«Путь»

Путь (fb2) - Путь [Чему нужно научиться у древних китайских философов [litres] (пер. Екатерина Горбатенко) 2157K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Кристина Гросс-Ло - Майкл Пьюэтт

Майкл Пьюэтт, Кристина Гросс-Ло Путь

Чему нужно научиться у древних китайских философов

Michael Puett, Christine Gross-Loh

THE PATH

What Chinese Philosophers

Can Teach Us About The Good Life

Copyright © 2016 by Michael Puett and Christine Gross-Loh

© Издание на русском языке, перевод на русский язык, оформление. Издательство «Синдбад», 2018.

***

Джей Ди, Сьюзан, Дэвиду, Мэри, Брэннону,

Коннору и Мэг.

М. П.

Бенджамину, Дэниелу, Мии и Аннабель.

К. Г.-Л.

Человек расширяет Путь, а не Путь человека.

Конфуций. «Лунь юй»

Предисловие Кристина Гросс-Ло

Одним свежим и солнечным осенним утром 2013 года я слушала в Гарварде лекцию по китайской философии. Моей задачей было написать для журнала Atlantic статью о том, почему бакалаврский курс, посвященный столь эзотерическому предмету, стал в университете третьим по популярности после предсказуемых лидеров – «Введения в экономическую теорию» и «Информатики».

Со сцены театра Сандерс к аудитории, насчитывавшей более семисот слушателей, вдохновенно обращался профессор Майкл Пьюэтт, высокий энергичный мужчина чуть моложе пятидесяти. На лекциях, об увлекательности которых ходят легенды, он не пользуется ни записями, ни слайдами – все пятьдесят минут просто говорит. Студентам задают лишь читать переведенные труды самих мыслителей – «Лунь юй» Конфуция, «Дао дэ цзин», сочинения Мэн-цзы. Им вовсе не обязательно обладать солидным багажом знаний по китайской истории и философии или питать к этой теме давний интерес; все, что от них требуется, – это открытость и желание познакомиться с древними текстами. Визитная карточка курса – смелое обещание, которое профессор дает на первом занятии: «Если вы серьезно отнесетесь к идеям этих текстов, они изменят вашу жизнь».

Поскольку в Гарварде я защищалась по истории Восточной Азии и, будучи аспиранткой, преподавала китайскую философию, материал был для меня не нов. Однако, слушая Майкла в тот день и в течение последующих недель, я поражалась тому, как он вдыхает в знакомые идеи новую жизнь. Он просит не только вдумываться в слова философов, но и не спешить отмахиваться от них, даже если они противоречат вашим базовым представлениям о себе и мире.

О китайской философии Майкл рассказывает по всему миру. После выступления к нему неизменно подходят слушатели, которым интересно, как идеи, о которых они узнали, можно приложить к взаимоотношениям, карьере, семье. В концепциях древних мыслителей люди улавливают свежий взгляд на то, что такое правильная, содержательная жизнь, – взгляд, ставящий под сомнение немало истин, казавшихся непреложными.

Многим это помогает сделать шаг вперед. Слушатели Майкла обсуждали со мной перемены, которые произошли в их жизни после лекций. Некоторые признавались, что увидели отношения между людьми в новом свете, осознав, как незначительные, казалось бы, поступки человека сказываются на нем и на тех, кто с ним рядом. Как объяснил один студент: «Профессор Пьюэтт научил меня по-новому взаимодействовать с окружающим миром, управлять эмоциями и относиться к себе и другим с таким спокойствием, какого я никогда раньше не испытывал».

Эти успешные молодые люди, имеющие все шансы стать лидерами вне зависимости от дела, которому решат себя посвятить, рассказывали, как идеи китайской философии изменили их подход к жизни и дали им новые ориентиры. Будущие экономисты или антропологи, юристы или врачи, они обрели особый инструментарий и иное мировоззрение, чем то, в котором были воспитаны, и теперь по-другому видят смысл жизни и ее бесконечные возможности. Как сказал один из студентов: «Самое простое – следовать современной установке, что надо добиваться определенной цели и ступенька за ступенькой подниматься к некой конечной мечте – будь то должность или место в жизни. И вдруг оказывается, что достаточно попробовать жить иначе, и перед тобой откроются возможности, о которых ты даже не подозревал».

Слушателей вдохновляют не только древние тексты, но и сам Майкл. Его знают как доброго и скромного человека, неустанно помогающего ученикам раскрывать свой потенциал, и эти качества – прямое следствие его многолетнего погружения в мир китайской мысли. «Он олицетворяет эту философию», – подытожила одна студентка.

Но в чем же секрет столь мощного воздействия этих философских систем? Ни одна из них не призывает «принять» или «обрести» себя и не дает пошаговых инструкций для достижения конкретной цели. По сути, они прямая противоположность такому мышлению. В них нет ни четких рамок, ни директив, ни особых претензий. Взамен вам предлагают всего лишь сделать первый маленький шаг навстречу удивительным и непредсказуемым изменениям. Один из слушателей Майкла признался, насколько свободнее почувствовал себя, когда понял, что наши якобы врожденные, неотторжимые свойства вовсе таковыми не являются: «Мы можем приобретать новые навыки и менять свое мировосприятие, иначе реагировать на мир и окружающих. Я понял, что силу привычки, или «ритуала», можно направить на достижение того, что в свете прежних представлений о себе казалось невозможным».

Долгое время мы смотрели на китайскую философию свысока, считая ее частью «традиционного» мира и, следовательно, не имеющей никакого отношения к нашей современной жизни. Но студенты Майкла подтвердят: учения древних мыслителей заставляют усомниться во многом из того, что мы считали само собой разумеющимся. Их идеи об отношении человека к миру – о том, как он уживается с другими людьми, принимает решения, справляется с успехами и неудачами, пытается влиять на окружающих, выбирает образ жизни, – за две тысячи лет ничуть не устарели. Более того, сейчас они актуальны как никогда.

Осознав, что мысли китайских философов могут найти отклик в каждом из нас, мы с Майклом решили написать эту книгу. На ее страницах мы покажем, как, опираясь на древнюю мудрость, можно научиться думать непредвзято и по-новому посмотреть на себя и свое будущее.

Введение

Конфуций. Мэн-цзы. Лао-цзы. Чжуан-цзы. Сюнь-цзы. О каких-то из этих мыслителей вы, возможно, знаете; о других, вероятно, никогда не слышали. Один был учителем иерархического склада, посвятившим жизнь воспитанию небольшой когорты последователей. Другой скитался по царствам, наставляя местных правителей. О третьем говорили, что он был богом. Их судьбы и сочинения кажутся нам загадочными и бесконечно далекими от современной жизни.

В самом деле, разве могут китайские философы, жившие более двух тысяч лет назад, научить нас, сегодняшних, искусству жизни? Даже если вы иногда задумываетесь о них, они наверняка представляются вам безмятежными мудрецами, изрекающими благодушные банальности о гармонии и природе. Мы же ведем динамичный, свободный, современный образ жизни. Наши ценности, нравы, технологии и культура совершенно не такие, как у них.

Но если вчитаться и вдуматься в эти необычные тексты эпохи классического Китая, то мы обнаружим у каждого из упомянутых мыслителей свой, во многом парадоксальный взгляд на то, как сделать лучше себя и мир – способный, возможно, преобразить наши жизненные установки. Эта книга – прежде всего о том, что у древнекитайских мыслителей, чьи повседневные проблемы мало чем отличались от наших, можно научиться кардинально новым подходам к тому, как хорошо – благородно и счастливо – прожить свою жизнь.

Большинство из нас убеждены, что для этого в первую очередь следует вглядеться в свой внутренний мир, найти себя и уж потом решить, чего мы хотим. Мы взвешиваем, какая профессия лучше всего сочетается с нашим характером и наклонностями. Представляем, какими качествами должен обладать наш партнер. И полагаем, что, если найдем все это – истинное «я», призвание и вторую половинку, – жизнь сложится благополучно. Что, лишь лелея это «я», мы добьемся счастья, процветания и исполнения всех желаний.

Не все знают, что формула успеха была такой не всегда. Она восходит к шестнадцатому веку, когда французский богослов Жан Кальвин выдвинул концепцию предопределения, избранности и «замысла Господнего», во исполнение коего сотворены все живые существа. Кальвинисты отвергали ритуал, считая его пустой, изжившей себя формальностью, и ратовали за искреннюю веру в высшее божество. Сегодня мы давно уже не рассуждаем в категориях избранности и предопределения, а некоторые из нас и в Бога не верят. Однако наш теперешний ход мыслей во многом остается наследием раннего протестантизма.

Сегодня многие верят, что каждый обязан быть уникальной и глубоко себя познавшей личностью. Мы стремимся к подлинности, ищем истину, пусть уже не в высшем божестве, а в себе самих. Однако наша цель прежняя – стать тем, кем нам было «предназначено».

Но что, если эти представления, призванные вроде бы помогать нам, на самом деле нас только ограничивают?

Слово «философия» многих пугает и отталкивает – сразу представляется что-то абстрактное, а порой неприменимое практически. Но преимущество философских систем, о которых пойдет речь в этой книге, в том, что они иллюстрируют свои тезисы простыми и осязаемыми примерами из повседневности. Ибо китайские мудрецы полагали: большие перемены и счастливая жизнь начинаются именно с будничных мелочей.

Мы надеемся, что вы позволите этим философам поставить под сомнение некоторые из ваших самых заветных убеждений. Что-то из их идей ясно на интуитивном уровне, что-то потребует известных усилий. Мы не ждем, что вы согласитесь со всем, что прочтете. Но само знакомство с концепциями, столь непохожими на наши, позволяет понять, что наши представления о правильной жизни – всего лишь один из множества возможных вариантов. Осознав это, вы уже не сумеете жить как прежде.

1 Век самонадеянности

Сегодня общепринятое представление о прошлом выглядит примерно так. До девятнадцатого столетия люди жили в так называемых традиционных обществах, где им постоянно указывали, что делать. Социальный строй решал их судьбу: родился крестьянином – навсегда останешься крестьянином; родился аристократом – аристократом и умрешь. От семьи, в которой человек появлялся на свет, зависело, сколько денег и власти у него будет, а значит, его жизненный путь оказывался определен с самого рождения.

Но все изменилось: в девятнадцатом веке европейцы наконец вырвались на волю. Мы впервые осознали: каждый из нас – отдельная разумная личность. Мы сами можем принимать решения и распоряжаться своей жизнью. Будучи существами рациональными, мы способны построить мир беспрецедентных возможностей. День, когда мы это поняли, стал первым днем современности.

Впрочем, вырваться сумели не все. Другие культуры, как нам кажется, отстали. Многие видят в классическом Китае яркий пример традиционного общества, где каждый обязан исполнять строго определенную социальную роль, чтобы не нарушать упорядоченной иерархии.

Получается, у такого общества нам учиться нечему.

Правда, иногда подобное понимание традиционного уклада в целом и Китая в частности приобретает романтический флер: «Не в пример нам, отчужденным даже друг от друга, люди традиционной культуры стремились к гармонии с космосом. Мы вырвались из естественного мира и норовим укротить его и подчинить себе, а они старались жить в соответствии с законами и ритмами природы».

Но и от этого сентиментального взгляда на традицию прока тоже немного. Он лишь дополняет общепринятое мнение ностальгическими этюдами. Мы можем подойти в музее к египетской мумии и подумать: «Занятно». Древнекитайский артефакт? «Необычно». Посмотреть, конечно, интересно, но вернуться в то время – в мир, который олицетворяют эти экспонаты, – что-то не тянет. Нам незачем жить в традиционных обществах и чему-то учиться у людей древности, таких несовременных. Ведь это мы, а не они наконец поняли, что к чему.

Однако, как мы вскоре выясним, многие из наших стереотипных представлений о «традиционном» укладе глубоко ошибочны. И прошлое может многому нас научить.

Наше представление о прошлом опасно не только тем, что из-за него мы отвергаем огромный отрезок истории как устаревший и ненужный. Страшно, что мы верим, будто лишь современному человеку удалось стать хозяином своей жизни, и потому главенствующие идеи современности являются единственно верными.

На самом же деле концепций, в которых человеку отводится роль творца собственной судьбы, великое множество. Осознав это, мы увидим, что «современность» – всего лишь одно из возможных мировоззрений, обусловленное местом и временем. Нам откроется целая вселенная мысли – и поставит под сомнение кое-какие из дорогих нашему сердцу мифов.

Миф: Мы живем в эпоху невиданной свободы

Большинство из нас полагает, что мы, в отличие от предков, по сути свободны. После того как в девятнадцатом веке Запад порвал с традиционным укладом, мы наконец-то получили возможность наводить в мире свои порядки. Два столетия мы провели в схватке соперничающих идеологий: социализма, фашизма, коммунизма и демократического капитализма. А когда все эти идеи (кроме одной) в целом себя дискредитировали, наступил «конец истории». После падения Берлинской стены в 1989 году неолиберализм как будто завоевал право называться единственно верной моделью мирового устройства – такой, при которой люди лучше всего живут и развиваются.

Но как в таком случае быть с самодовольством, унынием и тревогой, охватившими развитые страны? Нам твердят, что упорный труд ведет к успеху, однако пропасть между богатыми и бедными растет с пугающей скоростью, а социальные лифты работают все хуже. Мы окружили себя всевозможными удивительными устройствами, достигли беспрецедентных успехов в медицине – и в то же время спровоцировали чудовищные экологические и гуманитарные кризисы. За несколько десятилетий наш оптимизм испарился. Былой веры в правильность избранного пути уже нет.

Так во многом ли мы разобрались? Будут ли историки, оглядываясь на нашу эпоху, называть ее эпохой процветания, равенства, свободы и счастья? Или же назовут начало двадцать первого столетия эпохой самонадеянности – временем, когда люди были несчастливы и разочарованы; когда на них обрушивались кризисы, а они ничего не могли поделать, потому что не видели реальной альтернативы?

Между тем китайские философы ее предлагают. Но это не стройные идеологические системы, претендующие, скажем, на альтернативу демократии, а парадоксальные мысли о нашем «я» и его месте в мире. Причем многие из них развились как раз в противовес идее единого, «правильного» мировоззрения, в соответствии с которым нужно строить жизнь.

Бурное развитие философских и религиозных течений, происходившее в Евразии примерно с 600 по 200 год до н. э., породило огромное разнообразие концепций процветания. В этот период, названный впоследствии Осевым временем, многие из идей, зародившихся в античной Греции, параллельно появились в Китае, и наоборот. Более того, мы увидим, что некоторые системы взглядов, сложившиеся в Китае тех лет, имеют много общего с достижениями современной западной мысли. Только на китайской почве они не прижились, и на смену им пришли другие концепции, предлагающие другие рецепты правильной жизни.

Поэтому не следует противопоставлять «китайские» идеи «западным» или «традиционные» – «современным». По мере изучения древнего философского наследия мы не только увидим, что вопрос об оптимальном устройстве мира занимал человека задолго до наступления современной эпохи, но также убедимся, что кроме нашего представления о достойной жизни и путях ее достижения есть и другие.

Миф: Мы знаем, как определять направление нашей жизни

На Западе нас учат планировать счастье и успех, полагаясь на логику; мы убеждены, что, если рассчитать все в деталях, решение обязательно найдется. Перед лицом неизвестности мы утешаемся верой, что, преодолев эмоции и пристрастия и ограничив свой опыт исчисляемыми данными, мы обуздаем случай и победим судьбу. Посмотрите, как мы обычно подходим, скажем, к морально-этическому выбору: выстраиваем гипотетическую ситуацию и подвергаем ее рациональному анализу. В известном мысленном эксперименте нам предлагают представить, будто мы находимся в депо и видим, что по рельсам несется неуправляемая вагонетка, которая вот-вот задавит пятерых привязанных к рельсам человек. Есть возможность перевести стрелку и пустить вагонетку по другому пути, где она наедет на одного человека. Будем ли мы стоять и смотреть, как вагонетка давит пятерых, или переведем стрелку, чтобы спасти их, – и убьем того, кто на запасном пути?

Как поступить?

Авторитеты в области философии и этики бьются над этим вопросом десятки лет. Написано несчетное количество эссе и даже пара книг. Предлагаемый в них сценарий позволяет нам, постепенно сокращая количество возможных вариантов, выбрать единственное решение. Большинство из нас полагает, что решения именно так и принимаются.

В классическом Китае тоже пробовали ставить подобные умозрительные эксперименты. Но наши китайские мыслители проявили к ним куда меньший интерес. Занятная интеллектуальная игра, заключили они, но в такие игры можно играть с утра до ночи, и они никак не повлияют на вашу повседневность. Ни в коей мере.

Наши представления о том, как мы живем, не соответствуют тому, как мы живем на самом деле. И решения мы принимаем не иначе, чем нам это видится. Даже если вы однажды попадете в депо за несколько мгновений до чьей-то смерти под колесами вагонетки, ваша реакция не будет иметь ничего общего с рациональным расчетом. В таких ситуациях мы повинуемся инстинктам и эмоциям, и они же руководят нашими менее спонтанными решениями, даже если нам кажется, что мы действуем взвешенно и рационально. Что съесть на ужин? Где поселиться? На ком жениться / за кого выйти замуж?

Видя ограниченность рационального подхода, китайские философы искали ему альтернативу. Решение, которое они для себя нашли, состоит в следующем. Нужно оттачивать инстинкты, облагораживать эмоции и непрерывно находиться в процессе саморазвития, чтобы в итоге на каждую ситуацию, критическую или будничную, реагировать адекватно и этично. Подобная реакция вызывает положительный отклик у тех, кто нас окружает. Таким образом, по мнению китайских мыслителей, каждая встреча и каждое переживание дает нам возможность строить новый, лучший мир.

Миф: Правда о том, кто мы такие, заключена в нас самих

После крушения теократических институтов людям Осевого времени пришлось искать новые источники истины и смысла. Похожие поиски идут и в наш век, поскольку нам тоже стало тесно в устаревших шаблонах мышления. Нам все настойчивее твердят, что высшая истина сокрыта в нас самих. Теперь состоявшемуся человеку полагается «найти себя» и жить «подлинной жизнью», в согласии с внутренней истиной.

Опасность в том, что мы верим, будто каждому под силу распознать, в чем его «подлинность», и готовы ограничивать себя в соответствии с ней. Вкладывая столько сил в самоопределение, мы рискуем построить свое будущее на весьма шатком представлении о том, кто мы такие, – на предположениях о своих сильных и слабых сторонах, симпатиях и антипатиях. Китайские мыслители могли бы заметить, что в таком ракурсе мы видим лишь малую часть своего потенциального «я». Мы берем определенное количество эмоциональных наклонностей, ограниченных местом и временем, и делаем из них ярлык на всю жизнь. Представляя человеческую природу монолитной, мы уже одним этим ограничиваем свой потенциал.

Многие китайские философы не согласились бы, что вы единая и неделимая сущность, и посоветовали не думать о себе в таком ключе. Допустим, вы считаете, что у вас вспыльчивый характер и вас легко разозлить. Мыслители, с которыми мы скоро познакомимся, сказали бы, что вам не стоит повторять: «Такой уж я человек» – и принимать себя в данном качестве. Вполне возможно, что злость не является вашей врожденной чертой. Вероятно, вы просто попали в некую поведенческую колею и теперь она определяет ваше представление о себе. На самом деле шансов быть благодушным и снисходительным у вас ничуть не меньше, чем злиться на все на свете.

Китайские мудрецы призвали бы нас признать, что мы многогранны и постоянно меняемся. В каждом человеке сочетается множество разных, зачастую противоречивых склонностей, желаний и предрасположенностей к тем или иным реакциям. Наш эмоциональный облик формируется, когда мы смотрим наружу, а не внутрь себя. Он не меняется, когда вы отгораживаетесь от мира, чтобы помедитировать, или уезжаете в отпуск. Его определяет ваша повседневная жизнь: то, как вы общаетесь с людьми и выполняете привычные дела. Поэтому неправильно говорить, что мы таковы, какие есть: ведь мы в состоянии неустанно совершенствоваться.

Разумеется, это задача не из простых. Она требует по-новому взглянуть на свои возможности и на то, как происходят настоящие перемены. К тому же с наскока ее не решить – успех приходит постепенно и только к настойчивым. Мы меняемся, когда приучаем себя расширять сознание, чтобы улавливать все факторы в их хитросплетении (например, отношения, в которые мы вовлечены, круг, к которому мы принадлежим, профессию, должность и прочие обстоятельства), определяющие любую конкретную ситуацию, и постепенно трансформировать способы взаимодействия со всем, что нас окружает. Такое объемное восприятие позволяет нам вести себя так, чтобы шаг за шагом приближать настоящие перемены.

Считается, что истинная свобода приходит, когда мы открываем собственную сущность, но многие попадают в ловушку этого «открытия» Века самонадеянности. И сами связывают себе руки.

***

Значит ли это, что план, по которому мы выстраиваем жизнь и мировой порядок, нужно кардинально менять? Вовсе нет. Философы, знакомство с которыми нам предстоит, нередко иллюстрировали свои мысли прозаичными бытовыми моментами, подчеркивая, что большие перемены начинаются с будничных мелочей. Следуя примеру мудрецов и стремясь придать наглядность их идеям, мы тоже включили в нашу книгу много примеров из повседневности. Отметим, однако, что мы, как и китайские философы, не считаем эти иллюстрации практическими советами на каждый день. Напротив, они призваны показать, что мы и так уже делаем немало, но делаем недостаточно хорошо. Достаточно переосмыслить эти аспекты собственной жизни, чтобы понять, насколько практичны и выполнимы идеи, о которых мы говорим.

Название нашей книге дала концепция, названная китайскими философами словом «Дао», или Путь. Путь – это не гармонический «идеал», к которому следует стремиться. Это дорога, которую мы изо дня в день прокладываем нашими решениями, действиями и отношениями. Каждую секунду мы заново творим Путь.

Правда, единого для всех мыслителей представления о Пути не существовало. Хотя никто из них не принимал расхожих предрассудков своего времени, но их взгляды на то, как именно следует пролагать свою дорогу, разительно отличались. Сходились мудрецы лишь в том, что сам процесс прокладывания Пути позволяет нам безгранично совершенствовать себя и мир, в котором мы живем.

2 Век философии

Загляните в любой крупный художественный музей, и вам откроются россыпи экспозиций: Месопотамия. Древний Египет. Древняя Греция. Римская империя. Средневековая Европа. Современная Европа. Витрины ломятся от великолепных экспонатов, и вы по порядку переходите из зала в зал, прослеживая путь цивилизации. Потом, если есть желание, перебираетесь в другое крыло и гуляете по выставкам, посвященным Индии, Японии или Китаю.

Такой порядок заведен не только в современных галереях, но и в головах. Для нас мировая история – это история отдельных цивилизаций, которые развивались независимо друг от друга.

А теперь представьте другой музей, в котором экспонаты расставлены исключительно по хронологическому принципу. Тут в одной экспозиции мирно уживаются, к примеру, римские серебряные динарии, бронзовые деньги китайской династии Хань и «дырявые» монеты индийской империи Маурьев. И вы тут же замечаете, что, несмотря на огромные расстояния между очагами трех основных цивилизаций, все три примерно в одно и то же время претерпели удивительно похожие изменения: стали империями и завели денежную систему. Пройдя на несколько столетий вперед, вы находите в зале раннего Средневековья предметы культа и фрагменты архитектурных сооружений христиан, мусульман и буддистов. Они ярко иллюстрируют факт, что в рамках одного исторического периода все основные мировые религии распространялись по торговым путям, соединявшим Китай, Индию и Средиземноморье. Такая выставка передавала бы ход истории намного точнее, ведь Европа и Азия всегда были взаимосвязаны.

***

Многие думают, что глобализация – это исключительно современный феномен: технический прогресс и появление воздушного транспорта положили начало новой эре, в которой общества, жившие изолированно друг от друга, получили наконец возможность общения. Но если это так, почему в одно и то же время (приблизительно 2,5 тысячи лет назад) Конфуций, Сократ и Будда, живя на огромном расстоянии друг от друга и разговаривая на совершенно непохожих языках, задавались одинаковыми философскими вопросами? Дело в том, что круговорот идей, инноваций и технологий продолжается в мире уже очень давно. И социальные катализаторы, действовавшие на Конфуция, Сократа и Будду, были весьма сходны.

Чтобы понять, отчего разгорелись философские дебаты и почему мыслителей занимали такие похожие проблемы, необходимо проникнуться живой, многоцветной культурой, к которой они принадлежали и в рамках которой развивались их идеи.

Европейцы девятнадцатого столетия были не первыми, кто считал, что вырвался из-под гнета прошлого и вступил в совершенно новую эпоху. История человечества знает немало подобных прорывов. Один из наиболее значительных произошел в Евразии в середине первого тысячелетия до нашей эры.

В тот переломный период началось падение родового строя эпохи бронзового века – строя, который в течение двух тысяч лет господствовал в Евразии, не позволяя передавать богатство и власть иначе чем по наследству. На руинах распавшихся государств зарождались новые формы правления – от радикальной демократии в Греции до централизованных бюрократий в Китае. Эти новые политические эксперименты способствовали социальной мобильности. Кроме того, на фоне вызванных ими колоссальных общественных преобразований рухнули религиозные институты, составлявшие неотъемлемую часть прежних аристократических культур.

Как следствие, новые религиозные и философские течения стали появляться по всей Евразии точно грибы после дождя. В классической Греции наступил век Сократа, Платона и Аристотеля, а также пифагорейцев и орфиков. В Индии в те же годы возник джайнизм и, самое главное, явился Будда. А в Китае это была эпоха Конфуция, Мэн-цзы и других философских и религиозных течений, которых мы коснемся в нашей книге. Все эти мыслители жили примерно в одно время. И все задавались вопросами, возникающими, когда рушится общественный порядок: как управлять государством? Как построить мир, в котором у каждого есть возможность преуспеть? Чему посвятить свою жизнь?

И все бились над проблемами, мало чем отличающимися от наших нынешних.

Осевое время закончилось, когда в последние столетия до нашей эры в Евразии образовалось несколько мощных империй. В противовес им в первых веках нашей эры по материку распространился ряд «религий спасения»: христианство, манихейство, махаяна, даосизм, позднее – ислам. А спустя несколько столетий во многих областях Евразии, и особенно в Европе, период философских и религиозных исканий завершился падением империй и возвращением к аристократическому правлению.

Невзирая на географическую удаленность, последствия Осевого времени в разных странах оказались удивительно схожими. Нет никаких подтверждений, что Конфуций, Будда и греческие философы знали хотя бы о существовании друг друга, не говоря уже об идеях. Тем не менее примерно к 500 году до н. э. основные философские течения разрозненных частей Евразии объединяла вера в то, что мир должен измениться.

В бронзовом веке большинство людей не видело возможности изменить ход своей жизни, но теперь, с усилением социальной мобильности, у них зародилась мысль, что блага, которыми пользуются немногие, могут и должны стать доступны всем, а не только горстке избранных.

С другой стороны, люди сознавали, что живут в эпоху глубокого кризиса. Этот исторический период отмечен непрекращающимися войнами, особенно в Греции, Северной Индии и на Великой Китайской равнине – как раз там, где позже возникли главные философские и религиозные течения. В этих областях преобладало ощущение, что человечество сбилось с пути, отказавшись от правил поведения, которые позволяли мирно сосуществовать. Греческий поэт Гесиод, уловив дух эпохи, сетовал, что живет в эпоху разрушенных отношений: отцы не находят общего языка со своими отпрысками, дети не заботятся о пожилых родителях, братья враждуют, а народ воздает почет «наглецу и злодею».

В разгар этого социокультурного кризиса начали зарождаться новые религиозные и философские течения. Одни призывали к уходу от общества и созданию альтернативных поселений на основе полного отрицания насилия. Другие упирали на бренность грешного земного мира, уверяя, что за его пределами есть некая высшая реальность.

Течения, распространявшиеся по Великой Китайской равнине, тоже содержали идею альтернативных миров. Однако в данном случае решение виделось не в уходе от общества или в уповании на трансцендентные сферы, а в преобразовании будничного уклада жизни.

Для такого внимания к повседневности были свои исторические предпосылки. На смену аристократическим обществам бронзового века на территории Великой Китайской равнины пришли государства под управлением интеллектуалов, не принадлежавших к знати и получавших высокие посты за заслуги, а не по праву рождения. Все больше и больше людей стремилось получить образование в надежде пробиться в эти бюрократические структуры и поднять свой статус. Выучившись, они начинали понимать, насколько плачевно обстоят дела в их мире, и задумывались над тем, как жить по-другому. Большинство последователей новых религиозных и философских течений Китая составляли как раз представители этого растущего образованного класса.

Возьмем, к примеру, Конфуция. Этот великий философ жил во времена заката Чжоу – последней великой династии бронзового века. Чжоу, могущественный аристократический род, главенствовал над остальными знатными кланами, поскольку обладал «небесным мандатом». В Древнем Китае Небо считали божеством, которое доверяет самому добродетельному дому управлять страной до тех пор, пока род остается добродетельным. До девятнадцатого столетия очень похожая ситуация была и в странах Европы, где знатнейшие дворянские семьи властвовали по праву «Божьих помазанников».

Конфуций был свидетелем того, как правящие дома лишались власти. Упадок переживал не только род Чжоу, но и остальные кланы. Заявить права на новый мандат было некому.

В образовавшемся политическом вакууме на политическую сцену выдвинулись фигуры типа Конфуция. Сам Конфуций занимал ряд невысоких официальных должностей, а потом сосредоточился на обучении следующего поколения тех, кто тоже стремился сделать чиновную карьеру.

Сегодня конфуцианство у многих ассоциируется с жесткой сословной иерархией, строгим распределением гендерных ролей и консервативным упором на правильном поведении – впечатление, отчасти сложившееся под влиянием позднейших толкований. В главной книге конфуцианства – «Лунь юй» – Конфуций вовсе не выглядит ни апологетом контроля за людьми, ни разработчиком какой-либо последовательной идеологии. Напротив, мы видим философа, который пытается создавать миры, где люди процветали бы. Причем создавать «здесь и сейчас», просто меняя способ взаимодействия с окружающими.

Конфуций считал, что на заре династии Чжоу, примерно за пятьсот лет до его рождения, царила великая эпоха процветания. Ему представлялось, что люди, правившие в ту пору, совершенствовали себя и стали настолько добродетельными, что сумели сделать мир вокруг себя лучше. Он хотел пойти по их стопам: создать мир, в котором его ученики могли бы преуспевать, а кто-нибудь из них, возможно, построил бы более крупную социальную структуру, позволяющую благоденствовать большему количеству людей.

Другие философы, которых мы встретим в этой книге, тоже вышли из горнила перемен. Все они, подобно Конфуцию, находились в оппозиции к современному им обществу и активно искали в жизни новые, интересные пути. Все твердо верили, что каждый человек обладает равными возможностями для роста.

Школа, пройденная нашими мыслителями, сделала их в высшей степени прагматиками и реалистами. Поэтому, размышляя о проблемах общества, они не склонны к абстракциям. Они задаются конкретными вопросами: «Как наш мир стал таким и что мы можем сделать, чтобы его изменить?» И, отвечая на них, приходят к обнадеживающим выводам: каждый из нас может стать успешным и в то же время нравственным человеком.

3 Об отношениях: Конфуций и ритуалы «как будто»

Как вы отнесетесь к утверждению, что игра в прятки с четырехлетним ребенком может кардинально изменить все ваши отношения с людьми и миром? Понятно, что с недоверием. Но на самом деле, когда вы играете в эту игру – когда прячетесь в шкафу и выставляете в дверь ногу, чтобы малыш легче вас нашел, когда он заливается радостным смехом, обнаружив вас, и когда вы охотно повторяете все снова и снова, – вы не просто дурачитесь. Исполняя необычные для себя роли, вы с ребенком совершаете ритуал, создающий новую реальность.

Звучит парадоксально, ведь в нашем представлении ритуал – это жесткий свод правил и требований, напрочь лишенный гибкости и импровизации. Но одно из направлений классической мысли, у истоков которого стоит Конфуций, предлагает совершенно иное видение ритуала и его возможностей.

Конфуций, живший с 551 по 479 год до н. э., был первым великим философом Китая. Секрет его колоссального и долгосрочного влияния не в глобальности идей, а в их обманчивой простоте, в том, как они переворачивают с ног на голову все наши представления о самопознании и жизни в обществе.

Возьмем, к примеру, фразу из десятой главы «Лунь юя» – сборника бесед и суждений, составленного после смерти Конфуция его учениками:

«Если циновка была постлана неправильно, он не садился».

Или такую:

«Во время еды он не вступал в беседу»[1].

Не совсем то, чего вы ожидали? Простовато для одного из важнейших текстов в истории человечества?

Приведенные строки не являются чем-то исключительным. Подробным описаниям поступков и высказываний Конфуция в «Лунь юе» отводится видное место. Мы узнаём, насколько высоко Конфуций поднимает локти. Видим, как он разговаривает с разными людьми, входя в дом. В мельчайших деталях прослеживаем, как он ведет себя за ужином.

