«Валет Бубен»

Б. К. Седов Валет Бубен

ПРОЛОГ

Старица Максимила стояла на бревенчатом крыльце, и ее неподвижный взгляд был устремлен в холодную голубизну утреннего неба. Луч восходящего солнца, раскаленный край которого показался над верхушками деревьев, коснулся ее лица, но Максимила не обратила на это никакого внимания. Мысли ее были далеки от этого места и от этого дня.

С тех пор как вертолет унес в своем железном чреве надежду и отраду Максимилы – Алену и Алешу, жизнь в поселении староверов изменилась. История общины, летопись которой велась старостами, сменявшими друг друга по мере их отбытия в лучший мир, знала не так уж и много случаев, когда мрачное и горестное событие накрывало своей тенью затерянное в тайге поселение.

Жизнь староверов проходила в праведных трудах и молитвах, и весь риск их существования сводился к неожиданной встрече с медведем-шатуном да к возможности утонуть в мелкой извилистой речке, неподалеку от которой стояли их дома. Но со зверями староверы, в совершенстве владевшие искусством жизни в дикой тайге, умели находить общий язык, а в речке лишь однажды утонул дурачок Артемка, да и было-то это полтора века назад. Так что неожиданная смерть не была в общине такой частой гостьей, какой она является для городского жителя, бытие которого представляет собой постоянное лавирование между сотнями возможностей окончить свои дни нелепо и страшно.

Но то, что произошло несколько месяцев назад, было страшнее смерти.

Если бы Алеша и Алена просто погибли, то поселенцы погоревали бы положеный срок, а потом стали бы жить дальше в полной уверенности, что души безвременно покинувших грешную земную юдоль отроков предстанут перед сверкающим престолом, и Всемилостивый определит им вечное блаженство, как они, по всеобщему мнению, того и заслуживали.

Однако все было совсем не так. Чужие люди, не знавшие ни Бога, ни совести, ни сострадания, безжалостно и грубо увлекли невинных парня и девицу в чуждый и опасный мир, сравнимый разве что с адом. И теперь неизвестность их судеб мучила Максимилу и в ее воображении рисовались картины совращения отроков, их падения в пучину греха, путь из которой ведет прямиком в преисподнюю, и попавший туда оставляет последнюю надежду за мрачным порогом.

Это и не давало Максимиле ни покоя, ни тихого сна. Она проводила дни в молитвах, а ночи в гаданиях и в попытках с помощью колдовства проникнуть в тайны событий, происходивших невообразимо далеко от нее.

Минувшим вечером, после захода солнца, когда все жители общины уснули, Максимила зажгла в спальне несколько свечей и бросила на жаровню щепотку благовонных трав, собранных ею в тайге в точно определенное время со всеми необходимыми приговорами и молитвами. Спальня, освещенная теплым неярким сиянием свечей, наполнилась ароматом благовонного курения, и Максимила, встав на колени перед висевшим на стене образом Спасителя, обратилась к нему с молитвой о помощи в поисках невольно увлеченных отроков.

Закончив молитву, Максимила встала, оправила подол длинной, до пола, домотканой юбки и оглядела спальню. По стенам были развешены в определенном порядке пучки трав, кореньев, венки и ленты. Между ними висели мешочки с лекарственными снадобьями и амулеты. Каменные бусы и деревянные браслеты на запястья, причудливо изогнутые сучки, принесенные Максимилой из леса, найденные ею в речке обточенные водою осколки древних камней, в которых она почувствовала магическую силу, – все это составляло атмосферу, которая помогала Максимиле проникать за пределы обыденной и очевидной жизни. И ни от одного из предметов, находившихся в ее спальне, не исходило мрачной и темной энергии, свойственной нечистому колдовству, направленному на жадную корысть и на злобные пожелания людям зла и горя. Не было тут ни сушеных летучих мышей, ни лягушачьих косточек, ни черепов, ни пауков, вообще – никакой чертовщины и бесовщины, с которыми в представлении людей обычно связывается образ колдуньи.

На старинной потемневшей иконе, висевшей в красном углу и окруженной венками и вышитыми полотенцами, был изображен Иисус Христос, поднявший правую руку в двуперстном благословении и глядевший на мир с мягкой укоризной. Дескать – говоришь вам, олухам, говоришь, а все – как об стенку горох. Ну да ладно, люблю я вас, негодяев, и не теряю надежды на то, что начну наконец пускать вас в свое Царство не из жалости, а по заслугам вашим.

Максимила достала с полки две свечки, самолично сделанные ею из воска лесных пчел, смешанного с особыми растертыми травами, и, засветив их, поставила на небольшой грубый стол по обе стороны от крупного осколка вулканического стекла. Этот осколок она нашла в тайге лет пятьдесят назад. Идя вдоль глубокого оврага, заросшего густым низкорослым ельником, она вдруг почувствовала исходящую от чего-то неподалеку светлую помогающую силу и, поискав, обнаружила лежавший на самом дне оврага и сверкавший ночным светом кусок обсидиана весом с полпуда. Протянув к нему руки, Максимила ощутила приятное покалывание, которое, впрочем, совершенно не обеспокоило ее, и неожиданно пришедшую ясность мысли. Не испытывая ни малейшего сомнения, она подняла с земли этот увесистый черный обломок древнего огня и принесла его в свой дом. Там она отмыла его, поставила на особый стол, который построила специально для этого своими руками, и с тех пор найденный в овраге осколок вулканического стекла часто помогал ей в таинственном и непонятном для непосвященного искусстве ведуньи.

Максимила села перед столом на низенькую скамеечку, сложила руки на коленях и, устремив взор в мерцающие и темные, как космос, глубины обсидиана, ощутила знакомый холодок и почувствовала, как там начинают открываться неясные дали и непонятные картины, которые ей предстояло разобратьи понять. Много-много лет назад старец Иона, ее духовный наставник, ныне уже покинувший этот грешный мир, говорил, что Бог уже давно дал ответы на все мыслимые вопросы, и эти ответы всегда находятся прямо перед тобой. Главное – найти правильный вопрос. И сейчас Максимила в который раз пыталась понять, как правильно спросить о том, где же маются ее возлюбленные чада. А именно это и было самым трудным.

В пятнадцати километрах от поселения, среди глухих и почти непроходимых зарослей, возвышалась живописная скала, на вершине которой росло несколько чахлых елочек. Скала эта была в три раза выше самой высокой сосны из тех, что окружали ее от века, и видно ее было издалека.

Путник, который взобрался бы на самую вершину этой скалы, мог увидеть под собой темный ковер бескрайней тайги, раскатанный до самого горизонта, а если бы посмотрел в бинокль, то обнаружил бы далеко на востоке небольшую проплешину в ковре, а в ней – несколько микроскопических коробочек. Время от времени над этим местом поднимался слабый дымок, а по ночам постоянно светилось тусклое зарево дизельного электричества. Это была та самая ижменская зона.

Старец Евстрат посмотрел в ту сторону и, сплюнув, отвернулся.

Он сидел на вершине скалы, прозванной среди немногочисленных местных жителей Чертовым Камнем, и, опершись спиной об одну из низкорослых елочек, выросших на камне неизвестно каким способом, обозревал окрестности. Несмотря на свои девяносто лет и морщинистое, как древесная кора, лицо, старец Евстрат был бодрым и полным сил мужчиной. Он энергично ходил по тайге, бил зверя, если нужно, сам колол и пилил дрова и говорил, что до сих пор остается в силе и в уме исключительно потому, что живет праведной и скромной жизнью. Никому и в голову не приходило возразить ему или усомниться в его словах. Жизнь Евстрата проходила у всех на глазах, и каждый мог сам убедиться в том, что так оно и было на самом деле.

Евстрат вздохнул и стал спускаться вниз.

Каждый раз, приходя сюда, он проводил несколько часов на вершине утеса, преследуя сразу две цели. Одна из них касалась уединенного размышления, приводившего к очищению помыслов и возвышению духа.

Вторая цель имела гораздо более практический смысл.

Пока дух Евстрата парил и возвышался, его глаза зорко осматривали все вокруг и отмечали любое движение в прилегающих к Чертову Камню зарослях. Натренированное зрение таежного следопыта и прирожденного снайпера помогало Евстрату заметить даже белку, прошмыгнувшую на расстоянии в сто шагов от скалы. И поэтому человек, которому вздумалось бы подкрасться к скале незаметно, никак не мог рассчитывать на успех.

Вот и на этот раз, убедившись, что рядом с Чертовым Камнем никого нет, Евстрат начал спускаться, осторожно и в то же время ловко переступая по давно заученным выступам в наклонной каменной стене. Добравшись до земли, он отряхнулштаны и медленно пошел вокруг утеса. В одном месте, совсем рядом с уходящей вверх неровной гранитной плоскостью, росла густая высокая ель.

На высоте в три человеческих роста ее крона плотно прилегала к скале, и, подойдя к этому месту, Евстрат замер, зорко оглядываясь. Так он простоял минут десять, затем достал из-за пазухи короткую толстую веревку с двумя петлями на концах, охватил этой веревкой толстый шершавый ствол и, скрестив особым образом ноги в мягких ичигах, уперся ими в дерево и начал быстро подниматься, ловко перебрасывая веревку все выше и выше. Через несколько секунд он скрылся в густых и тяжелых ветвях, и никому бы и в голову не пришло, что здесь только что был человек.

Встав на толстый сук, отходивший от ствола в сторону скалы, Евстрат спрятал веревку за пазуху и, не держась руками, спокойно сделал несколько шагов, отделявших его от узкой вертикальной щели, в которую уходил этот сук.

Оперевшись на скалу, Евстрат повернулся боком и протиснулся в щель. Через несколько метров она делала резкий поворот направо, потом опять налево, и вскоре Евстрат оказался в кромешной тьме открывшегося перед ним глухого пространства. Достав из-за пазухи свечу, он зажег ее, укрепил на каменном выступе, густо покрытом потеками воска и стеарина, и огляделся.

Со времени его прошлого визита в пещеру ничего не изменилось.

Пламя свечи стояло неподвижно, и в его неярком свете можно было различить сводчатыекаменные стены, уходившие в невысокую темноту, грубый деревянный стол, стоявший на удивительно ровном каменном полу, простую домодельную табуретку и сколоченные из толстых досок полки, на которых громоздились старинные книги и рукописи. На полу рядом с полками стояло несколько небольших сундучков, а к стене были прислонены два свернутых знамени и старинная хоругвь, на верхушке которой красовался вставший на дыбы золотой медведь.

В пещере было сухо и тепло, ни в какую непогоду сюда не проникала сырость. Зимой тут было холодно, и только. Поэтому вот уже триста с лишним лет все, что здесь находилось, было в полной сохранности, и только изредка Евстрат, а до него – его предшественники, осторожно стирал пыль с древних книг и наводил порядок, который, кроме него самого, нарушать было некому.

Евстрат достал еще одну свечу, зажег ее и всунул в стоявший на столе позеленевший от времени подсвечник. В пещере стало несколько светлее, и, подойдя к входу, Евстрат завесил ведущую наружу щель плотной домотканой дерюгой. Вернувшись к столу, он присел на скрипнувшую табуретку, положил на стол перед собой морщинистые руки и глубоко задумался.

Его взгляд равнодушно скользил по кожаным и деревянным переплетам лежавших на полках старинных рукописных книг, по обитым почерневшим железом сундучкам, по каменным стенам, которые, слава Богу, всегда оставались сухими, а мысли в этовремя снова и снова возвращались к недавнему разговору со старицей Максимилой.

Несколько дней назад она пришла к нему и, перекрестившись у порога, ступила в избу. Евстрат в это время, ловко орудуя толстой иглой, починял порты. Увидев, чем он занят, Максимила улыбнулась и сказала:

– Бог помощь, братец Евстрат!

Подняв глаза от работы, Евстрат ответил:

– Здравствуй, сестрица Максимила, заходи, гостьей будешь.

Максимила подошла к скамье, стоявшей у стены, и села на нее таким плавным и изящным движением, которому могли бы позавидовать выпускницы хореографического училища. Спина ее при этом осталась совершенно прямой. Евстрат бросил на Максимилу быстрый взгляд, который был знаком ей уже семьдесят с лишком лет, и, затянув узел, перекусил суровую нитку белыми крепкими зубами. Отставив руку с починенными портами далеко в сторону, он критически осмотрел свою работу и, оставшись доволен, встал со скамьи и убрал порты в шкапчик.

-А не желаешь ли чайку, Максимилушка? – спросил он, глядя на нее сверху вниз.

Максимила подняла на него глаза и ответила:

– Желаю, если по-хорошему.

– Вот и хорошо, – согласился Евстрат, – конечно, по-хорошему. Когда же у нас с тобой было по-плохому?

Максимила тонко улыбнулась, зная, что имел в виду Евстрат, и наклонила голову. С тех пор как она отказала ему в ответ на предложение руки и сердца, между ними не прекращалась игра, состоявшая из постоянных полунамеков на неслучившуюся много лет назад любовь.

– Тогда пойдем на улицу, запалим там самовар, а пока он будет нам чай варить, поговорим о том, с чем ты пришла.

Они вышли из избы и направились к вкопанному в землю большому дощатому столу под березой, за которым обычно кто хотел, тот и сидел. Евстрат нес перед собой полный самовар, а Максимила, легко нагибаясь, подбирала с земли мелкие щепочки и сучочки на растопку.

Поставив самовар на стол и водрузив на него мятую жестяную трубу, Евстрат сказал:

– Погоди, сейчас дров принесу. И пошел в избу.

Вернувшись, он принес с собой холщовый мешок с сухими сосновыми шишками и, высыпав малую толику их на стол, занялся растопкой самовара.

Через несколько минут в топке самовара зашумел огонь, и теперь оставалось только подбрасывать в него шишки и ждать, когда он запоет свою любимую песню.

Усевшись на лавку напротив Максимилы, Евстрат посмотрел на нее и сказал:

– Так с чем ты пришла ко мне, сестричка? Ты ведь не просто так пришла, чайку попить, правда?

Максимила взглянула на него, поправила белоснежный платок и ответила:

– Твоя правда, братец, не просто так пришла я к тебе. И говорить я буду о невеселых, но очень важных вещах, о которых я узнала этой ночью. Хоть ты и не одобряешь моего ведовства, но ни разу не было такого, чтобы ты мог меня всерьез упрекнуть за это.

Евстрат кивнул, соглашаясь.

– Тогда слушай меня, и я расскажу тебе о том, что я увидела с Божьей помощью, и от чего нам нужно спасаться, чтобы не погибнуть всем и зазря.

Евстрат пристально посмотрел на нее, но ничего не сказал, и на его лице отразилась готовность внимательно слушать.

– Прошедшей ночью обратилась я к помощникам моим малым, чтобы они пособили мне увидеть, что с Аленой и Алешей деется, да где они, да как их найти, – начала она.

Помощниками малыми Максимила называла свои амулеты, снадобья и прочие атрибуты гадания и ведовства.

– И опять не смогла я ничего увидеть, только тени смутные плыли, да голоса неясные бормотали на чужом языке. Но потом, уже под утро, вступило в избу сияние и голос чистый и сильный сказал мне, что ждет нас всех гонение и погибель. И что придут эти беды не через врага чужого, не через злодея неизвестного, а через Алешу нашего, через внучка моего возлюбленного. И будет с ним при этом Костя. Тот самый Костя, которого в миру грешном Знахарем зовут и который Настеньку нашу из общины увел. И будут они с Алешей невольными проводниками нашей погибели.

Она глубоко вздохнула, и Евстрат открыл было рот, но Максимила сделала повелительный жест, и он не посмел прервать ее, хотя вопросы и возражения так и вертелись у него на языке.

– Поведал мне все это голос тот ангельский, а потом сказал, что если сможем мы найти их до того, как они свое невольное злодейство совершат, то и мы спасемся сами, и их спасем от Геенны пожирающей. И что нужно делать это скорее, иначе не пройдет и года, как на этом самом месте, где мы с тобой, Евстратушка, чаевничать собрались, одни головешки останутся. А косточки наши зверье по кустам да по буеракам растащит. Вот так, братец. Умолк голос тот нездешний и сияние в избе угасло. Только свечечки мои наговорные коптят, будто и не было ничего.

Максимила умолкла. Евстрат встал и начал неторопливо подбрасывать шишки в самовар.

– И больше ничего не сказал голос тот? – спросил он через некоторое время.

– Больше ничего, как есть – ничего, – ответила Максимила и снова горестно вздохнула.

– Да-а… – протянул Евстрат, – тут нужно думать и крепко думать…

Он неожиданно вспомнил о том, что не одобряет ведовство, и, повернувшись к Максимиле, заговорил сварливо:

-А я тебе сколько раз говорил, что твои гадания до добра не доведут? Говорил? И вот теперь видишь, что получается. Видишь, к чему грех твой привел?

– Очнись, сорока трескучая, – оборвала его Максимила, – сам не понимаешь, что говоришь. Я только рассказала тебе то, что услышала. А уж кто эту беду накликал, то одному только Господу известно. И голос тот про это ничего мне не сказал.

Самовар, наконец, закипел, и оба были рады, что можно отвлечься на время от невеселого разговора и заняться разливанием чая и прочей обыденной суетой, которая позволит собраться с мыслями, а там… А там – видно будет. На душе у Евстрата было тоскливо и мрачно, и, увидев это, Максимила погладила его по загорелой морщинистой руке и сказала:

-Надейся и верь, братец Евстрат. Бог не оставит нас без помощи своей. И братьям и сестрам нашим не говори пока ничего. Только введешь их в сомнение и в суету, а это сейчас ни к чему. А мы с тобой и вправду должны крепко подумать о том, как души невинные уберечь.

Она умолкла на миг, а затем, взглянув на Евстрата, сказала:

– А ты чаек-то разливай, не ленись. Кто кого угощает – ты меня или я тебя, портной мастеровитый? У меня занавесь в светелке обветшала, может, починишь, Евстратушка?

И она залилась молодым смехом.

Евстрат стрельнул на Максимилу глазами и вдруг ловко дернул ее за длинную темную косу, выбегавшую из-под белого староверского платка.

Максимила ойкнула, а Евстрат уже сидел напротив нее и чинно держал в руке стакан в оловянном подстаканнике, наполненный душистым чаем с лесными травами.

Свеча, стоявшая в подсвечнике, затрещала и замигала.

Евстрат вздрогнул, отвлекшись от воспоминаний о разговоре с Максимилой и, поплевав на пальцы, снял нагар с фитиля. Пламя свечи сразу же выправилось, и его ярко-желтый лепесток ровно вытянулся вверх.

Задумчиво оглядев пещеру, Евстрат остановил взгляд на полках со старинными книгами, и в его голове поплыли, сменяя друг друга, невеселые мысли.

Злые люди увлекли Алешу на дьявольской железной птице, и Евстрат остался без преемника. Пять лет назад, когда Алеше стукнуло тринадцать, Евстрат взял его с собой в тайгу и, приведя к Чертову Камню, предложил отыскать тайный вход в пещеру. Минут через двадцать Алеша нашел его, и Евстрат остался доволен. Наблюдательность и проницательность были обязательными качествами для будущего пастыря, и Евстрат, который после долгих раздумий выбрал на эту роль именно Алешу, был удовлетворен.

Но Алешу ждала не только роль будущего духовного наставника поселенцев-староверов. Гораздо большее значение Евстрат придавал тому, что именно Алеша после него станет хранителем главной тайны общины, о которой не знал никто, кроме сменявших друг друга пастырей. Более трехсот лет в этой пещере хранились книги, которые с полным правом можно было назвать сокровищами, и уже шестьдесят восемь лет, сменив оставившего этот бренный мир старца Нону, Евстрат был хранителем тайны.

Евстрат провел Алешу в пещеру и объявил ему, что теперь он наравне с самим Евстратом является посвященным в главную тайну общины и в надлежащее время должен будет передать ее следующему пастырю. Алеша смиренно принял посвящение, и с тех пор они с Евстратом часто посещали пещеру, где Евстрат читал Алеше слова мудрости, хранившиеся в старинных книгах и записанные давно умершими людьми.

А теперь Алеши не было, и Евстрат не знал, что ему делать. Он долго присматривался к оставшимся в общине немногим молодым людям, но не находил среди них такого крепкого духом и чистого помыслами юноши, как Алеша. Положение было безвыходным.

Евстрат вздохнул и, встав, подошел к полкам с книгами.

Проведя рукой по шершавым переплетам, он остановился на одном из них, снял книгу с полки, положил ее на стол и, усевшись на табурет, стал разглядывать давно знакомый ему том, имевший для знающего человека особую ценность.

Обложка книги, сработанная из покрытых изощренной резьбой тонких пластин дорогого темного дерева, источала слабый аромат, корешок и кромки обложки были сделаны из тисненой кожи, пришитой к дереву серебряными скобками, изукрашенными затейливой чеканкой, а на лицевой стороне деревянной обложки в серебряных гнездах сидели семь драгоценных камней.

По углам обложки были расположены четыре крупных рубина, чуть ниже, тоже в углах – два изумруда, а над перламутровой инкрустацией заглавия, врезанного в обложку, красовался чуть покосившийся огромный бриллиант.

Евстрат взял сухую тряпицу и тщательно стер с книги пыль.

И сразу же в старом вощеном дереве обнаружились благородные слои и прожилки, рубины и изумруды бросили вокруг себя светящиеся красные и зеленые тени, а в глубине великолепного бриллианта заиграли радужные отражения. Евстрат открыл сухо зашуршавший старинный том и в который раз подивился прихотливой вязи, бегущей справа налево и таящей в себе собранную людьми по малой крупице божественную и человеческую мудрость. Он не знал языка, на котором была написана эта книга, но он знал ее название.

Книга эта называлась – Коран.

* * *

На берегу Аравийского моря, над глубоко вдававшейся в мрачные скалы сине-зеленой бухтой, стоял легкий белоснежный дом.

Неверные собаки называли такие постройки виллами, фазендами, бунгало и дачами, но люди, для которых многовековая история не прерывала свое течение и которые не собирались менять свои представления о жизни в угоду нагло рвущейся с Запада изменчивой и капризной моде, оставались верны старым традициям. И поэтому в их жизни, как и тысячу лет назад, были шахи, слуги, рабы, гаремы, евнухи и дворцы.

Дворец муллы Азиза стоял на головокружительной высоте, и его терраса заканчивалась вровень с улетавшими вниз скалами. Но не следует думать, что вокруг этого дворца бродили вонючие ишаки и босые декхане с кувшинами. Не все, что приходило в арабский мир с Запада отвергалось мудрыми последователями учения пророка Магомета. Такие вещи, как электричество, кондиционеры, опреснители, автомобили, радио и главное – оружие, принимались здесь с почетом и уважением. Аллах не возражал против того чтобы его верные сыны пользовались полезными изобретениями неугодных ему людей, и, конечно же, приветствовал то, что эти изобретения использовались против самих же изобретателей.

Белая, как колумбийский кокаин, мраморная терраса была залита ослепительными лучами жаркого полуденного солнца. Небольшой бассейн, в котором прохладно колыхалась кристально чистая голубая вода, был окружен художественным беспорядком шезлонгов, полосатых солнечных зонтиков, легких столиков и прочего летнего купального хлама.

Посреди бассейна, на поверхности воды, раскинув поросшие густой черной шерстью руки и ноги, лежал мулла Азиз. Его поддерживали две черноволосые красавицы, которые, как, впрочем, и сам мулла Азиз, были в чем мать родила. Третья красавица, устроившись между широко разведенных ног муллы Азиза, делала ему минет.

Мулла Азиз, закрыв глаза, тихо стонал от наслаждения и время от времени бормотал:

– О, алла… о, алла…

Красотка, ревностно занимавшаяся его небольшим, но бодро стоявшим сокровищем, нежно водила пухлой ручкой по его волосатому брюху и иногда, когда мелкая волна, попадала ей в нос, фыркала и трясла головой.

Наконец мулла Азиз почувствовал, что приближается момент высшего земного наслаждения, и издал громкий и страстный стон. Красотка добавила усердия, и через несколько секунд он задергался всем телом и начал извергать благословенный нектар, принять который поторопились и обе подружки смуглой счастливицы. При этом они забыли о том, что господина нужно держать на поверхности. Погрузившись в воду, мулла Азиз захлебнулся и судорожно заколотил руками и ногами. Момент высшего наслаждения был безнадежно испорчен.

Вынырнув, он, кашляя и отплевываясь, стал раздавать своим гуриям оплеухи и затрещины. Они уворачивались и хихикали, а он грозил им всеми смертными карами и отлучением от своего божественного тела. Наконец его гнев утих, и мулла Азиз, поддерживаемый наложницами, выбрался из бассейна и завернулся в огромный махровый халат.

Бросив на провинившихся гурий еще несколько грозных взглядов, он раздвинул стеклянную стену и вошел в просторный прохладный зал, в котором тут и там можно было увидеть обширные диваны со множеством валиков и подушек, кальяны, низкие столики, а также компьютер, факс и прочую западную оргтехнику на модерновом офисном столе, стоявшем в углу.

Мулла Азиз посмотрел на висевшие на стене большие часы, на циферблате которых был изображен врезающийся в небоскреб «боинг», и, нахмурившись, щелкнул пальцами. Женщины, уже успевшие накинуть на себя какую-то одежду, засуетились, и через несколько минут мулла Азиз был одет, причесан и готов к приему гостей, которые должны были прибыть с минуты на минуту О том, что он только что барахтался в бассейне со своими девками, можно было догадаться только по тому, что его черные, как уголь, волосы были чуть влажными. Теперь он был похож на серьезного человека из кабинета правительства какой-нибудь арабской нефтяной державы.

Повинуясь его жесту, дамы удалились. Мулла Азиз уселся в кресло, закинул ногу на ногу и стал ждать.

Наконец, стрелки на часах, напоминавших при каждом взгляде на них о великом подвиге воинов Аллаха, сошлись на двенадцати, и высокая белая дверь распахнулась.

На пороге появился человек, который, если не считать черных вьющихся волос, был полной противоположностью невысокому и склонному к полноте мулле Азизу.

Надир-шах, наследник и преемник погибшего в Душанбе Кемаля, был выше среднего роста, на его теле не было ни одного грамма лишнего жира, его можно было назвать скорее жилистым, чем мускулистым. Тонкая смуглая кожа туго обтягивала кости черепа, верхнюю губу украшали узкие хищные усики, а густые черные брови, под которыми сверкали неукротимо горящие глаза, выразительно двигались, послушно отражая настроение Надир-шаха. Короче говоря, он был классическим роковым брюнетом, стройным и подвижным, и не одно женское сердце разбилось вдребезги, упав к его длинным загорелым ногам.

Но не только победами на любовном фронте славился зловещий красавец Надир-шах. Если бы он был просто удачливым арабским бабником, то Кемалъ никогда не приблизил бы его к себе, и тем более никогда не сделал бы его своим наследником и преемником. В Надир-шахе сочетались бесстрашие настоящего воина и осторожность опытного ростовщика, способность к безоглядному смертельному риску и мудрость прозорливого военачальника.

А его нежность и неутомимость в постели, сводившие с ума черноволосых дочерей Аллаха и прохладных европейских блондинок, надежно уравновешивались неслыханной жестокостью, с которой могли познакомиться те, кто попал в его руки в качестве пленников. Любой смелый и мужественный воин, угодив к Надир-шаху, через некоторое время начинал униженно молить его о смерти. И, конечно, в конце концов все они получали то, о чем просили.

Увидев вошедшего, мулла Азиз поднялся с кресла и, сладко улыбаясь, шагнул ему навстречу, раскрыв объятия.

– Ассалям алейкюм! – приветствовал он Надир-шаха, слегка приобнимая его за мускулистые плечи.

-Алейкюм ассалям! – ответил Надир-шах, ощутив под узкими твердыми ладонями жирные лопатки муллы Азиза.

-Да продлит Аллах твои дни, – сказал мулла Азиз и, взяв Надир-шаха под руку, подвел его к столику, рядом с которым стояли два низких и удобных кожаных кресла.

– И тебе я желаю того же, почтенный Азиз, – ответил Надир-шах, опускаясь в кресло и европейским жестом поддергивая брюки, – однако оставим уверения во взаимном почтении на другое время и перейдем к делу.

– Согласен с тобой, почтенный Надир-шах, – сказал мулла Азиз, усаживаясь напротив Надир-шаха и звоня в маленький золотой колокольчик.

Одна из дверей тут же распахнулась и на пороге показался пятнадцатилетний мальчик, одетый, как Аладдин из голливудского мулътика. Он поклонился, сложив руки перед грудью, и мулла Азиз вопросительно посмотрел на Надир-шаха.

– Черный кофе и воду со льдом, – сказал Надир-шах.

-Мне то же самое, – кивнул Азиз, и мальчик, поклонившись еще раз, вышел.

Увидев, каким взглядом проводил его Азиз, Надир-шах едва заметно усмехнулся, но тут же снова стал серьезным и сказал:

– Новости, которые я принес тебе, почтенный Азиз, стоят многого, и, надеюсь, они обрадуют тебя так же, как обрадовали меня. Важность этих новостей не допускает того, чтобы доверить их такому ненадежному вестнику, как телефон, и поэтому я спешил к тебе так, как, еще будучи пламенным юношей, никогда не спешил на свидание с прелестной Гюлъд-жан, жившей в половине ночи пути от моего дома.

Выслушав эту витиеватую фразу, Азиз поднял бровь и сказал:

-Дорогой Надир-шах, я преклоняюсь перед твоим красноречием, но уж если мы будем говорить о делах, то пусть наши речи будут кратки и точны, как удар кобры. А красивые и умелые слова, достойные лучших поэтов и певцов, оставь для той самой Гюльджан.

Азиз засмеялся и ответил:

– Той самой Гюльджан, к которой я спешил когда-то, гонимый страстью, теперь уже лет тридцать, и она давно уже не такая прелестница, какой была в то далекое и прекрасное время. Она стала толстой и вздорной. А насчет того чтобы выражаться коротко и точно, я согласен. Но могу же я хоть иногда вспоминать о том, что наша культура подарила миру не только великих воинов, но и таких людей, как Саади, Омар Хайам и Фирдоуси!

Дверь открылась, и Аладдин вкатил в зал столик на колесах, на котором были кофейник, кувшин с водой и льдом и ваза с фруктами.

Переставив все это на столик, он удалился. Надир-шах, налив себе черного и густого, как эмиратская нефть, кофе, отпил глоток, потом еще один, и, поставив чашечку на стол, повернулся к Азизу.

– Как тебе известно, – начал он, – на протяжении нескольких месяцев мои люди безуспешно пытались захватить некоего Знахаря, который завладел нашими сокровищами, хранившимися в Эр-Рийяде.

Азиз кивнул и поднес к губам чашку с кофе.

– При этом несколько моих людей погибли в Америке. Этот русский Знахарь показал себя умелым воином и бесстрашным человеком. Но сегодня ко мне пришла приятная новость из России. Два дня назад моим людям удалось взять в заложники одного человека и в тот же день переправить его сюда. Это – названый брат Знахаря Алексей. Ради него Знахарь на следующий же день, то есть вчера, пошел на контакт с нами, и ему были выставлены условия возвращения Алексея. Безусловно, захват такого заложника является большой удачей, и я вижу, что ты, уважаемый Азиз, радуешься вместе со мной. Но эта удача – ничто по сравнению с тем, о чем я тебе расскажу сейчас.

Азиз поставил недопитую чашку на стол и, прищурившись, посмотрел на Надир-шаха. Теперь его взгляд был твердым и прямым и говорил о том, что его обладатель тоже может быть жестоким и решительным человеком.

– Продолжай, почтенный Надир-шах, – медленно произнес Азиз, не спуская глаз с собеседника.

– С удовольствием, – откликнулся Надир-шах. Глотнув еще кофе и запив его ледяной водой, он, не торопясь, продолжил свою речь:

-Аллах велик и милостив, и когда он решает вознаградить своих верных слуг, его щедрость не имеет границ. Смотри, почтенный Азиз, как он осыпает нас своими дарами! Позавчера нам удалось захватить очень дорогого заложника, вчера мои люди разговаривали со Знахарем, а сегодня…

Надир-шах сделал многозначительную паузу, и Азиз, не выдержав, подался к нему всем телом и нетерпеливо спросил:

– Что – сегодня?

– Сегодня он сделал нам такой подарок, что мы с тобой, почтенный Азиз, должны…

Что они должны, он сказать не успел, потому что потерявший терпение Азиз прервал его, воскликнув:

– О недостойный почитатель творчества великих мужей древности! Если бы на моем месте сейчас был великий Фирдоуси, чье славное имя ты произнес своими нечестивыми устами несколько минут назад, он взял бы хорошую кизиловую палку и обломал бы ее о твою несгибаемую спину, чтобы твой язык стал менее извилистым и многословным!

Надир-шах захохотал и, похлопав рассерженного Азиза по колену, сказал:

– Ты пристыдил меня, Азиз. Я каюсь и продолжаю свой рассказ. Итак, сегодня рано утром, после того как мы вместе с пленником позавтракали, я решил рассказать ему об единственно верном учении, которое дошло до нас благодаря неусыпному тщанию великого пророка Мохаммада. Мальчишка слушал меня внимательно, и по его вопросам, которые он задавал, было видно, что в богословии, хотя и неверном, христианском, он вполне образован. Во мне зародилась надежда на то, что его можно приобщить к истинной вере, и я показал ему реликвию, хранящуюся у твоего верного слуги Аль Дахара. Я говорю о священном Коране, два экземпляра которого были списаны неизвестным подвижником с листов великого Абу Мусы алъ-Ашари еще при Османе.

-Да, но второй экземпляр этой бесценной, – Азиз сделал особое ударение на слове «бесценной», – книги безвозвратно утерян!

– Возможно, – согласился Надир-шах, – но когда я со священным трепетом показал этот Коран русскому мальчишке, он фыркнул и заявил, что уже видел эту книгу.

– Где? – выкрикнул Азиз и с загоревшимися глазами снова подался к Надир-шаху.

– Вот-вот, – засмеялся Надир-шах, – именно этот вопрос я и задал ему, но он замкнулся и не стал говорить об этом.

– Так нужно было… – в зрачках Азиза мелькнули нехорошие огоньки.

-Нет, уважаемый Азиз, не нужно было. Позволь мне решать, как достигнуть великой цели, не спугнув сверкающую птицу удачи.

-А ты уверен, что это та самая книга?

– Абсолютно. Он описал ее с большой точностью. Он упомянул про четыре рубина по углам обложки, про два изумруда, помещенных чуть ниже рубинов, про неровно врезанное гнездо для бриллианта, а главное, – и Надир-шах сделал многозначительную паузу, – про маленького аиста, вырезанного в правом нижнем углу на обратной стороне задней обложки. Как ты знаешь, изображение животных и людей запрещено исламом, так что создатель этих двух экземпляров великой книги согрешил, но грех его невелик, так что не будем об этом говорить.

-Да… Грех невелик… – задумчиво протянул Азиз, – невелик…

И он умолк, унесясь мыслями в одному ему известные дали.

Надир-шах тоже молчал, и видно было, что он наслаждается потрясением, которое испытал Азиз при таком неожиданном, но фантастически приятном известии.

Несколько минут прошли в полном молчании. Оба собеседника думали каждый о своем, но в мыслях обоих так или иначе фигурировал украшенный драгоценными камнями Коран с аистом, вырезанным грешной рукой на обратной стороне задней сандаловой обложки.

Наконец Азиз поднял на Надир-шаха задумчивый взгляд и сказал:

Яне могу поверить, что это именно та книга, которую безуспешно пытаются найти уже четыреста пятьдесят лет. Не верю.

– Нет, дорогой Азиз, – мягко возразил Надир-шах, – ты веришь, но боишься.

Он помолчал и добавил:

– Не бойся и доверься мне. И тогда, после того как мы получим похищенные Знахарем из Эр-Рийяда камни, мы заставим его привезти нам тот Коран, который опознал русский мальчишка, посланный нам самим Аллахом.

-Да. Мы его заставим. И тогда…

-И тогда те милости Аллаха, которые он излил на нас за эти два дня, покажутся нам журчащим ручейком, робкий лепет которого не будет слышен в грохоте могучей горной реки его божественной щедрости, ожидающей нас.

Надир-шах сделал паузу и многозначительно добавил:

– Ожидающей нас, то есть – тебя, Азиз, и меня, Надир-шаха. Ты понимаешь меня?

-Да… – Азиз вздохнул и усилием воли стряхнул с себя сладкое наваждение, завладевшее им при мыслях о том, что ждет его, когда второй Коран соединится со своим братом-двойником.

– Однако это – наше с тобой прекрасное грядущее, – сказал Азиз, снова глядя на Надир-шаха холодным деловым взглядом, – но расскажи мне, уважаемый Надир-шах, как прошла встреча с этим неверным псом Знахарем?

И Надир-шах принялся рассказывать о подробностях разговора, произошедшего накануне в Санкт-Петербурге между двумя его посланниками и Знахарем. Мулла Азиз слушал его внимательно, но было видно, что история со вторым Кораном не выходит у него из головы.

Часть 1 БРИЛЬЯНТОВАЯ РУКА СУДЬБЫ

Глава 1 ТРУДНО БЫТЬ ВОРОМ

Я подъехал к Исаакиевской площади со стороны Дворца Бракосочетания и, поворачивая направо, едва не наехал на мента в желтом лифчике, который стоял сразу за поворотом в позе хозяина жизни, заложив руки за спину и широко расставив ноги. Крутанув рулем, я объехал его и, взглянув в зеркало, увидел, что мент смотрит мне вслед, недовольно сдвинув брови. Смотри-смотри, подумал я, дождешься, что какой-нибудь лох не успеет среагировать и собьет тебя.

До назначенной мне встречи оставалось десять минут, и, поставив «лендкрузер» справа от собора, рядом с домом, в котором когда-то располагалось консульство Германии, я заглушил двигатель и собрался с мыслями. Понятное дело, Алешу я сейчас не увижу. Это раз. Предстоит тяжелый разговор, но не более того. Это два. Тогда на хрена, спрашивается, я взял с собой пушку? Устраивать пальбу на Исаакиевской площади могут только законченные идиоты, а я ни себя, ни своих неизвестных доброжелателей к этой категории не причислял. Погорячился, стало быть.

Ладно, подумал я, обойдемся и так. Вынув «беретту» из кобуры, я засунул ее под сиденье. Подумав немного, я снял кобуру и отправил ее вслед за пистолетом. Так стало намного удобнее. Я посмотрел на часы и увидел, что до половины двенадцатого осталось четыре минуты.

Ну что, Знахарь, пора идти.

Я вышел из машины, посмотрел на подпиравший низкое питерское небо тяжелый и надежный Исаакиевский собор, потом нажал на кнопочку и, услышав, как в машине защелкнулись замки, перешел через дорогу.

Проходя через осенний сквер, я постарался разглядеть, кто ждет меня возле памятника, но там пока что никого не было. Подойдя к памятнику и посмотрев на Николая Первого, сидевшего в бронзовом седле и небрежно опустившего правую руку, я подумал о том, что вот про то, сколько у нас в городе мостов да львов, знают все, а коней вроде бы пока что никто не догадался пересчитать.

Повернувшись к Николаю спиной, я оперся задом о чугунную ограду и в это время увидел двух молодых хачиков, которые пересекали площадь, направляясь прямо ко мне.

Я насторожился, все еще надеясь, что это не по мою душу, но, приближаясь, они смотрели на меня, и через несколько секунд мои сомнения рассеялись. Это именно они назначили мне встречу, и именно этот вариант развития событий был самым плохим из всех.

Они остановились в двух шагах от меня, и тот, который был чуть повыше, сказал:

– Здравствуй, Знахарь. Ты ждешь нас. Я пожал плечами и ничего не ответил.

Это был тот самый парень, который говорил со мной по телефону. В его произношении не было ни малейшего акцента, поэтому я и не смог догадаться раньше, откуда ветер дует.

– Нам нужно поговорить, Знахарь. И, наверное, это лучше сделать, сидя за столиком, а не стоя посреди площади.

И он повел рукой в сторону «Астории». Рядом с гостиницей было открытое кафе, столики которого укрывались от солнца и непогоды под большими красными зонтиками. Второй парень, чуть пониже ростом, держал в руке серый плоский дипломат и смотрел на меня ничего не выражавшим взглядом.

Я кивнул, и мы направились к «Астории».

Оба они, хоть и были явными хачиками, выглядели вполне цивильно и совсем не походили на своих диких собратьев, заполонивших российские рынки. В них чувствовалось хорошее воспитание, они напоминали двух богатых арабских студентов или бизнесменов с гарвардским образованием. Не похоже было, чтобы их хоть раз остановил мент для того, чтобы проверить прописку.

Подойдя к кафе, мы уселись за столик, и к нам тут же подошла официантка. Я заказал кофе, арабы – тоже.

Пока девушка не принесла нам кофе, мы все молчали.

Раз они не начинали разговор, то я и подавно не должен был суетиться и вылезать с нервными вопросами типа «где мой брат, куда вы его дели» и прочее. Я отдавал им инициативу, и в этом были свои плюсы. Они меня вызвали, пусть они и излагают свои предложения. А я посижу, послушаю да подумаю. И думать мне придется быстро и четко. Судя по всему, это – не дешевые вымогатели, и просто так откупиться от них не удастся. И вообще, до меня начинало доходить, что дело может повернуться куда более серьезно, чем я предполагал.

Наконец перед нами появились три маленькие чашечки на блюдечках и пепельница.

Тот, который звонил мне, сделал небольшой глоток, одобрительно кивнул и начал:

– Меня зовут Ахмад. Я говорю это тебе для того, чтобы нам было удобнее разговаривать. Это, – и он кивнул на своего товарища, – Садик.

Садик наклонил голову.

– Мы назначили тебе встречу для того, чтобы обсудить очень важный вопрос. Сейчас я расскажу тебе кое-что, и ты поймешь, что мы – не вымогатели и не рэкетиры, а представители очень серьезной организации, против которой весь криминалитет вашего города – просто шайка разбойников. Да и ваша ФСБ не в состоянии противостоять нам. Однако тебе до сегодняшнего дня удавалось избегать встречи с нами. Но, как говорится, – сколько веревочка ни вьется…

Он усмехнулся, но улыбка тут же исчезла с его лица, и он снова заговорил серьезным и деловым тоном:

– Твой брат Алексей, которого мы забрали вчера днем, сейчас уже находится в Пакистане, в пятидесяти километрах от Карачи.

Он повернулся к Садику, и тот, поставив на стол дипломат, открыл его.

Внутри был портативный компьютер, иначе говоря – ноутбук. Подняв его крышку, Садик нажал кнопку, и через несколько секунд экран компьютера осветился. На нем появилась знакомая эмблема «Windows», но все надписи были на арабском языке. Поерзав по окнам мышью, Садик вызвал нужную программу, и я увидел на экране Алешу, выходившего из запыленного джипа. Его сопровождали вооруженные бородачи. Один из них взял Алешу за локоть и указал ему в сторону камеры. Алеша посмотрел в объектив и приблизился. Его лицо занимало весь экран, и я мог видеть, что он спокоен и вообще в полном порядке. Ни страха, ни следов побоев, ничего такого не было.

Оглянувшись на сопровождавших его людей, он увидел, как один из них кивнул ему, и, снова повернувшись к камере, сказал:

– Костя, со мной все в порядке. Никто мне не угрожает, обходятся хорошо, они вежливые и спокойные люди. Но они сказали, что будут оставаться такими только до тех пор, пока ты не сделаешь какую-нибудь глупость. И еще они показали мне фильм… – его лицо чуть исказилось, – они сказали, что покажут его и тебе тоже. В общем, у меня все хорошо. Пока…

Я не понял, что значило это «пока». То ли он так попрощался, то ли имел в виду, что у него пока все хорошо, но может стать плохо.

Скорее всего – последнее.

Камера повернулась, и я увидел стоявшего рядом с Алешей жгучего брюнета с худым лицом и тонкими усиками. Пошевелив выразительными бровями, брюнет заговорил по-русски почти без акцента:

– Алексей говорит правду. Я, Надир-шах, подтверждаю это. И еще я подтверждаю то, что с Алешей пока все в порядке. А остальное зависит от тебя. Мои люди все тебе объяснят.

Экран погас, и Садик, выключив компьютер, закрыл дипломат.

Ахмад посмотрел на меня и спросил:

– Знахарь, ты веришь тому, что увидел? Я кивнул, не сказав ни слова.

– Хорошо. Тогда слушай дальше.

Он достал пачку сигарет «Кэмел», закурил и, выпустив дым вверх, сказал:

– Для того чтобы между нами не было недопонимания, я скажу тебе, кто мы такие. Те, кто стоят надо мной, уполномочили меня сделать это. И я, и Садик, и те, кого ты видел на экране, – верные сыны Аллаха и члены известной тебе организации «Аль-Каида». Мы следим за тобой давно, и, должен признаться, твое мужество и решительность вызывают уважение. Но когда мы в погоне за тобой теряем наших братьев, уважение отходит на второй план, и главным становится целесообразность и результативность действий. После того как в Нью-Йорке бесполезно погибли четверо воинов джихада, а потом в Гамбурге еще семеро последовали за ними, мы поняли, что ты обходишься нам слишком дорого, и решили пойти по другому пути. И, как видишь, положение сразу же изменилось.

Откуда он, собака, так здорово знает русский? И, главное, так складно излагает! Неожиданная мысль выскочила в моей голове, как джек-пот на игральном автомате, и я спросил:

– Ахмад, а ты где учился? Он засмеялся и сказал:

– Да, Знахарь, ты действительно умный парень. Я окончил восточный факультет Ленинградского Университетета, – он ткнул большим пальцем через плечо в сторону Университетской набережной, – и сам я питерский. Родился и вырос на улице Некрасова. И бегал по тем же улицам, что и ты. Но не стоит удивляться тому, как это почти русский парень, ну, подумаешь, коренной питерский азербайджанец, примкнул к страшной «Аль-Каиде». Я, конечно же, мог бы рассказать тебе о том, как это случилось, но это был бы слишком длинный рассказ, да и вряд ли тебе это нужно. У каждого из нас – своя жизнь. Ты – вор в законе, причем – неправильный вор, а я – воин Аллаха. И, между прочим, правильный воин.

Хрена лысого ты правильный, подумал я, в Коране ни слова не сказано о том, что нужно взрывать автобусы с невинными людьми. Я ведь читал его. А вот откуда ты, людоед образованный, знаешь, что я неправильный вор?

– А скажи, Ахмад, – неожиданно для самого себя спросил я, – свои люди у вас и среди питерской братвы имеются?

– Вопрос, конечно, интере-есный… – протянул он и почесал пальцем щеку, – но я оставлю его без ответа. Думай сам. Но только не ошибись. Иногда ошибки дорого стоят.

И вдруг перед моим внутренним взором возникла хитрая физиономия московского Татарина, который присутствовал на моей коронации. Меня аж пробило, но я постарался ничем не выдать этого и, кажется, вполне успешно. Глотнув кофе, я поставил чашку на стол и сказал:

– Что вы хотите от меня узнать?

– Расскажи, как ты забрал камни в Эр-Рийяде. Я пожал плечами и ответил:

– Как забрал… Обыкновенно! Показал кольца и забрал. И все дела.

– Ну, в общем, да. Конечно, ничего особенного. А как ты получил кольца? Хочется услышать, так сказать, из первых уст. Теперь-то уже скрывать нечего. Дело, сам понимаешь, сделано, так что… Мне просто интересно, поверь.

– Я понимаю тебя, Ахмад. Одно кольцо мне дал генерал Арцыбашев…

– Кандагар, 1988 год, – перебил меня Ахмад.

– Да, совершенно верно. Второе – Тохтамбаш-Баши, ты должен его знать.

Глаза Ахмада сузились, и он тихо спросил:

– Тохтамбаш-баши? Не может быть!

И тут я понял, как смогу отомстить бывшему майору Тохтамбашеву за то, что он заставил меня насмерть драться с этим блатным козлом Студнем, а потом подсунул заминированный чемоданчик.

Я сделал удивленное лицо и сказал:

– А ты что, не знал, что ли? Они ведь втроем – Студеный, Арцыбашев и Тохтамбашев грохнули тогда караван. И сундук ваш взяли, и колечки забрали.

Ахмад, сжав губы, замолчал.

Через некоторое время он покачал головой и огорченно сказал:

– Не знал… не знал… Видишь, Знахарь, иногда враг может принести больше пользы, чем тот, кого ты считаешь своим другом. Я благодарен тебе за то, что ты рассказал. А с Тохтамбаш-баши мы поговорим в самое ближайшее время.

По выражению его лица я понял, что этот разговор Тохтамбашеву совсем не понравится. И что он, скорее всего, будет последним разговором в его жизни. Так тебе, чурбан толстый, и надо. Вот пусть тебя теперь посадят на кол, будешь знать, как заставлять людей тыкать друг в друга ножичками. Козел.

– А третье кольцо? – спросил Ахмад, оторвав меня от кровожадных мыслей.

– Третье…

Я задумался. Стоит ли говорить ему про Настю, про то, как это кольцо попало к ней, про… Нет, не стоит, решил я и ответил:

– Ты поверишь мне, если я скажу, что третье кольцо я просто нашел, и что к нему не имеет отношения ни один человек из тех, кто может тебя заинтересовать?

Ахмад пристально посмотрел на меня и сказал:

– Поверю.

– Хорошо, – сказал я, – а теперь говори, чего ты хочешь.

На самом деле он мог бы ничего и не говорить. Они просто хотят вернуть свои деньги. Все просто, как дворницкий лом. Можно не объяснять. Однако я придал лицу выражение сосредоточенного внимания и приготовился слушать, в какой именно форме он выскажет мне свое простое пожелание.

Но ничего особенного Ахмад не сказал.

– Верни камни и получишь назад своего Алешу. И все дела. А об остальном мы просто забудем.

Забудете вы, как же!

Я покачал головой и ответил:

– Теперь это не так просто. Я и сам не знаю, как до них теперь добраться.

– А для того чтобы ты хорошо и быстро придумал, как это сделать, я покажу тебе тот фильм, о котором говорил Алексей.

И он снова повернулся к молчаливому Садику.

Тот снова открыл дипломат, включил компьютер, и через несколько секунд я увидел совсем другое кино.

К двум столбам, поставленным буквой «X», был привязан голый человек, его руки и ноги были разведены вдоль этих жердин. К нему подошел бородатый удалец в черной чалме, оглянулся на камеру и, горделиво улыбаясь, вытащил из-за пояса здоровенный кривой кинжал.

На лице пленника появилось выражение смертельного ужаса, он открыл рот и что-то закричал. Звука не было, но можно было понять, что он умоляет своего палача не делать того, что тот собирался сотворить. Изображение запрыгало, и оператор, приблизившись, встал сбоку от этого страшного распятия, чтобы лучше было видно.

Гордый воин Аллаха повертел перед лицом привязанного мужчины своим огромным ножом и что-то сказал ему. Тот отрицательно замотал головой и стал быстро говорить. Ваххабит поморщился и посмотрел вниз. Вдруг на его лице появилось выражение веселого изумления, и он, посмотрев в камеру, сказал что-то оператору. Тот опустил объектив, и на экране стало видно, что у обреченного на муки и смерть мужчины восстал член. Причем восстал так качественно, что порногерои могли бы только позавидовать такой мощной эрекции.

Палач захохотал и, обернувшись к окружавшим его собратьям, что-то сказал. Они тоже заржали, и камера, сделав круг, показала всю компанию. Компания была что надо. Но ничего нового я не увидел. Обыкновенные головорезы, которых часто показывают по телевизору. Смелые и гордые, когда беззащитная жертва связана и ждет неминуемой смерти. Трусливые и подобострастные, когда их песенка спета.

Тем временем палач снова повернулся к пленнику и, поднеся кончик ножа к его носу, стал что-то медленно говорить. Привязанный мужчина отрицательно качал головой, и при этом его глаза открывались все шире и шире. На лице бородача появилось выражение безумного веселья и дикой жестокости, и он неожиданно махнул ножом вниз.

Стоявшие вокруг соратники героя беззвучно заорали, воздев к небу руки и стволы. Тогда он снова повернулся к почти потерявшему сознание пленнику и, широко размахнувшись, всадил ему кинжал в самый низ паха. Пленник дернулся, и его голова упала на грудь. Палач взялся за рукоятку ножа обеими руками и, напрягшись, одним движением вспорол живот беззащитной жертвы до самой грудины.

Палач отскочил в сторону, чтобы не испачкаться, затем обернулся к толпе и сделал приглашающий жест. Из толпы вышел мальчишка лет десяти и, смущенно улыбаясь, подошел к палачу. Бородатый бандит подхватил его одной рукой и поднял так, что их лица оказались на одном уровне. Он спросил мальчика о чем-то, и тот, посмотрев ему в глаза, кивнул. Бородач снова обернулся к толпе и, подняв к небу окровавленный нож, потряс им. И опять ответом ему было общее ликование. Тогда бородач, продолжая держать мальчишку на левой руке, вручил ему нож и, схватившись освободившейся рукой за волосы привязанного мужчины, вздернул его поникшую голову. Глаза мужчины были закрыты, изо рта текла кровь. Скорее всего, он был уже мертв.

И тогда гордый воин Аллаха сказал что-то сидевшему у него на руке мальчишке, и тот начал тыкать ножом в закрытые глаза уже мертвой жертвы.

Я оторвал взгляд от экрана и бесстрастно спросил у Ахмада:

– Если это ваши герои, то каковы же ваши подонки?

Он помолчал, глядя на меня, и ответил:

– Это не имеет отношения к делу. Но зато я теперь абсолютно уверен, что ты выполнишь то, что от тебя требуется, и я могу полностью тебе доверять.

– Да, пожалуй… – задумчиво ответил я. – Ну а тебе самому приходилось так разбираться с пленниками? Или нет?

– Это тоже не имеет отношения к нашим делам, но я скажу тебе. Нет, я этого не делал. У меня не хватает мужества.

– Ни х… себе! – не выдержал я и тут же осекся. – Извини, вырвалось.

– Ничего, – миролюбиво сказал Ахмад, – бывает. Он встал, Садик тоже, и я, чуть помедлив, последовал их примеру.

– Вот номер моей трубки, – Ахмад протянул мне желтый листочек с клейким краем, – если что – звони. Сроку тебе – две недели.

– Ахмад, – сказал я, глядя ему в глаза, – я ведь невыездной. И ты наверняка об этом знаешь. Что толку в том, что вы убьете Алешу, если я не управлюсь за две недели? Камни ведь от этого не появятся.

– Я понимаю тебя, и как деловой человек согласен на некоторую отсрочку, но только если эта отсрочка понадобится для пользы дела, а не для того, чтобы ты смог предпринять что-нибудь в своем обычном репертуаре. Надеюсь, мы поняли друг друга.

Они повернулись и ушли, а я снова сел в кресло под зонтиком и глубоко задумался.

Что же делать, Знахарь, что же делать?..

Хорошо хоть я не проболтался про то, что камни в нескольких банках.

А так – кругом засада!

И, главное, я не могу ни к кому обратиться за помощью. Ни к ментам, ни к браткам. К ментам – понятно. А к браткам… Я ведь теперь вор в законе, так что если я обращусь за помощью к коллективу, меня просто не поймут! У меня не должно быть ни денег, ни имущества, ни родни. Я должен быть неуязвим. А я – уязвим, да еще как. Так что все верно говорил Дядя Паша про то, что я неправильный вор.

Я поднялся, бросил на столик деньги и медленно побрел к машине.

Да, думал я, вот она – та самая ситуация, когда человек оказывается в ловушке, заряженной жизнью другого человека. Как они, пидары, любят заложников брать! Причем, желательно, женщин. Тогда у тех, на кого это должно произвести впечатление, просто сердце разрывается, и они готовы сделать все, что угодно. А ведь если бы я был правильный вор, я попросту рассмеялся бы им в лицо и сказал, что они могут делать с Алешей все, что им нравится. Повернулся бы к ним спиной и ушел. Хотя, честно говоря, спиной к ним поворачиваться не стал бы. В спину – их коронка.

Так вот, если бы я поступил так, как положено принципиальному авторитету, то в коллективе лицо сохранил бы. Но после этого мне оставалось бы только пустить себе пулю в лоб.

Не нужно было меня короновать. Или все-таки нужно было? А если нужно, то кому? Вот тоже задачка.

Однако, подумал я, уже подходя к машине, самая интересная задачка из всех, которые сейчас стоят передо мной – спасти Алешу. И пропади они пропадом, эти камни, деньги и прочие нехорошие излишества.

А вообще-то…

Вообще-то есть вариант.

Я щелкнул пальцами и открыл дверь «лендкрузера».

Когда я сел за руль, то перед моими глазами снова встала картина того, как бородатый ублюдок кромсает ножом привязанного к кольям пленника. Потом я представил Алешу на месте этого несчастного и мне захотелось сделать то же самое с образованным питерским исламистом Ахмадом.

Да уж, не зря говорят, что зло порождает зло.

Я развернулся через двойную сплошную и проехал мимо мента в желтом лифчике, который как раз плющил какого-то чайника на раздолбанной «пятере». Увидев мой наглый разворот, он дернул ко рту руку со свистком, но опоздал.

Свистни в болт, там дырка есть, подумал я и дал газу.

* * *

Вернувшись на свою фазенду и въехав в открывшиеся передо мной железные ворота, я посмотрел на часы. Была половина первого.

Выскочивший во двор озабоченный Доктор окинул меня быстрым взглядом и, убедившись, что все в порядке, успокоился. Проходя мимо него, я сказал:

– Забери там под сиденьем пушку.

Доктор кивнул и бросился выполнять приказание.

Поднимаясь по ступенькам крыльца, я оглянулся и увидел, как он нюхает ствол. Усмехнувшись, я пошел в свой кабинет, достал из холодильника бутылку пива и, открыв ее, упал в глубокое мягкое кресло.

Теперь нужно было крепко думать.

Я с наслаждением всосал из горлышка несколько глотков холодного пенящегося пива и почувствовал, как напряжение, не оставлявшее меня с момента первого звонка похитителей Алеши, начало спадать.

Все было очень плохо, но зато теперь в деле появилась ясность.

Если бы эти камни были у меня здесь, в Питере, я бы, ни секунды не раздумывая, отдал их Ахмаду за жизнь Алеши. Но, как говорится, если бы у бабушки были яйца, она была бы дедушкой.

То место, где у меня когда-то был левый глаз, ныло. Несильно, но неприятно. Боль отдавала в висок, и я вспомнил Доктора, который вчера вечером предлагал мне показаться врачу. Наверное, он был прав.

Мне давно уже предлагали вставить стеклянный глаз, но когда я примерил его и посмотрел в зеркало, меня аж передернуло. Глаз тупо смотрел куда-то не туда и производил отталкивающее впечатление несмотря на то, что он был изготовлен на высшем уровне. А еще я боялся того, что от какого-нибудь неловкого движения он выскочит и закатится куда-нибудь под шкаф. И я буду чувствовать себя полным идиотом. Так что, как меня ни уговаривали, как ни клялись, что выпасть он не может, я настоял на своем и теперь ходил с красивой черной шелковой повязкой, перечеркивавшей мое мужественное лицо и придававшей мне сходство с пиратом.

Несколько раз я слышал, как братки называли меня между собой то Нельсоном, то Кутузовым, но нисколько я не чувствовал себя задетым. А чего тут обижаться! И тот и другой были уважаемыми людьми и великими полководцами. Пусть называют хоть Скорцени. Он хоть и был фашистским адмиралом, но парнем был крутым. Так что и я теперь затесался в их компанию.

Нельсон, Кутузов, Скорцени, Знахарь…

Я допил пиво и поставил пустую бутылку на пол рядом с креслом.

Тут зазвонил телефон.

Что-то в последнее время по телефону ко мне приходит один только геморрой, подумал я и снял трубку.

– Привет, Знахарь, это я. Это был Стилет.

– Здравствуй. Чем обязан?

– Ну чем обязан, это тебе самому решать, а я предлагаю тебе встретиться. Надо перетереть кое-что. В три часа тебя устроит?

– Устроит. А где?

– Давай где-нибудь на бережку, как тогда, чтобы лишних ушей не было.

– Годится. Там же?

– Ага.

– Ну все, до встречи.

– До встречи.

Я повесил трубку.

Отсюда до «Прибалтийской» можно добраться за полчаса, так что спешить было некуда, и я достал из холодильника еще одну бутылку.

Теперь еще Стилет.

Ему-то что нужно, жабе двуличной?

Хотя все мы тут двуличные. Я-то ведь тоже имел разговор с посланником Дяди Паши, и разговор этот был как раз про Стилета. И Стержень подкатывался, намекая на то, что хотел бы работать со мной, а не со Стилетом.

Тут получаются такие тайны Мадридского двора, что мама, не горюй!

Что нужно Стилету, было ясно.

