«Школа суперменов»

Сергей Гайдуков Школа суперменов (Секретный проект)

Пролог

Зонт раскрылся с неожиданно громким металлическим щелчком, и полный круглолицый мужчина в черном костюме вздрогнул. Он неодобрительно посмотрел на парня, который раскрыл зонт, и теперь ждал, пока мужчина выберется из «БМВ». Тот наконец решился и медленно поставил туфлю на мокрый асфальт. Потом вытянул ладонь и ощутил, как сверху падают холодные капли. Оценил интенсивность дождя.

Мужчина медлил, а за спиной парня с зонтом на тротуаре стояли трое. Все они ждали мужчину в черном костюме. Мокли под дождем и ждали.

Полный мужчина посмотрел на мокнущую троицу, на пузырящиеся лужи, на собственную мокрую туфлю, на натянутую черную ткань зонта...

И он передумал.

Так же медленно убрал туфлю в машину и сделал повелевающее движение рукой, что значило: «Давайте-ка, ребята, сами, без меня». Парень с зонтом немедленно захлопнул дверцу «БМВ», отрезав холодный дождь от теплого и уютного салона машины. Полному мужчине сразу же стало спокойнее. Он откинулся на мягкую кожу сиденья, ослабил ремень в брюках и стал ждать. Ждать всегда лучше в тепле.

Между тем трое, оставшиеся снаружи, развернулись и быстро зашагали к шестиэтажному зданию с колоннами, чья песочно-желтая штукатурка быстро темнела под дождем. Вывеска над входом гласила: "Гостиница «Заря».

В вестибюле гостиницы трое разделились — двое отправились наверх на лифте, а один пошел по лестнице. На последнем, шестом, этаже они снова встретились, причем к ним присоединился четвертый, до этого момента скучавший в холле шестого этажа. Они переглянулись и подтвердили друг другу парой коротких фраз, что все в порядке.

Это означало, что четверо нашли то, что искали.

Разговаривая шепотом, они распределяли свои роли на ближайшие секунды, когда кто-то сказал вполне громко и отчетливо:

— Я могу вам чем-то помочь?

Четыре пары глаз увидели в конце коридора среднего роста мужчину в мятых брюках и толстом сером свитере. Когда он подошел поближе, то стало заметно, что его зрачки покраснели от недосыпания, а лицо осунулось. Он был похож на командированного, который принял слишком близко к сердцу поставленные перед ним задания.

— Сгинь отсюда, — коротко ответил старший четверки.

— Вы не поняли... — тускло улыбнулся мужчина.

— Это ты не понял.

Мокрая от дождя кожаная куртка распахнулась, и мужчина увидел наплечную кобуру. Кобура была непустой.

Мужчина понимающе кивнул, но все еще улыбался. Возможно — по инерции.

— ...Если вы в номер 606, то я должен вам сказать, что девушка просила ее не беспокоить.

— Мы сами разберемся с девушкой.

— Вряд ли.

— Что?

Старший четверки нетерпеливо махнул рукой, и в сторону мужчины шагнули двое.

— Девушка не пойдет с вами, — сказал мужчина, но это звучало не как угроза, а как не очень удачная шутка, от которой автор при необходимости готов отказаться.

— Да что ты говоришь! — ответили помятому мужчине без всяких шуток.

— Девушка останется здесь.

— Слушай, — двое подошли к мужчине вплотную. — Вот тебе первый совет — это не твое дело. А вот тебе последний совет — вали отсюда по-быстрому...

Мужчина хотел было что-то возразить, но потом оценивающе взглянул на парней и вздохнул:

— Наверное, вы правы... Хотите жвачку?

Между тем «БМВ» продолжал мокнуть под дождем, а полный мужчина в черном костюме продолжал ждать.

Внезапно в стекло постучали. Водитель и полный мужчина переглянулись, последний кивнул, и стекло чуть опустилось.

Полный мужчина увидел незнакомого мужчину в толстом сером свитере. У него нет зонта, и дождь нещадно поливает его, капли текут по лицу.

— Что? — недовольно спросил полный мужчина.

— Послушайте, — заискивающе сказал человек на улице. — Можно, я сяду в машину? Тут такой ливень...

— Нет, нельзя. Чего тебе?

— Там, — человек машет в сторону гостиницы. — Там ваши люди...

— Ну.

— Пожалуйста, заберите оттуда ваших людей.

— Что?

— Пожалуйста, забе...

Полный мужчина раздраженно махнул рукой водителю, и стекло пошло вверх, вновь отрезая полного мужчину от дождя и прочих уличных неприятностей. Водитель тем временем вылез из машины, чтобы устранить надоедливого незнакомца, но...

Но что-то происходит не так. Мужчина с улицы просовывает руку и каким-то невероятным усилием останавливает стекло, а потом вдавливает его вниз. Полный мужчина задохнулся от бешенства, а человек на улице вытер влагу со лба и настойчиво повторил:

— Пожалуйста, заберите ваших людей...

— Ну-ка, пошел отсюда, пока...

— Ваших мертвых людей.

В этот момент в номере 606 девушка просыпается.

Глава 1 Три мишени

1

Председательствующий выдержал драматическую паузу, а затем произнес:

— Итоги голосования: двадцать шесть голосов «за», восемьдесят один «против», сто семьдесят четыре воздержались. Решение не принято. Переходим к следующему вопросу повестки дня...

Несколько депутатов Государственной думы, не заинтересованных в следующем вопросе, поспешно выбрались из зала — они торопились обрадовать исходом голосования своего коллегу, депутата, который принципиально отказался присутствовать на сегодняшнем заседании. Поскольку рассматривался вопрос о лишении его депутатской неприкосновенности.

Депутат Юрий Чурилов выслушивал поздравительные звонки с кривой ухмылкой — он и не сомневался в подобном исходе дела. Не то чтобы депутаты массово не поверили в возможную причастность Чурилова к организованной преступности, финансовым махинациям и убийству партнеров по бизнесу. Просто безгрешных людей в природе не существует, парламент тому не исключение, и большинство депутатов прокатили запрос насчет Чурилова сегодня, потому что завтра такой запрос мог прийти по их души.

В момент заседания Чурилов отдыхал в своем загородном доме. Рядом сидел начальник его охраны. Забавно, что познакомились они в исправительной колонии, где Чурилов был заключенным, а нынешний начальник охраны — вохром.

Выслушав телефонные звонки, а потом для верности посмотрев выпуск телевизионных новостей, Чурилов на радостях глотнул коньяку, а потом дал ценные указания начальнику охраны.

— Сегодня пронесло, — сказал он. — Но такого цирка мне больше не надо. Слишком шуму много. Избиратели могут типа... типа, доверие, что ли, потерять... На кой черт мне этот геморрой? Давай, урегулируй вопрос с прокуратурой.

— Вы же знаете, — нехотя протянул начальник охраны. — Не получается подмазать этого типа. Не берет он. Вредный очень. Слишком сильно хочет вас достать.

— Он что, больной? Или очень жадный?

— Хрен его знает.

— Значит, так. Попробуй дать еще раз, последний. Если не возьмет...

— Я знаю, где он живет, знаю, где родители живут, знаю, где жена работает, в какую школу сын ходит...

— То есть ты знаешь достаточно, чтобы урегулировать этот вопрос, — сделал вывод Чурилов. — Мне кажется, парень просто не понимает, с кем связался. Вот ведь люди, хочешь с ними по-хорошему, а они напрашиваются на плохое...

— Ага, как этот... Ну, журналист-то... Фамилию забыл.

— А я их и не запоминаю. Их много, я один. Всех запоминать башки не хватит.

Чурилов посмотрел на часы и спохватился: надо было ехать в «Рэдиссон», встречаться с двумя приезжими из Канады. Канадцы должны были привезти разработки законопроектов, которые Чурилову от своего имени потом надо будет внести на рассмотрение Думы. Но если бы речь шла только об этих документах, то Чурилов бы не поехал сам — бумажки мог привезти любой из помощников. А вот для обсуждения денежной стороны дела — сколько, когда и как — Чурилов должен был обязательно лично встретиться с канадцами. Это — святое. Содержание законопроектов его совершенно не волновало, он лишь предполагал, что в этих бумажках заинтересованы какие-то канадские фирмы, связанные с какими-то генетическими продуктами... Кому это интересно? Сколько, когда и как — вот хорошие вопросы, которые стоит обсуждать.

Начальник охраны распорядился насчет лимузина, Чурилов надел пиджак, туфли и пошел к выходу. Идти пришлось долго, потому что дом был большой. Большой красивый дом на берегу пруда в ближнем Подмосковье — по счастливой случайности он достался Чурилову за сущий бесценок. Прежний хозяин, пожилой скульптор, упорно отказывался его продавать, а потом как-то поехал на рыбалку и не вернулся — несчастный случай. Вдова была так убита горем, что продала дом и участок первому попавшемуся покупателю за ту цену, которую тот предложил. Этим первым попавшимся случайно оказался Чурилов.

И теперь, выходя на крыльцо к поданному лимузину, он испытывал приятное и привычное чувство хозяина, к которому после сегодняшнего думского голосования также примешались не менее приятные ощущения человека, который может позволить себе многое, но не понести за это никакой ответственности.

Однако известия об отказе Думы лишить Чурилова депутатской неприкосновенности достигли ушей не только самого Чурилова и его окружения.

И когда Юрий Чурилов вышел на крыльцо, довольно улыбнулся и мысленно попросил бога помочь в переговорах с канадцами, находящийся примерно в полукилометре от Чурилова мужчина сделал плавное движение указательным пальцем правой руки. Следствием этого движения стало маленькое черное отверстие посредине чуриловского лба. Выходное отверстие в основании шеи выглядело еще менее привлекательно.

Чурилов падал и катился по ступеням к лимузину, а начальник охраны завороженно смотрел на это неожиданное падение. Это дало возможность снайперу спокойно выбрать вторую мишень и так же четко поразить ее. Начальник охраны успел понять, что именно он и был второй мишенью. Пуля ударила ему в грудь, но не убила сразу. Начальник охраны дожил до приезда «Скорой помощи» и только тогда умер.

К этому времени снайпер успел упаковать оборудование, переодеться, сесть в машину и проехать несколько километров в сторону центра столицы.

Еще через пару часов он, поменяв машину и избавившись от оборудования, подъехал к большому серому зданию на юго-западе Москвы. Одна из двух табличек на входе гласила: «Московское отделение международного комитета по междисциплинарному прогнозированию».

Мужчина не имел ни малейшего понятия, что это означает. Точнее, он знал, что это длинное название не означает ровным счетом ничего.

Он вошел в большой и абсолютно пустой вестибюль, достал из кармана пластиковую карточку и сунул ее в прорезь в стене. В стене открылась дверь, и мужчина вошел внутрь.

Его звали Леонид Лапшин. Приятели иногда называли его Лапша, и это ему дико не нравилось. «Смешно, что ли? — говорил он. — Юмор такой, что ли? Убивать надо за такой юмор».

2

Под утро банкет все еще продолжался, однако никто из многочисленных приглашенных и самозваных гостей не заметил, что виновницы торжества уже нет в ресторане.

Около пяти утра Елена Волошина покинула банкетный зал, а затем вышла из ресторана через черный ход в сопровождении двоих серьезных молчаливых парней. Они сели в «Паджеро», и джип с ревом понес их по пустому шоссе в направлении небольшого подмосковного города. В ресторане остались бывшие сотрудники фирмы «Благо», которой руководила Волошина, — с их помощью она провела успешную рекламную кампанию, сумев сначала привлечь внимание населения, а потом и его, населения, средства. В ресторане остались адвокаты — с их помощью Волошина сумела отбиться от нападок прокуратуры, насчитавшей в деятельности «Блага» кучу нарушений и даже обнаружившей использование каких-то там психотропных методов для обработки населения. В ресторане остались журналисты — после соответствующих финансовых вливаний они грудью становились на защиту частного предпринимательства. Совместными усилиями всех этих людей судебное разбирательство закончилось признанием недоказанности состава преступления. Это было вчера, и это было причиной затянувшегося банкета, на который Волошина не поскупилась.

Но это было вчера, а сегодня ее ждали новые дела, и «Благо» становилось прошлым.

«Паджеро» затормозил у стандартного панельного дома. Волошина и двое парней вылезли из машины, вошли в подъезд и поднялись на лифте. Через некоторое время они вернулись к машине, и теперь парни тащили две большие клеенчатые сумки. Такие сумки обычно таскают продавцы оптовых рынков, и такие сумки обычно не возят на джипах «Паджеро».

Но это зависит от того, что лежит в таких сумках. Например, эти две сумки почему-то заслужили деликатное обращение и перевозку в джипе.

Когда сумки были размещены в машине, джип тронулся с места и вскоре выехал на шоссе, ведущее к Москве. В зеркале заднего вида было чисто, и настроение Елены находилось на соответственно высокой ноте.

Пока невесть откуда взявшаяся «девятка» не вылетела справа на шоссе и не стукнула джип. Настроение Елены моментально испортилось, она в бешенстве взглянула на своих парней. И те все поняли без слов.

«Девятка» между тем после удара остановилась поперек шоссе, словно обалдев от собственной наглости. Джип тоже остановился, парни выбрались наружу и направились к «девятке». Выражение их лиц означало, что в этом месте и в это время закон об автомобильном страховании решительно не действует, а действуют совершенно иные законы.

Водитель «девятки», молодой белобрысый парень, сильно нервничая, выскочил из машины и начал что-то говорить в свое оправдание, но парни не стали его слушать. Один из них выразительно провел ладонью поперек горла, что предвещало водителю «девятки» мрачные перспективы.

Тот, что вполне естественно, попятился назад, парни Волошиной бросились за ним... Елена с переднего сиденья джипа вполоборота злорадно наблюдала за этой сценой, как вдруг дверца распахнулась, ее схватили за руку и самым грубым образом выдернули из машины. Волошина завопила, призывая на помощь своих парней, но те, видимо, еще не закончили разбираться с белобрысым водителем «девятки», так что Волошина осталась незащищенной.

В эти драматические секунды она старалась сохранять спокойствие и трезвость мысли. Поэтому, когда ее прижали к борту джипа и бесцеремонно обыскали, Волошина стала кое-что понимать.

Она перестала вопить, собралась с духом и заявила невидимому мужчине, заломившему ей руку:

— Вы не имеете права...

Мужчина ничего не ответил, и Волошина решила, что находится на правильном пути. Она добавила:

— Предъявите ордер!

И потом еще:

— Ведь дело закрыто, и мои адвокаты...

Тут Елене пришло в голову, что ее ближайшие адвокаты находятся в ресторане, а стало быть, проку от них будет мало. Ну да бог с ними, с адвокатами, а где же...

Волошина увидела, как с противоположной стороны в джип садится белобрысый водитель «девятки», и поняла, что, где бы сейчас ни находились ее парни, помощи от них в ближайшее время ждать не стоит.

Все это было абсолютно нереально и совершенно ужасно. Особенно когда Волошина заметила, что белобрысый спокойно расстегивает клеенчатые сумки и изучает их содержимое. Как будто он их туда ставил. Как будто он заранее знал об их существовании.

Потом белобрысый вылез из джипа, обогнул машину и обратился к тому мужчине, который удерживал Елену притиснутой к борту джипа.

— Комплект, — сказал он.

— Слушайте, вы, — зло процедила Волошина. — Если вы менты, то дело закрыто, и вас поимеют за самоуправство, так поимеют, что вы даже представить себе не можете! Если вы бандиты, то лучше валите отсюда, пока целы, потому что вы не знаете, с кем связались...

— Знаем, — сказали ей в спину. — В том-то и дело, Елена Витальевна, что знаем.

Хватка чуть ослабла, Волошина обернулась и увидела рядом с белобрысым плотного мужчину лет тридцати. Он выглядел так, будто оказался на этом шоссе совершенно случайно, по дороге с презентации глянцевого журнала на открытие художественной галереи. Безупречное сочетание брюк, тонкого свитера, итальянского кардигана и кожаных туфель окончательно добило Волошину, и она решила считать все это кошмарным сном.

— Елена Витальевна, — вежливо сказал крепко сбитый денди. — Для вас все это еще может кончиться хорошо. Я имею в виду, без телесных повреждений.

— Что? — встрепенулась Волошина.

— Мы сейчас сядем в машину и поедем дальше. Туда, куда вы и ехали. Туда, куда вы должны отвезти эти деньги.

Волошина нервно рассмеялась. В ее жизни было немного абсолютных истин, но пару она знала точно: во-первых, лучше быть богатой и здоровой, чем бедной и больной, и во-вторых, никому и никогда не говори, куда идут деньги «Блага» и других подобных фирм. Иначе, в лучшем случае, станешь как раз бедной и больной. В худшем случае ты просто исчезнешь с лица земли.

— Я никуда с вами не поеду, — сказала Волошина.

— Поедете, — сказал денди.

— Нет.

— Да.

— С какой стати? Вы останавливаете мою машину, бьете моих охранников, трогаете мои веши, а я...

— Или я прострелю вам колено, — вежливо сказал денди.

Волошина рассмеялась, и тогда денди вытащил пистолет. Он выглядел как настоящий. Волошина перестала смеяться.

— Причем прострелить колено — это гуманный способ надавить на вас, — продолжал наставительно говорить денди, будто преподаватель, вразумляющий не слишком прилежную студентку. — А еще есть негуманный. Отвезти вас к тем людям, которые сдали последние деньги в фирму «Благо» и не получили взамен ничего. Они очень сердиты на вас, Елена Витальевна. У них, кажется, есть какой-то общественный комитет, мы можем подъехать туда и предоставить вас в их распоряжение... На час-другой, больше не понадобится.

— Слушайте, — сказала Волошина. — Кто бы вы ни были... Давайте договоримся... Без вот этих глупостей...

— Пффф, — разочарованно сказал денди. — Леша.

— Что? — сказал белобрысый.

— Леша, все надо делать наверняка.

Волошина не очень поняла, что имел в виду денди, но белобрысый немедленно куда-то сорвался.

— Теперь с вами, — сказал денди, и он по-прежнему выглядел разочарованным. — Вы едете с нами?

— Я не могу...

Он выстрелил ей в колено. Волошина заорала, еще не чувствуя боли, но паникуя от одного только вида прожженной дыры на дорогих дизайнерских брюках и темнеющей ткани вокруг.

— Вы можете, — невозмутимо произнес денди.

Она продолжала визжать, схватившись двумя руками за ногу.

— Вы можете, Елена Витальевна.

— Сволочь!!!

— Вторая пуля уже не пройдет по касательной, а раздробит вам кость. Вероятно, вы всю оставшуюся жизнь будете хромать.

— Подонок!!

— Колено ваше, вам решать...

— Но... Слушайте, — она перестала орать и перешла на отчаянный шепот, звучавший странно на пустом шоссе. — Если я вас отвезу... Меня же убьют... Там такие люди...

— Может, и убьют, — согласился денди. — Но потом. А колено я прострелю сейчас. С простреленными коленями вам потом будет куда труднее бегать от всех тех людей, которым вы наделали пакостей...

Когда джип тронулся с места, Волошина сжимала ладонями колени, словно не веря в их неповрежденность. И еще она смогла увидеть, куда делись двое ее парней. Теперь-то ей уже абсолютно точно не следовало на них рассчитывать.

Около одиннадцати утра джип подъехал к заботливо отреставрированному дворянскому особняку, скрытому за старинной оградой и высокими тополями.

— Здесь, — трагическим голосом произнесла Волошина. — Все время сюда привозили... На второй этаж, а потом...

— Понятно, — перебил ее денди. В дальнейших уточнениях Волошиной не было необходимости, потому что все здание занимала одна организация, а именно одна из радикально-националистических партий. — Большое спасибо за сотрудничество.

— И что... Что мне теперь делать?

— Понятия не имею, — сказал денди. — Можете сходить к своим начальникам и пожаловаться. Рассказать про неприятности. Нам все равно, правда, Леша?

Белобрысый молча кивнул.

— И деньги можно забрать с собой?

— Обязательно.

Волошина удивленно пронаблюдала, как денди и его белобрысый напарник вылезают из джипа и скрываются за поворотом. Потом она позвонила по мобильному телефону, и вскоре из особняка вышли люди, чтобы забрать сумки. Волошина, прихрамывая, плелась вслед за ними, не видя, что из припаркованного рядом микроавтобуса ее снимает телевизионная камера. Через час сенсационная новость о приезде руководительницы скандально известной финансовой пирамиды в штаб-квартиру радикальной партии шла по всем каналам, а через два часа в отреставрированный особняк постучались люди с постановлением на обыск. Было похоже, что это постановление они заготовили заранее.

К этому времени круглолицый денди и белобрысый водитель «девятки» уже прибыли на юго-запад Москвы.

— Каждый раз одно и то же, — говорил на ходу денди, более известный под прозвищем Дюк. — Делай все наверняка и с первого раза, чтобы потом не переделывать. У тебя же был электрошок. Надо было обоих так свалить, чтобы они минут пятнадцать провалялись как минимум. А ты...

— Да понял я, понял, — отвечал белобрысый молодой парень, которого звали Алексей Белов.

На двери высотного здания, куда они только что вошли, было две таблички. Одна из них гласила: «Московское отделение международного комитета по междисциплинарному прогнозированию». Содержание второй было столь же туманно.

Однако дело было не в содержании табличек. Дело было в содержании здания.

3

Пятеро мужчин сидели в ярко освещенной комнате, и всем пятерым было немного не по себе.

— А может, — торопливо заговорил один. — Может, это чья-то шутка такая идиотская...

— Говорят тебе, никакая это не шутка, — перебили его. — Малахову из Таможенного комитета такая же пришла. Ты знал Малахова?

— Это который?..

— Да, это который в прошлом месяце поехал на охоту, а назад приехал в гробу.

— Так ведь это несчастный случай...

— Да какой там, на хрен, несчастный случай! Несчастный случай — полбашки снесло! Говорят тебе — ему пришла точно такая же штука. Белый конверт без обратного адреса и без всяких штемпелей, внутри открытка. С одной стороны абсолютно черная. С другой стороны написано, что так, мол, и так, вот вам две недели на сворачивание всех дел, иначе... Малахов тоже подумал — кто-то прикалывается. И все, нету больше Малахова. Соболевский, который по экономическим преступлениям, тоже в прошлом году получил. У него как раз большое дело разворачивалось, он послал всех...

— Соболевский? Ну, так он же просто исчез... Ничего же не доказано...

— Вот и ты просто исчезнешь! Вот и про тебя ничего не будет доказано! Тебе легче будет от этого? Будешь лежать на дне Москвы-реки весь упакованный в цемент, и ничего про тебя не будет доказано! Идиот ты, вот что...

— Мужики, — заговорил мужчина в черной кожанке. — Может, я чего не догоняю... Мне сдается, это чисто ваши внутренние ментовские разборы. Как это у вас там называется — чистые руки, чистые ноги, оборотни в погонах... Но я-то здесь при чем? Колян здесь при чем? — показал он на соседа слева, и тот согласно кивнул. — Мы-то не в вашей системе, мы сами по себе... Может, ваш министр нам еще выговоры будет объявлять? Без премии оставит?

— Людей, которые вот это рассылают, — мужчина потряс в воздухе вскрытым белым конвертом. — Их мало волнует, в какой ты системе. Они хотят, чтобы ты завязал со своими делами, а иначе они тебя уроют.

— Ну и че ты трясешься? — с деланым спокойствием проговорил мужчина в черной кожанке. — Уроют... Это мы еще посмотрим, кто кого уроет... Каждый дурак будет открытки рассылать, а я буду каждый раз на дно ложиться? Лично я не верю во всю эту туфту...

— Да? Не веришь? А что ж ты приехал сюда?! Что ж ты приехал, если ни во что не веришь и ничего не боишься? Сидел бы у себя в кабаке и дальше не боялся.

— Да я вас успокоить хотел...

— Слушайте, — встрял в разговор еще один мужчина. — Но это же несерьезно: свернуть дела за две недели. Это же нереально... Допустим, я захочу сделать такой перерыв... Не то чтобы я напугался... Но захотел отдохнуть... Я же сначала должен все завершить, со всеми рассчитаться, со всех получить... Двух недель не хватит.

— Если они Соболевского с Малаховым сделали, и ничего им за это не было...

— То что?

— Это плохо.

— А можно договориться как-то?

— Чтобы договариваться, надо знать, с кем договариваться. А у тебя — гребаная открытка на руках и две недели срока. Вот и все дела.

— А если все-таки попробовать?

— Что — попробовать?

— Ну как будто никакой открытки не было... Все как раньше... Типа, на почте потеряли...

— Идиот. Я даже и не думал, что ты такой идиот.

— Да пошел ты...

— Короче, если хотите ставить эксперименты, ставьте над собой. Лично я рисковать не собираюсь.

...В течение недели после этого разговора произошло вот что. Два полковника московского ГУВД неожиданно для сослуживцев подали рапорта об отставке. Известный подольский бизнесмен с криминальным прошлым Николай Дробышев по кличке Баян так же неожиданно стал распродавать недвижимость и прочее имущество. Не дожидаясь окончания этой процедуры, он спешно уехал в Канаду, где, по слухам, купил дом в сельской местности и стал вести уединенный образ жизни.

В течение следующей недели ничего выдающегося не произошло. А по прошествии еще недели к другому подольскому бизнесмену с криминальным прошлым среди бела дня подъехали какие-то люди и усадили в машину. Больше его никто и никогда не видел.

Последний из пяти участников того разговора, подполковник МВД Цыганов, последнее время передвигался по городу лишь в сопровождении охраны. Это дает ему чувство защищенности. Он считал дни, он не выходил из квартиры двое суток после истечения двухнедельного срока, он не отдергивал шторы, не отвечал на звонки.

Потом Цыганов понимает, что это глупо. Он серьезный человек, у него куча дел, которые он не может бросить. У него, в конце концов, есть охрана. Он возвращается к делам.

Через месяц к нему обращаются двое коммерсантов, которым нужно «завалить» конкурентов. Цыганов обещал рассмотреть обстоятельства и по возможности помочь. Он говорит коммерсантам свою цену, и те не возражают.

Цыганов в благодушном настроении возвращается домой. С ним в джипе двое охранников, хотя Цыганов уже и не вспоминал о глупых открытках и откровенно издевался над коллегами, которые струсили и написали рапорта.

Джип Цыганова проезжает на заправку вне очереди. К машине подошел мужчина в форменном комбинезоне, в руке у него пистолет — но не для заправки машины, а для того, чтобы приставить его через приспущенное стекло к щеке Цыганова и нажать на спуск. Пока охранники выходят из состояния шока, выхватывают свое оружие и выбираются из джипа, стрелявшего уже нет.

Точнее, он есть, но он уже скинул комбинезон работника автозаправки, выбросил использованный пистолет и вернулся за руль своей машины, которая стоит в очереди на заправку.

Мужчина, застреливший подполковника Цыганова, не поедет на юго-запад Москвы и не войдет в серое высотное здание с маловразумительной табличкой. Он поедет в аэропорт Домодедово и отправится в краткую служебную командировку, поскольку белые конверты со странными вида открытками рассылаются не только по Московскому региону.

А вот когда он вернется, то поедет на юго-запад, войдет в серое высотное здание и поднимется в кабинет человека, которого принято называть Директор...

Там он увидит Лапшина, Дюка и Алексея Белова. Они пожмут друг другу руки, а Директор, раскачиваясь в плетеном кресле, скажет:

— Все, закончили эти телячьи нежности. Бондарев, расскажи им про Химика. Давайте займемся настоящим делом.

Глава 2 Генерал на привале

1

«Я бы мог это сделать, — подумал Мезенцев. — Без балды, я бы смог. Быстро и хорошо». Солнце бликовало на идеально гладком черепе Генерала, а Мезенцев ничего не мог с собой поделать — он повторял про себя, что смог бы это сделать. Просто какой-то профессиональный психоз.

— Хохма, — жизнерадостно сказал Генерал, залез в нагрудный карман песочного цвета рубашки и вытащил две фотографии. — Угадай — кто есть кто?

Мезенцев взял снимки и увидел два миловидных женских лица, словно сошедших со страниц каталога модельного агентства или с рекламного плаката косметической фирмы. Одна была блондинкой, другая шатенкой. Блондинка смотрела прямо в объектив камеры широко раскрытыми глазами, пытаясь выглядеть роковой соблазнительницей. Озабоченный взгляд шатенки был направлен куда-то в сторону, что, впрочем, не делало ее лицо менее совершенным.

— Ну? — ухмыльнулся Генерал.

— Эта. — Мезенцев ткнул пальцем в блондинку.

— Опа! — по-мальчишески непосредственно обрадовался Генерал. — Мимо! Пальцем в небо! Это ж не Ленка, это ж моя жена! Представляешь, Ленке, дочери, девятнадцать, а жене — девятнадцать с половиной! Ну и кто я после этого, если не старый развратник!

Мезенцев согласился — если Генерал хотел чувствовать себя развратником, это было его право. Генералу было сильно за сорок, и нынешняя его пассия значилась в общем официальном реестре генеральских жен под инвентарным номером четыре. Интересно, знала ли голубоглазая блондинка, недоучившаяся журналистка, попавшая под брутальное обаяние Генерала во время интервью, о судьбе своих предшественниц? Эта информация могла быть для нее в высшей степени интересной, и не только в плане подготовки журналистского материала.

Первая жена Генерала родила ему ту самую дочь Лену и пережила с Генералом многие перипетии его армейской карьеры, но не пережила темной октябрьской ночи девяносто третьего года, когда четверо очевидцев независимо друг от друга сообщили ей, будто бы бойцы «Альфы» вывели Генерала из дымящегося Белого дома, поставили к стенке и пустили в расход. Пару дней спустя Генерал, изрядно потрепанный, но внутренне как всегда непобежденный, явился домой как раз к похоронам своей скончавшейся от сердечного приступа супруги.

Вторая жена скрашивала жизнь Генерала (это он так говорил, но был не прав, потому как скрашивать можно нечто скучное и серое, жизнь же Генерала такой ни в коем случае не была) на протяжении полутора лет, пока на подмосковном шоссе генеральский «БМВ» не влетел лоб в лоб с груженым «КамАЗом». Шансов выжить у нее не было. Шансов на случайность данного происшествия — учитывая тогдашние сложные взаимоотношения Генерала и с «солнцевскими», и с «Измайловскими» — тоже. «Это ж-ж-ж — неспроста!» — глубокомысленно повторял Генерал, принимая соболезнования по поводу безвременной утраты. «Хорошо, меня в машине не было», — добавлял он, проявляя свое неизменное простодушие, которое многие почему-то принимали за цинизм.

После столь горьких потерь третью жену, бывшую модель и несостоявшуюся поп-певицу, Генерал старался беречь, как «пробирку с сибирской язвой» (его собственное выражение). Он окружил ее охраной, но не учел, что при известной легкости характера жены это может привести к ее чрезмерной близости с некоторыми охранниками. После первого подтвержденного факта адюльтера Генерал просто уволил виновного хранителя тела (предварительно сломав ему нос), а после второго Генерал вздохнул и отправил супругу на горнолыжный курорт. Внезапно сошедшая лавина сделала Генерала вдовцом в третий раз.

И вот теперь у Генерала была четвертая жена, ровесница дочери от первого брака. Он гордился обеими, каждой по-своему — жену расхваливал как дорогую породистую лошадь, у которой от пальцев ног до зубов все — эксклюзив и экстракласс; про дочь говорил с неподдельным восхищением, словно не веря до конца в факт превращения орущего комочка розовой плоти в стипендиатку немецкого бизнес-колледжа.

— Нравится? — Генерал никак не мог успокоиться, все вертел в руках фотографии своих девушек.

— Нравится.

— Ну еще бы! Такова вот моя семейная жизнь... На данный момент времени. Ну а у тебя, я слышал...

— Да.

Два года назад Мезенцев развелся с женой, оставив ей квартиру, «Ниву» и одиннадцатилетнего сына. Генерал считал, что это круто, потому что «появилась свобода маневра». Мезенцев разделял это мнение частично. От старого барахла, конечно, надо было избавляться (он имел в виду «Ниву»), но сына было жаль — учитывая уникальные способности жены делать из людей неврастеников.

— Свобода, — продолжал между тем проповедовать Генерал. — Это то, ради чего стоит сражаться... Или разводиться. Что в принципе одно и то же. Пользуйся свободой. Женя, пользуйся, бегай за красивыми ножками, пока бегается...

Мезенцев криво усмехнулся, еще не избавившись от мыслей о бывшей жене, но Генерал понял усмешку по-своему:

— Это ты что, про меня? Думаешь — я уже все?! Напрасно! Проблема в том, что из баб тут одни медсестры, приходится их окучивать, но я не привередлив в этом вопросе! Я тут главный секс-террорист! — гордо объявил Генерал. — Пират, как они меня называют! Одноногий Сильвер! Не веришь? Ну, блин, смотри!

Мезенцев махнул рукой, что означало «верю, верю», но Генерала было не остановить — он отстегнул протез и взмыл из своего кресла вверх как аппарат вертикального взлета, толкнувшись мускулистыми руками и закусив губу, что свидетельствовало о серьезности его намерений. Охранники встрепенулись с трехсекундным опозданием, и им оставалось лишь наблюдать, как Генерал совершает отчаянные прыжки по лужайке, приземляясь на здоровую левую ногу и со зверским выражением лица выкрикивая: «Ну?! Ну?!»

Таким способом Генерал сначала преодолел лужайку, а затем вступил на асфальтовую дорожку, которая убегала прочь и терялась где-то между корпусами санатория. Передвигался Генерал на удивление проворно, так что охране пришлось слегка пробежаться за ним, чтобы уговорить разошедшегося подопечного вернуться назад.

«А я бы смог это сделать, — снова подумал Мезенцев. — И это было бы легко».

2

— Я так километр запросто могу отпрыгать, — заявил Генерал, валясь в кресло и вытирая краем бейсболки пот со лба. Солнце блеснуло на его выбритом черепе — приднестровская война стоила ему нескольких седых волос, и с тех пор Генерал упорно брился наголо, не давая седине ни единого шанса. — Километр или больше. Я каждый день тренируюсь.

— Круто, — произнес Мезенцев то слово, на которое упрямо напрашивался Генерал.

— Я знаю, — радостно согласился Генерал и надел бейсболку.

На самом деле он никогда не был генералом — со службы его уволили в звании подполковника. Но не в этом было дело. Генерал с феноменальной легкостью управлял любым количеством людей любых национальностей и любого социального положения. Он одинаково умело и быстро мог взвинтить душевный настрой человека до невероятных высот, а мог столь же эффективно смешать его с дерьмом. Мезенцев помнил, как по приказу Генерала одиночки с «калашом» преграждали путь автоколонне, помнил он и двухметрового молдаванина, бандитского авторитета, которого Генерал сначала довел до позорных слез, а затем посоветовал пустить пулю в висок. Что было сделано немедленно и беспрекословно.

Мезенцеву было хорошо и спокойно от осознания факта, что они с Генералом как бы друзья. Не то чтобы ровня, это было просто невозможно, но старые добрые знакомые, которых объединяют ко всему прочему старые шрамы, запах пороха, знание вкуса близкой смерти и снисходительное отношение к людям, которые всего этого не изведали. Мезенцеву нравилось быть с Генералом. И в этом он был чертовски не одинок. Мезенцев помнил, как блестели глаза у небритых мужчин, которых Генерал поднимал в бой под Бендерами, и мог представить, что происходило вокруг Генерала в прочих горячих местах, которые были пройдены Генералом без единой царапины. Он словно бы прошел этот путь по тонкой проволоке над бездной, не совершив ни одного неверного движения.

«Мой ангел-хранитель свое дело знает, — любил тогда говорить Генерал. — Парень четко работает...» Судьба отыгралась на женах Генерала, а самому подбросила сюрприз в виде противопехотной мины, дождавшейся Генерала в Чечне, куда он приехал уже не воевать, а делать какой-то бизнес. «Мой парень с крылышками раз в жизни пошел чаю попить, и вот вам...» — сокрушался Генерал на носилках.

Правой ноги до колена у него теперь не было, но, как убедился Мезенцев, это мало что изменило. Генерал по-прежнему мог водить людей в атаку, мог охмурять фотомоделей, мог ворочать огромными деньжищами... Короче говоря, мог наслаждаться жизнью на полную катушку. Именно наслаждение каждым мигом бытия было написано на лице Генерала, когда Мезенцев увидел его сидящим в кресле-каталке посреди изумрудного цвета лужайки, на фоне белоснежной усадьбы с колоннами, ставшей ныне подмосковной VIP-лечебницей для людей с VIP-доходами. Кресло-каталка было лишь атрибутом местного пейзажа, не более, а Генерал был на сто процентов живым и настоящим.

Мезенцев лишь иногда мог сказать такое про себя.

3

— Ростов — хороший город, — одобрительно сказал Генерал.

— Там тепло. Я люблю, когда тепло.

— В Москву не собираешься?

— Не-а. Тесно там. И напряжно.

— Вот и я тоже... Ушел в леса. Здоровьем занялся. А что? Всех денег не заработаешь. Надо остановиться, передохнуть.

— Правильно.

— Ребят наших видишь? Встречаетесь?

— В мае. Встреча была как обычно, в мае.

— Народу много было?

— Мало. Человек пятнадцать.

— Посидели хорошо?

— Нормально. Как обычно.

— Как обычно, — задумчиво повторил Генерал. — Путевки покупаешь?

Его глаза смотрели из-под козырька бейсболки вроде бы с прежним добродушием, однако от заданного вопроса Мезенцева бросило в холодный пот. Генерал ни разу не бывал на встречах ветеранов приднестровского конфликта, так откуда же ему было известно про путевки?! Хотя, какая разница — откуда. Знает, и все. Донесли, проинформировали, сообщили, настучали, довели до сведения.

— Увлекаешься путевками, Женя?

— Нет, не увлекаюсь.

— Хм.

— Я не увлекаюсь путевками.

Вероятно, это началось со второй или третьей встречи ветеранов, просто тогда Мезенцев в горько-размашистом загуле не заметил молчаливого человека в дальнем углу банкетного зала. А потом ему показали. Показал Мезенцеву странно-молчаливого человека Тема Боксер, и Мезенцев сразу удивился — как попал в банкетный зал этот явно чужой человек, если кабак был снят целиком, и на двери красовалась гордая табличка «Закрыто на обслуживание»?

Позже Мезенцеву стало понятно, что тот человек не был чужим, он имел к ветеранам самое непосредственное отношение. Он продавал путевки.

— Что это за явление природы? — изумился слегка поддатый Мезенцев, таращась в сторону средних лет мужчины, который выглядел как банковский клерк — аккуратный, сосредоточенный, тихий. На столе перед ним лежала папка с ресторанным меню, рядом — наполненная рюмка, к которой мужчина не притрагивался. На полу, возле его ног, стоял небольшой портфель. Со стороны портфель был практически не виден, но он там был. В этом Мезенцев позже убедился на собственном опыте.

— Женя, — сказал Тема Боксер. — Это очень нужный человек.

— На хера он нужен?

— Он продает путевки.

— Чего? Какие путевки?

— Очень выгодные. Специально для таких людей, как мы с тобой.

— Да? — Мезенцев непонимающе уставился на приятеля. Алкоголь все еще бушевал в крови, тормозя осознание происходящего. — А какие мы с тобой люди?

— Опытные, — сказал Тема. — У нас есть опыт, у него есть бабки. Если тебе нужны бабки, подходишь к нему и продаешь свой опыт.

— А при чем здесь путевки? — упорствовал Мезенцев.

— Это и называется «путевка», Женя. Он дает тебе конверт, там аванс, описание работы, полная наводка, адрес и прочая хренотень.

Мезенцев встряхнул головой и пристально посмотрел на Тему. Этот взгляд должен был означать — ты имеешь в виду именно это? То, о чем я сейчас подумал?

Тема понял этот взгляд по-своему.

— Если тебе этого мало, можешь поехать в круиз.

— Это что еще...

— Африка. Балканы. Ближний Восток. Как минимум на два года.

Мезенцев почесал в затылке. Ресторанный загул неожиданно превратился в демонстрацию того факта, что у мира имеется двойное дно и оно специфически пахнет кровью и деньгами.

— А ты сам-то... Сам-то ездил по этим путевкам?

— Как тебе сказать, — Тема почему-то уставился в пол. — Мне просто бабки были очень нужны. В бабках все дело. Кайфа я от этого не имею, честное слово.

Это было году в девяносто шестом. Два года спустя деньги понадобились Мезенцеву.

Или же он убедил себя, что деньги нужны ему до такой степени.

Мезенцев предпочитал не вдаваться в детали.

— Я не увлекаюсь путевками, — сказал он Генералу. — Зачем мне это? Меня мой бизнес кормит, а всех денег не зашибешь, ты сам только что сказал...

— Но могут быть и другие причины, — мягко сказал Генерал. — Не денежные.

Мезенцев почесал правую бровь. Кажется, это по-прежнему был разговор старых знакомых, а стало быть, продолжать скользкую тему путевок и мотивов, по которым люди ими увлекаются, было совершенно необязательно. Можно было легкомысленно рассмеяться и свернуть к другой теме. Но, зная Генерала, Мезенцев решил, что так делать не стоит. Надо расставить точки над "и".

И не брякнуть при этом ничего лишнего.

— Не знаю, — сказал Мезенцев. — Не понимаю, какие еще могут быть причины, кроме денег. Я и тогда, на войне, боялся, что с ума сойду, стану каким-нибудь психом. Зачем теперь снова в это лезть? Я уже не мальчик, мне все эти игры... — Мезенцев поморщился.

— Да, — кивнул Генерал. — Я понимаю. Меня тоже тянет писать мемуары и совсем не тянет ввязываться в какие-нибудь авантюры. Наверное, это называется «старость».

— Или мудрость, — подлез с комплиментом Мезенцев, довольный, что они все же соскочили с опасной темы. Генерал засмеялся и сказал, что когда двое мужиков начинают говорить не о бабах, не о машинах и не о деньгах, а о смысле жизни, то они или до чертиков нажрались, либо им пора на свалку...

Мезенцев тоже засмеялся. «Я мог бы это сделать...» — снова подумал он, но теперь уже совершенно точно знал, что мысль, зудевшая в его черепе все это время, так и останется неозвученной, невысказанной. Она останется с Мезенцевым.

А сказать он хотел вот что:

«Хреновая у тебя тут охрана».

И еще он хотел сказать:

«У тебя настолько хреновая охрана, что я бы смог это сделать. Я бы смог легко это сделать. А ведь есть люди и поспособнее меня».

Мезенцев мог навскидку назвать пяток маршрутов, которыми можно было незаметно пробраться на территорию санатория, мог назвать с пяток выгодных позиций, где можно было залечь, отдышаться, а потом влепить Генералу пламенный привет из снайперской винтовки на пару сантиметров ниже козырька бейсболки.

А пожелай какой-нибудь оголтелый глоткорез поквитаться с Генералом вручную, глаза в глаза — и это было реально, потому что два генеральских мордоворота могли лишь лениво нарезать круги по лужайке. Обстановку они совсем не держали.

Наверное, стоило сказать об этом Генералу, а Генералу стоило прислушаться, потому что даже Мезенцев, не слишком осведомленный в тонкостях генеральских дел, знал, что в трех странах выписаны ордера на арест Генерала, в одной он заочно приговорен к пожизненному заключению, а примерно дюжина государств никогда не выдаст ему въездной визы. Несколько заслуженных деятелей преступного мира уже давно грозились пустить Генералу кровь.

Поэтому в интересах Генерала, ей-богу, стоило выпустить мезенцевскую мысль наружу, но только делать этого Мезенцев не стал, и виной всему был сам Генерал, так некстати заведший речь о путевках.

Из таких речей, да из предупреждений о хреновой охране у Генерала могло сложиться впечатление, будто Мезенцев его пугает, а пугать Генерала было занятием неблагодарным и опасным для здоровья.

И Мезенцев промолчал, мысленно успокоив себя рассуждением, что раз Генерал жив до сих пор, то и впредь с ним ничего не случится. Он сам позаботится о себе, и получится это у него лучше, чем у большинства людей. На то он и Генерал.

4

Напоследок Мезенцев и Генерал обнялись, причем Генерал так треснул Евгения ладонью между лопаток, что у того исчезли последние сомнения в мощи генеральского тела и духа.

И, уже подходя к воротам санатория, Мезенцев осознал — он только что впервые соврал Генералу. Причем не в какой-то мелочи, а по-крупному. И Генерал этой лжи не заметил.

Это, по мнению Мезенцева, означало приход старости Генерала и наступление его самого, Евгения Мезенцева, мудрости.

Шесть часов спустя после душевного расставания с Генералом Мезенцев садился в самолет рейса Москва — Сочи. Из Сочи Мезенцев на такси доехал до Дагомыса, где для него уже было снято жилье.

Через два дня Мезенцев получил посылку из Москвы, отправителем которой являлся он сам. Помимо большого купального полотенца, пляжных шлепанцев и спортивного костюма, в посылке находилась пенопластовая коробка с наклейкой «Детский металлический конструктор». Из содержимого этой коробки при желании можно было в течение пяти минут собрать предмет, весьма похожий на пистолет.

У Мезенцева было такое желание. А его большая ложь Генералу заключалась в том, что Мезенцев увлекался путевками.

Самое пугающее заключалось в том, что это было именно увлечением. Деньги тут не играли большой роли.

Глава 3 Комната с окном

1

Три верхних этажа серого высотного здания обычно именовались Чердак. Именно там собиралась и анализировалась информация, которую добывали люди с нижних этажей. Именно туда хотел сейчас подняться Бондарев и дать кому-нибудь в морду. Это было довольно необычное желание, потому что до сих пор у Бондарева не было претензий к Чердаку.

Но ничто не длится вечно.

— Они думают, я наврал? — спросил Бондарев, в мыслях представляя свой грядущий визит вежливости на Чердак. Он думал, что желательно было бы дать в морду не первому встречному, а именно тому дураку, который поставил под сомнение его, Бондарева, историю. Но если бы этот конкретный дурак оказался временно недоступен, Бондареву подошла бы и любая другая высоколобая физиономия с Чердака. — Я — наврал, да?

— Нет, они так не думают, — сказал Директор. К концу дня он достаточно наслушался вопросов, ответов, предложений, замечаний, согласий и отказов и теперь для душевного спокойствия покачивался в кресле, полуприкрыв глаза и подперев голову рукой.

— Тогда почему они считают, что моя история недостоверна?!

— Они считают, что врешь не ты, врал человек, который тебе все это рассказал.

— Еще лучше. То есть Черный Малик врал? Сидел передо мной и врал мне? Наврал, а потом застрелился. Очень логично.

— А логично, что он вдруг стал раскрывать тебе тайны своей жизни?

— Это логично, потому что он устал, разочаровался... Короче говоря, ему жить надоело.

— И его потянуло на откровенности, да?.. Это просто сказка какая-то.

— Сказка не сказка, а вы хотели получить от Малика ответы на вопросы. Я их получил. Теперь вы мне не верите. Тут тоже логики кот наплакал...

— А ты не мог взять Малика живым? Чтобы мы поговорили с ним более обстоятельно?

— Не мог. Он был не в настроении. У него был автомат. И я вообще не понимаю, что Чердаку не нравится в этой истории...

— Не понимаешь?

— Нет, ну сама по себе история мерзкая. Это я понимаю. Но...

— Ничего ты не понимаешь. Ничего, — сокрушенно вздохнул Директор. Бондарев только хотел брякнуть что-нибудь резкое, но Директор опередил его:

— И я ни черта не понимаю. И на Чердаке никто ни черта не понимает. Поэтому последняя надежда на тебя. Надежда, что тебе наврали. Потому что если тебе не наврали, если все это так и было... Если тебе сказали правду... Тогда...

— Что тогда?

Директор развел руками.

— Что?

2

Позже Бондарев все же сообразил — логика в этом есть. Извращенная, но все же логика, и в основе ее лежит принцип — чем больше информации, тем больше непонятного. Чем больше ответов, тем больше возникает вопросов.

Полгода назад Бондарев четко знал две вещи, не подлежащие сомнению. Во-первых, миллиардер Антон Крестинский, выжитый из России олигарх, сидит где-то в Южной Америке и разрабатывает планы установления экономического и политического контроля над миром. Одним из элементов этого глобального замысла (глобально идиотского замысла, как считал Бондарев) была месть российскому правительству за изгнание — причем месть в самых изощренных и неожиданных формах. Во-вторых, в этих шизофренических планах Крестинского какую-то важную роль должен был сыграть Черный Малик, чеченский полевой командир, тесно связанный с турецкими спецслужбами.

Бондарев со своими людьми должен был найти и ликвидировать скрывающегося за границей Черного Малика, пока тот не сыграл свою важную роль.

Затем схема начала усложняться. Директор отменил приказ на ликвидацию Черного Малика и велел Бондареву в первую очередь вытянуть из Малика сведения о его сотрудничестве в 1992 году с неким Химиком.

Бондарев тогда несколько растерялся. Если у них не получалось найти и ликвидировать Черного Малика, то уж найти, взять живым, вывезти в Россию и добиться толковых показаний о столь давних делах... А во-вторых, Бондарев не знал, кто такой Химик и в чем состоит суперважность этого человека.

Со временем Бондарев узнал, что Химик в советское время был одним из руководителей спецпроекта КГБ «Апостол», который занимался развитием паранормальных способностей у людей для их применения в оперативной работе. После распада СССР Химик исчез. Предположительно вместе с ним исчезли все материалы о проекте «Апостол», в том числе имена участвовавших в проекте людей. Спецслужбы разных стран безуспешно пытались найти Химика, и постепенно это имя стало скорее легендой, чем реальной целью для поиска.

Но не все отступились, не все бросили искать Химика. Среди тех, кто не отступился, был Антон Крестинский. Если бы он получил доступ к разработкам «Апостола» или использовал участников этого проекта в своих целях, то последствия могли быть непредсказуемыми.

Поэтому Контора, занимавшая серое высотное здание на юго-западе Москвы, хваталась за любую ниточку, чтобы зацепить след Химика во времени и пространстве. Чтобы найти его раньше, чем его найдет Крестинский.

Судьба все-таки подарила Бондареву неожиданную встречу с Черным Маликом. Тот, уставший от ран, болезней, предательств и неудач, уже совсем не походил на себя прежнего, неистового бойца с федеральными войсками. Потерпев еще одну, последнюю, неудачу. Черный Малик покончил с собой.

Но прежде он переговорил с Бондаревым. Это был странный разговор. Два человека, ранее неоднократно пытавшиеся убить друг друга, сидели на полу бетонного бункера и мирно разговаривали. У Малика был автомат, у Бондарева — пистолет (которого Малик не видел), но никто из них так и не попытался нажать на курок.

Потому что каждый и так был уверен в скорой гибели сидящего напротив человека.

Бондарев считал, что в такой ситуации Малику не было смысла врать. Он вспоминал эти последние минуты жизни знаменитого полевого командира и не находил в его голосе, словах, жестах ничего, похожего на ложь. Там были другие чувства — разочарование, усталость, боль, желание покоя.

Малик обрел этот покой с помощью очереди из «Калашникова» под нижнюю челюсть, а Бондарев обрел рассказанную Маликом историю. Такую историю, услышав которую, не радуешься, а стараешься ее поскорее забыть, стараешься не верить, что на белом свете, по соседству с тобой, могут происходить такие дикие веши.

Теперь на Чердаке тоже не хотели верить в эту историю. Но не по причине эмоциональной неустойчивости. По каким-то другим причинам.

— А если мне все-таки сказали правду, то что? — настойчиво повторил Бондарев.

— Если... Короче говоря, кто-то должен поехать туда и все выяснить.

— В каком смысле?

— Если это правда, то должны быть доказательства. Если Малик перед смертью хотел тебя разыграть, то доказательств ты не найдешь.

— Я не найду? Это что, намек?

— Нет, это приказ.

— Что, сейчас нет ничего важнее этой старой истории?

— Сейчас, как и вчера, нет ничего важнее национальной безопасности. И все, что может быть сделано, должно быть сделано.

— Ну так я же занимаюсь Крестинским...

— Да, Крестинский — это опасность. Но это опасность, с которой мы уже привыкли бороться. Мы знаем его методы, знаем его людей, знаем его возможности. Химик сам по себе или Химик на службе у Крестинского — это уже неизвестная опасность, это как неизвестный вирус, с которым никто не знает что делать. И мы должны узнать обо всем этом как можно больше, прежде чем Химик выйдет на поверхность. Мы должны быть наготове...

— А если он не выйдет на поверхность? Десять лет никто его не видел, он, может, умер давным-давно...

— Поверь мне на слово, он выйдет на поверхность. Материалы такого спецпроекта, как «Апостол», не крадут для того, чтобы потом почитывать в свободное время, сидя на диване. Он взял эти материалы, чтобы их использовать. Либо использовать практически, либо продать, но уж никак не хранить в домашней библиотеке... А что касается «умер давным-давно» — то даже не надейся. Химик из тех людей, которые не любят умирать.

— Это как?

— Я не совсем точно выразился... Он очень хорошо умеет не умирать. Он слишком любит себя и свою жизнь, чтобы позволить себе умереть.

— Вы так говорите, будто лично его знали...

— М-м-м-м...

— Что это значит?

Директор молча уставился в какую-то точку за могучим фикусом в углу кабинета. Потом он вернулся в мир людей и улыбнулся Бондареву. Странной, неопределенной, горькой и непривычной была эта гримаса на вечно озабоченном лице Директора.

И Бондарев понял, что он не хочет знать ответа на свой вопрос.

По крайней мере, пока.

3

Несколько часов спустя Директор вновь улыбался, но уже совершенно по-другому.

— Нет, серьезно, — Белов настаивал, отчего выглядел в глазах Директора еще более забавно. — Я, в общем-то, все понял, но вот это... Дюк мне так ничего толком и не рассказал.

— О господи, — вздохнул Директор. — За что только мы платим деньги этому Дюку? Он не может объяснить новым сотрудникам самые элементарные веши... Новым сотрудникам. Хм. Ты сколько времени уже у нас, Леша?

— Месяца три. Или четыре. Смотря с какого момента считать. Если с того момента, когда я умер...

— Ты не умер, — уточнил Директор. — Ты пропал без вести. Когда выйдет положенный в таких случаях срок, то по решению суда тебя признают умершим. Но сейчас ты без вести пропавший. Тебя беспокоит твой статус?

— Да не особенно... Лучше быть пропавшим без вести, чем сидеть в тюрьме. Или быть мертвым по-настоящему.

— Логично. Думаешь о семье?

— Бывает. Но я понимаю, что для них тоже лучше, если я... Если меня...

— Действительно, для них так лучше. А семья — это...

— Мать. Сестра погибла.

Директор кивнул. «Сестра погибла» — это было практически все, что знал Белов о гибели своей сестры. Все, что ему рассказали. Сам Директор знал чуть больше, а больше всех знал Дюк. И он реагировал на эту тему даже болезненнее, чем сам Алексей. У него были для этого свои основания.

Алексей Белов не знал подробностей смерти сестры, но он знал другие подробности. Он знал, как погибли люди, организовавшие смерть Алены Беловой. Здесь самым информированным человеком был Лапшин, поскольку именно он ездил в родной город Белова, имея при себе список из четырех фамилий. Когда Лапшин закончил дела, трое из четверых были мертвы. Последняя из списка, женщина, оказалась под следствием, потом была осуждена и умерла от несчастного случая в зоне. Но Лапшин уже не имел к этому никакого отношения.

Лапшину позволили изложить Алексею кое-какие детали, и он осторожно сделал это. Белов не мог поехать на похороны сестры, и ему оставались лишь эти детали исполненной мести. Лапшин не знал, легче ли стало Алексею после его рассказа. Директор знал. Не стало.

Смертью Алены Беловой многое закончилось, с Алены многое и началось. За четыре месяца до этого разговора с Директором, когда Алексей и понятия не имел о существовании Директора, Конторы и серого высотного здания, Белов вернулся из армии домой. Его ждала обычная жизнь в обычном городе, такая жизнь, в которой, с одной стороны, нет ничего замечательного, но, с другой стороны, нет никаких особых забот и катаклизмов. Большинство людей живут этой жизнью и не жалуются. Но Алексей разминулся с этой обычной жизнью. Он свернул в сторону, и причиной тому была младшая сестра Алена.

Мать и сестра — вот, пожалуй, и все, чем дорожил тогда Алексей. Но ими он дорожил по высшей категории. И когда он узнал, что сестру избил и пытался изнасиловать сын милицейского полковника, то даже не задумывался о своих действиях.

В свою очередь, полковник Фоменко тоже не задумывался, когда узнал, что его сын жестоко избит. Так началось противостояние Алексея Белова и полковника Фоменко. Каждый стоял на своем, и каждый делал то, что считал должным. Алексей находил Фоменко-младшего везде, где бы его ни прятали, и снова сводил счеты, разбивая кулаки о насмерть перепутанное лицо. Полковник отправил на охоту за Алексеем и милицию, и знакомых бандитов. При всем упрямстве Алексея исход поединка был предрешен, если бы не один неожиданный фактор.

Свидетелем этой маленькой войны стал Дюк, заехавший в город по делам службы. У Дюка в данном деле возник собственный интерес, и в результате война Белова и полковника Фоменко завершилась неожиданным исчезновением обоих противников.

Если полковник Фоменко исчез в направлении близлежащего лесного массива, где и остался с пулей в голове, то Белова судьба в лице Дюка увлекла гораздо дальше.

Дюк вывез Белова в Москву и предложил ему весьма неожиданный выход из ситуации. Вместо того чтобы всю оставшуюся жизнь скрываться от розыска (а теперь Белова заочно подозревали и в убийстве полковника), Алексей мог начать новую жизнь.

Жизнь сотрудника секретной службы, которую Дюк, Бондарев и прочие запросто именовали Контора. Секретной службы, которая была неподконтрольна правительству, которая не была ограничена законами и границами, для которой существовал лишь один приоритет — безопасность нации. Контора размещалась во внешне невзрачном высотном здании, на входе в которое висели две таблички с очень длинными и абсолютно ложными названиями организаций, которых никогда не существовало в природе.

Чтобы воскреснуть в новом качестве, Алексей должен был формально умереть и пройти своего рода чистилище — тест на пригодность к работе. Он справился с этим тестом, он выдержал все испытания, но пока Алексей выполнял свое первое задание для Конторы, повредившаяся в уме вдова полковника Фоменко добилась ареста сестры и матери Алексея, а затем отправила в следственный изолятор наемного убийцу, чтобы поквитаться за мужа.

Поэтому день первого успеха Белова был и днем огромной потери. Вероятно, тогда он окончательно понял, что возврата к прошлой жизни не будет уже никогда. Алексея отделяли от родного города не только сотни километров, но и кровь сестры. Это был непреодолимый барьер.

И когда Директор смотрел на светловолосого молодого парня, который не знал, куда деть руки, и который задавал наивные вопросы — и который при этом мог убивать и мог быть неутомимым преследователем, — то Директор видел перед собой не просто человека, но человека Конторы.

— Все же интересно, — говорил Алексей. — Люди работают в Конторе, когда им тридцать, сорок... Ну, пятьдесят. Потом-то они, наверное, уже не нужны. Они что, выходят на пенсию?

— Нет, мы их убиваем, — сказал Директор. — Чтобы не разболтали наших секретов, когда совсем впадут в маразм.

— А серьезно?

— Серьезно — у меня нет ответа на этот вопрос. Заходи лет через десять.

— То есть?

— Я самый старый человек в Конторе. Мне пятьдесят один. Я не знаю, что со мной будет через десять лет.

— То есть?

— Что?

— До вас... Я имею в виду, раньше... Что, никто не доживал до шестидесяти лет?

— Тебя это пугает?

— Вообще-то нет.

— Ну и хорошо. В любом случае, тридцать лет в запасе у тебя еще есть. А это такая прорва времени, можешь мне поверить...

Алексей закивал, соглашаясь с Директором, а Директор в этот момент почему-то вспомнил историю, рассказанную Бондареву Черным Маликом, — про девяносто второй год и про поездку в провинциальный российский город. Соседство жизнерадостной белобрысой физиономии и темного жестокого воспоминания пробудило в Директоре подспудную тревогу, словно в свое окно он увидел движущееся в сторону здания Конторы черное грозовое облако, накрывающее город огромной ладонью.

Позже, у себя дома, включив на разные каналы все пять телевизоров, которые играли роль рассеивателей тишины и покоя в его большой квартире. Директор проанализировал свои эмоции и понял: история Черного Малика была близка к истории Алексея, точнее, к истории его сестры. В обоих случаях речь шла о жестком и бессмысленном пренебрежении чужой жизнью, и в обоих случаях невинные умирали первыми и умирали страшно. Это походило на негласное неправильное правило, на котором держится мир.

Директор поправил фотографию жены на полке книжного шкафа и подумал, что сам-то он в таком случае будет жить долго и тихо умрет во сне.

4

Алексей нашел Дюка в Комнате с окном. Так назывался большой полукруглый зал, во всю стену которого было нарисовано окно. Оно было совершенно как настоящее, как будто с рекламного плаката производителя пластиковых окон по немецкой технологии. За стеклами виднелось бледно-голубое море, сливающееся на горизонте с небом, и Алексей поначалу подумал, что расписанная стена должна играть успокаивающую роль. Но потом он заметил деталь, которая сводила на нет всю эту морскую тишь и гладь. Одна из створок окна была закрыта неплотно, оставляя небольшую щель, и в этой щели не было никакого моря и никакого неба, там была абсолютная и убийственная в своем абсолюте чернота. Таким образом, становилось ясно, что морской пейзаж — всего лишь иллюзия, обман, за которым кроется нечто неизвестное и пугающее.

Напротив окна стояли несколько кресел, и сейчас в одном из этих кресел сидел Дюк.

— Я был у Директора, — сказал Алексей, но Дюк никак не отреагировал. Он смотрел на рисунок.

Алексей выдержан паузу и сказал, глядя туда же, куда и Дюк:

— Да, красивая вещь...

— Что? — Дюк словно с неохотой пробудился ото сна.

— Красивая картина...

— Странно, мне в голову приходило много слов по поводу этой картины — но никогда «красивая». Неоднозначная, загадочная, пугающая — но не красивая. И вообще, — Дюк ослабил узел шелкового галстука и аккуратно сложил вчерашний номер «Таймс». — Зачем ты заговорил об этой картине?

— Ну...

— Стоп, дай я сам догадаюсь. Ты хотел выглядеть лучше, чем ты есть на самом деле.

— Это как?

— Тебе на самом деле нет никакого дела до этой картины, живопись тебе безразлична, но ты знаешь, что я, так сказать, интересуюсь этими вещами, и поэтому решаешь вползти мне в доверие с помощью своего глупого вопроса — красивая картина, не правда ли? Неправда.

— Я не хотел ничего подо...

— Нет-нет, все нормально. С оперативной точки зрения ты рассуждаешь правильно, узнай круг интересов объекта и используй их, чтобы войти в доверие. Просто ты недостаточно глубоко изучил круг моих интересов, ты мало готовился...

— Зачем мне все это делать, втираться в доверие, если ты... если вы и так мой шеф, а никакой не объект...

— Леша, — мягко улыбнулся Дюк и вытянулся в кресле. — В чем смысл этой картины? Хотя бы приблизительно...

— Ну, сначала нам кажется, что за окном море, а потом оказывается, что там ничего нет.

— То есть?

— То есть первое впечатление обманчиво.

— Можно и так, а можно и по-другому — то, что мы видим, и то, что есть на самом деле, — это разные вещи. Согласен?

— Ну...

— Тогда почему ты видишь перед собой шефа и не допускаешь мысли о том, что он может быть объектом?

Алексей почувствовал себя так, будто из-под него выдернули кресло и он треснулся задом об пол. Причем было непонятно, за что с ним это проделали.

В словах Дюка было нечто темное и неправильное, нечто такое, что Алексей пока не мог понять. Ему и без того приходилось слишком много усваивать за последние месяцы.

Дюк понял инстинктивный испуг Алексея и успокаивающе похлопал его по плечу:

— Расслабься. Это просто слова. А это просто картина. А я просто твой шеф. Пока.

— Вообще мне казалось, что вы, типа, дремлете, — сказал Алексей, не обратив внимания на последнее слово Дюка. — И я хотел как-то вас встряхнуть... А почему вообще в этой комнате оказалась картина? Больше нигде во всем здании других картин нет.

— Ты еще не видел всего здания, — задумчиво сказал Дюк. — Впрочем, я, наверное, тоже не видел всего здания. Но у меня еще будет такая возможность...

Он повернул голову в сторону приближающихся шагов.

— Или не будет, — негромко закончил он фразу.

В Комнату с окном вошел Монгол. Вообще-то его звали Марат, и к Монголии он не имел никакого отношения, будучи обязан азиатскими чертами лица своей матери-калмычке, но от старой клички отделаться было трудно.

— Привет, — сказал Алексей.

— Хм, — проговорил Дюк, сдвинув очки к переносице. — Это не просто Монгол, это уже целое монгольское нашествие...

Это было сказано по поводу двоих парней за спиной Монгола. Алексей пока еще ничего не понял и продолжал улыбаться.

— Дюк, — бесстрастно сказал Монгол.

— Марат? — Дюк, напротив, был в непонятном оживлении.

— Пошли.

— Да, — сказал Дюк. — Конечно.

— Мне вас здесь подождать? — спросил Алексей.

— Нет, — ответил Дюк. — Не надо. Иди отдохни, потому что в ближайшие дни у тебя будет много забот. Мне так кажется, потому что...

Монгол прервал его, похлопав по плечу и коротко повторив свое:

— Пошли.

Дюк оказался прав, и в тот же вечер так называемые хлопоты посыпались на Алексея как из ведра.

Но важнее было другое — это был последний раз, когда Алексей видел Дюка. В смысле, того, прежнего, знакомого ему Дюка.

Глава 4 Инга

1

Дагомыс впечатался Мезенцеву в память как большая жаркая буква Т, растекшаяся под солнечными лучами среди холмов. Вертикальной линией в этой букве была дорога к пляжу, с обеих сторон которой теснились кафе, шашлычные, магазинчики и прочие завлекательные для приезжих заведения. Горизонтальной же линией был пляж, слева упиравшийся в огороженную зону многоэтажного отеля, а справа постепенно уходивший в совсем дикие пустоши, где обитали столь же дикие нудисты, презрительно косившиеся на одинокого бегуна. Мезенцев отправлялся на пробежку рано утром и поздно вечером, убивая этим двух зайцев: он поддерживал форму и изучал территорию. Он обживался, врастал в среду, акклиматизировался.

Путевка была ему выписана на десять дней, причем главным днем был именно десятый, а все предыдущие отводились Мезенцеву на то, чтобы подготовить себя, Дагомыс и всех, кого это касалось, к некоему событию, оцененному в пятнадцать тысяч долларов. Половина суммы была выплачена Мезенцеву авансом, и часть этих денег он потратил, чтобы через московскую туристическую фирму заблаговременно обеспечить себя жильем. Мезенцев получил второй этаж большого частного дома, принадлежавшего дородной армянке по имени Люсинэ, объяснив хозяйке, что три комнаты нужны ему по причине ожидающегося вскоре приезда жены.

Дом Люсинэ стоял посреди небольшого сада, дорожки которого были усыпаны опавшей шелковицей, а домашнее красное вино пилось здесь так же часто и легко, как чай. По вечерам Люсинэ с подругами сидели в саду и смотрели по телевизору душещипательные «мыльные оперы», эмоционально и громко сопереживая несчастным героиням. Мезенцева они тоже считали по-своему несчастным или уж по крайней мере странным — и все из-за его многокилометровых пробежек, после которых он возвращался с длинными пятнами пота на майке от лопаток к пояснице. Люсинэ считала, что вместо самоистязаний Мезенцев должен наслаждаться жизнью в ресторанах и дискотеках.

— Пользуйся, пока жена не приехала, — многозначительно говорила она Мезенцеву каждый вечер. — Пользуйся, пользуйся. Или, может, тебя познакомить с кем-нибудь?

Мезенцев не хотел знакомиться. Тяжко вздыхая, он рассказал Люсинэ, что содержит в Москве ночной клуб, и по работе ему то и дело приходится общаться с танцовщицами, певицами, официантками...

— Я ведь отдохнуть приехал, — жалобно говорил Мезенцев. — Обстановку сменить.

— Ну, тогда ты не туда приехал, — бурно реагировала Люсинэ. — Тебе нужно было на Северный полюс ехать, там бы отдохнул... А сюда приезжают, чтобы знакомиться! А не пыхтеть как паровоз! — И она изобразила, как, по ее мнению, выглядит Мезенцев во время своих забегов. — Пых-пых-пых! Кошмар какой-то...

— Кошмар, — соглашался Мезенцев.

Чтобы успокоить Люсинэ, остаток вечера он провел с хозяйкой в саду, за обильным столом, припомнив два десятка древних анекдотов и вызвав тем самым громоподобный смех Люсинэ, встревоживший собак в соседних дворах.

Постепенно пробежки Мезенцева становились короче — акклиматизация состоялась, местность была разведана, и теперь было важно привести себя в состояние холодной, ничем не прошибаемой уверенности, так необходимой в момент кульминации. В момент нанесения удара.

Он уже почти поймал это состояние, когда внезапно напоролся на Ингу. Именно напоролся, как напарываются в темном переулке на выставленный невидимой рукой финский нож — внезапно, неотвратимо и ослепительно больно.

2

Мезенцев бежал босиком по кромке пляжа, и загорелые малолетки в бикини, взлетавшие с песка вслед за волейбольным мячом, его, как правило, не волновали, он просто держал их на периферии своего внимания, отмечая передвижение объектов справа по ходу движения.

Боковым зрением Мезенцев отметил и неподвижный объект, женщину в белом брючном костюме. Она сидела на топчане, разувшись, положив руки на колени и чуть вытянув шею в направлении остывающего моря. На женщине была соломенная шляпка. Будь у этой шляпки поля пошире, или надень женщина солнцезащитные очки — ничто не дрогнуло бы в Мезенцеве, он пробежал бы мимо, чтобы, возможно, ночью или утром вздрогнуть и покрыться липким потом от нехорошего предчувствия... Он мог бы все прозевать.

Однако солнце уже не свирепствовало, оно медленно уходило за горизонт. Инга сидела без очков, и Мезенцев ее узнал.

Он не остановился, он продолжил бег в прежнем темпе, не допустив ни поспешного поворота головы, ни сбоя в размеренной работе локтей. Образ женщины в брючном костюме уже прочно сидел в его памяти. Секунд пятнадцать Мезенцев обдумывал вероятность ошибки и потом решил, что ошибки быть не могло.

Еще секунд двадцать понадобилось ему на переоценку ситуации — те же и в том же месте, с той же целью плюс Инга.

Предварительный вывод гласил: все полетело к чертовой матери.

Мезенцев сжал вспыхнувшее раздражение в кулаке и сказал себе, что с проблемой стоит разобраться немедленно. Он развернулся и побежал в обратном направлении. Инга уже не сидела, она стояла, и это было для Мезенцева сигналом, столь же явным и недвусмысленным, как газетный заголовок, — его тоже засекли.

Что ж, значит, обойдемся без предисловий, без театральных уловок и прочей ерунды. Мезенцев вырвал из ушей наушники молчащего плеера — дешевый камуфляж — и быстро размял кисти рук, на случай, если проблему с Ингой придется решать не только немедленно, но и радикально.

Он легкой трусцой преодолевал последние метры, а Инга все еще стояла спиной, стояла и не шевелилась, шевелились только ее светлые волосы, но это было самодеятельностью ветра и ничем больше. Инга демонстрировала самоконтроль и умение ждать — в обоих искусствах она достигла значительных высот, потому что успех снайпера зависит именно от самоконтроля и от ожидания, от умения заморозить свои мышцы на неопределенный срок, оставив жизнь лишь устремленному вперед зрачку...

Инга была хорошим снайпером. Тема Боксер взял ее чисто случайно, на нейтралке, возвращаясь из разведки. Самоконтроль и неподвижность — это замечательно, но в рукопашной против Темы у нее не было ни тени шанса.

— Чисто как змея ползла, — рассказывал потом Тема, и глаза его при этом нехорошо блестели. В лагерь Генерала Ингу притащили уже волоком, за ноги. У нее была разбита голова, сломан нос и три пальца на правой руке. Пальцами занимался лично Тема, и теперь он вместе с другими бойцами разрабатывал план дальнейших действий — то ли прицепить снайпершу за ноги к «БТРу» и поехать кататься, то ли просто засунуть во влагалище гранату...

По прошествии десяти с лишком лет подобные вещи могли казаться дикими и бесчеловечными, но в девяносто втором году на куске пахнущей порохом земли между Тирасполем и Бендерами такие разговоры и такие поступки были в порядке вещей. Врага нужно было не просто убить, а уничтожить с наибольшей жестокостью. Безнаказанное кровопускание на окраинах павшей империи все еще было в новинку, все еще питало разум и чувства. Это потом кровью будут захлебываться. Будут тонуть в ней, проклиная командиров, своих и чужих, уже не помня исконных причин, побудивших взяться за оружие и ловить в прицел испачканное пороховой гарью лицо вчерашнего соседа...

Дискуссия над телом забитой до полусмерти прибалтийской снайперши затянулась, привлекались все новые специалисты, уже и «БТР» подогнали на всякий случай, но тут чья-то светлая голова выкрикнула, что сначала надо дождаться журналистов, чтобы те засняли снайпершу и показали всему миру... Затем пошел слух, что приедет Невзоров, но приехал не Невзоров, а Генерал, и Генерал сказал, что эту суку мы будем менять на троих наших. Тема Боксер вошел в раж и заикнулся было, что добыча его, а стало быть, и добивать это мясо будет персонально он. Генерал мнением Темы не заинтересовался. В итоге Тема получил по шее, а Мезенцеву Генерал велел тащить снайпершу в машину.

Обмен должен был состояться на мосту, но не на том, легендарном, залитом кровью озверевших противников, а на жалком деревянном сооружении, чудом уцелевшем посреди охватившего эту землю безумия. Мост перекрывал зеленую заводь, больше похожую на болото. В эту заводь Мезенцев пару раз макнул снайпершу головой, чтобы привести ее в чувство. Понемногу женщина стала оживать, и Генерал снисходительно проговорил, что можно было ей и еще что-нибудь сломать без ущерба для здоровья, все равно у баб болевой порог выше, чем у мужиков.

Ждать пришлось долго. Снайперша открыла глаза, но на ногах не держалась, сидела в начале моста, клоня разбитую и испачканную тиной голову книзу, но все же удерживая ее на весу.

Генерал изредка поглядывал на нее, возможно, ожидая увидеть выражение униженности и боли на лице. То, что он видел, его не слишком устраивало, и он стал высказывать вслух мысли, предназначенные не столько для Мезенцева, сколько для пленной.

Сначала он заявил, что прибалтийская манда не стоит даже одного офицера, не то что троих, так что обмен вряд ли состоится. Потом Генерал посмотрел на часы и вдруг заторопился, пообещав, что прострелит снайперше руки-ноги, а сам поедет ужинать. Наконец Генерал со скучающей миной приблизился к пленной и спросил:

— Может, пока ждем, ты нам отсосешь по-быстрому?

Женщина подняла на Генерала холодные глаза и прошепелявила разбитым ртом:

— У меня ведь очень острые зубы...

— Да что ты, — усмехнулся Генерал и ударил снайпершу сапогом в ребра. — Это легко исправить. Я буду твоим личным стоматологом. И денег не возьму, — второй удар генеральского сапога пришелся ей точно в рот. — Вот и нет проблемы...

После этого Генерал все равно остался чем-то недоволен и ушел курить к машине, оставив Мезенцева сидеть с пленной. Евгений равнодушно смотрел, как снайперша лежит на животе и сплевывает кровь с обломками зубов, а потом снова поднимается, используя локти как опору. В какой-то момент ее взгляд встретился со взглядом Мезенцева, и Евгений увидел безмерное упорство и безмерную ненависть. Мезенцеву было плевать, на коленях у него лежал автомат, и он в любой миг мог погасить эту ненависть дозой свинца, однако решения принимал Генерал. Генерал переговорил с кем-то по рации и сказал: «Ждем».

Когда они все-таки дождались и с противоположного берега проковыляли трое избитых и окровавленных мужчин, Мезенцев ткнул снайпершу стволом, подразумевая: «Вали отсюда». Женщина одарила его еще одним ненавидящим взглядом, и Мезенцев мысленно поблагодарил Тему Боксера за заботу о пальцах снайперши. Впрочем, она могла приноровиться работать и левой рукой.

Так она, к слову сказать, и сделала, но война в Приднестровье к этому времени успела миновать самую яростную фазу...

3

Там, на мосту, кто-то с противоположной стороны выкрикнул: «Инга!» Мезенцев запомнил, как запомнил и два ненавидящих взгляда. Он еще подумал тогда, что женщину стоило бы пристрелить, из гуманности, потому что она была как неизлечимо больное животное — судя по проценту ненависти в ее крови.

Мезенцев запомнил это имя, но, запомнив, вскоре отбросил в дальний закуток своей памяти, где надеялся похоронить все, связанное с приднестровской бойней, где славы и доблести оказалось совсем не так много, как Мезенцев поначалу рассчитывал.

Инга, видимо, посчитала, что в дальнем закутке ей совсем не место. В девяносто шестом году Мезенцев с женой грели кости на кипрских пляжах, тряслись вечером на дискотеках или дремали на концертах российских эстрадных артистов. Посреди выступления какого-то юмориста Мезенцев проснулся и решил пойти к себе в номер, тем более что жена заболталась с подругой и до концертного зала так и не добралась. Пробираясь к выходу и последовательно толкая длинный ряд коленей, он вдруг понял, что только что, в полумраке зрительного зала, увидел тот же самый холодный взгляд, что и четыре года назад, на мосту. Инга сидела на три ряда выше, и Мезенцев машинально хлопнул себя по шортам — пистолета, естественно, не обнаружилось. Он пригнулся, поспешно выбрался из зала и в тот же вечер арендовал «ТТ» у соседа по этажу, серьезного бизнесмена из Сибири.

Спокойнее ему от этого не стало. Спокойствие пришло пару дней спустя, когда все местное население было всполошено убийством другого приезжего российского предпринимателя: его застрелили из снайперской винтовки. Мезенцев сделал вывод, что Инга охотилась не за ним, и вернул «ТТ» владельцу. Сибиряк сидел в одних трусах на широкой кровати, пил ледяную водку и сокрушался по поводу неизвестных беспредельщиков, нарушивших традиционное кипрское перемирие между конкурентами.

— Должно быть, чужие, — сказал присевший за компанию Мезенцев.

— Какие еще чужие?

— Прибалты, — сказал Мезенцев и тут же понял, что сболтнул лишнего.

— А что? — задумался утомленный солнцем сибиряк. — Может быть... Прибалты, они нас не любят. Хохлы нас тоже не любят. Может, они. Чечены нас не любят. Азеры всякие...

— Немцы, — наугад продолжил Мезенцев, на которого холодная водка в сочетании с жарой подействовала как-то уж слишком быстро.

— Немцы не в счет, — махнул рукой сибиряк. — Немцы протухли уже, сдохли немцы со своей цивилизацией, со своей культурой-хренотурой... Немцы на тебя могут разве что в суд подать, а «мокрое» дело они не потянут. Ты разве слышал когда-нибудь, чтобы говорили про немецкую мафию? То-то и оно. Тухлая нация. А вот хохлы или азеры — эти запросто...

Мезенцев так и не узнал, чей заказ выполняла в девяносто шестом году Инга — хохлов, чеченов или тухлых немцев. Он лишь понял, что сломанные кости срослись, что пальцы по-прежнему легко ложатся на курок. Пальцы другой руки, но суть не в этом.

Теперь прошло еще несколько лет, но вряд ли что-то кардинально изменилось — разве что опыта стало еще больше, процедура нанизывания человеческой фигуры на прицел стала отработанной до совершенства.

Мезенцев помнил об этом. Неслучайно, пробежав мимо сидящей на топчане Инги, он почувствовал словно небольшое жжение между лопаток. Тело реагировало на Ингу как на источник опасности. Это была верная реакция.

— Инга, — сказал Мезенцев. — Ты веришь в случайные совпадения?

— Извините? — Густой акцент, деланое удивление и неспешный поворот головы.

— Я не верю, — Мезенцев ударил ногой в край топчана, тот вздрогнул, и дамская сумочка, вместо того, чтобы оказаться в руке Инги, полетела в песок.

— Что это значит? — Она продолжала прикидываться, но попыток поднять сумочку не предпринимала.

— Это значит, что, если ты не скажешь мне правду, я тебя убью.

— Что?!

— И его тоже, — добавил Мезенцев, имея в виду вышедшего из кабинки для переодевания парня лет двадцати пяти. Увидев Мезенцева рядом с Ингой, тот напрягся и замер, потом дернулся было назад, но Мезенцев похлопал себя по карману спортивных шорт, и парень перестал дергаться.

— У вас же там ничего нет, — уже без акцента проговорила Инга, досадливо морщась. — У вас в штанах ничего нет.

— Это слишком деликатный вопрос, чтобы обсуждать его на людях, — усмехнулся Мезенцев, будто бы все у него находилось под контролем, будто он был во всем уверен.

Но это было не так, и Мезенцев волновался. Это было какое-то странное волнение: словно Мезенцев встречался со старой любовницей, с которой расстался не лучшим образом, но тем не менее продолжал вспоминать все эти годы...

И еще странная вещь — когда Мезенцев подошел вплотную, то вдруг понял, что очень хочет увидеть ее зубы.

Глава 5 Чистый страх

1

Сутки спустя после общения с Дюком в Комнате с окном Алексей Белов был уже далеко от Москвы.

— Выходим, — сказал ему Бондарев.

Алексей подхватил сумку и вышел из купе в коридор. За окном было пасмурно, и в данном случае картина совпадала с реальностью: выбравшись из вагона, Алексей получил настоящий моросящий дождь, не менее настоящие втоптанные в грязь рыжие листья и реалистичный холодный ветер.

К этой тоскливой обстановке внезапно добавилось нечто совсем уж дикое.

Алексей услышал за спиной металлический скрежет, потом удар, потом нечеловеческий рев, снова скрежет, снова удар...

Он сначала отпрыгнул, а уже потом обернулся.

— Ну надо же, — сказал Бондарев. — Как мило...

На долю последних вагонов, где ехали Бондарев и Белов, не хватило пассажирской платформы, люди спрыгивали прямо на землю, а в десяти метрах начиналась огороженная высокой металлической сеткой автостоянка. Сейчас в эту сетку бились мордами, лаяли и рычали абсолютно зверского вида псы, встревоженные таким количеством людей вблизи своих владений.

— Это, должно быть, переводится как «Добро пожаловать, дорогие гости!», — предположил Бондарев. — Пошли отсюда, пока они не перегрызли решетку. Эти морды на все способны...

Они вышли к платформе, а потом через здание вокзала выбрались на площадь, где мокли под дождем машины, автобусы и несколько рекламных щитов. Алексей задрал голову, изучил небо, но просветов не обнаружил.

— Это надолго, — сказан он.

— Естественно, — ответил Бондарев. — Когда информации по человеку с гулькин нос, да и этой информации сто лет в обед... Черт, да тут можно надолго застрять. Недели на две.

— Я про дождь.

— А я не про дождь, я про наше задание.

— Кстати, про задание...

— Ну, — Бондарев подозрительно посмотрел на напарника.

— Если я правильно понял, нам нужно просто найти человека.

— Или его самого, или информацию о нем. Или могильный холмик. С девяносто второго года тут все, что угодно, могло случиться.

— Это же не очень сложное задание... Просто времени много уйдет, а вообще...

— В чем твой вопрос?

— Зачем Директор послал сюда сразу двоих?

— Потому что для одного меня это слишком просто, для одного тебя слишком сложно. Вот он и выбрал компромиссный вариант.

— А не потому, что есть какие-то обстоятельства, делающие задание сложным или... опасным?

— Дождя и злых собак тебе мало?

Бондарев наконец привлек внимание одного из таксистов, и тот подогнал машину к выходу из вокзала.

— Хотел бы я сам знать про такие обстоятельства, — пробормотал Бондарев. — Но, как подсказывает мне опыт, эти чертовы обстоятельства всегда выскакивают неожиданно, без заблаговременного оповещения.

2

То, что рассказал Бондареву Черный Малик, потом было пересказано Директору, а Директор пересказал это людям на Чердаке, а те, возможно, поделились информацией с кем-то еще... Этот рассказ, наверное, был зафиксирован на бумаге или набит в компьютерный файл, иначе говоря, он продолжил свое движение.

Но с каждым таким пересказом, с каждой очередной фиксацией эта история теряла свой запах и колорит, теряла эмоции и какие-то детали. Она превратилась просто в набор фактов. Очень небольшой набор неподтвержденных фактов. И теперь, после проведенной стерилизации, в ней не было ничего особо страшного или отвратительного.

Однако в голове Бондарева эта история осталась в изначальном виде — в виде неторопливых слов усталого чеченца, потерявшего интерес к окружающему миру. Бондарев мог снова и снова прокручивать этот монолог как запись на видеокассете, но не мог никуда ее скопировать в полном объеме — что-то неизбежно пропадало, пропадали детали, настроение и что-то еще, что-то очень важное... Сам же Бондарев мог повторно смотреть рассказ Черного Малика сколько угодно.

Он мог испытывать это нашествие темных эмоций сколько ему вздумается.

Он мог пропускать через себя когда-то совершенное и потому неисправимое зло сколько ему вздумается.

Это происходило нечасто. Но это случалось.

— Что тебе надо? — равнодушно сказан Малик, и Бондарев подумал, что у него не просто усталые глаза, у него больные глаза. Впрочем, на определенной стадии усталость становится болезнью.

— Расскажи мне о Химике.

Малик изменился в лице.

— Расскажи, как вы встретились в девяносто втором году.

Малик хотел что-то сказать, но поморщился, как от физической боли. Бондарев смотрел на него и не верил своим глазам — легендарный полевой командир, который воевал с федеральными войсками десять лет кряду, который похищал людей и устраивал диверсии, убивал, убивал и снова убивал... Вот он сидит напротив Бондарева, и хотя руки его лежат на автомате, еще теплом автомате, но Черный Малик совершенно непохож на свирепого непримиримого воина. Он похож на усталого и больного мужчину сорока с чем-то лет, которому сейчас напомнили не самый красивый эпизод его жизни. И оттого мужчина еще больше устал и еще больше разочаровался в себе. В себе и в окружающем мире.

— Расскажи, что он тебе поручил. И как ты справился с этим поручением.

Малик посмотрел на часы. Потом на Бондарева. Провел пальцем по непривычно гладкому подбородку и медленно проговорил:

— Наверное, мне надо это рассказать. Легче мне будет уходить. Я однажды уже рассказывал эту историю, но я рассказал ее Крестинскому, а это то же самое, что исповедаться дьяволу.

Малик замолчал и задумался. Нехорошая усмешка на миг исказила его лицо, но потом исчезла. Малик что-то вспомнил, но потом решил, что сейчас любые воспоминания лишены значения. Все это было и навсегда ушло.

— Он вытягивает из людей их преступления, чтобы потом пустить в дело, — продолжил Малик. — Теперь я расскажу тебе... Чтобы вытащить из себя эту гадость. Я слышал, когда рассказываешь вслух о чем-то плохом, часть этого плохого покидает тебя. Но только часть. Только часть...

3

Это началось еще в декабре девяносто первого года. Малик тогда не был Черным Маликом, он был вообще никаким, в том смысле, что большой известности не имел даже в мире уголовном, где в то время крутился.

Но Малик хотел все изменить, тем более что времена были подходящие — и в Грозном, и в Москве события закручивались так, что энергичному молодому парню, способному сделать грязную работу, можно было подняться быстро и высоко. Малик хотел подняться.

Для этого нужен был человек наверху, который бы протянул Малику руку и помог взобраться выше. Малик знал такого человека — это был его дальний родственник, который еще в советское время обосновался в Москве, вел там большие коммерческие дела, но и связей с родиной не терял. Малик называл его «дядя», хотя это и было многократным преувеличением их родственной близости.

«Дядя» позвал Малика перед Новым годом, расцеловал, расспросил про родственников, а потом перешел к делу:

— Есть человек, — сказал «дядя», поправляя лацканы нового красного пиджака. — Я ему очень сильно обязан. Очень важный человек. Ему нужен парень, чтобы сделать одну тонкую работу.

Сказав это, «дядя» испытующе посмотрел на Малика, и тот немедленно ответил, что готов исполнить все, что понадобится. Про себя Малик думал о другом — если это действительно важный человек, важнее «дяди», тогда имеет смысл проситься к нему на постоянную работу. Поскольку «дядя» считал, что родственные связи подразумевают бесплатный труд младшего родственника в интересах старшего.

И Малик отправился на встречу с большим человеком. Он спросил у «дяди», как зовут большого человека, но «дядя» развел руками, что-то пробормотал себе под нос и выдал итог:

— Я не знаю, как его зовут... И тебе тоже не надо знать, просто зайдешь, поздороваешься, тебе скажут, что делать. Зачем какие-то имена? Вообще-то я слышал, что прозвище у него — Химик. Но я его так сам не называю, и ты тоже так не делай.

— Что, обидится? — засмеялся Малик. «Дядя» как-то странно посмотрел на него, но ничего не сказал.

Большой человек ждал Малика в Питере, в огромной, пустой и холодной квартире. То есть она была не совсем пустой, потому что в ней был хотя бы сам Химик, кресло, в котором он сидел, и несколько бесшумно передвигавшихся охранников. Но все же, учитывая имевшееся здесь пустое пространство, квартира выглядела темной и негостеприимной пустыней.

Охранники довели Малика до порога комнаты и остановили. В комнате было темно, и темнота спросила:

— Это тебя прислали для деликатного дела?

— Да, — сказал Малик.

— Ты из какого села? — спросила темнота, и Малик, несколько удивленный, ответил.

— Женат?

— Нет, не же...

— И правильно, — сказала темнота. — А если все-таки женишься, не оставляй жену дома. Увези куда-нибудь в Россию или еще куда подальше...

Малик был настолько удивлен таким поворотом дела, что ничего не мог сказать в ответ, и темнота отнеслась к этому благосклонно.

— А ты молодец, — сказал Химик. — Не задаешь вопросов. Терпеть не могу, когда задают вопросы. Значит, такое дело...

В этот миг Малику показалось, будто одновременно с голосом Химика он слышит еще и приглушенный шепот. Словно в темноте скрывались двое. Или больше.

Малик предпочел сконцентрироваться на словах Химика, а не на этих предположениях.

Странного в этой квартире было и так выше крыши.

4

— Тебе нужно будет кое-куда съездить, — сказал Химик и отчетливо произнес адрес. По прошествии десяти лет Малик не помнил ни улицы, ни дома, помнил лишь город. Город назывался Волчанск, бывший Сталиногорск. И еще Малик помнил, что дом был старый, одноэтажный и деревянный. Входная дверь там выбивалась одним ударом ноги.

— Тебе нужно будет кое-кого найти, — сказал Химик и отчетливо назвал имя. Малик тогда запомнил это имя. Потом он его забыл на долгие годы и совершенно неожиданно для себя вспомнил, когда взялся рассказывать Крестинскому историю своей встречи с Химиком. И после этого имя уже не покидало Малика, оно билось внутри его памяти, как пчела внутри стеклянной банки, не находя выхода.

И все же что-то было не то с этим именем. Малик произносил его, и оно звучало знакомо, и оно вызывало правильную ассоциацию с январским днем в Волчанске... Но при этом Малик чувствовал какую-то неловкость на языке, какую-то мелкую подмену, словно он взял щепотку соли, а она оказалась сахарным песком.

— И когда ты найдешь... — сказал Химик, — то сделай вот что.

Малик кивнул. Он был готов. В таких случаях люди говорят стандартные вещи. Убери. Кончи. Замочи. Ликвидируй. Убей.

— Напугай ее, — сказал Химик.

— А? — не понял Малик.

— Напугай ее так сильно, как только сможешь. Делай все, что хочешь, но напугай ее. Действительно напугай. Чтобы это был чистый стопроцентный страх, который очищает мозг и оставляет только инстинкты...

— Так что же именно сделать? — растерянно повторил Малик и с запозданием вспомнил, что Химик не любит тех, кто задает вопросы.

— Что сделать? Что сделать... А что бы ты сделал, если бы узнал, что больше не выйдешь из этой квартиры? Что твой «дядя» подарил тебя мне, потому что мне нужны для пересадки твои печень и почки. И мы сейчас возьмем их у тебя.

Что-то звякнуло в соседней комнате, очень похожее на звук от соприкосновения медицинского скальпеля с ванночкой для стерилизации, а руки охранников взяли Малика за предплечья...

Страх был липким и холодным. Он был внушен Малику не столько словами, сколько тоном голоса — тот звучал абсолютно достоверно и решительно. Малик ни секунды не сомневался, что Химик может это сделать.

— Мне кажется, — уже совсем по-другому продолжил Химик, — ты знаешь, что такое чистый, без примесей страх. А раз ты это знаешь, ты сможешь внушить его другому человеку.

К этому времени Малик начисто забыл, что хотел проситься на работу к Химику.

— Напугай ее. Напугай ее до смерти. Именно — до. Она должна остаться живой и по возможности целой. Это первое.

— Ага, — хрипло проговорил Малик.

— И второе. Запоминай все, что будет происходить вокруг.

Малик хотел переспросить, что именно там должно происходить, но руки охранников уже вели его на выход.

В ту пору Малик не очень жаловал наркотики, однако после посещения Химика немедленно нашел на Невском какого-то барыгу, купил у нею пакет травы и стал курить жадными затяжками, чтобы поскорее прогнать осадок от встречи, будто липкой нефтяной пленкой облепивший Малика снаружи и внутри.

И еще. Бондарев хорошо помнил из досье Черного Малика, что всю первую чеченскую войну жена Малика провела в Астрахани у родственников. Потом она вернулась в родовое село и осенью девяносто девятого была убита артиллерийским снарядом в собственном доме.

Это к слову. Это еще ничего не значило.

Глава 6 Тонкий намек

1

Со стороны все это выглядело вполне мирно и прилично — мужчина и женщина разговаривают возле пляжного топчана, а парень тактично стоит в отдалении. Даже если предположить, что перед нами любовный треугольник, то скандалом и громкими выяснениями отношений пока не пахнет.

А вообще Мезенцев понял, что погорячился. Надо было пробежать мимо, а потом незаметно проследить за Ингой. Эта светлая мысль пришла в голову Мезенцева слишком поздно, когда он получше рассмотрел спутника Инги, рослого накачанного блондина, который пока держался в стороне, однако нетерпеливо переминался с ноги на ногу. Общий расклад получался не в пользу Мезенцева, но отступать было поздно.

— Что у тебя здесь за дело? — попер напрямую Мезенцев.

— Я отдыхаю, — Инга улыбнулась, и Мезенцев оценил прекрасную работу стоматолога. Ничто в этом парадном блеске не напоминало о контакте с грязным сапогом Генерала. — Просто отдыхаю. Вместе с моим племянником.

— И в сумочке у тебя...

— Гостиничная карточка, крем для загара, косметичка, немного денег. Мобильный телефон.

— То есть я могу поднять сумочку и проверить...

— Извините, пожалуйста, — тщательно выговорила Инга. — Но кто вы вообще такой? Вам кажется, что вы меня знаете, но...

— Я же сказал — если ты не скажешь правду...

— Да, я помню, что вы мне угрожали...

Или ему показалось, или парень приблизился на полметра.

— ...Угрожали тем, что у вас в штанах.

Она издевалась, сохраняя при этом совершенно бесстрастное выражение лица. Мезенцев мог бы все это прекратить, вытряхнув на песок содержимое сумочки, но, если он захочет это сделать, ему придется наклониться. Наклониться в паре шагов от Инги и десяти шагах от накачанного блондина означало подарить им право первого удара по затылку. Мезенцев не был склонен к такой благотворительности.

— ...И мне кажется, что вы просто обычный местный грабитель...

Она все еще говорила.

— Стоп, — сказал Мезенцев. — Ты не хочешь меня понять, ну и черт с тобой. Сделаем так, — если ты и вправду приехала отдыхать, отдыхай. Но не попадайся мне на глаза. Потому что, если я вас двоих еще раз увижу, я буду считать, что у вас здесь намечается работа. И я вас обоих убью. Это понятно?

— Не совсем, но... Значит, вы не будете забирать у меня деньги, да? Это хорошо.

Мезенцев раздраженно махнул ей рукой, намекая, чтобы она забирала свою сумочку, забирала своего блондина и убиралась подобру-поздорову.

Инга нагнулась, медленно подняла сумочку, выпрямилась и повесила ее на плечо. Мезенцев мог приказать ей кинуть сумочку ему в руки — и тут бы сразу все прояснилось, но она могла отказаться, а блондин жрал Мезенцева глазами... Хрен с вами.

— Если вам все-таки кажется, что мы где-то раньше виделись... — сказала Инга с непрошибаемым спокойствием. — То вы не могли бы напомнить — где?

— Ну так, еще бы, — ухмыльнулся Мезенцев. — Так сказать, мы отдыхали на одном курорте...

— О, какой сюрприз. И снова случайно встретились, да? Каприз судьбы, да?

— Если я вас снова встречу, я вас убью, — повторил Мезенцев. — Потому что я не хочу, чтобы вы убили меня. Мне так будет спокойнее.

— Вы замечательный странный человек, — сказала Инга, кивнув блондину, и тот двинулся параллельно линии прибоя, удаляясь от Мезенцева. — Вы меня с кем-то спутали, но все равно было приятно познакомиться. Я буду отдыхать, и я постараюсь не попадаться вам на глаза.

— Вот и слава богу.

— Но и вы тоже.

— Что?

— Этот климат не очень хорош для работы. Так что и вы тоже отдыхайте, — сказала Инга. — Расслабьтесь и просто отдыхайте...

И эта стерва послала ему воздушный поцелуй. Холодный, как кусок льда.

2

Странно, но это подействовало. Не то чтобы Мезенцев рыскал по Большому Сочи, заглядывая во все закоулки, но все же в следующие два дня ни Инга, ни ее «племянник» ему не попадались.

На третий день она вошла в полупустое кафе, заполненное запахами пережаренного и переперченного мяса, и села через столик от Мезенцева. И чтобы у Мезенцева не было никаких сомнений, Инга холодно улыбнулась ему и помахала рукой.

— Давно не виделись, — наигранно радостным голосом сказала она.

Мезенцев положил вилку и нож на скатерть. Да, все так и должно было случиться. Было наивно ждать, что она насмерть перепугается и срочно уедет в свою Литву, или откуда она там... И она теперь не прикидывается, она теперь играет в открытую. Но тогда — почему сейчас? Почему она появилась сейчас, а не вчера, не...

За эти два дня они его полностью просчитали, узнали, где живет, когда приехал, что делает...

Мезенцев со злостью на самого себя подумал, что именно так и бывает, когда занимаешься делом раз в год, когда постепенно теряешь сноровку, обрастаешь жиром...

Конечно, после размеренной ростовской жизни вброс адреналина в кровь становится еще более кайфовым, но... Господи, он забыл про «племянника».

Тот стоял позади него и, кажется, примерялся, как ему будет удобнее задушить Мезенцева.

Инга смотрела и улыбалась. Мезенцев тоже улыбнулся ей и, не меняясь в лице, не теряя ее взгляда, с силой воткнул вилку в бедро «племяннику».

Вилка оказалась довольно тупой, и Мезенцев вспотел, пока пробивал ею ткань и мышцы «племянника». Тот глубоко вздохнул и положил руки Мезенцеву на плечи. Мезенцев повернул вилку.

Улыбка медленно сползала с лица Инги, словно флаг с флагштока.

Мезенцев, багровея лицом от тяжелых рук «племянника», взял левой рукой нож и поставил его вертикально, чтобы Инга видела.

Она видела. И положила на столик рядом с собой сумочку.

— Ну и хрен с вами со всеми, — одними губами ответил ей Мезенцев.

В это время полная официантка с неторопливостью восточного каравана проплыла между Ингой и Мезенцевым, погруженная в свои очень важные мысли. Важная мысль Мезенцева состояла в том, что если Инга действительно решилась пристрелить его, то у Мезенцева оставались секунды.

И еще ему очень не хватало воздуха.

3

Он задыхался, но он еще соображал, и среди его соображений было такое — сейчас эта прибалтийская стерва достанет из сумочки пистолет с глушителем и влепит ему между глаз. И еще — нож в его левой руке столь «остр», что если он сейчас начнет пилить руку «племяннику», то закончит только к осени. Это вам не ростовский ресторан Мезенцева, это же позорный общепит какой-то...

Можно было только толкнуться ногами, упасть назад вместе со стулом и вместе с «племянником» — если получится...

Восточный караван миновал Мезенцева, и он уже согнул ноги, чтобы начать свой маневр, как вдруг понял, что Инга стрелять не будет. Она так и держала руку на застегнутой сумочке и растерянно смотрела на молча терзающих друг друга мужчин.

А раз так... Мезенцев положил нож, опустил руку под стол, потом завел ее дальше назад... Прости господи, не хотел я такого делать, вынудили меня. Мезенцев ухватил «племянника» за промежность, сжал что было силы, выкрутил...

Он затылком почувствовал, как «племянник» согнулся от неожиданной боли, и тогда этим же затылком дернул вверх, вырываясь из ослабевших пальцев. Затылок Мезенцева ударил в лицо «племянника», хватка на шее Мезенцева стала еще слабее, и тогда он уже толкнулся ногой, но не в полную силу, а чтобы только свалить «племянника».

Тот не упал, но потерял равновесие, и Мезенцев пнул его пяткой под колено, а потом с удовольствием развернулся, глубоко вздохнул и ударил ребрами ладоней «племяннику» по шее.

А потом повернулся в сторону барной стойки, где дремала официантка, и громко сказал:

— Да он же у вас пьяный!

После чего незаметно пнул лежащего «племянника» по почкам.

Глубоко вздохнул торжествующей грудью победителя, посмотрел на Ингу и усмехнулся.

И пошел к выходу, бросив ей на ходу:

— Я понял ваш тонкий намек...

Он вышел из кафе, сощурился от солнца и пропустил летящий справа и снизу удар ножа.

Глава 7 Призраки

1

— Это что?

Алексей удивленно огляделся по сторонам, потом понял, что Бондарев имеет в виду лично его, и стал искать изъяны в своем внешнем виде.

Бондарев вздохнул, выдернул из руки Алексея блокнот в кожаном переплете и бросил на стол.

— Что это такое?

— Блокнот, — сказал Алексей. Бондарев мысленно выругался.

— А в блокноте что?

— Конверты, — сказал Алексей.

— На фига тебе конверты? — едва сдерживаясь, произнес Бондарев.

— Я письмо хочу написать...

Бондарев молчал, постукивая пальцами по столу.

— Девушке. У меня в Москве девушка знакомая есть, Карина...

Бондарев ждал, пока до парня дойдет.

— Так это же я не матери...

— Без разницы.

— Карина даже фамилии моей не знает.

Бондарев молчал.

— Что, нельзя?

— Нет, — сказал Бондарев, аккуратно перегнул конверты пополам, порвал их и выбросил в урну. Перед отъездом Директор попросил его продолжить воспитательный процесс молодого сотрудника, Бондарев сказал, что ничего не гарантирует, и сейчас он понимал, что был стопроцентно прав. Воспитание молодежи было не по его части. Бондарев с трудом переносил сам себя, а уж подрастающее поколение...

— Это след, — сказал Бондарев. — Это доказательство. А твоя задача — не оставлять следов и не оставлять доказательств. Ты должен порхать над землей, как ангел на воздушной подушке, и при этом успевать делать свое дело.

Бондарев подумал, что бы еще такого умного сказать, но ничего не придумал. Дюк непременно ввернул бы пример из собственной практики, пусть выдуманный, но доходчивый. Бондарева хватило только на то, чтобы посмотреть исподлобья на Белова и мрачно поинтересоваться:

— Ясно?

— Ясно, — сказал Алексей. — Извините. Это, наверное, привычка. В армии привык часто письма писать... Матери, друзьям, девушке, другой девушке...

— Писатель, — хмыкнул Бондарев. — Ну и что тебе выгорело с тех писем? Я про девушек...

— Обе замуж вышли.

— Вот, — удовлетворенно сказал Бондарев. — Еще один аргумент. Бумага — это дурная вещь. Все надо делать лично и говорить напрямую.

— Наверное.

— А эта твоя нынешняя...

— Карина?

— Да. Что она вообще про тебя знает?

— Практически ничего. Думает, что я бандит.

— То есть твоя личная жизнь развивается по первому варианту.

— Что?

Бондарев ответил цитатой из Директора. Эти слова Директор как-то произнес в ответ на просьбу Бондарева разъяснить политику Конторы в вопросах любви и брака.

— Мы же не монастырь и не секта, — сказал Директор. — Тебе никто ничего не запрещает, но при этом мы исходим из того, что идиоты к нам в Контору не попадают, а стало быть, идиотских вещей ты делать не будешь. А вообще, есть два варианта. Вариант первый: ты ей врешь. Как я уже говорил, идиотов мы в Контору не берем, а стало быть, ты достаточно умен, чтобы врать своей жене или подруге всю жизнь. Это хлопотно, но реально. Я знаю пару человек, у которых это получается уже на протяжении лет пятнадцати.

— Вариант второй? — спросил тогда Бондарев.

— Второй... — Директор повернул кольцо на пальце. — Моя жена работает в этом здании. Отпадает необходимость врать, но... Появляются другие проблемы... Впрочем, это уже неважно.

— Так вот, — сделал Бондарев вывод, со значением поглядывая на Белова. — Твой случай — это первый вариант. Надеюсь, у тебя хватит ума не попасться на вранье.

— Я тоже надеюсь, — сказал Алексей, решив не упоминать, что во время недолгого знакомства с Кариной врать ему как-то не доводилось, несмотря на всю экзотику их знакомства. И про бандитскую сущность придумал не он, придумала Карина, а Алексей не стал спорить. Впрочем, у нее для такого вывода были веские основания: кое-какие поступки Алексея иному объяснению не поддавались. Например, ограбление Карининого начальника. Например, убийство. Объяснить эти вещи связью с организованной преступностью было куда проще, чем намекать на некую секретную службу, высшие государственные интересы и прочие недоказуемые обстоятельства.

Правда, в этом случае оставалось непонятным, зачем Карина, образованная девушка с хорошей работой, водит дружбу с парнем, среди достоинств которого — темное прошлое, криминальное настоящее и неопределенное будущее. С другой стороны, встречи их носили непостоянный характер, и Алексей не удивился бы, если в какой-то момент звонки от Карины перестали приходить на его мобильный. Но пока она держалась за него, а он держался за нее, потому что Карина была его единственной знакомой в Москве вне Конторы.