Казалось бы, какая уж тут философия? Кому-то захочется перелистнуть пару страниц, чтобы поскорее добраться до места, где Конфуций говорит что-нибудь действительно важное. Однако для того чтобы понять, почему «Лунь юй» причисляют к величайшим философским трудам, необходимо познакомиться с тем, как Конфуций держался за столом. Нужно знать, как проходили его будни. Эти повседневные детали важны, потому что, как мы вскоре убедимся, именно с их помощью мы можем измениться и стать лучше.

Прямо скажем, не самая распространенная позиция в философии. Практически в любом трактате или курсе лекций автор без лишних предисловий переходит к таким глобальным вопросам, как: обладаем ли мы свободой воли? В чем смысл жизни? Объективен ли опыт? Что есть мораль?

У Конфуция был противоположный подход. Вместо того чтобы начинать с глубоких философских проблем, он глубокомысленно задавал один, но фундаментальнейший вопрос:

Как проходит ваша повседневная жизнь?

Для Конфуция все начиналось с этого вопроса – о самом малом и непритязательном. Ответить на который, в отличие от неподъемных вселенских вопросов, способен любой из нас.

Разобщенный мир

Мы думаем, что люди традиционных культур верили в некий гармонический космос, который диктовал, как им жить, и раз и навсегда определял их социальные роли. По крайней мере, именно такое мнение о Китае сложилось у многих на Западе. Однако на самом деле китайские философы в большинстве своем смотрели на мир совершенно иначе – как на бесконечный ряд разобщенных, беспорядочных столкновений.

В основе этого мировоззрения лежит идея, что все грани человеческой жизни, включая бесконечные взаимодействия между людьми, управляются эмоциями. Вот что сказано в недавно обнаруженном тексте «Природа исходит из судьбы», датируемом четвертым веком до н. э.:

Энергия радости и гнева, энергия горя и печали – в этом и есть природа. Она проявляется через взаимодействие с другими вещами и людьми.

Все живое в мире имеет свою природу, иначе говоря, предрасположенность реагировать на внешние раздражители определенным образом. Подобно тому, как цветам свойственно поворачиваться за солнцем, а птицам и бабочкам – искать цветы, природа человека тоже определяет его склонности. Мы склонны эмоционально реагировать на других людей.

Мы даже не замечаем, с каким постоянством из нас выманивают эмоции. Наши чувства колеблются в зависимости от того, с чем мы сталкиваемся. При встрече с приятным мы получаем удовольствие; страшное нас пугает. Нездоровые отношения повергают в уныние, спор с коллегой злит, соперничество с другом возбуждает зависть. Мы отмечаем, что испытываем одни эмоции чаще других, и тогда наша реакция входит в привычку.

В этом и состоит жизнь: каждую секунду люди сталкиваются друг с другом, реагируют бесконечным количеством способов и мечутся между полюсами эмоций. Никому не уйти от этого, ни ребенку в песочнице, ни лидеру великой нации. Каждое событие обусловлено эмоциональными переживаниями. Получается, наша жизнь сродни броуновскому движению, когда люди постоянно натыкаются друг на друга и выдают пассивные реакции, а живем мы в разобщенном мире, где нас бросает от одного события к другому безо всякого смысла.

Впрочем, не все так безнадежно: в ходе этих бесконечных столкновений мы можем облагораживать свою реакцию и создавать очаги порядка. Авторы текста «Природа исходит из судьбы» призывают переходить из состояния, в котором наша эмоциональная реакция произвольна и бессистемна («цин»), к состоянию, когда мы способны реагировать культурно («и»):

Только тот, кто работает над собой, сумеет хорошо ответить… В начале [жизни] человек отвечает, как велят его чувства, в конце – как велят приличия.

Быть культурным не означает подавлять или контролировать эмоции, ведь способность испытывать их делает нас людьми. Это значит облагораживать чувства, привыкая реагировать на окружающих любезнее. Со временем такие привычки становятся частью нас. И вместо того чтобы выплескивать на собеседника непосредственную эмоциональную реакцию, мы общаемся с ним так, как привыкли. Научиться этому помогает ритуал.

Обычаи и ритуалы

У большинства из нас есть свои «ритуалы». Чашка ли это кофе по утрам, семейный ли ужин, романтические свидания по пятницам или катание малышей на закорках перед сном, мы считаем такие моменты важными, потому что они придают нашей жизни цельность и смысл и сближают с любимыми людьми.

Конфуций, пожалуй, согласился бы отнести их к потенциальным ритуалам. Однако ученикам он подробно объяснял, что следует считать ритуалами в полном смысле этого слова и почему они важны.

Возьмем простую ситуацию, которая повторяется у нас десятки раз в день:

– Привет! Как дела?

– Хорошо! А у тебя?

Мимолетный контакт, после которого каждый идет своей дорогой.

Или, допустим, коллега представляет вам новичка:

– Приятно познакомиться.

Вы пожимаете руки и дружелюбно болтаете о погоде или о каком-нибудь недавнем событии.

Или же в продуктовом магазине вам встречается близкий друг. Вы бросаете тележки и обнимаетесь.

– Как жизнь? Как дети?

В короткой, но оживленной беседе вы обмениваетесь новостями, обещаете как-нибудь выбраться попить кофе и расходитесь.

С разными людьми мы говорим по-разному. Приветствия, вопросы, интонация. Как правило, мы подбираем все это неосознанно. Наше поведение, построение фраз и даже лексика меняются в зависимости от того, кто перед нами: близкий друг, знакомый, человек, которого мы впервые видим, мама, тесть, босс, тренер или преподаватель музыки, который учит нашего ребенка играть на фортепиано. Мы подстраиваем манеру общения под конкретного собеседника, потому что в нашем обществе так принято. А поскольку мы целый день общаемся с разными людьми и попадаем в разные ситуации, то и модель нашего поведения непрерывно меняется.

Разумеется, ни для кого из философов не секрет, что в разных ситуациях мы общаемся по-разному и прибегаем к разным интонациям. Но немногие уделяют этому внимание в своей философской системе.

Один из них – Конфуций. Он полагает, что отправной точкой для философии следует считать те действия, которые мы повторяем чаще всего. Мы должны спросить себя, почему предпринимаем эти действия. Они не что иное, как обычаи, принятые в обществе условности. Однако если не все, то некоторые из них можно понимать как ритуал – этому понятию Конфуций дает новое, неожиданное толкование.

***

Привычка – вторая натура. Мы обрастаем привычками – уступаем дорогу прохожим, повязываем галстук перед собеседованием – и перестаем отдавать себе отчет в подобных мелочах.

Впрочем, даже неосознанные, они могут приносить пользу. Если у нас неважное настроение, то простое «привет», мимоходом брошенное знакомому, способно разорвать цепь негативных эмоций. Когда мы здороваемся с человеком, с которым не ладим, мы поворачиваемся к нему другой, более цивилизованной стороной и ненадолго вырываемся из порочного круга конфликта. В эти короткие мгновения наши отношения с окружающими становятся другими.

Однако зачастую соблюдение условностей становится механическим, и тогда они теряют способность перерастать в ритуал и менять нашу сущность. Бездумно повторяемые действия не помогают нам стать лучше.

Тот, кто хочет измениться, должен понимать, что новые грани открываются, когда мы делаем что-то по-новому. Трансформирующая сила ритуала – в конфуцианском понимании – заключается в том, что он позволяет нам на время преобразиться. Он порождает недолговечную альтернативную реальность, которую мы покидаем уже немного другими. Несколько коротких мгновений мы живем в мире «как будто».

Мир «как будто»

В Древнем Китае считали, что человек – это сумма противоречивых составляющих: разнонаправленных эмоций, бурных энергий и хаотичных сущностей, каждую из которых следует совершенствовать в течение жизни. Но в момент смерти самая опасная энергия человека – гнев и обида оттого, что он уходит, а его близкие остаются, – вырывается на свободу, чтобы потом преследовать живых. Таким образом, в представлении китайцев мир был населен духами покойников, завистливо взирающими на живых. Тем, кто оставался на земле, смерть близкого тоже не приносила ничего хорошего – повергала в глубокое уныние, вызывала растерянность и безотчетный гнев.

Чтобы противостоять этой неуправляемой отрицательной энергии, люди придумали ритуалы, в основе которых лежал культ предков. Смысл их состоял в том, чтобы превратить опасные привидения в благосклонных прародителей. Члены семьи собирались в храме, помещали в бронзовую ритуальную посуду мясо (как правило, свинину) и готовили его на открытом огне. Они призывали духов угощаться дымом, поднимавшимся от жирного мяса, надеясь умилостивить их, вернуть в семью и склонить к роли благожелательных покровителей, витающих над потомками.

Со временем эффект ритуала ослабевал, предки снова превращались в злых духов, и жертвоприношение нужно было повторять.

В «Лунь юе» Конфуция спрашивают о поклонении предкам. Он отвечает, что без этого ритуала никак нельзя обойтись, но участие в нем духов не имеет значения. «Мы приносим жертвы духам, – говорит он, – как будто они перед нами». Важно, чтобы мы сами серьезно относились к ритуалу: «Если я не участвую в жертвоприношении, то я как будто не приношу жертв»[2].

Но если мы не уверены в существовании духов, зачем приносить им жертвы?

Отношения с мертвыми могут складываться не менее трудно, чем с живыми. Если отец был суровым, черствым и вспыльчивым, то сыну, который при жизни отвечал ему враждебностью и непослушанием, становится еще больнее после его кончины, ведь смерть ставит точку в их истории, лишая всякой надежды на примирение. Правильно исполненный ритуал переносит нас из мира сложных человеческих отношений в другое – ритуальное – пространство, где отношения можно представить идеальными. В этом пространстве неприкаянные духи видятся добрыми покровителями, поэтому живые стараются быть достойными предков. Оставив гнев, зависть и обиду, они устанавливают с мертвыми гораздо лучшие отношения.

Для Конфуция ритуал важен тем, как он влияет на совершающих его людей. Спрашивать, меняет ли он что-то для покойных, означает упускать суть. Родственники приносят жертвы, потому что воображаемое общение с предками меняет их самих.

Ритуал помогал живым разобраться и с чувствами, которые они испытывали друг к другу. Смерть всегда перекраивает отношения тех, кто остается жить. Забытое соперничество двух сестер вспыхивает с новой силой; непутевый сын, к вящему недовольству семейства, становится его номинальным главой. Однако в рамках ритуала все они играют новые семейные роли так, будто никаких разногласий нет.

Эффект ритуала был тем сильнее, чем разительнее игра отличалась от реальности. Возьмем, к примеру, один из вариантов обряда, при котором поколения менялись местами. Внук изображал усопшего деда, а собственную роль передавал отцу. Каждому из потомков приходилось поставить себя на место того члена семьи, с которым у него в реальности возникало больше всего трений.

Это типичный мир «как будто»: участники никак не могут спутать ритуальные роли с реальными. И смысл вовсе не в том, чтобы отец научился быть сыном своего сына. Этот обряд помогает живым налаживать отношения с мертвыми и друг с другом.

Безусловно, любой обряд рано или поздно заканчивается. Родственники выходят за порог ритуального пространства и тут же с головой окунаются в сложную реальность. В отношениях снова наступает разлад: сестры вздорят, двоюродные братья ссорятся, отец и сын по-прежнему не находят общего языка.

Поэтому семьи возвращались к ритуалу снова и снова. Достигнутое согласие могло нарушаться, как только они покидали храм, но, благодаря многократному повторению ритуала и воссозданию более здоровых отношений, взаимопонимание между родственниками начинало проявляться и в повседневной жизни.

Ритуал не указывает, как вести себя в реальности. Его идеально упорядоченное пространство никогда не заменит несовершенного мира настоящих отношений. Ритуал работает, потому что роль каждого из участников отличается от той, которую он обычно исполняет. Этот «отрыв» от реальности является ключевым условием, позволяющим участникам начать работать над отношениями. Когда отец примеряет роль сына, это помогает ему понять своего ребенка и стать лучше.

В двадцать первом веке умиротворение духов и жертвоприношения могут показаться чем-то дремучим, однако своей ценности эти ритуалы не утратили. В нашем доме тоже есть привидения: родственник, который вечно раздражает; затаенная злоба, от которой никак не избавиться; прошлое, которое невозможно забыть.

Мы склонны подчинять свое поведение шаблонам и привычкам. Это могут быть социальные условности и обычаи, их мы соблюдаем не задумываясь, например, когда здороваемся или придерживаем кому-то дверь. Или смена поведения, которой мы даже не замечаем, – когда, например, начинаем «ныть», разговаривая с сестрой по телефону, или обиженно молчим вместо того, чтобы спокойно объяснить, что не так. Одни шаблоны полезны, другие не очень. Если человек «верен себе» и ведет себя соответственно, он попадает в ловушку старых привычек, никому ничего не прощает и отрезает себе пути к изменению.

Но мы уже знаем, как бороться с такими шаблонами.

К примеру, когда мы гостим у друга, нам легко подмечать особенности уклада, заведенного в его семье: как у него обнимаются, желая друг другу доброго утра, как по воскресеньям пекут на завтрак блинчики. Эти ритуалы привлекают наше внимание, потому что для нас они внове. Поэтому, приобщаясь к ним в качестве стороннего наблюдателя или даже участника, мы делаем это осознанно, а не механически, как дома.

Путешествия выбивают нас из привычной колеи, позволяя открывать в себе новые грани, и домой мы возвращаемся уже немножко другими людьми.

Почему же тогда мы не занимаемся ритуалами постоянно? Возможно, потому что намеренное насыщение ими «реальной» жизни кажется нам неестественным.

Однако моменты «как будто» могут послужить отправной точкой колоссальных сдвигов.

Вернемся к тому, с чего начинали главу, – к игре в прятки с четырехлетним ребенком. Как она укрепляет отношения? Эта игра как раз и представляет собой ритуал «как будто». Она позволяет меняться местами: малыш, обычно такой беспомощный, оказывается в роли сильного и доказывает свое превосходство тем, что находит взрослого. Взрослый же изображает несмышленыша, который не умеет даже толком спрятаться. Разумеется, ребенок знает: взрослый знает, что его видят. Однако ритуальный сценарий требует, чтобы малыш перехитрил взрослого.

Такой обмен ролями нарушает привычный уклад. Малышу он дарит ощущение состоятельности, которое он будет помнить и после окончания игры. А непогрешимый (по крайней мере, в глазах ребенка) взрослый может почувствовать себя слабым и уязвимым. Игра не делает его глупее. Напротив, помогает ему шлифовать тонкие грани своей личности, которые могут пригодиться в других ситуациях: восприимчивость, чуткость, умение легко относиться к жизни и не цепляться за власть.

Главное, чтобы участники понимали, что это игра, что они перешли в альтернативную реальность, где можно воображать себя кем угодно. Если у них получится, то такие моменты, как игра в прятки, не только помогут им построить более теплые и уважительные отношения, но и повлияют на то, какими людьми они станут в будущем. Многократно повторяемые ритуалы разовьют в них качества, которые в конечном итоге улучшат их отношения с окружающими.

Ритуалы «как будто»

Почему мы говорим «пожалуйста» и «спасибо»?

Три века назад структура европейского общества и общественные отношения все еще полностью определялись наследственной иерархией. Если крестьянин говорил с помещиком, он употреблял одни учтивые выражения, а если аристократ снисходил до разговора с крестьянином, то использовал совсем иную лексику.

Когда в больших городах начала развиваться рыночная торговля, представителям разных классов открылись новые пути взаимодействия. Выработались ритуалы, при помощи которых покупатели и продавцы могли вести себя как равные, хотя на самом деле таковыми не являлись. Обмен вежливыми «спасибо» и «пожалуйста» создавал для участников общения пространство, где они могли ощутить некое подобие равенства.

Мы тоже совершаем этот ритуал «как будто». Представьте, что вы сидите за обеденным столом, и ваш сын (или племянник, или внук) требует: «Дай мне соль». Если ребенок маленький, вы решаете, что он еще не научился хорошим манерам, и отвечаете: «Ладно, только что надо сказать еще?..» Или: «А волшебное слово?» Возможно, он ответит не сразу, и тогда вы будете настаивать: «Что еще надо сказать?..» И так до тех пор, пока ребенок не скажет: «Пожалуйста, дай мне соль». Вы передадите ему соль, но не оставите его в покое, пока он не произнесет «спасибо».

Зачем мы так делаем? Ведь ребенок ясно дает понять, что эта шарада кажется ему нелепой. Но для него это возможность поучаствовать в ритуале, в котором он как будто обращается к равному себе человеку. Вы делаете это не для того, чтобы запрограммировать ребенка на определенную модель поведения; вы помогаете ему понять, что значит попросить о помощи такого же человека, как он сам, и что значит выразить благодарность за помощь.

Если он просто зазубрит вежливые слова, этого будет недостаточно. Конечно, приспосабливаясь к жизни в обществе, ребенок вначале механически повторяет за взрослыми. Но со временем он начинает понимать смысл того, что делает, и ориентироваться по ситуации. Видя, как люди реагируют на его «пожалуйста» и «спасибо», он определяет, когда этих слов достаточно, а когда лучше работают другие фразы либо смена интонации или выражения лица.

На самом деле дети интуитивно понимают ритуал гораздо лучше большинства взрослых. Они знают, что его ценность в том, что он ненастоящий. Сродни детской игре. Представьте, скажем, что ребенок изображает полицейского, охраняющего магазин, а остальные превращаются в банду грабителей. Все размахивают пистолетами, прячутся за подушками и стреляют. Дети, в отличие от некоторых взрослых, не считают подобные перестрелки насилием. Для них это «войнушка» – игра, вынесенная за рамки действительности. Они прекрасно понимают, что воюют не по-настоящему, и возвращаются к этой игре, потому что в ней можно преодолевать ограничения обычной жизни и развивать в себе новые качества: бороться со страхами и тревогами или примерять на себя роль спасителя и героя, – и все это в безопасном придуманном мире.

Если родители рассказывали нам в детстве о Санта-Клаусе, это тоже был ритуал «как будто». Мы всей семьей участвовали в реальности, где Санта с огромным мешком игрушек за плечами спускается в комнату по дымоходу. В последние недели перед Рождеством дети пишут послания, составляют списки и стараются показать себя с лучшей стороны. В сочельник они ставят под елку стакан молока и тарелку печенья. Взрослые и дети постарше прилагают все силы, чтобы эта сказка для малышей не кончалась и в доме царила атмосфера радости. Не так уж важно, существует Санта или нет. Важно, что родные меняют свое поведение к лучшему и семья становится крепче.

В детстве мы все подолгу жили в мирах «как будто», но потом мало-помалу оставляли их, взрослея и проникаясь уверенностью, что нужно быть верными себе. Однако ритуальные пространства у нас все-таки есть. Тот же кабинет психотерапевта, где люди в течение оговоренного промежутка времени рассказывают о своих проблемах. Хотя многие полагают, что эти сеансы полезны, потому что на них мы шаг за шагом добираемся до своего истинного «я», с конфуцианской точки зрения гораздо важнее тот факт, что мы, по сути, устанавливаем ритуальное пространство, где можно играть роли «как будто», невозможные для нас во внешнем мире. Терапия помогает освобождаться от шаблонов, управляющих нашей жизнью, и, благодаря общению врача с пациентом, позволяет вырабатывать новые пути взаимодействия с окружающими.

Однако за порогом кабинета мы неизбежно попадаем в старую колею, и на следующей неделе визит приходится повторять. Бывает, мы годами работаем с психотерапевтом, пробуя с его помощью выходить за привычные рамки. За счет этих повторений мы потихоньку протаптываем новые пути взаимодействия и в конечном итоге становимся другими, гораздо лучшими людьми.

Мы ценим правду, но в личных отношениях на каждом шагу прибегаем ко лжи во спасение, создавая альтернативную реальность. «Ты лучше всех», «Беспокоиться не о чем», «Ты непревзойденно готовишь». Одной из самых популярных в этом ряду является фраза: «Я тебя люблю». Пары, у которых заведено ее повторять, вряд ли ощущают себя по уши влюбленными 24 часа в сутки. Почти наверняка у каждого из них время от времени накапливается целый ворох сложных чувств по отношению к партнеру. Однако их отношения только выигрывают от подобных ритуалов, позволяющих уходить от реальности в воображаемое пространство, где они каждую секунду любят друг друга всей душей. В момент, когда они выражают любовь через ритуал «как будто», они любят по-настоящему.

Вспомним десятую главу «Лунь юя», посвященную будням Конфуция. Мыслитель поправлял циновку не просто из любви к порядку. Он понимал, что незначительные, на первый взгляд, мелочи, вроде опрятности места, где вместе с ним будут сидеть люди, складываются в определенную атмосферу, влияние которой трудно переоценить. Современным эквивалентом ритуалу с циновкой может служить наше поведение за ужином. Накрывая на стол, раскладывая салфетки или даже зажигая свечи, мы уходим от рутины и открываем альтернативную действительность для себя и тех, кто рядом с нами. Даже если день выдался тяжелым и в семье были нелады, нет нужды объявлять: «А теперь давайте перестанем ссориться и отдохнем». Ритуал ужина сам по себе подразумевает паузу, позволяющую всем перейти в другой режим.

Однако моменты, когда мы по-конфуциански участвуем в ритуалах, редкость. Стремясь к пресловутой честности, мы позволяем себе действовать «как будто» только в виде исключения. Нам кажется, что это притворство, детские игры. Но Конфуций мог бы резонно указать нам на нашу непоследовательность. Мы не принимаем ритуалов, из-за того что они указывают, как нам себя вести, и при этом бездумно следуем огромному количеству общественных норм и условностей. Не умея оценить силы ритуалов, мы все равно их выполняем – только механически, как роботы.

Есть люди, которые осознают, насколько это опасно. В нескольких университетских городках модераторы таких проектов, как Ask Big Questions, учат студентов настраиваться на создание доверительной атмосферы и формулировать мысли так, чтобы острые дебаты (например, о том, как добиться мира на Ближнем Востоке) не скатывались до уровня «кто кого перекричит». Фактически студенты овладевают ритуалом беседы, сколь бы деланым и искусственным он ни казался: как задавать вопросы, как вовремя остановиться и послушать и как строить свою речь, чтобы она открывала пути к сотрудничеству и прогрессу, а не загоняла собеседника в глухую оборону. Студентам дают инструменты для построения мира «как будто», где они могут отходить от шаблонов (например, не высказывать радикальные эмоциональные мнения), вести себя цивилизованно и лучше ладить друг с другом.

Что, если и нам попытаться преодолеть механическую стадию, на которой застряли столь многие из нас? Подобно ребенку, который учится говорить «спасибо» и «пожалуйста», подобно студентам, которые осваивают новую манеру поведения, чтобы не оставаться глухими к незаурядным идеям, мы бы поняли ценность альтернативных реальностей, ощутили бы разность потенциалов между действительностью и созданными нами очагами порядка. Мы бы приучали себя изо дня в день совершенствовать пути взаимодействия с окружающими.

Подобное толкование ритуала и преображения в целом может показаться непривычным. Ведь мы привыкли называть ритуалами церемонии – такие, как крещение, свадьба, выпускной вечер, – которые переводят нас из одного статуса (грешное создание, холостяк, студент) в другой (верующий человек, муж, выпускник). Есть «до», есть «после», и есть обряд, знаменующий перемену.

Конфуций понимает преображение совсем иначе. Он предлагает сосредоточиться не на кардинальных жизненных переломах, а на мелких повторяющихся событиях. Подобно фразе «я тебя люблю», эти моменты «как будто» наполняют наш день точками соприкосновения с окружающими, вызывая вначале незаметные, но в конечном итоге не менее грандиозные сдвиги.

Гибкое «я»

Для того чтобы ритуалы «как будто» могли нас преобразить, мы должны отказаться от концепции истинного «я».

Будь искренним. Будь настоящим. Будь собой. Эти слоганы нового времени побуждают обращать взор внутрь себя. Мы пытаемся докопаться до своей сути и принять ее.

Проблема в том, что, заглядывая в себя, мы видим всего лишь стоп-кадр, ограниченный временем и пространством. Мы читаем книги из разряда «Помоги себе сам», медитируем, ведем дневник, а потом ставим себе диагноз и вешаем ярлык: Я свободолюбивый. Я вспыльчивая. Я мечтатель. У меня боязнь близких отношений. В детстве я слишком часто переезжала с места на место, и теперь у меня трудности в общении с новыми людьми. Моя личная жизнь не складывается из-за сложных отношений с отцом. Принимая эти стереотипы, мы позволяем им укореняться. Причем навешивание ярлыков начинается с пеленок: этот малыш послушный, а тот с характером. Такие бирки предопределяют наше поведение и решения и становятся самоисполняющимся пророчеством. Как следствие, многие из нас в один прекрасный день обнаруживают, что застряли в узком определении своего «я».

То, что на Западе называют истинным «я», фактически представляет собой совокупность накопленных нами стереотипных реакций на людей и окружающий мир. Например, вы можете сказать: «Я быстро выхожу из себя, потому что у меня вспыльчивый характер». Но гораздо более вероятно, что вы стали раздражительным из-за того, как в течение многих лет складывалось ваше общение с людьми. И это вовсе не значит, что раздражительность у вас в крови. Оставаясь «верными себе», вы просто закрепляете разрушительные эмоциональные шаблоны.

Вспомните, о чем говорится в трактате «Природа исходит из судьбы»: не только наш мир, но и мы сами состоим из множества отдельных элементов. Вместо того чтобы представлять себя единой и неделимой сущностью, которую следует познавать путем самоанализа, мы можем думать о себе как о сложном сочетании эмоций, наклонностей, желаний и черт, зачастую влекущих нас в диаметрально противоположные стороны. В этом случае мы становимся гибкими, избегая опасности «застыть» в одном из моментов своего развития.

Конфуцианский подход состоит в том, чтобы выявлять стереотипы и прилагать усилия к их преодолению. Если вы будете освобождаться от шаблонов – скажем, подавлять зевок, который вызывают у вас отцовские политические тирады (хотя они вас действительно раздражают); или встречать на пороге жену, пришедшую с работы (хотя вам тяжело оторваться от монитора), – это позволит вам развивать в себе новые качества. Со временем, вместо того чтобы идти на поводу у примитивных эмоциональных позывов, вы усвоите более конструктивные способы взаимодействия с миром. Шаг за шагом вы будете развивать в себе качества, о наличии которых даже не подозревали, и с каждым днем становиться лучше.

***

Преодоление стереотипов помогает нам понять, что другие люди тоже гибкие. Допустим, у вас натянутые отношения с матерью. Она не одобряет ваших решений и отпускает обидные замечания, призванные, по всей видимости, внушить вам чувство вины. Дошло до того, что вам неприятна сама мысль о встрече с ней и вы вообще ее избегаете. Вы знаете, что с ней будет бесконечно повторяться один и тот же разговор, и у вас опускаются руки.

В большинстве подобных случаев проблема не в том, что у вас несовместимые характеры, и не в том, что матери нравится делать из вас виноватого. Просто ваше общение пошло по накатанной колее: она – сварливая мать, вы – нерадивый отпрыск. Ни вам, ни ей это не нравится, но других вариантов вы не видите.

Выход в том, чтобы признать, что вы, во-первых, попали в заколдованный круг, а во-вторых, способны его разорвать. Помните, что ваша мама не является чем-то статичным и неизменным. Она сложная, многогранная личность. Подумайте, какими словами или поступками можно открыть в ней новые стороны, и потом ведите себя так, словно только их и замечаете. Кроме склонности пилить и поучать, у нее также есть потребность заботиться о своем ребенке или по меньшей мере чувствовать, что она о нем заботится. Какими словами или интонациями можно достучаться до ее заботливой грани? Если вы их найдете, то поможете ей войти в новую роль – роль отзывчивой матери, которая поддерживает своего сына.

Возможно, вашей первой реакцией будет возмущение: «Это же притворство! Подавление подлинных чувств! Менять свое поведение только ради того, чтобы открыть в личности матери новую грань? Быть великодушным с человеком, который не вызывает ничего, кроме раздражения?» Однако в основе вашего протеста лежит ошибочное представление о том, что человек должен быть верен своей «сути». Мы постоянно меняемся. Вопрос лишь в том, ведем ли мы себя в соответствии с образом, на котором застопорились в данный момент, или действуем так, чтобы нам открывались мириады новых возможностей.

Поиски подлинного «я» бессмысленны – его нет ни в нас, ни в других. Психолог и философ Уильям Джеймс (1842–1910) однажды высказал такую на удивление конфуцианскую мысль: «У человека столько социальных личностей, сколько индивидов признают в нем личность и имеют о ней представление». Каждый из нас совмещает множество ролей, зачастую противоречащих друг другу, и нет единого образа, опираясь на который мы могли бы их координировать. Научить нас этому способна только практика ритуала.

Собственные поведенческие шаблоны и привычки – а вовсе не ритуалы – предопределяют нашу жизнь и мешают заботиться о других. Однако, наполняя жизнь ритуалами «как будто», мы обретаем способность проявлять доброту к тем, кто рядом с нами. Этот главнейший принцип называется «жэнь», или человеколюбие.

Значение человеколюбия

Ученики часто спрашивали Конфуция о человеколюбии. И всякий раз он отвечал по-разному, в зависимости от того, кто и в какой ситуации задавал вопрос. Причина в том, что конфуцианское человеколюбие не поддается абстрактному определению. Это умение общаться с людьми; это восприимчивость, позволяющая настраивать свое поведение так, чтобы делать добро окружающим и побуждать их к развитию своих позитивных качеств.

Все, что мы делаем, либо приумножает человеколюбие, либо умаляет его. Вероятно, вы обращали внимание, как меняется атмосфера в комнате, как только туда кто-нибудь врывается. А что по вас скользнул хмурый взгляд прохожего, могли и не заметить. Однако этот мимолетный взгляд способен исподволь повлиять на ваше настроение и запустить целый каскад реакций: к концу дня вы будете уже далеко не единственным, кого он изменил. Через вас в сферу его действия попадут другие люди.

Чтобы понять, насколько велико наше влияние на окружающих, попробуйте немного отклониться от своей обычной линии поведения. Проверьте, что будет, если вы смерите гневным взглядом лучшую подругу, жизнерадостно бросите «привет» немногословному руководителю своей компании в лифте или поставите рюкзак на только что освободившееся место в метро в час пик. А потом проведите другой эксперимент: откройте перед незнакомцем дверь, отправьте СМС подруге, у которой не ладится личная жизнь, помогите бабушке перейти скользкое место на тротуаре. Обратите внимание, как эти поступки повлияют на вас и на тех, кто рядом с вами.

Конфуций не хотел давать определения человеколюбию; он стремился донести до учеников, что оно должно говорить в нас во всех этих изменчивых, не похожих друг на друга ситуациях, и тогда мы будем понимать, как его выразить. Все мы слышим голос человеколюбия; осознанный нами, он зазвучит громче.

Как выказать человеколюбие

Как помочь подруге, переживающей тяжелый период?

Многим специалистам по этике этот вопрос, вероятно, покажется несущественным. Их больше привлекают задачи общего плана, к которым можно применить рациональный расчет. Они часто выбирают примеры наподобие эксперимента с вагонеткой, упомянутого в начале книги, полностью абстрагируясь от сложностей повседневной жизни. Идея таких умозрительных экспериментов состоит в решении четко поставленной задачи путем рациональных умозаключений. В чистом виде проблема вагонетки не допускает замутнения всевозможными «если»: изменится ли ваше решение, если одним из пяти человек будет, к примеру, ваша мать, или если все пятеро будут детьми. Наши специалисты скажут, что, если вы позволяете подобным факторам влиять на ваше решение, вы нерациональны; ваше этическое суждение искажено эмоциями.

Такого же мнения придерживался и немецкий философ Иммануил Кант (1724–1804). Он утверждал, что в любой ситуации нужно поступать так, чтобы принцип действия мог быть возведен в общее правило.

Для наглядности Кант предлагал такой мысленный эксперимент. Допустим, в вашем доме прячется невинный человек. Убийца, который за ним охотится, стучит в дверь и спрашивает, не у вас ли его намеченная жертва. Как поступить? Солгать, чтобы спасти невинного, или сказать правду?

Кант отвечал, что правду нужно говорить всегда, поскольку запрет на ложь универсален и его нельзя отменять по своему усмотрению. Целью его интеллектуального упражнения было показать, что контекст не имеет значения. Даже в ситуации, в которой практически никто не сказал бы правды (что признавал и сам Кант), лгать все равно неправильно.

В чисто кантовской системе координат вопрос о том, как помочь подруге в беде, является неудачной отправной точкой для размышлений о морали. Он подразумевает слишком много запутанных вариантов: насколько серьезны проблемы вашей подруги; насколько она уязвима и кто еще из близких ее поддерживает; какой у нее опыт преодоления кризисов; какие чувства испытывают остальные участники ситуации.

Однако для Конфуция сценарий «друг в беде» относился как раз к тем примерам, которые побуждают задуматься о нравственном поведении. Дело не только в том, что Конфуций наверняка посоветовал бы солгать, поскольку нужно принимать во внимание всю ситуацию, а не только общий нравственный императив «обманывать нехорошо». Китайский мыслитель, вероятно, посчитал бы, что, сведя сложную практическую ситуацию к рафинированной логической задаче, Кант, по сути, обесценил свой мысленный эксперимент.