Ему не терпелось загрести лавэ, которое я ему обещал, вот он и начал суетиться. А это несолидно. Жил ведь он без этих денег и не дергался, всего ему хватало, но как только запахло серьезными бабками, сразу всего мало стало. Ай-яй-яй, Стилет, как не стыдно, ведь взрослый дяденька, седой… А все туда же – хвать, хвать!

А может, просто грохнуть его, без всяких затей?

Он-то грохнул трех авторитетов, да еще Железного аж в зоне достал, так что мне-то чего стесняться? Как говорится – ничего личного, это только бизнес, дела, стало быть!

И вот тут идея оперативного избавления от геморроя в лице Стилета предстала передо мной во всей красе. Нет, ну правда, что я – в институте благородных девиц, что ли? С волками жить, знаете ли…

Действительно, что может быть проще?

Приезжает, например, Стилет в ресторан «На нарах», открывает дверь машины, а в это время к нему подходит грязный бомж и пару раз стреляет ему в голову из пистолета с глушителем. И в шофера тоже, чтобы не вякал. И быстро уходит. И все, хрен чего найдешь! Врагов у Стилета столько, что замучаешься догадываться, кому из них он окончательно встал поперек горла.

Или, скажем, бродит он по двору своей фазенды, с собачками играет, видел я его собачек – четыре здоровых добермана, и вдруг падает на землю опять же с дыркой в башке. А снайпер в это время спокойно разбирает свою винтовочку. Элементарно.

Когда я подумал, кого бы мог взять исполнителем своих желаний, то тут же вспомнил о Стержне. Но не потому вспомнил, что решил привлечь его к такому щекотливому делу, а потому, что теперь передо мной с полной ясностью предстала картина того, как Стилет хладнокровно устранял мешавших ему людей, и что именно Стержень был его основным исполнителем. Ай да Стержень!

До тех пор пока я сам не начал всерьез думать о таких вещах, я не до конца понимал психологию человека, решившего снимать людей с доски, как съеденные шашки. Я смотрел на это как бы со стороны. А поставив себя внутрь ситуации, я был просто ошарашен тем, как все, оказывается, просто и доступно. Главное – переступить определенную черту.

За моей спиной была целая толпа покойников, но ни одного из них я не завалил по хладнокровному расчету. Были перестрелки, погони, нападения, но не было ни одного заказа. Так что, несмотря на то что я помог отправиться на тот свет не одному десятку своих врагов, я черту еще не переступал. И вот теперь, похоже, настала пора сделать это. Конечно, куда как честнее было бы, придя на стрелку со Стилетом, просто вынуть пушку и пристрелить его. Но для моей дальнейшей деятельности, в которой самым важным пунктом являлось спасение Алеши, это было бы недопустимой ошибкой.

После такого ковбойского подвига моя жизнь просто кончится.

Бежать мне некуда, до своих денег я пока что добраться не могу, кругом враги, и только мой статус вора в законе помогает мне жить, дышать и скрываться от тех, кто хочет снять с меня шкуру. И то кое-кто из них уже нашел способ добраться до меня. И я снова вспомнил фильм, который полтора часа назад мне показал этот вежливый алькаидовский ублюдок с университетским образованием.

Все было, как в прошлый раз. Те же грязные мелкие волны, те же рваные серые облачка, наискось ползущие по низкому небу, только ветерок был попрохладнее, и я мысленно погладил себя по головке за то, что сообразил надеть кожаную куртку.

Доктор ждал меня в машине. «Лендкрузер», на котором он привез меня на стрелку, стоял во дворе многоэтажного дома, выходившего окнами на залив, и видно его не было. Когда настало время ехать, я опять собрался было сесть за руль сам и отправиться на стрелку в одиночку, но Доктор уперся, как баран, и даже загородил мне своей могучей грудью дорогу. Я наорал на него, но все же уступил и увидел на его лице явное облегчение.

Его можно было понять. Он мой личный телохранитель, причем я сам его выбрал и проинструктировал. И в этой инструкции среди всего прочего было сказано как раз про то, что он, выполняя свою работу, может применить ко мне силу. Это если у меня голова откажет. Ну, голова мне сегодня вроде бы не отказывала, и он, конечно же, видел это, однако отпустить меня одного второй раз за день просто не смог.

Молодец, конечно, ничего не скажешь.

Наконец из-за гостиницы вывернула толстая «БМВ» и остановилась у самой кромки асфальта.

Из нее вышел Стилет и махнул мне рукой.

На нем, как и в прошлый раз, был длинный плащ, но теперь уже кожаный и черный. Я заметил, что он слегка прихрамывает, и, когда он подошел и мы обменялись рукопожатиями, спросил:

– Что с ногой?

Он поморщился и махнул рукой:

– Играл вчера с собаками, так Бакс промахнулся и вместо палки цапнул меня за ногу. А зубищи у него – ну, ты сам видел.

Я понимающе покачал головой и подумал, что не зря я уже сегодня вспоминал про Стилета и его собачек. Ой, не зря! Да и вообще, это у меня что – ясновидение начинается, что ли? Недаром, значит, Знахарем меня прозвали? Интересно…

Стилет взял меня под руку, и мы с ним чинно пошли вдоль бережка, старательно обходя разбитые бутылки и кучки собачьего дерьма.

– А разговор у меня к тебе вот какой, – начал он. – Ты ведь помнишь, о чем мы с тобой разговаривали на этом самом месте?

– Конечно, помню.

– Ну, ты потом ранен был, понятное дело, я тебе об этом ничего не говорю, но теперь, когда ты уже совсем в порядке, надо отвечать за базар. Времени уже много прошло. Пора. Что скажешь?

– А что тебе сказать, Стилет? Скажу я тебе, что сам не люблю, когда должен кому-нибудь. Но есть проблема. Я ведь невыездной, с моими документами никуда не сунешься, значит, надо делать хорошую ксиву А без этого – даже обратиться в германское консульство за визой все равно, что прийти к ментам и сказать им – здрасьте, не желаете ли Знахаря получить? Вот он я, сам пришел, вы же меня ищете, так получайте подарочек.

– Да, это непросто, – согласился Стилет. – А может быть, послать за камушками кого-нибудь из моих людей? Ты скажешь ему шифр или код, или пароль, не знаю, что у тебя там, он все и сделает. А ты спокойненько будешь сидеть тут, ничем не рискуя.

Я внимательно посмотрел на него и, усмехнувшись, сказал:

– А ты сам-то, Стилет, допустил бы меня до своей кубышки?

Он помолчал и ответил:

– Не доверяешь, значит… Вообще-то, это правильно, в наше время особо доверять кому-нибудь – себе дороже. Но вот посмотри на это дело с другой стороны.

Он остановился и, заложив руки за спину, повернулся ко мне лицом.

– Ты мне не доверяешь. Это правильно. Все верно. А как я могу доверять тебе? Вот ты получишь новую чистую ксиву и слиняешь отсюда. И где тогда тебя искать? Я ведь понимаю, что по большому счету для любого человека нет ничего дороже собственной шкуры. И если у тебя появится возможность кинуть всех и пропасть, ты так и сделаешь. Я бы и сам так сделал, если бы мог. Но только повязан я так, как тебе и не снилось. И уж мне-то точно не слинять. Так-то, Знахарь.

– Так что же делать будем?

– Вот ты и думай, что ты будешь делать. Это ты мне должен, а не я тебе, так что думай сам. Я тебя за язык не тянул, чтобы соглашаться на мои условия. А раз согласился, то отвечай за базар и бабки обещанные представь. И документы все оформи, по которым моя доля будет определена. Сроку тебе – две недели.

Ох уж, дались им всем эти две недели.

И вообще, что-то он больно круто заговорил, не нравится мне, когда со мной так разговаривают. Не знаешь ты Знахаря, Стилет, не знаешь…

– Две недели говоришь? А если не успею, что тогда? Может быть, тогда ты разберешься со мной, как с Вензелем или с Крокодилом? Или как с Михой Ворсистым? Или мне теперь все время на небо зы-рить, чтобы меня из вертолета не грохнули, как Железного? Ты за базаром-то следи, Стилет, я ведь не баклан панельный. Ты все-таки с вором в законе разговариваешь, с таким же, как ты сам!

Лицо Стилета исказилось, и он уставился на меня прищуренными глазами. Видать, мои слова про заваленных по его приказу авторитетов пришлись ему в самую печенку.

Он молчал, сверля меня бешеным взглядом, а я продолжил:

– Ты что, думаешь, что мне ничего не известно? Это твое счастье, если только я знаю, что это ты завалил авторитетов. Ты вообще врубаешься, о чем я говорю? Ты, – сказал я медленно и раздельно, – заказал и исполнил четырех воров в законе. Понял? Не хочешь поговорить об этом на сходняке? Не хочешь ответить перед обществом? Нет такого желания? Что молчишь?

Он не отвечал.

Я перевел дыхание и зашел с другой стороны:

– А может, мне теперь передумать и объявить тебе, что это не я тебе денег должен, а ты мне? Между прочим, неплохая идея! Зачем мне дергаться, если такая масть привалила. Вот ты на меня попер, Стилет, а оказалось, что ты прешь на паровоз. И я тебя размажу, как пирожок с повидлом. Понял? Таких, как ты, на моем пути было предостаточно. Но они все теперь мертвые. Мертвые, понимаешь? Ты своей подлостью и хитростью дорогу себе прокладываешь, а я, если будет нужно, дорожку эту твою поверну, и приведет она тебя прямиком в гроб. Или даже без всякого гроба просто в гнилую яму. На помойку.

Стилет молчал, и я видел, что он поражен.

Конечно, он не мог ожидать от молодого и, как он считал, неопытного человека такой резкости. Теперь между нами не было никаких недоговоренностей. Конечно, я не собирался призывать его к ответу за убийство авторитетов, но он должен был увидеть, что разговаривает не с мальчиком.

Я помолчал и спокойно сказал:

– Я за свой базар отвечу. И ты получишь обещанное. Но не напрягай меня со сроками, не надо. Спешить нам некуда, сам понимаешь…

Он ошеломленно покачал головой и сказал:

– Ну, Знахарь, не знал, что ты такой… Уважаю. Я вообще-то пробить тебя хотел, посмотреть, какой ты там внутри, ты уж извини!

– Ну и как, пробил? – и тут я вспомнил, как в Ижме меня пробивал Железный.

– Нормально, – ответил Стилет, окончательно взяв себя в руки.

Но в его глазах я, как в букваре, спокойно прочитал, что теперь у меня есть еще один смертельный враг, который уберет меня при первой же возможности. Так что насчет уважения – не надо ля-ля.

– А насчет тех четверых, то знаешь, Знахарь, тут ведь как получается, если ты не поднимешь этот вопрос на обществе, значит – мы с тобой в этом деле повязаны!

Да, неплохой ход. Опытный подонок, ничего не скажешь.

– А это я еще посмотрю, – сказал я, – мы теперь с тобой повязаны другим. А чем – сейчас объясню. Как ты думаешь, кому из нас хуже будет, мне, если народ узнает, что я деньги прижал, или тебе, если станет известно, что ты авторитетов валишь по своему усмотрению направо и налево?

– А нам с тобой одинаково будет, – ответил Стилет, и я снова увидел перед собой уверенного в себе и спокойного, как мамонт, урку.

Он помолчал и добавил:

– Дальше могилы все равно не улетим. Все там будем. А насчет того, что ты вор в законе…

Он сделал паузу и сказал:

– Да какой ты вор в законе, Знахарь! Это я тебя вором в законе сделал, не забывай. Ты, конечно, парень крутой, по-настоящему крутой, я, честно говоря, не ожидал от тебя такой прыти, но не забывай, что игры взрослых дядек покруче будут, чем ты думаешь. Помни об этом, Знахарь.

– Да, я буду иметь это в виду.

– Вот и хорошо. А насчет денег – все-таки поторопись. Если какая помощь нужна – обращайся. Я, что могу, сделаю, сам понимаешь.

– Ладно.

Мы повернулись и молча пошли обратно.

Эх, если бы он знал, подумал я… Но это мое счастье, что он не знал.

Когда мы подошли к «БМВ», Стилет повернулся ко мне и, протянув руку, сказал:

– Между нами все в порядке?

– Конечно, о чем ты говоришь, – ответил я.

– Вот и хорошо, – сказал он и, помолчав, добавил: – Нам бы с тобой в паре работать, Знахарь, горы бы свернули.

– Посмотрим, – ответил я.

Он сел в машину, и «БМВ», медленно развернувшись, укатила.

Горы бы свернули! Да с таким партнером скорее шею себе свернешь!

Я проводил взглядом стилетовскую телегу и пошел во двор, где в «лендкрузере» меня дожидался Доктор.

Выехав на Большой проспект Васильевского острова, Доктор, не торопясь, поехал в правом крайнем ряду. Это я сказал ему, чтобы он не гнал, потому что мне нужно было спокойно переварить разговор со Стилетом.

Опустив противосолнечный козырек, на обратной стороне которого имелось небольшое зеркальце, я стал поправлять повязку на левом глазу и, бросив случайный взгляд на убегавший назад асфальт, насторожился.

В тридцати метрах за нами так же медленно и спокойно катилась видавшая виды зеленая «шестерка» с темными стеклами. Ну, катилась и катилась, мало ли помоек ездит по городу. Может быть, человек выехал денег заработать, вот и катит себе не спеша вдоль поребрика, авось кто руку протянет.

Но тут произошло кое-что интересное.

С тротуара на проезжую часть шагнул приличный мужик с портфелем и протянул перед собой руку. Жест, на который любой бомбила реагирует, как павловская собака на звонок. Тут же начинает выделяться слюна, а нога сама давит на тормоз. Ан нет, «шестерка» проехала мимо него и продолжала держать ту же дистанцию. Ага, подумал я, хвост!

Хвост, – подумал Штирлиц, увидев в зеркале медленно ехавший следом за ним автомобиль. Штирлиц, – подумал пьяный водитель, пытаясь не врезаться в задний бампер машины Штирлица.

– Слышь, Доктор, – обратился я к моему ангелу-хранителю.

– Чего? – отозвался он, не отрывая взгляда от дороги.

– А покатайся-ка ты по городу, да не спеша.

– Все равно, куда?

– Абсолютно. Но – не спеша.

– Годится. Мне как раз надо за фотографиями на Сенную заехать.

– Валяй, – согласился я и поинтересовался: – А что за фотографии?

– А мы с Толяном тут с двумя телками кувыркались, так нащелкали аж четыре пленки. Толян вчера отдал проявить, а я сегодня заберу.

– Ага… Это вы, стало быть, собственную порнуху забацали?

– Гы-ы-ы!.. – весело отозвался Доктор. – А что, клевые телки! Получу фотки, сам посмотришь.

– А эти, в фотоателье, ничего не скажут?

– А им-то какое дело? Им денег дали, они проявили. Им это по барабану, хоть фотографии секретных объектов, хоть голые бабы.

– Кобель ты, Доктор, – вздохнул я. – Может, тебя кастрировать? Кони после этого такие смирные и работящие становятся, что просто любо-дорого!

– Да ладно тебе, Знахарь, сам-то ведь тоже иногда птичек на сучок принимаешь!

– В том-то и дело, что иногда. А ты со своими бабами совсем бдительность потерял. Вот за нами уже десять минут хвост волочится, а ты и не чешешься.

– Где? – Доктор аж подскочил.

– В рубиновой звезде. Не дергайся и не вертись. Спокойно ехай на Сенную за фотографиями. И не зырь в зеркало, чичи потараню!

Доктор насупился и уставился прямо перед собой.

Увидев это, я рассмеялся и сказал:

– Да расслабься ты, ей-богу. Хвоста не видел, что ли?

Он криво улыбнулся, но расслабился.

Когда мы приехали на Сенную и Доктор отправился получать своих голых телок, я оглянулся и увидел, что зеленая «шестерка» приткнулась к поребрику метрах в пятнадцати от нас.

Вероятность растет, подумал я. Надо покататься еще немного, а там видно будет. Доктор вернулся быстро, и мы поехали по Садовой в сторону Невского. Я просмотрел фотки и не увидел на них ничего особенного. Голые девки и голые Доктор с Толяном. У обоих – члены торчком. И все дела.

Я бросил фотографии на заднее сиденье и снова посмотрел назад. Зеленая «шестерка» так и тащилась за нами.

И тут мне в голову пришла нормальная такая, веселая хулиганская идея.

– Слышь, Доктор, размяться хочешь?

– А что?

– Давай-ка повертись по центру, да похитрее, чтобы точно убедиться, что этот хмырь едет именно за нами. Только не оторвись от него, понял?

– Понял. А дальше что?

– А дальше, если мы увидим, что он все-таки пасет именно нас, выйди и дай ему как следует в рыло. Годится?

– Годится, – радостно ответил Доктор.

Однажды, выйдя рано утром во двор, я увидел странную картину. У толяновской «пятеры» было опущено левое стекло, и на водительском сиденье стоял большой боксерский мешок. Рядом с машиной стоял Доктор и методично лупил кулаком в этот мешок сквозь окно. Спросонья я не сразу понял, что он делает, но когда до меня дошло, то я подошел к Доктору и, сказав ему «доброе утро», похвалил за сообразительность и пообещал выдать медаль за повышение боевой подготовки. Он отдал честь, молодцевато крикнул: «Рады стараться, ваше превосходительство» и засадил в мешок так, что тот лопнул.

А теперь я предоставил ему возможность применить отработанный навык на практике, и он, конечно же, обрадовался.

Проехались мы по Садовой, потом мимо Цирка, потом через Фонтанку, повернули направо, свернули налево на Невский, потом направо на Литейный, потом налево на Колокольную, направо на Марата, направо на Разъезжую, а «шестерка» все не отставала.

Тут я Доктору и говорю:

– Ну все ясно. Можешь исполнять.

Глаза у Доктора загорелись, и он, поглядывая в зеркало, стал притормаживать. И как раз на Пяти Углах загорелся красный.

Мы остановились прямо под светофором, а наш хвост – чуть дальше. Доктор, не торопясь, вышел из машины, оставив дверь открытой. Ленивой походкой, вразвалочку, он подошел к стоявшей через одну машину «шестерке», небрежно оперся о нее левой рукой и неожиданно пробил водителю правой в голову.

Водитель исчез. Так же лениво, слегка потряхивая ушибленной кистью, Доктор вернулся к «лендкрузеру» и сел за руль.

Морда у него была довольная, как у кота.

– Ну как? – спросил я.

– Ништяк, – ответил он, – приложил что надо. У него там что-то треснуло.

– Где треснуло? – не понял я.

– В башке треснуло, – ответил Доктор, трогаясь на зеленый свет.

– Не убил? – я забеспокоился.

– Не знаю. Но приложил хорошо.

Я посмотрел в зеркало и увидел, что неподвижную «шестерку», за рулем которой никого не было видно, объезжают другие машины.

Когда мы, свернув на Загородный, удалились от Пяти Углов, Доктор, все еще ухмыляясь, спросил:

– А ты знаешь, кто это был? – Кто?

– Сейчас упадешь, держись крепче!

– Ну давай, не тяни!

– Витька Понтон, из стилетовской братвы. – Да ну?

– Точно тебе говорю. Он-то меня не знает, а я его видел несколько раз. Поганый такой пацан, я даже рад, что это был именно он. Давно хотелось ему табло испортить, вот оно само и вышло.

– Поздравляю. А удар у тебя – что надо, молодец!

Доктор ухмыльнулся, и я почувствовал, что мои губы тоже растягиваются в довольной улыбке. Какой щелчок Стилету по носу! Класс!

– Все, поехали домой.

Доктор кивнул и нажал на газ. «лендкрузер» прыгнул вперед, и меня вдавило в спинку сиденья. Тут мне в голову пришла еще одна веселая мысль, и я, решив, что раз уж сегодня, помимо всяких грустных и горестных новостей, судьба предлагает еще и приятные моменты, достал трубку и набрал номер Стилета.

– Стилет, это я!

– Ну, что там? – ответил он, узнав меня.

– За тобой, когда ты от «Прибалтийской» отъезжал, хвоста не было?

– Да вроде нет, а что?

– А то, что за мной точно был. Полчаса вертелись по центру, еле на Пяти Углах оторвались, я тебе конкретно говорю. Так что ты смотри, сам понимаешь.

– Ладно, спасибо за предупреждение. Будь здоров.

И он отключился.

Мы с Доктором заржали.

– А он не сможет ничего предъявить, – весело сказал Доктор.

– Конечно, не сможет, – так же весело ответил я. – Откуда мы знали?

– Вот именно!

Но через несколько минут мое веселье прошло, и я снова окунулся в свои проблемы, которые затягивали меня все глубже и глубже.

Глава 2 ХОЗЯИН МЕДНОЙ ГОРЫ

В Екатеринбургском аэропорту меня уже встречали.

Еще спускаясь по трапу, я заметил стоявших у ярко светившихся стеклянных дверей здания аэровокзала невысокого Валеру Паука и рядом с ним двух здоровенных бойцов в кожаных куртках.

Увидев меня, Валера, улыбаясь, пошел навстречу, а его гориллы остались стоять, где стояли. Дисциплина!

– Город-герой Екатеринбург приветствует тебя на своей Земле! – торжественно сказал Паук, пожимая мою руку, и мы засмеялись.

Чем-то мне еще в Питере понравился этот невысокий жилистый парень, но, зная, что любое впечатление может оказаться обманчивым, я не позволял этой необоснованной симпатии превзойти мою осторожность. Тот, кто участвует в смертельных интригах, обязательно должен быть тонким лицемером и опытным лжецом. И Паук никак не мог быть другим. Так что, симпатичный парень Валера, хрена ты дождешься, чтобы я открылся перед тобой больше, чем это будет нужно мне самому.

Мы подошли к огромному квадратному джипу с мерседесовской эмблемой на морде, двое наших молчаливых сопровождающих уселись вперед, а мы с Валерой устроились на заднем сиденье.

«Мерседес» заурчал и покатился к выезду со стоянки. Валера, достав из кармана пачку сигарет, закурил и, повернувшись ко мне, спросил:

– Ну, как там Питер, стоит еще?

– А куда он денется, – бодро ответил я.

– Вот и хорошо, – сказал Паук. – Теперь о программе на сегодняшний вечер. Во-первых – никаких разговоров о делах. На дядипашиной даче уже греется банька, в морозилке – домашняя водочка, закусон по высшему классу уже на столе, короче – все готово к приему дорогого гостя из Северной столицы. А уже завтра – галстуки, штиблеты и деловые разговоры. Годится?

– Годится, – ответил я и посмотрел на часы. Половина одиннадцатого.

Заметив мой взгляд, Паук сказал:

– До Нижнего Тагила сто пятьдесят верст, оттуда до Дяди Паши – еще сорок, так что часа через полтора будем на месте. Как раз к двенадцати, как и рассчитывали.

Я кивнул и посмотрел в окно.

Мы уже выехали на трассу и быстро разогнались до сотни.

Мимо проносились тонувшие в темноте деревья, редкие поля, заросшие непонятными культурами, и низкие деревенские домики.

Промелькнул ярко освещенный пост ГАИ.

Рядом с ним стоял мент и держал руку у козырька.

Я удивленно посмотрел на Паука и спросил:

– А кому это он, интересно, честь отдает?

– Тебе, Знахарь, тебе, – Паук хитро улыбнулся. Я все понял и, покачав головой, сказал:

– Ну Дядя Паша дает! Не знал я, что у него тут все так схвачено.

– Ты еще многого не знаешь про Дядю Пашу, – ответил Паук. – Он здесь очень уважаемый человек. Очень! – Паук значительно посмотрел на меня. – В Питере, когда тебя короновали, он сидел себе спокойненько, чего ему там пыжиться, он ведь вроде почетного гостя был. А здесь он – хозяин. Настоящий хозяин. И менты, если будет нужно, не только честь ему отдавать будут, а еще и дорожки на его даче подметать. А какая у него дача – сам увидишь скоро. Конечно, он тут не один такой уважаемый человек, есть еще Библиотекарь и Патефон, но они с Дядей Пашей локтями не толкаются, а наоборот – всячески поддерживают друг друга. Потому что понимают, что если между ними свара начнется, то порядка не будет, и всякая шелупонь беспредельная начнет голову поднимать. А тогда и вовсе кран-ты. Сам знаешь. Посмотри, что у вас в Питере делается – каждый тянет одеяло на себя, стрельба, разборки, всех жаба душит, каждый день какие-то новые деятели лезут, и всем всего мало, каждый урвать хочет, вот и разорвано все на клочки. Ну да ладно. Обо этом – завтра. Сам же сказал, и сам же язык распускаю.

Он усмехнулся и замолчал.

А я, глядя в окно на проносившиеся ночные пейзажи, задумался о своем.

* * *

Еще в Питере, когда Доктор привез меня на фазенду, я отправил его отдыхать, а сам заперся в кабинете и стал обдумывать вариант, пришедший мне в голову сразу же после разговора с Ахмадом.

Обдумывал я его недолго, и наконец план действий был готов, рассмотрен со всех сторон и одобрен. Естественно, готовил, рассматривал и одобрял его я сам, но советчиков в таком щекотливом деле и не должно быть, так что приходилось обходиться собственной головой.

Как говорится, одна голова – хорошо, а две – уже некрасиво.

Порывшись в столе, я нашел визитку, которую сразу после коронации оставил мне Валера Паук, доверенное лицо Дяди Паши, и набрал длинный номер.

Раздался гудок, затем сразу же щелчок, и голос Паука произнес:

– Я слушаю вас.

– Привет, Валера! Это Знахарь.

– Какие люди! Здравствуй, Костя!

Меня давно не называли по имени, и это было одновременно и странно и приятно.

– У меня есть дело к Дяде Паше. Как раз по его специальности. Как бы мне с ним связаться?

– А легко. Ты сейчас трубочку повесь, а он тебе минут через пять перезвонит сам. Годится?

– Годится, – ответил я и повесил трубку.

Через пять минут раздался звонок, и, взяв трубку, я услышал сипловатый голос Дяди Паши:

– Костя?

И опять меня назвали по имени.

– Да, Дядя Паша. Рад тебя слышать.

– И я тоже. Ну, как жизнь молодая?

Дядя Паша был старше меня раза в два и, конечно же, имел полное право позволить себе иногда такой отеческий тон.

– Нормально, Дядя Паша. А у тебя как?

– И у меня тоже нормально. Вот только радикулит иногда прихватывает меня, старика…

– Да ладно тебе прибедняться-то, – засмеялся я, – ты еще многих молодых переживешь, что ты мне рассказываешь!

– Ну, если и переживу, то только тех, кто за своим здоровьем не следит.

Ага, намек понял…

– Дядя Паша, а у меня к тебе дело.

– Да-да, слушаю тебя внимательно.

– Там ведь у тебя на Урале по самоцветам вроде основная специализация?

– Есть немножко.

– Ну вот. А у меня как раз по этой части кое-что образовалось, и поэтому, Дядя Паша, получается, что без твоей помощи мне никак не обойтись. А по телефону – никак. Так что хочу я сесть на быстроходный аэроплан и быстренько прилететь к тебе.

– Что, такое дело важное, что вот так вот прямо сразу и лететь?

– Очень важное, Дядя Паша. Такое важное, что готов даже ради этого купить рейс.

– Ну, ты не горячись так, остынь, вечно вы, молодые да горячие, мчитесь сломя голову, а потом только шишки считаете. Торопливость нужна при ловле блох. Сколько там у вас сейчас времени-то?

Я посмотрел на часы.

– Шестнадцать тридцать.

– Ага. В восемь часов вечера из Пулково рейс на Екатеринбург. Так что ты спокойненько, на торопясь, успеешь.

– Ну, Дядя Паша, ты дока! – восхищенно сказал я. – Все знаешь!

– Что бы вы, молодые, делали без старого Дяди Паши? Эх, молодо-зелено… Короче, бери билет и лети. А Валера тебя встретит. Понял?

– Понял, Дядя Паша.

Я повесил трубку и нажал на кнопку, вмонтированную в стол.

В глубине дома звякнул звоночек, и через полминуты в дверях образовался Доктор.

Я достал из стола паспорт на имя Березового Игоря Геннадьевича, в котором была моя фотография, отдал его Доктору и сказал:

– Скажи Толяну, чтобы он пулей летел в кассу и купил мне билет на сегодняшний рейс до Екатеринбурга. И быстро, одна нога здесь, другая – там. Вот пятьсот баксов, если будут проблемы, пусть он решает их, как хочет. Но чтобы билет был.

– Ага, – ответил Доктор и исчез.

Через минуту во дворе взревел двигатель толя-новской «пятеры», и я услышал, как загудел электродвигатель, открывающий ворота.

Ксива, которую я дал Доктору, конечно же, не годилась для серьезных дел, но для полетов на внутренних авиалиниях была в самый раз. Так что я и не боялся, что бедного Знахаря повяжут в аэропорту.

Толян уехал за билетом, а я взял трубку и набрал номер Стилета.

– Але, – Стилет что-то жевал.

– Это Знахарь.

– Слушаю тебя.

– Есть срочный разговор. Ты где сейчас?

– Отдыхаю «На нарах».

– Через полчаса буду.

– Годится.

Я отключился и пошел вниз. Доктор стоял перед вешалкой и, поставив ногу на тумбочку, начищал и без того сверкавший ботинок.

– Кончай красоту наводить. Поехали.

Не говоря ни слова, он бросил щетку в ящик и, задвинув его ногой, направился к выходу.

К ресторану «На нарах» мы подъехали через двадцать пять минут.

Сидевшие в полутемном предбаннике двое воротников в черных костюмах встали и вежливо заулыбались. Я кивнул им и шагнул в предусмотрительно открытую передо мной дверь.

Стилет сидел за дальним столиком, перед ним громоздились закуски и бутылки, а справа и слева к нему прилипли две молоденькие телки.

Увидев меня, он что-то буркнул, и телки слиняли.

Я уселся напротив Стилета и сказал:

– Приятного аппетита, Стилет.

– Спасибо на добром слове, – ответил он. – Вижу, что торопишься, поэтому угощения не предлагаю. Что там у тебя?

– Сегодня я лечу в Нижний Тагил к Дяде Паше. Стилет удивленно поднял на меня глаза и, проглотив кусок, поинтересовался:

– Что это вдруг?

– Есть вариант выгодно провернуть операцию с камнями.

– Ну и проворачивай. А я-то здесь причем?

– Как при чем? Во-первых, раз это наше с тобой конфиденциальное дело, ты должен быть в курсе, а во-вторых, хочу посоветоваться с тобой.

Стилет снова взглянул на меня, и я увидел в его глазах удовлетворение, дескать, ага, Знахарь, поумерил прыти, пришел посоветоваться! Уважаешь, значит, понимаешь, что со Стилетом нужно вести себя осторожно. Правильно, правильно, так и надо. Я тебя дальше еще больше обломаю и будешь ты меня слушаться. Пока будешь мне нужен…

Все эти мысли промелькнули в его глазах в какие-то полсекунды, затем он снова опустил взгляд к тарелке и, насадив на вилку кусок севрюги, сказал:

– Посоветоваться? Это хорошо. Вижу, ты начинаешь понимать кое-что. Ну да ладно, давай к делу. Чем я могу тебе помочь?

Я придал лицу озабоченное выражение и, помявшись, сказал:

– Я помню Дядю Пашу. Он показался мне мужиком серьезным, без фуфла. Но тут такое дело, что нужно быть абсолютно уверенным. Потому что деньги должны пройти через него такие, что многие люди не смогли бы выдержать соблазна. И, между прочим, это ведь наши с тобой деньги будут. Понимаешь, о чем я говорю?

Стилет, прищурившись, посмотрел на меня и усмехнулся.

– Это правильно, что ты пришел посоветоваться с партнером. А ведь мы с тобой партнеры, правда?

– Конечно, Стилет, о чем ты говоришь. Я тогда на заливе погорячился немного, но ты не бери в голову. Забудь.

Я грузил Стилета от души. Одной из моих многочисленных задач было показать ему, что я признал его крутизну. Но тут важно было не перестараться. Иначе он мог бы заподозрить меня в притворстве, а это было бы крайне нежелательно.

– Ладно, не беспокойся об этом. А насчет Дяди Паши – скажу я тебе, что если есть кто надежный в Союзе… Тьфу, черт, Союза-то уже давно нет! Ну, в общем, в России, так это именно Дядя Паша. Он давно с камнями работает и сам уже как камень стал. Я имею в виду – надежный, как камень. Так что с ним можешь смело говорить обо всем. Ну и, естественно, скажи ему, что это дело и меня касается тоже. У нас с ним свои дела есть. Тогда он еще лучше все тебе устроит.

Так, блин, еще одна маленькая такая отдельная свадебка.

Стилет – Дядя Паша.

Только Стилет не знает еще, что их счастливый союз скоро будет расторгнут. Причем – навсегда. На веки вечные.

– Ну спасибо тебе, Стилет, ты меня успокоил.

– Да не за что, одно ведь дело делаем!

Я встал, пожал Стилету руку и направился к выходу.

Звероподобный швейцар открыл передо мной дверь, и я вышел на улицу.

Увидев меня, Доктор, сидевший в «лендкрузере», завел двигатель, и я плюхнулся на сиденье рядом с ним.

Доктор вопросительно посмотрел на меня, и я сказал ему:

– Поехали домой.

Он кивнул, и в это время в моем кармане запика-ла трубка.

Я достал ее и, поднеся к уху, услышал голос То-ляна:

– Все порядке. Я взял билет. Рейс № 853, 20.05, регистрация – за час.

– Молодец, возьми с полки пирожок.

– А куда билет-то привезти?

– Давай домой, я скоро подъеду.

– О кей! – сказал Толян и отключился.

Я посмотрел на часы, было четверть шестого. Я вполне успевал приехать домой, принять душ и переодеться. Давненько я не летал на самолетах, в последний раз это было тогда, когда я возвращался в Россию после своих заграничных похождений. А теперь можно и на Урал податься, к малахитовому королю Дяде Паше.

А ведь Стилет так ни словом и не обмолвился о своем шпионе в зеленой «шестерке». Может, Доктор и вправду его убил, а Стилет просто еще ничего не знает…

* * *

Когда «мерседес» въехал во двор дядипашиной усадьбы, стоявшей в глухом лесу, я понял, что Стилету с его перекупленным у вороватых генералов военным хозяйством далеко до размаха настоящего уральского воротилы.

Огромный благоустроенный двор, окруженный бревенчатой пятиметровой стеной, размерами не уступал Дворцовой площади. Посреди двора стоял потрясающий трехэтажный бревенчатый терем, казалось сейчас на крыльцо выйдут, опираясь на украшенные драгоценными каменьями посохи, длиннобородые бояре в высоких шапках.

Вокруг терема толпились аккуратно подстриженные деревья, между ними вились посыпанные песочком дорожки, тут и там торчали деревянные зонтики беседок, а ближе к могучей ограде теснились служебные постройки, сарайчики, просторный гараж телег на восемь, конюшня, еще какой-то длинный барак, возможно – тир, и еще черт знает что. И все это было сделано из дерева. Никаких современных материалов, никакого стекла и бетона, никаких ев-ростандартов.

– Ну, Дядя Паша, ты даешь, – выдохнул я, – такого я еще не видел.

– Это я для братвы – Дядя Паша, вор в законе, а для остальных граждан – просто хороший друг генерального директора закрытого акционерного общества «Уралбажов». Человек тихий и незаметный. И ничего своего у меня нет. Вот так-то.

Он испытующе посмотрел на меня.

– А то, что ты видишь здесь – вовсе не мое. Это мой друг пустил меня отдохнуть на его даче.

Я понимающе кивнул, и Дядя Паша сказал:

– Ну, пойдем в баньку. С дороги это – первое дело. Он указал пальцем куда-то мне за спину, и я обернулся.

И это называется «банькой»?

Огромная, не меньше чем двадцать на двадцать метров, одноэтажная постройка была сложена из бревен толщиной в обхват. Когда мы вошли внутрь, я увидел, что по центру в ней был устроен бассейн, который наводил на воспоминания о школьном учебнике истории, в котором рассказывалось о том, как римские патриции развлекались в римских термах с римскими же гетерами.

Я не видел той римской роскоши, но бассейн Дяди Паши был малахитовый. У меня аж глаза на лоб полезли. А все остальное было сделано из дерева. Из простого чистого дерева. Да уж, вор в законе Дядя Паша понимал и в простой красоте и в непростой роскоши.

Вокруг бассейна можно было увидеть разнообразные скамьи, столики разной высоты, деревянные кресла, шезлонги, лежаки, а также многочисленные двери, за которыми скрывались мыльни, парилки, сауны, душевые и прочие помещения.

У одной из стен сверкал никелем огромный бар, уставленный разнообразными бутылками до самого потолка, а напротив него, на другом берегу бассейна, журчал небольшой водопад.

Видя, что я озираюсь, как чукча на ВДНХ, Дядя Паша пихнул меня локтем в бок и сказал, ухмыляясь:

– А ты что, думал, мы тут на Урале щи лаптем хлебаем?

Видно было, что он доволен впечатлением, которое произвела на столичного гостя его «банька».

– Ты пока пойди с девочками, они тебя помоют как следует, а потом, чистенькие да свеженькие, посидим у бассейна, отдохнем. А там и к столу пора будет идти.

Он развернул меня и подтолкнул в сторону одной из многочисленных дверей, у которой стояли две неизвестно откуда взявшиеся девушки в белых махровых халатах. Одна из них открыла дверь, а другая сделала приглашающий жест, дескать, давай, заходи, не стесняйся.

Ну, я стесняться не стал и зашел.

Девушки зашли следом и закрыли за собой дверь.

Я находился в просторной натопленной комнате, посреди которой стоял огромный деревянный лежак. Вокруг были расставлены кадушки, ведра, лавки, а из стены торчало несколько разнокалиберных кранов.

– Меня зовут Лида, – улыбаясь, сказала одна из девушек и сняла халат.

Ого, подумал я, увидев, что у нее под халатом.

Посмотреть было на что. Она была ростом с меня, и ее никак нельзя было назвать худой. Но и толстой – тоже. Она была просто крупная, большая. Ее было много, и это возбуждало.

– Я тебе нравлюсь? – игриво спросила она и повела бедрами, отчего ее весьма увесистая грудь с маленькими темными сосками тяжело покачнулась.

Моих штаны вдруг стали слегка тесноваты спереди.

– Нравишься, – ответил я, не в силах оторвать глаз от такого богатства.

– А я – Варя, – сказала другая девушка и тоже скинула халат.

Не дожидаясь вопроса, я сказал:

– Ты тоже мне нравишься.

У обеих были почти одинаковые темные вьющиеся волосы, но Варя была загорелой до смуглоты, а Лида – белой, как молоко. И то и другое вполне устраивало меня. Честно говоря, мне еще не приходилось нырять в такое обилие молодой упругой плоти, и я почувствовал, что это, должно быть, самое то.

– Раздевайся, Костя, и ложись, а мы тебя помоем, – сказала Лида и таинственно улыбнулась.

– Мы хорошо моем, – добавила Варя, – лучше не бывает.

Я усмехнулся и мигом скинул шмотки.

И тут же они увидели, как сильно они мне нравятся.

Ниже пояса я голосовал за их достоинства изо всех сил.

Они захихикали, и загорелая Варя, положив руки мне на плечи, подвела меня к лежаку. При этом мой напрягшийся бивень случайно уперся в ее теплое и мягкое бедро, и я почувствовал, что мне стало не до мытья. Тогда белая и гладкая Лида зачерпнула ковшиком из ведра и стала поливать его разгоряченную голову тонкой струйкой ледяной воды. Это было ужасно приятно, но он тут же успокоился и опустился.

– Сначала – мыться, – сказала Лида и бросила пустой ковшик обратно в ведро.

Ну, блин, подумал я, девушки знают толк в банном деле и никуда не торопятся.

Да и старый пень Дядя Паша, похоже, знает толк в девушках!

Тогда и я не буду торопиться.

Варя снова подтолкнула меня, и я уселся, а затем и улегся на просторный лежак. Расслабившись, я закрыл глаза, и девушки начали меня мыть.

Вот это было мытье!

Сначала они перевернули меня лицом вниз и стали в четыре ласковых руки намывать и массировать мою спину и вообще все, что я не мог увидеть в зеркале. Потом, окатив несколько раз теплой водой, они повернули меня к лесу задом, а к себе передом, то есть – мордой вверх, и принялись за остальное. Ну а уж когда они, закончив с мытьем, перешли к заключительной части программы, то я, так и не открывая глаз, почувствовал, как растворяюсь под их многочисленными нежными пальцами и горячими и мягкими губами.

И потом, когда я почувствовал, что наслаждение дошло до почти невыносимого обжигающего предела, что-то горячее и тесное начало медленно надеваться на меня, и я пронзал это все глубже и глубже, уходя в невообразимую жаркую и влажную глубину, пока не ушел туда весь.

А потом я взорвался и разлетелся на мельчайшие клочки, и радужная бездна приняла в себя то, чем я был раньше.

Прошло миллион лет.

Чьи-то нежные и горячие руки соскребли с деревянных стен то, что от меня осталось, и слепили меня снова.

Я открыл глаза и увидел склонившихся надо мной Лиду и Варю.

Они улыбались и смотрели ласково и хитро.

Я с трудом встал, и они начали обливать меня из ведер прохладной водой. Наконец я почувствовал, что могу передвигаться без посторонней помощи, и сказал:

– Я пойду, а?

Ничего умнее в мою голову прийти пока не могло.

Они снова захихикали и накинули на меня зеленый махровый халат малахитового рисунка. Дверь открылась, и я на подгибающихся ногах вышел к бассейну, сопровождаемый уже успевшими надеть халаты девушками.

Дядя Паша сидел в шезлонге и курил толстенную сигару. На столике рядом с ним стояло несколько бутылок пива. Услышав мои шаги, он оглянулся, и увидев, что я из себя представляю, закинул голову и густо захохотал. Глупо улыбаясь, я подошел к краю бассейна и вдруг почувствовал, что меня толкнули четыре сильные руки.

Взмахнув руками, я, подняв фонтан брызг, рухнул в воду.

И сразу же понял, что это было именно то, чего мне не хватало.

Вынырнув, я снова почувствовал себя бодрым и свежим, все вокруг меня было ярким и четким, и вообще я чувствовал, что в ближайшие пятьсот лет могу не отдыхать и не спать.

Подплыв к краю бассейна, я взялся руками за малахитовый бордюр и одним движением выкинул свое наполненное силой и весельем тело из воды. Скинув мокрый халат, я бросил его на пол и надел другой, который предусмотрительно протянула мне Варя.

Я посмотрел на довольных результатами своего усердия девушек, громко чмокнул каждую из них в розовую упругую щечку, и они, повинуясь боярскому жесту Дяди Паши, исчезли за одной из дверей.

Я опустился в деревянное некрашеное кресло рядом с хозяином, взял бутылку пива, налил себе до краев высокий стакан и от души к нему приложился.

– Ну и как тебе моя банька? – самодовольно спросил Дядя Паша.

– Класс! – ответил я, переведя дух и утирая с губ пивную пену. – Никогда в жизни такого не было. А про твоих банщиц я уж и не говорю. Вообще-то ты рискуешь, Дядя Паша!

– Интересно, чем?

– А тем, что прискачу я к тебе на вороном жеребце темной ночью и умыкну их обеих. Что будешь делать?

– Пошлю тебе вдогонку еще двух. Устроит?

– Пожалей меня, Дядя Паша, они же вчетвером душу из меня вынут!

– То-то!

– Ну ладно, не буду.

В это время открылась покрытая затейливой резьбой дверь, и на пороге показался одетый в черный костюм молодой крепкий парень с торчавшей на затылке короткой косичкой. Он посмотрел на Дядю Пашу и кивнул ему. Дядя Паша кивнул в ответ, и парень скрылся.

– Пора к столу, – сказал Дядя Паша и встал.

– А переодеться? – спросил я.

– Зачем? – удивился Дядя Паша. – Мы же не на приеме в Кремле!

Когда мы вошли в ту дверь, из которой выглядывал парень с косичкой, я увидел огромный стол, заставленный жратвой и напитками.

За столом сидели двое мужчин. С первого же взгляда можно было понять, что это вовсе не сотрудники отдела народного образования. Один из них, коротко остриженный, был лет сорока, и его волосы отливали серебром. На нем была белая футболка с короткими рукавами, обтягивавшая рельефную мускулатуру торса, а на его загорелых и жилистых руках можно было прочесть всю его историю и статус. Другой, чуть помоложе, был одет в светлосерый костюм, черную рубашку и белый галстук. Его темные блестящие волосы были гладко зачесаны назад, и его можно было бы принять за преуспевающего коммерсанта, но специфическая худоба лица говорила о том, что он немало лет провел в лагере, и этот лагерь был совсем не пионерским. На его руке тускло светились массивные золотые часы.

Дядя Паша взял меня за локоть и сказал:

– Это наш уважаемый гость из Питера – Костя Знахарь.

Я учтиво наклонил голову.

– Это – Витя Соленый, – сказал он, указав на здоровяка с наколками, – а это – Саша Астрахан.

Здоровяк показал зубы, а любитель дорогой одежды и золотых часов кивнул.

– Оба они – уважаемые люди, авторитеты, как и ты, Костя.

Они привстали, и мы пожали друг другу руки. Потом все уселись, и Дядя Паша сказал:

– Ну что, закусим, чем бог послал?

И подвинул ко мне небольшой тазик с черной икрой.

* * *

Я проснулся рано и долго лежал, прислушиваясь к прозрачной утренней тишине, которую нарушало редкое цвирканье какой-то одинокой осенней птички, да на жестяной оконный карниз за мокрым стеклом мерно капала вода.

Ночью прошел дождь, и по небу медленно ползло клочковатое серое покрывало. Комната была наполнена утренним сумраком, скрывавшим очертания предметов и я, неторопливо бродя взглядом по стенам и потолку, вспоминал вчерашний вечер.

Уже во втором часу ночи, приняв в процессе неторопливой беседы о превратностях жизни несколько стопок отменной домашней водки, которую Дядя Паша самолично настаивал на смородиновых почках, и поклевав его разносолов, загромождавших большой стол, покрытый зеленой скатертью, я почувствовал, что все-таки устал после наполненного событиями и переживаниями дня. Извинившись перед немногочисленным обществом, я попросил Дядю Пашу отправить меня спать. Он понимающе кивнул и, позвав парня с кисточкой на затылке, распорядился насчет моего ночлега.

Парень этот, которого тоже, как оказалось, звали Костей, провел меня по длинному, обшитому лиственницей, коридору и открыл тяжелую дубовую дверь, за которой была просторная спальня. Пожелав мне спокойной ночи, он удалился, а я принялся оглядывать мое временное пристанище.

Надо сказать, спаленка была под стать баньке.

Это была огромная, тридцатиметровая комната, приспособленная именно и только для того, чтобы в ней спать. Ну, или заниматься какими-нибудь другими постельными делами. Главное место в ней занимала упиравшаяся изголовьем в стену огромная кровать. Она была таких размеров, что я почувствовал себя Гулливером, угодившим в опочивальню великанской принцессы. Для сна это было совершенно безразлично, а для чего-нибудь другого – очень даже удобно. Кроме кровати, в комнате было несколько разнокалиберных диванов, мягкие пуфики, азиатская оттоманка с валиками и козетка с античным подголовником.

Пол был застелен коврами, на стенах висели несколько картин, изображавших пышнотелых красавиц в соблазнительных позах, а по обе стороны от кровати стояли два высоких бронзовых торшера, освещавших все это мягким неярким светом. Напротив кровати была дверь, и, открыв ее, я увидел небольшую ванную комнату, всю отделанную малахитом.

Ну, Дядя Паша, ну, Волшебник Изумрудного Города, подумал я и, скинув шмотки, полез под душ. Хоть я и был несколько часов назад в настоящей бане, хоть и вымыли меня там на несколько месяцев вперед, а все же привычка принимать душ перед сном взяла свое. Быстро оплоснувшись, я взял с вешалки темнозеленое махровое полотенце и, вытираясь на ходу, вышел в спальню.

И тут же замер от приятной неожиданности.

На огромной кровати, среди разбросанных подушек, подушечек и взбитых одеял, живописно разлеглись Варя и Лида. Никаких халатов и прочей одежды, скрывающей от моего взора их богатые прелести, на них не было, и я подумал, что можно не очень спешить задавать храпака.

Я забыл, которая из них была Варей, а которая Лидой, но это было и неважно. Одна из них, поманила меня пухлым пальчиком и сказала:

– Ну, Костик, иди сюда. Теперь мы тебя усыпим.

Процедура усыпления была долгой и разнообразной, и ее пришлось повторять четыре раза. Зато уснул я неожиданно и крепко, как будто кто-то повернул в моей голове выключатель.

Повспоминав еще немного, как меня усыпляли, я встал с измятой постели и подошел к окну. Передо мной простирались просторы дядипашиного двора.

На влажной траве лежал тонкий слой тумана, вдоль затейливо вьющихся тропинок стояли неподвижные деревья, и их листва блестела после ночного дождя. А подальше, недалеко от баньки, Костя занимался айкидо. Я внимательно следил за его то медленными и плавными, то быстрыми и резкими движениями, и мне стало завидно. Сам я уже черт знает сколько времени не утруждал себя подобными занятиями. Правда, жизнь то и дело подкидывала мне такие упражнения, по сравнению с которыми эти продуманные и выученные связки блоков, ударов и перемещений были просто детским лепетом. Все же я, нахмурив брови, решил, что как только разберусь со всем этим дерьмом, так сразу и займусь бегом, единоборствами и прочими полеными для тела и духа вещами. И тут же пришла подлая мысль, что хрена ты, Знахарь, когда-нибудь разберешься с этим, но я, мотнув головой, отогнал ее и пошел в душ. По дороге я взглянул на висевшие на стене часы. Была половина седьмого.

Завтракали мы в том же составе, то есть – Дядя Паша, я, спортивный Витя Соленый и пижон Саша Астрахан. Но никакой выпивки на столе уже, понятное дело, не было. Закончив завтрак, мы проследовали за Дядей Пашей в просторный кабинет, сели вокруг большого восьмиугольного стола, обтянутого зеленым сукном, и Дядя Паша открыл совещание.

– Костя, – обратился он ко мне, – здесь ты можешь спокойно говорить о том, о чем разговаривал тогда в Питере с Пауком. То есть – о проблемах со Стилетом. Мы в курсе этой темы.

Соленый и Астрахан кивнули, подтверждая сказанное.

– Так что давай, говори, что у тебя за дело, а мы послушаем и подумаем, чем тебе можно помочь.

Я откашлялся и начал:

– Дела у меня к тебе два. Во-первых, – Стилет. Возможно, он когда-то и был нормальным человеком. Возможно, раньше он уважал братву, думал об общем деле, занимался важными вопросами и прочее. Я этого не знаю, потому что конкретными делами занимаюсь с ним не так давно. Может быть, так оно все раньше и было. Но теперь, когда я вижусь с ним чуть ли не каждый день, я убедился в том, что основным его качеством является жадность. Его душит жаба. Он хочет влезть в каждое дело, о котором узнает. Он хочеть урвать каждую сраную копейку, которую видит в чужих руках. Как ты знаешь, это именно он помог мне с коронацией, и теперь он хочет, чтобы я с ним расплатился за это. Он не может думать ни о чем другом, кроме как о деньгах. Он хочет только хапать, хапать и хапать. Он стал барыгой. И я уже не говорю о четырех убитых по его заказу авторитетах. Он убрал их потому, что они были готовы поддержать меня на коронации. Это выглядит странным, потому что после этого он вдруг резко изменил свое мнение и стал активно меня поддерживать. Но для меня в этом странного ничего нет. Чуть позже я объясню тебе, в чем дело, и ты сам все поймешь. Конечно, Стилет оборзел и творит по отношению к братве черт знает что, но я сейчас говорю совсем не об этом. Такие ответственные вопросы решаются обществом, и я не беру на себя смелость приговаривать его. Я прилетел к тебе, Дядя Паша, чтобы просить тебя о помощи мне лично. Одному мне никак не справиться с этим моим вопросом.

Я налил себе минералки, отпил глоток и продолжил:

– Посодействуй мне в том, чтобы отодвинуть от меня Стилета. Я, конечно, могу решить эту проблему сам, причем очень просто, используя известный сталинский метод «нет человека – нет проблемы». Но я не хочу единолично, по собственному усмотрению, принимать такие ответственные решения. Кроме того, если это когда-нибудь всплывет, то сам понимаешь, как я буду выглядеть в глазах людей.

Я замолчал и приготовился говорить дальше. Теперь я должен был рассказать Дяде Паше и его людям про камни, и у меня была готова обдуманная и более-менее правдоподобная басня. Если они в нее поверят – все тип-топ. Если нет – тогда неизвестно, чем все может кончиться.

Ну, Знахарь, с Богом!

– Это, значит, я рассказал тебе о своей первой проблеме. Но в ней для тебя, я думаю, ничего особенно нового нет. И вовсе не она была основной причиной того, что я сорвался, как ошпаренный, и понесся к тебе на Урал. А теперь я расскажу тебе о главном.

Я окинул взглядом сидевших напротив меня людей и увидел, что они слушают меня очень внимательно и так же внимательно на меня смотрят.

– Так вот… – я помедлил, как бы в нерешительности.

Налив себе еще водички, я глотнул и продолжил:

– Как тебе известно, у меня были крупные средства, которые я предоставил в распоряжение коллектива. До того как я превратил их в маленький дорожный чек, это были камни. Бриллианты и изумруды, как раз по твоей части. Дядя Паша кивнул.

– Этих камней у меня было гораздо больше, но случилось так, что часть их была утрачена, и надежды вернуть ее не было. Ну, я плюнул на это дело и забыл. Всех денег все равно не пересчитаешь. А теперь выясняется, что я могу-таки получить эти камни, причем в целости и сохранности. И вот тут начинаются проблемы. Стилет узнал об этом раньше, чем я, но уже после того, как завалил тех четверых. И резко бросился поддерживать меня на сходняке. А потом, уже после коронации, когда и до меня дошла информация об этих камнях, в личном разговоре сказал мне, что если я с ним не поделюсь, он засветит перед всеми этот вопрос и обвинит меня в крысят-ничестве и темноедстве. Я чуть голову себе не сломал, пытаясь понять, как ему удалось узнать о камнях раньше меня, но так ничего и не выяснил.

– Интересное дело, – хмыкнул Дядя Паша. Я посмотрел на него и сказал:

– Конечно, интересное! А дальше еще интереснее будет.

– Давай-давай, мы внимательно тебя слушаем.

– Ну вот. Дальше я думаю – хрен с ним, перед обществом я оправдаюсь, все-таки двадцать лимонов зеленых, которые я прислал в общак, это не бочка квашеной капусты, разберемся, и уже начинаю обдумывать, как бы это все красиво обстряпать. Тоесть – во-первых, забрать камни из банка, а он, сам понимаешь, за границей, во-вторых, превратить их в деньги, а в-третьих – людям их передать и при этом лица не уронить. А Стилет тем временем наседает, денег хочет, грозит призвать к ответу, неуважу-ху обещает… И вот тут-то происходит главный геморрой. Эти камни раньше принадлежали одной террористической организации. И эти долбаные террористы, вычислив меня, взяли в заложники одного человека, который мне очень дорог…

Я посмотрел на Дядю Пашу и увидел, что он слегка нахмурился. Лица Астрахана и Соленого по-прежнему ничего не выражали.

– Ты, Дядя Паша, не хмурься. Сам знаю, что не по понятиям это, но ведь я воров в законе не убивал, денег с братков в свой карман не требовал и подлян никому не делал. И за то, что втягиваю тебя и твоих друзей в свои личные дела, ответить готов. Но только ты мне сначала помоги, а уж потом к ответу ставь.

Дядя Паша достал сигареты, закурил и, прищурившись от попавшего в глаз дыма, сказал:

– Ладно, ты не нервничай, успокойся. Как тебе известно, нужно исполнять не мертвую букву закона, а его живой дух. Так что никто тебя за дорогого тебе человека к ответу притягивать не будет, и мы тебе, конечно же, поможем, чем сможем. Давай, рассказывай дальше, что там у тебя.

Я облегченно вздохнул и заговорил снова:

– Я невыездной и, кроме того, в розыске. Короче говоря, нужно тихо сделать мне ксиву, чтобы я с твоими людьми поехал в Египет и забрал камни. Стилет предлагал мне послать туда его человека, но ты себе представляешь, сколько времени я проживу после того, как камни окажутся у него?

Дядя Паша фыркнул, а Соленый с Астраханом засмеялись.

– Вот именно, – сказал я, – так что Стилет пусть отдохнет. Кроме того, он не знает о том, что у меня похитили названого брата, и знать ему об этом совсем не обязательно. Так что, когда твой человек привезет камни сюда, половина – твоя. За это ты поможешь мне выдернуть из плена моего брата, а за него, между прочим, я готов отдать мой последний глаз. Вторую половину я пришлю в общак. И если все это выгорит, поставлю в церкви свечку величиной с телеграфный столб.

– Ты знаешь, Знахарь, я уже почти согласен. Только ты не сказал, на какую сумму там камней. Надо же знать, за что народ под пули полезет.

Я еще в Питере решил отдать на это дело самую жирную свою заначку и поэтому ответил:

– Камней там на тридцать миллионов.

– Тридцать миллионов – чего? – не понял, или сделал вид, что не понял, Соленый.

– Тридцать миллионов долларов, – раздельно произнес я, и он, откинувшись на спинку кресла, вытаращил глаза.

Астрахан тоже вылупился на меня, так его ударили эти три слова.

А Дядя Паша смотрел на меня и, казалось, хотел просверлить своим взглядом мой мозг до самого затылка.

Наконец он сильно потер лицо обеими руками и сказал:

– Н-да-а… Сильный куш.

Потом он повернулся к сидевшим слева от него Астрахану и Соленому и спросил:

– Ну, что скажете, уважаемые?

Соленый от возбуждения даже встал. Пройдясь по кабинету туда-сюда, он снова уселся в кресло, потом бросил на меня внимательный взгляд и сказал:

– А что тут говорить? Надо твоего человека из беды вынимать. Кто его забрал, чеченцы, что ли?

Я криво усмехнулся и ответил:

– Да нет, брат, не чеченцы. Чеченцы – это мелюзга. Тут дело пострашнее, и думать придется очень серьезно и очень быстро. А времени у нас – всего две недели.

– Ну это понятно. А кто его забрал-то, брата твоего?

– Есть такая организация, называется она… – и я сделал паузу.

Каюсь, мне было приятно сделать эту паузу, потому что я знал, что после того, как произнесу название этой организации, половина от тридцати миллионов покажется трем сидящим напротив меня авторитетам не такой сладкой, как пять минут назад.

– … называется она – «Аль-Каида».

У Дядя Паши отвисла челюсть, Соленый, наоборот, громко щелкнул зубами, а стиляга Астрахан промолчал и только слегка приподнял бровь.

Молчание длилось минут пять.

Потом Астрахан поправил галстук и сказал:

– Я знаю многих людей, которые умеют в говно влезть, но похоже, что ты, Знахарь, среди них – чемпион!

А Дядя Паша вдруг заржал и сказал сквозь смех:

– Так значит, ты, Знахарь, у «Аль-Каиды» общак двинул? Вот за это нужно выпить, причем немедленно. Костя! – взревел он, и в открывшейся тут же двери показался его спортивный денщик. – Приготовь-ка нам в столовой быстренько.

Костя кивнул и исчез, а Дядя Паша, встав из-за стола, с подозрительным участием спросил:

– Знахарь, а ты на бильярде играешь?

– Играю.

– А хорошо играешь?

– Да вообще-то не жалуюсь. Можно и на деньги.

– Ага! Ну тогда, пока там Костя на стол собирает, пошли вниз, в бильярдную, Дядя Паша тебе сейчас место в жизни укажет. Чтобы всякие столичные фраера не задирали тут у меня свой нос.

И он со смехом хлопнул меня по плечу.

Астрахан и Соленый тоже засмеялись, и в их смехе я почувствовал некоторое злорадство. Видать, они знали, как он играет, и были уверены, что в бильярдной меня ожидают некоторые неприятности. Ну что ж, посмотрим!

Во всяком случае, просто так я ему не дамся.

Глава 3 МЕДЛЕННО И ПЕЧАЛЬНО

Гроб, в котором лежал Стилет, не открывали.

Специалисты по посмертному макияжу сказали, что ни за какие деньги не возьмутся хоть что-то с ним сделать. В момент взрыва Стилет превратился в гуляш, а его лицо стало выглядеть так, будто его хорошенько обработали зубчатым молотком для антрекотов.

Конечно же, можно было изготовить высокохудожественное чучело вроде того, на которое купился полковник Моран, пытавшийся застрелить Шерлока Холмса из воздушной винтовки, и положить его в гроб рядышком с небольшим пластиковым мешком со стилетовскими ошметками, но Стержень, которому были поручены все организационные хлопоты, махнул на это рукой и решил хоронить Стилета в закрытом гробу.