И потому что — да, конечно, — она ему нравилась. Она принадлежала к тому типу деву...

— Хватит в облаках витать, — толкнул его в плечо Бондарев. — Смотри сюда.

— Смотрю.

Они поселились в двух разных гостиницах — Бондарев в только что отремонтированном здании с колоннами сталинского стиля под названием «Заря», а Алексей — в многоэтажном комплексе из стекла и бетона «Юбилейная». Бондарев взял на себя милицию и ФСБ — в том смысле, что должен был попробовать добраться до их архивов. Белову отводилась роль громоотвода, то есть он должен был абсолютно официально и открыто разыскивать свою якобы родственницу, вестей от которой не было с девяносто второго года. Это было проще, но если существовали какие-то тайные обстоятельства, связанные с историей Малика, то аукнуться эти обстоятельства должны были именно на Белове.

— Ты будешь вести себя, как простой «чайник», — говорил Бондарев. — Впрочем, ты и есть «чайник», не знаю, чему уж там тебя Дюк учил все это время... Идешь в Горсправку, просишь дать адрес, тебе говорят адрес или скорее всего говорят: такая не значится. Тогда ты делаешь морду печальным кирпичом и говоришь: «А где бы мне узнать?» Тебя посылают в нужное место, и ты идешь, и спрашиваешь, и спрашиваешь, и спрашиваешь... Мне в гостиницу не звони, если ты мне будешь нужен, то я тебя сам найду.

— А если наоборот? Если вы мне будете нужны?

— В крайнем случае звони на мобильный. Но вообще — чтобы ходить по кабинетам, я тебе совершенно не нужен. Чтобы рыться в бумажках, я тебе совершенно не нужен. Я имею в виду — рыться на законных основаниях. Мы с тобой будем как айсберг ты — надводная часть, я — подводная. Тебя все видят, меня — никто. Но движемся мы в одном направлении.

— Это я все понял...

— А что ты не понял?

— Если мы ее найдем — что мы будем делать?

Бондарев замолчал. Он снова вспомнил Черного Малика, сидящего на полу и держащего автомат на коленях. Вспомнил, как Малик, закончив рассказ, развел руками и сказал:

— Ну да. Я это сделал. И глупо сожалеть или стыдиться этого, потому что нельзя вернуться назад и все исправить. Этого нельзя исправить хотя бы потому, что я так до сих пор и не понял — зачем это было нужно Химику.

Черный Малик сделал это — и не понял, зачем. Интересно, если они с Беловым найдут ее — они поймут, зачем?

Никаких гарантий.

2

Черный Малик добрался до Волчанска только в конце января девяносто второго. Общение с Химиком настолько его подкосило, что он намеренно шумно, весело и размашисто праздновал Новый год сначала с питерскими друзьями, потом с московскими родственниками — все для того, чтобы проветрить голову и изгнать воспоминания о говорящей темноте, о странном шепоте, о звуке падающего скальпеля в пустой квартире...

Он даже стал подумывать о том, чтобы взять на дело кого-нибудь из друзей, но потом решил, что это уже перестраховка. Малику было не по себе в стенах квартиры Химика, но за ее пределами он не боялся никого. Тем более женщин и детей.

А в доме по указанному Химиком адресу жили две женщины и ребенок, девочка лет десяти. Дом стоял на окраине города, в районе частной застройки, плохих дорог, плохого уличного освещения и еще много чего плохого, что было усугублено холодной и снежной зимой. Улицы здесь были широкие, но какие-то уж слишком извилистые, то нырявшие под гору, то взбиравшиеся вверх, то исполнявшие дивной кривизны финт. После обильных новогодних снегопадов передвигаться здесь можно было разве что на лыжах, а если пешком — то медленно, погружаясь с каждым шагом почти что по колено в снег. Старый «ЗИЛ-130» и неразличимой модели «Жигули» стояли у ворот, занесенные по крышу снегом, как памятники невозможности существования автотранспорта в Волчанске. По крайней мере зимой.

После двух дней, потраченных на наблюдение за домом, у Малика зверски болели мышцы ног — московская привычка не вылезать из машины здесь вышла боком. Он протоптал несколько километров тропинок в снегу, не обнаружил ничего подозрительного и на третий день решил заняться делом.

По этому поводу Малик надел короткий китайский пуховик, во внутренний карман которого поместился выкидной нож.

Вскоре после полудня дверь дома хлопнула, и оттуда появилась пожилая женщина в старом зеленом пальто и пуховом платке. Она очень медленно направилась в ту сторону, где улицы сходились в более-менее утоптанный пятачок. Вторая женщина, которая помоложе, еще утром ушла на работу. Девочка была в школе. Таким образом, дом был пуст, и никто не помешал Малику в него забраться.

Что он и сделал.

Внутри он стянул с замерзших пальцев перчатки, включил газ и согрел над плитой пальцы.

Когда кисти пришли в рабочее состояние, он вынул нож, оценивающе посмотрел на лезвие и остался доволен.

Потом он сел на кухонный табурет и начал ждать.

3

Пока Малик ждал, он успел заглянуть в шкафы, пройтись пальцами между сложенными простынями и вытащить две сберкнижки — там какие-то копейки, и Малик положил их обратно. Потом он пролистал семейный фотоальбом — некоторые снимки подписаны, и Малик получил еще одно подтверждение, что вскоре встретится с нужным ему человеком.

Проходит время, и скрипит дверь — в дом входят двое. Малик слышал, как они стучат обувью в прихожей по полу, сбивая снег.

Первой в комнату вошла девочка, она еще не успела снять шубу, только расстегнула. В руке потертый школьный ранец.

Она останавливается и смотрит на Малика широко раскрытыми глазами.

Бабушка что-то бормочет себе под нос, глядит в пол и поэтому не видит Малика. Она наткнулась на стоящую у порога внучку, начала сердито ворчать, подняла голову...

Малик не любил вспоминать следующие пятнадцать минут своей жизни. И он возненавидел Химика, потому что, когда они снова встретились в Питере, Химик заставил его вспомнить эти минуты и рассказать их буквально по секундам.

Бондареву Малик просто сказал:

— Да, я это сделал.

— Ты убил ее? — спросил Бондарев.

— У меня не было такого задания. У меня было задание напугать ее до смерти. И чтобы сделать это, мне пришлось...

Малик отчетливо помнил, как по истечении этих пятнадцати минут он стоял над десятилетней девочкой, держал в руке нож и не знал, что ему дальше делать. Химик сказал — следи за тем, что будет происходить. Но ничего не происходило. Точнее, все уже произошло. Малик вытер нож о кухонную тряпку.

Девочка стояла все так же неподвижно, как в тот миг, когда перешагнула порог и увидела чужого мужчину с ножом. Она не шевелилась, не издавала никаких звуков и не отрывала взгляда от Малика.

В этом было что-то ненормальное. Малик так и сказал Химику, и тот что-то сказал в ответ, но не Малику, а тому, кто был вместе с ним в темноте.

— Тебе было страшно? — спросил потом Химик. — Когда она вот так на тебя смотрела — тебе было страшно?

— Мне? С чего это вдруг?

Ему и в самом деле не было страшно, вместо этого он испытывал некоторое раздражение, потому что не понимал смысла происходящего. Он не мог понять, хорошо он сделал свое дело или плохо. Повисшая в залитой кровью комнате пауза действовала ему на нервы.

А потом пауза резко оборвалась, и Малик уже помнил себя бегущим что есть сил по снегу, причем он и представить не мог, что по здешним сугробам можно так быстро бегать.

Сзади метрах в двадцати бежал и что-то орал высоченный милиционер в шинели. Малику было плевать, что он там орет, но вот в руке у мента пистолет. И это уже серьезно.

Но в тот день Малику не суждено было умереть. Он лежал, задыхаясь, на снегу, проклиная этот холод, этот город, Химика, «дядю»... Но он был жив, он сумел убежать.

И лишь когда он отдышался и встал, то увидел, что пуховик пропитан чем-то темным. Малик поначалу решил, что испачкался в доме чужой кровью, но потом запустил руку под пуховик и понял, что кровь его собственная. Мент, сучара, все же достал его.

Просить доплаты за пролитую кровь он не стал. Он был счастлив, что развязался с заданием Химика, и постарался выбросить всю эту январскую историю из головы. Не то чтобы Малик был сентиментален и сожалел о сделанном, он просто не понимал сделанного. И это пугало его.

Когда Малик закончил говорить, то развел руками и сказал:

— Вот... Я совершаю поступки, но не знаю их истинного смысла. Мне и в самом деле пора умирать.

И он умер.

А Бондарев остался. И теперь он шагал по улицам Волчанска, в темных уголках которого обитали призраки прошлого.

Бондарев приехал, чтобы поговорить с призраками.

Глава 8 Процедура

1

— Я не увлекаюсь путевками, — сказал тогда Мезенцев Генералу. — Зачем мне это? Меня мой бизнес кормит, а всех денег не зашибешь, ты сам только что сказал...

— Но могут быть и другие причины, — сказал Генерал. — Не денежные.

Генерал как в воду глядел. Причины были другие. Причины были не денежные. То есть от денег Мезенцев не отказывался, иногда он даже торговался, выбивал себе повышенные расценки, но все это было второстепенной вещью, отвлекающим маневром. Главное было в другом.

Тогда, в кабаке, на встрече ветеранов Мезенцев не побежал сломя голову к человеку за дальним столиком только по одной причине — он был пьян.

Он был пьян, и поэтому не смог сообразить, что означает присутствие в кабаке человека, предлагающего путевки. А когда протрезвел и сообразил, то застонал от досады и, теряя контроль над собой, стал грызть ногти. Жена — тогда у него еще была жена, — разинув рот, наблюдала за таким его поведением, пока Мезенцев не рявкнул на нее, чтоб свалила с глаз долой.

Мезенцев позвонил Теме Боксеру, но того не было дома. А когда он объявился, то сказал, что не знает, где найти того человека. Сказал, что нужно ждать целый год следующей встречи.

То есть почти целый год. Мезенцев снова застонал.

— Ты че, болеешь? — удивился Тема.

Это можно было назвать и болезнью. Когда после войны прошло несколько лет, когда жизнь Мезенцева приобрела спокойный и размеренный характер, когда у него появилась семья и отладился бизнес... Вот тут-то он и понял, что по дороге потерял что-то важное.

И что из-за этой потери, как из-за недостатка железа или еще какой-то херни в организме, он медленно и неумолимо перестает быть здоровым человеком, превращаясь во что-то вялое, рыхлое, распадающееся...

Дело было не только в мышцах, дело было в мозгах, в эмоциях. Мозги привыкли к размеренной сытой жизни, и Мезенцев ничем не мог их вернуть в прежнее, уже полузабытое состояние, когда все было ярким, настоящим, интересным, живым...

А ведь такое было. Только когда? Когда же такое было?

И он вспомнил. И понял, почему ни молодая любовница с подтянутой спортивной попкой, ни рыбалка, ни дурацкий теннис, ни какие-то втридорога добытые таблетки, ни пейнтбол, ничто не могло вернуть ему прежней яркости чувств и наслаждения настоящей живой жизнью.

Потому что во всем этом болоте, которое называлось обычной жизнью, отсутствовал настоящий живой риск. Не тот риск, которому подвергается жертва преступника или человек, переходящий дорогу перед близко идущим транспортом, а риск охотника, отправляющегося за опасной добычей. Риск воина, который может либо убить, либо быть убитым.

Вот где было его, Мезенцева, лекарство.

2

Он очень хорошо запомнил свою первую путевку — не саму дорогу в Ставрополь, не какие-то подробности, а самое главное, тот момент, когда он вышел из-за деревьев, увидел перед собой охотничий домик, увидел затылок человека, сидящего в шезлонге... И все вернулось. Звуки усилились, цвета стали ярче, мышцы стали сильнее, воздух приобрел какой-то особый, неимоверно вкусный аромат...

Мезенцев улыбался, когда приставил пистолет к затылку человека в шезлонге и нажал на спуск.

Из-за домика вышел второй человек, в руках у него было два или три охотничьих ружья, он замер, уронил оружие, потом стал его поднимать... Сердце колотилось в груди Мезенцева, и он запомнил каждый миг, каждое движение, свое и чужое. Он чувствовал, как кровь несется в его венах, он чувствовал тревогу — успеет или не успеет? — и он чувствовал дикую радость от того, что сейчас выйдет победителем из схватки. Назовем это схваткой. Мезенцев нажал на курок, и человек с ружьем упал.

Потом Мезенцев вошел в домик, там был полный мужчина в майке и семейных трусах, он испуганно вскочил, метнулся к ружью...

Мезенцев, наслаждаясь жизнью, позволил ему взять это ружье. Он позволил ему вскинуть ружье.

Они выстрелили одновременно. Дробь ушла куда-то в потолок, а мужчина в семейных трусах упал на колени и стал рвать ногтями майку, на которой расползалось темно-красное пятно. Мезенцев подошел ближе и выстрелил еще раз, в шею. Кровь брызнула вокруг, попала на Мезенцева, а он глубоко вздохнул и даже поежился от полноты ощущений. Чужая кровь будто бы впиталась в него и окончательно вернула утраченное.

Мезенцев еще минут пять стоял в комнате, жадно вдыхая смешанный запах дерева и крови. Потом он выбежал, бросился в лес, нашел свою машину, сел за руль и понял, что не сможет ехать — его трясло, его трясло так же, как в пятнадцать лет, когда он случайно вечером наткнулся в парке на пьяненькую шлюху, старше его лет на десять. Она оценивающе посмотрела на парня, потом махнула рукой, рассмеялась, расстегнула блузку, легла на траву, раздвинула ноги и сказала: «Давай, что ли...» Мезенцев завороженно смотрел на торчащие груди, на выбритый лобок, на эту улыбку... И его затрясло от сознания, что сейчас все наконец впервые может случиться.

Тогда ничего не случилось, потому что Мезенцев так и не смог унять нервную дрожь, он просто убежал.

Теперь случилось все.

3

Первая встряска оказалась такой сильной, что Мезенцев не мог отойти еще месяца полтора. Он каждый день просыпался с чувством, будто только вчера вышел из леса и подошел к охотничьему домику. Он чувствовал себя, как в двадцать лет, когда каждый день на войне означал очередную победу — я прожил этот день, и меня снова не смогли убить.

Он снова чувствовал себя живым до последней клетки своего не такого уж и молодого тела.

Но потом время, заботы, теплая ростовская зима — все вместе они постепенно сожрали полученный Мезенцевым заряд энергии.

И тогда Мезенцев снова подошел к человеку за дальним столиком. А через год снова. И снова.

Это было как обязательная ежегодная медицинская процедура для опасно больного человека.

Пропусти ее хоть раз — и загнешься. Мезенцев не хотел загибаться.

* * *

Он посмотрел на Ингу и усмехнулся.

После чего пошел к выходу, бросив ей на ходу:

— Я понял ваш тонкий намек...

Он вышел из кафе, сощурился от солнца и пропустил летящий справа и снизу удар ножа.

Мезенцев не успел даже дернуться, когда нож вертикально вспорол воздух от его живота до подбородка, уже на излете слегка царапнув щеку.

Это касание острой стали было, как прямая инъекция адреналина в сердце.

Мезенцев прыгнул на нападавшего, как будто весь день оттачивал этот прыжок для показательного выступления, как будто он был давно уже готов к прыжку и ждал только сигнала.

Нож у его лица стал таким сигналом.

Мезенцев вцепился в человека с ножом и стал быстро толкать его вперед, пока тот не потерял равновесие и не упал на спину. Он все еще держал нож в руке, но Мезенцев медленно и свирепо выламывал ему запястье, пока пальцы у того не разжались. Тогда Мезенцев с короткого замаха ударил нападавшего локтем в лицо и перехватил упавший нож.

И потом полоснул этим ножом крест-накрест по загорелому усатому лицу.

Кто-то из слабонервных зрительниц завизжал. Явно не Инга.

Мезенцев поднялся, огляделся, стряхнул кровь с ножа. Если кто и наблюдал за ним, то сейчас предпочел отвернуться. Визжащую женщину завели в кафе.

Мезенцев испытал сильное желание тоже вернуться в кафе и двумя хорошими ударами закончить сегодняшнее общение с Ингой и «племянником».

Однако что-то подсказывало ему, что делать этого не стоит.

И этим «чем-то» был не инстинкт самосохранения. Этим «чем-то» был внутренний голос охотника, который говорил, что нельзя перебить всю живность в один день.

Потому что тогда ничего не останется на завтра.

Глава 9 Рождения и смерти

1

Все это было очень подозрительно. Алексей хотел было посмотреть в глаза женщине за стеклом, но то было мутным и наполовину покрытым надписями о видах услуг, прейскурантах и тому подобных скучных вещах. В полукруглом окошке были видны только полные руки с ярко-красными ногтями. По этим ногтям Алексей не мог сделать вывод о надежности информации, которую ему только что продали за двадцать с чем-то рублей, но выходило как-то неестественно просто.

Он подошел к окошку справочного бюро, назвал имя — Великанова Марина, примерно 1981 — 1982 года рождения. Пальцы с ярко-красными ногтями принялись стучать по клавиатуре компьютера. Алексей добавил, что Марина Великанова могла сменить фамилию, выйдя замуж, но пальцы никак не отреагировали на это предположение, они стучали и стучали, потом нажали Enter и замерли, ожидая результата.

Затем пальцы снова ожили, проделали несколько быстрых движений, снова замерли, а потом выдернули из принтера лист бумаги и сунули в окошко Алексею. Следом ему протянули квитанцию.

Алексей оставил квитанцию лежать в окошке, а лист взял и увидел в нем три напечатанные строчки.

1. Великанова Мария Леонидовна, 1981 г.р.

2. Великанова Марина Петровна, 1981 г.р.

3. Великанова Мария Эдуардовна, 1982 г.р.

Далее в каждой строчке шел домашний адрес. Напротив третьей Великановой было также указано, что в 1999 году она сменила фамилию на Рахматуллину в связи с заключением брака. Очевидно, две другие Великановы с устройством личной жизни не торопились.

Алексей сложил лист пополам и убрал во внутренний карман куртки. Все-таки это было подозрительно просто, но разрушить сомнения Алексея было некому, поскольку Бондарев связываться с собой не велел. Некому было и объяснять, что же теперь делать с этим списком — ждать указаний Бондарева или приступать к делу самостоятельно.

Алексей постоял в гигантском холле бывшего горкома партии, где теперь размещалась мэрия Волчанска и еще куча прочих организаций, в том числе справочное бюро, потом снова вытащил лист бумаги, посмотрел на него и решил, что раз уж Бондарев назначил его «чайником», то действовать надо просто и тупо. Получил список — иди по этим адресам, прямо в таком порядке, как они здесь указаны.

Алексей купил в киоске Роспечати карту города, разложил на подоконнике, отметил все три адреса, потом убрал список и карту, застегнул куртку и вышел на улицу.

Снова накрапывал дождь, и Алексея это не удивило. Местная природа явно была не рада их приезду. Природа чувствовала, что добром это не кончится.

2

Холл гостиницы «Юбилейная» даже вечером представлял нечто среднее между цыганским табором и мелкооптовым рынком: люди, сумки, чемоданы, тележки, милиционеры, коробки, водители, валютные менялы и уйма прочих субъектов с еще более сомнительными занятиями. Таким кипением жизни Волчанск был обязан относительной близостью к белорусской границе, а стало быть, к дороге в Европу. Посреди этого разгула частного предпринимательства спящий в кресле Бондарев выглядел едва ли не по-детски мило и наивно — он никуда не спешил, никому ничего не продавал, и вообще его вид наводил на мысли о бренности всего земного. Что-то там про суету сует.

По крайней мере, так показалось Алексею, когда в девятом часу вечера он протискивался сквозь бурлящее море коммерсантов и вдруг увидел своего напарника.

Но как только Алексей, сменив курс, приблизился к Бондареву, тот открыл глаза, и ничего милого, ничего наивного в них не осталось.

Бондарев лениво кивнул головой в сторону темного коридора, который начинался за аптечным киоском. Коридор был символически перегорожен колченогим стулом и табличкой «Ремонт», но на самом деле никакого ремонта там не было, и Алексей с удивлением обнаружил, что коридор в конце концов выводит к лифтам, минуя вахтера, охрану и прочие преграды.

Где-то посередине коридора, под мерцающим светильником Белов остановился и дождался напарника.

— Слушаю, — хмуро сказал Бондарев.

— Я нашел троих, — похвастался Алексей и полез было за списком, но Бондарев знаком показал, что верит на слово.

— И что эти трое? — так же безрадостно спросил Бондарев.

— Трое по списку, а встретился я с двумя... Пока... Одна приехала с семьей в девяносто пятом году из Казахстана, то есть в девяносто втором ее тут не было. Вторая здесь родилась и живет всю жизнь, но с восемьдесят седьмого года живет в двенадцатиэтажке в центре города. Никакого частного сектора. Одна ее бабушка жива до сих пор, другая умерла в середине восьмидесятых.

— Тогда какого черта ты говоришь — я нашел троих? Ты никого не нашел.

— Но есть же еще одна Великанова, по мужу Рахматуллина, ее сейчас нет в городе, она уехала в Польшу, будет через пару дней. Как только она приедет, я сразу...

— Что ты им говорил? — перебил его Бондарев.

— В каком смысле?

— Как ты им представлялся?

— Я говорил, что я следователь из Питера, что мы поймали серийного убийцу, который признался, что в девяносто втором году пытался убить десятилетнюю девочку в Волчанске. Поскольку официально это нигде не было зарегистрировано, мы пытаемся найти ту девочку...

— Нормально, — сказал Бондарев.

— Нет, ну я...

— Нормально. Тебе русским языком сказали, что должен тупо искать пропавшую родственницу. Ты обычный парень, который тупо ходит и тупо задает вопросы. С чего ты вдруг решил прикинуться каким-то следователем?

— Парню, который тупо ходит и спрашивает, могут и не ответить. А следователю — ответят.

— Ты похож на следователя из Питера. Очень похож, — сказал Бондарев. — Знаешь, на такого недоучившегося следователя. Очень недоучившегося. Скорее всего, тебя выгнали после первого курса за двойки.

— Ну а что...

— Ты получше ничего придумать не мог?

— Значит, не мог.

— Ладно, — сказал Бондарев. — Не обижайся. Просто, когда выдумываешь себе легенду, старайся, чтобы ее нельзя было развалить двумя вопросами в лоб. И просто... Просто делай, что тебе говорят. Следователь, блин... Теперь я, — он вытащил несколько листов бумаги, ксерокопии каких-то документов. — У тебя три Великановых подходящего возраста, а у меня их знаешь сколько? Одиннадцать штук.

— Откуда столько?

— От верблюда. В смысле, из ЗАГСа.

Если бы Бондареву нужно было сочувствие, то он пожаловался бы Алексею на кошмарные часы, проведенные в ЗАГСе. Когда все закончилось, у Бондарева болели мышцы лица и отваливался язык, потому что все это время он без конца улыбался и без остановки говорил. Бондарев назвался представителем адвокатской конторы, которая по поручению своего американского клиента ищет родственницу-наследницу, о которой известно, что в девяносто втором году ей было лет девять-десять и фамилия у нее была Великанова. По этому случаю Бондареву пришлось надеть костюм с галстуком, которых он терпеть не мог, и пришлось запастись шестью коробками конфет для умасливания работниц ЗАГСа.

Это сработало, и его пустили в архив, но больше конфет и больше костюма на местных дам произвела впечатление история про наследницу американского старичка. Начались расспросы, обсуждения, советы, предложения обратиться в передачу «Жди меня» и прочий треп, от которого у Бондарева вяли уши, но на который он был обязан реагировать, улыбаться и так далее. Дам взволновал и сам Бондарев, про которого они сначала хорошо подумали, будто бы он из самих Штатов, и стали многозначительно переглядываться. Потом выяснили, что не из Штатов, а из Москвы, и взволновались уже чуть меньше, но все-таки потратили на Бондарева убийственное количество взглядов, улыбок, приглашений попить чаю и прочих обаятельных действий.

От всего этого вкупе с духотой и дивной парфюмерной смесью, витавшей в воздухе, Бондарев совсем ошалел и, выйдя к вечеру под ветер и холодный дождь, воспринял их как небесную благодать.

3

И теперь ему совершенно не хотелось быть любезным, не хотелось улыбаться, не хотелось производить хорошее впечатление. Юный «следователь из Питера» переживет.

— Из ЗАГСа, — сказал Бондарев. — Это записи о рождении. Я взял восьмидесятый — восемьдесят третий год, для верности. Получилось одиннадцать Марин или Марий Великановых. А ты говоришь, что сейчас их в городе только трое. Правда, ты ошибся, когда делал запрос, надо было указывать не 1981 — 1982 годы, а чуть пошире, ведь Малик не знал ее точного возраста, он ее оценивал на глаз. Повтори запрос, может, отыщется еще три-четыре человека. Но все равно — было одиннадцать, сейчас в лучшем случае шестеро-семеро. Где остальные? Или умерли, или уехали из города. Хорошо, если умерли...

— Хорошо? — У Алексея слегка вытянулось лицо.

— Если они умерли, то их смерть зафиксирована. А вот если они просто уехали из города, то что мы про них сможем узнать? Да ничего. И это еще полпроблемы, потому что могли быть такие Марины Великановы, которые не родились в Волчанске, приехали сюда позже, а потом уехали. Такую Марину мы вообще не найдем, даже не будем знать, что такая была.

— Черт, — сказал Алексей.

— Ты по-прежнему думаешь, что это не очень сложное задание? Что сюда можно было послать тебя одного?

— Нет, я так не думаю.

— Вот и ладно.

— Только...

— Что?

— Нам обязательно устраивать весь этот маскарад? В смысле, прикидываться кем-то? Мы не можем сделать какой-то официальный запрос через милицию или...

— Во-первых, официальный путь — это еще более долгий путь, потому что нашим делом будем заниматься не мы, а другие люди, которым на наше дело наплевать. Во-вторых, если мы делаем что-то официальное, мы светимся. Мы объявляем на весь мир, что ищем Марину Великанову примерно 1980 — 1983 года рождения, которую едва не зарезали в январе 1992 года. А может, и зарезали, просто Малик перед смертью решил поиграть в гуманиста. Да что ты так на меня смотришь? Может, мы в конце концов найдем просто могилу.

— Но тогда мы ничего не узнаем... Это все будет зря...

— Ничего не будет зря. Если ты просто научишься быстро и качественно врать — уже не зря съездили.

— Я научусь, — пообещал Белов, хотя про себя подумал, что зря напарник на него наезжает с «питерским следователем»: все поверили.

Он только не знал, что Великанова Марина Петровна, 1981 года рождения, проживающая в двенадцатиэтажном доме в центре Волчанска, после его ухода позвонила своей подруге, которая работала в газете «Городская жизнь», и рассказала, что, оказывается, десять лет назад в Волчанске действовал серийный убийца, охотившийся за маленькими девочками. Подруга, мысленно сверстав первую полосу с соответствующим заголовком, села на телефон и начала пытать своих знакомых в УВД. Однако там почему-то были не в курсе, и ни про какого питерского следователя слыхом не слыхивали. Подруга Великановой вскоре поняла, что кто-то здесь врет — либо ее источники в УВД, либо Великанова, либо тот следователь. Установление истины не входило в ее планы, она махнула рукой на первую полосу (огромные буквы «Сексуальный маньяк на улицах города!» и мелкая строчка «10 лет назад вы могли стать его жертвой») и занялась более очевидными сенсациями.

Но ничто не проходит бесследно, одно событие тянет за собой другое, другое — третье, все складывается в цепочку, в начале которой не знают, в чем итог, а в конце не ведают, что же было началом.

Алексей Белов не знал про звонок Великановой, Великанова не знала про действия подруги-журналистки, подруга-журналистка не знала, что заданный ею вопрос, попав внутрь УВД, совершенно случайно добрался до человека, который хорошо помнил девяносто второй год и хорошо помнил одну маленькую девочку.

Он очень удивился, что это кого-то интересует. Он не смог выяснить, кого именно это интересует, но на всякий случай он насторожился.

Глава 10 Варианты

1

Потом приехала и «Скорая помощь», и милиция, но делать им было уже совершенно нечего, потому что раньше их к кафе подкатили новая «Дэу» и «десятка», оттуда вышли люди, подобрали порезанного Мезенцевым усатого мужика и занесли в машину. Потом из кафе быстро вышла и села в «Дэу» Инга, за ней, прихрамывая, последовал «племянник».

Мезенцев наблюдал за ними из кустов, что росли чуть выше, на холме за кафе, — выковыривал из зубов пережаренное мясо, массирован шею и наблюдал. Увиденное ему сильно не понравилось. Две машины. То есть еще человека четыре как минимум. Серьезная компания. Что же они тут делают?

Компания была серьезной, но они его не убили. Потому что... Потому что они не хотели его убивать.

Давайте начнем сначала. Серьезная компания зачем-то прибывает в Дагомыс. Они чего-то ждут или готовятся. Возможно, мероприятие у них намечено в Сочи, а в Дагомысе они просто отсиживаются, чтобы не светиться. Может, и так.

Но потом на пляже к Инге, которая участвует в этом серьезном деле, подходит некто, который ее узнает. Он ей угрожает. А Инга...

Мезенцев еще раз вспомнил ее лицо, глаза — как она тогда отреагировала на него на пляже... Черт. Она же его и вправду не узнала. Она на самом деле его не вспомнила. И с чего бы это ей его запоминать? Это Мезенцеву встреча со снайпершей — «белые колготки» впечаталась в память, потому что была первой и последней, Инга же перевидала сотни таких, как Мезенцев. Она его не вспомнила и действительно не могла понять, что ему надо.

И вот Инга, холодная голубоглазая сука с идеальными зубами, не может вспомнить этого человека и не может понять, чего ей стоит ожидать.

Остальные тоже не могут понять, но они встревожены — потому что их серьезное дело может оказаться под угрозой.

Инга два дня нигде не показывается, сидит дома, а ее коллеги в это время выслеживают Мезенцева, узнают о нем все, что только можно. Много они узнать не могли, но если они, скажем, в его отсутствие забрались в дом Люсинэ, посмотрели его вещи... Ну и что? Детский конструктор? Это ведь нужно догадаться...

Допустим, они догадались. Они решили, что перед ними какой-то тип, имеющий давний зуб на Ингу. Способный выполнить свою угрозу и прострелить ей голову.

Инга им нужна живой и здоровой. Шум им тоже не нужен. Что они сделают? Два варианта.

Вариант первый — быстро и тихо убрать проблемного типа. Они этого не сделали. Когда Инга появилась в кафе, это не было попыткой его убить — все-таки люди кругом, общественное место. И «племянник» за спиной стоял скорее для безопасности Инги, а не затем, чтобы Мезенцеву шею свернуть.

А сумка на ее столике... Мезенцев вдруг сообразил, что там были деньги. Инга положила на сумку правую руку, руку с искалеченными пальцами. Она не годилась даже для того, чтобы быстро управляться с пистолетом. Она хотела его купить. Вот вам второй вариант.

Мезенцев усмехнулся. Надо же, какие умные мысли приходят в голову, когда сидишь себе спокойно в кустах после сытного, хотя и не очень вкусного обеда. Когда никто не стоит за спиной. Тут все выглядит иначе. И он, Мезенцев, выглядит полным идиотом.

Потому что теперь для серьезных ребят вариант с деньгами отпал целиком и полностью. Теперь им остается только убить его. Мезенцев сам их загнал в этот угол.

И самое смешное, что он не жалел об этом.

2

Он не жалел, он даже тихонько рассмеялся. Потому что теперь его ежегодная забава приобретала невиданную прежде остроту. Мимоходом, сам того не осознавая, Мезенцев многократно усложнил себе задачу, но многократно и увеличил поступления адреналина в кровь.

«Вот вам разница между работой и хобби, — посмеивался он, продираясь по кустам в сторону дома Люсинэ. — Разница между профессиональным спортом и любительским. Они этим занимаются серьезно, постоянно, за деньги. У них бизнес, у них план, они от любых сбоев звереют. А я это делаю раз в год, потому что душа просит. Я от этого удовольствие получаю. Мне, может, чем хуже, тем лучше. И на деньги плевать. Я свободный человек...»

Мезенцев представил себе, как Инга и ее серьезные друзья озабоченно спорят, ругаются, пытаются найти выход из положения, звонят своим хозяевам и сообщают о проблемах, хозяева тоже начинают дергаться...

Ему стало смешно. Он сам, конечно, тоже по-своему псих, но уж эти ребята... Скажем, Инга, она ведь уже лет пятнадцать этим занимается. Это ж свихнуться можно. И наверняка удовольствия никакого не получает. По лицу видно — никакого удовольствия. Это у нее просто работа такая. Убивать людей двенадцать месяцев в году. Мезенцев поежился — это уже перебор. Все чувства атрофируются.

Вот он — другое дело. Захотел — взял путевку, не захотел — не взял. Захотел — сделал дело, захотел...

Стоп. Об этом он как-то не думал раньше. Взял путевку, не взял путевку — это одно, это понятно, это твой личный выбор. А вот если взял и не сделал дело, тогда что? Просто должен вернуть аванс или?..

Мезенцев перестал смеяться. Больше сложностей и больше адреналина — это хорошо, но... Если сложностей будет столько, что он не сможет доделать дело? Он не хотел бы доводить до такого, но все-таки...

Черт, вот ведь как все запуталось. А все потому, что когда-то Мезенцеву врезалась в память светловолосая снайперша.

Все-таки правду говорят, что все зло — от баб.

3

До дома Люсинэ он так и не дошел. По пути Мезенцев остановился, сдернул с ветки несколько черешен, снова сел на землю, укрытый со всех сторон зеленью, и хорошенько подумал, неторопливо поглощая ягоды.

Где-то позади него были горы, где-то впереди — море, где-то вверху, едва прикрытое кронами деревьев, солнце. Короче говоря, все было на своих местах. Где-то далеко был Ростов, а там его, Мезенцева, ресторан «Русский трактир», которому местные забегаловки и в подметки не годились. Взять хотя бы сегодняшнее мясо...

Черт с ним, с мясом. Мезенцеву надо было разобраться, чего он хочет. То ли затеять грандиозную игру с Ингой и серьезными ребятами, закрутить рисковую карусель на полную катушку, так взбодриться... Так взбодриться, что и подохнуть можно с передоза.

То ли забыть про Ингу как про не очень удачную шутку, просто сделать свое дело, выполнить программу путевки и спокойно вернуться домой, получив свою необходимую дозу адреналина, ультрафиолета и чего-то там еще очень полезного, чего ему хватит на целый год.

Почему-то он в этот момент подумал о Генерале, который сейчас сидит себе в кресле на изумрудной лужайке и щиплет за задницы медсестер. Генерал бы сейчас принял верное решение. Он всегда принимал верные решения, потому и уцелел после всех своих грандиозных игр. А в чем же состояли его верные решения? Пожалуй, в том, что он умел вовремя остановиться и положить предел игре.

Генерал помнил, что, кроме игры, есть еще и жизнь, которая остается жизнью, даже если в ней нет каждодневной опьяняющей остроты ощущений.

Пожалуй.

Мезенцев встал и двинулся в обратном направлении. Через несколько минут он выбрался на шоссе и остановил попутную машину.

До окончания срока путевки ему оставалось два дня.

Глава 11 Следы

1

На следующее утро Алексей отправился в другое справочное бюро и повторил свой запрос, расширив рамки возможного года рождения. Получилась прибавка не в три-четыре, как надеялся Бондарев, а всего в две фамилии. Алексей вышел с распечаткой на улицу, из-за угла вышел Бондарев, посмотрел на фамилии и сделал отметки в своем списке из 14 уроженок Волчанска. Получалось, что сейчас в городе проживали всего четверо из них, и Бондарев решительно направился в ЗАГС, готовясь снова улыбаться и подмигивать. На этот раз его интересовала разница между числом 14 и цифрой 4. Его интересовали мертвые.

У Алексея появилось два новых адреса для посещения. Одна из двух Великановых сидела дома с грудным ребенком и разговаривала с Алексеем через неснятую дверную цепочку, то и дело отбегая в глубь квартиры с паническим шепотом: «Кажется, проснулся!» В ее жизни никаких совпадений с историей Малика не обнаружилось. Другая Великанова работала продавщицей в торговой палатке, и Алексею пришлось дожидаться обеденного перерыва, чтобы получить уже привычный итог: в девяносто втором году с ней и ее родными не случалось ничего подобного.

На этом список был исчерпан, а значит, рабочая программа на день тоже закончилась. Зато начался дождь, и Белов поспешно шмыгнул в супермаркет, который навел его на мысли об обеде. Когда и с обедом было покончено, Алексей решил просто прогуляться по городу, пусть и под накрапывающим дождем, который, казалось, уже не имея сил на настоящий ливень, продолжался исключительно из вредности.

Волчанск показался ему каким-то неровным городом — и не только из-за рельефа. Улицы действительно шли либо вверх, либо вниз, и почти никогда по горизонтальной прямой. От этого Алексей то и дело натыкался на стекающий по улице сверху вниз поток дождевой воды, несущей листья, обломки веток и прочий мусор. Другая неровность заключалась в том, что в городе, казалось, нет отдельно современного обустроенного района и района старых ветхих домов, они шли слоями, будто торт, где слой взбитых сливок чередуется со слоем опилок. Только что Алексей шел мимо бизнес-центра из зеленого стекла и новеньких домов с мансардами, пластиковыми окнами и спутниковыми антеннами, как вдруг все это благополучие резко обрывалось, и начинался квартал одноэтажных деревянных домов, построенных, вероятно, при царе Горохе. Потом, как мираж в пустыне, возникали монолитные многоэтажки, окруженные яркими вывесками магазинов и иномарками на парковках, а следом за ними, словно гнилой зуб за дорогим протезом, вылезали хрущевки и свалка ржавого железа.

Может, свалка была не самым лучшим местом для раздумий, но назло себе Алексей стоял под мелким дождем и ждал, пока эти ритмично бьющие в затылок капли заставят его мозги встрепенуться. Он должен был что-то придумать. Что-то такое, от чего Бондарев перестанет бросать на него скептические взгляды и уважительно покачает головой. И скажет: «Ладно». От Дюка Алексей пару раз удостоился таких знаков, от Бондарева — нет.

Белов вспомнил про Дюка и про их последний разговор в Комнате с окном. Алексей спросил потом Бондарева, куда это так срочно позвали Дюка, но Бондарев пожал плечами и сказал, что это знать даже ему не положено, не то что всякой там зеленой молодежи. А потом добавил, что, если позвали, значит, понадобился Директору.

— Значит, — с какой-то странной интонацией произнес Бондарев. — Пришло время.

Алексей, конечно же, хотел спросить, для чего именно пришло время, но понял, что спрашивать бесполезно. Всякой там зеленой молодежи знать это не положено.

2

Может быть, когда Бондарев произнес эту фразу, он имел в виду, что хватит Дюку возиться с Алексеем, пора парня отпустить в свободное плавание. Например, отправить его в паре с Бондаревым искать какую-то там Великанову. Это было практически свободное плавание, потому что Бондарев был кем угодно — профессионалом, носителем опыта, начальником, — но не учителем и не наставником. Дюк тоже не был прирожденным педагогом, но он хотя бы помнил о том, что Алексей в Конторе всего пару месяцев. И он объяснял... Что же он там объяснял? Ну, вот, например, про окно...

«Классно, — сказал сам себе Алексей. — Из всего, что заталкивал Дюк в твою тупую башку, ты запомнил только про какое-то там дурацкое окно».

«Потому что это было в последний раз», — тут же оправдался он сам перед собой.

"И что же он говорил? То, что мы видим, и то, что есть на самом деле, — это разные вещи. Очень глубокая мысль.

Например, мы видим перед собой свалку. Что, на самом деле это не свалка? Нет, свалка и есть свалка.

Вот это бизнес-центр — на самом деле не бизнес-центр? Нет, он и на самом деле бизнес-центр, такой весь новый и замечательный... Стоп".

Новый. Он новый. Он построен недавно, во всяком случае, после девяносто второго года. А на месте чего он построен, ведь он почти в самом центре города? На месте какого-нибудь пустыря или... Или старых домов. Таких же старых деревянных покосившихся домов, которые стояли здесь, когда Волчанск был еще Сталиногорском, когда Сталиногорск был еще не городом, а поселком... Такие же дома, мимо которых Алексей недавно проходил; такие же дома...

В которые заходил в девяносто втором году Малик. Входную дверь там можно было вышибить ногой. А из окна кухни можно было легко выпрыгнуть на задний двор, если вдруг возникала опасность. Например, опасность в виде милиционера с пистолетом в кобуре.

Интересно, зачем это вдруг милиционера понесло в частный дом посреди дня. То ли кто-то из соседей все же заметил подозрительного кавказца, крутящегося вокруг — хотя Малик старался остаться незаметным. То ли для милиционера это было обычным делом — заглядывать в этот дом.

А что может заставить милиционера постоянно присматривать за каким-то частным домом, за какой-то конкретной семьей? Если за ними водилось что-то криминальное. Скажем, гнали самогон. Торговали наркотиками. Скупали краденое. Милиционер, видимо участковый, периодически заглядывает в этот дом и однажды видит...

Алексей вдруг сообразил, что уже не стоит напротив свалки, а медленно идет в сторону монолитных домов, где за высокой чугунной решеткой дворник вел безнадежную борьбу с лужами, судорожно дергая метлой и с ненавистью поглядывая на хмурое небо. А оно совершенно определенно готовилось к новой серьезной пакости.

"Значит, милиционер и причины, заставившие его зайти в дом. Хорошо, но мало. Участковых милиционеров в городе не один десяток, и тоже нет никакой гарантии, что именно этот никуда не уехал, не погиб...

Но начали мы не с этого, начали мы с глубокой мысли Дюка: то, что мы видим, и то, что есть... Ну и так далее. Применительно к нашей ситуации получается вот что. Я иду по городу и не просто вижу одни дома, другие дома, третьи дома. На самом деле я должен видеть другое, я должен видеть следы нашей девочки".

Он так и подумал — «нашей девочки». И не обратил на это внимания.

А это уже был симптом. Алексей принял свое задание близко если не к сердцу, то к разуму. Он вцепился в задание.

Дюк бы порадовался, если в знал. Но у Дюка в это время были другие заботы.

3

Примерно в это же время Бондарев решил, что с него хватит. Он из последних сил растянул губы, даря признательную улыбку сотруднице ЗАГСа, которая сидела за столом напротив — в прозрачной белой блузке. Если бы Бондарева интересовало, какую модель бюстгальтера эта достойная дама предпочитает, то сегодня его интерес мог быть легко удовлетворен. Но Бондарева женское белье таких размеров не очень интересовало, к тому же флирт на работе всегда казался ему рискованным занятием.

Эта истина имела весомую платформу — насколько Бондарев помнил, трех очень осторожных объектов он смог достать именно из-за склонности этих господ периодически навещать съемную квартиру для энергичного перепихона с молодой сотрудницей. Попасть в такую квартиру было куда легче, чем в охраняемый офис, и Бондарев этим немедленно воспользовался. Он отчетливо помнил три таких случая, а сколько уж их было всего — знал только Директор.

Бондарев сложил папки и выбрался из-за стола, объявив, что ему необходимо прерваться. Другая дама немедленно бросилась вслед за Бондаревым в надежде заманить его на чашку кофе или на сигаретку в укромном месте. До этого она периодически подходила, чтобы ненавязчиво подышать Бондареву в затылок и потом с легким смехом отойти, оставив медленно рассеивающееся облако духов.

Однако Бондарев тактично отказался от кофе и сигареты, сославшись на необходимость срочно позвонить клиенту в Москву. Тут же из-за угла возникла рослая женщина в сиреневом костюме и с прической, делавшей ее выше Бондарева. Судя по поставленному голосу, именно она здесь зачитывала приговоры, то есть объявляла невинных людей мужем и женой. Теперь этим же глубоким голосом она предложила Бондареву позвонить из ее кабинета. Бондарев очень вежливо объяснил, что не хочет вводить ее в чрезмерные расходы за междугороднюю и международную связь, поскольку разговор будет долгим. И жутко конфиденциальным.

Женщина с прической, уходящей под потолок, скисла и отстала. Бондарев толкнул тяжелую дверь ЗАГСа и выскочил на улицу с чувством, которое бывает у игрока в конце многоуровневой стрелялки, когда, замочив секунду назад последнего монстра последнего уровня, он слышит торжественные аккорды и видит ползущие по дисплею имена создателей игры.

Завернув за угол и пройдя метров двести, Бондарев нырнул в подвал с вывеской «Пельменная» и с изумлением обнаружил себя в заведении, которые уже давно повымирали в Москве как динозавры. Его глазам предстала настоящая советская пельменная, в которой есть можно было только стоя, где баночки с горчицей безнадежно пустовали, а соль нужно было искать по всему залу, где нужно было пройти через раздачу с треснутым пластмассовым подносом в руках и сделать в конце судьбоносный выбор — компот из сухофруктов или чай. Дюк бы умер на пороге этого заведения. Бондарев просто пожал плечами и подошел к хорошо одетому мужчине, который выглядел странновато в этом интерьере, но сам совершенно не смущался и поглощал пельмени даже с причмокиванием, запивая их из принесенной с собой металлической фляжки.

Он оторвался от еды, только когда почувствовал — что-то не так. Тревожно пошмыгав ноздрями, мужчина поднял глаза и уставился на Бондарева:

— Здесь не курят, — возмущенно сказал он. — Так весь запах перебивается.

— Вот и хорошо, — сказал Бондарев и затянулся.

— Что ж хорошего?! Вы, молодой человек, ничего не соображаете в кулинарии, вот и помалкивайте...

— В кулинарии я профан, — согласился Бондарев. — У меня другие таланты.

— О, — сказал мужчина, достал из кармана пальто платок, тщательно вытер руки и рот. — Вы, вероятно...

— Точно.

— Вы уверены, что не будете... — Мужчина показал на пельмени в лужице жидкой сметаны.

— Ну, если это какой-то ритуал, обязательный для нашего сотрудничества...

— Нет, это просто предложение.

— Тогда я воздержусь. — Бондарев хорошо помнил, как во время одной из поездок Дюк навязал ему дегустацию блюд корейской кухни, и это дорогого стоило бондаревскому желудку. Дюка с ним сейчас не было, и было тем более глупо самому искать приключений на свою пищеварительную систему.

— Ваше право, — развел руками мужчина. — Ну а это? — Он заманчиво потряс флягой. — От этого сможете воздержаться?

Соблазн был велик. Соблазн был не в самом алкоголе, а в том, чтобы вернуться в ЗАГС, источая этот запах, и распугать банду приторно-вежливых дам. Чтобы уже никто не подходил со спины подышать в затылок. Пахнущая духами дама сама не понимала, чем рисковала, когда подкрадывалась к Бондареву со спины. У Бондарева была аллергия на такие подкрадывания.

Но работа в ЗАГСе еще не была закончена, и Бондарев отрицательно помотал головой по поводу фляги.

— Характер! — уважительно сказал мужчина. — Вот это я понимаю. Система йогов или что-то другое?

— Другое. Вы...

— Дворников, Аристарх Карлович. Мне передали письмо, и вот я на месте. Весь к вашим услугам.

— Это ваш «мерс» там наверху стоит?

— Мой, — с достоинством сказал Дворников.

— Вы крупнейший акционер двух текстильных фабрик, у вас сеть собственных магазинов, вы ездите на «Мерседесе»... И едите в пельменной.

— Добавьте еще, что я выходец из древнего дворянского рода, — сказал Аристарх Дворников. — Для вас это, может быть, и неважно, но я очень горжусь своими предками. Да, при всем при этом я посещаю это замечательное заведение. Потому что я разбираюсь в кулинарии. То, что они здесь готовят, — это абсолютно уникальная вещь, которой нет ни в одном ресторане, ни в одном супермаркете, это совершенно особый вкус...

— Я-то сначала подумал, что вы выбрали это место для конспирации...

— Абсолютно нет. Я бываю здесь при первой возможности...

— Черт с ними, с пельменями, — сказал Бондарев. — Давайте про дела.

— Как скажете, — согласился Дворников. — Как сказал ваш коллега, такой, знаете, в очках — я у вас на крючке. Вы тянете — я дергаюсь.

— Подергайтесь вот в каком направлении. Архивы городского отдела народного образования. Списки школьников за девяносто первый — девяносто второй учебный год. По всем школам.

— Всех школьников? — уточнил Дворников.

— Всех.

— По всем школам?

— По всем, — подтвердил Бондарев, рассуждая, что постороннему человеку незачем знать о конкретной цели всего этого дела. И людям, через которых этот посторонний человек будет действовать, тоже знать лишнее незачем.

— Это все? — спросил Дворников несколько разочарованно.

— Пока все.

— Просто мне сказали, что я на крючке...

— Точно.

— И меня могут в любой момент попросить сделать нечто важное для интересов...

— Вот именно.

— Но списки школьников... Как-то это...

Бондарев вздохнул. Ему снова приходилось расхлебывать кашу, заваренную Дюком. То есть, по большому счету, Дюк все сделал нормально. Несколько лет назад он остановил войну двух крупнейших городских бизнесменов, которая грозила всему Волчанску разорением и многочисленными жертвами, поскольку оба противника пустили в ход свои легальные и нелегальные вооруженные формирования. Итогом командировки Дюка стала гибель одного бизнесмена и арест его непримиримого противника. Дворников попался Дюку под горячую руку, когда эта рука собирала компромат на главных участников конфликта. После того как сам конфликт был исчерпан, Дюк начал выжимать из собранного материала все, что можно. В том числе прижал к ногтю Аристарха Дворникова.

Дворников оказался в классической ситуации кнута и пряника: Дюк сначала показал ему собранные материалы, которые легко могли отправить Аристарха на нары, а потом объяснил, что Дворников обязан ему жизнью, потому что в случае продолжения войны бизнесменов Аристарха собирались убить обе стороны. Дворников выслушал аргументы всех категорий и признал, что попался на крючок. Впрочем, он не слишком расстроился, потому что ничего конкретного от него пока не требовали — нужно было просто ждать, когда его услуги понадобятся. Да и Дюк произвел на него хорошее впечатление. Дюк был обаятельным шантажистом. В ЗАГСе он бы пользовался бешеным успехом.

Но иногда, чтобы окончательно зафиксировать свои жертвы на крючке, Дюк начинал не то чтобы фантазировать, но... Директор называл это «передозировка мелодрамой».

Было похоже, что в этом случае Дюк настроил Дворникова на какие-то героические действия ради блага Отчизны. Что-то глобальное и совершенно секретное. Разочарование потомственного дворянина можно было понять.

— Но списки школьников... Как-то это...

— Несолидно?

— Ну да...

— Считайте, что это проверка. Посмотрим, насколько вам можно доверять.

— Мне можно доверять.

— Мне нужны эти списки, но мне не нужно никакого шума.

— Понятно.

— То есть если вдруг начнутся разговоры о том, что кого-то интересуют эти списки... Кто-то забрался ночью в архив, наследил грязными ботинками и стащил эти папки...

— Все будет сделано очень тихо.

— Я надеюсь.

— Я уже знаю, как это будет сделано.

— Ну-ка.

— Многие школы заказывают нам пошив школьной формы. Я распоряжусь провести маркетинговое исследование — как меняется количество школьников за последние десять лет. Сколько их сейчас, сколько было в девяносто втором году, сколько было мальчиков и девочек тогда, сколько сейчас... По ходу дела все нужные вам документы будут скопированы. И никто ни о чем не догадается.

— Ладно, — сказал Бондарев, приятно удивленный скоростью появления идей в голове Дворникова. — В смысле, звучит неглупо. Может выгореть.

— Мне нужно два дня, — сказал потомок дворянского рода. — Скажите, а ФСБ в курсе вашей работы? Просто у меня там есть знакомые, и они...

Бондарев посмотрел Дворникову в глаза. Как утверждал Дюк, война тех двоих бизнесменов вышла столь кровавой и масштабной именно потому, что одного поддерживала местная милиция, а другого — местное фээсбэшное начальство.

— Знаете, — задумчиво произнес Дворников. — У вас сейчас такой взгляд, как будто вы мне хотите сказать: «Еще один такой вопрос — и я сверну тебе шею».

— Приятно иметь дело с понятливым человеком, — сказал Бондарев.

4

Все, что окружало Белова, оказалось не просто зданиями или деревьями, улицами, памятниками или площадями — это был фасад, за которым скрывались следы.

Если Марина Великанова и ее семья (предположительно мать и бабушка или старшая сестра и бабушка) хотя бы недолго прожили в этом городе, то они должны были оставить следы своего пребывания. Какие это могут быть следы?

Девочка ходила в школу. Младшая из женщин — на работу. К ним заходил милиционер.

Значит, у девочки остались одноклассники, которые ее помнят. У женщины — подруги по работе. Милиционер — возможно, он все еще живет в городе. Вот они, рассыпанные по городу следы. И если первый цикл поисков закончится ничем, то можно будет перейти ко второму, собирая менее заметные следы, а потом к третьему...

Потому что ничто не проходит бесследно. Потому что люди живут среди людей, и даже когда человек исчезает или умирает, то остаются воспоминания, мысли об исчезнувшем. Или погибшем.

Алексей вдруг понял, что, думая о погибших, но оставшихся в памяти, он представляет свою сестру Алену, которая погибла летом. Она ушла, но неизбежно осталась в его мыслях. В его скорбных мыслях о том, почему в мире случаются такие несправедливые вещи. Гибель Алены была совершенно несправедливой вещью. Алексей не знал подробностей, но иногда ему казалось, что он и не хочет знать. Потому что тогда его скорбь превратилась бы в гнев, в ненависть, в желание отомстить. Отомстить хоть кому-то.

Алексей не хотел этого, потому что однажды уже позволил ненависти и мстительности завладеть собой. И это кончилось плохо. Это кончилось плохо для Алены, которую он и пытался защитить.

С такими соответствующими погоде мыслями он вышел к трамвайному кольцу. Трамваи здесь были такие же, как в родном городе Алексея, только разрисованные пестрыми рекламными картинками. Он сел в трамвай и посмотрел карту маршрута, вывешенную на стене. Где-то посередине синей ломаной линии он увидел кружок с надписью: "Гостиница «Заря». Там жил Бондарев, и Алексей воспринял это совпадение как намек — нужно найти Бондарева и изложить ему свои сегодняшние мысли. Может, они не слишком гениальные, но лучше хоть что-то, чем ничего. Пусть Бондарев поймет, что он не просто «зеленая молодежь» на побегушках.

Он спрыгнул на остановке "Гостиница «Заря», осмотрелся и увидел чуть в удалении от трамвайной линии песочного цвета шестиэтажное здание с колоннами. Рядом стояли несколько такси и туристских автобусов, но ни рядом с гостиницей, ни в холле не было такого караван-сарая, как в «Юбилейной». Высокие потолки, мрамор, колонны — все это делало холл «Зари» похожим скорее на музей, чем на гостиницу. Людей было немного, и переговаривались они приглушенными голосами, словно чувствуя дух здания и не решаясь ему противоречить.

Алексей прошелся по холлу, оглядываясь по сторонам и пытаясь сообразить, как ему найти Бондарева и не привлекать при этом внимания к себе. Обращаться к администратору он так и не решился, поэтому вышел на улицу и решил подождать Бондарева снаружи. Алексей понимал, что поступает не совсем правильно, и, во всяком случае, противоречит указаниям Бондарева, но желание поделиться мыслями и вообще как-то посоветоваться было слишком сильным.

И вот тут к нему подошел этот человек.

— Вы кого-то ищете? — сказал он полусонным голосом.

— Что? — Алексей вздрогнул и обернулся на голос. Мужчине было за сорок, у него было утомленное лицо с ввалившимися щеками и чуть прищуренные то ли от близорукости, то ли от вечного недосыпа глаза. Он производил такое впечатление, как будто пять дней кряду копал глубочайшую в мире яму, потом не выдержал, уснул прямо на дне этой ямы, однако через три минуты его подцепили краном, вытащили, встряхнули и поставили перед Алексеем.

— Вы кого-то ищете? — повторил помятый и очень усталый человек.

— Нет, — замотал головой Алексей. — Никого я не ищу.

— Вы кого-то ищете, — сказал помятый мужчина уже безо всякой вопрошающей интонации.

— Да никого я не ищу! — отмахнулся Алексей, начиная раздражаться.

— Вы ищете мужчину или женщину?

— Отвали.

— Нетрудно ответить на простой вопрос...

— Отвали.

— И все-таки...

— Я же сказал... — Алексей повернулся, инстинктивно поднимая правую руку на уровень груди, чтобы оттолкнуть или ударить...

В этот момент помятый мужчина удивил Алексея. Он застенчиво улыбнулся и спросил:

— Хотите жвачку?

— Что? — Алексей опустил руку.

— Жвачку хотите? У меня есть. Возьмите, возьмите...

От этого человека явственно пахло безумием. Но не только. Алексей отступил назад.

Если бы он знал, что обычно следует за вопросом «Хотите жвачку?», то в этот момент он бы не пятился.

Он бы бежал со всех ног.

Глава 12 Предвкушение

1

Мезенцев вернулся в Дагомыс рано утром. Где-то по окраинам пели петухи, лениво побрехивали собаки. Неестественно однотонное голубое небо обещало еще один жаркий день. Для Мезенцева он был бы жарким вне зависимости от погоды.

Сутки он отсиживался в Адлере, и это вынужденное изгнание пошло ему на пользу. Мезенцев вволю поплавал, немного позагорал и в результате расслабился, то есть перестал каждые пять минут вспоминать про Ингу и ее компанию. Он почти вернул себе изначальный настрой — настрой на опасное, но быстрое приключение, положительный эффект от которого многократно превышает все сопутствующие неприятности. В конце концов, ему столько раз удавалось исполнить задание путевки! Чем же эта отличалась от предыдущих?

Ингой. Да? Ну и черт с ней. Она теперь сама его боится. Наверное.

В любом случае Мезенцев собирался сегодня все закончить — исполнить задание и отправиться домой. Место для Инги в этом расписании не было предусмотрено, но если она все же захочет... Мезенцев был наготове.

Он перебрался через забор и оказался в саду дома, соседнего с Люсинэ. Потом осторожно пробежал за кустами и преодолел еще один забор. Сердечный ритм усилился, в животе защекотало — верные признаки приближения к тому волшебному ощущению высшего риска, от которого Мезенцев каждый раз взрывался, умирал и в ту же долю секунды рождался заново, дрожа каждой клеткой от невыносимого наслаждения.

В саду Люсинэ было тихо. Беззаботное пение птиц и пьянящие запахи цветов вместе с полной безлюдностью асфальтовых дорожек создавали странное ощущение.

Ощущение засады. Мезенцев остановился, сделал несколько глубоких вздохов, чтобы успокоиться. На этот раз комбинация будет многоходовой, поэтому нельзя полностью выплеснуться на первой же стадии. Надо контролировать себя, а это так непросто, когда в воздухе, поверх роз и георгинов, плывет запах опасности и близкой смерти...

Мезенцев обошел дом, подтащил к стене лестницу, с помощью которой Люсинэ добиралась до верхних веток своих садовых деревьев, и осторожно залез по ней на уровень второго этажа. Потом перебрался на балкон. Утренний ветер нежно массировал тюлевую занавеску, Мезенцев сдвинул ее в сторону и вошел в комнату.

Комната, одна из трех располагавшихся на втором этаже, была пуста. Два дня назад Мезенцев оставил сушиться на балконной веревке шорты и майку, теперь они, аккуратно сложенные, лежали на стуле. Пульс постепенно стабилизировался, нетерпеливое щекотание в животе исчезло. Все в комнате выглядело вполне мирно, а значит, Мезенцев перестраховался.

Ключи от других комнат висели на гвозде, там же, где он их оставил. Мезенцев положил ключи в карман и осторожно выглянул в коридор. Тихо и пусто.

Он поочередно отпер одну комнату, потом вторую. Никого. Веши на месте. Детский конструктор на месте.

Мезенцев, несколько разочарованный, почесал в затылке и спустился по лестнице вниз.

— Ай, ты попался!

Люсинэ стояла с резиновым шлангом в руках и довольно посмеивалась.

— Чего? — не понял Мезенцев, оглядываясь по сторонам.

— Попался, попался, — торжествующе похохатывала она. — Только ты наконец пустился в загул, а тут тебя и накрыли...

— Кто это меня накрыл?

— Жена, ясно кто.

— А-а, — сказал Мезенцев и улыбнулся. — Жена.

— Жена... Позавчера вечером приехала. Где, говорит, мой? Ну, я тебя сдавать не хотела, но и что говорить, тоже не знала — ты же не предупредил... Сказала — поехал на морскую экскурсию.

— Отлично, — сказал Мезенцев. — А она что?

— Что-что... Расстроилась! Чувствую, влетит тебе по первое число! Я ее провела наверх, показала комнаты, только она так сделала — фффр! — Люсинэ повела носом, выражая презрение. — И сказала, что будет в гостинице, пока ты не вернешься. Так что попался ты, попался...

— Жена — это такая блондинка? Волосы до плеч?

Люсинэ недоуменно смотрела на него пару секунд, а потом зашлась в хохоте, теряя прицельность полива:

— Так у тебя их что, несколько? Предупреждать надо...

— Блондинка?

— Ну да... Такая спокойная, важная... Она у тебя что, начальник?

— Что-то в этом роде. Так она поднималась наверх?

— Ну да, я ей ключи дала, она там посидела немного, а потом вышла и сказала, что будет тебя ждать в гостинице. Села в машину и уехала.

— То есть она на машине приехала?

— Да, вон там машина остановилась. С ней еще один парень вышел, водитель, наверное. Постоял здесь у калитки, а потом обратно ушел... Высокий такой. Нездешний. Слушай, — Люсинэ выключила воду. — Что-то не так?

— Все отлично, хозяйка, — сказал Мезенцев. — Все просто здорово. Сейчас я схожу к жене в гостиницу... Сейчас.

Он взбежал по лестнице наверх, вошел в комнату, где лежали его вещи. Взял один из стульев, резким движением оторвал сиденье, перевернул его. Ко дну скотчем был прилеплен конверт из плотной бумаги.

Это был тот же самый стул и тот же самый конверт, что и пять дней назад. Полоски скотча были налеплены так же, как и пять дней назад.

И лишь одно отличалось — конверт был перевернут другой стороной.

Мезенцев усмехнулся. Привет от «жены».

Из самого конверта ничего не пропало. И ничего не добавилось. Там лежала все та же карточка для входа на территорию отеля. И написанные карандашом на обратной стороне два числа. Перестраховка от склероза.

Мезенцев, нервно улыбаясь, повертел картонку с обеих сторон, огляделся, ища какие-то другие скрытые знаки, но все было бесполезно. Можно было лишь гадать, случайно или намеренно Инга перевернула конверт, хотела она, чтобы Мезенцев знал о ее проникновении в тайник, или нет. И когда это было сделано — во время позавчерашнего визита под видом жены или раньше, тайно, пока Мезенцева не было дома... От этих вопросов в висках вдруг возникла тупая давящая боль.

Мезенцев не хотел гадать. Он хотел ясности. Сегодня был последний день путевки, и он хотел получить то, за чем приехал. Большой яркий взрыв, распространяющийся по всем нервным окончаниям. Секунды движения по грани между жизнью и смертью, чтобы потом элегантно соскочить на сторону жизни и ощутить эту жизнь до последней капли. Он подумал об этом и почувствовал дрожь нетерпения в икрах.

Инга или кто там еще, вам придется посторониться, потому что мужчина идет получать то, что принадлежит ему по праву.

Хотя бы раз в год.

2

Было начало двенадцатого, когда Мезенцев, беззаботно насвистывая нечто летне-пляжное, прошел на территорию отеля. Под мышкой он нес арбуз, а в левой руке держал полиэтиленовый пакет с пляжным полотенцем и спортивными туфлями. Карточка гостя была прикреплена к нагрудному карману его цветастой рубахи навыпуск. В отель можно было попасть разными способами, но Мезенцев выбрал верхний вход, через парк на холмах. За предыдущую неделю он несколько раз проходил пропускной пункт вообще безо всякой карточки и убедился, что это наиболее легкий маршрут.

Теперь он запросто кивнул охранникам, будто бы знал их тысячу лет, и зашагал дальше, шлепая вьетнамками по асфальту. Арбуз в его руках был предназначен вовсе не для еды — Мезенцев предварительно разрезал его пополам, удалил часть мякоти и вместо нее положил целлофановый пакет с оружием. Потом склеил арбуз, дал ему подсохнуть и отправился на завершающую часть своей путевки.

В гостиничном холле Мезенцев на миг остановился и быстро огляделся. В толпе полуодетых людей, снующих туда-сюда, заметить Ингу и ее мальчиков было непросто, тем более — надо же — Мезенцев не смог представить Ингу в купальнике. Она все время возникала перед его глазами в костюме, том самом пляжном или же строгом деловом, однако раздеть ее у Мезенцева не получалось, и он встревожился.

Но миг прошел, Инги не было, и Мезенцев двинулся дальше. У газетного киоска он остановился, пробежал глазами яркие глянцевые обложки и, не глядя на киоскера, проговорил:

— А украинские газеты бывают?

— Заходите в понедельник, — буркнул киоскер, промакивая платком вспотевший лоб. — Тогда будут.

— Тогда чего-нибудь про спорт, — сказал Мезенцев и бросил в блюдце перед киоскером несколько монет.

Тот забрал деньги, сунул Мезенцеву газету и протянул руку, чтобы высыпать сдачу. Мезенцев открыл ладонь, и туда легла твердая продолговатая карточка, универсальный ключ для гостиничных номеров на двенадцатом этаже.

— Спасибо, — сказал Мезенцев и сунул карточку в карман шортов. Газету он бросил в первую попавшуюся корзину для мусора. Это было примерно в половине двенадцатого.

Он еще немного пошатался по холлу, убивая время и убеждая себя, что никакой Инги поблизости нет. Он уже давно пытался убедить себя в этом, но в то же время подсознательно чувствовал, что на самом деле он хочет увидеть Ингу Зачем? Чтобы окончательно с ней разобраться? Или для чего-то другого? Нет, все же об Инге ему лучше было не думать вообще, мысли путались, сбивались, и Мезенцев понимал, что эта женщина превратилась в его проклятие — надо было тогда на пляже либо убить ее сразу, либо пробежать мимо, не оборачиваясь. Но он не сделал ни того, ни другого и теперь мучился, не понимая себя и не понимая ее.

Но когда до полудня осталось пятнадцать минут, вся эта суета как будто провалилась в специально открывшийся люк. Мезенцев вошел в кабину лифта, и та понеслась на двенадцатый этаж, наполняя Мезенцева восхитительными предчувствиями. Время все же пришло, несмотря на всяких там Инг.

Этаж сверкал стерильной белизной, словно был частью сверхэлитного госпиталя, где малейшая соринка немедленно выслеживалась сканером и уничтожалась специальной системой. Тихий гул кондиционеров плыл в ушах Мезенцева, и он улыбнулся, чувствуя тревожное щекотание под ложечкой — признак грядущего взрыва.

3

Еще в лифте Мезенцев сменил шлепанцы на мягкие спортивные туфли и теперь медленно ступал ими по ковровой дорожке. Попутно он влез ладонью в щель между склеенных половинок арбуза, запустил руку внутрь, раскрыл пакет и взялся за рукоять пистолета. Это была кустарная модель, детище легендарного самоучки по кличке Левша. В разобранном виде пистолет сильно напоминал детали детского конструктора, а потому мог перевозиться через таможни и пункты досмотра. В собранном виде он выглядел не очень эффектно, но свои шесть пуль выпускал замечательно быстро и надежно. Мезенцев в конце концов шел не пугать людей, а убивать их. Для этого изобретение Левши вполне годилось.

Мезенцев остановился возле нужного номера и посмотрел на часы. Без десяти двенадцать. Переданные ему инструкции предписывали войти в номер именно в это время и дождаться возвращения хозяина номера, которое должно было состояться через пятнадцать-двадцать минут. Имея опыт нескольких путевок, Мезенцев уже знал, что организаторы этих мероприятий — люди донельзя аккуратные и пунктуальные. Они все расписывают по секундам, и если говорят, что киоскер в холле передаст ему универсальный ключ, значит, так оно и есть. Если они говорят, что жилец вернется в номер в период с двенадцати ноль пяти до двенадцати десяти, значит, так оно и будет.

Мезенцева ожидали от пяти до десяти восхитительных минут — минут предвкушения. Само событие продлится несколько секунд, упоительных, но секунд. Зато ожидание длится минуты — ты слушаешь пульсацию крови в своих венах, чувствуешь приятное покалывание в икрах, зрачки расширяются, обоняние и слух усиливаются, ты часто дышишь, ожидая звука открывающейся двери и одновременно подкатывающего к горлу чувства режущего восторга пополам с ужасом...

Мезенцев поддержал арбуз коленом, а свободной рукой открыл номер, быстро вошел внутрь и захлопнул дверь за собой.

И в ту же секунду кто-то взял его ледяной рукой за сердце и чуть-чуть сжал. Чуть-чуть, но достаточно, чтобы Мезенцев вздрогнул всем телом, и ощутил в горле нечто режущее, и это был скорее не восторг, а ужас...

Мезенцев понял, что сладостных минут ожидания у него не будет. У него вряд ли вообще будут минуты.

Потому что в номере было трое мужчин. И судя по напряженным лицам, они ждали именно его.

И они знали, что с ним делать.

Глава 13 Бумажная пыль

1

— Жвачку хотите? У меня есть. Возьмите, возьмите...

Алексей с недоумением смотрел на белую пластинку жевательной резинки, лежавшую в широкой ладони помятого мужчины. Пластинка утратила свою форму, размякла от пребывания в кармане, обертка была испачкана, но мужчина все равно протягивал ее Алексею. Это была всего лишь жевательная резинка, пусть и в малопривлекательном виде. Глупо было ее опасаться, но Алексей почему-то опасался ее. В то же время что-то мешало ему просто развернуться и пойти прочь. Он стоял на ступенях гостиницы и делал вид, что совершенно незнаком с помятым мужчиной. А тот, застенчиво улыбаясь, все ближе подступал к Алексею.

Неизвестно, что бы случилось дальше, если бы вдруг чья-то рука не легла на плечо помятого мужчины, сжала его и слегка оттащила назад.

— Всю ночь, — сказал Бондарев на ходу. — Всю долбаную ночь у меня над головой репетировал какой-то долбаный ансамбль долбаной песни и долбаной пляски...

— Чт-то? — Помятый мужчина прошел по инерции несколько шагов вслед за Бондаревым, бросив разочарованный взгляд на Алексея.

— Вы же работаете в гостинице, так послушайте мои претензии... Всю долбаную ночь!

— Но я... — теперь застенчивая улыбка была обращена к Бондареву. — Я не администратор, я всего лишь...

— Какая мне разница! — сказал Бондарев, заталкивая помятого мужчину за тяжелую деревянную дверь гостиницы. — Мне важно, что ты здесь работаешь, так будь любезен...

Он тоже скрылся внутри гостиницы. Алексей к этому времени как будто очнулся от сна, огляделся, увидел пустую лестницу, пустую площадку перед входом в гостиницу... Голова тоже была пуста, за одним исключением: там сидело одинокое и очень сильное предчувствие, что сейчас Бондарев выйдет и спустит Алексея по этой лестнице вниз. В воспитательных целях.

Чтобы подготовиться к этой процедуре, Алексей поспешно спустился на несколько ступеней. Вскоре грохнула дверь, и между колонн показался Бондарев, казалось, совершенно не замечающий Алексея.

Он поравнялся с Беловым, остановился и, по-прежнему не глядя в его сторону, сказал:

— Ну и какого...

Потом он вздохнул и перешел на более спокойный тон.

— Ну и зачем тебя сюда занесло? Что-то случилось? Ты нашел Марию Великанову?

— Нет.

— Нет, — повторил Бондарев. — Тогда ты должен сидеть в своем номере и ждать инструкций.

— Я отработал свой список, потом у меня появились кое-какие мысли, я ехал мимо на трамвае и...

— Мысли, — сказал Бондарев. — У тебя появились мысли, и ты побежал скорее ко мне, пока эти мысли не потерялись... Ладно.

Он махнул рукой, чтобы Алексей шел вперед, и потом сам последовал за ним на некотором расстоянии. Они перешли трамвайную линию, повернули за угол и там шагали еще квартал, пока Бондарев не кашлянул. Алексей обернулся и увидел, что Бондарев сворачивает в распахнутую дверь малопримечательного двухэтажного здания, рядом с которым стоит рекламный щит «Выставка современной мебели».

Алексей развернулся и последовал за напарником.

2

В нескольких пустых комнатах были расставлены стулья и столы, похожие на что угодно, только не на предметы мебели. Куски яркого цветного стекла, пластика и металла, соединенные в странного вида композиции, привлекли мало посетителей.

Смотрительница выставки мирно дремала, прижав к груди книгу для отзывов, так что место было вполне подходящим для разговора двух интеллигентных людей о современном дизайне мебели. Ну если не о дизайне, то о чем-нибудь столь же странном, запутанном и загадочном.

— Что от тебя хотел этот обормот? — негромко спросил Бондарев, разглядывая прозрачный стул с розовыми прожилками внутри.

— Он стал спрашивать, кого я ищу.

— А ты так меня искал, что было слышно на всю гостиницу?

— Я вообще слова не сказал, зашел в холл, постоял и вышел. А он — следом.

— Значит, у тебя на морде было написано, что ты кого-то ищешь.

— А этот тип... Ну, который со жвачкой... Он в гостинице работает?

— По крайней мере, я его там видел. Странный тип, — Бондарев задумался, а потом встряхнул головой, отбрасывая посторонние мысли. — Ну так что у тебя там за идеи?

Алексей стал рассказывать, и в процессе рассказа собственные мысли показались ему не такими уж и умными, не такими уж и замечательными.

Бондарев своего отношения к этим мыслям не обнародовал, по-прежнему рассматривая стул, растопыривший прозрачные ножки.

— Про школу я тоже подумал, — проговорил он некоторое время спустя. — Попробую достать списки учеников за девяносто второй год. А насчет милиционера, который вдруг туда заявился... Я вот что думаю. Молодая женщина с ребенком, то ли мать-одиночка, то ли это были сестры. Но мужчин в семье не было. Малик их не заметил. Может, милиционер закидывал удочки?

— Но тогда он должен был знать, что она в это время суток работает, и он ее не застанет дома. К кому же он тогда пришел, к этой старухе или к десятилетней девочке?

— Не знаю.

— А что в ЗАГСе?

— В ЗАГСе... — Бондарев фыркнул. — Женский коллектив окружил меня теплом и лаской. Работать совершенно невозможно. Тем не менее... Мы установили, что в 1980 — 1983 годах в Волчанске родились одиннадцать Марий или Марин Великановых. Сейчас их в городе проживает только четверо. Семь либо уехали, либо умерли. В ЗАГСе зафиксированы смерти троих. Одна утонула в 1990-м, другая умерла от воспаления легких в девяносто девятом, третья...

Алексей заинтересованно посмотрел на замолчавшего Бондарева.

— Третья?

— Третья погибла от несчастного случая в январе девяносто второго года.

— Черт!

— Что значит твое «черт»?

— То есть Малик соврал, он на самом деле убил девочку!

— Видишь ли, есть некоторая разница между убийством и несчастным случаем. Там написано, что причина смерти — несчастный случай.

— Это уже детали, — махнул рукой Алексей. — Слова... Марина Великанова, январь девяносто второго года, смерть — все сходится!

— Сходится. Только я думаю, что если бы Малик ослушался Химика и прирезал девчонку... Судьба Малика сложилась бы немного иначе. Малик все время подчеркивал, что боялся Химика, и я с трудом представляю, что он нарушил его приказ. В любом случае...

— Что?

— Надо выяснить все обстоятельства этого несчастного случая. Мне придется лезть в милицейские архивы, хотя мне этого делать очень не хочется, а ты найди родных всех трех умерших и поспрашивай, поспрашивай...

— Я все еще следователь из Питера?

Бондарев скептически осмотрел его с головы до ног и пробурчал, что Белов скорее следователь из города, где уже много лет в правоохранительных органах сохраняется острая нехватка кадров.

— Ты бы очки, что ли, надел или портфель завел для солидности... Тоже мне, следователь...

— Может, я лучше буду журналистом?

— Побьют тебя. Как только начнешь расспрашивать, как именно умерла бабушка Марины Великановой, не от многочисленных ли ножевых ранений — тут тебя и побьют, и выгонят. Следователя все-таки не тронут.

— Значит, буду следователем.

— А что-то это ты разулыбался?

— Ну как же — мы же ее почти нашли, Великанову... Она, правда, мертвая с девяносто второго года, это плохо, но мы ее нашли — это хорошо.

Бондарев некоторое время молчал под впечатлением логики напарника, но потом все же испортил ему настроение:

— Это еще бабушка надвое сказала, что... Ну что опять смешного?

— Про бабушку.

Бондарев хотел произнести что-нибудь гневное в адрес циничного молодого поколения, но сдержался и продолжил:

— Еще неизвестно, та это Великанова или нет. Потом, я же тебе говорю, было одиннадцать, живых четверо, умерло трое. А где еще четверо? Скорее всего — уехали. Искать, куда они уехали, это такой геморрой, какой тебе и не снился...

— Мне вообще геморрой не снится.

— Скоро будет. А еще у тебя же одна Великанова не отработана...

— Которая?

— Да которая в Польшу уехала, голова твоя дырявая!

— Я и забыл про нее...

— Я тебе забуду!

Последняя фраза было произнесена столь выразительно и громко, что смотрительница выставки вздрогнула и проснулась. К счастью, все было в порядке, залы были почти пусты, только лишь двое мужчин с видом знатоков рассматривали стул из прозрачного розового материала.

3

На следующий день Бондарев отправился в Главное управление внутренних дел по Волчанску. Его там ждали, потому что Аристарх Дворников по своим каналам провел солидную подготовительную работу.

Бондарева встречали в пресс-службе ГУВД как московского писателя, прибывшего для сбора материала к роману о серийном убийце. По утверждению Бондарева, серийный убийца действовал в Волчанске в начале девяностых годов.

Его выслушали с интересом и уважением, только одна серьезного вида девушка с погонами старшего лейтенанта спросила, какие еще книги написал Бондарев.

Бондарев поблагодарил за вопрос и сообщил, что он работает под псевдонимом и по условиям контракта с издательством не имеет права этот псевдоним раскрывать. Вот когда роман будет закончен, тогда он, так и быть, вышлет на адрес пресс-службы пару экземпляров с дарственной надписью. Девушку расплывчатый ответ не слишком устроил, но рекомендательные письма на бланках МВД перевешивали все ответы Бондарева.

На том и договорились, пообещав оказывать московскому автору всевозможную помощь. Бондарев хотел, чтобы его запустили в архив и оставили в покое, но по доброте душевной милицейское начальство еще навязало ему сопровождающего — подсушенного временем майора, который мрачно следил, чтобы Бондарев аккуратно обращался с архивными материалами.

Где-то часа через три майор решил открыть рот и пообщаться.

— Что-то я не помню, чтобы у нас в то время какие-нибудь маньяки по городу бегали, — сказал он угрюмо, нависая над сидящим Бондаревым.

Тот поднял утомленные глаза. От майора не пахло духами, от него пахло пылью и табаком, да и в затылок он вряд ли станет дышать, но все же... Все же почему бы ему не оставить московского автора в покое?!

— У вас он совершил всего лишь одно или два убийства, — пояснил Бондарев. — А в полную силу развернулся позже. В других городах.

— И сколько же он всего?..

— Двадцать пять, — не задумываясь, ответил Бондарев. — Двадцать шестая была переодетой сотрудницей милиции и скрутила преступника.

— Ух ты, — сказал майор и замолчал еще на два часа.

На протяжении этого времени Бондарев безостановочно раскрывал и закрывал папки, листал страницы, делал выписки намеренно неразборчивым почерком, чтобы майор, молча тянувший шею в направлении бондаревского стола, ничего не понял, но увидел — человек работает.

На самом-то деле выписывать ему было нечего, потому что среди десятков дел зимы девяносто второго года не было никакого дела об убийстве Марины Великановой.

Не было также дела об убийстве пожилой женщины по фамилии Великанова.

Волчанск не был раем на земле, а зима девяносто второго года не была исключением из общего порядка вещей. Зимой девяносто второго года здесь случались кражи, убийства, драки, аварии с человеческими жертвами... Но ни в одном из этих зарегистрированных событий, которые могли быть завуалированным эхом визита Черного Малика, не было замешано девочки или женщины по фамилии Великанова. Там были убийства, были убийства женщин, убийства пожилых женщин, убийства пожилых женщин с использованием холодного оружия — но нигде фамилия Великановой даже близко не упоминалась.

Или Малик напоследок посмеялся над Бондаревым и скормил ему большую толстую ложь, или...

Или кто-то очень хорошо замел следы за Маликом. Чтобы уж никто и никогда не нашел следов его январского визита.

Когда Бондарев понял, что больше не в состоянии читать эти желтые страницы с бледными оттисками машинописных знаков, он захлопнул папку и устало откинулся на спинку стула. Стул жалобно пискнул — он был несовременный, деревянный и уж совершенно точно не розовый.

Самому Бондареву тоже было в пору пищать — спина ныла, как будто он весь день таскал мешки с мукой, глаза болели, в носу и горле першило от бумажной пыли.

— Девятый час, — сказал майор, появляясь, как призрак, из-за многоярусного стеллажа для архивных папок.

— Вы еще здесь?

— А где же мне быть? Это все под моей ответственностью...

— Сколько здесь бумаг, — с раздражением произнес Бондарев, вылезая из-за стола.

— Да, сжечь бы всю эту макулатуру на хер, — с неожиданным чувством сказал майор.

— Что так? — удивился такому нигилизму Бондарев, разминая затекший корпус.

— Вот где у меня эти бумаги! — И майор показал где. — Я же, когда в милицию шел, на такую работу не рассчитывал. В архивариусы не записывался. Сюда бы пенсионерку какую-нибудь, чтоб с вязаньем сидела в углу да чаи распивала. А они посадили здорового мужика, то есть меня. Говорят, что на оперативную работу не гожусь, кистевой нерв, видите ли, поврежден. А для руководящей работы образованием не вышел...

— Руководящая работа еще хуже, — утешил майора Бондарев. — Там отвечаешь не только за себя, а еще и за всяких молодых идиотов. А они такого навертеть могут... Бумаги хоть лежат и молчат.

— Ага, как на кладбище, — сказал майор без особого воодушевления, убирая папки на место и делая какие-то отметки в журнале. — Вы сейчас куда?

— В гостиницу, — ответил Бондарев, мечтая о сеансе качественного массажа для своей измученной спины. Чтобы лечь и ни о чем не думать...

— Вот и я, — отозвался майор.

— Что, в гостиницу? — удивился Бондарев.

— Нет, домой, только там... — майор нахмурился еще больше обычного. — Там как в гостинице.

— Звонят каждые полчаса и предлагают интимные услуги?

— Наоборот, — сказал не склонный к веселью майор. — Там никто не звонит. Там тоже тихо и пусто, как здесь. Или как на кладбище.

Бондарев меньше всего хотел после шести часов бумажной каторги выслушивать исповеди одинокого (вариант — разведенного) майора и потихоньку пробрался к двери. Майор между тем продолжал говорить — уже сам с собой.

— Как на кладбище, — безжизненным голосом говорил он, когда Бондарев выскальзывал в коридор. — Тишина и пустота. Ну а что ж... Что ж... Так получилось. Так получилось.

Бондарев осторожно прикрыл за собой металлическую дверь. Теперь голос майора не был слышен. Бондарев слишком много просмотрел сегодня текстов и фотографий, запечатлевших человеческое горе и страдания, что у него не было никакого желания выслушивать в качестве бонуса еще одну грустную историю.

А за закрытой металлической дверью майор с ненавистью оглядел свое бумажное царство и пробормотал совсем уже о другом:

— Так получилось... Всех я вас потерял. Всех своих девочек. Как будто и не было вас.

Он позвонил на пульт охраны, вышел из комнаты и закрыл за собой дверь. Металлическая дверь закрылась с холодным щелчком, и майор в который раз вспомнил, что его собственные несчастья по большому счету тоже начались с двери.

С незапертой двери в маленьком деревянном домике на окраине Волчанска. С двери, которая в подметки не годилась металлической двери архива. Она держалась на старых петлях в прогнившем косяке да на символическом крючке.

Ее легко можно было вышибить ударом ноги.

И ее вышибли.

Глава 14 Двенадцатый этаж

1

Судя по напряженным лицам, они ждали именно его. А потом лица перестали играть какую-либо роль, потому что было выхвачено оружие.

И с этого момента Мезенцев видел только стволы, а еще где-то в позвоночнике он чувствовал леденящую мысль: «Что-то пошло не так».

И кто-то из этих троих успел крикнуть:

— Бросай ствол!

Продолжения у разговора не вышло, потому что для Мезенцева, пусть изумленного и испуганного, была невозможной сама эта мысль — бросить ствол. Какого черта он приехал за тридевять земель, терпел жару, мучился мыслями об Инге, жрал переперченное мясо?! Чтобы войти в номер и бросить ствол?

Да пошли вы!

Чувствуя холодную пятерню на сердце, Мезенцев махнул правой рукой, и пока арбуз разлетался на две половины, высвобождая руку с пистолетом, морозный ужас превратился в желанный экстаз балансирования между жизнью и смертью.

Полушария арбуза с чавканьем разошлись в стороны, брызжа соком, и с похожим чавканьем с разных сторон заговорили стволы.

Мезенцев веером выпустил четыре пули и прыгнул в сторону, покатился по ковру в соседнюю комнату — номер большой, было где развернуться. Противники среагировали, и Мезенцев с восторгом увидел в десяти сантиметрах от собственного носа легкий контур дыма, поднимающийся от ковра, подпаленного пулей.

Мезенцев нырнул за массивное кресло, которое тут же приняло в себя несколько пуль и не выпустило их наружу. Потом еще одна пуля прошла над креслом и ударила в картину на стене. Мезенцев, сидя на корточках, попятился назад, но наткнулся спиной на столик с массивным телефонным аппаратом, стилизованным под начало прошлого века. Мезенцев сначала даже не понял, что это за штука, он просто схватил ее левой рукой и с яростным воплем метнул через кресло. Там испуганно присели, и в этот момент Мезенцев вскочил и дважды нажал на спуск, расходуя последние пули.

Потом он отбросил опустевшую самоделку в сторону и тихонько засмеялся.

2

Мезенцев смеялся, потому что неожиданно для себя остался жив. Точнее, к этому мгновению он единственный оставался на ногах. Первый стрелок неуклюже упал на кресло и умирал, держась рукой за горло. Его одежда была перепачкана кровью и арбузной мякотью, разлетевшейся после удара половинки арбуза об стену рядом с креслом. Второй, широко раскинув руки, лежал на ковре, который впитывал вытекающую из него кровь. Третий сидел, держась за простреленную ногу. Он так был поглощен своей болью, что забыл подобрать обороненный пистолет, и спохватился, когда Мезенцев уже подошел к нему.

Он торопливо потянулся за оружием и почти достал его, но Мезенцев сказал: «Да-да, конечно» — и наступил ему на пальцы, после чего сам забрал пистолет.

Раненый задыхался от боли, а Мезенцев, стоя над ним, никак не мог остановить свой истерический смех. Так они и смотрели друг на друга, один с безумной болью в глазах, другой с неуемной радостью, что остался жив.

— Это же так смешно, — сказал наконец Мезенцев. — Вы мне тут, блин, засаду устроили, да? А из этой засады хрен чего вышло, да?

И от полноты чувств он треснул раненого рукояткой пистолета в лоб. Тот заревел и опрокинулся на спину.

— Неправда, — сказал Мезенцев. — Не так уж это и больно.

Только сейчас до него дошло, что у этой засады должна быть какая-то предыстория. Кто-то все это устроил. Кто-то подбросил этим ребятам идею собраться здесь и подождать его. А навести их на Мезенцева мог, пожалуй, лишь один человек во вселенной...

— О, черт, — сказал Мезенцев, хлопая себя по вискам, чтобы начать хоть немного соображать. — То есть... То есть это все-таки она... Все-таки она... Где?! — пнул он раненого. — Где эта сука? Где вы ее прячете?!

Раненый завыл, но через этот завывание прорывалось что-то вроде «увели», «нашел» и «номер».

— Говори яснее, — Мезенцев присел и приблизил ствол к глазу раненого. — Говори четко и понятно. Где эта сука?

— Мы, мы, мы... — сказал раненый. Мезенцев поощрительно кивнул. — В д-другой номер его п-перевели...

— Ага, — сказал Мезенцев. — В какой?

— Шест-шест-шестнадцатый этаж... В-вот точно как этот располож-жен...

— А ты не врешь? — спросил Мезенцев, массируя стволом скулу раненого.

— Н-нет! 3-зачем м-мне?!

— Это точно, — согласился Мезенцев. — Врать уже незачем.

Он встал и тут наконец сообразил:

— Стоп. «Его» перевели? Кого — его? Я про нее спрашиваю, про Ингу?

— Н-не знаю я никакой Инги.... А его от-тсюда увели...

Мезенцев посмотрел на часы. Двенадцать ноль три. Инги тут нет. А его мишень через две минуты должна появиться в своем номере. Но уже не в этом, потому что Инга их предупредила насчет Мезенцева. Мишень заявится в другой номер. В номер на шестнадцатом этаже.

Вот чертова баба. Опять из-за нее туман в мозгах. Едва не забыл, что цель путевки — это ОН, который придет в начале первого.

Мезенцев схватил со стола вазу для фруктов, положил на дно пару пистолетов, сверху накрыл гроздью бананов и кинулся к двери. Звонок телефона остановил его.

Мезенцев сначала с удивлением посмотрел на разбитый им телефонный аппарат — неужели еще дышит? — но потом понял, что звонит мобильник в кармане одного из убитых. Мезенцев запустил руку в карман трупа и вытащил телефон.

— Алло, — сказали в трубке. — Виталя, ты?

— Я, — сказал Мезенцев. — Кто же еще.

— Все нормально у вас?

— Все путем, — сказал Мезенцев.

— Ну лады... Мы повели шефа на шестнадцатый. И начинаем работать по клиентам, лады?

— Понял, — сказал Мезенцев и отключил телефон. В дверях он остановился и обвел номер взглядом — у него было ощущение, будто он забыл сделать что-то важное.

— Ах да.

Он вытащил из вазы пистолет и выстрелил в голову раненому.

— Теперь порядок.

Теперь был полный порядок, и у Мезенцева оставалась еще пара минут, чтобы добраться до шестнадцатого этажа. Но когда он закрыл за собой дверь и двинулся в сторону лифта, то неожиданно почувствовал желание вернуться в номер и повнимательнее вглядеться в лицо первого убитого, того, что был забрызган кровью и арбузной мякотью.

Однако времени уже не было. С вазой наперевес Мезенцев бежал к лифту.

3

В лифте ехали какие-то старички в смешных панамках, но, увидев Мезенцева, они с неожиданной прытью выскочили из кабины. Мезенцев пожал плечами и нажал на кнопку 16. Попутно проверил вазу — вроде бы под бананами пистолетов не видно. На то обстоятельство, что его ноги, шорты и шея были забрызганы кровью, он внимания не обратил. Мезенцев уже балансировал на грани и в детали не вдавался...

Выйдя на шестнадцатом этаже, он торопился, но все-таки опоздал. Завернув за угол, он увидел, что дверь номера открыта, туда заходят какие-то люди, а рядом с дверью стоит здоровый парень с отсутствующим взглядом профессионального охранника.

«Плохого профессионального охранника», — подумал Мезенцев. Потому что он успел вытащить из-под бананов пистолет и выстрелить парню в лоб, а тот и не почесался.

Ваза упала на пол, и теперь Мезенцев стрелял уже с двух рук в спины и бока людей, толпившихся в дверном проеме. Но в этот раз все было немного не так. В этой суматошной стрельбе не было восторга и упоительного риска, зато было много спешки и опасения не успеть, опоздать, не исполнить задание путевки. А когда думаешь о таких вещах, уже не до удовольствий...

К тому же все эти люди толком и сопротивляться не могли — один только развернулся в сторону Мезенцева со стволом и был немедленно уложен в общую кучу. Было только непонятно, кто же из них — этот самый ОН. Мезенцев на всякий случай валил всех подряд, потом запрыгнул в номер, перешагнул через еще одно тело, посмотрел в комнате — пусто, в другой — пусто.

Кто-то шевельнулся в ванной, Мезенцев ногой распахнул дверь, встал в проеме, наставив оба своих ствола.

Мать моя женщина.

Вслух Мезенцев сказал:

— Черт... Я не хотел... Я не специально...

— Женя, брось пистолет, — сказал ОН.

4

— Женя, брось пистолет, — напряженным голосом сказал ОН.

Этим именем Мезенцев звал его лишь одну последнюю минуту. В предыдущие десять с лишним лет Мезенцев называл его Генерал.

— Я не хотел, — повторил Мезенцев. — Я не знал, что это вы...

— Хорошо, хорошо, я тебя не виню, просто положи пистолеты, и мы все обсудим...

Генерал стоял спиной к зеркальной стене ванной комнаты, выпрямившись как на параде. Или как перед расстрелом.

Если не брать во внимание лицо, то Генерал выглядел так, словно Мезенцев поймал его в промежутке между двумя богемными вечеринками или встречами бизнес-элиты «без галстуков». Словно он заскочил в ванную комнату, чтобы нанести последний слой лоска, подстричь выбившийся из брови волосок и капнуть дополнительную каплю парфюма. Но к этим сверкающим туфлям, отутюженным серым брюкам и идеально белой рубашке, с двумя вертикальными полосами подтяжек, прилагалось бледное напряженное лицо, не шедшее ни в какое сравнение с благодушным Генералом из элитного подмосковного санатория.

— Мы все уладим, — сказал Генерал. — Ты же понимаешь. Женя.

— Я... — сказал Мезенцев. — Я не могу.

— Ты можешь, — знакомым ободряющим тоном произнес Генерал. — Ну!

Он уже пришел в себя, в голосе его появились металлические нотки, и Мезенцев знал, что за этим последует. Генерал попробует отобрать у него оружие. Но у него ничего не получится. И Мезенцев в этом не виноват. Просто все так сложилось.

Впервые за все свои путевки Мезенцев держал палец на спуске и не чувствовал азарта или восторга. На этот раз он должен был просто нажать на курок.

Генерал этого еще не понял, он попытался улыбнуться и шагнул вперед, держа руки почему-то за спиной. Мезенцев посмотрел в зеркало, чтобы увидеть руки Генерала, но вместо этого увидел там нечто совершенно иное и неожиданное.

В зеркале он увидел у себя за спиной Ингу. Она была все в том же белом брючном костюме, на плече у нее висела все та же сумочка. И сейчас Инга из этой сумочки вытаскивала пистолет. Ее лицо было сосредоточенным и решительным.

У Мезенцева оставалась секунда. И в эту секунду внутри его головы со сверхзвуковой скоростью покатилось колесо, каждая спица которого рождала картину или фразу из прошлого:

Хлипкий деревянный мост, на нем избитая до полусмерти женщина, она с кровью сплевывает обломки зубов...

Генерал, лихо прыгающий по изумрудной лужайке, — «мой ангел свое дело знает»...

«Угадай, кто есть кто... Это же Ленка, дочь моя, ей девятнадцать...»

«Этот климат не очень хорош для работы, так что и вы тоже отдыхайте, просто отдыхайте...» — и холодный воздушный поцелуй...

«Женя, брось пистолет. Женя».

Я не хотел.

Мезенцев выстрелил в Ингу, и в следующую секунду Генерал сбил его с ног.

Глава 15 Звуки

1

На пятый день своего пребывания в Волчанске Бондарев понял, насколько прав был Директор. Нельзя было просто так упускать Малика на тот свет, нельзя было давать ему возможность обреченно-уверенного жеста — ствол «Калашникова» под подбородок и вперед, в темно-зеленые сады вечности, где нет ни солнца, ни мороза, где черноокие гурии встретят праведника... Большой вопрос, был ли Малик праведником, но это было уже не в компетенции Бондарева или даже Директора.

Нет, безусловно, надо было продлить земную жизнь Малика и побеседовать с ним более подробно. Ведь память человеческая — странная вещь, и даже если самому Малику в те последние минуты казалось, что больше он ничего не помнит про январские события девяносто второго года, то в другое время и в другой обстановке это могло оказаться не совсем верным. И вдруг всплыли бы какие-то детали, любые детали, которые облегчили бы нынешние мучения Бондарева.

Это были именно мучения, потому что забираться в бумажные дебри и блуждать там, постепенно теряя надежду на благополучный исход, было хуже, чем ползать по иракской пустыне в окрестностях Басры. Там хоть была конкретная нефтяная труба, которую надо было взорвать, а здесь не было и намека на что-то конкретное. Бондарев с ностальгией вспоминал историю, когда ему понадобилась информация о тамбовском бандите, перебравшемся на ПМЖ в Штаты. Он просто сказал об этом Директору, тот позвонил на соответствующий этаж Конторы, и оттуда в течение полутора часов были взломаны серверы полицейского управления Чикаго, а также местного отделения ФБР. Все имевшиеся данные по внутренней сети перетекли на компьютер Бондарева, и тот узнал про свой объект даже больше, чем хотел.

Архивы волчанского ГУВД были надежно защищены от такого несанкционированного вторжения. Вторгаться было некуда. Даже если у вас имелась санкция, найти нужные бумаги было весьма затруднительно, поскольку какая-то система в размещении папок на стеллажах отсутствовала полностью. Как пояснил мрачный майор, лет пять назад все было расставлено в хронологическом порядке, но потом пришла телефонограмма о новых стандартах ведения архивного делопроизводства. Ее взялись рьяно исполнять, поскольку ждали приезда комиссии из министерства, но комиссия так и не приехала, поэтому исполнение шифрограммы быстро заглохло. Примерно треть архива оказалась расставленной согласно новым правилам, две трети — согласно старым. Вновь поступающие дела сваливались куда попало, и вскоре секрет местонахождения разделительной линии между старым и новым сектором был утерян навсегда.

Бондарев поинтересовался у майора, почему бы ему железной рукой не навести здесь порядок, но майор презрительно усмехнулся и ответил в том смысле, что раз они меня — в архив (это прозвучало как «в ссылку»), то я им — ни единого лишнего шевеления пальцем.

— Тем более, — сказал майор, возникнув в очередной раз из-за стеллажей, весь в облаках бумажной пыли, — что у них каждый год новые стандарты. Вы же взрослый человек, небось в армии служили, должны знать золотое правило несения службы — получив приказ, не спеши его выполнять, выдержи паузу. Потому что следующим приказом предыдущий могут отменить.

От этой народной мудрости Бондареву легче не стало. Во время перекура он даже прогнал в голове план по реформированию волчанского архива: через Директора организовать неожиданную спонсорскую помощь волчанскому УВД: благотворительный фонд имени Кого-то выделяет милиционерам целевой грант на компьютеризацию всего архива. Потом Бондарев прямо из Москвы залезает туда и отыскивает все необходимое. Так могло получиться даже быстрее, чем нынешнее, опасное для здоровья просиживание штанов в окружении трехметровых стеллажей с папками.

К концу пятого дня Бондарева охватило тихое отчаяние. Он делал все, что мог, но у него ничего не получалось. Точнее, все его достижения ни на шаг не приблизили его к Марине Великановой, живой или мертвой. Одиннадцать тезок проживали в Волчанске в девяносто втором году. Трое, как выяснил Белов в первые же дни, не имели отношения к истории Малика. Смерти еще троих были зафиксированы в ЗАГСе, одна из них датировалась январем девяносто второго года и классифицировалась как несчастный случай. Обстоятельства этого несчастного случая Бондарев тщетно пытался отыскать в архиве, но вместо этого обнаружил еще одну, не значившуюся в ЗАГСе, покойную Великанову из своего списка — две тысячи второй год, убита мужем в ходе пьяной ссоры. Бондарев выписал адрес, но сильно сомневался, найдется ли теперь по этому адресу кто-то, способный прояснить обстоятельства жизни убитой.

Итак, к концу пятого дня он находился примерно в той же точке поиска, что в момент прибытия поезда на городской вокзал. То есть в самом его начале.

В гостинице его ждало еще одно развлечение — кипа отксерокопированных бумаг из отдела образования. Дворников свою работу сделал быстро и просил обращаться еще. Бондарев насторожился было такой прытью, но потом вспомнил слова Дюка. Тот объяснял, почему он решил завербовать Дворникова:

— Когда я ему только еще намекнул — у него глаза загорелись. Ему это нравится, честное слово. Он от этого кайф ловит.

Если учесть, что Дворников также ловил кайф от общепитовских пельменей, то пристрастия бизнесмена с дворянскими корнями выглядели странновато. Но раз эта кошка ловила мышей, то ее причуды не имели значения.

Досидев до восьми вечера, Бондарев вытащил свое усталое тело из-за стола и попрощался с майором, который, казалось, при движениях скрипел в той же тональности, что и стеллажи. В течение дня майор пропадал где-то в глубине архива и появлялся лишь затем, чтобы предложить Бондареву перекурить или же в очередной раз произнести сакраментальное: «Гори оно все здесь синим пламенем». К чести майора, каждый раз произносил он эту фразу с душой.

Выйдя на улицу, Бондарев обнаружил, что попал в краткий перерыв между закончившимся и еще не начавшимся дождем. В гигантских лужах плавали мутные отражения фонарей, в небе ветер гонял лоскуты облаков, одно темнее другого, и все это было одним большим намеком, что любому здравомыслящему человеку надо бежать домой, чтобы там плотно поесть, выпить чего-нибудь горячего, задернуть шторы, залезть под одеяло с книгой или телевизионным пультом, а потом торжествующе-сатанински засмеяться в адрес атмосферных явлений, оставшихся снаружи. Но все надлежало делать именно в таком порядке. Потому что, если сначала издать сатанинский хохот, а только потом бежать домой, то кто его знает, что придет в голову атмосферным явлениям. Не то чтобы Бондарев верил во всякие сверхъестественные силы, но раз там, наверху, имелась молния, то кто-то рано или поздно мог прибрать ее к рукам и лупить не куда попало, а по строго определенным целям. Дюк в ответ на это рассуждение отвечал, что примерно так же рассуждали американцы, начиная войну с Саддамом, — раз уж есть на свете Саддам, то рано или поздно он приберет к рукам ядерное оружие. Бондарев, только что вернувшийся тогда из Ирака, хотел было обидеться за такое сравнение, но не успел, потому что...

Потому что все это уже не имело никакого значения. Дюку в его нынешнем положении можно было только посочувствовать, однако у Бондарева опция «сочувствие» в отношении Дюка была отключена. Ты видишь грабли, наступаешь на них, получаешь по лбу — кому тут сочувствовать? В случае с Дюком все было даже немного хуже. Насколько хуже — решить должен был Директор. И, судя по последним событиям, Директор наконец решил.

2

В гостиничном номере Бондарева имелись и шторы, и одеяло, и телевизионный пульт (единственной книгой в номере был телефонный справочник объемом с кирпич, Бондарев начал было его читать, но быстро потерял нить сюжета). Там также был телефон, с помощью которого можно заказать еду и напитки, и даже специальную девушку, чтобы согреть постель и помассировать спину (а дальше как пойдет)...

Но в гостиничном номере также лежала кипа бумаг, добытых Дворниковым, и Бондареву почему-то очень не хотелось оказаться в одном номере с этими бумагами. У него было предчувствие, что именно бумаги займут его время в остаток вечера и часть ночи — и до милых девушек, массирующих спину, дело так и не дойдет.

Потому Бондарев избрал хитрую тактику обходного маневра и поехал сначала в «Юбилейную» к Белову. Так сказать, инспекционная поездка.

Белов с порога стал что-то докладывать, но Бондарев отмахнулся, рухнул в кресло и стал звонить в гостиничный ресторан, чтобы ему немедленно компенсировали мерзкую погоду за окном, погубленные в архиве часы, одеревеневшие ягодицы (которые ощущались Бондаревым как прибитый пониже спины кусок фанеры) и прочие невзгоды...

В ресторане пообещали сделать все, что в их силах, и Бондарев закрыл глаза в предвкушении. И еще он чувствовал себя в безопасности, потому что в этом номере под кроватью его не подстерегала кипа бумаг из отдела образования.

— Я отработал трех Великановых, — осторожно начал со второй попытки Алексей.

— М-м-м-м, — ответил Бондарев. Одно он знал точно — по окончании этого дела у него останется стойкая аллергия на фамилию Великанова. Он закрыл глаза.

— Тех троих Великановых, которые умерли и о смерти которых есть информация в ЗАГСе.

— Мг-мм.

— Информация, которую вы нашли.

— Уг-мм.

— Я сразу скажу, что все три случая мимо.

Бондарев поморщился. Он не надеялся, что парень нароет долгожданный след или что тот несчастный случай окажется закамуфлированным убийством... Но все же было обидно.

— Все три? — спросил он, не открывая глаз.

— Ага.

— И тот несчастный случай в январе девяносто второго года?

— Ага.

— Про который ты думал, что это наш случай и есть?

— Да.

— Черт.

— Мне очень жаль.

— А мне-то как жаль... Я просто в трауре, — процедил сквозь зубы Бондарев и включил телевизор.

Траур был снят после мяса с грибами и двух чашек кофе. Бондарев не без удовольствия вытянул ноги и с чувством собственного превосходства бросил взгляд на экран, где суетливо бегали футболисты — эти ребята, похоже, еще меньше понимали, что делают, и были гораздо дальше от достижения цели, чем сам Бондарев.

— Ну что, — сказал он, чуть повеселев от созерцания игры. — Продолжим наши забавы... Итак, было их одиннадцать. Трое живы — и все трое ни при чем. Трое мертвы — и все трое ни при чем. Еще одну я сегодня нашел в архиве, убита мужем пару лет назад. Надо бы найти ее родственников, поспрашивать...

— Понял.

— То есть шестерых мы вычеркиваем совсем, одна под вопросом. Остается четыре, которые непонятно где...

— Три непонятно где.

— То есть?

— Одна — это которая в Польше была.

— Точно. Теперь я про нее забыл. Так что там с ней?

— Она сегодня вечером должна приехать. Утром я собираюсь ее навестить.

— Утром... Это хорошо, — сказал Бондарев. — То есть у нас две под вопросом и три непонятно где. Ладно.

Он вдруг понял, что завтра утром, пока Белов будет вести милые беседы с вернувшейся из Польши Великановой, он будет все так же корпеть в архиве — и, скорее всего, без особого смысла.