Попытки сформулировать абстрактные законы, которыми мы могли бы руководствоваться вне зависимости от обстоятельств, не только нелепы, но и опасны. Они мешают нам учиться превозмогать сложности. Из-за них мы перестаем понимать, как нам выказать человеколюбие.

Конфуций, вероятно, сказал бы нам, что подруге в беде можно помочь одним-единственным способом: прочувствовать ситуацию, чтобы понять, в чем на самом деле заключается проблема. Каждая ситуация уникальна и динамична. Изменения в ней вызывает любая мелочь: начиная с того, выспалась ли ваша подруга прошлой ночью, и заканчивая тем, как вы отреагировали, когда она рассказала вам о своей беде. Понимание ситуации, способность увидеть общую картину, умение разобраться в хитросплетении факторов, которые привели вашу подругу в данную точку пространства и времени, – вот что помогает вам проявлять человеколюбие. Вы поймете, нуждается ваша подруга в активном руководстве («Нужно взять себя в руки!») или ищет внимательного и сочувствующего слушателя («Какой ужас!»); станет ли ей легче, если вы просто заварите ей чаю или предложите забрать ее вещи из химчистки.

В какой-то степени мы все это понимаем. Но Конфуций посоветовал бы пойти дальше и осознать, что в изменчивом мире, где нам приходится жонглировать мириадами ролей, эмоций и сценариев, не может быть общих правил на все случаи жизни. Единственное правило – это человеколюбие. Мыслитель верил, что, только следуя путем осуществления и приумножения человеколюбия, можно стать нравственным человеком.

Создание и изменение ритуалов

Конфуция часто изображают непреклонным традиционалистом, принуждавшим последователей тратить жизнь на жесткое соблюдение общественных условностей и исполнение определенной социальной роли. Но читатель, как представляется, уже понял, что великий мудрец учил прямо противоположному. Благодаря ритуалам, развивающим в нас человеколюбие, мы как раз уходим от жесткости. Напротив, они берегут нас от опасности закоснеть в одной из ролей. Кроме того, практикуя их, мы учимся, когда и как их можно создавать или менять.

В тексте «Природа исходит из судьбы» говорится, что именно так ритуалы и возникли. На заре цивилизации люди переживали моменты, когда, в отличие от остальных беспорядочных негативных столкновений друг с другом, все шло хорошо. (Представьте, скажем, что человек попросил у другого какую-то вещь, вместо того чтобы молча забрать самому, или помог другу, у которого что-то не получалось, вместо того чтобы пройти мимо.) Люди замечали положительное действие подобных ситуаций и начинали повторять их; так появились ритуалы. Со временем накопился целый арсенал ритуалов, помогавший хорошо вести себя по отношению друг к другу и передавать эти навыки будущим поколениям.

Мы тоже создаем и меняем ритуалы. Представьте: вы заходите в комнату и видите, что ваша жена чем-то встревожена. В прошлом в таких случаях вы всегда садились рядом и предлагали высказаться. Предоставление ей возможности выразить свои чувства было установленным ритуалом.

Но конфуцианским подходом было бы вникнуть в особенности ситуации, что в данном конкретном случае означает разобраться, какого рода внимание нужно вашей жене именно сейчас. Возможно, вы поймете, что в этот раз лучше поступить по-другому – например, молча обнять жену, – потому что почувствуете, что сейчас для нее важнее ощутить ваше присутствие. Если вы так и сделаете, то создадите новый ритуал. Вы внесете новшество, абсолютно сознательно, – опираясь на свои знания о жене, на опыт ритуалов, который вы с ней наработали, и на свое понимание ситуации. Если новшество окажется удачным, ваша жена тоже поведет себя иначе, и постепенно для вас двоих это станет ритуалом. Вы измените старые ритуалы и установите новый. Тем самым вы с женой создадите для себя новую реальность: реальность, в которой вы друг другу ближе.

***

Допустим, у нас получается изо дня в день проявлять человеколюбие, но какая нам от этого польза? Время от времени ученики задавали Конфуцию подобные вопросы. Точнее, их интересовало, воздается ли после смерти за добро, которое мы делаем при жизни. Конфуций отвечал просто: «Не зная, что такое жизнь, можно ли знать смерть?»[3]

Его слова не означают, что мы должны или не должны верить в загробную жизнь. Он призывал сосредоточиться на том, как здесь и сейчас выявить лучшие стороны в тех, кто нас окружает.

Хотя Конфуций не говорит о счастье напрямую, ему было прекрасно знакомо то чувство радости и глубокого удовлетворения, что приходит к человеку, стремящемуся стать лучше. Когда философа попросили описать себя, он сказал: «Он из тех, кто, преисполнившись решимости, не помнит о еде; в радости забывает о печали и не думает о грядущей старости»[4].

Совершенствование себя ради совершенствования мира

Превозмогая самость и обращаясь к ритуалу, человек совершенствуется.

Помните историю ритуала «спасибо – пожалуйста»? То, что казалось незаметной подвижкой несколько веков назад, со временем стало частью больших перемен. Зарождался новый мир, в котором люди представляли, каково было бы общаться на равных, и пытались хотя бы на короткий миг это почувствовать. Теперь же принцип равенства считается фундаментальным.

Мы склонны верить, что мир меняют те, кто мыслит в глобальных категориях. Конфуций не стал бы с этим спорить, но, пожалуй, добавил: «Не забывайте и о мелочах». Не забывайте о «спасибо» и «пожалуйста». Перемен не добиться до тех пор, пока люди не станут вести себя иначе, а они не станут вести себя иначе, если не начнут с малого.

Конфуций учил, что воспитывать в себе человеколюбие можно только ритуалами. Однако умение вовремя к ним прибегать и правильно их менять приходит после того, как наша жизнь наполняется человеколюбием. Похоже на заколдованный круг? Так и есть. В том, что Конфуций сумел его разорвать, отчасти и заключается величие его философской мысли. Никакими морально-этическими рамками нельзя охватить всей сложности человеческой жизни. Все, что у нас есть, – это изменчивый мир, в котором мы можем работать и совершенствоваться. Обыденные ритуалы «как будто» – это инструменты, помогающие придумывать новые реальности и постепенно выстраивать новые миры. Наша жизнь зарождается в повседневности и протекает в повседневности. И только с повседневности может начинаться сотворение по-настоящему прекрасных миров.

4 О решениях: Мэн-цзы и непредсказуемый мир

Представьте, что вы планируете открыть новую страницу в жизни. Быть может, вы честолюбивый выпускник колледжа и делаете первые шаги на трудовом пути; или ищете выход из личного и профессионального кризиса среднего возраста. Возможно, вы пытаетесь решить, жениться ли на девушке, с которой встречаетесь; или вам с мужем хочется детей, но вы не знаете, как вписать их в напряженный рабочий график. А теперь представьте, что вы начали приводить план в исполнение и… терпите неудачу за неудачей. Десятки разосланных резюме остаются без ответа. Девушка решает, что не хочет замуж, и уходит от вас. У ребенка, которого вы все-таки рожаете, диагностируют серьезные проблемы со здоровьем, требующие постоянного ухода. Как не опустить руки, когда самые продуманные планы наталкиваются на такие неожиданности?

В судьбе одного из наших мыслителей случился удивительно похожий поворот. В конце четвертого века до н. э., во времена, которые теперь называют периодом Сражающихся царств, последователь Конфуция Мэн-цзы решил, что пришла пора создать новую династию, отстаивающую принципы конфуцианства. Будучи уже в преклонном возрасте, философ пустился странствовать. Он переходил из царства в царство и беседовал с правителями в надежде, что один из них возьмет его в советники, проникнется его идеями и претворит их в жизнь.

Долгие годы скитаний привели Мэн-цзы в царство Ци, где правитель выслушал старца и назначил на высокий министерский пост. Дело, которому философ посвятил всю свою жизнь, должно было вот-вот увенчаться успехом: добрый государь при помощи мудреца положит начало новой мирной эпохе.

Но вскоре выяснилось, что государя Ци идеи мыслителя не интересуют. Когда правитель развязал войну против соседнего царства, ухитрившись представить Мэн-цзы ее идейным вдохновителем, философ с ужасом понял, что его миссия при дворе выполнена. Вместо того чтобы прислушиваться к его советам, правитель использовал доброе имя мудреца, чтобы выдать агрессию за благородство. Идти в другое царство было поздно. Ни один достойный правитель теперь не принял бы Мэн-цзы ко двору. Старик покинул Ци и вернулся домой.

Мэн-цзы столкнулся с извечной проблемой человечества: сокрушительная неудача перечеркнула так долго лелеемые планы. Он проклинал судьбу. Он упрекал Небо.

Но этот опыт во многом определил его философию. Мэн-цзы пришел к выводу, что «истины», что мы кладем в основу своих далеко идущих планов, парадоксальным образом ограничивают нас.

То, как мы живем и принимаем решения, определяется единственным выбором: считать мир цельным и гармоничным или – как учил Мэн-цзы – разобщенным и непредсказуемым. Но если мы откажемся от мысли, что мир упорядочен и справедлив и что продуманный план ведет к успеху, о каком счастье может идти речь? Как можно что-то планировать или что-то решать, если мир непредсказуем?

Мир гармоничный и мир непредсказуемый

Строя планы на будущее, мы обычно исходим из того, что будущее предсказуемо. На словах мы, конечно, соглашаемся, что жизнь может перевернуться в одну минуту и что все вокруг зыбко. Но на деле, когда события разворачиваются иначе, чем мы ожидали, нас это зачастую застает врасплох. Причина в том, что в повседневной жизни мы склонны вести себя так, словно мир упорядочен и в нем существуют определенные стабильные факторы, на которые можно рассчитывать. И исходя из этой картины мира, принимаем решения.

Мо-цзы, живший в одно время с Мэн-цзы, считал такое мировоззрение правильным. Выходец из низов, он сам прокладывал себе дорогу и в конечном итоге основал сплоченную религиозную общину. В его философских трудах упоминается справедливое общество, где каждого, кто усердно трудится, ждет процветание.

Мо-цзы разделял идеи Конфуция о том, что в существующем обществе человек не может жить хорошо. Соглашался он и с тем, что люди должны стремиться к моральному совершенствованию. Однако в отличие от Конфуция Мо-цзы и его последователи (моисты) не считали ритуал тем инструментом, что помогает людям стать лучше. Напротив, они отвергали его как бессмысленную формальность, только отнимающую время и мешающую сосредоточиться на том, что действительно важно. А действительно важным они считали искреннюю веру – в данном случае в Небо, или «Тянь» – творца сущего.

Для Мо-цзы и его последователей Небо было моральным божеством, которое ясно указывало людям, что хорошо, а что плохо. Чтобы жить праведно, людям надлежало следовать принципам добра. Если они это делали, Небо их вознаграждало, если нет – наказывало. По мнению Мо-цзы, современники не следовали божественным указаниям, и потому в обществе царили безнравственность, упадок и смута. Моисты хотели перестроить общество по моральному кодексу «Тянь». Мо-цзы полагал, что, если людям внушать, что в основе мироздания лежит некий справедливый моральный кодекс, они будут вынуждены вести себя нравственно и общество станет лучше. Сосредоточенностью на искренней вере, настороженным отношением к ритуалу и убежденностью, что доброе божество сотворило мир гармоничным и предсказуемым, моисты живо напоминают первых протестантов.

Идеи протестантизма лежат в основе многих постулатов современного мира, которые мы принимаем как само собой разумеющиеся. Верим мы в Бога или нет, протестантские аксиомы нашего мировоззрения почти не изменились. Мы – константные сущности, населяющие константный мир. В своих действиях мы должны руководствоваться рациональным выбором, просчитывая, что принесет нам пользу, а что вред. Если мы познаём себя, планируем шаги к процветанию и неустанно идем к нему, нас ждет благоденствие и личностный рост. Одним словом, мы моисты.

Если конфуцианцы говорили о человеколюбии, что его нельзя ограничивать абстрактным определением, но можно по-разному понимать в каждой конкретной ситуации, то Мо-цзы предлагал предельно простую формулировку: человеколюбие – это то, что приносит пользу наибольшему количеству людей. Не важно, как вы относитесь к тем, кто вам ближе всего, утверждал философ, ибо у любви не должно быть градаций. Мужчинам и женщинам следует стремиться к тому, чтобы любить всех одинаково. Точно так же четыре века спустя Иисус учил любить ближнего, любить врага и подставлять левую щеку. А сегодня нас призывают жертвовать на благотворительность, заниматься волонтерством и заботиться о неимущих.

Разумеется, Мо-цзы понимал, что у людей нет естественной тяги к нравственному поведению и что на этом пути им мешают эмоции и себялюбивые желания. Философ считал, что обществу необходимы рычаги, которые подталкивали бы человека к правильному поведению. В арсенал таких рычагов он включал поощрения (признание, деньги, слава) – для тех, кто ведет себя достойно, и наказания (позор, разжалование, штрафы) – для тех, кто не соблюдает морального кодекса. Если убедить людей, что они живут в мире с четким разделением на правильное и неправильное – где за усердную работу награждают, а за плохие поступки наказывают, – они будут подавлять свои примитивные эмоции и станут лучше. Мо-цзы не сомневался: стоит лишь запустить правильную систему, и мы получим общество, которое выгодно всем. Он называл его «миром всеобщей любви».

***

Мэн-цзы был категорически не согласен с Мо-цзы. На первый взгляд его позиция кажется странной: что можно возразить против справедливого мира, где усердный труд приводит к процветанию, добро легко отличить от зла и всех любят одинаково?

Но Мэн-цзы воспринимал мир совершенно иначе, с позиций конфуцианства. Он считал его непредсказуемым. Трудолюбие не всегда ведет к благоденствию. Плохие поступки иногда остаются безнаказанными. Ничего нельзя гарантировать; нет неизменной высшей гармонии, на которую можно опереться. Мэн-цзы полагал, что мир разобщен, вечно пребывает в беспорядке и над ним нужно непрерывно трудиться. А тот, кто не понимает, что нет ничего постоянного, не сумеет ни решать правильно, ни жить в полную силу.

Такую идею трудно принять, и мы знаем, что даже Мэн-цзы пришел к ней не сразу. Кстати, о жизни и характере этого философа нам известно больше, чем о ком-либо другом. «Мэнцзы», собрание рассуждений мыслителя, составленное учениками после его смерти, богато описаниями, диалогами и фактами, раскрывающими нам человека, которому ничто человеческое не чуждо. В этом притягательность книги: она передает ощущение сложной и несовершенной жизни. Мэн-цзы не безмятежный Будда и не самоотверженный Иисус. Вместо благодушного и кроткого мудреца мы видим искрометного, деятельного, волевого, порой заносчивого и вообще, что называется, неоднозначного человека – который тем не менее стремился к добру, но не мог жить согласно своей философии.

Мэн-цзы полагал, что люди своими действиями непрерывно сплетают ткань этого мира, и поэтому идеи Мо-цзы представлялись ему особенно опасными. Он не верил, что моисты построят общество гармоничных отношений и всеобщей любви. Они просто превратят людей в павловских собачек, выработав нужные рефлексы методом кнута и пряника. В результате получится общество, в котором будут мыслить исключительно категориями личной выгоды: что мне надо сделать, чтобы получить то, чего я хочу?

Более того, Мэн-цзы полагал, что человек, убежденный в существовании стройной системы поощрений и наказаний, в принципе не может быть нравственным. Посудите сами: если вы верите в такую систему, вы не хотите стать лучше; вы стремитесь получить больше выгод. Как ни парадоксально, высокие идеи Мо-цзы об идеальном мире всеобщей любви на деле могли породить низменный мир охотников за наживой.

Мэн-цзы боялся, что такие попытки перекроить человеческую природу приведут к разладу между разумом и чувством. В самом деле, разве можно любить чужого ребенка так же, как своего? Мо-цзы, собственно, и предлагал вынести эмоции за скобки уравнения: разум поможет нам принимать рациональные решения о том, что хорошо, а что плохо, и мы освободимся от прихотей и желаний. Однако Мэн-цзы верил, что хорошие люди отличаются от прочих тем, что не теряют связи с эмоциональной стороной; напротив, они прислушиваются к своим чувствам и стараются их развивать. Благодаря этому они делают правильный выбор и принимают верное решение в любой ситуации.

Философское различие между Мо-цзы и Мэн-цзы – это различие между теми, кто видит мир упорядоченным, и теми, для кого он непредсказуем. В первом случае ваши действия обусловлены верой в универсальные истины; во втором вы ничего не знаете наверняка и пребываете в процессе непрерывного изменения, развивая себя и свои отношения с миром при помощи простых действий.

Как мы принимаем решения

Даже сегодня, хотя мы мало отдаем себе в этом отчет, наши решения обусловлены тем, каким нам представляется мир, – упорядоченным или непредсказуемым. Большинство из нас, подобно Мо-цзы, видят мир упорядоченным. Мы прекрасно понимаем, что не всё и не всегда идет по плану, но при этом склонны исходить из того, что миром правят некие общие закономерности: если много занимаешься, то успеваешь в школе; если получишь хорошее образование, то найдешь работу по душе; если встретишь суженого, то будешь жить с ним долго и счастливо.

Как правило, мы принимаем решения, руководствуясь одной из двух популярных парадигм, основанных на постулате о стабильном и целостном мире.

Первая – это «рациональный выбор»: мы рациональные существа, способные принимать решения логически. Мы проводим масштабный анализ, составляем списки плюсов и минусов, взвешиваем риски и преимущества, чтобы достичь как можно лучших результатов. Мы тщательно продумываем, на какой записываться курс, поступать ли в магистратуру и принимать ли предложение о работе в другом городе.

Другая – «чутье»: она предполагает принятие решений на основе интуитивного понимания о том, что «правильно». Так мы решаем, в каком ресторане поужинать, куда съездить на каникулы или какой диван купить в гостиную.

Чаще всего у нас получается комбинация двух подходов. Сперва мы анализируем, но выбираем то, что подсказывает чутье.

Учитывая, что Мэн-цзы ревностно отстаивал идею непредсказуемости мира, он наверняка посчитал бы обе парадигмы ошибочными. Если мы поверим, что способны руководствоваться в своих решениях голым расчетом, у нас возникнет иллюзия, будто мы действуем рационально, тогда как на самом деле нашу логику нарушают подсознательные факторы. Это не новость: многочисленные исследования механизмов принятия решений показывают, что эмоции часто перехватывают управление у рациональной мысли.

Но это ни в коем разе не означает, что нам следует полагаться на «чутье», за которым часто стоят неосознанные, а то и попросту эгоистические желания, а вовсе не глубинное понимание того, что «правильно».

Есть третий подход. Мы можем постоянно развивать свое эмоциональное восприятие, синхронизируя его с работой ума, чтобы принимать такие решения, которые открывают будущее, а не закрывают его. Мир не стоит на месте, и поэтому нам категорически противопоказано отказываться от эмоций – ведь именно они позволяют нам улавливать все нюансы ситуации и находить из нее выход.

Сложные отношения с сестрой не наладить одним долгим разговором по душам. Но к примирению можно прийти шаг за шагом, принимая решения при каждой новой встрече – как себя вести, как отвечать, – даже когда она доводит вас до белого каления. Задумайтесь, что произойдет, если вы перенесете фокус на ежедневное общение, приглядитесь ко всем мелочам (в том числе к реакции сестры на ваши действия), из которых оно складывается. Общение, как и все в этом мире, не ограничено одной застывшей формой. Осознав это, вы сможете целенаправленно менять ситуацию, шлифуя свои эмоции таким образом, чтобы ваши улучшенные реакции задавали отношениям улучшенную траекторию.

Такие потенциальные траектории окружают нас на каждом шагу. Когда вы просто откладываете звонок другу, решая дождаться ежегодной встречи, вы фактически делаете выбор: не поддерживать дружбу. Ваше бездействие направляет развитие ситуации по определенному пути. Если ваш парень засомневался, стоит ли продолжать отношения, а вы требуете расставить точки над «i» здесь и сейчас – вместо того чтобы подождать, пока улягутся страсти, – вы торопите событие, которое могло бы и вовсе не произойти. Высказывая жалобу спокойно и вежливо – к примеру, менеджеру магазина, в котором вас плохо обслужили, – вы оставляете возможность диалога, вместо того чтобы перечеркивать ее криками и злобой, и, быть может, меняете к лучшему долгосрочный результат.

Помните вопрос, как лучше всего помочь подруге в беде? Обычно мы руководствуемся тем, что именно мы можем сделать для конкретного человека в конкретной ситуации. Это вполне конфуцианский подход. Мало кому в таких обстоятельствах придет в голову руководствоваться соображениями практической пользы и неких универсальных норм.

Тем не менее, поскольку наше представление о себе зачастую ограничено застывшим образом, мы склонны играть устаревшие роли. Например, если вы считаете себя тонким и тактичным, вам неловко будет приставать с советами – даже если очевидно, что они сейчас как нельзя кстати, – не такой вы человек. Это выходит за рамки вашего образа. Вы подумаете: «Пускай кто-нибудь другой уговорит ее сходить к врачу / позвонить юристу / дать отпор тренеру. А я просто выслушаю».

Определяя себя «таким» или «не таким» человеком, вы сужаете диапазон своей реакции, ограничиваете свою способность прочувствовать проблему и проявить человеколюбие.

Чтобы вникать в ситуацию и принимать решения в безостановочно меняющемся мире, необходимо работать над своими эмоциями. Нужно научиться воспринимать решения в контексте сложного «я», сложного мира и сложных векторов, ведущих во множество направлений.

Мэн-цзы считал, что умение воспринимать ситуацию во всей ее сложности обретает лишь тот, кто учится задавать своими действиями положительный вектор развития. Он верил, что каждый с рождения наделен такими способностями: способностями к человеколюбию.

Наши способности к человеколюбию

Представьте на минуту, что вы идете по зеленому лугу, на котором играют дети. Вдруг раздается пронзительный крик. Один из мальчиков провалился в заброшенный колодец. Теперь он из последних сил цепляется за край и вот-вот упадет на дно.

Без колебаний – не медля ни секунды – вы бросаетесь на выручку. Склонившись над колодцем, вы вытаскиваете ребенка на траву.

На этом примере Мэн-цзы показывал, что у всех людей одинаковые способности к человеколюбию. Мы знаем, что это так, утверждал философ, потому что нет такого человека, который не бросился бы на помощь ребенку. И не ради похвалы, награды или благодарности родителей. Эта спонтанная реакция сработала бы у каждого, и вызвана она простым и чистым желанием спасти ребенка.

Если бы этот инстинкт можно было развить, мы бы практически в любой ситуации знали, как поступить и какое принять решение. Однако раскрыть свой потенциал человеколюбия непросто. Мы сплетничаем о соседях, завидуем друзьям, кричим на детей. Снова и снова мы позволяем проявляться худшим своим сторонам. Если каждый из нас помог бы ребенку в беде, почему в повседневной жизни мы так часто обижаем тех, кто рядом? Почему не развиваем своей тяги к добру?

Мэн-цзы, веривший, что добро заложено в каждом человеке, находил это тем более странным. Он писал:

Стремление природы человека к добру подобно стремлению воды течь вниз. Среди людей нет таких, которые бы не стремились к добру, так же как нет такой воды, которая не стремилась бы течь вниз.

Однако это добро существует лишь потенциально. Оно заложено в человеческой природе, но может быть уничтожено, искажено или преобразовано тем, что встречается ему на пути. Как говорил Мэн-цзы:

Если устроить преграду и приводить воду в движение, то можно заставить ее подняться на гору. Но разве это зависит от природы воды? Сила привела к этому. Человека тоже можно побудить делать недоброе, его природа подобна природе воды[5].

Мэн-цзы хотел, чтобы люди пробовали доброту «на вкус» и таким образом узнавали, как стать добрыми. Каково физическое ощущение доброты? Какие повседневные действия приносят это ощущение?

Отвечая на эти вопросы, Мэн-цзы объяснял, что о своей врожденной доброте следует думать как о всходах. Всходы могут вырасти большими. Но для этого им нужна плодородная почва и правильный уход. Точно так же в людях заложена доброта, и поэтому, заключает Мэн-цзы, все мы от рождения наделены потенциалом вырасти мудрецами, способными создавать окружение, в котором все будут процветать.

Однако мы склонны либо забрасывать свои всходы, забывая поливать и удобрять их, либо налетать на них с избыточным рвением: хватать и тянуть, чтобы они быстрее росли. Подрывая свое естественное человеколюбие, мы становимся жалкими и беспомощными перед напором низких побуждений: зависти, гнева и раздражения. Причем вредим мы не только себе, но и другим. Проявляя свои худшие качества, мы провоцируем окружающих, и они тоже убивают в себе ростки доброты. Большинству из нас не удается раскрыть свой потенциал, но так быть не должно.

Ощущение доброты реально, как прикосновение зеленого ростка к ладони, – ничего общего с абстрактными понятиями вроде всеобщей любви у моистов или всеобщего сострадания в буддизме. Доброта не имеет отношения к доктринам, требующим одинаково тепло относиться к чужим, незнакомым людям и к близким друзьям, которых знаем с пеленок. Доброта – это то, что мы ощущаем и взращиваем в повседневной жизни вместе с теми, кто находится рядом с нами.

Совершая добрый поступок, пусть даже самый незначительный – ободряя кого-то теплым словом, придерживая дверь для случайного прохожего, помогая соседу откопать машину после снегопада, – прислушайтесь к себе, и вы можете уловить физическое ощущение тепла или мягкого свечения внутри. Оно означает, что всходы человеколюбия растут, питаясь вашим великодушием и открытостью.

Отслеживая это вполне реальное ощущение, культивируя в себе лучшие качества и наблюдая, как ваши действия влияют на вас и на окружающих, вы получаете стимул двигаться дальше. Взращивание доброты перестает быть абстракцией. Каждый шаг этого процесса учит вас, как создавать условия, в которых человеколюбие будет процветать. Вы начинаете одиноким фермером, засевающим скромный участок, но ваш пример заразителен. Окружающие вдохновляются вашим человеколюбием и, желая ответить добром на добро, взращивают свои всходы. Так светлые моменты накапливаются, пока не заполнят весь день, а потом и всю жизнь.

Ум и сердце как единое целое

Какая связь между человеколюбием и здравыми решениями?

Развивая свое эмоциональное восприятие, мы реализуем потенциал человеческой природы. К тому, кто непрерывно совершенствует себя в общении с окружающими и взращивает всходы доброты, в конечном итоге приходит понимание, как в любой ситуации принимать этически правильные решения.

Хотя такие мыслители, как Мо-цзы, проводили четкую границу между рациональным и эмоциональным и всячески противопоставляли сердце уму, в китайском языке понятия «ум» и «сердце» передаются одним и тем же словом – «синь». Ум-сердце – это вместилище разума и одновременно эмоциональный центр. Оно может взвешивать, планировать, рассуждать и при этом чувствовать любовь, радость или ненависть. Мэн-цзы учил, что различие между людьми, достигающими величия, и теми, кому великое не под силу, состоит в умении следовать уму-сердцу, вместо того чтобы слепо идти на поводу у эмоций или интеллекта. Прислушиваясь к уму-сердцу, мы учимся принимать верные решения.

Задумайтесь, как часто в течение жизни мы оказываемся перед выбором: что приготовить на ужин; куда поехать на каникулы; стоит ли менять работу или подавать на развод. Будь то обыденная ситуация или судьбоносное распутье, для мудрого решения одних рациональных рассуждений недостаточно. Необходимо уметь расслышать ответ, который подсказывает ум-сердце. Здравые решения принимаются, когда ум и сердце заодно.

Когда мы пассивно следуем чувствам, наши действия бестолковы и стихийны. Это может быть мелочь (переели, хотя и не были голодны) или что-то важное (ни за что ни про что накричали на партнера), но в любом случае эмоции часто толкают нас на глупые поступки.

Но если мы развиваем ум-сердце, наши реакции строятся на гораздо более прочном фундаменте. Не отвлекаясь на импульсы и эмоциональные перепады, мы можем сосредоточиться на общей картине и понять, как поступить. Мы знаем, как реагировать, чтобы раскрыть лучшие стороны в себе и окружающих.

Вернемся к притче о ребенке в колодце. Понятно, что она описывает один из редких, критических моментов. В обыденной жизни решения принимать куда сложнее. Если выбор надо делать здесь и сейчас, от непроявленной, скрытой глубоко внутри склонности к человеколюбию проку мало. Разумеется, она подскажет, что мальчика нужно спасать. Но что она посоветует сделать для двоюродной сестры, у которой разладилась личная жизнь? Как определит, какое из предложений о работе перспективнее и стоит ли переезжать к родителям, чтобы поддержать их, пока они болеют?

Соединение когнитивного и эмоционального начал в духе Мэн-цзы состоит в том, чтобы наблюдать за своими эмоциями и пытаться изменить их к лучшему. Думайте, как совершенствовать свои чувства. Нащупывайте «кнопки», которые изо дня в день запускают ваши эмоции. Выявляйте трафареты и шаблоны, через которые смотрите на мир. Если партнер говорит, будто вы не так загружаете посудомоечную машину, не возвращает ли он вас в детство, когда вы стараниями родителей чувствовали себя ни на что не способной? Если в общении с друзьями вы избегаете споров – не в том ли причина, что вы не уверены в себе и боитесь высказать свое мнение?

Выяснив, какие раздражители и шаблоны ежедневно формируют ваши эмоции, вы сможете улучшать свое восприятие. Заметьте, что наблюдение за эмоциональными реакциями не тождественно популярному понятию «самоосознавания», которое связано с буддийской идеей об отрешенности и безоценочности. Мы говорим не о том, чтобы созерцать чувства, принимать их и потом отпускать, обретая таким образом душевный покой. Потому что даже если вы достигнете такого отрешенного равновесия, оно нарушится при первом же соприкосновении с внешним миром. Абстрактное сострадание ко всему сущему тут тоже ни при чем. Совершенствование ума-сердца – это процесс, направленный вовне и призванный не отстранить нас от мира, а еще глубже погрузить в него, чтобы каждым актом взаимодействия мы улучшали себя и окружающих. Речь идет о наблюдении не в созерцательном, а в конфуцианском смысле.

Каждый день внешние события вызывают у нас определенные эмоции: прилив радости, когда маленькая дочка вдруг приносит вам букет цветов, который собрала специально для вас; мучительную боль, когда вы случайно встречаете на улице бывшего парня; тревогу, когда от начальника приходит письмо с напоминанием о приближающемся сроке сдачи проекта. Реакции накапливаются, и нашу жизнь постепенно опутывает сеть неосмысленных эмоциональных шаблонов, причем нередко негативных. По сути, многие из наших якобы осознанных решений на поверку оказываются обыкновенным срабатыванием шаблона. Но если культивировать эмоции, со временем и опытом приходит умение тоньше различать настроения людей, вернее оценивать ситуацию и, соответственно, менять ее в лучшую сторону. Так можно уладить конфликт с соседом, вывести друга из депрессии или помочь отстающему в школе ребенку. Приучив себя вникать в нюансы событий, мы поймем, как направлять их в нужное русло.

Представьте, что одна из коллег любит отвлекать вас от работы, особенно накануне сдачи проекта. Из-за этой хронической проблемы складывается впечатление, что ваша коллега рассеянная и надоедливая. Можно поддаться искушению и демонстративно игнорировать ее. Или поддержать разговор, но потом досадовать на себя, что вы позволили ей отнять у вас столько времени. Возможно, вы последуете совету друзей, призывающих постоять за себя и объяснить этой навязчивой особе, что вам некогда с ней болтать. Но вместо того чтобы вешать ярлыки и применять типичные стратегии, рассчитанные на типичную назойливую коллегу, попробуйте для начала разглядеть перед собой личность со сложной системой взглядов, привычек, стереотипов, эмоций и поведенческих шаблонов. По определенным причинам в данной конкретной ситуации эта личность, равно как и ваша собственная, раскрывается с определенной стороны. Возможно, вас привлекает прямолинейное решение: обсудить проблему с коллегой и объяснить ей, что она делает не так. Однако продуктивнее задуматься над тем, что поправить в своем поведении, чтобы со временем ситуация изменилась к лучшему. Когда ваш взгляд направлен на многогранную и бесконечно сложную личность, а не просто на человека «какой он есть», в поле зрения попадает гораздо больше возможностей: мелких рычагов, нажимая на которые можно открывать новые грани и в собеседнике, и в себе. Может, ваша коллега приходит поговорить, когда ей одиноко? Есть ли другие способы удовлетворить ее потребность в общении? Что, если она ищет вашей поддержки, когда теряет уверенность в себе? Возможно, при выборе стратегии стоит отталкиваться именно от этой ее робости.