Могила, в которой проведет остаток вечности вор в законе Стилет, находилась на особом участке кладбища, облюбованном местным криминалитетом. То тут, то там можно было увидеть надгробие, представлявшее собой черную мраморную статую братка в натуральную величину. Братки стояли в разных позах, у некоторых в мраморных руках были мраморные мобильники, а один даже держал его около уха. Пальцы многих их них были согнуты особым образом, говорившим о том, что покоившийся под памятником при жизни был чисто конкретным пацаном. На шеях некоторых красовались врезанные в мрамор золотые цепи. На одной из могил на большом постаменте было сразу три статуи. Они представляли из себя единый ансамбль, и это наводило на мысль, что всех троих грохнули в одно время и в одном месте.

Я стоял рядом со свежевырытой могилой и вполуха слушал нудные разглагольствования нанятого за пятьсот долларов похоронного тамады из бюро ритуальных услуг. Задушевным голосом он втолковывал столпившимся вокруг стоявшего на козлах гроба друзьям и близким покойного, какую невосполнимую утрату они понесли.

Друзья и близкие были мрачными и угрюмыми. Вообще-то они и в обычной жизни были ненамного жизнерадостнее, а если вдруг начинали веселиться, то иной раз веселье это принимало такие странные формы, что окружающие старались держаться от них подальше. Все они были одеты в черное или темно-серое.

Наконец в голове платного оратора щелкнул последний из заплаченных ему долларов, и он заткнулся. Сделав трагичный жест, он произнес дрогнувшим голосом:

– Прощайтесь!

И отошел в сторону.

Поцелуи в лоб и последнее горестное рассматривание дорогого усопшего, понятное дело, отменялись, и к гробу, сделанному из красного дерева и стоившему двенадцать тысяч баксов, потянулась жиденькая очередь желающих потрогать его полировку. Прикоснувшись, каждый шептал что-то, или сокрушенно кивал головой, дескать, ну что тут поделаешь, все там будем, а затем скромно отходил в сторону.

Наконец все попрощались с дорогим Стилетом, точнее, с тем, что от него осталось, и дюжие могильщики, подсунув под гроб ремни, опустили его в могилу. Поскольку Стилет был моим крестным на коронации, распоряжаться похоронами досталось мне, и, увидев, что все подошло к концу, я взял в руку щепотку мокрой земли и величественным жестом бросил ее на крышку гроба. Честно говоря, я с большим удовольствием сплясал бы на этой крышке. Да и многие из присутствующих, я думаю, были бы рады присоединиться ко мне, потому что врагов у Стилета было гораздо больше, чем друзей.

Выполнив последний элемент похоронной процедуры, я побрел к выходу с кладбища. Оглянувшись в последний раз, я увидел, что за мной потянулись и остальные. В отдалении маячили шестерки, бдительно осматривавшие подступы к месту траурного собрания, в котором участвовали не только питерские, но и приехавшие из других городов авторитеты. Если бы в этот момент сюда упала авиационная бомба, то не менее тридцати воров в законе отправились бы объясняться с апостолом Петром.

И я был бы в их числе.

Следующим номером в программе этого дня были поминки в ресторане «На нарах». Простившиеся с безвременно усопшим авторитетом братки направлялись к машинам. Я был согласен с тем, что он отправился на тот свет совсем не вовремя. По мне, так это нужно было организовать еще лет тридцать назад. А еще лучше было бы, если бы его мамаша своевременно сделала аборт. Но, как говорится, история не любит сослагательного наклонения.

Около выхода с кладбища тусовались местные попрошайки. Этакие кладбищенские богомольные крысы, которые знают кладбище наизусть и могут проводить желающего к любой могиле, а также, если нужно, прочитать лекцию по похоронному этикету. Это, значит, чтобы пришедший сюда человек не стеснялся и чувствовал себя, как дома.

Когда я подошел к воротам, одна из сутулых бесцветных баб в непонятных салопах и платках целенаправленно устремилась ко мне. Чувствуя, что сейчас попаду в железные клещи профессиональной вымогательницы, я полез в карман и вытащил какие-то деньги, чтобы сразу же отдать их и, не задерживаясь, идти дальше, но она схватила меня за руку, и я почувствовал в ладони какую-то бумажку. Машинально сжав ее, я посмотрел в лицо этому гнусному существу, и у меня потемнело в глазах. Передо мной стояла Наташа.

Да, да! Та самая бессмертная Наташа, которую однажды застрелил Кемаль, та самая неутомимая охотничья сука, которая шарилась за мной по России и по Европе, та жадная до мужиков шлюха, которая неоднократно предавала, а потом спасала меня, а в паузах между этим забиралась ко мне в постель, та женщина, которую я сделал миллионершей и которая, несмотря на открывшиеся перед ней возможности, опять оказалась в какой-то очередной и наверняка имевшей самое прямое отношение ко мне заблуде.

Конечно же, она была загримирована.

– Позвони, – тихо сказала она, затем выхватила из моих остановившихся пальцев стольник, который я приготовил для нее, и, униженно кланяясь, похромала прочь.

Я потряс головой, сунул бумажку в карман и пошел к выходу.

* * *

Поставив «лендкрузер» напротив ресторана «На нарах», Доктор быстро обежал машину и открыл передо мной дверь.

Вообще-то такие церемонии были совершенно ни к чему, мне было бы гораздо удобнее самому открыть дверь и выйти по-человечески, но, пока мы ехали, я решил разыграть небольшой спектакль и сказал об этом Доктору. Он хмыкнул и кивнул. Так что я вышел из машины, как какой-нибудь президент «Лукойл», и перешел через дорогу в сопровождении Доктора, который озабоченно оглядывался и держал руку за пазухой.

Несколько человек, приехавших с кладбища одновременно со мной, увидели это, и моя цель была достигнута. Теперь о моем торжественном приезде узнают все. Это было мне весьма на руку, потому что после гибели Стилета я автоматически оказался над общаком, и подпустить немного важности и значительности было не лишним.

Войдя в кабак, я сдал ствол гардеробщику и прошел в зал.

С тех пор как однажды повздорившие Гусар и Хмурый, каждый со своей братвой, устроили тут стрельбу в стиле голливудских боевиков и сильно попортили обстановку, общим решением было установлено правило сдавать оружие при входе. Тогда трупов не было, но кто знает, чем может обернуться подобная разборка, если ковбои будут потрезвее или у кого-нибудь из них случайно окажется при себе граната.

Вокруг столов, составленных большой буквой «П», толпились мрачные и молчаливые соратники Стилета, «мерседес» которого два дня назад взлетел на воздух на Ленинском проспекте.

Столы были покрыты белой скатертью и уставлены закусками и многочисленными бутылками. Авторитеты и воры рангом пониже, то есть – просто уважаемые урки, ходили кругами и бросали косяки на выпивку и закусь. Но, поскольку это были все же поминки, а не обычная пьянка, все ждали приглашения и прочих полагавшихся по этикету реверансов.

Я вошел в зал, и все повернулись ко мне. Разговоры стихли.

Окинув взглядом собрание, я сделал небольшую паузу и сказал:

– Прошу, уважаемое общество, присаживаться к столу.

Застучали отодвигаемые стулья и через несколько минут все расселись по своим местам. Стоя во главе стола, я от нечего делать пересчитал обращенные ко мне лица. Их было сорок девять, а со мной, стало быть, ровно пятьдесят. Хорошее число. Круглое. Практически здесь был весь питерский криминалитет, так сказать, высший эшелон теневой власти.

Кто-то из сидевших в этом зале людей смотрел на меня с подозрением, кто-то ждал моих слов, чтобы из них заключить, что же это за Знахарь такой неожиданно образовался над воровской кассой, а на некоторых лицах я легко читал уважение к человеку, который не постеснялся грохнуть вставшего ему поперек горла Стилета. Увы! Такие мнения тоже имели место, но их, как теперь говорят по телевизору, не озвучивали, потому что подобные разговоры могли выйти боком. Для многих произошедшее со Стилетом было исполнением давней мечты, воплотить которую самим у них просто духу не хватало…

В общем, лиц было много, и выражения на них были самые разные.

Общим же было плохо скрываемое любопытство, ожидание чего-то нового и, разумеется, нетерпение, касавшееся стоявшего на столе угощения. Но все это было более или менее старательно упрятано под маской сдержанной мужской скорби и озабоченности проблемами, образовавшимися вследствие неожиданного изменения расстановки сил и фигур.

Оглядев коллектив, я взял в руки бутылку «Смирновской», с хрустом отвернул ей голову и сказал:

– Господа, прошу вас налить водки. Я хочу сказать несколько слов.

И, подавая пример, налил себе.

За столом зашевелились, зазвенели рюмки, забулькала водка, и через минуту я снова увидел перед собой сорок девять обращенных ко мне лиц. И сорок девять полных рюмок, повисших над столом.

Я откашлялся и произнес короткую речь.

– Сегодня мы проводили в последний путь нашего товарища, уважаемого и авторитетного члена нашего коллектива Владимира Федоровича Толокон-никова. Друзья называли его Стилетом, и это вполне заслуженное погонялово в точности соответствовало его личным качествам. Он был смелым, решительным и принципиальным человеком. Но рука неизвестного нам пока наемника, рука трусливой крысы, побоявшейся встретиться с ним лицом к лицу, оборвала его жизнь. Мы найдем его, и справедливое возмездие восторжествует. Но это будет потом, а сейчас мы собрались здесь, чтобы почтить светлую память Стилета, вора в законе и уважаемого всеми нами человека. Да будет ему земля пухом.

Все встали, и в зале повисла тишина, как над беговой дорожкой, когда все ждут выстрела стартера. Я сосчитал в уме до двадцати и опрокинул водку в рот. Над столом одновременно поднялись сорок девять локтей, повторивших мой жест. Потом руки опустились, и я снова увидел лица, на многих из которых было написано, что хоть водка и хороша, но все-таки – изрядная гадость.

Я сделал приглашающий жест в сторону закусок и сел.

Опять загремели стулья, и тут же зал ресторана наполнился негромким шумом.

Хрустели пробки винтовой водки, звякали по тарелкам вилки и ножи, раздавались негромкие просьбы передать ту и ли иную тарелку, слышалось бульканье разливаемой по рюмкам водки, кто-то уронил салфетницу, короче говоря, мрачная тишина траурного собрания сменилась звуками застолья, и, как я понимал, через некоторое время, когда водка заставит забыть о Стилете, здесь зазвучат шутки и смех. Живущим нет дела до мертвых. Тем более до таких, чьей смерти с нетерпением ожидали многие – ой, многие – из присутствующих.

А моя роль в сегодняшнем спектакле была закончена.

Дальше все пойдет само собой.

Время от времени кто-нибудь будет подниматься из-за стола и произносить какую-нибудь чушь о высоких моральных и деловых качествах превратившегося в фарш Стилета, все будут на минуту отвлекаться от сепаратных бесед, нетерпеливо слушая косноязычные излияния оратора, затем многозначительно кивать и опрокидывать в себя рюмки с горькой и жгучей жидкостью.

К концу застолья многие нажрутся, как свиньи, но кто-то, сохраняя трезвость и проницательность, будет следить за происходящим, внимательно слушать срывающиеся с языка пьяные слова, которым лучше было бы не звучать, и делать из всего этого выводы. Думаю, таких людей за столом было немало.

Но первым из них был я.

Слева от меня сидел Доктор и следил за тем, чтобы никто не схватил стоявшую рядом со мной бутылку «Смирновской». В ней была вода, и она была отгорожена от остального стола несколькими полными бутылками с настоящей водкой. Так что, если кто-то из моих соседей захотел бы налить себе из этих бутылок, ему под руку обязательно должна была попасться предусмотрительно открытая бутылка с натуральной «Смирновской». А от всяких неожиданностей меня должен был уберечь мой верный слуга, готовый в любую секунду свалить бутылку с водой на мраморный пол. Так что я был трезв и внимателен, но не забывал вовремя поднимать вместе со всеми рюмку с водой, которую каждый раз наполнял для меня расторопный Доктор.

Так прошло около двух часов.

В ресторане стало шумно, под потолком плавали облака синего дыма, звучали разговоры в полный голос, время от времени раздавались взрывы смеха, в общем, как я и предполагал, о Стилете уже забыли и поминки превратились в обыкновенное разгуляево.

Многие из тех, кто был в этом зале, давно не виделись и, блестя глазами и перебивая друг друга, вспоминали подробности своих и чужих подвигов, кто-то, играя желваками на скулах, предрекал нехорошим людям безрадостное будущее, кто-то просто тупо наливался водкой, в общем, все было как всегда.

В моем желудке нахально булькала чистая минеральная вода, но, помня о том, что остальные об этом не знали, я пьяно хмурил брови, промахивался рукой мимо рюмки, в общем, по мере сил изображал из себя человека, принявшего на грудь литр водки.

Наконец, решив, что с меня хватит, я неуверенно повернулся к Доктору и, запинаясь, сказал:

– Поехали домой.

Доктор кивнул и помог мне встать из-за стола.

На мое отбытие никто не обратил ни малейшего внимания, так что, проследовав через фойе в сопровождении бережно поддерживавшего меня Доктора, я спокойненько вышел на улицу и добрался до стоявшего на противоположной стороне «лендкрузера». Доктор открыл мне дверь, помог взобраться на сиденье и, быстро обойдя машину, сел за руль.

Когда мы отъехали и убедились, что за нами никого нет, я с облегчением вздохнул и сказал:

– Теперь придется внимательно следить за машиной. А то – мало ли что, кто-нибудь решит, что я ему мешаю, и отправит меня вслед за Стилетом. И тебя, между прочим, заодно.

– А я уже об этом подумал, – отозвался Доктор, – и кое-какие мысли есть. Потом расскажу.

Он повернул направо и, засмеявшись, сказал:

– А ты, Знахарь, классно пьяного исполнил. Я, если бы не знал, сам бы поверил. Прямо Станиславский!

Я усмехнулся и ответил:

– Захочешь жить, и не так еще сыграешь. Я надеюсь, ты внимательно слушал базары?

– А как же! И кое-что интересное услышал.

– Я тоже, – сказал я и замолчал.

Я действительно услышал в пьяных разговорах много интересного и даже очень интересного, и все это требовало тщательного и всесторонего анализа. И я собирался заняться этим в ближайшее время. Но не сейчас, не в машине, а дома, в тишине и одиночестве.

И главной темой этого анализа будет, пожалуй, интересная мыслишка, появившаяся у меня после того, как я услышал несколько невразумительных фраз, произнесенных за столом напившимся Гришей Бородой.

А мыслишка эта касалась того, что может быть, вовсе и не Стилета сегодня зарыли на Болынеохтин-ском кладбище. Со всеми вытекающими из этого предположения частностями.

И если это так, то…

А может быть, мне показалось? Может быть, моя вполне оправданная ненормативным образом жизни подозрительность наконец-то превратилась в нормальную классическую паранойю? Как у вождя всех времен и народов Иосифа Виссарионовича Сталина.

И мне уже пора сделать из верного Доктора своего собственного Берию, а потом, в приступе панической измены, убить и его.

Ох, не хотелось бы.

Глава 4 НАТАШКА – ЗОЛОТАЯ РУЧКА

Я отогнал невеселые мысли и полез в карман за жвачкой. С некоторых пор она вполне заменяла мне сигареты, да и зубы от нее действительно становились чище. Под руку попалась какая-то бумажка, и, вынув ее, я понял, что с этими поминками совершенно забыл о сногсшибательной встрече на кладбище.

Судя по номеру, написанному на помятой офисной карточке, Наташа была клиентом сети GSM. Это было неплохо. Главное, чтобы этот номер не был служебным и не контролировался конторой.

Достав трубку, я набрал номер и через несколько секунд услышал ее голос. Не представляясь, я сказал:

– Ты уверена, что сейчас нас только двое?

– Абсолютно. Я сама покупала эту трубу.

– Говори.

– Ты сегодня свободен? – Да.

– Памятник Пушкину на Пушкинской. В восемь часов устроит?

– Вполне.

– Все, жду.

И она отключилась.

Я убрал трубку и посмотрел на часы. Было без пяти четыре.

Я подумал и сказал Доктору:

– Поехали на Сенную, в «Макдоналдс». Он удивленно спросил:

– А чего это вдруг тебя на гамбургеры потянуло?

– Давно в Америке не был, – усмехнулся я, – хочу вспомнить.

– Годится, – ответил Доктор и, съехав с Троицкого моста, мы оказались на Марсовом поле.

Проезжая мимо того места, где Алеша пальнул мне в голову, я почувствовал грусть, и тут же вспомнил все то, о чем на время забыл, занимаясь похоронами долбаного Стилета.

Я вспомнил все.

Короткий телефонный разговор с Ахмадом, встречу с ним на Исаакиевской площади, спокойное лицо Алеши на экране монитора, торжествующую безнаказанность бородатого убийцы и смущенную улыбку на лице десятилетнего мальчишки, тыкавшего кинжалом в закрытые глаза убитого пленника.

А тут еще эта сука объявилась. Что же ей не живется-то с моим миллионом? Допрыгается она когда-нибудь, грохну я ее.

Гадом буду, грохну, не посмотрю, что баба.

* * *

Доктор привез меня на угол Пушкинской и Кузнечного ровно без пяти восемь.

Я вышел из «лендкрузера», поправил под мышкой пистолет и пошел к памятнику. Моя пушка осталась в сейфе ресторана, поэтому пришлось одолжить ствол у Доктора. У него была точно такая же «берет-та», как и у меня, так что я не рисковал попасть впросак с незнакомым оружием.

Проходя мимо разливухи, которая была недалеко от Кузнечного, я вспомнил студенческие годы и прикинул, сколько здесь было выпито разнообразных горячительных напитков. Объем получился внушительный. Я усмехнулся и посмотрел вдаль, пытаясь разглядеть, стоит ли кто-нибудь около памятника. Но в наступавших сумерках ничего не было видно, и я оставил эти попытки. Все равно через несколько минут я все узнаю.

Я подошел к памятнику и огляделся.

Наташи не было видно, и я посмотрел на часы. Без трех восемь.

На скамеечках сидели две тетки и несколько синих алкашей, разливавших по бутылочкам какую-то подозрительную жидкость. Присмотревшись к ним, я решил, что Наташи, даже в переодетом виде, среди них нет.

Наконец часы на здании Московского вокзала пробили восемь, и позади меня раздался знакомый голос:

– Молодой человек, вы не меня ждете?

Я обернулся и увидел перед собой Наташу.

На этот раз она выглядела совсем иначе. Я бы даже сказал, что она выглядела на все сто. И одета была соответственно. Видать, потратилась-таки на шмотки, не пожалела.

Странно, но я почти обрадовался, увидев ее.

А она обрадовалась совершенно определенно и даже не скрывала этого.

Схватив меня за куртку, она приблизила ко мне лицо и сказала:

– А вам не кажется, молодой человек, что бросать девушку одну в чужой стране просто неприлично? Даже если вы при этом оставили ей чемодан денег.

Я пожал плечами, глупо улыбнулся и ответил:

– Дела-с!

– Знаю я твои дела, вор в законе.

Я нахмурился, а она засмеялась и сказала:

– Я много чего про тебя знаю. Больше, чем ты думаешь. И главное, что я знаю про тебя то, чего ты и сам не знаешь. А должен бы. И для того чтобы тебе обо всем рассказать, понадобится время. Так ты сегодня точно свободен?

И она, наклонив голову набок, посмотрела на меня снизу.

Ее взгляд был направлен мне в глаза, но отразился почему-то в области ширинки. Странно все-таки устроен человеческий организм!

– Да, сегодня я пока свободен.

– Вот и хорошо. Здесь наподалеку у меня есть отличная нора. Мы пойдем туда и поговорим обо всем. У меня действительно имеется очень важная информация для тебя. Пошли?

А что мне еще оставалось делать? Если она не врет, то пойти с ней нужно обязательно. А если она врет… Для того чтобы повязать меня, вовсе не нужно идти на какую-то там хату. Все можно исполнить прямо здесь. А кроме того, из моих брюк доносились сигналы, говорившие о том, что пойти с ней вовсе даже и нормально. Во всяком случае, лучше, чем с какой-нибудь другой незнакомой девкой. И я решился.

– Пошли. Но только, Наташа, предупреждаю, в случае чего первая пуля – твоя. И я не промахнусь, как тогда Кемаль.

– Да успокойся ты, – махнула она рукой, – никому ты не нужен. Хотя, что я говорю! Конечно, нужен, очень даже нужен! Но мне не хочется, чтобы ты попал в руки к тем, кому ты так сильно нужен. А почему, об этом я расскажу тебе чуть позже, когда придем и спокойно поговорим.

Я достал из кармана трубку, набрал номер Доктора и сказал:

– Можешь ехать домой. До завтра меня не будет.

– А у тебя там как, все нормально?

– Не беспокойся, все о кей. Как говорится – лучше не бывает.

– Ну, тогда ладно. И он отключился.

Он действительно мог быть уверен в том, что у меня все в порядке, потому что я произнес кодовую фразу «лучше не бывает», о которой знали только мы с ним. Эта фраза означала, что я говорю по собственной воле, а не со стволом у затылка.

Убрав трубку в карман, я повернулся к Наташе и сделал руку кренделем. Наташа взяла меня под руку, и мы, не торопясь пошли по Пушкинской в обратную сторону, свернули на Кузнечный и через несколько минут оказались на улице Марата. Свернув налево, мы прошли еще немного, и Наташа указала на высокую арку недавно отремонтированного дома.

– Вот тут у меня есть очень уютная норка. И, между прочим, ты первый, кто о ней узнает. Надеюсь – и последний. Сам понимаешь, приходится быть осторожной. Конечно, у меня есть квартира, та же самая, что и последние пятнадцать лет, но это, так сказать, для всех. А об этом месте не знает никто, так что имей в виду. Хорошо?

– Хорошо, – ответил я, и мы свернули во двор.

Подойдя к подъезду, Наташа вынула плоский кодовый ключ наподобие водительских прав и всунула его в тускло светившийся пульт.

Раздалось жужжание, и дверь открылась.

– Ишь как тут все у тебя ловко устроено, – сказал я.

– Это что, сейчас ты еще более ловкие вещи увидишь, – ответила Наташа и мы вошли в подъезд. – Пошли пешком, я живу на втором этаже.

Мы поднялись по широкой старинной лестнице и оказались на просторной площадке, на которую выходили четыре железные двери. Наташа вынула из одного кармана ключи, а из другого небольшой пультик, вроде как от автомобильной сигнализации, и нажала на кнопку. За одной из дверей раздался мелодичный звон, и Наташа, подойдя к ней, всунула ключ в замочную скважину.

Вращая его, она обернулась ко мне и сказала:

– Вот так, господин Костя. Ты такого еще, наверное, и не видел.

– Честно говоря, не видел, – ответил я. – А если без кнопки?

– А будет то же самое, что в автомобиле. Только громче, потому что сирена тут на двести двадцать и мощность у нее – полтора киловатта. Самый хладнокровный грабитель попросту не сможет выдержать такого шума. Все просчитано. Абсолютно любой человек, когда слышит такое, испытывает лишь одно желание – убежать.

– Ага, – многозначительно ответил я, и мы, наконец, вошли в квартиру.

Норка у нее действительно была чрезвычайно уютной.

Конечно, сразу же было видно, что принадлежит она женщине. И что никакой мужчина, кроме работяг, конечно, не участвовал в ремонте и отделке этой небольшой квартирки. Все тут было маленькое, уютное, мягкое и теплое. Везде коврики, пуфики, шторки и прочие вещи, которые хороши, когда ты в гостях у женщины, и которые начинают вызывать раздражение и даже злобу, если тебе приходится жить среди них.

Но я был в гостях, и поэтому мне здесь нравилось.

– А у тебя тут ничего, – похвалил я квартиру. – Дорого обошлось?

– А, ерунда, – отозвалась она из кухни, – вместе с ремонтом – шестьдесят восемь штук.

Я засмеялся:

– И давно шестьдесят восемь тысяч долларов стали для тебя ерундой?

Она вышла из кухни, вытирая руки испанским полотенцем, и ответила:

– А с тех самых пор, как ты изволил оставить меня, несчастную, в этом сраном отеле в Дюссельдорфе.

– Понял, – ответил я и надел мягкие тапки.

– Ты кушать хочешь? – спросила Наташа.

– Честно говоря – нет.

– Ну а кофе там всякий, чай с пирожными?

– Честно говоря – да. Лучше – чай. Кофе я уже сегодня выпил столько, что шнурки на ботинках торчком стоят.

Она засмеялась и вдруг подошла ко мне, обняла и, положив голову мне на грудь, тихо сказала:

– А ты знаешь, я ведь по тебе соскучилась.

– Правда? – тупо спросил я, не зная, как региро-вать на такое неожиданное заявление.

– Правда, – ответила она, затем вздохнула и оттолкнула меня. – Проходи в комнату. Сейчас я все принесу.

Я пошел в комнату, ничего не понимая.

Влюбилась она в меня, что ли? Только этого еще не хватало!

И мне вдруг представилось, как мы с Наташей входим во Дворец бракосочетаний. На мне – черная пара с треугольником платка, торчащим из нагрудного кармана, на ней – длинное свадебное платье и фата. Сбоку тусуется толпа свидетелей, состоящая исключительно из знакомых урок. Впереди всех – радостно улыбающийся Стилет.

Картина была настолько невероятная и абсурдная, что я не выдержал и громко засмеялся, при этом повалившись на просторный мягкий диван.

Прибежавшая из кухни Наташа удивленно спросила:

– Ты это что? Не заболел часом?

– Да нет, – в перерыве между приступами смеха ответил я, отмахиваясь от нее, – это я о своем, о мужском.

– Ну-ну, – подозрительно посмотрев на меня, сказала Наташа, – ты смотри, если что – у меня в Кащенко хорошие знакомые есть. Помогут, если надо.

И снова ушла на кухню.

Наконец мы с ней уселись в уютные кресла по обе стороны от низкого столика и приступили к чаепитию. Наташа взяла пульт от телевизора и нажала кнопку. Экран засветился, и на нем появилась девушка, заговорившая с середины фразы:

– … пока не установлены. Основной версией преступления следствие считает разборки между не поделившими сферы влияния криминальными структурами.

На экране показался разваленный на части «мерседес». Асфальт вокруг него был густо усыпан кусками железа и какими-то ошметками. Менты, стараясь сохранять умный вид, бродили среди всего этого, а девушка за кадром продолжала:

– С момента преступления прошло уже три дня, но работникам правоохранительных органов так и не удалось напасть на след исполнителей и заказчиков этого взрыва на Ленинском проспекте.

– Это про твоего Стилета, – вставила Наташа.

Я цыкнул на нее и снова впился в экран. С тех пор как я узнал о произошедшем, мне так ни разу и не удалось приблизиться к телевизору, и поэтому сейчас я жадно смотрел на экран, пытаясь представить полную картину события.

В кадре показалась какая-то пожилая тетка, которая сказала:

– Я как раз шла из магазина, а тут как грохнет, аж уши заложило! Я посмотрела, а тут уже вот оно как.

Она покосилась на взорванный «мерседес» и добавила:

– Хорошо бы, если все эти на заграничных машинах поубивали бы друг друга! А то совсем жизни не стало. Вот раньше, при…

Ее понесло в привычное русло, и оператор снова направил камеру на место взрыва. Мимо изуродованного «мерса» медленно проезжали машины, и тут я обратил внимание на стоявшую на противоположной стороне широкой улицы белую «Волгу». Она был не в фокусе, да и далековато от места съемки, поэтому разобрать что-либо было трудно, но все же показалась мне эта машинка смутно знакомой. Что-то в ней, я сам не понимал – что, привлекло мое внимание. Я попытался разглядеть в мелькании телевизионных строк ее номер, но в это время на экране снова появилась дикторша и сказала:

– А теперь перейдем к новостям более приятным. Сегодня в Мариинском театре…

Наташа нажала на кнопку, и звук пропал. Я перевел дух и посмотрел на нее.

– Знаешь, – сказал я, – а я ведь так и не видел этой хроники. Вот только сейчас в первый раз посмотрел.

– Невелика беда, – ответила Наташа, пожав плечами. – Смотри, сколько тебе?

И она стала наливать заварку в большую красивую чашку, на которой была изображена прекрасная пастушка с золотыми кудрями и свирелью во рту. Свирель она держала как-то не так, и выражение лица у нее было такое, будто это была вовсе и не свирель…

Напившись чаю, я поблагодарил Наташу, и она унесла все чайное хозяйство на кухню. На столике появилась бутылка фирменного ликера и две широкие и низкие рюмочки.

С подозрением посмотрев на ликер, я спросил:

– Ты где этот «Амаретто» брала, не в ларьке, я надеюсь?

– Обижашь, начальник, – ответила Наташа, – я его купила в Дюссельдорфе и хранила специально для такого случая. То есть – для встречи с тобой.

– Так значит, ты рассчитывала со мной встретиться?

– Конечно.

– Странно… Я вообще-то думал, что, получив такую кучу денег, ты благополучно исчезнешь где-нибудь в Гондурасе, сделаешь себе пластическую операцию и заживешь счастливой женской жизнью.

Наташа вздохнула и сказала:

– Я тоже так думала. Но мир оказался гораздо теснее, чем я предполагала. Через две недели, в Берлине, я столкнулась нос к носу с двумя сотрудниками из другого отдела управления. Они там занимались транзитом фальшивых долларов, и отвязаться от них мне уже не удалось. Потом последовал очень неприятный разговор с Губановым, и я… Ну, в общем, все вернулось на круги своя. Честно говоря, мне не хочется об этом говорить. Может быть, когда-нибудь в другой раз, но не сейчас.

Она помолчала, а потом неожиданно сказала:

– А знаешь, тебе идет эта повязка. С ней ты стал похож на пирата.

– Сам знаю. Мне предлагали стеклянный глаз вставить, но я отказался. Он выглядит так, будто на тебя жопа смотрит.

Наташа засмеялась, а я, наконец, спросил:

– Так что там у тебя за важные новости, о которых даже я сам не знаю?

Наташа посмотрела на меня и ответила вопросом:

– Костя, а ты не хотел бы, например, душ принять?

При этом она многозначительно улыбнулась. Я ухмыльнулся и ответил:

– В общем, я не прочь, но только после того, как мы с тобой закончим всю деловую часть моего визита. А то может получиться так, что ты забудешь о чем-нибудь важном. Не хотелось бы.

– Ладно, кремень несчастный, слушай.

Она взяла из голубой пачки сигарету «Парламент», закурила и, откинувшись на спинку кресла, заявила:

– Ямогу с полной уверенностью сказать тебе, что у тебя большие проблемы. Не те, о которых ты и без меня знаешь, а совершенно другие.

Затянувшись, она стряхнула пепел в морскую раковину и продолжила:

– Сведения эти у меня из управления. А именно – от генерала Губанова. Он знает, что ты жив-здоров и что у тебя все еще остались камни. Успокойся – о тебе он узнал не от меня. Есть и другие источники.

В криминальной среде достаточно осведомителей, которые держат нас в курсе дела. Так что и о тебе многое известно. А также и о многих других, в том числе, об известном тебе Дяде Паше, а также и о твоей коронации.

– Ого, я вижу, вы там хлеб даром не едите!

– Да уж стараемся. Так вот, наблюдая за Губановым, я поняла, что с некоторого времени ты его интересуешь исключительно как владелец несметных сокровищ. И он хочет эти сокровища прибрать к рукам.

– Ах он сука жадная! – не выдержал я. – А про то, чем это закончилось для Арцыбашева, он помнит?

– А как же! Конечно, помнит и старается учитывать его ошибки. Но я, как увидела его лицо во время одного из наших с ним разговоров, так сразу поняла, что он поехал по тем же рельсам, что и Арцы-башев. Он окончательно плюнул на интересы Конторы и теперь спит и видит, как загребает твои камушки в свои карманы.

– Ну, об этом я догадывался, – сказал я, – только не знал, что это приняло такую явную форму.

– Да ничего особенного в этом нет. Но есть и другая информация для тебя. Твоя коронация – фикция. Тебя сделали вором в законе только для того, чтобы ты раскошелился. Как только все твои камни окажутся здесь, тебя призовут за что-нибудь к ответу и убьют. Или убьют просто так, без всяких объяснений, как Стилета. И Дядя Паша – не последний человек в этой разработке.

– Но как же… – удивился я, – ведь, насколько мне известно, именно Дядя Паша поспособствовал тому, чтобы Стилет отправился в лучший мир!

– А откуда ты знаешь? – спросила Наташа, и было видно, что теперь удивилась она.

– А оттуда, что это именно я говорил с Дядей Пашей о том, что Стилета пора убирать. Думаешь, зачем я ездил в Нижний Тагил? И имей в виду, я открываю тебе, как это у вас принято говорить, закрытую информацию.

– Интересно… – сказала Наташа, закурила новую сигарету и, прищурившись, уставилась куда-то в угол.

Я не мешал ей думать. Мне и самому нужно было переварить услышанное. Все это можно было предвидеть, я, собственно, в своих размышлениях на эти темы не исключал подобных вариантов, но они были, так сказать, теоретическими выкладками. А теперь получается, что это чистая практика!

Наконец Наташа оторвалась от неведомой точки в пространстве и, повернувшись ко мне, сказала:

– Да, Знахарь, все сходится. Если хочешь жить, не отдавай камней ворам. А если отдашь, то хотя бы позвони мне минут через пять, может, еще успеешь попрощаться.

Она была совершенно права.

Странная все-таки баба… И, между прочим, временами умная, и даже очень. Понятное дело, ее там, в конторе, натаскали по всякому шпионажу и интригам, и мне в некотором смысле до нее далеко. Я – любитель, хороший любитель, супер, можно сказать! А она – профессионал. А что такое профессионал – мне известно очень хорошо. Я сам когда-то был профессиональным реаниматологом.

Что-то подсказывало мне, что, несмотря на наше с ней разнообразное прошлое, я мог ей доверять. Хотя бы потому, что, как я подозревал, у нее тоже не все в порядке и она рассчитывает на меня. Пока я не знал, в чем дело, но ее заинтересованность во мне не вызывала никаких сомнений.

А хрен с ним, где наша не пропадала!

– Послушай-ка меня, Наташа, – сказал я, и она посмотрела на меня, – сейчас я тебе расскажу кое-что очень важное.

Она закурила очередную сигарету и сказала:

– Подожди минутку, я только чайник поставлю. Что-то мне этот ликер не нравится, хоть он и оттуда привезен.

Она вышла на кухню, а я подумал – может, не говорить ей об Алеше?

Но если не воры, то, кроме Наташи, у меня вообще никого нет. Так что, как ни крути, а придется рискнуть. Да и чем я, собственно, рисковал? Наоборот, у нее были некоторые возможности, которых не было у меня. Например…

И тут сумасшедшая мысль мелькнула в моей переутомленной за день голове. Может быть, послать ее за камнями? Интересная мысль… А сколько я проживу после этого? Тоже интересно…

Наташа вернулась и, усевшись напротив меня, сказала:

– Ну, давай. Я слушаю тебя.

Я внимательно посмотрел на нее и начал:

– Этим летом я вывез из поселения староверов девушку. Мы полюбили друг друга, и я понял, что нашел ту единственную женщину, ради которой можно было бросить все. Но она погибла. Ты видела ее в Душанбе за минуту до того, как получила свои две пули в грудь.

– А я еще подумала, что это за красотка, за которую прячется Кемаль!

– Не перебивай меня. Ее застрелил ваш губастый пидар Коля, которого ты должна помнить.

Наташа кивнула и закусила губу.

– Я похоронил ее, и об этом не знала ни одна живая душа. Но Губанов, который уже тогда, по всей видимости, решил выжать из меня камни, забрал из скита младших брата и сестру Насти. Все трое – погодки. Насте было девятнадцать, Алеше – восемнадцать, а младшей, Алене, – семнадцать. Куда делась Алена, мне неизвестно, а Алешу он определил на учебную базу ФСБ и настроил его против меня, сказав, что я убил Настю, хотя сам он не знал о том, что ее уже нет в живых. То есть – просто соврал. Подготовив Алешу соответствующим образом, Губанов выпустил его на меня, зная, что я подпущу Настиного брата к себе. Губанов рассчитывал, что Алеша сдаст меня, но мальчишка рассудил по-своему и решил просто застрелить меня за то, что, как внушил ему Губанов, я развратил и убил Настю.

Мне было трудно говорить обо всем этом, но раз взялся, то требовалось довести дело до конца.

– Алеша пальнул мне в голову, и, как видишь, промазал. Когда я очухался, то рассказал ему всю правду, а кроме того привел совершенно неопровержимое доказательство.

– Что за доказательство? – поинтересовалась Наташа.

– Неважно. Главное, что после этого он поверил мне, и мы с ним побратались.

– Это как, – спросила Наташа. – Ладони ножичком резали, что ли?

– Да, именно так, – с вызовом ответил я. – А что тебе не нравится?

– Эх, мужики, мужики, – вздохнула она с грустной улыбкой, – уже яйца седые, а все как дети.

– Это у кого яйца седые?!

– Да не у тебя, успокойся. Это просто поговорка такая.

– Я же тебе сказал – не перебивай!

– Все, молчу, молчу.

Я сделал небольшую паузу и продолжил:

– В общем, стали мы с Алешей друзьями, и все было хорошо, но несколько дней назад он пропал. А потом мне позвонили и назначили встречу. И на этой встрече выяснилось, что Алеша уже в Пакистане, а эти люди, которые его похитили, как раз-то и являются хозяевами камней и хотят произвести обратный обмен.

– В Пакистане, говоришь? – в глазах Наташи появились какие-то странные светлячки.

– Да, именно там. И камни, которые я забрал в Эр-Рийяде, принадлежали, оказывается, «Аль-Каи-де».

– «Аль-Каиде»… – повторила Наташа, и ее глаза остановились.

Я внимательно посмотрел на нее и вдруг все понял.

Идиот, как я не мог увидеть этого раньше!

Мне стало легко, и я засмеялся.

Наташа удивленно взглянула на меня, и я спросил:

– Скажи, а ты прыгала с моста вниз головой с резинками на ногах?

– Прыгала, а откуда ты знаешь?

– Да так… Иди, чайник сними, а то он сейчас лопнет от злости.

Она встала и пошла в кухню, оглянувшись на меня в дверях.

Я все понял.

Кто-то лазит по небоскребам на присосках, другие ныряют в подводные пещеры, полные смертельных ловушек, один вертит голой жопой перед шестиметровым крокодилом, еще один падает в бочке с Ниагарского водопада, а эта сумасшедшая баба выбрала себе совсем другой вид экстрима.

Неслабо, между прочим!

Все эти экстремалы рискуют жизнью по выходным, а она находится в состоянии ежеминутного риска и постоянной неопределенной угрозы со стороны очень многих людей в том числе и своих партнеров по этой смертельной игре.

И когда весь этот расклад высветился передо мной, я понял, что могу ей доверять. Действительно могу. И мне не придется ее убивать, разве что если она, увлекшись, потащит меня исполнять заведомо смертельный кульбит.

Но говорить ей обо всем этом, конечно же, не стоило. Пусть считает, что эта ее тайна так никем и не раскрыта.

Наташа внесла горячий чайник и, поставивив его на стол, спросила:

– А почему это ты заговорил о прыжках с резинками?

– Не знаю… Мне показалось, что я видел тебя по телевизору, но, наверное, я ошибся.

Она пристально посмотрела на меня, но, поскольку я старательно изображал из себя обычного одноглазого бандита, успокоилась.

Заварив свежий чай, она накрыла фарфоровый заварной чайник ватной бабой в какой-то национальной одежде и, снова усевшись напротив меня, спросила:

– Ну и что там у тебя дальше?

– А дальше то, что мне плевать на тех, кто считает меня неправильным вором. Я хочу спасти Алешу, чего бы мне это ни стоило.

– Это я уже поняла. И как ты собираешься это сделать?

– А вот теперь уже и не знаю. На камни претендует и Дядя Паша, ведь я пообещал ему их, и настоящие хозяева. А еще, как ты говоришь, – Губанов. Вот и вертись, как хочешь. Да мне все равно, кому их отдать, нехай подавятся, мне бы только Алешу вызволить, а там – пропади оно все пропадом.

– Постой, не спеши. Зачем – пропадом? У меня есть план, мистер Фикс!

– Ну и какой же у тебя план? – поинтересовался я, наливая себе чай.

– Сейчас расскажу. Но это будет стоить тебе…

И она закатила глаза, представляя, во что мне это обойдется.

– Ты глаза-то не закатывай, ты про свой план говори, может быть, он у тебя никуда не годен, – сказал я, накладывая сахар, – а уж потом будешь мечтать.

– Мои планы всегда годны, – отрезала она, и я увидел, что ненормальные светлячки в ее глазах превратились в маленькие яркие лампочки.

Несколько минут мы молча пили чай, затем Наташа поставила чашку и, закурив, сказала:

– План такой. Я иду к Губанову и окольными путями даю ему понять, что есть возможность забрать камни. Так, чтобы он как бы сам до этого допер. Но для этого обязательно потребуется поддержка ФСБ. Ты сам должен понимать, что никакая твоя братва, никакие урки и воры в законе не в силах тягаться с «Аль-Каидой», тем более – на ее территории.

Возразить было нечего, и я кивнул.

– Это нужно будет организовать таким образом, чтобы тебе достался Алеша, Губанову – хрен, а еще лучше – пуля, а мне…

Она подалась вперед и посмотрела мне прямо в глаза.

– А мне… Сегодня – ты, причем три раза, как минимум, а потом – часть твоих камней. Какая именно часть, мы решим потом. Это не так важно. Важно то, что я тебе верю и знаю, что ты не обманешь меня. Так?

– Так, – ответил я, – но как ты провернешь это дело с Губановым?

– А это уже моя забота. Главное – убедить его в том, что если он поможет тебе, ты отдашь ему камни. Причем именно отдашь сам, добровольно и неофициально, а не в результате обработки в подвалах конторы. Он-то будет уверен в том, что, после того как получит камни, все равно повяжет тебя и заработает бляху на грудь, но мы, зная об этом, не допустим такого варианта. А еще мы знаем, что он будет использовать ФСБ втемную, в собственных интересах, и это будет для меня хорошим козырем на всякий случай. Он, конечно, представит начальству подходящую мотивацию перемещения оперативной группы за границу, но я позабочусь о том, чтобы у меня были доказательства обратного.

Я слушал ее и диву давался.

Во играет баба, во, блин, заворачивает, прямо Мата Хари какая-то!

И было видно, что она прямо-таки, засветилась вся, чувствуя, что у нее появляется новая возможность прыгнуть с виадука с резинками на ногах. Ох, порвутся когда-нибудь твои резинки, и вмажешься ты в твердый и шершавый асфальт, как помидорина в стенку…

Ая…

А сам я разве не тем же самым занимаюсь?

Может быть, и тем же, но так уж у меня сложилось, а она-то сама выбрала себе такую жизнь. И такую смерть…

Не дай Бог, конечно, но что-то я не слышал, чтобы экстремалы доживали до глубокой старости и умирали в своей постели.

А с другой стороны – семи смертям не бывать… Аминь.

– В общем, Костя, считай, что дело сделано. И я, как это у вас там говорят, за базар отвечаю. Завтра же я подброшу Губанову такую жирную кость, что он сам погонит меня договариваться с тобой. И еще раз повторяю – он будет рассчитывать на то, что, получив камни, прихлопнет тебя, так что ты ему не верь.

Я засмеялся и сказал:

– Может быть, я и законченный идиот, но верить Губанову – это уже слишком. Ты меня просто обижаешь.

– Ну вот и хорошо. А теперь – марш в ванную. Настало время начинать рассчитываться со мной за мою гениальность.

И она, поднявшись с кресла, начала убирать со столика чайные принадлежности, а я, естественно, отправился в ванную.

Что мне еще оставалось делать?

* * *

Когда я вышел из ванной, обвязав вокруг бедер полотенце, Наташа как раз заканчивала расстилать постель.

Постелька была ничего, просторная.

Увидев, что я готов, она обернулась и, посмотрев на полотенце, недовольно поморщилась.

– С каких это пор ты стал таким стеснительным при мне?

Она сдернула полотенце и, по-хозяйски осмотрев то, что открылось ее глазам, сказала:

– Вот теперь совсем другое дело!

И вдруг она опустилась на колени и, бережно взяв в кулак ту часть моего тела, которая пока что была маленькой и мягкой, а через некоторое время должна была стать большой, твердой и горячей, заговорила с ней:

– Ты где это шлялся, негодный? Где тебя носило? Небось совался куда ни попадя, к разным девкам между ног! Наташа его тут ждет, ночей не спит, а он болтается между ног у этого болвана и в ус не дует. Ну погоди, скоро придется тебе ответ держать. Будешь ты стоять передо мной по стойке смирно и делать все, что я скажу!

Она ласково потрепала его, как нашкодившего котенка, и неохотно отпустила.

Глава 5 КАК ГУБАНОВ ГУБУ РАСКАТАЛ

Генерал Губанов, одетый в джинсы и серый свитер, стоял у окна и смотрел сквозь пыльное стекло на улицу.

Явочная квартира, где через двадцать минут должна была произойти его встреча с Наташей, находилась на улице Блохина и выходила окнами как раз на Князь-Владимирский собор.

Раньше весь этот дом принадлежал купцу Воло-кушину, занимавшемуся поставками зерна и муки, но пришло другое время, и те, кто в то время был ничем, поубивали тех, кто был всем, в том числе и самого Волокушина. То, что нашли в его доме, было украдено, продано и пропито, а остальное просто разрубили топорами, потому что новые хозяева жизни не могли смотреть на вещи, которые одним только своим видом напоминали о богатстве, уверенности и превосходстве прежних хозяев. Огромные квартиры, занимавшие целые этажи, были расчленены на нелепые обрубки, и люди, которые думали, что им известно, что такое справедливость и как ее достичь, стали в них жить.

С тех пор прошло немало времени. Те, кто отменил жизнь купца Волокушина, давно умерли, после них родились другие, они тоже умерли, и теперь в этом доме жили те, кому было наплевать на своих самонадеянных и невежественных предков, веривших в то, что все равны, и что даже если это и не так, то равенство можно легко установить корявым росчерком пера или небрежным нажатием на курок.

Одна из квартир, весьма скромная, всего в одну комнату, принадлежала конторе и находилась на втором этаже волокушинского дома. Из ее немногочисленных окон можно было увидеть стоявшую чуть слева церковь, прямо через дорогу громоздился внушительный спортивный комплекс, справа был виден стадион имени Ленина с четырьмя массивными решетчатыми башнями, а за мостом виднелись плотно стоявшие дома Васильевского острова.

Губанов отвернулся от окна и прошел в маленькую кухню.

Ополоснув под краном алюминиевый чайник, он набрал в него воды и поставил на газ. Постояв в задумчивости рядом с плитой и послушав шипение газа, он посмотрел на часы, и в это время в прихожей прохрипел звонок.

Губанов неторопливо вышел в прихожую, открыл дверь и увидел стоявшую на площадке Наташу.

– Добрый день, – сказала она, глядя на него.

– Привет, привет, – ответил Губанов и посторонился, пропуская ее в квартиру.

Наташа вошла в прихожую и, сняв легкий осенний плащ, повесила его на покосившуюся вешалку с овальным инвентарным номером. Под плащом обнаружились дорогие шелковые шаровары, обтягивавшие ее ноги, и дорогая кофта из тонкой и мягкой темно-синей замши. Кофта тоже обтягивала то, что под ней было.

Когда она проходила в комнату, Губанов проводил ее раздевающим взглядом и спросил:

– Чаю хочешь? Я как раз чайник поставил.

– Не откажусь, Александр Михайлович.

– Тогда пошли на кухню. Тут все по-простому, сама знаешь.

Наташа развернулась и вышла на кухню вслед за Губановым.

– Присаживайся, – сказал он, выключая закипевший чайник, – сейчас я все сделаю.

Наташа кивнула и села на кривую табуретку, стоявшую в узком промежутке между столом и окном. Табуретка скрипнула, но выдержала.

Сняв с полки стеклянную банку из-под финской селедки, в которой был чай, Губанов отвинтил жестяную крышку и, насыпая чай в старый фаянсовый чайник с обглоданным носиком, спросил:

– Интересно, на какие это деньги ты покупаешь себе такие дорогие тряпки?

– Да уж не на те гонорары, которые получаю от вас. Их только на колбасу и сигареты хватает. Так что приходится подрабатывать.

– И где же ты подрабатываешь?

– На панели, Александр Михайлович, на панели! Где же еще?

– И как, успешно?

– Ну вы же сами заинтересовались моими дорогими шмотками, так что – делайте выводы!

– Обязательно сделаю. И как только получу очередное жалованье, сразу обращусь к тебе. Ты ведь теперь со мной просто так в койку не завалишься, как раньше, правда?

– Правда, Александр Михайлович.

– А моего заработка-то хватит?

– Боюсь, не хватит.

– Ого! Так сколько же ты берешь?

– Коммерческая тайна.

Губанов покрутил головой и, усмехаясь, поставил на стол оба чайника и две пожелтевшие фарфоровые кружки.

Потом он сходил в комнату за сигаретами и, закурив, уселся за шаткий кухонный стол напротив Наташи.

– Ну ладно, шутки – шутками, а теперь давай, излагай, зачем вызывала. Не для того же, чтобы я с тобой тут лясы точил.

Наташа достала из сумочки пачку «Парламента» и тоже закурила.

Покосившись на «Парламент», Губанов усмехнулся и сказал:

– Я вот, например, себе таких сигарет не покупаю. Интересно…

– А ничего интересного нет. Просто те мужчины, с которыми я общаюсь, ценят меня не в пример выше вашего. И давайте не будем считать мои деньги. Договорились?

– Ладно, ладно, договорились. Ну, так что у тебя там?

Наташа затянулась и, посмотрев на Губанова, сказала:

– Вчера я виделась со Знахарем.

– Неужели? – и Губанов, прищурившись, подобрался.

– Да. Я шла по улице, и вдруг рядом остановился джип, а в нем – Знахарь. Садись, говорит, прокатимся. Ну, я села к нему, там еще один был, здоровый такой, потом мы подъехали к открытому кафе на Большой Морской и сели там кофейку попить.

– А он случайно тебя увидел или специально искал?

– Я тоже спросила его об этом. Он говорит – случайно.

– Ну-ну!

– В общем, поговорили мы о разном, сами понимаете, есть что вспомнить, а потом он сказал, что у него похитили названого брата Алешу.

– Алексея Силычева?

Губанов напрягся и, ткнув сигаретой в консервную банку, служившую пепельницей, закурил новую.

– Фамилию он не называл, сказал просто, что арабы требуют вернуть им камни в обмен на этого Алешу.

– Интересно, что это он так с тобой разоткровенничался?

– Вот и мне интересно стало. Но он объяснил, в чем дело, и я все поняла. На эти камни претендуют и арабы, которые являются, так сказать, их законными владельцами, и воры. Причем, как я поняла, если он не предоставит ворам камни, его ждут очень серьезные неприятности, а если он не отдаст камни арабам, то Алешу убьют. И поэтому Знахарь в безвыходном положении. А арабы эти – не просто арабы, а члены известной вам «Аль-Ка-иды».

– Так уж и «Аль-Каиды»! – недоверчиво перебил ее Губанов.

– Именно «Аль-Каиды». Я тоже не сразу поверила, но он кое-что мне рассказал, и я убедилась, что так оно и есть.

– А что именно он тебе рассказал? – требовательно спросил Губанов.

– Потом, Алесандр Михайлович, потом. Это второстепенная информация.

Губанов встал и несколько раз пересек маленькую кухню по диагонали.

– Ладно, давай дальше.

– Мне пришла в голову одна идея, и я сказала, что ему, кроме ФСБ, помочь некому. И если он сможет договориться с вами, то все закончится благополучно.

Губанов остановился и внимательно посмотрел на Наташу.

– Слушай, может быть, мне снова тебя в штат взять?

– Вот уж увольте! Меня от одних только слов «товарищ капитан» уже тошнит. Я уж лучше так, потихонечку. Оно и для дела полезнее. Вы да я – вот и весь коллектив.

– Да, ты, конечно, умная баба. Жалко только, что подлая. Но тут уж ничего не поделаешь – наверное, одно без другого не бывает.

– Уж какая есть, – ответила Наташа и бросила на Губанова довольный взгляд.

– Так… О чем вы еще говорили со Знахарем?

– Больше ни о чем. Без вас я ничего решать не могу, так что я оставила ему свой номер, и завтра он будет мне звонить. А позвонит он точно, потому что времени у него остается все меньше и меньше. Он остался совсем один, и может рассчитывать только на меня. То есть – на нас с вами.

Наташа посмотрела на Губанова и добавила:

– И еще имейте в виду, что на контакт с вами он не пойдет. Он будет разговаривать только со мной. Это его условие. И еще он сказал, что если увидит вас, то может не удержаться и прострелит вам башку.

– Так и сказал?

– Так и сказал. Губанов ухмыльнулся:

– Боится…

– Кто боится? – изумилась Наташа. – Знахарь боится? Видать, вы его плохо знали. А теперь так и вовсе не знаете. Он сильно изменился, очень сильно. И вам, то есть, конечно же – нам, следует быть очень осторожными с ним. Он ведь еще сказал, что и меня продырявит в случае чего, не моргнув глазом.

– А мы и будем осторожными. А когда… Губанов замолчал.

– И, пожалуйста, не забывайте, Александр Михайлович, что Знахарю нужно только одно – живой и свободный Алеша. Без этого ничего не получится. Совсем ничего. Вы можете повязать его, сгноить на зоне, но если у вас есть какие-то планы, связанные со Знахарем, то все делается только через возвращение Алеши.

– Ладно, раскудахталась – Алеша, Алеша… – поморщился Губанов.

Заглянув в пустую пачку, он сказал:

– Дай-ка твоих, дорогих, у генерала сигареты кончились!

Наташа подвинула ему пачку «Парламента», Губанов вытащил сигарету, подозрительно ее осмотрел и закурил.

– Раз ты такая умная, то у тебя ведь наверняка и план действий уже есть?

– Как не быть! У нас, у подлых баб, всегда какой-нибудь хитрый план в запасе имеется.

– Ну, раз имеется, то и рассказывай.

– А план такой. Для того чтобы выполнить свои обязательства перед ворами, Знахарь должен поехать в Каир и забрать камни, которые хранятся в абонентском сейфе какого-то там банка. Он не сказал, какого. Документы для поездки в Египет у него будут, понятное дело, фальшивые, и мы должны проследить за тем, чтобы с этими документами у него не возникло никаких проблем. Также следует обеспечить беспрепятственное пересечение всех границ сопровождающими Знахаря урками. Одновременно с этим в Каир отправятся люди «Аль-Каиды», чтобы обменять Алексея Силычева на камни. Уголовников, которые будут сопровождать Знахаря, мы легко подставим местной полиции, и они без следа исчезнут в каирской тюрьме, а дальше начинается самое сложное, и моему женскому уму это не по силам. Так что, раз уж вы генерал – вы и думайте. Вот вам Знахарь, вот вам «Аль-Каида», а мальчишка этот… А может, и хрен с ним?

– Нет, Наташа… – Губанов потер подбородок, – мальчишка этот и мне очень нужен, и его мы должны вытащить обязательно.

Он пристально посмотрел на Наташу и спросил:

– А скажи-ка мне, красотка валютная, твой-то какой интерес в этом деле? Спасти Знахаря хочешь, что ли? Не можешь забыть, что у него между ног висит? Так ведь, когда я Знахаря получу, его не то что ты, его вообще больше никто и никогда не увидит, и ты это должна понимать. Так в чем же дело?

Наташа ответила Губанову прямым и твердым взглядом и сказала:

– У меня к нему свой счет, и говорить об этом я не намерена. Надеюсь, если мы возьмем Знахаря, то вы не будете так уж прятать его от меня? Позволите побеседовать?

– А ты что, допускаешь, что мы можем его не взять?

– А вы сами вспомните хорошенько, что происходило на протяжении нескольких последних месяцев, тогда поймете, что в делах со Знахарем загадывать не стоит.

– Ладно, не каркай. Если возьмем его, поговоришь. Обещаю.

– Хорошо.

– Значит, так…

Губанов встал и снова прошелся по тесной кухне.

– Значит, так. Твой план я принимаю в качестве черновика. Я все обдумаю и сообщу тебе о том, как будем действовать. Завтра, когда он тебе позвонит, скажи ему, что предварительное согласие между нами достигнуто, и мы постараемся все организовать, не вылезая за сроки.

Наташа кивнула.

– Сейчас можешь идти, а завтра, сразу после разговора со Знахарем, звони мне. Номер трубки знаешь. Встретимся в городе, дашь мне подробный отчет о разговоре с ним. А я, в свою очередь, сообщу тебе о своих решениях.

Наташа встала и, не говоря ни слова, вышла в прихожую.

Там она надела плащ, который при ближайшем рассмотрении оказался тоже далеко не фабрики «Большевичка», а Губанов тем временем открыл дверь.

– Всего доброго, Александр Михайлович, – вежливо сказала Наташа и вышла на площадку.

– До завтра, – ответил Губанов и закрыл за ней дверь.

Услышав, как за ее спиной дважды щелкнул замок, Наташа обернулась и показала закрывшейся двери средний палец.

Попрощавшись таким образом с генералом Губановым, она легко сбежала по широким ступеням и вышла на улицу.

Часы на церкви пробили шесть раз.

* * *

Вернувшись в кухню, Губанов взял со стола то ли забытую Наташей, то ли намеренно оставленную ею пачку «Парламента» и закурил. Пройдя в комнату, он снова встал перед пыльным окном и, уставившись на улицу, задумался.

Информацию, которую принесла ему Наташа, было трудно переоценить.

Конечно же, Губанов знал о том, что Знахарь в городе, знал, где его можно найти, и, если бы он принял решение просто арестовать Знахаря и передать правосудию, никаких проблем возникнуть не могло. Обычная операция.

Но генерал Федеральной службы безопасности Губанов уже был отравлен мечтой о богатстве, и Знахарю со стороны федералов ничего не грозило. Мало того, Губанов был полон решимости приложить немалые усилия к тому, чтобы до поры уберечь его от ареста.

Подсознательно Губанов давно уже был готов к тому, чтобы однажды серьезно рискнуть и использовать свое служебное положение и мощь организации, которой он принадлежал, в собственных интересах. И хоть он и знал о том, чем закончились подобные попытки для генерала Арцыбашева и многих других его коллег, но все же рассчитывал избежать ошибок предшественников и, учитывая их горький опыт, пройти над пропастью, не оступившись.

Однажды представив себя обладателем сокровищ, о которых подавляющее большинство людей знает только из сказок, романов и фильмов, Губанов уже не мог забыть об этом, и теперь думал о них все чаще и напряженнее. Он думал об этом постоянно, он помнил о том, что где-то есть богатство, которое теперь стало пока еще далекой, но настоящей частью его жизни, и он должен был соединиться с ним.

Алеша…

Этот таежный мальчишка спутал своим самовольством все планы Губанова. И теперь генерал хотел жестоко проучить его, как хозяин до полусмерти избивает ослушавшуюся собаку, сломать его, сделать управляемым и зависимым. Он хотел увидеть в глазах Алеши страх и подобострастие. Никто не смел ослушаться Губанова, и он, терзаемый ущемленным самолюбием, жаждал мести. А потом он хотел все-таки сделать Алешу одним из своих послушных и не имеющих собственной воли агентов, а точнее говоря – слуг. Жизни и души людей, с которыми он работал, не имели для него никакого значения. Это были просто инструменты, вещи, которыми он распоряжался, он тратил их, как деньги, а когда надобность в них проходила, устранял и забывал.

Докурив сигарету, Губанов бросил окурок в консервную банку и, подумав, снова поставил чайник. Он уже решил для себя судьбу Алеши, и теперь следовало обдумать, каким образом соединить в единый и надежный план все, чего он хотел.

Вяло напоминавший о себе служебный долг подсказывал Губанову, что он должен взять, наконец, навязшего в зубах у МВД и ФСБ Знахаря и надежно упрятать беспокойного и опасного уголовника туда, откуда при желании заинтересованных лиц никто не возвращался. А еще лучше было бы просто убить его при задержании и поставить на всем этом жирную точку.

Генеральское честолюбие рисовало перед ним приятную картину эффектного захвата кого-нибудь из высшего руководства «Аль-Каиды», что могло поднять его статус среди коллег на недосягаемую высоту и, кроме того, сулило дополнительную и безусловно приятную тяжесть на погонах.

А простая человеческая мечта о богатстве заставляла Губанова неустанно думать о способах завладения драгоценностями, неподвижно и бесполезно лежавшими в стальном банковском ящике где-то на северном берегу африканского континента.