— Знаешь что, — сказал Бондарев. — Завтра пойдем вместе к этой твоей девушке, которая из Польши. Для верности. Я посмотрю, как ты работаешь... И все такое.

— Ладно, — сказал Белов.

— Ладно, — сказал Бондарев и нехотя потянулся за ботинками.

Когда он на такси приехал в свою «Зарю», было уже одиннадцать вечера. Светильники в огромном холле не могли компенсировать отсутствие дневного света, поэтому здесь царил полумрак. Шаги Бондарева по мраморному полу отдавались гулким эхом, огни за стойкой администратора казались страшно далекими, и все это напоминало какую-то огромную пустую гробницу. Не хватало привидений или, на худой конец, мумии в дальнем углу.

По мере приближения к ярким лампам на администраторской стойке ощущение гигантского склепа исчезало, до слуха Бондарева стали доноситься голоса, писк телефонных звонков и даже далекая музыка со стороны ресторана. Привидения так и не появились.

Бондарев вошел в кабину лифта и уже протянул руку, чтобы нажать на кнопку, как вдруг услышал:

— Подождите, пожалуйста.

В лифт въехала тележка с чистым бельем, а вслед за ней в кабину протиснулся ссутулившийся мужчина в мятом белом халате. Он поднял на Бондарева усталые прищуренные глаза и заискивающе сказал:

— Большое спасибо.

— Не за что, — сказал Бондарев.

— Вам какой этаж?

— Третий, — сказал Бондарев.

— Чудесно. — Мужчина в мятом халате нажат кнопку "3" для Бондарева и кнопку "6" для себя. Потом вытянул руки по швам и улыбнулся. Улыбка выглядела чужеродным элементом на его утомленном, словно выжатом лице, кожу на которое, видимо, выделяли по строгому лимиту — она туго обтягивала череп, не позволяя никаких вольностей вроде отвислых щек или второго подбородка. Еще Бондарев обратил внимание на большие сильные руки, которые сжимали рукоять тележки с бельем.

— Разве для этого нет специального лифта? — спросил Бондарев, когда лифт пошел вверх.

— Есть, конечно, есть, — радостно отрапортовал мужчина. — Просто он сегодня сломался... Извините.

Бондарев никак не прореагировал. Мужчина между тем не сводил с Бондарева глаз и покусывал при этом губы, будто желая сказать что-то еще.

«Если он сейчас предложит мне жвачку, — подумал Бондарев. — То я его ударю. Из самозащиты. В конце концов, у меня был тяжелый день».

Но мужчина в мятом халате ничего не сказал. Будто прочитал мысли Бондарева. Или потому что не успел сформулировать свои мысли до того, как лифт пришел на третий этаж.

— Всего хорошего, — сказал мужчина с отработанным радушием, от которого у Бондарева мурашки по коже побежали. — Надеюсь, соседи сверху не будут вам мешать и сегодня вам удастся выспаться.

Бондарев не обернулся и продолжат идти по коридору, пока не услышал звук уходящей наверх кабины. Тогда он остановился, развернулся и пошел в сторону лестницы.

Потому что он жил на четвертом этаже.

В то же время Бондарев не был уверен, что подобными простыми уловками он сможет избавиться от внимания помятого человека с бельевой тележкой. Чем бы это внимание ни было вызвано.

На всякий случай Бондарев, заперев дверь, отцепил с дорожной сумки кожаный ремень и привязал его одним концом к ручке входной двери (открывавшейся в коридор), а другим концом к ручке ванной комнаты (открывавшейся внутрь).

Потом он еще немного подумал и прислонил к входной двери стул.

И только потом он лег спать.

Но уже через три с небольшим часа он проснулся. Причиной был осторожный металлический звук, доносившийся со стороны входной двери.

Как будто бы кто-то пытался открыть дверь.

3

Бондарев автоматическим движением вытащил из-под подушки пистолет, другую руку опустил на пол, под кровать, нашарил там глушитель, поднял и аккуратно навинтил на ствол.

Потом прислушался. У двери все было тихо. Бондарев положил пистолет на грудь и закрыл глаза.

Через десять минут что-то повернулось в замке, и Бондарев открыл глаза.

Поднял пистолет и вытянул руку в направлении двери. Звук снова прекратился.

Бондарев спустил ноги на пол, встал и на цыпочках пошел в сторону двери.

Он рукой нашарил выключатель на стене и зажег свет в ванной. Сквозь щель под дверью пробился свет, и Бондарев увидел: стул стоит на своем месте. Дверь закрыта.

Он также увидел, что ремень болтается на дверной ручке в ванную комнату. Потому что он перерезан у самого узла на своем противоположном конце.

Бондарев вытянул руку с пистолетом и пнул входную дверь — та немедленно открылась, потому что была не заперта. Стул с шумом вывалился в коридор.

Туда же выпрыгнул Бондарев, в майке, трусах и с пистолетом. Коридор был пуст.

Бондарев захлопнул за собой дверь и метнулся вправо, к лифту — тишина, кабины не двигаются. Он пробежался дальше и приоткрыл дверь на лестницу — тишина, никаких шагов.

Тогда он вернулся назад и остановился напротив небольшой двери в стене, за которой находилась ниша для хозяйственного инвентаря — пылесос, швабры, ведра и прочая ерунда.

Бондарев оценивающе посмотрел на эту дверь, потом пожал плечами, развернулся и пошел в сторону своего номера.

Но на полпути развернулся и выстрелил в дверь, целясь на полметра ниже верхней грани. Пуля пробила дверь с большим шумом, чем произвел сам выстрел.

Бондарев выждал несколько секунд, потом подошел к двери и дернул за ручку. Дверь не поддалась. Бондарев дернул еще несколько раз, но замок крепко держал дверь.

Бондарев прикинул, сколько выстрелов понадобится для уничтожения замка, представил утренние последствия и решил, что овчинка выделки не стоит. Небольшая дырка в двери — это одно. Выломанная дверь — совсем другое.

Вне зависимости от того, что там лежит за дверью. Или кто.

Бондарев вернулся в номер, зажег свет, тщательно обыскал все углы и только потом лег спать.

На этот раз никакие звуки не разбудили его. Или же это были такие звуки, которых слух Бондарева не уловил.

Глава 16 Ад

1

Потом у Мезенцева было время все это обдумать в спокойной обстановке — правильно он поступил или неправильно. И сколько бы он ни думал, он так и не находил нужного ответа. Восстанавливая в памяти события того странного и страшного дня в Дагомысе, Мезенцев терялся. Он не понимал своей роли, не понимал роли Генерала и не понимал роли Инги. Словно бы почва ушла у него из-под ног и не вернулась. И неизвестно теперь, что считать верхом, а что низом.

Однако в тот день, где-то между двенадцатью десятью или двенадцатью пятнадцатью, был у Мезенцева миг кристальной ясности в мыслях.

Или же это был момент окончательного помутнения усталого рассудка.

Перед ним стоял Генерал, которого он должен был убить согласно заданию путевки.

Позади него стояла Инга.

Когда Люсинэ сказала, что приехала его жена, серьезная блондинка, Мезенцев усмехнулся. Его настоящая бывшая жена тоже было серьезной блондинкой. Более того, в профиль она немного напоминала Ингу. Но Мезенцев бы разбил морду любому, кто предположил, что он подбирал себе жену по сходству с прибалтийской снайпершей. Тем не менее, увидев Ингу в белом брючном костюме на берегу моря, Мезенцев стал терять опору под ногами. Он называл ее сукой и не отводил от нее глаз. Он знал, что она — враг, и он же десятки раз прокручивал в памяти свои встречи с ней. Что с разбитым лицом, на коленях, в грязи, что в белом брючном костюме, идеально-манекенная в своей строгой красоте — что-то нехорошее она делала с Мезенцевым. Она вползала в мысли как змея, каждый раз лишая его взгляд на веши четкости и простоты.

Но в тот кристально чистый миг все вдруг показалось ему простым и понятным. Инга приехала сюда, чтобы убить Генерала. Свести наконец с ним счеты за те давние часы унижений и боли в Приднестровье. Быть может, она выполняла еще и чей-то проплаченный заказ.

Столкнувшись на пляже с Мезенцевым, она не узнала его, но велела своим людям все про него выяснить. Найдя тайник с конвертом, она увидела номер и поняла, что Мезенцев по случайному совпадению должен убрать того же самого человека, Генерала. Она сообразила, что убивать Мезенцева нет никакого смысла, он может оказаться ей даже полезным.

Инга пришла в кафе, где сидел Мезенцев, чтобы договориться о совместной работе, но Мезенцев неправильно ее понял и покалечил двоих ее людей, а потом сбежал.

Тогда Инга пришла в дом к Люсинэ и оставила Мезенцеву знак — я все знаю о твоей работе и жду тебя в гостинице. Мезенцев вновь ничего не понял и пошел делать свое дело. Людям Генерала каким-то образом стало известно, что на их шефа готовится покушение, и они перевели его в другой номер. Но Мезенцев нашел его и там. Фактически, он расчистил путь для Инги. Она вошла в номер Генерала по трупам, и ей оставалось лишь нажать на курок.

Если бы Мезенцев не убил Генерала, его убила бы Инга.

Если бы Мезенцев убил Генерала, то Инга... Они могли бы наконец познакомиться поближе.

Мезенцев вдруг оказался вынужден выбирать между Генералом и Ингой. Между человеком, которого он многие годы безгранично уважал, и женщиной, влечение к которой было сродни странной болезни.

Про путевку Мезенцев в эти мгновения вообще не вспоминал. Голова шла кругом, и как только там блеснуло что-то похожее на истину, он уцепился за нее.

И сделал свой выбор. Он навсегда запомнил, как белый костюм Инги вдруг брызнул темно-красным.

А потом Генерал вдруг сбил его с ног.

2

Как только Мезенцев выстрелил, а Инга привалилась к стене и, мертвенно бледнея, стала сползать вниз, Генерал неуклюже, но решительно бросился вперед, ударил Мезенцева всем телом и повалил его на пол.

Мезенцев выронил один из пистолетов, инстинктивно нажал на спуск второго и этим выстрелом разнес светильник в ванной. Генерал отшатнулся, потерял равновесие и начал падать. Растерянный Мезенцев протянул ему руку, чтобы помочь, но Генерал неожиданно резко отмахнулся, с размаху сел на пол, схватил с пола пистолет и направил в голову Мезенцеву.

Это тоже навсегда впечаталось в память Мезенцеву — Генерал сжимает губы в ненавидящей гримасе, скалит зубы, тычет ствол почти в самое лицо Мезенцеву...

Потом прогремел гром, голова Мезенцева дернулась, он ничего не слышал, только чувствовал, как по щекам и шее течет кровь... Запах пороха и крови. Голова Мезенцева откинулась назад, как будто она держится на ниточке. Уши словно забиты холодным железом. Его тошнило.

Генерал выбросил руку вверх, цепляясь за дверную ручку, и встал, бесшумно разевая рот в крике ярости и боли. Он как великан вырос над Мезенцевым, ушел головой под потолок и оттуда, с заоблачных высот, наставил пистолет в лоб Мезенцеву.

— Я же спас вам жизнь! — вскрикнул Мезенцев. Но это лишь беззвучно шевелились его губы.

Генерал, могучий и непреклонный, нажал на курок, и Мезенцев, словно отмахиваясь, выбросил вверх руку с пистолетом. Это скорее детский жест отчаяния, Мезенцев не верил, что может что-то противопоставить этому великану со сверкающим черепом.

Генерал нажал на курок.

Мезенцев взмахнул своей металлической игрушкой, не целясь. Просто куда-то в сторону Генерала.

Мезенцев не слышал ни одного звука. В абсолютной тишине Генерал вздрогнул, оскалился в немом крике, потом, разрывая на груди темнеющую рубашку, вывалился в коридор. Мезенцев швырнул в сторону пистолет и заплакал.

3

Потом Мезенцев пополз в темную ванную комнату, где тускло поблескивала зеркальная стена, поднялся на ноги и сунул голову под струю холодной воды. Он жадно пил ее, он смывал с себя кровь и грязь, позволил ей течь за шиворот, по груди и животу... Ему плевать. Ему на многое было плевать в эти минуты.

Когда боль в голове немного поутихла, Мезенцев вышел из ванной комнаты, отшвырнул ногой пистолет, переступил через чью-то неживую руку и споткнулся о нечто, еще более неживое.

Он остановился и хмуро взглянул себе под ноги. Это была толстая папка из черной кожи, в нескольких местах перетянутая тонкими ремнями.

Мезенцев тупо смотрел на папку — ему казалось, что он ее уже где-то видел. Он попытался вспомнить и клял себя за дурную память — вспомнил бы вовремя, что тот мертвый парень в арбузной мякоти опекал Генерала в санатории... Вспомнил бы и что? Побежал бы домой? О нет, лучше не думать об этих «если» и «бы»... Мезенцев вдруг понял, что хочет домой. В свой кабинет в дальнем конце ресторана, где можно запереться, лечь на диван и спать, и не думать ни о чем...

Эту папку Генерал держал у себя за спиной, когда стоял возле зеркальной стены. Личная папка Генерала. Личная папка покойного Генерала. Мезенцев вспомнил, что это он убил Генерала, и ему стало дурно. Потом он вспомнил, что убил Ингу. И еще других людей. Он убил всех, кого смог. И он не чувствовал никакого душевного подъема, никакого возбуждения или приятного щекочущего ощущения в животе. Он чувствовал себя как живой покойник. Как дерьмо. Как убийца.

Ноги подкашивались, но Мезенцев пробирался к выходу из номера. Интересно, почему никто до сих пор не прибежал его хватать, вязать, сажать? Или они недостаточно громко здесь развлекались? Или — страшная догадка — они здесь все в курсе, не только киоскер! Все в курсе, что он будет убивать Генерала... Сволочи.

Мезенцев перешагнул через чье-то тело, остановился и поискал глазами Ингу. Бросить прощальный взгляд. Опустить веки. И, может быть, поцеловать в холодный лоб.

Но глаза подвели его, и Мезенцев не нашел тела блондинки в белом брючном костюме. Сжимая папку под мышкой, он наконец вывалился в коридор.

И застыл в полном изумлении.

Он-то думал, что ад разверзся его усилиями в гостиничном номере на шестнадцатом этаже.

Но это были только пригороды ада.

Сам ад был в коридоре, и дальше, дальше, куда только хватало глаз.

Мезенцев почувствовал себя маленьким и очень уязвимым.

4

Первым, что он услышал в коридоре, была автоматная очередь. Знакомый до мурашек звук «АКМ». В замкнутом пространстве он был громче и страшнее, словно по ушам Мезенцева били молотками.

Мезенцев инстинктивно пригнулся и побежал вдоль стены к лифту.

И тут прямо на него выскочил тот белобрысый здоровяк, «племянник» Инги. В руках у него был автомат «узи». Мезенцев остановился и вжался спиной в стену, но «племяннику» было явно не до него. Его лицо было искажено страхом. Он, прихрамывая, пробежал несколько метров. Потом обернулся и дал короткую очередь в сторону лифта, оттуда ответили, и «племянник» рухнул, нелепо взмахнув длинными руками.

Мезенцев метнулся было назад, но стрелять стали и там. Потом стрельба стихла, и Мезенцев увидел группу невооруженных людей, которые осторожно двигались по коридору друг за другом в сторону лифта.

Это была довольно необычная компания. Первым шел могучий, коротко стриженный парень в шортах и майке. По рассеченному лбу стекала тонкая струйка крови, но парень не обращал на нее внимания. За ним, как за движущимся щитом, семенил пожилой кавказец в черной шелковой рубашке и с массивным золотым распятием на шее. На согнутой руке он нес пиджак, а во рту торчала незажженная сигара.

Позади кавказца, не отрывая обеих рук от стены, шел довольно молодой рыжий парень с остановившимися зрачками. Эти глаза и неуверенные движения могли навести на мысль о слепоте, но, когда троица проходила мимо Мезенцева, именно этот молодой парень остановился, повернул голову в сторону Мезенцева и как будто хотел что-то сказать, но потом передумал, просто покачал головой, словно произносил слова про себя.

Сзади этих троих шел четвертый, и он был, вероятно, самым хладнокровным человеком из всех, находившихся в это время в отеле. Это был высокий мужчина лет тридцати со смешанно-азиатскими чертами лица. Он был одет в черные джинсы и бронежилет поверх черной майки. В одной руке он держал незнакомую Мезенцеву модель короткоствольного автомата, а второй похлопывал по согнутой спине рыжего парня с остановившимися зрачками, то ли успокаивая его, то ли задавая ритм движению троицы. По Мезенцеву его взгляд скользнул лишь мельком — у человека в бронежилете явно имелись заботы и поважнее.

Не доходя до поворота, троица и их прикрытие остановились. Со стороны лифта вышел другой мужчина в бронежилете и сказал, что здесь можно пройти. Мужчину азиатской внешности он назвал Монголом, а когда пожилой кавказец стал сиплым голосом на что-то жаловаться, мужчина в бронежилете заметил «уважаемому Левану», что лучше быть живым в дырявом пиджаке, чем мертвым в целом смокинге.

Потом вся эта компания скрылась из виду. Мезенцев встал и осторожно направился в сторону лифта. Он не был готов к тому, что увидел.

Это было похоже на войну, только непонятно было, кто и зачем устроил побоище в коридоре четырехзвездочного отеля. Мезенцев помнил, что ему было велено убить одного лишь Генерала. Но кто были все эти остальные мертвые люди и кому они перешли дорогу...

Лучше об этом было не думать.

Глава 17 Оно

1

Вернувшаяся накануне из Польши Марина Эдуардовна Великанова-Рахматуллина оказалась родственной душой невыспавшемуся Бондареву. Разбуженная мужем, она сидела на кухне в спортивном костюме, в пограничном состоянии между сном и бодрствованием. Алексею казалось, что еще вот-вот, и она грохнется с табурета на пол.

Если Марине было глубоко безразлично, кто эти двое мужчин перед ней и чего им надо — лишь бы поскорее закончить эту тягомотину и идти досыпать, — то муж Марины, хмурый, широколицый крепыш в таком же спортивном костюме, затребовал у визитеров документы и долго допытывался, что да как. Документов у Бондарева с Беловым хватало, благо в серой высотке Конторы целый этаж, третий, был отведен под «аксессуары». И уж чего-чего, а удостоверений там были настоящие залежи, всех сортов и мастей. Разве что удостоверения президента Российской Федерации не было, и то потому, что никто не запрашивал.

— Марина, — говорил Белов, а Бондарев серьезно хмурил брови и рылся в лежащей на коленях папке с бумагами. — Дело очень серьезное, и мы надеемся на вашу помощь.

— Ну-у-у что-о-о, — простонала Марина.

— Скажите, пожалуйста, когда вы учились в школе...

— Чего? — Она открыла сначала один глаз, потом второй.

— Когда вы учились в школе, в третьем или четвертом классе..

— Вот тогда я точно никаких правонарушений не совершала! — тихо засмеялась она. — Наверное... Ну пирожок из буфета стащила. Ну два...

— Речь не о вас. Точнее, о вас, но не о ваших преступлениях.

— Давайте конкретнее! — влез в разговор муж. — Что вы в самом деле вокруг да около! Мы только с дороги, устали как собаки...

— Конкретнее... — задумался Алексей.

— Марина, вас никто не пытался зарезать в январе девяносто второго года? — спросил Бондарев, что-то рисуя на уголке листа бумаги. — Нет? А бабушку вашу?

Девушка окончательно проснулась и теперь смотрела на Бондарева, пытаясь понять, то ли это несмешная шутка, то ли... По лицу Бондарева она так ничего и не прочитана, потом посмотрела на лицо Белова, тоже ничего там не увидела и, столкнувшись с ошарашенным взглядом мужа, велела ему сварить кофе.

— Это что, шутка? — спросила она, поправляя стянутые в узел на затылке волосы.

— А что тут смешного? — отозвался Бондарев.

— Вот именно, что ничего смешного.

— Так что? Девяносто второй год... Зима, вы приходите домой из школы вместе с бабушкой, дома вас поджидает незнакомый мужчина. С ножом. Было такое?

— Вообще-то, меня никогда из школы бабушка не забирала, — сообщила Марина, потирая виски.

— Уверены?

— Да точно.

— Вы так хорошо помните третий класс?

— Если бы меня хотели зарезать — я бы запомнила.

— Я про бабушку.

— Меня всегда старшая сестра забирала. Она на два года старше, мы в одной школе учились. Я ее ждала, и мы вместе шли домой. Никаких бабушек. Потому что одна бабушка в Красноярске жила, другая — в деревне, в области.

— А жили вы в девяносто втором году...

— На Текстильщиков.

— Это частный сектор?

— Нет, хрущевка.

Бондарев посмотрел на Алексея и захлопнул свою папку.

— Тогда больше вопросов не имеем. Спасибо за помощь.

— Пожалуйста, — растерянно проговорила Марина. — Только я же ничем не помогла...

«Вот именно», — подумал Бондарев.

— Странная какая-то история, — бубнила она им в спину. — Я в каком-то кино такое видела...

— Это не из кино, — назидательно проговорил Бондарев. — Это жизнь. К сожалению.

— Да, да... Подождите.

— Что? — Бондарев остановился на пороге, едва не шагнув в поспешно распахнутую мужем Марины дверь. Алексей тоже кинулся назад из коридора и наткнулся на спину Бондарева.

— Может быть, кофе?

Муж тяжело вздохнул.

— Нет, спасибо, — сказал Бондарев. — У нас еще дела.

Он развернулся и подтолкнул Белова в сторону лифта, приговаривая:

— Шагай, шагай... Чудес не бывает. Опять мимо цели. У нас все-таки еще осталась одна Великанова под вопросом и три совсем неизвестные Великановы. Есть чем заняться...

— Я просто тоже видел кино...

— Поздравляю.

— ...Там тоже на одну девушку напали. Так у нее потом было что-то типа блокировки памяти. То есть она не помнила, что на нее напали. Загнала неприятное воспоминание куда-то в угол и...

— К нам это какое отношение имеет?

— Наша Великанова тоже могла блокировать себе...

— Могла. Но потому и надо расспрашивать про остальные детали — про бабушку, про дом... И тут ничего не совпадает. Ничего.

— Ничего, — нехотя согласился Алексей.

И тут со стороны квартиры Рахматуллиных раздалось:

— Подождите!

— Что это она? — вздрогнул Алексей.

— Пирожков тебе в дорогу несет, — съязвил Бондарев, ставя ногу между дверей лифта. — Раз уж мы на кофе не остаемся...

Но никаких пирожков в руках Марины не было.

2

— Знаете, — начала она говорить быстро и очень серьезно. — Я сразу-то не сообразила... Спросонья. Вчера весь день в машине, в дороге. Голова чугунная...

Бондарев понимающе кивал, не убирая ногу из лифта.

— Вы мне эту историю рассказали — девочка, бабушка, мужчина с ножом...

Бондарев кивал.

— Я думаю — что-то знакомое. Слышала эту историю где-то. Или видела. Я подумала сначала — в кино видела. В сериале каком-то... А потом поняла — это не кино. Это на самом деле было.

Бондарев подумал и убрал ногу. Дверцы лифта захлопнулись, и кабина с шумом пошла вниз.

— На самом деле? — переспросил он.

— На самом деле. Только не со мной.

— Не с вами? А с кем?

— С Настей Мироненко. Мы с ней в одном классе учились.

Бондарев нахмурился.

— Что за Настя? И что именно с ней случилось?

— Моя одноклассница, Настя Мироненко. Она мне ничего про это не рассказывала, но вот моя мама тогда, давно, говорила, что у Насти убили бабушку. Она привела Настю из школы, а дома их подстерегал какой-то мужик с ножом. И он убил Настину бабушку. А сама Настя сумела убежать... Или еще как-то спаслась, точно не помню.

— Когда это было? Примерно?

— Я не знаю... Давно. Может, в девяносто втором году, как вы и сказали. Во всяком случае, когда мне мама эту историю рассказала, мне уже лет пятнадцать было. Примерно.

— Примерно, — повторил Бондарев. — Ладно. А что, сама Настя вам никогда ничего об этом не рассказывала?

— Она не рассказывала, а мама мне запретила расспрашивать. Потому что... Ну, сами понимаете.

— Понимаю, — сказал Бондарев. Он посмотрел на Белова, тот выглядел растерянным, и Бондарев знал, что и сам, наверное, выглядит точно так же. Он не был готов к такому повороту событий и не знал, что делать со всей этой историей. Настя Мироненко... Какой смысл был Малику врать в одном и рассказывать абсолютную правду во всем остальном? Или он просто перепутал фамилии? Но это же надо постараться так перепутать, чтобы вместо одной девочки назвать фамилию другой, абсолютно реальной девочки, более того, одноклассницы первой! Что, Малик заглядывал в классный журнал и специально запоминал фамилию, чтобы много лет спустя впарить «липу» Бондареву?

Или это все же совершенно другая история, похожая в своей трагичности, но другая?

Пока Бондарев думал, Алексей спросил самое простое, что пришло ему в голову:

— А где сейчас эта Настя?

Марина пожала плечами.

— Что это значит? — встрепенулся Бондарев.

— Ну... Я не знаю, где она. После того, как мы закончили школу, я ее не видела.

— Но она в городе?

— Вряд ли.

— А ее родители в городе?

— Отчим — да, в городе. Настина мама...

— Что?

— Ее убили. И после этого Настя пропала.

3

Это было жутко, неправильно и негуманно, но, когда Марина негромко, будто опасаясь этого слова, произнесла «убили», Бондарев испытал животный восторг каждой клеткой своего тела.

Потому что с этим словом и с этим моментом он понял: «Это оно!»

Это было то, что они искали. Пока еще оставалось непонятным, что именно кроется за новым именем, за Настей, но это был очевидный и правильный след, все еще горячий даже по прошествии стольких лет.

Но самое удивительное и самое страшное было в том, что Малик не солгал в сути своего рассказа.

И судя по последним словам Марины, этот рассказ имел зловещее продолжение, развернувшееся уже без участия Малика.

«Ее убили. И после этого Настя пропала».

Эта фраза много чего означала, но главным было вот что — Химик не оставил Волчанск без внимания. После девяносто второго года он продолжал присматривать за интересовавшей его девочкой.

А потом вмешался снова.

Чем это закончилось для ее матери — Бондарев и Белов знали. Чем это закончилось для Насти Мироненко, можно было только догадываться.

И у Бондарева были на этот счет самые плохие предчувствия.

Глава 18 Нежданная блондинка

1

Позже Мезенцев несколько раз видел телевизионные репортажи о том дне и всякий раз поражался, насколько неправильное впечатление создавалось от этих съемок. Смысл телевизионных скороговорок сводился к тому, что в отеле возникла некая чрезвычайная ситуация, но быстро прибывшие пожарные, медики и бригада МЧС исправили положение дел. И тут же на экране возникали машины «Скорой помощи», стоящие в ряд; носилки с людьми просто летали по воздуху; все были на своих местах, и все они замечательно-скромно и в то же время героически делали свое дело. Есть жертвы, да, к сожалению, но как же без них. А теперь следующая новость.

На самом же деле все было иначе. Когда Мезенцев спустился вниз, то не увидел ни врачей, ни пожарных, ни МЧС, ни милиции. Холл ничуть не походил на то место, откуда Мезенцев примерно полчаса назад поднялся на лифте. Он более не был частью респектабельного отеля, он был центром хаоса — битое стекло, перевернутые прилавки, слетевшие с бегущих ног шлепанцы, брошенные в панике сумки... И он был совершенно пуст, по крайней мере, на первый взгляд. Потом Мезенцев увидел труп. Потом еще один. Потом на середину холла откуда-то выбежала босая растрепанная женщина, держащая на весу окровавленную руку. Она кричала и звала на помощь, но никто не отозвался. Никто не понимал, что происходит, откуда исходит опасность и где можно от нее укрыться.

Мезенцев тоже мало что понимал и просто шел наугад, к раскрытым дверям. Если бы кто-то хотел его убить, то сейчас эту задачу можно было решить элементарно просто. Он шел, не глядя по сторонам и плохо слыша, что происходит, — после контузии в ушах все еще стоял гул, будто к каждому уху было приложено по огромной морской раковине. Так он и вышел сначала из отеля на пляж, а потом и за ворота. На всем пути ему не встретилось ни одного врача, ни одного милиционера и ни одного сотрудника службы безопасности отеля.

Сначала про инцидент в Дагомысе говорили — чрезвычайная ситуация, ничего не детализируя, но намекая на какую-то техническую аварию, приведшую в том числе к пожару на верхних этажах.

Но те трупы, которые неизбежно появлялись в телевизионных репортажах, были непохожи на жертвы пожара. Вскоре серьезные лица из МВД внесли ясность: в гостинице произошла криминальная разборка между несколькими преступными группами. Применялось огнестрельное оружие. Погибло девятнадцать человек. Около тридцати человек, в том числе обычные постояльцы отеля, получили ранения. И еще одно.

В этом месте милицейские генералы делали особо серьезное лицо, но одновременно в их голосе появлялось плохо скрываемое удовлетворение. Среди девятнадцати погибших оказался Иван Стригалев, также известный как Генерал, бизнесмен, участник приднестровского конфликта, дважды выдвигавший свою кандидатуру на выборах мэра Москвы и дважды со скандалом снятый с выборов, автор книги мемуаров «Сказано — сделано!» и прочая, и прочая, и прочая... Рефреном милицейского некролога было: «Мы всегда подозревали Стригалева в связях с организованной преступностью, и вот теперь его смерть на бандитской сходке служит лучшим тому доказательством...»

Немедленно возникшие адвокаты Генерала эмоционально обвинили МВД в очернении памяти выдающегося сына России, поскольку Генерал отправился на Черное море поправлять здоровье (документы имеются). Он проходил лечебные процедуры (документы имеются) и не имел никакого отношения к каким бы то ни было бандитским сходкам, имевшим место в этом отеле в то же время (по совершенной случайности). Напротив, вероятно, что Генерал, узнав о такой сходке, решил помочь правоохранительным органам и задержать преступников (обостренное чувство справедливости Генерала и его нетерпимость к криминалу были общеизвестны). В неравной схватке Генерал мог погибнуть, хотя не исключен и такой вариант — Генерал пал жертвой случайного (или намеренного!) огня спецназа МВД. Не слишком напугав МВД обещанием создать общественную комиссию по расследованию обстоятельств гибели Генерала, адвокаты вскоре занялись более прибыльным делом — рассмотрением вопросов, связанных с наследством покойного.

Когда все это происходило, Мезенцев уже был у себя в Ростове, отлеживался в задней комнате своего ресторана. Со дня на день должен был поступить остаток суммы за выполненную путевку, но это волновало Мезенцева в последнюю очередь. Его память была полна такими яркими и страшными картинами, что деньги казались вещью совершенно второстепенной.

Но время и ежедневная бутылка красного вина (а в первые недели — и не одна) постепенно делали свое дело. Дагомысские воспоминания медленно опускались в глубины мезенцевской памяти, как опускается подбитый линкор в темные океанские глубины. Там им предстояло потерять четкость и яркость, смешаться с остатками прочих воспоминаний, а потом подвергнуться процессу распада.

По крайней мере, на такой ход событий надеялся Мезенцев. Перспектива ночных кошмаров и мук совести его совсем не радовала.

Поначалу все шло хорошо.

Но потом пришла осень, а осенью все вдруг изменилось.

2

В том году лето как будто не заметило смены чисел на календаре и прицепило сентябрь к августу как свой четвертый, дополнительный вагон. Ресторанному бизнесу это шло на пользу, впрочем, Мезенцев делами занимался постольку-поскольку, предпочитая сваливать управление и бухгалтерию на пару молодых и полных энтузиазма парней, Алика и Севу. У Мезенцева они работали относительно недавно, поэтому рвения еще не утратили, а воровать по-крупному еще не решались. Это обеспечивало Мезенцеву массу свободного времени, куда входило восстановление попорченной нервной системы по диванной системе, долгие вечерние посиделки с Темой Боксером, выезды за город на шашлыки, скоротечные романы, причем Мезенцев стал настолько ленив, что находил и терял девушек в стенах собственного ресторана и нигде больше.

Но даже это казалось ему все более и более утомительным занятием. Еще не настала зима, а Мезенцев чувствовал себя усталым, словно погружающимся в спячку. Обычно все бывало по-другому, обычно всю осень он был полон сил и энергии, запасенной во время летней путевки... Но сейчас все было неправильно, потому что неправильно все случилось в Дагомысе.

В конце октября стало понятно, что все же ход вещей остался неизменным, и грядет неизбежная осень, которая попортит вам здоровье и настроение, забрызгает грязью ваш автомобиль и сократит число достойных причин для выхода из дома.

Предыдущим вечером Мезенцев засиделся с Темой Боксером, и ехать домой, на его взгляд, было уже бессмысленно. Он заночевал на диване и проснулся около часа дня, когда первые редкие посетители уже заканчивали свой обед, а боковой ряд столов готовили для бизнес-ленча банковских служащих из офиса в доме напротив. Терзаемый головной болью, Мезенцев выглянул в обеденный зал и поманил пальцем официантку Веру.

— Сто грамм и чего-нибудь перекусить, — проговорил он осипшим голосом. — Туда, в кабинет...

— Евгений Петрович! — Вера сделала огромные глаза, как в случае любого маломальского происшествия. Мезенцев проверил «молнию» на брюках — в порядке, протер глаза и еще раз посмотрел на Веру:

— Что?

— Вас девушка ждет!

Мезенцев нахмурился. Он был сейчас не в лучшей форме для общения с девушками — словно помятыми были не только его одежда и лицо, но еще и мозги, и ощущения, и вообще все на свете.

— Что еще за девушка? — шепотом поинтересовался Мезенцев.

— Вон там! — махнула рукой Вера.

Мезенцев осторожно выглянул из-за ее пышной прически и увидел коротко стриженную блондинку в обтягивающем голубом свитере. Она сидела спиной, и сердце Мезенцева поначалу екнуло — на блондинок у него с некоторых пор была обостренная реакция. Но потом он решил, что Инга все же будет чуть покрупнее. Сердце отпустило, однако не до конца.

— Она пришла с час назад, сказала, что хочет вас увидеть, — говорила между тем Вера. — Я не знала, что вы здесь, сказала, что вы приедете примерно к двум. Вот она сидит, ждет...

— Что заказала? — автоматически спросил Мезенцев.

— Два кофе, сигареты, — сообщила Вера, заглянув в блокнот.

— Какие сигареты?

— "Парламент".

Это ни о чем Мезенцеву не говорило. Худых блондинок, курящих «Парламент», среди его знакомых не числилось, более того — все его последние подруги почему-то оказывались брюнетками. Мезенцев над этим феноменом не задумывался, но, наверное, какое-то разумное объяснение этому имелось. Просто он не хотел о нем думать.

— Скажи ей, что я сейчас подойду.

Мезенцев умылся, вычистил зубы, причесался, заглянул в шкаф в поисках чистой одежды, но нашел только несколько грязных рубашек и кожаную куртку. Потом Вера принесла поздний завтрак. Мезенцев выпил залпом свои сто грамм, отчасти уняв молотобойню в висках, без особого интереса поковырялся в яичнице с помидорами и колбасой, потом снова почистил зубы. Снял мятую рубашку и надел кожаную крутку прямо на черную майку. Получилось несколько легкомысленно, а уж в сочетании с лицом... Мезенцев посмотрел на себя в зеркало и подумал, что если бы у него была дочь, то он не отпустил бы ее в клуб с таким типом. Хорошо, что у него нет дочери.

Он стрельнул у Алика какую-то специальную жвачку для уничтожения алкогольного запаха, вздохнул и направился к блондинке, которая терпеливо разглядывала опадающие клены за окном.

— Добрый день, — сказал Мезенцев. Он обошел стол и оказался с девушкой лицом к лицу.

И он понял, что не знает эту девушку. Или не помнит. Или...

— Здравствуйте, — она ему улыбнулась, но лишь чуть-чуть, самыми уголками губ.

— Хотели меня видеть?

Мезенцев не хотел гадать, кто это и что это, он просто откинулся на спинку кресла и приготовился выслушать девушку, надеясь, что дело стоит двойной чистки зубов и тщетной ревизии в шкафу.

— Если вы Евгений Петрович Мезенцев, то — да. Хотела.

Он с ней не спал, это точно. По имени-отчеству своим подругам он никогда не представлялся. Они его называли исключительно Женя, или Джек, или Жека (этот вариант он ненавидел).

— Мезенцев, — подтвердил он. — Евгений Петрович. Слушаю вас.

— Я нашла ваше имя и ваш адрес в бумагах отца.

— М-м-м, — осторожно выразил заинтересованность Мезенцев. Он по-прежнему ни черта не понимал.

— Меня зовут Елена Стригалева. Моего отца звали Иван Александрович Стригалев. Еще его называли Генерал. Его убили, и я хочу, чтобы вы помогли мне найти его убийц.

3

Первым делом Мезенцев огляделся по сторонам — нет ли посторонних ушей в опасной близости.

Вторым делом он подумал, что много бы дал за зеркало напротив, — чтобы видеть свою физиономию и знать, как много по ней можно прочитать.

В-третьих... Черт, почему именно он?!

— Почему именно я? У Гене... У вашего отца такие связи, такие знакомства. Я, наверное, последний человек, к которому стоит за этим обращаться...

— Я вам объясню, — сказала Лена. И по одной этой фразе Мезенцеву стало понятно, что вся свалившаяся на него напасть — это очень серьезно. Это не субботний утренний каприз богатенькой дочки, которая в пятницу вечером поцапалась с приятелем и решила всем назло найти папиных убийц. За этим чувствовалась серьезная подготовительная работа и серьезное решение, изменить которое вряд ли кому-то под силу. Во всяком случае, на раз генеральскую дочку было не остановить. Мезенцев позвал Веру, велел принести две большие чашки кофе и настроился на долгий разговор.

— В этих больших связях и знакомствах отца все и дело, — рассудительно произнесла Лена. — Кто-то из этих людей его и убил. Там крутились очень серьезные деньги, там могла и возникнуть причина для убийства. Поэтому я не могу доверять никому из его московских знакомых. Они все делают кислые лица, сочувствуют, предлагают помощь... Но я им не верю.

— Не могут же они все участвовать в заговоре против вашего отца...

— Все — не могут. Одни были заказчиками убийства, другим смерть отца просто выгодна, третьи не захотят портить отношения с первыми и вторыми. В итоге никто палец о палец не ударит для настоящего расследования. Только пыль в глаза будут пускать.

— Но есть же милиция, прокуратура... Они же ведут какое-то расследование.

— Вы смеетесь? Да они рады-радешеньки, что отца убили. Он был независимый человек, ни к кому из них на поклон не ходил... Они не будут глубоко копать. Тем более есть удобное оправдание — в отеле был пожар. Все улики сгорели.

— Там был пожар? Я не очень внимательно следил за новостями...

— Если его и не было сначала, то они его специально устроили потом, — уверенно заявила Лена, вытаскивая сигарету из пачки. Мезенцев вспомнил про идею Алика с Севой запретить курение в ресторане и сделать его более семейно-ориентированным, но Лена поняла его взгляд по-своему.

— Папа не знал, что я курю, — сказала она. — Когда живешь за тысячу километров от отца, многие веши легко скрывать.

— Он мне показывал твою... вашу фотографию, — сказал Мезенцев. — Только там был другой цвет волос.

Лена кивнула:

— Старая фотография. Я же говорю — многие вещи легко скрывать. Я отцу отправляла только приличные фотографии, не посылать же себя с розовым ирокезом и пирсингом в пупке...

— С розовым ирокезом? — Мезенцев попытался представить это, но его фантазия не смогла так радикально преобразить Лену.

— Дело прошлое.

— Вот поэтому я и не узнал те... вас. Богатой буде... — Мезенцев запнулся, чувствуя себя бегемотом на льду.

— С этим все нормально. С мачехой мы полюбовно договорились. Точнее, наши адвокаты договорились. Для нее страшнее не я, а родственники тех, предыдущих жен. Ей был нужен союзник, и она меня слегка подкупила.

— А она не хочет искать убийц мужа?

— Шутите? Слушайте, Евгений, давайте на «ты», а то меня весь этот официоз утомляет. Я же хочу о деле договориться, тут чем проще, тем лучше... Идет?

Мезенцев пожал плечами. Договориться о деле. Знала бы ты, девочка, с кем договариваешься... Лучше тебе не знать.

— Идет, — поняла его жест Лена. — Так о чем это я?

— Твоя мачеха не рвется найти убийц?

Во второй раз с начала разговора Лена улыбнулась, все так же сдержанно:

— Она? Нет, ее это не интересует. Как только мы урегулировали вопрос с наследством, она улетела с бойфрендом в Майами. А сейчас она в Аспене. Это такой лыжный курорт, — пояснила она, поняв по лицу Мезенцева, что он не в курсе. — Есть такие особые люди, которые готовы платить кучу денег, чтобы летом кататься на лыжах, а зимой заниматься серфингом. Мачеха как раз из таких людей. Ну да дело не в этом. Я знаю, что летом ты встречался с папой, навещал его в санатории. Это было буквально за пару дней до того, как он уехал на юг, на эту свою деловую встречу...

— Было такое, — кивнул Мезенцев. — Мы посидели, поговорили... Это длилось часа полтора. Он ничего не сказал о том, что куда-то собирается ехать. Наоборот, сказал, что решил успокоиться, отдохнуть, мол, всех денег не заработаешь...

— Было бы странно, если бы он стал всем подряд рассказывать о своих планах, так ведь?

— Так, но...

— Что?

— Мне всегда казалось, что у нас — я имею в виду тех, кто вместе воевал в девяносто втором году, — были немного особые отношения... Я бы сказал, доверительные.

«Зеркало. Зеркало мне. А лучше маску, противогаз, что-нибудь, чтобы закрыть лицо. Иначе она поймет, она не может не понять, или чему их там тогда учат в бизнес-колледжах?!»

— Так вот об этом я и говорю.

«О чем это она?»

— Я приехала к тебе, потому что у тебя с отцом не было бизнеса. У вас с ним были эти самые особые доверительные отношения. Вы сражались вместе и спасали друг другу жизнь. Мне казалось — хотя, может быть, я не права — что у тебя я найду поддержку.

— А ты... Ты уверена, что у нас не было деловых отношений?

— Уверена. Я потратила довольно много времени, разбирая отцовские бумаги, роясь в его компьютере... Ты упоминаешься там только в связи с приднестровским конфликтом. Отец готовил второе издание своих мемуаров, расширенное, и в черновом тексте он дает характеристики некоторым людям из своего отряда.

— Неужели я попал в книгу? — мрачно спросил Мезенцев.

— В черновик. Там написано, — она вытащила из сумочки очки с круглыми стеклами, лист бумаги. — Написано, что ты — «...абсолютно верный, готовый к самопожертвованию человек, для которого собственная выгода никогда не была главным делом. После войны Евгений не очень удачно женился, потом развелся и теперь владеет небольшим рестораном в родном Ростове. На жизнь ему хватает, и к большим деньгам он не стремится».

Вот так... — Она сняла очки и положила их на стол. — Разве он был не прав?

— В книгах еще и не такое понапишут, — несколько невпопад бросил Мезенцев. Что-то из написанного Генералом его покоробило, только он не мог сразу сообразить — что. То ли снисходительность последних слов, то ли начало — про абсолютную верность и самопожертвование.

— А разве что-то изменилось? Ты не верный, не готовый к самопожертвованию?.. Или тебе не хватает на жизнь?

— Второе, — сказал, поразмыслив, Мезенцев.

— То есть?

— Я не буду жертвовать собой ради кого-то или чего-то. В данном случае — ради памяти о Генерале или ради тебя, Лена. У меня есть сын, о котором я должен заботиться, так что если уж жертвовать, то ради него, и то... Лучше обойтись безо всяких жертв. Как там написано у Генерала — я владею маленьким рестораном в родном Ростове, на жизнь мне хватает... Мне хватает. У меня нет причин все это бросать и... Заниматься непонятно чем ради непонятно чего.

— Значит, твоя абсолютная верность...

— Это верность самому себе. Я не верный солдат Генерала, как тебе могло показаться... Извини.

"Я не верный солдат Генерала. Я не верный солдат Генерала. Следи за языком, идиот, так можно договориться и до..."

— То есть это ваш окончательный ответ... Евгений Петрович?

— Это мой окончательный ответ, Лена. Это во-первых. А во-вторых, я и тебе очень не советую заниматься этим делом. Если там действительно замешаны большие деньги и большие люди, то они тебя проглотят и не поморщатся.

— Да, я в курсе. Я адекватно оцениваю степень опасности. Поэтому мне нужны соответствующие люди. Вы же в Ростове не один такой.

— Какой?

— Не единственный, сражавшийся вместе с отцом. У меня есть список... Скажем, Артем Синегубов.

— Тема Боксер?

— У вас есть его телефон или адрес? Только не надо говорить, что вы его не знаете, я все равно его найду, даже без вашей помощи... — Теперь она выделяла «вам» и «вашей», словно хотела уколоть Мезенцева. Но у него была толстая кожа, закаленная годами брака.

— Я ему позвоню, — сказал Мезенцев. — И попрошу сюда подъехать.

Он пошел в свой кабинет, позвонил Теме и вкратце обрисовал ситуацию, закончив словами:

— И посылай ее сразу, посылай! Ясно?

— Хм, — сказал Тема.

— Что это за «хм»?

— Смотря сколько она предложит.

Мезенцев яростно и многоэтажно выматерил Тему, и тот уныло пообещал подъехать и послать генеральскую дочь по указанному адресу.

4

Мезенцев вернулся за столик к Лене и сообщил, что Тема Боксер сможет приехать примерно часа через полтора. За это время они могут отвлечься от проблем и, скажем, пообедать.

— Я не голодна, — прохладно ответила Лена, доставая еще одну сигарету.

— Могу показать город, — предложил Мезенцев.

— На черта мне сдался ваш город?! — внезапно прорвалось через сдержанную деловитость немецкой калибровки. — Я сюда не на экскурсию приехала, я приехала по делу! Мне нужны два-три верных мужика, которые хотят отомстить за смерть своего командира!

— Тихо, — сказал Мезенцев.

— Громко! — с вызовом ответила она. — Вы тут тоже, оказывается, все заплыли жиром, залегли на диванах, засели в кабаках за кассовыми аппаратами...

— Ну да, — согласился Мезенцев, неприятно удивленный точностью фразы про «залегли на диванах». — А как же. Или ты думала, что у нас тут край непуганых Рэмбо или заповедник самоубийц? Мы нормальные люди, мы люди верные, преданные, это все так, но до разумных пределов. Ты предлагаешь искать убийц твоего отца — но я-то не сыщик! А если, допустим, ты найдешь этих убийц и узнаешь, допустим, что его убрали люди из ФСБ — что, пойдешь Лубянку штурмовать?!

— Тихо, — теперь это уже говорила Лена, посматривая на рассаживающихся банковских клерков.

— Да это ты виновата, завела такие разговоры! — в сердцах бросил Мезенцев и вытащил из пачки «Парламента» сигарету.

— Когда приедет Синегубов...

— То что?

— Я буду говорить с ним наедине. Без вас.

— Ради бога! У Темы своя голова на плечах, и она у него тоже худо-бедно варит...

— Посмотрим, — с какой-то странной интонацией произнесла Лена. Мезенцев задумался, что бы это могло означать...

— Кстати, — спросил он, перебрав все возможные предположения. — В этой книге... В дополненных мемуарах... Что там про Тему написано? У тебя же распечатано на листочке, да?

— Может быть, — с ним разговаривала прежняя расчетливая стипендиатка бизнес-колледжа. — Но это к вам не имеет никакого отношения.

— Значит, так?

— Так. И принесите мне счет, чтобы потом не было претензий...

— Да пошла ты, — в сердцах сказал Мезенцев, вылезая из-за стола. Он поймал Веру, настрого запретил ей брать деньги с блондинки, а потом пошел в свой кабинет и сел на телефон. Он обзвонил всех знакомых приднестровских ветеранов, знавших Генерала, и обрисовал им ситуацию. Все пятеро согласились с Мезенцевым, что девчонка тронулась умом и надо ее остановить, пока глупостей не наделала.

Под «остановить» они имели в виду — не соглашаться на ее предложение.

Мезенцев же после несколько раз повторенной фразы вдруг сообразил, что в его положении «остановить ее» имело бы иное — и при том совершенно логичное — значение. Вот смеху было бы, договорись Лена с Темой Боксером и выясни они в конце концов, кто убил Генерала. Вот было бы смеху.

И все же «останавливать» Лену более грубым способом не было смысла — она не должна была договориться с Темой, а после звонков Мезенцева она не должна была договориться в Ростове вообще ни с кем. А даже и договорись она — ну и куда бы зашло их расследование? Шерлоки Холмсы недоделанные... В номере были двое — Мезенцев и Генерал. В смысле, двое живых. Потом остался один. И этот один никогда не будет давать никаких показаний.

Когда Мезенцев разделался с телефонными звонками и вернулся в обеденный зал, грузный Тема втискивался за столик Лены Стригалевой. Мезенцев сделал Теме знак рукой и вернулся к себе. Минут через двадцать в дверь кабинета постучали.

— Здоров, — проговорил Тема. — Ну вот, все вышло, как ты и сказал...

— Послал ее?

— Типа того. Знаешь, я бы и без твоих уговоров ее послал.

— Что так?

— Такое серьезное дело мутит, а денег предлагает — с кошкин хер.

Мезенцев поморщился и хотел сказать, что не в деньгах дело, но Тема продолжал жаловаться:

— И еще бумажку эту притащила...

— Что за бумажку?

— Говорит, что это Генерал про меня написал в своей книжке... Может, врет.

— И что там он про тебя написал?

— Да фигню всякую. Понимаешь, сначала она меня этим дерьмом поливает, а потом хочет, чтобы я ей помогал... Ну не дура ли?!

— Да что за дерьмо-то?

— Неважно, — отмахнулся Тема. — Или она дура, или Генерал на старости лет сдурел... Или оба они хороши.

Мезенцев вышел в зал, но столик Лены был уже пуст, только под пепельницей лежала сотенная купюра.

— Вот стерва, — обиженно буркнул Мезенцев. Но при виде сотенной и пустого столика из сердца наконец исчезла смутная тревога, поселившаяся после взгляда в спину незнакомой блондинке.

Тревога ушла, и вскоре все вернулось на круги своя. Пришла какая-никакая, но зима, хотя на Новый год весь снег растаял.

А весной Мезенцев понял, что та тревога была просто детской игрой и что настоящие тревоги начинаются только теперь.

Глава 19 Когда стемнеет

1

Бондареву это очень не понравилось. Настолько не понравилось, что он проигнорировал вопрос стоявшего «на стреме» Алексея:

— Ну что там?

Бондарев молча изучал содержимое ниши для хозяйственного инвентаря, куда он прошлой ночью так лихо влепил пулю.

Внешняя пластиковая панель и сама дверца из ДСП были пробиты пулей. Но с внутренней стороны дверцы, как раз на уровне пулевого отверстия, висела металлическая табличка со списком инвентаря и инструкцией по технике безопасности. Пуля оставила в табличке сильную вмятину, однако все-таки не пробила ее.

Исходя из этого, пуля должна была либо застрять в табличке, либо упасть вниз, на пол. Но ни здесь, ни там ее не было. И Бондареву это не нравилось.

Он был готов смириться с тем, что пуля прошла мимо, то есть не нашла свою цель в нише для инвентаря. Бондарев понял это еще утром, когда вышел из номера и увидел, как уборщица спокойно вытаскивает пылесос из кладовки. Найди она в нише труп с пулей в голове, вряд ли она была бы столь спокойна.

И Бондарев готов был согласиться с версией, что именно уборщица, фанатичная сторонница идеальной чистоты, подобрала пулю с пола и отправила к прочему мусору.

Но что она же при этом залепила отверстия на внутренней и внешней сторонах двери подходящими по цвету комками жевательной резинки — в это верилось с трудом.

— Ладно, — сказал Бондарев и закрыл дверцу.

Алексей подобрал с пола инструменты, с помощью которых они взломали кладовку, и поспешил в бондаревский номер.

— Вывод номер один, — сказал Бондарев на ходу. — Надо сваливать из этой гостиницы. Вывод номер два — надо заткнуть этого помятого придурка, кто бы он ни был, просто псих или псих на задании...

— А бывают такие психи — на задании?

— Всякие бывают...

Бондарев встал на четвереньки и вытащил из-под кровати папку ксерокопированных листов. Там было много пометок, сделанных им в начале прошлой ночи, и все они теперь были бессмысленными.

— И точно! — Бондарев, не вставая с пола, хлопнул ладонью по одному из листов. — Вот она, Мироненко Анастасия... Список 3-го "Г" класса за 1991/92 учебный год. Под номером три Великанова Марина, под номером... вот черт. Под номером тринадцать — Мироненко Анастасия, — он снова зарылся в листы. — А это следующий учебный год... И она тоже есть. И в следующем... Вплоть до окончания школы.

Он отбросил бумаги в сторону и уставился на Белова:

— Ты понимаешь что-нибудь?

— Ну кое-что понимаю... Нам теперь нужна не Великанова, а ее одноклассница.

— Ни хрена ты не понимаешь, — с грустью сказал Бондарев. — Я, правда, тоже. Потому что Малик сидел в двух метрах напротив меня и все мне рассказывал. У меня со слухом все в порядке, я не мог перепутать Марину Великанову с Настей Мироненко.

— Значит, Малик перепутал.

— Как так можно перепутать?! Пусть он ошибся, пусть память подвела, но он же назвал не абстрактную Дуню Сидорову, он назвал абсолютно реальную девушку, которая училась с Мироненко в одном классе. Он что, десять лет держал в памяти список всего класса? Откуда он вообще мог знать эту фамилию?!

— А он не мог ошибиться?

— То есть?

— Химик велел ему навестить Великанову, а Малик по ошибке вломился в дом к Мироненко, натворил там дел, потом понял, что лопухнулся...

— И что?

— И соврал Химику. А потом и вам соврал.

— А мне-то зачем?

— Не знаю.

— Вот я об этом и говорю... Ладно, — Бондарев встал с пола. — По крайней мере, работы нам все еще хватает. Начинаем все по новой, только теперь не про Великанову, а про Мироненко. Тебе — адресное бюро, а мне — архивы и все остальное...

— Адресное бюро не потребуется, потому что я спросил адрес Мироненко у Марины Великановой. Они же одноклассницы.

— Когда это ты успел? — проворчал Бондарев.

— Пока вы стояли возле лифта с таким выражением лица...

— С каким?

— Как будто в лотерею выиграли.

— Примерно так оно и есть... Ну что? — Бондарев изучающе посмотрел на листок с адресом. — Давай-ка съездим, пообщаемся...

— А как же выводы номер один и два? Свалить из гостиницы и замочить психа?

— Я не говорил — замочить. Надо его как-то успокоить. Хорошо и надолго. Но это позже. Когда стемнеет.

2

Бондарев еще раз посмотрел в бумажку с адресом, потом перевел взгляд на изогнувшееся буквой "П" многоэтажное строение из грязно-голубых панелей.

— Ты знаешь, — сказал он Белову. — Это совсем не похоже на маленький деревянный домик.

— Так это ведь когда было... Они переехали.

— Это тебе Великанова сказала, или это ты высказываешь свое предположение?

— Это мое предположение, и мне кажется...

— Сейчас проверим твое предположение.

Маленький вонючий лифт с исписанными стенами со скрипом втащил их на седьмой этаж. Бондарев пробрался мимо детских колясок, деревянных ящиков и картонных коробок к нужной двери и позвонил. Выждал паузу и позвонил еще.

— Никого, — сказал Белов.

— Я заметил.

— Может, все на работе?

— Может, — сказал Бондарев и снова нажал на кнопку звонка. Потом для верности постучал кулаком — и дверь открылась.

Правда, не та, в которую стучал Бондарев, а соседняя. В дверном проеме сначала появилось пузо в потрепанном зеленом халате, а потом все остальные части тела. Мужчина стряхнул за порог пепел сигареты и поинтересовался:

— Че барабаните, орлы? Тут люди после ночной уснуть пытаются...

— Мироненко здесь живут?

Мужчина отрицательно покачал головой.

— Как не здесь?

— А вот так.

— А кто здесь живет?

— Не Мироненко, — выдал логичный ответ мужчина и не без усилий почесал колено.

— Ну а где-то здесь вообще живут Мироненко? Может, в соседней квартире, на соседнем этаже?

— Не-а.

Бондарев выразительно посмотрел на Алексея. Тот сделал успокаивающий жест и обратился к мужчине в зеленом халате:

— А вы сами здесь давно живете?

— Как дом заселили в девяносто четвертом году, так и живу.

— Тогда, наверное, знаете, про кого это написано.

Мужчина в халате и Бондарев оба вытянули шеи, разглядывая то место на коридорной стене, куда ткнул пальцем Белов.

— "Нас-тя плюс Ди-ма..." — по складам прочитал мужчина. — Ну и что?

— Кто такие Настя и Дима?

— Черт его знает, кто такой Дима. Мало ли что всякие козлы на стенках пишут... А Настя... — он на миг задумался, а потом с выражением внезапного просветления посмотрел на Белова с Бондаревым. — А! Это же Настя... Вот из этой квартиры Настя...

— Слава богу, — выдохнул Белов.

— Только у них не Мироненко фамилия. У них Афанасьевы фамилия.

— Опять двадцать пять!

— Стоп, — теперь вперед выступил Бондарев. — А у нее отец случайно не в милиции работает?

— Работает, — подтвердил сосед.

— А он ей случайно не отчим?

Вопрос поставил соседа в тупик. Он сосредоточенно затянулся, не менее сосредоточенно выдохнул дым и помотал головой:

— Не, точно не знаю, а врать не буду.

— Отец в милиции работает, а мать?

— А матери у них нет. Умерла мать, Светланой ее звали. Убили ее года три назад. Вот на этой самой лестнице, двумя этажами ниже. Какие-то сволочи, — с чувством сказал сосед. — Мужу, наверное, мстили...

— Ясно, — сказал Бондарев. — Все ясно, кроме одного: Настю давно видели в последний раз?

Сосед снова погрузился в раздумья, сопровождаемые сигаретным дымом, а потом, как бы сам себе удивляясь, произнес:

— Давно... В этом году, наверное, и не видел. Может, уехала куда?

— Спасибо за информацию, — Бондарев развернулся в сторону лифта: — И всего хорошего...

— Пожалуйста, — сказал сосед и вдруг спохватился: — А вы вообще-то кто? И откуда?

— Хороший вопрос, — сказал Алексей, проходя в лифт.

— Хороший, но запоздалый, — сказал Бондарев и нажал на кнопку первого этажа.

3

В начале пятого Алексей застегнул последнюю «молнию» на дорожной сумке Бондарева, еще раз осмотрел номер, заглянул в ящики стола и в ванную комнату, чтобы убедиться — ничего не забыто. Процедуру переезда из гостиницы Бондарев поручил Алексею, а сам поехал в милицейский архив, ковать железо, как он выразился. После утреннего разговора с Мариной Великановой из Бондарева не уходило ощущение горячего следа, и он спешил использовать это ощущение как топливо для собственных мозговых клеток.

У Алексея было немного иное ощущение — теперь он не верил в быстрое окончание дела. Оно вытягивалось вверх и вширь, в пространстве и во времени. И как бы ни был горяч с виду след, он мог быть всего лишь первым знаком на дороге из тысячи подобных знаков.

Поэтому делового энтузиазма у Алексея сейчас было немного. Его энтузиазм имел другое направление.

Он сел на кровать, снял трубку телефона, посмотрел на привинченную памятку: «Выход на междугороднюю связь»...

Если писем писать нельзя, тогда придется позвонить Карине. О звонке Бондарев не узнает, потому что расплачиваться за номер будет он, Алексей.

Белов некоторое время сидел и слушал долгие гудки в трубке, а потом положил ее на рычаг. Конечно же, никакого вреда от этого звонка не будет, просто спрошу, как дела и все такое... Алексей вдруг понял, что простого вопроса «как дела?» ему будет мало. Он понял, что ему хочется долгого, обстоятельного разговора, когда Карина бы рассказала все про себя, а он рассказал бы ей все или почти все, или... Нет. Получалось, что рассказать он ей не может ничего. Или же надо заранее сочинить сто килотонн вранья, а уже потом обрушить их на Карину. Обычные же «как дела?» не имели смысла и не могли насытить потребность Алексея выговориться.

Алексей повесил на плечо бондаревскую сумку, а в руку взял полиэтиленовый пакет, набитый листами из отдела народного образования. У двери номера он остановился, чтобы отпереть замок.

Вот тогда это и случилось.

Алексей затылком почувствовал движение воздуха — будто приоткрылась форточка или качнулась на петлях дверь.

А потом входная дверь неожиданно бросилась ему в лицо, а в номере стало фантастически быстро темнеть. Алексей прижался щекой к двери и сполз вниз, последними всплесками сознания фиксируя, как у него почему-то немеет шея и раскалывается на куски голова...

Потом звук и изображение выключились совсем. Через некоторое время тьма стала рассеиваться, и Алексей понял, что находится все в том же гостиничном номере Бондарева. Только все предметы в ней стали выше. Или сам Алексей стал ниже.

* * *

Человек, который смотрел на Алексея, тоже был очень высоким. Белову пришлось задрать подбородок, а это было больно, потому что вся голова была гудящим металлическим шаром.

— Эй, — сказал человек, и слова его мучительно-громким эхом отозвались в голове Алексея, будто она находилась внутри огромного чугунного колокола, в который именно сейчас стали звонить к обедне. — Эй... Хочешь жвачку?

Где-то Алексей уже это слышал. Но сейчас его ресурсы памяти были временно недоступны, и он мог лишь тупо смотреть снизу вверх на человека, который держал под мышкой пачку ксерокопированных листов, а через плечо на нем висела сумка Бондарева. Наверное, надо было сказать, что чужое брать нехорошо, но и это было сейчас не в силах Алексея.

— Не хочешь, как хочешь, — сказали сверху. — Твое дело. Сладенькое тебе не помешало бы сейчас. Сладенькое никому не помешает.

Сказав эти замечательные слова, человек протянул руку и сделал что-то, отчего дверь, подпиравшая спину Алексея, куда-то ушла, а потом вернулась и больно ударила его в позвоночник. Но Белов этого даже не заметил, потому что неожиданная и резкая боль вспыхнула вдруг в правой руке, затмив прочие неприятности.

Рука горела, но, что самое странное, Алексей никак не мог найти эту руку. Наконец он сообразил, что она почему-то находится где-то вверху, вытянутая в направлении потолка. Белов попробовал опустить ее, но немедленно получил новый взрыв боли.

Понемногу он приходил в себя, и, когда мысли в разбитой голове стали носиться с более-менее приличной скоростью, Алексей понял три вещи:

— все вещи и бумаги Бондарева украдены;

— сделал это тот помятый тип, которого Бондарев назвал «то ли просто псих, то ли псих на задании»;

— и этот же любитель жевательной резинки, разбив Алексею голову, вдобавок прибил его кисть к двери номера чем-то похожим на металлическую спицу;

— он же заклеил Алексею рот скотчем.

Белов попробовал привстать, чтобы левой рукой дотянуться до спицы и вытащить ее, но сразу же завыл от боли и замер на полусогнутых ногах. На лбу выступил пот, к горлу подкатил комок тошноты.

Поднимался он минут пятнадцать — каждое его движение увеличивало давление на прибитую кисть. Белов мычал, кусал до крови губы и медленно выпрямлял ноги, выворачивая правую руку.

Потом он наконец сел на корточки — спиной к двери, с пульсирующей болью рукой. Алексей стал тянуться левой рукой к спице, кое-как ухватился за нее, но потная ладонь соскользнула, а металл плотно сидел в дереве.

Алексей сделал передышку, и тут ему в голову пришла простая мысль: а если помятый мужчина собирается вернуться? Если он просто «наживил» Алексея, а потом, пристроив украденные вещи, собирается вернуться и довести дело до конца?

Белов вцепился в спицу, но пальцы снова соскользнули. Алексей лихорадочно вытер ладонь о брюки и снова взялся за дело. Как только он чуть пошевелил спицу, боль вспыхнула оранжевым цветком в мозгу, и Алексей зажмурился.

Чтобы вытащить спицу из двери, ее нужно было расшатать. Иначе говоря, Алексей должен был своей рукой дергать торчащее в ране оружие вправо-влево и вверх-вниз. Вспышки боли шли одна за другой, и, откликаясь на них обессиленным мычанием, Алексей едва не прослушал шаги в коридоре.

Они были быстрыми, но осторожными.

4

После разговора с соседом Насти Мироненко у Бондарева было такое ощущение, что оно вот-вот свалится ему в руки, что оно где-то неправдоподобно близко... Словно в воздухе перед глазами пляшут разрозненные буквы, и надо их по очереди осторожно взять в ладонь и сложить искомое слово.

И Бондарев торопился в архив, чтобы ухватить последнюю или предпоследнюю из этих букв. В такси, рассекавшем грязные лужи под блатняк из радиоприемника, Бондарев неожиданно отчетливо вспомнил папку из архива с фамилией Мироненко на титульном листе. То ли эта папка и вправду прошла через его руки, то ли это было ложное воспоминание, но Бондарев явственно, будто это было секунду назад, ощутил на кончиках пальцев серый шершавый картон, пожелтевшие протокольные листы, черно-белые фотографии...

Когда он вошел в архив, то ему казалось, будто он с порога видит те несколько нужных ему папок в общей кипе. Он ошибся.

Ошибся, и это дало ему повод успокоиться. Еще ничего не было решено. Пляшущие в воздухе буквы могли оказаться миражом. Или же из них могла получиться исключительная глупость. «Еще ничего не решено», — сказал он себе, обстоятельно усаживаясь за стол, будто собираясь провести здесь вечность. Непонятно кого обманывая, он стал нарочито медленно перекладывать папки, скользя взглядом по титульным листам, как делал все предыдущие дни, как будто бы и сегодня он ни на что особенно не надеялся...

Через три минуты он вытащил первую папку нужного дела. Всего в деле были три толстые папки. Номер, заведено такого-то января девяносто второго года... По факту гибели Мироненко Евдокии Семеновны, 1921 года рождения... Тело обнаружено... Многочисленные телесные повреждения... Резаные раны... Заключения патологоанатома...

Бондарев был как будто подросток, дорвавшийся до долгожданного продолжения любимой приключенческой книжки.

Он не заметил, как со спины к нему подошли.

— Зачем вам это?

Бондарев вздрогнул от неожиданности, обернулся:

— Как — зачем? — Он быстро восстановил в памяти подзабытую в последние секунды легенду: московский автор бестселлеров, серийный убийца и так далее...

— Как — зачем? Это моя работа...

— Зачем вы это смотрите? — повторил майор свой вопрос. Бондарев не сразу сообразил, что голос у него сейчас был какой-то особенно сухой, буквально скрипящий в воздухе.

— Это как раз тот случай, про который мне надо...

Бондарев замолчал, потому что майор изменился в лице.

— Значит, его все-таки поймали, — сказал майор.

— Кого?

— Убийцу. Вы же сказали, что двадцать пятая жертва была подставой и его взяли.

— А-а... Да, его взяли.

— Мне бы надо обрадоваться, но мне почему-то все равно.

Висящие в воздухе буквы вдруг вспыхнули, сами поменялись местами, заняли нужную позицию и влетели в мозг Бондареву.

Он отложил папки, встал из-за стола и ошарашенно уставился на майора:

— Ваша фамилия Афанасьев?

— Да, — сказал майор.

— И у вас есть приемная дочь Настя. Вы женились на ее матери. Светлане Мироненко.

— Да, — сказал майор, абсолютно не удивляясь познаниям Бондарева. — Только одно «но». У меня была приемная дочь. И ее звали Настя.

— Расскажите мне, — сказал Бондарев. — Расскажите мне о Насте.

Глава 20 Ее серьезные проблемы

1

Просто удивительно, до чего легкомысленным был Мезенцев той весной. После того как генеральская дочь явилась однодневным кошмаром, а потом растворилась в пространстве, Мезенцев посчитал, что все пришло в норму. Ненужные воспоминания продолжили ржаветь и обрастать илом где-то там, на океанском дне. Теплая и слякотная зима так и не переросла ни во что серьезное и закончилась одним большим всхлипом ботинка, угодившего в лужу талой воды.

Ни во что серьезное не переросли и отношения Мезенцева с тридцатичетырехлетней дамой из банка напротив, которая регулярно посещала бизнес-ленчи в ресторане «Русский трактир», а потом основательно запала на его хозяина. Мезенцев не возражал, особенно когда дама с рвением принялась наводить уют в квартире, приводить в порядок гардероб и делать прочие полезные для хозяйства вещи. В постели она тоже проявляла энтузиазм и изобретательность, однако серьезно зацепить Мезенцева ей все же не удалось. Как только она забрасывала очередной крючок, Мезенцев немедленно уворачивался. Он был не против постоянных отношений, но только чтобы при этом за ним сохранялось право иногда закрыться на все замки, не отвечать на телефонные звонки и дрейфовать в легком тумане, пуская в потолок прозрачные облачка сладковатого дыма. Не для того он разводился с одной женщиной, чтобы другая оккупировала часть его мира и установила там свои дурацкие порядки.

У банковской дамы были другие взгляды на двусторонние отношения, и она махнула на Мезенцева рукой, как на неоперабельного больного. Мезенцев, в свою очередь, помахал ей вслед, посчитав, что с такими талантами и такой грудью ей не составит труда устроить личную жизнь.

Бывшая жена тоже стала подавать признаки жизни — она не справлялась с потоком подростковых глупостей, которые успевал творить их с Мезенцевым сын, и теперь требовала вмешательства твердой отцовской руки. Мезенцев пару раз заехал, выслушал долгий перечень совершенных проступков, подивился размаху и изобретательности сына. Пока жена не видела, потрепал его по непутевой голове и спросил:

— Летом-то что делать собираешься?

— К бабке поеду. В деревню.

— Интересно в деревне?

— Не-а. Тоска.

— Пошли ко мне, в ресторан, заработаешь пару копеек.

— А чего там делать-то?

— Можно посуду мыть, можно официантам помогать.

— На мобильник заработаю?

— Заработаешь.

— А на мопед? — заинтересовался сын.

— Если постараешься, можно и на мопед.

— Ну... Можно и поработать.

— Только учти...

— Чего?

— У меня заведение солидное, всяких малолетних преступников нам не надо.

— Так я же не преступник. Я так... Балуюсь.

— Успеешь до лета добаловаться. Вступит какая-нибудь блажь в голову — и все...

— Не, не вступит.

— Короче говоря, — со значением произнес Мезенцев. — Тебе решать. Только матери до лета ничего не говори. А то она...

А то она немедленно подымет крик, что ребенок в кабаке сопьется, развратится, насмотрится, наслушается и так далее... Как будто для всего этого необходимо идти именно в кабак.

В самом ресторане все шло неплохо, разве что Алик, заматерев, стал пробовать, насколько безразмерно терпение хозяина. Его излюбленным трюком было сдавать выручку с недостачей, а когда Мезенцев интересовался «где?», Алик немедленно хлопал себя по карману, жаловался на забывчивость и с дико смущенным видом сдавал недостающее. Но если Мезенцев не спрашивал, то недостача так и оставалась в кармане широких штанов Алика. Мезенцев пока терпел этот цирк, дожидаясь момента, когда Алик спрячет в карман половину выручки и тогда нарвется на полномасштабное промывание мозгов через задний проход.

Так он и жил, не принимая близко к сердцу ни одну из возникающих неприятностей. Будто бы знал, что сердце понадобится ему для неприятности, несравнимой со всеми предыдущими.

2

— Евгений Петрович? Евгений Петрович?

Телефон, включенный на громкую связь, надрывался женским голосом. Мезенцев оторвал тяжелый затылок от дивана, выдержал несколько секунд, пока кровь отольет к голове, и взял трубку.

— Я...

Спросонья у него всегда был низкий и хриплый голос, не все узнавали.

— Евгений Петрович? — требовали подтверждения в трубке.

— Тридцать пять лет как Евгений Петрович...

— Это Лена.

— Какая Лена?..

— Лена Стригалева. Я к вам приезжала в прошлом году, в ноябре...

— В ноябре, — повторил Мезенцев как попугай. — Минутку.

Он отложил трубку и от души выругался. С ненавистью поглядывая на трубку, как на свернувшуюся змею, от которой можно ожидать чего угодно, Мезенцев встал с дивана, умылся холодной водой и потом долго вытирался в надежде, что за это время что-нибудь случится со связью, или же Лене просто надоест ждать, и она повесит трубку.

Ничего подобного. Когда он снова взял трубку, генеральская дочь была на месте.

— Евгений Петрович...

— Слушаю, — сказал Мезенцев.

— Вы помните тот наш разговор, осенью?

— Частично.

— В общем, у меня возникли кое-какие проблемы...

Ну конечно. Вот говорил же, предупреждал же...

— Что? Евгений Петрович, что вы говорите?

— Я ничего не говорю. Я внимательно слушаю.

— Возникли проблемы... И я хотела бы с вами встретиться...

— Лена, — Мезенцев боролся с искушением просто повесить трубку и забыть о звонке, как о ночном кошмаре. — У меня столько дел в ресторане... Нет у меня времени ехать в вашу Москву...

— Вы не поняли...

— То есть?

— Я в Ростове. Я звоню с автовокзала. Я приехала к вам.

На этот раз Мезенцев не сдержался и выговорился непосредственно в трубку.

— Я понимаю ваши эмоции, — почти неизменившимся голосом сказала Лена. — Но возникла такая ситуация...

— Эмоции, хреноции! — продолжал бушевать Мезенцев. — Ситуации, хренации... Ничего ты не понимаешь!

— Короче говоря, сейчас я приеду, и вы мне все выскажете в лицо, договорились?

— Стоп! — Мезенцев слегка потряс трубку в воздухе, как бы примериваясь для процедуры вправления мозгов кому-нибудь, неважно кому, Алику или Лене Стригалевой. — Ничего мы не договорились...

— Почему?

— Что у тебя там за проблемы?

— Ну, это долгая история...

— Они серьезные, эти проблемы?..

— Да, — здесь она не колебалась ни секунды.

— Тогда не надо ко мне ехать.

— А-а... Поняла.

— Возьми такси и поезжай к парку Первого мая. Жди меня там.

— Вы приедете?

Куда вдруг делась вся ее наработанная деловитость и самоуверенность и откуда пробилась детская надежда, что сейчас придет сильный и хороший... если не папа, то почти, как папа, и решит все проблемы.

Ее очень серьезные проблемы.

3

Мезенцев успел выкурить сигарету, прежде чем из-за беседки в классическом стиле у входа в парк появилась осторожно озирающаяся по сторонам фигура в белой куртке.

Лена приблизилась — руки в карманах куртки, рюкзачок за спиной, круглые очки на носу. Волосы на этот раз темно-каштанового цвета. Лицо напряженно-сосредоточенное, но рюкзак с кучей карманчиков и болтающиеся на шее наушники плеера напоминали, что девушке всего девятнадцать, и с таким лицом она скорее всего ходит на пересдачу экзамена по истории экономических учений или на выяснение отношений с парнем.

Однако сейчас и бизнес-колледж был далековато, и парня поблизости не просматривалось.

— Ты там в прятки, что ли, со мной играла? — кивнул Мезенцев в сторону беседки.

— Нет. Я следила, нет ли за вами слежки.

— О господи... Ты лучше за собой следи.

— Слежу.

Мезенцев повел ее к другому выходу из парка, где он оставил машину. По дороге она рассказывала, и по мере произнесения новых фраз шаги Мезенцева становились все медленнее и медленнее.

Потом он совсем остановился. Лена тоже остановилась, посмотрела на него, поправила волосы.

— Что? — спросила она.

— Ты с ума сошла, — сказал Мезенцев, глядя в ее рассудительные серые глаза. Она не стала спорить.

— Ну, я совершила несколько непродуманных шагов.

— Нет, ты с ума сошла!

— В любом случае, сделанного уже не исправишь...

— Да уж!

— ...И я прошу вас помочь мне... помочь избежать негативных последствий моих непродуманных шагов.

— Опа, — сказал изумленный Мезенцев и покачал головой. — Это ты сейчас на каком языке разговаривала? На немецком? Негативных последствий... Непродуманных шагов... Знаешь, как это по-русски будет? Я наделала глупостей, и теперь меня за это по стенке размажут!

Лена задумалась.

— Пожалуй, по сути вы правы. Я бы только не сказала, что это глупости...

— Заткнись ты ради бога.

— ...Я уверена, что поступала правильно...

— Заткнись.

— ...Но ряд непредвиденных обстоятельств...

— Тебя отец бил когда-нибудь?

— Извините?

— Отец тебя бил?

— М-м-м... Пожалуй, что нет. С последней мачехой мы дрались пару раз, а с отцом... Нет, он не был сторонником телесных наказаний. А что?

— Мне хочется восполнить этот пробел в твоем воспитании.

4

Теперь-то Мезенцев понял, как наивно было полагать, что она угомонится, получив отказ от пары старых приятелей отца.

Ростов был всего лишь одним из пунктов в ее развернутом и продуманном плане. Когда у тебя есть деньги, ты можешь не только составлять развернутые и продуманные планы, но еще и последовательно выполнять их в полном объеме.

Она была у Мезенцева в ноябре, а к январю сумела сколотить команду для расследования: два человека из Москвы, один из Сочи, один из Питера и один — к изумлению Мезенцева — из Ростова, Жора Кисин, по прозвищу Киса. В телефонном разговоре Киса божился, что непременно отошьет эту дурную девку, но вот сейчас Мезенцев вспомнил, что Киса не попадался ему на глаза уже месяца полтора-два. Она не угомонилась.

С начала года ее люди стали выяснять обстоятельства странного происшествия в Дагомысе, добывать документы, опрашивать очевидцев. Лена сидела в Москве на телефоне, координировала действия и рассылала деньги по первому требованию своих розыскников.

Вскоре картина стала проясняться. В тот день в отеле состоялась встреча двух известных криминальных авторитетов: Левана Батумского и Жоры Маятника. Встреча должна была стать примирением немолодых деятелей преступного мира после многолетнего конфликта. Генерал имел к этой встрече какое-то отношение, возможно, он был одним из организаторов встречи или своего рода гарантом безопасности для собравшихся.

Однако безопасности Генерал не смог гарантировать даже себе. Известно, что встреча все же состоялась в люксе Жоры Маятника и поначалу проходила весьма мирно. Но потом что-то случилось, и примиренческая встреча превратилась в бойню. Помимо Генерала и его охраны, погибли по нескольку бойцов Левана и Жоры Маятника, сам Маятник был тяжело ранен и вынесен своими ребятами на руках. Леван выбрался из передряги целым, но весьма разочарованным.

Получив эту информацию, Лена рассудила, что за убийство отца ответствен либо Леван, либо Жора Маятник. Однако для убийства нужны причины, и Лена стала искать, где ранее пересекались пути Генерала и этих двух авторитетных людей. Оказалось, что с Леваном Батумским Генерал успешно вел какие-то дела на Черноморском побережье Кавказа и никаких конфликтов никогда не имел. Зато с Жорой Маятником они крепко схлестнулись в девяносто восьмом году, сначала на финансовой почве, а потом дело дошло и до личной вражды. Были свидетели их драки в казино «Голден Пэлас», были свидетели резких слов Жоры о Генерале и Генерала — о Жоре. Лене этого оказалось достаточно.

Достаточно, чтобы перейти к следующей стадии своего плана.

Стадия расследования закончилась, и теперь должна была начаться стадия мести.

Проше говоря, Лена решила организовать убийство Жоры Маятника.

Именно в этом месте ее рассказа Мезенцев остановился и произнес:

— Ты с ума сошла.

Но для Лены все было как раз логично и разумно.

5

Ее команда, подогретая щедрым финансированием, тоже посчитала, что все логично, разумно, а главное — выполнимо. Жору Маятника было решено убрать в Питере, когда он будет выезжать из больницы. Огонь с двух направлений — гранатометчик, два автоматчика. Лена предполагала наблюдать за всем этим через окно такси, а убедившись, что дело сделано, поехать в Пулково, на первый рейс в Мюнхен.

Очень может быть, что это у них и выгорело бы, но... При таких больших делах всегда непременно возникнет «но».

В данном случае «но» приняло светлый облик питерца, одного из пяти бойцов Лениной команды. Ему вздумалось через старых приятелей забросить удочку — а сколько может заплатить Жора Маятник за информацию о готовящемся покушении? Больше, чем дает генеральская дочка за работу, или нет? Питерец думал, что ему сообщат цифру, будут торговаться, обговаривать условия... Но ничего этого не произошло. Питерца ночью вытащили из постели, вывезли за город и обрабатывали до тех пор, пока он не выложил все, что знал. После Дагомыса Жора Маятник в вопросах личной безопасности был свиреп и решителен.

На следующий день были найдены и убиты остальные четверо, в том числе и знакомый Мезенцеву Киса. Лена осталась жива по той причине, что никогда не сообщала никому из пятерых, где она остановилась. Однако фамилия Стригалева дошла до сведения Жоры Маятника, и его люди кинулись искать вдохновительницу покушения по всем питерским гостиницам. Но Лены в гостиничном номере не оказалось, потому что на выходные она улетела в Москву.

В Москве, еще ничего не зная о случившемся, она мимоходом заскочила к знакомому Генерала, который в свое время проконсультировал ее насчет Жоры и Левана. Теперь у знакомого были глаза словно из стекла, остановившиеся и неживые, он не дал Лене переступить порог, прошептав лишь, что ей надо бежать и прятаться, потому что Жора Маятник все узнал.

Лена со своей дурной привычкой устраивать всем явлениям доскональный разбор села на поезд и поехала в Питер. Там она нашла пять трупов своих людей, которые были материальным подтверждением слов московского консультанта. Ребята Маятника в это время искали ее в Москве — но возвращения Лены в Питер никто и предположить не мог.

И вот тогда Лена Стригалева, неудавшаяся мстительница за смерть отца, поняла, что дело пахнет керосином.

Понятное дело, это не она так сказала. Это Мезенцев сказал, когда дослушал до этого момента.

И генеральская дочка с ним согласилась. В принципе.

Глава 21 Майор Афанасьев

1

Тогда все было по-другому. Не как сейчас. Ощущения от жизни были совсем другие. Хорошие были ощущения. Странно, да? Я тоже знаю, что время тогда в стране трудное было, перестройки всякие, реформы, перевороты... Не знаю, может быть. То есть потом-то я по телевизору видел хронику за девяносто первый год, там все очереди какие-то, танки, люди бегают... Хочешь верь, хочешь нет, но тогда все это мимо меня прошло. Я не заметил всего этого. Может, потому что до Волчанска все это медленно доходило или вообще не доходило. Но скорее всего потому, что меня эти дела напрямую не касались. У меня лично все было хорошо. А когда у тебя все хорошо, какой смысл по сторонам глядеть?

Мне тогда было двадцать пять... Или двадцать шесть? Надо посчитать. Все-таки двадцать шесть мне в том году исполнилось, но это неважно. Неважно. А важно, что был я старшим лейтенантом, вел особо тяжкие, только не здесь, не в Главном управлении, а в районном отделе. На особо тяжкие, сам понимаешь, дураков не ставят. То есть начальство доверяло. То есть карьера двигалась. Не то чтобы семимильными шагами, но нормально. Нормально. То есть с работой все в порядке было. Квартиру мне дали весной, однокомнатную. До этого сколько лет в общежитии, а тут квартиру. Повезло. Успел получить. Потом долго никому не давали. Повезло.

А главное — в том году я с девушкой познакомился. Не то чтобы в первый раз познакомился, нет, раньше тоже всякое бывало.

Но раньше не везло. С одной стороны, пока в общежитии сидишь, не каждая девушка на тебя позарится. С другой стороны, и девушки попадались разные. Не везло. Я хотел, чтоб как у отца с матерью — они сорок два года прожили вместе. Ни про какие разводы разговоров никогда не было. Шестеро детей. Я младший. Раньше так было. Раньше все было по-другому.

А мне не везло. Я ведь хотел — чтобы один раз и на всю жизнь. А попадались такие, что... Неважно. И вот как раз в девяносто первом году все у меня совпало. И квартиру получил, и с девушкой познакомился. Светланой звали. Светлана Мироненко.

Познакомились случайно. С продуктами тогда неважно было. В магазинах мало чего можно было купить, да и закрывались они рано, часов в шесть или в семь. Но у нас уже пооткрывались всякие там коммерческие магазины, как в Москве. Они всю ночь напролет работали. Но там все дороже было. Ну а что делать? Особенно если на работе задержишься. И вот у нас в районе, наверное, один был такой магазин. Как раз на углу, напротив управления. Вышел с работы и купил чего надо. Если деньги есть. Так мы и познакомились.

Светлана там продавщицей работала. Платили хорошо, но работа не нравилась. Потом она ушла на текстильную фабрику. Там деньги небольшие получались, но зато рабочий день короче. А у Светланы дочка маленькая. Пока Светлана работает, там бабушка присматривала, мать Светланы. Только ведь ребенок должен и мать видеть. В общем, ушла она на эту фабрику.

К этому времени у нас уже... Как бы это сказать... Я понял, что имеет смысл продолжить знакомство. И она, наверное, что-то такое подумала. Про дочь она мне сразу сказала. Ну, не в первый раз, не в магазине же из-за прилавка. Но почти сразу. Не скрывала.

Я почему-то подумал, что ребенок совсем маленький. Почему подумал? Потому что Светлане было лет двадцать с виду. А она сказала, что Настя уже в школу ходит. Ну в школу так в школу. Неважно. Я не стал расспрашивать — что и как. Мало ли. Мне ведь неважно было, что там у нее в прошлом осталось. Главное — что человек хороший. Главное — это то, что сейчас.

Они жили на Шевченко. Это самый край города. Еще немного — и дачи начинаются. Трамваи туда и сейчас не ходят. Частный сектор. Дом деревянный, старый. Но несколько комнат.

Огород опять-таки. Где-то в ноябре она меня в гости пригласила. Первый раз. Познакомился с матерью Светланы. Настю увидел. А Светлана у меня часто бывала. Я в лоб ей ничего не говорил. Намекал иногда. Мол, что хозяйки в квартире не хватает. Квартира маленькая, но все-таки. Она смеялась, но вроде понимала о чем речь. Не возражала. Я это так понимал.

Поэтому хорошие у меня были ощущения в девяносто первом году. Когда у тебя хорошие ощущения, то ни на какие реформы, ни на какие перевороты и внимания обращать не станешь.

Так было. А потом...

2

Потом был Новый год. Мы со Светланой пошли на вечер, который наш профком устроил. В ресторане. Не так чтобы шикарно, но... Нормально. Встретили Новый год, потом поехали ко мне. Потом к ней домой, я какие-то подарки привез Насте и Светиной маме. Хорошо все получилось.

Ну и после этого как-то само собой стало понятно, что... Что серьезные отношения у нас. Не то чтобы мы немедленно жениться собрались. Надо было посмотреть, как Настя отнесется. Светина мама хорошо отнеслась. Как ее звали-то? А там в папке написано... Евдокия Семеновна. Настя звала ее баба Дуся. Баба Дуся.

Ей лет-то уже много было. Лет семьдесят, а может, и больше. Понятное дело, вся больная. Сердце, давление. Но раз Света работала, то баба Дуся все по дому делала. Настю из школы встречала. Она днем в магазин ходила и как раз Настю встречала.

Той зимой снегу много навалило. Ходить бабе Дусе трудно было. Даже в магазин. А уж в центр города и подавно. В аптеку надо сходить, а сил нету. Света мне дала рецепты и попросила купить лекарства. Я купил. И тут у меня как раз время свободное было. Думаю — дай съезжу, отвезу лекарства будущей теще.

Это январь был. Числа не помню, ну да там в деле все это записано в подробностях. Факты там записаны. А кое-чего записывать туда не стали. Потому что кое-какие вещи записать невозможно.

Как это записать? Такое только прожить можно. Один раз. И потом помнить всю жизнь.

Я машину служебную наверху оставил, на горе. Там спуск крутой, все в снегу, не проехать было. Оставил машину, спустился вниз. Днем это было. Что называется, посреди бела дня. Причем именно что белый день. Везде снег. Солнце светит. Снег блестит. Морозец небольшой. Я бы даже сказал — красиво. Хотя неважно.

Подхожу я к дому. Дом, я же говорю, деревянный. Старый. Дверь такая хлипкая. Ткни, и вывалится. А тут смотрю — незапертая дверь, приоткрытая. Я поначалу ничего такого не подумал — мало ли. Баба Дуся — женщина старая. Могла забыть.

Ничего такого не подумал — и зашел. Я вообще торопился, чтобы на работу вернуться. Я быстро шел. Поэтому так сразу — из дверей через прихожую — и в дом. А там как заходишь — кухня и коридор налево, туда, где комнаты.

И я зашел, стою на пороге кухни. И я сначала подумал, что ошибся домом. Что попал куда-то не туда. Потому что это...

Я пришел не туда, куда шел. Я шел в дом к своей девушке. А когда я вошел — это было как будто...

В аду? Не уверен. Я не знаю, где так бывает. Поэтому я ничего не скажу.

Я просто понял: это конец. Я не знал, чему именно конец, но что-то оборвалось в тот момент.

Те хорошие ощущения, которые у меня были в девяносто первом году... В этот один миг все они сгорели. Я не знал, что так бывает.

Но так бывает.

3

Три вещи. То, что у меня все оборвалось, это отдельный разговор. Это в протоколах не фиксировалось. Я об этом никому не говорил. Это неважно. Это было внутри меня, где-то на задворках. А думал я о трех вещах.

Первая вещь — это баба Дуся. Я трупов достаточно видел. И тут сразу было понятно — это еще один труп. Это даже был не труп. Я не знаю, как это назвать. Там от человека мало что осталось. Там просто что-то лежало в пальто. А пальто я узнал, пальто было бабы Дуси.

Вторая вещь — человек. Нет. Много чести про него так сказать. Просто кто-то. Кто-то незнакомый. Кавказской национальности. Молодой. В пуховике. Такой весь напряженный. А руки — пустые. Я на руки сразу посмотрел — а руки пустые.

Третья вещь — нож. Нож лежал на краю раковины. Весь такой чистый. Капли воды блестели на лезвии. Меня это почему-то взбесило до крайности. Вот человек лежит, живого места на нем нет. Кровища на полу. На стене брызги. И нож этот чистенький лежит. И сам ты стоишь чистенький. Вот это пробрало меня до костей. До самой маленькой косточки. Взбесился я. Тут или с ума надо было сходить, или самому зверем становиться. И пока нож был отдельно от этого гада, я прыгнул вперед, А он — от меня. Не стал драться, не стал пытаться нож взять. Видать, понял по моему лицу, что живой он мне не нужен.

Настю я в это время как-то упустил из виду. То есть я понимаю, что в это время она была где-то на кухне. Но я ее не заметил. Я видел нож и его. Больше меня ничего не интересовало.

Этот гад сразу назад дернул. Там с кухни выход на огород.

А я, чтоб сразу его сграбастать, в окно сиганул. Рама там слабенькая. Чуть-чуть я его не взял. Была бы у меня рука сантиметров на пять подлиннее — сцапал бы за ворот. А так... Я из окна выпрыгнул. Прямо на огород. А он уже там бежит. Я прыгаю, руки тяну — и не дотягиваюсь. И мордой в снег упал. Потом встаю — он уж метров тридцать отмахал, потом через забор перемахнул... Я — за ним. Но не получилось у меня тогда. С полкилометра пробежал — и понял, что не достану я его, гада. Он бежал, будто черти за ним гнались. Ну, в общем, правильно он бежал.

Выматерил я его, себя и все на свете. И побежал назад. Думал — от соседей позвоню нашим. Поставим весь город на уши, а найдем выродка.

И вот тут я только вспомнил про Настю. Бегу обратно, заскакиваю в кухню. Сердце — как поршни у двигателя. Ведь если маньяк — то не иначе как добрался и до ребенка... Она то ли в третий, то ли в четвертый класс тогда ходила.

Влетаю в кухню — она там стоит. Рядом с бабой Дусей. Бледная, будто сейчас в обморок грохнется. И глаза — в одну точку уставились и замерли. Косички торчат. И портфель в руке держит. А рука — белая, как мраморная.

Я ее стал тормошить, она не шевелится, не говорит ничего.

Только смотрю — на щеке вдруг кровь появилась. Я перепугался — а потом дошло до меня.

Я когда в окно прыгал, руку разрезал о стекло. Поначалу даже и не почувствовал. А потом смотрю — кровь хлещет. Двенадцать швов потом наложили. Нерв какой-то там задет. С тех пор кисть плохо двигается. Лечился, но без толку.

Вот так все и вышло. Настя потом отошла понемногу. Но дураку понятно, что такие вещи не проходят без следа. Наверное, как-то сказалось это на психике.

Со Светланой мы все же расписались. В том же году. В апреле. Она в этом доме все равно больше жить не могла. Продали его за какие-то копейки и переехали ко мне. Еще через пару лет поменяли ту однокомнатную на двухкомнатную. Вроде все налаживалось.

Только я же помнил, как тогда вошел на кухню. И очень ясно тогда понял: теперь все будет по-другому. Как раньше — уже не будет.

И не было.

4

— Самое мерзкое, — сказал майор. — Что тут и курить нельзя. Дай-ка я пожую, что ли.

Бондарев протянул пачку сигарет и, пока майор вытягивал одну, спросил:

— Но ты все-таки его подстрелил?

— Кого?

— Того гада.

— За которым я бежал?

— Да.

— Если бы у меня был пистолет с собой, мы бы никуда не бежали. Я бы его сразу положил. Всей обоймы не пожалел бы. У меня не было оружия с собой.

— И еще рука... — вспомнил Бондарев.

— Вот именно, — сказал майор, яростно тиская зубами фильтр сигареты. — Если бы у меня был пистолет...

— То есть он просто убежал... — неуверенно проговорил Бондарев, не зная, в чем ему опять сомневаться — в верности собственной памяти или в искренности Черного Малика в последние минуты жизни. «Мент, сучара, все же достал меня».

— Он убежал, — повторил майор Афанасьев. — Но он все-таки добегался, да?

— Да.

— И сколько он получил?

— Он... Он покончил с собой.

— Хм.

Бондарев не знал, подходящий ли это момент и будет ли вообще такой момент.

— И что потом случилось с твоей женой?

Афанасьев опять не удивился.

— Она погибла. А Настя исчезла. Вот почему я говорю, что так, как раньше, уже никогда не было.

— Я хотел бы поподробнее поговорить об этом, — сказал Бондарев.

Афанасьев пожал плечами.

— Что это значит? — поинтересовался Бондарев.

— Может, хватит? Или писателям всегда мало? Меня просили помочь, но меня не просили выворачивать душу.

— Ты только что это сделал без всякого приказа.

— Просто такое настроение, — проворчал Афанасьев.

— Я так понимаю, что оно у тебя такое все последние два-три года.

— Ну и что? К твоему маньяку это не имеет отношения...

— Меня интересуют не только маньяки.

— Ага, — сказал Афанасьев. — Наконец-то.

— Что?

— Наконец-то ты скажешь, что никакой ты не писатель.

— Допустим. И что?

— Ничего. Мне плевать, кто ты такой на самом деле. Просто я так понимаю, что у писателя должна быть привычка сидеть по полдня за столом и широкая задница от такой привычки. У тебя нет ни того, ни другого. У меня такое впечатление, что ты спортом занимаешься. Держишь форму. Ты случайно не...

— Стоп, — сказал Бондарев. — Тебе же плевать, кто я? Сам сказал.

— Сказал, — согласился Афанасьев.

— И мне кажется, существует только одна причина, по которой ты согласишься рассказать про смерть своей жены и про исчезновение Насти.

Афанасьев задумался, сжевал до половины сигарету и еле заметно кивнул.

— Эта причина — желание найти убийцу, — сказал Бондарев. — Так?

— Нет.

— Нет? — удивился Бондарев.

— Я не хочу его искать. Я не хочу знать, почему он сделал то, что сделал. Неважно. Уже неважно. Ты просто расскажи мне, как он умер. И пусть это будет хороший, подробный рассказ.

Глава 22 Слабое место

1

Мезенцев дорого бы дал за то, чтобы никогда не слышать эту историю. Точнее — чтобы никогда не слышать ее из уст Лены Стригалевой, дочери Генерала. А еще дороже он бы заплатил за то, чтобы больше никогда не видеть саму Лену.

Если бы ему какое-то время спустя знакомый пересказал своими словами историю о том, как дочь Генерала решила отомстить Жоре Маятнику за смерть отца, как Жора ее раскусил и отомстил сам за себя... Что ж, Мезенцев, наверное, расстроился бы. Слегка попереживал за глупую девчонку, которая не слушала умных советов старших.

Но задним числом, где-то на душевных окраинах, Мезенцев непременно вздохнул бы с облегчением и заочно поблагодарил Жору, потому что, прояви эта Лена побольше ума и настойчивости, потрать она больше времени на свое расследование... Кто ее знает, к чему это могло бы привести. И кому бы она тогда решила мстить.

Нет, конечно же, свидетелей самого происшествия не осталось, но вот сам факт поездки Мезенцева в Дагомыс вполне мог быть просчитан. При желании и умении. У Лены было желание и были деньги, что в данном случае равнялось умению, поскольку профессионалов, готовых продаться за хорошие бабки, — навалом на каждом углу.

И это делало Лену потенциально опасным человеком для Мезенцева.

Вот почему Мезенцев сожалел, что не узнал об этой истории из газет или из рассказа Темы Боксера.

Вместо этого он сам влез в историю, стал таким же ее персонажем, как и сама Лена Стригалева.

И вариантов выходов обратно, вариантов возвращения к прежней расслабленной жизни было очень немного.

Честно говоря, их было всего два.

И первый из них заключался в том, чтобы завести Лену в глубь парка имени Первого мая, а через некоторое время выйти оттуда уже без Лены.

2

И это была неплохая идея, тем более что прошедшим летом весь Ростов был взбудоражен слухами о маньяке, который нападает на молодых девушек в городских парках. Еще одно мертвое тело вполне можно было списать на этого самого маньяка, у которого началось весеннее обострение или как там у них, маньяков, это называется... Новый сезон, что ли? Неважно.

Это был очень простой вариант. Его можно было осуществить хоть в ближайшие пять минут.

Был еще и второй вариант. Он по всем параметрам уступал первому — он был сложный, на его воплощение требовалось много времени, гарантия успеха отсутствовала... Еще это был довольно наивный вариант, и на его исполнение мог решиться только человек, у которого в голове проживала небольшая колония тараканов.

Мезенцев мысленно взвесил оба варианта, и второй вариант перевесил. Надо же, какой сюрприз. Или это называется муки совести? Загладить вину перед памятью Генерала тем, что спасти его дочь? Но только что там заглаживать? Где там вина? Даже на Страшном суде Мезенцев продолжал бы настаивать, что это была самооборона. То есть он сначала хотел застрелить Генерала в соответствии с путевкой... Но застрелил уже из самообороны. Версия путаная, ну так где же вы видели простую и ясную правду?

— Лена, — сказал он черному рюкзаку с множеством карманчиков и «молний». Лена обернулась. — А ты не боишься, что я тебя выдам Жоре Маятнику? Он, наверное, неплохие деньги за тебя даст.

Это не было третьим вариантом. Это на военном совете в голове Мезенцева даже не рассматривалось. Но ему важно было понять ее логику.

— Вы меня не выдадите, — уверенно сказала Лена. — Сто процентов.

— Почему это я тебя не выдам?

— Потому что это для вас нехарактерно.

— Ты успела так хорошо узнать мой характер?

— Папины мемуары, — напомнила Лена. — Там все про вас написано.

— Да брось ты! Думаешь, Гене... То есть твой отец человека насквозь видел?

— Он разбирался в людях.

— Может быть, но люди-то меняются! А он это писал десять лет назад. Все сто раз поменялось.

— Не уверена.

— И разве про Кису у твоего отца было написано, что, если ты его пальчиком поманишь — он пойдет куда угодно?

— Примерно так там и было написано.

— Я не верю...

Лена обернулась, задрала голову, уставилась в глаза Мезенцеву и отчетливо продекламировала:

— "Главная черта Кисы — это способность быстро и крепко чем-то увлечься, так что важно поскорее использовать эту увлеченность, пока она не прошла". Так было написано у отца. Я могла бы тебе показать сам текст, если не веришь, но компьютер остался в Москве.

— Ты все отцовские мемуары выучила наизусть?

— Нет, но, когда я поняла, что все характеристики, которые он давал людям, оправдываются, я перечитала их несколько раз и многое запомнила. И про вас, Евгений Петрович, мне тоже все ясно. Ясно, что вы меня не сдадите Маятнику. Маятник... Кличка дурацкая, и сам он тоже придурок.

— Черт с ним, с Маятником, но как ты можешь верить во все эти записи отца, если я с тобой тогда не поехал? Если верить характеристике, я должен был все бросить и побежать за тобой во имя чего-то там, какой-то верности, преданности... Я ведь не побежал.

— Просто я не настаивала. Если бы я чуть понастырнее попросила бы...

— Ну уж нет, тут ты не права...

«Ты даже представить себе не можешь, насколько ты не права».

3

Из десятка американских фильмов Мезенцев усвоил золотое правило человека, который хочет потеряться, — не пользуйся кредитными карточками. Твои преследователи непременно засекут место и время электронного запроса на банковский счет, а остальное уже дело техники.

Но это там, в Америке. Люди Жоры Маятника явно использовали какие-то допотопные методы преследования — может, собак пустили по следу, может, сидели в подъезде московской квартиры Генерала и наивно ждали, пока Лена соскучится по дому и вернется в теплую постельку. За банковским счетом они явно не следили. Лена в несколько приемов сняла через банкомат сто пятьдесят тысяч рублей, и эти ее действия не возымели никаких негативных последствий. Мезенцев помог ей снять квартиру, велел без особой необходимости на улице не показываться и уехал домой, взвешивать свои варианты.

Пускать эту историю на самотек было нельзя, потому что рано или поздно люди Маятника заявятся в Ростов и начнут искать Лену и всех, кто ей помогал. У Кисы в паспорте стояла ростовская прописка, и это уже было не спрятать. И как бы ни тупы были преследователи, но они также должны были сообразить, что дочери Генерала имело смысл искать помощи среди старых приятелей отца.

Так они выйдут на Мезенцева и мимоходом порежут его на куски за одно лишь подозрение в содействии генеральской дочери. Мезенцеву такое развитие сюжета не улыбалось. Лене тоже. Она могла пару дней отсидеться, перевести дух, а потом что?

Дальше бежать? И так бегать всю жизнь, пока Жора Маятник от старости не загнется?

Когда прошла та самая пара дней, Мезенцев приехал к Лене и спросил напрямую, чего она хочет.

— Я спать хочу, — сквозь отчаянный зевок сообщила она. Естественное желание для восьми утра, тем более что до четырех часов она смотрела фильмы — стопка дивидишных футляров красноречиво высилась на полу рядом с пустыми коробками из-под пиццы. Для человека, за которым ведет охоту компания Жоры Маятника, Лена выглядела замечательно спокойно, но Мезенцев отнес это не на счет мудрости, а на счет девичьей глупости. Она все еще не понимала, куда влезла.

— Еще пара недель — и тебя разбужу не я, а Жора Маятник.

Лена что-то промычала недовольным голосом, но все же переложила подушку, чтобы можно было сесть, протерла глаза и уставилась на Мезенцева в ожидании неприятного разговора.

Мезенцев между тем тоже нашел, куда уставиться. Лена спала в черной майке-безрукавке, и пока она перекладывала подушку, из-под бретельки выскочила половина груди, а розовый сосок нагло нацелился прямо на Мезенцева.

Через несколько мгновений Лена поправила майку, а Мезенцев еще некоторое время находился под впечатлением дерзко торчащей груди. У банковской дамы, последнего эротического воспоминания Мезенцева, груди не торчали, они были подобны мощным, приготовленным к действию и жестко зафиксированным орудиям, целью которых было подавить противника. Морально и физически.

— Ну?

Мезенцев очнулся от волнительных сравнений, посмотрел на Лену, снова увидел торчащую грудь, едва прижатую тканью майки, и удивился степени своего волнения.

— Значит, так, — он встал, подошел к DVD-дискам, стал перебирать коробки, наткнулся на обложку с лысым Брюсом Уиллисом и сразу успокоился. — Ты что собираешься дальше делать?

— Не знаю. Пока все замечательно. Давно мечтала так провести время — набрать фильмов, лежать целыми днями в кровати, заказывать пиццу по телефону, не краситься, не одеваться... Но это скоро пройдет.

— Да уж...

Мезенцев хотел было сказать, как должно быть замечательно валяться в постели перед телевизором, в то время как пять человек, которых она вытащила из собственных постелей ради личной мести, уже никогда не будут смотреть телевизор. Но потом Мезенцев подумал, что ему читать мораль Лене — это все равно что мяснику с центрального рынка учить детей преимуществам вегетарианского питания. Эти пятеро были уже не мальчики, и, если они согласились, значит, понимали, чем это может кончиться. Вот оно и кончилось.

— Я не знаю, что мне теперь делать, — она сказала это с замечательной легкостью девятнадцатилетней девушки, и Мезенцев уже знал, что она скажет следом. — Я думала, ты что-нибудь придумаешь.

— Я?

— Да. Или мне нужно было обратиться к Синегубову, к Теме Боксеру?

«Это было бы просто отлично. Для меня. А для тебя, девочка... Сомневаюсь».

— Мне казалось, — сказал Мезенцев. — Что в бизнес-колледжах учат продумывать свои действия на несколько шагов вперед. Составлять перспективные планы.

— Да, конечно. Мой перспективный план был добраться до Ростова и найти там старого друга отца, который непременно что-нибудь придумает. Отличный план. Я его практически выполнила. Теперь твоя очередь.

— То есть?

— Придумай что-нибудь.

Мезенцев вполголоса выругался.

— Это что, первые признаки активизации мыслительных процессов? — рассмеялась Лена, развалившись на подушке. Руки она заложила за голову, и...

Мезенцев вздохнул и пошел на кухню. В холодильнике нашелся пакет сока и начатая бутылка вермута. Мезенцев смешал одно с другим по системе «кашу маслом не испортишь» и начал думать. Думал он два больших стакана и понял, что никуда ему не деться от второго варианта. Наивного и трудновыполнимого, но единственно возможного варианта выбраться из клетки, куда Лена забралась сама и упорно тащила Мезенцева за собой.

«Старый друг отца. Преданный, готовый к самопожертвованию человек, для которого собственная выгода никогда не была главным делом».