А вот еще одна ситуация. Допустим, на вас злятся. Ваше с братом давнее подспудное недовольство друг другом в конце концов прорвалось наружу. Поддаться первому побуждению и ответить злобой на злобу – соблазнительный, но не лучший вариант. Отмалчиваться, увещевать или просто избегать общения – тоже не выход. Конструктивная реакция начинается с попытки уловить, какие импульсы и переживания определяют поведение вашего брата. Разумеется, есть непосредственный раздражитель, но кризису ваших отношений почти наверняка предшествовали годы стереотипных реакций – как со стороны брата, так и с вашей стороны. Если вы попытаетесь почувствовать, с чего начинается гнев, и понять, что можно сделать, чтобы исправить ситуацию, вы подниметесь над тем образом мыслей, который ограничивает ваше представление о брате одним застывшим образом. У вас появятся новые идеи. Как раз благодаря тому, что мелкие подвижки – такие, как признание конфликта и своей роли в нем или решение подождать с выяснением отношений, пока вы оба не остынете, – идут вразрез с привычным и вместо запальчивой реакции на сиюминутный раздражитель нацелены на изменение скрытой динамики событий, они способны разрушить привычную колею.

Мы не сказали ничего нового: очевидно, что такая линия поведения оптимальна. Тем не менее в критические моменты общения наша первая реакция, как правило, от нее далека. Мы поддаемся напору эмоций и стремимся поскорее разрубить гордиев узел. Однако подход, о котором мы говорим, быстрых решений не предлагает; такие перемены не происходят одномоментно. Но вы накапливаете опыт мышления в широком, долгосрочном плане. Если вы целенаправленно приучаете себя охватывать общую картину и выявлять в ней рычаги влияния, это означает, что вы раскрываете свой потенциал человеколюбия. Нельзя подавлять эмоции, потому что это лишит нас возможности улавливать общий контекст. Но можно облагораживать их, чтобы наша первая интуитивная реакция становилась лучше.

Вот что значит культивировать ум-сердце. Вы становитесь более чуткими к миру, не теряя ни своих лучших качеств, ни широты взглядов. То, что Мэн-цзы называл «уравновешенным суждением», представляет собой способность инстинктивно принимать хорошие этические решения, при этом тщательно взвешивая каждую ситуацию во всей ее сложности. Развивать ум-сердце значит оттачивать остроту своего суждения: видеть общую картину, понимать, чем на самом деле вызваны поступки окружающих, и помнить, что разные эмоции – тревога, страх, радость – раскрывают в человеке разные грани, опровергая расхожее мнение, будто «люди не меняются». Интуиция, подсказывающая верное решение, становится более сложной и более развитой формой того самого инстинкта, который заставил бы вас бежать к мальчику в колодце. Тому, кто культивирует ум-сердце, решения повседневных проблем даются так же легко, как решение спасти ребенка.

Как подготовить почву, чтобы всходы пошли в рост

Принимая серьезные решения – какую профилирующую дисциплину выбрать в колледже, менять ли работу, на ком жениться, – мы часто ошибаемся. Даже если мы прибегаем к помощи ума-сердца и выносим уравновешенные суждения, незаметно, но осознанно и непрерывно меняя мир своими действиями, мы все равно исходим из того, что реальность каким-то образом упорядочена, и потому упорно ищем в ней точки опоры: я, мои достоинства и недостатки, мои симпатии и антипатии, мир, каким он будет через десять, двадцать, тридцать лет, и мое место в нем.

Таким образом, не только наши сиюминутные реакции, но и долгосрочные жизненные планы зачастую основываются на иллюзии стабильности. Мы планируем, какие конкретные действия приведут нас к цели. Например, выбирая профессию, вы рассуждаете о том, что вам лучше подходит: разбираетесь, какой вы человек и в чем вы сильны; исходя из этого, делаете упор на те или иные предметы и занятия; и, наконец, начинаете карьеру, основанную на фиксированном представлении о себе.

Но вы забываете, что ваши предположения о том, кто вы такой, – и особенно представления о себе в момент принятия решения – обычно продиктованы набором стереотипов. Если считать себя пессимистом, то можно в самом деле им стать. Точно так же решения, которые вы принимаете, могут формировать вашу личность, – просто потому что вы думаете, будто они ее отражают. Однако, выбирая такой путь, вы загоняете себя в тупик, не сделав даже первого шага.

Рационально решая важные жизненные вопросы на основе предположения об упорядоченности мира, мы исходим из того, что есть строго определенная ситуация, строго определенные возможности, стабильное «я», неизменные эмоции и неизменный мир. Однако такое «дано» не соответствует действительности. Составляя конкретные, четкие планы, вы на самом деле строите абстракции, ведь отправной точкой ваших рассуждений служит абстрактное «я»: свое будущее «я» вы рисуете с себя теперешнего, хотя и вы, и мир, и ваши обстоятельства изменятся. Вы отгораживаетесь от живительного беспорядка реальности, хотя на этом питательном субстрате могли бы расти как человек. Вы перекрываете себе возможности развития, поскольку ограничиваете его интересами той личности, которой являетесь в данную минуту, а не той, которой станете.

Если же помнить о нестабильности мира, ваши решения и реакции будут строиться на сознании того, что реальность переменчива и сложна и что вы сами сложны и непостоянны. Вы можете приучить разум оставаться открытым и принимать во внимание все то запутанное и неоднозначное, что составляет вашу личность. Наибольших успехов мы добиваемся, когда смотрим на вещи в долгосрочном масштабе. Самые мудрые решения принимает тот, кто готовит почву для роста.

В книге «Мэнцзы» есть рассказ о том, как мудрые правители древности положили начало цивилизации. Было это во времена, когда «Поднебесная еще не была приведена в порядок, огромные потоки воды текли повсюду, наполняя Поднебесную; и пять видов хлебных злаков еще не выращивались»[6].

Мудрый правитель Юй был послан, чтобы привести мир в порядок. Он прорыл каналы, чтобы вода орошала посевы:

Юй привел в порядок девять рек, расчистил русла рек Цзи и Та и направил их все в море. Он открыл путь рекам Жу и Хань, привел в порядок течение рек Хуай и Сы и направил их в Янцзыцзян. И тогда в Срединном государстве стало возможно обрабатывать землю и этим кормиться[7].

Бо Гуй сказал: «Я, Дань, управился бы с наводнением лучше, чем Юй». Мэн-цзы ответил: «Ты ошибаешься. Управляясь с наводнением, Юй шел по пути, которому следует вода. Вот почему Юй превратил в стоки все четыре моря. А ныне если ты обратишь соседние владения в сток воды, то вода потечет вспять, и это будет называться разливом. Разлив же приводит к наводнению, то есть к тому, что противно для гуманного человека. Ты ошибаешься… Юй направлял эти воды так, чтоб от них не происходило никаких бед»[8].

Прорыв отводы и каналы, Юй радикально изменил окружающую среду, но он осуществил эти изменения только после того, как изучил закономерности естественного движения воды.

Мораль истории не в том, чтобы сидеть сложа руки, позволяя воде течь, как ей вздумается, или пассивно наблюдать за растущими в беспорядке посевами. Напротив, мы должны быть как Юй, направляющий воды, или как фермер, ухаживающий за своими всходами. Фермер действует активно и продуманно. Он тщательно выбирает место для посадки, выпалывает сорняки, вскапывает и удобряет почву и сеет семена – и не какие-нибудь, а только тех растений, которые уже хорошо себя показали в местном климате. Потом он возделывает поле, пропалывает его, поливает растения и заботится о том, чтобы им хватало солнечного света. Но и это еще не все. Фермер постоянно в работе. Он ставит изгороди, чтобы защитить урожай от диких зверей, и чередует посевные культуры в соответствии с переменами в плодородии почвы. У него очень тонкое чувство времени и ритма: он знает, когда действовать, а когда выжидать. Подобно фермеру, бдительно следящему за всеми изменениями, которые могут отразиться на его урожае, мы должны чутко реагировать на любую перемену обстоятельств нашей жизни.

Активность и агрессия – не одно и то же. Вместо того чтобы перегораживать реки запрудами, можно извлекать пользу из того факта, что вода стремится течь вниз. Как говорил Мэн-цзы: «Отвратительным у мудрствующих является то, что они пробивают ложные ходы для выведения следствий. Если бы мудрствующие поступали подобно Юю, давшему естественный сток разлившимся водам, тогда к их разуму не возникало бы отвращения. Юй направлял эти воды так, чтоб от них не происходило никаких бед»[9].

Активное поведение предполагает создание оптимальных условий и одновременно чуткое наблюдение за развитием ситуации. Это – закладка фундамента для перемен. Вместо того чтобы намечать цели на основе догадок о том, кто вы такой, представляйте себя фермером, а свою цель – подготовкой почвы, в которой смогут органично развиваться различные интересы и грани вашей личности.

На досуге большинство из нас занимается своими увлечениями и хобби. Мы редко принимаем их в расчет, когда размышляем, чего хотим от этой жизни. Тем не менее подготовка почвы складывается из таких простых вещей, как выкраивание времени на занятия, развивающие наши «побочные», а не «стратегически важные» качества: мастер-классы по дегустации вин, уроки рисования акварелью или еженедельные встречи в разговорном клубе, чтобы не забывать школьный французский. Предусмотрительно оставляя в жизни место для всякого рода возможностей, сохраняя открытость и чуткость, вы, подобно фермеру, не зацикливаетесь на монокультуре, будь то пшеница или рапс: поэтому непредвиденные обстоятельства не помешают вам собрать богатый урожай.

По мере расширения круга интересов перед вами открываются новые возможности. К примеру, может выясниться, что вы любите работать руками, но вместо рисования скорее попробовали бы вырезать по дереву. Или же вы придете к выводу, что французский не для вас, но знакомиться с другими культурами можно иначе – давая уроки родного языка иммигрантам. Это, в свою очередь, может обернуться появлением новых друзей, поездкой за рубеж – а там и до смены работы недалеко. Реагируя на то, как меняются со временем ваши интересы, вы никогда не окажетесь в тупике. Вам будет легче подчинять свою жизнь и график интересам развития.

Вместо того чтобы твердить: «Я могу стать кем захочу», – говорите: «Я еще не знаю, кем могу стать». Вы понятия не имеете, куда вас все это приведет; такое невозможно предсказать заранее. Но то, что вы о себе выясните, и то, что вас вдохновит, будет не абстракцией, а конкретным знанием, полученным на личном опыте. Со временем вам откроются пути, о которых вы не могли подозревать, и возможности, которых вы никогда бы не разглядели. Со временем вы, в прямом смысле, станете другим человеком.

Нельзя распланировать жизнь от начала и до конца. Но можно создавать условия, при которых события с высокой долей вероятности будут развиваться в определенных направлениях, – условия, открывающие возможности для быстрого роста. Если вы следуете такому пути, вы не только фермер, но и результат его работы. Вы становитесь плодом собственных трудов.

«Мин» и непредсказуемость жизни

Сколь бы открытыми и восприимчивыми мы ни оставались, жизнь все равно может преподнести неприятные сюрпризы. Мы подаем заявление о приеме на работу, проявляем себя с лучшей стороны на всех собеседованиях, но на последнем этапе получаем отказ. Мы вкладываем в отношения всю душу, а нас бросают. Мы берем полгода за свой счет, предвкушая увлекательное путешествие, но вдруг выясняется, что отец безнадежно болен и надо отменять все планы, чтобы побыть с ним в его последние месяцы. О таком мире, совершенно не похожем на модель моистов, говорил Мэн-цзы.

В мире Мэн-цзы властвует «мин». «Мин» переводят по-разному: воля Неба, рок, судьба. Но для Мэн-цзы это слово означало неисповедимость жизни: хорошие и плохие события, повлиять на которые мы не в силах. «Мин» объясняет, что внезапные удачи (такие, как появление вакансии) и трагедии (такие, как смерть) случаются вне зависимости от наших планов и намерений.

Мы знакомы с «мин» не понаслышке. Талантливых специалистов увольняют, и они не могут найти работу. Человек, которого мы любим, ни с того ни с сего решает от нас уйти. Близкие друзья внезапно умирают, оставляя сиротами маленьких детей. Любимый ученик Конфуция трагически погиб в юном возрасте. А Мэн-цзы, как вы помните, пережил тяжелый кризис уже в старости, когда его обманул правитель Ци. Философу трудно было примириться с тем, что мы не можем контролировать события, от которых зависим. Самые продуманные планы и решения не могут гарантировать от необъяснимых и порой трагических случайностей.

Если мы отталкиваемся от предположения, что мир упорядочен, перед нами открываются две освященные традициями дороги: верить либо в судьбу, либо в свободу воли. Фаталисты полагают, что все события предопределены и вершатся волею судеб или богов, и стараются принять неизбежное. Апологеты свободной воли верят, что сами распоряжаются своей судьбой и никакая трагедия к ним не подступится. Перед лицом, скажем, понижения по службе, развода или смерти такие люди могут сломаться под грузом ответственности или проявить железную выдержку и постараться как можно скорее забыть о случившемся. Все перечисленные реакции пассивны, потому что они отрицают непредсказуемость жизни.

Мэн-цзы говорил о «мин»: «Умереть в колодках и кандалах – это вряд ли соответствует предначертанию»[10].

Умереть в кандалах значит не справиться с судьбой. Это значит отдать событиям, которые с нами происходят, полный контроль над нашей реакцией. Не важно, позволяете вы трагедиям сокрушать вас или покорно принимаете то, что выпадает на долю, – оба варианта равносильны тому, чтобы стать под падающую стену, а потом сказать, что вам было суждено под ней погибнуть.

Есть третий вариант, который позволяет нам влиять на «мин» и быть кузнецами своего будущего. Как учил Мэн-цзы: «Знающий мин не становится под стеной, готовой упасть. Кто умирает, завершая свой путь к истине, тот исправил свою судьбу»[11].

Жить в непредсказуемом мире означает принимать отсутствие высшей нравственной гармонии, которая гарантирует награду за хорошие поступки и наказание за плохие. Нельзя делать вид, что трагедий не бывает, но постоянно ждать от судьбы подвоха тоже не годится. Пускай что-то и застанет вас врасплох – нужно учиться работать с тем, что есть. Если человек продолжает эту работу, даже когда на него обрушиваются беды, это значит, что он начинает принимать мир во всей его непредсказуемости и неопределенности. И тут открывается самое интересное: если наш мир в самом деле пребывает в непрерывном и непредсказуемом процессе изменения, значит, у нас есть возможность постоянно работать над его улучшением. Можно подходить к каждой ситуации с намерением проявить себя с лучшей стороны не потому, что нам за это что-то будет, а потому что вне зависимости от конечного результата мы хотим изменить к лучшему тех, кто нас окружает. Можно развивать свои лучшие качества и вместе с тем преображать непредсказуемый мир, в котором живем.

Мы не задаемся концептуальными вопросами из серии «Кто я?» и «Как мне строить свою жизнь?». Вместо этого мы постоянно трудимся над преображением повседневных мелочей, и в случае успеха вокруг нас возникают огромные сообщества, в которых люди становятся счастливее и лучше. Но даже тогда мы не останавливаемся. Наша работа – совершенствование себя и других ради совершенствования мира – не знает конца.

Перед лицом судьбы не стоит ни падать духом, ни впадать в необоснованный оптимизм. Культ позитивного мышления уверяет нас, что любые трудности рано или поздно как-нибудь разрешатся. Опасность этого подхода в том, что он делает нас пассивными. Пускай не все подвластно нашей воле, но мы можем действовать: отойти от падающей стены, ответить нашему «мин» и соответствующим образом повлиять на будущее.

«Мин» – это не только беды, которые выпадают на нашу долю. Это еще и приятные сюрпризы: неожиданные возможности; непредвиденные шансы сделать что-то, что нам нравится; встречи, меняющие весь ход нашей жизни. Слишком строго придерживаясь плана, вы рискуете все это упустить. И однажды наступает утро, когда вы просыпаетесь и понимаете, что застряли в колее, которая в лучшем случае есть отпечаток лишь малой части того, кем вы себя когда-то считали.

Когда мы отказываемся от мысли о стабильности и упорядоченности мира, точкой опоры становится ум-сердце. Оно – все, что у нас есть, и мы постоянно развиваем его через отношения с другими людьми. Ум-сердце обостряет нашу чуткость, помогает нам готовить почву для собственного роста и работать с тем, что есть. Стоит выбрать этот путь, и ваши представления о собственной личности начнут меняться. В ней откроются грани, о которых вы не подозревали. А мир, казавшийся неизменным, обернется миром бесконечных возможностей.

5 О влиянии: Лао-цзы и созидание миров

Представьте, что вы гуляете по лесу. Стоит ясный летний день, в зеленой листве играет солнце. Вдали виднеется могучий дуб. Он такой высокий, что вершина почти не видна. В нескольких метрах от великана, в тени его густой кроны, прозябает тоненькое молодое деревце. Большое дерево, скорее всего, покажется вам сильным, крепким и величавым, а маленькое – хрупким и слабым.

Но вот налетела буря, круша ветки и сучья. И могучий дуб рухнул наземь, не выдержав напора ветра, дождя и молний. А молодое деревце осталось целым и невредимым. Почему? Потому что деревце гнулось и поворачивалось вслед за ветром; мягкое и податливое, оно склонилось перед бурей и выпрямилось, когда та прошла. Благодаря своей слабости оно выстояло и одержало верх над великаном.

***

В нашем представлении сильный человек должен быть мощным и могучим, как высокий дуб в лесу. По крайней мере, так нас учили. Мы должны активно самоутверждаться и даже подчинять своей воле других.

Однако в китайском философском трактате «Дао дэ цзин» предложен другой рецепт влияния. Он признает силу за кажущейся слабостью, опасность обособленности и всеобщую взаимосвязанность. Следовательно, сильнее не тот, кто способен пересилить другого, а тот, кто видит связи между разрозненными предметами, ситуациями и людьми. Все начинается с понятия, которое у Лао-цзы обозначено словом «Дао», или Путь. Молодое деревце побеждает, потому что оно ближе к Пути.

Но деревце – это всего лишь деревце. Оно качается на ветру и растет без единой мысли. Мы, люди, можем гораздо больше. Мы способны не только видеть взаимосвязи, но и создавать их, порождая совершенно новые реальности и миры. Становясь архитекторами этих миров, мы обретаем власть.

Лао-цзы и Путь

Китайский философ Лао-цзы, которому приписывают авторство «Дао дэ цзин», – фигура загадочная. Мы не знаем, когда он жил; есть версия, что человека с таким именем вообще не существовало. В переводе с китайского «Лао-цзы» означает просто «старый учитель»: так могли назвать кого угодно. Но впоследствии люди попытались воссоздать портрет автора этого удивительного текста. В итоге сложился образ великого мудреца, родившегося еще до Конфуция; ходят легенды, что он жил триста лет, а кое-кто даже утверждает, будто после Китая Лао-цзы отправился в Индию, где его знали как Будду. Кроме того, Лао-цзы получил известность как основатель философской школы, а впоследствии и целого религиозного течения – даосизма. В одном из мифов Лао-цзы назван божеством, сотворившим космос, а «Дао дэ цзин» – книгой его божественных откровений.

Однако Лао-цзы не был создателем даосизма: сам термин «даосизм» появился на несколько веков позже трактата «Дао дэ цзин». Основателем учения его назначили задним числом, по-видимому, потому, что в книге часто упоминается Путь.

Даже те, кто слышал о Пути-Дао, представление в большинстве своем имеют о нем довольно смутное. Представьте классический китайский пейзаж: кисть и перо искусно передают контуры укрытых туманом гор, легкими касаниями намечают деревья и человека, такого маленького, что его почти не видно: пилигрима, обретшего утешение в необъятности земных просторов. На Западе в этих картинах видят стремление человека удалиться от общества в поисках гармонии с природой. Нам кажется, что они изображают мир как данность, к которой люди должны приспосабливаться, чтобы достичь внутреннего покоя и безмятежности.

Так обычно воспринимают Путь: как идеал, существующий «где-то там»; как утраченное природное совершенство, к которому нужно вернуться. У многих «Дао дэ цзин» ассоциируется с полумифическим золотым веком, когда жизнь была проще и чище, а люди походили на пилигрима с картины: растворялись в природе и естественном ходе вещей и были ближе к Пути.

Однако такое толкование возникло лишь в девятнадцатом веке, когда Запад объявил себя современным и назначил Восток своим антагонистом. Оно скорее отражает наши романтические представления о гармонии и безмятежности традиционного Китая, чем содержание самого «Дао дэ цзин».

В трактате не сказано, что нам просто нужно следовать некой гармоничной парадигме, которая существует «где-то там» и для достижения которой лучше всего стать паломником или вернуться к первобытному образу жизни. Или что мы должны стремиться к смирению и безмятежности. «Дао дэ цзин» учит совсем другому: что Путь – это нечто, что мы можем творить сами, здесь и сейчас. Каждый из нас потенциально обладает силой и влиянием, позволяющими преображать миры, где мы живем. Мы способны воссоздавать Путь.

Воссоздание Пути

Для Лао-цзы Путь – это неизъяснимое исходное состояние, которое предшествует всему:

…вещь туманная, но в себе завершенная, рожденная прежде Неба и земли[12].

Все во Вселенной из него возникает, и все во Вселенной в него возвращается.

Путь существует на многих уровнях. На земном он подобен почве. Представьте травинку, растущую из земли. Вырастая, она все ярче проявляет свои отличительные черты, и, вытягиваясь в высоту, все дальше отходит от Пути. Вот почему молодое деревце ближе к Пути, чем старый дуб. А когда то, что растет из земли, умирает, оно возвращается в землю, или к Пути:

Вот пути тьмы вещей: то сплетаются,

то расплетаются, —

я, созерцая, могу видеть их возвращение.

Все бесчисленные существа, рожденные в мире,

все они возвращаются назад, к своему началу[13].

На уровне Вселенной Путь подобен тому, что, по словам современных физиков, существовало до Большого взрыва, до того, как появились звезды и галактики и космос перестал быть единым. Большой взрыв превратил космос во множество обособленных элементов, подчиняющихся законам пространства, времени и причинно-следственной связи. Эти законы кажутся нам естественными, и мы не представляем, как их можно менять или контролировать. Мы просто должны жить в этой Вселенной. А дальше, согласно теории, наступит момент, когда все отдельные сущности снова обратятся в ничто.

Однако на самом высоком уровне «Дао дэ цзин» посвящен тому, откуда в каждый момент времени исходит все сущее, прежде чем стать обособленным. Путь сравнивается с матерью, дающей жизнь «тьме вещей» – то есть всему во Вселенной. При рождении все во Вселенной мягкое и податливое. Вся «тьма вещей» в первые моменты возникновения подобна младенцу. Как молодое деревце или травинка, они мягкие и податливые, потому что не успели далеко отойти от Пути. Но со временем они теряют гибкость и обосабливаются от остальных сущностей.

Чем больше мы видим различий, тем дальше отходим от Пути. Чем больше замечаем взаимосвязей, тем ближе к нам становится Путь. Приближаясь к Пути, мы обретаем власть, потому что нам открывается сила мягкости и податливости.

Мы не можем подчинить космос новым законам. Но Путь – это не только то, что происходит на уровне Вселенной. Ситуации нашей повседневной жизни – это миниатюрные миры, порождаемые все тем же Дао. Если мы поймем, как из Пути возникают новые сущности, то вместо того, чтобы просто жить в этих ситуациях и реальностях, мы обретем силу преобразовывать их. В социальных мирах можно с успехом порождать новые виды взаимодействия, новые обстоятельства и представления.

Осознав, как это делается, можно стать больше чем ребенком; можно уподобиться матери. И порождать новые реальности:

В мире есть начало,

Его можно считать Матерью Вселенной.

Тот, кто постигает мать, чтобы знать ее дитя,

И познает дитя, чтобы держаться за мать,

До конца своих дней избежит опасности[14].

Вместо того чтобы просто быть одним из тысяч элементов, блуждающих во Вселенной, мы можем понять, как устроен мир, и каждую секунду творить Путь заново.

Ложные противопоставления

Чтобы воссоздавать Путь в любой ситуации, мы должны отличать ложные противопоставления от истинных. Например, изучая философские традиции Азии, многие открывают для себя парадигму отчуждения или отрешенности: чтобы обрести мистическое просветление, необходимо отказаться от обычной жизни и отправиться в горы. Только освободившись от мирских забот, можно слиться с Путем и медитировать, пока не достигнешь внутреннего блаженства и самопознания. Возможно, кто-то из ваших друзей проходил десятидневный курс молчаливой медитации. Или вы сами давно хотите сбежать от рутины и пройтись Аппалачской тропой. А может, с нетерпением ждете долгой прогулки по пляжу или очередного занятия йогой. Но всем любителям походов, йога-туров и медитации рано или поздно приходится возвращаться к обычной жизни и расставаться с ощущением более глубокого понимания мира.

Учитывая, насколько разнонаправленна жизнь – работа и досуг, профессиональное и личное, возвышенность и прагматизм, выходные и будни, – неудивительно, что мы не воспринимаем ее как единое целое. Воскресная прогулка по лесу кажется бесконечно далекой от офисной суеты в понедельник утром. Хотя на выходных мы набираемся сил и этот эффект «подзарядки» проходит не сразу, такие передышки не воспринимаются нами как часть настоящей, будничной жизни.

Однако дробить свой опыт на кусочки и не замечать связи между ними значит ограничивать свои возможности. В духе «Дао дэ цзин» было бы сказать, что мистическое просветление тесно связано с повседневной жизнью, и тот, кто их противопоставляет, обнаруживает полное непонимание и того и другого.

Мы думаем, что лесная прогулка на выходных – это способ развеяться и восстановить связи с внешним и внутренним миром, но на самом деле такой подход еще больше нас изолирует. На будничную жизнь нужно смотреть иначе. Путь – это не что-то, чего мы достигаем, гуляя по воскресеньям в лесу. Это плод осознанных усилий, которые мы прилагаем к повседневному общению с окружающими.

Парой досуг/работа ложные противопоставления не исчерпываются. Из-за своих амбиций и устремлений мы переводим окружающих в разряд соперников, отдаляясь от них. Свято убежденные в истинности своих взглядов на религию, единые государственные экзамены, аборты или эвтаназию, мы игнорируем альтернативные точки зрения, воздвигая между собой и другими людьми непреодолимую стену.

Повторим: любые противопоставления отдаляют нас от Пути. «Дао дэ цзин» предостерегает, что опасны даже те из них, которые кажутся полезными и высоконравственными.

Когда исчезло Дао,

пришли совесть и доброта.

От жажды знаний

родилось лицемерие[15].

Отметая деления, Лао-цзы не щадит даже фундаментальных конфуцианских ценностей – мудрости и человеколюбия, – ибо они тоже ведут к расколу. Стремиться к доброте автоматически означает признавать, что во Вселенной может существовать ее антипод. Такой образ мыслей уводит нас от Пути, то есть от состояния, в котором все взаимосвязано и нет никаких разделений.

Нет единства и в толковании самого «Дао дэ цзин». Это популярнейшее произведение, один из самых переводимых текстов в мире, однако трактуют его очень по-разному: то как гениальный мистико-философский текст, то как учебник по политическому лидерству, то как манифест военного стратега, то как справочник предпринимателя. Каждая из этих интерпретаций в определенном смысле верна, но все они ограниченны. Если вы читаете «Дао дэ цзин» как выдающееся мистико-философское произведение, ваше внимание сосредоточено на мистических высказываниях о Пути, и от него ускользают строки, посвященные проблеме лидерства. И наоборот, если для вас это настольная книга успешного лидера, такие слова, как «Дух долины не умирает», кажутся вам непонятными и по сути лишними. В конце концов, что общего между сильным лидером и оккультным философом?

Однако читать «Дао дэ цзин» исключительно как пособие по лидерству или как мистический текст означает видеть лишь часть общей картины. Философ и лидер – это два проявления одной и той же сущности. Они не исключают, а включают друг друга. Если мы не будем воспринимать такие, казалось бы, не связанные между собою фрагменты как единое целое, мы не поймем одного из главных постулатов книги: на ее текст, на себя и на мир неправильно смотреть как на нечто обособленное.

Идею взаимосвязанности можно усвоить на теоретическом уровне, но как избегать ложных противопоставлений на практике? Рассмотрим следующие, весьма злободневные примеры, в которых мы, сами того не осознавая, следуем учению Лао-цзы.

Допустим, вам трудно работать со своим руководителем: он придирчивый и неуравновешенный. Явно ждет от вас рекордных достижений, но отзывов и советов, которые вам от него нужны, не дает. Попробуйте для начала задаться вопросом, чем вызвано такое поведение, и вполне возможно, что вы придумаете, как направить ваши отношения в нужное русло. Например, когда человек пытается вас подавлять или даже унижать, за этим часто стоит его собственная неуверенность. Спокойно изучая общую картину, подумайте, нет ли в вас чего-то такого, что обостряет у руководителя ощущение неполноценности: возможно, вы обладаете умением, которому он завидует, или у вас есть слабость, при помощи которой он хочет вами манипулировать. Какими действиями вы неосознанно подливаете масла в огонь и что можно делать по-другому? Возможно, вы заметите, что с руководителем особенно тяжело общаться после того, как вы делаете отличную презентацию, даже если он сам ее вам поручил. Конечно, работать хуже, чтобы начальнику было спокойнее, – не выход. Чтобы ваши успехи его не раздражали, попробуйте перед следующей презентацией посоветоваться с ним о какой-нибудь мелочи. Тогда он увидит, что вы стремитесь учиться на его богатом опыте. Такие моменты помогают медленно, но уверенно перенастраивать отношения: руководитель отвыкает от роли пожилого начальника, которого того и гляди «подсидит» молодой и хваткий подчиненный, и начинает чувствовать себя опытным наставником, помогающим коллеге расти и развиваться.

Или, скажем, ваши трое детей из-за снегопада не пошли в школу. Двое из них ссорятся, и обстановка в гостиной накаляется. Можно потребовать, чтобы дети успокоились, и обсудить с ними предмет спора. Можно отвлечь или подкупить их чем-нибудь или просто разогнать по своим комнатам. Но вместо того чтобы реагировать непосредственно на ссору – что неизбежно повлечет за собой разграничения и противопоставления, – можно применить иную стратегию: попробовать разобраться, что со всеми вами происходит, а затем перенастроить общую атмосферу и тем самым изменить ход развития событий. Это значит разглядеть под поверхностными эмоциями (раздражение и капризность) истинные причины происходящего: возможно, дочка вредничает, потому что скучает по школьным друзьям; или сын чувствует себя ненужным, потому что у вас все утро не хватало на него времени. Вы делаете глубокий вдох и своим спокойствием, ободряющими интонациями и доброжелательными жестами создаете в комнате другую атмосферу. Когда вы опускаетесь на уровень детей и проникаетесь тем, что они чувствуют, вам становится понятнее, как помочь одному из них раскрыться с такой стороны, чтобы наладились отношения между всеми. Таким образом вы работаете с общим контекстом ситуации.

А может, от вас отдаляется сын-подросток. Вы ломаете голову, как не отпугнуть его избыточной опекой и все-таки влиять на его жизнь. Если вы дадите ему почувствовать общность между вами, вместо того чтобы заострять внимание на различиях, ваш диалог будет продуктивнее. Осознав, что без этой общности ни о каком влиянии не может быть и речи, вы задумаетесь, какими конкретными действиями ее можно подпитывать: может, чаще писать сыну сообщения? Или непринужденно и без критики беседовать с ним о музыке, которую он слушает? Или регулярно находить время на то, чем ему по-настоящему интересно заниматься? По сути, это конфуцианские практики: ритуалы «как будто», меняющие нездоровый вектор в отношениях и позволяющие взаимодействовать иначе. К тому же такие действия отвечают духу «Дао дэ цзин», потому что никто, кроме вас, о них не знает. Перелом наступает незаметно.

Стремясь восстанавливать общность разрозненных предметов, эмоций и людей, вы, вместо того чтобы решать проблему в лоб, начинаете улавливать, как следует менять обстоятельства и отношения в данный момент и в долгосрочной перспективе. Вам становится понятнее, какими путями можно наладить рабочие отношения с нервным шефом, помирить капризничающих детей или сделать первый шаг навстречу замкнутому подростку. Выбери вы во всех этих ситуациях прямолинейную тактику, ничего бы не вышло. Ваши действия – открытая конфронтация, мягкие уговоры, задабривание, упреки, лесть, давление, назойливость – провели бы границу между вами и остальными участниками ситуации и спровоцировали противоборство, которое только увеличило бы разделяющее вас расстояние.

Конечно, все это доводы обыкновенного здравого смысла. Мы и сами знаем, что прямой конфликт – не лучший способ наладить отношения с трудным человеком. И что хорошие родители должны вовремя успокоиться сами, успокоить других и не усугублять собственным стрессом уже существующий. Однако действия в духе Лао-цзы дают результат не только потому, что вы избегаете прямолинейности, или оттого, что все успокаиваются. Такой подход работает, потому что вы активно налаживаете новые связи между обособленными предметами и людьми. И посредством этих новых связей создаете новую среду. Вы сглаживаете противоречия, которые отделяли вас от других.

В каждой ситуации существуют определенные факторы, обуславливающие поведение людей. Тот, кто понимает эти факторы, обладает некоторым влиянием, поскольку яснее видит общую картину. Но еще больше власти у того, кто порождает новые ситуации сам. Во втором случае окружающие действуют в рамках вашего сценария, не осознавая, что написали его вы.