Но главной движущей силой, вынуждавшей Губанова морщить лоб и хмурить брови, сидя на кухне в неуютной ведомственной квартирке на Петроградской, была обыкновенная жадность. Если бы он выбрал один из трех вариантов, его действия были бы просты и результативны, но он не мог заставить себя сделать это.

Он хотел всего.

И теперь ему предстояла серьезная и тяжелая работа, которая должна была вознаградить его за все. И тогда он сможет без зависти и злобы смотреть на тех, кто со смехом и радостью проходил за границей его мира, состоявшего из предательства, недоверия, грязи, крови, страха и лжи.

А для того чтобы в процессе этой работы не возникло неожиданных осложнений, способных перечеркнуть его планы, Губанову предстояло немедленно, а именно завтра же, вынуть Знахаря из всех розысков, в том числе и из файлов Интерпола.

Глава 6 ТЬМА ЕГИПЕТСКАЯ

По трапу, держась вместе, спускались четверо молодых мужчин.

Среди остальных пассажиров они выделялись хорошим ростом, широкими плечами и короткими стрижками. Одеты все четверо были в черные костюмы и сверкающие штиблеты, а в руках у них были одинаковые спортивные сумки.

Неискушенный наблюдатель мог бы принять этих неулыбчивых ребят за спортсменов или за суровых и всегда остающихся за кадром воинов закона, рискующих своей жизнью ради других людей в самых опасных ситуациях.

И в чем-то такая поверхностная оценка совпадала с действительностью.

Они действительно были спортсменами. Но именно – были, потому что честные поединки на ринге, на татами или на ковре остались в далеком и невозвратном прошлом. Они действительно всегда оставались за кадром, потому что предпочитали не светиться, резонно полагая, что у мусоров и так работы хватает. И они на самом деле часто рисковали своей жизнью, да и вообще – вся их жизнь была сплошным риском, потому что в их мире получить маслину в башку было делом хоть и нежелательным, но вполне обычным.

Банщик, Веселый, Череп и Крот были нормальными ребятами из Нижнего Тагила и вполне уважали себя, для того чтобы, находясь в какой угодно пон-товой столице, не позволить никакому шутнику вспомнить, а тем более употребить известную прибаутку «мудила с Нижнего Тагила». Такому шутнику всю оставшуюся жизнь пришлось бы смеяться, прикрывая рот ладонью, потому что хорошо смеется тот, у кого есть зубы.

Выйдя из аэропортовского автобуса, братки, следуя вместе со всеми за немолодой женщиной в поношенной синей форме, прижимавшей к груди папку с бумагами, оказались в длинном высоком коридоре. Вдоль стен коридора теснились подозрительные личности в потертых куртках и с серыми от нездоровой ночной жизни лицами. Личности звякали автомобильными ключами и нудно бормотали:

– Куда едем? Куда едем?

Миновав извозчиков, бравших с лохов по сто долларов за доставку в центр города, братки вышли из здания аэропорта и оказались перед просторной стоянкой, вдоль и поперек разгороженной желтыми помятыми стойками.

Прямо напротив выхода стоял рослый парень в несерьезных мешковатых джинсах, затейливых кроссовках и странной ворсистой куртке, напоминавшей персидский ковер. Увидев строгих и грозных гостей, он улыбнулся, шагнул навстречу и спросил:

– От Дяди Паши?

– Точно, – ответил Крот, бывший старшим группы.

– Витек. Можно – Доктор, – представился встречающий.

Последовали рукопожатия и перечисления имен и кликух.

Когда процедура знакомства была закончена, Доктор, махнув рукой в сторону стоявшего неподалеку «лендкрузера», сказал:

– Машина подана, поехали!

Братва загрузилась в джип, и, лихо развернувшись, Доктор выехал на прямую, ведущую к Пулковскому шоссе. Быстро разогнавшись до сотни, он, не снижая скорости, влетел в туннель, плавно уходивший под автостраду, и через несколько секунд уже притормаживал, приближаясь в тому месту, где дорога из аэропорта сливалась с той стороной Пулковского шоссе, которая шла в сторону города. Щегольнув для начала перед провинциалами, он теперь снизил скорость и спокойно катился в сторону Средней Рогатки, где торчало аникушинское долото, сделать которое выше стоявших по обе стороны от него домов не позволило обычное российское казнокрадство.

– А что, ребята, раньше в Питере бывали? – спросил он небрежно.

– Не-е, не приходилось, – ответил за всех Крот.

– Тогда давайте-ка завтра с утра я вас прокачу по городу, покажу, что у нас тут да где. А то что же – побывать в Питере и не посмотреть его? Не годится.

Братки с радостью согласились и, поскольку «лендкрузер» уже катил по Московскому проспекту, стали глазеть в окна, обмениваясь оживленными репликами. Из конкретных пацанов, занимавшихся серьезными и скорбными делами, они на время превратились в обычных приезжих ребят, никогда раньше не бывавших в одном из лучших городов Европы, и теперь с любопытством разглядывали незнакомую им жизнь Северной столицы.

Доктор, посматривая на них в зеркало, снисходительно улыбался.

– Можно остановиться и взять пивка. Вы как?

– С большим удовольствием, – ответил Череп, напрягшись при произнесении непривычно вежливой фразы.

Оказавшись в Питере, он не хотел ударить в грязь лицом и показать себя позорным колхозником, не обученным хорошим манерам.

Доктор остановил джип на перекрестке Московского и Победы, включил аварийку и, повернувшись назад, сказал:

– Ну, заказывайте, кому что!

Когда пристрастия были выяснены, он кивнул и вылез из машины, оставив братков глазеть в окна и делиться впечатлениями.

Через пять минут, набрав полный пластиковый мешок пива, джин-тоника и сухих закусок в красивых пакетиках, Доктор вернулся к «лендкрузеру» и передал провиант сидевшему справа Веселому, который, увидев возвращавшегося Доктора, предусмотрительно распахнул дверь и выставил наружу покрытые татуировкой руки.

В машине заскрипели открывающиеся жестяные банки с напитками, громко зашуршали пакеты с сухариками и сушеными кальмарами и раздались одобрительные возгласы, касавшиеся своевременности этого мудрого решения и гостеприимности столичного брателлы.

Четверо дядипашиных боевиков прибыли в Санкт-Петербург, чтобы с честью выполнить возложенную на них уральским паханом ответственную задачу.

Они должны были сопровождать Знахаря в Египет, где в одном из банков Каира хранились драгоценности, которым было суждено перейти в руки Дяди Паши. Все четверо имели хорошие документы, туристские путевки в Египет и соответствующие визы. Такой же набор был приготовлен и для Знахаря, и самым важным его элементом была хорошая ксива, за качество и надежность которой Дядя Паша ручался головой и зубом.

Пацаны должны были охранять Знахаря от любых неприятных неожиданностей, а также следить за тем, чтобы он сам не навредил себе, если вдруг в его простреленную голову взбредут какие-нибудь нехорошие мысли, касающиеся камней. Об этом Знахарь знал из уст самого Дяди Паши, но о том, что Дядя Паша распорядился завалить его, если он попытается соскочить с камнями, ему, понятное дело, никто не докладывал. Однако, как понимал каждый из тех, кто имел отношение к готовящейся операции, это разумелось само собой.

Через двадцать минут сидевшие в машине гости с Урала увидели на горизонте высокий забор, за которым находилась знахаревская фазенда, а еще через минуту «лендкрузер» въехал во двор.

Выйдя из машины, гости огляделись, оценивая постройки и пространства, и на их лицах немедленно появилось плохо скрытое выражение превосходства. Рядом с дядипашиной усадьбой здешнее хозяйство выглядело жидковато.

На крыльце показался Знахарь, вышедший встречать дорогих гостей, и, словно прочитав их мысли, с улыбкой сказал:

– Нам тут до Дяди Паши далеко, конечно, так что не обессудьте. Но, как говорится, чем богаты, тем и рады.

Он спустился с крыльца, и процедура знакомства с называнием имен и погонял повторилась. Когда она закончилась, Знахарь сказал:

– Сегодня мы будем спокойно отдыхать и расслабляться. Покушаем хорошенько, выпьем, покалякаем и прочее. Завтра – свободный день, и Доктор повезет вас в город хвастаться тем, чего он не строил.

– Обижаешь, начальник, – отреагировал Доктор, а братки засмеялись.

– И, кстати, – Знахарь оглядел одетую во все черное компанию, – не впадлу, но вам нужно переодеться. Я понимаю, вы ребята серьезные, но в таких костюмах только голливудские гангстеры и похоронные агенты ходят. Так что уж не обижайтесь, но завтра Доктор поможет вам выбрать шмотки повеселее. Мы должны выглядеть, как нормальные жизнерадостные туристы.

Братки посмотрели друг на друга, потом на легкомысленный прикид Доктора и понимающе закивали.

– Вот и хорошо. Ну, а на послезавтра у нас билеты, так что, сами знаете – на самолет и к арабам, дела делать.

План был одобрен, и вся компания направилась в дом, где Толян с Макухой уже накрыли на стол и ждали, когда гостеприимство Знахаря и их старания будут оценены по достоинству.

* * *

В просторном салоне ИЛ-86, летевшего чартерным рейсом из Санкт-Петербурга в Каир, подобралась хорошая компания.

То есть компания там была самая обычная – полторы сотни бездельников, из которых одни летели туда, а другие – обратно. Для летевших туда ближайшее будущее представлялось в виде пирамид, сфинксов и верблюдов, а для возвращавшихся обратно недавнее прошлое было полно непривычной красотой города, выстроенного неверными в холодном и болотистом месте.

В четвертом ряду, у окна, за которым неподвижно висела охлажденная до минус сорока градусов темнота, сидел Знахарь.

Позади него, в двенадцатом ряду четыре места подряд были заняты посланниками Дяди Паши, которые даже здесь, где не могло произойти ничего особенного, кроме захвата самолета террористами, бдительно следили за Знахарем, строго выполняя инструкции, полученные ими от уральского папы.

А в самом конце салона, рядом с туалетом, можно было увидеть генерала Губанова в очень даже партикулярном платье, через проход от него сидела Наташа, а позади них примостились трое федералов, которые, будучи опытными агентами, не пялились попусту на фигурантов, а занимались кто чем. Один, закрыв глаза, слушал плеер, другой уткнулся в журнал с голыми девками, а третий попросту спал.

Знахарь делал вид, что он не имеет ни малейшего представления о том, что в самолете есть хоть один знакомый ему человек.

Четверо его провожатых тоже делали вид, что они не знают его.

А Наташа с федералами, сидевшие позади всех, просто летели в самолете и не делали никакого вида. Они знали, что и Знахарь, который во время посадки осторожно показал им свой эскорт, и четверо конкретных пацанов, одетых в приличествующие случаю тряпки, никуда не денутся, и что работа начнется только после посадки в Каире.

* * *

За два дня до вылета в Египет, как раз в день прибытия уральской делегации, Знахарь встретился с Наташей, чтобы обсудить некоторые детали предстоящей операции.

Встреча произошла в Катькином садике, среди шахматистов и педиков, там, где дородная чугунная императрица в окружении фаворитов, тайными знаками показывающих размеры своих достоинств, стояла, повернувшись к Александрийскому театру обширным задом, а к театру Комедии – мощным бюстом.

Когда Знахарь, оставив «лендкрузер» с сидевшим в нем Доктором напротив входа в Александрийский театр, вошел в сквер и приблизился к памятнику, он увидел Наташу, сидевшую на скамейке с видом невинной студентки, ждущей подружку с конспектами.

Сев рядом с ней, он спросил:

– У вас продается славянский шкаф с тумбочкой? Наташа нахмурилась, зашевелила губами и расстроенно ответила:

– Я забыла отзыв.

– Ну все, кранты тебе! Сейчас в подвал к генералу Кудасову, а там – сама знаешь, мало не покажется.

– Во-первых, Кудасов – это совершенно из другой оперы, – засмеявшись, возразила Наташа, – а во-вторых, у нас и свой Кудасов имеется. Губанов твой любимый.

– Он не мой, а твой. Ладно, пойдем куда-нибудь, посидим нормально, покалякаем о делах наших скорбных, – сказал Знахарь, с неудовольствием оглянувшись на странноватую публику, бродившую по садику.

– А где ты тут посидишь нормально? – спросила Наташа, тоже посмотрев кругом.

– Тогда поехали отсюда куда-нибудь, хотя бы на ту же Большую Морскую, туда, где в прошлый раз сидели.

– Поехали, – согласилась Наташа и встала.

На Большую Морскую они приехали через пять минут.

Усевшись за тот же столик, что и в прошлый раз, они заказали кофе и, когда официантка ушла за заказом, Наташа начала свой рассказ:

– Значится, так. Буду говорить по порядку, главное, чтобы ничего не забыть. Первое. Ты снят со всех розысков, в том числе и из Интерпола. Так что можешь вздохнуть спокойно и входить в любой заграничный банк, какая бы система безопасности там ни была. Ты уже никому не нужен и хватать тебя на улице никто не будет. Доволен?

– Доволен, – ответил Знахарь, и в самом деле испытав немалое облегчение.

– Второе. Губанов хочет и тебя получить, и Алешу, чтобы наказать его, а потом сделать из него то же, что в свое время сделал из меня, и камни хочет прикарманить, и «Аль-Каиду» победить. Вот на этой жадности мы его и поймаем. Третье. Мне удалось вдолбить в его тупую мужскую голову важный тезис, касающийся того, что главным условием какого бы ни было взаимного интереса является освобождение Алеши. Без этого ничего не будет. Я сказала ему, что он может тебя хоть на ремни резать, но дальше могилы все равно не загонит.

– Понятно. А скажи, ты все мужские головы считаешь тупыми?

Наташа засмеялась и сказала:

– Конечно – нет. Твоя например – контуженная. Тебе кровавые мальчики не снятся?

– Нет, но если ты не перестанешь развлекаться, то мне будут сниться кровавые девочки, – сказал Знахарь, грозно посмотрев на Наташу. – Давай без хохмочек, серьезное дело обсуждаем.

– Ладно, – согласилась Наташа, – сейчас я расскажу тебе, какую Наташу видит генерал Губанов. Хитрую, умную, подлую, но не способную постичь всю глубину его замыслов. Наташа, которую он видит, не знает, что его основной целью является завладение камнями. Наташа верит в то, что ему очень нужен Знахарь. Нужен, во-первых, для того чтобы разорвать ему жопу и получить персональное удовлетворение. Во-вторых, для того чтобы закрыть длительную уголовную бодягу. А в-третьих, и в главных, для того, чтобы заставить тебя работать на себя.

Знахарь кивнул, не отводя взгляда от Наташино-го лица.

Он начинал уважать эту сумасшедшую суку. Он опять поразился тому, что она неоднократно и предавала и спасала его, а сейчас снова работает с ним как партнер, надежнее которого нет. Понятно, что за большие деньги, но все равно… Да и в постели она хоть куца. Совсем недавно он в очередной раз убедился в этом.

– Наташа верит в то, – продолжала она, – что генерал Губанов очень хочет арестовать кого-нибудь из «Аль-Каиды». И именно ради этого пошел на сотрудничество с презренным одноглазым уркой.

Знахарь снова кивнул и поднял глаза на официантку, которая принесла кофе. Поблагодарив ее, он взял чашечку и, обжигаясь, втянул в себя тонкую струйку горькой ароматной жидкости.

Наташа тоже приложилась к чашке, потом достала сигареты и закурила.

– Подвожу итог этой части, – сказала она. – Наташа, которую видит Губанов, верит в то, что его интересуют только мусульманские террористы и православный уголовник. И она постоянно забывает о каких-то там камнях. Ей нет до них дела.

– Ты смотри, не перестарайся, не переиграй, – озабоченно сказал Знахарь.

– Не беспокойся, – усмехнулась Наташа, – женщины умеют лгать. А если что, то они умеют сделать так, что сам черт не разберет, лжет женщина или нет.

– Ладно тебе, – сказал Знахарь, – тоже мне, феминистка нашлась!

– Ну, феминистка или не феминистка, а свою треху каждый день имею.

Оба засмеялись, и никто, посмотрев на них, не подумал бы, что разговор идет о человеческих жизнях и огромных деньгах.

– Слушай дальше, – сказала Наташа, и Знахарь послушно наклонил голову, – твоих урок повяжут, как только они сообщат Дяде Паше, что ты пошел в банк. Но камни ты из банка не выносишь. Ни в коем случае! Иначе есть риск, что у Губанова неожиданно взыграет жаба, и он решит, что обойдется и без «Аль-Каиды» и без Алеши. Загребет тебя с камнями, и все дела. Так что сразу после банка, в котором ты просто почитаешь объявления, связывайся с Надир-шахом, и, когда появится Алеша, пусть они с федералами гасят друг друга, а мы им поможем. Там у меня есть, где оружие взять.

– Там, в Египте? – сильно удивился Знахарь. – Откуда?

– Оттуда, – отрезала Наташа, – много будешь знать, скоро состаришься.

– Да-а… – протянул Знахарь, – шпионка международного класса!

– Не то, что некоторые, – парировала Наташа и встала. – Все, сеанс связи окончен. Вези меня домой.

– На Марата?

– А куда же еще? Ну не на Гражданку же, в эту поганую коробку!

Глава 7 КАИР. БАНК. БРИЛЛИАНТЫ

С самого утра в коридорах отеля, в котором российской туристское агентство «Фараон» разместило своих клиентов, появились одетые по местной моде торговцы. Они продавали все «кока-колу», пиво, презервативы, какие-то сомнительные сладости, авторучки, девочек и мальчиков и, конечно же, кусочки знаменитых пирамид. Из этих обломков известняка, не имевших к пирамидам никакого отношения и проданных доверчивым туристам за последние сто лет по цене от пяти до ста долларов, таких пирамид можно было бы построить не менее десятка. А денег, вырученных от продажи этих обломков, с лихвой хватило бы на то, чтобы прорыть под Средиземным морем канал вроде того, который соединяет Европу с Великобританией.

Когда Знахарь в сопровождении четырех уральских братков вышел на улицу, он был поражен тем, что увидел. В прошлый раз, когда он привез в Каир камни, его пребывание в Египте ограничилось аэропортом, такси и банком. И, поскольку он видел только деловой центр Каира, египетская столица показалась ему нормальным городом.

На этот раз, когда их ночью привезли на автобусе из аэропорта, ничего особенного видно не было, и Знахарь запомнил только темные и узкие улицы. И теперь, при свете яркого солнца, висевшего высоко над головой, он с раздражением убедился в том, что от древнейшей и могучей цивилизации не осталось ровным счетом ничего. Она была полностью уничтожена, и на ее руинах громоздились странные дома без крыш, извивались грязные и вонючие улицы, по которым в произвольных направлениях и без всякой системы двигались автомобили и всадники на лошадях и верблюдах. Ни тротуаров, ни приличного дорожного покрытия и в помине не было, а вдоль стен там и тут виднелись кучки человеческого дерьма, присыпанные песком.

Иногда в просвете какой-нибудь более или менее прямой улицы мелькали далекие небоскребы делового центра Каира, но отсюда они казались чем-то нереальным и неуместным. Говоря по-простому, вокруг царил полный бардак, и потомки великих звездочетов и ученых, создавших древнюю и могучую цивилизацию, мало чем отличались от жителей обычного дикого арабского захолустья. В этой огромной деревне жили шестнадцать миллионов человек, и на улицах стоял постоянный оглушающий шум голосов, затихавший лишь по ночам. Иногда медленно проезжала раскачивавшаяся на ухабах полицейская машина, при появлении которой бездельники, азартно торговавшие чем попало, несколько утихомиривались, провожая опасливыми взглядами стража порядка, взиравшего на них сквозь черные очки, но когда он удалялся, бурление дикой и нелепой жизни возобновлялось с удвоенной силой.

Когда Крот увидел полицейского на верблюде, с ним случился приступ смеха. Братки быстренько задвинули его от греха подальше в какой-то переулок, и полицейский важно проехал мимо, так и не заметив, что над ним потешаются от всей души. Неизвестно, чем это могло кончиться. Кто знает, может у них тут принято за насмешку над представителем власти сажать на кол. Знахарь, которого и самого немало позабавил египетский мусор, торчавший между облезлых горбов верблюда, ржал вместе со всеми, и в это время из темного провала одного из домов вылез закутанный в белую тряпку смуглый абориген, который, увидев четырех русских, оживленно обсуждавших египетский полицейский транспорт, подвалил к ним. Вслед за ним выскочили какие-то арабские полуголые пацаны, которые принялись дергать конкретных пацанов за одежду и протягивать жадные ручонки.

– Ну что, ребята, – неожиданно сказал абориген, – отдыхаем? Девочку не желаете?

– Какую еще девочку? – спросил Банщик и с подозрением уставился на сутенера.

– А может, мальчика? – сладко прищурился менеджер по предоставлению сексуальных услуг.

Банщик рассвирепел и угрожающе шагнул к нему:

– Че? Мы тебе что – педики, что ли?

Египтянин съежился и мгновенно исчез в мрачной дырке, бывшей не то дверью, не то окном, а может быть просто проломом в стене.

– Мальчика, бля! – продолжал кипятиться Банщик, не сообразивший еще, что потомок фараонов разговаривал с ним на русском языке.

А вот Веселый сообразил и с удивлением обратился к Знахарю:

– Слышь, Костян, а че он по-русски разговаривал?

– Здесь многие знают русский, – ответил Знахарь, поправив висевшую на плече пустую спортивную сумку, – работать никто не хочет, все торгуют всякой хренью, этим и живут. А русских туристов тут полно, так что если хочешь заработать – учи язык. Вот они и учат.

– Ага… – Веселый глубокомысленно кивнул, с понимающим видом поджал губы и отпихнул какого-то мальчишку, совавшего ему под нос связку разноцветных раковин.

Братки снова вышли на относительно широкую улицу и, посмотрев направо, Знахарь увидел вдали таявшие в знойной дымке высотные здания делового центра Каира. Прикинув расстояние, он сказал:

– Нам, между прочим, туда. И отсюда это будет километров восемь, если не десять.

Увидев неподалеку такси, представлявшее собой большой седан неопределенной марки, весь расписанный замысловатыми узорами и увешанный бахромой и кистями, Знахарь махнул рукой, и усатый смуглый водитель такси резко свернул в сторону клиентов, опрокинув при этом тележку, в которой замотанный в белые тряпки египтянин вез свинью. Свинья вывалилась из тележки и завизжала. Ее хозяин тоже завизжал и бросился на таксиста, потрясая кулаками и всем своим видом показывая, что сейчас произойдет смертоубийство. Однако ничего особенного не случилось – поругавшись минуты три, участники ДТП разъехались, и Знахарь с сопровождающими наконец втиснулись в такси.

Когда Знахарь объяснил на английском, куда им нужно попасть, водитель кивнул и резко дернул с места, а Банщик, принюхавшись, сказал:

– Ну, бля, он тут, наверное, тоже свиней возил! Водила посмотрел на него в зеркало, широко улыбнулся, показав золотые зубы, и радостно провозгласил:

– Свиней возиль, бараны возиль, коза возиль. Русских туристов тоже возиль. Русские туристы – хороший пэссенджер, хорошо денги платиль!

Заводной Банщик открыл было рот, но Крот пихнул его локтем в бок, и он только пробурчал:

– Да за езду на такой помойке с тебя самого деньги брать нужно…

Знахарь, сидевший на переднем сиденье рядом с водителем, усмехнулся и сказал:

– В чужой монастырь со своим уставом не ходят. Банщик вздохнул и заткнулся.

До центра добирались минут двадцать. Непривычные к египетским правилам движения, а точнее к полному их отсутствию, братки неоднократно испуганно ругались и пытались нашарить ногами педаль тормоза. Однако все обошлось, и, по-петляв между небоскребов, такси остановилось в полусотне метров от банка «Нордэфрикен». Расплатившись с водителем, Знахарь вышел из машины, и вслед за ним, матюгаясь, выбрались дядипа-шины спецы.

Спешить не следовало, и Знахарь сказал:

– Так. Сейчас мы присядем тут в открытом кафе, осмотримся, а потом – ну, сами знаете.

Братки закивали, и компания двинулась в сторону полосатого навеса, под которым было несколько столиков. Найдя свободный, Знахарь сел на пластиковый стул спиной к банку, а братки расселись напротив него.

Заказав всем кофе и прохладительные напитки, Знахарь оглянулся на банк, потом повернулся к браткам и сказал:

– Там, позади меня – банк. Вход – под позолоченным козырьком. Видите?

Все посмотрели туда, и старший группы сопровождения Крот ответил за всех:

– Видим.

– Сейчас мы кофейку попьем, присмотримся к обстановке, а потом я пойду внутрь. Вы сидите и не дергаетесь. Когда я выйду из банка, то встану у дверей. Вы подходите ко мне и окружаете, чтобы ни одна падла не смогла подойти ко мне. Потом берем машину и действуем по обстановке. Ясно?

– Ясно, – ответил Крот и сделал серьезное лицо. Братки тоже нахмурились и начали бросать по сторонам косяки, пытаясь угадать, кто из прохожих может быть той падлой, которая способна посягнуть на богатство, за сохранность которого они отвечали перед Дядей Пашей головами.

Знахарь тоже оглянулся и сразу же увидел на противоположной стороне улицы Наташу, сидевшую за таким же столиком и под таким же навесом. Она была в темных очках и широкой соломенной шляпе. Как раз в этот момент к ней подошел представительный араб и, слегка наклонившись и любезно улыбаясь, стал что-то говорить. Он, как и все южане, испытывал слабость к европейским белым девушкам. Выслушав его, Наташа шевельнула губами. Знахарь, понятное дело, не слышал через дорогу, что она сказала каирскому уличному ловеласу, но слащавая улыбка тут же пропала с лица араба, он выпрямился и быстро отошел. Наташа улыбнулась и, увидев, что Знахарь смотрит на нее, улыбнулась и медленно наклонила голову. Этот жест мог означать только одно – все в порядке, можно начинать.

Знахарь, увидев это, тоже медленно кивнул и снова повернулся к столику.

Братки сосредоточенно просекали поляну и не видели этого безмолвного диалога. Знахарь спокойно допил кофе и сказал:

– Ну все, я пошел. Смотрите в оба.

Он встал, огляделся и, повесив на плечо сумку, до этого стоявшую на асфальте рядом с его стулом, направился к позолоченному крыльцу банка.

В стеклянном тамбуре «Нордэфрикен» стоял такой же белый ящик с дыркой, как и в «Дойче Банк». Поворачиваясь к нему лицом и давая электронике осмотреть свою физиономию, перечеркнутую черной шелковой повязкой, Знахарь слегка нервничал. Уж больно неприятной была мысль о том, что сейчас может раздаться оглушительный звон и его относительно свободная жизнь кончится раз и навсегда. Но Наташа не подвела, и ее информация о том, что Знахарь больше не фигурирует в файлах Интерпола, оказалась верной.

Зайдя в просторный и прохладный холл, Знахарь осмотрелся и направился к огромному окну, рядом с которым на большом столе были разложены яркие рекламные проспекты и прочие журналы и листовки.

Подойдя к столу, он взял в руки какой-то журнал на непонятном языке и, листая его, посмотрел в окно. Ему были отлично видны сидевшие за столиком уличного кафе его сопровождающие.

Все четверо, как один, не сводили глаз со входа в банк.

– Слышь, Крот, – сказал Череп, облизывая губы, пересохшие то ли от жары, то ли от нервов, – а если, когда он выйдет, на него тут же кто-то прыгнет? Че делать будем?

– А ты не каркай, – огрызнулся Крот. – Во-первых, прямо рядом с банком никто не прыгнет. Ментов видишь?

И он показал на стоявших недалеко от входа в банк четверых бравых полицейских в темных очках и в фуражках с пижонскими высокими околышами и огромными сверкающими кокардами. На поясных ремнях у полицейских висели внушительные пушки. Служители закона стояли кучкой и, лениво переговариваясь, посматривали по сторонам.

– Вижу – ответил Череп и приложился к большому стакану, в котором звенел лед, плававший в «кока-коле», – как раз четверо. По одному на каждого.

– Ты не каркай, – злобно повторил Крот, – иди, вон, лучше такси возьми.

И он указал на остановившуюся недалеко от их столика машину, из которой вылезали трое арабов в цивильных европейских костюмах. Машина тоже была расписана, но стиль был уже несколько другим, чем на той колымаге, которая привезла братков.

Крот встал и пошел к машине.

– Дай ему сразу полтинник и сиди внутри, – сказал ему вслед Крот и, достав из пачки сигарету, снова уставился на вход в банк.

И тут произошло что-то непонятное.

Двое из вылезших из такси арабов неожиданно схватили Черепа за руки и, вывернув их, с размаху приложили рылом об капот. Череп взвыл от боли и от злости, а третий араб выхватил пистолет и, направив его на сидевших за столиком и оцепеневших от неожиданности Крота, Веселого и Банщика, оглушительно закричал что-то на своем языке.

Одновременно с этим рядом с такси, на капоте которого ерзал и ругался прижатый к нему Череп, резко остановились непонятно откуда взявшиеся белый «мерседес» и военный запыленный джип. Двери машин распахнулись, и из джипа посыпались военные с автоматами, а из «мерса» ловко выскочили пятеро в штатском. Они мгновенно окружили столик, и через секунду совершенно ошарашенные братки уже лежали на пыльном асфальте мордами вниз, а их руки были завернуты за спину и скованы наручниками. Крот, лежавший щекой на земле, упирался носом в грубый шнурованный военный ботинок, а когда, скосив глаза, он взглянул вверх, то увидел до боли знакомый ствол АКМа, который был направлен ему в голову.

Ну, бля, приехали! – подумал он. Его грубо подняли за локти и, не отпуская, толкнули в сторону подъехавшего к месту событий военного грузовика. Через минуту грузовик, взревев, тронулся с места и в сопровождении разукрашенного такси, белого «мерседеса» и военного джипа скрылся за углом. В кузове грузовика, на грязном деревянном полу, прижатые к нему военными башмаками, лежали лицом вниз четверо российских граждан, приехавшие в Египет посмотреть на пирамиды и приобщиться к истории древней цивилизации. Но вместо этого они сами попали в историю, смысл которой был им еще не понятен, и, судя по всему, эта история не должна была им понравиться ни при каком раскладе.

Когда дядипашиных агентов повязали и увезли, Наташа взглянула на витрину ювелирного магазина, находившегося в двух шагах от места событий. Дверь магазина открылась, и появился Губанов, а следом за ним еще трое «руссо туристо». Они наблюдали за происходящим из окна и, когда все закончилось, спокойно вышли на улицу и направились к Наташе.

Губанов уселся за ее столик, а трое федералов – за соседний.

– Ну, что, – сказала Наташа, – первая часть вашего плана прошла удачно.

– Да, пожалуй, – согласился Губанов, удовлетворенно кивая.

Он был вполне уверен, что план этот принадлежал ему, и, как и подавляющее большинство мужчин, не подозревал, что на самом деле являлся игрушкой в руках хитрой и коварной самки. Но, желая показать, что он отдает должное и Наташиному участию, одобрительно сказал:

– Без тебя было бы сложновато. Откуда ты знаешь этого сутенера?

Наташа засмеялась и ответила:

– Секрет фирмы, Александр Михайлович. Но вам – открою. Я отдаю ему половину того, что получаю от клиентов, и поэтому он меня ценит и всегда готов помочь.

– А иди ты в жопу, – благодушно отмахнулся Губанов, – вечно корчишь из себя шлюху большую, чем ты есть на самом деле. Так все-таки откуда?

– Александр Михайлович, – задушевно сказала Наташа, – в пословицах и поговорках заключена вся народная мудрость. Про любопытную Варвару знаете?

– Ладно, ладно, – сказал Губанов, – не хочешь – не говори. Я тебе не начальник и приказывать не могу.

Он подумал и спросил:

– А колумбийский снежок от него же?

– А от кого же еще?

– Ой, допрыгаешься ты когда-нибудь со своими связями! И даже я тебе не смогу помочь.

– Типун вам на язык, – сказала Наташа и трижды плюнула через левое плечо.

В это время официант принес кофе и разговор сам собой затих.

* * *

Крот сидел за белым столом в пустой белой комнате без окон.

У двери стоял араб в военной форме и держал руки на поясе. Правая лежала на кобуре. Кобура была расстегнута.

С момента задержания прошло около двух часов, и у Крота была возможность проанализировать то, что произошло. Когда в полицейском участке из их карманов в присутствии фотокорреспондентов и телеоператоров были извлечены двадцать два маленьких пакетика с белым порошком, он был изумлен, затем разозлился, а когда понял, что сидеть ему предстоит не на родной зоне, где гарантированы грев, безделье и относительный комфорт, а в непонятной арабской тюрьме, то ему стало страшно.

А потом он вспомнил, как в тесном переулке их окружила египетская мелюзга, как маленькие и жадные руки дергали его за одежду, и все понял. Именно тогда им и подложили кокаин. Это было понятно.

Но – зачем и, главное, кто решил таким образом прибить их?

И, конечно же, Крот не мог предположить ничего иного, как то, что это происки конкурентов. А именно – тех людей, кому на самом деле принадлежали эти камни. И опять ему стало страшно. «Аль-Каида» – это тебе не чеченская братва, с которой на худой конец всегда можно решить вопрос. Если они смогли привлечь к этому полицию Египта, то дело плохо.

А интересно, какие у них тут сроки за наркотики, подумал Крот, и в это время дверь открылась, и в комнату вошел седой моложавый мужчина. Охранник вышел и закрыл за собой дверь, а мужчина устало сел напротив Крота и, помолчав, сказал:

– Меня зовут Виктор Сергеевич. Я помощник российского консула. Вы можете сделать заявление, и я в соответствии со своим долгом позабочусь о том, чтобы оно было рассмотрено в соответствующем порядке.

К заявлениям Крот готов не был, поэтому он просто спросил:

– А сколько здесь дают за наркотики?

Виктор Сергеевич поднял брови, посмотрел на Крота и ответил:

– Если бы это было местное зелье, то не так много, но все равно достаточно. Но поскольку у вас нашли колумбийский кокаин, а это уже контрабанда, то по новым законам – от тридцати лет до пожизненного.

Крот был крепким парнем, не боялся ни ножа, ни ствола, но при этих словах у него в глазах потемнело, и он повалился со стула, сильно ударившись головой о цементный пол.

Помощник консула спокойно посмотрел на него, затем встал, подошел к двери и, открыв ее, пригласил охранника. Тот вошел и, увидев лежащего в обмороке Крота, ухмыльнулся и посмотрел на Виктора Сергеевича. Помощник консула пожал плечами и вышел.

А охранник занял прежнее место у двери и стал ждать, когда Крот придет в себя.

* * *

Знахарь стоял у зеркального окна и наблюдал, как бравые полицейские при поддержке вооруженных сил Арабской Республики Египет одерживают верх над четырьмя опешившими и не ожидавшими такого коварства русскими бандитами. Захват длился секунд десять, затем пленников побросали в кузов грузовика, и торжествующие победители удалились с добычей.

Испытав некоторое облегчение, Знахарь посмотрел туда, где под полосатым тентом сидели Наташа, Губанов и трое спецов. Вся компания выглядела так, как если бы произошедшее ни в коей мере не касалось их. Наташа, откинувшись на спинку пластикового стула, поднесла к губам запотевший стакан с соком, спецы склонились над столом, как трое алкоголиков, решавших жизненно важный вопрос – пить или не пить, и только Губанов смотрел в ту сторону, куда уехал грузовик, с выражением нескрываемого удовлетворения.

Знахарь тоже был доволен, что конкретных братков повязали и увезли. Но удовлетворение он испытывал не только оттого, что исчезла часть препятствий, мешавших ему выполнить нелегкую миссию. Знахарь был рад, что опасные люди перестали быть опасны. И не только для него, а вообще, для всех остальных. Эти мысли вступали в серьезное противоречие с образом жизни самого Знахаря, с теми правилами, которых он придерживался в последнее время, и он в который раз вспомнил слова Дяди Паши о том, что он – неправильный вор.

Да черт с ним, подумал, вдруг разозлившись, Знахарь, неправильный, и ладно. Надоело думать о том, как другие оценивают твои поступки и мысли. Плевать на Дядю Пашу, плевать на питерскую братву, плевать на дурацкий закон, на ментов, на ФСБ, на все плевать. Надо просто делать то, что хочется, и пошли они все куда подальше! Одни говорят – ты неправильный гражданин, другие – неправильный вор, всем чего-то нужно. А чего им нужно – понятно. Каждый хочет стать твоим хозяином, дорогой Знахарь, каждый хочет, чтобы ты жил по его правилам, и каждый в конечном счете хочет подчинить тебя себе. Им мало привести свою жизнь в соответствие со своим убогим представлением о том, как все должно быть, они хотят и других нагнуть таким же уродским способом, и тогда в этом они обретут силу. Они скажут – нас много, значит, мы правы. А вот хрена им всем, большевикам поганым, подумал Знахарь и снова посмотрел на сидевшего за шатким столиком Губанова.

Губанов же смотрел на Знахаря. Точнее, не на Знахаря, он не мог его видеть, потому что стекла в банке были зеркальные, а в сторону Знахаря, как бы говоря ему – ты знаешь, что я сейчас смотрю туда, где ты стоишь. Так что давай, шевели жопой, пора действовать.

А действовать и в самом деле было пора.

И тут Знахарь почувствовал, что не может сопротивляться одному маленькому желанию, вдруг возникшему у него. Возможно, это было баловство, возможно, внутренняя необходимость…

Он вынул из кармана трубку и набрал Наташин номер.

– Ну что там у тебя? – услышал он ее голос.

– Да у меня-то все нормально. Скажи Губанову, чтобы он отправил своих орлов погулять, и сама отойди в сторонку. Я хочу с ним поговорить. И еще скажи ему, чтобы без глупостей. Если что – мне терять нечего, грохну его, не задумываясь. Так и передай.

– Хорошо, – ответила Наташа, ничуть не удивившись.

Знахарь видел, как она убрала трубку в карман и, повернувшись к Губанову, начала говорить. На лице Губанова появилось легкое удивление, затем он обернулся к сидевшим за соседним столиком спецам, и те, дружно встав, удалились. Наташа же перешла через дорогу и села за тот самый столик, где несколько минут назад сидел Знахарь.

Губанов остался один.

Выйдя из банка, Знахарь огляделся и неторопливо пошел в сторону сидевшего в открытом кафе генерала ФСБ Александра Михайловича Губанова. А Губанов, увидев приближавшегося к нему Знахаря, был вынужден усилием воли подавить профессиональный хватательный рефлекс. Он видел, что к нему приближается матерый и опасный уголовник, повязать которого – долг всякого сотрудника ФСБ. Но при этом он понимал, что ничего особенного это ему не даст. А вот богатство, которое маячило за спиной Знахаря – другое дело. Потом, уже после того, как это богатство перейдет в руки Губанова, он может позволить себе арестовать Знахаря. Так что хватательный рефлекс генерала Губанова сейчас был сориентирован на другое. Так сказать – сменил ориентацию.

Подойдя к Губанову, Знахарь постоял над ним несколько секунд, разглядывая, затем опустился на стульчик и, положив руки перед собой, спросил:

– Ну, Губанов, так что у нас дальше?

Губанов видел многих борзых урок, и самоуверенность Знахаря не произвела на него никакого впечатления.

– Дальше? Все по плану. Звони Надир-шаху, пусть везет пацана, мы его отобьем…

– Пацана, говоришь… – перебил его Знахарь, вдруг вспомнив разговор с Алешей. – А скажи мне, гнида золотопогонная, зачем ты сказал ему, что я развратил и убил Настю?

Губанов, не ожидавший такого развития беседы, прищурился и ответил:

– А ты сам не знаешь, что ли, зачем?

– Да я-то знаю. Вот только интересно, как это вы, бляди с чистыми руками, так легко распоряжаетесь невинными людьми? Ладно – я, со мной все ясно. А он-то вообще не при делах, жил себе в тайге, Богу молился, вдруг раз – явились, не запылились! Ты же его обманул, причем не на трех рублях, а на жизни, на том, что такое хорошо и что такое плохо. Маяковского читал?

– Не тебе говорить, – сказал Губанов и щелкнул пальцами, подзывая официанта, – ты и в обычной жизни – урод, и в уголовном мире чужой. Ты ведь – неправильный вор, думаешь, я не знаю?

– Да, я неправильный вор. Но ведь и ты – неправильный мент, разве не так? И ведь ты – хуже меня, потому что ты – оборотень. Лохи, которые думают, что ты защищаешь их от таких, как я, глубоко ошибаются, потому что не знают, что единственное, о чем ты думаешь – это собственная шкура. И, между прочим, тебе прекрасно известно, что их вовсе не нужно защищать от меня. Знаешь ведь, а?

Официант принес две чашки кофе и поставил их перед собеседниками.

– Знаю, знаю, – поморщился Губанов, – а дальше-то что?

За время своей работы в ФСБ он имел таких бесед чуть меньше, чем столбиков в ограде Летнего сада. И если молодой капитан ФСБ, которым он был в далекой прошлой жизни, еще мог испытывать угрызения совести и какие-то сомнения по поводу своей деятельности, то заскорузлому и давно убившему в себе никчемные иллюзии генералу все было до лампочки. Он потерял счет небрежно поломанным судьбам и трупам, через которые в последнее время перешагивал, даже не замечая их.

– А дальше нам нужно договориться.

– Интересно, о чем еще нам договариваться? Вроде обо всем договорились, что тут неясного!

Знахарь отпил кофе и, поставив чашку на стол, посмотрел на Губанова.

– Обо всем, да не обо всем. Я хочу играть с тобой в открытую.

– Интересно, – усмехнулся Губанов, – это как?

– А вот так, – Знахарь допил кофе, – я знаю, чего ты хочешь.

– Ну-ка, ну-ка, расскажи, – и Губанов поудобнее устроился на стульчике.

– Рассказываю. Ты хочешь и камни забрать, и Алешу загрести, чтобы опустить его по полной программе за то, что он посмел тебя ослушаться, и меня повязать, и арестовать кого-нибудь из «Аль-Каиды». И не говори мне, что это не так, не надо. Ты хоть и опытный шпион, но с тех пор, как твоя жадность восторжествовала над твоей осторожностью, эти намерения видны у тебя на лбу, как бегущая строка в метро. Понял?

Губанов смотрел на Знахаря и молчал. На его скулах играли желваки.

– Так вот, – продолжил Знахарь, – напомню тебе поговорки о двух зайцах, о двух стульях и еще о том, что жадность порождает бедность. Ты никак не сможешь сделать этого всего, и поэтому надо остановиться на чем-нибудь одном. Я советую тебе строго придерживаться нашего договора. Хотя договора как такового не было, это просто твоя наемная сука Наташа бегала между нами и передавала записочки, но вот как раз сейчас давай и договоримся обо всем. И помни, что ты для меня никакой не генерал, а обычный барыга. Да, чуть не забыл!

Знахарю неожиданно пришла в голову неплохая мысль.

– Я тебя заказал, – сказал он.

– Что значит – заказал? – удивился Губанов.

– Ты прекрасно знаешь, что это значит. Знахарь подался вперед и, глядя Губанову прямо в глаза, медленно и раздельно произнес:

– Я дал людям пятьдесят тысяч долларов, и если в течение определенного срока они не получат от меня сигнала отмены, то ты, когда вернешься домой, получишь в башку пулю из винтовки с оптическим прицелом. Тебе нравится, что я так дорого оценил твою голову?

– Нравится. Но ты зря пытаешься меня испугать.

– Если бы я хотел тебя испугать, то занялся бы двумя твоими дочками и твоей старой и жирной женой. Но я не такая падла, как ты, и поэтому просто рассказываю тебе, что будет, если ты от жадности прыгнешь на меня. Подумай головой – ведь и богатство тогда ни к чему, его твои пидары найдут и заберут, а китель твой парадный зароют в землю вместе с тобой.

– Да, Знахарь, – сказал Губанов, помолчав, – надо было тебя еще в Гамбурге пристрелить.

– Да не пристрелил бы ты меня, – засмеялся Знахарь, – ты уже тогда мои камушки в уме пересчитывал. Так что – не надо.

– Так, – сказал Губанов и сел прямо, как на совещании в конторе, – хватит базарить. Давай решать, что дальше делаем.

– Вот это уже совсем другое дело, – снова засмеялся Знахарь. – Теперь я слышу слова не жадного мальчика, но разумного мужа. Особенно мне нравится слово «делаем». Ты случайно не считаешь нас партнерами?

– Таких партнеров у меня было – до Москвы раком не переставить, – огрызнулся Губанов.

Он многое слышал о Знахаре, но лично столкнулся с ним впервые, и вместе с раздражением и злостью на этого опасного, смелого и резкого человека, у него, как и у покойного Арцыбашева, снова зашевелилась привычная профессиональная мысль о том, что таких людей все-таки нужно заставлять работать на себя.

Знахарь тоже выпрямился и заговорил деловым тоном:

– Сейчас я позвоню Надир-шаху, а после этого – по обстановке. Будьте поблизости и пасите меня, как бедную маленькую овечку с золотым руном. А то злые арабские волки заберут меня в свой темный и страшный лес.

Он встал из-за стола и пошел в ту сторону, откуда за их беседой наблюдала Наташа. Увидев переходящего дорогу Знахаря, она встала и пошла к столику Губанова. Когда Знахарь поравнялся с Наташей на середине улицы, он подмигнул ей. Она ответила ему тем же. Через минуту Знахарь уселся на ее место и, заказав очередную чашку кофе, от которого у него уже начинало шуметь в ушах, вытащил трубку.

Телефон Надир-шаха был внесен в память еще в России, и чтобы связаться с ним, оставалось только нажать кнопку, но Знахарь не спешил делать это. Уж больно серьезные и опасные действия начнутся сразу после разговора с Надир-шахом, и остановить их будет почти невозможно. А главное – ставкой в этой игре была жизнь Алеши, и проиграть – значило убить его, и не просто убить, а обречь перед неизбежной смертью на невыносимые мучения.

Знахарь вздохнул, нажал кнопку и поднес трубку к уху.

Через несколько гудков раздался щелчок, и спокойный голос Надир-шаха произнес с едва заметным акцентом:

– Приветствую тебя, Знахарь!

– Приветствую тебя, Надир-шах, – ответил Знахарь.

Он решил приложить все усилия к тому, чтобы между ними не возникло ни малейшей напряженности, и поэтому, хоть и испытывал сильнейшее желание убить своего собеседника, подыгрывал Надир-шаху в предложенном террористом стиле общения.

– Раз ты звонишь мне, значит – готов к встрече?

– Да, Надир-шах, я готов. А готов ли ты? Готово ли у тебя то, что должно перейти к мне?

– Конечно, Знахарь! Я держу слово.

В трубке раздался шорох, и Знахарь услышал голос Алеши:

– Здравствуй, Костя, это я.

– Здравствуй, Алеша, – спокойным голосом ответил Знахарь, хотя на душе у него скребли кошки. – Расскажи, как с тобой обходятся?

– Все хорошо, Костя, – ответил Алеша. – Действительно, все в порядке. Мне ничто не угрожает, и я жду, когда ты заберешь меня отсюда.

– Отлично. Все так и будет, поверь мне, – сказал Знахарь. – А теперь передай трубку Надир-шаху.

– Ты убедился? – услышал Знахарь голос Надир-шаха.

– Да, я убедился. Ты действительно держишь слово. Но выполнить такое простое обещание очень легко. Посмотрим, как ты относишься к более серьезным договоренностям.

– Точно так же, Знахарь, – засмеялся Надир-шах, – для меня нет больших и маленьких обещаний. Моя честь не делает разницы между ними.

– Хорошо. Говори.

Надир-шах снова стал серьезным и сказал:

– Ты убедился в том, что у меня есть то, что ты хочешь получить. Теперь я хочу убедиться в том, что у тебя есть то, что ты должен передать мне.

– Как мы это сделаем?

– Назови место, и к тебе придет мой человек, который будет моими глазами. Пойди с ним туда, где у тебя лежат мои вещи, и покажи их ему. После этого он позвонит мне и расскажет, что увидел. Ты ничем не рискуешь, потому что я не такой дурак, чтобы попытаться забрать их из этого места силой. Я хочу, чтобы мы спокойно совершили наш обмен.

– Я подумаю и перезвоню тебе через минуту, – сказал Знахарь и прервал связь.

В словах Надир-шаха был определенный смысл. Но действительно ли можно показать его человеку камни? Знахарь посмотрел на здание банка, недалеко от которого продолжали торчать четверо полицейских, вспомнил мрачные лица охранников, пасущихся внутри, и наконец представил себе картину того, как Надир-шах с вооруженными людьми врывается в банк, чтобы забрать из ячейки Знахаря камни.

Картина получилась дурацкая, и Знахарь успокоился.

Он снова вызвал Надир-шаха и сказал ему:

– Я не знаю, как называются здешние улицы, но вижу три большие башни, над которыми торчит золотой полумесяц. Знаешь это место?

– Да, конечно. Это здание национальной библиотеки. Ты будешь там?

– Да, я буду стоять рядом.

– Знахарь, давай вести себя как взрослые люди и перестанем играть в шпионов. Если ты назначаешь встречу в этом месте, значит поведешь моего человека в «Нордэфрикен». Тогда просто жди его у входа в банк. Хорошо?

– Хорошо, Надир-шах. Я вижу, ты умный человек, и очень надеюсь, что ты не испортишь этого впечатления.

– Будь уверен. Через сорок минут мой человек подойдет к тебе.

– Я жду, – ответил Знахарь и отключился.

Бросив взгляд на другую сторону улицы, он увидел, что Губанов с Наташей смотрят на него, а трое федералов как сидели за своим столиком, так и сидят. Но теперь перед ними стояли бутылки с пивом, и Знахарю тоже захотелось промочить горло.

Заказав пиво, он подумал о том, что неплохо было бы сообщить о встрече с человеком Надир-шаха Губанову, но переходить через дорогу не хотелось, да и разговоры с жадным генералом не доставляли ему ни малейшего удовольствия. Поэтому Знахарь просто позвонил на трубку Наташе и передал ей содержание разговора с террористом. Когда он закончил, то увидел, как Наташа повернулась к Губанову и заговорила.

Вот и хорошо, подумал Знахарь, и в это время официант в длинной белой юбке принес ему две запотевшие бутылки немецкого пива «Гролын». Открыв одну, он с любезной улыбкой налил пиво в длинный стакан и, поставив бутылку на стол, отошел.

Поднеся покрывшийся холодной росой стакан к губам и с наслаждением сделав несколько больших глотков, Знахарь подумал о том, что если бы не вся эта поганка, то вот так сидеть в Каире на улице и пить холодное пиво – совсем не плохо! А потом, например, взять такси и поехать к пирамидам. Опять же с пивом. А это и вообще отлично! Но тут он посмотрел на другую сторону улицы, где сидели федералы, и приятные мысли тут же улетучились. Знахарь выругался вполголоса и посмотрел на часы.

До встречи оставалось тридцать пять минут.

Когда напротив входа в банк остановился белый «фольксваген» с темными стеклами и из него вышел Ахмад, Знахарь в который раз понял, что мир тесен.

Ахмад улыбнулся и, подойдя к Знахарю, сказал:

– Привет, Константин! Ну, как тебе нравится Египет?

Знахарь с неприязнью посмотрел на него и ответил:

– Он нравился бы мне гораздо больше, если бы здесь не было таких, как ты.

– Я понимаю тебя, Знахарь, но давай не будем портить отношения.

Знахарь посмотрел на него и с усмешкой спросил:

– А что, у нас есть отношения? И их можно испортить?

– Хорошо. Давай не будем делать их хуже, чем они есть.

– А хуже не бывает, – бросил Знахарь, – пошли.

И шагнул в дверь банка. Ахмад последовал за ним.

После необходимых формальностей, сводившихся к тому, что Знахарь продиктовал на ухо главному менеджеру пароль и тот проверил его, их проводили в хранилище. Менеджер открыл ячейку, вынул оттуда стальной ящичек и, поставив его на стол, удалился.

Знахарь открыл ящик и, посмотрев на Ахмада, сделал шаг в сторону.

Ахмад, подойдя к столу, заглянул внутрь стальной шкатулки и на его лице отразилось сомнение.

– Ты позволишь мне? – спросил он и высыпал содержимое шкатулки на стол.

Потом он быстро разделил изумруды и бриллианты и, нахмурившись и шевеля губами, начал считать их. Закончив пересчет, он внимательно посмотрел на Знахаря и небрежно свалил камни обратно в шкатулку.

– Это все? – спросил он.

– Да, это все, что у меня есть, – не моргнув глазом, соврал Знахарь.

– Тогда пошли отсюда. Моя задача выполнена. Знахарь нажал на кнопку в стене, и в хранилище тут же появился менеджер. Повинуясь жесту Знахаря, он убрал шкатулку в депозитный сейф, запер его, и все трое вышли в просторный и прохладный операционный зал.

Менеджер, угодливо улыбаясь, проводил их до дверей, и, когда они вышли на улицу, на Знахаря снова навалилась египетская жара.

И опять захотелось пива.

– Пойдем в тень, – сказал Знахарь и, не дожидаясь ответа, направился к полосатому тенту, под которым он сегодня провел уже не один час.

Ахмад, не сказав ни слова, последовал за ним. Официант, увидев Знахаря, сразу же узнал его и радостно поспешил навстречу. Две бутылки пива, которые заказал Знахарь, появились на столе с приятной быстротой.

Приложившись к холодному стакану, Знахарь отпил сразу половину и, облизав пену с губ, посмотрел на молча сидевшего напротив него Ахмада.

– Ну что, Ахмад, какие у нас дальнейшие действия?

– Действия простые, – ответил Ахмад. – Сейчас я позвоню Надир-шаху и расскажу ему о том, что видел. А потом ты сам будешь разговаривать с ним.

– Ну давай, звони, – сказал Знахарь и, допив пиво из стакана, снова наполнил его.

Интонации Ахмада слегка обеспокоили его, и для этого беспокойства были основательные причины. Надир-шах наверняка знал, сколько и каких камней было в Эр-Рийяде, и теперь, когда Ахмад передаст ему результаты своего пересчитывания, могут возникнуть проблемы. О том, что они должны были возникнуть, Знахарь знал с самого начала, но отказываться от обмена Алеши на камни, мотивируя это тем, что камней стало меньше, было глупо. И поэтому Знахарь сознательно шел на риск.

А что оставалось делать?

Ахмад набрал номер и через несколько секунд заговорил по-арабски. Из его гортанной речи, наполненной труднопроизносимыми звуками и экзотическими придыханиями, Знахарь понял только три слова: Надир-шах, Знахарь и Эр-Рийяд.

Если первые два он воспринял равнодушно, то последнее подтвердило его опасения, и Знахарь понял, что все не так хорошо, как он предполагал. Ну что же, подумал он, будем действовать по обстановке.

Наконец беседа Надир-шаха и Ахмада закончилась.

Ахмад убрал телефон в карман, помолчал немного, а затем, посмотрев на Знахаря, сказал:

– Я выполнил свое дело и ухожу. Сейчас тебе позвонит Надир-шах, и я желаю тебе, Знахарь, благополучно выбраться из того говна, в которое ты угодил. И твоему Алеше желаю того же самого.

Он встал и, не прощаясь и не оборачиваясь, пошел к «фольксвагену».

В это время в кармане Знахаря запиликала трубка, и, предчувствуя новый геморрой, он вздохнул и, приложив ее к уху, сказал:

– Я слушаю.

– Это Надир-шах.

Знахарь бодрым голосом сказал:

– Очень хорошо. Твой человек видел камни, я видел Алешу, теперь осталось решить, как мы произведем обмен. Что скажешь?

Надир-шах засмеялся и ответил:

– Не спеши, Знахарь! Ахмад сказал мне, сколько там камней, и я понял, что их не наберется даже на половину того, что ты забрал из Эр Рийяда. Вообще-то мы можем совершить обмен. Ты мне – часть наших камней, я тебе – часть твоего Алеши. Ты только скажи мне, как тебе больше нравится. Я могу отправить тебе его голову, а могу разрезать его бензопилой вдоль и прислать тебе половину. Хочешь – левую, а хочешь – правую? А может быть у тебя есть еще какие-нибудь мысли насчет того, как разделить его пополам?

Знахарь похолодел.

Но, несмотря на охватившее его чувство безнадежности, он понимал, что ничего подобного Надир-шах не сделает, потому что… Потому что в его словах прозвучало пока еще не высказанное продолжение речи.

Стерев со лба внезапно выступивший пот, Знахарь почувствовал, что до поры до времени играть нужно абсолютно открыто, и, заставив себя усмехнуться, сказал:

– Ты умный человек, Надир-шах, и я знаю, что ты вовсе не собираешься кромсать мальчишку бензопилой. Я точно знаю, что у тебя есть предложение, но, прежде чем ты выскажешь его мне, послушай, что скажу тебе я. И оцени мою откровенность.

– Говори, Знахарь, я слушаю тебя.

В голосе Надир-шаха прозвучало любопытство. Дескать – ну-ну, давай, расскажи-ка мне сказочку, а я послушаю.

– Как ты понимаешь, – сказал Знахарь, – я вовсе не рассчитывал возвращать вам эти деньги и поэтому тратил их так, как считал нужным. Понятное дело, если бы я знал, что мне придется отдавать их в обмен на жизнь Алеши, я не истратил бы из них ни одной копейки. Но о том, что все повернется именно так, в то время не знал никто, даже ты.

Он перевел дыхание и продолжил:

– У меня действительно осталось меньше половины из того, что было, и вернуть истраченное нет никакой возможности. Ты, я надеюсь, это понимаешь, и теперь нам нужно искать выход. Я подчеркиваю – нам, а не мне одному. Для меня это невыполнимая задача, а грабить банки я не умею.

И тут же Знахарь понял, что опять соврал. Ведь именно с ограбления банка, когда он вынес оттуда рюкзак с воровским общаком, начались его основные неприятности.

– Когда начался наш разговор, я понял, что ты уже нашел способ, который позволит нам с честью выйти из этой неприятной ситуации. Так что говори, Надир-шах, я слушаю тебя.

– Да, Знахарь, – ответил Надир-шах после некоторой паузы, – с тобой приятно говорить. Ты понимаешь вещи, о которых не было сказано вслух, а это очень важно. У меня действительно есть план, и сейчас ты о нем услышишь. И он будет даже более приятен для тебя, чем просто получить брата живым и невредимым.

Надир-шах помолчал и сказал:

– Все очень просто. Ты пойдешь в известное тебе поселение староверов и принесешь оттуда старинный Коран. И тогда ты не только получишь своего брата, но и оставишь себе все камни, которые еще есть у тебя. Сокровища, которые ты забрал в Эр Рий-яде, ничего не стоят по сравнению с этой бесценной реликвией, и я клянусь тебе именем Аллаха, что если ты принесешь мне эту книгу, все будет забыто, и мы никогда больше не побеспокоим тебя. Мало того, твое имя всегда будет упоминаться с должным почтением как имя человека, вернувшего верным слугам Аллаха святыню.

Больно мне нужно ваше почтение, чурки долба-ные, подумал Знахарь, а вслух сказал:

– А как я найду эту книгу, и кто мне ее отдаст?

– Об этом тебе расскажет твой брат Алеша. Передаю ему трубку.

Знахарь услышал в трубке шорох, затем голос Алеши произнес:

– Костя? Это я.

Часть 2 АРАБСКИЕ СТРАСТИ

Глава 1 ОБЩАК СЛЕЗАМ НЕ ВЕРИТ

В усадьбе Дяди Паши все было по-прежнему.

Все так же возвышался над темным лесом его сказочный бревенчатый терем, все так же по утрам в туманном дворе принимал странные позы и делал необычные стремительные движения Костя, все так же хозяйничали в баньке и в многочисленных спальнях Лида и Варя.

Все было по-прежнему, и, как и две недели назад, Дядя Паша со своими корешами Соленым и Ас-траханом сидели за столом, покрытым зеленой скатерочкой. Стояли перед ними все те же домашняя водочка, соленые груздочки, капустка квашеная с клюквою и паюсная икорка на льду. И разговор касался, как и две недели назад, Знахаря, но теперь уже совсем с другой стороны.

– Слышь, Дядя Паша, – сказал Соленый, отправляя в рот щепоть квашеной капусты, – а может, ошибочка вышла? С чего ты взял, что Знахарь подставил наших пацанов?

Два часа назад в выпуске дневных новостей вдруг показали четверых русских, задержанных в Каире с наркотиками, да еще и сказали, что это члены уральской, то есть одной из крупнейших в России, преступных группировок. А когда Дядя Паша увидел их лица и узнал посланных со Знахарем братков, то сначала остолбенел, потом помрачнел и задумался, а потом грохнул кулаком по столу и сказал:

– Ну, Знахарь, пидар, ты мне за это ответишь!