Вот кем она считала Мезенцева и вот почему так отчаянно за него цеплялась.

И хуже всего для Мезенцева было то, что Генерал по большей части оказался прав. Мезенцев не мог ее бросить в этой ситуации.

Но он все еще надеялся, что до самопожертвования дело не дойдет.

4

Закончив с коктейлем собственного изобретения, Мезенцев вернулся в комнату к Лене.

— Единственный вариант, — начал он с порога, чтобы не успеть отвлечься на торчащие под майкой соски и прочую ерунду. — Это выйти на Жору Маятника и все ему объяснить.

— Объяснить — что?

— Что ты хотела отомстить за отца... Что ты дура... Что ты по ошибке решила, что он убил твоего отца... Теперь тебе очень стыдно... И ты готова выплатить что-то вроде моральной компенсации...

— Ты что, пьяный?

— А что, так сильно пахнет?

— Как это — мне стыдно?! Как это — по ошибке?!

— Так...

— Или, — она на миг задумалась. — Или это такая военная хитрость — пусть Жора успокоится, расслабится, а мы потом его и...

— Никакая это не военная хитрость. Единственный способ тебя отмазать — это пойти на переговоры с Жорой. У Генерала наверняка были влиятельные друзья, которые уговорят Жору...

— Он убил моего отца. Какие, блин, переговоры?!

— Он не убивал твоего отца.

«Вот ты и сказанул! Вот, мля, ты и высказался!»

— С чего ты взял?

«Вермут. Это все вермут. А теперь очень осторожно, иначе...»

— Ну... Лично я не верю, что Жора Маятник велел убить твоего отца. Даже если бы он этого хотел — необязательно было встречаться лицом к лицу, можно было все сделать так, чтобы на Жору никто и не подумал. Можно было его убить в том же санатории. Я же там был, я сказал твоему отцу, что охрана у него хреновая. Элементарно можно было все сделать. Но Жора не сделал. Значит, ему это не нужно было. Он же не тупой.

— У него были причины.

— Но он не тупой. Зачем устраивать побоище в гостинице, если хочешь убрать одного человека? Я видел... В смысле, я видел по телевизору — там настоящий погром был. Трупы, трупы, трупы. Это если бы кто-то хотел, чтобы на Жору подумали — тогда понятно...

— Думаешь, Леван? — задумалась Лена.

— Никакой не Леван, ничего я не думаю! Я думаю, что ты должна найти в Москве человека, который сможет все объяснить Жоре Маятнику. Это должен быть человек... хм... авторитетный. Человек, которому он доверяет и которому ты доверяешь. Кто-то из друзей отца. Знаешь кого-нибудь?

— Леван? — неуверенно предположила Лена.

— Ты только что считала, что это он убил отца.

— Ну а кто же тогда?.. Больше и некому. Только Леван.

— Нет, — сказал Мезенцев, живо вспоминая кавказца в черной шелковой рубашке, идущего по коридору гостиницы вслед за широкоплечим телохранителем. Шансы, что сам Леван или его охранник вспомнят его растерянную и окровавленную морду, невелики, но...

— Нет, Левана нельзя об этом просить.

— Почему? Я ведь больше и не знаю никого... Я и Левана-то не очень хорошо знаю. Один раз отдыхали на Кипре вместе, вот и все... Анжела, наверное, знает кого-то еще...

— Что за Анжела?

— Мачеха. Но она в Штатах, и потом...

— Что?

— Не думаю, что она будет ради меня суетиться.

— Я тоже не думаю.

— Тогда — Леван. Я ему позвоню... Или ты позвонишь? Давай ты лучше съездишь к нему и отвезешь мое письмо. Сам со всеми переговоришь, да? Сам решишь, да?

— О, — сказал Мезенцев, внимательно глядя на Лену. — Да ты боишься.

— Хм, — сказала она, хмурясь. — Ну и что? Да, я боюсь туда ехать. Да, я боюсь с ними разговаривать. И что?

— Это хорошо, что ты боишься. Это нормально. Наконец-то тебе стало страшно.

— Наконец-то?

— Да. До сих пор у тебя была какая-то ненормальная беспечность. Я думал, что ты потихоньку съезжаешь с катушек. Но раз тебе страшно, значит, ты здорова и трезво оцениваешь ситуацию. Поздравляю.

— Пошел ты... — Она закрыла ладонями лицо. — Нашел с чем поздравлять. Хорошо, что папа не видит, как я опозорилась. Думала, смогу все сама сделать, все проконтролировать... И ничего не вышло. Ничего.

— У тебя почти получилось, — в утешение сказал Мезенцев. — Это твои мужики облажались, дали себя убить.

— Папа говорил... Он говорил про ту дуру, которая была его женой до Анжелы... Самое слабое место мужчины — это его женщины. И наоборот, самое слабое место женщины — это ее мужчины. Мои мужчины, те, кого я выбрала, они погибли... Значит, я плохо выбирала. Но теперь-то я правильно выбрала?

— Ты это о чем? — не понял Мезенцев, потом увидел направленный себе в грудь тонкий палец. — Ты это про меня? Уж не знаю, правильно или неправильно, но погибать я пока не собираюсь.

— Значит, правильно.

Глава 23 Погружение

1

Шаги в коридоре были быстрыми и осторожными. Алексей, физически чувствуя, как утекает время для исправления ошибок, изо всех сил дернул спицу и едва не потерял сознание от разряда боли, пробежавшего по всему телу. Пот стекал по вискам, тошнота стояла у горла, и больше уже ничего нельзя было сделать, кроме как принять неизбежное.

Дверь снова ушла из-под спины Алексея, потянув за собой истерзанную руку — но лишь на миг. Потом дверь закрылась. И Алексей уже был не один.

— Все те же люди на том же месте, — произнес усталый невыспавшийся человек, удостоив Алексея взгляда свысока.

В ответ на это Алексей с чувством выплеснул из себя полный набор прочувствованного мата, который, впрочем, прозвучал как невнятное мычание, сквозь плотную полосу скотча.

— Ну да, — сказал мужчина. — Я тебя понимаю. Имеешь право позлиться. А я имею право тебя немножко подырявить, потому что твой приятель едва не прострелил мне башку прошлой ночью. Я его об этом совсем не просил.

Алексей снова замычал матом и треснул затылком об дверь, однако помятый мужчина предупреждающе цыкнул:

— Ты чего это делаешь? Ну-ка не шуми. Тут люди кругом. Это же гостиница. Общественное место. Прибежит какая-нибудь дура на крик, придется ей башку оторвать, — это было сказано с укоризной, будто виноватым в будущем отрывании головы был именно Алексей. — Так что помолчи. И послушай. Хорошо?

Алексей дернул головой. Все-таки надо было послушать этого психа, чтобы его понять. Если его вообще можно понять. Пока тон разговора Алексею не нравился. А еще больше не нравилось выражение лица этого человека.

— Что ж тут хорошего? — вполне резонно заметил помятый человек с усталыми глазами. — И вот еще что... Чтобы разговор у нас получился хороший и спокойный...

Алексей замычал, но его левая рука уже была вздернута вверх, раздался короткий удар, и человек с усталыми глазами удовлетворенно кивнул.

Он притащил из глубины номера кресло, поставил его напротив двери и уселся напротив Алексея. Это походило на издевательство, однако усталость в его глазах и непридуманная серьезность в его голосе заставили Алексея сосредоточиться. Тем более что ничего другого ему и не оставалось.

Человек с усталыми глазами посмотрел на дело своих рук и качнул головой, как бы признавая, что работа не идеальна, но все-таки сгодится, учитывая конкретные обстоятельства. Он достал из кармана мятых и кое-где забрызганных краской джинсов такую же мятую пачку «Стиморола», выдавил на ладонь пару подушечек и закинул себе в рот. Алексею он на этот раз ничего не предлагал.

— Чтобы тебе все стало ясно, — проговорил он некоторое время спустя, — я не садист. Хотя первое впечатление может тебя ввести в заблуждение. Это просто мера предосторожности. Прошлой ночью я всего лишь хотел поговорить с твоим другом, а он схватился за пистолет. Едва не убил меня. Поэтому сегодня я подстраховался. У меня есть гарантия, что ты не будешь хвататься за пистолет. А значит, мы сможем нормально поговорить.

Алексей отрицательно замотал головой, поскольку не видел здесь ничего мало-мальски похожего на нормальный разговор. Может, этот человек и не был садистом — хотя все пока говорило об обратном, — но он явно был слегка не в себе.

— Я просто скажу тебе то, что ты должен знать, — продолжал он говорить, и выражение озабоченности не сходило при этом с его лица. — И тебе лучше это услышать, запомнить и передать своему другу.

Хотя способность Алексея логически мыслить основательно пострадала из-за нарастающих импульсов боли в пробитых ладонях, он все же сообразил — если ему предлагают что-то передать Бондареву, значит, убивать его не будут.

Утомленные глаза человека в кресле немедленно прочитали блеснувшее в зрачках Алексея озарение.

— Да. Убивать тебя никто не собирается. Пока ты мне интереснее живой. А там посмотрим... Я не получаю удовольствия от того, что тебе больно, — внезапно сказал он, словно спохватившись. — Честное слово! Могу чем угодно поклясться... Могу. Я полностью контролирую свои действия, — негромко произнес он, обращаясь уже не к Алексею, а то ли к себе самому, то ли к креслу. — Полный и эффективный контроль...

У Алексея были на этот счет большие сомнения. Но высказать их было некому.

2

Если по-хорошему, то майора надо было оставить в покое. Если по-хорошему, то надо было дать ему прийти в себя после путешествия по темным закоулкам собственной памяти. Если по-хорошему, то Бондареву надо было осторожно выскользнуть за дверь и оставить майора Афанасьева в покое.

Бондарев подумал об этом и сделал наоборот. У него не было времени, чтоб быть хорошим.

Он отодвинул от себя раскрытую подшивку бумаг и поморщился. Потом прищурил глаза и стал медленно тереть виски.

— Что-то меня от этих бумаг... — хрипло сказал он.

Афанасьев молча посмотрел в его сторону.

— Как-то мне нехорошо, — пояснил Бондарев и закашлялся.

— Чего уж хорошего, — задумчиво согласился Афанасьев, приглядываясь к бондаревской пачке сигарет.

— На воздух пойду, — Бондарев еще раз кашлянул, неровным шагом двинулся к дверям, потом остановился, будто бы спохватившись, посмотрел на Афанасьева: — Может...

— Что?

— Пошли отсюда на воздух... Или еще куда. Только чтоб не эту бумажную пыль глотать.

Афанасьев ответил коротко и деловито, будто бы заранее был готов к подобному предложению:

— Пошли. Только чтобы без свидетелей.

Бондарев наморщил лоб в интеллектуальном усилии.

— Чтобы никто из наших меня не засек, — пояснил Афанасьев. — Начальство давно подозревает, что я спиваюсь. Только вот поймать с поличным не может.

— И не поймает, — заверил Бондарев.

— Я знаю, — сказал Афанасьев и решительно снял с вешалки куртку. Он с силой хлопнул дверью, а когда поворачивал в замочной скважине ключ, то на лице его появилась кривая усмешка, словно оставлял он за дверью не просто кучу пыльных бумаг, а нечто более неприятное или даже опасное. Нечто, что действительно стоило запереть на замок.

А потом как следует напиться в хорошо законспирированном месте.

Бондарев как раз знал такое место.

3

— Я спросил тебя тогда — что вы здесь делаете? Ты не захотел отвечать, и ты меня этим сильно расстроил. Наверное, поэтому сегодня ты и оказался в такой неприятной ситуации — если бы ты ответил тогда на мой вопрос, я отнесся бы к тебе гуманнее. Но что сделано, то сделано. Сейчас я уже знаю, что вы здесь делаете. Я не знаю другого — кто вы, кого вы представляете? Я не знаю, кто вдруг проявил интерес к этой маленькой проблеме... Которой я занимаюсь уже много лет.

Алексей слышал эти слова, но воспринимал их скорее как звуковой фон своей боли. Смысл ускользал, и он никак не отреагировал, когда услышал:

— Поэтому сегодня у меня к тебе другой вопрос. Я не спрашиваю, что вам здесь надо. Я спрашиваю — кто вы? Надеюсь, тебе понятно, что на этот вопрос надо обязательно ответить, иначе... Иначе...

Он замолчал и нервно хрустнул пальцами.

— Ну я же с тобой разговариваю, — укоризненно сказал он Алексею. — Ну кто тебе давал право... Это просто невежливо. Это просто...

Он встал с кресла, и было видно, что он очень раздосадован. Он подошел вплотную к Алексею и сказал вибрирующим от волнения голосом:

— У меня нет времени на эту ерунду. Разве это трудно — вопрос, ответ. Вопрос, ответ. Что сложного? Но вы всегда все усложняете... И это так неразумно.

Он с сожалением посмотрел на обвисшее тело Алексея, ткнул кулаком в щеку и разочарованно вздохнул. Постучал ботинком по ребрам — никакой реакции. Разговор не клеился.

Между тем помятый человек с усталыми глазами любил поговорить. Проблема заключалась в том, что достойные собеседники попадались ему крайне редко. А достойный собеседник — этот тот, кто будет слушать, не перебивая. И будет потом молчать обо всем услышанном. С этих позиций идеальными собеседниками были мертвецы, но это выглядело как-то уж совсем... Как какая-то болезнь, как проявление психического расстройства. А помятый человек с усталыми глазами совершенно точно знал про себя, что у него нет психического расстройства. Его вылечили.

Но иногда желание поделиться своими роящимися в голове мыслями становилось просто невыносимым. Как, например, сейчас.

Он снова сел в кресло.

— Слышишь меня?

Алексей не ответил.

— Молчание — знак согласия. Для начала — меня зовут Крест, — сказал помятый усталый мужчина. — Должен же ты как-то меня называть. Крест, понятно? Кличка, так меня еще в детстве звали. Фамилию называть не буду, она у меня слишком известная. Ты наверняка ее слышал. Не буду хвастаться.

Алексей ничего не ответил. Ему чудилось, что вместе с холодным потом между лопаток рассудок так же вытек из него, потому что ничего более абсурдного вообразить было невозможно. Он не мог понять, видит ли он кошмарный сон или же это продолжение кошмарной реальности... Обрывки слов долетали до его сознания, но их становилось все меньше, меньше, меньше, а потом тишина накрыла Алексея своим непроницаемым колпаком.

А человек, назвавший себя Крестом, все говорил и говорил, постепенно распаляясь:

— Слышал ты мою фамилию, конечно, слышал. Только ты слышал не про меня. А про моего брата. Конечно... Кто не слышал про Антона. Хотя он — всего лишь мой младший брат. Есть большая разница между Антоном и мной, понимаешь? Я — старший, он — младший. Понятно? — сказал он с придыханием, словно говорил о немыслимо важных вещах. — Запомни эту разницу.

— Я не Антон Крестинский, — сказал он, выпрямившись в кресле. — Я Григорий. Я старший брат. И я все делаю сам. Своими руками.

Мысли о брате увлекли Креста куда-то далеко, его веки опустились, подбородок медленно клонился вниз, будто Креста сморил сон, но вдруг, словно по хлопку в ладоши, совершенному невидимым гипнотизером, все вернулось в норму. Если тут вообще можно было говорить о чем-то нормальном.

Во всяком случае, глаза Крестинского открылись, а голос зазвучал более живо и внятно.

— Я старший брат, — повторил он отчетливо. — И никто, никогда...

Уже в коридоре Крест спросил самого себя: «Ведь я же не получаю от этого удовольствия? Ведь правда же?»

И он сам же себе ответил: «Конечно же, нет. Все под контролем. Все в норме».

4

— Странное место, — сказал майор Афанасьев про «Пельменную», куда завел его Бондарев. — Странное, но... Что-то в этом есть такое... Успокаивающее.

— Да, — согласился Бондарев. — Я тоже это заметил.

Он подумал, что внутри этого подвального помещения время как будто остановилось, поэтому спешить и суетиться не было смысла. Можно было поговорить о том, что уже случилось и чего не исправить ни спешкой, ни суетой.

— Тут недавно из газеты звонили, — вспомнил Афанасьев, откручивая пробку купленной по дороге поллитры. — Тоже интересовались тем случаем. Я еще подумал — что это они вдруг? Столько лет прошло...

— Бывает, — сказал Бондарев. — Надо же им о чем-то писать. Так я не понял, ты точно помнишь, что не стрелял в этого гада?

— Мне нечем было стрелять, — с досадой вздохнул Афанасьев. — Поэтому он ушел целый и невредимый.

— А он говорил, что его ранили. Подстрелили на бегу.

— Врет, сволочь. Все они врут. Хотят на жалость пробить. Они сразу начинают жизнь ценить — когда их поймают. Свою жизнь.

Афанасьев испытующе посмотрел на прозрачную жидкость в граненом стакане, залпом выпил и некоторое время молча смотрел в некую точку за спиной Бондарева, словно там стали разворачиваться приковывающие его взгляд картины.

— Зря ты меня сюда привел, — сказал он затем. — И налил ты мне зря. Я сегодня уже достаточно наговорил. Достаточно навспоминал. Это, как в пропасть смотреться — глядишь, глядишь, а дна все нет и нет. И ты уже не можешь выбраться наверх... Проще упасть вниз.

— Расскажи мне про Настю, — сказал Бондарев, словно и не слыша Афанасьева. — И про ее мать. Что случилось потом.

— Я же говорю, хватит на сегодня...

— Настя умерла?

— Что?

— Тот человек вернулся и убил Настю?

— Нет, — сказал Афанасьев и тут же поправился: — Не знаю...

Он посмотрел на Бондарева, и в зрачках его было изумление от простой и страшной мысли, которая почему-то раньше не приходила майору в голову.

— Ты думаешь, что это был один и тот же человек?

— Я не знаю, — сказал Бондарев. — Я вообще не знаю, что случилось потом. Расскажи мне.

— Но тогда за что нам все это? Зачем? Почему? — Глаза Афанасьева стали влажными, и в них блестела искренняя обида и непонимание. — Что такого сделал я или Светлана? Или Настя? Что мы такого сделали, что с нами происходят такие вещи?!

— Я тоже хочу в этом разобраться, — сказал Бондарев. — Расскажи мне.

Афанасьев глубоко вздохнул, словно набирая воздуха в легкие перед нырком в темную холодную бездну...

И они нырнули.

Глава 24 Привет от Левана

1

Мезенцеву не надо было иметь семь пядей во лбу, чтобы понять — в этом году у него острых ощущений окажется достаточно и без путевки, и без выезда в другие регионы. Что называется, с доставкой на дом. Правда, ощущения эти могли быть несколько иного плана, острее острого, но тем не менее...

Началось с того, что Лена никак не могла отыскать Левана. Звонки по старым номерам неизменно приводили либо к синтетическому голосу с радостным сообщением о том, что набранный номер не существует, либо к бесконечному сериалу длинных гудков.

Мезенцев снова стал говорить, что нужно искать другого посредника, но, видимо, Леван Батумский во время давнего кипрского лета произвел на Лену слишком хорошее впечатление.

— Ну да, — подтвердила она. — Хороший дядька, на гитаре играет... Анекдоты рассказывает.

Мезенцев предположил, что игра на гитаре и душевное исполнение бородатых анекдотов с натуральным кавказским акцентом — вовсе не решающие качества при выборе посредника в таком деле, но никому другому Лена доверяться не собиралась. Вывод отсюда напрашивался один — кому-то надо было ехать в Москву и отыскать Левана. Кандидатур на роль гонца тоже оказалось немного, и Мезенцев победил в этом конкурсе самого себя.

Лена вручила Мезенцеву довольно толстый конверт, где в графе «куда» был написан адрес главного офиса фирмы Левана «Аркадия Трэйд». Обратного адреса на конверте не было, и Мезенцев надеялся, что у него не будут слишком настойчиво выпытывать этот адрес.

Положим, Генерал в людях разбирался. Но вот передалось ли это качество по наследству, правильно ли Лена оценила Левана Батумского — это был такой серьезный вопрос, что ценой неправильного ответа могла стать жизнь, да не одна.

— А про Левана Генерал ничего не написал? — на всякий случай уточнил Мезенцев. Лена отрицательно покачала головой.

— Естественно, — сказал Мезенцев. — Леван — большой человек, про него лучше не писать. А вот про всякую мелочь вроде меня или Кисы — пожалуйста, все, что угодно.

— Папа писал про тех, вместе с кем он сражался. А Леван — просто партнер по бизнесу.

— Если он просто партнер по бизнесу и никакой особой дружбы там не водилось, то твой Леван сдаст меня Жоре Маятнику, они открутят мне башку, а потом доберутся и до тебя.

— Да.

— Что — да?

— Наверное, так и есть.

— Твоя рассудительность меня убивает, — вздохнул Мезенцев.

Перед отъездом он показательно поймал Алика на недостаче, вздрючил его как следует перед строем (то есть перед Севой и официантками) и предложил Алику в качестве эксперимента выкинуть что-нибудь подобное во время его отсутствия. С последующим гарантированным отрыванием рук, ног и всех других частей тела, которые можно оторвать. Алик выглядел смущенным.

2

Как раз перед приездом Мезенцева в Москву там то ли что-то взорвали, то ли пытались взорвать, то ли у кого-то просто запахло гексогеном в голове. В результате Мезенцев напоролся на усиленный режим ментовской службы и пока добирался с вокзала до офиса «Аркадия Трэйд» на Солянке, раз шесть прошел проверку на благонадежность. На его настроении это сказалось не лучшим образом. Он и без того слегка недолюбливал Москву, считая ее городом больших напрягов, в отличие от Ростова, где зарабатывание денег никогда не становилось для людей самоцелью или бешеным соревнованием. В Ростове даже в деловой сфере всегда присутствовала определенная расслабленность, легкость, там не забывалась истина, что деньги нужно зарабатывать, чтобы жить, а не наоборот. Москва же с вокзала ставила человека на эскалатор и давала хорошего пинка под зад, чтобы не останавливался, пока хватает сил; чтоб не забывал, что сзади пыхтит толпа молодых и жадных до жизни, которые сомнут и пробегутся по твоим костям, едва сбавишь темп...

У Мезенцева даже голова заболела от этих озабоченных толп в подземных коридорах метро. Перед зданием «Аркадия Трэйд» его снова остановили менты, видимо из-за того, что по соседству располагались сумрачные громадины нескольких министерств.

Дальше вестибюля Мезенцева не пустили, и он едва не сорвался в скандал, но вспомнил, что стоит за его поездкой, и сдержался. По внутреннему телефону он продиктовал секретарше: «Е-ле-на Стри-га-ле-ва» — и уселся на старомодный скрипучий диван, который Левану, наверное, жалко было выбрасывать, и он распорядился поставить его для посетителей.

Минут через сорок вброшенные Мезенцевым внутрь офиса слова нашли понимающего человека. Через проходную к Мезенцеву вышел молодой парень в белой рубашке с галстуком, настолько чистенький и правильный, будто вчера сошел с конвейера по производству клерков. Если не знать, что компания принадлежит Левану Батумскому, то можно было подумать, будто «Аркадия Трэйд» — это действительно солидная корпорация, которая действительно занимается тем, чем положено заниматься солидным корпорациям. Но Мезенцев был в курсе, что ее хозяин Леван Батумский, у которого за первые сорок лет сознательной жизни времени на свободе набиралось по месяцу в год. Получалось, как будто он работал на зоне, а домой приезжал в отпуск.

Но когда вышколенный продукт конвейера довел Мезенцева до нужной двери, исполнил дружелюбную улыбку установленного образца и двинулся дальше согласно заложенной программе, то стало понятно: «Аркадия Трэйд» — это нечто особенное. Потому что за дверью в ожидании Мезенцева сидел человек без галстука, без рубашки, без ботинок и без брюк. И его это ничуть не смущало.

Его также не смущала абсолютная пустота кабинета, в котором он находился. То есть там стояло офисное кресло, в котором лениво крутился мускулистый парень в трусах, а больше там ничего не было. Мезенцеву сесть было негде. Он посмотрел на парня, понял, что разговор будет не слишком формальным, прошел к подоконнику и взобрался на него. Парень одобрительно кивнул.

— У тебя письмо к Левану?

— Ага, — сказал Мезенцев.

— Давай.

— Ты же не Леван.

— А Левана ты теперь хрен найдешь. Он — того... — Парень неопределенно махнул рукой, что можно было понять и как «Леван вышел покурить», и как «Леван выбросился в окно», и еще как десяток разных вариантов.

— Чего — того?

— Он не в России.

— Ага, — сказал Мезенцев. Это было конкретнее, и это было хуже. — Ну так... Ну так он же вернется. Когда он вернется?

— Он не вернется. — Парень непонятно откуда вытащил пакетик орехов и стал есть, периодически стряхивая крошки с трусов. — Он насовсем свалил. Видишь, — он крутанулся на триста шестьдесят градусов, — как у нас тут тоскливо... Сворачиваемся. В смысле, Леван сворачивает дела.

«Это, наверное, как-то связано с Дагомысом, — подумал Мезенцев. — Что-то там нехорошее для Левана случилось. Это не пуля в грудь, как Генералу, не пуля в бок, как Жоре Маятнику, но... Бывают раны, не совместимые с жизнью, и бывают события, не совместимые с бизнесом. Левану перепало последнее».

— Сворачиваемся, все продаем, — продолжал говорить парень в трусах. — Тебе, к слову, стул не нужен?

— Нет, я уж как-нибудь... Слушай, а с ним вообще можно связаться — по телефону или как-то еще? Потому что письмо лично для него, это ему дочь Генерала написала...

— Генерала? Это которого...

— Да. Прошлым летом в Дагомысе.

— А, — сказал парень и перестал вертеться на стуле. — А-а-а. Это когда Леван там был...

— Вот именно. Важное письмо.

— Давай мне, я передам. Никуда не потеряется.

— Во-первых, нужно лично ему передать. Во-вторых, нужен ответ. Срочно.

Парень некоторое время молча ел орехи, потом бросил пустой пакет на пол и вздохнул:

— Он же меня прибьет.

— За мусор?

— Нет, за то что я ему позвоню. На мусор ему уже плевать, — парень засмеялся. — Ты думаешь, я чего тут без штанов сижу? Леван всех затрахал в последнее время — чтобы в галстуках ходили, в костюмчиках, чтобы курили в установленных местах... Будто мы бизнесмены какие. Только он в аэропорт, я этот галстук — в мусорную корзину, костюм — в шкаф, и вот сижу, кайфую.

— Позвони ему, — напомнил Мезенцев.

— Ты заколебал, — снова вздохнул парень, почесал татуированное плечо, слез со стула, вышел в соседнюю комнату и вернулся с мобильным телефоном. Не переставая вздыхать, он долго тыкал в кнопки, потом укоризненно посмотрел на Мезенцева и пробормотал что-то насчет вечных страданий из-за чрезмерной душевной доброты.

— Леван, — наконец сказал он извиняющимся тоном, — Леван, это Коля, извини, что беспокою... Нет, все нормально. Потихоньку. Продали. Еще нет. Леван, я не про это звоню. Леван, ты знаешь такую Стригалеву? Елена Стригалева. Да, дочь. Нет, это не она сама здесь, человек от нее пришел. Говорит, письмо для тебя. Срочное дело и все такое. Он мне не дает письмо, говорит, что лично тебе. Нет, я не знаю этого парня. Не, ну я могу... Только же я это... Ну, смотри сам.

Он оторвал телефон от уха и со значением посмотрел на Мезенцева:

— Давай сюда письмо. Леван велел, чтобы я вслух прочитал по телефону.

Мезенцев показал на мобильник:

— Откуда я знаю, что это Леван? Чем докажешь?

— Ничем. Давай письмо, пока Леван в настроении. А то будешь сам потом полгода бегать, искать его по Европам и Азиям, чтобы лично вручить свою бумажку.

Мезенцев подумал, потом разорвал конверт и пробежал содержание глазами. Потом посмотрел на Колю и усмехнулся.

— Чего? — не понял тот.

— Замучаешься читать. Тут шесть страниц мелким почерком.

«Главное, что там нигде не упоминаются ни сам Мезенцев, ни Ростов».

— Значит, судьба такая, — сказал Коля. — Давай письмо, мля, Леван уже уши прочистил, ждет... Але, Леван? Чего? Да это тебе послышалось. Ничего я не говорил про уши... Сейчас.

Он взял у Мезенцева письмо, проворчал: «Чертова техника...», после чего снова заговорил в трубку:

— Только, Леван, я предупреждаю — я никакой не актер, с выражением читать не могу... Можно Безрукова из «Бригады» пригласить, он так прочитает, что обрыдаешься... Нет? Ну как хочешь. Ну ладно. Слушай. Кхм...

3

— Эй...

Мезенцев встрепенулся — десять минут самодеятельного телефонного театра вогнали его в дремоту. Коля наврал, что будет читать без выражения, и в его исполнении письмо Лены звучало как пересказ мелодраматического бразильского телесериала. Только единственный актер слишком часто запинался.

— Эй, тебя, — сказал Коля, обмахиваясь письмом и изображая крайнюю степень интеллектуального истощения.

— Слушаю, — сказал Мезенцев.

— Это Леван, — произнес голос в трубке.

Мезенцев слышал лишь несколько слов, сказанных Леваном Батумским в коридоре дагомысского отеля, так что определить подлинность голоса было невозможно. Но акцент присутствовал. Хотя главное было не в акценте.

— Ты письмо привез, да?

— Да, я привез.

— Где Лена сейчас?

— Не знаю. Где-то в надежном месте.

— Не хочешь говорить, — задумчиво произнес Леван. Следующей фразой напрашивалась: «Значит, придется заставить тебя заговорить».

Но Леван сказал иначе:

— Она боится?

— Конечно.

— Скажи, пусть не боится. Я переговорю с Жорой, узнаю, что да как. Узнаю, что он думает.

— Понятно.

— Отец умер — это же большое горе, — продолжал рассуждать Леван. — Матери тоже нет. Настоящей матери, я имею в виду. Вот поэтому так все и вышло... Я посмотрю, что можно сделать. Тебя как зовут?

— Вася, — сказал Мезенцев, памятуя, что все эти рассудительные слова могли оказаться лишь подводкой для главных вопросов.

— Вася, ты ей кто? Жених? Друг?

— Она мне деньги платит.

— Да? Ну тогда ты ее не обманывай, хорошо работай за эти деньги.

— Я стараюсь.

— Вася, запиши номер. Недельки через две пусть Лена позвонит. Я ей все расскажу.

— А за эти две недели Жора Маятник ничего не успеет натворить?

— Жора? Вряд ли. У него сейчас такие же проблемы, как и у меня... — Кажется. Леван негромко рассмеялся. — Жора тоже получил черную метку... Ну да не в этом дело. Передай привет Лене, успокой ее, передай мои слова. Хорошо, Вася?

Леван произнес это «Вася» так, что сразу стало понятно — он ни на секунду даже и мысли не допустил, что это настоящее имя собеседника.

— Хорошо, — сказал Мезенцев.

— Тогда до свидания.

— Что он сказал? — полюбопытствовал Коля, распечатывая новый пакетик с орехами.

— Он сказал: «До свидания».

— Странно.

— Что здесь странного?

— Да так, — Коля крутанулся на стуле. — Все странно, Вася.

Мезенцев вышел в коридор, сложил письмо в конверт и засунул за пазуху.

Проходивший мимо здоровяк с короткой стрижкой, открывавшей маленький шрам в верху лба, внимательно посмотрел на него, но ничего не сказал. Просто пошел дальше.

А Мезенцев, холодея, поймал себя на мысли, что едва машинально не поздоровался с телохранителем Левана. «Привет, помните меня? Мы вместе отдыхали на юге... Или мы там работали?»

Нет, надо сваливать домой, пока крыша совсем не поехала.

Мезенцев вышел из здания и уже возле спуска в метро — просто на всякий случай — быстро глянул назад.

Черт. Из дверей «Аркадия Трэйд» выскочил Коля. Невероятно, но он был одет и обут. И он зашагал вслед за Мезенцевым.

Глава 25 Холодный май

1

Странная вещь. Плохие вещи запоминаешь до мелочей, до секунд, до малейших деталей. Хорошие не запоминаешь. Так они проходят, и ты только знаешь, что они когда-то были — и все... А иногда и об этом забываешь.

Так вот я и говорю — сразу мне стало тогда понятно, что с этого момента все будет по-другому. Все будет иначе. Я тогда очень напуган был. За Настю боялся. Пусть он ей вроде и не сделал ничего, не порезал, не побил, не тронул... Но ведь мог такой испуг случиться, что последствия — на всю жизнь. Могла и умом повредиться. Нервные заболевания всякие. Этого я боялся.

Поэтому мы стали со Светланой возить ее по врачам. Обследования разные делать, анализы, процедуры. Очень мы боялись за нее. Врачи вроде ничего не нашли. Но сказали — это может и не сразу проявиться. Утешили, называется. То есть — живите и ждите, что в любой момент эта психическая травма может сработать. Как-то проявить себя. В любой момент. Это все равно что жить на вулкане. Ну а что оставалось делать?

С другой стороны, что называется, не было бы счастья, да несчастье помогло. Когда Евдокию Семеновну схоронили, Светлана сказала: «Я в этом доме больше жить не могу». Перебрались они с Настей ко мне. Потом мы со Светланой расписались. Не знаю, когда бы у нас все это случилось, если в не эта история.

Что? Фамилия? Света взяла мою фамилию. Она стала Афанасьева. А Настя как в свидетельстве о рождении была Мироненко, так и осталась. Я как-то завел с ней об этом разговор. Она говорит — меня все в школе знают как Мироненко. Пусть так все и остается. А то решат, что я выпендриваюсь. Фамилии меняю и все такое.

Ну, я не стал настаивать. Я вообще старался на нее не давить. Девчонки, они все такие... Особенные. Это тебе не пацаны. С ними все по-другому.

Так вот. Хотели мы тем же летом на море съездить, чтобы окончательно отвлечься, сменить обстановку... Но год был неудачный — на Кавказе абхазы с грузинами чего-то там делили, в Крым не решились ехать, он теперь тоже не наш был... Не вышло ничего с морем. Съездили в местный дом отдыха. Тоже ничего. Врачи там еще раз посмотрели Настю, сказали — вроде все нормально. А как оно дальше будет — кто его знает.

А дальше все было нормально. Все было просто на удивление хорошо. Наверное, стоило мне насторожиться, что все так хорошо. Только мы не насторожились, не забеспокоились.

У Насти все нормально было. Никакие последствия не проявились. В школу ходила, училась более-менее. О том случае не вспоминала. Я думал, может, она и совсем забыла про все — ребенком все-таки была. Мы, само собой, не напоминали.

Я руку так и не вылечил, поэтому меня на работе стали потихоньку задвигать в угол. Пока совсем в архив не засунули. Я ругался с ними, ругался, а толку? Рука-то и в самом деле плохо действует.

И вот так прошло... Сколько лет? Получается, что много лет прошло... А словно в один день все пролетело. И каких-то особых подробностей сейчас не вспомню. Разве что квартиру поменяли. А больше ничего особенного и не припомню. Потому что все было так обычно. Обычно и хорошо.

Но потом все кончилось, потому что должно было кончиться. Потому что все хорошее кончается.

И начинаются такие вещи, которые запоминаются в мельчайших подробностях. Про такие вещи ты помнишь все. И рад бы забыть, а не можешь. Все всегда с тобой — слова, лица, запахи. Ничем их не вытравишь. Ничем.

2

Это было весной, в мае. Дурная вышла тогда весна. Началась рано, а потом, когда уж все порасцветало, словно передумала и дала задний ход. И в мае снова снег пошел. Никогда раньше такого не было. Довели природу. Люди кого хочешь доведут. Люди, они такие.

Я помню тот день — подхожу к дому и вижу: трава молодая вся в изморози лежит. В воздухе морозцем попахивает. Думаю — ничего себе май месяц. Это на улице. А в подъезд зашел, так сразу другое почувствовал — опять мусоропровод засорился. Такая вонь... Я нос зажал — и в лифт.

Выхожу на своем этаже. И как ноги мне перебило. Стою и пошевелиться не могу, словно парализовало. А мозгами-то еще не соображу, что ж меня так скрутило. Мозги еще не сообразили, а глаза уже увидели. Дверь в квартиру приоткрыта. Больше ничего не было, ни крови, ни выломанного замка. Просто приоткрытая дверь. Но и этого было достаточно, чтобы затормозить меня на месте. Чтобы сердце съежилось. Вспомнил я другую приоткрытую дверь. И то, что было за ней.

Секунду или две меня колотило, а потом я все же собрался, подошел к двери. Ведь могли просто забыть захлопнуть. Могли? Могли. Хотя сто раз я говорил Насте, чтобы закрывалась и запиралась на все замки. Время-то какое. Дурное время. Насте, ей тогда 16 лет было. То есть шесть лет прошло после того случая. Шесть лет спокойной хорошей жизни. Видать, больше нам не положено было. Не выписали нам больше в небесной канцелярии.

Так вот, подошел к двери. На всякий случай позвонил. Потом постучал. Потом снова позвонил — на всякий случай. Хотя уже понятно было — не ответят. Уже не было надежды, что это — просто так.

Если тебе интересно, то пистолета у меня снова не было. Так что приди я на полчаса раньше, на пятнадцать минут раньше... Что бы я смог сделать? Спасти их? Не уверен. Скорее всего, я бы смог умереть вместо нее. И это немало. И это стоило сделать. Если бы я мог, то... Да что толку сейчас об этом!

Так вот, никто не отзывался. Я открыл дверь — позвал Светлану, Настю. Снова никто не отозвался. Я прошел дальше. Иду медленно, потому что боюсь, что на следующем шаге увижу... Увижу то, чего видеть совсем не хочу.

Но увидел я только пустую квартиру. Зашел на кухню, потрогал чайник — теплый. Вроде бы пять минут назад и Светлана, и Настя здесь были. А сейчас уже нет. Но плохого-то я ничего не увидел, поэтому немного успокоился. Может, к соседке выскочили. Придут, я им выскажу все, что надо, насчет незакрытой двери... Но пусть только они сначала придут. Пусть придут.

3

Так я сидел на кухне и ждал. С кухни видно было коридор, и я бы увидел, если бы...

Минуты три я так сидел, наверное. Мозгами-то я понимал, что это всего-навсего три минуты, но вот по ощущениям... Словно три часа прошло.

Потом услышал — лифт поднимается. Я едва молиться не начал — чтоб на мой этаж. И он доехал до моего этажа. Остановился, двери открылись.

И я стал орать матом. Я в жизни так ни на кого никогда не орал, как орал тогда на Настю, на свою дочь. Я аж захлебывался этими матюгами. Они все лезли и лезли из меня, и это никак не кончалось. И я был так рад в эти секунды. Так рад.

Что хуже всего, я совсем забыл про Светлану. Я боялся за Настю. Потому что ей было всего 16. Потому что уже был этот случай дикий в ее детстве. Мне казалось, что если что и может случиться — то с ней. И я так обрадовался, когда увидел ее живой и здоровой. Так обрадовался, что из меня мат полился, как из фонтана. Я выбежал в коридор, схватил ее за плечи, трясу и все ору, ору...

И не замечаю людей, что рядом с ней. Не обращаю на них внимания. Не понимаю, кто это.

А это парни из патрульной машины. Два сержанта. И они так сразу разбежались по сторонам — один в квартиру, другой по лестничной площадке стал шарить... А Настя молчит. Смотрит мне в глаза и молчит. А позади нее — пацан этот, Дима. Одноклассник Настин. Тоже какой-то напуганный.

Я уж немного в себя пришел. Спрашиваю — что у вас тут творится? Зачем милиция здесь? Что случилось? Дверь почему не заперли? И потом уже спросил: «А мама где?»

Спросил и понял — бояться надо было за Свету. Но бояться было уже поздно.

Короче говоря, было так. Они обе были дома — Светлана и Настя. Настя уже пришла из школы, а у Светланы в то время была сокращенная рабочая неделя. Света ей сказала — иди выброси мусор. Но мусоропровод-то был забит, поэтому надо было выйти на улицу и дойти до соседнего двора, где баки стоят. Настя взяла ведро, пошла выносить мусор. Выбросила мусор, а тут этот Дима ей подвернулся. Он как раз в соседнем дворе жил. Вроде нравился он ей. Встали они во дворе и давай болтать. Минут двадцать, наверное, стояли и болтали. Потом она все-таки пошла домой. Открывает дверь, заходит в квартиру. Света ей говорит — Настя, к тебе пришли из школы. Она — кто это ко мне пришел? Школьный психолог.

И из комнаты вышел он.

4

Я вот не знаю, с чего тебе такая идея в голову пришла, что это был тот же самый гад, что и в девяносто втором году. Это, конечно, твоя работа — выдумывать всякое, но, по правде говоря, это был совсем другой человек.

Тот, в девяносто втором году, был кавказец, это я точно помню. Этот был другой. Настя говорит, он был светловолосый, очень аккуратно одетый. В костюме и галстуке. То есть его действительно можно принять за психолога... Или еще за какого-то приличного человека. Может, он и документ какой-то показал. В общем, Светлана его впустила, и он дождался Насти.

Он сказал — проходи, Настя, нам нужно кое-что обсудить. А Настя посмотрела на него и спрашивает — а разве вы наш школьный психолог? Смысл в том, что у них в школе психологом женщина была. Как, наверное, почти везде. А он говорит — нет, я не из вашей школы. Я главный школьный психолог по району. Настя ему — и что же, главный районный психолог так сам и ходит по квартирам к каждому школьнику? А он очень вежливо и серьезно ей отвечает — нет, не к каждому. Только к очень особенным школьникам. Светлана заволновалась — и что же в Насте особенного? Он говорит — сейчас объясню. И просит Настю подойти поближе. И смотрит на нее. И она на него смотрит. И вдруг она поняла, что надо бежать. Настя мне говорила, что это как будто высветилось в голове. Как будто надпись такая вспыхнула — убегай, это не психолог.

И тот ублюдок, он словно прочитал, что в ее голове происходит, он первым прыгнул к ней. И что-то блестящее вытащил из рукава.

Настя крикнула: «Мама, беги!» И сама выскочила в коридор. И дальше, не оборачиваясь, — на лестницу и по лестнице вниз. На улицу выскочила — и пулей дальше. Наткнулась на этого Диму, кое-как ему объяснила, в чем дело, они вместе побежали милицию вызывать.

Приехала патрульная машина, поднялись они на лифте наверх. Нашли меня и пустую квартиру. Светланы там не было.

Она была на лестнице. Один парень из патруля не поехал на лифте, а стал по лестнице подниматься — на всякий случай. И между пятым и шестым этажом нашел ее. Я так понимаю, что, когда этот гад за нож схватился, а Настя побежала, Светлана вцепилась в него. Бросилась за ним и задержала, уже не в квартире, а на лестнице. Может, они дрались. Короче, она вцепилась в него обеими руками и держала столько, сколько смогла. Остатки ткани потом под ногтями нашли. Он действительно был в костюме, этот подонок. Он ударил Светлану несколько раз, но она, видимо, все еще держала его. Он шел, а она висела на нем. Он понял, что уже не сможет догнать Настю. Он остановился и... Тело осталось лежать на лестнице. А он спокойно снова поднялся на седьмой этаж и выбросил голову в мусоропровод. Представь себе человека, у которого хватило... Я не знаю, чего должно было ему хватить — наглости? Жестокости? Хладнокровия? Но ему хватило. Он пришел к жертвам домой, он с ними поговорил, очень спокойно и вежливо. Потом одна жертва сбежала, он гнался за ней, но ему помешали. Он упустил жертву, которая наверняка побежала звать на помощь. И что же? Он потратил время на то, чтобы на полную катушку расквитаться с женщиной, которая помешала ему догнать Настю. Только после этого он спустился вниз. И знаешь что? Он не вышел из дома. Он не хотел нарваться на милицию. А еще он мог нарваться на меня — хотя вряд ли бы я догадался, кто передо мной.

Ты спросишь, что же он сделал? Он зашел в квартиру на втором этаже, там жили двое пенсионеров. Не знаю, как уж он к ним проник, но он вошел туда и убил обоих. Потом принял душ, переоделся и ушел в то время, как милиция была на нашем этаже. Трупы пенсионеров нашли только на следующий день. Они были сильно изуродованы, как будто на них выместили злость и досаду.

И когда нашли эти трупы, то как-то сразу все определилось. Все стали думать, что это был псих. Заходит в квартиры и убивает всех подряд. Так это объяснили.

Но Настя говорила, что он пришел именно к ней. Что он представился школьным психологом, что он сидел у нас в квартире полчаса и ждал именно ее. Это не очень похоже на сумасшедшего, да? Это похоже на то, что у него была цель, и он слетел с катушек уже после того, как не смог добиться цели. Это ведь так? Ведь похоже?

Похоже. Но проблема в том, что так говорила Настя, и других подтверждений этому не было. Так говорила Настя, которая в 10 лет уже испытала психологическое потрясение и потом несколько лет наблюдалась врачами. Следователи все это знали и решили, что от нового потрясения Настя слегка все перепутала. Ей рекомендовали пройти курс восстановительной терапии. То есть полечиться. И поскорее забыть о случившемся.

Я? Что я? Ну и что? Какое имеет значение, что я думал тогда... Я знал, что Настя в своем уме. Я знал, что, скорее всего, все было именно так, как она рассказывает. Но если так, то это значило, что все может повториться. Если так, то мне и Насте надо было постоянно ждать нового нападения. Ждать нового и не забывать о старом. Я испугался, что ее психика этого не выдержит.

Поэтому я согласился с выводом следствия, что это был чокнутый псих. Псих, которого случайно занесло именно в этот дом и именно в эту квартиру. А еще я оформил лицензию и купил ружье. Я взял отпуск и ходил за Настей следом. Потом на все лето мы уехали из города.

Ей оставалось закончить одиннадцатый класс. Потом она хотела уехать в другой город. Хотела учиться в университете. Я согласился. Мне казалось, что в другом городе все закончится. Старые кошмары забудутся, а новых не будет.

Ей оставалось проучиться один год. Я решил, что весь этот год буду ее тенью. Я не позволю ничему плохому с ней случиться. Я объяснил ситуацию на работе, и мне пошли навстречу. Я переговорил с Димой, он тоже все понял. Он присматривал за Настей, когда я не мог этого делать.

При этом открыто с Настей об этих делах я не говорил. Я не говорил ей о своих страхах. О своих подозрениях. Наоборот, я старался, чтобы она забыла о смерти матери. Наверное, это выглядело странно. Но мне казалась правильной такая тактика.

И мне почти удалось. То есть учебный год прошел без особых проблем. Никаких нервных срывов. Никаких покушений. Я и сам стал думать, что Светлану убил психопат. Я стал думать, что это было просто несчастливое стечение обстоятельств. Что по этому поводу думала Настя — я не знаю.

Мне удалось, но не до конца. Или это снова было несчастливое стечение обстоятельств. Или это было третьей попыткой сделать одно и то же дело — я не знаю. Но все повернулось не так, как я ожидал.

Я трясся над Настей. Я боялся за нее. Но с ней ничего не случилось.

Зато случилось с Димой.

5

Это снова был май, вот-вот должны были начаться выпускные экзамены в школе. Я уже прикинул, на какое число брать билеты, чтобы Настя ехала в университет. Я уже дни считал — сколько еще осталось. Думал, как только я на поезд ее посажу — все сразу кончится. Как только она уедет — не будет больше никаких психов с ножами. Это как замести следы. Зло сразу потеряет ее. Не будет никаких психов. Ни случайных, ни преднамеренных. Оставалось совсем немного времени, и я думал, что все обойдется. Надеялся на это.

Но не обошлось. Хотя... Хотя на самом деле я до конца и не знаю, что там случилось. И никто, наверное, не знает.

Я говорил — этот Дима жил в соседнем дворе. Насте он вроде нравился. Я особо в их отношения не лез. Сказал просто — думай головой, что делаешь. Вроде дружили они. Потом смотрю — этот Дима с другой девчонкой ходит. Я спрашиваю Настю — что, разругались? А она — нет, с чего ты взял? Все нормально. Я сказал — ладно. Нормально так нормально. Кстати...

Может, и не надо об этом говорить, а может... Короче говоря, это еще Светлана заметила, когда Насте было лет тринадцать-четырнадцать. Настя стала врать, но дело не в этом. Все врут время от времени. И дети, и взрослые. Неудивительно, что Настя врала. Удивительно, что все ей верили. То есть какую бы чушь она ни порола — люди стоят с открытым ртом и все за правду принимают.

Например? Ну прогуляет она школу, потом приходит и говорит учительнице — я ездила на областные соревнования по лыжному спорту. Та кивает — все понятно, уважительная причина. Отмечает у себя в журнале — все как положено. А где-нибудь через час до нее доходит — на дворе-то сентябрь месяц! Какие лыжи! Да и не занималась Настя никогда никакими лыжами! То есть вранье в чистом виде — но сначала-то она в него поверила. И так сплошь и рядом. Врач сказал, что это, может быть, защитная реакция на перенесенное нервное потрясение. Может, и так. Но я не про это. Я про то, что какую бы глупость она ни сморозила — ей непременно верили. Сказала она мне — у нас с Димой все хорошо, я сразу же поверил. Только потом соображаю — врет ведь, я их вместе уже с полгода не видел. С другими девчонками этот Димка шатается.

Я снова к Насте — ты чего мне мозги пудришь? А она глаза раскроет: «Я? Разве?» И зло берет, и в то же время не мог я на нее орать или там треснуть по затылку. Трясся над ней, как над сокровищем.

Так вот, в конце мая, перед самым началом экзаменов, была у них дискотека в школе. Я Настю спрашиваю — с Димкой пойдешь? Она — конечно. Только Димка за ней так и не зашел, одна она пошла. Я молчу, как будто это и дело не мое.

Возвращается часов в одиннадцать, не в настроении. Я спрашиваю — Димка тебя проводил? Она: «Конечно». И спать сразу пошла.

А утром телефон звонит. Подруга какая-то. Позовите Настю. Я позвал. Она берет трубку, слушает, а потом эта трубка у нее из руки падает. И сама едва с ног не валится, вся белая как мел. Димку убили. Рядом со школой нашли тело.

Настя переживала очень. А потом... А потом она исчезла.

Как? А вот так. Пропала. Пришел я с работы, а ее дома нет. Кое-каких вещей тоже нет. И сумки дорожной тоже нет. Это было уже в июне, недели две прошло после того, как Димку похоронили... Ни записки не оставила, не позвонила. И с тех пор — тишина.

Я сначала решил, что она сама подалась в свой университет, только документы из школы она ведь не забрала. Аттестат и все такое. Запрашивал потом тот университет на всякий случай — нет, не появлялась там такая.

И остался я один. А утешение у меня одно — если я не знаю, где Настя, то и те люди, которые за ней охотятся — тем более не знают. И она в безопасности. Наверное. Я надеюсь, что это так.

Звонят иногда какие-то... Спрашивают Настю. Может, приятели школьные. А может, и те, кто ее по другим причинам ищет. Я никому ничего не говорю. Потому что сам ничего не знаю.

Моя беда-то в том, что я так много про все это думал, что перестал понимать, где правда, а где придумки. Что на самом деле было, а что мне ночью в кошмарах привиделось, да так в голове и осталось.

То ли все, что было с нами, — это просто случай. Неудачное стечение обстоятельств. Невезение мое. Может, и так.

А может, все это было неспроста. Может, кто-то присматривал за нами. И делал все по своему плану. Не понимаю я смысла этого плана, ну так оно и должно быть, наверное.

И вот теперь ты.

6

Афанасьев, который последние минут двадцать говорил, низко склонившись над столом, не без труда приподнял голову, взглянул Бондареву в глаза.

— И вот теперь ты. Говоришь, что писатель, да только что-то не верится мне. Говоришь, что маньяка, который мать Светланы порезал, поймали и посадили. Но если так, то ты должен знать, что два года назад это уже не он приходил, а другой. Ты должен знать, что это два разных человека. И от этого у меня опять в голове все путается еще больше.

— Еще бы у тебя не путалось, — сказал Бондарев, пытаясь перевести разговор в другую сторону. — Мы тут уже часа два заседаем. Вот и бутылка опять пустая. И ты хочешь, чтобы у тебя ничего в голове не путалось.

— Дело не в бутылке, — сказал Афанасьев. — Дело в том, что случаются такие веши... Такие вещи... Которые не должны случаться. Которые не имеют права случаться.

Он хотел сказать еще что-то, но посмотрел за спину Бондареву и осекся.

В «Пельменную» быстрым шагом вошел Аристарх Дворников в сопровождении молодого парня в кожаной куртке. На этот раз Дворников был явно не в настроении ностальгировать по советской системе общепита и тешить собственные странные гастрономические пристрастия.

— Что? — спросил Бондарев.

— У нас проблемы, — сказал Дворников сухо. В голосе его не было паники или нервной озабоченности. Голос был как будто информационным сообщением о заранее проанализированных и оцененных неприятностях. Анализ и оценка оказались такими, что Дворников побежал искать московского гостя.

И Бондарев правильно прочитал заложенный в голосе Дворникова код. Он на время забыл про Афанасьева, обернулся и уточнил:

— Проблемы — у вас или у меня?

— У вас и у меня, — сказал Дворников.

— Серьезные проблемы? — Бондарев уже застегивался.

— Не знаю, как для вас, а для меня — серьезные. Я не люблю мертвецов. Особенно в своей машине.

— Пошли, — сказал Бондарев.

Глава 26 Время бежать

1

Мезенцев оторвался от «хвоста» в метро — на платформе «Китай-город» он юркнул в вагон с такой прытью, что и сам удивился. Коля как будто и не заметил этого — остался задумчиво стоять между колонн, поглощая орешки из очередного пакета. Будто и не волочился он за Мезенцевым от самого здания «Аркадия Трэйд» с хладнокровием и сноровкой человека, которому не впервой выполнять такие задания.

Вообще-то Мезенцев думал, что будет хуже. Он думал, что придется прорываться из здания с боем, выпрыгивать в окно или делать еще что-нибудь этакое джеймсбондовское...

Но все обернулось лишь флегматичным любителем орешков Колей, который, похоже, не очень расстроился, упустив Мезенцева.

А Мезенцев не стал расстраиваться по поводу отсутствия большого опасного приключения. Он на это не нарывался. Он хотел лишь по возможности загладить свою вину перед дочерью Генерала. Хотя — было ли это виной? Или это было допустимой самообороной? Лучше было не бередить эту тему, а просто помочь Лене выжить, помочь ей исправить те глупости, которые она успела наделать.

Но Мезенцеву очень не хотелось ради этой помощи пускаться на какие-то рискованные трюки вроде выпрыгивания из окна и беготни от людей Левана по всей Москве. Его помощь находилась в рамках допустимого — как и его оборона. И он был крайне доволен, что пока ничего героического от него не потребовалось. Мезенцев не хотел быть героем. Он знал, что герои долго не живут. А посмертная слава и почет его мало волновали...

Он еще минут сорок заметал следы, пересаживаясь с одной линии на другую, пробегая по переходам и запрыгивая в вагон метро за секунду до отправления. Может быть, все это было лишним. Может быть.

Через два дня он вернулся в Ростов, не напрямик, а тоже весьма запутанным маршрутом. Но и это не казалось ему лишним.

Дома он тоже поначалу оглядывался, искал слежку в отраженных витринами магазинов силуэтах; войдя в подъезд, прислушался к звукам на лестнице; проверил, на месте ли клочок бумаги, которую он перед отъездом засунул в щель между дверью квартиры и косяком... Может быть, это было лишним. Может быть.

Ближе к вечеру Мезенцев приехал к Лене. Нажал кнопку звонка строго условленное количество раз. То есть это он строго установил количество и длину звонков, а Лена его обсмеяла. Но вроде бы запомнила. По крайней мере, обещала.

Однако звонки остались без ответа, и дверь не открыли. Мезенцев повторил последовательность нажатий на кнопку еще раз — безрезультатно. Кольцо электросчетчика едва крутилось, а Лена в последние дни любила врубить на полную катушку телевизор в зале и магнитофон на кухне, включить люстры, и таким обилием звука и света бороться то ли со страхом, то ли с тоской, то ли еще с каким темным зверем, который грыз ее изнутри в этом замкнутом пространстве, в этой строго очерченной зоне безопасности...

Мезенцев помедлил и открыл дверь своими ключами. Сначала он увидел, что в квартире темно. Потом он понял, что в квартире пусто.

Он нащупал рукой настенное бра, зажег свет. Ничего ужасного Мезенцев не увидел и слегка успокоился. В комнате стоял легкий беспорядок, который позволяет себе человек, не рассчитывающий на приход гостей в обозримом будущем. На диване в одном углу было свалено одеяло и подушки, в другом темнел скомканный халат. Мезенцев зачем-то потрогал его, потом резко вышел из комнаты в коридор, проверил кухню и ванную...

Это была просто пустая квартира. Ничего особенного. Просто хозяйка куда-то вышла погулять. Это было бы так естественно, если бы хозяйке не грозила смерть. И после поездки в Москву Мезенцеву эта смерть мерещилась за каждым углом.

2

Мезенцев выключил бра и сел на диван. За окном темнело, вскоре зажглись фонари, и их свет, проникая через окно, немного рассеивал темноту в комнате. Мезенцев изредка поглядывал на свои часы с подсветкой и ждал.

В этом тайном ожидании было одновременно и что-то хорошо ему знакомое, и в то же время что-то новое. Знакомым было то ощущение, когда для сидящего в засаде охотника время теряет привычную плотность и структуру. Оно растягивается, истончается, а потом и просто теряет всякий смысл, исчезает, превращается в ничто, которое станет прежним реальным временем лишь тогда, когда закончится ожидание.

И еще было что-то новое. Что-то, чему Мезенцев то ли не мог, то ли не хотел подобрать названия. Но это «что-то» придавало ожиданию новые ощущения — такие, о существовании каких Мезенцев уже стал забывать.

Неизвестное количество времени прошло, и неизвестное количество времени осталось, когда Мезенцев полностью пропитался этими новыми ощущениями и сделал то, что ему уже очень давно хотелось сделать.

Он снова провел рукой по оставленному Леной халату — и ему не пришлось шарить рукой по дивану, потому что он запомнил точное место. Потом Мезенцев осторожно взял халат в руки, поднес к лицу. Провел гладкой тканью по щеке. Вдохнул запах. Запретный плод был сладок и свеж, как и положено запретному плоду.

Возможно, Мезенцев ошибался, возможно, не было ни этой сладости, ни этой свежести, но ему хотелось, чтобы все было именно так. Он понимал, что делает вещь явно непристойную для мужчины, разменявшего четвертый десяток. Непристойность состояла не в самих касаниях одежды молодой девушки, а в том, как Мезенцев на это реагировал. Он почувствовал дрожь. Он почувствовал свой плохо сдерживаемый восторг, и сам же устыдился этого восторга.

Чтобы загнать разбушевавшиеся эмоции обратно в клетку, он напомнил себе еще одну, главную причину, по которой соприкосновения его пальцев и ее одежды были глубоко непристойны.

Несколько месяцев назад Мезенцев убил отца девушки, чьей гладкой кожи касался этот халат.

Мезенцев напомнил себе об этом. Но напоминание не помогло, и его пальцы продолжали касаться ткани, которая, как ему казалось, все еще хранила тепло ее тела.

Это одурманенное состояние Мезенцева прервалось ровно в тот миг, когда он услышал звук вставляемого в замочную скважину ключа.

Мезенцев уронил халат, и его органы чувств высвободились от наваждения, включились и стали ловить сигналы извне.

Дверь еще не открылась, а Мезенцев уже определил на слух, что за дверью как минимум двое.

Когда дверь открылась, то Мезенцев, еще никого не видя, понял, что одна из двоих — Лена.

Мезенцев неслышно встал с дивана. В коридоре зажгли свет. Судя по звукам, которыми все это сопровождалось, вторым человеком был мужчина. Он двигался тяжелее и громче. Мезенцев прислушался — Лена что-то негромко сказала мужчине. Тот не ответил. Лена сказала еще что-то. Тот снова промолчал.

А потом Лена стала кричать.

3

«Мужчина» — это было громко сказано. Парню было слегка за двадцать, а чересчур большие очки придавали ему тем более растерянно-детский вид. От вида возникшего из темноты Мезенцева он отшатнулся и вжал голову в плечи. Вопль Лены тоже не добавил ему уверенности в себе.

— Ты что, с ума сошел?!

Это уже был второй ее вопль. В первом никаких слов не было, был лишь неподдельный ужас, воплотившийся в захлебывающийся визг. Теперь этот ужас трансформировался в столь же неподдельную злость.

— Ты спятил — так на людей из темноты бросаться?! Ты что — вообще?!

— Я не бросался, — сказал Мезенцев. — Я вышел.

— Урод! — ответила ему Лена, потом посмотрела на напряженного очкарика и рассмеялась. — Ты только в обморок не падай... Все в порядке. Это... — Она на миг задумалась, глядя на Мезенцева. — Это мой дядя. Он за мной приглядывает. По просьбе родителей.

Мезенцев кивнул.

— А это Слава, — кивнула Лена в сторону очкарика.

— Очень приятно, — сказал он, отлепился от стены и подал Мезенцеву руку. Мезенцев руку пожал, но смотрел при этом на Лену, как бы предупреждая, что никакие Славы не избавят ее от настойчивых вопросов: как много глупостей успела она наделать за время отсутствия Мезенцева в городе?

Лена правильно поняла его взгляд.

— Слава, — сказала она многозначительно. — Спасибо, что проводил...

Очкарик поспешно закивал, демонстрируя сообразительность. Однако в дверях он пробормотал нечто насторожившее Мезенцева:

— Ну, тогда до завтра...

Мезенцев подождал, пока дверь захлопнется и шаги на лестничной клетке стихнут, потом повернулся к Лене:

— Что значит «до завтра»?

— До завтра значит до завтра. Только это. И ничего больше.

Она сказала это с намеренным легкомыслием в голосе, чтобы Мезенцев это легкомыслие заметил и взъярился. Мезенцев интонацию заметил, но орать не стал, не было желания. Он подождал минут пять в коридоре, пока Лена сама не выглянула из комнаты, заинтересованная отсутствием крика и дальнейших строгих вопросов.

— А что? — спросила она, невинно улыбаясь.

Мезенцев вздохнул.

— Завтра приведешь мне этого Славу, я введу его в курс дела. Объясню, что и как. Пусть дальше он с Леваном контактирует...

— Почему? — Улыбка медленно превратилась в недоуменно-обиженную гримасу.

— Потому что я больше в этом не участвую. Ты не делаешь того, что я тебе говорю. Значит, ты мне не доверяешь. Хорошо, пусть твоими делами занимается этот Слава. А я пойду к себе в кабак, залягу на диван, и все дела.

— Ну... — Она стала нервно мять себе запястья. — Ну!.. Ну, Женя... Ну ты же знаешь, что я рассчитываю только на тебя! Мне больше не на кого рассчитывать!

Она протянула руку, чтобы тронуть Мезенцев за плечо, но он отстранился. Бог знает куда все это могло зайти, если бы она стала его трогать за плечи...

— Как-то ты странно на меня рассчитываешь, — недовольно буркнул он, отводя глаза. — Я же сказал тебе дома сидеть, а ты...

— Ну я же живой человек, я не могу целый месяц сидеть в четырех стенах...

— Если ты хочешь выжить, то сможешь. И месяц, и два...

— Но так ведь никто не знает, где я...

— Дай бог, если они действительно не знают... Но если они узнают, то не только тебе башку оторвут, но и этому Славе, и вообще всем, кто окажется рядом с тобой. Про себя я уже и не говорю.

Лена села на корточки, наклонила голову, и Мезенцев теперь видел ее затылок.

— Прости меня, пожалуйста, — раздалось еле слышно. — Я больше так не буду.

— Ладно, — ответил Мезенцев и вдруг понял, что в данный момент кончики его пальцев касаются ее затылка. — Только ты мне все расскажи, и больше чтобы никаких...

— Да-да-да, — закивала она. — Конечно. Как скажешь.

Мезенцев вовремя успел отдернуть пальцы и теперь положил провинившуюся руку в карман — от греха подальше.

4

Через пятнадцать минут Мезенцев уже знал все, что случилось за время его отсутствия. Лена честно пыталась запереть себя в четырех стенах. Но получалось плохо, даже когда Мезенцев еще был в городе. А стоило ему отправиться в Москву, как совсем перестало получаться. Надо было только найти повод, чтобы выскочить за порог, — и у Лены отлично получалось находить такие предлоги. Возле супермаркета рабочие под руководством белобрысого очкарика ставили рекламный щит, Лена с детским любопытством наблюдала за работой, а потом что-то съехидничала насчет содержания рекламы. Будь на ее месте мужчина, Слава послал бы его подальше или не обратил бы внимания на замечание, но на Лену трудно было не обратить внимание. Особенно после того, как она совершенно нечаянно уела его знанием рекламных технологий. Слава отвлекся от руководства рабочими и подошел познакомиться поближе. Лена наговорила ему всяких небылиц, чем еще больше заинтриговала парня. Интерес у Славы был не только личный, но и профессиональный — молодому рекламному агентству, в котором он работал, требовались люди с квалификацией и опытом. Такого человека Слава учуял в Лене и теперь не собирался отступать. Три дня подряд он совмещал лирическое обхаживание с неторопливым рекрутингом, и если по первому пункту Лена поначалу серьезно его не воспринимала, то второй пункт после долгого вынужденного безделья выглядел довольно разумным предложением. «Кто знает, сколько еще здесь придется сидеть, — уговаривала она сама себя. — А так хоть какое-то дело будет...»

Она уже почти себя уговорила, но тут вернулся Мезенцев и так на нее посмотрел, что Лене пришлось срочно переоценить предложение Славы.

— В любой день, — сказал Мезенцев. — В любой день Леван может выйти на связь. Тогда придется все бросать и ехать на встречу. А где он ее назначит — черт знает. Говорят, он сейчас не в России и вряд ли захочет возвращаться.

— Но он поможет? — с надеждой спросила Лена.

— Он в курсе дела. А уж какие он для себя сделал выводы — только он один и знает. Всего можно ожидать, — сказал Мезенцев, вспоминая Колю с пакетиком орешков на перроне метрополитена. Тоже мне, провожающий. — Так что, — сказал Мезенцев. — Позвони своему Славе, скажи, что тебе нужно срочно уезжать по семейным обстоятельствам.

— Не очень удачная мысль. Он сразу же примчится сюда, будет допытываться, что и как...

— Зачем вообще было его сюда водить, — проворчал Мезенцев. — Значит, позвони ему домой и наговори чего-нибудь такого, чтобы его здесь больше не было.

— Я не знаю его телефона. Но мы должны были завтра встретиться в три часа возле кафе, напротив его офиса.

— Значит, завтра пойдешь туда и скажешь ему, что тебе надо уехать.

Мезенцев подумал и добавил:

— А чтобы уж все наверняка было, я сам с тобой пойду и все ему скажу. Чтобы не было расставаний на три часа со всякими там слезами...

— Какие слезы, о чем ты? — пожала плечами Лена. — Просто хотелось бы по-человечески расстаться, хотя бы соврать что-нибудь убедительное...

Мезенцев согласился. Он был уверен, что поступает правильно. Он был уверен, что завтрашний принудительный разрыв Лены и Славы лишь увеличит шансы на благополучный исход этого неблагополучного дела.

В этом состоянии собственной безусловной правоты он оставил Лену (предварительно убедившись, что та заперлась на все замки) и поехал к себе в ресторан, где слегка взгрел не ожидавших его появления Атака и Севу. Но эта полуночная ругань была не слишком серьезна — так, выброс негативных эмоций, который вообще-то предназначался генеральской дочке или ее очкастому другу.

Наведя шороху, Мезенцев ушел к себе в кабинет и улегся спать на диване, еще не зная, что нынешней ночью заканчивается отпущенное ему время относительного покоя и начинается другое время.

Совсем другое время.

5

Прежде чем выйти из машины, Лена нацепила солнцезащитные очки, напустив на себя холода и высокомерия даже больше, чем требовалось.

— Сначала я сама с ним поговорю, — сказала она. — Что-что, а парней отшивать я умею лучше тебя. Ты можешь подойти попозже, для солидности.

— Да уж, — сказал Мезенцев, хмуро глядя в сторону кафе.

Солидностью в замышлявшейся сцене как-то не пахло. Пахло поспешно исправляемой глупостью, и если проблеме со Славой оставалось жить пять минут, то другие глупости, еще не созданные Леной, могли оказаться неисправимыми. Но был ли у Мезенцева выбор? Не вообще, а именно теперь, когда уже случился и Дагомыс, и питерский заговор Лены против Жоры Маятника. У Мезенцева было время поразмыслить над этим в долгие часы железнодорожной тряски по пути в Москву и обратно, и вывод был такой — выбор-то был, но какой-то уж очень хреновый был выбор. То ли терпеливо исправлять Ленины глупости, то ли загубить вслед за Генералом еще и его дочь, на которой висел единственный грех — грех любви к отцу; любви, отлившейся в месть.

И вот он смотрел из машины, как Лена шла объясняться со Славой. "Вообще-то я делаю работу Генерала, — подумал Мезенцев. — Это ведь он должен был вот так сортировать знакомых парней своей дочери. И отдавать команды типа: «Нет, этот очкарик нам не подходит. Отшивать его — шагом марш!» .

Так что и после смерти Генерал не оставлял его в покое — и в большом, и в мелочах. Лена и ее очкастый приятель тем временем исчерпали запас слов и перешли на язык жестов. Мезенцев решил, что пора пустить в бой тяжелую артиллерию, то есть самого себя в роли строгого дяди.

Он вышел из машины и двинулся к столику под матерчатым разноцветным тентом. Настоящего весеннего тепла еще не было, но многие уже считали своим долгом одеваться по-весеннему легкомысленно и коротко, носить солнцезащитные очки и, ежась при очередном порыве ветра, тем не менее сидеть на открытой террасе с чашкой стремительно остывающего кофе. Лена и Слава были как раз из этой категории, а у Мезенцева на пути к ним замерзли уши, что он посчитал признаком надвигающейся старости и поморщился по этому поводу.

— Привет, — сказал Мезенцев насупившемуся Славе и пожат мягкую холодную ладонь. — Мы уже виделись вчера... Так что у вас...

Лена взвизгнула и отскочила в сторону вместе с пластиковым креслом. Мезенцев тоже инстинктивно рухнул на асфальт, и лишь один Слава остался за столом, положив щеку на грязно-белый пластик. Темные змейки крови поползли по поверхности стола, в то время как Славино лицо становилось все бледнее и все мертвее.

Мезенцев не слышал первого выстрела, и это ему очень не нравилось. Он на четвереньках подскочил к Лене и буквально поволок ее внутрь кафе, потому что ноги самой Лены подгибались, руки судорожно дергались, а рот пытался издать крик, но тот захлебывался и оставался лишь истерическим хрипом.

Где-то на периферии слуха раздался звук битого стекла, еще были какие-то выкрики и топот ног. Но Мезенцев не обращал на это внимание, сосредоточившись на Лене. Он втащил ее в кафе, посадил на стул, потом забросил себе на плечо и рванулся через кухню и черный ход на улицу. Тут он остановился, прислонил Лену к стене, посмотрел ей в лицо — бледное и напуганное — и понял, что первоначальный шок прошел.

— Нам теперь придется бежать, — сказал он ей.

— Ясно, — сказана она.

Только ни Лена, ни Мезенцев не предполагали, каким долгим будет этот бег.

Глава 27 Сообщения

1

— Видели когда-нибудь такое? — невесело поинтересовался Дворников. Он стоял спиной к машине и всем своим видом показывал, что многое бы отдал, лишь бы находиться сейчас совсем в другом месте. Позади Дворникова стояла машина. Отблески фонарей подрагивали на ее мокрых от дождя боках. Дверца со стороны водителя была открыта.

Бондарев на секунду заглянул внутрь, поморщился от уже начавшего проявляться запаха, потом выпрямился, положил руки на крышу машины, посмотрел на пытающегося закурить Дворникова.

— Это кто?

— Мой водитель...

— Понятно.

Дворников нервно мотнул головой:

— Черта с два — понятно!

— Вы думаете, что это как-то связано с моим приездом? — уточнил Бондарев.

— Да, я так думаю. Больше у меня нет никаких дел, которые могут принять такой оборот...

Сейчас Дворников совсем не походил на того самоуверенного мужчину, который охотно взялся помогать Бондареву. Если бы Бондарев любил словесные штампы, то сказал бы, что тогда у Дворникова горел огонь в глазах. Но сейчас от огня не осталось следов, все было залито дождем, непониманием и страхом.

— Ну давайте, давайте, — нетерпеливо затряс он рукой. — Объясните мне хоть что-нибудь, успокойте меня хоть как-то. Скажите, что все под контролем... Скажите, что вы знаете, что происходит.

Так и не раскуренная сигарета упала в лужу, и Дворников раздосадованно выругался. Бондарев подошел к нему, вытащил из пачки сигарету, прикурил и отдал Дворникову. Потом открыл дверцу машины с пассажирской стороны и сел рядом с мертвым водителем.

Водитель сидел очень прямо, потому что его тело было пришпилено к креслу двумя заточками. Бондарев зажег свет в салоне, осмотрелся. Открыл «бардачок», пошарил там, потом щелкнул зажигалкой и осмотрел пол. Потом повернулся к мертвецу. Видел ли Бондарев такое раньше? Безусловно. И его пальцы не дрожали, когда он делал то, что должен был сделать.

— Аристарх...

Дворников резко обернулся на голос Бондарева.

— Аристарх, этот человек был задействован в работе со списками?

Дворников наморщил лоб, словно не понимал смысла вопроса.

— Со списками школьников, — напомнил Бондарев.

— Этот человек? Я же сказал, это мой водитель. Он ничего не знал про списки.

— Точно?

— Ну... Он возил меня к тому человеку, который сделал списки. И обратно. Но он ничего не знал про сами списки, это совершенно точно.

— Тогда откуда у него это?

— Что — это?

Дворников нетерпеливо шагнул вперед и взял из рук Бондарева аккуратно сложенный лист бумаги, лишь слегка по краю запачканный кровью. Он развернул лист и увидел машинописные столбцы фамилий.

— Это же?.. Откуда?

— Это было у него в кармане рубашки, — сказал Бондарев.

— То есть... То есть вы хотите сказать... — разволновавшийся Дворников быстро отошел к фонарю, всмотрелся в лист бумаги, словно надеясь увидеть там тайные метки. — Это что же — он следил за мной? Откуда у него могло взяться?..

Бондарев выхватил у Аристарха страницу — одну из многих страниц в пачке документов, которые Дворников раздобыл в отделе народного образования. Под фонарем все было видно четче, все, до малейших деталей.

— Он следил за мной... — продолжал безостановочно говорить Дворников, выстраивая в уме какую-то замысловатую цепочку интриг и заговоров. — А потом украл часть этих списков... Но кто-то его потом убил... Тот, на кого он работал, да? Чтобы он не проболтался? Так? Вы это хотите сказать?

— Нет, Аристарх, — сказал Бондарев, аккуратно складывая лист. — Я не хочу этого говорить.

Говорить ему действительно не хотелось — ни о версии Аристарха, ни о чем бы то ни было вообще.

Потому что при свете фонаря на листе бумаги Бондарев заметил пометку, сделанную им самим вчера, в гостиничном номере. А значит, этот листок не был украден у Дворникова. Он был украден уже после того, как его прочитал Бондарев, — то есть из гостиничного номера.

А в гостиничном номере об этих списках должен был позаботиться Алексей.

И раз листок оказался не у Алексея, а в кармане трупа — то позаботиться ему, очевидно, не удалось.

Получается, что листок в кармане трупа, да и сам труп были чем-то вроде сообщения. И смысл этого сообщения был таков, что Бондареву совершенно не хотелось его с кем-то обсуждать.

— Аристарх, — сказал он Дворникову, и тот обратил на него свое напряженное лицо.

— Что?

— Прячься, Аристарх.

— Что это значит?

— Ты же хотел, чтобы я все объяснил. Вот мое объяснение. Прячься, Аристарх. Пришло время прятаться. И чем лучше ты спрячешься сейчас, тем...

Дворников зло махнул рукой в его сторону, бросил сигарету и почти побежал в направлении своего охранника в кожаной куртке. Кажется, он все понял верно.

2

Дальше все было именно так, как представил себе Бондарев, развернув окровавленный листок и увидев на полях свою пометку. То есть дальше все шло по тому варианту, который Бондарев в уме обозначил «очень плохой вариант».

Возле гостиницы стояли две милицейские машины, и Бондареву даже и думать не стоило о том, чтобы подниматься на свой этаж. Он ссутулился и стал настолько обычным, что взгляд со стороны не должен был отличать его от фонового пейзажа. Такой незаметной тенью Бондарев просочился в вестибюль гостиницы, возник у стойки администратора и серым голосом прошелестел:

— Куда ушла «Скорая»?

Администраторша качнула пышным перманентом, глянула на Бондарева жирно подведенными глазами и хотела что-то такое спросить, но вдруг увидела в Бондареве уже не тень, а человека, имеющего серьезное право задавать такие вопросы. Администраторша догадывалась, что после происшествия на четвертом этаже такие люди с такими правами обязательно здесь появятся, и она поспешила проявить лояльность.

— Спасибо, — сказал Бондарев и начал перемещаться в обратном направлении. Он не стал спрашивать, жив Алексей или нет. Как бы жестоко это ни звучало, но не это было главным. Главным были знаки, послания, сообщения, сигналы.

Сигналом был пришпиленный к сиденью машины, словно бабочка к доске коллекционера, водитель Аристарха. Заточки в его теле были способом привлечь внимание к клочку бумаги в нагрудном кармане и одновременно заявить о серьезности намерений. Если сделать краткое обобщение, то труп водителя означал: «Я знаю, чем вы тут занимаетесь. И я этого так не оставлю».

А еще труп водителя означал: «Я был в гостинице. Я все-таки забрался к тебе в номер. И я забрал то, что хотел. Угадай, что я сделал с твоим человеком?»

Бондарев не хотел играть в угадайку. Он чувствовал себя слишком старым и слишком злым для таких игр.

В больнице Бондарев стянул с вешалки чей-то несвежий белый халат, нацепил на нос очки в толстой роговой оправе и пустился с озабоченным лицом инспектировать пустые коридоры, пока не услышал краем уха разговор медсестры и молодого парня в штатском:

— Ну как ты с ним будешь разговаривать?! Он без сознания...

— Точно, что ли?

— Точно.

— Дай-ка я посмотрю...

— Ты уже смотрел.

— Это когда было? Это час назад было.

— Ну на, смотри. Доволен?

— Может, он просто спит?

— Ага, просто спит!

Они еще какое-то время препирались, потом медсестра ушла, шурша стоптанными тапочками, а парень грузно опустился в кресло напротив двери в палату.

Бондарев намеренно громко подошел к нему, строго посмотрел сверху вниз:

— А вы кто?

Парень показал красную книжечку. Бондарев пожал плечами:

— Ну и какой смысл в том, что вы здесь сидите? Больной все равно не в состоянии отвечать на вопросы...

— Он же придет когда-нибудь в сознание, — сказал упрямый парень. — А я тут как тут.

— Он может прийти в себя через неделю, — предупредил Бондарев.

— Доктор, мне торопиться некуда.

— Ну-ну, — неодобрительно произнес Бондарев и вошел в палату так, как будто имел на это неоспоримое право. Впрочем, так оно и было.

3

— Видели когда-нибудь такое? — спросил его тогда Аристарх Дворников. Бондарев видел — и мертвых мужчин в салоне дорогого автомобиля, и полумертвых мужчин в больничной палате, в бинтах, под капельницей.

Поэтому никаких особых эмоций на него не нахлынуло. В бледном лице Алексея и его забинтованных руках содержатся какой-то знак, и его следовало немедленно прочитать.

Сам факт, что Алексей оказался на больничной койке, означал одну простую вещь — автор посланий, выполненных с помощью холодного оружия, был человеком целеустремленным и умел преодолевать препятствия на своем пути. Хотя, честно говоря, Алексей был отнюдь не железобетонным заграждением.

Но в безмолвном теле были запечатаны и еще какие-то послания, пока Бондареву непонятные. Если бы неизвестный автор посланий расшиб Алексею голову на пути к бондаревским бумагам или просто зарезал бы его — это было бы понятно. Совсем плохо, но понятно.

Однако Алексей был оставлен в живых. Только вот руки... Что это значит? Сигнал — руки прочь от моих дел? Оторву руки, если сунетесь в мои дела?

Бондарев прислушался — в коридоре вроде было тихо. Дверь в палату оставалась плотно закрытой. И если мент в коридоре и захотел бы сунуть свой любопытный нос, то Бондарев бы услышал скрип распотрошенного кресла с торчащими из ран кусками желтого поролона.

Бондарев склонился над Алексеем и слегка тронул его за плечо. К его изумлению, Белов сразу же открыл глаза — мутные, полные боли, но все же узнавшие напарника.

Бондарев на всякий случай прижал палец к губам. Алексей чуть дернул подбородком и прошептал, морщась от боли:

— Я все испортил... Все потерял...

— Ерунда, — сказал Бондарев. — Не бери в голову. Скажи лучше, ты его видел?

Алексей кивнул.

— Ты запомнил его?

Алексей снова кивнул.

— Он говорил с тобой? Он что-то просил передать?

— Откуда... Откуда ты знаешь? — пробормотал Белов.

— Такая уж у него манера. И что он просил передать?

— Он... — Белов задышал чаще, на лбу выступила испарина, и Бондарев испугался, что парень сейчас вырубится. — Он сказал...

— Тихо, — успокаивающе сказал Бондарев. — Тихо, тихо. Я внимательно тебя слушаю, а ты не торопись.

Белов кивнул, но продолжал дышать все так же учащенно-напряженно.

— Успокойся, соберись с мыслями, а я пока проверю одного человечка в коридоре. То ли он спит, то ли очень умело подслушивает...

Мент в коридоре спал. Во всяком случае, с трех шагов это выглядело именно так. Если подойти вплотную, то его усталая поза вызывала некоторые сомнения, а кровоподтек пониже уха становился заметнее.

Бондарев даже не стал подходить ближе. Потому что, помимо мента, в кресле перед собой боковым зрением он увидел в коридоре еще одного человека.

Этот человек ждал Бондарева.

— Хотите жвачку? — сказал он доброжелательно.

4

— Хочу, — сказал Бондарев и поймал брошенную в его сторону начатую пачку «Орбита». Человек в коридоре одобрительно усмехнулся.

Бондарев поймал себя на мысли, что все это напоминает типичный фильм ужасов, где главный герой — сбежавший из клиники психопат. Тихие больничные коридоры, еле слышный гул светильников, неподвижное тело в кресле и усмехающийся монстр в сером свитере под белым халатом. Усмешка не отменила извечного выражения усталости на этом лице, она лишь натянула до предела желтоватого оттенка кожу на черепе, сделав лицо гостиничного уборщика, или кем он там был на самом деле, еще более жутким.

— Только пойми сразу одну принципиальную вещь, — сказал он Бондареву. — Я не получаю от этого удовольствия. Я не садист. Я не какой-нибудь там псих. Просто у меня есть задача, и я должен ее выполнить. Я не получаю от этого удовольствия.

— Я тоже.

— Правда? — Какая-то шальная радость мелькнула на его лице и тут же сгинула словно в бездну, растворилась в маске напряженной усталости.

— Правда, — Бондарев вытряхнул в ладонь подушечку «Орбита» и вроде бы даже закинул ее в рот (он пока не понимал, с кем имеет дело, а потому имел основания опасаться всего, даже отравленной жевательной резинки). — Держи, — Бондарев протянул пачку, словно желая вернуть ее хозяину, но тот сухо рассмеялся и помотал головой. Сухой смех прозвучал, как трижды взведенный курок. Ха-ха-ха. Бондарев опустил руку.

— Не все так просто, — сказал человек с усталым лицом и отступил назад, компенсируя тот маленький, почти незаметный шажок вперед, который только что сделал Бондарев. — Так что не спеши, не спеши. Ты уже как-то стрелял в меня, и что?

— Я — стрелял? — удивился Бондарев. — Последний раз я стрелял в дверь, но не в человека. Если я стреляю в человека, то потом мне с ним уже не приходится разговаривать.

— Больница вообще неподходящее место для таких дел, — заметил человек с усталым лицом, как будто речь шла о выборе лужайки для пикника.

— Тогда зачем ты здесь? — спросил Бондарев.

— Для разговора. Я знал, что ты сюда придешь.

— Говори.

— Я знаю, что вам здесь нужно.

Бондарев хотел посмеяться, но решил все же воздержаться от открытого проявления эмоций. Он знает, что нам нужно. Парень, мы сами не знаем, что нам нужно. Хотя нет — я знаю, что нам нужно оторвать тебе голову. Насчет этого я не сомневаюсь. А вот все остальное...

— Знаешь? Ну тогда уж и меня просвети, сделай милость, — спокойно произнес Бондарев.

— Вы ищете Настю Мироненко.

— И что с того?

— Не нужно вам этого делать.

— Почему это? Потому что ты ее убил?

Человек с усталым лицом вздрогнул, и Бондарев понял, что дернул за какую-то очень чувствительную струну.

— Я... Я не... Я не получаю от этого удовольствия, — выпалил с третьего раза человек с усталым лицом. — Даже если бы я... То я бы не...

Черт. Гримасы собеседника внезапно сработали, как мозговой катализатор, и Бондарев понял. Черт!..

— Короче, это не ваше дело, — справился с эмоциями собеседник Бондарева. — Забирай своего человека, пока я ему и тебе вообще руки не оборвал, и валите из города! Это не ваше дело...

— То есть ты хочешь сказать, что это твое дело? — мягко предположил Бондарев. — Твое и ...

— Что — и?

— Твое и кого-то еще. Кто твой хозяин?

Это была еще одна задетая струна или даже целый пучок струн, потому что мужчину перекосило, он что-то неразборчиво зашептал, потом уставился исподлобья на Бондарева и повторно изложил свои рекомендации:

— Убирайтесь отсюда. Иначе я всех вас порежу, и тебя, и парня твоего, и Дворникова, и всех, кого потребуется! Я сделаю это без удовольствия, но я это сделаю!

— Дай нам двадцать четыре часа на сборы, — сказал Бондарев. — Ладно?

Человек с усталым лицом, видимо, не ожидал такого ответа, не ожидал быстрой капитуляции. Он на миг запнулся, потом внимательно и подозрительно оглядел Бондарева и сказал:

— Ладно. Двадцать четыре часа. Потом я буду резать.

— Договорились, — сказал Бондарев.

— Ну... Ну, тогда я пошел.

— Всего хорошего, — сказал Бондарев.

Мужчина с усталым лицом не стал поворачиваться к Бондареву спиной и, неуклюже пятясь, отступал по коридору, пока не свернул за угол.

— Замечательно, — сказал сам себе Бондарев. — Просто замечательно.

Он покосился на тело мента в кресле и понял, что времени у него нет, даже несмотря на только что выделенные ему 24 часа.

5

Бондарев вернулся в палату и увидел, что Алексей сидит на кровати и пытается вытащить из вены иглу. Выглядел он при этом так, будто собирался вот-вот грохнуться в обморок. Бондарев осторожно отстранил забинтованную руку Белова и сам вытянул иглу.

— Надо сматываться, — сказал он Алексею. — Наш общий друг только что свернул шею менту, который тебя караулил. Так что делать нам здесь больше нечего...

— Крестинский, — сказал вдруг Белов.

— Что «Крестинский»? — удивился Бондарев, стягивая ноги Белова с кровати на пол и вставляя неподвижные бледные ступни в больничные шлепанцы с номером палаты на ремнях.

— Это был Крестинский, — пробормотал Алексей.

Бондарев решил, что речь идет о привидевшемся кошмаре, и просто пожал плечами, но тут Белов неожиданно встал на обе ноги и торопливо заговорил, глядя на Бондарева сверху вниз:

— Это был Крестинский... Точно. Он сам мне сказал. Только не тот Крестинский, а брат его, Гри... Григорий. Старший брат. Он сам сказал...

— Брат?

— Он думал, что я в отключке... И говорил, говорил...

В мозгу Бондарева включился поиск информации о семье Крестинского, но, как назло, ничего определенного вспомнить не удалось. Бондарев сказал: «Ладно, брат так брат», подставил плечо и поволок Белова из палаты. По пути он восстановил перед глазами лицо гостиничного урода, омолодил его лет на десять, разгладил морщины, добавил волос, одел в костюм, убрал эту болезненную утомленность... Получился ли в результате известный Бондареву и всему миру олигарх Крестинский — Бондарев никак не мог решить. Что-то проскальзывало в этом отретушированном портрете, но что — пока Бондарев не мог сообразить.

Зато он точно знал другое.

— Леха, — сказал он Белову, прислонив его к стенке в кабине лифта. — Крестинский это или не Крестинский, хрен с ним. Но это он убил мать Насти Мироненко. Это его повадки. Он приходил за Настей, у него не получилось, и он с досады убил ее мать. И сейчас он все еще охотится на Настю, он ее поджидает. И в нас он увидел конкурентов, за это тебе по рукам перепало...

— Зачем? — Белов чуть приоткрыл глаза, борясь со слабостью, клонящей в сон. — Зачем он это делает?

— Вот этого я не знаю. Но должна быть какая-то очень серьезная причина, чтобы вот так сидеть в засаде несколько лет, а потом набрасываться на тех, кто покажется тебе конкурентом. Какая-то большая причина здесь... Мы узнаем эту причину. Мы возьмем этого твоего друга, Крестинского, или как его там, за горло и выжмем из него все, что он знает. Я отзвонил в Москву, и уже...

Двери лифта открылись, Бондарев недоуменно уставился на световой индикатор и в этот момент услышал:

— Я передумал, у вас не будет двадцати четырех часов. Все кончится сейчас.

Одновременно с последними словами ударило лезвие ножа — быстро и бесшумно.

Глава 28 Путь ошибок

1

— Нет, нет, это не мы. Честное пионерское.

— Не вы?! Ну а кто же тогда, если не вы?! Некому, кроме вас. Понимаешь?! Ты же меня тогда пас в Москве! Я что, слепой? Я же тебя видел! Ты шел за мной от самого вашего офиса! Ты в метро за мной полез...

— Было дело, — согласился Коля. — Но дойти до метро — это одно, а тащиться куда-то там за тобой... Куда-то в Ростов... Это уже совсем другое. Это не по мне.

— Ты только что сказал...

— Что я сказал?

— Ты сказал — Ростов! Ты знаешь, где мы!!!

— Ну так ведь ты же мне звонишь по телефону, Вася, — пояснил Коля. — И ты орешь на меня бешеным сусликом уже четыре минуты. За это время можно определить, откуда идет звонок. Да, теперь я знаю, где ты. Но пока ты мне не позвонил — я и понятия не имел.

— Я тебе не верю.

— Твои проблемы.

Вот это было верно. Это были проблемы Мезенцева, и они росли, как катящийся с горы снежный ком. Этот снежный ком грозил под конец стать величиной с Луну и раздавить в пыль всех, имеющих несчастье оказаться на пути.

— Ну так что, — сказал в телефонной трубке далекий Коля. — Будешь и дальше орать или хочешь обсудить свои проблемы?

Мезенцев посмотрел на Лену. Из-под солнцезащитных очков тянулись две темных полосы — слезы, смешанные с тушью.

Плотно стиснутые губы. Побелевшие костяшки пальцев, сжимающих сумочку с оборванным ремнем.

— Буду обсуждать, — сказал Мезенцев.

2

Прошло уже больше двух часов после гибели Славы, но Мезенцев по-прежнему не знал, что им теперь делать. Он лишь знал, что оказался совершенно не готов к случившемуся. Он ждал глупостей от Лены. Но не заметил, как сам наделал таких глупостей, которые едва не закончились смертью дочери Генерала.

Мезенцев вспомнил поспешно выскакивающего из дверей Колю, вспомнил его же на платформе метро с пакетиком орехов в руках. Колин невозмутимый взгляд скользнул по уходящим в тоннель вагонам, и Мезенцев решил, что стряхнул с себя слежку. Оказалось — нет. Непонятно как, но его проследили до Ростова, подождали, пока он выведет Лену на свет божий, и вот... Мезенцев вспомнил свое раздражение насчет белобрысого очкарика Славы и запоздало попенял себе — Слава-то как раз сделал все, что мог. Он принял в себя пулю, назначавшуюся Лене. Кто мог бы сделать больше?

Мезенцев увез Лену на другой конец города, посадил в самый темный угол пивного бара, сам сел напротив и стал думать, стараясь не слышать ее приглушенных всхлипов. Страх и боль потери накрыли Лену именно здесь, в темно-синем полумраке бара. Или же она позволила страху накрыть себя, отложив бледную маску напряженной бесчувственности, которая пугала Мезенцева не меньше свиста пущенной снайпером пули.

Мезенцев подошел к стойке, взял пятьдесят грамм коньяка, но этого оказалось мало, и он повторил. С помощью коньяка ему стало понятно, что мир вокруг него предельно сузился, и в данный момент безопасным пространством является лишь этот бар. А что там, снаружи, что ждет их на квартире Лены или дома у Мезенцева — об этом лучше не думать. Пока не думать.

Он вернулся к столу, схватил мобильник и решительно направился к выходу, чтобы подняться на один лестничный пролет и в этом закутке без посторонних ушей обсудить кое-что кое с кем по телефону.

Лена внезапно вцепилась ему в руку.

— Не оставляй меня одну.

— Хорошо, — сказал Мезенцев.

И вот она стояла, прислонившись к стене и глядя на Мезенцева черными пятнами солнцезащитных очков. Дочь Генерала была похожа на собственную тень, забытую на узкой лестнице между входом и основным залом бара. У Мезенцева почему-то защемило сердце.

Он набрал номер московского Коли, понимая, что, наверное, делает еще одну ошибку. Однако Мезенцев и Лена сегодня оказались в такой ситуации, что любой их шаг мог стать ошибкой. Проверенных и безопасных маршрутов вдруг не осталось, и единственным безошибочным вариантом было бы оставаться на месте и ничего не делать. Пока кто-то аккуратный и исполнительный не подойдет сзади и аккуратно не выстрелит в затылок. Это был бы беспроигрышный вариант.

Но Мезенцев двинулся путем ошибок.

3

— С кем ты разговаривал? — Лена по-прежнему не отлипала от стены, темнея печальной тенью на светлом фоне.

— С Колей, — вялым голосом ответил Мезенцев. — Это человек Левана.

— Ты сказал ему, что в нас стреляли?

— Да, сказал...

«В нас». Она так сказала. Отчаянный фальцет в голове Мезенцева вдруг завопил: «Не в нас, не в нас, дура, а в тебя! Это не я затевал заговоры против Жоры Маятника! Я здесь вообще ни при чем! В меня не должны стрелять! Я всего лишь... Всего лишь...»

Вот именно. Он всего лишь застрелил Генерала и теперь должен тащить на себе крест вины и ответственности за непутевую генеральскую дочь.

— Да, я сказал, что в нас стреляли.

— И что Леван? В смысле, что сказал его человек?

— Говорит, что это не они.

Лена как-то странно замолчала. Потом сняла очки и посмотрела на Мезенцева глазами, в которых главным был уже не страх, а усталость.

— Ч-что? Что ты имеешь в виду?

— Я подумал, что люди Левана в тебя стреляли. Понимаешь...

И он рассказал ей про Колю. Он рассказал ей про слежку, от которой он вроде бы оторвался.

Лену передернуло, словно от резкого приступа боли.

— И ты мне не сказал... А если ты думал, что стреляли люди Левана... То какого черта ты им звонил?!

— Потому что я не знаю, что мне делать. Не знаю, кому звонить. Не знаю, — он обреченно пожал плечами. — Я думал, что здесь ты пока в безопасности. Оказывается...

— Я тебе верю, — сказала Лена. — Я верю, что ты придумаешь способ...

— Ну какой способ?! Ну что я могу придумать?! Вся моя придумка — это переговорить с Леваном и попросить его разрулить ситуацию с Жорой Маятником. Эта придумка сработает, если Леван по старой памяти решит за тебя вступиться. Если Левану не до тебя, если Жора или собственный покой для него важнее, то вся моя придумка не стоит ни черта. Может, Леван даже захочет помочь Жоре. Помочь — в смысле...

— Я поняла. Но ты все же позвонил в Москву людям Левана...

— Они говорят, что это не их рук дело. Они говорят, что Леван попробует убедить Жору, что тебя можно простить. Они говорят, что не помогают Жоре убить тебя.

— Но это же хорошо...

— Да. Только я не знаю, можно ли верить этим словам. В этом-то вся проблема.

— Никому нельзя верить, — устало произнесла Лена. — Верить нельзя никому, но... Но кому-то же надо верить.

Она достала из сумочки косметичку, сняла очки, посмотрелась в зеркало и негромко ужаснулась, после чего принялась ликвидировать последствия катастрофы на собственном лице. Мезенцев счел это хорошим знаком.

— Никому нельзя верить, — повторила она некоторое время спустя, когда темные подтеки под глазами были ликвидированы. — Но Левану я бы поверила. Папа считал его порядочным человеком.

— О господи, — отреагировал Мезенцев. — Опять легендарные мемуары? В которых Генерал видел всех людей насквозь?

— Насчет тебя он не ошибся.

— А Леван в этих мемуарах — образец порядочности?

— Я же говорила тебе — отец не писал про Левана в книге. Но кое-что я знаю про него и без книги... Видишь ли, когда Левану было восемнадцать лет, его отца убили местные бандиты. У Левана не было оружия, чтобы отомстить, поэтому он просто взял из сарая топор. И отомстил с помощью этого топора. Мне кажется, Леван должен меня понять.

— Ну, если тебе хочется так думать о Леване... А кто же тогда в тебя стрелял? Если это не люди Левана, которые проследили меня от Москвы, то тогда все получается еще хуже — это люди Жоры, которые проследили тебя от Питера.

— А какая разница?

— То есть?

— Какая разница — кто стрелял? В любом случае здесь нам больше оставаться нельзя.

Она была права, но Мезенцеву было тошно от этой правоты. Генеральская дочка все-таки испортила ему жизнь, все-таки сбылись те дурные предчувствия, которые мучили Мезенцева с прошлой осени. Ему предстояло бросить дом, бросить бизнес и пуститься в бега с Леной на пару, не зная наверняка, от кого они убегают и как долго им придется бегать...

У Мезенцева от предвкушения бегов заранее заныли мышцы ног, но потом он вспомнил лицо Славы на пластиковой поверхности стола и решил, что лучше боль в мышцах ног, чем полное исчезновение боли по причине попадания пули в головной мозг.

4

Потом Мезенцев позвонил в свой ресторан, велел Алику забрать из сейфа его, Мезенцева, поясную сумку с документами и пачкой денег на «черный день». Как всегда бывает в момент наступления «черного дня», пачка оказалась недостаточно толстой.

Алик подъехал на перекресток возле бара, где отсиживались Мезенцев и Лена, и ждал в машине с полчаса, прежде чем осторожный Мезенцев не решился к нему подойти.

— Чего случилось-то? — вытаращил глаза Алик. — Что за тревога?

— Тебя это не касается, — успокоил его Мезенцев. — Пока не касается. А чтобы совсем не коснулось — не воруй, пока меня не будет в городе.

— А вы уезжаете? — догадался Алик.

— Точно. Еду с девушкой на море, — почему-то брякнул Мезенцев и уже секунду спустя ужаснулся сам себе. С девушкой на море? Показать Лене точное место, где он пристрелил ее отца? Прикуси язык. А лучше проглоти его. Так вернее будет.

Они поехали не на море. Точнее, они и понятия не имели, куда им стоит отправиться. Они стояли рядом с железнодорожными кассами, как вдруг мобильник Мезенцева запищал, и на дисплее высветился номер Коли.

— Леван договорился, — сказал он деловито. — Приезжайте.

— Девушке обязательно приезжать?

— Да.

— Гарантии? Леван дает гарантии?

— Ты слишком много про себя думаешь, Вася, — недовольно отозвался Коля. — Кто ты такой, чтобы требовать с Левана гарантии?

— Гарантии не мне, а девушке.

— Девушке?.. Хм. Ну, вообще-то Леван сказал, что не позволит, чтобы дочь Генерала зарезали у него на глазах.

— Понятно.

— Так что вам просто надо следить, чтобы Леван не моргнул.

Мезенцев не сразу понял, что это была шутка.

Глава 29 Семейные дела

1

Нелетная погода забила Шереметьево раздраженными пассажирами и их багажом, но чартеру из Волчанска странным образом дали «добро» на посадку, и теперь Бондарев имел удовольствие лицезреть Директора на расстоянии вытянутой руки. Директор был озабочен и все норовил покачаться в кресле ради успокоения нервов, забывая при этом, что находится не у себя в кабинете.

За спиной Директора неясной тенью на грани миража и реальности маячил силуэт охранника, и Бондарев поинтересовался, с чего вдруг такие усиленные меры.

— Все это плохо, — туманно ответил Директор. — Все это плохо, но, с другой стороны, это хорошо, потому что после провала всегда начинается улучшение.

— А поконкретнее? Что именно плохо?

— В той части, которая касается тебя? Конкретное подтверждение прибыло с тобой в самолете в бессознательном состоянии, — сказал Директор, имея в виду Алексея. — А в части, которая тебя не касается... Она тебя действительно не касается. Еще кофе?

— Нет. — Бондарев с отвращением посмотрел на пустую чашку, пятую за последние полтора часа. В желудке у него уже плескалось небольшое кофейное озеро, и с каждым телодвижением Бондарев слышал этот плеск. За полтора часа он успел изложить большую часть своей волчанской одиссеи, а самолет за это же время прошел большую часть предполетной подготовки для обратного рейса.

— Милый городок, — сделал Директор вывод насчет Волчанска. — Не хотел бы я там жить. И именоваться волчанцем, или как они там себя называют... Однако тебе придется вернуться и дожать ситуацию до конца.

— Если бы вы мне не приказали, я бы поехал сам, — сказал Бондарев. — У меня там теперь личный интерес.

— Личный интерес — это хорошо. Но не это главное.

— Белов в коме, и я при случае оторву руки тому психу, который его порезал. — Бондарев нервно дернул головой, вспоминая больничный лифт, быстрые удары в полубессознательное тело Алексея... Бондарев тогда внезапно ощутил на ладонях его кровь, почувствовал, как Белов теряет равновесие... И в те же секунды Бондарев чувствовал близость того, кто наносил удары, — никогда он еще не был так близко к Бондареву, за исключением той, другой поездки в лифте. Тогда в кабине была еще тележка с чистым бельем, сейчас тележки не было, и Бондарев отчетливо ощутил запах убийцы, неприятный, но странно знакомый. Холодная ярость Бондарева требована немедленно вырвать убийце руки, но оседающее тело Белова оставалось щитом между ними, а бросать на пол истекающего кровью Алексея Бондарев не мог. Поэтому еще какие-то мгновения Белов висел на руках у Бондарева, потом его тело мягко опустилось вниз, и Бондарев сразу же ударил — убийца умело и проворно уклонился, и лишь кончики пальцев Бондарева стегнули его по лицу. Но и этого прикосновения оказалось достаточно, чтобы убийца правильно оценил степень гнева Бондарева и свои шансы выжить после соприкосновения с этим гневом.

Он пустился бежать, а Бондарев даже и не думал его преследовать, потому что у него в ногах лежал Белов с кровавыми пузырями на губах, и сейчас это было важнее всего на свете.

— Я оторву ему руки, — повторил Бондарев, прислушиваясь к очередному объявлению дикторши аэропорта.

— Отрывай ему все, что хочешь, но сначала...

Бондарев молча кивнул. Он знал, что нужно делать сначала.

2

Охранник внезапно материализовался из полутени и поднес Директору на вытянутой руке мобильник — словно изысканное лакомство. Или словно ядовитую змею. Директор недоверчиво посмотрел на высветившийся номер, отвернулся от Бондарева и стал общаться с абонентом, который был еще менее материален, чем охранник. Бондарев использовал эту паузу в разговоре, чтобы поглазеть через стекло на пассажиров — те сосредоточенно катили чемоданы по полу, болтали по телефонам, толпились возле окошка справочной службы, устало дремали в креслах. Наверное, для этих людей сегодняшняя нелетная погода была большой проблемой. Бондарев был бы счастлив иметь дело только с нелетной погодой, потому что та была неодушевленным предметом, а значит, не обладала теми качествами, которые нужны для создания поистине серьезных проблем. На это годился только человек. Один такой человек поджидал Бондарева в Волчанске.

— Итак, если я все правильно понял... — Это был Директор, в скорострельном режиме решивший все вопросы по мобильному и поспешно отделавшийся от телефона. — Если я все правильно понял, то Химик не оставил эту девочку в покое и отправил туда еще одного человека?

Бондарев автоматически кивнул, хотя что-либо правильно понять в этой истории было задачкой для нобелевского лауреата.

— Значит, Черный Малик назвал тебе неправильную фамилию, — излагал Директор по пунктам. — В январе девяносто второго года он ездил смертельно пугать не Марину Великанову, а Настю Мироненко. В остальном все сходится. У тебя есть какие-нибудь предположения: зачем Химику посылать головореза пугать десятилетнего ребенка?

Бондарев отрицательно помотал головой.

— Какая вообще может быть связь между Химиком и Настей Мироненко?

— Хм, — сказал Бондарев. — Если учесть, что я про Химика почти ничего не знаю, а вы не стремитесь расширить мои познания...

— Что с того?

— Связь может быть какая угодно.

— Например?

— Например, это его дочь.

— Что?! — Директор даже вздрогнул от такой версии. — Поясни, пожалуйста, свою свежую мысль...

— Я не так хорошо знаю Химика, как мне надо бы его знать... Но мне все равно кажется, что у Химика было слишком много всяких серьезных дел и что просто так отправлять людей в Волчанск ради какой-то там девчонки он бы не стал. Тут должна быть серьезная и скорее всего личная причина. Отцовство — это как раз такая причина. Мы же не знаем, кто отец Насти Мироненко. Для майора Афанасьева Настя — приемная дочь, про ее настоящего отца он ничего не знает, потому что не интересовался. Мать Насти, Светлана, уже ничего не расскажет, потому что она погибла. Но есть по крайней мере одна известная мне деталь: мать Насти была старше своей дочери на тринадцать лет.

— И что?

— Вы согласны, что это не совсем обычный возраст для материнства?

— Но Химик-то здесь при чем?

— В восемьдесят третьем году, когда родилась Настя, Химик уже вовсю занимался проектом «Апостол», карьера его шла на полных парах... И, наверное, он совсем не хотел, чтобы кому-то стаю известно о его связи с несовершеннолетней Светланой Мироненко. О Светлане Мироненко, которая стала матерью его ребенка. Поэтому он отправил Светлану с глаз долой...

— Бред, — решительно сказал Директор. — В девяносто втором Светлана и ее дочь уже не представляли угрозы для его карьеры, потому что КГБ уже не было. Зачем он тогда послал Малика? Причем не убивать Светлану, а пугать ее дочь. Почему Светлану убили только два года назад, если она была опасна для Химика еще в 83-м? Ты можешь мне хоть что-нибудь объяснить?

— Объяснить не могу, информации не хватает. Я только предполагаю, что есть какая-то связь между Настей Мироненко и Химиком.

— Это и ежу понятно... Хотелось бы поподробнее. Какая связь? Почему Химик проявляет к девочке интерес с перерывами в несколько лет? И где вообще сейчас Настя Мироненко?

— Это хорошие вопросы, но...

— Она хотя бы жива?

— Жива.

— А что это ты мне так уверенно отвечаешь? Во всем остальном ты не уверен, а тут?..

— Потому что если бы она умерла, то Химик не стал бы оставлять в Волчанске своего человека.

— Ты про того психа, который порезал Белова?

— Именно. Он сидит там и ждет Настю Мироненко.

— Чтобы убить?

— Не знаю.

— Бред какой-то, — сказал Директор еще раз. — Надо взять этого психа, хорошенько обработать и вытащить из него всю информацию. Ты вернешься в Волчанск сегодня, чтобы не терять контроль над ситуацией, а завтра я отправлю к тебе Лапшина и еще пару людей.

— Дюка?

— Нет, с Дюком пока... — и Директор сделал жест, означавший нежелание обсуждать Дюка. — Морозову к тебе отправлю. Закончат они сейчас с Лапшиным одно дельце — и к тебе. Морозова тебя устраивает?

— Морозова меня очень устраивает, — кивнул Бондарев и подумал, что если Директору не жалко бросить в Волчанск еще и Морозову, то это дело для Директора становится все важнее и важнее.

— У меня есть один глупый вопрос, — сказал Бондарев, чтобы перевести разговор в нейтральное русло.

— То есть ты думаешь, что другие вопросы были умными?

— Спрашивали в основном вы, а я отвечал. Так вот... У Крестинского есть брат? Старший?

Директор на миг задумался и потом сказал:

— Нет.

Сказано это было не слишком уверенно, но Бондарев поторопился облегченно вздохнуть:

— Вот и мне так казалось... Значит, это у Белова все-таки бред...

— А Белов здесь при чем?

Бондарев подробнее изложил свой разговор с Беловым в больнице и подытожил:

— Все-таки бред. Естественно, а то ведь...

— А то получается, что в Волчанске на Химика работает брат Крестинского? Что Крестинский и Химик настолько тесно спелись? Что Химик с помощью своих штучек постепенно начинает управлять Крестинским и всеми его делами? Крестинский-то сам не подарок, а если ему в голову залезет еще и этот... Нет, не надо мне таких новостей, спасибо.

— А кому нужны такие новости? Просто других-то нету. Смотрите сами. Малик выполнил в девяносто втором году работу для Химика, а несколько лет спустя рассказал об этом Крестинскому. Я уж не знаю, сумел ли Крестинский в этом во всем разобраться, но если разобрался, то Настя Мироненко — это такая непонятная точка пересечения интересов Крестинского и Химика. Что, если именно в этой точке они вышли друг на друга и договорились? Ведь Крестинский узнал историю Черного Малика на несколько лет раньше нас...

— Интересно, какое имя Малик назвал Крестинскому... — проворчал Директор. — Тебе-то он соврал. Или не соврал...

— Как это не соврал? — удивился Бондарев. — Я же говорю — он мне про Великанову говорил. А оказалось, что...

— Видишь ли. — Директор снова попытался покачаться в кресле, снова наткнулся на негнущуюся спинку и нахмурился. — Я тут поговорил со специалистами... Химик увлекался многими вещами. В том числе он увлекался гипнозом.

— Ну и?..

— Он мог заставить Малика забыть настоящее имя жертвы и внушить ему ложное имя. Чтобы Малик потом никому не проболтался.

— Проще было его зарезать еще в девяносто втором году... — мрачно сказал Бондарев.

— Значит, он был нужен Химику на будущее. Но безопаснее было стереть из памяти имя Насти Мироненко.

— Не катит, — помотал головой Бондарев, поразмыслив. — Откуда Химику знать фамилию Настиной одноклассницы? Он же заменил Настю Мироненко не просто на какую-то Катю Сидорову, он заменил ее на реального человека, Настину одноклассницу Марину Великанову. Нет, не катит ваша история с гипнозом. Хотя сам я ничего лучше придумать не могу.

— А не можешь, так поезжай-ка ты в Волчанск и привези-ка мне другие новости. Нормальные.

Бондарев дежурно ухмыльнулся, слушая начальственные указания. Может, Белов и в бреду сморозил про брата Крестинского, но в любом случае удивиться стоило не тому, на кого работает Крестинский-старший, а тому, кем он работает. Старший брат миллиардера и международного авантюриста работает убийцей под видом гостиничной обслуги — это и вправду тянуло на бред. Бондарев вспомнил это лицо с туго натянутой нездорового цвета кожей, вспомнил усталые глаза и мятую одежду... Нет, это был просто урод. Хватит с него и этого.

— Григорий, — вдруг сказал Директор, и Бондарев встрепенулся.

— Что? Извините, не понял...

— Григорий, — повторил Директор. — У него был старший брат. Давно.

— У кого?

— У Крестинского. Ты же сам только спрашивал! Спишь, что ли? Может, кофе еще плеснуть?

— Нет, — поморщился Бондарев. — Что значит «был»?

— "Был" значит «умер».

— Стоп... — Бондарев зажмурился, прогнал в уме еще раз сцену в больнице, снова услышал срывающийся шепот Белова... Бондарев не мог похвастаться быстротой мыслительных процессов, но уж когда до него доходило...

— Стоп! — В радости от внезапного озарения он треснул ладонью по столу. — Григорий Крестинский! Ну! Белов так и сказал!

— Нет, Белов спутал. Тот Григорий давно умер.

— С чем Белов мог это спутать?! Я и то не знаю, что у Крестинского есть брат и что его зовут Гриша! А Белову откуда это знать?!

— Хм, — задумался Директор и через полминуты выдал вердикт: — Логично.

3

Дальше все пошло очень серьезно. Бондарев понял это, когда увидел минующего охрану широкоплечего мужчину с длинными седыми волосами. Это был Марк Орехов, с которым Бондарев периодически сталкивался в коридорах Конторы, но толком про этого человека с внешностью стареющего льва ничего не знал. Зато Марк Орехов знал все про всех, и Бондарев предполагал, что в этом и заключалась его работа — быть резервным накопителем информации. Если жесткие диски компьютеров вдруг полетят к черту, всегда останется большая седая голова Орехова.

Помимо своей безграничной памяти, Марк был известен сибаритством; его плавные жесты, глубокий бархатный голос и общая неспешность говорили о привычке к жизни спокойной и комфортной. Бондарев представлял эту жизнь Орехова как мерное покачивание в кресле-качалке, в длинном халате, с трубкой, в окружении любимых псов, под джаз из динамиков High-End-системы, в раздумьях о том, какую бутылку божоле сегодня выставить к обеду. Как оно было на самом деле — бог знает. Но вот что Орехов не привык подниматься в пять утра и ехать в Шереметьево ради обсуждения родственных связей Антона Крестинского — это было совершенно точно. Потому что это было недвусмысленно написано у него на лице.

— Ну что? — прогудел Орехов, присаживаясь за стол рядом с Директором и Бондаревым и вальяжно закидывая ногу на ногу. Орехов был в домашних тапочках, и Бондарева это впечатлило. — Какая вас тут муха укусила? Что вам не спится, как всем нормальным людям?

— Тут у нас Бондарев Гришу Крестинского нашел, — сказал Директор и с детской непосредственностью уставился на Орехова, ожидая увидеть реакцию на свои слова.

Орехов пожал плечами, отбросил со лба волосы, откинулся на спинку стула и печально произнес:

— Значит, мне не стоит надеяться на возвращение домой к семи часам... Мой завтрак полетел псу под хвост. Отлично...

— Эту мелодраму ты потом отыграешь лично для меня, — сказал Директор. — А у человека самолет скоро. Поэтому давай ближе к делу. Я помню, что у Крестинского был старший брат, что звали его Гриша... И мне казалось, что он давно дал дуба. При каких-то особенных обстоятельствах. Поправь меня, если не так, ну и вообще...

Орехов укоризненно посмотрел на Директора, потом перевел взгляд на Бондарева, чуть прищурился и вдруг оживился, словно наконец проснулся:

— Это же вы... Это же вы тогда остановили «Мерседес» Крестинского на дороге и хотели ему устроить личный досмотр? Еще когда он был советником президента. И когда он ехал в компании кого-то из больших чеченских людей... Так?

— Примерно, — сказал Бондарев, польщенный тем, что его скромным делам тоже нашлось место в памяти Орехова. — Но это было давно.

— Неважно, — сказал Орехов. — Вы тогда на него случайно наткнулись, сейчас вы снова с ним пересеклись — и это неспроста. Это судьба, это значит, что вы с Крестинским будете бегать друг за другом, пока один другому окончательно не испортит жизнь.

— Кхм-кхм, — сказал Директор, застенчиво улыбаясь. — Вы только не забывайте, что судьба в данном случае сидит с вами рядом. Это я. Бондарев снова пересекся с Крестинским, потому что мы работаем по Крестинскому. А ты, Марк, не успеешь к завтраку, потому что это я тебя вытащил из теплой постели. Так что не гневи судьбу и расскажи парню про Гришу Крестинского.

— Вы хотите услышать сухую информацию или полную историю Жоры Крестинского? — уточнил Орехов.

— Я просто хочу понять — жив он или мертв, — сказал Бондарев.

— Гриша? Гриша, безусловно, мертв.

— Безусловно?

— Безусловно. Потому что Антон, его младший брат, жив. Их было два брата, Гриша и Антоша.

— Не понял.

— А вы постарайтесь, молодой человек, напрягите свои извилины. Гриша мертв, потому что Антон, как мы знаем, жив. Если бы Гриша был бы жив, то Антон был бы мертв, С определенного момента истории двое братьев Крестинских — это слишком много для мира. Слишком много.

4

Орехов не удержался в рамках сухого изложения информации, и его занесло на территорию высокохудожественного рассказа с драматическими эффектами и цветистыми оборотами речи. Постепенно глаза его стали сверкать, жесты рук приняли древнеримскую торжественность, и вскоре у Бондарева возникло ощущение, что перед ним выступает то ли талантливый актер, то воодушевленный митинговый оратор. Периодически в словах Орехова проскальзывали какие-то библейские имена. Директор понимающе кивал, а Бондарев просто молчал, надеясь сойти за умного, а потом при случае посмотреть в энциклопедии, кто такие Исав и Иаков.

Кое-что Бондарев знал и раньше. Он знал, что отец Антона Крестинского был успешным деятелем советской теневой экономики. При Андропове успехи Крестинского закончились, начались суровые лагерные будни. Мать Григория и Антона потратила кучу денег на московских адвокатов и на взятки, которые эти адвокаты рассовывали по карманам чиновников, могущих как-то повлиять на судьбу Крестинского. То ли денег не хватило, то ли их, наоборот, оказалось слишком много, но никаких последствий эти действия не возымели, и Крестинский тянул срок до восемьдесят седьмого года. Вернувшись домой, он обнаружил изменившуюся экономическую ситуацию и двух взрослых сыновей. Григорию было чуть за двадцать, Антон заканчивал школу. Братья отличались друг от друга.

Григорий во всем старался походить на отца, он был коренастым крепким парнем, который вел себя с матерью и младшим братом чуть более грубо, чем стоило. Этим он выражал свое старшинство и свою силу. Пока отец находился в лагере, Гриша сколотил компанию сверстников, которым было в забаву отрабатывать болевые приемы на посторонних людях. Даже когда в этом не было материального интереса. Когда же материальный интерес появился, то Жорины ребята смогли легко убеждать новоявленных коммерсантов, что деньгами надо делиться. Перебиваясь этим модным занятием, Гриша ждал возвращения отца. Он знал, что отец возьмет его в Большие Дела и научит всему, что полагается.

Антон был другим. Он тихо побаивался отца, ему проще было рядом с матерью, которая не требовала от него быть таким же, как старший брат. Антон не любил спорт, не любил драки и недолюбливал склонного к тому и другому Григория, зато преуспел в математике, а еще он любил и умел находить человеческие слабости и использовать их в своих целях.

А еще Антон Крестинский очень не любил, когда над ним насмехались. Некоторая женоподобность его лица сохранилась и к моменту исторической встречи Антона Крестинского с Бондаревым в середине 90-х на новгородской трассе, а уж в школе эти розовые щеки принесли будущему олигарху массу неприятных мгновений. Мало было Антону вредных одноклассников, так и старший брат презрительно пощипывал Антона за щеки, называл «тряпкой» и «размазней». Антон терпел и тоже ждал возвращения отца — не потому, что сильно любил его, а потому, что отец знал, как делать деньги. Не выбивать копейки из рыночных торговцев, а делать настоящие большие деньги. Антон любил деньги, а деньги любили его.

В 1987 году Крестинского досрочно освободили — вероятно, сработали наконец те взятки и те оплаченные столичные юристы. Гриша встретил отца с восторгом, Антон — с настороженным любопытством.

Крестинский-старший быстро разобрался в новой ситуации, поднял старые связи, завел новые, и вскоре его бизнес закрутился на полных оборотах. Он задействовал обоих сыновей и вскоре с удивлением обнаружил, что младший нравится ему больше, чем Григорий. Антон был умнее, хитрее, он быстро усваивал правила игры и так же быстро придумывал способы эти правила обойти. В Антоне чувствовалась перспектива. В Грише — тупая сила и раздражение успехами младшего.

— Еще, — неторопливо излагал семейную сагу Орехов. — Еще там была такая история... Когда шел суд над отцом, Гришу отправили в Москву — отвезти деньги, десять тысяч, на лапу нужному человеку. Вроде бы этот нужный человек был готов решить все проблемы Крестинского — если бы ему привезли эти деньги. Но деньги ему не привезли, потому что по дороге Гриша их то ли потерял, то ли проиграл в карты, то ли у него украли... Короче, сделал какую-то глупость, и отца из-под срока вытащить не удалось. Дома был скандал, сам Гриша сильно распсиховался, переживал... И когда оба брата стали работать с отцом, Антон все время напоминал отцу об этой истории — мол, Грише нельзя доверять серьезные дела. Иногда он говорил так при Грише, и тот... Понятно, да?

Дело шло к тому, что именно Антон станет главным помощником отца, а Гриша так и будет мальчиком на побегушках. Гриша этого не хотел и буквально вымаливал у отца сложные поручения. Отец понимающе к этому относился, пока вдруг...

— Отец поручил Грише отвезти чемодан с наличностью к подпольному меняле и конвертировать рубли в валюту. Гриша взял чемодан и поехал. Через два дня его нашли в каком-то кабаке, он был пьян в дым, а чемодана при нем не было. И он ничего не помнил. Денег в том чемодане было больше, чем десять тысяч. Гораздо больше. Когда Гриша протрезвел и сообразил, что случилось, он слегка тронулся. Так говорят, по крайней мере. Любимый отец поставил на нем крест — тут было отчего впасть в депрессию... А потом кто-то из особо сообразительных друзей открыл ему глаза — кому все это было выгодно? Антону. Так, может быть, это Антон все подстроил? И тогда Гриша впервые попытался убить Антона.

— Впервые?

— Да, это был первый, но не последний раз. Гриша попытался его задушить, но в результате сам попал в психиатрическую лечебницу. Как ни парадоксально, там у него окончательно прояснился разум, он понял, что все, что случилось в последнее время, — это устроенная младшим братом комбинация с целью убрать его подальше от отца.

— Это так и было? Это все Антон провернул?

— Кто знает? Я знаю только, чем все кончилось. Обозленный Гриша сбежал из больницы, чтобы расправиться с братом, но его поймали и вернули обратно. Где-то через месяц отец братьев погиб в автокатастрофе. Весь его бизнес перешел к Антону. Гришу выпустили из больницы, он ходил злой на весь свет, но брат окружил себя охраной, и к нему было не подобраться. Поэтому вся злость Григория выплеснулась на мать. Он считал, что мать больше любит Антона, потакает ему... Он убил ее и покончил с собой. А перед этим поджег загородный дом, где все это случилось. Так что официально Григорий Крестинский мертв. А неофициально я с удовольствием выслушаю все ваши предположения.

— Ну, — посмотрел Директор на Бондарева. — Что скажешь?

— Тот тип, которого я видел, действительно производит впечатление парня, у которого не все дома. Физически крепкий. На Антона Крестинского не похож... Потому что вообще не очень похож на человека. На накачанную мумию похож. И глаза у него... Будто бы он уже сто лет, как спать не ложился.

— Марк, — вышел из состояния задумчивости Директор. — Так ты думаешь, что у Гриши Крестинского — если это и вправду он — сохранилась устойчивая мания к убийству старшего брата?

— Если после всего, что с ним случилось, — а я и представить боюсь, что с ним могло произойти за эти годы, — у него хотя быть часть памяти сохранилась, то больше всего в жизни он хочет смерти Антона. Так что если хотите устранить Антона Крестинского, то просто найдите Гришу и купите ему билет до Буэнос-Айреса или где там сейчас Антон обитает, а потом идите пить кофе и смотреть новости по телевизору. Скоро там передадут, что знаменитый олигарх был задушен своим ненормальным братом.

— Зарезан, — уточнил Бондарев. — Сейчас он предпочитает холодное оружие.

— Так он и вправду жив? — спросил Орехов, поправляя пышную седую гриву.

— Разберемся, — сказал Директор. — Белов придет в себя, расскажет поподробнее. Бондарев слетает в Волчанск, привезет эту ходячую мумию на экспертизу... Разберемся.

5

Позже, когда Орехов уже отбыл на служебной машине домой, к запоздалому завтраку, а Бондарев летел сквозь облака в направлении Волчанска, Директор позвонил в больницу и справился о состоянии Белова. Ничего нового и ничего утешительного ему не сказали.

Тогда Директор набрал другой номер.

— Дюк? — сказан он. — Дюк, кажется, я решил нашу проблему. Да, у меня есть для тебя кое-что. И это может сработать.

Глава 30 Полное возмещение ущерба

1

Это был просто какой-то аттракцион типа «ожившие картинки». Когда Мезенцева в третий и последний раз обыскали и запустили в длинный зал, напоминавший комнату для совещаний в фирме средней руки, он увидел знакомые лица, но до той минуты эти лица были для него либо просто фотографиями, либо мимолетными образами из прошлого. Теперь все они оказались живыми людьми, они пристально смотрели на него, и Мезенцеву стало не по себе.

— Здравствуйте, — сказал Мезенцев, думая, что вежливость не помешает даже у ворот ада — там, где и терять нечего, и находок не светит.

Никто ему не ответил, повисла холодная пауза, которую нарушил вошедший вслед за Мезенцевым Коля. Сейчас ему было не до орешков, что подчеркивало серьезность момента.

— Вот это тот самый Вася, который... — начал Коля.

— Мы поняли, — сказал Леван. Он сидел по левую сторону стола, и Мезенцев не сразу признал в нем того кавказца с сигарой в зубах, который сетовал по поводу испорченного пиджака в коридоре дагомысского отеля. Если Левана и не коснулся скальпель пластического хирурга, то кто-то другой над его внешностью точно поработал, и теперь Леван Батумский выглядел почти как убеленный сединами немецкий бюргер, донельзя скучный в своем законопослушании.

Это впечатление нарушилось, когда Леван заговорил, потому что с голосом ничего сделать было нельзя, и от его властных интонаций веяло холодом. Каждое слово содержало в себе скрытое послание — я имею право так говорить, и лучше вам сразу с этим смириться, иначе за последствия я не отвечаю.

С правой стороны стола сидел Жора Маятник, и трудно было придумать кличку, более не подходящую для этого человека. Быть может, в молодости Гриша и имел привычку переминаться с ноги на ногу, но сейчас это был полный немолодой мужчина, который развалился в кресле и в очень медленном ритме стучал по столу толстыми пальцами. К толстым пальцам прилагались массивные перстни, а к мрачной физиономии Жоры прилагался черный атласный пиджак, черная же шелковая рубашка и темно-серый шейный платок — будто Гриша то ли недавно вернулся с похорон, то ли на них собирался.

Учитывая деликатный характер миссии Мезенцева, костюм Жоры Маятника показался ему плохим предзнаменованием.

Рядом с Леваном сидел тот самый здоровяк со шрамом на лбу, с которым Мезенцев уже сталкивался дважды — в Дагомысе и в Москве.

У Жоры за спиной стоял не менее угрожающего вида сутулый мужчина с сигаретой в руке. Он бросил краткий оценивающий взгляд на Мезенцева и процедил, чуть повернув голову к Левану:

— Почему он один? Где эта тварь?

— Тварь? — Леван задумался. — Это не очень хорошее слово. Ведь мы говорим про девушку, которая сильно любит своего отца. Если бы у тебя, Гриб, была бы дочь, тебе была бы приятна такая любовь.

— Слава богу, у меня нет дочери, — с непонятной злостью ответил Гриб, стряхивая пепел. — А когда я хочу сделать себе что-нибудь приятное, я заказываю себе шестнадцатилетних тайских близняшек, и они делают мне приятно.

Жора одобрительно хмыкнул и вернул лицу прежнее сумрачное настроение.

— И все-таки, Леван, где дочь Генерала? В глазки бы ей посмотреть, — не унимался Гриб, а Мезенцев продолжал стоять, словно ученик, вызванный на педсовет и попавший в разгар педагогических разборок.

— Был уговор, — сказал Леван. — Обговариваем условия без нее, с этим вот... Васей. Она соглашается на все, что мы тут решим. В обмен на гарантии безопасности. Ты ее увидишь, Жора, один раз. И ты ей ничего не сделаешь. Она принесет тебе извинения. Но сегодня ее не будет. И ты должен ее понять. Она тебя боится.

— Она правильно делает, что меня боится, — пробасил Жора Маятник. — Ей крупно повезло, что она вообще живая из Питера ноги унесла. Чуть-чуть ее мои ребята не накрыли... Так что никаких разговоров я бы с ней не стал вести, если бы не Леван. Я вообще после Дагомыса... — Он сделал многозначительную паузу, и Леван ответил не менее значимым:

— Да уж.

— Чтобы я после Дагомыса терпел такие веши... — Жора отрицательно помотал головой. — Нет, я тут только потому, что меня попросил Леван. А у Левана у самого сейчас столько проблем, что...

— Не надо про мои проблемы, — вежливо попросил Леван. Он махнул рукой в сторону Мезенцева и небрежно бросил: — Ну давай. Говори, что должен...

Коля сзади слегка двинул Мезенцева кулаком в спину, но напоминание было излишним, и Мезенцев начал говорить.

Он поблагодарил всех уважаемых людей, которые оторвались от своих важных дел и собрались здесь, чтобы решить это досадное недоразумение...

Он попросил их понять состояние молодой девушки, которая внезапно потеряла горячо любимого отца. Только душевным потрясением можно объяснить те глупости, которые она успела наделать.

Он передал им, что Елена Стригалева извиняется перед присутствующими и потом повторит свои извинения лично. Она отказывается от всех своих обвинений в адрес присутствующих и готова компенсировать им моральный и материальный ущерб, а также исполнить другие требования, если таковые последуют...

— А по-русски ты не мог это сказать, Вася? — недовольно пробурчал Жора Маятник. — Ты что, юрист, что ли? Мы с Леваном юристов не любим...

— Но по сути ты согласен? — спросил его Леван.

— Суть в сумме, — хмыкнул Жора Маятник.

— Давай обсудим сумму, только не будем пускать девушку по миру, ладно? Ты же знал Генерала, он был нормальный мужик.

— Был... — философски заметил Маятник. — Все-таки интересно, кто же его завалил... Что ты на меня зыркаешь? — Этот вопрос адресовался Мезенцеву. — Не я это, не я. И не Леван. Так и передай своей сучке.

— В этом блядском Дагомысе такое творилось тогда, — подхватил Левая. — Такое творилось, что мы сами чудом живыми ушли.

— Точно, — согласился Маятник, и Гриб за его спиной молча кивнул.

А Мезенцев вдруг впервые подумал о тех людях, которые выводили Левана и его компанию из-под огня, попутно пристрелив белобрысого «племянника» Инги. Это были явно не люди самого Левана, и эти люди вообще вряд ли принадлежали к криминальному миру. Их можно было принять за спецподразделение ФСБ, но Мезенцев знал, и Лена позже подтвердила ему это, что силовики примчались в отель, когда все уже было кончено...

Мезенцеву не нужен был ответ на вопрос, кто убил Генерала, но вот узнать, что же черт побери еще творилось в тот день в отеле, он бы не отказался.

Но сначала нужно было вытащить Лену из-под удара.

— Садись, Вася. В ногах правды нет. Потому что ее вообще нигде нет, — сказал Леван. — А мы пока поговорим о главном. О деньгах...

Коля немедленно подтолкнул Мезенцева к деревянному стулу с высокой спинкой, стоявшему во главе стола. Мезенцев подумал, что хорошо бы потом треснуть Колю по роже за эти тычки. Хорошо, но нереально.

Леван, Гриша и Гриб тихо переговаривались между собой, здоровяк со шрамом на лбу молча глядел на Мезенцева, а тот ждал, когда этот кошмар кончится.

И в этот момент дверь за спиной Мезенцева открылась.

2

Дверь открылась, и Мезенцеву на миг показалось, что оттуда потянуло холодом. Но это было сущей ерундой, потому что вторую неделю стояла натуральная летняя жара, и все цвело и пело в окрестностях подмосковного пансионата, где проходила встреча по урегулированию «маленького недоразумения», едва не стоившего жизни Грише Маятнику.

Кто-то вошел в комнату, но это не сразу заметили увлекшиеся денежным вопросом Леван, Гриша и Гриб. Здоровяк со шрамом кашлянул, и только тогда Леван поднял взгляд на вошедшего.

И улыбнулся. Так широко и искренне, что Мезенцев и вообразить себе не мог, что такое возможно.

— Миша! — сказал Леван. — Ну давай, проходи скорее...

Жора Маятник и Гриб тоже взглянули на вошедшего, но на их лицах не возникло радости, там возникло странное сочетание брезгливости и опасения.

Мезенцев предпочел сидеть прямо и не дергаться. Все по-прежнему висело на тонкой ниточке. А если учесть, что на другом конце нити висел не только он сам, но и Лена, то вести себя стоило именно так.

Между тем Маятник буркнул что-то насчет «юродивого». Леван это услышал и отчетливо произнес в ответ:

— Миша — мой ангел-хранитель, если кто не в курсе. А ты мне просто завидуешь, Жора.

— Было бы чему завидовать, — отозвался Маятник.

— Вспомни Дагомыс, Жора. Вспомни, чем это кончилось для тебя и чем для меня. Оцени разницу. А уже потом говори.

— Кончилось для нас одинаково: поимели и тебя, и меня, — немедленно ответил Маятник.

— Заберу его с собой в Германию, — сказал Леван, пропустив мимо ушей последние слова Маятника. — А то я, как без рук, там без него, ей-богу.

Вошедший медленно шагал к Левану, огибая стол, и Мезенцев теперь увидел его.

Молодой парень с растрепанными рыжими волосами не очень уверенной походкой двигался к Левану, едва касаясь рукой стены. Мезенцев мгновенно вспомнил его — Дагомыс, шестнадцатый этаж, странная процессия под покровительством человека с автоматом. Тогда рыжий шел третьим, сразу за Леваном. Мезенцев вспомнил, что у парня были неподвижные зрачки — сейчас они были закрыты темными очками.

А еще он вспомнил, как слепой тогда остановился возле Мезенцева и как будто хотел ему что-то сказать, но потом все же проследовал дальше.

Мезенцеву вдруг снова почудился порыв холодного воздуха, но он отнес это на счет нервного ожидания. И тогда рыжий парень остановился. Остановился и повернул голову в сторону Мезенцева.

Мезенцев не видел его зрачков за стеклами, более того, он знал, что рыжий слеп, но тем не менее ощущение было, как от направленного прямо в лицо Мезенцева пронзительного взора. Желудок Мезенцева испуганно сжался и прилип к ребрам.

Секунду спустя рыжий отвернулся и снова зашагал к Левану, но и секунды было достаточно, чтобы Мезенцева замутило. У него появилось ощущение дежа-вю — все это уже было, тогда в Дагомысе. Возможно, если он обернется, то увидит тела Генерала и Инги? По позвоночнику пробежал холодок, а потом в виски ударил жар. Отсутствующим взглядом Мезенцев наблюдал, как рыжий Миша сел позади Левана и что-то зашептал ему в ухо. Леван слушал, поглядывая в сторону Мезенцева. Жора Маятник что-то писал на листке бумаги. Гриб смотрел ему через плечо. Жар сжимал виски Мезенцеву, и он не выдержал:

— Коля... Мне надо выйти...

— Чего? — удивился Коля.

— Выйти, понимаешь? Хреново мне, понимаешь?

Коля растерянно смотрит на Левана, но тот завороженно слушал шепот рыжего Миши. Маятнику вообще нет дела до Мезенцева, он что-то считал столбиком, а Гриб проверял на калькуляторе.

— Прямо и налево, — процедил сквозь зубы Коля, принимая решение. — И быстро, быстро...

Мезенцев — как ему кажется — стремительно и бесшумно выскользнул из комнаты, но на самом деле он едва успел дойти до двери, как в спину ему ударил возглас Левана:

— Стоять!

Мезенцев замер, тем более что вездесущий Коля схватил его за плечо.

Мезенцев обернулся и увидел, что Леван почему-то привстал. Жора Маятник с раскрытым ртом глядел на них обоих, не понимая происходящего. Позади Левана рыжеволосый Миша дрожал от возбуждения. Он был бледен и, кажется, вот-вот упадет в обморок.

— Так это ты?! — спросил изумленный Леван. — На самом деле — это ты?!

Мезенцев понял вопрос без пояснений. Преодолевая подступающий ужас, он виновато развел руками, как бы извинясь за то, что сделал.

И за то, что должен будет сделать сейчас.

3

Мезенцев сбросил с плеча руку Коли и выдернул у того из наплечной кобуры пистолет.

Коля зверски скривил лицо и получил первую пулю — не за гримасу, а за то, что стоял ближе всех.

Потом Мезенцев стрелял в пять других бледных пятен, являвшихся человеческими лицами, но по-настоящему старался он попасть только в одно — в бледное слепое лицо рыжеволосого юродивого.

Единственного человека во вселенной, который знал всю правду про Мезенцева. Ту правду, которую и сам Мезенцев предпочел бы забыть.

Поэтому Мезенцев стрелял, пока не кончатся патроны в обойме.

Досадное недоразумение. Все это не более чем досадное недоразумение.

Глава 31 Настя Мироненко

1

Миллионы светящихся точек медленно сливаются в большие пятна, а те приобретают внятные очертания, и в результате перед глазами в очередной раз возникает то, что Настя совершенно не желает видеть, но тем не менее видит снова и снова...

Картинка окончательно прояснилась, словно мозговой видеомагнитофон наконец произвел автотрекинг вставленной кассеты. И Настя видит...

...Незнакомец вытер лезвие ножа о кухонную тряпку и не очень уверенно произнес:

— Ну вот. Ну вот теперь уже не надо спрашивать — бабушка, как здоровье?

Девочка, так и не успевшая снять шубу, а лишь расстегнувшая верхнюю пуговицу и развязавшая тесемки вязаной шапки, дрожала мелкой дрожью и ничего не отвечала. Ее остановившийся взгляд был неотрывно нацелен на вытянутую в направлении пола бабушкину руку. По пальцам медленно стекала темная кровь, она чуть задерживалась на желтых старушечьих ногтях, а потом отрывалась от поверхности кожи и падала на пол.

— Ничего не хочешь мне сказать? — Незнакомец задумчиво вертел в руках кухонный нож, а потом резким движением швырнул его в раковину. — Ничего? И ничего не хочешь сделать? Нет? Так и будешь сидеть?

Он приблизился к девочке вплотную — большой темный человек с чужим запахом и сильными руками. Потом зашел ей за спину и положил ладони на плечи. Его ладони — широкие и тяжелые. Сцепленные вместе, они составляют надежный ошейник, сомкнувшийся вокруг детской шеи.

— Молчишь. Ничего не говоришь. И ничего не делаешь. Хорошо. Я подожду. Раз такое дело, я подожду.

Очередная темная капля ударила в пол. Пальцы на плечах девочки зашевелились — незнакомец размял их, словно он пианист, а тонкие детские кости — клавиатура, предназначенная для исполнения некоего произведения.

Некоторое время они были неподвижны — девочка и мужчина за ее спиной. Неподвижны, словно памятник.

А затем тьма окутала их. Как всегда. Как всегда.

И, как всегда, после этого сна Настя проснулась с подступившей к горлу тошнотой. Тошнота была реальна и понятна. Сон был нереален и непонятен. Однако почему-то он приходил в ее сны снова и снова.

Это была еще одна печальная нелепость — одна из многих в ее жизни.

2

Настя знала, что это всего лишь сон. Сон, который навещал ее с невыносимой регулярностью, словно имел на это право.

Но в этом сне не было никакого смысла, там был просто кошмарный сюжет, позаимствованный из телевизионной криминальной хроники или из плохого фильма ужасов. Настя не понимала, за что ей такое наказание, за что ее изводят этим набором страшных картинок...

Она поняла бы кошмар с участием Димки, живого или мертвого. Она бы приняла это как заслуженное наказание ночным ужасом. Здесь у нее не возникло бы вопросов. В конце концов, она никогда не была пай-девочкой. Она знала про себя достаточно таких вещей, что, узнай о них отчим... Нет, лучше ему о них не знать. Пусть это останется ее, Насти, монопольным правом.

И вот теперь, вдобавок ко всем прочим своим запретным знаниям, она знала, что чувствует преступник, вернувшийся на место преступления. Лишь одно требовало уточнения — это она сама вернулась или само место преступления настигло ее, внезапно возникнув в окне железнодорожного вагона?

Две недели назад, когда у нее в семьсот двадцать пятый раз кончились деньги, она снова взялась за свое. Обнаглев от непрестанного урчания в животе, она подошла к холеному мужику лет пятидесяти, который только что припарковался возле дорогого ресторана, дернула его за рукав, пристально посмотрела в глаза и сказала:

— Это ведь вы меня ждете.

— Э-э... — Мужик растерянно хлопал ресницами, а потом резко кивнул. — Ну да, конечно. Конечно.

В счете, который потом принесла официантка, значилось четырехзначное число, но ее кормильца это не смутило. Он рассеянно следил, как она доедает мороженое с фруктами, и пытался вспомнить, что же ему теперь надо делать. Собственных мыслей у него теперь было ноль целых фиг десятых.

По доброте душевной она помогла ему:

— Теперь вы должны дать мне немного денег.

— Э-э... — послышалось в ответ.

Из ресторана она вышла с чувством глубокого удовлетворения в душе и в желудке, а также с пятитысячными купюрами в кармане джинсов. И если кто-то подумал, что все это время она тыкала мужика в бок стволом пистолета или же расплатилась за обед актом пылкой девичьей любви, то он жестоко ошибался.

Она была не такая девушка. Она была совсем другая девушка. И от осознания этого факта у нее иногда случалась жуткая депрессуха.

Тех денег ей хватило на две ночи в местной гостинице, на еду и на флакон шампуня — ходить и дальше с такой головой означало бросать вызов обществу.

Вскоре, ободренная ванной и исходившим от волос запахом свежести, она сидела в холле гостиницы и обдумывала, как бы ей раздобыть денег на хорошую парикмахерскую, а еще лучше — на косметический салон. Думать об этих мелочах было гораздо приятнее, нежели вгонять себя в кому мыслями о глобальном — например, о своей, в сущности, давно загубленной и абсолютно бессмысленной жизни.

— Настя?

Нет, нет, нет. Только не это.

3

— Настя?

Она вздрогнула и едва не вскинула вверх руки, обозначая полную и безоговорочную капитуляцию. Это была нормальная реакция, учитывая, что свою преступную сущность Настя поняла еще в тринадцать лет, а теперь список ее преступлений был настолько велик и ужасен, что полностью помещался только в одном месте — в Настиной голове.

— Настя? Мироненко?

Досадно. Это оказалась вовсе не спецбригада МВД, присланная специально по ее душу. Это был всего лишь Бобик, он же Боря Шаповалов, с которым Настя училась с седьмого по одиннадцатый класс. Сейчас Бобик изрядно смахивал на покойника — в черном костюме, в черных начищенных туфлях, с идеальным пробором в каштановых волосах и вроде бы даже с налетом пудры на щеках. Когда он приблизился, Настя заметила круглый значок на лацкане пиджака. В холле крутилось еще человек пятнадцать таких же оживших покойников со значками, и Настя сообразила, что Бобик прибыл на региональную конференцию продавцов кухонной посуды с труднопроизносимым немецким названием. Надо же, как много глупостей успевает сделать человек всего за пару лет после окончания школы! Это она про него. Или про себя?

В паре шагов от Насти Бобик притормозил — до него дошло, что она не собирается бросаться ему на шею и отчаянно целовать в губы, припухшие от бесконечного восхваления непригорающих сковородок.

— Настя... — в третий раз произнес он и неуверенным движением пригладил волосы. — Так неожиданно... Я и не знал, что ты здесь.

— Я тоже не знала. — Она старалась говорить холодно и противно, чтобы отпугнуть Бобика. В школе у него были сложности в отношениях с девушками, так что теперь Бобик должен был немедленно напугаться и слинять. Но он не слинял. То ли в Настином голосе проскользнуло волнение, то ли общение со сковородками закалило Бобика, но он поправил галстук, осмотрел ее с головы до ног, особо задержавшись на вытертых голубых джинсах, и снисходительно ухмыльнулся. Придурок. Ни снисхождения, ни сочувствия она терпеть не собиралась. Бобик всегда был для нее пустым местом с прыщами, так что она решила встать и уйти.

Однако сказанное Бобиком в следующий миг подкосило ее.

— Всем интересно, где ты, — улыбаясь, проговорил Бобик. — Все хотят знать. Ты же вроде как наша местная знаменитость...

— Чего?

— Знаменитость. Типа, звезда...

— Чего?!!

— И вдруг пропала, никто тебя не видел, никто ничего не знает... — Бобик довольно скалился, радуясь своему эксклюзиву на информацию о ней. Смысла в его словах не было ни грамма. Может, у него есть еще одна знакомая по имени Настя? Может, он бредит? Скажи Бобик, что ее разыскивает милиция, — она поверила бы. Скажи Бобик, что ее собираются сжечь на костре в центре родного города, — тоже поверила бы. Настя могла представить, что чувствовала Жанна д'Арк в аналогичной ситуации, глядя на окружающих ее неблагодарных идиотов, которым она позволила себя убить. Женщины всегда слишком добры к мужчинам.

— Бобик, — многозначительным шепотом сказала она. — Знаешь, мне пора.

«Пора линять из гостиницы» — был подтекст этой фразы.

— А! — разочарованно воскликнул он, когда Настя проскользнула мимо него в сторону лифтов. — Ты куда? Ты в каком номере? Настя, позвони мне на мобильный!

Сейчас, только шнурки поглажу. Кажется, такие нечаянные встречи называются «кошмар из прошлого»? Или нет — Бобик скорее заслуживал наклейки на лоб «недоразумение из прошлого». Кошмар — слишком сильное слово, чтобы употреблять его в отношении всяких там прыщей со значками и мобильниками. Не стоит говорить о кошмарах всуе. Правда-правда, не стоит.

4

Два дня спустя после нежданного рандеву с Бобиком Насте снова приснилось, что она вернулась в Волчанск. Город лежал перед ней в низине, словно в чьих-то заботливо сложенных ладонях, он сиял огнями, манил теплом и уютом.

Сначала Настя просто смотрела на него, а потом начала двигаться вперед, и то ли на пятом, то ли на шестом шаге поняла — ТАМ.

Именно в городе ее детства, в его улицах и площадях, в оврагах и многоэтажках, скрыты ответы на все вопросы, которые мучают ее бедную глупую голову. Ей было нужно просто войти в город и узнать.

Тогда Настя сделала еще один шаг и вдруг уперлась в невидимую стену, которая отделяла ее от города. Распсиховавшись, она колотила в преграду кулаками, билась головой, пятками, коленями, толкала плечом с разбега — но все было без толку. Она воевала с невидимой стеной, пока не проснулась и не обнаружила, что расцарапала себе правую щеку до крови и отбила кулаки. Дурдом.

Самое смешное, что, стоя перед зеркалом и залепляя щеку бактерицидным пластырем, она без устали повторяла, что сны — это глупость, что это лишь разбушевавшаяся неконтролируемая фантазия, что нет никакого смысла в ее видениях — кроме того, что нужно короче стричь ногти...

А еще через неделю она сидела в купе скорого поезда. Состав замедлял ход, и Настя смотрела, как на нее неотвратимо наползает место преступления.

Ну вот я и вернулась. А теперь убейте меня. С приветом, Настя Мироненко.

Глава 32 Беглецы

1

Лена не задавала лишних вопросов, и Мезенцев был ей за это чертовски благодарен. Она задала только один вопрос, в самом начале, и он был совсем не лишний.

Она увидела его перекошенное лицо, увидела пистолет, словно сросшийся с его правой рукой, услышала хриплое дыхание измотанного погоней человека — и вопрос был:

— Бежим?

Мезенцев в тот момент был не в состоянии общаться на человеческом языке, он просто махнул рукой, а когда звуки кое-как все же сложились в слова, то вышло нечто зверски-матерное, однако вполне ясно отвечавшее на вопрос Лены. Надо было уносить ноги, и чем быстрее, тем лучше.

Не задавая других вопросов, но бледнея лицом и сжав в тонкую линию губы, Лена припустила бегом к спрятанному в перелеске мотоциклу — на покупку этого подержанного зверя, завывавшего на семидесяти километрах, как пикирующий бомбардировщик, ушли остатки наличности, но иначе в пансионат было не добраться, а что более важно — не выбраться.

Мезенцев обогнал девушку и первым ухватился за руль — наверное, потому что он яснее представлял, от чего именно они убегают и с какой скоростью это следует делать. Лена молча прыгнула в седло позади него и вцепилась в плечи. Мотоцикл с ревом поскакал по неровностям грунта, потом выбрался на дорогу, и тут же Мезенцев выжал газ на полную катушку. Причем он и понятия не имел, куда они едут и стоит ли им ехать именно туда. А вот гнать отсюда — это не подлежало сомнениям.

Только к вечеру, забившись в дальний угол придорожного бара-гостиницы, Мезенцев пришел в себя и смог выдавить из себя несколько слов — больше не получалось, потому что больше он и сам ничего не понимал.

— Сначала все было хорошо, — сказал он, стараясь не встречаться с внимательным взглядом Лены. — Сначала мы просто говорили. Леван и Маятник стали решать, сколько ты должна заплатить. Какую компенсацию. Потом...

Он жадно отхлебнул пива, не потому, что ему нравился вкус местного пойла, а потому, что это было способом замолчать, еще раз подумать... И еще раз понять, что случилось нечто невероятное.

— Потом, — напомнила Лена. Для человека, судьба которого решалась на только что с треском провалившихся переговорах, она держалась отлично.

— А потом. — Мезенцев был не в том состоянии, чтобы выдумывать сложную и правдоподобную ложь, и поэтому он сказал правду. Ну, почти правду.

— А потом пришел какой-то рыжий парень. Похож на слепого. Зовут Миша. Он стал что-то говорить Левану. И...

Мезенцев снова отхлебнул пива, но это не помогало.

— И тогда...

Он понял, что даже если бы был трезв, даже если бы он был в лучшей своей форме, то все равно не сумел бы объяснить случившееся. Как было объяснить внезапный приступ паники, ударившей под коленки как холодным лезвием? Как было объяснить иррациональное чувство, что этот рыжий знает про него, Мезенцева, все? Именно то все, в котором Мезенцев никогда бы не признался Лене.

И когда Мезенцев увидел, как рыжий шепчет на ухо Левану, он понял, что это запретное знание обо всем сейчас переливается в Левана, а значит, вскоре выплеснется наружу, и это будут отнюдь не аплодисменты и не букет роз...

Поэтому, когда Леван вдруг изменился в лице, Мезенцев уже понимал, чем это вызвано. Когда Леван кричал: «Стой!», Мезенцев уже знал, зачем он это делает. Когда Леван удивленно выспрашивал: «Так это ты?!» — Мезенцев знал, что тот имеет в виду.

Это знание заставило Мезенцева совершить ряд поспешных, но абсолютно необходимых действий.

Мезенцев помнил отброшенного выстрелом в упор любителя орешков Колю.

Мезенцев помнил застывшего как статую Гриба — по лицу этой статуи текло что-то черное, но Гриб продолжал стоять, держась за стол, и лишь какие-то секунды спустя свалился вниз, словно подорванный вандалами памятник.

Мезенцев помнил взбешенное лицо Левана, когда тот увидел нацеленный в свою сторону ствол. Здоровяк со шрамом на лбу неуклюже, но гарантированно закрыл Левана, принял пулю и стал неторопливо массировать грудь, будто к нему вдруг пришло небольшое недомогание в сердечной области.

Мезенцев стрелял еще и еще, пока не расчистил вокруг себя жизненное пространство. Потом он побежал на выход — по дороге возник плотный силуэт, и Мезенцев свалил его рукоятью пистолета.

И дальше он уже просто бежал, спасая свою шкуру от поющих где-то высоко в воздухе пуль, бежал, пока не увидел Лену и пока та по перекошенному лицу и по пистолету поняла почти все.

— И тогда... Тогда я понял, что это ловушка. Пока я там сижу, они прочешут местность и найдут тебя. Я сказал, что должен выйти, но они не разрешили. И... Началась стрельба.

Пластиковая вилка в руках Лены переломилась пополам, и Мезенцев вздрогнул от этого звука. Лена задумчиво посмотрела на куски цветного пластика и сказала, неизвестно к кому обращаясь:

— Извините.

Она положила обломки на край тарелки, сняла очки, закрыла лицо руками и спросила Мезенцева тихим голосом, в котором почти не было слышно напряженного ожидания ответа:

— Ты убил его?

2

— Ты убил его? — спросила Лена.

— Кого?

Для смеха можно было добавить: «Кого — его? Я много кого сегодня перестрелял...» Но как-то не до смеху было ему в этот вечер.

— Ты убил Жору Маятника?

— Хм.

Мезенцев задумался. Действительно... Не пойди у него кругом голова от этого рыжего с его закидонами, можно было и вправду положить там наверняка и Левана, и Маятника. Те отнеслись к переговорам как-то уж совсем несерьезно, и будь Мезенцев в «командировке»...

Но он не был в «командировке», и голова не кружилась от счастья успешной игры в «я жив, а вы нет». Голова кружилась совсем по другому поводу.

— Хм. Не уверен.

Лена убрала руки от лица, и Мезенцев прочитал там разочарование и усталость.

— Я стрелял, — сказал он, словно оправдываясь. — И в его сторону тоже. Но Маятник сидел в конце стола. Между мной и им был еще его помощник. Гриб. Вот в него я точно попал.

— И то хорошо, — сказала Лена с неожиданной суровостью. — Гриб — это та еще скотина. Это он тогда командовал в Питере, когда моих людей...

Было странно слышать эти слова от девятнадцатилетней девушки, которой вроде бы полагалось заниматься совсем другими вещами, более приятными и более легкомысленными. Но она сама поставила себя на тропу войны и сходить с нее не собиралась.

— Я не остановлюсь, — сказала она, словно подслушав мысли Мезенцева. — Я доведу это до конца, с тобой или без тебя.

— Без меня? — криво усмехнулся Мезенцев. — Знаешь, а мне теперь вроде как и деваться некуда. Стрелять по Левану Батумскому и Жоре Маятнику — это дорогое удовольствие, за него всю жизнь расплачиваются...

— Значит, у нас теперь еще больше общего, — подытожила Лена.

«Больше, чем ты думаешь, — ответил про себя Мезенцев. — Например, каждый из нас способен убить ради выбранной цели. И ты не догадываешься, что ради достижения твоей цели тебе надо бы убить меня».

Он вспомнил их встречу весной в парке имени Первого мая. Тогда у Мезенцева тоже была цель — чтобы его оставили в покое. И ради достижения этой его цели требовалось немного — просто отмахнуться от назойливой генеральской дочки, а будет упорствовать — так свернуть ей шею и оставить в том же парке под кустом как жертву уличной преступности.

Однако Мезенцев этого не сделал, и теперь, по прошествии месяцев, он все яснее понимал, что выбора у него не было. Точно так же не было у него выбора во время переговоров с Леваном и Маятником. Точно так же не было у него выбора в гостиничном номере на шестнадцатом этаже, когда Генерал...

Складывалось впечатление, что люди и обстоятельства загоняют Мезенцева в некий тоннель, откуда ни вниз, ни вверх, ни в стороны — только вперед. А впереди... Бог его знает, что там впереди.

— Что бы ни случилось, я все равно сквитаюсь с тем, кто убил отца, — сказала Лена.

Что ж, возможно, впереди его ждало именно это. И наверное, это было бы справедливо. Но это было бы нечестно.

3

И так они гнали вперед, останавливаясь лишь ради пары часов сна и не имеющей вкуса еды. Лена по-прежнему ни о чем не спрашивала, а Мезенцев ничего не объяснял, прикидываясь, будто действует согласно продуманному плану и будто на этом этапе план предусматривает долгую гонку с постоянной сменой направления...

Потом она не выдержала и, проезжая мимо придорожного мотеля, только что отстроенного рядом с фирменной автозаправкой, дернула Мезенцева за рукав. Мезенцев притормозил, Лена сползла с мотоцикла и на негнущихся ногах пошла к мотелю. Мезенцев догнал ее уже в фойе. Лена стояла возле банкомата и устало терла глаза.

— Я так больше не могу, — пробормотала она Мезенцеву, не глядя на того. — Мне надо выспаться... Как-то прийти в себя... Потом обсудим...

Мезенцев понимающе кивнул. Он тоже хотел бы уснуть, но уснуть не получалось, взбудораженные нервы не пускали его, и тогда он начинал думать о случившемся, а эти мысли неизменно выходили на одно и то же...

На то, о чем Мезенцев не хотел думать. Поэтому он подошел к аптечному киоску и купил упаковку снотворного. Таблетки сработали, и он вырубился прямо в кресле, поставленном возле двери в номер.

Лена долго шумела водой в ванной комнате, потом вышла, увидела спящего Мезенцева, подошла ближе. Обветренное небритое лицо Мезенцева оставалось напряженным даже во сне, и Лене стало его жалко — вытащенный ею из размеренного ростовского быта, простой парень, не утративший верности своему Генералу... Она едва не коснулась вытянутыми пальцами взъерошенных волос на макушке Мезенцева, но потом решила, что жалость тут неуместна. Она использовала его для своей большой цели, а тут жалеть не принято, принято гнать и гнать вперед, пока цель не будет достигнута или пока «человеческий ресурс» не будет отработан... Эти технологии прочно засели в голове Лены, будучи заимствованы и из опыта Генерала, и из немецких бизнес-методик, но почему-то ей они сейчас казались безжизненными и неподходящими. Ей не хотелось жертвовать Мезенцевым ради своей цели.

Странно, но Мезенцев, в свою очередь, не хотел жертвовать Леной ради своей цели.

Не хотел, но другого варианта почему-то не придумывалось. А цель его была — остаться в живых после того, как Леван узнал про Дагомыс, и после того, как он стрелял в Левана и Маятника. Схватившись за ствол, Мезенцев всего лишь пытался остаться в живых, но со стороны это выглядело черт знает чем... Маятник наверняка решил, что это было продолжение питерской истории, более изощренная попытка Лены добраться до него, до Маятника. Что подумал Леван... Бог знает, что он подумал и за кого он принял Мезенцева. Но вряд ли это мнение было хорошим.

Если у Левана есть хоть толика фантазии, то он непременно решит, что Лена тут — лишь пешка: девка, что с нее взять. А главный игрок, наверное, тот, кто был и в Дагомысе; тот, кто притащился в Москву выманивать Левана и Жору Маятника на переговоры; тот, кто вытащил пистолет и едва не угрохал Левана с Жорой. А может, кого-то и угрохал, черт его знает. Под столом, куда они все попадали, было темно. Мезенцев не разглядел, насколько сильно пострадало их здоровье. Но интуиция подсказывала, что повреждения были не смертельными.

То есть главным заговорщиком после стрельбы в пансионате получался Мезенцев. И будут теперь псы бежать и по его следу, а не только за Леной. И про переговоры стоило забыть навсегда.

Он проснулся, не осознавая времени суток. Шторы были задернуты, Лена сидела на постели и расчесывала волосы.

— Привет, — сказала она чуть более жизнерадостно, чем вчера. Мезенцев вяло махнул рукой, кое-как заставил мышцы придать телу сидячее положение.

— Да уж, — сказал он скорее сам себе, чем Лене. — Да уж, натворили мы делов...

И тут же спохватился:

— Я натворил.

— Что сделано, то сделано, — как-то на удивление бесстрастно отозвалась Лена. — Ты всего лишь расхлебываешь то, что заварила я... Ты сделал то, что мог. Если бы не ты... — сказала она эту стандартную фразу и замолчала.

«Если бы не я, то у тебя бы сейчас был отец. И ты никогда не оказалась бы в этом мотеле, за тридевять земель от твоего немецкого колледжа, где все ясно, чисто, просто и аккуратно...»

Так закончил фразу Мезенцев, но Лена предпочла более простой вариант:

— Если бы не ты... мне было бы сейчас очень плохо. Может быть, меня бы уже убили.

Мезенцев пробурчал что-то невнятное и, чтобы скрыть выражение лица, стал мять пальцами физиономию, словно не до конца проснувшись. Грязь и усталость кожи чувствовались меньше, из чего Мезенцев сделал вывод, что и грязь, и усталость срастаются с ним все плотнее.

— Надо решить, что делать дальше, — сказала Лена.

«В точку», — подумал Мезенцев. Вариантов на самом деле было два — опять два, как и тогда весной. И снова надо было выбрать один, верный. И не повторить прошлой ошибки, когда выбор был сделан неправильно.

Первый вариант был — бегать до конца дней от Левана и Жоры. И дождаться своего конца дней, когда кто-то из догоняющих окажется достаточно быстрым.

Второй вариант был — связаться с Леваном и поменять свою, мезенцевскую, жизнь на Лену. На Лену и ее деньги. На Лену и все, что там у нее есть. Левана придется уговаривать, Жору придется уговаривать, но этот вариант оставлял хоть какую-то надежду.

Первый вариант никакой надежды не оставлял. Именно так.

Мезенцев покосился на Лену — та стояла на кровати, чтобы видеть себя в зеркале на стене, и совершенно не догадывалась о планах Мезенцева на ее счет. Босые ноги переступали по матрасу, вид стройных икр и аккуратных коленок грел Мезенцева, как слабоалкогольный напиток, но...

И тут зазвонил телефон.

4

Мезенцев вздрогнул, обвел комнату все еще сонным взглядом, нашел белый аппарат на прикроватной тумбочке, потянулся было к нему, но вдруг понял, что звук исходит не оттуда. Лена тем временем озадаченно рылась в рюкзаке, пока не выудила оттуда мобильник, последние дни не подававший признаков жизни. Звонок шел именно от него. Лена некоторое время недоверчиво смотрела на дисплей, потом все-таки ответила...

— Это тебя, — сказала она секунду спустя и протянула мобильник Мезенцеву.

К этому мгновению Мезенцев уже проснулся, подобрал с ковра пистолет, прислушался к звукам в коридоре, инстинктивно втянул голову в плечи, подумал, как хорошо, что у них задернуты шторы... Короче говоря, он понял, что означает этот звонок. Он не мог понять — как? Но это уже не имело значения.

Он принял из прохладных пальцев Лены трубку, поймал настороженный взгляд девушки и кивнул: «Спокойно...»

Потом поднес трубку к уху, памятуя, что это могло быть отвлекающим маневром, а главное могло в эти же мгновения происходить за дверью, за окнами...

— Слушаю, — сказал Мезенцев.

— Здрасте, Евгений Петрович, — сказал чей-то голос, и был он настолько нереально жизнерадостным и нетипично вежливым, что Мезенцев даже поморщился и огляделся, не бредит ли он, не привиделся ли ему этот гостиничный номер, стены которого вдруг стали хрупкими границами безопасного жизненного пространства.

Нет, все это было реальным и не предполагало такой жизнерадостности, которой ему только что прополоскали ухо — словно апельсиновым соком из телевизионной рекламы.

— Здрасте, — сказал Мезенцев человеку, который знал номер мобильного Лены и знал его, Мезенцева, имя-отчество. То есть знал, что они с Леной сейчас заодно. По мезенцевским меркам это называлось — знать слишком много.

И поскольку Мезенцев не узнал голоса в трубке, и поскольку настроение у него было довольно хреновое, он не сдержался, чтобы не задать этот символический вопрос:

— Откуда вы меня знаете? И кто вы такой вообще?..

— Евгений Петрович, — радостной скороговоркой зачастил голос в трубке. — Ну вы же понимаете, что это все абсолютно неважно и неинтересно — кто, откуда, как... Главное, что я вас нашел. Вы меня сейчас послушайте, а потом просто скажите — да или нет, ладно?

Мезенцев еще и слова не успел сказать, а голос в трубке уже продолжал, не сбавляя темпа и не теряя поразительно оптимистической интонации, напоминавшей Мезенцеву пионерскую линейку в далеком советском детстве.

— Евгений Петрович, мне хорошо известна ваша ситуация. То есть мне известно, насколько серьезны ваши проблемы. Ваши, то есть вас и вашей девушки. К счастью, есть возможность все это исправить. То есть буквально все исправить. Решить все эти проблемы. При минимальных затратах с вашей стороны. Ну как? Согласны?

В трубке, вероятно, ждали от Мезенцева аналогичного всплеска оптимизма, но дождались лишь скептического:

— О чем это вы?

— О том, что вас ищут, ищут хорошо, а потому найдут. Рано или поздно. Найти вас нетрудно, я же нашел.

— Кто кого нашел? Мы всего лишь говорим по телефону...

— Да, но при этом я знаю, куда выходят окна вашего номера. Они, правда, сейчас занавешены... Евгений Петрович, ну это и в самом деле лишние вопросы, давайте к делу. Дело такое — я могу решить все ваши проблемы, и ваши лично, и вашей девушки. За это я хочу от вас всего лишь одну вещь.

— Душу? — мрачно сказал Мезенцев.

— Нет, не угадали. На души спрос нынче небольшой, рынок перенасыщен, так что я попрошу другое. Евгений Петрович, когда вы последний раз были в Дагомысе...

«Уже полстраны знает, что я был в Дагомысе, — с обреченной злостью подумал Мезенцев. — Что же дальше-то будет?»

— ...Вы кое-что прихватили с собой на память. Вот эту вещь я и хочу. В обмен на решение ваших проблем.

Мезенцев даже и не сразу понял, о чем идет речь. А когда понял, почесал лоб и задумался. Еще сутки назад ему казалось, что дела его так плохи, что дальше и некуда.

Оказалось — есть куда. Оказалось, что он давно уже вляпался в эту дрянь, да только не понимал этого. И это не Лена накликала на его голову напасти величиной с московскую высотку, это он сам в Дагомысе себе заработал. Просто не заметил. Спешил очень.

Радостный голос в трубке, видимо, расценил молчание Мезенцева как умственный ступор и решил все разжевать до предела:

— Папка, которую вы у Генерала из номера забрали. Помните? Мне нужна папка.

Можно было прикинуться дурачком и переспросить: «Какая папка? Не знаю никакой папки?», можно было нагородить еще какой-нибудь ерунды. Но у Мезенцева почему-то возникла твердая уверенность: не надо. С этими людьми — не надо.

— Ладно, — сказал Мезенцев. — Будет вам...

— Привозите папку, и я решу все ваши проблемы, — пообещал солнечный голос в трубке. Радость почему-то не охватила Мезенцева. Ему, напротив, стало зябко, будто до срока наступила осень, нагнав в оконные щели холодного ветра. Мезенцев спинным мозгом чувствовал, что это не спасение, это какая-то непонятная ловушка, но деваться-то было некуда. Может, хоть Лена выберется из этого дерьма...

— У меня ее нет с собой, — сказал Мезенцев.

— Я знаю. Возьмите ее и привозите в Волчанск. Это маленький тихий городок, двести километров от того места, где вы сейчас находитесь. Поезжайте сейчас туда, поселите девушку в гостинице «Заря» и отправляйтесь за папкой. Когда вернетесь, с вами свяжутся. Все это время девушка будет в безопасности — под мою личную гарантию, — если только она не будет покидать пределы гостиницы. И больше не задавайте вопросов, Евгений. А то ведь чего доброго услышите ответы. И они вам очень сильно не понравятся.

— Личные гарантии? А я могу узнать, с кем разговариваю? — проигнорировал Мезенцев предупреждение.

— Нет, не можете. Больше того, вам и не нужно это знать. Зачем? К чему загружать мозг лишней информацией? Это в вас говорит ваша гордость, Евгений, ваше самолюбие. Заткните им рот, и пусть говорит ваше желание выжить, ваш инстинкт самосохранения. Этим чувствам неважно, кто звонит, им важно, что этот кто-то дает вам шанс. Берите этот шанс, Евгений, берите. Пока дают. Как говорится, срок действия предложения ограничен.

Голос в последний раз хихикнул и оборвался, сгинул, словно трубка была глубоким темным колодцем, куда проваливались голоса и их обладатели.

Глава 33 Рыжий и другие

1

Этот конфетной красоты домик стоял чуть в стороне от основного комплекса пансионата и кокетливо именовался «Охотничья избушка». Здание ценилось за повышенный комфорт и за возможность шуметь, не будучи услышанным в пансионате. Желающих пошуметь в летнее время было хоть отбавляй, поэтому цены росли начиная с мая и под конец устанавливались на таком уровне, что заселялись в «Охотничью избушку» люди сплошь непростые. За те деньги, которые они платили пансионату, им позволялось многое, но стрельба со смертельным исходом явно выбивалась из перечня разрешенных забав.

Дежурный пансионатский врач примчался туда раньше всяких «Скорых». Он вбежал в дом, сделал по инерции пару шагов и замер. Слово «бойня» само собой возникло в его мозгу и запульсировало темно-красным цветом, схожим с теми брызгами, что были здесь повсюду.

Врач начал было считать тела, но тут его вдруг схватили за руку и куда-то потащили, причем сделал это человек, которого врач поначалу чуть не посчитал за покойника.

— Доктор! — заорал этот человек, продолжая тянуть врача в глубь комнаты. — Доктор, скорее, скорее... Помогите ему, доктор!

Врач еще не видел, кому надо помогать, но ему казалось, что самому этому кричащему седовласому мужчине нужна помощь. Во всяком случае, ладонь, вцепившаяся в рукав врача, была липкой от крови, шея и грудь тоже были залиты темным. От истошного вопля вены на лбу седого так напряглись, что он запросто мог дать дуба если не от раны, то от сердечного приступа.

— Давайте я вас посмотрю, — попытался остановить седого врач, но тот с невероятным мастерством выругался, причем начал на русском, а закончил чем-то гортанным и непонятным. Седой не хотел, чтобы его смотрели. Он истекал кровью, но тащил врача куда-то вперед, причем на какое-то лежащее тело седой наступил и не обратил внимания.

— Вот, — выдохнул наконец седой, обогнув длинный стол. — Скорее, сделайте что-нибудь... Спасите его!

Врач выдернул рукав из липких пальцев Левана и непонимающе уставился перед собой. Посреди этого разгрома, посреди мертвых и полумертвых тел на полу сидел рыжеволосый парень в темных очках, и врачу показалось, что седой издевается над ним — парень в очках был последним, кому здесь нужна была помощь. На нем не было ни царапины. Он лишь дрожал мелкой дрожью, но это был просто страх, а от страха обычно не умирают. Во всяком случае, у седого было куда больше шансов в ближайшее время отправиться на тот свет. А еще были другие, те, кто молча лежал на полу и вообще не подавал признаков жизни.

— С ним все в порядке, — легкомысленно сказал врач, и тут Леван левой рукой ухватил его за горло, надежно и решительно. Врачу еще повезло, что правая рука Левана временно была в нерабочем состоянии.

В этот момент в комнату с топотом вбежали трое охранников Левана, ранее отпущенных за ненадобностью, — кого было бояться Левану и Жоре Маятнику, если друг с другом они практически договорились? Теперь эти трое тупо смотрели на разгромленную комнату и старались не думать о возможных последствиях. Кто-то тихо выругался.

Потом до них дошло, что их босс, сам по уши в крови, держит за горло какого-то козла. Когда они осознали этот факт, то над жизнью врача нависла серьезная опасность, потому что его кандидатура была немедленно избрана на место «ответчика за все по полной программе». Парни Левана не порезали врача на куски лишь из вежливости — им в данный момент занимался босс. Вот когда отпустит...

Но Леван пока не собирался никого отпускать.

— Нет, с ним не все в порядке! — проорал Леван прямо в ухо согнувшемуся под воздействием могучей хватки врачу. — Тащи его в больницу и спасай, ты должен сделать все, что возможно...

— Я в п-порядке, — тихим высоким голосом сказал кто-то. — Леван, я в порядке.

Седой резко выпустил горло врача и привалился к столу, тяжело дыша и глядя на рыжего парня, который неуверенными движениями поднимался на ноги. Врач сразу же на несколько метров отпрыгнул от Левана и наблюдал за происходящим уже с безопасного расстояния, опасливо косясь на охранников и стараясь незаметно двигаться в сторону выхода.

— Правда? — спросил Леван. — Ты вправду цел?

— В основном, — своим странным голосом произнес рыжий. — Ну как обычно — озноб, слегка мутит...

Леван нашарил глазами врача и жестким тоном велел:

— В больницу его. Я больше повторять не буду.

А врач больше не хотел спорить. Он забросил руку рыжего себе на плечо и повел его на выход. Леван заковылял следом, что-то яростно бормоча себе под нос. Охранники наконец нашли себе дело, подхватив босса под локти.

— Леван, — фальцетом почти пропел рыжий.

— Что?

— Гриб цел?

— Гриб? Цел. От шеи и до ботинок. А выше шеи лучше не смотреть.

— Понятно, — прошептал рыжий.

Леван шел сзади и не видел этого, а врач видел: рыжий сказал: «Понятно» — и улыбнулся. Участь неизвестного врачу Гриба явно пришлась рыжему по душе.

Позже дежурный врач пансионата решил, что трупы были не самым страшным из того, что встретилось ему тогда в «Охотничьей избушке».

Выжившие были еще хуже.

2

Выведя рыжего на воздух, врач усадил его на траву и осмотрел внимательнее, но все равно никаких ранений не обнаружил. К этому времени вокруг «Охотничьей избушки» собралось человек пятнадцать работников пансионата и отдыхающих; кто-то из оставшихся людей Жоры Маятника пытался их отогнать от дома, но безуспешно. Такого реалити-шоу никто не хотел пропускать, и, когда в дверях появился залитый кровью Леван, ответом ему был всеобщий вздох удовлетворенного ужаса. Леван в ответ покрыл присутствующих отчаянным матом и, бледнея, прислонился к стене. При этом он не переставал следить за тем, как врач обращается с рыжим. Врач чувствовал этот взгляд у себя между лопаток, поэтому был тщателен и заботлив. Однако никаких повреждений на рыжем он так и не нашел и растерянно оглянулся на Левана...

Тут приехала первая из машин «Скорой помощи», и врач облегченно вздохнул — теперь другим придется разбираться с этой историей. Так и получилось — увидев красные кресты на машинах, Леван сразу как-то ожил, перехватил бригаду у дверей дома и, размахивая окровавленными руками, стал им объяснять, кому здесь действительно нужна помощь... На рыжем крови не было, но он слегка дрожал и нервно улыбался, что выглядело не очень здорово. Так что его подняли с травы, уложили на носилки и понесли к машине. Леван облегченно вздохнул и пошел было искать оброненный мобильник, но тут ноги его подкосились, и он опустился наземь...

Между тем рыжий парень в темных очках улыбался. Кто-то мог подумать, что он рехнулся — набитая убитыми и ранеными «Охотничья избушка» вряд ли могла развеселить нормального человека. Но в том-то и дело, что рыжий не был нормальным человеком. В этом и состояла его ценность. За это в нем души не чаял Леван, и это было вовсе не снисходительное покровительство здорового и богатого человека по отношению к калеке. Это было не суеверие, как полагал, например, Жора Маятник, брезгливо морщившийся при виде рыжего. Это был сугубо рациональный подход, в детали которого Леван предпочитал не вдаваться. Он просто считал рыжего своим талисманом, и ему было плевать, что остальные думают по этому поводу.

Однако между обычным талисманом и рыжим имелась принципиальная разница. Люди лишь верят, что талисман приносит удачу. Леван знал, что рыжий приносит удачу. Знал наверняка. Одного Дагомыса хватило бы с лихвой, чтобы знание Левана стало твердокаменным. А ведь было еще много всего и кроме Дагомыса.

Сказать, что рыжий приносит удачу, было бы неверно. Рыжий не притягивал счастье, и карма Левана не изменилась от того, что он повсюду таскал рыжего за собой. Просто рыжий всегда знал, что будет дальше. Рыжий угадывал, как поступит тот или иной человек. Иногда он мог определять, как человек поступил в прошлом. Но главное, он чувствовал ход событий. Незрячие глаза рыжего смотрели в ничто, и оттуда рыжий получал сигналы о том, что грядет вокруг — сгущается тьма или мягко греет солнце. Рыжий был как будто антенна, настроенная на прием еще не случившегося, но уже предопределенного.

Леван купил рыжего за пятьсот долларов в Ярославле. Бог знает, каким ветром занесло туда и рыжего, и Левана. Именно что — бог знает. Леван видел в этом несомненный знак свыше, этакий подарок, компенсацию за многолетние взносы бородатым попам, которые любили поговорить о тщете всего сущего, но после вечерни предпочитали ехать домой на «Ауди».

В этом старом, словно срисованном с пожелтевшей дореволюционной открытки, городе Леван, как водится, решал какие-то проблемы, то ли свои, то ли чужие. Вечером он сидел в кабаке, кривя губы от местного убожества и нежно вспоминая о московском блеске, которого не вытравить никаким дефолтом. Рядом сидел мрачный Пушок — личный охранник Левана. Шрам на лбу у него уже имелся. Пушок не отличался веселым нравом, но в тот вечер он был каким-то уж особенно хмурым.

— Я, Леван, сегодня двести баксов просадил, — наконец объяснил Пушок причину своего траура. — Причем чисто по дурости. И не пойму как.

— Расскажи, — сказал Леван, подвигая Пушку стакан.

3

Вышло так. Днем, пока Леван вел утомительные переговоры, в которых ему была нужна не охрана, а куча ушлых юристов, Пушок с приятелями шатался по городу и у вокзала наткнулся на развеселого наперсточника, который чистил наивных граждан так, что только пыль столбом стояла.

Пушку пришла в голову замечательная идея. По молодости он и сам баловался этими играми, так что приемчики знал. А за спиной у него ухмылялась пара друзей-мордоворотов, так что хозяин точки и слова бы поперек не смог сказать. Поначалу все шло примерно так, как и хотел Пушок. Наперсточник беспрерывно острил, пальцы его летали над доской, а какая-то накрашенная дура старательно отвлекала внимание Пушка, пока он не взял ее за плечо и не сжал от души. Девка завопила и отскочила в сторону, наперсточник на миг напрягся, но пережил инцидент и продолжил работу. Пушок отгадал четыре раза из шести, чем вполне утешил свое самолюбие; да и в проигрыше не остался.

— Эх вы, лохи, — бросил напоследок победоносный Пушок. — Да я в эти игрушки игрался, когда вы еще пешком под стол ходили...

— Специалист, значит? — хихикнул наперсточник, не утративший хорошего настроения.

— А то, — гордо сказал Пушок. — Гляди...

Он взялся за пластиковые колпачки и лихо исполнил отвлекающий маневр, прижав шарик указательным пальцем.

— Ну, где? — спросил Пушок, похохатывая.

— Что, просто так? Давай хоть по полтиннику поставим, — предложил наперсточник.

Они поставили по полтиннику, и Пушок выиграл.

— Еще? — спросил Пушок, радуясь общению с доверчивыми провинциалами.

— Еще, — кивнул наперсточник. — Ставлю сотню. Только я отойду на минутку... Рыжий! Иди сюда! Вот он с тобой поиграет, — сказал наперсточник и пропал.

Пушок посмотрел перед собой и негромко ругнулся.

— Издевается, что ли? — с тоской сказал Пушок. Так все хорошо начиналось, а тут... — Ну как я с ним играть буду?

Перед Пушком стоял рыжий парень с незрячими неподвижными зрачками. Он неуверенно улыбался обветренными губами и чуть покачивал головой, словно многократно здоровался.

— Поиграй с инвалидом, поиграй, — снова возник хозяин точки. — Не обижай калеку.

— Мля... — Пушок с неохотой помельтешил колпачками. — Ну и что? Где?

Рыжий медленно ткнул пальцем.

— Везет тебе, — сказал Пушок и кинул слепому сотенную купюру, которая немедленно исчезла в руке хозяина точки. — Ну давай еще.

Через десять минут один из приятелей Пушка многозначительно покашлял у него за плечом.

— Погоди ты! — отмахнулся Пушок. — Я никак не пойму, как он это делает... Давай еще раз.

— Теперь по пятьсот, — уточнил хозяин.

— Ладно, ладно...

Рыжий медленно протянул палец. Пушок зло треснул кулаком в ладонь, кинул новенькую пятисотрублевую купюру и с недоверием уставился на свои пальцы, которые словно разучились выигрывать в этой нехитрой забаве.

— Еще? — спросил хозяин.

— Да... Ему просто везет, — пояснил Пушок приятелям. — Ну не может же ему все время везти!

Потом у Пушка кончились рубли, и он стал кидать на доску двадцатидолларовые купюры, при виде которых хозяин точки особенно широко улыбался.

Когда Пушок просадил две сотни баксов, не считая ранее проигранных рублей, друзья увели его. Пушок все оборачивался, смотрел на нелепую рыжеволосую фигуру и повторял, что это какой-то трюк, и он, Пушок, почти его понял, и если бы у него было еще немного времени...

— Слепой? — недоверчиво произнес Леван.

— Вот именно.

— Ну что же, бывает. Знаешь, слепые, они не видят, но остальные чувства у них обостряются...

— Да? Каким чувством можно почувствовать металлический шарик под колпачком, если ты его не видишь, не касаешься...

— Он его слышит.

— Там такой ор стоял, что ни хрена он не слышал! И никто ему не подсказывал, никто его не касался, я специально смотрел!

— Тебе что, жалко двести баксов?

— Нет. Мне интересно — как?!

Леван подумал и сказал:

— Мне — тоже.

Если бы Ярославль был хоть немного менее скучным городом, Леван и не подумал бы делать то, что он сделал на следующий день.

Веселый наперсточник мгновенно потерял и интерес к работе, и цвет лица, когда на площадь перед вокзалом вырулили три черных джипа.

— Я знал, что это плохо кончится, — буркнул он, отсчитывая деньги.

Пушок посмотрел на Левана, тот сделал повелительный жест рукой и прошел мимо расступившихся парней к наперсточнику. Тот так нервничал, что попытался вручить мятые сотни Левану.

— Убери этот мусор, — сказал Леван. — И позови сюда слепого.

Наперсточник посмотрел на пальцы Левана и сглотнул слюну. Он увидел тонкие умелые пальцы профессионала и увидел на этих пальцах то, что становится наградой удачливому профессионалу, — перстни ценой в полвокзала каждый.

— Рыжий, — тихо позвал наперсточник и добавил для Левана: — Только не стреляйте, когда много проиграете... Это не кидалово, это все по-честному.

От наглости этих слов Леван даже опешил.

— Это он, — мотнул головой наперсточник в сторону медленно идущего к лотку рыжего.

Полчаса спустя взмокший насквозь Леван подозвал хозяина точки, дал ему сотню с Беней Франклином и устало спросил:

— Ну и как это ты делаешь?

— Никак, — сказал хозяин, глядя на купюру. — Бля буду, никак. Это — он.

Леван поднял глаза на рыжего. Тот улыбался улыбкой городского дурачка. Который за полчаса выиграл у Левана двенадцать раз подряд.

— Хорошо, — сказал Леван и положил еще одну сотенную. — Рыжий, как ты это делаешь?

— Я? — Шальная улыбка плясала на его губах. — Я никак не делаю. Я просто знаю.

Леван вздохнул.

— Просто знаю, что шарик лежит там, — продолжал между тем рыжий. — Это легко. Это самое легкое. Это первый уровень.

— Чего? — не понял Леван.

— Первый уровень, но я не буду про это говорить, потому что нельзя.

— Ясно, — сказал Леван, чувствуя, как у него постепенно сносит крышу.

— А у вас машины красивые, — все говорил рыжий. — Обе такие красивые, большие.

— Ты же их не видишь.

— Не вижу. Но я их слышу, и я знаю, что они такие. Знаю.

— Понятно. — Надо было как-то красиво и достойно слинять отсюда, и Леван мрачно соображал как.

— Понятно, — сказал он. — Только почему ты сказал — обе? Там три машины.

— Там две машины, — сказал рыжий с уверенностью религиозного фанатика.

Леван на всякий случай оглянулся — крыша непоправимо ехала, и он уже был ни в чем не уверен — увидел три джипа и облегченно вздохнул:

— Три.

— Ну хорошо. — Рыжий затрясся как от удачной шутки. — Можете посчитать и эту, сломанную. Тогда будет три.

— Сломанную?

— Сгоревшую.

— Сгоревшую?

— Ну, которая взорванная.

— Взорванная?

— Ну да. Там, возле моста. Она там стоит взорванная. Если хотите, можете и ее посчитать. Но вообще-то их две.

Если учесть, что в это время Леван жил в доме на набережной Москвы-реки и регулярно ездил и по мосту, и под мостом...

Короче говоря, Леван купил рыжего за пятьсот долларов в Ярославле. И никогда не жалел об этом.

Рыжий тоже не жаловался.

4

Знакомые Левана — серьезные люди — поначалу косились на рыжего и при случае осторожно намекали Левану, что он учудил нечто уж совсем запредельное... Однако Леван на мнение знакомых наплевал, и постепенно на рыжего Мишу перестали обращать внимание, посчитав это экстравагантной причудой человека, у которого в этой жизни было почти все; и если он предпочел видеть в своем сопровождении не модель, не модную актрису и не смазливого референта, то это было его, Левана, личное дело.

Рыжий между тем делал свое дело, а именно молча следовал за Леваном, куда бы тот ни отправлялся; улыбался своей неуверенной улыбкой, дрожа уголками губ, словно боясь получить за эту улыбку по физиономии.

Время от времени рыжий «срабатывал» — то есть ощущал затаившуюся за десять минут вперед или за сто метров впереди опасность. Каждый раз Леван больше пугался не самого факта опасности, а реакции рыжего — тот бледнел, на лбу выступал пот, его бил озноб, иногда он терял сознание... Но такая сильная реакция была лучшей гарантией, что рыжий не ошибся и угроза реальна.

Пушок, который чуть лучше других был осведомлен о подлинной роли рыжего в жизни Левана, как-то предложил боссу показать рыжего врачам — пусть те посмотрят и разберутся, что с ним такое. Однако Леван наотрез отказался, и это был подход прагматика — если вещь работает, зачем ее разбирать и копаться в устройстве грязными некомпетентными пальцами? Вот если сломается, тогда и будем забираться внутрь.

За последовавшие четыре года Леван счастливо избежал нескольких покушений и более мелких неприятностей — судьба с рыжими редеющими волосами заботливо хранила его. Рыжий «среагировал» и в Дагомысе, причем так, что до смерти напугал не только Левана, но и еще кое-кого.

Потом Левану пришлось срочно убраться из страны, и впервые за последнее время он оказался без рыжего за спиной: у того не было ни то что загранпаспорта, но и паспорта обычного, а Леван как-то об этом раньше и не задумывался. В комфортно-упитанной Германии Леван внезапно почувствовал себя без рыжего, словно без какой-то важной части тела, и решил вывезти своего ангела-хранителя из России.

Но тут вдруг объявилась дочь Генерала, и все это привело Левана к машине «Скорой помощи», стоящей возле подмосковного пансионата. Врачи и охрана настойчиво уговаривали Левана самого поехать в больницу, однако тот отмахивался от радетелей его здоровья, как от надоедливых мошек, и все смотрел на рыжего, который послушно вытянулся на носилках внутри машины и с интересом наблюдал за суетящимися санитарами.

— Все будет хорошо, — уговаривал Леван рыжего, и тот не возражал. — Врачи разберутся... Да и сегодня у тебя не очень сильный приступ был... Выкрутишься.

Если бы Леван находился в более уравновешенном состоянии, он, наверное, задался бы вопросом: а почему у рыжего был не очень сильный приступ? Ведь опасность для Левана была прямая и очень близкая — этот гад стрелял метров с пятнадцати и каким-то чудом не убил Левана, а лишь поцарапал. Все могло быть и хуже, о чем недвусмысленно напоминал труп Гриба, накрытый с головой. Точнее, с тем, что от нее осталось.

Дверцы «Скорой» захлопнулись, машина тронулась с места, и рыжий, поправив очки, улыбнулся — на этот раз широко и свободно. Леван очень удивился бы, узнав, что рыжий весьма доволен сегодняшними событиями. Рыжий не слишком печалился по Пушку, Коле и двоим погибшим людям Жоры Маятника. А смерти Гриба он был даже рад, и улыбка явилась на его лице именно по этому поводу. Именно смерть Гриба почуял рыжий, когда вошел в комнату, где вели свои переговоры Леван, Гриша и тот парень, которого рыжий запомнил с Дагомыса. Рыжий удивился, обнаружив его здесь, но тем не менее признал. Не признать было сложно — тогда, в Дагомысе, от прижавшегося к стене человека исходил столь сильный и столь особенный посыл, что не заметить и не запомнить его было нельзя. Это была какая-то дикая смесь возбуждения, страха, отчаяния и удовлетворения от только что совершенного убийства. Да, это было именно так. Рыжий запомнил это «излучение» — так он называл свои ощущения в подобных случаях — и немедленно опознал его теперь. Соединение запачканного кровью парня из Дагомыса и комнаты для переговоров слегка встревожило рыжего, но потом он понял, что лично для него никакой опасности здесь нет и очень мала опасность для Левана. Тот, кстати, наверное, был бы неприятно удивлен, узнав, что обмороки и нервная дрожь рыжего были следствием чрезмерно развитого инстинкта самосохранения, а не следствием переживаний за Левана.

Зато с остальными присутствующими в комнате могло случиться весьма нехорошее, если...

Рыжий услышал голос Гриба — настолько тихий, что до ушей Левана слова не долетали:

— Опять этот урод...

Рыжий поежился, прокрутив за секунду в голове все, что было связано в его жизни с Грибом. И рыжий понял, что он очень устал от Гриба, особенно после того, что было в Дагомысе.

Поэтому рыжий добрел до хозяина, склонился к его внимательному уху и прошептал озабоченной скороговоркой, как делал уже много раз:

— Там у дверей... Человек, который был в Дагомысе... Он был возле номера Генерала... Он там кого-то убил...

И пока рыжий это говорил, он кожей чувствовал, как все слабее становится присутствие в комнате Гриба, как он съеживается и пропадает, пропадает навсегда...

— Стоять! — кричит кому-то потрясенный Леван. Рыжий отступает назад — он сделал свое дело.

— Так это ты?! — снова кричит Леван, и рыжий за его спиной приседает на корточки — так будет надежнее. Все уже сказано и сделано, остается лишь выждать несколько секунд.

Секунды проходят, и пуля Мезенцева бьет Грибу в глаз.

Рыжий не видит этого, но он чувствует, как на месте Гриба возникает пустота. И рыжему это нравится. Нравится до такой степени, что в «Скорой» он широко и удовлетворенно улыбается.

Но тут кто-то берется за его правую руку и решительно задирает рукав кверху, обнажая вену. Рыжий мгновенно перестал улыбаться — он в панике, потому что, помимо пугающе профессионального обнажения вены, он чувствует знакомый запах, потом слышит треск разрываемой упаковки одноразовых шприцев...

Все это слишком знакомо ему. И все это заставляет его рвануться вверх, пытаясь выбраться из носилок, пытаясь избежать возвращения к тому, что рыжий давно проклял и забыл...

Однако сильная рука толкает его обратно на носилки, а миг спустя игла входит в вену, и рыжий начинает кричать что есть силы, однако холодная ртуть уже запущена в его сосуды, она ползет вверх и вперед, потом достигает мозга, заполняет его полностью, сочится сквозь уши, глаза и ноздри...

Рыжий перестает что-либо чувствовать.

5

В это время Жора Маятник еще раз поднес к лицу платок, пропитанный нашатырем, снова чихнул, дернул головой, утер выступившие слезы.

Его атласный пиджак испачкан и даже слегка порван. Узел галстука съехал на живот, потому что Жора едва не задохнулся от страха, когда Гриб вдруг рухнул на него, разбрызгивая кровь и что-то еще, что весьма могло быть мозгами Гриба, но об этом Жора думать совершенно не желал. Маятник свалился на пол — под тяжестью тела своего мертвого помощника и под тяжестью собственного страха — и так лежал, задыхаясь и дрожа от бешенства и страха. Вся эта встреча на поверку оказалась ловушкой, целью которой было добить его, Маятника! Эта девка, дочь Генерала, не унялась, а просто наняла нового парня, и этот гад оказался умнее предшественников, он подобрался к Маятнику на расстояние выстрела... Бок противно ныл, напоминая о Дагомысе и словно готовя Жору к принятию новых свинцовых инъекций...

Потом его вытащили на свежий воздух, вытерли лицо и дали нашатырного спирта. Маятник исподлобья посмотрел на своих растерянных охранников, которые, как и люди Левана, прибежали слишком поздно.

— Я хочу, — сказал Маятник со всей ненавистью, на которую был способен, — чтобы их нашли и убили. И девку, и этого мужика, который сегодня... — Маятник снова чуть не задохнулся от ярости, вспомнив, что едва не сделал «этот мужик». — Любой ценой. Делайте что хотите, но найдите и...

— Сделаем, — сказал самый храбрый из охранников, который не побоялся поднять глаза на шефа. Звали его Бурый.

— Найдите их и... — Маятник отшвырнул вонючий платок. — И позовите меня. Я приеду посмотреть, как они умирают.

Он сказал это и поискал глазами Левана, который втравил его в эту дурацкую историю. Леван не обнаружился, и Маятник заочно обматерил его за тупость и старческую сентиментальность — поверил девке, распустил слюни и едва не подвел всех под монастырь...

Но тут из-за машин «Скорой помощи» медленно и неотвратимо выехал черный джип, и Маятник пересохшим горлом ощутил — игрушки кончились. Джип остановился, и дверца с мягким щелчком приоткрылась.

Маятник нехотя смотрел исподлобья — и видел то, что и ожидал увидеть. Они нашли его.

Точнее — она нашла его.

Глава 34 Контора на марше

1

Кем бы там ни был тот помятый красноглазый урод, что изувечил Белова и прибил к сиденью дворниковского водителя, — братом олигарха или просто беглым шизофреником с садистскими наклонностями, — одно было совершенно точно: из гостиницы он исчез.

После случившегося с Алексеем Бондарев был настроен решительно и драться с психом не собирался: он собирался сначала прострелить ему ногу, потом прицепить наручниками к батарее и только потом начать обстоятельный разговор по душам. Однако противник, видимо, догадался о серьезных намерениях Бондарева и ушел на дно.

От него осталась лишь маленькая комнатушка в подвале гостиницы, а в этой комнатушке — мятый форменный халат, висящий на гнутом гвозде. Еще на подоконнике лежала коробка лапши быстрого приготовления — с надорванной оберткой, словно хозяин собрался перекусить, но вышел на минутку. Однако ни через минутку, ни через час хозяин не вернулся, и Бондарев, выудив из кармана убедительную красную книжечку, отловил увесистую женщину, что хлопотала в тех же подвальных лабиринтах по хозяйственной части. Женщина, испуганно вжимаясь задом в стену, поведала, что Гриша вчера отпросился на пару дней — семейные обстоятельства.

Учитывая, кто именно был настоящей семьей Гриши, это звучало даже забавно.

Бондарев поинтересовался адресом Гриши, но женщина замотала головой и посоветовала обратиться в отдел кадров. Бондарев поблагодарил за совет и спросил, не замечала ли женщина чего-то странного в Грише, каких-нибудь необычных, подозри...

— Господи, — неожиданным басом сказала женщина, уже оправившаяся от первоначального испуга. — Дак это все знают. Пристукнутый он на голову.

— Что вы говорите, — сквозь зубы удивился Бондарев.

— Это и говорю.

— Ну и в чем эта его пристукнутость проявлялась?

— Как — в чем? Мужику сорок лет уже, а жены нет, работает на бабской работе... Лыбится все время. Ну не пристукнутый ли? Одни кошки на уме...

— Кошки? — Бондарев вдруг понял, что это был за запах, явственно исходивший от Гриши в тот момент, когда он максимально приблизился к Бондареву — в лифте, с ножом в руке. — Да, кошки... — Он вспомнил служебную каморку Гриши. — Но здесь-то у него нет кошек...

— Здесь не разрешают. А вот дома у него, наверное, целый зоопарк. Видела я его один раз на улице — целую сумку еды кошачьей тащил. Одевается не пойми во что, а вот на кошек деньги тратит. Дурачок, одно слово. Но безобидный.

— Да уж, — сказал Бондарев. — Это у него не отнимешь...

Два часа спустя Бондарев поднялся на второй этаж хрущевки и надавил на кнопку звонка, скользнув другой рукой на нагретую под курткой рукоять пистолета. Никто не отозвался, и Бондарев слегка постучал в обшитую лакированной рейкой дверь. Когда и на это никто не откликнулся, Бондарев вытащил из внутреннего кармана куртки небольшой патронташ из кожзаменителя, где в ячейках лежали миниатюрные инструменты, крайне необходимые в подобной ситуации.

Через некоторое время замок покладисто щелкнул, и Бондарев скользнул в квартиру — скользнул и тут же замер на пороге, потому что из комнат к нему с голодным мяуканием кинулись несколько кошек. Бондарев слегка подергал ногой, отгоняя чрезмерно активных Гришиных питомцев, одновременно считая животных — три... пять... семь... Неудивительно, что в квартире стоял такой запах, и неудивительно, что Гриша пропитался этим запахом.

Но самого хозяина в квартире не было, как не было и каких-либо указателей его местопребывания. Вообще обстановка наводила на мысль, что это жилище одинокого пенсионера с очень небольшими запросами. Единственное, что не очень вязалось с этим образом, — это две гири возле батареи. А еще в кухонном ящике лежал набор идеально острых немецких ножей — просто загляденье и гордость хозяйки. На фоне древней двухконфорочной плиты, советского кухонного шкафчика и шатающихся табуреток эти ножи выглядели пришельцами с другой планеты — оттуда, где пребывала наиболее действенная часть Гришиного разума.

Побродив по этому заповеднику покосившегося рассудка, Бондарев вдруг почувствовал, как и в его мозг начинают лезть какие-то странные мысли, которые никогда бы не пришли ему в обычное время в обычном месте...

— Ха, — сказал он сам себе.

— Ха, — сказал он кошкам и на какой-то миг устыдился собственных мыслей.

Но потом это прошло. Это всегда проходило.

2

Исколотое тело Белова лежало в отдельной палате на третьем этаже специализированной клиники, надежно скрытой в лесопосадках на юго-западе Москвы. Параметры состояния сердца и мозга мерцали на экране монитора, но Дюк смотрел не на монитор, а на заострившееся лицо Белова, обращенное вверх.

— Неудачное начало у твоего ученика, — сказал Директор, пытаясь раскачиваться и на этом, совсем не предназначенном для этого стуле.

Дюк кивнул.

— Состояние стабильное, — продолжал Директор. — Но это состояние может длиться еще недели. Или месяцы. Или годы. Он не приходит в себя.

Дюк не удивился этим словам.

— А надо, чтобы он пришел в себя, — сказал Директор настойчиво.

— Это вы мне говорите? — уточнил Дюк. — Я же не врач.

— Надо, чтобы он пришел в себя, — повторил Директор. — И тогда он сможет рассказать все, что знает. Все, что он услышал от Крестинского-старшего.

— Вы и вправду думаете, что старший брат миллиардера работает уборщиком или кем-то в этом роде в провинциальной гостинице? — В голосе Дюка не было иронии. Он просто интересовался мнением Директора.

— Я думаю, что если бы я был известным миллиардером и хотел найти своего непутевого брата, то я бы искал его во многих местах. Но вряд ли бы я стал искать его в провинциальной гостинице среди технического персонала.

Дюк согласно кивнул.

— Бондарев уже ищет его, но все же мне нужны подтверждения из первых уст, — продолжил Директор. — Мне нужно подтверждение от Белова. Все это слишком важно...

Дюк обернулся к Директору:

— Важно? Да бросьте вы... Слова никогда не бывают настолько важными, чтобы из-за них так убиваться... Одни слова, другие слова, одно свидетельство, другое свидетельство — все это не изменит главного.

— И что, по-твоему, главное?

— Что нет никаких гарантий на успех нашего дела.

— Гарантии — это вообще не по нашей части, — проворчал Директор. — Но тем не менее ты...

— А что мне остается делать? Монгол сидит в коридоре и ждет, когда я выйду. Мы с ним теперь не разлей вода.

— Ты же знаешь, почему так вышло.

— Я знаю это. Я знаю, что у меня нет другого выхода как...

— Не драматизируй.

— И то правда...

Дюк посмотрел на Белова, на опутавшие его тело системы, мерно качавшие растворы лекарств по венам...

— Я слышал, что в таких случаях нужны эмоциональные встряски, — сказал Дюк.

— Кому они нужны? — не понял Директор. — Мне? Нет уж, хватит с меня...

— Ему. — Дюк кивнул в сторону Алексея. — Эмоциональные встряски, способные пробить ступор, в котором сейчас находится его мозг.

— Ну и как ты это представляешь? Хочешь рассказать в подробностях, как умерла его сестра? ...Извини, вырвалось.

— Это тоже способ, — спокойно ответил Дюк. — Но боюсь, что мои слова сейчас его не проймут. В его нынешнем состоянии... Тут нужна или его мать, или...

— Что?

— Девушка.

— Кто?

— У него есть девушка. Зовут Карина. Если бы она...

— Она имеет какое-то представление, чем Белов занимается?

— Естественно, нет.

— Тогда как ты это себе представляешь? Мы летом провели целую комбинацию, чтобы убедить мать Белова в смерти сына. И что теперь? Все порушить? А эта девушка? Привезти ее сюда с закрытыми глазами? Ткнуть носом в Белова — на, выводи его из комы? Так, что ли?

— Я думаю, что в любом случае, рано или поздно...

— Так-так...

— Белов очень переживал гибель сестры. Это травма, это потеря, которая требует замещения. Иначе это будет психологическая травма, которая будет с каждым годом становиться все глубже, а потом выстрелит в самый неожиданный момент.

— Какой ты заботливый.

— Ничего подобного. Я просто рассуждаю логически.

— У нас для этого есть целый этаж специально обученных людей, — буркнул Директор. — А ты здесь для другого.

— Как скажете. Я не в том положении, чтобы спорить...

— Вот именно.

Какое-то время они молчали. А потом Директор спросил:

— Как ее — Карина?

3

Аристарх Дворников сидел в дальней комнате своего недостроенного загородного дома, кутаясь в дорогое длинное пальто с поднятым воротом и вытягивая итальянские ботинки поближе к включенному обогревателю. Бутылка виски уже подходила к концу, и, вероятно, это была не единственная его бутылка за сегодняшний день. На голове у него была вязаная черная шапочка, отчего Дворников походил на кинозвезду, которая пытается остаться неузнанной, но делает это кокетливо-притворно, отчего эта шапочка выглядит как фиговый листок на безусловно голом короле.

— Это так вы спрятались? — с порога спросил Бондарев.

— Да, я так спрятался, — ответил Дворников, с ненавистью глядя на протекающую крышу, откуда неотвратимо сочились капли дождя и шлепались в большую металлическую лохань. — Я так спрятался, как мог. У меня тут охрана, и у меня есть ствол... Только я не помню, куда я его положил.

— Понятно, — сказал Бондарев, который нашел во всем доме одного охранника — тот в соседней комнате посасывал косяк под музыкальное сопровождение «Блестящих» из магнитолы и радостно кивал в такт песне. Бондареву он тоже кивнул, как старому знакомому. Второй охранник, как потом выяснилось, спал в «Мерседесе» — видимо, судьба дворниковского шофера его ничуть не пугала.

— И вообще... А как ты меня нашел? Я же велел никому не сообщать, где я...

— Да, конечно. Мне пришлось основательно потрудиться, чтобы тебя разыскать. Я позвонил тебе в офис и сказал, что тебе на квартиру привезли новую мебель, а никого нет дома. Мне посоветовали поискать тебя здесь.

— Я уволю эту дуру, — буркнул Дворников.

— Но беспокоиться нечего.

— Да что ты говоришь?! — нервно привстал Дворников. — Это ты называешь — беспокоиться нечего?! Это после того, как у меня водителя продырявили в трех местах?! Это после того, как того парня, который твои чертовы списки для меня доставал, — тоже порезали! Когда же мне начинать беспокоиться — когда мне башку отрежут?!

— Все правильно, — сказал Бондарев и схватил бутылку виски на миг раньше Дворникова. Пятерня Аристарха совершила символическое пожатие воздуха и растерянно замерла. Дворников недовольно уставился на гостя, а тот говорил:

— Все правильно. Он нашел у меня в номере эти списки, заинтересовался ими. Потом нашел парня, который мог эти списки вынести из отдела народного образования. Обработал его. Тот выдал ему твое имя. Он прибил твоего шофера и оставил в кармане кусок списка — как сигнал, как приглашение к встрече. Сигнал адресовался мне, не тебе. Шофер был лишь почтовым ящиком — печально для него, но что поделаешь. Встреча состоялась, мы увидели друг друга, так что тебе бояться нечего.

— Он — это кто?

— Вроде бы зовут Гриша, но, возможно, он врет. Невысокого роста, крепкого телосложения, выглядит лет на сорок. Умеет быть незаметным. Лысеет. И у него лицо очень усталого человека.

— Это ты моего бухгалтера сейчас описал, — пробормотал Дворников. — Пойду пристрелю гада... Так что, мне уже необязательно сидеть в этом сарае?

— Нет, необязательно.

— Слава богу, — выдохнул Дворников, вскочил на ноги, пошатнулся, но равновесие удержал. — Тогда я прямо сейчас... Я уже задолбался здесь мерзнуть... Слушай. — Он приблизился к Бондареву на расстояние, которое означало очень важный, практически интимный вопрос: — Слушай, вот теперь, когда я сделал, что вы хотели... Теперь... Я могу уйти в сторону? Вы можете меня оставить в покое? Мы в расчете? Если нет, то я могу доплатить, но только чтобы больше никаких таких приключений... В смысле — поручений.

— Мне казалось, тебе это нравится...

— Мне? Ну да, мне нравится, нравится слегка поддать в пельменной, прикинуться шпионом, поболтать о том о сем... Но когда моих людей начинают резать на куски. А мне приходится прятаться, словно... Нет, это уже не по мне.

— О, — разочарованно сказал Бондарев, — где же тот блеск в глазах, про который мне рассказывали... Получается, что вы, Аристарх, не романтик...

— Кто? Ро... Чтоб я слова такого больше не слышал! — Дворников с непонятной злостью пнул лохань с дождевой водой и вышел. Было слышно, как он расталкивает охранника, а потом они уже вдвоем будят другого охранника...

Бондарев сквозь пленку, которой были затянуты окна на веранде, наблюдал смутные очертания выезжающего со двора автомобиля. Он прикинул, сколько времени понадобится Дворникову, чтобы доехать до города и чтобы хотя бы немного протрезветь, а потом позвонил ему на рабочий номер. Пискнул автоответчик, и Бондарев заговорил:

— Аристарх, ты так поспешно уехал, что я забыл тебе кое-что сказать. Мы действительно встретились с тем человеком, но сейчас он мне снова нужен. А я не знаю, где его искать. Но он-то знает, что через тебя можно передавать послания. Поэтому я сделал так, что скоро он снова захочет меня найти и выйдет на тебя. Пугаться не стоит, ведь теперь ты знаешь, что ему нужен не ты, а я. Ты просто скажешь ему, где меня можно найти. И я там буду его ждать. После этого ты можешь быть свободен. Всего тебе хорошего, Аристарх. Можешь не перезванивать и не благодарить. Один совет напоследок — не налегай ты на те пельмени, больно уж они стремные... Выражай свою экстравагантность как-то по-другому. Коллекционируй предметы искусства. Или почини крышу. Я имею в виду — в загородном доме...

Потом Бондарев подмигнул недопитой бутылке виски, мысленно повинился перед фирмой-производителем за святотатство и плеснул из горлышка себе на ладони. Спирт защипал свежие царапины, и Бондарев поморщился. Однако аромат пролитого напитка компенсировал неприятные ощущения.

4

Из-за машин «Скорой помощи» медленно и неотвратимо выехал черный джип. В этот неприятный момент на язык Маятнику запросилась старая присказка: «Поздняк метаться» — очень эффектная, когда говоришь ее кому-нибудь другому, но абсолютно тупая и совершенно несмешная, когда речь идет о тебе самом.

— Не дергаться, — проговорил Маятник в сторону охраны. — Уже облажались сегодня, одного раза достаточно.

— Но...

— Как будто вас здесь вообще нет.

— Но... — Проснувшаяся в Буром смелость не унималась, но тут щелкнула дверца джипа, и на траву ступили ноги в легких кожаных туфлях. И Бурый не сдержался, пробасил изумленно-недоверчиво: — Баба?

— Заткнись ради бога, — попросил его Маятник.

— Жора, это вы мне? — поинтересовалась женщина, выбравшаяся из джипа. Она потянулась, разминая мышцы, и это было сделано с естественной грацией и с естественным пренебрежением к тому, как это выглядит со стороны.

— Нет, это я сам с собой разговариваю, — ответил Маятник. Выдержать нейтральную интонацию у него не получилось, и слова прозвучали враждебно-иронично.

Морозова не обиделась. Она снова потянулась, щурясь от удовольствия, словно большая сильная кошка, наслаждающаяся собой и окружающим миром. Наполнявшие ее позитивные вибрации были столь сильны, что никакая враждебная ирония не могла их нарушить. Она и одета была под стать этому настроению — легкие светлые брюки, светлая рубашка навыпуск. Весной, во время предыдущей их встречи с Маятником. Морозова была в ином настроении и в иной оболочке — черная кожаная куртка на черный свитер и черный же пистолет, отнюдь не декоративное дополнение к ансамблю, но аргумент в беседе с охраной Жоры Маятника. После тех бесед охрану пришлось поменять. Неудивительно, что эти новые парни неправильно реагировали на Морозову.

— Жора, — Морозова сдвинула на кончик носа солнцезащитные очки и с веселой укоризной посмотрела на Маятника поверх них. — Для меня приятный сюрприз — увидеть вас здесь.

— А для меня неприятный — увидеть вас здесь, — дерзил по инерции Маятник.

Морозова понимающе покачала головой, потом огляделась, словно любуясь природой, но неминуемо примечая и прочие детали пейзажа — например, машины «Скорой помощи»...

— Кажется, вы тут кого-то пристрелили? — поинтересовалась Морозова как бы между прочим.

— Наоборот. Это меня чуть кто-то не пристрелил.

— Но вы уцелели.

— К несчастью, для вас.

— Жора, — улыбнулась Морозова. — Ну зачем вы так? Зачем делать из нас каких-то монстров? Мы не хотим вас убивать...

— Нуда, конечно...

— Иначе бы вы давно уже были мертвы.

О да. Десять раз — да. В чем, в чем, а в этом Маятнику не приходилось сомневаться.

На секунду голос Морозовой стал металлическо-жестким, как тогда, весной, но лишь на секунду. Потом она снова говорила с веселой укоризной, словно речь шла о каких-то забавных пустяках, словно речь шла о каких-то давным-давно решенных делах, которые не стоят повышения голоса сроком дольше секунды...

Может быть, для Морозовой все было именно так, но не для Маятника. Однако его мнение сейчас уже никого не интересовало.

— Мы не хотим вас убивать, — повторила Морозова. — У нас к вам было другое предложение, и кажется, вы согласились на него. Так?

— Было дело, — скорчил гримасу Маятник. Только теперь до него стало доходить, как, должно быть, жалко он выглядит сейчас в глазах Морозовой: грязная, порванная одежда, перекошенный галстук, поцарапанное лицо... Какой там криминальный авторитет, какой там металлургический комбинат на Урале, какие карманные вице-губернаторы... О такого и вправду можно вытереть ноги. Потом взять за шкирку и дать такого пинка, чтобы приземлилось это презренное тело уже за пределами юрисдикции Морозовой.

— Было дело, — подтвердила Морозова. — И были обязательства.

— Я все выполнил, — уныло проговорил Маятник, поправляя галстук и пытаясь хоть как-то собрать себя и свою одежду в нечто целое и приличное на вид.

— Если бы! Если бы вы все выполнили, то мы бы не встретились в этот прекрасный день в этом прекрасном месте... Где слишком много носилок и слишком много врачей.

— У меня было одно дело...

— Жора, вы должны были покинуть страну две недели назад. Контрольный срок вышел, а вы все еще здесь.

— Я же говорю, у меня было одно дело, и я должен был...

— Вы должны были покинуть страну две недели назад.

— Черт, я же говорю... Да тут моих людей сегодня поубивали!

— Наверное, этого бы не случилось, если бы, согласно нашему уговору, вы покинули страну две недели назад.

Маятник набрал воздуха в легкие, чтобы рявкнуть нечто соответствующее моменту, однако взгляд Морозовой остановил этот процесс в самом начале. Маятник отвернулся от нее и немедленно наткнулся глазами на Бурого, который с обалделым видом слушал, как его крутой босс оправдывается перед какой-то незнакомой теткой. По его глазам было понятно, что авторитет Маятника для него стремительно падает.

— Я же сказал — пошел вон отсюда! — заорал Маятник.

