выяснилось, что Китаец собственноручно задушил Боцмана, а потом Орехов и Калитин со своим цербером Клюгиным замывали следы. Вот… я должен был изображать Боцмана. У меня хорошие актерские данные… но все равно – было очень тяжело. Особенно когда бывали сходняки и приезжали эти воры… блатные. Не знаю, как мне удавалось водить их за нос, я думал, что провалюсь на первом же представлении… но нет. Поднаторел… Китаец знал, кого брать. Я же несколько раз играл «новых русских», в эпизодических ролях… хорошо играл, кстати. А потом Китаец показал мне видеоархивы Боцмана, и я перенял манеру его говорить и даже манеру молчать. Молчание тоже порой… очень красноречиво. Репетировал, вживался в роль недели две, пока наконец Китаец не рискнул. У него наготове были Грек со своими, если я провалю роль. Но ничего… прокатило. И дальше пошло. И вот уже полгода я – Боцман, а Китаец правит от моего имени… то есть от имени этого Телятникова… Бати покойного.

– А Китаец – кто он такой? – спросил Свиридов.

– Китаец… да, честно говоря, я и сам не очень… не помню. Вот что… дорогой киллер. Пойдем лучше выпьем… не так страшно умирать будет.

– Ну, тебя-то, быть может, еще и не убьют, – сказал Свиридов. «Хотя нет, – подумал он, – убьют…»

Они сели в комнате охраны перед мониторами и выпили по чуть-чуть – Петя принес сверху. Свиридову ужасно хотелось выпить еще, но он стал противен самому себе, когда подумал, что вот таким трусливым манером он хочет отодвинуть и преуменьшить надвигающуюся опасность. В конце концов что он скулит? Пошел на поводу у этого Пети. В конце концов, он, Владимир, прекрасно вооружен и дорого продаст свою жизнь. Очень дорого. И еще неизвестно, не предвещает ли ближайшее будущее пирровой победы для Китайца и его прихвостней?..

Кто знает.

Надо ждать. Хотя нет ничего мучительнее ожидания.

– Ты, Петр, уже ведь один раз отлучался отсюда? – спросил Свиридов.

– Ну да. Только мне повезло, потому что Клюгин разговаривал с Юлей Строгиной, а мне удалось сбежать к своим друзьям. У меня не было никакой мысли – насовсем сбежать… я даже записку оставил, что скоро вернусь.

– Понятно, – мрачно сказал Владимир. – Понятно. С Юлей разговорился. Юля – она девочка обаятельная. У меня даже была мысль ее раскрутить, и если бы не выходка Афони Фокина – там, под Кармановом…

…И тут Свиридов неразборчиво выругался, потому что мысль, смешная в своей очевидности, ударила ему в голову. Как же раньше он не додумался, и сколько времени потеряно.

Фокин!!

Конечно же, есть Фокин, и он вполне может помочь. Если нельзя открыть дверь изнутри, то можно открыть ее снаружи, достаточно знать код и… руку Берга, этот ужасающий ключ к дому, он бросил там, снаружи, в урну!

Ну конечно же! Только весь вопрос теперь в том, кто успеет первым – Фокин или Китаец и Орехов с «дальними».

Свиридов сорвал трубку телефона и стал набирать номер съемной квартиры, в которой сейчас находился Фокин. Только бы он не дурил и был дома. Только бы!.. Звонки уходили за звонками, теряясь в пустом пространстве, тишина, периодично пробиваемая этими гудками, давила на виски, а Свиридов все еще не слышал голоса Афанасия. Влад почувствовал, что мертвенный холод струится по спине, а напротив него качнулось искаженное гримасой страха мутное лицо Пети, который не имел понятия, куда звонит Свиридов, и потому мог предположить только самое худшее… и тут трубку взяли. Ответили.

– Афанасий, – поспешно заговорил Свиридов, – немедленно просыпайся и вали сюда!

– Куда? – отозвался тот. – Я и не сплю. Заснешь тут! Ты где?

– Я звоню тебе из комнаты охраны загородного дома Боцмана.

Фокин помолчал. Наверно, требовалось время, чтобы осмыслить это заявление. Свиридов же продолжал:

– Ситуация очень опасная. Я болван, что промедлил со звонком тебе. Афанасий, немедленно бери машину и езжай сюда. Сейчас я объясню тебе, как ехать. – Свиридов быстро обрисовал маршрут. – Кроме того, нужно открыть дверь снаружи, потому что изнутри она заблокирована. – И Владимир пояснил, как Фокин должен открыть дверь и что у него для этого есть. – Мне кажется, что этот дом и рассчитан на то, чтобы впустить киллера и запереть его вместе с жертвой, отработанной или же еще нет. Шутка, близкая к правде! И я надеюсь, Афоня, что ты успеешь раньше, чем приедут ребята Китайца. Кстати, этого гражданина я дома не застал. В общем, торопись и не сильно удивляйся, если тебе помогут найти дорогу до виллы звуки автоматных очередей. Да, из чемоданчика возьми части снайперской винтовки, я ее с собой не брал. Собери, это не самое плохое оружие, особенно если учесть, что там инфракрасный прицел имеется. Ну… выручай, друг!

Свиридов бросил трубку и поднял глаза на Петю. Тот с выражением высшей степени испуга смотрел на монитор. Там ничего не было, но, верно, с таким выражением иной Баскервиль смотрел в тьму болот, откуда слышался вой и дробный топот подбегающего чудовища – проклятия рода Баскервилей.

– Ну… что? – спросил он, не глядя на Влада. – Есть надежда?

– Забавно, – тихо ответил тот. – Жертва спрашивает у своего без пяти минут убийцы, есть ли надежда… Будем ждать, Петр. Будем ждать и готовиться.

* * *

Юлю трясло в багажнике. Судя по всему, машина ехала с исключительной быстротой, к тому же по не очень хорошей дороге, потому что два раза уже девушку подкинуло и приложило головой о запертый багажник. В голове беспорядочно роились мысли, самой яркой из которых, наверно, была: «Неужели… неужели то, что говорит Берг, правда и я привезла во Владивосток киллеров? Да нет, вряд ли… не похожи они на киллеров, да и не будет киллер так светиться, связываться с армяшками и с этим жирным кармановским майором… не будет».

Но ведь что-то во всем этом было, если так случилось. И едва ли Берг хотел ее оговорить. Нет, он говорил, кажется, искренне. Может, бредил. Но так или иначе – Вадим Орехов ему поверил. И это самое печальное, потому что кто-кто, а Юля прекрасно знала жестокость Вадима, крутые нравы всей этой семейки… начиная с Орехова-младшего, Димы, которого убили… и после этого начались все несчастья – исчез отец Юли, Павел Кимович, ее саму подмяли и сделали из нее… да фактически проститутку, хоть это и называется «отдел по сбору информации»!

Папа, папа! Почему ему нужно было выбрать для себя такую мирную и благородную профессию – врача? Не принесла она счастья! Куда актуальнее и выгоднее сейчас занятие прямо противоположное, хоть и в рифму: палача.

А теперь, наверно, Юля скоро увидит папу. Ее отправят к нему… на тот свет, в рай или ад, но к нему. Да… она скоро его увидит.

Потому что ее в любом случае – уничтожат. Юля слишком хорошо знала Орехова, чтобы питать какие-то иллюзии в его отношении.

Перед глазами из багровой с черными разводами дымки вдруг выткалось лицо ее недавнего пассажира, называвшего себя Владом, а своего друга, рослого бородатого детину, устроившего дебош на «пикнике», – Афанасием, Афоней. Неужели это они, эти милые улыбающиеся ребята, голыми руками убили двух бойцов «Грома» и хладнокровно изуродовали Берга, который был далеко не хлюпиком?.. Более того, не только изуродовали, но и сломали, раскололи, выпотрошили необходимые сведения!

Жалко. Жалко умирать в двадцать с небольшим лет. Она еще так молода! Юля хотела заплакать, но тут машину в очередной раз тряхнуло на ухабе, Юля в очередной раз ударилась головой, и из ее груди вылетел беспомощный хрип. Да, она много могла… но сейчас, как и раньше, до работы в «Громе», в этой спецслужбе «дальних», она почувствовала себя маленькой и беззащитной девочкой.

Юля всхлипнула и, ткнувшись головой в боковую стенку багажника, затихла. Машина замедлила ход и остановилась.

Приехали.

Глава 14 ГОНКА И ПЕРЕГОВОРЫ, И ВСЕ ВПУСТУЮ

Афанасий Фокин с самого начала знал, что он не успеет. Он всегда привык настраивать себя на худшее. Фокин не терял ни секунды. Его самочувствие было куда как далеко от оптимального, жутко болела и с трудом шевелилась рука, плечо которой было проткнуто шампуром. Фокин удивлялся, что она у него вообще шевелится!

В этот ночной марш-бросок Афанасий вложил себя всего. Он не стал собирать винтовку, о которой говорил Свиридов, в квартире, а захватил ее с собой, рассчитывая, не теряя времени, собрать ее на коленях во время езды. Транспортный вопрос Фокин решил тем же мелкоуголовным способом, что и Владимир, то есть попросту угнал первую попавшуюся на глаза машину. Это оказалось не столь трудно, потому что на глаза ему попалась даже не «Нива», как Свиридову (машина вообще-то довольно приличная, смотря с чем сравнивать), а замурыженная «копейка», первая модель «Жигулей», которую Фокин открыл, разбив боковое стекло ударом локтя и просунув внутрь салона руку.