И срочно вызвал двух своих ближайших друзей, чтобы обсудить с ними эту неожиданную и неприятную новость. Друзья приехали через два часа, и в столовой открылось совещание.

– Так с чего ты взял, что это дела Знахаря? – спросил Соленый, жуя квашеную капусту.

– Действительно, при чем здесь Знахарь? – поддержал его Астрахан. – И, главное, откуда у пацанов кокаин? Я их всех лично знаю, все-таки это мои люди, так вот я отвечаю, что наркотиками они никогда не баловались. У меня с этим строго.

– В том-то все и дело, – зло ответил Дядя Паша. – Ты обратил внимание на то, что кокаин был у всех четверых?

– Ну, обратил. А при чем здесь Знахарь?

– При том, – отрезал Дядя Паша. – А откуда эти египетские чурки узнали, что это уральская братва? Что, думаешь, пацаны стали в полиции пальцы гнуть и на Дядю Пашу ссылаться? Что же они – совсем отмороженные?

– Они, конечно, не профессора и консерваторию не кончали, – задумчиво сказал Астрахан, – но за базаром следить умеют, так что вряд ли они стали там языками трещать лишнее…

– Правильно говоришь, Астрахан, – поддержал его Соленый и налил всем водки, – я их всех знаю, а с Кротом мы на нарах вместе парились четыре года. Конкретный пацан, он глупостей не делает.

– Вот видишь, Соленый, ты и сам не веришь, что они про уральские дела рты будут открывать. А о чем это говорит? – спросил Дядя Паша и обвел взглядом собеседников.

Те молчали.

– А говорит это о том, что арабских ментов навели наши мусора. Интернет не дремлет, мать его за ногу!

– Не Интернет, а Интерпол, – осторожно поправил его Астрахан.

– А мне по х… хоть Интернет, хоть Интерпол, хоть Четвертый Интернационал! А кто мог навести наших ментов? Ведь о поездке в Египет не знал никто, кроме самих братков и нас троих.

– Слу-ушай, Дядя Паша, – Соленого вдруг осенило, – так ведь Знахаря наверняка тоже повязали, только не показали по телевизору.

– Прочисти уши, Соленый, – сказал ему Астрахан, – дикторша русским языком сказала – четверых. Четверых, понимаешь? Нам и показали четверых, без Знахаря.

– Ну, может, он ноги сделал или в это время отошел куда нибудь…

– Вот именно, отошел, – саркастически усмехнулся Дядя Паша, – знал, когда отходить надо, поэтому и отошел.

Он опрокинул в рот стопку водки, потом зацепил вилкой скользкий гриб и, дирижируя им над столом, сказал:

– Кокаин им подбросили – это и к бабке не ходи. А вот кто это мог сделать так, чтобы они, все четверо, ничего не заметили?

И, прищурившись, посмотрел сначала на Астрахана, потом на Соленого.

Соленый засмущался, будто кокаин подбросил он сам, а Астрахан недоверчиво покачал головой и сказал:

– Знахарь? Не может быть.

Дядя Паша наконец отправил сопливый гриб в рот и заявил:

– Еще как может. Он и порошок подсунул, и братков сдал. Причем, сдал он их еще здесь нашим ментам, а те уже связались с арабами по своим каналам. Иначе и быть не может, зуб даю.

Астрахан снова покрутил головой и сказал:

– Ну-у, если все это так, как ты говоришь, тогда получается, что Знахарь…

И он замялся.

Дядя Паша усмехнулся и сказал:

– Вот именно! Тогда получается, что Знахарь работает на обе стороны или попросту – засланный казачок.

– Ну, Знахарь, пидар! – злобно выдавил Соленый и налил еще по одной.

Дядя Паша засмеялся и сказал:

– Вот эти самые слова и я сказал, когда увидел, как арабские мусора нашу братву вяжут. И получается, что он всех кинул и с камешками свалил.

И где его теперь искать – неизвестно. С такой мошной, как у него, можно ховаться до второго пришествия.

Астрахан сидел, нахмурившись, и о чем-то сосредоточенно думал. Наконец он поднял взгляд на Дядю Пашу и сказал:

– Не, Дядя Паша, не срастается.

– Что не срастается? – Дядя Паша удивленно поднял седые брови.

– А то, что если Знахарь хотел сделать от всех ноги и уйти под корягу, то братков для этого сдавать вовсе не обязательно. Он же должен понимать, что если мы когда-нибудь встретимся, то ему придется ответить, а спрос будет серьезный, и просто так от-базариться не удастся. Что-то здесь не так.

– Да все здесь так, – поморщился Дядя Паша. – Как ты думаешь, почему его до сих пор не повязали менты? Что, думаешь, им неизвестно, где его искать? Да если бы им нужно было, они давно бы ему ласты за спину завернули. Он или с ними заодно, или у них на крюке. А это по большому счету – одно и то же.

Астрахан открыл было рот, чтобы возразить, но в это время зазвонил телефон, и Дядя Паша снял трубку. Когда он услышал голос невидимого собеседника, его брови поползли вверх, а на лице отразилось удивление. Тот, кто был на другом конце линии, говорил, а Дядя Паша слушал, не перебивая, только выражение удивления на его лице застыло, как телевизионный стоп-кадр.

Наконец он сказал:

– Ну, давай, – и повесил трубку.

Во время этого короткого разговора Астрахан с Соленым увлеченно занимались закусками и поэтому не видели лица Дяди Паши.

Когда телефонный разговор закончился, Астрахан хлопнул водки и продолжил свою мысль:

– Так вот, Дядя Паша, я и говорю…

Дядя Паша остановил его жестом и спросил:

– Как вы думаете, кто это звонил?

Соленый пожал плечами, а Астрахан удивленно посмотрел на Дядю Пашу:

– Неужели Знахарь?

– Он самый. Звонил прямо из Каира. Соленый выпучил глаза и спросил:

– Что, в натуре Знахарь?

– Собственной персоной, – подтвердил Дядя Паша.

– И что сказал? – поинтересовался крайне заинтригованный Астрахан.

– А то самое и сказал, – ответил Дядя Паша, – сказал, что отошел на минутку, а когда возвращался, то увидел, как братков вяжут. А через час по местному телевидению показали все это, да еще то, как в участке у них из карманов пакеты с кокаином вынимали. И теперь без поддержки ему с арабами встречаться никак нельзя, потому что те ему просто голову отрежут, и все дела.

– Ну вот, – с облегчением сказал Астрахан, – а ты говорил…

– А я и сейчас говорю, – перебил его Дядя Паша, – не верю я ему. Что-то он крутит. Я сразу сказал, что он неправильный вор, что он крысятничает и тратит общак на себя. Пусть даже он сам эти деньги принес, но теперь они не его, а наши, и то, что он с ними делает – не по понятиям. Что-то он там себе мутит, а нас разводит, как лохов последних! Надо с ним разбираться, да и… В общем, валить его пора. Иначе это все для нас может плохо кончиться. От него один геморрой и никакого толку. Он сказал, что скоро приедет, так что надо поставить его перед обществом и призвать к ответу, а потом – сам понимаешь.

– А как же камни? – спросил Соленый.

– Вот то-то и оно – камни! – вздохнул Дядя Паша. – Камни, конечно, получить нужно. Но после этого – валить его, падлу, иначе…

Дядя Паша не сказал, что иначе, но и Соленый и Астрахан и так поняли, что иначе – добра не жди.

* * *

Наташа лежала на верхней полке, и я видел, как ее расслабленная во сне рука вздрагивает одновременно с ритмичным стуком колес.

Старикан-ветеран, лежавший напротив меня, тихонько похрапывал, в стакане звякала ложка, и в неярком свете горевшего у меня над головой ночного плафона была видна моя куртка, покачивавшаяся на стене у двери.

Я приподнялся и вынул ложку из стакана.

Стало немножко тише, но вот если бы еще дед перестал храпеть…

Устроившись поудобнее, я уставился своим единственным глазом в потолок и стал вспоминать разговор с Губановым, который произошел после того, как я побеседовал по телефону с Алешей.

Понятное дело, я не стал говорить ему, что поеду в Россию за Кораном, потому что он тут же допер бы, что это может оказаться пожирнее, чем три сотни блестящих камушков, а ведь на самом деле так и было. Я был готов поспорить с кем угодно, что дело вовсе не в святыне. Басни о великом Исламе давно уже перестали производить на меня какое бы то ни было впечатление, здесь дело было совсем в другом. Алеша, когда рассказывал мне о том, как выглядит тот Коран, который я должен был выцыганить у старца Евстрата, употребил слово «тоже». Я совершенно не помнил, что именно он сказал, но, убейте меня на месте, он имел в виду, что таких Коранов два. Кроме этого единственного «тоже», в его рассказе не прозвучало больше ни одного намека, и я понял, что ему запретили говорить о двух Коранах. И получается, что он или случайно оговорился, невольно нарушив запрет, или намеренно вставил «тоже» в расчете на то, что я пойму, что он имел в виду. А если так, то это значит, что Алеша не такой уж дремучий индеец и в хитростях кое-что понимает.

А эти восточные тайны мне теперь уже хорошо известны.

Вот были, к примеру, три кольца, а за ними оказалось такое богатство, что мама, не горюй. А теперь, значит, два Корана. И если Надир-шах с легкостью отдает мне за один из них остатки от сокровищ колец, то что же тогда скрывается за тайной двух Коранов? Ну, блин, жить становится все интереснее и интереснее. Этак, может, я когда-нибудь и до Ковчега доберусь?

Главное, чтобы меня на всем скаку не ссадили с моей пока что удачливой лошадки. А то разбегусь я, как тот Индиана Джонс, а мне свинцовую маслину – оп-па, и спокойной ночи, Знахарь.

Да-а-а…

Губанов, понятное дело, услышав о том, что я резко меняю планы, наморщил жопу так, будто ему туда паяльник засунули. Он был страшно недоволен, но в то же время понимал, что я ему не начальник и приказывать он мне не может. А еще я увидел, что пока он был в Египте и вертелся в сотне метров от того места, где у меня камни лежали, жаба взяла его за горло окончательно. Видать, он уже губищу раскатал, думал, что вот оно – сейчас Знахарь вынесет ему волшебную коробочку и… А между прочим, что он там собирается после всех этих дел со своими шестерками делать? Их ведь оставлять никак нельзя. Надо бы у Наташи спросить… А с другой стороны – чего там спрашивать, грохнет он их, да и все тут. Это же просто расходный материал. Я бы на его месте так и сделал.

А насчет самого Губанова…

Он теперь сидит на таком прочном и зазубренном крюке собственной жадности, что, пожалуй, я им теперь управлять буду, а не он мною. И я еще заставлю его сплясать для меня кукарачу с розочкой в зубах. А пока я сказал ему, чтобы он со своими федералами расслаблялся в Каире, на пирамиды смотрел, ну, девочки там местные недорогие имеются, в общем – пусть отдыхает и ждет меня. А я, значит, мухой – в Россию по неотложным делам и сразу же обратно. Губанов пытался настоять на том, чтобы я сначала камушки достал, а уж потом свои дела делал, но я уперся, как бульдозер, и у него не обломилось.

Так что – за Кораном.

И тогда уже будем встречаться с Надир-шахом, а там – как получится.

Но получиться должно. Точно – должно. Я посмотрел повнимательнее на губановских спецов и понял, что они – ребята что надо. С виду вовсе не герои, но если присмотреться, да еще знать, на что именно смотреть, то можно увидеть, какие они крутые. И без малейшего понта. Сидят себе, пиво квасят, анекдотики травят. А посмотришь в глаза, а там нет-нет, да и мелькнет такой мороз смертельный, что не по себе становится. И опять хи-хи да ля-ля. Ниш-тяк ребята, даже жалко, что Губанов их убьет, когда все кончится.

Старикан-ветеран всхрапнул, как лев в пампасах, и, повернувшись мордой к стенке, умолк.

Я покосился на него и вздохнул. Нехорошо с ним вышло.

Старикану было за восемьдесят, но он еще был вполне крепок.

От ветра его не шатало, как стакан называется, он пока помнил, зубы были вроде свои, да и по адресу Наташи он отпустил парочку таких замечаний, что она только хихикала, а я удивлялся – ишь ты, дед-то боевой еще!

После того как Наташа забралась на верхнюю полку, мы с ним стали раздеваться на ночь, и он увидел меня в полной красе. На брюхе – шрам от бока до бока, ноги в ямах от пулевых ранений, руки тоже покоцаные, ну и одного глаза, понятное дело, не хватает. В общем – одноглазый и одноногий Сильвер, да и только.

Посмотрел он на мою красоту неземную, покряхтел, а когда сам разделся, то тут уже моя очередь рот открывать настала. Спина у него вся в старческих веснушках, волосами седыми заросшая, а поперек нее – автоматная очередь. И одна из дырок прямо на лопатке. Лопатка, стало быть, раскололась, а потом срослась криво и теперь торчит острыми углами. А когда он повернулся ко мне фасадом, то я увидел, что по его груди будто тяпкой огородной прошлись.

Сел я на свою койку, присвистнул и спрашиваю:

– Это где ж тебя так, папаша? Полез за яблоками, а там сторож злой оказался?

Он усмехнулся и ответил:

– Ага, сторож, он самый. Даже два. Тот, что спереди, – под Берлином. У меня там перед самым носом немецкая граната разорвалась. Двоих, что рядом со мной были, – наповал. А я – как видишь…

– А сзади? Это уже, наверное, когда ты с яблоками за пазухой убегал.

Он изменился в лице, помолчал, мотнул головой, привычно отгоняя невеселые мысли, и сказал:

– А сзади… Второй сторож был за два года до Берлина. Сталинская гнида из заградотряда.

Он снова тряхнул головой и, еще раз оглядев меня, спросил:

– А тебя где? Судя по твоему возрасту – Чечня?

– Она самая, – коротко ответил я, и тут мне стало так кисло от собственных слов, что я с фальшивой озабоченностью сказал:

– Чего-то меня сегодня весь день на горшок тянет… Схожу-ка я на сон грядущий.

Выходя из купе, я оглянулся и увидел, что Наташа, лежавшая на верхней полке, проводила меня очень недобрым взглядом. Я незаметно пожал плечами, дескать – а что я мог ему ответить, про жизнь свою корявую рассказ начать, что ли?

И, выйдя в узкий качающийся коридор, я задвинул за собой дверь.

Глава 2 НЕ МОЖЕТ ВОР БЕЗ ЗОНЫ

Я ехал в Ижму уже в третий раз.

Впервые меня везли туда этапом, в «Столыпине», и, понятное дело, никакого удовольствия в этом не было. Потом я отправился на ту же самую зону по доброй воле генерала Арцыбашева и с его шестеркой на хвосте и опять же без всякого удовольствия. И вот теперь я снова направлялся туда же и опять не по своей воле, а в силу обстоятельств, которые были гораздо сильнее меня.

Еще в каирском аэропорту, когда мы с Наташей ждали рейса на Москву, она заговорила со мной о наших делах, и мы пришли к соглашению.

Соглашение было очень простое.

Когда начнутся решительные действия, Наташа будет на моей стороне и, если в этом возникнет необходимость, будет стрелять по своим. Понятное дело, Губанов со спецами был для нее теперь такой же свой, как и для меня, но она сказала именно так – «по своим».

Ну, по своим, так по своим.

Это меня не касается, но то, что в нужный момент Губанов получит нежданку от Наташи, которую считает своей послушной игрушкой, было приятно. Пусть он не думает, что является повелителем жизни любого, кто попал в его грязные лапы. Кроме того, если начнется пальба, то лишний ствол в мою пользу не помешает. А дальше, если все обернется так, как надо, я отдам ей один из германских банков. Там, в Дрездене, камней было где-то миллионов на двадцать пять, и, когда Наташа поставила мне такие условия, я не упирался ни секунды. Все равно ведь при других вариантах я терял или эту сумму, или все вообще. Так что для того чтобы договориться, нам вполне хватило тех нескольких минут, которые ушли на то, чтобы пройти по летному полю и подняться по трапу аэробуса.

Повернувшись на спину, я закинул руки за голову и уставился в потолок.

И чем больше стыков отщелкивали колеса, чем ближе было поселение староверов, тем беспокойнее становилось у меня на душе. Как я буду говорить с теми, от кого увез Настю, как буду смотреть им в глаза – я не представлял. Что скажу братцу Игнату, старице Максимиле? Как буду объяснять, что я не развращал и не убивал Настю?

Со старцем Евстратом – дело другое.

Тут чистый бизнес и никаких переживаний – надо спасать Алешу, и все дела. И, между прочим, то, что я расскажу Евстрату, как выглядит Коран, а главное – где именно он находится в пещере, послужит надежным подтвержденим того, что я приехал именно за тем, о чем буду говорить. Ну, еще Алеша рассказал мне некоторые вещи, о которых известно только ему и Евстрату, так что в доказательствах у меня недостатка нет. Я ни минуты не сомневался в том, что получу этот долбаный Коран и привезу его, куда надо.

А вот что касается отношений с поселенцами…

Понятное дело, они не будут ломать мне ребра и отрывать голову за то, что произошло с ними по моей вине, христиане все-таки! Хотя, честно говоря, если бы они сделали это, то были бы правы. Но совесть, а она, оказывается, «ще не вмерла» за годы моих приключений, мучила меня не хуже, чем та лисица, которая грызла грудь какому-то древнему греку. Ведь и похищение Алеши с Аленой было, по большому счету, тоже на моей совести.

Еще вот Алена…

Я помнил эту девчонку весьма смутно. В памяти запечатлелось только то, что ей было на два года меньше, чем Насте, да то, что она была такая же темноволосая и ласковая.

И все.

А где она теперь – понятия не имею. Об этом нужно бы у Губанова спросить. А вот как у него спросить, я пока не представлял. То есть, как вынуть из этой падлы информацию, я знал – пытать его рука бы у меня не дрогнула. С выродками только так и разговаривать. Я сам, конечно, выродок, но меня-то выродком сделали такие, как Арцыбашев с Губановым, да еще прокуроры гнилые за компанию, так что…

Ладно, если надо будет, он мне все расскажет, как миленький. Но как бы это соорудить ситуацию, чтобы он оказался в моих руках? И почему эта мысль не пришла мне в голову еще в Питере? Я мог элементарно похитить его, не говоря исполнителям, кто он на самом деле, и спокойно разобраться с ним в тихом месте. А ведь Ахмад с Надир-шахом и Губанов друг друга стоят.

У них одни и те же методы. И заложников берут, и подчиняют себе людей, делая ставку на страх и предательство, а цели… Ну какие цели у Губанова? Деньги. Деньги, и ничего иного. А у арабов этих? То же самое. И все дружно врут о каких-то идеалах, одни – о социальных, другие – о божественных.

И, что самое интересное, тот, которого здесь, на земле, называют кто как хочет, смотрит на всю эту херню со спокойствием экспериментатора. А может, и посмеивается, дескать – давайте, давайте, кувыркайтесь, интересно, на что вы еще способны, какой новый кульбит еще выкинете? А может, и не посмеивается вовсе, а просто ушел пить пиво и забыл о нас.

А тут без него люди гибнут за металл.

Ну, и за власть еще.

Почувствовав, как сон наконец накрывает меня туманным уютным одеялом, я повернулся набок, и Губанов с Надир-шахом растаяли и пропали. А потом я увидел Настю, которая неожиданно превратилась в Алену, и уснул.

* * *

Старец Евстрат сидел над могилой Максимилы и тихо плакал, закрыв лицо загорелыми морщинистыми руками.

Семьдесят два года он носил в сердце любовь к этой женщине, семьдесят два года он ждал, что она наконец ответит ему тем же. И за все эти бесконечно длинные и поразительно быстро пролетевшие годы он ни на минуту не переставал любить и желать ее, и только ее. До последней минуты он ждал, что Максимила скажет ему слова, которые он в своем воображении слышал от нее уже тысячи раз, до последнего момента надеялся, что она ответит любовью на любовь.

Когда она умирала, рядом с ее постелью собрались все жители маленького поселка, и, глядя на них, Максимила шептала добрые и тихие слова, которые должны были умиротворить братьев и сестер уходящей в иной мир старицы и направить их на верный и счастливый путь. Евстрат сидел на краю кровати и держал ее за руку.

Он ждал.

Слова, которые тихим, но ясным голосом произносила Максимила, медленно пролетали мимо Ев-страта и таяли в утреннем воздухе. Он искал среди них намек, хотя бы тень того, о чем мечтал всю жизнь, но напрасными были его ожидание и надежда.

Максимила устало закрыла глаза, и ее жизнь прервалась.

И тогда разочарование и гнев охватили Евстрата.

Сдерживая себя, он встал, перекрестился и вышел из дома, в котором произошло такое обычное и такое значительное событие, как смерть.

Внезапно Евстрат поддался искушению мирских страстей и ему захотелось проклинать и мир, в котором произошла эта несправедливость, и небо, столь равнодушное к мечтам и сокровенным желаниям людей, и самого Бога, наплевавшего на его любовь и не помогшего ему соединиться с единственно желанной женщиной.

Да и саму Максимилу, упрямо дошедшую до гроба, так и не отозвавшись на его любовь, Евстрат не обошел в своих грешных мыслях. На короткое время любовь, которую он бережно нес всю свою долгую жизнь, превратилась в свою родную сестру – ненависть.

Сжимая кулаки и широко шагая по корням и ямам, Евстрат вполголоса произносил непривычные слова, адресованные улетавшей в бесконечность Максимиле. Она впервые, да и то уже после смерти, побывала и чертовой бабой, и проклятой колдуньей, и непорочной дурой, презревшей завет Всевышнего, касавшийся того, что нужно плодиться и размножаться со всеми вытекающими из этого приятными подробностями.

Выталкивая злые и неудобные слова, которые в чем-то были недалеки от истины, Евстрат чувствовал, что его злость и ненависть гаснут, как костер под дождем. Наконец, он выговорился, и внутри стало пусто и холодно.

Оглядевшись, Евстрат не сразу сообразил, куда он забрел, гонимый слепым и равнодушным горем, а когда узнал это место, то понял, что находится в восьми километрах от поселения. Он отстраненно удивился этому и, почувствовав неожиданную и обессиливающую, как сама смерть, апатию, повалился на травянистый склон и неподвижно лежал до тех пор, пока не услышал ауканье отрока Гришки, посланного на поиски пытавшегося убежать от самого себя старца.

Максимилу отпели и обрядили без Евстрата.

Без него ее и опустили в землю.

И теперь старец сидел на свежесколоченной скамейке рядом с ее могилой и плакал. Никто не подошел к нему, чтобы произнести слова утешения. Во-первых, все жители скита точно знали, что рано или поздно «все мы там будем», а во-вторых, давняя и безнадежная любовь Евстрата не была ни для кого секретом, и люди тактично давали ему возможность выплакаться и успокоиться. Так оно и вышло.

Холодное осеннее солнце не успело еще коснуться вершин темных елей, а Евстрат уже вернулся в свое обычное бодрое и твердое духом состояние. Община собралась в молельном доме, и, окинув строгим взором братьев и сестер, Евстрат открыл Библию и обратился к Всевышнему с просьбой быть снисходительным и добрым по отношению к отправившейся в его сады старице Максимиле. Сам он не видел для этого никаких препятствий, и умиротворение снизошло, наконец, на него, и на остальных староверов, смиренно принявших решение Создателя прибрать к себе старицу Максимилу.

И то сказать – девяносто лет!

Каждому бы так.

Глава 3 КАК ПРОЙТИ В БИБЛИОТЕКУ?

Когда поезд остановился в Ухте, было уже темно.

Выйдя из поезда и пройдя сквозь одноэтажный барак, громко именовавшийся вокзалом, мы с Наташей увидели на противоположной стороне привокзальной площади тускло светившийся салон одиноких «жигули», водитель которых хищно поглядывал в нашу сторону и, судя по всему, видел в нас потенциальных клиентов.

Я не стал разочаровавать его и махнул рукой. Мотор «жигулей» тут же взревел, машина выпустила клуб синего дыма и, рванувшись с места, через несколько секунд остановилась перед нами. Наташа захихикала.

Цыкнув на нее, я открыл заскрипевшую дверь и сказал:

– Адам Казимирович, отвезите нас в отель! Водила удивленно уставился на меня и ответил:

– Я не Адам Казимирович, а в отель – пожалуйста. Пятьдесят рублей.

Перегнувшись через спинку сиденья, он выдернул кнопку задней двери, и мы с Наташей уселись на продавленное сиденье.

Машина опять взревела и покатилась по темным улочкам захолустного городка.

Попросив отвезти нас в отель, я не ошибся в терминах, и через пять минут «жигули» остановились перед трехэтажным домом, напоминавшим то ли отделение милиции, то ли пансионат для умственных инвалидов.

Над центральной дверью этого серого кирпичного кубика красовалась надпись «Отель Олимпик», сделанная из гнутых газосветных трубок. Светились они через одну, и вывеска выглядела как «Оеь Оипик». Наташа снова захихикала, и я опять ткнул ее локтем в бок. Расплатившись, мы вышли из машины, и «Адам Казимирович», дав газу, рванул обратно на вокзальную площадь.

Войдя в вестибюль, мы подошли к стойке, за которой сидела толстая тетка в шиньоне, и я сказал:

– Нам нужен двухместный номер.

Тетка оторвала взгляд от женского романа в мягкой обложке и ответила:

– Есть только люкс. Вас устроит?

– А нам люкс и нужен, – сказал я. – Вы же видите, какие мы молодые и красивые!

Тетка посмотрела на мою повязку, улыбнулась и сказала:

– Давайте ваши паспорта.

Мы положили ксивы на стойку, и, оглядевшись, я заметил в углу дверь, за которой был подсвеченный разноцветными огнями полумрак.

Подумав, я снова обратился к тетке:

– Вы тут пока оформляйте, а мы пойдем в бар. Тетка кивнула, не поднимая головы, и мы направились в бар.

Бар отеля «Олимпик» выглядел гораздо приличнее, чем сам отель. Ничего удивительного в этом не было, потому что привести в божеский вид питейное заведение гораздо проще, а главное – дешевле, чем сделать из задроченного дома приезжих отель.

Посмотрев по сторонам, я выбрал столик в углу, и мы направились туда.

Как только мы уселись, к нам подошел официант в помятой гаврилке и, дыша перегаром, спросил:

– Что будем кушать?

Я посмотрел на Наташу, она отрицательно помотала головой и сказала:

– Принесите мне чешского пива. Официант нисколько не удивился и перевел взгляд на меня.

– Мне тоже пива и пока больше ничего. Он кивнул и удалился.

Я повернулся к Наташе и спросил:

– А откуда ты знала, что здесь есть чешское пиво?

– Женская интуиция, – ответила она. – А еще женская интуиция подсказывает мне, что вон за тем столиком сидят представители местного криминалитета и весьма интересуются твоей персоной. Наверное, им понравилась твоя повязка.

Я посмотрел в ту сторону, куда она показала глазами, и увидел сидевших за дальним угловым столиком трех местных братков. Они были коротко подстрижены и одеты в черные кожаные куртки. Все трое смотрели на нас и негромко переговаривались. Увидев, что я смотрю на них, один из братков сделал приглашающий жест, дескать – давай к нам! Я улыбнулся и отрицательно покачал головой. Браток развел руками, мол – как хочешь, было бы предложено. Я тоже развел руками, и они, поняв меня так, что я сильно занят своей девушкой, стали разглядывать Наташу.

– А ты им, пожалуй, нравишься, – заметил я, понаблюдав за их мимикой и жестами.

– А как же, иначе и быть не может, – ответила она и засмеялась, – но сначала им понравился ты.

Я тоже засмеялся и сказал:

– Ты только им такого не скажи, голову отвинтят.

– А что, боишься, что придется заступаться за меня?

– Нет, не боюсь, – ответил я, – но всегда удивлялся тому, как безмозглые бабы любят ставить мужиков в идиотское положение. Вот ляпнет она что-нибудь такое, за что ей язык оторвать нужно, а мужику – геморрой. Он бы и сам ей за такой базар голову отвернул, а вроде должен ее защищать, как джентльмен, и получаются никому не нужные проблемы. Врубаешься, о чем я говорю?

– Да врубаюсь я, врубаюсь, – поморщилась Наташа. – Я же пошутила, ты что, не понял? Или я похожа на такую уж безмозглую бабу?

– Пока не похожа.

– Ну вот и хорошо, – удовлетворенно ответила она и сделала несколько глотков пива.

В это время к нашему столику подошла администраторша в шиньоне и, положив перед нами документы, сказала:

– Номер 206, ключ у горничной. Я кивнул, и она ушла.

Двухместный люкс, доставшийся нам, представлял из себя пятнадцатиметровую комнату, в которой были две узкие кровати с полированными спинками, два маленьких кресла и холодильник. У окна на тумбочке стоял телевизор «Самсунг», пульт от которого горничная выдала мне вместе сключами.

Люкс, блин!

Открыв дверь в ванную, я увидел обычный душевой поддон с полиэтиленовой занавеской и унитаз. Ни то ни другое не вызвало у меня никаких желаний, но помыться после поезда было необходимо, и уже я открыл рот, чтобы объявить об этом, но Наташа оттолкнула меня и сказала:

– Чур, я первая!

И шмыгнула в ванную.

Я пожал плечами и подошел к маленькому столику, на котором стоял телефон. Не знаю, что дернуло меня, но я достал из кармана бумажку и, глядя, в нее, набрал длинный номер. Раздалось несколько гудков, затем голос Надир-шаха произнес что-то на непонятном языке, и я сказал:

– Это Знахарь.

После небольшой паузы Надир-шах ответил:

– А-а, здравствуй, Знахарь.

– Завтра утром я буду там, где книга. Как Алеша?

– Не беспокойся, с ним все в порядке, мы же договорились.

– Он рядом с тобой?

– Нет, сейчас я далеко от него. Но с ним все хорошо, не волнуйся.

– Ладно. Когда книга будет у меня, я тебе позвоню.

– Желаю успеха.

Я повесил трубку и, усевшись в тесное кресло, задумался.

Насчет того что с Алешей все в порядке, Надир-шах, понятное дело, не врал. Тут я мог быть спокоен. Но как будут развиваться события, когда настанет время обмена? Вспоминая известные мне случаи с заложниками, я не находил среди них такого, чтобы одна из сторон не попыталась бы облапошить другую. А раз я буду играть честно, то, значит, жульничать будет Надир-шах. И ставка – жизнь Алеши. Но в прейскуранте Надир-шаха она стоила гораздо меньше, чем Коран, за которым я завтра утром отправлюсь к старцу Евстрату, и поэтому я был при козырях. Главное – не сделать неверного хода, потому что он может обойтись слишком дорого. Если Алеша погибнет, то моя жизнь станет окончательно отравлена и выход будет только такой, о котором лучше и не думать.

Из ванной доносился плеск, и, представив себе голую Наташу, намывающуюся под душем, я неожиданно испытал возбуждение. Интересное дело, подумал я, а ведь с того самого времени, когда мы с ней благополучно кувыркались под «отеческим» присмотром Арцыбашева, я впервые испытывал к ней желание. С тех пор как выянилось, что она подставная коза, мы с ней неоднократно исполняли любовную судорогу, но каждый раз инициатором этого была она, а вовсе не я. Она попросту хватала меня за мое достоинство и не отпускала его до тех пор, пока естество не брало верх над симпатиями и антипатиями. А тут – смотри-ка ты – я сам захотел ее! Интересно, в чем дело? Может быть, в том, что мы с ней стали более-менее постоянной сексуальной парой и приспособились друг к другу? Может быть, может быть… А может быть, после того как я понял, что все ее действия – вовсе не ментовская гнилость и подлость, а просто тяга к небывалому смертельному экстриму, мое отношение к ней изменилось, и теперь я не испытывал презрения, которое прежде мешало мне нормально реагировать на эту весьма привлекательную женщину? Тоже может быть, и даже скорее всего так оно и есть.

Ну что же, Знахарь, теперь у тебя есть нормальная баба, которая не только отлично удовлетворяет тебя в койке, но и является надежным партнером в рискованных предприятиях. И, между прочим, под пулями она с тобой тоже была и не обосралась при этом. Интересно, интересно…

Действительно, сейчас мое отношение к Наташе изменилось, и я с удивлением подумал, что на самом деле доверяю ей и что она единственный человек, который знает обо мне все. Даже Алеша не мог бы похвастаться этим. Незачем мальчишке знать, что это за монстр такой – Знахарь. Того, что я ему рассказал, вполне хватало, чтобы составить впечатление о моей персоне.

Наташа… Ну-ну!

Раздался стук в дверь, и я, повернув голову сказал:

– Войдите!

Дверь открылась, и на пороге показалась молоденькая горничная.

– В Египет звонили? – спросила она.

Я удивился такой оперативности и ответил:

– Да, а что?

– Счет за международные переговоры, – и она протянула мне бумажку.

Я встал, посмотрел на бумажку и, доставая деньги, подумал, что с момента разговора с Надир-шахом прошло не более десяти минут.

– Как это вы так быстро все сделали? – искренне удивился я.

– Сервис! – ответила горничная и, получив от меня пятисотку, полезла за сдачей.

– Сдачи не надо, – сказал я, – купите себе мороженое.

– Я не люблю мороженое, – ответила она, убирая деньги в карман форменного фартучка.

– А что вы любите? – спросил я, усмехнувшись. Она бессознательным движением провела рукой по круглой груди, туго обтянутой полупрозрачной белой блузкой, и, помявшись, посмотрела в потолок и ответила:

– Ну… Я люблю «Мартини».

В это время открылась дверь ванной, и в номер вошла голая и мокрая Наташа. Она посмотрела на горничную специальным женским взглядом, которым бабы оценивают соперниц, и сказала:

– А я не люблю «Мартини». Терпеть его не могу.

Горничная открыла рот, потом закрыла его и, резко повернувшись, выскочила из номера, хлопнув дверью.

Я рухнул в кресло и засмеялся.

Наташа встала передо мной, расставив ноги, что ей очень шло и, уперев руки в бока, что было ей совсем не к лицу, сказала:

– Если ты сунешь свой яйцекладущий хоботок в какую-нибудь другую дырку, я его у тебя оторву.

– Ого! – ответил я — Ты там себе не напридумывала ничего лишнего?

– Ничего, – отрезала Наташа, – просто кобелируй тогда, когда меня хотя бы рядом нет.

– Ладно, ладно, – сказал я и поднял руки, сдаваясь.

Она еще раз свирепо взглянула на закрывшуюся за горничной дверь и спросила:

– Ты мыться собираешься?

– Собираюсь, – ответил я, вставая.

– Ну так давай! – и она подтолкнула меня к двери в ванную.

Когда я закрыл за собой дверь и начал раздеваться, Наташа просунула в ванную голову и сказала совсем другим тоном:

– Если хочешь, я тебя помою.

Я удивленно посмотрел на нее и увидел в ее глазах какое-то новое выражение.

– Я понимаю, что выгляжу, как сумасшедшая еб-ливая сука, – сказала она, – наверное, так оно и есть. Но я и вправду хочу тебя помыть. И вообще – позаботиться о тебе…

Она замолчала смущенно.

Вот это было зрелище! Смутившаяся Наташа – это что-то новенькое!

– Ну давай, заходи, банщица! – сказал я и посторонился, пропуская Наташу в ванную.

По правде говоря, сам я тоже несколько растерялся от такого неожиданного поворота в ее поведении. В памяти мелькнули уральские Лида и Варя, но тут же исчезли, потому что стройные и подтянутые женщины нравились мне все-таки больше, чем большие и мягкие.

– Повернись спиной, – сказала Наташа.

– А что же не передом? – спросил я и послушно уткнулся носом в стенку.

– А до переда я еще доберусь, – сказала она и начала бережно намыливать мне спину.

Покачиваясь от ее легких движений, я попытался вспомнить, когда мне в последний раз мыли спину. Получалось, что только в детстве.

По намыленной спине скользнуло что-то округлое и упругое, потом еще раз, и я, посмотрев вниз, стал с нетерпеним ждать того момента, когда Наташа доберется до моего переда.

Он был уже вполне готов к этому.

Глава 4 СВИДАНИЕ У КОРАНА

Я сидел на переднем месте старого раздолбанного «пазика» и смотрел в прыгавшее передо мной грязное стекло, стараясь не пропустить того места, где из земли должен был торчать обломок древней скалы, похожий на истукана с острова Пасхи.

Наконец из утреннего тумана, местами наползавшего на асфальт, показался стоявший торчком камень, и, перекрывая натужный вой двигателя, я крикнул:

– Мастер, останови здесь!

Водила надавил на тиски, автобус, затрясшись, остановился, потом завизжали ржавые петли облупленной складчатой двери, и я соскочил на обочину. Проводив взглядом исчезнувший за поворотом «пазик», я глубоко вздохнул несколько раз, очищая легкие от автобусной вони, и огляделся. Вокруг меня неподвижно стояла тайга, мечта романтиков и геологов, воспетая в электричках и на студенческих вечеринках.

Из густых зарослей доносилось негромкое посвистывание лесных птичек, где-то вдалеке зашуршали кусты, а в нескольких шагах от меня на щербатый асфальт выскочила серая мышь, понюхала воздух, дергая носом, а затем начала короткими перебежками пересекать дорогу. Она напомнила мне сумасшедших питерских старушек-одуванчиков, которые очертя голову бросаются через улицу, размахивая палкой и посылая проклятия во все стороны, и я засмеялся.

Услышав мой громкий и страшный смех, мышь запаниковала и, серой молнией прочертив асфальт, исчезла в начинавшей увядать траве.

Поправив на плече сумку, в которой был некоторый запас еды и большая пластиковая бутылка с водой, я посмотрел на часы.

Половина восьмого утра.

Отсюда до поселения староверов было около тридцати километров, и при некотором знании тайги, которое я приобрел-таки за время своих прежних шараханий по здешним местам, к вечеру я обязательно должен был добраться до места. Оглядевшись еще раз, я прикинул направление и, пожелав самому себе ни пуха ни хера, решительно шагнул с асфальта на мягкий ковер трав и мхов, устилавший дно «зеленого моря тайги».

Быстро идя по усыпанной иголками, шишками и прочим лесным мусором земле и уворачиваясь от пытавшихся ткнуть меня в лицо низких ветвей и сучьев, я скоро понял, что напрасно так резко рванул, отвыкнув в городе от энергичных дальних прогулок по пересеченной местности. Несколько сбавив темп, чтобы восстановилось участившееся дыхание, я перестегнул лямки на сумке и закинул ее за спину, как рюкзак. Стало гораздо удобнее, и теперь я мог размахивать руками при ходьбе, как и положено на марше.

Наконец дыхание вошло в норму, ноги размялись, и я, втянувшись в ритмичную ходьбу, стал с удовольствием поглядывать по сторонам, беззаботно любуясь видами дикой природы.

Примерно через час размеренного шага я остановился и, присев на склоне открывшейся передо мной лощины, заросшей низкорослым кустарником, достал из сумки бутылку и слегка приложился к ней. Много пить было нельзя, потому что это могло привести к одышке, и я с сожалением оторвался от теплого пластикового горлышка. Завинтив пробку, сунул бутылку обратно и осмотрелся.

Склон, на котором я устроился, полого уходил вниз, и противоположный берег этого свободного от леса пространства, заполненного чистым и прозрачным воздухом, был в полукилометре от меня. Я прислонился спиной к шершавому стволу толстой ели, под ветвями которой устроил свой небольшой привал.

Коран…

И что же в этом Коране?

То есть, что в нем, понятно – просто какой-нибудь шифр, или указание, или еще что-нибудь. Это ясно. А вот что за богатства скрыты за всем этим, где они, как до них добраться? И перед моим внутренним взором стали одна за другой появляться картины курганов, пещер, лабиринтов и прочих тайных и романтичных мест, в которых можно спрятать золото, драгоценные камни и другие вещи, которые принято считать сокровищами.

Клад!

Точно, это – клад.

Те кольца, на которых были выгравированы цифры, означавшие номер ячейки в банке принца… э-э-э, черт, как его там звали… ну, неважно. В общем – там не было никакой романтики. Банк, охранники, лимузины, телефоны, а потом – «мерседесы», террористы, пароходы, пистолеты… Все давно знакомо по сотням боевиков про мафию. Даже скучно.

А тут, похоже, дело пахло совсем другим. Если секрет этого клада находится в книге, до которой не могли добраться уже черт знает сколько времени, то, значит, и сам этот клад с тех пор остается в неприкосновенности. Если, конечно, его не распотрошили случайные счастливчики.

Интересно, сколько этому кладу лет? Сто? Двести? Четыреста?

Я чувствовал, что постепенно начинаю увлекаться идеей кинуть Надир-шаха, и не только заполучить Алешу, но и оставить у себя эту книгу. Правда, слишком увлекаться не следовало, потому что без живого Алеши мне никакие сокровища не нужны.

Интересно все это…

Я встал и, снова закинув сумку за спину, начал спускаться в лощину.

* * *

К поселению староверов я вышел в начале седьмого.

Когда в просветах между деревьями показались их посеревшие и поседевшие от времени дома, я почувствовал, что начинаю волноваться. Остановившись и оглядевшись, я скинул сумку и присел на толстый корень вековой ели. Нужно было успокоиться, собраться с мыслями, еще разочек обдумать предстоящий разговор со старцем Евстратом. Но ни старец Евстрат, ни тонкости беседы с ним не шли мне на ум. Уставившись перед собой неподвижными глазами, я видел только одно.

Я видел Настю.

Она умерла. Но прошло время, я отгоревал, отплакал свое, и жизнь снова увлекла меня своими головокружительными волнами, не дававшими сжечь душу в бесплодных попытках возродить безвозвратно ушедшее хотя бы в воображении. Я видел людей, для которых смерть драгоценного человека становилась той пропастью, дальше которой пути уже не было. Они ходили, дышали, но они были мертвы. В их глазах, обращенных внутрь себя, плавали отражения давно минувших событий, тени людей, которых больше не было, они беззвучно обращались друг к другу, жестикулировали, улыбались, и это повторялось снова и снова…

И то, что происходило вокруг, не имело для них никакого значения.

Это было страшно и несправедливо.

Я понимал, что жить прошлым нельзя, что оно отравляет душу своей несбыточностью, и могучий инстинкт жизни не позволял моим горьким воспоминаниям превращаться в чугунную гирю, прикованную к лодыжке и мешающую идти дальше по дороге страданий и радостей. Я продолжал жить, иногда в памяти своей возвращаясь к давно прошедшим дням, полным боли и света… И снова жил. Жил здесь и сейчас.

Это было так, и это было хорошо и правильно.

Но сейчас, оказавшись там, где мы с Настей любили друг друга, там, где мы поняли, что нам нужно быть вместе всегда, я потерял себя, и боль и горе, терпеливо поджидавшие меня, получили свою добычу…

– Ты долго собираешься сидеть здесь?

Я подскочил и, оглянувшись, увидел прислонившегося к сосне братца Игната, который задумчиво наблюдал за мной.

– Не горюй, – сказал он, едва заметно улыбаясь, – придет время, и увидишь свою Настю.

– Откуда… – сказал я и осекся.

– А оттуда, что я уже битый час стою тут и слушаю, как ты разговариваешь то с Настей, то с Алешей, то с нехристем каким-то, прости господи, – и он перекрестился, – а уж сквернословил-то, когда с нехристем этим шахом разговаривал – не приведи Господь!

Он снова перекрестился и добавил:

– Хорошо, хоть не богохульствовал. Я потер лицо руками.

Целый час, говорит… Симптомчики, как говорил наш патологоанатом, вытаскивая из трупа пули общим весом граммов на триста.

Отняв руки от лица, я посмотрел на братца Игната.

Он ответил мне спокойным взглядом и, шагнув навстречу, протянул руку:

– Ну, здравствуй, Коста!

У меня с души свалился камень размером с Исаакиевский собор.

– Здравствуй, братец Игнатец! – ответил я, чувствуя, как мои губы сами собой растягиваются в улыбку от уха до уха.

Отправляясь сюда, я ожидал чего угодно – презрения, отторжения, даже того, что крепкие набожные мужички, помолясь, выбьют из меня душу, но все получилось как нельзя лучше. Крепко пожав шершавую ладонь лесного жителя, я понял, что ничего из того, что я себе навоображал, не будет, и Игнат, невольно подслушавший мои шизофренические разговоры с самим собой – тому порукой.

– Пойдем, Коста, напою тебя чайком с дороги, – сказал Игнат и, повернувшись ко мне спиной, направился к поселку.

Подхватив сумку, я с легким сердцем пошел за ним.

И опять я сидел за тем же самым выскобленным добела столом под березой, где несколько месяцев назад…

Нет. Нельзя. Хватит.

Напротив меня, держа дымящийся стакан с темно-вишневым чаем, сидел Игнат и слушал мой рассказ о судьбе Алеши.

До этого он поведал мне о том, как произошло похищение, и я испытал только одно желание – продырявить Губанову башку. А еще лучше – организовать, чтобы с ним обошлись, как с тем пленником, фильм о казни которого показал мне в Питере Ахмад. Я еще подумал – а может, тот, которому выпустили кишки, тоже был подонком вроде Губанова?

Рассказав Игнату почти все, я умолчал только о том, зачем приперся в их забытое Богом поселение. Хотя, может быть, оно вовсе и не забытое…

И, конечно, я не стал рассказывать ему о том, как Алеша ловким выстрелом из пистоля погасил мне левый шнифт Незачем божьему человеку расстраиваться. Пока мы с Игнатом беседовали да чаевничали, на крыльце то одного, то другого дома появлялся кто-нибудь из поселенцев, смотрел в нашу сторону и молча исчезал.

– А что ведунья наша, Максимила? – спросил я. Игнат вздохнул, перекрестился и ответил:

– Восемь дней назад раба божья Максимила преставилась, царствие ей небесное. Девяносто лет прожила, как один день.

Он перекрестился еще раз и сказал:

– Ну, а раз у тебя к старцу Евстрату разговор, тогда пошли. Я тебя к нему провожу, да и пилу свою заберу как раз.

– Пошли, – согласился я, и мы, оставив чайные причиндалы на столе, направились к дому старца Евстрата.

* * *

– Во-он, видишь? – старец Евстрат указал пальцем на едва заметные в туманной атмосферной дымке постройки на горизонте.

– Вижу, – ответил я. – А что это?

– Что это? – он усмехнулся. – Это зона ижменс-кая, вот что это. Знаешь такую?

– Век бы мне ее не знать, – ответил я, тщетно пытаясь разглядеть в микроскопических коробочках что-нибудь знакомое.

Мы сидели на вершине Чертова Камня и глазели по сторонам.

Тайга была похожа на море, окружавшее одинокую скалу, гордо возвышавшуюся над неподвижными темно-зелеными волнами. Ничто не заслоняло находившийся вдалеке горизонт, и это было похоже на то, что я видел, когда пересекал океан на борту холодильника «Нестор Махно». Пространство над головой представляло собой внутренность огромной темно-голубой полусферы, в небе не было ни единого облачка, и я понял, почему Евстрат так любил сидеть на вершине Чертова Камня. Отсюда до Бога было рукой подать.

Вчера вечером, когда мы с Игнатом пришли к суровому старцу, он вынес Игнату пилу, а мне сказал:

– Нечего на ночь глядя разговоры заводить. Утро вечера мудренее. Вот приходи утречком, тогда и поговорим.

И скрылся за дверью.

Игнат развел руками, и мы пошли к нему в дом ночевать.

Для меня, городского человека, время было детское, всего лишь девять часов вечера, и я беспокоился о том, что буду лежать, глядя в потолок, тщетно пытаясь уснуть, но когда улегся на широкую лавку, покрытую пахучим сенным матрасом, и укрылся красивым лоскутным одеялом, сшитым самим Игнатом, то почувствовал, что комната плавно завертелась вокруг меня. И не успел я сообразить, что вообще-то проделал за этот день немаленький путь, да еще и двадцать пять верст отмахал пешком, как Игнат дунул на свечку, комната погрузилась во мрак, и под тихое чириканье сверчка я отправился прямиком в гости к Морфею.

Разбудил меня негромкий шепот, и, приоткрыв глаза, я увидел спину Игната, который молился, стоя перед иконой, обрамленной сосновыми ветками и вышитым полотенцем.

Было уже утро, и где-то за окном слышались звуки хозяйственной жизни. Загремело ведро, глухой женский голос стал ласково уговаривать скотину постоять спокойно, пару раз гавкнула собака, короче, на улице начиналась натуральная деревенская жизнь, которая первые несколько дней очень нравится остервенелому горожанину, а потом доводит его до смертельной тоски и дикой пьянки. Знаем, проходили.

Игнат закончил свой тихий разговор с Богом, и я решил сделать вид, что проснулся. Шумно потянувшись, я с завыванием зевнул, потом невольно щелкнул зубами и вскочил с лавки. Обернувшись, Игнат улыбнулся и сказал:

– Доброго утра, Коста. Как спалось на сенничке?

– Хорошо, Игнат, – ответил я, – давно так не спал.

– Вот и славно, – сказал он, – самовар уже закипает, скоро чаевничать будем.

Я кивнул, нацепил повязку и посмотрел на часы.

Было семь часов утра. Здорово, подумал я, так рано, а я уже выспался. И сна – ни в одном глазу, а он у меня и так один. Наверное, это из-за свежего воздуха и тишины. Ну, может, еще благодать староверская подействовала, кто его знает.

Выйдя на улицу, я первым делом направился к покосившейся дощатой будке, своим угрожающим креном напоминавшей Пизанскую башню. Там все прошло гладко, в том смысле, что древний изъеденный жучком сортир не рухнул мне на голову и не провалился под ногами.

Потом я с удовольствием умылся под старинным лязгающим умывальником и, вытираясь ветхим, но чистым полотенцем, которое выдал мне Игнат, проследовал за ним в дом, где в горнице уже был накрыт скромный, но серьезный завтрак.

На председательском месте стола пофыркивал самовар, по центру на чистой толстой доске красовался внушительный кусок копченого мяса, а вокруг него располагалось все остальное – крупно нарезанный хлеб, стаканы, варенье и белые сухари.

Усевшись за стол, Игнат перекрестился и сказал:

– Откушаем, что Бог послал.

И, ловко отхватив устрашающим тесаком толстый пласт мяса, протянул его мне. Я положил мясо на хлеб и, почувствовав, что если сейчас не закрою рот, то по подбородку потекут слюни, решительно вонзил зубы в бутерброд, который получился толщиной с кирпич.

Игнат сделал то же самое и, прожевав и проглотив первый кусок, спросил:

– Ну, Коста, как тебе медвежатинка?

Я закивал, задвигал бровями и локтями, потому что рот был занят потрясающе вкусным мясом, отдающим дымком и какими-то травами.

– Ладно, ешь, не слушай меня, болтуна, – усмехнулся Игнат.

Закончив завтрак, я поблагодарил Игната и отправился к старцу Ев страту.

Евстрат, худощавый загорелый старикан с морщинистым лицом и ясным взглядом, сидел в лучах утренного солнца на лавочке перед своим домом и строгал ножом какую-то палочку. Время от времени он останавливался и придирчиво осматривал палочку со всех сторон.

– Бог в помощь, – сказал я, желая, чтобы мое приветствие прозвучало в стиле их набожного образа жизни.

Евстрат поднял голову и перестал строгать.

– Здравствуй, Коста, – ответил он.

Я сел напротив старца на стоявшую торчком толстую колоду, на которой, судя по всему, он колол дрова, и сказал:

– Я хочу поговорить с тобой, Евстрат.

– Ну что же, – рассудительно ответил старец, – хочешь, так поговори.

Я помолчал, соображая, с чего начать, и сказал:

– Для начала я сообщу тебе хорошую новость. Я видел Алешу, он жив и здоров, и передает тебе привет.

Евстрат кивнул.

– Насчет Алены ничего не могу сказать. Я думаю, что она там же, где был Алеша, и тоже жива и здорова.

Евстрат продолжал молчать, спокойно глядя на меня.

– Про то, что было с Алешей на протяжении этих нескольких месяцев, я расскажу тебе потом, обязательно расскажу, но сейчас есть более важное дело.

Я собрался с духом и сказал:

– Алешу захватили арабские бандиты и требуют за него выкуп. Сначала они хотели, чтобы я дал им кучу денег, но когда Алеша проболтался, что видел у тебя старинный Коран, да еще и описал его в подробностях, они забыли о деньгах и теперь не хотят слышать ни о чем другом. Подавай им этот Коран, и все тут. Ну, и, конечно, грозят страшными пытками и казнями. Я видел, что они могут сделать с человеком, если не дать им того, что им нужно. Они убьют Алешу. А перед этим будут мучить его так, что и описать страшно.

Евстрат отложил в сторону палочку и нож, которые он до сих пор держал в руках, стряхнул с колен стружки и спросил:

– Скажи, Коста, ты понимаешь, что приносишь людям горе?

Я не ждал такого виража и поэтому ответил не сразу.

– Конечно, понимаю. Но что я могу сделать? Наложить на себя руки? Во-первых – страшно, а во-вторых – грех это смертный, сам знаешь. Вот возьми и пристрели меня из своего карабина. Возьмешь грех на душу, чтобы избавить людей от такого негодяя?

– Стрельбой тут не поможешь, – ответил Евст-рат, – вот ты лучше скажи мне, кто ты сейчас есть среди людей? Как ты называешься?

Кто я есть…

А кто я, на самом деле?

Вор в законе – это понятно. А еще кто?

А никто. Просто вор в законе, то есть злодей, признанный другими злодеями выдающимся и авторитетным злодеем. Вот так. И никак иначе. И все нормальные люди спят и видят, как таких, как я, развешивают на фонарях. Или отрубают им головы на Лобном месте.

Евстрат ждал ответа, и я, вздохнув, сказал:

– Я, Евстрат, вор в законе. Ты знаешь, что это такое?

– Знаю я, что это такое, – поморщившись, ответил Евстрат, – за всю мою долгую жизнь рядом с зоной, знаешь, сколько таких, как ты, видел?

– Представляю.

– Вот то-то. Я даже знаю, что ты мне скажешь в свое оправдание.

– И что же я скажу, Евстрат?

– А то, что ты в этом не виноват, что это у тебя жизнь так сложилась, и что все получилось само собой. Правильно?

– Почти…

– Да не почти, а так оно и есть. Вот расскажи мне, Коста, с чего все началось? Где повернулась твоя дорога?

Мне не хотелось вспоминать об этом, но делать было нечего.

– Моя жена нашла себе мужика на стороне, и он уговорил ее оттягать у меня квартиру. Соблазнил, так сказать. И они не придумали ничего лучше, как убить соседку и подставить меня. Мне дали срок, но я бежал из тюрьмы и…

– Вот именно, – перебил меня Евстрат, – дальше можешь не рассказывать. Ты бежал, чтобы отомстить. И вот тут твоя жизнь и изменилась. Ты сам решил сделать это, никто тебя не заставлял. Но если бы ты спокойно отсидел, то грех был бы на тех, кто так обошелся с тобой. Месть сродни гордыни, и ты поддался этому искушению. Начав мстить, ты сам стал убийцей, предателем, стяжателем, в общем, я знаю о тебе все. Точнее – о таких, как ты.

– Но ведь я же не виноват, – возразил я.

– Был не виноват. А теперь виноват, да еще как! Зло порождает зло. Тот, кто заболел чумой, не виноват в этом, но обречен умереть. Он или умрет сам в муках, или его убьют другие, чтобы он не принес им гибель. Это и тебя ждет на твоей стезе, если ты ее не изменишь.

– Так что же, пусть такие, как хахаль моей жены, спокойно делают свои дела, а такие, как я, будут по тюрьмам расселяться?

– Бог все видит, и от его суда не уйдет никто.

– Может, оно и так, но это будет потом и не здесь, – возразил я, – а тут в это время всякие подлецы будут делать с нами все, что хотят. Так, что ли? Это что же получается? Богу, стало быть, наплевать на то, что происходит здесь, в этой жизни, и мы у него вроде фишек, которые он там, потом, разложит, как надо?

– Ты не ведаешь, о чем говоришь, – спокойно сказал Евстрат. – Пути Господни неисповедимы.

– Возможно, они и неисповедимы, но ты говоришь так, будто тебе они известны. И это не совсем хорошо. Но ведь разговор у нас не об этом, правда?

– Правда, – ответил Евстрат, – ты еще многого не знаешь, и поэтому говорить с тобой трудно. Но вот ты ответь мне, вор в законе, как это может быть, что ваше воровское братство запрещает тебе любить, заботиться о близком человеке, даже просто иметь его. Как? И я сам отвечу тебе – как. У вас там принято считать, что вор не должен иметь ни имущества, ни денег, ни дорогих людей, потому что иначе он становится слабым и предает своих нечестивых братьев. Он начинает думать о том, что у него есть, и тогда его можно заставить сделать все, что угодно. Как тебя, например. Ты, может быть, думаешь, что я не знаю, что такое – жить по понятиям? Так вот – знаю. Наслушался от ваших… А те, кто живет со мной в этом поселении, считают меня пастырем, и только. Я читаю им Священное писание, молюсь за них. За себя, между прочим, тоже молюсь. И за тебя, срань господня, тоже…

Я хмыкнул, потому что никак не ожидал от старца таких резких мирских речей. Удивил он меня, честное слово!

Евстрат бросил на меня пронзительный взгляд и продолжил:

– Они думают, что я просто хранитель Библии и пастырь. А я всю свою жизнь наблюдаю за людьми и изучаю их. Так вот, насчет воров в законе. Вы угодны Сатане, и он не хочет, чтобы ваши сердца обращались к Богу. Ведь и любовь, и забота о ближнем – это божественный промысел. А Сатане это – как нож острый. Ему нужно, чтобы вы грабили, лгали и убивали. Вот и дал он вам свои законы, объяснив их насущными нуждами воровского братства. И ты – неправильный вор в законе. Что, скажешь, тебя так не называли?

Ну, блин, дает старец, подумал я. Прямо в точку лупит!

– Называли, – тупо ответил я, чувствуя, что он меня прижимает к стене и прижимает крепко.

А еще, когда он сказал про ложь, мне вспомнился иссеченный пулями ветеран в поезде, которому я соврал про Чечню, и мне снова стало стыдно.

– Правильно. И теперь ты разрываешься между двумя великими силами. Сатана ведь тоже велик, этого нельзя забывать. Он меньше Бога, но глуп тот, кто думает, что можно презирать его и пренебрегать им. Так вот я и говорю, что ты и Богу хочешь послужить, спасая Алешу, и Сатане угодить, якшаясь со своими авторитетами погаными. И поэтому ты болтаешься, как, прости, Господи, говно в проруби.

Евстрат перекрестился и взглянул на небо. Я тоже посмотрел туда, но ничего особенного не увидел.

– И поэтому ты должен выбрать, кому служить. Или Богу – или Сатане.

Я молчал. Мне, честно говоря, не нужен был весь это разговор, но, поскольку хозяином положения был Евстрат, приходилось слушать.

Евстрат, словно прочитав мои мысли, усмехнулся и сказал:

– Ну что, думаешь, небось – когда старикан заткнется? Успокойся, я не собираюсь обращать тебя в истинную веру. Припечет – сам придешь, сам обратишься к Богу с молитвою от сердца. А сейчас – не время еще, не готов ты.

Он кашлянул, посмотрел на меня пристально и спросил:

– Так что там Алеша про Коран говорил?

И я подробно описал ему Коран, какие где на нем камни имеются, из чего обложка сделана, чем украшена, и особо про птичку на внутренней стороне задней части обложки.

Евстрат слушал и кивал.

Когда я закончил с описанием книги, он спросил:

– Что еще рассказал Алеша?

– Он сказал, что она лежит на второй полке слева от входа, рядом со шкатулкой, в которой хранится кусок гроба Господня.

– Правильно. А где это место находится, он сказал?

– Нет, не сказал.

– Это тоже правильно, потому что если бы ты узнал, где тайна нашей общины скрыта, то разорил бы ее со своими ворами.

– Ну ты, Евстрат, зря это…

– Ничего не зря, – перебил меня Евстрат, – я вашу братию знаю. Сегодня ты Алешу спасаешь, а завтра впадешь в соблазн и придешь грабить. А если не ты сам, то твои подельнички иголки тебе под ногти засунут, и ты им все расскажешь. И тогда они просто убьют здесь всех, а святыни наши уволокут в свой поганый общак. А потом продадут их за деньги и будут на эти деньги Сатану тешить.

Возразить было нечего.

Евстрат взглянул на меня и спросил:

– А знаешь ли ты, Знахарь… тьфу! – перебил он сам себя, – да какой ты знахарь, прости, Господи, вот Максимила была…

Он замолчал, и видно было, что думает он о чем-то другом, имеющем значение для него одного.

– Так что я знаю, о чем ты хочешь меня спросить? – прервал я его молчание, потому что почувствовал, что нельзя позволять ему уходить в эти грустные мысли.

Он посмотрел сквозь меня, потом провел по лицу рукой и спросил:

– О чем я хочу… Ты знаешь, что это за Коран такой?