Как мы помним, для Лао-цзы все возникает из Пути. Способствуя порождению вокруг себя определенных обстоятельств, вы не просто следуете Пути. Меняя настроение в комнате и отношения с людьми, вы сами в буквальном смысле становитесь Дао.

Сила в слабости

Побеждается сильное слабостью,

Побеждается твердое мягкостью[16].

Лао-цзы

Чем глубже в нас укореняется представление, что мир – это совокупность отдельных, обособленных друг от друга сущностей (эта комната, та собака, моя чашка, твоя книга, ты, я, они), тем дальше мы уходим от Пути. И наоборот, когда мы ощущаем сопряженность Вселенной и сознаем, что каждое наше действие влияет на окружающий мир, наш КПД растет. Только поняв эту всеохватную связь и осознав, что слабость, как ни парадоксально, побеждает силу, мы постигнем потайные механизмы власти.

Такое плохо укладывается в голове, ведь в нашей культуре больше всего ценятся сила и амбициозность. Неудивительно, что рано или поздно нам начинает казаться, что «продвинуться» можно лишь обогнав тех, кто рядом. Мы боимся, что без конкуренции застрянем на месте.

И снова мы попадаем в ловушку ложных противопоставлений: амбициозность против пассивности, упорство и сила против слабости. Хотя многим из тех, кто читает «Дао дэ цзин», кажется, будто Лао-цзы учит отказываться от амбиций, быть пассивным и слабым, это вовсе не так.

Лао-цзы горячо приветствует полезные перемены, но добиваться их предлагает альтернативным путем. Амбициозность в нашем понимании – это стремление любой ценой настоять на своем. Из-за этого мы зарываемся, неправильно расставляем акценты и своими руками создаем предпосылки для неудач. Тем, как мы намечаем цели и продвигаемся к их достижению, мы, по сути, предопределяем свое поражение.

Проблема человека, который идет напролом и навязывает окружающим свою волю, не в том, что он не получит власти. Не исключено, что он добьется большого и даже долгосрочного успеха. Но его власть будет ограничена количеством грубой силы, удерживающей людей в повиновении. Рано или поздно подчиненные озлобляются и начинают искать пути к освобождению. Пожалуй, еще важнее то, что для свержения такого правителя достаточно одного-единственного человека, понимающего истинную природу власти. Чтобы положить конец Британской империи в 1947 году, оказалось достаточно одного Махатмы Ганди.

Вспомните Розу Паркс, сорокадвухлетнюю швею из Монтгомери, штат Алабама, которая в 1955 году после долгого рабочего дня отказалась уступить место в автобусе белому пассажиру. Как вспоминает Паркс, внезапная решимость охватила ее, «точно одеяло в зимнюю ночь», и в этот момент она поняла, что не покинет своего места. Эта женщина не только уловила момент, когда нужно было действовать, но и почувствовала, что тихий поступок будет эффективнее агрессивного. Ее стратегия – спокойно сидеть на месте – вдохновила других общественных активистов объединиться под ее началом, чтобы вместе бороться за равенство.

Подумайте, от кого больше пользы на работе: от офисного хама, который постоянно надувает щеки и пытается всех давить авторитетом, или от того, кто тонко улавливает чужие мысли и чувства, объединяет людей при помощи юмора и следит, чтобы в коллективе была здоровая атмосфера? Вспомните своих школьных педагогов. Чьи уроки вы лучше усвоили? Тех, кто орал на учеников? Или тех, кто, не повышая голоса, умел привлечь их внимание спокойной, размеренной речью и продуманными паузами? Разумеется, мы понимаем, какой учитель в итоге оказался лучше. Но часто ли мы прилагаем эти принципы к собственному поведению?

Подлинная власть опирается не на силу и контроль. Сила и контроль обрывают наши связи с окружающими. Если мы воспринимаем мир как череду силовых балансов, если мы противопоставляем себя окружающим – через насаждение своей воли, конкуренцию или отчуждение, – значит, мы уже сбились с Пути.

Покажем, как это работает на другом уровне. Допустим, на вас кто-то напал и пытается ударить. Казалось бы, ответная реакция очевидна: ответить на удар более сильным ударом. Но если вы правильно понимаете Путь, то поступите с точностью до наоборот. Вы знаете, что нападающий в какой-то момент обязательно зарвется. Оптимальная тактика – спокойно и внимательно наблюдать за противником, чтобы не пропустить момент, когда он забудет о защите и все силы бросит на нападение. Вот тут и надо атаковать; инерция движений соперника поможет вам одержать верх. Этот принцип лежит в основе дзюдо и других боевых искусств. По терминологии Лао-цзы, вы побеждаете силу слабостью.

Каждый, кто пытается вас подавлять, по определению проводит различия и уходит от Пути. Слабость же – в том смысле, в каком это слово употребляется в «Дао дэ цзин», – наоборот, исходит из общности, чуткости и соединения разрозненных элементов: в этом и состоит ее сила.

Кто действует, сильно желая завладеть Вселенной, тот никогда не достигнет желаемого, потому что Вселенная есть божественное орудие, поэтому распоряжаться ее судьбой никто не вправе.

Отсюда – кто покушается на это, тот нарушает порядок мира; кто хочет завладеть им, тот немедленно потеряет его[17].

В начале девятнадцатого века Наполеон создал самую мощную армию в мире и построил европейскую империю, равной которой не было со времен Рима. Честолюбивые замыслы и жажда власти толкнули императора на войну с Россией.

Русские генералы не читали «Дао дэ цзин», но при этом хорошо понимали основные принципы изложенной там концепции силы и слабости. Когда Наполеон вторгся в их страну, они не стали отвечать силой на силу. Они отступили. Французские войска заняли оставленные позиции и двинулись дальше, но русские и на этот раз не приняли бой. Император молниеносно захватывал города противника, а сообщение с родными землями медленно, но верно ухудшалось. Французы подступили к самой Москве. Тогда русские подожгли ключевые здания столицы и снова отступили, забрав с собой весь провиант. В сентябре 1812 года Наполеон взял Москву и, почувствовав себя величайшим завоевателем в истории человечества, отправил русскому царю Александру I условия капитуляции. Но ответа не последовало.

Пришла зима. У французов кончалась провизия, а доставлять ее и другие необходимые вещи не получалось из-за лютых морозов. Величайшая армия в истории Европы погибала от голода. Когда Наполеон осознал масштабы грядущей катастрофы, ему пришлось двинуться в обратный путь. А погода все ухудшалась. К тому времени, как остатки наполеоновской армии вернулись на территорию Франции, ее полумиллионный состав сократился до нескольких тысяч. Так рухнула Французская империя.

Кто противится Пути, скоро погибнет[18].

Мир, который кажется естественным

Допустим, ваш день прошел ужасно и вы чувствуете себя как выжатый лимон. Прошлой ночью вы не выспались, потому что по работе нужно было сделать две презентации, и еще дочка в десять вечера напомнила, что у нее ничего не готово к завтрашнему школьному проекту. С самого утра у вас были сплошные встречи и собрания, а теперь на часах три пополудни, в желудке ничего, кроме шоколада, и на носу еще одно собрание, на которое вы согласились три недели назад, когда думали, что у вас хватит времени. Мало того, вы вызвались вести эту встречу. А теперь вам тошно от одной мысли об очередном обязательстве.

Что же будет дальше? Вы можете явиться на собрание издерганным, подавленным и злым на свою сумасшедшую жизнь, чтобы просто отбыть очередной пункт программы. Но тогда ваше утомление, стресс и злоба передадутся остальным участникам. Коллеги начнут спорить с вашими предложениями просто потому, что к этому располагает атмосфера. На вашу голову посыплются упреки и придирки, по сути не имеющие отношения к вашим идеям. Встреча сведется к бесполезному препирательству, и вы уйдете с нее в еще худшем расположении духа, чем пришли.

Вероятно, каждому из нас приходилось бывать на таких собраниях и испытывать на себе разрушительную силу подспудного раздражения и неприязни. А в целом подобные ситуации возникают на каждом шагу, когда мы противопоставляем себя окружающим и неосознанно «заражаем» их своими негативными эмоциями.

Лао-цзы совершенно четко определяет, кто в любой конкретной ситуации самый влиятельный: тот, кто практикует недеяние («у-вэй»), то есть, как сказано в «Дао дэ цзин», кажется пассивным и бездействующим, но на самом деле наделен огромной властью. Вспомните, как русские генералы заманили Наполеона в ловушку. Практикующие недеяние кажутся пассивными. Но в действительности они всем управляют.

Рассмотрим альтернативный, более близкий к Пути сценарий. Итак, вы вызвались провести собрание. Условия прежние: ваш день проходит из рук вон плохо и об очередном обязательстве не хочется даже думать.

Вы спешите к дверям конференц-зала. Но на сей раз, вместо того чтобы сразу войти, вы останавливаетесь, делаете глубокий вдох и успокаиваетесь. Вы находите равновесие, понижаете уровень стресса и озлобленности и мысленно переноситесь туда, где все едино. Успокаиваясь, вы подходите ближе к Пути.

Только достигнув душевного равновесия – и ни в коем случае не раньше, – вы переступаете порог. С первых секунд вы проникаетесь обстановкой комнаты и сложными оттенками настроения собравшихся в ней людей. Интуиция подсказывает, кто из них подавлен, кто безразличен, а кто с нетерпением ждет начала. Теперь ваша задача помочь всем этим разным людям прийти к общему знаменателю, чтобы встреча прошла продуктивно. Не говоря ни слова, одним быстрым взглядом вы оцениваете окружающих.

Подойдя к столу, вы не оглашаете комнату ревом: «Итак, внимание! На повестке дня у нас…» Нет, вы молча садитесь и просто излучаете спокойствие.

Разумеется, у вас есть план и цели. Вы знаете, чего хотите от этой встречи. Но вместо того чтобы открыто гнуть свою линию, вы налаживаете контакт с командой. Поднимаете несколько тем, выносите на обсуждение пару вопросов и при помощи интонаций, подбора слов и визуального контакта задаете настрой, при котором намеченное вами развитие событий становится для всех естественным. Когда говорят ваши коллеги, вы своим спокойствием и вниманием создаете климат, благоприятный для возникновения новых идей. Люди лучше понимают друг друга. Они активно включаются в обсуждение чужих предложений, и начинают вырисовываться планы, которые вы можете корректировать невербальными средствами: улыбаться, одобрительно кивать или неодобрительно хмуриться.

Не сомневайтесь: вы по-прежнему главный. Но коллеги не догадываются, что тем, как вы смотрите на них и с каким интересом встречаете их предложения, вы управляете ходом событий. Постепенно круг обсуждаемых планов сужается, и все приходят к единому мнению.

По окончании встречи ваши коллеги расходятся с мыслью: «Вот это да! Все прошло как по маслу и как будто само собой получилось». Однако на самом деле собрание провели вы. Своими действиями вы настраивали людей на нужный лад – и показывали отличный пример недеяния. Мягко и незаметно вы создавали мир, в котором все связаны друг с другом и увлечены своими идеями. Вы работали над этим миром до тех пор, пока ваши коллеги не превзошли самих себя и не выдали результат, о котором даже не думали, когда входили в конференц-зал. Вы встали во главе, пропустив других вперед. Иначе говоря, вы были Путем.

Становясь мудрецом, вы не просто лучше чувствуете людей. Благодаря своей мягкости и податливости при каждой встрече с родными, друзьями и коллегами вы создаете вокруг себя маленький мир и с его помощью влияете на мысли и чувства окружающих.

Подлинного влияния нельзя добиться грубой силой или насаждением своей воли. Такое влияние достигается через создание реальности, которая кажется настолько естественной, что никто не ставит ее под сомнение. Именно так, согласно «Дао дэ цзин», мудрец обретает огромную власть над людьми.

Лао-цзы и проблема лидерства

Когда совершены его заслуги и сделаны подвиги, то все скажут, что это достигнуто естественным ходом вещей[19].

«Дао дэ цзин» владеет умами стольких народов и поколений, потому что с его помощью можно приобрести колоссальное влияние, действуя мягкостью, а не силой; объединяя, а не подавляя. Но главный секрет успеха – в умении создавать мир, который с первых мгновений подкупает своей естественностью и заставляет забыть, что когда-то было по-другому. Следовательно, власть и успех приходят не к тому, кто действует напролом, а к тому, кто закладывает фундамент для кардинально новой реальности. Так можно управлять мелочами, и так можно вызывать к жизни перемены, которые переворачивают с ног на голову целый мир. Приведем несколько наглядных исторических примеров.

Сегодня американцы говорят своим детям: «Наша страна основана на принципе равенства, провозглашенного в Декларации независимости».

Однако в середине девятнадцатого века эта идея в Америке не пользовалась популярностью. Тогда главным документом страны считали не Декларацию независимости, а Конституцию США, принимавшую рабство как данность. Тем не менее в своей Геттисбергской речи Авраам Линкольн упомянул о принципе равенства как о чем-то само собой разумеющемся. Президент говорил так, будто основным документом Америки была Декларация независимости и вся нация верила в равенство всех людей.

В 1863 году его речь произвела эффект разорвавшейся бомбы. Журналисты недоумевали: американская нация вовсе не была «убеждена, что все люди рождены равными», и не признавала Декларацию независимости основополагающим документом. Однако точка зрения Линкольна не только одержала верх, но и стала для Америки общепринятой. Сегодня большинство ее граждан верит, что главным документом Соединенных Штатов всегда была Декларация независимости и что принцип равенства для всех лежал в основе государства с самого начала.

Эта идея послужила стартовой площадкой для множества других. К примеру, через сто лет после речи Линкольна доктор Мартин Лютер Кинг-младший заявил, что в расовых вопросах американцы изменяют ими же провозглашенному принципу равенства всех людей. Он бы не смог привести подобный аргумент, если бы идея равенства не стала к тому времени общепринятой. А приняли ее благодаря выступлению Линкольна.

Или возьмем государственное управление в США. Не утихают жаркие споры о том, насколько широкими должны быть полномочия правительства, чтобы экономика процветала. Однако мало кто из американцев сомневается, что государственное вмешательство следует ограничивать определенными рамками.

В разгар Великой депрессии Франклин Делано Рузвельт решил, что для перестройки экономики и помощи бедным Америке необходимо более сильное правительство. Когда он предложил свои реформы, Верховный суд США постановил, что они противоречат Конституции. Тем не менее после многочисленных политических дебатов реформам Рузвельта – так называемой политике «Нового курса» – дали зеленый свет. В результате был создан массивный аппарат федерального управления, который регулировал экономику, контролировал финансовый сектор, поддерживал пожилых людей при помощи социального страхования и помогал бедным и нуждающимся через систему соцобеспечения.

Чтобы финансировать эти реформы, Рузвельт установил прогрессивную систему налогообложения, в которой потолок ставок достигал невиданных доселе 90 процентов. Этот радикально новый подход к управлению государством оказался настолько успешным, что в Америке его стали воспринимать как должное. Модель, при которой государство контролирует финансовый сектор, регулирует коммерческую деятельность, предотвращает развитие монополий и пользуется прогрессивной системой налогообложения с высокими ставками, просуществовала несколько десятилетий. Ее поддерживали и республиканцы и демократы. Единственного существенного снижения налогов добились лишь демократы Джон Фицджеральд Кеннеди и Линдон Бэйнс Джонсон, срезавшие максимальную ставку до 70 процентов.

Государственное регулирование породило масштабные проекты по развитию общественной инфраструктуры и системы образования, с которых начался наиболее длительный период экономического роста Соединенных Штатов за всю их историю. Модель была настолько успешной, что другие страны начали перестраивать свои политические и экономические системы по американскому образцу. Он стал общепринятой формулой правильного управления государством.

Мы с вами живем в другом мире. У нас в голове не укладывается, чтобы в Америке кто-то платил налог 90 процентов. Мы считаем само собой разумеющимся, что правительство играет ограниченную роль в управлении экономикой и финансовым сектором, поскольку чересчур активное вмешательство, на наш взгляд, тормозит экономический рост. Когда произошла эта перемена? В 1980-х.

В 1980 году победу на президентских выборах одержал Рональд Рейган и его радикально новый взгляд на Америку, согласно которому политика «Нового курса» не спасла экономику США, а помешала ей развернуться. Рейган и его соратники по Республиканской партии считали необходимым ограничивать государственное вмешательство, особенно в области финансов, образования и общественной инфраструктуры, а также стимулировать экономическое развитие путем снижения налоговых ставок. Хотя в начале президентства Рейгана его позиция вызывала острые дискуссии, к 1990-м годам она стала общепринятой. В самом деле, в 1990-х, при Билле Клинтоне, такую политику, получившую название «Вашингтонский консенсус», полностью поддерживали и демократы и республиканцы.

Рейгановская концепция повторила судьбу «Нового курса»: была признана естественной и экспортирована за пределы США в качестве здравого и единственно верного подхода к управлению экономическими и политическими процессами. Так и получилось, что 90-процентные налоги стали казаться дикостью, хотя было время, когда их считали вполне приемлемыми и даже необходимыми для процветания государства.

***

Когда же возник мир, который принимаем как должное мы с вами? И как произошли породившие его перемены?

В трех рассмотренных нами случаях Линкольн, Рузвельт и Рейган блестяще продемонстрировали философию Лао-цзы в действии. Все трое сумели подать новые и весьма спорные концепции как нечто совершенно естественное. Как сказано в «Дао дэ цзин»:

Путь вечно в недеянии,

А в мире все делается.

Если князья и цари смогут блюсти его,

Вещи сами себя претворят[20].

Авраам Линкольн не затевал открытого спора о том, какой из документов главнее – Декларация независимости или Конституция. Вместо того чтобы сказать: «Самая важная у нас, конечно, Конституция, но давайте сделаем вид, что Декларация независимости важнее», – он сочинил одну из самых убедительных речей в истории США. Знаменитой первой строкой: «Минуло восемьдесят семь лет, как отцы наши основали на этом континенте новую нацию, своим рождением обязанную свободе и убежденную, что все люди рождены равными» – Линкольн переписал историю, сославшись на прошлое, которого никогда не существовало. Президент не только самовольно повысил Декларацию независимости до главного документа страны, но и дал ей новое толкование. Он распространил строки о равенстве всех людей на рабов, хотя многие из отцов-основателей (в том числе Томас Джефферсон, проделавший основную работу по составлению Декларации) были рабовладельцами и под «всеми людьми» подразумевали только белых. С эмпирической точки зрения Линкольн говорил неправду. Однако, развернув перед современниками такую яркую и привлекательную картину, он посеял в умах зерна той новой истины, что вскоре станет прописной. Сегодня все американские школьники заучивают отрывки из Геттисбергской речи как одного из блестящих образчиков национальной риторики.

Франклин Рузвельт не стал позиционировать себя как революционера, ниспровергающего старые институты и понятия, чтобы выручить сограждан в трудную минуту. Он день за днем завоевывал сердца американцев в образе благодушного дедушки, который доверительными радиобеседами «у камина» просто хочет поддержать людей в трудный период депрессии и поделиться с ними парой-тройкой практических соображений. Поэтому избиратели видели в нем не новатора, переломившего ход национальной истории, а заботливого соседа, помогающего добрым советом. (Годы спустя Рузвельту пришлось вернуться к этому приему, чтобы вопреки изоляционистским настроениям американцев и собственному обещанию не вмешиваться в европейский конфликт добиться вступления США во Вторую мировую войну. Президент сравнил поставки оружия союзной Великобритании с одалживанием соседу садового шланга.)

У Рейгана тоже было амплуа веселого и умного добряка, помогающего американцам вернуть славное время, когда в стране торжествовала свобода личности. На более ранних этапах своей политической карьеры, в том числе на посту губернатора Калифорнии, он выступал в роли харизматичного радикала. Однако, заняв президентское кресло, старался сглаживать острые углы, чтобы более органично вписываться в прошлое и настоящее Америки. Служба в армии и работа в кино помогли Рейгану создать образ главного ковбоя страны, притом с манерами энергичного и рассудительного главы семейства. В 1980 году на теледебатах с президентом Джимми Картером, которым суждено было стать поворотной точкой предвыборной борьбы, Рейган, выслушав очередную порцию доводов оппонента, не стал опровергать их напрямую, а с усмешкой отмахнулся от них: «Опять вы за свое».

Рейган стал первым президентом, который, выходя из служебного вертолета, отдал военным честь. Для американцев это стало знаковым жестом главнокомандующего. И хотя Конституция требовала, чтобы президент был гражданским, а военный устав запрещал гражданским отдавать честь военным, никто не возмутился. Такое приветствие позволило Рейгану продемонстрировать уважение к военным – в период, когда американцы считали свою страну слабой. И очень скоро уже никто не представлял, что президент США может вести себя иначе.

Линкольн, Рузвельт и Рейган черпали из кладовой уже устоявшихся американских образов: талантливый оратор, взывающий к лучшим качествам слушателей; по-отечески заботливый сосед. Они апеллировали к традициям: рейгановский ковбой выглядел полным хозяином своего ранчо и собственной блистательной судьбы. И все это они вплетали в новую идеологию, открывавшую двери в новую реальность.

Мир, который мы сегодня воспринимаем как должное, не всегда был таким. Три политика, о которых мы говорили, идеально воплощали мудрость Лао-цзы, меняя существующую систему таким образом, чтобы всем, кто находится внутри ее, новый порядок казался естественным.

Конечно, все трое занимали высший государственный пост, и может показаться, что это само по себе давало им преимущество. Однако с точки зрения Лао-цзы, человеку, уже наделенному властью, легко поддаться искушению и применить силу против слабости. Линкольн, Рузвельт и Рейган его побороли и создали свои миры при помощи слабости – пойдя тем же путем, что Роза Паркс и Ганди или офисный работник, налаживающий отношения с неуравновешенным начальником. Вместо того чтобы напрямую насаждать свою волю, они применили более тонкую стратегию и добились гораздо большего. Лао-цзы утверждает, что силу всегда можно победить слабостью. Если ваши позиции сильны, обращайтесь к слабости; если ваши позиции слабы, все равно обращайтесь к слабости. Вне зависимости от начальных условий обращайтесь к слабости, и тогда вы измените ситуацию к лучшему.

В легендах, которые изображают Лао-цзы не только мудрецом, но и богом, сотворившим Путь, больше здравого смысла, чем кажется на первый взгляд. Путь не существует в виде некоего естественного и неизменного порядка, гармонию с которым следует обрести. «Дао дэ цзин» учит, что мы сами творим Путь, объединяя то, что нас окружает. Каждый из нас – потенциальный Лао-цзы, мудрец, умеющий созидать новые миры.

6 О жизненной энергии: «Внутреннее совершенствование», или Быть как духи

Вспомните самую харизматичную и энергичную личность из вашего круга общения. Вам никогда не хотелось назвать ее «полной жизни»? Вы замечали, что рядом с ней у вас поднимается настроение, что она наполняет энергией вас и всех, кто ее окружает?

И наоборот, окончательно выбиваясь из сил, вы говорите: «Все, сели батарейки». Голос ваш становится глухим, мысли путаются. Вам хочется одного – забраться под одеяло и уснуть.

Мы склонны думать, что некоторые люди просто рождаются такими, как ваша подруга: вдохновенными и энергичными. И нам кажется вполне естественным, что наши «батарейки» садятся в конце тяжелого дня – а к утру снова наполняются энергией.

Но что, если бы мы исходили из того, что энергичными не рождаются, а становятся, а за свои «севшие батарейки» в ответе мы сами? В «Нэй е» («Внутреннем совершенствовании») – собрании анонимных поэтических текстов, датируемом четвертым веком до н. э., – как раз и предпринята попытка ответить на вопрос: «Что значит жить полной жизнью и как этого достигнуть?»

Быть как Бог

…Знает Бог, что в день, в который вы вкусите их, откроются глаза ваши, и вы будете как боги…

Библия, Быт. 3: 4

Наши представления о жизненной мощи и пределе человеческих возможностей во многом основаны на старых как мир понятиях о божественном. Стремясь обрести силу и влияние, люди с первых дней своей истории подражали богам.

Пример они брали со всемогущих демиургов, таких как моистское божество Тянь, которое сотворило мир, могло передвигать горы и четко разграничивало добро и зло.

Когда мы собираемся постоять за себя или добиться желаемого, когда в размышлениях о своих способностях оперируем категориями создания, управления или обладания, в нас помимо нашей воли говорят эти унаследованные понятия о божественном. Нам представляется, что мы действуем подобно богам, только в более мелких масштабах: можем сдвинуть камень, купить дом, выиграть гонку. Мы тоже несем перемены и вершим свою волю; можем даже преобразить лик Земли, если захотим.

Этим представлениям уже много сотен лет. Однако наряду с тягой к имитации божества, пробудившейся в человеке еще на заре цивилизации, росла и набирала силу тенденция обращаться к богу внутри себя. Религиозные течения Осевого времени отвергали практику бронзового века – назначать жрецов как посредников между богами и людьми, поскольку видели божественные задатки в каждом человеке. В Древней Греции такие непохожие друг на друга мыслители, как Эмпедокл (поэт и философ досократовского периода) и Платон, культивировали в себе эту божественную сторону. Платон говорил о «божественном экстазе», и даже Аристотель отмечал, что, развивая себя, можно обрести «божественную мудрость», превышающую человеческую. Подобные течения появлялись и в Индии: религиозные тексты Упанишад призывали напрямую приобщаться к божественному при помощи таких приемов, как дыхательные упражнения и медитация.

Несколько веков спустя представители некоторых раннехристианских течений ставили во главу угла способность человека раскрывать божественное в себе самом. Ранняя церковь объявляла такие гностические направления ересью, настаивая на абсолютности разделения между Богом и человечеством. Недаром же Господь изгнал Адама и Еву из рая, когда те съели яблоко, которое, как сулил Сатана, должно было уподобить их Богу. Догму о том, что людям нельзя быть как боги, так яростно отстаивали именно потому, что желание уподобиться божеству преследовало человека на протяжении всей его истории.

Тем не менее в шестнадцатом веке протестантская Реформация возродила идею о божественной искре, которая позволяет каждому человеку говорить с Богом напрямую, без посредничества церковной элиты. В конце девятнадцатого и в двадцатом столетии божественному потенциалу человека стали уделять еще больше внимания. Слова немецкого философа Фридриха Ницше о том, что «Бог умер» и человек может занять его место, отражают интерес современного ему общества к потенциалу личности и ее праву навязывать миру свою волю. Адольф Гитлер и Бенито Муссолини пошли на шаг дальше: каждый считал себя ницшеанским Übermensch, – «сверхчеловеком», создателем нового мирового порядка.

Сегодня, в куда более светском обществе, вновь растет интерес к самообо́женью (хотя называют его обычно иначе), уходящему корнями в традиции ранних гностиков. Люди вокруг нас ведут себя как боги, ищут ли они в себе божественный свет (или истинное «я») или действуют как хозяева Вселенной. Мы можем спорить, в какой мере это допустимо, и презирать тех, кто кажется нам чересчур властолюбивым или самоупоенным. Однако сама подоплека подобного поведения – что, самоутверждаясь, мы обретаем божественное право – этических вопросов, как правило, не вызывает. Упоение властью, которое мы при этом ощущаем, у многих ассоциируется с энергией и жизненной силой.

Однако существуют иные модели божественности, не говоря уже об источниках жизненной силы. Авторы «Внутреннего совершенствования» тоже призывали людей уподобляться богам. Они утверждали, что люди могут и должны изменять мир, развивая в себе божественные качества. Однако вместо того, чтобы акцентировать волевую компоненту, они показали духов не властителями мира, подавляющими людей, а утонченными, обаятельными и отзывчивыми созданиями, которые преобразуют реальность исключительно благодаря своим связям со всем сущим.

Такова иная модель человеческой деятельности, и она может навести на другие мысли о том, как следует жить. Привыкнув считать смыслом всякого действия объединение, а не противопоставление и доминирование, мы сделаем важный шаг на пути к божественному и ощутим его как полноту жизни.

Из чего складывается жизненная энергия

Мы уже освоили множество приемов, позволяющих чувствовать себя бодрее. Самый простой из них – глубокий вдох. Сегодня западная медицина относит глубокое дыхание к обычным средствам борьбы с тревогой и стрессом, но история этой техники восходит ко многим древним традициям.

«Внутреннее совершенствование» учит, что, совершая глубокий вдох, мы не просто набираем в легкие воздух: мы вбираем энергию, которая помогает нам успокоиться, сгладить отрицательные эмоции и расслабиться. Представьте, сколько бы у нас было сил, если бы подобная энергия приходила к нам с глубокими, успокаивающими вдохами постоянно, а не только на занятиях по йоге или во время медитации!

Или другой пример: физическая активность. Выходя по субботам на утреннюю пробежку, вы накапливаете силы, заряжаете себя энергией. Да, ноги у вас делаются ватными, а пот течет градом. Но при этом вы наверняка испытываете восторг – пресловутую «эйфорию бегуна». В том, что наука объясняет притоком особых гормонов головного мозга, называемых эндорфинами, авторы «Внутреннего совершенствования» видят соприкосновение человека с высшими энергиями или духом. Когда вы испытываете это сильное ощущение, ваши мысли становятся яснее, чувства обостряются, и преграды между вами и остальным миром рушатся.

Сравните эмоциональный подъем после физической нагрузки с ощущением творческого прорыва на работе. Эйфория такая же, как на пробежке: по телу прокатывается волна блаженства и жизненной энергии. Или вспомните, какое необыкновенное чувство единения с незнакомыми людьми возникает у вас на музыкальном концерте или на спортивных соревнованиях. Вы ощущаете энергию толпы, пульсирующую в ваших жилах; она подхватывает вас как пушинку.

У всех этих состояний одна суть: мы острее чувствуем себя живыми. Ваше лицо розовеет от ощущения бодрости, а не только от бега. Вы довольны, потому что жизнь бьет ключом, а не только потому, что у вас родилась отличная идея по поводу презентации. Душевная беседа с другом усиливает не только чувство единения, но и радость жизни. Вне зависимости от сферы, в которой вы действуете, – физической, интеллектуальной или общественной – переживания горячего восторга и единства с миром сводятся к одним и тем же физическим ощущениям. Во «Внутреннем совершенствовании» говорится, что все наши чувства обусловлены энергиями «ци» и что самые тонкие из них – те, благодаря которым мы испытываем душевный подъем и оживление, – это божественные энергии.

Представим, что мир состоит из «ци»

Что до сущности всех вещей, она во всем, что живет.

Внизу она прорастает пятью злаками;

Вверху она рассыпается созвездиями.

Когда она колеблется между Небом и Землей, мы

зовем ее духами или привидениями;

Когда она в груди человека, мы зовем этого человека мудрецом.

Для Древнего мира китайская концепция божественных энергий была далеко не уникальной. Сходные понятия возникали по всей Евразии: в Индии – «прана» («дыхание), в Греции – «пневма» («дыхание жизни», «душа» или «дух»). Все эти термины описывали некую неизъяснимую и невидимую животворную субстанцию, что наполняет Вселенную и является источником самой жизни.

Сегодня утверждение, будто чувство полноты жизни нам дает божественная энергия, многие восприняли бы скептически. Но «ци» – еще и удобная метафора того, благодаря чему мы ощущаем себя живыми, и воспринимать ее буквально вовсе не обязательно. Достаточно просто перенести эту идею в систему координат «как будто». Что значит жить и действовать, взращивая в себе «ци»? Что изменится в нашей судьбе и жизни, если мы станем действовать так, словно верим в «ци»?

Как правило, мы склонны к дуализму: Бога противопоставляем человеку, материю – энергии, разум – телу. Для нас это разные сущности. Авторы «Внутреннего совершенствования», напротив, стоят на монистических позициях, утверждая, что многообразные элементы, составляющие мир и людей, суть одно – «ци». Все на свете – разум и тело, материя и дух, люди и животные, земля и воздух – создано из одной и той же субстанции.

Но, хотя «ци» существует во всем, у нее бесконечное множество градаций. Камни, земля, грязь и другие неодушевленные части космоса состоят из низкой и грубой «ци», которую можно назвать мутной «ци».

По мере очищения «ци» становится «жизненной сущностью». Она отличается от всего остального тем, что пребывает лишь в тех формах бытия, которые обладают жизнью. Это животворная сила, присутствующая в растениях и животных.

И наконец, когда «ци» достигает высшего уровня чистоты и легкости, она превращается в божественную «ци». У этой разновидности «ци» такой заряд энергии, что она воздействует на все вокруг. Это и есть дух. Он не просто являет собой животворную силу, но дает живым существам сознание.

Растение обладает животворной «ци», или жизненной сущностью, но божественным оно не станет; у него нет духовной силы. Растения не думают и не преобразуют мир. Они просто существуют в мире. Духи же, будучи сотканными из божественной «ци», живут полной и насыщенной жизнью. Они наделены безупречным сознанием и видят все сущее насквозь. Благодаря такому всеохватному видению мира духи могут его перестраивать.

А мы? Из какой энергии состоим мы?