Фокин подгонял себя, изначально чувствуя, что он не успевает. Гнездилось где-то внутри такое подленькое, предательское ощущение: не успеешь, не успеешь, не успеешь… Фокин пролетел мимо КП ГИБДД, хотя ему отмахнули жезлом остановиться. За ним организовали погоню, но Афанасий, выжав все из чужого одра, сумел оторваться, а потом, свернув на нужном километре трассы на коттеджный поселок, в котором располагался загородный дом Телятникова-Боцмана, затерялся в лесополосе. Ушел. Честно говоря, он и мысли не допускал, что ему могут помешать какие-то гаишники.

Афанасий подрулил к будке с сонным охранником и, протаранив шлагбаум, ворвался в поселок. Охранник, который все-таки заснул на глянцевом развороте эротического журнала, вылетел из будки как черт из табакерки, но шум двигателя уже затихал вдали. Охранник еще думал, как ему отреагировать на это вопиющее нарушение, как послышался шум сразу нескольких двигателей, и к будке подъехали одна за другой три иномарки. Охранник замахал им автоматом, головная машина тормознула, опустилось боковое стекло, и голос Вадима Орехова донес до охранника конечную цель их маршрута. Он спросил, не было в дежурство чего-то подозрительного, и охранник буквально заорал:

– Да как не было, когда вот только что какой-то урод протаранил шлагбаум и въехал без пропуска!.. Сука, урод, пррристрелю!!

– Когда это было?

– Да вот только что, несколько минут назад!! Да прямо пару-тройку…

Последующие слова охранника расслышаны не были, потому что они растворились в шуме моторов, сорвавших кортеж с места.

…Афанасий Фокин подъехал к воротам боцмановской виллы. Вне всякого сомнения, это была именно она – как и описывал Свиридов. Афанасий схватил уже собранную снайперскую винтовку, просунул ее сквозь прутья ворот, а потом перемахнул через них и сам. Хотя перемахнул – это громко сказано, сильно болела рука, отказываясь повиноваться, и потому Фокин скорее перевалился и мешком упал на траву. Упал он не совсем удачно и некоторое время лежал на траве, дожидаясь, пока утихнет боль, пронизавшая все тело. Он уже понял, что опередил тех людей, которых опасался Свиридов, и мог позволить себе чуть прийти в себя после бешеной гонки.

Послышался шум приближающихся машин. Фокин нахмурился и, вскочив на ноги, зашагал к дому – к парадному входу, громадные металлические двери которого тускло отливали серебром в неярком свете луны.

Тем временем из подъехавшей к внешним воротам машины выскочил Орехов и бросился к селектору, встроенному в правый столб ворот. Нажал кнопку вызова, ему долго не отвечали, и Вадим Дмитриевич хотел уже отдать приказ своим людям, а их было в наличии около двух десятков, перелезать через ограду, но тут в селекторе забулькало, и запинающийся голос выговорил:

– Эта-а… тут, да? М-меня слышно?

– Слышно, едри твою мать!! – заревел Орехов, по голосу узнавший Петю-Мешка. – Что ты залез в комнату охраны? Где Клюгин?

– А-а… а он лежит.

– Что значит – лежит?!

– Ну… на боку лежит. Отдыхает, наверно.

– Немедленно открой ворота! – рявкнул Вадим Дмитриевич, глядя сквозь прутья ограды на парадную лестницу дома, над которой – метрах в пятидесяти от Грека – серебром отливали двери.

– А я не умею, – пожаловался толстяк, и по его заплетающемуся голосу и характерным интонациям Орехов понял, что тот пьян. Причем пьян, верно, довольно прилично. – Я, это самое…

– Прекращай балаган, ты… – начал было Вадим Дмитриевич и тут увидел, что на фоне внушительной серебристой панели входных дверей выросла чья-то темная фигура и, нагнувшись над бронзовой урной на входе, начала в ней шарить. Орехов обернулся к вынырнувшему у него из-за плеча полковнику Калитину и выговорил недоуменно:

– Что это, они там все с ума посходили? Что это Клюгин твой шарит в урне?

Лицо полковника ФСБ было сейчас далеко не таким благожелательным, как обычно, более того, тяжелые черные морщины легли на лице, а глаза смотрели остро и холодно. Калитин ответил быстро и отрывисто:

– Во-первых, Вадим Дмитриевич, повторюсь, что Клюгин не только мой, но и твой сотрудник. Это я тебе, кажется, уже не раз повторял, повторю и еще раз. А во-вторых, этот человек, который что-то вынул из урны, никакой не Клюгин. Понятно? Понятно тебе, нет?

И с этими словами Калитин выхватил пистолет и несколько раз выстрелил в темную фигуру. Орехов вздрогнул, черный человек упал на ступени лестницы, Калитин движением руки приказал своим людям перемахнуть через ограду и достигнуть дома…

…а потом одна за другой блеснуло несколько вспышек, и двое сотрудников «Грома», как перезрелые виноградины, скатились с наверший ограды и, упав, застыли на траве.

– Киллер! – выдохнул Калитин. – В упор, «мухой»!..

Один из «громовцев» вскинул на плечо ручной гранатомет и прицелился в стрелка на крыльце…

* * *

Свиридов видел все происходящее на экране мониторов. Он сидел, сцепив челюсти и сознавая свое совершенное бессилие. Проклятый дом-ловушка!

…Или это коварная и сложная двойная игра человека, который тяжело пыхтит в кресле рядом с ним, Свиридовым, и изображает из себя актера, нанятого играть мафиозного авторитета?

Но некогда думать об этом. Дверь можно открыть только с одной стороны – со стороны Фокина. Он может не успеть, его могут уложить… но даже если он успеет, все равно, все равно – дверь нужно будет захлопнуть под ураганным огнем из всех видов стрелкового оружия, а потом ждать, готовиться для штурма!

Или его не будет, штурма? Что думать?

Фокин на мониторе уже извлек из урны страшный ключ к двери – руку Берга, – но тут прозвучал приглушенный вопль: «Мухой!»

– Сними его… из винтовки сними, Афоня!! – с отчаянием пробормотал Свиридов, понимая, что никаких шансов докричаться до Фокина у него нет. Равно как у Фокина нет никаких шансов успеть точно выстрелить в гранатометчика, если он хочет уцелеть и сохранить себя за мощной железной дверью.

Свиридов не стал досматривать спектакль до конца. Он вскочил с кресла и выбежал из комнаты охраны – по коридору, мимо трупа оскалившегося в предсмертной гипсово застывшей улыбке Олега Клюгина, к роковой двери, за которой вот-вот мог умереть друг.

Свиридов сложил руки лодочкой и, прислонив их к холодной, беспощадно ровной поверхности, заорал:

– Афо-о-о-оня, ррруку! Приложи руку к панели! Ру-уку к панели!

Неизвестно, слышал ли его Фокин. Если и слышал, то эти слова ничего не добавили к тому, что Афанасий уже знал. Просто у того могло возникнуть секундное замешательство, и оно способно погубить не только Фокина. А – всех. Свиридов раскрыл рот, но в этот момент дверь открылась, и на Владимира вывалился бледный Фокин. Он увлек Свиридова за собой на пол, дверь щелкнула, затворяясь и блокируясь – и тотчас же ее сотряс грохот взрыва. Свиридов вскинул глаза на дверь, ожидая, что ее пробьет, своротит или хотя бы существенно повредит. Ничего. Ничего он не увидел. Грохот осыпался, оскалилась лопнувшая круглая настенная лампа, фрагмент навесного потолка оторвался и упал на ковер рядом с Владом… и все. Вслед за этим воцарилась зловещая тишина. Свиридов глянул на своего счастливо попавшего в дом друга: тот утирал с лица кровь, тяжело дыша.

– Сейчас они войдут в дом, а мы бессильны им помешать, – сказал Свиридов. – Будем держать оборону… никуда не денешься. Наверно, я все-таки сильно погорячился, что ломанулся прямо в логово зверя. Мне так кажется, что тут сильно ожидали именно такого шага киллера. Или, по крайней мере, на это надеялись.

Фокин посмотрел на труп Клюгина и выдохнул:

– Ты так говоришь, словно ты остался один в этом доме. Живой, в смысле. Так, да? Боцмана с охраной ты положил, так, да?

– Так, да в то же время и не совсем так, – скороговоркой ответил Свиридов, и Фокин издал невнятный горловой хрип, увидев Петю-Мешка, выглянувшего из комнаты охраны, а потом и несмело приблизившегося к паре друзей, сидящих на ковре. – В общем, Афоня, нет у нас времени болтать. Все оказалось гораздо интереснее, чем я ожидал. Отползаем на позицию, пресвятой отец. Возможно, что сегодня придется исповедаться в грехах.

Говоря это, Свиридов вскочил с ковра и увлек за собой Фокина:

– Пойдем полюбуемся, что они там делают. Я так думаю, минута для любопытства у нас есть.

Они вошли в комнату охраны. Фокин глазел на Петю, пока еще не веря, что глаза его вовсе не обманывают. Свиридов же сел за кресло и глянул на мониторы. В этот момент зазвенел телефон. Влад передернул плечами и, подумав, что в его положении терять особо нечего, снял трубку и проговорил:

– Дворецкий слушает.

– А ты еще и юморист ко всему прочему, – пророкотал низкий звучный бас. – Ловко работаете. Только предлагаю вам не тянуть волынку и сдаться.

– А кто говорит? Участковый милиционер? – поинтересовался Владимир, смутно догадываясь, с кем говорит в действительности.

– Говорит Орехов, директор охранного бюро, которому поручена охрана этого объекта. Не валяй дурака, падла, и сдайся.

– А ты что, можешь предложить мне какие-то условия капитуляции, как фашистской Германии?