– Нет, не знаю, – искренне ответил я.

– Про боярыню Морозову слышал?

– Слышал, – сказал я, – даже такая картина есть. Не помню, кто рисовал, но что нарисовано – помню. Сидит боярыня эта в санях, кругом народ, паника, а боярыня, стало быть, ноги делает.

– Ноги делает… Что у тебя за речи? Никак не можешь от своих блатных привычек отказаться? – раздраженно спросил Евстрат.

– Прости, Евстрат, – сказал я, – получается, что не всегда могу, само выскакивает.

– Когда-нибудь выскочит так, что не догонишь, – пообещал Евстрат, – а куда она ноги… Тьфу на тебя! Куда она едет, знаешь?

– Нет, про те дела ничего не знаю.

– Правильно, откуда тебе знать, ты только про понятия свои знаешь. А дела в то время были такие. В году 1653 от рождества Христова, при Алексее Михайловиче Тишайшем, патриарх Никон затеял церковную реформу, и было это богопротивно. И тогда истинные верующие, которых стали называть раскольниками или староверами, ушли от ереси этой. А боярыня Феодосия Прокопиевна Морозова, царствие ей небесное, спасаясь от гонений нечестивых, увезла из Москвы часть священных книг из библиотеки Ивана Грозного. Она раздала их верным людям, чтобы не пропало сокровище духовное, а вот себя-то и не уберегла. Схватили ее в 1671 году и заточили в Боровском монастыре. Там она и умерла. Среди тех, кому она отдала святыни, был Никодим, мой прапрапрадед. И вот с тех пор наша община хранит эти великие духовные ценности. Вернее, не община хранит, братия об этом ничего не знает, а храню их я. А после меня Алеша должен был, а до меня был старец Иона, а до него… Ну да это и не важно. Когда Иван Грозный покорил Казань, оттуда вывезли много разного, и Коран этот тоже, а вот куда казанский мурза сокровища Золотой Орды спрятал, так и не узнали. И Коран этот, который нехристи за Алешину жизнь требуют, не просто священная книга мусульман. И нужен он арабам твоим вовсе не для того, чтобы молиться Аллаху. И совсем не потому, что он дорогих денег стоит как старинная вещь.

Старец Евстрат замолчал.

Я понимал, что он уже решился отдать Коран, и поэтому терпеливо ждал, когда он заговорит снова.

– Не спрашивай меня, откуда я это знаю, но скажу тебе, что Коранов этих два, и что тот, кто получит их оба, узнает тайну сокровища Золотой Орды.

– Я так и знал! – вырвалось у меня.

– Что ты так и знал? – подозрительно уставившись на меня, спросил Евстрат

– Когда Алеша расказывал мне про этот Коран, я почувствовал, что он не говорит мне всего, что его предупредили о чем-то. И теперь я понял, что он видел там, у этих чурбанов, второй такой же Коран. Точно! Они хотят завладеть обеими книгами и добраться до татарского загашника… Прости, само выскочило! Короче, они хотят получить сокровища Золотой Орды. Иначе и быть не может.

– Да, иначе и быть не может. Я дам тебе этот Коран, чтобы ты мог спасти жизнь невинного человека, но запомни – путь любого сокровища усеян мертвецами и залит кровью. Четыреста пятьдесят лет клад Золотой Орды был недоступен людям, и они перестали убивать из-за него друг друга. Теперь, когда тайна окажется в руках нехристей, все начнется снова. Если бы у меня хватило сил преступить через заповеди Божьи, я застрелил бы тебя прямо сейчас, и оставил бы Алешу на верную погибель ради того, чтобы спасти тех, кому теперь суждено загубить свои души и жизни. Я сделал бы это, я хочу сделать это, но не могу. Единственным утешением мне служит мысль о том, что проливать из-за этой книги свою и чужую кровь будут люди, которые и так уже в безраздельной власти Дьявола, и спасти их нет ни малейшей надежды.

Он встал и, посмотрев на меня, сказал:

– Пойдем, Коста, здесь недалеко.

Это «недалеко» оказалось в четырех часах прогулки по тайге.

Остановившись на одной из многочисленных лесных полянок, похожих друг на друга, как хохол на белоруса, Евстрат сказал:

– Жди меня здесь.

И исчез между деревьями.

Я ждал его около получаса, и, наконец, он появился совсем с другой стороны, держа в руках небольшой сверток.

Подойдя ко мне, он сказал:

– Держи, Коста. Делай, что хочешь, но Алешу спаси. И не только потому, что нельзя позволить нехристям праведную душу загубить, а еще и потому, что, кроме него, мне некому передать тайну нашего поселения.

И протянул мне сверток.

Развернув старую истлевшую тряпку и бросив ее на землю, я увидел, что держу в руках настоящую драгоценность. За эту книгу знающие люди даже без всякой там скрытой в ней тайны перегрызли бы друг другу глотки.

Коран выглядел точно так, как описал мне по телефону Алеша, но производил гораздо более сильное впечатление, чем я себе представлял.

Обложка – из покрытых изощренной резьбой тонких пластин дорогого темного дерева, слабо пахнущего чем-то приятным, корешок и кромки обложки – из тисненой кожи, пришитой к дереву серебряными скобками, изукрашенными затейливой чеканкой, а на лицевой стороне деревянной обложки в серебряных гнездах сидели семь драгоценных камней.

По углам обложки были расположены четыре крупных рубина, чуть ниже, тоже в углах, – два изумруда, а над перламутровой инкрустацией заглавия, врезанного в обложку, красовался чуть покосившийся огромный бриллиант.

Я шагнул в сторону, и на книгу упал луч солнечного света.

И сразу же в старом вощеном дереве обнаружились благородные слои и прожилки, рубины и изумруды бросили вокруг себя светящиеся красные и зеленые тени, а в глубине великолепного бриллианта заиграли радужные отражения. Перевернув книгу и открыв заднюю обложку, я увидел маленького аиста, мастерски вырезанного в углу старой деревянной пластины.

Да, это была та самая книга, о которой говорил Алеша, и ценой ее были его жизнь и моя честь, если она у меня еще оставалась.

Подняв с земли тряпку и отряхнув ее от иголок, я бережно завернул Коран и, сунув его за пазуху, застегнул молнию. Получилось не очень удобно, зато надежно.

Евстрат помолчал немного и, снова посмотрев на небо, сказал:

– Пойдем, Коста, на камушке посидим. Отдохнем, поговорим…

Я кивнул, и он мягкими шагами прирожденного следопыта направился в чащу. Я последовал за ним. Шли мы недолго, минут десять, и скоро среди деревьев показалась огромная гранитная скала, уходящая тупой вершиной в самое небо.

Евстрат подошел к ней и, обернувшись ко мне, сказал:

– Я частенько прихожу сюда. Там, наверху, и мысли очищаются, и к Богу поближе, и вид красивый. Да что я тебе расказываю – сейчас сам увидишь.

И он, не держась руками, стал ловко подниматься по серой наклонной поверхности, вставая на какие-то незаметные выступы. Когда я полез за ним, то пришлось, кроме ног, использовать еще и руки, и все равно мне не хватало конечностей.

Когда мы добрались до вершины, я совершенно запыхался, а Евстрату – хоть бы что. Хорошо ему, черту старому, он-то на эту каменюку не одну тысячу раз лазил, натренировался уже, не то, что я.

Мы уселись на каменный гребень, и Евстрат сказал:

– Ну, Коста, расскажи мне об Алеше.

Глава 5 С БУРЛАКОМ НА ВОЛГЕ

Мулла Азиз полулежал в полосатом шезлонге на краю бассейна и вел неторопливую беседу с юным русским пленником. В свое время Азиз окончил московский Университет Дружбы Народов и неплохо изучил русский язык.

Алеша жил во дворце муллы Азиза уже вторую неделю и, если бы не то обстоятельство, что он находился тут не по своей воле, мог бы честно сказать, что ему здесь нравится. И действительно, кроме некоторого, совсем не обременительного, ограничения свободы, ему было не на что жаловаться. Кормили отлично, обращались с ним вежливо, и даже не охраняли, потому что только полный идиот мог попытаться уйти из этого рукотворного оазиса. Вокруг была каменистая пустыня, и ближайший населенный пункт, представлявший собой несколько глинобитных лачуг, находился в тридцати километрах. Так что за Алешей следили, в основном, затем, чтобы он случайно не навредил себе сам.

Он был слишком дорогим гостем.

Родившийся и выросший в тайге, Алеша не представлял, что такое пустыня, что такое сорок градусов в тени, да и море он увидел впервые только здесь. Финский залив, воды которого напоминали волнующийся асфальт, не произвел на Алешу особого впечатления, зато здесь, когда перед ним открылась неправдоподобно синяя даль, начинавшаяся у подножия высокого скалистого берега и уходившая в туманную жаркую дымку, размывавшую линию горизонта, он был потрясен. В первую минуту ему показалось, что он стоит перед вертикальным раскрашенным занавесом, но когда его глаза освоились с пространством и перспективой, море очаровало его, и Алеша захотел провести рядом с ним всю свою жизнь.

Беседы, которые мулла Азиз вел с Алешей, касались в основном религии, то есть сравнительного анализа христианства и ислама. Поскольку ни тот, ни другой не были профессиональными теологами, их противоречивые аргументы были весьма неубедительны, а то обстоятельство, что оба были разморены и расслаблены жарой и бездельем, делал их богословский спор довольно благодушным.

Азиз излагал Алеше один из тезисов усуль ад-дина, то есть «корней веры», и как раз приступил к вопросу о воскресении мертвых, когда зазвонил спутниковый телефон, стоявший на самом краю мраморного бассейна. Извинившись перед собеседником, Азиз снял трубку и заговорил на арабском языке. Алеша тактично отвернулся и вытащил из ящика со льдом бутылку минералки. Открыв ее, он сделал несколько глотков из горлышка и устремил взор в мерцающую и манящую даль моря.

Разговор Азиза с невидимым собеседником был недолгим, и, повесив трубку он сказал:

– Дни твоего ожидания закончились. Твой брат готов встретиться с нашими людьми и произвести обмен. Через полчаса за тобой приедет машина и ты отправишься туда, где состоится встреча.

После этого сообщения, одновременно и приятного и тревожного для Алеши, он хлопнул в ладоши, и стеклянная стена его фазенды, выходившая к бассейну, раздвинулась. На пороге появилась наложница, одетая в полупрозрачное покрывало, и, устремив на своего господина подобострастный взор, изобразила лицом и всем телом готовность служить и повиноваться. Азиз сказал ей несколько непонятных Алеше слов, и она, поклонившись, скрылась в тени прохладного холла.

– Сейчас тебе принесут подходящую одежду, и ты будешь готов к тому, чтобы отправиться в путь, – сказал Азиз.

Алеша кивнул и снова поднес к губам бутылку с минералкой.

Мулла Азиз посмотрел на него и ушел в дом.

* * *

Шесть дней в Каире – не так уж и плохо.

Особенно, если ты ничем не занят и приехал сюда именно затем, чтобы глазеть на арабов, верблюдов и пирамиды. Но если ты прибыл по важному делу и североафриканские чудеса интересуют тебя не более, чем проблемы полового созревания персидских ишаков, то шесть дней вынужденного безделья в дешевом отеле «Аль Рахман» не приносят никакой радости.

Генерал Губанов сидел в гостиничном номере и пил пиво.

Кондиционер гнал в комнату прохладный воздух, и только это обстоятельство примиряло Губанова с тем, что в ожидании проклятого Знахаря, неожиданно укатившего неизвестно куда вместе с Наташей, он уже почти неделю парился в этом долбаном Каире, среди этих долбаных верблюдов и долбаных пирамид.

С утра, совершенно очумев от жары и безделья, Губанов решил приобщиться к мировой истории и, усевшись вместе со своими подчиненными в экскурсионный автобус, отправился смотреть пирамиды. Теперь, вернувшись в гостиницу, с облегчением осознал, что этот бред наконец закончился.

Уже через десять минут поездки Губанов понял, что лучшей одеждой для водителя этого автобуса была бы смирительная рубашка, а лучшей наградой за такую езду – полный шприц аминазина в жопу. Вцепившись в металлический поручень, огибавший спинку сиденья, находившегося перед ним, Губанов смотрел в окно и каждый раз, когда в нескольких сантиметрах от запыленного стекла проносился встречный автобус, непроизвольно отшатывался. Губанову приходилось бывать под пулями, уворачиваться от ножа, но это было давно, еще тогда, когда он был простым оперативником вроде тех ребят из управления, которые тряслись на продавленных сиденьях рядом с ним. Так вот, даже тогда он не испытывал такого страха за свою жизнь, как сейчас. Наконец гонка, показавшаяся Губанову бесконечной, закончилась, автобус, подняв тучу пыли, развернулся и остановился, и его двери с громким шипением открылись.

Туристы с шумом и гамом повалили из автобуса и тут же начали щелкать затворами фотоаппаратов и водить по сторонам объективами видеокамер.

Губанов, подождав, когда все нетерпеливые любители древностей, толкаясь, покинут салон, и лишь после этого, не торопясь, встал со своего места и пошел к выходу. Русский генерал был предусмотрительным человеком, и на плече одного из его подчиненных висела объемистая сумка, в которой был некоторый запас баночного пива, небольшой, но вполне достаточный для того, чтобы четыре человека могли чувствовать себя комфортно на протяжении нескольких часов.

Подойдя к подножию пирамиды, Губанов приложился к открытой банке и сделал несколько глотков. Потом, задрав голову, посмотрел наверх долгим взглядом, и в его голову пришла простая мысль – ну и что?

Ну пирамиды, ну большие, так что с того?

Нагнали рабов и сделали. И ничего в этом особенного нет. В тридцатые годы в Союзе и не такое можно было сделать. Миллион зэков построили бы такую херню года за три. А было бы мало миллиона – пригнали бы еще.

Губанов допил пиво и стал оглядываться, ища, куда бросить банку. Тут же рядом с ним образовался мелкий арабский мальчонка, который выхватил у него из руки пустую банку, сплющил ее несколькими ударами босой пятки и швырнул в объемистый холщовый мешок, висевший на его плече.

После этого мальчонка показал Губанову белые зубы и бросился к толстой тетке с варикозными ногами, которая не знала, куда деть пустую коробку из-под пирожных. Представив себе теплые сладкие пирожные, Губанов поморщился и, подойдя к носителю драгоценной сумки, вытащил из нее еще одну банку пива.

Открыв ее, он снова посмотрел на пирамиду и подумал, что уж лучше бы сидел он в номере и пил пиво там.

Пирамиды, блин!

Губанов приканчивал уже четвертую банку пива, с ненавистью глядя на суетившихся вокруг пирамиды жизнерадостных идиотов.

До конца экскурсии оставалось еще целых два часа, и, глотая успевшее согреться на солнцепеке пиво, он проклинал тот час, когда поддался на уговоры своих подчиненных, убедивших-таки его в том, что побывать в Египте и не посмотреть на пирамиды – непростительная глупость.

Допив пиво и швырнув пустую банку поймавшему ее на лету малолетнему старьевщику, Губанов сплюнул, и липкий от пива плевок попал прямо на носок его запыленного ботинка. Это было уже слишком. Громко ругаясь матом, Губанов направился куда глаза глядят, а глядели они прямо в пустыню.

Отойдя от пирамиды метров на пятьсот, он остановился и нагнулся, чтобы вытереть ботинок, и тут в его кармане тихо затрещал телефон. Выпрямившись, он достал трубку и раздраженно сказал в нее:

– Ну, что там еще?

– А ничего особенного, – раздался голос Знахаря. – Я звоню, чтобы сказать, что скоро настанет время действий. Вы там где сейчас?

– Блядь! – вырвалось у Губанова. – Пирамиды смотрим, чтоб им провалиться.

– Ну и как? – насмешливо спросил Знахарь. – Стоят?

– Стоят, – ответил Губанов. – Какие действия?

– Возвращайтесь в гостиницу и ждите моего звонка.

– Это будет не раньше, чем через три часа.

– Ничего, сегодня до вечера все равно ничего не случится.

– Хорошо бы, – ответил Губанов и отключился.

* * *

Проводив задумчивым взглядом джип, на котором люди Надир-шаха увезли Алешу, мулла Азиз снова вышел к бассейну и грузно опустился в шезлонг.

Все три его наложницы, которые одновременно были и служанками, и кухарками, и уборщицами, сидели в это время взаперти вместе с мальчиком-Аладдином. Когда к мулле Азизу приезжали по важным делам, он загонял обслугу в дальнюю комнату своей белоснежной фазенды и запирал на ключ. Никто не должен был видеть некоторых из его посетителей, а кроме того, уши находящихся в его доме людей могли принадлежать не только им. Восток всегда славился изощренным коварством, и уж кто-кто, а мулла Азиз знал это лучше многих, потому что по части коварства с ним мало кто мог сравниться. Вот и сейчас, отправив русского пленника туда, где он должен был превратиться в драгоценную в буквальном смысле этого слова книгу, он обдумывал свои дальнейшие действия, и извилистая нить его мысли вышивала затейливый узор замысла на полотне грядущих событий.

Мулла Азиз не сомневался в том, что Надир-шах справится со своей частью работы и технично обменяет русского мальчишку на древнюю книгу. По своей выгодности эту сделку можно было сравнить с обменом обыкновенного ишака на его золотую статую размером со слона. Предчувствие фантастического обогащения привело компаньонов в такое возвышенное состояние, что они великодушно решили оставить неверному Знахарю то, что у него осталось от увезенных из Эр-Рийяда камней.

Немаловажной частью задуманного ими плана было завладение тем экземпляром Корана, который находился во дворце Аль Дахара. Вспомнив этот «дворец», в котором было на четыре комнаты меньше, чем в его собственном, Азиз снисходительно усмехнулся и достал из ящика с почти уже растаявшим льдом бутылку американской «кока-колы».

Забрать у Аль Дахара Коран было, в общем-то, несложно. Но простое ограбление или кража могли привлечь ненужное внимание, и поэтому следовало действовать тоньше. Три дня назад Азиз нанес Аль Дахару почтительный визит, в ходе которого намекнул ему, что есть возможность укрепить свое общественное положение и приблизиться к наиболее влиятельным особам мусульманского мира, чьи имена Азиз даже не смеет произносить вслух. Для этого нужно всего лишь оказаться в нужном месте и в нужное время и подарить бесценную книгу нужному человеку. Организацию подобной встречи мулла Азиз берет на себя, причем исключительно из глубокого уважения к такому правоверному последователю учения пророка Мохаммеда, как Аль Дахар. Единственное, о чем желал бы мулла Азиз, так это о том, чтобы, когда Аль Дахар возвысится над многими пока что равными ему людьми, он не забыл о том, кто помог ему в этом, и в нужное время отплатил ему поддержкой и благосклонностью.

Достигнуть договоренности оказалось не труднее, чем повалить воткнутую в песок палку. Аль Дахар рассыпался в благодарностях, мулла Азиз скромно опускал глаза, оба оглаживали бороды и воздевали ладони к небу, короче говоря, демонстрировали такое полное взаимопонимание, какому можно было только позавидовать.

В перспективе событий предусматривалось, что, когда Аль Дахар, не афишируя своих намерений, повезет Коран в то место, где должна будет решительным и безусловно положительным образом измениться его жизнь, он просто исчезнет. А Коран окажется в руках муллы Азиза и Надир-шаха.

А дальше личные планы муллы Азиза сильно расходились с тем, о чем они с Надир-шахом неоднократно беседовали на краю мраморного бассейна, обсуждая дальнейшие действия. Жирный и совсем не мужественный с виду, Азиз на самом деле был не менее решителен и жесток, чем грозный красавец Надир-шах, а хитростью и коварством, как ему казалось, превосходил своего кровожадного компаньона. Мулла Азиз отлично понимал, что владеть богатством единолично гораздо приятнее и полезнее, чем делить его с кем бы то ни было. И поэтому Надир-шах тоже должен был исчезнуть. Но как – Азиз пока не решил. Следовало помнить о том, что закопать в песок безобидного пожилого любителя наслаждений и чинов – одно дело, а устранить бесстрашного и яростного воина, постоянно окруженного вооруженными соратниками – совсем другое.

Азиз, вздохнув, поднес ко рту бутылку с «кока-колой» и в это время услышал шум автомобильного двигателя. Обернувшись, он увидел возвращавшийся джип и подумал о том, что посланники Надир-шаха что-нибудь забыли. Машина остановилась, и из нее вышли двое одетых в камуфляжную форму приближенных Надир-шаха – Хасан и Хусейн. Эти верные и сильные воины обычно исполняли самые ответственные его поручения. В машине не было больше никого.

Мулла Азиз поставил бутылку на мраморный пол и, улыбаясь, встал, ожидая, что скажут ему двое приближавшихся к нему людей. Оба воина улыбнулись и, не говоря ни слова, крепко взяли муллу Азиза под руки и спрыгнули вместе с ним в бассейн. Неожиданность этого события настолько ошеломила совладельца тайны двух Коранов, что он даже не сопротивлялся.

Стоя на дне мелкого бассейна, два рослых и сильных человека крепко держали муллу Азиза за плечи и не давали ему подняться на поверхность. Внезапное погружение в прохладную воду несколько оживило остановившиеся было мысли муллы Азиза, и он, видя над собой мечущиеся в зеленоватых бликах солнечного света пузыри воздуха, которые вырывались из его разинутого рта, ощутил настоящий ужас. Он понял, что сейчас смерть откроет ему свою вечную тайну. Он не мог поверить, что это произойдет так просто, так неожиданно, и что это событие, о котором он, как и любой живущий, всегда думал с содроганием и страхом, будет лишено величия и значительности. Сотни раз он отдавал приказы, несущие смерть другим людям, и вот теперь его самого хладнокровно топили подчиненные человека, чье коварство он недооценил.

Ощутив мучительный недостаток воздуха, мулла Азиз судорожно забился в сильных руках державших его людей, и от этого удушье стало еще сильнее. Рассудок не мог справиться с инстинктивными движениями диафрагмы, и, понимая, что это будет последним его действием, Азиз, широко открыв рот, сделал глубокий вдох.

Тысячи шершавых гвоздей вонзились в его легкие. Азиз услышал нарастающий свист в ушах, затем перед его глазами появились зеленые и красные кольца, улетавшие в бесконечность, и он почувствовал, как проваливается в мертвящую черноту, а весь мир и вся жизнь со страшной скоростью удаляются от него, превратившись в стремительно уменьшающееся отверстие, за которым радостно светилось все, кроме самого муллы Азиза.

И, когда эта лазейка в бытие закрылась и мулла перестал дергаться в руках державших его людей, его бесформенная душа забыла все. Великий Аллах брезгливо указал на нее своему ангелу, и тот, кивнув, схватил железными пальцами безглазую и немую душу человека, жившего и дышавшего на земле неизвестно зачем, и швырнул ее в тускло светившееся вдали красное зарево, в котором мелькали непонятные и страшные тени и раздавались непостижимые для человеческого разума звуки…

* * *

До того момента, когда я должен был встретиться с Надир-шахом и обменять пару килограммов старой бумаги на живого человека, оставалось еще несколько дней, и при известной расторопности этого вполне хватало на то, чтобы основательно подготовиться к встрече.

Когда я, заросший двухдневной щетиной, вернулся из тайги в отель «Олимпик» и, бросив сверток с Кораном в кресло, повалился на кровать, Наташа засуетилась и стала стаскивать с меня кроссовки. Это было несколько необычно, но я настолько устал, что не обратил на ее заботу никакого внимания и уснул, не раздеваясь.

Проснувшись, я увидел, что за окном уже стемнело, и ощутил, что в моем животе происходит небольшое восстание голодных кишок. Вскочив с кровати, я быстро скинул с себя шмотки и, сказав Наташе, чтобы она готовилась к походу в ресторан, бросился под душ. Через десять минут, уже окончательно проснувшийся и взбодрившийся, я вышел из душа и увидел на своей кровати аккуратно разложенные свежие трусы, носки и рубашку. Наташа сидела в кресле и, улыбаясь, смотрела на меня. Я вытерся и, чувствуя, что происходит что-то странное, внимательно посмотрел на Наташу.

– Что ты на меня так смотришь? – спросила она.

– Да как тебе сказать, – ответил я, натягивая носки. – Меня беспокоит твоя забота обо мне.

– Тебе не нравится, когда о тебе заботятся?

– Может, и нравится, но этот сыр обычно приделан к мышеловке.

Наташа засмеялась:

– Не бойся, я не собираюсь тебя ловить. Да и сам-то ты как можешь представить себе тот ЗАГС, в который я тебя поволоку?

Я тут же вспомнил свой ужасный сон, в котором увидел себя в черной паре с треугольником платка, торчащим из нагрудного кармана, а Наташу – в длинном свадебном платье и фате. И, главное, свидетелями там были все мои знакомые урки с радостно улыбавшимся Стилетом во главе.

Меня охватила смертельная тоска, и я, содрогнувшись, ответил:

– Могу. Уже представлял.

– Ну и как?

– Тебе бы тоже не понравилось.

– Вот и я о том же. Все, оделся?

– Оделся.

– Ну, тогда пошли.

Я взял завернутый в тряпку Коран, засунул его в черный пластиковый мешок и, увидев удивленный взгляд Наташи, пояснил:

– Нечего ему тут валяться. Отдам администратору на хранение.

Наташа понимающе кивнула, и мы вышли из номера.

Сдав сверток администраторше, которая надежно заперла его в облупленный массивный сейф сталинских времен, мы прошли в кабак и устроились за тем же угловым столом, что и в прошлый раз.

И опять в противоположном углу зала сидели те же самые братки.

Увидев меня, они приветливо замахали руками, снова приглашая нас к себе, и опять я с виноватой улыбкой развел руками, кивая на Наташу. Один из братков выставил перед собой ладони – дескать, все понимаем и не настаиваем.

– А тебе не кажется, – спросила Наташа, – что они знают, кто ты такой?

– Не дай Бог, – ответил я, представив себе, что мое инкогнито раскрыто, – только этого для полного счастья не хватает!

– Как сказать, – возразила Наташа, – ты для них авторитет, и, судя по всему, им неизвестны некоторые подробности твоей биографии. А то, что они тебя знают, ты уж извини, это – факт.

– С чего ты взяла? – удивился я.

– А с того, что, когда я вчера пришла сюда поужинать, на мой столик принесли шампанское и цветы. И все. И никто из них даже шага не сделал в мою сторону. А ты можешь представить себе, чтобы эти молодые и резвые гориллы спокойно прошли мимо такой девушки, как я?

И она, выпрямив спину и выставив вперед весьма выпуклую грудь, провела по ней рукой, причем сделала это точно таким же жестом, как давешняя горничная, любительница «Мартини».

– Пожалуй, не могу, – согласился я, не без удовольствия глядя на ее бюст и подумав, что за последние пятьдесят тысяч лет в приемах обольщения не появилось ничего нового.

– И я о том же говорю.

– Ладно, согласен. Они знают, кто я. И что дальше?

– А ничего! Просто, если мало ли что… У вас же воровское братство, глядишь, и помогут чем-то.

– Лучше бы до этого не доходило, – ответил я, и в это время к нам приблизился все тот же официант.

На этот раз он не просто дышал перегаром, а был на серьезной кочерге, но стоял ровно и говорил внятно.

А что еще требуется от халдея?

Мы сделали серьезный заказ, и, когда он удалился преувеличенно твердой походкой, Наташа повернулась ко мне и сказала:

– А теперь давай поговорим о делах.

Глава 6 В ЧУЖОМ ПИРУ ПОХМЕЛЬЕ

Ах, Самара, городок…

Самара встретила меня в лучшем виде.

Частности моей карьеры вора в законе, касавшиеся нечистого происхождения и сомнений некоторых авторитетов в моей правильности, не успели достигнуть берегов Волги. Зато мое героическое прошлое, а именно – побеги, стрельба, всякие там Америки-Германии, а главное – моя более чем внушительная финансовая поддержка «воровского движения», как однажды выразился один из авторитетов, создало мне весьма благоприятный ореол.

Пока мы с Наташей летели в старом «Ту-154», провонявшем керосином и специальным аэрофло-товским туалетным дезодорантом, я планировал свои действия по прибытии в Самару. Мне следовало сесть в такси и сказать мастеру, чтобы он отвез меня в какое-нибудь наиболее криминальное место вроде питерского ресторана «На нарах». Там я рассчитывал объявить свое погонялово и потребовать встречи с верховными самарскими авторитетами. Ну, а уж дальше, понятное дело, действовать по обстановке. Однако неожиданная, но чрезвычайно удачная встреча в аэропорту полностью изменила мои планы.

Выйдя из самолета, мы втиснулись в длинный автобус, который, лихо лавируя в темноте между стоявшими и двигавшимися самолетами, подвез нас к ярко освещеному зданию аэропорта. Войдя в зал прилета-улета, мы остановились на минутку, чтобы сориентироваться, и в это время я услышал удивленный возглас:

– Знахарь, ё-мое, ты ли это?

Оглянувшись, я увидел стоявшего в нескольких шагах от меня Бурлака.

Я не сразу узнал его, потому что раньше видел его только в лагерном клифте, но через несколько секунд мозг сработал как надо и я, натурально обрадовавшись, шагнул ему навстречу и ответил:

– Здорово, Бурлак! Рад тебя видеть.

Мы обменялись рукопожатиями и слегка обнялись. Понятное дело, до брежневских поцелуев взасос дела не дошло – что мы, педики, что ли! Но мне было приятно видеть этого упорного урку. Он действительно был симпатичным парнем, несмотря на то, что в его уголовном послужном списке имелись весьма серьезные «подвиги», такие, как вооруженный грабеж и убийство. Пока что он не был вором в законе, но еще на зоне, познакомившись с ним, я понял, что когда-нибудь этого сана ему не избежать.

– Какими судьбами? – спросил он, отодвинув меня на расстояние вытянутой руки. – И где твой глаз?

– Все расскажу, но не сейчас, – ответил я, смеясь, повернулся к Наташе и сказал:

– Это Наташа, моя… – я не знал, как ее назвать, – ну, для простоты, подельница. Я полностью ей доверяю, и мы с ней обтяпали немало разных интересных дел. Так что не смотри, что баба, она многим мужикам фору даст. Короче говоря – то, что называется «баба с яйцами».

Наташа засмеялась, а Бурлак критически осмотрел ее и сказал:

– А что, девушка – что надо. Меня зовут Миша.

Точно – Миша! А то я стоял, как баран, и пытался вспомнить его имя. Там, в Ижме, все больше кликухи звучали, а про имена как-то забывалось.

Бурлак протянул ей руку, она сделала книксен, я спросил:

– Миша, ты сейчас как – свободен?

– Абсолютно. Вот только что отправил одного братка, – Бурлак посмотрел на большие электронные часы, висевшие на стене, – через десять минут уже взлетит. Так что свободен и даже готов поступить в твое распоряжение, если нужно.

Я кивнул и сказал:

– А пожалуй, нужно.

– Говори, – сказал Бурлак, внимательно глядя на меня.

– Ну, для начала отвези нас в приличную, но тихую гостиницу. А потом посидим с тобой в кабаке, поужинаем, да и покалякаем о разном. Это очень хорошо, что я тебя встретил. – Я многозначительно посмотрел на него. – Для меня это – большая удача. У меня были кое-какие планы, но теперь, когда я ветретил тебя, они отменились, и я хочу обсудить с тобой новые варианты моих, а точнее говоря, наших действий.

Бурлак кивнул, серьезно глядя на меня, и я добавил:

– И о том, что я здесь, никому говорить не стоит. Пока. Ну, если кого-нибудь случайно встретим, тут уж ничего не поделаешь, но языком трепать не надо. Годится?

– Годится, – ответил Бурлак и достал из кармана трубку.

Набрав номер, он поднес трубку к уху и сказал:

– Малыш, оставь ключи в машине, а сам бери такси и отваливай по своим делам. На сегодня – свободен.

Убрав трубку, он жестом пригласил нас следовать за ним и подошел к окну, выходившему на освещенную дуговыми фонарями автостоянку. Я посмотрел туда же, куда и он, и увидел, как из стоявшего как раз напротив дверей «линкольна» вылезает Малыш. Ростом он был под два метра, а весом – под полтора центнера. Обычная история – здоровенного кабана называют Малышом. Так шутят во всем мире.

Малыш прикрыл за собой дверь «линкольна» и, оглядевшись, махнул рукой. Сразу же от поребрика оторвалась вишневая «девятка» и, резко развернувшись, остановилась рядом с ним. Малыш открыл дверь, поквакал с водилой, тот кивнул, и «девятка», слегка накренившись под тяжестью пассажира на правый борт, увезла Малыша по его делам.

Мы вышли на улицу, привычно огляделись и подошли к «линкольну».

– Да, Бурлак, телега у тебя – что надо, – похвалил я его машину.

– Люблю, понимаешь, американские машины, – отозвался он, открывая перед Наташей заднюю дверь. – Да ты и сам, наверно, когда был в Штатах, понял, что они стоят своих денег. А то, что здешние автослесари жалуются на дюймовые размеры и резьбы – так это их проблемы. За это им и деньги платят.

Бурлак сел за руль, я рядом, и он, ухватив себя за подбородок, сказал:

– Значит, тихая и спокойная, но приличная… Тогда поехали в «Княжну». Наташа засмеялась и спросила:

– А меня там не будут бросать за борт в набежавшую волну?

Бурлак рассудительно ответил:

– Ну, если только сам Знахарь. А больше некому. Там место действительно тихое, сами увидите.

Он вырулил со стоянки и направил длинную и широкую морду «линкольна» в сторону видневшейся неподалеку трассы, ведущей, судя по всему, в город.

Спускались сумерки, и автострада представляла собой бесконечную вереницу автомобильных огней, уходившую в обе стороны. Ловко влившись в поток машин, Бурлак выехал в левый ряд и надавил на жабу. «Линкольн» плавно, как троллейбус, полетел вперед, и меня слегка вдавило в спинку сиденья.

Наташа, сидевшая сзади, подала голос:

– Действительно, хорошая машина.

– Ну дык, – отозвался Бурлак, – говна не держим!

– А ты давно откинулся? – поинтересовался я.

– Три недели, – ответил Бурлак. – Мне еще два с половиной года оставалось, но дали денег адвокатам и еще там разным деятелям, и вот – как видишь.

Он помолчал и спросил:

– Ты знаешь, что Железного завалили прямо на зоне? – спросил он.

– Да, слышал, – отозвался я.

– А я как раз от него в трех шагах был. Стоим, значит, на солнышке, греемся, курим, вдруг слышу – вертолет. Один раз пролетел, второй, третий, я думаю – что ему тут нужно? И главное – без опознавательных знаков. Вдруг вижу – дверь в нем отъезжает, а там рыло в маске, знаешь, вроде как у спецназа. А в руках у него, у рыла этого – здоровенный такой винторез с оптическим прицелом. И наводит он его на меня, а у меня аж хабарик изо рта выпал. Потом, видно, понял, что я – не тот, кто ему нужен, и перевел на Железного. И тут же – бах, и у Железного мозги на стенке. А вертолет сразу развернулся и только его и видели. Вертухаи засуетились, как ошпаренные тараканы, а что толку! Железный лежит, мертвый, как говядина, зэки рты пооткрывали, а эти козлы кричат – стоять, лежать, сидеть, сосать, сами не знают, чего им нужно. Потом, видно, и сами поняли, что туфту гонят, и успокоились. Железного на носилки – и унесли. А я хабарик поднял и дальше отдыхаю. И все дела. Ну, потом к куму вызывали, спрашивали, что видел, да как… Я рассказал, а что там рассказывать, сам понимаешь.

Он обогнал какого-то резвого парня на «БМВ» и спросил:

– А ты случайно не в курсе, чьи это дела были?

Я подумал, что раз Стилета похоронили, то скрывать вроде как и нечего, и сказал:

– Случайно в курсе.

– Да ну? – оживился Бурлак. – И кому же это он так помешал?

– Стилета знаешь?

– Это питерского? Так его вроде самого грохнули недавно. Я по телевизору видел, как его «мерседес» пионеры на металлолом разбирают.

– Вот-вот. А про то, как незадолго до этого в Питере трех авторитетов завалили, слышал?

– Как не слышать, конечно, слышал! И что?

– А то, что это Стилет заказал и авторитетов этих, и Железного.

– Во дела! – восхитился Бурлак, обходя очередного шоссейного гонщика. – Ну вы там в Питере, я вижу, зря времени не теряете.

– Да уж, – согласился я, – все-таки колыбель трех революций, мать их так!

– И что же ему нужно было, Стилету этому вашему?

Я еще раз прикинул, что можно рассказать Бурлаку, а чего нельзя, и, решив, что можно почти все, ответил:

– Те трое должны были проголосовать на сход-няке за мою коронацию, а…

– Не понял, – перебил меня Бурлак. – Я слышал, что он сам голосовал за тебя, так в чем же дело?

– Ну, тут есть нюансы, о которых я тебе рассказать не могу. Но то, что он сначала завалил этих, чтобы лишить меня поддержки, о потом вдруг сам встал за меня чуть ли не грудью – факт. Выглядит странно, но, поверь мне, я знаю, в чем дело. А вот рассказать не могу.

– Ладно, понимаю, – кивнул Бурлак. – А Железный-то ему на хрена сдался? И главное – из вертолета, будто ему нельзя было просто заточку между ребер сунуть по-тихому

– Значит, не хотел, чтобы хоть какие-то концы оставались. Ведь при желании тому, кто его завалил бы на зоне, можно было яйца в тиски зажать, и он бы рассказал все, что знал, и дальше, сам понимаешь, по цепочке. А так – хлоп с вертолета, и хрен чего найдешь.

– Ну, это понятно. Ну а чем же все-таки Железный Стилету не угодил?

– Вопрос, конечно, интересный. Но и ответ найдется. Помнишь, когда я сам на зону пришел по делам разным?

– Конечно, помню, братва рассказывала, как ты там в яме у Железного сидел, пока он малявы слал, и как потом тебе уважуху оказали.

– Ага, уважуху, – саркастически усмехнулся я. – Стилет послал Железному две малявы. Одну – про то, какой хороший и надежный парень этот Знахарь и как его нужно приветить и как помочь ему. А другую – про то, что этого хорошего да пригожего Знахаря надо завалить втихую. И Железный послал за мной в тайгу Таксиста.

– Таксиста? – изумился Бурлак. – Так его в тот же день, как ты отвалил, в бегах объявили!

– Вот именно, – подтвердил я, – его Железный за мной вдогонку послал. И заточку ему дал, чтобы он меня завалил. Да вот только ничего у него не получилось, и теперь от него там, наверное, и косточек не осталось.

– Ты его – это?

– Да, я его – это.

– Интересную историю ты рассказал, – сказал Бурлак, притормаживая и съезжая с трассы на подъездную дорогу, в конце которой светился небольшой трехэтажный дом добротной сталинской постройки.

Внешне этот домик смахивал на здание какого-нибудь провинциального театра, потому что был украшен гипсовыми масками, мордами каких-то небывалых зверей и сатиров и вообще имел на себе много архитектурных и художественных излишеств. По обе стороны от широкого крыльца с белыми колоннами стояли яркие фонари, исполненные в старинном стиле, и все это вместе производило весьма приятное и успокаивающее впечатление.

Бурлак остановил «линкольн» напротив крыльца, и я увидел на стене у двери скромную табличку, на которой было написано «Дом депутата «Княжна»».

Хотел бы я увидеть этого депутата, подумал я.

– Все, приехали, – сказал Бурлак и вылез из машины.

Мы с Наташей последовали его примеру, и тут же тяжелая дубовая дверь медленно открылась, и на крыльцо вышел натуральный дворецкий в ливрее. Он выглядел настолько внушительно, что я почувствовал себя ничтожным крепостным, пришедшим с челобитной к барину. Дворецкий слегка поклонился Бурлаку и сказал:

– Добро пожаловать, Михаил Юрьевич.

Наташа хихикнула, я тоже, а Бурлак, оглянувшись на меня, спросил:

– А ты что, не знал, что мы с Лермонтовым тезки?

– Нет, – ответил я, – откуда?

– Ну вот, теперь знаешь.

И, повернувшись, сказал дворецкому:

– Митрофаныч, это – мои друзья. Они будут жить здесь столько, сколько им потребуется. Счет – мне.

– Э-э… – открыл было я рот, собираясь возразить, но Бурлак оборвал меня:

– И слышать не желаю. Будет так, как я сказал. Я пожал плечами и сдался.

– Как прикажете, – ответил Митрофаныч, еще раз поклонился и плавно повел рукой в сторону входа.

Голос у него был, как у Левитана, а седые бакенбарды тяжело лежали на украшенных позументами плечах. Наташа взяла меня под руку и мы, сопровождаемые Бурлаком и Митрофанычем, торжественно вошли в холл, освещенный множеством настоящих свечей, стоявших в настенных канделябрах.

Навстречу нам поспешил благообразный господин, выглядевший так, что величественный Митрофаныч смотрелся рядом с ним, как полковник рядом с Римским Папой, и сказал:

– Рад видеть вас, Михаил Юрьевич, – он повернулся к нам с Наташей, – и ваших друзей. Прошу вас следовать за мной.

Он взял рукой, обтянутой белой перчаткой, стоявший на небольшом столике подсвечник и, высоко подняв его над собой, стал неторопливо подниматься по изогнутой мраморной лестнице.

Мы последовали за ним. И Бурлак, взглянув на меня, подмигнул и заговорщическим шепотом спросил:

– Понял?

– Понял, – так же, шепотом, ответил я ему. Наташа держалась за мой локоть и молчала. Но она, по всей видимости, тоже поняла.

* * *

Зал ресторана, принадлежавшего «Дому депутата», располагался на втором этаже и был совсем небольшим. Я насчитал всего шесть столиков. Однако обслуживание и кухня здесь были на такой высоте, что о лучшем могла мечтать только неблагодарная свинья.

После того как мы отдали должное легким закускам и приняли на грудь по паре рюмочек отличной водки, Бурлак с Наташей закурили, а я, откинувшись на спинку мягкого и удобного кресла, еще раз оглядел небольшой, но очень уютный зал ресторана и обратился к Бурлаку:

– Слушай, Миша, у меня есть проблема. Когда я ехал сюда, то рассчитывал объявиться местным авторитетам и попросить помощи. Не хотелось бы привлекать людей, которых я не знаю лично, больно уж щекотливый это вопрос, но другого выхода у меня не было. И то, что мы с тобой встретились в аэропорту, – большая для меня удача. Я могу на тебя рассчитывать?

– Конечно, можешь, – ответил Бурлак и выпустил дым в потолок.

– Очень хорошо, – сказал я, – сейчас я расскажу тебе кое о чем, а пока давай еще по одной.

Бурлак кивнул и, взяв бутылку, стал разливать водку по маленьким хрустальным рюмкам. Я следил за его точными движениями и думал о том, что неплохо было бы, если бы он оказался так же точен и надежен в том, о чем я хотел его попросить. Пока мы ехали из аэропорта, в моей голове созрел небольшой план, и теперь я был готов изложить его Бурлаку.

– Ну, за удачу, – сказал Бурлак голосом генерала из фильма «Особенности национальной охоты» и поднял рюмку.

Мы выпили и закусили. Лично я выбрал для этого отличный соленый огурчик, а Бурлак сказал:

– Огурчики эти, между прочим, Митрофаныч делает. Нормально, правда?

– Да, огурчики что надо, – согласился я. Бурлак снова закурил, а я, прожевав и проглотив огурец, приступил к изложению своего плана.

– Ну вот, Миша, слушай. Я не буду рассказывать тебе всей истории, потому что для этого понадобится целая неделя и четыре ящика водки. А кроме того, как тебе известно, меньше знаешь, дольше живешь.

Бурлак кивнул, и я продолжил.

– В этой истории слишком много действующих лиц и приключений. Если я доживу до пенсии, то научусь печатать на машинке и напишу обо всем книгу. И заработаю на ней кучу денег размером с этот самый дом депутата. А книга будет называться «Жизнь и необыкновенные приключения Знахаря». Все будет путем – обложка из свиной кожи, золотой обрез и портрет автора на титульном листе.

– Ага, портрет, – засмеялся Бурлак, – в фас и в профиль, и отпечатки пальцев.

– Отличная мысль, – оживился я, – именно так и сделаю!

– А про меня напишешь? – поинтересовался Бурлак.

– А как же! Обязательно! И про зону, и про то, что нам предстоит сделать в ближайшие дни. И это, я думаю, будет весьма интересная глава.

– Ну-ну! – улыбнулся Бурлак. – Давай, пиши, дело хорошее. Только для начала нужно до этой самой пенсии дожить. А жизнь у нас у всех, сам знаешь – какая.

– Да уж знаю, – кивнул я. – Ладно, это все лирика, перехожу к делу.

Мы хлопнули еще по рюмахе, и я перешел к делу.

– Одни арабские уроды захватили в заложники моего названого брата. Только не говори мне, что иметь дорогого человека – не по понятиям.

– А я и не говорю, – перебил меня Бурлак. – Мне эти понятия – знаешь, где? – и он ткнул себя двумя растопыренными пальцами в горло.

– Знаю, – кивнул я, – отлично знаю. И заметь, что эти авторитеты, которые громче всех кричат о соблюдении воровского кодекса, сами же его и нарушают. Взять хотя бы того же Стилета, чтоб ему на том свете раскаленный лом в задницу засунули.

– Верно говоришь, – кивнул Бурлак. – А я так думаю, что эти понятия только для того, чтобы рядовую братву в узде держать. Тут как в партии – кто наверху, тот делает то, что хочет, и на всякие там понятия плюет. Это я уже давно понял. Да и сам ты,

Знахарь, разве не так делаешь? Ты пойми, я не в упрек тебе говорю, просто сам в авторитеты целю и знаю, что буду поступать точно так же, как и остальные. А дальше все от человека зависит.

– Точно, – подтвердил я, – так и есть. Именно – от человека. Ну что, еще по одной?

– А давай! – с готовностью поддержал мою свежую мысль Бурлак и разлил водку.

Мы приняли еще по одной, и он сказал:

– Ну так что у тебя за дело, давай, излагай, а то мы что-то о теории заговорились, пора и к практике переходить.

– Пора, – согласился я.

Налив себе минералки, я заговорил о деле.

– Так вот, мой названый брат в руках у «Аль-Ка-иды».

Бурлак округлил глаза и присвистнул:

– Эка тебя занесло! Высоко летаешь, Знахарь, с такими знаменитыми людьми схлестнулся!

– Вот именно. Они хотят получить за него выкуп, и этот выкуп у меня есть.

– А что за выкуп, крупная сумма?

– Это вообще не деньги. Это просто одна старинная книга.

– Это что же за книга такая, – наморщил лоб Бурлак. – За какую это такую книгу исламисты человека в заложниках держат? Ну не за подшивку же «Плейбоя» за последние тридцать лет?

Наташа засмеялась, и я ответил:

– Конечно, не за «Плейбой».

– Тогда получается, что у тебя какой-то особо ценный Коран, потому что никакая другая книга не может представлять для них большой ценности, – уверенно заключил Бурлак, и я приятно удивился его сообразительности.

– Правильно получается, – подтвердил я.

– И еще получается, что Бурлак не такой тупой, как это кажется с первого взгляда, – с довольным видом сказал Бурлак. – Ну что, еще по одной?

– А как же! – согласился я, и мы выпили еще по одной.

Рюмочки были маленькие, граммов по двадцать, так что такое частое опрокидывание их не могло привести к каким-нибудь неприятным последствиям. Голова оставалась ясной, язык работал четко, и только приятное тепло расходилось после каждой рюмочки по всему телу.

– Да, Бурлак, у меня имеется особо ценный Коран, за который они готовы не то что заложников хватать направо и налево, а еще и продать свои бессмертные бородатые души самому шайтану.

– О как! – изумился Бурлак и закурил. – А посмотреть-то на него можно?

– Можно, – великодушно ответил я, – потом покажу.

Бурлак кивнул, и я продолжил:

– Сначала я думал, что этот Коран представляет ценность только для них. И нужно было всего лишь грамотно организовать обмен, чтобы не пострадал заложник. Но потом я узнал еще кое-что и теперь не хочу отдавать им книгу. Но и Алешу нужно вытащить. Вот такая вот задачка.

– Та-ак… – Бурлак прищурился куда-то в пространство, – значит, их нужно валить. Всех до единого.

– Вот именно, – подтвердил я, – но Алеша должен остаться невредимым. И чтобы ни один волос. Понимаешь? Если такой возможности не будет, придется отдать им Коран.

– Короче, и чтобы волки сыты, и овцы целы, – задумчиво протянул Бурлак. – А что это за Алеша такой, что ты за него так болеешь?

И он внимательно посмотрел на меня. Я помолчал и ответил:

– Из-за меня погибла его сестра, а его самого выкрали агенты ФСБ и попытались сделать из него своего пидара гнойного. Но ничего не вышло. А к арабам этим он попал опять же из-за меня. И я теперь просто честью своей должен его вытащить.

– Тогда понятно. Ну а Коран этот, что в нем ценного?

Я усмехнулся и сказал:

– Я не буду говорить тебе, что именно в нем такого ценного, но обещаю, что если поможешь мне благополучно провернуть эту операцию, то я тебя отблагодарю. Не буду называть суммы, но обещаю, что это будет в любом случае больше, чем ты хотел бы. И тогда ты сможешь купить себе островок в Карибском море и послать всех очень далеко. Вместе с их авторитетами и понятиями.

– Складно звонишь, Знахарь, – засмеялся Бурлак и налил еще.

Было видно, что такая перспектива ему по душе. Еще тогда, на зоне, присмотревшись к нему, я увидел, что у нас с этим парнем много общего. Он не был прирожденным уголовником, не принимал блатной мир как нечто родное, не радовался своей причастности к криминалу. Но, с другой стороны, волею судьбы получив такую роль в жизни, следовал ей со всей возможной строгостью и по-своему честно. И, гадом буду…

Неожиданная мысль пришла мне в голову, и я, засмеявшись, сказал:

– А давай поспорим!

– А о чем? И на что? – оживился Бурлак.

– На что… А на щелбан!

– А о чем?

– А о том, – и я придвинулся к нему, глядя прямо в глаза, – что, когда ты станешь авторитетом, то очень скоро про тебя скажут, что ты неправильный вор в законе. Идет?

– Нет, не идет, – засмеялся Бурлак, откинувшись на спинку кресла.

– Это почему же? – удивился я и взял со стола полную рюмочку.

– А потому что я и сам об этом знаю!

– Ну во-от… – разочарованно протянул я. – Ая-то хотел тебя подловить!

– Меня хрен подловишь! – гордо сказал Бурлак и опрокинул рюмку в рот.

Я последовал его примеру и, переведя дыхание, спросил:

– А откуда ты это знаешь?

– А оттуда, что эти базары уже слышал. Тутошние паханы не устают об этом говорить, что твои попы. Все втирают – ты, мол, будь правильным, и тогда будет тебе хорошо, а будешь неправильным будет тебе плохо и кишки твои по забору развесят. А сами… Знал бы ты, Знахарь, что они сами творят.

– Знаю, – коротко ответил я и подцепил на вилку кусманчик белой рыбы с перламутровым отливом на срезе.

– Очень хорошо знаю, – повторил я и отправил рыбу в рот.

– Ну вот, раз знаешь, тогда и говорить не о чем. Но в авторитеты выдвигаться все равно нужно. А то ходить в вальтах что-то не очень уютно. Даже если валет и козырный.

– Верно говоришь, Миша, – вздохнул я. Он кивнул, а я посмотрел на Наташу.

Она вела себя, как хорошо воспитанная восточная женщина. Двое мужчин беседовали о своих мужских делах, а ее будто бы и не было здесь. Молодец, соображает, подумал я и спросил у Бурлака:

– А как там насчет горячего? Закусочка дорожку проложила, теперь пора и основной хавке подтягиваться.

– Созрел, значит, – удовлетворенно отметил Бурлак и, повернушись в стоявшему в отдалении метру, кивнул.

Тот кивнул в ответ и важно вышел из зала.

– Сейчас будет и горячее, – сказал Бурлак, – а мы пока что еще по одной.

– А я пропущу, – в первый раз за все это время подала голос Наташа.

– А как хочешь, – благодушно отозвался Бурлак и наполнил две рюмочки.

Я взял свою и сказал:

– Вот я тебе рассказал про арабов, Алешу и Коран, но это ведь еще не все.

– Да ну? – заинтересовался Бурлак и выпил водку. – Давай-давай, рассказывай, я внимательно слушаю.

– Слушать-то ты слушаешь, но ведь я не услышал еще, вписываешься ли ты. Еще раз говорю тебе, что дело это очень серьезное и опасное. И еще раз повторю, что главное тут – спасти человека. Лично для меня важно только это. И если у нас ничего не получится, то не видать тебе ни островка в Карибском море, ни загорелых мулаток. И останешься ты простым уголовным авторитетом, к тому же неправильным, как мы уже выяснили.

– Это я уже понял, – сказал Бурлак.

Он внимательно посмотрел на меня и, почесав пальцем щеку, задумчиво произнес:

– Простым авторитетом, говоришь… Ну а если бы мы не встретились в аэропорту, то так ведь оно и было бы, верно? А кто не рискует, тот не пьет шампанского. Я, правда, шампанское не люблю, но рискнуть ради стоящего дела готов. Тем более что есть шанс хорошее дело сделать – человека спасти. А то ведь мы, сам знаешь, обычно рискуем только ради того, чтобы кого-нибудь ограбить или завалить. Согласен?

– Ну, по большому счету… Конечно, так оно и есть, – согласился я.

– Вот именно. А так, может быть, и на небесах зачтется, и сковородочки для нас поменьше раскочегаривать будут. Так что я – согласен. Давай, говори, что там еще за обстоятельства.

Я посмотрел на Наташу, потом снова перевел взгляд на Бурлака и сказал:

– Наташа, которой я вполне доверяю, – бывший капитан ФСБ.

– Ого! – воскликнул Бурлак и посмотрел на нее новым взглядом. – И как же это ее угораздило связаться с нами, с погаными урками?

– Не паясничайте, Михаил Юрьевич, – оборвала его Наташа. – Во-первых, это неприлично, а во-вторых, я вас вспомнила. И отлично знаю, как вы стали уголовником. Я занималась тем саратовским делом, в которое вас втянул Воротчик, и совершенно точно знаю, как все было. Большим и толстым начальничкам нужно было перевести стрелки от себя на кого-нибудь другого, и вот вас-то они на роль козла отпущения и выбрали. А дальше – все по накатанному сценарию. Как и у Знахаря, между прочим. Так что не надо. А что касается меня, то в ФСБ я угодила точно так же, как и вы со Знахарем к своим уркам. Большой, кривой и ржавый крюк. Знаете, что это такое?

– Знаю, знаю, – ответил Бурлак и выставил перед собой ладони. – Прошу прощения, не хотел обидеть.

– Меня обидеть невозможно, – сказала Наташа, – а кроме того, Знахарь сказал вам, что мы с ним вместе и он мне полностью доверяет. Вы это слышали или пропустили мимо ушей?

Я смотрел на нее и диву давался. Такой твердой я ее еще не видел. Интересно! Налив водочки, я взял рюмку и, как и Бурлак минуту назад, посмотрел на Наташу другими глазами.

Бурлак улыбнулся тоже, взял рюмку и обратился ко мне:

– Слышь, Знахарь, а девушка твоя – ничего, мне нравится! Выпьем за прекрасных дам!

– А мне она тоже нравится, – ответил я и поднял рюмку.

Наташа уставилась на меня, затем, посмотрев на Бурлака, сказала:

– Представляете, это он впервые сказал мне о том, что я ему нравлюсь. Не прошло и сорока лет! И еще для этого понадобилось ехать в Самару и встретиться с вами. За могучий мужской ум!

И она ловко хлопнула рюмку водки. Мы с Бурлаком заржали, и я сказал:

– Понял?

– Понял, – ответил он.

– Ну, тогда давай.

– Давай. За прекрасных дам! И мы выпили еще.

Дверь в углу зала распахнулась, и на пороге показался официант, торжественно кативший перед собой тележку, на которой было что-то, накрытое сверкающим серебряным колпаком.

– Ага, – оживился Бурлак и потер руки, – это их фирменное блюдо.

– А что именно? – поинтересовался я.

– Сейчас увидишь, – ответил Бурлак, и по его глазам я понял, что нас с Наташей ждет сюрприз.

И, когда официант снял скрывавший горячее блюдо колпак, я увидел…

Да, это был действительно сюрприз.

На просторном серебряном блюде лежал маленький, тщательно сделанный из различных сортов тушеного и жареного мяса, Ленин. Он выглядел в точ-ночти, как в Мавзолее, и даже разложенная вокруг него зелень поразительно напоминала венки, которыми была украшена настоящая мумия, лежавшая на Красной площади в Москве.

Несколько секунд я смотрел на это экзотическое блюдо, выпучив глаза, а потом меня разобрал смех. Наташа тоже захохотала. Бурлак, явно довольный произведенным эффектом, сдержанно улыбался.

Когда мы перестали ржать, он сказал:

– Вот такой сюрпризик. Нравится?

– Нравится, – ответил я. – А после того как мы его съедим, коммунистами не станем?

– Депутаты жрут, и ничего, – ответил Бурлак, – и мы съедим за милую душу Не бойся, не отравимся.

– А я и не боюсь, – ответил я и, схватив нож, оттяпал Ильичу голову и положил ее себе на тарелку.

– А вам какую часть? – спросил Бурлак у Наташи.

– Я знаю, какую ей часть, – ответил я за нее.

– Эту часть сам ешь, – возразила она, – тем более что ее тут и нету. Мне – ножку.

– Были ножки Буша, теперь – ножки Ильича, – засмеялся Бурлак и, отхватив ленинскую ногу, положил ее Наташе.

А я, отрезав кусочек гениальной головы вождя мирового пролетариата, налил всем водки и сказал:

– Ну, за светлое будущее?

– За светлое, будь оно неладно, – подтвердил Бурлак, и мы немедленно выпили.

Через полчаса от Ленина не осталось ни кусочка, и одновременно с этим мы прикончили первую бутылку водки. Бурлак повернул голову в сторону метра, и тут же опустевшая посуда исчезла со стола, а вместо нее появились две полные бутылки водки. Этикетки были мне незнакомы, и, рассмотрев их внимательно, я увидел, что водка называется «Самарская конкретная». Уж не знаю, кому в голову пришло такое дурацкое название, но сама водочка была хороша, ничего не скажешь. Проходила она в организм без задержки, и никаких сивушных ароматов не ощущалось. Нормальная водка.

Первая бутылка уже оказала свое вредное, но приятное, воздействие, и мы, слегка расслабившись, благожелательно поглядывали друг на друга и вообще – культурно отдыхали.

Бурлак закурил и, выпустив в потолок несколько колец дыма, спросил:

– Ну так что, ты все мне рассказал, или имеется еще что-нибудь?

– Что-нибудь обязательно имеется.

– Ну, тогда давай, рассказывай, – сказал Бурлак и поудобнее устроился в кресле.

– Бывший Наташин начальник, тот самый пидар, который поймал ее на крюк и заставил работать на органы, тоже хочет присутствовать на этой встрече.

– А на хрена он нам нужен? – перебил меня Бурлак. – Мы с братвой прекрасно справимся с этими муслимами, без всяких там федералов. Ты получишь своего брата, книга останется у тебя, а этот фээсбешник пусть курит бамбук. И все дела!

– Да нет, Миша, к сожалению, все гораздо сложнее. Этот человек – генерал ФСБ Губанов. И это именно он посадил на крюки и Наташу, и меня, и он выкрал из таежного поселения староверов Алешу, которого теперь нужно спасти от муслимов. А еще он хочет поймать меня, зацепить Наташу и снова схватить Алешу и отомстить ему за неподчинение. И это еще не все. Он ничего не знает про Коран, но знает, что у меня есть деньги, на которые он рассчитывает. Он и эти деньги хочет тоже. Выслушав меня, Наташа добавила:

– И еще о том саратовском деле с Воротником, на котором вы погорели. Это ведь именно он держал все на контроле. Я просто не все вам сказала.

– Ага… – протянул Бурлак, и его глаза сузились, – тогда совсем другое дело. Это даже хорошо… Ну что же, пусть приезжает. Встретим.

– Нет, Миша, не надо его встречать, – сказал я, – мне понятно твое желание лично разорвать ему жопу. Это было бы справедливо. Но мы накажем его лучше. Зачем тебе подставлять братву под мусульманские маслины? Для этого есть Губанов. Он ведь встрял в это дело не только для того, чтобы от жадности хапнуть все, о чем я тебе рассказал. Он еще и героем России хочет стать, хочет местную «Аль-Каиду» повязать и получить всякие там бляхи на мундир и на погоны. Вот пусть и старается. Пусть федералы с арабами друг друга покоцают, а нам останется только подчистить все это дело. Так сказать, отполировать поляну.

– Ладно, ты меня уговорил, – сказал Бурлак, – главное, конечно, то, что не хочется зазря братву под пули посылать. Если есть другие люди, готовые на это, то вот пусть они и шмаляют друг в друга. А мы в сторонке пока постоим, это ты правильно сказал. С ними, с пидарами, только так и нужно.

Он вздохнул и добавил:

– И все-таки хотелось бы этому Губанову напоследок в глаза посмотреть…

– Может, и посмотришь, – обнадежил я его, – может, и сложится так, как ты хочешь. Сам знаешь – загадывать ни к чему.

– Точно, ни к чему, – сказал Бурлак, – но все-таки хочется.

– В общем, завтра, на свежую голову, начнем действовать. А там – видно будет.

– Годится, – решительно объявил Бурлак и налил всем водки.

Мы подняли рюмки, и он хрипло объявил:

– Ну, за удачу.

Глава 7 МАХНЕМ НЕ ГЛЯДЯ

Проснулся я оттого, что в комнате кто-то храпел.

Повернув голову и с трудом открыв глаза, я увидел лежавшего на диване Бурлака. Он лежал на спине, открыв рот, и храпел так, будто его душили и резали ему горло одновременно. Я попытался почмокать губами, чтобы этим старинным способом заставить его умолкнуть, но у меня получилось только какое-то шуршание. Губы были совершенно сухие, а когда я почувствовал запах, который исходил у меня изо рта, то мне стало плохо.

Я поднялся с огромной кровати, в дальнем углу которой примостилась Наташа, и побрел в ванную. По пути зацепился плечом за холодильник, и тут в моей голове медленно проползла первая за этот день мысль.

Пиво.

Холодное пиво.

Остановившись, я с завистью посмотрел на белый и совершенно благопристойный, в отличие от меня, холодильник, и зависть плавно превратилась в ненависть. Стоит тут, понимаешь, чистый такой, не пьет, не курит, с похмелья не мучается, ничем не воняет, сволочь белоснежная…

Открыв большую белую дверь, я заглянул внутрь и с облегчением увидел небольшое стадо бутылок с различными напитками. Было среди них и пиво. Я достал бутылку поводил глазами вокруг себя и обнаружил лежавшую на старинном полированном столике открывалку. До нее было недалеко – всего метра три. Без труда преодолев это расстояние, я взял открывалку и, накинув ее на пробку, начал открывать бутылку. Раздалось тихое шипение, и Бурлак тут же перестал храпеть. Он закрыл рот и, не открывая глаз, оторвал голову от дивана и застыл в этой страшно неудобной позе. Видимо, услышав знакомый и столь желанный сейчас звук, он попытался проснуться, но у него ничего не получилось. Когда я, заметив его движение, остановил руку, шипение прекратилось, и голова Бурлака стала медленно опускаться обратно.

Это было интересно, и я, забыв о похмелье, зачарованно следил за тем, как он снова открыл рот и захрапел сначала негромко, а потом – во все завертки. Тогда я вновь нажал на открывалку, снова раздалось волшебное шипение, и снова Бурлак закрыл рот и заткнулся. И голову приподнял, словно на сеансе гипноза. Ну, тут уж мне стало стыдно мучить товарища, я резко скинул с бутылки крышечку, и она покатилась по покрытому темным лаком паркету. И этот звук был уже настолько убедителен, что Бурлак, все еще не открывая глаз, стал медленно садиться.

Тогда я решил разбудить его окончательно и, высоко подняв бутылку, направил пенящуюся струю пива в большой высокий стакан. Услышав это, Бурлак открыл глаза и, посмотрев по сторонам, просипел:

– А я думаю – кто это тут шебуршит… Слышь, Знахарь, мы, по-моему, вчера нормально дали, а?

– Нормально, будь уверен. Лично у меня – мозги раком. А у тебя? Ты хоть помнишь, как мы до номера добрались?

– Не, не помню, – ответил он и потер лицо руками.

– Вот и я не помню. На вот, пивка выпей. И я протянул ему полный стакан.

Бурлак поднес стакан ко рту, но в последний момент его рука дрогнула, и пиво полилось по подбородку и на грудь.

– Ну, бля, облился, – сказал Бурлак, осушив стакан и отдуваясь, – но сразу лучше стало. Сушняк пропал.

Я налил пива и себе и, приложившись к полному стакану, в который вошла вся бутылка, почувствовал себя верблюдом, добравшимся до оазиса. Да, подумал я, алкаши знают толк в этом деле. Ведь попить пива утром после пьянки гораздо приятнее, чем сама пьянка. Вот они и доводят себя до состояния постоянного снятия ломок, а потом тащатся от этого.

Я достал из холодильника еще две бутылки и, открыв их, разлил по стаканам. И только мы с Бурлаком взяли эти стаканы и с пониманием посмотрели друг на друга, как с кровати раздался голос:

– А меня здесь как бы и нет, да? И все пиво в две хари, да? Никакого уважения к женщине, джентльмены хреновы! А вчера оба распинались, как они женщин ценят, уважают и берегут. Ручки целовали, на дуэль друг друга вызывали из-за меня…

Мы с Бурлаком посмотрели друг на друга, и он недоверчиво спросил севшим голосом:

– Что, Знахарь, правда, что ли? Ты что-нибудь такое помнишь?

Я наморщил лоб и что-то такое вспомнил. Что-то было. Не помню точно, что, но – было. И поэтому без особого удовольствия ответил:

– Да, Миша, было. Так что придется ответить за базар.

И, протянув полный стакан пива Наташе, сказал:

– С добрым утром, сударыня! Не желаете ли выпить малую толику этого прекрасного напитка?

– Малую – Толику, большую – Вовану, – сказал вдруг Бурлак и засмеялся.

После вчерашнего смех его напоминал скорее хриплое кудахтанье, и я понял, что пивом тут не обойдешься.

А Наташа закуталась одеялом до подбородка и спросила:

– А джин-тоника там нет?

– Сейчас посмотрю, – ответил я и залпом выпил пиво, которое только что было предложено ей.

После этого опять встал и, с удовольствием чувствуя, как сухожилия перестают быть слишком сухими, а движения становятся более точными, открыл холодильник. Джин-тоник там был. Открыв банку, я вылил ее в третий стакан и протянул его Наташе.

Потом повернулся к Бурлаку и вопросительно посмотрел на него.

Он понял меня без слов и сказал:

– Да-а-а… Пивом голову не обманешь. Но есть дела. Сначала, пока мы еще не совсем поправились, тебе нужно позвонить в два места. А уж потом мы имеем минимум три дня на то, чтобы заниматься пьянством и развратом.

– Развратом – без меня, – заявила Наташа.

– Это понятно, – рассудительно ответил Бурлак. – А пьянством?

– А пьянством – обязательно со мной. Если бы вы знали, ребята, – мечтательно сказала Наташа, – сколько времени я уже не пьянствовала от души!

– А сколько? – с интересом спросил я.

– Ну-у… лет пять, наверное, – ответила она. – То, как мы выпивали с тобой, не в счет.

– Так уж и не в счет? – удивился я.

– Конечно! Все это было на диком напряге, в перерывах между беготней и стрельбой, а тут вроде бы появился небольшой стоп-тайм. Так что можно расслабиться в хорошей компании.

– Хорошая компания, это, я так понимаю, – мы? – полуутвердительно спросил Бурлак.

– Ну, в общем, да, – согласилась Наташа. – Да и другой-то все равно нет!

– Вот так, – сказал я Бурлаку, – вот они всегда так. Все вроде хорошо, а только расслабишься, обязательно поганку подсунут.

И я швырнул в Наташу подушкой. Она взвизгнула и, облившись джин-тоником, спряталась под одеялом.

– В общем, Знахарь, – сказал Бурлак, – давай еще по одной, и притормозим. Ты позвонишь этим своим арабам и федералам, а уж потом, когда договоришься с ними, пойдем в кабак. Пиво – это хорошо, конечно, но сначала – дела.

– Годится, – ответил я и достал из холодильника еще две бутылки.

Через полчаса, уже освеженный душем и оживленный пивом, я сидел перед телефоном и смотрел в бумажки, на которых были записаны номера трубок Губанова и Надир-шаха.

Бурлак сидел напротив и косился на холодильник.

Набирая номер Надир-шаха, я испытывал некоторое беспокойство, но тут уж ничего поделать было нельзя и приходилось терпеть.

В трубке прозвучали несколько звонков и наконец раздался ответ на арабском языке.

– Здравствуй, Надир-шах, – спокойно сказал я.

– Здравствуй, Знахарь, – последовал ответ.

– Книга у меня, она в полном порядке. А что с мальчишкой?

– Он тоже в полном порядке, – ответил Надир-шах, и в его голосе я услышал смесь облегчения и удовлетворения. – Теперь осталось только встретиться.

– Вот именно, – подтвердил я, – но для этого тебе придется приехать с Алешей в Россию.

Я ожидал, что Надир-шах будет протестовать, и уже приготовился врать ему, что меня снова объявили в розыск и что я не могу пересекать границу, но он неожиданно согласился со мной:

– Это правильно, Знахарь. Нельзя рисковать тем, что находится в твоих руках. На границе книгу могут отобрать, сочтя ее исторической ценностью. И это, как ты знаешь, так и есть.

Я, сделав вид, что именно так и подумал, сказал:

– Ты понимаешь меня с полуслова, Надир-шах. Это хорошо. Тогда я жду тебя через три дня в Самаре. Книга при мне.

– Не торопись, Знахарь, – сказал на это Надир-шах, – мы вряд ли увидимся с тобой еще когда-нибудь. Это совершенно ни к чему. Встречаться ты будешь с уже известным тебе человеком.

– Это будет Ахмад? – спросил я, догадавшись, что мне предстоит встреча с этим питерским подонком.

– Совершенно верно. Но до этого, прямо сегодня, я хочу, чтобы ты показал книгу моему человеку в Самаре. Он убедится, что это та самая книга, и тогда уже сообщит мне, что Ахмад может выезжать.

– А что насчет Алеши?

– После того как я услышу сообщение о том, что книга действительно у тебя, Алеша поедет в Россию в сопровождении моих людей.

– Хорошо. Как я встречусь с твоим человеком в Самаре? У вас что – и тут свой филиал имеется?

Надир-шах засмеялся:

– Конечно, Знахарь! Верные слуги Аллаха рассеяны по всему свету и готовят мир к переходу в Ислам. И в этой вашей Самаре – тоже.

– Ну ладно. Так как я найду вашего человека?

– Запиши номер.

И Надир-шах продиктовал мне федеральный одиннадцатизначный номер.

Записав его, я четко повторил номер в трубку и, получив подтверждение его правильности, попрощался с Надир-шахом.

Теперь нужно было говорить с Губановым.

Это было не столь ответственно, как разговор с коварным Надир-шахом, и я, достав еще одну бутылочку пива, вылил ее в стакан.

Бурлак осуждающе покачал головой:

– Дела-то еще не кончились, а ты уже…

Я махнул рукой и, опустошив стакан, ответил:

– Главное уже сделано. Теперь осталось вызвать этого федерального козла, и потом связаться с агентом Надир-шаха.

– Так что, они и у нас в Самаре обосновались, что ли? – спросил Бурлак, подавшись вперед.

– А то, – невесело ухмыльнулся я, – они теперь везде.

– Ну, бля, устрою я им сабантуй, – пообещал Бурлак, снова откинувшись на спинку кресла, – бля буду, устрою. Не хватало еще, чтобы тут у нас эта алькаидовская нечисть свои щупальца распускала!

– Потом, Бурлак, потом. Погоди немного, вот сделаем дело, и тогда гаси их, как тебе угодно.

– Загашу, будь уверен, – пообещал Бурлак и достал из холодильника бутылку пива.

А я тем временем набрал номер Губанова и услышал в трубке его недовольный голос:

– Ну, что там еще?

– А ничего особенного, – ответил я, – просто звоню, чтобы сказать, что скоро настанет время действий. Вы там где сейчас?

– Блядь! – вырвалось у Губанова. – Пирамиды смотрим, чтоб им провалиться.

– Ну и как? – насмешливо спросил я. – Стоят?

– Стоят, – ответил Губанов. – Какие действия?

– Возвращайтесь в гостиницу и ждите моего звонка.

– Это будет не раньше, чем через три часа.

– Ничего, сегодня до вечера все равно ничего не случится.

– Хорошо бы, – ответил Губанов и отключился.

Я посмотрел на Бурлака и сказал:

– Пускай подергается. Он еще не знает, что ему придется лететь обратно в Россию. Когда узнает – точно обосрется от злости.

Наташа, сидевшая на кровати, захихикала, а Бурлак криво умехнулся и заметил:

– Это что, а вот когда он поймет, что его развели по полной программе, да еще и выставили на убой, то, наверное, сильно удивится. Гнида.

– Да, он сильно удивится, – подала голос Наташа, – он слишком привык к тому, что сам распоряжается жизнями людей. А тут его разыграют, как семерку. Кондратий его, конечно, не хватит, но расстроится он очень сильно. Я его знаю.

Я посмотрел на кровожадную Наташу и сказал Бурлаку:

– Значит, так. Тут появился новый нюансик.

– Какой-такой нюансик?

– Сейчас я позвоню этому арабском шпиону, и нужно будет показать ему Коран. После этого он позвонит Надир-шаху и скажет ему, что все в порядке. И трогать этого человечка нельзя ни в коем случае. Понимаешь?

– Да уж понимаю, – недовольно пробурчал Бурлак. – Что я – пальцем деланный, что ли?

– И еще. Надо встретиться с ним в каком-нибудь тихом месте и под хорошим прикрытием. От «Аль-Каиды» всего ожидать можно. Они могут затеять стрельбу, чтобы забрать книгу.

– У меня не затеют, – многообещающе сказал Бурлак, – у меня они, так затеют, что потом от своей мечети кирпичики на сувениры разбирать будут.

– Ну, это понятно, – согласился я, – но, как говорится, береженого бог бережет. Так что давай сделаем так. Я звоню ему и назначаю встречу. Там твои люди вежливо, подчеркиваю – вежливо, сажают его в машину, повязочку на глаза, и везут в то место, где я покажу ему книгу. Когда он ее обнюхает, то прямо оттуда позвонит Надир-шаху. А потом его точно так же, с повязкой на рыле, вежливо отвезут обратно и отпустят с миром. И до того, как все закончится, он должен быть цел и невредим. А уж потом, если тебе угодно, можешь его хоть на бефстроганов поникать. Но – потом.

Бурлак мрачно кивнул.

– Вот и хорошо, – подытожил я и набрал номер, который дал мне Надир-шах.

Глава 8 ВСЕМ СЕСТРАМ – ПО СЕРЬГАМ

В давние советские времена домостроительный комбинат № 4 был оживленным местом, и каждое утро одиннадцать тысяч рабочих направлялись к нему из разных концов города. Комбинат производил бетонные плиты, предназначенные для строительства, готовые блоки квартир и разнообразную бетонную мелочь вроде фонарных столбов, фундаментных блоков и могильных поребриков.

Работа, которой были заняты трудившиеся на комбинате люди, была однообразной и тяжелой, и поэтому единственной радостью, скрашивавшей их никчемную жизнь, была водка. Умереть с похмелья на территории комбината было невозможно. Как известно, спрос порождает предложение, и этот незыблемый принцип проявлялся там в полный рост. Каждый знает, что несколько рублей – не деньги. И водка, которую можно было купить на комбинате, стоила как раз на эти несколько рублей дороже. Для работяг это было мелочью, но для каждого из двадцати подпольных торговцев водкой и прочими горячитальными напитками служило источником более чем серьезного дохода.

Однажды этим вопросом занялся ОБХСС, и молоденький лейтенант, засланный на комбинат под видом студента-практиканта, две недели бродил по огромным пыльным цехам, пил с работягами водку и выспрашивал у них секреты производства цементных чушек. Потом он взял шариковую ручку и сделал в блокноте несложные вычисления. Результат получился весьма интересным. Каждый день на комбинате продавалось не менее трех тысяч бутылок водки, на каждой из них бутлегеры зарабатывали около трех рублей, что в сумме давало девять тысяч рублей чистой прибыли в день. Умножив это на двадцать два рабочих дня, лейтенант получил сто девяносто восемь тысяч, а разделив эту сумму на количество спекулянтов, он с удивлением и завистью увидел, что каждый из них получал около десяти тысяч рублей в месяц. Это было примерно в сто раз больше его зарплаты.

Лейтенант был потрясен.

Мало того, он был расстроен. А расстроился он потому, что, будучи убежденным марксистом-атеистом, свято верил в то, что нет ничего, кроме того, что можно увидеть, и что жизнь заканчивается с последним вздохом. Поэтому нужно стараться получить от нее все, что успеешь. А поскольку в его представлении это «все» опять же не выходило за рамки того, что можно увидеть и унести с собой, то он уволился из ОБХСС и попытался встрять в сплоченные ряды спекулянтов водкой. И тут ему пришлось познакомиться с другой стороной благополучной жизни подпольных российских капиталистов. В спекулянтской общине царили весьма строгие порядки, и двадцать торговцев водкой давно уже решили, что их количество является оптимальным. Сначала отставного лейтенанта попытались просто отшить, но он был на-стырен и попробовал продавать водку без ведома и согласия хозяев поляны. Тогда его побили, сломав четыре ребра и челюсть. Ума у него от этого не прибавилось, выводов он не сделал и через месяц снова появился на комбинате. И тут, на беду, один из работяг узнал его.

Полтора года назад этого работягу тягали в ОБХСС по поводу продажи государственного цемента налево, и допрашивал его этот самый молоденький обсос с погонами младшего лейтенанта.

Закричав «Ба, знакомые все лица!», работяга, недолго думая, врезал неудачливому претенденту на высокое звание спекулянта водкой по чавке. Удар пришелся по тому же месту, которое было сломано месяц назад, и перелом повторился. Завывая от боли, бывший мент бросился бежать по запутанным ком-бинатовским дворам куда глаза глядят, и больше его никто не видел.

Его больше не видели не только на комбинате, но и в городе. И не только в городе, но и вообще нигде. Его жена, подождав несколько дней, подала в розыск, но это не дало никаких результатов, да и не должно было дать их. Там, где в больших количествах отливаются крупногабаритные изделия из бетона, человек мог исчезнуть бесследно и навсегда. И наверняка лейтенантик давно уже мирно лежал в фундаменте какого-нибудь детского садика или поста ГАИ.

Мир его глупому праху.

Все это было в давние советские времена, и теперь на комбинате царили запустение и тишина, которые нарушались только возней крыс да карканьем ворон. Все было разворовано, распродано и разрушено. Но для криминальных разборок комбинат был идеальным местом. Его руины напоминали компьютерную игру и были весьма удобны для перестрелок и тайных встреч.

Именно там и была назначена встреча, во время которой Алеша должен был получить свободу, а посланник Надир-шаха Ахмад – старинный Коран, хранивший в себе тайну древнего сокровища.

В тот же день Знахарь связался с человеком Надир-шаха, и через несколько часов агента «Аль-Ка-иды», с повязкой на глазах, привезли на тихую окраинную улочку. Агент оказался тихим татарином, на вид ничем не отличавшимся от любого другого россиянина.

Сидя в «линкольне» рядом с Бурлаком, Знахарь увидел, как из-за поворота показалась черная «девятка», которая остановилась в пятидесяти метрах от их машины. Дверь «девятки» открылась, и из нее вылез конкретный пацан в черной кожаной куртке. Открыв заднюю дверь, он что-то сказал, и из машины вышел человек небольшого роста, на глазах которого была тряпичная повязка. Браток снова забрался в «девятку», а человек снял повязку и, прищурившись, посмотрел в сторону «линкольна».

– Ну, я пошел, – сказал Знахарь и, взяв купленный накануне дипломат, в котором теперь хранился Коран, вышел из «линкольна».

Посланник Надир-шаха направился к нему.

Разговаривать с ним было не о чем, поэтому Знахарь положил дипломат на капот машины и, открыв его, отошел на шаг в сторону.

Когда татарин приблизился и увидел то, что лежало в дипломате, его глаза расширились и он, забормотав что-то не по-русски, поднял ладони и лицо к небу и совершил краткий намаз. После этого он с благоговением подошел к дипломату и любовно провел ладонью по драгоценной деревянной обложке.

Бросив быстрый взгляд на Знахаря, он нагнулся и стал осматривать древнюю книгу, едва не водя по ней носом. Изучив обложку, он осторожно открыл Коран и, бормоча что-то себе под нос, стал бережно перелистывать страницы. Знахарю это не понравилось. Татарин мог найти там то, что было нужно Надир-шаху, и тогда вся история с обменом теряла всякий смысл.

– Ты что, собираешься его изучать прямо здесь? – спросил Знахарь.

Татарин зыркнул на него и перевернул Коран задней стороной вверх.

Открыв последнюю страницу, он снова уткнулся носом во внутреннюю сторону обложки, как раз в то место, где грешной рукой мастера был вырезан аист, закинувший голову на спину.

Закончив осмотр, посыльный закрыл Коран, затем снова провел ладонями по лицу, прошептал молитву и, наконец, опустил крышку дипломата.

Посмотрев на Знахаря, он достал из кармана мобильник и набрал номер. Знахарь, следивший за каждым его движением, заметил, что это был номер Надир-шаха. Приложив трубку к уху, он подождал несколько секунд, и затем заговорил по-арабски. Из всех слов, которые он произнес во время короткого разговора, Знахарь понял только «Надир-шах», «Коран» и «Аллах». Потом татарин сказал «рахмат» и протянул трубку Знахарю.

Поднеся ее к уху, Знахарь услышал голос Надир-шаха:

– Приветствую тебя, Знахарь!

– Приветствую тебя, Надир-шах! – ответил Знахарь. – Ну как, это та книга, которая тебе нужна?

– Да, это она, – ответил Надир-шах, и в его голосе прозвучало волнение.

Знахарь знал, что это вовсе не волнение верующего человека, получившего добрую весть о том, что давно пропавшая святыня наконец нашлась. Он прекрасно понимал, что теперь Надир-шахом владеет могучая жаба, которая может заставить его пойти на что угодно ради того, чтобы получить вожделенный ключ к тайне сокровища. Но Надир-шах не знал о том, что Знахарю все это известно, и поэтому ситуация получалась особенно пикантной и давала Знахарю дополнительные козыри, которые должны были помочь ему в этой опасной и рискованной игре, ставками в которой были с одной стороны – невероятное богатство, а с другой – жизнь молодого человека.

– Ну, тогда все в порядке, – удовлетворенно сказал Знахарь. – Давай, присылай своих людей, и пусть они везут сюда Алешу.

– Да, конечно, так и будет, – торопливо ответил Надир-шах, которому на минуту отказало его железное спокойствие, – но помни, что жизнь твоего брата в моих руках, и не делай глупостей.

И тут вдруг Знахарь с поразительной ясностью увидел сущность Надир-шаха. Этот жестокий человек вовсе не был таким, каким его представляли окружающие и каким он показывал себя сам. На краткий миг перед Знахарем открылось его истинное лицо, а главное – его реальная позиция в этой игре.

Надир-шах боялся.

Жизнь Алеши не представляла для него никакой ценности. Вроде как мексиканский доллар для китайца. Но он изо всех сил старался поддерживать в Знахаре мысль о том, что в его, Надир-шаха, власти, сделать жизнь Алеши кошмарной или вовсе прервать ее. Он корыстно использовал чужие представления, в то же время презирая их и видя в них только рычаги воздействия.

А боялся он того, что Знахарь вдруг изменит свои взгляды на жизнь и станет таким же, как сам Надир-шах. И тогда, отвернувшись от ничтожной жизни никому не нужного мальчишки, Знахарь оставит Надир-шаха ни с чем.

Все эти соображения промелькули в голове Знахаря за какую-то секунду, и он, усмехнувшись, сказал:

– Ты, главное дело, сам не сделай какой-нибудь глупости, и тогда, может быть, все будет в порядке. По моей вине погибло много людей, так что еще одна смерть уже ничего не изменит. Мне все равно гореть в аду. Как и тебе, между прочим.

Надир-шах почувствовал, что в системе их странных деловых отношений что-то изменилось, но пока не понимал, что именно. Поэтому он ответил твердым и уверенным тоном:

– Знахарь, мы с тобой мужчины, и все эти слова совершенно ни к чему. Я отправляю Алешу в сопровождении своих людей, и через три дня они тебе позвонят. И я надеюсь, что наша сделка пройдет быстро и правильно.

– Я тоже надеюсь, – ответил Знахарь и отключился.

На что именно он надеялся, он говорить не стал. Вернув трубку спокойно смотревшему на него посланнику Надир-шаха, он сказал:

– Все в порядке. Можешь идти.

Тот, не говоря ни слова, сунул трубку в карман и, повернувшись к Знахарю спиной, зашагал к «девятке». Увидев это, сидевший в «девятке» браток вылез и снова нацепил на глаза агента повязку. Потом он помог ему забраться в машину, уселся сам, и, взревев форсированным мотором, «девятка» лихо развернулась и исчезла за поворотом.

Знахарь защелкнул замки дипломата и, обойдя «линкольн», уселся рядом с Бурлаком.

– Ну как, все путем? – обеспокоенно спросил Бурлак.

– А-атлично, Константин! – ответил Знахарь, закидывая дипломат на заднее сиденье. – Поехали в «Княжну», там Наташа уже заждалась.

– Ну и что теперь, – спросил Бурлак, запуская двигатель.

– А теперь три дня пьянства и разврата, как я и говорил.

– Годится, – радостно сказал Бурлак, трогаясь с места, – сейчас позвоню двум девчонкам…

– Зачем двум? – прервал его Знахарь. – Я же с дамой!

– Да не для тебя, – отмахнулся Бурлак – Что же я – не понимаю? Это для меня, есть тут две сестрички, им по восемнадцать лет, гладкие такие редисочки, самое то, что надо. У меня с ними контакт уже полгода налажен. И с другими я дела не имею. А им, кстати, тоже сказал, что если узнаю, что они с кем-то еще кувыркаются, – обеих в Волге утоплю. Лично.

– И это правильно, – согласился Знахарь, – не хрен баловать. Но с другой стороны, если, например, у кого-то из них любовь получится, ну, там, замуж захочет?

– Это другое дело, – рассудительно сказал Бурлак, – любовь – это святое. А просто так ноги раскидывать – только у меня. Сказал – отрезал.

– Ну ты строг, однако, – засмеялся Знахарь.

– А с ними иначе нельзя, – ответил Бурлак, – а то как раз на голову сядут У них это хорошо получается. Впитано с молотком матери.

– С молотком, говоришь? – снова засмеялся Знахарь.

У него резко улучшилось настроение, и, хотя он понимал, что все трудности еще впереди, надежда на благополучный исход дела была сильной и светлой.

– Так, – сказал он, – где будем развращаться, в кабаке или в номере?

– А и там и там, – ответил Бурлак, – а еще в сауне. У них там в подвале сауна – мама, не горюй. Увидишь, сам согласишься.

– Ну, не знаю, – с сомнением покачал головой Знахарь, вспомнив баньку Дяди Паши, – видел я всякие бани, так что не спеши, надо сначала посмотреть.

– Посмотришь, посмотришь, – пообещал Бурлак.

Когда они вернулись в «Княжну», то застали Наташу в бильярдной, где она азартно выигрывала у снисходительно посмеивавшегося маркера.

Увидев компаньонов, она аккуратно поставила кий в стойку и, извинившись перед партнером, спросила:

– Ну как, удалось бабушку сожрать?

– Удалось, удалось, – успокоил ее Знахарь. – А ты кий-то не ставь, мы сейчас будем приводить себя в порядок перед оргией, так что ты нам пока что не нужна.

– Виктор Иваныч, – обратился Бурлак к маркеру, взглянув на полку, где лежали забитые игроками шары, – это что, она у вас выигрывает, что ли?

– Да вот, – с притворным огорчением ответил Виктор Иваныч, – думал распотрошить девушку, а она лупит шары один за другим, прямо хоть сдавайся!

– А ты с ним на деньги сыграй, – посоветовал Знахарь Наташе, – вот тогда и узнаешь, как он играет на самом деле

– А я и так знаю, – ответила Наташа, – ты что, думаешь, я в бильярдных никогда не была? Думаешь, я не знаю, что все маркеры на самом деле бывшие чемпионы?

– Что значит – бывшие? – удивился маркер. – Я и сейчас чемпион Самары. Просто что же я – не понимаю, что ли? Девушка поиграть хочет, и незачем ей настроение портить. А по-настоящему мне есть с кем побиться.

– Ладно, идите, переодевайтесь, – сказала Наташа, – пока вас не было, я тут все разведала и нашла сауну с басейном. Сауна – так себе, зато бассейн – это нечто. Ну да сами увидите.

И, снова взяв кий, она, не целясь, положила чужого через всю поляну.

Маркер развел руками и сказал:

– А ты говоришь – чемпион! Вот где чемпионы.

Глава 9 ЖАДНОСТЬ НЕ ТОЛЬКО ФРАЕРА СГУБИЛА!

Знахарь стоял посреди огромного двора, заваленного обломками бетонных плит с торчавшей из них скрученной ржавой арматурой, и держал в левой руке дипломат с Кораном. В правой у него была «берет-та», направленная стволом вниз. Этот пистолет принес ему Бурлак. Он предлагал и «магнум», и «валь-тер», но Знахарь уперся, и Бурлаку пришлось потрудиться, потому что на самарском черном рынке оружия с «береттами» была засада. Конечно, сам он не трудился, а только раздавал распоряжения по телефону, но все равно, когда совершенно новая, чистая «беретта» оказалась в руках Знахаря, Бурлак облегченно вздохнул, демонстративно утер пот со лба и спросил:

– И чего это тебя так на «беретту» повело? Есть же другие стволы, не хуже нее.

Знахарь пожал плечами и ответил:

– Привычка. Не хочется попасть в пиковое положение с незнакомым стволом. Сам понимаешь.

– Ну, в общем, понимаю, – согласился Бурлак, – но с другой стороны, не все ли равно, из чего шмалять?

– Да нет, – усмехнулся Знахарь, – не все равно. Ну да ладно, достал мне пушку, и хорошо. Теперь я чувствую себя нормально.

Он и в самом деле чувствовал себя гораздо увереннее, держа в руке привычный пистолет. Сзади него стояли двое бурлаковских бойцов, имевших под куртками бронежилеты скрытого ношения, где-то слева в развалинах сидел сам Бурлак с винчестером, а справа – Наташа. Бурлак наотрез отказывался брать ее с собой, но она минут десять объясняла ему, кто он такой есть и чего стоит в подобных делах обыкновенный урка, будь он хоть трижды авторитетом, рядом с профессиональным сотрудником ФСБ.

Бурлак попытался было перебить ее, но у него ничего не вышло.

Знахарь в это время валялся на диване и только посмеивался, с удовольствием слушая их перепалку, которая на самом деле была нормальным втыком со стороны Наташи. Когда она закончила, Бурлак затравленно оглянулся на Знахаря, и тот, не выдержав, заржал во всю глотку.

Отсмеявшись, Знахарь вытер выступившие слезы и сказал:

– Она права. Мы с ней бывали в таких переделках, что эта встреча с обменом – просто семечки. И главную опасность для нас представляют не эти чурки, которые умеют только глотки резать, особенно, если человек связан, а Губанов со своими орлами. Губанов ведь, падла, так и не сказал, где они будут сидеть. Так что вот тут-то главная подляна и есть.

Он ведь тоже сам за себя, как и мы. И когда он убедится, что с арабами кончено, то повернет ствол в нашу сторону. Понимаешь?

– Да, понимаю, – ответил Бурлак и бросил хмурый взгляд на Наташу.

– И где он будет – неизвестно. Так что нужно с утра отправить туда людей, чтобы они облазили там все и убедились, что нет засады. То есть – пусть она там будет, но уже наша, а не губановская.

Знахарь стоял и смотрел прямо перед собой.

Ждать пришлось недолго. Из-за полуразвалившейся трансформаторной будки появился питерский парень Ахмад, который одной рукой обнимал за плечи Алешу, а другой – прижимал к его виску пистолет. В очередной раз увидев это свидетельство подлости и трусости, Знахарь едва не потерял самообладания и лишь неимоверным усилием воли смог загнать мгновенно ударивший в уши адреналин на место.

Ухмыльнувшись, он поставил дипломат на землю и сделал несколько шагов назад.

– Вот то, что тебе нужно, – негромко сказал он. Ахмад стоял неподвижно. Из-за будки вышли еще двое арабов. Они тоже держали в руках пистолеты и настороженно посматривали по сторонам.

Ахмад что-то сказал им, и один из них, не опуская пистолета и опасливо поглядывая на Знахаря, приблизился и, присев на корточки, протянул руку к дипломату.

И вдруг произошло непредвиденное.

Невдалеке быстро захлопали пистолетные выстрелы, раздались крики и прозвучала короткая автоматная очередь.

Знахарь даже не пошевелился, зато араб, тянувший руку к дипломату, вскочил и, наставив на Знахаря ствол, стал панически оглядываться. В его глазах был страх. И, увидев этот страх, Знахарь почувствовал уверенность, усмехнулся и, обращаясь к судорожно напрягшемуся Ахмаду, сказал:

– Что-то у тебя воины какие-то нервные! Да и сам-то ты не лучше выглядишь. Не страшно тебе там, у заложника за спиной?

Вдруг из-за развалин раздался голос Наташи:

– Ему? Да он он уже в штаны нассал!

Она спокойно вышла из-за торчавшей вертикально бетонной плиты и, держа в руке пистолет, сказала:

– Ну что, узнаешь меня, Ахмадик? Ну, давай, шевели мозгами! Мы же с тобой на одном курсе учились, помнишь? Вместе портвейн пили, в койке развлекались в одной компании, в счастливые студенческие годы! Ну как, вспомнил?

Ахмад вдавил ствол пистолета в висок Алеши, и тот поморщился от боли.

– Я застрелю его! – выкрикнул он, быстро переводя взгляд с Наташи на Знахаря и обратно.

– Может, и застрелишь, – согласилась Наташа, – а может, и нет. Скажи своему чурбану, чтобы посмотрел в дипломат, а то он уже забыл, зачем пришел.

Знахарь был поражен столь неожиданным вмешательством Наташи, но оно было в масть, так что дергаться не следовало.

Ахмад произнес короткую гортанную фразу, и тот, кто должен был проверить содержимое дипломата, снова присел на корточки. Открыв дипломат одной рукой и увидев Коран, он придушенно воскликнул «О, Алла», повернулся к Ахмаду и быстро заговорил по-арабски. Ахмад кивнул, и араб закрыл дипломат.

– Ну и что дальше? – насмешливо спросил Знахарь.

– Не спеши, – перебила его Наташа и снова обратилась к Ахмаду.

– Ты помнишь, как мы гуляли белыми ночами? – спросила она и тут же сама ответила. – Конечно, помнишь. Как ты расписывал, что такое настоящий мужчина, помнишь? А Летний сад помнишь? И что там было – помнишь, сучонок?

– Я убью его! – завизжал Ахмад. – Я сейчас застрелю его!

– А знаешь, что будет дальше? – вмешался в их разговор Знахарь. – Я сейчас тебе расскажу. Если ты убьешь заложника, мы не станем убивать тебя. Мы тебя отпустим. А я прямо сейчас позвоню Надир-шаху и расскажу ему, что ты убил заложника и не получил книгу. И ты прекрасно знаешь, что будет потом. Я ведь помню тот фильм, который ты показывал мне на Исаакиевской площади. И ты его помнишь.

– Правильно, Знахарь, не убивай его, – раздался голос генерала Губанова, который неожиданно вышел из развалин, – лучше отдай его мне. Я ему еще интереснее устрою, чем его братья-мусульмане.

Обстановка стала критической. На сцене появились все три заинтересованные стороны.

– А вот про Коран я ничего от тебя не слышал, – сказал Губанов, обращаясь к Знахарю, – это что-то новенькое. И, наверное, очень интересное.

– Тебе – неинтересно, – сказал Знахарь, судорожно соображая, кто в кого палил и кого теперь не хватает, – это мои дела.

– Не знаю, не знаю, – с сомнением произнес Губанов и огляделся. – А ты, Наташа, молодец, вовремя вышла.

– Пошел в жопу, – отозвалась она.

Губанов усмехнулся и покачал головой, но ничего не сказал.

Знахарь посмотрел по сторонам, и его глазам открылась вся диспозиция.

В центре находился дипломат и рядом с ним – все еще сидевший на корточках бесстрашный воин Аллаха, испуганно наводивший ствол пистолета то на Губанова, то на Знахаря, то на Наташу.

В пяти шагах от дипломата, являвшегося центром тяжести всей картины, стоял сам Знахарь, а за ним – двое мрачных братков со стволами в руках.

Впереди, около трансформаторной будки, до которой было шагов двадцать пять, стояли в тесном объятии бледный Алеша и испуганный Ахмад. Рядом с ними находился еще один араб, в одной руке державший пистолет, а другую засунувший в карман короткой куртки.

На арене, усыпанной битым кирпичом и окруженной руинами, воцарилась тишина. Что-то должно было произойти, и это чувствовали все. Секунды тянулись, и ситуация все больше напоминала кадры из ковбойского фильма, когда противники стоят друг напротив друга, шевеля пальцами рядом с рукоятками пистолетов. По идее, если бы все шло в соответствии с договоренностью, нужно было просто обменять Алешу на Коран и разойтись в разные стороны. Но было совершенно ясно, что этот сценарий провалился. И то, что будет происходить в ближайшие несколько минут, известно только одному Аллаху. А вернее – Шайтану.

Ахмад повернул голову в сторону и, не спуская взгляда со Знахаря, сказал какое-то короткое арабское слово. Тогда тот из его сопровождающих, который стоял на заднем плане, вынул руку из кармана и поднял ее высоко над головой. В руке была зажата небольшая коробочка с красной кнопкой, и большой палец чурки лежал на кнопке.

Все уставились на эту коробочку, а Ахмад усмехнулся и, отпустив Алешу, сказал ему:

– Распахни куртку.

Алеша подчинился, и Знахарь увидел, что на нем надет пояс шахида. Попросту говоря – Алеша был заминирован. Несколько довольно крупных брикетов взрывчатки были опутаны проводами и соединены с каким-то радиоустройством.

Такого Знахарь не ожидал и поэтому несколько растерялся.

Ахмад усмехнулся и сказал:

– Теперь ты видишь, что я предусмотрел все. И можешь забыть о всех своих планах. Сейчас я заберу книгу, и мы уйдем. Передатчик работает на расстоянии до километра, так что если кто-то из вас поведет себя неправильно, мой человек нажмет кнопку и твой Алеша превратится в клочки. Ты понимаешь меня?

Знахарь ответил после короткой паузы:

– Да, понимаю. А где гарантия, что он не нажмет кнопку, когда вы уберетесь отсюда?

– Никаких гарантий. Поэтому веди себя хорошо и не хами.

В голове Знахаря со страшной скоростью проносились мысли, и все они были об одном: ситуация проиграна. Что делать дальше – неизвестно.

Араб, который до сих пор сидел рядом с дипломатом на корточках, медленно поднялся на ноги и, пятясь, вернулся к своим. Открытый дипломат остался лежать на середине площадки.

Снова настала тишина.

Наконец Ахмад, вполне насладившись выигрышной ситуацией, подтолкнул Алешу в спину и сказал:

– Иди, закрой дипломат и принеси его мне. Алеша медленно шагнул вперед. Знахарь сжал зубы, понимая, что Ахмад делает это специально, показывая, кто здесь распоряжается.

Но не успел Алеша сделать и двух шагов, как раздался голос Наташи:

– Не спеши, Ахмадик!

Все головы повернулись к ней. Алеша остановился.

– Ты так и не сказал мне, помнишь ли о том, что произошло в Летнем саду.

– Заткнись, сука, – сказал Ахмад, и его лицо исказилось.

– Ну, я-то сука, это понятно, – ответила Наташа, – я и не возражаю. Но ты, как видно, все-таки забыл, что там было. Сейчас я тебе напомню. А заодно и другие пусть послушают. Им будет интересно.

Говоря это, Наташа жестикулировала пистолетом, и его ствол направлялся то в одну, то в другую сторону. Все были заинтригованы ее словами, и никто не обращал особого внимания на то, что она размахивает пушкой. Знахарь бросил быстрый взгляд на Губанова и увидел, что тот напряженно прищурился и чего-то ждет. Снова посмотрев на Наташу, Знахарь заметил, что выражение ее лица не соответствовало тому, что она говорила. Ее слова и руки делали свое дело, а глаза внимательно перебегали с Ахмада на Алешу, а потом на стоявшего с пультом в руке араба.

Знахарь подобрался, чувствуя, что сейчас что-то произойдет, и так оно и вышло. Неожиданно, когда ствол пистолета, которым она оживленно размахивала, в очередной раз оказался направленным на араба с пультом, она резко остановила движение руки и, замерев на секунду, выстрелила несколько раз подряд. Араб взвыл, его предплечье переломилось, взлохматившись в месте сгиба, а пульт упал и откатился в сторону.

Схватившись за изуродованную руку, из которой хлестала кровь, он согнулся и, прижав руку к животу, метнулся в сторону пульта. Знахарь поднял «бе-ретту» и выпустил в араба несколько пуль. Две из них попали в склоненную к земле голову, и араб, ткнувшись лицом в землю, перестал двигаться.

Ахмад, переведя пистолет с Алеши на Знахаря, нажал на спуск, но Знахарь успел упасть на землю, и пули, выпущенные в него, угодили в стоящих позади боевиков Бурлака. Один из них упал, схватившись рукой за простреленное горло, другой, которому три свинцовые маслины вошли в грудь, свалился на спину, шипя от боли и ругаясь. Бронежилет – штука хорошая, но если тебя бьют по груди кувалдой, это вряд ли может понравиться.

Тут в перестрелку ввязались те, кто скрывался за развалинами.

Справа раздались два выстрела из карабина, и Ахмад рухнул на землю. Судя по тому, он схватился за грудь, на нем тоже был бронежилет, который на некоторое время отсрочил его свидание с Аллахом. С противоположной стороны прозвучала короткая автоматная очередь, и генерал ФСБ Владимир Михайлович Губанов с удивленным лицом медленно опустился на покрытый засохшей грязью асфальт заброшенной стройки. Он умер раньше, чем его бесполезно поседевшая голова коснулась земли, и последней его мыслью было глубокое сожаление по поводу того, что тридцать восемь тысяч долларов, зарытые под яблоней на даче, теперь наверняка пропадут зазря.

Знахарь рванулся вперед и, сильным ударом сбив с ног Алешу, который столбом торчал посреди пересекавших пространство свинцовых штрихов, всадил несколько пуль в третьего араба, оцепеневшего от неожиданности и не знавшего, в кого первого стрелять. Пули попали тому в живот, и, согнувшись и завизжав сквозь стиснутые зубы, он упал на бок и засучил ногами.

Стрельба в развалинах продолжалась, но теперь там палили друг в друга, и оставалось только ждать, чем это закончится.

Быстро оглядев поляну, Знахарь увидел, что из стоявших остались только он и Наташа, а из лежащих двигался один Ахмад, который полз по выщербленному асфальту, протягивая руку к пульту. До пульта оставалось не больше метра, и Знахарь, бросившись вперед, с силой наступил ему на запястье. Подбежавшая Наташа подняла с земли пульт, со знанием дела осмотрела его и, повернувшись к лежавшему на земле Алеше, сказала:

– Все, Алеша, вставай и снимай это с себя. Алеша поднялся и, скинув куртку, взялся рукой за смертельную сбрую.

Наташа присмотрелась и неожиданно выкрикнула:

– Стой, не трогай!

Сунув пульт Знахарю, который опасливо взял его двумя пальцами, она подошла к застывшему Алеше и, осторожно повернув его к себе спиной, всмотрелась в переплетение разноцветных проводов.

– Так я и знала, – удовлетворенно сказала она через минуту.

– Что там? – обеспокоенно спросил Знахарь.

– Да так, ничего особенного, – ответила Наташа. – Ты, Алеша, стой и не двигайся. Сейчас я все сделаю.

Она подошла к лежавшему на земле Ахмаду, руку которого Знахарь все еще прижимал башмаком, и, присев рядом с ним на корточки, сказала:

– Ну что, чурка, не вышло? Я такие хитрости еще на первом курсе спецшколы схавала.

И она, размахнувшись, ударила его рукояткой пистолета по голове.

Ахмад взвыл, а Наташа, отпихнув ногу Знахаря, снова размахнулась и врезала арабу на этот раз по зубам.

Ахмад схватился за разбитое в кровь лицо. Наташа, поднявшись на ноги, повернулась к Знахарю и сказала:

– Так вот насчет истории в Летнем саду. Мы там гуляли вчетвером – две студенточки и два студента. Я с Ленкой Бородиной и этот со своим корешом, не помню, как его звали. То ли Шамиль, то ли еще как-то. Ну, трахались с ними в полный рост, пиво трескали, все, как положено в счастливые студенческие годы. Эти джигиты втирали нам, какие у них в восточных странах мужественные мужчины, какие они смелые и бесстрашные, и тут подваливают к нам два обычных уличных баклана. Ну, там – дай закурить, а что за девочки с вами, короче – начинают создавать проблемы. Так эти два героя, сказали, что только что с нами познакомились, и быстренько ушли. Закончилось все тем, что мне выбили зуб, потому что я сопротивлялась, а Ленку просто изнасиловали во все дыры. На следующий день она обожралась транквилизаторов и чуть не умерла. Ее откачали, но она была в коме больше допустимого времени и вот уже одиннадцать лет лежит, как живое бревно, и ничего не соображает. Ходит под себя и все такое. Короче – превратилась в овощ.

Наташа взглянула на корчившегося у ее ног Ахмада сказала ему:

– Посмотри на меня, ублюдок!

Ахмад поднял на Наташу взгляд, полный боли, страха и ненависти, и она, плюнув ему в лицо, сказала:

– Сейчас тебя посадят на кол, а потом зашьют в свиную шкуру и бросят псам. Нравится такая перспектива?

Ахмад молчал.

– Нечего сказать? Правильно, молчи лучше, а то с тобой поступят, как в том фильме, который ты Знахарю показывал.

Выстрелы, время от времени раздававшиеся в отдалении, смолкли, и Наташа, повернувшись к Знахарю, сказала ему:

– Смотри за поляной, а я пока устраню ловушку. Пульт положи в сторонку на всякий случай.

И она занялась висящим на Алеше взрывным устройством.

Знахарь осторожно положил опасную игрушку на бетонный блок и стал прислушиваться и присматриваться к тому, что происходило вокруг.

В это время охранявший Знахаря браток, которого от верной гибели спас бронежилет, с кряхтением и руганью поднялся с земли и простонал:

– Ну, бля, будто конь лягнул! Наверняка ребра сломаны. Ох, бля, больно-то как!

– Зато живой, – сказал Знахарь. – Смотри по сторонам, неизвестно еще, кто там в развалинах прячется.

И тут из-за развалин послышался голос Бурлака:

– Эй, Знахарь, не стреляй, свои!

Знахарь направил в ту сторону ствол и ответил:

– Давай, я жду.

Из-за полуразрушенной трансформаторной будки показались Бурлак и еще трое братков, которых Знахарь до этой минуты не видел. Видимо, Бурлак решил подстраховаться, и это дало свои результаты.

– Ну что у вас там? – спросил Знахарь.

– У нас все в ажуре. Еще двое арабов и трое федералов. Мы с ними сыграли в ковбоев и выиграли.

Тут он увидел лежавшего на земле мертвого братка, смотревшего в небо открытыми неподвижными глазами, и сказал:

– Эх, бля, жалко Серегу! Вчера у него день рождения был, двадцать четыре стукнуло…

Знахарь с сожалением развел руками.

– Ну все, можешь снимать, – сказала Наташа Алеше.

Все посмотрели на них и увидели, что Алеша стягивает с себя переплетение ремней и проводов, а Наташа стоит рядом, вертя в руке какую-то блестящую штучку.

– Что там было? – спросил Знахарь.

Наташа пренебрежительно поморщилась и ответила:

– А-а… так, для школьников. Ну, чтобы понятнее было, вроде того, как мина ставится на неизвле-каемость.

– Понятно… – протянул Знахарь.

Взглянув на валявшегося на земле Ахмада, он сказал:

– Ну, вставай, герой джихада, будем решать, что с тобой делать.

Ахмад поднялся. Все лицо у него было в крови, глаза блуждали, и ничем он не напоминал теперь того уверенного и сильного человека, который не так давно диктовал Знахарю условия и чувствовал себя хозяином положения.

– Это он Серегу? – медленно спросил Бурлак. Знахарь посмотрел на съежившегося террориста и, усмехнувшись, сказал:

– Ты только не спеши его убивать. Да, это он. Я думаю, что нужно выбрать ему казнь из тех, что у них приняты. Пусть на своей шкуре попробует.

Вдруг раздался выстрел, и Ахмад упал с простреленной головой.

Все резко дернулись, схватившись за стволы, а Наташа, которая только что спасла Ахмада от страшных мучений, сунула пистолет в кобуру и сказала:

– Скажите мне спасибо, что я не позволила вам стать такими же, как они.

Бурлак неколько секунд сверлил ее бешеным взглядом, потом его лицо смягчилось и он бросил:

– Ладно… Забыли.

Наташа тем временем огляделась и, заметив полузасыпанную мусором крышку люка, сказала:

– Откройте-ка ее кто-нибудь.

Бурлак сделал жест, и двое братков, разбросав ногами мусор, поддели крышку люка какой-то ржавой железякой и откинули ее в строну.

Заглянув туда, Наташа внимательно осмотрела снятое с Алеши взрывное устройство и бросила его в люк.

– А теперь всех мертвяков туда же. Мы их сейчас так похороним, что сам апостол Петр не разберет, чьи где ноги и головы.

Мертвяков набралось девять штук: Губанов с тремя подручными, которые прятались в развалинах, но, как оказалось, прятались плохо, и Ахмад со своими четырьмя джигитами.

Серега, погибший от пули Ахмада, естественно, не входил в эту холодную компанию. Его ждали нормальные похороны с отпеванием и прочими ритуальными действиями.

Трупы один за другим, исчезали в люке, и, наконец, чугунная ржавая крышка с лязгом встала в гнездо, накрыв эту импровизированную братскую могилу.

– Пошли отсюда, – сказала Наташа, которая странным образом стала вдруг как бы контролировать ситуацию, причем не прозвучало ни одного возражения, настолько рациональны и правильны были ее распоряжения.

Братки положили Серегу на три сколоченные вместе доски, которые раньше служили строителям, и, взявшись за углы, понесли его к выходу из разоренных беспредельной перестройкой развалин домостроительного комбината № 4.

Серегу загрузили в джип, остальные расселись в «линкольн» и «девятку», и Наташа сказала:

– А теперь посмотрим, как взрываются четыре килограмма пластида.

И она, сдвинув пластиковый щиток предохранителя, нажала на красную кнопку.

Взрыв был настолько мощным, что все три машины подпрыгнули.

И тут все, кто смотрел в ту сторону, увидели, как над руинами высоко в небо поднялся узкий и высокий фонтан каких-то ошметков, и даже с такого рас-тояния, а до места взрыва было около ста метров, было видно, что фонтан этот был красного цвета. Шахта люка сработала как ствол, в который вместо пороха была заложена взрывчатка, а сверху, вместо пуль – девять трупов.

А над этим кошмарным выбросом крови, мяса и обломков костей стремительно вертелась, как монета, подброшенная ногтем большого пальца, чугунная крышка люка.

Знахарь смотрел на нее и думал о том, как же она упадет – орлом или решкой? И что это могло бы значить – лицо улыбающейся фортуны или ее голый зад, в очередной раз насмешливо подсунутый ему прямо под самый нос?

Поживем – увидим, подумал он и сказал:

– Поехали отсюда.

Глава 10 В ЧУЖОМ ПИРУ ПОХМЕЛЬЕ

В Пулково меня встретил Доктор.

Я видел, что он рад нашей встрече, и что ему не терпится рассказать обо всем, что приключилось тут за время моего двухнедельного отсутствия, но, сказав ему, что устал с дороги, я залез в «лэндкрузер» на заднее сиденье и молчал до самой фазенды.

Что касается Алеши, то он, следуя моим строжайшим инструкциям, вышел из самолета последним и, сдавшись первому же хапуге-извозчику, поехал в тихую гостиницу на окраине Питера. Оттуда он должен был позвонить мне на трубку и доложить, что все в порядке и что никаких проблем у него нет. И, до поры до времени, сидеть там тише воды, ниже травы. Пока мы летели, я размышлял о том, как устроить его жизнь, и кое-какие соображения на этот счет у меня появились. Теперь нужно было узнать, как все это устроить, кому дать денег, а там – дело в шляпе. Но это позже.

А пока я думал о том, что может ждать меня в самом ближайшем будущем. И получалось, что ничего особенно приятного мне не корячится. По дороге мы заехали в банк и я положил дипломат с Кораном в депозитный сейф.

На фазенде все было по-прежнему.

Пройдя в свой кабинет, дверь из которого вела прямо в спальню, я швырнул куртку на диван и, усевшись за стол, тупо уставился в стенку. Только тут я почувствовал, как устал от всех своих прыжков и кульбитов.

И вот теперь мне никуда не нужно было бежать, и я мог, наконец, спокойно поразмыслить о том, что же произошло за две эти совершенно сумасшедшие недели.

Когда я стал вспоминать и загибать пальцы, то очень скоро они закончилиь на обеих руках. Ботинки снимать не хотелось, да и пальцев на ногах все равно не хватило бы.

Итак, поехали!

Для начала – встреча с подонком Ахмадом на Иса-акиевской. Очень неприятная, надо сказать, встреча. Один фильм чего стоил! Ладно, хрен с ним.

Потом стрелка со Стилетом. И тоже разговорчик не из приятных.

Потом стилетовский хвост на зеленой «шестерке». Но это уже из приятного. Доктор по дороге из аэропорта рассказал мне, что у того швы на черепе все-таки разошлись. Так ему и надо, уроду.

Потом эти шпионские истории, в которые меня втянул агент Дяди Паши, скромный мальчик Паук.

А Екатеринбург со всеми этими баньками, банщицами и дурацкими малахитовыми дворцами!

А похороны Стилета! Это же просто праздничек какой-то!

А неожиданная встреча с Наташей и разговор с ней, в процессе которого я, наконец, понял, кто она такая! Ну, это, между прочим, вовсе даже и неплохо, потому что теперь я знал, что у меня есть надежный союзник и партнер по рискованным кувырканиям на минном поле событий.

А дальше – Каир этот долбаный, где уральскую братву повязали… Что с ними сейчас – понятия не имею. Но в том, что они проклинают тот день и час, когда решили стать героическими и смелыми конкретными пацанами, я совершенно уверен. И к бабке не ходи.

Разговоры эти телефонные то с ублюдком Губановым, то с уродом Надир-шахом… Ох, как мне хотелось продырявить губановскую башку тогда, под зеленым полосатым тентом! Кто бы знал! Но, к счастью, у меня в тот момент и пистолета-то не было. Да и губановские ковбои были начеку. Правда, потом, в Самаре, выяснилось, что не такими уж они и ковбоями оказались. Все сдохли, с начальничком своим заодно.

А вот от разговора с ветераном в поезде у меня осталось совершенно особое впечатление. И, между прочим, очень неприятное. Я ведь тогда ему позорно соврал, сказав, что шкура моя продырявлена за Отечество, за Родину нашу. На самом-то деле я ее на чужих заборах испортил, да в грызне с такими же волками, как я сам. До сих пор, как вспомню этот короткий разговор, так от стыда скулы сводит. И кисло-горькая муть снова поднимается с самого дна моей зачерствевшей души…

Потом опять Ижма, поселение староверов, братец Игнат, старец Евстрат, тайники какие-то в тайге…

А в Самаре удача мне слегка улыбнулась, послав хорошего помощника в лице Бурлака. Теперь, если все сложится, я должен отблагодарить его за помощь. На похороны застреленного Ахмадом Сереги я сразу выложил двадцать штук баксов, так что в основном это была компенсация родственникам. И, между прочим, таких компенсаций не получала ни одна семья погибшего где-нибудь в Чечне солдатика. Так что тут я оказался поглавнее кремлевских пидаров, которым жизни молодых несмышленых пацанов до лампочки.

Ну, а на сладкое – боевик со стрельбой и взрывами на развалинах домостроительного комбината, фонтан окровавленного мяса и, наконец, тишина…

А вдоль дороги мертвые с косами стоят.

Ну и хрен с ними, пусть стоят.

Главное, что Алеша жив, что я выполнил свой человеческий долг, из-за которого теперь я в контрах с братвой, и неизвестно еще, чем дело закончится.

Вот такие дела произошли у меня за какие-то две недели.

Да всего этого обычному человеку на десяток жизней хватит!

И это я еще не считаю разные мелочи, которые были рассеяны между этими более-менее значительными событиями.

Ну, блин, и дела!

Я потряс головой, изумляясь тому, что сижу тут, понимаешь, живой и здоровый, рассуждаю еще о чем-то… За это следовало выпить.

Я нажал кнопку на столе, но звонок не прозвенел.

Так, блин, кто тут у меня за электропроводку отвечает? Шкуру спущу!

Я поднялся из-за стола, подошел к двери и, распахнув ее, гаркнул в коридор:

– Доктор, мать твою, опять бардак на корабле? Сгною в трюме!

По лестнице, громко топая ногами, взлетел Доктор и, уставившись на меня, испуганно спросил:

– Что случилось, Костя?

– Почему звонок не работает? – грозно спросил я, схватив его за ремень.

– А-а-а… облегченно вздохнул он, – так ведь ты сам сказал пока ни о чем тебе не расказывать.

Я отпустил его и сказал:

– Все, отменяю свое распоряжение. Тащи в кабинет бутылку водки, какую-нибудь закусь и будешь делать доклад.

– Понял, – обрадованно сказал Доктор и побежал на кухню.

Я не знал, что именно случилось, какие-такие невидимые ветры неожиданно поменяли свое направление, но снова почувствовал себя полным сил, уверенным и удачливым.

Я вернулся в кабинет, включил телик и пошел в душ.

Когда через десять минут, помытый и свежий, я опять появился в кабинете, перед диваном стоял небольшой столик, а на нем был сервирован поднос, на коем имелись нарезанный белый хлеб, паюсная икра в вазочке, белые маринованные грибы на тарелочке, что-то в кастрюльке и, наконец, водка в объемистом графинчике. Особенно приятным было то, что графин запотел от холода, поскольку помещался в полоскательнице, набитой льдом.

В кресле, приставленном к столику сбоку, размещался Доктор, который держал в руке пульт от телевизора и, нажимая кнопки, со скучающим лицом пялился на экран.

Увидев меня, он положил пульт и сказал:

– По телику ничего интересного.

– А меня телик и не интересует, – ответил я, натягивая на глаз свежую шелковую повязку и поправляя ее перед зеркалом, – ты мне давай новости всякие рассказывай.

Я уселся на диван. Налив мне и себе водки, Доктор поднял рюмку и, посмотрев на меня, провозгласил:

– Ну, с приездом!

– Ага! – ответил я и опрокинул ледяную водку в горло, а потом, зацепив маленькой серебряной ложкой кусок паюсной икры, положил его на мягкий белый хлеб, а сверху водрузил изогнутую стружку твердого сливочного масла. Отправил все это в рот и подумал о том, что иногда жизнь бывает прекрасна.

Много ли нужно человеку для полного кайфа?

Хороший дом, хорошая жена…

Ну, это для того, чтобы встретить старость.

А для того, чтобы жить и думать о том, что это будет длиться вечно?

Да в общем-то то же самое. Ну, деньги еще, ну, друзья.

Я подумал о том, что друзей у меня нет уже давно, и новых пока не предвидится. А от денег, которых у меня хоть жопой ешь – никакого толку. Такая правда жизни сегодня была мне не по вкусу, и, пережевывая бутерброд с икрой, я бодро сказал Доктору:

– Насчет промежутка между первой и второй знаешь?

– А как же, – ответил Доктор и ухватил графин за горло.

Когда мы приняли по второй и я почувствовал, как мягкий жидкий огонь расходится по всему телу, расслабляя и приятно согревая меня, Доктор закурил и, пуская дым в сторону, начал рассказывать.

В общем-то, ничего интересного за эти две недели не произошло.

Кто-то сел, кто-то откинулся, кого-то грохнули между делом, но все это были обычные события, и я спокойно пропустил мимо ушей. Но вот Доктор налил по третьей, и, хлопнув рюмку, я заметил, что он слегка замялся, прежде чем продолжить отчет.

– Ну, давай, колись, – сказал я, – вижу ведь, что не все рассказал и что у тебя какая-то поганка приготовлена.

Доктор удрученно кивнул и сказал:

– Да, поганка имеется. Даже две.