Бурый с прежним обалделым видом попятился, но продолжал следить за происходящим.

— Жора, не стоит привлекать внимание, — сказала Морозова, возвращая Маятника к предмету их разговора. — Успокойтесь и скажите, когда вы собираетесь выехать из России.

— Когда? Я...

Маятник запнулся и помотал головой, собираясь с мыслями. Однако главная мысль, что пришла ему в голову, была не из разряда конструктивных предложений. Эта мысль была: «Как?!»

Как, почему, какого хрена, за каким чертом?! С какой стати он, человек во всех смыслах авторитетный, с деньгами, именем, связями, недвижимым и движимым имуществом, должен почти все это бросить и уехать из страны?!

Эта мысль была неконструктивной, а вопрос — риторическим. На самом деле Маятник знал — почему.

Потому что однажды вам приходит письмо. Белый конверт без обратного адреса и безо всяких штемпелей. Внутри конверта — открытка. С одной стороны абсолютно черная. С другой стороны написано, что национальные интересы и ваша личная безопасность требуют вашего отбытия за пределы России с предварительным сворачиванием всей вашей коммерческой и политической деятельности...

Вы можете подумать, что это такая шутка. Вы можете подумать, что это неудачный розыгрыш. Вы можете просто выбросить эту открытку.

Некоторые так и делали. Но к тому времени, когда подобная открытка легла на стол Жоре Маятнику, тот уже знал — такой выбор неверен. Для полной уверенности Жора съездил тогда к старому грузинскому вору, который медленно умирал от рака в московской клинике.

— Да, — сказал тот.

— Но... — растерянно проговорил Жора. — Но... Почему?! Какого черта?!

— Все, что имеет начало, имеет и конец, — ухмыльнулся с больничной кровати старый вор. — Эта открытка и есть конец.

— Но если... Если я пошлю их всех... Или попробую договориться...

Вор отрицательно помотал головой:

— Я знаю тех, кто пытался послать. Я знаю тех, кто пытался договориться. И те и другие были не правы.

— Но... — упорствовал Маятник. — Так же не бывает. Так никогда не было!

— Времена меняются, — философски заметил старый вор. — И поэтому всегда что-то старое заканчивается, а что-то новое начинается. Так не было раньше, но так стало теперь. И не думай, что это началось с тебя. Просто ты дошел до того уровня, когда на тебя обратили внимание. А кто-то другой получил такую открытку год назад. Три года назад. Пять лет назад. Когда-то ходили разговоры про «Белую стрелу», которая просто отстреливает авторитетных людей... А теперь они предварительно присылают открытку.

— Я слышал про это, — сказал Маятник. — Но разве это не сказки?

— Если бы я хотел зло пошутить, то посоветовал бы тебе порвать открытку, забыть о ней и посмотреть, что из этого выйдет. Тогда ты поймешь, сказки это или нет.

Маятник поблагодарил вора за совет, однако мозг его отказывался принять надвинувшуюся катастрофу. Маятник решил еще поспрашивать людей, и расспросы увели его так далеко, что однажды весной у себя в офисе Маятник повстречался с Морозовой, и это была уже совсем не сказка.

5

Разочарованный, потерявший вкус к шпионским авантюрам, изрядно пьяный и совершенно неромантичный, Аристарх Дворников проспал почти всю дорогу от своего загородного дома до центра Волчанска. Водитель затормозил возле офиса, посмотрел в зеркало на храпящего шефа, оценил ситуацию и решил везти его домой.

Там Дворников был извлечен из автомобиля и уложен спать в более подобающей обстановке. Проспал он долго, и все это время адресованный ему звонок Бондарева оставался одним из многих невостребованных сообщений, копящихся в офисе Дворникова.

Когда Аристарх наконец проснулся, то мысль о работе представлялась ему омерзительной и опасной для здоровья. Он наскоро проинструктировал по телефону секретаршу и отправился в бассейн, где остаток дня приходил в себя под руками массажисток и под струями контрастного душа. Головная боль постепенно была изгнана из черепа, вместо нее там поселились умиротворение и приятная расплывчатость мысли.

В этом состоянии ума и тела Дворников настолько позитивно воспринимал окружающий мир, что посмотрел вместе с женой вечерний мелодраматический сериал, пообещал ей на следующей неделе съездить к родственникам, согласился оплатить какие-то психологические курсы по повышению самооценки... Короче говоря, сделал много добрых дел, на которые вряд ли бы решился в своем обычном состоянии.

В ответ на эти добрые дела окружающий мир бессовестно врезал Дворникову под дых.

Сделано это было умелыми руками невысокого плотного мужчины лет сорока, который возник из утреннего тумана, походя вырубил дворниковского водителя, а самому Аристарху сунул к горлу сверкающую сталь.

— Где?! Где этот гад?! Давай вези меня к нему!!!

Этот человек буквально брызгал яростью, и даже мысли о сопротивлении не возникло у Аристарха. Его тело сковал ватный паралич, а мысли свелись к запоздалым сожалениям о тех поступках, в результате которых Дворников познакомился с Бондаревым, а тот...

— Быстрее!! Быстрее вези меня к нему!

Дворников внезапно осознал, что понятия не имеет, куда ему везти этого озлобленного человека с усталыми глазами и очень острым ножом.

И наверное, это было не очень хорошо.

6

Морозова провожала машину Маятника долгим задумчивым взглядом. От этого занятия ее отвлек Лапшин:

— Хорошее место для пикника. Там, в стороне. Метров триста. Природа и все такое.

— Ага, — машинально согласилась Морозова и тут же спохватилась: — Что? Ты о чем?

— Совсем не слушаешь, что ли? Я про место для пикника...

— Жора Маятник уже устроил здесь себе пикник. Это ему стоило трех человек.

— И кто это его так? — поинтересовался Лапшин. — Опять, что ли? Как в Дагомысе, что ли?

Морозова щелкнула пальцами:

— Точно. Я-то думаю — что же мне все это напоминает... Дагомыс в прошлом году. Жора Маятник. Леван Батумский. И трупы. Не хватает моря. И Бондарева с Монголом.

— Леван тоже здесь был?

— Иса видел его. Правда, Иса?

Темноволосый подросток выглянул из джипа, молча кивнул и снова юркнул в машину.

— Леван же уехал в Германию, — вспомнил Лапшин. — Вернулся, что ли?

— Уехал, — согласилась Морозова. — Леван еще в начале года уехал в Германию и тихо-мирно сидел там, пока... Пока его зачем-то не потащило обратно. А Маятник рискует нарваться на неприятности с нами, но тем не менее тянет с отъездом... А потом они оба встречаются здесь, кто-то убивает кучу народа, но и Леван, и Жора Маятник остаются живы и здоровы.

— Ну и что все это значит?

— Понятия не имею. Хотя...

— Что?

— Это значит, что надо плотно пасти их обоих. Конкретно сесть им на хвост и не слезать.

— То есть фиг вам, а не пикник, — сделал вывод Лапшин. — Так, что ли?

— Точно. И еще кое-что. Здесь только что застрелили Гриба.

— Гриба? Ну наконец-то.

— Вот еще бы знать, кому за это спасибо сказать.

— Мне кажется, этот парень прекрасно проживет и без твоего спасибо, — рассудительно заметил Лапшин.

Глава 35 Время и место

1

Настя Мироненко вышла из вагона последней. Уже состоялись все объятия, все торопливые рукопожатия и нетерпеливые поцелуи, уже весь багаж подхвачен, погружен на тележки носильщиков... Никого не осталось на платформе, кроме проводниц и техперсонала, и вот только тогда она осторожно спускается на асфальт. Уже вечер, белые шары неплотного фонарного света висят в воздухе, за ними горят метровые буквы на крыше вокзала — ВОЛЧАНСК. Буква Н мигает, словно сигнализирует о чем-то. Настя не уверена в смысле этого сигнала — то ли это Н как первая буква ее имени, и тогда это добрый знак. То ли это Н как первая буква слова «нет», и это означает, что Насте не следовало сюда соваться. Никогда.

Она поставила сумку на мокрый после недавнего дождя асфальт, нервно порылась по карманам, достала пачку сигарет и поспешно закурила, завороженно глядя на подмигивающую Н.

Сигарета действует на нее как обычно. Воздух вокруг становится таким плотным, что его можно взять пальцами и слепить из него снежок. Далекие голоса становятся близкими и отчетливыми. Запахи стягиваются к ней, словно пчелы к улью. Настя словно становится воронкой, засасывающей сначала привокзальную ауру, а потом ауру ближних улиц и дворов...

Настя сначала внимала этому потоку ощущений. А потом ее передергивает — она очень четко понимает, что ничего не изменилось, что все здесь осталось таким же, как и в год ее бегства. Будто и не было двух лет, будто бы тот злосчастный выпускной вечер был вчера, будто бы это вчера она в последний раз увидела Димку живым... И впервые увидела его мертвым.

Сигарета обожгла ей пальцы. Настя вздрогнула, уронила истлевшую до фильтра сигарету, увидела, что куртка в пепле, начала отряхиваться. Проводница подозрительно косится на Настю, и та решает, что лучше потихоньку двигать отсюда.

Она неторопливо шагала согласно стрелке указателя «Выход в город» и думала о том, что этих двух лет словно и не было — она вернулась на то же место и в ту же самую ситуацию. Само собой ничто не рассосалось, как она надеялась тогда.

Настя Мироненко поднялась по ступенькам и вышла на привокзальную площадь Волчанска, города, который отнял у нее мать и любимого парня Димку. Города, который едва не убил ее саму.

Площадь мигает огнями, шумит машинами — так город прикидывается, будто он не узнал ее, Настю.

Но эта уловка годится лишь для дураков. Настю не проведешь этой видимостью обычной вечерней суеты. Она ничего не забыла и ничего не простила — так ей по крайней мере кажется.

И если она чему и научилась за последние два года, так это тому, что все важные дела не решаются сами. Их надо решать самой. Переломить об колено страх, сесть на поезд и вернуться, чтобы решить все раз и навсегда.

Хоть два года бегай, хоть пять лет, но придешь все равно к одной и той же самой мысли.

— Куда едем? — спросил ее таксист.

Настя задумалась. Она знала, чем все должно кончиться, но не знала, с чего все должно было начаться.

2

За несколько недель до этого, на исходе лета, с юго-запада в Волчанск въехал мотоцикл. На нем двое — мужчина и женщина. Проехав по городу несколько окраинных кварталов, мотоцикл остановился.

Мужчина снял шлем, подошел к торговой палатке, купил пластиковую бутылку с минеральной водой, чипсы, еще какую-то еду, сигареты. И еще он расспросил продавщицу о том, как проехать к гостинице. Его интересовала вполне определенная гостиница. Она называется «Заря».

Пока Мезенцев занимался этими делами, Лена села на бордюрный камень, положила голову на колени и так застыла. Мезенцев осторожно тронул ее за плечо, протянул бутылку с водой.

Несколько мгновений они просто молча смотрят друг на друга, и каждый видит усталого человека, оказавшегося в очень серьезной переделке. И каждый хочет видеть хотя бы призрачную надежду, но пока видит лишь загнанного беглеца, которому все время за спиной мерещится погоня.

— Тут недалеко, — сказал Мезенцев. — Уже скоро.

Лена кивнула. Ее тело за последние несколько дней стало негибким, одеревеневшим от неменяющегося положения в мотоциклетном седле. Недалеко, так недалеко. Расстояния уже ничего не значат. Ведь и эта гостиница — не финал и не спасение. Это просто передышка, привал.

А может быть, и ловушка. В глубине души Лена готова смириться и с таким исходом, потому что усталость и дорожная пыль съели ее решительность и ее отвагу. Ей все больше хочется завершения, остановки, конца этой долгой гонки, которая началась для нее аж прошлой осенью. Но Лена не решается сказать об этом Мезенцеву. Поэтому она больше молчит.

Мезенцев справедливо считал это результатом изматывающей дороги и спешил доставить Лену в гостиницу.

Гостиница «Заря» — это шестиэтажное здание светло-серого цвета в стиле сталинского классицизма. В огромном мраморном вестибюле Лена нашла банкомат и сняла остатки денег со счета.

Ей выдали ключи от номера на шестом этаже, и Мезенцев сопроводил Лену наверх. В руке он держал повидавший виды рюкзачок — это все ее вещи.

Массивная дверь номера оказала на Мезенцева успокаивающее действие — особенно когда он дважды повернул ключ в замке, изолируя себя и Лену от внешнего мира.

Лена упала на кровать со вздохом облегчения, Мезенцев сел в мягкое кресло и некоторое время молча блаженствовал.

Из расслабленного забытья его вырывает голос Лены:

— Женя...

Он удивленно вскинул голову.

Лена лежала на животе и смотрела на него, подперев голову руками.

— Женя, мы выкрутимся?

— Конечно, — сказал Мезенцев и улыбнулся. — Я поеду и все сделаю как надо. Не волнуйся.

— Женя, я хочу, чтобы все это закончилось.

— Я тоже.

— Извини, что я тебя втянула...

— Извини, что я не смог сделать ничего лучше...

Некоторое время они молчали, потом Мезенцев закрыл глаза и произнес, обращаясь не столько к Лене, сколько к себе, пытаясь пробудить в себе волю к немедленному действию...

— Сейчас. Сейчас я еще посижу немного. А потом поеду. Сейчас.

— Завтра, — говорит Лена.

— Что?

— Завтра поедешь. Утром.

Он смотрел на нее, и она понимала, что сейчас он попытается прикинуться, что хочет ехать немедленно, но на самом деле... А он понимал, что все это написано у него на лбу.

И он ухмыльнулся. Лена негромко рассмеялась. Потом поманила его пальцем. Мезенцев вытащил спину из мягкого кресла и наклонился вперед. Лена снова двинула согнутым пальцем, и Мезенцев с деланым неудовольствием придвинулся, а потом вдруг понял — только что ему в подбородок ткнулись ее губы. Со второго раза они попали, и Мезенцев растерянно принял этот неожиданный выпад. Он положил руки ей на талию, будто бы для того, чтобы удержать Лену на безопасном расстоянии от себя... Пальцы чувствуют тонкие ребра, сползают туда, где между джинсами и майкой гладкая кожа ничем не защищена... Потом следует провал в памяти, и Мезенцев включается уже в тот миг, когда он коснулся губами ее напряженного соска, тронул его языком, и вкус оказался точно таким, как и представлялось Мезенцеву, как и мечталось ему все последние безумные недели...

Их пальцы встретились на «молнии» ее джинсов, и Мезенцев до утра забыл обо всех своих ошибках. Он просто добавил к ним еще одну, противиться которой не в его силах.

Утром он поцеловал дремлющую Лену и вышел в коридор, захлопнув за собой дверь. Мезенцев шел к лифту, не обращая внимания на мужчину в гостиничной униформе, который толкал перед собой тележку с чистым постельным бельем. Мужчине на вид лет сорок, и, хотя в гостиницу «Заря» он устроился лишь три дня назад, у него уже очень усталые глаза, как будто он хронически не высыпается уже лет десять или около того. По паспорту мужчину зовут Григорий Иванов, но когда-то у него была другая фамилия, и у него был младший брат, и у него было еще много чего...

Но это было так давно, что в существование этих вещей уже и не верится. Куда реальнее работа в гостинице «Заря» и два маленьких увлечения, которым Григорий посвящает свое свободное время: острые ножи и кошки.

Григорий очень любит своих кошек. Он буквально убить за них готов. Тем более что острые ножи всегда под рукой.

3

Теперь мы снова вернемся в осень, в ту пасмурную пору, когда Настя Мироненко садится в такси и совсем не радуется возвращению в родной город. Но это в Волчанске. А в Москве, на седьмом этаже многоэтажного здания с табличкой «Московское отделение международного комитета по междисциплинарному прогнозированию», сидели рядом двое. Один из них — чуть более полный, чем следовало бы при его росте и возрасте, но зато одетый, как картинка из модного журнала, и уверенно-невозмутимый, — мужчина лет тридцати пяти. Это Дюк. Соседнее с ним кресло занимал Монгол, который не поражал внешним шиком. Он вообще не привлекал внимание, пока спокойно сидел в кресле и читал роман ужасов в мягкой обложке. Лицо Монгола при этом выражало некоторый скептицизм по поводу изложенных в тексте событий, однако Монгол продолжал читать, чтобы получить более полный объем материала для анализа. Когда Монгол перестал читать, он встал и совершил несколько шагов по комнате, а в его движениях сразу же обнаруживалась кошачья пластика и сила, но не та, которая демонстративно распирает швы рубашки, а иная сила, сдержанная, тренированная и готовая к применению. Это Монгол.

С недавних пор эти двое, Дюк и Монгол, держались вместе. Это не внезапно возникшая крепкая мужская дружба и не то, о чем мог подумать читатель с особенно изощренной фантазией.

Некоторое время назад Дюк позволил себе непозволительную роскошь — он потешил свое самолюбие. Это не самое большое преступление из тех, которые совершаются человеческой расой, однако сделаем поправку на профессию Дюка. А Дюк — до недавнего времени — был опытным и удачливым ликвидатором на службе у Конторы. Он ездил по стране и по миру, профессионально и безошибочно претворяя в жизнь те решения, которые принимались в интеллектуальном центре Конторы, на верхних этажах «Московского отделения международного комитета по междисциплинарному прогнозированию», тех, что еще именовались Чердаком. Дюк был настолько успешен, что казалось — принять само решение сложнее, чем Дюку его потом выполнить. Все это было хорошо, но удачливость Дюка стала его самоуверенностью, а самоуверенность — тщеславием и гордыней. И, пригрев свою гордыню, Дюк однажды допустил ошибку, которая стоила жизни человеку. Человек тоже работал на Контору. Звали его Воробей. Смерть его была непростой и небыстрой.

Первым испугался случившегося сам Дюк. Он понял, что зашел слишком далеко и что пора возвращаться обратно. Дюк решил отойти от активной работы, предварительно подготовив себе замену. Кандидата в сменщики Дюка звали Алексей Белов, ему было двадцать лет, и Дюк не то чтобы видел в нем большие таланты, он просто видел в нем способ поскорее уйти на покой, пока тщеславие и гордыня снова не сработали в самый неподходящий момент, подобно заложенному фугасу.

Но прежде чем закончилась подготовка Белова, с Дюком случилось то, что и должно было случиться, — сделаем поправку на работу Дюка. Причины смерти Воробья стали известны, и у Дюка состоялось несколько неприятных разговоров — с Бондаревым, с Директором. С другими людьми. Покой после этих событий Дюку не светил, потому что некоторые собеседники сомневались: тщеславие ли лежало в основе ошибки Дюка? Мотивы могли быть и другими. Дюк понимал скепсис своих собеседников. Он понимал, что мотивы могли быть другими. Он понимал, в чем его могли подозревать. И терпимо относился к постоянному присутствию Монгола рядом с собой.

Монгол в свою очередь терпимо относился к Дюку, который иногда выглядел как участник кастинга на роль Джеймса Бонда — если не учитывать некоторый излишек веса. Монгол знал Дюка не первый год, и в глубине души он верил, что с Воробьем вышла ошибка, но что злого умысла не было. И не было предательства.

Однако это личное мнение Монгола, и он держал его при себе. У Директора и у людей с Чердака может быть совсем другое мнение, и поэтому Монгол краем глаза приглядывал за Дюком. В ответ Дюк ухмылялся.

Так они и ходили, ожидая решения, которое должны принять на Чердаке. Это решение каким-то непонятным образом связано с тем, что может сказать Алексей Белов, чья командировка в Волчанск закончилась несколькими проникающими ножевыми ранениями и комой. Монгол не понимал, какая тут может быть связь, но в конце концов он многого не понимает в этом мире. Пусть решают на Чердаке.

А пока решение не принято, Монгол читал книжку про вампиров, чувствуя локтем присутствие Дюка.

Дюк смотрел на противоположную стену — там нарисовано окно, в чьих стеклах обманчивая синева маскирует притаившийся мрак.

Дюк думал о девушке — ее зовут Карина. Дюк думал об океанских пляжах, по которым так приятно пройтись босиком, подвернув легкие белые брюки и взяв сандалии в руки.

Но девушка и океан никак не смешивались в его мыслях. Девушка — отдельно, и океан — отдельно.

4

После инцидента в подмосковном пансионате прошла неделя, но ярость Жоры Маятника не утихала, а лишь стала сильнее.

Его подстрелили в Дагомысе, его пытались убить в Питере, его едва не убили на этих дурацких переговорах, устроенных Леваном. Не слишком ли много для одного года жизни?!

Жора не плюсует сюда открытку с предложением убираться на хер из страны, потому что знает — с этим не поспоришь. Это как тот айсберг, на который налетел «Титаник», — глупо на него обижаться, подавать в суд или палить по ледяной глыбе из рогатки. Еще весной Морозова популярно объяснила Маятнику его перспективы. Привела примеры из жизни. Маятник поверил ей. Потому что ей нельзя было не поверить. Потому что Морозова представляла силу, которую не принято было называть вслух; силу, о происхождении и возможностях которой можно было лишь догадываться, но чего нельзя было делать в отношении этой силы — легкомысленно надеяться перехитрить ее.

Поэтому сейчас Жора Маятник ни в коем случае не замышлял хитрость в отношении Морозовой и ее организации: он готов поклясться в этом на Библии, на Коране, на Торе, на Уголовном кодексе и на стопке компактов равно почитаемого Михаила Круга. Это не хитрость. Это просто уловка с целью выиграть немножко времени. Маятнику нужно время, потому что Маятник не может уйти просто так.

И вот известный московский адвокат начал заниматься делом Маятника, а именно — его просьбой к правительству одной латиноамериканской страны предоставить ему гражданство. Адвокат делал это с необходимой оглаской, чтобы Морозова поняла: Маятник на верном пути, Маятник усвоил предупреждение. Еще немного — и вы его больше не увидите. Но пока оформляются документы...

Надо найти генеральскую девку и ее мужика, а потом порвать их на части. Потому что Маятник стерпит унижение от неодолимой силы, которая растоптала уже многих, но не потерпит унижения от соплячки и ее приятеля. За Гриба тоже кто-то должен ответить.

Маятник каждый день вспоминал, как торопливо падал под стол, прячась от пуль, и каждое воспоминание подбрасывало угля в топку мстительной ненависти. Порвать на куски. Лично влепить последнюю пулю в ноющий кусок мяса, который когда-то был смазливой куколкой, возымевшей наглость предъявлять претензии к Маятнику... Лично наступить ботинком на пальцы, посмевшие направить ствол в его сторону, услышать хруст ломающихся костей и наступить снова. Вот так стоит уходить — с чувством собственного достоинства. Чтобы не было потом мучительно больно вспоминать собственное неотмщенное унижение...

И вот его люди уже рассыпались по дорогам, повисли на телефонных линиях, загрузили информацией знакомых ментов... И вот уже возникла парочка на мотоцикле, которую видели то там, то здесь... Люди Маятника бежали впереди, как псы, загоняющие дичь, а он ехал следом в «БМВ», будто барин-охотник, готовящийся принять зверя на себя. Это была его последняя российская охота, и Маятник хотел, чтобы все было смачно. Чтобы было о чем повспоминать на другом конце мира, таращась вечерами на глупую латиноамериканскую луну.

И уж совсем непонятны были Маятнику заботы Левана Батумского, который мало того что опозорился с этими переговорами, так еще и доставал Маятника странными звонками на мобильный.

Оказывается, после переделки в пансионате Леван потерял того рыжего урода, и теперь, судя по голосу, Леван по этому поводу сильно переживал.

Ну и кто после этого больший урод?!

5

Между тем Мезенцев двигал в сторону Ростова. Его подгоняло воспоминание об оставшейся в гостиничном номере Лене Стригалевой, особенно воспоминание относительно их последней ночи. Но Мезенцева придерживал инстинкт самосохранения, потому что с какого-то момента, вероятно, с раздавшегося в мотеле звонка (а может, и раньше — кто знает?), Мезенцев перемещался не по своему выбору, а в переделах кем-то заготовленной трассы. И что там в конце этой трассы — неизвестно. Поэтому спешить не стоило, какой бы мучительной ни была эта вынужденная осторожность.

Мотор ровно гудел, Мезенцев цепко держался за руль, фиксируя проносящиеся мимо указатели... Еще далеко. И пока есть время подумать. Например, о папке Генерала.

Может быть, Мезенцеву стоило бы удивиться и призадуматься, откуда некто в телефонной трубке узнал, что папка оказалась у Мезенцева, но Мезенцев считает это лишней тратой времени. Очевидно, что Генерал водился с такими людьми, возможности которых выходили за рамки понимания обычных людей типа Мезенцева. И в конце концов эти люди разобрались, что к чему.

Мезенцев мог удивиться разве что самому себе — он ведь практически забыл об увесистой кожаной папке, которую он машинально подобрал с пола ванной комнаты в Дагомысе и потом привез с собой в Ростов. Для Мезенцева ценность этой веши состояла в одном: ее касались пальцы Генерала за несколько мгновений до того, как... Если бы это была книга, Мезенцев взял бы книгу, был бы фужер, взял бы фужер — как воспоминание о том периоде своей жизни, который закончился на шестнадцатом этаже дагомысской гостиницы.

Нет, конечно же, Мезенцев раскрыл папку, тронул листы бумаги... Какие-то облигации, какие-то стародавние договоры о купле-продаже того и сего. Фамилии Генерала там не было, и Мезенцев даже разочаровался. Но потом все же решил, что, раз уж Генерал держал папку в руках, она не могла не быть важной для него. И это был достойный сувенир.

Мезенцев сначала держал ее в своем кабинете, в одежном шкафу, на верхней полке. Но пару недель спустя он решил, что ресторан — это уж слишком проходное место и лучше убрать папку подальше. И целее будет, и на глаза будет реже попадаться.

Последнее обстоятельство было важным, поскольку при каждом столкновении взгляда Мезенцева и черной генеральской папки начинался автоматический всплеск воспоминаний, эмоций и прочего балласта, который Мезенцев теперь тащил с собой через жизнь. Оказалось, что это тягостно. Оказалось, что сувенир слишком хорошо исполняет свое предназначение — так напоминает о прошлом, что аж мурашки по спине.

Поэтому Мезенцев убрал папку из шкафа и из кабинета, а потом как-то само собой и забыл про нее. Во всяком случае, когда появилась Лена Стригалева, у Мезенцева даже и мысли не возникло, что, может быть, папка имела какое-то значение для семьи Генерала, что, может быть, ее ищут, что, может быть, она имеет какое-то отношение к завещанию Генерала или к его финансовым делам... Нет, ничего такого Мезенцев не подумал. Он вел себя так, будто папки не существовало, будто он не был в Дагомысе, будто он не видел там Генерала, будто он не нажимал на курок...

Но кто-то узнал, что все это не так. Сначала тот рыжий — Мезенцев поежился при воспоминании, — потом Леван... А потом тот, кто позвонил в мотель. Это совершенно точно был не Леван и не Маятник, и дело было даже не в голосе. После случившегося в пансионате Леван с Маятником не стали бы договариваться с Мезенцевым и Леной за все папки мира. Значит, есть кто-то еще. Кто-то очень информированный. Кто-то себе на уме. И что там на этом уме... Но был ли у Мезенцева выбор? Вряд ли.

И он ехал. Ехал...

Мезенцев приехал в Ростов вечером. Он оставил мотоцикл за гаражами, быстро прошел к подъезду, поднялся наверх, открыл дверь. Квартира, в которой еще недавно жила Лена, осталась в точно таком же состоянии, что и в тот злосчастный день, когда они с Леной пошли рвать отношения с ее парнем... Как там его звали? Мезенцев не помнил его имени, он лишь помнил, что парень уронил простреленную голову на пластиковый столик, приняв предназначавшуюся Лене пулю.

Присутствие Лены еще не выветрилось отсюда. Мезенцев сел на диван, закрыл глаза и впитывал порами это присутствие. Оно успокаивало его и убеждало, что еще ничего не потеряно. Еще ничего не потеряно...

Он принял душ, вскрыл банку с консервами из холодильника, допил бутылку вермута, посмотрел телевизор. И в двенадцатом часу ночи пошел за вещью, которая могла бы спасти его и Лену.

Мезенцев вошел в ресторан со служебного входа. Алик стоял в коридоре спиной к двери и курил. Мезенцев тронул его за плечо и загробным голосом поинтересовался:

— Много наворовал, пока меня не было?

Мезенцев и представить себе не мог, что взрослый парень может так перепугаться от простого прикосновения. Алика передернуло, он уронил сигарету, резко крутанулся на месте, уперся в Мезенцева и ошарашенно отпрыгнул назад.

— Ев-евгений П-петрович?..

— Судя по твоим прыжкам — много, — усмехнулся Мезенцев, еще не понимая, что происходит, еще не видя, что страх в глазах Алика — подлинный, глубокий. — Твое счастье, что мне сейчас некогда этим заниматься...

— Евгений Петрович, это не я! — выпалил Алик, прижимая руки к груди в умоляющем жесте. — Вот вам крест, не я!

— Что — не ты?

— Не я это придумал...

Мезенцев нахмурился, пытаясь сообразить, куда это с перепугу понесло Алика, но тут в коридоре возник Сева, и Алик немедленно заткнулся. Сева улыбнулся. Он всегда был улыбчив, аккуратен и деловит. Часы показывали полночь, а Сева был бодр и свеж, на нем была чистая рубашка, а галстук пришпилен элегантной булавкой. Образцовый менеджер, что тут сказать.

— Вернулись, Евгений Петрович? — радушно сказал Сева.

— Ненадолго.

Сева понимающе кивнул. Он был воплощением лояльности своему хозяину, олицетворением надежной опоры своему хозяину...

Прислонившийся к стене Алик был олицетворением страха.

6

А у Левана Батумского была своя опора, была своя воплощенная лояльность — рыжий. Но именно что была.

После стрельбы в пансионате и поспешной загрузки рыжего в «Скорую» следы левановского талисмана внезапно оборвались. То есть ни в какую больницу рыжий так и не прибыл, исчез, растворился в воздухе.

Леван едва не поубивал своих охранников, из которых никто не додумался сесть с рыжим в машину для сопровождения, однако охранники с безопасного расстояния напомнили ему, что такого приказа Леван им не давал, а им казалось важнее обеспечить безопасность самого Левана, потому что тогда в пансионате черт-те что творилось...

Леван потерял покой. Потом — сон и вес. Потом — уверенность в завтрашнем и послезавтрашнем дне, потому что рыжего нет рядом, а кроме него, никто не может гарантировать удачное будущее. Леван совершенно не вспоминал про генеральскую дочку и вообще не вспоминал про обстоятельства, приведшие его и рыжего в подмосковный пансионат. Его заботят лишь последствия... Его заботит лишь рыжий...

Через две недели после истории в пансионате Леван Батумский оказался на больничной койке с нервным срывом, перетекающим в затяжную депрессию. Позже его вывели из депрессии оригинальным методом, который крайне редко используется в медицине.

Но пока он безразлично слушает профессора, который излагает ему перспективный план лечения.

А пока он слушал усыпляющий голос профессора, рыжий — совсем в другом месте — уже спал и видел сон. Он видел человека, сидящего на стуле. Точнее, не видел, а ощущал — человека, его позу, его настроение, предметы в комнате... Так вот, человек находился рядом с рыжим, он сидел и говорил, говорил...

У него странно-знакомый голос.

Рыжий пытался понять слова, плывущие внутри его головы, словно рыбы в аквариуме, но не мог осознать их смысл. Интонации, тембр, темп, но не смысл. Странно.

Слова лились будто водопад, и рыжий поначалу воспринимал их как успокаивающую музыку, типа колыбельной, и он почти готов был поддаться этому потоку, почти готов забыться, почти... Если бы не голос.

Рыжий мысленно убирал интонации, убирал темп, оставил попытки распознать смысл слов... Остался лишь сам голос, и на нем рыжий сосредоточивает свое ослабленное инъекциями внимание.

Узнавание происходит внезапно, словно вспышка, словно провалившийся под ногами пол, словно отказавшие тормоза в мчащемся автомобиле...

Рыжий вдруг ощутил недостаток воздуха, легкие до боли пусты, гортань горит, пальцы судорожно сжимаются в кулаки. Тело выгибается, едва не сшибая стойку с капельницей, но внимательные санитары — или кто там эти люди рядом с кроватью — удержали рыжего на месте. Точнее — его придавили к кровати сразу несколько сильных и умелых рук. Бороться бесполезно, рыжий снова начинал дышать, выпрямился на кровати. Пульс и давление стабилизируются.

Рыжий лежат неподвижно и чувствовал, как туман в голове медленно рассеивается, хотя тело по-прежнему слабо.

Снова раздался знакомый голос, но теперь слова имеют смысл и складываются в фразы.

— Рано или поздно, — слышал рыжий. — Рано или поздно все возвращается на свои места. Ты вернулся, потому что твое место здесь.

— Н-нет! — закричал рыжий и не услышал собственного голоса.

— Твое место здесь, — повторил знакомый голос. — Ты вернулся. Все вы рано или поздно вернетесь. Все. Рано или поздно.

7

Таксист не нравился Насте. От него несет табаком — сама-то она не любит табак, она курила редко и по необходимости. Этот же толстошеий тип в потертой кожаной куртке, похоже, пропах табаком от ушей до носков. Что еще хуже — у него в приемнике играет «Радио шансон». Что еще хуже — он пытался с Настей поболтать.

Настя надела солнцезащитные очки: даже полный идиот сообразил бы, что это сигнал — оставьте меня в покое. Но таксиста ее жест не пронимает, он продолжал безостановочно трепать языком, задавать какие-то вопросы и болтать дальше, не дожидаясь ответов.

За стеклами машины проплывали светящиеся буквы, складывающиеся в слова — названия магазинов, ресторанов, казино. Некоторые Настя помнила, некоторые — нет. Снова накрапывал дождь, и таксист включил «дворники».

Вскоре светящихся букв стало меньше, небо с обеих сторон дороги закрыли многоэтажные панельные дома, и звезд за ними не видно. Машина совершила несколько поворотов, объехала очередной многоэтажный дом и остановилась.

— Ну вот и приехали... — непонятно чему радуясь, сказал таксист. Настя протянула ему деньги, вышла из машины...

Прежде чем таксист успел нажать на газ, она уже снова в машине, на переднем сиденье, кричит в лицо таксисту:

— Ты что-о-о?!!

— Э-э-э... — опасливо отодвигается таксист. — Сама-то ты чего, подруга?

— Подруга?! Я тебе дам — подруга! Ты куда меня завез, придурок?

Таксист обиженно сжал губы и исподлобья смотрел на Настю. Ресурс его терпения ограничен. Вот-вот он сорвется, но пока он держится. Из последних сил. Он сказал:

— Куда сказала, туда и привез. Сам я, что ли, выдумал? Сам бы я и не выдумал сюда ехать. Это ты мне сказала.

— Я?! — Концентрация ярости и сарказма в ее голосе должна была бы убить таксиста, но это толстокожее животное нагло игнорирует эмоциональный посыл. Только морщится.

— Я?! Да с какой стати?! Ты бы лучше слушал! У тебя радио орет, вот ты и не расслышал...

— Все я расслышал.

— Ну ты посмотри, куда ты меня привез...

Она распахнула дверцу машины, выскочила под дождь, ткнула рукой в темноту, которую лишь отчасти рассеивают лучи фар и белые пятна уличных фонарей...

Тут до нее наконец доходит самый простой ответ на ее вопросы. Таксист специально завез ее сюда. Он уже делал это с другими девушками. А тела потом сбрасывал в этот овраг...

Настя запоздало приняла оборонительную стойку, сжала пальцы в кулаки, напрягла мышцы ноги для резкого удара...

Но таксист по-прежнему сидел с унылой физиономией за рулем, о чем-то медленно докладывая диспетчеру в мобильник. В его глазах нет ни безумия, ни агрессии, ни вообще какой-то энергии. На маньяка он как-то не тянул, и Настя расслабила мышцы. Идиотская ситуация.

Настя обернулась и посмотрела туда, куда уходят и растворяются конусы света от фар машины. Это место совсем не похоже на ее дом. Это вообще какой-то дальний район, в котором она никогда не бывала прежде. Но как? Как она позволила этому таксисту с закупоренными ушами завезти себя в эту Тмутаракань? Разве она не видела, что они едут не туда?!

Не видела. Позволила. Вот такие вот штуки выкидывает любимый город в первые часы после ее прибытия. Ничего не скажешь, гостеприимства выше крыши.

Настя стояла рядом с такси и смотрела: метров через десять дорога начинает идти под уклон, а потом начинается нечто вроде неглубокого оврага. В окружении деревьев торчали покрытые шифером крыши — домики столь небольшие, что Настя принимает их за садовые. Зато чуть правее красуются зеленые крыши краснокирпичных коттеджей. Их спутниковые тарелки устремлены в небо. Мощные прожектора освещали территорию вокруг дома. Настя смотрела на все это, и неожиданно сердце ее сжимается от сильного чувства, которое именуется тоска. Сердце реагирует так, будто бы здесь, в этом самом месте, Настя когда-то оставила нечто важное. И забрать это нечто нельзя, поэтому сердце сжимается, напоминая о случившейся потере.

Однако Настя видит это место в первый раз и ни о каких потерях не догадывается.

Если не считать потерю денег, которые придется доплатить таксисту, чтобы он все-таки довез ее по нужному адресу.

— Гостиница «Заря», — сказала она, садясь в машину. — И чтобы без фокусов. Я занималась восточными единоборствами. Так что в случае чего сломаю тебе шею и скажу, что так и было.

Шофер скептически ухмыльнулся, и такси двинулось задним ходом. Настя убрала солнцезащитные очки — придется следить за дорогой, чтобы снова не вляпаться в такую идиотскую ситуацию.

— Гостиница «Заря»? — уточнил таксист, продолжая ухмыляться.

— Да.

— Точно? Не передумаешь?

— Вези давай.

На этот раз он без проблем довез Настю до гостиницы. Настя сняла одноместный номер на три дня. Она надеялась за это время управиться со всеми делами.

Забросив вещи в номер, опробовав телевизор, послушав гудки в телефонной трубке и оценив температуру воды в кране, Настя отправилась что-нибудь перекусить. Ресторан был закрыт, но работало круглосуточное кафе на пятом этаже.

Настя ела плов в полупустом зале, где, кроме нее, деловито пили водку двое командированных и не слишком товарного вида проститутка убеждала компанию молодых людей, что им без нее никак не обойтись.

— Сигаретки не будет?

Это не командированные и не кто-то из тех молодых людей. Это худощавая девушка примерно одного с Настей возраста. Она носит круглые очки в тонкой оправе, отчего ее лицо сразу же кажется слишком изящным для этого кафе, для этой гостиницы и этого города.

— Сигаретки... — Настя хлопнула себя по карманам. — Нет, в номере оставила.

— Жаль, — сказала девушка таким тоном, как будто это и вправду серьезная неприятность.

— Но я могу потом сходить... — У Насти был редкий приступ желания совершать добрые поступки.

— Если не трудно... — Надежда на благополучный исход снова вспыхнула за стеклами очков. Все это довольно странно.

Настя спустилась в свой номер, достала сигарету, вышла в коридор... Она уже тут.

— Чтобы вам не подниматься взад-вперед, — пояснила девушка в круглых очках, поспешно беря сигарету, и закурила прямо под табличкой «Курение производить в специально отведенных для этого местах». Настя смотрела на эту красивую девушку и пыталась сообразить, что с ней не так. В ее представлении у красивых девушек все неприятности связаны с одним и тем же.

— Поссорились? — спрашивает Настя сочувственно.

— Что? — удивилась девушка в очках.

— С парнем, — уточнила Настя.

Девушка усмехнулась так, будто возможная ссора с парнем была такой безделицей, о которой и говорить-то не стоит.

— Не в этом дело, — сказала она.

— А-а-а... — Дальше Настя уже не лезет. Это не ее дело. У нее своих-то дел по горло.

Однако девушка в очках решила разъяснить ситуацию. Возможно, в последнее время ей не хватало общества, и она была готова обсуждать свои личные проблемы с первым встречным. Возможно.

— Мы не поссорились, — сказала она. — Просто я его жду.

— Понятно, — вежливо кивнула Настя. — Опаздывает. Мужики, они такие...

— Месяц уже.

— Что?

— Уже месяц его жду. И ничего. Никаких вестей. — В этом месте голос Лены Стригалевой предательски дрогнул, и она поспешно затянулась Настиной сигаретой.

Глава 36 Хороший вопрос

1

— Не думай, что мне это доставляет удовольствие, — услышал Аристарх Дворников, и его передернуло от этого голоса и от этих слов. Панический ужас первых секунд после встречи с этим помятым красноглазым убийцей уже прошел, и Дворников догадался, что вот так сразу его не прикончат, что из него будут вытягивать какую-то информацию. И пока эта информация не вытянется вся, он, Дворников, будет жить.

Но эти глаза, этот голос и эти разложенные на квадрате черной ткани сверкающие ножи... Нехорошие предчувствия холодят позвоночник и ввинчиваются ледяным штопором в основание черепа. Дворников очень сожалел, что ввязался в эту историю. Но его сожаления никого не волнуют.

— Это не потому, что я какой-то там садист, — негромко, словно сам с собой, говорил человек с ножами. — Это потому, что так надо. Потому, что мне ничего другого не остается...

— Стоп-стоп, — возразил Дворников, возмущенный таким неконструктивным подходом. — Ну зачем же так сразу? Я же не отказываюсь говорить, я же не молчу... Я уже сказал, как зовут этого человека, что он хотел от меня...

— Мне сейчас нужно не это. Мне нужно знать, где он сейчас.

— Последний раз я видел его у себя на даче. Это было вчера. Или позавчера? — Дворников понял, что он потерял счет времени, и это его пугает. Он торопливо добавил: — Мы можем съездить туда.

— Это за городом?

— Да, это...

— Я не могу ехать за город, — с какой-то обидой в голосе произнес убийца. — Мне нужно быть... Ты знаешь еще какие-нибудь места, куда он может прийти?

Дворников решил соврать, потому что сидеть в сыром подвале, смотреть на сверкающие ножи и слушать поток сознания этого психа — это выше его сил. Он раскрыл рот, но тут зазвонил телефон.

Убийца недовольно поморщился и начал неуклюже рыться в вещах вокруг себя, пока не вытащил из-под груды какого-то тряпья мобильник. Он обращался с телефоном не очень уверенно, словно боялся сломать его. Дворников понимал, что убийце мобильник в новинку. Или же он крайне редко пользуется подобной техникой.

— Але, — сказал убийца. — Это я. Плохо слышно. Не могу я отойти, потому что у меня тут человек сидит. Не могу я все бросить и отойти. Ну и что?

Некоторое время он молча слушал. Слова в трубке ему, видимо, не нравились. Потому что он помрачнел лицом, машинально взял один из ножей и начал меланхолично тыкать им в стол.

— Слушайте, — возразил он пару минут спустя. — Я же не могу разорваться. У меня и так...

Он опять молча слушал.

— Я не могу одновременно сидеть в гостинице и заниматься этим делом! — раздраженно выпалил он. — Раньше надо было думать. Вы меня сюда зачем отправили? Вот именно. Вот именно. Этим я и занимаюсь. Но я не могу одновременно караулить ее... Месяц уже прошел. Сейчас я как раз обрабатываю... Но это может быть... Никуда она не денется! Она за целый месяц никуда не делась и сейчас никуда не денется! А у меня тут реальный шанс... Да? Ладно. Ладно. Когда? Ладно. Постараюсь.

Он осторожно положил мобильник на прежнее место. Потом взглянул на Дворникова. По выражению его лица Дворников догадался, что сейчас в этой лысеющей голове происходят сложные мыслительные процессы, напрямую касающиеся его, Дворникова, здоровья и жизни.

Дворников поспешно начал:

— Я знаю еще такие места, где...

Убийца достал моток скотча и быстрыми ловкими движениями заклеил Дворникову рот.

— Думать мешаешь, — объяснил он свои действия.

Через некоторое время мыслительный процесс завершается. Итогом размышлений стал весомый удар по дворниковскому черепу — удар, от которого сознание вылетает пушинкой. Дворников уронил голову на грудь — он выбывает из игры, которая поначалу так замечательно щекотала ему нервы, но потом как-то незаметно перемахнула через грань между опасной игрой и чистой опасностью.

Дворников погрузился в темноту. Когда он придет в себя и когда добрые люди извлекут его из подвала на свет божий, все уже будет кончено. Удар по голове дал Дворникову детское счастье закрыть глаза в страшный момент фильма и открыть, когда уже идут титры. Но так везет далеко не всем.

Бондарев даже и надеяться не мог на такое везение. Когда Аристарх Дворников погружался в бессознательную темноту, Бондарев сидел на подоконнике в пустой квартире и смотрел в окно. То, что он видел, его не радовало. Бондарев видел перекресток, видел серые облака, затянувшие небо до самого горизонта, видел расползающиеся лужи, видел крыши ползущих машин, видел дергающиеся от ветра зонты... Бондарев не видел главного — он не видел, чтобы кто-то вошел в телефонную будку с табличкой «Аппарат неисправен» и вытащил двумя пальцами из-за телефона небольшой листок бумаги, где было кое-что нарисовано и кое-что написано. Автором и рисунка, и текста был Бондарев. Бумажка предназначалась человеку, который, несмотря на свой маловменяемый вид, мог оказаться старшим братом Антона Крестинского. На листке было написано, где можно найти Бондарева. Там было почти правильно написано, где найти Бондарева. С той разницей, что если следовать инструкциям в этом листке, то Бондарев бы оказался за спиной у красноглазого любителя кошек и острых ножей.

Однако время шло, а в будку никто не заходил. Что-то пошло не так. Бондарев посмотрел на свою исцарапанную ладонь и подумал, что с приманкой он ошибиться не мог. У Бондарева была такая вещь, ради которой Гриша Крестинский просто обязан был явиться. Если...

Если бы он знал, куда ему являться.

2

Удивительное дело, но Настя проболтала со своей новой знакомой чуть ли не до двух часов ночи. Никогда — а особенно в последние два года — Настя не сходилась так быстро с незнакомыми людьми, да и Лена — так звали девушку в очках — поначалу выглядела чуть напряженной и отстраненной; было похоже, что ей хочется выхватить сигарету и поскорее убежать куда-то по своим очень важным делам.

Однако она осталась, не убежала. А Настя не завалилась спать, как предполагала еще полчаса назад. Разговор у них вышел гладким и многословным, каждую словно прорвало после долгого словесного воздержания. Говорили обо всем и ни о чем, и если бы Настю утром под страхом смерти заставили писать отчет об этой беседе, она бы вряд ли что-то вспомнила, кроме того, что новую знакомую зовут Лена и что она ждет своего парня, который оставил ее в этой гостинице, а сам куда-то умотал по делам... Про себя Настя тоже рассказала немного — что уезжала из Волчанска на какое-то время, а сейчас вернулась... Вернулась... Просто чтобы посмотреть, что изменилось за время ее отсутствия.

Лена не стала требовать подробностей от нее, а Настя не полезла в ее историю. Куда приятнее было болтать о пустяках — о шмотках, о музыке, о телевидении, о парнях (лучше не о своих, а о тех, что были у подруг). Короче говоря, куда приятнее было болтать о тех несерьезных вещах, из которых обычно и складывается нормальная счастливая жизнь...

Утром, а точнее около двенадцати дня, Настя окончательно проснулась, сосредоточенно посмотрела в потолок и приготовилась сделать то неизбежное, ради чего она, собственно, и вернулась в город, ею не любимый и не любящий ее.

— Здравствуйте, — сказала она в телефонную трубку. — Скажите, а майор Афанасьев на работе?

— А кто спрашивает?

— Дочь, — произнесла она странное, давно не слышанное и не произносившееся слово.

— Дочь? — На другом конце провода, видимо, тоже слегка обалдели.

— Ну так он на работе? — повторила Настя.

— Нет, его нет... Он на больничном.

— Спасибо. — Она уронила трубку на рычаги. Первый шаг был сделан, но этого было мало. Требовался второй, третий, и сколько там их еще понадобится.

Настя медленно оделась, вышла из номера и спустилась в вестибюль, который высоким потолком и мраморным полом напомнил ей железнодорожный вокзал. Один из многих, где ей приходилось бывать за последние два года.

Она остановилась у лотка с газетами и журналами, стала разглядывать обложки — не потому, что собиралась что-то купить, а потому, что оттягивала момент выхода из гостиницы, момент следующего шага. Продавщица уже стала раздраженно покашливать, и тогда Настя оторвалась от лотка, как от буйка перед заплывом на глубину.

Боковым зрением Настя заметила на другом конце вестибюля Лену — та стояла спиной и разговаривала с каким-то мужчиной. Поначалу Настя решила, что это наконец приехал тот самый ее парень, но, приглядевшись, увидела, что мужчина значительно старше Лены, лет на двадцать, если не больше. Он был невысокого роста, весь какой-то помятый и невзрачный, то ли коротко стриженный, то ли облысевший... Иначе говоря, никакой.

Но при этом он держал Лену за руку чуть пониже локтя и что-то говорил, а Лена слушала и послушно кивала головой. Это было странно, но потом Настя подумала: что же здесь странного? Кто тебе сказал, что ее парень — ровесник? Умная девушка — а такой ей Лена и показалась — выберет лысого и старого, но зато с деньгами. Чтобы за ним как за каменной стеной...

И только такая дура, как Настя, выберет себе молодого, как Димка.

И мертвого, как Димка.

Выберет и не сможет от этого выбора избавиться даже два года спустя. Ну не дура ли?

Настя зло двинула плечом тяжелую дверь и вышла на улицу. Тусклое осеннее солнце как-то нехотя выглядывало из-за облаков, ветер гонял листву и трепал плащи прохожим.

Подходящая погода.

3

Прошло почти четыре недели после стрельбы в подмосковном пансионате — и это случилось. Маятник выматерился — но это был мат долгожданной радости.

— Они никуда не денутся? — уточнил он сразу же после трехэтажной тирады в адрес генеральской дочки и ее хахаля. — Они не сбегут, пока мы тут...

— Не сбегут, — сказал Бурый, которому Маятник поручил сыск ненавистной парочки. — Там наши люди наблюдают. Только...

— Что? — У Маятника мгновенно испортилось настроение. — Что — только? Что вы там опять напортачили?!

— Парня этого там нет.

— Как нет?

— А вот так. Только девка. Она уже почти месяц в этой гостинице живет, а парня нет.

— И не было?

— Черт его знает.

— Да не черт должен знать, а ты! Я деньги тебе плачу, а не черту! — заорал Маятник, но Бурый лишь пожал плечами. К внезапным приступам ярости у шефа все привыкли. После гибели Гриба этих приступов стало больше, и выглядели они еще неприятнее: вопли, брызги слюны, размахивание руками и обещание всех передушить, как котят... Маятник неотвратимо старел и еще более неотвратимо утрачивал контроль над событиями. В том числе над событиями своей собственной жизни. Бурый понимал, что с такими переменами тяжело мириться, но это все же были проблемы Маятника, а не его, Бурого, проблемы.

Он демонстративно достал носовой платок и вытер со щеки злую слюну Маятника.

— Я думаю, что она его там дожидается, — сказал Бурый. — Иначе какого хера она там уже месяц сидит? Чего дожидается?

— Тебя она там дожидается, — раздраженно буркнул Маятник. — Ляжет на кровать, снимет трусы и тебя дожидается. А ты все не идешь.

Бурый терпеливо ждал, когда Маятник успокоится и скажет что-нибудь по делу.

А Маятник зло смотрел на Бурого и ждал, пока сердце перестанет бешено прыгать в груди и перейдет на спокойный и безопасный ритм.

— Если она его ждет, — сказал он наконец, — то получается, что и нам надо ждать.

Бурый кивнул — соображения Маятника приятно удивляли своей разумностью.

— Пусть твои люди смотрят за ней. И как только этот гад засветится... — Маятник сделал резкое движение ладонью, будто прихлопнул какое-то надоедливое насекомое. — Вот так. И потом с чистой совестью поедем греться на песочке, купаться в океане...

Бурый кивнул. Он не хотел доводить Маятника до сердечного приступа и сообщать ему, что лично он, Бурый, ни на какой песочек с Маятником не поедет. Потому что ему сделали выгодное предложение здесь, в России. На песочек пусть пенсионеры отправляются. У кого ни сил, ни нервов не осталось. А Бурому есть еще где развернуться, есть еще где применить свои способности...

Вечером того же дня он применил свои способности на большой кровати в компании двух сестер-близняшек. Девчонки на самом деле откуда-то из Калмыкии, но косят под японок — кимоно, массаж и прочая фигня. Сегодня Бурый намерен был оторваться за все проведенные в пыли и грязи недели поиска. Близняшки уже размяли ему все до последней косточки, кимоно постепенно сползают с бедер. Бурый сгребает в руку по сестренке, мнет податливые тела и предвкушает, как сейчас эти умелые губы высосут его досуха...

Но тут в дверь позвонили, и Бурый скатился с кровати на пол, попутно выдергивая ствол из-под матраса. Близняшки поспешно укрылись в углу.

За дверью — Маятник с охраной, и Бурый, тихо матерясь, натянул штаны, еле втискивая в них обеспеченную близняшками эрекцию.

Вошел Маятник и, не обращая внимания ни на взбудораженную постель, ни на близняшек, ни на Бурого с его эрекцией, командным тоном объявил в пространство:

— Нет, ждать не будем. А вдруг он так и не явится? А вдруг эта сучка сбежит? Нет, рисковать не будем. Поедем прямо сейчас, возьмем ее, обработаем как следует и узнаем, где затаился ее приятель. Вот так.

— Когда поедем? — спросил Бурый, которому сейчас больше всего на свете хотелось шарахнуть Маятника по тупой башке.

— Завтра. С утра, — объявил Маятник прежним тоном полководца, отдающего последние распоряжения перед битвой. — Соберемся и...

Мысль о предстоящей операции его явно вдохновляет. Бурого — наоборот.

И когда Маятник торжественно удалился, сестричкам пришлось основательно потрудиться, чтобы вернуть Бурому утраченное настроение.

4

Настя вылезла из троллейбуса и шла мимо детской площадки — мокрый серый песок и капли дождя, стекающие с грибка песочницы. Брошенное пластмассовое ведерко с треснутым дном. Какой-то ребенок бросил его и убежал домой. Потому что убежать от дождя было важнее. Знакомое чувство.

И как ребенок потом вернется за ведерком, так вернулась и она. Потому что невозможно все время бегать — от себя и от брошенных в Волчанске призраков.

Она шла и улыбалась помимо своей воли, потому что видела знакомые дома, знакомые асфальтовые дорожки, знакомые заборы... Умом она понимала, что улыбаться здесь нечему, что все это лишь декорации, в которых дважды были разыграны потрясшие ее трагедии — сначала мама, потом Димка... Но Настя все равно улыбалась, хотя и сдержанно.

И что ужасает ее еще больше, что пронзает ее мозг словно отравленной стрелой — она выбежала из лифта, нажала на кнопку звонка и потом прыгнула на шею майору Афанасьеву, на шею своему отчиму...

Она не собиралась этого делать, она собиралась делать совсем другое. Однако Настя делает совсем другое, и одно полушарие ее мозга ошарашенно и презрительно наблюдает за дебильно-радостной реакцией второго.

— Господи, — бормочет Афанасьев. — Настя?!

— Папа, — шепчет она так тихо, чтобы самой этого не слышать.

— Откуда... Где ты была? — спрашивает Афанасьев. — Как ты вообще?.. Что с тобой случилось?

— Со мной? Что со мной случилось?

Она начинает говорить и говорит много, но когда четыре часа спустя отчим вышел вместе с ней из квартиры, чтобы поехать в гостиницу и забрать вещи, то Настя поняла, что так и не сказала главного. Того, ради чего она, собственно, и вернулась в Волчанск.

Отчим широкими шагами спешит к остановке, поминутно косясь ошалело-счастливыми глазами на невесть откуда возникшую дочь, Настя отвечала ему улыбкой и держала Афанасьева под руку...

И тут она поняла, что почти вот так же два года назад они шли на выпускной вечер в школу. Гордый отец и красивая дочь... Которым так хорошо вдвоем...

Когда Настя это поняла, то остановилась, отдернула руку, виновато посмотрела на отца, стерла улыбку с лица.

— Я не могу, — сказала она.

— Что?

— Я не могу!

— Что?! Почему?!

Хороший вопрос. Она не знала на него ответа и просто бросилась бежать прочь, оставляя майора Афанасьева стоять посреди двора с окаменевшим лицом и повисшими вдоль тела руками, из которых только что выпорхнуло его недолгое счастье.

5

Машины остановились в паре кварталов от гостиницы. Бурый пересел из джипа в «БМВ», мельком взглянул в лицо Маятнику и поразился, насколько напряженным и злобным оно было. Маятник сейчас выглядел старше своих лет, он ссутулился на заднем сиденье, теребя рукава пиджака и предвкушая... Что именно он предвкушал — для Бурого оставалось непонятным. Что за удовольствие в том, чтобы переломать кости девятнадцатилетней девчонке? Что это еще за месть? Несолидно как-то, несолидно. Но приказы в этой машине отдавал Маятник, поэтому Бурый оставил в стороне свои крамольные мысли и приступил к делу.

— Вы останетесь здесь, — сказал Бурый и добавил, чтобы его слова не звучали слишком нагло: — Наверное. А мы с ребятами съездим к гостинице, возьмем девку, вернемся сюда...

— Нет, — разжал губы Маятник. — Я хочу сам видеть...

— Нет резона вам светиться...

— Я лучше знаю.

— Риск все-таки...

— Никакого риска, — отрезал Маятник. — Сам говорил, она там одна. Говорил?

— Ага.

— Так откуда риск?

— Вроде ниоткуда...

— Значит, я поеду вместе со всеми туда... Проконтролирую, — с явным удовольствием выговорил Маятник.

«Ради бога, — подумал Бурый. — Контролируй все, что влезет. Недолго мне осталось терпеть твой контроль...»

Он вернулся в джип, успев по пути вдохновенно выругаться.

Машины снова тронулись с места и через пять минут остановились возле шестиэтажного здания с колоннами, чья песочно-желтая штукатурка под дождем приобрела темно-серый цвет. Вывеска над входом гласила "Гостиница «Заря».

— Двое со мной, — сказал Бурый, выбираясь из джипа и недовольно косясь на серое небо, моросящее холодными мелкими каплями. Он, двое его людей и водитель с раскрытым зонтом стояли на тротуаре и ждали, пока из «БМВ» вылезет Маятник. Однако Маятник медлил.

Сначала он медленно поставил туфлю на мокрый асфальт. Потом вытянул ладонь и ощутил, как сверху падают холодные капли. Оценил интенсивность дождя.

Маятник медлил, а на тротуаре стояли трое. Они мокли и ждали, чем закончится знакомство Маятника с местной погодой.

Маятник посмотрел на мокнущую троицу, на лужи в кругах от ударов капель, на собственную мокрую туфлю, на натянутую черную ткань зонта...

И он передумал.

Так же медленно он убрал туфлю в машину и сделал повелевающее движение холеной рукой, что значило: «Давайте-ка сами, без меня».

Бурый тяжко вздохнул, посмотрел на своих парней, и те поняли его чувства без слов.

Трое развернулись и быстро зашагали к гостинице.

Глава 37 Приди и возьми

1

Настя запрыгнула в первый попавшийся троллейбус, забилась в угол задней площадки и там неожиданно для себя разревелась. Все это было так нелепо, так неправильно, так недостойно... Стоило убегать два года назад, чтобы вернуться и не суметь ничего сделать, не суметь даже заикнуться... Она опять все сделала неправильно. Получается, что эти два года ничему ее не научили?

От обиды на саму себя она закусила палец, но продолжала реветь, потом поняла, что прокусила палец до крови, и тут уже совсем на себя разозлилась.

Очень кстати троллейбус подъехал к остановке, и Настя поспешно выпрыгнула на асфальт, выдавливая из себя последние всхлипы и посасывая прокушенный палец. Вкус крови навевал какие-то старые воспоминания, только Настя не помнила, какие именно. Помнила, что это было давно. Наверное, подралась с каким-нибудь мальчиком в детском саду. Афанасьев говорил, что в детском саду она все время дралась с мальчишками. Говорил и улыбался, гордясь своей боевитой дочерью.

Странно, но сама Настя почти ничего не помнила из своих детских лет. Более-менее отчетливые воспоминания начинались лет с тринадцати. До поры до времени Настя не задумывалась, почему все это обстоит именно так. А если и задумывалась, то тут же находила простое объяснение — значит, ничего интересного, ничего важного, ничего запоминающегося в те годы не происходило. И вправду, что интересного может происходить с десятилетней девочкой? Поэтому и пусты предназначенные для этих лет клетки памяти. Зарезервированы для более важных дел, которые случатся позже. Случатся, если это будущее у Насти состоится.

Стоя под козырьком троллейбусной остановки и посасывая прокушенный палец, Настя последними словами ругала себя за бесполезно-плаксивую встречу с отчимом...

Пока все было очень бестолково. Стоять на остановке тоже было занятием бестолковым, и Настя высунулась под дождь, махнула рукой проезжавшему такси...

По закону подлости такси проехало мимо, Настя проводила его выставленным средним пальцем и юркнула было снова под навес, но у тротуара тормознула «десятка», и в открытое окно кто-то проорал:

— Мироненко!

Настя медленно обернулась, готовая, если понадобится, и бежать, и отбиваться, и прикинуться абсолютно другим человеком, к которому фамилия Мироненко не имеют никакого отношения.

— Мироненко, садись в машину!

— Это не я, — тихо проговорила Настя. — Это не меня, вы обознались...

Она втиснула кулаки в карманы джинсов, сощурила глаза, фокусируя свое внимание на...

— О, черт, — сказала Настя. — О, черт!

2

В вестибюле гостиницы троица Бурого разделилась — двое отправились наверх на лифте, а один пошел по лестнице. На последнем, шестом этаже они снова встретились, причем к ним присоединился четвертый, до этого скучавший в холле шестого этажа. Они переглянулись и подтвердили друг другу парой коротких фраз, что все в порядке. Птичка в клетке. Рыбка в банке.

Разговаривая шепотом, они распределяли свои роли на ближайшие секунды, когда кто-то сказал вполне громко и отчетливо:

— Я могу вам чем-то помочь?

Бурый обернулся и увидел в конце коридора среднего роста мужчину в мятых брюках и толстом сером свитере. В нескольких метрах позади мужчины стояла тележка, уставленная мешками с грязным постельным бельем.

— Сгинь отсюда, — коротко ответил Бурый.

— Вы не поняли... — тускло улыбнулся мужчина.

— Это ты не понял.

Мокрая от дождя кожаная куртка Бурого распахнулась, и мужчина увидел наплечную кобуру. Кобура была не пустой.

Мужчина понимающе кивнул, но испуга на его лице даже не мелькнуло, словно тут с утра до вечера ходили люди с огнестрельным оружием и трясли им перед носом этого странного человека. Он все еще улыбался.

— ...Если вы в номер 606, то я должен вам сказать, что девушка просила ее не беспокоить.

— Мы сами разберемся с девушкой.

— Вряд ли.

— Что?

Бурый нетерпеливо махнул рукой, и в сторону мужчины шагнули двое.

— Девушка не пойдет с вами, — сказал мужчина, но это звучало не как угроза, а как не очень удачная шутка, от которой автор при необходимости готов отказаться.

— Да что ты говоришь! — ответили помятому мужчине безо всяких шуток.

— Девушка останется здесь.

— Слушай. — Двое подошли к мужчине вплотную. — Вот тебе первый совет — это не твое дело. А вот тебе последний совет — вали отсюда по-быстрому...

Мужчина хотел было что-то возразить, но потом оценивающе взглянул на парней и вздохнул:

— Наверное, вы правы... Хотите жвачку?

Бурый закатил глаза — господи, ну почему именно мне попадаются на жизненном пути такие иди...

Вот тут-то все и случилось.

3

Настя посмотрела в зеркальце и увидела свое совершенно обалдевшее лицо. И еще помаду на щеке. Она стерла помаду со щеки, а с обалдевшим лицом пока ничего сделать было нельзя.

— Великанова, тебя не узнать, — сказала Настя, глядя, как школьная подруга уверенно крутит баранку и давит на педали. — Просто Шумахер какой-то...

— Тебя тоже не узнать, — радостно отозвалась Марина. — Сначала гляжу — вроде ты. Остановилась, стала орать, и вдруг — вроде и не ты...

— Ага, — кивнула Настя. Так оно и должно было быть.

— Ну рассказывай, как ты, где ты...

— Как тебе сказать...

— Давай все рассказывай, мы же года полтора не виделись...

— Два, — уточнила Настя.

— Тем более! Рассказывай, только не ври, как в школе. А то я помню — наболтает такого, что стоишь с открытым ртом, и только на следующий день до тебя дойдет, что это Настя прикалывалась...

Настя улыбнулась, что означало: «Было такое, было...» Надо же, когда-то она это делала просто забавы ради, а не из-за денег и не потому, что хотела остаться неузнанной. Вот оно, блаженное детство. Какого хрена я выросла?!

— Ты-то замужем, — сказала Настя, поглядывая на обручальное кольцо.

— Да, может, ты даже его помнишь — Ильдар Рахматуллин, приятель моего брата. В спортивную секцию они вместе ходили. Так что я теперь Рахматуллина, прикинь?

— Не самый плохой вариант.

— Да уж! — засмеялась Марина, тут же сделала зверское выражение лица и обогнала тяжко пыхтящий грузовик.

— Плохой вариант мне тут недавно попался... — Настя целенаправленно уводила разговор в сторону от себя, и Марина пока уводилась. — Бобик.

Великанова немедленно начала хихикать, вспоминая какие-то школьные анекдоты, связанные с Бобиком, а Настя вдруг вспомнила другое.

— Марин, он какие-то странные вещи болтал. Я ничего не поняла, может быть, ты разъяснишь...

— Бобик всегда болтал странные веши... — сквозь смех проговорила Марина. — На то он и Бобик... Я представляю себе, как...

— Что он имел в виду, когда сказал: я — местная знаменитость...

— Он? Местная знаменитость?! — Марина от смеха едва не легла грудью на руль. — У Бобика совсем крыша поехала...

— Это он про меня так сказал. Вот придурок, — с чувством сказала Настя в адрес неизвестно где находящегося Бобика, имея в виду не то, что он ей тогда сказал, а то, что именно после нечаянной встречи с Бобиком ей снова приснился этот кошмар.

— Про тебя? — Великанова изумленно подняла брови. — Знаменитость? А знаешь что... Я, конечно, не уверена...

— Говори.

— Во-первых, ко мне недавно заходили менты и расспрашивали насчет тебя.

— О господи...

— Во-вторых, ты знаешь, что нашли убийцу Димки?

Тут у нее уже не нашлось никаких слов.

— Не знаешь? Так вот — его нашли.

— Этого не может быть, — сухо сказала Настя.

— Почему? Нет, конечно, они не торопились его искать, времени куча прошла... Но ведь нашли.

— Никого они не нашли.

— Ты меня слушай, Настька, а не витай в облаках. А я тебе говорю — нашли. Помнишь Макса Мартынова из параллельного класса? Ну он еще все по уличным группировкам болтался, на учете в милиции стоял...

— Ну, помню. — Настя немедленно вспомнила бритый наголо череп с оттопыренными ушами, высокомерно-ленивые глаза и вечно свисающую из угла рта изжеванную спичку.

— Это он.

— Нет.

— Говорю тебе, это он. И вышли на него через тебя...

— Что?!

— Ты же тогда давала показания в милиции?

— Ну.

— Вроде бы это ты сказала, что видела Димку с Мартыновым за несколько минут до того, как... Других свидетелей не было, но менты Мартынова обработали, припомнили ему прошлые дела... Он и сознался. Что? Глаза у тебя какие-то... Как стеклянные. Короче, вот так все и вышло. Наверное, Бобик это и имел в виду — твои показания, подруга, помогли посадить преступника. Молодец, что скажешь. За Димку стоило этого гада упечь на всю катушку...

— Так этот Мартынов уже...

— Да, уже сидит. Не волнуйся, дали ему много, так что если он и захочет тебе отомстить, то будет это очень нескоро... Ты что, из-за этого и свалила из города? Испугалась его?

— Да, — сказала Настя, внимательно глядя на подругу. — Так оно и было. Но сейчас-то он на зоне, так что чего мне бояться? Вот я и вернулась.

— Понятно... Я в принципе догадывалась, что ты из-за этой истории свалила.

— Как это ты догадывалась?

— Ты же звонила Алене Левиной? Перед тем как исчезнуть. Она же готовилась в юридический поступать, и ты спросила ее про уголовную ответственность, когда знаешь преступника, но не сообщаешь куда надо... Алена мне про это потом рассказала. Сама-то она не допетрила, а я...

— Да, что-то такое было...

— Ты знала, что это был Макс, но боялась сказать, да? Я тебя понимаю, понимаю...

— А менты к тебе приходили тоже из-за того дела?

— Нет, им что-то другое было нужно... — Она поморщилась, словно какая-то преграда мешала ей вспомнить совсем недавнее событие. — А, вот...

— Что?

— Они расспрашивали про ту историю...

— Какую?

— Когда твою бабушку убили, — негромко и словно нехотя сказала Марина. — Про ту старую историю.

— Какую бабушку?

— Твою.

— У меня нет никаких бабушек.

— Правильно, потому что ту твою бабушку убили. Ну когда она привела тебя из школы домой, а там... Настя?

— Никогда, — сказала Настя, и если бы она сейчас посмотрелась в зеркальце, то удивилась бы неестественно бледному цвету своего лица. — Никогда со мной такого не было. Откуда ты это взяла? Что за глупости?!

— Как — откуда? Мне мама рассказывала, а ей — твоя мама... Разве это неправда?

— Никогда такого не было. — Холодный липкий пот склеил кожу с одеждой, капли дождя стучали словно не по стеклу, а по нервным окончаниям, заставляя ежиться, сплетать пальцы от пыточной боли...

— Такого никогда не было, — выдавила Настя. — Это просто... Просто сон.

— Что? Что ты говоришь? Тебе плохо? Остановить машину?

— Нет. — Настя сделала глубокий вдох и пришла в себя. Ну, почти пришла. — Марин, спасибо, что подвезла. Высади меня возле гостиницы «Заря». У меня отчим там неподалеку работает. Надо с ним встретиться.

— Разве он там работает? Я думала...

— Там, — веско сказала Настя, и Марина больше не спорила. Прежде чем выйти из машины, Настя тронула подругу за руку и произнесла так нежно, как только могла после всего, что узнала за последние минуты. — Спасибо тебе. Я позвоню, мы встретимся, посидим. И я все тебе расскажу. Честное слово.

— Настино слово съела корова, — выдает Марина древнюю школьную присказку. — Не дай бог ты не позвонишь. Я найду тебя, вырву твой лживый язык и...

Настя, уже стоя на улице, показала ей кончик этого самого языка.

— Если сможешь, — бросила она как бы в шутку. — Если сможешь.

4

Между тем «БМВ» перед гостиницей продолжал мокнуть под дождем, а полный мужчина в черном костюме продолжал ждать.

Внезапно в стекло постучали. Водитель и полный мужчина переглянулись, последний кивнул, и стекло чуть приспустилось. Пальцы полного мужчины дрожали от нетерпения, но в прямоугольнике открытого окна он увидел совсем не то, что ожидал увидеть, и раздраженно цокнул языком.

Маятник увидел незнакомого мужчину в толстом сером свитере. У него не было зонта, и дождь нещадно поливал его, капли текли по лицу.

— Что такое? — недовольно спросил Маятник.

— Послушайте, — заискивающе начал человек на улице. — Можно, я сяду в машину? Тут такой ливень...

— Нет, нельзя. Чего тебе?

— Там. — Человек махнул в сторону гостиницы. — Там ваши люди...

— Ну.

— Пожалуйста, заберите оттуда ваших людей.

— Что?

— Пожалуйста, забе...

Маятник раздраженно махнул рукой водителю, и стекло пошло вверх, вновь отрезая салон «БМВ» от дождя и прочих уличных неприятностей.

Но что-то происходит не так. Мужчина с улицы просунул руку и каким-то невероятным усилием остановил стекло, а потом вдавил его вниз. Маятник задохнулся от бешенства, а мужчина на улице вытер влагу со лба и настойчиво повторил:

— Пожалуйста, заберите ваших людей...

— Ну-ка, пошел отсюда, пока...

— Ваших мертвых людей.

Следует пауза, которая на самом деле длилась несколько секунд, но для Маятника это целые годы, которые потребовались ему на осознание потрясающего факта, что месть откладывается.

Он среагировал с непосредственностью и быстрой злобой ребенка, перед носом которого помахали желанной игрушкой, а потом подлым образом ее отобрали.

Только этот «ребенок» был вооружен и опытен в применении оружия, а потому опасен.

Маятник схватил с сиденья пистолет с глушителем и выстрелил прямо в маячившее перед ним лицо человека в свитере.

Лицо пропало, но Маятнику этого было мало. Он толкнул дверцу и выбрался наружу, уже не обращая внимания ни на дождь, ни на моментально напомнившую о себе одышку.

Человек в свитере находился метрах в трех от машины — он сидел на корточках, обхватив голову руками и слегка покачиваясь. В лужу дождевой воды возле его ног скатывались темно-красные капли, так что Маятник мог гордиться своими нерастерянными навыками. Последний раз он собственноручно убивал человека аж в девяносто девятом, но Гриб говорил, что убить человека — это как ездить на велосипеде. Один раз смог и уже не разучишься.

Маятник огляделся по сторонам и убедился, что площадь пуста: вроде бы дождь разогнал всех по домам. И хотя размахивать пистолетом в центре города среди бела дня все равно было не самым разумным решением, Маятник навел ствол в голову незнакомцу в свитере...

Крик шел со стороны гостиницы, с верхних ступеней лестницы, что поднимались с площади до тяжелой деревянной двери. Кричал Бурый — он был почему-то жив, и это порадовало Маятника.

И он нажал на спуск. Пистолет чавкнул, и незнакомец в свитере опрокинулся на спину.

— Вот так, — удовлетворенно произнес Маятник. — Вот так будет с каждым, кто...

Но тут уже подскочили его парни из второй машины, забрали у него пистолет, прикрыли со всех сторон, и под этим живым щитом Маятник взбежал по ступеням, навстречу привалившемуся к колонне Бурому.

На верхней ступеньке Маятник едва не умер от этой пробежки, но надо было показать всем — он будет бегать и стрелять и делать все, что надо. Он не какая-нибудь тряпка пенсионного возраста типа Левана Батумского. Он по-прежнему в силе — смотрите и убеждайтесь.

Если Маятник — пусть лишь по собственному убеждению — был в силе, то Бурый этой силы лишался с каждой секундой. Но тем не менее он держался.

— Что у вас тут за?.. — властно спросил Маятник.

И Бурый рассказал.

5

Дверь номера 606 находилась от Бурого на расстоянии вытянутой руки. Но он не торопился вытянуть руку, потому что в коридоре был этот странный мужчина, от которого хотелось отмахнуться, сшибить с ног одним щелчком... И все же надо было все сделать правильно. Потому что внизу ждал Маятник, и Бурый не хотел лишних скандалов, если что-то вдруг здесь пойдет не так.

К мужчине вплотную подошли двое. Бурый наблюдал за происходящим из-за их спин.

— Вот тебе первый совет — это не твое дело. А вот тебе последний совет — вали отсюда по-быстрому...

Мужчина хотел было что-то возразить, но потом оценивающе взглянул на парней, на миг встретился со взглядом Бурого и вздохнул:

— Наверное, вы правы... Хотите жвачку?

Бурый закатил глаза — господи, ну почему именно мне попадаются на жизненном пути такие иди...

Он вздрогнул от внезапного и резкого звука — его издала человеческая глотка, но... Обычно люди не способны такое из себя исторгнуть. Нечто похожее иногда вырывается у штангистов, на пределе возможностей выталкивающих рекордный вес вверх.

Но здесь никаких штангистов не было. Бурый моргнул, а потом увидел, что коридор перед ним пуст — оба его парня сползают по стенам, оставляя темные трассы крови на обоях. Никакого странного парня с усталым лицом здесь не было. Он был где-то в другом месте.

Это было невероятно, но если Бурый хотел выжить, то он должен был не следовать логике, а верить своим глазам, ушам... И своему страху.

Бурый скользнул рукой под куртку, одновременно разворачиваясь на близкий и потому пугающий звук.

Он развернулся как раз тогда, когда странный парень сделал длинное и плавное движение правой рукой. Его левая рука в этот же мгновение разжалась, демонстрируя отлаженную синхронность. Третий человек Бурого с перерезанным горлом рухнул наземь, и теперь Бурый снова встретился глазами со своим противником, но это уже была совсем другая история.

Пальцы Бурого лежали на рукояти пистолета, а против него висело в воздухе запачканное густой кровью лезвие. В любой другой ситуации Бурый бы снисходительно усмехнулся, но только не сейчас.

Сейчас он боялся, что не успеет использовать свое преимущество. Или даже так — сейчас он знал, что не успеет использовать свое преимущество в убойной силе оружия.

Противник смотрел спокойно и уверенно, и непреходящая его усталость теперь читалась иначе — как же устал вас, дураков, резать. Почему же вы не убежали, когда я вам это предложил? Почему же вы мне не поверили? Мне ведь совершенно не доставляет удовольствия, но я должен...

Бурый выхватил пистолет, но прежде чем он успел развернуть ствол в сторону противника, глаза его ослепли от блеска безупречно острой стали. Бурого сделали даже не правой — окрашенное кровью лезвие так и висит в руке врага на уровне его горла, — а левой. Откуда-то снизу вылетело это второе лезвие, и для Бурого оно было как молния. Все перевернулось перед глазами Бурого, и дверь номера 606 оказалась уже где-то вверху слева.

Именно туда и зашагали ноги человека, который только что за пять секунд перерезал четверых людей Маятника. По паспорту этого человека звали Григорий Иванов, настоящая фамилия его была Крестинский, и в молодости он носил вполне завидную кличку Крест. Но все это было уже неважно, особенно для прилипшего к полу Бурого.

Крест подошел к двери с номером 606 и открыл ее своим ключом. На мгновение или около того Бурый увидел в дверном проеме девушку — она сидела на кровати, и свет из окна падал на нее. Потом дверь закрылась, и Бурый оказался предоставлен сам себе. Боль была острой, но все же не настолько, чтобы Бурый не смог доползти до лифта. Точнее, он попытался это сделать.

Бурый продвинулся метра на четыре, прежде чем Крест вышел из номера 606. Самым трудным был первый метр — Бурый боялся, что с первым же движением он либо потеряет сознание, либо из него вывалятся кишки, либо случится еще какая неприятность. Но ничего этого не произошло, и Бурый с нарастающей энергией двигался вдоль стены. Он уже готов был попытаться привстать на колени, но тут как раз хлопнула дверь, и Бурый замер, прикинулся трупом, благо крови, своей и чужой, на нем было предостаточно.

Крови было много, но если у этого мужика с ножами было хоть немного внимания, то он обязан был заметить, что Бурый лежит совсем не там, где он рухнул в первый раз.

А если бы он это заметил, то должен был проверить Бурого.

На этот случай Бурый сжимал перепачканными кровью пальцами пистолет, а сам лежал на пистолете животом. Чтобы добить Бурого ножом, мужику придется подойти вплотную и еще наклониться. «Тогда мы поедем в ад в одном купе», — подумал Бурый, закрыв глаза и задержав дыхание.

Но человек с ножами прошел мимо — то ли он был невнимателен, то ли у него сейчас были дела поважнее, чем недорезанный Бурый.

В любом случае это было сделано напрасно — Бурый открыл глаза, увидел сутулую спину в свитере на расстоянии пяти шагов, вытащил из-под живота пистолет, вскинул руку, придержал ее второй за запястье — будто составил вместе два куска дерева — и выстрелил.

Крест на миг замедлил шаги, но потом продолжил движение к лифту. Там он остановился, нажал кнопку и стал ждать, спокойный и будто бы не заметивший выстрела.

Изумленный таким исходом Бурый выстрелил снова. Потом чуть приподнялся, уперся спиной в стену и опять выстрелил.

В этот момент раскрылись двери лифта, и Крест — нет, не упал туда — вошел внутрь.

Бурый вновь нажал на курок, но это уже была стрельба по закрывшимся дверям лифта. Бурый яростно выматерился, засунул пистолет в куртку и потащил свое слабеющее тело к лифту.

Напоследок он оглянулся в сторону номера 606: оттуда никто не выглянул, хотя стрельбой можно было перебудить три казармы пьяных саперов. Двери других номеров тоже остались закрытыми.

Цепляясь за стену ногтями, Бурый все же поднялся на ноги, вызвал лифт, ввалился в кабину, запахнув поплотнее куртку, чтобы не пугать людей намокшей от крови рубашкой.

Люди в вестибюле все же шарахались в стороны — возможно, даже не видя крови, а просто определяя на глаз, что с этим пошатывающимся парнем, обхватившим себя руками, явно что-то не в порядке.

А на улице опять шел дождь, и под этим дождем Бурый увидел нечеткую, но все равно замечательную картину: Маятник целится прямо в башку этому гаду с ножами. Бурый аж завопил от мстительного восторга, Маятник нажал на курок, и мужик в свитере откинул копыта. Бурый хотел еще крикнуть, что его надо обязательно проверить, влепить еще пару контрольных пуль для пущей уверенности, но Маятник с парнями уже поднимался по лестнице, и Бурый подумал, что и без его советов тут все сделают правильно.

— Что у вас тут за?.. — брезгливо поведя носом, спросил Маятник, словно Бурый вляпался в дерьмо, а не был пропитан своей и чужой кровью.

Бурый стал объяснять, но Маятник не был настроен на длинный рассказ, отстранил Бурого и ринулся в гостиницу.

Бурый остался стоять возле двери, привалившись к колонне. Уличный холод немного взбодрил его; по крайней мере Бурый понял, что не умирает. Нужно было просто дождаться Маятника. И нужно было завязывать с этой дурацкой работой и соглашаться на то выгодное предложение, которое ему недавно сделали. Получать за Маятника ножом в ребра от какого-то психа — это уж совсем неинтересная и неперспективная работа...

Короткий металлический звук раздался снизу, от того места, где стояли машины Маятника и его людей.

Но Бурый был слишком занят своими моральными и физическими муками, чтобы обратить на это внимание.

6

Дождь лил не переставая, словно хотел смыть Настю с лица земли вообще и с площади перед гостиницей «Заря» в частности. Площадь была пустой, лишь несколько машин застыли вблизи самой гостиницы, словно владельцы решили сэкономить на автомойке и поручить это силам природы.

Настя когда-то слышала, что прогулки на свежем воздухе способствуют прояснению мыслей, и теперь она на основании личного опыта могла смело послать автора этого совета на три или более букв. В мыслях по-прежнему царил кавардак, и самой свежей и яркой загадкой в этом и без того путаном клубке было: «Откуда Марина знает про мои сны?!! И почему Марина знает про эти мои сны больше, чем знаю я сама?! Откуда она знает, что эта старушка — моя бабушка? Откуда она знает, что эта девочка рядом — я?! Она что, ясновидящая? Или я как-то разговаривала во сне... Бред какой-то».

Но это был не просто бред, это был бред, от которого ей все больше становилось не по себе.

Она поднялась по ступенькам, погруженная в свои сумбурные и ей самой непонятные мысли, не заметив человека, вошедшего в гостиницу перед ней. Она лишь услышала стук захлопнувшейся тяжелой двери, но не обратила на это внимания.

Настя уже взялась за массивную рукоять двери, как вдруг сзади послышалось что-то вроде издевательского смеха.

Настя отдернула руку от двери и отскочила в сторону. Она и так была на взводе, а тут...

Рослый парень лет двадцати пяти стоял, прислонившись к колонне, и негромко смеялся — и смех его был очень недобрым. А еще этот парень обнимал сам себя в районе подреберья, словно был в романтических отношениях сам с собой. Или же боялся распасться на куски.

Он был бледен, зрачки его были мутны, и он сказал Насте (а может быть, не ей, а тому, кто ему привиделся на месте Насти):

— А он не умирает, хр-хр... Вот так вот... Просто берет и не умирает...

Настя на всякий случай согласно кивнула ему, рванула на себя тяжелую дверь и проскочила внутрь гостиницы.

Тут, в огромном мраморном вестибюле, было тихо, спокойно и безопасно.

Так было еще две минуты. А потом Настя на собственном опыте узнала, что такое — быть меж двух огней.

Глава 38 Накладка

1

Знающие люди говорят, что перед смертью у человека перед глазами пролетает вся его жизнь. Бондареву приходилось несколько раз умирать, и в принципе он был согласен с вышеупомянутым наблюдением: жизнь пролетает. Но если ты сидишь двадцать часов в засаде и к тому же один, то жизнь перед глазами не летит, а тянется. Причем по пятому разу. Причем в самых скучных и малоинтересных подробностях.

В пустой и холодной квартире все это приобретало совсем уж невеселый оттенок. А Крестинский не шел.

Бондарев медленно разжевал таблетку — бодрость духа и внимательность глаз уже требовали химической подпитки. Он снова прогнал в голове составляющие расставленной ловушки и снова пришел к выводу, что слабым звеном механизма был Аристарх Дворников. Всегда беда с посредниками. Но раскрываться самому было бы совсем неправильно.

Бондарев вспомнил Москву и седовласого Орехова в домашних тапочках.

— Это же вы тогда остановили «Мерседес» Антона Крестинского и хотели ему устроить личный досмотр? Еще когда он был советником президента. И когда он ехал в компании кого-то из больших чеченских людей... Так?

Орехов тогда усмехнулся, как будто говоря: «Каких только глупостей не натворишь по молодости...» Наверное, это было глупо, учитывая, что Бондарев был всего лишь капитаном ФСБ, а Антон Крестинский — вторым или третьим человеком в государстве... Наверное, это было глупо, учитывая, что тот несостоявшийся досмотр стоил Бондареву карьеры в ФСБ и едва не стоил жизни...

Однако Бондарев ни о чем не жалел. Особенно после того, что сказал в аэропорту Орехов.

— Вы тогда на него случайно наткнулись, — сказал Орехов. — Сейчас вы снова с ним пересеклись — и это неспроста. Это судьба, это значит, что вы с Крестинским будете бегать друг за другом, пока один другому окончательно не испортит жизнь.

Бондарев был не против такого развития событий. Тем более что Антон Крестинский ему жизнь уже разок испортил, и мяч был на стороне Бондарева. Если путь к Антону лежал через старшего брата Гришу — что ж, легкие пути Бондареву сроду не выпадали.

И он продолжал ждать, когда явится Гриша Крестинский. Через двадцать с лишним часов ожидания Бондарев позвонил домой Дворникову и услышал раздраженный голос жены: Аристарха дома нет. Нет уже давно.

— Знаете что, — сказал Бондарев. — Я бы вам посоветовал... По-дружески. Начинайте его искать.

— В каком смысле? — оторопела жена Дворникова.

— Может быть, он еще жив.

Жена Дворникова стала еще что-то говорить, но Бондарев уже отключился.

2

Тело человека, которого когда-то давно мама звала Гришей, а друзья — Крестом, лежало в паре шагов от переднего правого колеса маятниковского «БМВ». Сверху лил дождь, постепенно растворяя пролившуюся кровь в лужах, смывая ее с застывшего тела.

Три машины, в которых приехали к гостинице Маятник и его люди, опустели — остался лишь водитель «БМВ», которому пришлось заняться подчисткой территории, а если конкретно — то уборкой тела. Место было неподходящее, время было неподходящее, но другого выхода не было. Сидеть в машине рядом с трупом было еще глупее, оставалось надеяться, что при этом нескончаемом дожде никто ничего не заметит, а если и заметит, то не рискнет вмешаться.

Он вышел из машины, поморщился от неприятного ощущения, которое оставляли пикирующие на кожу мелкие холодные капли, и занялся делом. Настороженно оглядываясь по сторонам, он открыл багажник «БМВ», вытащил оттуда широкую полиэтиленовую пленку, мысленно приложил ее к телу и остался удовлетворен.

Водитель бросил пленку на мокрый асфальт, развернул ее, потом взялся за ноги Креста и потащил тело к пленке. Та смялась, отчего не все тело оказалось уложенным на пленку. Водитель чертыхнулся и снова принялся за дело. Наскоро завернув труп в пленку и подтащив его к заду «БМВ», водитель остановился, чтобы перевести дух, вытереть с лица смешанный поток дождевой воды и пота, в десятый раз оглядеться...

И увидеть нож на асфальте. Там, откуда водитель поволок тело к машине.

Он чертыхнулся, быстро подобрал нож, обернулся и замер.

Труп, завернутый в полиэтиленовую пленку, изменил положение. Он повернулся на бок.

Потом страшноватый сверток дернулся снова. Водитель оцепенело наблюдал за этими конвульсиями, не зная, что ему делать, — в конце концов, он был лишь водителем.

Однако надо было что-то делать, и водитель решил как следует пнуть ворочающийся сверток по голове. Это должно было сработать.

И он уже решительно шагнул вперед, как вдруг пленка разошлась вдоль длинной ровной линии, вдоль линии сделанного изнутри разреза. Находившийся в свертке человек раздвинул пленку руками и сел. Огляделся, увидел рядом водителя и улыбнулся ему бледными губами. Выглядело это так, словно мертвый фараон восстает из саркофага, причем делает это с явно не добрыми намерениями.

Водитель нервно оглянулся по сторонам — теперь ему уже очень хотелось, чтобы какой-нибудь случайный прохожий обратил на него внимание или чтобы какая-нибудь машина подъехала к гостинице, но...

Крест вылез из полиэтилена, и дождь окончательно смыл с него остатки крови, отчего он выглядел теперь свежим и готовым на что угодно. Он посмотрел на водителя, увидел свой нож у того в руке и сказал:

— Даже так?

Водитель понял, что ему либо надо бежать, либо применить этот нож против Креста. Применять нож было страшно, но еще страшнее было повернуться к Кресту спиной.

Поэтому он сделал выпад ножом, а в следующую секунду уже лежал на крышке багажника, с ужасом глядя на закрывающее все небо лицо Креста...

И потом он услышал странный металлический звук — это нож прошел сквозь его тело и соприкоснулся с крышкой багажника.

Крест затолкал тело в багажник, захлопнул крышку и быстро зашагал к входу в гостиницу. Его пошатывало, но в целом шел он быстро и уверенно.

У дверей он наткнулся на Бурого: тот посмотрел на Креста безумными глазами и расхохотался. Крест просто кивнул ему, как старому знакомому. Сейчас ему было не до Бурого.

Крест вошел в гостиницу, а снаружи Бурый, обхватив свое исходящее кровью тело, изумленно и завистливо повторял:

— А вот он не умирает, хр-хр... Эта скотина просто берет и не умирает...

Следом за Крестом в гостиницу вошла какая-то девушка. Бурый хотел ей сказать, что не стоит туда ходить, что там водятся ужасные неумирающие люди, которые режут людей на куски...

Но потом он подумал — а какое мне дело? Никакого мне до нее дела нет.

И вообще — пора менять профессию.

3

На шестом этаже Маятник сделал шаг из лифта, замер и непроизвольно закрыл рот рукой, чтобы никто не успел заметить гримасу страха, возникшую на его лице. Три человека лежали на полу гостиничного коридора, как будто ориентиры, указывающие путь к номеру 606.

Маятнику стало жутко. Но потом он вспомнил, что рядом с ним его люди и что он самолично возле гостиницы разнес башку убийце этих троих. Эти мысли вдохновили Маятника, и он осторожно зашагал дальше.

Возле двери номера 606 он пропустил самого широкоплечего из своих людей вперед, чтобы тот в случае чего принял на себя все пули. На счет «три» стодвадцатикилограммовая гора мускулов ударилась в дверь, едва не снеся ее с петель, — и Маятник вошел в номер, хищно шаря взглядом по сторонам и водя стволом пистолета параллельно взгляду.

— Ага, — сказал он торжествующе. — Попалась, сука!

Он не удержался от маленького удовольствия и свободной рукой отвесил Лене Стригалевой весомую оплеуху. Девушка от удара слетела с кровати на пол...

И тут Маятник понял, что с девушкой что-то не то. Когда она падала на пол, раздался странный звук, и охранники Маятника инстинктивно дернулись, однако ничего не произошло. Они быстро осмотрели номер, но номер был пуст.

Лена молча поднялась на ноги, вытирая кровь с разбитых губ, и тут Маятник понял, откуда шел этот звук.

— Что это еще за фигня? — спросил он, с удовольствием тыча стволом пистолета Лене в подбородок и видя, как на коже остается красный след от соприкосновения с металлом. — Что, извращениями тут занимаешься со своим придурком? Садомазохизма захотелось? Это я тебе могу обеспечить! Столько извращений, что папа до смерти бы обрадовался, узнай он... До смерти, понятно?!

Маятника немного смущало, что девушка не кричала, не плакала и не просила о пощаде, она просто поднялась с пола, снова села на кровать, поджав под себя одну ногу. Вторую ногу она спустила вниз. На лодыжке этой ноги был металлический браслет, а от него длинная цепь тянулась к батарее.

— Где твой друг? — спросил Маятник, решив не грузить себя мыслями об этой странной цепи. — Где эта сволочь, которую ты наняла, чтобы меня убить?

— Тех, кого я наняла, ты перебил в Питере еще зимой, — ответила Лена, и снова Маятнику впору было удивиться обреченному спокойствию в ее голосе. — Больше у меня не было людей. И я больше не пыталась тебя убить, я просто пыталась договориться.

— Договориться?! — оскалился Маятник. — Грибу очень дорого встали твои договоры! Хватит дурочкой прикидываться! Где он?!

— Человек, который от моего имени ходил договариваться с тобой и Леваном?

— Да!

— Я не видела его уже месяц. Он оставил меня в этой гостинице и...

— И приковал цепью, чтоб не сбежала. Да, конечно. Кому ты пытаешься слить вот эту туфту? Кого ты пытаешься обмануть, соплячка?!

— Я говорю так, как есть, — вздохнула Лена. — Женя уехал месяц назад. Больше я его не видела. Цепь — это не его работа.

— А чья?

— Не знаю.

— Хватит, — махнул рукой Маятник. — Это ты сейчас так разговариваешь. Когда мы с тобой поговорим по-другому, ты вспомнишь все. Вспомнишь, где сейчас прячется твой любимый друг... Все вспомнишь. Парни, вытаскивайте ее отсюда.

— Да, пожалуйста, вытащите меня отсюда, — сказала Лена, и в ее голосе не было иронии. Маятник понял, что он чего-то не понимает. Как бывало обычно в таких ситуациях, он разозлился и снова ударил Лену по щеке. На этот раз она вскрикнула, и это Маятнику понравилось.

— Вот так вот, детка, — зло проворчал он. Лена неприязненно посмотрела на него снизу вверх, и Маятник еще раз повторил: — Вот так, детка...

Только он снова не понял: если он бил ее по щеке и по губам, то откуда у нее кровоподтек под глазом?

Надо было сваливать из гостиницы, иначе эти вопросы могли свести Маятника с ума.

В конце концов, он получил свое, получил компенсацию за пережитое в пансионате унижение. Пока компенсация еще не была полной, но подходящий для этого материал уже находился у Маятника в руках.

4

Настя прошла мимо стойки администратора, потом помахала гостиничной карточкой перед лицом охранника, а потом...

Потом она развернулась, снова прошла мимо охранника, снова мимо администратора и остановилась у отгороженного стеклом закутка с надписью «Трансагентство».

«Зря я приехала, — подумала она. — Я все равно ничего не смогу ему сказать. И тем более не смогу ничего изменить. Слишком поздно».

— У вас есть билеты на сегодня? — спросила она крашеную блондинку по другую сторону стекла.

— Какие билеты? — не поняла блондинка.

— Билеты, чтобы уехать отсюда.

«Все это было ошибкой. Большой глупой ошибкой, которые случаются, когда насмотришься ночных кошмаров. С чего это ты решила, что здесь тебе станет легче? Даже если ты расскажешь то, что ты знаешь, — кому от этого станет легче? Тебе? Ему? Родителям Димки? Нет, легче никому не станет. Станет только тяжелее...»

— А, понятно, — сказала блондинка. — Поезд или самолет?

— Поезд.

Денег у нее осталось немного, хотя, конечно же, самолетом было бы лучше — тогда она покинула бы Волчанск с большей скоростью.

— Понятно. И куда?

— Извините?

— Ну, понятно, что вы уезжаете отсюда. А куда вы едете?

«Мне абсолютно все равно. Мне наплевать. Мне некуда ехать, но мне нельзя оставаться здесь...»

— Так что? Куда вы едете?

— Куда-нибудь.

— Девушка, ну так же нельзя. Вот посмотрите расписание поездов, там, на стеночке, выберите, определитесь. Тогда я что-нибудь смогу для вас сделать. А так...

Настя неохотно поворачивается к стенду с расписанием поездов («Ну что я там буду смотреть? Дала бы билет на первый попавшийся поезд — и дело с концом...») и видит:

Мимо администратора проходит несколько молодых парней...

Один мужчина в годах, он как будто главный...

Лотом идет девушка...

Настя узнает ее — это она подходила к ней в кафе и спрашивала сигаретку. А потом они болтали.

Девушка сейчас одета странно — желтые пижамные штаны, тапочки, свитер. Не слишком подходит для прогулок под дождем, а направляется вся эта группа людей именно к выходу.

Настя внимательнее смотрит на девушку — почему-то на ней нет очков — и видит у нее под глазом синяк, которого вчера не было. И еще она видит:

Здоровый мужик, который замыкает процессию, одной рукой держит девушку повыше локтя, а другую положил ей сзади на шею. Эта большая сильная мужская рука смыкается вокруг шеи, словно ошейник, словно удавка, словно...

Эта картина внезапно накладывается на другую картину — ненавистную, пугающую, невероятно реалистичную, хотя и вышедшую из ночного кошмара. Но сейчас перед глазами Насти она всплывает среди бела дня, и она реалистичнее, чем когда-либо...

Он приближается к девочке вплотную — большой темный человек с чужим запахом и сильными руками. Потом заходит ей за спину и кладет ладони на плечи. Его ладони — широкие и тяжелые.

Сцепленные вместе, они составляют надежный ошейник, сомкнувшийся вокруг детской шеи.

— Молчишь. Ничего не говоришь. И ничего не делаешь. Хорошо. Я подожду. Раз такое дело, я подожду.

И очередная темная капля бьет в пол...

Пальцы на плечах маленькой девочки сливаются с пальцами, обхватившими шею блондинки Лены...

И эти же пальцы Настя чувствует на своих плечах. Они жгут! Они впиваются в ее кожу, продавливают ее до костей...

И Настя вспоминает: девочка — это она. Мужчина за ее спиной — это Посланник. Мертвая старая женщина рядом — ее бабушка. Это никогда не было сном. Это всегда было частью ее, Насти, настоящей жизни.

Когда она это понимает, то ей на плечи словно падает гигантский груз, придавливающий ее к земле, вбивающий ее в землю по горло и не дающий подняться. Это уже слишком. Это уже слишком, с ней не имеют право делать такое, и тогда Настя начинает кричать...

— Вы не имеете права с ней это делать! Отпустите ее! Немедленно отпустите ее, сволочи! Гады!

И еще она кричит:

— Убийцы!!

5

Они уже миновали администратора, они уже шли к выходу — и они уже почти ушли, когда вдруг эта дура начала орать.

Маятник не разобрал большую часть того, что кричала эта безумная девка, но последнее слово было слышно очень ясно.

— Убийцы! — кричала она.

Маятник вздрогнул, но продолжал идти вперед. Его парни слегка замешкались, покрутили головами: кто это орет? — но тоже продолжали шагать, и, возможно, они бы даже ушли, несмотря на окрик спохватившегося охранника, несмотря на привставшую из-за стойки администраторшу...

Даже несмотря на то, что до поры покорно шедшая Лена вдруг дернулась изо всех сил и едва не вырвалась из рук Большого Левы, — он ухватил ее за свитер и дернул назад...

Даже со всей этой нервотрепкой можно было уйти. Но было еще одно. И когда Маятник это увидел, то понял, что сегодняшний день станет одним из самых тяжких дней в его жизни.

То ли из-за газетного киоска, то ли из-за двери с надписью «Служебный вход», то ли еще откуда-то — а может быть, непосредственно из адского пламени — вышел ссутулившийся мужчина в сером свитере и быстро пошел на Маятника.

И Маятник попятился. А потом кинулся бежать — назад, к лифту. Большой Лева все понял без лишних слов и поволок туда же генеральскую дочку, а кто-то из парней попытался остановить Креста, и кто-то даже выстрелил, но Маятник предпочел не оборачиваться.

В ушах у него стояли истошные вопли, визг женщины-администратора, грохот падающих предметов, звон разбитого стекла, еще какой-то крик...

Выстрел. Выстрел. Опять выстрел.

И поверх всего этого та истеричка, которая все начала:

— Убийцы! Убийцы!

6

Маятник не заметил, что в вестибюле, помимо гостиничной охраны, находился еще и милицейский патруль, вызванный кем-то по поводу окровавленного Бурого, сидящего на ступенях гостиницы. Один из милиционеров был убит в первые секунды возникшей хаотической перестрелки.

Через семь минут в гостиницу прибыл милицейский спецназ.

Через полчаса в гостиницу приехали люди из ФСБ.

Если бы Маятник включил телевизор через час, то он узнал бы, что на шестом этаже гостиницы «Заря» засела группа террористов, взявшая в заложники нескольких человек. Под «террористами» подразумевался он сам. Маятник, и его люди.

К ночи гостиница была забита до отказа вооруженными людьми из самых разных силовых структур регионального и федерального значения. Могло показаться, что здесь собрались абсолютно все, кому до этого было хоть какое-то дело.

Но это было ложное впечатление. По-настоящему заинтересованные люди появились здесь позже.

И этого никто поначалу не заметил.

Глава 39 Мезенцев

1

Инга поставила пистолет на предохранитель и убрала его в сумочку.

— Я считаю, — сказала она без малейшей примеси издевательского прибалтийского акцента, — что тебе надо показаться врачу. Хорошему специалисту-психологу. Я не понимаю, почему вы все так этого боитесь. В Европе обычное дело — ходить на приемы к психиатру. Я прошла курс лечения — и мне помогло. Так что подумай над моим предложением.

— Над которым из них? — спросил Мезенцев, потому что предложение насчет консультации у психоаналитика было уже вторым по счету предложением Инги.

— Над всеми.

— Ладно, — сказал Мезенцев. Потому что больше сказать ему было нечего.

Если жизнь и вправду была игрой, то сейчас ему стоило признать, что проигрался он по-черному.

2

Пожалуй, он слишком спешил тогда. Слишком торопился вернуться в Волчанск.

Он думал, что обманул опасность. Думал, что она где-то там, далеко, носится за ним по Подмосковью или еще где, но она никак не может следовать за ним в Ростов, особенно учитывая тот извилистый хитроумный маршрут, которым Мезенцев добирался домой.

И в чем-то он был прав. Опасность не моталась за ним по разбитым дорогам, она поджидала его здесь, на месте.

— Твое счастье, что мне сейчас некогда этим заниматься, — сказал Мезенцев Алику.

Под «этим» он подразумевал то же, что и раньше, — мелкое жульничество, и ничего больше. Это были просто детские шалости по сравнению с тем, что случилось с. Мезенцевым в последние недели, так что было даже приятно говорить Алику о такой ерунде.

Но Алик-то говорил о чем-то другом.

— Евгений Петрович, это не я! — выпалил Алик, прижимая руки к груди в умоляющем жесте. — Вот вам крест, не я!

— Что — не ты?

— Не я это придумал...

Мезенцев нахмурился, пытаясь сообразить, куда это с перепугу понесло Алика, но тут в коридоре возник Сева, и Алик поспешно замолчал.

А Сева улыбнулся. Он всегда был улыбчив, аккуратен и деловит. Часы показывали полночь, а Сева был бодр и свеж, на нем была чистая рубашка, а галстук пришпилен элегантной булавкой.

— Вернулись, Евгений Петрович? — радушно сказал Сева.

— Ненадолго.

Сева понимающе кивнул. Он был воплощением лояльности своему хозяину, олицетворением надежной опоры своему хозяину...

Прислонившийся к стене Алик был олицетворением страха.

Но Мезенцев не разглядел этого страха, точнее подумал, что это затянувшаяся реакция на его слова про «много наворовал, пока меня тут не было».

— Парни, сделайте мне чего-нибудь пожрать, — распорядился Мезенцев. — И еще мне нужны бабки. Сколько у нас есть налом?

— Посмотрите в сейфе, — сказал Сева, мягко улыбаясь. — Все там.

— Ладно, — сказал Мезенцев. — Ужин мне тоже туда принесете... И кофе, покрепче.

— Хорошо, — это снова сказал Сева, а Алик словно утратил дар речи.

Мезенцев повернулся и пошел в кабинет. У него вдруг заныла шея, и он решил, что это его продуло в дороге.

Но, может быть, так он прочувствовал направленный ему в спину пристальный взгляд.

Мезенцев прошел в кабинет, закрыл за собой дверь и отпер сейф. Там лежала тощая пачка сотенных купюр. Мезенцев на всякий случай пошарил по полкам, ничего не нашел, пересчитал сотни, швырнул их на стол и основательно задумался.

В этот момент в дверь постучали.

— Сева, я тебе сейчас башку оторву за такие шутки... — начал Мезенцев. — Это не деньги, это курам на смех! Сейф пустой...

Но это был не Сева.

3

От Темы Боксера слегка попахивало перегаром, но Мезенцев был рад видеть его физиономию даже с таким дополнением. Увидеть сейчас Тему было сродни возвращению в свой старый уютный дом после суматошной и нервной поездки в далекую и небезопасную страну.

— А мне твои балбесы сказали, что ты вернулся, — сообщил Тема. — Черт, где тебя носило?

— Были дела, — уклончиво ответил Мезенцев. — А эти балбесы тут и вправду натворили всякого... — Он мотнул головой в сторону открытого сейфа. Тема с любопытством заглянул туда и разочарованно причмокнул.

— Грустное зрелище, — сказал он. — Ну да ладно, главное, что ты вернулся, что у тебя все в порядке...

— Ага, — сказал Мезенцев. Все в порядке. («Знал бы Тема... Но знать Теме было совершенно необязательно».)

— Вот и хорошо. — Расплывшийся в пьяной улыбке Тема пожал Мезенцеву и руку и так одобряюще похлопал по плечу, что Мезенцев почувствовал себя ковром, из которого выбивают пыль. — Вот и хорошо...

Пьяный Тема все повторял это «хорошо» и все тряс Мезенцеву руку. Мезенцев попытался вытащить свои пальцы из этих тисков в форме рукопожатия, но у него ничего не вышло. Мезенцев с силой дернул руку назад, но Тема продолжал ее удерживать, и Мезенцев понял, что он это делает специально.

— Не смешно, Тема, — сказал он.

— Куда там, — согласился Тема и левой рукой вытащил из-под пиджака пистолет. И направил этот пистолет Мезенцеву между глаз.

— Ты что, перепил? — поинтересовался Мезенцев.

— С какой стати? — сказал Тема. И Мезенцев вдруг понял, что на самом-то деле он трезв как стеклышко.

— Мне еще рано пить, — сказал Тема, подталкивая Мезенцева к столу. — Вот сделаю дело, буду гулять.

— А дело — это я? — уточнил Мезенцев.

— Ты, — подтвердил Тема.

— Ты рехнулся?

— Нет. Мне деньги нужны. А деньги за тебя дают хорошие.

Говоря это, Тема на миг посмотрел за спину Мезенцеву, а за спиной у Мезенцева был сейф. И сейф был пустой. И Мезенцев наконец догадался.

— Я рад, что мои деньги тебе понравились, — сказал Мезенцев. — Ведь тебе заплатили моими же деньгами, так?

— А какая мне разница? Деньги не воняют. И на них не пишут, чьи они. Это просто деньги. И сразу тебе говорю — не надо мне компостировать мозги насчет боевого братства, старой дружбы и всей этой херни. Это в восемнадцать лет бывает дружба, а в нашем возрасте бывают только коммерческие интересы. А они у нас с тобой разные.

— Понятно, — сказал Мезенцев. От вида Темы, упершего ему в лоб ствол «ТТ», Мезенцеву стало как-то вдруг безразлично — вышибут ему мозги сейчас, или через час, или через день. Можно сделать много глупостей в жизни, больших и малых, но десять лет считать другом человека, который тебя потом убьет, — это уже чересчур.

— Давай, валяй, — сказал Мезенцев равнодушно.

— Только вот не надо строить из себя невинную жертву... Я помню, сколько мы с тобой всякого разного пережили... Поэтому я с тобой сейчас и разговариваю. Мог ведь просто с порога залепить тебе в башку... Но я с тобой разговариваю, Женя. Хочу, чтобы ты меня понял.

— Все мне понятно, — сказал Мезенцев. — Кончай оправдываться, стреляй и иди за бабками.

— Я уж как-нибудь без тебя соображу, что мне делать! — взвился Тема, и Мезенцеву показалось, что сейчас он и нажмет курок, но этого не произошло. — И вообще — ты сам виноват! Какого хера ты вернулся?! Кто тебя просил? Ты что, намеков не понимаешь?!

— Каких еще намеков?

— Может, я тогда специально промазал. Может, я хотел дать тебе шанс. А ты ни черта не понял, кретин!

— Куда ты там еще промазал?

— Когда ты с генеральской дочкой чаи гонял. Или ты не заметил, что парню за вашим столиком башку прострелили?

Слегка обалдевший Мезенцев едва инстинктивно не схватился за ствол «ТТ», чтобы отвести его в сторону от лба и тем самым помочь себе сосредоточиться на словах Темы. Потому что от этих слов в голове все переворачивалось.

— Так это ты стрелял?

— Ну.

— В меня?

— А в кого же? Хотя стоило, наверное, и эту козу московскую тоже пристрелить. Знаешь, она такая... В папу. Типа, я все про всех знаю. Высокомерная — вот как это называется. Стала мне читать, что там Генерал про меня в мемуарах настрочил... Я ее послал, короче говоря. Денег мало предлагает, а гонору, гонору... Не знаю, зачем ты с ней связался. Ты хоть трахнул ее?

— А как же, — сказал Мезенцев, у которого стал дико чесаться лоб — в том месте, куда упирался ствол пистолета.

— Серьезно?

— А зачем мне врать?

— Ну и как? Расскажи, как это было трахнуть дочку Генерала, — оживился Тема. — После того как он нас трахал и трахал в этом Приднестровье...

— Как? Неплохо, — сказал Мезенцев и стал говорить дальше, много и быстро, не особенно вникая в смысл своих слов, но заботясь о том, чтобы это были правильные слова.

А правильные — те, которыми можно заворожить Тему, увлечь его, а тем временем левой рукой осторожно поискать на столе нож для резки бумаг...

Тема сам был виноват — он напомнил Мезенцеву про Лену. Не про разовый секс двух усталых людей, которым нужно было хоть на время убежать от жизни за дверью гостиничного номера, и этот уход они увидели друг в друге... А про то, что она ждет его. Ждет и надеется. Мезенцев много сделал нехороших вещей, но он всегда старался не обманывать ждущих и надеющихся на него женщин. И не его вина, что в последние годы таких женщин у него было немного. Точнее — одна.

И звали ее Лена Стригалева.

4

А вообще все это было напрасно. Потому что едва Мезенцев нашарил на столе что-то продолговатое, как Тема сказал:

— Ну что ты там елозишь? Ну что ты в самом деле, как ребенок?.. Я тебе пять минут жизни подарил, а ты...

Тема укоризненно наморщил лоб, будто Мезенцев только что черной неблагодарностью отплатил ему за добро.

— Ладно, — с тяжким вздохом сказал Тема, отступая назад, чтобы не забрызгаться. — Повернись спиной. Смотри в окно. Может, там что интересное покажут.

Мезенцев послушно повернулся, оперся руками о стол и увидел, что продолговатым предметом был не нож для резки бумаг, как он надеялся, а обычный маркер... За окном тоже ничего интересного не было — оно выходило во внутренний дворик ресторана, да к тому же было завешено жалюзи. Сквозь узкие щели между планками была видна ночь и ничего, кроме ночи.

— Ну ты чего так прогнулся, — недовольно буркнул за спиной Тема. — Башку подними, а то встал, как будто я тебя сейчас трахать буду...

Миллион мелких иголок застучал по затылку Мезенцева, и от этого неприятного предсмертного зуда он вопреки пожеланию Темы еще ниже пригнул голову.

— Башку подними, — с раздражением в голосе повторил Тема. Мезенцев закрыл глаза и поднял голову.

По ушам ударил звук выстрела. Мезенцев ясно его слышал, но совершенно точно был при этом жив.

Тема умудрился промазать с двух шагов. Халтурщик.

5

— Давай, что ли, — зло проворчал Мезенцев. — Не тяни, садист недоделанный.

Но Тема молчал, и тогда Мезенцев открыл глаза. Первое, что он увидел, было отверстие в оконном стекле и разорванная планка жалюзи.

Мезенцев обернулся и увидел Тему. Тот лежал на полу с дыркой во лбу.

— Идиот, — пробормотал Мезенцев, то ли в качестве эпитафии Теме, то ли в качестве оценки своего поведения за последний час.

Он быстро опустился на пол — в окно запросто могли еще раз пальнуть, — ведь было еще неясно, кого хотел завалить стрелок во дворе — то ли Тему, то ли Мезенцева, то ли попал стрелок, то ли промахнулся. Поэтому Мезенцев вытащил из пальцев Темы «ТТ» и приготовился к худшему.

Хотя что могло быть хуже, чем обнаружить себя обложенным и преданным со всех сторон? А это с Мезенцевым уже случилось.

Потом в коридоре раздались осторожные шаги, и Мезенцев направил ствол на дверь.

Человек за дверью остановился и постучал. Потом добавил:

— Сейчас я войду. Осторожнее с оружием, пожалуйста.

Это было сказано с такой холодной уверенностью в своем праве так сказать и так сделать, что Мезенцев едва удержатся от искушения немедленно засадить в дверь всю обойму.

Но вместо этого он сказал:

— Рискни здоровьем! Я теперь сначала буду стрелять, а потом разговаривать!

— Да? — прежним всезнающим тоном ответили ему из-за двери. — А как же Лена? Что тогда будет с ней?

— Какая еще Лена? — крикнул Мезенцев, уже чувствуя, что в этой словесной дуэли он заведомо проиграл.

— Лена Стригалева, которая ждет вас в гостинице. Она очень на вас надеется.

— Вот сволочи, — обреченно сказал Мезенцев. — Ну и чего вам от меня надо?

— Все то же самое, Евгений Петрович, все то же самое, — сказала Инга, входя в кабинет и совершенно игнорируя наставленный на нее мезенцевский «ТТ».

6

Мезенцев задумался. Посмотрел на Тему, потом на Ингу. Тема был мертв, Инга была жива и здорова. Пять минут назад все было наоборот. Тут было о чем поразмыслить.

— У вас какой-то странный взгляд, Евгений Петрович, — заметила Инга, присаживаясь на диван. — Что-то не так? Вас что-то волнует?

Мезенцев оценил шутку и растянул губы в кривой усмешке.

— Хорошо выглядишь, — наконец сказал он. — Особенно для трупа.

— Я рада, что вы сохранили чувство юмора в такой тяжелой ситуации, — кивнула Инга. — Это хорошо, мы заинтересованы в вашем здравом рассудке. И особенно в твердой памяти. Потому что если что-то случится с вашей памятью и вы не вспомните, где находится интересующая нас папка генерала Стригалева...

— А что это ты меня на «вы»? Старые знакомые, так сказать... — Рассудок Мезенцева плыл в каком-то тумане, и сейчас ему было важно отыскать какие-то надежные реальные метки, опоры, чтобы на их основе сориентироваться и понять, что к чему. Если бы Инга сейчас заявила, что видит Мезенцева первый раз в жизни, он, наверное, совсем рехнулся бы.

Но она так не сказала.

— В некотором роде, — сказала она. — Хотя в Дагомысе я тебя не узнала. Извини.

— Значит, в девяносто втором ты произвела на меня более сильное впечатление, чем я на тебя.

— Спасибо за комплимент, — сдержанно улыбнулась Инга. — Зато ты был неотразим в Дагомысе. Ты вел себя абсолютно нелогично... И твои действия было невозможно просчитать. Мы никак не могли понять, кто ты такой и что тебе нужно. Честно говоря, окончательно мы тебя расшифровали уже после. После того, как ты в меня стрелял. Бронежилет — это хорошая вещь, но два сломанных ребра... Не очень приятно. Лишние расходы на лечение. Потерянное время.

— Извини. Я хотел просто тебя убить.

— Интересно, зачем?

— Потому что ты хотела убить меня.

— Ничего подобного.

— Не свисти... Ты еще скажи, что не хотела убить Генерала.

— У меня не было такого задания.

— Ха! — сказал Мезенцев.

— Не «ха!», а у меня действительно не было такого задания.

У меня было другое задание. Серьезное задание. Если бы у меня не было такого задания, я бы и не надела бронежилет.

— И что это за задание?

Инга посмотрела на него снисходительно-доброжелательно, как смотрит мать на крошку-сына, просящего неприемлемо дорогую игрушку.

— А вам нужна папка? — уточнил Мезенцев.

— Конечно. Иначе я бы не стала мешать твоему другу. — Она кивнула в сторону Темы. — Делать то, что он хотел сделать.

— Отлично. Тогда давай разберемся — что ты там делала?

— Где папка, Евгений?

— Папка у меня, все в порядке. Что ты там делала?

— Хорошо. Кроме Генерала, в гостинице было много других людей. Мне нужно было позаботиться о других людях. Не о Генерале.

— Но ты оказалась в его номере. Зачем?

— Чтобы защитить его. Мне это не удалось. К сожалению.

— Подожди... — Мезенцев уставился на Ингу, сопоставляя то, что он видел сейчас, и то, что он видел в зеркале генеральского гостиничного номера. То, что было на пляже в Дагомысе, и то, что было на деревянном мостике в Приднестровье.

— Подожди. То есть... Ты не хотела ему мстить за то, что было тогда?

— Мстить? Нет. Зачем? Он делал свою работу. Я — свою. Когда-то мы работали друг против друга. Но время прошло. Теперь меня наняли, чтобы работать вместе с ним. Это бизнес. Неправильно примешивать к бизнесу эмоции. И все-таки давай вернемся к нашему с тобой бизнесу...

— К папке.

— Точно. Я не спрашиваю, зачем ты ее взял. Я спрошу — там все на месте?

— Все. Я все оставил так, как есть.

— Это хорошо. Теперь ты должен передать мне папку.

— Нет, я сам привезу эту папку в Волчанск, там я буду уверен, что с Леной все в порядке, мы обговорим условия... По телефону мы договаривались так. И мы не договаривались, что за мной будут шпионить...

— Если бы я за тобой не шпионила, ты был бы уже мертв. А что тебе Лена? Лена втянула тебя в крупные неприятности, и неразумно из-за нее...

— Давай-ка я сам решу, что разумно, а что нет.

— Пожалуйста, — вежливо ответила Инга. — Но я бы тебе рекомендовала обратиться к психологу. У тебя явные нарушения поведения. Вероятно, это последствия войны. Лично я прошла курс лечения — и это было очень хорошо. Тебе тоже рекомендую. Например, у тебя нарушения с логическим мышлением.

— С чего ты взяла?

— Если бы у тебя не было таких нарушений, ты бы давно спросил сам себя: эта Инга, она действует одна? Или за ней кто-то стоит?

Мезенцев вспомнил, что голос в трубке, предложивший ему вернуть папку, был мужским, и ответил:

— По крайней мере, вас двое.

Инга засмеялась.

— Что?

— Сейчас несколько наших людей присматривают в Волчанске за твоей Леной. Чтобы она никуда не убежала. Другие наши люди сейчас расположились снаружи твоего ресторана. Чтобы ты никуда не убежал. Тебя ждут на вокзале. Тебя ждут на твоей квартире. И в той квартире, которую ты снимал для Лены.

— Целая банда, — сказал Мезенцев без большого энтузиазма.

— Я бы назвала это по-другому — организация.

— И вы хотите папку.

— Мы хотим, чтобы ты отдал нам ее сейчас.

— А если она не в Ростове?

— А зачем же ты тогда сюда приехал? И привел нас за собой... Ведь Лена ждет. И до нее могут добраться эти бандиты — Маятник или Леван Батумский.

— Но ведь там с ней ваши люди...

— А стоит ли им рисковать ради нее? Тем более что мы пока не видим папки...

— Но когда я отдам вам папку, то где гарантии, что вы разрулите ситуацию с Маятником и Леваном?

— Евгений, мы серьезная организация. Мы держим свое слово. С Леной ничего не случится. Просто передайте нам папку, — терпеливо повторила Инга. — Будьте благоразумны.

В комнате, где на полулежал лучший друг Мезенцева, только что пытавшийся его убить, а на диване сидела женщина, уже однажды убитая самим Мезенцевым, слово «благоразумие» звучало не очень уместно.

— Как я со всеми вами устал, — пробормотан Мезенцев, непонятно к кому обращаясь. — Ну, поехали, поехали за папкой.

— Отлично, — удовлетворенно улыбнулась Инга и поднялась с дивана. — Ты всегда казался мне разумным человеком.

— Себе я таким никогда не казался... — ответил Мезенцев.

Глава 40 Осада

1

У объединенного штаба по борьбе с группой террористов, засевших на шестом этаже гостиницы «Заря», было все: люди, оружие, полномочия, связь... У них были в качестве улик три автомобиля, на которых террористы прибыли к месту захвата, и труп в багажнике одного из автомобилей. У них были планы по решению создавшейся кризисной ситуации: жесткий и очень жесткий.

У них не было только одного. У них не было ни малейшего представления, чего хотят эти люди, что сидят на шестом этаже. К большому разочарованию штаба, никто из очевидцев захвата не признал ни в одном из террористов даже отдаленных кавказских черт. Таким образом приплести сюда радикальный исламизм оказалось сложно (что не значит невозможно), и опять-таки становилось совершенно непонятным, с какой стати группа вооруженных людей хватает заложников, устраивает бойню в холле гостиницы, а потом баррикадируется на верхнем этаже. Видеокамеры в холле уже месяц, как не работали, поэтому опознание террористов, оценка степени их вооруженности и подготовки не представлялись возможными.

Постояльцы были немедленно эвакуированы из гостиницы, зеваки и журналисты оттеснены на улицу под дождь. Спецназ поднялся до четвертого этажа и там остановился. Пятый этаж таким образом оставался нейтральной полосой, а что происходит на шестом этаже, не знал никто.

Около полуночи телефон администратора в холле зазвонил. Террористы хотели есть и продиктовали список блюд. Этот звонок вызвал большой ажиотаж в штабе, поскольку сразу возникли разнообразные планы, как использовать этот поздний ужин в своих целях — от впрыскивания в еду транквилизаторов до отправки наверх под видом официантки специально натренированной сотрудницы ФСБ, которая с начатом штурма постарается прикрыть заложников и вывести их из-под огня...

В гостиничную кухню под охраной провели повара, и тот принялся готовить заказ для отправки наверх. Заказ был рассчитан на семь человек, так что теперь по крайней мере стало известно число террористов. Хотя было непонятным, собираются они кормить заложников или нет, семь — это с ними или это без них?

В половине первого взволнованный повар выкатил тележку с едой на середину холла, и руководство штаба, столпившись вокруг, разглядывало тарелки, пытаясь молча проанализировать увиденное и сделать какие-то важные выводы.

На этом напряженно-интеллектуальном фоне между сплотившихся вокруг тележки силовиков протиснулась чья-то рука и тонкими пальцами сняла вишенку с пирожного. Никто этого не заметил, и вишенка отправилась в неизвестность за пределы тарелки. Затем рука повторно совершила дерзкий налет на тарелку с пирожными, но тут уже силовики были начеку.

— Это что еще за?.. — едва не задохнулся от возмущения генерал ФСБ. Прочие люди в камуфляже поспешно расступились, чтобы обнаружить нарушителя дисциплины в своих рядах. Сам нарушитель и не пошевелился, смакуя вкус сорванной с пирожного ягоды.

Нарушителем была женщина в длинной черной кожанке и черных джинсах. Она съела вишенку, вытерла крохотный след взбитых сливок с пальцев и с интересом посмотрела на генерала.

— Вы еще здесь? — спросила она с такой непрошибаемой наглостью, что у некоторых присутствующих немедленно родилось подозрение — любительница вишен имеет на это право.

— Мы-то здесь, — сказал генерал, который даже и мысль о таких правах допустить не мог. — А вы-то, девушка...

Тут до него дошло, и он свирепо рявкнул:

— Я же сказал — убрать прессу на хер!

Женщина согласно кивнула и сняла третью вишенку.

— Прессу за периметр, — сказала она, когда к генералу на вопль подскочил ответственный за недопущение посторонних. — И вообще — всех подальше. Ночь на дворе, люди спать должны, а не таращиться на гостиницу, будто она сейчас взлетит на воздух.

Слова «взлетит на воздух» очень не понравились генералу, и он, теряя самообладание, ткнул пальцем в нарушительницу дисциплины:

— Уберите ее отсюда!

Женщина отрицательно покачала головой и, уловив движение за своей спиной, предупредительно подняла руку.

— Ваша юрисдикция начинается вон там, — сказала женщина и показала большим пальцем за спину. — Где начинается площадь. Внутри — это наше дело.

— Ваше?!

— У вас телефон звонит, — сказала женщина, с любопытством разглядывая высокие потолки гостиничного холла, украшенные лепниной в классическом стиле.

У генерала и вправду звонил мобильник. Генерал сказал «да» и после этого уже больше ничего не говорил, только слушал, а когда закончил слушать, то еще раз посмотрел на женщину, но уже совершенно иначе. Без раздражения, без злости, а с некоторой оторопью, словно не до конца веря увиденному и услышанному.

— Всего хорошего, — сказала женщина. — Если нам что-то понадобится, мы вам сообщим. Но пока вам лучше находиться снаружи.

Генерал кивнул и молча зашагал к выходу. На верхних ступенях лестницы он остановился и закурил.

— Кто это? — тихо спросил его вышедший следом полковник. — И что это вообще все значит?

— Это, — сказал генерал, понизив голос. — Это Морозова. Та самая. Раз это Морозова, то, значит, это Контора, — добавил он. — А это... — покосился он на свой молчащий мобильник.

И не закончил фразу.

2

Повара Морозова не отпустила, поручив ему ответственную миссию — варку крепкого кофе. Иса притащил из джипа сумки, Лапшин разложил на полу план здания и принялся его изучать, недовольно хмыкая и приговаривая: «Кто ж так строит?»

— Брось это дело, — сказала Морозова. — Не будет никакого штурма. Потому что Жора Маятник — кто угодно, но уж никак не террорист.

— А чего ж он тогда там делает? — Лапшин ткнул пальцем в потолок.

— У меня такое ощущение, что его туда загнали. И он рад бы спуститься вниз и умотать в свой Белиз: или где он там наметил постоянное место проживания, но ему кто-то или что-то мешает. Поэтому мы не будем его вышибать с шестого этажа, мы мягко и сочувственно расспросим Маятника о его проблемах.

— На фига нам это надо? Давай просто поубиваем их всех. Ну что, мало за Маятником всякого разного висит?

— Много, — согласилась Морозова. — Так вот тем более странно, что такого мужика загнали под крышу. И он там молча сидит, ничего не просит и не требует.

— И еще заложников с собой утащил.

— Сколько заложников?

— Двое или трое.

— Кто?

— Точно установлена лишь женщина, дежурный администратор гостиницы. Она им просто под руку попалась, сидела вон там, на проходе...

Морозова посмотрела на треснутое стекло над конторкой администратора, где было аккуратно выведено: Reception — в надежде заманить иностранных туристов.

— Они выходили из гостиницы, — продолжат Лапшин. — Но охрана их тормознула. Люди Маятника открыли стрельбу, у охраны, на грех, тоже оказались стволы. Одного охранника положили на месте, но дальше прорваться Маятнику не удалось, они похватали заложников и поднялись наверх. Так там и сидят. Наверное, думают — ну и на фига мы это сделали?

Мобильник Морозовой прозвенел «Полетом Валькирий», и она приложила трубку к уху.

— Да? Что ты говоришь... Пусть зайдет сюда.

— Кто там? — спросил Лапшин.

— Отец заложницы. Увидел по телевизору, позвонил дочери, та не отвечает, он приехал сюда. Давай хотя бы выясним, кто она такая, как здесь оказалась... Может, есть какие-то связи с Маятником.

— Если отец об этом что-нибудь знает...

— Именно. — Морозова подошла к стойке администратора и, сверяясь с цифрами на листке бумаги, набрала номер. — Але, шестой этаж? Мальчики, позовите мне Жору. У вас там один Жора, его и позовите. Он по молодости, когда нервничал на допросах у ментов, раскачивался из стороны в сторону, вот его и прозвали Маятник. Вот мне его. Старая знакомая... Здравствуй, Жора. Это твой постоянный психотерапевт. Морозова. Какого черта ты делаешь? Ты уже месяц назад должен быть в Латинской Америке! Что ты за цирк тут устраиваешь?! Я понимаю. Но теперь ты черта с два отсюда просто так выйдешь, потому что на твою стрельбу сбежался полк спецназа, и они теперь просто так не уйдут. Они хотят тебя порвать. Что я? Я не могу разогнать целый полк спецназа. Даже в мои лучшие годы я бы не смогла этого сделать. А сейчас я обычная женщина средних лет, у меня пониженное давление, больная спина и куча комплексов по поводу личной жизни. И ты хочешь, чтобы я тебя спасала? Почему я должна это делать? Подожди, пожалуйста, не ори. Не ори, я тебе говорю. Подумай пока над моим вопросом, а я минут через пять-десять к тебе поднимусь, и уже тогда ты мне ответишь. Идет? Кстати, может, ты отпустишь девушку? Да не ори ты, не ори. Через десять минут. Все. Конец связи.

Она повесила трубку и посмотрела на Лапшина.

— Он не отпустит заложницу. И еще он орет, так что у меня уши закладывает. Он на взводе, Лапша. Что-то с ним нехорошее происходит. Что-то не то.

— Это отец заложницы, — сказал Лапшин, указав в глубь холла, где почти у самых дверей, рядом с Исой стоял высокий худой мужчина в плаще. — Поговоришь с ним?

— Попробую.

Они подошли к дверям.

— Вы отец той девушки, которая?..

— Она жила в этой гостинице... Я увидел по телевизору, что тут такие дела... Позвонил ей, но она не ответила. Я приехал сюда, искал ее среди эвакуированных... Ее там нет.

— И вы думаете, что она там?

— Где же ей еще быть?

— Хорошо, будьте неподалеку. Наберитесь терпения...

— Я понимаю, понимаю. Я сам из милиции.

— Вот как?

— Да, я майор милиции. Моя фамилия Афанасьев. Дочь зовут Настя. Она только вчера вернулась в город.

— То есть. — Морозова прошла за стойку администратора, включила компьютер и поманила пальцем Ису. — Нам надо здесь искать Анастасию Афанасьеву...

— Нет, у нее фамилия матери. Анастасия Мироненко.

— Иса, поищи в данных, — сказала Морозова. — Мироненко Анастасия. Мироненко... Настя... А где я могла раньше слышать это имя?

3

Прождав в засаде тридцать шесть часов и не дождавшись ровным счетом ничего и никого, Бондарев понял, что лопухнулся: Гриша Крестинский так и не пришел в назначенное место.

Бондарев выругался, потянулся так, что затрещали кости, и снова выругался. Куча времени была потрачена впустую. Нет, все надо делать самому, напрямую. Это рискованно, но по крайней мере это экономит время.

Он вышел на улицу и обнаружил, что уже то ли поздний вечер, то ли ночь. Как обычно, шел мелкий холодный дождь. Бондарев в очередной раз и без всякой надежды набрал номер Дворникова, но абонент традиционно не отозвался. В офисе Дворникова на автоответчике висело уже штук пять бондаревских сообщений, но проку от них не было никакого. Аристарх, похоже, совсем потерял интерес к тайнам и авантюрам. Или же Аристарх сам потерялся, что хуже, но...

Но никто не отменял задачи найти Гришу Крестинского. Теперь Бондареву нужно было либо идти спать, а уже с утра заново расставлять ловушки на Гришу Крестинского, либо... либо предположить, что ночевать Гриша все-таки приходит домой. Либо в свою комнатушку в подвале гостиницы «Заря». А если так, то можно будет взять его без всяких ловушек и ухищрений.

Бондарев прикинул достоинства и недостатки обоих вариантов. У второго варианта достоинств не было вообще, потому что даже если бы Бондарев и взял бы сейчас Гришу, то это означало несколько очень неспокойных ближайших часов, пока этого Гришу не переправят в Москву. А ведь Гриша мог и не найтись, а мог найтись, но при захвате удачно брыкнуться и пропороть Бондареву своими тесаками какой-нибудь жизненно важный орган. А Бондарев сейчас больше всего хотел спать, а не возиться с красноглазым Гришей.

Тем не менее он остановил такси и поехал к дому Крестинского. По дороге Бондарев дремал и сквозь эту дрему думал о том, что к нему на подмогу должен приехать Лапшин, да только что-то никак не едет. С Лапшиным бы они раскрутили Гришу на раз... Хотя... Лапшин хорош, когда перед ним поставишь мишень, а сам отойдешь в сторонку, чтобы осколками не зацепило. Лапшин — классный чистильщик, а как розыскник он слишком прямолинеен и тороплив. Вот Морозова — это хорошо, Морозова — женщина основательная, ценимая начальством. Именно поэтому Бондарев не очень верил, что Морозову двинут ему в помощь. Но пусть хоть Лапшин приедет, потому что мне этот город уже вот где... Не могу я один тащить это на себе...

Такси остановилось. Бондарев велел водителю отъехать за угол, а сам вошел в подъезд. Теперь Бондареву казалось, что кошачий запах бьет здесь изо всех щелей, распространившись далеко за пределы маленькой квартирки Крестинского.

Бондарев осторожно поднялся на второй этаж, сориентировался в темноте лестничной площадки...

И тут у него зазвонил мобильный телефон. Бондарев мгновенно слетел вниз по лестнице, прижал трубку к уху и уже на улице отозвался на вызов Директора.

— Слушаю.

— Не спишь? — заботливо поинтересовался Директор.

— Куда там...

— Весь в трудах, бедняга. Нашел Крестинского?

— Ищу.

— Очень долго ищешь... Ну да ладно. Я не об этом. Слушай, вот эта дыра, в которой ты застрял... Она ведь называется Волчанск, да?

— Вроде бы так.

— И там у вас есть такая гостиница «Заря».

— Есть такая. Там как раз Гриша Крестинский и трудился.

— Отлично. Теперь слушай меня внимательно. Лапшин и Морозова пасли одного деятеля по кличке Жора Маятник. Это тот самый Жора Маятник, которого в прошлом году едва не угрохали в Дагомысе. После Дагомыса мы его прижали, и он согласился свалить из страны на наших условиях. Согласился, а потом стал тянуть время... Пару часов назад в гостинице «Заря» Жора Маятник и его парни взяли заложников и засели на верхнем этаже. Чего они хотят — непонятно. Морозова и Лапшин уже там.

— Морозова и Лапшин — в Волчанске?

— Да, они в гостинице. И ты туда двигай.

— Крестинским пока не заниматься?

— Видишь ли... Тут вот какое дело. Среди заложников, которых взял Маятник, есть некая Настя Мироненко. Тебе знакомо это имя?

— Блин, — сказал Бондарев. — Я еду туда.

— Поезжай и...

— Что?

— Тебе не кажется, что тут слишком много совпадений? В одном городе в одно и то же время — старший брат Крестинского; девочка, которую пытались убить по приказу Химика... И еще Маятник, которого в Дагомысе пытались убрать люди Крестинского-младшего... Что-то их тянет всех туда, в Волчанск. Разобрался бы ты, а?

— Я попробую, — сказал Бондарев, понимая, что сна ему сегодня не видать, а значит, скоро он будет выглядеть так же пугающе, как и недоброй памяти Гриша Крестинский.

Он побежал к такси, а тем временем за дверью квартиры Гриши Крестинского, в абсолютной темноте кто-то сказал:

— Ты что, знаешь этого человека?

— Нет, — ответил другой голос.

— А чего ты тогда так задергался, когда он подошел к двери?

— Сам не знаю. Я еще не совсем выздоровел...

— Ничего, рыжик, ничего. Это пройдет. Пройдет. И все станет как раньше. Ты ведь хочешь, чтобы все стало как раньше?

— Ну...

— Хочешь, хочешь, по глазам вижу, что хочешь, — засмеялся первый голос. — Извини, это я неудачно пошутил.

— Я не обиделся.

Седой включил подсветку на часах:

— И где носит этого гребаного Гришу?! Ты можешь что-нибудь сообразить на этот счет? А то время уже...

Пауза. И потом не очень уверенный высокий голос:

— Гостиница?

4

На шестом этаже Морозову встретили трупы — три мертвых тела лежали в коридоре, и, судя по всему, лежали там довольно давно.

Потом кто-то заорал, чтобы Морозова стояла на месте, подняла руки и не дергалась.

— Это вы дергаетесь, — резонно заметила Морозова, расстегивая куртку и показывая, что на ней нет оружия. — А я совершенно спокойна. Я там внизу выпила кое-каких таблеток, так что мне теперь по барабану ваши стволы.

— Хватит болтать, Морозова, — подал голос Маятник из номера 606. — Иди сюда. А вы, — крикнул он своим людям, — смотрите в оба, это может быть отвлекающий маневр...

— Это ты про меня так — отвлекающий маневр? Комплимент, ничего не скажешь... — Морозова вошла в номер и огляделась: — Привет.

Это было сказано не Маятнику и не его парням, а трем женщинам, которые сидели на кровати у окна. Дама в брючном костюме и с модельной стрижкой, видимо, была администратором, пожилая женщина в гостиничном форменном халате — уборщицей или кем-то в этом роде, а молодая светловолосая девушка в желтых пижамных штанах и легком свитере — Настей Мироненко. И если первые две женщины явно нервничали, то Настя выглядела неестественно спокойной, словно все это происходило не с ней. Морозова посчитала это разновидностью психологического шока и решила, что сначала нужно разобраться с заложницами.

— Жора, — сказала она и выразительно показала в сторону заложниц. — Это не дело. Понимаешь?

— Давай-ка выйдем, — мрачно предложил Маятник и тяжко поднялся с кресла. — Выйдем, и я тебе попытаюсь объяснить, в какое дерьмо мы тут вляпались... Хотя я и сам до конца не понимаю, что тут творится.

— Хорошее начало, — оценила Морозова. — Продолжай.

Они вышли в коридор и остановились возле одного из мертвых тел. Морозова посмотрела под ноги:

— Твоя работа, Жора?

— Это? Это Заяц. Полтора года со мной был.

— И кто же его так? Это же ножом, да?

— Вот я тебе и говорю. — Маятник понизил голос, словно его могли подслушивать. Впрочем, его и вправду слушали — сигнал от радиомикрофона в пуговице Морозовой шел вниз, на лэптоп Исы, и Лапшин слушал диалог через наушники. — Я и говорю, что мы тут все сильно вляпались...

— Давай поподробнее.

— Поподробнее? В прошлом году в Дагомысе кто-то грохнул Генерала. Лично я думаю, что это сделали вы, но вы ведь никогда не признаетесь...

— Ты как-то очень издалека начал.

— Ничего подобного. Видела девку в номере? Справа сидит.

— Видела.

— Это дочь Генерала.

Морозова наморщила лоб:

— Ты уверен?

— Я эту сучку...

— Погоди.

Морозова вернулась в номер, тронула девушку за плечо. Та посмотрела на Морозову без особого интереса.

— Тебя зовут?..

— Лена. Лена Стригалева. Елена Ивановна Стригалева.

— И твой отец...

— Да.

Морозова недоуменно посмотрела на Маятника, потом снова на девушку и сказала, обращаясь не к присутствующим, а к тем, кто ее слушал внизу.

— Значит, это никакая не Настя Мироненко, это дочь Генерала, Лена Стригалева. Очень интересно.

Потом она спросила имена двух других заложниц, повторила их сама вслух — на всякий случай — и пообещала женщинам, что постарается их отсюда вытащить.

— Этих двоих — пожалуйста, хоть сейчас отпущу, — сказал в коридоре Маятник. — А генеральскую дочку — нет.

— Почему?

— Ты выслушаешь меня сегодня или нет?!

— Да-да, конечно. Значит, в прошлом году, в Дагомысе...

— У нас была стрелка с Леваном. Ну не стрелка, стрелки — это развлечения для пацанов... Встреча у нас была. Встреча для примирения, потому что десять лет мы с Леваном были почти что на ножах.

— Акции, — сказала Морозова.

— Страшные вы люди, все вы знаете. Не акции, а облигации. Облигации Внешэкономбанка. На два лимона баксов. Я их продал Левану в девяносто шестом году, продал по хорошей цене, но Леван протормозил и ничего не смог получить с банка за эти облигации...

— Потому что они были краденые, и государство их заморозило.

— Ну а я-то откуда знал?

— Когда покупаешь по дешевке пакет ценных бумаг, вытащенных из развалин чеченского госбанка после штурма Грозного федералами, трудно не догадаться, что с этими бумагами что-то не так.

— Но я не догадался!

— Но поспешил их продать Левану, и на бабки попал в конце концов именно Леван. И вашей дружбе пришел конец, потому что он хотел свои деньги назад.

— Вот именно. И так мы с ним почти десять лет грызлись. В прошлом году на меня вышел Генерал и сказал, что Леван хочет помириться. Я спросил про условия, Генерал сказал, что я должен выкупить назад облигации за символическую сумму в пол-лимона баксов. Я сказал, что мириться хочу, но пол-лимона платить не хочу. Тогда Генерал сказал, что он заплатит триста штук, я заплачу двести, а Леван проплатит гостиницу и всякие такие дела... И будет мир во всем мире. Я согласился.

— Генерал был очень добр к вам.

— Ну кто же знал?.. Кто же знал, что он Левану наплел, как я хочу помириться и как я готов вернуть ему два лимона с процентами... Лишь бы вытянуть и его, и меня в Дагомыс. Мы, как дети, купились и приехали. А Генерал... Я до сих пор не знаю, что у него там было на уме.

— Помню, помню, — сказала Морозова. — Погода была отличная, море — класс! Если бы еще не пришлось спасать тебя и Левана — совсем было бы здорово.

— Мне в голову не могло прийти такое... Я ждал подвоха от Левана, Леван — от меня. Но никто не ждал, что убивать будут нас троих, причем Генерала — насмерть. Какой гад все это устроил? А еще интереснее — зачем это вы тогда вытащили нас с Леваном оттуда?

— Значит, так было надо. Вы с Леваном — порядочные свиньи, но если бы на ваше место сел кто-то другой...

— Хуже меня? Есть такие, да? — усмехнулся Маятник. — Ты правда так считаешь? Елки, просто комплимент моей старой лысой башке...

— Так какое отношение все это имеет к этим трем бедным женщинам и к тому, что мы сейчас торчим на шестом этаже гостиницы, а внизу по периметру торчит спецназ?

— Прямое. Вон та дура, генеральская дочка, решила, что ее папу замочил я. И захотела со мной поквитаться. Наняла людей и...

— Но ты же жив.

— Чисто случайно. Короче, провалилась ее затея, и она с перепугу бросилась в бега...

— Еще бы.

— Ну я не то чтобы ее сильно искал...

— Но все-таки искал.

— А как же. Но не нашел. Повезло дурочке. И вот ее приятель выходит на Левана и начинает тому плакаться — ах, бедная девочка, ах, жестокий Жора Маятник, он ее убьет. Леван по доброте душевной согласился это дело утрясти. Назначили встречу. Приехал Леван. Приехал я, приехал этот козел, друг генеральской дочки. Нормально сидим, договариваемся, все хорошо... Потом этот козел вытаскивает ствол и начинает палить во все, что движется. Гриба — на тот свет. Левана задел. Еще пару ребят положил. Я чисто случайно уцелел. Ну ты потом еще подъехала к тому пансионату, видела, чего там творилось... Бойня. То есть вот эта сучка, которая сейчас тише воды ниже травы сидит, она решила меня замочить через мою доброту, через доброту Левана... Я же готов был ее простить. Я же, как человек, себя повел! А они...

— И ты забыл про нашу договоренность и стал гоняться за генеральской дочкой.

— Ну а как же?! Ну а что же мне было — утереться и домой поехать?!

— Все ясно. Ты ее нашел. Что дальше?

— Я ее нашел. Здесь, в гостинице. Мужика, который с ней был и который едва меня не покоцал, не нашел. Думал, заберу эту девку с собой, она будет как приманка, мужик сам явится. Я бы эту сучку, может, и убивать бы не стал...

— Ну да, прочел бы ей лекцию на тему морали и нравственности... Ладно, что дальше?

— Дальше? А вот дальше и началось...

Маятник показал на трупы в коридоре.

— Морозова, — снова перешел на шепот Маятник. — Выведи меня отсюда. Я сегодня же улечу из страны. Только выведи меня отсюда.

— Хм. Жора, ты не ищешь легких путей, да?

— Меня не спецназ напрягает, хотя и это не подарок... — сказал Маятник. — Меня один местный псих напрягает. Прямо до мурашек. И еще звонки...

— Что за псих? Что за звонки?

— Псих — он убил пятерых моих людей. И он не умер, когда я выстрелил ему в голову.

— Жора, ты в своем уме? Кому ты выстрелил в голову?

— Призраку, — пожал плечами Маятник.

5

Настя открыла глаза и попыталась понять, где она и что с ней. Она вытянула руки, но те находят лишь пустоту и ничего, кроме пустоты. Настя тянется дальше... И едва не падает, теряя равновесие.

— Осторожнее, — раздался голос, и Настя вздрагивает. Слышны шаги, и эти шаги приближаются к Насте. Настя напряженно ждет и слышит, как шаги затихают в шаге от нее.

А потом что-то холодное и очень опасное коснулось ее шеи.

— Ты знаешь, кто я? — спросил человек.

— Я вас не вижу, — ответила Настя.

— Разве это обязательно?

Это хороший вопрос. Когда ты чего-то не видишь, то ты можешь домыслить невидимое. Настя пыталась что-то домыслить и вдруг поняла — с ней что-то случилось. Что-то изменилось, решительно и бесповоротно.

Что-то случилось, и она вспомнила что.

...Она кричит до боли в горле: «Убийцы!» — и с ненавистью глядит на тяжелую мужскую руку, обхватившую девичью шею. Она бросается вперед, чтобы оторвать эти мерзкие пальцы, чтобы сломать их...

Гром выстрела ударяет ей в уши. Настя кричит от ужаса, не понимая даже, кто в кого и зачем стреляет. Она падает на пол, а над головой у нее снова гремит выстрел. Ей кажется, что он обжигает ей макушку, она зажмуривается, затыкает уши руками, съеживается...

Ее передергивает, словно от удара электрического тока. Что-то происходит. Что-то меняется. Тошнота подступает к горлу, а потом...

Потом внутри ее словно лопаются сотни кровеносных сосудов, и выплеснувшаяся кровь разом заполняет Настино тело... Только это не сосуды и это не кровь. Это гораздо больнее. Это называется «память», и с нее сейчас как будто снимают множество защитных слоев, отчего каждое воспоминание обретает четкость, яркость, живость... И они затапливают Настин мозг в течение нескольких секунд, отчего Насте кажется, что сейчас ее череп лопнет... Все ее тело наливается тяжестью и прилипает к полу. Одна за одной чередуются картины, от которых у Насти перехватывает дыхание...

Она видит себя со стороны — возле конторки трансагентства. Видит, как начинает меняться в лице, кричит, падает на пол и там неподвижно лежит, пока вокруг... Вокруг творится нечто ужасное...

Она вздрогнула и увидела уже совсем другое.

6

Она увидела себя накануне школьного выпускного вечера.

...Настя смотрится в зеркало, и ее лицо расплывается в довольной улыбке. Подходит отчим: «Потрясающе! Я в жизни не встречал таких красавиц. Если бы мне встретилась такая девушка, когда мне было восемнадцать... Я бы сразу женился, я бы не раздумывал ни секунды!» Настя хмурится: «Папа, хватит». Она так говорит потому, что знает, на что намекает отчим. Он намекает на Димку. Ему не нравится, что Димка в последнее время ходит не с Настей, как раньше, а со Светкой из параллельного класса. Отчим считает, что раз Настя и Димка дружили с детства, то сейчас Димка не имеет права ходить с другими девчонками. Насте тоже не нравится, что Димка ходит с другими, но что поделаешь... В конце концов, можно поплакать. Или пожаловаться Маринке Великановой. Отчим все это воспринимает серьезнее, и Насте иногда просто неудобно за него.

Потом — выпускной. Воздушные шары, шампанское, громкая музыка. Танцы прямо во дворе школы. Настя искала Димку, нашла его за школой — тот, к счастью, не со Светкой, а с этим кошмарным ушастым Максом Мартыновым. При ее появлении они обрывают разговор, Мартынов высокомерно поглядывает на Настю и уходит, посасывая косяк. «Чего тебе?» — спросил Димка. «Пошли потанцуем». У нее хорошее настроение сейчас, и ей кажется, что и у Димки тоже. Она ошиблась. «Если хочешь, иди. Я не хочу». Она по инерции продолжала веселиться, взяла его за руку... Он вырвал руку и бросил неожиданно резко: «Отвали, а? Ты уже задолбала, Мироненко. Бегаешь и бегаешь за мной. Люди смеются, понимаешь? Ну играли в детстве когда-то и что с того? Все, детство кончилось. Я не обязан с тобой танцевать, встречаться... И отчиму своему это скажи, потому что он тоже задолбал своими советами... Ясно? Все, иди отсюда, не мешайся!» Она удивленно смотрела на Димку, выслушивая эти обидные слова и словно не веря в то, что произносит их именно он. Потом ее губы начали предательски дрожать, и по щеке покатилась слеза. «Давай тут сопли не разводи», — раздраженно буркнул Димка, больно схватил ее за руку выше локтя и вытолкнул на асфальтовую дорожку. Она шла по этой дорожке в своем новом красивом платье и ревела. Потом успокоилась, нашла Великанову, все ей рассказам и снова ревела у подруги на плече. «Козел он, — делает вывод Великанова. — Что с него взять».

На следующий день Настя узнала, что Димка мертв. Его тело нашли в школьном дворе примерно в десяти метрах от того места, где Настя с ним разговаривала. Причина смерти — черепно-мозговая травма. Настя весь день молча лежала в своей комнате. Ей было плохо.

Ей почти все так же плохо на похоронах Димки. Вечером она, Великанова и еще несколько одноклассников в мрачном настроении сидели на заднем дворе школы и пили пиво. Место смерти Димки было огорожено деревянными столбиками с красной ленточкой, и они старались туда не смотреть. Настя уныло глядела перед собой, и невесть откуда взявшийся Мартынов сочувственно сказал ей: «Ты так не переживай, подруга. Ты сейчас, как смерть, бледная. На-ка, дунь...» Он дат ей косяк, она автоматически взяла, сделала пару затяжек и закашлялась. Тут подскочила Великанова и сначала послала матом Мартынова с его косяком, а потом Настю. Настя слабо улыбнулась — Маринка такая смешная, когда ругается... Пока Великанова продолжала костить Мартынова на чем свет стоит, Настя нетвердой походкой ушла, и ноги сами приносят ее к месту, огороженному деревянными столбиками. Она какое-то время тупо смотрела в одну точку, а потом воздух вокруг нее начинает меняться, в нем возникают извилистые цветные линии. Они двигаются, переплетаются, и у них есть не только цвет и запах. У них есть нечто еще, что Настя не может назвать это ни одним известным ей словом. Она завороженно наблюдает этот калейдоскоп, а потом вдруг понимает его смысл и испуганно отступает назад.

К ней подошла Великанова. «Ты видишь это?» — спросила Настя. «Что?» — непонимающе сказала Великанова. Все понятно. Настя в который раз понимает одну вещь, которую потом тщательно старается забыть, — с ней что-то не так. Она не такая, как все. Наверное, она больная. И лучше об этом помолчать.

Потом Настя шла домой, и по дороге ее сопровождали эти цветные контуры, бешено крутящиеся в воздухе. Она и представить себе не могла, что вокруг может существовать такое разнообразие цветов, форм и запахов. Она пришла домой, махнула рукой отчиму... И застыла на пороге. Ее внутренности закручиваются в тугой узел, она бросилась в туалет, упала на колени и склонила голову над унитазом... Отчим сочувственно покашливал за дверью.

На следующее утро, пока отчим на работе, она смотрелась в зеркало и видела свои расширенные напуганные зрачки. Она пыталась убедить себя, что увиденное вчера было простой галлюцинацией, но...

Закусив палец, Настя начала вспоминать выпускной — от того момента, когда они с отчимом выходят из дома, и до встречи рассвета на бульваре. Настя помнила, что она изрядно задубела тогда, искала в толпе отчима или Димку, чтобы одолжить пиджак... Она не увидела ни того, ни другого.

В следующие несколько дней она лихорадочно размышляла, она надеялась, что виденные ею цветные контуры поблекнут в памяти, и тем самым будет доказана их нереальность... Но они остались столь же яркими и реальными, как и в ту ночь, когда она впервые их увидела.

Тогда Настя решилась на эксперимент. Она купила пачку сигарет, вышла в центр города, в сквер, села на лавочку и неумело закурила. Постепенно она справилась с дымом, осторожно впуская его внутрь себя и лишь изредка срываясь в кашель. Она выкурила сигарету, но ничего не произошло — ей лишь кажется, что контуры предметов и людей утратили свою четкость. Поразмыслив, Настя закурила вторую сигарету — теперь она более расслаблена, она откидывается на спинку лавочки...

И оно приходит. Настя испытала такое ощущение, как будто она стала воронкой, втягивающей в себя обилие картинок и звуков, причем секунду назад этих картинок и звуков она не видела. Секунду назад перед ней лишь мельтешили людские фигуры — кто вправо, кто влево... Теперь она видела не людей, а коконы из сотен цветных линий, причем каждый кокон сугубо индивидуален, каждый составлен из особого набора цветов... Что удивительно, Настя успевала запомнить каждый из этих наборов, и теперь она уже их не спутает один с другим. Разнятся не только наборы цветов, но и их интенсивность — громко разговаривающий по мобильному бизнесмен излучат нереально яркое свечение, а вот кокон шаркающего по асфальту пенсионера бледен, почти прозрачен...

И еще — человек проходит, но еще какое-то время в воздухе висит след от его цветового кокона. Чем ярче был кокон, тем дольше держался в воздухе след. Настя поняла, что это зависит от эмоционального состояния человека — обычно след растворяется быстро, но возбужденный, взволнованный человек оставляет после себя длинную полосу своего цветового набора. Человек, совершающий убийство, должно быть, переживает огромный стресс. Он оставляет после себя след, который продержится в воздухе сутки или даже несколько суток.

Именно такой след Настя видела на мести гибели Димки. А потом она видела совсем свежий цветовой след того же цветового набора. Того же человека.

Через пять-шесть минут Настины глаза больше не улавливают цветовых линий, они видят лишь обычных людей, обычные здания, обычные машины...

И тут ее тошнит, как и тогда, дома. Настя ожидала чего-то подобного. Это как расплата за то, что ей позволено заглянуть туда, куда никто другой заглянуть не может.

Эксперимент удался. И ей так плохо, как, наверное, не было никогда в жизни, включая день смерти матери. Потому что тогда источником зла был чужой человек. А теперь...

Она позвонила однокласснице, которая собиралась поступать на юридический факультет. Алена Левина — тот еще ботаник, она знает все учебники и все кодексы назубок.

Настя долго болтала с ней о всяких посторонних вещах — отвлекала от главного. И как бы между прочим:

— А вот есть такая статья — когда знаешь, кто совершил преступление, но не сообщаешь в милицию?

Алена на миг задумывалась, а потом называла номер статьи.

— Классно, — мрачно сказала Настя. — Это просто классно. И даже если этот преступник... Ну, например, твой... твой родственник?

Алена снова задумывается и говорит: это смотря какое преступление и какой родственник. С одной стороны, никто не обязан свидетельствовать против самого себя и ближайших родственников, но, с другой стороны...

Короче говоря — труба. Что с одной стороны, что с другой стороны.

Она собрала вещи и убежала на вокзал, думая, что никогда больше сюда не вернется и никогда никому не сможет рассказать то, что она поняла в ночь после похорон Димки.

Глава 41 Инга

1

А с ресторанным бизнесом придется завязать. Так подумал Мезенцев, когда они с Ингой вышли из кабинета. По пути им встретились Сева и Алик. Оба были неподвижны и молчаливы по причине пулевых ранений, несовместимых с жизнью.

— Алика можно было не трогать, — сказал Мезенцев. — Это все Севка воду мутил, прикидывался пай-мальчиком, а сам Тему Боксера нанял. Чтобы меня грохнуть и ресторан прибрать к рукам. Алик мог разве что сотню баксов из кассы стянуть. Не надо было Алика...

— Мне некогда было разбираться с твоим персоналом, — ответила Инга. — Мне просто не нужны свидетели. К тому же я не знаю, кто из них Алик, а кто Севка.

— То есть свидетелей ты не оставляешь, — задумчиво произнес Мезенцев.

— Как и все профессионалы.

Они вышли из ресторана на улицу. Инга поежилась, скрестила руки на груди. Мезенцев поймал себя на мысли, что хочет накинуть ей куртку на плечи. Полная шизофрения, которая однажды уже расплавила ему мозги — в Дагомысе. Хотя со стороны они вполне могли смотреться как обычная парочка, засидевшаяся в ресторане допоздна и теперь ждущая такси на пороге. Они могли бы быть обычными людьми, но что-то мешало им быть такими. Можно было сослаться на обстоятельства, но Мезенцеву почему-то казалось, что причины лежат ближе.

Вместо такси к порогу подъехал внушительных размеров «Сааб» с потушенными фарами.

— Мне будет спокойнее, — сказала Инга, сходя с крыльца к машине, — если ты отдашь мне свое оружие. На время.

— Мне будет спокойнее, если я тебе его не отдам, — сказал Мезенцев. — Я тут как-никак в меньшинстве. У вас организация, а я сам по себе.

— Но нам нет смысла тебя убивать. Потому что мертвый не скажет, где папка.

— Не будем спорить, — сказал Мезенцев. — Ствол будет при мне.

— Не будем спорить, — согласилась Инга, и тут же кто-то крепко двинул Мезенцеву по затылку.

2

Очнулся он на заднем сиденье «Сааба» с гудящей головой и слипшимися на затылке волосами. Шарить по карманам в поисках пистолета было просто смешно. Хорошо, что они хотя бы удостоили его заднего сиденья, а не запихнули в багажник — багажник у этого «Сааба» был как раз подходящий. Хотя нет, туда его не могли упрятать, ведь он должен был показывать дорогу.

Инга теперь сидела рядом с водителем, а Мезенцева подпирали с боков два каких-то хмурых парня. Мезенцева это задело даже больше, чем удар по башке, — со старым знакомым можно было и поприветливее обойтись. Инга же курила тонкую сигарету и не обращала на Мезенцева внимания. Ветер, прорываясь через приспущенное стекло, шевелил ее волосы, обнажая шею, которая даже теперь, после всего, что видел и знал Мезенцев, оставалась почти детской в своей уязвимости.

— Куда едем? — спросил водитель.

Мезенцев назвал адрес и посмотрел, как прореагируют компаньоны Инги. Двое соседей равнодушно смотрели перед собой, Инга, само собой, ничего не поняла, и лишь водитель удивленно обернулся к Мезенцеву:

— Куда-куда?

— Дача у меня там, — сказал Мезенцев. — Вот на даче я и схоронил то, что вам надо.

— Что-то не так? — поинтересовалась Инга.

— Ехать далеко... — проворчал водитель. — И там пост ГАИ на выезде...

— Ну и что?

— Действительно, — согласился Мезенцев. — Что нам ГАИ? Разве у нас машина угнанная? Разве у нас пьяный за рулем? Разве у нас документов на машину нет? Разве у нас тут оружие?

Сосед слева лениво пихнул его локтем в бок, и Мезенцев замолчал. Он смотрел Инге в затылок и думал о том, что мечты все-таки сбываются. Не вовремя и не так, как хотелось бы, но все-таки — вот он сидит рядом с Ингой, чувствует запах ее сигареты. Они едут в одной машине, и у них есть кое-что общее. Кто бы мог подумать, что им самим подавляемое желание быть рядом с этой женщиной вдруг возьмет и исполнится? А вся эта дополнительная бодяга в виде двух жлобов по бокам, разбитой головы и перспективы не вернуться из этой поездки ни домой, ни в Волчанск, никуда вообще... Ну так это цена, которую придется заплатить за удовольствие. Мезенцева, правда, никто не спрашивал, согласен ли он с этой ценой.

Но он и не жаловался. Некому было жаловаться.

3

«Сааб» остановился метров за сто до ворот дачного товарищества «Золотая роща».

— Здесь? — уточнил водитель.

— Здесь, — сказал Мезенцев. — Вы в машине подождете, пока я за папкой схожу, или как?

Сосед справа засмеялся. Сосед слева сказал:

— Не надейся. Мы составим тебе компанию.

— Как хотите, — сказал Мезенцев. — Мне-то все равно, просто идти далеко. Метров триста по центральной дорожке, а потом направо. Там темно, кочки, канавы, заборы... Может, посидите здесь?

— Мы пойдем с тобой, — сказала Инга. — Чтобы тебе не было одиноко.

Они выбрались из машины.

— Это что там? — поинтересовалась Инга, глядя на освещенное окно вагончика рядом с металлическими воротами товарищества.

— Сторож.

— Может быть, мы обойдем с другой стороны?

— Там везде колючая проволока и забор в два метра. Ты испортишь себе костюм.

— Какая трогательная забота.

— Пойдем через ворота, как порядочные люди. У сторожа дробовик, так что ведите себя прилично. Он меня знает, он нас пустит, и все будет нормально, если только вы...

— Мы будем хорошо себя вести, — сказала Инга.

Ее парни заухмылялись. Мезенцев хотел спросить, знают ли они, что сталось с теми мальчиками, которые ездили с Ингой в прошлом году на море... Но удержался.

— Там что, темно? — спросил тот, который был в машине слева от Мезенцева.

— Пока по центральной дорожке идешь, то нормально. А как свернешь вглубь — да, как у негра в одном месте.

— Идти далеко?

— Я же говорю — метров триста от ворот, а потом еще по тропке...

— Понятно, — сказал сосед слева и посмотрел на соседа справа. Тот утвердительно качнул подбородком. Мезенцев едва не засмеялся в голос — эти двое считали, что он не понял, о чем они думают, и не заметил их многозначительного переглядывания. Детский сад. Теперь Мезенцева могло погубить только одно... Процент алкоголя в крови одного человека. Но это, если не считать Ингу, а Инга...

Она осторожно шагала к воротам, стараясь не вляпаться в грязь и недовольно хмурясь по этому поводу.

— Я зайду с тобой, — сказала она Мезенцеву.

— Я буду очень рад, — ответил он, глубоко вздохнул и постучал в железную дверь сторожки.

— Чего надо? — спросили из-за двери, и по голосу было очень трудно понять, повезло Мезенцеву или нет.

— Это я, — сказал Мезенцев. — Рома, открой.

— Какой я тебе Рома?! Роман Степаныч, блин, только так и не иначе... Рома... Скажет тоже...

— Он пьяный, — пояснил Мезенцев Инге.

— Я догадалась, — презрительно фыркнула она.

— Но он сейчас откроет.

— Посмотрим.

Рома долго боролся с замками, но потом все-таки открыл.

— Кто тут шляется? — рявкнул он с порога, и тут уже у Инги не осталось ни малейших сомнений, что сторож пьян. Дело было не в характерном запахе, а в том, что, свирепо сверля глазами поздних визитеров, он обеими руками натягивал на голову солидных размеров кепку, зажав между коленями ствол дробовика. Ствол смотрел чуть выше и левее головы Инги, и по ее лицу стало понятно, что Инга не одобряет такое безответственное отношение к оружию.

Наконец сторож Рома надел кепку и перехватил поудобнее ружье. Где-то между двумя этими сложными действиями он признал Мезенцева.

— О, Женя, — сказал он. — А ты что так рано? Время-то еще... — Он задумчиво посмотрел в черное ночное небо, не нашел там циферблата и сделал обобщающий вывод: — Время-то еще не то. Люди в такое время на дачу не ходят. Хотя если с такой бабой... — оценил он Ингу. — Тогда можно. Тогда можно в любое время.

— Мы пройдем ко мне на участок, — сказал Мезенцев. — Я, девушка и еще двое тех балбесов.

— Пикник, что ли?

— Типа того.

— Ну ладно... Сейчас я вам открою.

— Я сам открою, ну зачем ты будешь бегать туда-сюда? У тебя небось спина опять болит... Давай мне ключи, я сам все сделаю.

— Заботливый ты, Женя, — сказал сторож, разглядывая Ингу. — Про спину мою вспомнил. Там такая спина... Что с ней сделаешь в моем-то возрасте... Слишком уж запущено все.

— Главное, что ты вовремя спохватился. Все еще можно вылечить.

— Может, и так... — Рома вытащил из кармана ватника связку ключей. — Держи... Спохватился... Я спохватился, когда мне уже четвертый десяток пошел. Разве это не поздно?

— Нет, — сказал Мезенцев. — Можно и на четвертом десятке загасить болезнь. Если правильно все делать.

Рома хотел еще что-то сказать, но потом просто махнул рукой и закрыл за собой дверь. Мезенцев показал Инге связку ключей.

— Вот и все.

— Очень долго, — недовольно проговорила Инга. — Эта трогательная забота о его спине...

— Я вообще очень заботливый человек, — сказал Мезенцев открывая ворота.

— Я заметила. Сначала ты застрелил Генерала, а потом позаботился о его дочери.

— Вот это ты зря сказала. — Мезенцев обернулся и увидел тонкую усмешку на ее губах.

— Главное, — почти ласково прошептала Инга, — чтобы никто не сказал об этом Лене Стригалевой. Это для нее будет такой неприятный сюрприз. Ну что ты стоишь? У тебя такое лицо, как будто ты обиделся. Пошли, пошли. У нас еще куча дел.

4

Центральная дорожка была узкой полоской серого асфальта, которую подсвечивала редкая цепочка невысоких фонарей. По левую и правую сторону от этого маршрута все тонуло в темноте; кусты, деревья, ограды участков и крыши дачных домиков сливались в массу с неопределенными очертаниями, которая скрипела, шелестела и выла на ветру.

Мезенцев шел первым, вплотную за ним двое его «соседей», и замыкала процессию Инга. Водитель остался в «Саабе», поскольку тут запросто могли обойтись и без него. Все очень просто: забрать папку, потом пристрелить Мезенцева, благо в глубине дачного товарищества условия для таких дел почти идеальные. Там же можно и закопать, если будет время и желание. На обратном пути желательно убрать сторожа, поскольку тот хоть и пьяный, но свидетель. А профессионалы, как сообщила Инга, свидетелей не оставляют.

И после этого можно садиться в машину и ехать... Куда они могут поехать? К тем, кому так до зарезу понадобилась эта папка? Наверное. К большим людям, которые все про всех знают... Все? Минутку.

Он остановился и тут же получил толчок в спину от «соседа».

— Чего встал?

— Инга...

— Что?

— С чего ты решила, что это я убил Генерала? Ведь ты валялась тогда без сознания, со сломанными ребрами. Ты не могла этого видеть.

— Но ты ведь его убил? Убил. Неважно, откуда я это знаю. И вообще этот разговор ни к месту.

— Шагай, — толкнул Мезенцева «сосед».

Мезенцев медленно двинулся по дорожке.

— Инга, а почему Лену нужно было оставить именно в Волчанске?

— Ты задолбал уже, — возмущенно заявил «сосед». — Почему, почему...

— Потом может не найтись времени для вопросов, — пояснил Мезенцев свое любопытство. Он не видел выражения лица Инги, когда это сказал, но услышал ее слова:

— Почему именно в Волчанске? Потому что там есть кому о ней позаботиться.

— А зачем она вам теперь? Папка уже практически у вас, и нет смысла держать Лену в заложницах...

— Хватит заботиться о других, — раздраженно бросила Инга. — Позаботься лучше о себе.

— Смешно, — сказал Мезенцев.

— Что тебе смешно?

— Что ты сказала это именно сейчас.

— Я всегда это говорю. Позаботься сначала о себе...

Инга осеклась на полуслове. Кто-то из двоих «соседей» яростно выругался. А другой потом вскрикнул.

Мезенцев, как ему и советовали, позаботился о себе.

5

Когда-то давным-давно, когда у Евгения Мезенцева еще было нечто похожее на семью, то женщина, официально именовавшаяся женой Мезенцева, регулярно высказывала ему свое неудовольствие тем обстоятельством, что все друзья Мезенцева — идиоты и козлы. Или козлы и идиоты. Короче говоря, люди с придурью. Мезенцев не то чтобы соглашался с этим, просто спорить было глупо. Те несколько человек, которых Мезенцев считал своими друзьями, стали таковыми в Приднестровье в начале девяностых. А война, как ни крути, людей портит. Выворачивает им мозги, населяет кошмарами сны... Много чего плохого делает с людьми война. И все мезенцевские друзья были немножко с прибабахом, тут уж ничего не поделаешь.

После того как дружба с Темой Боксером закончилась в кабинете Мезенцева выстрелом в голову, таких старых прибабахнутых друзей у Евгения осталось совсем немного. И одним из них был Рома Акопян, недоучившийся инженер, пиком послевоенной карьеры которого стала должность сторожа в дачном кооперативе. У Ромы были свои странности и недостатки, из-за которых он и докатился до нынешнего положения, однако кое-что в Роме осталось не поколеблено ни временем, ни алкоголем.

Этим кое-чем были его рефлексы. Военные рефлексы. А на войне Рома был разведчиком. И «позаботиться о спине», то есть о прикрытии его группы, — это были для Ромы слова столь же родные, как «мама» и «папа». Забыть подлинный смысл этих слов Рома мог лишь в особых обстоятельствах — когда он упивался на полную катушку.

Но сегодня этого не случилось. То есть для Инги и для любого постороннего человека Рома Акопян выглядел совершенно пьяным, однако настоящий друг, каким был Мезенцев, зная настоящие Ромины возможности, видел совсем иное — Рома был практически трезв. И он все ловил на лету.

И он «на четвертом десятке загасил болезнь», как и просил его Мезенцев. То есть вырубил электричество в тот момент, когда Мезенцев подошел по центральной дорожке к четвертому столбу.

Дачное товарищество утонуло в темноте, и несколько секунд спустя Рома услышал выстрелы. Он удовлетворенно кивнул, взял дробовик наперевес и зашагал к «Саабу».

6

Мезенцев вырвал пистолет из пальцев задушенного «соседа» и прислушался.

Ждать пришлось недолго.

— Да где же он?! — с отчаянием в голосе проговорил второй «сосед», и Мезенцев трижды выстрелил на голос, а сам сразу же перекатился в сторону. Одинокая пуля пропела над ним в ночном небе.

Инга молчала. Мезенцев тоже молчал. Разделенные несколькими метрами темноты, они ждали, пока противник выдаст себя неосторожным движением. Но никто не делал таких движений. Ивремя словно остановилось.

Мезенцев чувствовал странное спокойствие — то ли потому, что он уже однажды убивал Ингу, то ли потому, что те секунды, когда они с Ингой стояли на крыльце ресторана, с лихвой дали ему близость с Ингой, о которой он когда-то мечтал. Он стоял с ней рядом и вдруг понял, что быть ближе они не смогут никогда. И эти секунды на крыльце — их естественный предел.

И теперь ему нужно, как искренне посоветовала Инга, позаботиться о себе.

Он позаботился. Сменился ветер и донес до Мезенцева ее запах. Он знал этот запах, и он выстрелил в ту сторону.

Вытянув руку с пистолетом, Мезенцев двинулся туда, куда только что улетела его пуля. Через три шага ствол уперся в мягкое. Инга уцепилась за Мезенцева и еще несколько секунд держалась на ногах.

— Сегодня, — прошептала она, — я без бронежилета... Я не думала, что это будет так серьезно... Я думала, с тобой будет просто.

Мезенцев нажал на курок. Было темно, и он смог это сделать.

Зажегся фонарь над вагончиком сторожа, и Мезенцев пошел на свет.

Рома молча поднял дробовик в знак приветствия. Мезенцев молча взял со стола бутылку водки и отпил из горлышка.

Потом поставил бутылку и устало посмотрел на Рому:

— Узнал ее?

— Кого? Бабу эту? Нет. А кто это?

Мезенцев махнул рукой:

— Так... Было дело...

Он посмотрел на часы и удивился — несколько часов пропали, как будто их и не было. Он хотел сегодня же ехать обратно к Лене, в Волчанск, но теперь-то уже не получится. Придется ждать утра, а потом ехать к бывшей жене. Точнее, к сыну, потому что ключи от гаража были у него. В гараже стояли неисправная «Нива» и новый мопед сына. А в дальнем углу гаража в железном ящике под всяким барахлом лежала генеральская папка.

Если бы Инга с ее привычкой не оставлять свидетелей знала, что, требуя папку, она на самом деле требует, чтобы Мезенцев отвел ее к сыну, она бы не посчитала это дело простым. Она бы надела бронежилет.

— Ну что, Женя? — вернул его в реальность Рома. — Что будем делать с этими гавриками, которых ты настрелял?

— Делать?..

— Женя?

Мезенцев вдруг понял, что Рома смотрит на него сверху вниз.

— Ёпрст! — Рома склонился над ним, расстегнул куртку и отдернул окровавленные руки. — У тебя же тут дыра!

— А я... Я и не заметил... — сказал Мезенцев и закрыл глаза.

Глава 42 Все вниз

1

— Ты знаешь, кто я? — спросил человек.

— Я вас не вижу, — ответила Настя.

— Разве обязательно меня видеть?

С этим вопросом все рушится, как будто Настя находилась в кабине лифта, у которого оборвался трос, и теперь кабина с Настей внутри со страшным гулом летит вниз...

Внезапно она останавливается, застревает, как будто встречает некое препятствие в шахте лифта.

И у Насти перед глазами с невообразимой четкостью и яркостью пролетают события выпускного вечера, который закончился гибелью Димки... Она видит, как лихорадочно набивает сумку вещами, выскакивает из квартиры и бежит, бежит... Она будет бегать еще два года, пока...

Но тут кабина снова проваливается вниз, с грохотом несется в пропасть... И опять останавливается, отчего Настя вздрогнула всем телом...

И увидела уже совсем другой день и другую себя. Она нажимает на кнопку звонка. Настя до мелочей подробно видит собственный палец, жмущий на кнопку. На ногте — облезлый лак с блестками. А в другой руке — пласт массовое ведро для мусора.

Дверь открылась, и у Насти перехватило дыхание. Это ее мама. Она жива и здорова, но... Настя сразу же увидела и человека с редкими светлыми волосами, который сидел на кухне и аккуратно держал за ручку кофейную чашку. Настя видела его напряженные до красноты глаза и понимала, что этот человек имеет какое-то отношение к ней. Что-то их связывает.

— Настя, — сказала мама. — Это школьный психолог, он пришел, чтобы...

— Нет. — Слова сами собой вылетают у нее изо рта, а ноги сами собой пятятся к незакрытой двери. — Он пришел не за этим, он пришел...

Странный гость словно взлетает из-за стола, и слова «чтобы убить меня» остаются непроизнесенными. Настя выпрыгнула из квартиры на лестничную площадку, побежала по ступеням вниз, чувствуя спиной, что сзади...

Когда она спустилась до третьего этажа, резкая боль внезапно пронзила ее тело, заставляя кричать и бить кулаками о грязные исписанные стены. Боль медленно уходит, как вода в песок, но Настя уже знала причину этой боли. Она знала, что в этот момент ее мама умерла.

Настя больше не хотела видеть это, и, словно по ее желанию, кабина проваливается снова, еще ниже, еще глубже...

Пока перед ее глазами не возникает до тошноты знакомая картина: незнакомец задумчиво вертит в руках кухонный нож, а потом резким движением швыряет его в раковину.

— Ничего? И ничего не хочешь сделать? Нет? Так и будешь сидеть?

Он приблизился к девочке вплотную — большой темный человек с чужим запахом и сильными руками. Потом зашел ей за спину и положил ладони на плечи. Его ладони — широкие и тяжелые. Сцепленные вместе, они составляют надежный ошейник, сомкнувшийся вокруг детской шеи...

Настя начала задыхаться — то ли сейчас, то ли в прошлом, она не может отделить одного от другого, и это пугает ее, и воздуха в легких остается все меньше и меньше...

Когда воздуха почти совсем уже не осталось, Настя теряет над собой контроль. Ей кажется, что она начинает суматошно размахивать руками во все стороны, стараясь оттолкнуть от себя ужасного незнакомца с его ужасными руками...

И вдруг ошейник упал с ее шеи. Настя отскочила в сторону и увидела — незнакомец растерянно трогает грудь и живот, смотрит на свои ладони, испачканные чем-то темным. Его лицо искажено болью, но еще больше — страхом и непониманием того, что с ним происходит. Он посмотрел на Настю, и тут Настя снова испугалась — уже не незнакомца, а себя. Она поняла, что сделала что-то нехорошее, что-то, что дети обычно не делают. А раз детям не позволяют этого делать, то за это обязательно накажут. Настя не хотела, чтобы ее наказывали, поэтому она сделала вот что.

Она посмотрела незнакомцу в глаза и сказала, изо всех сил стараясь, чтобы ей поверили:

— А это не я. Это не я сделала. Честное слово. Это...

Ей стыдно, но страх перед наказанием сильнее, и она произнесла:

— Это Маринка Великанова сделала. Честное слово. Это она. Я вам ничего такого не делала. Это Маринка. Это она.

Настя не могла знать, что происходит в голове незнакомца, слышит он ее или нет, понимает он ее слова или нет, запоминает или нет... Может быть, Настя недостаточно убедительно произносила эти слова, и они осядут лишь на задворках памяти этого незнакомца, а всплывут годы спустя... Но пока она умеет только это.

— Уходите, — попросила затем Настя. — Я не хочу, чтобы вы тут были. Вы плохой. Вы черный.

Черный — это не цвет кожи, это нечто другое, это разлито в воздухе вокруг плохого незнакомца. Это его истинный цвет.

— Уходите и больше не приходите сюда.

В этот момент слышен звук открывшейся двери. Секунду спустя в кухню вошел высокий мужчина в милицейской форме. Он видит мертвую бабушку, он видит черного человека, Настю... Его лицо бледнеет... Его лицо искажается гневом и отчаянием...

Все это так ужасно, что Настя больше не хотела об этом вспоминать.

Настя закрыла глаза, и кабина лифта снова проваливается. Еще глубже.

2

— Призрак. — Маятник говорил об этом, как о само собой разумеющемся. — Стреляешь ему в башку, он падает, потом снова встает и идет тебя резать.

Морозова всегда скептически относилась к историям про летающие тарелки и снежных людей, предпочитая более простые и рациональные объяснения.

— Ну что ж, — сказала она. — Лучше надо было стрелять. Только это могу тебе сказать. И давай отпустим женщин.

— Кроме генеральской дочки, — напомнил Маятник.

— Кроме, — согласилась Морозова. — Если ты хочешь говорить о ней отдельно, будем говорить.

— Это не я хочу... — сморщился Маятник.

— Призрак?

— Ты пока просто не понимаешь...

— Я постараюсь понять.

Морозова вывела администраторшу и уборщицу к лифту, сказала в пуговицу, чтобы Лапшин встретил заложниц, а сама вернулась к Стригалевой.

Морозова ждала всякого. Генеральская дочь могла воодушевиться тем, что других заложниц отпустили, а могла, наоборот, впасть в депрессию от того, что отпустили не ее.

Однако с Леной Стригалевой не случилось ни того, ни другого. Она вообще никак не отреагировала на случившееся. Морозова снова подумала о психологическом шоке, но тут кое-что отвлекло ее от психологии.

— Жора, ты совсем озверел! — Морозова если и не вышла из себя, то подошла к этому редкому для себя состоянию. — Ты что, решил в Чикатило поиграть?!

— Чего ты орешь? — Замученное лицо Маятника мало походило на физиономию садиста и маньяка.

Морозова молча показала пальцем на ногу Стригалевой. На щиколотке висел металлический браслет с обрывком цепи.

— Ты стал сажать женщин на цепь?! И ты после этого надеешься, что я буду тебя спасать?!

— Я снял с нее эту цепь, — возразил Маятник. — Так что можете сказать мне спасибо за гуманизм.

— Лена, это правда?

— Правда, — безразлично произнесла Стригалева.

— Лена, а кто вам прицепил эту штуку?

— Я не знаю.

— Как это?

— Я не знаю этого человека. Он все время следил за мной здесь, в гостинице. Сначала просто следил, а потом...

— А то, что у вас под глазом — это?..

— Этот человек, он запретил мне разговаривать с другими людьми. А я вчера разговаривала с одной девушкой, мы случайно познакомились... Он узнал и в наказание посадил меня на цепь, чтобы я не могла выйти из номера. Это сегодня утром было. Ну и врезал вдобавок. Кстати, вот он. — Лена кивнула на Маятника. — Он тоже мне врезал.

Морозова вспомнила сведения из досье Генерала — там говорилось, что его дочь учится в немецком бизнес-колледже и подает большие надежды. Не было ничего более далекого от этого образа, чем апатичное создание в пижамных штанах на кровати провинциальной гостиницы. С синяком под глазом и кандалами на ноге. Рассказы Маятника о том, что эта девушка пыталась организовать его убийство, теперь тоже звучали как-то сомнительно. Для таких дел нужны решимость, храбрость и еще бог знает что. Если они когда-то и были у Лены Стригалевой, то потом все эти качества куда-то исчезли, словно были унесены осенним ветром. Словно были съедены, как металл ржавчиной, — съедены усталостью, долгим ожиданием, обманутыми надеждами...

— А что это за звук такой странный? — вдруг спросила Лена.

Морозова посмотрела наверх.

3

Настя закрыла глаза, и кабина лифта снова проваливается. Еще глубже. Невероятно глубоко — кажется, что дальше и некуда проваливаться, уже должно произойти столкновение с дном. Но этого не происходит.

Кабина дергается, застревает, соскальзывает ниже, еще, еще...

И дальше она идет медленно и плавно...

Настя открыла глаза и увидела перед собой двух совершенно незнакомых ей людей. Это мужчина и женщина. Они разговаривали друг с другом и, казалось бы, не обращали внимания на Настю. Это, должно быть, очень важный разговор — женщина держала мужчину за руку, и ее пальцы были неспокойны, они все время постукивали по запястью мужчины. Настя почему-то не понимает смысла слов, которые произносят эти двое, она лишь видела, что женщина кивает словам мужчины, и выражение ее взгляда можно назвать как доверие и надежда.

Настя огляделась по сторонам, увидела большую стеклянную стену, других людей, которые едят и пьют. За стеклянной стеной ходили люди, там стояли старые красивые дома. Это совсем не похоже на Волчанск.

Пытаясь осмотреться, Настя сделала не очень осторожное движение и задела чашку, которая, оказывается, стояла перед ней на столе. Чашка на удивление большая. А руки, которыми Настя старалась ее удержать, на удивление маленькие.

— О, Настена проснулась, — сказала женщина, улыбаясь. — Тебе не кажется, что она какая-то бледненькая?

— Еще бы она не бледненькая была, — произнес мужчина, подмигивая Насте. — Ничего, довезем ее до бабушки, там она быстро щеки нагуляет.

Женщина посмотрела на чары и покачала головой:

— Еще шесть часов до поезда... Так долго...

— Да, — согласился мужчина. — Надо где-то переждать.

— Кинотеатр, — показала женщина куда-то за стеклянную стену. — Там можно и поспать.

— Не знаю, не знаю. — Мужчина сосредоточенно погладил короткую рыжую бороду. — Мы уже слишком долго крутимся в этом районе. Может, поедем в My...?

Он произнес какое-то замысловатое название, которое растворяется в воздухе, не достигая ушей Насти.

— Из-за нескольких часов? — скептически ответила женщина. — Давай не будем дергаться, не будем дергать ребенка. Они нас потеряли в Ленинграде, я это знаю.

— Но они не перестали искать.

Они замолчали, мужчина пьет что-то из стакана. Женщина, которую Настя начинает понемногу вспоминать, смотрит на нее и задумчиво говорит:

— Даже если мы довезем ее... Будет ли она там в безопасности?

— Первое время, — сказал мужчина. — На первое время это сгодится. Потом найдем другое место. Но пару лет она там проживет спокойно.

— А потом?

— Потом найдем что-нибудь другое. К тому же... За пару лет что-нибудь может измениться.

— Что-нибудь? Даже не надейся. Эти люди никогда не оставят нас в покое, эта система...

— Ты забываешь, с кем ты разговариваешь, — усмехнулся мужчина. — Если я говорю «что-то может измениться», то это не просто слова.

— Ты серьезно? Хотя... Вот из-за чего тебя три раза за неделю возили к Химику? Понятно. А ты не мог помолчать про свое «может быть», учитывая, что мы собирались... Теперь-то они точно не угомонятся.

— Началось не с меня, — сказал мужчина. — Это кто-то другой. Другие тоже чувствуют, хотя и не так явно...

— И что же будет? — встревоженно спросила женщина, но тут Настя решила, что эти двое достаточно наболтались о всяких пустяках, и слегка постучала ладонью по столу. Потом еще и еще, пока чашка не начала подпрыгивать. Женщина посмотрела на нее с улыбкой:

— Действительно, что это вы про всякую ерунду тут разговариваете, а на меня ноль внимания... Да, Настена? Только это не ерунда, Настя, и когда ты подрастешь, то тебе самой придется...

— Ты и вправду думаешь, что она понимает тебя? — усмехнулся мужчина. — По ее физиономии этого не скажешь...

— Физиономия, как ты выражаешься, дана женщине, чтобы скрывать свои мысли, а не выставлять их напоказ. Это наше священное право, да, Настена? Все откладывается у нее в подсознании и, когда наступит необходимость, будет извлечено и использовано. Все, что в нее заложено. И природой, и тобой, и мной.

— Надеюсь, что так, — сказал мужчина и ласково подмигнул Насте. Внезапно его лицо исказилось, стало взволнованным или даже испуганным. Он резко встал из-за стола...

И снова провал вниз, еще глубже, но этот новый отрезок пути совсем недолог, Настя снова вздрогнула, тьма в глазах сгустилась до какой-то немыслимой концентрации, чтобы потом сверкнуть столь же потрясающе яркой вспышкой света.

Настя закричала, и кто-то спокойно-рассудочным голосом произносит в ответ:

— Девочка.

4

Морозова посмотрела вверх, прислушалась к нарастающему звуку и неодобрительно прокомментировала:

— С тех пор, как у ФСБ появился авиаотряд, они суют его во все дыры, лишь бы похвастаться...

— А если это не ФСБ? — Маятник поежился, как будто в гостинице резко похолодало. — А если это кто-то другой?

— Ты все про своих призраков? Тогда это еще одна причина спуститься вниз. Ты идешь?

— Ты меня не дослушала, — раздраженно ответил Маятник. — Когда меня сюда загнали, я думал прикрыться заложниками, потребовать автобус и ехать в аэропорт. Мне собственная шкура важнее вот ее. — Он кивнул на Стригалеву. — Но, как видишь, я до сих пор торчу здесь. Потому что, еще когда мои люди в первый раз попытались войти к ней в номер, выскочил какой-то псих и порезал их ножом. Вот эти трое на полу — это мои. Я выстрелил в этого психа. Дважды. Он упал и выглядел... Как бы это сказать? Он выглядел довольно мертвым. Когда мы попытались выйти отсюда, он был вполне жив и кинулся на меня. Знаешь, я испугался. Я испугался не этих секьюрити и не ментов, я испугался его. Потом мы поднялись сюда, и я хотел вести переговоры. Я хотел бросить эту девку и уехать из этой гребаной страны, как ты мне и советовала. Но мне позвонили. Не в номер, а на мобильный. Кто-то, кто меня знает. И мне сказали: тронешь девку — умрешь. Попытаешься ее увезти из гостиницы — умрешь. И ты знаешь, сказано было убедительно. Я почему-то сразу поверил.

— Но это звонил не тот псих?

— Нет, совсем другой голос. Вежливый, но... Сразу стало понятно, что я крепко влип. Крепче не бывает. Посмотрел еще на эту сучку... На ее цепь... Ты знаешь, она говорит, что уже месяц здесь сидит. Здорово, да? Короче, я влез в какое-то дело, в которое я совсем не хотел влезать. И теперь мне очень хреново. Потому что я не знаю, как из этого выпутаться.

— Ты будешь смеяться, но я тоже не знаю.

— Чего-чего, а смеяться меня совсем не тянет...

В этот момент в наушнике прорезался голос Лапшина:

— Эй вы там, наверху... У ФСБ тут нет вертолетов. Клянутся и божатся.

— Может, телевидение? Ну вдруг. Ну может быть, — предположила вслух Морозова. — Я надеюсь, что это телевидение. Я очень надеюсь, потому что, если это не ФСБ и не телевидение...

— Это за ней, — сказал Маятник, тыча пальцем вверх. — За ней. — Он кивнул на Лену Стригалеву. — Они сказали: сиди и жди, пока ее не заберут. Наш человек или наши люди, я уже не помню точно.

— А ты не мог бы сразу все рассказывать, а не порциями?! — возмутилась Морозова и скомандовала: — Все отсюда вниз, на пятый этаж! Все уходим, быстро!

— Оставим девку здесь! — сказал Маятник, которому команда Морозовой пришлась явно по душе, и ноги его уже потихоньку двигались в сторону лестницы. — Оставим им девку, я уже потерял интерес ко всему этому делу...

— А тебя кто спрашивает? — пожала плечами Морозова. — Лена, пошли.

— Мне не велели выходить из номера, — покачала головой Стригалева.

— Что, убьют тебя за это?

— Нет, не убьют. Им нельзя меня убивать.

Морозова вздохнула. Какое счастье, что у нее в пуговице микрофон, и вся эта ахинея пишется на жесткий диск, а потом будет представлена на Чердак, а там ее послушают и, безусловно, оправдают Морозову за все те глупости, которые она здесь натворит. Потому что у нее уже голова идет кругом от нагромождения нелепостей, которые говорят и делают эти люди.

— Морозова, — проговорил Лапшин в ухе. — Тут Бондарев нарисовался.

— Бондарев? Это, конечно, не Иисус Христос, но хоть что-то... Все вниз, вниз!

Глава 43 Катастрофа

1

Григорий Крестинский, также известный как Крест, также известный как Григорий Иванов, любитель кошек, а также колющих и режущих предметов, не любит убивать людей. Это не доставляет ему удовольствия. Ни в коем случае. Он постоянно себе об этом напоминает. Иногда он говорит об этом и другим людям. Это не удовольствие. Это даже не работа. Это — цена. Та цена, которую он должен заплатить. Не он выбрал способ расплаты, выбрали другие. Они не нашли Григорию другого применения. Наверное, у них были основания, чтобы решить так, а не иначе.

Все это очень интересная тема для разговора, и Григорий не прочь бы с кем-то поговорить об этом. За последние несколько лет он мало с кем разговаривал по душам. И все потому, что Григорий — очень откровенный человек. Если он начинает говорить, то говорит прямо, открыто и может высказать такое, чего другие люди просто не захотят слышать. Побоятся или просто не поверят. Поэтому люди не хотят слушать Григория. Норовят убежать. Так что лучшие собеседники для Григория — это люди в определенном состоянии. Люди, которые не могут никуда убежать. Но при этом могут слушать. Тот молодой человек в гостинице был едва ли не идеальным собеседником. Он иногда приходил в себя, открывал глаза, и тогда создавалось полное ощущение, что имеешь дело с внимательным заинтересованным собеседником.

Крест сохранил наилучшие воспоминания о том вечере. Правда, потом он спохватился, что под конец уж слишком разоткровенничался, и молодой человек не сможет сохранить услышанное в тайне... Тем более что с молодым человеком их свел совсем не случай, а работа. А работа — это такое дело... Ее лучше выполнять точно и в срок. За одну-единственную оплошность можно потом расплачиваться годами. Так что лучше не допускать оплошностей. И Григорию пришлось навестить молодого человека в больнице. Жаль-жаль, с ним было так приятно общаться.

Григорий думал, что следующий внимательный собеседник встретится ему очень нескоро. Он был готов ждать месяцы и годы. Но ему повезло.

Это была двойная удача, причем улыбнувшаяся Григорию так внезапно... Он едва успел заметить эту улыбку фортуны посреди трудовых будней. Но все же успел.

Григорий так давно обитал в Волчанске, что уже перестал его ненавидеть. Он перестал вспоминать о том позорном эпизоде, который случился именно здесь три года назад и который совсем не украсил карьеру Григория. Тогда, три года назад, он все сделал не так. Как ему сказали, переусердствовал.

Григория привели к Важному человеку, тот, как всегда, сидел в полутемной комнате и оттуда пристально наблюдал за Григорием.

— Ну как же так? — сказал Важный человек, и Григорию стало неуютно. — Ну разве же так можно? И ты еще после этого говоришь, что тебе не доставляет удовольствия убивать людей?

— Нет-нет, — вздрогнул тогда Григорий, ответ вырвался из него на уровне рефлекса, потому что этому ответу его долго и больно учили в одном страшном месте, где окна закрыты решетками, а еще там есть провода, иглы и...

— Нет, это не доставляет мне удовольствия. Эта женщина... Она просто мешала мне, она хотела меня задержать...

— Ты ведь мог просто ударить ее. Оттолкнуть. Но тебе этого было мало, — с грустью сказал Важный человек. — Ты убил ее. Отрезал ее голову. Потом испугался того, что сделал, и спрятал голову в мусоропровод. Потом разозлился на себя, что не сделал работу, и убил двух совершенно посторонних людей. Ну разве это правильно?

Григорий едва не заплакал. Важный человек всегда все знал, но каждый раз это было для Григория настоящим потрясением. Он настолько правильно все сейчас рассказал, что Григорий едва не упал перед ним на колени. Но не упал. А другие падали. Григорий видел это своими глазами.

— Мне очень жаль, — сказал Григорий, потупив взгляд. — Я не смог.

— Девочка напугана, — говорил между тем Важный человек. — Но не так, как следовало. Смерть матери — это серьезное потрясение, и ее чувства на многие недели и месяцы будут подчинены чувству утраты. Ее эмоциональное состояние не будет нормальным теперь очень долго, и кто знает, когда мы сможем добиться нужного состояния? Испытание опять откладывается, и это твоя вина, Гриша.

Он проговорил слово «Гриша» ласково — почти как мама. А перед этим Важный человек говорил о смерти матери — пусть не его, Креста, но все-таки... Это были опасные симптомы. Важный человек, похоже, сильно рассердился на Григория и мог отправить его на Процедуры. Григорий не очень представлял себе, что с ним делают на Процедурах, но ощущение после них было такое, как будто в мозг ему ввинчивали длинную раскаленную иглу.

— Григорий, — сказал Важный человек. — Когда ты делаешь такие ошибки, то я начинаю сомневаться, смогу ли я помочь тебе. Смогу ли я выполнить свою часть Договора.

Когда Григорий вспоминает о Договоре, он начинает волноваться. Договор — это очень важно. Это — цель жизни Григория, и за достижение цели он готов платить любую цену. Сейчас цена — это работа на Важного человека.

— Больше ошибок не будет, — решительно заявил Григорий.

И больше он их не делал.

Он не делал ошибок несколько месяцев. Однако его неожиданно вызвали к Важному человеку, и голос того звучал совсем не доброжелательно.

— Ты не делаешь новых ошибок, — сказал он. — Но твои старые ошибки... Они, как шар в бильярде, который случайно задел неумелый игрок. Он катится, катится и, казалось бы, сейчас остановится... Но вместо этого он падает в лузу. И все портит.

Григорий опустил голову.

— Та девочка из Волчанска, она пропала. Ее не могут найти. Я думаю, тут сказалась твоя прошлогодняя ошибка. Да, наверняка. Такие вещи не проходят бесследно. Но мне нужна эта девочка. Хотя надежды не очень много. Но я все-таки хочу отработать ее до конца...

Григорий не очень понимал, что все это значит, он просто смирно стоял и ждал приговора.

— Мы ищем ее, — сказал Важный человек. — И, может быть, мы ее найдем. А может, и нет... — Наступила пауза, она длилась несколько минут, за которые Григорий украдкой поднял глаза и взглянул в полумрак, но не увидел там Важного человека и не увидел никого, как обычно. Возможно, еле слышный шепот донесся до него — и все.

Потом Важный человек заговорил опять:

— Найдем или нет, но у нас есть такое предчувствие, что она вернется в этот свой город. Когда она вернется, ты уже должен быть там. Ты уже должен быть начеку. И никаких ошибок на этот раз.

— Я снова поеду в Волчанск? — упавшим голосом спросил Григорий.

— Да. У тебя там будет квартира. Ты будешь там жить. Делать для меня кое-какую работу, если это будет недалеко от Волчанска. И будешь ждать. Ясно?

— Ясно, — сказал Григорий и повторил, как заклинание: — Больше ошибок не будет.

Так он говорил, но в душе был смущен. Он не делал ошибок почти год, а потом ему говорят, что нужно ехать в Волчанск. И Григорий начал волноваться. Он боялся, что этот проклятый город собьет его с безошибочного пути.

Тем не менее он поехал, потому что Важному человеку нельзя отказать.

Он поехал, и он не делал ошибок еще год. Еще два. Он все время был начеку. А потом ему дали новое задание.

Важный человек хотел, чтобы он устроился работать в гостиницу и подождал, пока там появятся двое — мужчина и девушка. Григорий нервничал, потому что два задания одному человеку — это слишком много. Прошло целых два года с момента исчезновения первой девушки, и Григорию разрешили полностью сосредоточиться на второй.

Григорию приказано было следить за ней и не допустить, чтобы она покинула Волчанск. Это легко. Девушка не обращала внимания на Григория, он замечательно выполнял свое задание.

Потом Григорию позвонили — не Важный человек, он сам никогда не звонит, — но другие люди от его имени. Есть там такой человек с очень гладким, очень вежливым голосом. У него короткие седые волосы, торчащие кверху. Григорию кажется, что вот этому человеку как раз нравится убивать людей. Григорий видел пару раз, как он это делает. Это было отвратительно.

Этот седой человек с гладким голосом позвонил и приказал Григорию усилить контроль. Его голос на этот раз был не очень гладок, и Григорий догадался: что-то пошло не так. Что-то нарушилось в планах Важного человека. Григорий догадался, но не выдал своей догадки, потому что это не его дело. Пусть Важный человек сам наказывает своих людей за ошибки.

Усилить так усилить. Григорий сделал так, что в соседнем с 606-м номере выходит из строя электропроводка. Туда теперь никого не селят, и Григорий много времени проводил в нем; у него есть специальная штука, с помощью которой можно слушать через стену. Он слушал, что происходит в номере 606.

Григорий узнал немного: девушка ждет того мужчину, который ее сюда привез. Но тот почему-то задерживается. Девушка нервничает и продолжает ждать. Она заказывает междугородние телефонные переговоры. Но заказанные ею номера не отвечают. Она снова нервничает и снова ждет. А Григорий продолжал за ней присматривать. С девушкой мало хлопот, она почти не выходит из гостиницы, а когда выходит, то настороженно оглядывается по сторонам, словно опасается кого-то. Кого-то, но уж явно не Григория, который спокойно ходил мимо девушки. Кстати, ее зовут Лена.

Потом девушка перестала нервничать. Ее настроение меняется. Она много спит, долго смотрит телевизор и мало выходит из номера. Из гостиницы она уже совсем не выходит. Она стала настолько рассеянной, что забыла вовремя внести плату за проживание в гостинице. Это делает Григорий.

Ему интересно, сколько это будет продолжаться, но человек с гладким голосом ответил, что это не его дело. Сколько надо, столько и будет продолжаться. Пока не вернется тот мужчина. Григорий понимал, что это, должно быть, очень важный мужчина, если его так ждут. Жаль, он не успел его тогда как следует рассмотреть.

Но однажды все вдруг меняется. Все вдруг становится сложнее и хуже.

2

Бондарев двигался сквозь толпу почти на ощупь, выставив вперед руку и сигнализируя впереди стоящим: «Пропустите», «Дайте дорогу»... Наиболее стойкие из любопытствующих, кого не разогнал ни дождь, ни ночь, ни многочасовое отсутствие каких-либо заметных событий, подозрительно косились на него и неохотно расступались. Зевающие журналисты на линии оцепления своим видом напомнили Бондареву, что и сам он не спал уже черт знает сколько часов или дней.

— Пропустите... Дайте пройти...

Он уперся в милицейский кордон, сочувственно посмотрел в глаза набычившемуся сержанту и свистнул в два пальца.

— Еще свистни, и в лоб получишь, — пообещал сержант.

— Не в этой жизни, — самоуверенно ответил Бондарев и замахал Исе, который вышел на свист. Иса сделал знак рукой, и Бондарева пропустили к гостинице. — Вот ведь юный пионер, — пробормотал себе под нос Бондарев. — От горшка два вершка, а уже милицейским оцеплением командует. Что же дальше-то будет?

Поравнявшись с Исой, он хлопнул парня по плечу и, памятуя, что тот вроде бы учит английский, произнес:

— Хэлло, кид...

— Гутен абенд, геноссе Бондарев, — ответил Иса.

— О! — Бондарев изобразил глубокое потрясение, настолько глубокое, что губы Исы тронула едва заметная улыбка.

Они вошли в гостиницу. В дальнем конце вестибюля, рядом со стойкой администратора, Бондарев увидел Лапшина, который был настолько занят, что не обратил на вошедших никакого внимания. Гораздо ближе — и это стало сюрпризом для Бондарева — он увидел майора Афанасьева, который нервно вышагивал вдоль стены.

Афанасьев тоже узнал Бондарева, быстро подошел к нему, криво усмехнулся:

— Теперь понятно... Московский писатель, да?

— Приходится подрабатывать, — ответил Бондарев, ища взглядом Морозову и не находя ее. — А вы тут какими судьбами?

Афанасьев подошел вплотную и перешел почти на шепот:

— Помогите мне. Сделайте что-нибудь. Прошу вас. Вы же знаете...

— Сделать что? — Бондарев видел перед собой взволнованного майора, который, конечно же, сам по себе неплохой человек, но только непонятно, почему его допустили в это здание во время таких событий.

— Она — там, — сказал майор.

— Она?

— Настя.

Бондарев схватился за виски и стал яростно их массировать. С этого момента он боялся хоть на миг потерять ясность рассудка и упустить хоть малейшую деталь. Он понимал, что происходит нечто очень важное, и степень этой важности он пока не понимает, как не понимает ее майор Афанасьев, как не понимает ее Морозова и, пожалуй, даже Директор.

— Как она здесь оказалась?

— Она вернулась в город. Вчера или позавчера. Не знаю, почему она остановилась в гостинице, ведь у нее есть дом. Но это неважно. Она остановилась в этой гостинице. Потом приехала домой. Мы встретились. Мы поговорили. Потом она почему-то убежала и... Не знаю, почему. Потом я по телевизору увидел в новостях вот это все. — Афанасьев широким жестом обвел вестибюль гостиницы. — Сказали про заложников. Что там есть молодая девушка. Я сразу ей позвонил в номер — там никто не брал трубку. Я снова позвонил. Никого. Тогда я приехал сюда. Показал удостоверение, все рассказал. Меня провели в школу, куда вывели людей из гостиницы. Я все там обошел — Насти нет. Сказали, что заложниц трое, среди них молодая девушка. По описанию подходит. Я пришел сюда. Но ваша женщина поднялась наверх и передала оттуда, что девушка — это не Настя. И теперь я не знаю, что делать и как вообще...

— Подождите здесь.

— Да-да, этим я и занимаюсь, — сказал Афанасьев без особой надежды в голосе. Он отступил на шаг, потом снова подступил к Бондареву вплотную и умоляюще зашептал: — Ну я вас очень прошу... Ну сделайте что-нибудь! Ну найдите ее!

— Конечно, — сказал Бондарев, но Афанасьеву этого было мало.

— Вы не понимаете, — говорил он, и его лицо исказилось таким откровенным страданием, на которое, как казалось Бондареву, взрослые мужчины просто не способны. — Вы не можете понять, насколько это важно... Мне нужно сказать ей очень важную вещь! Я должен был ей сказать это давно! Но я... Это моя вина. Если бы я сказал это два года назад, то, возможно, все было бы иначе, возможно, она не сбежала бы из дома. Я должен был ей сказать это сегодня днем, но... Я снова не успел. И если что-то с ней случилось... Я просто не переживу, что она так и не узнает...

— Это действительно важно?

— Это очень важно.

— Расскажите мне.

— Это. — Афанасьев отрицательно замотал головой. — Это наше семейное, это личное. Это не имеет никакого отношения к вашим делам...

— Вы ошибаетесь. Все вот это, — Бондарев показал на Лапшина, Ису, разгромленный вестибюль, — все это — по поводу вашей дочери.

— Это вы ошибаетесь... Она случайно оказалась...

— Что вы хотели ей рассказать?

— Неважно. Точнее, важно, но для нее. Не для вас.

— Вы хотели ей рассказать, что Светлана Мироненко — это не ее родная мать?

— Откуда вы?.. — Афанасьев посмотрел на Бондарева так, будто у того выросла вторая голова.

— Эй! — Это оран Лапшин, выскочивший из своего закутка с лэптопом, как с автоматом наперевес. — Какого черта ты там?.. Сюда давай!

Бондарев бросился к нему, не видя, что так же поспешно за ним следует Афанасьев.

— Там какой-то вертолет крутится, — озабоченно сообщил Лапшин. — Непонятно чей, откуда...

— Хочешь сбить его?

— Я бы его сбил, чтоб на нервы не действовал, да нечем. Разве что ты вылезешь на крышу и свалишь его...

— Меня вертолеты сегодня не очень интересуют, — сказал Бондарев. — Меня больше девушки волнуют... А уже потом вертолеты. Только вот вопрос: а что интересует тех, кто в вертолете?

— Я бы его сначала сбил, а потом уже задавал такие вопросы. — Лапшин, как всегда, тяготел к простым решениям. — Короче, Морозова спускается вниз. И вся эта банда спускается вместе с ней. Ты бы поднялся, подстраховал, что ли...

— Это Морозова сказала?

— Нет, это я так думаю.

— Если это не Морозова сказала, то мне там делать нечего. Она сама разберется, а я...

Бондарев медленно обернулся.

— А это что такое?

— Это? Это дверь в подвал. Там прачечная, подсобки и все такое... Там все проверяли — чисто.

— Я знаю, что там, — сказал Бондарев. — Я спрашиваю: если там проверяли и там все чисто, то что это за звук?

Он не стал дожидаться от Лапшина совета швырнуть в подвал пару гранат, а потом уже задавать такие вопросы. Он подхватил со стойки «калаш» и пошел в подвал.

3

Но однажды Григорий вдруг увидел в гостинице подозрительных людей. Его предупредили, что девушкой могут поинтересоваться другие люди, враги, так что он был начеку. Двое подозрительных людей настораживали его все больше и больше, Григорий забрался в номер к одному из них, и там...

И там он обнаружил бумаги, много бумаг с пометками, и, к своему изумлению и ужасу, Григорий увидел на одном из листов помеченное имя той, другой девушки, которая пропала два года назад, и ради слабой надежды на возвращение которой Важный человек и отправил его в Волчанск.

Григорий не то чтобы паниковал, он просто понимал, что ситуация осложняется и что он не готов к этому. Григорий не в состоянии был одновременно следить за двумя этими делами, поэтому он попросил помощи. Ему обещали помощь, но не сразу, и Григорий не был уверен, что до прихода этой помощи он все сделает правильно...

В какой-то момент, до предела вымотанный, но все же не уверенный в том, что удачно контролирует оба порученных ему дела, он возвратился за полночь в гостиницу и не обнаружил Лену на месте. Григорий испугался, представляя гнев всех тех, кто имеет право на этот гнев, и долго ждал, ждал, ждал...

Когда Лена появилась под утро, Григорий позволил себе сорваться — он многословно и путано объяснил ей, что так дело не пойдет, что она не имеет права, что она обязана сидеть вот здесь и никуда не высовываться... Неужели она не понимает?!

Лена обещала больше никуда не выходить и лишь задала вопрос: когда же это все кончится? Но Григорий и сам не знал ответа на этот вопрос.

Он снова попросил прислать ему помощь, но помощь все не появляется. И Григорию все тревожнее, он все меньше уверен в том, что справится... Он приковывает Лену на цепь — и очень не уверен, что этот его поступок одобрят, однако для Григория сейчас важнее не это, а собственное спокойствие. Потому что этого спокойствия осталось в нем катастрофически мало, и потерять этот остаточный тончайший слой ох как нельзя. Его надо сохранить пусть даже таким грубым и жестоким способом. Но Лена вроде бы все это понимала. Цепь позволяла ей дойти в ванную комнату. Рядом с ней стоял телефон, но она и не думала звонить в милицию. Телефон ей нужен только для того, чтобы услышать звонок от того мужчины. Но он не звонил. Телефон молчал, и время тянулось, вгоняя Лену в депрессию и приводя Григория в отчаяние.

Он чувствовал, что вот-вот случится какое-то несчастье, предотвратить которое он не сможет, потому что занят сразу двумя делами. А помощь, эта трижды обещанная помощь, все не идет.

И получится, что во всем будет виноват он. А это еще дальше отсрочит исполнение Договора. И это непереносимо для Григория.

Несчастье приняло вид четверых крепких молодых людей, которые вдруг появились на шестом этаже возле номера 606. Григорий пытался их урезонить словом, но они не понимали слов. И тогда он перешел к делу, к тому жестокому, но необходимому делу, в котором Григорий искусен сверх меры и от которого он не получает никакого удовольствия, тем более что каждое мертвое тело на шестом этаже — это проблема, которую потом надо будет решить.

К этому времени шестой этаж усилиями Григория был совсем очищен от постояльцев. Где-то течет крыша, где-то нет света, где-то еще какие-то проблемы. Дирекция, слегка удивленная такими напастями, решила со следующего месяца поставить этаж на ремонт, однако Григорий не мог запретить прочему гостиничному персоналу подниматься наверх. И если кто-то поднимется и увидит эти трупы, то все задание Григория полетит под откос.

И оно полетело туда, потому что, кроме этих четверых, есть еще и другие, на улице, в машине. Главный из этой компании стрелял в Григория, тот упал, но помнил, как следует себя вести в такой ситуации. Так его учил Важный человек, и Григорий усвоил урок, хотя в целом он был не очень хорошим учеником — так ему сказал Важный человек. Но кое-что Григорий умеет.

Он лег на асфальт, закрыл глаза и приказал своему телу сконцентрироваться на борьбе с болью, на ликвидации нанесенного ущерба, Григорий не знал, сколько на это уходит времени, но потом он открыл глаза и обнаружил себя в каком-то полупрозрачном коконе. Когда он разорвал кокон, то оказался под серым небом того же дня в том же месте. Боль пульсировала в голове, но постепенно она стихла, ушла куда-то в тайные уголки, чтобы там затаиться.

Григорий понял, что он опоздал. Он позволил чужим людям, врагам, войти в гостиницу. Вероятно, они уже поднялись на шестой этаж. Вероятно, они уже добрались до девушки Лены, которая осталась совершенно беззащитной.

Григорий поспешил в гостиницу, но возле лифта его поймала за рукав заведующая хозяйством и спросила, где это его черти носят и почему он в таком виде... Она принюхалась, но не уловила запаха алкоголя и облегченно вздохнула. Григорий не пахнул алкоголем, он пахнул совсем другими вещами — опасностью, усталостью, убийством. Но заведующей хозяйством эти запахи, видимо, незнакомы, и она со спокойным сердцем начала диктовать Григорию список срочных поручений.

Григорий с трудом сдержался, чтобы не прервать ее, чтобы не ударить или не заорать — ведь эта женщина просто не понимала, что их всех отделяет лишь несколько секунд от катастрофы, — но крутом люди, и Григорий молча слушал, хотя пальцы его дрожали. На глазах заведующей хозяйством Григорий притворно направился в сторону своей подвальной комнаты, но затем снова пошел к лифтам — и буквально лоб в лоб столкнулся со своими врагами и Леной, которую те тащили с собой.

Григорий видел страх на лице главного из врагов и, забыв про все, побежал к нему, но тут как раз и случилась катастрофа. Внезапно вестибюль гостиницы превратился в поле хаотической бойни, в которую оказались вовлечены и враги Григория, и гостиничная охрана, и невесть откуда взявшийся наряд милиции... Весь этот грохочущий клубок в течение минуты прокатился по вестибюлю и разбился у лифта на несколько мелких кусков — живых и мертвых, движущихся и неподвижных. Григорий осторожно выглянул из своего укрытия и не увидел Лены ни среди живых, ни среди мертвых. Его отчаяние было безмерно.

Боль немедленно выползла из своих тайников и опутана собой череп. Григорий был в панике, но именно тут удача повернулась к нему лицом.

Посреди разгромленного вестибюля, между битым стеклом, лужами крови, брошенными вещами и прочими следами случившейся катастрофы Григорий увидел сидящую на полу девушку — она была насмерть перепугана, она держалась за голову руками и поначалу не вызывала у Григория ничего, кроме механического сочувствия. Затем он узнал ее. Он узнал ее лицо и вспомнил ее имя, которое он совсем недавно видел на листе бумаги с пометкой. Григорий не верил своим глазам, но потом решил, что так и должно быть. Сначала девушка пропала, потом Григорий нашел ее имя, а теперь нашлась и она сама. Все-таки из двух дел он должен спасти хоть одно.

Пользуясь полной неразберихой, парящей в вестибюле, Григорий побежал к сидящей на полу Насте — ее зовут Настя, это он помнит. Он схватил ее под мышки и потащил в единственное подходящее место — в свою подвальную комнату. Кажется, по дороге туда девушка потеряла сознание.

У себя в комнате Григорий посадил ее на стол, прислонил к стене, брызнул на нее водой, пощупал пульс — и убедился, что Настя жива, хотя еще немного не в себе.

Григорий торопился поделиться своей радостью с другими, он схватился за мобильник, чтобы сообщить Важному человеку: добыча, на которую тот не очень-то и рассчитывал, оказалась в руках Григория! Но мобильник предательски не реагировал на суматошные тычки пальцев Григория. Он взбешенно тряс телефон — техника никогда не внушала Григорию доверия, ручная работа всегда надежнее. Питание? Батарейки?! У него не было на это времени в последние дни, нет и сейчас. И вот он сидит в подвале со своей бесценной добычей и без связи.

По коридору пару раз прошлись менты, но Григорий запер дверь и не выдал себя ни единым звуком. Он прислонился к стене и быстро-быстро жевал «Стиморол», целую пачку зараз. Это всегда его успокаивало. Хотя бы на время.

Менты ушли, коридор был пуст, но они наверняка остались наверху, в вестибюле. Сейчас помощь нужна Григорию, как никогда прежде. Без нее он не представлял, что делать.

Девушка негромко произнесла какие-то непонятные звуки — наверное, ей снится сон. В комнате был выключен свет, и когда девушка пришла в себя, медленно оторвала спину от стены и села, то Григория она не увидела.

Но он был здесь. И, лишенный инструкций, помощи, поддержки, он сделал то, что умел делать хорошо.

Он приставил лезвие ножа к горлу Насти. Она послушно замерла, и это понравилось Григорию. Некоторое время они оба не шевелились.

Интересно, помнит ли Настя, что они уже встречались три года назад. Тогда все вышло не очень удачно, но все же...

— Ты знаешь, кто я? — спросил Григорий.

— Я вас не вижу, — ответила Настя.

— Разве это обязательно?

По телу девушки прошла дрожь, Григорий ощутил ее через лезвие ножа. Главное, чтобы она не стала кричать. Если она будет кричать, придется ее ударить.

По телу Насти прошла новая волна дрожи.

— Разве это обязательно? — повторил Григорий, но он уже не был уверен, что это хорошая идея — разговаривать с Настей.

Девушка снова вздрогнула, ее шея приближалась и удалялась от лезвия. Если она вздрогнет сильнее, то может порезаться, и Григорий отвел нож подальше.

Снова наступил тишина. А потом Настя негромко произнесла:

— Я знаю, кто ты.

Григория эти слова застали врасплох. Он уже перестал ждать ответа, а тут...

— Я знаю, кто ты.

Григорий настороженно ждал ее слов, однако то, что Настя затем произнесла, подействовало на него так, будто это ему приставили нож к горлу, а не наоборот.

— Тебя послал Химик, — неожиданно уверенным голосом сказала Настя.

Нельзя было так называть Важного человека, это его старое неправильное имя, которое сам Григорий никогда не решился бы выговорить, но она это делает. Григорий хотел приказать ей, чтобы она не смела так говорить, но тут Настя произнесла еще несколько слов, и вот они-то окончательно обескуражили Григория.

— И я знаю, что с тобой делать, — сказала она.

Григорий почувствовал, как мир под его ногами в мгновение ока исчез. Он не успел даже испугаться.

Он исчез вместе с этим миром.

4

Поначалу подвал и вправду казался Бондареву необитаемым. Мерцали лампы дежурного освещения, шумела вода в трубах, шуршали, соприкасаясь с линолеумом, подошвы самого Бондарева, стучало его сердце, кровь пульсировала в венах, но ничего сверх этого. Палец, замерший на курке, влажнеет от пота. Бондарев подошел к комнате, где он уже был однажды. Он остановился. Он уже готов был пинком распахнуть дверь, как вдруг...

Дверь открылась, и оттуда очень спокойно, очень обыденно вышла девушка лет восемнадцати-девятнадцати. На ней были голубые потертые джинсы, тонкий свитер, слегка поношенные ботинки. Она что-то отряхнула с ладоней, потом аккуратно закрыла за собой дверь, будто там остался спящий ребенок, поправила волосы и наконец уделила внимание Бондареву.

— Здравствуйте, — приветливо сказала девушка. — Меня зовут Настя Мироненко.

— Очень приятно, — ответил Бондарев. Больше никаких слов у него сейчас не было.

Девушка помогла ему наводящими вопросами:

— Вы не меня ищете?

— Тебя... — Бондарев с запозданием опустил автомат. — Я... Короче, я о тебе позабочусь.

— Это хорошо. — Настя испытующе посмотрела на него и потом сделала вывод: — По крайней мере, вы не от Химика.

Эти слова бьют Бондарева как молотом по голове. Он не успел ляпнуть никаких глупостей, потому что слышал сзади шорох, обернулся и увидел майора Афанасьева, который осторожно спускался в подвал.

— А, ну вот тут еще твой отец, — озвучил Бондарев то, что Настя и сама видела. — То есть отчим. Он что-то важное хочет тебе сказать.

— Я тоже хочу ему кое-что сказать. Мне давно надо было это сделать, — сказала Настя. Она обошла Бондарева и быстрым шагом направилась к Афанасьеву, который на миг застыл от изумления, а потом бросился Насте навстречу.

Бондарев встряхнул головой и утешил себя мыслью о том, что если бы он как следует выспался, то, наверное, быстрее бы соображал и хоть что-нибудь понял бы в этом...

И, наверное, он не забыл бы заглянуть в комнату Григория Крестинского.

Но он забыл. И пока его утомленные глаза смотрели, как Афанасьев осторожно трогал Настю за плечо, а потом, уже дав волю эмоциям, прижал к себе и что-то быстро сказал ей на ухо, за спиной Бондарева дверь открылась снова.

Он резко обернулся и мгновенно понял, кто и зачем. Но и Крест не терял времени даром.

Бондарев врезал по нему короткой очередью с бедра — Крест взвизгнул от боли, оставил на стене кровавый след, но уже миновал Бондарева и мчался к своей цели, вперед.

Бондарев вскинул автомат, но побоялся зацепить Настю или майора. Он крикнул:

— Настя!!!

Однако Настя — или это показалось утомленным глазам Бондарева — обернулась даже чуть раньше его крика. Крест мчался на нее, и в те немногие секунды, что оставались до столкновения, Бондарева потрясли глаза Насти. Она смотрела на приближающегося убийцу, и страха в ее зрачках было столько же, сколько у пассажира метро, наблюдающего, как поезд подходит к платформе.

Потом они столкнулись, и Бондарев, будучи не в силах ничего изменить, мог лишь слышать короткие вскрики боли.

Он различил три голоса.

Глава 44 Каждому свое

1

Маятник юркнул в лифт первым, а последним из его людей шел Большой Лева — вот ему-то и разрубило плечо автоматной очередью. Лева с воплем крутанулся на месте и этим кручением убил себя: вторая очередь через распахнувшийся чердачный люк снесла ему полголовы. Большой Лева рухнул, перегородив путь к лифту.

Морозова дернула Лену назад, потом перевернула тело одного из мертвых парней Маятника, вытащила из кармана его куртки пистолет, проверила обойму.

В этот момент сверху снова дали короткую очередь, от которой из ковровой дорожки полетели клочки. Морозова взвесила пистолет в руке, прицелилась и дважды выстрелила в сторону люка. Обмен любезностями состоялся.

— Что в тебе такого ценного, что за тобой присылают вертолет? — поинтересовалась она у Лены.

— Во мне ничего. Я всего лишь гарантия одной сделки, но, видимо, плохая гарантия...

— Что за сделка?

— Эти люди должны урегулировать все мои проблемы с Маятником и с Леваном. А взамен им должны передать одну вещь.

— Какую вещь?

— Не знаю. Женя не сказал. Они договаривались по телефону.

— Наверное, ценная вещь. И куда Женя за ней поехал?

— В Ростов, я думаю. Он сам из Ростова.

— Фамилия?

— Мезенцев.

— Возраст?

— Тридцать... пять? Или что-то около этого.

— Лапша, срочно пробей инфу на Евгения Мезенцева, — скомандовала Морозова. — Год рождения с шестьдесят восьмого по семьдесят второй. И если там есть Бондарев, пусть бежит сюда. Потому что тут уже десант высаживают!

— Это вы с кем разговаривали?

— Сама с собой. Так что твой Женя? Когда он должен был приехать? — Морозова разговаривала и держала на прицеле люк. Там пока наступило затишье.

— Он уехал почти месяц назад. Один раз позвонил, еще с дороги... И все. Мне нельзя было уходить из гостиницы, он ведь мог позвонить сюда. Но я ждала, ждала, и ничего не происходило. Никто больше не позвонил, и никто не приехал. Я не знаю, что случилось.

— Сейчас разберемся, — обнадежила ее Морозова. — Это как раз мое любимое занятие. Я очень не люблю непонятных событий, а у тебя целая куча такого добра. Так дело не пойдет...

Раздался внезапный металлический грохот, и Морозова озабоченно почесала стволом переносицу. Эти уроды наверху что-то делали, но вот только что?

— Лапша, мне не помешала бы сейчас моральная поддержка пары стволов, — сказала Морозова.

Потом она вдруг замерла на миг, посмотрела на пистолет в своей руке, на Лену и негромко поинтересовалась:

— Ты не обидишься, если я сделаю вот так?

И она приставила ствол к виску дочери Генерала.

2

Бондарев различил три голоса. И в каждом из них слышалась боль.

Майор Афанасьев сползал по стене вниз, зажимая руками живот и кривя рот в гримасе боли, которую он тщетно старался удержать в себе.

Крест отлетел от него назад так, словно был резиновым мячиком, ударившимся пол. Его развернуло на сто восемьдесят градусов, и Бондарев увидел, что на его сером свитере, посреди груди, темнеет размашистая буква Z, а точнее — три линии, похожие на эту букву. Бондареву на миг показалось, что эти линии дымятся, но ручаться бы за это он не стал, зато он поручился бы за то, что на теле Креста под свитером кровоточат точно такие же три линии. И это очень больно. Но кричал Крест все же в первую очередь не от боли, а от изумления и разочарования.

За его спиной Настя опускала дрожащие руки, которые несколько секунд назад резко взметнулись, чтобы отшвырнуть Креста.

— Пап... — прошептала она и наклонилась над Афанасьевым. — Ну зачем же ты...

Бондарев вскинул автомат, ловя ноги Креста на прицел, но тот уже пришел в себя и отпрыгнул в конец коридора, закрывшись Настей и майором. Он не думал убегать, он вытер нож о рукав свитера, поймал взгляд Бондарева и крикнул ему:

— Я все равно сделаю это... Ты мне не помеха!

Бондарев подумал, что Крест все еще не понимает, что главная опасность для него сейчас — это не Бондарев с автоматом.

Тем не менее Бондарев сказал:

— Постой-ка. Ты кое-что забыл. У меня есть одна вещь, которая тебе очень нужна.

Крест посмотрел на склонившуюся над отчимом Настю — девушка, казалось, совсем не обращала внимания на происходящее вокруг. Ее спина выглядела очень уязвимой, и Крест легкомысленно почувствовал себя хозяином положения.

— Что я забыл? Что за вещь? — спросил он.

— Твои кошки. Разве ты не хочешь узнать, что с ними?

Это был удар под дых.

— Ты!!! — Лицо Креста исказилось, как будто он только что столкнулся лицом к лицу с такой подлостью и низостью, о которой раньше и догадываться не мог. — Да как ты...?!!!!

— Я сложил их в мешок, мешок завязал, сверху присобачил гранату и натянул леску — если кто-то неправильно войдет в комнату, то мешок так рванет, что шерсть будет по всему району летать...

Крест глубоко вдохнул, будто собирался нырнуть.

— Где они?! Куда ты их дел?!!

— Три шага назад.

— Где они?!

— Три шага назад.

— Я тебя предупреждаю, если ты что-нибудь...

— Еще шаг...

— Предупреждаю...

— Еще...

— У нас с тобой будут личные счеты, а это...

— Еще.

Крест вытянул руку с ножом, указывая лезвием в глаза Бондареву. Неизвестно, что он этим хотел сказать, потому что одновременно он сделал еще один шажок назад, и Бондарев сказал:

— Все.

В эту же секунду Лапшин треснул Креста рукояткой пистолета по затылку. Крест не упал, и Лапшин ударил его снова, вырвал у него нож из руки, подсек ноги, подтолкнул — и только после этого Крест рухнул наземь.

— Что это за квазимодо такое? — поинтересовался Лапшин.

— Это он Белова порезал.

— А чего ж ты с ним церемонился? Мог уж давно засадить ему в башку полрожка...

— Его башка ценнее, чем ты можешь представить.

— Да ну? Я многое могу себе представить...

— Тогда представь, что это брат Крестинского.

— Что?!

— Наукой еще не доказано, но есть такая версия... Поэтому Чердаку он нужен живой.

— Пусть будет живой. А что это у него на свитере? Кто это его разрисовал?

— По-моему, я уже видел такой след, — проговорил Бондарев, всматриваясь в то ли прорезанную, то ли выжженную букву Z. — В морге. У Черного Малика. У него были такие же шрамы. Довольно старые... Ладно, хрен с ним. Давай майора вытаскивать, его этот деятель тоже зацепил. Настя...

Настя не пошевелилась.

— Настя, разреши мы его вытащим наверх...

Настя не реагировала на его слова. Она держала отчима за руку, чувствовала его слабеющий пульс и понимала, что торопиться уже не стоит. Оставалось сделать лишь одно. И Настя сделала это, не будучи уверена, слышит ее Афанасьев или нет. Осознает ее слова или нет.

— Пап, — тихо сказала она, приникнув к самому уху майора. — Я тебя прощаю. Прощаю за Димку. Я знаю, что ты не хотел, что это вышло случайно... Ты просто хотел, чтобы я была счастлива.

Она несколько мгновений ожидала ответа, ожидала хоть какой-то реакции, но ее не было. Тогда Настя встала и отошла в сторону: для майора Афанасьева она больше не могла ничего ни сказать, ни сделать.

Бондарев взвалил майора на плечо и понес наверх, приглядывая за отстраненно идущей следом Настей и на слух определяя местонахождение Лапшина, который непринужденно тащил Креста за ноги и лишь на лестнице решил поднимать его в вестибюль чуть более комфортно.

У входа в гостиницу они передали Афанасьева врачам «Скорой», а потом Бондарев и Лапшин, не сговариваясь, обернулись на тело Креста.

— Давай его как-то зафиксируем, — предложил Лапшин, вытаскивая из брюк кожаный ремень.

— Мне кажется, этого будет мало. — Бондарев озабоченно почесал в затылке. — У тебя наручников не найдется?

— Что я, мент? Хотя ментов снаружи полно, давай попросим...

— Нельзя, чтобы кто-то узнал про него, — сказал Бондарев. — Нельзя сейчас никого сюда пускать. Все это слишком важно, так что этот гад должен остаться полностью в нашем распоряжении. Никаких ментов, никакой ФСБ. Сообщи Директору, что у нас есть такая добыча. Пусть присылает подкрепление и срочно забирает этого гада.

— Директор в курсе, так, Иса?

Иса утвердительно кивнул.

— А про девушку ему сказали?

— Какую девушку?

— Вот эту. — Бондарев кивнул в сторону Насти, которая села на пол возле разгромленного стенда трансагентства и мрачно таращилась в пол.

— А что с ней такое?

— Я не знаю, что с ней такое, но Директор очень сильно ею интересовался. И мне кажется, что он правильно интересовался.

— То есть ее тоже никому нельзя показывать?

— Никому.

— Знаешь что, — сказал Лапшин, чуть поразмыслив. — Мне кажется, что нас тут слишком мало, чтобы заботиться о таком количестве важных дел.

— Я знаю, — сказал Бондарев. — Я знаю.

3

Удары в чердачный люк оказались отвлекающим маневром — очевидно, где-то существовал еще один выход на чердак, в результате Морозова спиной почувствовала движение воздуха...

— Ты не обидишься, если я сделаю вот так? — сказала она и приставила ствол к виску дочери Генерала.

И тут же она услышала сзади ласковое:

— Положите оружие. Пожалуйста.

«Ну вот и сбылась моя мечта — умереть относительно молодой и красивой, — подумала Морозова. — Теперь старческого маразма можно и не бояться. Я до него просто не доживу».

Пистолет она тем не менее не опускала. Между тем вдруг из чердачного люка резко спрыгнули вниз двое мужчин. Сделано это было так ловко и быстро, как будто этих двоих всю жизнь только и готовили к тому, чтобы спрыгнуть с чердака на шестой этаж.

Морозова была готова снять шляпу перед их профессионализмом, но сердце подсказывало ей, что этот замечательный профессионализм означает для нее, Морозовой, весьма плохие веши. Тем более было обидно, что Морозова пока так и не разобралась, из-за чего весь сыр-бор и что такого ценного могли предлагать в обмен на дочь генерала Стригалева. Досадно будет умереть, не узнав, в чем тут дело.

— Женщина, оружие бросьте на пол, — повторил вежливый голос сзади. — Это вам не игрушка.

— И я тоже не игрушка, — сказала Морозова. — Дернетесь — я этой девушке прострелю голову. И весь ваш обмен накроется медным тазом. Идет такой вариант, а?

Для убедительности она плотнее вдавила ствол в висок Лене и удивилась, насколько спокойно девушка это перенесла.

— Прострелит? — спросил вежливый голос, и Морозова немедленно отозвалась:

— Прострелит, прострелит...

Но, как оказалось, спрашивали не у нее.

— Конечно же, нет, — ответил вежливому голосу другой, тихий и высокий, слегка запинающийся, как будто от смущения. — Это блеф. Она даже не представляет, о каком обмене идет речь. Она просто хочет вытянуть у нас информацию. Для своих.

— То есть обычный женский безответственный треп, — подытожил вежливый голос за спиной у Морозовой.

— Я тебе башку снесу за такие слова! — бросила не оборачиваясь Морозова, тоскливо разглядывая короткоствольные автоматы тех двоих, что свалились с чердака. Все это было очень интересно — Лена Стригалева, посаженная на цепь и освобожденная желающим ее смерти Маятником; обмен Лены Стригалевой на некую вещь, которая стоит высадки десанта с вертолета; тренированные мальчики с автоматами... Это было гораздо интереснее и важнее, чем просто гоняться за стареющим преступным авторитетом и напоминать ему об обещании слинять за кордон. Это пахло гораздо более серьезными вещами, однако Морозовой стало казаться, что все эти интригующие вопросы лично для нее останутся без ответа. Потому что шансов у нее нет никаких.

— Ладно, — сказала Морозова, чуть отводя ствол от виска Стригалевой. — Я погорячилась. И если девушка не возражает...

— Эта девушка уже давно себе не принадлежит, — оборвал Морозову вежливый голос. — И она не может возражать. Она будет делать то, что ей скажут. Так что тебе глупо беспокоиться о ее судьбе. Побеспокойся лучше о своей.

— И то верно, — согласилась Морозова. — Так что я отпускаю ее, и мы расходимся. Так?

— Нет, так не получится. Тебе придется тоже пойти с нами.

— Это еще зачем? Мне все-таки не семнадцать лет, у меня плохой характер — подумайте, стоит ли меня брать.

— Надо выяснить, что тебе известно. Тебе и твоим людям.

— Каким еще моим людям?

— Которые сейчас находятся внизу.

«И которым давно бы следовало подняться сюда!»

— Вы меня с кем-то путаете... — сказала Морозова.

— Я никогда не путаю своих врагов.

— Это я — враг?

— Несомненно.

— Ну... Спасибо, что разъяснили ситуацию.

Этот диалог будет ее посмертной эпитафией, записанной на жестком диске компьютера. Как романтично. Но вообще-то предполагалось, что внизу этот диалог кто-то слушает, если не Лапшин, то Иса. И если хоть один из них это слышал, то он должен был уже бить тревогу и мчаться наверх. На лифте это заняло бы секунд тридцать максимум. По лестнице — пара минут. И если до сих пор никто не явился, то это значит, что дела внизу обстоят тоже не лучшим образом. Что ж... Пусть будет хотя бы эпитафия. Морозова прикинула, сколько у нее будет времени на все про все: секунда? Две? Потом ее порвут эти автоматчики... Или все же побоятся зацепить Стригалеву? Давайте проверим.

— Не надо этого делать, — сказал высокий запинающийся голос. — Вы убьете всех нас. Я имею в виду меня и девушку. Тех, кто невооружен.

И тут Морозова поняла, что уже слышала этот голос. И странное нагромождение событий и совпадений получило еще одно необъяснимое дополнение. Морозова пожалела, что так никогда не узнает, как же все это было одно с другим повязано, какой такой хитрой извилистой нитью...

— Ты же раньше был с Леваном Батумским, — сказала она, не оборачиваясь, рыжему Мише. — В Дагомысе, прошлым летом.

— Было такое, — признал Миша. — Но...

Его оборвал настойчиво-вежливый голос:

— Брось ствол. Отпусти девушку. Сделай два шага назад. И никто не пострадает. Наверное.

И в этот момент, когда Морозова меньше всего этого ждала, микродинамик в ее ухе ожил, и серьезный голос Исы произнес:

— Ты запрашивала про Мезенцева Евгения. Есть информация. Мезенцев Евгений Петрович погиб две недели назад в Ростове. Обстоятельства выясняются...

— Это ты очень вовремя, — вслух сказала Морозова и бросила пистолет. — Мне это сейчас очень поможет. Может, теперь меня и не убьют — ведь обмен не состоится, да? Раз Мезенцев мертв, то обмена не будет? Ведь так?

Она сказала это, и неподвижная композиция, которую представляли шесть человек в коридоре шестого этажа, мгновенно развалилась.

4

Лена Стригалева повернулась к Морозовой и едва не вцепилась ей в горло — в этот момент она напоминала ожившего мертвеца, у которого на всем лице лишь огромные, наполненные болью глаза почему-то оставались живыми.

Морозова, будто не ожидая этого резкого движения, подалась назад, не удержалась на ногах и со всего размаху грохнулась на пол.

Один из автоматчиков бросился вперед и схватил Стригалеву за плечо, рванул к себе, но Лена высвободилась и снова подалась к Морозовой с немым вопросом в зрачках...

— Миша? — настороженно спросил вежливый голос за спиной Морозовой, и она поняла: пора.

Морозова выдрала из прикрепленной к щиколотке кобуры маленький револьвер и влепила две пули в верхнюю часть груди автоматчику. Второй стрелок отскочил назад, вскинул оружие, но Морозова выстрелила ему в колено. А потом пуля ударила ей в плечо, и Морозова свалилась лицом в пыльную ковровую дорожку.

— Сука. — Вежливый голос огласил собственную эпитафию Морозовой. Потом короткостриженый сухопарый мужчина, чей ежик изрядно подкрасила седина, попытался левой рукой поднять рыжего Мишу, но у него это не вышло. Один автоматчик лежал мертвым, второй сидел на полу с простреленным коленом и, судя по всему, собирался вот-вот рухнуть в обморок. Посреди коридора стояла Лена Стригалева, не столько напуганная, сколько потерянная.

Обладатель вежливого голоса, седого ежика и «вальтера» понял, что ситуация выходит из-под контроля. Он выпустил Мишину руку, снял с пояса рацию и сказал:

— Снижайся. У меня тут потери, так что давай пару человек вниз, чтобы загрузиться...

Потом он озабоченно посмотрел на рыжего Мишу, который, скорчившись, сидел у стены и раскачивался, словно в трансе.

— Миша? Ты в порядке?

— Не понимаю, — пробормотал Миша. — Я не понимаю... Все вдруг изменилось...

— Что там еще изменилось? — недовольно спросил седой и на всякий случай ухватил за руку Стригалеву. — Стой спокойно, — сказан он ей. — И все будет хорошо.

— Но она сказала, что Женя погиб, — возразила Стригалева. — Как же?.. Что же будет?..

— Это она специально. — Седой с неприязнью посмотрел на лежащую Морозову. — На самом деле с Женей все в порядке. Скоро он приедет.

— Правда? — Лицо Стригалевой приобрело более живые черты, но седому это, вероятно, не очень понравилось, потому что, как только Лена отошла от потрясения, она всмотрелась в седого и не очень уверенно сказала: — А я вас знаю. Я вас видела вместе с папой.

— Мир тесен, — вежливо сказал седой. Он и представить не мог, до какой степени сейчас прав.

5

Через чердачный люк на пол спрыгнули еще трое, правда, вооружен был лишь один, остальные должны были сыграть роль грузчиков. Самым главным грузом была Лена Стригалева, но седой не намеревался оставлять и прочую добычу.

— Вот это, — пнул он тело Морозовой, — тоже забираем. На обработку.

Седой снова попытался поднять рыжего Мишу, но того словно какая-то непреодолимая сила тянула к земле, и седой отступился. Рыжий был явно не в себе, он обхватил голову руками и что-то бормотал, будто споря сам с собой.

— Ну что ты опять... — укоризненно сказал седой. — Как тебя не вовремя...

Внезапно рыжий прекратил бормотать, оторвал ладони от лица и замер, словно увидел на противоположной стене нечто захватывающе-интересное.

— Что еще такое?.. — спросил седой утомленно, но в следующий миг понял что.

— Эй! — окликнул он «грузчиков». — Замерли.

Снизу поднималась кабина лифта. Седой вытянул руку с «Вальтером» в сторону дверей лифта. Автоматчик нацелился туда же.

Кабина вздрогнула и остановилась. Двери с шумом разъехались...

Одновременно, но почти без всякого шума, открылась дверь, ведущая на лестницу.

Бондарев вступил в коридор, держа по пистолету в каждой руке.

Пять секунд и шесть выстрелов спустя Бондарев нацелился в голову седому и сказал:

— Брось ствол. Отпусти девушку. Сделай два шага назад. И никто не пострадает.

— Золотые слова, — ответил седой. — Могу предложить тебе то же самое.

— Ну нет, — сказал Бондарев. — Так дело не пойдет.

— Дело пойдет так, как ты и представить себе не можешь, — усмехнулся седой.

В ответ Бондарев сделал шаг вперед. Рыжий парень в темных очках вздрогнул, хотя и не повернул головы в сторону Бондарева.

— Отпусти девушку, — сказал Бондарев. — Она и без того натерпелась. На ней уже лица нет.

— Бестолковый разговор, — отозвался седой. — Я не отпущу ее. Потому что она нужна мне. Тебе она тоже нужна, хотя ты и не понимаешь зачем. К чему лишние разговоры? Давай просто постараемся убить друг друга.

— Замечательная идея, — сквозь зубы процедил Бондарев.

И тут рыжий засмеялся. Бондарев и седой удивленно покосились на него: рыжий продолжал негромко смеяться. Затем он повернул голову в сторону Бондарева и спросил с интонацией мальчика, только что разрешившего сложную задачу и чрезвычайно гордого этим событием:

— Что, она здесь? Ведь она — здесь, так?

Бондарев, повинуясь скорее инстинктам, чем разуму, сказал, помедлив:

— Да. Она — здесь.

В глазах седого мелькнуло замешательство, но это было ничто по сравнению с безмерным изумлением и отчаянной злобой, которая вспыхнула на его лице секунду спустя.

Когда рыжий Миша внезапно вцепился ему в горло.

6

Рыжий Миша с неожиданной прытью и еще более неожиданной точностью прыгнул вперед и вцепился в горло седому. Тот на миг потерял равновесие, но затем резким движением левой руки ударил рыжего в подбородок снизу вверх, и Миша отлетел от седого, как репей от штанины после щелчка пальцами.

Однако, чтобы сделать такое, седому потребовалось снять левую руку с плеча Лены Стригалевой. Мгновение спустя этой левой руке уже некуда было лечь — она рассекла пустоту, поскольку девушки на месте не было.

Она сделала два шага вперед и оказалась между седым и Бондаревым. Как раз на линии огня.

Бондарев махнул ей рукой: «Пригнись!» — Но она как-то нерешительно замерла посреди коридора и стояла так еще некоторое время. Потом затрещали пистолеты, пули поспешно понеслись в оба конца коридора, и некоторые из них нашли свои цели.

Седой вытер кровь, сочившуюся из царапины на шее, и вытащил запасную обойму.

Лена Стригалева неуверенно села на пол, еще раз осторожно тронула рану в боку, зажмурилась от боли и потеряла сознание.

Бондарев шарил рукой вокруг себя, но нащупать пистолет так и не мог. Кровь из глубокой раны, рассекшей кожу от верхушки лба до затылка, заливала ему глаза, левая рука стала бесполезным кровоточащим поленом. Он приставил пальцы правой руки ко лбу, словно козырек, стер с век липкую темную жидкость, которая все текла и текла из него, словно из прохудившегося крана, увидел на полу оружие, потянулся к нему, но тут же кровь снова залепила ему глаза...

И тут же — в давящей как после взрыва тишине — он услышат щелчок вставшей на место обоймы. У Бондарева зачесалась переносица — на месте седого он выстрелил бы именно туда. Спокойно, без суеты.

Но в этот момент что-то произошло. Какая-то возня, вскрик, треск рвущейся ткани.

— Что ты делаешь? — безупречно вежливо для подобной ситуации спросил седой. — Миша, ну что же ты делаешь, а?

Судя по звуку, рыжий Миша снова бросился на седого и снова был с легкостью отброшен назад.

— Я не дам тебе сделать это с ней, — проговорил рыжий. — Ее вы не получите...

— Я тебя совершенно не понимаю, — с раздражением сказал седой. — Давай обсудим это после, хорошо? У меня сейчас есть неотложные дела.

В этот момент Бондарев схватил пистолет.

— Если бы в этом был какой-то смысл, — вздохнул седой.

В следующий миг выстрел отбросил его назад. Потом пуля прошла поверх плеча седого и разбила стекло в номере 606. Седой поспешно перекатился в сторону и увернулся тем самым еще от двух пуль, пропевших в воздухе.

Теперь и Бондарев наконец наставил пистолет в сторону седого. Он нажал на спуск, пуля ударила в стену в полуметре от седого, но свою роль она сыграла — седой скрипнул зубами и отполз за угол.

Иса двинулся было следом, но Бондарев остановил его:

— Не спеши. Сейчас придет Лапша, и тогда вы этого гада выкурите... Один ты с ним не сладишь.

— Лапша не придет, — сказал Иса, наблюдая за углом коридора.

— Почему это?

— Он сейчас в другом месте.

7

Седой был расстроен, но не слишком. Это вообще было его характерной чертой — ни одну неудачу он не рассматривал как окончательное и бесповоротное поражение. Он всегда помнил о том, что завтра будет еще один день. И в этот день все может повернуться совсем иначе, нежели сегодня.

Тем не менее седому было обидно: все сорвалось буквально в последнюю секунду. Катастрофа случилась там, где ее не могло быть, где ее никто не ждал.

Седой долго не хотел отзываться на истеричные звонки Креста, долго списывал все это на дефекты надломленной психики. Оказалось, что слишком долго. Оказалось, что Крест не преувеличивал, а может быть, даже и преуменьшал глубину трещины, прошедшей в основании добротного плана.

Сейчас этот план разваливался на куски со страшной скоростью, и седой даже засомневался, возможно ли будет что-то потом исправить и собрать заново. Однако сомнения не были ему присуши, и позитивный настрой возобладал.

А главный позитив данной минуты был в том, чтобы уйти живым из этой чертовой гостиницы.

Седой пробежал несколько метров до заветной двери, и за эти несколько метров испарина выступила у него на лбу: не иначе, как сломано ребро, а то и два. Бронежилет спасает жизнь, но не спасает от последствий. Седой глубоко вздохнул и тут же сморщился от пронзившей его боли. Звук при вздохе получился какой-то нехороший, хлюпающий. Короче говоря, пора делать ноги.

Седой мстительно посмотрел в ту сторону, где за углом копошились его враги, выстрелил напоследок, чтобы припугнуть гадов, и вошел в гостиничный номер, после чего запер за собой дверь.

Рядом с окном этого номера проходила пожарная лестница, по которой можно было без проблем подняться на крышу или же спуститься с нее. Лестница была снабжена страховочной металлической сеткой, так что карабкаться туда-сюда можно было хоть с закрытыми глазами. У рыжего Миши глаза хоть и были открыты, но ничего не видели, тем не менее даже он смог спуститься. Седой страховал его снизу, один из стрелков — сверху. Седой поначалу хотел оставить Мишу в вертолете, но тот вдруг стал рваться вниз, говоря, что ему нужно чувствовать поверхность, чтобы наверняка сориентироваться в перспективе...

«Сориентироваться в перспективе» было одним из тех научных выражений, которых рыжий нахватался во времена своего участия в Проекте. Пока рыжему не объяснили, как именно называется его особый дар, он называл это «мурашками». Рыжему тогда было лет десять или чуть побольше, седой соответственно тоже был моложе, и Проект выглядел блестящей перспективой, которая приведет его...

Пока это привело седого в занюханный номер занюханной провинциальной гостиницы. Набить кучу трупов в коридоре и после этого остаться ни с чем — это надо было крепко постараться. И рыжий, ох этот рыжий...

Надо было все-таки догадаться. Ведь поначалу, после того как рыжего утащили у Левана из-под носа и вернули в Проект, он не проявлял большого энтузиазма. Он впал в депрессию. Химик даже думал, что рыжий отбросит коньки. Но рыжий оклемался, хотя за пределы своей палаты предпочитал не выходить. И вдруг такой сюрприз — он согласился ехать вместе с седым и его бригадой в Волчанск, выручать Креста, запутавшегося между двух девок, как меж двух сосен. Уже это было хорошим симптомом, и седой сдуру решил, что рыжий взялся за ум, то есть понял, где его место. Понял или вспомнил — неважно.

Потом рыжий напросился в вертолет — и седой не возражал. Потому что к этому моменту ситуация вырисовывалась поганая, куча ментов и журналюг вокруг гостиницы была не то чтобы опасна... Она делала всю акцию слишком публичным мероприятием, а чего не любил седой и тем более Химик, так это публичности. И еще «мурашки» рыжего настойчиво подсказывали, что внутри гостиницы их поджидают конкуренты. Так что были у седого основания засунуть слепого Мишу в вертолет, а потом спустить его по пожарной лестнице. Парень из бригады седого раззявил варежку, когда Миша взялся за поручни пожарной лестницы, но седой-то знал — этот парень падать вниз не собирается. Может, он не видит лестницу глазами, но он видит ее каким-то другим способом. Рыжий Миша спускался по лестнице сноровисто и даже как будто спешил куда-то.

На шестом этаже поначалу все шло нормально. Помощь рыжего особо и не требовалась, тем более что тот как-то сразу сник и нервно трясся, пока седой и его парни делали дело.

А потом он стал кидаться на седого, хватать его за горло, бормотать какую-то чушь... И седому пришлось его бросить. Причем в последний момент у седого появилось сильное искушение еще и влепить напоследок пулю в эту странную рыжую башку, где настройка, видимо, уже окончательно соскочила...

Но рыжий Миша не принадлежал лично седому, он принадлежал Проекту. А Проект принадлежал Химику. И за одного такого Мишу Химик отдал бы десяток таких, как седой. Седой считал это преувеличением, но Химик так не считал.

Поэтому седой уносил ноги и грел себя надеждой, что завтра будет новый день, и рыжий Миша никуда не денется, снова попадет туда, где должен находиться. Ведь нашли же его аж через десять лет, нашли, выдернули у Левана Батумского... Нашли один раз, найдем еще.

Седой поднял к лицу рацию и приказал пилоту вертолета снижаться. Пилот подтвердил полученную команду, и седой выбрался в окно, вцепился в поручни лестницы и стал карабкаться наверх. Мерзкий дождь метелил его по торчащему ежику волос, ребра предательски ныли, но седой все же вылез на крышу — как раз вовремя, чтобы увидеть, как трехтонная махина медленно спускается из небесного мрака. Мерный гул винтов успокоил седого, хотя пальцы отбивали тревожную дробь по рукояти пистолета.

Вертолет выбросил вниз лестницу, потом опустился еще на несколько метров, седой подпрыгнул и ухватился за нижнюю перекладину. Вертолет стал постепенно набирать высоту, одновременно включился механизм подъемника, и седой вместе с лестницей пополз наверх. Теперь он мог видеть всю крышу гостиницы с ее антеннами и отверстиями вентиляционных шахт. Стрелка, которого седой оставил на крыше, не было видно, и, стало быть, эта скотина еще раньше седого забралась в вертолет. Седой представил, как будет внушать парню понятия о дисциплине, и на сердце у него стало почти хорошо.

Подъемник тянул лестницу наверх, и седой приближался к открытому люку вертолета. Когда до люка оставалось метра три-четыре, кто-то выглянул из вертолета и посмотрел на седого.

— Тяни быстрее! — проорал седой. — Я тут околеваю!

— Правда, что ли? — сказал Лапшин и трижды выстрелил в седого. Тело медленно соскользнуло с лестницы и, набирая скорость, полетело вниз, звучно врезавшись в крышу гостиницы, как нежданный и неприятный дар осеннего неба. — Вот теперь можно садиться, — сказал Лапшин и для вдохновения потыкал пилоту между лопаток стволом пистолета.

8

Вестибюль гостиницы представлял собой странное зрелище — огромное пустое пространство, по которому разбросаны вещи, но самих людей, которым принадлежат эти вещи, не видно. Битое стекло, следы крови на мраморном полу... Ни дать ни взять кадр из фильма про постапокалиптическое будущее. Не хватает радиоактивных осадков и уродливых мутантов. Впрочем...

Впрочем, мужчина, сидевший напротив Насти, недалеко ушел от уродливого мутанта. По крайней мере, тело его выглядело именно так — нездорового цвета кожа туго обтягивала череп, делая его похожим на деформированный бильярдный шар. Руки и ноги человека были связаны, но он не оставлял попыток разодрать ремни, мышцы его вздувались, но все было без толку, и от этого выражение лица этого человека становилось все более озлобленно-мученическим.

И еще были глаза, в узких щелочках которых оставалось все меньше жизни, как будто это были две медленно гаснущие лампочки.

Через какое-то время мужчина прекратил напрягать мышцы, замер, глаза его потухли, голова откинулась назад. Неожиданно по его лицу потекли две струйки крови, а изо рта раздался болезненный стон...

Настя вздрогнула, но все же не опустила пистолет, который ей дал очень серьезный черноволосый подросток, прежде чем поехать на лифте наверх. Связанный мужчина дернулся, потом затих, и лицо его стремительно побледнело, отчего текущая по лицу кровь стала казаться еще более темной.

— Вот так это и должно было для тебя кончиться, — отчетливо произнесла Настя. — Не то чтобы я специально загадывала такое для тебя... Но это именно то, что ты заслужил.

Крест ей ничего не ответил, и Настя опустила руку с пистолетом. Пальцы ее слегка дрожали.

Внезапно кабина лифта с шумом двинулась вниз, и Настя поспешно схватилась за оружие. Крест не пошевелился.

Дверцы лифта раскрылась, и Настя опустила пистолет. Из лифта вышел странного вида рыжеволосый парень в темных очках. Он повел головой, как бы оглядывая разгромленный вестибюль, потом улыбнулся и двинулся вперед. По его не очень уверенным шагам Настя поняла, что парень слеп. Но как же тогда...

— Настя? — произнес он. Голос был высокий и напряженный. Настя шагнула навстречу и поняла, что это не парень, это мужчина лет тридцати с чем-то. Он снова как бы оглядел вестибюль и посмотрел стеклами очков точно на Настю.

— Настя? — повторил он.

— Да, — сказала Настя. — А вы кто?

Рыжий сделал несколько порывистых шагов вперед, а Настя на всякий случай отступила на шаг назад.

— Меня зовут Миша, — сказал рыжий. — Можешь так меня и звать — Миша или дядя Миша. Мне все равно.

Настя всмотрелась в это странно моложавое лицо, но не узнала его.

— Ты меня не помнишь, — сказал рыжий. — Когда я тебя видел в последний раз, тебе было года полтора. Или меньше.

— Где это вы меня видели?

— Там, — сказал рыжий, и голос его стал грустным. — Там, где все мы были. Привет, племяшка.

Он протянул руку, и Настя осторожно коснулась ее своими пальцами.

Это касание было, как разряд тока. Настя выронила пистолет и молча стояла, чувствуя, как ее захлестывает медленно поднимающаяся волна покоя и тихой радости. Прикосновение к руке рыжего Миши было настолько реальной вещью, что все сомнения пропали, и Настя вдруг поняла, насколько долгожданным было это прикосновение.

Она ждала именно такого прикосновения, хотя и никогда не догадывалась об этом. И вместе с этим прикосновением пришли покой и уверенность, как будто она наконец оказалась дома.

По-настоящему дома.

— Здравствуйте, — сказана она. — Меня зовут Настя Мироненко.

Эпилог

1

...Прилагается запись разговора, состоявшегося в декабре 200... года, предположительно в Буэнос-Айресе, в частном доме. Беседа ведется на русском языке, один из участников идентифицирован как Дюк. Остальные участники беседы неизвестны. Начало и конец беседы в данной версии отсутствуют.

Первый голос: ...понять наши подозрения. Вполне естественно, что...

Второй голос: Мы должны были сделать элементарную проверку. Это естественно. Это стандартные меры предосторожности. Все так делают.

Третий голос, идентифицируемый как Дюк: Ну да, конечно... Я все понимаю... Но если бы я знал, что получится такая тягомотина... ей-богу, пошел бы к другим людям. К американцам или китайцам. Может, у них побыстрее все делается, потому что я...

Первый: Вам нигде не предложат денег больше, чем мы. Тут даже не стоит пробовать.

Дюк: Пробовать всегда стоит. Я, честно говоря, задолбался ждать, пока вы закончите все свои проверки. Я просто хотел подкинуть вам пару фраз для размышления, а вы устроили тут... Испанскую инквизицию какую-то.

Первый: Да, но теперь мы знаем, что ваши сведения подтвердились. Мы можем продолжать наш диалог.

Дюк: Да что вы? Ну спасибо, спасибо (звук соприкосновения двух стеклянных предметов). Что-то я начинаю разочаровываться в частном предпринимательстве. Может, мне стоит вернуться на государственную службу? Как вы считаете?

Второй: Не будем торопиться с выводами. Значит, вы работали на российское правительство...

Дюк: Не совсем. Структура, где я имел честь трудиться в течение восьми... Или нет? Восемь, девять... Даже девяти лет. Надо же, как летит время... Так вот, это спецслужба, которая не подчиняется правительству. Более того, президент тоже не имеет права единолично отдавать ей приказы.

Первый: У этой структуры есть официальное название?

Дюк: Зачем официальное название тому, что официально не существует? Обычно мы называем ее Контора. И все. Коротко и ясно. Так вот, президент не имеет права отдавать ей приказы. Руководство Конторы имеет совершенно самостоятельное и независимое мнение. И если возникает какая-нибудь серьезная ситуация, то требуется, чтобы мнения президента и руководства Конторы совпали. Если они совпадают, тогда...

Первый: Что тогда?

Дюк: Тогда может произойти все, что угодно. Контора не ограничена законами или границами, ее бюджет никем не контролируется... Ее задача — охранять национальную безопасность, и Контора трактует эту задачу так широко, как только может.

Второй: Например?

Дюк: Например, господин Крестинский, которого вы представляете...

Первый: Стоп-стоп. Давайте будем обходиться без имен.

Дюк: А что, разве вы его не представляете? Тогда я потерял две недели своего драгоценного времени, и мне стоит немедленно отправиться в бар и...

Первый: Наша беседа носит сугубо частный характер. Поэтому... Так что там с вашим примером?

Дюк: Ваш господин Крестинский жив только потому, что президент и руководство Конторы не пришли к единому мнению по вопросу о его ликвидации. Президент, насколько я знаю, дважды ставил вопрос о физическом устранении Крестинского. И ему дважды отказывали.

Первый: Почему? Мотивы вашего руководства?

Дюк: Понятия не имею. Вот мотивы президента я понять могу — не надо было вашему...

Первый: Давайте поговорим о другом.

Дюк: О проекте «Апостол»?

Первый: Именно.

Дюк: Вам интересны последние события или...

Первый: Представьте, что мы вообще не в курсе этой истории.

Дюк: Ну, это я легко могу представить. Проект «Апостол» — это другое название спецпроекта КГБ по исследованию паранормальных способностей человека. Проект был начат в середине 70-х годов и достиг наибольших успехов в середине 80-х. Руководителем проекта был профессор Нордстрем, человек абсолютно штатский, но пользовавшийся большим доверием председателя КГБ Андропова. Нордстрем изучал такие вещи, как телепатия, пирокинез, гипноз, левитация, ускоренная регенерация тканей... Я понятно выражаюсь или мне подбирать слова попроще?

Второй: Продолжайте, продолжайте...

Дюк: Возможности КГБ тогда были практически безграничны, так что Нордстрем ни в чем не нуждался — ни в деньгах, ни в человеческом материале для своих экспериментов. Через этот спецпроект прошли сотни людей, имевших хотя бы слабые намеки на паранормальные способности. Если же человек и вправду обнаруживал некие необычные способности, он становился постоянным участником Проекта, а фактически заключенным в специальном комплексе зданий КГБ. К началу 80-х таких людей оказалось двенадцать, и один из заместителей Нордстрема, полковник Химичев, иронически стал называть проект «Апостолом». Проект набирал обороты, и все было хорошо до 1984 года. Потом ситуация изменилась. Во-первых, умер Андропов, и финансирование сократилось. Во-вторых, двое участников проекта сбежали. Мужчина и женщина, которые познакомились уже внутри проекта «Апостол». У мужчины были ярко выраженные способности к предвидению, а женщина могла в стрессовой ситуации воспламенять предметы усилием воли. По крайней мере, так говорят. Но самое главное было в том, что незадолго до побега у этой пары родился ребенок. Дочь. И Нордстрем считал, что ребенок как минимум унаследует способности и отца, и матери, а как максимум получит некий абсолютно уникальный набор способностей в результате смешения генов. И вот эти двое и ребенок пропали. Через несколько месяцев женщину удалось поймать, но ребенка при ней не было. Мужчина сам вступил в контакт с КГБ, он хотел сдаться, чтобы взамен отпустили женщину.

Этим делом занимался Химичев, он сумел заманить мужчину в ловушку и вернуть его обратно в Проект. Женщину не отпустили, и через какое-то время она покончила с собой. Мужчина умер позже при невыясненных обстоятельствах. Ребенок так и не был найден, хотя поиски продолжались. К этому времени полковник Химичев взял руководство Проектом в свои руки. Он обвинил Нордстрема в том, что это он помог паре с ребенком бежать. Доказательств не было, но профессор был скомпрометирован, и с этого момента он отошел на вторые роли, а командовать стал Химичев. В 1991 году советская власть приказала долго жить, КГБ разваливался, и с Проектом надо было что-то делать. Химичев решил вывезти всех участников и всю документацию из Москвы, затаиться, а потом начать переговоры с иностранными спецслужбами, кто предложит больше за результаты 15 лет уникальных экспериментов и главное — за десятерых людей с паранормальными способностями. Однако Нордстрем решил иначе. Он сильно переживал все последние события, стал сомневаться в правильности того, чем занимался все эти годы... В частности — имел ли он право в интересах страны и науки лишить свободы участников Проекта, превратив их в подопытных кроликов? И он принял для себя решение. Он приехал в здание, когда там не было Химичева, и выпустил всех участников Проекта. Вывел за ворота, раздал каждому по пачке денег из своих сбережений... Говорят, извинялся. Просил простить. Когда все эти десятеро разошлись, то Нордстрем то ли сам повесился, то ли его повесил вернувшийся Химичев.

Первый: Что ж, можно понять человека. Такое разочарование.

Дюк: Вы про Нордстрема или про Химичева? Но это еще не все разочарование. Нордстрем также уничтожил всю документацию Проекта.

Первый: Ну, тогда тем более.

Дюк: Но дело в том, что у Нордстрема был еще один заместитель, полковник Рыбочкин. Химичев его за человека не считал, всячески третировал его... На Рыбочкине висела вся черновая работа, он был как бы завхозом проекта «Апостол». Химичев считал его идиотом, но только Рыбочкин идиотом не был, и он заранее собрал себе небольшую папочку с копиями основных документов проекта «Апостол»: в чем заключаются способности участников Проекта, как их развивали, какие применялись препараты, какие проводились тесты, элементарные биографические данные, характеристики, отпечатки пальцев, фотографии. После того как Нордстрем сжег все остальное, у Рыбочкина на руках оказалось настоящее сокровище. И Химичев об этом ничего не знал. Рыбочкин уволился из КГБ, занялся каким-то мелким бизнесом, а папка с данными по проекту лежала у него дома. И он ждал возможности ее продать за реальные деньги.

Второй: А Химик... Химичев об этом не знал?

Дюк: Нет. Химик сколотил преступную группу из бывших сотрудников Комитета, которые занимались обычными бандитскими делами, а попутно еще и пытались разыскать разбежавшихся участников проекта «Апостол».

Первый: Он нашел кого-нибудь?

Дюк: Кхм. Именно что кого-нибудь.

2

Между тем где-то в России по больничному коридору шла девушка в модном коротком пальто. Судя по уверенному быстрому шагу, она здесь не впервые. Судя по объемному пакету в ее руке, она пришла кого-то навестить. Судя по следящим за ее шагами двум видеокамерам и по тому, что, миновав одну металлическую дверь с кодовым набором, она вскоре уперлась в другую, это не совсем обычная больница.

У этой очередной двери девушка остановилась, набрала код, выждала трехсекундную паузу и услышала предложение синтетического голоса приложить правую руку к квадратной пластине на двери. Девушка сделала это, дождалась сканирования и услышала щелчок открывшегося замка.

Она прошла дальше по коридору. Вооруженный охранник сдержанно кивнул ей и указал на стол, куда следует выложить содержимое пакета. Девушка не возмутилась, не удивилась, она начала выкладывать из пакета апельсины...

— Карина, — услышала она и обернулась.

— Здравствуйте, — сказала она двоим мужчинам, возникшим в коридоре. Одного из них она уже видела, другого, постарше и пониже ростом, видит впервые. — Я пришла к...

— Понятно, — кивнул знакомый ей мужчина. — Зайдите сначала сюда. А передачу оставьте на столе, с ней ничего не случится.

— Хорошо, — согласилась девушка и прошла в небольшую комнатку, в которой умещались лишь небольшой стол, три стула и шкаф. Один из стульев предназначается ей, два других занимают мужчины.

Она села, расстегнула верхние пуговицы пальто, поправила шарф, прическу...

— Карина, — сказал тот из мужчин, который ей незнаком. — Мы вам очень благодарны за то, что вам удалось сделать. Вряд ли бы кто-то еще смог бы так благотворно повлиять на Алексея и вывести его из того состояния...

— Ну что вы, что вы, — отмахнулась Карина. Она уже слышала эти слова от других людей, так что если ее пригласили сюда только за этим, то давайте закончим побыстрее — у меня дела... Вот такой подтекст скрывается за ее: «Ну что вы».

Прерванный ею мужчина перестал раскачиваться на стуле и вопросительно посмотрел на соседа. Тот вздохнул, взлохматил волосы на затылке, от чего стала заметной темная продольная полоса на его черепе, и взял разговор на себя:

— Карина, нам было действительно важно вывести Алексея из комы и заставить его вспомнить кое-какие важные вещи. Это нужно было сделать быстро, и вы это сделали. Но сейчас речь не об Алексее — с ним как раз все понятно. Сейчас речь о вас.

— Обо мне? А что такое? — Карина вынула из сумочки мобильник. Взглянула на дисплей. — Извините, я еще жду звонка...

— Вряд ли вы его дождетесь, — сказал Бондарев. — Пока находитесь в этом здании.

— Да, — согласилась Карина. — Какое-то странное здание... И какая-то странная работа у Леши. Я все хотела расспросить поподробнее — сначала у этого... Ну, который меня сюда первый привез... А, у Дюка, вспомнила. Но он потом пропал.

— И вряд ли вы его увидите, — пояснил Бондарев.

— Ну, тогда вы мне объясните.

— Я смогу вам что-то объяснить при одном условии. Это условие — вы увольняетесь с работы. Вы начинаете работать у нас. И работаете до конца жизни.

Карина нахмурилась:

— Это шутка?

— Если бы.

— То есть вы серьезно. Так... Это у вас какая-то охранная фирма?

— Что-то в этом роде.

— И Леша у вас работает...

— Да. И в его нынешнем состоянии потребуется, чтобы кто-то был рядом с ним и постепенно возвращал его в нормальное состояние. Это работа не одного месяца.

— Я готова это сделать, но... Но это же не вся жизнь, так? А вы сказали — работать до конца жизни.

— Это, — вступил в разговор Директор, — такое условное выражение, которое означает, что люди от нас уходят очень редко.

— Потому что это хорошая работа?

— Именно. Лучше не бывает.

— Как-то это все...

— Необычно? Но вы же любите необычные вещи, Карина.

— С чего вы решили?

— Так вы сами написали в анкете, которую в вашей фирме заполняли перед прошлым Новым годом. Смешная анкета... — Бондарев вытащил откуда-то ксерокопию и усмехнулся, перечитывая текст. — «Люблю тайны. Фильмы про шпионов. Хотела бы однажды резко поменять свою жизнь». Все это в наших силах, Карина, — улыбнулся он. — Одно меня смущает...

— Что?

— Ваша специальность — это...

— Связи с общественностью.

Бондарев ухмыльнулся, Директор тоже не смог сдержать улыбки. Потом они взглянули друг на друга и начали хихикать, как два мальчишки во время просмотра неприличного журнала.

— Что? — переспросила удивленная Карина.

— Извините... Но это... — сквозь смех проговорил Бондарев. — Это... Это абсолютно бесполезная профессия. У нас такого нет, не было... И не будет.

— Но мы вам что-нибудь подыщем, — пообещал Директор, закрывая рот рукой. — Обязательно. Честное слово.

3

Первый: Он нашел кого-нибудь?

Дюк: Кхм. Именно что кого-нибудь. Про тех десятерых я точно не знаю, но, видимо, они хорошо спрятались. Я знаю, что примерно в это время, году в девяносто втором, Химик неожиданно для самого себя нашел ту самую девочку, дочь беглецов из «Апостола». Ее удочерила тетка, младшая сестра матери. Девочке было уже лет десять.

Второй: И что Химик?

Дюк: Химик... Дело в том, что к десяти годам в этой девочке никак не проявились никакие паранормальные способности. Химик отправил человека понаблюдать за ребенком, и оказалось — полный ноль. Ничего. Химик не был ученым, как покойный Нордстрем, поэтому он не умел выявлять и развивать такие способности. Он не мог работать с полуфабрикатом, ему был нужен готовый продукт. А как его получить — он не знал. Потом Химик, вероятно, вспомнил, что мать этой девочки проявляла свои пирокинетические способности в стрессовой ситуации, когда возникала угроза жизни ее или ее близких. И Химик решил создать такую ситуацию. Он отправил в Волчанск — там жила девочка — молодого чеченца, чтобы тот до смерти перепугал Настю.

Первый: Это ее так зовут, да? Настя, а фамилия?

Дюк: Мироненко. Настя Мироненко. Химик отправил постороннего человека, потому что боялся засветиться. Он слышал, что его ищут, что многие влиятельные силы интересуются проектом «Апостол»... Но Химику было нечего предложить на продажу. Он думал, что это временно, и хотел напустить тумана, запутать людей... Создать миф вокруг себя. Он не шел ни на какие контакты — ни с арабами, ни с американцами...

Первый: Давайте вернемся к тому чеченцу.

Дюк: Да, к Черному Малику. Он поехал в Волчанск...

Второй: Черный Малик? Это тот самый?

Дюк: Да. Тогда он был еще молодой, никому не известный... А выдвинуться ему позже помогли Химик и ваш хозяин.

Второй: Давайте про девочку.

Дюк: Малик приехал в Волчанск и на глазах у Насти убил ее бабушку. Потом угрожал девочке. Сделал все так, как и просил Химик. Создал очень стрессовую ситуацию. Особенно для десятилетнего ребенка.

Первый: Ну и что? Результат?

Дюк: Никакого результата. Черный Малик вернулся к Химику и сказал, что ничего не произошло. Химик на несколько лет оставил Настю в покое. Он занялся другим — он решил воссоздать лабораторию Нордстрема, восстановить методики, препараты... Полностью он воссоздать лабораторию не смог, и так получилось, что вся эта его деятельность свелась к разработке сильнодействующих химических препаратов, которые усиливали определенные человеческие способности. Но лишь на время. Знаете, есть такие препараты, которые на два-три часа усиливают возможности человека... Правда, потом наступает «похмелье» — тошнота, апатия, усталость... Такие препараты еще во Вторую мировую использовались. Но Химик хотел, чтобы такие ферменты в кризисной ситуации вырабатывало само человеческое тело. Так он стал настоящим Химиком.

Первый: А вот с девочкой... Малик сказал, что ничего не произошло... Судя по вашей интонации, это было не совсем так.

Дюк: Приятно видеть перед собой внимательных слушателей. На самом деле кое-что произошло. На самом деле под влиянием стресса в Насте на время активизировались ее способности, активизировались для самозащиты.

Первый: И что же в ней активизировалось?

Дюк: Пирокинез, правда, в довольно слабой форме. Она слегка поранила Малика, но сама этого испугалась едва ли не больше, чем Малик. Поэтому в ней тут же активизировалась способность к внушению. Очень по-детски она внушила Малику, что его ранила не она, а другая девочка, ее одноклассница.

Второй: И что Малик? На него подействовало?

Дюк: Не совсем, это же был ее первый опыт по внушению. Малик видел раны на своем теле, не мог объяснить, откуда они взялись, и в конце концов решил, что это его подстрелил милиционер, отчим Насти. Хотя у этого милиционера тогда не было с собой оружия. Малик очень хорошо усвоил, что ничего особенного в Волчанске Настя не продемонстрировала. Об этом он и доложил Химику. Со временем сработала и остальная часть Настиной лжи: в памяти Малика произошло замещение одного имени на другое. Десять лет спустя он напрочь забыл, как звали ту девочку из Волчанска. Он помнил другое имя, то, которое назвала ему Настя. Однако Настя не только ему запудрила мозги. Она еще и себе самой запретила вспоминать тот случай, настолько страшен он был для нее. Она как бы построила загородку в своей памяти, чтобы...

Первый: Давайте вернемся к папке этого полковника... Как его — Рябочкин?

Дюк: Рыбочкин. Полковника звали Рыбочкин. К девяносто пятому году у него был неплохой строительный бизнес в Подмосковье, и он мог бы безбедно существовать на этом, но папка не давала ему покоя, и он наконец решился. Через какого-то американского бизнесмена Рыбочкин попытался выйти на ЦРУ и предложить им папку с документами по «Апостолу». ЦРУ проявило интерес, но им нужны были гарантии подлинности документов. В качестве эксперта они хотели видеть одного человека — Химика. Американцы стали его искать, Химик сам на контакт не шел, подсовывал им посредников и через тех выяснил, за каким чертом его ищут на этот раз. Когда он узнал, что документы у Рыбочкина и тот выставил их на продажу, он не то чтобы озверел — это еще мягко сказано... Короче говоря, Рыбочкин едва успел выбраться из Москвы, но документы увез с собой. Химик так плотно висел у него на хвосте, что Рыбочкин от отчаяния подался в Чечню, где в то время творился такой кавардак, что спрятаться там мог кто угодно от кого угодно. Рыбочкин заплатил нужным людям в Чечне, и его отправили в какой-то аул в горах. Там он отсиживался примерно с полгода, но потом Черный Малик, который был многим обязан Химику, добрался до этого аула и притащил Рыбочкина к Химику на расправу. Черному Малику в этих поисках помогал еще один известный человек, который в то время делал в Чечне бизнес одной рукой и политику другой. Этого человека звали Иван Стригалев, также он был известен как Генерал. И вот весной девяносто шестого эти двое притащили Рыбочкина Химику как подарок. Я уж не знаю, что там сказали друг другу при встрече двое бывших сослуживцев... Но бумаг при Рыбочкине не было. Поэтому его пришлось обработать, а Черный Малик всегда хорошо умел это делать. Когда Рыбочкину стали отпиливать ногу, он раскололся и сказал, где документы. Говорят, Химик, когда это услышал, схватил топор и отрубил Рыбочкину голову. Но это так говорят.

Первый: Что же он сказал?

Дюк: Рыбочкин все-таки был не самым сообразительным среди отставных полковников КГБ, и тут он сглупил. Я не имею в виду его смерть, я имею в виду то место, которое он посчитал надежным местом для своих бумаг. Рыбочкин положил их в банк.

Второй: Это разумно, как мне кажется...

Дюк: В грозненский банк. В Грозном при всем тогдашнем бардаке существовал банк, и время от времени он работал. И был какой-то короткий период затишья в войне, когда Рыбочкин посчитал: тут бумаги будут в сохранности. Он арендовал сейф и положил туда свою папку с документами. Правда, он схитрил — бумаги проекта «Апостол» он вложил в пакет валютных облигаций Внешэкономбанка, среди всевозможных сопроводительных бумажек. Но все это было в одной папке, эта папка лежала в сейфе, сейф стоял в грозненском банке, Рыбочкин сидел в своем ауле и думал, что дело в шляпе. Но тут случился очередной штурм Грозного, и в процессе штурма от банка остались рожки да ножки. То, что осталось после бомбежек и артобстрелов, подчистили то ли федералы, то ли чеченцы. То есть Рыбочкин с таким же успехом мог выбрасывать эти бумаги в окошко скорого поезда, идущего на полном ходу. Химик вернулся из Чечни очень расстроенным. Ну а Рыбочкин не вернулся вовсе.

Первый: То есть документы пропали?

Дюк: Вы будете смеяться, но они не пропали. Кто бы там ни лазил по руинам грозненского банка, но у него хватило ума сообразить, что бумажки с водяными знаками в черной кожаной папке чего-то стоят. И этот кто-то подобрал папку и стал искать красивым бумажкам покупателя. Никто не знает, где носило папку следующие несколько месяцев, но потом она вдруг возникла у одного криминального авторитета по кличке Маятник. Этот Маятник, видимо, знал, что облигации из папки считаются утраченными и к оплате приняты не будут. Знал или догадывался. Во всяком случае, он постарался их поскорее сбыть с рук, особо не торгуясь, потому что достались они ему, видимо, без больших затрат и трудов.

Первый: Особо не торгуясь — это сколько?

Дюк: Особо не торгуясь — это два лимона баксов.

Первый: Ого...

Дюк: Так говорят. Лично я этих денег не считал, так что... А покупателем стал другой авторитет, Леван Батумский, у которого насчет облигаций никаких подозрений не возникло. Маятник слупил с Левана круглую сумму, а когда Леван предъявил облигации к оплате, а ему государство показало фигу, то Маятник прикинулся, что он тут совершенно ни при чем. И деньги возвращать отказался. После этого Маятник и Леван несколько лет были на ножах во всех смыслах этого выражения. Причем оба — мужчины серьезные, в годах, с большим самомнением. Никто уступать не собирался.

Первый: А папка?

Дюк: Папка все это время была у Левана. Другой, может, с горя и сжег бы эту кучу бесполезной макулатуры, но Леван опять-таки был мужчиной основательным. Он ждал подходящего случая, чтобы засунуть эту злосчастную папку Маятнику в какое-нибудь неподходящее место и получить назад свои деньги. Это было для Левана как будто чек с отложенной оплатой. Он берег его и ждал своего часа. И вот час настал. История с этими облигациями со временем стала широко известной и передавалась просто как анекдот — и так она докатилась до Стригалева, то есть до Генерала. Генерал поразмыслил, навел справки и пришел к выводу, что это, возможно, и есть та самая папка, по которой так печалился в девяносто шестом Химик.

Первый: Но речь-то про облигации, а не про документы «Апостола». Этих документов там могло уже и не быть... Выкинули, и все.

Дюк: Рыбочкин при всех своих недостатках с бумагами был всегда аккуратен. У этой папки была опись с указанием количества листов. Сто восемьдесят с чем-то листов. Генерал спросил: что, папка соответствует описи? Леван сказал: да, все как положено. Генерал сказал: а давайте-ка, ребята, я вас помирю. Забудем все эти глупости... Леван сказал, что ему нужны назад его деньги и ему нужны извинения. Генерал сказал, что он все устроит в лучшем виде. И он суетился, суетился, он все организовывал... Только бы Леван вытащил эту папку на свет божий. В конце концов Генерал организовал встречу Левана и Маятника в Дагомысе прошлым летом. Сам он выступал с благородной миссией посредника, примиряющего двух старых врагов.

Второй: Дагомыс? Я помню, там какая-то не очень хорошая история вышла.

Первый: По-моему, там никто не помирился, а наоборот...

Дюк: Объясняю. Генерал поначалу предлагал Левану выкупить у него папку, но Леван уперся: он хотел извинений и денег именно от Маятника. Тогда Генерал уговорил Маятника, чтобы тот приехал на встречу, признал свое неспортивное поведение и выкупил папку назад. А деньги на папку давал сам Генерал с условием, что после выкупа Маятник передаст папку Генералу. Маятнику все это показалось довольно странным, но почему нет? Конфликт с Леваном давно мешал его бизнесу, а тут можно было все разрулить и не потратить ни копейки. И он согласился. Но у Генерала все равно не было уверенности, что все пройдет как надо — Леван с Маятником были те еще фрукты, и каждый из них мог взбеситься от любой мелочи и поломать сделку. Встреча могла запросто закончиться еще одной сварой, и тогда Маятник не получил бы папку, она осталась бы у твердолобого Левана. Генерал решил подстраховаться. Он знал, что Леван по крайней мере привезет папку с собой, чтобы ткнуть ее в морду Маятнику и напомнить о старом кидалове. Генерал решил использовать и этот шанс — он привез в Дагомыс два десятка стрелков, запустил их в гостиницу и велел, если сделка сорвется, косить всех подряд, и Маятника, и Левана. Вот на этой стадии о дагомысской встрече стало известно в Конторе. Собрать двадцать профессионалов в одно и то же время в одном и том же месте — это вам не иголка в сене, и это было замечено Конторой. Но там не догадывались ни о какой папке, там знали, что Генерал — это человек Крестинского, и сделали вывод, что Крестинский таким образом хочет почистить российский криминальный мир от неподконтрольных ему людей и сделать Генерала авторитетом номер один. Контору такие перспективы не радовали, поэтому в Дагомыс была отправлена спецгруппа, которая должна была помешать людям Генерала сделать свою работу. Это был первый сюрприз для Генерала. Вторым сюрпризом для Генерала было то, что Леван все-таки заподозрил недоброе. Точнее, не сам Леван, а его ассистент, ангел-хранитель, как называл его Леван.

Первый: Это что еще за чудо в перьях?

Дюк: Это слепой парень, которого Леван подобрал где-то на вокзале. Леван считал, что у этого парня сильно развит дар предчувствия опасности. Он повсюду таскал его за собой...

Первый: Это не один из тех, апостольских?

Дюк: Как ни странно, да. Слепому парню, который с детства находился в Проекте, сложно было адаптироваться в большом мире. Родственников у него не было, и он мотался по стране, пока не оказался в компании наперсточников. Там его случайно увидел Леван и понял, что у парня есть дар. Чем старше становился Леван, тем больше вдавался во всевозможную мистику, так что найти на вокзале ангела-хранителя — это было вполне в его духе. Так вот, этого парня Леван привез с собой и в Дагомыс. И притащил его на встречу. Маятник стал скандалить, мол, что за урода ты притащил с собой? Помощник Маятника Гриб попытался вытолкать парня из комнаты, но Леван сказал, что тогда никаких переговоров не будет. Конечно же, Генерал всех успокоил, разрешил парню остаться... Но тут у парня начинается приступ — как всегда, когда он чувствует опасность для себя и своего шефа. Приступ очень сильный, и Леван под этим предлогом покидает зал, где шли переговоры. Тогда Генерал отдал приказ открыть огонь. Одновременно в дело вступила группа Конторы, и все мы тогда хорошо постреляли. Маятник был серьезно ранен, но остался жив, хотя большинство его людей погибли. Левана с его экстрасенсом мы вывели из гостиницы, причем Леван в этой суматохе все-таки оставил папку у себя в номере, и она оказалась у Генерала. Но тут его ждал еще один сюрприз. Кто-то из старых врагов Генерала нанял убийцу, стрелка-одиночку. И когда Генерал заскочил к себе в номер, этот стрелок-одиночка честно выполнил свою работу. После чего он забрал папку и скрылся.

Первый: То есть этого стрелка отправил кто-то, знавший про папку? Думаете, это был Химик?

Дюк: Нет, я же говорю — Генерал работал для Химика. Хотя что я вам объясняю? Сами все знаете... Генерал был знаком и с Химиком, и с Крестинским, и когда он узнал, что Крестинский ищет Химика, он согласился свести их вместе. С тех пор Химик стал получать от Крестинского деньги на свои разработки. Деньги, людей, информацию... Вы же знаете, правда? Не знаю, что получил Крестинский взамен... Или что по крайней мере ему обещали в обмен? Ну это уже ваше личное дело. Может, Крестинский считает, что это обычная благотворительность. А может, и нет. Так что, если бы Генерал раздобыл папку, он отдал бы ее Химику. Не знаю, сообщил бы он об этом Крестинскому... Но это опять-таки не мое дело.

Первый: Если не Химик отправил стрелка, то кто тогда?

Дюк: Хороший вопрос... Еще бы и знать ответ на него. Когда в Конторе разобрались в том, что действительно произошло в Дагомысе, там тоже подумали, что кто-то целенаправленно работал, чтобы прибрать папку к рукам. Но потом эта версия не подтвердилась. Мы увидели, что все, кто раньше искал папку, ищут ее и теперь. То есть ее не получил никто из серьезных игроков. Она попала в руки к случайному человеку.

Второй: Случайность — это мерзко... Это нечестно.

Дюк: Да, это неприятно. После Дагомыса Контора в своем обычном стиле обработала Левана и Маятника — убедила их, что в России им больше делать нечего, и они должны уехать из страны. Леван уехал первым, Маятник лежал в больнице и залечивал раны. Генерал был мертв. Папка исчезла. Химик поскрипел зубами и занялся обычными делами. Вы сами знаете его обычные дела, что я вам буду рассказывать...

Первый: Вы преувеличиваете, не настолько мы близки с господином Химичевым...

Дюк: Но хозяин-то у вас один и тот же, разве нет?

Первый: Давайте вернемся ближе к делу...

Дюк: Вернемся. Осенью прошлого года в дело вновь вмешался непредвиденный фактор. Дочь Генерала решила отомстить за отца. Девушке не было и двадцати, так что энергии, самоуверенности и праведного гнева там было не занимать. Почему-то она решила — а может быть, ее кто-то направил в эту сторону, — что убийство Генерала заказал Маятник. Девушка — звали ее Лена — стала набирать команду, чтобы сквитаться с Маятником, ни больше ни меньше. Учитывая, что до этого она училась в немецком бизнес-колледже, затея была, конечно же, наивной, в чем-то благородной... Но обреченной на провал. Маятник узнал о ее затее, вырезал все нанятую команду киллеров, а сама Лена чудом ускользнула от людей Маятника. Насмерть перепуганная, она поехала в Ростов. Во-первых, там ее вряд ли стали бы искать, а во-вторых, там жил знакомый Генерала по приднестровским событиям девяносто второго года, некто Мезенцев. В свое время он вполне разумно отказался участвовать в убийстве Маятника, и теперь Лена обратилась к нему за помощью. Она хотела как минимум получить убежище и как максимум, чтобы Мезенцев нашел Левана и попросил его урегулировать возникшие проблемы...

Первый: Она что, чокнутая? Она что, не понимала, что это не игрушки?

Дюк:Я же говорю — девятнадцать лет, немецкий бизнес-колледж, месть за отца... Я так думаю, что это был приступ самоотверженности, после которого она вдруг вспомнила, что ей всего девятнадцать и что жизнь прекрасна. А месть за отца — не самая важная вещь в этом мире... Мезенцев связался с Леваном, который в это время уже был в Германии, и Леван согласился свести Лену с Маятником и разрулить вопрос. Генерал оставил дочери неплохие деньги, и эти деньги могли искупить многое, даже попытку убийства Маятника.

Второй: Стоп, я правильно понимаю: Генерал пытался убить Левана и Маятника, а Леван потом хотел спасти его дочь от гнева Маятника? Он что, совсем спятил на старости лет?

Дюк: А кто вам сказал, что Леван с Маятником знали, кто именно пытался их убить в Дагомысе? Контора их об этом не проинформировала. Знаете, чем меньше у человека информации, тем легче им управлять. Леван с Маятником знали, что кто-то пытался их убить в Дагомысе и кто-то убил Генерала. Вероятно, Леван даже думал, что он чем-то обязан Генералу, ведь тот устроил встречу в Дагомысе, чтобы помирить их с Маятником, и это стоило ему жизни. Вероятно, Леван считал Генерала благородным человеком, хотя на самом деле... Короче говоря, Леван согласился помочь дочери Генерала. Он устроил ей встречу с Маятником в подмосковном пансионате. Сама Лена туда не пошла, опасаясь Маятника, пошел знакомый ее отца, Мезенцев. А Леван, как водится, притащил с собой на встречу своего слепого ангела-хранителя. И тот узнал Мезенцева.

Второй: Как это? Что значит узнал? Он же слепой, вы сами сказали.

Дюк: Я не специалист в этих вопросах, поэтому не буду врать и не буду произносить всякие сложные термины, которых не знаю. Поскольку у него отсутствует зрение, то в качестве компенсации развились иные чувства. Та же интуиция, к примеру. Он не видел Мезенцева глазами, но он опознал его по-своему. Он вспомнил, что этот самый человек находился рядом с номером Генерала в дагомысской гостинице в тот самый день, в тот самый час... И он вспомнил, что от этого человека исходило такое... То ли излучение, то ли еще что, но слепой опознал это излучение, как если бы это был характерный запах или характерный голос... Такое излучение, такая аура бывают у человека, который только что кого-то убил. Сильное эмоциональное возбуждение и так далее... Понятнее объяснить я не могу, но все было именно так.

Первый: И кого же убил этот Мезенцев?

Дюк: Генерала.

Второй: Какие-то старые счеты?

Дюк: Кто знает?.. И когда слепой ангел-хранитель Левана опознал Мезенцева, он сказал об этом Левану. Тот обалдел, и было отчего: убийца Генерала хлопочет о его дочери. А дочь Генерала из мести пытается убить Маятника, но при этом спит с настоящим убийцей своего отца. Потом Леван даже подумал, что Генерала заказала собственная дочь и использовала для этого Мезенцева... Но это было бы уже чересчур. Так вот, на той встрече в подмосковном пансионате не только слепой опознал Мезенцева. Мезенцев тоже узнал слепого — у него-то глаза были на месте. Короче говоря, в этом пансионате все началось переговорами, а закончилось стрельбой.

Первый: Как в Дагомысе.

Второй: Точно.

Дюк: Мезенцеву удалось уйти. Леван был легко ранен, но с ним случилось другое горе — он потерял своего слепого экстрасенса. Тот тоже был легко ранен, Леван уложил его в «Скорую» и больше не видел. Потому что это была не «Скорая»...

Первый: А кто же это был?

Дюк: Вы же знаете.

Первый: Понятия не имеем.

Дюк: Ну ладно, играйте в свои игры... Это были люди Химика. Они забрали слепого экстрасенса, а потом, чтобы уж совсем обрубить концы, наведались в больницу к Левану — тот впал в депрессию — и заменили ему витаминную смесь в капельнице какой-то сильнодействующей дрянью из запасов Химика. Эта штука убивает депрессию — вместе с человеком. И Химик радостно сообщил потом своему шефу, Крестинскому, как о большой удаче. Или не сообщил? Разве вы не в курсе? Крестинский не делится с вами такой информацией? Или это Химик придерживает информацию?

Первый: Я уже говорил, мы не...

Дюк: Ладно, проехали. Химик был доволен, что удалось вернуть этого парня, и видел в этом хорошее предзнаменование. Слепой рассказал все, что ему было известно о Леване, о Маятнике... И о Мезенцеве. Сделать вывод было нетрудно — если этот человек последним видел Генерала и последним выходил из его номера, то соответственно и папка у него. Оставалось узнать, на кого он работает и как у него можно вытянуть эту папку. Срочный анализ информации не выявил связей Мезенцева с какими-то серьезными структурами, и Химик пришел к выводу: случилось то, что называется мерзким словом «случайность».

Первый: Да уж...

Дюк: Люди Химика выследили Мезенцева и генеральскую дочь. Они скрывались от Маятника, который после стрельбы в пансионате основательно взъярился на эту парочку. Он хотел мести. Но возможности Маятника не идут ни в какое сравнение с вашими... Пардон, с возможностями Химика, поэтому Химик нашел Мезенцева и его подругу быстрее. За ними установили слежку. И тут выяснилось, что у Мезенцева с собой не было папки — поэтому лобовой захват был бы бессмысленным. Химик избрал чуть более сложную тактику — он учел, что отношения между Мезенцевым и генеральской дочерью могут стать тем фактором, который заставит Мезенцева выполнить любые условия. Ведь для Мезенцева было важно не только сохранить жизнь Лены Стригалевой, но еще и сделать так, чтобы она не узнала о его роли в смерти Генерала. Человек Химика пообещал Мезенцеву уладить всю эту запутанную ситуацию — в обмен на папку с документами. Химик думал, что Мезенцев будет торговаться или отрицать, что папка у него... Но Мезенцев не сделал ни того ни другого, и Химик понял, что, с одной стороны, Мезенцев не представляет реальной стоимости папки, а с другой стороны, Лена Стригалева — это действительно важный для Мезенцева элемент игры. Как-то давить на Мезенцева Химик не стал, чтобы не заставить его задуматься о подлинной ценности папки. Он предложил условие: девушка остается в гостинице как гарантия, а ты привозишь сюда папку. Мезенцев согласился и поехал за папкой, а за ним поехали люди Химика. Он должен был привести их к папке и тем самым завершить эту длинную историю. Он действительно привел их к папке, которая хранилась в Ростове, почти привел. В последний момент Мезенцев понял, что его собираются убить, а это означает и гибель Лены от рук Маятника. Он перестрелял людей Химика, но и сам был смертельно ранен. Таким образом обмен «папка на жизнь Лены Стригалевой» был сорван. Только ни сама Лена, ни Химик об этом не знали. Они продолжали ждать известий. Потом Химику стало известно, что его люди в Ростове убиты. Но о судьбе Мезенцева он ничего не знал и продолжал ждать, что тот явится в Волчанск спасать Стригалеву. Ведь так?

Первый: Что значит — ведь так?

Дюк: Ну ведь вы же все это знаете. Вы просто проверяете мою информированность, ведь так? Ведь Химик информирует Крестинского о своих действиях? Или нет?

Второй: Давайте продолжим...

4

Между тем где-то на каталонском побережье, метрах в ста от линии прибоя, Монгол расслабленно сидел в плетеном кресле и смотрел на покачивающиеся рыбацкие лодки. Местные занимались своими делами и не обращали на Монгола внимания, к его тихой радости. Мимо Морозовой, которая бродила босиком по мелководью, рыбаки спокойно пройти не могли, махали ей рукой. Морозова махала и улыбалась в ответ.

Они здесь уже неделю. Сначала они сняли два номера в отеле, относительно недалеко от моря, но потом договорились с пожилой дамой из местных, и та сдала им небольшой домик — сосны вокруг, из окна слышен успокаивающий шум моря.

Монгол закрыл глаза и забыл обо всем. Поэтому Морозовой удалось незаметно подкрасться к нему на расстояние пары шагов и брызнуть в лицо каплями морской воды...

Монгол вздрогнул, открыл глаза, увидел довольную физиономию Морозовой и осуждающе пробормотал:

— Детский сад...

— Точно, — согласилась Морозова, наливая себе в бокал белого вина, и села на ступеньки, так, что Монголу была видна лишь ее макушка. Не оборачиваясь, Морозова негромко произнесла:

— На этот раз ты не будешь меня ни о чем спрашивать?

— Нет, — ответил Монгол.

— Потому что ты устал выслушивать одинаковые ответы?

— И это тоже.

— А еще почему?

— Не хочу портить тебе отпуск.

— Очень благородно с твоей стороны.

— Но как только ты окончательно поправишься, я обязательно спрошу снова.

— Спрашивай, только... Я заметила одну закономерность. Друзья живут дольше, чем... Чем близкие друзья. Мы с тобой знаем друг друга шесть лет, и, несмотря ни на что, мы живы. И мы друзья. А мой последний близкий друг... У нас это закончилось через три месяца, потому что его убили. Понимаешь, о чем я? Я хочу; Марат, чтобы ты жил долго и счастливо.

— Долго и счастливо — это два разных слова, — ответил Монгол. — Долго — не значит счастливо.

— Может, и так, — сказала Морозова, допила вино, поднялась со ступенек и поставила пустой бокал на стол. Она положила руки на плечи сидящему Монголу и негромко повторила, глядя на темные точки рыбацких лодок:

— Может, и так...

5

Второй: Давайте продолжим. Волчанск... Я уже слышал это название сегодня.

Первый: Это там, где...

Дюк: Правильно. Это там, где Черный Малик испытывал Настю Мироненко. Настя до сих пор там проживала, и это не давало Химику покоя. Он никак не мог смириться с мыслью, что дочь двух самых талантливых участников «Апостола» никак себя не проявляет. Это все равно, что иметь в своем распоряжении очень дорогой и редкий прибор, но не знать, как он включается. Однажды Химик все же решился повторить опыт Малика и снова отправил к Насте человека для создания стрессовой ситуации. Но из этого ничего не вышло, хотя тот человек, посланец Химика, с тех пор постоянно жил в Волчанске и присматривал за Настей, на всякий случай. В тот момент, когда возникла вся эта история с Мезенцевым и генеральской дочкой, Насти Мироненко не было в Волчанске, она исчезла за год или два до этого. Сбежала из дома. Какая-то подростковая истерика насчет мальчиков, конфликтов с родителями и так далее.

Первый: Этот посланец Химика... Не очень он успешно выполнял свои задания, да?

Дюк: Не то слово.

Первый: Странно, что Химик после двух провалов все еще держал этого человека у себя.

Дюк: У него были на это причины. Впрочем, увидите его — сможете спросить лично. Ладно, ладно, я помню, что вы не имеете к нему никакого отношения. Итак...

Первый: У Химика в Волчанске без дела мается агент, и именно туда он отправляет Стригалеву и Мезенцева. Мезенцев уезжает за папкой, а Стригалева остается под присмотром этого самого агента.

Дюк: Браво, вы все понимаете с полуслова.

Первый: Но Мезенцев погибает, а следовательно, не возвращается в Волчанск.

Дюк: Да, ожидание затягивается. А Маятник продолжает поиски Стригалевой и в конце концов находит ее. Еще раньше в городе появляются люди Конторы, которые здесь по другому поводу — но это все равно напрягает химиковского агента, он нервничает, просит помощи, постоянно звонит своим начальникам... Помощь появляется. Но к этому моменту Маятник уже добрался до Стригалевой, он хочет вывезти ее из гостиницы и из города. Агент Химика успевает остановить маятниковских людей, но шума от этого столько... Когда приходит помощь, то Маятник со Стригалевой сидят на верхнем этаже гостиницы, а вокруг них милиция и ФСБ, почуявшие в Маятнике террориста... Отвести милицию можно, если надавить на нужных людей, но там еще есть люди Конторы, которые никуда не уйдут. Единственный выход — эвакуировать Стригалеву через крышу. Это значит, нужен вертолет. Дальше следует налет на местный аэроклуб...

Первый: Сколько суеты из-за одной девчонки... Приманка, которая так ничего и не приманила.

Дюк: Надежда умирает последней. Химик надеялся, что Мезенцев все же явится. Но если бы Химик знал, что в то же самое время в той же самой гостинице находится Настя Мироненко...

Второй: Так она вернулась?

Дюк: Дело даже не в том, что она вернулась, а в том, что она наконец стала тем, кем должна была стать. Она позволила своим врожденным способностям развернуться.

Первый: Что значит позволила?

Дюк: Способности были заложены в нее на генном уровне, и никуда от них деться Настя не могла. Но давняя история с убийством бабушки настолько шокировала ее, что Настя приказала себе забыть случившееся, и этот приказ блокировал все ее паранормальные способности, которые, впрочем, были еще не слишком развиты. Поэтому их так легко было задавить. Девочка не хотела быть особенной, не хотела отличаться от других, ее пугали ее собственные отклонения от нормы. И она очень успешно притворилась обычным ребенком. Однако организм развивался, и удерживать способности в задавленном состоянии становилось все сложнее. Половое созревание в этом случае шло параллельно с созреванием ее способностей. Серия внешних стрессов — гибель приемной матери (которую Настя считала настоящей), смерть одноклассника, в которого Настя была влюблена, причем убийцей оказался отчим Насти, — все это расшатывало ту плотину, которую она же выстроила против самой себя и против собственных воспоминаний. Эти воспоминания пробивались к ней во снах, когда контроль над сознанием ослабевал... И очередное потрясение должно было наконец взорвать установленные барьеры, вытолкнуть воспоминания и помочь Насте осознать, что она в действительности может... Химик был бы в восторге, узнав, что это наконец случилось. Но он не знал.

Первый: До сих пор?

Дюк: Ну теперь-то вы ему расскажете. Порадуйте старика. Хотя не уверен, что он обрадуется: Настя же не у него в руках. Как и слепой ангел-хранитель. Как и папка с документацией проекта «Апостол».

Второй: У всех бывают временные неудачи. Но, как я понимаю, сейчас вы восполните наши пробелы в знаниях.

Дюк: Я этим занимаюсь уже битый час.

Второй: Ну, все это мы так или иначе сами знали...

Дюк: Я сомневаюсь. Иначе бы вы не слушали меня так внимательно. И вы не согласились бы на мою цену.

Первый: Деньги в данном случае не играют главной роли...

Дюк: Приятно слышать.

Первый: Ну так где сейчас папка с документацией по «Апостолу»?

Дюк: Понятия не имею.

6

Лапшин вытер руки тряпкой, еще раз оглядел внутренности бондаревской машины и вынес вердикт:

— Знаешь, проще ее взорвать.

— Вот свою и взрывай, — отозвался Бондарев, который сидел снаружи гаража, чтобы даже не видеть, как Лапшин с решительностью проводящего ампутацию хирурга копается в моторе.

— Уже, — радостно сказал Лапшин. — И знаешь, это было круто... И вообще, зачем тебе машина? Сейчас зима, ездить — портить машину и нервы. А тебе нервы нужно беречь, потому что...

— Чтобы мои нервы были в порядке, уйди на фиг от машины.

Механик хренов...

— Это твое субъективное мнение. Но свой человекочас я отработал, так что пошли-ка к тебе, согреемся... Расскажешь мне про кошек. Это правда, что ты покидал кошек Крестинского в мешок и грозился их взорвать, если тот не явится на встречу?

— Правда.

— Я Крестинского-старшего видел, он явный псих. Но и ты, знаешь ли...

— Пожил бы в этом Волчанске столько, сколько я, еще неизвестно, что пришло бы тебе в голову. Идея-то хорошая, — стал объяснять Бондарев. — И он вправду поддался на нее, только Дворников не прослушал автоответчик и поэтому не смог назвать Крестинскому место встречи... И я только время зря потратил.

— Хватит оправдываться, — отмахнулся Лапшин. — Закрывай гараж. Если у Директора к тебе нет претензий, то у меня-то тем более... Просто как-то это странно: Бондарев шантажирует кошками...

— Заткнись ради бога...

Он запер гараж и вслед за Лапшиным зашагал к дому. Девушка в короткой дубленке выгуливала во дворе далматинского дога, увидела Бондарева, остановилась и замахала ему рукой.

— Это тебя, — сказал Лапшин. — Собачка у нее симпатичная, но для меня все-таки пусть возьмет подругу.

— Заткнись.

— Это кто? Как ее зовут?

— Ксеня. Просто соседка.

— Понятно, — многозначительно произнес Лапшин. — Когда соседка — это всегда просто.

— Да ничего у нас...

Между тем у подъезда остановился могучий «Ниссан», и соседка Ксеня завела разговор с водителем. Бондарев почесал нервно задергавшуюся бровь. Минуту спустя «Ниссан» принял в себя и Ксеню, и дога, эффектно рванул с места и скрылся из виду.

— Вот так, — сказал Бондарев. — Вот так и вся жизнь проходит мимо. Пока ты шантажируешь психопата кошками, жизнь садится в «Ниссан» и проезжает мимо. И, наверное, правильно делает.

— Это не жизнь, — возразил Лапшин. — Это всего лишь соседка на расфуфыренной машине какого-то расфуфыренного козла. Я, кстати, запомнил номер. Хочешь, я кое-кому позвоню и?.. Или у вас действительно ничего не было? И не планировалось?

— Хм, — сказал Бондарев.

— Ну так бы сразу и сказал.

7

Первый: Ну так где сейчас папка с документацией по «Апостолу»?

Дюк: Понятия не имею.

Первый: Как это?

Дюк: А вот так. Мезенцев так и не объявился. По официальной информации из ростовского УВД, он был убит в перестрелке на территории дачного товарищества «Золотая роща» какого-то там сентября этого года.

Второй: Тогда что вы нам тут мозги полощете?!

Дюк: Я? Да упаси бог. Вы ведь хотели, чтобы я подтвердил свою компетентность? Вот этим я и занимаюсь.

Второй: Ладно, с компетентностью мы все поняли. Теперь расскажите что-нибудь такое, чего мы не знаем.

Дюк: На всякий случай... Еще раз подчеркиваю — все, что я сказал до этой минуты, оценивается в двести тысяч долларов.

Первый: Да-да, разумеется. Вот чек. Или вы предпочитаете наличные?

Дюк: Я вполне доверяю банковской системе и возьму чек.

Первый: Вот лежит чек, и давайте двигаться дальше.

Дюк: Дальше... Что вас конкретно интересует?

Первый: Где сейчас эта девушка? Настя Мироненко.

Дюк: Точно не скажу... Но она под покровительством Конторы.

Первый: А этот слепой?

Дюк: Думаю, что он где-то поблизости от Насти.

Первый: Что это значит?

Дюк: Он — младший брат ее отца. Он ее дядя. Собственно, поэтому он и напросился в вертолет и...

Первый: Вот подонок! Я так и знал, что он...

Второй: Ас чего вы решили, что он будет писаться от счастья, что его вернули в Проект?! Ему что Леван, что Химик... А вы уши развесили!

Дюк: Мне выйти, пока вы тут между собой?..

Первый: Нет-нет, все в порядке... Так он тоже теперь в Конторе?

Дюк: Насколько я понимаю — да. И эта информация стоит сто тысяч.

Второй: А это не слишком?

Дюк: Так ведь деньги — не главное.

Второй: Что у вас еще есть?

Дюк: Еще... Еще у меня есть тот неудачливый агент Химика. Второй: А что с ним такое? Какой интерес он может представлять?

Дюк: Я думаю, что господин Крестинский, сидя здесь, на берегу Атлантического океана, не имеет представления, кого Химик использует на территории России. Детали могут показаться неважными, но только с первого взгляда...

Второй: А зачем господину Крестинскому это знать? Это дело Химика, это вопрос целесообразности... Я имею в виду, что такие вопросы — это не уровень господина Крестинского. Агенты... Химик сам принимает решения.

Дюк: Вот-вот. Но этот агент — особый случай. Химик вытащил этого человека из психиатрической клиники.

Первый: Вот это я называю — неправильная кадровая политика...

Дюк: У этого агента нестабильная нервная система, сомнительное прошлое и еще ряд проблем. Тем не менее Химик держит его при себе. Использует в своей экспериментальной программе по ускорению регенерации тканей. Это когда раны заживляются быстрее, чем у обычных людей.

Первый: Это как?

Дюк: Химия. И внушение. Всего понемногу, я уже объяснял. Так вот, этот не самый лучший агент... Химик, видимо, придавал ему особое значение. Он придерживал его для определенного момента.

Первый: Ладно, заинтриговали. Пятьдесят штук.

Дюк: Миллион.

Второй: Что?!

Дюк: Это стоит миллион.

Второй: Что стоит миллион?

Дюк: Число, месяц и номер рейса, которым этот человек вылетает в Аргентину.

Первый: Этот агент с нервным расстройством? Зачем он сюда вылетает?

Дюк: Этот человек... У него масса психических отклонений. Но его главная мания — убить старшего брата, которого он считает ответственным за свою искалеченную судьбу. Какая-то старая история...

Первый: Извините, мне нужно позвонить... (Слышен шум, шаги, звук открывающейся двери.)

Дюк: Правильно, это Гриша Крестинский, старший брат вашего шефа. Химик держал его на крючке, чтобы в нужный момент использовать его против шефа и самому стать главным. Так получилось, что Гриша попал к Конторе, ну а те не стали его задерживать... Гриша пошел на сделку — он рассказал все, что знал про Химика, а ему сделали загранпаспорт и купили билет до Рио. И подсказали адресок.

Второй: Но... Вы же сказали, что руководство Конторы было против ликвидации Крестинского!

Дюк: Против того, чтобы сделать это своими руками. Но почему бы не посодействовать встрече давно не видевшихся родственников? Святое дело... Выпишете чек или предпочитаете наличные?

Второй: Чек... Слушайте, Денис, а что вам вообще нужно? Деньги — это само собой... Сейчас Крестинский наверняка захочет поговорить с вами лично, предложит вам работать на себя... Крестинский — это человек, который может вам дать многое. Как и отнять. Так что вы подумайте: что вам нужно?

Дюк: Что мне нужно? Все что у вас есть. И даже больше.

8

Под свежим январским снегом даже такой город, как Волчанск, выглядит довольно симпатично. Новогодние украшения в витринах магазинов, перемигивающиеся гирлянды, объявления о праздничных скидках, картонные Деды Морозы, далекие звуки музыки... Белая «девятка» с ростовскими номерами медленно миновала выставленные у въезда на площадь рекламные щиты и остановилась на стоянке у гостиницы «Заря».

Из машины вышел невысокий темноволосый человек, одетый несколько не по сезону, — по волчанским меркам. Он в короткой кожаной куртке, шея замотана длинным шарфом, а на курчавых волосах сидит карикатурно-большая кепка. Он поеживался от холода, но поглядывал с чувством некоторого превосходства на жителей Волчанска в их дубленках и пухлых куртках на синтепоне. Рома Акопян поднялся по лестнице, и каблуки его старомодных сапог с высокими каблуками стучали как маленькие подковки.

Рома вошел в вестибюль, довольно ухмыльнулся, подмигивая каким-то проходящим мимо женщинам, что-то пробормотал себе под нос и наконец остановился у стойки администратора.

— Девушка, — проникновенно сказал он сорокалетней даме с пышной прической. — Это случайно не вы победили на конкурсе «Мисс Россия» в прошлом году?

— Нет, не я, — ответила дама. — Но я буду участвовать в этом году. Вы хотите меня проспонсировать?

— Я всегда готов проспонсировать красивую женщину, — захохотал Рома. — Причем неоднократно! Я обязательно вами займусь, только вот закончу с предыдущим проектом... Елена Ивановна Стригалева все же проживает у вас?

Дама укоризненно посмотрела на Рому, вздохнула и начала стучать по клавишам компьютера.

— Нет, — ответила она минуту спустя не без злорадства. — У нас таких нет. Ваш предыдущий проект сбежал от вас. Плохо спонсировали, наверное...

— Пока никто не жаловался, — возразил Рома и почти перелез через стойку, чтобы видеть экран монитора. — Давайте еще посмотрим, повнимательнее... Она была тут, точно была. Номер 606. Это где-то в сентябре было...

Дама некоторое время по инерции стучала по клавишам, потом подняла на Рому глаза и вкрадчиво произнесла:

— Значит, 606?

— Ага, — столь же вкрадчиво ответил Рома.

— А вы знаете, что я сейчас должна сделать?

— Неужели подарить мне поцелуй? От всей души...

— Позвонить в милицию.

— Ну это вы зря...

— Там. — Дама многозначительно ткнула пальцем в потолок. — Там целая уголовная история была. Со стрельбой. И у меня есть инструкция, что если кто-то будет интересоваться...

— Я уже совершенно не интересуюсь. — Рома капитулянтски поднял руки. — Все, все. Я не интересуюсь, я просто спрашиваю...

— Нету здесь вашей девушки, нету, — решительно ответила дама, сняла трубку телефона и начала нажимать кнопки. — Хотите, позвоним в милицию и спросим там?

— И почему это у вас через слово «милиция»? — скорбно произнес Рома. — Никакой романтики...

Он отошел от стойки, дама тут же повесила трубку и некоторое время молча смотрела перед собой, потом вздохнула и принялась за разбор текущих бумаг.

Между тем Рома изящными финтами миновал охрану на входе, проскользнул на лестницу и поднялся на шестой этаж.

— Н-да, — произнес он, войдя с лестницы в коридор шестого этажа. — Что это у вас тут стряслось? — спросил Рома у коренастого парня в грязно-синей униформе строительной фирмы.

— Это называется «ремонт», — ответил тот, вгрызаясь дрелью в стену.

Рома медленно прошел мимо банок с краской и шпаклевкой, листов ГВЛ, мешков со строительным мусором...

Дверь номера 606 была забрызгана краской. Рома толкнул дверь и вошел внутрь.

Он увидел кирпичную коробку с аппендиксом в виде ванной комнаты. С потолка свисали провода. Пол был застелен полиэтиленовой пленкой. Номер выглядел совершенно нежилым, и Рома недовольно поморщился.

Потом он подошел к окну — пленка и обрывки обоев шуршали под ногами — и осторожно тронул пальцем грязное стекло.

Скотч под давлением пальца прогнулся и отлип. Рома тронул пальцем отверстие в стекле, очень похожее на след пули. Рома сунул руки в карманы. Резко развернулся и пошел назад, к лестнице. Рабочие не обращали на него внимания.

Рома, не останавливаясь, прошел через вестибюль, вышел на улицу и так же сосредоточенно зашагал к своей машине.

На ходу он вытащил пачку сигарет, закурил, с наслаждением втягивая теплый дым и цокая зубами уже не от холода, но от возбуждения.

— Ну и хули ты вылез? — спросил он человека, который стоял возле Роминой «девятки», присев на капот. — Сиди и не высовывайся, я сам все сделаю.

— Дай-ка сигарету, — попросил Мезенцев. — И не дергайся... Кто тут меня узнает...

— Кто захочет, тот узнает, — мрачно бросил Рома. — Ты же не пластическую операцию сделал. Ты просто сменил фамилию. Ну, и похудел слегка.

Мезенцев согласно кивнул, затянулся и тут же начал кашлять.

— Э, а тебе можно курить-то? — поинтересовался Рома.

— Хрен его знает, — сказал Мезенцев, но сигарету не выпустил. — Ну что там? Ты нашел ее?

— Нет.

— Я так и думал, — спокойно кивнул Мезенцев. — Значит, придется ехать в Москву. Там поищем.

— Даже не заикайся.

— Я говорю: поедем в Москву.

— А я говорю: забудь. Тут какая-то серьезная заваруха была, менты и все такое. В этом номере дырки от пуль. Гиблое дело, короче говоря. Я не хочу тебе на мозги капать, но твоей Лены... Ее уже, может быть, и нету.

— Ты тело видел?

— Нет, но...

— Значит, поедем в Москву.

— Ты, блин, как баран. Знаешь такого зверя? Вот это ты в точности. Тебе сейчас затаиться надо, ясно? С того света тебя вытащили, новые документы тебе сделали, похороны Жене Мезенцеву оформили... Сиди и не рыпайся. Это же счастье, что ты сейчас на своих двоих и на свободе.

— Счастье, — согласился Мезенцев и осторожно коснулся губами фильтра сигареты. — Только я должен...

— Ты никому ничего не должен. Даже дочке Генерала.

— Я обещал.

— Мало ли что мужики обещают бабам! В конце концов, у тебя была уважительная причина.

— Если я не приеду к ней, ее могут убить.

— Да, это очень плохо, но ты должен был приехать сколько месяцев назад? То-то. Прими мои соболезнования, но ее скорее всего уже...

— Ты же не видел тела.

— Опять двадцать пять! Поехали отсюда...

— В Москву.

— Знаешь, я где твою Москву видел?!

Мимо прошел подросток, раздающий рекламные листовки. Рома раздраженно отмахнулся от него, но настырный пацан проворно сунул листовку под щетку на лобовое стекло «девятки» и зашагал дальше.

Рома автоматически выматерил его, вытащил из-под щетки листовку, смял ее...

— Стоп, — бросил Мезенцев, и сигарета упала на утоптанный снег у его ног. Он взял листовку у Ромы, развернул ее и прочел:

КАНЦЕЛЯРСКИЕ ТОВАРЫ ОТ ВЕДУЩИХ ПРОИЗВОДИТЕЛЕЙ

ВСЕ, ЧТО НУЖНО ВАШЕМУ ОФИСУ

БУМАГА

ПАПКИ

СКРЕПКИ

РУЧКИ

И МНОГОЕ ДРУГОЕ

МЫ ЖДЕМ ВАШЕГО ЗВОНКА

ООО «Елена», тел. 432689

Этот текст был напечатан слева от черно-белой фотографии улыбающейся девушки, подпись под которой гласила: «Теперь в моем офисе — все в порядке!»

Мезенцев обернулся, пытаясь разглядеть темноволосого подростка с листовками, но того уже и след простыл.

Рома выжидательно посмотрел на друга.

— Ну вот, — сказал Мезенцев и вздохнул. Этот вздох, как и предыдущие, причиняет ему боль, но тем не менее он улыбнулся.

— Что — вот? — непонимающе спросил Рома и выдернул у Мезенцева листовку.

— Дай-ка мне телефон, — попросил Мезенцев. — Что-то меня на канцтовары потянуло со страшной силой.

— Хм, — буркнул Рома, внимательно изучив листовку и даже поглядев ее на просвет. — А она ничего, симпатичная. Как ты думаешь, что это значит — в ее офисе все в порядке?

— Разберемся, — сказан Мезенцев, открывая дверцу машины. — У меня есть что им предложить, а если они рискнут отказаться, то... Ты меня прикроешь.

— Естественно. А если у нее и вправду все в порядке?

— Знаешь... — Мезенцев на миг застыл, оглядывая заснеженный чужой город. Он помнил, что когда-то в его жизни все было по-другому. Не только имя, а все. И сейчас Мезенцев понимал, что за последние полгода кто-то потихоньку вытащил из него старого Мезенцева и заменил новым. С этим новым Мезенцевым было непривычно иметь дело, но в целом он парень ничего.

— Знаешь, я не очень расстроюсь, если у нее все в порядке. Я даже обрадуюсь.

В этот момент его сердце бьется на удивление ровно. Он спокоен, потому что порядок вещей в этом мире и его, Евгения Мезенцева, место в этом мире предельно ему понятны.

Оглавление

Пролог

Глава 1 . Три мишени

  1

  2

  3

Глава 2 . Генерал на привале

  1

  2

  3

  4

Глава 3 . Комната с окном

  1

  2

  3

  4

Глава 4 . Инга

  1

  2

  3

Глава 5 . Чистый страх

  1

  2

  3

  4

Глава 6 . Тонкий намек

  1

  2

  3

Глава 7 . Призраки

  1

  2

  3

Глава 8 . Процедура

  1

  2

  3

Глава 9 . Рождения и смерти

  1

  2

  3

Глава 10 . Варианты

  1

  2

  3

Глава 11 . Следы

  1

  2

  3

  4

Глава 12 . Предвкушение

  1

  2

  3

Глава 13 . Бумажная пыль

  1

  2

  3

Глава 14 . Двенадцатый этаж

  1

  2

  3

  4

Глава 15 . Звуки

  1

  2

  3

Глава 16 . Ад

  1

  2

  3

  4

Глава 17 . Оно

  1

  2

  3

Глава 18 . Нежданная блондинка

  1

  2

  3

  4

Глава 19 . Когда стемнеет

  1

  2

  3

  4

Глава 20 . Ее серьезные проблемы

  1

  2

  3

  4

  5

Глава 21 . Майор Афанасьев

  1

  2

  3

  4

Глава 22 . Слабое место

  1

  2

  3

  4

Глава 23 . Погружение

  1

  2

  3

  4

Глава 24 . Привет от Левана

  1

  2

  3

Глава 25 . Холодный май

  1

  2

  3

  4

  5

  6

Глава 26 . Время бежать

  1

  2

  3

  4

  5

Глава 27 . Сообщения

  1

  2

  3

  4

  5

Глава 28 . Путь ошибок

  1

  2

  3

  4

Глава 29 . Семейные дела

  1

  2

  3

  4

  5

Глава 30 . Полное возмещение ущерба

  1

  2

  3

Глава 31 . Настя Мироненко

  1

  2

  3

  4

Глава 32 . Беглецы

  1

  2

  3

  4

Глава 33 . Рыжий и другие

  1

  2

  3

  4

  5

Глава 34 . Контора на марше

  1

  2

  3

  4

  5

  6

Глава 35 . Время и место

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

Глава 36 . Хороший вопрос

  1

  2

  3

  4

  5

Глава 37 . Приди и возьми

  1

  2

  3

  4

  5

  6

Глава 38 . Накладка

  1

  2

  3

  4

  5

  6

Глава 39 . Мезенцев

  1

  2

  3

  4

  5

  6

Глава 40 . Осада

  1

  2

  3

  4

  5

  6

Глава 41 . Инга

  1

  2

  3

  4

  5

  6

Глава 42 . Все вниз

  1

  2

  3

  4

Глава 43 . Катастрофа

  1

  2

  3

  4

Глава 44 . Каждому свое

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

Эпилог

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

Реклама на сайте