– Я знаю только то, что ты, гнида, и твой бородатый дружок замочили двоих моих парней и одного покалечили так, что вряд ли он и выживет!

– Это ты о Берге говоришь? Значит, он все-таки не откинулся? Где это вы его нашли? От нас он так удачно закатился куда-то, что с концами. Еще фурычит? Ну-ну… авось и оклемается. Только если рассудить здраво – зачем это ему? Зачем ему выживать? Он и так сдал тебя, Орехов, по полной программе, – спокойно заметил Свиридов, зажав телефонную трубку между плечом и щекой и вставляя в пистолет-пулемет «узи», позаимствованный у Клюгина, новую обойму. Потом он осмотрел свой «ТТ». Фокин же угрюмо проверял снайперскую винтовку. – Так что твоему Бергу выживать и не рекомендуется особо. А вот что ты мне скажешь, мой дорогой Орехов, на то, что ты и твой любезный Китаец давным-давно замочили вашего Боцмана и теперь хотите прикрыться мной и обстряпать дельце так, что это я, нехороший дядя киллер из центра, замочил всеми любимого и уважаемого Батю?

Орехов кашлянул в трубку и холодно заметил:

– Это тебе Сучков рассказал? А ты его больше слушай. Впрочем, слушать ты можешь все, что угодно, но если хочешь выжить, то тебе надо сдаться…

– И я благополучно не доживу до суда, – резко закончил Свиридов. – Вы, Вадим Дмитриевич, лучше попробуйте суньтесь в дом. Тем более что у вас, да и у уважаемого полковника Калитина, которого я, кажется, видел рядом с вами… у него тоже пальчики подходят.

И Свиридов услышал второй голос:

– Говорит полковник Дальневосточного УФСБ Калитин. Советую вам сдаться. В противном случае мне даны полномочия не брать вас живыми.

– Полномочия? Кем это они даны? Китайцем, что ли? – усмехнулся Владимир, хотя эта усмешка раздирала губы через силу, а ледяные мурашки ползли по коже, в горле поднималось что-то тошнотворное, жуткое. – Я, конечно, знаю, что в вашем регионе азиатская раса большие возможности имеет, но, кажется, и тут этот ваш Китаец на общем фоне уникумом выглядит. Дадите с ним пообщаться, нет? Может, до чего и договоримся. Например, он даст нам уйти, а потом спокойно спишет на чужого дядю все свои грехи. Тем более что Москва в курсе заказа. Что молчите, полковник? Дело-то ведь серьезное, большой кровью пахнет. Думаете, что если отдадите приказ на штурм, то все проблемы этим решите? Да не тут-то было. Мне вот почему-то именно так кажется, полковник.

– Значит, вам нужен Китаец?

– Вот с ним я бы поговорил. А вы, господа Орехов и Калитин, если не хотите его звать, то можете смело отдавать приказ на штурм. Нас, может, вы и получите – мертвыми, разумеется, – но половину ваших людей как минимум выносить придется отсюда тоже вперед ногами. Не хвастаюсь – обещаю.

В разговор снова вклинился Орехов:

– Кстати, забыл тебе сообщить, боец… не знаю, уж как тебя там… у нас есть для тебя сюрприз. Милый такой и обаятельный сюрприз. Берг сдал.

– Берг вообще, я смотрю, разговорчивый парнишка…

– Подведите ее под камеру!

И Владимир увидел на мониторе, с которого шло изображение с внешней видеокамеры перед воротами, Юлю Строгину. Ее держали под руки двое здоровенных парней. Свиридов поднял брови и недоуменно выговорил:

– И что? Что ты мне тут паришь, Орехов? При чем тут Юля? Трахал ты ее себе – ну и трахай дальше, а мне-то что ее показывать и к чему вообще… что-то, в общем, не понимаю я тебя.

– Не понимаешь? А вот Берг сказал, что ты – тот самый парень, которого она привезла в город. Один из тех двух. С бородой и без.

– Я – без бороды, – отрекомендовался Свиридов. – А тот, что с бородой, рядом сидит. Он, кстати, стреляет метко. Ты об этом у своих спроси, которые под забором валяются. А девчонка тут ни при чем, так что зря ты ее захомутал. Хотя мне кажется, что мои слова ей не помогут. Тебе же надо на кого-то повесить всех собак, правильно?

– Как ты умно рассуждаешь!! – прорычал Орехов. – Даже чересчур, только одного не понимаешь, сука, что ты попался, как мышь в мышеловку, и если я отдам приказ, вам кранты!

– Ну так отдавай, урод! – выговорил Свиридов и бросил трубку.

– Сейчас начнется… – пробормотал Фокин. – Наверно, кто-то должен остаться здесь, а кто-то подняться наверх… так, да, Влад?

Свиридов молчал, застыв в ожидании первых активных действий со стороны «громовцев».

Однако прошло еще несколько минут, но люди Орехова и полковника Калитина все так же, рассредоточившись с внешней стороны ограды, бездействовали. Хотя давно можно было открыть дверь и ворваться внутрь. Тем не менее они бездействовали, и Свиридов подумал, что, верно, существует какое-то обстоятельство, не позволяющее отдать приказ на штурм.

Какое-то обстоятельство…

Глава 15 ОПЕРГРУППА НА УБОЙ

Вадим Орехов прикрыл рукой глаза и сказал:

– Андрей Михалыч, есть разговор.

– Что? – распрямился Калитин. Он стоял, прижавшись лбом к прутьям ограды, и напряженно смотрел на дом, в котором гнездилась смерть. – Что ты говоришь, Дмитрич?

– Я говорю, есть разговор.

– Какой тут еще разговор? Ты что, Вадим, все забыл, о чем мы уговаривались? – с удивлением проговорил Калитин. – Некогда болтать, нужно действовать.

– Ты меня не понял. Если я говорю, значит, это важно. Или ты еще не успел это уяснить?

Калитин с досадой махнул рукой:

– Ну ладно, пойдем. Только мне кажется, что ты это как-то некстати, не ко времени зате…

– Андрей, я знаю, что делаю! – выдохнул Орехов. – В таком деле спешить нечего. Те, кто сидят внутри, – профессионалы. Ты просто не видел, что они голыми руками сделали с людьми Берга. Честно говоря, мне такого давно не приходилось видеть, да и вообще – пальцами пробить горло человеку… н-да!

Калитин сел в машину, за ним последовал Орехов.

– Ну, что ты хотел мне сказать? – произнес полковник ФСБ.

– Прежде я хотел бы выслушать тебя.

– Меня? – удивился тот. – А я-то с какого боку буду распыляться? Мне показалось, что ты хотел что-то мне пояснить. Ну так будь добр.

– Не пыли, Калитин. Я понимаю, что тебе решение проблемы кажется очевидным. Не мог бы ты расписать мне на словах эту очевидность?

Полковник поднял брови:

– Что-то ты болтлив сегодня, Вадим. «Расписать на словах очевидность» – это ты загнул. А то, что я хотел бы сделать, очень просто, ты и сам понимаешь. Мне, честно говоря, уже видится текст криминальной хроники: «Вчера ночью в загородном доме Ивана Вадимовича Телятникова, более известного как Боцман, или Батя, вор в законе и лидер ОПГ "Дальние", произошла кровавая драма. В дом беспрепятственно проникли киллеры и, расстреляв охрану, застрелили хозяина. Он был убит двумя, ну или там тремя выстрелами в голову и контрольным выстрелом в задницу, что говорит о высоком профессионализме киллеров. Подоспевшие сотрудники ЧОП "Гром" во главе с Вадимом Ореховым, кстати, бывшим заслуженным боевым и орденоносным офицером армейского спецназа, окружили дом, в котором засели не успевшие ретироваться преступники. После короткого и успешного штурма киллеры были уничтожены. Ими оказались такие-то граждане, недавно прибывшие во Владивосток из столицы. Они вступили в преступный сговор с бывшими сотрудниками ЧОП "Гром", уволенными за профнепригодность… задним числом уволим, – пояснил Калитин насмешливо, – бывшими сотрудниками ЧОП "Гром" Валерием Бергом и Юлией Строгиной. Строгина доставила преступников в город и снабдила информацией, Берг же навел на место пребывания Телятникова и дал коды доступа к вилле, благодаря которым киллерам удалось так легко проникнуть в дом. Помощь подоспела благодаря сотруднику "Грома" Олегу Клюгину, который, кстати, прошел прекрасную подготовку в отделе Дальневосточного УФСБ полковника Калитина. Операция проведена блестяще». Что-то в этом духе, и всю эту белиберду примерно так, как я сказал, только еще лучше и красочнее, напишет мой хороший знакомый, один из лучших местных писак, Костя Кузнецов, у которого я недавно был на свадьбе, – закончил Калитин. – Вот такие дела. Все чистенько, и мы герои, и Петю-Мешка выдадим за Боцмана, и никаких проблем, стало быть.

Орехов мрачно слушал речь полковника. Его суровое лицо не выражало никаких эмоций, разве что угрюмо подергивался угол рта. Когда Калитин замолк, Вадим Дмитриевич проговорил:

– Все?

– Я, по-моему, и так говорил достаточно долго и муторно. Но если ты хочешь еще, разных там уточнений… – с возрастающим раздражением начал полковник Калитин, но Орехов грубо его прервал:

– Не хочу! И вот почему – объясняю! Ты все сказал хорошо. И все вполне вписывается в наши планы. Но ты не учел одного обстоятельства. А именно – насчет Юли, которая… – Орехов продолжал говорить, и по мере того, как он высказывался, полковник Калитин все больше мрачнел. Когда же Орехов закончил, Калитин сказал:

– И что же ты думаешь, Китаец все это раскопает?