– Да ну? – удивился я. – А может быть, даже три или четыре?

– Не, только две. Ну, одна так, по мелочи…

– Мелочей не бывает, – наставительно сказал я, чувствуя, что водка пришла туда, куда нужно.

– В общем, мы тут с Толяном отлучились на пару часов, и хата осталась без присмотра.

– А я тебе что говорил? – прищурился я на него. – Ни на минуту! Хочешь, чтобы однажды мы тут все на воздух взлетели? Прибью!

– Ну, так вышло, – заерзал Доктор, – я тебе потом расскажу. Дело-то в другом. Оно, может быть, и лучше, что все так вышло.

– Что вышло-то, говори, не тяни Муму!

– Ну, я и говорю, а ты не даешь!

– Ладно, давай-ка еще по одной.

Мы закрепили достигнутый успех, и Доктор, вытерев салфеткой губы и снова закурив, продолжил:

– В общем, когда мы уходим, то оставляем секретный знак. Вроде как в шпионских фильмах волосинку к двери приклеивают. Только у нас по-другому.

– Ну-ну, прямо Джеймсы Бонды!

– А ты не смейся, Костя, тут очень интересное дело получается.

– Ладно, давай, излагай.

– Короче, когда мы вернулись, то увидели, что в доме кто-то побывал. Мы тщательно обыскали все, часов шесть лазили, и нашли все-таки.

– Что нашли? – я аж подался вперед от любопытства.

– Восемь жучков. Микрофонов, то-есть. Ну и звонок случайно оборвали.

– Вот блин, – покрутил я головой, – интересная херня получается.

– Но это еще не все, – сказал Доктор, явно желая похвастаться своей сообразительностью. – Когда мы ехали обратно, то на заправке встретили Стержня.

– Ага, – вставил я, хотя что именно означало это мое «ага», еще и сам не понимал.

– Ну вот. И самое интересное, что мы ехали сюда, а он – отсюда. Правда, он сказал, что заезжал совсем в другое место, к какому-то приятелю, то есть вроде как отмазался, но я ему не верю. И у него в машине еще двое сидели, но через темные стекла не видно было, кто именно.

– Я тоже ему не верю, – сказал я и налил еще по одной.

Похоже было, что период благополучия оказался очень коротким. Минуточек так на двадцать, не больше. Мы приняли на грудь, и я спросил:

– Ну, а что микрофоны?

– А мы их оставили как есть. Причем два – прямо здесь, в кабинете.

– То есть как это? – опешил я. – Это значит, то, о чем мы сейчас говорим…

– Не-не-не! – замахал руками Доктор. – Мы что, лохи, что ли? Я позвонил одному спецу, он по электронике так шарит, что будь здоров, он это дело осмотрел, объяснил нам все, и эти два отключил. И теперь там, где нас слушают, думают, что в этой комнате просто никого нет. А еще он показал, как включить их снова. И тогда можно нормально запускать дезинформацию. Правильно?

– Правильно, – подтвердил я, переваривая услышанное.

– Толян сначала, когда мы вышли во двор перетереть все это, заорал, что их нужно выкорчевать на хрен, а я ему говорю – дурак ты, Толян, зачем шпионов напрягать, пусть думают, что все путем. Верно, Костя?

– Ну, Доктор, – сказал я, и в самом деле довольный тем, что у меня такой башковитый помощник, – с меня поллитра. Иди, принеси ее!

Доктор поскакал на первый этаж за водкой, а я обалдело уставился на телевизор, работавший без звука, и, следя за тем, как орехи ловко скачут прямо в шоколадное море, подумал – это, значит, поганка, которая «по мелочи». Тогда что же будет «по-крупному»?

А «по-крупному» наверняка будет продолжение и развитие этой же самой цвяхи. И дует этот сквознячок не от федералов каких-нибудь, а от братвы. Братва денег хочет. Мало им, блин, того, что я принес в клювике из-за границы. Проглоты, бля! Ладно, разберемся.

Дверь открылась, и вошел Доктор с бутылкой «Смирновской».

Перелив ее в графинчик, торчавший из наколотого льда, он разлил по рюмкам остатки первой бутылки и с некоторой фамильярностью, которую я, впрочем, прощал ему по пьяному делу, сказал:

– Ты, Костян, конечно, главный пацан. Вор в законе и все такое. Но мы-то у тебя тоже не на помойке найдены, а?

– Точно, – подтвердил я, подняв рюмку. – Ну, за башковитых ребят! За вас, значит, с Толяном.

– Годится, – сказал довольный Доктор и тоже поднял рюмку.

Мы чокнулись, и не успел я проглотить водку, как вдруг тихо запиликала моя трубка. Чертыхнувшись, я поставил пустую рюмку на стол и, морщась от водки, слегка попавшей не в то горло, взял мобилу На табло был Алешин номер и, вспомнив вдруг, что в последний раз с его номера мне звонил поганый арабский террорист, сжав зубы, нажал на кнопку.

– Костя, это я, – прозвучал в трубке Алешин голос.

У меня отлегло, и я обрадованно спросил:

– Ну, как ты там устроился, все в порядке?

– Да, все хорошо. Сижу в номере, смотрю телевизор, пью пиво.

– Пиво?

Я опешил. Пиво…

– Да, пиво, – в голосе Алеши прозвучал вызов. – А что, тебе можно, а мне нельзя?

– Да, в общем-то, пей, конечно… – промямлил я, – только особо не увлекайся, а то синим станешь. Помнишь, я тебе бомжей показывал?

– Помню, – ответил Алеша, – но ты-то вроде пока не посинел, а пиво трескаешь с божьей помощью, аж за ушами булькает.

– Ничего у меня не булькает, – отрезал я. Мальчик приобщается к цивилизации, чтоб она провалилась.

Но это все равно произошло бы рано или поздно, так что нечего дергаться. И ведь он когда-нибудь девушку в койку завалит… И пусть валит! И на здоровье! Вот только бы не закурил. А если и закурит – невелика беда. Главное, чтобы не стал таким, как я.

– Алеша, – сказал я, успокоившись, – делай, что хочешь. Пей пиво, вали девушек в койку, можешь даже курить начать, только не делай одного.

– А чего именно? – поинтересовался Алеша.

– Не становись таким, как я. Алеша замолчал.

Я не нарушал его молчания и ждал ответа.

– Не волнуйся, не стану, – наконец прозвучал в трубке его голос.

– Точно?

– Точно.

– Обещаешь?

– В Библии сказано – «не клянись»…

– «… и будут слова твои – да-да, нет-нет, а что сверх того, то от лукавого», – продолжил я за него.

– Вот именно, – сказал Алеша, и я окончательно успокоился.

– Ну и как тебе пиво, нравится? – спросил я.

– Нравится, – застенчиво ответил Алеша.

– Вот и хорошо. Сегодня и завтра сиди в гостинице и никуда не выходи. Никуда, понял?

– Понял.

– Завтра вечером я позвоню тебе и скажу, что делать дальше. Годится?

– Годится.

– Ну, все, будь здоров.

Я отключил трубку и, посмотрев на Доктора, вдруг осознал, что он слышал весь разговор, а ведь о том, что Алеша здесь, не должна была знать ни одна живая душа, в том числе и он.

– Слушай сюда, Доктор, – сказал я, повернувшись к нему и глядя ему прямо в глаза, – о том, что Алеша здесь, не должен знать никто. Никто, понял?

Доктор кивнул.

– И если ты откроешь где-нибудь рот, я лично прострелю тебе башку. Понял?

– Понял, – ответил Доктор и отвернул морду в сторону.

Обижается, понятное дело… Только что похвалили, и тут же башку продырявить грозятся.

– Не обижайся, – постарался я смягчить пилюлю, – между нами все как всегда. Но тот, кто откроет этот мой секрет – умрет. Любой. И ты тоже.

Помолчав, я сказал:

– Да не дуйся ты, налей лучше водочки и расскажи про вторую поганку. Чувствую, что там все гораздо хуже, чем в первой.

Доктор еще немного повздыхал обиженно, глядя в сторону, потом взялся за графин и с показной неохотой разлил водку. Я следил за ним и улыбался.

– Ну так что там за поганка? – сказал я, взяв полную рюмку.

Доктор взял свою и, внимательно глядя в нее, будто там плавали голые русалки, сказал:

– А вторая поганка такая, что тебя, Знахарь, собираются поставить перед обществом и призвать к ответу.

– Ну, это для меня не новость. Будь здоров, Доктор!

– Будь здоров, Знахарь!

Мы выпили и закусили, и я продолжил мысль:

– Так вот. Это для меня не новость. Я имею в виду то, что общество, – и меня вдруг передернуло при этом слове, – хочет со мной разобраться.

Я посмотрел на Доктора и спросил:

– А вот скажи мне, Доктор, что ты сам думаешь по этому поводу? Что им нужно, чего они хотят?

Он пожал плечами, пережевывая кусок буженины, потом проглотил его и, закурив, ответил:

– А что мне думать? Я человек маленький. Это вы, авторитеты, думаете, а такие, как я, только делают то, что вы там надумаете.

– Ладно, не прибедняйся! Прямо такой уж ты несчастный и затюканный, что меня аж на слезу пробило. Давай, говори.

– А что тут говорить… Они хотят твоих денег, тут и думать нечего. А еще им не нравится то, что ты не такой, как они. То, что ты нарушаешь какие-то понятия – на самом деле ерунда. Просто ты – белая ворона. Они видят, что ты, ну, как бы это сказать… ну… благороднее, что ли? Да, наверное, так. И хотят отомстить тебе за то, что рядом с тобой они просто урки поганые, которые, кроме того чтобы направить благо себе в рыло, ничего не знают.

То, о чем говорил Доктор, было хорошо мне известно, и ничего нового он не сказал. Но я впервые слышал от него рассуждения на эту тему, и это было интересно.

– Ведь таких денег, которые ты прислал в общак, все они отродясь не видели, – продолжал Доктор, воодушевленный водкой и уже забывший о своей обиде, – а они, вместо того чтобы уважать человека за это, начинают думать о том, что ты не все принес. Мало им, значит. Еще давай. А если не дашь – жаба, значит, позорная.

Доктор жестикулировал вилкой, на которой был насажен огурец, и я с беспокойством следил за этим огурцом, думая о том, куда он попадет, когда слетит с вилки. Хорошо бы, чтоб не в меня.

– Просто, Знахарь, они рядом с тобой чувствуют себя редисками. Вот их и разбирает. И больше ничего. А то, что ты для них чужой – это так и есть. И то, что они говорят, что ты неправильный вор, так это тоже правда. Только это как посмотреть. Если считать, что они правильные, то ты, конечно, отщепенец. А вот если как раз ты – правильный, тогда для них нехорошая картинка получается. Сечешь?

Интересная мысль. Под таким углом я еще на эту проблему не смотрел. Может быть, и на самом деле я – правильный вор, а все они они просто кровавый и жадный сброд? Вроде разбойничков с кистенями? Интере-е-е-сно…

– Секу, – ответил я и посмотрел на Доктора новыми глазами.

Точнее – новым глазом.

А Доктор, увлекшись, продолжал развивать мысль.

– Ну вот смотри. Ты не работаешь и, стало быть, царевых людей не кормишь. Это правильно. С ментами дел не имеешь – это тоже правильно. Семьи у тебя нет – и это тоже по понятиям. Деньги в общак несешь? Несешь. И какие деньги! Если бы каждый так вкладывался, то общество давно уже за свой счет из Питера конфетку сделало. И легко, между прочим, не то, что эти жабы из муниципалитета. Это все нормально. А вот только стоило тебе проявить какое-никакое благородство, человека спасти, они тут же на уши встали. А почему? А потому что ты этим самым как бы поставил себя выше всех них. И даже не как бы, а на самом деле. И вот этого они тебе никогда не простят, попомни мои слова. Они завидуют тебе. А зависть – очень подлый советчик.

Доктор умолк, переводя дух после такой долгой тирады, а я смотрел на него и удивлялся. Ишь ты, какой у меня, оказывается, подручный! Видать, не ошибся я, когда выбрал этого парня из множества рядовых братков, подавляющее большинство которых просто и незатейливо стремилось к грубой и очевидной бандитской славе. Интуиция!

– Ну что же, Доктор, – сказал я, наливая еще по одной, – ты все правильно рассказал. Я тоже придерживаюсь такого мнения. Они не простят мне того, что они еще хуже, чем я. И поэтому нужно держать ухо востро, а нос по ветру. За тебя, Доктор! С такими понятиями, как у тебя, – быть тебе неправильным вором, таким же, как я. Или, как ты сам говоришь – правильным. И тоже таким же, как и я. А за то, что ты так верно понимаешь ситуацию, обещаю не стрелять в тебя, если ты где-нибудь насчет Алеши языком шлепнешь. Я тебя вместо этого в Обводном канале утоплю.

И я поднял рюмку.

– В Обводном… – поморщился Доктор, взяв свою. – А в Фонтанке нельзя? Уж больно Обводный вонючий!

– Ладно, – смилостивился я, – в Фонтанке – так в Фонтанке. Будь здоров!

И мы снова выпили.

Вторая бутылка была наполовину пуста, разговор шел непринужденно и гладко, но по законам чередования событий близилось время для появления на сцене какой-нибудь поганки.

И она не заставила себя ждать.

Не успели мы поставить пустые рюмки и выдохнуть спиртные пары, как на столе затрещал городской телефон. Я протянул руку, но Доктор нахмурился и предостерегающе поднял палец. Я удивленно посмотрел на него, а он, рванувшись к столу на четвереньках, засунулся под него и что-то там поковырял.

Потом вылез из-под стола, выждал еще несколько звонков и сам взял трубку.

– Але! – сказал он беззаботным тоном. – А, здорово, Стержень.

Пауза.

– Я в коридоре уборочку делаю, а он во дворе воздухом дышит.

Пауза.

– А ты позвони ему на трубку, чего ему бегать туда-сюда.

Пауза.

– Будь здоров.

Он повесил трубку и молча указал мне пальцем на дверь.

Я кивнул и, взяв свою трубку, тихо вышел из кабинета.

Когда мы вышли в сентябрьскую вечернюю прохладу просторного двора, трубка, которую я держал в руке, запикала, и, поднеся ее к уху, я сказал ленивым голосом:

– Я слушаю вас.

– Знахарь, привет. Это Стержень говорит.

– Привет, Стержень. Чем обязан?

– Я звоню по делу.

– Ну, говори.

– Я по поручению общества.

– Ишь ты, порученец! Ну и чего от меня хочет общество?

– А общество хочет задать тебе несколько вопросов и поэтому приглашает тебя на серьезный разговор.

– Значит, меня хотят поставить перед обществом и призвать к ответу. Ты не забыл, что это именно так называется? А если забыл, то я тебе напоминаю.

– Ты зря так, Знахарь! Я-то человек маленький, и звоню по поручению, а поручили мне это люди ува-жа…

– А раз маленький, – перебил я его, – то и сиди у себя в маленькой норке и не квакай. И если у уважаемых людей есть ко мне вопросы, то вот пусть кто-нибудь из них мне и позвонит. А ты, потрох, если еще раз наберешь мой номер или покажешься в радиусе десяти километров от моей фазенды, я тебя лично грохну. И вертолет нанимать не буду. Понял?

В трубке настала тишина. Видимо, Стержень переваривал мой намек на стрельбу из вертолета по Железному.

– Ну, понял? Что, язык проглотил, что ли?

– Понял, – зло ответил Стержень.

– Вот и хорошо. Помни о том, что я тебе сказал. И я прервал связь.

Доктор, стоявший рядом со мной и слушавший мои речи, огорченно покрутил головой и сказал:

– Ну вот, началось…

– Да, Доктор, началось. А точнее – не началось, а продолжается. Знал бы ты, как мне все это надоело! – я вздохнул. – А ведь я был классным реаниматором. Людей спасал… Ладно, хрен с ним. А почему ты не захотел, чтобы я разговаривал из кабинета?

– А потому, – ответил Доктор, оживившись, – что если нас подслушивают, то поймут, что микрофоны были отключены.

– Молодец, соображаешь, – похвалил я его.

А он и в самом деле хорошо соображал. Без него я бы сейчас поднял трубку и тем самым выдал наш маленький секрет.

– А вот тебе доказательство, что нас слушает именно кто-то из братвы, а скорее всего – Стержень.

– Ну, давай!

– О том, что ты прилетел, никто не знал. Ну, это если ты сам не звонил никому. Звонил?

– Нет, не звонил, – ответил я, – вот только Алеша мне звонил.

– Это не в счет. Так вот – за все это время ни одного звонка тебе не было. Как только ты появился – сразу же звонок от Стержня. Значит – слушали и услышали, как мы с тобой ходим по дому и базарим.

– Логично, – согласился я, – весьма логично…

– Я включил микрофоны под столом, так что теперь надо фильтровать базар.

Я кивнул, а Доктор поежился и зябко потер себя по плечам.

– Пошли в дом, Костя, прохладно тут… Да и водочка там киснет.

– Пошли, – сказал я, и мы вернулись в кабинет. Теперь следовало думать, прежде чем говорить всякое разное. И это было даже интересно. Мы знаем, но они не знают, что мы знаем. Прямо професи-ональный шпионаж какой-то!

Усевшись на свои места, мы хлопнули еще по одной, и я, подмигнув Доктору, громко сказал:

– Зря я так со Стержнем! Ведь он нормальный пацан.

– Да, Знахарь, зря ты с ним так. Я бы на твоем месте извинился.

Я показал Доктору кулак и ответил:

– Ну, извиняться я не буду, конечно, но постараюсь сделать так, чтобы он на меня зуба не имел. Не по понятиям это.

– Да, – сочувственно закивал Доктор, – не по понятиям. Это точно.

– Я даже думаю, не предложить ли ему работать со мной. Ведь, после того как Стилета грохнули, он в неопределенном положении. А поскольку он парень правильный и серьезный, то я бы с ним поработал с удовольствием.

– А как же я? – обиженно спросил Доктор, хотя было видно, что он с трудом удерживается от смеха.

– А ты… – я сделал паузу, – ты уж, Доктор, извини, но до Стержня тебе далеко. Опыт не тот. Но ты не беспокойся. Я же тебя не прогоняю, будешь меня возить, как и прежде, охранять от нехороших людей, все нормально!

– Если честно, – сказал Доктор, – я и сам чувствую, что по сравнению со Стержнем я не смотрюсь. Так что, если ты предложишь ему серьезную работу, что ж, тут уж ничего не поделаешь – наши не пляшут! Но Стержень вообще-то крутой мужик, ничего не скажешь.

Примерно в таком духе мы развлекались минут десять.

И наконец раздался звонок по городскому.

– Это, наверно, тебя, – сказал Доктор и, строго посмотрев на меня, указал пальцем под стол.

Я кивнул и снял трубку. Звонил Таран, авторитет, присматривавший за Юго-Западом Питера. Я узнал его сразу, у него был откушен кончик языка, и в разговоре постоянно слышалось то ли присвисты-вание, то ли пришептывание.

– Здравствуй, Знахарь!

– А, здравствуй, Таран! Рад тебя слышать.

– Взаимно. Ты тут со Стержнем говорить не захотел, пришлось мне, старику, трубочку снимать, пальцем в кнопки тыкать. Что же ты так?

– А то, что Стержень много на себя берет. Лично мне гораздо приятнее разговаривать с человеком заслуженным, авторитетным и уважаемым, например, – с тобой, Таран. А уж о неприятных вещах – и подавно. Ведь разговор у нас неприятный будет, правда?

– Ну, у нас-то с тобой неприятного разговора не будет, сам понимаешь. Что нам делить? А вот то, что общество хочет спросить тебя кое о чем, – это факт. А там уж, приятно это будет или нет, не от меня зависит, а скорее от тебя. От того, как ты ответишь на вопросы.

– А что за вопросы-то, Таран?

– Извини, Знахарь, но это уж ты сам потом узнаешь.

– А кто да кто будет?

– Увидишь. И еще там послание от Саши Сухумского из Крестов…

– Так, – резко прервал я его, – вот эти дела отменяются. Этот детский сад, когда «барыня прислала туалет… «да» и «нет» не говорить» и прочие дела с записочками – без меня. Если этот Саша Сухумский такой серьезный человек, то пусть он пошевелит жопой, даст денег, кому там следует, и приедет из Крестов на сходку. Я, честно говоря, до сих пор в глаза его не видел. И, хоть он и голосовал за меня на коронации, я хочу убедиться, что это живой человек, а не призрак какой-нибудь. Так обществу и передай. Скажи, что Знахарь имеет дело только с теми, кому можно в лицо посмотреть. Это мое последнее слово. Если все будет так, как я сказал, то я приду и на вопросы отвечу. Но только сразу скажу тебе, Таран, что мои ответы могут сильно не понравиться многим из авторитетов. И уверяю тебя, что порвать меня на вопросах не удастся. Это я буду некоторых на ответах рвать. К тебе лично это пока не относится, но если выйдет так, что ты будешь задавать мне необдуманные вопросы, то – извини. Лично к тебе у меня претензий нет и, я надеюсь, не будет. Ты мужик взрослый и, насколько я помню, – спокойный и рассудительный.

Этот спокойный мужик в девяносто третьем году голыми руками завалил пятерых беспределыциков в прессхате, куда его отправили развеселые вертухаи. А потом тихонечко постучал в дверь и попросил сделать приборочку в камере. У вертухаев отвисли челюсти, и Таран спокойно вернулся в свою келью. И допил чифирок, который даже не успел остыть.

Вот такой спокойный и рассудительный человек.

– Хорошо, – спокойно и рассудительно ответил он, – так и передам. Но от себя скажу – делай как знаешь, но попусту на рожон не лезь. Общество этого не любит.

– Знаю, что не любит, – ответил я, – но я тоже кое-чего не люблю. А чего именно – вот об этом на сход-няке и расскажу. Будь здоров, Таран, скоро увидимся.

– Вряд ли. Меня там не будет. А вообще – будь здоров, Знахарь, – ответил Таран и повесил трубку.

Я посмотрел на Доктора и увидел, что он с сомнением качает головой и, щурясь, смотрит куда-то вдаль, переваривая какие-то свои мысли.

Потом он посмотрел на меня и громко сказал:

– Ты извини, Знахарь, но общество нужно уважать. На то оно и общество.

– Конечно, нужно, – ответил я, – но я хочу, чтобы общество в ответ уважало меня и не присылало всяких там беспородных Стержней.

– Ну, ты авторитет, тебе лучше знать, – сказал Доктор и качнул головой в сторону двери.

Я кивнул в ответ и, зевнув, сказал:

– Пойдем-ка во двор, я тебе кое-что покажу. Запустили с Толяном хозяйство, пора вам жопу порвать слегка.

– А что такое, – притворно забеспокоился Доктор, – что запустили-то?

– А вот я тебе сейчас и покажу. Идем-идем. И мы вышли из кабинета.

Нам нужно было обсудить кое-какие частности тактики и стратегии, которых следовало придерживаться в процессе сходняка, и тем, кто слушал наши разговоры, совсем незачем было знать наши маленькие секреты. То есть, им-то, конечно же, это как раз очень было нужно, но – обойдутся.

* * *

Таран снова позвонил мне в тот же вечер и сообщил, что сходняк назначен через три дня, и произойдет там же, где меня в свое время короновали. Мои требования учтены, и Саша Сухумский обещал прибыть лично. По большому счету мне на этого Сашу было глубоко насрать, и я отдавал себе отчет в том, что мне все это нужно только для того, чтобы показать обществу, что я не мальчик, которого можно строго поманить пальцем, и он тут же прибежит со словами «чего изволите, ваши сиятельства». И то, что мои заявки удовлетворены, говорило в мою пользу. Тут одно из двух. Или меня действительно уважали, в чем я сильно сомневался, или жаба настолько придушила моих дорогих авторитетов, что они готовы удовлетворить любой мой каприз, лишь бы поскорее приступить к приятным разговорам о том, как нехороший Знахарь принесет им еще денег

Три дня прошли, и до встречи в «Балтийском дворе» осталось несколько часов. Подробно проинструктировав Доктора на случай неприятного развития событий, я закрылся в кабинете, чтобы собраться с мыслями перед ответственным выступлением, а вместо этого почему-то вспомнил о Наташе.

После разборки в Самаре, когда мы приехали в гостиницу, я за ужином сказал Наташе, где лежат камни, которые она может взять себе. Прежде я хотел отдать ей банк в Лейпциге, но, поразмыслив, пришел к выводу, что правильнее будет закрыть арабскую тему, чтобы больше никогда к ней не возвращаться. И поэтому сказал ей номер депозитного сейфа и код ячейки в банке «Нордэфрикен» в Каире. Если у нее все пройдет гладко, мне больше не придется ездить в эту долбаную Северную Африку и смотреть на верблюдов и арабов, тусующихся вокруг в количествах, превышающих всякие разумные пределы.

Наташа отказалась записывать номера, сославшись на железную женскую память и на то, что бумаге доверять нельзя. Камней в Каире было миллионов на пятьдесят, и, передавая Наташе ключ к богатству, я сказал, что лично для себя она может рассчитывать на половину, а остальное пусть сохранит для меня. На всякий случай. Если дело дойдет до того, что я останусь ни с чем или без второго глаза, то эти деньги помогут мне в смысле хорошего дома и хорошей жены, чтобы достойно встретить старость. Ну, это, конечно, только в том случае, если Наташа не свернет себе шею в каком-нибудь очередном экстремальном кульбите.

После ресторана мы отправили Алешу в одноместный номер, а сами, завалившись в койку, разнообразно развлекались до двух часов ночи, а потом, наконец, заснули.

Утром Наташа собралась и, не устраивая долгих душещипательных прощаний, быстренько отвалила. Уходя, она пообещала мне, что мы обязательно увидимся, и я ни минуты не сомневался в том, что именно так оно и будет.

На этом самарские приключения закончились.

Но теперь настало время приключений питерских, и очередная серия должна была начаться… Я посмотрел на часы – должна была начаться через два с половиной часа. Доктор с Толяном начищали стволы и штиблеты, а я пил крепкий чай и думал о том, какие новости ждут меня на сходняке.

Но, как известно, если много думаешь, то получается все как раз наоборот.

Плюнув на это бесполезное занятие, я включил телевизор.

ЭПИЛОГ

Большой черный «лендкрузер», шурша широкими колесами, медленно развернулся перед гостиницей «Балтийский двор» и остановился напротив входа.

Из «лендкрузера» вышел Знахарь, которого сопровождали Доктор и Толян. Они были по традиции одеты в мрачное черное и темно-серое, как и шестеро крепких ребят, которые со скучающим видом тусовались около входа. Крепкие ребята были гостиничной охраной и следили за тем, чтобы вокруг гостиницы и внутри нее все было тихо и прилично. Внимательно осмотрев приехавших, они отвернулись и продолжили свои ленивые разговоры. Но если бы в этот день сюда заявился кто-нибудь посторонний, его бы вежливо не пустили. А если бы он стал настаивать, его бы весьма невежливо отправили восвояси.

Знахарь, в отличие от своих сопровождающих и гостиничной охраны, состоявшей из надежных конкретных пацанов, был одет в вызывающий светло-голубой костюм в едва заметную полосочку. Под расстегнутым пиджаком был виден пижонский шелковый жилет глубокого синего цвета, отливавший в складках ночными тенями, на черном галстуке был вышит маленький островок в море, на котором росла пальма, а под ней лежала полуголая красотка в черных очках. На среднем пальце правой руки сверкал серебряный перстень с крупным бриллиантом. Завершали этот прикид, чудовищно несообразный с общим фоном мероприятия, сияющие штиблеты из крокодиловой кожи.

Когда Знахарь одевался, ему пришла в голову мысль, что сегодня он будет либо паном, либо пропадет. И в том и в другом случае следовало выглядеть на все сто, и он, вспомнив о том, что матросы перед боем надевают все чистое, решил одеться, как для прогулки по Риму.

А кроме того, ему просто хотелось позлить братву, которая с тупым упорством одевалась в шмотки угрюмых лагерных оттенков, и даже сам покрой дорогих курток и заказных кепок поразительно напоминал лагерные клифты и кепари.

Когда Знахарь, почтительно сопровождаемый Доктором и Толяном, вошел в вестибюль «Балтийского двора», все, кто там был, вылупились на него. На фоне мрачных тряпок, в которые были одеты все без исключения присутствующие, Знахарь выглядел, как Элвис Пресли, попавший на съезд горняков Кузбасса. У дверей к ним сразу же подошли несколько охранников и вежливо попросили сдать ору-в гардероб. Толян с Доктором разоружились, а у Знахаря и так ничего не было, поэтому после того, как по ним повозили металлодетектором, все трое степенно поднялись на второй этаж;, где слева был вход в ресторан, а справа располагался банкетный зал, служивший также и местом проведения разнообразных встреч и сходняков.

В знакомом Знахарю предбаннике, дверь из которого вела в банкетный зал, на диванах, расставленных вдоль стен, сидели, негромко переговариваясь, братки из сопровождения авторитетов. Увидев Знахаря, они замолчали и уставились на него. Стоявший по центру Стержень, который вполголоса тер о чем-то с приземистым и широким, короткостриженым пацаном, оглянулся, и у него отвисла челюсть.

Знахарь был более чем доволен. Приехав сюда и увидев реакцию на свой легкомысленный костюм, он понял, что его одежда, раздражая привыкших к безрадостным черным пиджакам и рубашкам бандю-ков и авторитетов, спровоцирует их на открытый конфликт. А именно этого Знахарь и добивался. По дороге в «Балтийский двор» он вдруг осознал, что ничего не боится. Ему было все равно, о чем будут его спрашивать авторитеты, чего требовать.

Теперь он знал, что им скажет, и почувствовал благоуханное дуновение свободы, граничащей со смертью. Возможно, приговоренный к казни тоже ощущает освобождение от страха, от надежды и от необходимости хотя бы в завуалированной форме, но просить милости к себе. Пусть это – ложь, пусть это бравада, но цель – избежать страшного. А Знахарь неожиданно для себя потерял желание дергаться и извиваться, и чувствовал себя свободным, как буддийский монах, стоящий над головокружительной пропастью с закрытыми глазами и легкой улыбкой на губах. Знахарь понял, что еще до начала разговора, каким бы он ни был, он уже победил.

Не верь, не бойся, не проси.

Что же значат эти слова?

Для абсолютного большинства людей, исповедующих эти двусмысленные тезисы, их истинный смысл скрыт за привычными представлениями об ежедневных и грубых сущностях жизни.

Для них не верить – значит обмануть, прежде чем обманут тебя.

Не бояться – не показать, что ты боишься.

Не просить – изо всех сил сохранять хорошую мину при плохой игре.

И ничего более.

Знахарь понимал это и знал, что никому из тех, с кем он сейчас будет разговаривать, нельзя верить. Он не боялся их, и скрытая угроза, привычно и обязательно звучавшая в любых словах бандитов и авторитетов, была для него не страшнее, чем еще одна пуля в тело уже умершего человека. А мысль о том, что у них можно чего-то просить и, тем более, чего-то ждать от них, вызывала у него улыбку. Все было кончено. Знахарь вышел из-под контроля. Но они еще не знали этого и по привычке прикидывали, как хитро и технично будут прессовать его, припирать к стенке и призывать к ответу. Так что разговор обещал быть интересным.

Стержень, наконец, закрыл рот, сделав шаг на-втречу Знахарю, протянул ему руку и сказал:

– Почти все уже здесь. Ждут только тебя и Сашу Сухумского.

Знахарь ответил на рукопожатие и молча кивнул, Стержень окинул его взглядом и вполголоса одобрительно сказал:

– Ништяк шмотки. Но воры будут морщить жопу – ты же не на свадьбу пришел, сам понимаешь…

– А мне насрать, – спокойно ответил Знахарь, – я одеваюсь, как хочу.

– Не, ну я же ничего, – стушевался Стержень, – просто так сказал.

– Что такое «просто так», знаешь? – спросил Знахарь и прищурился на Стержня.

– Да ладно тебе, – и вовсе увял Стержень, – не цепляйся к словам.

– А ты следи за языком, – сказал Знахарь и, оглянувшись, добавил: – Я посижу пока здесь, а как Сухумский приедет, тогда вместе с ним и пойду.

– Как хочешь, как хочешь, – заюлил Стержень. – Пивка принести?

– Принеси, пожалуй, – сказал Знахарь барским тоном и уселся на пустовавший диван, подумав о том, что хорошо бы еще тросточку красивую прикупить.

В это время на площадку перед гостиницей, завывая плохим мотором и раскачиваясь на поребриках, заехал серый автозак, вызвавший оживление среди стоявших у входа охранников. Они знали, что сегодня на сходняк прибывает Саша Сухумский, сидевший в Крестах под следствием, и поэтому ничуть не обеспокоились тем, что из кабины грузовика вылезли два вертухая и, открыв дверь фургона, выпустили еще двух, а за ними и самого Сашу Сухумского.

Один из цириков снял с Саши наручники и, оглядываясь, вполголоса сказал ему:

– Ну ты, в общем, сам знаешь…

– Не ссы, мусор, я за базар отвечаю, – потирая запястья, прервал его Саша и огляделся. – А ничего малину забацали, нормалек!

И, помахав рукой почтительно взиравшим на него воротчикам, направился к входу. Не успел он протянутъруку к двери, как она распахнулась и на пороге показался Стержень, на лице которого сияла счастливая улыбка тамады.

– Какие люди! – восхищенно воскликнул он.

– Но с охраной, – ответил ему Саша, кивнув на торчавших за его спиной цириков.

На лице Стержня выразилось сомнение, но Саша сказал:

– Они посидят в предбаннике, пока мы разговаривать будем. Не беспокойся, все проблемы решены.

Стержень кивнул и шагнул в сторону, пропуская Сашу с сопровождающими в вестибюль. Внутренняя охрана, принимавшая стволы, заменжеваласъ. И действительно – не забирать же пушки у ментов! Но Стержень сделал успокаивающий жест, дескать – все путем, и они угомонились. Теперь, когда все были в сборе, можно было запирать входную дверь и спокойно ждать окончания сходки.

Ментов, сопровождавших Сашу Сухумского, усадили на диван в предбаннике и поставили перед ними небольшой столик с угощением. Были они людьми привычными ко всему и поэтому, не обращая внимания на косые взгляды братков из охраны авторитетов, спокойно принялись за халявную жратву. И то, что это угощение было из рук их принципиальных врагов, ни имело для них никакого значения.

От их шинелей исходил тяжелый смрад казенного дома, застарелой нечистоплотности и тревожного неблагополучия. Эти знакомые почти всем присутствующим сомнительные ароматы разбудили в братках нехорошие воспоминания, и их косыевзгляды обрели выражение некоторой враждебности. Однако все они были строжайшим образом предупреждены, так что враждебность эта проявлялась только во взглядах, да еще в том, что пока ментам несли хавку, все, кто успел, плюнули по нескольку раз в каждую из тарелок, замаскировав плевки соусом и зеленью. Так что, кроме враждебности, имели место еще злорадство и скрытая насмешка. А ничего не подозревавшие менты наворачивали салаты и закуски да нахваливали их, ведя себя так, будто вокруг никого нет.

Знахарь, сидя в углу с бокалом пива в руке, с любопытством следил за происходящим, и нелепость ситуации забавляла его. Ну где еще, в какой еще стране можно за деньги, причем – за небольшие деньги, подкупить администрацию центральной тюрьмы города и привезти на сходняк сидящего в этой тюрьме крупного мафмиози? Только у нас, в России. Виват, Россия, страна чудес и беспредела!

Наконец в предбанник, вошел Саша Сухумский. Оглядев присутствующих, он посмотрел на жрущих ментов и сказал, обращаясь к браткам:

– Вы мне тут цириков не обижайте, а то они потом меня в Крестах обижать будут.

Пошутив таким незатейливым образом, он заржал, и братва с готовностью поддержала его. Менты не обратили на это никакого внимания и продолжали уминать хавку. Взглянув на то, что стояло перед ними, Сухумский недовольно покачал головой и сказал:

-А что же пиво? Ну-ка, быстренько принеситепивка, а то потом скажут, что в «Балтийском дворе» негостеприимные хозяева.

Один из братков сорвался с места и исчез за дверью.

Знахарь встал и, подойдя к Сухумскому, подал ему

РУку

– Костя, а по погонялову – Знахарь.

Сухумский поднял на Знахаря глаза и, с интересом оглядев его, ответил на рукопожатие. Его рука была синей от старых и свежих наколок.

– А-а-а, так вот это, значит, ты и есть Знахарь… Очень приятно. Наслышан выше крыши, а вот живьем…

– Я тоже наслышан, – дипломатично ответил Знахарь.

– А костюмчик у тебя ничего, – одобрительно сказал Сухумский, – только Стилету он вряд ли понравится.

– Какому Стилету?

Знахарь удивился, но Сухумский, повернувшись к нему спиной, уже шел к двери, за которой через минуту должно было начаться совещание, в ходе которого кое от кого будут лететь клочки шерсти. Знахарь очень надеялся, что это будет не его шерсть, и, решив, что Сухумский оговорился, имея в виду Стержня, последовал за ним.

Двое братков, стоявших по обеим сторонам высоких дубовых дверей, синхронно взялись за медные фасонные ручки и распахнули створки перед авторитетами. Когда Знахарь и Сухумский вошли в банкетный зал, братки плотно закрыли двери и встали спиной к ним, заложив руки за спины.

Теперь, когда всем сопровождавшим авторитетов пацанам стало ясно, что в течение ближайшего времени никаких телодвижений не предвидится, в предбаннике произошло некоторое оживление. Тут же появились смазливые девки в коротких юбках, которые разносили пиво, кто-то заказал шашлык, к потолку поднялись клубы дыма от сигарет, а менты все так же сидели и жрали, запивая оскверненную конкретными пацанами жратву отличным немецким пивом. На них уже никто не обращал внимания, но за базаром братва следила, поэтому никакой важной информации они при всем желании вынести отсюда не могли.

* * *

Войдя в банкетный зал, Знахарь резко остановился и замер.

Прямо напротив входа, по другую сторону огромного стола, сидел живой и невридимый Стилет и, ухмыляясь, смотрел на Знахаря.

В первые секунды Знахарь растерялся, но привычка принимать любую ситуацию такой, как она есть, тут же взяла верх, и он с любопытством уставился на воскресшего Стилета, который вроде бы даже поправился за то время, которое провел в мертвецах.

Знахарь понял, что неожиданно оказался в самом центре событий, о которых ему пока что было неизвестно, и его неосведомленность в каких-то вещах, происходивших у него за спиной, играет против него. Он понимал, что проиграл несколько очков, но каких и какой цены – не знал.

Слева от Стилета сидел довольный Дядя Паша, справа усаживался Саша Сухумский, дальше за столом сидели Татарин из Москвы и Лысогор, который тут же подмигнул Знахарю. Знахарь помнил, что на коронации молодой авторитет бескомпромиссно поддержал его, и, видимо, можно было надеяться, что и в этот раз Лысогор будет на его стороне. Но это только в том случае, если подмигивание не было простым тиком или дурной привычкой.

Пауза затянулась, и, чувствуя, что нужно брать инициативу в свои руки, Знахарь усмехнулся и сказал, обращаясь в Стилету:

– Ну и как оно на том свете? Я вижу, ты поправился. Там, наверное, приличная хавка?

-А вот сам попадешь – узнаешь, – не растерялся Стилет.

– Только после вас, – сказал Знахарь и, расстегнув пижонский пиджак, сел напротив всех, давая понять, что готов к разговору, каков бы он ни был.

– А вот это – как выйдет, – Стилет зловеще взглянул на Знахаря.

-Да брось ты, Стилет, поморщился Знахарь, – я знаю, как выйдет.

-Ну и как оно выйдет? – поинтересовался Стилет.

– Не скажу тебе точно, но в одном можешь быть уверен, – ответил Знахарь, – игры, в которые ты решил играть со мной, таким игрокам, как ты, боком выходят. Знаешь, сколько их у меня было?

Разговор с самого начала пошел в сторону от намеченной Стилетом линии, и это нарушало все его планы. Знахарь не растерялся, увидев неожиданноожившего Стилета, момент внезапности, когда можно было заставить его отвечать на неожиданные и нелепые вопросы, был упущен.

Стилет недовольно скривился, бросил быстрый взгляд на Татарина и сказал:

– Ладно, Знахарь, кончай пререкаться, мы тут серьезные вопросы решать собрались, а не…

– А разве я говорю о чем-то несерьезном? – прервал его Знахарь, деланно удивившись, – по моему, воскрешение из мертвых – очень серьезная вещь. А раз ты говоришь о серьезных вопросах, то вот тебе первый из них. Как я понял, весь этот цирк с похоронами был затеян ради меня, поэтому будь добр объяснить мне, чем это я заслужил такое твое внимание, что ты даже в покойники решил переодеться.

– А тебя сюда, между прочим, не вопросы задавать пригласили, – ощерился Стилет.

-А на вопросы отвечать, – тонким голосом продолжил Татарин, подняв указательный палец.

Знахарь медленно перевел на него взгляд и лениво сказал:

– Не все сразу. Это вы какого-нибудь лоха можете со всех сторон долбить, чтобы он слова сказать не мог. А со мной так не получится.

– Уверен, что не получится? – спросил Стилет, раздраженный тем, что все идет не по плану.

– А ты попробуй, – посоветовал ему Знахарь, – попробуй и увидишь.

Саша Сухумский сидел в кресле развалившись и улыбался. Он кайфовал после поганой камеры. Перед ним стояла бутылка хорошего пива, в пальцах у него была дорогая сигара. Саша не умел курить сигары, но ему было на это наплевать. Одно только сознание того, что он дымит испанской регалией, доставляло ему немалое удовольствие. Он пускал к потолку вонючий дым и слушал препирательства авторитетов, на которых ему тоже было наплевать. В Питере ему принадлежали тридцать восемь пирожковых, и все они были оформлены на совершенно других людей. Саша тщательно скрывал это, потому что весь доход он направлял себе в карман, не отдавая ничего в общак. Для того чтобы выяснить, кому на самом деле принадлежат эти харчевни, понадобилось бы провести серьезное расследование, но никому это было не нужно. Подставные хозяева исправно отстегивали крыше долю малую, а крышей был как раз сам Саша Сухумский. Так что все было в порядке, и каждый месяц в кубышку Саши Сухумского капало от пятидесяти до семидесяти тысяч долларов, и в общак из них не попадало ни одного цента. Зато перепадало Стилету, который, не поленившись разнюхать, чем же занимается Саша, выяснил все и однажды сделал Саше предложение, от которого тот не смог отказаться. И теперь Саша поддерживал Стилета во всех вопросах, в том числе и в финансовом, а Стилет за это молчал о том, что знал.

Однако Саша Сухумский не знал, что если уголовникам, кроме Стилета, было впадлу копаться в его делах, то для ФСБ его скромный бизнес тайной не являлся. Наташа, которую Знахарь попросил выяснить, что же это за Саша такой Сухумский, легко добыла для него необходимую информацию. И теперь Знахарь был уверен в том, что если только Саша откроет рот, то тут же его и закроет. А потом начнется настоящая склока. Но было похоже, что Саша встревать пока не собирался, и Знахарь чувствовал себя уверенно и спокойно.

– Что значит «увидишь»? – сузил глаза Стилет. – Ты знаешь, о чем тебя сейчас спрашивать будут?

– Конечно, знаю, – усмехнулся Знахарь. – Что же тут непонятного? Вам мало тех денег, которые я принес в общак, и вы хотите забрать у меня всё. Но сколько там этого «всего», вы не знаете, и поэтому суетитесь и нервничаете. Что – не так?

– Не так, – подался вперед Стилет. – Ты, Знахарь, поступаешь не по понятиям и нарушаешь воровской закон. Вот об этом и речь.

– Об этом? Ну давай об этом, если хочешь, – покладисто ответил Знахарь, – только вот я пивка себе сейчас налью, и поговорим.

Он, не торопясь, открыл бутылку «Холъстена» и, стараясь, чтобы пена не выбежала через край, осторожно наполнил хрустальный стакан.

Все следили за его движениями и молчали. То, что разговор будет серьезным и неприятным, было ясно всем, и спешить в таких делах не следовало.

Знахарь отпил пива, вытер губы фиолетовым шелковым платком и, убрав его в жилетный карман, сказал:

– Хорошее пиво! Его бы хорошими пирожками закусить, правда, Саша?

Саша Сухумский напрягся, а Стилет, бросив на Знахаря быстрый взгляд, спросил:

– Это ты о чем? Что-то я не понимаю.

-Да так, к слову пришлось. Так вот, о понятиях и воровском законе. Давай-ка, Стилет, вспомним, откуда все это пошло.

Знахарь сделал паузу и начал:

—Я, конечно, не силен в истории, но полагаю, что раньше, когда этот закон был настоящим и уважаемым, когда еще не было этих бешеных денег, об-щак складывался из копеечек малых, которые несли в кассу все. Подчеркиваю – все! И вокзальный шир-мач, и медвежатник, и квартирный вор. А если кто ювелира ломанул, то нес он больше и имел за это уважение и почет. И эти денежки действительно шли на зону, на адвокатов, то есть на воровское благо. И были эти деньги просто смешными. Да у меня один только джип стоит столько, сколько все питерское общество пятьдесят лет назад за год не собирало. А скажи мне, Стилет, сколько твоя фазенда стоит? И откуда у тебя эти деньги? Не из общака ли? Может быть, расскажешь? А сколько денег ты от общества утаил? Меня порвать хочешь, а сам косячишъ так, что и не снилось.

Знахарь обвел взглядом сидевших напротив него авторитетов и продолжил:

Вот ты говоришь мне, что я неправильный вор. А почему? Да просто потому, что я человека спас, да еще потому, что тебе мало того, что я в общак принес. А ты помнишь, сколько я принес? Если не помнишь, то я напомню. Десять миллионов принес? Принес. Потом еще двадцать принес? Принес. А вам, жабам, все мало. Аппетит разыгрался, бля! И ведь не видал общак этих денег, гадом буду! Вы их попросту себе в рыло отправили, зуб даю.

Знахарь махнул рукой на дипломатию и с наслаждением выплевывал все то, что навязло у него в зубах за несколько последних лет. Ему было все равно, чем закончится эта встреча. Его уже не интересовало, как отнесутся к его словам те, кому эти слова были адресованы. Время страха и осторожности ушло.

Свобода. Свобода.

– Тридцать миллионов долларов!

Знахарь покрутил головой и, как бы сам удивляясь своим словам, повторил:

– Тридцать миллионов долларов, а им все мало. – А кто общак украл? – не к месту вякнул Татарин.

– Заткнись! – не глядя на него, бросил Знахарь, и Татарин заткнулся.

Он глотнул пива и спросил:

-А может, вы меня за барыгу держите? За сладкого, трусливого и жадного дяденьку, из которого сам Бог велел выкачать все до последней копеечки? А? Да вы, бля, сами давно уже барыгами стали. Что Дядя Паша со своими малахитовыми дворцами, что ты, Стилет, с этой воинской частью, которую ты откупил у генералов-пидаров. Вы, правильно сказал один человек, как партийные начальники. Про понятия да про воровскую честь шестеркам втираете, чтобы они смирными да послушными были, а сами творите что в голову взбредет. И на все понятия и прочее вам просто насрать. Я человека спас, и меж ду прочим, на свои деньги. На свои, а не на общак и не на твои, Стилет, и не на твои, Саша. И вообще, у всех вас от этих бешеных денег, которые сейчас летают по стране, мозги набекрень.

Знахарь посмотрел на Дядю Пашу, тот сидел, уставившись в стол, и лениво играл бутылочным ключом, но было видно, что он слушает очень внимательно и думает о чем-то своем весьма напря-

-И те деньги, которые есть у меня, – мои. Мои, понял, Стилет? И ты к ним свои грабки не тяни. Знаешь, сколько народу хотело их получить? Не меньше пятидесяти человек. Все они сейчас мертвые. Вот и думай. И если ты не угомонишься, то у тебя есть только один выход – грохнуть меня. Как тех четверых авторитетов.

Знахарь разозлился всерьез и решил открыть все карты.

Стилет бросил на него бешеный взгляд, но промолчал.

Промолчали и остальные, и Знахарь понял, что все они, как минимум, в курсе дела. А как максимум – соучастники.

-Молчите… – оскалился Знахарь, – значит, все в доле. Хорошие вы воры в законе! Убиваете друг друга, всем остальным врете, гребете бабки себе в харю, а меня обвиняете в отступничестве от святой идеи воровского братства. Заебисъ!

Знахарь посмотрел на Стилета.

– У меня есть деньги, – сказал он и налил себе еще пива, – есть, будь уверен. У меня их столько, что если ты узнаешь, сколько, то сдохнешь от зависти и отжадности. И это-мои деньги. А на то, что вы тут мне предъяву делаете, что, мол, я неправильный вор, мне начхать. По моим понятиям – это вы неправильные. И если вами заняться всерьез… Если вами заняться всерьез, то откроется такое, что общество вас всех на колья пересажает.

Знахарь отпил пива и, подумав, сказал:

– Хотя вряд ли. Теперь уже не пересажает. Теперь все такие, как вы.

Поставив стакан, он перевел дух и добавил:

– И еще раз говорю – деньги, которые я трачу, мои. Не общак, а мои. Собственные. Я принес в кассу тридцать миллионов американских долларов, и если ты, Стилет, докажешь мне, что за последние пятьдесят лет кто-нибудь приносил хотя бы вполовину меньше, я отдам лично тебе все, что у меня есть. Все до копеечки. Понял?

-Мне твоих денег не нужно, – буркнул Стилет.

Весь его план прессования Знахаря позорно провалился, и теперь он судорожно искал выход из сложившегося неприятного положения.

– Конечно, не нужно, – засмеялся Знахарь, – у тебя своих хоть жопой ешь!

Он посмотрел на Сашу Сухумского и сказал:

– Тебе тоже не нужно, насколько мне известно. Лысогор заржал и жизнерадостно заявил:

– Знахарь, мне нужно! Я бедный! У меня фазен-дов нету.

Знахарь посмотрел на него и, тоже засмеявшись, ответил:

– Твое счастье, что нету. А вот мне интересно еще кое-что. И коронация моя была втихую, и сходняк этот тоже какой-то жидкий… Что бы это значило? Не скажешь, Стилет? А может ты, скажешь, Дядя Паша?

И Знахарь посмотрел на уральского воротилу.

Дядя Паша ответил ему спокойно:

– Я потом скажу.

Похоже было, что он уже принял для себя какое-то решение и теперь ждал, когда утихнут страсти. Знахарь отметил это и слегка насторожился, но продолжил излагать свои мысли вслух:

– И вот что еще интересно! Почему же это у вас все на бабки сводится? Ну, мало принес – это понятно. Неси, значит, еще. А брата своего названого спас, закон вроде как нарушил – опять денег давай! Не наказание какое-то, не шпагу над головой ломать, потому что воровскую честь потерял, а опять – деньги! Вот этого я уже не понимаю. Хотя, в общем-то, понимаю. Очень даже хорошо понимаю. Вы, как гаишники позорные, кроме денег, ни о чем другом думать не можете. А еще интересно то, что коронация моя, как ты, Стилет, сказал однажды, левая была, ненастоящая. И я, стало быть, не настоящий вор в законе, а так – дурилка картонная. Может быть. Я не возражаю. Вам всем просто деньги мои понравились. И против этого тоже не возражаю. Но получается, что и сходняк этот – тоже левый. И просто свора из четырех человек хочет ободрать шкуру с пятого. Что – не так?

Молчание.

-А кто общакукрал? – снова влез Татарин.

Дядя Паша не выдержал и засмеялся.

За ним засмеялись все остальные, и напряженность, достигшая опасной черты, несколько уменьшилась.

– Забудь ты про этот общак, – сказал Дядя Паша, отсмеявшись и вытерев выступившую слезу, – ну, подставили человека менты, так ведь он оправдался и бабло принес. А вот насчет остального…

Дядя Паша посмотрел на Знахаря, и тот понял, что все его умные рассуждения проскочили мимо ушей присутствующих.

– А вот насчет остального, – повторил Дядя Паша, – ты там можешь себе воображать все, что угодно, а решение наше такое.

Все молчали, и это говорило о том, что никакого обсуждения не требовалосъ.Главной темой собрания было просто объявить Знахарю, что общество, состоящее из четырех авторитетов, хочет денег. Поведение Знахаря сделало планировавшийся спектакль ненужным, и поэтому Дядя Паша решил перейти к сути вопроса.

– Мы тут собрались не для того, чтобы мораль с этикой обсуждать, – сказал Дядя Паша, и Знахарь удивился, что он знает такие слова.

Дядя Паша откашлялся и, хищно взглянув на Знахаря, сказал:

– Ты должен принести в общак двадцать миллионов. Тогда с тебя снимаются все косяки и все будет тип-топ.

– А если не принесу? – поинтересовался Знахарь.

– Думай сам, – пожил плечами Дядя Паша.

– Та-ак, – протянул Знахарь и стал считать вслух, как бы рассуждая сам с собой, – десятку япринес, потом еще двадцатку, это будет тридцать. Теперь еще двадцать, и получится пятьдесят.

Знахарь посмотрел на Дядю Пашу и улыбнулся. Я теперь понял, почему вы хотите еще денег. Вы просто любите круглые числа. И жадность вовсе ни при чем.

Он улыбнулся еще шире и, откинувшись на спинку кресла, добавил:

– Вообще-то, сто миллионов сумма более круглая. Может, вам больше сотка нравится?

Дядя Паша молчал, и на его скулах играли желваки.

Знахарь вдруг перестал улыбаться и, подавшись вперед, сказал:

– Ну что молчишь, жаба малахитовая? А может, миллиард хочешь? Он покруглее будет!

Снова откинувшись на спинку кресла, он взял со стола стакан с пивом и задумчиво произнес:

– Интересно, кто-нибудь из вас видел когда-нибудь миллиард? Вряд ли…

Знахарь замолчал и, отхлебнув пивка, устремил взгляд в пространство. Присутствующие тут же вообразили, что он представляет себе свой миллиард, который лежит в укромном месте, и от этого жаба каждого из них выросла еще в несколько раз.

Дядя Паша как наиболее уравновешенный из собравшихся на сходку вымогателей пошевелился в кресле и сказал:

– В общем, сроку тебе три недели, а там пеняй на себя. И еще запомни, что если тебе себя не жалко, то пожалей хотя бы щенка своего богомольного. Не принесешь лавэ – мы его из-под земли достанем, и сначала с него шкуру спустим на твоих глазах, а потом сам примешь смерть лютую.

Знахарь поднял на Дядю Пашу тяжелый взгляд и медленно сказал:

– Ну, вот. Теперь никаких неясностей нет. Посмотрев на висевший посреди широкой дядипашиной груди массивный золотой крест, Знахарь спросил:

-А на хуя ты эту цацку на фанере носишь? Тебе давно пора к воинам Аллаха примкнуть. Ты с ними быстро общий язык найдешь.

Знахарь поставил на стол пустой стакан, по стенкам которого медленно стекала пена, и встал.

-Я принесу деньги. Я принесу вам двадцать миллионов бакинских. И этих денег вам всем вполне хватит на оставшуюся жизнь. Но предупреждаю, что она будет короткая. Очень короткая. Так что поспешите потратить деньги, и, пока меня не будет, вы тут обдумайте, как организовать прощальную вечеринку.

-А ты не думай, что все так просто, – сказал Дядя Паша, – с тобой все время будет наш человек.

– Это кто же?

– А вот он, – и Дядя Паша кивнул на Лысогора. Знахарь посмотрел на молодого авторитета иогорченно покачал головой.

– Чем же ты, Лысогор, Дяде Паше не угодил? Ведь он смерти твоей хочет.

– Это как? – удивился Лысогор.

– А очень просто, – ответил Знахарь. – Если я увижу вокруг себя кого-нибудь из вашей своры, убьюна месте. И тебя тоже, хотя между нами пока ничего плохого не было.

Он подумал и добавил:

-Хотя… Раз ты сидишь тут и молчишь вместе с остальными, значит, ты с ними в доле. Так что грохну я тебя, Лысогор, как только увижу, и глазом не моргну.

Знахарь перевел взгляд на Дядю Пашу и сказал:

– Я надеюсь, ты меня понял.

Затем повернулся к сидевшим за столом авторитетам спиной и направился к двери.

Дядя Паша не мог упустить возможность оставить последнее слово за собой и сказал ему в спину:

– Три недели. И ни одного дня сверху. Знахарь громко пернул и вышел.

Пройдя через предбанник, в котором братва потешалась над все еще жравшими ментами, он спустился по лестнице, и дежурившие в фойе охранники расторопно открыли перед ним стеклянную дверь.

Выйдя на улицу, Знахарь остановился и, подняв голову, посмотрел на серое осеннее небо. Низкие питерские тучи быстро шли на восток, и между ними не было ни одного просвета. Точно так же не видно было просветов и в ближайшем будущем, которое ожидало Знахаря.

Забрав у Доктора с Толяном ключи от «лэндкрузера», Знахарь сказал им, чтобы добирались на фазенду сами, и нажал на кнопочку. Негромко свистнув, внедорожникщелкнул центральным замком, отперев двери.

Усевшись за руль, Знахарь воткнул ключ в замок зажигания и повернул его. Двигатель тут же отозвался мягким урчанием, и Знахарь, поставив коробку-автомат на «драйв», тронулся с места. Ему не терпелось уехать подальше от этого поганого места.

Выбравшись на набережную, Знахарь поддал газку, но, почувствовав, что необходимо промочить горло, притормозил у ларька. Выйдя из машины, он сделал пару шагов в сторону ларька, и тут произошло нечто совершенно неожиданное. Рядом с «лэндкрузером», завизжав резиной, остановились несколько задроченных «жигулей», из их открывшихся дверей повыскакивали молодые здоровые ребята, и через секунду Знахарь уже лежал лицом вниз.

Его щека была больно прижата к шершавому асфальту, руки вывернуты за спину, в затылок упирался ствол табельного «Макарова».

Еще через несколько секунд на запястьях Знахаря защелкнулись браслеты, и его, предварительно поставив на ноги, запихнули на заднее сиденье одной из машин. Слева и справа устроились два молчаливых спеца в штатском, и «жигуль», заскрежетав коробкой, дернул с места, развернулся через двойную сплошную и, газанув, помчался по набережной.

Сначала ошеломленный Знахарь ничего не понял, но, когда слева мелькнула гостиница «Санкт-Петербург», а потом «жигуль» нырнул под Литейный мост, у него на душе заскребли кошки. Взглянув на пронесшийся слева Финляндский вокзал, перед которым стоял Ленин, начитавшийся собственных апрельских тезисов, Знахарь понял, куда его везут. И,когда водитель притормозил перед воротами Крестов и включил левый поворотник, Знахаря охватила смертельная тоска.

Пропустив несколько встречных машин, угрюмый водила медленно повернул налево и, остановившись в нескольких сантиметрах от выкрашенных в отвратительный серый цвет ворот, за которыми начинался ад, нажал на сигнал.

Машина издала хриплый писк и ворота начали медленно открываться.

Сидевший рядом со Знахарем спец повернул голову и спросил:

– Узнаешь место?

Не дождавшись ответа, он хмыкнул и добавил:

– Тут тебя давно ждут.

Конец.

Оглавление

ПРОЛОГ

Часть 1 БРИЛЬЯНТОВАЯ РУКА СУДЬБЫ

  Глава 1 ТРУДНО БЫТЬ ВОРОМ

  Глава 2 ХОЗЯИН МЕДНОЙ ГОРЫ

  Глава 3 МЕДЛЕННО И ПЕЧАЛЬНО

  Глава 4 НАТАШКА – ЗОЛОТАЯ РУЧКА

  Глава 5 КАК ГУБАНОВ ГУБУ РАСКАТАЛ

  Глава 6 ТЬМА ЕГИПЕТСКАЯ

  Глава 7 КАИР. БАНК. БРИЛЛИАНТЫ

Часть 2 АРАБСКИЕ СТРАСТИ

  Глава 1 ОБЩАК СЛЕЗАМ НЕ ВЕРИТ

  Глава 2 НЕ МОЖЕТ ВОР БЕЗ ЗОНЫ

  Глава 3 КАК ПРОЙТИ В БИБЛИОТЕКУ?

  Глава 4 СВИДАНИЕ У КОРАНА

  Глава 5 С БУРЛАКОМ НА ВОЛГЕ

  Глава 6 В ЧУЖОМ ПИРУ ПОХМЕЛЬЕ

  Глава 7 МАХНЕМ НЕ ГЛЯДЯ

  Глава 8 ВСЕМ СЕСТРАМ – ПО СЕРЬГАМ

  Глава 9 ЖАДНОСТЬ НЕ ТОЛЬКО ФРАЕРА СГУБИЛА!

  Глава 10 В ЧУЖОМ ПИРУ ПОХМЕЛЬЕ

ЭПИЛОГ

Реклама на сайте