В людях мутная «ци» земли сочетается с божественной «ци» неба. У нас есть грубая «ци», определяющая, среди прочего, наше тело. Мы живем, а потому, подобно растениям, обладаем жизненной сущностью. И еще в нас есть духовная сила. В отличие от растений мы наделены сознанием, и каждый из нас может вносить в мир какие-то изменения: мы способны взять предмет и переместить его в пространстве, бросить мяч, открыть двери. Потенциал у нас такой же, как у духов.

Уменьшение зависимости от внешних факторов

Держи дух при себе и не впадай в крайности. Не допускай, чтобы вещи расстраивали твои чувства, а чувства смущали разум.

Энергия камней, животных и духов постоянна. Но люди отличаются от всего остального на Земле тем, что сочетание их энергий несбалансированно и беспрестанно меняется. С течением времени мы можем терять силы и приобретать больше сходства с землей или же оберегать дух и становиться более одухотворенными.

Оберегать дух непросто. Гораздо чаще мы тратим свои дни на то, что нас его лишает. Злимся, споря с сестрой, как лучше организовать семейную вечеринку. Досадуем на монотонный маршрут дом – работа – дом и переживаем из-за горящих сроков. Завидуем другу, обижаемся на мужа, тревожимся о будущем. Поддаваясь отрицательным или слишком сильным эмоциям, мы позволяем внешним факторам отнимать у нас энергию и даем им над собой чересчур много власти. Снова и снова впрягаясь в опостылевшую рутину, мы истощаем себя. Нам в буквальном смысле выматывают душу, и мы заполняем брешь плохой «ци». Это, в свою очередь, делает нашу жизнь такой безрадостной и дисгармоничной, что мы вконец выбиваемся из сил. День ото дня мы теряем жизненную энергию и саму тягу к жизни. И если ничего не изменить, наш дух угаснет задолго до конца нашего физического существования.

Мы уже обсуждали, какие виды ежедневной активности помогают нам чувствовать себя бодрее. Но это не значит, что любую свободную минуту нужно тратить на пробежки или что для поддержания тонуса стоит общаться только с самыми харизматичными из знакомых. Внешние факторы – это палка о двух концах: они могут не только восхищать и кружить голову, но и портить настроение. Происходящие вокруг события играют нами, словно мячиком. Обед с другом? Мы счастливы. Отчитали на работе? Мы расстроены. Утренняя пробежка в ясный день? Мы в восторге. Вывихнули лодыжку на последних метрах? Мы раздавлены. Согласно «Внутреннему совершенствованию», именно такие эмоциональные крайности отнимают нашу жизненную энергию, истощают нас и лишают духа.

Конечно, все мы знаем, что печальные происшествия вызывают отрицательные эмоции и опустошают нас. Но от волнующих и радостных событий тоже мало пользы, если мы зависим от них и не умеем «заряжаться» по-другому.

Вне зависимости от реакции – будь то эйфория, ревность или гнев – события, которые ее вызывают, являются внешними. Нашими эмоциями управляет то, что происходит вокруг нас, и оживление, которое мы испытываем, может в любую минуту улетучиться. Однако мы не обязаны быть марионетками внешних факторов. Вместо того чтобы беспомощно барахтаться в океане эмоций, мы можем развивать в себе чувство меры и равновесия, или внутреннюю устойчивость: находить в круговерти событий свою точку опоры.

Мера и равновесие

Если человек не ликует и не гневается, мера и равновесие наполняют его грудь.

Мир сквозь призму человеческого опыта видится авторам «Внутреннего совершенствования» множеством отдельных сущностей, которые, как правило, плохо взаимодействуют друг с другом. В это множество входят и сами люди, и их хрупкие, несовершенные отношения. Вместе с тем в трактате говорится о Пути, что лежит в основе всего и все объединяет. Чем теснее отдельные сущности взаимодействуют, чем лучше согласуются, тем ближе они к Пути. Мы приближаемся к Пути и острее ощущаем вкус жизни, когда развиваем способность сохранять равновесие. Чем устойчивее мы становимся, тем лучше у нас получается очищать и удерживать хорошую «ци».

Подобно большинству текстов, о которых мы с вами говорим, «Внутреннее совершенствование» легко переходит от основополагающих, трансцендентальных понятий к вопросам словно бы приземленным. Конкретные, обыденные моменты играют существенную роль в очищении «ци». Поскольку и тело, и разум состоят из «ци», работа над телом помогает очистить разум и наоборот. Все, что мы делаем для совершенствования любой из этих сфер, приближает нас к равновесному и устойчивому состоянию.

Поэтому во «Внутреннем совершенствовании» часто встречаются призывы уделять внимание своему телу: стоять прямо и следить за осанкой, чтобы не затруднять движения «ци»; не забывать о глубоком дыхании, которое привносит в работу легких меру и равновесие; питаться регулярно, но умеренно, чтобы избежать колебаний «ци». Можно не придавать особого значения тому, как мы дышим, как держим спину и какой раз подряд пропускаем обед. Но то, что мы называем физическим совершенствованием, безусловно, поддерживает нашу эмоциональную устойчивость.

С другой стороны, нельзя зацикливаться на одном лишь физическом благополучии: например, увлекаться зелеными коктейлями и вегетарианским рационом, забывая регулярно практиковать глубокое дыхание. Необходимо следить, чтобы все сферы пребывали в равновесии. Благодаря такому подходу физическое тело можно настроить на более высокие виды «ци».

Кроме того, когда разные сферы личности сбалансированы, это благоприятно сказывается на эмоциях. Многие в поисках равновесия и безмятежности на время отгораживаются от мира, не позволяя всевозможным его проявлениям будить в себе сложные чувства. Мы делаем перерывы на кофе, ходим в кино, уезжаем в отпуск или в йога-тур – так мы пытаемся восстановить баланс. Но ощущение меры и равновесия можно сохранять постоянно – при полном погружении в реальность, – если сглаживать свои импульсивные желания и остерегаться резких спадов и подъемов, которые приходят с избытком радости или гнева.

Гармонизацию многие воспринимают как разовое действие: к примеру, когда подскажешь людям путь к решению проблемы, из-за которой те спорили. Однако «У-син», еще один текст четвертого века до н. э., посвященный работе над собой, развивает идеи «Внутреннего совершенствования» и учит, что мы не только способны приводить в гармонию разрозненные элементы, но и должны заниматься этим постоянно.

Согласно «У-син», каждый из нас обладает пятью потенциальными добродетелями, которые необходимо культивировать: человеколюбием, благопристойностью, знанием ритуалов, справедливостью и мудростью. Каждая помогает нам развивать свои лучшие стороны. Но мы столкнемся с трудностями, если попытаемся культивировать одну добродетель в ущерб другим. Можно быть слишком добрым, излишне чопорным, зацикленным на ритуале или помешанным на знаниях. Если в общении с людьми неизменно излучать доброту, обязательно возникнет ситуация, в которой это будет воспринято как неуместная сентиментальность. Тот, кто чрезмерно печется о приличиях, может оттолкнуть людей своей строгостью. Необузданная жажда знаний часто делает из нас циников. А увлечение ритуалом чревато косностью и сужением кругозора.

Ни одна из добродетелей не дает ответа на вопрос, как жить. Но они могут дополнять и уравновешивать друг друга, а для этого важно, чтобы постоянно шел процесс самосовершенствования. Если мы чопорны с коллегами, можно попробовать расслабиться и добавить в общение с ними капельку теплоты. Если каждой покупке у нас предшествует настоящее научное исследование, мы можем смягчить эту тенденцию, намеренно купив что-то, не перечитывая всех отзывов или рецензий. Наша задача состоит в том, чтобы сталкивать добродетели между собой и следить за бесконечными метаморфозами их отношений, а также наблюдать за тем, как они формируют эмоциональный настрой. Как бы парадоксально это ни звучало, но единственно возможная стабильность заключена для нас в постоянном перемещении этих элементов. Так мы достигаем более уравновешенного состояния, в котором нет эмоциональных крайностей и ничто не мешает свободному движению духа.

Работа над восприятием

В классическом Китае всякому, кто желал получить образование, полагалось вначале выучить наизусть поэтический сборник под названием «Шицзин» – «Книга песен». Знание текста этой книги считалось для ученого человека обязательным. Стихи заучивали, чтобы в любой ситуации – перехода от весны к лету, политической дискуссии, смерти друга, радости от новой любви, – можно было процитировать подходящую строку и другие посвященные поняли бы, о чем речь.

Полагалось не просто зазубрить текст и с выражением его декламировать. Знание древней поэзии необходимо было сочетать с пониманием текущих событий, чтобы по-новому осмысливать и то и другое. Умение оценить ситуацию и подобрать цитату, которая хорошо вписывается в контекст, или, скажем, провести парадоксальную параллель позволяло вызвать у себя и слушателей определенную эмоциональную реакцию, изменить общее настроение и таким образом направить ситуацию в нужное русло. Люди учились читать стихи так, чтобы с их помощью совершенствовать слушателей, и поэзия становилась важным инструментом в работе над восприятием.

Схожие функции выполняла музыка. Она не только исполнялась, но и разыгрывалась в лицах (наподобие оперы или мюзикла), а также сопровождала чтение старинных преданий. Эти представления сопровождали людей с детских лет, вплетая музыкальный репертуар в полотно их жизни. И если, к примеру, возникала ситуация, в которой нужно было постоять за себя, человек мог призвать на помощь эмоции, которые вызывало у него музыкальное произведение «У», воспевающее благородного героя, восставшего против неправедной власти династии Шан и положившего начало эпохе Чжоу. Такая музыка не просто воодушевляла человека: она становилась его частью.

Поэзия и музыка считались важными составляющими образования, поскольку развивали умение владеть собой:

Ничто не избавляет от гнева лучше поэзии;

Ничто не унимает тревоги лучше музыки.

Эти искусства культивировали «ци», помогая людям ощутить себя более цельными, чуткими и вовлеченными в общечеловеческий опыт. Они могли приносить озарение, позволявшее вдруг со всей ясностью понять, что значит быть человеком.

Точно так же мы подпитываем свою «ци», когда любуемся картиной в музее или растворяемся в музыке. Все, что внушает благоговение, очищает «ци», приучая чувства тоньше реагировать на окружающий мир. Чем яснее мы видим реальность во всех ее измерениях, тем больше мы открыты потенциальным ощущениям от нее и тем лучше способны на нее реагировать.

Слушая произведение, которое глубоко нас трогает, мы получаем опыт более возвышенного переживания эмоций. Когда мы пропускаем через себя все то, что вдохновляло композитора, его чувства остаются с нами, но мы учимся испытывать их, не впадая в крайности. Можно, например, прослушать песни Боба Дилана, от самых ранних к самым новым, и получить ощущение цельной человеческой судьбы во всем ее величии. Наша реакция на потерю близкого человека, беду родственника или начало нового этапа в жизни может быть глубже и содержательнее, если мы слушали музыку, которая для нас больше чем звук. Музыка обостряет в нас ощущение причастности ко всему человеческому.

Поэзия и художественная проза обогащают наше восприятие аналогичным образом. В случае с поэзией слова, поставленные в определенный контекст и произнесенные в определенном ритме, вызывают у слушателей особенные эмоции. А проза позволяет увидеть огромные пласты иного времени и опыта в таких перспективах, какие вряд ли возможны в реальной жизни. Знания, которые мы черпаем из книг, открывают нам новые пути взаимодействия с миром, поскольку дают возможность выйти за пределы собственной судьбы и прикоснуться к гораздо более мощному потоку человеческого опыта.

Как это помогает очистить «ци»? Музыка, живопись, поэзия и проза состоят из отдельных элементов: слов, нот, звуков, ритма, цвета. Чем больше мы проникаемся ими, тем понятнее нам становятся связи между их отдельными частями, а значит, и связи между «ци». На примере искусства мы видим, что всякая «ци» постоянно резонирует со всеми остальными «ци», которые ее окружают, хорошо это или плохо.

Увы – для большинства из нас это скорее плохо. Мы часто взаимодействуем с окружающими на низком уровне; наша неочищенная «ци» сталкивается с «ци» других людей. Когда в нас укореняется гнев или обида, когда без них нам уже трудно представить свой день, негативная энергия передается тем, кто рядом. Худшие из наших эмоций соединяются с худшими эмоциями других и запускают негативную цепь событий.

Вообразите, что будет, если кто-то зацепит вашу машину на парковке, и вы, уже раздосадованный какой-нибудь утренней неприятностью, наброситесь на обидчика, который, в свою очередь, еще больше разозлится на то, как неумело вы припарковались, фактически не оставив ему другого выбора, кроме как поцарапать ваш автомобиль. В итоге вы оба придете в ярость. Но если вы непрерывно совершенствовались, чтобы очистить свою «ци», это поможет вам повернуть ситуацию к лучшему. В предложенном сценарии вы проявите тактичность и понимание, второй водитель с высокой долей вероятности искренне раскается и извинится и конечным результатом для вас обоих будет не злоба, а доброжелательность. Вы покажете пример двух отдельных сущностей, которые обратились к лучшим сторонам друг друга и в ответ на добро получили добро.

Накапливать «ци» подобно духам

Трансформировать, но не менять «ци», менять, но не переиначивать мудрость;

лишь благородный человек, который твердо держится Единого, способен на это.

Если вас не трогают взлеты и падения, если ваши чувства благородны, а тело не знает болезней, это значит, что вы достигли безмятежности сердца. Это позволяет вам быть вместилищем сущности, или духа:

Когда ум в равновесии,

Когда зрение и слух остры,

Когда в руках и ногах сила,

В человеке поселяется жизненная сущность.

Внутри вас накапливается столько чистой «ци», что вы становитесь подобны духу, сотканному из энергии высшего порядка – из такой «ци», которая делает жизнь долгой и насыщенной. Вы научились накапливать «ци» подобно духам.

Ницше писал: «Будь наши чувства достаточно тонкими, в покоящемся камне мы бы видели танцующий хаос». Наш взгляд проникал бы в самую суть вещей; мы бы все видели ясно. Говоря о божественном, Ницше обычно имел в виду обособленную сущность, наделенную волей к власти, но в приведенном высказывании угадывается, что он не считал этот источник духа единственно возможным. Полноты и значимости жизни можно добиться по-другому: благодаря ясному видению мира и тесной связи с ним; с помощью харизмы, а не власти.

Харизматичные люди не рождаются вершителями судеб; от рождения им дан потенциал стать таковыми. Если развивать этот потенциал, харизматичный человек становится магнитом для окружающих благодаря своей мощной энергетике. Если мы находимся рядом с кем-то, кто несет заряд света и радости – кто неотразимо обаятелен и дышит жаждой жизни, – нас тянет к этому человеку. Его энергия заразительна. Источником такой харизмы является дух. Человек харизматичен, когда полон жизни и резонирует с другими людьми. Его чистая «ци» раскрывает лучшее в окружающих и взывает к их духу.

Тут следует оговориться, что трактат «Внутреннее совершенствование» почти полностью посвящен самокультивации, но никак не культу себя. Харизматичная личность не потому харизматична, что ей в единоличное владение досталось уникальное обаяние. Она культивирует не свое «я», а энергию – «ци». Она харизматична и полна жизни, потому что чистейшая «ци» внутри ее идентична чистейшей «ци», которая существует снаружи. Благодаря резонансу с этой внешней «ци» личность может преобразовывать реальность.

Культивируя дух, мы тоже можем плести вокруг себя сети связей и отношений. Мы можем привлекать к себе людей, заряжая энергией. По мере того как нас узнают с этой стороны, ширится круг нашего общения и связей. Развивается наше умение отзываться на лучшее в людях. Если нам встречается человек, сгорающий от зависти и гнева или снедаемый тревогой и печалью, мы учимся не отвечать на эти виды энергии, но обращаться к другим граням личности, к энергии более здоровой. Наша харизма набирает силу, и мы, подобно духам, обретаем способность нести единение и гармонию и менять вектор любой ситуации. Авторы «Внутреннего совершенствования» могли бы сказать, что подобная высокоэнергетическая связь абсолютно со всем и есть Путь.

***

Это другой взгляд на пределы возможностей и жизненную энергию. Божественная сущность проявляет себя тем, что резонирует с миром, а не навязывает ему свою волю. На реальность она воздействует не через действия, которые принято называть «активными» и «сильными», но через ясное, незамутненное ви́дение, безукоризненное и нешаблонное поведение и незаметные подвижки, позволяющие настроиться в лад со всем миром. Подобная концепция открывает нам возможность перехода от мира бесконечных конфликтов между отдельными сущностями к миру, в котором гораздо больше гармонии. Чем сильнее резонирует наша «ци», тем больше мы можем сделать из того, на что способны небесные духи, – даже в нашем сложном и разобщенном земном мире.

Конфуций и Мэн-цзы уделяли много внимания тому, как человеку жить полной жизнью. Авторы «Внутреннего совершенствования» утверждали, что люди могут обо́жить себя и что это правильно.

А теперь мы познакомимся с философом Чжуан-цзы, который вместо того, чтобы переделывать людей в богов, призывал попросту шагнуть за пределы человеческого мира.

7 О непосредственности: Чжуан-цзы и мир превращений

Однажды я, Чжуан Чжоу, увидел себя во сне бабочкой – счастливой бабочкой, которая порхала среди цветков в свое удовольствие и вовсе не знала, что она – Чжуан Чжоу. Внезапно я проснулся и увидел, что я – Чжуан Чжоу. И я не знал, то ли я Чжуан Чжоу, которому приснилось, что он – бабочка, то ли бабочка, которой приснилось, что она – Чжуан Чжоу. А ведь между Чжуан Чжоу и бабочкой, несомненно, есть различие. Вот что такое превращение вещей![21]

Своей знаменитой притчей о бабочке китайский философ Чжуан-цзы, родившийся во второй половине четвертого века до н. э., пытается разрушить рамку, в которой мы обычно видим. Все мы носим шоры, мешающие нам в полной мере воспринимать мир и взаимодействовать с ним, и Чжуан-цзы утверждает, что главными из них является ограниченность людского восприятия. А что, если вы не просто человек, а бабочка, которой снится, что она человек? Если бы мы могли выйти за пределы человеческого опыта и узнать, каково смотреть на мир со всех точек зрения, наша жизнь была бы гораздо более насыщенной и непосредственной.

Нам уже знакомо ощущение насыщенного и спонтанного восприятия реальности. Мы переживаем его в «состоянии потока»: когда мы настолько поглощены каким-то делом, будь то игра в футбол, рисование или чтение книги, что забываем себя. Однако мы привыкли относить подобные моменты к явлениям редким и считаем, что попасть в «поток» можно лишь при особом стечении обстоятельств.

Нам не приходит в голову, что подобную вовлеченность можно развить целенаправленной работой над собой и распространить на все сферы жизни. Но Чжуан-цзы придерживался иного мнения. Он учил, что если бы мы могли посмотреть на мир со всех точек зрения и осмыслить превращение вещей, то глубже поняли бы все, что есть в космосе. Отойдя от привычных путей восприятия действительности, мы бы узнали, каково это – непосредственно ощущать каждое мгновение нашей привычной жизни.

Путь как бесконечный поток и превращение

Подобно Лао-цзы, Чжуан-цзы считается философом-даосистом, а книга «Чжуан-цзы» – которая основана на его учении и как будто написана им лично – классическим текстом даосизма. Однако самому Чжуан-цзы категорически не понравились бы попытки причислить его к какой-либо школе. Единственная причина, по которой два очень разных текста и мыслителя попали в одну категорию, заключается в том, что в центре их учения было Дао, или Путь.

Но каждый из них вкладывал в понятие Пути свой смысл. Для Чжуан-цзы он был не в том, чтобы обрести спокойствие и равновесие, и не в том, чтобы воспринимать мир абсолютно неделимым. Нельзя стать Путем, равно как нельзя стать почвой, из которой что-то растет. Путь Чжуан-цзы состоял в том, чтобы принимать абсолютно все в постоянном движении и превращении.

В «Чжуан-цзы» неоднократно подчеркивается, что все превращается друг в друга в неустанном и безостановочном танце – ежесекундно движется, меняется, течет и перестраивается, со временем всякий предмет или явление становится частью чего-то другого.

Трава растет, а умерев, разлагается, и «ци» травы уходит в другие места. Червей и жуков, живущих в корнях травы, клюют птицы, которых, в свою очередь, съедают более крупные птицы или звери. Эти более крупные животные со временем тоже умирают и, распадаясь, становятся частью земли, превращаются в почву, траву и другие элементы мироздания. В круговороте бесконечных изменений и превращений одно постепенно становится другим.

При этом трава не планирует становиться чем-то другим, когда умирает. Превращение происходит само. И весна не собирается приходить после зимы. Просто времена года сменяют друг друга.

Птицы летают, потому что природа наделила их крыльями. Они плывут по небу, подстраиваясь под переменчивый ветер и ландшафт. Они спонтанно следуют Пути.

Рыбы живут в воде. Они тоже не остались без даров природы – у них есть жабры и хвост. Они используют их, чтобы дышать под водой и маневрировать в соответствии с течением. И опять-таки они спонтанно следуют Пути. Они не рассуждают: «Так, теперь нужно повернуть сюда, потому что здесь течение, а теперь нужно проплыть здесь, потому что прямо по курсу камень». Они просто плавают.

Чжуан-цзы использовал понятия инь и ян, или тьмы и света, мягкости и твердости, слабости и силы. Он утверждал, что Путь представляет собой непрерывный процесс взаимодействия между этими двумя элементами, которые кажутся противоположными, но на самом деле дополняют друг друга. Они должны постоянно меняться местами, чтобы не нарушать равновесия. Зимой преобладает холодный и темный элемент инь. Но потом приходит лето, время тепла и света, время ян.

Неуклонный круговорот энергии инь и ян не только заставляет времена года сменять друг друга, но также характеризует все превращения, которые происходят во Вселенной.

Те, кто не следует Пути

Чжуан-цзы утверждал, что буйству многообразия и превращений нашего мира противостоит одно-единственное исключение; есть лишь одно существо во всей Вселенной, которое спонтанно не следует Пути: это человек. Более того, мы всю жизнь проводим в борьбе с потоком и вечным превращением: объявляем свое мнение верным (а все другие однозначно ошибочными); досадуем на достижения соперника; не бросаем плохую работу, потому что боимся перемен. При этом мы блокируем и нарушаем круговорот инь и ян. Причиной тому дар, которым наделила нас природа: наш разум.

Что нам следует изменить? И что, собственно, означает спонтанно следовать Пути для человека?

Когда мы слышим слово «спонтанность», нам кажется, что мы понимаем его смысл. В конце концов, наша культура чтит спонтанность. Предсказуемость навевает на нас тоску, лишние правила – душат, мы поборники свободной мысли и восхищаемся личностью, которой хватает смелости быть не как все, одиноким гением, ни с того ни с сего бросающим колледж и открывающим свое дело. Мы приравниваем спонтанность к подлинности, счастью и личному удовлетворению.

Казалось бы, и вы можете решить: «Вот возьму и тоже буду спонтанным, займусь чем вздумается». Вы можете бросить то, чем сейчас занимаетесь, и пуститься в пляс; можете уйти с работы, выскрести сбережения и отправиться в кругосветку. Разве это не спонтанность?

Вообще-то нет. По крайней мере, в понимании Чжуан-цзы. Наши представления о спонтанности едва ли не противоположны представлениям этого философа. Для него спонтанность не в том, чтобы заниматься чем хочется и когда вздумается.

Мы подразумеваем под спонтанностью неограниченное осуществление своих желаний и, следовательно, никак не можем сделать ее нормой жизни. Поэтому мы летаем на дельтапланах, делаем незапланированные покупки или заводим новое хобби. Причем, как правило, мы приберегаем спонтанность на выходные, а в будние дни как-то без нее обходимся.

Однако подлинная спонтанность предполагает иное – чтобы мы изменили образ мысли и действия, чтобы все время были открыты бесконечному потоку и превращению. А для этого спонтанность надо в себе выработать – что звучит как оксюморон, но, как мы с вами вскоре убедимся, таковым не является.

Рассмотрим одну из самых известных притч Чжуан-цзы: историю повара Дина, который разделывал мясные туши. Вначале повар Дин просто брал нож и кромсал мясо. Это было утомительно. Но чем дольше он занимался разделкой, тем глубже вникал в процесс. Он заметил, что можно не просто рубить мышцы и связки напропалую, а находить в туше всевозможные каналы и русла. Каждый кусок не похож на предыдущие, однако во всех есть пустоты и сочленения – места, где легче всего резать. Со временем и с практикой пришло умение находить подобные места в любом куске мяса. Повар Дин резал в идеальном ритме, как будто танцевал, и туша легко распадалась под его ножом.

Но чтобы достичь такого, не надо много рассуждать или пытаться решить проблему умозрительно – ведь двух одинаковых туш не бывает. Согласно Чжуан-цзы, нужно ценить «Путь, который превыше умения». Нужно обращаться к своим божественным качествам, позволяющим резонировать с миром. Когда мясник опирается на дух, а не на разум, он чувствует Путь – и только тогда ему открывается неоднородная природа мяса.

Хороший повар меняет свой нож раз в год – потому что режет. Обыкновенный повар меняет свой нож раз в месяц – потому рубит. Но в сочленениях туши всегда есть промежуток, а лезвие моего ножа не имеет толщины. Когда же не имеющее толщины вводишь в пустоту, ножу всегда найдется предостаточно места, где погулять. Вот почему даже спустя девятнадцать лет мой нож выглядит так, словно он только что сошел с точильного камня.

Повар Дин познал выработанную спонтанность.

Заметьте, он достиг спонтанности не тем, что выбросил нож и побежал на улицу танцевать. Он не рубил сплеча в будние дни, практикуясь в ритмичном и легком разделывании только по выходным. Он тихо и скромно резал мясо день за днем, пока процесс не пошел сам собой. Однако пассивным повар не оставался. Он следовал божественному порядку Пути, но при этом постигал что-то новое всякий раз, когда брался за очередную тушу. Благодаря этому он обретал удовлетворение и спонтанность в простом занятии, за которым проходила его повседневная жизнь.

В конце притчи за работой повара Дина пришел понаблюдать правитель. «Превосходно! – воскликнул он. – Послушав повара, я понял, как нужно вскармливать жизнь».

Мы уже знаем, как становятся спонтанными

Искушенный повар может соорудить изысканное блюдо, не заглядывая ни в какие рецепты. Опыт, профессиональная подготовка и чутье позволяют ему точно определять, какая порция соли или перца раскроет аромат продуктов или сколько нужно томить сливочное ризотто. Это выработанная спонтанность. Опытный учитель чувствует, когда класс начинает выходить из-под контроля, и спешит применить все доступные средства, чтобы восстановить спокойствие. С годами у него вырабатывается спонтанная реакция, которая срабатывает в нужный момент.

Мы знаем, что овладение любым сложным навыком – игрой на музыкальном инструменте, катанием на велосипеде, плаванием или общением на иностранном языке – начинается с осмысленной и целенаправленной подготовки. Если вы когда-нибудь учились играть на пианино, то, наверное, помните, как нелегко давались первые шаги: как неуклюже пальцы ложились на клавиши; как плохо запоминалось, какие ноты им соответствуют; как трудно было заставить руки играть одновременно и независимо друг от друга, порхая вверх и вниз по клавиатуре. Первое время все это казалось непонятным, да и звучало не слишком красиво. И если бы вы тогда начали «спонтанно» барабанить по клавишам, это наверняка нанесло бы серьезный удар по психике всех присутствующих.

Но время шло, и у вас потихоньку начинало получаться. Ноты под вашими пальцами рождали мелодии. Вскоре вы уже могли играть обеими руками – гаммы, арпеджио, а потом и более сложные упражнения. И тогда началось самое интересное. Вы играли композиции по памяти и даже импровизировали. Садясь за пианино, вы чувствовали радость, потому что музыка волновала и оживляла вас. Научившись музицировать в этой свободной, спонтанной манере, вы начали следовать Пути.

А теперь возьмем профессиональный концерт. Замечали вы когда-нибудь, какая тесная связь устанавливается на нем между музыкой, исполнителем и аудиторией? Видели, какой радостью светятся глаза пианистки, оттого что она чувствует, какими именно прикосновениями извлекать звуки, резонирующие с ней, с музыкой и со слушателями? Благодаря великому мастерству, с которым пианистка ощущает мир и отзывается на него, она следует Пути. Этой счастливой свободы она достигла целенаправленной работой над собой. Такая же работа позволяет нам вести машину по запруженным улицам, посылать теннисный мяч высоко над сеткой или придумывать интересную презентацию на работе. Мы просто «знаем», как надо, и даже не задумываемся над тем, что делаем. Непринужденное мастерство, которого мы достигаем в любых сферах жизни, от обыденных занятий до самых утонченных искусств, является примером выработанной спонтанности.

Важно, что, приняв учение Чжуан-цзы, мы не просто становимся умелыми теннисистами, офисными сотрудниками или поварами. Меняется весь наш подход к жизни. Пианистка, о которой мы говорили, училась не только играть на фортепиано; она училась тому, как ей существовать в этом мире.

Воображение и творчество

Принято считать, что дорога к мастерству сводится к отработке определенного набора навыков. Как часы, проведенные за фортепиано или на теннисном корте, могут научить иному способу существования в этом мире?

Это становится понятным, когда мы осознаем, что в процессе тренировки не только оттачиваем очередной навык, но и освобождаемся от ограничений восприятия, которые без нашего ведома управляют нашей жизнью. Помимо этого, мы приобретаем еще кое-что: возможность переходить в состояние, стимулирующее подлинное воображение и творчество. Мы можем не видеть связи, но для Чжуан-цзы воображение и творчество являются естественными проявлениями личности, которая находится в состоянии непрерывного спонтанного потока.

Многие придерживаются мнения, что первоисточник творчества – один, это великий Творец. Однако Чжуан-цзы посчитал бы такую точку зрения крайне ограниченной. Он возразил бы, что творчество начинается, когда мы выходим за пределы одного великого «я» и открываем себя Вселенной. Философ напомнил бы нам, что все творческие личности, которыми мы восхищаемся, – будь то Шекспир, Пикассо или Стив Джобс – черпали вдохновение в том, что открывали себя миру, музам и безграничному интересу ко всему сущему. Они открывали себя реке творчества, которая, согласно учению Чжуан-цзы, равнозначна Пути.

Выработанная спонтанность подразумевает освобождение от сознающего разума, который по определению ограничен пределами «я». Разум мешает нам, заставляя сопротивляться Пути, вместо того чтобы следовать ему. Тем не менее в нашей жизни случаются моменты, когда мы можем почувствовать, что значит двигаться вместе с Путем. К примеру, встречи с близкими друзьями. На них вы не беспокоитесь об угощении или поддержании беседы, все происходит само собой, легко и приятно. И чем дольше продолжается вечер, тем большего согласия достигают его участники. Вы не загадываете: «Сейчас я пошучу, а через пять минут, пожалуй, расскажу историю о том, что со мной случилось в отпуске». Разговор льется непринужденно.

Или игра в волейбол с соседями по двору. Вы не прибегаете к помощи сознающего разума, чтобы просчитывать свои действия, не думаете, что сейчас вам нужно развернуться вправо на 45 градусов и остановиться ровно в метре от сетки. Вы движетесь в непрерывном потоке сознания, который охватывает игровое пространство, других игроков и все, что вам необходимо делать во время матча. Именно этому чувству общей картины вы обязаны своими успехами.

Чтение «Чжуан-цзы» само по себе позволяет войти в богатый мир «как будто», дающий простор нашему воображению. Поток и превращение представлены в тексте причудливыми и совершенно невероятными притчами. С нами говорят фантастические создания; мы читаем истории, подобные притче о бабочке, которые приглашают нас посмотреть на мир глазами насекомого. Такие исторические личности, как Конфуций, изрекают на страницах «Чжуан-цзы» определенно не конфуцианские сентенции. Книга изобилует неожиданными поворотами, каламбурами и стихами, не поддающимися никакой логике. Ее намеренно писали таким образом, чтобы с первых минут переворачивать наше восприятие и заставлять нас думать о реальности иначе.

Конечно, мы люди; мы не можем в буквальном смысле превратиться в бабочку, и от нас не ждут, что мы будем к этому стремиться. Но этой притчей Чжуан-цзы предлагает вопрос из разряда «как будто»: как бы я смотрел на мир, если бы представлял себя бабочкой, которой снится, что она человек? В этот момент мы ставим реальность на паузу и попадаем в альтернативную вселенную, где ничто не стесняет нашей способности воображать самые невероятные ситуации. К нашим услугам весь космос; мы в мире, где все перетекает друг в друга.

Нас ни к чему не принуждают. Чжуан-цзы не говорит, что нам делать после того, как мы обретем новое видение. Суть в том, чтобы преодолеть границы старого. А что будет дальше, зависит только от нас.

Подлинное воображение и творчество не в том, чтобы удивлять окружающих нестандартными решениями или «отрываться», не думая о последствиях, равно как подлинной спонтанностью нельзя назвать танцы на столе по выходным, если по будням их сменяет скучная рутина. Их нет в ярких, прорывных моментах, так контрастирующих с обычной серой жизнью. Они неразрывно связаны с тем, как проходит каждый наш день; любой момент может быть спонтанным и творческим, если мы воспринимаем весь мир как открытое и неисчерпаемое пространство. Мы приходим к этому, неустанно культивируя умение выходить за рамки собственного опыта при помощи воображения.