– Нельзя не учитывать такую возможность. Я знаю Китайца. Если мы засветим Юлю в этом деле, а ее теперь сложно не засветить, он докопается, и тогда в любом случае полетят головы – твоя и моя, – сказал Орехов. – А я, честно говоря, еще хотел пожить.

Калитин задумался.

– И какой же выход?

– Звонить Китайцу!

– И что мы ему скажем?

– Что не можем идти в лобовую атаку. Что те, кто засел в доме, слишком сильны и что мы не можем прорваться силой. Что есть только один выход… точнее, вход – в дом. Эвакуационный.

– Тот, доступ к которому есть только у Китайца?

– Вот именно. Этим мы вынудим Китайца самого приехать сюда, а потом…

– Что – потом? – тихо спросил Калитин.

– Потом Китаец погибнет вместе со всеми вышеперечисленными тобой, и в уголовной хронике появится еще одно ФИО…

– Ты в своем уме? – оборвал его полковник. – Ты хорошо взвесил то, о чем сейчас говоришь? Хорошо подумал, чтобы в такой ситуации выдавать вот такие вещи?

– Ни о чем в жизни я не думал серьезнее, чем об этом, – отозвался Орехов. – И, Андрей Михалыч, я думаю, у тебя нет причин мне не доверять.

Калитин почесал в затылке:

– Ну что же… решать тебе. Тем более что Китайца в самом деле пора убирать. Слишком много знает и слишком много на себя взял в свое время, да и сейчас на нем немало. Только – чур! – Китайцу звонить будешь ты.

– Договорились.

И Орехов стал набирать номер, а потом, выждав определенное число гудков, произнес:

– Это Орехов. Тут вот что, босс… подъехать надо вам лично. Дело в том, что в доме Боцмана засели киллеры, которых так и не удалось нейтрализовать раньше. Двое. Клюгин убит. Прямой штурм невозможен, говорю вам как специалист. Это профессионалы высочайшего класса, к тому же вооруженные до зубов. Уже есть жертвы.

– Сколько? – глухо отдалось в трубке.

– Сначала трое – люди Берга и сам Берг, – потом еще двое, это уже здесь, возле коттеджа. Убойные ребята. Москва кого попало присылать не будет, оно понятно. Так что нужно вам лично подъехать.

– Я-то что могу? Я габаритами не вышел, – раздался тихий голос того, кого называли Китайцем.

– Вы меня не поняли. Я говорю об эвакуационном ходе. Только вы можете пройти им, не мне вам объяснять это.

– Нет! – резко отозвалось в трубке. – Это не выход. Была попытка штурма?

– Нет… но…

– Попробуйте! – рявкнул Китаец, и Орехов услышал в трубке короткие гудки. Вадим Дмитриевич выругался и, посмотрев на полковника, сообщил:

– Говорит – штурмуйте. Ну что ж… предпримем такую попытку. Только с умом. И ответственность за нее возьму на себя я, а не ты, Андрей. Договорились? – Орехов вышел из машины и проговорил: – Мне нужно три, лучше четыре человека. Я думаю, что именно столько будет оптимально для проникновения в дом. Задача проста: достичь крыльца, подобрать руку Берга и открыть дверь. Там их двое. Киллеры. Очень опасны, но я не думаю, что это какие-то уж терминаторы. Я сам подберу тех, кто пойдет. Если, конечно, не наберутся добровольцы. Которым, конечно, по выполнении задачи обеспечена хорошая премия. Это я гарантирую.

За добровольцами ходить далеко не пришлось: тут же нашлось семеро молодых амбалов из числа не самых опытных сотрудников «Грома», которые выразили желание размазать приезжих ублюдков по стенам и полу боцмановского коттеджа. Самые опытные промолчали, потому что справедливо полагали: случись острая нужда в их услугах, шеф сам им об этом скажет и предпочтет их менее обстрелянным. Хотя в «Громе» асами – каждый в своем смысле – были все.

Из семерых Орехов выбрал четырех. Калитин пристально смотрел за подготовкой к оперативной вылазке, но оставался молчаливым…

* * *

– Афоня, кажется, эта ребятня по ту сторону забора заволновалась, – сообщил Свиридов, не отрывающий взгляда от мониторов. Петя-Мешок при слове «ребятня» затрясся всем телом и невнятно пробормотал: «Не надо так говорить… это же… какая же это ребятня, это страш… страшные люди…» – Честно говоря, мне не нравится, что они так медлят. Лучше бы уж полезли в дом, тем более нам есть чем их угостить.

– Только не забывай, что этой ребятни там два десятка человек, и каждый ростом чуть ли не с меня, – пробурчал Фокин. – Ну и что… если они сейчас полезут в дверь, у тебя есть план?

– А как же! – отозвался Свиридов. – У меня на каждый случай жизни есть план. И на этот найдется. Дай-ка сюда эту штуку, – потянулся он за снайперской винтовкой с инфракрасным прицелом. – Я возьму ее, я все-таки стреляю получше тебя. А ты бери «узи» и «ТТ» и пали себе с двух рук. Я думаю, сориентируешься. Просто я хочу выключить свет в коридоре, а потом резко его включить.

– Выключить? – хмуро спросил Фокин. – Зачем?

– Просто у меня есть инфракрасный прицел, а у них нет, – пояснил Свиридов. – Надо использовать преимущество… я могу стрелять в темноте, они, конечно, тоже могут, но наугад. А ты, Афоня, надень-ка бронежилет этого Клюгина. Хороший у него, кстати, бронежилет. И пойдем встречать дорогих гостей.

– А я? – пробормотал Петя-Мешок.

– А ты, лицедей, сиди смирно в этой комнате и не высовывайся. Оружия я тебе не дам, мало ли что тебе в голову в твою дурную стукнет. Еще нас с Афоней перестреляешь. А то ты вон уже как-то раз помог ментам кармановским его обезвредить. Конечно, тогда у тебя была уважительная причина… – бормотал Свиридов, проверяя оружие. – У Афони тогда проклюнулась белая горячка, и он представлял опасность для сознательной части граждан…

– Все! – резко перебил его Фокин. – Заканчивай это занудство! Они перемахнули через ограду и бегут к дому! К двери!

Свиридов молча выскочил из комнаты в коридор и выключил свет, а потом стал метрах в двадцати от входа. Фокин же находился ближе к дверям. Он прислонился к правой, если считать от Свиридова, стене (чтобы не попасть в траекторию выстрела своего же товарища) и был вооружен клюгинским «узи» и пистолетом «ТТ» из чемоданчика с владивостокского вокзала.

Свиридов приложил винтовку к плечу и поймал в крестик прицела входные двери. Пространство вокруг виделось рассеянно-красным, а сами двери – тускло-серыми. Такой вид давала инфракрасная оптика. Свиридов считал про себя до десяти, ожидая, что на десятом счете дверь распахнется и появятся те, кому приготовлен теплый прием. Раз, два, три (Влад видел, как Фокин поднял оба ствола в направлении дверей), пять, шесть, семь (невнятный шум за дверьми, это как же надо шуметь, чтобы звуки просачивались сквозь преграду с такой звукоизоляцией, как эта проклятая дверь!). Восемь – прощения просим. Девять – шурин да деверь. Десять – пирата надобно повесить!

…Под аккомпанемент этой чепухи, проскакивающей в мозгу Влада, дверь распахнулась, и Свиридов увидел фигуру в камуфляже, черной маске и с «калашом» наперевес. Прорезь глаз дернулась в крестике прицела, и Свиридов нажал курок. Человек молча упал, но из-за его спины, как молодые грибы рядом с только что срезанным, выросли еще… крестик прицела метнулся, и палец еще трижды совершил губительное касание, в то время как Фокин открыл огонь из двух стволов. Он еще стрелял, когда Свиридов крикнул ему:

– Афоня, давай-ка попробуем прорваться, они все оприходованы!!

Фокин скакнул к серой полоске ночи, открывающейся в проеме приоткрытой двери, и сунулся было наружу, но тут же с силой толкнул массивную металлическую панель и упал на пол… Свиридов видел это в прицеле.

Неужели его подстрелили, метнулась тревожно-багровая, как вид в инфракрасном прицеле, мысль? Почему нет… у них тоже могут быть снайперы, которые держат на прицеле парадный вход дома!

Глухо прорычал разрыв, и Свиридов понял, что по дверям дома снова выстрелили из гранатомета. Оставалось только удивляться, сколь прочно все-таки выстроили двери боцмановской виллы. Свиридов зажег свет и, увидев, что дверь, захлопнутая Фокиным, снова заблокировалась, подскочил к Афанасию. Тот уже поднимался с пола, глядя на Свиридова стеклянными глазами. Наконец он выговорил:

– Уф-ф… чуть не накрыло. Они снова «мухой» шарахнули. Веселятся ребята. Куда же смотрит гражданин участковый?..

– Участковый не участковый, – холодно сказал Владимир, – а вот шумим мы действительно так, что ментов скоро нарисуется, как грязи. Конечно, никто им и сунуться сюда не даст, все-таки дом Боцмана, который всю эту владивостокскую ментуру под колпаком держит, но все равно… неприятно. Что там у нас с этой несчастной группой захвата? – Он посмотрел на наваленные один на другой трупы «громовцев», вокруг которых на ковре расплывались бесформенные бурые пятна, и передернул плечами: – Что-то непонятно мне. Этот Орехов или дурак, или чего-то ждет. Потому что этих четверых он послал просто на убой. На прямой видимости, прямо в прицеле… он просто не видел, как я кладу пулю на пулю в «десятку», когда…

– Да не бахвалься ты, – перебил его Фокин, и в его голосе прозвучала едва ли не неприязнь. – Не до того.

– Я просто хотел сказать, что в одного я не попал, – сказал Свиридов, внимательно осматривая тела так быстро и нелепо погибших людей. – Одного убил ты. А теперь – к мониторам!

На мониторе, на который давалась картинка перед воротами, их ожидала удивительная сцена. Орехов мрачно стоял у ограды, а за его спиной бесновался Калитин. При этом он говорил примерно то же самое, что и Свиридов, только в куда более повышенных тонах:

– Вадим, ты же послал их на убой! Их расстреляли в упор, я понял, что произойдет!.. Ты все знал, ты разменял этих троих, чтобы доказать Китайцу, что…

– Не трынди, как рыхлая баба, – сквозь зубы перебил его Орехов. – Я действительно подозревал, что может произойти что-то подобное. К сожалению, мои худшие подозрения подтвердились. – Он отошел от ограды и вынул телефон, а Калитин продолжал что-то говорить ему под угрюмыми взглядами «громовцев», которые потеряли – так быстро и бесповоротно – уже шестерых своих. Орехов не обращал внимания ни на кого, он сказал несколько коротких зловещих слов в трубку, а потом проговорил, обращаясь то ли к Калитину, то ли к стоявшим за спиной полковника ФСБ людям:

– Он приедет. Увозите девчонку.

Вдруг вырисовалось какое-то неясное замешательство, и чей-то голос доложил:

– Вадим Дмитриевич… она сбежала… сорвала когти!!

Шеф «Грома» вздрогнул так, словно к его телу приложили раскаленный утюг. Его взгляд на секунду обессмыслился дикой злобой и, быть может, даже испугом, но уже в следующую секунду он выговорил:

– Как… сорвала когти? Кто не уследил?

– Кто не уследил, тот уже получил свое, – откликнулся кто-то, бойцы «Грома» расступились, и Вадим увидел парня с перерезанным от уха до уха горлом, которого вынесли из машины два его коллеги. Орехов выругался и скорее по инерции, чем в сознании возможной пользы своего приказа, хрипло отдал распоряжение прочесать окрестности, но полковник Калитин махнул рукой:

– Ты ее недооцениваешь. Она не такая дура, чтобы сейчас выходить за пределы поселка. На выезде стоят наши. Их она не пройдет.

Орехов с живостью повернулся к нему:

– А где же она? Что ты по этому поводу думаешь?

– А что тут думать… – начал было Калитин, и тут вдруг он широко раскрыл глаза, глядя через плечо одного из бойцов, и заорал:

– Да вот же она!!

– Где? – жарко подкинуло Орехова.

– Да вон! – И палец полковника завис в направлении… все той же проклятой, все той же злополучной двери, которая в очередной раз за ночь сыграла дурную шутку с руководителями «Грома».

Юля Строгина сделала то, чего от нее ждали меньше всего. Она проскользнула в дом Боцмана, воспользовавшись кодом, цифры которого повторялись сегодня вслух уже столько раз, что только идиот не запомнил бы их.

Кроме того, отрубленная кисть Берга все еще лежала на ступенях раздолбанной двумя взрывами парадной лестницы…

* * *

– Отчаянная баба! – выговорил Фокин. – Она идет сюда! Ее же запросто могут подстрелить или она приведет «хвост»!!

Свиридов не стал выслушивать полноформатное мнение Афанасия по этому вопросу и уже выбрался в обильно политый сегодня кровью коридор: встречать неожиданную гостью. Она уже проскользнула в коридор, а потом захлопнула за собой дверь и, вскрикнув при виде горы трупов, пробежала несколько шагов и обессиленно опустилась на пол. Волосы ее растрепались, дыхание было прерывистым. На лбу виднелся кровоподтек, щека была почти разорвана свежим кровоточащим порезом. Свиридов открыл было рот, чтобы спросить, какого черта она сюда приперлась, но Юля опередила его словами:

– Ты правда киллер? Можешь не отвечать, я вижу, что правда! Хорошо… хорошо. Очень хорошо! Наконец-то… я рада… наконец-то и на этих сук нашлась хоть какая-то управа!.. Твари! Я знаю… я все равно знаю, что это они убили моего папу… они! Ладно, что он, сука, опоганил меня, сделал блядью и убийцей, но уничтожить единственного моего родного человека… гнида, я знаю, это он!..

– Все эти лестные слова предназначаются, очевидно, гражданину Орехову? – холодно спросил Владимир. – Даже если все так, чего ты сюда приперлась? Жить надоело? Я вижу, тебе удалось от них как-то сбежать под шумок, но, честное слово, лучше бы ты оставалась там, с ними. А тут тебя почти наверняка убьют.

Юля встала с пола. Ее губы искривились.

– Хорошее слово – «почти», – отозвалась она. – Это, наверно, самое хорошее слово, которое я слышала за последнее время. Потому что там, по ту сторону двери, меня убьют не ПОЧТИ, а – наверняка. Или я не знаю этого ублюдка.

– Ладно, уж если пришла, то делай что знаешь, только нам не мешай, – с досадой сказал Свиридов. – Хотя, по-хорошему, тебя следовало бы пристрелить. Откуда я знаю, что это не искусный розыгрыш и очередная шуточка Орехова? Может, это все такая театральная постановка? Я смотрю, у вас во Владивостоке любят театр, – сказал Свиридов, оборачиваясь и видя медленно приближающегося Петю-Мешка. – Не так ли, драгоценный мой Петр Валентинович?

– У меня живот болит, – привычно откликнулся тот жалобным голосом.

– Ладно, – сказал Свиридов. – Я тебе поверю, Юля. Но учти: чуть что, и я не посмотрю, что ты такая милая девушка и так нравишься мужчинам. Что они там телятся? – повернулся он к Афанасию. – Не нравится мне это. Как говорится: уж полночь близится, а Германа все нет.

– Не Германа, – услышал он голос Строгиной. – Они позвонили Китайцу. Они ждут его.

– А, местный божок? – усмехнулся Свиридов. – Ладно, подождем. Интересно, в компьютере этого Клюгина есть хорошие компьютерные игрушки? Говорят, вышла хорошая стратегическая игра… это… «Championship manager-99».

Он сел за компьютер, а Юля опустилась на пол, видя перед собой мутно колышащееся марево, и прошептала:

– Папа, папа… я знаю, это ты защитил меня от младшего брата. Дима Орехов, чмо и нарк… Как жаль, что ты не сможешь защитить меня от старшего…

Глава 16 ЯВЛЕНИЕ ГЕРОЯ

– Вадим Дмитриевич, там менты просятся посмотреть, что тут деется.

В такой уничижительной для работников внутренних органов форме один из сотрудников «старшего» отдела «Грома» сообщил Вадиму Орехову о приезде милиции, которую, однако, наотрез отказывались пускать в поселок. Полковник Калитин поехал разобраться лично, и при его появлении менты присмирели. Плетью обуха не перешибешь, так и владивостокскому менту не следует вступать в прения с всемогущим спецслужбистом, о котором в городе и крае ходило немало противоречивых толков. Хотя насчет толков и пересудов Калитин сам был специалист: он негласно курировал ряд СМИ, освещающих криминальную жизнь столицы края.

Вслед за ментами приехал черный «Лексус», который пропустили безропотно, даже не заглянув внутрь салона. Калитин и без того прекрасно знал, кто приехал.

…Черный «Лексус» остановился, не доезжая до загородного дома Боцмана метров пятидесяти. Из него вышел невысокий плотный мужчина лет около сорока пяти, в неброском черном костюме и черной шляпе, надвинутой на лоб. У него было широкоскулое лицо, узкий нос и чуть тяжеловатый, четко очерченный подбородок. Миндалевидные темные глаза смотрели остро и холодно. Сразу можно было сказать, что в этом человеке течет монголоидная кровь – быть может, ее и немного, но она весьма заметна.

Это и был знаменитый Китаец. Зловещий наперсник знаменитого вора в законе Боцмана, «серый кардинал», могущественный и влиятельный человек, который тем не менее никогда не светился на публике и не позировал на телевидении и пресс-конференциях.

Китаец приблизился к сразу напрягшемуся Орехову (Вадим Дмитриевич был сильно бледен и с трудом унимал крупную дрожь во всем теле) и сказал:

– Что тут? Серьезные люди?

– Серьезнее я давно не видел, – сказал Орехов.

– Ты, Грек, всегда склонен драматизировать ситуацию. Хотя почти десяток трупов за последние сутки – это действительно… неприятно. Значит, ты предлагаешь?..

– Воспользоваться подземным ходом, – тихо сказал Орехов, а потом, шагнув к Китайцу вплотную, быстро заговорил, пользуясь тем, что их никто не мог слышать: – Не мне напоминать тебе, что этот дом оформлен на Боцмана задним числом, уже после его смерти. А дом построили для тебя, и построили как раз на те деньги, которые ты взял из общака, за что тебя Батя едва не прихлопнул. И вот теперь, когда…

– Ты еще дай пресс-конференцию насчет того, что ты тут сказал, – невозмутимо прервал его Китаец. – Или выйди к ментам, которые там у шлагбаума переминаются. Уверен, что они тебя и на бис вызовут.

– У нас нет времени на разговоры.

– А вот с этим я соглашусь, – кивнул Китаец. – Значит, иного выхода, кроме как тобой предложенного, нет?

– Если мы будем ломиться в лобовую, то они всех положат. Профессионалы…

Китаец помолчал. Орехов напряженно смотрел на него, но думал, кажется, о чем-то своем. От напряжения он даже прокусил нижнюю губу, и по его подбородку потянулась тонкая ниточка крови.

– Ну что же, – наконец произнес Китаец. – Я думаю, что время настало. Я открою ход. Только при одном условии.

– Каком? – вздрогнув, спросил Вадим.

– Никого не надо брать живыми. Всех, кто будет в доме, уничтожить.

– Петю?..

– Его-то в первую очередь, сам понимаешь, – кивнул Китаец.

– И?.. – Орехов осекся, сам ужаснувшись тому, что он только что чуть было не ляпнул. Китаец, который уже было повернулся к нему спиной, живо на него глянул:

– Что?

– Да нет… ничего.

– А мне показалось, что ты что-то хотел сказать.

– Да нет, вам показалось, – угрюмо ответил Орехов, наконец обретая самообладание, которое он не мог вернуть с того момента, как обнаружился побег Юли Строгиной и то, что она направилась в осажденный дом.

* * *

– Быть может, нас решили оставить тут на ПМЖ?

– Что? – повернулся к Свиридову, выпустившему эти пропитанные тревожной иронией слова, Фокин.

– На постоянное проживание нас решили оставить, что ли, говорю, – повысил голос Владимир. – А вообще скверно это. Ожидание смерти хуже самой смерти. Кстати, иллюстрации нагляднее, чем многоуважаемый Петр Валентиныч, я еще не видел.

Все досадливо оглянулись на дрожавшего всем телом толстяка, зябко ежившего плечи так, словно в доме стоял дикий дубильник и дыхание курилось паром. Юля сказала сквозь зубы:

– Вы, конечно, можете продолжать мне не доверять, но только я достаточно хорошо знаю Орехова, и не в его характере так медлить. Следует ожидать какого-то сюрприза.

– Ну, лично меня ничем уже не удивишь, – отозвался Афанасий. – Господи, и что меня понесло в этот сумасшедший край… конец географии… да и всему конец при таких раскладах! Сидел бы себе, мирно исповедовал прихожанок, причащался бы себе помаленьку…

– По литру в день! – усмехнулся Свиридов. – Знаю я эти твои причащения и душеспасительные беседы. Но честное слово, лучше бы ты оставался дома и хоть чем там занимался, но не ехал со мной сюда!

– Я тебе все испортил? – не замедлил наершиться Фокин. – Ты это хочешь сказать, что ли?

– Да мало ли что я хочу сказать? Самое важное сейчас то, что ты можешь погибнуть вместе со мной, – просто ответил Свиридов. – А мне бы этого не хотелось…

– Честное слово, мне тоже! – откликнулся Фокин, вставляя новый рожок в автомат. – Но вот что, Влад… что сидеть на месте, ожидая, что они сюда влезут, все эти Ореховы, Калитины и Китайцы… пароля, который открывает дверь через комп, нам все равно не подобрать… а не поискать ли нам другого выхода? Юля, ты тут была? – повернулся он к девушке.

– Только один раз.

Афанасий покрутил пальцем в воздухе:

– Есть тут какие-нибудь… загадочные уголочки, в которых… м-м-м… через которые все-таки можно вытиснуться из этого проклятого дома. Эх, кабы нам гранатомет!.. – вздохнул Афанасий. – Я бы быстро нашел, откуда тут можно выйти!

– Да я уже смотрел, – сказал Влад. – Тут все бронебойное. Не дом, а настоящая крепость. Ореховские брателлы уже убедились. И очень хорошо, кстати, что у тебя нет гранатомета, Афоня. А то с твоей прытью ты бы понаделал делов.

– В каждой крепости, между прочим, есть или должен быть отводной ход, через который можно выбраться в авральной ситуации, – задумчиво произнес Фокин. – На случай пожара или как вот сейчас мы. И, по-моему, у таких сверхосторожных людей, как местные хозяева, это должно быть предусмотрено. Как ты думаешь, Влад?

Свиридов качнул головой:

– Ну, если этот ход существует, почему им еще не воспользовались хозяева? Потому, что он проходим только с одной стороны? Изнутри дома? Да вряд ли.

– Я тут на мониторе вижу какой-то подвальчик, – сказал Фокин. – А что, если спуститься туда и там все хорошо прощупать? Пока есть время, а? Все-таки, Влад, у нас с тобой в «Капелле» были курсы по всякому там обнаружению, дешифровке разных там тайников, лазов… контрэскарпных галерей!

– Это ты завернул! – сказал Свиридов и вдруг резко повернулся к Юле. Она смотрела на него застывшим взглядом, в котором, если бы Свиридов до такой степени умел читать по глазам, можно было бы прочесть одно слово, взбаламутившее Юлю Строгину: «Капелла»!

– В чем дело? – после паузы спросил Свиридов.

– Ничего, – без выражения сказала она. – Просто я вспомнила, как веселый фээсбэшник Калитин собирался делать из меня и мне подобных этакую женскую «Капеллу».

(В ее голове всплыло, как было вчера: «Ну вот, теперь можно из тебя с подругами делать суперагентов, как говорится. Этакую женскую "Капеллу". Не хор, в смысле, а был такой отдел особого назначения у разведки, расформировали его давно – "Капелла". А мы свою сделаем…». Как давно это было, сколь многого не вернуть.)

Свиридов отвернулся и, вставая, сказал Фокину недовольно:

– Опять эта твоя болтливость…

* * *

Китаец повернулся к стоявшему у него за спиной Орехову и четырем автоматчикам (четверка была самой проверенной и опытной, прочих оставили в оцеплении виллы и перед домом) и произнес:

– Вот здесь. Подними люк, Вадим. Я все-таки не такой сильный, как ты. Да нет, не такой, это, верно, слабо сказано. Раза в три я тебя слабее.

Орехов наклонился и, нащупав в земле металлическую скобу, крепко взялся за нее и потянул. Открылся люк, за которым виднелось черное пространство. Китаец сел на корточки, протянул руку, пошарил – щелкнул выключателем. Разлился мягкий свет. Китаец жестом велел следовать за ним. Когда все люди Орехова во главе с ним самим оказались в тесном подземном помещении размером примерно два на два и на два с половиной – в высоту – метра, Китаец с неожиданной для его небольшой фигуры силой захлопнул люк и сказал:

– Мы в пятидесяти метрах от дома. Вход идет через подвал. Мои инструкции вы помните. И повторите их много раз, пока я открою вот это. – И он постучал по внешне невзрачной металлической двери. Характерный глухой звук дал понять Орехову, что толщина двери весьма внушительна.

Китаец тем временем набрал код на панели справа от двери, а потом, когда высветился зеленый контур в виде человеческой ладони, приложил к нему свою руку. Сначала ничего не произошло, а потом в помещении возникло еле слышное гудение, и тяжелая металлическая дверь начала отъезжать в сторону, уходя в стену и открывая за собой черный прогал тоннеля. Китаец угрюмо посмотрел на автоматчиков, а потом кивнул Орехову:

– Иди первый. Свет включится автоматически, как только ты наступишь на порог.

Вадим Дмитриевич повиновался. Все произошло, как и говорил Китаец, и теперь сотрудники «Грома» оказались в узком тоннеле длиной около пятидесяти метров. Китаец заблокировал дверь и пошел последним. В конце тоннеля обнаружилась еще одна дверь, но на этот раз безо всяких хитроумных кодов и локов. Орехов взялся за ручку двери. Металл обжег кожу холодом, и Вадим, глубоко вдохнув, потянул ручку на себя.

…Примерно в то же самое время Юля и Влад Свиридов, оставив Фокина и Петю-Мешка в комнате охраны, спустились в подвал. Он оказался просторным помещением, вдоль стен которого тянулись несколько длинных рядов полок. Полки были полупусты, на них хранились самого разного рода вещи, начиная от новых автомобильных покрышек и заканчивая внушительными банками красной и черной икры, которую, как известно, во Владивостоке получают в огромном количестве на морепромыслах.

– Тут с голоду не умрешь, – проговорил Свиридов.

– Мрачный подвальчик, – сказала Юля. – Никогда тут не была. Я вообще в этом доме один раз всего была… когда Петя захотел отдохнуть. Ну вот… отдохнули. До сих пор отмахаться не можем от этого отдыха. А ты в самом деле из «Капеллы»?

– Ну да, – после паузы отозвался Свиридов. – Ты, я смотрю, девочка подготовленная. Я тебя сильно недооценил.

– А уж как я тебя сильно недооценила! – горько усмехнулась та. – Я, между прочим, на вопрос Орехова, кого я, собственно, подвозила до города, отрекомендовала вас как двух лохов, которых кинули при покупке авто. Втиснули отстой, вы, дескать, и заглохли на полпути.

– Вот тут-то как раз все правильно, – сказал Свиридов. – Эта часть повествования никаких нареканий не вызывает.

Юля вдруг остановилась.

– Мы ведь все равно умрем, – сказала она. – Что толку блуждать в этом подвале, все равно нам не выбраться из этого проклятого дома. Они нас не выпустят. Будь ты хоть сто раз суперменом, но они нас не выпустят. Тогда какой смысл последние минуты жизни проводить вот так – шаря в поисках неизвестно чего?

Свиридов прислонился спиной к высоченной полке и, вцепившись в нее тяжелым взглядом, отозвался:

– Мрачные речи. Ну хорошо, пусть мы ищем хрен знает что – вчерашний день, как говорится. Но ты-то что предлагаешь?

– Я? Что предлагаю я? – спросила она, подходя к нему вплотную, так, что ее дыхание шевельнуло прядь волос, свесившуюся на его лоб. – Да ничего особенного. Просто меня учили, в каких случаях не страшно умирать.

– И в каких же?

– А когда человек до одурения займется любовью, трахнется, проще говоря, так, что у него из ушей сперма литься будет… вроде все притупляется, и уже не так жутко подыхать, – сказала она.

– И ты предлагаешь прямо здесь и сейчас… чтобы не страшно умирать… – заговорил Свиридов, но она обхватила его шею и притянула его лицо к своим губам. Однако же он высвободился и бросил:

– Да ты, Юля, немного сдвинулась по фазе! Да если бы мы были одни – только ты и я – и были бы точно обречены, то, конечно, я бы сразу… ты – красивая девушка, я тоже ничего, и нам было бы хорошо. Но мы не вдвоем. Там, наверху, Афанасий и Петя, который тоже хочет жить, между прочим. Честно говоря, на него-то мне плевать. Но если получится так, что Афанасия застанут врасплох или просто задавят превосходящими силами только потому, что я вот тут, в подвале, вознамерился заправить тебе по самое «не могу», то, дорогая моя…

Свиридов оборвал фразу. Юля открыла было рот, но он перехватил ее одной рукой, а палец второй приложил к ее губам: молчи. Ни слова. Юля напрягла слух, и ей показалось, что она слышит какие-то посторонние звуки – странные звуки. И что характерно, они шли не с той стороны, откуда вошли Юля и Владимир. С противоположной. Потом что-то глухо звякнуло, и тихий голос выговорил:

– Это что, подвал?

– Не разговаривай, Орехов, – ядовито прошипели в ответ, и ноги Свиридова прикипели к земле. – Наверх, наверх, и пора кончать с этим затянувшимся спектаклем!

Свиридов молча поднял дуло «узи».

Послышались приближающиеся шаги. Влад схватил Юлю за руку и заставил приникнуть к полу, а сам подождал, пока в проеме возникнет темный силуэт с автоматом наперевес, и нажал на курок. Пули вспороли пространство подвала, звуки очереди гулко загуляли по стенам и потолку, а потом раздался предсмертный вопль автоматчика и басовый вой Орехова:

– Они здесь… су-уки!!

Свиридов тут же выстрелил на голос. Благодаря тому, что полки были полупустыми, некоторые пули спокойно проходили сквозь их ряды. Упала на пол простреленная автомобильная покрышка, загремело стекло, кто-то застонал, и Влад отметил про себя, что, верно, ему удалось зацепить и второго из числа непрошеных визитеров. Он был близок к истине: один из четырех взятых с собой Ореховым и Китайцем сотрудников «Грома» был убит наповал, второй ранен, но при этом оставался вполне боеспособен, как и двое его коллег. Плюс Орехов. Плюс Китаец. Таким образом, против Свиридова и Юли оказались пятеро вооруженных мужчин. И не следовало надеяться на подкрепление в лице Фокина, потому что тому следовало держать двери парадного входа на случай нового штурма. Афанасий прекрасно это понимал.

Следовало обходиться своими силами.

Свиридов пробормотал что-то насчет того, что хорошо бы Юле «ТТ», который остался наверху… но его бормотание осталось неуслышанным даже им самим, потому что поднялась такая пальба, что чертям стало бы тошно. Свиридов упал на пол, понимая, что в такой ситуации, когда бьют напрямую из нескольких «стволов», шансов уцелеть будет больше, когда не высовываешься. Он залез под полку и прикрылся массивным цинковым ящиком, который от пуль, конечно, защитить не мог, но, по крайней мере, заметить за ним Свиридова было труднее. В чем убедились двое сотрудников «Грома»: рассредоточившись, они простреливали подвал, стремясь «зачистить» все помещение, и когда они оказались в непосредственной близости от Свиридова – один по одну сторону полки, второй по другую, – Владимир дал очередь по ногам (он сидел под полкой, скорчившись и прикрываясь ящиком; рядом была Юля) того, что был по левую руку. Левый упал, Влад добил его длинной очередью, а второй «громовец» вздрогнул и, резко развернувшись, наставил дуло автомата на то место полок, под которым были Юля и Свиридов. Он дал бы эту короткую очередь, которая поставила бы жирную точку во владивостокской эпопее Свиридова – но тут Юля Строгина, которая была куда ближе к «громовцу», чем Владимир, хоть у нее и не было оружия… так вот, Юля ударила автоматчика под коленную чашечку, а потом, выпрыгнув из-под полки, вцепилась в автомат и попыталась его вырвать. Конечно, тот был гораздо сильнее ее физически, но девушка была очень ловка, прекрасно координирована, что дало ей возможность несколько секунд практически на равных противостоять своему коллеге-мужчине из конторы Вадима Орехова. Свиридов поспешил ей на помощь, невзирая на выстрелы, он не стал стрелять в автоматчика из боязни зацепить Строгину, а просто несколько раз ударил того кулаком и ткнул дулом пистолета-автомата в голову.

И тут ударила очередь. Свиридов охнул от боли в ноге, та подломилась, и в ботинок потекло что-то теплое. Влад попытался шагнуть, но тут же рухнул прямо на Юлю, с нарастающим, обвальным ужасом слыша приближающиеся с двух сторон тяжелые шаги.

А вот это уже конец. Конец, и уже нечего спорить, сопротивляться и карабкаться… тяжелый ботинок наступил на запястье правой руки Свиридова, в которой тот держал пистолет-пулемет, и Влад вынужден был распустить хватку на рукояти. Он поднял глаза: над ним стоял Орехов. Он был еще громаднее, чем мог предположить Свиридов, который видел шефа «Грома» только на мониторе. В его руке был пистолет, и черное дуло его было направлено на Свиридова…

Все.

Влад зажмурил глаза и попытался доказать себе, что и в смерти есть свои плюсы.

Глава 17 ПИРРОВА ПОБЕДА ЧЕЛОВЕКА ПО ПРОЗВИЩУ КИТАЕЦ

Фокин конвульсивно сжимал огромные кулаки, глядя на проклятые мониторы, от которых – ни при каких обстоятельствах! – ему велено было не уходить. Он слышал какой-то невнятный шум, идущий из подвала, и ему почему-то казалось, что там, внизу, идет ожесточенная перестрелка. Он раз за разом отгонял от себя это ощущение, но оно раз за разом приходило. Невнятный ком грохота, идущего из подвала, катился по его нервам…

Интуиция в очередной раз не обманула Афанасия, хотя он и не посмел отлучиться с поста, чтобы это проверить. Посылать Петю было делом бесполезным: тот вцепился в кресло так, что даже Геракл, который, как известно, поднял Атланта, сына богини Земли Геи, – и тот, верно, не сумел бы оторвать горе-актера от этого кресла.

И Фокин, проклиная и себя за идиотские, как ему казалось, предчувствия, и Петю за его трусость, продолжал вперивать в экраны мониторов стекленеющий взгляд.

…Свиридов услышал негромкий голос:

– Погоди. Еще успеешь его пристрелить. Интересно взглянуть на него живого. Ну-ка, поверни его мордой к свету.

Под Владом зашевелилась столь неловко придавленная им Юля. Свиридова грубо рванули, он вскинул глаза и увидел перед собой, по правую руку от Вадима Орехова, невысокого человека в черном костюме, с характерным лицом, имевшим ряд азиатских черт. Он крутил в руках «нож выживания», который так ужаснул Берга. Нож только что нашли у Влада при экспресс-обыске и отобрали наряду с пистолетом-автоматом. Человек прищурил и без того узкие глаза и выговорил:

– Хорош, хорош. Я нож имею в виду. Сколько же ты моих завалил, сукин кот?

Эти слова были восприняты Ореховым как призыв к действию, и он с силой пнул Свиридова, и надо же было так случиться, что попал прямо по свежей ране. Боль была дикой, и Владимир не удержался от вопля, гулко отдавшегося под сводами подвала. Орехов перешагнул через Влада и, загородив Юлю от Китайца, проговорил:

– Что же ты вопишь, сука? Как оттяпать Бергу руку, так герой, а как самому чуть бо-бо, так ревешь, как баба на сносях.

– Ладно, – сказал Китаец. – Вали его… по-го-ди… а кто это с ним?

– Да какая разница! – злобно сказал Орехов, который был чем-то сильно встревожен. – Ты же сам сказал всех валить… сказал?

– Да не пори ты горячку, Грек! – ответил тот, с удивлением рассматривая обычно хладнокровного Орехова. Надо полагать, нечасто теневому лидеру «дальних» приходилось видеть Вадима Дмитриевича в таком взвинченном состоянии. – Что такое с тобой? Что это за девушка?

Юля подняла глаза на Китайца. Ее лицо оставалось безучастным и скованным, неподвижным, точно маска, а потом ее губы распустились в какой-то вымученной полуулыбке, и она пробормотала:

– Это очень похоже… наверно, желаемое за действительное… слишком сильно хочу… как тогда.

Китаец страшно переменился в лице при этих ее словах. Свиридов не мог и представить, что это маловыразительное раскосое лицо может выражать такую гремучую смесь противоречивых чувств: сомнение и ужас, изумление и… радость, что ли? «Что он, сошел с ума?.. Или это я схожу, – подумалось Владимиру. – Да нет. Не с чего».

Не только Китаец переменился в лице. Орехов вскинул пистолет на Китайца, двое уцелевших сотрудников «Грома» предостерегающе придвинулись к нему, но Орехов, словно обезумев, отшвырнул одного из них, а из рук второго вырвал автомат и бросил на пол. Лицо Вадима было страшным.

Свиридов не понимал, что происходит. Какое-то сумасшествие.

– Ты сказал, что следует замочить всех, – грозно выговорил Вадим Дмитриевич, не убирая с мушки крутящего в руках «нож выживания» ошеломленного Китайца. – Я просто-напросто выполняю твой приказ. Вот и все.

Юля покачала головой и выговорила:

– Этого не может быть. Ты же умер.

Взгляд Китайца помутнел, видно было, что «серый кардинал» с трудом сдерживается от бурного выплеска эмоций.

– Я тоже думал, что ты умерла.

– Значит, это ты…

– Значит, это я. Я не хотел, чтобы ты видела меня таким, дочка.

– Я тоже не хотела, чтобы ты видел меня такой, папа.

Свиридов крутил головой, точно только что вынырнувший на поверхность ныряльщик. «Дочка»… «папа»? Что это еще за идиотизм?

– Довольно телячьих нежностей, – сказал Орехов. – Ребята, держите их на мушке. И Китайца тоже.

– Но… – начал было тот, у которого Орехов вырвал автомат, однако Вадим с такой силой ударил его, что он, приложившись затылком о полку, рухнул без сознания.

– Хватит!! – загремел Орехов. – Мне надоело! Семейные сцены! Ты, Китаец, все равно остался непригодным для нашего дела, как бы ни корчил из себя идейного вора и не прикидывался в тему! Кто знал, что она твоя дочь? Я же не знал, что личный врач Боцмана, ты… что это ее папаша! Да, я узнал. Позже. Да, я не говорил тебе, потому что ты уже набрал силу, и я хотел иметь рычаг давления на тебя, вот эту девчонку, которую ты считал пропавшей без вести. Я ей другую фамилию дал, да! Я ее в жизнь вывел, ты еще мне благодарен должен быть. Она глупо влипла во всю эту историю с киллерами, и она должна была умереть сегодня, здесь. Правда, это была бы слишком громкая смерть, ты узнал бы о ней и узнал бы ее, и тогда я труп. Я понял, что тебя тоже нужно убирать. И я сделал это.

И Орехов выстрелил в Китайца, а потом, когда его собственный подчиненный вдруг кинулся на Орехова, чтобы помешать ему добить Китайца, оскалил зубы и выстрелил в «громовца». Отшвырнув труп, он прицелился в Юлю, но вдруг его лицо обессмыслилось болью, он вздрогнул всем телом и начал сползать, цепляясь за полки. Когда он коснулся пола, то был уже мертв.

В его груди сидел «нож выживания», который за секунду до того крутил в руках Китаец – он же Павел Кимович Климов.

– Благодарю, дочь, – выговорил он, – кажется, это удалось мне вторично. Как его младшего брата. Только тут рука чуть дрогнула… он меня ведь тоже… приложил. Ну что ж… это хоть частично оправдает меня в твоих глазах. Кажется, мы остались втроем, – он взглянул на Свиридова, приложив руку к огнестрельной ране в животе, сел на пол. – Больно.

– Но как?.. – пробормотала Юля.

– Как я из хирурга платной клиники стал боссом преступной группировки? О, это очень просто, – выговорил он. – Помнишь, мы с тобой в детстве читали книжку про пиратов? «Одиссея капитана Блада». Про то, как врач из тихого английского городка волей обстоятельств становится главарем пиратов. Вот и со мной произошла та же фантастичная история, только все гораздо грубее и прозаичнее. Однажды за мной в клинику приехали люди – вот этот Орехов, кстати, и приехал. Они отвезли меня к Боцману и сказали, что я буду его личным врачом. Что Боцман болен и я буду при нем безотлучно. Оказывается, они посчитали меня чуть ли не лучшим врачом в городе. В том числе и диагностом. Ну… это уже тонкости.

– А как же я?

– А о тебе они сказали, что все будет отлично. Что ты будешь работать во «Владивосторге». А потом ты якобы погибла. Исчезла. Мне показали список пассажиров погибшего в аварии лайнера, и в списках было: Климова Юлия Павловна. С тех пор прошло много времени, года два или три, а может, и четыре, я как-то не считал. Много, но меньше, чем это протекало для… для меня. – Чувствовалось, что Китаец слабел, что уходило, быть может, драгоценное время, но никто не решался прервать его речь. – Я не стану объяснять тебе, как я стал зверем. Просто я подумал, что лечить такие создания, достойные только смерти, незачем. Я убил своего пациента. Но перед этим я сумел вжиться в его доверие, врасти в его структуры… много, много, ты и не поверишь, да и не надо. Я заработал много денег. Я мог бы сказать тебе номера счетов… и сказал бы, да только эти деньги… не принесут тебе… счастья… Кровавые деньги. А потом я захотел развалить всю эту банду, как спрут, опутавшую наш несчастный край. Известное изречение… чтобы уничтожить зло… надо стать во главе его.

Что-то хлопнуло, послышался скрежет металла, и в подвал буквально скатился Фокин со снайперской винтовкой в руках.

– Вот теперь, Влад, мы точно попали! – закричал он. – Пролезли эти суки… пролезли! Сейчас будут здесь!!

Китаец засмеялся. Его смех резанул, как железом по стеклу. Юля опустилась возле него, а Китаец проговорил:

– Ну что, орлы… повезло вам! Если бы не Юля… не Юля…

– Папа!..

– Быстрее в эвакуационный ход, – на одном дыхании выговорил Китаец. – Только я… только я могу открыть. Быстрее.

Фокин смотрел на все это непонимающим взглядом нормального человека, только что за какие-то прегрешения загремевшего в психушку.

– Что?.. – наконец пробормотал он.

Китайца донесли до двери, открывающейся только его ладонью. Он криво улыбнулся и приложил руку к светящейся панели. Дверь поползла.

– Спешите, – выговорил Китаец. – Спешите… выйдете из хода, садитесь в мой «Лексус», включайте мигалки и дуйте… до Хабаровска, докуда угодно, только подальше отсюда! Вас никто не посмеет остановить, а пока разберутся, что к чему… пока разберутся…

– А как же ты, папа? – выдохнула Юля.

– Я? А у меня огнестрельное ранение в брюшину. Внутреннее кровотечение. Умру тихо, спокойно, так что не тревожься за меня, дочь. Я первый раз за эти годы дал волю эмоциям, а больше не хочу. Главное, что я снова победил. Хоть и горькая победа… пиррова. Все. Идите. Иди, Юля.

– Папа! – рванулась к нему она.

– Иди вон, дура!! – рявкнул Китаец из последних сил, а потом медленно сполз по стене рядом с закрывающейся дверью, за которой исчезли Свиридов, Фокин и Юля. На его губах выступила кровавая пена, а потом он тяжело, с усилием, произнес:

– Вот и все, Павел Кимович. Скоро буду базарить с Боцманом насчет небесного общака. Наверно, я и там… и там найду себя… я ведь такой многопрофильный человек… даже противно. Настроил себе замков… вот теперь сижу и подыхаю в этом… бетонном мешке… за дверью… как старый дурной крот… крот… Зато… зато никому не прошло даром… безнаказанно… дальневосточный синдром – страшная болезнь… А, наверно, и в самом деле непонятно: как я смог сделать все это?.. Но недаром… не-е-ет… недаром… сколько уйдет вместе со мной… вылечил синдром… вылечил… метастазы… док-тор…

Голова его откинулась в кромешной мгле, и никто не видел, как по холодеющей коже потянулась, застывая, тонкая струйка крови.

Эпилог

Свиридов выглянул из окна гостиницы и увидел, что его машину рассматривает какой-то армянин. Нет, это был не Арам и, естественно, не покойный Аветисян. Да и машина была, откровенно говоря, не Свиридова: «Лексус» Китайца с перебитыми номерами можно было, впрочем, продать за хорошие деньги. Смешно. Начал с покупки, закончить можно продажей.

Свиридов выглянул в окно и крикнул:

– Эй, слющь, мащина интэрэсуещса?..

Оглавление

Пролог с асфиксией

Первая часть, курьезная: Таких не берут в супермены

  Глава 1 . ЗАКАЗ, ИЛИ ПОЛГОДА СПУСТЯ

  Глава 2 . ТРАНСПОРТНЫЕ ТРУДНОСТИ

  Глава 3 . ПОШЛАЯ, КАК ЖИЗНЬ, ИСТОРИЯ

  Глава 4 . ОСОБЕННОСТИ ПРИМОРСКОГО АВТОСЕРВИСА

  Глава 5 . ЕСЛИ ЭТО МОЖНО НАЗВАТЬ ОТДЫХОМ…

  Глава 6 . С БАЛАГАНОМ ПОКОНЧЕНО!..

Вторая часть, серьезная: Таких не берут на небеса…

  Глава 7 . ОЖИДАНИЕ

  Глава 8 . КАМЕРА ХРАНЕНИЯ

  Глава 9 . СМЕШНОЕ КИНО ПОЛУЧАЕТСЯ…

  Глава 10 . РУКА И СЕРДЦЕ

  Глава 11 . НОЧНЫЕ ВСТРЕЧИ

  Глава 12 . СООБЩНИЦА

  Глава 13, несчастливая для многих . МЫШЕЛОВКА

  Глава 14 . ГОНКА И ПЕРЕГОВОРЫ, И ВСЕ ВПУСТУЮ

  Глава 15 . ОПЕРГРУППА НА УБОЙ

  Глава 16 . ЯВЛЕНИЕ ГЕРОЯ

  Глава 17 . ПИРРОВА ПОБЕДА ЧЕЛОВЕКА ПО ПРОЗВИЩУ КИТАЕЦ

Эпилог

Реклама на сайте