Расширение горизонтов

Мы знаем, что посещать музей интереснее вместе с экскурсоводом или лектором, который поможет нам взглянуть на экспонаты глазами специалиста. Гид обратит наше внимание на повторяющиеся у художника мотивы или использование им определенного цвета, одним словом, на нюансы, которых мы бы сами не заметили. При желании можно повышать свою осведомленность об авторском пиве, профессиональном футболе или цифровой фотографии – в любой сфере интересов можно стать знатоком и подняться на качественно новый уровень восприятия. Знание, как увеличительное стекло, открывает нам прежде невидимое. К примеру, можно зайти в винный магазин и «прочесть» то, чего раньше мы не замечали; получить удовольствие оттого, что можешь отличить каберне совиньон от шираза. Или же, зная о движении «Искусств и ремесел», встретить в романе упоминание о доме в таком стиле и ярче представить себе место действия. Без этой информации вполне можно обойтись, но она обогащает наш опыт. Живя в одной и той же реальности, мы воспринимаем ее иначе, чем люди, которые не разделяют наших интересов. Но часто ли мы задумываемся о том, чтобы применить эти принципы саморазвития к другим, более обыденным сферам нашей жизни и таким образом придать им новую глубину?

Благодаря французскому поэту девятнадцатого века Шарлю Бодлеру в широкий обиход вошло понятие «фланёр», обозначающее человека, который бродит по городским улицам и с интересом наблюдает за всем, что происходит вокруг. Если вы отправитесь на прогулку с маленьким ребенком, собакой или бабушкой, то заметите, что они воспринимают ее иначе, чем вы. Малыш будет останавливаться и восхищенно разглядывать каждый камешек и букашку; собака целиком погрузится в волнующий мир запахов; а бабушка, будучи заядлым садоводом, расскажет вам названия всех цветов и деревьев, которые встретятся по дороге. Гуляя с человеком, который иначе смотрит на мир, вы можете выйти за пределы привычного и открыть для себя не только новую, но и гораздо более широкую перспективу. Примеряя чужую точку зрения, вы сообщаете обычной прогулке свежесть и глубину. Вы смотрите вокруг другими глазами; вам открываются новые измерения.

Наше внимание распределяется в соответствии с выработанными шаблонами. Утром, по дороге на работу, мы порой не реагируем ни на что, кроме радио, дорожных знаков и въезда на парковку, а клин летящих на юг диких гусей, величественно растянувшийся у нас над головой, остается без внимания. Идя в спортзал, расположенный в паре кварталов от дома, мы можем быть сосредоточены на предстоящей тренировке и даже не слышать восхитительных запахов, которые доносятся из соседнего ресторанчика. Наши привычки ограничивают то, что мы видим, чувствуем и знаем.

Однако чем яснее мы осознаем эту тенденцию к самоограничению, тем успешнее можем ей противостоять. Глядя на мир чужими глазами, мы обретаем свободу и глубже переживаем даже самые прозаичные моменты. Рутинный поход в продуктовый магазин может превратиться в увлекательную экскурсию, если взять с собой подругу, которая знает толк в еде и загорается при мысли о том, что можно приготовить из всей этой вкуснятины, разложенной на полках. Опостылевший нам торговый зал для нее полон жизни, потому что она знает и видит вещи, на которые мы сами ни за что не обратили бы внимания.

Подобный взгляд со стороны можно не только заимствовать у окружающих, но и развивать в себе самом. Осознав, как обогащается наше восприятие в обществе человека, глядящего на мир сквозь призму других интересов, мы можем продолжать работу над своим видением, даже оставаясь в одиночестве. Можно постоянно задаваться вопросом, как посмотрел бы на наш мир кто-то другой, и помнить, что, кроме нашей точки зрения, существует множество других. Чжуан-цзы показывает, что принцип взгляда со стороны, или смещения ракурса, придает нашей жизни новизну и насыщенность.

Смещение ракурса

Пытаться уразуметь Единое и не знать, что все едино, называется «три поутру». Что такое «три поутру»? Жил-был один человек, содержавший в доме обезьян, и вот этот человек как-то сказал своим обезьянам: «Утром дам вам три меры желудей, а вечером – четыре». Обезьяны рассердились. Тогда он сказал: «Ладно, я дам вам утром четыре меры, а вечером – три». И все обезьяны обрадовались. Вот так этот человек по поведению обезьян узнал, как нужно действовать, не поступаясь ни формой, ни существом дела. Он тоже, что называется, «следовал тому, что есть». Посему мудрый приводит к согласию утверждение и отрицание и пребывает в центре Небесного Круга. Это называется «идти двумя путями сразу»[22].

К этому моменту вы уже наверняка поняли, что сознающий разум загоняет нас в ловушку, цепляясь за произвольные, бесполезные и сбивающие с толку категории, как показано в примере с обезьянами. Разница между «три утром и четыре вечером» и противоположным вариантом только в том, как мы их воспринимаем.

Кардинальное смещение ракурса позволяет нам взглянуть на мир так, как учит «Чжуан-цзы». Ради этого общепринятые понятия зачастую переворачиваются. В одной притче калека, чтобы не умереть с голоду, всю жизнь просит подаяния. Он выглядит жалким, однако доживает до глубокой старости, тогда как других в молодом возрасте забирают на войну. Кому тут больше повезло?

Наш сознающий разум имеет свойство фокусироваться на том, что «должно быть», – то есть том, что кажется правильным. Мы думаем, что знаем, что красиво, что величественно, что добродетельно и что полезно. Но сознаем ли мы, насколько условны понятия и ценности, на которые мы опираемся?

Если человек переночует на сырой земле, у него заболит поясница и отнимется полтела. А вот случится ли такое с рыбой? Если человек поселится на дереве, он будет дрожать от страха, а вот так ли будет чувствовать себя обезьяна? Кто же из этих троих знает, где лучше жить? Люди едят мясо домашних животных, олени едят траву, сороконожки лакомятся червячками, а совы охотятся за мышами. Кому из этих четырех ведом истинный вкус пищи? Обезьяны брачуются с обезьянами, олени с оленями, рыбы с рыбами. Маоцзян и Сиши слыли первыми красавицами среди людей, но рыбы, завидев их, тотчас уплыли бы в глубину, а птицы, завидев их, взметнулись бы в небеса. И если бы их увидели олени, они бы с испугу убежали в лес. Кто же среди них знает, что такое истинная красота?[23]

Проблема не в том, что у нас есть точка зрения. В конце концов, у рыбы, птицы и оленя она тоже есть. Проблемы возникают, когда мы начинаем думать, что наша точка зрения универсальна, и зацикливаемся на ней. Твердой рукой мы проводим разграничения, получая чрезмерно устойчивые категории и ценности.

Но как быть с категориями, которые в самом деле выглядят однозначными, и с ценностями, которые кажутся незыблемыми и всеобъемлющими? Ведь убийство – это всегда плохо? А ограбление банка? Представьте грабителя, который благодаря упорным тренировкам легко взламывает замки, бесшумно проникает в банк, крадет деньги и скрывается незамеченным. Если Чжуан-цзы отрицает однозначные моральные категории, то на каком основании он может осуждать грабителя? В конце концов, тот являет собой образцовый пример выработанной спонтанности.

Однако Чжуан-цзы возразил бы, что, не будь жестких разграничений, такие ситуации вообще бы не возникали. Если человек работает над собой, чтобы следовать Пути, он не станет грабителем. И никого не убьет. Грабитель с самого начала стоит на позициях разграничения, рассуждая примерно так: «Это мое, а это их, мне это нужно, и я это заберу». Убийца нарушает поток превращения вещей, преждевременно обрывая чью-то жизнь. Для Чжуан-цзы главное возражение против убийств и грабежей состоит не в том, что подобные поступки аморальны, а в том, что они возникают вследствие проведения жестких разграничений.

Притчи Чжуан-цзы охватывают весь спектр от обыденного до великого, но все они о любви к жизни. Любовь к жизни может заключаться в том, чтобы открывать себя миру: гладя рубашку, думать об этом не как о скучном занятии, а как о шаге на пути к выработанной спонтанности; в простуде видеть не досадную помеху, а повод забраться под одеяло и почитать в свое удовольствие; расстроенную помолвку воспринимать не как тупик, а как дверь в новое будущее. В «Чжуан-цзы» говорится о тех, кто сделал свою точку зрения абсолютно открытой. Они любили жизнь и достигли подлинного резонанса с Путем. В метафорическом смысле их можно вслед за Чжуан-цзы назвать «настоящими людьми». Они могут «войти в воду и не промокнуть, вступить в огонь и не обжечься»[24].

Представьте, если бы пустяковые и важные события не нарушали ход нашей жизни, а были частью того, что составляет ее радость; того, что мы любим и что нас увлекает. Вообразите, что вы смотрите на мир со всех точек зрения и поэтому понимаете, что все происходящее является частью потока и превращения. Возвращаясь к метафоре Чжуан-цзы, при такой смене ракурса мы бы стали настоящими людьми – «способными войти в воду и не промокнуть, вступить в огонь и не обжечься».

Последнее противопоставление

Если бы наша точка зрения могла стать поистине неограниченной, мы бы воздали должное всем проявлениям жизни, в том числе ее последнему противопоставлению: смерти. Ведь смерть по большому счету это всего лишь один из бесчисленных этапов Пути.

Чжуан-цзы понимал страх смерти. Он знал, что люди боятся момента, когда их существование в качестве разумных существ подойдет к концу. Однако, по мнению философа, думать о смерти таким образом означает проводить ложное противопоставление.

Среди воспринимаемых нами противопоставлений некоторые безусловно истинны. Вы – это вы, человек, читающий эту книгу, а не стол, который стоит перед вами, и не кресло, в котором вы сидите. Но эти границы преходящи. Чем статичнее ваше представление о себе – как о человеческом существе, ограниченном рамками определенного момента времени, – тем больше риск, что вы не видите себя в общей картине мира. Когда вы умираете, то, что делает вас человеком, становится частью большей, природной реальности. Бояться нечего:

У Чжуан-цзы умерла жена, и Хуэй-цзы пришел ее оплакивать. Чжуан-цзы сидел на корточках и распевал песню, ударяя в таз. Хуэй-цзы сказал: «Не оплакивать покойную, которая прожила с тобой до старости и вырастила твоих детей, – это чересчур. Но распевать песни, ударяя в таз, – просто никуда не годится!»

– Ты не прав, – ответил Чжуан-цзы. – Когда она умерла, мог ли я поначалу не опечалиться? Скорбя, я стал думать о том, чем она была вначале, когда еще не родилась. И не только не родилась, но еще не была телом. И не только не была телом, но не была даже «ци». Я понял, что она была рассеяна в пустоте безбрежного Хаоса. Хаос превратился – и она стала «ци». «Ци» превратилось – и стало телом. Тело превратилось – и она родилась. Теперь настало новое превращение – и она умерла. Все это сменяло друг друга, как чередуются четыре времени года. Человек же схоронен в бездне превращений, словно в покоях огромного дома. Плакать и причитать над ним – значит не понимать судьбы. Вот почему я перестал плакать[25].

Чжуан-цзы не говорит, что нужно искать смерти или торопиться ей навстречу; напротив, он призывает дорожить каждым вздохом. Не отрицает он и того, что горевал по жене; горе пришло к нему спонтанно. Мы оплакиваем умерших, потому что любим их и скучаем по ним.

В самом деле, с чисто человеческих позиций, смерть ужасна: она уничтожает то, что делает нас и наших близких людьми. Если же мы посмотрим на нее под максимально широким углом, нам будет горько, но мы, подобно Чжуан-цзы, увидим, что наша человеческая форма – прекрасный, но краткий миг в круговороте превращений, из которых состоит Путь. Мы поймем, что умерший всегда был и по-прежнему является частью Пути. Он станет частью травы, деревьев, парящей в небе птицы. Если мы осознаем, что то, из чего мы состоим, всегда было и будет частью потока и превращения Вселенной, мы перестанем бояться смерти и сможем всей душей любить жизнь. Так мы расстанемся с последним из противопоставлений, ограничивающих наше восприятие мира.

Во всех притчах и небылицах «Чжуан-цзы» нам предлагают представить, каково было бы выйти за пределы узкого и однобокого человеческого видения. На языке метафор это означает увидеть мир глазами бабочки, птицы или тигра, а на практике сводится к умению примерять на себя точку зрения других людей. Если вы женщина, попробуйте представить, как смотрит на мир мужчина. Если вы молоды, поставьте себя на место пожилого человека. Примерьте драные башмаки обнищавшего художника, если вы состоятельный юрист. Задумайтесь, как воспринимает реальность ваш союзник – или противник. Открывая себя всем точкам зрения, мы максимально расширяем свой кругозор и благодаря этому начинаем понимать бесконечное превращение вещей.

Такова концепция Чжуан-цзы: неограниченное видение и выработанная спонтанность. Наша способность выходить за пределы человеческого обусловлена как раз тем фактом, что мы – люди. Мы можем воспринимать Вселенную гораздо полнее любого другого существа на Земле, потому что у нас хорошо развито воображение. Только мы способны погружаться в неиссякаемые миры «как будто», чтобы посмотреть на мир глазами другого. Залог нашего успеха – в постоянной работе над тем, чтобы оставаться открытыми, спонтанно следовать Пути и осознанно участвовать в вечном превращении вещей.

8 О человечестве: Сюнь-цзы и придание миру формы

Мы часто слышим, что для личностного роста важно принимать себя. Любите себя такими, какие вы есть. Живите в мире с тем, кем вы являетесь на данный момент. Так мы принимаем не только себя, но и свою жизнь и в какой-то мере обретаем душевное равновесие.

Но одного из наших философов насторожил бы такой уровень самопринятия. Конфуцианский мыслитель Сюнь-цзы, родившийся в 310 году до н. э., не верил, что людям следует мириться с тем, кто они есть. Он утверждал, что нам нельзя беспечно принимать все, что кажется естественным.

Да, практически каждый побежал бы спасать ребенка из колодца. Однако Сюнь-цзы не хотел, чтобы мы забывали о менее альтруистичных порывах, которым поддаемся в повседневной жизни. Худшие из наших пристрастий и желаний тоже относятся к тому, что для нас естественно.

Мы вспыхиваем от ярости, когда в пробке кто-то сигналит, чтобы мы проезжали. Мы сплетничаем о злоключениях подруги, разбалтывая секреты, которые она нам доверила. По нескольку дней обижаемся на критику в свой адрес; просаживаем деньги в интернет-магазинах, чтобы заглушить тревогу. Представьте, если бы мы всегда позволяли проявляться своим худшим, нецивилизованным сторонам – если бы в каждый момент времени принимали свое «подлинное я»? Как писал Сюнь-цзы:

Человек по своей природе зол. Его добродетельность искусственна. Человек рождается с инстинктивным желанием наживы… Люди рождаются завистливыми и злобными… Поэтому, если полагаться лишь на природу и нрав человека, это неизбежно ведет к борьбе и конфликтам.

Убежденность в том, что «естественное лучше», Сюнь-цзы считал опасной. И не только в отношении человеческой природы. Философ говорил о наших представлениях о мире в целом.

Упорядочивание мира

Возьмем, к примеру, такую притчу, похожую на многие другие истории в жанре «как будто», рассказанные Сюнь-цзы:

В далекой древности дожди то шли, то не шли. Никто не знал, когда их ждать. Порой бывало холодно, порой жарко. В холод люди, не имевшие одежды, рисковали замерзнуть насмерть. Без дождей растения чахли. А когда приходили дожди, то родились ягоды и листья, которыми можно было питаться, но растения часто оказывались ядовитыми, и от них болели.

Постепенно люди начали находить закономерности в смене событий. Они научились предвидеть дожди и сухую погоду, холод и тепло. Стали разбираться, какие растения съедобные, а какие ядовитые. Взялись культивировать их. Люди сажали растения в соответствии с изменениями погоды, в которых распознали времена года. Все больше и больше земель расчищали они для посадки, одомашнивали животных, чтобы с их помощью распахивать почву, а тех зверей, которых приручить не могли, прогоняли.

В итоге то, что когда-то казалось непредсказуемым хаосом природных явлений, – дожди, ветер, холод, жара, полезная пища и яд – превратилось в гармоничную систему. То, что росло из земли, отвечало теперь высшему небесному порядку. Но это не произошло само собой. Люди освоили мир. Люди сделали так, чтобы разрозненные явления сложились в гармонический цикл.

Этот рассказ о возникновении земледелия напоминает нам, что мир, каким мы его знаем, сделан людьми. Они взяли природные элементы и переработали, перераспределили, приручили их, заставив служить человеческим нуждам.

Иными словами, люди структурировали мир. Сюнь-цзы говорит, что мы хоть и приходим в этот мир не по своей воле, но порядок в нем наводим сами:

Небо и Земля дали нам жизнь. Мы дали Небу и Земле порядок. Мы образуем триаду с Небом и Землей, являемся итогом тьмы вещей и отцом и матерью народа. Без нас Небо и Земля пребывали бы в беспорядке.

Философ полагал, что любое поклонение природе, будь то человеческая природа или природа вообще, любое принятие мира «таким, какой он есть» в основе своей ограниченно и деструктивно. Он предлагает задуматься, как изменилась бы наша жизнь, если бы мы осознали, до какой степени мир уже является творением наших рук. Если реальность, в которой мы живем, построена нами, мы не должны спрашивать себя, как найти в ней свое место. Мы должны задаваться вопросом, хорошие ли мы строители.

Век Сюнь-цзы

Сюнь-цзы, родившийся примерно на двести пятьдесят лет позже Конфуция, органично завершает наше исследование китайской философии, поскольку в его сочинениях идеи всех предшествующих мыслителей соединяются вместе.

Сюнь-цзы был почитаемым наставником и выдающимся мыслителем-конфуцианцем, жившим в конце периода Сражающихся царств. Исторические события эпохи во многом определили взгляды философа. К тому времени несколько царств обрели колоссальную военную мощь и влияние, и стало ясно, что, кто бы из них ни захватил верховную власть, установится порядок, при котором идеи Мэн-цзы будут неуместны.

Изменение политического климата сказывалось на интеллектуальной сфере. Наблюдая наставший разброд и нестроение, такие мыслители, как Сюнь-цзы, искали не только объединительной политической идеи, но и синтеза, который позволил бы взять из прошлого разрозненные нити философской мысли и сплести из них единое и гармоничное целое. Подобно тому как люди в притчах Сюнь-цзы упорядочивали мир, соединяя случайные природные явления в единое целое, сам он соединял незаурядные идеи и понятия трех предыдущих столетий.

По мере своего философского становления Сюнь-цзы убеждался, что мыслители прошлого в самом деле выдвигали ценнейшие концепции. Мэн-цзы, к примеру, – идею саморазвития, а Лао-цзы – ключевое представление о том, как объединить сущее, поистине эпохально. Но вместе с тем Сюнь-цзы утверждал, что у всех этих мыслителей были свои «слепые пятна»: каждый понимал что-то важное, но никто не видел общей картины.

Точнее, никто, кроме Конфуция. По мнению Сюнь-цзы, один лишь Конфуций понимал самую главную, основополагающую практику: практику ритуала, которая помогает человеку стать лучше.

Однако Сюнь-цзы нашел ей новое применение. Для Конфуция ритуал был средством построения миниатюрных моментов «как будто», позволяющих создавать в человеческих отношениях очаги порядка. Сюнь-цзы расширил это представление, предложив создавать не просто целые миры «как будто». Ритуал, полагал он, преобразует нашу природу тогда и только тогда, когда мы отдаем себе отчет в его искусственности. С этой меркой искусственности Сюнь-цзы призывал подходить к миру в целом. Тогда ритуал поможет нам сделать лучше не только себя, но и реальность, в которой мы живем.

О важности искусственного

В своих сочинениях Сюнь-цзы провел знаменитую аналогию между человеческой природой и кривым деревом, которое необходимо насильственно выпрямлять извне. Однако, в отличие от других исследователей этой темы (таких, как Иммануил Кант, столетия спустя заявивший, что человек «сделан из слишком кривого дерева, чтобы из него можно было выстругать что-либо совершенно прямое»), он верил, что кривое дерево человеческой природы можно выпрямить. Но для этого требуется «вэй», или «игра», породившая ритуал.

Причем играть нужно хорошо. Мы склонны не доверять всему искусственному и наигранному. Однако Сюнь-цзы наверняка напомнил бы нам, что ни одна из наших ипостасей не является врожденной. Даже в те минуты, когда мы кажемся себе естественными и «настоящими», быть таковыми – наш осознанный выбор, а значит, своего рода актерство. Сюнь-цзы не видит в искусственном ничего дурного – если только мы осознаем, что играем, и, следовательно, можем играть хорошо.

Притворство помогает нам обуздывать характер и эмоции. Маленький ребенок может закатить истерику, если он голоден, устал или никак не дотянется до любимой игрушки. Но взрослые контролируют себя лучше. Когда в конце рабочего дня коллега просит уделить ей десять минут, чтобы поговорить о возникших у нее проблемах с шефом, даже если мы не выспались, умираем с голоду и уже собрались уходить, мы не поддаемся «естественному» порыву и не выливаем ей на голову кофе с криком: «Ни за что!» Мы прибегаем к тактике «как будто». Говорим коллеге, что она вовсе нас не задерживает, что мы всегда рады с ней поговорить, и… помогая ей, ловим себя на мысли, что нам это нравится. Мы уже не жалеем, что потратили на нее время, и забываем о голоде и усталости. Уходя с работы на пятнадцать минут позже запланированного, мы чувствуем себя лучше, чем если бы повели себя «естественно» и так, как нам хотелось на самом деле.

То, что используется в том виде, в каком дано с рождения, называется человеческой природой. Та часть человеческой природы, которая… резонирует и отвечает спонтанно и без внешнего вмешательства, тоже называется человеческой природой. Симпатии, антипатии, счастье, гнев, печали и радости человеческой природы называются эмоциями.

Когда эмоции таковы и разум воздействует на них [при помощи «вэй»] и делает выбор, это называется мышлением. Когда разум мыслит и способен воздействовать на свои мысли [при помощи «вэй»] и пребывать в движении, это называют игрой.

Сюнь-цзы утверждал, что люди должны целенаправленно работать над собой, облагораживая и упорядочивая свои эмоции и порывы. Благодаря таким искусственным построениям, как ритуалы, мы можем упорядочить нашу природу, подобно тому как сельское хозяйство упорядочивает окружающий нас мир. Мы не впадаем в детскую истерику и, сдерживая импульсы, облекаем свою реакцию в более эффективную форму.

Но тут мы приходим к парадоксу. Если мудрецы были людьми и соответственно обладали злой человеческой природой, как они могли придумать ритуалы? Как они возвысились над сомнительными человеческими порывами и сумели сознательно вести себя лучше?

В очередной истории «как будто» Сюнь-цзы просит нас представить, как у мудрецов родились идеи, призванные помочь людям жить в согласии. Он проводит аналогию с ремеслом гончара:

Все нормы ритуала и долга появились как результат деятельности совершенномудрых. Так, гончар с помощью формочек изготавливает из глины гончарные изделия; в этом случае гончарные изделия представляют собой результат труда человека, а не его врожденных качеств… Совершенномудрые после долгих размышлений и изучения действий людей изменили свою природу и первыми обратились к «вэй»; после того как люди обратились к «вэй», родились ритуал и долг; после того как родились ритуал и долг, были выработаны законы. Таким образом, ритуал, долг, законы – все это результат деятельности совершенномудрых!

Может показаться, что Сюнь-цзы сравнивает появление социальных норм, законов и ритуалов с возникновением гончарного дела – два великих достижения человечества, открывшие ему новые горизонты. Но на самом деле философ проводит параллели между образованием человеческого общества и монотонной, пошаговой работой, которую проделывает начинающий гончар, чтобы сделать свой первый горшок. Сюнь-цзы заостряет внимание на том, что ритуал не возник сам по себе; это было осмысленное свершение. Мудрецы создавали ритуал подобно тому, как гончар учился делать посуду, работая с глиной, приноравливаясь к ней и представляя, какую форму она должна принять. Чтобы подобрать ключи к тайнам человеческих отношений и представить, какие модели «как будто» помогут людям уживаться вместе, мудрецы дополняли свою природу игрой и облагораживали свои чувства. Со временем они поняли, как создавать ритуалы, точно так же, как гончар научился лепить из глины посуду. По мнению Сюнь-цзы, расцветом человеческой культуры и общественных ритуалов мы обязаны не одному великому озарению, а ежедневному труду человека и его обращению к игре.

Человеческая природа – это основа, начало, материал и содержание; игра – это форма, принцип и источник изобилия. Без человеческой природы игра не находила бы себе применения. Но без игры человеческая природа не смогла бы стать прекраснее… Когда игра и человеческая природа объединяются, все в Поднебесной приходит в порядок.

Небо дарует нам природу, а человеческая деятельность облекает ее в форму. Прекрасным результатом этого совместного творения становится человечество, поднявшееся на немыслимый уровень.

Почему опасно думать, что мир должен быть естественным

Если ехать в повозке, запряженной лошадьми, ноги не станут от этого быстрее, однако можно преодолеть расстояние в тысячу ли. Если плыть в лодке, от этого не станешь лучше плавать, однако можно переплывать большие и малые реки. При рождении совершенный человек не отличается от других; он… просто умеет опираться на вещи[26].

Многие обеспокоены тем, как человеческая цивилизация влияет на Землю и ее климат. Мы спорим об этичности использования генетически модифицированных культур и стволовых клеток, настороженно относимся к употреблению фторированной воды и боимся, что из пластиковых упаковок в наш организм попадают токсины. Безуспешно пытаясь оторвать ребенка от экрана очередного электронного устройства, мы уже удивляемся, неужели когда-то детство проходило в играх на улице. У многих из нас под натиском научно-технического прогресса развивается склонность идеализировать природу. Нам хочется вернуться в эпоху, когда люди еще не портили все подряд своей кипучей деятельностью. И при теперешнем размахе информатизации и автоматизации общества это вполне объяснимо. Но всегда ли естественное лучше?

Как и следовало ожидать, Сюнь-цзы с этим не соглашался. В его время тоже ностальгировали по более естественной жизни. Но философу было что возразить против слепого почитания природы.

Сюнь-цзы считал нашу способность порождать искусственные миры благом. Ведь жизнь в ее естественном состоянии пронизана борьбой. Рыбы плавают, а птицы летают, и этим они в самом деле следуют Пути. Но среди рыб есть лососи, которые, перебарывая течение, возвращаются на нерест в те места, где родились сами. Среди птиц есть хищники, которые свирепо обрушиваются на маленьких испуганных животных. И эти существа тоже живут спонтанно и в согласии с природой. Если бы нас предоставили лишь нашей природе, мы вели бы такую же спонтанную жизнь. Но нам не следует стремиться к такой бесконечной спонтанности и бесконечной борьбе. Ведь в отличие от всех остальных живых существ мы способны строить миры, внутри которых можем перевоплощаться и выходить за рамки естественного состояния. Именно свойство разума отделять нас от остального мира является тем преимуществом, которому мы обязаны возникновением человеческой морали, ритуалов и всевозможных изобретений.

Стремясь к торжеству естественности, мы отказываемся от всего прекрасного, что могли бы создать в будущем, и – что особенно опасно – снимаем с себя ответственность за прошлое и настоящее. Сюнь-цзы хотел, чтобы мы обуздывали разум, но в то же время совершенствовали свою природу и стремились стать лучше как люди.

Помните притчу Чжуан-цзы о поваре Дине, который так хорошо научился находить в мясе пустоты и сочленения, что его нож порхал между ними и его никогда не надо было точить? Если Чжуан-цзы считал пустоты и сочленения природной данностью, то Сюнь-цзы возразил бы, что в этой ситуации вообще нет ничего естественного. Он напомнил бы нам, что вол, тушу которого разделывает повар, одомашнен, а нож сделан руками человека. Тот факт, что повар Дин работает мясником, сам по себе искусственен, поскольку эту профессию придумали люди. Весь этот сценарий социально обусловлен. Любое его развитие будет результатом человеческого вмешательства, и на это нужно обращать внимание в первую очередь. Мы осваиваем, упорядочиваем и структурируем природу. А то, как мы это делаем, зависит от того, каковы мы сами.

Нет ничего естественного

Притчей о возникновении человеческой цивилизации Сюнь-цзы напомнил нам, что люди продвигались вперед, когда брали «естественное» и делали его несравнимо лучше.

Упорядочивая мир, мы оставили позади эпоху, когда люди умирали от холода, потому что у них не было одежды; когда вынуждены были жить в пещерах и на деревьях, оттого что им больше негде было укрыться; и когда рыскали в поисках еды, порой находя съедобные ягоды, а порой погибая от ядовитых. Придумав одежду, дома и сельское хозяйство, мы освоили природный мир и изменили его к своей выгоде.

Конечно, у человеческого вмешательства могут быть опасные побочные эффекты. Однако Сюнь-цзы не считал это поводом отказываться от вмешательства. Он призывал помнить, что мы сами создаем мир, в котором живем, и учиться на своих ошибках, чтобы в будущем лучше вмешиваться, лучше изобретать и лучше творить.

Мы уже придали миру «форму и порядок». Какие-то из этих форм очевидны, другие не очень.

Приведем пример. Часто говорят о «естественных родах». Сторонники этой идеи обычно уверяют, что это роды, которые проходят, как задумано природой: без лекарственных препаратов, без вмешательства врачей, иногда даже за пределами больницы. Якобы именно так рожали, пока в дело не вмешалась медицина. При этом подразумевается, что естественные роды – благо и для матери, и для ребенка.

Но на самом деле то, что мы сегодня называем естественными родами, связано с целым рядом вмешательств. Одним из самых революционных является мытье рук акушером. Когда-то материнская смертность в первые дни после родов была очень высокой. В число основных причин входил послеродовой сепсис, вызванный антисанитарными условиями. Когда в середине девятнадцатого века австро-венгерский врач Игнац Земмельвейс обратил внимание, что в больнице роженицы умирают гораздо чаще женщин, рожающих дома (где, как мы сегодня знаем, организму попросту угрожает меньше чужих микробов), он затеял масштабное исследование, чтобы выяснить причину. Когда Земмельвейс пришел к выводу, что обработка рук антисептиком поможет резко снизить послеродовую смертность, его подняли на смех. (Один из коллег сказал: «Врачи – джентльмены, а у джентльменов всегда чистые руки».) В больнице, где работал Земмельвейс, к совету прислушались, и материнская смертность там снизилась на 90 процентов, но в остальных медицинских заведениях его рекомендации по большей части игнорировали. Затравленный критиками и сломленный недостатком веры в свою идею, Земмельвейс умер в психиатрической лечебнице в возрасте сорока семи лет. И только несколько десятилетий спустя, когда французский микробиолог Луи Пастер доказал существование микробов, мытье рук стало для врачей стандартной процедурой перед принятием родов.

Сегодня мытье рук считается вполне естественной и необходимой предосторожностью, но это человеческое изобретение, которое приживалось не один десяток лет. Сюнь-цзы напомнил бы нам, что необходимость в этом изобретении возникла из-за новой практики – больничных родов, которая, в свою очередь, стала ответом на такие изменения, как рост населения, но при этом подвергла женщин новой опасности: заражению чужими микробами. Любое новаторское решение порождает новые проблемы. Но это не значит, что нужно перечеркнуть новшество и вернуться в исходную точку. Сюнь-цзы посоветовал бы нам не останавливаться и новыми изобретениями решать проблемы старых.

Еще пример: мы боимся засилья генетически модифицированных культур и даже требуем, чтобы генетически модифицированные продукты маркировали специальными метками. Манипуляции с генетическим кодом вызывают страх, что люди заиграются в Бога и нарушат естественный порядок. Однако большинство продуктов, которыми мы питаемся сегодня, появилось в результате модификаций, происходивших в течение последних нескольких тысячелетий. Если вы не отправитесь в лесную чащу, скажем за грибами или дикими ягодами, вам будет нелегко найти продукт, в создании которого так или иначе не поучаствовал человек. Современная генетическая модификация просто позволяет изменять растения быстрее, чем мы это делали раньше.

Разумеется, не все генетически модифицированные продукты модифицированы хорошо. Однако Сюнь-цзы посоветовал бы нам не ставить во главу угла «натуральность» еды. Задаваться нужно другим вопросом: всегда ли мы правильно и разумно прибегаем к искусственности?

Наше романтическое отношение к природе проявляется в дискуссии о судьбе тропических лесов Амазонки. Мы встревожены – и не зря – темпами их вырубки. Но многие заостряют внимание не на самом факте уничтожения лесов, а на том, что человек посягнул на один из последних уголков Земли, сохранивших свою первозданность. На самом же деле археологические исследования убедительно доказывают, что тропические леса Амазонки по большей части являются результатом хозяйственной деятельности туземных народов. Прекратив уничтожение амазонской сельвы, мы не вернем ее к первозданному состоянию, а лишь сохраним памятник более древнему типу культивации. Споры об охране тропического леса очень важны, но они могут стать значительно конструктивнее, если мы снимем с повестки дня вопрос о «первозданности».

Мы создали мир, в котором живем, и можем выбирать, в каком направлении ему развиваться дальше. На такие темы, как охрана Амазонского бассейна, клонирование и генетически модифицированные продукты, трудно вести разумную дискуссию, когда все аргументы сводятся к противопоставлению естественного искусственному. Эти пустые споры мешают нам сосредоточиться на том, что действительно важно. Поклоняясь природе, мы отказываем человеку в праве преобразовывать окружающее пространство и закрываем глаза на то, что он приносит миру не только вред, но и пользу.

Если мы не видим положительных сторон человеческой деятельности, то сами связываем себе руки и лишаемся возможности разобраться в тонкостях таких вопросов, как исследования стволовых клеток или защита окружающей среды. Нужно просто спросить: хорошо ли мы это делаем? И, если нет, что мы можем улучшить?

Наряду с теми, кто идеализирует природу, есть фанаты новых технологий. Однако абсолютизация искусственного так же опасна, как и слепое преклонение перед естественным. Технический прогресс в самом деле порождает множество изобретений, которые делают нашу жизнь легче. Но Сюнь-цзы сказал бы, что представители обоих лагерей – те, кто боготворит технику, и те, кто ее демонизирует, – неправильно подходят к вопросу об искусственном. Важен не масштаб технических достижений, а то, как мы с ними уживаемся и правильно ли применяем.

В искусственном мире, который мы построили, много проблем. Но это не значит, что мы должны отказываться от возможности изменить его к лучшему. Следует разобраться с тем, что мы сделали, и тогда, вместо того чтобы плыть по течению, мы сможем сознательно выбрать свой дальнейший путь.

Выстраивание мира

Вода и огонь суть вместилища «ци», но не жизни. Трава и деревья наделены жизнью, но не знанием. Птицы и звери наделены знанием, но не должной справедливостью. Человек же наделен и «ци», и жизнью, и знанием, и еще должной справедливостью, поэтому он является наибольшей ценностью.

Сюнь-цзы полагал, что из всех созданий во вселенной только мы, люди, способны преступать грани возможного и делать свою жизнь лучше.

Говоря это, философ опирался на концепции своих предшественников. Но кроме того, в идеях Сюнь-цзы нашла отражение современная ему эпоха переломов, когда несколько сильных царств, выстроив грандиозные бюрократические институты, боролись друг с другом за право основать новую династию, которая объединила бы весь Китай.

В то время звучали требования осадить зарвавшиеся царства и восстановить прежний, более добродетельный порядок. Но Сюнь-цзы понимал, что возврата к прошлому нет и что новая династия будет разительно отличаться от предыдущих. Для него движение вперед не означало отказа от мощных политических институтов, несмотря на все их недостатки. Он считал, что работать нужно с тем, что есть. Люди должны освоить новые формы и направить их себе на благо: воспользоваться тем, что уже достигнуто, и построить государство с высоким уровнем социальной мобильности, в котором будет править образованная элита. По мнению Сюнь-цзы, подобная меритократия стала бы самой мудрой общественной системой из всех возможных.

Занимаясь философской систематизацией мира, Сюнь-цзы пересматривал наследие выдающихся мыслителей. Он соглашался с учением Лао-цзы о порождении миров, однако находил опасным порождение мира, который кажется естественным, но не является таковым. Представьте политического вождя, увлекающего своим гибельным видением толпы последователей. Вспомните Гитлера, породившего мир, который казался немцам таким естественным и привел к такой чудовищной катастрофе.

Высказанную во «Внутреннем совершенствовании» мысль о том, что человек должен постоянно работать над собой, Сюнь-цзы считал совершенно справедливой. Однако, культивируя в себе божественность, чтобы резонировать с окружающим миром, недолго и отрешиться от тех самых человеческих качеств, которые, по мнению Сюнь-цзы, позволяют нам создавать лучшие миры. Не стоит гнаться за безупречными духами. Нужно работать с тем сложным и неоднозначным материалом, из которого состоим мы, люди.

В широком историческом плане заслуга Сюнь-цзы в том, что он сумел протянуть связующую нить между ключевыми мыслителями двух столетий. Сегодня мы можем делать то же самое на уровне повседневной жизни: в каких-то ситуациях задумываться, как бы поступил на нашем месте Лао-цзы, в других вспоминать идеи Чжуан-цзы или Конфуция. Подобно Сюнь-цзы, мы можем ценить глубокие мысли всех философов, помня об ограничениях и слабых местах их концепций.

Мы постоянно творим себя и свою реальность; так можно ли применительно к нам или нашему миру говорить о «первозданности»? Только саморазвитие позволяет нам выходить за пределы того, чем мы себя считаем, и при этом оставаться людьми. Научившись творить мудро, мы будем открыты всем возможностям, которые есть в нашем распоряжении. Осознав, насколько окружающий мир уже является делом наших рук, мы сможем принять роль единственных созданий во вселенной, способных давать ему форму и порядок. Природа снаружи нас ничем не отличается от природы внутри: над ней нужно работать, ее нужно облагораживать и улучшать. Мы построили этот мир, поэтому мы можем его изменить.

9 Век возможностей

Конфуций сказал: «В пятнадцать лет я ощутил стремление учиться; в тридцатилетнем возрасте я утвердился; достигнув сорока, освободился от сомнений; в пятьдесят познал веление Неба; в шестьдесят мой слух обрел проникновенность; с семидесяти лет я следую желаниям сердца, не нарушая меры»[27].

В начале этой книги мы сделали несколько громких заявлений. Мы сказали, что у всех нас есть представления о том, кто мы такие, как функционирует наше общество и каково наше место в мировой истории. Также мы озвучили мнение, что многие из этих предположений в корне ошибочны – и даже опасны, ибо, принимая решения в соответствии с этими представлениями, мы резко ограничиваем свой потенциал и обедняем свою жизнь.

В итоге наши рассуждения свелись к тому же, что и все прочие: мы оставили в прошлом жестко зарегулированный традиционный мир и перешли к современной действительности, где каждый волен жить, как считает нужным. Эта доминирующая сегодня идея настолько мощна и убедительна, что мы перестали сомневаться в ее правильности и естественности. Мы даже не замечаем, как она управляет нашими мыслями и действиями.

В нашем понимании традиционное общество основано на концепции неизменности личности и устойчивости и ясности мира. Для успеха в таком обществе надлежит беспрекословно следовать социальным нормам; оно допускает минимум социальной мобильности и требует единого мировоззрения, исключающего все иные идеи, которые в него не укладываются.

Но в этом смысле получается, что мы сами принимаем традиционное мировоззрение и возвращаемся к традиционному обществу. Как на личном уровне (рамки, за которые мы боимся выходить в общении; ограниченность посылок, из которых мы исходим, принимая решения), так и на общественном (сосредоточение благ в руках элитного меньшинства; резкое снижение социальной мобильности) мы медленно, но уверенно откатываемся к традиционному порядку.

Наши представления о традиции и современности привели к тому, что мы оцениваем все по шкале, на одном конце которой находится традиционный мир, а на другом современный. Однако существует иная система координат: в ней целостный/самобытный/искренний мир противостоит многокомпонентной/неустойчивой/запутанной реальности, какой ее видели наши мыслители.

Китайская философия, о которой мы говорили на страницах этой книги, может освободить нас от ограничений общепринятого, а также от предубеждений по поводу того, кто мы такие и в каком мире живем. Вместо того чтобы видеть в цельности, непосредственности и самобытности признаки прогресса, мы можем понять, насколько эти идеалы сковывали нас. Если не разобраться со сложностью и многокомпонентностью, мы никогда не сдвинемся с мертвой точки. Только шагнув навстречу свежим – хоть и непростым – идеям, мы вырвемся за пределы традиционного мира и станем по-настоящему свободными.

Как мы стали традиционными

Почему мы только теперь обратились к этим идеям?

Мы знаем об Осевом времени – периоде, когда, порвав с аристократическим прошлым, население Евразии увлеклось религиозными и политическими экспериментами. Но потом, если не на всем континенте, то в некоторых его регионах, эксперименты прекратились.

В западной части Евразии с падением Римской империи Европа вернулась под управление аристократических кланов. Столетия спустя люди оглядывались на тот период и называли его традиционным, то есть таким, при котором социальный статус и политический вес определялся исключительно семьей, в которой рождался человек. В девятнадцатом веке с этой системой наследственной передачи власти покончили.

Но до тех пор мир оставался политически раздробленным. У аристократов были территории, на которых они пользовались всей полнотой власти. Устанавливая на подконтрольных землях правила и порядки, такие правители действовали по своему усмотрению, без оглядки на соседей. В отсутствие верховной власти, способной ввести обязательные для всех законы, никто не связывал эти территории дорогами или другой инфраструктурой. Социальной мобильности не было, торговля без путей сообщения тоже развиваться не могла.

Понадобилось больше тысячи лет, чтобы пробились первые ростки так называемого Нового времени: протестантизм с его вниманием к личности, развитие городской инфраструктуры, рыночная экономика и в конечном итоге средний класс, которому предстояло вступить в борьбу за политическую власть.

***

Все, о чем мы говорили, оказало огромное влияние не только на развитие Европы, но и на то, какое мнение сложилось у нас о Китае.

В Европе отход от иерархического строя, опирающегося на право рождения, был временным, и после падения Римской империи аристократическая система быстро восстановилась. Но в других частях света с традиционным прошлым попрощались на более долгий срок.

В эпоху зарождения китайских империй первая сильная династия Хань выстроила эффективную административно-территориальную структуру и с помощью закона и чиновников боролась против наследной власти аристократии. И даже после падения династии Хань в третьем веке н. э. империи, пришедшие ей на смену, тоже способствовали развитию государственного аппарата и тем самым процветанию страны.

Например, в начале седьмого века, когда Северо-Западная Европа еще была разбита на мелкие феодальные анклавы, в Китае огромные территории объединила новая империя – Тан. Наладив эффективную бюрократическо-правовую систему управления, Тан построила богатое, яркое, космополитическое государство, в столице которого можно было увидеть товары со всей Евразии и людей разных рас и веры.

К двенадцатому-тринадцатому векам управляющие бюрократические структуры Китая стали поистине меритократическими институтами: ни один влиятельный пост, кроме императорского, нельзя было получить без образования и успешной сдачи экзаменов.

Экзаменаторы не оценивали природные таланты кандидата и не проверяли, какие умения и навыки он способен продемонстрировать. Вместо этого ему задавали вопросы о ситуациях, с которыми может столкнуться любой чиновник: предлагали к решению сценарии, полные моральных дилемм и несовместимых, разнонаправленных интересов. О кандидате судили не по правильным ответам, потому что таковых не было. Высокие оценки ставили тем, кто обнаруживал потенциал видеть общую картину и находить выход из неоднозначных ситуаций. Экзамен был мерилом человеколюбия.

Разумеется, этот социальный лифт не был общедоступным. Во-первых, к экзамену допускались только мужчины. Во-вторых, в Китае, как и во всем остальном тогдашнем мире, не было всеобщего образования. Богатые семьи могли нанимать своим детям учителей. Но при подготовке к экзамену ученик приобщался к нравственному саморазвитию и ценностям, которые отличались от ценностей аристократической элиты. Кандидат сдавал экзамены анонимно; на результат не влияло, из какой семьи он происходит. И если оценка была высокой, его направляли на службу куда-нибудь подальше от дома, чтобы на его решения не влияли детские привязанности и местные интересы.

Благодаря этому политическое влияние не передавалось по наследству. Оно было в руках образованной элиты.

Вместо того чтобы служить своекорыстной аристократии, государство сосредоточило силы на инфраструктурных проектах, о которых в децентрализованной и раздробленной феодальной Европе не могли даже мечтать. В Китае строились дороги и каналы, появилась разветвленная правовая система. Все это создавало отличные условия для роста экономики. Экономический взлет, в свою очередь, стимулировал развитие мощной торговой сети, которая покрыла весь Китай и протянулась далеко за его пределы. Торговые артерии тянулись в Юго-Восточную Азию, пересекали Индийский океан и достигали Ближнего Востока. И наконец соединили Китай со Средиземноморьем. Венеция, к примеру, сказочно разбогатела на транзитной торговле с Востоком.

Развившаяся экономика постепенно меняла облик большей части Евразии, хотя в некоторых уголках Европы по-прежнему держалась власть аристократических кланов. Европейские страны, лежавшие вдалеке от торговых путей и богатства, которое те несли, – такие, как Великобритания, Нидерланды и Испания, – начали строить корабли, чтобы попасть в Азию, обогнув южную оконечность Африки или обойдя земной шар в западном направлении. Однако вместо Азии они оказались в Америке. И начали, используя рабский труд, строить по ту сторону Атлантического океана новую колониальную экономику.

Она обогащала Западную Евразию. Но для создания сильных государств одного богатства недостаточно. И тут мы переходим к следующей части нашей истории.

***

Уже в шестнадцатом веке первые иезуиты отправились в Китай. То, что они там увидели, глубоко поразило их, и они поспешили взяться за перо. Монахи писали о бюрократическом аппарате, руководимом образованной элитой, а не аристократией; о законах, которые одинаковы для крестьян и знати; о том, что люди долго обучаются, чтобы сдать экзамен на государственную должность; о социальной мобильности, которая стала возможной благодаря меритократии. Для Европы это были неслыханные вещи.

Два столетия спустя эти описания во многом способствовали зарождению в Европе идей Просвещения. Такие мыслители, как Вольтер (1694–1778), читали труды иезуитов и задавались вопросом, как перенять китайский опыт. Они начали развивать идеи институтов, которые способствовали бы выработке законов, становлению чиновного аппарата и появлению образованной элиты. Европейцы понимали, что подобные идеи вполне реально воплотить в жизнь: сумели же это сделать в Китае.

Они начали строить эффективные государственные структуры, развивать правовые системы и наращивать военную мощь. Процветающая трансатлантическая экономика помогла новым государствам приобрести огромное влияние и позволила им наконец подключиться к азиатским торговым сетям. Однако целью теперь было не просто влиться в эти сети, а подчинить их себе, как Америку, – колонизировать и создать империю.

С этого момента начинается любопытный поворот в нашем восприятии истории. Когда европейские государства, став богаче и сильнее, пошли против старых аристократических режимов, они посчитали себя вершителями мировых судеб: первыми, кто отринул традиционный уклад и заложил начало нового мира. Согласно этой логике, азиатские страны, которые колонизировали европейцы, были отсталыми и традиционными, а Запад помогал им освобождаться от пережитков прошлого.

Западная мысль издавна культивировала образ Китая как страны, застрявшей на ранней стадии своего развития. Немецкий философ Ф. Гегель (1770–1831) говорил, будто китайцы увязли в своей вечной гармонии с природой. Он считал, что прогресс нации возможен только на стадии, достигнутой современной ему Европой: когда государство рационально, не подчиняется миру природы, осознает себя и способно осмысленно вступать в борьбу и конфликты, которые способствуют его дальнейшему развитию. Социолог и экономист Макс Вебер (1864–1920), тоже живший в Германии, пытался понять, почему в Китае, в отличие от Европы, не произошло естественного перехода к капитализму. Он заключил, что китайцев ограничивало отсутствие в их мировоззрении ряда ключевых принципов. Вебер полагал, что конфуцианство и протестантизм заложили слишком разные философские основы: вот почему Китай приспосабливался к миру, а Запад пытался этот мир изменить.

Однако сегодня уже очевидно: многое в европейском наследии – и соответственно в нашей сегодняшней жизни – имеет китайские корни. Например, госэкзамены (такие, как Академический оценочный тест, или SAT – стандартизованный тест для приема в высшие учебные заведения в США) впервые появились именно в Китае. Оттуда же родом и законы одинаковые для всех, и внесословная бюрократия во главе с образованной элитой.

Впрочем, рассуждая о том, чему Европа научилась у Поднебесной, необходимо сделать небольшую оговорку. На Западе прижилась лишь одна из граней китайской философии: идеи Мо-цзы и его интеллектуальных наследников – легистов. Согласно распространившейся в Европе концепции, люди – это рациональные агенты, которые управляют рациональными правовыми системами, исходя из универсальных законов. Экзамены в таком обществе служат исключительно для оценки способностей и знаний человека, а не его добродетели или нравственного развития. Учение моизма, вырвав из исходного морального контекста, стали рассматривать просто как один из рецептов создания бюрократического аппарата. Легизм сыграл ключевую роль в становлении того, что мы называем современным рациональным государством. А вот идеи, связанные с нравственным совершенствованием, человеколюбием и саморазвитием, остались за бортом.

Иными словами, Запад подражал азиатским формам государственного управления, но применял их по-своему. В Китае задачей было отделить богатство от политической власти, чтобы государством действительно управляли люди наиболее достойные и образованные. Европа же, поборов аристократическое общество, прочно соединила политическую власть с богатством. Человеку, не имеющему средств, наверх было по-прежнему не пробиться. Социальным лифтом на Западе стало не образование, а богатство. Не государство, а экономика.

Это один из путей борьбы с аристократическим укладом. Но не единственный. Просто, если на всю предшествующую историю человечества навесить ярлык «традиционная», мы не увидим в альтернативных идеях того, чему стоит поучиться.

А ведь, впустив в свою жизнь другие глобальные идеи, мы способны открыть новую страницу человеческой истории. Что с учетом сегодняшних личностных и социальных проблем может оказаться нашим лучшим шансом.

Как мы воспринимаем азиатские идеи

Некоторым из наших читателей может показаться, что Запад уже открыл для себя идеи Востока. Несколько десятилетий назад буддизм приобрел в США и Европе неслыханную популярность, обогатив нашу действительность целой россыпью понятий: медитация, самоосознавание, ашрамы. Многие из нас уже давно ощущают некую пустоту – чувство, что мы обманулись в своих грандиозных идеях. Мы ищем новые подходы, которые помогли бы нам жить более полной жизнью.

Но встраивание буддизма в западную парадигму и мировоззрение не обошлось без потерь. Изначальная привлекательность буддизма – в том, что он выглядит как противоядие от амбиций и корыстолюбия. Поэтому его и Восток вообще стали идеализировать, противопоставляя алчному и суетному Западу. Однако философию буддизма по-прежнему понимают во многом превратно, в духе все того же западного индивидуализма.

Возьмем, к примеру, самоосознавание. Лежащая в его основе концепция предполагает отрешенность, благодаря которой можно созерцать мир и каждое его мгновение, не давая оценок, чтобы не тревожиться. У нас же самоосознавание рекламируют как прием, позволяющий привнести спокойствие и безмятежность в динамичную жизнь. В последнее время бизнес-школы, корпорации и даже военные продвигают его как инструмент повышения производительности и эффективности.

Но разве в этом смысл самоосознавания? Для буддиста оно – способ избавления от «я». Буддизм вообще есть учение о «не-я»; буддийские практики призваны развеять представление о том, что индивидуальное «я» вообще существует. Однако на Западе многие попросту не хотят этого принять, предпочитая видеть в самоосознавании то, чем оно вовсе не является: способ узнать и полюбить свое «я». В результате получается довольно экзотический способ самопомощи: учение об отсутствии «я» применяется, чтобы облегчить примирение с собой.

Сегодня на Западе взяли в оборот и другие азиатские учения, пытаясь соорудить на их основе простые и понятные теории – в частности, даосизм и даже конфуцианство. Их выхолащивают, после чего предлагают широкой публике, утверждая, будто они учат принимать мир и свое место в нем такими, как есть.

Эти романтические толкования – не что иное, как реверс той же самой медали, на аверсе которой Запад свысока посматривает на «отсталый», «традиционный» Восток. Под таким углом Азия предстает воплощением древнего знания о цельном, гармоничном, идеальном образе жизни. Но от сегодняшних призывов принять свое истинное «я», обрести гармонию с окружающей действительностью и найти в этом умиротворение – один шаг до примирения со своей долей и возврата к традиционной концепции о предопределении. Став безмятежными и отрешенными, мы по сути отказываемся от возможности стать лучше.

Восточную философию мы привычно подгоняем под навязываемый сегодня всему миру западный взгляд на вещи. Это мешает нам увидеть восточные идеи такими, какие они есть, и оценить их огромный потенциал. Но, как учили китайские мудрецы, существует множество действенных путей побороть мир, где наша жизнь предопределена с рождения, и приблизить новую реальность, позволяющую людям обрести счастье и максимально реализоваться.

Бездумности и самонадеянности противостоит не самоосознавание, а вовлеченность. Авторы всех вышеупомянутых текстов еще в древности задались вопросом, как побороть пассивность и преобразить мир, в котором мы живем. Их идеи, которых мы коснулись в этой книге, до сих пор не потеряли актуальности и прагматического смысла.

Потенциал разобщенного мира

Многое из того, о чем говорится в этой книге, мы знали и раньше, а кое-что давно применяем на практике. Но знакомство с китайскими мыслителями полезно тем, что позволяет нам осмыслить импульсы и поведенческие реакции, от которых бы мы иначе отмахнулись, поскольку они не соответствуют нашим представлениям о возможностях и подлинной сути человека. Древние философы показывают нам: порой наша активность на поверку оборачивается пассивностью, а стремление быть верным себе загоняет в тупик. Они учат помнить, что мир непредсказуем и что мы растем, когда живем «как будто», а не когда ищем свое истинное «я».

Каждый из этих мыслителей по-своему представлял путь к достойной и счастливой жизни. Но ни один из них не признавал, что существует единственное и неизменное прошлое, которое держит нас в своем плену, общий для всех закон во вселенной, некий свод общеобязательных правил или дарованный свыше универсальный моральный канон. Философы предлагают нам задуматься: какой была бы наша жизнь, если бы мы предположили, что ничего этого на самом деле нет.

Наши попытки построить единый, стабильный и предсказуемый мир принимают множество форм. Для кого-то это могут быть универсальные этические нормы, подобные тем, что проповедовали моисты, либо кантианский кодекс чести, обязательный к исполнению в любой ситуации. А для других – вера во всеобщую гармонию, слияния с которой мы ищем. Последнее веяние – поиск своего подлинного «я», которое и есть высшая правда.

Теперь мы знаем, что подобные идеи не новы. В том или ином виде они существовали и в Древнем Китае. И уже тогда наши философы бросили им вызов. Поскольку видели: мы живем в разобщенном и непредсказуемом мире, в котором люди зачастую ведут себя чересчур по-человечески. Отсюда – непростые взаимоотношения и бесконечные конфликты.

Западный взгляд на китайские ритуалы всегда грешил прямолинейностью. Например, поклонение предкам приводилось как свидетельство того, будто китайцы всегда прислушивались к мертвым и жили в их тени. Мыслители подобные Веберу полагали, что участники ритуала воспринимают его буквально и искренне верят, что мир настолько гармоничен, насколько это изображается в обряде.

Однако на самом деле те, кто совершал ритуал, прекрасно понимали разницу между ним и действительностью. Они знали, что живут в разобщенном мире, но как раз поэтому и обращались к ритуалу. Он позволял отключаться от запутанной реальности и разыгрывать воображаемые гармонические сценарии; помогал строить будущее, не тяготясь прошлым. Переходя в режим «как будто», люди работали с терзавшими их призраками и тем самым перерабатывали прошлое, создавая его новую версию. Этот процесс был перманентным: призраки отступали, но не уходили навсегда.

Поэтому ритуал повторяли снова и снова. Не вдруг, но со временем наступал прогресс. Своими действиями живые говорили: «Вот как мы могли бы жить, если бы смотрели на прошлое иначе». И, раз за разом воссоздавая это прошлое, они действительно начинали жить по-другому.

Тут есть чему поучиться. Наши попытки привести в порядок разобщенный мир неизбежно оказываются недостаточными или даже с треском проваливаются. Если говорить образно, призраки – наше прошлое – в той или иной степени терзают каждого из нас. Но если наш мир омрачен и расколот этим прошлым – сложными отношениями, проблемами на работе, потерями, множеством неминуемых ошибок, – нам нужен ритуал, подобный китайскому поклонению предкам. Если мы хотим улучшить мир, следует неустанно облагораживать свои эмоции и их проявление в общении с людьми. А для этого нужно понять, насколько нас сковывает собственное прошлое, живущие в нас разрушительные страсти и хрупкость человеческих отношений в целом. Заботиться друг о друге – кропотливый труд. Он требует неусыпного внимания, гибкости и чуткости. Но из всего, что делает человек, мало что бывает важнее и приносит больше радости.

В расколотом и разобщенном мире порядок можем создавать лишь мы, люди. Мы формируем и окультуриваем реальность, не избавляясь от непослушных человеческих эмоций (ибо эта сумбурная субстанция и есть мы), а начиная с них. Наш инструмент – ежедневное самосовершенствование. Мы совершаем ритуалы, чтобы улучшать отношения с окружающими; облагораживаем энергию в своем теле, чтобы жить более полной жизнью; развиваем свой ум и сердце, чтобы принимать повседневные решения на новом, гораздо более высоком уровне; сопротивляемся нашей склонности отгораживаться от неизвестного, чтобы всегда быть открытыми новому.

Процесс изменения мира к лучшему никогда не заканчивается, потому что в наших отношениях всегда есть что улучшить. Но, приучаясь работать над отношениями, мы узнаем, как управлять ситуациями и тем самым создавать бесконечное множество новых миров. Идеи китайских мыслителей помогут нам открыть для себя новые возможности и увидеть пути, что ведут к лучшей, более полной и достойной жизни.

Если мир разобщен, это шанс построить все заново. Великие перемены начинаются с повседневных мелочей жизни. Если мы начнем с них, все будет в наших руках.

Благодарности

Прежде всего мы хотели бы сказать спасибо тысячам студентов, с которыми Майкл имел честь работать все эти годы. Их интеллектуальное любопытство и жажда знаний служат ему неиссякаемым источником вдохновения.

Мы благодарны нашему агенту Джиллиан Маккензи за то, что она увидела большой потенциал в книге о китайской философии; издателю Джонатану Карпу – за горячую поддержку проекта; нашему редактору Присцилле Пейнтон – за вдумчивую правку и несокрушимый энтузиазм; Софии Хименес – за неизменное содействие; Филу Меткафу – за превосходную подготовку текста к печати; а также фантастической команде маркетинга и рекламы издательства Simon & Schuster: Кэри Голдстейну, Ричарду Рореру и Дане Трокер. Мы очень признательны за помощь чудесным Эллисон Деверё и Кирстен Вольф. От всего сердца благодарим Камиллу Ферье, Джессику Вулард, Джемму Макдону и Джорджину Ле Грис из литературного агентства Marsh Agency и всех редакторов, которые занимаются изданием этой книги за рубежом.

Отдельное спасибо Дэниелу Крю из Viking UK за его бесценные замечания и рекомендации. Кроме того, хотим поблагодарить Сэмюэла Дугласа, Дженнифер Маргулис и Лауру Симеон за въедливое чтение первых вариантов этой книги, а также Джен Гидеру, Рональда Лэмба, Элизабет Малкин, Адама Митчелла, Кэтрин Озмент и Джинни Сук за поддержку.

Выражаем глубочайшую признательность нашим родным, без терпения и помощи которых эта книга не была бы написана.

И наконец, от души благодарим друг друга. Это было подлинное сотрудничество. Философов обсуждали на занятиях Майкла, а Кристина добавила к этому примеры из современной жизни и написала о концепциях древних мыслителей применительно к нашей действительности. Книга в результате получилась гораздо лучше, чем то, что каждый из нас мог бы сделать в одиночку.

Литература и материалы для дополнительного чтения

Небольшое примечание. У многих текстов, о которых мы говорили в «Пути», долгая и запутанная история написания. Каждый, как правило, существует в нескольких вариантах, составленных разными редакторами. Тем не менее читать и обсуждать их принято так, будто они написаны одним философом и отражают исключительно его взгляды. В интересах ясности изложения мы тоже решили следовать этой традиции. Например, вместо того чтобы писать «В тексте «Мэнцзы» сказано», мы пишем «Мэн-цзы говорит».

Большинство мыслителей, которых мы обсуждали, можно найти в замечательной антологии Readings in Classical Chinese Philosophy, Philip J. Ivanhoe and Bryan W. Van Norden, eds. (Indianapolis: Hackett, 2005).

С полными переводами советуем знакомиться по следующим изданиям:

Burton Watson, trans., Te Complete Works of Zhuangzi (Translations from the Asian Classics) (New York: Columbia University Press, 2013).

D. C. Lau, trans., Te Analects (New York: Penguin Books, 1979).

– Mencius (New York: Penguin Books, 2005).

– Tao Te Ching [by Lao Tzu] (New York: Penguin Books, 1985).

Harold D. Roth, Original Tao: Inward Training (Nei-yeh) and the Foundations of Taoist Mysticism (Translations from the Asian Classics) (New York: Columbia University Press, 2004).

Век философии

Для дополнительного чтения:

Jared Diamond, Guns, Germs, and Steel: Te Fates of Human Societies (New York: W. W. Norton, 2005).

Ian Morris, Why the West Rules – for Now: Te Patterns of History, and What Tey Reveal About the Future (New York: Farrar, Straus and Giroux, 2010).

Конфуций

О «как будто» в более широком философском понимании:

Hans Vaihinger, Te Philosophy of ‘As if’: A System of the Teoretical, Practical and Religious Fictions of Mankind, translated by C. K. Ogden, 2nd ed. (New York: Harcourt, Brace and Company, 1935).

Adam B. Seligman, Robert P. Weller, Michael J. Puett, and Bennett Simon, Ritual and Its Consequences: An Essay on the Limits of Sincerity (New York: Oxford University Press, 2008).

Об истории «спасибо» и «пожалуйста»:

David Graeber, Debt: Te First 5,000 Years (Brooklyn, New York: Melville House, 2011).

Лао-цзы

О Линкольне:

Garry Wills, Lincoln at Gettysburg: Te Words Tat Remade America (New York: Simon & Schuster, 1992).

О президентском приветствии:

Garry Wills, Bomb Power: Te Modern Presidency and the National Security State (New York: Penguin Books, 2010).

«Внутреннее совершенствование»

Быть как Бог

Michael J. Puett, To Become a God: Cosmology, Sacrifce, and Self-Divinization in Early China (Cambridge, MA: Harvard University Asia Center, 2002).

Чжуан-цзы

О потоке:

Mihaly Csikszentmihalyi, Flow: Te Psychology of Optimal Experience (New York: Harper & Row, 1990).

Сюнь-цзы

О мытье рук:

Sherwin B. Nuland, Te Doctors’ Plague: Germs, Childbed Fever, and the Strange Story of Ignác Semmelweis (New York: W. W. Norton, 2003).

МАЙКЛ ПЬЮЭТТ – профессор истории Китая в Гарварде. Его бакалаврский курс по китайской философии является одним из самых популярных в университете. Часто читает курсы лекций в ведущих учебных заведениях мира.

КРИСТИНА ГРОСС-ЛО – журналист и писатель. Публикуется в Wall Street Journal, Atlantic, Guardian, Vox. Ее темы – история, философия, образование, воспитание детей. Автор бестселлера «Родители без границ. Секреты воспитания со всего мира».

Книга «Путь» издана в тридцати странах.

Примечания

1

Перевод Л. Переломова.

(обратно)

2

Перевод В. Кривцова.

(обратно)

3

Перевод В. Кривцова.

(обратно)

4

Перевод Л. Переломова.

(обратно)

5

Перевод Л. Думана.

(обратно)

6

Перевод Л. Думана.

(обратно)

7

Перевод Л. Думана.

(обратно)

8

Перевод В. Колоколова.

(обратно)

9

Перевод В. Колоколова.

(обратно)

10

Перевод А. Маслова.

(обратно)

11

Перевод В. Колоколова.

(обратно)

12

Перевод Г. Ткаченко.

(обратно)

13

Перевод А. Кувшинова.

(обратно)

14

Перевод В. Малявина.

(обратно)

15

Перевод О. Борушко.

(обратно)

16

Перевод В. Странника.

(обратно)

17

Перевод Д. Конисси под редакцией Л. Н. Толстого.

(обратно)

18

Перевод В. Малявина.

(обратно)

19

Перевод Д. Конисси под редакцией Л. Н. Толстого.

(обратно)

20

Перевод В. Малявина.

(обратно)

21

Перевод В. Малявина.

(обратно)

22

Перевод В. Малявина.

(обратно)

23

Перевод В. Малявина.

(обратно)

24

Перевод Л. Поздеевой.

(обратно)

25

Перевод В. Малявина.

(обратно)

26

Перевод В. Феоктистова.

(обратно)

27

Перевод И. Семененко.

(обратно)

Оглавление

Предисловие Кристина Гросс-Ло

Введение

1 Век самонадеянности

2 Век философии

3 Об отношениях: Конфуций и ритуалы «как будто»

4 О решениях: Мэн-цзы и непредсказуемый мир

5 О влиянии: Лао-цзы и созидание миров

6 О жизненной энергии: «Внутреннее совершенствование», или Быть как духи

7 О непосредственности: Чжуан-цзы и мир превращений

8 О человечестве: Сюнь-цзы и придание миру формы

9 Век возможностей

Благодарности

Литература и материалы для дополнительного чтения Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg