«Личностный потенциал. Структура и диагностика»

Личностный потенциал. Структура и диагностика (fb2) - Личностный потенциал. Структура и диагностика 12759K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Коллектив авторов

Коллектив авторов Личностный потенциал. Структура и диагностика

Авторский коллектив:

А. Ж. Аверина, Л. А. Александрова, И. А. Васильев, Т. О. Гордеева, А. И. Гусев, О. Е. Дергачева, Г. В. Иванченко, Е. Р. Калитеевская, М. В. Курганская, А. А. Лебедева, Д. А. Леонтьев, Е. Ю. Мандрикова, О. В. Митина, Е. Н. Осин, А. В. Плотникова, Е. И. Рассказова, А. Х. Фам, С. А. Шапкин

Введение: личностный потенциал как объект изучения. Д. А. Леонтьев

Современная психология личности представляет собой весьма эклектичную область, специфическое предметное содержание и границы которой весьма нечетко определены. Если открыть практически любой из учебников под названием «Психология личности», «Теории личности» или «Развитие личности», мы найдем там все что угодно – от конституции до смысла жизни. Именно отсутствие четкого представления о специфическом содержании личности, помимо психических процессов, состояний и других составных частей предмета психологии, и является, на мой взгляд, основной помехой для развития этой области научного знания, которое движется сейчас очень быстрыми темпами, но направление этого движения не совсем понятно.

Ряд авторов в разное время и в достаточно разных контекстах пытались вычленить специфическое содержание личности. Можно сослаться на идею А.Н. Леонтьева (1983) о личности как особом измерении, несводимом к тому, в котором ведется изучение психических процессов, на идею В. Франкла (1990) о ноэтическом, духовном измерении, которое надстраивается над измерением собственно психологическим, идею Б.С. Братуся (1988) о разведении личности в узком смысле слова, характеризующейся особым содержанием, и личности в широком смысле слова. Во всех этих случаях под специфическим содержанием личности подразумевалось ее смысловое измерение (смысловая ткань, внутренний мир), что нашло отражение в перекликающихся между собой вариантах понимания структуры личности ( Асмолов , 1990; Братусь , 1988; Леонтьев Д.А. , 1993), которые достаточно близки: во всех трех моделях вычленяется смысловая сфера личности как специфическая ее ткань.

Однако это не позволяет еще говорить об имманентной динамике собственно личностного измерения: о личностном развитии – в отличие от развития личности, о личностном здоровье – в отличие от здоровья личности (понятия зрелости, развития и здоровья описывают с разных сторон фактически одно и то же). Личностное развитие не совпадает с развитием психическим, нравственным, интеллектуальным. Есть немало данных о том, что познавательная сфера, интеллект, нравственные ориентации, смысловая сфера и т. д. различаются у людей незрелых и зрелых, личностно здоровых и нездоровых, несформировавшихся как личность и сформировавшихся, но эти глубокие отличия не первичны. Их нельзя использовать в качестве объяснения того, почему этот человек такой, а не иной.

Для обозначения этого базового измерения – собственно личностного в личности – я считаю целесообразным ввести рабочее понятие «личностный потенциал» (ЛП), который прямо не коррелирует с интеллектуальным развитием, с глубиной и содержательностью внутреннего мира и с творческим потенциалом. Уже повседневный опыт дает нам интуитивное представление о подобной базовой индивидуальной характеристике, стержне личности. Среди людей, признанных неоспоримыми гениями, мы можем встретить натуры чувствительные, ранимые, болезненные, как, например, Ван Гог, Достоевский, Кафка и Мандельштам. Но среди них же мы видим и людей, которые хорошо владели собой и продуктивно и творчески строили свою жизнь – хотя порой и в крайне неблагоприятных условиях – например, Микеланджело, Пикассо, Бернард Шоу или Солженицын; им свойственна способность уверенно структурировать не только культурный, эстетический материал, но и материал собственной жизни.

Феноменологию, отражающую эффекты выраженности ЛП или его недостаточности, в разных подходах в психологии обозначали такими понятиями, как воля, сила Эго, внутренняя опора, локус контроля, ориентация на действие, резилентность и некоторые другие. Лучше всего, пожалуй, ему соответствует понятие «жизнестойкость» (hardiness), введенное С. Мадди ( Maddi , 1998) в качестве операционального аналога «отваге быть» по П. Тиллиху (1995). Мадди определяет жизнестойкость не как личностное качество, а как систему установок или убеждений, в определенной мере поддающихся формированию и развитию, – установки на включенность в противовес отчуждению и изоляции, установки на контроль за событиями в противовес чувству бессилия и установки на принятие вызова и риска в противовес стремлению к безопасности и минимизации напряжений. Разработав тест жизнестойкости и проведя с его помощью большое количество исследований, Мадди подтвердил, что жизнестойкость является той базовой характеристикой личности, которая опосредует воздействие на сознание и поведение человека всевозможных благоприятных и неблагоприятных обстоятельств, от соматических проблем до социальных условий (подробнее см. настоящее издание, с. 178–209).

Вместе с тем все упомянутые понятия, хоть и имеют самое прямое отношение к ЛП, однако описывают лишь отдельные его грани. Когда мы говорим о личностном потенциале, речь идет не столько о базовых личностных чертах или установках, сколько об особенностях системной организации личности в целом, о сложной ее архитектонике, основанной на сложной схеме опосредствования. Например, В.А. Иванников (1991) убедительно показал, что воля обнаруживает себя не столько как сила, сколько как техника саморегуляции через опосредствование мотивации. Путь к решению проблемы личностного потенциала, по моему глубокому убеждению, лежит через смычку, с одной стороны, экзистенциальной психологии, которая на сегодняшний день уделяет наибольшее внимание феноменологии личностного потенциала и попыткам его концептуализировать, и, с другой стороны, культурно-исторической психологии Л.С. Выготского. Основной вклад Выготского в психологию личности заключается в четком и развернутом формулировании идеи о том, что сущностной психологической характеристикой личности является овладение собственным поведением через его опосредствование ( Выготский , 1983). Хотя Выготский не оставил теории личности, то, что он говорил про личность, позволяет рассматривать личность как наиболее интегральную высшую психическую функцию (см. Леонтьев Д.А ., 2001), а основной характеристикой высших психических функций является, как известно, произвольность.

Личностный потенциал предстает как интегральная характеристика уровня личностной зрелости, а главным феноменом личностной зрелости и формой проявления личностного потенциала является как раз феномен самодетерминации личности, то есть осуществление деятельности в относительной свободе от заданных условий этой деятельности – как внешних, так и внутренних условий, под которыми понимаются биологические, в частности телесные, предпосылки, а также потребности, характер и другие устойчивые психологические структуры. В. Франкл (1990) подробно описывал такое проявление человеческой свободы, как свободу по отношению к собственным потребностям и к собственной телесности. Это замечательно было выражено еще Гегелем (1971, с. 26): «Обстоятельства и мотивы господствуют над человеком лишь в той мере, в какой он сам позволяет им это». В этой фразе заключена квинтэссенция психологии личности, содержащая две истины: (1) обстоятельства и мотивы могут господствовать над человеком, и (2) обстоятельства и мотивы могут не господствовать над человеком, если он им этого не позволит. Другими словами, существуют разные формы и механизмы регуляции и детерминации человеческого поведения, которые могут «включаться» и «выключаться», в том числе механизмы самодетерминации. Самодетерминация лежит в основе таких проявлений личности, которые, как писал М.К. Мамардашвили (1990), находятся по перпендикуляру к повседневному потоку жизни. Залог возможности самодетерминации – способность человека, как в когнитивном плане (плане сознания и картины мира), так и в плане чисто практическом, отстраниться от потока жизни, в котором он плывет. Существует система постоянно действующих на каждого из нас факторов, и мы имеем возможность «плыть» в ее рамках, адаптируясь к ней, но имеем также возможность эту систему трансцендировать, включив механизмы самодетерминации. В этом трансцендентном отношении к потоку жизни прежде всего и проявляется личностная зрелость как выражение личностного потенциала. Как хорошо выразилась одна клиентка, пришедшая к психологу, «вопрос в том – я живу или жизнь меня живет?» (И.К. Подчуфарова, личное сообщение).

Личностный потенциал отражает меру преодоления личностью заданных обстоятельств, в конечном счете преодоление личностью самой себя. Сошлюсь на общую антропологическую модель Э. Фромма (1995), которая представляется мне весьма точным и полным образом человека. Фромм констатирует фундаментальную двойственность человека. С одной стороны, человек вышел из мира природы и его тянет по начертанному ею пути наименьшего сопротивления. Это путь возвращения в лоно матери-природы, путь слияния с родом, кланом и т. д., путь отказа от самостоятельности, от собственного принятия решения, в конечном счете – путь отказа от сознания и бегства от свободы. Но поскольку человек не может вернуться в это лоно, поскольку из рая он изгнан, он должен искать свой, уже человеческий путь, в чем ему никто не может помочь; он должен идти по границе двух миров, природного и человеческого, и создавать основания для своей жизни, поскольку он лишен тех оснований, которые есть у всех прочих живых существ. Собственно говоря, в том, в какой мере человек самоопределяется по отношению к этой дихотомии, также находит свое проявление личностное в личности, личностный потенциал. По сути, личностный потенциал отражает, в какой степени данный индивид произошел от обезьяны, ведь одна из самых больших иллюзий – считать, что мы уже от обезьяны произошли . Каждый человек на протяжении всей своей жизни продолжает решать эту задачу, и результатом разнообразия ответов на этот эволюционный вызов является очень большой спектр индивидуальных вариаций степени человечности. К сожалению, этот образ не такой уж метафорический, каким он кажется на первый взгляд (см. подробнее Леонтьев Д.А ., 2009).

Еще правильнее будет говорить о преодолении личностью прижизненно складывающейся структурой индивидуальности (тем, что задано «внешними» и «внутренними» условиями развития). «Личность – это не природный объект, это то, что человек в процессе индивидуального развития сам из себя делает. <…> Личность – это глобальная высшая психическая функция прогрессивного овладения собственным поведением и внесения новых высших закономерностей в процессы взаимодействия с миром и саморазвития на основе социального опыта, вычерпываемого из мира, и биологической основы, с которой мы в этот мир приходим» ( Леонтьев Д.А. , 2006, с. 146).

Личностный потенциал – это интегральная системная характеристика индивидуально-психологических особенностей личности, лежащая в основе способности личности исходить из устойчивых внутренних критериев и ориентиров в своей жизнедеятельности и сохранять стабильность смысловых ориентаций и эффективность деятельности на фоне давлений и изменяющихся внешних условий. Это способность личности проявлять себя в качестве личности, выступать автономным саморегулируемым субъектом активности, оказывающим целенаправленные изменения во внешнем мире и сочетающим устойчивость к воздействию внешних обстоятельств и гибкое реагирование на изменения внешней и внутренней ситуации.

Понятие ЛП содержательно раскрывает идею «изменяющейся личности в изменяющемся мире» ( Асмолов , 1990). Оно идет на смену понятию адаптации, подразумевая сложные механизмы совладания с изменчивой действительностью – не только приспособление к заданным условиям, но и готовность к их изменению и способность к самостоятельному созданию необходимых условий. Способность человека выполнять задуманное вне зависимости от внешних условий, в том числе в неблагоприятных условиях, является неоспоримой ценностью как во многих областях профессиональной деятельности, так и в повседневной жизни.

В последнее время для понимания этого аспекта личности часто используются понятия субъекта и субъектности и англоязычный аналог последнего – понятие «agency» (Р. Харре, Дж. Ричлак, А. Бандура и др.; см. об этом подробнее Леонтьев Д.А ., 2010). Можно согласиться с теми взглядами, которые связывают понятие субъекта с определенными априори не гарантированными функциональными способностями реально управлять ходом своей деятельности, характеризующимися индивидуальным разбросом и динамикой становления в онтогенезе (А.В. Брушлинский, В.В. Знаков, В.И. Моросанова, Е.А. Сергиенко и др.). Действительно, далеко не каждый из нас в каждый момент своей жизнедеятельности выступает подлинным субъектом того, что он делает; действуя на основе стимул-реактивного или другого безличного механизма, индивид не осуществляет подлинное субъект-объектное отношение.

В 2001–2002 гг. под моим руководством на факультете психологии МГУ начала складываться неформальная исследовательская группа по изучению психологии самодетерминации, включавшая в себя преимущественно студентов и аспирантов. Мы стремились нащупать новые подходы в изучении личности в отсутствие априорной исследовательской программы, методов и т. п., не порывая при этом с устоявшейся методологией и базой знаний, стараясь найти и заполнить в них белые пятна. Работой группы руководил интерес в первую очередь к тем аспектам личности, которые не изучались традиционной психологией и традиционными широко распространенными методами, прежде всего в силу отсутствия адекватных подходов и инструментов. За прошедшее время разрозненные исследования и первоначально разрозненные теоретические идеи сложились в далеко еще не законченную, но вполне целостную концепцию и исследовательскую программу. На данный момент группа выросла в межкафедральную лабораторию факультета психологии МГУ по психологическому изучению качества жизни и личностного потенциала; в русле ее исследовательской программы создана специализированная лаборатория проблем развития личности лиц с ограниченными возможностями здоровья в МГППУ и лаборатория позитивной психологии и качества жизни в Высшей школе экономики; проводятся исследования в ММА им. И.М. Сеченова, в вузах и научных центрах других городов, от Смоленска до Камчатки. В русле этой программы за последние годы было защищено несколько кандидатских диссертаций (О.Е. Дергачевой, Е.Ю. Мандриковой, Л.А. Александровой, Е.Н. Осиным), выполнено несколько серьезных исследовательских проектов, в том числе: «Структура и диагностика личностного потенциала» (Российский гуманитарный научный фонд, 2006–2008); «Индикаторы и предикторы психологического благополучия и личностного потенциала школьников в системе общего образования» (ФЦП развития образования, 2007–2009); «Личностные ресурсы совладания в условиях хронического стресса» (Российский гуманитарный научный фонд, 2009–2010).

Цель данной коллективной монографии, созданной участниками межкафедральной (а на сегодняшний день уже фактически межвузовской и межведомственной) научно-исследовательской группы по исследованию самодетерминации и личностного потенциала – современная постановка проблемы личностного потенциала и нащупывание подходов к его изучению и диагностике на новом витке развития научного знания. Она включает в себя четыре части. Первая часть носит обзорно-теоретический характер и посвящена постановке проблемы личностного потенциала, в частности, взглядам в мировой психологии, которые могут так или иначе рассматриваться как попытки решения этой проблемы в разных понятийных системах и на разной методологической основе: в терминах потенциала и возможностей, уровней развития эго, черт (сил характера и добродетелей) и, наконец, саморегуляции. Вторая часть посвящена составляющим личностного потенциала, отдельным конструктам, которые вносят осязаемый вклад в его функционирование. В их числе такие личностные характеристики, как оптимистическое мышление, жизнестойкость, витальность, личностная автономия, толерантность к неопределенности, стратегии совладания и др. Небольшая третья часть посвящена методологическим аспектам исследования личностного потенциала. Наконец, в четвертой части нашли отражение некоторые из исследований, в которых объяснительные возможности концепции личностного потенциала раскрываются на эмпирическом материале. Заключительная глава подводит предварительные итоги и намечает перспективы дальнейшей работы, которые, безусловно, намного шире того, что представлено в монографии.

Литература

Асмолов А.Г . Психология личности. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1990.

Братусь Б.С . Аномалии личности. М.: Мысль, 1988.

Выготский Л.С . Собрание сочинений: В 6 т. М.: Педагогика, 1983. Т. 3.

Гегель Г.В.Ф. Философская пропедевтика // Гегель Г.В.Ф. Работы разных лет: В 2 т. М.: Мысль, 1971. Т. 2. С. 5–209.

Иванников В.А . Психологические механизмы волевой регуляции. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1991.

Леонтьев А.Н . Деятельность. Сознание. Личность. 2-е изд. М.: Политиздат, 1977.

Леонтьев А.Н . Избранные психологические произведения: В 2 т. М.: Педагогика, 1983. Т. 1.

Леонтьев Д.А . Очерк психологии личности. М.: Смысл, 1993.

Леонтьев Д.А. Личностная зрелость как опосредствование личностного роста // Культурно-историческая психология развития / Под ред. И.А. Петуховой. М.: Смысл, 2001. С. 154–161.

Леонтьев Д.А. Личность как преодоление индивидуальности: контуры неклассической психологии личности // Психологическая теория деятельности: вчера, сегодня, завтра / Под ред. А.А. Леонтьева. М.: Смысл, 2006. С. 134–147.

Леонтьев Д.А. Человечность как проблема // Человек – наука – гуманизм: К 80-летию со дня рождения академика И.Т. Фролова / Отв. ред. А.А. Гусейнов. М.: Наука, 2009. С. 69–85.

Леонтьев Д.А. Что дает психологии понятие субъекта: субъектность как измерение личности // Эпистемология и философия науки. 2010. Т. 25. № 3. С. 136–153.

Мамардашвили М . Как я понимаю философию. М.: Прогресс, 1990.

Ницше Ф. Так говорил Заратустра // Соч.: В 2 т. М.: Мысль, 1990. Т. 1. С. 5–237.

Тиллих П. Избранное. Теология культуры. М.: Юрист, 1995.

Франкл В. Человек в поисках смысла. М.: Прогресс, 1990.

Фромм Э. Душа человека. М.: Республика, 1992.

Фромм Э . Человеческая ситуация. М.: Смысл, 1995.

Maddi S.R. The search for meaning // The Nebraska symposium on motivation 1970 / W.J. Arnold, M.H. Page (Еds.). Lincoln (NB): University of Nebraska press, 1971. P. 137–186. Maddi S . Creating Meaning Through Making Decisions // The Human Search for Meaning / P.T.P. Wong, P.S. Fry (Еds.) Mahwah (NJ): Lawrence Erlbaum, 1998. Р. 1–25.

Часть 1 В поисках основы личности

Новые ориентиры понимания личности в психологии: от необходимого к возможному Д.А. Леонтьев

Сведи к необходимостям всю жизнь,

И человек сравняется с животным.

У. Шекспир «Король Лир»

Акт 2, сцена 4

Пер. Б. Пастернака

Любое научное исследование разворачивается в контексте идей своего времени – или устоявшихся и общепризнанных, или новаторских, претендующих на изменение научных подходов, а иногда и тех, и других одновременно. Цель данной главы – эксплицировать методологические и общетеоретические ориентиры развиваемого нами подхода, прежде всего в контексте состояния мировой психологии личности в начале нового тысячелетия.

Методологические тупики классической психологии личности

Не претендуя на охват всей психологии личности, хотелось бы эксплицировать главные посылки, на которых основывается основная линия психологии личности ХХ в., во многом зашедшая в методологический тупик, хотя наряду с этой основной линией возникают и развиваются многообразные альтернативные подходы. Господствующая в этой области методология эмпирических исследований носит ограниченный характер, что связано прежде всего с тем, что из правильных принципиальных теоретических обобщений имплицитно делаются уже не столь бесспорные выводы, которые и направляют исследования:

1. Из детально аргументированного еще в 1920-е гг. положения о том, что психологические феномены законосообразны, подчиняются не просто стохастическим закономерностям, а достаточно четким и однозначным законам (см. Левин , 2001), выводится ложное, логически не вытекающее из него следствие, что у всех людей одни и те же психологические феномены подчиняются одним и тем же законам. Если мы изучаем разные выборки, разные группы, разные культуры, то, как правило, речь идет о том, что «уравнения» включают в себя разные параметры, разные константы, но сами уравнения в принципе не меняются, законы носят общий характер.

2. Из эмпирической очевидности индивидов как целостных и отграниченных друг от друга объектов анализа, жестко определенных в своих границах, выводится аналогичный, но также не столь однозначный вывод в отношении личности: изучая личность, мы изучаем четко отграниченную от других единицу. У нее есть черты, свойства, состояния, являющиеся неотъемлемым достоянием именно этой единицы, отличающие ее от других единиц. Это, однако, нельзя переносить на такие сравнительно недавно вошедшие в сферу психологического анализа личности переменные, как смыслы, ценности, сценарии, нарративы и др., которые транслируются от индивида к индивиду (см. Леонтьев Д.А. , 2010 а ).

3. Из неоспоримой констатации того, что определенные феномены, с которыми мы сталкиваемся в этой области, не вписываются в естественнонаучную парадигму количественного измерения и требуют феноменологического анализа, понимания, интерпретации, диалогического подхода и др., делается необоснованный вывод об альтернативности и даже несовместимости гуманитарного и естественнонаучного подходов к психологии человека, между которыми надо выбирать: или – или.

4. Из вполне адекватной и разумной посылки о том, что психологические феномены входят, как и вся остальная реальность, в сферу научного познания, делается не вполне обоснованный вывод, что все психологические феномены полностью детерминированы в том понимании, в котором идея детерминизма присутствует в естественных науках, объясняются причинно-следственными связями, например, поведение описывается как функция от личности и ситуации ( Левин , 2001). В книгах по методологии психологии формулируется принцип детерминизма, означающий, что все неслучайно, все детерминировано, все обусловлено. Вместе с тем, в психологии существуют модели «жесткого» и «мягкого» детерминизма (см. Леонтьев Д.А. , 2000); детерминизм не тождественен пандетерминизму ( Франкл , 1990), и пространство детерминизма находится во взаимодействии с пространством человеческой свободы ( May , 1981).

5. Из данных, полученных на больших выборках, в которых обнаруживаются убедительные значения корреляции генетических переменных, фиксируемых к моменту рождения, и психологических переменных, измеряемых в том или ином возрасте, делаются выводы о «генетической детерминированности» тех или иных психологических процессов и форм поведения. Однако наличие даже очень высокозначимой корреляции не позволяет говорить о фатальном детерминизме. Наследственность можно метафорически уподобить настройкам компьютера «по умолчанию». Если взять большую выборку людей, которые приобрели в магазине готовые к работе персональные компьютеры, и через 2–3 года сопоставить их настройки с настройками, которые стояли «по умолчанию» в момент покупки, то мы, без сомнения, обнаружим весьма высокую их корреляцию – ведь большинство пользователей просто «не залезает» в настройки, а многие и не подозревают об их существовании. Следует ли из этого, что настройки не могут меняться? Нет, просто лишь небольшое число пользователей компьютеров вторгаются в системные настройки и что-то в них для себя переделывают. Подавляющее большинство сохраняет настройки по умолчанию.

Возможно, по аналогии с этим следовало бы трактовать и «генетическую детерминированность». Мы не очень квалифицированные пользователи самих себя, и убедительные корреляции определенных поведенческих переменных с их генетическими предпосылками, в частности, по данным близнецовых исследований, не говорят о том, что генетические механизмы жестко детерминируют формы поведения. Это происходит, лишь если личность не включается в этот процесс как «третий фактор» ( Dabrowski , 1964), способный радикально трансформировать этот процесс.

Преувеличение меры фатальности влияний среды, наследственности и других детерминирующих нашу жизнедеятельность факторов является, видимо, прямым следствием отсутствия знания и понимания того, как можно что-то менять в себе и своей жизни. Многим практическим психологам прекрасно известно, насколько далеко эти возможности выходят за рамки расхожих представлений, хотя добиться понимания этого трудно потому, что это именно возможности, реализация которых не гарантирована и зависит от очень многих факторов. Трудно в стиле популярных книг сформулировать четкие алгоритмы того, что можно, а что нельзя, и какой путь ведет к гарантированному успеху, хотя попытки и делаются ( Seligman , 1994). Во всяком случае, внутренний цензор, порождающий априорные самоограничения, как обычно, строже внешнего.

Таким образом, в начале XXI столетия психология личности так и не смогла выйти из плена ряда основополагающих бинарных оппозиций, которые в свое время сыграли в ее развитии прогрессивную роль, но на данный момент вполне себя исчерпали: биологическое – социальное, свобода – детерминизм, личность – ситуация, гуманитарное – естественнонаучное, врожденное – приобретенное, ситуативное – устойчивое.

Отчасти их исчерпанность связана с тем, что эмпирическая психология личности, которая развивалась на протяжении XX в., во многом отталкивалась от обыденного сознания, для которого очевидно, что каждый человек равен самому себе, что в разных ситуациях он поведет себя во многом схожим образом. Это заметил, описал и констатировал еще Феофраст и обобщил Аристотель: человек ведет себя так или иначе в силу своей природы, того, что в него заложено – личностной диспозиции, темперамента, характера и т. д. – «первый взгляд» на причины поведения, как это назвал Х. Хекхаузен (1986, с. 18). Если поведение человека обнаруживает вариативность в разных ситуациях, естественным образом возникает идея о ситуативных влияниях, о реагировании на особенности ситуации, окружения, об адаптации к внешним факторам, – Х. Хекхаузен ( там же , с. 19) описал это как «второй взгляд». «Второй взгляд» в чистом виде продержался совсем мало, плавно перейдя в «третий взгляд» ( там же , с. 27–28), в парадигме которого мы и живем до сих пор: причины всего видятся во взаимодействии личности с ситуацией, зависимые переменные являются в конечном счете функцией взаимодействия этих двух групп детерминант. Законы сопряжения внутренних и внешних причин довольно универсальны, едины для всех, главное – точно все измерить, а гуманитарно-понимающий, гуманистический и т. п. подход не имеет к научной психологии никакого отношения.

Предпосылки для новой методологии в науке второй половины ХХ в.

Сегодня указанные предпосылки, на которых основывается психология личности, вряд ли могут удовлетворять, тем более что во второй половине ХХ в. в мировой науке возник ряд новых идей, которые в эти предпосылки не вписываются.

(1) Идеи системного подхода, которые предполагают, что любые закономерности могут меняться в зависимости от других закономерностей, действующих на более высоких уровнях. В. Франкл (1990) отмечал, что ограничения и жесткие детерминационные связи, господствующие на телесном и душевном уровнях организации человека, преодолеваются на более высоком, духовном уровне организации. В развернутом виде эта идея содержится в теории интегральной индивидуальности В.С. Мерлина (1986). Мерлин отмечал, что если связи между свойствами, или переменными (элементами системы), принадлежащими к одному и тому же уровню системной организации, носят, как правило, одно-однозначный характер, то связи между свойствами, относящимися к разным уровням, являются иными: одно-многозначными и много-многозначными. Другими словами, одно свойство может быть одновременно связано с разными связями других уровней. Более того, возможны не прямые, а опосредованные связи между свойствами, которые можно метафорически назвать транзисторными связями – по аналогии с электродинамикой в полупроводниковых соединениях. В простейшем транзисторе имеются два электрода, между которыми течет ток, когда цепь замкнута, и третий – опосредующий это замыкание; в зависимости от подаваемого на него тока меняется сила тока между двумя другими электродами, то есть устанавливается связь более высокого уровня, которая изменяет процессы на более низком уровне. Последние в результате не носят инвариантного характера, они могут изменяться под влиянием более высоких закономерностей.

(2) Идеи эволюционизма, которые предполагают, что закономерности некоторого процесса не остаются всегда неизменными; в ходе развития одни из них сменяются другими. Например, развитие личности ребенка до подросткового возраста сильнее всего коррелирует с характеристиками семейного окружения и родительского отношения; с подросткового возраста, однако, эта связь пропадает и наиболее сильное влияние на формирование личности ребенка начинают оказывать характеристики активности самого ребенка, точнее, подростка ( Немировський , 1987). Другой пример: по последним данным обработки известного Гарвардского лонгитюда, участники которого проходят регулярные психологические обследования на протяжении более полувека, предикторы продолжительности жизни, здоровой и эмоционально благополучной старости оказываются разными в разные возрастные периоды: физическая активность, интеллектуальная активность, курение и другие позитивные и негативные факторы сильно сказываются на благополучной старости в одном возрасте и почти не влияют в другом ( Vaillant , 2002). Несмотря на непрерывность самого процесса развития, в нем есть свои критические точки, в которых меняется характер движущих сил, ключевые закономерности, управляющие этим процессом.

(3) Гуманитарный взгляд на человека, в свете которого в предмет изучения наук о человеке были введены содержания: смыслы, ценности, идеи, образы, символы, то есть то, что имеет качественную характеристику, что можно семиотически описать, что имеет более или менее устойчивое значение. Все содержания не являются достоянием лишь того индивида, в сознании которого мы их обнаруживаем; если на уровне свойств, процессов и состояний, традиционно изучавшихся психологией, мы все оказываемся по отношению друг к другу замкнутыми монадами, то в плане содержаний мы все разомкнуты по отношению друг к другу. Существует процесс циркуляции содержаний, их диалогического взаимодействия и обмена, и эта циркуляция связывает разных индивидов не только между собой, но и с общим культурным фондом человечества. Понятие неклассической психологии в узком смысле слова отождествляется в данном случае с акцентом на изучение процессов циркуляции содержаний между индивидуальным сознанием и культурой ( Леонтьев Д.А. , 2008 а ); именно эта циркуляция отличает личность от индивидуальности (см. подробнее Леонтьев Д.А. , 2006  г ). Важно, что в число содержаний входит не только фактичное, но и возможное; на этом мы остановимся ниже. Специфической качественной методологией гуманитарного подхода выступает методология качественных исследований, развитие которых получило большой импульс в последние десятилетия (см. Улановский , 2009).

(4) Идеи экзистенциального миропонимания (см. Леонтьев Д.А. , 2007 а ) и некоторых родственных ему подходов, в частности, деятельностного подхода в психологии. В них реализуется идея «существование предшествует сущности» ( Сартр , 1989, с. 323). Если традиционное психологическое исследование рассматривает поведение как функцию от личности и ситуации, предполагая, что ситуативные процессы поведения производны от устойчивых диспозиций, то экзистенциально-деятельностный взгляд утверждает, что деятельность, процесс, бытие в мире первично по отношению к ее кристаллизованным в личностных структурах формам: посеешь поступок – пожнешь привычку, но не наоборот.

(5) Представления о том, что сознание выступает основой психологического функционирования особого рода, несводимого к действию закономерно срабатывающих автоматизмов, описываемых традиционной психологией ( Выготский , 1983; Мамардашвили , 1990 и др.). Включение сознания в схему рассмотрения приводит к своеобразному «удвоению» психологической реальности. Так, наряду с эмоциями как таковыми обнаруживается вторичное отношение к собственным эмоциям, от которого в конечном счете зависит не меньше, чем от самой исходной эмоциональной реакции. Например, известно, что тревога по поводу непредсказуемости будущего сама по себе не приводит к негативным последствиям, если человек не начинает испытывать вторичную тревогу из-за своей тревоги и пытаться устранить ее (см. Леонтьев Д.А. , 2003). На это обращают внимание и современные западные авторы: «Люди – не просто пассивные субъекты, которые испытывают эмоции. Помимо переживания эмоций, индивиды отслеживают их, регулируют и в некоторых случаях борются с ними. Индивиды формируют отношения со своими собственными субъективными поведенческими и физиологическими аффективными реакциями, которые могут делать их уязвимыми для психологического дистресса и расстройств (например, тревожности, подавленности) или, наоборот, увеличивать их сопротивляемость, повышая вероятность эмоционально удовлетворяющего, вовлеченного и осмысленного существования» ( Kashdan , 2007, p. 303). Т. Кашдан ссылается на растущие свидетельства того, что регуляция является очень важным фактором в позитивных психологических процессах и их исходах, и подчеркивает, что одна из трудностей понимания регуляции эмоций заключается в том, что эмоции могут регулироваться как произвольными, целенаправленными и предполагающими некоторые усилия стратегиями, так и автоматическими, спонтанными процессами. В одном случае налицо сознательная регуляция, в другом – автоматическая регуляция; уже начинают появляться исследования, в которых эти два способа регулирования положительных эмоций и их возможные синергетические взаимодействия между собой сопоставляются.

Аналогичное удвоение обнаруживается не только применительно к эмоциям, но и практически везде. Так, наряду с мотивами, побуждающими действие, немалую роль играет отношение личности к своим мотивам, выражающееся в разной степени их «приватизации», принятия личностью, признания ответственности за них (см. Файзуллаев , 1985; Нюттен , 2004). Это отношение, предпосылкой которого служит рефлексивное сознание (см. ниже), гораздо вариативнее, чем сами мотивы, и может существенно влиять на их проявление. Разные люди, имеющие одни и те же ценности, могут по-разному относиться к этим ценностям. При одном и том же сделанном нами фактическом выборе у нас может быть разное отношение к нему (см. Леонтьев, Мандрикова, Фам , 2007). Другими словами, над уровнем непроизвольно функционирующих механизмов возникает рефлексивная «надстройка», существенно влияющая на функционирование этих механизмов; предпосылкой подобной рефлексивной саморегуляции служит самодистанцированное рефлексивное сознание. Черты, мотивы, эмоции, состояния – это то, что мы в себе обнаруживаем, но не порождаем; мы их носители, но не авторы. Кроме них, однако, есть еще стратегии и цели, которые мы творчески вырабатываем. Именно благодаря ним человек может выступать как субъект жизнедеятельности.

Важно подчеркнуть две особенности этой рефлексивной надстройки. Во-первых – ее факультативность: она существует лишь как возможность, но не как универсальная необходимость. Эмоции, черты, состояния, побуждения, устойчивые тенденции поведения и диспозиции всегда есть у любого человека и не только человека. Однако не всегда и не у всех мы обнаруживаем какие бы то ни было цели, стратегии, рефлексивное сознание. Более типично, увы, детерминированное, программируемое и прогнозируемое существование, которое сводится к императивной необходимости; множество факультативных возможностей, которые являются частью собственно человеческого потенциала, в таком существовании не реализуется. Во-вторых, особенностью описанного рефлексивного отношения является его независимость от первичного, базового, «естественного» механизма. Даже переживание собственного безусловного счастья может вызывать парадоксальный дискомфорт на рефлексивном уровне, например, настороженность из-за непривычки к такому состоянию, ощущение вины и незаслуженности, переживание неправильности безмятежного счастья в мире, где люди страдают и гибнут… (Как афористично сформулировал писатель и психолог Андрей Гусев: «Нет денег – нормальное состояние. Есть деньги – ненормальное состояние. Много денег – ужасное состояние».) Когда мы переходим на уровень рефлексивного сознания, на котором способны занять позицию по отношению к самому себе, в том числе к собственной деятельности и личности, мы вступаем в мир парадоксов и сложных диалектических противоречий.

Эти и другие новые идеи создают предпосылки для радикального переосмысления понятия личности в психологии и стратегий и ориентиров ее исследования. Несколько утрируя, можно сказать, что существуют две психологии: психология «естественного человека» как пассивного, влекомого, управляемого, предсказуемого существа и психология «рефлексивного человека», выступающего субъектом собственной активности. Эта «вторая психология» представлена на сегодняшний день в первую очередь экзистенциальной психологией и культурно-исторической деятельностной психологией. И та, и другая описывают собственно человеческий режим психологического функционирования человека на основе характерных для него механизмов овладения произвольной саморегуляцией, рефлексивного сознания и опосредствования. В этом режиме осознанного функционирования человек, ориентируясь больше на возможности, чем на необходимость, оказывается намного менее детерминирован и предсказуем, чем в режиме автоматического функционирования поведенческих «механизмов». По большому счету, все подходы, которые описывают человека как управляемое, пассивное, запрограммированное существо, легко предсказуемое в своих действиях, абсолютно правы с одной оговоркой – чтобы полностью соответствовать этим прогнозам, необходимо расслабиться и выключить рефлексивное сознание. Тогда мы оказываемся программируемыми и прогнозируемыми существами, одинаковыми в своем поведении и в принципах организации своей жизнедеятельности.

Попыткой переосмысления на этой основе стратегических ориентиров понимания и исследования личности в психологии и является данная статья. Сразу оговорим, что мы отнюдь не призываем отказаться от того, что наработано традиционной психологией; речь идет лишь об осознании ограниченности этих представлений. Не отрицая того, что «первая психология» успешно выявила и продолжает выявлять многие реально работающие закономерности, принося немало практической пользы, мы видим все больше свидетельств того, что этими закономерностями не исчерпывается психология личности. Личность проявляет себя, причем в своих наиболее существенных характеристиках, на ином, более высоком уровне функционирования, на котором иные закономерности более высокого порядка могут преодолевать действие базовых, универсальных закономерностей подобно тому, как взлетающий самолет, не отменяя законов тяготения, преодолевает их действие благодаря использованию законов более высокого порядка – законов аэродинамики. «Вторая» психология вбирает в себя «первую», обозначая ее границы подобно тому, как физика Эйнштейна обозначила границы применимости Ньютоновой физики, не отрицая ее в целом. Основной проблемой оказывается проблема сопряжения достаточно разных языков и терминологических систем, посредством которых описывается функционирование человека в одной и в другой системах отсчета. Они различаются между собой во многих отношениях, однако в качестве системообразующего момента мы рассматриваем проблему детерминизма/самодетерминации жизнедеятельности личности, связывая «первую», традиционную психологию с акцентом на необходимости и детерминированности, а «вторую» психологию – с акцентом на возможности и самодетерминации.

Контуры новой персонологии

Х. Хекхаузен упоминал еще «четвертый взгляд» на причины поведения, в котором он видел перспективу, завтрашний день психологии мотивации – взгляд на внешнюю ситуацию как на пространство не стимулов, а возможностей ( Хекхаузен , 1986, с. 32). Именно с введением в лексикон психологии личности категории возможного как ключевой категории мы связываем ее выход на новый уровень понимания и новый оперативный простор.

Значимость категории возможного для понимания человека подчеркивали в свое время самые разные философы и психологи, иногда в очень энергичных выражениях, но, как правило, весьма тезисно, неразвернуто, как бы между делом. В числе первых, кто ввел эту категорию в человекознание, были Ф. Ницше и У. Джеймс; позднее об этом писали Ж.-П. Сартр, В. Франкл, М. Босс, С. Мадди, Х. Хекхаузен, М. Чиксентмихайи; из русскоязычных авторов этой проблеме уделяли серьезное внимание М.К. Мамардашвили, А.М. Лобок, А.А. Брудный, Г.В. Иванченко. Однако практически единственным автором, у кого эта идея оказалась проработана последовательно и завершенно, является М.Н. Эпштейн (2001; 2004). В его «Философии возможного» вводится строгое логическое модальное определение «возможного» – «это то, что может быть», хотя и не обязано быть ( Эпштейн , 2001, с. 290), в отличие от «необходимого» как того, «что не может не быть» ( там же , с. 291). Взгляд под этим углом зрения на все продукты человеческого духа позволяет убедиться, что не приходится аргументированно говорить о том, что они детерминированы, то есть необходимо должны были быть созданы и быть именно такими, какими они оказались. Можно в качестве примера рассмотреть исторические деяния выдающихся людей, которые отличает как раз их непредопределенность, или произведения искусства, особой ценностью из которых отмечены те, которые нарушают ожидания аудитории. М.К. Мамардашвили говорил про целый ряд феноменов – добро, любовь, мысль, свободу, – что они невозможны, но случаются (см. Мамардашвили , 1995; 1997). Это значит, что нет таких законов, таких формул, таких причинных цепей, которые бы детерминистически эти феномены порождали. Строго говоря, в терминах модальной логики М.Н. Эпштейна применительно к ним некорректно говорить о невозможном, так как они случаются, но они не необходимы, за ними не стоят какие-то закономерности, которые бы их законосообразно порождали.

С этим связан выдвигаемый нами первый тезис назревшего нового подхода к пониманию личности: в предметную область психологии, в частности, психологии личности, входит особая группа феноменов, относящихся к области «возможного», которые не порождаются причинно-следственными закономерностями . М.К. Мамардашвили писал про это применительно к проблеме добра и зла: если мы попытаемся проанализировать, что привело преступника к преступлению, мы часто можем выяснить и проследить цепочку причинно-следственных связей, факторов и закономерностей (наследственность, неблагополучная семья, дурное влияние улицы и т. д.), но если мы поставим вопрос о том, что вызвало какой-то добрый поступок, это будет невозможно, ибо нет таких причин, которые по автоматически действующему механизму порождали бы добро. Эти феномены не «необходимы», но они и не случайны, не имеют чисто вероятностной природы. Они связаны с уникальной природой человека как «кентаврического» существа, которое является объектом как естественнонаучного, так и гуманитарного рассмотрения. Соотношение естественнонаучной и гуманитарной парадигм понимания человека определяется тем, что естественнонаучная психология изучает человека как обусловленное существо, крайне сложный автомат, апсихологические феномены – в тех аспектах, в которых они выступают как «необходимые», то есть порождаемые причинно-следственными закономерностями, как то, чего «не может не быть». Гуманитарная, или, как в последнее время часто говорят, «неклассическая», психология изучает их в тех аспектах, в которых они выступают как недетерминированные, «возможные».

В психофизиологическом функционировании человека, личности присутствует и то и другое. Есть целый ряд феноменов, которые удается понять только как возможные, недетерминированные, негарантированные. В ноябре 1999 г. автор данной статьи зашел в типографию, где печаталась его книга «Психология смысла», узнать, как обстоят дела. Типографские работники, удовлетворив любопытство автора, задали свой вопрос: а что вообще говорит современная наука – смысл есть или его нет? Озадаченный автор после некоторой паузы ответил «от имени современной науки»: если считать, что смысл есть, то он будет, а если считать, что смысла нет, то его и не будет, потому что взяться ему в этом случае неоткуда. Эта формула парадоксальна с точки зрения традиционной психологии, с точки зрения классического детерминизма, но, тем не менее, реальность такова: смысл сам себя порождает.

Добавим к этому личному примеру пару столь же показательных примеров из истории. Уильям Джеймс, происходивший из гуманитарной семьи – его отец был известным богословом, а младший брат стал знаменитым писателем, в молодые годы учился в Европе на врача. «Потеряв веру в свободу волеизъявления, он был совершенно подавлен мыслью, что все его поступки не более, чем простые реакции, как у павловских собак, и тогда невозможно достижение никаких целей. Состояние депрессии длилось несколько месяцев, и он уже подумывал о самоубийстве» ( Мэй , 1994, с. 130). В конце концов он нашел выход: «Ему пришло в голову поставить на свободу. Он решил, что, просыпаясь утром, он будет верить в свободу хотя бы на один день. Он выиграл свою ставку. Вера в свободу обернулась самой свободой» ( там же ). В решении этой проблемы родился главный принцип позднее сформулированной Джеймсом философии прагматизма ( Джеймс , 1997), перекликающийся с тем, что в последнее время описывается в психологии как механизм «самоосуществляющегося пророчества»: если верить в свободу, то она становится реальностью, а если верить в несвободу, детерминированность, то они тоже становятся реальностью. «Даже если существование свободного выбора недоказуемо, человек, который верит в него, все равно по какой причине, будет вести себя иначе, чем человек, который не верит. Сталкиваясь с огромным давлением обстоятельств, провоцирующих деловую нечестность, бизнесмен, верящий в строгий детерминизм, будет скорее склонен ему поддаться, чем его коллега, убежденный, что, как бы то ни было, человек свободен занять свою позицию и противостоять любым силам, влияющим на его поведение» ( Сsikszentmihalyi , 2006, p. 11). Ставя на несвободу, я также выигрываю свою ставку, но свободу при этом проигрываю. Проиграть в этой игре нельзя, но вот выигрыш в ней может оказаться совершенно разным. Другой пример, который приводит Мэй, – пример Блеза Паскаля, который аналогичным образом в отсутствие достоверного знания решил поставить на то, что во Вселенной есть смысл – в результате этого смысл реально возник ( Мэй , 1994).

Второй тезис вводит иерархические отношения между сферой необходимого в человеке и сферой возможного. Некоторое время тому назад ( Леонтьев Д.А. , 2001) автором был предложен метафорический образ «пунктирного человека», под которым подразумевается, что человек не всю свою жизненную траекторию проходит на одном и том же уровне, не все время действует и функционирует как человек, реализуя человеческий потенциал . Схожая идея была предложена философом Ф.В. Лазаревым в его «интервальном подходе», который признает множественность частных перспектив и взглядов на человека ( Лазарев, Литтл , 2001). Не случайно популярны такие метафоры, как «животное существование» и «растительное существование»; мы проходим часть траектории нашей жизни, временно регрессируя на более примитивные, субчеловеческие уровни, подобно тому, как самолет, едущий по шоссе или по взлетной полосе, не проявляет своего потенциала самолета и не выходит за рамки возможностей автобуса. В человеке есть все то, что есть у более низкоорганизованных животных, благодаря чему человек может функционировать на «животном» уровне, не включая свои специфические человеческие проявления. Траектория человека в мире является пунктирной, прерывистой, потому что отрезки функционирования на человеческом уровне перемежаются отрезками субчеловеческого функционирования . При этом человеческий и субчеловеческий режимы функционирования не равноправны. Существование на субчеловеческом уровне основано на общебиологических механизмах, подчиняется законам природы, причинной необходимости, поэтому оно протекает «на автопилоте». Привлекательность такого функционирования, «искушение субчеловеческим» обусловлено тем, что оно не требует усилий, это энергосберегающий режим функционирования. Напротив, все подлинно человеческое энергозатратно, оно не протекает автоматически, не порождается причинно-следственными связями и требует усилий, которые, безусловно, окупаются, но сама необходимость их отвращает многих от человеческого пути. Путь наименьшего сопротивления одновременно является и путем наименьшей реализации человеческих возможностей. Одним из проявлений искушения субчеловеческим служит современная массовая культура, которая представляет собой культуру расслабления, в отличие от традиционной культуры усилия (см. подробнее Леонтьев Д.А., 2010 б ).

Третий тезис: именно то, что в нашей жизни, помимо необходимого, существует сфера возможного, вводит в жизнь человека измерение самодетерминации и автономии. Этим, в частности, предлагаемый подход отличается от известной теории автономии и самодетерминации Эдварда Деси и Ричарда Райана – очень умной, стройной, тонкой, изящной, богатой по своим возможностям, многократно и убедительно эмпирически подтвержденной и крайне эффективной и разносторонней в своих приложениях (см. Deci, Ryan , 2002). Несмотря на это, при подробном ознакомлении с этой теорией оставалось ощущение какого-то неустранимого противоречия, которое автору удалось осознать лишь недавно. Согласно теории Деси и Райана, автономия, или самодетерминация, возникает сама, автоматически, в результате определенного процесса эволюционного развития механизмов саморегуляции как высший ее уровень, то есть детерминированно, причинно обусловленно. Потребность в автономии постулируется как одна из трех базовых потребностей человека, и множество эмпирических данных подтверждают, что удовлетворение этой потребности ведет к росту здоровья и психологического благополучия, а ее фрустрация – к противоположным эффектам. Однако не парадоксально ли утверждение, что автономия и способность к самостоятельному причинно не обусловленному выбору возникают в результате причинно детерминированного процесса? В этой теории недостает ответа на главный вопрос – зачем человеку автономия и самодетерминация, вопрос об их смысле.

Наш ответ на этот вопрос таков: автономия и самодетерминация нужны человеку для того, чтобы ориентировать поведение в пространстве возможного. Если все необходимо и причинно обусловлено, то автономия личности лишена практического смысла. И наоборот, если мы признаем пространство возможного, то без идеи самодетерминации не обойтись, потому что превращение возможности в действительность происходит только через недетерминированный ( точнее, самодетерминированный ) выбор и решение субъекта. В сегодняшней психологии уже привыкли к таким понятиям, как «смысл», «ценности», «истина», но еще недостаточно осознали их отличие от более традиционных конструктов. Это отличие связано с тем, что все они не являются автоматическими, самостоятельно срабатывающими механизмами; их влияние на человеческую жизнедеятельность реализуется только через самоопределение субъекта по отношению к ним, через осознание и непредначертанный ответственный выбор. Когда субъект противопоставляет свое сознательное решение автоматически срабатывающим механизмам, он вводит в регуляцию своей жизнедеятельности новые, более высокие принципы регуляции и организации собственной деятельности и из режима детерминированности переходит в иной режим функционирования – режим самодетерминации.

Самодетерминация работает по неклассическому принципу Архимедова рычага: дайте мне точку опоры, и я переверну Землю. Архимеду недоставало точки опоры вне того места, где он находился. Для воздействия на самого себя также необходима внешняя точка опоры, которая может стать местом психологического рычага, – поскольку, не будучи Мюнхгаузеном, нельзя вытащить себя из болота за собственнные волосы. Еще Л.С. Выготский отмечал, что управлять собой непосредственно нельзя, но можно опосредованно, через внешнюю, культурную точку опоры, в которую упирается орудие. То, что мы обнаруживаем в пространстве возможного, способно выступать в качестве этой внешней точки.

Четвертый тезис говорит о текучести грани и сложном динамическом характере взаимодействия между необходимым, то есть детерминированным, и возможным, то есть самодетерминированным. Степень детерминированности, то есть необходимости одних и тех же психологических феноменов, может различаться у разных людей и меняться у одного человека на протяжении жизни.

По мере личностного развития, как негэнтропийного движения от простого к сложному, законы детерминации и законы регуляции жизнедеятельности не остаются неизменными. В младенческом возрасте поведение действительно может исчерпывающе описываться через взаимодействие личности (точнее, внутренних диспозиций) и ситуации. По мере развития могут складываться также новые механизмы и системы регуляции, хотя у многих людей этого не происходит. В опубликованной нами «мультирегуляторной модели личности» ( Леонтьев Д.А. , 2007 б ) описано семь взаимодополняющих механизмов регуляции человеческого поведения. Каждая из семи регуляторных систем представляет собой отдельный элемент (в смысле Л.С. Выготского), который сам по себе не может функционировать. Единицы – это более сложные целостные принципы организации жизнедеятельности. К предварительным попыткам описать такие целостные структуры можно отнести типологию жизненных миров ( Леонтьев Д.А. , 2004). Попытка рассмотреть общую организацию жизнедеятельности человека еще более целостно приводит к формулированию такой междисциплинарной области исследований, как дифференциальная антропология , в которой рассматриваются различия людей по качественным характеристикам способов организации жизни, восприятия мира, не сводимые к распределению в популяции отдельных признаков. Вариативность людей проявляется не просто в выраженности тех или иных потребностей и других индивидуальных особенностей, а в качественной разнородности форм саморегуляции, самоорганизации и отношений с миром . Качественная разнородность людей имеет под собой объективную основу. Однако она определяется не априорным разделением людей по «кастам», а мерой их индивидуального продвижения по пути очеловечивания, их индивидуальной онтогенетической эволюции, являющейся следствием их личного выбора и усилия, даже если учитывать огромный разброс наследственных и средовых предпосылок ( Леонтьев Д.А. , 2009 а ).

Вообще расхожие представления о высокой степени детерминированности нашей психологии, личности и жизненного пути, на наш взгляд, сильно преувеличены. Когнитивной основой этого искажения служит то, что про механизмы детерминированности человеческой жизни, про их обусловленность генетическими, средовыми и ситуационными факторами известно неизмеримо больше, чем про механизмы самодетерминации и выбора, изучение которых только начинается. Мотивационной основой этого искажения служит то, что образ человека, детерминированного наследственностью и средой, не в пример проще и понятнее, чем образ свободного человека, на свой страх и риск прокладывающего свою траекторию движения в неопределенном мире. Именно поэтому люди, не исключая и представителей академического сообщества, в гораздо большей степени готовы сконструировать и принять для себя собственную детерминированность, чем поставить на собственную свободу и автономию. Важно подчеркнуть, что, как следует из сказанного выше, речь идет не столько об общих объективных закономерностях, сколько о том, как каждый индивидуально конструирует и тем самым определяет для себя собственные границы. Латинское слово termin означает границу, межевой столб. Детерминация – это, буквально, установление границ, самодетерминация – установление границ самому себе. В США автор видел на бампере автомобиля наклейку следующего содержания: «My God is alive and well. Sorry about yours» («Мой Бог жив и здоров. Сожалею по поводу вашего»). Аналогично, если кто-то говорит, что все в жизни детерминировано, предначертано и сделать ничего нельзя, единственным адекватным ответом будет: «Сочувствую. А у меня иначе».

Пятый тезис: ключевую роль в механизме самодетерминации как произвольного воздействия субъекта на причинно-следственные закономерности, влияющие на его жизнедеятельность, играет сознание . Определяется ли оно бытием или, напротив, определяет бытие – еще одна бинарная оппозиция, требующая более диалектического подхода. Трудно оспаривать, что бытие определяет сознание человека в очень многих отношениях, но это еще не вся правда. Бытие определяет сознание, но на определенном уровне развития сознания при определенных предпосылках может возникать (но не обязательно возникнет) обратное движение, сознание может начать определять бытие (разумеется, не всецело, а в каких-то рамках). При этом речь идет не просто о сознании, а о рефлексивном сознании, осознающем не только окружающий мир, но и Я субъекта; в нем разделены содержательно наполненный образ Я и Я как внутренний центр, как единственная точка отсчета, откуда может брать начало автономная активность. Без ощущения Я как внутреннего центра не может быть рефлексивного сознания и наоборот (см. Леонтьев Д.А. , 2009 б ): рефлексивное сознание подразумевает не просто взгляд внутрь себя, а взгляд со стороны на себя в мире, установление дистанции и занятие позиции по отношению к самому себе как фактичному, состоявшемуся. Только человеку, но не всякому и не всегда, удается взглянуть на себя со стороны и увидеть себя в ситуации, одновременно замечая разные открывающиеся ему возможности. По сути, за разными возможностями, из которых человек выбирает, стоят разные возможные Я ; личностный выбор – это всегда выбор одного из возможных вариантов себя ( Киркегор , 1994). Не случайно в последние два десятилетия в западной психологии пользуется большой популярностью понятие « возможные Я » (possible selves; Markus, Nurius , 1986). Можно предположить, что осознание пространства возможного и рефлексия собственной ситуации выбора являются необходимой предпосылкой автономной, самодетерминируемой жизнедеятельности.

Весьма полно и лаконично дилемму жизнедеятельности, управляемой сознанием, и жизнедеятельности, управляемой механической причинностью, описал еще в позапрошлом веке В. Розанов (1892): «Двоякого рода может быть жизнь человека: бессознательная и сознательная. Под первой я разумею жизнь, которая управляется причинами, под второю – жизнь, которая управляется целью.

Жизнь, управляемую причинами, справедливо назвать бессознательной; это потому, что хотя сознание здесь и участвует в деятельности человека, но лишь как пособие: не оно определяет, куда эта деятельность может быть направлена, и также – какова она должна быть по своим качествам. Причинам, внешним для человека и независимым от него, принадлежит определение всего этого. В границах, уже установленных этими причинами, сознание выполняет свою служебную роль: указывает способы той или иной деятельности, ее легчайшие пути, возможное и невозможное для выполнения из того, к чему нудят человека причины. Жизнь, управляемую целью, справедливо назвать сознательной, потому что сознание является здесь началом господствующим, определяющим. Ему принадлежит выбор, к чему должна направиться сложная цепь человеческих поступков; и также – устроение их всех по плану, наиболее отвечающему достигнутому…» ( Розанов , 1994, с. 21).

Таким образом, влияние бытия на сознание является относительно универсальным и постоянным, а влияние сознания на бытие – вариативным и не всегда вообще проявляющимся. Включение рефлексивного сознания, позволяющее выйти из режима детерминизма и увидеть вариативные возможности, предполагает определенное внутреннее усилие, которое должно постоянно поддерживаться; расслабление приводит к автоматическому «выпадению» из режима рефлексивного сознания. Когда же рефлексивное сознание присутствует, оно может оказывать влияние на бытие, что отражается в соотношении детерминации и самодетерминации в данной конкретной ситуации. При этом, если законы детерминизма не допускают особых вариаций, то есть если детерминация универсальна, то самодетерминация индивидуальна, и мы сталкиваемся в соответствующих ситуациях с очень большой индивидуальной вариативностью. Равнодействующая тех и других законов может быть очень разной, они вступают между собой в сложное взаимодействие, вследствие которого законы, определяющие поведение разных людей, не совпадают.

Шестой тезис связан со спецификой обработки эмпирических данных. Из сказанного выше вытекает неоднородность ковариационных связей между одними и теми же переменными не только в разных выборках (это уже давно выступает объектом анализа), но и при разных значениях этих переменных, на разных полюсах измерительных шкал. Например, по данным применения методики атрибутивных стилей М. Селигмана, используемой для диагностики оптимизма/пессимизма, и ее русскоязычных модификаций (см. Гордеева, Осин, Шевяхова , 2009), пессимизм значительно теснее связан с другими переменными, чем оптимизм. Для некоторых других переменных, где удается дифференцировать «высокие» и «низкие» группы по данному показателю, также выявляется общая закономерность: негативные (с точки зрения психологического благополучия и личностного развития) показатели обнаруживают заметно более густую сеть значимых корреляционных связей с другими переменными, чем позитивные. Мы объясняем это тем, что при более низком уровне личностного развития связи между переменными носят более жесткий, детерминистический характер, а на высоком уровне развития одни переменные выступают по отношению к другим лишь как предпосылки, не предопределяя их однозначно . Об этом же, по сути, говорят любопытнейшие данные об асимметрии генетической обусловленности положительных и отрицательных состояний и об изменении меры их генетической обусловленности под влиянием взаимоотношений в семье. Так, А. Теллеген с соавторами ( Tellegen et al., 1988) обнаружили в близнецовых исследованиях, что гены объясняют 55 % дисперсии негативной эмоциональности и лишь 40 % позитивной, а семейное окружение – соответственно 2 % и 22 %. Еще более убедительные данные были получены А. Кнафо и Р. Пломином при изучении альтруизма на 9300 близнецовых парах с учетом стиля воспитания в семье ( Knafo, Plomin , 2006): во всех возрастах негативный стиль (принуждение, отрицательные эмоции) позволяет ярче проявиться генетической предрасположенности (близнецы более схожи между собой и менее альтруистичны), а позитивный (преобладание положительных эмоций, отсутствие принуждения) не только способствует формированию альтруизма, но и приводит к увеличению внутрипарного разброса, к индивидуализации и снижению доли генетической детерминации этих процессов и, по всей видимости, помогает преодолеть биологическую заданность и усилить влияние факторов среды, выступая предпосылкой индивидуального развития. Вспомним также, что еще К. Левин (2001) усматривал различие между психологическими ситуациями награды и наказания в том, что ситуация, в которой основным побудителем желательного поведения выступает страх наказания, заставляющий делать то, что не хочется, оказывается психологически закрытой, детерминированной, из нее нельзя выйти, не подвергнувшись негативным санкциям. В отличие от нее ситуация позитивного вознаграждения более открыта, оставляет ребенку больше возможностей выбора и не предопределяет его действия так жестко. Таким образом, если эгоизм и негативная эмоциональность сильнее причинно обусловлены на генетическом уровне, то позитивная эмоциональность и альтруизм существуют больше как возможности, развивающиеся при определенных условиях и предпосылках через преодоление генетически заложенных негативных предпосылок и больше зависящие от ситуации развития. Само личностное развитие протекает в направлении от генетически обусловленных универсальных структур к менее универсальным структурам, изначально существующим в модальности возможного. Не случайно по обобщенным данным, полученным в позитивной психологии, около 40 % дисперсии субъективного благополучия определяется индивидуальными выборами и усилиями субъекта, не вытекающими из каких-либо априорных диспозиций (см. Lyubomirski , 2007). Можно предположить, что эта доля будет больше у личностей более высокого уровня развития и меньше у менее развитых. Слегка упростив этот тезис, можно констатировать, что в более примитивной личностной структуре всё оказывается максимально однозначным, детерминированным, а при более сложной структуре система взаимосвязей оказывается более свободной и многозначной; это вновь заставляет вспомнить упоминавшуюся выше идею В.С.Мерлина (1986) о том, что рост структурной сложности системы закономерно приводит к повышению многозначности связей между ее элементами.

Седьмой тезис: эмпирическим индикатором действия в поле возможного, а не необходимого, служит неспровоцированный выход за задаваемые ситуацией рамки . Хорошей иллюстрацией служат известные исследования творчества ( Богоявленская , 2002), демонстрирующие, что высший уровень развития творчества проявляется тогда, когда испытуемые выходят за рамки поставленной им задачи и самостоятельно обнаруживают в ситуации новые возможности, которые они выбирают в качестве основания для своей последующей активности. Характерно, что, как отмечает Д.Б. Богоявленская ( там же ), на этом уровне есть основания говорить уже об изменениях личности в целом, а не только творческого потенциала.

Другие данные, подкрепляющие и уточняющие этот тезис, были получены в исследованиях под руководством автора. В диссертационном исследовании Е.Ю. Мандриковой ( Мандрикова , 2006; см. также Леонтьев, Мандрикова , 2005) удалось экспериментально выделить различные типы и механизмы личностного выбора: 1) реактивный тип, лишенный осмысления оснований выбора и управляемый случайными причинами, 2) активный выбор неизменности, опирающийся на стремление к сохранению статус-кво и отказ от новых возможностей, 3) активный выбор неизвестности, выражающийся в рискованном предпочтении неясных альтернатив. Последний тип, в отличие от первых двух, опирается на аргументы смыслового плана, основанием выбора служат возможности, а не фактичность. Испытуемые, характеризовавшиеся этим типом выбора, отличались от других групп значимо более высоким уровнем осмысленности жизни, автономии в принятии решений, оптимизма, толерантности к неопределенности, жизнестойкости и стремления к изменениям.

В другой работе ( Леонтьев, Ильченко , 2007) была апробирована методика диагностики мировоззренческой активности: испытуемые должны были оценить в процентах степень согласия с каждым из двух вариантов ответов на вопросы мировоззренческого характера; по желанию они могли также сформулировать собственный вариант ответа. Те, кто вышел за пределы необходимости и воспользовался возможностью дать свой вариант, отличались значимо более высокой толерантностью к неопределенности, стремлением к изменениям и показателями по отдельным субшкалам теста смысложизненных ориентаций. Совсем недавно с помощью этой методики было обнаружено, что студенты, занимающиеся «надситуативной» волонтерской деятельностью по собственному выбору и решению, отличаются значимо более высоким уровнем мировоззренческой инициативы ( Косова , 2010). И в том, и в другом случае испытуемые оказывались в ситуации, в которой они могли вести себя по задаваемым извне правилам и шаблонам или же обнаружить в ситуации возможность для недетерминированного действия. Результаты свидетельствуют о том, что по мере личностного развития и самодетерминации возрастает склонность ориентироваться на осмысленные и вариативные возможностив противовес однозначной необходимости .

Эти и другие феномены иллюстрируют идею неадаптивности как способности действовать за пределами ситуативной необходимости, трансцендировать за границы предустановленного, последовательно разрабатываемую в психологии на протяжении трех десятилетий В.А. Петровским (1996, 1997, 2010). Практически, предлагаемый подход с другой стороны приводит к идеям, весьма созвучным тем, которые В.А. Петровский развивает в своих моделях субъектности.

Восьмой тезис конкретизирует мысль о снижении жесткости причинных связей между переменными на высших уровнях личностного развития через введение понятия «предпосылка». Причины, или детерминанты, явлений оказывают симметричное действие: пусть А является причиной Б, тогда, если имеет место А, то имеет место и Б, а если нет А, то нет и Б. Влияние предпосылки лишено симметрии: если В является предпосылкой Г, то в отсутствие В не может быть Г, однако наличие В не ведет автоматически к Г, оно создает лишь возможность для него, которая может или осуществиться, или нет. Например, функциональная зрелость и отсутствие серьезной органической патологии головного мозга является в этом смысле предпосылкой, но не причиной сложной интеллектуальной деятельности, которую она никоим образом не гарантирует; вместе с тем, при наличии серьезных нарушений в работе мозга такая деятельность вряд ли возможна. Таким образом, по мере восхождения к более сложным и совершенным формам и механизмам человеческой жизнедеятельности и психологических процессов их причины начинают все больше замещаться предпосылками, которые, в отличие от причин, порождают не необходимые следствия, а возможности, тогда как их отсутствие – невозможность. Приведем следующий пример. А. Маслоу в интервью, данном им незадолго до своей смерти, признался: его убеждение в том, что полноценное удовлетворение всех базовых потребностей порождает движение к самоактуализации, не получило подтверждения в экспериментах – некоторые люди в этих условиях движутся в предсказанном направлении, а некоторые нет. Оказалось, что невозможно выстроить такую систему условий, которые порождали бы творчество и самоактуализацию как неизбежное следствие ( Frick , 2000, p. 139). В этом примере удовлетворение потребностей выступает не детерминантом самоактуализации, а ее предпосылкой, порождающей ее возможность, но не необходимость.

Неразличение детерминант и предпосылок также может служить причиной ошибочных суждений относительно детерминированного характера некоторых явлений, основывающихся на корреляционных взаимосвязях. Приведем такой пример: с помощью корреляционного анализа несложно установить значимую связь между наличием у зданий в некотором населенном пункте первого этажа и наличием второго. Кросс-секционные, лонгитюдные и другие схемы исследования могут достоверно установить и направление этой связи: именно наличие первого этажа обусловливает наличие второго, но не наоборот. Однако ошибочным был бы вывод о том, что первый этаж детерминирует второй: он является его необходимой предпосылкой, обеспечивая возможность второго этажа, но реализуется ли эта возможность, зависит совсем от других факторов, а не от наличия первого этажа.

Девятый тезис: признание психологической реальности и значимости категории возможного переносит нас из ясного и четко структурированного мира в мир, где господствует неопределенность, и совладание с ее вызовом выступает залогом адаптации и эффективного функционирования . Именно таков мир экзистенциального миропонимания, рисуемый философами и психологами этого направления со времен С. Кьеркегора (см. Леонтьев Д.А. , 2003; 2007 а ). Лишь в последнее время, однако, эти идеи начинают приобретать более широкое признание и оказываются созвучны не только современной психологии в целом, но даже естественным наукам. Так, по мнению И. Пригожина (1991), сегодняшняя наука несводима ни к материализму, ни к детерминизму, и признание нестабильности и непредсказуемости как сущностной характеристики природы закономерно ведет к изменению ее облика. «Следует лишь распроститься с представлением, будто этот мир – наш безропотный слуга <…> Мы должны признать, что не можем полностью контролировать окружающий нас мир нестабильных феноменов, как не можем полностью контролировать социальные процессы (хотя экстраполяция классической физики на общество долгое время заставляла нас поверить в это)» ( там же , с. 51). Вывод о том, что параметр «определенность/неопределенность» является основополагающим для сознания и мировоззрения целых культур, следует, в частности, из анализа частотных словарей: определенные артикли являются самыми частотными словами во всех языках, где они имеются (см. Эпштейн , 2004, с. 237). «Определенный артикль, the , и есть искомое философское слово слов, выдвинутое самим языком на первое место среди бесчисленных актов говорения о мире <…> В какие бы предметные сферы ни заходил язык, без артикля как различающего элемента не обойтись в большинстве высказываний» ( там же , с. 238). Характерно, что в русском языке такой языковой единицы нет, и проблема различения определенного и неопределенного, были и сказки, реальности и идеала, факта и иллюзии, цели и миража у носителей русского языка достаточно традиционна.

Десятый тезис утверждает, что сопряжение определенности и неопределенности как двух аспектов бытия и сознания вряд ли возможно в поле детерминированности. Однако введение категории возможного позволяет описать цикл экзистенциального взаимодействия субъекта с миром, в котором находит место как ориентация на определенность, так и ориентация на неопределенность ( Леонтьев Д.А. , 2006 в ). Прототипической моделью такого цикла выступает «модель Рубикона», разработанная Х. Хекхаузеном (2003) в соавторстве с Ю. Кулем и П. Голвитцером. Эта модель описывает динамику целенаправленного действия как переход от «мотивационного состояния сознания», максимально открытого по отношению к получению новой информации и взвешиванию имеющихся возможностей, к «волевому состоянию сознания», когда решение уже принято, действие обретает конкретную направленность и сознание «закрывается» от всего, что может эту направленность поколебать. Переход от первого ко второму происходит резко, в акте принятия субъектом внутреннего решения (переход Рубикона). Б.М. Величковский (2003; 2006) экспериментально обнаружил и описал два качественно разных типа переработки информации – амбиентный и фокальный; первый характеризуется равнозначной открытостью к любой новой информации, а второй, напротив, – селекцией и фильтрацией информации, подчиненной текущей задаче. Как показано в исследованиях и Х. Хекхаузена с соавторами, и Б.М. Величковского, оба типа качественно разнородных процессов представляют собой естественно сменяющие друг друга равно необходимые фазы единого цикла действия или познавательной переработки.

Это позволяет по-новому посмотреть на соотношение открытости (толерантной восприимчивости) и закрытости (эгоцентрического воздействия) в отношениях человека с миром, увидев в них две сменяющие друг друга фазы единого цикла экзистенциального взаимодействия субъекта с миром. Главным содержанием фазы открытости является расширение спектра возможностей действия, которые может обнаружить для себя субъект, максимизация потенциальных смыслов, которые может нести в себе ситуация, и самоопределение по отношению к ним, раскрытие потенциаласвободы. Главным содержанием фазы закрытости является сужение спектра возможностей, совладание с их избыточностью через осуществление выбора и переход к реализации, преодоление неопределенности, раскрытие потенциала ответственности. Разрыв этого цикла и абсолютизация одной из двух фаз приводит к неполноценному, однобокому взгляду на человеческое существование: абсолютное познание и понимание, оторванное от выбора и реализации, так же неполноценно, как абсолютная целенаправленность и реализация, оторванная от понимания и осмысления возможностей. Редукция фазы открытости приводит к ригидности и упрощенности жизненного мира, снижению регуляторной роли сознания. Редукция фазы закрытости приводит к тирании «всевозможностности» ( Лобок , 1997), к бесконечной и безответственной игре смыслами, изъятыми из контекста собственного бытия в мире. Речь идет, фактически, о двух типах нарушения саморегуляции, к которым можно, вслед за А. Маслоу (1999), применить понятие «метапатология» (подробнее см. Леонтьев Д.А. , 2006 в, а также настоящее издание, с. 119–123).

Одиннадцатый тезис раскрывает механизм воплощения возможности в действительность, в реальное действие, имеющее для субъекта последствия. Именно здесь гуманитарная психология, изучающая неисчислимые миры смыслов, вееры возможностей, открывающихся нам через рефлексивное сознание, смыкается с экзистенциальной психологией, в центре которой находится самодетерминируемое решение и действие.

Как можно представить себе этот процесс? Первым и необходимым этапом является, безусловно, усмотрение, раскрытие соответствующей возможности, которое, однако, необходимо, но не достаточно. Возможности никогда не воплощаются в действительность сами, это происходит только через деятельность субъекта, который воспринимает их как возможности для себя, что-то из них выбирает и делает свою «ставку», вкладывая себя и свои ресурсы в реализацию выбранной возможности. Субъект принимает на себя ответственность за реализацию данной возможности, беря на себя внутреннее обязательство перед самим собой вкладывать усилия для ее реализации. Это процесс воплощения возможности в действие, в ходе которого происходит трансформация: возможное – ценное ( осмысленное ) – должное – цель – действие.

Спектр возможных для субъекта в данный момент вариантов действия может быть очень широк. Среди них есть и бессмысленные, внеконтекстные, и саморазрушительные возможности (например, возможность суицида). Однако житейское, обыденное понятие возможности подразумевает обычно только осмысленную возможность. В. Франкл (1990) определял смысл как возможность на фоне действительности. Если некоторые из возможностей представляются субъекту ценными, хорошими, привлекательными или иным образом осмысленными, они обретают, наряду с осуществимостью, атрибут осмысленности. Первый переход в процессе воплощения возможности в действие связан поэтому с сужением спектра принимаемых во внимание возможностей, исключение из их числа тех, которые субъект не воспринимает как привлекательные, осмысленные, ценные альтернативы.

Следующий шаг рассматриваемого процесса трансформации связан с определением субъекта по отношению к ряду осмысленных возможностей, которые не могут быть все реализованы и требуют установления приоритетов. Субъект занимает особую внутреннюю позицию по отношению к тому, что он принимает как должное, беря на себя ответственность за его реализацию. Эта ответственность предполагает готовность к действию, внутреннее согласие затратить ресурсы и усилия и заплатить некоторую цену, например, отказавшись от других привлекательных возможностей. Возможность, по отношению к которой субъект определился подобным образом, становится для него должным. Как убедительно показал М.Н. Эпштейн (2001), должное является разновидностью возможного, а не формой необходимости. Любое долженствование предполагает возможность соблюдения нормы и возможность ее нарушения; выбор зависит от нашего ответственного решения, пусть даже соблюдение нормы поощряется, а нарушение наказывается. Поэтому в форме морали в регуляцию поведения вовлекается личная ответственность и выбор самих субъектов (см. подробнее Леонтьев Д.А. , 2008 б ).

Однако и обретение возможностью статуса должного не является конечным звеном рассматриваемого перехода. Существует некоторый неустранимый зазор между формированием цели и принятием решения «в принципе» реализовывать данную осмысленную возможность и началом действия по ее фактической реализации. Его преодоление требует внутреннего шага, который описывался в психологии через известные метафоры «fiat» (да будет!) ( Джемс , 2003) и «перехода Рубикона» ( Хекхаузен , 2003). Важно, что момент фактического начала действия ничем не детерминирован – его можно откладывать, а можно приближать, но это всегда определяется самим субъектом. Сделка считается заключенной не тогда, когда договаривающиеся стороны согласовали все условия, а когда они ударили по рукам – совершили символический акт, который знаменует необратимый переход в иное состояние. Это точка принятия ответственности, вложения себя в поступок. «Не содержание обязательства меня обязывает, а моя подпись под ним» ( Бахтин , 2003 б , с. 37). Сам выбор этой точки не может получить причинного объяснения ни в одной теории. Она знаменует собой переход от просто ценного к тому, что становится для меня должным и начинает определять мои действия независимо от того, как давно была содержательно сформулирована цель или договоренность. Этот шаг завершает цепь перехода: возможное – осмысленное – должное – цель – действие. Экзистенциальная психология занимает ключевое положение на стыке гуманитарного и естественнонаучного аспектов человека, потому что она изучает сам переход от возможного через должное к императивному; далее реализация уже принятого решения может подчиняться каузальным закономерностям, описываемым традиционной психологией.

Во всех звеньях упомянутого перехода решающую роль играет рефлексивное сознание субъекта. Если оно неразвито или просто дремлет, субъект не в состоянии проделать работу по открытию и селекции возможностей и переходу к осмысленному целеполаганию. Эту работу может манипулятивно проделать за него другой, предлагая уже готовую цель в качестве заведомо ценного и должного; субъекту остается только «взять под козырек». Именно этот механизм искусственного «спрямления» пути от многообразия возможностей к единственной принимаемой здесь и теперь цели активно используется в рекламе, политической и религиозной пропаганде, межличностных манипуляциях. Биологический императив минимизации энергозатрат объясняет ту поразительную готовность, с которой многие люди склонны принимать заданные извне цели, не рассматривая возможных альтернатив.

От действия к поступку

Сформулированные выше контуры психологии возможного, которые обобщают основные позиции антропологической модели, сложившейся в последние годы и отраженной в ряде публикаций ( Леонтьев Д.А. , 2002; 2006 а ; 2008 б ; 2009 а, б ), обозначают новые задачи и позволяют увидеть новые вызовы как для исследователей, так и для практиков.

Ключевой проблемой видится сам переход из режима детерминированности в режим самодетерминации при подключении рефлексивного сознания. По-видимому, именно при включении рефлексивного сознания становится возможным отклонение от предсказуемой детерминистической логики действий. Довольно давно Е.В. Субботский (1977) предложил методический прием, позволяющий зафиксировать наличие у ребенка определенных смысловых образований и их влияние на поведение: признаком этого служит отклонение его поведения от пути, предполагаемого «интеллектуалистической презумпцией объяснения», от самоочевидной рациональности. По аналогии с этим мы можем усмотреть и феномены отклонения поведения от пути, предполагаемого «смысловой презумпцией объяснения», или «логикой жизненной необходимости» ( Леонтьев Д.А. , 2007 б ); в этих случаях мы имеем основания предполагать переход из режима детерминированности в режим самодетерминации.

Сами механизмы перехода могут быть сформулированы на языке определенных психотехнических действий, или «экзистенциальных психотехник». Первые две из них автор помнит в форме наставлений, которые регулярно повторяла ему в детстве в соответствующих ситуациях его бабушка и которые интериоризировались в структуре его личности в виде действенных принципов саморегуляции.

«Экзистенциальная психотехника № 1»: «Остановись и сосчитай до десяти». Это позволяет создать основу самодетерминации – паузу между стимулом и реакцией, в которой Р. Мэй ( May , 1981) видел место локализации человеческой свободы. Пауза, воздержание означает больше, чем отсрочка во времени, это разрыв некоторого автоматически действующего в собственном ритме механизма, «автопилота» нашего поведения. «Свобода воли и активность не совместимы с ритмом… Ритмом я могу быть только одержим, в ритме я, как в наркозе, не сознаю себя» ( Бахтин , 2003 а , с. 191). Произвольная пауза выводит этот механизм из строя. Использовав эту психотехнику, человек выходит из режима «естественного» реагирования на стимул и может начать строить свое поведение по-новому, исходя из своего экзистенциального Я как точки отсчета – при условии наличия у него ощущения этого внутреннего центра. «Хочешь сказать мелочь – считай до десяти, что-то серьезное – до ста. Хочешь совершить поступок – до тысячи» ( Жванецкий , 2006, с. 75). М.К. Мамардашвили (1996) в своем «Введении в философию» объяснял, что Гамлет колеблется как раз потому, что он пытается выйти из жестко предписанной последовательности событий. С самого начала «понятно», чтó в этой ситуации предполагается делать, как реагировать. Но он пытается этого не делать, выйти из режима реагирования на стимулы, из цепи событий, из колеса судьбы. На протяжении всей пьесы, осознавая неумолимость этого колеса, где все предрешено, Гамлет пытается не исполнить роль, которая ему предписана. Итогом является неудача, зато героическая.

«Экзистенциальная психотехника № 2»: «Посмотри на себя со стороны». Как только мы включаем рефлексивное сознание, начинаем вдумчиво осознавать все варианты, все альтернативы, то обнаруживается парадоксальная вещь: в любой ситуации нет такого выбора, который мы не могли бы сделать. Мы можем сделать любой, даже на первый взгляд самый неоптимальный выбор, все альтернативы нам доступны. В этом и выражается режим самодетерминации: на этом уровне не действуют отговорки «а что я мог?», «у меня не было другого выхода», и слова «я не мог поступить иначе» означают лишь то, что цена, которую пришлось бы заплатить, поступив иначе, неприемлема для субъекта, и он отверг эту альтернативу.

Третья экзистенциальная психотехника связана с расщеплением чувства собственного Я на Я -образ и Я -центр, осознанием несовпадения того, какой именно я, как я отвечаю на вопрос «кто я?», и той внутренней точки опоры, которая позволяет противостоять любым внешним стимулам, соблазнам и давлениям. По сути речь идет о различении в себе личности и индивидуальности, об ощущении себя личностью, критерием которой является саморегуляция, управление собой, своими действиями, и способность в какой-то степени влиять на происходящее с нею и вокруг нее. Личность может преодолевать любую фактичность, заданность того, «какой я» – я такой, каким я выбираю быть и каким я себя делаю. Личность как безграничная возможность строится на преодолении индивидуальности как фактичности.

Четвертая экзистенциальная психотехника связана с выявлением альтернативности любых выборов, возможности в любой ситуации найти неочевидные альтернативы, выбор между которыми определяется только нашими решениями. «Об Отто Уилле, легендарном терапевте, сообщается, что он периодически прерывал бесконечные размышления сильно скованного пациента с навязчивостями, высказывая предложения типа: “Послушайте, почему бы вам не сменить имя и не переехать в Калифорнию?”» ( Ялом , 1999, с. 243). То же относится и к уже осуществленным действиям, которые мы выбрали, даже не заметив этого. «Ведь выбор – это не то, что мы должны сделать, стать кем-то еще (как часто понимают выбор). Выбор заключается в том, что мы реально делаем, уже делаем; все кажется, что еще выбираем, что мы еще на пороге выбора, а по факту уже выбрали и живем…» ( Калитеевская , 2006, с. 146).

Пятая экзистенциальная психотехника – экзистенциальный расчет как осознание цены, которую приходится платить за каждый из возможных выборов (см. Иванченко , 2001; Леонтьев Д.А. , в печати). Особенность цены заключается в том, что согласие или несогласие на нее – всегда решение самого субъекта, которое не связано напрямую с величиной этой цены. Именно поэтому сколько-нибудь личностно значимый выбор не может быть сведен к рациональным калькуляциям. Сами по себе такие калькуляции полезны тем, что позволяют более полно отрефлексировать саму структуру ситуации выбора, хотя решение из них вывести не получается.

Шестая экзистенциальная психотехника – принятие ответственности и вкладывание себя в избранную альтернативу. Под этим углом зрения то, как именно человек принимает решение, в какой степени принимает на себя ответственность за свой выбор и вытекающие из него действия, оказывается важнее, чем то, что именно он выбрал. Именно через механизм принятия личной ответственности в поле детерминации человеческих действий входят этические нормы и заповеди (подробнее см. Леонтьев Д.А. , 2008 б ).

Реализация этих шести психотехнических действий, которая, став привычной для зрелой личности, может протекать за доли секунды, позволяет перейти в режим самодетерминации. Именно к действию в режиме самодетерминации применимо понятие поступка, которое в последние десятилетия все больше привлекает внимание психологов-теоретиков ( Петухов, Столин , 1989; Асмолов , 1990; Зинченко , 1997; Соколова , 1999). Ранее, в 1940-е гг., понятие поступка пытались вписать в свои концептуальные системы А.Н. Леонтьев (2004) и С.Л. Рубинштейн (2001). Во взглядах всех перечисленных авторов есть нечто общее: они придают большое значение понятию поступка и ценностно нагружают его; они определяют поступок через соотнесение с действием как его более «высокую» разновидность и/или через соотнесение с личностью как ее сущностное проявление; ни у одного из них понятие поступка, при всей его значимости, не оказало заметного влияния на дальнейшие исследования. Последнее относится к психологии в целом, не обнаруживающей готовности ассимилировать это понятие. Мы имеем в виду здесь и далее только русскоязычный контекст; на основные европейские языки это понятие непереводимо, хотя можно подобрать более или менее приблизительные его аналоги. Действительно, понятие поступка бросает вызов традиционному психологическому дискурсу. В традиционной психологии не находилось места понятию поступка из-за ее неспособности принять образ не управляемого механизмами существа, а сознательного субъекта, находящего в мире основания для своих ответственно выбираемых действий.

Признаки, через которые психологи вводят и описывают понятие поступка, разнятся, хотя и образуют довольно гармоничное сочетание. А.Н. Леонтьев определяет поступок как действие над порогом ситуативной необходимости, «действие, судьба которого определяется не из наличной ситуации» (2004, с. 202). Е.Е. Соколова (1999) подчеркивает обязательную полимотивированность поступка, вследствие которой его совершение выступает разрешением мотивационного конфликта. С.Л. Рубинштейн видит главное отличие поступка в осознанном характере проявляемого в нем отношения (2001, с. 23, 444–445). Для В.В. Петухова и В.В. Столина ( Петухов, Столин, 1989, с. 29) квалифицирующим признаком выступает неопределенность ситуации и рискованность поступка, неявность его следствий. Наконец, В.П. Зинченко соотносит поступок с целостной, «собранной» личностью (1997, с. 184–186). Все эти характеристики складываются в понимание поступка как действия, не обусловленного данными в ситуации побудительными силами и причинами, а напротив, трансцендирующего влияние ситуации благодаря активной роли «участного сознания» ( Бахтин , 2003 б ); В.П. Зинченко отмечает, что поступки могут прерывать деятельность (1997, с. 216). Вместе с тем они не случайны, напротив, поступок служит особым моментом проявления личности ( Войтыла , 2003, с. 73).

Вся совокупность указанных признаков хорошо согласуется с философским пониманием специфической причинности, лежащей в основе того, что мы называем поступком. М.М. Бахтин пишет: «Только признание моей единственной причастности с моего единственного места дает действительный центр исхождения поступка и делает не случайным начало, здесь существенно нужна инициатива поступка, моя активность становится существенной, долженствующей активностью» (2003 б , с. 41). С этим перекликается и философский анализ К. Войтылы: «Личность (или любое конкретное человеческое “я”) может считать поступок результатом своей причинности, и в этом смысле – своим свойством, а также… полем своей ответственности» (2003, с. 138). Поступку К. Войтыла противопоставляет понятие «uczynnienie», неудачно переведенное в цитируемом издании как «активация»; под «учинением» понимается действие, происходящее само по себе, без сознательной причинности. Оба автора при этом теснейшим образом связывают понятие поступка с понятием ответственности как осознанной личностной причинности .

Таким образом, поступок предстает как действие, не вписывающееся в традиционные схемы психологической причинности, но требующее признания иного рода причинности, опирающейся на ответственность, смысл и возможности. «Все содержательно-смысловое… – все это только возможности, которые могут стать действительностью только в поступке на основе признания единственной причастности моей» ( Бахтин , 2003 б , с. 41). При этом этимологически слово «поступок» связано со словом «ступать», основано на метафоре движения, точнее, продвижения по некоторому пути. Поступок всегда в определенном смысле продвигает субъекта как личность, в отличие от действия, которое в лучшем случае приближает к цели. То же относится к польскому «postępowanie» («делание»). «Делание всегда подразумевает следование определенному пути. Это следование пути, как и связанному с ним направлению, является не чем-то пассивным, результирующей того, что “делается” в человеке или с человеком, а чем-то в полной мере активным» ( Войтыла , 2003, с. 356–357). Поступок можно, таким образом, определить как осознанное ответственное действие, которое основано на личностной причинности и продвигает личность в измерении личностного пути (подробнее см. Леонтьев Д.А. , 2006 б ).

Частным случаем поступка выступает такой самодетерминированный феномен, как подвиг, совершая который, субъект преодолевает ситуационную обусловленность поведения. Ведь все давления, которым мы склонны поддаваться, локализованы в данной конкретной ситуации, и именно за ее пределами, в перспективе возможного, можно найти опору, позволяющую этим давлениям противостоять. Не случайно А.Н. Леонтьев писал: «…психологический механизм жизни-подвига нужно искать в человеческом воображении» ( Леонтьев А.Н ., 2004, с. 159). Действительно, только в воображении можно выйти за пределы императивной ситуации смертельной опасности и рефлексивно раскрыть более широкие контексты. Подвиг – это поступок парадоксальный, неоправданный с точки зрения низших биологических регуляторов, но уникальный и предельно осмысленный с точки зрения высших человеческих ценностей, интересов и внеситуативных регуляторов.

Заключение

В данной статье была сделана попытка обобщить новое понимание ключевых ориентиров психологии личности, к которым автор двигался на протяжении последнего десятилетия. Отрефлексировав то, что выступало в основной линии психологии личности на протяжении ХХ в. и продолжает выступать как «само собой разумеющееся», мы усмотрели в этом принципиальные ограничения для ее дальнейшего развития. С другой стороны, за последние полвека в психологию проникло несколько принципиально новых идей и способов понимания, которые породили на рубеже веков немало подходов и концепций, принципиально отличных от господствующих, хотя их влияние на развитие научных исследований и преподавание психологии в мировом масштабе продолжает оставаться весьма ограниченным. На основе этих новых идей мы попытались выстроить контуры нового понимания личности, которое было бы адекватным запросам и задачам сегодняшнего дня и которое позволило бы вывести психологию личности на новый уровень осознания ее предмета, сферы компетентности, методологических и теоретических ориентиров, методических и прикладных возможностей.

Ключевым для нового понимания личности выступает расширение понятий о психологическом детерминизме. Введение категории возможного как одной из ключевых категорий персонологии позволяет увидеть взаимосвязь естественнонаучной и гуманитарной парадигм в человекознании, по-новому увидеть соотношение традиционной и экзистенциальной психологии, адаптивности и самореализации, бессознательного и сознательного функционирования, детерминированности и самодетерминации, свободы и судьбы, иначе поставить проблемы ответственности, выбора, рефлексивного сознания и саморегуляции. Речь идет, по сути, о попытке понять тот уровень активности человека, который обращен на себя самого и на преобразование того, что дано ему и как внешнее, и как внутреннее, раскрыть тезис «человек не только развивается, но и строит себя » ( Выготский , 1986, с. 58). Этот подход не противопоставляет себя другим подходам в психологии личности, но скорее определяет их место и границы в общем понимании личности и раздвигает рамки этого понимания, выявляя актуальные «белые пятна», заслуживающие первостепенного внимания тех, кто работает в этой области. Эвристичность формулируемых здесь идей уже проявила и продолжает проявлять себя в многообразных исследованиях, проводимых под руководством автора. Остается надеяться, что и другие исследователи найдут в предлагаемых ориентирах то, что может принести им пользу при решении задач, стоящих перед психологами в новом столетии.

Литература

Асмолов А.Г. Психология личности. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1990.

Бахтин М.М. Автор и герой в эстетической деятельности // Собр. соч.: В 7 т. М.: Русские словари; Языки славянской культуры, 2003 а . Т. 1. С. 69–264.

Бахтин М.М. К философии поступка // Собр. соч.: В 7 т. М.: Русские словари; Языки славянской культуры, 2003 б . Т. 1. С. 7–68.

Богоявленская Д.Б. Психология творческих способностей. М.: ИЦ Академия, 2002.

Величковский Б.М. Успехи когнитивных наук: технологии, внимательные к вниманию человека // В мире науки. 2003. № 12. С. 87–93.

Величковский Б.М. Когнитивная наука: основы психологии познания: В 2 т. М.: Смысл; ИЦ Академия, 2006.

Войтыла К. Личность и поступок // Иоанн Павел II. Сочинения: В 2 т. М.: Изд-во Францисканцев, 2003. Т. 1. С. 61–449.

Выготский Л.С. История развития высших психических функций // Собр. соч.: В 6 т. М.: Педагогика, 1983. Т. 3. С. 6–328.

Выготский Л.С . Конкретная психология человека // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 14. Психология. 1986. № 1. С. 52–65.

Гордеева Т.О., Осин Е.Н., Шевяхова В.Ю. Диагностика оптимизма как атрибутивного стиля (опросник СТОУН). М.: Смысл, 2009.

Джеймс У. Воля к вере. М.: Республика, 1997.

Джемс У. Научные основы психологии. Мн.: Харвест, 2003.

Жванецкий М. Одесские дачи. М.: Время, 2006.

Зинченко В.П . Посох Мандельштама и трубка Мамардашвили. М.: Новая школа, 1997.

Иванченко Г.В. К определению понятия «экзистенциальный расчет» // 1 Всероссийская научно-практическая конференция по экзистенциальной психологии: Материалы сообщений / Под ред. Д.А. Леонтьева, Е.С. Мазур, А.И. Сосланда. М.: Смысл, 2001. С. 54–57.

Калитеевская Е. Формирование личности гештальт-терапевта // Гештальт гештальтов: Евро-азиатский вестник гештальттерапии. 2006. № 1. С. 144–151.

Киркегор С. Наслаждение и долг. К.: AirLand, 1994.

Косова У.П . Особенности мировоззренческой активности волонтеров // Высшее образование сегодня. 2010. № 4. С. 36–39.

Лазарев Ф.В., Литтл Б.А. Многомерный человек: введение в интервальную антропологию. Симферополь: СОНАТ, 2001.

Левин К. Динамическая психология: Избранные труды. М.: Смысл, 2001.

Леонтьев А.Н. Деятельность. Сознание. Личность. М.: Смысл; ИЦ Академия, 2004.

Леонтьев Д.А. Психология свободы: к постановке проблемы самодетерминации личности // Психол. журн. 2000. Т. 21. № 1. С.15–25.

Леонтьев Д.А . О предмете экзистенциальной психологии // 1 Всероссийская научно-практическая конференция по экзистенциальной психологии: Материалы сообщений / Под ред. Д.А. Леонтьева, Е.С. Мазур, А.И. Сосланда. М.: Смысл, 2001. С. 3–6.

Леонтьев Д.А. Симбиоз и адаптация или автономия и трансценденция: выбор личности в непредсказуемом мире // Личность в современном мире: от стратегии выживания к стратегии жизнетворчества / Под ред. Е.И. Яцуты. Кемерово: ИПК Графика, 2002. С. 3–34.

Леонтьев Д.А. Экзистенциальная тревога и как с ней не бороться // Моск. психотерапевт. журн. 2003. № 2. С. 107–119.

Леонтьев Д.А. К типологии жизненных миров // 2 Всероссийская научно-практическая конференция по экзистенциальной психологии: Материалы сообщений / Под ред. Д.А. Леонтьева. М.: Смысл, 2004. С. 114–116.

Леонтьев Д.А. Дискурс свободы и ответственности (доклад с обсуждением) // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 7. Философия. 2006 а . № 5. С. 95–113.

Леонтьев Д .А. К психологии поступка // Экзистенциальная традиция в философии, психологии, психотерапии. 2006 б . № 2(9). С. 153–158.

Леонтьев Д.А. Личностный потенциал как потенциал саморегуляции // Учен. зап. кафедры общей психологии МГУ им. М.В. Ломоносова. Вып. 2 / Под ред. Б.С. Братуся, Е.Е. Соколовой. М.: Смысл, 2006 в . С. 85–105.

Леонтьев Д.А . Личность как преодоление индивидуальности: основы неклассической психологии личности // Психологическая теория деятельности: вчера, сегодня, завтра / Под ред. А.А. Леонтьева. М.: Смысл, 2006  г . С. 134–147.

Леонтьев Д.А. Восхождение к экзистенциальному миропониманию // 3 Всероссийская научно-практическая конференция по экзистенциальной психологии: Материалы сообщений / Под ред. Д.А. Леонтьева. М.: Смысл, 2007 а . С. 3–12.

Леонтьев Д.А. Психология смысла. 3-е изд. М.: Смысл, 2007 б .

Леонтьев Д.А. Неклассический подход в науках о человеке и трансформация психологического знания // Психология, лингвистика и междисциплинарные связи: Сб. научных работ к 70-летию со дня рождения Алексея Алексеевича Леонтьева / Под ред. Т.В. Ахутиной, Д.А. Леонтьева. М.: Смысл, 2008 а . С. 205–225.

Леонтьев Д.А. Причинность и объяснение в психологии личности: от необходимого к возможному // Эпистемология и философия науки. 2008 б . Т. 17. № 3. С. 127–142.

Леонтьев Д.А. Человечность как проблема // Человек – наука – гуманизм / Под ред. А.А. Гусейнова. М.: Наука, 2009 а . С. 69–84.

Леонтьев Д.А. Рефлексия как предпосылка самодетерминации // Всероссийская конференция, посвященная 120-летию со дня рождения С.Л. Рубинштейна. М., 2009 б .

Леонтьев Д.А . Перспективы неклассической психодиагностики [Электронный ресурс] // Психологические исследования: электрон. науч. журн. 2010 а . № 4(12). URL:  0421000116\0031

Леонтьев Д.А. Культурное потребление в антропологическом и психологическом контексте // Культурология: фундаментальные основания прикладных исследований / Под ред. И.М. Быховской. М.: Смысл, 2010 б . С. 217–241.

Леонтьев Д.А. Психология выбора: расширяя рамки рациональности // Психол. журн.

(в печати).

Леонтьев Д.А., Ильченко А.Н. Уровни мировоззренческой активности и их диагностика // Психол. диагностика. 2007. № 3. С. 3–21.

Леонтьев Д.А., Мандрикова Е.Ю. Моделирование «экзистенциальной дилеммы»: эмпирическое исследование личностного выбора // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 14. Психология. 2005. № 4. С. 37–42.

Леонтьев Д.А., Мандрикова Е.Ю., Фам А.Х. Разработка методики диагностики процессуальной стороны выбора // Психол. диагностика. 2007. № 6. С. 4–25.

Лобок А.М . Антропология мифа. Екатеринбург: Отд. образов. администр. Октябрьского р-на, 1997.

Мамардашвили М . Как я понимаю философию. М.: Прогресс, 1990.

Мамардашвили М.К. Лекции о Прусте (психологическая топология пути). М.: Ad Marginem, 1995.

Мамардашвили М.К. Необходимость себя. М.: Лабиринт, 1996.

Мамардашвили М.К. Психологическая топология пути. М.: РХГИ, 1997.

Мандрикова Е.Ю. Виды личностного выбора и их индивидуально-психологические предпосылки: Автореф. дис. … канд. психол. наук. М., 2006.

Маслоу А . Новые рубежи человеческой природы. М.: Смысл, 1999.

Мерлин В.С. Очерк интегрального исследования индивидуальности. М.: Педагогика, 1986.

Мэй Р. Искусство психологического консультирования. М.: НФ Класс, 1994.

Нюттен Ж. Мотивация, действие и перспектива будущего. М.: Смысл, 2004.

Петровский В.А. Личность в психологии. Ростов н/Д: Феникс, 1996.

Петровский В.А. Очерк теории свободной причинности // Психология с человеческим лицом: гуманистическая перспектива в постсоветской психологии / Под ред. Д.А. Леонтьева, В.Г. Щур. М.: Смысл, 1997. С. 124–144.

Петровский В.А . Человек над ситуацией. М.: Смысл, 2010.

Петухов В.В., Столин В.В. Психология: Методические указания. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1989.

Пригожин И. Философия нестабильности // Вопр. философии. 1991. № 6. С. 46–52.

Розанов В. Цель человеческой жизни // Смысл жизни: Антология / Сост., общ. ред., предисл. и примеч. Н.К. Гаврюшина. М.: ИГ Прогресс-Культура, 1994. С. 19–64.

Рубинштейн С.Л. Основы общей психологии. СПб.: Питер, 2001.

Сартр Ж.-П. Экзистенциализм – это гуманизм // Сумерки богов. М.: Политиздат, 1989. С. 319–344.

Соколова Е.Е. Идеи А.Н. Леонтьева и его школы о поступке как единице анализа личности в их значении для исторической психологии // Традиции и перспективы деятельностного подхода в психологии: школа А.Н.Леонтьева / Под ред. А.Е. Войскунского, А.Н. Ждан, О.К. Тихомирова. М.: Смысл, 1999. С. 80–117.

Субботский Е.В. Изучение у ребенка смысловых образований // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 14. Психология. 1977. № 1. С. 62–72.

Улановский А. М. Качественные исследования: подходы, стратегии, методы // Психол. журн. 2009. Т. 30, № 2. С. 18–28.

Файзуллаев А.А. Принятие мотива личностью // Психол. журн. 1985. Т. 6. № 4. С. 87–96.

Франкл В. Человек в поисках смысла. М.: Прогресс, 1990.

Хекхаузен Х. Мотивация и деятельность: В 2 т. М.: Педагогика, 1986. Т. 1.

Хекхаузен Х. Мотивация и деятельность. 2-е изд., перераб. М.: Смысл; СПб.: Питер, 2003.

Эпштейн М.Н. Философия возможного. СПб.: Алетейя, 2001.

Эпштейн М.Н. Знак_пробела: о будущем гуманитарных наук. М.: НЛО, 2004.

Ялом И. Экзистенциальная психотерапия. М.: НФ Класс, 1999.

Немировський В.Г. Соцiологiчнi аспекти дослiдження смислу життя особи // Фiлос. думка. 1987. № 6. С. 66–75.

Csikszentmihalyi M. Introduction // M. Csikzentmihalyi, I.S. Csikzentmihalyi (Еds.) A Life Worth Living: Contributions to Positive Psychology. N.Y.: Oxford University Press, 2006. P. 3–14.

Dabrowski K. Positive Disintegration. Boston: Little, Brown and Co, 1964.

Deci E.L., Ryan R.M. Overview of self-determination theory: an organismic dialectical perspective // Handbook of self-determination research / E.L. Deci, R.M. Ryan (Еds.). Rochester, NY: The University of Rochester Press, 2002. Р. 3–33.

Frick W. Remembering Maslow: Reflections on a 1968 interview // Journal of Humanistic Psychology. 2000. Vol. 40, № 2. P. 128–147.

Kashdan T.B. New developments in emotion regulation with an emphasis on the positive spectrum of human functioning // Journal of Happiness Studies. 2007. Vol. 8. Р. 303–310.

Knafo A., Plomin R. Parental Discipline and Affection and Children’s Prosocial Behavior: Genetic and Environmental Links // Journal of Personality and Social Psychology. 2006. 90. Р. 147–164.

Lyubomirski S. The How of Happiness. London: Sphere, 2007.

Markus H., Nurius P. Possible selves // American Psychologist. 1986. Vol. 41. Р. 954–969.

May R. Freedom and destiny. N.Y.: Norton, 1981.

Seligman, M.E.P. What You Can Change and What You Can’t. New York: Knopf, 1994.

Tellegen A., Lykken D., Bouchard T., Wilcox K., Segal N., Rich S. Personality similarity in twins reared apart and together // Journal of Personality and Social Psychology. 1988. 54. Р. 1031–1039.

Vaillant G. Aging Well. Boston: Little, Brown and Company, 2002.

Идея потенциала в науках о человеке: от «человеческого потенциала» к личностному Г.В. Иванченко, Д.А. Леонтьев, А.В. Плотникова

В предыдущей главе были заданы методологические основания включения категории возможного в ряд центральных категорий психологии. Данная глава посвящена более подробной характеристике роли и места сферы возможного в человеческой жизнедеятельности, без которой нельзя обосновать и ключевое для данной монографии понятие потенциала в контексте психологии личности. Ее задачей является историко-методологический анализ введения в психологию понятия потенциала в различных его вариациях (человеческий потенциал, психологический потенциал, личностный потенциал, частные потенциалы), а также содержательно близкого ему понятия психологического капитала.

Возможное как объект осмысления в психологии

Наша жизнь, утверждал Хосе Ортега-и-Гассет, состоит прежде всего в сознании наших возможностей. «Жить – это значит пребывать в кругу определенных возможностей, которые зовутся “обстоятельствами”. Жизнь в том и заключается, что мы – внутри “обстоятельств”, или “мира”. Иначе говоря, это и есть “наш мир” в подлинном значении этого слова. “Мир” не что-то чуждое нам, вне нас лежащее; он неотделим от нас самих, он – наша собственная периферия, он – совокупность наших житейских возможностей… Мир, то есть наша возможная жизнь, всегда больше, чем наша судьба, то есть жизнь действительная» ( Ортега-и-Гассет , 1991, с. 131).

Возможное существует в мире наряду с фактичным, и существенно расширяет этот мир. «Главная черта пространства возможностей состоит в том, что оно содержит больше, чем существует в реальном физическом мире, потому что последний представляет собой ограниченное подмножество в этом пространстве» ( Эшби , 1966, с. 317). Вместе с тем мир возможного обладает тенденцией к расширению своего присутствия в мире человека; это происходит почти на наших глазах. М.Н. Эпштейн убедительно демонстрирует масштабы стремительного расширения сферы возможного, считая также, что можно говорить не просто о потенциальности как таковой, но о «потенциации самой реальности, ее постепенном историческом переходе в другую модальность» ( Эпштейн , 2001, с. 230). Под потенциацией М.Н. Эпштейн предлагает понимать «возрастание степеней возможного в самой реальности, процесс превращения фактов в вероятности, теорий – в гипотезы, утверждений – в предположения, необходимостей – в альтернативные возможности» ( там же , с. 231). Впечатляющим примером потенциации, или «овозможения», реальности является повседневное существование большинства людей в современной западной цивилизации. В страховке, например, «я плачу заранее за свои возможные несчастья: болезнь, аварию, безработицу, скоропостижную смерть или увечье. В кредите мне оплачивают возможные формы благополучия: дом, машину, телевизор… Но и положительные и отрицательные стороны жизни оказываются сплошь условными с точки зрения экономики, которая основана на статистике, подсчете вероятностей, а не на однократности случившихся фактов. В современном обществе реальность так же исчезает, как в физике», – резюмирует М.Н. Эпштейн ( там же , с. 235).

В отличие от фактичного, возможное направлено в будущее и определяется через него. Оно представляет собой росток будущего в настоящем. К. Левин в своей классической статье «Определение “поля в данный момент времени”» ( Левин , 2000, с. 239–250) показал, что будущее (как, впрочем, и прошлое) обладает для нас психологической реальностью постольку, поскольку оно в той или иной форме психологически присутствует в настоящем, в «поле в данный момент времени». Можно говорить о целом ряде психологических форм такого присутствия будущего в настоящем, в числе которых страх, тревога, цель и т. п.; возможность является одной из них. Действительно, возможность указывает на то, что в данный момент еще не получило реализации, но может получить ее в будущем, хотя и не гарантированно, – этого может никогда не произойти. С другой стороны, не может получить реализацию в будущем то, что в данный момент невозможно, если эта невозможность не сменится в какой-то момент возможностью. «Чтобы был возможен дождь, необходимо, чтобы на небе были тучи… Конечно, возможное состояние еще не есть существующее; но именно возможное состояние некоторого существования поддерживает своим бытием возможность и небытие своего будущего состояния» ( Сартр , 2000, с. 130).

Рост достигнутого влечет за собой умножение неосуществившихся вариантов развития и расширение сферы невозможного (подробнее см. Иванченко , 1998). В широком смысле любой процесс развития состоит не только из роста и совершенствования, но и из потерь и упадка; такой взгляд утвердился, в частности, во всевозрастном подходе в психологии развития ( Балтес , 1994). Эти неосуществленные и неосуществимые возможности психологически закономерным образом вызывают защитную реакцию людей и общностей.

Трактовка самосознания как бесконечного стремления восходит к Платону, проходит через всю платоническую традицию христианской философии к утверждению Фихте о том, что сущность человеческого Я есть бесконечное стремление. В своих желаниях и действиях Я всегда встречает границу, препятствие: без такого ограничения, такого чувства конечности не было бы стремления. Но вместе с тем «стремление есть отрицание ограничений, выход за пределы каждой вновь полагаемой границы: и без такого чувства от всякой данной конечности тоже не было бы стремления» (цит. по: Вышеславцев , 1994, с. 139). Вряд ли возможно определить, когда – в историческом масштабе – человеческое Я приобретает импульс такого рода, стремясь не к чему-то определенному, но к самым пределам возможного. Карл Ясперс само появление человека современного типа связывал с появляющейся в «осевое время» рефлексией человека относительно границ и пределов своих возможностей. Ясперс полагал, что в те времена разрыв между возможностями большинства людей и возможностями отдельных личностей был существенно выше, нежели сейчас ( Ясперс , 1994). Вполне очевидно, что границы человеческой деятельности задаются и объективными условиями, и личностными особенностями субъекта, например, способностями, мотивацией достижения успеха или избегания неудач в той или иной сфере. В более общем плане само социальное пространство может определяться как «набор возможностей действия» ( Левада , 1993, с. 41). Способы реализации деятельности, закрепляющие содержащиеся в поведенческом поле возможности и шансы, играют важную роль в социальной дифференциации и стратификации. Питирим Сорокин говорил в этой связи о «селекционирующих институтах» и подчеркивал значение характера препятствий, которые эти институты устанавливают для индивидов. Если эти препятствия «злокачественны» и «неадекватны», это ведет к печальным последствиям для всего общества. Если же они адекватны и правомерны, то и социальное распределение индивидов приведет к процветанию всего общества ( Сорокин , 1992).

Одно из наиболее точных описаний того, как человек «стреноживает», редуцирует возможное, находим у М. Хайдеггера в трактате «Бытие и время»: «Эта нивелировка возможностей присутствия до ближайше доступного осуществляет вместе с тем зашоривание возможного как такового. Средняя повседневность становится слепа к возможностям и успокаивается одним “действительным”. Эта успокоенность не исключает расширенной деловитости озабочения, но возбуждает ее. Воля не волит тогда позитивных новых возможностей, но имеющееся в распоряжении “тактически” видоизменяется таким образом, что возникает видимость каких-то свершений» ( Хайдеггер , 1997, с. 194).

Жизнь, насыщенная возможностями, ощутимо богаче и событийнее, чем жизнь, сведенная в плоскость актуального существования. Если «на одну единицу реальности приходится все больше возможностей» ( Эпштейн , 2001, с. 238), культура прогрессирует, – точнее, по М.Н. Эпштейну, в этом состоит трансцендентная сторона прогресса.

Другое важное следствие жизни преимущественно в мире возможного – вынужденность время от времени преодолевать неопределенность. В силу глубокой специализации труда человек должен при этом обращаться к экспертам – носителям высококвалифицированного, порой уникального знания, носителям умения прогнозирования и оценки ситуации в своей профессиональной области.

Отношение общества к экспертизе и экспертам, а тем самым и к возможному будущему, ощутимо меняется по мере того, как социум становится, по известному выражению немецкого социолога У. Бека, «обществом риска». Именно посредством исчисления рисков, считает У. Бек, происходит «управление будущим». Рациональное отношение к риску позволяет переводить конкретные виды риска из разряда непрогнозируемых в разряд планируемых и рационально исчислимых. Всё больше укрепляется понимание, что принятие рисков (и теми, кто их создает, и теми, кто им подвергается) имеет позитивное значение для прогресса общества. Большинство людей пользуется консультациями профессионалов – юристов, программистов, врачей, архитекторов – нерегулярно, но системы, в которые включено экспертное знание, определяют нашу жизнь постоянно. Экспертные системы вместе с символическими знаковыми системами «вырывают» социальные отношения из их непосредственности.

Элиты (инженерные, научные, экономические и т. д.), таким образом, являются носителями специфических знаний, жизненно важных для функционирования не только технических систем, но и систем социальных отношений, возникающих в связи с ними. Отчасти авторитет элит основывается на доверии. Причем часто доверием облекаются не индивиды, не отдельные члены элитарного сообщества, а абстрактные возможности. Доверие к «абстрактным возможностям», видимо, специфично для западной культуры. М.Н. Эпштейн отмечает те сложности, с которыми сталкивается человек, привыкший к «незападному укладу жизни, с его тяжкими реальностями и еще более обязывающими идеальностями», когда перед ним также открывается «непрерывная цепь возможностей, в которой все труднее уловить хоть одно реальное звено» ( Эпштейн , 2001, с. 235).

Заметим, что человек, взятый в аспекте его возможностей (более или менее сходных для всех людей), оказывается менее уникальным, чем в аспекте его действительности, его актуальной данности. Каждый из нас, кто хотя бы раз в жизни купит лотерейный билет, может стать обладателем крупного выигрыша; каждый с большой вероятностью сменит не одно место работы; каждый, увы, может стать жертвой техногенной катастрофы, живет ли он в мегаполисе или в поселке, затерянном в глухой тайге. Но уникальной будет именно констелляция результатов «совладания» с множеством своих возможностей.

Наконец, если рассматривать собственно психологический аспект проблемы, то постановка проблемы возможного наряду с необходимым как одного из существенных оснований регуляции человеческой жизнедеятельности позволяет по-новому поставить и в каком-то приближении разрешить дилемму свободы – детерминизма в человеческой жизнедеятельности. С необходимостью действующие в мире законы создают детерминированность человеческой жизнедеятельности во многих ее аспектах, однако уникальность человеческого способа жизни состоит в том, что благодаря рефлексии, самодистанцированию, смыслу и творческому сознанию человек (и только человек) способен существовать не только в измерении необходимого, но и в измерении возможного, строя в нем особую форму причинности – самодетерминацию (подробнее см. Леонтьев , 2008). На этой основе оказывается возможной гуманитарная психология, изучающая человека в его взаимодействии со сферой возможного, в то время как психология естественнонаучная исследует его взаимодействие со сферой необходимого ( Леонтьев , 2009).

Методологический смысл понятия потенциала в психологии и смежных науках

Таким образом, в последние 10–15 лет гуманитарные науки, и в том числе психология, все больше начинают обращать свое внимание на сферу возможного, занимающую центральное место в современном обществе. Очевидно, что включение сферы возможного в поле интересов психологии требует разработки нового понятийного аппарата; такие категории, как черты, состояния, процессы, индивидуальность, акцентуации, диспозиции и др., оказываются неприменимы к этой новой реальности. Вместе с тем в русле неклассических течений в психологии получили разработку такие понятия, как деятельность, саморегуляция, смысл, временная перспектива, субъектность и др., которые составляют адекватную основу для решения задач нового уровня. В число этих новых и еще недостаточно осмысленных понятий, адекватных для нового витка развития психологической науки, входит и понятие потенциала.

Понятия потенциала, потенции не тождественны понятию возможности, однако содержательно раскрываются через соотнесение с ним. «Потенция в отличие от возможности – есть возможность, обладающая одновременно силой на свое осуществление» ( Мамардашвили , 1992, с. 151). Потенция, таким образом, является разновидностью возможности, то есть тоже ростком будущего; вместе с тем, потенция является самоактуализирующейся возможностью , которая стремится к своей реализации независимо от отношения к этому субъекта, его рефлексии и выбора. Этим она отличается от актуализируемой субъектом экзистенциальной возможности , которая не может стать реальностью иначе, как через самоопределение субъекта по отношению к ней, ее осознанный выбор и принятие ответственности за ее реализацию (см. Сартр , 2000, с. 67–68; Леонтьев , 2009).

Идея изначально заложенных в организме врожденных самоактуализирующихся потенций (potentialities), введенная в конце 1930-х гг. К. Гольдштейном, стала ключевым объяснительным принципом в теориях самоактуализации А. Маслоу и К. Роджерса и во многом определила облик сформировавшегося в конце 1950-х гг. движения гуманистической психологии (см. подробнее Леонтьев , 2002). Процесс разворачивания и раскрытия заложенных потенций описывался в русле этого подхода в терминах «полноценного человеческого функционирования» (К. Роджерс), «самоактуализации» (К. Гольдштейн, А. Маслоу), «самореализации» (Ш. Бюлер), «личностного роста» (К. Роджерс, К. Мустакас). Прикладная ветвь этого движения получила известность под названием «движение человеческого потенциала». По мнению гуманистических психологов, человеческим потенциалом обладает каждый человек, индивидуальные же различия состоят лишь в степени его раскрытия, или личностной зрелости. Идейным центром этого движения стал Эсаленский институт (США). Как отмечает один из создателей этого института Майкл Мэрфи, человек реализует за свою жизнь лишь небольшую часть того, что потенциально для него возможно, и изучение задокументированных экстраординарных проявлений человеческих способностей за пределами того, что представляется для обычного человека нормой, служит ключом к пониманию направленности и возможностей дальнейшей эволюции вида «человек» ( Мэрфи , 2009).

В. Франкл (1990) метко назвал этот подход «потенциализмом», противопоставив его экзистенциалистской позиции, не рассматривающей реализацию возможностей как автоматический процесс: потенциальные возможности намного шире воплощенных, и человек сам решает, чему дать реализоваться, а чему нет (см. подробнее Леонтьев , 1997). Потенциализм оказал большое влияние на психологию личности второй половины ХХ в., обратив ее внимание на генетические ресурсы человека; вместе с тем, он оказался слеп к тем аспектам человеческих возможностей, которые не относятся к изначально данным, а складываются прижизненно в процессе бытия в мире.

В самом широком и общем смысле потенциал представляет собой силу, проявляющуюся в известных условиях. В обыденном сознании под потенциалом понимается то, что помогает достичь успеха, желаемого уровня жизни или выполнения деятельности; то, что предполагает раскрытие, разворачивание, развитие и т. п. Теоретическое осмысление этой реальности в научных работах пока представлено достаточно фрагментарно и немногим более конкретно, чем в обыденном сознании. Представителями гуманитарных наук потенциал рассматривается как источник скрытых возможностей для достижения целей, как направленность, придающая человеческой жизни ценность и смысл.

Нельзя не заметить, что объяснительный потенциал категории «потенциал» (с уточнениями: человеческий, личностный, профессиональный и т. п.) реализован явно недостаточно. Психологические словари этот термин словно не замечают. Несколько легитимизировалось положение «человеческого потенциала» – ныне одной из наиболее актуальных междисциплинарных проблем, получивших к тому же «мировое признание», отчасти благодаря интеграции с проблематикой «устойчивого развития». Понятие человеческого потенциала «переопределяется», конкретизируется в различных аспектах его изучения: социально-организационном, экономическом, социально-экологическом и экзистенциальном. Сформулированы понятия психофизиологического потенциала ( Медведев, Зараковский , 1994), базового, деятельностного, психологического потенциала – как индивидуального, так и популяционного ( Зараковский, Степанова , 1998, Зараковский , 2009), профессионального потенциала личности ( Маноха , 1995), личностного потенциала ( Солнцева, Смолян , 1999; Резник, Смирнов , 2002; Резник , 2007), интеллектуального потенциала ( Юдин , 2007; 2008), инновационного потенциала ( Клочко, Галажинский , 2009). В авторитетном двухтомнике Союза международных научных обществ, названном «Энциклопедия мировых проблем и человеческий потенциал», предложено следующее определение: «Потенциал человека – способность индивида к самовыражению, самоактуализации и самореализации… Реализуется потенциал человека в защите таких ценностей, как правдивость, доброта, искренность, красота, оптимизм, справедливость и порядочность, естественность поведения, организованность, дисциплинированность; в постоянном самоусовершенствовании, в результативности, продуктивности деятельности» (цит. по: Зараковский, Степанова , 1998, с. 53; Зараковский , 2009, с. 119).

Сейчас проблема потенциальных возможностей человека приобрела новое звучание в связи с ростом темпа и разнообразия изменений во всех сферах жизни. Более динамичный мир сегодня побуждает по-новому подходить к решению этой старой проблемы, ставя во главу угла динамические аспекты личности – готовность к желательным изменениям и устойчивость к нежелательным, а новые подходы к личностным характеристикам и их измерению открывают новые перспективы для решения этой задачи. В частности, к числу этих подходов относится позитивная психология – направление в психологии, развившееся в последнее десятилетие, доказывающее несводимость закономерностей позитивного развития человека к устранению проблем и нарушений и задающее новую проблемную область – позитивные состояния, черты личности и социальные институты ( Селигман , 2006).

Отдельно стоит упомянуть родственное и довольно оригинальное понятие «психологический капитал». Это понятие введено по аналогии как с категорией капитала в экономике, где под ним понимают ресурсы, извлеченные из текущего оборота и перенаправленные на перспективные ожидания (П. Друкер; цит. по: Csikszentmihalyi , 2004, p. 95), и с появившимися в последние десятилетия в науках о культуре и обществе понятиями «социальный капитал» и «символический капитал» (П. Бурдье). Оно разрабатывается параллельно в двух вариантах. Одно понимание психологического капитала введено М. Чиксентмихайи ( Csikszentmihalyi , 2003; 2004). Эта трактовка основана на идее ограниченного запаса психической энергии, которая, как и любые ресурсы, может «инвестироваться» в одни или другие виды деятельности, которые могут обеспечивать либо непосредственное удовлетворение, либо отсроченные выгоды, а может и «проматываться», не принося ни удовольствия, ни пользы. Пользу Чиксентмихайи в этом контексте рассматривает прежде всего в терминах развития навыков и повышения внутренней сложности. Примером занятий, ведущих к этому, могут служить благотворительная активность, спорт, творчество. Ресурсы внимания и психической энергии, вкладываемые в подобные занятия, обернутся в будущем прибылью, в то время как вложение их в занятия, приносящие непосредственные положительные эмоции, приведет к их потере. Ресурсы, вкладываемые в воспитание ребенка, превратятся в его социальный капитал и облегчат формирование его психологического капитала. При этом Чиксентмихайи подчеркивает, что речь не идет об «отсрочке удовлетворения» в духе протестантской этики; напротив, важно, чтобы занятия, способствующие формированию психологического капитала в терминах овладения более сложными умениями, несли в себе позитивные эмоции, но при этом требовали приложения усилий ( Csikszentmihalyi , 2003, p. 79–80).

Вторая трактовка психологического капитала, получившая в последние годы заметное распространение и популярность в организационном контексте, вводит понятие психологического капитала в прикладном контексте проблемы позитивного организационного поведения, как ответ на вопрос о том, по каким критериям и достоинствам следует в первую очередь проверять и отбирать персонал для успешно работающих организаций ( Luthans, Youssef, Avolio , 2007). Психологический капитал определяется в этом подходе операционально, как позитивное психологическое состояние развития, характеризующееся (1) уверенностью в себе, или самоэффективностью, позволяющей прикладывать необходимые усилия для решения сложной задачи; (2) оптимизмом как позитивной атрибуцией текущих и будущих успехов; (3) надеждой как упорством в стремлении к цели вкупе со способностью менять ведущие к ней пути и (4) резилентностью, то есть упругой устойчивостью к воздействию неблагоприятных обстоятельств ( ibid ., p. 3). Авторы разработали опросник для диагностики психологического капитала, включающий четыре соответствующих шкалы; хотя они подчеркивают, что психологический капитал как целое не сводится к сумме четырех его составляющих и представляет собой объяснительный конструкт более высокого порядка, чем просто очередной набор компетенций ( ibid ., p. 19), в чем конкретно это проявляется, остается неясным. Хотя авторы сводят к минимуму теоретическое обоснование и осмысление своей модели, на уровне конкретных составляющих модель психологического капитала Ф. Лютанса с соавторами очень близка модели личностного потенциала, предлагаемой в данной книге.

При спорности прямых экономических аналогий, используемых как М. Чиксентмихайи, так и Ф. Лютансом с соавторами, понятие психологического капитала выражает уже отмеченную нами тенденцию движения к понятиям, характеризующим потенциальные возможности личности, которые не являются автоматически срабатывающими механизмами, порождающими неизбежные следствия, а служат ресурсами, находящимися в распоряжении субъекта, который может использовать их разными способами или не использовать никак.

Проблема личностного потенциала в современных науках о человеке

Проблема личностного потенциала, постепенно приходящая на смену проблеме человеческого потенциала, представляет собой современную постановку сравнительно традиционной проблемы психологических факторов и механизмов динамической устойчивости и эффективности деятельности личности в изменяющемся мире. Эта проблема сама по себе не нова; она исследовалась в разном терминологическом оформлении – силы Я , защитных механизмов, совладания, саморегуляции, жизнестойкости и др., и в разных проблемных контекстах – психического здоровья, эффективности труда, стрессоустойчивости, развития личности в онтогенезе, реакции на травму и др. Актуальность этой проблемы в целом постоянно высока, начиная с ее первой теоретической версии – соотношения регулирующего Я и энергетического Оно (З. Фрейд), поскольку способность человека выполнять задуманное вне зависимости от внешних условий, в том числе в неблагоприятных условиях, является неоспоримой ценностью как во многих областях профессиональной деятельности, так и в повседневной жизни. Само понятие личностного потенциала, отличающееся от гуманистического понятия «человеческого потенциала» акцентом на его непредзаданность, качественное и количественное индивидуальное своеобразие и возможность целенаправленного развития, не является абсолютно новым; в последние годы к нему стали обращаться самые разные исследователи, что также говорит о его актуальности, хотя понимание личностного потенциала далеко от однозначности.

Понятие личностного потенциала было задано, в частности, через его соотношение с человеческим потенциалом, проблема которого разрабатывалась в междисциплинарном аспекте в Институте человека РАН ( Генисаретский, Носов, Юдин , 1996; Келле , 1997; Авдеева, Ашмарин, Степанова , 1997; Человеческий потенциал: опыт… 1999; Человеческий потенциал России… 2002; Человеческий потенциал как критический ресурс… 2007 и др.). В частности, О.И. Генисаретский, Н.А. Носов и Б.Г. Юдин (1996) констатируют исчерпанность и неперспективность понятия «человеческий фактор», плохо поддающегося конкретизации и операционализации. Понятие же «человеческий потенциал», согласно духу русского языка и здравому смыслу, применимо не к отдельному человеку или группе людей, а к большим социальным группам и системам. Поэтому авторы предлагают переосмысление этого понятия применительно к разным «горизонтам» функционирования и развития общества. В частности, в социально-организационном горизонте человеческий потенциал переосмысляется как человеческие ресурсы , в экономическом горизонте – как человеческий капитал , в социально-экологическом – как жизненный потенциал (общая жизнеспособность) и в экзистенциальном, духовно-практическом – как личностный потенциал ( Генисаретский, Носов, Юдин , 1996, с. 12).

Наиболее общий взгляд на потенциал личности предложил в свое время М.С. Каган (1972). Рассматривая личность через призму ее социальной деятельности, он дифференцировал пять основных видов человеческой деятельности и в соответствии с ними выделил различные виды потенциалов личности: гносеологический (познавательный); аксиологический (ценностный); творческий; коммуникативный; художественный (эстетический). Гносеологический потенциал включает в себя такие психологические качества, которые реализуются в познавательной деятельности человека. Аксиологический потенциал личности определяется системой ценностных ориентаций личности в различных сферах жизни. Творческий потенциал определяется способностью к созидательной деятельности в различных аспектах труда. Коммуникативный потенциал определяется возможностями личности в сфере межличностного взаимодействия. Художественный потенциал реализуется в области эстетической деятельности ( Каган , 1972).

Ю.М. Резник (2007) выдвигает почти столь же обобщенную интегративную модель личностного потенциала человека (ЛПЧ), состоящего из реализованных способностей (актуальных ресурсов) и невостребованных или нереализованных возможностей (неразвитых способностей, задатков и др.). В структуру ЛПЧ он включает креативный центр личности, репертуар видов деятельности и технические навыки личности. ЛПЧ подразделяется на профессионально-квалификационный потенциал, информационно-познавательный потенциал, организационно-коммуникативный потенциал, духовно-нравственный потенциал и репродуктивный потенциал. Основными инструментами реализации ЛПЧ выступают личностные стратегии, в частности, стратегия жизненного благополучия, стратегия жизненного успеха и стратегия самореализации.

Попытку формализовать понятие личностного потенциала, связав его с понятием успешности социальной адаптации, предложили В.Н. Марков и Ю.В. Синягин ( Марков, Синягин , 2000; Марков , 2002), понимающие под потенциалом личности «систему ее возобновляемых ресурсов, которые проявляются в деятельности, направленной на получение социально значимых результатов» (цит. по: Марков , 2002, с. 137). Структурная модель, предложенная этими авторами, предполагает, что «все жизненные достижения личности, зафиксированные в ее биографии, суть внешние проявления ее потенциала и могут служить для оценки его уровня» ( там же ). Авторы предлагают сгруппировать эти достижения по различным ключевым сферам, составляющим структуру человеческой жизни, по которым и отслеживается реализация потенциала личности. В качестве таких сфер в упрощенном варианте были предложены следующие: здоровье; общение (в частности, общественная работа); учеба; увлечения (обеспечивающие вместе с учебой саморазвитие личности); работа (содержит успехи в области управления, творческие успехи в работе по специальности и социальную оценку трудовых достижений); семья; затраты на социальную мобильность ( там же ). Под последним компонентом подразумевается более или менее благоприятная стартовая жизненная позиция. Опираясь на число и уровень достижений в различных сферах, авторы предлагают количественно подсчитывать индекс потенциала личности, проявившегося в той или иной жизненной сфере. Ими используется «набор индексов, которые оценивают уровень реализации потенциала по группе стандартных направлений» ( там же , с. 137–138). Этот подход характеризуется, во-первых, расширительным пониманием потенциала личности, в который включены, по сути, все ее полезные ресурсы, во-вторых, взглядом с позиции управленца, которого интересует не личность как таковая, а обобщенная картина ресурсов организации и популяции.

Широкую трактовку предлагает также Г.М. Зараковский (2009). Он вводит понятие психологического потенциала человека как ядра качества его жизни, указывая на переклички с такими понятиями, как ментальность и самоэффективность, а также ссылаясь на целый ряд подходов к личности в отечественной и зарубежной психологии. «Первоначально речь шла о психофизиологическом потенциале населения, затем был использован термин “популяционный психологический потенциал”. С 2000 г. используется термин “психологический потенциал” в двух вариантах: “психологический потенциал индивида” и “психологический потенциал населения”» ( Зараковский , 2009, с. 133–134). Для нашего рассмотрения интерес представляет психологический потенциал индивида (ППИ), определяемый как «система психологических свойств личности, определяющая возможность успешной жизнедеятельности индивида в разных сферах жизни» ( там же , с. 135). Автор выделяет разные группы свойств личности, из которых формируется ППИ, в их числе общая активность и установка на достижения, направленность личности, способности и регуляторные качества.

Обобщая взгляды ряда исследователей личностного потенциала, С.В. Величко отмечает, что «с позиций психологии потенциал выступает как психологическое явление, представляющее собой процесс непрерывного самосовершенствования и стремления к достижению вершин личностного, профессионального развития человека и реализации творческих возможностей и способностей» ( Величко , 2004, с. 126–127). Общим во всех проанализированных подходах она считает изучение потенциала как активно проявляемого индивидом в окружающей среде ресурса, который формируется под воздействием субъективных и объективных, то есть внутренних и внешних, факторов. Автор отмечает, что «потенциал отдельно взятой личности превращается в социальную ценность через механизмы самореализации» ( там же , с. 127), обеспечивая личности более гармоничное взаимодействие с окружающим миром.

В основе этого гармоничного взаимодействия с окружающим миром лежат, по мнению ряда авторов (С.В. Величко, А.Г. Маклаков и др.), способности изменять свои цели и стратегии их достижения в зависимости от изменяющихся условий окружающего мира, то есть способность быть ему адаптивным. С.В. Величко отмечает, что «адаптивный человек способен корректировать свои цели и планы, чтобы использовать новые возможности, а также способен согласовывать противоположные требования: единообразия и разнообразия, стабильности и изменения, адаптации и саморегуляции» ( там же ). Подобная адаптивная включенность личности в окружающий мир обеспечивается тем, что именно внешний мир является сферой реализации жизненных планов, потребностей и стремлений.

Преломленный сквозь призму адаптации к окружающему миру личностный потенциал «обрастает» новым конструктом, отражающим соответствие или несоответствие психологических характеристик личности общепринятым нормам и условиям окружающего мира; этот конструкт – личностный адаптационный потенциал (ЛАП). Для исследования адаптивности как проявления личностного потенциала А.Г. Маклаковым был сконструирован Многоуровневый Личностный Опросник «Адаптивность». А.Г. Маклаков (2001) выделяет ряд личностных характеристик, которые отличаются относительной стабильностью и во многом определяют успех процесса адаптации в различных условиях деятельности. К ним могут быть отнесены поведенческая регуляция, коммуникативные качества и степень ориентации на общепринятые нормы поведения. По мнению автора, именно они обеспечивают эффективность процесса социально-психологической адаптации, определяют личностный адаптационный потенциал.

Рассматривая потенциал личности как ее адаптацию к общественным требованиям, различные авторы выделяют следующие личностные качества, составляющие потенциал личности или способствующие его реализации: культура системного мышления; культура организационного поведения; коммуникативная культура; умение работать в команде; толерантность; стремление к самообразованию и саморазвитию; высокая профессиональная ответственность; организаторские и лидерские качества; устойчивость к постоянно изменяющимся социальным, психологическим и экономическим факторам; гибкость и креативность мышления; оптимальный стиль поведения; умение представлять свои профессиональные и личностные качества; культура здоровья и здорового образа жизни (Материалы Всероссийского совещания… 2003).

В этой группе определений личностного потенциала содержится скрытое противоречие: с одной стороны, личностный потенциал рассматривается как генерализованная успешность деятельности, с другой – он при этом связан также со способностью адаптации к требованиям конкретного социума. При этом упускается из виду идея о том, что дезадаптация может быть как вынужденной, так и выбранной индивидом ( Калитеевская , 1997). Иными словами, самореализация не всегда возможна в рамках, налагаемых требованиями успешной адаптации: так, обсуждая проблему творчества, С. Мадди ( Maddi , 1973) отмечает, что творчество есть всегда привнесение чего-то нового, в то время как задача общества состоит в том, чтобы сохранить некоторый status quo, существующее положение вещей, сопротивляясь нововведениям. В терминах культурно-исторического подхода такая проблема, на наш взгляд, связана с необходимостью разведения понятий социума и культуры. Таким образом, мы считаем необходимым связывать личностный потенциал с самореализацией, однако не во всех случаях самореализация сочетается с успешной адаптацией; напротив, порой она осуществляется за ее счет (см. Леонтьев , 2004). Попытку рассмотреть личностный потенциал (не проводя строгого различения с понятием «человеческого потенциала») с позиций самореализации сделал И.И. Ашмарин (1999). На примере биографий почти безвестного строителя Шеваля и прославленного архитектора Эйфеля он показал, что личностный, или человеческий, потенциал составляет ядро личности, минимально подверженное влиянию социальной среды и позволяющее человеку преодолевать сложные ситуации.

Подходы к личностному потенциалу в практической психологии

Часто встречается реклама психологических тренингов, где предлагается раскрыть, развернуть, развить личностный потенциал, под которым обычно понимается эклектичная совокупность волевых качеств, навыков противостояния жизненным трудностям и психологическому давлению, умения находить и принимать решения в нестандартных ситуациях, способствующих адаптации личности в различных жизненных ситуациях и разворачиванию, актуализации своей индивидуальности. Реализация личностного потенциала предполагает снятие несоответствия между притязаниями человека, уровнем достижений, на которые он рассчитывает, его планами и целями и оценкой им реально достигнутого, между его идеальными и реальными целями, что сопровождается удовлетворенностью деятельностью, предполагает максимальное развитие способностей и совершенствование качеств личности.

Множество имеющихся определений либо туманны и обтекаемы, не позволяют понять специфику личностного потенциала, либо чересчур жестко конкретизируют личностный потенциал через его функциональную спецификацию. Наряду с разнообразием определений, существует множество разнообразных методов оценки личностного потенциала, которые опираются на различные операциональные определения этого конструкта. Личностный потенциал измеряют при помощи анкетных и опросных методик, в ходе индивидуального ассессмента и в ассессмент-центрах, при помощи глубинного интервью и контент-анализа продуктов мыслительной деятельности и т. д. Эти процедуры используются как при оценке кандидатов, так и при аттестации имеющегося персонала, чтобы с опорой на личностный потенциал сотрудника в дальнейшем более эффективно планировать его карьеру.

Вот некоторые из перечней качеств, раскрывающих содержание конструкта личностного потенциала. В оценке личностного потенциала государственных служащих особое значение имеют следующие факторы: «зрелость и ответственность в принятии решений (готовность отвечать за последствия принятых решений, обоснованность и самостоятельность в принятии решений); инициативность (делать больше того, что требуется; действовать, а не искать оправданий; активно и энергично влиять на события); адаптивность (готовность к изменениям; умение изменять способы поведения при изменении ситуации); высокая мотивация к достижению социально значимых целей и поставленных задач» ( Сидорова , 2003). В некоторых системах по оценке личностного потенциала соискателя на должности менеджера среднего и высшего звена (например, как в Jensen International & Co) его диагностика дробится на такие составляющие, как лидерский потенциал, потенциал к командной работе, потенциал мотивации, потенциал к самостоятельной работе, потенциал целеустремленности, инновационный потенциал и потенциал исполнителя. При оценке претендентов на стипендию Фонда В. Потанина (ХК «Интеррос») личностный потенциал составляют лидерские качества, высокий интеллект, целеустремленность, умение нестандартно мыслить, организаторские способности. Видно, что все эти перечни опираются не на какую-либо теоретическую модель, а на практический опыт и здравый смысл. В этом и сила, и слабость этих подходов: сила – в неслучайности выбора компонентов, а слабость – в возможности оценить их актуальный уровень, но невозможности объяснить их формирование и предсказать динамику.

Ряд подходов связывают личностный потенциал с успешностью осуществления индивидом той или иной деятельности. Например, коммуникативно-личностный потенциал, по мнению В.Н. Куницыной, – это комплекс свойств, облегчающих или затрудняющих общение, на основе которого формируются такие интегральные коммуникативные свойства, как психологическая контактность и коммуникативная совместимость, он является основным стержнем социального интеллекта ( Куницына, Казаринова, Погольша , 2001). В.М. Погольша считает, что личностные свойства лидера совпадают с комплексом социально-психологических характеристик, являющихся «потенциалом» субъекта, успешно оказывающего личное влияние. Комплексом коммуникативно-личностных свойств, составляющих потенциал субъекта, по мнению авторов, являются: легкость общения, навыки общения, адаптивность, уверенность, активная позиция во взаимодействии, мотив достижений, аффилиация, понимание собеседника и социальный интеллект ( там же ).

Похожим образом определяется профессионально-личностный потенциал: авторы понимают под ним соответствие профессиональной реализации потенциала личности требованиям, предъявляемым человеку его профессией. Такие требования фиксируются в виде профессиограммы (см., например Романова, Суворова , 1990; Маркова , 1996). Реализация личностного потенциала в профессиональном аспекте предполагает достижение личностью определенного уровня развития как в операциональной сфере профессии, так и личностном плане.

С успешностью самореализации в учебной деятельности связывает понятие личностного потенциала И.И. Белякова (2003). По ее мнению, успешной самореализации личности студента, раскрытию его потенциальных способностей в процессе обучения может способствовать развитие у него определенных личностных качеств, таких как волевые качества, рефлексия, осознание своих целей и возможностей, освоение навыков самопознания и саморегуляции. Необходимым условием развития личностного потенциала И.И. Белякова считает достижение личностной идентичности и принятие себя. Чем выше уровень развития личности, тем большим потенциалом она характеризуется. Т.В. Черняновская, Ю.В. Шептицкая и Е.В. Костенко (2004) выявили, что степень адаптивности студентов, которую можно рассматривать как личностный потенциал, зависит от четырех основных личностных характеристик: уровня самооценки и самопринятия; особенностей эмоциональной сферы; особенностей поведения и способности к эмпатии.

Общим для всех отмеченных подходов является то, что личностный потенциал определяется операционально через успешность самореализации в той или иной деятельности и нередко сводится к набору способностей и навыков, способствующих осуществлению этой деятельности. При этом в понятии «потенциал» акцентируется, что это в основном еще нераскрытые способности, которые подлежат выявлению и включению в деятельность с целью более полной самореализации субъекта в ней. Иногда в рассмотрение включаются некоторые личностные особенности, неспецифичные для конкретной деятельности, однако их роль вторична. Подобный способ определения личностного потенциала может оказаться практически полезным, однако смысл понятия «личностный потенциал» оказывается здесь суженным до предпосылок успешности определенной деятельности; во всех этих случаях понятие «потенциал деятельности (общения, обучения)» было бы более уместным.

Заключение

В данной главе мы обсудили постановку проблемы человеческого и личностного потенциала в психологии и смежных науках, связав ее с возрастающим смещением фокуса внимания психологии со сферы необходимого на сферу возможного. Проследив исторические тенденции, мы пришли к выводу о том, что идея потенциала личности представляет собой закономерное порождение современного уровня развития наук о человеке. Интеллектуальный, творческий, личностный потенциал – особого рода возможность, которая, реализуясь, все время сохраняется как возможность дальнейшей деятельности.

В настоящее время, однако, эта идея еще не обрела очертания строгой концепции и остается, по сути, не более чем полезной эвристикой. Вместе с тем, она оказывается крайне актуальной, заполняющей очень важный пробел в понимании механизмов взаимодействия человека с миром, и ее систематическая разработка относится к числу приоритетных задач. Далее будут подробно представлены некоторые другие подходы к рассматриваемой проблеме и, в частности, базовая для нашего подхода концепция, связывающая понятие личностного потенциала с психологическими принципами и моделями саморегуляции.

Литература

Авдеева Н.Н., Ашмарин И.И., Степанова Г.Б . Человеческий потенциал России: факторы риска // Человек. 1997. № 1. С. 19–33.

Ашмарин И.И. «…Сладостное и всегда новое удовольствие…» // Человек. 1999. № 3. С. 170–185.

Белякова И.И. Факторы, препятствующие реализации личностного потенциала студента и его успешной интеграции в процессе обучения в ВУЗе / Вторая Всероссийская Internet-конференция. «Потенциал личности: комплексная проблема» (с изданием и рассылкой материалов). 2003. Тамбов. .

Балтес П.Б . Всевозрастной подход в психологии развития: исследования динамики подъемов и спадов на протяжении жизни // Психол. журн. 1994. Т. 15. № 1. С. 60–80.

Величко С.В. Роль личностного потенциала в процессах социальной реадаптации // Перспективные информационные технологии и интеллектуальные системы. 2004. № 1 (17). С. 126–130.

Вышеславцев Б.П. Этика преображенного Эроса / Вступ. ст., сост. и коммент. В.В. Сапова. М.: Республика, 1994.

Генисаретский О.И., Носов Н.А., Юдин Б.Г . Концепция человеческого потенциала: исходные соображения // Человек. 1996. № 4. С. 5–21.

Зараковский Г.М . Качество жизни населения России: психологические составляющие. М.: Смысл, 2009.

Зараковский Г.М., Степанова Г.Б . Психологический потенциал индивида и популяции // Человек. 1998. № 3. С. 50–60.

Иванченко Г.В . Социокультурное пространство как пространство возможностей: объективное и субъективное измерения // От массовой культуры к культуре индивидуальных миров: новая парадигма цивилизации: Сб. статей. М.: Изд-во Гос. Ин-та искусствознания, 1998. С. 341–356.

Каган М.С. Морфология искусства. Л.: Искусство, 1972.

Калитеевская Е.Р . Психическое здоровье как способ бытия в мире: от объяснения к переживанию // Психология с человеческим лицом: гуманистическая перспектива в постсоветской психологии / Под ред. Д.А. Леонтьева, В.Г. Щур. М.: Смысл, 1997. С. 231–238.

Келле В.Ж . Человеческий потенциал и человеческая деятельность // Человек. 1997. № 6. С. 5–14.

Клочко В.Е., Галажинский Э.В . Психология инновационного поведения. Томск: Томский гос. ун-т, 2009.

Куницына В. Н., Казаринова Н. В., Погольша В. М. Межличностное общение: Учебник для вузов. СПб.: Питер, 2001.

Левада Ю . К проблеме изменения социального пространства-времени в процессе урбанизации // Статьи по социологии. М.: Изд. Фонда Макартуров, 1993. С. 34–49.

Левин К . Динамическая психология: Избранные труды / Под ред. Д.А. Леонтьева, Е.Ю. Патяевой. М.: Смысл, 2000.

Леонтьев Д.А . Что такое экзистенциальная психология? // Психология с человеческим лицом: гуманистическая перспектива в постсоветской психологии / Под ред. Д.А. Леонтьева, В.Г. Щур. М.: Смысл, 1997. С. 40–54.

Леонтьев Д.А . Самоактуализация как движущая сила личностного развития: историко-критический анализ // Современная психология мотивации / Под ред. Д.А. Леонтьева. М.: Смысл, 2002. С. 13–46.

Леонтьев Д.А . Пути развития творчества: личность как определяющий фактор // Воображение и творчество в образовании и профессиональной деятельности: Материалы чтений памяти Л.С. Выготского: Четвертая Международная конференция. М.: РГГУ, 2004. С. 214–223.

Леонтьев Д.А . Причинность и объяснение в психологии личности: от необходимого к возможному // Эпистемология и философия науки. 2008. Т. 17. № 3. С. 127–142.

Леонтьев Д.А . Психология как гуманитарная наука: от дисциплины необходимого к «цветущей сложности» возможного // Прогресс психологии: критерии и признаки / Под ред. А.В. Журавлева, Т.Д. Марцинковской, А.В. Юревича. М.: Институт психологии РАН, 2009. С. 95–110.

Маноха И.П . Человек и потенциал его бытия. Опыт синтезирования онтологических и психологических познавательных техник. Киев: Стимул К, 1995.

Маклаков А.Г. Человек в экстремальных условиях и личностный адаптационный потенциал // Психол. журн. 2001. Т. 22. № 1. С. 16–24.

Мамардашвили М.К . Как я понимаю философию. 2-е изд., изм. и доп. М.: Прогресс; Культура, 1992.

Марков В.Н. Личностные основы социальной устойчивости // Общественные науки и современность. 2002. № 1. С. 136–143.

Марков В.Н., Синягин Ю.В. Потенциал личности // Мир психологии. 2000. № 1. С. 31–40.

Маркова А.К. Психология профессионализма. М.: Знание, 1996.

Материалы Всероссийского совещания по вопросам формирования социально-психологического портрета будущего специалиста. Ульяновск. 4–5 декабря 2003 г.

Медведев В.И., Зараковский Г.М . Психофизиологический потенциал как фактор устойчивости популяции в условиях глобальных изменений природной среды и климата // Физиология человека. 1994. Т. 20. № 6. С. 5–15.

Мэрфи М . Будущее тела: исследование дальнейшей эволюции человека. М.: РИПОЛ Классик; Открытый мир, 2009.

Ортега-и-Гассет Х . О спортивно-праздничном чувстве жизни // Филос. науки. 1991. № 12. С. 137–152.

Резник Ю.М . Личностный потенциал и стратегия жизни человека // Человеческий потенциал как критический ресурс России / Отв. ред. Б.Г. Юдин. М.: Институт философии РАН, 2007. С. 119–125.

Резник Ю.М., Смирнов Е.А . Стратегии жизни личности (опыт комплексного анализа). М.: Институт человека РАН, 2002.

Романова Е.С., Суворова Г.А. Психологические основы профессиографии. М.: МПГУ им. В.И. Ленина, 1990.

Сартр Ж.-П . Бытие и ничто. М.: Республика, 2000.

Селигман М . Новая позитивная психология. М.: София, 2006.

Сидорова М.А. Научный прогноз эффективности кадров управления как фактор развития региона // Материалы интернет-конференции «Стратегия развития Дальнего Востока России: возможности и перспективы». Хабаровск. 12–13 февраля 2003 г. .

Солнцева Г.Б., Смолян Г.Л . Человеческий потенциал: размышления о содержании понятия // Человеческий потенциал: опыт комплексного подхода / Под ред. И.Т. Фролова. М.: УРСС, 1999. С. 55–61.

Сорокин П.А . Человек. Цивилизация. Общество / Общ. ред., сост. и предисл. А.Ю. Согомонова; Пер. с англ. М.: Республика, 1992.

Франкл В. Человек в поисках смысла. М.: Прогресс, 1990.

Хайдеггер М . Бытие и время / Пер. В.В. Бибихина. М.: Ad Marginem, 1997.

Человеческий потенциал: опыт комплексного подхода / Под ред. И.Т. Фролова. М.: УРСС, 1999.

Человеческий потенциал России: интеллектуальное, социальное, культурное измерения / Под ред. Б.Г. Юдина. М.: Институт человека РАН, 2002.

Человеческий потенциал как критический ресурс России / Отв. ред. Б.Г. Юдин. М.: Институт философии РАН, 2007.

Черняновская Т.В., Шептицкая Ю.В., Костенко Е.В. Личностные особенности, способствующие социально-психологической адаптации студентов к ВУЗу // Третья Всероссийская интернет-конференция «Потенциал личности: комплексная проблема» (с изданием и рассылкой материалов). Тамбов. 15–17 июня 2004 г. .

Эпштейн М.Н . Философия возможного. СПб.: Алетейя, 2001.

Эшби У.Р . Принципы самоорганизации // Принципы самоорганизации. М.: Мир, 1966. С. 314–343.

Юдин Б.Г . Интеллектуальный потенциал личности // Человеческий потенциал как критический ресурс России / Отв. ред. Б.Г. Юдин. М.: Институт философии РАН, 2007. С. 126–136.

Юдин Б.Г . Интеллектуальный потенциал личности и инновационное развитие страны // Инновационное развитие России и человеческий потенциал молодежи / Отв. ред. Б.Г. Юдин. М.: Институт философии РАН, 2008. С. 5–14.

Ясперс К . Смысл и назначение истории / Пер. с нем. 2-е изд. М.: Республика, 1994.

Csikszentmihalyi M . Good Business: Leadership, Flow, and the Making of Meaning. N.Y.: Penguin, 2003.

Csikszentmihalyi M. Materialism and the evolution of consciousness // Kasser T., Kanner A.D. (Еds.). Psychology and Consumer Culture: The Struggle for a Good Life in a Materialistic World. Washington (DC): American Psychological Association, 2004. P. 91–106.

Luthans F., Youssef C.M., Avolio B.J . Psychological Capital: Developing the Human Competitive Edge. N.Y.: Oxford University Press, 2007.

Maddi S.R. Creativity is strenuous // The University of Chicago Magazine. 1973. Vol. 66, № 2. Р. 18–23.

Подход через развитие эго: уровневая теория Дж. Лёвинджер Д.А. Леонтьев

Из числа теорий, описывающих личность на языке функций саморегуляции в самом широком смысле слова, выделяется теория развития эго Джейн Лёвинджер ( Loevinger , 1976). В подходе Лёвинджер, разработанном на стыке психологии личности и психологии развития, глубокая проработка теоретических взглядов на возрастное развитие основ личности на всем протяжении детства и взрослости сочетается с успешным методическим воплощением теории с помощью специальной методики незаконченных предложений.

Теория Лёвинджер, на наш взгляд, на сегодняшний день является наиболее развернутой и убедительной из существующих теорий личностного развития. Она более современна, чем популярная эпигенетическая теория Э. Эриксона, более продумана и рационализирована, чем периодизация Г. Олпорта, и лишь инерцией можно объяснить то, что эта теория еще не успела занять в современной психологии подобающее ей место, хотя она и пользуется несомненным признанием.

Эго и его развитие

Лёвинджер берет за основу именно понятие «эго», поскольку оно лучше всего из ряда родственных понятий выражает управляющее начало, связанное с сознанием и контролем над другими функциями, становление которого находится в центре ее внимания. Развитие эго выступает для нее как развитие характера. Понятие « эго » ввел Фрейд, но он, как отмечает Лёвинджер, редко его использовал, предпочитая понятие Я (das Ich), и лишь тогда, когда встала проблема перевода его терминологии на английский ( Loevinger , 1976, p. 4), понятия « эго », « ид » и « суперэго » вошли в широкий оборот. Для Фрейда главным фокусом внимания была сфера бессознательного, влечений, Оно, а эго выступало лишь вторичным инструментальным механизмом. Лишь к концу жизни внимание Фрейда начало смещаться на сферу эго, а окончательно поставили его в центр модели личности Анна Фрейд и направление в психоанализе, известное как эго-психология (Х. Кохут и др.). Но Лёвинджер указывает в качестве отправной точки своего подхода теорию Адлера, который первым стал отстаивать главенствующую роль эго по отношению к сфере влечений, в чем Лёвинджер усматривает главную причину его разрыва с Фрейдом в 1911 году ( ibid. , p. 8).

За понятием «эго» стоят механизмы саморегуляции, механизмы контроля и овладения своим поведением, что сближает не только взгляды Фрейда и Адлера между собой, но и их взгляды с точкой зрения Л.С. Выготского, который связывал сущность личности с понятием овладения. Практически вся теория Лёвинджер описывает развитие саморегуляции. Развитие эго – это постепенное обретение большей автономии, большего управления своим поведением, большего контроля над непроизвольными механизмами.

«Прежде всего эго – процесс, а не вещь. Эго некоторым образом подобно гироскопу, который сохраняет вертикальную позицию благодаря вращению. Если взять другую метафору, эго напоминает арку, про которую архитекторы говорят, что арка никогда не спит. Это означает, что напряжения в структуре арки сохраняют ее форму и поддерживают здание. Пиаже использует в этой связи термин “мобильное равновесие” – чем мобильнее, тем стабильнее» ( ibid. , p. 58–59).

Обобщая, Лёвинджер выделяет пять фундаментальных характеристик эго: (1) это процесс; (2) это структура; (3) оно социально по происхождению; (4) оно функционирует как целое; (5) оно управляется целью и смыслом ( ibid. , p. 67). Эго не тождественно личности в целом, это скорее близко к тому, что человек мыслит как свое Я при взгляде изнутри.

Методологические проблемы выделения стадий развития

Методологический анализ понятия «развитие» в теории личности, включенный в книгу Лёвинджер, был выполнен ее сотрудником А. Блази. Этот анализ также носит нетрадиционный характер. Блази выделяет два центральных аспекта личности, имплицитно содержащиеся в структурном подходе: осознание себя и переживание свободы ( Blasi , 1976, p. 30). Оба они не вписываются в чисто структурный подход. Про личность в целом можно сказать, что она, во-первых, конкретна, обладает содержанием, имеет какое-то количество более или менее четко определяемых черт, которые могут быть универсальными, общевидовыми, а могут быть и менее универсальными. Во-вторых, личность обладает сознанием; в-третьих, личность обладает свободой. Автономия и сознание свойственны прежде всего зрелым состояниям эго ( ibid. , p. 41).

Развитие рассматривается как особая разновидность внутренних изменений, при которой происходит не просто появление новых элементов, но меняется структура, связывающая между собой элементы. Любая новая структура предполагает определенную ломку старой структуры, и она не может быть достигнута просто путем сложения и вычитания, а только через установление нового принципа, который по-новому выстраивает отношения между частями, элементами этой структуры.

Невозможно объяснить развитие личности ссылками на формальные когнитивные структуры, как это делает Пиаже. Теория Пиаже – это теория когнитивного развития, а не теория личности. Когнитивные структуры представляют собой определенные системы возможностей. Более зрелые когнитивные структур расширяют спектр возможностей: чем они более зрелы, тем более широкий и дифференцированный мир нам открывается. Но при этом мы все равно должны сделать какой-то выбор из этого бесконечного поля возможностей, перевести то, что возможно, в то, что есть. В том, чтобы переводить необъятную потенциальность в реальность, и состоит основная функция личности, в отличие от когнитивного развития. Личность позволяет нам выбирать, определяться, действовать по отношению к когнитивной структуре. В этом плане личность фактична и детерминирована, говорит Блази. «Личности суть структуры – формы жизни, как называли их Шпрангер и Витгенштейн, – но структуры иной природы, нежели когнитивные структуры. Предпосылка данной книги состоит в том, что люди, развиваясь, проходят через упорядоченную последовательность таких структур» ( ibid. , p. 45). Общее с теорией Ж. Пиаже состоит в том, что каждая стадия развития понимается как характеризующаяся своей структурой. Стадии связаны между собой и образуют единую последовательность. При этом когнитивные структуры обеспечивают индивиду более или менее широкий спектр альтернатив. Выбор же реальной траектории развития определяется другими, некогнитивными факторами или правилами.

Когда мы говорим о стадиях, мы имеем в виду не гладкое последовательное скольжение от низшего уровня к высшему, а движение прерывистое и неравномерное. Но то, что внешне выглядит дискретными прерывными стадиями, на самом деле, как показывает анализ, является определенными остановками, этапами на пути единого движения. Развитие, таким образом, представляет собой единство прерывности и непрерывности ( Loevinger , 1976, p. 55). То, что внешне кажется дискретным, может оказаться проявлением базовых закономерностей непрерывности, а то, что внешне кажется непрерывным, может быть дифференцировано на дискретные элементы.

Другое следствие из общего понимания развития состоит в том, что есть качественные различия самих переходов, самих направлений движения. Бывают переменные, которые меняются только количественно при движении от одного полюса к другому. Это полярные переменные. Есть переменные, которые характеризуются определенными изменениями и поворотами пути развития. Это поворотные последовательности . Различие между ними связано с тем, что в одном случае все развитие сводится к количественному наращиванию, в другом случае возникает более сложная картина. Пример чисто полярных переменных – способности, хотя Пиаже показал, что то, что раньше классифицировалось в тестах способностей как неправильные ответы, на самом деле основывается на несколько иной логике.

Нельзя просто судить по количественной мере отдельного показателя, хорошо это или плохо. Психолог, обученный в бихевиористской традиции, неминуемо будет рассматривать стадии как полярные переменные, как, например, конформность: высокая конформность – это не очень хорошо, низкая конформность – это хорошо. В модели Лёвинджер человек с высокими баллами по шкале конформности находится на конформистской стадии личностного развития, но человек с низкими баллами по этой шкале может находиться как на доконформистской стадии развития, так и на послеконформистской. И нет техники, которая сможет выстроить последовательность развития эго из набора отдельных аспектов.

Ж. Пиаже и Б. Инельдер выделили в свое время несколько общих атрибутов понятия стадии, которые вполне применимы в нашем случае. Понятие стадии предполагает: (1) что есть некоторая неизменная последовательность, которая не может быть нарушена, ни одна из стадий не может быть пропущена; (2) что каждая стадия основывается на предыдущей, вбирает ее в себя и трансформирует и одновременно служит приготовлением к последующей; (3) что в каждой стадии существует своя внутренняя логика, которая обеспечивает равновесие и стабильность в ее рамках.

Само понимание траектории развития также может существенно различаться. Дж. Лёвинджер описывает целый ряд качественно разных ее трактовок ( Loevinger , 1976, p. 163–169). Они наглядно представлены в виде графиков, отражающих зависимость развития психологической характеристики от возраста.

Рис. 1. Модель развития 1

Первая модель предполагает, что все в итоге достигают одного и того же определенного уровня, хотя темпы развития могут быть разными: одни быстрее выходят на этот уровень, другие медленнее (рис. 1). Во второй модели константой является возраст, в котором развитие завершается. Темпы развития опять же могут быть разными, но независимо от них развитие прекращается в одном и том же возрасте: кто какого уровня достиг, на таком уровне и остается (рис. 2).

Рис. 2. Модель развития 2

В третьей модели единообразными выступают темпы развития, а различается итоговый достигнутый уровень. Развитие прекращается для разных людей в разном возрасте и соответственно на разном уровне.

Рис. 3. Модель развития 3

Четвертая модель предполагает, что после достижения верхней точки следует движение вниз. Высшая точка развития – не конец развития, а промежуточный этап.

Рис. 4. Модель развития 4

Пятая модель напоминает модель развития базовых потребностей А. Маслоу ( Maslow , 1970). Она описывает ситуацию, когда мы имеем дело не с одним процессом развития, а с накладывающимися друг на друга и сменяющими друг друга разными процессами развития. Сначала один процесс оказывает определяющее влияние, затем следующий и т. д.

Рис. 5. Модель развития 5

Как известно, у детей разного хронологического возраста может быть одинаковый умственный возраст. Это означает, что у них разное развитие. Яркий трехлетка, средний пятилетка и тупой семилетка могут иметь один тестовый балл, но разные механизмы развития. Эти модели можно различать по целому ряду параметров: обусловлены ли различия в основном скоростью и задержками развития в рамках одного и того же континуума или же любое отклонение от нормы есть деформация; вариативность в конечной точке минимальна или, наоборот, максимальна; темпы развития обнаруживают монотонную или немонотонную зависимость от возраста; зависит ли конечный достигаемый результат в точке зрелости от темпа развития, либо от того возраста, в пределах которого осуществляется развитие. Все это, накладываясь друг на друга, дает очень много разных трактовок, поэтому нельзя заранее механически определить, что такое развитие.

Наиболее упорной ошибкой исследователей, изучающих развитие личности, по Лёвинджер, является смешение высшей стадии развития со всем хорошим, что может быть в процессе развития. Конечная точка не является, однако, высшей точкой. Главная проблема – различение отдельных параметров, отдельных линий развития. «Природа не обеспечивает нам ортогональную Вселенную, организованную в столбцы и строки, где каждая вычленимая черта статистически независима от всех остальных» ( Loevinger , 1976, p. 176).

Проблема периодизации развития эго

В теоретической модели Лёвинджер выделяется ряд последовательных стадий развития эго, которые задают четкую логику развития и выстраиваются в иерархию, отражающую личностную зрелость. Она избегает жестко привязывать стадии развития эго к хронологическому возрасту; вопрос, какому возрасту соответствует каждая стадия, по ее мнению, не имеет ответа. «Во-первых, есть два разных ответа на этот вопрос, потому что средняя стадия, соответствующая данному возрасту, – это не то же самое, что средний возраст, соответствующий данной стадии» ( Loevinger , 1976, p. 13). Во-вторых, пытаться описывать развитие усредненного ребенка означало бы, пишет Лёвинджер, соскользнуть обратно в исследования социализации классической детской психологии, что обесценило бы те цели и задачи, которые мы ставим, а именно: описать каждую стадию таким образом, который был бы применим к довольно широкому спектру возрастов.

Действительно, мы воспринимаем как само собой разумеющееся, что более ранние стадии развития в основном встречаются в детстве, реже встречаются позже, а более высокие стадии невозможны в детском возрасте и даже в подростковом возрасте они встречаются нечасто. Но, тем не менее, однозначного соответствия нет. Такой взгляд нетипичен для теорий развития, в которых обычно не находит отражения такой важный феномен как инфантилизм – встречаемость во взрослом возрасте плохо соответствующих ему более примитивных, детских форм поведения. В теории Лёвинджер феномен инфантилизма получает четкую интерпретацию. Действительно, есть определенное соответствие возраста и стадии развития, однако одна и та же стадия развития эго может встречаться в разном возрасте, и подход Лёвинджер описывает то общее в личностном развитии, что могут иметь люди даже в разном возрасте.

Лёвинджер считает методологически неверным не только привязку стадий развития эго к возрастной шкале, но и их привязку к каким-то специфическим вехам социализации, критическим точкам, таким как поступление в школу, половое созревание, брак и т. д. Лёвинджер также старается избежать нумерации стадий, хотя иногда их пытаются пронумеровать. Такая практика ведет, по словам Лёвинджер, в терминологический тупик, потому что развитие исследований ведет к изменению числа выделяемых стадий: исследования начинались с 4-уровневой шкалы, которая постепенно разрослась до 10-уровневой, причем дальнейшее развитие этой модели, по мнению Лёвинджер, никак нельзя исключить.

Само выделение стадий сталкивается со следующими методологическими трудностями.

1. Отсутствие взаимнооднозначного соответствия между конкретными формами поведения и лежащими в их основе чертами или диспозициями. Любое поведение может осуществляться по разным основаниям. Нет наблюдаемых однозначных признаков какого-то уровня, а только вероятностные.

2. Невозможно поставить испытуемым конкретные задачи, из решения которых можно извлечь то, что мы хотим знать про уровни развития эго. Проективные тесты не могут обеспечить надежных, однозначных признаков, но структурированный тест отражает позиции того, кто его конструировал, то есть отражает в большей степени его уровень эго. А нас должно интересовать сознание самого субъекта, который заполняет тест, а не создателя теста. Поэтому следует больше использовать тесты проективного характера.

3. Разные формы и виды развития протекают одновременно, параллельно. И поэтому развитие эго не может не коррелировать с интеллектуальным и психосексуальным развитием на протяжении детства и подросткового возраста. Никакой способ обработки не позволит некоторую аггломерацию данных разделить точно по их компонентам и по их источникам. Поэтому теория должна быть первична, должна направлять исследование. Методы без теории бессмысленны.

4. Нет свободного от ошибок метода отделения эго от других переменных, которые могут с этим уровнем коррелировать, от IQ и до использования в ответах непечатной лексики, что значимо чаще встречается у испытуемых низких уровней эго. Но здесь фактор развития эго смешивается с фактором социально-экономического уровня. Разделение этих факторов в общем виде является нерешаемой задачей, и было бы ошибкой диагностировать на этом основании низкий уровень эго.

5. Любое поведение не привязано к какому-то одному уровню, а охватывает несколько уровней.

6. Любой признак развивается и проявляется не на одном, а на разных уровнях. На одном уровне он проявляется в зачаточном и недифференцированном виде, а на другом уже в четком детализированном виде.

7. Может быть информативным только наличие поведенческого признака, но не его отсутствие, или только отсутствие, но не наличие. Так, в возрасте старше 4–5 лет уверенные навыки ходьбы мало что говорят об уровне развития, зато их недоразвитие весьма показательно.

8. Возможны разные стратегии умозаключения от фиксации некоторого поведенческого признака к уровню развития эго: либо через оценку вероятности отнесения испытуемого к данному уровню, либо через критериальный вывод об уровне развития, который необходимо должен наличествовать, чтобы данный ответ был возможен. Использование двух этих стратегий приводит к разным выводам.

9. Существует радикальное различие клинического мышления и психометрического мышления; в частности, клиницистам, составляющим весьма существенную часть психологов, работающих с детьми, чуждо вероятностное мышление, они больше склонны к опоре на непосредственное впечатление и преувеличивают взаимосвязанность разных признаков.

Общий вывод, который делает Лёвинджер из анализа этих затруднений, состоит в том, что методическая задача не может быть решена чисто технически без определяющей роли теоретической модели.

Не решает проблемы и движение к более дробной детализации, выделение подуровней и т. п.: всегда будут случаи, которые не укладываются в типологию, как бы она ни была детализирована. Более того, на основании разных признаков личность может быть отнесена к разным стадиям, и чем более дробную классификацию мы делаем, тем больше эта проблема обостряется. У людей с различными эмоциональными или психиатрическим проблемами или с травмами могут быть расхождения между уровнем функционирования в одних сферах и уровнем функционирования в других сферах, в условиях стресса возможны ситуации регрессии. Отнесение человека к какой-либо стадии означает, что это самый высокий уровень, на котором он может более или менее стабильно функционировать при данном уровне его развития.

Описание стадий развития

За три десятилетия, прошедшие после публикации книги Лёвинджер, теоретическая модель не получила заметного развития, чего нельзя сказать про методическое ее оснащение, о котором речь пойдет ниже. Следует отметить, что в сегодняшней практике работы с проективной методикой Лёвинджер нумерации стадий все-таки избежать не удалось.

Некоторые из стадий рассматриваются как основные, некоторые как переходные.

В качестве отправной точки рассматривается досоциальная стадия, основным содержанием которой выступает постепенное вычленение младенцем своего Я из окружающего мира. Про только что родившегося младенца нельзя сказать, что у него есть эго. Первая его задача – это научиться дифференцировать себя из окружения. В этом процессе одновременно конструируется реальность как устойчивый мир объектов и Я, отделенное от остального мира. «Ребенка, остающегося на этой стадии, где Я не отделено от мира неодушевленных объектов, намного дольше, чем следует, называют аутистичным » ( Loevinger , 1976, p. 15).

Выделение собственного Я продолжается и на следующей, симбиотической стадии, на которой сохраняется симбиотическая связь ребенка с матерью или тем, кто ее заменяет, которая тормозит вычленение у ребенка собственного Я. Кроме вычленения себя из мира неодушевленных объектов, требуется вычленить свое Я из этой симбиотической связи. Использование языка во многом способствует процессу выделения своего Я. В частности, ключевым для перехода на следующую стадию служит слово «нет». Остатки, рудименты досоциальной и симбиотической стадий, в отличие от рудиментов других стадий, не обнаруживаются в более поздних возрастах через речевые формы, в частности, через незаконченные предложения, потому что это доречевые стадии.

Далее следует импульсивная стадия; собственные импульсы ребенка помогают ему утвердить свою отдельную идентичность. Эта стадия развития иногда описывалась в терминах дошкольного негативизма или «первого рождения личности» ( Леонтьев А.Н. , 2004). Ребенок на этой стадии сконцентрирован на телесных импульсах, особенно агрессивных и (в свойственных данному возрасту формах) сексуальных, сосредоточен почти исключительно на настоящем, хотя когнитивные предпосылки уже дают возможность схватывать идею причинности. Ребенок сталкивается сначала с ограничениями своих импульсов, потом с вознаграждениями или наказаниями за проявления тех или иных импульсов. Наказания рассматриваются как заложенные в природу вещей, природу отношений, при этом присутствует очень сильная нужда в других людях, которые оцениваются как хорошие или плохие в зависимости от того, что они могут ему дать. Это не собственно моральные, а утилитарные оценки. Эмоции могут быть интенсивными, но они «почти физиологические», неопосредованные; настоящее преобладает над прошлым и будущим. Ребенка, задержавшегося на этой стадии, часто называют неуправляемым или неисправляемым ; он склонен связывать свои проблемы с местом, а не с ситуацией или собственными действиями. Слово «почему», по-видимому, служит ключом к переходу на следующую стадию. «Ребенок, осуществляющий этот переход, должен понять, что у вещей есть причины или резоны, что импульс – это не то же, что действие, так что можно хоть ненадолго, но отложить действие и контролировать его» ( там же , с. 178).

Следующая, переходная стадия называется стадией самозащиты . Первый шаг к ней сделан, когда ребенок начинает предвидеть поощрения и наказания в ближайшей непосредственной перспективе. Контроль своего поведения еще очень хрупок, доминирует уязвимость и самозащита, что отражено в названии стадии. На этой стадии ребенок понимает, что есть правила, которые позволяют ему предсказать, что определенное поведение приведет к определенным результатам. Он начинает усваивать какие-то закономерности, однако главное правило для него – «не попадись». Эгоцентричное использование правил для своей выгоды служит шагом вперед по сравнению с необходимостью сдерживать импульсы с помощью внешних ограничений. На этой стадии отсутствует критичность по отношению к себе; есть понятие вины, но ее причины атрибутируются либо другим людям и обстоятельствам, либо отчуждаемой части себя, либо вымышленному приятелю. Застревание на этой стадии в более старшем или даже взрослом возрасте проявляется в довольно распространенном в современном инфантилизированном обществе « сиюминутном гедонизме » – стремлении урвать удовольствия за счет других, получить все сразу «на халяву», не напрягаясь. Работа воспринимается как что-то недостойное. Такой тип личности в отношениях с другими людьми склонен к использованию ситуативных возможностей для обмана и манипуляций. Жизнь для него представляется «игрой с нулевой суммой»: если один выигрывает, то другой проигрывает.

Шаг к следующей стадии конформизма делается, когда ребенок начинает связывать собственное благополучие с благополучием группы – семьи или дружеской компании. Предпосылкой этого перехода служит наличие достаточной степени доверия в отношениях с группой; в противном случае, если ребенок чувствует, что его окружают враги, происходит застревание на злокачественном варианте самозащитного развития, сопряженном с агрессией, эксплуатацией, обманом и насмешкой. Именно в этом коренятся, по данным Лёвинджер, ранние предпосылки делинквентного развития. Конформист же подчиняется правилам не из боязни наказания, а из-за того, что это правила, принятые группой, поэтому ему просто не приходит в голову искать их основания; правила для него самоценны, а групповое неодобрение служит серьезным наказанием. Принадлежность к группе служит для него залогом безопасности. Конформисты не отличают обязательные правила от просто норм поведения, они с большим неодобрением относятся к таким вещам, как необычное платье или прическа, воспринимают их как признаки аморальности. Любые отклонения от групповых стандартов для них в равной степени негативны. Человек на этой стадии не только ведет себя конформно и одобряет конформизм; он еще и воспринимает себя и окружающих под углом зрения прежде всего социально одобренных норм и совершенно нечувствителен к индивидуальным различиям, которые не имеют отношения к этим социальным нормам. Главное: поведение он рассматривает и оценивает под углом зрения каких-то внешних проявлений, не придавая значения тем чувствам, которые они вызывают у человека. Внутреннюю жизнь он описывает в довольно банальных понятиях: радостное, печальное, грустное, любовь, понимание и т. п. Он очень склонен использовать клише, особенно моралистические, придает основное значение внешнему облику, социальному поведению, репутации и материальным вещам. Собственность придает ему уверенность.

Далее выделяется стадия самоосознания как переходная от конформизма к совестливости. Для нее характерно развитие осознания своего реального Я как не вполне соответствующего идеальному образу, задаваемому правилами, хотя содержание своей внутренней жизни на этой стадии, как и на предыдущей, описывается банальными стереотипными формулировками. Осознание себя служит предпосылкой к последующей замене групповых стандартов и критериев личными, что типично для следующей стадии. Кроме того, если конформист живет в концептуально простом мире, где известно, что правильно, а что нет, – одно и то же для всех, – то человек на уровне самоосознания видит возможные альтернативы и исключения из правил, хотя пока еще в стереотипной и обобщенной форме. Начинает появляться и осознание индивидуальных различий черт характера; хотя они еще не четко прочерчены, они выполняют функцию констатации каких-то индивидуальных различий между людьми, которые чаще фиксируются в таких внешне очевидных категориях, как пол, возраст, семейное положение, раса и т. п. Например, для этой стадии характерно высказывание, что людям не следует заводить детей, если они не состоят в браке или если они не достигли определенного возраста.

Переход на следующую стадию совестливости знаменует радикальное усложнение механизмов саморегуляции. Лёвинджер констатирует, что в возрасте 13–14 лет этой стадии достигают лишь единицы. Здесь уже завершается интернализация правил и присутствуют основные элементы того, что мы называем совестью: «Долгосрочные, самостоятельно поставленные цели и идеалы, дифференцированная самокритика и чувство ответственности» ( Loevinger , 1976, p. 20). Правила воспринимаются человеком не как давление извне, а как то, что стало частью его самого, и, если он нарушает эти правила, ему самому становится от этого неуютно. На этой стадии человек соблюдает правила не из-за страха наказания или группового конформизма, а потому что выбирает их для себя как ориентиры своего поведения. Они уже не абсолютны и не универсальны; они могут быть изменены, нарушены по веским основаниям, существуют исключения и непредвиденные обстоятельства. Человек, достигший этой стадии, не склонен испытывать чувство вины из-за нарушения правила, но испытывает его, если он обидел или ранил другого человека, пусть даже в рамках правил. Развивается чувство ответственности, как за собственную судьбу, так и за других, порой преувеличенное; формируется понятие об обязательствах, привилегиях, правах и справедливости. Возникает стремление к достижениям на основе личных стандартов и критериев, принятие труда, хотя не любого, различение нравственности, традиций и моды; на смену дихотомии «правильно – неправильно» приходят более сложные и дифференцированные конструкты. Человек на этом этапе уходит от моралистических стандартов, мыслит в терминах более сложных полярностей, например, тривиальное/важное, любовь/удовольствие, зависимость/независимость, внутренняя жизнь/внешний облик. Внутренняя жизнь характеризуется многообразием и сложностью эмоций, смещению внимания от самих действий к их глубинным основаниям: чертам, мотивам. Присутствует детально разработанный перечень личностных черт. Описание себя и других более живое и реалистичное, появляется возможность взаимности в межличностных отношениях на основе углубленного понимания точки зрения другого человека, способности встать на его место. Переход к стадии совестливости невозможен без освоения понятия «брат». Резко расширяется временная перспектива и социальные контексты осмысления вещей, событий и действий.

Следующая переходная стадия называется индивидуалистической . В отличие от чрезмерного морализма предыдущей стадии, здесь приходит осознание чувства индивидуальности и проблемы эмоциональной взаимозависимости людей. Лёвинджер отмечает, что проблема зависимости/независимости проходит красной нитью через весь процесс развития, но по-разному проявляется на разных уровнях. На этом уровне возникает принципиальное осознание того, что эта проблема не чисто прагматическая, не просто проблема власти и управления, а проблема эмоциональная, что можно оставаться эмоционально зависимым от других людей, даже не будучи от них зависимыми физически или финансово. Для продвижения на более высокие стадии требуется стать более толерантным к самому себе и к другим. Эта толерантность вырастает из признания индивидуальных различий и сложности обстоятельств, к которым человек приходит на предыдущей стадии совестливости. Отношения с другими людьми уже начинают восприниматься как несовместимые со структурами, которые вызрели на предыдущей стадии: стремлением к достижению, чрезмерным морализмом и ответственностью за себя и других. Ориентация на общие и единые для всех нормы и правила сменяется пониманием невозможности всегда соответствовать неким единым правилам и первичным осознанием неразрешимых конфликтов, которые являются частью условий человеческого существования, как, например, типичный для работающей женщины конфликт семьи и карьеры. «Возросшая способность принимать парадоксы и противоречия ведет к большей концептуальной сложности, проявляющейся в осознании расхождений между внутренней сущностью и внешними проявлениями, между психологическими и физиологическими реакциями, между процессом и результатом» ( ibid. , p. 22–23).

Далее следует автономная стадия, для которой характерна способность принять внутренний конфликт (между потребностями, между обязательствами, между теми и другими) и совладать с ним. «Возможно, у автономной личности конфликтов не больше, чем у других; просто у него есть мужество (и другие необходимые качества) принять конфликт и работать с ним, вместо того чтобы игнорировать его или проецировать на окружающий мир» ( ibid. , p. 23). Автономный человек способен преодолеть полярные оппозиции и воспринимать мир в его объемности и многообразии, ему присуща концептуальная сложность и высокая толерантность к неопределенности. «Критическим моментом может быть его готовность позволить детям совершить их собственные ошибки» ( ibid. ). Он признает потребность в автономии других людей, сам свободен от «диктатуры совести», характерной для предыдущей стадии, но осознает и ограничения автономии, диалектику автономии и эмоциональной взаимозависимости. Ему присущ широкий взгляд на мир, реалистичность, объективность, приверженность абстрактным идеалам. И если уже на уровне совестливости приходит осознание, что у других тоже есть свои мотивы, то автономная личность воспринимает мотивы – свои и других людей – как развившиеся на основе прошлого опыта, закономерно сформировавшиеся, что также является признаком дальнейшего усложнения картины психологической причинности. На этом уровне типичной целью становится цель самоосуществления, которая отчасти заменяет цели достижения. У многих людей на этом уровне есть какие-то представления о роли или служении: они признают, что они по-разному ведут себя в разных ролях и что различные формы служения предъявляют человеку разные требования. На этой стадии человек четко и ясно выражает свои чувства, в том числе чувственные переживания. Для него характерен экзистенциальный юмор, связанный с жизненными парадоксами. Сексуальные отношения воспринимаются как физические переживания в контексте взаимности. На этом этапе еще характерна ориентация на широкие общесоциальные идеалы и ценности, такие как справедливость.

Наконец, последней является интегрированная стадия. Она труднее всего для описания, так как встречается редко; кроме того, психолог, пытающийся изучать эту стадию, должен признать свои собственные ограничения, потому что чем выше та стадия, которую мы изучаем, тем более вероятно, что изучаемые объекты выйдут за рамки понимания психолога. Как было эмпирически показано, невозможно изучать более высокую стадию, находясь самому на более низкой стадии. В большинстве случаев, пишет Лёвинджер, то описание, которое сделано для автономной стадии, в принципе подходит и для интегрированной стадии; ее отличием выступает консолидация чувства идентичности. Лёвинджер соотносит ее с известным описанием самоактуализирующихся личностей по А. Маслоу ( Maslow , 1970).

Границы между стадиями носят нечеткий характер, и сами стадии характеризуют не только нормативную последовательность, но и одновременно тип, или склад личности. Если человек их проходит в более или менее естественном ритме – это временнáя последовательность стадий. В случае застревания индивида на сравнительно ранней стадии, она становится уже не возрастной, а индивидуально-типологической характеристикой. Приблизительно можно констатировать, что на протяжении школьного детства исследователь может встретиться со стадиями импульсивной, самозащиты, конформизма, самосознания и совестливости; остальные стадии относятся явно к более ранним или более поздним возрастным периодам.

Данная последовательность, отмечает Лёвинджер, вбирает в себя то, что мы называли развитие эго, и то, что описывалось разными авторами в терминах морального развития, развития когнитивной сложности, развития способностей в межличностных отношений. Правомерно, на наш взгляд, рассматривать эту схему как последовательность развития саморегуляции в отношениях с внешним миром, с самим собой и с другими людьми.

Тест незаконченных предложений

Вашингтонского университета (НПВУ)

Для диагностики описанных стадий личностного развития Дж. Лёвинджер с коллективом сотрудников разработала и много десятилетий продолжала совершенствовать специальный вариант проективной методики незаконченных предложений, известной под названием Тест незаконченных предложений Вашингтонского университета (WUSCT) ( Hy, Loevinger , 1996 ; Loevinger , 1998). История работы над этой методикой охватывает более 50 лет. Вначале она разрабатывалась для решения сравнительно частных задач, но постепенно превратилась в методику достаточно общего назначения. Первое руководство по методике было опубликовано в 1970 году, последнее, используемое на сегодняшний день – в 1996 ( Hy, Loevinger , 1996). Результатом обработки данных методики служит степень выраженности признаков каждого из уровней, позволяющая отнести испытуемого к тому или иному уровню развития эго. Использование для диагностики уровней развития эго проективного, а не объективного теста обусловлено, по мнению Лёвинджер, тем, что этот уровень отражает мировоззрение личности, поэтому формат методики, позволяющий спроецировать свое мировоззрение, предпочтительнее, чем набор жестких вопросов, отражающих, скорее, мировоззрение создателя теста ( Loevinger , 1998, p. 30). По той же причине успешно справляться с обработкой данных могут только кодировщики, сами находящиеся на достаточно высокой стадии развития эго.

В сегодняшнем взрослом варианте («Форма 81») она представляет собой набор из 36 незаконченных предложений, сопровождаемый детальным руководством по кодированию ответов. Как показывают психометрические данные, методика может быть разделена на две части по 18 пунктов, которые допустимо использовать как эквивалентные формы теста. Частью методики служит руководство для психологов по кодированию результатов. Хотя это руководство довольно сложно, автор методики утверждает, что достичь необходимой степени компетентности для адекватного кодирования результатов возможно за две недели. Более того, возможно обучиться этим навыкам на уровне, почти не уступающем опытным кодировщикам, пользуясь одними лишь печатными инструкциями, что расценивается как свидетельство внутренней согласованности концепции и методики и валидности последней. Другим свидетельством в пользу этого служит то, что опытные кодировщики могут оценивать и ответы на новые, нестандартные предложения так же успешно, как и ответы на стандартный их набор, подробно проанализированный в руководстве ( ibid. , 1998, p. 30).

Хотя автор подчеркивает в своем руководстве вероятностный характер оценок предложений, тем не менее в недавнем сравнительном обзоре, посвященном научному статусу проективных методов, методика Лёвинджер была отмечена как практически единственная проективная методика достаточно широкого назначения, обладающая хорошими показателями валидности и надежности, которыми не могут похвастаться такие известные методы, как тест Роршаха или Тематический апперцептивный тест ( Lilienfeld, Wood, Garb , 2000). Внутренняя согласованность полной взрослой версии теста (альфа Кронбаха) составляет 0,91. Гомогенность шкалы была также подтверждена с помощью факторного анализа (метод главных компонент). Ретестовая устойчивость данных подтвердилась на интервалах от 1,5 до 6 лет. Кросс-культурные данные (тест переведен на 11 языков) также подтверждают устойчивость результатов. В частности, в исследовании двуязычных вьетнамских беженцев в США ( Hy , 1986) была доказана независимость результатов от того, на каком из двух языков, которыми владеют испытуемые, заполняется тест. Какие-либо попытки адаптации методики на русском языке нам не известны.

Результаты целенаправленных корректирующих воздействий и анализ асимметрии понимания (люди на более высоких стадиях развития понимают мышление людей на более низких стадиях, но обратное неверно) также служат подтверждением последовательности стадий развития, описанной в теории и отраженной в структуре методики ( Loevinger , 1998, p. 31–33). Данные методики обнаруживают высокие корреляции с оценкой уровня развития на основании интервью, Тематического апперцептивного теста, Методики диагностики мотивации достижений Д. Мак-Клелланда, теста моральных дилемм Л. Колберга, а также позволяют прогнозировать делинквентность ( ibid. , с. 33–35). Хаусер, Пауэрс и Ноам ( Hauser, Powers, Noam , 1991) показали, что результаты методики позволяют предсказать характер взаимодействия в семье. Они же описали возможную модель передачи уровня развития эго, обнаружив, что родители с относительно высоким уровнем развития эго склонны к ободряющим репликам в адрес своих детей, а родители с относительно низким уровнем более склонны к запретам. Это проливает некоторый свет на роль средовых факторов в личностном развитии. Наконец, недавнее исследование связи уровней развития эго со школьной успеваемостью в группе учащихся от 15 до 19 лет ( Bursik, Martin , 2006) обнаружило весьма высокие значимые положительные корреляции развития эго с интеллектом, школьной успеваемостью и внутренней мотивацией в учебе. После контроля переменных пола и интеллекта уровень развития эго остался значимым предиктором школьной успеваемости.

Наряду со стандартной формой методики для взрослых разрабатывались также варианты для детей и подростков. Последний из таких вариантов (SCT-Y) был разработан сравнительно недавно в Нидерландах ( Westenberg, Treffers, Drewes , 1998). Его разработка проходила в три этапа на выборках общим объемом почти 3000 чел. Этот вариант методики, рассчитанный на возраст от 8 до 18 лет, содержит 32 предложения.

Работа по русскоязычной адаптации методики НПВУ была начата сравнительно недавно ( Леонтьев, Михайлова, Рассказова , 2010). Основной массив данных на данный момент был собран по подростковой версии методики на выборках подростков 14–16 лет. Он позволяет говорить о хорошей согласованности методики и отдельных ее показателей. Вместе с тем разброс показателей личностного развития в этих выборках оказался сильно ограничен (подавляющее большинство укладываются в 3 уровня развития), что не позволило пока проверить валидность методики. Работа в этом направлении продолжается и с той, и с другой версией.

Заключение

Подход к развитию эго, разработанный Дж. Лёвинджер, выделяется среди многочисленных моделей развития личности прежде всего тем, что во главу угла в этом подходе ложится прежде всего ведущий принцип организации взаимодействия личности с миром как целостная структура, формирующаяся в индивидуальном развитии и проходящая ряд сменяющих друг друга фаз. Это именно «стержень личности», однако стержень растущий, меняющий свою конфигурацию, прочность и упругость. На всех ступенях развития эго структуры, о которых идет речь (их можно назвать структурами субъектности), выступают как то, на что опираются все остальные, более частные механизмы взаимодействия с миром. Подход Левинджер представляется весьма перспективным для понимания закономерностей формирования и развития личностного потенциала.

Литература

Леонтьев А.Н. Деятельность. Сознание. Личность. М.: Смысл; Академия, 2004.

Леонтьев Д.А., Михайлова Н.А., Рассказова Е.И. Апробация методики незаконченных предложений Вашингтонского университета // Психол. диагностика. 2010. № 2 С. 6–35.

Blasi A . Concept of development in personality theory // Loevinger J. Ego Development: Conceptions and Theories. San-Francisco: Jossey-Bass, 1976. P. 29–53.

Bursik K., Martin T . Ego development and adolescent academic achievement // Journal of Research on Adolescence. Vol. 16. 2006. № 1. P. 1–18.

Hauser S.T., Powers S.I., Noam G.G. Adolescents and their families: paths of ego development. N.Y.: The Free Press, 1991.

Hy L.X. Cross-cultural measurement of ego development: Responses in different languages. Unpublished doctoral dissertation. St. Louis (MO): Washington Universiti, 1986.

Hy Le Xuan, Loevinger J. Measuring Ego Development. 2 nd ed. Mahwah (NJ): Lawrence Erlbaum, 1996.

Lilienfeld S.O., Wood J.M., Garb H.N. The Scientific Status of Projective Techniques // Psychological Science in the Public Interest. 2000. Vol. 1. № 2. P. 25–66.

Loevinger J. Ego Development: Conceptions and Theories. San-Francisco: Jossey-Bass, 1976.

Loevinger J. (Ed.) Technical Foundations for Measuring Ego Development: The Washington University Sentence Completion Test. Mahwah (NJ): Lawrence Erlbaum, 1998.

Maslow A.H. Motivation and Personality . 2nd ed. N.Y.: Harper and Row, 1970.

Westenberg P.M., Treffers P.D.A., Drewes M. A new version of the WUSCT: The Sentence Completion Test for Children and Youths (SCT-Y) // Loevinger J. (Ed.) Technical Foundations for Measuring Ego Development: The Washington University Sentence Completion Test. Mahwah (NJ): Lawrence Erlbaum, 1998. P. 81–90.

Подход через позитивные черты личности: от психологического благополучия к добродетелям и силам характера Д.А. Леонтьев

В последние годы новым методологическим и теоретическим контекстом изучения сильных сторон и ресурсов личности стала позитивная психология – направление, провозглашающее необходимость уравновесить преимущественное внимание к отклонениям, проблемам и заболеваниям (типичное для психологии практически всего ХХ столетия) пристальным вниманием к позитивным сторонам личности и ее функционирования. Позитивная психология исходит из того, что недостаточно освободить человека от проблем и симптомов, чтобы его жизнь заиграла всеми красками; закономерности хорошей, оптимальной, благополучной, стоящей жизни и деятельности представляют собой отдельное поле психологических исследований, которые пока довольно немногочисленны; более того, позитивные, сильные стороны личности способны выполнять профилактическую, иммунную, «буферную» функцию, снижая риск возникновения заболеваний и других нарушений адаптации (см. Seligman, Csikszentmihalyi , 2000; Seligman , 2002).

Лидер этого направления Мартин Селигман выделил три основных объекта интереса для позитивной психологии: позитивные эмоциональные состояния (счастье, удовлетворенность жизнью, психологическое благополучие, переживание потока, надежда, оптимизм и др.), позитивные черты личности и позитивные социальные институты ( Seligman , 2002). В контексте проблемы личностного потенциала нас интересуют в первую очередь позитивные черты личности , понимаемые как ресурсы личности. Само понятие «позитивный личностный ресурс» и синонимичные ему «личностная добродетель», «ценная личностная черта» и «личное достоинство» обозначают в этом контексте те личностные черты, которые способствуют успешному приспособлению человека к окружающему миру и практическому овладению им, а также выполняют важную буферную функцию, то есть препятствуют развитию психической патологии, отклоняющегося поведения, личностных нарушений ( Peterson, Seligman , 2004).

Теория и исследования К. Рифф: позитивные основания психологического благополучия

Исследовательский подход К. Рифф ( Ryff , 1989; Ryff, Singer , 1998; Keyes, Schmotkin, Ryff , 2002 и др.) был в сущности первой попыткой выделить личностные характеристики, необходимые для полноценного, благополучного функционирования. Рифф опиралась на введенное Аристотелем разведение гедонии и эвдемонии, понимая под первой эмоциональное благополучие, выражающееся в субъективном переживании счастья и положительных эмоций (не имеет значения, какими причинами это переживание вызвано), а под второй – позитивное функционирование, опирающееся на определенное объективное основание, а именно, на личностные характеристики, предсказывающие благополучие их обладателям (см. об этом, в частности, Ryan, Deci , 2001).

В поисках конкретных характеристик, значимых для благополучного функционирования, Рифф обратилась к гуманистической психологии, в русле которой были предложены концепции зрелой личности (Г. Олпорт), самоактуализирующейся личности (А. Маслоу), полноценно функционирующей личности (К. Роджерс), здоровой личности (С. Джурард); своеобразным их обобщением выступает концепция позитивного личностного здоровья ( Jahoda , 1958). Эта концепция послужила для Рифф вторым основанием и легла в основу ее подхода, известного как подход в терминах психологического благополучия (psychological well-being, PWB) – в отличие от исследований субъективного благополучия (SWB), которые ориентируются исключительно на сами переживаемые эмоциональные состояния. Благополучие в понимании Рифф – это не эмоциональное переживание, а объективная оснащенность необходимыми психологическими особенностями, позволяющими субъекту функционировать во всех отношениях более успешно, чем при их отсутствии, поэтому закономерно рассмотрение ее концепции как варианта подхода к личностному потенциалу.

Согласно теории Рифф, в структуру психологического благополучия входят 6 характеристик:

1.  Самопринятие – позитивное отношение к себе, признание и принятие внутренней неоднородности, множественных аспектов своего Я, принятие своих негативных аспектов и слабостей наряду с позитивными аспектами и достоинствами, уверенность в себе и позитивная оценка собственного прошлого.

2.  Позитивные отношения с другими – способность культивировать и порождать тепло, доверие, близкие отношения с другими людьми. Она включает в себя заботу о благополучии других, способность к интенсивной эмпатии, привязанности и интимности, готовность сопереживать ближним, сотрудничать с ними и находить с ними компромиссы.

3.  Автономия — самодетерминация, независимость и личностный контроль над тем, что с тобой происходит, невзирая на ситуации, которые пытаются иногда поставить человека перед необходимостью подчиняться и вести себя конформно; способность действовать, противостоя социальному давлению, оценивать поведение свое и других людей на основе не внешних, а собственных, интернализованных стандартов и ценностей.

4.  Контроль над окружением – способность справляться с повседневными обычными делами, успешно реализовывать сложный комплекс внешних форм активности, участвовать в трудовой и семейной жизни, эффективно использовать предоставляющиеся возможности окружающего мира.

5.  Целенаправленность жизни – наличие направленности собственной жизни, жизненных целей. Повседневная жизнь людей, которым присуще это свойство, устремлена в определенном направлении.

6.  Личностный рост – развитие, использование имеющихся навыков, талантов, возможностей для собственного развития и для реализации своего потенциала, открытость опыту и способность выявлять в окружающем мире вызовы, на которые нужно реагировать.

Это те самые психологические блага, которыми, по идее, должен обладать счастливый человек. Они могут быть измерены, могут быть объектом внешней экспертизы. Если древние греки подчеркивали в числе условий счастья прежде всего такие вещи, как семья, воинская слава, собственность и т. д., то есть какие-то материальные и социальные основы существования, то понятия психологического и социального благополучия включают в себя несколько другие категории, связанные именно с психологическими состояниями, чертами и атрибутами. Все это – компоненты психологического благополучия, недостаток которого создает ситуацию уязвимости при возможных невзгодах. Путь к восстановлению, выздоровлению и предупреждению негативных последствий в будущем лежит, с точки зрения Рифф, не столько в излечении самих негативных симптомов, сколько в усилении позитивных характеристик.

Сравнительно недавно в теоретической модели Рифф появилось еще одно измерение – социальное благополучие, под которым понимаются также объективные обобщенные характеристики социальных взаимодействий человека с другими людьми ( Keyes , 1998; Keyes, Shmotkin, Ryff , 2002). Социальное благополучие – это второй аспект позитивного функционирования, наряду с психологическим благополучием. Оно включает в себя пять параметров:

1.  Социальная интеграция – та степень, в которой человек ощущает общность с другими людьми, принадлежащими к той же самой социальной реальности, группе, сообществу. Это наличие определенных социальных связей с другими людьми, чувство принадлежности.

2.  Социальный вклад – ощущение, насколько субъект значим для общества или группы, в какой мере вносит свой вклад в жизнь социального целого.

3.  Социальная связность — восприятие мира как организованного целого на основе познания законов той реальности, в которой субъект существует. Это ощущение того, что общественная жизнь представляет собой не броуновское движение, а построена на определенных закономерностях, представляет собой связную систему, которая имеет свою логику развития и несет в себе определенный смысл.

4.  Социальное принятие – способность доверять другим, незнакомым людям, поскольку люди функционируют прежде всего в публичной области взаимодействия, общаясь с незнакомцами. Социальное принятие – это способность считать, что другие способны на добрые проявления, верить в продуктивность других людей. Это связано с общими взглядами на природу человека и ощущением комфорта с другими людьми.

5.  Социальная актуализация – оценка потенциала и траектории развития общества. Речь идет об убежденности в том, что общество эволюционирует к лучшему и обладает потенциалом, который реализуется через его институты и граждан.

Риф обнаружила, что одни из параметров психологического благополучия на протяжении возрастного развития остаются довольно стабильными (например, не обнаруживают значимых возрастных различий отношения с другими и целенаправленность жизни). Другие же переменные изменяются. В одном из исследований Рифф ( Ryff , 1991), где сравнивались три группы взрослых людей – молодые, среднего возраста и старшего возраста – общие возрастные тенденции сводились к следующему: показатели личностного роста в старшей возрастной группе оказались сниженными по сравнению с двумя более младшими, средняя возрастная группа выделялась по параметру автономии, а младшая группа отличалась от обеих старших прежде всего более низкими значениями контроля над окружением. Для них это не выступало на передний план.

В другом исследовании Рифф с соавторами анализировалось отношение черт «большой пятерки» к шести упомянутым выше измерениям психологического благополучия. Оказалось, что высокая экстраверсия и низкий нейротизм, которые являются очень сильными коррелятами и предикторами счастья, значимо коррелируют с самопринятием, добросовестность связана с самопринятием, с контролем над окружением и с целенаправленностью жизни, а открытость опыту – с личностным ростом. Экстраверсия и дружелюбие связаны с позитивными отношениями, а с фактором автономии связан низкий нейротизм, то есть эмоциональная устойчивость ( Schmutte, Ryff , 1997).

К. Рифф был разработан опросник психологического благополучия, который получил некоторую известность у нас в стране благодаря тому, что уже выполнены и опубликованы по меньшей мере два русскоязычных варианта этого опросника ( Фесенко , 2005; Пергаменщик, Лепешинский , 2007).

Проект «Ценности в действии»: добродетели и силы характера

Иной, более системный и эмпирически обоснованный подход к выделению позитивных личностных ресурсов реализуется с 1998 года в проекте, зародившемся практически одновременно с позитивной психологией. Этот проект первоначально получил название «Анти-DSM»: если диагностическое справочное руководство DSM представляет собой всеобъемлющий классификатор симптомов психических нарушений и дисфункций, то позитивным дополнением к нему, по замыслу авторов и руководителей проекта К. Петерсона и М. Селигмана, должен был стать классификатор «позитивных симптомов» – сильных сторон и добродетелей. Впоследствии название проекта было изменено на VIA – Values in Action (Ценности в действии).

Вопросы, решающиеся в рамках этого проекта, связаны с проблемой характера, его структуры, степени целостности и неделимости, зависимости от культурных условий, ценностей и контекстов или, напротив, инвариантности, а также возможностей и путей наиболее успешного развития характера. Для того чтобы понять механизмы благополучия людей, говорит Селигман, нам нужно понять также силы характера и добродетели. У человека может быть все хорошо не потому, что он этого добивается, а потому что ситуация к ему благосклонна, другие люди его поддерживают. Но если мы сами к этой ситуации приходим, ее добиваемся, ее контролируем, реализуя наши силы и добродетели, наше счастье становится аутентичным, то есть не случайным. Определенные черты обусловливают то, что те или иные эмоциональные состояния становятся более или менее вероятными, то есть приводят к повышению и снижению тех или иных функциональных состояний. Например, такая негативная черта, как паранойя, повышает вероятность возникновения отрицательных эмоциональных состояний, например ревности. А такая позитивная черта, как чувство юмора, повышает вероятность эмоциональных состояний смеха и веселья.

Авторы подхода вычленяют две разноуровневые единицы анализа – добродетели (virtues) и силы характера (strengths).

В качестве добродетелей рассматриваются те ценности, которые признаются основополагающими и безусловными во всех или почти всех культурах и обществах. Для их выделения был проведен анализ авторитетнейших основополагающих нравственно-философских текстов разных культур: Библии, Корана, Бхагавадгиты, Талмуда, кодекса Бусидо, текстов Конфуция, Аристотеля и Фомы Аквинского. В результате были выделены шесть универсальных кросс-культурных добродетелей: мудрость, смелость, гуманность, социальность, умеренность и духовность. Возможно, отмечает Селигман, они в какой-то степени коренятся в биологии человека, но точно утверждать что-то по этому поводу нельзя. Базовые личностные добродетели представляют собой сложные нейрофизиологические системы и не сводятся к сумме частных особенностей и свойств.

При дальнейшем анализе каждой базовой добродетели были выделены конкретизирующие ее ценные личностные черты, или силы характера. Основанием для их выделения служил анализ уже более конкретной литературы, а именно из области психиатрии, проблем молодежи, формирования характера, исследования организаций, а также психологии, философии и религии. Силы – это уже психологические компоненты более низкого уровня, структуры или механизмы, которые конкретизируют базовые ценности, или добродетели, разные способы и пути к их обретению. Так, добродетель мудрости может быть достигнута через такие силы характера, как любопытство, интерес к учению, гибкость мышления, творчество, а также собственно мудрость. Все эти силы характера пересекаются между собой, но лишь отчасти, они не совпадают.

Селигман и Петерсон вводят критерии, которым необходимо должна соответствовать каждая личностная черта, имеющая статус силы характера.

Она должна подпадать под общее определение личностных черт, то есть обнаруживать устойчивость во времени и стабильность по отношению к различным ситуациям, что обусловливает возможность ее диагностики.

Она позитивна, в первую очередь способствует творческой самореализации человека и реализации личностного потенциала, то есть движению к позитивной, счастливой, достойной жизни, а уже во вторую очередь избавлению от проблем и нарушений, точнее, их профилактике.

Она самоценна вне зависимости от того, используется ли для достижения каких-либо целей. Этим силы характера отличаются от способностей, таких как интеллект, физическая сила или специфические таланты, которые ценны только если они используются для чего-то. Напротив, сила характера не требует обязательного ее применения или демонстрации. То, что она есть, уже хорошо.

Позитивные ресурсы могут быть развиты каждым человеком, и проявление ценной личностной черты одним человеком не вызывает чувства зависти у другого. Скорее, наоборот: как правило, проявление сил характера вдохновляет, впечатляет и стимулирует других в позитивном направлении.

В обществе и культуре существуют социальные институты, которые поддерживают проявления силы характера и способствуют ее развитию.

Существуют образцы, примеры проявления черт характера. У испытуемых не вызывает затруднений указание на конкретных людей – носителей добродетелей и черт характера, которые могут служить в этом примером.

Каждая из них обладает цельностью и не сводится к сумме других черт характера. В список не включались те черты, которые можно было представить как сплав двух других, например, толерантность, представляющая собой сплав гибкости мышления и непредвзятости ( Seligman, Park, Peterson , 2004).

На основании полученных при анализе теоретических данных К. Петерсоном и М. Селигманом была составлена иерархическая классификация позитивных ресурсов личности «Manual of Sanities», в которую вошли 24 частные личностные черты, организованные в 6 групп по количеству базовых добродетелей, которые они конкретизируют:

1. Мудрость и познание (Wisdom and Knowledge) – «когнитивные» личностные черты, обусловливающие успешность работы со знаниями и новой информацией.

Креативность ( Creativity ) – способность генерировать принципиально новые идеи, оригинальность.

Любопытство ( Curiosity ) – любопытство к тому, что происходит вокруг, искренний интерес к происходящему, стремление получить ответы на вопросы, которые вызывает какое-либо событие.

Гибкость мышления ( Judgment, Critical Thinking ) – стремление найти несколько различных вариантов решения задачи, открытость новому опыту и новым знаниям, внимание к альтернативам.

Интерес к учению ( Love of Learning ) – желание расширить эрудицию и приобрести новые знания.

Мудрость ( Wisdom )  – внимание к более широкому контексту происходящих событий, понимание общих закономерностей.

2. Смелость (Courage) – личностные добродетели, определяющие настойчивость в достижении намеченной цели, умение самостоятельно преодолевать возникающие трудности и способность к самоограничению.

Храбрость ( Bravery ) – способность сохранять стойкость и выдержку, преодолевать сопротивление обстоятельств или других людей.

Упорство ( Industriousness, Perseverance ) – непреклонное стремление к достижению цели, тщательность и добросовестность при выполнении какой-либо работы.

Искренность ( Authenticity, Honesty ) – верность своим внутренним убеждениям и ценностям, откровенность, стремление говорить правду.

Жизненная энергия ( Zest, Enthusiasm ) – активность, выносливость, энергичность, природная живость.

3. Гуманность (Humanity) – внимательное отношение к окружающим людям, отзывчивость, готовность оказать помощь.

Любовь ( Love ) – переживание чувства близости и связанности с окружающими людьми, отзывчивость.

Доброта ( Kindness ) – желание заботиться об окружающих, совершать поступки, цель которых – благополучие другого человека.

Социальный интеллект ( Social Intelligence ) – понимание мотивации других людей, чуткость в социальных контактах.

4. Социальность (Justice) – способность сотрудничать и налаживать продуктивное межличностное взаимодействие.

Причастность к общему делу ( Teamwork ) – приверженность групповым целям и ценностям, стремление к достижению командного результата.

Непредвзятость ( Fairness ) – беспристрастность, следование общественным правилам и нормам.

Лидерство ( Leadership ) – умение воодушевить людей на достижение высоких результатов, повести за собой; успешность в организации групповой работы людей.

5. Умеренность (Temperance) – сдержанность во взаимодействии с окружающим людьми.

Способность прощать ( Forgiveness ) – милосердное и снисходительное отношение к окружающим людям.

Скромность ( Modesty ) – отсутствие демонстративности и стремления к публичности.

Благоразумие ( Prudence ) – рассудительность, практичность и собранность, предусмотрительность.

Самоконтроль ( Self-Regulation ) – способность регулировать собственное эмоциональное состояние и поведение.

6. Духовность (Transcendence) – добродетели, способствующие реализации общих смысловых устремлений личности.

Чувство прекрасного ( Beauty ) – способность испытывать чувство эстетического наслаждения и удовольствия, стремление к прекрасному.

Благодарность ( Gratitude ) – переживание чувства признательности жизни за то, какова она есть.

Надежда ( Hope ) – позитивная установка по отношению к будущему, вера в благополучный исход.

Чувство юмора ( Humor ) – способность воспринимать происходящие события с юмором и иронией.

Религиозность ( Religiousness, Spirituality )  – переживание жизни как имеющей смысл и предназначение.

Опросник «Ценности в действии»

Следующим шагом было составление аналитических обзоров по всем 24 выделенным силам характера, в которых анализировались разные определения, теории, факторы, влияющие на эти переменные, корреляты, следствия, предыдущие попытки их измерения. Оказалось, что в большинстве случаев существуют (за отдельными исключениями) вполне надежные и валидные способы измерять каждую из этих сил как индивидуальную переменную. Однако все они имели разный формат, поэтому первоначальный замысел скомбинировать имеющиеся тесты в одну большую батарею был отброшен как непрактичный и трансформирован в задачу создания нового многомерного опросника. Решению этой задачи препятствовали две проблемы: первая – неизбежность применения стандартных методов, основанных на самоотчете, и вторая – мощная тенденция к социальной желательности. Как ожидалось, и то и другое будет сильно искажать ответы. Однако конкретные эмпирические исследования показали, что искажающее влияние рефлексии и социальной желательности не выходило за приемлемые пределы. Во всех исследованиях четко выделялись определенные кластеры сил характера, субшкалы всегда оказывались устойчивыми, проявлялись очень разумные и четкие внешние корреляции.

Конечно, существуют некоторые различия по шкалам: разные черты характера и добродетели неодинаково легко могут быть интроспективно оценены. По поводу одних своих качеств мы достаточно часто задумываемся, по поводу других редко. Но, тем не менее, это не делает невозможным использование интроспективного самоотчета и самоанализа для того, чтобы все эти силы характера изучить и сравнить между собой.

Для диагностики выраженности позитивных ресурсов личности у человека К. Петерсоном и М. Селигманом была разработана методика «Values in Action» («Ценности в действии») в форме личностного опросника, содержащего 24 шкалы (по количеству выделенных в классификации личностных черт). По результатам апробации были созданы две версии опросника: для взрослых (VIA-adult), включающая 240 вопросов, и для подростков (VIA-youth), включающая 198 вопросов. Авторские права на них, включая переводы этих опросников на русский язык, принадлежат институту «Ценности в действии» (© 2003 Values in Action Institute, All Rights Reserved).

Инструкция звучит следующим образом: «Нам было бы интересно понять, как вы думаете и что вы чувствуете в различных ситуациях, а также, как вы себя ведете в них. Внимательно прочитайте каждое утверждение и подумайте, насколько оно описывает именно вас. Поставьте крестик напротив того варианта ответа, с которым вы согласны. Помните, что правильных или неправильных ответов не существует. Ваши ответы не станут никому известны, поэтому просим вас быть искренними в ответе на приведенные ниже вопросы. Пожалуйста, ответьте на все предложенные вам вопросы». Ответы даются по пятибалльной шкале («Совершенно не согласен», «Скорее не согласен», «Трудно сказать», «Скорее согласен» и «Совершенно согласен»).

Опросник позволяет изучить сознательное представление респондента о своих личностных достоинствах. Изначальные опасения авторов, что методика будет сильно подвержена эффекту социальной желательности, не подтвердились. Влияние факторов социальной желательности оказалось не более высоким, чем у других личностных опросников, причем результаты апробации теста на американской выборке свидетельствуют об отсутствии значимых корреляций между шкалами опросника и шкалой социальной желательности Марлоу – Кроуна (за исключением шкалы «Скромность»).

Выборка стандартизации англоязычной методики была очень большой – более 100 000 человек, благодаря размещению опросника в сети Интернет с приглашением принять участие в бесплатном анонимном психологическом исследовании. Значимых различий в результатах, связанных с формой предъявления методики (бумажной или электронной), обнаружено не было. Краткие характеристики выборки стандартизации: 80 % респондентов – американцы; около 60 % респондентов – женщины, типичному респонденту 35 лет, он состоит в браке и имеет постоянное место работы.

Основные результаты апробации англоязычного варианта методики для взрослых:

Все 24 шкалы опросника имеют достаточно высокие показатели внутренней согласованности (альфа Кронбаха > 0,7).

Ретестовая надежность шкал опросника, измеренная спустя в среднем 4 месяца после первоначального предъявления, составляет r > 0,7.

Сохраняется (вопреки опасениям) значительный индивидуальный разброс данных, при этом для большинства шкал выявлен некоторый правосторонний сдвиг в распределении тестовых баллов (преобладание высоких значений над низкими).

Самые высокие тестовые баллы получены по шкалам «Любовь» и «Доброта».

Самые низкие тестовые баллы обнаруживаются для личностных черт, входящих в добродетель «Умеренность».

Шкалы опросника, за исключением личностных черт, входящих в добродетель «Мудрость и познание», независимо друг от друга коррелируют с показателями субъективного благополучия.

Наблюдаются значимые, но небольшие межгрупповые различия: у женщин черты, входящие в добродетель «Гуманность», выражены сильнее, чем у мужчин; у респондентов, состоящих в браке, «Способность прощать» выражена сильнее, чем у тех, кто состоит в разводе.

Более высокие показатели по шкале «Религиозность» были зафиксированы у консервативных в политическом отношении испытуемых.

Корреляции оценок по 24 шкалам опросника (самооценка испытуемых) с экспертной оценкой выраженности у испытуемых соответствующих черт их близкими и родственниками оказались значимыми.

Обнаружены высокие и осмысленные корреляции шкал VIA со шкалами «большой пятерки», что подтверждает валидность первых. Например, шкала открытости «большой пятерки» коррелирует с чувством прекрасного, а также с любопытством и интересом к учению. Фактор дружелюбия «большой пятерки» коррелирует с причастностью к общему делу, а фактор добросовестности – с упорством и самоконтролем.

Факторный анализ позволил выделить следующую внутреннюю структуру опросника (не вполне совпадающую с априорной теоретической классификацией добродетелей):

личностные черты, проявляющиеся в познавательной деятельности («Любопытство», «Гибкость мышления»);

черты, определяющие особенности эмоционального реагирования («Надежда», «Жизненная энергия»);

черты, определяющие особенности непосредственного поведения («Упорство», «Самоконтроль»);

добродетели, проявляющиеся в межличностных отношениях («Доброта», «Причастность к общему делу»);

«трансцендентные», этические личностные черты («Благодарность», «Религиозность»).

У каждого человека выделяются его индивидуальные силы (signature strengths) – те силы характера, которые являются индивидуальным автографом, которые каждый выбирает как наиболее значимые для себя и которые рассматривает как часть себя, на которых отпечатывается его личность. Критерии для выделения таких индивидуальных, характерных, буквально «автографических» черт характера, следующие:

1. Чувство принадлежности и подлинности этих черт (это действительно я, это мое, в этом проявляюсь я настоящий).

2. Эмоциональные переживания, возбуждение в ситуации, когда проявляется эта черта, особенно поначалу.

3. Очень быстрое усвоение всего того, что имеет отношение или связывается, пусть даже отчасти искусственно, с проявлением данной силы, крутая кривая научения.

4. Постоянное расширение репертуара способов проявления этой силы.

5. Тяга к тому, чтобы действовать в соответствии с этой силой.

6. Ощущение роковой неизбежности в проявлении этой силы, как будто невозможно остановиться или воздержаться от того, чтобы ее проявлять.

7. Переживание наличия у себя этой силы как благодати.

8. Энергетический подъем в процессе использования этой силы характера, не истощение, а, наоборот, наполнение энергией.

9. Разработка и реализация проектов и целей, которые вращаются вокруг проявления именно данной силы.

10. Внутренняя мотивация к использованию этой силы.

Индивидуальные различия сил характера и факторы их изменения

Большая часть исследований с помощью опросника «Ценности в действии» была выполнена с помощью специального веб-сайта Пенсильванского университета, обеспечившего выборку свыше 100 000 человек из десятков стран, которые объединяло лишь владение английским языком, на котором заполнялся опросник.

Самый поразительный результат состоял в очень большом сходстве сравнительной выраженности различных черт характера и добродетелей у посетителей сайта из разных стран (корреляции в среднем порядка 0,8), при котором смазываются культурные, этнические, расовые, религиозные, экономические и другие различия. Сопоставление данных респондентов из разных стран позволяет утверждать, что различия между нациями сравнительно невелики: так, разброс данных случайно выбранных индивидов, представляющих одну и ту же страну, не превышает разброса данных случайно выбранных индивидов, представляющих разные страны и континенты. Иными словами, претензии авторов проекта на создание универсальной, кросс-культурной классификации добродетелей и сил характера получили серьезное подкрепление. Между жителями разных штатов США также не обнаруживается особых различий, причем вновь не играют существенной роли различия пола, возраста, образования, живет ли человек в штате, который голосовал на последних выборах за республиканцев или демократов. Единственная переменная, по которой обнаруживаются различия, – это религиозность, которая больше выражена в южных штатах, чем в других. Действительно складывается впечатление, что эти результаты говорят о довольно универсальных характеристиках человеческой природы ( Park, Peterson, Seligman , 2006; Peterson , 2006).

Интересно, что корреляция сравнительной значимости сил характера и добродетелей у американских подростков и взрослых оказалась порядка 0,54 – значимой, но намного ниже, чем у взрослых любых двух стран. Из тех характеристик, которые у подростков существенно выше, чем у взрослых, наиболее сильные различия обнаруживают «Надежда», «Причастность к общему делу» и «Жизненная энергия». Наоборот, у взрослых оказываются существенно выше, чем у молодежи «Чувство прекрасного», «Искренность», «Лидерство» и «Гибкость мышления». Из этого делаются выводы по поводу различий между молодежью и взрослыми, какие именно ценности и добродетели надо стараться беречь от эрозии, от размывания.

К. Петерсон ввел дополнительное различение сил, которые он называет «Силы сердца» (эмоциональные) и «Силы мозга» (интеллектуальные) ( Peterson , 2006, p. 154–155). Силы, которые относятся к сердцу, – «Жизненная энергия», «Благодарность», «Надежда» и «Любовь» – сильнее связаны с удовлетворенностью жизнью, чем интеллектуальные силы, причем это наблюдается у всех групп – и у взрослых, и у молодежи, и даже у самых младших детей по описаниям, которые делали родители. Есть отдельные лонгитюдные данные, свидетельствующие о том, что эти «сердечные силы» предсказывают в какой-то степени последующую удовлетворенность жизнью. Те силы характера, которые ориентируют нас на других, обеспечивают наши контакты и взаимодействия, в наибольшей степени склонны делать нас счастливыми.

Cразу после событий 11 сентября 2001 года у американских респондентов (в отличие от европейских) значимо повысились значения шкал «Религиозность (вера)», «Надежда» и «Любовь». Через какое-то время они опять вернулись к исходному уровню.

Очень интересное исследование было посвящено сопоставлению трех выборок; в нем принимали участие 2 000 человек, которые заполняли опросник сил характера по Интернету ( Peterson, Park, Seligman , 2006). Вся выборка была разделена в зависимости от ответа на вопрос, было ли у них в жизни какое-то серьезное заболевание, которое существенным образом на какое-то время повлияло на их образ жизни: те, кто в жизни с таким не сталкивался, те, у которых такое было и осталось полностью в прошлом, и те, у кого такое было и еще не полностью преодолено. Оказалось, что отнесенные к последней группе по целому ряду сил характера оказываются в среднем значимо ниже, чем те, у кого заболеваний не было. Но те, у кого тяжелые заболевания были и отошли в историю, по целому ряду сил характера оказываются, наоборот, значимо выше, чем те, кто в жизни никогда с этим не сталкивался. В частности, те, кто успешно справился с последствиями серьезных физических или психологических заболеваний, показывают более высокие значения храбрости, доброты и юмора, а также общей удовлетворенности жизнью. По-видимому, эти силы характера представляют собой главные психологические ресурсы противостояния угрозе здоровью. Полученные данные согласуются с тем, что известно об интенсивно исследуемом в последнее время парадоксальном феномене посттравматического, или стресс-индуцированного, роста ( Эммонс , 2004; Calhoun, Tedeschi , 2006).

Наконец, К. Петерсон в недавно выпущенном учебнике анализирует возможные противоречия между разными силами характера ( Peterson , 2006, p. 157). С одной стороны, человек и общество стремятся развивать их все, и все они по большому счету поддерживают друг друга. Но в конкретных ситуациях приходится поступаться одной из них ради другой, чем-то жертвовать, проявление одной силы характера требует отказа от проявления другой силы характера. Петерсон приводит иллюстрацию из работы Б. Шварца. Жена спрашивает мужа: идет ли мне это платье? Можно построить ответ на базе доброты и сказать: «Да, ты выглядишь восхитительно!» Можно построить на базе искренности и сказать: «Ты выглядишь ужасно!» Одновременно и то и другое не очень получается. Можно, правда, построить ответ на базе благоразумия: «Зеленый очень удачный цвет». Но в любом случае что-то приходится выбирать, чем-то приходится поступаться. Иногда невозможно быть одновременно добрым и честным. И возможно, формулирует Петерсон уже на уровне гипотез, существуют индивидуальные стратегии таких сделок.

Был разработан большой набор приемов и упражнений, направленных на то, чтобы стимулировать, тренировать развитие каждой из этих черт ( ibid. ). Главным приемом служит нахождение новых способов проявлять эти черты, потому что суть в их проявлении. Например, для такой характеристики, как чувство прекрасного, рекомендуется хотя бы раз в день специально уделить время, сделать паузу для того, чтобы созерцать природное явление – закат, цветок, поющую птицу. Обычно, даже если мы в принципе такими ценностями и силами характера обладаем, мы редко себе позволяем остановиться, сделать паузу, чтобы их проявить. Для развития храбрости рекомендуется высказывание вслух идей, расходящихся с общим групповым мнением. Для развития непредвзятости – хотя бы раз в день найти и признать собственную ошибку и публично принять ответственность за нее. Для развития любви – принять комплимент в свой адрес без оговорок, оправданий и встречных реплик, просто сказать «спасибо». Для интереса к познанию – прочитать книгу, которая рекомендуется, но не входит в число обязательной литературы.

Апробация русскоязычного варианта опросника для подростков

С разрешения института «Values in action» был выполнен прямой перевод на русский язык обоих вариантов опросника VIA: для взрослых (Д.А. Леонтьев) и для подростков (И.А. Буровихина и Д.А. Леонтьев). Было выполнено исследование, целью которого явилась проверка психометрических показателей подросткового варианта методики с целью определения возможностей ее адаптации к русскоязычной выборке ( Буровихина, Леонтьев, Осин , 2007). Вместо буквального перевода метафорического названия исходной методики в дальнейшем для русскоязычного варианта используется оригинальное, более точное и емкое, на наш взгляд, название «Профиль личных достоинств» (ПЛД).

Выборку исследования составили 79 учеников 9–11 классов одной из московских школ (35 юношей и 44 девушки, средний возраст 15,5 лет), а также 66 студентов 2-го курса экономического и юридического факультетов одного из московских ВУЗов (30 юношей и 36 девушек, средний возраст 18,5 лет).

Вот вкратце основные полученные в исследовании результаты.

Внутренняя согласованность шкал исходной версии опросника проверялась с помощью альфа-коэффициента Кронбаха отдельно в каждой подвыборке. Отдельные шкалы («Любовь», «Способность прощать», «Надежда» и др.) показали достаточно высокую внутреннюю согласованность на обеих выборках и не потребовали отбора пунктов. Согласованность других шкал, напротив, оставляет желать лучшего и после отбора пунктов («Гибкость мышления», «Храбрость», «Непредвзятость»), что может свидетельствовать о том, что в русской культуре соответствующие силы характера проявляются иначе, чем в американской. Некоторые шкалы работают на двух опрошенных подвыборках неодинаково («Гибкость мышления», «Мудрость», «Социальный интеллект», «Самоконтроль», «Благодарность»), что может свидетельствовать о возрастной динамике представлений о проявлениях соответствующих добродетелей.

С целью выявления латентной структуры опросника на выборках школьников и студентов по отдельности был проведен факторный анализ. По результатам анализа можно сделать предположение о существовании следующих латентных факторов на выборке студентов:

Ресурсы самотрансценденции (фактор 1): «Благодарность», «Надежда», «Жизненная энергия», «Чувство юмора», «Любовь».

Ресурсы саморегуляции (фактор 2): «Непредвзятость», «Искренность», «Скромность», «Самоконтроль», «Упорство», «Благоразумие».

Ресурсы смелости и открытости (фактор 3): «Доброта», «Искренность», «Храбрость».

Ресурсы познания (фактор 4): «Интерес к учению», «Креативность», «Любопытство», «Упорство», «Гибкость мышления», «Чувство прекрасного».

Ресурсы социального взаимодействия (фактор 5): «Социальный интеллект», «Лидерство», «Мудрость».

Ресурсы нравственности (фактор 6, выделился не вполне четко): «Способность прощать», «Доброта», «Религиозность».

На выборке школьников более или менее четко воспроизводятся факторы, соответствующие добродетелям познания (фактор 2), добродетелям отваги (фактор 5; добавляется «Скромность») и добродетелям социального взаимодействия (фактор 6). Соответствие остальных факторов выглядит частичным: так, фактор 1 у школьников в целом соответствует добродетелям самотрансценденции, фактор 4 представляет собой смесь личностных черт, связанных с саморегуляцией и с социальным взаимодействием.

Таким образом, теоретическая классификация добродетелей и сил характера, построенная авторами подхода, находит частичное подтверждение.

Помимо опросника «Профиль личностных достоинств», испытуемым также предлагался ряд других методик. Характер взаимосвязей шкал «ПЛД» с показателями других методик оказался различным в выборках школьников и студентов. Отметим лишь наиболее сильные взаимосвязи, которые наблюдаются на обеих выборках.

1. Шкалы счастья и субъективной удовлетворенности, а также шкалы психологического благополучия К. Рифф ( Шевеленкова, Фесенко , 2005) примерно одинаково коррелируют с рядом шкал «ПЛД»: «Благодарность», «Надежда», «Любовь», «Жизненная энергия», а также «Лидерство», «Мудрость», «Социальный интеллект» и др. Вероятно, эти шкалы в наибольшей степени связаны с общим уровнем субъективного благополучия; в основном, это составляющие первого из выделенных нами факторов (ресурсы самотрансценденции). Следует отметить, что у школьников набор этих корреляций значительно шире: это можно связать как с меньшей дифференцированностью их сознательных представлений о психологическом благополучии, так и с тем, что мощность нашего анализа на выборке студентов ниже (при r = 0,4: β = 0,8 против β = 0,95 на выборке школьников).

2. С показателями осмысленности жизни по Тесту смысложизненных ориентаций ( Леонтьев , 1992) коррелируют те же шкалы, а также «Креативность», «Любопытство», «Чувство юмора», «Упорство», «Доброта», «Лидерство», «Интерес к учению»: осмысленность жизни связана не только с общим благополучием, но и с представлением субъекта о важности познания мира и рефлексии собственного опыта.

3. С внутренним локусом контроля по тесту «Уровень субъективного контроля» ( Бажин, Голынкина, Эткинд , 1984) коррелируют шкалы «Чувство прекрасного», «Креативность», «Непредвзятость», «Искренность», «Надежда», «Упорство», «Интерес к учению», «Социальный интеллект», «Благоразумие» и «Жизненная энергия» – в первую очередь, это добродетели саморегуляции, осуществление которой требует принятия на себя ответственности.

Полученные результаты свидетельствуют о том, что русскоязычная версия опросника «Профиль личностных достоинств», при том, что на него можно распространить все оговорки, делаемые применительно к любым психометрическим методам, хорошо вписывается в круг существующих инструментов для измерения личностного потенциала и психологического благополучия и при условии некоторой доработки может занять достойное место в инструментарии практического психолога.

Литература

Бажин Е.Ф., Голынкина Е.А., Эткинд А.М. Опросник уровня субъективного контроля (УСК). М.: Смысл, 1993.

Буровихина И.А., Леонтьев Д.А., Осин Е.Н. Силы характера как ресурсы личности подростка: опыт применения профиля личных достоинств // Психологическая диагностика. 2007. № 1. С. 107–127.

Леонтьев Д.А. Тест смысложизненных ориентаций (СЖО). М.: Смысл, 1992.

Пергаменщик Л.А., Лепешинский Н.Н. Опросник «Шкалы психологического благополучия» К. Рифф: процесс и результаты адаптации // Психологическая диагностика. 2007. № 3. С. 73–96.

Фесенко П.П. Осмысленность жизни и психологическое благополучие личности: Автореф. дис. … канд. психол. наук. М., 2005.

Эммонс Р. Психология высших устремлений: мотивация и духовность личности. М.: Смысл, 2004.

Шевеленкова Т.Д., Фесенко П.П. Психологическое благополучие личности (обзор основных концепций и методика исследования) // Психологическая диагностика. 2005. Т. 3. С. 95—129.

Calhoun L.G., Tedeschi R.G . (Eds.) Handbook of Posttraumatic Growth: Research and Practice. Mahwah (NJ): Lawrence Erlbaum, 2006.

Jahoda M. Current Conceptions of Positive Mental Health. N.Y.: Basic Books, 1958.

Keyes C.L.M. Social well-being // Social Psychology Quarterly. 1998. Vol. 61. P. 121–140.

Keyes C.L.M., Shmotkin D., Ryff C.D . Optimizing well-being The empirical encounter of two traditions // Journal of Personality and Social Psychology. 2002. Vol. 82. P. 1007–1022.

Park N., Peterson C., Seligman M.E.P. Character strengths in fifty-four nations and the fifty US states // Journal of Positive Psychology. 2006. Vol. 1. № 3. P. 118–129.

Peterson C. A Primer in Positive Psychology. N.Y.: Oxford University Press, 2006.

Peterson C., Park N., Seligman M.E.P. Greater strengths of character and recovery from illness // Journal of Positive Psychology. 2006. Vol. 1. № 1. P. 17–26.

Peterson C., Seligman M.E.P. (Eds.) Character Strengths and Virtues: A Handbook and Classification. N.Y.: Oxford University Press, 2004.

Ryan R.M., Deci E.L. On Happiness and Human Potentials: A Review of Research on Hedonic and Eudaimonic Well-Being // Annual Review of Psychology. 2001. Vol. 52. P. 141–166.

Ryff C. Happiness is everything, or is it? Explorations on the meaning of psychological well-being // Journal of Personality and social Psychology. 1989. Vol. 57. P. 1069–1081.

Ryff C.D. Possible selves in adulthood and old age: a tale of shifting horizons // Psychol. Aging, 1991. Vol. 6. P. 286–295.

Ryff, C.D., Singer B. The contours of positive human health // Psychological Inquiry. 1998. Vol. 9. P. 1—28.

Schmutte P.S., Ryff C.D. Personality and well-being: reexamining methods and meanings // Journal of Personality and Social Psychology. 1997. Vol. 73. P. 549–559.

Seligman M.E.P. Authentic Happiness: Using the New Positive Psychology to Realize Your Potential for Lasting Fulfillment. N.Y.: Free Press, 2002.

Seligman M.E.P, Csikszentmihalyi M. Positive Psychology: an introduction // American Psychologist. 2000. Vol. 55. № 1. P. 5–14.

Seligman.M.E.P., Park N., Peterson C. The Values in Action (VIA) Classification of Character Strengths // Ricerche di Psicologia. 2004. Vol. 27. № 1. P. 63–78.

Мудрость как интегральная характеристика личностного потенциала Д.А. Леонтьев

Феномен мудрости: возвращение в науку

Одним из наиболее древних конструктов, выражающих содержание, во многом пересекающееся с содержанием понятия личностного потенциала, является понятие мудрости. Это понятие привычно ассоциируется с древними религиозно-философскими текстами (практически единственный содержательный обзор философского понятия мудрости на русском языке см. Файзуллаев , 1987), однако в последние два десятилетия в психологии наблюдается волна интереса к этому древнему понятию и небезуспешные попытки вписать его в ряд рабочих понятий современной психологии. За это время вышли по меньшей мере три представительных антологии по этой проблеме [1] .

Выпадение проблематики мудрости из сферы интересов психологии в предшествовавший период было во многом закономерно и связано не только с особенностями развития психологического знания, но и с особенностями западной культуры и цивилизации в целом. Понятие мудрости не чисто психологическое, его сложно определить, трудно отграничить от таких конструктов, как интеллект, креативность и др., которые операционализированы в конкретных методиках и измерительных процедурах и с которыми благодаря этому можно работать. Мудрость измерить напрямую не получается, хотя были довольно наивные попытки создания психометрической шкалы мудрости. Это, однако, скорее, видимость подхода к проблеме.

Что касается общекультурного контекста, дело во многом в том, что на протяжении ХХ в. идея мудрости утратила актуальность, обесценилась, общественный запрос на мудрость стал размываться и ослабевать. Это было во многом связано с омассовлением культуры, с наступлением массовой культуры на культуру более традиционную. Традиционная, классическая культура была основана на признании априорных ценностных иерархий, априорных представлений о хорошем и плохом. Развитие в середине ХХ века теории познания и методологии науки привело к осознанию относительности всех ценностных систем, которые сложились исторически, и осознанию отсутствия абсолютной истины и доступа к ней, что привело к триумфу постмодернизма и всеобщей относительности. В результате этого обесценилось и понятие мудрости, связанное с представлением о том, что одни люди понимают лучше, чем другие. Но ведь если все относительно и нет объективных критериев истины, то какое право у этих людей утверждать, что они в чем-то выше остальных?

Это привело к устранению на какое-то время понятия мудрости из повестки дня, хотя постепенно эта повестка дня стала восстанавливаться. После нескольких десятилетий блужданий культуры и гуманитарных наук в поле всеобщей относительности и отсутствия критериев, мы пришли к осознанию того, что социальная жизнь, коммуникация оказываются невозможны в отсутствии разделяемых всеми оснований. Поэтому опять начал становиться актуальным анализ такого понятия, как мудрость.

Другая особенность культуры и цивилизации ХХ в., которая также не способствовала интересу к изучению мудрости, заключается в растущей технологизации и фрагментации всей общественной жизни. В каждую историческую эпоху, какой-то один аспект действительности становится моделью для понимания и построения других аспектов действительности. В одни эпохи такой универсальной моделью для всех остальных видов деятельности человека становилась война, в другие – религиозная практика, а во второй половине ХХ в. такой моделью стала коммерция, бизнес. По этой модели в большинстве стран стала строиться вся остальная жизнь общества, что приводило к однобокости, игнорированию специфики разных сторон жизни. Эта доминирующая уже не одно десятилетие односторонность делает ненужной мудрость, и даже ум, требуя вместо них четкости, исполнительности, в лучшем случае интеллекта и креативности. Как констатировал Михаил Жванецкий, умные люди куда-то исчезли, их место заняли сообразительные. И именно осознание необходимости преодоления интеллектуальной фрагментации, восстановления целостности, привело и приводит к росту интереса к такому холистическому и междисциплинарному понятию, как мудрость.

Контексты, с которыми соотносится понятие мудрости, многообразны: интеллект, ум, мышление – с одной стороны; опыт, знание, личностный рост, зрелость – с другой. Уже на уровне обыденного понимания видно, что понятие мудрости расположено между интеллектом и личностью; как показывают исследования, она обусловлена не характеристиками интеллекта и не характеристиками личности, а взаимодействием между ними и их определенной интеграцией.

М. Чиксентмихайи и К. Рэтхунде в одной из первых обобщающих публикаций по этой проблеме ( Csikszentmihalyi, Rathunde , 1990) различают три аспекта понимания мудрости: (1) мудрость как когнитивный процесс, как способ получения и переработки информации; (2) мудрость как добродетель, как то, что делает человека полезным для общества; (3) мудрость как благо, то, что самому обладателю этого свойства дает определенные преимущества. Последнее очевидным образом контрастирует как с древним афоризмом «Во многой мудрости много печали» (Екклесиаст, 1:17–18), так и со многими обыденными представлениями про «горе от ума».

Как познавательный процесс мудрость характеризуется многоуровневой и многозадачной переработкой информации, как этот процесс называют сейчас в компьютерных науках: применяется целостная параллельная обработка информации из многих источников, которая направлена на восстановление сложных системных связей. Она не сфокусирована на решении конкретных задач, она всегда предполагает открытость и широкие контексты. Без выраженной открытости опыту говорить о мудрости, по-видимому, действительно невозможно. Но достаточной она не является, иначе мудрость не была бы столь редким явлением. Главной когнитивной характеристикой мудрости служит то, что она направлена на понимание мира в отрыве от личного интереса.

Как добродетель мудрость связана с пониманием сопряженности причин и следствий, на что обращали внимание еще античные мыслители, начиная с Платона. «Знание того, как связаны между собой причины и следствия, показывает путь к действию и служит основанием морали» ( Csikszentmihalyi, Rathunde , 1990, p. 32). Большинство людей делают что-то, о чем потом сами жалеют, как раз потому, что плохо понимают связь между причинами и следствиями, поэтому хотят как лучше, но получается, как всегда.

Еще одна особенность мудрости заключается в том, что это не просто способность понимания, но и трансформация этого понимания в практические действия, «ценный ресурс для того, чтобы жить хорошей жизнью» ( Эммонс , 2004, с. 294). Если познание причин и следствий, добра и зла не отражается в действиях человека, говорить про нравственность и мудрость в этом случае проблематично. «Допущение, которое лежит в основе взгляда на мудрость как на добродетель, состоит в том, что личность, сталкиваясь с познанием того, что реально происходит, с осознанием конечной истины, не способна противостоять ее логике и будет следовать верным путем» ( Csikszentmihalyi, Rathunde , 1990, p. 33).

Мудрость как личное благо рассматривается в контексте проблемы счастья – еще Платон в «Меноне» писал: «Все, что делает или претерпевает душа, руководствуясь мудростью, ведет к счастью» (цит. по Csikszentmihalyi, Rathunde , 1990, p. 37). Чиксентмихайи и Рэтхунде констатируют, что мыслители прошлого были на редкость единодушны по вопросу о связи мудрости и счастья, однако в современном сознании вновь набирает силу пессимистическая позиция Екклесиаста, а мнения психологов, занимавшихся этой проблемой, распределяются примерно поровну между этими двумя точками зрения: «мудрость ведет к печали» и «мудрость ведет к счастью» ( ibid. ). Эмпирических данных, на которые можно было бы опереться, практически нет, сами же авторы обзора настроены оптимистично, видя в мудрости в первую очередь ресурс освобождения от зависимостей, роста автономии и преодоления эгоцентрического суженного мировоззрения личности, расширения ее перспектив благодаря в первую очередь рефлексивному сознанию. Они также связывают мудрость с оптимальными переживаниями (состоянием потока). «Эволюционная значимость мудрости как личного блага (высшая самодостаточная радость) коренится в ее связи с разнообразием, экспериментированием, любопытством и другими подобными процессами расширения. Процесс развития, требующий применения всех усилий или энергии субъекта, обеспечивает немедленное вознаграждение и не нуждается поэтому ни в каких других обоснованиях» ( Csikszentmihalyi, Rathunde , 1990, p. 41).

Общее теоретическое объяснение феномена мудрости, которое предлагают Чиксентмихайи и Рэтхунде, они называют эволюционной герменевтикой. Этот подход основан на допущении, что «понятия, имеющие отношение к оценке человеческого поведения, – такие как добродетель, отвага, свобода, или мудрость, – существовавшие много веков в очень разных социальных и исторических условиях, по всей вероятности, имеют для человечества адаптивную ценность» ( ibid. , p. 25), то есть полезны для сохранения и развития человечества, группы и отдельных индивидов. Задача эволюционной герменевтики формулируется как раскрытие смысла тех возникших в истории человечества понятий, которые выдержали проверку временем.

Эволюционная трактовка мудрости опирается на понятие «мем», означающее единицу хранения и передачи культурного опыта, по аналогии с генами, являющимися единицами хранения и передачи генетической информации. В эволюционной перспективе «мудрое, творческое и умное поведение с большей вероятностью будет замечено, оценено и сохранено сообществом, и люди, которые проявляют такое поведение, останутся в его памяти» ( ibid. , p. 26–27). Они, как правило, имеют не больше шансов по сравнению с другими родить потомство, которое будет нести их гены, но имеют больше шансов на сохранение в мемах своего духовного наследия. Этот эволюционный механизм передачи духовного наследия работает даже отчасти независимо от усилий самих творцов: Гомер и Сократ сами не написали ни строчки, но основное их наследие дошло до наших дней.

Теория и исследования мудрости в Берлинской парадигме

В качестве одного из предтеч введения в психологию понятия мудрости часто ссылаются на Э. Эриксона ( Kunzmann, Baltes , 2005, p. 114). Эриксон, во-первых, был одним из первопроходцев изучения развития личности во взрослом и в пожилом возрасте, в том числе психогеронтологии; во-вторых, он ввел идею генеративности, или продуктивности, как характеристики позитивного развития личности на предпоследней, седьмой стадии онтогенеза, охватывающей большую часть работоспособного возраста. Главным приобретением на последней, восьмой стадии жизненного цикла, по Эриксону, выступает интеграция, которая во многом связана с мудростью. Мудрость включает в себя несколько отстраненный взгляд на мир, выход за рамки своих собственных узколичностных, эгоцентрических интересов.

Кроме Эриксона в число других источников современных исследований мудрости включают линию исследований когнитивного развития, идущую от Ж. Пиаже. В работах последователей Пиаже мудрость описывалась как интеграция разных способов познания, интеграция противоположностей, диалектический синтез, интеграция таких интрапсихических систем, как когниция, эмоция и мотивация, которые на более ранних стадиях развития разделены.

Максимально эмпирически и теоретически обоснованным на сегодняшний день является подход к исследованию мудрости, известный под названием «Берлинская парадигма мудрости», поскольку именно в Берлине разворачивался существенный этап работы в этом русле. Работа в этом направлении стала заметной уже в начале 1990-х гг., и связана она, прежде всего, с такими именами, как лидер этого направления, недавно умерший, Пол Балтес, а также Урсула Штаудингер, Уте Кунцман и другие исследователи. Ранний этап исследований этого направления получил отражение в отечественных публикациях ( Анцыферова , 2006). В этой парадигме была разработана не только теоретическая модель, но и собственный методический подход и собран немалый эмпирический материал. Берлинские авторы в поисках решения проблемы мудрости начали двигаться от проблем интеллекта и интеллектуальных способностей и довольно быстро пришли к тому, что мудрость связана не только и не столько с интеллектом.

Еще до исследований Берлинской парадигмы было установлено, что люди могут четко отличать мудрость от других человеческих способностей и что это многомерное явление. Анализируя имплицитные теории мудрости в обыденном сознании, Штаудингер и Лейполд выделяют четыре основных результата, которые удалось констатировать. Во-первых, понятие мудрости определяется через конкретных мудрых людей – носителей мудрости. Во-вторых, в понятии «мудрость» и в образе мудрых людей сочетаются характеристики разного рода – собственно интеллектуальные характеристики, свойства характера и этические ориентации, всегда присутствует баланс разнообразных интересов и предпочтений, то есть понятие мудрости невозможно свести к чему-то однозначному. В-третьих, мудрость включает в себя очень сильный межличностный и социальный аспект, она связана не столько с индивидуальной продуктивностью и успешностью, сколько со способами взаимоотношений и взаимодействия с людьми. В-четвертых, мудрость пересекается с другими психологическими понятиями и категориями, более изученными, такими как интеллект, благоразумие и др., представляя собой интеграцию когнитивных, эмоциональных и мотивационных процессов, но не сводится к ним; она включает в себя также что-то, что не вписывается в другие понятия ( Staudinger, Leipold , 2002, p. 174).

П. Балтес на основе культурно-исторического анализа философской, религиозной и духовной литературы выделил семь наиболее общих и универсальных свойств мудрости ( Kunzmann, Baltes , 2005, p. 112):

1. Мудрость обращена к сложным проблемам, касающимся смысла и течения жизни.

2. Мудрость представляет собой выдающийся уровень знания, суждения и способности давать советы другим.

3. Мудрость представляет собой совершенную интеграцию познания и личности, психики и добродетели.

4. Мудрость координирует и стимулирует индивидуальное и общественное развитие.

5. Мудрость включает в себя баланс и опосредование.

6. Мудрость всегда включает в себя осознание границ познания и неопределенностей, существующих в мире. Мудрый человек никогда не будет выносить окончательного, жесткого суждения, потому что понимает, что все в мире имеет свою обратную сторону и ничего однозначного в мире нет. Поэтому мудрость невозможно изучать методами самоописания: мудрый человек никогда не скажет «я мудр», поскольку гораздо лучше осознает ограниченность своего познания, чем человек, не отличающийся этой способностью. Только далекий от мудрости человек может высоко оценивать свои познания.

7. Мудрость трудно обрести, но легко узнать. Практически не бывает проблем с определением того, имеем ли мы дело с мудростью или нет; несмотря на отсутствие четких, однозначных определений, она всегда говорит сама за себя и легко опознается.

Эти семь характеристик задают общую основу, которая может послужить хорошим путеводителем в психологической работе.

Представители Берлинской парадигмы в большей степени связывают свой подход с идеями Роберта Стернберга, исследовавшего различные формы интеллекта ( Sternberg , 2003). Главная черта мудрости, по Стернбергу, – использование скрытого, неявного, имплицитного знания, которое связано с практическим интеллектом. Но мудрость отличается от практического интеллекта, в частности, тем, что она всегда направлена не только на индивидуальное благополучие, но обязательно включает в себя ориентацию на максимизацию общего блага, интеграцию индивидуальных и более широких интересов. Именно через это отличие разрабатывался специфический подход берлинской парадигмы мудрости, которая отталкивалась от интеллектуальной парадигмы Р. Стернберга, но вышла далеко за рамки проблемы интеллекта. Мудрость связана в большей мере с личностью, чем с интеллектом и с познавательными способностями, и определяется в берлинской парадигме как «высокоценная выдающаяся способность понимания фундаментальных экзистенциальных проблем, касающихся смысла и течения жизни» ( Kunzmann, Baltes , 2005, с. 117). Проблемы, по отношению к которым проявляет себя мудрость, как правило, носят сложный характер, нечетко сформулированы и имеют обычно множественные и неоднозначные решения, а не одно правильное.

Основной методический подход к эмпирическому исследованию мудрости, который был сформулирован в рамках Берлинской парадигмы, основан на анализе мышления вслух при решении задач особого рода. Испытуемым предлагается описание жизненной проблемы, которая не имеет простого однозначного решения и не поддается решению путем расчета или применения знаний. Испытуемого просят решать эту проблему, проговаривая вслух все, что приходит ему в голову в процессе решения. Следующим этапом служит экспертная оценка записей процесса решения проблем по заданным критериям. Подтверждено, что эксперты в состоянии достаточно четко и согласованно оценить по этим критериям процесс рассуждений, обнаруживая хорошие показатели согласованности оценок. Учитывая, что мудрость, по всеобщему признанию, является очень редким, выдающимся качеством, в исследованиях Берлинской парадигмы используют такое понятие, как wisdom-related performance , что приблизительно можно перевести как «умудренные решения». Под этим понимается проявление в решении проблем определенной степени мудрости, которая не позволяет назвать человека однозначно мудрым, но позволяет говорить, что он в какой-то степени обладает теми способностями и теми достоинствами, которые лежат в основе понятия мудрости ( Staudinger, Leipold , 2002).

Критериев мудрости выделяется пять, из которых два – наиболее базовые, универсальные и проявляются всегда, а три – дополнительные, которые проявляются не во всех случаях. Основные критерии:

1. Фактическое знание того, как устроена жизнь, как люди действуют, дифференцированная картина мира и понимание того, что с чем в этом мире взаимосвязано.

2. Процедурное, или стратегическое, знание – ноу-хау, знание о том, как решать те или иные проблемы, достигать тех или иных целей.

Эти два критерия универсальны, но не специфичны только для мудрости, необходимы, но не достаточны. Три вспомогательных критерия, напротив, менее универсальны, но более специфичны.

3. Контекстуализация, то есть способность помещать ситуацию в разные широкие контексты, в том числе общества и жизни в целом.

4. Осознание и учет неопределенностей, существующих в жизни.

5. Понимание и учет индивидуальных, социальных и культурных различий в ценностях и приоритетах, понимание относительности точек зрения.

Эти пять критериев в совокупности образуют баланс между разными аспектами мудрости, между ее интеллектуальной и личностной стороной. Вот некоторые конкретные операциональные индикаторы, наличие которых в рассуждениях позволяет диагностировать признаки умудренности. Фактическое знание : максимальное уточнение и анализ фактических обстоятельств, приведение примеров возможных ситуаций. Процедурное познание : выработка стратегии поиска информации, принятия решения и совета, четкие временные графики, включенные в ситуацию, выбор точного времени, когда давать тот или иной совет, обследование, анализ различных сценариев с точки зрения соотношения затрат и результатов, целей и средств. Контекстуализация : учет и анализ разных культурных норм, учет возрастной специфики, учет индивидуальной ситуации, определение приоритетов разных сфер жизни и взаимоотношений, напряжений между разными сферами жизни. Неопределенность : указание на отсутствие совершенного решения, оптимизация потерь и приобретений, выбор меньшего из двух зол, невозможность предсказания будущего. Относительность : учет исторического периода, учет религиозных контекстов, личных предпочтений, учет возможных изменений ценностей и предпочтений в будущем ( Baltes, Staudinger , 1993).

Результаты, полученные в исследованиях Берлинской парадигмы, распадаются на несколько групп ( Baltes, Kunzmann , 2003; Kunzmann, Baltes , 2005).

(1) Многие взрослые люди находятся на пути к мудрости, но очень немногие по приведенным критериям достигают действительно высокого уровня, что хорошо согласуется с обыденными представлениями. (2) Первые признаки мудрости, точнее, умудренного поведения и решений, обнаруживаются уже в позднем подростковом возрасте и ранней взрослости. На протяжении довольно длительного последующего периода, большей части взрослости, не происходит принципиальных сдвигов. Кроме того, в подростковом возрасте и в ранней взрослости мудрость еще довольно сильно связана с интеллектом, а за рамками этого периода, в средней взрослости и далее, интеллект перестает быть предиктором мудрости. (3) За пределами этого периода мудрость перестает быть связанной с возрастом. Другие факторы оказываются более существенными. Прежде всего, это характеристики социально-когнитивных стилей. При этом обнаруживаются варианты траекторий развития: либо человек будет дальше двигаться по траектории роста мудрости, либо он остановится на этом уровне и не будет прогрессировать. Таким образом, миф о связи мудрости с возрастом эмпирически не подтверждается. На разных возрастных этапах на протяжении жизненного пути наиболее связанными с мудростью оказываются не когнитивные факторы, а личностные, такие как открытость опыту, генеративность, креативность, определенные когнитивные стили. Коррелируют также с дальнейшим развитием мудрости определенного рода жизненные переживания, характеристики среды, наличие соответствующих умудренных учителей или определенные события, которые играют немалую роль в направлении людей по траектории мудрости. (5) Еще одна группа данных говорит о возможности повысить степень умудренности с помощью довольно несложных интервенций. В частности, одной из форм таких интервенций было задание испытуемому представить в воображении, что он путешествует на облачке вокруг света, останавливается в разных местах, потом продолжает путешествие в свое удовольствие. Идея заключалась в том, что такая процедура будет актуализировать идею релятивности разных ценностных контекстов, относительности и толерантности к ценностной неоднозначности. Действительно, эта процедура приводила к тому, что в последующих решениях задач на мудрость этот компонент значимо повышался, по крайней мере, в краткосрочной перспективе. Другие интервенции были связаны с тем, что испытуемых стимулировали прежде, чем начать решать проблему, внутренне обсудить ее с самим собой, со своим внутренним голосом или (в воображении) с тем, с кем они обычно обсуждают жизненные проблемы. Оказалось, что и диалог с другим воображаемым человеком, и диалог с самим собой повышал уровень проявляемой мудрости на одно стандартное отклонение.

Самые последние исследования в Берлинской парадигме развивают этот подход в двух основных направлениях. Одно из них делает больший акцент на вопросах мотивации, эмоций и личности. Предполагается, в частности, что эмоциональные переживания и диспозиции очень важны для приобретения мудрости; с наибольшей вероятностью к тем переменным, которые способствуют приобретению мудрости, относятся эмоциональная устойчивость и чувствительность к аффектам ( Kunzmann , 2004; Kunzmann, Baltes , 2005). Эти данные пока не получили окончательной экспериментальной проверки. На уровне гипотез формулируется также, что проявление умудренных знаний в конкретных ситуациях опосредовано определенными эмоциональными диспозициями и компетенциями. Ожидается, что обратно коррелировать с мудростью должны проявления чувств гнева, ревности, зависти, тревоги. «Это не означает, что мудрые люди лишены эмоций или их эмоциональная жизнь ограничена и плоска. Напротив, люди с высокой степенью умудренности могут даже спонтанно реагировать на какие-то вещи еще более интенсивно, потому что они глубже понимают их значимость» ( Kunzmann , 2004, p. 510). Поскольку мудрость включает в себя способность отделения существенного от несущественного, главного от второстепенного, она проявляется прежде всего в дифференциации того, что вызывает у субъекта эмоциональные реакции, а что нет. Если эти реакции происходят, то они происходят не помимо его контроля, то есть он позволяет этим реакциям произойти.

При дифференциации положительных и отрицательных эмоций оказывается, что у умудренных людей значимо меньше и тех, и других, однако больше активных эмоций, таких как интерес и вдохновение ( Kunzmann , 2004; Kunzmann, Baltes , 2005). Это хорошо согласуется с принципом мудрости по Спинозе: не плакать, не смеяться, а понимать. Меньше положительных эмоций, меньше отрицательных эмоций, больше интереса. Умудренность связана также с определенного рода ценностями, а именно с ценностями, направленными на развитие и благополучие других, и одновременно с ценностями, направленными на развитие и благополучие самого себя. Антагонистические отношения между теми и другими оказываются несовместимы с мудростью. Ценности удовольствия и комфорта коррелируют с умудренностью отрицательно ( Kunzmann , 2004, p. 513).

Другая проблема, которая была поставлена в сравнительно недавних исследованиях, касается связи мудрости с личностными характеристиками. К настоящему времени накоплен массив данных эмпирических исследований, в которых предпринимались попытки установить связь мудрости с разнообразными личностными характеристиками (см. обзор Staudinger, Doerner, Mickler , 2005). Значимо коррелирует с мудростью фактор открытости опыту из «большой пятерки» личностных черт (см. также Csikszentmihalyi, Nakamura , 2005; Анцыферова , 2006), особенно в подростковом возрасте, но и во взрослом возрасте выступает как ее предиктор.

Наиболее сильными предикторами мудрости оказываются не столько чисто личностные или интеллектуальные характеристики, сколько стилевые характеристики, которые связывают личность с интеллектом. В частности, умудренные действия и решения значимо связаны со стилем суждения по опроснику Стенберга «Когнитивные стили», который отражает аналитическую позицию: задавание уточняющих вопросов, выяснение подробностей, безоценочность и т. п. Это лишний раз подтверждает то, что мудрость – это, прежде всего, системная характеристика баланса, взаимосвязи свойств, а не отдельно взятых способностей. Обобщение данных, касающиеся корреляций разных групп переменных с мудростью, дало следующую картину: чистые показатели интеллектуального развития объясняли порядка 15 % процентов дисперсии умудренных реакций, чистые характеристики личности – 23 %; а социально-когнитивные стили – 35 % дисперсии ( Kunzmann , 2004, p. 512). Умудренные решения и реакции обнаруживаются прежде всего там, где сбалансированы системные взаимосвязи.

В целом, «люди с более высоким уровнем умудренности, видимо, более открыты, более ориентированы на рост, у них выше характеристики моральных суждений, креативность, им не свойственен консервативный и оценочный стиль мышления. Они заинтересованы в понимании психологического функционирования других, они социально компетентны, им присуща эмоциональная безмятежность без утраты интереса к миру и ориентация на благополучие других и общества в целом, а не только на собственные удовольствия» ( Staudinger, Doerner, Mickler , 2005, p. 201).

Штаудингер с соавторами попыталась проанализировать отдельно личную мудрость, связанную с пониманием самого себя, и выяснила, что она хорошо коррелирует с такими мерами личностной зрелости, как шкалы личностного роста и целей в жизни по опроснику психологического благополучия К. Рифф, а также с общим уровнем личностного развития по Вашингтонскому тесту неоконченных предложений Дж. Лёвинджер, а также с ценностями благополучия других и ценностями личностного развития ( ibid. , p. 209). Они предполагают, что в числе таких предикторов личной зрелости и зрелого Я должны быть, в частности, средний уровень самооценки, внутренняя сложность, интеграция личности и ценностные ориентации, упомянутые выше. Предварительные данные лишь частично подтверждают эти предположения.

Саморегуляторную функцию мудрости отражает ее связь с функцией избирательной оптимизации с компенсацией. Избирательная оптимизация с компенсацией (ИОК) – это определенная прагматическая жизненная стратегия, направленная на то, как строить отношения с миром в аспекте достижения целей. В специальной работе ( Baltes, Freund , 2003) было показано, что соотношения избирательной оптимизации с компенсацией и мудрости – отношения взаимодополнения: мудрость определяет желательные цели и средства, система избирательной оптимизации с компенсацией – ансамбль поведенческих стратегий, который показывает наиболее эффективный способ достижения целей и нахождения средств, оптимальные практические способы реализации мудрости. В частности, модель ИОК описывает человеческое поведение как систему, включающую в себя цель, преследование цели и достижение цели с опорой на три процесса: селекцию, оптимизацию и компенсацию. Селекция – это избирательность по отношению к целям. Она коррелирует с позитивным развитием и с чувством благополучия и процветания. Оптимизация связана прежде всего с формированием, усвоением и присвоением средств, которые используются для достижения целей, это техника достижения цели. В числе моментов, относящихся к оптимизации, указывается мониторинг, то есть обратная связь, отслеживание расхождений между актуальным и желаемым положением дел. К оптимизации относится также практика, упражнения, которые позволяют совершенствовать определенные навыки. Третий компонент модели ИОК, компенсация, связана с изменением целей в тех случаях, когда возникают проблемы, что-то не получается. Компенсация предполагает изменение тактики, способа преодоления неблагоприятных моментов без изменения целей. Таким образом, система ИОК является дополняющей по отношению к мудрости, которая в этом контексте рассматривается как инструмент саморегуляции, как метаэвристика для нахождения решения проблем. Данные подтверждают, что мудрость создает определенные когнитивные и мотивационные основания, которые позволяют достигать психологического благополучия, она обеспечивает более высокий уровень когнитивных и поведенческих представлений, картину мира и картину ситуации, в которой могут быть разработаны стратегии и цели, касающиеся как хода, так и смысла жизни. Модель ИОК рассматривает дальнейшее более детализированное развитие этой метаэвристики, и вместе они образуют цельную, гармоничную систему, дополняя друг друга.

Мудрость в аспекте саморегуляции и опыта

Философ С. Райан дает определение мудрого человека в четырех простых тезисах ( Ryan , 1996 – цит. по Kunzmann , 2004, p. 511). Человек мудр, если:

• Он является свободным субъектом.

• Он знает, как жить хорошо.

• Он живет хорошо.

• То, что он живет хорошо, является следствием его знания, как жить хорошо.

Эта схема говорит о том, что мудрость выполняет, главным образом, функцию саморегуляции, помогая нам жить хорошо через фактическое знание, что такое жить хорошо, и процедурное знание, как этого достичь. Конечно, хорошая жизнь не включает только личную самореализацию и счастье, понятие мудрости обязательно включает в себя благополучие других. Есть данные разных авторов, говорящие о том, что люди, определенные как мудрые, в частности, отличаются большим интересом и вниманием к благополучию других людей, а не только к своему собственному ( Orwell, Perlmutter , 1990). Мудрость, по сути, преодолевает дихотомию эгоизм – альтруизм, хотя эмпирических подтверждений этого пока нет.

Саморегуляционный аспект мудрости выдвигает на первое место А.А. Файзуллаев, выделяя четыре компонента мудрости: ум (способность рассуждения), знания, жизненный опыт и самообладание (самоуправление и саморегуляцию) ( Файзуллаев , 1987, с. 97). На первый план регулятивный аспект проблемы выходит при рассмотрении проблемы самоосуществления мудрости. На основании анализа теоретических взглядов на мудрость, а также собственного профессионального опыта, А.А. Файзуллаев выделяет ряд эвристических принципов мудрого отношения к жизни, реализация которых способствует тому, чтобы индивид по-настоящему стал субъектом своей жизнедеятельности. Многие из сформулированных им эвристических принципов и способностей перекликаются с представлениями, выработанными и эмпирически проверенными в зарубежных исследованиях.

• Умение отличать главное от второстепенного.

• Внутреннее спокойствие.

• Эмоциональная зрелость и устойчивость.

• Знание меры воздействия на события.

• Умение подходить к проблеме с разных точек зрения.

• Готовность к любым неожиданным событиям.

• Восприятие действительности такой, какая она есть.

• Стремление к выходу за рамки проблемной ситуации.

• Наблюдательность.

• Дальновидность.

• Стремление понять других.

• Умение извлекать позитивный опыт из всего происходящего.

Обобщая сказанное, А.А. Файзуллаев отмечает, что «выработка в человеке отмеченных принципов одновременно означает и совершенствование механизмов его мотивационной саморегуляции, и наоборот, умение проводить соответствующую саморегуляцию будет способствовать мудрому отношению к жизни» ( Файзуллаев , 1987, с. 104).

Новый виток осмысления феномена мудрости в контексте сегодняшних проблем и личностного потенциала требует прежде всего уточнения одного из ключевых для определения мудрости понятий – понятия опыта, которое весьма активно используется в том числе и в академических работах, не имея четкого однозначного определения.

Опыт – это не просто знания, не просто информация. Не вся информация, которую человек получает и перерабатывает, становится опытом. Опыт – это продукт переработки информации через соотнесение ее с его собственной жизнью. Мудрость относится к опыту так же, как интеллект относится к знаниям.

Далеко не все из того, что случается с человеком в жизни, становится его жизненным опытом – бóльшая часть не становится. Возникает «дурное повторение», которое М.К. Мамардашвили (1995; 1997) описывал как непрожитую жизнь, потерянное время. Неизвлечение опыта из произошедших событий и есть потерянное время, упущенная возможность и необходимость изменения. Если события не изменили человека, он не извлек из них опыт и обречен повторно наступать на те же грабли.

Извлечение опыта не связано с количеством событий, в которые индивид погружен или стремится себя погрузить: известно, что тяга к острым ощущениям сигнализирует о психологическом неблагополучии. В дефиците оказываются не сами ощущения, а их переработка. Эмоциональная бедность и пустота – не в жизни, а в головах. И. Кант жил во внешне бедной и однообразной среде, но интенсивно перерабатывая свои впечатления, он извлекал из однообразного течения своей жизни очень много. Положение о решающей роли переработки опыта подкрепляется многолетней практической работой автора по проведению жизнетворческих мастерских, работа которых нацелена на обучение переработке жизненного опыта, на выработку навыков извлечения из материала жизни ее смыслового содержания. По-видимому, именно с этим и связана мудрость как способность к качественной переработке жизни в опыт.

В приведенных выше теоретических моделях и эмпирических данных содержатся основные ключевые моменты, необходимые для понимания психологической сути феномена мудрости. Одна из эвристик связана с расширением контекстов понимания собственной жизни и других явлений, одним из направлений которого служит, в частности, преодоление эгоцентризма, а также культуроцентризма и этноцентризма. Этическое измерение также расширяет контекст, вводя в него интересы других людей.

Следует, однако, отметить еще одну особенность мудрости, лишь частично отраженную в модели Берлинской парадигмы. Интеллект, креативность, компетентность и другие способности прагматического толка говорят о том, как мы что-то делаем, но не ставится вопрос, что мы делаем и зачем. Они относятся к средствам решения задач, которые выступают как заданные. Очень успешное решение задач не требует мудрости. В отличие от них, мудрость выходит за пределы заданного и заставляет проблематизировать сами цели, их основания, а не их решение. Мудрость иллюстрирует высший уровень интеллектуальной активности, обнаружившийся в исследованиях Д.Б. Богоявленской (2002), – выход испытуемого за рамки поставленной задачи. Решив заданную задачу, он начинает самостоятельно расширять контексты, осуществлять рефлексию самих границ постановки задачи и выходить за эти границы. В этом мы усматриваем движение к мудрости, которая соотносится больше не со способами действия, а с целеполаганием.

Говоря о соотношении мудрости с личностным развитием, следует подчеркнуть, что она релевантна не самому личностному росту как естественному разворачиванию имеющихся потенциалов, а личностной зрелости, которую мы в свое время охарактеризовали как опосредствование личностного роста ( Леонтьев , 2001), овладение не только собственным поведением, но и собственным развитием через рефлексивное отношение к самому себе.

Именно поэтому мудрость оказывается тесно связана с понятием саморегуляции в ее широком понимании. Мудрость как механизм саморегуляции связана с осознанием, рефлексией границ, контекстов и с рефлексией относительности многих вещей, а также с балансом мировоззрения и убеждений, с одной стороны, и опыта, с другой. Часто то, к чему мы привыкли – наши убеждения, ценности, мировоззрение, – входят в столкновение с реальными событиями и переживаниями (см. Леонтьев , 2008). Одни люди разрешают этот конфликт, обесценивая и вытесняя тот опыт, который противоречит устоявшейся картине мира. Другие разрешают его тем, что они постоянно меняют и перестраивают свои убеждения под конъюнктурные задачи текущего момента, лишая их какой-либо априорной значимости. И то, и другое – крайности, которые нуждаются в балансе, а мудрость и создает этот баланс.

Сбалансированы должны быть и интерес к себе и другим, ведь нам заповедано любить ближнего как самого себя, но не больше. Многие, ошибочно поняв эту заповедь и не любя самих себя, пытаются продемонстрировать любовь к своему ближнему, и это у них получается очень плохо, потому что нельзя любить другого, не любя самого себя.

Еще один необходимый баланс мудрой жизни – баланс истины и отношений. Одна крайность: «Нет ничего важнее истины, ради нее никого не пожалею». Другая крайность: «Своему можно простить все, чужому – ничего». Необходим баланс, компромисс между этими крайностями, но общего решения не существует, оно может быть только индивидуальным. Можно вспомнить и про баланс настоящего и будущего (жить сегодняшним днем и получать положительные эмоции или жить будущим, собирать зернышки на зиму), и целый ряд других дилемм, которые не имеют общего однозначного решения и бросают вызов мудрости бьющегося над ними индивида. В жизни людей много таких ложных дихотомий, которые требуют преодоления, а оно возможно только на пути обретения мудрости.

В заключение подчеркнем, что мудрость – это не столько состояние, сколько траектория развития, путь. Не существует мудрости как некоего состояния, факта. Она существует всегда как некая возможность, как вектор, как движение. «От всех достигнутых вершинных образований личности мудрость отличается <…> присущей ей способностью к непрерывному росту, развитию, образованию новых способов осуществления жизни» ( Анцыферова , 2006, с. 415). Осознавая, что он мудр, человек перестает быть мудрым: невозможно быть мудрым, осознавая себя таковым. Мудрость может существовать только как возможность, как шанс, использование которого зависит в том числе и от личного выбора каждого.

Литература

Анцыферова Л.И. Развитие личности и проблемы геронтопсихологии. 2-е изд., испр. и доп. М.: Изд-во ИП РАН, 2006.

Богоявленская Д.Б . Психология творческих способностей. М.: Академия, 2002.

Леонтьев Д.А. Личностная зрелость как опосредствование личностного роста // Культурно-историческая психология развития / Под ред. И.А. Петуховой. М.: Смысл, 2001. С. 154–161.

Леонтьев Д.А. Мировоззрение и бытие-в-мире как основания регуляции // Экзистенциальная традиция: философия, психология, психотерапия. 2008. № 2 (13). С. 72–77.

Мамардашвили М.К. Лекции о Прусте (психологическая топология пути). М.: Ad Marginem, 1995.

Мамардашвили М.К. Психологическая топология пути. М.: РХГИ, 1997.

Файзуллаев А.А. Мотивационная саморегуляция личности. Ташкент: ФАН, 1987.

Эммонс Р. Психология высших устремлений: мотивация и духовность личности. М.: Смысл, 2004.

Baltes P., Freund A. The intermarriage of wisdom and selective optimization with compensation: two meta-heuristics guiding the conduct of life // Flourishing: positive psychology and the life well-lived / C.M. Keyes, J. Haidt (Eds.). Washington (DC): American Psychological Association, 2003. P. 249–274.

Baltes P., Kunzmann U. Wisdom // The Psychologist. 2003. Vol. 16. № 3. P. 131–133.

Baltes P., Staudinger U. The search for a psychology of wisdom // Current Directions in Psychological Science. Vol. 2. 1993. № 3. P. 75–80.

Csikszentmihalyi M., Nakamura J. The role of emotions in the development of wisdom // A Handbook of Wisdom: Psychological Perspectives / R.J. Sternberg, J. Jordan (Eds.). Cambridge: Cambridge University Press, 2005. P. 220–242.

Csikszentmihalyi M., Rathunde K . The psychology of wisdom: an evolutionary interpretation // Wisdom: Its nature, origins, and development / R.J. Sternberg (Ed.). Cambridge: Cambridge University Press, 1990. P. 25–51.

Kunzmann U . Approaches to a good life: The Emotional-Motivational Side to Wisdom // Positive Psychology in Practice / P. Alex Linley, S. Joseph (Eds.). London: Wiley, 2004. P. 504–517.

Kunzmann U., Baltes P. The psychology of wisdom: theoretical and empirical challenges // A Handbook of Wisdom: Psychological Perspectives / R.J. Sternberg, J. Jordan (Eds.). Cambridge: Cambridge University Press, 2005. P. 110–135.

Orwell L., Perlmutter M. The study of wise persons: integrating a personality perspective // Wisdom: Its nature, origins, and development / R.J. Sternberg (Ed.). Cambridge: Cambridge University Press, 1990. P. 160–177.

Peterson C., Seligman M.E.P. Character Strengths and Virtues: A Handbook and Classification. N.Y.: Oxford University Press, 2004.

Ryan S. Wisdom // Knowledge, teaching, and wisdom / K. Lehrer, B.J. Lum, B.A. Slichta, N.D. Smith (Eds.). Dordrecht: Walter Kluvers, 1996. P. 233–242.

Staudinger U., Doerner J., Mickler C. Wisdom and personality // A Handbook of Wisdom: Psychological Perspectives / R.J. Sternberg, J. Jordan (Eds.). Cambridge: Cambridge University Press, 2005. P. 191–219.

Staudinger U., Leipold B. The assessment of wisdom-related performance // The Handbook of Positive Psychology assessment / S.J. Lopez, C.R. Snyder (Eds.). Washington (DC): American Psychological Association, 2002. P. 171–184.

Staudinger U., Pasupathi M. Correlates of wisdom-related performance in adolescence and adulthood: age-graded differences in «paths» toward desirable development // Journal of Research on Adolescence. 2003. Vol. 13. № 3. P. 239–268.

Sternberg R. Wisdom, intelligence and creativity synthesized. Cambridge: Cambridge University Press, 2003.

Личностный потенциал как потенциал саморегуляции Д.А. Леонтьев

Теоретические и отчасти эмпирические исследования, выполненные за последние годы, позволяют рассматривать проблему личностного потенциала как проблему потенциала саморегуляции.

Регуляция и саморегуляция как ключевые понятия психологии

Любая система, как неорганическая, так и органическая, как пассивная, так и целеустремленная, взаимодействует с окружающей средой – даже капля камень точит. Регуляция означает приспособительное изменение параметров функционирования системы в зависимости от изменения значимых параметров окружающей среды. Понятия регуляции и саморегуляции применительно к любой динамической системе или процессу означают управление их параметрами в соответствии с заданными критериями; это управление осуществляется на основе регулярно поступающей в реальном времени информации о текущих параметрах как самой системы, так и окружения, с которым система взаимодействует. Таким образом, именно в понятии регуляции такие функции, как поддержание стабильности, самосохранение системы, с одной стороны, и адаптация системы к внешним условиям – с другой, оказываются объединены, выступают как две тесно взаимосвязанные стороны единого процесса.

Контур регуляции включает в себя пять основных элементов: (1) сам процесс, который регулируется, (2) заданные критерии, которым должен соответствовать этот процесс, (3) механизм обратной связи – поступления информации об актуальном состоянии процесса, (4) механизм сличения текущего состояния с заданным критерием, выявления наличия расхождений и определения степени этих расхождений и (5) управляющее воздействие на процесс с целью максимально восстановить соответствие критерию. О регуляции речь идет тогда, когда источник управляющего воздействия находится вне самого процесса, например, когда учитель или родитель наказывает ребенка за невыученные уроки или когда оператор, наблюдающий за положением стрелки, нажимает на кнопку, когда стрелка отклоняется. С саморегуляцией мы имеем дело, когда система регулирует сама себя, реагируя на отклонение процесса от заданных параметров (таковы, например, процесс выделения желудочного сока в зависимости от наполнения желудка или саморегулируемый технологический процесс, где оператор заменен контролером, вмешательство которого требуется только в экстренных, «внештатных» случаях).

Появление понятий регуляции и саморегуляции в западной психологии тесно связано с развитием в 1950–1960-х гг. кибернетики, прежде всего с работами Н. Винера и У.Р. Эшби, и общей теории систем Л. фон Берталанфи. Одной из первых психологических моделей регуляции поведения стала необихевиористская модель Т – О – Т – Е Дж. Миллера, Ю. Галантера и К. Прибрама (1964). В нашей стране идеи системной регуляции активности на основе обратных связей не менее интенсивно развивались еще раньше в физиологии и физиологической психологии, начиная от И.М. Сеченова, И.П. Павлова, А.А. Ухтомского и Н.Н. Ланге, и вершинами их развития стали физиология активности Н.А. Бернштейна и теория функциональной системы П.К. Анохина. Развитие идей регуляции и саморегуляции в общей психологии шло в нашей стране и на Западе параллельно, причем взаимовлияния, насколько можно судить по ссылкам, крайне незначительны. Не только соответствующие работы советских и российских авторов практически неизвестны на Западе, но и основные теории и исследования саморегуляции в современной западной психологии (в частности, теории Ч. Карвера и М. Шейера, Э. Деси и Р. Райана, Ю. Куля) практически не находят отражения в российских публикациях по проблемам регуляции и саморегуляции.

В отечественной психологии идеи саморегуляции начали проникать в частные исследования уже в 1960-е гг., а в 1970-е гг. они стали облекаться в форму развернутых рабочих моделей в русле разных подходов. Так, одним из первых рассматривал эту проблему в контексте изучения решения задач Ю.Н. Кулюткин, завершив свою монографию тезисом: «Развивать мышление – это в первую очередь формировать те регуляторные системы, которые определяют способы действия все более высокого уровня и выраженного индивидуального своеобразия» ( Кулюткин , 1970, с. 221). А уже в монографии М.А. Котика дается весьма тщательное описание саморегуляции напряженной деятельности летчика, в котором сочетаются строгие теоретические модели, богатая феноменология и разнообразные экспериментальные данные, полученные автором. Рассматривая человека как саморегулируемую систему, он подчеркивает антиэнтропийный характер таких живых систем, формулируя в качестве ведущего принципа их саморегуляции «принцип активного развития их организации на основе регулярного воспроизведения маловероятных состояний системы, осуществляемого на базе энергии, извлекаемой из внешней среды» ( Котик , 1974, с. 32). М.А. Котик подчеркивает связь между энергетическими и информационными процессами, а также смыслами и значащими переживаниями, которые играют в процессе саморегуляции ключевую роль. В целом ряде эмпирических исследований он устанавливает взаимосвязи между сложностью задач, их значимостью, регуляторными реакциями (выражающимися, в частности, во включении активации того или иного типа и дозировании ее уровня) и индивидуально-типологическими признаками испытуемых. Еще одним проявлением саморегуляции служит выработка индивидуального стиля ( там же , с. 118–126). Позднее М.А. Котик представил более обобщенную картину саморегуляции предметного действия ( Котик , 1981, с. 171–201).

В последние три-четыре десятилетия проблематика регуляции и саморегуляции получила интенсивное развитие в русле отечественного деятельностного подхода. Как известно, любая теория, подход или парадигма проходит разные этапы и по мере развития неизбежно смещаются их акценты, происходит сдвиг центра тяжести теоретических и экспериментальных исследований с одних проблем и понятий на другие. В 1930–1950-е гг. в центре внимания культурно-исторической психологии и теории деятельности было соотношение деятельности и сознания, вопросы порождения сознания и психической реальности вообще в процессе деятельности, проблемы детской и педагогической психологии. В 1950–1970-е гг. акцент сместился на соотношение деятельность – действие – операция, на вопросы структуры и актуалгенеза деятельности, механизмов ее реализации. Центральными стали вопросы общей психологии, психологии труда и инженерной психологии. С конца 1970-х гг. произошел новый сдвиг акцентов – на соотношение личность – деятельность, на вопросы регуляции и саморегуляции деятельности, на проблематику психологии личности и клинической психологии.

Первой, с присущей ей исключительной проницательностью, это уловила и концептуально оформила Б.В. Зейгарник, опубликовавшая в 1981 г. статью «Опосредствование и саморегуляция в норме и патологии», где она характеризовала эти два понятия как ключевые ( Зейгарник , 1981; см. также Зейгарник, Холмогорова, Мазур , 1989). Понятие саморегуляции, выступившее в этих работах как центральное и задавшее ориентир для деятельностного подхода на ближайшие десятилетия, явилось дальнейшим развитием исследований закономерностей и механизмов регуляции деятельности в процессе ее разворачивания и протекания, развернувшихся в 1970–1980-е гг. К ним относились в первую очередь исследования волевой регуляции (В.А. Иванников) и исследования смысловой регуляции и смысловой сферы личности (А.Г. Асмолов, Б.С. Братусь, Ф.Е. Василюк, Д.А. Леонтьев, Е.Е. Насиновская, В.В. Столин, Е.В. Субботский), а также многолетний цикл исследований мыслительной деятельности и целеобразования (О.К. Тихомиров, И.А. Васильев и др.), в котором интенсивно развивались регуляторные по своей сути модели, хотя чаще всего без использования самого термина «регуляция». На общетеоретической основе теории деятельности строил свои рабочие модели и М.А. Котик (1974, 1981).

Упомянутые исследования, однако, практически не затрагивали проблему личности, которая сводилась тогда к структуре мотивов, смысловых установок или смысловых образований; именно они и выступали в этих исследованиях как реальная регулирующая инстанция. Для понимания истинного соотношения между личностью как субъектом жизни, с одной стороны, и деятельностью, оснащенной многообразными механизмами ее регуляции, с другой, необходимо было ввести и концептуально осмыслить некоторую дистанцию между личностью и деятельностью, которая позволяла бы рассматривать личность не только как «момент деятельности» ( Леонтьев А.Н., 2004), но и как ее истинного субъекта, обладающего немалой степенью свободы по отношению к ней. Эту дистанцию Б.В. Зейгарник ввела с помощью понятия опосредствования, которое позволило ей сделать решительный переход от парадигмы регуляции деятельности к парадигме саморегуляции, субъектом которой выступает личность во всей своей целостности и нарушения которой отражают патологию личности, а не только деятельности.

В этом же направлении – к пониманию ключевой роли процессов регуляции и саморегуляции – развивалась и мировая психология личности и мотивации. В частности, в психологии мотивации интерес все больше смещался от потребностей и внутренних источников, движущих сил человека к гибкому управлению самим процессом активности (см. Леонтьев Д.А. , 2002 б ). Если в первой половине ХХ в. поведение человека рассматривалось в рамках метафоры бильярдного шара, который, получив удар, катится в заданном направлении, то во второй его половине фокус внимания сместился на то, как управляются текущие процессы активности и что на них влияет. В психологии личности также произошел переход от понимания личности как устойчивой структуры к представлению о гибкой структуре, находящейся в постоянном взаимодействии с окружающим миром (вспомним известную идею Г. Олпорта о личности как открытой системе ( Олпорт , 2001) и вытекающие из нее следствия). В результате сегодня общепризнано, что деятельность определяется не личностью или ситуацией самими по себе, а многогранными и нелинейными процессами их взаимодействия. В 1980-е гг. С. Мадди выделил две основные тенденции развития психологии личности: первая заключается в растущем внимании к роли когнитивных факторов в личности, а вторая – в смещении внимания на процессы взаимодействия личности и ситуации и больший учет особенностей ситуации ( Maddi , 1984). К схожим выводам приходит и Х. Хекхаузен (1986), различавший 4 последовательно формировавшихся взгляда на причинные механизмы поведения. Поэтому не случайно, что понятия регуляции и саморегуляции занимают в психологии все большее место.

Саморегуляция целенаправленного действия

Наиболее разработанной и общепризнанной на сегодняшний день теорией саморегуляции в мировой психологии является теория Чарльза Карвера и Майкла Шейера ( Carver, Scheier , 1981; 1998; 2000; Carver , 2004; 2005). Эти авторы исходят из допущений, описываемых такими понятиями, как кибернетика, переработка информации и теория управления ( Carver, Scheier , 1981, р. 108). Они рассматривают свой подход как связанный с когнитивной парадигмой в психологии, однако распространяющийся не столько на познание, сколько на поведение ( Carver, Scheier , 2000), и в последних публикациях используют для обозначения своего подхода метафору робота, пришедшую на смену метафоре компьютера ( ibid .). Под понятием саморегуляции авторы имеют в виду, что соответствующие процессы «направлены на цель», что «имеют место корригирующие изменения, требующиеся для того, чтобы оставаться на пути к цели, какой бы она ни была, и что эти корригирующие изменения осуществляются субъектом. Эти положения соединяются во взгляде на поведение как на постоянный процесс движения к (а иногда от) представляемой цели, в которое встроен механизм управления на основе обратной связи» ( Carver , 2004, p. 13).

Цель выступает исходной точкой любой саморегуляции, а отказ от цели (disengagement) эквивалентен прекращению саморегуляции по отношению к данной цели. Принятие целей (goal engagement) выступает как жизненная необходимость; «люди живут, определяя цели и перемещаясь между ними, а также определяя антицели и держась от них подальше» ( Carver, Scheier , 1998, р. 346). Задача включает в себя обычно ряд целей, находящихся в иерархичеких соотношениях между собой в соответствии с их разными уровнями обобщенности: наиболее общие цели находятся на верхних уровнях иерархии, прежде всего это так называемые «Be-goals» – общие принципы, связанные с желательным Я , ниже расположены более частные «Do-goals» – программы поведения, и наконец на еще более низких уровнях – конкретные цепи моторных актов ( Carver, Scheier , 1998, р. 70–73). У каждого человека могут одновременно существовать и несвязанные между собой цели, которые могут находиться в отношениях конфликта либо конкуренции; в последнем случае речь идет об их упорядочивании во времени. Ч. Карвер ( Carver , 2004) обращает специальное внимание на процессы лавирования между целями (coasting) и формулирует в качестве главной проблемы саморегуляции решение вопросов их приоритетности.

Петли (контуры) обратной связи Карвер и Шейер анализируют наиболее подробно. Они, в частности, пересматривают под этим углом зрения понятие подкрепления: как подтверждают и экспериментальные исследования, оно выполняет роль не столько самоценного мотива, сколько механизма обратной связи, сигнализирующего о достижении или недостижении цели ( Carver, Scheier , 2000, р. 475). Главным в их подходе выступает воспринимаемое расхождение между заданным (критериальным) параметром, который они отождествляют с целью, и текущим состоянием процесса; на устранение этого расхождения и направляется поведение на выходе регуляторного контура. Контуры обратной связи действуют на всех уровнях и объединены между собой в иерархическую систему, в которой на выходе контуров более высокого порядка формируются критериальные параметры для нижележащих контуров ( Carver, Scheier , 1991; 1998; 2000). Только на выходе самого нижележащего контура оказывается собственно поведение, то есть изменения мышечной активности. Обратная связь (корригирующие воздействия) может быть немедленной или запаздывающей ( Carver, Scheier , 1998, р. 15), постоянной или прерывной (р. 17). Карвер и Шейер различают контуры негативной обратной связи (направленные на устранение рассогласования) и позитивной обратной связи, направленные на увеличение расхождения с антицелью – тем критериальным значением, по отношению к которому необходимо удерживать дистанцию (р. 18–19). Контуры обратной связи разных саморегулирующихся процессов могут взаимодействовать между собой так, что выход одного контура будет служить входом для другого и наоборот (р. 23–24). Таким же образом могут быть связаны между собой действия двух взаимодействующих между собой людей (р. 58–59).

Феноменологически результатом сличения обратной связи с целевым критерием могут быть ощущения двух типов. Один из них выражается в ощущении уверенности либо сомнения, а второй – в ощущении позитива или негатива. Интересно, что здесь понятия «позитивное» и «негативное» определяют не эмоциональную окраску, а соответствие ожидаемому. Так, «позитивные чувства возникают, когда система действия успешно осуществляет то, что ей надлежит <…> Если системы избегания успешно осуществляют то, что нужно, – держат субъекта на расстоянии от антицелей, – итогом является позитивный аффект. Если они плохо справляются с тем, для чего предназначены, аффективные переживания будут негативными» ( Scheier, Carver , 2003, р. 22).

При определенных условиях саморегуляция ослабевает. В качестве примеров таких условий Карвер и Шейер описывают деиндивидуацию, связанную с растворением в группе и ослаблением чувства личной идентичности, и алкогольную интоксикацию. В обоих случаях поведение из целенаправленной последовательности взаимосвязанных действий превращается в цепь спонтанных слабо связанных между собой действий ( Carver, Scheier , 2000, р. 486). Характерно, что именно в терминах ослабления саморегуляции в клинической психологии описывают общую картину аддикций ( Ханзян , 2000).

Одна из существенных проблем саморегуляции – отказ от цели (disengagement) в тех случаях, когда она еще не реализована, но возникают какие-то сомнения или трудности, связанные с перспективой ее реализации. Подобная ситуация привлекает внимание целого ряда подходов, рассматривающих возникающие в ней варианты: упорствовать, переключиться или отказаться? Во многих случаях к позитивному результату приводит упорство, связанное с мобилизацией ресурсов: мы бросаем в бой все новые и новые дивизии, и это может привести в конечном счете к победе. Отказ от продолжения решительных действий в сознании западного человека ассоциируется с поражением, однако в некоторых случаях только эта стратегия может в конечном счете привести к успеху, сомнение оказывается наиболее конструктивным, и только решительная смена стратегии может переломить ситуацию (вместо того, чтобы продолжать прыгать за высоко подвешенным бананом, стоит попробовать встать на стул или сбить банан палкой). В последнем случае мы имеем дело с адаптивной реакцией, тактической сменой цели низкого уровня, что позволяет эффективно достичь цель среднего или высокого уровня. Карвер и Шейер описывают ряд гибких тактик подобного рода ( Scheier, Carver, 2003, р. 28–29). Одной из них является, например, замена слишком «напрягающей» цели на более легко достижимую, менее масштабную цель, что позволяет, сделав шаг назад, не отступить окончательно (механизм масштабирования). Переключение может осуществляться на более ограниченную цель в той же области, а может и на цель в иной области, что хорошо описывается классическими динамическими механизмами замещения ( Левин , 2001). Смена способов достижения цели выступает еще одной тактикой частичного отказа от цели, позволяющего перестроиться в процессе движения к ней.

Важно, к какому уровню относится та цель, к которой мы движемся. От цели низкого уровня можно легко отказаться, сохраняя при этом цель более высокого уровня и пытаясь найти другую траекторию, которая бы к ней привела. Если же проблемы возникли с целью высокого уровня, от нее гораздо труднее отказаться. Одна из важных предпосылок, которая облегчает такого рода изменения при сохранении общей ориентации – наличие ясных, четких ценностей абстрактного уровня. Человеку, у которого четкие ценности, легче осуществлять тактические перестройки на низших уровнях; если же у него нет ясности в плане высших ориентаций, он оказывается гораздо больше зависимым от своих действий на низших уровнях. В любом случае, «способность человека принять новую цель или найти другой путь к уже существующей цели – важная предпосылка сохранения целенаправленности поведения» ( Scheier, Carver, 2003, р. 31).

Одно из характерных нарушений саморегуляции – трудность или невозможность отказа от недостижимой цели и переключения на другие цели, что в условиях фрустрации этой цели может приводить к суициду или пассивному умиранию как окончательному отказу ( Carver, Scheier , 1998, р. 351–353; Scheier, Carver, 2003, р. 31–33). Под это объяснение подпадают не только собственно суицидальные действия, но и «пассивный суицид» – бессознательное саморазрушение, проявляющееся в виктимности, повышенной склонности становиться жертвой несчастных случаев или серьезных заболеваний, много лет назад описанные в классической работе К. Меннингера (2001). Карвер и Шейер обнаруживают, что такого рода феномены во многом связаны с неспособностью отказаться от определенных целей. Во многом причиной такого рода поведения, констатируют Карвер и Шейер, служит внутренняя убежденность человека в том, что ему ничего в жизни не остается, кроме смерти. Когда человек видит, что его жизни поставлен предел, начинают работать механизмы саморазрушения (чем, в частности, объясняется смерть людей, публично проклятых колдунами). В числе эмпирических данных, в той или иной степени подтверждающих положения теории Карвера и Шейера, можно отметить, например, то, что неспособность отказаться от недостижимых целей коррелирует с более высоким уровнем воспринимаемых стрессов и с более низким уровнем владения собой. В другом исследовании было показано, что среди родителей детей, больных раком, более высокий уровень депрессии и других негативных эмоций наблюдался у тех, кому в этой ситуации было трудно перестроить структуру своих жизненных целей и кто оказывался в большей зависимости от них. И наоборот, гибкость в плане целеполагания, то есть способность к отказу от целей и привязке к новым целям, была значимо связана с более низким уровнем негативных эмоциональных состояний, в частности, депрессии (см. Scheier, Carver , 2003, р. 31–32). Люди, которые не в состоянии отказаться от имевшихся целей, воспринимают эту ситуацию как тупиковую, как ситуацию глобальной зависимости и беспомощности.

Обобщая свой клинический анализ, Карвер и Шейер выделяют два общих фактора, помогающих сохранять устойчивость целенаправленной деятельности. Первый фактор – способность выделять значимые, осмысленные, неслучайные цели, связанные с ценностями. При направленности на цели случайные и малозначимые мотивация сохранять движение к ним невелика. Второй важный фактор – ощущение достижимости цели. Если цель с самого начала кажется недостижимой, то и целенаправленность поведения будет недостаточной ( Scheier, Carver , 2003, р. 33). Эти два фактора – значимость цели и ее достижимость, – выделялись многими авторами, начиная с модели ожидаемой ценности Дж. Аткинсона 1940–1950-х гг., в которой интенсивность мотивации определялась как произведение ожидания вероятности достижения цели и субъективной ценности этой цели (см. Хекхаузен , 2003).

В одной из последних публикаций ( Carver, Scheier , 2003) Ч. Карвером и М. Шейером предложен новый общетеоретический взгляд, который отчасти выходит за рамки их прежней модели. Прежде всего, авторы обращаются к понятию человеческой силы, определяя ее как способность выдерживать какие бы то ни было невзгоды ненадежного окружающего мира. Это одновременно и гибкость, позволяющая гнуться, но не ломаться под сильными ветрами, и способность сохранять равновесие и оставаться на поверхности, не погружаясь в зыбучие пески, куда жизнь стремится нас затянуть. Сила – это не просто упорство, не просто стремление к достижению цели любой ценой, но и возможность отказа. «Сила относится не только к ситуации победы, она также имеет прямое отношение к поражению и к тому, что из него следует» ( Carver, Scheier , 2003, p. 88). Это не только то, что позволяет нам «держаться», но и то, что позволяет нам, наоборот, «отпустить» и искать альтернативную опору. Она связана и с определенными изменениями в самом себе, даже с несовершенствами.

В этой работе описаны три вида сил. Первый из них – упорство, усилие, возможность не сдаваться при первых неудачах. Ко второму виду относится противоположная сила – способность уступать. К третьему – силы роста и развития.

Если с первым видом сил все вроде бы понятно, то второй вид, как констатируют Карвер и Шейер, сильно расходится с западной традицией, выражающейся в поговорке «Победитель никогда не уступает, а уступающий никогда не побеждает». Но важно различать отказ от усилий в определенном направлении и отказ от самой цели. «Человек становится по-настоящему беспомощным, когда он не может достичь цели и вместе с тем не может отказаться от нее, потому что она слишком важна» ( Carver, Scheier , 2003, p. 90) – в этом случае он оказывается в тупике. В работе обобщены варианты выхода из ситуации, когда препятствия оказываются непреодолимыми. Первый вариант – прекратить усилия, не отказываясь от цели, – ведет в итоге к ощущению беспомощности и тщетности. Альтернативой является отказ от данной цели, тактически реализуемый одним из четырех способов: (1) выбрать иной путь достижения цели; (2) сформировать новую цель, ведущую к цели высшего уровня; (3) масштабировать цель, несколько снизив притязания, или (4) не принимать новых целей. В последнем случае возникает чувство пустоты, бесцельности и одиночества.

Эта ситуация интересна и в более глобальном контексте развития. Цели, которые были нормальными и естественными в одном возрасте, оказываются неприемлемыми в другом. «Поскольку жизнь коротка и ресурсы ограничены, люди должны принимать решения, куда эти ресурсы вкладывать. Ресурсы, вложенные в одну деятельность, не могут быть использованы для чего-то альтернативного» ( Carver, Scheier , 2003, p. 94–95). Поэтому очень важную роль играет умение вовремя отказаться от того, что является не лучшим вариантом вложения ресурсов. Главная проблема – знать, что именно недостижимо или не стоит вложенных усилий. Заранее это знать нельзя: в одном случае упорствование может обернуться вдохновенной тупостью, в другом – отступление может стать трагической потерей. В этой связи Карвер и Шейер вспоминают известную формулу, в которой способность различить эти два случая названа мудростью.

Наконец, третий вид сил человека – рост, или развитие – связан с более широким контекстом. Если сила упорства и сила уступки являют собой две альтернативы, две стороны процесса управления действием, то рост – это процесс другого плана, связанный с чувством овладения, с развитием отношений с миром. Карвер и Шейер описывают этот процесс в наиболее обобщенном виде как дифференциацию, рост внутренней организации, проверку этой системы по отношению к реальности и как достижение автоматичности функционирования. Это неспецифические общесистемные представления, которые еще не получили в теории Ч. Карвера и М. Шейера четкой конкретизации.

Ограниченность целевых моделей саморегуляции

Карвер и Шейер спокойно относятся к критическим замечаниям в адрес своей теории, не замалчивая их, отчасти признавая и оставляя некоторые без содержательного ответа; они довольствуются выводом, что, невзирая на критику, взгляд на личность в терминах саморегуляции обладает определенными достоинствами ( Carver, Scheier , 2000, р. 492–493). Пожалуй, наиболее принципиальным критическим замечанием в адрес их теории является упрек в гиперрационализации человеческого поведения, придании целям статуса высшего регуляционного критерия, «меры всех вещей». Так, М. Чиксентмихайи и Дж. Накамура ( Csikszentmihalyi, Nakamura , 1999) справедливо отмечают, что Карвер и Шейер не задаются вопросом, откуда берутся цели – цели в их модели появляются как deus ex machina, без каких-либо объяснений. Чиксентмихайи и Накамура предлагают в качестве альтернативы другой, более, с их точки зрения, адекватный критерий – субъективные переживания. Они отмечают, что в раннем онтогенезе очевидна ориентация действий на достижение именно позитивных переживаний, а не целей. С их точки зрения, высшим критериальным параметром выступает прошлый опыт переживаний, а обратная связь касается переживаний текущих; если текущие эмоциональные переживания позитивнее прошлых, то целью становится сохранение нынешнего состояния, если они, с учетом прошлого опыта, оцениваются как неудовлетворительные, то целью становится изменение. Другой абстрактной сущностью, вводимой Карвером и Шейером без объяснения, выступает личность (Self). Вводя в анализ измерение развития, Чиксенмихайи и Накамура выводят развитие личности из действий, ориентированных на переживания: «Действие ведет к переживанию, которое ведет к аффекту, который ведет к целям… Когда мы начинаем осознавать цели и их иерархические отношения между собой, у нас начинает формироваться личность… Личность есть сумма целей, которые строит субъект (на основе обратных связей от переживаний и аффектов)» ( ibid ., р. 115). Личность, по мнению Чиксентмихайи и Накамуры, может быть аутентичной, если цели, которые она ставит, направлены на оптимизацию переживаний, и неаутентичной, если цели исходят из иных критериев; при этом те и другие цели могут вступать между собой в конфликт. Ставя себе цели пусть тривиальные, но исходящие из критерия субъективных переживаний, «можно сформировать личность, воспринимающую себя как аутентичную, поскольку она знает, что не управляется и не погоняется внешними силами, а устанавливает свои правила» ( ibid ., р. 116).

Хотя в предложенной Чиксентмихайи и Накамурой альтернативе есть свои слабые места, с их критикой модели саморегуляции Карвера и Шейера трудно не согласиться. Действительно, любой отказ от цели вследствие ее достижения либо неудачи ведет, согласно Карверу и Шейеру, к немедленному принятию новой цели. Это допущение, однако, неправомерно. В промежутке между целенаправленными последовательностями действий находится не пустота, а процессы регуляции иного рода, не говоря уже о том, что метафора целенаправленного робота обнаруживает прямую связь с западной, прежде всего американской, культурой и ментальностью, а в других культурах поведение человека регулируется иначе. Наконец, Карвер и Шейер обходят вопрос о поиске и постановке целей, вообще об их источнике, что также имеет прямое отношение к «межцелевому пространству» – в их модели цели просто есть или порождаются на выходе уже работающих контуров более высокого порядка.

Эта критика в адрес теории Карвера и Шейера приложима и к одной из наиболее разработанных отечественных теорий и линий исследований саморегуляции деятельности ( Конопкин , 1980; Моросанова , 2001; 2006). В этой линии исследований под руководством В.И. Моросановой речь идет о саморегуляции осознанной произвольной активности, системообразующую роль в которой также выполняет принятая субъектом цель. В отличие, однако, от теории Карвера и Шрайера, в этом подходе основной акцент делается не на обратной связи, а на планировании действий и на индивидуально-стилевых характеристиках саморегуляции. В число переменных, охватываемых опросником стилевых особенностей саморегуляции поведения В.И. Моросановой, входят планирование целей, моделирование значимых условий их достижения, программирование действий, оценивание и коррекция результатов, гибкость, самостоятельность и общий уровень саморегуляции.

Постановка во главу угла целей как системообразующего основания саморегуляции ограничивает сферу применимости как теории Ч. Карвера и М. Шейера, так и подхода О.А. Конопкина и В.И. Моросановой. Верно, что существенная часть человеческой активности направлена на произвольное преследование осознаваемых целей, но неверно сводить к этому всю активность человека. Во-первых, не вся саморегуляция носит осознаваемый характер, причем осознаваемые и неосознаваемые регуляторные процессы не отграничены друг от друга, а плавно друг в друга переходят; во-вторых, не любая саморегуляция направлена на цель как критериальный параметр; эти параметры могут иметь и иную природу; в-третьих, разрыв в целеполагании, временный отказ от цели и целенаправленной деятельности вообще могут свидетельствовать не о разрушении саморегуляции или неудаче в ней, как полагали Карвер и Шейер, но, как показывает, в частности, Е.И. Рассказова (2006), о переходе к иному типу нерефлексивной и нецеленаправленной саморегуляции. Ее можно было бы назвать авторегуляцией, вслед за Я. Вальсинером, предложившим заменить расхожий термин «self-regulation» термином «autoregulation», означающим то же самое, но не содержащим указание на инстанцию «self», или «Я» ( Valsiner , 2001), – действительно, английское понятие «self-regulation» означает не просто саморегуляцию, а Я-регуляцию. Хотя русское слово «саморегуляция» не содержит такого оттенка значения, использование понятия «авторегуляция», принадлежащее к тому же семантическому ряду, что понятия «автопилот», «автоответчик», в большей мере соотносилось бы с указанием на нерефлексивные, бессознательные процессы управления деятельностью.

В свое время было экспериментально показано, что деятельность является системным авторегулирующимся процессом, критерии которого меняются по ходу самой деятельности ( Леонтьев Д.А. , 1987). С этим же хорошо согласуется и более широкое понимание регуляторных процессов Л.Г. Дикой, которая прямо выводит его из идей Н.А. Бернштейна: «Регуляцию сознания и деятельности человека можно рассматривать как процесс иерархического соподчинения нескольких контуров сознательного и бессознательного регулирования как подсистем разного уровня, которые имеют функциональную взаимосвязь в рамках относительно сложной деятельности. По-видимому, существуют контуры саморегуляции внутри каждого из компонентов структуры деятельности, а также контуры регулирования взаимоотношений между компонентами деятельности. Изменение различных звеньев контура регуляции может происходить одновременно, но с различной скоростью и направленностью» ( Дикая , 2003, с. 35). Можно также сослаться на работы Дж. Барга по проблеме автоматической саморегуляции, в которых он критикует основные походы к саморегуляции, в том числе подход Карвера и Шейера, за сведение саморегуляции к сознательным процессам (напр. Fitzsimmons, Bargh , 2004).

Наконец, еще одним имплицитным допущением теории Карвера и Шейера, упрощающим подлинную картину саморегуляции человеческой жизнедеятельности, выступает описание обратной связи в терминах входной информации. Именно понятие информации во многом связывает эту теорию с кибернетикой, с компьютерной метафорой (и метафорой робота) и с когнитивным направлением в психологии второй половины ХХ в. в целом. Однако одним из следствий «когнитивной революции» 1960-х гг. стал когнитивный редукционизм, характерный для целого ряда современных подходов в психологии личности и мотивации, в том числе и для подхода Карвера и Шейера. Он заключается в бездоказательной посылке, что информационные процессы (познание и переработка информации) порождают процессы динамические (мотивации и целенаправленной активности). Обычно в этой связи ссылаются на теорию личностных конструктов Дж. Келли и теорию когнитивного диссонанса Л. Фестингера, которые принято относить к когнитивным теориям личности и мотивации, соответственно. С этим, однако, нельзя согласиться. Центральное понятие теории Дж. Келли, ошибочно «записанного» в когнитивисты на волне когнитивной революции, – не информация, а опыт ( Kelly , 1955), а в его последних публикациях ( Kelly , 1970) понятие конструкта все больше оттесняется на задний план представлениями о личностном смысле (подробнее см. Леонтьев Д.А ., 2005 б ). Опыт – не всякая информация, а личностно значимая, релевантная, которая включена в осмысленный контекст жизни субъекта. От установки и внутренней работы субъекта во многом зависит, большая ли часть той информации, которую получают его органы чувств, станет его опытом. Информация, не наделенная личностным смыслом, не трансформированная в значимый опыт, не работает как механизм обратной связи.

Аналогичное недоразумение связано с теорией когнитивного диссонанса Л. Фестингера, много лет называемой когнитивной теорией мотивации. По ее описаниям складывается впечатление, будто, согласно теории и экспериментам Фестингера, поведение порождается стремлением устранить рассогласование между двумя когнитивными элементами. Если, однако, внимательно вчитаться в детализацию ключевых положений этой теории, в них обнаруживается принципиальный некогнитивный элемент, входящий как в определение самого диссонанса, так и в характеристику поведенческой ситуации – значимость и ситуации, и диссонирующих когнитивных элементов ( Фестингер , 1999, с. 35, 71). Если ситуация и диссонирующие элементы незначимы, никакое их рассогласование не породит действий!

Таким образом, стоит задача формулирования более широкого понимания саморегуляции как динамичной авторегуляции процесса взаимодействия субъекта с миром во всех его изменяющихся формах и видах, включая как произвольные, так и непроизвольные управляющие воздействия. Одним из ключевых положений данной статьи будет выступать утверждение, что по мере динамики взаимодействия с миром могут меняться системообразующие критериальные параметры (причем не в виде замены одной цели на другую, а в виде замены целей критериями иной природы) и вследствие этого может гибко и оперативно, «на ходу», перестраиваться вся система саморегуляции деятельности. Саморегуляция достижения осознанной цели, или саморегуляция действия (см. Рассказова , 2006), будет при этом являться лишь частным случаем, но не универсальным прототипом саморегуляции.

Для этого прежде всего следует отбросить презумпцию изначально заданной и неизменной цели, выступающей основанием для саморегуляции, и презумпцию ее объективно-информационной основы и рассмотреть более широкий контекст жизнедеятельности, включающий поиск, выбор и смену целей, а также их отсутствие, учитывая фактор значимости во всех звеньях регуляторных процессов.

Цикл взаимодействия с миром: самоопределение и реализация как функции саморегуляции жизнедеятельности

Прагматически-преобразовательная модель жизнедеятельности человека как преследующего свои цели и для этого воздействующего на окружающий мир, лежащая в основе описанных подходов Ч. Карвера – М. Шейера и О.А. Конопкина – В.И. Моросановой, характерна, как известно, для западной культуры и ментальности. В этой культурной модели цели и желания человека конкретны и заданы, не подлежат проблематизации, а жизнедеятельность выстраивается по принципу функциональной системы, направленной на достижение этих целей и желаний посредством сколь угодно сложных деятельностных паттернов, регулируемых контурами обратной связи.

Альтернативная модель жизнедеятельности более характерна для культуры и ментальности Востока. А. Маслоу (1999) назвал ее даосистским способом восприятия действительности. В этой модели не цели и желания, а сама реальность, с которой человек соприкасается, выступает как высшая инстанция, а цели и желания с ней смиренно сообразуются; активность субъекта руководствуется принципом минимизации вторжения в реальность. Место деятельно-преобразовательного отношения здесь занимает отношение созерцательно-внимающее, присутствие-недеяние (у-вэй).

Две названных культурных модели задают два полюса континуума. Один из них, наиболее концентрированной формой которого является популярный сейчас в западном (в том числе российском) массовом сознании эталон «крутизны», выражает абсолютную целенаправленность, уверенность и устремленность к успеху и одновременно абсолютную закрытость к возможности изменения или проблематизации выбранного направления. Другой полюс задается эталоном восточного мудреца, воздерживающегося от действия настолько, насколько это возможно; в западном, особенно российском менталитете этому приблизительно соответствует более амбивалентный образ интеллигента, который в стремлении максимально полно осмыслить все аспекты проблемной ситуации никак не может приступить к ее разрешению.

Более пристальный анализ позволяет увидеть в психологических механизмах регуляции индивидуального действия и психического функционирования фазы и процессы, соответствующие как одному, так и другому полюсу. Наиболее уместной аналогией выступает «модель Рубикона», разработанная Х. Хекхаузеном (2003) в соавторстве с Ю. Кулем и П. Голвитцером. Эта модель описывает динамику целенаправленного действия как переход от «мотивационного состояния сознания», максимально открытого по отношению к получению новой информации и взвешиванию имеющихся возможностей, к «волевому состоянию сознания», когда решение уже принято, действие принимает конкретную направленность и сознание «закрывается» от всего, что может эту направленность поколебать. Переход от первого ко второму происходит резко, в акте принятия субъектом внутреннего решения (переход Рубикона). Б.М. Величковским (2003; 2006) экспериментально обнаружены и описаны два качественно разных типа переработки информации – амбиентный и фокальный, первый из которых характеризуется равнозначной открытостью к любой новой информации, а второй, напротив, селекцией и фильтрацией информации, подчиненной текущей задаче. Как показано и в той, и в другой модели, оба типа качественно разнородных процессов представляют собой естественно сменяющие друг друга равно необходимые фазы единого цикла действия или познавательной переработки.

Это позволяет по-новому посмотреть на соотношение открытости (толерантной восприимчивости) и закрытости (эгоцентрического воздействия) в отношениях человека с миром, увидев в них две сменяющие друг друга фазы единого цикла экзистенциального взаимодействия субъекта с миром. Главным содержанием фазы открытости является расширение спектра возможностей действия, которые может раскрыть для себя субъект, максимизация потенциальных смыслов, которые может нести в себе ситуация, и самоопределение по отношению к ним, раскрытие потенциала свободы. Главным содержанием фазы закрытости является сужение спектра возможностей, совладание с их избыточностью через осуществление выбора и переход к реализации, преодоление неопределенности, раскрытие потенциала ответственности.

Диалектическая взаимосвязь двух описанных полярных аспектов отношения к миру находит отражение во многих направлениях китайской философии и психотехники саморегуляции, а также в некоторых общепсихологических концепциях, разработанных в последнее время, например, в модели парадоксального Я К. Шнайдера ( Schneider , 1990) и в концепции метаиндивидуального мира Л.Я. Дорфмана (1993).

Разрыв этой взаимосвязи и абсолютизация одной из фаз приводит к неполноценному, однобокому взгляду на человеческое существование: абсолютное познание и понимание, оторванное от выбора и реализации, так же неполноценно, как абсолютная целенаправленность и реализация, оторванная от понимания и осмысления возможностей. Редукция фазы открытости приводит к ригидности и упрощенности жизненного мира, снижению регуляторной роли сознания. Редукция фазы закрытости приводит к тирании «всевозможностности» ( Лобок , 1997), к бесконечной и безответственной игре смыслами, изъятыми из контекста собственного бытия в мире. Речь идет, фактически, о двух типах нарушения саморегуляции, к которым можно, вслед за А. Маслоу (1999), применить понятие «метапатологии» и назвать их «синдром Гамлета» и «синдром Макбета». Мы далеки от мысли объяснять поведение шекспировских персонажей через призму этих «синдромов», имея в виду лишь расхожие, стереотипные его истолкования: Гамлет в стремлении к познанию истины не может решиться на выбор и приступить к действию, а Макбет, ступив на кровавый путь стремления к абсолютной власти, не может остановиться и отказаться от этой цели, жертвуя ради нее всем ценным, что было в его жизни.

Из сказанного вытекает, что саморегуляция жизнедеятельности включает в себя по меньшей мере две по-разному организованных регуляторных функции, дополняющих друг друга и переходящих друг в друга: функцию самоопределения и функцию реализации. Можно также предположить, что личностные переменные, связанные с успешностью саморегуляции, включают в себя как те, которые связаны с успешностью самоопределения в пространстве возможностей и выбора цели для последующей реализации, так и те, которые связаны с организацией целенаправленной деятельности.

Это предположение получило предварительное подтверждение в эмпирическом исследовании участников конкурса «Учись с нами на MBA», проведенного журналом «ФК Менеджер» и Росбанком ( Леонтьев, Мандрикова, Осин, Плотникова, Рассказова , 2005; 2007). Участники заполняли батарею личностных опросников; данные были подвергнуты факторному анализу с косоугольным вращением. Наиболее содержательной оказалась 4-факторная модель, объяснявшая 61 % дисперсии. Два из четырех факторов хорошо соотносились с теоретическими предположениями. Первый фактор, который можно обозначить как фактор самоопределения, включал в себя такие переменные, как ориентацию на настоящее, осмысленность жизни, целеустремленность, вовлеченность в события, отсутствие фиксации на негативном прошлом опыте и склонности к фатализму; он был связан с социальной желательностью. Четвертый фактор, который правомерно назвать фактором реализации, включал в себя автономную каузальную ориентацию, жизнестойкость, готовность к изменениям, опору на позитивное прошлое и ориентацию на действие. Два других фактора соотносились скорее с нарушениями саморегуляции. Второй фактор был связан с рациональностью: он включал в себя планомерность, низкую толерантность к неопределенности, озабоченность будущим и низкий уровень гедонизма по отношению к настоящему. Третий фактор отражал ситуативность поведения: он включал в себя каузальные ориентации внешнего контроля и безличную фиксацию на неоконченных делах, ориентацию на состояние при планировании и неудаче, а также гедонизм.

Факторы самоопределения и реализации обнаружили высокую корреляцию между собой и оказались наиболее тесно связаны с общим фактором второго порядка, который правомерно рассматривать как интегральный уровень саморегуляции. Кластерный анализ методом Уорда с использованием Евклидовых метрик разделил выборку на 3 группы, наиболее высокозначимые различия между которыми по критерию Краскала – Уоллиса обнаружились как раз по факторам самоопределения и реализации (по фактору рациональности – незначимые и по фактору ситуативности – умеренно значимые). Испытуемые, вошедшие в первую группу, отличались заметно сниженным значением по фактору самоопределения и повышенным по фактору ситуативности (синдром Макбета), значения по остальным факторам не отличались от средних. Испытуемые, вошедшие во вторую группу, характеризовались средним значением фактора самоопределения и сниженным – всех остальных (сниженная саморегуляция реализации), и, наконец, представители третьей группы отличались повышенными значениями факторов самоопределения и реализации (полноценная саморегуляция).

С двумя выделенными функциями саморегуляции перекликаются некоторые концепции западных исследователей и полученные ими данные. Так, Ротбаум, Вейс и Снайдер ( Rothbaum, Weisz, Snyder , 1982) ввели понятия первичного и вторичного контроля; первичный контроль соотносится с традиционной западной моделью преобразования реальности в соответствии с желаниями субъекта, а вторичный – с тактическим подчинением обстоятельствам в тех случаях, когда первичный контроль невозможен, с тем, чтобы вернуть себе возможность первичного контроля. Однако исследования на материале представителей азиатских культур привели к расщеплению понятия вторичного контроля и выделению разновидности саморегуляции, связанной не с тактическим, а со стратегическим отказом от активного вмешательства и общей установкой на принятие вещей такими как они есть; эта разновидность саморегуляции получила название гармоничного контроля ( Morling, Fiske , 1999). Недавний детальный анализ разнообразных теоретических и эмпирических исследований, основанных на разделении первичного и вторичного контроля ( Morling, Evered , 2006), в том числе сравнительно-культурных, восстановил в правах понятие вторичного контроля, сопоставив две его различающиеся трактовки. Одна из них рассматривает вторичный контроль как способ обеспечить некоторое субъективное ощущение контроля при невозможности реально изменить обстоятельства; это определение, по сути, делает вторичный контроль вспомогательным или замещающим по отношению к первичному. Второе определение, разделяемое авторами обзора, усматривает во вторичном контроле средство обеспечить соответствие (fit) между индивидом и средой; суть вторичного контроля сводится к двум взаимодополняющим процессам: приспособления субъектом самого себя и принятия внешних обстоятельств. Большой обзор, выполненный Б. Морлинг и Ш. Эверед, показывает, что не удалось получить сколько-нибудь убедительные данные, которые бы показывали связь вторичного контроля с первичным или его вторичность во времени; напротив, имеется немало данных, говорящих о полезности вторичного контроля независимо от первичного, особенно в ситуациях, включающих в себя межличностные отношения. В заключение авторы приходят к идее возможной взаимодополнительности двух на первый взгляд противоположных форм контроля ( ibid ., p. 293).

С первичным и вторичным контролем можно соотнести различение двух стратегий преодоления расхождения между желаемыми и фактическими обстоятельствами – ассимиляцию и аккомодацию, – выделенные Й. Брандстедтером ( Brandstädter, Rothermund , 2002). Ассимилятивная стратегия означает приложение усилий для того, чтобы изменить реальность в соответствии с целями субъекта, а аккомодативная – приспособление целей и проектов к имеющимся ресурсам. Как Брандстедтер и Ротермунд, так и Морлинг и Эверед указывают на сходство ассимиляции с первичным контролем и аккомодации – с вторичным. В еще одной недавней работе К. Олсон, опираясь на предшествующие исследования, выделил два суперфактора, которые выступают как факторы высшего порядка по отношению к «большой пятерке» личностных черт ( Olson , 2005). Первый фактор он обозначил как включенность (Engagement) – способность активно соотноситься с внешним и внутренним миром, которая связана, в частности, с открытостью и экстраверсией; второй фактор – как самоконтроль, отражающий, в частности, нормативную саморегуляцию в социальном поведении, способность вести себя «как полагается». Наконец, С. Бэкон ( Bacon , 2005), анализируя разработанное в последние годы в русле позитивной психологии понятие сил характера, пришел к их теоретическому разделению на две группы: основанных на фокусировке, примером и прототипом которых служит креативность, и основанных на балансе, примером и прототипом которых служит мудрость. Фокусировка и баланс выступают как две конкурирующие стратегии, которые не обязательно исключают друг друга, но не всегда хоть одна из них присутствует. Таким образом, то, что было названо нами выше функцией самоопределения, соотносится с понятиями вторичного контроля по Ротбауму, Вейсу и Снайдеру, гармоничного контроля по Морлинг и Фиске, аккомодацией по Брандстедтеру, включенности по Олсону и стратегии баланса по Бэкону, а то, что было названо функцией реализации, соответственно, – с понятиями первичного контроля по Ротбауму, Вейсу и Снайдеру, ассимиляции по Брандстедтеру, самоконтроля по Олсону и фокусировки по Бэкону.

Третий компонент саморегуляции: сохранение

В ситуации достижения оказываются задействованы две составляющих личностного потенциала; вместе с тем ситуациями достижения, мотивированного активного стремления к более или менее очерченной цели, человеческая жизнедеятельность не исчерпывается. Не менее универсальной оказывается ситуация давления неблагоприятных обстоятельств, которым необходимо противостоять. В этом случае внешняя сила имеет активный и враждебный характер, и пассивность перед ее лицом может привести к разрушительным для субъекта последствиям.

Этот аспект саморегуляции получил отражение, в частности, в упомянутых выше сравнительно поздних публикациях Ч. Карвера и М. Шейера (например, Carver, Scheier , 2003), а также в концепции Т. Хиггинса. Т. Хиггинс в своей теории саморегуляции ввел различение саморегуляции, ориентированной на достижение, и саморегуляции, ориентированной на предотвращение, причем эти две ориентации выступают основанием устойчивых жизненных стратегий. Те люди, которые стремятся к достижению, испытывают в случае позитивного результата чувство радости, а в случае негативного результата – чувство разочарования. Те же, кто ориентирован на предотвращение, в случаях, когда регуляция приводит к успешному результату, испытывают чувство расслабления, а когда она не срабатывает – чувство тревоги и нервозности ( Higgins, Grant, Shah , 1999). Таким образом, сама эмоциональная гамма как в положительном, так и в отрицательном случае оказывается разной в зависимости от того, что было изначально важнее: достижение положительного результата или предотвращение отрицательного. Интересно, что эти идеи перекликаются с «покоем и волей», которые А.С. Пушкин называл в качестве альтернативы счастью: покой – это реализованное стремление к предотвращению, а воля – реализованное стремление к достижению.

Традиционно саморегуляция в неблагоприятных условиях, направленная на физическое и психологическое сохранение субъекта, изучалась в контексте исследований стресса и описывалась в терминах адаптации, защит и совладания. В последнее время связь совладания с саморегуляцией становится все более очевидной, что выражается, в частности, в определении самого совладания как «регуляции действия в условиях стресса» ( Skinner, Edge , 2002, p. 300). Исследования поведения и переживания людьми различных стрессовых ситуаций показывают, что нет прямой связи между психологическими чертами и результатом совладания. Напротив, конкретные черты и стратегии могут формироваться в самой стрессовой ситуации на основе неспецифических психологических ресурсов. Эти данные требуют применения методов, позволяющих оценить пластичность ресурсов человека в стрессовой ситуации.

Необходимым условием успешного адаптивного поведения является способность к предупредительному приспособлению к изменениям внешнего мира, то есть к прогнозированию: человек использует информацию о прошлом для организации процессов в будущем. Адаптация выступала как частный случай саморегуляции в работах таких ученых, как П.К. Анохин, Н.А. Бернштейн, Д.Н. Узнадзе, К. Прибрам, В.П. Симонов, У. Эшби, И.М. Фейгенберг, В.А. Иванников, Дж. Келли и другие. В процессе адаптации к новым, особенно сложным и экстремальным условиям у человека создаются субъективные модели окружающей среды и своего места в ней, которые связаны с особенностями личности и психического состояния человека. Опираясь на прошлый опыт, можно прогнозировать наступление определенных событий, строить вероятностную модель будущего и в соответствии с этим осуществлять преднастройку своих функциональных систем для реализации наиболее оптимальной поведенческой стратегии.

Активно развивающейся областью является сегодня исследование психологических факторов, способствующих совладанию со стрессовыми ситуациями. К настоящему времени предложено несколько валидных психологических переменных, объясняющих различные аспекты реакции человека на стресс: локус контроля (Дж. Роттер), негативные убеждения (А. Бек), базисные убеждения (Р. Яноф-Булман), жизнестойкость (С. Мадди), оптимизм (М. Селигман), чувство связности (А. Антоновский), самоэффективность (А. Бандура) и др. Однако в рамках таких исследований, как правило, остается открытым вопрос о взаимодействии данных конструктов и единой теоретической модели, которая могла бы лечь в основу такого рода исследований. Предварительный анализ дает основания рассматривать структуры личностного потенциала как вносящие существенный, если не определяющий, вклад в осуществление функции сохранения.

Добавление в развиваемую нами модель саморегуляции функции сохранения (наряду с функциями самоопределения и реализации) и выделение потенциала совладания как соответствующей подсистемы личностного потенциала (наряду с потенциалом самоопределения и потенциалом реализации) придает этой модели относительную завершенность. Предложенную модель саморегуляции и личностного потенциала можно рассматривать как конкретизацию известной молитвы, приписываемой Р. Нибуру, а иногда и другим авторам: Боже, дай мне силу, чтобы справиться с тем, что я могу изменить, выдержку, чтобы вынести то, что я не могу изменить, и мудрость, чтобы отличить одно от другого . Потенциал реализации помогает нам изменить то, что изменить можно, потенциал сохранения – выдержать то, что изменить нельзя, а потенциал самоопределения – отличить одно от другого…

Иерархическая архитектоника саморегуляции: духовность как альтернатива аддикции

Все изложенные выше взгляды на саморегуляцию объединяет одна общая посылка: процессы саморегуляции организованы по принципу функциональной системы, взаимодействие элементов которой подчинено необходимости достижения цели в широком смысле слова, выполнения требований, вытекающих из системообразующих критериев. Единая направленность всех элементов и процессов системы саморегуляции является функциональной необходимостью и предполагает иерархическую организацию соответствующих элементов и процессов – дифференциацию высших и низших уровней организации, при которой высшие уровни задают критерии для низших.

Вместе с тем сама иерархия может обладать разной степенью «жесткости» в зависимости от единичности или множественности высших регуляторных критериев. В том случае, когда процесс полностью определяется единичным критерием, не допускающим вариаций и неоднозначности, иерархия имеет форму монархии; в том случае, когда имеется несколько существенно не различающихся критериев, допускающих выбор между ними, смену одного другим или, в оптимальном случае, их симультанное согласование, регуляция строится по более гибкому гетерархическому принципу.

Иллюстрацией жесткой, «монархической» организации регуляторных процессов служат аддикции. Речь идет не только о традиционных наркомании и алкоголизме, превратившихся уже в проблему международного масштаба, но и о патологических зависимостях, биохимическая основа которых, мягко выражаясь, не очевидна, но которые уже попали в поле внимания клинических психологов: интернет-зависимость, шопоголизм, телезависимость, пищевая аддикция, секс-зависимость. В свою очередь, тонкая и трудно различимая грань отделяет их от трудоголизма, всех форм коллекционирования, любовных аддикций, социозависимости, онлайновой и мобильной зависимости… Общее во всех этих случаях – не столько уязвимость саморегуляции, как отмечают некоторые авторы ( Ханзян , 2000), сколько ее избирательность, сверхжесткая «монархическая» организация – все многообразие жизненных отношений оказывается однозначно подчинено единственному мотиву. То, что связано с этим мотивом, регулируется весьма эффективно, но во всем остальном аддикт оказывается несвободен; не случайно исходное значение латинского слова addictus — бывший свободный человек, проданный по приговору в рабство за долги. Аддикт не выбирает, следовать ему главному желанию или нет. Сам по себе верховный мотив не обязательно является вредоносным или разрушительным по своей природе; разрушительной оказывается его бесконтрольность, безальтернативность, неспособность отсрочить, опосредовать, прервать его удовлетворение, пожертвовать им ради чего-то иного. Человек абсолютно поглощен одной страстью и не может дистанцироваться от нее, отнестись к ней, встать в позицию по отношению к ней.

Структурной противоположностью аддикции является гетерархическая структура саморегуляции, которую мы связываем с понятием духовности ( Леонтьев Д.А. , 2000; 2005 а ). На противоположность аддикции и духовности указывали, в частности, Ц.П. Короленко и Т.А. Донских (1990), однако без раскрытия соответствующего механизма.

Легко показать, что духовность не поддается определению через содержание верований и убеждений, к чему сводится подавляющее большинство толкований этого понятия; человек, глубоко верящий в высшие силы и смысл, в Бога, в истину, в трансцендентные ценности и направляющий в соответствии с ними свою жизнь, может быть и мудрецом, и фанатиком-террористом. Мудрость веков давно нашла способ различить эти два случая: «доверься тому, кто ищет истину, и остерегайся тех, кто утверждает, что нашел ее». Поиск истины, поиск смысла может принести много драгоценных плодов, однако, если это подлинный духовный поиск, его результатом не будет эврика нахождения окончательной истины, смысла в последней инстанции. Духовность и есть непрекращающийся поиск смысла при понимании относительности любого смысла, любой истины. Она несовместима с определенностью истины, с жесткой иерархией критериев. Ее девизом может быть сократовский афоризм: «Я знаю только то, что я ничего не знаю». Фанатизм, напротив, – это разновидность квазидуховной аддикции, когда не только вся жизнь человека, но порой и жизни других приносятся в жертву «истине в последней инстанции» с агрессивным сознанием своей правоты. Духовность и фанатизм противоположны друг другу, как два противоположных варианта иерархической структуры саморегуляции жизни личности: гетерархический и монархический.

В качестве примера теоретической модели духовности как гетерархической организации саморегуляции можно привести теорию метамотивации и бытийных ценностей, изложенную в последних работах А. Маслоу (1999). Эта теория описывает мотивацию людей, достигших самоактуализации и перешедших с уровня становления на уровень полноценного Бытия. Мотивами таких людей выступают уже не базовые потребности (в том числе потребность в самоактуализации), как у остальных, а предельные ценности Бытия: истина, добро, красота, справедливость, смысл, полнота, жизненность, единство противоположностей, игра и др. Эти ценности, в отличие от базовых потребностей, не образуют иерархической структуры и взаимосвязаны между собой. Ориентация лишь на одну из этих ценностей, противопоставление ее другим не имеет ничего общего с метамотивацией и духовностью. Сама ценность в этом случае становится извращенной. Так, наряду с подлинно духовной верой, любовью или нравственностью возможна и бездуховная компульсивная любовь, маниакальная вера и ригидная прямолинейная мораль.

Другой принципиальной характеристикой духовности как основания саморегуляции является самодистанцирование, неравенство самому себе, возможность всегда сохранять дистанцию по отношению даже к тому, что является для человека высшей ценностью, вступить с этой ценностью в диалог ( Франкл , 1990). Таким образом, при гетерархической саморегуляции, связанной с духовностью, поведение управляется полем однопорядковых ценностей или других регуляторных критериев, где выбор приоритетов остается за самим субъектом (подробнее см. Леонтьев Д.А ., 2005 а ).

Противоположность монархической и гетерархической организации саморегуляции соответствует абстракциям простого и сложного внутреннего мира в теоретической модели Ф.Е. Василюка (1984). Абстракция простого внутреннего мира, по Василюку, описывает как раз ситуацию безальтернативного доминирования единственного мотива или жизненного отношения, при котором не возникает проблемы выбора, согласования или упорядочивания мотивов или ценностей между собой. Абстракция сложного внутреннего мира ближе к реальности: она описывает ситуацию конкуренции мотивов или ценностей при невозможности однозначно разрешить вопрос об их доминировании; в результате задача установления приоритетности конкурирующих мотивов и ценностей решается субъектом каждый раз заново и представляет собой одно из проявлений саморегуляции жизнедеятельности.

Наложение теоретических абстракций Ф.Е. Василюка на феноменологию процессов саморегуляции позволяет говорить о регуляторных стратегиях упрощения и усложнения жизненного мира. Так, в процессе формирования аддикций, как известно, изначально в достаточной степени сложный и гетерархически организованный жизненный мир субъекта претерпевает трансформации в сторону упрощения, постепенно становясь все более и более одномерным и уплощенным. Схожие трансформации регуляторных процессов в направлении упрощения – однако не долгосрочного, а функционального характера – происходят в неблагоприятных жизненных ситуациях, ставящих под угрозу само выживание субъекта (например, тяжелая болезнь или лишение свободы). Напротив, полноценное личностное развитие характеризуется обратной динамикой, разворачивающейся в направлении усложнения жизненного мира, увеличения его мерности, проявления в нем все более разнообразных ценностей и смыслов.

* * *

Таким образом, обзор ряда современных подходов к проблеме саморегуляции и дискуссий вокруг ключевых вопросов позволил обосновать несводимость саморегуляции к обеспечению достижения целей и вписать эту проблему в более широкий контекст взаимодействия субъекта с миром. Все более широкое теоретическое обоснование и эмпирическое подтверждение получает двухфазная модель саморегуляции в ситуации достижения, включающая в себя две дополняющих друг друга функции – функцию самоопределения и функцию реализации, привязанные к определенным фазам цикла взаимодействия с миром, сменяющим друг друга. Включение в контекст рассмотрения ситуаций стресса, характеризующихся нежелательными давлениями извне, прибавляет к модели третью функцию, функцию сохранения. Личностный потенциал предстает как структурное образование, соотносимое с неспецифическими функциями саморегуляции, проявляющимися в самых разных ситуациях: достижения, угрозы, неопределенности и др.; сформированность личностного потенциала делает субъекта готовым к формированию адекватного ситуациям поведения не на основе выученных автоматических реакций, а на основе гибкого ситуационного приспособления, учитывающего множественные критерии.

Литература

Василюк Ф.Е . Психология переживания. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1984.

Величковский Б.М. Успехи когнитивных наук: технологии, внимательные к вниманию человека // В мире науки. 2003. № 12. С. 87–93.

Величковский Б.М. Когнитивная наука: основы психологии познания: В 2 т. М.: Смысл; ИЦ «Академия», 2006.

Дикая Л.Г. Психическая саморегуляция функционального состояния человека. М.: ИП РАН, 2003.

Дорфман Л.Я . Метаиндивидуальный мир. М.: Смысл, 1993.

Зейгарник Б.В . Опосредствование и саморегуляция в норме и патологии // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 14. Психология. 1981. № 2. С. 9—15.

Зейгарник Б.В ., Холмогорова А.Б ., Мазур Е.С . Саморегуляция поведения в норме и патологии // Психол. журн. 1989. Т. 10. № 2. С. 122–132.

Конопкин О.А. Психологические механизмы регуляции деятельности. М.: Наука, 1980.

Короленко Ц.П., Донских Т.А. Семь путей к катастрофе: Деструктивное поведение в современном мире. Новосибирск: Наука, Сиб. отд., 1990.

Котик М.А. Саморегуляция и надежность человека-оператора. Таллин: Валгус, 1974.

Котик М.А. Психология и безопасность. Таллин: Валгус, 1981.

Кулюткин Ю.Н. Эвристические методы в структуре решений. М.: Педагогика, 1970.

Левин К. Динамическая психология. М.: Смысл, 2001.

Леонтьев А.Н . Деятельность. Сознание. Личность. М.: Смысл; Академия, 2004.

Леонтьев Д.А . О системном характере смысловой регуляции деятельности // Структура и динамика познавательной и исполнительной деятельности. М.: ВНИИТЭ ГКНТ СССР, 1987. С. 106–115. (Труды ВНИИТЭ. Сер. Эргономика. Вып. 33).

Леонтьев Д.А. Духовность // Человек: философско-энциклопедический словарь / Под ред. И.Т. Фролова. М.: Наука, 2000. С. 114–115.

Леонтьев Д.А. От инстинктов – к выбору, смыслу и саморегуляции: психология мотивации вчера, сегодня и завтра // Современная психология мотивации / Под ред. Д.А. Леонтьева. М.: Смысл, 2002 б . С. 4—12.

Леонтьев Д.А. Духовность, саморегуляция и ценности // Гуманитарные проблемы современной психологии. Таганрог: Изд-во ТРТУ, 2005 а . С. 16–21. (Изв. Таганрогского государственного радиотехнического университета, № 7).

Леонтьев Д.А. Непонятый классик: к 100-летию со дня рождения Джорджа Келли (1905–1967) // Психол. журн. 2005 б. Т. 26. № 6. С. 111–117.

Леонтьев Д.А., Мандрикова Е.Ю., Осин Е.Н., Плотникова А.В., Рассказова Е.И. Возможности эмпирического исследования личностного потенциала // Прикладная психология как ресурс социально-экономического развития современной России: Материалы межрегиональной научно-практической конференции. Москва, 2005 г. М., 2005. С. 259–260.

Леонтьев Д.А., Мандрикова Е.Ю., Осин Е.Н., Плотникова А.В., Рассказова Е.И. Опыт структурной диагностики личностного потенциала // Психол. диагностика. 2007. № 1. С. 8—31. (Тематический выпуск: Диагностика личностного потенциала / Под ред. Д.А. Леонтьева, Е.Н. Осина).

Лобок А.М . Антропология мифа. Екатеринбург: Отд. образов. администр. Октябрьского р-на, 1997.

Маслоу А . Новые рубежи человеческой природы. М.: Смысл, 1999.

Миллер Дж., Галантер Е., Прибрам К. Планы и структура поведения. М.: Прогресс, 1964.

Меннингер К. Война с самим собой. М.: ЭКСМО, 2001.

Моросанова В.И. Индивидуальный стиль саморегуляции. М.: Наука, 2001.

Моросанова В.И. Субъект и личность в исследованиях осознанной саморегуляции произвольной активности человека // Личностные и когнитивные аспекты саморегуляции деятельности человека / Под ред. В.И. Моросановой. М.: Психол. ин-т РАО, 2006. С. 7—16.

Олпорт Г. Становление личности: избранные труды / Под ред. Д.А. Леонтьева. М.: Смысл, 2001.

Рассказова Е.И. К проблеме успешности и неудачи в саморегуляции // Личностный ресурс субъекта труда в изменяющейся России: Материалы I Международной конференции. Кисловодск; Ставрополь; Москва, 2006. С. 582–583.

Фестингер Л. Теория когнитивного диссонанса. СПб.: Ювента, 1999.

Франкл В. Человек в поисках смысла. М.: Прогресс, 1990.

Ханзян Э.Дж. Уязвимость сферы саморегуляции у аддиктивных больных: возможные методы лечения // Психология и лечение зависимого поведения / Под ред. С. Даулинга. М.: НФ Класс, 2000. С. 28–54.

Хекхаузен Х. Мотивация и деятельность: В 2 т. М.: Педагогика, 1986. Т. 1.

Хекхаузен Х. Мотивация и деятельность. 2-е изд., перераб. М.: Смысл; СПб.: Питер, 2003.

Bacon S.F. Positive Psychology’s Two Cultures // Review of General Psychology. 2005. Vol. 9. № 2. P. 181–192.

Brandstädter J., Rothermund K . The life-course dynamics of goal pursuit and goal adjustment: A two-process framework // Developmental Review. 2002. 22. Р. 117–150.

Carver C. Self-regulation of Action and Affect // Handbook of Self-Regulation: Research, Theory, and Applications / R. Baumeister, K.D. Vohs (Eds.). N.Y.: Guilford, 2004. P. 13–39.

Carver C. Impulse and constraint: Perspectives from personality psychology, convergence with theory in other areas, and potential for integration // Personality and Social Psychology Review. 2005. Vol. 9(4). Р. 312–333.

Carver C., Scheier M. A Control-Systems Approach to Behavioral Self-Regulation // Review of Personality and Social Psychology: 2 / L. Wheeler (Ed.). Beverly Hills: Sage, 1981. P. 107–140.

Carver C., Scheier M. On the Self-Regulation of Behavior. N.Y.: Cambridge University Press, 1998.

Carver C., Scheier M. Perspectives on Personality. 4 ed. Boston etc.: Allyn & Bacon, 2000.

Carver C., Scheier M . Three human strengths // A psychology of human strengths: perspectives of an emerging field / L.G. Aspinwall, U.M. Staudinger (Eds.). Washington (DC): APA, 2003. Р. 87—102.

Csikszentmihalyi M., Nakamura J. Emerging goals and the self-regulation of behavior // Advances in social cognition. Vol. 12: Perspectives on behavioral self-regulation / R.S. Wyer (Ed.). Mahwah (NJ): Erlbaum, 1999. Р. 107–118.

Fitzsimons G.M., Bargh J.A. Automatic Self-Regulation // Handbook of Self-Regulation: Research, Theory, and Applications / R. Baumeister, K.D. Vohs (Eds.). N.Y.: Guilford, 2004. P. 151–170.

Higgins T., Grant H., Shah J. Self-regulation and quality of life: Emotional and non-emotional life experiences // Well-being: The foundations of hedonic psychology / D. Kahneman, E. Diener, N. Schwarz (Eds.). N.Y.: Russell Sage Foundation, 1999. Р. 244–266.

Kelly G. The psychology of personal constructs. N.Y.: Norton, 1955.

Kelly G. A brief introduction to personal construct theory // Perspectives in personal construct theory / D. Bannister (Ed.). L.; N.Y.: Academic press, 1970. P. 1—29.

Maddi S.R. Personology for the 1980’s. // Personality and the prediction of behavior / R.A. Zucker, J. Aronoff, R.I. Rabin (Eds.). N.Y.: Academic Press, 1984.

Morling B., Evered S. Secondary control reviewed and defined // Psychological Bulletin. 2006. Vol. 132. № 2. Р. 269–296.

Morling B., Fiske S. Defining and Measuring Harmony Control // Journal of Research in Personality. 1999. № 33. Р. 379–414.

Olson K.R. Engagement and Self-Control: Superordinate Dimensions of Big Five Traits // Personality and Individual Differences. 2005. № 38. Р. 1689–1700.

Rothbaum F., Weisz J.R., Snyder S.S . Changing the World and Changing the Self: A Two-Process Model of Perceived Control // Journal of Personality and Social Psychology. 1982. № 42. Р. 5—37.

Scheier M., Carver C. Goals and confidence as self-regulatory elements underlying health and illness behavior // The Self-Regulation of Health and Illness Behaviour / L.C. Cameron, H. Leventhal (Eds.). L.: Routledge, 2003. P. 17–41.

Schneider K. The Paradoxical Self. N.Y.: Plenum, 1990.

Skinner E., Edge K. Self-determination, coping, and development // Handbook of Self-determination Research / E. Deci, R. Ryan (Eds.). Rochester (NY): The University of Rochester Press, 2002. P. 297–337.

Valsiner J. Process Structure of Semiotic Mediation in Human Development // Human Development. 2001. № 44. Р. 84–97.

Часть 2 Составляющие личностного потенциала

Оптимизм как составляющая личностного потенциала Т.О. Гордеева

Понятие личностного потенциала помогает перейти от анализа разрозненных характеристик к системному комплексному анализу индивидуально-психологических особенностей личности, лежащих в основе психологического благополучия и эффективности деятельности. Оптимизм как умение конструктивно (оптимистично) мыслить и позитивно оценивать свое будущее является комплексным образованием, влияющим на умение целенаправленно действовать во внешнем мире, реализовывать задуманное и противостоять воздействию трудных жизненных обстоятельств, сохраняя психологическое благополучие.

Из европейских философов понятие оптимизма разрабатывал Г. Лейбниц, утверждавший, что мы живем в «лучшем из всех возможных миров», а пессимизму посвятили труды А. Шопенгауэр, Н. Гартман, а также русский философ Владимир Соловьев. В соответствии с философским учением Лейбница, существующий мир, несмотря на все свои недостатки, есть наиболее совершенный из всех возможных, и все в нем происходящее направлено на осуществление блага. Историю исследований оптимизма в России можно отсчитывать от 1907 г., когда И.И. Мечниковым были опубликованы «Этюды об оптимизме». В этих этюдах (серии статей) он предпринимает попытку понять причины возникновения так называемого пессимистического мировоззрения и его обусловленности межличностными проблемами, состоянием здоровья и др. факторами культуры и среды ( Мечников , 1988).

Проблематика оптимизма начала активно разрабатываться в последние 30 лет, и эти исследования осуществляются главным образом в рамках двух психологических концепций – концепции диспозиционного оптимизма Чарльза Карвера и Майкла Шейера и теории атрибутивного стиля, предложенной в работах Мартина Селигмана, Кристофера Петерсона и их коллег. М. Селигман обратился к особенностям когниций, характерных для психологически благополучных и неблагополучных индивидов и описал оптимистический и пессимистический атрибутивный стиль. При оптимистическом атрибутивном стиле неудачи воспринимаются как врéменные, затрагивающие лишь небольшую часть жизни и подверженные изменению, а успехи – как стабильные, глобальные и зависящие от собственных усилий индивида. При пессимистическом атрибутивном стиле неудачи воспринимаются как постоянные, универсальные и носящие внутренний характер, а успехи, наоборот, как случайные, локальные и вызванные внешними причинами.

В подходе диспозиционного оптимизма Ч. Карвера и М. Шейера, под оптимизмом/пессимизмом понимается широкое, проявляющееся в разных ситуациях чувство уверенности или сомнения, связанное с обобщенными, касающимися разных сфер жизни положительными или отрицательными ожиданиями относительно будущего. Оптимистами, следовательно, можно назвать людей, которые склонны придерживаться позитивных ожиданий относительно будущего; пессимисты, соответственно, более склонны к негативным.

В основе подхода к оптимизму Карвера и Шейера лежит предложенная ими модель поведенческой саморегуляции (см. например, Carver, Scheier , 1981, 1991; Scheier, Carver , 1988). Корни ее лежат в традиции теорий мотивации как ожидаемой ценности, которые учитывают два важнейших условия мотивации – привлекательность результата и веру в его достижимость (ожидания относительно будущего). Конструкт диспозиционного оптимизма раскрывает именно эту, вторую составляющую эффективной саморегуляции. Согласно этой модели, люди совершают усилия, направленные на преодоление трудностей для достижения поставленных целей, лишь до тех пор, пока их ожидания будущих успехов достаточно благоприятны. Когда же у людей возникают серьезные сомнения в достижении успешного результата, они склонны оставлять попытки достичь своих целей. Предполагается, что эти различные ожидания также сопровождаются различными эмоциональными переживаниями. Ощущение приближения к желаемым целям связано с преобладанием позитивного аффекта, и, напротив, при возникновении существенных проблем на пути к достижению целей возникает негативный аффект.

Такой взгляд на поведение и эмоции может быть применен как в контексте анализа ситуативных вариаций в ожиданиях под влиянием разного рода событий, так и в контексте анализа индивидуальных различий. Для объяснения этих различий была введена переменная диспозиционного оптимизма, понимаемая как стабильная личностная характеристика, отражающая позитивные ожидания субъекта относительно будущего. Оптимисты склонны к позитивным обобщенным ожиданиям относительно будущего, пессимисты, в свою очередь, к более негативным ожиданиям. Поскольку оптимисты видят желаемые результаты как достижимые, они чаще реагируют на трудности в активной манере, увеличивая настойчивость в своих попытках достижения цели. Люди с низким уровнем диспозиционного оптимизма, напротив, не испытывают позитивных ожиданий в отношении преодоления трудностей и чаще отвечают на последние пассивным и избегающим поведением.

В последние годы европейскими и американскими исследователями обсуждается проблема однородности конструкта оптимизма ( Herzberg, Glaesmer, Hoyer , 2006). Существующие данные о факторной структуре английского оригинала опросника LOT свидетельствуют как в пользу однофакторного, так и двухфакторного решений ( Marshall, Wortman, Kusulas et al., 1992). Несмотря на то, что данные конфирматорного факторного анализа утверждений опросника соответствуют как однофакторному, так и двухфакторному решениям, Шейер и Карвер рекомендуют рассматривать диспозиционный оптимизм как единый биполярный конструкт оптимизма – пессимизма из соображений простоты. В пользу одномерной модели оптимизма говорит как высокая корреляция между двумя факторами (r=0,64), так и отсутствие теоретической модели, которая бы поддерживала двумерную структуру оптимизма – пессимизма, то есть трудности ее интерпретации. Еще одним аргументом в пользу рассмотрения оптимизма – пессимизма как единого биполярного конструкта является отсутствие последовательных данных, подтверждающих разные отношения двух факторов с различными психологическими переменными и другими внешними критериями.

Проблематика атрибутивного, или объяснительного, стиля разрабатывалась начиная с конца 70-х гг. в работах Мартина Селигмана, Кристофера Петерсона, Лин Абрамсон и их коллег. Под атрибутивным стилем понимается характерный способ, которым люди объясняют себе причины различных событий. Понятие атрибутивного (или объяснительного) стиля является ключевым понятием переформулированной теории выученной беспомощности и депрессии, предложенной Селигманом, Абрамсон и Дж. Тисдейлом ( Abramson, Seligman, Teasdale , 1978) и ее последней версии, теории безнадежности ( Abramson, Metalsky, Alloy , 1989).

Продолжая направление работ, начатое Б. Вайнером ( Weiner , 1979, 1985 – см. Гордеева , 2006), Селигман ввел понятие атрибутивного стиля и охарактеризовал его, используя параметры локуса, стабильности и глобальности ( Seligman , 1990). Параметр локуса призван описать направленность причинного объяснения: на себя, когда индивид воспринимает произошедшее событие как вызванное внутренними причинами («моя вина»), или на внешний мир и других людей («вы/он/она/они в этом виноваты»). Постоянство – временнáя характеристика, позволяющая оценивать причину как имеющую постоянный или временный характер. Под глобальностью, или широтой, понимается пространственная характеристика, позволяющая описать универсальность или конкретность причинных объяснений, склонность к чрезмерным обобщениям или, напротив, конкретному рассмотрению отдельно взятых ситуаций.

Выделив оптимистический и пессимистический атрибутивный стиль, Селигман обратил внимание на асимметричность восприятия позитивных и негативных событий, которые характерны для людей в состоянии психологического благополучия ( Buchanan, Seligman , 1995). Пессимистичный стиль объяснения характеризуется наделением плохих ( неблагоприятных ) событий постоянными, универсальными и внутренними характеристиками, а оптимистический стиль – временными, конкретными и внешними. Напротив, хорошие события при пессимистическом стиле объяснения рассматриваются прямо противоположным образом – как временные, внешне заданные и относящиеся к конкретной области, а при оптимистическом стиле – как постоянные, универсальные и внутренние.

Действительно, как показывают результаты метаанализа, люди в целом склонны предлагать более внутренние, стабильные и глобальные объяснения в случае объяснения хороших событий и менее внутренние, стабильные и глобальные объяснения в случае объяснения плохих (см. Mezulis, Abramson, Hyde, Hankin , 2004).

Таблица 1

Оптимистический и пессимистический стили объяснения по М. Селигману ( Селигман , 2006)

Примечание : курсивом выделены пессимистичные утверждения.

Элегантность теории Селигмана в ее специфичности. Однако ее недостатки – продолжение ее достоинств. В последние годы идут активные дебаты в связи с операционализацией понятия «оптимистический атрибутивный стиль». Они касаются трех базовых вопросов: 1) Какие параметры атрибутивного стиля следует использовать для его описания? 2) Какова роль и ценность атрибуций успехов и неудач и можно ли обойтись только особенностями интерпретации неблагоприятных событий? 3) Является ли атрибутивный стиль обобщенной личностной чертой или он специфичен в разных типах деятельности, и в особенности в области достижений и межличностных отношений?

Первоначально выделялись три параметра атрибутивного стиля – интернальность (локус), стабильность, глобальность. Однако ряд проведенных исследований показал, что шкала интернальности является многомерной и обнаруживает достаточно низкую внутреннюю согласованность. Дальнейшие эмпирические исследования и прогресс в области теории привели к тому, что параметр интернальности в последней версии теории был исключен (см. Abramson, Metalsky, Alloy , 1989; Peterson, 2000; Peterson, Bossio , 2000; Peterson, Steen , 2002). Сравнительно недавно М. Селигман также отказался от использования параметра локуса при оценке атрибутивного стиля ( Seligman , 2002/ Селигман, 2006).

Действительно, использование параметра локуса представляется проблематичным, поскольку, хотя люди в состоянии депрессии и склонны к самообвинениям, обвинение других в своих неудачах соотносится не с психологическим благополучием, а с агрессией. Кроме того, за внутренним локусом при объяснении неудач может скрываться как обвинение себя и самобичевание, так и принятие на себя личной ответственности за произошедшие события. За внутренними объяснениями негативных событий, постулировавшихся как пессимистичные, могут скрываться как пессимистические самообвинения («Я глупый, никчемный, совершенно неспособный к математике»), так и конструктивные оптимистические объяснения, отражающие ощущения контроля («Я недостаточно работал и плохо подготовился к этому экзамену»). То же касается и внешних объяснений, которые могут быть как оптимистическими («Это был просто не мой день»), так и пессимистическими («Мне не везет на экзаменах», «Преподаватели меня не любят»). Кроме того, за внутренним локусом может скрываться самобичевание («Это моя вина»), а за внешним – обвинение других, и при этом вторая реакция на неудачу вряд ли может быть признана более конструктивной и оптимистичной, отражающей психологическое благополучие. Действительно, было показано, что люди в состоянии депрессии более склонны обвинять себя, чем других. Но обвинение других также не указывает на психологическое благополучие, так как соотносится с агрессивностью, самообманом и когнитивными искажениями. Психологически благополучные люди скорее вообще меньше фиксируются на вопросе «Кто виноват?», а больше интересуются тем, можно ли что-то сделать, чтобы исправить ситуацию, или направляют свои усилия на адаптацию к ней, если изменение невозможно.

Были выдвинуты серьезные аргументы в пользу важности параметра контролируемости, выделенного еще в работах Вайнера, поскольку именно ощущение неподконтрольности происходящего приводит к беспомощности и депрессии. Параметр контролируемости, первоначально отсутствовавший в классической версии опросника атрибутивного стиля ASQ, в последние годы стал включаться в его новые версии (WASQ – см. Столц , 2003; Гордеева, Осин, Шевяхова , 2009). Это с необходимостью ставит вопрос о внесении изменений в понимание оптимистического/пессимистического стиля объяснения. В соответствии с ними при оптимистическом атрибутивном стиле успехи воспринимаются как стабильные, глобальные и контролируемые, а неудачи как временные (случайные), локальные (затрагивающие лишь небольшую часть жизни) и изменяемые (контролируемые). Оптимист видит в неудаче вызов, то есть интересную и трудную задачу, которую предстоит решить, а не опасность или угрозу (например, угрозу своей самооценке в случае возможного проигрыша). При пессимистическом стиле объяснения человек рассматривает происходящие с ним негативные события как вызванные постоянными и широкими причинами (как нечто, что продлится долго и затронет большую часть его жизни) и не склонен верить, что он может их контролировать. Пессимисты часто задают себе вопрос «кто виноват?», веря, что в любой неприятности всегда кто-то виноват и важно выяснить, кто именно, они склонны к обобщениям, а также ригидному застреванию на одной-единственной возможной причине происходящего. Удачи же, напротив, воспринимаются ими как временные, случайные и, по сути, не поддающиеся контролю, от них независящие.

Вторая активно дискутируемая проблема касается анализа атрибутивного стиля (АС) в области успехов и неудач – анализировать ли их совместно, по отдельности или при игнорировании одного типа ситуаций (обычно успехов). В оригинальной версии ASQ количество позитивных и негативных событий уравнено. Впоследствии предпринимался ряд попыток создать вопросник атрибутивного стиля с большей внутренней согласованностью и в них обычно увеличивалось количество негативных событий и изымались положительные ситуации. В некоторых вариантах опросника АС позитивные события присутствовали, однако, они не учитывались при подсчете балла оптимизма/пессимизма (см. Столц , 2003). Это было связано главным образом с тем, что объяснение позитивных событий внешними, конкретными и нестабильными причинами было в меньшей степени связано с депрессией, чем объяснение негативных событий внутренними, стабильными и глобальными. Преимущество негативных событий по отношению к позитивным, как более надежного и валидного инструмента, предсказывающего успешность в деятельности, также базировалось на ряде данных (см. Seligman, Shulman , 1986).

К. Петерсон полагает, что атрибутивный стиль касается объяснения причин негативных событий ( Peterson , 1991). Это связано с тем, что и переформулированная теория выученной беспомощности и ее последняя версия (теория безнадежности) предсказывают реакцию именно на негативные жизненные события, а также с тем, что именно показатели по АС по негативным событиям наиболее надежно предсказывают (униполярную) депрессию ( Sweeney, Anderson, Bailey , 1986).

Тем не менее, в последние годы появились исследования, последовательно подтверждающие прогностическую ценность информации об АС по благоприятным событиям ( Johnson, Han, Douglas et al., 1998; Abramson, Dykman, Needles , 1991; Yates, Yates , 1995). Как показывают эти исследования, объяснительный стиль по позитивным событиям представляет безусловный самостоятельный интерес. Становится ясным, что было ошибкой отказываться от анализа объяснения позитивных событий в атрибутивных опросниках. Так, Д. Нидлес и Л. Абрамсон была предложена модель выздоровления после депрессии, и в специальном исследовании ими было показано, что выздоровление депрессивных клиентов было связано с оптимистическими объяснениями позитивных событий при наличии одновременного опыта переживания ими этих событий ( Needles, Abramson , 1990).

Результаты ряда исследований подтверждают, что позитивные и негативные события представляют собой независимые переменные. Некоторые люди могут демонстрировать высокие баллы по одному из параметров атрибутивного стиля по позитивным событиям и при этом вовсе не обнаруживают низких баллов по тому же параметру по негативным событиям (см. Xenikou, Furnham, McCarrey , 1997). Результаты факторного анализа опросников АС подтверждают, что позитивные и негативные события выделяются как независимые факторы ( там же ). Современные исследования, посвященные позитивной атрибутивной ошибке в пользу своего Я (self-serving bias), также показывают, что люди демонстрируют различные атрибутивные стили для позитивных и негативных событий, то есть АС по позитивным и негативным событиям независимы друг от друга.

По-видимому, АС в области позитивных событий может помочь понять природу связи оптимизма и успешности в деятельности. Связь АС и успешности в учебной деятельности студентов-юристов была показана именно на материале объяснения благоприятных событий ( Satterfield, Monahan, Seligman et al., 1997). Также показатели оптимизма по позитивным событиям выступили предикторами высоких достижений и продуктивности в профессиональной деятельности у страховых агентов в исследовании английских психологов Ф. Кора и Д. Грея (см. Corr, Gray , 1996 a ). Все эти данные способствовали тому, что в последние годы стали проводиться исследования роли атрибутивного стиля в ситуации успехов, как в успешности деятельности, так и в психологическом благополучии.

Наконец, третий важный вопрос касается содержательной специфичности атрибутивного стиля. К. Петерсон с коллегами ( Peterson, Semmel, von Bayer et al., 1982) предлагают оценивать атрибутивный стиль по достиженческим и межличностным ситуациям в совокупности, утверждая, что достаточные основания для разведения этих двух областей отсутствуют. Это соответствует идее Селигман и Петерсона о том, что стиль объяснения – это стабильная личностная характеристика. Однако существуют и данные, подтверждающие специфику когнитивного реагирования людей на различные трудные жизненные ситуации, что привело к разработке специальных опросников, диагностирующих атрибутивный стиль в ситуациях, связанных с выполнением основных типов деятельности: учебной, трудовой/профессиональной, спортивной.

В обоих подходах к исследованию оптимизма: как атрибутивного стиля и как позитивных ожиданий относительно будущего – обнаруживается ряд общих позиций, но прослеживаются и существенные различия. Это позволяет считать феномены, рассматриваемые с помощью этих подходов, в качестве разных сторон оптимизма. С одной стороны, анализ связи двух конструктов показывает, что диспозиционный оптимизм и оптимистический АС умеренно слабо связаны друг с другом (r=0,2–0,3) ( Гордеева, Осин , 2010; Carver, Scheier , 1991). Оптимизм в подходе Селигмана понимается как гибкие конструктивные объяснения жизненных ситуаций, успехов и неудач. Оптимизм в концепции Карвера и Шейера – как позитивные ожидания от будущего. Первое понимание носит выраженно когнитивный характер, отражает характеристики размышлений, со всеми возможными искажениями, им присущими, и основано на оценке прошлых событий, при этом второе понимание оптимизма отражает эмоционально окрашенные представления и ожидания, касающиеся будущего. Это подтверждается и более выраженными связями диспозиционного оптимизма со шкалами, отражающими позитивные эмоции, в отличие от атрибутивного стиля.

С другой стороны, литература в области атрибутивного стиля и диспозиционного оптимизма носит ряд существенных сходных черт, что во многом связано с тем, что оба подхода произошли из попыток понять реакции на трудности и неудачи. Подход Селигмана и Петерсона начался с попытки понять природу депрессии, подход Карвера и Шейера – понять природу реагирования людей на стрессовые соматические заболевания. Общей для двух подходов является идея о том, что ожидания и представления человека существенно определяют его поведение. Оба подхода исходят из предположения о роли ожиданий в отношении будущего в поведении. В основе подхода М. Селигмана лежит предположение о том, что ожидания человека относительно будущих событий определяются его взглядами на причины прошлых событий. В соответствии с ранней моделью беспомощности Л. Абрамсон и ее коллег ( Abramson, Seligman, Teasdale, 1978), влияние атрибуций на поведение, мотивацию и когниции (за исключением самооценки) опосредовано ожиданиями будущих результатов. Однако концептуализация оптимизма в подходе Селигмана и его коллег не сводится лишь к позитивным ожиданиям, а рассматривает оптимизм как значительно более сложное и комплексное образование. Это сходство подходов является источником и близких результатов, получаемых в соответствующих исследованиях.

Феномен пессимистического, или депрессивного, неконструктивного мышления исследуется и в рамках других парадигм, и потому результаты, в них полученные, также вносят вклад в понимание феномена атрибутивного стиля. Это парадигмы двух типов – собственно исследовательские, ставящие своей задачей лучше понять и структурировать изучение феномена оптимизма, и психотерапевтические, исходящие из задачи описания ошибок мышления, свойственных людям с низким уровнем психологического благополучия. Говоря о последних, следует отметить, что весьма продуктивное изучение особенностей мышления на материале значимых для него ситуаций происходило в рамках когнитивной психотерапии. В работах А. Бека описываются особенности «примитивного» и «зрелого» мышления (адаптивного и дезадаптивного), в работах А. Эллиса и Р. Мак-Маллина – мышления рационального и иррационального. Благодаря этим работам, стало ясно, что низкий уровень психического здоровья и психологического благополучия соотносится с множеством разного рода ошибок и искажений: склонностью к необоснованному сверхобобщению, катастрофизации (при предсказании будущего), ригидности в оценках и выводах, жестким требованиям к себе, окружающим и миру (должномания), фиксации внимания на негативных аспектах ситуации, преувеличению или преуменьшению последствий определенных событий, склонности осуществлять сравнения не в свою пользу, негативному избирательному абстрагированию информации, дихотомическому мышлению и т. п.

В научной психологии довольно давно уже были подмечены трудности, с которыми сталкивается познание субъектом самого себя и других людей, что привело к открытию феноменов фундаментальной ошибки атрибуции, а также ингруппового фаворитизма, отражающих очевидную нелогичность и иррациональность такого мышления. Это привело к возникновению исследований социального мышления людей в отношении себя и других в рамках понятий «социальный интеллект», практический интеллект (Р. Стернберг), конструктивное – неконструктивное мышление (С. Эпштейн) и др.

В результате в последние годы стали появляться системные модели, описывающие оптимистическое или позитивное мышление личности, свойственное людям с выраженным психологическим благополучием ( Гордеева, Осин , 2010; Caprara, Steca , 2005, 2006; Leeson, Ciarrochi, Heaven , 2008). Например, Дж. Капрара и П. Стека предлагают рассматривать позитивное мышление как общий латентный конструкт, объединяющий объяснение и оценку себя, настоящего и будущего индивида, который обладает большей объяснительной и предсказательной силой, чем его составляющие. Во всех вышеупомянутых системных моделях предпринимаются попытки дифференцировать различные стороны оптимистичного – пессимистичного мышления (оптимизм в отношении себя, других людей, мира в целом, позитивных и негативных событий прошлого и ожиданий в отношении будущего) и их связь друг с другом. Психологам еще предстоит проделать большую работу по интеграции исследований диспозиционного оптимизма и атрибутивного стиля, а также в рамках других направлений психологии, изучавших обыденное мышление людей в отношении значимых для них явлений и ситуаций (в том числе практической психологии и психотерапии). Пока же мы остановимся на тех данных, которые известны на сегодняшний день в отношении оптимизма и пессимизма и получены в рамках двух основных подходов к их исследованию, активно развивавшихся в последние годы.

Связь оптимизма с депрессией, совладанием со стрессом и психологическим благополучием личности

Атрибутивный стиль традиционно операционализировался как когнитивный фактор риска для депрессии ( Seligman , 1990). Психологические исследования показывают, что люди в состоянии депрессии действительно склонны к пессимистическим размышлениям и негативным объяснениям различных жизненных событий. В серии исследований, проведенных под руководством М. Селигмана, было показано, что люди, обладающие пессимистическим стилем объяснения, в большей мере поддаются депрессии. Он обследовал студентов, получивших на экзамене более низкую оценку, чем та, на которую они рассчитывали, и установил, что у людей с пессимистическим стилем объяснения чаще отмечаются депрессивные симптомы ( там же ).

В другом исследовании изучалось влияние атрибутивного стиля на последующее возникновение депрессии у заключенных. Было обнаружено, что люди с пессимистическим атрибутивным стилем, оказавшиеся в тюрьме, переживали там более тяжелую депрессию, чем оптимисты ( Abramson, Metalsky, Alloy , 1989).

Прогностическая ценность АС в плане предсказания депрессии была продемонстрирована и на младших школьниках ( Seligman, Peterson, Kaslow, et al., 1984). В лонгитюдном исследовании принимали участие дети 8–13 лет. Дети, объяснявшие неблагоприятные события внутренними, стабильными и глобальными причинами, с большей вероятностью проявляли симптомы депрессии, чем те, кто приписывал эти события внешним, нестабильным и конкретным (специфическим) причинам.

В защиту тезиса о каузальной роли стиля объяснения в возникновении депрессии сошлемся на результаты одного лонгитюдного исследования, в котором изучалась связь между депрессией, учебными достижениями и объяснительным стилем у школьников 3–5-х классов ( Noelen-Hoeksema, Girgus, Seligman , 1986). В течение одного года было сделано пять замеров уровня депрессии и атрибутивного стиля (спустя 3, 6, 10 и 12 месяцев после первоначального замера этих переменных). В соответствии с предсказаниями переформулированной теории выученной беспомощности, объяснительный стиль ребенка коррелировал с текущим уровнем депрессии и предсказывал последующие изменения в уровне депрессии в течение года.

Метаанализ исследований, посвященных изучению связи между объяснительным стилем и депрессией ( Sweeney, Anderson, Bailey , 1986), убедительно свидетельствует в пользу переформулированной теории выученной беспомощности и депрессии, предложенной М. Селигманом, Л. Абрамсон и Дж. Тисдейлом. На материале анализа 104 исследований, включавших около 15 000 испытуемых, было показано, что (1) объяснение негативных событий внутренними, стабильными и глобальными причинами надежно и значимо связано с показателями монополярной депрессии и (2) объяснение позитивных событий внешними, нестабильными и конкретными причинами также коррелирует с наличием у индивида монополярной депрессии. Однако связь атрибуций с депрессией в случае объяснения позитивных событий была слабее, чем в случае объяснения негативных событий. В целом, эти паттерны связей не зависели ни от типа испытуемых (пациенты психиатрических клиник или студенты университета), ни от типа событий, относительно которых делалась атрибуция (реальное – придуманное), ни от методики измерения депрессии.

В еще одном недавно проведенном метаанализе, опирающемся на анализ 50 исследований, было показано, что у людей с диагнозом «депрессивное расстройство» была значимо менее выражена так называемая позитивная иллюзия, выражающаяся в склонности давать более внутренние, стабильные и глобальные атрибуции позитивным событиям, чем негативным событиям, по сравнению с людьми, у которых не было зафиксировано психопатологии (d=0,21) ( Mezulis, Abramson, Hyde, Hankin , 2004).

Таким образом, в исследованиях 1980–1990-х гг., проведенных М. Селигманом и другими учеными, было убедительно показано, что пессимистический стиль объяснения является предиктором депрессии, в то время как оптимистический – предиктором психического и физического здоровья. Было показано, что при депрессии индивид действительно, как то и предсказывает теория, склонен объяснять неудачи постоянными, внутренними и широкими причинами ( Abramson, Metalsky, Alloy , 1989; Nolen-Hoeksema, Girgus, Seligman , 1992; Seligman, Nolen-Hoeksema , 1987). Впоследствии, в это положение была внесена важная поправка, состоящая в том, что атрибуции вызывают депрессию только в том случае, если они в дальнейшем порождают у людей чувство безнадежности, и наибольшее значение при этом имеют стабильность и глобальность объяснений, а также наличие негативных жизненных событий ( Alloy, Kelly, Mineka, et al ., 1990; Abramson, Metalsky, Alloy , 1989).

Следовательно, люди с пессимистическим атрибутивным стилем не живут в постоянном состоянии безнадежности. В обычной жизни они нормально функционируют и демонстрируют относительную удовлетворенность жизнью. Однако, столкнувшись со неблагоприятным стрессовым событием (например, потеря работы), они оказываются склонными к переживанию безнадежности, беспомощности и к депрессии. Стабильный и глобальный атрибутивный стиль в отношении негативных событий приводит субъекта к ощущению, что он имеет ограниченный контроль над событиями, что в свою очередь ведет к состоянию беспомощности. Беспомощность характеризуется тремя характерными симптомами – замедленной инициацией волевой активности (произвольности, образующий мотивационный параметр), чувствами грусти (эмоциональный параметр) и негативными мыслями (когнитивная составляющая). Ожидания своей способности или неспособности оказывать влияние на события обусловливают последующие копинг-реакции.

Негативные последствия пессимистического АС для психического здоровья обнаружены не только в выборках взрослых, но также и у младших школьников, подростков и старшеклассников ( Noelen-Hoeksema, Girgus, Seligman , 1986, 1992; Seligman, Elder , 1986).

С другой стороны, было показано, что улучшение психологического состояния людей, испытывающих депрессию, сопровождается изменением атрибутивного стиля. В одном исследовании депрессивных пациентов просили заполнить Опросник атрибутивного стиля до терапии и после нее. В конце лечения состояние пациентов улучшилось, а их атрибутивный стиль стал менее постоянным, глобальным и внутренним ( Seligman, Kamen, Noelen-Hoeksema , 1988).

Если первоначально большинство исследований атрибутивного стиля касалось проблемы беспомощности, депрессии и пессимизма, то недавно фокус сместился в сторону связи АС с психологическим благополучием. Например, в исследованиях Х. Ченг и А. Фурнхама было обнаружено, что оптимистический атрибутивный стиль (как по позитивным, так и по негативным ситуациям) является надежным предиктором субъективного ощущения счастья, а также психического и физического здоровья. Оптимистический АС в позитивных ситуациях оказался более сильным предиктором ощущения счастья, чем психического здоровья, а оптимистический атрибутивный стиль по негативным ситуациям был предиктором как субъективного ощущения счастья, так и психического здоровья. Регрессионный анализ также показал, что атрибутивный стиль является значимым предиктором счастья и психического здоровья, объясняя 20 % и 38 % дисперсии соответственно ( Cheng, Furnham, 2001).

В следующем исследовании, проведенном этими авторами, было установлено, что АС, зафиксированный на материале объяснения позитивных ситуаций и на материале объяснения негативных ситуаций, коррелирует с ощущением счастья и самооценкой. Оптимистический АС оказался значимым предиктором счастья, объясняя 18 % дисперсии. Вместе с самооценкой оптимистический АС оказался значимым предиктором счастья, отвечая за 55 % дисперсии. При этом АС оказался не связанным ни с позитивным, ни с негативным аффектом, ни со шкалой аффективного баланса ( Cheng, Furnham , 2003).

Связь диспозиционного оптимизма с психологическим благополучием была показана в целом ряде исследований ( Гордеева, Осин , 2010; Aspinwall, Taylor , 1992; Carver, Gaines , 1987; Scheier, Carver , 1985, 1992). По данным исследования Т.О. Гордеевой и Е.Н. Осина, диспозиционный оптимизм позитивно связан с показателями субъективного счастья, депрессии (обратно) и самоуважения (r=0,5–0,6, p<0,001).

Поскольку оптимисты испытывают меньший стресс при столкновении с проблемой, очевидно, что им должны быть свойственны более эффективные копинг-стратегии. Различия стилей совладания были показаны во многих исследованиях. В одном из таких исследований студентов просили вспомнить наиболее стрессовое событие за последний месяц и заполнить опросник стратегий совладания в отношении к этому событию ( Sheier, Weintraub, Carver , 1986). В результате этого и ряда других исследований было выявлено, что оптимисты чаще выбирают проблемно-фокусированные и социально-ориентированные копинг-стратегии; им свойственна также положительная переоценка стрессовой ситуации. Пессимисты, напротив, отрицали позитивные стороны негативного события, акцентировали свое внимание на эмоциональных переживаниях, иногда прибегали к дистанцированию от стрессовой ситуации. Связь атрибутивного стиля и копинг-стратегий изучалась в исследовании, проведенном на старшеклассниках из Гонконга. Было обнаружено, что подростки с высоким уровнем оптимистического атрибутивного стиля (по обоим типам событий – негативному и позитивному) обнаружили тенденцию к использованию более продуктивных копинг-стратегий, в частности, планирование решения проблем и позитивную переоценку ( Poon, Lau , 1999).

Сталкиваясь с препятствием, оптимисты более склонны действовать уверенно и настойчиво (даже если продвижения в направлении к цели незначительны), в то время как пессимисты склонны к сомнениям и колебаниям. Оптимисты уверены, что препятствие, так или иначе, может быть преодолено, в то время как пессимисты ожидают неудачи. Эти различия в отношении человека к препятствиям помогают лучше понять способы преодоления (совладания) человеком стресса.

На российской выборке К. Муздыбаев исследовал связь диспозиционного оптимизма и других переменных, характеризующих позитивное мышление, со спецификой стратегий совладания с материальными трудностями. В исследовании приняли участие 700 жителей Санкт-Петербурга, представлявшие 7 различных социальных групп. Анализ суждений пессимистов показал, что они не верили в свою способность изменить ситуацию, ощущали невозможность добиться поставленных целей, тогда как люди, придерживавшиеся позитивных взглядов на жизнь, считали себя удачливыми, способными найти решение в критических обстоятельствах и добиться желаемого. В результате пессимисты остались плохо адаптированными к новым экономическим условиям по сравнению с оптимистами, успешно решающими многие жизненные проблемы ( Муздыбаев , 2003).

Как показал недавно проведенный метаанализ 50 исследований (N=11629) диспозиционного оптимизма и адаптивного реагирования на различные стрессоры, в целом оптимизм позитивно коррелирует с использованием активных, деятельных способов преодоления трудностей, направленных на устранение, уменьшение и снижение воздействия стрессоров и управление эмоциями (r=0,17), и негативно – с избегающими и пассивными копинг-стратегиями, направленными на игнорирование, избегание и уход от стрессоров или эмоций (r=–0,21) ( Solberg, Segerstrom , 2006). Размер эффекта был выше при сопоставлении копингов, направленных на активное преодоление проблемы или ее избегание, чем при сопоставлении проблемно– и эмоционально-ориентированных копингов.

В целом, различие между стилями оптимистов и пессимистов выражается в том, что оптимисты более склонны использовать активные, деятельные способы, в то время как пессимисты – эмоциональные, пассивные, такие как, например, бегство или отрицание (см. Сычев , 2008).

Еще одно объяснение лучшей способности оптимистов адаптироваться к трудным жизненным ситуациям заключается в том, что они включены в более широкую и поддерживающую социальную сеть, у них больше друзей, и они выше оценивают получаемую социальную поддержку ( Brissette, Scheier, Carver, 2002). Очевидно, это также соотносится с тем, что оптимисты больше удовлетворены своими романтическими отношениями и чувствуют себя в них более счастливыми, чем пессимисты ( Assad, Donnellan, Conger , 2007; Srivastava, McGonigal, Richards et al., 2006). Причем, по данным исследований, большая часть этой связи объясняется склонностью оптимистов к кооперативному решению проблем и конфликтов.

Возможным механизмом, объясняющим связь между оптимизмом и психологическим благополучием, является то, что оптимисты верят в роль усилий и настойчивости, воспринимают жизнь как вызов, получая удовольствие от решения трудных задач и преодоления трудностей (ср. «Победители не верят в случайность» – Ф. Ницше); пессимисты же, напротив, склонны верить в роль случая в достижении успеха, объясняя свой успех легкостью задачи и другими внешними неконтролируемыми факторами. Некоторые исследователи также предполагают, что на более успешную адаптацию оптимистов к трудным жизненным ситуациям влияет их включенность в широкую социальную сеть ( Brissette, Scheier, Carver , 2002).

Таким образом, исследования показывают, что оптимизм тесно связан с переменными, отражающими эффективную саморегуляцию, успешное психологическое функционирование, с более эффективными стратегиями преодоления трудностей и личностными чертами, характеризующими психическое благополучие: высокой самооценкой, ощущением контроля происходящего, а также с низким уровнем нейротизма, депрессии и тревожности.

Оптимизм и здоровье

Связь дипозиционного оптимизма с физическим здоровьем была показана в целом ряде исследований ( Hamid , 1990; Scheier, Carver , 1987; Scheier, Matthews, Owens et al., 1989; Taylor, Kemeny, Aspinwall et al., 1992). В ряде исследований было также продемонстрировано, что у людей с оптимистическим стилем объяснения состояние здоровья лучше и продолжительность жизни выше, чем у людей с пессимистическим стилем объяснения ( Peterson, Bossio , 1991).

К. Петерсон в течение года отслеживал состояние здоровья 170 студентов-первокурсников, предложив им до начала исследования заполнить расширенную версию опросника атрибутивного стиля, шкалу болезни Сульса и Мюллена, а также опросник депрессии А. Бека ( Peterson , 1988). Поскольку стиль объяснения связан с депрессией, производился отдельный ее замер. Заболеваемость оценивалась с помощью специальной анкеты, где студентов просили перечислить все заболевания и недуги, которыми они страдали в последние месяцы (первоначальный замер). Спустя 30 дней они снова заполнили анкету о состоянии своего здоровья. Участники исследования должны были отметить дату, когда симптомы болезни впервые проявились, и дату, когда они присутствовали в последний раз. Выраженность болезни фиксировалась посредством количества дней, когда присутствовал хотя бы один из симптомов болезни. Спустя год студенты сообщили, сколько раз в течение последних 12 месяцев они посетили врача для постановки диагноза или лечения болезни.

Подавляющее большинство болезней носили инфекционный характер и представляли собой простудные заболевания и грипп. Было обнаружено, что пессимистический АС (то есть склонность давать плохим событиям стабильные и глобальные объяснения) выступил надежным предиктором как количества дней болезни (после 30 дней), так и числа визитов к врачу (после 12 месяцев). Результаты исследования свидетельствовали о том, что связь АС с последующей заболеваемостью не вызвана предыдущей болезнью (заболеваемостью) или депрессией.

Следующее исследование носило лонгитюдный характер. В нем К. Петерсоном, М. Селигманом и Дж. Вэйлантом была подтверждена связь между атрибутивным стилем и заболеваемостью и показано, что пессимистический стиль объяснения представляет собой важный фактор риска для здоровья в среднем и пожилом возрасте. В исследовании, длившемся 35 лет, принимали участие 99 мужчин, выпускников Гарвардского университета (1939–1945). Для оценки АС использовались высказывания, сделанные мужчинами в возрасте примерно 25 лет, относительно пережитых ими трудных жизненных ситуаций во время войны, которые оценивались с помощью методики CAVE. Каждые 5 лет, начиная с 25-летнего возраста, делались замеры их физического и психического здоровья (всего 8 замеров).

Было обнаружено, что пессимисты, будучи вполне здоровыми в возрасте 25 лет, между 45 и 60 годами приобретали значительно большее количество проблем со здоровьем, чем оптимисты. АС являлся предиктором ухудшения здоровья в возрасте между 40 и 45 годами, то есть чем более пессимистичным был АС в 25 лет, тем хуже было состояние здоровья в 45. Кроме того, данные свидетельствуют о том, что привычка курить была в большей степени характерна для пессимистов, что объясняет одну из возможных связей между пессимизмом и здоровьем. Наконец, было обнаружено, что пессимистический атрибутивный стиль является предиктором вовлеченности в стрессовые жизненные события (r=0,21, p<0,02), а также обнаружилась надежная связь пессимистического АС с нездоровыми привычками (r=0,25, p<0,01) и низкой самоэффективностью, то есть низкой верой в возможность изменения этих привычек (r=0,23, p<0,02) ( Peterson, Seligman, Vaillant , 1988).

Важный, но пока плохо исследованный вопрос: каков механизм влияния пессимистического атрибутивного стиля на здоровье, почему он выступает предиктором заболеваемости? Возможно, что люди, склонные объяснять негативные события глобальными и стабильными причинами, становятся пассивными перед лицом недуга, не веря, что они могут влиять на болезнь (например, думая, что болезнь есть наказание, которое они получили за свои проступки). Также возможно, что они не заботятся о своем здоровье, не склонны предпринимать активные действия по профилактике болезни, поскольку не видят связи между собственным образом жизни и заболеваемостью, считая болезнь делом случая. Наконец, еще одно объяснение касается влияния фактора социальной поддержки, которая у людей с пессимистическим стилем объяснения может быть выражена слабее, поскольку люди с таким стилем социально изолированы.

Весьма интересно исследование Петерсона, Селигмана и их коллег, посвященное связи между АС и смертностью ( Peterson, Seligman, Yurko et al., 1998). В нем АС 1179 участников исследования Л. Термена оценивался с помощью методики CAVE по результатам интервью о пережитых трудных жизненных ситуациях, данного ими в 26-ти и 30-летнем возрасте. Средний возраст их рождения – 1910 год, исследование проводилось в 1991 г., когда 489 человек умерли. В регрессионное уравнение были введены все три параметра АС, однако, лишь глобальность оказалась связанной с продолжительностью жизни, а именно вероятностью умереть до 65 лет. Люди, умершие раньше этого возраста, были склонны давать широкие объяснения неблагоприятным жизненным событиям, то есть катастрофизировать, ожидая, что в будущем они снова с ними встретятся. Более детальный анализ обнаружил, что глобальность объяснения негативных ситуаций является наилучшим предиктором смерти от несчастного случая или насилия, а также неизвестных причин (но не от сердечно-сосудистых заболеваний или рака).

Оптимизм и несчастные случаи. В серии исследований, проведенных Петерсоном, было убедительно показано, что стиль объяснения негативных событий также связан с вероятностью стать жертвой несчастного случая. В одном из них 440 студентов заполнили вопросник, включавший в том числе вопрос «Как много несчастных случаев (негативных происшествий) вы пережили за последние 24 месяца?». Кроме того студентов спрашивали, как они обычно объясняют плохие события – обращаясь к стабильным (или нестабильным) и глобальным (или специфичным) причинам. Эти две оценки были обобщены в единый балл. Оценивались и другие переменные, которые, как показали предыдущие исследования, оказывались связаны со склонностью попадать в несчастные случаи: пол, национальность, леворукость, депрессия, гнев и импульсивность. Эти переменные были включены в множественное регрессионное уравнение для того, чтобы предсказать число несчастных случаев. Показательно, что АС оставался важным предиктором даже тогда, когда все эти переменные были введены и учтены.

В другом исследовании Петерсон с помощью процедуры путевого анализа показал, что фактором, опосредствующим связь АС и вероятность попадания в аварии и несчастные случаи, является «предпочтение опасных активностей» (таких как быстрая езда и выпивка), которое характерно для пессимистов ( Peterson , 2000).

Связь пессимистического атрибутивного стиля и депрессии была многократно доказана и является весьма убедительной. Затем последовали исследования о связи оптимизма со здоровьем (различными его показателями) и психологическим благополучием. Было обнаружено, что оптимизм является предиктором здоровья, измеренного с помощью различных показателей – от самоотчетов до оценок врачами общего благополучия, числа посещений врача, времени выживания после инфаркта, иммунологической эффективности, успешного завершения программы реабилитации и наконец, продолжительности жизни ( ibid. ). При этом, как замечает Петерсон, обычно со здоровьем были связаны стабильность и глобальность АС, но не интернальность.

Вскоре встал другой важный вопрос: как влияет оптимизм на успешность в деятельности, учебной и профессиональной. Одно из наиболее известных исследований, впервые убедительно продемонстрировавших эту связь, было проведено М. Селигманом и П. Шульманом на страховых агентах. Затем последовали исследования на студентах и школьниках, кандидатах в президенты и спортсменах. В результате было получено множество интересных и частично противоречивых данных, к рассмотрению которых мы и переходим.

Оптимизм и успешность в профессиональной деятельности и спорте

Диспозиционный оптимизм обнаруживает позитивные связи с уровнем дохода (r=0,23) и с уровнем образования (r=0,29) (по Taylor , 1998; см. также Муздыбаев , 2003).

На материале деятельности страховых агентов М. Селигманом и П. Шульманом было показано, что существует связь между оптимистическим стилем объяснения жизненных событий и успешностью в профессиональной деятельности у страховых агентов ( Seligman, Shulman , 1986). По данным Селигмана, это наиболее оптимистично настроенная социальная группа из всех тестированных прослоек населения. Тем не менее, и у нее можно обнаружить разброс в степени оптимистичности размышлений об успехах и неудачах. Исследователи предложили агентству по страхованию жизни Metropolitan Life использовать для отбора персонала, наряду с тестом Карьерного профиля, диагностирующим умения и навыки потенциального кандидата, опросник на выявление атрибутивного стиля (ASQ), определяющий степень оптимистичности. Были составлены две группы: контрольная, в которую входили страховые агенты, нанятые в результате высоких показателей по Карьерному профилю, и специальная экспериментальная группа – оптимистическая, в которую вошли кандидаты с показателями по оптимизму выше среднего и неудовлетворительными показателями по Карьерному профилю.

Оказалось, что по итогам первого года работы страховые агенты из контрольной группы, объяснявшие неудачи оптимистично, обошли пессимистов по объему проданных страховок на 8 %, а по итогам второго года – на 31 %. При этом страховые агенты из экспериментальной группы по итогам первого года обошли пессимистов из контрольной группы (из нижней половины списка по опроснику ASQ) по объему продаж на 21 %, а по итогам второго – на 57 %. По результатам за два года они превзошли средний уровень контрольной группы на 27 %. Также было обнаружено, что оптимисты не только продавали значительно больше страховых полисов, но и дольше удерживали свои профессиональные позиции, чем пессимисты, которые в три раза чаще бросали работу, и это никак не предсказывалось их уровнем профессионализма ( Seligman , 1990; Seligman, Shulman , 1986).

Впоследствии были осуществлены дополнительные исследования, подтвердившие, что оптимистический атрибутивный стиль является предиктором профессиональной успешности в области продаж. Ф. Кор и Дж. Грей ( Corr, Gray , 1996 а ) обнаружили, что оптимистический атрибутивный стиль объяснения хороших событий у страховых агентов позитивно связан с продажами (количество проданных страховок + средняя ценность страхового полиса), то есть успешные страховые агенты, продающие больше страховок, имеют более оптимистичный атрибутивный стиль, чем их коллеги, менее оптимистично объясняющие хорошие события (в=0,25, p<0,01).

Анализируя с помощью методики CAVE речи кандидатов на пост президента США, Селигману и Зуллову удалось предсказать победу наиболее оптимистичного кандидата (по Zullow, Oettingen, Peterson, Seligman , 1988).

В исследовании австралийского психолога П. Хенри анализировался атрибутивный стиль работников руководящего звена и работников ручного труда. С ними были проведены глубинные интервью, в которых испытуемых просили рассказать о себе, об истории своей жизни и ожиданиях на будущее. Для анализа полученного материала использовалась методика CAVE, позволяющая оценивать объяснения позитивных и негативных событий по параметрам интернальности – экстернальности, стабильности – нестабильности и глобальности – специфичности. Представители рабочего класса обнаружили значимо более пессимистический стиль объяснения, чем работники руководящего звена и профессионалы, то есть первые чаще обвиняли в неблагоприятных событиях себя, а не других людей, чаще рассматривали причины этих событий как стабильные, а не временные, и считали, что эта причина влияет на многие области жизни, а не просто на отдельную ее часть. Кроме того, было обнаружено, что представители рабочего класса с большей вероятностью объясняли благоприятные события как нестабильные во времени и локальные ( Henry , 2005).

Согласно Селигману, «пессимизм отрицательно сказывается на многих видах человеческой деятельности» ( Seligman , 2002, p. 178) [2] . Однако систематическим исследованиям подвергались лишь страховые агенты и спортсмены некоторых видов спорта.

На материале спортивной деятельности были получены данные в пользу позитивной связи между оптимистическим АС и успешностью пловцов, баскетболистов и бейсбольных команд ( Seligman, Noelen-Hoeksema, Thornton , et al., 1990; Rettew, Reivich , 1995; Martin-Krumm, Sarrazin, Peterson , et al., 2003). Однако, существуют и данные о негативной связи оптимистического АС и успешностью ( Davis, Zaichkowski , 1998), что, очевидно, может быть связано со спецификой деятельности, проблеме, на которой мы остановимся ниже.

Оптимизм и успешность в учебе

Согласно подходу М. Селигмана, существуют два основных фактора риска, сказывающиеся на успеваемости ребенка: пессимистический стиль объяснения и неблагоприятные жизненные события. Именно объяснительный стиль связан с тем, что пессимисты не реализуют своего потенциала, а оптимисты превосходят его, то есть показывают более высокие оценки, чем предсказывает тест интеллекта или тест академических достижений. Неблагоприятные жизненные события, такие, как развод родителей, смерть кого-то из членов семьи, потеря работы кем-то из родителей или смерть любимого домашнего животного, также могут оказывать негативное влияние, приводя к депрессии и снижению академической успеваемости ребенка ( Зелигман , 1997).

Чтобы выяснить, какова роль оптимистического стиля объяснения в успешном обучении в университете, Кристофер Петерсон и Лиза Баррет провели специальное лонгитюдное исследование. В самом начале учебного года они предложили первокурсникам заполнить вопросник академического атрибутивного стиля (Academic ASQ), состоящий из 24 негативных учебных ситуаций. Результаты первой зимней сессии показали, что студенты, имевшие более высокий уровень успеваемости, чем от них можно было ожидать, исходя из показателей теста академических способностей, заполненного при поступлении и школьных оценок, были склонны к оптимистическому объяснению негативных ситуаций в учебе, то есть описывали их как вызванные внешними, нестабильными и конкретными причинами. Напротив, те, кто объяснял негативные события в учебной деятельности как вызванные внутренними («я виноват»), стабильными и широкими причинами, в первую сессию получили более низкие оценки. Эта зависимость между АС и успеваемостью сохранялась и тогда, когда статистически контролировался вклад способностей и депрессии. Кроме того, студенты с пессимистическим объяснительным стилем были менее склонны ставить перед собой конкретные учебные цели и обращаться за советами к научным руководителям и консультантам – что может также служить возможным объяснением их низкой успеваемости ( Peterson, Barrett , 1987).

Ряд последующих исследований подтвердил связь между пессимистическим атрибутивным стилем и низкими результатами в учебной деятельности ( Гордеева, Осин , 2010; Henry, Martinko, Pierce , 1993; Leeson, Ciarrochi, Heaven , 2008; Martinez, Sewell , 2000; Noelen-Hoeksema, Girgus, Seligman , 1986; Rowe, Lockhart , 2005).

Таким образом, М. Селигман и его коллеги продемонстрировали существование причинной связи между объяснительным стилем, с одной стороны, и учебной успеваемостью, а также успешностью в профессиональной деятельности и спорте – с другой. Был сделан вывод о том, что оптимисты лучше учатся в школе и более успешны на работе, по крайней мере, в тех видах деятельности, где настойчивость, оптимизм и конструктивные реакции на неудачи наиболее важны. Была также обнаружена позитивная связь пессимистического стиля объяснения неудач с дефицитом поиска помощи, неадаптивными целями, неэффективным использованием учебных стратегий и более низким уровнем притязаний ( Peterson, Barrett , 1987).

Однако не совсем ясно, что является лучшим предиктором достижений – оптимизм по успехам или по неудачам. Эта проблема усугубляется тем, что во многих исследованиях изучались особенности объяснительного стиля лишь в области неудач, а также тем, что некоторые авторы сообщают только суммарные результаты по атрибутивному стилю (подсчитывалась разность оптимизма по позитивным и негативным событиям).

Кроме того, есть данные, противоречащие вышеизложенным, подтверждающие, что по крайней мере в определенных ситуациях пессимисты не показывают никаких признаков ухудшений в деятельности и даже имеют преимущества перед оптимистами. В целом ряде исследований была обнаружена обратная связь между оптимистическим атрибутивным стилем и успешностью в учебе ( Gibb, Zhu, Alloy , et al., 2002; Gordeeva, Osin , 2007; Hale , 1993; Houston , 1994; LaForge, Cantrell , 2003; Satterfield, Monahan, Seligman , 1997; Yee, Pierce, Ptacek , et al., 2003) или отсутствие связей между данными переменными ( Bridges , 2001; Hale , 1993; Musgrave-Marquart, Bromley, Dalley , 1997; Ward , 2003; Yee, Pierce, Ptacek , et al., 2003). Так, в лонгитюдном исследовании на студентах-юристах оптимизм по позитивным событиям негативно предсказывал успеваемость (то есть пессимисты учились лучше), а по негативным – не обнаружил с ней значимой связи ( Satterfield, Monahan, Seligman , 1997). В другом исследовании, также проведенном на студентах университета, пессимистичный атрибутивный стиль при объяснении негативных событий не обнаружил связей с успеваемостью в первой половине семестра, но обнаружил связи с успешностью сдачи экзамена во второй половине семестра ( Yee, Pierce, Ptacek , et al., 2003). Были обнаружены позитивные корреляции между пессимистическим атрибутивным стилем при объяснении негативных событий и академической успеваемостью у школьников ( Houston , 1994), у студентов, изучающих маркетинг ( LaForge, Cantrell , 2003) и психологию ( Yee, Pierce, Ptacek , et al., 2003), и успешностью решения испытуемыми задач, требующих запоминания и логического мышления ( Yee, Pierce, Ptacek , et al., 1996).

Исследования, посвященные связи оптимизма как позитивных ожиданий относительно будущего (имеется в виду диспозиционный оптимизм) с успешностью деятельности, немногочисленны, и их результаты также носят противоречивый характер. В двух исследованиях ( Гордеева, Осин , 2010; Chemers, Hu, Garcia , 2001) были обнаружены позитивные связи между диспозиционным оптимизмом и успеваемостью у старшеклассников (r=0,19, p<0,01) и первокурсников (r=0,21; уровень способностей контролировался), однако в двух других ( Aspinwall, Taylor , 1992; Robbins, Spence, Clark , 1991), проведенных на студентах, значимых связей оптимизма с учебной успешностью обнаружено не было.

С чем связаны обнаруженные противоречивые корреляции между оптимизмом и успешностью? Очевидно, что проблема связи оптимизма с успешностью деятельности сложна. Может быть предложено несколько объяснений. Большое значение имеет специфика деятельности и уровень ее сложности. Оптимизм – качество, крайне нужное страховым агентам и менеджерам по продажам, по сути, это профессионально важная личностная характеристика, которая в первую очередь обеспечивает успешность их деятельности. Страховым агентам нужно обладать высоким запасом жизнестойкости, уметь радоваться успехам, даже если они редки, спокойно реагировать на отказы клиентов, оставаясь позитивно настроенными. Их работа достаточно трудна, поскольку нужно постоянно демонстрировать позитивный настрой и при этом часто сталкиваться с отказами. Это деятельность, требующая выраженного оптимизма и настойчивости.

Оптимизм может быть также полезен школьникам, студентам, спортсменам, позволяя не зацикливаться на неудачах и настойчиво стремиться к достижению поставленных целей. Оптимистическая оценка происходящего также полезна тем, что помогает видеть благоприятные события как широкие и постоянные, что способствует повышению самооценки и стремлению к постановке более трудных целей.

М. Селигман высказал гипотезу, что люди с оптимистическим стилем объяснений будут успешны в таких типах деятельностей, где работа требует настойчивости и инициативы и сопряжена с возможным разочарованием, неприятием со стороны других людей. Это такие области, как торговля, маклерские услуги, связь с общественностью, выступление со сцены, добывание денег на финансирование различных проектов и благотворительные нужды, творческие профессии, состязательные профессии и профессии, требующие выкладывания и умения справляться с высокой эмоциональной нагрузкой. Напротив, умеренные пессимисты со своим обостренным чувством реальности предпочтительны в таких областях, как конструирование и техника безопасности, эскизные технические и экономические проработки, переговоры, связанные с заключением контрактов, финансовый контроль и бухгалтерия, юстиция (но не судопроизводство), административные функции в бизнесе, статистика, техническая литература, контроль качества, кадровые вопросы ( Зелигман , 1997). Будущим исследователям еще предстоит проверить эти гипотезы.

Важную роль играет также уровень сложности деятельности. В исследовании Б. Гибба и его коллег получены крайне интересные данные, подтверждающие, что влияние атрибутивного стиля на успешность учебной деятельности студентов университета определяется их уровнем академических способностей. Было обнаружено, что пессимистический атрибутивный стиль, а именно, внутренние и стабильные объяснения неудач, негативно сказываются на успеваемости только при низких академических способностях. Напротив, для студентов с высоким уровнем академических способностей (по тесту SAT) тенденция объяснять негативные события внутренними и стабильными причинами (пессимистический АС) не влияет на академические достижения и даже может приводить к лучшим результатам (!). Например, студент с высокими академическими способностями приписывает низкую оценку на экзамене своей привычке вечно откладывать подготовку «на потом», и это побуждает его начать работать над экзаменационным материалом раньше, что в свою очередь приведет к лучшим результатам в учебе ( Gibb, Zhu, Alloy , et al., 2002).

Данные исследования В. Фольетте и Н. Джекобсон также вскрывают парадоксальную связь атрибуций и мотивации и помогают понять, почему люди с пессимистическим атрибутивным стилем могут демонстрировать более высокие результаты. Оказалось, что студенты, которые давали внутренние, стабильные и глобальные объяснения плохо сданному экзамену, не обнаруживали уменьшения мотивации, а напротив, были склонны планировать более активную подготовку к следующему экзамену ( Follette, Jacobson , 1987).

Интересное объяснение позитивной роли пессимизма было предложено Дж. Норем и Н. Кантор, которые ввели понятие «защитного пессимизма». Защитный пессимизм заключается в том, что индивиды иногда могут использовать низкие ожидания контроля результата деятельности для того, чтобы справиться со своей тревожностью, так что она не оказывает негативного воздействия на деятельность ( Norem, Cantor , 1986).

Противоречивые результаты позволяют предположить, что оптимизм в объяснении неудач может как способствовать успешности в учебной деятельности, так и мешать ей. Нереалистичный оптимизм может оказаться вредным при столкновении с неудачами в учебе, стимулируя удовлетворенность текущим положением дел и расслабленность вместо собранности и активного планирования дальнейших действий, направленных на достижение возможно лучших результатов. Но оптимизм может выступить и позитивным фактором, способствуя быстрому восстановлению позитивного эмоционального состояния после неудачи и активному продолжению деятельности. Результаты проведенных нами исследований свидетельствуют о том, что оптимизм в объяснении позитивных достиженческих ситуаций (успехов) оказывается важным фактором, способствующим успешности деятельности, требующей долговременных усилий (на материале учебной деятельности в школе), в то время как пессимизм может оказаться полезным при необходимости проявить кратковременные усилия (например, при сдаче вступительных экзаменов в университет) ( Гордеева, Осин , 2010; Gordeeva, Osin, Ivanchenko , 2008).

Противоречивость получаемых данных может быть также связана с разными показателями достижений и разными методами измерения атрибутивного стиля. Так, в одних исследованиях использовался общий вопросник ASQ (или его различные версии, в том числе расширенные), в других – AASQ (измеряющий атрибутивный стиль в области учебной деятельности). В одних анализировался атрибутивный стиль и по негативным, и по позитивным событиям, в других – только по негативным. Исследования отличаются также способом сбора данных (корреляционное или лонгитюдное исследование). Возможно также, что влияние оптимизма на успешность деятельности может быть опосредованным, например, ожиданиями успеха, особенностями целеполагания и тревожностью (см. Martin-Krumm, Sarrazin, Peterson et al., 2006).

И для теории, и для практики одним из наиболее важных является вопрос о механизмах влияния оптимистического мышления на успешность деятельности и личностного функционирования (психического здоровья). Оптимистическое мышление может оказывать множественные влияния: 1) на чувство собственной компетентности и, через это, на внутреннюю мотивацию; 2) на постановку целей: человек, верящий в возможность достижения успеха и важность приложения усилий для достижения успешного результата в деятельности, не будет бояться браться за сложные задачи и ставить перед собой достаточно сложные цели; 3) на активность в достижении целей: люди, верящие в контролируемость успехов и неудач, будут демонстрировать настойчивость, работоспособность и готовность доводить начатое дело до конца; 4) способствуя адаптивным реакциям на трудности: конструктивная интерпретация неудач способствует адаптивным поведенческим и эмоциональным реакциям на неудачи, использованию проблемно-фокусированных стратегий их преодоления.

Оптимизм и качество супружеских отношений

В области межличностных отношений с помощью специально сконструированных шкал АС (тест RAM) показано, что оптимистический атрибутивный стиль, измеренный на материале объяснения негативных межличностных ситуаций, является надежным предиктором супружеской удовлетворенности. Супруги, которые приписывали негативные гипотетические действия своих партнеров внутренним, стабильным и глобальным причинам, с большей вероятностью высказывали неудовлетворенность своими отношениями ( Bradbury, Fincham , 1990).

В исследовании Т. Бредбери с коллегами было обнаружено, что чем более выражен пессимистический атрибутивный стиль у жены относительно поведения ее супруга, тем больше ей свойственно проявление непродуктивного реагирования и тем меньше – эффективное реагирование при обсуждении значимых семейных проблем ( Bradbury, Beach, Fincham et al., 1996).

Оптимизм и качество детско-родительских отношений

Значительно менее изучена роль оптимистических атрибуций в детско-родительских субсистемах. Согласно данным М. Селигмана с коллегами, стиль объяснения ребенка обнаруживает значимую положительную связь со стилем объяснения матери (но не со стилем объяснения отца) независимо от пола ребенка (Seligman et al., 1984). Сходство стилей объяснения матерей и их детей, очевидно, обусловлено тем, что дети проводят с ними больше всего времени и имеют возможность наблюдать за ними и учиться у них объяснению разного рода причинных зависимостей. Однако, в ряде других исследований подобных связей установить не удалось. Например, в исследовании, проведенном Дж. Гарбер и К. Флин, не было обнаружено связи между общим АС матери и АС ребенка, но была установлена значимая связь между тем, как мать объясняла поведение своего ребенка и уровнем оптимистичности его АС ( Garber , 2000).

Специалисты в области роли каузальных атрибуций и детско-родительских отношений утверждают, что наиболее продуктивным является использование специальных шкал для оценки детьми и родителями поведения друг друга, а не общих опросников типа CASQ. То есть важно проводить специальный анализ того, как родители объясняют негативные и позитивные проявления в поведении ребенка, а также как сами дети воспринимают разные ситуации детско-родительских отношений. В одном из таких исследований Д. Финчам ( Fincham , 2000) показал, что объяснительный стиль ребенка в отношении поведения родителей был связан с мерой позитивности восприятия ребенком этих отношений, как с матерями, так и с отцами, а также с продуктивностью этих взаимодействий (например, неэффективными спорами, руганью, пререканиями).

АС может также предсказывать качество и гармоничность детско-родительских отношений. Было обнаружено, что атрибуции подростков относительно их отцов играли значимую роль в их негативных взаимодействиях с отцами (как в момент замера АС, так и впоследствии). Кроме того, было обнаружено, что и АС, и поведенческие взаимодействия обнаружили высокий уровень стабильности во времени как у отцов, так и у их детей ( МасКinnon-Lewis, Castellino, Brody et al., 2001). В другом недавно проведенном исследовании на материале детско-материнских отношений было показано, что особое значение имеет глобальность объяснений. Глобальность, или универсальность, объяснений матерей относительно собственной жизни была связана с глобальностью объяснения ими поведения своих детей-подростков, а та в свою очередь коррелировала с уровнем конфликтов между ними ( Hetherington, Tolejko, McDonald et al., 2007).

Оптимизм у представителей разных религий и культур

Чтобы выяснить, как влияет религиозная принадлежность на выраженность оптимизма, Ш. Сейти и М. Селигман оценивали АС у 623 представителей девяти основных религий, распространенных в США ( Sethi, Seligman , 1993). Эти религии были подразделены на три подгруппы. Первую подгруппу составили ортодоксальные фундаменталисты: ортодоксальный иудаизм, кальвинизм и ислам. Их фундаментализм состоит в том, что они отличаются достаточно буквальным пониманием религиозных текстов и множеством ежедневных правил поведения, накладываемых на верующих.

Во вторую группу вошли четыре «умеренные» религии: консервативный иудаизм, католицизм, лютеранство и методисты. Их представители отличаются более либеральными взглядами, тратя меньше времени на религиозную активность и принимая на себя меньше обязательств религиозного характера. Третья группа состояла из двух так называемых либеральных религий: унитаризма и реформированного иудаизма. По мнению авторов исследования, в этих религиозных направлениях наиболее активно поддерживается индивидуальность, толерантность и скептицизм, ее члены могут свободно решать, насколько они верят в религиозные догматы. Сама вера в Бога, например, не является необходимой для того, чтобы практиковать унитаризм или реформированный иудаизм.

Было обнаружено, что люди, исповедовавшие религии, включенные в первую подгруппу, были значительно более оптимистичными, чем участники, исповедовавшие религии из третьей (либеральной) подгруппы (F(2,593)=14,82, p<0,0001), при этом оптимизм представителей второй подгруппы находился посередине. Интересно, что это касалось и объяснения позитивных и объяснения негативных событий, хотя различия в интерпретации позитивных событий у приверженцев различных религиозных групп были более выраженными.

Кроме того, с помощью методики CAVE исследователи проанализировали материалы, которые слышат и читают представители различных религий – проповеди, литургии. Анализировались фразы, которые содержали выражения каузального характера, такие как «потому что», «так как» или «как результат того что». Отрывки из разных документов были случайным образом перемешаны и розданы тренированным экспертам, незнакомым с источником материалов. Материалы оценивались с точки зрения интернальности, стабильности и глобальности анализировавшихся объяснений. Результаты данного анализа показали, что больший оптимизм, обнаруженный у представителей фундаменталистских религий, соотносится с большими надеждами, которые предлагают их религии. Фундаменталистская религиозная служба содержала в себе больше оптимизма, чем либеральные службы, при этом службы умеренных религиозных течений находились между ними (F(2,93)=25,81, p<0,00001) ( Sethi, Seligman , 1993).

По-видимому, АС может также отличаться у представителей разных культур и в разные исторические эпохи. В пользу существования кросс-культурных различий в АС свидетельствуют данные о разной выраженности ошибки позитивности у представителей разных культур. В частности, результаты метаанализа показали, что представители азиатских культур обнаруживают менее выраженную ошибку позитивности (d=0,40), то есть склонность к более внутренним, стабильным и глобальным атрибуциям в случае объяснения позитивных событий, чем в случае объяснения негативных, чем жители США (d=1,05) и европейцы (d=0,70) ( Mezulis, Abramson, Hyde, Hankin , 2004).

Габриэла Оттинген провела интересное исследование объяснительного стиля у западных и восточных немцев до объединения ГДР и ФРГ. Она подвергла анализу материалы трех западноберлинских и трех восточноберлинских спортивных газет в период Зимней Олимпиады 1984 года, всего 381 цитату с объяснениями спортивных успехов и неудач. Оттинген обнаружила, что заявления восточных немцев были значительно пессимистичнее, чем западных. Интересно, что восточные немцы прекрасно выступили на олимпиаде, выиграв 24 медали (западные немцы – всего четыре), кроме того, все их газеты были государственными, что могло быть хорошим аргументом в пользу оптимизма, однако, этого не произошло ( Oettingen, 1995).

Возможно, что эти данные отражают надежды и ожидания, испытываемые людьми, проживающими в условиях двух разных политических систем. В пользу данного объяснения свидетельствуют также наблюдения за поведением рабочих их двух стран. Наблюдения в барах, расположенных в промышленных районах Западного и Восточного Берлина, подтвердили пессимистичность восточных немцев. У посетителей баров подсчитывались разные поведенческие проявления, по которым можно судить о депрессивных состояниях: улыбки, смех, позы, энергичные движения руками, а также мелкие движения типа кусания ногтей. Оказалось, что рабочие из Восточного Берлина значимо чаще демонстрировали поведение депрессивного характера. Например, они реже смеялись и улыбались (p<0,002), реже сидели или стояли выпрямившись (p<0,001), и реже были повернуты лицом к другим людям (p<0,001) (см. Zullow, Oettingen, Peterson, Seligman , 1988).

Данные о выраженности пессимистичного мышления у жителей бывшей ГДР нашли подтверждение и в широкомасштабном исследовании представлений о контроле учебной деятельности, проведенном с учащимися школ (2–6 классы) из Восточного Берлина, Западного Берлина, Москвы и Лос-Анджелеса. Оказалось, что представления школьников из Восточного Берлина о владении средствами достижения успеха в учебной деятельности и контролируемости своих школьных успехов и неудач отличались наибольшей пессимистичностью и беспомощностью ( Oettingen, Little, Lindenberger et al., 1994).

Большинство исследований атрибутивного стиля были проведены на американских выборках. Интересно, что для них характерна максимальная асимметрия в объяснении позитивных и негативных событий. Она проявляется в склонности предлагать более внутренние, стабильные и глобальные объяснения в случае объяснения хороших событий и менее внутренние, стабильные и глобальные в случае объяснения плохих. Минимальная выраженность этого расхождения наблюдается у японцев (см. Mezulis, Abramson, Hyde, Hankin , 2004). Исследования, проведенные на английских, датских, российских, финских и других выборках, свидетельствуют о значимых кросс-культурных различиях в выраженности атрибутивного стиля и его коррелятах (см. Гордеева , 2007).

Исследования оптимистического мышления имеют особую актуальность и перспективы в России. По данным самых разных исследований, россияне показывают достаточно низкие показатели психического здоровья, удовлетворенности жизнью, счастья, преобладание негативного аффекта над позитивным, высокие показатели депрессии, тревожности и агрессивности ( Аракелов , 2006; Джидарьян , 2001; Diener, Lucas, Scollon , 2006; Ryan, Little, Sheldon et al., 1999). В широкомасштабном кросс-культурном исследовании психологического благополучия и счастья, проведенном под руководством Э. Динера (в котором приняла участие 41 страна), российская выборка занимает предпоследнее место по удовлетворенности жизнью и по соотношению позитивных и негативных эмоций ( Diener, Lucas, Scollon , 2006; а также см. Селигман , 2006).

Ряд исследований непосредственно подтверждает точку зрения о пессимистичности россиян (см. Муздыбаев , 2003; Тер-Минасова , 2004; Balatsky, Diener , 1993; Brief, Comrey , 1993; Kassinove, Eckhardt , 1994). В исследовании предпринимателей, ученых, рабочих и пенсионеров большая часть российского общества была оценена как пессимистически настроенная ( Абульханова, Енакаева , 1996).

Однако есть данные, свидетельствующие об определенном оптимизме некоторых сторон русской культуры. Например, ряд исследователей полагает, что русские склонны пессимистично оценивать лишь настоящее, для них типична неудовлетворенность существующим положением дел ( Стефаненко , 2004). И.А. Джидарьян, исследовавшая счастье и удовлетворенность жизнью в российском обществе, приходит к выводу, что надежды и мечты о благополучном и счастливом будущем , устремленность в завтрашний день являются одной из наиболее ярких и глубоко укорененных черт русского народа ( Джидарьян , 1997). Исследование анализа лексических групп русского языка также позволяет заключить, что для его носителей характерен оптимизм в прогнозе будущего, связанный с верой в то, что негативные события обойдут их стороной, что отражается в непереводимом на многие языки словечке «обойдется» ( Голованиевская , 1997).

Здесь уместно отметить, что у населения России наблюдаются также специфические гендерные различия в продолжительности жизни, уровне самоубийств и гибели от несчастных случаев, – средняя продолжительность жизни мужчин составляет 59 лет, женщин 73 года, мужчины также лидируют по уровню самоубийств и гибели от несчастных случаев. Эти различия нельзя объяснить генетикой, низким уровнем медицинского обслуживания и бедностью населения, за ними кроются различные психологические факторы: гендерные различия в оптимизме, конструктивности стиля мышления, стиле реагирования на неудачи и копинг-стратегиях. Недавние психологические исследования на российских выборках подтверждают данное предположение. Так, было выявлено, что российские женщины обнаруживают более высокий уровень диспозиционного оптимизма и более оптимистичный атрибутивный стиль ( Гордеева, Осин, Шевяхова , 2009; Муздыбаев , 2003), что хорошо согласуется с тем, что они чувствуют себя более счастливыми и удовлетворенными жизнью, чем мужчины ( Джидарьян , 2001). Интересно, что, по полученным нами данным, гендерные различия в оптимистическом мышлении отсутствуют у подростков-старшеклассников, но появляются уже в возрасте ранней взрослости ( Гордеева, Осин, Шевяхова , 2009).

По зарубежным данным гендерные различия в оптимизме отсутствуют ( Peterson , 2000). Мы полагаем, что исследования оптимизма как способности конструктивно мыслить, объясняя себе сложные жизненные ситуации, могут внести ценный вклад в понимание этих различий у россиян и помочь их эффективно скорректировать.

Источники оптимизма

Исследования близнецовым методом показывают, что оптимизм (оптимистический АС) может передаваться по наследству (детерминирован генетическими факторами), при этом вклад генотипа по разным данным варьирует от 15 до 50 % ( Schulman, Keith, Seligman , 1993). Существуют также данные, подтверждающие стабильность оптимистического атрибутивного стиля. Как показало сопоставление выраженности пессимистического мышления по материалам дневниковых записей, сделанных в юности и 52 года спустя (использовалась методика CAVE), стиль объяснения негативных событий является достаточно стабильной характеристикой индивида (p<0,002). При этом интересно, что стиль объяснения позитивных событий может претерпевать существенные изменения в течение жизни ( Burns, Seligman , 1989). Однако поскольку эти данные о стабильности/изменчивости атрибутивного стиля на протяжении жизни были получены всего на 30 испытуемых, они требуют своего дальнейшего подтверждения.

В соответствии с данными Селигмана, оптимизм как склонность мыслить определенным образом о жизненных ситуациях складывается примерно к 8–9-летнему возрасту. Селигман и его коллеги провели ряд исследований, посвященных изучению источников стиля объяснения у детей. В качестве основных источников рассматривались: роль родителей как моделей атрибутивного стиля, роль критики со стороны взрослых (родителей и учителей) и роль неблагоприятных событий и кризисов в жизни ребенка (см. Зелигман , 1997; Seligman, Peterson, Kaslow et al., 1984).

Действительно, существуют подтверждения того, что стиль объяснения ребенка схож со стилем объяснения матери (см. об этом выше). Очевидно, что сходство атрибутивных стилей родителей (чаще всего матерей) и их детей обусловлено тем, что дети имеют максимальную возможность учиться у них объяснению разного рода событий (причем как внешнего характера, так и внутреннего). Не случайно, что именно вопрос «Почему?» является одним из первых и наиболее повторяемых вопросов, которые начинают задавать дети. Внимательно вслушиваясь в те или иные причины, о которых говорит ему мать, ребенок усваивает, являются ли, например, причины неудач, с которыми ей приходится сталкиваться, постоянными или временными, конкретными или универсальными, ее ошибкой или чьей-то еще.

Следующим важным источником, благодаря которому ребенок формирует свой стиль объяснения, является характер обратной связи , получаемой ребенком от воспитывающих его взрослых, то есть характер объяснения ими причин успехов и неудач, происходящих в жизни ребенка. Например, один школьный учитель может давать замечания и комментарии, приписывающие неудачи ребенка на уроке временным и конкретным причинам (например, «Ты не достаточно старался»; «Ты была невнимательна»; «Ты хулиганил, когда я объясняла материал»). Напротив, объяснения неудач ребенка, даваемых другим учителем (или другому ребенку), могут иметь постоянный и широкий характер: «Ты слабоват в математике»; «Ты никогда не проверяешь свою работу»; «Ты вечно сдаешь неряшливую работу», что вносит свой вклад в формирование пессимизма.

Родители и другие взрослые могут с раннего детства вносить постоянный и весомый вклад в формирование пессимистического АС ребенка, объясняя его ошибки постоянными чертами характера и недостатком способностей и забывая использовать значительно более эффективные объяснения – такие, как недостаток упорства, усилий и настойчивости в данной конкретной деятельности (см. Зелигман , 1997, а также Гордеева , 2006).

Критика, которую взрослые адресуют ребенку при его неудачах, накладывает отпечаток на то, что он сам о себе думает. Этот тезис подтверждается данными, полученными К. Двек и ее коллегами: дети склонны воспроизводить характерные особенности стиля объяснения, которые они слышат от взрослых. Девочки, которые в ответ на неудачи чаще получали от учителей комментарии широкого и стабильного (постоянного) типа, сами, сталкиваясь с неудачами, объясняли их недостаточными способностями («Думаю, что я не очень хорошо соображаю»). Объяснения мальчиков также соответствовали критике, адресуемой им учителями, и были более временными и конкретными ( Dweck, Davidson, Nelson, Enna , 1978).

Третий источник пессимистического стиля объяснения – это кризисы в жизни ребенка ( Зелигман , 1997). Если в раннем детстве ребенка постигают реальные потери и травмы, такие, как потеря матери, которые носят постоянный и всеобъемлющий характер, то у него вырабатывается теория, что плохие события нельзя изменить. Напротив, если ребенок видит, как семье удается постепенно справиться с серьезной жизненной проблемой, например, финансовым кризисом, постигшим семью, он усваивает более оптимистические установки.

Возможности формирования оптимизма (оптимистического стиля объяснения успехов и неудач)

Представления о конструктивном АС опираются на опыт психотерапевтической работы и результаты психологических исследований, показывающих, что у людей, испытывающих депрессию, чаще встречаются разного рода ригидные, нереалистические, иррациональные, алогичные, одномерные, глобальные, или, другими словами – неконструктивные представления типа «Если я не могу все сделать идеально – я неудачник», «Если я не нравлюсь всем – я полное ничтожество», «Я не могу жить без любви», «У каждой проблемы есть идеальное решение, и я должен его найти». Конструктивный оптимистический АС непосредственно связан с конструктивными представлениями о себе, мире и других людях. Личностно зрелые и психологически благополучные люди склонны к более многомерным, гибким и реалистичным размышлениям при оценке трудных жизненных событий. Например, оптимист может сказать: «Успех в том, чтобы сделать все как можно лучше», «На каждого, кому ты нравишься, приходится человек, которому ты не по душе», «Любовь драгоценна, но редка», «Жизнь состоит в том, чтобы затыкать самые большие дыры в плотине» (по Бек, Раш, Эмери , 2003; Мак-Маллин , 2001; Seligman , 1990).

В результате этих исследований появились практические разработки, вылившиеся в целое практическое направление психотерапии – когнитивную психотерапию, которая на сегодняшний день является одним из наиболее активно используемых современных направлений психотерапии (см. Бек, 2006; Бек, Раш, Шо, Эмери , 2003; Зелигман , 1997; Мак-Маллин , 2001 и др.). Пессимистическое, или негативное, мышление (как психологическая реальность, противоположная оптимистическому мышлению) стало предметом работы когнитивных терапевтов, поскольку оно непосредственно связано с возникновением различных эмоциональных и поведенческих расстройств. В дискурсе клиентов были выделены характерные логические ошибки, или искажения, совершаемые людьми при оценке себя, мира и других людей и приводящие к проблемам психологического функционирования – таким, как сверхобобщение, катастрофизация, персонализация, поиск виновного, перфекционизм, дихотомическое (полярное) мышление, долженствование, произвольные заключения, преувеличение и минимизация, избирательное абстрагирование.

Пессимистический атрибутивный стиль, являющийся неотъемлемой частью депрессии, поддается коррекции. М. Селигман, А. Бек, А. Эллис, С. Холлон, А. Фримен, П. Столц вместе с другими исследователями и психотерапевтами разработали и испытали на практике серию методик, которые позволяют человеку изменять свои деструктивные реакции на события жизни. Одна из наиболее известных – метод ABCDE, предложенный А. Эллисом, в соответствии с которым, сталкиваясь с негативным событием (A – activating event), человек оценивает его в соответствии со своими зачастую иррациональными представлениями (B – belief), что в свою очередь вызывает различные негативные эмоциональные и поведенческие последствия (C – consequences). Когнитивные терапевты, однако, предлагают изменить эти убеждения, оспорив их (D – discussion) и построив новую эффективную философию (E – effective philosophy). В последние 30 лет когнитивная терапия, обучающая клиента оспаривать и избавляться от деструктивных и негативных мыслей, стала одной из самых востребованных и распространенных разновидностей психотерапии (см. Зелигман , 2006; Мак-Маллин , 2001; Эллис , 1999; Stallard , 2006). Большую роль в признании и популярности когнитивной терапии сыграла ее научная обоснованность и относительная кратковременность.

Изменяя иррациональные мысли и пессимистический АС, когнитивная терапия обучает клиента следующим навыкам. Во-первых, человека учат идентифицировать (распознавать) и отслеживать автоматические мысли, то есть привычные фразы, проскальзывающие в сознании, обычно остающиеся незамеченными. Его учат обращать внимание на объяснения негативных событий, которые носят постоянный, всеобъемлющий и личный характер, и записывать их.

Во-вторых, человека учат анализировать, ставить под сомнение и опровергать деструктивные автоматические мысли и интерпретации. Например, превращаться в детектива, «ловя собственные мысли», собирая доказательства, факты, свидетельства как «за», так и «против» каждой проблемной мысли, и устраивать над подозреваемыми мыслями «суд», то есть возражать им. Человека просят детально анализировать «улики», и, если «вина» какой-то мысли будет доказана, сделать вывод, стоит ли продолжать иметь дело с проблемной мыслью или же отказаться от нее и найти ей замену, поскольку вакуум в сознании невозможен. Его учат находить так называемые ошибки мышления , или когнитивные искажения , часто присутствующие во внутреннем диалоге и приводящие к эмоциональным расстройствам (например, слишком широкие обобщения и выводы без учета альтернативных точек зрения).

В-третьих, человека учат делать так называемые реатрибуции, искать различные альтернативные объяснения событий и использовать их в дискуссии со своими автоматическими мыслями. Его учат находить объяснения, уместные в определенное время и в определенной ситуации, например, не обвинять себя за события, которые он не может контролировать, трезво оценивать ситуацию и находить ей внешние объяснения, объяснять неблагоприятные события не в терминах «всегда» и «никогда», а в терминах конкретных причин, их породивших. Как справедливо замечает М. Селигман, «люди, склонные к пессимизму, нередко цепляются за какую-нибудь одну причину, по их мнению, наиболее существенную и “все объясняющую”. Однако, проведя критический анализ, мы понимаем, что реальность куда многограннее и светлее, чем нам казалось. Если каждое явление обусловливает масса причин, с какой стати нам учитывать только одну, да еще и самую неприятную? Не лучше ли выбрать иной, менее деструктивный подход к жизни?» ( Селигман , 2006, c. 135).

Например, подросток, допустивший оплошность в общении со сверстниками, может научиться говорить себе что-нибудь вроде: «Я думал о чем-то другом и оговорился. Если бы кто-нибудь все это снял на камеру и показал по телевизору, это было бы забавно». Студент может сказать себе: «У меня был неудачный день. Экзамен выдался не таким, как я ожидал, да и я выучил совсем не то, что было нужно» (конкретное, нестабильное, контролируемое объяснение). Мать, которая срывается на своих детей, отправляя их в школу, а потом обвиняет себя в том, что она «никудышная мать, которой нельзя иметь детей, да и жить-то незачем», может научиться видеть ситуацию с другой стороны и повести с собой такой внутренний диалог: «Я отлично веду себя с детьми во второй половине дня и ужасно – в первой. Может быть, я – человек неутренний, сова по биоритмам?»

В-четвертых, человека учат отвлекаться от мрачных мыслей, то есть контролировать не только то, что он думает, но и когда. Вместо того чтобы заниматься «пережевыванием», которое только усугубляет ситуацию, имеет смысл заняться чем-нибудь другим – встретиться с другом, пойти в кино, прогуляться, прочитать книгу, заняться медитацией и т. д. А возникающие мысли записать, сложить в отдельную коробку и пообещать себе вернуться к ним в определенное заранее оговоренное время.

В-пятых, человека учат заменять негативные автоматические мысли на позитивные. Например, многие люди ставят перед собой жесткие рамки, определяя, что сделает их счастливыми. «Я не могу быть счастлива, если знаю, что кому-то не нравлюсь», «Я не буду счастлив, пока не куплю новую машину». Во внутреннем диалоге такие посылки становятся правилами, которые накладывают жесткие ограничения на то, когда или как можно быть счастливым. Записав, осознав и рационально проанализировав свои автоматические мысли, человек учится перестраивать свои мысли (отказываясь от должномании), не поколебав поставленных целей, но не исключив при этом возможности счастья: «Хотелось бы, чтобы меня считали отзывчивым и тактичным человеком. Но, поскольку мои ценности отличаются от ценностей других людей, мне нужно усвоить, что другие не всегда понимают и разделяют мою позицию» («И вообще я не стодолларовая купюра, чтобы всем нравиться»), «Эта машина неплоха, но моя цель – купить в конечном счете новую машину» (по Фрэнкин , 2003).

Так постепенно человек приобретает навыки конструктивного мышления, отличающегося гибкостью, реалистичностью, позитивностью и зрелостью. Большинство современных форм терапии и тренингов конструктивного мышления рекомендуют продолжать работать и дальше, обучая клиента также и конструктивным действиям, вытекающим из нового видения ситуации. Например, П. Столц, разработавший методику LEAD, обучает людей действовать в направлении практического разрешения ситуации, задавая себе при этом следующие ключевые вопросы: «Какая мне нужна дополнительная информация? Что мне сделать, чтобы хотя бы частично овладеть ситуацией? Что сделать, чтобы ограничить распространение невзгоды? Что я могу сделать, чтобы ограничить длительность невзгоды в ее теперешнем состоянии?» ( Столц , 2003).

При соответствующей поддержке родителей и/или квалифицированного психолога эти навыки могут быть успешно сформированы и у детей. Полезна также библиотерапия: умением не отчаиваться и находить позитивные стороны в сложных жизненных ситуациях, к радости всех окружающих ее людей в совершенстве владела Полианна, героиня одноименной повести Э. Портер. Этому навыку она научилась от отца-священника и смогла обучить ему многих окружающих ее людей.

Приемам конструктивного мышления, развенчивания и опровержения пессимистических мыслей можно научить уже детей младшего школьного возраста, однако, в целом, результаты исследований практик когнитивного обучения детей показывают, что дети до 9-летнего возраста получают от него меньше пользы, чем более взрослые дети ( Stallard , 2006). Детей, так же как и взрослых, учат узнавать иррациональные автоматические мысли, когда они чувствуют негативные эмоции, оценивать их, оспаривать, генерировать более точные объяснения и чувствовать, что отныне они управляют ситуацией и своими эмоциями ( Seligman, Reivich, Jaycox, Gillham , 1995).

Эти «методики оспаривания», обучающие искусству спорить с самим собой, дают человеку возможность справиться со своими негативными переживаниями и регулировать свое поведение. Методики атрибутивного переобучения применяются в самых разнообразных ситуациях и на различных группах населения. Например, исследовательская группа К. Райвич, Л. Джейкокс, Дж. Джиллхам и М. Селигмана (университет штата Пенсильвания) получили эффективные результаты по выводу из депрессии и решению поведенческих проблем у подростков с использованием методики когнитивного переобучения. Р. Перри и К. Пеннер продемонстрировали эффективность таких методов на студентах. Те, кто проходили тренинг, направленный на атрибутивное переобучение, значительно улучшали свою академическую успеваемость по сравнению с теми, кто не получил такой подготовки (см. Столц , 2003). Методика ситуационного реструктурирования, разработанная С. Мадди и С. Улет, обучающая анализу и переоценке ситуации на основе реальных данных – еще один пример формирования конструктивного (оптимистического) мышления. Результаты когнитивного переобучения не приобретаются в одночасье, а требуют серьезной работы и усилий, но полученные в итоге навыки имеют долговременные позитивные последствия, остаются с человеком, усиливаясь и становясь все более эффективными по мере их применения.

Последние данные о роли оптимистического объяснения позитивных событий в психологическом благополучии и достижениях в деятельности ( Гордеева, Осин, Шевяхова , 2009; Гордеева, Осин , 2010; Needdles, Abramson , 1990; Johnson, Han, Douglas et al., 1998; Abramson, Dykman, Needles , 1991; Yates, Yates , 1995) свидетельствуют о том, что в рамках проведения когнитивной терапии психотерапевтическую работу следует осуществлять как на материале коррекции объяснений негативных жизненных событий, так и на материале объяснения позитивных (благоприятных) событий, так как умение оптимистично объяснять успехи и радоваться им вносит самостоятельный вклад в психологическое благополучие личности.

В рамках недавно возникшего и активно развивающегося направления позитивной психотерапии были предложены техники, акцентирующие происходящие позитивные жизненные события, что приводит к повышению ощущения субъективного счастья и снижению депрессии. Например, одно из упражнений, доказавших свою эффективность – «Три хорошие вещи в жизни», состоит в том, чтобы ежедневно записывать по три позитивных события, случившихся в течение дня и их причины (см. Бонивелл , 2009). (Отметим, что религиозные практики, включающие вечернюю молитву и благодарность Господу за все то хорошее, что произошло в течение дня, запускают сходные психологические механизмы, способствующие фокусировке внимания на хороших событиях, успехах и их неслучайности в нашей жизни.)

Диагностика диспозиционного оптимизма

Наиболее известными методиками диагностики диспозиционного оптимизма личности являются LOT (Life Orientation Test, 1985) и LOT-R (Life Orientation Test Revised, 1994), авторами которых являются М. Шейер и Ч. Карвер. Методика LOT («Тест жизненных ориентаций») была разработана для измерения диспозиционного оптимизма, определяемого авторами как ожидания личности относительно благоприятного исхода будущих событий. Она состоит из 10 утверждений, по каждому из которых испытуемому необходимо выразить степень своего согласия или несогласия. Четыре утверждения имеют прямое отношение к шкале оптимизма (например, «В ситуации неопределенности я обычно ожидаю только хорошее»), другие четыре имеют обратную формулировку (например, «Я редко рассчитываю на то, что со мной произойдет что-то хорошее»), а оставшиеся два утверждения – «буферные», то есть маскирующие истинную цель исследования. М. Шейер с коллегами рекомендуют рассматривать оптимизм и пессимизм как биполярные конструкты, подсчитывая общий балл по оптимизму, при необходимости дополняя его раздельным анализом позитивных и негативных утверждений ( Scheier, Carver, Bridges , 1994).

Нами была разработана русскоязычная адаптация LOT – ТДО (Тест диспозиционного оптимизма – Гордеева, Сычев, Осин , 2010). Показатель одномоментной надежности методики (альфа Кронбаха) на общей выборке из 639 испытуемых составил 0,84. Полученные данные говорят о высокой надежности шкал методики, не уступающей оригиналу ( Brisette, Scheier, Carver, 2002; Scheier, Carver, Bridges , 1994). Полученные нами результаты свидетельствуют о том, что адаптированная шкала диспозиционного оптимизма обладает достаточно высокой надежностью и валидностью, а также показывает логичные и предсказуемые взаимосвязи с другими сопоставимыми с оптимизмом личностными характеристиками.

В 1994 г., в ответ на критику, связанную с расширительным пониманием конструкта оптимизма, противоречащим строгому теоретическому определению оптимизма как позитивных ожиданий относительно будущего, М. Шейером, Ч. Карвером и М. Бриджесом был предложен модифицированный вариант LOT – методика LОТ-R ( Scheier, Carver, Bridges , 1994). В этой версии два пункта, отражающие позитивную интерпретацию событий и конструктивное мышление, были удалены («Я всегда смотрю на позитивную сторону вещей» и «Я верю в то, что нет худа без добра»); взамен был добавлен один новый позитивный пункт («В целом, я ожидаю, что со мной произойдет больше хорошего, чем плохого»), синонимичный двум остальным утверждениям. Для баланса количества негативных и позитивных пунктов авторами был также удален один негативный пункт. В результате обновленный вариант опросника состоял из 3-х позитивных, 3-х негативных пунктов и 4-х пунктов-наполнителей. Внутренняя согласованность этой версии опросника (альфа Кронбаха) варьирует от 0,76 ( Terrill, Friedman, Gottschalk et al., 2002) до 0,78 ( Scheier, Carver, Bridges , 1994). Тем не менее, как показывает анализ англоязычных исследований последних лет, модифицированный вариант опросника LOT оказался менее популярным (см. Solberg Nes, Segerstrom , 2006), чем оригинальная версия (очевидно, в силу своей более слабой предсказательной силы и несколько более низкой надежности). В настоящее время авторы опросника рекомендуют использовать LOT-R как сокращенную версию, в ситуации лимита времени. Корреляция между LOT и LOT-R весьма высока (r=0,95, по данным Scheier, Carver, Bridges , 1994), что позволяет утверждать преемственность результатов, полученных с помощью этих двух опросников.

Существует также методика ELOT (Extended Life Orientation Test – Chang, Maydeu-Olivares, D’Zurilla , 1997), состоящая из 20 утверждений и разработанная на основе LOT (адаптирована в России М.С. Замышляевой – 2006).

В методике OPS (Optimism/Pessimism Scale – Dember, Brooks , 1989) под оптимизмом и пессимизмом понимается обобщенная тенденция воспринимать себя в позитивном или негативном свете и ожидать позитивных или негативных событий в будущем.

Методика GESS (Шкала общих ожиданий успеха) (Generalized Expectances for Success Scale – Fibel, Hale , 1978) направлена на диагностику оптимизма, исходя из выраженности ожиданий успеха в различных конкретных ситуациях. Она включает 30 утверждений, завершающих фразу «В будущем я ожидаю, что я…» и отражающих позитивные (например, «…буду успешно справляться с неожиданными проблемами», «буду успешным в делах и проектах, которые я предпринимаю», «…буду производить хорошее впечатление на новых знакомых», «…добьюсь поставленных целей») и негативные ожидания в различных жизненных ситуациях (например, «…не стану тем, кем я хочу стать», «…меня не будут уважать другие люди»). Пересмотренный вариант данной методики GESS-R включает 25 утверждений, он отличается достаточно высокой внутренней валидностью и низкой социальной желательностью ( Hale, Fiedler, Cochran , 1992). (Методика GESS неоднократно использовалась в дипломных исследованиях студентов факультета психологии МГУ.)

Разрабатывались также методики, предназначенные для диагностики оптимизма у детей – YLOT (Youth Life Orientation Test – Ey , 2005), разработанная на основе LOT для диагностики оптимизма у детей младшего подросткового возраста и состоящая из 12 утверждений.

Диагностика оптимистического атрибутивного стиля

Наиболее весомый вклад в разработку инструментария для описания специфики размышлений человека в различных жизненных ситуациях внесли Мартин Селигман, Кристофер Петерсон и Лин Абрамсон. Ими и их коллегами были разработаны два основных инструмента диагностики атрибутивного стиля – ASQ и CAVE ( Schulman, Castellon, Seligman , 1989), две популярные версии ASQ, а также детский опросник атрибутивного стиля (CASQ). Методика CAVE представляет собой систему контент-анализа, позволяющую анализировать вербальный материал, исходящий из самых разных источников – письма, дневники, интервью, речи, газетные публикации. Данные по ASQ и CAVE хорошо коррелируют друг с другом (r=0,71, p<0,0001 – Shulman, Castellon, Seligman , 1989).

В ASQ предлагается оценить как успехи, так и неудачи, поэтому половину гипотетических событий составляют хорошие события (например, «Вы внезапно разбогатели…») и половину – плохие (например, «Вы пришли на свидание, но все получается плохо…»). С целью возможно полной представленности основных типов ситуаций, половину событий каждого типа составляли достиженческие ситуации, а половину – межличностные. Применительно к каждому событию испытуемого просят представить, что это произошло с ним, предположить наиболее вероятную причину, а затем оценить ее персонализацию (Связана ли эта причина с другими людьми или обстоятельствами или лично с вами?), постоянство (Эта причина никогда больше не возникнет или будет присутствовать всегда?) и широту (Относится ли она только к данной ситуации или затрагивает все другие области вашей жизни?) ( Peterson, Semmel, von Bayer, Abramson et al., 1982).

Детский вариант ASQ предназначен для диагностики атрибутивного стиля у детей 8–13 лет. Детский о просник атрибутивного стиля (CASQ – Children\'s Attributional Style Questionnaire) включает 48 ситуаций, из которых половина описывает благоприятные события и половина – неблагоприятные. Ситуации охватывают четыре сферы жизни: учебные и спортивные достижения («Ты получил “отлично” за контрольную»), общение со сверстниками («Некоторые твои знакомые ребята говорят, что ты им не нравишься»), взаимодействие с родителями («Ты сделал что-то хорошо и твои родители хвалят тебя»), а также сферу здоровья. Как и во взрослой версии опросника, диагностируется выраженность трех параметров атрибутивного стиля – широты, постоянства и персонализации в области позитивных и негативных событий. Ребенок должен представить себе описываемую ситуацию и выбрать из двух ответов тот, который наилучшим образом описывает его понимание/восприятие ситуации ( Seligman, Peterson, Kaslow et al., 1984). В 1998 г. М. Томпсон с коллегами предложили сокращенную версию этого вопроcника, содержащую 24 ситуации (12 позитивных и 12 негативных), каждой из которых дается два варианта объяснений, различающихся по трем атрибутивным параметрам, при этом число пунктов опросника, оценивающих персонализацию, значительно сокращено ( Thompson, Kaslow, Weiss, Nolen-Hoeksema , 1998).

Приведем примеры утверждений опросника (оптимистичный вариант ответа выделен курсивом):

Ты получил(а) «отлично» за контрольную работу (позитивное событие).

А. Я хорошо соображаю (широкое объяснение).

Б. Я хорошо разбираюсь в предмете, которому была посвящена контрольная работа (конкретное объяснение).

Некоторые твои знакомые ребята говорят, что ты им не нравишься (негативное событие).

А. Иногда люди ко мне плохо относятся (внешнее объяснение).

Б. Иногда я плохо отношусь к людям (внутреннее объяснение).

Были разработаны два русскоязычных варианта детского опросника атрибутивного стиля – на кафедре психологии Челябинского гос. университета Н.А. Батуриным и Д.А. Циринг ( Батурин, Циринг , 2000) и на кафедре психологии образования факультета психологии МГУ О.В. Крыловой и Т.О. Гордеевой ( Крылова , 2002; Гордеева , 2007).

Популярная версия ASQ включает разнообразные гипотетические ситуации позитивного и негативного характера с двумя типами реакций на них, как в детской версии ( Seligman , 1990, 2002). В первом варианте вопросника (1990), содержавшем 48 ситуаций, диагностировались параметры интернальности (локуса), стабильности и постоянства, во втором варианте (2002), содержащем 32 ситуации, причины оценивались только по параметрам стабильности и постоянства. Данные об использовании популярной версии опросника атрибутивного стиля в исследованиях отсутствуют.

Первая версия популярного варианта ASQ была адаптирована на русской выборке Л.М. Рудиной и В.М. Русаловым под названием «Тест на оптимизм» ( Рудина , 2002). Тест состоит из 48 парных утверждений, в которых представлены позитивные и негативные ситуации из сферы достижений, межличностных отношений и здоровья. Испытуемому предлагается выбрать из двух вариантов ответов, содержащих различные причины описываемой ситуации, тот, который ему кажется наиболее подходящим. Атрибутивный стиль также анализируется по параметрам персонализации, широты и постоянства (по 16 пунктов на каждую шкалу). Большая часть пунктов была создана заново, нет данных относительно конструктной валидности теста. Выше нами уже отмечалась проблематичность использования параметра персонализации при оценке оптимистического атрибутивного стиля, приведшая многих исследователей к отказу от него.

Т.О. Гордеевой и В.Ю. Шевяховой был адаптирован второй вариант популярного опросника атрибутивного стиля, предложенного М. Селигманом ( Seligman , 2002; Селигман , 2006), из которого автором был исключен параметр интернальности (см. Гордеева , 2007). Шкала оптимистического стиля объяснения (ШОСТО) измеряет оптимистический/пессимистический стиль объяснения в области позитивных и негативных событий. АС оценивается с помощью двух параметров – стабильности (постоянства) и глобальности (широты). Респонденту предлагаются варианты позитивных и негативных жизненных событий и два варианта реакций-интерпретаций, из которых он должен выбрать тот, который ему кажется наиболее подходящим. Ряд ситуаций был заменен, поскольку они не соответствовали русской культуре (например, были заменены позитивная ситуация «Ваши акции приносят большой доход» и соответствующая ей негативная ситуация «Ваши акции падают в цене»). Конструктная валидность опросника устанавливалась с использованием различных шкал, измеряющих субъективное благополучие и эффективную саморегуляцию, и была признана удовлетворительной.

Валидность и надежность этой версии опросника Селигмана получила удовлетворительные эмпирические подкрепления, что позволяет рекомендовать его использование на практике при необходимости экспресс-диагностики оптимизма ( Гордеева , 2007).

К числу недостатков популярной версии опросника Селигмана следует отнести формат ответов, предполагающий выбор из двух вариантов. При таком формате некоторым испытуемым бывает трудно идентифицироваться с одной из предлагаемых реакций, или же наоборот, обе представляются достаточно вероятными. В основной версии опросника (ASQ) респонденту предоставляется возможность самому сформулировать свое видение причины произошедшей ситуации, записать ее и затем оценить по различным каузальным параметрам.

Специфические опросники атрибутивного стиля. Хотя М. Селигман, К. Петерсон и их последователи утверждают, что стиль объяснения – это стабильная личностная характеристика, существуют данные, подтверждающие специфику когнитивного реагирования людей на различные трудные жизненные ситуации. Эта линия размышлений соответствует выводам ситуативно-деятельностного подхода в области самоэффективности (А. Бандура) и копинг-стратегий. Предполагается, что эта специфика приводит к слабым корреляциям общих шкал с конкретными показателями успешности в разных типах деятельности.

Были разработаны специальные опросники, диагностирующие атрибутивный стиль в ситуациях, связанных с выполнением различных видов деятельности:

• в области учебной деятельности: школьников (QEMEE-R Scolare – Salama-Younes, Martin-Krumm, Hanrahan, Roncin , 2006) и студентов (Academic Attributional Style Questionnaire, AASQ – Peterson, Barrett , 1987),

• в области профессиональной деятельности (Occupational Attributional Style Questionnaire, OASQ-a – Furnam, Sadka, Brewin , 1992; Organizational Attributional Style Questionnaire, OASQ-b – Kent, Martinko , 1995; Financial Services Atributional Style Questionnaire – Proudfoot, Corr, Guest, Gray , 2001; Work Attributional Style Questionnaire, WASQ – Ashforth, Fugate , 2006; Team Attributional Style Questionnaire – Shapcott, Carron , 2010),

• в спорте (Sport Atributional Style Scale – Hanrahan, Grove , Hattie, 1989; Physical Education and Sport Explanatory Style Questionnaire – Martin-Krumm, Sarrazin, Peterson et al., 2006).

Существуют также вопросники, диагностирующие АС в области супружеских отношений (MASQ, Marital Attribution Style Measure; RAM, Relationship Attribution Measure – Bradbury, Fincham , 1990; Fincham, Bradbury , 1992) и детско-родительских отношений (CRAM, Children\'s Relationship Attribution Measure – Fincham, Beach, Arias, Brody, 1998 ), а также АС у людей, страдающих определенными эмоциональными расстройствами (депрессивный АС и агрессивный АС). Разработаны также методики диагностики атрибутивного стиля для специфических возрастных категорий: для детей был разработан CASQ (см. выше) (Children\'s Attributional Style Questionnaire – Seligman, Reivich, Jaycox, Gillham , 1995, а также его сокращенная версия – CASQ-R – Thompson, Kaslow, Weiss, Nolen-Hoeksema , 1998); для подростков (ACSQ – Hankin, Abramson , 2002; Children’s Attributional Style Interview, CASI–II – Rueger, Malecki , 2007); для пожилых людей (Extended Attributional Style Questionnaire for the Elderly – Houston, McKee, Wilson , 2000).

По своему формату все эти вопросники соответствуют формату оригинального ASQ – в них присутствуют гипотетические ситуации (релевантные соответствующей деятельности или возрасту), которые оцениваются с использованием основных параметров причин. Предлагались также различные методики диагностики атрибутивного стиля личности, в которых оценивались атрибуции при оценке реальных жизненных событий, – например, Опросник атрибутивного стиля реальных событий ( Norman, Antaki , 1988) и Опросник атрибуций ( Gong-guy, Hammen , 1980). Однако согласно результатам проведенных исследований, в целом, исследования, строящиеся на оценке гипотетических событий, оказались более согласующимися с моделью депрессии Абрамсон – Селигмана – Тисдейла. Возможно, это в первую очередь обусловлено тем, что в них в большей мере удается контролировать тяжесть событий.

Русскоязычная версия ASQ. Наибольший интерес представляет разработка русскоязычного аналога основного варианта ASQ. Именно он использовался в многочисленных зарубежных исследованиях атрибутивного стиля, в которых были получены результаты о связи атрибутивного стиля с депрессией, психологическим благополучием и достижениями. Т.О. Гордеевой, Е.Н. Осиным и В.Ю. Шевяховой были разработаны Опросник стиля объяснения успехов и неудач для взрослых (СТОУН-В) и для подростков (СТОУН-П) ( Гордеева, Осин, Шевяхова , 2009). Они представляют собой набор из 24-х жизненных ситуаций. Ситуации отбирались на основе анализа ASQ, его расширенных и популярных версий, а также опросника стойкости (AQ) П.Г. Столца. Примерно треть ситуаций была сформулирована нами в соответствии с общей логикой ситуаций ASQ и специфическим контекстом российской культуры. Исходя из недостатков оригинальной и ряда последующих версии ASQ, мы поставили перед собой следующие задачи при разработке русскоязычной версии опросника атрибутивного стиля: 1) включить параметр конролируемости для оценки причины возникшей ситуации и исключить параметр интернальности/экстернальности; 2) увеличить количество пунктов опросника с целью повышения его надежности; 3) анализировать отдельно объяснения по позитивным и по негативным ситуациям, с использованием также суммарного показателя (балла) оптимистического атрибутивного стиля.

Русскоязычные методики диагностики атрибутивного стиля обладают высоким уровнем надежности. Коэффициенты альфа Кронбаха опросника СТОУН-В составляют 0,83 для ситуаций успеха и 0,79 для ситуаций неудач (N=315). Коэффициенты альфа Кронбаха опросника СТОУН-П составляют 0,83 по обоим типам ситуаций (N=400). Разработанные методики (опросники СТОУН-В и СТОУН-П) позволяют диагностировать особенности оптимистического атрибутивного стиля в двух областях – в области негативных и позитивных жизненных ситуаций у взрослых людей и подростков. В отличие от первых версий ASQ, анализ атрибутивного стиля осуществляется по трем основным параметрам: постоянства (стабильности), широты (глобальности) и контролируемости (или контроля). Наряду с постоянством (временной характеристикой) и широтой (пространственной), ощущение своей способности оказывать влияние на происходящие позитивные и особенно негативные жизненные события также является важной составляющей стиля объяснения. Люди, которые дают универсальные и постоянные (используя категории «всегда» и «никогда») объяснения своим неудачам и, напротив, конкретные и временные объяснения успехам и воспринимают их как неконтролируемые, склонны чаще испытывать негативные эмоции, а также капитулировать перед неудачами, проявлять беспомощность и пассивность. Люди, придерживающиеся конкретного и временного стиля объяснения неудач и, напротив, обобщенного и постоянного стиля объяснения успехов и верящие, что происходящее подвластно их влиянию, характеризуются психологическим благополучием, обладают запасом жизнестойкости, склонны к настойчивости и активному преодолению трудностей.

Результаты апробации теста атрибутивного стиля для взрослых, его подростковой версии и приведенных исследований позволяют утверждать, что СТОУН является надежным и валидным инструментом психологической диагностики. На репрезентативных российских выборках показано, что СТОУН диагностирует две самостоятельные переменные – стиль объяснения успехов (позитивных событий) и стиль объяснения неудач (негативных событий). Оптимизм по позитивным и негативным событиям обнаруживает слабую связь друг с другом и является предиктором различных показателей субъективного благополучия и успешности. Умение оптимистично воспринимать благоприятные жизненные ситуации является предиктором психологического благополучия (счастья, самоуважения, веры в будущее), эффективной саморегуляции и достижений в деятельности (например, успехов в учебной деятельности). Умение гибко воспринимать неудачи, объясняя их временными, конкретными и контролируемыми причинами, является предиктором психологического благополучия и отсутствия депрессии.

Литература

Абульханова К.А., Енакаева Р.Р. Российский менталитет, или Игра без правил? (Российско-французские кросс-культурные исследования и диалоги) // Российский менталитет: Психология личности, сознание, социальные представления. М., 1996. С. 4—27.

Аракелов Г.Г. Национальный проект «Здоровье» и психическое здоровье населения России // Психология перед вызовом будущего. Материалы научной конференции, приуроченной к 40-летнему юбилею факультета психологии МГУ. М.: Изд-во Моск. ун-та, 2006. С. 5–6.

Батурин Н.А., Циринг Д.А. Методика диагностики стиля атрибуции детей // Теоретическая, экспериментальная и прикладная психология: Сб. научных трудов / Под ред. Н.А. Батурина. Челябинск: Изд-во ЮУрГУ, 2000. Т. 2. С. 105–116.

Бек Дж. Когнитивная терапия: полное руководство. М.: Вильямс; Диалектика, 2006.

Бек А., Раш Ф., Шо Б., Эмери Г. Когнитивная терапия депрессии. СПб.: Питер, 2003.

Бонивелл И. Ключи к благополучию: Что может позитивная психология / Пер. с англ. М.: Время, 2009.

Голованиевская М.К. Французский менталитет с точки зрения носителя русского языка. М., 1997.

Гордеева Т.О . Психология мотивации достижения. М.: Смысл; Академия, 2006.

Гордеева Т.О. Оптимистическое мышление личности как составляющая личностного потенциала // Психол. диагностика. 2007. Т. 1. С. 32–65.

Гордеева Т. О., Осин Е.Н. Позитивное мышление как фактор учебных достижений // Вопр. психол. 2010. № 1. С. 24–33.

Гордеева Т.О., Осин Е.Н., Шевяхова В.Ю. Диагностика оптимизма как стиля объяснения успехов и неудач: опросник СТОУН. М.: Смысл, 2009.

Гордеева Т.О., Сычев О.А., Осин Е.Н. Разработка русскоязычной версии Теста диспозиционного оптимизма (LOT) // Психол. диагностика. 2010. № 2. C. 36—64

Джидарьян И.А. Счастье и удовлетворенность жизнью в русском обществе // Российский менталитет: Вопросы психологической теории и практики. М., 1997. С. 187–223.

Джидарьян И.А. Представления о счастье в российском менталитете. СПб.: Алетейя, 2001.

Замышляева М.С . Оптимизм и пессимизм в совладающем поведении в юношеском возрасте: Дис. … канд. психол. наук. М., 2006.

Зелигман М . Как научиться оптимизму. М.: Вече; Персей, 1997.

Крылова О.В. Разработка русскоязычной версии детского опросника атрибутивного стиля: Дипломная работа. Ф-т психол. МГУ, 2002.

Мак-Маллин Р. Практикум по когнитивной терапии. СПб.: Речь, 2001.

Мечников И.И. Этюды оптимизма. М.: Наука, 1988.

Муздыбаев К. Оптимизм и пессимизм личности // Соц. исследования. 2003. Т. 12. С. 87–96.

Рудина Л.М. Тест на оптимизм. Метод определения атрибутивных стилей: Метод. пособие / Под ред. В.М. Русалова. М.: Наука, 2002.

Селигман М.П. Новая позитивная психология. М.: София, 2006.

Стефаненко Т.Г. Этнопсихология. М.: Аспект-Пресс, 2004.

Столц П.Г. Показатель стойкости: как обратить препятствия в новые возможности. Минск: Попурри, 2003.

Сычев О.А. Психология оптимизма. Учебно-методическое пособие. Бийск: БПГУ им. В.М. Шукшина, 2008.

Тер-Минасова С.Г. Язык и межкультурная коммуникация. М.: Изд-во Моск. ун-та, 2004.

Фрэнкин Р. Мотивация поведения: биологические, когнитивные и социальные аспекты. СПб.: Питер, 2003.

Эллис А. Психотренинг по методу Альберта Эллиса. СПб.: Питер, 1999.

Abramson L.Y., Seligman M.E.P., Teasdale J.D. Learned helplessness in humans // Journal of Abnormal Psychology. 1978. Vol. 87. P. 49–74.

Abramson L.Y., Metalsky G.I., Alloy L.B. Hopelessness depression: A theory-based subtype of depression // Psychological Review. 1989. Vol. 96. P. 358–372.

Abramson L.Y., Dykman B.M., Needles D.J. Attributional style and theory: Let no one tear them asunder // Psychological Inquiry. 1991. Vol. 2 (1). P. 11–49.

Alloy L.B., Kelly K.A., Mineka S., Clements C.M. Comorbidity and depressive disorders: A helplessness-hopelessness perspective // Comorbidity of mood and anxiety disorders / J.D. Maser, R. Cloninger (Eds.). – Washington (DC): American Psychiatric Press, 1990.

Ashforth B.E., Fugate M. Attributional style in work settings: development of a measure // Journal of Leadership & Organizational Studies. 2006. Vol. 12. 3. P. 12–29.

Aspinwall L.G., Taylor S.E. Modeling cognitive adaptation: A longitudinal investigation of the impact of individual differences and coping on college adjustment and performance // Journal of Personality and Social Psychology. 1992. Vol. 63. P. 989—1003.

Assad K.K, Donnellan B.M., Conger R.D. Optimism: an enduring resource for romantic relationships // Journal of Personality and Social Psychology. 2007. Vol. 93. № 2. P. 285–297.

Balatsky G., Diener E. Subjective well-being among Russian students // Social Indicators Research. 1993. Vol. 28. P. 225–243.

Bradbury T.N., Fincham F.D. Attributions in marriage: Review and critique // Psychological Bulletin. 1990. № 107. P. 3—33.

Bradbury T.N., Beach S.R.H., Fincham F.D., Nelson G.M. Attributions and behavior in functional and dysfunctional marriages // Journal of Consulting and Clinical Psychology. 1996. Vol. 64. P. 569–576.

Brief D.E., Comrey A.L. A Profile of Personality for a Russian Sample: As indicated by the Comrey Personality Scales // Journal of Personality Assessment. 1993. Vol. 60 (2). P. 267–284.

Bridges K.R. Using attributional style to predict academic performance: How does it compare to traditional methods? // Personality and Individual Differences. 2001. Vol. 31 (5). P. 723–730.

Brissette I., Scheier M.F ., Carver C.S. The role of optimism and social network development, coping, and psychological adjustment during a life transition // Journal of Personality and Social Psychology. 2002. Vol. 82. P. 102–111.

Buchanan G.M., Seligman M.E.P. (Eds.). Explanatory Style. Hillsdale (NJ): Erlbaum, 1995.

Burns M.O., Seligman M.E.P. Explanatory style Across the Life Span: Evidence for Stability Over 52 Years // Journal of Personality and Social psychology. 1989. Vol. 56. № 3. P. 471–477.

Caprara G.V., Steca P . Affective and social self-regulatory efficacy beliefs as Determinants of positive thinking and happiness // European Psychologist. 2005. Vol. 10 (4). P. 275–286.

Caprara G.V., Steca P . Affective and interpersonal self-regulatory efficacy beliefs as determinants of subjective well-being // Dimensions of well-being. Research and intervention / A. Delle Fave (Ed.). Milano: Franco Angeli, 2006. P. 120–142.

Carver C.S., Gaines J.G. Optimism, pessimism, and postpartum depression // Cognitive Therapy and Research. 1987. Vol. 11. P. 449–462.

Carver C. S., Scheier M. F. Attention and self-regulation: a control– theory approach to human behavior. N.Y.: Springer-Verlag, 1981.

Carver C. S., Scheier M. F. Unresolved issues regarding the meaning and measurement of explanatory style // Psychological Inquiry. 1991. Vol. 2. P. 21–24.

Chang E.C., Maydeu-Olivares A., D’Zurilla T. J. Optimism and pessimism as partially independent constructs: Relationship to positive and negative affectivity and psychological well-being // Personality and Individual Differences. 1997. Vol. 23. P. 433–440.

Chemers M.M., Hu L., Garcia B.F. Academic self-efficacy and first-year college student performance and adjustment // Journal of Educational Psychology. 2001. Vol. 93. № 1. P. 55–64.

Cheng H., Furnham A. Attributional style and personality as predictors of happiness and mental health // Journal of Happiness Studies. 2001. № 2. P. 307–323.

Cheng H., Furnham A. Attributional style and self-esteem as predictors of psychological well being // Counselling Psychology Quarterly. 2003. Vol. 16. № 2. P. 121–130.

Corr P.J., Gray J.A. Attributional style as a personality factor in insurance sales performance in the UK // Journal of Occupational and Organizational Psychology. 1996. № 69. P. 83–87.

Davis H., Zaichkowski L. Explanatory style among elite jockey athletes // Perceptual and Motor Skills. 1998. Vol. 87. P. 1075–1080.

Dember W.N., Brooks J. A new instrument for measuring optimism and pessimism: Test– retest reliability and relations with happiness and religious commitment // Bulletin of Psychonomic Society. 1989. Vol. 27. P. 365–366.

Diener E., Lucas R.E., Scollon C.N. Beyond the hedonic treadmill: revising the adaptation theory of well-being // American Psychologist. 2006. Vol. 61. P. 305–314.

Dweck C.S., Davidson W., Nelson S., Enna B. Sex differences in learned helplessness: (II) The contingencies of evaluative feedback in the classroom and (III) An experimental analysis // Developmental Psychology. 1978. Vol. 14. P. 268–276.

Ey S . A new measure of children’s optimism and pessimism: the youth life orientation test // Journal of Child Psychology and Psychiatry. 2005. Vol. 46. № 5. P. 548–558.

Fibel B., Hale W.D. A generalized expectancy for success scale – a new measure // Journal of Consulting and Clinical Psychology. 1978. Vol. 46. P. 924–931.

Fincham F.D. Optimism and the family // The science of optimism and hope: research essays in honor of Martin E.P. Seligman / J.E. Gillham (Ed.). Philadelphia; L.: Templeton foundation press, 2000. P. 271–298.

Fincham F.D., Beach S.R.H., Arias I., Brody G.H. Children’s attributions in the family: the children’s relationship attribution measure // Journal of Family Psychology. 1998. Vol. 12. 4. P. 481–493.

Fincham F.D., Bradbury T.N. Assessing attributions in marriage: The relationship attribution measure // Jounal of Personality and Social Psychology. 1992. Vol. 62 (3). P. 457–468.

Follette V.M., Jacobson N.S. Importance of attributions as a predictor of how people cope with failure // Journal of Personality and Social Psychology. 1987. Vol. 52. P. 1205–1211.

Furnham A., Sadka V., Brewin C.R. The development of an occupational attributional style questionnaire // Journal of Organizational Behavior. 1992. Vol. 13. № 1. P. 27–39.

Garber J. Optimism: Definitions and Origins // The science of optimism and hope: research essays in honor of Martin E.P. Seligman / J.E. Gillham (Ed.). Philadelphia; L.: Templeton foundation press, 2000. P. 299–314.

Gibb B.E., Zhu L., Alloy L.B., Abramson L.Y. Attributional styles and academic achievement in University Students: a longitudinal investigation // Cognitive Therapy and Research. Vol. 26. № 3. 2002. P. 309–315.

Gong-Guy E., Hammen C. Causal perceptions of stressful events in depressed and nondepressed outpatients // Journal of Abnormal Psychology. 1980. Vol. 89. № 5. P. 662–669.

Gordeeva T., Osin E. Optimistic explanatory style and self-efficacy as predictors of happiness and psychological well-being // 1st Applied Positive psychology conference. Abstract booklet. Coventry: University of Warwick, 2007. P. 19.

Gordeeva T., Osin E., Ivanchenko G. Optimism, hope, and performance: when optimistic attributional style really helps // 4th European conference on positive psychology. Croatia, July, 2008. Book of abstracts. P. 145.

Hale B . Explanatory style as a predictor of academic and athletic achievement in college athletes // Journal of Sport Behavior. 1993. Vol. 16. P. 63–75.

Hale W.D., Fiedler L.R., Cochran C.D. The revised generalized expectancy for success scale: a validity and reliability study // Journal of Clinical Psychology. 1992. Vol. 48. № 4. P. 517–521.

Hamid P. N. Optimism and the reporting of flu episodes // Social Behaviour and Personality. 1990. Vol. 18. P. 225–234.

Hankin B.L., Abramson L.Y. Measuring cognitive vulnerability to depression in adolescence: Reliability, validity, and gender differences// Journal of Clinical Child and Adolescent psychology. 2002. Vol. 31. P. 491–504.

Hanrahan S.J., Grove J.R., Hattie J. Development of a questionnaire measure of sport– related attributional style // International Journal of Sport Psychology, 1989. Vol. 20. P. 114–134.

Henry P.C. Life stresses, explanatory style, hopelessness, and occupational class // International Journal of Stress Management. 2005. Vol. 12. P. 241–256.

Henry J.W., Martinko M.J., Pierce M.A. Attributional style as a predictor of success in a first computer course // Computers in Human Behavior. 1993. V. 9 (4). P. 341–352.

Herzberg P.Y., Glaesmer H., Hoyer J . Separating optimism and pessimism: a robust psychometric analysis of the revised Life orientation test (LOT-R) // Psychological Assessment. 2006. Vol. 18. № 4. P. 433–438.

Houston D.M. Gloomy but smarter: The academic consequences of attributional style // British Journal of Social Psychology. 1994. Vol. 33. P. 433–441.

Houston D.M., McKee K.J., Wilson J. Attributional style, efficacy, and the enhancement of well-being among housebound older people // Basic and Applied Social Psychology. 2000. Vol. 22(94). P. 309–317.

Johnson J.G., Han Y.-S., Douglas C.J., Johannet C.M., Russell T . Attributions for Positive Life Events Predicts Recovery From Depression Among Psychiatric Inpatients: An Investigation of the Needles and Abramson Model of recovery from Depression // Journal of Counseling and Clinical Psychology. 1998. Vol. 66. № 2. P. 369–376.

Kassinove H., Eckhardt C. Irrational beliefs and self-reported affect in Russia and America // Personality and Individual Differences. 1994. Vol. 16. № 1. P. 133–142.

Kent R., Martinko M. The development and evaluation of a scale to measure organizational attributional style // Attribution theory: and organizational perspective / M. Martinko (Ed.). Delray Beach (FL): St. Lucie Press, 1995. P. 53–75.

LaForge M.C., Cantrell S. Explanatory style and academic performance among college students beginning major course of study // Psychological Reports. 2003. Vol. 92. Issue 3. P. 861.

Leeson P., Ciarrochi J., Heaven P. Cognitive ability, personality, and academic performance in adolescence // Personality and Individual Differences. 2008. Vol. 45. P. 630–635.

МасКinnon-Lewis C., Castellino D.R., Fincham F.D. A Longitudinal examination of the associations between fathers’ and children’s attributions and negative interactions // Social Development. 2001. Vol. 10. № 4. P. 473–487.

Marshall G.N., Wortman C.B., Kusulas J.W., Hervig L.K., Vickers Jr., Ross R . Distinguishing Optimism From Pessimism: Relations to Fundamental Dimension of Mood and Personality // Journal of Personality and Social Psychology. 1992. Vol. 62. P. 1067–1074.

Martin-Krumm С.P., Sarrazin P., Peterson C., Famose J.P. Explanatory style and resilience after sport failure // Personality and Individual Differences. 2003. Vol. 35. P. 1685–1695.

Martinez R., Sewell K.W. Explanatory style as a predictor of college performance in students with physical disabilities // Journal of Rehabilitation. 2000. № 1. P. 30–36.

Mezulis A.H., Abramson L.Y., Hyde J.S., Hankin B.L . Is there a Universal Positivity Bias in Attributions: A meta-analytic review of individual, developmental, and cultural differences in the self-serving attributional bias // Psychological Bulletin. 2004. Vol. 130. № 5. P. 711–747.

Musgrave-Marquart D., Bromley S.P., Dalley M.B. Personality, academic attributions, and substance use as predictors of academic achievement in college students // Journal of Social Behavior and Personality. 1997. Vol. 12. № 2. P. 501–511.

Needles D.J., Abramson L.Y. Positive Life Events, Attributional style, and hopefulness: Testing a model of Recovery from depression // Journal of Abnormal Psychology. 1990. Vol. 99. № 2. P. 156–165.

Nolen-Hoeksema S., Girgus J.S., Seligman M.E.P. Learned helplessness in children: A Longitudinal study of depression, achievement, and explanatory style // Journal of Personality and Social Psychology. 1986. Vol. 51. № 2. P. 435–442.

Nolen-Hoeksema S., Girgus J.S., Seligman M.E. Predictors and consequences of childhood depressive symptoms: A 5-year longitudinal study // Journal of Abnormal Psychology. 1992. Vol. 101. P. 405–422.

Norem J.K., Cantor N. Defensive Pessimism: Harnessing anxiety as motivation // Journal of Personality and Social Psychology. 1986. Vol. 6. P. 1208–1217.

Norman P., Antaki C. The Real Events Attributional Style Questionnaire // Journal of Social and Clinical Psychology. 1988. Vol. 7. P. 97—100.

Oettingen G. Explanatory style in the context of culture // Explanatory style / G.M. Buchanan, M.E.P. Seligman (Eds.). Hillsdale (NJ): Erlbaum, 1995. P. 209–224.

Oettingen G., Little T.D., Lindenberger U., Baltes P.B. Causality, agency, and control beliefs in East versus West Berlin children: A natural experiment on the role of context // Journal of Personality and Social Psychology. 1994. Vol. 66. P. 579–595.

Peterson C. Explanatory style as a risk factor for illness // Cognitive Therapy and Research. 1988. Vol. 12. P. 119–132.

Peterson C. Meaning and measurement of explanatory style // Psychological Inquiry. 1991. Vol. 2. P. 1—10.

Peterson C. The future of optimism // American Psychologist. 2000. Vol. 55. P. 44–54.

Peterson C., Semmel A., von Bayer C., Abramson L., Metalsky G., Seligman M.E.P. The attributional style questionnaire // Cognitive Therapy and Research. 1982. Vol. 6. № 3. P. 287–300.

Peterson C., Barrett L . Explanatory style and academic performance among university freshmen // Journal of Personality and Social Psychology. 1987. Vol. 53 (3). P. 603–607.

Peterson C., Bossio L.M. Optimism and health. N.Y.: Free press, 1991.

Peterson C., Bossio L.M. Optimism and physical well-being // Optimism and pessimism, implications for theory, research, and practice / E.C. Chang (Ed.). Washington (DC): APA, 2000. P. 127–145.

Peterson C., Seligman M.E.P., Vaillant G.E. Pessimistic explanatory style is a risk factor for physical illness: A thirty-five-year longitudinal study // Journal of Personality and Social Psychology. 1988. Vol. 55. P. 23–27.

Peterson C., Seligman M.E.P., Yurko K.H ., Martin L.R., Friedman H.S . Catastrophizing and untimely death // Psychological Science. 1998. Vol. 9. P. 127–130.

Peterson C., Steen T.A. Optimistic explanatory style // Handbook of positive psychology / C.R. Snyder, S.J. Lopez (Eds.). N.Y.: Oxford University press, 2002. P. 244–256.

Poon W.-T., Lau S. Coping with failure: relationship with self-concept discrepancy and attributional style // Journal of Social Psychology. 1999. Vol. 139 (5). P. 639–653.

Proudfoot J., Corr P.J., Guest D.E., Gray J.A. The development and evaluation of a scale to measure occupational attributional style in the financial service sector // Personality and Individual Differences. 2001. Vol. 30. P. 259–270.

Rettew D.C., Reivich K. Sports and explanatory style // Explanatory style / G.M. Buchanan, M.E.P. Seligman (Eds.). Hillsdale (NJ): Erlbaum, 1995. P. 173–185.

Robbins A.S., Spence J.T., Clark H. Psychological Determinants of Health and Performance: The Tangled Web of Desirable and Undesirable Characteristics // Journal of Personality and Social Psychology. 1991. Vol. 61. P. 755–765.

Rowe J.E., Lockhart L.K. Relationship of Cognitive Attributional style and academic performance among a predominantly Hispanic college student population // Individual Differences Research. 2005. Vol. 3 (2). P. 136–139.

Rueger S.Y., Malecki C.K . Group Administration of the Children’s Attributional style interview // Journal of Clinical Child and Adolescent Psychology. 2007. Vol. 36. № 3. P. 476–482.

Ryan R.M., Little T.D., Sheldon K.M., Timoshina E., Deci E.L. The American Dream in Russia: Extrinsic Aspirations and Well-Being in Two Cultures // Personality and Social Psychology Bulletin. 1999. Vol. 25. № 12. P. 1509–1524.

Salama-Younes M., Martin-Krumm C., Hanrahan S., Roncin C. Children’s explanatory style in France: Psychometric properties of the children’s attributional style questionnaire and reliability of a shorter version // Handbook of Positive Psychology / A. Delle Fave, M.E.P. Seligman (Eds.). – N.Y.: Oxford University Press, 2006. P. 191–206.

Satterfield J. M., Monahan J., Seligman M.E.P. Law school performance predicted by explanatory style // Behavioral Sciences and the Law. 1997. Vol. 15. P. 95—105.

Scheier M. F., Carver C. S. Optimism, coping, and health: Assessment and implications of generalized outcome expectancies // Health Psychology. 1985. Vol. 4. P. 219–247.

Scheier M. F., Carver C. S . Dispositional optimism and physical well-being: the influence of generalized outcome expectancies on health // Journal of Personality. 1987. Vol. 55. P. 169–210.

Scheier M. F., Carver C. S. A model of behavioral self-regulation: translating intentions into actions // Advances in experimental social psychology Vol. 21 / L. Berkowitz (Ed.). N.Y.: Academic Press, 1988. P. 303–346.

Scheier M. F., Carver C. S. Effects of optimism on psychological and physical well-being: Theoretical overview and empirical update // Cognitive Therapy and Research. 1992. Vol. 16. P. 201–228.

Scheier M.F., Carver C.S., Bridges M.W. Distinguishing optimism from neuroticism (and trait anxiety, self-mastery, and self-esteem): A reevaluation of the Life Orientation Test // Journal of Personality and Social Psychology. 1994. Vol. 67. P. 1063–1078.

Scheier M. F., Matthews K. A., Owens J., Magovern G. J., Sr., Lefebvre R. C., Abbott R. A., Carver C. S . Dispositional optimism and recovery from coronary artery bypass surgery: The beneficial effects on physical and psychological well-being // Journal of Personality and Social Psychology. 1989. Vol. 57. P. 1024–1040.

Scheier M.F., Weintraub J.K., Carver C.S. Coping with stress: Divergent strategies of optimists and pessimists // Journal of Personality and Social Psychology. 1986. Vol. 51. P. 1257–1264.

Schulman P., Castellon C., Seligman M.E.P. Assessing explanatory style: the content analysis of verbartim explanations and the attributional style questionnaire // Behavioral Research and therapy. 1989. Vol. 27. № 5. P. 505–512.

Schulman P., Keith D., Seligman M. Is Optimism Heritable? A Study of Twins // Behavior Research and Therapy. 1993. Vol. 31. № 6. P. 569–574.

Seligman M.E.P. Learned Optimism. N.Y.: Simon & Schuster, 1990.

Seligman M.E.P . Authentic happiness. New York: Free Press, 2002.

Seligman M.E.P., Peterson C., Kaslow N. J., Tanenbaum R.L., Alloy L.B., Abramson L.Y. Attributional style and depressive symptoms among children // Journal of Abnormal Psychology. 1984. Vol. 93. P. 235–238.

Seligman M.E.P., Elder G.H . Learned helplessness and life-span development // Human development and the life course: Multidisciplinary perspectives / A.B. Sorensen, F.E. Wetnert, L.R. Sherrod (Eds.). Hillsdale (NJ): Erlbaum, 1986. P. 377–428.

Seligman M.E.P., Shulman P. Explanatory style as a predictor of productivity and quitting among life insurance sales agents // Journal of Personality and Social Psychology. 1986. Vol. 50. P. 832–838.

Seligman M.E., Nolen-Hoeksema S. Explanatory style and depression / Psychopathology: An interactional perspective // D. Magnusson, A. Ohman (Eds.). Orlando (FL): Academic Press, 1987. P. 125–139.

Seligman M.E., Kamen L.P., Nolen-Hoeksema S. Explanatory style across life span: Achievement and death // Child development in a lifespan perspective / E.M. Hetherington, O.C. Brim (Eds.). Hillsdale (NJ): Erlbaum, 1988.

Seligman M.E., Nolen-Hoeksema S., Thornton N., Thornton K.M . Explanatory style as a mechanism of disappointing athletic performance // Psychological Science. 1990. P. 143–146.

Seligman M.E., Reivich K., Jaycox L., Gillham J . The optimistic child. Boston: Houghton Mifflin, 1995.

Seligman M.E.P., Shulman P. Explanatory style as a predictor of productivity and quitting among life insurance sales agents // Journal of Personality and Social Psychology. 1986. Vol. 50. P. 832–838.

Sethi S., Seligman M.E.P. Opimism and fundamentalism // Psychological science. 1993. Vol. 4. № 4. P. 255–259.

Shapcott K.M., Carron A.V. Development and validation of a Team Attributional Style Questionnaire // Group Dynamics: Theory, Research and Practice, 2010. Vol. 14. № 2. P. 93—113.

Solberg Nes L., Segerstrom S.N. Dispositional optimism and coping: A meta-analytic review // Personality and Social Psychology Review. 2006. Vol. 10. № 3. P. 235–251.

Srivastrava S., McGonigal K.M., Richards J.M., Butler E.A., Gross J.J. Optimism in close relationships: How seeing things in a positive light makes them so // Journal of Personality and Social Psychology. 2006. Vol. 91. № 1. P. 143–153.

Stallard P. Think Good – Feel Good. A cognitive behaviour therapy workbook for children and young people. Chichester (West Sussex, England): John Willey & sons, 2006.

Sweeney P.D., Anderson K., Bailey S. Attributional Style in Depression: A meta-analytic review // Journal of Personality and Social Psychology. 1986. Vol. 50. № 5. P. 974–991.

Taylor S.E . Optimism / Pessimism, 1998. URL:

Taylor S. E., Kemeny M. E., Aspinwall L. G., Schneider S. C., Rodriguez R., Herbert M. Optimism, coping, psychological distress, and high-risk sexual behaviors among men at risk for AIDS // Journal of Personality and Social Psychology. 1992. Vol. 63. P. 460–473.

Terrill D.R., Friedman D.G., Gottschalk L.A., Haaga D.A.F. Construct Validity of the

Life Orientation Test // Journal of Personality Assessment. 2002. Vol. 79. № 3. P. 550–563.

Thompson M., Kaslow N.J., Weiss B., Nolen-Hoeksema S. Children’s attributional style questionnaire – Revised: Psychometric examination // Psychological Assessment. 1998. Vol. 10. № 2. P. 166–170.

Ward C.W . Explanatory style among undergraduate students in Christian higher education. Part 1: a single-institution case study // Christian Higher Education. 2003. Vol. 2. № 2. P. 169–185.

Xenikou A., Furnham A., McCarrey M. Attributional style for negative events: A proposition for a more valid and reliable measaure of attributional style // British Journal of Psychology. 1997. Vol. 88. P. 53–69.

Yates S.M., Yates G.C.R. Explanatory style, ego-orientation and primary school mathematics // Educational Psychology. 1995. Vol. 15. P. 28–34.

Yee P.L., Pierce G.R., Ptacek J.T., Modzelesky K.L. Learned helplessness attributional style and examination performance: Enhancement effects are not necessarily moderated by prior failure // Anxiety, Stress, and Coping. Dec. 2003. Vol. 16. № 4. P. 359–373.

Zullow H.M., Oettingen G., Peterson C., Seligman M.E.P. Pessimistic explanatory style in the historical record. Caving LBJ, Presidential candidates, and East versus West Berlin // American Psychologist. 1988. Vol. 43. № 9. P. 673–682.

Жизнестойкость как составляющая личностного потенциала Е.И. Рассказова, Д.А. Леонтьев

Мужество и жизнестойкость: история и определение

Понятие жизнестойкости, введенное Сьюзен Кобейза и Сальваторе Мадди ( Kobasa , 1979; Maddi, Kobasa , 1984), находится на пересечении теоретических воззрений экзистенциальной психологии и прикладной области психологии стресса и совладания с ним. Философским основанием концепции жизнестойкости являются представления о мужестве быть ( Тиллих, 1995).

«Заброшенность» в мир, необходимость бытия в мире – неотъемлемая составляющая человеческого существования, экзистенции. Мужество быть было предложено П. Тиллихом для описания того, как человек справляется с онтологической тревогой – тревогой бытия в мире, со страхом небытия. Человек априори предполагает, что его жизнь имеет смысл и у него есть силы преодолеть свой страх, свою тревогу. И начинает жить согласно своему предположению. Упрощенным примером является хорошо известный психотерапевтический прием поведенческой терапии – клиенту предлагают прожить день так, как будто он уже добился того, чего хочет – стал уверенным, успешным, решил свои проблемы. Оказывается, клиент, живя так, «как будто он изменился», действительно меняется. Согласно П. Тиллиху, человек, живущий так, словно у него есть мужество быть, является мужественным.

В психологии понятие мужества было операционализовано в модели жизнестойкости С. Мадди. Жизнестойкость рассматривается как те убеждения человека, которые позволяют ему оставаться активным и препятствуют негативным последствиям стресса. Как и мужество, жизнестойкость может и не совпадать с реальностью – человек может быть уверен, что контролирует свою жизнь, тогда как на самом деле события происходят помимо его воли. Однако развитие жизнестойких убеждений приводит к нарастанию активности человека, в результате его реакция на стресс становится менее болезненной. С. Мадди ( Maddi , 1994; Maddi , 2004 a ) специально отмечает тот факт, что жизнестойкие убеждения должны соответствовать реальности (в отличие, скажем, от оптимизма): вера больного раком на тяжелой стадии в то, что ему внезапно станет гораздо лучше и он полностью поправится, не является жизнестойкой, поскольку не соответствует реальности. Вера больного, что от его усилий довольно многое зависит и он может многое успеть, если приложит достаточно сил и желания, жизнестойка. По этой причине в модели С. Мадди все жизнестойкие убеждения сформулированы в условной форме: «если я…, то я смогу…» (например, «если я активен и вовлечен, мои шансы найти интересное и стоящее в жизни максимальны»). В одной из последних статей С. Мадди пишет: «Жизнестойкость формирует мужество признавать (а не отрицать) стресс и мужество пытаться превратить его в преимущество» ( Maddi , 2008, p. 563). Если изменить саму ситуацию нельзя (как в случае тяжелой стадии рака), жизнестойкое совладание принимает форму компенсаторного саморазвития, по сути гиперкомпенсации.

Жизнестойкость в психологии стресса

Жизнестойкость (hardiness) представляет собой систему убеждений о себе, мире, отношениях с ним. Это диспозиция, включающая в себя три сравнительно автономных компонента: вовлеченность, контроль, принятие риска. Выраженность этих компонентов и жизнестойкости в целом препятствует возникновению внутреннего напряжения в стрессовых ситуациях за счет стойкого совладания (hardy coping) со стрессами и восприятия их как менее значимых.

Вовлеченность (commitment) определяется как «убежденность в том, что вовлеченность в происходящее дает максимальный шанс найти стоящее и интересное для личности» ( Maddi , 1998 b, Maddi, 2002). Человек с развитым компонентом вовлеченности получает удовольствие от собственной деятельности. В противоположность этому, отсутствие подобной убежденности порождает чувство отвергнутости, ощущение себя «вне» жизни. «Если вы чувствуете уверенность в себе и в том, что мир великодушен, вы обладаете вовлеченностью» ( Maddi , 1987, p. 103).

Контроль (control) представляет собой убежденность в том, что борьба позволяет повлиять на результат происходящего. Противоположность этому – ощущение собственной беспомощности. Человек с сильно развитым контролем ощущает, что сам выбирает собственную деятельность, свой путь.

Принятие риска , или вызов (challenge), – убежденность в том, что все происходящее способствует развитию – за счет извлекаемых из опыта (неважно, позитивного или негативного) знаний. Человек, рассматривающий жизнь как способ приобретения опыта, готов действовать в отсутствие надежных гарантий успеха, на свой страх и риск, считая стремление к простому комфорту и безопасности обедняющим жизнь личности. В основе принятия риска лежит идея развития через активное усвоение знаний из опыта и последующее их использование.

Компоненты жизнестойкости развиваются в детстве и отчасти в подростковом возрасте, хотя их можно развивать и позднее (см. ниже о тренинге жизнестойкости). Их развитие решающим образом зависит от отношений родителей с ребенком. В частности, для развития компонента вовлеченности принципиально важно принятие и поддержка, любовь и одобрение со стороны родителей. Для развития контроля важна поддержка инициативы ребенка, его стремления справляться с задачами все возрастающей сложности на грани своих возможностей. Для развития принятия риска важно богатство впечатлений, изменчивость и неоднородность среды.

Мадди ( Maddi , 1998 b ) подчеркивает важность выраженности всех трех компонентов для сохранения здоровья и оптимального уровня работоспособности и активности в стрессогенных условиях. Можно говорить как об индивидуальных различиях выраженности каждого из трех компонентов, так и о необходимости их согласованности между собой и с общей (суммарной) мерой жизнестойкости.

Одним из первых и наиболее убедительных исследований, основанных на конструкте жизнестойкости, явилось лонгитюдное исследование менеджеров крупной телекоммуникационной компании штата Иллинойс (Illinois Bell Telephone Company – IBT). Стрессогенная ситуация в компании возникла вследствие изменений в законодательстве, регулирующем телекоммуникационный бизнес в США. В результате этих изменений всем предприятиям отрасли предстояли значительные сокращения персонала в течение нескольких месяцев, о чем было заранее известно. Эта ситуация провоцировала реакции дистресса, соматические заболевания и психические нарушения у многих работников, ожидающих решения своей судьбы. Исследование, проведенное Мадди, обнаружило четкую обратную зависимость между выраженностью компонентов жизнестойкости и вероятностью серьезного заболевания в течение года после возникновения стрессовой ситуации у менеджеров компании ( Maddi , 1987). При низкой выраженности всех трех компонентов жизнестойкости вероятность заболевания оказалась равна 92,5 %, при высоком уровне одного из компонентов – 71,8 %, при высоком уровне двух компонентов – 57,7 %, и при высоком уровне всех трех компонентов – 7,7 %. Эти цифры, помимо подтверждения важности компонентов жизнестойкости для предотвращения стрессогенных расстройств, говорят также о системном характере их взаимодействия между собой, при котором суммарный эффект превышает сложение эффектов каждого компонента в отдельности.

Как работает жизнестойкость? За счет чего она позволяет преодолевать стресс? Согласно психологии стресса, все психологические факторы влияют на стресс одним из двух способов (см. рис. 1): они могут влиять на оценку ситуации («Угрожает ли мне эта ситуация?», «Могу ли я справиться с этой ситуацией?»), а могут влиять на реакцию человека, его поведение, на то, как он преодолевает трудности (как на психические и физиологические, так и на поведенческие реакции).

Рис. 1. Структура стрессового события и переработки стресса

( Абабков, Перре , 2004, с. 16)

На возникновение стресса влияют различные факторы: врожденная уязвимость организма (например, склонность к различным заболеваниям), внешние события, убеждения человека, его умение совладать со стрессовой ситуацией ( Maddi, Kobasa , 1984). Влияние первых двух факторов не всегда подвластно контролю, однако развитие трансформационных копинг-стратегий и жизнестойкости способствует смягчению их последствий – иными словами, смягчению собственно стресса.

Жизнестойкие убеждения, с одной стороны, влияют на оценку ситуации – благодаря готовности человека активно действовать и его уверенности в возможности на нее влиять, ситуация воспринимается им как менее травматичная. С другой стороны, жизнестойкость способствует активному преодолению трудностей. Она стимулирует заботу о собственном здоровье и благополучии (например, побуждает ежедневно делать зарядку, соблюдать диету и т. п.), за счет чего напряжение и стресс, испытываемые человеком, не перерастают в хронические и не приводят к психосоматическим заболеваниям.

С. Мадди различает регрессионное и трансформационное совладание со стрессом. Трансформационное совладание, в отличие от регрессионного, подразумевает открытость новому, готовность действовать и активность в стрессовой ситуации. С. Мадди описывает пять основных механизмов , благодаря которым проявляется буферное влияние жизнестойкости на развитие заболеваний и снижение эффективности деятельности ( Maddi , 1998 b, Maddi, Kahn, Maddi , 1998):

• оценка жизненных изменений как менее стрессовых;

• создание мотивации к трансформационному совладанию;

• усиление иммунной реакции;

• усиление ответственности по отношению к практикам здоровья;

• поиск активной социальной поддержки, способствующей трансформационному совладанию (рис. 2).

Рис. 2 . Модель жизнестойкости С. Мадди ( Maddi , 1998 b , p. 325)

Связь жизнестойкости с другими переменными и структурой ЛП

В своих работах С. Мадди рассматривает ряд психологических переменных, которые сходны с жизнестойкостью в некоторых отношениях, но которые необходимо от нее отличать:

Чувство связности. Это понятие, разрабатываемое А. Антоновским ( Antonovsky , 1984, 1985; Bengel Strittmatter, Willman , 1999), характеризует потенциал здорового развития и психологической устойчивости (см. Осин , 2007). Если, однако, в основе чувства связности лежит понимание и принятие, то жизнестойкость больше сопряжена с обращением трудностей в преимущества через более инициативное и активное вмешательство в события.

Оптимизм (в подходах Ч. Карвера, М. Шейера и М. Селигмана). В современной психологии доминируют два подхода к пониманию оптимизма. Как и жизнестойкость, оптимизм придает личности уверенность в себе, обеспечивает чувство опоры. С другой стороны, эффективное совладание со стрессовыми обстоятельствами предполагает их адекватную оценку, с чем выраженный оптимизм может рассогласовываться.

В исследовании связи оптимизма и жизнестойкости с различными видами копинг-стратегий ( Maddi , 1994) было показано, что предсказательная способность жизнестойкости выше, чем предсказательная способность оптимизма. Из 15 типов копинг-стратегий уровень жизнестойкости позволял предсказать восемь, пять из которых (эмоциональная социальная поддержка, отрицание, употребление алкоголя и наркотиков, психологический и поведенческий уход) не могли быть предсказаны на основе оптимизма. Корреляция оптимизма с показателем «позитивная переоценка» была более высока, чем у жизнестойкости, что связано с уже упомянутыми теоретическими различиями конструктов: позитивная переоценка любого события возможна только при неадекватно положительной его оценке.

В более позднем исследовании ( Maddi, Hightower , 1999) в первых двух сериях показатели оптимизма и жизнестойкости у студентов сопоставлялись с их привычными способами совладания с ситуацией и поведения в текущих стрессовых обстоятельствах. Испытуемыми в третьей серии были 448 женщин, ожидающих результатов медицинского обследования по подозрению в наличии опухоли. Тестировалась жизнестойкость, оптимизм (использовался опросник Life Orientation Test Ч. Карвера и М. Шейера) и стратегии совладания (использовались два различных опросника).

В первой и второй сериях жизнестойкость оказалась сильнее связана со стратегиями совладания, чем оптимизм, причем только она обнаружила значимую отрицательную корреляцию с регрессивным типом совладания. В третьей серии оптимизм обнаружил более высокую корреляцию с типами совладания, чем жизнестойкость. С. Мадди объясняет этот результат тем, что высокий уровень риска заставляет оптимистичных испытуемых проявлять большее упорство в стремлении справиться с ситуацией по сравнению с обычными обстоятельствами (хотя в данном случаем может играть роль более зрелый возраст испытуемых). Однако и в этой серии жизнестойкость, в отличие от оптимизма, оказалась отрицательным предиктором трех типов регрессивного совладания, что согласуется с гипотезой С. Мадди.

Самоэффективность . Самоэффективность, или уверенность в своей способности выполнить определенную деятельность ( Bandura , 1977), нередко соотносилась с таким компонентом жизнестойкости, как контроль. Однако жизнестойкость является общей диспозицией, тогда как самоэффективность специфична деятельности. Общая самоэффективность как сумма самоэффективностей, переживаемых человеком в различной деятельности, действительно близка контролю, однако ее связь с вовлеченностью и принятием риска остается неясной ( Maddi, Harvey , 2005).

Резилентность (resilience). Указывая на различия понятий резилентности (нередко его переводят как устойчивость или упругость) и жизнестойкости, Мадди отмечает, что резилентность имеет отношение к бихевиоральным реакциям, являясь скорее возможным следствием жизнестойкости как личностной диспозиции. В недавней книге С. Мадди и Д. Хошабы «Резилентность в действии» авторы характеризуют резилентность как проблему, точнее, как проблемную область, а жизнестойкость – как конкретный вариант подхода к решению этой проблемы, ответ на вопрос о механизмах резилентности ( Maddi, Khoshaba , 2005).

Религиозность . И религиозности, и жизнестойкости присущи ощущение опоры и духовность. Однако источник духовности в религиозности – вера в сверхъестественное, несущее ответственность за происходящее, тогда как источник духовности в жизнестойкости – личностные усилия по интерпретации и упорядочиванию окружающего мира.

По данным эмпирических исследований ( Maddi , 2004 b ), религиозность значимо коррелирует с вовлеченностью и контролем, но не связана с принятием риска. Как религиозность, так и жизнестойкость негативно связаны с депрессией и гневом, однако жизнестойкость предсказывает уровень депрессии независимо от религиозности (напротив, если статистически контролируется влияние жизнестойкости, влияние религиозности на уровень депрессии исчезает). Наконец, хотя оба показателя защищают человека от стресса и напряжения, а также от регрессивного совладания, только жизнестойкость позволяет предсказать трансформационное совладание, активные действия человека по преодолению и переоценке ситуации. Иными словами, жизнестойкость и религиозность, хотя и связаны между собой, независимо друг от друга усиливают совладание со стрессом.

Шкалы « большой пятерки » ( Big Five Questionnaire ). При сопоставлении с данными по опроснику шкал «большой пятерки» личностных черт NEO-FFI зафиксирована не только негативная связь жизнестойкости с нейротизмом, но и ее позитивные связи с другими чертами «большой пятерки» (сильные с экстраверсией и открытостью, более слабые – с дружелюбием и добросовестностью). Однако регрессионный анализ подтвердил несовпадение этих переменных. Ч. Сэнсан с соавторами ( Sansone, Wiebe, Morgan , 1999), изучавшие влияние жизнестойкости на саморегуляцию монотонной деятельности, пришли к тому же выводу: тест жизнестойкости и шкалы «большой пятерки» измеряют различные конструкты.

7.  Осмысленность жизни и толерантность к неопределенности . В наших исследованиях жизнестойкость значимо положительно коррелирует, хотя и не совпадает, с осмысленностью жизни и толерантностью к неопределенности ( Леонтьев, Рассказова , 2006).

Подходы к измерению жизнестойкости и основные результаты исследований

Англоязычный вариант опросника жизнестойкости (the Personal Views Survey III-R) состоит из 18 пунктов, включающих прямые и обратные вопросы на все три шкалы опросника (вовлеченность, контроль и принятие риска). При создании опросника жизнестойкости были отобраны 6 шкал разных тестов (теста отчуждения С. Мадди, Калифорнийского теста оценки целей в жизни М. Хана, теста личностных особенностей Д. Джексона, теста на локус контроля Дж. Роттера), содержательно соответствующих компонентам вовлеченности, контроля и принятия риска. В ходе апробации были отобраны наиболее валидные и надежные пункты.

Выборка апробации включала в себя 430 менеджеров IBT, испытывающих стресс в связи с изменениями в компании. У менеджеров было зарегистрировано повышение субъективного стресса и частоты заболеваний в течение 10 лет ( Maddi, Kobasa , 1984). Исследование велось в течение 12 лет. К настоящему времени число испытуемых, ответивших на тест жизнестойкости, превышает 6000 человек различного пола, возраста, семейного и социального статуса, образования и вероисповедания. В основном, как для измерения жизнестойкости, так и для изучения связанных со стрессом симптомов болезни, использовались данные самоотчетов; в отдельных случаях рассматривались также объективные данные, отчеты экспертов и данные медицинских карт. Величина жизнестойкости оказалась независимой от образования, возраста, пола, семейного положения, статуса в обществе, а также от религии и этнической принадлежности.

В третью, окончательную на сегодняшний день версию опросника вошли наиболее валидные и надежные пункты, причем пункты считались внутренне валидными, если они предсказывали развитие соматических заболеваний в стрессовой ситуации в течение года после измерения жизнестойкости ( Maddi , 1998 b ). Исследования С. Мадди и его коллег ( Maddi, Khoshaba , 2001) подтвердили надежность-согласованность опросника (альфа Кронбаха составила по разным данным от 0,70 до 0,75 для вовлеченности, от 0,61 до 0,84 для контроля, от 0,60 до 0,71 для принятия риска и от 0,80 до 0,88 по суммарной шкале жизнестойкости) и его надежность-устойчивость (в целом по шкале жизнестойкости 0,58 через 3 месяца, 0,57 через 6 месяцев). Факторный анализ подтвердил наличие трехфакторной структуры, соответствующей предложенной С. Мадди модели.

Исследования жизнестойкости не выявили связи жизнестойкости и расы испытуемых, обучающихся в США (кавказцы, азиаты). Согласно кросс-культурным исследованиям иммигрантов из Азии в США, Турции в Канаду, Латинской Америки в Австралию ( Maddi, Harvey , 2005), чем выше жизнестойкость, тем быстрее происходит адаптация к новым условиям, меньше выражены культурный шок и субъективный уровень стресса. Точно так же жизнестойкость у жителей США, уехавших на 2 года работать в Китай, положительно коррелировала со стабилизацией эмоционального состояния и качества работы после культурного шока. Лишь в одной работе, посвященной сравнению уровня жизнестойкости у студентов-афроамериканцев и белых студентов, были выявлены значимые различия: у афроамериканцев значения были ниже. Помимо этого, жизнестойкость у них оказалась позитивно связана с тревогой, стрессом, депрессией и гневом. Однако используемые методы и результаты данной работы неоднозначны и требуют дальнейших исследований ( ibid. ).

Проверка валидности опросника жизнестойкости представляла собой наиболее важную задачу. В целом ряде исследований ставилась цель выявить связь между компонентами жизнестойкости, с одной стороны, и другими переменными (показатели здоровья/болезни, эффективности и т. п.) – с другой.

Исследования жизнестойкости в русле концепции С. Мадди, одновременно служащие проверкой валидности методики измерения жизнестойкости, можно разделить на три основных направления:

• Исследования связи жизнестойкости с психологическими переменными, отражающими проблемы и нарушения функционирования (конструктная валидность).

• Исследования связи жизнестойкости с другими позитивными характеристиками личности и обоснование их различия (дискриминантная валидность; указанные характеристики описаны выше).

• Исследования связи жизнестойкости с клиническими и поведенческими переменными – здоровьем, эффективностью исполнения и др. (экологическая валидность).

Помимо трех указанных направлений, имеются также исследования, посвященные развитию жизнестойкости ( Khoshaba, Maddi , 1999) и эффектам тренинга жизнестойкости ( Maddi , 1987, 1994, 1998 b; Maddi, Kahn, Maddi , 1998).

Жизнестойкость, реакция на стресс и здоровье . В согласии с теоретической моделью жизнестойкости была выявлена положительная корреляция жизнестойкости с трансформационным совладанием и негативная корреляция с уровнем напряжения ( Maddi , 1999). Способы совладания с проблемной ситуацией измерялись при помощи анкеты способов совладания (Ways of Coping Checklist), а показатели напряжения – через измерение кровяного давления и при помощи перечня симптомов Хопкинса (Hopkins Symptom Checklist). Интересно, что жизнестойкость оказалась не связана с врожденной конституциональной уязвимостью к заболеваниям ( Maddi, Kobasa , 1984). Тем не менее, у испытуемых с высоким уровнем субъективного стресса низкая жизнестойкость являлась предиктором развития соматических заболеваний в течение последующего года (вероятность их заболевания в ближайшее время составляла 92 %, в течение года – 81 %, тогда как у испытуемых с высокой жизнестойкостью та же вероятность составляла менее 10 % и менее 24 % соответственно). Согласно результатам более поздних исследований, положительное влияние жизнестойкости проявляется не только в стрессовой ситуации: высокий уровень жизнестойкости связан с воображением и креативностью в привычных условиях. Способствуя осознанности и адекватной оценке ситуации ( Maddi, Harvey, Khoshaba et al., 2006), жизнестойкость отрицательно коррелирует с вытеснением и авторитаризмом (негибким доминирующим способом взаимодействия) и положительно – с креативностью и склонностью к новаторству, которые измерялись экспериментально (испытуемые предлагали способы действия с различными предметами). В последнее время эти результаты получили подтверждение в исследовании К. Долбир ( Dolbier, Smith, Steinhardt , 2007) на выборке 500 менеджеров компаний «Motorola» и 3М. Согласно результатам регрессионного анализа, уровень жизнестойкости и использование копингов, связанных с активным поиском и исследованием ситуации, позволяют предсказать субъективный стресс и наличие симптомов соматических заболеваний (однако в значительно большей степени эти факторы влияют на состояние мужчин, а не женщин).

Экспериментальное исследование реакции на стрессовую ситуацию ( Solcava, Sykora , 1995; Александрова , 2004) показало, что физиологические реакции на стресс значимо меньше выражены у испытуемых с низкой тревожностью и высокой жизнестойкостью.

Жизнестойкость связана с устойчивым переживанием человеком своих действий и происходящих вокруг событий «как интересных и радостных (вовлеченность), как результатов личностного выбора и инициативы (контроль) и как важного стимула к усвоению нового (принятие риска)» ( Maddi, Kobasa , 1984; Maddi , 1999, p. 85). С целью проверки данной гипотезы использовался метод выборки переживаний (Experience Sampling Method) М. Чиксентмихайи: каждый испытуемый в течение недели носил при себе пейджер, при сигнале которого (10 раз в день) заполнял короткий опросник, касавшийся его деятельности и состояния в данный момент. В группе испытуемых с высокими показателями жизнестойкости интерес и увлеченность деятельностью, общее настроение, ощущение поддержки от других оказались значимо выше, чем в группе испытуемых с низкими показателями жизнестойкости (p<0,006–0,04 для разных показателей), тогда как выполнение работы просто потому, что ее «надо» выполнить, встречалось значимо реже (p<0,001). Испытуемые с высокими показателями жизнестойкости чаще говорили, что сами выбирают, чем заниматься (компонент контроля), и чувствуют, что получают важный опыт во всем, что с ними происходит (компонент вовлеченности).

В других исследованиях ( Maddi , 1998 b ) была выявлена умеренная негативная корреляция жизнестойкости с «поведением типа А» – поведенческим синдромом, выражающим психологическую предрасположенность к сердечно-сосудистым заболеваниям ( Booth-Kewley, Friedman , 1987). Высокий уровень жизнестойкости у некоторых людей, проявляющих «поведение типа А», резко снижает вероятность их заболевания. Хотя и «поведение типа А», и жизнестойкость имеют один общий компонент – контроль, в других отношениях они скорее противоположны. Так, «люди типа А» нетерпимы к иным взглядам вплоть до враждебности и испытывают постоянную нехватку времени, тогда как высокая вовлеченность и принятие риска подразумевают в корне противоположные установки.

В одной из недавних работ ( Maddi, Khoshaba, Persico et al., 2002) был проведен корреляционный анализ компонентов жизнестойкости со шкалами MCMI–III (Millon Clinical Multiaxial Inventory) и MMPI–II (Minnesota Multiphasic Personality Inventory).

Была выявлена негативная связь жизнестойкости с выраженностью большинства личностных черт по MMPI–II и MCMI–III, отражающих клинически значимую симптоматику, с проблемами на работе, шкалой аггравации F. Напротив, жизнестойкость положительно связана со шкалами опросников MMPI–II и MCMI–III, отражающими силу эго: с силой эго, доминантностью, шкалой социальной желательности К и социальной ответственностью. Неожиданной оказалась позитивная корреляция жизнестойкости с истерическими (histrionic) и нарциссическими (narcissistic) личностными чертами по MCMI–III. Мадди замечает, что такие значения также могут скорее выражать силу эго, чем наличие невротической симптоматики.

В другом исследовании С. Мадди и Д. Хошабы ( Maddi, Khoshaba , 1994) оценивалась связь с показателями MMPI жизнестойкости и во многом противоположной ей переменной негативной аффективности – склонности к негативным эмоциям и пессимизму в ответ на происходящие события ( Watson, Pennebaker , 1989; Брайт, Джонс , 2003). Сложность в сопоставлении жизнестойкости с негативной аффективностью состояла в трудности различения напряжения и негативной аффективности. Проведенный с этой целью множественный регрессионный анализ дал следующие результаты:

А. Была выявлена значимая корреляция негативной аффективности и склонности к использованию защитных механизмов (defensiveness), тогда как жизнестойкость с этим показателем не коррелировала.

Б. Была выявлена значимая негативная корреляция жизнестойкости с показателями депрессии, паранойи, психастении, шизофрении, социального интереса, тревожности, зависимости, а также позитивная корреляция с силой эго.

В. Ни жизнестойкость, ни негативная аффективность не выявили статистически значимой корреляции с другими показателями MMPI.

Еще одним интересным исследованием, касающимся корреляции жизнестойкости и других показателей, связанных со здоровьем человека, является исследование отношений жизнестойкости и употребления алкоголя и наркотиков подростками ( Maddi, Wadhwa, Haier , 1996). К сожалению, несмотря на довольно большую выборку (уровень участия составил 88,5 % из согласившихся 226 студентов), токсикологический анализ дал единичные результаты, на основе которых трудно делать выводы. Однако по данным опросников и показателей жизнестойкости, а также фактора семейного риска (измерялся на основе самоотчетов о насилии в семье, частоты смены работы, юридических, финансовых проблемах, психиатрических заболеваниях родителей), выявилась значимая отрицательная корреляция между уровнем жизнестойкости и употреблением алкоголя в течение года, с текущим употреблением наркотиков и их разнообразием.

Проведенные исследования (в которых, в частности, участвовали шоферы автобусов, юристы, медицинские сестры, военные, американцы, работающие за границей, и иммигранты в США) позволили зафиксировать значимые обратные корреляции вероятности заболеваний, культурного шока, посттравматических расстройств, депрессии и т. д. с уровнем жизнестойкости ( Maddi, Khoshaba , 1994). В исследовании Х. Ли ( Lee , 1991; Александрова , 2004) показано, что испытуемые с высокой жизнестойкостью ощущают себя более здоровыми социально и психически, но не физически. Отрицательная связь жизнестойкости с развитием соматических заболеваний была показана С. Мадди в его раннем исследовании менеджеров компании IBT ( Maddi, 1998 b ). В масштабном исследовании китайских медсестер жизнестойкость значимо положительно коррелировала с физическим и психическим здоровьем и отрицательно – с такими копинг-стратегиями как избегание, дистанцирование и самоконфронтация ( Lambert, Lambert, Petrini et al., 2007 a ). По результатам регрессионного анализа жизнестойкость позволяла объяснить 7 % дисперсии показателей физического здоровья и более 15 % дисперсии показателей психического здоровья ( Lambert, Lambert, Petrini et al., 2007 b ). Была показана отрицательная связь жизнестойкости с депрессией и гневом ( Maddi , 2004 b ). У студентов, переживших утрату близкого человека (в среднем 2,8 года назад), высокая жизнестойкость является фактором меньшей выраженности переживания горя ( Mathews, Servaty-Seib , 2007). При этом линейной связи жизнестойкости и посттравматического роста не обнаруживается, хотя авторы предполагают нелинейную взаимосвязь этих конструктов. Жизнестойкость в отношении здоровья предсказывает число психосоматических жалоб ( Davidsdottir , 2006) как у студентов (средний возраст 19 лет), так и у людей старшего возраста (средний возраст 58 лет).

Особое значение жизнестойкость приобретает при тяжелых и терминальных заболеваниях в связи с успехами современной медицины ( Maddi , 2003). Достижения реаниматологии и хирургии нередко позволяют значительно продлить жизнь, однако сопряжены с инвалидностью или серьезными ограничениями. В этом случае жизнестойкость становится буфером против отчаяния, ощущения беспомощности и потери смысла. Помимо этого, у жизнестойкого пациента болезнь реже вызывает обострение застарелых психологических переживаний и конфликтов и чувства вины в семье. Высокий уровень жизнестойкости при хронических заболеваниях связан с более позитивным восприятием своей болезни и лучшей психосоциальной адаптацией ( Brooks , 2008). Аналогично, жизнестойкие медицинские и социальные работники более открыты и готовы принять болезнь, старение и смерть у других, чем их коллеги с низким уровнем жизнестойкости. Качественные методы исследования причин выбора профессии и осмысленности жизни у медсестер, работающих с больными раком, выявил прямые взаимосвязи рассказов медсестер и теоретической модели жизнестойкости. Медсестры говорили о большей вовлеченности, осмысленности работы для них. Согласно Дж. Эбле ( Ablett , 2007), автору исследования, более высокий уровень жизнестойкости у медицинских работников в онкологических центрах объясняет полученные ранее факты о том, что по сравнению с другими медицинскими работниками они характеризуются таким же субъективным уровнем стресса и реже страдают от эмоционального выгорания.

Жизнестойкость и успешность деятельности . Жизнестойкость оказалась существенным образом связана не только с переменными клинического порядка, но и с успешностью деятельности в разных сферах. Так, в проспективном исследовании деятельности консультантов ( Maddi, Harvey, Khoshaba et al., 2006) была выявлена положительная связь всех компонентов жизнестойкости и эффективности их работы в течение последующего года (r=0,32–0,46).

Cвязь между успешностью деятельности (исполнения) в стрессовых условиях и жизнестойкостью была показана в исследовании баскетболистов университетских команд Южной Калифорнии ( Maddi, Hess , 1992). Тестирование проводилось перед началом сезона, а после его окончания тренеры предоставляли экспериментаторам отчеты игровой статистики о каждом из испытуемых по 9 параметрам. Единственным показателем, не связанным с жизнестойкостью, оказалась успешность штрафных бросков, которые производятся при остановке игры и отсутствии помех; все остальные показатели, отражающие успешность действий в условиях борьбы на площадке, обнаружили значимую корреляцию с жизнестойкостью (0,269–0,522). Исследование жизнестойкости у игроков в регби в Великобритании также выявило связь всех компонентов жизнестойкости с профессиональным уровнем игроков: вовлеченность, контроль и принятие риска были максимально выражены в команде международного уровня, средне – в команде суперлиги и в наименьшей степени – в команде второго дивизиона ( Golby, Sheard , 2004). Таким образом, уровень стресса влияет если не на саму жизнестойкость, то на ее проявление в деятельности.

В последнее время активно развиваются исследования жизнестойкости в военной сфере ( Maddi , 2007). Так, оценка жизнестойкости проводилась при отборе в отряды специального назначения США, и, как показали результаты, жизнестойкость у отобранных кандидатов была значимо выше, чем у тех, кто не прошел процедуры отбора ( Bartone, Roland, James et al., 2008). В эксперименте Э. Яла ( Jarle , 2006) курсанты военно-учебных заведений участвовали в тренинге, моделирующем условия плена. У значительной части курсантов обнаружились симптомы диссоциации (дереализации, деперсонализации) в ответ на ситуацию как среднего, так и сильного стресса. Эти нарушения предсказывали худшее выполнение деятельности. Жизнестойкость позволяла предсказать наличие симптомов диссоциации во время тренинга, но не эффективность деятельности курсантов. Жизнестойкость оказалась значимо связана с депрессией у военных после отставки (N=629), если контролировался уровень депрессии во время службы ( Dolan, Adler , 2006).

Жизнестойкость способствует саморегуляции деятельности не только в условиях стресса, но и в условиях монотонной деятельности ( Sansone Wiebe, Morgan , 1999): в заданиях на утомляемость испытуемые с высокой жизнестойкостью были склонны самостоятельно варьировать способы выполнения задания и за счет этого дольше выполняли его, но только в том случае, если выполнение задания было для них осмысленным (им говорили, что их комментарии позволят оптимизировать работу людей, занятых такой монотонной деятельностью). Для сравнения: испытуемые с высокой добросовестностью по опроснику NEO-FFI варьировали способы выполнения и дольше выполняли задание независимо от его осмысленности. Иными словами, в отличие от добросовестности, жизнестойкость обеспечивает «гибкую» саморегуляцию, возможность выбора между продолжением деятельности вопреки утомлению и ее прекращением.

Интересно, что жизнестойкость способствует эффективной деятельности также и в тех условиях, в которых стрессовые события сменяются длительным ожиданием и периодами монотонной деятельности. Так, исследования пожарных показали, что чем выше у них жизнестойкость, тем более они удовлетворены работой и испытывают меньший уровень стресса, тем более эффективно работают в первые 4 месяца после окончания обучения ( Maddi, Harvey, Resurreccion et al., 2007). При измерении жизнестойкости у пожарных до прохождения тренинга связь жизнестойкости и эффективности деятельности сохранялась, что свидетельствует о причинном влиянии жизнестойкости на эффективность деятельности в стрессовых условиях. Помимо этого, эффективность деятельности была положительно связана с уровнем поддержки в семье.

В исследовании С. Кобейзы было выявлено, что, помимо эффективности деятельности, жизнестойкость демонстрирует стабильную положительную корреляцию с удовлетворенностью всеми аспектами работы, уверенностью в том, что организация предоставляет достаточную автономию и свободу принятия решений ( Maddi, Kobasa , 1984).

Согласно исследованию успешности обучения у студентов спортивного вуза, уровень жизнестойкости и особенно компонент вовлеченности позволяет предсказать академическую успеваемость в течение всех лет обучения ( Sheard , 2007).

Ж изнестойкость в детском возрасте и ее роль в детско-родительских отношениях . Одно из первых исследований в этой области ( Khoshaba, Maddi , 1999) ретроспективно и основано на самоотчетах менеджеров IBT об их ранних воспоминаниях. Было показано, что актуальный уровень жизнестойкости отрицательно коррелирует со стрессами и проблемами в детско-родительских отношениях (отсутствие родителей, бедность, болезни родителей) и положительно – с признанием родителями самостоятельности ребенка, его права участвовать в решении семейных проблем при соблюдении некоторых правил. Кроме того, жизнестойкость была связана с акцентом на «трансцендентности» при воспитании ребенка (ценности интимных отношений, поиске скрытых значений в противоположность лежащим на поверхности, развитии временной перспективы, связывающей прошлое с будущим через настоящее). После статистического контроля влияния этих факторов друг на друга стресс перестал оказывать значимое влияние на жизнестойкость, так как оказался тесно связан с другими факторами. Недавние корреляционные исследования показали, что уровень жизнестойкости у родителей является одним из предикторов нарушения сна у их детей дошкольного возраста ( Johnson, MacMahon , 2008). Связь жизнестойкости детей и их родителей позволила даже ввести понятие семейной жизнестойкости. Жизнестойкость в семье оказалась положительно связана с адаптацией в семьях, переживших развод родителей ( Greeff, Wansteenwegen, DeMot , 2006 a ). В другом исследовании те же авторы показали, что в семьях, где один из членов психически болен, жизнестойкость позволяет предсказать совладание и качество адаптации как у родителей, так и у детей ( Greeff, Wansteenwegen, Mieke , 2006 b ).

Исследования эффективности тренинга жизнестойкости

Тренинг жизнестойкости основан на предположении ( Khoshaba, Maddi , 1999), что жизнестойкость не является врожденным качеством, а формируется в течение жизни. Это система убеждений, которая может быть развита.

С другой стороны, жизнестойкость представляет собой гипотетический конструкт, следовательно, не может быть речи о прямом воздействии на нее. При разрешении этой проблемы Мадди использует модель жизнестойкости (рис. 2): взаимосвязи между социальной поддержкой, жизнестойким совладанием, практиками здоровья и самой жизнестойкостью допускают косвенное воздействие на последнюю.

Можно выделить две основных цели, преследуемых данным тренингом:

1. Достижение более глубокого понимания стрессовых обстоятельств, путей совладания с ними; нахождение путей активного разрешения проблем.

2. Постоянное использование обратной связи, за счет чего углубляется самовосприятие вовлеченности, контроля и принятия риска.

При работе со стрессом в организации С. Мадди отдает предпочтение групповой работе. Тренинг проводится в небольших группах по 6–8 человек ( Maddi, Kobasa , 1984).

В первых исследованиях, испытуемыми в которых являлись менеджеры IBT, акцент делался на непосредственно связанных с жизнестойкостью способах преодоления и отношения к конкретным проблемам. В первоначальном варианте тренинг жизнестойкости занимал 15 часов и включал в себя три основных техники ( Maddi, Khoshaba , 2002; Maddi, Khoshaba , 1994; Maddi , 1999):

1.  Реконструкция ситуаций (situational reconstruction)

При использовании этой техники акцент делается на воображении и разрешении проблемы. Определяются ситуации, воспринимаемые как стрессовые; стрессовые обстоятельства рассматриваются в расширенной перспективе. «Совершая реконструкцию ситуаций, обучающийся узнает о формируемых им самим латентных допущениях, которые определяют, насколько обстоятельства воспринимаются как стрессовые и какие шаги могут облегчить ситуацию» ( Maddi , 1998 b , p. 326). Реконструируя ситуацию, обучающийся человек пытается представить себе лучшие и худшие варианты развития ситуации ( Maddi , 1998 b ).

2.  Фокусировка (focusing)

Применяется в случае невозможности прямой трансформации стрессовых обстоятельств. Техника разработана Ю. Джендлином (см. Джендлин , 2000) и представляет собой поиск плохо осознаваемых эмоциональных реакций (в особенности препятствующих принятию решения путем обращения к «внутреннему смыслу»). Целью является эмоциональный инсайт, способствующий переформулированию стрессовых ситуаций в терминах возможностей, которые открываются перед человеком.

3.  Компенсаторное самосовершенствование (compensatory self-improvement)

Если трансформировать ситуацию невозможно, делается акцент на другой проблеме, которая как-то связана с данной. Ее решение побудит человека уделять внимание тому, что поддается изменению (невозможно контролировать все).

Дополнительной техникой тренинга на начальных этапах его использования был метод парадоксальной интенции, предложенной В. Франклом ( Maddi, Kobasa , 1984).

Тренинг включал следующие основные этапы:

1. Определение стрессовых обстоятельств, которые необходимо разрешить (первая сессия).

2. Применение одной, двух или всех трех техник, разработанных для стимуляции воображения (вторая, третья и четвертая сессии).

3. Использование формирующейся перспективы и понимания для выработки плана действий, направленных на трансформацию стрессовых обстоятельств в благоприятные ( Maddi , 1998 b ), выполнение домашнего задания с целью применения полученных навыков и обсуждение результатов (пятая, шестая и седьмая сессии).

Впоследствии тренинг жизнестойкости был расширен и включил в себя упражнения, посвященные поиску и получению социальной поддержки в стрессовой ситуации (как в семье, так и на рабочем месте), а также обучению навыкам саморегуляции своего состояния и поддержания здорового образа жизни ( Maddi, Khoshaba, 2004). К навыкам саморегуляции относится обучение: релаксации, мониторингу своего физического состояния, правильному дыханию, отдельным техникам медитации и визуализации. Обучение поддержанию здорового образа жизни включает в себя: формирование навыков правильного питания, поддержания уровня сахара в крови, тренировку сердечно-сосудистой системы, освоение программы физической активности, в том числе с целью контроля веса.

Процесс обучения трансформационному преодолению осуществляется при планировании трудных шагов и происходит при активной социальной поддержке. Используется также метод обратной связи, получаемой при наблюдении за собой, при наблюдении со стороны других и в результате взаимодействия со стрессовыми обстоятельствами ( Maddi , 1999).

Тренинг жизнестойкости впервые был проведен в рамках исследования на IBT. Основным результатом тренинга стало значимое повышение всех показателей жизнестойкости у прошедших тренинг по сравнению с менеджерами, записанными в «лист ожидания» и проходившими тренинг позже ( Maddi, Khoshaba , 2002; Maddi, Khoshaba , 1994; Maddi , 1999). В группе прошедших тренинг снизилось психическое напряжение (тревожность, депрессия, навязчивости, межличностная тревожность, соматизация) и физическое напряжение (артериальное давление). Отсроченные измерения, проведенные через 2 и 6 месяцев, показали относительную стабильность результатов. Причем через 2 месяца после тренинга наблюдался его отсроченный эффект; Мадди объясняет это тем, что изменилась сама диспозиция жизнестойкости и относящихся к ней убеждений. Эти изменения являются следствием обучения трансформационному совладанию и выработки нового взгляда на проблемы (табл. 1, 2).

Таблица 1

Средние значения переменных у менеджеров IBT до и после тренинга

(N(1)=27, N(2)=19)

Примечание : * p<0,05; ** p<0,01.

Таблица 2

Динамика изменений через 2 и 6 месяцев после тренинга жизнестойкости

(N=27)

Эффективность курса подтверждается позитивными оценками его участников (на уровне 90–100 %). В рамках данного подхода было также проведено несколько экспериментов по сравнению эффективности различных методик. Сравнительный анализ тренинга жизнестойкости, релаксации и социальной поддержки показал, что эффективность тренинга жизнестойкости вдвое превышает эффективность двух других методик.

В исследовании относительной эффективности тренинга жизнестойкости по сравнению с тренингом релаксации/медитации и тренингом пассивного слушания [3] , 54 менеджера были распределены по 9 уравновешенным по полу и занимаемым должностям экспериментальным группам – по 3 группы для каждого вида тренинга. В связи с неполными ответами по некоторым тестам конечное число испытуемых в разных экспериментальных условиях составило 18, 12 и 16 менеджеров. Были получены следующие результаты ( Maddi, Kahn, Maddi , 1998):

1. Тренинговые группы значимо различались по динамике жизнестойкости: тренинг жизнестойкости и тренинг релаксации более эффективно повышали жизнестойкость, чем тренинг пассивного слушания; в свою очередь тренинг жизнестойкости был значимо эффективнее тренинга релаксации (p<0,0001).

2. Тренинг жизнестойкости также приводил к большему снижению напряжения и заболеваемости (по субъективным отчетам) по сравнению с тренингом релаксации (p<0,04 и p<0,004 соответственно) и пассивного слушания (p<0,007 и p<0,003), а тренинг релаксации был более эффективен в снижении напряжения, чем тренинг пассивного слушания (p<0,0001).

3. Рост удовлетворенности работой и воспринимаемой социальной поддержкой был максимальным в группах тренинга жизнестойкости, значимо превышая эти эффекты в двух других группах (p<0,001). При этом тренинг пассивного слушания оказался эффективнее тренинга релаксации (p<0,001).

Впоследствии Мадди совместил практики здорового образа жизни, социальную поддержку (за счет работы в группе) и собственно тренинг жизнестойкости. Результатом явилась программа повышения жизнестойкости (Hardiness Enhancing Lifestyle Program, HELP – см. Maddi , 1994), включающая:

• обучение расслаблению (контролю дыхания, согреванию рук, расслаблению мышц, применение методов биологической обратной связи с целью расслабления);

• обучение правильному питанию;

• обучение совладанию (используются техники решения проблем и эмоционального инсайта);

• использование социальной поддержки (в основном обучение навыкам общения);

• физические упражнения (сведения об использовании упражнений в целях улучшения здоровья и эффективности деятельности);

• контроль вредных привычек (курение, переедание и т. п.);

• предупреждение рецидива (контроль в течение года).

По мнению Мадди, HELP можно использовать на трех уровнях:

• третичная помощь оказывается пациентам, уже страдающим от каких-либо недугов;

• вторичная помощь используется в тех случаях, когда велик риск заболевания;

• первичная помощь представляет собой профилактику и может иметь вид программы, адаптированной для общеобразовательных учебных заведений.

Русскоязычные методы измерения и основные результаты их применения

Русскоязычная апробация теста жизнестойкости была окончена в 2006 г. ( Леонтьев, Рассказова , 2006). Третья, окончательная версия, полученная в результате апробации, включает 45 пунктов, содержащих прямые и обратные вопросы на все три субшкалы опросника (вовлеченность, контроль и принятие риска). К настоящему времени в исследованиях жизнестойкости приняли участие более 800 человек разного возраста, имеющих различное образование, профессии и проживающих в разных регионах РФ (Москва, Кемерово, Петропавловск-Камчатский), как здоровых, так и страдающих психическим заболеванием (шизофрения). Распределения показателей жизнестойкости и субшкал вовлеченности, контроля и принятия риска по тесту Колмогорова – Смирнова не отличаются от нормального.

Выраженность жизнестойкости и ее компонентов в среднем не различается у мужчин и женщин [4] , не зависит от образования, но зависит от возраста: у молодых людей (<35 лет) принятие риска в среднем значимо выше, чем в более старшей группе (табл. 3). Близки к значимым и различия по шкале контроля и общему показателю жизнестойкости; можно предположить, что при более поляризованном разделении возрастных групп эти различия были бы значимы. Это может быть связано с большей готовностью молодых людей к получению нового опыта – часто ввиду недостатка собственного.

Таблица 3

Различия показателей жизнестойкости по критерию возраста

Надежность теста жизнестойкости

Показатели ретестовой надежности (ретест проводился через три недели после основного тестирования) по шкале жизнестойкости в целом и по отдельным субшкалам составили от 0,79 до 0,90 (табл. 4). Все значения значимы.

Таблица 4

Показатели ретестовой надежности по жизнестойкости и субшкалам второй версии опросника (N=51)

Примечание : * p<0,00001.

Показатели надежности – согласованности третьей версии опросника по критерию Кронбаха для общего показателя жизнестойкости и компонентов вовлеченности и контроля превышают соответствующие показатели в англоязычной версии, а по компоненту принятия риска – соответствуют ему (табл. 5).

Таблица 5

Коэффициенты альфа Кронбаха по шкале жизнестойкости и субшкалам (N=81 в русской версии)

Внешняя (конструктная) валидность теста

Все шкалы опросника жизнестойкости и общий показатель значимо (p<0,001) коррелируют с чувством связности ( Antonovsky , 1984, 1985; Осин , 2007) (табл. 6), с общим показателем и пятью субшкалами теста смысложизненных ориентаций Д.А. Леонтьева (2000) (табл. 7). Аналогичные результаты были получены в исследовании С.А. Богомаза и Т.Е. Левицкой в г. Томске (2007). По их данным, коэффициент корреляции жизнестойкости и разных шкал СЖО составляет r=0,40–0,55. Помимо этого, жизнестойкость положительно коррелировала с индексом целеустремленности, вычисляемым с помощью методики Р. Эммонса (r=0,451; p=0,003). Слабая корреляционная связь была выявлена также между жизнестойкостью респондентов и индексом связности их устремлений (r=0,317; p=0,046).

Как осмысленность жизни, так и чувство связности являются наиболее близкими жизнестойкости понятиями: они оба предполагают наличие у человека системы диспозиций (убеждений), дающих ему внутреннюю опору и позволяющих противостоять стрессорам и напряжению.

Таблица 6

Корреляция жизнестойкости и связности по Спирмену (N=81)

Примечание : * p<0,001.

Таблица 7

Корреляция жизнестойкости и теста смысложизненных ориентаций по Спирмену (N=81)

Примечание : * p<0,001.

От осмысленности жизни и чувства связности жизнестойкость отличает непосредственная направленность на действие. Поэтому другим близким концепции жизнестойкости понятием является ориентация на действие/состояние в концепции контроля за действием Ю. Куля (см. Хекхаузен , 2003). Контроль за действием, так же как и жизнестойкость, отражает готовность человека действовать тем или иным образом (переживая происходящее или активно решая задачу). Сравнение результатов теста жизнестойкости с данными опросника контроля за действием, адаптированного С.А. Шапкиным (1997) и включающего три шкалы (ориентация на действие/состояние при планировании, реализации и неудаче), показало, что все шкалы опросника жизнестойкости значимо положительно коррелируют с ориентацией на действие при принятии решения и ориентацией на действие в ситуации неудачи по Кулю (табл. 8). С ориентацией на действие в ситуации неудачи положительно коррелируют все субшкалы, кроме вовлеченности.

Таблица 8

Корреляция жизнестойкости и контроля за действием (коэффициент Спирмена, N=81)

Примечание : * − p<0,05; ** − p<0,01.

Структура теста жизнестойкости [5]

Согласно конфирматорному факторному анализу, при котором использовалась выборка из 166 испытуемых (70 мужчин и 96 женщин, средний возраст 34,86±10,31 лет), показатель χ-квадрат, деленный на число степеней свободы, составил 2,81, тогда как CFI=0,904, а RMSEA=0,036. Приведенные показатели достаточны и позволяют утверждать, что модель объясняет более 90 % дисперсии данных (частное χ-квадрат и число степеней свободы, которое не должно превышать 3, относительный индекс соответствия данных модели (Comparative Fit Index, CFI), который должен быть больше 0,90, и ошибка аппроксимации (Root Mean-Square Error of Approximation, RMSEA), не превышающая в оптимальном случае 0,05 (подробнее см. Митина , 2005).

Проверка социальной желательности теста

По нашим данным, результаты теста жизнестойкости можно сознательно подделать ( Леонтьев, Рассказова , 2006), однако социально желательные ответы «согласованы» с искренними. Соответственно, данные опросника жизнестойкости (по всем шкалам, кроме вовлеченности), можно использовать в ситуации высокой социальной желательности (например, при приеме на работу), но сопоставлять их следует не с нормативными по выборке данными, а с социально желательными ответами (например, средними по выборке поступающих на работу). Вместе с тем, как вытекает из выполненного Е.Н. Осиным анализа взаимоотношения позитивных черт личности и социальной желательности, высокая корреляция ответов на тест жизнестойкости при «нейтральной» и социально желательной инструкции может отражать не столько сознательное стремление производить благоприятное впечатление, сколько наоборот – выступать фактором, противодействующим дистрессу, то есть действительно ковариировать с жизнестойкостью.

Региональные различия жизнестойкости

Для проверки надежности методики в отношении региональных различий мы измеряли жизнестойкость у студентов-юристов в городе Кемерово [6] и слушателей курса по позитивной психологии города Петропавловск-Камчатский.

Распределения жизнестойкости и ее компонентов по критерию Колмогорова – Смирнова в обеих выборках неотличимы от нормальных (p>0,20). По критерию Манна – Уитни (табл. 9) ни студенты из г. Кемерово, ни психологи и студенты из Петропавловска-Камчатского не отличались от московской выборки (соответствующей по возрасту). Вовлеченность в Москве на уровне тенденции ниже, чем в других выборках, что может объясняться социально-психологическими эффектами жизни в столице-мегаполисе: анонимностью и отстраненностью (см. Милграм , 2000). Показатель контроля в Петропавловске-Камчатском ниже (p<0,05), чем у испытуемых из Кемерово, а показатель принятия риска немного выше (p<0,1). Мы затрудняемся объяснить различия в контроле региональными или иными различиями, они требуют дальнейших исследований.

В целом региональные различия по данным наших исследований практически не влияют на результаты теста жизнестойкости.

Таблица 9 Сопоставление показателей жизнестойкости выборок Кемерово (К; N=183), Петропавловска-Камчатского (Р; N=60) и Москвы (М; N=64)

Примечание : * – p<0,1; ** – p<0,05.

Связь жизнестойкости и особенностей переживания стресса, депрессивности

С целью оценки внутренней валидности теста важно было показать, что жизнестойкость действительно влияет на переживание стресса и совладание с ним и связана с сохранением физического и психического здоровья.

Наше исследование ( Рассказова , 2006) 64 здоровых испытуемых (30 женщин и 34 мужчины, средний возраст 29±12 лет) показало, что жизнестойкость отрицательно коррелирует с депрессивностью (переживанием собственной несостоятельности, часто сопровождающейся соматическими симптомами и нарушением работоспособности), отдельными симптомами посттравматического стрессового расстройства (навязчивыми воспоминаниями о травматическом событии, избеганием этих воспоминаний, физиологическим возбуждением) и использованием неадаптивных копинг-стратегий, не разрешающих проблемы (употребление алкоголя, уход в собственные фантазии).

Корреляционный анализ данных жизнестойкости и шкалы депрессивности А. Бека в адаптации Н.В. Тарабриной (2001), включающей когнитивно-аффективную шкалу и шкалу соматизации, выявил значимые отрицательные корреляции всех показателей по шкалам депрессивности и шкалам жизнестойкости (табл. 10).

Таблица 10

Результаты корреляционного анализа данных по тесту жизнестойкости и по шкале депрессивности по Спирмену (N=64)

Примечание : * p<0,05; ** p<0,01.

Однако остается открытым вопрос о характере влияния: мы предполагали, что высокие показатели жизнестойкости обладают превентивным действием по отношению к депрессивности, тогда как при низких и средних значениях вероятность симптоматики варьирует в зависимости от ситуации. При высоком общем показателе жизнестойкости не было выявлено ни одного случая, в котором показатели достигали бы уровня «умеренной депрессии». В половине зафиксированных случаев депрессивности (52,6 %) имела место низкая жизнестойкость. Вероятность наличия умеренной или выраженной депрессивности при низком общем показателе жизнестойкости в норме составила 62,5 %. Это означает, что, хотя низкая жизнестойкость является хорошим предиктором депрессивности, ее влияние не абсолютно, тогда как высокая жизнестойкость, по нашим данным, является 100 % предиктором ее отсутствия. Это вполне логично: если высокий уровень жизнестойкости правомерно рассматривать как причинный фактор снижения депрессивности, то низкую жизнестойкость нельзя считать причиной ее повышения. В таблице 11 представлены значения вероятностей умеренной и выраженной депрессивности при снижении одной, двух, трех шкал жизнестойкости.

Таблица 11

Вероятность высоких показателей по шкале депрессивности при снижении одного, двух, трех компонентов жизнестойкости

Корреляционный анализ симптомов вторжения и избегания травматических воспоминаний, а также физиологического возбуждения по шкале влияния травматического опыта М. Горовитца в адаптации Н.В. Тарабриной (2001) с показателями жизнестойкости выявляет значимые связи общего показателя жизнестойкости и шкалы вовлеченности с общим показателем посттравматического стресса, шкалами избегания и физиологического возбуждения. М. Горовитц ( Horowitz , 1979) выделяет различные этапы переживания травматического события: шок, протест, отказ, вторжение, переживание, новый опыт (принятие себя как другого человека). Шкала контроля опросника жизнестойкости оказывается значимо отрицательно связана со всеми шкалами опросника посттравматического стресса. Однако можно заметить, что в достаточно большом числе ответов показатели посттравматического стресса низки, порой приближаются к нулю (поскольку наша выборка состояла из здоровых испытуемых). Учитывая, что такие данные свидетельствуют скорее не о переживании стресса, а об отсутствии в последнее время соответствующих ситуаций (или о нежелании вспоминать их), исключаем из массива данных всех испытуемых с низкими показателями (более одного стандартного отклонения от нормы). При корреляционном анализе этой новой матрицы (45 человек) не обнаруживается связи стресса с компонентом контроля при сохранении и улучшении связей с вовлеченностью. Сравнительные данные приведены в таблице 12.

Таблица 12

Сравнительный анализ корреляций показателей жизнестойкости и посттравматического стресса в целом по выборке и при сужении выборки

Примечание : * p<0,05; ** p<0,01; *** p<0,001.

Сопоставление данных по опроснику жизнестойкости и показателей использования копинг-стратегий (способов совладания со стрессом) осложнилось отсутствием русскоязычной методики измерения копинг-стратегий, дающей согласованные и стабильные результаты. Мы использовали опросник Р. Лазаруса и С. Фолкман в апробации И.А. Джидарьян (2001), включающий в авторском варианте 8 шкал. Поскольку предложенное И.А. Джидарьян 10-факторное решение объясняет малый процент дисперсии данных, характеризуется малой устойчивостью (не получило подтверждения на нашей выборке) и включает далеко не все предлагаемые пункты, мы воспользовались авторским факторным решением Р. Лазаруса и С. Фолкман. В этом варианте опросник включал в себя 50 пунктов, в том числе следующие шкалы: конфронтация, дистанцирование, самоконтроль, социальная поддержка, принятие ответственности, бегство, планирование, позитивная переоценка и личностный рост. Другой сложностью явилась сильная корреляция показателей всех копинг-стратегий между собой (иными словами, испытуемые склонны сообщать о частом или редком использовании копинг-стратегий в целом). Поэтому мы использовали специальный показатель частоты использования копингов, представляющий собой сумму всех баллов. Убедившись, что этот показатель не связан с жизнестойкостью (возможно, он связан с тревожностью испытуемых), мы разделили относительные показатели копинг-стратегий (согласно авторскому варианту опросника сырые данные по каждой шкале делятся на количество вопросов в ней и выражаются в процентах) на частоту использования копингов. За счет этого мы элиминировали влияние частоты ответов испытуемых на показатели их копингов. В таблице 13 приведен сопоставительный анализ корреляций копингов с жизнестойкостью в случае использования авторских и оригинальных показателей (представлены только значимые различия и различия на уровне тенденции p<0,1).

Таблица 13

Сравнительный анализ корреляций показателей жизнестойкости и копинг-стратегий при использовании показателей Р. Лазаруса и элиминировании фактора частоты использования копингов в целом (N=64)

Примечание : * p<0,05; ** p<0,01; *** p<0,001.

Представленные данные свидетельствуют об отрицательной связи жизнестойкости с бегством и поиском социальной поддержки, а также о позитивной связи с планированием и положительной переоценкой. Связь жизнестойкости с избеганием обусловлена вкладом вовлеченности и контроля, которые призваны способствовать сохранению активности перед лицом трудностей. Негативная связь с социальной оценкой вызвана компонентом контроля – закономерно, что при высоком контроле человек стремится сам справляться с трудностями. На связь с планированием повлияли такие шкалы жизнестойкости, как контроль и принятие риска, которые способствуют активному совладанию с трудностями. Наконец, жизнестойкость в целом способствует позитивной переоценке значения всего случившегося для личности, для ее дальнейшего роста. По всей видимости, этот вид копинг-стратегий (наиболее тесно связанный с поиском смысла) – результат взаимодействия всех трех компонентов. Отрицательная связь жизнестойкости с депрессивностью, переживанием стресса и непродуктивными копингами в норме позволяет предположить, что жизнестойкость будет снижена при психических заболеваниях, обусловленных мотивационными нарушениями. В исследовании, проведенном под руководством А.Ш. Тхостова ( Тхостов, Ильина, Кучерова и др., 2005), было показано снижение жизнестойкости у больных шизофренией с реакцией отказа (отказом от деятельности и поведением избегания при возникновении трудностей). Снижение жизнестойкости неразрывно связано с более частой оценкой такими больными ситуации как несущей угрозу, опасной, а себя – как неспособного ее контролировать, что и приводит в стрессогенной ситуации к пассивности и избеганию.

Заключение

Согласно нашим исследованиям, жизнестойкость является неспецифическим фактором саморегуляции. Высокие показатели жизнестойкости связаны с улучшением регуляции деятельности. В этом смысле она должна рассматриваться как один из ядерных компонентов личностного потенциала. Вклад жизнестойкости в регуляцию деятельности особенно значим на этапе планирования (в новой, незнакомой ситуации, при неопределенности) и в случае неудач и столкновения с трудностями – то есть в тех случаях, когда эффективность деятельности поставлена под угрозу.

Однако механизмы, благодаря которым жизнестойкость способствует саморегуляции, на наш взгляд, остаются недостаточно изученными. С. Мадди описал два возможных механизма: изменение оценки ситуации (как более или менее стрессорной) и выбор копинг-стратегий. Относительно недавно он расширил свою модель, предположив третий механизм – жизнестойкие практики (рис. 2). Жизнестойкость связана со здоровым образом жизни, который, в свою очередь, препятствует болезням и психологическому неблагополучию в ситуации стресса. Мы предполагаем, что на разных этапах деятельности механизмы влияния жизнестойкости могут быть различными. Так, по всей видимости, на этапе планирования и выбора цели жизнестойкость способствует снижению тревоги, тем самым высвобождая ресурсы для более полного восприятия и оценки ситуации (то есть сказывается на протекании процессов внимания и восприятия), на этапе конкретизации целей жизнестойкость связана с готовностью действовать. Хотя мы не получили корреляции жизнестойкости и контроля за действием на этапе реализации, исследования монотонной деятельности С. Мадди ( Maddi, Harvey, Resurreccion et al., 2007) позволяют предположить, что жизнестойкость связана с осмысленностью деятельности, резистентностью человека к потере смысла в деятельности и поиском нового смысла. Косвенно эту гипотезу подтверждают высокие корреляции жизнестойкости с методикой СЖО. Проверка этих предположений требует разработки экспериментальных планов исследований жизнестойкости.

Литература

Абабков В.А., Перре М. Адаптация к стрессу. М.: Речь, 2004.

Александрова Л.А. К концепции жизнестойкости в психологии // Сибирская психология сегодня: Сб. научн. трудов. Вып. 2 / Под ред. М.М. Горбатовой, А.В. Серого, М.С. Яницкого. Кемерово: Кузбассвузиздат, 2004. С. 82–90.

Богомаз С.А., Левицкая Т.Е. К проблеме взаимосвязи смыслов жизни с целеустремленностью и жизнестойкостью человека // Третья Всероссийская конференция по экзистенциальной психологии. М.: Смысл, 2007.

Брайт Д., Джонс Ф. Стресс: теории, исследования, мифы. СПб.: Прайм-Еврознак; М.: Олма-Пресс, 2003.

Джендлин Ю. Фокусирование. М.: Класс, 2000.

Джидарьян И.А. Представление о счастье в российском менталитете. СПб.: Алетейя, 2001.

Леонтьев Д.А. Тест смысложизненных ориентаций. М.: Смысл, 2000.

Леонтьев Д.А., Рассказова Е.И. Тест жизнестойкости. М.: Смысл, 2006.

Мамардашвили М.К . Лекции о Прусте (психологическая топология пути). М.: Ad Marginem, 1995.

Милграм С. Эксперимент в социальной психологии. 3-е междунар. изд. СПб.: Питер, 2000.

Митина О.В. Структурное моделирование: состояние и перспективы // Вестн. Перм. гос. пед. ун-та. Сер. 1. Психология. 2005. № 2. С. 3—15.

Осин Е.Н. Чувство связности как показатель психологического здоровья и его диагностика // Психол. диагностика. 2007. № 3. С. 22–40.

Рассказова Е.И. Психологические концепции стресса и его последствий // Психология психических состояний. Вып. 6 / Под ред. А.О. Прохорова. Казань: Казанский гос. ун-т, 2006. С. 371–384.

Тарабрина Н.В. Практикум по психологии посттравматического стресса. СПб.: Питер, 2001.

Тиллих П. Мужество быть // Тиллих П. Избранное. Теология культуры. М.: Юрист, 1995. С. 7—132.

Тхостов А.Ш., Ильина Н.А., Кучерова Е.Я., Рассказова Е.И., Иконников Д.В. Психологические механизмы реакции отказа у больных шизофренией // Журнал неврологии и психиатрии им. С.С. Корсакова. 2005. Т. 105. № 4. С. 9—16.

Хекхаузен Х. Мотивация и деятельность. М.: Смысл; СПб.: Питер, 2003.

Шапкин С.А. Экспериментальное изучение волевых процессов. М.: Смысл; ИП РАН, 1997.

Ablett J. Resilience and well-being in palliative care staff: a qualitative study of hospice nurses’ experience of work // Psycho-Oncology. 2007. Vol. 16. Issue 8. Р. 733–740.

Antonovsky A. The Life Cycle, Mental Health and the Sense of Coherence // Israel Journal of Psychiatry. 1985. Vol. 22. № 4. P. 273–280.

Antonovsky A. The Sense of Coherence as a Determinant of Health // Behavioral Health: a Handbook of Health Enhancement and Disease Prevention / J.D. Matarazzo, N. Miller (Eds.). N.Y.: Wiley, 1984. P. 194–202.

Bandura A. Self-Efficacy: Toward a Unifying Theory of Behavior Change // Psychological Review. 1977. Vol. 84. P. 191–215.

Bartone P, Roland R., James P., Thomas W . Psychological Hardiness Predicts Success in US Army Special Forces Candidates // International Journal of Selection and Assessment. 2008. Mar. Vol. 16. Issue 1. Р. 78–81.

Bengel J., Strittmatter R., Willman H. What Keeps People Healthy? The Current State of Discussion and the Relevance of Antonovsky’s Salutogenic Model of Health // Research and Practice of Health Promotion. 1999. Vol. 4.

Booth - Kewley S .,  Friedman H . Psychological Predictors of Heart Disease: A Quantitative Review // Psychological Bulletin. 1987. Vol. 101(3). P. 343–362.

Brooks M. Health-Related Hardiness in Individuals With Chronic Illnesses // Clinical Nursing Research. 2008. Vol. 17. Issue 2. Р. 98—117.

Davidsdottir S. Psychological Processes and Lifestyle by Age: Predictors for Psychosomatic Complaints // Counseling & Clinical Psychology Journal. 2006. Vol. 3. Issue 3. Р. 137–147.

Dolan C., Adler A. Military Hardiness as a Buffer of Psychological Health on Return from Deployment // Military Medicine. 2006. Feb. Vol. 171. Issue 2. Р. 93–98.

Dolbier K., Smith S., Steinhardt M. Relationships of protective factors to stress and symptoms of illness // American Journal of health behavior. 2007. Vol. 31(4). Р. 423–433.

Golby J., Sheard M. Mental Toughness and Hardiness at Different Levels of Rugby League // Personality and Individual Differences. 2004. Vol. 37. P. 933–942.

Greeff A., Wansteenwegen A., DeMot L. Resiliency in Divorced Families // Social Work in Mental Health. 2006 a. Vol. 4. Issue 4. Р. 67–81.

Greeff A., Wansteenwegen A., Mieke I. Resiliency in Families with a Member with a Psychological Disorder // American Journal of Family Therapy. 2006 b . Vol. 34. Issue 4. Р. 285–300.

Horowitz M.J. Psychological Response to Serious Life Events // Human Stress and Cognition / V. Hamilton, D.M. Warberton (Eds.). N.Y.: Wiley, 1979. P. 233–263.

Jarle E. Dissociation, Hardiness, and Performance in Military Cadets Participating in Survival Training // Military Medicine. 2006. Vol. 171. Issue 5. Р. 436–442.

Johnson N., MacMahon C. Preschoolers’ sleep behaviour: associations with parental hardiness, sleep-related cognitions and bedtime interactions // Journal of Child Psychology and Psychiatry. 2008. Jul. Vol. 49. Issue 7. Р. 765–773.

Kobasa S. Stressful life events, personality and health: An inquiry into hardiness // Journal of Personality and Social Psychology. 1979. Vol. 37. P. 1—11.

Khoshaba D., Maddi S. Early Experiences in Hardiness Development // Consulting Psychology Journal: Practice and Research. 1999. Vol. 51. № 2. P. 106–116.

Lambert V., Lambert C., Petrini M., Xiao M., Zhang Y. Workplace and social factors associated with physical and mental health in hospital nurses in China // Nursing and Health Sciences. 2007 a . Vol. 9. Р. 120–126.

Lambert V., Lambert C., Petrini M., Li X., Zhang Y. Predictors of physical and mental health in hospital nurses withing the people’s Republic of China // International Nursing Review. 2007 b . Vol. 54. Р. 85–91.

Lee H.J . Relationship of Hardiness and current life events to perceived health in rural adults // Research in Nursing and Health. 1991. Vol. 14. № 5 (Oct.). P. 351–359.

Maddi S.R. Hardiness training at Illinois Bell Telephone // Health promotion evaluation / J.P. Opatz (Ed.). Stevens Point (WI): National Wellness Institute, 1987. P. 101–115.

Maddi S. The Hardiness Enhancing Lifestyle Program (HELP) for Improving Physical, Mental and Social Wellness. Oakland (CA): University of California/Health Network, 1994. (Wellness Lecture Series).

Maddi S. Dispositional Hardiness in Health and Effectiveness // Encyclopedia of Mental Health / Friedman H.S. (Ed.). San Diego (CA): Academic Press, 1998 b . P. 323–335.

Maddi S. The Personality Construct of Hardiness: Effects on Experiencing, Coping and Strain // Consulting Psychology Journal: Practice and Research. 1999. Vol. 51. № 2. P. 83–94.

Maddi S. The Story of Hardiness: 20 Years of Theorizing, Research and Practice // Consulting Psychology Journal. 2002. Vol. 54. P. 173–185.

Maddi S. Prolonging Life by Heroic Measures: a Humanistic Existential Perspective // Psychological Aspects of Serious Illness: Chronic Conditions, Fatal Diseases, and Clinical Care / P.T. Costa, G.R. VandenBos (Eds.). APA: Washington DC, 2003. P. 153–184.

Maddi S. Hardiness: an Operationalization of Existential Courage // Journal of Humanistic Psychology. 2004 a . Vol. 44. № 3. P. 279–298.

Maddi S. The Role of Hardiness and Religiosity in Depression and Anger // International Journal of Existential Psychology & Psychotherapy. 2004 b . Vol. 1. № 1. P. 38–49.

Maddi S . Relevance of Hardiness Assessment and Training to the Military Context // Military Psychology. 2007. Vol. 19. Issue 1. Р. 61–70.

Maddi S. The Courage and Strategies of Hardiness as Helpful in Growing Despite Major, Disruptive Stresses // American Psychologist. 2008. Vol. 63. Issue 6. Р. 563–564.

Maddi S., Harvey R. Hardiness Considered Across Cultures // Handbook of Multicultural Perspectives on Stress and Coping / P.T.P. Wong, L.C.J. Wong (Eds). N.Y.: Springer, 2005. P. 403–420.

Maddi S., Harvey R., Khoshaba D., Lu J., Persico M., Brow M. The Personality Construct of Hardiness III: Relationships with Repression, Innovativeness, Authoritarianism and Performance // Journal of Personality. 2006. Vol. 74. № 32. P. 575–598.

Maddi S., Harvey R., Resurreccion R., Giatras C., Raganold S. Hardiness as a performance enhancer in  firefighters // International Journal of Fire Service Leadership and Management. 2007. Vol. 1. P. 3–9.

Maddi S., Hess M. Personality Hardiness and Success in Basketball // Journal of Sport Psychology. 1992. Vol. 23. P. 360–368.

Maddi S., Hightower M. Hardiness and Optimism as Expressed in Coping Patterns // Consulting Psychology Journal: Practice and Research. 1999. Vol. 51. № 2. P. 95—105.

Maddi S., Kahn S., Maddi K. The Effectiveness of Hardiness Training // Consulting Psychology Journal: Practice and Research. 1998. Vol. 50. № 2. P. 78–86.

Maddi S., Khoshaba D. Hardiness and Mental Health // Journal of Personality Assessment. 1994. Vol. 63 (2). P. 265–274.

Maddi S., Khoshaba D . PVSIII-R: Test development and Internet instruction manual. Newport Beach (CA): The Hardiness Institute. 2001.

Maddi S., Khoshaba D . Hardiness Training for Resiliency and Leadership // Posttraumatic Psychological Stress: Individual, Group and Organizational Strategies for Resilience / D. Paton, J.M. Violant, L.M. Smith (Eds.). Springfield (IL): Charles C. Thomas, 2002. P. 43–58.

Maddi S., Khoshaba D . HardiTraining. Managing Stress for Performance and Health Enhancement. – Irvine (CA): The Hardiness Institute. 2004.

Maddi S., Khoshaba D . Resilience at Work. N.Y.: American Management Association, 2005.

Maddi S., Khoshaba D., Persico M., Lu J., Harvey R., Bleecker F. The Personality Construct of Hardiness, II: Relationships With Comprehensive Tests of Personality and Psychopathology // Journal of Research in Personality. 2002. Vol. 36. P. 72–85.

Maddi S., Kobasa S . The Hardy Executive: Health under Stress. Homewood (IL): Dow Jones-Irwin. 1984.

Maddi S., Wadhwa P., Haier R. Relationship of Hardiness to Alcohol and Drug Use in Adolscents // Journal of Drug and Alcohol Abuse. 1996. Vol. 22 (2). P. 247–257.

Mathews L., Servaty-Seib H . Hardiness and grief in a sample of bereaved college students // Death Studies. 2007. Vol. 31. Р. 183–204.

Sansone S., Wiebe D., Morgan C. Self-Regulating Interest: The Moderating Role of Hardiness and conscientiousness // Journal of Personality. 1999. Vol. 67. № 4. P. 701–732.

Sheard M. Hardiness and undergraduate academic study: The moderating role of commitment // Personality & Individual Differences. 2007. Vol. 43. Issue 3. Р. 579–588.

Solcava I., Sykora J . Relation between psychological Hardiness and Physiological Response // Homeostasis in Health and Disease. 1995. Vol. 36. № 1. Feb. P. 30–34.

Watson D., Pennebaker J. Health Complaints, Stress and Distress: Exploring the Central Role of Negative Affectivity // Psychological Review. 1989. Vol. 96. P. 234–254.

Личностная автономия как составляющая личностного потенциала О.Е. Дергачева, Д.А. Леонтьев

Понятие личностной автономии

В последние 30 лет все больший интерес психологов и философов привлекает понятие автономии личности. В самом общем виде под личностной автономией понимаются такие проявления в поведении, сознании, чувствах и мыслях человека, которые обусловлены именно его личностными побуждениями и решениями, а не ситуативными факторами, социальными требованиями или интроецированными правилами. М.К. Мамардашвили определяет автономию как «нечто, производимое на своих собственных основаниях, что является само для себя основанием» ( Мамардашвили , 2000, с. 253). Личностная автономия означает выбор поведения на основе собственных внутренних критериев. При этом проявления личностной автономии следует отличать от слепого следования внутреннему импульсу или желанию человека, которое далеко не всегда приводит к позитивному для развития личности результату. Личностная автономия рассматривается как интериоризированная форма внешней регуляции, ставшая саморегуляцией и приобретшая качественно иную форму. Тем самым связь автономии с личностным потенциалом, понимаемым как потенциал саморегуляции, настолько очевидна, что вряд ли нуждается в специальном обосновании. Автономия фактически выступает как суть или основа личностного потенциала, его стержень.

Само это слово берет начало из политического контекста, в котором оно возникло в античности. В те времена оно означало независимость древнегреческих городов-государств (полисов), выражающуюся в наличии у полиса собственного закона, по которому он живет, и дословно «автономия» переводится с древнегреческого как «своезаконие» ( там же ).

В психологии понятие автономии только начинает обретать свой статус. Проблематика автономии личности периодически «всплывает» в научных работах, но подробной проработки до сих пор не получила. «Автономия представляет собой конструкт, для которого отсутствуют как теоретическая гомогенность, так и устойчивые и общепризнанные операциональные определения» ( Hmel, Pincus , 2002, р. 279). В профессиональной литературе наиболее часто встречаются такие трактовки этого понятия, как своезаконие, самоуправление (саморегуляция, самодетерминация), сепарация и дифференциация от других людей, психологическая уязвимость как индикатор склонности к депрессии. Вместе с тем практически общепризнано, что проявления личностной автономии служат показателями достижения личностной зрелости, а также личностного здоровья и психической устойчивости, индикатором позитивного направления личностного развития. И наоборот, дефицит личностной автономии как одной из базовых составляющих личностного здоровья может приводить к психическим нарушениям разной степени тяжести.

Автономная личность имеет самостоятельную позицию и точку зрения, не склонна следовать за толпой, ей не свойствен ни конформизм, ни протестный нонконформизм. Люди с выраженной личностной автономией часто становились во главе исторических процессов нового этапа (например, Мартин Лютер или Махатма Ганди). Понимание их поступков возможно при рассмотрении в контексте «системы координат» ценностей, присущих не конкретной ограниченной группе людей, а «базирующихся на общечеловеческой культуре» ( Зинченко, Моргунов , 1994, с. 269).

При этом, безусловно, нельзя отрицать позитивную роль общества в формировании и осуществлении автономии личности. Этот вклад реализуется в форме того психологического содержания, которое человек усваивает и реализует в течение всей своей жизни.

Как и многие другие личностные характеристики, основы личностной автономии формируются еще в раннем детстве. Для того чтобы в человеке сформировалась личностная автономия как зрелая форма саморегуляции, необходимы соответствующие способы воспитания и образования, использующиеся с самого раннего детского возраста. Ребенок должен расти в условиях, способствующих поддержке его инициативности и самостоятельности. В противном случае возникают разного рода деструктивные проявления, приводящие к дисгармоничному развитию личности. Однако данные неконструктивные изменения не являются фатальными. Нарушения, возникающие в сфере личностной автономии, могут быть устранены посредством психотерапевтической работы.

Автономия связана с высоким уровнем интегрированности Я , с открытостью опыту, с дифференцированным отношением к событиям и к собственному поведению (его внешним и внутренним проявлениям). При высоком уровне автономии наблюдается меньше защитных механизмов и фильтров при восприятии информации, человек способен открыто выражать «отрицательные» эмоции и при этом меньше «проецироваться» на других людей. Также у людей с развитой личностной автономией преобладают переживания, связанные с непосредственной реальной ситуацией, выше проявления честности во всех типах межличностных отношений, а совершаемый выбор воспринимается ими как действительно самостоятельно сделанный ( Hodgins, Knee , 2002).

Из сказанного очевидно, что личностная автономия не означает психической изоляции человека, отсутствия у него контакта с внешним миром. Наоборот, автономия характерна для личности, смело и открыто принимающей внешние вызовы и зрело взаимодействующей с внешними по отношению к ней составляющими. Автономный индивид, в отличие от аутичного индивида, обладает способностью коммуницировать с другими людьми, включаться в различные ситуации и адекватно действовать в них, не боясь при этом потерять целостность собственного Я , поскольку его личность является целостной и гибкой одновременно.

Личностная автономия не означает напряженного противостояния миру, столь характерного для подросткового возраста «выпячивания» собственных индивидуальных особенностей или позиции. Автономный человек сам выбирает, какую позицию в каком конкретном случае ему следует занять. В одной ситуации он может согласиться с существующим порядком и нормами, в другой – отстаивать свою точку зрения, несмотря на кажущуюся абсурдность подобных действий. Автономия дает возможность избавиться от двух видов «рабства»: подчиненности внешним стимулам и подчиненности собственным ранее принятым решениям ( Леонтьев Д.А. , 2002).

История понятия личностной автономии

Исторически проблема личностной автономии берет начало в исследованиях философских понятий свободы выбора и свободы воли, а также в отраженных в этических концепциях представлениях об идеальной направленности человеческой жизни. Предпосылкой появления этого психологического конструкта можно считать работы многих философских направлений, разрабатывавших проблемы наличия у человека свободы воли, свободы выбора и т. п. Подобного рода проблемы считаются вечными. Их истоки имеют место даже в самых древних концепциях. Так, идеи, близкие к содержанию понятия личностной автономии, обнаруживаются еще в древнеиндийских источниках. В философии раннего буддизма ( Абаев , 1989) подчеркивается необходимость самостоятельного выбора для себя образа жизни. Этика Конфуция ( Лукьянов , 2001) постулирует значимость таких характеристик, как управление собой и сознательная организация всех сфер собственной жизни; в даосизме значимыми являются естественность и гармоничная включенность в природу и социум и т. д.

Идеи, близкие личностной автономии, можно обнаружить в философии Сократа, который подчеркивал необходимость руководствоваться внутренним голосом совести – даймонием, который подсказывает внутренние нормы поведения, в противовес слепому следованию социальным требованиям ( Платон , 1970). В трудах Аристотеля ( Аристотель , 1983) в связи с проблемой добродетели рассматривался вопрос произвольности поступков, за которые человек несет ответственность. К таким поступкам относятся действия по сознательному выбору (способность человека принимать решение и стремиться к выполнению того, что от него зависит). В выборе и регуляции произвольных действий участвует воля, понимаемая, в частности, как способность человека к инициации собственной активности.

Глубиной исследования проблем самоопределения и свободы выбора отличаются работы Б. Спинозы ( Спиноза , 2001), который свободу человеческой души связывает с разумом, а ее закрепощенность – с воздействием сильных аффектов. Свободным Спиноза называет такого человека, который действует с разумным пониманием вещей, не находясь под влиянием тех представлений о них, которые формируются у него в состоянии аффекта и, таким образом, не зависит от обстоятельств, а владеет ими.

В философии И. Канта ( Кант , 1965) одним из основных этических принципов является автономность морали и нравственной деятельности человека. По мнению философа, человек в выборе нравственных ориентиров должен быть независимым от внешних воздействий социума (религии, идеологии, политики и др.), поскольку нравственность и добродетель самоценны и самодостаточны. И.Г. Фихте постулирует первичность свободы человеческого сознания. Он считает, что человек должен определять себя сам и не может быть определен чем-то чуждым, извне: «Я должен в своем мышлении исходить из чистого Я и мыслить его как абсолютно самодеятельное, не определенное через вещи, а определяющее вещи» ( Фихте , 1916, с. 456). Ф.В.Й. Шеллинг считает, что свобода и самодетерминация воли имеют место на последней – самой высшей – стадии развития самосознания субъекта ( Шеллинг , 1987).

Ф. Ницше в своих трудах затрагивает аспекты личностной автономии в связи с концепцией сверхчеловека, который должен стать некой идеальной самодостаточной личностью, преодолевающей человеческие пороки (физическую хилость, духовную нищету, душевную скудость, нравственное и культурное убожество и т. д.). Ницше первым поставил вопрос преодоления человеком самого себя: «человек есть нечто, что должно превзойти» ( Ницше , 1996, с. 268); кроме того, он первым ввел разделение двух типов свободы – позитивной «свободы для» и негативной «свободы от» ( там же ).

Проблемы человека, его духовной свободы и уникальности, гуманистической философии являются центральными для экзистенциально ориентированных мыслителей. На первом плане оказываются идеи субъективности, человек понимается, прежде всего, как субъект свободы, а не как объект научного исследования. Свобода человека определяется как преодоленная необходимость, и она тесно связана с ответственностью. Именно в рамках экзистенциальной философии начинают всесторонне рассматривать проявления внутренней свободы человека. Так, одной из экзистенциалистских формул является утверждение Ж.-П. Сартра, что человек есть то, что он сам из себя делает. Еще одна идея Сартра – детерминация человеком самого себя, создающего при этом представление о возможном будущем, что определяется как превращенная каузальность ( Сартр , 1994, 2002). По мнению А. Камю ( Камю , 1990) свобода человека заключается в том, чтобы осознав всю абсурдность и бессмысленность собственного существования, приобрести чувства радости, счастья и осмысленности именно за счет собственной осознанной позиции.

Тему взаимосвязи свободы и личности можно обнаружить в работах М.М. Бахтина. Свобода личности связана с истинным самоопределением человека. Личность человека проявляется в том, как человек себя ведет, как действует, как поступает, да и «вся жизнь в целом может быть рассмотрена как некоторый сложный поступок: я поступаю всею своею жизнью, каждый отдельный акт и переживание есть момент моей жизни – поступления» ( Бахтин , 1995, с. 23). Поступок человека является результатом выбора одного единственного способа из всевозможных альтернатив. Совершение этого выбора в человеческой жизни отрезает все пути к отступлению, что отражено Бахтиным в понятии не-алиби в бытии: «То, что мною может быть совершено, никем и никогда совершено быть не может. Единственность наличного бытия – нудительно обязательна. Этот факт моего не-алиби в бытии , лежащий в основе самого конкретного и единственного долженствования поступка, не узнается и не познается мною, а единственным образом признается и утверждается» ( там же , с. 45). Позиция «не-алиби в бытии» дает превратить потенциальную многовариантную возможность в единственный поступок. Если человек принимает решение, то все остальные варианты теряют свою силу, но постижение этого возможно только путем совершения выбранного поступка. «Ответственный поступок и есть поступок на основе признания долженствующей единственности <…> Только не-алиби в бытии превращает пустую возможность в ответственный действительный поступок (через эмоционально-волевое отнесение к себе как активному). Это живой факт изначального поступка, впервые создающий ответственный поступок, его действительную тяжесть, нудительность, основа жизни как поступка, ибо действительно быть в жизни – значит поступать, быть не индифферентным к единственному целому» ( там же , с. 46).

Одним из первых проблема автономии в психологии была поставлена К.Г. Юнгом ( Юнг , 1995) в контексте общей проблематики личности без введения этого понятия номинально. Юнг считает, что подлинная личность не возникает вследствие саморазвития в человеке каких-то задатков, а требует усилия, внутренней работы и воспитания. Основными характеристиками личности являются принятие ею своего индивидуального своеобразия, гармонично сочетающееся с приспособленностью к общепризнанному, а также свобода выбора и принятия решения. Следствиями развития личности оказываются сознательно избираемое и неминуемое одиночество; сознательный выбор своего пути, своего закона и верность ему; осуществление своего призвания, предназначения.

Предпосылки идей личностной автономии можно обнаружить также и в работах классических и современных психологов, которые, хотя и не вводили самого понятия, но в контексте изучения проблем воли, выбора, принятия решения исследовали такие проявления человеческой психики, которые по сути являются необходимым элементом личностной автономии. Можно в этой связи назвать таких авторов, как У. Джеймс, А.Ф. Лазурский, Д.Н. Узнадзе и др. Г. Мюррей ( Murray , 1938) в своей теории личности выделил автономию как одну из двадцати базовых психологических потребностей, определяющих человеческое поведение. Он предположил, что индивид с проявлением сильной потребности в автономии будет стараться выбирать свой собственный способ поведения и избегать влияния других и что данная потребность может проявляться в защите или избегании различных предписаний. С точки зрения Э. Эриксона ( Эриксон , 1996) автономия является основным новообразованием на этапе развития личности ребенка в возрасте от одного до трех лет. Проявления автономии на этой стадии тесно связаны с развитием воли. При благоприятных условиях развития, когда взрослый предоставляет возможность самостоятельности, у ребенка на основе его моторных и психических способностей развивается самостоятельность, автономность в выполнении различных действий. При неблагоприятном исходе у ребенка появляются чувства сомнения, стыда, неуверенности.

Позднее на передний план выходят экзистенциальные теории Э. Фромма, В. Франкла, Р. Мэя, С. Мадди и др. (подробнее см. об этом Леонтьев Д.А. , 2000 а ; 2007; 2010).

Современные подходы к проблеме личностной автономии

В современной академической психологии проблематика автономии рассматривается преимущественно в контексте проблемы субъектности (agency). В англоязычной психологии дискуссии по этой проблеме ведутся с 1970-х гг. Речь идет о способности индивида выступать «агентом» (субъектом), то есть активно действующим лицом, движущей силой действия. Одна из часто цитируемых дефиниций отмечает, что agency – это «осуществленная возможность людей воздействовать на их мир, а не только познавать его и приписывать ему личную или интерсубъективную значимость. Эта способность представляет собой присущую людям силу действовать целенаправленно и рефлексивно, находясь между собой в более или менее сложных взаимоотношениях, корректируя и переделывая мир, в котором они живут, в обстоятельствах, в которых они могут считать желательными и возможными разные направления действий, хотя не обязательно под одним и тем же углом зрения» ( Inden , 1990, p. 23).

Одной из наиболее разработанных и признанных является теория субъектности Р. Харре, в центре которой находится «модель субъекта». «Наиболее общим требованием к любому существу, чтобы его можно было считать субъектом, является то, чтобы оно обладало определенной степенью автономии. Под этим я подразумеваю, что его поведение (действия и акты) не полностью детерминированы условиями его непосредственного окружения» ( Harre , 1979, p. 246). Автономия, согласно Харре, предполагает возможность дистанцирования как от воздействий окружения, так и от тех принципов, на которых основывалось поведение до настоящего момента. Полноправный субъект (agent) способен переключаться с одних детерминант поведения на другие, делать выбор между равно привлекательными альтернативами, сопротивляться искушениям и отвлекающим факторам, и менять руководящие принципы поведения. «Человек является совершенным субъектом по отношению к определенной категории действий, если и тенденция действовать, и тенденция воздерживаться от действия в его власти» ( Harre , 1983, p. 190). Наиболее глубинным проявлением субъектности являются два вида «самоинтервенции»: 1) внимание и контроль над воздействиями (в том числе нашими собственными мотивами и чувствами, которые обычно управляют нашими действиями, минуя сознательный контроль) и 2) изменение своего образа жизни, своей идентичности. Логически в качестве предпосылок субъектности выделяются два условия: во-первых, способность репрезентировать более широкий спектр возможных будущих, чем те, которые могут быть реализованы, и, во-вторых, способность осуществить любое выбранное их подмножество, а также прервать любое начатое действие. Реальные люди различаются по степени их соответствия этой идеальной модели, а также по способам порождения действия.

Таким образом, детерминация человеческих действий весьма далека от простой линейной причинности. Р. Харре характеризует систему регуляции человеческих действий в кибернетических понятиях многоуровневости и многовершинности. «Это система, которая может исследовать каждое причинное влияние на нее под углом зрения его соответствия набору принципов, встроенному в более высокие уровни системы. Если система многовершинна, высший уровень ее тоже будет сложным, способным переключаться с одной подсистемы этого уровня на другую. Такая система может иметь бесконечное число уровней и на каждом из них – бесконечное число подсистем. Подобная система способна осуществлять горизонтальные сдвиги, то есть переключать управление нижележащими уровнями с одной подсистемы на другую того же уровня. Она также способна к переключениям на верхние уровни, то есть к помещению горизонтальных сдвигов под наблюдение и контроль критериальных систем высших уровней. Эта система – бледная тень тех сложных сдвигов и переключений, происходящих во внутренней активности реальных субъектов» ( Harre , 1979, p. 256). Однако природа этих «критериальных систем высших уровней» остается в теории Харре нераскрытой.

С. Хартер ( Harter , 1999) рассматривает несколько аспектов проявления личностной автономии, в числе которых культура, половые особенности, возрастные проявления и стили межличностного взаимодействия. Автономия понимается как синоним таких характеристик человека, как стремление к индивидуации, независимости, отличию от других. Хартер говорит о том, что установка рассматривать восточные культуры как культуры коллективистского типа, а западные – как индивидуалистического, автономного, является в современной ситуации чрезмерным упрощением. В культуре есть очень много переменных, оказывающих влияние друг на друга, в том числе и на характеристики коллективизма и автономности, поэтому анализом культуры необходимо заниматься с установкой на комплексность данного явления и рассматривать вопрос в зависимости от контекста и ситуации. Кроме того, каждая культура включает в себя оба типа ориентаций. Она предлагает ввести третий тип, представляющий собой результат сочетания первых двух и ориентированный на развитие. По той же самой формуле она предлагает рассматривать и проблему развития личности, а также гендерную специфику. В контексте развития она уделяет основное внимание подростковому возрасту. Автор исследовала такое проявление личностной автономии у подростков, как возможность высказывания своего собственного мнения. Важную роль здесь играют семейные установки и поведение родителей. Основная идея заключается в том, что автономия и связность (connectedness) являются не противоположными, а взаимодополняющими. Именно наличие их сочетания в поведении родителей является необходимым условием достижения личностной автономии самим подростком (вне зависимости от его половой принадлежности). Что касается взрослых обоего пола, по мнению Хартер, индивидуализация и связность проявляются в течение всей жизни человека в форме диалектического единства. Резкая фиксация на ценности индивидуализма и недостаток взаимосвязи с другими людьми (relatedness) может привести к таким негативным последствиям, как изоляция, нарциссизм, насилие, и т. д. и различным формам психической патологии. Подобным образом и преобладание ориентации на связность ведет к неадекватным личностным проявлениям, «растворению», потере себя. Традиционно было принято считать, что установка на связность более характерна для женщин, а на индивидуализм – для мужчин. Однако для здорового функционирования необходима интеграция обоих типов взаимодействия, что реализуется автором в такой характеристике, как взаимность. Взаимность не является характеристикой, отражающей механическое сочетание связности и индивидуализма, а оказывается совершенно особым проявлением личности в отношениях с другими людьми: «Возможно, наиболее здоровые формы автономии и связности могут быть интегрированы в единый стиль, более адаптивный как для мужчин, так и для женщин» ( Harter , 1999, р. 295).

Еще одна трактовка понятия автономии была предложена Виггинсом (цит. по Hmel, Pincus , 2002). Виггинс ввел термин автономии на основе понятия субъектности (agency), определяемого как врожденное стремление к индивидуализации (pressure to individuate), проявляющееся в форме побуждения управлять окружающей обстановкой, в форме отделения от других и независимости от среды. Он выделил в субъектности две части – а) активную субъектность как стремление управлять и б) отделение от другого – и на их основе ввел два значения понятия автономии. Первый аспект автономии, связанный с активной субъектностью, был назван им Автономия 1. Виггинс предположил, что данная форма автономии существует в виде континуума, полюсами которого являются активность и пассивность. Пассивность как противоположность автономии представляет собой подверженность индивида влияниям извне. В противоположность пассивности активность (автономия, самоуправление) предполагает действование, исходя из активной субъектной позиции, подчиненное внутренним правилам. Второй аспект автономии, названный Автономией 2, Виггинс определил как стремление к диссоциации, противоположное стремлению к общности с другими людьми.

В.А. Петровский считает, что «альтернативу адаптивной и неадаптивной моделям понимания человека образует взгляд на него как “активно-неадаптивное” существо, свободно и, вместе с тем, ответственно выходящее за границы предустановленного» ( Петровский , 1996, с. 284). Он пытается определить специфические особенности того типа причинности, который скрывается за феноменом активности человека ( там же , с. 49). Автор дает следующую его характеристику: «Свободное принятие на себя ответственности за непредрешенный заранее исход действования и есть для нас показатель самопорождения человека как субъекта активности. В равной мере оно может быть описано как свободный выбор ответственности или как ответственный выбор свободы. То, что делает человека субъектом в подлинном смысле этого слова, – здесь налицо: ибо он противостоит ситуации, поднимаясь над заданностью и овладевая шансом» ( там же , с. 94). Речь идет о свободном и ответственном выборе, но здесь выбор не обязательно касается высочайших личностных целей или направлений. Свободный выбор такого типа может проявляться и в ситуациях, которые не влияют глобально на развитие личности, но, тем не менее, в них имеет место истинный выбор человека, а не просто приспособление к ситуации. Человек может совершать выбор в разных условиях с учетом различных влияющих факторов.

Польская исследовательница И. Габанска ( Gabanska , 1995) предлагает свою модель автономии индивида, базирующуюся на современных взглядах польских специалистов по психологии развития, утверждая, что автономия – это «способ индивидуального участия в мире, который активно регулируется субъективной системой значений и ценностей, направленный в итоге на идею утверждения жизни» ( ibid. , p. 1). Индивидуальное развитие является автономным по своему характеру, то есть типичным только для самого себя, и несводимо к категориям органического или средового или к их диалектическому синтезу. Это особая организация активности индивида, отличающая его от остальных и являющаяся основой и детерминантой личностной автономии. Такое понимание автономии не связано с прежними представлениями, базировавшимися, по мнению автора, на трех составляющих: независимости, разделенности и самодетерминации, каждая из которых отрицала воздействие внешних определяющих факторов. Для своей модели автономии Габанска использует термин «самодетерминация»; последняя понимается как величина субъективной индивидуальной активности, которую необходимо отличать от проявления разделенности и независимости в максимальной степени. «Таким образом, самодетерминированная активность субъекта становится центральной координатой автономии» ( ibid. , p. 2). Кроме того, того у новой модели автономии, разработанной Габанской, есть еще две существенные особенности. Одна из них состоит в том, что активность субъекта всегда рассматривается как «динамическое участие в межличностном мире» ( ibid. ). Другая особенность связана с тем, что активность субъекта – это всегда индивидуальный способ такого участия. Таким образом, автономия может проявляться в форме индивидуальной активности и самодетерминации. В свою очередь, индивидуальная активность не предполагает разделенности и независимости, а самодетерминация включает участие в межличностном мире. Индивидуалистическая, «старая» трактовка понятия автономии, с точки зрения Габанской, может быть описана такими характеристиками, как статичность, разделенность, консервативность и «закрытое эго». «Автономия участия» характеризуется противоположными качествами: динамичность, соотнесенность с другими, конструктивность и «открытое эго». Еще одним отличием новой модели автономии от старой является понимание этого феномена с точки зрения ориентированности на процесс в противовес прежнему пониманию, ориентированному на результат индивидуального развития. Двумя основными эмпирическими индикаторами автономии, по мнению Габанской, являются: 1) свобода выбора – утверждение субъектом наличия пространства для спонтанной активности – как статический критерий; 2) конструктивизм – способность субъекта создавать свои способы действия в собственном пространстве – как динамический критерий ( Gabanska , 1995).

Автономия, с точки зрения Габанской, предполагает такую активность индивида, которая, с одной стороны, не приводит к отделению человека от других людей, а с другой – исключает также и отношения зависимости между личностью и другими. Альтернативой этим двум типам отношений служит самодетерминация, которая предполагает как активное взаимодействие с другими людьми, так и возможность регулировать форму и степень этого участия. Габанска предлагает перейти от понимания автономии как автономии индивидуализма, с присущими ей статичностью, консервативностью, закрытостью и обособлением, к автономии участия: динамичной, конструктивной, открытой и направленной на отношения с другими.

Важное место занимает проблема автономии в концепции личностного развития Е.Р. Калитеевской и Д.А. Леонтьева ( Калитеевская , 1997; Леонтьев Д.А. , 1993; Калитеевская, Леонтьев , 2006; Калитеевская, Леонтьев, Осин, Бородкина , 2007; см. также с. 611–641 в данном издании). Проявления личностной автономии относятся к экзистенциальному уровню анализа личности или уровню самодетерминации. Автономия как траектория личностного развития формируется на основе интеграции свободы, понимаемой как высшая форма активности и ответственности – высшей формы регуляции. Свобода и ответственность представляют собой две грани субъектной причинности, первая из которых обращена вовнутрь, к самому субъекту, вторая – вовне, к объективным результатам его действий. Свобода и ответственность взаимосвязаны, хотя пути и механизмы их становления различны: свобода направлена в сторону обретения права на активность и ценностных ориентиров личностного выбора. Путь становления ответственности – это переход регуляции активности извне вовнутрь. Становясь свободной, личность начинает направлять свои действия, исходя из своих собственных внутренних ценностей и критериев. Развитие личности в системе координат духовности, свободы и ответственности может происходить в течение всей жизни, если развитие пойдет по автономной траектории, но критическим, сензитивным для становления механизмов самодетерминации является подростковый возраст. Понятие личностной автономии дает возможность описать развитие собственно личностных структур, а не просто онтогенетический процесс, включающий в себя и созревание физиологических структур, и возникновение механизмов социализации и т. д. Таким образом, автономия характеризует личность человека в ее развитии и возможности трансценденции, личность, принимающую ответственность за свои поступки.

Выделяются четыре аспекта рассмотрения проблемы личностной автономии ( Леонтьев Д.А. , 2007). Первый аспект связан с плоскостью развития личности и под этим углом зрения предстает как эмансипация. Движение к личностной автономии задает вектор развития личности – постепенную прогрессивную эмансипацию, высвобождение от симбиотических зависимостей, с которых всегда начинается жизнь и которые сопровождают человека порой до самой смерти ( там же ). Э. Фромм (2001) показал, что жизнь человека есть непрерывное рождение как последовательное освобождение от зависимостей на самых разных уровнях. Наше появление на свет, физическое отделение от организма матери – это первый этап нашего рождения, первое проявление эмансипации на уровне организма. Но появившись на свет, мы еще во многом несвободны, симбиотично слиты сначала с нашими родителями, потом с социальной группой и общностью, и постепенно проходим разные этапы отделения, завершающиеся «вторым рождением личности» ( Леонтьев А.Н. , 2004) в подростковом возрасте, когда у подростка появляется свое мировоззрение, не совпадающее с теми взглядами, которые имеются в семье. Взросление и есть эмансипация, отделение, нахождение своих путей. «Человек – существо автономное, и на протяжении всей жизни ваша автономность все более увеличивается. Это можно уподобить космическому аппарату: поначалу на него в известной степени действует сила притяжения – к дому, к базе, к вашему, естественно, Байконуру, но, по мере того как человек удаляется в пространство, он начинает подчиняться другим внешним законам гравитации» ( Бродский , 2000, с. 472).

Вторым аспектом автономии служит потребность в ней, постулируемая, в частности, в теории самодетерминации Э. Деси и Р. Райана (см. ниже), как одна из трех базовых психологических потребностей личности. Четкой границы между понятиями самодетерминации и личностной автономии нет, часто их используют как синонимичные, однако личностная автономия – более широкое понятие, поскольку допускает и иные трактовки.

Третий аспект автономии – это автономия как личностная диспозиция, как измеряемая индивидуальная особенность (склонность брать на себя ответственность за принятие каких-то решений или искать источник принятия решений вовне), распределенная в популяции согласно кривой Гаусса. Это внешняя, дифференциально-психологическая сторона автономии.

Наиболее важен, однако, четвертый аспект автономии – ее основание, каковым является ориентация на собственный закон. На связь личностной зрелости, высших уровней личностного развития со следованием своему закону первым указал К.Г. Юнг (1995). Данный аспект личностной автономии – это выработка или открытие своих собственных внутренних принципов регуляции и управления собственной жизнью, того внутреннего закона, который послужит основой самодетерминации, противостоящей внешним и «внутренним» детерминантам. Именно в возможности задавать и менять высшие критериальные основания собственной жизнедеятельности современные исследователи усматривают сущность свободы и субъектности человека (см. Harre , 1979; 1983; Rychlak , 1979).

Понимание личностной автономии в теории самодетерминации Э. Деси и Р. Райана

Из числа современных подходов к проблеме автономии наиболее проработанным как в теоретическом, так и в методическом отношении является подход в русле теории самодетерминации (ТСД) Э. Деси и Р. Райана (см. Чирков , 1995; Гордеева , 2005; Дергачева , 2002; 2003; 2005; Леонтьев Д.А. , 2000 а ). «Теория самодетерминации – это направление, связанное с проблемами человеческой мотивации и личности, использующее традиционные эмпирические методы вместе с применением организмической метатеории, которая выдвигает на первый план важность включения внутренних ресурсов человека в личностное развитие и поведенческую саморегуляцию» ( Ryan, Deci , 2000, р. 68). Подход Деси и Райана снимает и вбирает в себя достижения многих других подходов; в области психологии мотивации он представляет собой весьма удачное развитие идей о когнитивном опосредовании мотивационных тенденций, разрабатывавшихся начиная с середины 1950-х гг. в теориях и исследованиях Дж. Роттера, Дж. Аткинсона, Х. Хекхаузена, М. Селигмана, Б. Вайнера и других авторов, а в области психологии личности – новый, гораздо более эмпирически обоснованный виток развития идей гуманистической психологии. Не случайно Деси называет свою теорию «прикладным гуманизмом»: в этом подходе серьезная теоретическая работа сочетается с огромным массивом эмпирических исследований, ведущихся во многих концах планеты.

Деси определяет самодетерминацию как психологический конструкт, отражающий «гибкость человека и его способность выбирать среди многих вариантов (способов) поведения, а также действовать в таких ситуациях, где существует только один вариант поведения» ( Deci , 1980, р. 6). Таким образом, самодетерминацией, или автономией, называется способность выбирать и иметь выбор, в отличие от подкрепляемых реакций, удовлетворения влечений и действий под влиянием других сил, которые тоже могут рассматриваться как детерминанты поведения человека. «Она <автономия> является гипотетической переменной, которую мы используем, чтобы понять динамику поведенческой регуляции, и мы приписываем ей функциональную значимость , появляется она или нет в ясном осознании» ( Ryan , 1993, p. 14) – так сами авторы определяют смысл данного термина.

Использование понятия самодетерминации в психологических исследованиях как объяснительного конструкта, по мнению Деси ( Deci , 1980), позволяет избежать двух возможных тупиковых вариантов развития науки: абсолютизации свободной воли человека, в случае чего абсолютно невозможно делать прогнозы относительно поведения человека, и жесткого детерминизма, когда поведение полностью предсказуемо и дальнейшие исследования смысла не имеют. Самодетерминация позволяет разумно сочетать оба типа и учитывать объективно существующие ограничения для свободы выбора: физические, физиологические, социально-исторические и др. Как утверждает Райан, предпринята попытка «ввести понятие субъектности в изучение действия и организации, а также представить диалектический взгляд на социальную психологию развития. Для этого мы начнем с признания того, что существует активный центр инициации и спонтанного вовлечения в окружающее, называемый Я ( the self )» ( Ryan , 1993, p. 5).

Психологическим критерием самодетерминации является гибкость человека в управлении собственными взаимодействиями со средой. Будучи самодетерминированным, человек действует на основе собственного выбора, а не на основе обязательств или принуждений, и этот выбор базируется на осознании своих потребностей и сопоставлении их с внешними условиями. Самодетерминация включает в себя управление своей средой или своими действиями, направленными на результат, но может также включать в себя и отказ от контроля. Поведение, соответствующее требованиям среды, может быть как неавтономным, если оно не согласуется с Я и реализуется только под давлением обстоятельств или с целью получить награду, так и автономным, если человек проявляет волеизъявление, выполняя при этом требования среды. Понятие самодетерминации дает возможность при изучении человека учитывать воздействия как среды, так и самой личности. Самодетерминированная личность рассматривает и использует для своих целей сильные стороны и преимущества и того, и другого, а также варианты их взаимодействия. Эмпирическими критериями самодетерминации являются такие ее проявления, как спонтанность, креативность, интерес и личностная значимость как причины действия, чувство, ощущение себя свободным, и такие психолингвистические индикаторы, как преобладание в речи глагола «хочу» над «должен» ( Deсi, Ryan , 1991).

Деси считает ( Deci , 1980), что самодетерминация является не только способностью, но также и потребностью. Он определяет ее как основную врожденную склонность, которая ведет организм к вовлеченности в интересующее поведение, которое обычно дает преимущества в развитии умений осуществлять гибкое взаимодействие с социальной средой. Компетентность и самодетерминация (автономия) – это те первостепенные психологические потребности, которые лежат в основе внутренне мотивированной активности. Внутренне мотивированный человек вовлекается в ту деятельность, которая ему интересна. Такая деятельность включает в себя поиск и решение соответствующих задач и, таким образом, обеспечивает развитие. Существует и обратная зависимость: для того, чтобы решение задач было автономным, оно должно быть внутренне мотивированным. Если решение задач будет происходить под влиянием условий, которые вынуждают человека поступать определенным образом, то такое действие не принесет внутреннего удовлетворения. «Потребность в компетентности и самодетерминации (автономии) обеспечивает возможность понятного объяснения широкого круга видов исследовательского и исполнительского поведения на основе идеи о том, что индивиды стремятся к развитию своих интересов и способностей» ( Deсi, Ryan , 1991, p. 242). Рост внутренней мотивации является следствием роста уровня воспринимаемой компетентности. Утрата самодетерминации происходит в случаях, когда человек перестает осуществлять намеченные действия, либо не осознает, с какой целью те или иные действия им осуществляются.

Деси ( Deci , 1980) утверждает, что повышение уровня самодетерминации приводит к росту мотивации и повышению уровня сложности выполняемой задачи, а также к понижению уровня стресса. Следовательно, считает он, самодетерминация необходима для здоровья. Если же по каким-либо причинам происходит потеря самодетерминации, то это может привести к различным негативным последствиям. Легким вариантом таких последствий является раздражительность, некоторая степень депрессии, соматические проявления в незначительной форме. Все это может сопровождаться агрессией, направленной в сторону неконтролируемых элементов среды, а также близких людей. Чувство беспомощности, появляющееся при утрате самодетерминации, является причиной дезадаптивных проявлений, порой в виде тяжелой болезни или даже смерти. Деси объясняет это тем, что люди перестают верить в возможность контролировать различные аспекты своей жизни и в возможность достижения желаемых результатов ( ibid .). И наоборот, чем более интегрированными и автономными являются мотивы человека, тем более позитивны связанные с ними исходы ( Deсi, Ryan , 1991, p. 265).

«Быть автономным – означает действовать в согласии с собственным Я , это значит чувствовать себя свободным и произвольным в своих действиях. Будучи автономными, люди полностью желают делать то, что они делают, и они делают это с чувством интереса и включенности. Их действия вытекают из их собственного подлинного ощущения самих себя, таким образом, они аутентичны. Наоборот: быть под контролем означает действовать под давлением. В ситуации контроля люди действуют без чувства личной включенности, их поведение не выражает их Я . В этих условиях людей можно назвать отчужденными. Вопросы автономии и аутентичности и их противоположности – контроля и отчуждения – относятся ко всем аспектам жизни» ( Deci, Flaste , 1995, p. 2).

Важно отличать подлинную автономию, то есть внутреннюю свободу человека, от внешней его обособленности от окружающих людей и условий жизни. Самодетерминация является основой здорового существования и, следовательно, продуктивных контактов с внешним миром. Таким образом, «автономия во взаимоотношениях касается того, на чем основываются отношения к другому и как они осуществляются» ( Ryan , 1993, p. 39). Для здоровой, автономной, самодетерминированной личности свойствен такой способ относиться к людям, который определяется автором как аутентичные отношения. «Аутентичными отношениями называется особый тип человеческих взаимодействий, при котором между личностями существует свобода и открытость. Такие отношения между взрослыми отражают взаимную автономию и выражают присущий природе человека поиск объектов и эмоциональных связей» ( ibid. , p. 40).

Существует два варианта контролируемого, неавтономного поведения: подчинение, или послушание, и протест. Послушание означает, что человек делает что-то, потому что ему сказали это сделать. Столь же контролируема реакция протеста, когда человек делает прямо противоположное тому, что от него ожидают, и именно потому, что от него ожидают делать что-то строго определенное. Оба вида реакций приводят к глубокому отчуждению. Противоположность отчуждению – аутентичность – связана, напротив, с автономией и «означает, что субъект является автором собственных действий, то есть действует в согласии с внутренним Я » ( Deci, Flaste , 1995, p. 4). Собственно, Я – это автор, из авторства поведения и вытекает его аутентичность, то есть верность самому себе, которую не следует путать с нарциссической фиксацией на своем Я , которая, скорее, противоположна аутентичности. Соответственно, отчуждение «с философской точки зрения – это отделенность от собственного Я , а в терминах конкретного исследования поведения – это поведение, которое осуществляется под давлением и контролем» ( ibid ., p. 7).

Для здорового развития необходим автономный тип взаимодействия со средой – такой, когда значимые взрослые обеспечивают ребенку установку на свободный выбор и решение задач без неразумных границ и ограничений. Это важно, чтобы ребенок научился взаимодействовать со средой и контролировать собственные импульсы. Поэтому одним из существенных факторов развития является свобода ( Ryan, Deci, Grolnic , 1995). Для осуществления целостного и гармоничного развития необходимо, чтобы человек стремился к большим и малым целям, действовал и рос в условиях борьбы и принимал решения, будут ли с ним происходить изменения или нет. В этом процессе чрезвычайно важны, считают авторы ( ibid .), проявления трех базовых потребностей, обеспечивающих оптимальное развитие человека: в компетентности, автономии и связи с другими ( relatedness ) ( Deci, Ryan , 2002 b ). Возможность удовлетворения потребностей в автономии, компетентности и связи с другими людьми обеспечивает свободу активности. Уровень и траектория развития зависит от того, насколько социальное окружение обеспечивает удовлетворение базовых психологических потребностей ( Ryan, Deci, Grolnic , 1995). Выделяются три необходимых для оптимального развития ребенка компонента окружающей среды: поддержка автономии (взрослые поддерживают собственную инициативу ребенка, дают возможность выбора, позволяют самостоятельно решать проблемы, минимизируют контроль и применение силы и действуют, ориентируясь на перспективы ребенка), структура (взрослый выполняет для ребенка роль проводника в среде и обеспечивает необходимое поле, в котором могут осуществляться различные операции, обеспечивает рациональную организацию требующейся активности и дает значимую обратную связь на свободную активность ребенка) и включенность (взрослый уделяет ребенку время, внимание и предоставляет возможности делать открытия или проявлять себя).

Мотивационные системы и каузальные ориентации

Еще в самых первых работах Деси было введено различение внутренней и внешней мотивации по критерию природы награды за осуществляемую активность. При внешней мотивации и сама награда является внешней по отношению к человеку. Когда же мотивация является внутренней, то вознаграждением за нее будет являться активность сама по себе . Другими словами, внутренняя мотивация стимулирует свободное участие в деятельности ради самого процесса при отсутствии внешних требований или подкреплений ( Deci , 1980). Мотивация не основывается на влечениях, но при этом предполагается, что ее энергия является внутренней относительно природы организма. Индивид опробует новую деятельность, решает исследовательские задачи или стремится к освоению своей среды просто ради опыта, который он получает. Процесс открытия сам по себе является наградой. «Внутренняя мотивация связана с активной, познающей, открытой вызовам природой индивидов, которая играет решающую роль в приобретении и развитии структур и функций» ( Ryan , 1993, p. 21).

Позднее для объяснения того, каким образом люди по-разному реагируют в различных типах сред, авторы ТСД вводят более дифференцированное представление о трех мотивационных субсистемах, каждая из которых отличается характерным для нее способом переработки информации и реагирования. Мотивационная субсистема представляет собой синтез аффективного опыта, убеждений и установок относительно себя, среды и других людей, а также программу взаимодействия со средой, поскольку внутренние состояния и процессы, связанные с поведением, организуются мотивационными процессами. Авторы выделяют три типа мотивационных субсистем: внутреннюю, внешнюю и амотивирующую. Позднее понятие «мотивационные субсистемы» сменилось просто понятием видов мотивационных процессов, которые отражаются в комплексе аффективных, когнитивных и поведенческих переменных.

Внутренняя мотивационная субсистема базируется на потребности в компетентности и самодетерминации. Для нее свойственно:

• принятие решений (самодетерминация) в поведении;

• эффективное управление своими мотивами;

• внутренний воспринимаемый локус каузальности;

• чувство самодетерминации в качестве награды;

• высокую степень воспринимаемой человеком собственной компетентности и высокий уровень самооценки;

• и самодетерминированное (выбранное), и автоматизированное поведение в качестве автоматизированных подуровней;

• эмоции определяют поведение вместе с информацией, исходящей от среды и из памяти. Происходит интуитивная и феноменологическая оценка эмоций, которые рассматриваются как источник информации при выборе поведения.

Внешняя мотивационная субсистема базируется на внешней мотивации. Ей присущи:

• склонность реагировать скорее на внешние, чем на внутренние стимулы;

• отделение награды от поведения;

• чувства, скорее сопровождающие активность, чем спонтанно проявляющиеся в ней;

• внешний воспринимаемый локус каузальности;

• поведение, определяемое подкреплением, а не собственным выбором человека;

• более низкий, чем у внутренне мотивированных людей, уровень самооценки;

• автоматическое и автоматизированное поведение;

• эмоции больше связаны с внешней ситуацией.

Амотивационная субсистема проявляет себя в отсутствии активности, у нее нет связанных с ней форм поведения. Для нее характерно:

• субъективное отсутствие взаимосвязи между поведением и результатом или подкреплением, поэтому нет активности вследствие недостижимости результатов;

• очень низкий уровень воспринимаемой компетентности;

• очень низкий уровень самодетерминации;

• очень низкий уровень самооценки;

• наличие чувств беспомощности, некомпетентности, неконтролируемости, поскольку человек недооценивает собственную способность к самодетерминации;

• эмоции блокируются.

Часто встречается сочетание внешней и амотивирующей мотивационных субсистем, что реализуется в чувстве беспомощности в сочетании с автоматическими действиями.

При преобладании внешней или амотивирующей мотивационной субсистемы происходит отфильтровывание внешних и внутренних стимулов, которые неприемлемы для личности. Таким образом, возникают неосознаваемые мотивы и, соответственно, автоматическое поведение. Таков, например, по мнению авторов, мотивационный механизм избегания тревоги и вины. Напротив, внутренняя мотивационная субсистема в минимальной степени блокирует неприемлемые стимулы.

В соответствии с особенностями развития мотивации у человека формируется индивидуальный локус каузальности. Воспринимаемый локус каузальности определяется авторами как когнитивный конструкт, представляющий ту степень, в которой человек воспринимает свое поведение как самодетерминированное ( Deci, Ryan , 1985 а ). Понятие локуса каузальности связано с понятиями локуса контроля ( Rotter , 1966) и выученной беспомощности ( Seligman , 1975), однако не тождественно им. Внешнему локусу контроля соответствует ожидание отсутствия связи между поведением и желаемым результатом, что выражается в чувстве беспомощности. В этом случае Деси и Райан говорят о безличном локусе каузальности. Внутренний локус контроля и отсутствие беспомощности соответствует личностному локусу каузальности, но он, в свою очередь, подразделяется на внутренний и внешний. Внутренний локус контроля еще не обязательно предполагает наличие внутренней мотивации и самодетерминации. Поведение в данном случае может управляться и внешними силами. Внутренний воспринимаемый локус каузальности соответствует ситуации, когда поведение переживается как инициируемое или регулируемое информационным событием, происходящим внутри или вне личности. Внешний воспринимаемый локус каузальности соответствует ситуации, когда поведение переживается как инициируемое или регулируемое контролирующим событием, происходящим внутри или вне личности. Таким образом, если поведение основывается на собственном автономном выборе, имеет место внутренний локус каузальности, если на внешних требованиях или ожидаемой награде – внешний локус, если оно исходит из невозможности достижения желаемого результата каким-либо путем и носит случайный, хаотичный характер – налицо безличный локус каузальности. Каждому типу локуса каузальности соответствует своя мотивационная подсистема – тип преобладающей мотивации.

Тип мотивационной подсистемы в сочетании с соответствующими когнитивными, аффективными и другими психологическими характеристиками определяется авторами как каузальная ориентация , которая может быть внутренней ( автономной ), внешней или безличной ( Deci , 1980; Deci, Ryan , 1985 b , 2002 а ). «Мы предположили, что мотивация, поведение и переживание субъекта в конкретной ситуации есть функция и непосредственного социального контекста, и внутренних ресурсов личности, развившихся со временем в результате предшествовавших взаимодействий с социальными контекстами. Теория каузальных ориентаций создавалась как инструмент описания этих внутренних ресурсов, то есть относительно устойчивых индивидуальных различий в мотивационных ориентациях по отношению к социальной действительности» ( Deci, Ryan , 2002 a , p. 21). Каузальные ориентации носят интегральный характер по отношению к регуляции поведения и переживания. В соответствии с типом каузальной ориентации будут иметь место разные проявления в поведении, когнитивной и аффективной сфере. Деси и Райан считают, что у любого человека есть все три типа мотивационных субсистем и возможна максимальная вариативность как в плане оперирования различными субсистемами, так и в плане восприятия каузальности. Индивидуальная выраженность каждой каузальной ориентации позволяет предсказать широкий спектр психологических и поведенческих переменных.

Люди с автономной, или внутренней, каузальной ориентацией оперируют внутренней мотивационной системой на основе интересов и внутренних ценностей. У них проявляются тенденции воспринимать локус каузальности как внутренний и испытывать чувства самодетерминации и компетентности. Налицо высокая степень осознания базовых потребностей и четкое использование информации для принятия решений о поведении, вследствие чего развито чувство компетентности и высокий уровень самодетерминации. Такой человек способен обращать автоматизированное поведение в самодетерминированное, перепрограммировать его или управлять им по своему усмотрению. Ему не свойственно самообвинение в случае неудачи, он обладает гибким поведением и чувствительностью к изменениям среды и в зависимости от ситуации может выбрать как внутренне мотивированное, так и внешне мотивированное поведение.

При преобладании у человека внешней каузальной ориентации характерна ориентация на внешний контроль и указания и стремление к сверхдостижениям. Такие люди верят в зависимость получаемых результатов от поведенческих реакций и постоянно производят различные реакции, стремясь достичь все новых результатов. Стремясь достичь успеха, они находятся в поиске его внешних признаков, а неудача порождает стрессы. В основе этой личностной ориентации лежит недостаток самодетерминации. Внешне-каузальная личность в основном оперирует внешней мотивационной субсистемой, что ведет к негибкости в поведенческих реакциях и переработке информации. Имеет место совершение выбора, но решения при этом базируются не на внутренних потребностях, а на внешних импульсах и критериях. Проблема таких людей не в выборе поведения, а в управлении своими мотивами, которые у них чрезмерно определяются внешними обстоятельствами. Деси считает, что такие люди потеряли связь с основными организмическими потребностями. Потеря чувства самодетерминации замещается сильной потребностью в контроле. Результатом доминирования внешней мотивационной субсистемы выступает самообман: субъект верит только в некоторые, не всегда реалистичные представления о себе и действует соответственно им, а противоречащая этому информация остается в подсознании и блокируется.

При безличной каузальной ориентации возникает феномен «выученной беспомощности», поскольку такие люди «выучивают», что среда не реагирует на их действия ( Deci , 1980). Безличная ориентация возникает при неадекватном решении конфликтов, связанных с компетентностью и самодетерминацией. Поведение или проявления среды не воспринимаются человеком как причины, которые приводят к предсказуемым результатам, поэтому он вообще видит мало пользы в осуществлении действий. Среда не реагирует на его поведение и не служит источником контролирующих сигналов. При этом сам субъект фокусируется на признаках, подтверждающих тщетность любых усилий, и проявляет минимум самодетерминации; его поведение в основном является автоматическим. Доминирует амотивирующая субсистема с некоторыми проявлениями внешне мотивирующей, что реализуется в автоматическом и беспомощном поведении. Характерно наличие чувств беспомощности и депрессии.

Деси и Райан считают, что на практике у человека присутствуют все три типа ориентаций, а индивидуальные различия выражаются в соответствующих пропорциональных соотношениях ориентаций.

Внутренняя каузальная ориентация развивается в детстве в результате успешного разрешения конфликтов как самодетерминации, так и компетентности. Проявляется она в стремлении уже взрослого человека к психологически здоровому существованию. Ее поведенческими особенностями являются максимальные проявления самодетерминированного и автоматизированного поведения и минимальные – автоматического, что является результатом комбинированного действия внутренней и внешней мотивации. Данная ориентация реализуется в результате стремления под действием потребностей в компетентности и в самодетерминации принимать среду такой, какая она есть, и работать над возникающими конфликтами. Для этого ребенок должен жить в среде, реагирующей на его проявления, где есть взаимосвязь между поведением и его результатом, что не означает однако выполнения всех желаний ребенка. Необходимо проявление уважения к потребностям ребенка даже при отсутствии возможности их выполнить. Ребенку необходимо чувство, что принимаются все его естественные желания, однако не все поведение. Тогда он учится осознанию своих мотивов и эмоций и принятию решения, как себя вести, на основе этого осознания и на основе переработки релевантной информации. При этом границы, которые устанавливаются взрослыми для ребенка, должны быть максимально широкими, чтобы обеспечивать возможность учиться путем проб и ошибок. Обучение внутренне-мотивированной регуляции, считает Деси, происходит путем сначала осуществления ребенком поведения, а затем – наблюдения за последствиями этого поведения ( Deci , 1980). При этом награда в данном случае должна являться источником компетентности, а не контроля. Для ребенка необходимо находиться в ситуации широчайшего выбора, в которую включается даже возможность нарушения границ и ограничений и плата за последствия такого действия. Деси говорит, что в некоторых ситуациях детей необходимо и контролировать, однако реакция взрослого на нарушение границы не должна представлять собой угрозы, она должна быть «информативной, а не контролирующей». Здесь, считает он, важно понимать, почему ребенок переходит границу, важна причина поведения ребенка. Такую причину автор рассматривает как значимую возможность обучаться и решать проблемы и задачи. Родителям же необходимо помогать ребенку правильно разбираться в ситуации и искать пути альтернативного удовлетворения потребностей без нарушения границ. Деси считает, что чем больше решений ребенок выработает сам, тем лучше он научится самодетерминации.

Общий опросник каузальной ориентации

Э. Деси и Р. Райана

Для измерения степени выраженности каузальных ориентаций Деси и Райаном был разработан соответствующий психодиагностический инструмент – общая шкала (опросник) каузальной ориентации (The General Causality Orientation Scale, GСOS – Deci, Ryan , 1985 b ).

Пункты опросника представляют собой описание различных житейских ситуаций, поскольку каузальные ориентации проявляются в реакциях на события, происходящие в повседневной жизни человека. Ситуации подобраны таким образом, чтобы каждая из них включала в себя несколько возможных способов реакций (поведенческих, вербальных или в умственном плане – на уровне мыслей и чувств). Для каждой ситуации опросника предложено три варианта реакций, описание которых включает в себя характеристики, свойственные психологическим проявлениям всех трех типов каузальных ориентаций. Испытуемому необходимо оценить, насколько вероятно для него реагировать в подобной описанной ситуации каждым из трех описанных способов. Оценка производится по семибалльной шкале. Подсчитав количество баллов, мы получаем показатель по каждой субшкале. Соотношение трех типов каузальных ориентаций в личности испытуемого, выражающееся в пропорции суммарных баллов по трем субшкалам, и служит результатом тестирования по данной методике.

Процесс разработки исходного опросника включал в себя следующие этапы ( Deci, Ryan , 1985 b ). Изначально было составлено 96 вопросов (288 пунктов), которые были опробованы на выборке из 200 студентов Рочестерского университета. Из них было выделено 12 вопросов (36 пунктов) с высокими по результатам факторного анализа нагрузками по всем трем факторам – автономной, внешней и безличной ориентации. Опросник из 12 вопросов был предложен для заполнения 923 студентам и 193 работающим взрослым. При этом условия опроса варьировались. Так, часть испытуемых заполняла его дважды. Некоторые заполняли также ряд других психодиагностических методик. Часть испытуемых заполняли опросник в группе, часть – индивидуально. Выборку взрослых составили участники исследовательского проекта в сфере отношений матери и ребенка, сотрудники крупных компаний, а также госпитализированные пациенты кардиологических клиник.

На результатах выборки 636 студентов был определен показатель альфа Кронбаха, который оказался равен 0,741. При стандартизованных значениях этот показатель стал несколько выше, что является свидетельством высокой одномоментной надежности опросника. Были также выявлены близкие к нулю корреляции шкал автономной и внешней ориентации (r=0,034), умеренная негативная корреляция автономной с безличной (r= –0,248; р<0,001). Внешняя ориентация умеренно положительно коррелировала с безличной (r=0,273; р<0,001). Эти корреляции предполагают относительную независимость шкал друг от друга, хотя имеет место некоторая значимая связь между безличной и внешней ориентациями, которые противостоят автономии.

Для определения стабильности результатов во времени (ретестовой надежности) 51 испытуемый заполнял опросник повторно 2 месяца спустя. Корреляция результатов первого и второго замеров составила для автономной ориентации 0,749, для внешней 0,711, для безличной 0,778, что демонстрирует хорошие показатели стабильности результатов во времени.

Кроме того, была выявлена взаимосвязь результатов по GСOS с другими конструктами (показатели представлены в табл. 1).

Таким образом, автономная ориентация значимо положительно коррелирует с поддержкой автономии у детей, с уровнем развития эго и с самооценкой и отрицательно с самоуничижением. Внешняя ориентация значимо положительно связана с паттерном поведения типа А, характерным для кардиологических заболеваний (включает в себя агрессивные тенденции, чувства давления и напряжения). Безличная ориентация значимо положительно коррелирует с самоуничижением, депрессией, социальной тревожностью и отрицательно – с самооценкой.

Таблица 1

Корреляции между каузальными ориентациями и другими переменными для англоязычного варианта методики ( Deci, Ryan , 1985 b , p. 120)

Примечание : *p<0,05; **p<0,01; ***p<0,001.

128 участников лабораторного эксперимента помимо GСOS заполняли также опросник эмоциональных состояний. Их ответы были подвергнуты факторному анализу и на основании его были выделены 8 факторов: 2 фактора враждебности, фактор удовольствия, фактор страха, фактор смущения, фактор интереса, фактор удивления и фактор вины. Испытуемые также отвечали на ряд дополнительных вопросов, связанных с их актуальным состоянием и поведенческими установками. Результаты показывают, что большая часть значимых корреляций с негативными эмоциональными состояниями приходится на безличную каузальную ориентацию. Она значимо положительно связана с проявлениями эмоций смущения, одного из видов враждебности, страха, вины и уровнем напряжения и отрицательно – с уровнем расслабления. Внешняя ориентация значимо положительно коррелирует с другим типом враждебности и значимостью выполнения задания и отрицательно – с уровнем старательности при его выполнении. Автономия обнаруживает только отрицательные корреляции с одним из видов враждебности и виной. Таким образом, деструктивные эмоции оказались характерны преимущественно для безличной каузальной ориентации.

Помимо этого авторы сравнили показатели по шкалам для мужской (n=234) и женской (n=278) студенческих выборок. У женщин оказались значимо выше показатели автономии, а у мужчин – внешней ориентации (p<0,001). По безличной ориентации значимых половых различий не выявлено.

Согласно данным, полученным другими исследователями ( Hmel, Pincus , 2002), люди с высокими показателями автономии характеризуются также высоким уровнем самоосознавания (self-awareness), высокой самооценкой и высоким уровнем развития эго, низким уровнем проявления самоуничижения (self-derogatory), а также таких «отрицательных» эмоций, как враждебность, стыд и вина. Они редко испытывают скуку, более сконцентрированы и настойчивы при достижении цели. Индивиды с высокой ориентацией на автономию отличаются высоким уровнем переживания свободы выбора, тенденцией искать возможности для самодетерминации и рассматривать события как обеспечивающие автономию, а также стремятся основывать свои действия на личностных целях и интересах. У них более высокий уровень связности Я , базирующийся на саморефлексии, что подкрепляет структуру Я . Обнаружена положительная связь высокого уровня автономии с позитивным восприятием повседневных событий и отрицательная – с переживанием неприятных эмоций.

Русскоязычный опросник каузальных ориентаций (РОКО)

Русскоязычная версия опросника каузальных ориентаций является первым опытом создания отечественного психодиагностического инструмента для измерения личностной автономии (см. Дергачева, Дорфман, Леонтьев , 2008).

Мы начали разработку русскоязычной версии GСOS с перевода исходного англоязычного варианта опросника, состоящего из 12 вопросов (36 пунктов, по 3 пункта на каждый вопрос) и стандартизации его на российской выборке (100 студентов разных курсов двух московских вузов, в том числе 50 мужчин и 50 женщин).

Психометрические характеристики переводного варианта методики оказались весьма низкими, что привело к выводу о том, что данная версия методики неадекватна для применения в рамках русскоязычной культуры. На разных выборках были получены невысокие факторные нагрузки по большинству пунктов, что свидетельствовало о неработоспособности данного варианта опросника (подробнее см. Дергачева, Дорфман, Леонтьев , 2008). Низкие факторные нагрузки можно объяснить наличием в опроснике описания ситуаций, нетипичных для российской культуры (например, получение по почте результатов тестирования и т. п.). Результаты свидетельствовали о необходимости создания такого варианта опросника для измерения автономии, который бы учитывал особенности российской культуры.

Прежде всего, необходимо было выяснить, как понимается личностная автономия представителями русскоязычной выборки.

Чтобы ответить на этот вопрос, мы проанализировали возможные интерпретации данного конструкта представителями различных областей деятельности. В исследовании делалась попытка выяснить, какие значения вкладываются в понятие «психологическая автономия человека», а также в понятия «свобода человека» и «свобода выбора», предположительно близкие по значению (мы благодарны А. Сянятулловой, принимавшей участие в этом исследовании). Было опрошено 40 человек (15 мужчин и 25 женщин) с гуманитарным, экономическим, техническим и естественнонаучным образованием. Половину опрошенных представляли студенты разных вузов. Респондентам было предложено в письменном виде дать определение указанным понятиям в соответствии со своими собственными представлениями. Затем проводился качественный анализ полученных данных.

Результаты показали, что определение свободы человека изменяется в зависимости от возраста респондентов. В 18–25 лет говорят о «свободе от» (независимости) и о самовыражении, которое соблюдало бы свободу других, а в более старшем возрасте – о «свободе для», о гармонии с окружающим миром, о самореализации и созидании. Прослеживалась также некоторая связь формулировок с профессиональной направленностью респондентов, а также с их религиозными убеждениями.

Интерпретации можно разделить на две группы по критерию эмоционального или рационального отношения: а) интеллектуальное понимание и определение свободы и б) субъективное переживание свободы самим человеком. Говоря о свободе выбора, опрошенные подчеркивали, что она может быть ограничена внешними обстоятельствами и (в меньшей степени) внутренними психологическими условиями.

Определения психологической автономии, даваемые респондентами, можно разделить на несколько групп: самодостаточность, относительная независимость от окружения, самоуправление, саморегуляция; индивидуальность человека, его внутренний мир, недоступный никому; сознательный акт самоопределения как автономный и осуществляемый зрелой личностью; одиночество, изоляция, аутизм. Интересно отметить, что ответы испытуемых содержали почти все определения понятия автономии, данные психологами-исследователями.

Приняв во внимание эти результаты и взяв за основу структуру методики англоязычного оригинала, но предложив новые ситуации, мы разработали вторую версию русскоязычного опросника каузальных ориентаций, или РОКО (Д.А. Леонтьев, О.Е. Дергачева).

Пункты РОКО, как и в оригинальном варианте, представляли собой описание некоторой обычной житейской ситуации, на которую можно реагировать по-разному (пример – выбор подарка другу на день рожденья). Для каждой ситуации были предложены три способа реакции, соответствующие трем каузальным ориентациям. Для приведенной в пример ситуации такими реакциями будут: «Выберете подарок на основе собственных предпочтений», «Постараетесь косвенным путем узнать, что бы ему хотелось получить» и «Купите то, что попадется». Опрашиваемому необходимо было определить степень вероятности того, что он будет реагировать каждым из трех описанных способов, по семибалльной шкале и отметить в опроснике соответствующую цифру. Всего ему предлагалось ответить на тридцать вопросов, оценив вероятность девяноста типов реакций. Были опрошены 213 студентов непсихологических специальностей разных курсов и факультетов двух московских вузов (АТиСО и МИКХиС). Выборка включала 102 мужчин и 111 женщин. Для 70 опрошенных тестирование по РОКО повторилось через две недели. Давалась та же инструкция, что и при апробации первой версии методики.

После проведения конфирматорного факторного анализа на основании полученных показателей мы смогли заключить, что данный вариант методики обладает «хорошей» структурой (более подробно см. Дергачева, Митина , 2005). Полученные результаты свидетельствовали об адекватной факторной структуре опросника, а также о консистентности шкал. По итогам математической обработки было выявлено, что из 90 пунктов, относящихся к 30 вопросам, с низким уровнем значимости по соответствующим факторам оказались только 4(!). Как и ранее, вопрос считался «неработающим» и исключался даже в том случае, если низкие факторные нагрузки характеризовали только один из трех пунктов. Таким образом, исключить пришлось лишь четыре вопроса из 30.

Были получены также весьма высокие показатели одномоментной надежности РОКО (альфа Кронбаха 0,80 для автономной ориентации, 0,79 для внешней и 0,81 для безличной). Корреляционный анализ результатов первичного и повторного тестирования показал, что у опробованного варианта весьма высок уровень ретестовой надежности (для всех трех шкал p<0,000).

Конструктная валидность РОКО

С целью конструктной валидизации разработанный вариант РОКО был применен в трех эмпирических исследованиях. Первое из них ( Леонтьев, Осин , 2007) проводилось с 39 участниками Второй всероссийской конференции по экзистенциальной психологии; второе ( Леонтьев, Мандрикова, Осин и др., 2007) – с 33 участниками конкурсного отбора для обучения по программе «магистра делового администрирования» ( Master of Business Administration – MBA ), конкурс организован журналом «Формула карьеры: Менеджер» и ОАО АКБ «Росбанк», в третьем исследовании (Д.А. Леонтьев, неопубликованные данные) испытуемыми являлись студенты-первокурсники факультета психологии МГУ им. Ломоносова (151 человек).

В названных исследованиях, наряду с РОКО, использовались следующие методики, измеряющие переменные, содержательно пересекающиеся с каузальными ориентациями: 1. Тест жизнестойкости С. Мадди в адаптации Д.А. Леонтьева и Е.И. Рассказовой ( Леонтьев, Рассказова , 2006); 2. Опросник «Стремление к изменениям» Д.А. Леонтьева и Д.В. Сапронова ( Сапронов, Леонтьев , 2007); 3. Тест смысложизненных ориентаций (СЖО) Д.А. Леонтьева (2000 б ). 4. Шкала общей самоэффективности ( Шварцер, Ерусалем, Ромек , 1996). Мы предположили, что показатели перечисленных опросников и РОКО должны быть связаны между собой в силу того, что измеряемые данными методиками конструкты содержательно раскрывают те проявления личностной автономии, которые не являются для конструкта КО основными, но могут служить дополнением для его описания, исходя из предпосылок теории самодетерминации.

Результаты исследования, представленные в таблице 2, показывают, что между шкалами РОКО и шкалами других методик обнаружены значимые корреляции. Значимые положительные корреляции шкалы автономии со всеми шкалами Теста жизнестойкости – шкалами общей жизнестойкости, вовлеченности, контроля и принятия риска – могут свидетельствовать о том, что у автономного индивида проявляются все возможные продуктивные способы совладания со сложными жизненными ситуациями.

Таблица 2

Связи шкал опросника каузальных ориентаций со шкалами других опросников (значения ранговой корреляции по Спирмену)

Примечание : *p<0,05; **p<0,01; ***p<0,001.

Выявлены также значимые корреляции одношкального опросника стремления к изменениям с различными каузальными ориентациями: положительная – с автономной (p=0,001) и отрицательные – с внешней (p=0,021) и безличной (p=0,011). Проявление такой связи вполне закономерно, поскольку ориентация на автономию означает саморегуляцию и самостоятельное принятие решений относительно своего поведения, что предполагает активное инициирование изменений самим человеком. Поэтому индивид с высоким уровнем автономии будет стремиться самостоятельно изменять и направлять собственную жизнь. Высокие показатели по шкале внешней каузальной ориентации свидетельствуют о том, что поведение человека в большей степени регулируется внешними или интроецированными нормами, а не собственным выбором, а высокие значения безличной ориентации – о минимальном уровне проявления индивидом инициативы. Поэтому при высокой степени проявления данных ориентаций субъект, очевидно, будет избегать изменений и стремиться к жестко закрепленной подлинной или мнимой стабильности, о чем и свидетельствуют выявленные отрицательные корреляции.

Автономная каузальная ориентация оказалась положительно связанной со всеми шкалами Теста смысложизненных ориентаций: целей (p=0,011), процесса (p=0,020), результата (p=0,010), локуса контроля – Я (p=0,045), локуса контроля – жизнь (p=0,015), общим показателем (p=0,025). Внешняя ориентация – отрицательно со шкалами процесса (p=0,039), результата (p=0,006) и локуса контроля – Я (p=0,038), а безличная – отрицательно со шкалами цели (p=0,023), процесса (p=0,010), локуса контроля – Я (p=0,002), локуса контроля – жизнь (p=0,002), общим показателем (p=0,036). Результаты свидетельствуют о том, что субъект с высоким уровнем личностной автономии имеет высокий уровень осмысленности жизни в противовес тенденциям остальных шкал к негативной корреляции с показателями по тесту смысложизненных ориентации. Отрицательные корреляции шкал безличной и контроля с показателями по Тесту СЖО, в большей степени проявившиеся для шкалы безличной ориентации, показывают, что чем сильнее преобладает более «непродуктивная» личностная ориентация (по опроснику каузальных ориентаций), тем ниже уровень для такого индивида осмысленности собственного существования.

Шкала самоэффективности значимо положительно коррелирует с автономной (r=0,354, p=0,006) и отрицательно – с безличной каузальной ориентацией (r= –0,293, p=0,023), поскольку имеется содержательное сходство конструктов личностной автономии и самоэффективности. Обе эти шкалы описывают успешного, компетентного индивида, верящего в результативность собственных действий. Отсутствие самоэффективности сродни недостатку автономии, поэтому логично проявляется отрицательная связь показателей самоэффективности и безличного локуса каузальности. Интересно, что внешняя каузальная ориентация занимает промежуточное положение, обнаруживая близкую к нулю корреляцию с самоэффективностью.

Таким образом, на основании результатов применения РОКО в эмпирических исследованиях был сделан вывод о конструктной валидности созданного инструмента, поскольку конструкт КО имеет значимые связи с конструктами, близкими по теоретическому и эмпирическому содержанию.

Мы также сравнили средние показатели по субшкалам РОКО, полученные на выборках участников Второй всероссийской конференции по экзистенциальной психологии (широкая география, регионально смешанная группа), конкурсантов МВА (широкая география, регионально смешанная группа), студентов непсихологических специальностей из Москвы и Перми (см. подробнее Дергачева, Дорфман, Леонтьев , 2008). Полученные данные в целом обнаруживают различия между разными по возрастному и профессиональному составу выборками, но не между жителями разных регионов.

Заключение

Как показал приведенный анализ конструкта личностной автономии, в последние десятилетия это понятие начинает играть в психологических исследованиях личности все более и более важную роль. Автономия оказывается ключевым звеном личностного развития, одновременно она задает его направленность, целевое состояние этого развития и выступает как механизм, обеспечивающий его реализацию за пределами психосоциальной адаптации. Именно автономия личности является, на наш взгляд, главным содержанием популярного в последнее время и одновременно дискуссионного понятия субъектности (см. Леонтьев , 2010).

Сравнительно-культурные исследования позволяют говорить о том, что личностная автономия испытывает культурные влияния, но полностью ими не определяется. Ценность автономии, безусловно, различается не только в этнокультурах, но и в субкультурах (см. Markus, Kitayama , 2003, p. 43), однако психологическая значимость автономии проявляется независимо от этого, и даже в коллективистски ориентированных культурах автономия личности положительно связана с психологическим благополучием.

Конструкт личностной автономии может претендовать на статус одного из главных, если не главного, компонента личностного потенциала, его стержня. Действительно, успешная саморегуляция возможна и в рамках внешней каузальной ориентации, но в этом случае она будет целиком ограничена задачами адаптации к задаваемым извне критериям. Саморегуляция же, выходящая за рамки адаптации к внешним требованиям, тем более в высшем своем проявлении – как самоорганизация, связанная с растущим усложнением и упорядочиванием системы, может основываться только на автономной каузальности. Вместе с тем проявление личностной автономии не противоречит адаптации к внешним критериям; напротив, она делает ее более эффективной, гибкой и контролируемой, и наоборот. Возможно, именно в гармоничной интеграции внешней и внутренней каузальной ориентации, а не в их противопоставлении, и заключен ответ на вопрос об оптимальной структуре саморегуляции человеческой жизнедеятельности.

Литература

Абаев Н.В. Чань-буддизм и культура психической деятельности в Средневековом Китае. Новосибирск: Наука, 1989.

Аристотель . Никомахова этика // Соч.: В 4 т. М.: Мысль, 1983. Т. 4.

Бахтин М.М. К философии поступка // Человек в мире слова. М.: Изд-во Российск. открытого ун-та, 1995. С. 22–67.

Бродский И. Большая книга интервью. М.: Захаров, 2000.

Гордеева Т.О. Психология мотивации достижения. М.: Смысл, 2005.

Дергачева О.Е. Автономия и самодетерминация в психологии мотивации: Теория Э. Деси и Р. Райана // Современная психология мотивации / Под ред. Д.А. Леонтьева. М.: Смысл, 2002. С. 103–121.

Дергачева О.Е. Теория самодетерминации // Большой психологический словарь / Сост. и общ. ред. Б.Г. Мещеряков, В.П. Зинченко. СПб.: Прайм-Еврознак, 2003. С. 483–484.

Дергачева О.Е. Личностная автономия как предмет психологического исследования: Автореф. дис. … канд. психол. наук. М., 2005. Электронный ресурс: -dergacheva.doc

Дергачева О.Е., Дорфман Л.Я., Леонтьев Д.А. Русскоязычная адаптация опросника каузальных ориентаций // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 14. Психология. 2008. № 3. С. 91–106.

Дергачева О.Е., Митина О.В. Подходы к конструированию русскоязычной версии опросника каузальных ориентаций // Психол. диагностика. 2005. № 1. С. 3–21.

Зинченко В.П., Моргунов Е.Б. Человек развивающийся. Очерки российской психологии. М.: Тривола, 1994.

Калитеевская Е.Р. Психическое здоровье как способ бытия в мире: от объяснения к переживанию // Психология с человеческим лицом: гуманистическая перспектива в постсоветской психологии / Под ред. Д.А. Леонтьева, В.Г. Щур. М.: Смысл, 1997.

Калитеевская Е.Р., Леонтьев Д.А. Пути становления самодетерминации личности в подростковом возрасте // Вопр. психол. 2006. № 3. С. 49–55.

Калитеевская Е.Р., Леонтьев Д.А., Осин Е.Н., Бородкина И.В. Смысл, адаптация и самодетерминация у подростков // Вопр. психол. 2007. № 2. С. 68–79.

Камю А. Миф о Сизифе. Эссе об абсурде // Бунтующий человек. Философия. Политика. Искусство. М.: Политиздат, 1990. С. 23–92.

Кант И. Критика практического разума // Соч.: В 6 т. М.: Мысль, 1965. Т. 4.

Леонтьев А.Н. Деятельность. Сознание. Личность. М.: Смысл; Академия, 2004.

Леонтьев Д.А. Очерк психологии личности. М.: Смысл, 1993.

Леонтьев Д.А. Психология свободы: к постановке проблемы самодетерминации личности // Психол. журн. 2000 а . Т. 21. № 1. С. 15–25.

Леонтьев Д.А. Тест смысложизненных ориентаций (СЖО). М.: Смысл, 2000 б .

Леонтьев Д.А. От симбиоза и адаптации к автономии и трансценденции // Личность в современном мире: от стратегии выживания к стратегии жизнетворчества / Под ред. Е.И. Яцуты. Кемерово: Графика, 2002. С. 3–34.

Леонтьев Д.А. Феномен свободы: от воли к автономии личности // Только уникальное глобально: Сб. статей в честь 60-летия Г.Л. Тульчинского. СПб.: СПбГУКИ, 2007. С. 64–89.

Леонтьев Д.А. Что дает психологии понятие субъекта: субъектность как измерение личности // Эпистемология и философия науки. 2010. Т. XXV. № 3. С. 136–153.

Леонтьев Д.А., Мандрикова Е.Ю., Осин Е.Н., Плотникова А.В., Рассказова Е.И. Опыт структурной диагностики личностного потенциала // Психол. диагностика. 2007. № 1. С. 8–31.

Леонтьев Д.А., Осин Е.Н. Печать экзистенциализма: эмпирические корреляты экзистенциального мировоззрения // Экзистенциальная традиция: философия, психология, психотерапия. 2007. № 1 (10). С. 121–130.

Леонтьев Д.А., Рассказова Е.И. Тест жизнестойкости. М.: Смысл, 2006.

Лукьянов А.Е.  Лао-цзы и Конфуций: Философия Дао. М.: Изд-во вост. лит-ры РАН, 2001.

Мамардашвили М.К. Философия и свобода // Мой опыт нетипичен. СПб.: Азбука, 2000. С. 246–257.

Ницше Ф. Так говорил Заратустра. СПб.: Азбука, 1996.

Петровский В.А . Личность в психологии: парадигма субъектности. Ростов н/Д: Феникс, 1996.

Платон . Сочинения. М.: Мысль, 1970. Т. 2.

Сартр Ж.-П. Тошнота: Избранные произведения. М.: Республика, 1994.

Сартр Ж.-П. Бытие и ничто. М.: Терра; Книжный клуб, 2002.

Сапронов Д.В., Леонтьев Д.А. Личностный динамизм и его диагностика // Психол. диагностика. 2007. № 1. С. 66–84.

Спиноза Б. Этика. Минск: Харвест; М.: АСТ, 2001.

Фихте И.Г. Избранные сочинения. М., 1916. Т. 1.

Фромм Э. Искусство любить. СПб.: Азбука-Классика, 2001.

Чирков В.И. Самодетерминация и внутренняя мотивация поведения человека // Вопр. психол. 1996. № 3. С. 116–132.

Шварцер Р., Ерусалем М., Ромек В. Русская версия шкалы общей самоэффективности Р. Шварцера и М. Ерусалема // Иностранная психология. 1996. № 7. С. 71–76.

Шеллинг Ф.В.Й. Система трансцендентального идеализма // Соч.: В 2 т. М.: Мысль, 1987. Т. 1.

Эриксон Э.Г. Детство и общество. СПб.: Ленато; М.: АСТ; Фонд «Университетская книга», 1996.

Юнг К.-Г. О становлении личности // Конфликты детской души. М.: Канон, 1995. С. 185–208.

Deci E.L. The psychology of self-determination. Toronto: Lexington books, 1980.

Deci E., Flaste R. Why We Do What We Do: Understanding Self-motivation. N.Y.: Penguin, 1995.

Deci E.L., Ryan R.M. Intrinsic motivation and self-determination in human behavior. N.Y.: Plenum, 1985 a .

Deci E.L., Ryan R.M. The General Causality Orientation Scale: self-determination in personality // Journal of Research in Personality. 1985 b . Vol. 19. Р. 109–134.

Deci E.L., Ryan R.M. A motivational approach to self: integration in personality // Nebraska symposium on motivation. Vol. 38: Perspectives on motivation. Lincoln (NB); London: University of Nebraska Press, 1991. Р. 237–288.

Deci E.L., Ryan R.M. Overview of self-determination theory: an organismic dialectical perspective // Handbook of self-determination research / E.L. Deci, R.M. Ryan (Eds.). Rochester (NY): University of Rochester Press, 2002 а . Р. 3–33.

Deci E.L., Ryan R.M. Self-determination research: reflections and future directions // Handbook of self-determination research / E.L. Deci, R.M. Ryan (Eds.). Rochester (NY): University of Rochester Press, 2002 b . Р. 431–441.

Gabanska J. Autonomy of the individual in the developmental and axiological perspective // The polish quarterly of developmental psychology. 1995. Vol. 1. № 1–4. P. 1–11.

Harter S. The construction of the self. A developmental perspective. N.Y.; L.: The Guilford Press, 1999.

Harre R. Social being. Oxford: Blackwell, 1979.

Harre R. Personal being. Oxford: Blackwell, 1983.

Hmel B.A., Pincus A.L. The meaning of autonomy: on and beyond the interpersonal circumplex // Journal of Personality. 2002. Vol. 70. № 3. Р. 277–310.

Hodgins H.S., Knee C.R. The integrating self and conscious experience // Handbook of self-determination research / E.L. Deci, R.M. Ryan (Eds.). Rochester (NY): The University of Rochester Press. 2002. P. 87–100.

Inden R. Imagining India. Oxford: Blackwell, 1990.

Murray H.A. Explorations in personality. N.Y.: Cambridge University Press, 1938.

Markus H.R., Kitayama S. Models of agency: Sociocultural diversity in the construction of action // Nebraska Symposium on Motivation. Vol. 49: Cross-Cultural Differences in Perspectives on the Self. Lincoln (NB): University of Nebraska Press, 2003. P. 1–57.

Rotter J.B . Generalized expectancies for internal versus external control of reinforcement // Psychological Monographs. 1966. Vol. 80 (Whole № 609).

Ryan R.M. Agency and organization: intrinsic motivation, autonomy, and the self in psychological development // Nebraska symposium on motivation. Vol. 40: Developmental perspectives on motivation. – Lincoln (NB): University of Nebraska Press, 1993. Р. 1—56.

Ryan R.M., Deci E.L. Self-determination theory and the facilitation of intrinsic motivation, social development and well-being // American psychologist. 2000. Vol. 55. № 1. P. 68–78.

Ryan R.M., Deci E.L., Grolnick W.S. Autonomy, relatedness, and the Self: their relation to development and psychopathology // Developmental psychopathology / D. Cicchetti, D.J. Cohen (Eds.). N.Y.: Willey – Interscience, 1995. Vol. 1. P. 618–655.

Rychlak J. Discovering free will and personal responsibility. N.Y.: Oxford University Press, 1979.

Seligman M.E.P. Helplessness: On depression, development, and death. San Francisco: Freeman, 1975.

Самоэффективность как составляющая личностного потенциала Т.О. Гордеева

Жизнь полна трудностей, и реализация своего потенциала зачастую наталкивается на серьезные препятствия. Ван Гог, чьими картинами сейчас гордятся ведущие музеи мира, за всю жизнь продал лишь одну картину. Джек Лондон получил шестьсот отказов от публикации его произведений, прежде чем продал свою первую историю. Несмотря на отвержение, и Ван Гог, и Лондон продолжали интенсивно работать, заниматься живописью и литературой. Известный специалист в области психологии интеллекта Р. Стернберг в детстве завалил не один тест на IQ, а будучи студентом первого курса, получил тройку по курсу «Введение в психологию» вместе с негативными комментариями преподавателя, пророчившего ему невозможность успешной карьеры в психологии. Три года спустя после той злополучной тройки, он закончил Стэнфордский университет, получив диплом с отличием. Спустя 30 лет (в 2002) Стернберг был избран президентом Американской психологической ассоциации и был назван в числе 100 наиболее выдающихся психологов ХХ столетия.

Внешние обстоятельства могут быть весьма неблагоприятны, но реакции индивида во многом определяются не самими событиями, а тем, как он их воспринимает. Как писал в Энеиде римский поэт Вергилий: «Они могут, потому что думают, что могут». Одна из важнейших характеристик успешных индивидов, людей со сформированным личностным потенциалом, состоит в том, что неудачи и трудности не способны подорвать их представления о собственной эффективности, их оптимистичную веру в свой потенциал. Эта вера является важнейшей составляющей личностного потенциала человека. Она помогает не фиксироваться на неудачах, отвержениях, критике, собственных сомнениях, постоянно стремясь к цели, упорно продолжая свое дело и улучшая результат.

Напротив, отсутствие веры в собственные силы или в свой личностный и интеллектуальный потенциал, выступает в качестве одного из важнейших источников человеческой пассивности, бездействия и низких достижений. Великий русский писатель А.П. Чехов блестяще изобразил целую плеяду характеров такого типа, лишенных веры в собственную эффективность, одним из которых был герой «Палаты № 6» врач Андрей Ефимович Рагин. Чехов рисует внутренний мир своего героя, «изначально – мыслящего и вдумчивого по сути своей человека», его размышления об окружающем мире, приводящие его к выводу о нецелесообразности активной деятельности, в свою очередь закрепляющие его пассивность. История главного персонажа казалась бы невероятной и жуткой по сути своей, но становится понятной в процессе знакомства читателя с его мыслями и отношением к жизни. И сегодня рассказ воспринимается живо, ибо и в сегодняшней действительности остается актуальным вопрос – почему изначально полные сил, здоровья и энергии, образованные молодые люди вдруг теряют веру в себя, в свои способности быть эффективными деятелями, впадают в апатию и теряют интерес к активной созидательной деятельности? Почему это происходит со школьниками, с учителями, с атлетами, добившимися высоких результатов, с бизнесменами?..

Вера в собственную эффективность является важной составляющей личностного потенциала, поскольку от представлений людей о своих способностях быть успешными в той или иной деятельности зависит то, как они реагируют на успехи и неудачи, с которыми они впоследствии встречаются в этих деятельностях. Во всех областях жизни – учебе, спорте, профессиональных достижениях и социальных отношениях, представления о собственной эффективности являются основанием мотивации, личных достижений и гармоничных отношений. Это происходит прежде всего потому, что, если люди не верят в то, что их действия могут продуцировать желаемые результаты, у них не хватает стимулов для проявления необходимой активности, упорства и адаптивного реагирования на трудности. Безусловно, под действием определенных сил и обстоятельств их можно принудить выполнять эту деятельность, но как только им будет предоставлена возможность выбора собственного жизненного пути, они будут обращаться к тем задачам, которые соответствуют их представлениям о своих возможностях и способностях и будут избегать тех, которые их превышают.

За последние несколько десятилетий психология проделала большой путь и показала, что характер размышлений людей о себе, их представления о своих возможностях и способностях, своем потенциале, результатах собственных действий оказывают существенное влияние на мотивацию, результаты деятельности, а также личностное благополучие. В последние 30 лет эти представления активно изучались в психологии мотивации и личности – зарубежной и отечественной, и десятки самых разных терминов были предложены для их описания. Одной из наиболее влиятельных и интересных концепций оказалась теория самоэффективности (СЭ), предложенная А. Бандурой в конце 70-х гг. ХХ в. ( Bandura , 1977). За последние 25 лет СЭ изучалась более чем в 10 000 исследований. Только в 2004 г. каждый день публиковалось 1,67 статьи, посвященных СЭ ( Judge, Jackson, Shaw et al., 2007). СЭ стала фокусом исследований в таких разных сферах, как бизнес, легкая атлетика, медицина и здоровье, социальные и политические изменения, моральное развитие. Наибольший размах получили исследования в сфере образования, поскольку было показано, что учащиеся, верящие в свой потенциал, работают более напряженно, более настойчивы и упорны перед лицом трудностей, менее тревожны и более оптимистичны и добиваются значительно большего, чем те, кто сомневается в своих академических способностях. Студенты, верящие, что они способны справиться с академическими задачами, также используют больше когнитивных и метакогнитивных стратегий, чем те, кто не обладают подобной верой. В течение многих лет психологи верили, что интеллект, измеряемый тестами интеллекта, является наиболее влиятельным когнитивным предиктором достижений. Однако современные исследователи показали, что представления о СЭ вносят весьма существенный, независимый от интеллекта, сопоставимый с ним (или даже превышающий его) вклад в предсказание академических достижений. То есть важно не просто, какими способностями обладает человек, но и насколько способным он себя считает .

СЭ определяется как представления о своих способностях освоить или выполнить деятельность (осуществить определенное поведение) на намеченном уровне, а также как вера людей в их способность регулировать собственное функционирование и ощущать контроль над событиями, которые влияют на их жизнь ( Вandura , 1986, 1997). В теории Бандуры самоэффективность понимается как вера индивида в способность справиться с деятельностью, ведущей к достижению некоторого результата. Самоэффективность является продуктом сложного процесса самоубеждения, который происходит на основе когнитивной обработки различных источников информации об эффективности. Эти источники информации проходят когнитивную обработку, оценку (сопоставление) и, наконец, интеграцию ( Bandura , 1989). Важная роль СЭ определяется тем, что она существенна как для достижений в различных видах деятельности, так и для физического и психологического благополучия. Рассмотрим, как влияет СЭ на мотивацию, целеполагание, успешность в деятельности, а также психологическое благополучие и физическое здоровье, а затем остановимся на вопросах, связанных с развитием и формированием СЭ.

Возрастные и гендерные различия в СЭ

Исследования показывают, что и у мужчин, и у женщин самоэффективность достигает максимального уровня в середине жизни и постепенно снижается после шестидесяти лет. Однако такого рода снижение СЭ было обнаружено на материале решения общих задач, которые обычно предъявляются испытуемым. Пожилые люди могут иметь высокую СЭ (и высокие достижения) в отношении экологически репрезентативных задач, то есть задач, соответствующих трудностям, с которыми они встречаются в повседневной жизни. Так, в исследовании Артистико с соавторами респондентов просили решать задачи четырех типов – традиционную для лабораторных экспериментов Ханойскую башню, задачи, с которыми обычно сталкивается молодежь, люди вне зависимости от возраста и пожилые люди ( Artistico, Cervone, Pezutti , 2003). До решения задач респондентов также просили оценить их СЭ в отношении этих задач. Оказалось, что СЭ более молодых людей в отношении решения Ханойской башни и задач, с которыми сталкиваются люди всех возрастов, была выше, и они действительно лучше справлялись с решением этих задач. Еще более выраженной эта закономерность в пользу молодых взрослых оказалась для решения задач, с которыми сталкиваются молодые люди, то есть экологически соответствующими их возрастной группе. Однако пожилые респонденты обнаружили более высокую СЭ и продемонстрировали лучшее решение проблем, экологически соответствующих их жизненной среде, с которыми они реально сталкиваются в жизни. Эти данные свидетельствуют о том, что пожилые люди могут показывать высокий уровень когнитивных достижений в тех областях, в которых каждодневный опыт поддерживает у них веру в свои способности к решению подобных задач.

Что касается гендерных различий в самоэффективности, метаанализ исследований, проведенных между 1977 и 1988 гг. (главным образом на американских выборках), показал их отсутствие ( Multon, Brown, Lent , 1991). Единственное исключение представляла самоэффективность в области математики, где было показано, что мальчики превосходят девочек в своей уверенности справляться с математическими задачами, которое проявляется как в начальной школе, так и в старших классах и в университете. Однако дальнейшие исследования, проведенные позднее на учащихся начальной школы, не подтверждают наличие гендерных различий в области математики (см. Schunk, Pajares , 2002).

Интересно, что в академической СЭ отсутствуют гендерные различия, несмотря на то, что девочки учатся несколько лучше. Исследования гендерных различий в СЭ и связанных с ней представлений о компетентности обычно показывают, что девочки обнаруживают более низкие представления о собственной компетентности, чем мальчики в областях, которые воспринимаются как маскулинные. Так, исследования обычно обнаруживают, что мальчики и мужчины склонны быть более уверенными, чем девочки и женщины в математике, науке и технологиях ( Pajares, Miller , 1994), несмотря на то, что различия в достижениях в этих областях уменьшаются или исчезают ( Eisenberger, Martin, Fabes , 1996). С другой стороны, в областях, связанных с гуманитарными областями, учащиеся мужского и женского пола обнаруживают сходную степень уверенности в своем потенциале, хотя достижения девочек обычно выше.

Понять природу гендерных различий в вере в собственную эфективность сложно в силу целого ряда факторов. Во-первых, они часто исчезают, когда контролируются предыдущие достижения ( Pajeres , 1996). Второй фактор – возраст. Например, есть много свидетельств того, что на протяжении обучения в начальной школе мальчики и девочки обнаруживают схожий уровень уверенности в своих математических способностях, однакo при переходе в среднюю и старшую школу постепенно появляются значимые гендерные различия ( Midgley Feldlaufer, Eccles , 1989; Pajeres, Valiante , 1999). В старших классах мальчики начинают обнаруживать большую уверенность, а девочки недооценивать свои способности ( Pajeres, Kranzler , 1995; Pajeres, Miller , 1994; Pajeres, Valiante , 1999). Особенно склонны недооценивать свои способности одаренные девочки ( Pajeres , 1996).

Важно также, как измеряются гендерные различия. Обычно учащихся просят сообщить о мере своей уверенности в том, что они обладают определенными учебными умениями или могут выполнить определенные учебные задачи. Ф. Паджерес с коллегами оценивали СЭ учащихся 3–5-х классов традиционным способом (уверенность во владении умениями грамотно писать), а также просили их сделать сравнительные суждения относительно их литературных способностей по сравнению со способностями других мальчиков и девочек их класса и школы. Хотя девочки демонстрировали более высокие достижения, чем мальчики, уровень СЭ в области грамотности и литературы у мальчиков и девочек не различался. Когда же учащихся спросили, являются ли они лучшими писателями, чем их сверстники, девочки оценили свои способности выше, чем мальчики ( Pajares, Miller, Johnson , 1999). Кроме того, мальчики и девочки также имеют тенденцию по-разному отвечать на методики, диагностирующие СЭ: девочки склонны проявлять скромность, а мальчики склонны к хвастовству (по Schunk, Pajares , 2002).

Еще один фактор, влияющий на гендерные различия, – это гендерная ориентация. Было обнаружено, что гендерные различия в языковой СЭ в пользу девочек в средней школе исчезли, когда представления о гендерной ориентации были проконтролированы ( Pajeres, Valiante , 2001). В другом исследовании было обнаружено, что маскулинная гендерная ролевая ориентация (независимо от реального пола учащихся) была значимым образом связана с верой в свои математические способности (СЭ), в то время как фемининная ориентация связей с СЭ не обнаруживала ( Zimmerman , 1995).

Гендерные различия в СЭ могут быть функцией от домашних, культурных, образовательных, социальных, рекламных влияний. Исследования в области психологии развития показывают, что родители зачастую недооценивают академические успехи своих дочерей и имеют в отношении них более низкие ожидания ( Phillips, Zimmerman , 1990). Родители также ведут себя по-разному в отношении математики и естественных наук, часто описывая их как мужские области ( Meece, Courtney , 1992). Ко времени, когда девочки переходят в старшие классы, восприятие математики как мужской области (ассоциирующейся с маскулинностью) может также уменьшать интерес к ней и подрывать веру в наличие у себя соответствующих способностей.

Гендерные различия в СЭ могут также иметь кросс-культурную специфику. Большинство данных, касающихся гендерных различий в СЭ, получены на американских выборках. Исследования, проведенные на европейских выборках, частично подтверждают, а частично опровергают их. В исследовании К. Пасторелли с группой европейских ученых с помощью Детских шкал воспринимаемых СЭ (Children Perceived Self-Efficacy Scales – Bandura , 1990) анализировались три типа СЭ – социальная, академическая и СЭ в умении подростков (Италии, Венгрии и Польши) противостоять давлению сверстников. Во всех трех выборках (всего – 1180 подростков от 10 до 15 лет) академическая СЭ и СЭ противостоять давлению сверстников была выше у девочек, а в области социальной СЭ не было обнаружено гендерных различий. Были обнаружены также определенные различия в уровне СЭ у подростков разных стран ( Pastorelli, Caprara, Barbanelli et al., 2001).

Исследования, проведенные на российских выборках, свидетельствуют как о наличии более выраженной веры в свой академический потенциал у девочек 8–12 лет ( Стеценко и др., 1997; Stetsenko, Little, Gordeeva et al., 2000), так и об отсутствии гендерных различий в академической и социальной СЭ (на материале СЭ старшеклассников) ( Гордеева, Шепелева , 2006). Было также обнаружено, что у старшеклассников разного пола академическая СЭ выполняет разные функции в процессе регуляции учебной деятельности. Так, у девушек академическая СЭ является предиктором стратегии активного преодоления трудностей и успеваемости, а у юношей она позитивно связана с продуктивными стратегиями преодоления трудностей, но не связана с успешностью учебной деятельности ( там же ).

Влияние самоэффективности на мотивацию

Мотивация является важной переменной, поскольку она непосредственно связана с академической успешностью, а также с достижениями в других видах деятельности ( Гордеева , 2006 а; Linnerbrink, Pintrich , 2002). Поведенческими индикаторами мотивации являются уровень усилий, настойчивость, самостоятельное обращение к выполнению деятельности и выбор задач определенного уровня трудности. Влияния СЭ на мотивацию были убедительно подтверждены в серии исследований, проведенных в последние три десятилетия. Было показано, что, когда учащиеся верят, что они могут успешно справиться с задачей, они больше вовлечены в деятельность, более напряженно работают, поддерживают более высокий уровень усилий, даже когда сталкиваются с препятствиями.

В контексте проблемы влияния СЭ на успешность учебной деятельности исследовались влияния самоэффективности на учебную мотивацию, и, в частности, процесс целеполагания и настойчивость. Предполагалось, что учащиеся с высоким чувством собственной эффективности будут больше и напряженнее работать, активнее участвовать в учебной деятельности и проявлять большую настойчивость при встрече с трудностями, чем те, кто сомневается в своих способностях. Ряд исследований был проведен и на материале других типов продуктивных деятельностей – спортивной, профессиональной и некоторых других, например, связанных со здоровьем.

Центральное звено мотивации – цели. Было показано, что представления человека о собственных способностях оказывают влияние на цели, которые он выбирает и его приверженность им ( Locke, Latham , 1990). Чем более высоко люди оценивают свои способности, тем более трудные цели они перед собой ставят ( Bandura , 1986). Исследования показывают, что восприятие собственной эффективности обусловливает тип и уровень целей. Так, люди с сильно выраженной СЭ более склонны выбирать и сохранять приверженность трудным целям, связанным с интересом к самой задаче ( Bandura , 1986, 1997). Путевой анализ, проведенный Б. Циммерманом с коллегами, показал, что воспринимаемая эффективность в отношении учебной саморегуляции усиливала академическую СЭ, а та в свою очередь повышала уровень учебных целей, которые ставили перед собой учащиеся, и их академические достижения в конце года (по 9 учебным предметам). В совокупности представления об эффективности и постановка личных целей объясняли 31 % дисперсии в финальных академических достижениях в конце учебного года (по Zimmerman , 1995).

В исследованиях обычно рассматриваются два индикатора усилий – объем проделанной работы и уровень затрачиваемой энергии. Данные исследований свидетельствуют о том, что существует связь между СЭ и обоими индикаторами усилий. «Ожидание эффективности определяет, сколько усилий затратит индивидуум, как долго он сможет противостоять препятствиям, выдерживать враждебные обстоятельства и неприятные переживания. Чем выше ожидания эффективности или мастерства, тем более активными становятся усилия» ( Бандура , 2000, с. 116). Люди, верящие в свою способность решить проблему, будут проявлять настойчивость в достижении целей, несмотря на препятствия, и не будут склонны поддаваться самокритике. По-видимому, во многом это происходит потому, что люди, верящие в свою эффективность, мысленно представляют себе удачные сценарии, обеспечивающие позитивные ориентиры для эффективного выстраивания поведения, осознанно планируют и репетируют успешные решения различных проблем. Напротив, те, кто считает себя «неспособным добиться успеха, более склонны к мысленному представлению неудачного сценария и сосредоточиваются на том, что все будет плохо» ( Bandura , 1989, р. 729). Эти гипотезы были проверены в целом ряде исследований на материале самых разных деятельностей.

В психолого-педагогических исследованиях, посвященных обучению математике, проведенных Д. Шанком и его коллегами, было обнаружено, что сознаваемая учеником эффективность позитивно коррелирует с числом решенных арифметических задач (см. Schunk , 1984, 1991; Schunk, Hanson, Cox , 1987). Регрессионный анализ, осуществленный Шанком с коллегами, также показал, что самоэффективность оказывает независимое самостоятельное влияние на повышение академических достижений помимо проводимого обучения (R2 от 0,46) ( Schunk , 1984).

Как показывают данные исследований, СЭ также связана с уровнем настойчивости ( Multon, Brown, Lent , 1991). В метаанализе восемнадцати исследований, проведенном К. Мултоном с коллегами, была обнаружена средняя связь между СЭ и настойчивостью (0,34), причем связь между этими переменными, измеренная как время, посвященное решению задачи, была ниже (0,17), чем связь между ними, измеренная посредством количества задач, за которые брался испытуемый (пытался завершить их или завершил) (0,48). Когда задача воспринимается как сложная, учащиеся с более высокой СЭ проявляют больший уровень настойчивости, чем учащиеся с более низкой СЭ ( Cervone, Peake , 1986; Schunk, 1981 и др.). Самоэффективность выступала надежным предиктором настойчивости и академических достижений школьников и студентов колледжа (на материале математики и предметов естественнонаучного цикла) и в том случае, когда дисперсия, приписываемая другим переменным, контролировалась ( Lent, Brown, Larkin , 1984).

Б. Циммерман и Д. Рингл ( Zimmerman, Ringle , 1981) экспериментально продемонстрировали обобщенный эффект воспринимаемой СЭ на настойчивость при решении неразрешимых проблем. Младшие школьники, наблюдавшие за оптимистичной моделью, не только сохраняли свою СЭ и настойчивость при решении сходной невербальной задачи, в отличие от их сверстников, наблюдавших за пессимистичной моделью, но генерализовали свою СЭ и мотивацию на другие вербальные задачи. Это свидетельство переноса имеет особое значение, поскольку указывает на то, что мотивационные эффекты представлений о СЭ не ограничены специфическими задачами, но распространяются и на другие задачи в схожем контексте.

Д. Шанк ( Schunk , 1981) обнаружил, что использование моделирования и прямого обучения решению математических задач способствовало росту представлений о самоэффективности, большей настойчивости во время выполнения последующего теста и приобретению арифметических умений у учеников, плохо успевавших по математике. Путевой анализ показал, что обучение оказывало влияние на формирование математических умений как напрямую, так и косвенно, через представления о самоэффективности. В свою очередь, представления о самоэффективности оказывали влияние на приобретение новых умений непосредственно и косвенно, влияя на настойчивость.

Еще одним важным показателем мотивации выступает свободный выбор деятельностей , совершаемый субъектом. Изначально предполагалось, что люди с высоким чувством самоэффективности будут с готовностью браться за трудные (бросающие им вызов) задачи, в то время как люди, сомневающиеся в своих способностях, будут стремиться их избежать ( Bandura , 1977). Другими словами, человек берется за дела, которые, с его точки зрения, ему по силам, и избегает тех дел, с которыми, по его мнению, ему не справиться. Эта гипотеза проверялась в целом ряде исследований, где предлагался выбор задач различной степени трудности и оценивался внутренний интерес.

Например, в исследованиях, посвященных детерминантам выбора карьеры, показано, что женщины реже выбирают математику и естественнонаучные дисциплины и в качестве основных предметов при обучении и в качестве сферы профессиональной деятельности. Как было обнаружено, это связано с тем, что даже в выборках женщин и мужчин с одинаковым интеллектуальным уровнем первые менее уверены в собственной эффективности в отношении дисциплин, требующих математических и технических способностей ( Hackett, Betz , 1995). Так, избегая ситуаций, которые можно было бы преодолеть, люди упускают возможности приобретения новых ценных навыков, что в свою очередь становится препятствием к достижениям и успеху.

Самоэффективность также влияет на эмоциональные реакции, возникающие в связи с выполнением деятельности. Люди с высокой СЭ приступают к решению задач с более позитивным эмоциональным настроем, чем те, кто имеют низкую СЭ. Сталкиваясь с угрозами, стрессовыми ситуациями и трудностями, они испытывают меньше тревожности и других негативных эмоций ( Bandura , 1997).

Таким образом, уверенность в собственной эффективности оказывает влияние на мотивацию несколькими способами: она в значительной мере детерминирует цели, которые ставит перед собой субъект, влияет на уровень усилий и настойчивость, а также на эмоциональные реакции на трудности и неудачи.

Самоэффективность и успешность в деятельности

Несмотря на то, что роль представлений субъекта о себе в успешности в области академических достижений признавалась достаточно давно, их измерение и научное исследование затруднялось в связи со множеством понятийных и психометрических проблем (см. Zimmerman , 1989). Теория самоэффективности, предложенная Бандурой, способствовала выходу из этого тупика.

Было показано, что представления о самоэффективности влияют на качество выполнения сложных когнитивных заданий. Люди, верящие в свою эффективность, демонстрируют более высокие достижения в когнитивно сложных лабораторных задачах, решая каждодневные проблемы и задачи, требующие запоминания ( Cervone , 2003), более успешно справляются со стрессовыми заданиями на память ( Berry, West, Dennehey , 1989). При выполнении сложных заданий, требующих особых знаний и выработки оптимальных стратегий, они более аналитично разрабатывают и проверяют стратегии ( Cervone , 1993; Wood, Bandura , 1989).

В проведенном на материале решения математических задач исследовании Д. Коллинс было показано, что достижения субъекта в интеллектуальной деятельности обусловлены не только уровнем его способностей, но также и представлениями о них (самоэффективностью); при этом последние не являются простым отражением первых, а вносят свой независимый вклад в успешность деятельности ( Collins , 1982 – цит. по Bandura , 1997). Коллинс разделила школьников, участвующих в эксперименте, на три группы в соответствии с их математическими способностями (высокие, средние и низкие) и в каждой из этих групп выделила две подгруппы – с высокой и низкой самоэффективностью. Как и ожидалось, дети из сильной группы (более способные) успешнее справились с решением предложенных трудных математических задач, чем дети со средним и низким уровнем способностей. Но самоэффективность также сыграла свою роль и весьма существенную. Внутри каждой из трех групп дети, более уверенные в своих способностях, быстрее отвергали неправильные способы решения задач, решали больше задач, охотнее соглашались решать те задачи, с которыми им не удалось справиться, чем дети с низкими оценками собственной эффективности. Первые также имели более положительное отношение к математике, чем вторые. Именно самоэффективность, а не актуальный уровень математических способностей была предиктором позитивного отношения к математике и интереса к ней.

В области учебной деятельности был проведен метаанализ тридцати восьми опубликованных и неопубликованных исследований, охвативших около 5 000 испытуемых и посвященных изучению связи самоэффективности с академическими достижениями ( Multon, Brown, Lent , 1991). Двадцать пять из них оценивали базовые когнитивные умения, 9 – учебную успеваемость и в 4-х использовались стандартизированные тесты достижений. Была обнаружена средняя позитивная связь (размер эффекта 0,38), указывающая на то, что самоэффективность отвечает приблизительно за 14 % дисперсии в академических достижениях. Эти эффекты были выражены сильнее у старшеклассников (0,41) и студентов (0,35), чем у учащихся начальной школы (0,21).

Было также обнаружено, что самоэффективность является большой поддержкой для студентов с низкими способностями (0,56), и меньшей для хорошо (нормально) успевающих учащихся (0,33). Это свидетельствует о том, что роль самоэффективности в учебных достижениях относительно невелика для учащихся с высокими и средними способностями, но для учащихся с низкими способностями она оказывается важным фактором, способствующим улучшению достижений.

Связь между СЭ и достижениями также зависела от того, как операционализировались последние. Так, наибольший эффект был обнаружен между уровнем самоэффективности и базовыми когнитивными навыками (0,52), а также учебными достижениями (оценками) (0,36) и наименьший – для стандартизированных тестов достижений (0,13), что хорошо согласуется с содержательно-специфичной природой суждений о самоэффективности.

В тех исследованиях, где СЭ анализируется на уровне отдельных задач и соотносится с успешностью выполнения этих задач, корреляции между СЭ и академическими достижениями варьируют от 0,49 до 0,70, а прямые эффекты в исследованиях, использующих путевой анализ, варьируют от 0,35 до 0,55 (B – бета). Эти связи имеют тенденцию быть выше в области математики, в отличие от других академических областей, таких как чтение и письмо, но даже и в этих областях связи значительно выше, если критерии, по которым учащиеся оценивают свою СЭ, соответствуют тем критериям, которые используются для оценки сочинений или понимания прочитанного (см. Pajeres, Schunk , 2001).

Метанализ 109 исследований, посвященных связи СЭ с академической успешностью студентов вузов, показал, что СЭ является наилучшим (из всех психологических и социальных переменных) предиктором академической успешности (GPA), а также завершения учебы у студентов ( Robbins, Lauver, Le et al., 2004).

Центральный вопрос любой когнитивной теории мотивации и регуляции действий – это вопрос о причинности. Действительно ли вера в собственную эффективность вносит вклад в функционирование индивида? Наиболее убедительными, безусловно, выглядят экспериментальные исследования вклада СЭ, в которых экспериментатор не просто измеряет текущий уровень СЭ, а активно вмешивается и управляет им. Так, Т. Буффард-Бучард ( Bouffard-Bouchard , 1990) и Д. Сервон и П. Пик ( Cervone, Peake , 1986) манипулировали уровнем представлений студентов о собственной эффективности, давая им фиктивные нормы достижений других. Студенты, которым давалась позитивная обратная связь (то есть обеспечивался высокий уровень СЭ), демонстрировали более высокие ожидания, показывали большую гибкость в поиске стратегий решения задач, а также более высокие результаты деятельности и были более точны в оценке своих результатов, чем студенты, которые получали менее позитивную обратную связь.

В области профессиональной деятельности метаанализ 114 исследований, охвативших почти 22 тысячи человек, проведенный А. Стайкович и Ф. Лутанс, также продемонстрировал достаточно выраженную связь показателей специфической (контекстуализированной) самоэффективности с успешностью в деятельности (0,38) ( Stajkovic, Luthans , 1998). Этот общий коэффициент корреляции был основан на результатах как лабораторных экспериментов, так и исследований, проведенных в естественных условиях, включавших задания разной степени сложности. Более высокий коэффициент корреляции был получен по заданиям меньшей сложности (около 0,5), чем по заданиям средней и высокой степени трудности (см. также Judge, Jackson, Shaw et al., 2007).

Нельзя не согласиться с авторами метаанализа, отмечающими, что эта прогностическая сила контрастирует с типичными результатами, получаемыми при попытке связать успешность выполнения заданий с личностными чертами. Кроме того возможно, что в анализировавшихся результатах реальное влияние представлений о самоффективности на поведение недооценивается, поскольку неуверенность в собственной эффективности не только ухудшает результаты деятельности, но и приводит к бездеятельности. Следовательно, люди, избегающие работы по причине низкой самоэффективности, оказываются исключенными из исследований.

Таким образом, простое владение знаниями и умениями не гарантирует, что они будут эффективно использованы, применены в трудных ситуациях ( Ваndura , 1993). Во время освоения любой новой деятельности люди часто сталкиваются с препятствиями, такими, как шумная среда, мешающие отвлекающие мысли, негативные эмоциональные реакции и плохие умения организовать свое время. Вера в свою способность справиться с этими препятствиями, как правило, является надежным предиктором успешности в деятельности. Ряд исследований убедительно показывают, что СЭ является предиктором достижений в школе ( Pietsch, Walker, Chapman , 2003; Schunk , 1981; Schunk, Miller , 2002), в университете ( Chemers, Li-tze, Garcia , 2001; Robbins, Lauver, Le et al., 2004), в профессиональной деятельности ( Stajkovic, Luthans , 1998), а также в спорте ( Moritz, Feltz, Kyle et al ., 2000).

СЭ, психологическое благополучие и физическое здоровье

СЭ связана с поведением, направленным на поддержание здоровья, адаптивными копинг-стратегиями и более здоровыми привычками. Метаанализ исследований, проведенный Холденом ( Holden , 1991), обнаружил, что СЭ связана с более здоровым функционированием.

Исследования свидетельствуют о том, что низкая самоэффективность является предиктором депрессии, как у взрослых, так и у детей ( Bandura, Pastorelli, Barbanelli et al., 1999). Один из механизмов, обеспечивающих влияние СЭ на депрессию, состоит в том, что неверие в собственную способность к установлению социальных отношений приводит к сокращению социальных контактов, обеспечивающих поддержку, радость общения и помощь в противостоянии различным жизненным стрессорам. В одном из таких исследований было показано, что надежное чувство социальной СЭ способствует позитивным социальным отношениям, в то время как воспринимаемая социальная неэффективность может приводить к социальному отчуждению и уходу от контактов ( Bandura, Barbanelli, Caprara et al., 1996). В другом исследовании было также обнаружено, что низкое чувство социальной СЭ вносит свой вклад в депрессию как прямо, так и через сокращение развития социальной поддержки ( Holahan, Holahan , 1987).

Низкая уверенность в своей способности контролировать события собственной жизни ведет к депрессии, а также к тревожности. Помимо сокращения социальных контактов, другой путь, приводящий к негативным эмоциональным процессам, – нереалистично высокие цели, ожидания и требования, которых субъект не может достичь. Люди, подверженные депрессии, в случае если они не дотягивают до требуемых стандартов, обвиняют себя, свою неспособность и некомпетентность в том, что произошло. Таким образом, хотя убеждение в собственной неэффективности в достижении целей является фундаментальной особенностью депрессии, проблема часто кроется в самих завышенных целях. Кроме того, уверенность в собственной низкой эффективности может привести к уменьшению продуктивности деятельности, что еще дальше отодвинет человека от его стандартов, приведет к дополнительным самообвинениям и негативным эмоциям ( Первин, Джон , 2002).

Третий путь, ведущий к депрессии, лежит через воспринимаемую эффективность в контроле собственных мыслей. Поскольку значительная часть депрессий генерируется негативными когнициями, слабая вера в собственную способность контролировать «мыслительную жвачку» вносит существенный вклад в наступление, продолжительность и возобновление депрессивных эпизодов ( Bandura , 1995).

У подростков воспринимаемая социальная и академическая неэффективность вносят вклад в текущую и последующую депрессию как прямо, так и опосредовано, через вклад в академические достижения, готовность к просоциальному поведению и проблемное поведение ( Bandura, Pastorelli, Barbanelli et al., 1999). В кратковременной перспективе погружению в депрессию способствовала именно неуверенность в своей академической эффективности, а не реальные результаты учебы. В долговременной перспективе влияние низкой академической СЭ на депрессию было опосредовано академическими достижениями, проблемным поведением и предыдущей депрессией.

На материале самых разных сфер функционирования было показано, что люди, уверенные в своей эффективности, меньше тревожатся о потенциально угрожающих событиях ( Bandura, Taylor, Williams et al., 1985). Так, например, неуверенность в своей способности справиться с младенцем является предиктором послеродовой депрессии у матерей ( Cutrona, Troutman , 1986).

Важным показателем психологического благополучия является позитивное мышление. Итальянские психологи Дж. Капрара и П. Стека изучали, как связаны представления о собственной эффективности в области умения контролировать свои эмоции, а также социальная и межличностная СЭ с удовлетворенностью жизнью, самооценкой, оптимизмом и ощущением счастья ( Caprara, Steca , 2005). На выборке в 683 респондента (возраст 20–90 лет) было показано, что мнение людей о своих способностях успешно контролировать отношения с другими людьми было значимым образом связано с позитивной оценкой себя, своей жизни и будущего. Выраженная уверенность в своей способности справляться с позитивными и негативными эмоциями вносила позитивный вклад в социальную СЭ, а также психологическое благополучие и ощущение счастья.

Самоэффективность выступает также надежным предиктором успешного социального функционирования индивида. Немецкие психологи Ф. Халиш и У. Гепперт исследовали проблему влияния самоэффективности на удовлетворенность жизнью у пожилых людей. Было показано, что наиболее надежным предиктором удовлетворенности жизнью выступают высокие показатели по самоэффективности и низкие – по пессимизму. При этом в наиболее пожилой возрастной группе (73 года и старше) удовлетворенность жизнью определяется также тем, как субъект оценивает свои возможности по реализации личностно важных целей ( Halish, Geppert , 2002).

СЭ и здоровье . Убеждения в СЭ сказываются на вероятности возникновения разнообразных заболеваний и на процессах выздоровления ( O’Leary , 1992). Результаты исследований, проведенных в этой области, свидетельствуют о том, что позитивные и сильные убеждения в СЭ полезны для здоровья, а слабые и негативные, наоборот, вредны ( Schwarzer , 1992).

Роль убеждений в СЭ изучалась на материале таких разных форм поведения, как курение, принятие алкоголя, контроль за весом и перееданием, пользование презервативом в целях предотвращения беременности и СПИДа ( Schwarzer, Fuchs , 1995). Эти исследования позволили обнаружить, что воспринимаемая СЭ играет важную роль не только в процессе принятия решения, но и в инициации и поддержании здорового поведения. Они проводились с целью сопоставить роль воспринимаемой СЭ с ролью восприятий риска и прошлым поведением. Намерение пользоваться презервативом с новым партнером наилучшим образом предсказывалось прошлым поведением, однако СЭ главным образом определяла намерение бросить курить, есть здоровую пищу и выполнять физические упражнения. Эти данные имеют прямое практическое применение для формирования здорового поведения, включающего различные этапы мотивации и саморегуляции.

Есть факты, свидетельствующие о том, что убеждения в высоком уровне СЭ ослабляют действие стресса и улучшают работу иммунной системы организма. В исследовании, посвященном изучению роли СЭ в контролировании стрессов, было обнаружено, что СЭ усиливает функции иммунной системы ( Wiedenfeld, Bandura, Levine et al., 1990). Испытуемые с фобиями змей тестировались в трех ситуациях: на контрольной фоновой фазе, когда фобические стрессоры не предъявлялись, на фазе выработки представления о СЭ и на фазе представления о максимально высоком уровне СЭ, когда у испытуемых уже было ощущение абсолютной способности контролировать ситуацию. На каждом этапе у испытуемых брали по капельке крови и измеряли количество Т-хелперов, то есть клеток, которые помогают регулировать действие иммунной системы. Эти данные показали, что рост убеждений в СЭ оказался связан с усилением действия иммунной системы, что подтверждалось, в честности, ростом количества Т-хелперов.

Таким образом, уверенность в собственной эффективности воздействует на здоровье двумя путями: они влияют на поведение, связанное со здоровьем, и, кроме того, прямо воздействуют на физиологические процессы.

Важным является вопрос о том, насколько высокой должна быть СЭ, чтобы выполнять свою позитивную роль в функционировании индивида, то есть насколько она может расходиться с реалистичной оценкой своих возможностей и своего контроля ситуации. А. Бандура считает, что в целом переоценка собственных возможностей и вера в успех идут людям на пользу. Оптимистическая самооценка имеет свои преимущества, учитывая то, что человеческая жизнь полна трудностей – неудач, разочарований, препятствий, и даже просто несправедливости. «Люди, исполненные решимости бороться, так твердо верят в себя, что способны проявлять исключительное упорство и переносить бесчисленные неудачи, не упуская из виду своей цели» ( Bandura , 1998 – цит. по Крэйн , 2002, с. 267).

Хотя в литературе в основном ставится акцент на разрушительных последствиях низкой самоэффективности, в настоящее время существуют данные, показывающие, что в некоторых случаях слишком высокая самоэффективность может оказаться дисфункциональной. Например, человек, чрезвычайно уверенный в своей эффективности, может быть чрезвычайно настойчивым в своих попытках выполнить невыполнимые задания, неоправданно идти на риск (см. Baumeister, Scher , 1988). Это касается в первую очередь различных ситуаций, связанных со здоровьем, когда переоценка своих способностей может привести к нанесению себе физического вреда. Например, если начинающий лыжник считает, что умеет съезжать с крутых склонов, не исключено, что дело может закончиться травмой. Люди с алкогольной и наркотической зависимостью зачастую ошибочно верят в то, что могут контролировать свое злоупотребление наркотиками, психически больные люди также уверены в том, что способны управлять галлюцинациями при помощи одной только силы воли (см. Мак-Маллин , 2001). Очевидно, это подтверждает исследования о пользе «умеренного оптимизма» по сравнению с оптимизмом «слепым» (см. Зелигман , 1997).

Развитие и возможности формирования представлений о СЭ

Влияние семьи. Известно, что Томас Эдисон совершил около 1000 неуспешных попыток изобретения электрической лампочки. Репортер как-то его спросил: «Как Вы себя чувствуете после того, как 1000 раз потерпели неудачу?» На что Эдисон ответил: «Я не совершал неудачу 1000 раз. Электрическая лампочка была изобретением, состоявшим из 1000 шагов». Возможно, эта настойчивость была вызвана огромной верой в свой потенциал, заложенный в детстве матерью, забравшей маленького Эдисона из школы, где учитель негативно отозвался о его умственных способностях.

Начиная с младенчества, родители и другие заботящиеся о ребенке люди постоянно обеспечивают ребенку опыт, который по-разному сказывается на его СЭ. Семейные влияния, помогающие ребенку эффективно взаимодействовать со своим окружением, оказывают позитивное влияние на развитие его СЭ. Родители, обеспечивающие среду, которая стимулирует любознательность малышей и позволяет им ощущать себя компетентными, помогают развитию СЭ ребенка. В свою очередь дети, проявляющие больше любопытства и исследовательской активности, стимулируют родительскую активность.

Родители, обеспечивающие теплую, позитивную, доброжелательную домашнюю атмосферу, поддерживающие исследовательскую активность и стимулирующие любопытство, обеспечивающие игровые и обучающие материалы, ускоряют интеллектуальное развитие своих детей. Организуя различные активности, дающие ощущение мастерства, родители также являются ключевыми фигурами, обеспечивающими детей информацией об их эффективности. Это обычно происходит в семьях, богатых в отношении предоставления детям возможности действовать и быть свободными в своих исследованиях.

Что касается непрямых влияний, родители могут эффективно способствовать усилению СЭ детей, обучая их справляться с трудностями и моделируя настойчивость и усилия. Родители являются главными источниками информации о том, как можно преодолевать трудные жизненные ситуации. Наблюдая за тем, как родитель добродушно признает свои ошибки, подшучивает над собой, смеется над ними, последовательно размышляет и ищет пути выхода из сложившейся ситуации, ребенок учится быть более эффективным деятелем, постепенно понимая, что ошибки неизбежны и не являются поводом для потери веры в себя.

Семья является важнейшим источником убеждающей информации. Родители, вдохновляющие своих детей пробовать разные активности, поддерживающие их усилия и обеспечивающие позитивную обратную связь, помогают своим детям почувствовать себя более способными и эффективными при встрече с трудностями ( Вandura , 1997).

Родители обычно являются главными учителями в том, как интерпретировать свои успехи и неудачи. Как показывают последние исследования, наиболее продуктивными являются объяснения своих достижений как широких, стабильных во времени и контролируемых ( Гордеева, Осин , 2010). Родители могут способствовать поддержанию такого рода видения успехов их детей, давая им обратную связь и обсуждая с ними результаты их действий. В отношении неудач, напротив, продуктивно видение их имеющих контролируемый характер, как имеющих место «здесь и теперь», в данной конкретной ситуации, которую можно проанализировать и подумать о причинах ситуации и о действиях, которые можно предпринять для ее улучшения. Вообще адаптивная перспектива на неудачи может быть крайне важна – учителям, родителям, тренерам и начальникам важно уметь адаптивно объяснять промахи их подопечных.

С возрастом, и особенно в подростковом возрасте, сверстники становятся все более важными (начинают играть все большую роль) в жизни детей. Соответственно родители, способствующие общению детей с успешными (эффективными) сверстниками, также вносят свой вклад в рост их СЭ.

Влияние сверстников . Сверстники приобретают особое значение в подростковом возрасте; по данным американских исследователей, их роль особенно велика с 12 до 16 лет, достигая своего пика в 8–9 классах ( Steinberg et al., 1996 – по Schunk, Pajares , 2002). Сверстники оказывают влияние на СЭ подростков посредством сходства моделей. Наблюдая за тем, как другой, похожий на тебя сверстник преуспевает, подросток может поднять собственную СЭ ( Schunk , 1987). Реальное общение и наблюдение в реальной деятельности обычно оказываются наиболее характерными способами наблюдения. Исследования показывают, что, если ребенок окружен моделями с высокой СЭ, это способствует росту его собственной СЭ. Соответственно взрослые могут помочь подростку повысить СЭ, поддерживая его общение со сверстниками, обладающими высокой верой в собственный потенциал, а также помогая ему замечать свое сходство с этими успешными моделями. Так, изменения в мотивации подростков в течение школьного года могут быть точно предсказаны их принадлежностью к группе сверстников в начале учебного года ( Kindermann, McCollam, Gibson , 1996 – по Schunk, Pajares , 2002). Дети, принадлежащие к высокомотивированным группам, изменяются позитивно, дети, принадлежащие к низкомотивированным группам, изменяются негативно.

Формирование СЭ. Прежде всего, рассмотрим основные источники СЭ, которые, согласно Бандуре, вносят вклад в формирование СЭ. Самым большим влиянием на СЭ обладает о пыт мастерства, или опыт переживания собственной умелости в деятельности . Самостоятельное достижение успешных результатов служит наиболее эффективным и надежным средством терапии недостаточной СЭ. Успехи помогают построить крепкую веру в собственную эффективность. Неудачи же подрывают ее, особенно если они происходят (обрушиваются на субъекта деятельности) до того, как чувство эффективности надежно выстроено ( Bandura , 1995). Приобретение самоэффективности через опыт мастерства не есть простое усвоение готовых навыков, оно представляет собой «усвоение когнитивных, поведенческих и саморегуляторных средств для создания и выполнения соответствующей последовательности действий, направленных на управление постоянно меняющимися жизненными ситуациями» ( Bandura , 1995, с. 3).

Бандура убежден, что опыт приобретения самоэффективности должен включать преодоление трудностей посредством настойчивых усилий. Важным фактором является также рефлексия роли использования разумных стратегий и настойчивости для достижения успеха. В результате индивид приходит к выводу о том, что «раз получилось в этот раз, получится и в следующий». Достигнутый успех является наиболее надежным основанием, которое заставляет человека поверить в то, он может добиться успеха, обеспечивая защиту от неудач, которые, возможно, встретятся ему позднее. Кроме того, когда основу чувства собственной эффективности составляют фактические действия и достижения, это обычно обобщается на целую область схожих видов деятельности. Сложность выполняемой деятельности также имеет значение: достигнутый успех в большей степени будет усиливать ощущение самоэффективности, если выполняемая задача была трудной, чем когда она была легкой. Следовательно, при формировании самоэффективности важно следить за тем, чтобы выполняемые задачи находились в зоне средневысокой трудности и чтобы неудачи не происходили слишком часто. Для переживания мастерства необходимо также учить ребенка эффективным стратегиям саморегуляции, помогающим справиться с трудными учебными и жизненными ситуациями.

Ощущение самоэффективности растет в большей степени, если успех достигается самостоятельно, без посторонней помощи. Однако из этого не следует, что любая помощь в достижении самоэффективности вредна. Но важно, чтобы человек воспринимал успех как следствие своих усилий.

Такие методы поведенческой терапии, как моделирование, десенсибилизация и наводнение, успешно используются как в клинической практике (работа с фобиями), так и при воспитании детей с целью повышения у них самоэффективности. Ряд исследований, осуществленных на материале проблемы фобий, свидетельствует о том, что методы активного преодоления повышают веру в свои силы и приводят к избавлению от избегающего поведения быстрее и эффективнее, чем другие методы (такие как методы экспозиции и систематической десенсибилизации) ( Williams , 1990, 1995). Однако следует помнить, что успешное выполнение поставленных задач не приводит автоматически к высокой самоэффективности. Используя методы активного преодоления, нужно убедиться, что человек объясняет свой успех собственными усилиями и способностями, умениями и навыками.

Самоэффективность также растет, когда люди наблюдают, как другие, похожие на них люди, прикладывая усилия и проявляя настойчивость, успешно справляются с решением различных трудных задач. Косвенный опыт является вторым важным источником самоэффективности. Наблюдая за другими, люди убеждают себя в том, что «если другие могут сделать это, то и они сами могут по крайней мере достичь каких-то улучшений своих показателей» ( Бандура , 2000, с. 118–119). Например, студенты, которые боятся задавать вопросы в большой группе, могут изменить прогноз эффективности с «я не могу сделать это» на «возможно, я смогу», если они были свидетелями того, как их товарищи задавали вопросы без катастрофических последствий для себя. Другими словами, люди говорят себе: «Если они могут это сделать, то и я смогу».

С другой стороны, если человек наблюдает за тем, как другие, похожие на него столь же компетентные люди, несмотря на настойчивые попытки, неоднократно терпят неудачу, это может привести к снижению веры в собственные способности выполнить подобные действия и уменьшению соответствующей мотивации.

Вклад моделирования в представления о собственной эффективности в значительной мере определяется воспринимаемым сходством моделей. Согласно Бандуре, чем больше это предполагаемое сходство, тем более убедительными будут выглядеть успехи и неудачи модели ( Bandura , 1995). Роль наблюдения за моделями в изменение представлений о собственной эффективности изучалась в упоминавшемся выше исследовании Б. Циммермана и Д. Рингла ( Zimmerman, Ringle , 1981). Они предлагали двум группам испытуемых две разные модели поведения, выражая словами либо уверенность («Я уверен, что смогу разделить эти кольца, я просто должен продолжать проверять разные способы, и затем я найду правильное решение»), либо пессимизм и сомнения («Я не думаю, что мне удастся разделить эти кольца, я пробовал много разных способов, но ничего не получается») при решении неразрешимой головоломки на разделение двух переплетенных колец из проволоки. Дети, которые наблюдали за человеком, уверенно рассуждавшим и старавшимся решить задачу (оптимистичная модель), чувствовали себя более эффективными и значительно дольше упорствовали в своих попытках решить сходную невербальную задачу, чем дети из пессимистичной группы. У тех же, кто следил за человеком, уныло вертевшим в руках кольца и пессимистично рассуждавшим (пессимистичная модель), снижался уровень самоэффективности, и они быстрее оставляли попытки справиться с задачей. Кроме того, школьники, наблюдавшие оптимистичную модель, обнаружили обобщение представлений об эффективности на решение других – вербальных – задач (вставленные слова), проявив также большую настойчивость при их решении.

Полагаться на опыт других людей, наблюдая за тем, что они делают (на что они способны), может быть особенно важным, когда существует неопределенность относительно собственной способности выполнить некоторую задачу. Эта неопределенность может проистекать из отсутствия соответствующего опыта или фактических данных, позволяющих судить о выполнении деятельности.

Использование сразу нескольких различающихся моделей, неоднократно и успешно повторяющих действия, которые наблюдатели считают опасными или чрезмерно сложными, лучше способствует установлению чувства самоэффективности, чем выполнение таких же действий всего лишь одной моделью ( Бандура , 2000).

Взрослые могут помочь детям и подросткам повысить их СЭ, обеспечивая возможно большее число разнообразных успешных моделей и помогая замечать сходства между ими и этими моделями. Модели, которые могут быть использованы для поднятия СЭ, весьма разнообразны: они включают реальных друзей и знакомых, героев книг и кинофильмов, исторических персонажей, известных личностей современности, чей опыт достижения мастерства путем усилий и настойчивости можно пронаблюдать.

Третий способ, с помощью которого может быть достигнуто ощущение личностной эффективности, – попытаться убедить человека в том, что он обладает способностями, необходимыми для достижения цели. Вербальные убеждения широко используются по причине своей простоты и доступности ( Бандура , 2000). Однако попытки вербального воздействия чаще всего дают лишь кратковременный и слабый эффект в плане изменения самоэффективности.

Существует достаточно много факторов, которые негативно сказываются на эффективности действия этого способа. Например, если пытаться уговаривать человека поверить в то, что он может справиться с задачей, приложив достаточно усилий , то это может скорее подорвать его самоэффективность, чем усилить ее. Встреча с неудачей (когда фактические успехи не соответствуют ожидаемому результату) может привести и к снижению самоэффективности, и к потере уважения к убеждающему. Бандура полагает, что сила вербального убеждения ограничивается осознаваемым статусом, авторитетом убеждающего и степенью доверия и уважения к нему. Попытка убедить человека в том, что «он может справиться с трудным делом», может восприниматься как манипуляция (попытка принудить человека к выполнению активности), тем более, если до этого убеждающий был склонен критиковать потенциал и действия обучаемого.

Наиболее часто встречающаяся форма убеждения – внушение , которая используется, например, в телевизионной рекламе. Другая форма – увещевание , к ней часто прибегают, например, спортивные тренеры («Ты можешь это сделать»). Существует также обратная связь , сообщающая индивиду, насколько хорошо (или плохо) он выполняет какое-то дело. Поощряющая и поддерживающая обратная связь, которая ведет к более сильной самоэффективности, заставляет людей трудиться более упорно и достигать большего ( Schunk , 1982, 1983 а или б ). Наконец, люди могут использовать самовнушение (самоубеждение), самостоятельно убеждая себя в том, что они могут справиться с данной деятельностью. Весьма желательно, чтобы такого рода убеждение (разговор с собой) сопровождалось обращением к реальным фактам из жизни человека, которые могут быть доказательствами наличия у него необходимого потенциала.

Вербальное воздействие на человека, который пытается добиться какого-то результата, прежде всего должно быть в рамках его реальных способностей и возможностей и соответствовать фактическим успехам. Например, убеждающий учитель должен поддерживать веру подростка в его способности к эффективной деятельности, при этом постоянно отслеживая реальную достижимость ожидаемых позитивных результатов. Как позитивные убеждения могут приводить к воодушевлению и усилению веры в собственный потенциал, так и негативные убеждения (критика) могут ослаблять и снижать ее.

Воспринимаемые индивидом собственные эмоциональные и физиологические состояния также могут оказывать влияние на его ощущение самоэффективности. Это четвертый источник самоэффективности, он определяется тем, как человек интерпретирует эти состояния: как показатель своей силы или слабости. Соответственно влияние этих интерпретаций может быть как позитивным, если человек испытывает спокойствие, а также подъем и жажду деятельности, так и негативным, если человек испытывает тревогу, скованность, страх или заторможенность. Люди с большей вероятностью добиваются успеха, если они не напряжены и эмоционально спокойны. Напротив, если человек нервничает по поводу того, что ему предстоит сделать, то он с большей вероятностью будет ожидать неудачи, чем когда он не нервничает.

Поскольку люди судят о своей эффективности также по уровню эмоционального напряжения, испытываемого ими перед лицом стрессовых или угрожающих ситуаций, то любой способ, понижающий это напряжение, повысит прогноз эффективности. Физиологические состояния страха можно ослабить с помощью атрибутивного тренинга (убеждающего, что причиной страха являются мысли человека, а не люди или ситуация, которых он опасается), обучения релаксации, а также использования методов символической десенсибилизации и экспозиции. То есть, повышая СЭ, можно идти двумя путями: улучшая собственно эмоциональное состояние человека и изменяя негативные интерпретации состояния страха и напряжения на более продуктивные (например, на состояние готовности).

Вопреки распространенным представлениям о том, что лучшим средством поддержания веры ребенка в свои силы является похвала (и убеждение ребенка в том, что он самый лучший и способный), современные исследования показывают, что наилучшим средством формирования у ребенка веры в свой потенциал является акцент на развитие у него реальных умений. Реальные умения помогают ребенку добиваться реальных достижений, которые могут быть им оптимистично оценены как доказательство своих возможностей.

Однако простое владение знаниями и умениями не означает, что человек обязательно сможет эффективно опираться на них в трудных жизненных обстоятельствах. Например, учащиеся часто сталкиваются с трудностями и препятствиями во время обучения (такими, как шум в классе, назойливые отвлекающие мысли, разного рода негативные эмоции или плохие умения планирования и организации своей деятельности). Соответственно, учащиеся, верящие, что они смогут эффективно справиться с такого рода помехами и обстоятельствами, имеют больше шансов преуспеть в учебе, чем люди с низкой СЭ, пусть даже не отличающиеся от них по уровню своих способностей и умений.

Исследования показывают, что существует ряд процессов, благоприятствующих развитию СЭ у детей и взрослых. К их числу относятся: постановка ближних и специфических учебных целей, обучение стратегиям и вербализация стратегий, социальные модели, обратная связь по результатам достижения, адаптивные каузальные атрибуции (объяснения, почему имел место тот или иной успех или неудача) и награды, соответствующие достижениям ( Schunk , 1983, 1984; Schunk, Hanson, Cox , 1987; Zimmerman, Bandura, Martiniez-Pons , 1992). Все эти процессы имеют одну общую особенность – информируют людей об их способностях и прогрессе в обучении. Эта информация также мотивирует обучаемых продолжать хорошо успевать, работников – эффективно справляться со своей профессиональной деятельностью.

В школьных классах развитию чувства СЭ способствуют все процедуры, направленные на минимизацию появления сравнительной информации о способностях и достижениях других учащихся. Большинство детей и подростков неизбежно будут сравнивать свои умения и способности со своими друзьями и сверстниками, несмотря на возможные усилия исполненных благими намерениями взрослых минимизировать подобного рода сравнения. Тем не менее, молодым людям можно оказать помощь в разработке собственных внутренних стандартов для оценки собственных достижений и результатов. При этом важно заботиться о том, чтобы эти стандарты были гибкими, реалистичными и последовательными.

Обучение постановке целей. Согласно Бандуре, постановка целей способствует укреплению самоэффективности. В исследовании А. Бандуры и Д. Шанка ( Bandura, Scunk , 1981) изучалось влияние постановки дистальных (дальних), проксимальных (ближних) целей, а также отсутствия специальной постановки целей на усвоение детьми математических знаний в процессе самообучения. Оказалось, что постановка в меру трудных проксимальных подцелей (например, «Выполните три следующих задания») способствует повышению скорости и качества решения, а также выстраиванию стойкого чувства собственной эффективности и развитию внутреннего интереса к решению математических задач. Слишком трудные и далекие цели (например, «Добивайтесь наилучших результатов»), уменьшающие значимость скромных поступательных шагов, так же как и полное отсутствие целей, в значительно меньшей степени способствовали формированию самоэффективности, внутреннего интереса к деятельности и улучшению качества решений. Впоследствии ученикам была предоставлена возможность выбора – продолжить решать математические задачи на вычитание или же приступить к выполнению другой работы. Оказалось, что чем выше чувство самоэффективности, тем больше наблюдался внутренний интерес к деятельности, то есть с тем большей вероятностью школьники продолжали заниматься решением математических задач.

Постановка целей в большей мере способствует повышению СЭ, если они отвечают следующим критериям:

• они должны быть конкретными и ясными (а не расплывчатыми), чтобы человек мог к ним стремиться;

• проксимальными или ближними (а не отдаленными в пространстве и времени), чтобы можно было что-то сделать «здесь и сейчас» для их достижения;

• трудновыполнимыми, но достижимыми (а не слишком легкими или слишком трудными), чтобы они заставляли индивида упорно работать, развивая свое мастерство, но не приводили к ощущению беспомощности при постоянных неудачах;

• самостоятельно определенными (а не заданными кем-то еще), чтобы субъект мог нести ответственность за продвижение к цели и чувствовать удовлетворенность от ощущения собственного выбора и контроля ситуации деятельности ( Schunk , 1985).

Кроме того, оптимально поставленные цели должны быть небольшими (прирастающими) или состоящими из маленьких, поэтапно достигаемых вспомогательных целей (а не одной общей, неразложимой цели), чтобы достижение каждой сопровождалось успехом и приносило удовлетворение и чтобы обеспечить более спокойное отношение к случайным неудачам. Постепенное выполнение частных целей дает бóльшую возможность испытывать успех, который в свою очередь является важнейшим источником самоэффективности. Самоудовлетворение, а также информация об эффективности, которые дает выполнение вспомогательных целей, помогают индивиду поддерживать усилия при выполнении какого-то дела от начала и до конца.

Проведенные к настоящему моменту исследования позволяют предполагать, что теория СЭ имеет большое значение не только для достижения эффективных результатов в деятельности, но и для таких разных видов поведения, связанного со здоровьем, как прекращение курения, контроль за поглощением пищи и за весом, переживание боли и управление ею, а также участие в профилактических программах здоровья. Поэтому тренинги СЭ активно используются в последние десятилетия с самыми разными практическими целями: повысить СЭ школьников и работников предприятий, избавиться от дурных пристрастий, совладать с болью при артрите, стрессом, фобиями.

Современные исследования СЭ показали, что представления, связанные с эффективностью личности, оказывают существенное влияние на многие стороны человеческой деятельности, а также психологическое благополучие и физическое здоровье. Люди с высокой самоэффективностью получают более высокие оценки при обучении, ставят перед собой более высокие цели, рассматривают больше вариантов выбора карьеры, чаще добиваются успеха и в целом обладают лучшим физическим и душевным здоровьем, чем люди с низкой самоэффективностью.

Направления будущих исследований

СЭ обычно определяется как воспринимаемая способность в определенной области ( Вandura , 1997). Важным и широко дискутируемым является вопрос о мере обобщенности СЭ. Требуются исследования, которые бы показали, в какой степени представления о СЭ обобщаются с одной области на другую и зависят ли они от уровня развития ребенка. И хотя большинство исследователей не изучали, происходит ли обобщение СЭ за пределами специфических областей, есть некоторые доказательства того, что существует обобщенное чувство СЭ ( Smith , 1989).

Вопрос о мере обобщенности самоэффективности неразрывно связан и с вопросом об условиях, при которых это обобщение имеет место. Вопрос о мере обобщенности (или конкретности и специфичности) СЭ ведет за собой и вопрос об адекватных средствах ее диагностики (см. об этом Schunk , 1991). Дискуссии на эту тему между Бандурой и его сторонниками, поддерживающими идею о специфичности самоэффективности, и их противниками, исходящими из возможности рассмотрения общей самоэффективности, продолжаются (см. Капрара, Сервон , 2002; Pajeres, Valiante , 2001).

Литература

Бандура А. Теория социального научения. СПб.: Евразия, 2000.

Гордеева Т.О . Психология мотивации достижения. М.: Смысл; Академия, 2006 а .

Гордеева Т.О. Атрибутивный стиль личности и субъективное благополучие: современные отечественные исследования проблемы // Психология перед вызовом будущего. Материалы научной конференции, приуроченной к 40-летнему юбилею факультета психологии МГУ. М., 2006 б . С. 18–20.

Гордеева Т.О. Оптимистическое мышление личности как составляющая личностного потенциала // Психол. диагностика. 2007. Т. 1. С. 32–65.

Гордеева Т.О., Осин Е.Н. Позитивное мышление как фактор учебных достижений // Вопр. психол. 2010. № 1. С. 24–33.

Гордеева Т.О., Шепелева Е.А . Гендерные различия в академической и социальной самоэффективности и копинг-стратегиях у современных российских подростков // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 14. Психология. 2006. № 3. С. 78–85.

Зелигман М. Как научиться оптимизму. М.: Вече; Персей. 1997.

Капрара Дж., Сервон Д. Психология личности. СПб.: Питер, 2003.

Крэйн У. Теории развития. Секреты формирования личности. 5-е междунар. изд-е. СПб.: Прайм-Еврознак, 2002.

Мак-Маллин Р. Практикум по когнитивной терапии. СПб.: Речь, 2001.

Первин Л.А., Джон О.П. Психология личности. Теория и исследования. М.: Аспект Пресс, 2001.

Стеценко А.П., Литтл Т., Оттинген Г., Балтес П. Развитие представлений детей о школьной деятельности: кросс-культурное исследование // Вопр. психол. 1997. № 6. С. 3—23.

Artistico D., Cervone D., Pezutti L. Perceived self-efficacy and everyday problem solving among young and older adults // Psychology and Aging. 2003. № 18. P. 68–79.

Bandura A. Self-efficacy: Toward a unifying theory of behavior change // Psychological Review. 1977. № 84. P. 191–215.

Bandura A. The social foundations of thought and action: A social cognitive theory. Englewood Cliffs (NJ): Prentice Hall, 1986.

Bandura A. Human Agency in Social Cognitive Theory // American Psychologist. 1989. Vol. 44. № 9. P. 1175–1184.

Bandura A. Multidimensional scales of perceived self-efficacy. Stanford (CA): Stanford University, 1990.

Bandura A. Perceived Self-Efficacy in Cognitive Development and Functioning // Educational Psychologist. 1993. Vol. 28 (2). P. 117–148.

Bandura A. Exercise of personal and collective efficacy in changing societies // Self-efficacy in changing societies / A. Bandura (Ed.). Cambridge: University Press, 1995. P. 1—45.

Bandura A. Self-efficacy. The exercise of control. N.Y.: Freeman and Co., 1997.

Bandura A. Guide for constructing self-efficacy scales (Revised). Available from Frank Pajares. Emory University, 2001.

Bandura A., Schunk D.H. Cultivating competence, self-efficacy, and intrinsic interest through proximal self-motivation // Journal of Personality and Social Psychology. 1981. № 41. P. 586–598.

Bandura A., Taylor C.B., Williams S.L., Mefford I.N., Barchas J. Catecholamine secretion as a function of perceived coping self-efficacy // Journal of Consulting and Clinical Psychology. 1985. № 53. P. 406–414.

Bandura A., Barbanelli C., Caprara G.V., Pastorelli C. Multifaceted impact of Self-efficacy beliefs on academic functioning // Child Development. 1996. Vol. 67. P. 1206–1222.

Bandura A., Pastorelli C., Barbanelli C., Caprara G.V. Self-efficacy pathways to Childhood depression // Journal of Personality and Social Psychology. 1999. Vol. 76. № 2. P. 258–269.

Baumeister R.F., Scher S.J. Self-defeating patterns among normal individuals: Review and analysis of common self-destructive tendencies // Psychological Bulletin. 1988. № 104. P. 3—22.

Berry J.M., West R.L., Dennehey D. Reliability and validity of the memory self-efficacy questionnaire // Developmental Psychology. 1989. Vol. 25. P. 701–713.

Bouffard-Bouchard T. Influence of self-efficacy on Performance in a cognitive task // Journal of Social Psychology. 1990. Vol. 130. P. 353–363.

Caprara G.V., Steca P. Affective and social self-regulatory efficacy beliefs as determinants of positive thinking and happiness // European Psychologist. 2005. Vol. 10 (4). P. 275–286.

Cervone D. The role of self-referent cognitions in goal-setting, motivation, and performance // Cognitive science foundations of instruction / M. Rabinowitz (Ed.). Hillsdale (NJ): Lawrence Erlbaum Associates, 1993. P. 57–96.

Cervone D., Peake P.K. Anchoring, efficacy, and action: The influence of judgmental heuristics on self-efficacy judgments and behavior // Journal of Personality and Social Psychology. 1986. Vol. 50. P. 492–501.

Chemers M.M., Li-tze H., Garcia B.F. Academic Self-efficacy and first-year college student performance and adjustment // Journal of Educational Psychology. 2001. Vol. 93. № 1. P. 55–64.

Cutrona C.E., Troutman B.R. Social support, infant temperament, and parenting self-efficacy; A mediational model of post-partum depression // Child Development. 1986. Vol. 57. P. 1507–1518.

Eisenberg N., Martin C.L., Fabes R.A. Gender development and gender effects // Handbook of educational psychology / D.C. Berliner, R.C. Calfee (Eds.). N.Y.: Macmillan, 1996. P. 358–396.

Hackett G., Betz N. Self-efficacy and career choice and development // Self-efficacy, adaptation and adjustment: Theory, research, and application / J.E. Maddux (Ed.). N.Y.: Plenum Press, 1995. P. 249–280.

Halish F., Geppert U. Self-efficacy, coping strategies, and personal goals as determinants of subjective well-being in old age // Paper presented at the 8th Workshop on achievement and Task motivation. Moscow, 2002.

Holahan C.K., Holahan C.J. Self-efficacy, social support, and depression in aging: A longitudinal analysis // Journal of Gerontology. 1987. Vol. 42. P. 65–68.

Holden G. The relationship of self-efficacy appraisals to subsequent health related outcomes: A meta-analysis // Social Work and Health Care. 1991. Vol. 16. P. 53–93.

Judge T.A., Jackson C., Shaw J.C., Scott B.A., Rich B.L . Self-efficacy and work-related performance: The integral role of individual differences // Journal of Applied Psychology. 2007. Vol. 92. № 1. P. 107–127.

Lent R.W., Brown S.D., Larkin K.S. Relation of self-efficacy expectations to academic achievement and persistence // Journal of Counseling Psychology. 1984. Vol. 31. P. 356–362.

Linnerbrink E.A., Pintrich P.R. Motivation as an enabler for academic success // School Psychology Review. 2002. Vol. 31. № 3. P. 313–327.

Linnenbrink E.A., Pintrich P.R. The role of self-efficacy beliefs in student engagement and learning in the classroom // Reading and Writing Quarterly. 2003. Vol. 19. P. 119–137.

Locke E.A., Latham G.P. A theory of goal setting and task performance. Englewood Cliffs (NJ): Prentice-Hall, 1990.

Meece J.L., Courtney D.P. Gender differences in students’ perceptions: Consequences for achievement-related choices // Student perceptions in the classroom / D.H. Schunk, J.L. Meece (Eds.). Hillsdale (NJ): Erlbaum, 1992. P. 209–228.

Midgley С., Feldlaufer H., Eccles J . Change in teacher efficacy and students self– and task-related beliefs in mathematics during the transition to junior high school // Journal of Educational Psychology. 1989. Vol. 81. P. 247–258.

Moritz S.E., Feltz D.L., Kyle R.F., Mack D.E. The relation of self-efficacy measures to sport performance: A meta-analytic review // Research Quarterly for Exercise and Sport. 2000. Vol. 71. P. 280–294.

Multon K.D., Brown S.D., Lent R. Relation of self-efficacy beliefs to academic outcomes: A meta-analytic investigation // Journal of Counseling psychology. 1991. Vol. 38. № 1. P. 30–38.

O’Leary A. Self-efficacy and health: Behavioral and stress-physiological mediation // Cognitive Therapy and Research. 1992. Vol. 16. P. 229–245.

Pajares F. Self-efficacy beliefs in academic settings // Review of Educational Research. 1996. Vol. 66 (4). P. 543–578.

Pajeres F., Kranzler J. Self-efficacy beliefs and general mental ability in mathematical problem-solving // Contemporary Educational Psychology. 1995. Vol. 20. P. 426–443.

Pajares F., Miller D. The role of self-efficacy and self-concept beliefs in mathematical problem-solving: A path analysis // Journal of Educational Psychology. 1994. Vol. 86. P. 193–203.

Pajares F., Miller D., Johnson M.J. Gender differences in writing self-beliefs of elementary school students // Journal of Educational Psychology. 1999. Vol. 91. № 1. P. 50–61.

Pajeres F., Schunk D.H. Self-beliefs and school success: Self-efficacy, self-concept, and school achievement // Perception / R. Riding, S. Raynor (Eds.). L.: Ablex Publishing, 2001. P. 239–266.

Pajeres F., Valiante G. Grade level and gender differences in the writing self-beliefs of middle school students // Contemporary Educational Psychology. 1999. Vol. 24. P. 390–405.

Pajeres F., Valiante G. Gender differences in writing motivation and achievement in middle school students: A function of gender orientation? // Contemporary Educational Psychology. 2001. Vol. 20. P. 366–381.

Pastorelli C., Caprara G.V., Barbanelli C., Rola J., Rozsa S., Bandura A. The Structure of Children’s perceived Self-efficacy: A Cross-National study // European Journal of Psychological Assessment. 2001. Vol. 17. № 2. P. 87–97.

Phillips D.A., Zimmerman M. The developmental course of perceived competence and incompetence among competent children // Competence Considered / R. Sternberg, J. Kolligian (Eds.). New Haven: Yale University Press, 1990. P. 41–66.

Pietsch J., Walker R., Chapman E. The relationship among self-concept, self-efficacy, and performance in mathematics during secondary school // Journal of Educational Psychology. 2003. Vol. 95. № 3. P. 589–603.

Robbins S.B., Lauver K., Le H., Davis D., Langley R., Carlstrom A. Do psychosocial and study skill factors predict college outcomes? A meta-analysis // Psychological Bulletin. 2004. Vol. 130. № 2. P. 261–288.

Schunk D.H. Modeling and attributional feedback effects on children’s achievement: A self-efficacy analysis // Journal of Educational Psychology. 1981. Vol. 74. P. 93—105.

Schunk D.H. Developing children’s self-efficacy and skills: The role of social comparative information and goal setting // Contemporary Educational Psychology. 1983 a . Vol. 8. P. 76–86.

Schunk D.H. Progress self-monitoring: Effects on children’s self-efficacy and achievement // Journal of Experimental Education. 1983 b . Vol. 51. P. 89–93.

Schunk D.H. Sequential attributional feedback and children’s achievement behaviors // Journal of Educational Psychology. 1984. Vol. 76. P. 1159–1169.

Schunk D.H. Self-efficacy and classroom learning // Psychology in the Schools. 1985. Vol. 22. P. 208–223.

Sсhunk D.H. Self-Efficacy and Academic Motivation // Educational Psychologist. 1991. Vol. 26 (3 & 4). P. 207–231.

Schunk D.H., Hanson A.R., Cox P.D. Peer model attributes and children’s achievement behaviors // Journal of Educational Psychology. 1987. Vol. 79. P. 54–61.

Schunk D.H., Miller S . Self-efficacy and adolescents’ motivation // Academic motivation of adolescents / F. Pajares, T. Urdan (Eds.). Greenwich (CT): Information Age Publishing, 2002. Vol. II. P. 29–52.

Schunk D.H., Pajares F. The development of academic self-efficacy // Development of achievement motivation / A. Wigfield, J.S. Eccles (Eds.). San Diego (CA): Academic Press, 2002. P. 15–31.

Schwarzer R. (Ed.). Self-efficacy: Thought control of action. Washington (DC): Hemisphere, 1992.

Schwarzer R., Fuchs R. Changing risk behaviors and adopting health behaviors: The role of self-efficacy beliefs // Self-efficacy in changing societies / A. Bandura (Ed.). Cambridge: University Press, 1995. P. 259–288.

Smith R.E. Effects of coping skill training on generalized self-efficacy and locus of control // Journal of Personality and Social Psychology. 1989. Vol. 56. P. 228–233.

Stajkovic A.D., Luthans F. Self-efficacy and work-related performance: A meta-analysis // Psychological Bulletin. 1998. Vol. 124. № 2. P. 240–261.

Stetsenko A., Little T.D., Gordeeva T., Grasshof M., Oettingen G. Gender effects in children’s beliefs about school performance: A cross-cultural study // Child Development. 2000. Vol. 71. № 2. P. 517–527.

Zimmerman B.J. A social cognitive view of self-regulated academic learning / Journal of Educational Psychology. 1989. V. 81. P. 329–339.

Zimmerman B.J. Self-efficacy and educational development // Self-efficacy in changing societies / Bandura A. (Ed.). Cambridge: University Press, 1995. P. 202–231.

Zimmerman B.J., Bandura A., Martinez-Pons M. Self-motivation for academia attainment: The role of self-efficacy beliefs and personal goal-setting // American Educational Research Journal. 1992. Vol. 29. P. 663–676.

Zimmerman B.J., Ringle J. Effects of model persistence and statements of confidence on children’s self-efficacy and problem solving // Journal of Educational Psychology. 1981. Vol. 73. P. 485–493.

Wiedenfeld S.A., Bandura A., Levine S., O’Leary S., Brown S., Raska K. Impact of perceived self-efficacy in coping with stressors in components of the immune system // Journal of Personality and Social Psychology. 1990. Vol. 59. P. 1082–1094.

Williams S.L. Guided mastery treatment of agoraphobia: Beyond stimulus exposure // Progress in Behavior Modification / M. Hersen, R.M. Eisler, P.M. Miller (Eds.). Newbury Park (CA): Sage, 1990. Vol. 26. P. 89—121.

Williams S.L. Self-efficacy, anxiety, and phobic disorders // Self-efficacy, adaptation, and adjustment: Theory, research, and application / L.E. Maddux (Ed.). N.Y.: Plenum, 1995. P. 69—107.

Wood R.E., Bandura A. Social cognitive theory of organizational management // Academy of Management Review. 1989. Vol. 14. P. 361–384.

Копинг-стратегии в структуре личностного потенциала [7] Рассказова Е.И., Гордеева Т.О.

Общее представление о копинг-стратегиях

Копинг-стратегии – широкое понятие с длинной и сложной историей ( Compas, Banez, Malcarne et al., 2001; Folkman, Moscowitz , 2004). Понятие копингов впервые было введено Р. Лазарусом и С. Фолкман в рамках транзактной модели стресса. Согласно этой модели, стресс и переживаемые эмоции являются результатом взаимодействия средовых процессов и человека. Относительный смысл эмоции (угроза, потеря, брошенный вызов, выгода) зависит как от контекста, так и от оценки ситуации человеком, и от взаимодействия этих двух факторов – так называемого «потока действий и реакций» ( Lazarus , 2006; Folkman, Schaefer, Lazarus , 1979). Под копингом понимаются «постоянно изменяющиеся когнитивные и поведенческие способы преодоления специфических внешних и внутренних требований, которые оцениваются человеком как значительные или превосходящие его возможности» ( Lazarus, Folkman , 1984, p. 141).

В настоящее время под копингами понимают, как правило, произвольные и сознательные действия ( Lazarus , 2006; Folkman, Schaefer, Lazarus , 1979; Крюкова , 2008, с. 57), хотя некоторые исследователи придерживаются более широкого определения. В последнем случае к копингам относят все проявления регуляции эмоционального состояния, включая те непроизвольные процессы, которые обусловлены различиями в темпераменте и привычном поведении ( Compas , 1998).

В целом, копинги – это изменчивые процессы. Устойчивые паттерны копингов формируют копинг-стратегии или личностные стили ( Lazarus, 2006). По результатам факторного анализа было выделено два вида копингов: проблемно-ориентированные (направленные на преодоление самого источника стресса) и эмоционально-ориентированные (направленные на преодоление эмоционального возбуждения, вызванного стрессором). В последнее время оба вида копингов чаще рассматриваются в контексте эмоциональной регуляции: пусковым механизмом активных действий всегда служит эмоциональное возбуждение, вызванное стрессором ( Losoya, Eisenberg, Fabes , 1998).

Н. Айзенберг и Р. Фэйбс ( Eisenberg, Fabes, Murphy et al., 1995) выделяют три взаимосвязанных вида эмоциональной регуляции: регуляция переживаемых эмоций , то есть процессов порождения, поддержания, управления эмоциональными состояниями (эмоционально-ориентированные копинги), регуляция поведения и регуляция контекста, вызывающего эмоции (проблемно-ориентированные копинги). Вид копинга не связан с его природой: эмоционально-ориентированные копинги нередко бывают когнитивными (переключение внимания, воспоминания о чем-нибудь приятном и т. п.).

В последние годы проблема преодоления сложных жизненных ситуаций активно исследуется в отечественной психологии, на материале самых разных видов деятельности и трудных ситуаций – учебной, профессиональной, детско-родительских отношений, социально-политических ситуаций, преодоление ситуаций болезни, а также на разных этапах онтогенеза ( Александрова , 2004; Анцыферова , 1994; Белорукова , 2006; Битюцкая , 2007; Бодров , 2006; Вассерман, Абабков, Трифонова , 2010; Водопьянова , 2009; Гущина , 2006; Корнев , 2006; Крюкова , 2004, 2005; Куфтяк , 2003; Муздыбаев , 1998; Нартова-Бочавер , 1997; Никольская, Грановская , 2001; Подобина , 2005; Прихидько , 2006; Сапоровская , 2003; Совладающее поведение…, 2008; Хазова , 2003; Шагарова , 2008; Шепелева , 2008 и др.).

Копинг-стратегии и защитные механизмы

Поскольку понятия копинг-стратегий и защитных механизмов личности развивались в рамках разных психологических традиций, немаловажен вопрос об их взаимосвязи и различиях.

Как уже упоминалось, в том случае, если копинги определяются как произвольные и сознательные действия, критерием их отличия от защитных механизмов является осознанность. В случае более широких определений различия не столь однозначны ( Compas , 1998).

П. Крамер ( Cramer , 1998) выделяет два основных критерия, отличающих копинг-стратегии и защитные механизмы: (1) осознанный/бессознательный характер и (2) произвольная/непроизвольная природа процессов. Впоследствии был предложен еще один критерий: направленность на искажение/пересмотр состояния ( Miceli, Castelfranchi , 2001). Искажение подразумевает изменение установок, вызванное неосознанным желанием их отвергнуть и подчиняющееся цели избежать негативных эмоций. Пересмотр состояния – изменение установок, вызванное осознанным желанием их отвергнуть и подчиняющееся цели «эпистемической точности», иными словами, цели максимально точного отражения реальности. При копинг-стратегиях человек отвергает или искажает определенное представление (например, «я неудачник»), если, и только если, проверка доступных доказательств убеждает его, что это представление ошибочно или, по крайней мере, недоказательно. В остальных случаях он постарается принять его. Разумеется, в случае копинг-стратегий человек может ошибаться, однако его действия управляются целью приближения к реальности. В этом случае всегда присутствует признание проблемы как проблемы, неважно разрешимой или нет. При защитных механизмах человек не «проверяет» реальность, а изменяет свое состояние вне зависимости от нее, чтобы уменьшить отрицательные эмоции. Согласно этой точке зрения, эмоционально-ориентированные копинги – неоднородное понятие. С одной стороны, они включают ряд феноменов, связанных с избеганием или минимизацией проблемы – уменьшение негативных эмоций. Тогда к ним относятся классические защитные механизмы – отрицание, подавление, рационализация и т. п. С другой стороны, к ним относятся собственно копинг-стратегии, направленные на принятие проблемы и связанных с ней эмоций. Более дифференцированный, хотя схожий методологически, подход предлагается в работе И.Р. Абитова (2007), где выделяются такие параметры сравнения, как особенности цели (адаптация – комфортность состояния), характер приспособления (активное – пассивное), степень осознанности (осознанное изменение ситуации– бессознательное реагирование на угрозу), возможность коррекции (обучение– осознание).

Принципиально иную точку зрения на проблему соотношения защитных механизмов и копинг-стратегий предложил Дж. Вэйллант ( Vaillant , 2000). С его точки зрения целесообразно выделять три класса копинг-стратегий в их широком понимании. К первой группе относятся стратегии, связанные с получением помощи и поддержки от других людей – поиск социальной поддержки. Ко второй группе относятся осознанные когнитивные стратегии, которые люди используют в трудных ситуациях – и сюда входят копинг-стратегии в их традиционном понимании Р. Лазаруса и С. Фолкман. Третью группу составляют непроизвольные психические механизмы, которые изменяют наше восприятие внутренней или внешней реальности с целью уменьшить стресс. При этом Дж. Вэйллант выделяет среди этих «психических механизмов» уровень высоко адаптивных защит, куда относит предвосхищение (антиципацию), альтруизм, юмор, сублимацию и подавление. Эти адаптивные механизмы, во-первых, наиболее эффективны с точки зрения удовлетворения человека и, во-вторых, предполагают возможность осознания своих чувств, представлений и их последствий. Хотя в большинстве случаев основное влияние на результат оказывают копинг-стратегии первых двух групп; копинг-стратегии третьей группы имеют три основных преимущества: они не зависят от образования и социального статуса, позволяют регулировать ситуации, которые невозможно изменить, и могут вызывать изменения в реальном мире («превращают сталь в золото», как пишет автор). Согласно его исследованиям, использование адаптивных механизмов предсказывает лучшее субъективное здоровье (вплоть до 30 лет после первой оценки), но не связано с ухудшением объективного здоровья, то есть не ухудшает реальную ситуацию.

Копинг-стратегии в структуре личностного потенциала

Копинг-стратегии относятся к медиаторным факторам, играющим промежуточную роль между более обобщенными психологическими конструктами и результатом поведения. Поэтому место копинг-стратегий в исследованиях личностного потенциала остается не до конца определенным. Это обусловлено и существующими подходами к исследованию копинг-стратегий. С одной стороны, выбор и реализация копинг-стратегий является психологическим фактором, влияющим на переживание стресса, эффективность деятельности, здоровье и болезнь. В этом случае копинг-стратегии понимаются и исследуются как полноправные независимые переменные и должны включаться в структуру личностного потенциала на правах его полноценных компонентов. Примером такого понимания является, например, исследование жизнестойкости и копинг-стратегий у медсестер ( Lambert, Lambert, Petrini et al., 2007 b ), где все переменные рассматриваются как однопорядковые, влияющие на здоровье человека. С другой стороны, копинги как паттерны поведения сами являются следствием других психологических факторов и могут считаться зависимыми переменными. Активное изменение стрессовой ситуации, ее позитивная переоценка свидетельствуют об успешном совладании со стрессом. Так, согласно С. Мадди, жизнестойкость влияет на выбор копинг-стратегий и только через него – опосредствовано – на эффективность деятельности, здоровье и болезнь ( Maddi , 1998 b ).

Тем не менее, можно выделить те функции в структуре личностного потенциала, к которым копинги имеют прямое отношение. Во-первых, копинги обеспечивают функцию совладания. Это обеспечение происходит в ситуации стресса и проявляется на уровне поведения. Помимо этого, копинги тесно связаны с функцией реализации деятельности – особенно в условиях ее затруднения, возникновения трудностей. В-третьих, копинг-стратегии могут способствовать тому, что человек замечает потенциальные трудности и возможности для развития. Эта последняя точка зрения предложена Р. Шварцером и Н. Кноль ( Schwarzer, Knoll , 2002). Несмотря на то, что она практически не исследована, ее разработка может привести к принципиально новому пониманию копинг-стратегий, поэтому мы рассмотрим ее подробнее.

Разрабатывая понятие «позитивного» копинга, Р. Шварцер и Н. Кноль предлагают следующую классификацию копинг-стратегий: реактивные копинг-стратегии (ориентированные на конкретную угрозу или потерю в прошлом), антиципационные копинг-стратегии (ориентированные на конкретную угрозу в ближайшем будущем), превентивные копинг-стратегии (ориентированные на неопределенную угрозу в отдаленном будущем) и проактивные копинг-стратегии (ориентированные на видение возможностей мира и потенциальное саморазвитие) (рис. 1). Таким образом, проактивный и антиципационный копинги оказываются в одной четверти графика: если проактивный копинг ориентирован на совладание с определенной угрозой и ближайшее будущее, проактивный копинг связан с учетом возможностей в отдаленном будущем. Авторы рассматривают проактивный копинг как прототип позитивных копинг-стратегий, поскольку он не требует негативной оценки ситуации – как угрозы, ущерба или потери. Эта точка зрения согласуется с подходом Р. Лазаруса, согласно которому ситуация может оцениваться человеком как угроза, потеря или возможность. При проактивном копинге человек мобилизует и развивает свои ресурсы с целью достижения новых целей и личностного роста. В качестве формы такого копинга можно рассматривать поиск смысла в новых для человека ситуациях. Позитивная переоценка события, связанная с видением возможностей и положительными эмоциями, способствует лучшему качеству жизни и здоровью в стрессовой ситуации. Особенно выраженный эффект позитивной переоценки и нахождения смысла был показан в ситуации хронических заболеваний, в том числе летальных ( Taylor , 2003; Geist-Martin, Ray, Sharf , 2003).

Рис. 1. Четыре перспективы копинг-стратегий с точки зрения времени и определенности (по Schwarzer, Knoll , 2002, p. 394)

«Продуктивные» копинг-стратегии

Идея «продуктивных» и «непродуктивных» копингов получила свое развитие в ходе эмпирических исследований в рамках транзактной модели стресса, показавших, что проблемно-ориентированные копинг-стратегии положительно коррелируют с адаптацией и здоровьем и отрицательно – с уровнем переживаемого стресса. Считалось, что эмоционально-ориентированные, наоборот, играют негативную роль и усиливают стресс, поскольку не разрешают саму ситуацию. Впоследствии были получены данные о том, что такая связь неоднозначна.

Следующим шагом стали попытки теоретической разработки понятия «продуктивных копингов». В модели жизнестойкости С. Мадди предлагает понятие трансформационного копинга. Трансформационное совладание – это активное преодоление ситуации, в рамках которого человек ищет и пробует новые формы поведения. Напротив, регрессивное совладание связано с поддержанием привычного уровня напряжения. В результате этого в ситуации стресса человек использует различные модели избегания. С. Мадди ( Maddi , 1998 b ) называет эти два способа поведения выбором прошлого (привычного уровня напряжения и тревоги) и выбором будущего (действия и поиск, несмотря на тревогу и отсутствие гарантий). Постоянный выбор прошлого приводит, согласно С. Мадди, к жизненному стилю, который он называет конформизмом. Под действием стресса конформизм может приводить к потере смысла и появлению одного из вариантов отчуждения. Однако теоретический подход к копингам с точки зрения их продуктивности столкнулся с трудностями операционализации в исследованиях.

В целом проблемно-ориентированные копинги связаны с большей эффективностью деятельности и субъективно оцениваются как более эффективные, чем эмоционально-ориентированные копинги ( Lazarus, Folkman , 1984). В лонгитюдном исследовании стрессовых событий у студентов, проводившимся в течение 21 дня, проблемно-ориентированные копинги оказались субъективно более эффективными, чем поиск социальной поддержки, а поиск поддержки, в свою очередь, расценивался как более эффективный, чем эмоционально-ориентированные копинги ( Ptacek, Smith, Zanas , 1992). При этом в целом мужчины оценивали свои действия как более эффективные, чем женщины, и чаще воспринимали происходящее как вызов своей компетентности, а не как угрозу. Женщины чаще, чем мужчины, прибегали к социальной поддержке.

В исследовании менеджеров по продажам при неудачных сделках ( Brown, Westbrook, Challagalla , 2005) предполагалось, что в ситуации неудачи различные копинги по-разному опосредствуют влияние негативных эмоций на эффективность деятельности. Так, они предполагали, что фокусировка на задаче (поддержание концентрации на отдельных шагах по решению задачи) и самоконтроль (отвлечение от негативных действий, которые могут ухудшить ситуацию) будут способствовать эффективности работы и уменьшать влияние негативных эмоций, а высвобождение эмоций (выражение негативных эмоций другим людям), наоборот, будет ухудшать качество работы. Однако результаты оказались значительно не столь однозначны. По их данным фокусировка на задаче улучшает эффективность деятельности, но не снижает влияние негативных эмоций в ситуации стресса. Самоконтроль помогает справиться с негативными эмоциями, но снижает эффективность труда, и поэтому может быть оправдан только в ситуации, вызывающей сильные негативные эмоции. Высвобождение усиливает негативные эмоции, ухудшая деятельность. Иными словами, эффективность копингов зависит от того, насколько сильные негативные эмоции испытывает в данной ситуации человек (зависит от оценки им ситуации).

Кроме того, существуют данные о полезности эмоциональных копингов в неконтролируемых ситуациях ( Miller, Green , 1985). Так, в исследовании Г. Боумана и М. Стерн ( Bowman, Stern , 1995) медсестер просили рассказать два стрессовых эпизода из их практики, один из которых воспринимался как требующий усилий, а второй – как угрожающий компетентности. Было показано, что использование проблемно-ориентированных копингов положительно коррелирует с субъективной оценкой их эффективности, но только в контролируемых ситуациях. Переоценка же ситуации положительно коррелировала с эффективностью копинга как в контролируемых, так и в неконтролируемых ситуациях. Избегание оценивалось как неэффективное во всех случаях. Однако копинги оказались не связаны с психологической адаптацией и положением дел на работе. Избегание было связано с переживанием негативных эмоций на работе, тогда как переоценка ситуации и решение проблем – с позитивным аффектом. В целом, избегание практически во всех исследованиях рассматривается как неэффективный копинг, приводящий к ухудшению ситуации, а в дальнейшем и нарушениям здоровья.

Результаты исследования Г. Боумана и М. Стерн ( Bowman, Stern , 1995) позволяют пересмотреть ранние данные, согласно которым влияние оценки ситуации (как угрозы, вызова возможностям или потери) на эффективность выбранных копингов незначительно, то есть эффективность копингов не зависит от ситуации ( McCrae, Costa , 1986). По всей видимости, влияние все же есть, хотя и не всей ситуации, а отдельных ее параметров (контролируемости, например). Например, было показано, что такая копинг-стратегия, как переключение на другую деятельность при возникновении трудной ситуации, является относительно продуктивной при возникновении трудностей в общении со сверстниками, но непродуктивной в учебной деятельности ( Гордеева, Шепелева , 2006). В исследованиях Т.Л. Крюковой (2008) было показано, что в супружеских отношениях эмоционально-ориентированные способы совладания являются непродуктивными в ситуациях, требующих разрешения путем действий, тогда как в других ситуациях (например, после развода) они могут быть продуктивны по критериям улучшения состояния и внешних показателей адаптированности. Б. Компас ( Compas , 1998) определяет эффективность копингов как результат взаимодействия между видом копингов (например, проблемно-ориентированный versus эмоционально-ориентированный) и актуальной или воспринимаемой контролируемостью ситуации. В целом, проблемно-ориентированные копинги эффективны в контролируемых ситуациях, эмоционально-ориентированные – в неконтролируемых.

Помимо этого, эффективность стратегии может изменяться по ходу развития ситуации. Например, такая стратегия, как отрицание, которая обычно оценивается как малопродуктивная или просто бесполезная, в определенных обстоятельствах может быть полезной ( Lazarus , 1993). Р. Лазарус, например, считает, что, когда человек ощущает симптомы сердечного приступа, отрицание может быть бесполезным и даже опасным, поскольку оно может привести к задержке обращения за медицинской помощью, но в период непосредственно после инфаркта оно может быть полезным как способ преодоления испытываемого стресса. Наконец, оно снова может оказаться бесполезным, если будет продолжаться слишком долго и в результате препятствовать изменению человеком своего стиля жизни, внесению в него корректив с тем, чтобы не допускать повторения приступа.

Опираясь на расширенную классификация копингов, предложенную Ч. Карвером с коллегами ( Carver, Scheier, Weintraub , 1989) и Э. Фрайденберг и Е. Льюисом ( Frydenberg, Lewis , 2000), можно утверждать, что к наиболее адаптивным копинг-стратегиям относятся стратегии, направленные непосредственно на разрешение проблемной ситуации. К таким копинг-стратегиям можно отнести следующие: «активный копинг» – активные действия по устранению источника стресса; «планирование» – планирование своих действий в отношении сложившейся проблемной ситуации; «поиск информации и активной социальной поддержки» – поиск помощи, совета, информации у окружающих людей; «положительная реинтерпретация (реатрибуция)» – истолкование и оценка ситуации с точки зрения ее позитивных сторон, отношение к ней как к одному из эпизодов своего жизненного опыта и «принятие» – признание произошедшей ситуации.

Следующий блок копинг-стратегий не связан с активным копингом, но также может способствовать адаптации человека в стрессовой ситуации. К таким стратегиям совладания относятся: «поиск эмоциональной социальной поддержки» – поиск сочувствия и понимания со стороны окружающих; «подавление конкурирующей деятельности» – снижение активности в отношении других дел и проблем и сосредоточение на источнике стресса; «сдерживание» – ожидание более благоприятных условий для разрешения ситуации, вместо импульсивных действий, а также «юмор» как попытка справиться с ситуацией с помощью шуток и смеха по ее поводу.

Наконец, в третью группу копинг-стратегий войдут стратегии, которые не являются адаптивными, однако, в некоторых случаях, помогают человеку адаптироваться к стрессовой ситуации и справиться с ней. Это такие способы преодоления трудных жизненных ситуаций, как «фокус на эмоциях и их выражение» – эмоциональное реагирование в проблемной ситуации; «отрицание» – отрицание стрессового события; «ментальное отстранение» – психологическое отвлечение (уход) от источника стресса через фантазирование, мечты, сон; «поведенческое отстранение» – отказ от активного разрешения ситуации. (Отдельно можно выделить такие копинг-стратегии, как «обращение к религии» и «использование алкоголя и наркотиков».)

Немаловажным критерием эффективности копингов считают частоту их применения ( McCrae, Costa , 1986) и их разнообразие ( Hardie, Critchley, Morris , 2006). Действительно, исследования показывают, что разнообразие репертуара копингов может способствовать решению проблем и совладанию со стрессом. Как показывают результаты исследования Р. МакКрай, чем чаще в целом люди используют копинг-стратегии в стрессовой ситуации, тем более эффективно решается проблема и в большей степени снижается субъективный стресс.

Остается не совсем ясным, обусловлен ли этот эффект тем, что более активные люди с большей вероятностью находят решение проблемы, или он связан с их убеждениями (например, при большей выраженности позитивных факторов человек более активен в использовании копингов и более уверен в своих действиях, то есть оценивает результат как более эффективный). Первую гипотезу подтверждают результаты исследований связи физической активности, копингов и благополучия. Регулярные физические упражнения способствуют более эффективному совладанию со стрессом и повышению психологического благополучия ( Edwards , 2006).

Позитивные факторы выбора копинг-стратегий

1.  Личностные черты и « большая пятерка ». Исследования психологических факторов копинг-стратегий начались с исследования их связи с чертами личности. В исследовании Косты с коллегами ( Costa, Somerfield, McCrae , 1996) показана связь черт из «большой пятерки» со способами совладания. Было установлено, что люди с высокими показателями нейротизма склонны к использованию неадаптивных способов реагирования на трудные жизненные ситуации, таких как самообвинение, пассивность и принятие желаемого за действительное. Экстраверсия связана с такими способами совладания со стрессом, как отреагирование (то есть человек стремится выговориться, поделиться с кем-то своими неприятностями), юмор и поиск социальной поддержки (контакты с другими людьми). Сознательность связывается с настойчивостью, активным преодолением проблем и личностным ростом, а открытость новому опыту – с преодолением стресса посредством поиска новой информации и новых путей решения проблем. При большей открытости опыту испытуемые также чаще прибегают к юмору в стрессовых ситуациях ( McCrae, Costa , 1986).

Эти данные подтверждаются в исследовании И.М. Никольской и Р.М. Грановской (2001). Изучение выбора копинг-стратегий детьми с различными личностными особенностями показало, что дети напряженные, возбудимые, с низким самоконтролем склонны использовать стратегии «дразню кого-нибудь», «схожу с ума», «бью, ломаю, швыряю», «плачу, грущу». При этом для возбудимых детей также характерна стратегия «борюсь, дерусь», «кусаю ногти», «говорю сам с собой». Стратегии неэффективного отреагирования были также характерны для школьников, склонных к риску («схожу с ума», «бью, ломаю, швыряю», «воплю, кричу», «говорю сам с собой»), недобросовестных («бью, ломаю, швыряю», «плачу, грущу», «воплю, кричу», «кусаю ногти», «говорю сам с собой»), с низким уровнем интеллекта («дразню кого-нибудь», «борюсь, дерусь»). Тревожные дети при возникновении трудностей чаще других грустят и плачут, молятся, говорят сами с собой, едят или пьют. Дети с низкой тревожностью, спокойные, напротив, в трудной ситуации не испытывают потребности в поддержке со стороны и чаще используют стратегию ухода от социальных контактов – «остаюсь сам по себе, один».

Дети «гармоничного» типа, со сбалансированной выраженностью таких личностных характеристик, как уверенность в себе, высокий уровень интеллекта, сдержанность, добросовестность и социальная смелость, отличались предпочтением стратегии « стараюсь расслабиться, оставаясь спокойным ». Кроме того, интеяллектуально одаренные дети этого типа в трудной жизненной ситуации чаще были склонны « мечтать, представляя себе что-нибудь », что говорит об их способности к саморегуляции поведения. (Возможно, что дети мысленно представляли себе пути выхода из возникших затруднений.) Кроме того, они также чаще использовали замещающую деятельность – стратегию « смотрю телевизор, слушаю музыку » ( Никольская, Грановская , 2001).

Недавно проведенный метаанализ 165 исследований связи черт из «большой пятерки» и предпочитаемых копинг-стратегий, проведенных на людях разных возрастных групп, показал, что связь личностных черт с копингами имеет место, и касается главным образом трех личностных черт из пяти ( Connor-Smith, Flachsbart , 2007). Так, экстраверсия позитивно связана с использованием проблемно-ориентированных копинг-стратегий, обращением к социальной поддержке и принятием ситуации, нейротизм – с выражением негативных эмоций, уходом из ситуации, принятием желаемого за действительное (мечтаниями) и использованием алкоголя и наркотиков, а сознательность – положительно с решением проблем и когнитивным переструктурированием и отрицательно с использованием алкоголя и наркотиков и отрицанием.

2.  Жизнестойкость — это система убеждений человека о себе, мире и отношениях с ним, которые препятствуют возникновению внутреннего напряжения в стрессовых ситуациях и восприятию их как менее значимых. В модели С. Мадди (см. настоящее издание, с. 178–209) один из двух путей влияния жизнестойкости на переживание стресса, деятельность и здоровье – влияние на выбор копингов в стрессовой ситуации. В исследованиях была выявлена положительная корреляция жизнестойкости с трансформационным совладанием (измерявшимся как комплекс субшкал опросника Способов совладания) и негативная корреляция с уровнем напряжения (оценивавшегося при помощи перечня соматических симптомов и измерения уровня кровяного давления) ( Maddi , 1999). Интересно, что жизнестойкость оказалась не связанной с изначальной конституциональной уязвимостью к заболеваниям ( Maddi, Kobasa , 1984). В исследовании медсестер, проведенном в Китае на выборке в 480 человек, было показано, что жизнестойкость значимо положительно коррелирует с физическим и психическим здоровьем и отрицательно – с такими копинг-стратегиями, как избегание, дистанцирование и самоконфронтация ( Lambert, Lambert, Petrini et al., 2007 a ).

3.  Оптимизм. Существует два подхода к определению оптимизма, на которые опираются исследователи: оптимизм как способ объяснения причин позитивных и негативных жизненных событий (М. Селигман) и диспозиционный оптимизм как система ожиданий относительно будущего (Ч. Карвер и М. Шейер) (см. настоящее издание, с. 131–177). В целом ряде исследований было показано, что диспозиционный оптимизм выступает важным фактором, определяющим то, как люди ведут себя в трудных жизненных ситуациях. В частности, диспозиционный оптимизм обнаруживает невысокие, но надежные позитивные корреляции с проблемно-ориентированным копингом, поиском социальной поддержки и акцентированием позитивных аспектов стрессовой ситуации (см. Carver, Connor-Smith , 2010). Напротив, люди, склонные к пессимизму, чаще используют такие стратегии, как отрицание, дистанцирование, фокусировка на негативных чувствах, вызываемых стрессовой ситуацией, и отказ (отстраненность) от достижения цели, на которую оказал влияние стрессор. В случае, когда событие носило неконтролируемый характер, был обнаружена позитивная связь между оптимизмом и принятием, смирением, покорностью по отношению к ситуации. Также было показано, что оптимизм значимо положительно коррелирует с оценками воспринимаемого контроля в стрессовой ситуации и активными стратегиями совладания и позитивной переоценкой (реинтерпретацией), но негативно – с фокусировкой и отреагированием эмоций ( Fontaine, Manstead, Wagner , 1993).

В проспективном исследовании ( Segerstrom, Taylor, Kemeny et al., 1998) было показано, что уровень оптимизма позволяет предсказать настроение и состояние иммунной системы. Авторы предполагают, что использование копинг-стратегии избегания является медиатором влияния оптимизма на настроение. То есть пессимизм связан с более частым избеганием, что, в свою очередь, отрицательно сказывается на настроении. Помимо этого, была выявлена отрицательная связь оптимизма с уровнем стресса, эмоциональным выгоранием и соматическими симптомами ( Fry , 1995).

К. Муздыбаев исследовал, как связан оптимизм и специфика копингов россиян с экономической и социокультурной депривацией. В исследовании участвовали 700 жителей Санкт-Петербурга, представлявшие 7 различных социальных групп. В отличие от оптимистов, пессимисты обладали менее выраженным потенциалом для преодоления жизненных трудностей. В их суждениях преобладала неспособность изменить ситуацию, ощущение невозможности добиться поставленных целей, тогда как люди, придерживавшиеся позитивных взглядов на жизнь, считали себя удачливыми, способными найти решение в критических обстоятельствах и добиться желаемого. В результате, как показали результаты исследования, пессимисты остались плохо адаптированными к новым экономическим условиям по сравнению с оптимистами, удачно решающими многие жизненные проблемы ( Муздыбаев , 2003).

В исследовании кардиологических больных оптимизм предсказывал бóльшую удовлетворенность своим состоянием, но и более частое использование стратегий избегания ( Bedi, Brown , 2005), что объясняется неконтролируемостью ситуации со стороны испытуемых. В целом похоже, что влияние оптимизма на копинги, как и в случае жизнестойкости, зависит от восприятия и оценки стрессовой ситуации.

Метаанализ исследований копинг-стратегий и оптимизма, основанный на 50 выборках, показал, что эта связь имеет место и определенным образом зависит от типа стрессора ( Solberg Nes, Segestrom , 2006). Связь оптимизма с проблемно-ориентированным типом копинг-стратегий наиболее выражена в случае академических стрессоров, а также в случае угрозы здоровью; эмоциональные стратегии, направленные на ситуацию, в большей мере связаны с оптимизмом при стрессоре-травме и стрессоре, представляющем угрозу здоровью. Напротив, избегающий копинг негативно связан с оптимизмом при всех трех типах стрессоров, но особенно при стрессорах, представляющих угрозу здоровью, а стратегии эмоционального избегания негативно связаны с оптимизмом в случае стрессоров, представляющих угрозу здоровью, и академических стрессоров.

4.  Чувство связности. Чувство связности ( Antonovsky , 1984, 1985), или способность человека к генерализованному когнитивно-эмоциональному восприятию бомбардирующих его стимулов (будто они в большей или меньшей степени контролируются им), также рассматривалось как фактор выбора копинг-стратегий. Чувство связности отрицательно связано с использованием эмоционально-ориентированных копинг-стратегий и положительно – с использованием стратегий отстранения от проблемы ( Johnson , 2004).

5.  Воспринимаемый контроль. В целом, воспринимаемый контроль представляет собой систему убеждений, касающихся того, может ли человек контролировать себя и свое поведение, направленное на достижение определенной цели, а также другие внешние средства, ведущие к ее достижению (например, помощь других людей) ( Skinner , 1995). При высоком уровне воспринимаемого контроля и дети, и взрослые чаще используют проблемно-ориентированные копинги ( Skinner , 1995; Compas, Banez, Malcarne et al., 1991).

Высокий воспринимаемый контроль также негативно связан с поведенческим уходом, то есть отказом от активного разрешения ситуации ( Fontaine, Manstead, Wagner , 1993). Большинство исследователей не обнаружили связи воспринимаемого контроля и эмоционально-ориентированных копинг-стратегий.

Таблица 1

Зависимость копинг-реакций от оценки дистресса, связанной с компетентностью (по Skinner , 1995, p. 84)

Понимая копинги как способ регуляции человеком его поведения, эмоций и ориентировки, Э. Скиннер предложила модель выбора копинг-стратегий на основе особенностей ситуации и ее восприятия ( Skinner , 1995). Если человек воспринимает ситуацию как вызов, брошенный его компетентности (что происходит при высоком воспринимаемом контроле), он будет активен в своих попытках изменить себя и ситуацию. Восприятие ситуации как угрожающей компетентности приведет к сомнению в себе и неуверенности (если источник – сам человек) или нарастанию тревоги в отношении мира (если источник – контекст). В исследовании Э. Скиннер было показано, что само проявление копингов зависит от ситуации: в ситуации обучения студенты редко действуют напрямую (они представляют, что рвут тетрадь или убегают с экзамена, но не делают этого), тогда как в отношениях со сверстниками их действия более очевидны (табл. 1).

Выделяют несколько возможных путей влияния воспринимаемого контроля на выбор копингов. Во-первых, люди с хорошо развитым контролем реже воспринимают ситуации как хаотические и стрессогенные. В результате самой потребности в копингах не возникает. Во-вторых, воспринимаемый контроль непосредственно влияет на выбор копингов, в том числе на их устойчивость, на гибкость смены тех или иных копинг-стратегий за счет обеспечения доступа к когнитивным ресурсам человека (чем выше контроль, тем более четко человек может воспринимать детали ситуации). Наконец, воспринимаемый контроль оказывает косвенное влияние на копинги за счет снижения тех стрессоров, которые изначально определяются самим человеком. Например, прогулы, нарушение правил и законов, драки частично зависят от самого человека. Хорошо развитый воспринимаемый контроль обеспечивает лучшее планирование своих действий и предсказание результатов, тем самым предупреждая последующие стрессогенные ситуации.

6.  Самоэффективность — это вера в свою способность справиться с определенной деятельностью. Как предполагает А. Бандура ( Bandura , 1989), в ситуациях, контролируемость которых резко ставится под сомнение, самоэффективность может способствовать поддержанию позитивных эмоций и препятствовать формированию тревоги и депрессии.

В исследовании Е.А. Шепелевой (2008) было показано, что подростки с высоким уровнем академической самоэффективности при возникновении трудных ситуаций в учебе чаще используют стратегии активного преодоления трудностей и обращаются за социальной поддержкой. Подростки с высоким уровнем социальной самоэффективности при возникновении трудных ситуаций в общении чаще, чем подростки с низкой социальной самоэффективностью, используют более эффективные социальные копинг-стратегии (такие как активное преодоление трудностей, переключение на другую деятельность, поиск социальной поддержки и отсутствие фиксации на проблеме).

7.  Когнитивные стратегии дифференциации и интеграции. Под дифференциацией понимается устойчивая когнитивная стратегия, связанная с оценкой ситуации по многим критериям, с выделением в ней (ситуации) различных сторон и элементов; интеграция, напротив, предполагает объединение различных элементов, целостное восприятие ситуации. Когнитивные процессы дифференциации и интеграции влияют на гибкость копинг-стратегий, то есть на способность использовать различные копинги в разных ситуациях ( Cheng, Cheung , 2005). Испытуемые с гибкими копинг-стратегиями чаще, чем остальные испытуемые, используют как стратегии дифференциации, так и стратегии интеграции. Так, они используют больше критериев, оценивая стрессовые ситуации (стратегия дифференциации), при этом они склонны к длительной ориентировке в стрессовой ситуации, если она воспринимается ими как контролируемая, и предпочитают не использовать ориентировку в неконтролируемой ситуации. Люди, гибко использующие копинг-стратегии, менее тревожны и больше склонны сдерживаться.

Важным предиктором обращения к адаптивным психологическим копинг-стратегиям и защитам (например, юмору) является также радость жизни, субъективная оценка своего физического состояния и удовлетворенность браком, при этом они не зависят от уровня интеллекта, лет, образования и социального класса родителей ( Vailant , 2000).

Копинг-стратегии и психологическое благополучие

Еще в исследовании Р. Маккрая и П. Косты ( MacCrae, Costa , 1986) было установлено, что использование более эффективных (субъективно) стратегий совладания связано со счастьем и удовлетворенностью жизнью, хотя эта связь уменьшалась при контроле влияния личностных переменных. Эффективность тех или иных стратегий оценивалась усреднением оценок всех испытуемых в выборке. Наиболее эффективными для решения проблемы испытуемые считали веру, поиск поддержки, рациональные действия, выражение чувств, адаптацию и юмор, тогда как враждебность, нерешительность и уход в фантазию расценивались как наименее эффективные «для дела». К субъективному снижению стресса приводили вера, саморазвитие в результате стресса, поиск поддержки, юмор. Напротив, к усилению стресса приводили самообвинение, нерешительность и враждебность.

Остроумное исследование влияния на эмоции смеха как копинг-стратегии было проведено Н. Купером и Р. Мартином ( Kuiper, Martin , 1998). Они показали, что высокий уровень стресса связан с преобладанием негативного аффекта, но только у тех, кто редко смеется. У часто смеющихся людей усиление жизненного стресса не приводит к нарастанию негативного аффекта. Кроме того, у часто смеющихся мужчин усиление стресса приводило к нарастанию позитивного аффекта.

Юмор и уровень стрессоров оказались независимыми предикторами эмоционального выгорания (с противоположными знаками) ( Fry , 1995). То есть чем больше развит у человека юмор, тем менее он склонен к эмоциональному выгоранию в стрессовой ситуации. Взаимодействие юмора и уровня ежедневных стрессов позволяет предсказать количество соматических симптомов у испытуемых.

В качестве важных предикторов психологического благополучия в широком наборе ситуаций рассматриваются два типа копинг-стратегий – направленные на проблему (approach), то есть на активные попытки разрешить проблему, и избегающие (avoidant), то есть направленные на уход, отстранение, избегание проблемной ситуации. Первые оказались в большей мере связанными с психологическим здоровьем и успешной адаптацией к стрессору, чем вторые ( Moos, Holahan, 2003). Кроме того, избегающий копинг является также фактором риска алкоголизма и использования наркотиков ( Moos, Holahan, 2003).

Важным фактором снижения дистресса и улучшения психологического благополучия считается разнообразие копинг-стратегий. Испытуемые с бóльшим разнообразием копинг-стратегий переживают тот же уровень стресса, что и испытуемые с низким разнообразием копингов, но их психологическое благополучие выше ( Hardie, Critchley, Morris , 2006).

С. Ченг и М. Чеунг ( Cheng, Cheung , 2005) предлагают критерий гибкости копинг-стратегий: согласно их гипотезе, более эффективно справляются со стрессом люди, которые применяют различные копинг-стратегии в зависимости от того, какова ситуация (контролируется она или нет).

Копинг-стратегии и здоровье

В уже упоминавшемся исследовании позитивных факторов здоровья медсестер ( Lambert, Lambert, Petrini et al., 2007 a ) была выявлена отрицательная корреляция общего балла и стратегий дистанцирования и избегания по опроснику Способов совладания Р. Лазаруса и С. Фолькман с физическим и психическим здоровьем. Принятие и самодистанцирование отрицательно коррелировали только с психическим здоровьем. Для оценки здоровья в этом исследовании использовались валидизированные опросники. Объективных показателей не измерялось. По данным регрессионного анализа ( Lambert, Lambert, Petrini et al., 2007 b ), копинги, связанные с конфронтацией, позволяют объяснить 14 % дисперсии показателей физического здоровья, тогда как копинги, связанные с избеганием, предсказывают 24,5 % дисперсии показателей психического здоровья.

В исследовании К. Долбир c соавторами ( Dolbier, Smith, Steinhardt , 2007) на выборке 500 менеджеров было показано, что использование копингов, связанных с активным поиском и исследованием ситуации, позволяет предсказать субъективный стресс и наличие симптомов соматических заболеваний, однако в значительно большей степени эти факторы влияют на состояние мужчин, а не женщин. Исследование Е. Торкельсон и Т. Мухонен ( Torkelson, Muhonen , 2004) показало, что использование проблемно-ориентированных копинг-стратегий не связано со здоровьем, тогда как поиск эмоциональной поддержки связан со снижением соматической симптоматики, а фокусирование на эмоциях и употребление алкоголя и наркотиков – с худшим состоянием здоровья.

М. Хейманс и соавт. ( Heijmans, Rijeken, Foets et al., 2004) описали копинг-стратегии в группе более чем 1300 больных с 10-ю видами хронических заболеваний. Чем более выражены симптомы пациентов и чем хуже их состояние, тем чаще они переживают из-за того, что не могут совладать с ситуацией (по субшкале Опросника копингов в стрессовых ситуациях, включающей такие пункты, как: «Я тревожусь, что не могу справиться с ситуацией»). Пациенты с выраженными трудностями, которые считают свою болезнь неконтролируемой, часто используют избегание и решение конкретных задач для совладания со стрессом.

У кардиологических пациентов избегание и сдерживание оказались связаны с большей выраженностью положительных эмоций, с подавлением отрицательных эмоций. У таких больных был больше выражен оптимизм ( Bedi, Brown , 2005). Эти результаты согласуются с тем предположением, что при хронических заболеваниях, когда пациент не может контролировать ситуацию, избегание и отрицание могут быть эффективными способами совладания.

Метаанализ копинг-стратегий пациентов, страдающих от рака , выявил следующие закономерности ( Franks, Roesch , 2006): при восприятии болезни как потери/повреждения больные чаще используют стратегии избегания, что является плохим прогностическим признаком. При восприятии болезни как угрозы больные предпочитают проблемно-ориентированные копинг-стратегии, тогда как восприятие болезни как вызова связано с использование активных стратегий совладания. В исследованиях Н.А. Русиной (2008) было показано, что у всех пациентов клиник, переносящих хирургические операции, доминировала такая стратегия, как поиск социальной поддержки. В группе онкологических больных преобладал самоконтроль, тогда как в группе больных, оперируемых в плановом порядке, – планирование решения проблем, а в группе условно здоровых – принятие ответственности и планирование решения проблем. У онкологических пациентов оказались более выражены стратегии дистанцирования и положительной переоценки.

Люди, в детстве которых один из родителей был болен раком, были более склонны к развитию симптомов посттравматического стресса, если старались избегать и отрицать случившееся, а также если им не хватало социальной поддержки ( Wong, Looney, Michaels et al., 2006).

Копинг-стратегии (поведенческая пассивность и недостаток позитивной реинтерпретации) у больных с повреждениями позвоночника позволили предсказать высокий уровень депрессии (треть дисперсии) через 10 лет ( Pollard, Kennedy , 2007). При этом в течение 10 лет копинг-стратегии оставались практически стабильными. Посттравматический рост оказался тем выше, чем более сильный дистресс они переживали в начале болезни, а также чем чаще использовали активные формы копинга и избегали эмоциональных переживаний (в отличие от поведенческой пассивности). По всей видимости, высокий уровень стресса может стимулировать поиск решения, поиск смысла и – посттравматический рост.

Копинг-стратегии и эффективность деятельности

Ряд исследований показывает, что успешные и неуспешные школьники, студенты, спортсмены по-разному справляются с трудными ситуациями в соответствующем виде деятельности. Поиск и получение поддержки в третьем классе коррелирует со школьной успешностью детей в течение последующих двух лет, а также с меньшим уровнем депрессии и большей социальной компетентностью детей ( Dubow, Tisak , 1989). В исследовании Е.А. Шепелевой (2008) было показано, что стратегия активного преодоления трудностей в учебе положительно связана с учебной успеваемостью (и субъективным школьным благополучием), а менее эффективные копинг-стратегии (такие как бездействие и переключение на другую деятельность) – негативно. С другой стороны, продуктивные копинг-стратегии, применяемые в разрешении трудных ситуаций при общении со сверстниками, связаны с успешностью социального функционирования; подростки, применяющие конструктивные копинг-стратегии, лучше принимаются сверстниками. Т.О. Гордеевой и Е.А. Шепелевой выявлена определенная гендерная специфика характера связей копинг-стратегий и успешности в учебе у российских подростков. У девушек стратегия активного преодоления трудностей является предиктором академической успеваемости, у юношей использование стратегии активного преодоления трудностей не связано с успеваемостью, при этом ее негативным предиктором является стратегия «косвенная деятельность» (то есть переключение на другую деятельность в случае возникновения сложностей) ( Гордеева, Шепелева , 2006).

На материале профессиональной деятельности С. Браун с коллегами показали, что копинг-стратегии являются модераторами негативного влияния эмоций на эффективность деятельности. В частности, выплескивание негативных эмоций на других людей усиливало неблагоприятный эффект негативных эмоций. Стратегия самоконтроля имела двойственный эффект: с одной стороны, она смягчала негативный эффект негативных эмоций, а с другой стороны, оказывала негативный эффект на результаты деятельности. Концентрация на проблеме (фокусировка) оказывала позитивное влияние на эффективность деятельности ( Brown, Westbrook, Challagalla , 2005).

Копинг-стратегии у детей и подростков

Исследования типичности копингов в разных возрастах показывают, что с возрастом развиваются и все более активно используются когнитивные типы копингов, включая эмоционально-ориентированные копинги, когнитивную переоценку, позитивный разговор с собой, переключение (управление) внимания, а также стратегии избегания/отвлечения ( Losoya, Eisenberg, Fabes , 1998). Кроме того, копинги становятся более разнообразными ( Donaldson, Prinstein, Danovsky et al., 2000). С другой стороны, по данным разных исследований, с возрастом дети реже ищут внешнюю социальную поддержку, чтобы справиться со стрессом ( Compas , 1998; Compa s, Connor-Smith, Saltzman et al., 2001).

По данным ряда исследователей, использование детьми и подростками проблемно-ориентированных копингов связано с уменьшением эмоциональных и поведенческих проблем, проблем в общении и в поведении, связанном с риском для здоровья у подростков ( Losoya, Eisenberg, Fabes , 1998). В целом, данные относительно возрастных изменений в использовании проблемно-ориентированных стратегий неясны и достаточно противоречивы. С другой стороны, более частое использование эмоционально-ориентированных копингов коррелирует с уровнем тревоги и депрессии ( Compas, Ey, Worsham et al., 1996), хотя в тех ситуациях, когда стрессор неконтролируем, они могут быть продуктивными ( Miller, Green , 1985).

Данные о связи избегания со здоровьем и эффективностью деятельности у детей и подростков достаточно противоречивы. С одной стороны, избегание коррелирует с депрессией, тревогой, интернализированными (то есть связанными с чрезмерным самоконтролем – например, тики – страхи) и экстернализированными проблемами (импульсивное поведение, трудности самоконтроля) в поведении, трудностями адаптации в школе, употреблением психоактивных веществ ( Losoya, Eisenberg, Fabes , 1998). С другой стороны, по некоторым исследованиям, такие дети чаще оцениваются учителями как социально успешные и имеют меньше проблем в школе. Неоднозначность полученных результатов может объясняться тем, что эффективность эмоционально-ориентированных копингов зависит от качества стрессоров, от контекста: избегание может быть полезно в неконтролируемых ситуациях ( Lazarus , 2006). Например, в исследовании израильских детей послевоенного периода избегание не было связано с симптомами посттравматического стресса (по Losoya, Eisenberg, Fabes , 1998).

Рис. 2 . Корреляции просоциального поведения/популярности (оценки учителей) с агрессивными, избегающими и пассивными видами копингов

( Losoya, Eisenberg, Fabes , 1998, p. 304)

В исследовании Н. Айзенберг с коллегами у детей оценивалась связь копинг-стратегий и социального функционирования, включая социально приемлемое/неагрессивное поведение и просоциальное поведение, в том числе популярность в классе (по Losoya, Eisenberg, Fabes , 1998). Когнитивное переструктурирование и инструментальные копинги (техническое преодоление стресса) были связаны с просоциальным и социально приемлемым поведением у детей всех возрастных групп от 4 до 12 лет. Поиск поддержки способствовал социальному функционированию только в возрасте 4–6 лет. Агрессивные виды копингов коррелировали со снижением социального функционирования, но не популярности детей в классе. Избегание положительно коррелировало с социально приемлемым поведением во всех возрастах, тогда как отреагирование эмоций (слезы, крик) – отрицательно (рис. 2).

У подростков выбор копинг-стратегий предсказывает их поведение в свободное время. Предпочтение активных способов совладания связано с большей вовлеченностью в структурированные и неструктурированные виды активности. Подростки, которые были активны при совладании со стрессом, предпочитали проводить свободное время с семьей, тогда как подростки, избегающие преодоления стрессовых ситуаций, реже проводили время с близкими ( Hutchinson, Baldwin, Oh , 2006).

В уже упоминавшемся исследовании И.М. Никольской и Р.М. Грановской изучались копинг-стратегии российских детей разного возраста и пола, имевших различные типы личности ( Никольская, Грановская , 2001). Было обнаружено, что по мере взросления у детей меняется частота использования различных стратегий совладания. Дети 7–9 лет чаще, чем дети 10–11-летнего возраста переключаются при возникновении трудностей на посторонние занятия: « гуляют, бегают, катаются на велосипеде » и « смотрят телевизор, слушают музыку ». Старшие дети несколько чаще осмысливают и рационализируют сложившуюся ситуацию. Выяснилось, что мальчики чаще других используют стратегии « мечтаю, представляю », « прошу прощения », « стараюсь расслабиться, оставаясь спокойным ». У девочек наиболее частыми были стратегии « обнимаю, прижимаю, глажу », « плачу, грущу », « смотрю телевизор, слушаю музыку », « стараюсь расслабиться, оставаясь спокойной ». Мальчики чаще, чем девочки, прибегали к таким стратегиям, как « борюсь, дерусь » и « дразню кого-нибудь », что соответствует многочисленным данным по вопросам межполовых различий. Кроме того, мальчики чаще прибегали ко сну как необходимому и эффективному способу восстановления физических сил. В исследовании И.И. Ветровой (2008) было показано, что в подростковом возрасте доля проблемно-ориентированных копингов и запроса на социальную поддержку увеличивается. Однако в то же время у подростков наблюдается частое использование стратегий отдыха и отвлечения.

Исследования совладающего поведения, характерного для детей разных возрастных групп, показывают также, что имеется сходство и различия в выборе копинг-стратегий в различных жизненных ситуациях. Так, типичные для детей и подростков 9–17 лет копинг-стратегии (такие как выдавание желаемого для действительное, активное решение проблемы и эмоциональная регуляция) оставались неизменными в различных стрессовых ситуациях четырех типов: отношениях с родителями, с братьями и сестрами, со сверстниками, а также в школе. В то же время, в трудных ситуациях во взаимоотношениях с братьями и сестрами дети чаще, чем в других сферах, используют такие способы совладания, как упреки по отношению к другим и реже – когнитивную переоценку. Старшие подростки, по сравнению с младшими детьми, использовали большее количество различных копинг-стратегий, безотносительно к жизненной сфере. В то же время, старшим подросткам больше свойственна самокритика ( Donaldson, Prinstein, Danovsky et al., 2000).

Здесь следует подчеркнуть, что эффективность используемых копинг-стратегий также зависят от возраста ребенка ( Kopp , 1982; Losoya, Eisenberg, Fabes , 1998). Самоотвлечение и самоуспокоение (например, ритмичное раскачивание) хороши для младенца или ребенка до 2 лет и далеко не столь эффективны для подростка. С возрастом изменяются и сами стрессоры: сепарация от родителей и контроль со стороны родителей, поступление в школу, отношения с ровесниками, пубертатное развитие подростка – все эти события выдвигают совершенно различные требования к копингам. Очевидно, что исследователям еще предстоит понять, какие копинг-стратегии становятся наиболее эффективными в разные возрастные периоды.

Тренинг совладания со стрессом

Хотя копинг-стратегии являются относительно стабильными характеристиками индивидов, специальные вмешательства могут оказывать на них свое влияние. Разработка такого рода интервенций приобретает особую значимость в сфере изложенных фактов о связи копинг-стратегий с успешным преодолением стресса, психологическим благополучием и успешным функционированием в деятельности. Эмпирическую базу для разработки тренингов совладания со стрессом составляют экспериментальные исследования переживания стресса. Так, в исследовании А. Степту и К. Фегель ( Steptoe, Voegel , 1986) было показано, что, если во время просмотра стрессогенного фильма испытуемым дается инструкция следить за своими телесными ощущениями, физиологические изменения в ответ на стресс менее выражены, хотя субъективное переживание стресса не отличается от такового в контрольной группе. В группе испытуемых, которых просили смотреть фильм отстраненно (условие интеллектуализации), не было выявлено отличий от контрольной группы. Тем не менее, исследование показывает хороший путь развития стратегий совладания со стрессом.

В исследовании М. Роу ( Rowe , 2006) было показано, что 6-недельный тренинг совладания со стрессом способствует развитию навыков эффективного применения копинг-стратегий и снижает вероятность выгорания. При наличии поддерживающих сессий после тренинга результат сохраняется в течение 4-летнего периода.

К настоящему времени разработано немало техник и тренингов умения справляться со стрессом. В целом такие тренинги ориентированы на то, чтобы научить людей техникам, которые должны им помочь предотвратить стресс или свести его к минимуму. Как правило, такого рода тренинги включают самые разные техники, в том числе обучение технике релаксации и умению проявлять ассертивность (настойчивость). В последние годы в качестве основных используются когнитивно-поведенческие техники. Они основаны на представлении о том, что стресс обусловлен негативно окрашенными непродуктивными автоматическими мыслями и иррациональными (неконструктивными) убеждениями. В процессе тренинга эти мысли и идеи заменяются более конструктивными и позитивными внутренними диалогами, человек начинает мыслить более гибко, видя альтернативы. Человека обучают подвергать сомнению, оспаривать, дискутировать негативные, иррациональные мысли, мешающие его благополучию, и заменять их более позитивными и конструктивными. Широко используется техника когнитивной реструктуризации, в результате чего человек изменяет свое представление о проблеме, из-за которой он испытывает стресс (начинает смотреть на нее другими глазами).

Релаксация – это набор приемов, ведущих к расслаблению: глубоко вздохнуть, представить себе что-то приятное (визуализация), убрать или свести к минимуму внешнюю стимуляцию (например, приглушить свет в комнате, сесть в кресло) или добавить успокаивающие стимулы (такие как тихая специально подобранная музыка, приятные запахи, картины или фотографии) ( Леонова, Кузнецова , 2006).

Д. Мейхенбаум разработал тренинг «Прививка от стресса» ( Meichenbaum , 1985, 1993). В нем объединены различные техники, в том числе релаксации и когнитивные стратегии. Тренинг построен на принципе, что человек сам способен развивать стратегии преодоления стресса, которые позволят ему в будущем противостоять и более серьезным стрессорам. На первом этапе тренинга участников обучают самому методу и дают информацию о том, как их когнитивные построения (представления, верования, установки) влияют на поведение. На втором этапе их обучают ряду специальных техник преодоления трудностей (в том числе когнитивному переструктурированию), а на третьей фазе участники сами отрабатывают эти техники.

Достаточно популярна в настоящее время библиотерапия – это освоение книг по самопомощи, как художественных (специально подобранных), так и профессиональной литературы. Как показали исследования, пособия по преодолению стресса были эффективны для студентов, у них снижалась экзаменационная тревога (по Брайт, Джонс , 2003). Двум группам студентов, испытывающим соответствующие проблемы, выдали книги о самопомощи, рассказывающие о релаксации, стратегиях совладания и «позитивном разговоре с собой». На протяжении четырех недель студенты должны были выполнять задания, предложенные в книга, и давать ответы на вопросы о содержании книг. В результате студенты из терапевтических групп показали меньше симптомов тревоги и беспокойства по сравнению с контрольными группами, и эти улучшения сохранились через месяц.

Измерение копинг-стратегий в англоязычных исследованиях

Существует большое число разнообразных опросников, предназначенных для диагностики стратегий совладания, некоторые из них предназначены для исследования отдельных возрастных групп, другие посвящены изучению стратегий совладания в конкретных трудных жизненных ситуациях (преодоления болезни и т. п.).

Наиболее часто в психологический практике используются два опросника – «Опросник способов совладания» (WOC), разработанный Р. Лазарусом и С. Фолкман (Ways of Coping Questionnaire – Lazarus, Folkman , 1984) и «Опросник совладания со стрессом (COPE)», авторами которого являются Ч. Карвер, М. Шейер и Ж. Вентрауб ( Carver, Scheier, Wentraub , 1989).

Опросник WOC был специально разработан для измерения совладания со стрессом в конкретных ситуациях. Он состоит из восьми субшкал, которые включают в себя такие способы совладания, как конфронтация, дистанцирование, самоконтроль, поиск социальной поддержки, принятие ответственности, избегание, решение проблемы и позитивная переоценка ситуации. Однако в ряде и зарубежных, и отечественных исследований показывается, что факторная структура часто бывает очень различной – вместо 8 типов совладания, ответы испытуемых распределяются по 3–9 факторам.

Опросник СОРЕ предназначен для измерения как ситуационных копинг-стратегий, так и лежащих в их основе диспозиционных стилей. Изначально опросник состоял из тринадцати шкал, в дальнейшем к ним были добавлены еще две, измеряющие использование алкоголя и наркотиков и юмора как средства совладания. В отличие от многих других методик диагностики стратегий совладания, основывающихся на данных факторного анализа (на статистическом подходе), авторы методики COPE Ч. Кавер, М. Шейер и Д. Вентрауб при его разработке основывались на двух теоретических подходах – подходе Лазаруса и на их собственной модели саморегуляции поведения ( Scheier, Carver , 1988). Однако, в отличие от Лазаруса, авторы методики полагают, что проводимое им разграничение между сфокусированными на проблеме и сфокусированными на эмоциях способами совладания является слишком упрощенным. Опросник оценивает широкий набор копинг-стратегий, хорошо валидизирован и часто используется в исследованиях, посвященных дистрессу и психологическому благополучию.

Опросник состоит из 60 пунктов, объединенных в 15 шкал, в настоящее время имеется также и его сокращенная версия ( Carver , 1997). Измеряются следующие стратегии совладания:

• активное преодоление (активные шаги или прямые действия, направленные на преодоление стрессовой ситуации);

• планирование (обдумывание того, как действовать в отношении трудной жизненной ситуации, разработка стратегий поведения);

• подавление конкурирующих видов активности (избегание отвлечения другими видами активности и, возможно, игнорирование других вещей, с тем, чтобы активнее справляться со стрессовой ситуацией);

• сдерживание совладания (ожидание подходящего для действий момента и воздерживание от слишком поспешных, импульсивных действий);

• поиск социальной поддержки инструментального характера (стремление получить совет, помощь или информацию);

• поиск социальной поддержки по эмоциональным причинам (стремление найти эмоциональную, моральную поддержку, сочувствие и понимание);

• концентрация на эмоциях и их высвобождении (фокусировка на неприятных эмоциях, неприятностях и выражении чувств);

• позитивная реинтерпретация (переформулирование) ситуации и рост (попытки переосмыслить стрессовую ситуацию в позитивном ключе);

• отрицание (отказ верить в случившееся или попытки отрицать его реальность);

• принятие (принятие реальности стрессовой ситуации);

• обращение к религии (обращение к помощи Бога, религии);

• употребление алкоголя, наркотиков (использование алкоголя, лекарственных средств или наркотиков как способ избегания проблемы и улучшения самочувствия);

• юмор (шутки и смех по поводу ситуации);

• поведенческое отключение, отказ от достижения цели (регулирование усилий, направленных на взаимодействие со стрессором);

• умственное отключение (использование различных видов активности для отвлечения от неприятных мыслей, связанных с проблемой, например фантазирование, сон).

При формулировке пунктов шкалы выделяются «копинговые действия» (то, что человек чувствует, думает или делает при встрече с трудностями), которые, как правило, группируются в копинг-стратегии. Далее стратегии могут быть сгруппированы в «копинговые стили» («копинговые тактики», «копинговые ресурсы»). Таким стилем, например, может быть «обращение к другим за помощью». (Иногда термины «копинговые действия» и «копинг-стратегии» используются как взаимозаменяемые, в то время как «копинговые стили» относят к действиям или стратегиям, которые последовательно используются индивидом для того, чтобы справиться со стрессом – Frydenberg, Lewis , 1996.)

COPE предназначен для измерения как ситуационных реакций (стратегий), так и для лежащих в их основе диспозиционных стилей, в зависимости от того, связаны ли оценки респондентов с их «обычными» способами реагирования или со специфическими трудными жизненными (стрессовыми) ситуациями.

Существуют и другие опросники совладающего поведения, которые специально предназначены для респондентов отдельных возрастных групп ( Schwarzer, Schwarzer , 1996).

В имеющихся методиках респондентов спрашивают, как они обычно действуют (диспозиционный подход) или вероятнее всего будут действовать в предполагаемых стрессогенных ситуациях (ситуационный подход). Соответственно, есть методики, предназначенные для измерения копинг-стратегий в определенных стрессовых ситуациях.

В обобщающей работе К. Кларка с коллегами ( Clark, Bormann, Cropanzano et al., 1995), посвященной проверке валидности трех опросников совладающего поведения, в число которых входили Опросник способов совладания (WOC) и Опросник совладания со стрессом (COPE), было показано, что надежность – согласованность различных субшкал опросников варьирует в пределах 0,36–0,83 (WOC) и 0,49–0,91 (COPE) [8] . При этом большая часть шкал в обоих опросниках согласована на достаточном уровне значимости более 0,75–0,80, особенно это касается COPE. Конфирматорный факторный анализ подтверждает факторные структуры обоих опросников на высоком уровне значимости p<0,001 (все статистические показатели оценки модели приближались к достаточным [9] ). Помимо этого, были выявлены взаимные корреляции некоторых субшкал методик (избегание, поиск помощи, активное совладание и планирование), что подтверждает внешнюю (конвергентную) валидность методик. Способы совладания, измеренные при помощи обоих методик, позволяют предсказать (p<0,01) уровень стресса, наличие соматических симптомов, удовлетворенность жизнью, выраженность позитивного и негативного аффекта. В наибольшей степени копинги связаны с выраженностью аффекта, соматической симптоматикой и удовлетворенностью жизнью. В среднем COPE по сравнению с WOC позволяет более эффективно предсказать все переменные (процент дисперсии данных, объясняемой COPE, варьирует от 0,19 для уровня стресса до 0,40–0,41 для выраженности аффекта, тогда как процент дисперсии данных, объясняемой WOC, составляет от 0,18 для стресса до 0,28–0,33 для аффективности).

Русскоязычные методы измерения способов совладания и основные результаты их применения [10]

«Опросник способов совладания» [11] (Ways of Coping Questionnaire – Lazarus, Folkman , 1984) неоднократно переводился на русский язык (Л.И. Вассерманом, Т.Л. Крюковой, И.А. Джидарьян и др.) и повторно апробировался либо модифицировался (например, Е.В. Битюцкой) и используется во многих исследованиях, однако данные о его валидности и надежности неоднозначны. Наиболее масштабная апробация проводилась под руководством Л.И. Вассермана ( Вассерман, Иовлев, Исаева и др., 2009) на выборке более 1600 практически здоровых взрослых испытуемых. В подвыборке из 100 испытуемых тест-ретестовая надежность за период 1 месяца составила 0,84, что является достаточно высоким показателем. По результатам апробации опросника, проведенной Т.Л. Крюковой (2010) и ее учениками на выборке из 600 испытуемых, надежность – согласованность (альфа Кронбаха) составила от 0,39 до 0,62 для разных шкал, что свидетельствует о низкой согласованности шкал. Факторный анализ при 8-факторном решении объясняет лишь небольшой процент дисперсии данных. Схожие результаты были получены И.А. Джидарьян (2001): факторный анализ выявил 10-факторное решение, которое лишь частично соответствует англоязычному, объясняет малый процент дисперсии данных, характеризуется малой устойчивостью (не получило подтверждения на нашей выборке – Леонтьев, Рассказова , 2006). По всей видимости, проблема нестабильности факторного решения характерна для опросника в целом. Уже Р. Лазарус пишет о целесообразности использования проблемно-ориентированных и эмоционально-ориентированных копингов как более стабильных оценок.

Тем не менее, имеется достаточно много свидетельств внешней и конструктной валидности методики WCQ в различных областях ( Вассерман, Иовлев, Исаева и др., 2009; Крюкова , 2002, 2010). При сопоставлении данных испытуемых различных профессий (моряки-подводники, военнослужащие с диагнозом расстройства адаптации, курсанты военного университета) выявлены значимые различия групп по субшкалам дистанцирования, избегания, планирования, положительной переоценки ( Вассерман, Иовлев, Исаева и др., 2009). В исследовании пациентов с воспалительными заболеваниями кишечника и синдромом раздраженного кишечника (N=130) было показано ( там же ), что больные с воспалительными заболеваниями кишечника и высоким уровнем неврозоподобной симптоматики чаще используют стратегии конфронтации и принятия ответственности. При более тяжелом течении заболевания больные реже обращаются за социальной поддержкой и используют стратегию планирования. Исследование 99 пациентов с невротическими, соматоформными расстройствами и расстройствами адаптации ( там же ) показало преобладание у них стратегий поиска социальной поддержки, принятия ответственности и планирования решения проблемы, что интерпретируется авторами как преобладание стратегий, направленных на снижение эмоционального дискомфорта и разрешение проблемных ситуаций. В исследовании В.Е. Куфтяк с использованием WSQ (Совладающее поведение в семье…, 2008) семейных пар на разных этапах семьи было показано, что мужья и жены предпочитают разные стратегии совладания в трудных ситуациях на этапах формирующейся семьи, появления нового члена семьи, дошкольника и подростка. В деструктивных семьях, часто использующих физические наказания ребенка, оба родителя чаще используют конфронтативный копинг, дистанцирование и избегание и реже – самоконтроль, принятие ответственности и планирование. В исследовании старшеклассников, проведенном Е.С. Замышляевой, в условиях приближающегося ЕГЭ у сельских учащихся, по сравнению с городскими, было выявлено повышение по шкалам дистанцирования, избегания и положительной переоценки (см. Крюкова , 2010).

К настоящему моменту существует две русскоязычных версии методики COPE. В первом случае ( Иванов, Гаранян , 2010) апробация проводилась на выборке, включающей 411 условно здоровых испытуемых и 112 пациентов с психическими расстройствами. По результатам факторного анализа авторы несколько изменили шкалы опросника: была расширена шкала активного копинга, выделена как самостоятельная шкала позитивного переопределения, а поиск эмоциональной и инструментальной социальной поддержки был объединен в одну шкалу. Надежность – согласованность составила 0,43–0,89 для различных субшкал, являясь низкой для 5 из 15 субшкал (менее 0,6–0,7) и неприемлемой для двух субшкал (0,4–0,5). Была показана достаточно высокая ретестовая надежность методики, а также выявлены корреляции субшкал с опросником способов совладания. Во втором случае ( Гордеева, Осин, Рассказова и др., 2010) в ходе апробации пункты субшкал с низкой надежностью (первый этап, N=292) были заново сформулированы, что позволило достичь показателей надежности, соответствующих или превышающих англоязычные показатели. На этом втором этапе (второй этап, N=148) надежность субшкал составила 0,66–0,92 при двух субшкалах с невысокими показателями (0,66–0,70). Единственной субшкалой с низкой надежностью оказалась шкала мысленного ухода от проблемы (альфа Кронбаха 0,41), что соответствует англоязычным данным (альфа Кронбаха 0,45). Авторская структура субшкал не менялась. При оценке внешней валидности использовались опросники удовлетворенности жизнью, жизнестойкости, диспозиционной витальности, диспозиционного оптимизма, опросник когнитивной регуляции эмоций. Социальная желательность методики оценивалась при помощи опросника социальной желательности BIDR.

Т.Л. Крюковой (2010) осуществлена адаптация на русском языке методики Копинг-поведение в стрессовых ситуациях ( Coping Inventory for Stressful Situations – GRI–VI ) Н. Эндлера и Дж. Паркера ( Endler, Parker , 1990). Была показана высокая надежность – согласованность шкал методики (альфа Кронбаха от 0,7 до 0,87 для разных шкал; согласованность половин опросника 0,90). Трехфакторная структура опросника соответствует авторской и объясняет более 60 % дисперсии данных.

Н.Е. Водопьянова и Е.С. Старченкова (см. Водопьянова , 2009) апробировали методику Стратегический подход к копингу SACS (Strategic Approach to Coping Scale), разработанную С.Е. Хобфолом ( Hobfoll , 1998). Предложенная им модель имеет две основные оси: просоциальная – асоциальная, активная – пассивная и дополнительную ось: прямая – косвенная. Внешняя валидность опросника проверялась при помощи корреляционного анализа шкал методики со шкалами 16-факторного теста Кетелла и тестом Элерса.

Е.С. Старченковой (2009) проведена апробация опросника проактивного совладающего поведения (Proactive Coping Inventory, PCI – Greenglas, Schwarzer, Taubert , 1999). Опросник состоит из 52 утверждений ( Старченкова , 2010) и шести субшкал (проактивное совладание, рефлексивное совладание, стратегическое планирование, превентивное совладание, поиск инструментальной и эмоциональной социальной поддержки). Согласно полученным к настоящему моменту данным (N=226 – Старченкова , неопубл. [12] ), распределения по всем субшкалам не отличаются от нормальных. Альфа Кронбаха варьирует от 0,69 до 0,88, что является достаточным показателем. Показатели тест – ретестовой надежности высоки и значимы. С целью проверки внешней валидности субшкалы исследовались корреляция методики с другими методиками диагностики копинг-стратегий. Проведен сравнительный анализ выраженности проактивного совладающего поведения в выборках врачей и преподавателей.

На русском языке существует несколько шкал для измерения выраженности копинг-стратегий у детей и подростков. Как правило, методики адаптируются для конкретных целей исследования. Т.Л. Крюковой (2010) адаптирована Юношеская копинг-шкала (Adolescent Coping Scale) Э. Фрайденберг и Р. Льюиса ( Frydenberg, Lewis , 1996). В.М. Ялтонским и Н.А. Сиротой (2008) была адаптирована методика оценки копинг-стратегий в школьном возрасте. В работе И.М. Никольской и Р.М. Грановской, посвященной изучению связей между способами психологической защиты у детей различного пола и возраста и различными типами личности, использовалась диспозиционная шкала копинг-стратегий. Стрессовые события не конкретизировались, в то время как выделялось большое количество вариантов поведения детей в обобщенных «трудных и неприятных ситуациях» ( Никольская, Грановская , 2001).

Трудности измерения совладающего поведения

В большинстве исследований копинги измеряются ретроспективно. По последним данным, это искажает оценки: ретроспективно люди склонны недооценивать когнитивные и переоценивать поведенческие копинги, которые они использовали ( Stone, Schwartz, Shiffman et al., 1998). Корреляции между экологическими и ретроспективными измерениями средние или несколько выше средних – по разным данным, 0,47–0,68.

Как правило, в методиках измерения копингов необходимо описать конкретную стрессовую ситуацию, в других опросниках требуется обобщенный ответ («Что Вы обычно делаете в трудной ситуации»). Ситуативные оценки копингов не совпадают с диспозициональными (обобщенными) оценками ( Bouchard, Guillemette, Landry-Leger , 2004), даже если испытуемых просят выделить основные стрессовые события за неделю и по ним рассчитывают интегративные баллы по копингам за неделю. Обобщенные и конкретные оценки разделяют 23–36 % вариативности данных, то есть не совпадают более чем в половине случаев. И диспозициональный, и ситуативный стресс (его интегративная оценка за определенный период времени) связаны с психологическим переживанием дистресса и определяются личностными переменными и особенностями когнитивной оценки ситуации, однако, связь эта различна. Интересно, что ситуативный копинг связан с дистрессом непосредственно, а диспозициональный – опосредствованно, через ситуативный копинг. Ситуативный копинг удается предсказать на основе диспозиционального копинга и когнитивных оценок. Причем проблемно-ориентированные копинги связаны со вторичной оценкой ситуации (оценкой своих способностей), а дистанцирование/избегание – с первичной оценкой (оценкой ситуации). В случае ситуативных оценок копингов личностные черты (нейротизм, экстраверсия, открытость) объясняют значительную часть дисперсии проблемно-ориентированных копингов и дистанцирования/избегания. При оценке диспозиционального копинга только нейротизм и открытость слабо связаны с дистанцированием/избеганием, но не с проблемно-ориентированными копингами.

В последних работах Р. Лазарус ( Lasarus , 2006) настаивает на важности процессуальных измерений копингов при помощи интервью. Данные, полученные при помощи нарративных методов, не коррелируют с данными опросников, но позволяют предсказывать, например, скорость выздоровления и наличие осложнений после хирургического вмешательства.

Заключение

Итак, исследования показывают, что негативные последствия столкновения с трудными жизненными ситуациями могут быть смягчены адаптивными стратегиями их преодоления (совладания). Именно поэтому копинг-стратегии являются важным предиктором психологического благополучия, здоровья и успешности деятельности. Однако большая часть позитивных результатов связана с обобщенным делением стратегий совладания на проблемно– и эмоционально-ориентированные, а также по критериям приближения (активности) и избегания. Многообещающими являются исследования разнообразия копинг-стратегий и гибкости их применения. Полученные данные позволяют рассматривать копинг-стратегии в структуре личностного потенциала как фактор обеспечения по меньшей мере некоторых важных этапов саморегуляции.

Копинг-стратегии являются своеобразным медиатором, через который глубинные психологические конструкты обеспечивают саморегуляцию поведения в стрессовой ситуации. Этим определяется их связь, с одной стороны, с компонентами личностного потенциала и, с другой стороны, с различными аспектами ситуации и ее когнитивной оценкой. В большей степени связь с параметрами оценки характерна для ситуативных, а не диспозициональных измерений копинг-стратегий.

Литература

Абитов И.Р. Антиципационная состоятельность в структуре совладающего поведения (в норме и при психосоматических и невротических расстройствах): Автореф. дис… канд. психол. наук. Казань, 2007.

Александрова Л.А. Психологические условия адаптации личности к условиям повышенного риска природных катастроф: Автореф. дис. … канд. психол. наук. М., 2004.

Анцыферова Л.И. Личность в трудных жизненных условиях: переосмысливание, преобразование ситуаций и психологическая защита // Психол. журн. 1994. Т. 15. № 1. С. 3—18.

Белорукова Н.О. Семейные трудности и совладающее поведение на разных этапах жизненного цикла семьи: Дис. … канд. психол. наук. Кострома, 2006.

Бодров В.А. Психологический стресс: развитие и преодоление. М.: Per Se, 2006.

Битюцкая Е.В. Когнитивное оценивание и стратегии совладания в трудных жизненных ситуациях: Дис. … канд. психол. наук. М., 2007.

Брайт Дж., Джонс Ф. Стресс. Теории, исследования, мифы. СПб.: Прайм-Еврознак, 2003.

Вассерман Л.И., Иовлев Б.В., Исаева Е.Р., Трифонова Е.А., Щелкова О.Ю., Новожилова М.Ю., Вукс А.Я. Методика психологической диагностики способов совладания со стрессовыми и проблемными для личности ситуациями. СПб.: Психоневрол. ин-т им. В.М. Бехтерева, 2009.

Вассерман Л.И., Абабков В.А., Трифонова Е.А. Совладание со стрессом. Теория и психодиагностика. СПб.: Речь, 2010.

Ветрова И.И . Связь совладающего поведения с контролем поведения и психологической защитой в системе саморегуляции // Совладающее поведение. Современное состояние и перспективы / Под ред. А.Л. Журавлева, Т.Л. Крюковой, Е.А. Сергиенко. М.: ИП РАН, 2008. С. 179–196.

Водопьянова Н.Е. Психодиагностика стресса. СПб.: Питер, 2009.

Гордеева Т.О., Шепелева Е.А. Гендерные различия в академической и социальной самоэффективности и копинг-стратегиях у современных российских подростков // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 14. Психология. 2006. № 3. С. 78–85.

Гордеева Т.О., Осин Е.Н., Рассказова Е.А., Сычев О.А., Шевяхова В.Ю. Диагностика копинг-стратегий: адаптация опросника COPE // Психология стресса и совладающего поведения в современном российском обществе. Материалы II международной научно-практической конференции. Кострома, 23–25 сентября 2010 / Под ред. Т.Л. Крюковой, М.В. Сапоровской, С.А. Хазовой. Кострома: КГУ им. Н.А. Некрасова, 2010. Т. 2. С. 195–197.

Гущина Т.В. Защитное и совладающее поведение в дисфункциональной семье в период кризиса: Дис. … канд. психол. наук. Кострома, 2006.

Джидарьян И.А. Представления о счастье в российском менталитете. СПб.: Алетейя, 2001.

Иванов П.А., Гаранян Н.Г. Апробация опросника копинг-стратегий (COPE) // Психологическая наука и образование. 2010. № 1. С. 82–93.

Корнев К.И. Проблема совладающего поведения ВИЧ-инфицированных больных // Вестник Омского ун-та. Сер. «Психология». 2006. № 2. С. 17–24.

Крюкова Т.Л. Методика диагностики копинг-стратегий: Юношеская копинг-шкала // Психология и практика: Сб. науч. тр. Вып. 1 / Отв. В.А. Соловьева. Кострома: Изд-во КГУ им. Н.А. Некрасова, 2002. С. 23–31.

Крюкова Т.Л. Психология совладающего поведения. Кострома, Авантитул, 2004.

Крюкова Т.Л. Возрастные и кросс-культурные различия в стратегиях совладающего поведения // Психол. журн. 2005. Т. 26. № 2. С. 5—15.

Крюкова Т. Л. Человек как субъект совладающего поведения // Совладающее поведение. Современное состояние и перспективы / Под ред. А.Л. Журавлева, Т.Л. Крюковой, Е.А. Сергиенко. М.: ИП РАН, 2008. С. 55–66.

Крюкова Т.Л. Методы изучения совладающего поведения: три копинг-шкалы. Кострома: Изд-во КГУ им. Н.А. Некрасова, 2010.

Куфтяк Е.В. Совладающее поведение в семье, регулярно применяющей физические наказания детей: Дис. … канд. психол. наук. Кострома, 2003.

Леонова А. Б., Кузнецова А. С. Психологические технологии управления состоянием человека. М.: Смысл, 2007.

Леонтьев Д.А., Рассказова Е.И. Тест жизнестойкости. М.: Смысл, 2006.

Муздыбаев К. Стратегия совладания с жизненными трудностями // Журн. социол. и соц. антропологии. 1998. Т. 1. Вып. 2. С. 100–111.

Муздыбаев К. Оптимизм и пессимизм личности // Соц. исследования. 2003. Т. 12. С. 87–96.

Нартова-Бочавер С.К. «Coping Behavior» в системе понятий психологии личности // Психол. журн. 1997. Т. 18. № 5. С. 20–30.

Никольская И.М., Грановская Р.М. Психологическая защита у детей. СПб.: Речь, 2001.

Подобина О.Б. Совладающее поведение женщины на этапе принятия роли матери: Дис. … канд. психол. наук. Кострома, 2005.

Прихидько А.И. Социально-психологический анализ адаптации ученых к социальным изменениям: Дис. … канд. психол. наук. М., 2006.

Русина Н. А. Копинг-ресурсы личности как основа ее здоровья // Совладающее поведение. Современное состояние и перспективы / Под ред. А.Л. Журавлева, Т.Л. Крюковой, Е.А. Сергиенко. М.: ИП РАН, 2008. С. 197–216.

Сапоровская М.В . Детско-родительские отношения и совладающее (копинг) поведение родителей как факторы школьной адаптации первоклассников: Дис. … канд. психол. наук. Кострома, 2003.

Старченкова Е.С. Концепция проактивного совладающего поведения // Вестник СПб. гос. ун-та. Сер. 12. Психология. 2009. Вып. 2. Ч. 1. С. 198–205.

Старченкова Е.С. Занятие 15. Изучение проактивного совладающего поведения // Психология менеджмента: практикум / Под ред. проф. Г.С. Никифорова. СПб.: Речь, 2010.

Хазова С.А. Совладающее поведение одаренных старшеклассников: Дис. … канд. психол. наук. Кострома, 2002.

Шагарова И.В. Личностные детерминанты и типы копинг-поведения в ситуации потери работы: Дис. … канд. психол. наук. Ярославль, 2008.

Шепелева Е.А. Особенности учебной и социальной самоэффективности школьников: Автореф. дис. … канд. психол. наук. М.: Моск. ун-т, 2008.

Ялтонский В. М., Сирота Н.А. Психология совладающего поведения: развитие, достижения, проблемы, перспективы // Совладающее поведение. Современное состояние и перспективы / Под ред. А.Л. Журавлева, Т.Л. Крюковой, Е.А. Сергиенко. М.: ИП РАН, 2008. С. 21–54.

Antonovsky A. The Sense of Coherence as a Determinant of Health // Behavioral Health: a Handbook of Health Enhancement and Disease Prevention / J.D. Matarazzo, N. Miller (Eds.). N.Y.: Wiley, 1984. P. 194–202.

Antonovsky A. The Life Cycle, Mental Health and the Sense of Coherence // Israel Journal Psychiatry. 1985. Vol. 22. № 4. P. 273–280.

Bandura A. Human agency in social cognitive theory // American Psychologist. 1989. Vol. 44 (9). P. 1175–1184.

Bedi G., Brown S. Optimism, coping style and emotional well-being in cardiac patients // British Journal of Health Psychology. 2005. Vol. 1. P. 57–70.

Bouchard G., Guillemette A., Landry-Leger N. Situational and dispositional coping: an examination of their personality, cognitive appraisals and psychological distress // European Journal of Personality. 2004. Vol. 18. P. 221–238.

Bowman G., Stern M. Adjustment tooccupational stress: the relationship of perceived control to effectiveness of coping strategies // Journal of Councelling Psychology. 1995. Vol. 42 (3). P. 294–303.

Brown S. P., Westbrook R.A., Challagalla G. Good Cope, Bad Cope: Adaptive and maladaptive doping strategies following a critical negative work event // Journal of Applied Psychology. 2005. Vol. 90. № 4. P. 982–798.

Carver C.S. You want to measure coping but your protocol’s too long: Consider the Brief COPE // International Journal of Behavioral Medicine. 1997. Vol. 4. P. 92—100.

Carver C. S., Connor-Smith J. Personality and Coping // Annual Review of Psychology. 2010. Vol. 61. P. 679–704.

Carver C. S., Scheier M.F. A control-process perspective on anxiety // Anxiety. Research: An International Journal. 1988. Vol. 1. P. 17–22.

Carver C.S., Scheier M.F., Weintraub J.K.  Assessing coping strategies: A theoretically based approach // Journal of Personality and Social Psychology. 1989. Vol. 56. P. 267–283.

Cheng C., Cheung M. Cognitive processes underlying coping flexibility: differentiation and integration // Journal of Personality. 2005. Vol. 73 (4). P. 859–880.

Clark K. C., Bormann C., Cropanzano R., James K. Validation evidence for three coping measures // Journal of Personality Assessment. 1995. Vol. 65 (3). P. 434–455.

Compas B. An agenda for coping research and theory: basic and applied developmental issues / International Journal of Behavioral Development. 1998. Vol. 22 (2). P. 231–237.

Compas B.E., Banez G.A., Malcarne V., Worsham N. Percieved control and coping with stress: a developmental perspective // Journal of Social Issues. 1991. Vol. 47 (4). P. 23–34.

Compas B.E., Ey, S., Worsham, N.L., Howel, D.C .. When mom and dad has cancer: II. Coping, cognitive appraisals and psychological distress in children of cancer patients // Child Development. 1996. Vol. 15. P. 167–175.

Compa, B.E., Connor-Smith J., Saltzman S., Thomsen A., Wadsworth S. Coping with stress during childhood and adolescence: problems, progress, and potential in theory and research // Psychological Bulletin. 2001. Vol. 127 (1). P. 87—127.

Connor-Smith J.K., Flachsbart C. Relations between personality and coping: a meta-analysis // Journal of Personality and Social Psychology. 2007. V. 93. P. 1080–1107.

Costa P.T., Somerfield M.R., McCrae R.R. Personality and coping: A reconceptualizatio / Handbook of coping: Theory, research, applications / M. Zeidner, N.S. Endler (Eds.). N.Y.: Wiley, 1996. P. 44–61.

Cramer P. Coping and defensive mechanisms: What’s the difference? // Journal of Personality. 1998. Vol. 66. P. 919–946.

Dolbier K., Smith S., Steinhardt M. Relationships of protective factors to stress and symptoms of illness // American Journal of Health Behavior. 2007. Vol. 31 (4). P. 423–433.

Donaldson D., Prinstein M.J., Danovsky M., Spirito A. Patterns of children’s coping with life: Implications for clinicians. // American Journal of Orthopsychiatry. 2000. Vol. 70. P. 351–359.

Dubow E.F., Tisak J. The relation between stressful life events and adjustment in elementary school children: The role of social support and social problem-solving skills // Child Development. 1989. Vol. 60. P. 1412–1423.

Edwards S. Physical exercise and psychological well-being // South African Journal of Psychology. 2006. Vol. 36 (2). P. 357–373.

Eisenberg N., Fabes R.A., Murphy B., Maszk P., Smith M., Karbon N. The role of emotionality and regulation in children’s social functioning: A longitudinal study / Child Development. 1995. Vol. 66. P. 1239–1261.

Endler N.S., Parker J.D. Multidimensional Assessment of Coping: A Critical Evaluation // Journal of Personality and Social Psychology. 1990. Vol. 58 (5). P. 844–854.

Folkman S., Moscowitz J. Coping: pitfalls and promise // Annual Reveiw of Psychology. 2004. Vol. 55. P. 775–774.

Folkman S., Schaefer C., Lazarus R. Cognitive Processes as Mediators of Stress and Coping // Human Stress and Cognition: An information processing approach. Chapter 9 / V. Hamilton, D.M. Warburton (Eds.). Chichester: Wiley, 1979. P. 265–298.

Fontaine K., Manstead A., Wagner H. Optimism, perceived control over stress and coping // European Journal of Personality. 1993. Vol. 7. P. 267–281.

Franks H., Roescher M. Appraisals and coping in people living with cancer: a meta-analysis // Psycho-oncology. 2006. Vol. 15. P. 1027–1037.

Fry P. S. Perfectionism, humor and optimism as moderators of health outcomes and determinants of coping // Genetic, Social & General Psychology Monographs. 1995. Vol. 121 (2). P. 34–52.

Frydenberg, E., Lewis, R. The Adolescent Coping Scale: Multiple forms and applications of a self report inventory in a counselling and research context // European Journal of Psychological Assessment. 1996. Vol. 12. P. 224–235.

Frydenberg E., Lewis R . Teaching Coping to adolescents: when and to whom? // American Educational Research Journal. 2000. Vol. 37. № 3. P. 727–745.

Geist-Martin P., Ray E.B., Sharf B.F. Communicating health: Personal, cultural and political complexities. – Belmont: Wadsworth/Thomson Learning, 2003.

Greenglass E.R., Schwarzer R., Taubert S . The Proactive Coping Inventory (PCI): A Multidimensional Research Instrument. 1999. URL: /

Hardie E., Critchley C., Morris Z . Self-coping complexity: role of self-construal in relational, individual and collective coping styles and health outcomes // Asian Journal of Social Psychology. 2006. Vol. 9. P. 224–235.

Heijmans M., Rijeken M., Foets M., de Ridder D., Schreurs K., Bensing J . The stress of being chronically ill: from desease-specific to task-specific aspects // Journal of Behavioral Medicine. 2004. Vol. 27 (3). P. 255–270.

Hobfoll S.E. Stress, culture, and community: The psychology and philosophy of stress. N.Y.: Plenum, 1998.

Hutchinson S., Baldwin C., Oh S. Adolescent coping: exploring adolscents’ leisure-based responses to stress // Leisure Sciences. 2006. Vol. 28. P. 115–131.

Johnson M. Approaching the salutogenesis of sense of coherence: the role of ‘active’ self-esteem amd coping // Behavioral Journal of Health Psychology. 2004. Vol. 9. P. 419–432.

Kopp C. Antecedents of self-regulation: A developmental perspective // Developmental Psychology. 1982. Vol. 18. P. 199–214.

Kuiper N., Martin R. Laughter and stress in daily life: relation to positive and negative affect // Motivation and Emotion. 1998. Vol. 22 (2). P. 133–152.

Lambert V., Lambert C., Petrini M., Xiao M., Zhang Y. Workplace and social factors associated with physical and mental health in hospital nurses in China // Nursing and Health Sciences. 2007 a . Vol. 9. P. 120–126.

Lambert V., Lambert C., Petrini M., Li X., Zhang Y. Predictors of physical and mental health in hospital nurses withing the people’s Republic of China // International Nursing Review. 2007 b. Vol. 54. P. 85–91.

Lazarus R.S. Coping theory and research: Past, present, and future // Psychosomatic Medicine. 1993. Vol. 55. P. 234–247.

Lazarus R . Emotions and interpersonal relationships: toward a person-centered conceptualization of emotions and coping // Journal of Personality. 2006. V. 74. № 1. P. 9—43.

Lazarus R., Folkman S . Stress, appraisal and coping. N.Y.: Springer, 1984.

Losoya S., Eisenberg N., Fabes R . Developmental issues in the study of coping // International Journal of Behavioral Development. 1998. Vol. 22 (2). P. 287–313.

MacCrae R., Costa P. Personality, coping and coping effectiveness in an adult sample // Journal of Personality. 1986. Vol. 54 (2). P. 385–405.

Maddi S. Creating Meaning Through Making Decisions // Wong P.T.P., Fry P.S. The Human Quest For Meaning: A Handbook of Psychological Research and Clinical Applications. Mahwah (NJ): Lawrence Erlbaum Associates, 1998 a . P. 1—26.

Maddi S. Dispositional Hardiness in Health and Effectiveness // Encyclopedia of Mental Health / H.S. Friedman (Ed.). San Diego (CA): Academic Press, 1998 b . P. 323–335.

Maddi S. The Personality Construct of Hardiness: Effects on Experiencing, Coping and Strain // Consulting Psychology Journal: Practice and Research. 1999. Vol. 51. № 2. P. 83–94.

Maddi S., Kobasa S. The hardy executive: Health under stress. Homewood (IL): Dow Jones-Irwin, 1984.

Meichenbaum D. Stress inoculation training. N.Y.: Pergamon Press, 1985.

Meichenbaum D. Stress inoculation training: A twenty year update // Principles and practices of stress management / R.L. Woolfolk, P.M. Lehrer (Eds.). N.Y.: Guilford Press, 1993.

Miller S.M., Green M.L .. Coping with stress and frustration: Origins, nature and development // The socialization of emotions / M. Lewis, C. Saarni (Eds.). N.Y.: Plenum, 1985. P. 263–314.

Miceli M. Castelfranchi C. Further distinction between coping and defensive mechanisms // Journal of Personality. 2001. Vol. 69. № 2. P. 287–296.

Moos R.H., Holahan C.J.  Dispositional and Contextual Perspectives on Coping: Toward an Integrative Framework / Journal of Clinical Psychology. 2003. Vol. 59. P. 1387–1403.

Pollard C., Kennedy P. A longitudinal analysis of emotional impact, coping strategies and post-traumatic psychological growth following spinal cord injury: a 10-year review // British Journal of Health Psychology. 2007. Vol. 12. P. 347–362.

Ptacek J.T., Smith R.E., Zanas J. Gender, appraisal and coping: a longitudinal analysis // Journal of personality. 1992. Vol. 60 (4). P. 747–768.

Rowe M . Four-year longitudinal study of behavioral change in coping with stress // American Journal of Health Behavior. 2006. Vol. 30 (6). P. 602–612.

Schwarzer R., Knoll N. Positive coping: Mastering demands and searching for meaning. Chapter 25 // Lopez S.J., Snyder C.R. Handbook of positive psychological assessment. Washington (DC): American Psychological Association, 2002.

Schwarzer R., Schwarzer C. A critical survey of coping instruments // Handbook of coping: Theory, research and applications / M. Zeidner, N.S. Endler (Eds.). N.Y.: Wiley, 1996. P. 107–132.

Segerstrom S., Taylor S., Kemeny M., Fahey J. Optimism is associated with mood, coping and immune change in response to stress // Journal of Personality and Social Psychology. 1998. Vol. 74. № 6. P. 1646–1655.

Solberg Nes, L., Segerstrom, S.C. Dispositional optimism and coping: A meta-analytic review // Personality and Social Psychology Review. 2006. Vol. 10. P. 235–251.

Skinner E. Perceived control, motivation and coping. L.: Sage Publication, 1995.

Steptoe A., Voege C. Are stress responses influenced by cognitive appraisal? An experimental comparison of coping strategies // British Journal of Psychology. 1986. Vol. 77. P. 243–255.

Stone A., Schwartz, J., Shiffman S., Marco C., Hickcox Paty, J., Porter L., Cruise L . A comparison of coping assessed by Ecological Momentary Assessment and retrospective recall // Journal of Personality and Social Psychology. 1998. Vol. 74. № 6. P. 1670–1680.

Taylor M. Health Psychology. N.Y.: Guilford Press, 2003.

Torkelson E., Muhonen T. The role of gender and job level in coping with occupational stress // Work & Stress. 2004. Vol. 18 (3). P. 267–274.

Vaillant G. Adaptive mental mechanisms: Their role in a positive psychology // American Psychologist. 2000. Vol. 55 (1). P. 89–98.

Wong M., Looney E., Michaels J., Palesh O., Koopman C. A preliminary study of peritraumatic dissociation, social support and coping in relation to posttraumatic stress symptoms for a parent’s cancer // Psychooncology. 2006. Vol. 15. P. 1093–1098.

Толерантность к неопределенности как составляющая личностного потенциала А.И. Гусев

История конструкта

Изначально феномены толерантности и интолерантности к неопределенности (далее – ТН и ИТН соответственно) были выделены Ильзе Френкель-Брунсвик ( Frenkel-Brunswik , 1948, 1949) в ходе разработки теории авторитарной личности Т. Адорно и др. ( Adorno, Frenkel-Brunswik, Levinson, Sanford , 1950) в рамках осуществления попытки научного объяснения германского антисемитизма.

Дж. Дж. Рей ( Ray , 1987, 1990), ссылаясь на работу Брауна ( Brown , 1965), указывает на то факт, что теория Адорно и др. скопирована с теории нацистского психолога Йенша ( Jaensch , 1938), в которой впервые утверждалось, что различия в психологии восприятия могут быть использованы для объяснения особенностей личности. При этом Адорно и соавторы внесли в теорию Йенша одно принципиальное изменение: они категорически не согласились с утверждением Йенша, что абсолютная однозначность восприятия является желательной. Наоборот, они считали, что «интолерантность к неопределенности» (ИТН) является недостатком. Они трактовали ее как неспособность справляться со сложностью окружающего мира. И видели в ней синоним к понятию «ригидность».

Следует отметить, что с момента появления первых работ по исследованию толерантности к неопределенности (ТН) и до настоящего времени, стараниями представителей различных научных направлений создана многочисленная литература по данному вопросу, отражающая многообразие теоретических и методологических подходов, характерное для исследования подобного рода сложных феноменов.

Анализ доступных нам зарубежных литературных источников позволяет выделить четыре этапа в развитии исследований ТН:

1. Конец 1950—начало 1970-х гг. – период ранних исследований: от появления первой работы И. Френкель-Брунсвик ( Frenkel-Brunswik, 1948), связанной с изучением авторитаризма, и появившегося в 1952 г. первого опросника ТН О’Коннора до ставшей классической работы С. Баднера ( Budner , 1962), в которой автор предложил популярную доныне измерительную шкалу толерантности к неопределенности. Особо следует отметить работу С. Бочнера ( Bochner , 1965), в которой впервые системно представлен ряд характеристик интолерантной к неопределенности личности.

2. С 1970 г. и до конца десятилетия – период проявления бурного интереса к исследованию феномена толерантности к неопределенности у представителей различных направлений в психологии. Проводятся исследования как самого феномена толерантности к неопределенности ( Hampton , 1970; Crandall , 1971; Ball-Rokeach , 1973; Kreitler, Maguen, Kreitler , 1975), так и сравнительные исследования толерантности к неопределенности и локуса контроля ( Pawlicki , 1972; Pittavino , 1977), необходимости в структурировании и догматизма ( Chabassol , 1975), восприятия юмора ( Waxler , 1976), самоактуализации ( Foxman , 1976), влияния толерантности к неопределенности на эффект стимулирующих игр ( Glover, Romero, Romero et al., 1978). Исследуются возрастные аспекты явления ( Harrington, Block, Block , 1978). Появляются новые измерительные шкалы ( MacDonald , 1970; Norton , 1975).

3. С 1980 г. интерес к проведению исследований заметно стихает. Продолжаются исследования в различных возрастных группах ( Raphael, Chasen , 1980; Tatzel , 1980; DeForge, Sobal , 1989). В социальной психологии феномен интолерантности к неопределенности рассматривается последователями теории авторитарной личности Адорно и др. ( Altemeyer , 1981; Ray , 1987). Происходит расширение географии проводимых исследований и обогащение измерительного инструментария: появляются шкала Вигано ля Роса и шкала толерантности/интолерантности к неопределенности Натта ( Vigano la Rosa , 1986; Nutt , 1988).

4. С 1990 г. и по сей день наблюдается возрастающий интерес к исследованию различных аспектов проявления толерантности к неопределенности в процессе подготовки бизнесменов ( Huber , 2003; Yurtsever , 2001) и медицинских работников ( Taylor , 2000; Craik , 2001; Ghosh , 2004), в связи с исследованием креативности ( Tegano , 1990; Stoycheva, Lubart , 2001), сна и паранормальных явлений ( Rense, Schredl, Houran, 2000), политических ориентаций ( Fibert, Ressler, 1998) и проблемы ВИЧ/СПИД ( Visser , 2003). Рассматриваются различные аспекты взаимоотношений толерантности к неопределенности с другими психическими образованиями: потребностью в точности (need for precision) ( Madhubalan , 1997), потребностью в структурировании курса (need for course structure) ( DeRoma, Martin, Kessler , 2003), предпочтением риска (risk preference) ( Ghosh , 1994), поведенческой экспрессией (behavioral expressions) ( Ladouceur, Talbot, Dugas , 1997) и пр. Не ослабевает интерес к изучению возрастных особенностей этого феномена ( Stoycheva , URL). Исследовательский аппарат дополнился шкалой MSTAT-I ( Mclain , 1993), 10-пунктной шкалой Вольфрадта и Претца ( Wolfradt, Pretz , 2001) и опросником толерантности к неопределенности – НТН – Т.В. Корниловой (2010).

Следует отметить, что в 60-е гг. прошлого столетия на отделении психологии МГУ под руководством А.Н. Леонтьева проблемами изучения поведения человека в неопределенных ситуациях в ракурсе общепсихологического исследования занималась Е.П. Кринчик, которая выпустила ряд статей, посвященных этой тематике, однако по имеющимся у нас сведениям эти исследования не были продолжены ( Леонтьев А.Н ., Кринчик , 1961, 1962).

Судя по доступным нам источникам, интерес к исследованию ТН на постсоветском пространстве долгое время носил эпизодический характер и был связан с научно-исследовательской деятельностью отдельных представителей российской и украинской психологической науки.

Так, в 1998 г. в Санкт-Петербургском госуниверситете Е.Г. Луковицкой была защищена кандидатская диссертация по специальности «Социальная психология» на тему «Социально-психологическое значение толерантности к неопределенности». В 2004 г. в Московском госуниверситете на кафедре нейро– и патопсихологии была защищена дипломная работа на тему «Адаптация методики исследования толерантности к неопределенности» ( Шалаев , 2004). В обоих исследованиях авторы, оперируя понятием толерантность к неопределенности, ссылаются исключительно на зарубежные источники.

Усилия украинских ученых до недавнего времени ограничивались представленными в работе Е. Носенко и М. Шаповал (2002) исследованиями ТН как «системообразующего личностного фактора творческой одаренности».

Упоминания о ТН встречаются в связи с исследованием проблем: формирования дивергентного мышления старшеклассников ( Дрязгунов , 2003), эффективного консультирования ( Кочюнас, 1999), экологической фасилитации ( Лушин, 2002), личностного изменения ( Лушин , 2005), воспитания толерантности ( Мириманова, Обухов , 2001), педагогического партнерства ( Богданова , 2002).

В последние годы наблюдается значительный рост интереса как к изучению самого феномена ТН, так и к использованию показателя ТН при проведении исследования других конструктов. Так в 2007 г. в сборнике «Человек в ситуации неопределенности» вышли: статья В.П. Зинченко «Толерантность к неопределенности: новость или психологическая традиция?», в которой дается анализ философских и психологических оснований ТН и показывается «необходимость преодоления принципа детерминизма, ставшего схематизмом и иллюзией психологического сознания» ( Зинченко , 2007, с. 4) и статья Н.В. Шалаева «Толерантность к неопределенности в психологических теориях», содержащая обзор психологических исследований ТН в различных подходах и теориях и краткую характеристику методов ее измерения ( Шалаев, 2007). Показатель ТН активно используется в исследованиях представителей деятельностно-смыслового направления (см. Леонтьев Д.А ., Мандрикова, Осин и др., 2007).

Украинские ученые активно исследуют феномен толерантности к неопределенности в связи с изучением (в свете экофасилитационного подхода профессора П.В. Лушина) механизмов личностного изменения как перехода к новой идентичности (см.: Лушин , 2005, 2010 а , 2010 б ). За период с 2005 по 2010 г. представителями данного направления выпущено около двадцати работ, посвященных различным аспектам изучения ТН; была также защищена кандидатская диссертация на тему «Толерантность к неопределенности как фактор развития идентичности личности» ( Гусєв, 2009; см. также: Гусев , 2005, 2006, 2007 а, б; Гусєв , 2007 а, б , 2008 а, б; Дуднік , 2005 и др.).

Определение понятия

С определением содержания понятия «толерантность к неопределенности» мы имеем, да простят нам невольный каламбур, полную неопределенность. Однако роль главного дезинтегрирующего фактора выполняют здесь не особенности словоупотребления, а множественность воззрений на сущность данного явления у различных авторов.

Следует отметить, что в научном обиходе параллельно сосуществуют два понятия: «толерантность к неопределенности» и «интолерантность к неопределенности» (tolerance for (of) ambiguity/intolerance of ambiguity) ( Frenkel-Brunswik , 1948, 1949; Budner , 1962; Bochner , 1965 и пр.). При этом далеко не все исследователи дают определение обоих феноменов.

На сегодняшний момент противоречивость представлений о феноменах ТН/ИТН закреплена на уровне словарных статей. Так, в третьем издании «The Penguin dictionary of psychology» под ТН понимается «величина, представляющая уровень недостатка прозрачности (ясности) в ситуации или стимуле, которую может толерировать индивид» ( Reber, Reber , 2001, р. 26). А во втором издании «A dictionary of Psychology» ИТН понимается как «когнитивный стиль, характеризующийся неспособностью принять без дискомфорта ситуации или стимулы, которые допускают альтернативные интерпретации…» ( Colman , 2006, р. 387).

Изначально больший интерес у исследователей вызывала и вызывает именно «интолерантность к неопределенности», точнее, набор психологических качеств интолерантной личности, которые, в свою очередь, связывают с проявлениями авторитаризма ( Adorno, Frenkel-Brunswik, Levinson, Sanford , 1950; Bochner , 1965), перфекционизма и низкой удовлетворенности результатами психотерапии ( Wittenberg, Norcross , 2001), повышенной тревожностью и склонностью к панике ( Dugas, Gosselin, Ladouceur , 2001), склонностью искажать информацию ( Yurtsever , 2001) и т. д.

Что касается понимания психологической сущности обоих феноменов представителями зарубежной психологической науки, то приведенный ниже ретроспективный обзор достаточно полно отражает всю многообразную палитру значений.

В 1948 г. Френкель-Брунсвик определяет ТН как «эмоциональная и перцептивная переменная, играющая существенную роль при оценке вероятностных исходов принятия решения и опосредующая эмоциональный фон принятия решения» (цит. по Шалаев , 2004, с. 10).

В 1949 г. она же вводит понятие «интолерантности к неопределенности», понимаемой как «тенденцию прибегать (обращаться) к суждениям по типу “черное – белое”, делать поспешные выводы <…> часто в отрыве от реальности» (цит. по Owen, Sweeney , 2002, p. 243).

В 1962 г. Баднер, обозначая вслед за Френкель-Брунсвик ТН как «индивидуальную переменную», определяет ее как «индивидуальную склонность (предрасположенность) рассматривать (оценивать) неопределенные ситуации как желаемые, либо (в случае проявления интолерантности к неопределенности) как угрожающие» ( Budner, 1962, p. 29).

Р. Нортон в 1975 г. определил ИТН как «тенденцию воспринимать неопределенную информацию как разновидность психологического дискомфорта или угрозы» (см. Norton, 1975, p. 609).

Р. Халлман (1976), основываясь на исследованиях разных авторов, представляет ТН как «способность принимать конфликт и напряжение, которые возникают в ситуации двойственности, противостоять не связанности и противоречивости информации, принимать неизвестное и не чувствовать себя неуютно перед неопределенностью» (цит. по Шалаев , 2004, с. 12).

Р. Брислин (1981) понимает под ТН «способность размышлять над проблемой, даже если не известны все факты и возможные последствия принятого решения» (см. Луковицкая , 1998, с. 7).

В кросс-культурных исследованиях Г. Хофстеде ТН рассматривается как «культуральная составляющая, определяющая отношение к риску и неоднозначности» (см. Луковицкая , 1998, с. 7).

Д. Маклейн (1993) описывает ТН как «разброс реакций, от отвержения до привлекательности, при восприятии неизвестных, сложных, динамически неопределенных или имеющих противоречивые интерпретации стимулов» (цит. по Mclain, 1993, p. 183).

К. Стойчева понимает под ТН «характеристику индивидуальной саморегуляции в неопределенных ситуациях, базирующуюся на креативных способностях личности» (см. Stoycheva, URL).

Следует также отметить тот факт, что в западной традиции понимание ТН изначально тесно увязывается с описанием характера неопределенных стимулов и причин возникновения неопределенной ситуации. Так, Баднер (1962) выделяет три характеристики неопределенной ситуации: 1) новизна, 2) сложность, 3) неразрешимость, – и, соответственно, три типа неопределенных ситуаций: 1) новая, неизвестная, нестандартная (обусловленная недостаточным количеством либо отсутствием стимулов/раздражителей); 2) комплексная (содержащая слишком много стимулов/раздражителей; 3) противоречивая (содержащая противоречивые стимулы/раздражители) ( Owen, Sweeney , 2002; DeRoma, Martin, Kessler , 2003).

В 1975 г. Нортон, основываясь на проведенном им контент-анализе статей в «Psychological Abstracts» за 1933–1970 гг., касающихся проблем неопределенности, выделил восемь различных категорий, определяющих неопределенность: 1) множественность суждений; 2) неточность, неполнота и фрагментированность; 3) вероятность; 4) неструктурированность; 5) дефицит информации; 6) изменчивость; 7) несовместимость и противоречивость; 8) непонятность. Однако он отмечал, что «сущность каждой из категорий взаимопроникает в сущность всех остальных категорий» (см. Norton , 1975, p. 609). В том же 1975 г. Крейтлер, Магуен, Крейтлер высказали предположение, что «неопределенные ситуации возникают по одной из трех основных причин: 1) ситуация может быть интерпретирована (объяснена) различными путями; 2) ситуация является сложной для категоризации; 3) ситуация включает в себя противоречие и конфликт» (см. Clampitt, Williams, 2005, p. 322).

В трудах отечественных исследователей можно выделить несколько подходов к пониманию феномена ТН. Так, толерантность к неопределенности понимается:

1. Как производное от родового понятия « толерантность ». При этом феномен ТН как один из видов толерантности классифицируется как:

– личностная характеристика (выделяются уровни изучения феномена толерантности как психофизиологической устойчивости личности; как личностной характеристики и как системы установок и ценностей личности (Психодиагностика толерантности личности, 2008);

– один из двух аспектов толерантности, когда рассматриваются внутренняя толерантность (к неопределенности) наряду с внешней толерантностью (к другим) ( Мириманова, Обухов , 2001);

– один из трех аспектов толерантности при рассмотрении ее как складывающейся из толерантности к неопределенности, толерантности к окружающим, толерантности к окружающей среде ( Петрова , 2002, эл. ресурс);

– одна из разновидностей кризисных ситуаций, в которых проявляется «толерантность к ситуации» как один из механизмов совладания (coping styles) ( Лунина , 2002, эл. ресурс).

2. Как разновидность « когнитивного стиля ». Авторы вышедшего в 2006 г. «Современного психологического словаря» относят ТН к вариантам проявления когнитивного стиля, понимаемого как «совокупность индивидуально специфических и устойчивых характеристик склонности к определенным способам обработки информации и принятия решений» (Современный психологический словарь, 2006, с. 174). При этом в словаре отсутствуют самостоятельные определения как толерантности к неопределенности, так и собственно толерантности.

В монографии М.А. Холодной «Когнитивные стили. О природе индивидуального ума» среди основных когнитивных стилей названа «толерантность к нереалистическому опыту», которая «обнаруживает себя в ситуациях, для которых характерна неопределенность, двусмысленность» и «предполагает возможность принятия впечатлений, не соответствующих или даже противоречащих имеющимся у человека представлениям, которые он оценивает как правильные и очевидные» ( Холодная , 2004, с. 71). При этом противоположным свойством является «нетолерантность к неопределенности», проявляющаяся в том, что «нетолерантные лица сопротивляются познавательному опыту, в котором исходные данные противоречат их наличному знанию» ( там же ).

3. Как социально-психологическая установка. Данный подход, разработанный Е.Г. Луковицкой в рамках диссертационного исследования (1998), предлагает понимание толерантности к неопределенности как «системы отношений, рассматриваемых как установка с ее трехкомпонентной структурой, поскольку она содержит в себе и когнитивное оценивание неопределенности, и эмоциональное реагирование (угрожающее, привлекательное и т. д.), и определенное поведенческое реагирование» ( Луковицкая , 1998, с. 8).

4. Как личностная характеристика , проявляющаяся в способности переносить ситуации неопределенности. По определению П.В. Лушина, толерантность к неопределенности «в крайнем своем проявлении – это позитивное отношение к ситуациям неопределенности, неоднозначности, множественного выбора, получение от пребывания в таких ситуациях удовольствия и сознательное стремление их снова переживать; обычно же – это отношение к ситуациям неопределенности как к неизбежности, которую надо уметь пережить, справиться» ( Лушин , 2002, с. 26).

5. Как способность человека испытывать позитивные эмоции в новых, неструктурированных, неоднозначных ситуациях, воспринимая их не как угрожающие, а как содержащие вызов ( Носенко, Шаповал , 2002).

6. Как свойство личности , которое позволяет ей выдерживать возникающую в процессе перехода к новой идентичности неопределенность собственных смысловых оснований ( Гусєв , 2009).

7. Как проявление латентной переменной «принятие неопределенности», которая проявляется и на уровнях других личностных свойств, в первую очередь связанных с личностной регуляцией решений и действий в условиях неопределенности – готовности к риску и предпочтения интуитивного стиля в регуляции выбора ( Корнилова , 2010).

Таким образом, представители западной научной школы: рассматривают ТН как индивидуальную (личностную) переменную, индивидуальную склонность (предрасположенность), способность, относимую к когнитивной и эмоционально-волевой сферам, тенденцию восприятия, культуральную составляющую, разброс реакций и характеристику индивидуальной саморегуляции. ИТН понимается ими как тенденция оценивания или восприятия.

Отечественные ученые в большей степени склонны рассматривать ТН как одну из разновидностей феномена толерантности, либо использовать для ее определения понятия «когнитивный стиль». Имеет место также понимание ТН как способности, личностной характеристики, свойства личности, латентной переменной и социально-психологической установки.

Отметим, что подход к изучению феномена ТН с позиций теории толерантного (не авторитарного) сознания в известных нам работах современных западных ученых практически не встречается с момента прекращения использования в 1970-х гг. теории Адорно и др. в исследованиях авторитаризма.

Проблема вхождения феномена ТН

в отечественный научный обиход

Учитывая вышеприведенное разнообразие мнений по поводу природы и содержательного наполнения феномена ТН, мы должны сделать отступление с целью обозначения круга важных теоретических и методологических проблем, имеющих непосредственное влияние на процесс вхождения феномена ТН в отечественный научный аппарат.

Во-первых, понятие «толерантность к неопределенности» («the ambiguity tolerance» или «tolerance for (of, toward) ambiguity») – относительно недавно вошло в русскоязычный научный обиход, что обусловило появление определенных сложностей, связанных с тем, что при анализе содержания иноязычного термина мы невольно попадаем в мир множащих самих себя определений, истолкований, разночтений, неточностей и многозначности перевода. Достаточно сказать, что у нас имеется несколько вариантов названия классической статьи С. Баднера ( S. Budner ), опубликованной в 1962 г. в тридцатом номере «Journal of Personality» (например: «Tolerance of ambiguity as a personality variable» и «Intolerance of ambiguity as a personality variable»), приводимых в сносках различными отечественными и зарубежными авторами. Сошлемся также на работу Н.Л. Оконешниковой «Проблема толерантности личности в современной зарубежной психологии» (2004), в которой убедительно продемонстрировано все многообразие значений употребления термина «ambiguity».

Во-вторых, наряду с проблемами понимания, перевода и трактовки значения самого термина «толерантность к неопределенности» и его составляющих, возникает ряд проблем, связанных практически со всеми уровнями функционирования нового феномена. Начнем с того, что указанные нами выше особенности понимания ТН представителями западной и отечественной научных традиций могут быть объяснены функционированием данного феномена в различных сферах научно-практической деятельности, что, в свою очередь, может быть увязано со сложившимися на момент появления феномена исторически обусловленными приоритетами в развитии психологической науки.

Как мы отмечали ранее, феномен ТН был выделен в рамках послевоенного изучения феноменов германского национализма и антисемитизма. Довольно скоро он попал в поле зрения специалистов в области психологии принятия решений, управления, стратегического планирования, поведения потребителей и пр., связанных с проблематикой совладания с ситуацией неопределенности в сфере медицины, бизнеса и образования. Здесь ТН рассматривается в одном ряду с такими понятиями и категориями, как прогнозирование, риск, оценивание вероятности, принятие решений и т. д., для изучения которых применяется мощный аппарат различных методов математического анализа. Как свидетельствуют доступные нам данные, именно в сфере подготовки управленческого аппарата наиболее активно проводятся всевозможные теоретические и практические изыскания, связанные с необходимостью обучения будущих менеджеров толерантности к неопределенности. В этой связи определенное удивление вызывает тот факт, что применение столь мощных инструментов научного анализа практически никак не повлияло на выработку единых подходов к пониманию ТН.

Появление понятия ТН в научном обиходе отечественных специалистов в 1990-е гг. совпало с обострением межэтнических проблем практически на всем пространстве бывшего Союза, которое до крайности обострило проблему воспитания толерантного отношения к представителям других национальностей и, соответственно, актуализировало задачу изучения феномена межэтнической толерантности. Этими обстоятельствами отчасти можно объяснить безоговорочное зачисление феномена ТН в разряд подвидов понятия «толерантность», далеко не бесспорное с теоретической точки зрения, особенно если учесть тот факт, что в русскоязычной научной литературе, посвященной проблемам толерантности, явно преобладает «широкое историко-эволюционное понимание толерантности как социальной нормы, определяющей устойчивость к конфликтам в полиэтническом межкультурном обществе» (На пути к толерантному сознанию, 2000, с. 7).

В-третьих, существует ряд проблем, связанных с тем, что большинство отечественных понятий и теоретических построений неразрывно связаны с логикой деятельностного подхода. Так, одним из первых возникает вопрос о правомерности использования для объяснения сути феномена ТН отечественных фундаментальных теоретических конструктов, таких как используемое в исследовании Е.Г. Луковицкой понятие «установки». Выше мы указывали, что в своем исследовании этот автор делает попытку рассмотрения ТН как социально-психологической установки, опираясь при этом на факт присутствия в описании проявлений ТН когнитивного оценивания неопределенности, эмоционального реагирования и определенного поведенческого реагирования (см. Луковицкая , 1998).

Поскольку объем и задачи настоящей статьи не позволяют нам развернуть полноценную полемику по данному вопросу, позволим себе только процитировать мнение одного из ведущих российских психофизиологов, Э.А. Костандова: «Установка делает сознание в той или иной степени консервативным, тем самым существенно облегчая психическую деятельность в условиях, когда ситуация, при которой она сформировалась, не изменилась. Когда же начинают действовать новые стимулы и меняется ситуация, то инертная установка может затруднять психическую деятельность, оказывать негативное влияние» ( Костандов , 2004, с. 18). Так что речь о роли установок, скорее, может идти при разговоре о причинах возникновения интолерантности к неопределенности.

В-четвертых, отсутствие сравнительных исследований феномена ТН и феноменов, разработанных в рамках деятельностного подхода, порождает проблему соподчинения/соотношения понятий ТН/ИТН и понятий, используемых в отечественной научной школе. Так, в «традиционном» устоявшемся психологическом научном аппарате имеется ряд понятий, описывающих феномены, которые сходны по своему содержанию с феноменами ТН/ИТН либо «перекрывают» их отдельные проявления. К таким понятиям можно отнести: эмоциональную, поведенческую и интеллектуальную гибкость, ригидность, адаптивность, нервно-психическую устойчивость, низкий уровень ситуативной тревоги, фрустрационную толерантность, эмоциональную (психоэмоциональную) устойчивость и пр. К сожалению, современное состояние исследований позволяет сопоставлять объемы этих понятий только на гипотетическом уровне.

В-пятых – на упомянутую выше проблему, накладывается и наличие в отечественной науке «широкого понимания» феномена толерантности как «интегральной характеристики индивида, определяющей его способность в проблемных и кризисных ситуациях активно взаимодействовать с внешней средой с целью восстановления своего нервно-психического равновесия, успешной адаптации, недопущения конфронтации и развития позитивных взаимоотношений с собой и окружающим миром» (Психодиагностика толерантности личности, 2008, с. 7–9). Все это крайне затрудняет вычленение специфических черт (оснований) для выделения конструкта ТН из ряда других феноменов.

В результате, мы пришли к выводу, что определяющим для понимания специфической сути ТН является понятие «неопределенность», отражающее уникальность объекта проявления «толерантности» (приложения усилий по «толерированию»). К тому же, такой подход позволяет на данном этапе исследования частично абстрагироваться от проблемы «разноуровневости» проявлений ТН. Таким образом, определение/ опознание ( Кувакин, Ковалева , 2006) ТН на данном этапе ее изучения невозможно без учета конкретных условий возникновения ситуации неопределенности, по отношению к которой проявляется толерантность личности (которую личность «толерирует»).

В подобной ситуации мы позволим себе ограничиться несколькими предварительными констатациями и предположениями.

1. Несмотря на наличие большого количества разнообразных исследований, в настоящий момент как в зарубежной, так и в отечественной научных традициях нет однозначного понимания психологического содержания феномена ТН.

2. Проведенный нами анализ позволяет отнести ТН к разряду интегральных психологических феноменов , определяющими особенностями которых являются: а) наличие проявлений данного феномена на разных уровнях психики субъекта; б) невозможность объяснения всех известных проявлений данного феномена в рамках одного конкретного теоретического подхода; в) наличие большого числа сходных по описанию феноменов, «перекрывающих» частично либо полностью круг приписываемых искомому феномену свойств и проявлений; г) невозможность строгого соподчинения внутренней структуры феномена и его внешних связей

3. Описываемые различными исследователями проявления ТН охватывают очень широкий круг психологических явлений, что предоставляет большую свободу при попытке определений данного феномена. В подобных условиях использование любого из существующих определений, равно как и введение собственных вариантов «широкого» и/или «узкого» понимания сути ТН, невозможно без учета конкретных целей и задач исследования.

Связь с другими переменными и с общей структурой личностного потенциала

Следует отметить, что количество, характер и направленность имеющихся на данный момент исследований как самого конструкта ТН, так и его взаимосвязи с феноменом личностного потенциала (далее ЛП) не позволяют делать каких-либо однозначных выводов. Однако нам представляется целесообразным очертить круг проблем, связанных с взаимодействием этих двух конструктов.

Причисление феномена ТН к кругу «эмпирически измеряемых конструктов разного уровня, имеющих отношение к личностному потенциалу» было осуществлено Д.А. Леонтьевым и его учениками в работах, посвященных решению проблемы психологической структуры ЛП «на основе теоретического анализа и обзора эмпирических исследований» (см., например, Леонтьев, Мандрикова, Осин и др., 2007, с. 12). При этом вся очевидность подобного включения не снимает ряда теоретических и практических вопросов, связанных как с продемонстрированной выше неопределенностью самого конструкта ТН, так и с проблематикой средств его измерения (она будет проанализирована ниже).

Если исходить из того, что определяющим для опознания феномена ТН является наличие ситуации неопределенности, то практически все сферы функционирования ЛП являются потенциальными носителями/генераторами неопределенности, поскольку они вплотную связаны с проблематикой выбора, риска, конфликта, стресса и прочих «классических» факторов возникновения неопределенных ситуаций.

Так, рассмотрение ТН как составляющей потенциала самоопределения , понимаемого как сторона ЛП, «отражающая успешность гибкого выбора действия и переключения от одного действия к другому при наличии проблем с достижением цели» ( Леонтьев, Мандрикова, Осин и др., 2007, с. 19), на наш взгляд, раскрывает лишь часть потенциальных сфер взаимодействия феноменов ТН и ЛП в процессе саморегуляции. Исходя из приводимых Д.А. Леонтьевым и Е.Н. Осиным (2007) описаний трех функций саморегуляции – самоопределения, реализации и совладания , мы можем предположить, что во всех трех случаях (раскрытие потенциала свободы, раскрытие потенциала ответственности, гибкое совладание с деформирующими воздействиями) возможны возникновения неопределенных ситуаций, создающих «почву» для проявления ТН.

Выделяемое С. Мадди в контексте изучения жизнестойкости трансформационное совладание со стрессом, которое «подразумевает открытость новому, готовность действовать и активность в стрессовой ситуации» ( Леонтьев, Рассказова , 2006, с. 9), фактически дословно описывает часть из приведенных выше проявлений феномена ТН.

Проблематика выбора, связанного с разрешением «экзистенциальной дилеммы» С. Мадди (выбор прошлого или выбор будущего), также сопряжена с проявлениями феномена ТН, что убедительно продемонстрировали исследования Д.А. Леонтьева и Е.Ю. Мандриковой (2005).

Следует также отметить, что дополнительного изучения требует соотнесение понятия ЛП и толерантности как базового для понимания ТН феномена, поскольку приведенное выше «широкое» понимание толерантности во многом совпадает с феноменологическим полем проявлений ЛП, что закономерно порождает вопросы об их соподчинении.

Таким образом, мы можем констатировать расширение сферы понимания ТН в ключе проблематики изучения ЛП: от «особенности восприятия» до экзистенциальной категории.

Подходы к измерению и основные результаты исследований

Среди причин, которые значительно усложняют изучение феномена ТН и системы его взаимосвязей, мы можем указать на слабую согласованность имеющегося измерительного инструментария.

Со времени описания феномена ТН Френкель-Брунсвик (1948) предпринималось множество попыток создания валидной и надежной методики для измерения ТН и ИНТ. Первоначально ТН являлась составляющей, созданной в 1951 г. шкалы предубеждений Гоша (Gough). Позднее был создан ряд специализированных шкал: 1962 г. – Баднера, 1965 г. – Эрлиха (Ehrlich), 1966 г. – Райдела и Розена (Rydell, Rosen), 1970 г. – Мак-Дональда (MacDonald), 1975 г. – Нортона, 1986 г. – Вигано ля Роса (Vigano la Rosa), 1988 г. – Натта (Nutt), 1993 г. – Маклейна (см.: Гусев , 2007 а; Луковицкая , 1998; Шалаев , 2004; Owen, Sweeney , 2002).

Шкала толерантности – интолерантности к неопределенности Баднера (Budner\'s Scale of Tolerance – Intolerance of Ambiguity, 1962) представляет собой личностный опросник, в котором использована состоящая из 16-ти пунктов шкала суммарных оценок Лайкерта (Likert or «Summative» scale) (см. Почебут , 2005). Данная методика явилась прототипом всех дальнейших опросников. Следует отметить, что в работах некоторых авторов ( Owen, Sweeney , 2002; Ray , 1990) указывается на сомнительную надежность методики.

В 1970 г. Мак-Дональд ( MacDonald , 1970) модифицировал обладавший высокой конструктной валидностью опросник Райдела и Розена, добавив к нему четыре дополнительных пункта: два из Калифорнийского психологического опросника (California Personality Inventory, 1956) и два из шкалы конформности Баррона (Barron\'s conformity scale) для повышения надежности. Таким образом, шкала Мак-Дональда (MacDonald\'s Ambiguity Tolerance-20 – AT-20) сохранила конструктную валидность своей предшественницы, с одновременным повышением надежности и внутренней согласованности (см. Owen, Sweeney , 2002).

В 1981 г. Киртон подверг анализу шкалы, созданные Баднером и Мак-Дональдом, на выборке в 630 испытуемых и получил значимые и внутренне согласованные результаты только после анализа каждого пункта опросников и редукции шкал. При этом опросник Баднера показал на 13-ти различных выборках низкую внутреннюю согласованность (альфа Кронбаха варьировала от 0,30 до 0,62 со средним значением 0,49) ( Kirton , 1981).

Отметим, что результаты исследования, проведенные Киртоном относительно AT-20, не нашли своего подтверждения в более поздних исследованиях. Так, согласно данным, приводимым в работе М. Лейна и К. Кленке ( Lane, Klenke , 2004), альфа Кронбаха для AT-20 составляет 0,78, в отличие от шкалы Баднера (0,59). При этом авторы указывают, что, по мнению Нуналли, для научных исследований подходят методики с внутренней надежностью в пределах (альфа) от 0,70 до 0,80 ( Nunnally , 1978, p. 245).

В 1975 г. Р. Нортон предложил к использованию свою методику измерения ТН – Measurement Ambiguity Tolerance-50 (MAT-50), которая, по сведениям автора, обладает высокой внутренней (r=0,88) и ретестовой (r=0,86) надежностью, а также «адекватной» содержательной и конструктной валидностью ( Norton , 2002).

Предложенный Вигано ля Роса ( Vigano la Rosa, 1986) опросник ТН обладает высокими значениями согласованности пунктов шкалы; в нем впервые в истории исследований ТН применен факторный анализ и на его основе выделены три фактора ТН: «Интолерантность», «Безопасность» и «Риск». Оригинальной является также и специфическая форма представления пунктов опросника: испытуемому предлагают не выразить свое мнение по поводу предлагаемых ситуаций, а оценить собственное умение справляться с неопределенностью (см. Шалаев , 2004).

Шкала толерантности – интолерантности (Scale of Tolerance/Intolerance Ambiguity), предложенная Наттом ( Nutt , 1988), является модифицированным вариантом методики Баднера. Дафт и Марсис приводят следующий фрагмент инструкции: «В этой методике задаются 15 вопросов о личных и рабочих ситуациях, связанных с неопределенностью. Вы должны проранжировать каждую ситуацию по шкале от 1 до 7. Крайние значения для абсолютно толерантного человека – 15 баллов, для абсолютно интолерантного – 105 баллов» ( Daft, Marcic , 2001 – цит. по Owen, Sweeney , 2002).

В 1993 г. Маклейн разработал шкалу MSTAT-I (Multiple Stimulus Types Ambiguity Tolerance-1). Состоящая из 22-х вопросов шкала Маклейна является модернизированным вариантом предыдущих методик и демонстрирует высокую надежность (альфа Кронбаха 0,86) и устойчивую корреляцию со шкалами Баднера и Мак-Дональда: 0,37 и 0,58, соответственно ( DeRoma, Martin, Kessler , 2003).

Г. Хофстеде в 1984 г. разработал «Индекс избегания неопределенности» (UAI – Uncertainty Avoidance Index), состоящий из трех индикаторов: ориентация на правила, стабильность занятости и стресс. Он считал, что социальные правила, ритуалы, образовательные стандарты, религиозная ориентация и технологии культурально обусловливают формы реагирования индивида на неопределенность и, как следствие, различные культуры вырабатывают у своих представителей различную степень избегания неопределенности. Согласно Хофстеде, высокий показатель UAI свидетельствует о низком уровне ТН, а низкий, соответственно, о высоком уровне ТН, присущем данной стране/обществу/культуре. Под неопределенностью Хофстеде понимает пребывание в «неструктурированных ситуациях» (unstructured situations). Исследования проводились в 40 странах, по их результатам все страны были распределены в соответствии с показателями UAI. Греция, Португалия и Япония показали высокие значения UAI, в то время как Сингапур, Дания и Великобритания получили более низкие оценки. Следует отметить, что Хофстеде связывает данный показатель с широким кругом явлений: от частоты несчастных случаев на дорогах до предпочтительного стиля руководства ( Hofstede , 1997; Clampitt, Williams , 2005).

В большинстве своем описанный выше измерительный инструментарий представляет собой личностные опросники, возникшие на основании понимания их авторами сути конструкта ТН. Таким образом, содержание измерительных методик отображает все многообразие подходов к изучению ТН.

Отсутствие четких представлений о сути измеряемого феномена и, как следствие, – отсутствие стандартизированного измерительного инструментария, создает ряд проблем как методологического, так и прикладного характера.

Размытость теоретических представлений об объекте измерения (ТН) породила традицию создания измерительной методики под конкретное авторское понимание сути измеряемого феномена, что минимизирует возможность сопоставления результатов, полученных при измерении ТН различным инструментарием. Так, исследования ТН проводились в различных культурах (см. Шалаев, 2007, с. 46): индийской ( Jain , 1977), североамериканской ( Frenkel-Brunswik , 1949; McLain , 1993), мексиканской ( Vigano la Rosa , 1986), немецкой ( Kreitler, Maguen, Kreitler , 1975). А также в русской ( Луковицкая , 1998), израильской ( Fibert, Ressler , 1998) и украинской ( Гусєв , 2009). Однако в связи с проблемой средств измерения, результаты этих исследований сложно сравнивать.

Можно предположить, что с «инструментальными» проблемами частично связано и появление противоречивых данных о характере взаимосвязи ТН и таких психологических феноменов, как тревожность, агрессивность, ригидность и пр., что вполне может быть объяснено, в том числе и использованием различных методик измерения ТН ( Шалаев , 2004; Kirton , 1981; Clampitt, Williams , 2005; Ray , 1990, эл. ресурс).

На теоретическом уровне некоторыми исследователями высказывается предположение, что существующие методики, скорее всего, измеряют различные аспекты проявления ТН, однако в имеющихся в нашем распоряжении источниках нам не приходилось сталкиваться с серьезными исследованиями на эту тему.

Следует отметить, что весь массив исследований по вопросам ТН можно разделить на четыре направления:

а) исследование личностных свойств толерантной и интолерантной к неопределенности личности;

б) исследования взаимодействия ТН и других психологических конструктов;

в) исследование самого конструкта ТН;

г) исследование различных прикладных аспектов освоения/выработки/обучения ТН применительно к различным областям практической деятельности.

Большой объем ранних исследований посвящен именно проблемам изучения личностных свойств толерантной и интолерантной к неопределенности личности.

В обобщенном виде результаты подобных исследований ( Frenkel-Brunswik , 1948, 1949; Budner , 1962; Bochner , 1965; Hampton , 1970; MacDonald , 1970; Norton , 1975; Crandall , 1971; Ball-Rokeach , 1973; Kreitler, Maguen, Kreitler , 1975; Harrington, Block, Block , 1978 и др.) свидетельствуют о том, что для толерантной к неопределенности личности характерным является:

– поиск ситуации неопределенности;

– чувство комфорта в момент пребывания в ситуации неопределенности;

– восприятие неопределенных ситуаций как желаемых;

– способность размышлять над проблемой, даже если не известны все факты и возможные последствия принятого решения;

– способность принимать конфликт и напряжение, которые возникают в ситуации двойственности;

– способность противостоять несвязанности и противоречивости информации;

– способность принимать неизвестное;

– способность выдерживать напряжение кризисных, проблемных ситуаций;

– восприятие новых, незнакомых, рискованных ситуаций как стимулирующих;

– готовность приспособиться к очевидно неоднозначной ситуации или идее.

Интолерантную личность характеризуют:

– восприятие неопределенных ситуаций как источников угрозы;

– тенденция приходить к решениям по типу «черное – белое»;

– стремление принимать поспешные решения, зачастую не учитывая реального положения дел;

– стремление к безусловному принятию или отторжению в отношениях с другими людьми;

– неспособность мыслить в категориях вероятностей и стремление избегать неясного и неконкретного;

– склонность реагировать на неясные ситуации беспокойством и замыканием в себе;

– потребность в категоризации;

– неспособность допустить наличие позитивных и негативных характеристик в одном и том же объекте;

– дихотомичность восприятия;

– невосприимчивость к изменяющимся и противоречивым стимулам;

– поиск безопасности и избегание неопределенности;

– предпочтение знакомого незнакомому, отторжение всего необычного.

В 1965 г. Бочнер, основываясь на определении ТН, данном Френкель-Брунсвик ( Frenkel-Brunswik , 1948), разделил характеристики интолерантной к неопределенности личности на первичные (свойства когнитивного стиля) и вторичные (черты личности). К чертам интолерантной к неопределенности личности Бочнер относит: авторитаризм, догматизм, ригидность, закрытый склад мышления, тревожность, агрессивность, наличие этнических предрассудков.

Согласно приводимым в работе Н.В. Шалаева (2004) данным, позднее в сравнительных исследованиях были получены противоречивые результаты, не подтверждающие, что выделенные Бочнером черты личности (вторичные характеристики) действительно связаны с ИТН. Это касается в первую очередь агрессивности ( Davids , 1955; Ray , 1980 b – см. Шалаев , 2004), авторитаризма ( Hampton , 1970; Ray , 1980 a; Vigano la Rosa , 1986 – см. там же ) и догматизма ( Chabassol , 1975 – см. там же ).

С этими критическими результатами, возможно, связано и снижение интереса к исследованию ТН в 80-х гг. ХХ столетия.

Отметим также, что далеко не во всех работах описания свойств интолерантной и толерантной к неопределенности личности подаются как строго противоположные ( Budner , 1962; Bochner , 1965; Hampton , 1970; MacDonald , 1970; Norton , 1975).

В нескольких работах делаются предположения о возможных причинах возникновения ИТН. Так, Крон предполагает, что ИТН есть результат: низкого порога восприятия неопределенности, более сильных реакций в неоднозначных ситуациях (переживания неуверенности, беспокойства и волнений, при том же уровне неопределенности), ожидания в будущем угрожающих последствий собственной неуверенности ( Krohne , 1989, 1993 – см. Шалаев , 2004).

Исследования, посвященные взаимодействию ТН и других психологических конструктов, представлены большим количеством работ различных авторов: сравнительные исследования толерантности к неопределенности и локуса контроля ( Pawlicki , 1972; Pittavino , 1977); необходимости в структурировании и догматизма ( Chabassol , 1975), восприятия юмора ( Waxler , 1976), самоактуализации ( Foxman , 1976), потребности в точности (need for precision) ( Madhubalan , 1997), потребности в структурировании курса (need for course structure) ( De Roma, Martin, Kessler , 2003), предпочтения риска (risk preference) ( Ghosh , 1994), поведенческой экспрессии (behavioral expressions) ( Ladouceur, Talbot, Dugas, 1997); влияния толерантности к неопределенности на эффект стимулирующих игр ( Glover et al., 1978); креативности ( Tegano , 1990) и вещих снов ( Rense, Schredl, Houran , 2000–2001). Много исследований посвящено проблеме возрастных особенностей восприятия неопределенности ( Harrington, Block, Block , 1978; Raphael, Chasen , 1980; Tatzel , 1980; DeForge, Sobal , 1989; Stoycheva, Lubart , 2001), а также изучению роли ТН в процессе обучения и подготовки бизнесменов ( Huber , 2003; Bauer, Truxillo , 2000; Yurtsever, 2001) и медицинских работников ( DeForge, Sobal , 1989; Craik , 2001; Ghosh , 2004).

Работа К.Дж. Виттенберга и Дж. К. Норкросса «Перфекционизм психотерапевтов: взаимоотношения толерантности к неопределенности и удовлетворенности работой» посвящена исследованию взаимоотношений перфекционизма психотерапевта, уровня его ТН и его удовлетворенности результатами проведенной терапии. Результаты исследования свидетельствуют о том, что зрелые психотерапевты обладают более низким уровнем перфекционизма, более толерантны к неопределенности и, соответственно, испытывают большее удовлетворение результатами проведенной психотерапии, чем их младшие коллеги. При этом не выявлено каких-либо гендерных различий ( Wittenberg, Norcross , 2001).

В исследованиях различных авторов указывается на наличие взаимосвязи ТН и креативности ( Stoycheva, Lubart, 2001), ТН и способности к инновациям ( Kirton , 1981).

Так, болгарская исследовательница К. Стойчева, ссылаясь на исследования, проводившиеся под руководством Урбан, отмечает, что «толерантность к неопределенности объединяет в себе склонность к риску, нонконформизм, открытость к новому опыту и юмору в характерном для креативности диалектическом равновесии между сопротивлением и адаптацией» ( Urban , 1991 – см. Stoycheva , URL). Согласно результатам исследований, ТН является необходимой составляющей креативности, так как она обуславливает способность откладывать вынесение окончательного суждения, способствует принятию эффективных творческих решений и поддерживает мотивацию творческой деятельности ( Stoycheva, Lubart , 2001).

Представителями «коммуникативной школы» осуществлялись также попытки применения для изучения взаимосвязи ТН и уровня мотивации теории когнитивного диссонанса Л. Фестингера и схожей с ней теории снижения (редукции) неопределенности («Uncertainty Reduction Theory») Бергера и Калабриса ( Berger, Calabrese , 1975). Отметим, что позднейшие исследования не подтвердили полученных ранее результатов, свидетельствовавших о наличии прямой зависимости между уровнем ТН и мотивацией к снижению неопределенности ( Sunnafrank , 1990; Kellerman, Reynolds , 1990; Teboul , 1994; Clampitt, Berk , 1996; Eisenberg, Riley , 1988 – все указанные здесь источники приводятся по Clampitt, Williams, 2005).

Как указывает в своем исследовании Н.В. Шалаев (2004), ряд авторов подчеркивают значение интолерантности к неопределенности как предиктора тревожных расстройств, например генерализованного тревожного расстройства ( Dugas, Ladouceur , 2000). Согласно общей модели беспокойства (worrying model), предложенной Кроном ( Krohne , 1993 – см.: Шалаев , 2004), низкий уровень толерантности к неопределенности и легкость возникновения негативных эмоциональных реакций – центральные явления при тревожных расстройствах. В целом, повышенный уровень тревоги и беспокойства исследователи связывают с низким уровнем ТН человека ( Rapee et al., 1990; Krohne , 1993; Ladouceur et al., 1997 – см.: Шалаев , 2004).

В ряде исследований результаты измерения ТН используются в качестве одного из параметров стандартизации измерительных шкал при введении новых понятий.

Так, в исследовании «Индивидуальные различия в потребности в точности» ( Madhubalan , 1997) автор наряду с другими факторами изучает «взаимоотношения» между толерантностью к неопределенности и потребностью в точности (need for precision, NFP) с целью оценки валидности измерительной шкалы NFP. Он указывает на значимую негативную корреляцию между NFP и толерантностью к неопределенности, что, по его мнению, является подтверждением валидности шкалы измерения NFP. При этом он ссылается на указание Нортона ( Norton , 1975) о том, что ТН напрямую связана со способностью быть включенным в слабоструктурированные ситуации.

Авторы работы «Взаимоотношения между толерантностью к неопределенности и потребностью в структурировании курса» ( DeRoma, Martin, Kessler , 2003) указывают на наличие значимой негативной корреляции между уровнем ТН и уровнем тревоги и обращают внимание на тот факт, что ТН может быть важной переменной в обучении, поскольку умение студентов ориентироваться в неструктурированных элементах учебного курса не только способствует развитию критического мышления, но и приучает их к сложности окружающего мира.

В работах, связанных с практическими аспектами освоения неопределенности, отмечается сложность и неоднозначность феномена ТН и делаются попытки его категоризации и осмысления. Так, в статье «Управление организационной неопределенностью: концептуализация и измерения» П.Дж. Клампитт, М.Л. Уильямс отмечают, что ТН – это «нечто большее, чем просто когнитивная и/или эмоциональная ориентация». Авторы перечисляют также несколько базовых положений, касающихся практических аспектов освоения неопределенности: 1) неопределенность присуща окружающему нас миру; 2) ТН является сложным концептом, измерение/выявление которого возможно различными путями; 3) люди обладают различным уровнем ТН, что связано с множеством факторов; 4) обычно, но не всегда, люди стремятся к снижению неопределенности; 5) люди снижают уровень неопределенности с помощью эвристики или метода приближения, что в большинстве случаев применимо, но не всегда приводит к успешному результату ( Clampitt, Williams, 2005).

Следует сказать, что вопросы выработки ТН активно обсуждаются в связи с попытками обучения студентов различных специальностей способам совладания с неопределенностью. В подобных исследованиях рассматриваются как конкретные методики освоения неопределенности, так и вопросы изменения теоретических и методологических подходов к обучению. Так в работе У. Оуэна и Р. Свини делается попытка оценить влияние уровня ТН в учебных заданиях на качество исполнения этих заданий, обучение в целом и удовлетворенность достигнутыми результатами у студентов, обучающихся по специальности «Информационные технологии». Авторы статьи отмечают, что контроль и регулирование степени неопределенности заданий могут иметь положительное влияние на процессе обучения. Определение уровня ТН у студентов может способствовать правильному подбору творческих групп. Высказывается также предположение, что контролируемое изменение уровня неопределенности в учебных заданиях может способствовать повышению у студентов уровня ТН, либо усвоению ими индивидуальных стратегий совладания с неопределенностью ( Owen, Sweeney , 2002).

В работах специалистов по обучению медперсонала акцент делается на изучение влияния «континуума» ТН на принятие медработниками правильного решения в ситуации неопределенного диагноза и на выработку стратегии эффективного взаимодействия персонала в ситуации неопределенности ( Taylor , 2000; Craik , 2001; Ghosh , 2004).

Работа Н. Хабер посвящена описанию нового типа подготовки руководителей, при котором студенты в ходе составления и выполнения учебных проектов имеют возможность овладевать новым типом знания, которое предоставляет богатый контекст для обучения ТН ( Huber , 2003).

В материалах проходившей в Калифорнии в октябре 2003 г. международной конференции, посвященной проблемам обучения способам управления неопределенностью, наряду с другими работами размещена статья Й.Л. Виссер, посвященная теоретическим и методологическим проблемам введения элементов неопределенности в учебные программы. В ней автор ведет речь не только об изменении и переработке конкретных образовательных моделей и подходов, но и об изменении самой культуры преподавания с целью создания учебной атмосферы, способствующей развитию у студентов толерантности к неопределенности ( Visser , 2003).

Косвенным свидетельством возрастающего интереса к феномену ТН можно считать тот факт, что название «Толерантность к неопределенности» носит статья У.Дж. О\'Мейли в октябрьском номере журнала «Америка» за 1993 г., посвященная анализу «умиротворяющей роли Священного Писания и традиций в истории католической церкви» ( O\'Malley , 1993).

Особое внимание привлекает к себе исследование ученых Центрального института психического здоровья и Высшей медицинской школы штата Иллинойс (США) ( Rense, Schredl, Houran , 2000–2001). Работа посвящена изучению феномена возникновения вещих снов, механизм продуцирования которых, по мнению авторов, связан с нелинейной динамикой взаимодействия толерантности к неопределенности, повторяющихся снов и веры в паранормальные явления. В исследовании указывается также, что ТН обладает «нелинейными эффектами», что позволяет применять нелинейный подход к изучению психики, базирующийся на математической теории «катастрофических моделей» (catastrophe models) Тома ( Thom , 1975). Это единственное из известных нам зарубежных исследований, в котором свойства ТН изучаются в логике нелинейного протекания психических процессов. Во всех остальных случаях разнообразные проявления ТН рассматриваются исключительно как «психологические феномены».

Представляется целесообразным сделать некоторые выводы по данной части работы.

1. Созданный зарубежными авторами измерительный инструментарий представляет собой личностные опросники, отражающие различные понимания их авторами сути конструкта ТН.

2. Несмотря на большое количество проводимых исследований, в зарубежной научной традиции не выработано единых подходов к измерению ТН.

3. Отсутствие согласованного измерительного инструментария порождает проблемы, связанные с невозможностью сопоставления результатов проведенных исследований.

4. В существующих зарубежных исследованиях ТН рассматривается как самостоятельный психологический конструкт, имеющий влияние на восприятие, мышление, эмоционально-волевую и поведенческую сферы; широко изучаются взаимодействие ТН и других разнообразных психологических феноменов; ТН используется в качестве параметра при стандартизации; результаты исследований указывают на наличие взаимосвязи между ТН и креативностью, творческим мышлением, уровнем тревоги и степенью удовлетворенности от выполненной работы; указывается на то, что ТН является важным компонентом при организации учебного процесса, способствующим выработке у учащихся приемов совладания с неопределенностью; обсуждаются вопросы пересмотра концептуальных подходов к построению всей системы обучения, что вызвано реалиями современного быстро меняющегося мира, в котором ТН является одним из основных свойств личности, обеспечивающих успешность ее функционирования.

5. Следует также отметить, что в известных нам исследованиях последнего десятилетия основной акцент делается на прикладных аспектах обучения/овладения ТН, при этом нам не известны какие-либо серьезные современные исследования сущности самого конструкта ТН, а также сравнительные исследования методик его измерения.

Русскоязычные адаптации методик измерения ТН и основные результаты их применения

В настоящий момент существуют русскоязычные адаптации как минимум пяти измерительных шкал ТН.

В 1998 г. Е.Г. Луковицкой в рамках выполнения диссертационного исследования произведена адаптация шкалы MSTAT-I Маклейна ( McLain , 1993). Она осуществила перевод пунктов опросника на русский язык, а также его психометрическую проверку на выборке из 130 респондентов ( Луковицкая , 1998).

Есть сведения об успешном применении MSTAT-I в рамках эмпирического исследования личностного выбора ( Мандрикова, Леонтьев, 2005), исследования взаимодействия ТН и развития идентичности личности ( Гусєв , 2009).

В 2003 г. шкала Баднера ( Budner , 1962) была переведена и адаптирована Г.У. Солдатовой и ее сотрудниками в ходе исследования, в котором принимали участие психологи, врачи и инженеры г. Москвы (Психодиагностика толерантности личности, 2008).

В 2004 г., в рамках выполнения дипломной работы «Адаптация методики исследования толерантности к неопределенности (кросс-культурное исследование)», Н.В. Шалаев произвел апробацию русскоязычного перевода методики изменения ТН Вигано ля Роса ( Vigano la Rosa, 1986) – ТН-23. Как указывает автор исследования, «опросник показывает высокую ретестовую надежность, его надежность косвенно подтверждается измерениями семантического дифференциала, и в дальнейшем, при адекватной его модификации, предполагается, что данный опросник может стать эффективным методом измерения толерантности к неопределенности» ( Шалаев , 2004, с. 31).

Шкала ТН также присутствует среди семи шкал разработанной канадскими учеными Ролником, Хезером, Голдом и Халом методики «Личностная готовность к переменам» – «Personal change – readiness survey» (PCRS). Перевод и первичная апробация данной методики были проведены Н. Бажановой и Г.Л. Бардиер. «Толерантность к двусмысленности (tolerance for ambiguity) опирается на спокойное отношение к отсутствию ясных ответов, самообладание в ситуациях, когда не ясна суть происходящего или не ясен исход дела, когда не определены цели и ожидания, когда начатое дело остается незавершенным» (цит. по Почебут , 2005, с. 268–272).

В 2010 г. Т.В. Корнилова представила результаты апробации – на выборке в 623 человека – Нового опросника толерантности к неопределенности (НТН), в основу которого легла схема соединения А. Фурнхамом известных ранее в зарубежной литературе шкал: О’Коннора (пункты 1–10), Райделл-Розена (11–28) и Баднера (29–44). Автором была обоснована представленность в опроснике НТН трех шкал – толерантности к неопределенности (ТН), интолерантности к неопределенности (ИТН) и межличностной интолерантности к неопределенности (МИТН). С помощью структурного моделирования были установлены латентные переменные, с которыми связаны эти три шкалы НТН, и другие измерения личностных свойств – готовности к риску, использования интуиции, готовности к принятию решений ( Корнилова , 2010).

Таким образом, сегодня доступны для использования четыре специализированные методики по измерению ТН (на разных этапах адаптации) и одна методика, включающая в себя показатель уровня ТН как одну из составляющих.

Наш поиск других измерительных методик ТН, в том числе и их англоязычных версий, не увенчался успехом. Анализ собранной информации позволяет утверждать, что наиболее употребляемыми англоязычными методиками измерения ТН являются опросник Баднера и MSTAT-I Маклейна. Испаноязычная шкала Вигано ля Роса не пользуется такой популярностью, как упомянутые методики. Заслуживающего доверия адаптированного варианта одной из часто используемых в зарубежных исследованиях методик – Measurement Ambiguity Tolerance-50 (MAT-50) Р. Нортона ( Norton , 1975), – по имеющимся у нас сведениям, сейчас нет. На положительные результаты использования адаптированной в Болгарии версии этой методики ссылается в своих исследованиях К. Стойчева ( Stoycheva, URL).

Выше мы уже обращали внимание на отсутствие единых подходов как к пониманию, так и к измерению ТН как в западной, так и в отечественной литературе.

В этом контексте несомненный интерес представляют работы российских исследователей, касающиеся проблем диагностики толерантности. В них неизменно присутствует тенденция рассматривать ТН не как отдельный феномен, а как один из видов проявления толерантности «вообще» (как родового понятия). (Отметим, что в известных нам исследованиях западных авторов подобный подход к изучению феномена ТН не встречается. В западной традиции исследование ТН связано в основном с различными аспектами проблемы совладания с неопределенностью).

Г.У. Солдатова, «операционализируя понятие толерантность в контексте проведения эмпирических исследований и разработки практических технологий», выделяет четыре основные «ракурса исследования» этого феномена: как психологической устойчивости; как системы позитивных установок; как совокупности индивидуальных качеств; как системы личностных и групповых ценностей (Психодиагностика толерантности личности, 2008).

При этом методики для измерения ТН внесены в раздел диагностики толерантности как личностной характеристики, а для диагностики ТН предлагается использовать уже упоминавшуюся адаптированную шкалу Баднера (адаптация Г.У. Солдатовой с сотрудниками) а также рисуночный метод диагностики реакций на фрустрацию Розенцвейга.

Заметим, что в расположенном в том же разделе «Вопроснике для измерения толерантности» ( Магун, Жамкочьян, Магура , 2008 – см. Психодиагностика толерантности личности, 2008) среди параметров выявляемых опросником видов толерантности авторами заявлена «толерантность к сложности и неопределенности окружающего мира», однако при описании способов обработки данных ТН не выделяется как отдельный показатель ( там же , с. 51–60).

В исследовании М.С. Миримановой и А.С. Обухова «Воспитание толерантности через социокультурное взаимодействие» (2001) ТН рассматривается как один из двух «аспектов» толерантности: наряду с внешней толерантностью (к другим) – «убеждением, что они могут иметь свою позицию, способны видеть вещи с иных (разных) точек зрения, с учетом разных факторов», авторы рассматривают внутреннюю толерантность (к неопределенности) как «способность к принятию решений и размышления над проблемой, даже если не известны все факты и возможные последствия» ( Мириманова, Обухов , 2001, с. 88–98). При этом под толерантностью они понимают « фактор, стабилизирующий систему (личность) изнутри, а также и извне, фактор, направляющий межличностные отношения в обществе в мирное русло и связывающий индивидов с традициями, нормами, культурой и т. д.» ( там же , с. 88–98). Для измерения уровня толерантности авторы используют адаптированный метод семантического дифференциала, а для измерения уровня ТН дополнительно – не названный вопросник, «выявляющий стремление к определенности, желание и умение действовать по правилам» ( там же , с. 88–98).

В книге представительницы Санкт-Петербургской школы Л.Г. Почебут «Взаимопонимание культур: методология и методы этнической и кросс-культурной психологии: Психология межэтнической толерантности» (2005) приведена авторская методика «Интолерантность – толерантность» (ИНТОЛ), в которой толерантность рассматривается как «такое эмоциональное состояние индивида, при котором личностные качества или поведение другого человека ему не нравятся, эмоционально не приемлемы. Однако индивид проявляет терпение и уважение к мнению другого, сохраняет устойчивость по отношению к неприемлемому или манипулятивному влиянию» ( там же , с. 167). Там же для диагностики ТН предлагается использовать адаптированные варианты упоминавшихся уже канадской методики «Личностная готовность к переменам» – «Personal change – readiness survey» (PCRS) и опросника Баднера (адаптация Г.У. Солдатовой и др.).

О.А. Лунина (Белгородский государственный университет) в статье « К вопросу о диагностике толерантности», исходя из определения понятия толерантности А.В. Петровским как «способности длительно выносить неблагоприятные воздействия без снижения адаптивных возможностей», выдвигает предположение, что «толерантность – своего рода механизм совладания с ситуацией (coping styles), в которой присутствуют неблагоприятные для личности факторы» ( Лунина , 2002). Исходя из предложенной модели действия механизма толерантности, автор предлагает для проведения диагностики определить условия, по отношению к которым будет определяться уровень толерантности. «Назовем это условно “толерантность к ситуации…”. Данное понятие нам представляется наиболее удачным, поскольку в него можно вкладывать те характеристики, которые будут актуальными для исследования» ( там же ). Среди предлагаемых ситуаций: ситуация изменений (социально-экономических, геополитических и политических, экологических, демографических); ситуация отличий (национальных, культурных, религиозных, возрастных, гендерных, ценностных, личностных, языковых, социального и материального статуса, девиантных проявлений в поведении); кризисные ситуации (неопределенности; стресс; чрезвычайная ситуация; катастрофа) ( Лунина , 2002)

Таким образом, если с теоретической точки зрения имеется ряд весомых аргументов как «за», так и «против» рассмотрения толерантности как родового понятия при изучении феномена ТН (что может служить поводом для отдельной научной дискуссии, выходящей за рамки данной работы), то практика создания и адаптации измерительного инструментария свидетельствует о том, что в известных нам методиках измерения толерантности, адаптированных и созданных ведущими российскими специалистами, данный феномен понимается в основном как феномен межэтнического и межкультурного взаимодействия. А для измерения ТН предлагается использовать адаптированные методики западных авторов. Подобный подход обуславливает возникновение определенных противоречий между теоретическими постулатами и практическими аспектами измерения толерантности и ТН.

В проводившемся под руководством Д.А. Леонтьева исследовании личностного выбора при моделировании описаной С. Мадди «экзистенциальной дилеммы», встающей перед каждым человеком в его повседневных выборах: «выбор неизменности (т. н. выбор прошлого, фактичности) или выбор неизвестности (т. н. выбор будущего, возможности)», ТН, наряду с параметрами жизнестойкости и личностной автономии, рассматривается как важный дифференцирующий момент в решении «экзистенциальной дилеммы», или основная предпосылка для ее осуществления ( Мандрикова, Леонтьев, 2005, с. 152).

В упоминавшемся уже нами исследовании Е.Г. Луковицкой (1998) делается попытка рассмотреть ТН с позиций социальной психологии, как систему отношений, рассматриваемых как установка с ее трехкомпонентной структурой, «поскольку она (толерантность к неопределенности. – А.Г .) содержит в себе и когнитивное оценивание неопределенности, и эмоциональное реагирование (угрожающее, привлекательное и т. д.), и определенное поведенческое реагирование» ( Луковицкая , 1998, с. 8). При этом под неопределенностью автор понимает ситуацию, которую воспринимающий индивид не может категоризировать из-за недостатка информации (или каких-либо подсказок). Автор, ссылаясь на данные статистического анализа, делает также вывод о том, что «методика Баднера делает больший акцент на измерении аффективного и когнитивного компонентов… тогда как методика Маклейна делает акцент на поведенческом и когнитивном компонентах…» ( там же , с. 13).

В работах П.В. Лушина (2005, 2010 а, б ) ТН рассматривается в связи с раскрытием механизма личностного изменения как нелинейного, необратимого и мало предсказуемого перехода к новой идентичности личности, что предполагает рассмотрение личности как способной к саморегуляции и самоорганизации открытой системы. Под идентичностью П.В. Лушин понимает «систему смысловых диспозиций личности, обусловливающих самоорганизацию открытой системы личности в определенном многоуровневом контексте» ( Лушин , 2005, с. 299), а под неопределенностью «противоречие (рассогласование) между отображением и оригиналом или наличным и формирующимся новым образом» ( там же , с. 50). При этом «толерирование неопределенности или экопсихологическая фасилитация выступает важным условием реализации целей стабилизации переходной системы (и, следовательно, ее перехода на новый виток развития) путем, например, отказа от прямого управления» ( Лушин , 2010 б ).

В 2009 г. нами была защищена кандидатская диссертация на тему «Толерантность к неопределенности как фактор развития идентичности личности» ( Гусєв , 2009), посвященная исследованию влияния ТН. В работе раскрыто общепсихологическое содержание толерантности к неопределенности как интегральной характеристики личности, а также разработана теоретическая модель развития идентичности, объединяющая взгляды на этот процесс в экофасилитационном, психодинамическом и деятельностно-смысловом подходах. При этом под толерантностью к неопределенности понимается свойство личности, позволяющее ей выдерживать возникающие в процессе перехода к новой идентичности кризисные проявления, обусловленные неопределенностью смысловых оснований собственного существования.

Доказано, что толерантность к неопределенности является важным фактором развития идентичности личности. Это подтверждается наличием сквозных тенденций развития системы «толерантность к неопределенности – идентичность», заключающихся в: постепенном, от статуса к статусу (согласно модели формирования идентичности Дж. Марсиа), усложнении системы взаимосвязей между конструктами, возрастании степени интегрированности каждого из них и дифференциации в зависимости от наличия кризиса идентичности.

Доказано, что смысловая сфера активно включена в процесс взаимодействия толерантности к неопределенности и развития идентичности, что подтверждается наличием смысловых компонентов в обоих конструктах, а также наличием «плотной» системы взаимосвязей между показателями смысловой сферы и составляющими обоих конструктов на каждом этапе их взаимодействия.

Получено экспериментальное подтверждение теоретического положения экофасилитационного подхода П.В. Лушина о том, что толерантность к неопределенности в кризисные периоды развития идентичности является инстанцией, обеспечивающей наличие феномена «парадоксального контроля».

Разработан, теоретически обоснован и апробирован психодиагностический комплекс, направленный на изучение феноменов толерантности к неопределенности и статусов идентичности. Мы также можем утверждать, что методика Баднера (адаптация Г.У. Солдатовой) и субшкала ТН (из методики «Личностная готовность к переменам», авторы Ролник, Хезер, Голд, Хал, адаптация Н. Бажановой и Г.Л. Бардиер) измеряют эмоционально-оценочную, а методика Маклейна MSTAT-I (адаптация Е.Г. Луковицкой) – деятельностно-смысловую составляющие феноменологического поля конструкта ТН.

Таким образом, мы можем утверждать, что в отечественной научной традиции феномен ТН наиболее активно изучается в связи с проблематикой измерения (О.А. Лунина) и воспитания толерантности (М.С. Миримановай и А.С. Обухов), диагностики личностного потенциала (Д.А. Леонтьев и др.), личностного изменения (П.В. Лушин и др.), развития идентичности (А.И. Гусев).

Идет активный процесс как адаптации иноязычных методик измерения ТН (Н. Бажанова, Г.Л. Бардиер, Е.Г. Луковицкая, Г.У. Солдатова и др., Н.В. Шалаев), так и создания собственного измерительного инструментария (Т.В. Корнилова, Л.Г. Почебут).

В целом, мы можем констатировать неуклонный рост интереса у отечественных специалистов к изучению феномена толерантности к неопределенности в различных сферах применения психологических знаний.

Литература

Богданова Е. Л. Я и Другой: диалог или конфронтация? // Личность в парадигмах и метафорах: ментальность – коммуникация – толерантность / Под ред. В.И. Кабрина. Томск: Изд-во Томск. ун-та, 2002. С. 192–202.

Гусев А.И. Проблематика научной классификации толерантности к неопределенности // Наука и образование. 2005. № 5–6. С. 42–45.

Гусев А. И. К вопросу о видах толерантности к неопределенности // Наукові записки Інституту психології імені Г.С. Костюка АПН України. К.: Міленіум, 2006. Вип. 30. С. 54–63.

Гусев А.И. К проблеме измерения толерантности к неопределенности // Практическая психология и социальная работа. 2007 а . № 1. С. 21–28.

Гусев А.И. Толерантность к неопределенности: проблематика исследований // Практическая психология и социальная работа. 2007 б . № 8. С. 75–80.

Гусєв А.І. До проблеми формування та розвитку толерантності до невизначеності // Науковий часопис Національного педагогічного університету ім. М.П. Драгоманова. Сер. 12, Психологічні науки. Кiив, 2007 а . № 17 (41). Ч. 1. С. 165–170.

Гусєв А.І. Проблематика толерантності до невизначеності в аспекті розвитку ідентичності особистості // Збірник наукових праць Інституту психології імені Г.С. Костюка АПН України / За ред. С.Д. Максименка. Кiив, 2007 б . Т. 9. Ч. 2. С. 93–99.

Гусєв А.І. До питання побудови експериментальної моделі вимірювання феномена толерантності до невизначеності // Наукові праці МАУП. Кiив, 2008 а . Вип. 2 (18). С. 257–262.

Гусєв А.І. Практичні аспекти формування та розвитку толерантності до невизначеності // Психологічні перспективи. 2008 б . Вип. 11. С. 58–70.

Гусєв А.І. Толерантність до невизначеності як чинник розвитку ідентичності особистості: Автореф. дис. … канд. психол. наук. Одеса, 2009.

Дуднік О.А. До проблеми толерантності до невизначеності // Наука і освіта. 2005. № 5–6. С. 54–58.

Дрязгунов К.В. Формирование дивергентного мышления старшеклассников на уроках обществознания // Образование и общество. 2003. № 1. С. 40–49.

Зинченко В.П. Толерантность к неопределенности: новость или психологическая традиция? // Человек в ситуации неопределенности / Гл. ред. А.К. Болотова. М.: ТЕИС. 2007. С. 9—33.

Костандов Э.А. Психофизиология сознания и бессознательного. СПб.: Питер, 2004.

Корнилова Т.В. Новый опросник толерантности – интолерантности к неопределенности // Психол. журн. 2010. Т. 31. № 1. С. 74–86.

Кочюнас Р. Основы психологического консультирования. М.: Академический проект, 1999.

Кувакин В.А., Ковалева В.П. Неизвестность. М.: НИЦ «Регулярная и хаотическая динамика»; Ижевск: Ин-т компьютерных исследований, 2006.

Леонтьев А.Н., Кринчик Е.П. О применении теории информации в конкретно-психологических исследованиях // Вопр. психол. 1961. № 5. С. 25–46.

Леонтьев А.Н., Кринчик Е.П. О некоторых особенностях процесса переработки информации человеком // Вопр. психол. 1962. № 6. С. 14–25.

Леонтьев Д.А., Мандрикова Е.Ю., Осин Е.Н., Плотникова А.В., Рассказова Е.И. Опыт структурной диагностики личностного потенциала // Психол. диагностика. 2007. № 1. С. 8—32.

Леонтьев Д.А., Осин Е.Н. Личностный потенциал как объект психодиагностики // Психол. диагностика. 2007. № 1. С. 4–8.

Леонтьев Д.А., Рассказова Е.И. Тест жизнестойкости. М.: Смысл, 2006.

Луковицкая Е.Г. Социально-психологическое значение толерантности к неопределенности: Автореф. дис. … канд. психол. наук. СПб., 1998.

Лунина О.А. К вопросу о диагностике толерантности / Белгородский гос. ун-т, 2002. Электронный ресурс: .

Лушин П. В. Екологічна фасилітація // Психологія: зб. наук. пр. / НПУ ім. М. П. Драгоманова. Кiив, 2002. Вип. 16. С. 27–30.

Лушин П. В. Психологія педагогічної зміни (екофасилітація): наук. – метод. посіб. для студ. вищ. навч. закл. Кіровоград: Імекс ЛТД, 2002.

Лушин П.В. Личностные изменения как процесс: теория и практика. Одесса: Аспект, 2005.

Лушин П.В. Об экологичности психологического воздействия: экофасилитативная логика // Практическая психология и социальная работа. 2010 а . № 6. С. 7–9.

Лушин П.В. Толерирование неопределенности как способ экологичного управления // Практическая психология и социальная работа. 2010 б . № 12. С. 20–23.

Мандрикова Е.Ю., Леонтьев Д.А. Смысловые основания выбора и их альтернативы: фактичность прошлого или возможность будущего // Проблема смысла в науках о человеке (к 100-летию Виктора Франкла): Матер. междунар. конф. Москва, 19–21 мая 2005 г. М.: Смысл, 2005. С. 151–157.

Мириманова М.С., Обухов А.С. Воспитание толерантности через социокультурное взаимодействие // Развитие исследовательской деятельности учащихся: Метод. сб. / Сост., ред. А.С. Обухов. М.: Народное образование, 2001. С. 88–98.

На пути к толерантному сознанию / Отв. ред. А.Г. Асмолов. М.: Смысл, 2000.

Носенко Е., Шаповал М. Толерантність до невизначеності як системоутворювальний особистісний чинник творчої обдарованості // Психологія і суспільство. 2002. № 1. С. 97—106.

Оконешникова Н.Л. Проблема толерантности личности в современной зарубежной психологии // Методологические проблемы современной психологии: иллюзии и реальность: Материалы Сибирского психологического форума. 16–18 сентября 2004 г. Томск: Томский гос. ун-т, 2004. C. 215–221.

Петрова Н.И. Толерантность самоактуализирующейся личности, 2002. URL: .

Почебут Л.Г. Взаимопонимание культур: методология и методы этнической и кросс-культурной психологии: Психология межэтнической толерантности: Учеб. пособие. СПб.: Изд-во СПб. ун-та, 2005.

Психодиагностика толерантности личности / Под ред. Г.У. Солдатовой, Л.А. Шайгеровой. М.: Смысл, 2008.

Современный психологический словарь / Под ред. Б.Г. Мещерякова, В.П. Зинченко. СПб.: Прайм-Еврознак, 2006.

Холодная М.А. Когнитивные стили. О природе индивидуального ума. 2-е изд. СПб.: Питер, 2004.

Шалаев Н.В. Адаптация методики исследования толерантности к неопределенности (кросс-культурное исследование): Дипломная работа; МГУ им. М.В. Ломоносова, 2004.

Шалаев Н.В. Толерантность к неопределенности в психологических теориях // Человек в ситуации неопределенности / Гл. ред. А.К. Болотова. М.: Теис. 2007. С. 34–48.

Adorno I.W., Frenkel-Brunswlk E., Levinson D.J., Sanford R.N. The authoritarian personality (1950). N.Y.: W.W. Norton & Company paperback reprint edition, 1993.

Altemeyer R. A. Right-wing authoritarianism. Winnipeg: University of Manitoba Press, 1981.

Ball-Rokeach S. From a pervasive ambiguity to a definition of the situation // Sociometry. 1973. № 36. № 3. P. 378–389.

Bauer T.N., Truxillo D.M. Temp-to-work employees: A longitudinal study of stress and selection success // Journal of Occupational Health Psychology. 2000. Vol. 5. P. 337–346.

Benjamin A.J. (Jr.), Riggio R.E., Mayes B.T. Reliability and factor structure of Budner’s tolerance for ambiguity scale // Journal of Social Behavior and Personality. 1996. № 11. P. 625–632.

Berger C.R., Calabrese R.J. Some explorations in initial interaction and beyond: Toward a developmental theory of interpersonal communication // Human Communication Theory. 1975. № 1. P. 99—112.

Bochner S. Defining intolerance of ambiguity // The Psychological Record. 1965. № 15. P. 393–400.

Brown R . Social psychology. N.Y.: Free Press, 1965.

Budner S. Intolerance of Ambiguity as a Personality Variable // Journal of Personality. 1962. № 30. P. 29–50.

Chabassol D.J. Needs for structure, tolerance of ambiguity and dogmatism in adolescents // Psychological Reports. 1975. № 37 (2). P. 507–510.

Clampitt P.G., Williams M.L. Managing organizational uncertainty: Conceptualization and measurement // Communication Research Reports. 2005. Vol. 22. № 4. P. 315–324.

Colman A. M. A dictionary of psychology. 2nd ed. Oxford: Oxford University Press, 2006.

Craik R.L. A tolerance for ambiguity // Physical Therapy. 2001. July. Vol. 81. P. 1292–1298.

Crandall J.E. Effects of intolerance of ambiguity upon interpersonal attraction // Psychological Reports. 1971. № 28 (2). P. 550.

DeForge B., Sobal J. Intolerance of Ambiguity in Students Entering Medical School // Social Science and Medicine. 1989. № 28. P. 869–874.

DeRoma V.M., Martin K.M., Kessler M.L. The relationship between tolerance for ambiguity and need for course structure // Journal of Instructional Psychology. 2003. № 30. P. 104–109.

Dugas M.J., Ladouceu R . Treatment of GAD: Targeting intolerance of uncertainty in two types of worry // Behavior Modification. 2000. Vol. 24. P. 635–657.

Fibert Z., Ressler W.H. Intolerance of ambiguity and political orientation among Israeli University students // Journal of Social Psychology. 1998. № 138 (1). P. 33–40.

Foxman P. Tolerance for Ambiguity and Self-Actualisation // Journal of Personality Assessment. 1976. № 40. P. 67–72.

Frenkel - Brunswik E . Tolerance toward ambiguity as a personality variable // American Psychologist. 1948. № 8. P. 268.

Frenkel-Brunswik E. Intolerance of ambiguity as an emotional and perceptual personality variable // Journal of Personality. 1949. № 18. P. 108–143.

Furnham A., Ribchester T. Tolerance of ambiguity: a review of the concept, its measurement, and applications // Current Psychology: developmental, learning, personality, social. 1995. № 14. P. 179–199.

Ghosh D . Tolerance for ambiguity, risk preference, and negotiator effectiveness // Decision Sciences. 1994. № 25. P. 263–280.

Ghosh A. K. Understanding medical uncertainty: a primer for physicians // JAPI. 2004. Sept. Vol. 52. P. 739–742.

Glover J.A., Romero D., Romero P., Petersen C. Effects of a Simulation Game upon Tolerance for Ambiguity, Dogmatism, and Risk Taking, Journal of Social Psychology, 1978. № 105. P. 291–296.

Hampton J. Intolerance of ambiguity: a coping mechanism or mode of evaluation? // Revista Interamericana de psicologia. 1970. № 4. P. 43–49.

Harrington D., Block J.H., Block J. Intolerance of Ambiguity in Preschool Children: Psychometric Considerations, Behavioral Manifestations, and Parental Correlates // Developmental Psychology. 1978. № 14. P. 242–256.

Hofstede G.J. Cultures and organizations: software of the mind. N.Y.: McGraw-Hill, 1997.

Huber N . An experiential leadership approach for teaching tolerance for ambiguity // Journal of Education for Business. 2003. Sept. – Oct. Vol. 79. P. 52–56.

Jaensch E.R. Der gegentypus. Leipzig: Barth, 1938.

Kirton M.J. A reanalysis of two scales of tolerance of ambiguity // Journal of Personality Assessment. 1981. Vol. 45. № 4. P. 407–414.

Kreitler S., Maguen T., Kreitler H. The three faces of intolerance of ambiguity. Alemania // Archiv für psychologie. 1975. № 127. № 3–4. P. 238–250.

Lane M. S., Klenke K. The ambiguity tolerance interface: a modified social cognitive model for leading under uncertainty // Journal of Leadership & Organizational Studies. 2004. Vol. 10. P. 69–82.

Ladouceur R. Talbot F., Dugas M.J. Behavioral expressions of intolerance of uncertainty in worry. Experimental findings // Behav. Modif. 1997. Vol. 21. № 3. P. 355–371.

MacDonald A.P. (Jr.) Revised scale for ambiguity tolerance: reliability and validity // Psychological Reports. 1970. № 26. P. 791–798.

Madhubalan V. Individual differences in need for precision // Personality and Social Psychology Bulletin. 1997. July. Vol. 23. № 7. P. 717–736.

Mclain D.L. The MSTAT-I: a new measure of an individual’s tolerance for ambiguity // Journal of Educational and Psychological Measurement. 1993. № 53. P. 183–189.

Nunnally J. Psychometric theory. N.Y.: McGraw-Hill, 1978.

Nutt P.C. The Tolerance for Ambiguity and Decision Making // The Ohio State University College of Business Working Paper Series, March 1988. P. 88—291.

Norton R.W. Measurement of ambiguity tolerance // Journal of Personality Assessment. 1975. Vol. 39. № 6. P. 607–619.

O’Malley W.J. A tolerance for ambiguity: catholicism, cover story // America. 1993. Oct. 2. Vol. 169. № 9. P. 7—14.

Owen W., Sweeney R. Ambiguity tolerance, performance, learning, and satisfaction: a research direction // The Proceedings of ISECON (San Antonio). 2002. Vol. 19. P. 242–248.

Pawlicki R.E. Relationship between locus of control and tolerance for ambiguity // Psychological reports. 1972. № 31 (1). P. 102.

Pittavino S. Interpersonal space, locus of control and tolerance for ambiguity: Dissertation Abstracts International. 1977. № 38 (1-b). P. 375.

Raphael D., Chasen M. Intolerance of Ambiguity and Life Status During Early Adulthood: A Three Year Follow-Up // Psychological Reports. 1980. № 47. P. 388–390.

Ray J.J. Intolerance of ambiguity among psychologists: a comment on Maier and Lavrakas // Sex Roles. 1987. Vol. 16. № 11–12. P. 559–562.

Ray J.J. Are psychologists intolerant of ambiguity, 1990. URL: .

Reber A.S., Reber E. The Penguin dictionary of psychology. 3rd ed. L.; N.Y.: Penguin Books, 2001.

Rense L., Schredl M., Houran J. What precognitive dreams are made of: the nonlinear dynamics of tolerance of ambiguity, dream recall, and paranormal belief // Dynamical Psychology: an international interdisciplinary journal of complex mental processes. 2000–2001. URL: %20Dreams.htm.

Rydell S. Tolerance of ambiguity and semantic differential ratings // Psychological Reports. 1996. № 19. P. 1303–1312.

Shotter J. The necessity for ambiguity if we are to achieve communication. Conference paper in J. Visser (Chair), Ambiguity, cognition, learning, teaching and design. International Conference of the Association for Educational Communications and Technology (AECT), Anaheim (CA). October 22–26, 2003. URL: .

Stoycheva K. Talent, science and education: how do we cope with uncertainty and ambiguities – Sofia. URL: .

Stoycheva K., Lubart T. The Nature of Creative Decision Making // Decision Making: Social and Creative Dimensions / C. Allwood, M. Selart (Eds.). Dordrecht: Kluwer Academic Publishers, 2001. P. 15–33.

Tatzel M. Tolerance for Ambiguity in Adult College Students // Psychological Reports. 1980. № 47. P. 377–378.

Taylor P. A. Strategies for enhancing student learning by managing ambiguities in clinical settings // Nurse Educator. 2000. July/August. № 25 (4). P. 173–174.

Tegano D. Relationship of tolerance of ambiguity and playfulness to creativity // Psychological Reports. 1990. № 66. P. 1047–1056.

Thom R. Structural stability and morphogenesis. N.Y.: Benjamin-Addison-Wesley, 1975.

Vigano la Rosa D.L. Autoritarismo e intolerancia a la ambigüedad en la cultura mexicana, D.F. // Tesis para obtener el grado de maestro en psicología, UNAM. México, 1986.

Visser M. «Inverted Commas»: a critical reflection on ambiguity in the context of HIV/AIDS // Ambiguity, ognition, learning, teaching, and design: workshop and special panel session held at the International Conference of the Association for Educational Communications and Technology. Anaheim (CA). October 22–25, 2003. URL: .

Visser Y. L. Ambiguity in learning: issues and implications for instructional design // Ambiguity, ognition, learning, teaching, and design: workshop and special panel session held at the International Conference of the Association for Educational Communications and Technology. Anaheim (CA). October 22–25, 2003. URL: .

Waxler M. The role of ambiguity and tolerance of ambiguity in the appreciation of humor // Dissertation Abstracts International. 1976. № 37 (6-b). P. 3056–3057.

Wittenberg K.J., Norcross J.C. Practitioner perfectionism: relationship to ambiguity tolerance and work satisfaction // Journal of Clinical Psychology. 2001. Vol. 57. № 12. P. 1543–1550.

Wolfradt, U., Pretz, J.E. Individual differences in creativity: personality, story writing, and hobbies // European Journal of Personality. 2001. Vol. 15. № 4. P. 297–310.

Yurtsever C. Tolerance of ambiguity, information, and negotiation // Psychological Reports. 2001. Vol. 89. P. 57–64.

Контроль за действием как составляющая личностного потенциала И.А. Васильев, О.В. Митина, С.А. Шапкин

Теория контроля за действием Ю. Куля

Начало исследований контроля за действием было положено в 70-х годах прошлого века, когда немецкий психолог Ю. Куль в своей дипломной работе обнаружил и ввел различение ориентации на состояние ( ОС ) и ориентации на действие ( ОД ). Это различение впервые возникло в ходе анализа категорий рассказов испытуемых в немецкоязычном варианте ТАТ Х. Хекхаузена по измерению мотивации достижения ( Kuhl , 1978). Вопрос, который на который пытались ответить исследователи: почему у двух человек, имеющих одинаковые цели, знания, способности и в равной мере желающих что-то сделать хорошо, результаты получаются неодинаковые.

Оказалось, что категории, в которых, как предполагалось, должен проявляться страх перед неуспехом, не являются одномерными, а распределяются на две группы. Первая группа категорий очень часто встречалась у испытуемых с доминированием надежды на успех. Эти испытуемые давали ориентированное на действие толкование содержаний предъявляемых картин с изображением ситуаций неудачи. В своих рассказах они, говоря о содержании картин, приписывали действующему лицу (герою рассказа) потребность в преодолении неудачи и давали ему возможность предпринять инструментальные действия по предотвращению неудачи, исправлению неудачи или уменьшению ее эмоциональных последствий. В качестве валидного симптома для диагностики страха перед неудачей и соответственно избегания неудачи пригодными оказались лишь те категории, в которых проявилась ориентация на состояние , то есть направленность сознания (внимания) испытуемых на неудачу и ее последствия.

Теория Куля выступила примером функционального подхода в объяснении личностной феноменологии, связанной с самоуправлением: содержание сознания, образ себя является производной от успешной/неуспешной деятельности, а не наоборот. Исходя из данного принципа, не низкая мотивация и негативные представления о себе приводят, например, к депрессии и беспомощности (см. Bandura , 1977; Peterson, Maier, Seligman , 1993), а наоборот, являются следствием неудач. Сторонники функционального подхода ссылаются на множество экспериментально установленных фактов в психологии личности. Так в работах ( Kuhl , 1981; Lewinsohn, Larson, Steinmetz, Franklin , 1981) показано, что пессимистические установки обычно формируются после того, как у человека развиваются симптомы беспомощного поведения и депрессии, а не до того. Это очень важное положение, ибо, согласно ему, для того чтобы у человека появились силы, способности действовать позитивным образом в согласии с самим собой, недостаточно только одной веры в эти силы и способности, необходимо в той или иной степени их объективно развивать.

В отличие от традиционного понимания воли ( Ach , 1910), Ю. Куль опирается на современные представления о системном строении психики человека. Он исследует волевую сферу личности как систему, состоящую из совокупности подсистем. Реализация функций целостной системы контроля за действием возможна лишь при гибком и согласованном взаимодействии подсистем, обеспечивающих удержание намерений в активном состоянии в благоприятных ситуациях и прекращение целенаправленной активности в неблагоприятных ситуациях. «Понятие “воля” или “волевые процессы” описывает категорию взаимодействующих психических функций. При возникновении трудностей реализации действия эти функции опосредуют временную, пространственную, содержательную и стилевую координацию большого числа отдельных механизмов внутри и между разными подсистемами, такими как восприятие, внимание, память, эмоции, мотивация, система активации (темперамент) и моторика на основе единого принципа управления, который мы называем “ намерение ” или “ цель ”» ( Kuhl , 1994 b ).

Ю. Куль выделяет следующие механизмы, которые способствуют реализации намерения вплоть до достижения цели и обеспечиваются разными подсистемами (психическими функциями). Эти механизмы реализуются чаще всего на неосознаваемом уровне, однако могут принимать форму осознанных стратегий.

Мотивационный контроль. Речь идет о стратегии, которая усиливает мотивационную тенденцию, лежащую в основе намерения. Это происходит за счет возобновления мотивационного процесса, удерживающего в поле внимания субъекта позитивные ожидания и внешние стимулы, благоприятные для выполнения деятельности. Таким образом, система контроля за действием «поддерживает» мотивационную систему, усиливая актуальное намерение.

Контроль внимания. Этот механизм обеспечивает направленность внимания на информацию, которая относится к реализации намерения. Это особенно важно в ситуации, когда, например, возникает опасность потерять из виду целевой объект.

Перцептивный контроль. Постулируется наличие своеобразного «интенционного» фильтра уже на ранних стадиях восприятия. При этом имеется в виду, что перцептивная система более чувствительна к характеристикам поступающей информации, связанным с намерением, и, наоборот, блокирует информацию, иррелевантную намерению. Перцептивные категории, связанные с намерением, находятся в большей «готовности», требуют меньших затрат времени на обработку и раньше других получают доступ к системам регуляции действия.

Эмоциональный контроль. Субъект обладает «знаниями» об эмоциональных состояниях, которые способствуют или препятствуют реализации намерения. Если эмоциональный фон затрудняет достижение цели, то система контроля действия стремится изменить его.

Контроль неудач. Неудачи в ходе реализации намерения воспринимаются как эффективная обратная связь и приводят к мобилизации дополнительных усилий, либо, наоборот, к соответствующим эмоциональным последствиям (разочарованию и досаде) и снижению усилий вплоть до временного отказа от достижения цели ввиду неблагоприятных обстоятельств.

Контроль кодирования и оперативная память. Экспериментально показано, что информация, связанная с намерением, обрабатывается по экономной (с точки зрения усилий и затрат времени) стратегии. Тем самым открывается наиболее короткий путь к инициированию действия, связанного с намерением. Если действие по каким-то причинам задерживается, то информация о намерении хранится в оперативной памяти в особом, «активированном» состоянии. Даже будучи неосознаваемой, эта информация является легко доступной субъекту при возникновении ситуации, благоприятной для возобновления действия, связанного с намерением (вариант эффекта Б.В. Зейгарник).

Поведенческий контроль. Этот механизм заключается в предусмотрительности, охраняющей человека от соблазнов путем устранения из поля деятельности и окружающей среды предметов, провоцирующих нежелательные действия. Так, например, при желании похудеть человек убирает из дома сладости.

Таким образом, современные представления о множественности процессов, опосредующих волевую регуляцию, побудили Ю. Куля и других психологов отказаться от понятия «воля» («Wille») в традиционном смысле и заменить его понятием «контроль за действием». Это понятие передается также термином «Volition». Контроль за действием является более широким понятием и описывает не только волевую регуляцию по типу подавления конкурирующих тенденций действия, но и всю совокупность процессов, опосредующих реализацию намерения.

В конце 1990-х годов, развивая свою теорию, Куль все в большей степени вводил термины, начинаюшиеся со слова «само-»: саморегуляция, самоконтроль.

Понятие самоуправление Ю. Куль определяет как интеграцию всех функций, в результате которой обеспечивается такая координация психических процессов, при которой оптимизируется осуществление некоторого намерения и вытекающих из него конкретных целей ( Kuhl , 1994 b , S. 2). Одной из целей теории Куля является объяснение механизма, лежащего в основе способностей к самоуправлению. Этот механизм является универсальным, вне зависимости от содержания области, в которой человек действует. К причинам, вызывающим беспомощность и другие нарушения в самоуправлении, относятся проблемы в регуляции настроений (эмоциональный контроль), появление нежелательных мыслей (контроль внимания), неспособность к удержанию мотивации. Ситуация может еще осложняться зацикливанием на неудачах и внешнем давлении (ориентация на состояние), а также нарушением целостного самопредставления, то есть представлениями о собственных потребностях, ценностях, чувствах, возможных альтернативных вариантах поведения.

Модель Рубикона

Согласно Ю. Кулю (1983), намерение состоит из ряда элементов, объединенных в единую сеть. Ключевыми элементами этой сети являются когнитивные репрезентации настоящего, будущего (потребного), а также текущего состояния. Настоящее состояние связано с процессами инициирования действия, будущее состояние – с процессами репрезентации цели и способов ее достижения, текущее состояние связано с контролем как прошлых, так и будущих событий, способных повлиять на осуществление действия (например, успех или неудача в прошлой деятельности, а также ожидание того или иного исхода в будущем). Если все указанные элементы намерения активированы в одинаковой степени, то намерение является полноценным и действие реализуется наиболее эффективно.

Хеккхаузен и Куль ( Heckhausen, Kuhl , 1985) предложили к рассмотрению модель, описывающую отдельные шаги на пути принятия решения и достижения цели, – так называемую модель Рубикона.

Данная метафора используется для указания на бесповоротность окончательного решения при эффективном целеориентированном поведении. После принятия окончательного решения (выработке намерения), то есть, когда Рубикон пройден, вся энергия должна направляться на единственно важную цель. Эта цель уже больше не обсуждается, определяет будущие действия, а альтернативные цели либо не воспринимаются вообще, либо оцениваются неадекватно.

Однако в реальности люди различаются по тому, в какой степени и как часто им удается достигнуть поставленных целей или наоборот, приходится откладывать реализацию или отказываться от их достижения.

Согласно сказанному выше, для образования полноценного намерения в психике субъекта должна быть репрезентирована однозначная связь между 1) мотивом, 2) целью и 3) способами достижения цели. Если какой-либо из этих элементов отсутствует или недостаточно представлен, то субъект уделяет этому элементу повышенное внимание (осознанно или неосознанно) и дополнительно перерабатывает информацию, связанную с недостающим элементом. Это является, по мнению Куля, наиболее вероятной причиной возникновения неполноценного намерения (degenerierte Intention), которое персеверирует (то есть возобновляет само себя, «зацикливается»), но не воплощается в действие. При этом неполноценное намерение остается активированным и занимает ресурсы оперативной памяти. Так как объем оперативной памяти ограничен, он может оказаться недостаточным для реализации актуального намерения. Можно сказать, что неполноценные намерения «работают сами на себя», то есть на поддержание состояния системы контроля действия (Lageorientierung), мешая выполнению основной функции системы – регуляции актуального действия (Handlungsorientierung).

Ю. Куль предполагает, что существуют люди, более или менее подверженные формированию неполноценных намерений, они имеют проблемы с выбором цели и ее достижением, не могут сконцентрироваться на одной цели, проявляют нерешительность и начинают сомневаться в перспективах своих решений, так и оставаясь на этапе выбора. Чем сложнее ситуация, тем сильнее неуверенность в своих действиях. Людей, имеющих проблемы с выбором цели и ее достижением, в психологии относят к группе «ориентированных на состояние». Некоторые люди знают, чего они хотят, но имеют трудности при реализации собственных намерений. Причиной могут быть проблемы с пересечением Рубикона. Возможны также проблемы с мобилизацией необходимой для действия энергии. Это случается, если эксплицируемые намерения не соответствует имплицитным потребностям и мотивам. Именно реально действующие мотивы дают действиям направление и предоставляют нужную для их реализации энергию.

Первичные и вторичные реакции

Первичные реакции – это устойчивые черты личности, характеризующие способ, которым человек первоначально реагирует на ситуацию. Однако первичная реакция не всегда имеет решающее значение, когда речь идет о ситуациях, связанных с продуктивностью личности и ее благополучием. Обусловленные генетической предрасположенностью или опытом, полученным в процессе социализации, первичные реакции ставят перед человеком определенные задачи развития. Например, задача развития для импульсивного человека – научиться сдержанности и контролю над своей импульсивностью. Осуществление этих задач требует развития соответствующих компенсирующих вторичных реакций (навыков самоуправления). Задача развития для тревожного человека состоит в снижении чувства тревоги, в умении себя успокоить. Такому человеку будет полезно научиться приемам саморелаксации.

Итак, первичные реакции характеризуют свойственные индивиду способы реагирования в различных ситуациях, но их влияние на личность зависит от вторичных реакций, которые поддаются коррекции в ходе личностного развития.

Навыки самоуправления – это вторичные реакции. Эти навыки помогают человеку преодолевать трудности и разрешать проблемы, а не оставаться в их власти. Они в большей степени важны для личностного благополучия, успеха в достижении целей, преодоления препятствий на жизненном пути. Они позволяют компенсировать недостатки первичных реакций. Навыки самоуправления составляют самый сложный и высший психологический уровень. Их эффективность подчиняется закону «Используй или потеряешь», они особенно эффективны, если их регулярно использовать, «тренировать».

К этим навыкам относятся:

Самоконтроль (Selbstkontrolle), включающий способность планировать (вырабатывать план действий и структурировать деятельность, чтобы его реализовать); отсутствие страха взяться за решение важной задачи, отодвигая мысли о возможных неприятных последствиях на задний план.

Саморегуляция (Selbstregulation), связанная с самоопределением (рефлексией того, придерживается ли человек целей, которые сам себе поставил, степени согласованности этих целей с его реальными потребностями); самомотивацией (умением находить положительные аспекты в чем-то даже не очень привлекательном, например, в повседневных рутинных обязанностях); саморелаксацией (сохранением спокойствия в нужный момент).

Крайним случаем, при котором все психические процессы реализуются автоматически, то есть без центрального координирующего образования, является третья форма самоуправления – самоорганизация.

Самоконтроль феноменологически проявляется в произвольном внимании, направленном на целевой объект, а также в усилиях субъекта, направленных на то, чтобы повысить уровень собственной активности. Эмоции, сопровождающие деятельность, воспринимаются как мешающие и постоянно присутствующие в сознании субъекта. При этом эмоции связаны преимущественно с конечным результатом (например, чувство тревоги – «получится ли?»). Переживаемая эмоциональная напряженность оказывается выше, чем операциональная напряженность (то есть напряженность, обусловленная характером задачи). При возникновении препятствий необходимыми оказываются дополнительные циклы произвольного контроля для того, чтобы предотвратить срыв деятельности. Такая форма самоуправления совершенно необходима тогда, когда нужно действовать быстро, то есть при дефиците времени, или же тогда, когда риск ошибки слишком велик и человек не может себе позволить исследовать новые возможности более эффективных путей решения.

Саморегуляция феноменологически проявляется, прежде всего, в непроизвольном внимании к целевому объекту и в отсутствии усилий со стороны субъекта, направленных на реализацию своего поведения. Эмоции связаны большей частью с процессом выполнения действия (например, досада – «я сделал это не совсем правильно», радость – «это я сделал хорошо»). Эмоциональная напряженность остается относительно низкой, несмотря на объективно высокую операциональную напряженность. Возникающие в ходе деятельности препятствия вызывают непроизвольное увеличение усилий субъекта, направленных на достижение цели.

При саморегуляции главным является поиск новых путей решения проблем. Особенно необходима она в тех случаях, когда старые пути больше не приводят к цели и когда есть время и уверенность в том, что эта дорогостоящая форма самоуправления может быть осуществлена без чрезмерного риска. Дорогостоящей эта форма самоуправления является потому, что она включает в себя максимальное число психических подсистем и способов переработки информации. При этом деятельность протекает на основе «чувства», а координация происходит только там, где требуется небольшая подстройка в плавном течении действия.

Сравнивая эти два вида самоуправления, заметим, что в основе «саморегуляции» лежат совершенно иные связи между подсистемами контроля действия, чем те, которые обеспечивают «самоконтроль». При «саморегуляции» система функционирует по «демократическому» принципу, то есть эффект регуляции складывается из совместной работы всех компонентов системы, как бы из взаимодействия индивидуальных «воль» и не нуждается в постоянных контролирующих влияниях Я . Приход возмущающего воздействия не затрагивает систему в целом и перерабатывается на локальном уровне. Лишь после этого задействуются контролирующие функции Я , то есть произвольный и осознанный уровень регуляции.

«Самоконтроль» характеризуется направленностью на активное подавление факторов, выводящих систему достижения цели из равновесия (например, подавление конкурирующего намерения или мыслей о неуспехе в ходе деятельности). Это подавление осуществляется волевым усилием со стороны Я , которое сопровождается переживанием конфликта на сознательном уровне. Подавляемые события имеют, однако, определенный потенциал противодействия, что, в свою очередь, приводит к необходимости нового цикла подавления и, таким образом, к увеличению контроля. При этом процесс согласования процессов внутри системы может настолько затянуться во времени, что изначальная тенденция действия так и не будет инициирована; либо, будучи инициирована, не получит завершения. Таким образом, директивный сверхконтроль парадоксальным образом приводит к потере контроля. Кроме того, попытки подавления негативных факторов на произвольном уровне (например, в виде «самоприказа») требуют расхода значительного количества энергетических ресурсов, которые могли бы быть направлены на регуляцию действия. Исследованию этого механизма посвящено значительное количество работ в области клинической психологии и психотерапии ( Франкл , 1990; Wenger, Roper , 1988).

Различные формы самоуправления не являются статически фиксированными структурами, то есть они динамически переходят друг в друга в ходе деятельности в зависимости от требований задачи и актуальной ситуации. Эти формы могут даже осуществляться одновременно в разных психологических подсистемах. Однако, несмотря на динамику форм самоуправления, есть люди, более склонные при определенных условиях к той или иной форме самоуправления.

В качестве примера, позволяющего различать эти два вида самоуправления, можно привести студента, у которого есть цель хорошо учиться. Он может сознательно заставить себя отказаться от всех остальных более привлекательных занятий: получения положительных эмоций, общения с друзьями (это самоконтроль) или каким-то образом совмещать эти виды деятельности (одновременно – например готовясь к лекциям вместе с друзьями или последовательно), не отказываясь от своих желаний полностью.

Такой подход позволил Ю. Кулю пересмотреть классическую точку зрения на волевые процессы.

Традиционное понимание воли как усилия, направленного на подавление конкурирующих тенденций действия, прочно укоренилось в психологии. Следует отметить, что «сила воли» как способность противостоять соблазнам, самоконтроль, аскетизм на протяжении веков являлись признанными христианскими добродетелями. Ю. Куль одним из первых сделал предположение о том, что существуют альтернативная форма регуляции действия, при которой не требуется дополнительных ресурсов для преодоления препятствий актуальному намерению. Регуляция осуществляется здесь на основе иного принципа – за счет перераспределения «функциональных обязанностей» между компонентами психической системы. Воля, таким образом, при определенных условиях может превращаться из «командира полка» в «дирижера оркестра». Пользуясь этой метафорой, можно сказать, что в каждое мгновение жизни личности под руководством « дирижера » играется пьеса « достижение цели »: « дирижер » слушает « голоса » разных психических функций и, зная возможности каждой из них, « решает », в какой мере и в какой последовательности эти психические функции должны быть вовлечены в общий « концерт ».

В первом случае «само» указывает на то, что человек является субъектом регуляции, оказывая на эмоциональном и когнитивном уровне поддержку порожденным им целям и действиям. Во втором случае «само» связано с тем, что человек является объектом контроля (пусть даже со своей собственной стороны), внутренние мысли и чувства подавляются, дабы снизить риск возникновения конфликта между ними и необходимостью реализовать поставленные цели.

Ориентация на действие/состояние как вторичная личностная реакция

Проводя дифференциально-психологический анализ, Ю. Куль пишет о том, что люди в большой степени различаются по способности осуществлять свои намерения, вопреки внешним и внутренним препятствиям ( Kuhl , 1994 b ). Он высказывает мнение о том, что степень или мера, в которой человек может использовать свою способность к самоуправлению , является очень разной. Так некоторые люди испытывают внезапные нарушения способности к действию при нагрузках значительно чаще, чем другие. Они воспринимают возникшее неблагоприятное состояние (положение) дел и оказываются при этом скованными как внешне, так и внутренне. То есть некоторое время они вообще не думают о возможных действиях, которые могли бы вывести их из этого состояния . Лица, которые склонны к такого рода блокировке или торможению действия, называются, по терминологии Ю. Куля, ориентированными на состояние. Лица, которые также хорошо или даже лучше могут использовать свою способность к действию как в напряженных условиях, то есть под нагрузкой, так и в ненапряженных условиях, то есть без нагрузки, называются ориентированными на действие.

Ориентация на действие или на состояние понимается автором в нескольких значениях. Так на одной и той же странице он говорит об ориентированном на действие или состояние личностном стиле, диспозиции к ОС или ОД, личностной диспозиции к ОС и ОД и даже о директиве ( Kuhl , 1994 b , S. 2). Мера или степень ориентации на ОС или ОД зависит также и от ситуативных переменных. Так после ряда больших неудач даже в высокой степени ОД люди могут оказаться в состоянии ОС . С другой стороны, люди с выраженной диспозицией к ОС в спокойном состоянии и при поощрении со стороны других могут показать даже более высокий творческий потенциал, чем ОД с такими же способностями. Даже выраженная диспозиция к ОС или ОД может изменяться в ходе жизнедеятельности и личностного развития.

Куль считает, что при принятии решения, при осуществлении намерения и реализации конкретных целей все психические функции должны быть согласованы между собой, скоординированы и при необходимости подрегулированы с точки зрения двух основных директив – ОД или ОС . Другими словами, параметры восприятия, внимания, эмоций, мотивации и темперамента приводятся в соответствие с ориентацией на действие или на состояние. Так, например, человек избирательно обращает внимание на информацию, релевантную цели, приводит себя в оптимальное для выполнения действия состояние, мотивирует себя при необходимости, то есть становится бодрее и даже импульсивнее, если этого требует ситуация.

Ориентация на действие подразумевает инициативность (общую способность предоставить необходимую энергию для планирования и инициации действий, будь то свои или чужие цели; волевую активность; способность поддерживать энергию для исполнения намерений, устранять отвлекающие моменты, препятствовать внешним и внутренним раздражителям; ориентацию на действие в сложных ситуациях, в условиях сильного давления. Существенным аспектом является устойчивость этой характеристики к неудачам. Человек ориентирован на конструктивное преодоление неудач, способен учитывать свои ошибки и учиться на них: согласовывать ожидания других и своих собственных целей, проверять их конгруэнтность (чтобы реально жить своими желаниями и чувствами, а не желаниями и чувствами других людей); интегрировать в свое Я противоречивые мысли и ощущения. Куль подчеркивает, что такой способ регуляции намеренного действия осуществляется в значительной степени непроизвольно, оно всегда основано на полноценном намерении, управляется как бы само по себе и не требует постоянного контроля со стороны сознания. В экспериментальных исследованиях ориентированные на действие субъекты не обнаруживают на уровне субъективных переживаний каких-либо мыслей и эмоций, которые могли бы помешать реализации намерения. В противоположность этому, ориентированные на состояние субъекты сообщали в самоотчетах о трудностях инициирования действия (даже при актуализации мотива и наличии цели), о повторяющихся мыслях по поводу незавершенных намерений (которые в данный момент не могут быть реализованы) или свершившихся неудачах (когда уже ничего нельзя изменить).

Также экспериментально было показано, что ориентированные на состояние испытуемые более склонны к самоконтролю, чем ориентированные на действие ( Kuhl, Beckmann , 1994). Тенденция к ориентации на состояние в этом исследовании была определена как сознательно не контролируемая персеверация навязчивых мыслей и блокирующих эмоций при нагрузке или после неуспехов. Различия между самоконтролем и фиксацией на состоянии состоит в том, что во втором случае узкая направленность психических процессов определяется не сознательно поставленной целью действия, а обусловлена некоторой «отчужденной от Я » психической подструктурой (например, неосознаваемым аффектом). Например, человек не может сосредоточиться на содержательной беседе с деловым партнером, поскольку «в голову постоянно лезут» неподходящие мысли и чувства. Может быть, они вызваны некоторыми обидными замечаниями этого человека или семейной ссорой за завтраком.

По отношению к самоуправлению проводится различие между компетентностью и эффективностью . Человек мог ранее часто демонстрировать высокую способность к контролю за действием, однако сегодня он не в состоянии ее использовать. В этом значении ориентация на состояние определяется как системное психическое состояние сниженной эффективности контроля действия или самоуправления. То есть речь идет о психическом состоянии субъекта, в котором он не может полностью использовать свою волевую способность или компетентность. Ослабление волевого управления связано также с переживанием уменьшающейся свободы , когда мышление и действование осуществляется как бы по принуждению. Такое временное снижение переживания свободы может возникнуть и у людей с высокой способностью к самоуправлению и тогда переживается ими особенно остро.

Теория личности как взаимодействия систем

Для объяснения различной феноменологии, связанной с самоуправлением, Ю. Куль со своими коллегами разработал теорию личности как взаимодействия систем (PSI theory – Personality System Interaction – Kuhl , 2000). В рамках этой теории он постарался увязать динамический мотивационный подход, идущий от Фрейда и Левина, с аристотелевской концепцией, не только обращающей внимание на взаимодействие интегральной мотивационной системы с окружающим миром, но и выделяющей в рамках этой системы различные блоки, динамически взаимосвязанные между собой с помощью мотивационных энергетических потоков. У Куля они играют связующую и регулирующую роль. Также увязываются глубинные, неосознаваемые мотивационные и аффективные компоненты с осознанными когнитивными (ценностями, убеждениями и т. д.), к активации которых, с одной стороны, приводит мотивационная динамика и которые сами, в свою очередь, являются составной частью регуляционных механизмов. Поэтому анализ мотивационной динамики необходимо осуществлять не изолированно, а в контексте ее проявления в различных когнитивных макросистемах, архитектуре которых в теории уделяется особое внимание. Опишем кратко эту динамику [13] .

Традиционно в когнитивной сфере можно указать два уровня феноменов. Нижний уровень связан с различными областями операций и перцепций, а верхний – прерогатива исследований психологии личности и мотивации. Согласно PSI-теории каждый из уровней также не однороден, а состоит из двух когнитивно-мотивационных блоков (макросистем). Макросистемы нижнего уровня: интуитивный контроль поведения (ИКП) и распознавание объектов (РО), а верхнего – память намерений (ПН) (включая эксплицитные обязательства и идеалы) и расширенная память (РП) (включая саморепрезентации и мотивы).

ИКП . В этой макросистеме реализуются интуиция и поведение, интуитивное управление (контроль за) поведением или автоматическое управление операциями. Этот блок связан с временным параметром, в котором отражаются временные свойства и временные качества психического. Главные характеристики ИКП – это параллельные процессы сенсомоторных программ и интеграции информации из различных сенсорных модальностей и ситуационного контекста. Так ИКП действует на подсознательном уровне, то есть выполняемые операции не эксплицируются.

РО . Здесь происходят ощущение и восприятие объекта, автоматическая переработка информации, которая вызывается рассогласованием, несоответствием между ожидаемой и поступившей информацией об объекте. В противоположность ИКП главная функция РО есть отделение информации от различных сенсорных модальностей и распознавание объектов. РО изолирует информацию о воспринимаемом объекте от контекста, вычленяет фигуру из фона.

ПН . В этом блоке фиксируются намерения, включается аналитическое мышление, последовательная, планомерная аналитическая координация целей и операций. Главное свойство ПН – формировать и накапливать эксплицированные представления о намерениях (действиях и планах) (например, когда интуитивные программы не доступны или их нужно модифицировать, то есть намерения сталкиваются с трудностями). Так блок ПН требуется в тех ситуациях, когда проблема нуждается в рефлексии и решении или предварительной проработке и автоматический ответ задерживается.

РП включает целостные, контекстно обусловленные знания, цели, объединяет чувствование и сознание. Эта макросистема высшего уровня, однако, подобно ИКП, она базируется на параллельных целостных процессах. Интуитивно-целостный процесс высокого уровня устанавливает основу расширенного самопредставления, интегрирующего репрезентацию внутренних состояний (потребностей, эмоций, ценностей, предпочтений и соматических чувств). Одна важная функциональная характеристика РП проистекает из связи с автономной системой эмоциональных реакций и связана с функцией регулирования аффективных состояний: РП основывается на имплицитных, параллельно-целостных абстракциях из автобиографической памяти. Другая часть РП содержит расширенные полисемантические поля, придавая альтернативные значения словам или альтернативные возможности для действий в конкретной ситуации, симультанно возможные на имплицитном уровне процесса.

Таблица 1

Функциональные характеристики четырех когнитивных макросистем

Эти четыре системы формируют взаимно антагонистическую связь, реализуемую с помощью различных аффективно-мотивационных компонент: положительных (А+) и отрицательных (А—) эмоций, воли, стремления реализовать намерения. В ходе этого взаимодействия происходит управление поведением и переживанием. Рост позитивного аффекта {А+} уменьшает связь между ПН и ИКП, подавляющую спонтанные действия, входящие в ИКП, и включающую аналитическое мышление (ПН). И наоборот, сдерживание позитивного аффекта [А+] [14] приводит к активизации намерений в ПН за счет подавления ИКП. Это подавление осуществляется до следующей активации позитивного аффекта.

Рис. 1. Схема взаимодействия четырех метасистем

Регуляция позитивного аффекта – результат произвольных действий и может идти двумя путями. Во-первых, это так называемое волевое подавление, выполняемое через ПН. Во-вторых, самомотивация – усиление {А+} выполняется через РП (внутренняя мотивация, самопоощрение).

Ослабление негативного аффекта [А – ] открывает доступ к имплицитной саморепрезентации и другим аспектам РП за счет блокирования сенсорного входа (своеобразной защиты от нежелательной или неожиданной информации), предоставляемой РО. Усиление негативного аффекта {А—} препятствует самоактуализации и активации РП и усиливает сенсорный вход: от РО туда поступает информация (неожиданные стимулы, неприятные мысли, эмоции, нерелевантные задачи), в результате увеличивается ощущение несоответствия, инконгруэнтности и конфликтности в блоке ощущений и восприятия (РО).

Регуляция негативного аффекта происходит на более глубинном (подсознательном уровне), но как и в случае А+ также осуществляется обоими когнитивными блоками. Через ПН А— растет, а через РП убывает (саморелаксация).

На практическом уровне, с точки зрения приложения теории для изучения личности, следует учитывать индивидуальные различия как в степени возбудимости различных подсистем, так и в личностных диспозициях, влияющих на возбудимость системных связей.

В указанных терминах ОД в случае принятия решения усиливает взаимодействие между ПН и ИКП, тем самым облегчая принятие решений, формируемых в ПН к выполнению в ИКП. Ориентированные на состояние при принятии решений люди «застревают» в ПН и не доходят до их выполнения. При слишком сильной выраженности ориентации на действие, человек, наоборот, остается в состоянии ИКП и у него не хватает терпения обдумывать намерения. ОД при неудаче усиливают взаимодействие между РО и РП (конструктивно интегрируя неудачу в личностный опыт). Высокий показатель ориентации на состояние при неудаче свидетельствует о «застревании» в подсистеме РО и невозможности конструктивно пережить негативный опыт. Сильная выраженность ОД при неудаче подавляет личностный рост, поскольку встречается в том случае, когда человек полностью игнорирует свои ошибки, а не учится на них.

История, конструкция и психометрика оригинальной методики HAKEMP-90

Конструкт ориентации на действие или состояние описывает диспозицию субъекта к переживанию неконтролируемой умственной активности. Эта активность не связана с намерениями, выбранными самим субъектом, и мешает осуществлению волевых функций. К последним относятся инициация, поддержка и свободное осуществление действий по реализации намерения. Такая активность мешает также освобождению от нереалистических намерений. С этим конструктом связаны поведенческие проявления, вызванные ситуационными и диспозиционными детерминантами ориентации на действие или состояние. К ним относятся специфическая динамика в памяти субъекта информации, связанной с намерениями; глубина переработки информации при принятии решения; промедление с выполнением действий и их откладывание; забывчивость; ошибки действий, такие как «промахи» и персеверации; недоверчивость и отчуждение, ложная интернализация; выученная беспомощность и депрессия.

Опросник HAKEMP-90 (сокращение от нем. HAndlungsKontrolle bei Erfolg, Misserfolg und Planung – Контроль действия при успехе, неудаче и планировании) включает три шкалы, которые служат для оценки диспозиционной ориентации субъекта на действие или состояние в ситуации реализации намерения, неудачи и принятии решения соответственно. Адаптированный на английский язык опросник называется ACS (Action Control Scale – Шкала контроля за действием), на русском языке опросник получил название ОДС (Ориентации на действие/состояние).

Шкала ориентации на действие / состояние при неудаче . Если действенный компонент намерения редуцируется, то есть субъект не знает, что нужно делать, чтобы достичь цели, то возникает озабоченность, связанная с ориентацией на состояние. При этом предполагается, что раздумья субъекта с наибольшей вероятностью концентрируются вокруг содержаний, связанных с неуспехом.

Для того чтобы измерить этот аспект конструкта ориентации на действие или состояние, была сконструирована шкала, связанная с неудачей. Типичный пункт этой шкалы следующий:

«Если я потерял что-то ценное и все поиски были напрасны, а) я продолжаю думать о пропаже, даже если занят другими делами;

б) вскоре я об этом забываю и погружаюсь в другие дела».

Автор методики Ю. Куль предлагает в качестве основного термина, характеризующего полюс ориентации на состояние по этой шкале, « озабоченность » (preoccupation), поскольку когнитивное содержание, связанное с этим аспектом ориентации на состояние, не ограничивается только неудачей. Другой полюс этой шкалы, то есть ориентацию на действие, автор обозначает термином « высвобождение » (disengagement).

Шкала ориентации на действие / состояние при планировании . Если редуцируется рациональный компонент намерения, то есть если субъект не знает, идентифицируется ли он реально с намерением или нет, то следствием этого является «колеблющаяся» форма ориентации на состояние. Эта форма ОС может проявляться в поведении посредством значительного увеличения времени принятия решения. Соответственно, была выделена шкала, «связанная с принятием решения». Основным термином этой шкалы, характеризующим полюс, связанный с ОС , является « колебание » (hesitation). С точки зрения автора, этот термин лучше схватывает значение этого аспекта ОС , поскольку увеличение времени принятия решения хотя и важное, но все же только одно из проявлений этого аспекта ОС . Противоположный полюс этой шкалы, то есть ориентация на действие, обозначается термином « инициатива » (initiative). Типичный пример пункта этой шкалы следующий:

«Если я должен сделать важную работу дома, а) мне бывает непросто настроить себя на работу;

б) обычно я сразу приступаю к работе».

Две шкалы, описанные выше, оценивают некоторое единое психологическое образование. Это подтверждается тем фактом, что они в высокой степени коррелируют друг с другом и имеют частично перекрывающуюся факторную структуру.

Шкала ориентации на действие / состояние при реализации . Третья шкала сконструирована для того, чтобы измерить ту степень, в которой субъект остается занят приятной для него деятельностью, в том случае, если эта деятельность уже инициирована. При этом две первые шкалы оценивают ту степень, в которой субъект может освобождаться от ориентированного на состояние образа действия, когда это для него необходимо. Третья же шкала предположительно оценивает ту степень, в которой субъект остается ориентированным на действие при выполнении приятной и интересной для него деятельности.

При этом необходимо учесть, что большинство исследований, проведенных за все это время, были направлены на изучение ориентации на состояние и связанной с ней персеверации. При этом использовались первые две шкалы. Автор признает, что его первоначальное предположение о том, что персеверирующие когниции, связанные с успехом, указывают на ориентацию на действие, оказались неверными. Исследования показали значительные положительные корреляции между персеверациями, связанными с успехом и неуспехом. Исходя из этих данных, Ю. Куль удалил из 3-й шкалы пункты, связанные с успехом, и увеличил число пунктов, оценивающих способность погружаться в приятную деятельность. Модифицированная третья шкала, связанная с осуществлением деятельности, имеет внутреннюю консистентность, сравнимую с первой и второй шкалами. Корреляция между третьей и двумя первыми шкалами является очень низкой. Для обозначения полюса ориентации на состояние в этой шкале автор предлагает термин « непостоянство » (volatility).

На основе теоретического анализа Ю. Куль обнаруживает сходство между «непостоянством» и «озабоченностью». Оба конструкта, по его мнению, связаны с повышенной активностью. Причем в случае озабоченности эта когнитивная сверхактивность сочетается с поведенческой пассивностью. В случае же непостоянства, напротив, поведенческая сверхактивность, возможно, сочетается с когнитивной пассивностью. В этом отношении, по мнению автора, непостоянство и озабоченность могут рассматриваться как две альтернативные формы проявления ориентации на состояние.

Согласно данной концепции, субъекты с низкими баллами по ориентации на действие по первым двум шкалам (соответственно, с высокими баллами по озабоченности и колебанию) и высокими баллами по настойчивости (соответственно, низкими баллами по непостоянству) по третьей шкале имеют возможность приобрести некоторое преимущество в отношении мотивационного эффекта предвосхищающих мыслей, связанных с ориентацией на состояние. Эти субъекты способны избегать ухудшающего влияния мыслей, связанных с ОС , на результаты действий, благодаря своей способности прекращать эти мысли, в том случае, когда это действие уже начато.

Высокая корреляция между ориентацией на действие, связанной с неуспехом и связанной с принятием решения (первая и вторая шкалы) согласуется с предположением о том, что «озабоченность» и «колебания» функционально эквивалентны по отношению к снижению контроля за инициацией открытых действий, то есть таких, которые не находятся под внешним контролем. Таким является общее воздействие «озабоченности» и «колебания», однако из этого не следует тот вывод, что эти два аспекта ориентации на состояние имеют одинаковые последствия.

Психометрические особенности конструкта ориентации на действие/состояние (контроля за действием)

По мнению автора, шкалы конструкта ОДС разработаны для того, чтобы оценить индивидуальные различия в личностных факторах, влияющих на способность субъекта поддерживать выполнение принятого намерения. Эта шкала прошла несколько стадий модификации. В свою очередь, эти модификации основаны на проведении многолетних исследований, согласно специально разработанной программе. В соответствии с этой программой происходил анализ пунктов и проводились эксперименты. Результаты экспериментов позволили улучшить теоретическое понимание конструкта ориентации на действие или состояние.

Три шкалы HAKEMP-90 ( Kuhl , 1994 a ) получены из первоначальной формы опросника, содержавшей по 20 пунктов на каждую шкалу (HAKEMP-85 – см. Kuhl , 1985); затем появилась следующая модификация HAKEMP-88, в которой было по 16 пунктов на шкалу. Впоследствии Ю. Куль провел психометрический анализ HAKEMP-88, который и привел к окончательной форме опросника HAKEMP-90 (по 12 пунктов на шкалу). Пункты опросника относятся к конкретным ситуациям и требуют от субъекта осуществления выбора между двумя альтернативами ответа. Например, 1-й пункт следующий: «Если я потерял что-то ценное и все поиски были напрасны, а) я продолжаю думать о пропаже, даже если занят другими делами; б) вскоре я об этом забываю и погружаюсь в другие дела».

Сам автор считает, что такая процедура может показаться необычной, поскольку авторское намерение состояло в том, чтобы выявить некоторые обобщенные знания субъекта о своих личностных характеристиках. В этой связи Ю. Куль различает имплицитное и эксплицитное знание. Он считает, что большая часть человеческого знания о сложных социальных явлениях может быть доступна субъекту только на имплицитном уровне и не доступна на эксплицитном уровне.

HAKEMP разработан на основе теоретического предположения о том, что люди, не осознавая того, используют имплицитное знание о своем типичном поведении в тех случаях, когда они отвечают на вопросы о своем поведении в конкретных, но, тем не менее, довольно не специфических ситуациях. Приведенный выше пункт опросника является хорошим примером для вышесказанного. Основываясь на своей эксплицитной памяти о конкретных ситуациях, в которых они что-то теряли, многие люди затрудняются дать ответ на вопрос о том, возникает ли перед ними проблема, когда им нужно остановить раздумья о потерянном предмете.

Типичная первая мысль, которая приходит в голову человеку, когда он сталкивается с этим пунктом, состоит в следующем: «Я не могу ответить на этот вопрос, потому что смогу ли я или нет остановить раздумья о потерянной вещи зависит от многих и разных обстоятельств. Например, от ценности для меня того, что я потерял; от степени, в которой можно заменить потерянное и т. д.». Автор считает, что поскольку людей инструктируют таким образом, чтобы они предполагали, каким мог бы быть их наиболее вероятный ответ, то они вынуждены использовать свое имплицитное знание относительно их типичного поведения.

Еще одна особенность опросника HAKEMP состоит в том, что даются две противоположные альтернативы ответа. При этом предполагается, что такой прием увеличивает вероятность последующего отнесения содержания пунктов к соответствующему конструкту. За этим предположением стоит то соображение, что наличие противоположных альтернатив ответа более точно определяет оцениваемый конструкт, чем форма единственного ответа. Известно, что люди лучше понимают значение конструкта, когда они знают его противоположное значение.

Начиная работу по конструированию опросника для оценки ориентации на действие или на состояние, Ю. Куль собрал общий фонд из 80 пунктов. Эти пункты были сформулированы в соответствии с теоретическими положениями, описанными выше. В течение первых лет наибольшее внимание уделялось валидности опросника. При этом был установлен критерий для исключения пунктов (исключались пункты, имеющие корреляцию со шкалой ниже, чем 0,20). Процедура выбора пунктов была основана на увеличении корреляций с теоретически значимыми поведенческими данными, такими как склонность к раздумьям, беспомощность, отчуждение. Эта работа привела к созданию версии опросника, в которой каждая из трех шкал содержала по 20 пунктов. При последующей переработке опросника больше внимания было уделено внутренней консистентности. При этом удалялись или переформулировались пункты, у которых коэффициент корреляции с соответствующей шкалой по абсолютной величине был менее чем 0,40. Эта переработка происходила в соответствии с получаемыми новыми исследовательскими фактами. В результате окончательная форма опросника значительно короче предыдущих, при этом внутренняя консистентность не снижена и удовлетворяет принятым стандартам. Альфа Кронбаха для всех трех шкал находится в пределах 0,70–0,74. Первые две шкалы значимо высоко коррелируют друг с другом. На этом основании была введена дополнительная шкала, объединяющая пункты, входящие в эти две шкалы, и интерпретируемая как общая ориентация на действие. Ее надежность 0,81. Третья шкала практически ортогональна первым двум. Этот факт может быть интерпретирован как то, что непостоянство, измеряемое третьей шкалой, вообще не входит в конструкт ОДС, а связано с иными личностными характеристиками. В настоящее время сам Куль полностью отказался от использования третьей шкалы, а первые две активно используются в исследованиях и в психологической практике.

Эмпирические исследования

Многочисленные эмпирические исследования призваны ответить в частности на следующие вопросы: (1) Какие психические процессы приводят к тому, что человек реагирует по типу ориентации на состояние и у него возникают трудности при осуществлении намерений и принятии решений? (2) В каких ситуациях человек, обычно ориентированный на действие, становится ориентированным на состояние?

Прежде всего, остановимся на экспериментах, в которых показано, что в нормальных условиях ОС- испытуемые не снижают результатов своей деятельности, однако при возникновении неуспехов и других видов нагрузки резко снижают свои достижения по сравнению с ОД -испытуемыми.

Нейрофизиологические данные показывают, что блокирование определенной структуры в лимбической системе, а именно гиппокампа, принимает участие в уменьшении эффективности самоуправления, то есть в возникновении ориентации на состояние ( Baumann, Kuhl, Kazen , 2005). Найдены также показатели ЭЭГ, которые четко дифференцируют состояния эффективного самоуправления ( ОД ) и состояния снижения этой способности ( ОС ) ( Rosahl, Tennigkeit, Kuhl et al., 1993).

«Выученная беспомощность» и депрессия

В экспериментах такого рода используется процедура «наведения неуспеха», при которой испытуемым предъявляется заведомо не решаемая задача. С помощью такого приема «наведения неуспеха» экспериментатор целенаправленно вызывает у испытуемого состояние беспомощности. Непосредственно после вызова такого состояния испытуемые получают решаемую «тестовую задачу». Эксперименты Ю. Куля и его сотрудников показали, что возникающее у ОС- испытуемых снижение результатов деятельности непосредственно после «наведения неуспеха» нельзя объяснить одним лишь снижением мотивации. Такое предположение было высказано М. Селигманом – автором концепции выученной беспомощности ( Seligman , 1975). Он считал, что снижение мотивации после «наведения неуспеха» происходит у испытуемых вследствие снижения ожидания успеха в тестовой задаче после ряда неуспехов в наводящих задачах.

В экспериментах Ю. Куля ( Kuhl , 1981) было показано, что снижение ожидания успеха объясняет, по крайней мере, не все явления беспомощности. Снижение результатов деятельности у ОС- испытуемых происходило также и в тех случаях, когда после наведения неуспеха они получали тестовую задачу совершенно другого содержания по отношению к наводящей. В этих случаях у ОС- испытуемых отсутствовало снижение ожидания успеха в тестовой задаче. ОС- испытуемые были даже более мотивированны, поскольку хотели добиться успеха в новых задачах и тем самым компенсировать неуспехи в предыдущих задачах. Тем не менее именно ОС- испытуемые показали значимое снижение результатов в новых тестовых задачах по сравнению с двумя контрольными группами: (1) ОС- испытуемые имели успех в наводящих задачах и (2) ОС- испытуемые вовсе не получали наводящих задач.

Тщательный анализ результатов экспериментов показал, что снижение результатов у ОС- испытуемых основано на том, что, несмотря на их сильное стремление осуществить намерение выполнить новое задание и применяемые для этого большие усилия, они так и не могут реализовать это стремление к достижению. Они принимают решение исправить свои прежние ошибки путем выполнения нового задания, но не могут защитить это намерение и осуществить свое решение. Они слишком много и часто думают о предшествующих нерешенных задачах. Отсюда становится ясно, почему ОД- субъекты легче справляются со своими намерениями. Дело в том, что они легче вытесняют переживание неуспеха и отказываются от неосуществленных намерений. ОС- субъекты не отказываются от реализации намерений и достижения своих целей даже тогда, когда они становятся нереалистичными.

В следующем эксперименте Ю. Кулю и его сотрудникам удалось более точно выяснить причину снижения эффективности деятельности ОС- испытуемых после переживаний неуспеха ( Kuhl, Helle , 1986). Возникшее намерение, от которого человек не может освободиться и в то же время не может его осуществить, заполняет объем кратковременной памяти (КП). В КП удерживается в основном та информация, которая необходима для реализации актуального намерения. Если емкость КП уменьшена или полностью занята, то должны возникнуть трудности реализации актуального намерения и выполнения решения. В рассматриваемом эксперименте исследовались депрессивные пациенты клиники. По мнению авторов, депрессивные пациенты обладают крайней формой ОС. В связи с этим возникло предположение о том, что сильная ОС диспозиция должна влиять таким образом, что КП этих людей будет загружена неосуществимыми намерениями. Это в свою очередь должно вести к крайней заторможенности действий. Данное предположение подтвердилось в эксперименте – объем КП у депрессивных пациентов оказался значимо ниже, чем в норме, если предварительно было вызвано некоторое невыполнимое намерение.

Память на намерения

В последующих экспериментах Ю. Куль и его сотрудники поставили задачу детальнее изучить роль памяти при затруднении в реализации действия у ОС- испытуемых (см. напр., Kuhl, Kazén 1994). Задача состояла в том, чтобы детальнее исследовать процессы переработки информации, лежащие в основе способности самоуправления и ее эффективного использования. Важную роль здесь играют механизмы сохранения и вызова информации из памяти. Если оперативная память ОС- испытуемых заполнена неосуществленными намерениями, не актуальными в данной ситуации, то выполнение насущных намерений может выйти из-под контроля, поскольку рабочая память нагружена «не соответствующими» ситуации намерениями.

В экспериментах Ю. Куля и его сотрудников были получены данные, показывающие отличие памяти на намерения у ОС- и ОД- испытуемых. В эксперименте ( Goschke, Kuhl , 1993) испытуемые запоминали два разных текста с описаниями действия. После этого им сообщалось, что одно из действий они будут впоследствии выполнять. В контрольной группе испытуемым сообщалось, что они будут лишь наблюдать это действие. Затем испытуемым предъявлялся список слов, относительно которых они должны были отвечать – встречались ли эти слова в первом или во втором тексте или вовсе не встречались. Оказалось, что ОД- испытуемые узнавали все слова с одинаковой скоростью. ОС- испытуемые узнавали слова из текста с описанием действия, которое они впоследствии «должны выполнять», приблизительно на 140 миллисекунд быстрее, чем нейтральные слова. В контрольных условиях не было значимых различий.

Авторы интерпретируют эти данные следующим образом. Они считают, что ОС- испытуемые удерживают индуцированное намерение в активном состоянии в оперативной памяти и в том случае, когда его выполнение не является актуальным в данный момент. ОС- испытуемые уже сфокусированы на будущем намерении, в то время как ОД- испытуемые концентрируются на актуально стоящей задаче и «забывают» о других невыполненных намерениях до тех пор, пока не возникнут подходящие условия для их выполнения. Возможно также, что ориентация на состояние влияет на содержания памяти, связанные с будущими или прошлыми намерениями, таким образом, что эти содержания находятся в повышенной готовности к воспроизведению. Авторы считают, что данные результаты в определенной степени дают ответ на вопрос, почему ОС- испытуемые имеют меньший объем оперативной памяти для осуществления актуального действия, чем ОД- испытуемые.

Проблема отчуждения

Последующие опыты строились по следующей схеме. Решающая часть опыта представлялась испытуемым как «пауза» между двумя основными сериями. Экспериментатор «пояснял» испытуемому, что во время этой паузы он не должен думать об опыте, поскольку это может повлиять на последующие данные. Для того чтобы облегчить эту задачу, испытуемому предлагалось просматривать видеозаписи. На выбор имелись две записи: розыгрыш лото за последние десять недель и передача о путешествии по Канаде. Когда испытуемый занимал место в комнате ожидания, то там как бы случайно уже шла передача о лото. При этом испытуемому сообщалось, что он может в любой момент переключиться на фильм о путешествии по Канаде с помощью легко доступной кнопки. В последующем опросе все испытуемые оценили фильм о путешествии по Канаде как более интересный по сравнению с фильмом о лото. Тем не менее, большая часть ОС- испытуемых не переключалась на более интересный фильм и 15 минут просматривала скучный фильм о лото. ОД- испытуемые сразу переключались на более интересный фильм.

Обсуждая данные результаты, Ю. Куль говорит о том, что и в повседневной жизни часто встречаются ситуации, в которых люди не могут отказаться от каких-то скучных дел и перейти к более привлекательным, хотя это, казалось бы, и легко сделать. Он считает, что ОС- испытуемые попадают в этом опыте в некоторое пассивное состояние торможения действия. Это состояние не дает им возможности отказаться от актуально протекающего скучного процесса. Отказ от такого рода поведения требует включения волевого процесса. Однако как раз о нарушении эффективности волевого управления идет речь при ориентации на состояние.

Такого рода опыты приближают нас к экспериментальному исследованию процессов отчуждения (Alienation). Ю. Куль предполагает, что причина отказа от выбора более привлекательных альтернатив действия состоит в том, что у ОС- испытуемых формируются неверные представления о своих предпочтениях и временно «утрачивается доступ к своим чувствам». Если поведение находится под сознательным контролем неверных представлений о своих потребностях, то для того, чтобы выбирать привлекательные альтернативы действия, нужно, по крайней мере, осознать привлекательность этих альтернатив.

Возникает вопрос, каким образом можно измерить, насколько адекватно оценивает человек свои действительные предпочтения на сознательном уровне? Косвенным показателем здесь является «уплощение функции времени принятия решения». Обычно решение о выборе между двумя альтернативами принимается тем быстрее, чем больше между ними эмоциональная «дистанция предпочтения». ОС- испытуемые показывают уплощение этой функции в условиях нагрузки, то есть они принимают решение одинаково быстро и тогда, когда речь идет о двух одинаково привлекательных альтернативах, и тогда, когда одна альтернатива намного более привлекательна, чем другая. Такая форма реагирования ожидается как раз в тех случаях, когда испытуемые теряют «доступ к своим эмоциям», то есть имеют неверные представления о своих эмоциях и чувствах. В таких случаях возникает опасность утраты эмоциональной поддержки собственных действий, поскольку сознательные действия все более «отчуждаются» от эмоциональной сферы человека.

Различие «Я – другой»

Проблематика отчуждения тесно связана со способностью различать свои и чужие цели. С позиции психологии развития постоянное принуждение ребенка к достижению «чужих» целей, например, целей родителей, при определенных условиях может привести к тому, что ребенок начинает принимать «чужие» убеждения, ожидания, желания, намерения и цели за свои собственные. Это может произойти даже в том случае, когда все эти «чужие» интенциональные образования, отраженные в сознании, не соответствуют собственным потребностям, эмоциям и чувствам ребенка, существующим на неосознаваемом уровне ( Baumann, Kuhl , 2003). В этом случае происходит нарушение самоуправления, вследствие того, что ребенок в своем сознании принимает «чужие» цели за свои собственные. Возникает некоторая форма невольного «самообмана», «смешение» чужих целей со своими собственными приводит к тому, что сознательно выполняемые цели и соответствующие им действия лишаются необходимой эмоциональной поддержки. Эмоциональная поддержка не возникает вследствие того, что эти сознательно выполняемые цели и действия в действительности вовсе не соответствуют потребностям ребенка.

Эта проблематика занимает важное место и в повседневной профессиональной практике. Действительно, на всех уровнях предпринимательства, в области преподавания и во многих других областях практики постоянно возникают ситуации, в которых необходимо динамически соотносить свои и «чужие» цели.

Возникает вопрос – как человек работает с поручаемыми ему извне целями? Здесь возникает несколько возможных случаев. (1) Цели принимаются человеком как бы «опрометчиво», однако, «по-настоящему» они не интегрируются им в систему собственных представлений и убеждений. (2) Цели могут быть отклонены человеком в том случае, если проверка покажет их несоответствие его потребностям, чувствам и ценностям. (3) «Чужие» цели «слепо» выполняются человеком. (4) Человек отказывается от проверки целей на соответствие своему Я и поступает так, как будто они являются соответствующими Я , хотя на самом деле они не являются таковыми. Последний случай обозначается как «проникновение в Я » ( Selbst-Infiltration ) и рассматривается как влекущий за собой большой риск отчуждения и связанный с ним риск снижения эффективности саморегуляции. Действительно, если человек постоянно принимает «чужие» цели, фрустрирующие важные стороны его Я , за эмоционально полностью приемлемые для него, то его сознательный «образ Я » все более удаляется от его действительных эмоций и чувств. Человек будет стремиться к реализации таких намерений и целей, которые осуществимы только с большим напряжением «воли» или вообще не осуществимы. Происходит это потому, что, вопреки сознательному убеждению человека, выбираемые им намерения и цели не соответствуют его действительным потребностям и эмоциям ( Kuhl, Kazén 2003; Kuhl, Wassiljew 1985).

Русскоязычная адаптация опросника HAKEMP

В русской версии опросник называется ОДС — Ориентация на действие/состояние. Его структура совпадает с последней версией HAKEMP. Три шкалы содержат по 12 пунктов. По каждому пункту испытуемому предлагается выбрать один из двух вариантов ответа, наиболее соответствующий его поведению.

Первая русскоязычная версия HAKEMP была разработана и опубликована С.А. Шапкиным (1997). Параллельно, под руководством И.А. Васильева был выполнен другой перевод опросника и проведена апробация этой версии, которая дала результаты, очень близкие к результатам апробации версии С.А. Шапкина. После этого, по согласованию с авторами обеих версий, Д.А. Леонтьевым была проделана работа по их объединению в единый русскоязычный вариант опросника ОДС, и дальнейшая работа по апробации проводилась уже с объединенной версией (подробнее см. Васильев, Леонтьев, Митина, Шапкин , в печати).

Состав шкал определялся с помощью конфирматорного факторного анализа, позволяющего статистически оценить, насколько задаваемая ключом структура опросника согласуется с экспериментальными данными. Использование конфирматорного факторного анализа позволяет более точно и аккуратно выявить структуру взаимосвязей тестируемых личностных свойств. Используемая модель предполагает, что каждая из трех характеристик является латентной переменной, проявляющейся через индикаторы – наблюдаемые (измеряемые) показатели, значения в которых определяются по ответам на пункты опросника.

В качестве меры надежности использовался коэффициент альфа Кронбаха (α).

Конфирматорный факторный анализ практически подтвердил правомерность разнесения пунктов по шкалам. Проблемные пункты оказались только в шкале 3, как мы указывали, наименее проработанной, и касаются процесса игры. Действительно каждая из ситуаций вполне может быть проинтерпретирована двояко – Ориентация на действие при реализации или же Ориентация на состояние в процессе реализации. Так, «справившись с игрой лучше, чем другие игроки», человек может хотеть немедленно продолжить игру, потому что ему нравится состояние игры или потому, что он хочет еще раз выиграть. Выучив новую интересную игру, надолго погружаться в нее – не есть ли это состояние?

Общая надежность шкалы ОД при неудаче равна 0,763. Надежность второй шкалы ОД при принятии решения равна 0,741. Третья шкала наименее надежна: альфа Кронбаха равна 0,606. Поскольку такая величина не служит показанием для отклонения шкалы, но указывает на необходимость серьезной доработки ( Митина , 2011), шкала была оставлена в русскоязычной версии для дальнейшего исследования. Возможно, доработка пунктов позволит ее улучшить.

Наиболее тесная взаимосвязь наблюдается между первой и второй шкалой (0,638, p<0,000). Однако они не тождественны друг другу. Негативная корреляция между ориентацией на действие при неудаче и реализации (–0,222, p=0,004), возможно, объясняется тем, что реализация в определенной степени указывает на состояние и ориентация на действие при реализации связана с нахождением субъекта именно в состоянии реализации . В то же время взаимосвязь между вторым и третьим фактором можно считать незначимой (0,090, p=0,250).

Статистические показатели соответствия теоретической модели и экспериментальных данных достаточно хорошие. Соотношение χ2 и df<2. Значения показателя RMSEA менее 0,05. С точки зрения характера распределения показателей по шкалам, первые две шкалы можно признать симметричными, но со значимо отрицательным эксцессом. Этот факт говорит о том, что в распределении ответов присутствует не один, как в нормальном случае, а нескольких максимумов, то есть существует как минимум два латентных класса испытуемых с точки зрения выраженности показателей по шкалам. Третья шкала: ориентация на действие при реализации имеет незначимый эксцесс (один максимум), однако характеризуется отрицательным показателем асимметрии (сдвиг вправо). То есть можно говорить о значимой тенденции людей в процессе реализации ориентироваться на действие.

Для того чтобы определить, как связаны половозрастные характеристики с измеряемыми конструктами, в модель конфирматорного факторного анализа были добавлены половозрастные ковариаты. Было установлено, что мужчинам в большей степени свойственна ориентация на действие в случае неудач, возможно, они легче забывают о своих промахах. С возрастом усиливается ориентация на состояние при планировании.

Как и любой личностный опросник, данные HAKEMP подвержены влиянию социальной желательности и стилевым особенностям личности. Ориентация на действие у мужчин и ориентация на состояние у женщин могут отражать потребность испытуемых показывать социально-одобряемые качества, соответствующие их половым ролям, в частности, показывать решительность – у мужчин и сензитивность – у женщин. Тенденция быть более «ориентированным на состояние» с возрастом отражает, преимущественно, стилевые особенности, связанные с принятием решений. Люди среднего и старшего возраста подходят к принятию решений, как правило, более взвешенно, чем молодые.

Результаты конструктной валидизации опросника ОДС

Традиционная процедура теста на конструктную валидность подразумевает сопоставление исследуемого опросника с эталонными опросниками, то есть с тестами, уже зарекомендовавшими себя в качестве адекватного диагностического инструментария.

Таблица 2

Корреляции шкал русифицированной версии опросника HAKEMP со шкалами «Большой пятерки» и Общей структуры темперамента

Примечание : * – коэффициент корреляции значимо отличен от нуля на уровне <0,1; ** – коэффициент корреляции значимо отличен от нуля на уровне <0,05; *** – коэффициент корреляции значимо отличен от нуля на уровне <0,01; **** – коэффициент корреляции значимо отличен от нуля на уровне <0,001.

Шкалы HAKEMP и темперамент. В данном случае для валидизации использовались опросник структуры темперамента (ОСТ) В.М. Русалова (1992) и тест «Большая пятерка» в адаптации А.Г. Шмелева (2002). Для проверки связей между шкалами опросников были рассчитаны значения коэффициентов корреляции Спирмена. Результаты приведены в таблице 3.

Анализ таблицы 3 показывает, что конструкт «Контроль за действием», принадлежащий к сфере эмоционально‑волевой регуляции деятельности, наиболее тесно связан через шкалы опросника HAKEMP‑90 с «эмоциональными» шкалами эталонных тестов. Шкалы опросника НАКЕМР‑90 коррелируют с «эмоциональными» шкалами эталонных тестов сильнее, чем с прочими шкалами. Это подтверждает конструктную валидность опросника, так как конструкт «Контроль за действием» теоретически принадлежит к области эмоционально‑волевой регуляции деятельности.

Шкалы HAKEMP и характеристики личностного потенциала

Для проведения эмпирического исследования использовалась батарея опросников, составленных под руководством Д.А. Леонтьева. Помимо HAKEMP-90 батарея включает: Опросник смысложизненных ориентаций (СЖО) ( Леонтьев , 2000), Опросник толерантности к неопределенности Д. Маклейна в адаптации Е.Г. Луковицкой (1998), Опросник каузальных ориентаций Э. Деси и Р. Райана ( Дергачева, Митина , 2005), Опросник жизнестойкости С. Мадди ( Леонтьев, Рассказова , 2006), Опросник стремления к изменениям ( Сапронов, Леонтьев , 2007), Опросник временной перспективы Ф. Зимбардо ( Митина, Сырцова , 2008), Опросник самоорганизации деятельности ( Мандрикова , 2010).

Испытуемые. В эксперименте участвовало 207 студентов 1 курса факультета психологии МГУ. Испытуемым предлагалось в бланковом варианте ответить на вопросы опросников.

В таблице 4 приведены значимые корреляции конструктов из указанных выше опросников со шкалами HAKEMP-90. Тот или иной конструкт содержится в таблице, если он имеет значимую корреляцию хотя бы с одной шкалой HAKEMP-90.

Таблица 3

Корреляции шкал HAKEMP-90 со шкалами опросников смысловой сферы

Общий анализ таблицы опять-таки свидетельствует о схожести первых двух шкал – ориентации на действие при неудаче и планировании и в сравнении со шкалой ориентации на действие при реализации. Первые две шкалы имеют значимые корреляции с конструктами, связанными с наличием смысла в жизни, активного стремления к его реализации, хорошей и конструктивной адаптируемости, стремлением к личностным изменениям и открытости к принятию изменений в окружающем мире. Люди, ориентированные на действия, руководствуются внутренними мотивами при принятии решений, им свойственно положительное и оптимистичное отношение, как к настоящему, так и к прошлому.

Только один из рассматриваемых конструктов дал значимую корреляцию со шкалой реализации – Фиксация на структурировании деятельности в опроснике ОСД. Она характеризуется как склонность субъекта к фиксации на заранее запланированной структуре, привязанность к ней, ригидность в отношении планирования, активное нежелание втягиваться в непривычные дела, обязательное стремление завершить одно дело, прежде чем начать новое.

Именно этот конструкт высоко значимо отрицательно коррелирует со шкалой ориентации на действие при неудаче, тогда как отрицательная корреляция со шкалой ориентации на действие при планировании хотя и имеет место, но менее значима.

В заключение отметим, что данный конструкт был выявлен в выборках многих стран. Это позволяет говорить о его устойчивости и определенной культурной универсальности. Многочисленные теоретические и экспериментальные исследования конструкта ориентации на действие/состояние, которые ведутся не только в лаборатории Ю. Куля его непосредственными коллегами и учениками в Германии, но и в других странах по всему миру, расширили понимание феноменологии, связанной с саморегуляцией, самодискриминацией, выученной беспомощностью, депрессией, принятием решений, успешной профессиональной и учебной деятельностью, психологией спорта.

Однако вполне возможно, что внутренняя структура контроля за действием может не совпадать. Неслучайно разные авторы подвергают сомнению однозначное утверждение о трехфакторной модели и выдвигают альтернативные предложения: однофакторную модель (один общий фактор ориентации на действие), двухфакторную, пятифакторную (согласно которой шкалы распадаются на подшкалы). ( Dieffendorf, Hall, Lord et al. 2000). И в разных культурах и субкультурах ценность и позитивный вклад в личностный рост каждой из разобранных шкал или субшкал различается: достаточно вспомнить роман «Обломов» с противопоставлением ориентированного на действие типичного немца Штольца и ориентированной на состояние русской души Обломова и пословицу «что русскому хорошо, то немцу смерть». Но это уже предмет будущих исследований.

Литература

Васильев И.А., Леонтьев Д.А., Митина О.В., Шапкин С.А. Ориентация на действие или состояние как индивидуальная характеристика саморегуляции. М.: Смысл, 2011 (в печати).

Дергачева О.Е., Митина О.В. Подходы к конструированию русскоязычной версии опросника каузальных ориентаций // Психол. диагностика. 2005. № 1. С. 3–21.

Леонтьев Д.А. Тест смысложизненных ориентаций (СЖО). 2-е изд. М.: Смысл, 2000.

Леонтьев Д.А., Рассказова Е.И. Тест жизнестойкости. М.: Смысл, 2006.

Луковицкая Е.Г. Социально-психологическое значение толерантности к неопределенности: Дис. … канд. психол. наук. СПб., 1998.

Мандрикова Е.Ю. Опросник самоорганизации деятельности (ОСД) // Психол. диагностика. 2010. № 2. С. 87—111.

Митина О.В. Разработка и адаптация психологических опросников. М.: Смысл, 2011.

Митина О.В., Сырцова А. Опросник по временной перспективе Ф. Зимбардо (ZTPI) – результаты психометрического анализа русской версии // Вестник Моск. ун-та. Сер. 14. Психология. 2008. № 4. С. 67–89.

Русалов В.М. Опросник структуры темперамента. М.: Смысл, 1992.

Сапронов Д.В., Леонтьев Д.А. Личностный динамизм и его диагностика // Психол. диагностика. 2007. № 1 (Тематический выпуск «Диагностика личностного потенциала» / Под ред. Д.А. Леонтьева, Е.Н. Осина). С. 66–84.

Франкл В. Человек в поисках смысла. М.: Прогресс, 1990.

Шапкин С.А. Экспериментальное изучение волевых процессов. М.: Смысл; ИП РАН, 1997.

Шмелев А.Г. Психодиагностика личностных черт. СПб.: Речь, 2002.

Ach N. Über den Willensakt und das Temperament. Leipzig: Quelle und Meyer, 1910.

Baumann N., Kuhl J. Self-infiltration: Confusing assigned tasks as self-selected in memory // Personality and Social Psychology Bulletin. 2003. Vol. 29 (4). P. 487–497.

Baumann N., Kuhl J., Kazen K. Left-hemispheric activation and self-infiltration: Testing a neuropsychological model of internalization // Motivation and Emotion. 2005. Vol. 29. P. 135–163.

Dieffendorf J.M., Hall R.J., Lord R.G. Strean M.L. Action-State Orientation: Construct Validity of a Revised Measure and Its Relationship to Work-Related Variables // Journal of Applied Psychology. 2000. Vol. 85. P. 250–263.

Goschke T., Kuhl J. Representation of intentions: Persisting activation in memory // Journal of Experimental Psychology: Learning, Memory, & Cognition. 1993. Vol. 19. P. 1211–1226.

Heckhausen H., Kuhl J. From wishes to action: The dead ends and short cuts on the long way to action // Goal Directed Behavior: The Concept of Action in Psychology / M. Frese, J. Sabini (Eds.). Hillsdale (NJ): Lawrence Erlbaum, 1985. P. 134–159.

Kuhl J. Situations-, Reactions– und Personbezogene Konsistenz des Leistungsmotiv bei der Messung mittels des Heckhausen TAT // Archiv für Psychologie. 1978. B. 130. S. 37–52.

Kuhl J. Motivational and functional helplessness: The moderating effect of action vs. state orientation // Journal Pers. Social Psychol. 1981. Vol. 40. P. 155–170.

Kuhl J. Volitional mediators of cognition-behavior consistency: Self-regulatory processes and action versus state orientation // Action control: From cognition to behavior / J. Kuhl, J. Beckmann (Eds.). N.Y.: Springer-Verlag, 1985. P. 101–128.

Kuhl J. Action and state orientation: Psychometric properties of the action control scales (ACS-90) // Volition and personality: Action versus state orientation / J. Kuhl, J. Beckmann (Eds.). Göttingen, Germany: Hogrefe, 1994 а . P. 47–59.

Kuhl J. Wille und Freiheitserleben: Formen der Selbststeuerung // Enziklopaedie der Psychologie. Motivation und Emotion. Bd. 4 / J. Kuhl, H. Heckhausen (Hrsg.). Göttingen: Hogrefe, 1994 b .

Kuhl J. A Functional-Design Approach to Motivation and Self-Regulation: The Dynamics of Personality Systems Interactions // Handbook of Self-regulation / M. Boekaerts, P.R. Pintrich, M. Zeidner (Eds.). – SanDiego (CA): Academic Press. 2000. P. 111–169.

Kuhl J., Beckmann J. (Eds.) Volition and personality: Action versus state orientation. Göttingen (Germany): Hogrefe, 1994.

Kuhl J., Helle P. Motivational and volitional determinants of depression: The degenerated-intention hypothesis // Journal of Abnormal Psychology. 1986. Vol. 95. P. 247–251.

Kuhl J., Kazén M. Self-discrimination and memory: State orientation and false self-ascription of assigned activities // Journal of Personality and Social Psychology. 1994. Vol. 66. P. 1103–1115.

Kuhl J., Kazén M. Handlungs– und Lageorientierung: Wie lernt man, seine Gefühle zu steuern? // Tests und Trends: N.F. Band 2. Diagnostik von Motivation und Selbstkonzept / J. Stiensmeier-Pelster, F. Rheinberg (Hrsg.). Göttingen, Germany: Hogrefe, 2003. S. 201–219.

Kuhl J., Wassiljew I. An Information-processing perspective on motivation: Intrinsic task-involvement, problem-solving, and the complexity of action plans // Cognition, information processing, and motivation. / G. D’Ydewalle (Ed.). Amsterdam: North-Holland, 1985. Vol. 3. P. 505–522.

Lewinsohn P. M., Steinmetz J. L., Larson D. W., Franklin J. Depression related cognitions: Antecedent or consequence // Journal of Abnormal Psychology, Handbook of affective disorders. – Edinburgh: Churchill-Livingston, 1981.

Rosahl S.K., Tennigkeit M., Kuhl J., Haschke R. Handlungskontrolle und langsame Hirnpotentiale: Untersuchingen zum Einfluss subjectiv kritischer Wörter – Erste Ergebnisse // Zeitschrift für Medizinische Psychologie. 1993. B. 4. S. 172–180.

Seligman M.E.P. Helplessness: On depression, development, and death. San Francisco: Freeman, 1975.

Wenger D.M., Roper D.W. Depression and mental control: The resurgence of unwanted negative thoughts // Journal of Personality and Social Psychology. 1988. Vol. 55. № 6. P. 882–892.

Рефлексивность как составляющая личностного потенциала Д.А. Леонтьев, А.Ж. Аверина

Рефлексия как философское понятие

Понятие рефлексии (от позднелат. reflexio  – обращение назад) впервые возникло в философии Нового времени в рамках философского осмысления проблемы человеческого сознания. Изначально оно обозначало внутреннее обращение на самого себя, и только позднее приобрело переносный смысл отражения. Дж. Локк предложил разделить опыт на внутренний, касающийся деятельности нашего разума, и внешний, ориентированный на внешний мир. Соответственно, идеи имеют своим источником либо внешние объекты, либо деятельность нашего ума (mind). Первый источник познания Локк называет ощущением, а второй – рефлексией. Таким образом, возникает понятие рефлексии как способности познавать свою умственную деятельность подобно тому, как мы познаем внешние нам предметы. «Под рефлексией… я подразумеваю то наблюдение, которому ум подвергает свою деятельность и способы ее проявления, вследствие чего в разуме возникают идеи этой деятельности» ( Локк , 1985, с. 155). Рефлексия дает «такие идеи , которые приобретаются умом при помощи размышления о своей собственной деятельности внутри себя» ( там же ). Она появляется в процессе развития не сразу, потому что требует внимания. Рассуждения о собственной внутренней деятельности появляются только в зрелом возрасте, и то не у всех. Локк подчеркивает: «Душа не всегда сознает себя мыслящею » ( там же , с. 159).

Дальнейшее развитие представлений о рефлексии было связано преимущественно с идеями классической немецкой философии. И. Кант говорит о сознании самого себя (апперцепции), разделяя Я как субъект мышления (чисто рефлектирующее Я ), о котором мы ничего больше сказать не можем, так как это совершенно простое представление, и Я как объект восприятия, стало быть, внутреннего чувства, которое содержит в себе многообразие определений, делающих возможным внутренний опыт (см. Кант , 1966, с. 365). В работах И.Г. Фихте представлены развернутые рассуждения о природе «рефлектирующего над собой Я » ( Фихте , 1993). Фихте однажды «попросил своих студентов: “Господа, помыслите стену”. И далее: “Господа, помыслите того, кто мыслит стену”. Ясно, что таким образом мы можем продолжать до бесконечности: “Господа, помыслите того, кто мыслит о том, кто мыслит стену”, и т. д. Иными словами, как бы мы ни пытались сделать Я объектом сознания, всегда остается Я , или Эго, которое трансцендирует объективацию, само являясь условием единства сознания. Первым принципом философии как раз и является это чистое, или трансцендентальное, Я » ( Коплстон , 2004, с. 64). Ф. Шеллинг рассматривает стадии становления сознания, третья из которых – возвращение Я к себе, посредством которого Я рефлексивно отличает себя от объекта или не- Я как такового и узнает себя в качестве сознания (см. там же , с. 144).

В философской системе Гегеля рефлексия занимает важное место как форма проявления духа, направленность его на самого себя. Рефлексия выступает у него как механизм преодоления непосредственности, ограниченности, ведущий к развитию духа, причем Гегель признает за рефлексией важную роль в том, что сегодня мы называем саморегуляцией: «В рефлексии начинается переход от низшей способности желания к высшей» ( Гегель , 1971, с. 23). Как отмечает О.С. Анисимов, у Гегеля рефлексия «опосредует переход от природного к “надприродному” побуждению», «обеспечивает выход за пределы природной необходимости» ( Анисимов , 2007, с. 21, 23). Она включена в целое самоорганизации и способна обеспечить изменение направленности поведения ( там же , с. 24). «Рефлексируя, человек уже не является только существом природы, уже не находится в сфере необходимости» ( Гегель , 1971, с. 23).

Понятие рефлексии указывало на особенность человеческой природы, раскрывающейся в возможности подняться над самим собой и своими внутренними состояниями, увидеть их извне с точки зрения абстрактного или внешнего наблюдателя. Однако некоторые авторы введение понятия рефлексии подвергали критике. Так, Ж.П. Сартр клеймит принцип рефлексии как вредный, поскольку он ведет к удвоению сознания и лишению трансцендентального поля абсолютного статуса. «Рефлексивное сознание полагает отражающее сознание как свой объект: в акте рефлексии я выношу суждения об отражающем сознании – я стыжусь его, я горжусь им, я его хочу, я его ощущаю и т. д. Непосредственное сознание восприятия не позволяет мне ни судить, ни желать, ни стыдиться. Оно не знает моего восприятия, оно не полагает его. Весь умысел моего актуального сознания направлен вовне, в мир. Зато это спонтанное сознание моего восприятия организует мое воспринимающее сознание. Другими словами, всякое полагающее сознание объекта есть в то же время неполагающее сознание самого себя» ( Сартр , 2000, с. 27). Сартр утверждает, что все, что мы можем обнаружить, устремлено в мир, а не на сознание себя.

В рамках методологии социального познания и взаимодействия развивается теория рефлексии и «исчисляемой психофеноменологии» В.А. Лефевра. Лефевр подчеркивает, что естественнонаучный подход не может объяснить существование сложных систем, и вводит ряд распространенных на сегодня понятий: рефлексивное управление (коммуникация между разными субъектами, в результате которой происходит передача оснований для принятия решений), способность рефлексии, уровень рефлексии (которым обладает каждый из взаимодействующих субъектов), рефлексивные игры. «Рефлексия в ее традиционном философско-психологическом понимании – это способность встать в позицию “наблюдателя”, “исследователя” или “контролера” по отношению к своему телу, своим действиям, своим мыслям. Мы расширим такое понимание рефлексии и будем считать, что рефлексия – это также способность встать в позицию исследователя по отношению к другому “персонажу”, его действиям и мыслям» ( Лефевр , 2003, с. 16). Основополагающим и объяснительным понятием при этом выступает понятие рефлексивной системы. Это система своеобразных зеркал, бесконечно отражающих друг друга, где под каждым зеркалом понимается субъект, обладающий своей уникальной позицией. С помощью подобной методологии эффективно решаются задачи стратегического управления в области политики и экономики.

Не менее интересны принципы научно-теоретического подхода к рефлексии, разработанные Г.П. Щедровицким, который, наряду с В.А. Лефевром, признается одним из инициаторов «рефлексивного движения» в России ( Лепский , 2009). Рефлексия им рассматривается и как особый процесс и структура деятельности, и как принцип развертывания схем деятельности. Основой для осуществления рефлексивной деятельности является так называемый «рефлексивный выход». Индивид «должен выйти из своей прежней позиции деятеля и перейти в новую позицию – внешнюю , как по отношению к прежним, уже выполненным деятельностям, так и по отношению к будущей, проектируемой деятельности <…> Новая позиция деятеля, характеризуемая относительно его прежней позиции, будет называться “рефлексивной позицией”, а знания, вырабатываемые в ней, будут “рефлексивными знаниями”, поскольку они берутся относительно знаний, выработанных в первой позиции» ( Щедровицкий , 1995, с. 487). Рефлексивная деятельность при этом поглощает прежние деятельности субъекта, которые выступают в качестве материала для анализа, и будущую деятельность, которая выступает в качестве проектируемого объекта. Это позволяет рассматривать рефлексивное отношение как вид кооперации между разными индивидами и деятельностями. Г.П. Щедровицкий подчеркивает: «Мы мало что поймем в природе и механизмах рефлексии, если будем рассматривать ее как процесс, принадлежащий области и плану сознания <…> Природа и механизм рефлексии определяются не процессами и механизмами сознания <…> природа и механизм рефлексии определяются в первую очередь связью кооперации нескольких актов деятельности; и лишь затем эта связь особым образом “отображается” в сознании» ( Щедровицкий , 2005, с. 112). В этом, в частности, Г.П. Щедровицкий видит расхождение своей позиции с позицией В. Лефевра, у которого понятие рефлексии не выходит за рамки эпистемологии и логики ( там же , с. 116–117). «Вмешательство» рефлексии в поведение как ее важную функцию подчеркивает в своей системной модели О.С. Анисимов (2007, с. 166–167).

Исследования рефлексивных процессов в психологии

В психологии понятие рефлексии развивается, начиная с работ У. Джеймса. Джеймс различал познающее Я и познаваемое Я : «Мое самосознание является как бы двойственным – частью познаваемым и частью познающим, частью объектом и частью субъектом; в нем надо различать две стороны» ( Джеймс , 1991, с. 87).

В дальнейшем развитии представлений о рефлексии можно выделить две линии. Западная психология в лице структурализма, функционализма, бихевиоризма, гештальтпсихологии, ориентированная на естественнонаучный подход, отрицает понятие рефлексии как излишний для объяснения психических явлений конструкт. И лишь А. Буземан предлагает выделить отдельную область психологической науки: психология рефлексии, которая бы изучала рефлексивные процессы и сознание. По Буземану, рефлексия – это любое «перенесение переживания с внешнего мира на самого себя» (цит. по Выготский , 1983, с. 228). Гуманистическая психология, когнитивная психология и др. не отказываются от понятия рефлексии, но редко используют его как объяснительное понятие. Ж. Пиаже исследовал рефлексию на материале развития мышления у ребенка. Рефлексия для него – логический процесс, характеризующийся знанием о необходимой связи между объектом и воздействием на него, который в дальнейшем концептуализируется в понятие ( Пиаже , 1969).

Вторая линия изучения рефлексии характерна для отечественной психологии. Рефлексия здесь выступает как объяснительный принцип развития самосознания и психики в целом (Б.Г. Ананьев, Л.С. Выготский, С.Л. Рубинштейн, Б.В. Зейгарник). Рефлексивные свойства характера «наиболее интимно связаны с целями жизни и деятельности, ценностными ориентациями, установками, выполняя функцию саморегулирования и контроля развития, способствуя образованию и стабилизации единства личности» ( Ананьев , 2001, с. 263). Подчеркиваются связи рефлексии с мышлением: «мышление – необходимый компонент рефлексии личности и само становится объектом этой рефлексии» ( Тихомиров , 2002, с. 4). Рефлексия выступает как значимый компонент самопонимания, результатом которого является объяснение «человеком своих мыслей и чувств, мотивов поведения; умение обнаруживать смысл поступков; способность отвечать на причинные вопросы о своем характере, мировоззрении, отношении к себе и другим людям, а также о том, как они понимают его» ( Знаков , 2005, с. 27). В бытийном контексте это называется «узнать правду о самом себе».

А.В. Карпов выделяет разные модусы рефлексии: «…Рефлексия является такой синтетической психической реальностью, которая может выступать (и реально выступает) и как психический процесс, и как психическое свойство, и как психическое состояние одновременно, но не сводится ни к одному из них» ( Карпов , 2003, с. 48). Именно синтез этих модусов составляет ее качественную определенность. Поэтому «рефлексия – это одновременно и уникальное свойство, присущее лишь человеку, и состояние осознания чего-либо, и процесс репрезентации психике своего собственного содержания» ( там же ). В связи с этим аспект рефлексии как психического свойства автор предлагает называть рефлексивностью и изучать как независимую переменную в психологических исследованиях. Рефлексия и, соответственно, рефлексивность по направленности бывает интрапсихическая – способность к восприятию своей психики, и интерпсихическая – способность понимать психику других людей. Другой критерий для различения разных типов рефлексивной деятельности – временной ( Ладенко , 1995). Рефлексия может быть ситуативной – анализ происходящего и самоконтроль в текущей ситуации, ретроспективной – склонность к анализу уже выполненной деятельности и перспективной – планирование и прогнозирование.

Существенный вклад в исследование психологии рефлексии вносят разработки И.Н. Семенова и С.Ю. Степанова. Они показывают, что в современной психологии существует три уровня понимания рефлексии: как объяснительного принципа психических явлений, как существенного компонента психических процессов, например творческого мышления, и как предмета специального психологического исследования. Механизм рефлексии понимается как переосмысление и перестройка субъектом содержаний своего сознания, своей деятельности, общения, то есть своего поведения как целостного отношения к окружающему миру. Авторы различают четыре типа рефлексии: кооперативную, коммуникативную, личностную, интеллектуальную. Кооперативная рефлексия обеспечивает согласованную совместную деятельность. Коммуникативная рефлексия является основой для продуктивного межличностного общения, осознания «действующим индивидом того, как он воспринимается партнером по общению» (Межличностное восприятие в группе, 1981, с. 35). Личностная рефлексия позволяет понять свой внутренний мир. Сущность интеллектуальной рефлексии заключается в соотнесении собственных действий и предметной ситуации ( Степанов, Семенов , 1985).

Идеи о рефлексивном способе познания находят применение в практической, в частности юридической, психологии. Для решения практических задач понимания психологии преступника, мотивов его поведения, воздействия на лиц, являющихся источником информации, и т. д. используется техника рефлексивного мышления. «Суть приема – в смене точки зрения на ситуацию, в которой возникло затруднение, с внутренней на внешнюю, в выходе за пределы ситуации, в позицию, позволяющую разобраться в ситуации и найти способ разрешить ее» (Прикладная юридическая психология, 2000). Прежде всего нужно выбрать рефлексивную позицию. «Рефлексивная позиция – это угол, точка зрения на рассматриваемую ситуацию. Для юриста это может быть позиция конкретного партнера по взаимодействию (собеседника, клиента, пострадавшего, преступника и т. д.), иная профессионально-должностная позиция коллеги-юриста (судьи, прокурора, адвоката, следователя, оперативного работника и т. п.) и даже любая другая позиция, отличная от исходной. Выбор конкретной позиции определяется ее потенциальной полезностью в отношении данной ситуации. При этом такая позиция может быть конкретизирована: “посмотреть на ситуацию глазами незаинтересованного свидетеля”, “а как бы поступил здесь более опытный коллега-профессионал” и т. п. Каждая позиция задает свой способ “видения” ситуации и отношения к ней. Потенциальный набор позиций и ролей юриста весьма велик. Полезно расширять их репертуар, осваивая их и делая привычными для собственного мышления» ( там же ).

Рефлексия как характеристика человеческого существования

На качественно новом уровне проблема рефлексии была поставлена С.Л. Рубинштейном, исходившим из того, что человек находится внутри бытия, а не только бытие внешне его сознанию ( Рубинштейн , 1997, с. 9). «Первичное отношение – это отношение к миру не сознания, а человека» ( там же , с. 48). «В качестве субъекта познания <…> человек выступает вторично; первично он – субъект действия, практической деятельности» ( там же , с. 66). Эта общая онтология, которую позднее Ф.Е. Василюк (1984) назвал «онтологией жизненного мира», противостояла картезианской «онтологии изолированного индивида» и интроспективной психологии, в которой человек мыслился исключительно как субъект познавательного отношения; имплицитно развивая традиции Э. Гуссерля, М. Хайдеггера, Л. Бинсвангера и других философов экзистенциально-феноменологической традиции, она вводила в психологию представление о жизненном мире, с которым субъект изначально связан неразрывными узами.

Проблема сознания и самосознания, в том числе рефлексии, тем самым ставится по-новому. Сознание выступает как инструмент, орудие или орган личности, действующего субъекта. Отчасти этот тезис перекликается с характеристикой сознания как жизненной способности личности ( Абульханова , 2009), однако важно подчеркнуть не только момент «подчиненности» сознания личности, но и момент его произвольности, созидаемости, «искусственности» (М.К. Мамардашвили).

Принципиальное значение имеет различение С.Л. Рубинштейном двух способов существования. «Первый – жизнь, не выходящая за пределы непосредственных связей, в которых живет человек <…> Здесь человек весь внутри жизни, всякое его отношение – это отношение к отдельным явлениям, но не к жизни в целом. Отсутствие такого отношения к жизни в целом связано с тем, что человек… не может занять позицию вне ее для рефлексии над ней <…> Такая жизнь выступает почти как природный процесс» ( Рубинштейн , 1997, с. 79). «Второй способ существования связан с появлением рефлексии. Она как бы приостанавливает, прерывает этот непрерывный процесс жизни и выводит человека мысленно за ее пределы. Человек как бы занимает позицию вне ее» ( там же ).

Ключевую онтологическую значимость рефлексии подчеркивает в своей концепции антропогенеза П. Тейяр де Шарден. «Рефлексия – это приобретенная сознанием способность сосредоточиться на самом себе и овладеть самим собой как предметом, обладающим своей специфической устойчивостью и своим специфическим значением, – способность уже не просто познавать, а познавать самого себя; не просто знать, а знать, что знаешь <…> Рефлектирующее существо в силу самого сосредоточивания на самом себе внезапно становится способным развиваться в новой сфере. В действительности это возникновение нового мира…» ( Тейяр де Шарден , 1987, с. 136).

В.И. Слободчиков и Е.И. Исаев констатируют, что рефлексивное сознание выступает границей, отделяющей человека от животных. Животное видит, слышит, чувствует окружающий мир, но не знает о своем знании. Благодаря рефлексии у человека возникает внутренняя жизнь и появляется способность управления своими состояниями и влечениями – свобода выбора. «Рефлектирующий человек не привязан к собственным влечениям, он относится к окружающему миру, как бы возвышаясь над ним, свободен по отношению к нему. Человек становится субъектом (хозяином, руководителем, автором) своей жизни. Рефлексия составляет родовую особенность человека; она есть иное измерение мира» ( Слободчиков, Исаев , 1995, с. 20).

Близкую позицию формулирует в своей эволюционной концепции личности М. Чиксентмихайи: «Случай и необходимость – единственное, что управляет существами, неспособными к рефлексии. Однако эволюция создала буфер между детерминирующими силами и человеческим действием. Подобно автомобильному сцеплению, сознание позволяет тем из нас, кто им пользуется, временами отключаться от давления неумолимых влечений и принимать собственные решения. Конечно, рефлексивное сознание, которое, по-видимому, приобрели на нашей планете только люди, не является чистой благодатью. Оно лежит в основе не только беззаветной отваги Ганди и Мартина Лютера Кинга, но и “неестественных” желаний маркиза де Сада или ненасытных амбиций Сталина» ( Сsikszentmihalyi , 1993, p. 15). Чиксентмихайи связывает с формированием рефлексивного сознания скачкообразное изменение режима работы мозга ( ibid. , р. 23). В недавней публикации он говорит о том, что рефлексивное сознание представляет собой новый орган, своеобразный «метамозг», освобождающий нас от власти генетических программ. «С его помощью мы можем строить планы, откладывать действие, воображать то, чего нет. Наука и литература, философия и религия были бы без него невозможны» ( Сsikszentmihalyi , 2006, p. 9). Рефлексивное сознание позволяет нам «писать» собственные программы в дополнение к генетическим и социальным программам, закладываемым в нас биологией и культурой. Это дает человеку дополнительную степень свободы.

В целом ряде других философских и психологических источников встречаются идеи, перекликающиеся с этим тезисом. В их числе различение Л.С. Выготским (1983) высших, осознанных и произвольных, и низших, неосознанных и непроизвольных, психологических функций, различение двух «регистров» жизни у М.К. Мамардашвили (1995), анализ процессов осознания как неотъемлемой стороны жизни у Дж. Бьюджентала ( Bugental , 1999) и глубокий анализ того, как рефлексивные процессы встраиваются в детерминацию социальных и исторических событий, в философии истории Дж. Сороса, который видит в рефлексивности механизм связывания в единое сложно организованное целое объективных фактов и представлений людей, участвующих в историческом процессе. Неустранимая открытость, многовариантность будущего является одновременно причиной и следствием непредсказуемости выборов, которые совершают участники исторического процесса, руководствуясь своим несовершенным пониманием ( Сорос , 2001, с. 142–144).

Если более традиционный взгляд на рефлексию рассматривает ее как феномен познавательной деятельности, явление гносеологического порядка, что – более или менее эксплицитно – свойственно как философским работам, так и психологическим (см. Филатов и др., 2006; Дударева, Семенов , 2008; Семенов , 2008), то заслуга С.Л. Рубинштейна состоит в том, что он впервые поставил проблему рефлексии как проблему онтологическую, а не гносеологическую, рассматривая рефлексию как способность, играющую важнейшую роль в самодетерминации и саморегуляции жизнедеятельности, хотя он и не употреблял этих терминов. В последнее время в психологии все более заметны подходы, в которых понятия рефлексии и саморегуляции оказываются тесно связаны между собой, что является логическим развитием философского понимания рефлексии как специфически человеческого способа отношения к миру – отношения, которое поднимает жизнедеятельность человека на качественно новый уровень.

Роль рефлексии в процессах саморегуляции

Одним из первых вопрос о роли рефлексии в процессах регуляции и саморегуляции напрямую поставил Ю.Н. Кулюткин (1979), опираясь на идеи Л.С. Выготского о высших психических функциях как интериоризированных социальных отношениях и об орудийном характере деятельности человека. «Понятно, что использование различных средств организации собственных действий оказывается возможным лишь в результате развития иерархической структуры личности, когда человек, выступая в качестве субъекта деятельности и осуществляя свою управляющую функцию, в то же время относится к самому себе как к объекту управления, как к исполнителю, действия которого он должен направить и организовать с помощью тех или иных средств. Механизм саморегуляции, основанный на подобного рода иерархическом разделении управляющих и контрольных функций внутри одной и той же личности, когда человек выступает для самого себя как объект управления, как “я-исполнитель”, действия которого необходимо отражать, контролировать и организовывать, и когда человек одновременно является для самого себя “я-контролером”, то есть субъектом управления, – такой механизм саморегуляции имеет смысл назвать рефлексивным по своей природе. Заметим, что в данном случае речь идет не просто об отображении внутреннего мира другого человека в сознании воспринимающего, а о рефлексивной регуляции своих собственных внутренних процессов и действий» ( Кулюткин , 1979, с. 24).

Этот процесс имеет сложную структуру. В нее входит мысленное проигрывание возможностей, рефлексивная игра с самим собой, которая завершается выработкой окончательного решения и переходом к исполнительным действиям. Наиболее явно рефлексивность саморегуляции проявляется при необходимости перестраивать сложившийся способ действия, анализируя структуру своих действий, не приводящих к успеху. Рефлексивность и гибкость прямо связаны с готовностью выполнения подобной «работы над ошибками».

Ю.Н. Кулюткин выделяет два уровня рефлексивного отображения. «На более низких уровнях рефлексии отображаются и контролируются отдельные исполнительные действия, выполняемые по готовой стандартной программе. На более высоких уровнях рефлексии субъект отображает самого себя и как контролера, производящего планирование и оценку своих действий» ( там же , с. 27). В последнем случае «он как бы экстериоризирует те внутренние регуляторные схемы и процессы, которые позволяли ему осуществлять свои управляющие функции» ( там же ). Иными словами, по мере повышения уровня рефлексии она закономерно превращается в саморефлексию уже не только операциональных, но и личностных аспектов регуляции деятельности.

В оригинальной и хорошо теоретически проработанной концепции А.С. Шарова понятия регуляции и рефлексии относятся к числу ключевых. «Рефлексия есть собирание себя <…> Без рефлексии и рефлексивных процессов всякая живая система не просто движется в сторону дезорганизации, но распадается и перестает быть таковой» ( Шаров , 2009, с. 119). А.С. Шаров исходит из того, что подлинное понимание существа рефлексии лежит в ее онтологии ( Шаров , 2005, с. 55). Регуляцию этот автор определяет через еще одно ключевое для него понятие – понятие «границы»: «Регуляция – это и есть качественно-количественная ограниченность активности человека» ( Шаров , 2000, с. 109). Это начальное довольно общее определение конкретизируется далее в понятии регулятивного акта: «Это возникновение (простраивание) границ, которые качественно и количественно определяют функционирование определенной психологической системы, или это качественно-количественное изменение о-граниченности для определенного функционирования психологической системы» ( там же , с. 121). В структуре регуляции выделяются три подсистемы: ценностно-смысловая, активности и рефлексии ( там же , с. 114). А.С. Шаров описывает рефлексивную подсистему также в терминах механизмов о-граничивания активности. В частности, конкретные механизмы рефлексии описываются в категориях определения и простраивания границ, собирания и связывания границ и, наконец, организации границ в целостной регуляции жизни человека ( Шаров , 2005, с. 66–71). Парадоксальным образом, однако, рефлексия оборачивается свободой, которую А.С. Шаров определяет как многомерную и многоуровневую систему рефлексий, простраивающую внешние и внутренние границы, которые человек учитывает в регуляции своей жизни ( Шаров , 2000, с. 286).

В подходе А.В. Карпова рефлексия не только теоретически обосновывается как процесс, значимый для саморегуляции, но этот взгляд получает эмпирическое и прикладное обоснование. Рефлексия рассматривается «как важнейшая регулятивная составляющая личности, позволяющая ей сознательно выстраивать свою жизнедеятельность» ( Карпов , 2004, с. 77). Автор усматривает специфический характер рефлексии по отношению к другим видам психических процессов, ее особую, комплексную и синтетическую природу и особый статус и место в структуре психических процессов ( там же , с. 86–87). Выстраивая иерархическую уровневую структуру психических процессов, А.В. Карпов определяет место рефлексивных процессов на одном из высших уровней, системном ( там же , с. 103). В контексте поставленной нами проблемы личностного потенциала особенно важно вводимое автором понятие рефлексивности как индивидуального свойства, допускающего квантификацию и диагносцирование ( там же , с. 113). Им была разработана и успешно применяется психодиагностическая методика определения индивидуальной меры рефлексивности ( Карпов, Пономарева , 2000). Методика включает в себя, наряду с общим показателем рефлексивности, четыре субшкалы, характеризующих способность к саморефлексии (рефлексия деятельности самого субъекта – ситуативная, ретроспективная и перспективная) и к рефлексии внутреннего мира других людей (умения понимать причины поведения другого человека, ставить себя на место другого, предугадывать реакцию окружающих на свои действия, щадить чувства других людей).

Эмпирические исследования с использованием этой методики дали интересные и нетривиальные результаты. В частности, высокая мера рефлексивности руководителя организации предсказывает не столько значения других переменных, сколько их дисперсию, вариативность, иными словами, высокая рефлексивность служит причиной диверсификации ( Карпов , 2004, с. 117). Эта переменная оказывает и другое регулирующее влияние на остальные переменные, выполняя, в частности, роль модератора, обусловливающего фасилитацию или ингибицию иных зависимостей ( там же , с. 118). Она также задает качественное расслоение выборки: при разделении ее на подвыборки по параметру рефлексивности в этих подгруппах обнаруживается разная структура связей других переменных ( там же ). Эти результаты свидетельствуют, что рефлексивность действительно оказывается переменной особого рода, качественно отличающейся от других. «Параметр рефлексивности в целом является не просто очень важным в плане обеспечения деятельности и поведения, а часто – основным и наиболее специфическим. Именно он придает сложность, многогранность, противоречивость и в конечном счете – уникальность тому, что обычно обозначается понятием “осознанная, произвольная регуляция деятельности”» ( там же , с. 120). Именно благодаря рефлексивности субъект оказывается в состоянии частично управлять закономерностями своего функционирования или влиять на них. Через рефлексивные процессы «субъект регулирует, а частично и порождает (раскрывает в себе) иные – базовые, объективные закономерности и особенности самого себя» ( там же , с. 124). А.В. Карпов описывает целый ряд возможных видов влияния рефлексивных процессов на закономерности психологического функционирования нижележащих уровней, приходя к выводу о том, что рефлексии присуща трансформационная функция, повышающая меру субъектности регуляции деятельности, поведения, общения, которая может оборачиваться и генеративной функцией, функцией личностного самостроительства ( там же , с. 129).

Цикл исследований влияния рефлексивности на качество принятия решений принес результаты, согласующиеся с предыдущими. Так, оказалось, что зависимость между этими переменными приближается к «инвертированной U-образной» форме: с повышением рефлексивности качество принятия решений растет, но до определенного предела, а затем начинает снижаться. Одновременно обнаруживается прямая монотонная зависимость дисперсии качества принятия решений от рефлексивности ( там же , с. 146–147). Не менее интересные данные дает сравнение высокорефлексивных и низкорефлексивных индивидов в ситуации выбора ( там же , с. 155–162). Высокорефлексивные люди менее жестко опираются на имеющиеся стратегии и априорные предпочтения; они учитывают в ситуации выбора больше альтернатив, что, впрочем, не обязательно сказывается на эффективности выбора; им труднее отбрасывать неподходящие альтернативы; у них, в отличие от низкорефлексивных, качество решений коррелирует с числом учитываемых альтернатив, им труднее генерировать гипотезы и переключаться с одних на другие; они склонны усложнять ситуацию, а низкорефлексивные, напротив, упрощать ее. Таким образом, влияние рефлексивности на ситуацию выбора очевидно, но с точки зрения его эффективности амбивалентно, не дает однозначных преимуществ. «“Выигрывая” в широте и разнообразии способов принятия решения, высокорефлексивные индивиды часто “проигрывают” в их качестве и их релевантности объективным особенностям ситуаций» ( там же , с. 159).

Амбивалентный эффект рефлексивности проявляется также при сравнении групп «успешных» и «неуспешных» руководителей по критерию качества принятия решений. В обеих группах различается сам характер связи рефлексивности с другими процессами и с успешностью принятия решения. Только в группе «неуспешных» зафиксирована прямая значимая корреляция рефлексивности с успешностью, тогда как успешность «успешных» с рефлексивностью не связана. Вместе с тем в подгруппе «успешных» рефлексивность связана наиболее многочисленными и сильными связями с другими качествами, выступает структурообразующим качеством для всех иных когнитивных качеств, обеспечивающих принятие решения. Она, по-видимому, выполняет роль интегратора этих процессов и именно в этом качестве обеспечивает успешность принятия решения, опосредствует, регулирует и в определенной мере согласует вовлечение в процессы принятия решения всех иных когнитивных свойств ( там же , с. 178–179). Наконец, из отсутствия значимой связи рефлексивности с успешностью А.В. Карпов делает вывод о том, что развитость рефлексии не означает ее продуктивности и может даже быть контрпродуктивной ( там же , с. 180). Таким образом, в концепции и исследованиях А.В. Карпова была обоснована высокая значимость и главенствующее структурное место рефлексии в процессах саморегуляции, что, однако, сочетается с амбивалентными следствиями высокой рефлексивности как индивидуального качества.

А.В. Россохин (2010) критикует подход А.В. Карпова за обеднение ракурса рассмотрения рефлексии, исчезновение из него личности и ограничение роли рефлексии регулятивно-адаптивными аспектами. Реализуя личностный подход к рефлексии, которая под этим углом зрения «выступает смысловым центром внутренней реальности человека и всей его жизнедеятельности в целом» ( Россохин , 2010, с. 22), автор стремится поднять статус этого понятия, рассматривая его не столько как функцию, сколько как внутреннюю работу, активный процесс порождения новых смыслов, развития субъектности и личности в целом. Развивая принципы диалогизма, следующие традиции, заложенной М.М. Бахтиным, А.В. Россохин рассматривает внутренний диалог как основной механизм рефлексии. Это понимание, как и общий подход А.В. Россохина, близки нашим воззрениям, что будет видно из дальнейшего изложения; вместе с тем, мы не склонны разделять его критический пафос, направленный на анализ регуляторных аспектов рефлексии и, в частности, на концепцию А.В. Карпова. Роль рефлексии в процессах регуляции представляет собой более сложную и более значимую проблему, чем это может показаться на первый взгляд; как мы увидим далее, анализ спорного вопроса о функциональной значимости рефлексии как фактора саморегуляции позволяет нам сделать важный шаг в понимании как общей онтологии рефлексии, так и ее дифференциально-психологических аспектов.

Амбивалентность рефлексивных процессов

Амбивалентность рефлексивных процессов с точки зрения их роли в регуляции жизнедеятельности обнаруживается и в других психологических подходах, не говоря уже о житейских представлениях. Рефлексия не всеми и не всегда оценивается как позитивная. Есть свидетельства, в том числе эмпирические, того, что слишком большая степень осознания, интеллектуальной работы может мешать и приводить к неблагоприятным последствиям. Не случайно она нередко воспринимается обыденным сознанием как досадное качество интеллигента, который много размышляет, но мало действует, как то, что мешает нам перейти к решительному действию. Это не просто досужий стереотип; в психологии накоплено много отчетливых данных, подтверждающих негативные эффекты рефлексии, в то время как польза от нее часто менее очевидна. Рефлексивные размышления (rumination) определяются как «способ реагирования на дистресс, заключающийся в повторяющемся и пассивном сосредоточении на симптомах дистресса, возможных причинах и последствиях этих симптомов» ( Nolen-Hoeksema, Wisco, Lyubomirski , 2008, р. 400). Т. Пыщински и Дж. Гринберг ( Pyszczynski, Greenberg , 1987) вводят понятие «сфокусированного на Я внимания», которое является фактором развития, поддержания и усиления депрессии. Как отмечается в обзоре Нолен-Хексма с соавторами, за последние два десятилетия получили многочисленные эмпирические подтверждения связи назойливой рефлексии c депрессией, другими патологическими симптомами, дезадаптивными стилями совладания, пессимизмом, нейротизмом и др. и отрицательные ее связи с успешным решением проблем и социальной поддержкой. В этой работе ставится вопрос, существуют ли вообще адаптивные формы рефлексии (self-reflection). Попытка найти эмпирические подтверждения позитивных следствий рефлексии, в частности, на основе теорий саморегуляции, дает гораздо менее ясные и однозначные результаты, оставляя вообще открытым вопрос об их наличии.

С этим хорошо согласуются и данные Ю. Куля, различающего ориентацию на действие (на проблему) и на состояние (на самого себя) как две альтернативных формы саморегуляции в проблемных (и не только проблемных) ситуациях. Как показали многочисленные исследования с использованием разработанной Кулем методики диагностики ориентации на действие или состояние как устойчивой склонности индивида к соответствующим реакциям, более ориентированные на действие индивиды реализуют бóльшую часть своих намерений по сравнению с теми, кто ориентирован на состояние, менее подвержены негативному влиянию ситуаций, порождающих беспомощность, лучше способны усиливать мотивационную привлекательность значимой для них альтернативы, облегчая тем самым принятие решения, наконец, они оптимистичнее в отношении ожиданий успеха, сильнее вовлечены в деятельность и, действительно, лучше справляются со сложными задачами ( Kuhl , 1987, p. 289; см. также наст. изд., с. 330–359). Дискуссии относительно того, хорошо ли обращение сознания на самого себя и свою активность или обращение его в мир более конструктивно, разворачиваются и в контексте психотерапии (см. об этом Лэнгле , 2002).

Наряду с исследованиями, видящими в рефлексивных процессах скорее зло, есть и противоположные точки зрения, обнаруживающие их позитивные последствия.

В определенной степени представляется правомерным рассматривать в качестве разновидности рефлексивности самомониторинг, точнее, некоторые из его аспектов. Понятие самомониторинга как характеристики личности было введено М. Снайдером ( Snyder , 1974). В содержание этого понятия входит, во-первых, способность и стремление отслеживать через самонаблюдение и самоконтроль свое экспрессивное поведение и самопрезентацию в социальных ситуациях и, во-вторых, реализация этой способности, управление оказываемым на других впечатлением. Самомониторинг, таким образом, можно рассматривать как тенденцию и способность саморефлексии в коммуникативных ситуациях, от межличностного общения до политических акций. Подтверждение этому можно усмотреть в данных эмпирических исследований, в соответствии с которыми влияние самомониторинга на другие переменные обнаруживает сходство с влиянием индивидуальной рефлексивности, согласно приведенным выше данным А.В. Карпова. В частности, самомониторинг также значимо коррелирует с вариативностью поведения в различных контекстах и ситуациях ( Gangestad, Snyder , 2000; цит. по Полежаева , 2009, с. 49). Кроме того, влияние этой переменной на другие носит нелинейный характер и несводимо к прямым корреляциям, однако группы, разделенные по значению этой переменной, обнаруживают значимые различия по другим параметрам. Так, например, обнаруживается нелинейное взаимодействие самомониторинга с локусом контроля, причем оно опосредовано другими личностными переменными, а также культурной принадлежностью респондентов ( Полежаева , 2009, с. 58–60).

Исследования на российской выборке с использованием русскоязычной адаптации шкалы самомониторинга ( Полежаева , 2006; 2009) обнаруживают устойчивую положительную связь с саморегуляцией одного из двух его компонентов, а именно шкалы публичной самопрезентации. Вторая шкала – направленности на других – обнаруживает скорее обратную, а общий показатель – незначимую связь. В частности, такой паттерн взаимосвязи обнаруживается у самомониторинга с локусом контроля (интернальностью), волевым самоконтролем (ВСК; Е. Эйдман, А. Зверков), копинг-стратегиями, контролем за действием (HAKEMP; Ю. Куль), параметрами сознательной саморегуляции поведения (ССП; В.И. Моросанова), самоэффективностью (см. Полежаева , 2009, с. 114–115), а также осмысленностью жизни (СЖО; Д.А. Леонтьев) ( там же , с. 117, 119).

Еще более интересным направлением исследований, связанным с подтверждением позитивного влияния рефлексивных процессов на саморегуляцию, выступают развернувшиеся в последнее десятилетия исследования, связанные с конструктом mindfulness (осознанное присутствие). Хотя сам этот конструкт появился раньше и уходит своими корнями в буддизм, практикующий ясное сознание, наиболее существенные основанные на нем исследования последнего времени связаны с теорией самодетерминации, в которой он получил в последние годы прописку и новую жизнь ( Brown, Ryan , 2003; 2004), органично дополнив ранее предложенные в этом контексте модели. «Даже когда окружение обеспечивает оптимальный мотивационный климат, автономная регуляция требует как экзистенциального обязательства действовать соответственно, так и культивирования того потенциала рефлексивно анализировать свое поведение и его согласованность с личностными ценностями, потребностями и интересами, который имеется почти у каждого» ( Brown, Ryan , 2004, p. 113). Сила осознания и внимания – в том, что они поставляют сознанию информацию и ощущения, необходимые для здоровой саморегуляции, которая будет тем успешнее, чем лучше индивид владеет информацией о происходящем вокруг и внутри него; как констатируют К. Браун и Р. Райан, в этом согласны между собой разные исследователи ( ibid. , p. 114). Авторы приводят целый ряд эмпирических подтверждений положительных эффектов осознанного присутствия, опосредующей автоматическую связь между причинными стимулами и поведенческими реакциями на них. В русле теории самодетерминации осознанное присутствие определяется как «открытое или восприимчивое осознание и внимание к тому, что происходит в настоящий момент» ( ibid. , p. 116).

Для диагностики этого свойства была разработана методика MAAS (Mindful Attention Awareness Scale – Brown, Ryan , 2003), пункты которой описывают отсутствие или присутствие внимания и осознанности того, что происходит в настоящем. MAAS включает в себя 15 пунктов, таких, как, например: «Я делаю работу автоматически, не осознавая того, чем я занимаюсь» или «Я обнаруживаю, что слушаю кого-либо вполуха, делая что-то еще в это же время», которые оцениваются по 6-балльной шкале частоты. Исследователи предположили, что существует связь между осознанным присутствием и качеством жизни. В корреляционном исследовании были изучены связи MAAS и других измерительных шкал, а также связи MAAS с разными показателями благополучия. Из наиболее значимых корреляций можно отметить значимые положительные корреляции сознательности с открытостью опыту, ясностью переживания эмоций; вниманием к чувствам; поиском новизны; созданием нового; вовлеченностью (engagement); вниманием к внутреннему состоянию; потребностью в познании, а также отрицательные связи сознательности с социальной тревогой; «задумчивым вниманием к себе» и поглощенностью. Осознанное присутствие положительно коррелирует с такими чертами личности, как самоуважение и оптимизм; с эмоциональным субъективным благополучием: удовольствием, позитивными аффектами, удовлетворенностью жизнью; витальностью, самоактуализацией, автономностью, компетентностью, связанностью. Отрицательные корреляции осознанное присутствие обнаруживает с нейротизмом, тревогой, враждебностью, депрессией, самосознанием, импульсивностью, уязвимостью; эмоциональными расстройствами, тревогой, депрессией, неудовольствием, негативными аффектами, сообщаемыми соматическими симптомами, соматизацией и частотой визитов к врачу за последний 21 день. Полученные результаты подтверждают изначальное предположение о связи осознанного присутствия и общего благополучия. Вероятно, осознанное присутствие можно считать существенным фактором в обеспечении душевного здоровья. В числе эмпирических данных, полученных в этих исследованиях, обращает на себя внимание прямая связь осознанного присутствия с диспозициональной автономией, а также его опосредующее влияние на связь диспозициональной и повседневной автономии; кроме того, высокое осознанное присутствие разрывает связь между имплицитной мотивацией и повседневным поведением, которая выражена при низкой сознательности, тем самым проявляя себя как фактор качественного изменения структуры регуляции поведения, что перекликается с упомянутыми выше исследованиями А.В. Карпова и Е.А. Полежаевой. В целом у авторов нет ни малейших сомнений относительно регуляторной ценности осознанного присутствия. «Возможно, в современном обществе без осознанного присутствия трудно жить автономно, учитывая множество сил, внешних и внутренних, которые часто тянут нас в одном или другом направлении… Сознательная рефлексия тех способов, посредством которых мы хотим распорядиться данными каждому из нас ограниченными ресурсами энергии, представляется важнее, чем когда-либо» ( Brown, Ryan , 2004, p. 119).

Необходимо, наконец, упомянуть и введенное Ю.М. Орловом и методически проработанное С.Н. Морозюк понятие саногенной рефлексии; сам термин указывает на то, что речь идет о процессе, позитивно влияющем на различные аспекты саморегуляции личности, что показано в целом ряде выполненных в русле этого подхода исследований (например, Рудаков , 2009). В других исследованиях эмпирически показано положительное влияние рефлексивной активности на адаптационный потенциал личности (например, Титкова , 2007).

Дифференциальная модель рефлексии.

Системная рефлексия

Мы предполагаем, что рассмотренные выше разногласия в понимании рефлексии и оценке ее роли в регулировании жизнедеятельности во многом обусловлены тем, что одним словом называют разные формы рефлексии. Полному отсутствию самоконтроля, сосредоточенности лишь на внешнем интенциональном объекте деятельности (что можно обозначить термином « арефлексия ») могут быть противопоставлены по меньшей мере три качественно различных процесса: интроспекция , при которой фокусом внимания становится собственное внутреннее переживание, состояние, системная рефлексия , основанная на самодистанцировании и взгляде на себя со стороны и позволяющая видеть одновременно полюс субъекта и полюс объекта, а также квазирефлексия , направленная на иной объект, уход в посторонние размышления – о прошлом, будущем, о том, что было бы, если бы… ( Леонтьев , 2006; 2007; 2009) Интроспекция является такой же односторонней, как и арефлексия, и, как следует, в частности, из данных Ю. Куля, в ситуациях практической деятельности интроспективная «ориентация на состояние» проигрывает арефлексивной «ориентации на действие», хотя в контексте психотерапии она может быть весьма продуктивна ( Gendlin , 1981; Bugental , 1999). Квазирефлексия, уводящая в резонерские спекуляции и беспочвенные фантазии, является скорее формой психологической защиты через уход от неприятной ситуации, реальное разрешение которой не просматривается.

В психологическом механизме рефлексии как способности произвольного обращения человеком сознания на самого себя можно усмотреть два принципиальных момента: произвольное манипулирование идеальными содержаниями в умственном плане, основанное на переживании дистанции между своим сознанием и его интенциональным объектом (см.: Леонтьев , 1999, с. 144–145), и направленность этого процесса на самого себя как на объект рефлексии. Именно единство этих двух аспектов образует полноценное рефлексивное отношение в узком смысле слова, с которым мы связываем новое качество саморегуляции. Различные возможные варианты их соотношения представлены в таблице.

Таблица

Структура рефлексивного отношения

Системная рефлексия оказывается наиболее объемной и многогранной; хотя ее осуществление достаточно сложно, именно она позволяет видеть как саму ситуацию взаимодействия во всех ее аспектах, включая и полюс субъекта, и полюс объекта, так и альтернативные возможности. Именно такой взгляд позволяет обнаружить новое качество себя, что является основой для дальнейшего самопознания и работы с внутренним миром. Для того, чтобы успешно решать какую-то задачу, надо видеть максимальное количество ее элементов. Часто при решении жизненных, экзистенциальных проблем мы терпим неудачу, потому что мы не видим один важный элемент проблемной ситуации – самих себя. Поэтому, в частности, практически невозможно оказывать психологическую помощь своим близким, ибо невозможно выполнять роль психотерапевта, одновременно будучи элементом проблемной ситуации. А. Лэнгле отмечает необходимость решения двойной задачи соотнесения для того, чтобы быть самим собой: соотноситься с другими и соотноситься с самим собой. Для этого «нужно сначала увидеть самого себя и составить картину себя, что становится возможным благодаря определенной внутренней и внешней дистанции по отношению к собственным чувствам, решениям, действиям» ( Лэнгле , 2005, с. 46). Эта возможность не реализуется автоматически; даже человек с высоким уровнем развития рефлексивности и способности к самодистанцированию не обязательно проявляет эту способность и может в конкретной ситуации действовать вполне машинально.

В основе системной рефлексии лежит уникальная и достаточно редкая человеческая способность – смотреть на себя со стороны. Рассмотренное У. Джеймсом (1991) «вертикальное» расщепление Я на образ себя, описываемый через набор содержательных атрибутов ( Я -концепцию, или Я -образ), и внутренний центр, не имеющий никаких описательных характеристик, но наличие которого принципиально важно как предпосылка субъектности, активности, инициируемой самим субъектом (экзистенциальное Я , или Я -центр; см. Леонтьев , 1993), обнаруживается у самых разных авторов (Дж. Г. Мид, Дж. Бьюджентал и др.); Дж. Бьюджентал, например, разработал упражнение на разотождествление: человек заполняет 10 карточек с характеристиками «Кто Я?». Затем карточки раскладываются так, что сверху оказывается самая «поверхностная», снизу – самая значимая. Человек берет верхнюю карточку и пытается представить, каким бы он был, если бы не было этого атрибута. На каждую карточку выделяется 5 минут. После работы со всеми карточками должно остаться экзистенциальное, «чистое» Я . Можно согласиться с мнением А. Дейкмана о том, что «наблюдающее Я » ( Я -центр, в нашей терминологии) в основном игнорировалось западной психологической традицией и в поисках лучшего его понимания не обойтись без обращения к традициям восточного мистицизма ( Дейкман , 2007).

Благодаря такому расщеплению Я на образ- Я и внутренний центр, которое наиболее точно описано В. Франклом (1990) в терминах фундаментальной антропологической способности самодистанцирования, субъект оказывается в состоянии занять позицию по отношению к самому себе и из нее осуществить действия по отношению к самому себе. Самодистанцирование – это возможность отстраниться, посмотреть на себя со стороны, вынырнуть из потока собственной жизни. Клинические психологи знают, что непринятие себя таким, какой я есть, – не очень благоприятный симптом, однако абсолютное принятие себя как данности немногим лучше; способность самодистанцирования позволяет избирательно относиться к самому себе как к авторскому проекту, заботиться о себе и работать над собой (см. Иванченко , 2009), предпринимая усилия по направленному изменению того, что субъект считает нужным изменить. Небезынтересно в этом смысле расхождение взглядов на роль рефлексии В. Франкла и его ученика А. Лэнгле. Если Франкл признает только интенциональность, поиск смысла в том, что вне меня, то Лэнгле (2002) прямо говорит о необходимости самопознания, познания, обращенного на свой же внутренний мир. По Франклу, такое самопознание вредно в том отношении, что вызывает побочные круги негативных явлений, такие как страх своего страха, поэтому он и вводит сходное по смыслу понятие «самодистанцирования», которое снимает традиционные «минусы» рефлексии.

М.С. Мириманова (2001), рассматривая рефлексию как механизм развития самоорганизующихся систем, также обращает внимание на то, что рефлексия – способ смотреть на себя как бы со стороны, причем модели такого «смотрения» могут быть весьма разными: можно направить свой мысленный взор в себя и попытаться наблюдать себя как некий объект. Рефлексия может быть способом понимания себя через другого (социальная рефлексия). Пытаясь понять другого человека через его отношение к нам, через его поступки и поведение, мы моделируем его видение нас в своем сознании. Каждая новая модель в определенном смысле и есть то «зеркало», в котором мы видим и свое отражение, получаем информацию о себе и своих отношениях с миром в форме отраженных в нашем сознании моделей. Таким образом, структура рефлексии может быть неоднородной.

Разведение четырех указанных видов процессов опирается на логическое различение четырех возможных фокусов направленности сознания: на внешний интенциональный объект (арефлексия), на самого субъекта (интроспекция), на себя и на объект одновременно, что предполагает самодистанцирование, способность посмотреть на себя со стороны (системная рефлексия), и на посторонние объекты за пределами актуальной ситуации (квазирефлексия). На основе обозначенной выше дифференциальной модели рефлексивности нами были разработаны две исследовательских методики: эссе «Взгляд со стороны» ( Леонтьев, Салихова , 2007) и опросник «Дифференциальный тест рефлексивности» ДТР ( Леонтьев, Лаптева, Осин и др., 2009).

При апробации опросника ДТР было показано существование трех качественно специфических видов рефлексии. Системная рефлексия не связана с показателями дезадаптации, однако ее адаптивную роль также необходимо исследовать. Интроспекция обнаруживает устойчивые взаимосвязи с показателями дезадаптации и соответствует как в теоретическом, так и в эмпирическом отношении конструкту рефлексивных размышлений (ruminations) и, вероятно, тесно связана с нейротизмом. В то же самое время, интроспекция, отражающая ориентацию субъекта на собственные переживания по поводу актуальной ситуации, выступает промежуточным звеном между квазирефлексией (оперирование объектами в «идеальном поле», оторванном от актуальной ситуации) и системной рефлексией (целостным представлением субъекта-в-ситуации).

В качественном исследовании системной рефлексии с помощью метода эссе «Взгляд со стороны» была показана возможность произвольного самодистанцирования. Были эмпирически обнаружены 4 типа выполнения инструкции, которые хорошо согласуются с нашими теоретическими представлениями: системная рефлексия, интроспекция, отчуждение и квазирефлексия. Системная рефлексия в эссе проявляла себя в том, что субъект сумел встать на чужую позицию и увидеть себя новыми глазами. Описание себя – в том, что субъект представляет в эссе обычный образ себя. Отчуждение – способ написания эссе, при котором формально инструкция исполняется и описание себя идет с точки зрения третьего лица, а содержательно – нет, т. к. в описании отсутствует психологическая интепретация. Фантазирование – способ ухода от выполнения инструкции, при котором субъект не описывает себя, а рассуждает на посторонние темы. При сопоставлении результатов трех выборок: психологов, менеджеров и представителей творческих специальностей – мы обнаружили ожидаемые закономерности. У психологов значимо более высок уровень ответов по типам самодистанцирования и отчуждения, а интроспекция значимо ниже; у «творческой» группы выше фантазирование; у менеджеров – интроспекция ( Леонтьев, Салихова , 2007; Leontiev, Salikhova , 2010).

Таким образом, дифференциальная модель рефлексии позволяет предложить объяснение описанной выше амбивалентности регуляторных эффектов рефлексивных процессов. С негативными эффектами, описываемыми такими конструктами, как навязчивые размышления и ориентация на состояние, ассоциируются такие разновидности рефлексивного отношения, как интроспекция и фантазирование; напротив, системная рефлексия может быть связана с положительными эффектами регуляции, однако не прямыми связями, выявляемыми корреляционным анализом, а нелинейными связями более сложной природы, на которые, в частности, указывали А.В. Карпов (2004) и Е.А. Полежаева (2009) и изучение которых представляет собой ближайшую задачу нового этапа исследований в этой многообещающей области.

Очевидно, что рефлексивность как индивидуальная характеристика личности глубоко связана с личностным потенциалом как потенциалом саморегуляции, прежде всего с потенциалом самоопределения. Вместе с тем эта связь носит нелинейный и очень сложный характер; из всех составляющих личностного потенциала рефлексивность включена в него наиболее непрямым путем; кроме того, необходима дифференциация понятия рефлексивности и выделение различных ее видов не только по объектной направленности ( Леонтьев , 1999; Карпов, Пономарева , 2000), но и по качественным особенностям рефлексивного отношения. Не любая рефлексия полезна, но не всякая и вредна; предложенный нами дифференциальный подход позволяет отделить в ней то, что является ценным ресурсом личностного потенциала, от «ментального мусора», выступающего ненужным балластом нашей деятельности, сознания и саморегуляции.

Литература

Абульханова К.А . Сознание как жизненная способность личности // Психол. журн. 2009. Т. 30. № 1. С. 32–43.

Ананьев Б.Г . Человек как предмет познания. СПб.: Питер, 2001.

Анисимов О.С . Рефлексия и методология. М.: [Б.и.], 2007.

Василюк Ф.Е . Психология переживания. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1984.

Выготский Л.С . История развития высших психических функций // Собр. соч.: В 6 т. М.: Педагогика, 1983. Т. 3.

Гегель Г.-В.-Ф . Философская пропедевтика // Гегель Г.-В.-Ф. Работы разных лет: В 2 т. М.: Мысль, 1971. Т. 2. С. 5–210.

Дейкман А . Наблюдающее Я: Мистицизм и психиатрия. М.: Эннеагон пресс, 2007.

Джеймс У . Психология / Под ред. Л.А. Петровской. М.: Педагогика, 1991.

Дударева В.Ю., Семенов И.Н . Феноменология рефлексии и направления ее изучения в современной зарубежной психологии // Психология. Журн. Высшей шк. экон. 2008. Т. 5. № 1. С. 101–120.

Знаков В.В . Самопонимание субъекта как когнитивная и экзистенциальная проблема // Психол. журн. 2005. Т. 26. № 1. С. 18–28.

Иванченко Г.В . Забота о себе: история и современность. М.: Смысл, 2009.

Кант И . Сочинения: В 6 т. М.: Мысль, 1966. Т. 6.

Карпов А.В . Рефлексивность как психическое свойство и методика ее диагностики // Психол. журн. 2003. Т. 24. № 5. С. 45–57.

Карпов А.В . Психология рефлексивных механизмов деятельности. М.: Изд-во ИПРАН, 2004.

Карпов А.В., Пономарева В.В . Психология рефлексивных процессов управления. М.; Ярославль: ДИА-пресс, 2000.

Коплстон Ф . От Фихте до Ницше. М.: Республика, 2004.

Кулюткин Ю.Н . Рефлексивная регуляция мыслительных действий // Психологические исследования интеллектуальной деятельности / Под ред. О.К. Тихомирова. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1979. С. 22–28.

Ладенко И.С. Феномен рефлексивного стиля мышления и генетическая логика // Рефлексия, образование и интеллектуальные инновации: Материалы Второй Всероссийской конференции «Рефлексивные процессы и творчество». Новосибирск, 1995. С. 8–25.

Леонтьев Д.А . Очерк психологии личности. М.: Смысл, 1993.

Леонтьев Д.А . Психология смысла. М.: Смысл, 1999.

Леонтьев Д.А . Дискурс свободы и ответственности (доклад с обсуждением) // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 7. Философия. 2006. № 5. С. 95–113.

Леонтьев Д.А . Восхождение к экзистенциальному миропониманию // Третья Всероссийская научно-практическая конференция по экзистенциальной психологии: Материалы сообщений / Под ред. Д.А. Леонтьева. М.: Смысл, 2007. С. 3–12.

Леонтьев Д.А. Рефлексия как предпосылка самодетерминации // Психология человека в современном мире. Т. 2. Проблема сознания в трудах С.Л. Рубинштейна, Д.Н. Узнадзе, Л.С. Выготского. Проблема деятельности в отечественной психологии. Исследование мышления и познавательных процессов. Творчество, способности, одаренность (материалы Всероссийской юбилейной научной конференции, посвященной 120-летию со дня рождения С.Л. Рубинштейна, 15–16 октября 2009 г.) / Отв. ред. А.Л. Журавлев и др.

М.: Изд-во ИП РАН, 2009. С. 40–49.

Леонтьев Д.А., Лаптева Е.М., Осин Е.Н., Салихова А.Ж . Разработка методики дифференциальной диагностики рефлексивности // Рефлексивные процессы и управление: Сб. материалов VII Междунар. симпозиума. 15–16 окт. 2009 г. / Под ред. В.Е. Лепского. М.: Когито-Центр, 2009. С. 145–150.

Леонтьев Д.А., Салихова А.Ж. Взгляд на себя со стороны как предпосылка системной рефлексии // Материалы IV Всероссийского съезда РПО. 18–21 сент. 2007 г.: В 3 т. М.; Ростов н/Д.: Кредо, 2007. Т. 2. С. 237–238.

Лепский В.Е. Рефлексия в работах Г.П. Щедровицкого и В.А. Лефевра // Рефлексивный подход: от методологии к практике / Под ред. В.Е. Лепского. М.: Когито-центр, 2009. С. 27–38.

Лефевр В . Рефлексия. М.: Когито-центр, 2003.

Локк Дж . Опыт о человеческом разумении (1689) // Сочинения: В 3 т. М.: Мысль, 1985. Т. 1. С. 77–582.

Лэнгле А . Значение самопознания в экзистенциальном анализе и логотерапии: сравнение подходов // Моск. психотерапевт. журн. 2002. № 4. С. 150–168.

Лэнгле А . Person: Экзистенциально-аналитическая теория личности. М.: Генезис, 2005.

Межличностное восприятие в группе / Под ред. Г.М. Андреевой, А.И. Донцова. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1981.

Мириманова М.С . Рефлексия как механизм развития самоорганизующихся систем // Развитие личности. № 1. 2001. С. 49–65.

Мамардашвили М.К . Лекции о Прусте (психологическая топология пути). М.: Ad Marginem, 1995.

Пиаже Ж . Избранные психологические труды. М.: Просвещение, 1969.

Полежаева Е.А . Шкала самомониторинга и ее применение в отечественных исследованиях // Психол. диагностика. 2006. № 1. С. 3–32.

Полежаева Е.А . Место самомониторинга в структуре личностных характеристик: Дис. … канд. психол. наук. М., 2009.

Прикладная юридическая психология / Под ред. А.М. Столяренко. М.: Юнити-Дана, 2000. См. также электронный ресурс: -u.ru/biblio/archive/mamontova_prikladnaja/

Россохин А.В . Рефлексия и внутренний диалог в измененных состояниях сознания. Интерсознание в психоанализе. М.: Когито-центр, 2010.

Рубинштейн С.Л . Человек и мир. М.: Наука, 1997.

Рудаков А.Л . Саногенная рефлексия как фактор стрессоустойчивости личности: Автореф. дис. … канд. психол. наук. М., 2009.

Сартр Ж.П . Бытие и ничто: Опыт феноменологической онтологии. М.: Республика, 2000.

Семенов И.Н . Взаимодействие отечественной и зарубежной психологии рефлексии: история и современность // Психология. Журн. Высшей шк. экон. 2008. Т. 5. № 1. С. 64–76.

Слободчиков В.И., Исаев Е.И . Основы психологической антропологии. Психология человека: Введение в психологию субъективности: Учеб. пособие для вузов. М.: Школа-Пресс, 1995.

Сорос Дж . Открытое общество: реформируя глобальный капитализм. М.: Некомм. фонд поддержки культуры, образования и новых информ. технологий, 2001.

Степанов С.Ю., Семенов И.Н . Психология рефлексии: проблемы и исследования // Вопр. психол. 1985. № 3. С. 31–40.

Тейяр де Шарден П . Феномен человека. М.: Наука, 1987.

Титкова М.С . Рефлексивная активность в структуре адаптационного потенциала личности: Автореф. дис. … канд. психол. наук. СПб., 2007.

Тихомиров О.К. Психология мышления. М.: Академия, 2002.

Филатов В.П., Мещеряков Б.Г., Степанов С.Ю., Бажанов В.А . Обсуждаем статью «Рефлексия» // Эпистемология и философия науки. 2006. Т. 7. № 1. С. 170–175.

Фихте И.Г. Сочинения: В 2 т. Т. 1: Основа общего наукоучения. СПб.: Мифрил, 1993.

Франкл В . Человек в поисках смысла. М.: Прогресс, 1990.

Шаров А.С . О-граниченный человек: значимость, активность, рефлексия. Омск: ОмГПУ, 2000.

Шаров А.С . Жизненный кризис в развитии личности. Омск: ОмГПУ, 2005.

Шаров А.С . Онтология рефлексии: природа, функции и механизмы // Рефлексивный подход: от методологии к практике / Под ред. В.Е. Лепского. М.: Когито-центр, 2009. С. 112–132.

Щедровицкий Г.П . Избранные труды. М.: Школа Культурной Политики, 1995.

Щедровицкий Г.П . Мышление. Понимание. Рефлексия. М.: Наследие ММК, 2005.

Brown K.W., Ryan R.M . The Benefits of Being Present: Mindfulness and Its Role in Psychological Well-Being // Journal of Personality and Social Psychology. 2003. Vol. 84. №. 4. Р. 822–848.

Brown K.W., Ryan R.M . Fostering healthy self-regulation from within and without: a self-determination theory perspective // Positive Psychology in Practice / P. Alex Linley, S. Joseph (Eds.). L.: Wiley, 2004. P. 105–124.

Bugental J.F.T . Psychotherapy Isn’t What You Think. Phoenix: Zeig, Tucker & Co., 1999.

Csikszentmihalyi M . The Evolving Self. N.Y.: Harper Perennial, 1993.

Csikszentmihalyi M . Introduction // A Life Worth Living: Contributions to Positive Psychology / M. Csikzentmihalyi, I.S. Csikzentmihalyi (Eds.). N.Y.: Oxford University Press, 2006. P. 3–14.

Gangestad S.W., Snyder M. Self-monitoring: Appraisal and reappraisal // Psychological Bulletin. 2000. Vol. 126. Р. 530–555.

Gendlin E.T . Focusing. 2 ed. Toronto: Bantam Bks, 1981.

Kuhl J . Action Control: The maintenance of motivational states // Motivation, Intention, and Volition / F. Halisch, J. Kuhl (eds). Berlin; Heidelberg: Springer-Verl., 1987. P. 279–291.

Leontiev D., Salikhova A . Looking at oneself as inner dialogue // International Journal for Dialogical Science. 2010. Vol. 4. № 2. Р. 95–104.

Nolen-Hoeksema S., Wisco B.E., Lyubomirsky S . Rethinking Rumination // Perspectives on Psychological Science. 2008. Vol. 3. № 5. P. 400–424.

Pyszczynski T., Greenberg J . The Role of Self-Focused Attention in the Development, Maintenance, and Exacerbation of Depression // Self and Identity: Psychosocial Perspectives / K. Yardley, T. Honess (Eds). Wiley, 1987.

Snyder M . Self-monitoring of expressive behavior // Journal of Personality and Social Psychology. 1974. 30. Р. 526–537.

Субъективная витальность как составляющая личностного потенциала Л.А. Александрова

Теоретические построения, касающиеся витальности, или жизненной энергии человека, давно были в фокусе внимания различных философских и психологических школ. Одной из первых теорий, связавших жизненную энергию и психическое здоровье, был психоанализ З. Фрейда, утверждавшего, что каждый человек имеет ограниченный объем психической энергии. Согласно Фрейду и другим представителям эго-психологии, чем более человек свободен от подавления (психологической защиты) и конфликтов, тем больший доступ к энергии Эроса он имеет, а следовательно, тем большей витальностью, креативностью и энергией обладает. Последователи Фрейда, вне зависимости от выработанных в их концепциях подходах к жизненной энергии и ее источнику, были едины во мнении, что решение конфликтов и интеграция связаны с повышением количества энергии, доступной для Я. Однако эти идеи ничем, кроме клинической практики психоанализа, подтверждены не были.

В философских учениях востока идея физического и психологического благополучия занимает центральное место. В Китае это концепция «Ци», которая отчасти отражает жизненную силу и энергию, являющуюся источником жизни, творчества и гармонии. В Японии концепция Ки подобным образом рисует энергию и силу, которой можно управлять и которая связана с физическим и психическим здоровьем. Целители с острова Бали стремятся привести в движение байу , витально-духовную силу, или силу жизни, которая у разных людей – разная; эта сила представляет собой то, что необходимо для жизни, роста и сопротивления болезням ( Wikan , 1989). Большое число практик оздоровления, направленных на развитие и усиление жизненной энергии (акупунктура, рейки, йога, лечение травами), доказывают важность связанных с витальностью концепций в восточном мышлении. В этих подходах витальность представляется как активная внутренняя сила, поддерживающая психическое и физическое здоровье.

Концепции энергии и витальности интересовали также представителей практической медицины. Например, Селье ( Selye , 1956) в разработанной им теории стресса предположил, что люди обладают ограниченным объемом адаптационной энергии, которая необходима для поддержания здоровья. Он утверждал, что адаптационная энергия существенно отличается от энергии калорий и ее природа практически не познана. Селье считал, что люди используют эту энергию, сталкиваясь с различными стрессорами (внешними и внутренними), и она представляет собой важнейший фактор устойчивости к стрессу и приспособляемости организма.

Однако все концепции, в которых фигурировала витальность, были либо теоретическими, либо практико-ориентированными, и экспериментальные исследования по этому вопросу начались совсем недавно – прежде всего, в тех областях, которые касаются вопросов здоровья. МакНэйр, Лорр и Доплман ( McNair, Lorr, Doppleman , 1971) способствовали исследованию этой темы, разработав Профиль эмоциональных состояний (Profile of Mood States – POMS), широко используемую методику, которая содержит фактор, названный «энергия/деятельность» («vigor/activity»). Фактор энергии показал отрицательную взаимосвязь с напряжением, депрессией, гневом, утомлением и замешательством. Тэйер ( Thayer , 1987 a , 1987 b ), исследуя суточный ритм человека, использовал перечень различных прилагательных. Одну из используемых переменных, представленную пятью прилагательными, он назвал «энергией» («живой», «энергичный», «активный», «сильный» и «полный энергии»). В частности, он доказал, что физические упражнения (ходьба) вызывают кратковременное ощущение повышения энергии. Более того, в том же исследовании обнаружено, что при более высоких оценках собственной энергии снижается склонность к драматизации личных проблем.

Стюарт и соавторы ( Stewart, Hays, Ware, Jr ., 1992) на основе анализа клинических данных пришли к выводу о наличии взаимосвязи между ощущением энергии и различными состояниями здоровья (от нарушений сна до соматических заболеваний). Они создали шкалу из 4-х пунктов, противопоставив энергию утомлению, и указали на методологическую важность различения позитивного чувства энергии и негативных состояний, связанных с соматическими симптомами или усталостью, и на возможность количественной оценки этой энергии при помощи опросника.

Так как объективно оценить количество энергии, имеющейся в распоряжении человека, не представляется возможным, современные исследования делают упор на субъективное ощущение этой энергии самим человеком. Понятие субъективной витальности введено в психологию Райаном и Фредерик ( Ryan, Frederick , 1997). Так как объективные показатели наличия у человека жизненной энергии не разработаны, они сделали акцент на витальности как субъективно воспринимаемом состоянии, отражающем полноту жизненных сил и энергии человека. Субъективная витальность, или ощущение энергии, доступной Я, согласно этому подходу, является важным индикатором психологического благополучия личности. Эта энергия соотносится не только и не столько с физическим состоянием человека, сколько с его психологическим самоощущением. Райан и Фредерик определяют витальность как осознанное переживание человеком своей наполненности энергией и жизнью и рассматривают ее как отражение физического (организменного) и психологического благополучия человека. Соответственно, это ощущение складывается из соматических и психологических факторов. Это феноменологически обоснованный критерий, содержание которого отличается от внешних критериев благополучия, таких как успех, здоровье, социальная поддержка и личные достижения.

Субъективная витальность соотносится с восприятием человеком самого себя как «источника» ( deCharms , 1968) деятельности. Повышение субъективной витальности должно сопровождать переживание автономии и целостности ( Deci, Ryan , 1991) или самоактуализации ( Rogers , 1963; Sheldon, Kasser , 1995) и других состояний, относящихся к ощущению себя «полностью дееспособным человеком» ( Rogers , 1961). Конфликты, чрезмерные нагрузки на Я, препятствующие саморегуляции и самоактуализации, особенно те, которые связаны с ощущением нехватки сил, самостоятельности или связанности с окружающим миром, напротив, снижают витальность ( Ryan, Deci, Grolnick , 1995). При этом чувства возбуждения и энергии, которые не связаны с личным контролем, такие, как нервозность, тревожность или напряженность, либо вовсе не связаны с субъективной витальностью, либо связаны с ней отрицательно.

Человек обладает потребностью ощущать себя субъектом собственной деятельности. К примеру, Уайт ( White , 1960) постулировал такую базовую потребность человека, как быть компетентным. Он определил это как «пригодность или способность производить те действия со средой, которые приводят к поддержке, росту и расцвету». Позднее ДеЧармс ( deCharms , 1968) доработал формулировку Уайта, отметив, что люди обладают основной психологической потребностью: быть субъектами собственной деятельности – то есть инициировать и регулировать свое собственное поведение и активность. Деси и Райан ( Deci, Ryan , 1985) утверждали, что фундаментальная потребность быть компетентным субъектом деятельности наиболее отчетливо проявляются в феномене внутренней мотивации . Внутренняя мотивация соотносится с деятельностью, порождаемой удовольствием от совершения действия, например, она отчетливо проявляется в поведении, связанном с любопытством, исследованием или экспериментированием с чем-то новым. Деятельность, побуждаемая внутренней мотивацией, должна сопровождаться ощущением повышения витальности ( Ryan , 1995; Ryan, Kuhl, Deci , 1997). Внутренняя мотивация ослабевает под воздействием внешнего контроля, психологических конфликтов и низкой самоэффективности. Соответственно, условия, побуждающие внутреннюю мотивацию, также могут быть связаны с более выраженным субъективным переживанием витальности.

Переживание витальности особым образом соотносится с энергией, которая воспринимается как имеющая причину в самой себе, то есть обладает внутренним субъективным локусом причинности ( internal perceived locus of causality ) ( Deci, Ryan , 1985). Концепция субъективного локуса причинности берет свое начало в трудах Хейдера ( Heider , 1958) и ДеЧармса ( deCharms , 1968). Хейдер отличал личную причинность от безличной причинности . Первый вид причинности опирается на ощущение того, что события или действия находятся под намеренным контролем человека, а второй – на ощущение того, что последствия действий или поведения человека не находятся под его намеренным контролем. Более того, ДеЧармс ( deCharms , 1968) выявил два типа действий и событий: к первому типу относятся те действия и события, которые обладают внутренним субъективным локусом причинности – причастный к ним человек чувствует себя «причиной»; ко второму типу – те действия и события, которые обладают внешним субъективным локусом причинности – причастный к ним человек чувствует себя «пешкой». Следовательно, если человек чувствует себя наиболее витальным в случае, когда он субъект (причина), а не пешка в руках судьбы или других людей, то факторы, которые заставляют его чувствовать себя способным к организации и инициации действия, будут тесно увязаны с ощущением субъективной энергии.

Витальность, или энергия, доступная Я , является важнейшим индикатором источника мотивации. Райан и Деси ( Ryan, Deci , 2008) убедительно доказывают, что субъективная витальность зависит от степени автономности регуляции деятельности и поведения субъекта. При том, что любая активность субъекта энергозатратна с точки зрения калорий, не всякая деятельность ведет к снижению ощущения субъективной витальности. Деятельность, контролируемая в соответствии с интериоризованными нормами и ценностями, которые не ощущаются субъектом как свои (с уровня «супер-эго», в терминологии З. Фрейда), ведет к снижению субъективной витальности, хотя и в меньшей степени, нежели деятельность, контролируемая извне. В противоположность этому, автономно регулируемая деятельность, удовлетворяющая базовые психологические потребности личности в причастности, компетентности и автономии, повышает уровень субъективной витальности.

Переживания субъективной витальности и счастья при всем своем внешнем сходстве не рядоположены. В работе Никса и соавторов ( Nix, Ryan, Manly et al., 1999) показано, что к переживанию счастья ведет успешная реализация деятельности при любом виде мотивации, в то время как субъективная витальность повышается только в условиях успешного осуществления автономно регулируемой деятельности. Переживание счастья может сопровождаться переживанием полноты сил, но может возникать и без него. Авторы также предлагают свое объяснение тому, за счет чего выходные дни и отпуск способствуют повышению витальности, определяя их как периоды жизни, когда мотивация активности человека является преимущественно автономной, в противоположность работе, где она строится на волевом самоконтроле, снижающем субъективную витальность. Субъективная витальность в данных исследованиях ( Ryan, Deci , 2008, Nix, Ryan, Manly et al., 1999) рассматривается как зависимая переменная.

Субъективная витальность не является прямым отражением видимого усилия или расхода энергии калорий. Человек может расходовать энергию на решение задач, которые субъективно полезны ему самому, или на деятельность, к которой его принудили. Можно утверждать, что субъективная витальность опирается не на энергию «вообще», но, скорее, на энергию, которая ощущается человеком как собственная в связи со значимой деятельностью, инициированной Я на основе внутренней мотивации.

Различия в субъективной витальности людей тесно связаны с индивидуальными различиями в их самоактуализации, которая была определена как «открытие настоящего себя и его выражение и развитие» ( Jones, Crandall , 1966, р. 63). Насколько люди успешны в своей самоактуализации, насколько их деятельность самостоятельна и является способом самовыражения ( Waterman , 1993), настолько же их самоощущение и внутренние основания деятельности связаны с высоким уровнем субъективной витальности. И наоборот, депрессия, которая обычно связана с апатией и отсутствием мотивации и сопровождается безличным или внешне воспринимаемым локусом причинности, характерным для людей, чувствующих себя подконтрольными кому-либо или чему-либо ( Ryan, Deci, Grolnick , 1995), должна быть негативно связана с субъективной витальностью, а также свидетельствовать о психологическом конфликте или сверхконтроле. В последнем случае воспринимаемый локус контроля опыта и поведения находится вне человеческого Я , что снижает субъективное ощущение энергии, доступной индивиду.

Субъективная витальность отражает также и физическое состояние человека, находясь под влиянием не только психологических, но и соматических факторов. Физические состояния и болезни, боль, ограничивающие активность человека, неизбежно приводят к снижению субъективных оценок собственной энергии и, как следствие, показателей субъективной витальности. В частности, раковые больные, проходящие курс химиотерапии, ощущают пониженную витальность, однако внутри этой группы имеются существенные различия в степени этого снижения, в зависимости от личностного смысла как самой болезни, так и процесса лечения. То же касается хронической боли, которая чаще всего воспринимается как препятствие к осуществлению значимой деятельности, так как снижает эффективность деятельности: степень снижения витальности в этом случае также существенно зависит от ее личностного смысла (субъективная интерпретация боли как вызова в противовес ощущению боли как препятствия). Витальность снижается в той степени, в какой человек воспринимает свою боль и болезнь как препятствия к личностно значимой деятельности, достижениям и самоэффективности. Следовательно, согласно Райану и Фредерик ( Ryan, Frederick , 1997), витальность зависит от субъективного смысла недуга (боль, тяжелая болезнь, инвалидность) для личности.

Говоря о психологических факторах, которые могут быть связаны с изменениями в переживании субъективной витальности, необходимо обратиться к теории самодетерминации ( Deci, Ryan , 1985, 1991). В этой теории постулируется, что человек обладает врожденной ориентацией к развитию своих способностей в виде внутренней мотивации и произвольности в деятельности и поведении. Предполагается, что факторы, которые разрушают эту предрасположенность или связанное с ней ощущение себя субъектом ( deCharms , 1968), не только пресекают эту мотивацию, но и негативно влияют на общее благополучие человека ( Ryan , 1995). Соответственно, субъективная витальность – это своеобразная функция от условий, способствующих самодетерминации и личностному росту. На материале различных выборок обнаружены взаимосвязи между субъективной витальностью и самоактуализацией, самодетерминацией, психическим здоровьем и самоуважением. Напротив, показатели интрапсихического дистресса были связаны с пониженной витальностью. Кроме того, участники исследования демонстрировали большую витальность в случае, если они чувствовали повышенную личную мотивацию, и меньшую – когда они воспринимали себя подконтрольными внешним силам.

Была также рассмотрена связь субъективной витальности с личностными диспозициями в свете позитивного и негативного аффектов и с «Большой пятеркой индивидуальных черт» (Big Five personality traits) (цит. по Ryan, Frederick , 1997). Обнаружено, что субъективная витальность связана как с позитивным, так и с негативным аффектом в прогнозируемых направлениях. Что же касается «Большой пятерки», были обнаружены значимые взаимосвязи субъективной витальности с экстраверсией и невротическим состоянием. Детально исследована также природа связей между субъективной витальностью и экстраверсией, и показано, что экстраверсия – это более широкий феномен, нежели субъективная витальность, так как последняя наиболее тесно связывалась с теми аспектами экстраверсии, которые касались позитивного аффекта и энергии.

Согласно результатам исследований Райана и Фредерик ( Ryan, Frederick , 1997), субъективная витальность подвержена влиянию состояния здоровья и физических симптомов. Однако это скорее достоверная связь между субъективным переживанием витальности и переживаемым состоянием здоровья, симптомами и состояниями, чем показатель физического здоровья как такового. Все это говорит в пользу использования субъективной витальности как единого индикатора психологического здоровья и субъективного благополучия личности.

Одним из преимуществ использования показателя субъективной витальности как единой меры благополучия является то, что его легко измерить при помощи психодиагностический методики. Тем не менее, исследования не дают окончательного ответа на вопрос о том, всегда ли высокая субъективная витальность является показателем благополучия. То есть доказательство связи высокой субъективной витальности с благополучием не исключает того, что существуют иные субъективные состояния, также связанные с субъективным благополучием и являющиеся его индикаторами, которые не характеризуются высокой энергией (к примеру, безмятежность, умиротворенность, преисполненность смыслом). Кроме того, утверждения методики оценки субъективной витальности отражают позитивное чувство обладания личностной энергией. Однако существует множество состояний, сопряженных с переживанием обилия энергии, которые не связаны с позитивно окрашенным чувством витальности и никак не соотносятся с повышенным благополучием, например: мания, гнев, враждебность и тревожное беспокойство. В проведенных Райаном и Фредерик исследованиях было показано, что гнев, тревожность, нервное возбуждение и другие эмоции, которые не соотносятся с ощущением себя источником активности, не связаны с повышением субъективной витальности.

Одной из задач дальнейших исследований является выявление и оценка факторов, которые способствуют повышению субъективной витальности и влияют на различия по этому показателю. В рамках теории самодетерминации ( Deci, Ryan , 1991; Ryan , 1995) предполагается, что условия, способствующие автономии, компетентности и вовлеченности личности, будут способствовать повышению субъективной витальности, тогда как среда, связанная с ощущением подконтрольности, некомпетентности и изоляции, будет ослаблять витальность. Гроу и Райан ( Grow, Ryan , 1995), изучая пожилых людей, проживающих в доме престарелых, обнаружили, что более высокие самостоятельность и качество взаимоотношений способствовали повышению витальности, что отчасти подтверждает гипотезу. Кроме того, субъективная витальность была негативно связана с депрессией и тревожностью и позитивно – с физическим здоровьем, психологическим благополучием и удовлетворенностью жизнью. Любопытно также, что люди, которые рьяно стремятся к внешним аспектам благополучия – деньгам, славе и привлекательности, в ущерб внутреннему – личностному росту, общению и принадлежности к группе, демонстрируют меньшую витальность ( Kasser, Ryan , 1993, 1996). Кроме того, Шелдон и Кассер ( Sheldon, Kasser , 1995) обнаружили, что личностные стремления ( Emmons , 1986), которые сопровождались внешне воспринимаемым локусом причинности (низкой субъективной автономией), прогностичны в плане снижения субъективной витальности. Это дает ключ к пониманию того, как социальная среда и стремления человека могут влиять на его психологическое благополучие (см. также Diener , 1984; Waterman , 1993).

Люди с высоким уровнем субъективной витальности более успешны в мобилизации ресурсов, необходимых для сопротивления болезни, более активно участвуют в деятельности, способствующей поддержанию здоровья, нежели те, кому ее недостает. Однако вопрос о вкладе витальности в устойчивость организма, в повышение сопротивляемости стрессу и болезням пока остается открытым.

Аналогом разработанной Райаном и Фредерик методики оценки субъективной витальности (однако только в той части опросника субъективной витальности, которая касается витальности как состояния «здесь и сейчас») может отчасти служить опросник САН, оценивающий самочувствие, активность, настроение ( Доскин, Лаврентьева, Мирошников, Шарай , 1973). Ту же функцию и с теми же ограничениями может выполнять цветовой тест Люшера ( Собчик , 2001). Особенно это касается состояния так называемой «рабочей группы» (место в ряду таких цветов, как красный, желтый и зеленый), а также позиций, занимаемых дополнительными цветами – серым и коричневым, которые, находясь на первых местах ряда, указывают на стремление к отгораживанию и социальной изоляции (серый) и на напряженность физиологических потребностей в отдыхе и бегстве от проблем (коричневый). Зеленый цвет символизирует упорство и стремление продолжать деятельность, несмотря на трудности, определяет способность преодолевать сопротивление и доводить дело до конца, стремление к самоуважению и самоутверждению. Красный символизирует потребность в активной и энергичной деятельности, самоотверженность и стремление добиться желаемого, а желтый – оптимизм, способность испытывать удовольствие от деятельности, потребность в поиске нового и интересного. В модификации МЦВ (Метод Цветовых Выборов) ( там же ) эти же цвета отражают: зеленый – потребность в отстаивании собственной позиции, красный – потребность в достижении, желтый – потребность в эмоциональной вовлеченности. Так как цвет отражает эмоциональное состояние, которое, в свою очередь, обусловлено отчасти состоянием организма человека, близкое взаиморасположение основных цветов в начале ряда отражает эмоциональное состояние, похожее по содержанию на то, что Райан и Фредерик вкладывают в понятие субъективной витальности, или, по меньшей мере, тесно связанное с ним. Однако методика Райана и Фредерик существенно удобнее в применении и обработке, а также содержит еще одну шкалу – витальности как черты личности (диспозиционная витальность), аналогов которой в психодиагностике нет. Также можно с некоторой натяжкой соотнести субъективную витальность, именно как личностную диспозицию, с понятием «пассионарность» Л.Н. Гумилева ( Гумилев ,1990), рассматривая последнюю в контексте психологии индивидуальных различий.

В процессе адаптации методики оценки субъективной витальности на русскоязычной выборке удалось прояснить и конкретизировать содержательную сторону субъективной витальности. Результаты проведенной серии исследований отчасти подтверждают идеи авторов концепции витальности, но вносят существенные коррективы в понимание рассматриваемого феномена. В основном, уточнения касаются оценки субъективной витальности как единой меры психологического благополучия, наличия причинной взаимосвязи между физическим состоянием и субъективной витальностью, оценки субъективной витальности лишь как производной. В наших исследованиях она выступает не только как следствие тех или иных базовых установок личности, но и как ресурс личности, то есть не только как следствие, но и как причина.

Предметом одного из этих исследований была взаимосвязь субъективной витальности с уровнем социально-психологической адаптации личности, уровнем субъективного контроля в различных сферах деятельности и с оценками (прогнозами) в отношении собственной жизни. В исследовании принимали участие учащиеся 11 классов г. Кемерово, N=70. Субъективная витальность оценивалась через шкалу Vt-s (субъективная ситуационная витальность) методики Райана и Фредерик ( Ryan, Frederick , 1997). Интернальность рассматривалась как показатель субъектности, так как ощущение подконтрольности значимых событий является отчасти отражением этого феномена, для оценки использовался опросник УСК ( Ксенофонтова , 1999). Для оценки уровня социально-психологической адаптированности был использован опросник Минимульт ( Зайцев , 1981), для оценки оптимистичности – методика «Пятилетия» ( Кроник, Ахмеров , 2002), направленная на оценку психологического возраста и прогнозируемой насыщенности жизни значимыми событиями.

Роль субъективной витальности в социально-психологической адаптации личности, вопрос о которой также поднимался Райаном и Фредерик, и остался неразрешенным, проявилась только через «посредничество» показателей интернальности и готовности к деятельности, связанной с преодолением трудностей. Обнаруженные взаимосвязи носят характер «цепочки» – то есть прямые положительные взаимосвязи обнаружены только между интернальностью, готовностью к деятельности по преодолению трудностей и уровнем социально-психологической адаптации, в то время как роль витальности оказалась опосредованной локусом контроля, а роль жизненных планов – опосредованной витальностью (см. рис. 1). С одной стороны, интернальность «тянет» за собой показатели витальности через положительные корреляционные связи (что согласуется с зарубежными данными о связи автономности регуляции деятельности с витальностью), с другой – при повышении ощущения наполненности энергией возрастает уверенность личности в том, что у нее есть силы контролировать значимые события своей жизни, и, соответственно, само ощущение подконтрольности этих событий, что, в свою очередь, способствует социально-психологической адаптации.

Рис. 1. Взаимосвязь субъективной витальности, интернальности и уровня социально-психологической адаптации у учащихся 11 класса

Однако при раздельном анализе корреляционных матриц эффективно адаптированных старшеклассников (75 % выборки) и старшеклассников с выраженной напряженностью адаптационных механизмов (25 % выборки), были обнаружены различия во взаимосвязях между изучаемыми показателями. Описанные выше взаимосвязи характерны только для группы адаптированных школьников (баллы СМОЛ до 70Т). При напряженности адаптационных механизмов целостной картины взаимосвязей между изучаемыми показателями не возникает: обнаруживаются отдельные взаимосвязи между показателями интернальности, витальности, жизненными планами и прогнозами старшеклассников, но здесь показатели интернальности не играют медиаторной роли. Если в случае нормы есть целостная картина взаимосвязей, то в случае напряженной адаптации такой целостности нет (см. рис. 2). При напряженности адаптационных механизмов витальность значимых взаимосвязей с показателями интернальности не дает; значимо отрицательно она связана только с готовностью к самостоятельному планированию и осуществлению деятельности, что отражает, возможно, попытки личности осуществить волевую компенсацию недостаточности (или труднодоступности) личностных ресурсов через усиление самоконтроля в деятельности, самоорганизации и планировании, что неизбежно снижает субъективную витальность, по аналогии с эффектом, полученным Райаном и Деси ( Ryan, Deci , 2008) в отношении внешне мотивированной деятельности и деятельности, основанной на интериоризованных, но «не своих» мотивах, когда человека либо заставляют что-то делать, либо он сам себя заставляет. Субъективная витальность при напряженности адаптационных механизмов, не имея достоверных различий с «нормой» по степени выраженности, похоже, перестает быть ресурсом эффективной адаптации, хотя может, наверное, оставаться отражением состояния субъективного благополучия личности.

Рис. 2 . Взаимосвязи между субъективной витальностью, интернальностью и уровнем социально-психологической адаптации при напряженности адапационных механизмов личности

Взаимосвязи субъективной витальности и жизненных планов и прогнозов школьников также существенно различаются в зависимости от степени напряженности адаптационных механизмов. Если при норме (до 70Т) обнаруживаются положительные корреляционные взаимосвязи между уровнем витальности и предполагаемой насыщенностью пятилетий жизни значимыми событиями, то при показателях методики СМОЛ выше 70Т взаимосвязи исчезают. Полученные данные подтверждают сделанный ранее вывод о дезинтеграции внутренней структуры саморегуляции личности при дезадаптации ( Александрова , 2004).

При сравнительном анализе в зависимости от выраженности субъективной витальности обнаружены значимые различия (на уровне p<0,05 и выше) в отношении показателей интернальности в различных сферах жизнедеятельности и субъективной насыщенности жизни (в основном, будущего) значимыми событиями. У учащихся с высокими показателями витальности все эти показатели значимо выше: они более уверены в подконтрольности значимых событий, у них выше готовность к преодолению трудностей, прогнозируемая насыщенность жизни значимыми событиями и ниже склонность к отрицанию активности. Различий по уровню социально-психологической адаптации не обнаружено. Полученные данные свидетельствуют в пользу того, что субъективная витальность является ресурсом личности при эффективной адаптации наряду с интернальностью, но прямой взаимозависимости между ними нет. При напряженности механизмов адаптации витальность, как и другие ресурсы, перестает «работать» на личность и жизненная энергия начинает тратиться на волевую регуляцию деятельности по преодолению трудностей.

Согласно Райану и Фредерик ( Ryan, Frederick , 1997), витальность может опосредовать способность человека к мобилизации собственных ресурсов сопротивляемости болезни. Мы исходим из более общего допущения – субъективная витальность либо является состоянием, влияющим на способность человека оптимально использовать имеющиеся у него ресурсы (в том числе внутренние, психологические), либо сама является таким ресурсом. Центральным звеном, связывающим социально-психологическую адаптацию с ресурсами личности, в том числе, с витальностью, оказывается интернальность как отражение, по крайней мере, одного из аспектов субъектности (ощущения себя источником собственной активности). Как ресурс субъективную витальность можно рассматривать именно в том плане, что она одновременно и отражает, и влияет (опосредованно) на психологическое благополучие личности.

Изучение взаимосвязи деятельности (учебной) и субъективной витальности стало темой нашего следующего исследования. В нем приняли участие студенты 1–2 курсов факультета юридической психологии МГППУ, N=79. Цель исследования состояла в оценке вклада психологических ресурсов личности в эффективность учебной деятельности. Среди изучаемых ресурсов были следующие: показатели жизнестойкости личности – методика С. Мадди, в адаптации Д.А. Леонтьева, Е.И. Рассказовой ( Леонтьев, Рассказова , 2006), а также две шкалы методики оценки субъективной витальности ( Ryan, Frederick , 1997): шкалы субъективной витальности как состояния (Vt-s) и субъективной витальности как личностной диспозиции (Vt-d). В качестве объективных критериев успешности учебной деятельности были взяты показатели академических рейтингов студентов за 1–2 курсы. Диагностический срез проводился в 1-м семестре 2-го курса, анализировались как текущие рейтинги студентов, так и прошлые, а также рейтинг следующего семестра, что позволяет говорить о причинно-следственных связях. Учебную деятельность можно рассматривать как избранную личностью задачу, следовательно, роль личностных ресурсов (в том числе субъективной витальности) рассматривается в ситуации преодоления сознательно избранных личностью трудностей (или решения осознанно избранной на основе автономной регуляции жизненной задачи), что предполагает высокий уровень субъектности деятельности.

Полученные результаты согласуются с данными первого исследования. Показатель Vt-s, как и в предыдущем исследовании, прямого влияния на показатели, связанные с деятельностью, не оказывает. Однако Vt-s обнаруживает значимую положительную корреляционную связь с показателями жизнестойкости. Чем выше витальность, тем выше жизнестойкость личности, которая, в свою очередь, обусловливает успешность учебной деятельности студентов. Наиболее информативным оказался показатель, отражающий ощущение подконтрольности жизни, что согласуется с результатами предыдущего исследования. Высокие показатели жизнестойкости (и витальности) опираются на академические успехи в прошлом и позволяют прогнозировать высокие академические рейтинги в будущем. Взаимосвязи между субъективной витальностью, показателями жизнестойкости и эффективностью учебной деятельности, как и в предыдущем исследовании, имеют вид последовательности. Прямых взаимосвязей витальности и эффективности деятельности не обнаружено, ее роль опосредована жизнестойкостью личности, включающей в себя показатель контроля. Теперь уже не интернальность, а жизнестойкость является медиатором между субъективной витальностью и эффективностью учебной деятельности. Графически данные взаимосвязи отображены на рис. 3.

Рис. 3 . Взаимосвязи между показателями методики субъективной витальности, теста жизнестойкости академических рейтингов студентов

Достоверных различий в успеваемости между группами с высокой и низкой субъективной витальностью обнаружено не было. Для того, чтобы выяснить, за счет чего студенты с низким уровнем витальности (согласно Райану и Фредерик, менее благополучные) достигают высоких результатов в учебе, был проведен раздельный анализ корреляционных матриц для подгрупп студентов с высокой и низкой витальностью.

Вся исследуемая группа студентов была разделена согласно выраженности показателя субъективной витальности как состояния. Для группы с высоким уровнем субъективной витальности взаимосвязи между изучаемыми показателями практически отсутствуют. Однако в группе с низким уровнем витальности наблюдается прямо противоположная картина: жизнестойкость имеет значимые корреляционные связи со всеми показателями рейтинга, как за период, предшествующий тестированию, так и за последующий год обучения. То же касается суммарного показателей жизнестойкости Видимо, существует некий оптимум витальности, или разделительная линия, выше которой эта закономерность не действует и субъективная витальность не оказывает прямого выраженного воздействия на успешность учебной деятельности.

При высоких показателях субъективной витальности и жизнестойкости личности, эти показатели практически не оказывают влияния на успешность учебной деятельности и, одновременно, сами под влиянием ее эффективности не находятся. Либо здесь играют роль другие ресурсы и способности студентов, либо отсутствие взаимосвязей объясняется тем, что такие студенты не воспринимают учебу как проблему и не задействуют соответствующие личностные ресурсы в совладании с ней. При низкой витальности учебная деятельность и нагрузки, связанные с ней, действительно воспринимаются как вызов, и тогда личностные факторы становятся личностными ресурсами преодоления (см. рис. 4). В этом случае эффективность учебной деятельности начинает зависеть именно от тех личностных факторов, которые ответственны за преодоление неблагоприятных обстоятельств и жизненных трудностей. Если данная гипотеза в дальнейшем подтвердится на более обширных выборках, уровень субъективной витальности можно будет рассматривать не только как критерий психологического благополучия личности, но и как критерий того, является ли осуществляемая личностью деятельность вызовом для нее, либо эту деятельность нужно рассматривать именно как жизненную задачу, адекватную ресурсам и возможностям личности.

Рис. 4 . Взаимосвязи между показателями методики субъективной витальности теста жизнестойкости и рейтингов студентов при низкой витальности

Следующее наше исследование было направлено на определение взаимосвязей субъективной витальности как личностной диспозиции (Vt-d с (1) удовлетворенностью жизнью, оцениваемой с помощью методики SWLS ( Diener et al, 1985) в адаптации Д.А. Леонтьева и Е.Н. Осина, (2) уровнем счастья, диагностируемым на основе шкалы общей оценки счастья ( Lyubomirski, Lepper , 1999), и (3) осмысленностью жизни – с использованием теста смысложизненных ориентаций СЖО ( Леонтьев , 1992). Было обнаружено, что Vt-d имеет ярко выраженные значимые положительные корреляционные связи с осмысленностью жизни и показателями, отражающими ощущение подконтрольности событий жизни и того, что происходит с самой личностью (СЖО), а также уровнем счастья и удовлетворенностью жизнью. Статистический анализ подтвердил очевидную взаимосвязь этих переменных: высокая субъективная витальность является неотъемлемой составляющей переживания счастья, основываясь при этом на высоком уровне осмысленности жизни.

Данные, полученные в рассмотренных исследованиях, позволяют предположить, что шкалы методики субъективной витальности, несмотря на внешнее сходство вопросов (относящихся к настоящему моменту и к самоощущению вообще), имеют несколько различное психологическое содержание. В рамках дальнейших исследований нами были обнаружены данные, свидетельствующие в пользу того, что субъективная витальность как личностная диспозиция (Vt-d) и субъективная витальность как отражение ситуативного состояния (Vt-s) не являются полностью взаимозаменяемыми конструктами.

Обсуждаемые ниже результаты были получены нами в рамках исследования роли личностных ресурсов, в том числе субъективной витальности, в совладании с неблагоприятной ситуацией развития у студентов с ограниченными возможностями здоровья на базе факультета информационных технологий и социально-педагогического колледжа МГППУ. Здесь мы коснемся только тех результатов, которые имеют непосредственное отношение к субъективной витальности, уточнению взаимосвязей и содержания этого конструкта. В исследовании использовался следующий психодиагностический инструментарий: Шкала удовлетворенности жизнью SWLS ( Diener, Emmons, Larsen et al., 1985) в адаптации Д.А. Леонтьева и Е.Н. Осина; Шкала субъективной витальности как диспозиции и как состояния Vt-d и Vt-s ( Ryan, Frederick , 1997); Опросник общего здоровья (GHQ-12 – Goldberg , 1992), перевод Е.Н. Осина; Тест смысложизненных ориентаций СЖО ( Леонтьев , 1992); Опросник социальной поддержки (SSQ – Sarason, Levine, Basham et al., 1983), перевод Е.И. Рассказовой; Тест жизнестойкости ( Maddi, Khoshaba , 2001 – см. Леонтьев, Рассказова , 2006); Опросник толерантности к неопределенности ( McLain , 1993 – см. Луковицкая , 1998); Опросник копинг-стратегий ( Lasarus, Folkman , 1984) в адаптации Л.И. Вассермана; Опросник копинг-стратегий COPE ( Carver, Scheier, Weintraub , 1989) в адаптации Т.О. Гордеевой, Е.Н. Осина, Е.И. Рассказовой и др.; Опросник общей самоэффективности ( Шварцер, Ерусалем, Ромек , 1996); Опросник посттравматического роста ПТР ( Tedeschi, Calhoun, 1996) в адаптации М.Ш. Магомед-Эминова, а также анкета, направленная на выявление в личном опыте испытуемых психотравмирующих ситуаций.

Содержательные различия шкал Vt-s и Vt-d проявляются уже на уровне анализа достоверности различий между условно-здоровыми студентами и учащимися с ограниченными возможностями здоровья (ОВЗ). При анализе достоверности различий по выборке в целом (условно-здоровые+ОВЗ) на выборке в 118 человек мы основывались на разделении выборки на основе средних показателей (Vt-s=28,5 и Vt-d=30,5). При анализе достоверности различий использовался Т-критерий Стьюдента.

Прежде всего необходимо отметить, что низкий или высокий уровень одной из шкал субъективной витальности (например, Vt-d) не является стопроцентным предиктором аналогичного уровня субъективной витальности по другой шкале (Vt-s), хотя при высоких показателях Vt-d вероятность аналогичных показателей по Vt-s существенно возрастает.

При анализе различий по выборке в целом в отношении субъективной витальности как личностной диспозиции Vt-d ( устойчивая черта ) обнаружено, что подвыборка с низкой Vt-d имеет значимо более низкие показатели по всем основным личностным характеристикам, рассматриваемым как психологические ресурсы личности на уровне p<0,005 и выше. Следовательно, Vt-d тесно увязана со всеми остальными личностными ресурсами и по ее значению можно прогнозировать выраженность и достаточность всех остальных личностных характеристик, рассматриваемых как психологические ресурсы, таких, как удовлетворенность жизнью (p<0,000), осмысленность жизни (p<0,000), интернальность (p<0,000), жизнестойкость (p<0,000), толерантность к неопределенности (p<0,005) и уверенность в способности справляться с жизненными вызовами (p<0,005). Кроме того, обнаружено, что число жизненных целей, к которым стремится человек, также значимо различается в зависимости от Vt-d – при высокой диспозиционной витальности человек строит больше планов и ставит себе больше целей, чем при низкой (p<0,05).

Обнаружено также, что при высокой Vt-d в целом по рассматриваемой выборке растет склонность к использованию в преодолении трудных жизненных ситуаций таких стратегий совладания, как переосмысление (p<0,002), активное совладание (p<0,002), юмор (p<0,05), использование эмоциональной социальной поддержки (p<0,05), подавление конкурирующей активности (p<0,05) и плановое решение проблемы (p<0,01). Склонность к поведенческому уходу, напротив, становится нехарактерным стилем реакции на трудности (p<0,05).

Субъективная витальность как состояние (Vt-s) проявляется себя несколько иначе. Общим моментом является тесная связь этого показателя с остальными внутренними ресурсами личности: при высокой Vt-s значимо выше удовлетворенность жизнью (p<0,000), осмысленность жизни (p<0,000), интернальность (p<0,001), жизнестойкость (p<0,000), толерантность к неопределенности (p<0,001) и уверенность в способности справляться с жизненными вызовами (p<0,005). Однако в отношении различий по копинг-стратегиям, отражающим исполнительский (деятельностный) уровень совладания, картина более скромная. При низкой Vt-s повышается склонность к использованию защитных стратегий. В отношении остальных стратегий совладания различий в зависимости от уровня субъективной витальности как состояния не обнаружено.

Можно сделать следующий вывод: шкалы субъективной витальности Vt-s и Vt-d не являются полностью взаимозаменяемыми и действительно отражают различные проявления феномена витальности, что выражается в закономерной разнице картин анализа достоверности различий в зависимости от уровня Vt-s и Vt-d. Субъективная витальность как личностная диспозиция, или диспозиционная витальность (Vt-d), более глубоко интегрирована в структуру личностного потенциала и оказывает большее влияние на цели и жизненные планы личности, а также на совладание со стрессовыми обстоятельствами жизни.

Субъективная витальность как состояние, или ситуационная витальность (Vt-s), хотя и отражает те же взаимосвязи с личностными характеристиками, рассматриваемыми как ресурсы, но ее уровень не сказывается на стратегических жизненных планах и существенно меньше, чем уровень Vt-d, влияет на предпочтение тех или иных стратегий совладания, использование которых относительно независимо от сиюминутного уровня субъективной витальности. Кроме того, для рассматриваемой выборки (молодые люди, студенты колледжа и университета) характерно отсутствие связи уровня субъективной витальности с предшествующей травматизацией, что свидетельствует о разнонаправленном влиянии травмы на субъективную витальность, по крайней мере, в данной возрастной группе.

Изложенное выше дает некоторые основания к выделению именно показателя Vt-d как составляющей личностного потенциала, стабильной личностной характеристики, в то время как Vt-s можно рассматривать, в основном, как производную, вторичную переменную. В то же время можно предположить, что через регулярное повышение уровня Vt-s можно отказывать влияние на Vt-d. Это может быть как мишенью психологической работы и педагогического воздействия, так и предметом самостоятельного самосовершенствования человека.

Низкий уровень Vt-d может, с некоторой долей условности, рассматриваться как субъективное отражение дефицитарности личностных ресурсов и душевных сил, не зависящее от наличия или отсутствия реальных ограничений по здоровью. Высокий уровень Vt-d также не зависит от реального положения дел со здоровьем и является субъективным отражением полноты сил и энергии. Здесь появляется возможность сознательно проигнорировать реальное положение вещей, сделав акцент исключительно на субъективном самовосприятии себя как здорового и полного сил, либо ограниченного недостатком сил и ресурсов, и заглянуть внутрь системы личностного потенциала с учетом такой интегральной обобщенной и недифференцированной экспресс-самооценки этого потенциала, как диспозиционная субъективная витальность.

Структура личностного потенциала и саморегуляции при низкой и высокой диспозиционной витальности имеют существенные различия. Это касается, прежде всего, роли психологической травмы и посттравматического личностного роста – при низком Vt-d эта роль существенно повышается. Через значимые положительные корреляционные связи с личностными ресурсами и стратегиями совладания переработка личностью прошлых травм оказывает не только компенсирующее, но и развивающее воздействие на личность при низком Vt-d. Такой эффект полностью отсутствует при высоком Vt-d, где травма и ее переработка ведут лишь к развитию защитных механизмов и практически никак не связаны с внутренними ресурсами личности. Структура саморегуляции и личностного потенциала при низком Vt-d приближается к таковой у лиц с ограниченными возможностями здоровья ( Александрова, Лебедева, Леонтьев , 2009). Роль различных стратегий совладания (например, поиск инструментальной и эмоциональной социальной поддержки) в системе саморегуляции личности различается вплоть до противоположной в зависимости от уровня Vt-d. При низком Vt-d она конструктивна, при высоком – носит защитный характер. Следовательно, низкий уровень Vt-d может рассматриваться как субъективное отражение недостаточности жизненной энергии и ресурсов или ограниченных возможностей, вне зависимости от медицински запротоколированного диагноза (ОВЗ, инвалидность). Субъективную витальность (Vt-d) можно рассматривать как один из ключевых показателей, определяющих структуру саморегуляции личности в процессе совладания с жизненными трудностями, то есть не только как следствие личностной автономии и саморегуляции, но и как один из важнейших факторов эффективной саморегуляции.

При сравнительном анализе рассматриваемых показателей у студентов с ограниченными возможностями здоровья и условно здоровых студентов достоверных различий по уровню субъективной витальности и показателю общего здоровья не обнаружено, что свидетельствует о том, что субъективная витальность – это не простой коррелят физического состояния, а некая интегральная оценка респондентом себя относительно себя самого, оценка энергии, доступной Я . При этом субъективная витальность также не является полной заменой показателя удовлетворенности жизнью, так как в том же исследовании обнаруживаются разительные различия между студентами с ОВЗ и условно здоровыми студентами в степени удовлетворенности жизнью (p<0,005). О том же говорят различия во взаимосвязях между показателями удовлетворенности жизнью и субъективной витальности, хотя между собой они тесно связаны значимыми положительными корреляциями. Если удовлетворенность жизнью зиждется на общей позитивной оценке наличия личностных ресурсов, то субъективная витальность демонстрирует несколько иные взаимосвязи. Это касается, прежде всего, связей с посттравматическим ростом и связей с инструментальными ресурсами, такими как стратегии совладания с жизненными трудностями. Удовлетворенность жизнью с посттравматическим ростом не связана. А вот в отношении субъективной витальности картина иная. Кроме положительных взаимосвязей, актуальных «здесь и сейчас», внутри одного диагностического среза, при кросс-секционном анализе обнаруживаются еще более тесные, чем при синхронных измерениях, положительные корреляционные взаимосвязи субъективной витальности с показателями посттравматического роста. Можно предположить, что субъективная витальность отражает силы личности, используемые не только для активного совладания, но и для развития и « внутренней работы » , причем является хорошим предиктором позитивных личностных изменений в будущем.

Кросс-секционный анализ показывает также, что актуальный посттравматический рост опирается на высокие показатели субъективной витальности в прошлом. То есть эти связи стабильны во времени и работают в личности по принципу «снежного кома». Ничего подобного в отношении удовлетворенности жизнью не наблюдается, что еще раз доказывает, что их отождествление возможно только в очень узком контексте. И внутриличностные (посттравматический рост) изменения, и эффективное совладание (жизнестойкость) вносят вклад в повышение субъективной витальности. Как и первое, так и второе требуют для себя достаточное количество жизненной энергии. Если учесть, что любая деятельность преодоления, внешняя или внутренняя, является энергозатратной, то данные взаимосвязи еще раз подчеркивают тот факт, что субъективная витальность не является прямым коррелятом наличия или отсутствия физической энергии в смысле калорий и общего физического состояния организма человека, так как, вместо того чтобы «поглощать» энергию (витальность), деятельность преодоления (как внешняя, так и внутренняя) ее «выделяет». Следовательно, субъективная витальность одновременно может рассматриваться и как производная (что согласуется с данными зарубежных исследований), и как самостоятельный важнейший личностный ресурс, способствующий эффективному совладанию с трудностями и решению жизненных задач.

Полученные взаимосвязи не дают оснований говорить о субъективной витальности только в терминах «зависимой переменной», она также несводима к интегральной недифференцированной субъективной оценке удовлетворенности жизнью. Так, при анализе взаимосвязей субъективной витальности и удовлетворенности жизнью со стратегиями совладания с жизненными трудностями обнаружено, что удовлетворенность жизнью несколько снижается при использовании защитных стратегий, например отрицания, однако ее повышение не связано с эффективным использованием конструктивных стратегий. Субъективная витальность, напротив, связана с предпочтением активных, конструктивных и деятельностных стратегий совладания, а к использованию защитных стратегий отношения не имеет. Интересно, что стратегия поиска социальной поддержки применяется не при дефиците, а при достаточном уровне субъективной витальности, по крайней мере, у лиц с ОВЗ. Высокий уровень субъективной витальности также способствует использованию юмора в процессе совладания.

При (кросс-секционном) анализе выявляется положительная взаимосвязь субъективной витальности со стратегией переосмысления , «работа» которой однозначно повышает уровень субъективной витальности в будущем и, возможно, является предиктором позитивной динамики субъективной витальности. В целом, субъективная витальность опирается на использование конструктивных стратегий совладания, в то время как удовлетворенность жизнью – на отказ от использования защитных стратегий.

Для понимания различий в содержании рассматриваемых переменных интересно рассмотреть также взаимосвязи с показателями, отражающими меру субъектности личности и оценку самоэффективности. Текущая удовлетворенность жизнью связана с самоэффективностью, воспринимаемым источником выбора и аутентичностью выбора (самодетерминацией). Субъективная витальность, напротив, связана только с аутентичностью выбора, то есть при повышении субъективной витальности растет способность делать «свои» выборы и ощущать себя субъектом своей жизни в будущем. Однако это происходит лишь в том случае, когда выбор воспринимается не просто как «свой» («принятый мною»), но и как «соответствующий мне», автономный и внутренне мотивированный. Взаимосвязей субъективной витальности с самоэффективностью, даже на уровне тенденции, не обнаружено. Следовательно, если удовлетворенность жизнью базируется на общем ощущении себя субъектом и высокой оценке самоэффективности, то субъективная витальность – только на восприятии себя как субъекта своих жизненных выборов и решений, то есть последняя имеет, во-первых, более тесные связи с деятельностью, а во вторых – непосредственно связана с личностной автономией и субъектностью, а не только и не столько с интернальностью как таковой. Эти данные согласуются с данными зарубежных исследований ( Ryan, Deci , 2008), однако кросс-секционный анализ не дает оснований рассматривать субъективную витальность только как следствие личностной автономии, так как она ведет себя и как следствие, и как причина. При этом «поведение» такого показателя, как Vt-s, более сходно с показателем удовлетворенности жизнью, в то время как Vt-d проявляет себя, скорее, как личностный ресурс и причина, нежели как зависимая переменная.

Итак, субъективная витальность является полноценным личностным ресурсом саморегуляции. Ключевой особенностью личностных ресурсов является их подвластность самой личности, тренируемость в результате осознанной работы и в деятельности, в том числе деятельности преодоления, как внешней, так и внутренней. Полученные данные вносят вклад в понимание того, как преодоление жизненных трудностей и решение жизненных задач делают человека сильнее, как работа, которую человек делает с удовольствием и по собственному выбору, с одной стороны, и внутренняя работа личности, с другой, производят в самой личности энергию, которую она далее использует как ресурс.

Полученные данные также хорошо обосновывают практические рекомендации по саморегуляции и самосовершенствованию, излагаемые в руководствах по аутогенной тренировке, восточным практикам, касающиеся создания позитивного настроя и разблокировки жизненной энергии. Они также проливают свет на внутренние механизмы, через которые происходит позитивное воздействие на личность любых форм психологической работы, от психотерапии до психологических тренингов.

Литература

Александрова Л.А . Психологические ресурсы адаптации личности к условиям повышенного риска природных катастроф: Автореф. дис. … канд. психол. наук. М., 2004.

Александрова Л.А., Лебедева А.А., Леонтьев Д.А . Ресурсы саморегуляции студентов с ограниченными возможностями здоровья как фактор эффективности инклюзивного образования // Личностный ресурс субъекта труда в изменяющейся России: Материалы II Международной научно-практической конференции. Ч. 2: Симпозиум «Субъект и личность в психологии саморегуляции». Кисловодск; Ставрополь: СевКавГТУ, 2009. С. 11–16.

Доскин В.А., Лаврентьева Н.А., Мирошников М.П., Шарай В.Б . Тест дифференцированной самооценки функционального состояния // Вопр. психологии. 1973. № 6. С. 141–145.

Гумилев Л.Н . Этногенез и биосфера Земли. Л.: Гидрометеоиздат, 1990.

Зайцев В.П . Вариант психологического теста Mini-mult // Психол. журн. 1981. Т. 2. № 3. С. 118–123.

Кроник А.А., Ахмеров Р.А . Каузометрия. М.: Смысл, 2002.

Ксенофонтова Е.Г . Исследование локализации контроля личности – новая версия методики «Уровень субъективного контроля» // Психол. журн. 1999. Т. 20. № 2. С. 103–114.

Леонтьев Д.А . Тест смысложизненных ориентаций (СЖО). М.: Смысл, 1992.

Леонтьев Д.А., Рассказова Е.И . Тест жизнестойкости. М.: Смысл, 2006.

Луковицкая Е. Г. Социально-психологическое значение толерантности к неопределенности: Дис. … канд. психол. наук. СПб., 1998.

Собчик Л.Н . Метод цветовых выборов. Модифицированный восьмицветовой тест Люшера. СПб.: Речь, 2001.

Шварцер Р., Ерусалем М., Ромек В . Русская версия шкалы общей самоэффективности Р. Шварцера и М. Ерусалема // Иностр. психол. 1996. № 7. С. 71–76.

Carver C. S., Scheier M. F., Weintraub J. K.  Assessing coping strategies: A theoretically based approach // Journal of Personality and Social Psychology. 1989. Vol. 56. P. 267–283.

DeCharms R . Personal causation: The internal affective determinants of behavior. N.Y.: Academic Press, 1968.

Deci E.L., Ryan R.M . Intrinsic motivation and self-determination in human behavior. N.Y.: Plenum. 1985.

Deci E.L., Ryan R.M . A motivational approach to self: Integration in personality // Nebraska Symposium on Motivation: Vol. 38. Perspectives on motivation / R. Dienstbier (Ed.). Lincoln: University of Nebraska Press, 1991. Р. 237–288.

Deci E.L., Ryan R.M . Self-determination research: reflections and future directions // Handbook of self-determination research / E.L. Deci, R.M. Ryan (Еds.). Rochester (NY): The University of Rochester Press, 2002. Р. 431–441.

Diener E . Subjective well-being // Psychological Bulletin. 1984. 95. Р. 542–575.

Diener E., Emmons R.A., Larsen R.J., Griffin S . The Satisfaction With Life Scale // Journal of Personality Assessment. 1985. Vol. 49. Р. 71–75.

Emmons R.A . Personal strivings: An approach to personality and subjective well-being // Journal of Personality and Social Psychology. 1986. Vol. 51. Р. 1058–1068.

Goldberg D. General Health Questionnaire (GHQ-12). Windsor (UK): NFER-Nelson, 1992.

Grow V.M., Ryan R.M . Autonomy and relatedness as predictors of health, vitality, and psychological well-being for elderly individuals in a nursing home facility. Unpublished manuscript. University of Rochester, 1995.

Heider F . The psychology of interpersonal relations. N.Y.: Wiley, 1958.

Jones A., Crandall R . Validation of a short index of self-actualization // Personality and Social Psychology Bulletin. 1966. Vol. 12. Р. 63–73.

Kasser T., Ryan R.M . A dark side of the American dream: Correlates of financial success as a central life aspiration // Journal of Personality and Social Psychology. 1993. Vol. 65. Р. 410–422.

Kasser T., Ryan R.M . Further examining the American dream: Differential correlates of intrinsic and extrinsic goals // Personality and Social Psychology Bulletin. 1996. Vol. 22. Р. 280–287.

Lazarus R., Folkman S. Stress, appraisal and coping. N.Y.: Springer, 1984.

Lyubomirsky S., Lepper H . A measure of subjective happiness: Preliminary reliability and construct validation // Social Indicators Research. 1999. Vol. 46. Р. 137–155.

Maddi S.R., Khoshaba D.M . PVSIII-R: Test development and Internet instruction manual. Newport Beach (CA): The Hardiness Institute, 2001.

Mclain D.L. The MSTAT-I: a new measure of an individual’s tolerance for ambiguity // Journal of Educational & Psychological Measurement. 1993. № 53. P. 183–189.

McNair D., Lorr M., Doppleman L . Profile of Mood States manual. San Diego: Educational and Industrial Testing Service, 1971.

Nix G.A., Ryan R.M., Manly J.B., Deci E.L . Revitalization through self-regulation: the effects of autonomous and controlled motivation on happiness and vitality // Journal of experimental social psychology. 1999. Vol. 35. Р. 266–284.

Rogers C . On becoming a person. Boston: Houghton Mifflin, 1961.

Rogers C . The actualizing tendency in relation to «motives» and to consciousness // Nebraska Symposium on Motivation. / M.R. Jones (Ed.). Lincoln: University of Nebraska Press, 1963. Vol. 11 Р. 1—24.

Ryan R.M . Psychological needs and the facilitation of integrative processes // Journal of Personality. 1995. Vol. 63. Р. 397–427.

Ryan R.M., Frederick C . On energy, personality, and health: Subjective vitality as a dynamic reflection of well– being // Journal of Personality. 1997. Vol. 65. Р. 529–565.

Ryan R.M., Deci E.L . From Ego Depletion to Vitality: Theory and findings concerning the facilitation of energy available to the Self // Social and Personality psychology compass. 2008. Vol. 2. Р. 702–717.

Ryan R.M., Deci E.L., Grolnick W.S . Autonomy, relatedness, and the self: Their relation to development and psychopathology // Developmental psychopathology. Vol. 1: Theory and methods / D. Cicchetti, D.J. Cohen (Eds.). N.Y.: Wiley, 1995. Р. 618–655.

Ryan R.M., Kuhl J., Deci E.L . Nature and autonomy: Organizational view of social and neurobiological aspects of self-regulation in behavior and development // Development and Psychopathology. 1997. Vol. 9. Р. 701–728.

Sarason I.G., Levine H.M., Basham R.B., Sarason B.R. Assessing social support: the social support questionnaire // Journal of Personality and Social Psychology. 1983. Vol. 44. P. 127–139.

Selye H . The stress of life. N.Y.: McGraw-Hill, 1956.

Sheldon K.M., Kasser T . Coherence and congruence: Two aspects of personality integration // Journal of Personality and Social Psychology. 1995. Vol. 68. Р. 531–543.

Stewart A.L., Hays R.D., Ware J.E., Jr . Health perceptions, energy/fatigue, and health distress measures // Measuring functioning and well-being: The medical outcomes study approach / A.L. Stewart, J.E. Ware, Jr. (Eds.). Durham (NC): Duke University Press, 1992. Р. 143–172.

Tedeschi R.G., Calhoun L.G. The Posttraumatic Growth Inventory: Measuring the positive legacy of trauma // Journal of Traumatic Stress. 1996. Vol. 9. P. 455–471.

Thayer R.E . Energy, tiredness, and tension effects as a function of a sugar snack vs. moderate exercise // Journal of Personality and Social Psychology. 1987 a . Vol. 52. Р. 119–125.

Thayer R.E . Problem perception, optimism, and related states as a function of time of day (diurnal rhythm) and moderate exercise: Two arousal systems in interaction // Motivation and Emotion. 1987 b. Vol. 11. Р. 19–36.

Waterman A.S . Two conceptions of happiness: Contrasts of personal expressiveness (eudaimonia) and hedonic enjoyment // Journal of Personality and Social Psychology. 1993. Vol. 64. Р. 678–691.

White R.W . Competence and the psychosexual stages of development // Nebraska Symposium on Motivation. Vol. 8: Perspectives on motivation / M.R. Jones (Ed.). Lincoln: University of Nebraska Press, 1960. Р. 97—141.

Wikan U . Managing the heart to brighten face and soul: Emotions in Balinese morality and health care // American Ethnologist. 1989. Vol. 16. Р. 294–312.

Часть 3 Методология изучения личностного потенциала

Методологические и методические вопросы эмпирического изучения и диагностики личностного потенциала Д.А. Леонтьев, Е.Н. Осин

Первая часть данной книги была посвящена теоретическому конструированию понятия личностного потенциала как описывающего некоторую целостность. Содержанием второй части, напротив, служил анализ конкретных психологических переменных, рассматриваемых как его составляющие. Небольшая третья часть предваряет изложение оригинальных исследований авторов данной книги (часть 4) и служит своеобразным «интерфейсом» к ней. В этой части рассматриваются методологические проблемы исследования личностного потенциала, как общего плана (в данной главе), так и более специальные, касающиеся математического аппарата и проблемы социальной желательности данных (в последующих главах).

В данной главе мы рассмотрим в первую очередь специфику переменных личностного потенциала как не вполне традиционных мишеней диагностики, которым адекватен подход, названный нами «неклассическая психодиагностика» ( Леонтьев , 2010 а ). Кроме того, мы сочли целесообразным дать здесь краткие описания и характеристики основных методических инструментов, регулярно используемых авторами данной книги в исследованиях личностного потенциала. В заключение мы остановимся на некоторых частных вопросах, в частности, затрагивающих технологию сбора данных через Интернет.

Структуры личностного потенциала как мишени неклассической психодиагностики

Как и без малого сто лет назад, классическая психодиагностика продолжает исходить из понятия индивидуальности человека как объекта изучения, подобного объектам других естественных наук: доступного познанию внешнего наблюдателя, подчиняющегося универсальным законам, замкнутого в своих границах, хоть и взаимодействующего с другими объектами, и обладающего неизменной и познаваемой имманентной природой, проявляющейся в его действиях. В частности, понятие черт личности напрямую связано именно с таким образом человека.

Вместе с тем, развитие наук о человеке привело к заметному усложнению представлений о нем. Психология стала рассматривать человека не столько как индивидуальность, характеризующуюся набором измеримых признаков разной степени выраженности, сколько как личность, обладающую внутренним миром, способную относиться к собственным действиям и проявлениям, опосредовать и регулировать их, делать себя объектом целенаправленных действий, а также произвольно инициировать и выбирать действия и выходить за рамки любых априорных данностей и задач. При этом наряду с универсальными свойствами и закономерностями личности присущи и факультативные свойства и закономерности более высокого уровня, появление которых связано с достижением определенного уровня личностного развития и обнаруживается не у каждого взрослого. Именно эти прижизненно складывающиеся психологические характеристики, не обладающие свойством всеобщности, и являются носителями высших произвольных регуляций высокого уровня.

Это усложнение представлений о природе человека и строении его жизнедеятельности ставит задачу расширения списка ключевых мишеней личностной диагностики. В круг наиболее традиционных мишеней классической психодиагностики входят способности, черты и состояния (см., например, Анастази, Урбина , 2007); из них первые два соотносимы с элементами устойчивой природы человека. Все эти понятия опираются на опыт обыденного сознания, на объяснение поведения «с первого взгляда» ( Хекхаузен , 1986), при котором в качестве детерминант поведения рассматриваются те или иные внутренние причины. Большое влияние на формирование классической психодиагностики оказала дифференциальная психология В. Штерна (1998) как универсальная методология изменения психологических признаков через соотнесение индивидуальных значений этого признака с его выборочным распределением. Этот измерительный подход основан на представлении человека как изолированной монады, замкнутой в своих границах (см. Леонтьев , 2006).

Как известно, некоторая форма поведения считается чертой личности, если она отвечает трем критериям: (1) стабильна во времени; (2) инвариантна по отношению к разным ситуациям и (3) неодинаково выражена у разных индивидов (см., например, Хекхаузен , 1986). Черта определяется через внешне фиксируемые признаки, обнаруживающие некоторую математическую закономерность и получающие словесное обозначение; при этом вообще не встает вопрос о собственно психологической природе того механизма, который полагается в основе соответствующей поведенческой тенденции. С формальной точки зрения под это понятие операционально можно подвести очень разные психологические переменные, включая удовлетворенность жизнью и мировоззренческие убеждения; это, однако, ничуть не помогает понять природу этих переменных; безразмерное понятие «черта» скорее препятствует, чем способствует этому.

Черты – как и способности, и состояния – это переменные, связанные с довольно поверхностным уровнем психики человека и животных. Классическая дифференциально-психометрическая психодиагностика измеряла принципиально те же характеристики человека, которые мы обнаруживаем и у животных, конечно в более дифференцированном и разнообразном варианте. Сложнее отнести это к проективной психодиагностике, которая обнаружила такие мишени, как процессы психодинамики, конфликты и защиты. Трудно всерьез обсуждать, имеются ли они только у человека или нет. Однако и в том, и в другом случае можно утверждать, что мишенями классической психодиагностики служат психологические механизмы, которые работают сами и которые мы, как правило, не контролируем. Дж. Бьюджентал ( Bugental , 1991) уподобил их «пленкам», на которые записывается наш опыт и которые, включаясь, точно воспроизводят записанное. Это существенная часть нашего психологического оснащения, и их диагностика может дать много информации о человеке.

Вместе с тем в последние десятилетия мишенями психодиагностики постепенно становятся и более сложные психологические образования. Одни из них соответствуют формально-математическому определению черт личности, но не сводятся к «пленкам», механически воспроизводящим одну и ту же устойчивую особенность поведения. Другие имеют принципиально иную природу и способы функционирования. Один из авторов попытался систематизировать и описать эти новые мишени неклассической психодиагностики ( Леонтьев , 2010 а ). Признание реальности внутреннего мира личности влечет за собой необходимость изучения содержаний и отношений ; признание системной организации жизнедеятельности влечет за собой необходимость изучения атрибутивных схем и принципов структурной организации систем личности, наконец, признание рефлексии, самодетерминации и выбора влечет за собой необходимость изучения стратегий, межуровневых регуляторов и механизмов самотрансценденции и надситуативности . Эти мишени предполагают разработку более сложной стратегии тестирования, чем традиционная психометрика, поскольку соответствующие индивидуальные различия несводимы к легко измеряемым количественным показателям и имеют качественную, уровнево-типологическую и системную природу.

По сути дела, эти новые виды переменных отражают то, что помогает человеку не столько быть равным самому себе, сколько гибко реагировать на ситуацию, жить в непрерывно изменяющемся мире. «Изменяющаяся личность в изменяющемся мире» ( Асмолов , 1990) должна обладать гибкими механизмами саморегуляции и самоорганизации, которые позволяют ей, оставаясь в главном стабильной, сохранять потенциал большой гибкости и реагирования на то, что с ней происходит, которая способна не только адаптировать себя к изменяющимся обстоятельствам, но и изменяющиеся обстоятельства к себе и к своим собственным ценностно-смысловым ориентациям.

Большая часть переменных, являющихся ключевыми для понимания природы личностного потенциала как потенциала саморегуляции, относится к двум группам мишеней неклассической психодиагностики: атрибутивным схемам и стратегиям.

Первой из ряда переменных, которые мы относим к разновидностям атрибутивных схем, стал локус контроля над подкреплением ( Rotter , 1966). Эта переменная как мишень диагностики представляет собой убеждение в существовании большей или меньшей (или никакой) связи между индивидуальными действиями и усилиями и их результатом. Родилось это понятие в контексте необихевиоризма и идеи подкрепления, как видно уже из полного названия этой переменной, но очень быстро за рамки этого контекста вышло, положив начало выделению целого ряда мишеней исследования и диагностики, являвшихся, по сути, значимыми связями в структуре регуляции деятельности. В их числе выученная беспомощность – отсутствие связи между усилиями и результатом ( Seligman , 1975); самоэффективность – мера связи между наличными средствами и целью ( Bandura , 1997); каузальные ориентации – меры связи действия с его возможными причинами ( Deci, Ryan , 1985 a,b ), и др. Обнаружилось, что люди могут по-разному конструировать связи между собственными действиями, их причинами и последствиями, и характер этих конструируемых связей оказывает огромное влияние на мотивацию и регуляцию жизнедеятельности.

Природа атрибутивных схем лучше всего иллюстрируется на примере такой переменной, как оптимизм. Сейчас получили распространение две основных теории оптимизма/пессимизма. Одна из них характеризует оптимизм/пессимизм как обобщенное ожидание будущего, которое может быть более радужным или, напротив, мрачным (Ч. Карвер, М. Шейер). Другая теория (М. Селигман) рассматривает оптимизм/пессимизм как устойчивую схему атрибуции, понимания в одном случае позитивных событий как закономерных, а негативных как случайных, в другом случае наоборот. Оптимисты считают, что плохие события случайны и неустойчивы, а хорошие неслучайны и закономерны и стабильны и детерминированы. Пессимисты же считают, что хорошие события случайны, а плохие закономерны. От такого рода субъективной интерпретации радикальным образом зависит вся саморегуляция жизнедеятельности ( Гордеева, Осин, Шевяхова , 2009; см. также настоящее издание, с. 131–177).

Атрибутивные схемы складываются прижизненно под влиянием событий, с которыми мы сталкиваемся. Система представлений о том, как именно устроен мир, что от чего зависит, что с чем связано, – это та ориентировочная основа, от которой во многом зависит, как мы будем действовать, какие будем принимать решения, с какой энергией побуждения будем преследовать те или иные цели. Если мы верим, что эти действия приведут к какому-то результату, то будем очень энергично стараться этого результата достичь. Если мы не верим, что эти действия приведут к какому-то результату, то какая бы сильная мотивация у нас ни была, она не породит интенсивных усилий – смысла нет. Вместе с тем было бы неточно называть эти представления когнитивными, как нередко делают. Ведь к когнитивной сфере относится все то, что связано с «опознанием инвариант внешнего окружения» ( Royce, Powell , 1983), отображением некоторой иной объективно существующей (или полагаемой нами как существующая) реальности. Там же, где же речь идет о конструировании самодостаточного образа, который не может быть протестирован на степень соответствия некоторому более объективному критерию, разделение на когнитивные и аффективные процессы и элементы невозможно. Это в полной мере относится и к атрибутивным схемам: они не могут быть истинными или ложными, поскольку любая атрибутивная схема порождает поведенческие последствия, подтверждающие эту схему по механизму «самоосуществляющегося пророчества». Поэтому они, как и многое другое, не вписываются в дихотомию «когниция – эмоция», являя собой «единство аффекта и интеллекта» ( Выготский , 1996). Из числа составляющих личностного потенциала, рассмотренных в предшествовавших главах, к категории атрибутивных схем относятся автономная каузальность (см. настоящее издание, с. 210–240), оптимизм (с. 131–177) и самоэффективность (с. 241–266).

Еще одну категорию мишеней диагностики представляют собой стратегии  – особая разновидность устойчивых личностных диспозиций. Представление о стратегиях возникает, когда мы рассматриваем человека не просто как механическое устройство, в которое заложены определенные механизмы реагирования, а как более сложное устройство, обладающее сознанием и возможностью выбора, возможностью относиться к самому себе, к своим действиям, к своему поведению, к своим реакциям и по-разному строить свои действия. Стратегии, подобно чертам личности, являются устойчивыми и, строго говоря, подпадают под эту категорию. Однако, в отличие от подавляющего большинства черт, попавших в фокус внимания психологов, стратегии являются устойчивыми способами поведения, более или менее осознанно выбранными при наличии альтернативы, и подвержены целенаправленным изменениям; это не самопроизвольно функционирующие на автопилоте «пленки», а стабильные ориентиры для «ручного» управления собственной произвольной активностью. Выбирая стратегию, субъект выбирает способ обращения с внешними ситуациями и внутренними переживаниями. Стратегии не всегда осознаются нами актуально, но всегда могут быть осознаны и являются всегда объектом нашего выбора, даже если мы делаем этот выбор, не заметив, что его сделали. Стратегии – это всегда некоторая устойчивая направленность нашего поведения, которая, однако, может быть в данной ситуации и иной. Примерами стратегий выступают такие описанные в предшествовавших главах составляющие личностного потенциала, как контроль за действием (см. настоящее издание, с. 330–359), жизнестойкость (см. Леонтьев, Рассказова , 2006; настоящее издание, с. 178–209) и толерантность к неопределенности (с. 300–349). Принято относить к стратегиям и индивидуальные механизмы совладания с трудными ситуациями (с. 267–299); мы считаем это спорным, однако более подробное обсуждение этого вопроса выходит за рамки данной главы.

Со стратегиями тесно смыкаются межуровневые регуляторы , представляющие собой механизмы вариативных связей между разноуровневыми элементами личности. Межуровневые регуляторы отражают возникающее по мере развития расщепление психологической структуры индивида на структуры индивидуальности, оказывающие предсказуемое и устойчивое непосредственное влияние на поведение, и надстраивающиеся над ними регуляторные структуры личности, опосредующие проявления первых ( Леонтьев , 2006). Влияние этих регуляторных структур личности не столь однозначно и однонаправленно; как показал еще В.С. Мерлин (1986), связи между структурами, относящимися к разным структурным уровням, в отличие от связей между одноуровневыми структурами, многозначны. К таким регуляторам относятся определенные формы рефлексивности (см. настоящее издание, с. 360–381).

Личностный потенциал в эмпирических исследованиях

Личностный потенциал (ЛП) как целое представляет собой неспецифическую систему устойчивых, но поддающихся целенаправленному развитию и изменению индивидуально-психологических характеристик, связанную с успешностью деятельности в ситуациях неопределенности, достижения и давления и релевантную задачам выбора и осуществления деятельности в изменяющихся условиях. Личностный потенциал не является одномерным. Человек с развитыми стратегиями выбора и совладания с неопределенностью окажется успешным в ситуации выбора, однако, не обладая достаточными навыками саморегуляции, он может оказаться менее успешным в ситуации осуществления деятельности, и наоборот. Вместе с тем, как было показано ранее ( Леонтьев, Мандрикова, Осин, Плотникова, Рассказова , 2007), различные подсистемы личностного потенциала (в частности, потенциал самоопределения и потенциал достижения) обнаруживают синергичное взаимодействие, усиливая друг друга; в частности, при низкой выраженности одной из этих подсистем выраженность второй может быть в лучшем случае средней. Тем самым взаимодействие различных компонентов и подсистем личностного потенциала носит заведомо более сложный характер, чем их механическая суммация.

К частным задачам, решаемым в контексте эмпирического изучения личностного потенциала, можно отнести следующие:

• Выявление и диагностика индивидуальной выраженности отдельных составляющих ЛП.

• Выявление связи переменных ЛП с результирующими переменными, то есть переменными, отражающими меру успешности в тех или иных сферах жизнедеятельности. Результирующие переменные подразделяются на объективные и субъективно-оценочные. К первым относятся, в терминах известной классификации Р. Кеттела, L-данные (объективные факты биографии, например: академическая успешность, победы или призовые места в соревнованиях и конкурсах, пропуски занятий по состоянию здоровья, доходы и т. п.) и T-данные (объективные результаты выполнения тестовых задач). Ко вторым относятся Q-данные (ответы на прямые вопросы и заполнение психодиагностических опросников, отражающих общую меру психологического благополучия через такие переменные, как самоотношение, удовлетворенность жизнью, счастье, самочувствие, адаптацию, отчуждение).

• Соотношение характеристик ЛП с другими группами ресурсов личности. В частности, среди психологических ресурсов различаются ресурсы устойчивости, позволяющие субъекту проходить сквозь ситуации неопределенности, достижения и давления, не изменяясь, операциональные ресурсы, позволяющие ему реагировать на такие ситуации на операциональном уровне, ресурсы саморегуляции (к которым относится ЛП), позволяющие ему модифицировать и оптимизировать свою деятельность, если сохранение ее первоначального курса затруднено (Леонтьев, 2010б). Эти три группы ресурсов задействуются последовательно и направлены на предотвращение неблагоприятных изменений личности.

• Выявление специфики переменных личностного потенциала по отношению к разным ситуациям (неопределенности, достижения и давления), выделение специфических потенциалов самоопределения, достижения и сохранения и неспецифических переменных личностного потенциала, в равной степени значимых во всех трех проблемных контекстах.

• Выявление общей и индивидуальной структуры личностного потенциала, проявляющейся в системной организации его составляющих.

Эмпирические исследования личностного потенциала могут осуществляться в рамках различных планов. Перспективным на данном этапе изучения проблемы представляется проведение экспериментальных исследований с целью проверки гипотез об особенностях ситуаций, влияющих на успешность индивидов с различными индивидуальными особенностями ЛП. Могут моделироваться такие особенности ситуаций, как степень объективной и субъективной неопределенности, количество актуально доступных и потенциальных возможностей деятельности, качественные особенности альтернатив, определяющие объективную и субъективную сложность ситуации выбора, наличие и особенности препятствий, затрудняющих осуществление избранных целей, возникновение по мере осуществления деятельности альтернативных, более оптимальных, с точки зрения выполняемых задач, возможностей и др.

До настоящего времени эмпирические исследования ЛП были преимущественно корреляционными. Такой план позволяет изучать взаимосвязи компонентов (структуру) личностного потенциала, а также связи различных особенностей этой структуры с показателями успешности в различных ситуациях. Поскольку ЛП представляет собой индивидуально-специфический набор адаптивных стратегий, закономерности, определяющие эти взаимосвязи, также могут быть не общими, а индивидуально-специфичными. В этом случае традиционный подход к интерпретации данных корреляционного исследования даст усредненную картину. Более перспективным представляется применение методологии личностно-ориентированного подхода, предложенного Д. Магнуссоном ( Magnusson, Torestäd , 1993; Magnusson , 2003). Суть этого подхода состоит в том, что изучаются общие закономерности для групп индивидов, обладающих сходными паттернами личностных особенностей. В корреляционных исследованиях этот подход реализуется с помощью методов классификации, таких как кластерный анализ или анализ латентных классов. Очень важны лонгитюдные исследования, которые позволяют изучать динамику изменения личностного потенциала, а также типичные паттерны, или траектории, его развития во времени. Эта же схема позволяет разделять выборку на группы в соответствии с обнаруживаемыми паттернами, или траекториями, изменений.

Методический инструментарий исследований личностного потенциала

Данный раздел содержит описание основных исследовательских методик, применяемых в последние годы в исследованиях группы по изучению качества жизни и личностного потенциала (по состоянию на конец 2010 г.). Большинство из них представляют собой адаптированные версии зарубежных методик, но ряд методик являются абсолютно оригинальными или же оригинальными модификациями, сделанными на основе ранее существовавших методик, но в процессе их разработки изменивших не только состав пунктов, но и свою структуру и порой даже назначение (мишени диагностики). В этот перечень включены также несколько методик, русскоязычные версии которых принадлежат другим авторам, не входящим в нашу исследовательскую группу, но которые близки по духу нашей исследовательской программе и регулярно применяются в наших исследованиях. Часть из перечисленных методик опубликованы полностью, некоторые опубликованы частично (краткое описание) и некоторые к настоящему времени еще не опубликованы. Мы включили в перечень те из неопубликованных методик, в отношении которых можно в настоящий момент говорить о подтверждении их психометрических возможностей.

1. Результирующие переменные/ресурсы устойчивости

В эту группу методик мы включили те из них, предметом которых являются оценочные характеристики, прямо служащие мерой психологического благополучия/неблагополучия. Вместе с тем, как свидетельствуют многочисленные исследования, соответствующие переменные имеют двойственную природу, являясь одновременно и зависимыми переменными, отражающими интегральный результат действия на личность различных факторов, и независимыми переменными, выступающими информативными предикторами многих особенностей поведения и психологического состояния. Они относятся к категории ресурсов устойчивости ( Леонтьев , 2010 б ), действие которых проявляется в повышении «порога экстремальности» ситуаций, при переходе через который ситуация начинает восприниматься как трудная, критическая или экстремальная. Высокий уровень таких ресурсов приводит к тому, что их обладатели не замечают проблемность многих ситуаций. Для людей с низким уровнем ресурсов устойчивости, напротив, даже умеренно неблагоприятная ситуация может представляться серьезной проблемой. Поэтому методики, включенные в этот перечень, отражают одновременно как оценку качества жизни в настоящем, так и ресурсы, ориентированные на перспективу будущего.

Шкала удовлетворенности жизнью (ШУДЖ). Адаптация (Д.А. Леонтьев, Е.Н. Осин) методики SWLS (Satisfaction with Life Scale) Э. Динера и др. ( Diener, Emmons, Larsen, Griffin , 1984). Опубликована частично ( Леонтьев , 2004; Осин, Леонтьев , 2008). Содержит 5 пунктов, оцениваемых по 7-балльной шкале. Единственный показатель оценивает степень интегральной оценки удовлетворенности жизнью в целом. Компактность и надежность методики делают ее крайне удобной для массовых мониторинговых исследований.

Шкала общей оценки счастья (ШООС). Адаптация (Д.А. Леонтьев, Е.Н. Осин) методики «Subjective Happiness Scale» ( Lyubomirsky, Lepper , 1999). Опубликована частично ( Леонтьев , 2004; Осин, Леонтьев , 2008). Содержит 5 пунктов, оцениваемых по 7-балльной шкале. Единственный показатель дает субъективную оценку общего переживания счастья. Дает результаты, хорошо согласующиеся с ШУДЖ, но по сравнению с ней больше отражает аффективный фон и аффективную оценку.

Тест смысложизненных ориентаций (СЖО). Авторская модификация ( Леонтьев , 1992), разработанная на основе теста «Purpose in Life» Дж. Крамбо и Л. Махолика ( Crumbaugh, Maholick , 1981) с существенными изменениями. Опубликована полностью. Содержит 20 пар утверждений, предлагающих выбор между двумя утверждениями с оценкой степени определенности этого выбора по 7-балльной шкале. Помимо общего показателя осмысленности жизни, содержит 5 субшкал, отражающих отдельные его компоненты (смысложизненные ориентации), а именно: (1) Процесс, или эмоциональная насыщенность настоящего; (2) Цели, или наличие осмысленной перспективы будущего; (3) Результат, или удовлетворенность самореализацией в прошлом; (4) Локус контроля-Жизнь, или убежденность в принципиальной возможности влиять на события; (5) Локус контроля-Я, или убежденность в собственной способности влиять на события. Анализ структуры методики, недавно проведенный Е.Н. Осиным (неопубликованные данные) на большой Интернет-выборке (N=2520), позволяет уточнить эту структуру: первые три шкалы сохраняют устойчивость, а две последних сливаются в единую шкалу локуса контроля.

Опросник субъективного отчуждения (ОСОТЧ) – адаптация (Е.Н. Осин) теста отчуждения С. Мадди и др. ( Maddi, Kobasa, Hoover , 1980). Опубликована ( Осин , 2007). Измеряет выраженность 4 форм субъективного переживания отчуждения: вегетативности, понимаемой как утрата ощущения ценности потенциальных целей; бессилия, или ощущения неспособности их достичь; нигилизма, или склонности отрицать ценности; а также авантюризма, понимаемого как стремление включаться в рискованные ситуации, чтобы уйти от бессмысленности жизни. Измеряется также выраженность отчуждения в 5 сферах жизни: отчуждение от работы; отчуждение от общества; отчуждение в межличностных отношениях; отчуждение от семьи; отчуждение от самого себя. Опросник содержит 60 утверждений, оцениваемых по 100-балльной (процентной) шкале. Разрабатывается также версия опросника для школьников и студентов, в которой процентная шкала заменена 5-балльной, утверждения адаптированы для подросткового возраста, и вместо шкалы отчуждения от работы включена шкала отчуждения в учебной деятельности.

Шкалы субъективной витальности – русскоязычная адаптация (Л.А. Александрова, Д.А. Леонтьев) шкал субъективной витальности как состояния и как диспозиции Р. Райана и К. Фредерик ( Ryan, Frederick , 1997). Эти авторы определяют субъективную витальность как осознанное переживание человеком своей наполненности энергией и жизнью и рассматривают ее как отражение физического (организменного) и психологического благополучия человека. Это феноменологически обоснованный критерий, содержание которого отличается от внешних критериев благополучия, таких как успех, здоровье, социальная поддержка и личные достижения (подробнее см. настоящее издание, с. 383–403). Методика в настоящее время не опубликована. Каждая из шкал (субъективной витальности как диспозиции и как состояния) состоит из 7 пунктов, оцениваемых по 7-балльной шкале, и дает один показатель. Строго говоря, к категории ресурсов устойчивости относится только субъективная витальность как диспозиция; ситуативная витальность служит только оценкой текущего состояния.

Тест диспозиционального оптимизма – опубликованная русскоязычная адаптация ( Гордеева, Сычев, Осин , 2010) Life Orientation Test М. Шейера и Ч. Карвера ( Scheier, Carver , 1985). Он измеряет оптимизм как личностную черту, выражающуюся в генерализованных позитивных ожиданиях по отношению к будущему (подробнее см. настоящее издание, с. 163–165). Тест содержит 8 утверждений, оцениваемых по 5-балльной шкале, а также, факультативно, 4 утверждения-филлера, задача которых – отвлечь респондента от содержания изучаемого конструкта.

Шкала общей самоэффективности (ШОС) – полностью опубликованная русскоязычная адаптация ( Шварцер, Ерусалем, Ромек , 1996) шкалы общей самоэффективности Р. Шварцера ( Schwartzer , 1993), измеряющей самоэффективность как генерализованное убеждение индивида в его способности достигать целей в различных ситуациях. Опросник содержит 10 утверждений, которые оцениваются по 4-балльной шкале.

Ресурсы саморегуляции

В этом разделе перечислены методики, имеющие наиболее прямое отношение к диагностике переменных личностного потенциала как устойчивых индивидуальных характеристик саморегуляции, относящихся преимущественно к трем охарактеризованным выше группам мишеней неклассической психодиагностики – атрибутивным схемам, стратегиям и межуровневым регуляторам. Как и в предыдущем случае, их отнесение к данной группе достаточно условно; некоторые из них одновременно выступают как ресурсы устойчивости. Вместе с тем, приведенные в этом разделе методики объединяет то, что они диагностируют переменные, относящиеся к высоким уровням саморегуляторных способностей и, с одной стороны, отличающиеся межиндивидным разбросом и интраиндивидной устойчивостью, но, с другой стороны, формирующиеся прижизненно на основе опыта взаимодействия с миром и допускающие формирование и развитие.

Русскоязычный опросник каузальных ориентаций (РОКО) – расширенная адаптированная версия (Д.А. Леонтьев, О.Е. Дергачева) опросника General Causality Orientation Scales (GCOS – Deci, Ryan , 1985 b ). Опубликована частично ( Дергачева, Дорфман, Леонтьев , 2008). Содержит описания 26 ситуаций, в каждой из которых опрашиваемый оценивает каждый из 3 предложенных вариантов реагирования по 7-балльной шкале. Три показателя методики измеряют выраженность трех каузальных ориентаций: автономной, внешней и безличной (подробнее см. настоящее издание, с. 232–237).

Тест жизнестойкости (ТЖС) – расширенная русскоязычная версия (Д.А. Леонтьев, Е.И. Рассказова) опросника Personal Views Survey-III ( Maddi, Khoshaba , 2001). Опубликована полностью ( Леонтьев, Рассказова , 2006). Измеряет выраженность жизнестойкости, которая рассматривается в рамках теории С. Мадди как личностный ресурс противодействия стрессу, включающий три установки: на вовлеченность в происходящие события, на готовность влиять на происходящее и на принятие вызовов, сопряженных с риском и неопределенностью (подробнее см. настоящее издание, с. 196–200). Наряду с общим показателем жизнестойкости опросник включает 3 субшкалы, отражающие эти три компонента жизнестойкости.

Шкала общей толерантности к неопределенности (ШОТН) – русскоязычная адаптация ( Луковицкая , 1998) опросника Multiples Stimulus Types Ambiguity Tolerance Д. Маклэйна ( McLain , 1993). Содержит 22 пункта, отражающих позитивное и негативное отношение к новизне, сложным задачам и неопределенным ситуациям, которые испытуемые оценивают по 7-балльной шкале. По данным дополнительных исследований ( Осин , 2010) в тесте выделен ряд субшкал, позволяющих дифференцированно измерять отношение к новизне, отношение к сложным задачам и отношение к неопределенным ситуациям, а также позитивное (предпочтение) и негативное (избегание, интолерантность) отношение к неопределенности в целом.

Опросник стиля объяснения успехов и неудач (СТОУН) – модификация ( Гордеева, Осин, Шевяхова , 2009) опросника атрибутивного стиля К. Петерсона и др. (Attributional Style Questionnaire ASQ – Peterson, Semmel, von Bayer et al., 1982), разработанная на основе анализа ряда версий этого опросника. Опубликована полностью. Измеряет выраженность 3 параметров атрибутивного стиля (стабильность, глобальность и контролируемость) раздельно по отношению к ситуациям успехов и неудач (подробнее см. настоящее издание, с. 165–170). Разработаны как версия опросника для взрослых (СТОУН-В), так и версия для подростков (СТОУН-П). Опросник содержит 24 воображаемых ситуации, применительно к каждой из которых испытуемый формулирует возможную причину ее возникновения, а затем оценивает эту причину по двум из трех параметров атрибутивного стиля с использованием 6-балльной шкалы. Помимо общего показателя оптимистического атрибутивного стиля, опросник содержит субшкалы, измеряющие оптимистическое объяснение успехов, неудач, ситуаций достижения, межличностных ситуаций, а также 3 параметра атрибутивного стиля. Все субшкалы показывают высокую надежность. К настоящему времени разработана также сокращенная версия опросника для взрослых, включающая 12 ситуаций достижения (успехов и неудач), каждая из которых оценивается по 3 параметрам атрибутивного стиля.

Опросник уровня субъективного контроля (УСК) – модифицированная версия ( Бажин, Голынкина, Эткинд , 1993) шкалы локуса контроля Дж. Роттера ( Rotter , 1966). Опросник содержит 44 утверждения, которые оцениваются по 6-балльной шкале. Наряду с общим показателем интернальности (локуса контроля) опросник дает ряд дифференцированных показателей, в частности, интернальность по отношению к достижениям и к неудачам, а также раздельно в 4 сферах жизнедеятельности: в области производственных отношений, семейных отношений, межличностных отношений, а также в области здоровья и болезни.

Шкала самоконтроля – адаптированная версия (Т.О. Гордеева; не опубликована) одноименной методики Дж. Тангни и др. ( Tangney, Baumeister, Boone , 2004). Измеряет ощущение способности субъекта к контролю собственных импульсов. Полная версия содержит 38 пунктов, краткая – 13 пунктов, оцениваемых по 5-балльной шкале; обе версии методики обладают достаточно высокой надежностью.

Опросник «Контроль за действием» ( Васильев, Леонтьев, Митина, Шапкин , в печати) представляет собой русскоязычную адаптацию опросника HAKEMP Ю. Куля ( Kuhl , 1990). Ориентация на действие или на состояние измеряется как биполярный конструкт применительно к ситуациям неудач, планирования и реализации деятельности (подробнее см. настоящее издание, с. 343–358). Опросник содержит 36 пар утверждений с альтернативным выбором (бинарная шкала ответа), сгруппированных в 3 шкалы: ориентация на действие/состояние при планировании, ориентация на действие/состояние при неудаче, ориентация на действие/состояние при реализации.

Опросник личностного динамизма – оригинальная методика (Д.В. Сапронов, Д.А. Леонтьев), измеряющая личностный динамизм, понимаемый как готовность личности к невынужденным изменениям, имеющим как внешний, так и внутренний источник. Текущая версия методики опубликована ( Сапронов, Леонтьев , 2007), однако работа над методикой продолжается. Опросник содержит 20 утверждений, которые оцениваются по 4-балльной шкале.

Опросник волевого самоконтроля (ВСК) – оригинальная методика (А.Г. Зверков, Е.В. Эйдман), измеряющая волевой самоконтроль, понимаемый как обобщенная индивидуальная характеристика волевой регуляции деятельности, как в виде интегрального показателя, так и в двух более частных аспектах. Первый аспект – настойчивость, понимаемая как сила намерения, способность к завершению целенаправленного действия. Второй аспект – самообладание, понимаемое как контроль над собственными эмоциональными реакциями. Методика опубликована ( Зверков, Эйдман , 1990). Всего опросник включает 30 пунктов, из которых 24 рабочих и 6 маскировочных; оценка производится по 4-балльной шкале.

Дифференциальный тест рефлексии (ДТР) – оригинальная методика (Д.А. Леонтьев, Е.Н. Осин), различающая формы рефлексии по характеру направленности сознания. Полному отсутствию самоконтроля, сосредоточенности лишь на внешнем интенциональном объекте («арефлексия») могут быть противопоставлены три качественно специфических процесса: 1) интроспекция (самокопание), связанная с сосредоточенностью на собственном состоянии, собственных переживаниях; 2) системная рефлексия, связанная с самодистанцированием и взглядом на себя со стороны, позволяющая охватить одновременно полюс субъекта и полюс объекта; 3) квазирефлексия, направленная на сторонний объект, не имеющий отношения к актуальной жизненной ситуации и приводящая к уходу из актуальной ситуации бытия в мире. Три шкалы методики выявляют, соответственно, эти три процесса. Опубликована в виде частичного описания ( Леонтьев, Лаптева, Осин, Салихова , 2009). Сокращенная версия опросника содержит 30 пунктов, которые оцениваются по 4-балльной шкале.

Инструментальные ресурсы

К этой группе переменных мы относим характеристики фиксированных способов реагирования, закрепившиеся в индивидуальном опыте. В отличие от переменных предыдущей группы, по своей форме они представляют собой не гибкие стратегии, а автоматизированные операции, если вкладывать в это понятие смысл, близкий тому, что вкладывал в них А.Н. Леонтьев (2000): они осваиваются без участия сознания либо покидают сознание по мере их отработки, они основаны на культурных шаблонах, они срабатывают автоматически как в релевантных им, так и в не вполне релевантных им ситуациях; они обладают высокой устойчивостью; они не самоценны и служат лишь средством решения задач на пути к цели. В частности, сюда мы относим такие переменные, как копинговые механизмы, а также инструментальные способы самоорганизации деятельности. К наиболее часто используемым в наших исследованиях методикам этой группы, в частности, относятся:

Опросник способов совладания Р. Лазаруса и С. Фолкман ( Lazarus, Folkman , 1984), известный в нескольких профессиональных вариантах русскоязычной адаптации ( Битюцкая , 2007; Вассерман, Абабков, Трифонова , 2010; Крюкова , 2010). Опросник включает 50 утверждений, каждое из которых выражает определенный вариант поведения в трудной ситуации. Опрашиваемый оценивает по 4-балльной шкале типичность для него данного способа реагирования. Пункты опросника сгруппированы в 8 шкал, каждая из которых отражает одну из 8 выделенных авторами методик копинг-стратегий: конфронтация, дистанцирование, избегание, самоконтроль, принятие ответственности, поиск социальной поддержки, позитивная переоценка, планирование решения проблемы.

Опросник копинг-стратегий «COPE» ( Carver, Scheier, Weintraub , 1989; Гордеева, Осин, Рассказова и др., 2010) также направлен на диагностику способов совладания, но основан на несколько иной класификации 15 копинг-стратегий, выделенных Ч. Карвером и М. Шейером на основе их теории саморегуляции поведения и модели стресса Ч. Лазаруса. Опросник может быть использован для диагностики как ситуационных стратегий преодоления трудностей, так и лежащих в их основе диспозиционных стилей – в зависимости от того, предлагается ли респондентам связывать ответы со своими обычными способами реагирования или со специфическими трудными ситуациями. Опросник содержит 60 утверждений, сгруппированных в 15 шкал, соответствующих отдельным копинг-стратегиям: позитивное переформулирование и личностный рост, мысленный уход от проблемы, концентрация на эмоциях и их активное выражение, использование инструментальной социальной поддержки, активное совладание, отрицание, обращение к религии, юмор, поведенческий уход от проблемы, сдерживание, использование эмоциональной социальной поддержки, принятие «успокоительных», подавление конкурирующей деятельности, планирование.

Опросник самоорганизации деятельности (ОСД) ( Мандрикова , 2010) – модификация опросника Time Structure Questionnaire ( Bond, Feather , 1988), видоизменившая не только структуру методики, но и предмет диагностики. Содержит 25 пунктов, сгруппированных в 5 шкал, измеряющих особенности самоорганизации деятельности индивидом: планомерность, целеустремленность, настойчивость (способность к волевому переходу от планирования к осуществлению деятельности), фиксация (ригидность, потребность в завершении деятельности), самоорганизация с использованием внешних средств (ежедневники и пр.), ориентация на настоящее.

Перечень используемых нами методов является открытым и постоянно пополняется. Мы ограничились характеристикой основных методик, на которые опираются исследования, приведенные в 4-ой части этой книги, и не включили в него совсем новые методы, которые уже пригодны для использования, но на сегодняшний день еще не проявили себя в исследованиях. Целый ряд из них готовится к публикации в ближайшее время и одновременно еще многие находятся в процессе разработки или адаптации.

Возможности проведения эмпирических исследований личностного потенциала на базе сети Интернет

Перспективной платформой для проведения эмпирических исследований является Интернет. По сравнению с традиционными способами предъявления стимульного материала, интернет-исследования предлагают ряд преимуществ.

Простота и дешевизна сбора данных . Несмотря на то, что затраты на организацию исследования несколько выше, чем в ситуации бумажного предъявления методик, с увеличением объема выборки затраты на сбор и обработку данных в расчете на одно наблюдение оказываются значительно более низкими.

Возможность рандомизированного предъявления стимулов . Применительно к личностным тестам, рандомизированное предъявление пунктов позволяет избежать взаимного влияния формулировок соседних пунктов, что несколько снижает объем выборки, необходимый для получения хорошей факторной структуры.

Возможность фиксации времени реакции . Анализ информации о латентном времени ответа испытуемого на каждый пункт методики позволяет делать выводы как об особенностях стимулов (сложность понимания пункта и пр.), так и об особенностях стиля реагирования конкретного испытуемого (случайные ответы, гиперрефлексия, перерывы при заполнении теста и т. д.).

Возможность адаптивного тестирования . Несмотря на то, что практика применения неклассической тестовой теории (item response theory, IRT) к разработке личностных методик пока остается довольно ограниченной, в перспективе неклассическая тестовая теория позволяет предъявлять каждому испытуемому пункты, обладающие наибольшей дискриминативной способностью именно в том диапазоне латентного конструкта, к которому относится данный испытуемый. Это позволяет значительно сократить объем набора пунктов, предъявляемых отдельному испытуемому, при более высокой точности измерения по сравнению с тестами, разработанными в рамках классической тестовой теории (см. Крокер, Алгина , 2010; Фер, Бакарак , 2010).

Использование мультимедийных стимулов . В отличие от ситуации бумажного предъявления компьютерное и, в частности, интернет-тестирование позволяет использовать в качестве стимульного материала не только текст и графику, но и видеоролики, звуковое сопровождение, а также интерактивные диалоги (с использованием технологий «Flash» или приложений на языке Java). Современные технологии виртуальной реальности позволяют разрабатывать виртуальные лаборатории, в которых испытуемый может взаимодействовать в реальном времени с живым экспериментатором или с другими испытуемыми ( Sherwin , 2007). При условии погружения испытуемого в виртуальную реальность удается получать выборку поведения, которое может разворачиваться по тем же закономерностям, что и поведение испытуемого в реальных жизненных ситуациях.

Использование различных приемов сбора данных . В ситуации предъявления личностных опросников Интернет позволяет использовать не только текстовые шкалы, но и графические. Фиксация взаимодействия испытуемого с компьютерным интерфейсом (движения мыши, «клики», выбранные сайты) позволяет изучать особенности выбора, который испытуемый осуществляет в сети Интернет.

Возможность автоматизированного проведения экспериментальных исследований . Компьютерные технологии позволяют случайным образом назначать испытуемых в различные экспериментальные группы (экспериментальные условия), например, предъявляя им инструкции, задающие различные воображаемые ситуации. Таким образом, возможно проведение чистого эксперимента. Невозможность полного контроля условий, в которых работают испытуемые, компенсируется легкостью увеличения объема выборки и сбора дополнительных данных для последующего статистического контроля.

Возможность автоматизированного проведения лонгитюдных исследований . Интернет-технологии позволяют сохранять контактные данные испытуемых и связываться с ними для повторного участия в исследовании.

Гибкость подбора испытуемых . В сети Интернет существует множество тематических сайтов, аудитория которых обладает сходными демографическими, а также, предположительно, психологическими особенностями. Объявления, приглашающие к участию в исследовании, могут размещаться на конкретных сайтах, аудитория которых наиболее соответствует исследовательским задачам: в качестве примера можно привести исследование особенностей саморегуляции у членов фанатских объединений, в рамках которого испытуемые рекрутировались через сайты фан-клубов ( Арустамов, Леонтьев, Осин , 2009).

Возможность автоматического предоставления индивидуальной обратной связи . По итогам участия в исследовании испытуемый может незамедлительно получать автоматическую обратную связь о собственных результатах. С одной стороны, это повышает мотивацию испытуемых участвовать в исследовании, причем мотивация самопознания ведет к снижению эффектов социальной желательности. С другой стороны, это позволяет распространять психологические знания в сообществе, например, путем размещения в тексте обратной связи ссылок на интернет-ресурсы, релевантные конкретному испытуемому с учетом его/ее личностных особенностей.

Наряду с массой возможностей для проведения гибких психологических исследований, которые предоставляет Интернет, этот подход обладает и рядом ограничений, главным из которых является трудность обеспечения репрезентативности. По данным западных исследований (см. Fraley , 2007), пользователи Интернета отличаются более высоким уровнем образования и дохода, по сравнению с не-пользователями. Кроме того, среди пользователей Интернета могут быть недостаточно представлены отдельные социальные группы, такие как мигранты, маргиналы, и т. д. Тем не менее, с повышением проникновения интернет-технологий, проблема репрезентативности постепенно утрачивает актуальность, и в последнее время Интернет становится платформой для проведения серьезных исследований в области личности (см., например, Soto, John, Gosling, Potter , 2011).

В качестве другой проблемы различные авторы (см. там же ) нередко отмечают возможность случайных ответов со стороны отдельных испытуемых, а также двойной регистрации ответов по техническим причинам или повторного заполнения опросника одними и теми же испытуемыми. Однако в реальных Интернет-выборках доля подобных испытуемых оказывается весьма небольшой, к тому же существуют способы контроля как случайных ответов (шкалы, состоящие из вопросов с «очевидными» ответами), так и двойных ответов (фильтрация по уникальному IP-адресу компьютера, использование технологии «cookies» для сохранения информации о заполнении теста в браузере пользователя, и т. д.).

Заключение

Мы рассмотрели методологические и методические вопросы, возникающие при исследовании и диагностике как ЛП в целом, так и отдельных его подсистем и компонентов. Специальное внимание было уделено природе переменных, характеризующих личностный потенциал как потенциал саморегуляции. Этот вопрос рассматривался через призму идеи неклассической психодиагностики ( Леонтьев , 2010 а ), направленной на мишени, отличающиеся от традиционно выделяемых способностей, черт и состояний. В частности, мы показали, что большая часть переменных, описанных во второй части книги и рассматриваемых нами как компоненты ЛП, относится к таким группам мишеней неклассической психодиагностики, как атрибутивные схемы, стратегии и межуровневые регуляторы. Далее мы систематизировали основной инструментарий исследовательских методов, используемых нами в исследованиях ЛП, относящийся как к фиксации собственно компонентов личностного потенциала, так и к переменным другого рода, значимых в контексте этих исследований. В заключение мы обсудили методические возможности и ограничения сбора данных через Интернет.

Изложенное выше позволяет говорить об эмпирических исследованиях личностного потенциала как своеобразном направлении исследовательской и диагностической работы. Было бы неверно говорить о том, что за этим направлением стоит особая методология, отличная от традиционно используемой; между исследованиями ЛП и другими исследованиями личности нет отчетливой границы. Вместе с тем, понимание личностного потенциала не как набора черт, а как потенциала саморегуляции, основанного на нетрадиционных по своей природе и онтологии личностных переменных, позволяет в какой-то мере выделить это направление исследований в общем потоке.

Литература

Анастази А., Урбина С. Психологическое тестирование. СПб.: Питер, 2007.

Арустамов А.А., Леонтьев Д.А., Осин Е.Н. Особенности саморегуляции у членов фанатских объединений // Психология общения XXI век: 10 лет развития: Материалы Международной конференции 8—10 октября 2009 года: В 2-х т. М.; Обнинск: ИГСОЦИН, 2009. Т. 1. С. 124–128.

Асмолов А.Г. Психология личности. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1990.

Бажин Е.Ф., Голынкина Е.А., Эткинд А.М. Опросник уровня субъективного контроля (УСК). М.: Смысл, 1993.

Битюцкая Е.В. Когнитивное оценивание и стратегии совладания в трудных жизненных ситуациях: Автореф. дис. … канд. психол. наук. М.: МГУ, 2007.

Васильев И.А., Леонтьев Д.А., Митина О.В., Шапкин С.А. Ориентация на действие или состояние как индивидуальная характеристика саморегуляции. М.: Смысл, 2011 (в печати).

Вассерман Л.И., Абабков В.А., Трифонова Е.А. Совладание со стрессом: Теория и психодиагностика. СПб.: Речь, 2010.

Выготский Л.С. Мышление и речь. М.: Лабиринт, 1996.

Гордеева Т.О., Осин Е.Н., Рассказова Е.А., Сычев О.А., Шевяхова В.Ю . Диагностика копинг-стратегий: адаптация опросника COPE // Психология стресса и совладающего поведения в современном российском обществе. Материалы II международной научно-практической конференции. Кострома, 23–25 сентября 2010 / Под ред. Т.Л. Крюковой, М.В. Сапоровской, С.А. Хазовой. Кострома: КГУ им. Н.А. Некрасова, 2010. Т. 2. С. 195–197.

Гордеева Т.О., Осин Е.Н., Шевяхова В.Ю. Диагностика оптимизма как стиля объяснения успехов и неудач: Опросник СТОУН. М.: Смысл, 2009.

Гордеева Т.О., Сычев О.А., Осин Е.Н. Разработка русскоязычной версии Теста диспозиционного оптимизма (LOT) // Психол. диагностика. 2010. № 2. С. 36–64. (Спец. выпуск «Диагностика личностного потенциала-2» / Под ред. Д.А. Леонтьева, Е.И. Рассказовой.)

Дергачева О.Е., Дорфман Л.Я., Леонтьев Д.А. Русскоязычная адаптация опросника каузальных ориентаций // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 14. Психология. 2008. № 3. С. 91—106.

Зверков А.Г., Эйдман Е.В. Диагностика волевого самоконтроля (опросник ВСК) // Практикум по психодиагностике. Психодиагностика мотивации и саморегуляции. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1990. С. 116–124.

Крокер Л., Алгина Дж. Введение в классическую и современную теорию тестов. М.: Логос, 2010.

Крюкова Т.Л. Методы изучения совладающего поведения: Три копинг-шкалы. 2-е, испр. изд. Кострома: КГУ им. Н.А. Некрасова, 2010.

Леонтьев А.Н . Лекции по общей психологии. М.: Смысл, 2000.

Леонтьев Д.А. Тест смысложизненных ориентаций (СЖО). М.: Смысл, 1992.

Леонтьев Д.А. На пути к счастью // Энциклопедия для детей. Т. 18. Человек. Ч. 3. Духовный мир человека / Глав. ред. Е. Ананьева; вед. ред. Т. Каширина. М.: Аванта+, 2004. С. 545–559.

Леонтьев Д.А. Личность как преодоление индивидуальности: основы неклассической психологии личности // Психологическая теория деятельности: вчера, сегодня, завтра / Под ред. А.А. Леонтьева. М.: Смысл, 2006. С. 134–147.

Леонтьев Д.А. Перспективы неклассической психодиагностики // Психологические исследования: электрон. науч. журн. 2010 а . № 4(12). Электронный ресурс: -12/353-leontiev12.html.

Леонтьев Д.А. Психологические ресурсы преодоления стрессовых ситуаций: к уточнению базовых конструктов // Психология стресса и совладающего поведения в современном российском обществе. Материалы II Международной научно-практической конференции. Кострома, 2010 б . Т. 2. С. 40–42.

Леонтьев Д.А., Лаптева Е.М., Осин Е.Н., Салихова А.Ж. Разработка методики дифференциальной диагностики рефлексивности // Рефлексивные процессы и управление. Сб. материалов VII Международного симпозиума 15–16 октября 2009 г. / Под ред. В.Е. Лепского. М.: Когито-Центр, 2009. С. 145–150.

Леонтьев Д.А., Мандрикова Е.Ю., Осин Е.Н., Плотникова А.В., Рассказова Е.И. Опыт структурной диагностики личностного потенциала // Психол. диагностика. 2007. № 1. С. 8—31. (Спец. выпуск «Диагностика личностного потенциала» / Под ред. Д.А. Леонтьева, Е.Н. Осина.)

Леонтьев Д.А., Рассказова Е.И. Тест жизнестойкости. М.: Смысл, 2006.

Луковицкая Е.Г. Социально-психологическое значение толерантности к неопределенности: Дис. … канд. психол. наук. СПб., 1998.

Мандрикова Е.Ю. Разработка опросника самоорганизации деятельности (ОСД) // Психол. диагностика. 2010. № 2. С. 87–111 (Спец. выпуск «Диагностика личностного потенциала-2» / Под ред. Д.А. Леонтьева, Е.И. Рассказовой.)

Мерлин В.С. Очерк интегрального исследования индивидуальности. М.: Педагогика, 1986.

Осин Е.Н. Смыслоутрата как переживание отчуждения: структура и диагностика: Дис. … канд. психол. наук. М., 2007.

Осин Е.Н. Факторная структура русскоязычной версии шкалы общей толерантности к неопределенности Д. МакЛейна // Психол. диагностика. 2010. № 2. С. 65–86 (Спец. выпуск «Диагностика личностного потенциала-2» / Под ред. Д.А. Леонтьева, Е.И. Рассказовой.)

Осин Е.Н., Леонтьев Д.А. Апробация русскоязычных версий двух шкал экспресс-оценки субъективного благополучия // Материалы III Всероссийского социологического конгресса. М.: Институт социологии РАН, Российское общество социологов, 2008 (электронная публикация).

Сапронов Д.В., Леонтьев Д.А. Личностный динамизм и его диагностика // Психол. диагностика. 2007. № 1. С. 66–84. (Спец. выпуск «Диагностика личностного потенциала» / Под ред. Д.А. Леонтьева, Е.Н. Осина.)

Фер Р.М., Бакарак В.Р. Психометрика: введение. Челябинск: Издат. центр ЮУрГУ, 2010.

Хекхаузен Х. Мотивация и деятельность. В 2-х тт. – М.: Педагогика, 1986. Т. 1.

Шварцер Р., Ерусалем М., Ромек В. Русская версия шкалы общей самоэффективности Р. Шварцера и М. Ерусалема // Иностранная психология. 1996. № 7. С. 71–76.

Штерн В. Дифференциальная психология и ее методические основы. М.: Наука, 1998.

Bandura A. Self-efficacy. The exercise of control. N.Y.: Freeman and Co., 1997.

Bugental J.F.T. Outcomes of an Existential-Humanistic Psychotherapy: A Tribute to Rollo May // The Humanistic Psychologist. 1991. Vol. 19. № 1. P. 2–9.

Bond M.J., Feather N.T. Some correlates of structure and purpose in the use of time // Journal of Personality and Social Psychology. 1988. Vol. 55. P. 321–329.

Carver C.S., Scheier M.F., Weintraub J.K . Assessing coping strategies: A theoretically based approach // Journal of Personality and Social Psychology. 1989. Vol. 56. P. 267–283.

Crumbaugh J.S., Maholick L.T. Manual of Instructions for the Purpose in Life Test. Munster (IN), 1981.

Deci E.L., Ryan R.M. Intrinsic motivation and self-determination in human behavior. N.Y.: Plenum, 1985 a .

Deci E.L., Ryan R.M. The general causality orientations scale: Self-determination in personality // Journal of Research in Personality. 1985 b . Vol. 19. P. 109–134.

Diener E., Emmons R.A., Larsen R.J., Griffin S. The Satisfaction With Life Scale // Journal of Personality Assessment. 1985. Vol. 49. P. 71–75.

Fraley R.C. Using the Internet for Personality Research: What Can Be Done, How to Do It, and Some Concerns // Handbook of Research Methods in Personality Psychology / R.W. Robins, R.C. Fraley, R.F. Krueger (Eds.). N.Y.: The Guilford Press, 2007.

Kuhl J. Instructions for questionnaire HAKEMP Version 1990. Munich (Germany): Max Planck Institute, 1990.

Lasarus R., Folkman S. Stress, appraisal and coping. N.Y.: Springer, 1984.

Lyubomirsky S., Lepper H. A measure of subjective happiness: Preliminary reliability and construct validation // Social Indicators Research. 1999. Vol. 46. P. 137–155.

Maddi S.R., Khoshaba D.M. Personal Views Survey III-R: Test development and internet instruction manual. Newport Beach (CA): Hardiness Institute, 2001.

Maddi S.R., Kobasa S.C., Hoover M. An Alienation Test // Journal of Humanistic Psychology. 1979. Vol. 19. № 4. P. 73–76.

Magnusson D. The Person approach: Concepts, measurement models and research strategy // New Directions for Child and Adolescent Devel. 2003. № 101. P. 3—23.

Magnusson D., Torestäd B. A Holistic view of personality: A model revisited // Annual Reviews in Psychology. 1993. Vol. 44. P. 427–452.

McLain D.L. The MSTAT-I: A new measure of an individual’s tolerance for ambiguity // Educational and Psychological Measurement. 1993. Vol. 53. № 1. P. 183–189.

Peterson C., Semmel A., von Bayer C., Abramson L., Metalsky G., Seligman M.E.P. The attributional style questionnaire // Cognitive Therapy and Research. 1982. Vol. 6. № 3. P. 287–300.

Rotter J.B. Generalized expectancies for internal versus external control of reinforcement // Psychological Monographs. 1966. Vol. 80. № 609.

Royce J.R., Powell A. Theory of personality and individual differences: factors, systems and processes. Englewood Cliffs (NJ): Prentice-Hall, 1983.

Ryan R.M., Frederick C.M. On energy, personality and health: Subjective vitality as a dynamic reflection of well-being // Journal of Personality. 1997. Vol. 65. P. 529–565.

Scheier M.F., Carver C.S. Optimism, coping, and health: Assessment and implications of generalized outcome expectancies // Health Psychology. 1985. Vol. 4. P. 219–247.

Schwartzer R. Measurement of perceived self-efficacy. Psychometric scales for cross cultural research. Berlin: Freie Universitat Berlin, Institut für Psychologie, 1993.

Seligman M.E.P. Helplessnes: On depression, development, and death. San Francisco: Freeman, 1975.

Sheldon K.M. Creativity and self-determination in personality // Creativity Research Journal. 1995. Vol. 8. P. 25–36.

Sherwin J. Get a (Second) Life: Studying Behavior in a Virtual World // APS Observer. 2007. Vol. 20. № 6.

Soto C.J., John O.P., Gosling S.D., Potter J . Age differences in personality traits from 10 to 65: Big Five domains and facets in a large cross-sectional sample // Journal of Personality and Social Psychology. 2011. Vol. 100. № 2. P. 330–348.

Tangney J.P., Baumeister R.F., Boone A.L. High self-control predicts good adjustment, less pathology, better grades, and interpersonal success // Journal of Personality. 2004. Vol. 72. № 2. P. 271–322.

Математические методы исследования личности как динамической саморегулирующейся системы Митина О.В.

Психологию второй половины XX века можно назвать психологией исследования индивидуальности. Описывались и изучались устойчивые образования: черты, установки, диспозиции и пр. Математический аппарат, который использовался для анализа, был заимствован из научных областей, имеющих дело с объектами, отделенными от человека, существующими независимо и продолжительное время. Можно было измерить показатели различных характеристик и определить их эмпирическую связь (на основании коэффициентов корреляции и других мер сходства), а потом использовать эти коэффициенты для построения каузальных и реляционных моделей любой сложности.

За последние полвека методы многомерной статистики кардинально усложнились, они позволяют эксплицировать очень тонкие зависимости, получать интересные результаты, однако все они базируются на матрице взаимосвязей между отдельными характеристиками, образующими структуру индивидуальности и устойчивыми во времени. При этом каждый человек рассматривается как одно наблюдение из общей совокупности (экспериментальной выборки). Личность – это процесс, развернутый во времени, протекающий от ее рождения через становление к бытию. Описать личность – это описать динамику ее изменений: причины, характер, цель, взаимодействие с другими личностями. Личностная динамика крайне сложна (множество внутренних и внешних факторов), а потому нелинейна, недетерминирована. Именно поэтому нужен другой математический аппарат, позволяющий эксплицировать именно динамику, с одной стороны, а с другой – позволяющий осмыслить невозможность однозначно описать личностную ситуацию, сделать какой-то прогноз на будущее. Девиз индивидуальности «я такова», и суть методологии ее изучения – сравнение с другими индивидуальностями. Девиз личности «я есть», и при ее изучении акцент должен быть на взаимодействии с внешним миром, другими личностями, самой собой ( Леонтьев , 2006 а )

Однако подчеркнем, что не стоит отказываться от традиционных линейных статистических методов там, где они работают, более того, развивая новые нелинейные динамические методы, следует инкорпорировать прежние достижения.

Личность как сложная адаптивная диссипативная система

Традиционно классическая психология, то есть все исследования XX века для количественного анализа эмпирических данных использовали «классические» статистические методы. Главными условиями корректности их использования являлись предположения о нормальности распределений, линейности взаимосвязей переменных, независимости от влияния экспериментатора.

Вместе с тем человек – это открытая многомерная и сверхсложная система, и проблемы интеграции и координации между составляющими его подсистемами любого рода – будь то уровни регуляции и функционирования индивида и личности, идеальные образования (ценностные ориентации, установки) – становятся все актуальнее. Также следует иметь в виду ситуацию глобализации, когда мы все оказались жителями «одной деревни», где у человека возникает ощущение, что все меньше в жизни зависит от его личного участия, его собственных достижений, и все больше – от чисто случайных обстоятельств.

Таким образом, встает задача ответить на вопросы о том, как личность формируется в реальном времени, какие процессы определяют ее функционирование и развитие, как они взаимосвязаны между собой, как возможны трансформации, преднамеренные изменения (в ходе воспитания и образования или в результате событий, свершающихся в жизни человека), в какой момент эти изменения становятся качественными, заметными не только ему самому, но и окружающим людям, значимо отличающими человека сегодняшнего от того, каким он был вчера, и определяющими его дальнейший путь развития.

Теоретическое рассмотрение личностной динамики позволяет трактовать личность как сложную адаптивную систему, включающую все аспекты взаимодействий и взаимосвязей между ее подсистемами, а также взаимоотношений с другими людьми. Здесь также можно проследить феномены возникновения структур в результате хаотической динамики и охарактеризовать потоки, реализующие это взаимодействие (имеющие различное происхождение: от физиологических до информационных) как распределенные (порожденные многими независимыми друг от друга источниками), доступные для использования как внутренними подсистемами, так и внешними. Рассмотрение личности как сложной адаптивной системы требует учета вопросов пространства и времени, нелинейности и сцепления кажущихся простыми процессов. Ситуацию усложняет тот факт, что человек, будучи такой сложной адаптивной системой, является одновременно составляющей системы более высокого уровня – социума, которому также свойственны нелинейные процессы, влияющие на то, что происходит с отдельными людьми.

Таким образом, линейные традиционные методы могут быть использованы для моделирования и изучения развития и функционирования личности только в локальных областях, на протяжении малых временных промежутков.

Теория нелинейных динамических систем

Исследование личности в динамике требует рассмотрения моделей самоорганизации, то есть спонтанного образования, развития и функционирования во времени сложных упорядоченных структур, и приводит нас к междисциплинарной области знаний – теории нелинейных динамических систем (НДС) ( Пригожин , 2000; Пригожин, Стенгерс , 2000; Данилов, Кадомцев , 1983; Хакен , 1985, 2000; Князева , 2000). Основные принципы, составляющие теорию НДС, – системность, нелинейность, самоорганизация. НДС включает кибернетику, занимающуюся управляемыми системами, проблемой поддержания устойчивости путем использования отрицательной обратной связи, общую теорию систем – принципами их организации (дискретностью, иерархичностью и т. п.), синергетику, фиксирующую свое внимание на неравновесности, нестабильности как естественном состоянии открытых нелинейных систем, на множественности и неоднозначности путей их эволюции (в американской литературе более распространен термин «теория хаоса»). В течение последних десятилетий были получены хорошие прикладные результаты в таких областях, как физика, метеорология, химия, инженерия, когда исследователи сталкиваются с необходимостью проанализировать «поведение» миллионов объектов: атомов, элементарных частиц, молекул, клеток, каждый из которых ведет себя хаотично, но вместе они образуют единое детерминированное целое.

Проблема исследования сложных систем заключается в наличии сложной иерархии достаточно автономных подсистем. Системы верхнего уровня управляют нижележащими системами, однако это управление не является прямым, «директивным», подчиняющим. Управляющие команды подготавливают возможные переходы нижележащих подсистем из одного состояния в другое.

Обладая сложной внутренней структурой, каждая подсистема при выходе на следующий уровень во взаимодействиях с другими подсистемами «представляет себя» не многочисленными внутренними элементами низшего уровня, а существенно меньшим количеством параметров порядка и управления. Эти параметры играют важную роль в сложных системах, определяя характер и направление развития, задают набор возможных финальных состояний. Параметры порядка могут появляться или качественно изменять свои значения при изменении управляющего параметра. При этом следует помнить, что параметры порядка и управления изменяют свое значение медленно, в то время как подчиненные части изменяются быстро. При определенных условиях наблюдаются критические колебания в системе, в результате чего порождаются новые параметры порядка, между ними возникает конкуренция, исход которой зависит от структуры и топологии системы. Упорядоченное состояние системы устанавливается тогда, когда один из параметров выигрывает или достигается определенная форма кооперации между ними. Можно сказать, что параметры порядка и управления позволяют, «не вдаваясь в технические детали», достаточно просто описать процессы нижележащей системы в терминах, единых для уровня более высокого. При выборе «претендентов» на роль параметров, требуется, чтобы они сохранялись намного дольше, чем первичные элементы системы, то есть были бы устойчивы во времени и взаимосвязаны с элементами системы. При этом параметры не только довлели бы над элементами, заставляя их следовать стандартным паттернам движения (развития, функционирования), но и проявлялись, реализуя принцип обратной связи.

Методология синергетики выделяет и анализирует ситуации неустойчивости и нелинейности в исследуемых процессах, находит точки, где теряется единственность решений (точки бифуркаций), исследует параметры управления и порядка и зависимости процессов от принимаемых этими параметрами значений. Математика динамических сложных систем позволяет проводить анализ на макро– и микроуровнях. Этот процесс определяется через последовательность сходящихся и расходящихся стадий (см. Dooley, Van de Ven , 1999) и оказывается особенно полезным для описания и исследования большого числа развивающихся одновременно локальных подсистем, составляющих единое целое.

Из физики синергетика заимствовала не только аппарат, но и терминологию. Так, явление, которое состоит в том, что величина, характеризующая состояние тела (например, намагниченность), неоднозначно зависит от величины, характеризующей внешние условия (например, магнитное поле), называется гистерезисом (от греч. hysteresis – отставание, запаздывание). Состояние тела определяется внешними условиями не только в данный момент времени, но и в предшествующие моменты времени (Физический энциклопедический словарь, 1983). При этом необходимо помнить, что неоднозначная зависимость величин наблюдается в любых процессах, так как для изменения состояния физического тела всегда требуется определенное время (так называемое время релаксации) и реакция отстает от вызывающих ее причин. Однако в линейных случаях такое отставание тем меньше, чем медленнее изменяются внешние условия. О гистерезисе говорят тогда, когда отставание при замедлении изменения внешних условий не уменьшается – имеется дискретная зависимость настоящего от прошлого, которую нельзя устранить никакой постепенностью перехода. В физике он наблюдается при разных физических процессах: магнитный, диэлектрический, упругий и т. п. гистерезис.

В рамках теории нелинейных динамических систем разработаны методы классификации различных типов хаоса, найдены закономерности его развития. Методология НДС позволяет реализовать ситуацию, когда, при условии, что зависимая переменная однозначно детерминирована группой независимых переменных (известна и написана функция, задающая эту связь), невозможно заранее определить точное значение зависимой переменной в тот или иной определенный момент времени. Это так называемая чувствительность к начальным условиям. Поскольку эти начальные условия определению поддаются лишь в некотором приближении, с уверенностью можно только сказать, что система окажется в какой-то из точек конечного диапазона, называемого аттрактором.

Согласно одному из основных принципов НДС – чувствительности к начальным условиям, минимальные различия на старте могут существенно повлиять на развитие процесса, задаваемого системой достаточно простых уравнений.

Очень важный вопрос: где пролегает граница между детерминированной, но сложно организованной (то есть упорядоченной) и стохастической (беспорядочной) структурами? Критерием появления детерминированного хаоса служит устойчивость возникающих в системе образований по отношению к малым возмущениям при видимой непредсказуемости. Установить эту устойчивость можно математически, хотя визуально (если смотреть зависимость какого-либо показателя, определяющего состояние системы от времени) случайный процесс и детерминированное поведение могут и не различаться (Физический энциклопедический словарь, 1983).

Идеи НДС позволяют включить в рассмотрение множество возможных состояний, в которых система может оказаться, а может и не оказаться в какой-то момент времени. При этом речь идет о событиях не вероятностной, а детерминированной природы, где все зависит от начальных условий в широком смысле этого слова. То есть сюда входят не только координаты системы в начальный момент времени, но и внешние силы, которые влияли на систему в процессе ее движения (то есть трансформировали характер этого движения).

Изучая самоорганизацию, необходимо обращать внимание не только на развивающийся процесс, но и на его аттракторы – финальные состояния, к которым система приходит вне зависимости от начальных условий и траектории развития. Каждый аттрактор имеет свой бассейн – такую область в фазовом пространстве, что все попадающие в нее траектории в конечном итоге «притягиваются» к аттрактору. То есть можно говорить, что если развитие системы идет по траектории, проходящей через бассейн аттрактора, то в конечном итоге система окажется на этом аттракторе. В регулярных (нехаотических) режимах аттракторы описать просто: точка, цикл и т. п., поэтому и предсказать конечное поведение системы тоже несложно: устойчивое состояние, циклические колебания и т. п. Аттракторы хаотической системы – странные (хаотические) аттракторы – имеют сложную фрактальную структуру: ее невозможно точно описать, можно только указать область принадлежности данного множества в фазовом пространстве. Малейшее изменение в начальных условиях – и система может оказаться совсем в другой (заранее не просчитываемой) точке этого финального множества. Помимо аттракторов, в хаотических системах могут присутствовать перемешивающие слои. Структура перемешивающего слоя также фрактальна. Отличие состоит в том, что, оказавшись в области притяжения аттрактора, система остается в нем до тех пор, пока по каким-то причинам не изменятся качественно законы развития системы. Перемешивающий слой имеет начало и конец, то есть траектория входит в него, ведет себя хаотично, а затем выходит на устойчивый детерминированный этап. Как и в странном аттракторе, в перемешивающемся слое система оказывается чувствительной к начальным условиям: минимальные различия на каком-то этапе очень скоро приводят к очень существенным расхождениям в дальнейших состояниях системы ( Чернавский , 2000). Выделение в фазовом пространстве областей, имеющих фрактальную структуру, определение странных аттракторов или перемешивающихся слоев, качественный анализ структурных особенностей данного образования являются очень важными этапами описания поведения хаотической динамической системы.

Общая методология синергетики может использоваться также для обсуждения того, как появились те или иные явления, феномены, а также для прогнозирования возможных альтернатив и последствий.

Использование методологии НДС

в гуманитарных и социальных науках

Универсальный характер явлений самоорганизации подтверждается феноменологией, обнаруженной специалистами в самых различных научных областях знания, общими детерминантами природных и социальных процессов. Это поведение вблизи неустойчивых критических точек системы, резкие скачкообразные переходы, паттерны потери устойчивости, условия возникновения хаоса, взаимодействие хаоса и порядка, энтропии и информации, ритмическое поведение и законы отклонения от ритмов, пути накопления энергии и ее диссипации ( Данилов, Кадомцев , 1983; Буданов , 2007).

Из физики и химии, где эта наука изначально возникла и развилась, синергетические знания получили широкое распространение в социальных и гуманитарных науках. Методы НДС начали использоваться для анализа поведения большого числа объектов, в частности, элементов и единиц, составляющих личность. Это деятельности, мотивы, идеи, ценности и пр., включенные в изучаемый процесс, ведущие себя крайне сложно, сосуществующие, конкурирующие, вытесняющие друг друга или каким-то образом интегрирующиеся в личности.

В настоящее время эвристическая значимость синергетической парадигмы как научной методологии не вызывает сомнения. Разные сообщества ученых в разных странах используют ее в той степени, в которой это позволяет уровень математической подготовки, являющийся стандартом для данного научного сообщества: от использования синергетических терминов на уровне метафор до заимствования и модификации моделей, разработанных для описания физических и химических процессов.

Традиционно математические знания у исследователей в области экономики выше тех, что имеются у представителей других социальных и гуманитарных наук. Эта тенденция сохраняется практически во всех развитых в научном отношении странах. При сравнении же знаний исследователей разных стран из какой-то одной научной области можно сделать вывод о том, что для отечественных исследователей подготовка их западных (европейских и североамериканских) коллег вполне может служить ориентиром, к которому следует стремиться. Как следствие, исследований, использующих формальный, операциональный аппарат нелинейных динамических систем, гораздо больше именно в экономике. В США и Западной Европе существуют многочисленные научные сообщества, объединяющие исследователей тех или иных социальных и гуманитарных дисциплин, использующих методологию и аппарат синергетики. Опыт их приложения очень широк: биология, психология, экономика, политология, культурология, медицина. Нередко гуманитарии, далекие от математики, буквально заражаются идеями необратимости, непредсказуемости, хаотичности. Термины «катастрофа», «странный аттрактор», «бифуркация» и пр. будоражат воображение, побуждают их вспомнить то, что они учили на первых курсах вузов или даже в школе, открыть более сложные учебники и перейти от уровня метафор к уровню формальных моделей, использующих далеко не тривиальный математический аппарат. В результате можно говорить о все более успешном использовании методологии синергетики в гуманитарных областях.

Однако ценность использования понятий нелинейных динамических систем заключается не в том, чтобы изложить известные идеи новыми словами, а в том, чтобы применять для анализа данных новый математический аппарат, который действительно расширит возможности социальных наук, усилит их экспериментальный статус. Ведь экспериментальные данные нужно грамотно представить, а популярные у гуманитарных исследователей статистические линейные методы анализа не позволяют операционализировать непрерывные, нелинейные, хаотические процессы, разворачивающиеся во времени и пространстве. С этой точки зрения привлекательность синергетики состоит в том, что помимо эвристических методологических принципов она дает конкретный математический аппарат, позволяющий решать эти задачи, проверять гипотезы и делать прогнозы.

Получаемые результаты свидетельствуют об адекватности и конкурентоспособности по сравнению с традиционными. Были найдены и подробно исследованы базовые математические модели, основывающиеся на наиболее типичных предположениях о свойствах отдельных элементов, составляющих систему, и законах взаимодействия между ними ( Капица, Курдюмов, Малинецкий , 1997; Режимы с обострением…, 1999 ; Капица , 1999; Митина, Петренко , 2002).

Использование методологии НДС в исследованиях личности

Как правило, когда исследователи в области психологии личности говорят о сложности человека, то имеют в виду, что его невозможно описать при помощи математических моделей, более того, именно эта «несводимость к формулам», с точки зрения гуманитариев, вообще отличает живые и социальные организмы от неживых физических, пусть даже сложных систем. Однако сначала на примерах биологических систем, а потом и на социальных было установлено, что основные формы кооперативного поведения, свойственные живым (социальным) организмам, имеют свои аналоги среди неорганических систем. Адекватность использования парадигмы НДС в психологии обусловлена многими идеями и фактами, установленными во второй половине ХХ века исследователями, в числе которых В. Франкл, А.Н. Леонтьев, К. Левин, Н. Бернштейн, А. Лурия ( Митина , 2005). К причинам возникновения нелинейных, хаотических эффектов, требующих новых синергетических моделей при изучении психологических систем, относят наличие дискретных форм проявления реакций на воздействия (в частности, порогов, нелинейных частотных распределений появления признаков, инертности в возникновении и прекращении поведенческих, эмоциональных и прочих реакций, приводящих, в частности, к неоднородности и т. д.) ( Митина , 2003). Построение адекватной модели требует рассмотрения индивида как диссипативной системы (открытой внешней информации), включенной в более общую систему – социум. Теория НДС позволяет избежать фаталистического отношения к влиянию среды, наследственности и других важных факторов нашей жизни, открывает путь к знанию и пониманию того, какие изменения неизбежны или возможны как на уровне одного человека, так и группы людей. Строгие математические методы и модели теории нелинейных динамических систем дают возможность операционализировать эти переходы и изменения. Следует ждать не четких алгоритмов, ведущих к однозначному гарантированному результату, но рекомендаций, следование которым уже само по себе есть изменение. Модели НДС позволяют включить в рассмотрение обратную связь, которая в психологии осуществляется с помощью осознания процессов и формированием отношения к этим процессам (рефлексии), а также на уровне автоматизмов, рефлексов. При этом оба способа могут сосуществовать и взаимодействовать друг с другом. Например, помимо переживания эмоций, индивиды отслеживают их, регулируют и в некоторых случаях борются с ними, не всегда осознавая эти процессы. Аналогичная ситуация проявляется в мотивационной сфере, где необходимо учитывать не только структуру мотивов личности, но и ее отношение к этим мотивам, принятие или непринятие. Мотивационная структура у разных людей устроена по-разному: это могут быть несколько мотивов, которые человек по очереди реализует, а может сложиться так, что один мотив вытеснит все остальное. Вышесказанное обосновывает важность принятия решения о выборе параметров порядка и управления и изучении их формирования и функционирования при построении модели, отражающей исследуемую систему. Человек может быть спокойным, эффективным, когда ему нужно решить какую-то одну проблему, важную на сегодняшний день, но есть такие люди, которые предпочитают делать параллельно сразу несколько дел, переключаясь время от времени, и наличие нескольких задач им не только не мешает, но еще более активизирует их.

Управляющими параметрами (ответственными за возникновение бифуркаций) для человека могут быть выраженность темпераментальных характеристик, уровень образования, материальный уровень. Рассмотрение человека как сложной иерархической системы позволяет понять, как уживаются уровни различной глубины, сформированности и функционирования и как происходит переход с одного уровня на другой (в терминах передачи управляющих параметров на языке НДС). Если взаимосвязь между какими-то характеристиками в системе нижнего уровня выражается общей функцией, то зависимость коэффициентов этой функции от характеристик более верхнего уровня (управляющих параметров) позволяет, тем не менее, реализовывать качественно различные типы взаимосвязей для различных подсистем системы нижнего уровня. Эти управляющие параметры могут иметь как межгрупповые различия, так и индивидуальные, а также варьировать у одного человека в разные моменты.

При изучении самоорганизующихся эффектов в личностной динамике также наблюдают гистерезис. Его можно назвать памятью, инертностью: нелегко избавиться от сформированного навыка, установки, стереотипа, а человека, который находится в расстроенном состоянии, гораздо труднее развеселить.

Исследования в области психологии личности требуют чувствительности как к внутренним факторам (включая психофизиологию и генетику), так и к внешним ситуационным факторам. Чувствительность к начальным условиям проявляется в том, что малейшие отклонения как во внутренних детерминантах индивидных характеристик, так и во внешних (окружающей среде) могут приводить к существенным расхождениям в личностной динамике. Собственно, именно так в большинстве случаев и бывает в психологии. Исследователи могут с уверенностью говорить о тенденциях, но конкретные прогнозы относительно того или иного человека или развития ситуации взаимодействия давать не берется никто.

Далее мы рассмотрим различные методологии, позволяющие реализовать указанные выше идеи.

Рефлексивные формальные модели Лефевра

Когда речь идет о деятельности человека (общении, принятии решения), функцию обратной связи реализует рефлексия. Для исследования рефлексивных процессов психолог и математик В. Лефевр (Lefebvre, 1977, 1984, 1992, 1996a, b; Lefebvre, Rapoport, 2001; Лефевр, 1996) разработал рефлексивную теорию, подтвердившую свою правомерность в целом ряде психологических и непсихологических разработок. Формулы, вводимые Лефевром, позволяют моделировать поведение человека при взаимодействии с другими людьми в ситуации выбора. Стало возможным описать рефлексивный процесс осознания индивидом свой деятельности, итерационный процесс коррекции. В общем виде формула позволяет учитывать не только представления индивида о себе самом и об окружающем мире, но и его представления о том, как он сам выглядит в глазах окружающих. С математической точки зрения формулы предельно просты и доступны для понимания студенту 1 курса математического вуза (они используют элементарные функции математической логики). Однако содержательные психологические и культурологические результаты поистине впечатляют.

Начав с психологии эстетического восприятия, В. Лефевр, с помощью предложенной модели, теоретически рассчитал, каким должно быть гармоничное соотношение между высотами звуков в музыкальном аккорде, соотношение между размерами радующего глаз объекта (золотое сечение). Применение его модели в психологии конфликта позволило выявить две стратегии поведения: стремление к компромиссу и соблюдение принципа бескомпромиссности, а также имплицитно присутствующие в общественном сознании детерминанты этих стратегий. Предложенная Лефевром модель – формулы и правила их преобразований – позволила аналитически, «на кончике пера» установить соответствие между тем, какой тип поведения в конфликте выбирает человек, и тем, каким моральным принципом он руководствуется. Так, конфликтные люди склонны полагать, что цель оправдывает средства, а стремящиеся к компромиссу считают, что даже самые высокие цели не могут оправдать сомнительных средств их достижения. Впоследствии эти результаты были подтверждены экспериментальными данными, полученными в кросс-культурных исследованиях.

В настоящее время эти разработки привлекают внимание не только ученых, но и специалистов военного ведомства США в связи с поисками новых подходов к анализу и разрешению различных типов конфликтов и прежде всего международных (военных и политических), с поисками теоретических и методических основ ведения информационных войн.

Моделирование с помощью мультиагентных систем и клеточных автоматов

Эти два класса моделей вместе входят в одну большую область, получившую название «искусственная жизнь» (Artificial Life).

Модели автономных агентов позволяют реализовать самоорганизующиеся конфигурации в различных ситуациях активности индивидуального или коллективного субъекта при восприятии, мышлении, поведении. Каждый агент наделяется возможностью действовать по определенным правилам в зависимости от своего внутреннего состояния и окружающих его других агентов. Выбор правил зависит от гипотез исследователя, его априорных представлений о процессе. Это самое сложное. Дальше задается начальная конфигурация и запускается процесс. Содержательность интерпретации, доказанность гипотез напрямую зависит от проницательности исследователя, от того, насколько глубоко он чувствует суть моделируемого процесса. Эти модели очень популярны в европейской и американской психологии. Регулярно проводятся конференции по этой тематике. Темы самые разные – схемы усвоения моральных норм, формирование стереотипов, электоральное и потребительское поведение и пр. ( Tschacher, Dauwalder , 1999; Sun , 2006; Shoham, Leyton-Brown , 2008).

В моделях клеточных автоматов ( Bossomaier, Green , 1998; Wolfram , 2002) популяции рассматриваются как массивы взаимодействующих между собой клеток, каждая из которых действует строго по определенным правилам, заданию которых, как и в предыдущем случае, уделяется особое внимание. Массивы – это чаще всего n-мерные прямоугольные решетки (n=1, 2, 3), но могут быть и шестиугольные соты и т. п.

Задать клеточный автомат – значит:

• Описать состояние каждой клетки. Состояние в общем виде задается многомерным вектором. Например, если мы хотим описать поведение электората как клеточный автомат, то можно задавать состояния людей как «клеток» электората, двумерным вектором: политической ориентацией и избирательной активностью.

• Для каждой клетки указать ее соседей, то есть множество других клеток автомата, состояние которых влияет на состояние этой клетки. Чаще всего (однако не всегда) таковой окрестностью является геометрическая окрестность.

• Для каждой клетки задается набор правил перехода из одного состояния в другое в зависимости от текущих состояний – как своего, так и своих соседей.

Наиболее известный пример клеточного автомата, вошедший практически во все учебники и монографии, так или иначе затрагивающие эту тему, – игра Конвея «Жизнь». На двумерной решетке каждая клетка является живой или мертвой (два возможных состояния). Окрестностью клетки являются восемь смежных клеток. Если не менее трех клеток из окрестности мертвой клетки живы – клетка оживает, если более 5 клеток из окрестности живой клетки живы – клетка умирает (от тесноты) ( Coveney, Highfield , 1995).

Эта несложная схема, тем не менее, является прототипом более сложных структур. Однозначные правила функционирования способствуют образованию определенных паттернов, законов динамики конфигурации даже при случайном задании начальных состояний клеток. Эти законы начинают проявляться через небольшое число шагов. Исследования показали ( Wolfram , 2002), что даже в одномерных автоматах процессы самоорганизации напоминают биологические и социальные структуры. Эволюция возможна по одному из четырех сценариев: смерть, конфигурация стабилизируется или изменяется с фиксированным периодом, за фиксированное время расширяется неограниченно, наконец. расширяется и уменьшается хаотически.

С помощью клеточных автоматов были построены самые разнообразные модели сложных систем от движения жидкости по законам Навье – Стокса до распространения установок в общественном сознании под воздействием внешних социальных факторов. По аналогии с уравнениями физики, описывающими диффузию в материальных средах, Латане и Новак ( Latane, Nowak , 1994) изучали диффузию социальных установок в гипотетической популяции. Полученные результаты с высокой точностью согласуются с гипотезами, выдвинутыми исходя из социальных теорий.

Наиболее очевидное использование клеточных автоматов и мультиагентных систем лежит в направлении, когда в качестве единиц (агентов или клеток) выбираются люди, функционирующие и взаимодействующие между собой и с окружающим миром по определенным правилам. Однако в качестве таких единиц можно рассматривать какие-то компоненты личности как целостной системы, например ценности, установки, мотивы, характеристики и т. д., задавать правила динамики и смотреть возможные сценарии развития человека в соответствии с этими правилами.

Исследования динамики временных рядов

Для описания и операционального представления личности в динамическом аспекте целесообразно, построив временной ряд, использовать последовательность произведенных измерений для какого-либо показателя, то есть анализируя непосредственно функцию зависимости от времени Y j =F(t j ) . Пример использования методов анализа временнóго ряда можно найти в работе ( Clayton, Frey , 1996, 1997). В работах проводились серии экспериментов на запоминание, строились временные ряды, содержащие частоты правильных и неправильных ответов во времени. Условия экспериментов варьировались по степени сложности задач. Для работы с данными применялся разнообразный арсенал методов – спектральный анализ, автокорреляционный анализ, вычисление экспонент Ляпунова, энтропии, сопоставляются данные по временным разверткам и фазовые кривые. Для верификации используется метод суррогатных данных ( Abarbanel , 1996; Handbook of Chaos control, 2008).

В работе Шульберга и Готлиба ( Schulberg, Gottlieb , 2002) с помощью анализа динамических рядов изучались паттерны микроколебаний осознания эмоциональной сферы в зависимости от личностных характеристик и наличия нервных расстройств. В ходе эксперимента испытуемые с помощью компьютерной мыши управляли курсором для фиксации своих эмоций на графической шкале, один из полюсов которой был отмечен словом печаль , а другой – счастье . Продолжительность эксперимента занимала 2,5 минуты, программа «считывала» координату положения курсора на оси каждые 0,11 сек. Полученный в результате временнóй ряд динамики эмоционального настроя включал 1364 измерения. Результаты показали, что у испытуемых, имеющих высокие баллы по шкалам стремления к удовольствию и гипомании, микродинамика осознания эмоционального фона математически гораздо сложнее по сравнению с общей выборкой, а у испытуемых, имеющих высокие баллы по шкале отсутствия эмоций, наоборот, микродинамика эмоций более простая.

В работе Йерагани и сотрудников ( Yeragani, Pohl, Mallavarapu, Balon , 2003) также показано, что у людей, страдающих депрессией, хаотический компонент в динамике настроений существенно меньше проявляется. В исследовании ( Burton, Heath, Weller, Sharpe , 2010) специальные показатели, характеризующие структуру динамического процесса, рассчитывались для EEG сигналов и сравнивались у здоровых испытуемых (контрольная группа) и пациентов, имеющих различные расстройства сознания. Было доказано, что в контрольной группе энтропия (показатели присутствия хаотической компоненты – Pincus , 1991, 1994) значимо выше. Этот результат авторы интерпретируют как свидетельство того, что именно сознание делает поведение человека непредсказуемым и поддающимся описанию только с определенной долей приближения.

Аналогичным образом психологи, психотерапевты и психиатры пытаются изучать макроколебания настроений, черт характера, личностных установок в течение более длительных периодов времени – от недель до месяцев. Многочисленные исследования последних двадцати лет доказали, что эмоциональный настрой любого человека (здорового или имеющего психологические или психиатрические проблемы) колеблется в течение часов, дней, недель, месяцев, лет ( Robbins, Tank , 1987; Cowdry, Gardner, O’Leary et al., 1991; Hall, Sing, Romanoski , 1991; Coombs, Winkler, Daley , 1994; Gottschalk, Bauer, Whybrow , 1995; Pezard, Nandrino, Renault , 1996; Totterdell, Briner, Parkinson, Reynolds , 1996). При этом циклы разной периодичности имеют свои законы и, налагаясь друг на друга, в совокупности дают очень сложные временные зависимости. Анализ этих зависимостей с использованием методов теории нелинейной динамики для временных рядов становится возможным при числе наблюдений, исчисляемых несколькими сотнями. Таким образом, для проведения соответствующего анализа измерения необходимо проводить регулярно и в течение длительного промежутка времени (например, не менее полутора лет ежедневно).

В работе Крейндлера и Ламсдена ( Kreindler, Lumsden , 2002) были представлены результаты анализа временнóго ряда настроений испытуемого с хроническим биполярным аффективным расстройством. Исследование содержало 2150 наблюдений, полученных за 2 десятилетия наблюдения у психиатра. Исследовались спектральная функция и график зависимости интенсивности эмоциональных ощущений от частоты их возникновения за весь временной период и по 4-летним эпохам. Для анализа соответствия полученных графиков степенному закону с отрицательным показателем использовалась нелинейная регрессия. Результаты нелинейного регрессионного анализа зафиксировали последовательное снижение степенного показателя от одной эпохи лечения к другой, а за два десятилетия в два раза. При этом ученые исходили из выдвинутой ими ранее гипотезы о том, что у человека функция зависимости интенсивности эмоционального события от частоты его возникновения является степенной с отрицательным показателем, однако у здорового человека этот показатель по абсолютной величине существенно меньше, нежели у психически больного ( Lumsden, Kreindler, Woolridge , 1998).

Исходя из таких сложных требований большого числа измерений, исследования возможны при длительном курсе консультирования, лечения, наблюдения. Так на факультете психиатрии Университета Торонто (Канада) уже долгое время ведутся такие исследования под руководством Ч. Ламсдена и его ученика Д. Крейндлера. В одном из них для того, чтобы получить такой большой набор данных, ученые используют различные технические усовершенствования. Еще в 2001 году в течение полутора лет проводилось большое исследование, в котором принимали участие 20 маниакально-депрессивных больных и 20 здоровых испытуемых, составивших контрольную группу. Испытуемые обеих групп дважды в день должны были фиксировать свое состояние и настроение, отвечая на 17 вопросов опросника. Делали они это, используя специальные микрокомпьютеры, соединенные с мобильными телефонами, сразу передающими информацию на компьютер лаборатории ( Milton , 2002). В то время это была новейшая информационная технология, фактически сделавшая эксперимент возможным (замотивировать 40 испытуемых два раза в день отвечать на бумажном бланке на вопросы теста в течение полутора лет практически невозможно). В настоящее время та же идея воплощается на базе более усовершенствованных моделей смартфонов и коммуникаторов ( Burton, Heath, Weller, Sharpe , 2010).

Однако в большинстве исследований, связанных с динамикой более устойчивых личностных образований (ценностей, установок, стереотипов поведения и т. п.), проводить замеры (опросы) часто вообще не имеет смысла – должны пройти годы, чтобы можно было зафиксировать реальные изменения в сознании человека. Поэтому провести необходимое число наблюдений просто не представляется возможным. Число реальных срезов редко превышает два-три. В такой ситуации на помощь приходят разностные уравнения ( Петренко, Митина , 1997; Митина, Петренко , 1999; Mitina, Abraham, Petrenko , 2001). Предметом исследования в этом случае является функция зависимости текущего состояния системы от предыдущего Y j+1 =F(Y j ).

Так, соответствующая технология построения разностных уравнений на базе данных двух экспериментальных срезов была разработана и применена в цикле исследований политического сознания ( Митина, Петренко , 1999; Mitina, Abraham, Petrenko , 2001), а также гендерных стереотипов. По результатам экспериментальных опросов были определены показатели представлений людей в два последовательных момента времени. Гипотеза эргадичности позволяет исходить из возможности компенсировать ограниченность числа замеров большим количеством испытуемых или иных объектов, динамика который изучается (каких-либо значений, представлений). С помощью многомерной линейной регрессии строились функции зависимости показателей в следующий момент времени от предыдущего. Переход от разностных уравнений к соответствующим дифференциальным и их решение позволяет на качественном уровне описать характер динамики изучаемого процесса.

Этот же метод разностных уравнений был использован и в психофизике для решения одной из наиболее важных задач этой области психологии – для нахождения функциональной зависимости между величиной объективного стимула и интенсивностью субъективного ощущения (интересовавшей еще в XIX веке Вебера и Фехнера) австралийский исследователь Р. Грегсон ( Gregson , 1992) использовал разностные уравнения. Причиной, побудившей его привлечь новый математический аппарат, являлась сложность и неоднозначность объективного воздействия изучаемых им стимулов, например таких, как вкус вина. Для своей модели Грегсон использовал так называемую гамма формулу Y j+1 = — λ (Y j —1)(Y j —ie) (Y j +ie). Более простой и более известный ее аналог Y j+1 = — λ Y j (Y j —1) ) – логистическое уравнение – был использован нами для моделирования эмоциональной динамики в предположении, что определяющим в текущем эмоциональном состоянии является эмоциональное состояние предыдущего дня (а более ранние состояния забываются) ( Kuhl, Mitina , in print).

Свойства логистического уравнения хорошо изучены. Замечательно то, что, несмотря на простоту, с помощью него можно задать процесс, финальное поведение которого (результат эволюции системы) имеет любую структуру. Без потери общности положим, что i Y i [0, 1]. Чтобы обеспечить сохранение этого условия, λ должно лежать в диапазоне от 0 до 4. Для λ<1 существует только одна финальная точка, равная 0. Для λ [1; 3] система имеет также одну устойчивую финальную точку (то есть точку, равную), равную (λ—1)/λ. Когда λ становится больше 3, то при ее возрастании число точек, принадлежащих финальному множеству, начинает последовательно удваиваться (2, 4, 8…) и поведение системы, начиная с определенного момента времени, при отсутствии кардинальных внешних воздействий заключается в последовательном посещении каждой из этих точек. При λ>3,57 финальное множество становится бесконечным, и установить нахождение системы не представляется возможным.

Данная модель была использована для изучения динамики эмоциональной сферы человека. Обоснованием являлась теория Ю. Куля, рассматривающего личность как результат динамического взаимодействия различных подсистем. Эта теория обобщает множество результатов и идей функционального подхода, который является очень плодотворным для анализа психологических феноменов, связанных с личностной и индивидной регуляцией различного уровня: восприятие отдельных предметов или простые моторные акты, мотивацию, самовосприятие, волевое поведение, креативность и т. д. Согласно Кулю, аффекты играют очень важную роль в сложных процессах личностного функционирования, обеспечивая регуляцию взаимодействия подсистем личности.

С помощью модели логистического отображения была проанализирована динамика различных аффектов. В качестве данных использовались результаты определения состояния (осознанного и глубинного) эмоциональной сферы. Испытуемыми были 45 студентов университета и 46 пациентов клиники неврозов, исследование проводилось ежедневно в течение месяца. Оценивалась выраженность трех эмоций: радости, апатии и чувства беспомощности. Для каждого временнóго ряда было построено логистическое отображение и вычислена соответствующая λ. Учитывались также результаты одномоментного тестирования испытуемых с помощью различных психологических тестов (темперамента, эмоциональной сферы, психосоматических расстройств, мотивации, саморегуляции и личностных установок, стилей поведения). Целями исследования были: 1) найти психологический смысл λ как показателя системной взаимосвязи и интеграции между подсистемами личности с разным уровнем осознания; 2) выявить различия между λ (отражающей сложную иерархическую системную организацию) и дисперсией в эмоциональных состояниях человека в разные дни (как показатель стохастического процесса). Анализ медиаторов, опосредующих связь между λ (как мы полагаем, показателем более глубинных личностных характеристик) и другими индивидными свойствами, замеренными при одномоментном тестировании, существенно облегчил интерпретации.

Было установлено, что для всех испытуемых и всех видов аффектов λ (1; 3). Это может означать, что на уровне осознания каждый аффект стремится к достижению одного устойчивого финального значения. Не было выявлено значимых расхождений в распределениях значений λ для психически здоровых и людей, страдающих психическими расстройствами. Было установлено, что для имплицитного позитивного аффекта возрастание λ (а значит и показателя финального состояния) ведет к усилению ориентации на действие при неудаче, а это в свою очередь приводит к снижению проявления психосоматических расстройств. Для других типов аффектов никаких значимых связей выявлено не было. Можно предположить, что имплицитный позитивный аффект стремится достичь значения, которое можно назвать «уровнем базового доверия личности». Это свойство помогает человеку эффективно функционировать и способствует повышению качества жизни.

Модели теории катастроф

Теория катастроф – это математическая теория, анализирующая поведение нелинейных динамических систем при изменении их параметров. Ее основой является достаточно новая область математики – теория особенностей гладких отображений, являющаяся далеким обобщением задач на экстремум в математическом анализе. После работ Р. Тома ( Thom , 1975), давшего теории название, началось интенсивное развитие, как самой теории катастроф, так и ее многочисленных приложений. Зиман ( Zeeman , 1977) издал отдельной книгой работы по применению моделей теории катастроф в социальных науках.

Под «катастрофой» понимается нелинейное уравнение, устанавливающее зависимость одной или двух переменных от управляющих параметров. Исходя из одного из основных принципов синергетики, число управляющих параметров не может быть слишком большим. Согласно Хакену (2000), как правило, оно не должно превышать 5. Значение элементарной теории катастроф состоит в том, что она сводит огромное многообразие ситуаций к небольшому числу стандартных схем, которые можно детально исследовать раз и навсегда. Различают 7 канонических катастроф для функций одной или двух переменных и числа управляющих параметров, не превышающих 5. Существует точка зрения скептиков об ограниченности теории катастроф в связи с тем, что она позволяет описывать поведение только одной, максимум двух переменных. Однако следует помнить, что управляющие параметры – это тоже переменные, и, описывая поведение какой-то психологической системы с помощью модели катастроф, мы устанавливаем определенную иерархию между этими переменными. Управляющие параметры соответствуют независимым переменным, а собственно переменные модели – это переменные, зависимые от управляющих параметров.

Таким образом, катастрофа – это отображение некоторой области пространства управляющих параметров, имеющей размерность от 1 до 5, на одномерное или двумерное пространство действительных чисел. Эта зависимость не только нелинейная, но и неоднозначная. То есть при одном и том же наборе значений управляющих параметров зависимая переменная может принимать различные значения, причем все зависит от предыстории (пути, по которому система пришла в состояние, характеризующееся данными значениями управляющих параметров). Едва заметные колебания в области управляющих параметров могут приводить к скачку (резкому переходу) от одного значения зависимой переменной к другому значению. Такой скачок и называется катастрофой.

Самая распространенная в прикладных социальных исследованиях катастрофа – сборка – устанавливает зависимость одной переменной от двух параметров на основании следующей системы уравнений:

Второе уравнение в системе в точности задает поверхность точек равновесия.

Свойства этого уравнения становятся наглядно видны, если изобразить его геометрически. Пусть значения параметра a и b задают оси горизонтальной плоскости, а значения переменной x  – вертикальную ось. На рис. 1 изображен качественный портрет катастрофы сборки. В области, лежащей внутри бифуркационной кривой (клюва) на плоскости управляющих параметров, зависимая переменная x, задаваемая линией 4b 3 =27a 2 , при одних и тех же значениях параметров a, b может иметь два разных значения (бимодальность).

Рис. 1. Катастрофа «сборка»

При непрерывном изменении параметров возможен резкий переход из одного состояния в другое (катастрофа). Параметр a называется нормальным фактором, а b  – расщепляющим, так как при b>0 поверхность «расщепляется» на два листа. Изначально катастрофу «сборка» использовали в физике, в частности, для моделирования фазового перехода «жидкость – газ» в зависимости от температуры и давления. Катастрофическим скачкам соответствует конденсация и парообразование, а области бимодальности – зона метастабильных состояний.

В некоторых работах ( Stewart, Peregoy , 1983; Ta’eed, Ta’edd, Wright , 1988) катастрофа сборки использовалась для объяснения иллюзий восприятия двойственных стимулов, изучаемых в гештальт-психологии. Взглянув на рисунок, человек в зависимости от своего настроя может увидеть в одном случае старуху, в другом – красивую молодую женщину. Другим примером является сочетание, позволяющее увидеть фигуру женщины или голову мужчины. В используемом уравнении x 3 – bx – a = 0, x  – это вероятность увидеть одно из двух возможных изображений, колеблющаяся между уверенным видением одного образа ( x  = 1) и столь же уверенным видением образа альтернативного ( x = 0), b  – бифуркационный параметр, соответствующий степени прорисованности рисунка (число деталей), a  – параметр асимметрии, указывающий на то, что на рисунке присутствует большее или меньшее число деталей, провоцирующих восприятие первого или второго образа.

Значительно реже, но все же используются более экзотические катастрофы: ласточкин хвост устанавливает зависимость одной переменной от трех управляющих параметров:

бабочка устанавливает зависимость одной переменной от четырех управляющих параметров:

Таким образом, ласточкин хвост геометрически представляет собой поверхность в четырехмерном пространстве (три параметра и одна зависимая переменная), а бабочка  – в пятимерном, поэтому наглядно изобразить их геометрически будет крайне сложно. Подробные схемы и примеры можно найти в работах ( Zeeman , 1977; Guastello , 1995).

Содержательный смысл при описании конкретного психологического процесса все эти модели обретают при соответствующей интерпретации параметров и переменных. Исследователи в своих исследованиях выбирают ту или иную модель теории катастроф в зависимости от числа управляющих параметров, взаимосвязь которых исследуется – от простейшей складки, самой популярной сборки , до сложных ласточкиного хвоста и бабочки.

Американский исследователь С. Гастелло ( Guastello , 1995, 2002, 2010), специалист в области организационной психологии, активно использует модели теории катастроф для изучения взаимосвязей мотивации профессиональной успешности (она берется в качестве зависимой переменной) с другими личностными и ситуативными характеристиками; в том числе мотивация профессиональной деятельности, отношение к карьере, уклонение от работы и желание ее сменить, корпоративная сплоченность, результативность работы как отдельного сотрудника, так и коллектива в целом (выбираются в качестве управляемых параметров). Катастрофические модели позволяют выделять и описывать устойчивые состояния и пути смены этих состояний, например, наглядно объяснить, почему рост мотивации работника или улучшение профессионального климата могут не дать ожидаемого положительного влияния на профессиональную успешность. Под теоретическую модель собираются эмпирические данные, и методом нелинейной регрессии оценивается их соответствие теоретической модели.

Модели теории катастроф позволяют устанавливать моменты бифуркации, когда один установившийся тип функционирования сменяется другим. Достаточно небольшого количественного изменения управляющего параметра, чтобы система приняла качественно новый способ поведения. Бифуркации – это действительно переломные моменты в жизни отдельной личности и общества в целом. Примерами бифуркаций в психологии можно считать инсайт в творческом мышлении, выбор жизненного пути в ходе личностного развития. Функционирование любой сложной системы можно рассматривать как смену одного устойчивого состояния другим, однако переходный процесс между ними (область хаотического перехода) может быть столь протяженным, что им также нельзя пренебречь. Можно также говорить, что мир – это постоянное развитие, вечная неустойчивость, а периоды стабилизации – лишь краткие остановки на этом пути. Л.С. Выготский говорил: «Кризисы – это не временное состояние, а путь внутренней жизни» ( Выготский , 1984. Т. 5, с. 24). Особый интерес представляет то, что происходит именно в моменты изменения характера динамики, выбора одного из возможных альтернатив развития. Рассмотрение динамики как множества точек бифуркаций (в которых происходит выбор дальнейшего движения) и периодов осуществления этого однозначного движения позволяет описать многие психологические модели. Главным содержанием точки бифуркации является расширение спектра возможностей действия, которые может раскрыть для себя субъект, максимизация потенциальных смыслов, которые может нести в себе ситуация, и самоопределение по отношению к ним (открытая диссипативная система). Главным содержанием фазы регулярного движения является относительная замкнутость.

Здесь уместно вспомнить о двух качественно разных типах переработки информации – амбиентном и фокальном, первый из которых характеризуется равнозначной открытостью к любой новой информации (имеет место в точке бифуркации), а второй – селекцией и фильтрацией информации, подчиненной текущей задаче (в периоды регулярной динамики) ( Величковский , 2003; 2006). Другой пример – процесс принятия решений, как он описан немецким исследователем Ю. Кулем (так называемая модель Рубикона). Это постоянная смена мотивационных и волевых состояний. В первом случае происходит выбор из имеющихся возможностей на основании любой доступной системе информации (точка бифуркации), во втором, когда решение уже принято, действие принимает конкретную направленность и сознание «закрывается» от всего, что может эту направленность поколебать (устойчивое регулярное движение) ( Леонтьев , 2006 б ; см. также настоящее издание, с. 120–124). В этих и других примерах оба типа качественно разнородных процессов представляют собой естественно сменяющие друг друга равно необходимые фазы единого цикла действия или познавательной переработки.

Актуальной задачей является определение момента выхода из хаотического режима и переход в регулярный и обратно. Необходимо учитывать, что то или иное регулярное состояние может быть достигнуто при определенных значениях управляющих параметров, которые определяются на более высоком системном уровне.

Существуют различные способы преодоления хаотических режимов. Так, в медицине были открыты принципиально новые методы стабилизации работы сердца при появлении аритмий и фибрилляций ( Лоскутов , 1998). Сердечная мышца рассматривается как возбудимая система, в которой все элементы обладают идентичными свойствами.

Если некоторую область возбудимой среды начать периодически возмущать, то в этой области возникнет источник концентрически расходящихся волн возбуждения, подобно концентрическим кругам на воде от брошенного камня. Каждый такой элемент способен находиться в одном из трех состояний – покоя, возбуждения и состоянии рефрактерности (релаксации), которое наступает после возбуждения – каждому элементу требуется определенный перерыв, во время которого он восстанавливает свою способность к возбуждению. Из состояния покоя элемент может перейти в возбужденное состояние, в котором будет находиться определенное время. Затем он переходит в состояние рефрактерности и только потом вновь в состояние покоя. Таким образом, переход в возбужденное состояние оказывается возможным лишь из состояния покоя. В результате волна возбуждения распространяется упорядоченно, однако при частой подаче импульсов (или при большом периоде рефрактерности) часть элементов может оказаться блокированными.

Источник возбуждения называют ведущим центром, или пейсмекером. Если в возбудимой среде существуют несколько пейсмекеров, то они начинают конкурировать между собой: пейсмекер меньшей частоты генерации с течением времени подавляется пейсмекером большей частоты. В идеальной ситуации через определенное время во всей среде останется только один пейсмекер. Однако в зависимости от частоты поступления импульсов и времени рефрактерности может возникать сложное поведение среды (хаотическая динамика). Еще один возможный источник возбуждения в возбудимых средах – спиральные волны (это «вращающиеся» спирали, имеющие одинаковую частоту) – представляют собой главный тип элементарных самоподдерживающихся устойчивых структур в однородных возбудимых средах. Они всегда сосуществуют между собой, но способны гасить ведущий центр.

Медики связывают аритмию с появлением в сердечной мышце нескольких источников возбуждения, взаимодействие которых приводит к нарушению ритмичных сокращений, а фибрилляцию – с большим числом различных по характеру возмущений, в том числе спиральных, которые могут вращаться в противоположных направлениях. Традиционный способ преодоления состояния фибрилляции – подача короткого электрического импульса высокого напряжения и большой силы тока. Исходя из теории нелинейных динамических систем, можно обойтись существенно более мягкими средствами: подобрать фазу и частоту внешнего воздействия таким образом, что волны начнут двигаться навстречу друг другу и при наложении аннигилируют.

Если предположить подобную схему применительно к человеку, где возмущение связано с усилением какого-либо мотива, а элементы системы – различные личностные структуры – могут каким-то образом на данное возмущение реагировать (положительно, отрицательно или индифферентно), то можно прогнозировать динамику совместного сосуществования конкурирующих мотивов: устойчивое вытеснение всех одним (точечный аттрактор) или хаотическое поведение (финальное множество является странным аттрактором). Для того чтобы преодолеть личностный кризис, вовсе необязательно принимать кардинальные меры, заниматься «шоковой терапией»: необходимо «воздействовать» мотивом «нужной частоты». Возможно, интуитивно люди так или иначе делают что-то подобное (выражение «клин клином вышибают» тому свидетельство). Основная проблема при этом – операционализировать понятие частоты колебания мотива (потребностей), и это задача будущих исследований. Необходим анализ феноменологии, иллюстрирующей данные принципы. Так, можно привести примеры очень быстрой смены человеком ценностной ориентации, или готовности отказаться от чего-то, что было крайне значимым ранее. Можно предположить, что эти две идеи конкурировали друг с другом и их можно «выводить из игры» какими-то дополнительными внешними (не очень сильными, но очень точными) воздействиями.

Методология заимствования моделей

Наиболее целесообразным здесь является использование уже известных и хорошо изученных моделей, например из физики, и переопределение переменных, управляющих параметров в соответствии с изучаемым процессом ( Abraham, Abraham, Shaw , 1990; Милованов , 2005). Достаточно часто, для того чтобы адекватно описать сложное пространственно-временное поведение распределенных сред с громадным числом степеней свободы (каковыми являются, например, мотивационные структуры), необходимо небольшое число нелинейных дифференциальных уравнений. Если далее удастся (хотя бы частично, с определенной степенью допущений) написать в явном виде эти уравнения, отражающие зависимость показателей, характеризующих состояние системы, от времени, то решение (поведение переменных и зависимость этого поведения от управляющих параметров) можно восстановить (по аналогии с тем, что уже известно в физике) и интерпретировать полученные результаты в терминах, соответствующих исследуемой социальной реальности, в допустимых пределах делая прогноз финального поведения. При этом важным является не количественное, а качественное исследование полученной системы, выявление ее характерных черт. Содержательная интерпретация применения модели заключается в приведении топологически неизоморфных структур фазового портрета в соответствие анализируемым процессам или объектам. В некоторых случаях вообще оказывается достаточным только выявление области устойчивости положений равновесия ( Милованов , 2005). При этом, конечно же, недопустимо безусловное копирование модели без учета различий в изучаемых системах. Электроны, атомы и неживые тела всегда отличаются от биологических клеток и, тем более, индивидов, обладающих сознанием. Однако какие-то аналогии при достаточном обосновании вполне допустимы.

Второй (эмпирический) подход – от частного к общему – строится на основе эмпирических данных: решаются уравнения, отражающие эмпирические зависимости между переменными. Полученные решения интерпретируются и объясняются с точки зрения имеющихся теорий (или строятся новые) ( Петренко, Митина , 1997; Митина, Петренко , 1999; Mitina, Abraham, Petrenko 2002; Abraham, Mitina, Petrenko, 2001; Guastello , 1995; 2002).

Корректное применение методологии синергетики для изучения феноменологии социальных и гуманитарных наук не допускает безусловного переноса моделей без учета различий в исследуемых системах, предполагает обязательную их адаптацию. Следует также помнить, что, прежде чем применять нелинейные модели, следует попробовать традиционные «линеаризованные» схемы. Если они работают, то не следует отказываться от них.

В качестве примера рассмотрим ситуацию изучения поведения колебательных систем. Идея того, что энергия, движущая структуру психического, питающая волю, чувства и действия, влияющая на отношения, интересы и возможности, подчиняется принципу энантиодромии, что дословно означает «возвращающиеся колебания маятника», принадлежит Юнгу (1994). Эго может увеличить поток энергии в сторону одной из крайностей, но в конечном итоге, индивид, сознательно или бессознательно, должен вернуться обратно: напряжение – расслабление, открытие – закрытие, оценка – решение. Находясь в динамическом равновесии, психика движется как прогрессивно (внешняя адаптация), так и регрессивно (внутренняя адаптация) ( Hampden-Turner , 1981). Внутригрупповое взаимодействие или функционирование отдельных индивидов, психические процессы которых (на разных уровнях от психофизиологии до ценностных отношений) являются колебательными режимами, очевидно, также определяет колебательные системы уже на уровне социума.

В психотерапии нашла применение известная модель Лотки – Вольтерра, возникшая в биологии для описания совместного обитания в одном водоеме двух популяций – жертв и хищников, задаваемая системой обыкновенных дифференциальных уравнений. В самом простом виде это выглядит так:

x’=ax – bxy — скорость изменения численности популяции жертв,

y’=cxy – dy — скорость изменения численности популяции хищников, где a, b, c и d  – положительные константы.

Оценка управляющих параметров, полученных в результате анализа модели (например, сопоставления эмпирических данных с моделью при нелинейной регрессии) дает возможность реально влиять на процесс (см. подробнее Митина, Петренко , 2002).

Эта же модель позволяет описывать процесс формирования иерархии мотивов, потребностей, удовлетворяющих их актов и намерений, смысловой сферы, причем охватить достаточно широкий спектр психологических теорий – от бихевиоризма до гуманистических теорий. При формировании мотивационно-потребностной сферы роль «жертв» играют базисные потребности более низкого порядка, создающие первичное напряжение, «питающее» потребности более высокого порядка ( Петренко, Митина , 2002). Американский исследователь Г. Сабелли ( Sabelli , 2001, 2002) выделил специальные хаотические режимы, свойственные живым и социальным системам, называя их байосом («byos» по аналогии с «chaos»). Строго говоря, байос задается разностным уравнением Y j+1 =Y j + λ sin Y j при достаточно больших λ. Внешне график уравнения байоса похож на график логистического уравнения и описываемые им процессы при соответствующих значениях управляющего параметра λ по-прежнему удовлетворяют условиям детерминированного хаоса (апериодичны, чувствительны к начальным условиям, неустойчивы); на шкале в направлении от детерминированных процессов к стохастическим они занимают положение, соответствующее самым ранним симптомам возникновения детерминированного хаоса. Выделяются эпизодические паттерны с явно выраженным началом и окончанием, существует конечное число аттракторов и низкий процент рекурсий, распределение является ассиметричным. Образно говоря, если синонимом хаоса является непредсказуемость, то синонимом байоса является новизна.

Интеллектуальные нейронные сети

Интеллектуальные нейронные сети (ИНС) стали использовать в 40-х гг. XX века применительно к задачам, связанным с вычислительными и информационными технологиями. Ведущую роль здесь сыграли американские математики, предложившие заимствовать принципы организации и функционирования биологических нейронных сетей для решения задач, связанных с анализом и обработкой информации в электронных вычислительных системах (У. Маккалох, Д. Хебб, Ф. Розенблатт, М. Минский, Дж. Хопфилд) ( Джейн, Мао, Моиуддин , 1997; Круглов, Борисов , 2001; Bar-Yam , 2003). Термин «интеллектуальная нейронная сеть» получил официальное признание в середине 1950-х гг. Термин «интеллектуальная» используется, чтобы отличить компьютерные нейронные сети от биологических. Таким образом, под ИНС подразумеваются алгоритмы, построенные по аналогии с представлениями середины прошлого века о процессах взаимодействия нейронов в человеческом мозге и реализующие распределенные и параллельные системы получения, передачи и обработки сигналов, адаптирующиеся в ходе своего функционирования. За более чем полвека ИНС получили широкое распространение в области задач искусственного интеллекта. Они широко используются в экономике для предсказания, например, ситуаций на финансовом рынке; в медицине для диагностики различных болезней; в экологии для контроля окружающей среды; в политологии и социологии для предсказания результатов политических выборов, кризисных ситуаций в общественном сознании; для решения задач, связанных с распознаванием визуальных и звуковых образов; для моделирования принятия решений в проблемных ситуациях и др. ( Горбань, Дунин-Барковский, Кирдин и др., 1998; см. также URL: ).

Задачи, решаемые с помощью нейронных сетей, можно свести к следующей математической постановке. Необходимо построить отображение X→Y такое, чтобы на каждый возможный входной сигнал X формировался правильный выходной сигнал Y . Отображение задается конечным набором пар (<известный вход>, <известный выход>). Число таких пар (обучающих примеров) существенно меньше общего числа возможных сочетаний значений входных и выходных сигналов. Совокупность всех обучающих примеров носит название обучающей выборки. Большая часть прикладных задач может быть сведена к реализации сложного многомерного функционального преобразования. Выделяют следующие типы задач, решаемые в интеллектуальных нейронных сетях.

Классификация образов. Требуется указать принадлежность входного образа X (например, речевого сигнала или рукописного символа), представленного вектором признаков, к одному или нескольким предварительно определенным классам Y : распознавание букв, распознавание речи, классификация сигнала электроэнцефалограммы, типологизация людей в соответствии с их личностными характеристиками.

Кластеризация/категоризация. Требуется разместить близкие образы X в один кластер Y . Кластеры при этом могут быть заранее неизвестны. Чаще всего этот тип задач используется для сжатия данных, выявления априорно неизвестных свойств объектов.

Аппроксимация функций. Необходимо оценить неизвестную функцию, искаженную шумом. Входной сигнал X является аргументом этой функции, а выходной Y  – ее значением. Используется для моделирования функциональных зависимостей.

Предсказание/прогноз. Предсказать значение временнóго ряда в некоторый будущий момент времени t n+1 .на основании значений этого ряда в последовательные моменты времени t 1 , t 2 …., t n . В качестве входных сигналов X используется набор значений временного ряда полученных в n последовательных промежутках времени. Выходной сигнал Y – значение временного ряда в n+1 промежуток.

Оптимизация. Найти решение, удовлетворяющее системе ограничений и максимизирующее или минимизирующее целевую функцию. Примером является так называемая задача коммивояжера, требующая проложить кратчайший путь. На вход подаются координаты пунктов, на выход – искомый кратчайший путь. В психологии в данный класс задач попадают многие задачи принятия решений, нахождения компромисса и пр.

Память, адресуемая по содержанию. Среди множества объектов найти максимально похожий на предъявляемый. Предъявляемый объект, подаваемый на вход, представляет собой частичное или искаженное воспроизведение какого-либо объекта, находящегося в памяти и подаваемого в качестве ответа на выход. Используется для моделирования семантических пространств.

Управление. Определить величину входного управляющего воздействия на систему таким образом, чтобы получить желаемый результат управления. X  – набор контролируемых параметров управляемого объекта, Y  – код, определяющий управляющее воздействие, соответствующее текущим значениям контролируемых параметров. Примером может служить оптимальное управление коллективом, психотерапевтическое воздействие.

В последнее время в связи с возрастанием интереса к исследованиям нелинейных процессов, появились работы, предлагающие для реализации нелинейных моделей использовать не только соответствующие активационные функции, но и вычислять взвешенную сумму входов нейрона по нелинейным зависимостям, например:

Пример использования нейросетей для предсказания итогов президентских выборов в США стал уже хрестоматийным ( Круглов, Борисов , 2001). На основе таблицы данных с результатами 31 предвыборной ситуации президента США (с 1860 по 1980 г.), содержащей данные по 12-ти бинарным признакам (да/нет) и результатами выборов (победе правящей или оппозиционной партии) была построена сеть, «предсказавшая» результаты вторых выборов Рейгана, победу Буша над Дукакисом, обе победы Клинтона.

Алгоритмы нейронных сетей позволяют анализировать тексты, политические ситуации, разрабатывать типологию ментальности, политических, религиозных, экономических установок, проводить исследования возможности прогнозирования индивидуального и массового поведения.

Нелинейные идеи в многомерной статистике

Нелинейная методология получает все большее распространение даже в таких традиционно линейных областях, как многомерная статистика. К достаточно широко распространенным нелинейным регрессионным моделям добавляется нелинейный факторный анализ, использование нелинейных пространств в многомерном шкалировании.

Структурное моделирование – методология, которой удалось органично совместить мощь факторного, регрессионного анализа с необходимой строгостью, присущей более простым статистическим методам. Она позволяет определить не только силу связей, но и зависимость этой силы от других показателей. В некоторых ситуациях при более низком уровне личностного развития связи между переменными носят больше жесткий, детерминистический характер, а на высоком уровне развития одни выступают по отношению к другим лишь как предпосылки, не предопределяя их однозначно. Моделирование траекторий латентных изменений позволяет выявить факторы, влияющие на показатели, определяющие характер функций, задающих динамику того или иного показателя на разных этапах развития индивида как носителя сознания. Например, и в детском, и в более зрелом возрасте показатель, связанный с жизненным опытом, мудростью растет со временем. Но на начальном этапе личностного развития скорость роста этого показателя в большей степени детерминирована характеристиками семейного окружения и родительского отношения; с подросткового возраста скорость роста в большей степени зависит от личностных характеристик человека. Имея накопленные лонгитюдные данные, можно не только показать, что различные категориальные структуры сознания в разные возрастные периоды по-разному обусловливаются различными предикторами, но и количественно оценить эту разницу, выявить критические точки, в которых, несмотря на непрерывность динамики, могут меняться параметры, детерминирующие латентные переменные, обусловливающие эту динамику, а также сам характер этой динамики.

Еще одна перспективная методология – иерархическое многоуровневое моделирование, позволяющее реализовать идеи зависимости управляющих параметров в подсистемах более низкого уровня от характеристик подсистем более высокого уровня. В результате исследователь имеет возможность использовать одни и те же уравнения для описания различных моделей. Различия реализуются на основе определения самих коэффициентов как функций

В заключение отметим, что, несмотря на достаточно широкий спектр приведенных нелинейных методов и подходов, используемых для построения моделей и методов исследования личности, не все оказались упомянутыми, в силу того, что не являются еще слишком часто используемыми и надежно себя зарекомендовавшими. Однако можно с уверенностью утверждать, что сферы применения нелинейных методов анализа многообразны. Идет определенное сближение новаторского неклассического моделирования и развитого статистического аппарата, что открывает хорошие перспективы для использования математических методов в исследовании личности.

Нелинейные методы эффективны в исследованиях личностной структуры, ментальности, ценностно-идеолого-религиозных представлений, жизненных сценариев, рефлексии жизненного пути, динамики изменения человека и его картины мира и в ходе психотерапии.

Поскольку практическая ценность той или иной модели напрямую зависит от ее прогностических возможностей, проблема прогнозирования на основе предлагаемых моделей стала общей для многих направлений современной науки и нуждается в дополнительном осмыслении. Какое суждение можно называть прогнозом? Если путь (траектория) развития системы проходит через странный аттрактор или перемешивающий слой, в качестве прогноза указывается ограниченное в фазовом пространстве финальное множество, описывается его структура и говорится о том, что система может принимать одно из возможных состояний из этого множества или переключаться в рамках набора состояний. Установив хаотичность системы, мы доказываем, что невозможность точного точечного прогнозирования объясняется не плохим знанием исследуемой области, а объективными причинами, аналогично тому как, например, в настоящее время научно доказана невозможность долгосрочных метеорологических прогнозов.

Если вдруг обнаруживаются феномены, которые невозможно измерить, а затем формализовать и построить модель, то это не указывает ни на слабость количественного подхода, ни на какой-то «особый статус» данного феномена, требующего гуманитарного подхода, зачастую связываемого с более высокой «духовностью» такого исследователя в противовес технологичности и прагматичности человека, выполняющего какие-либо вычисления. Вполне возможно, что построение подходящей математической модели еще впереди.

Литература

Буданов В.Г. Методология синергетики в постнеклассической науке и в образовании. М.: УРСС, 2007.

Величковский Б. Когнитивная наука. Основы психологии познания. М.: Смысл, 2006.

Величковский Б . Успехи когнитивных наук: технологии, внимательные к вниманию человека // В мире науки. 2003. № 12. С. 87–93.

Выготский Л.С. Диагностика развития и педологическая клиника трудного детства // Собр. соч.: В 6 т. М.: Педагогика, 1984. Т. 5. С. 257–321.

Горбань А.Н., Дунин-Барковский В.Л., Кирдин А.Н., Миркес Е.М., Новоходько А.Ю., Россиев Д.А., Терехов С.А., Сенашова М.Ю., Царегородцев В.Г. Нейроинформатика. Новосибирск: Наука, 1998.

Данилов Ю.А., Кадомцев Б.Б. Нелинейные волны. Самоорганизация. М.: Наука, 1983.

Джейн А.К. Мао Ж., Моиуддин К.М. Введение в искусственные нейронные сети // Открытые системы. 1997. № 4. С. 16–24.

Капица С.П. Синергетика и демография // Режимы с обострением. Эволюция идеи. Законы коэволюции сложных систем. М.: Наука, 1999. С. 236–246.

Капица С.П., Курдюмов С.П., Малинецкий Г.Г. Синергетика и прогнозы будущего. М.: Наука, 1997.

Князева Е.Н. Синергетический вызов культуре // Синергетическая парадигма. Многообразие поисков и подходов / Под ред. В.И. Аршинова, В.Г. Буданова, В.Э. Войцеховича. М.: Прогресс-Традиция, 2000. С. 243–261.

Круглов В.В., Борисов В.В. Искусственные нейронные сети. Теория и практика. М.: Горячая линия – Телеком, 2001.

Леонтьев Д.А. Личность как преодоление индивидуальности: основы неклассической психологии личности // Психологическая теория деятельности: вчера, сегодня, завтра / Под ред. А.А. Леонтьева. М.: Смысл, 2006 а . С. 134–147.

Леонтьев Д.А. Личностный потенциал как потенциал саморегуляции // Ученые записки кафедры общей психологии МГУ им. М.В. Ломоносова. Вып. 2 / Под ред. Б.С. Братуся, Е.Е. Соколовой. М.: Смысл, 2006 б. С. 85—105.

Лефевр В. Космический субъект. М.: Ин-кварто, 1996.

Лоскутов А.Ю. Нелинейная динамика, детерминированный хаос и cинергетика: перспетивы и приложения // Компьютерра. 1998. Т. 47 (275). С. 31–35.

Милованов В.П. Синергетика и самоорганизация. Общая и социальная психология. М.: URSS, 2005.

Митина О.В. Идеи нелинейных динамических систем и деятельностный подход // Психология в вузе. 2003. № 1–2. С. 203–215.

Митина О.В. Формирование и реализация высших психических функций как нелинейных динамических систем // Синергетика в междисциплинарном подходе современной психологии: Сб. науч. тр. / Под ред. Р.Х. Тугушева. Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 2005. С. 93–99.

Митина О.В., Петренко В.Ф. Динамическая модель изменения политического менталитета россиян // Математическое и компьютерное моделирование в науках о человеке и обществе. Тез. докл. Всероссийской конференции. М., 1999. С. 44–53.

Митина О.В., Петренко В.Ф. Использование систем дифференциальных уравнений малой размерности с нелинейной правой частью для изучения психологических процессов // Синергетика. По материалам круглого стола «Сложные системы: идеи, проблемы, перспективы» // Под ред. О.П. Иванова. М.: Изд-во Моск. ун-та. 2002. Т. 5. С. 276–290.

Петренко В.Ф., Митина О.В. Психосемантический анализ динамики общественного сознания. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1997.

Пригожин И. Конец определенности, Время, Хаос и Новые законы Природы. Ижевск: РХД, 2000.

Пригожин И., Стенгерс И. Порядок из хаоса. М.: УРСС, 2000.

Режимы с обострением. Эволюция идеи: Законы коэволюции сложных систем / Тихонов А.Н., Самарский А.А., Курдюмов С.П., Малинецкий Г.Г. и др. Отв. ред. Макаров И.М. М.: Наука, 1999.

Физический энциклопедический словарь. М.: Сов. энциклопедия, 1983.

Хакен Г. Синергетика. Пер. с англ. М.: Мир, 1985.

Хакен Г. Основные понятия синергетики // Синергетическая парадигма. Многообразие поисков и подходов / Под ред. В.И. Аршинова, В.Г. Буданова, В.Э. Войцеховича. М.: Прогресс-Традиция, 2000. С. 28–55.

Чернавский Д.С. Проблема происхождения жизни и мышления с точки зрения современной физики //Успехи физических наук. 2000. Т. 170. № 2. С. 157–183.

Юнг К.Г. Психология 6eccoзнательного. М.: Канон, 1994.

Abarbanel H.D.I. Analysis of Observed Chaotic Data. N.Y.: Springer, 1996.

Abraham F., Mitina O., Petrenko V. Construction of System Dynamics from Multivariate Data // Nonlinear Dynamics in the Life and Social Sciences NATO Science Series. Series A: Life Sciences. Vol. 320 / W. Sulis, I. Trofimova (Eds.). Amsterdam: IOS Press, 2001. P. 325–332.

Abraham F.D., Abraham R.H., Shaw C.D. A Visual Introduction to Dynamical Systems Theory for Psychology. Santa Crus: Aerial Press, Inc. 1990.

Bar-Yam Y. Dynamics of Complex Systems (Studies in Nonlinearity). Boulder (CO): Westview Press, 2003.

Bossomaier T.J., Green D.G. Patterns in the Sand – Computers, Complexity and Life. Sydney: Allen and Unwin, 1998.

Burton C., Heath R., Weller D., Sharpe M. Evidence of Reduced Complexity in Self-report Data from Patients with Medically Unexplained Symptoms // Nonlinear Dynamics, Psychology, and Life Sciences. 2010. Vol. 14. № 1. P. 15–25.

Clayton K., Frey B.F. Inter– and intra-trial dynamics in memory and choice // Nonlinear dynamics in human behavior / W. Sulis, A. Combs (Eds.). Singapore: World Scientific, 1996. P. 90—106.

Clayton K., Frey B.F . Studies in mental «noise» // Nonlinear dynamics, Psychology and Life sciences. 1997. Vol. 1. P. 174–180.

Coombs A., Winkler M., Daley C. A chaotic systems analysis of rhythms in feeling states. //Psychological Record 44: 359-68. 1994.

Coveney P., Highfield R. Frontiers of Complexity. Ch. 6. L.: Faber and Faber, 1995.

Cowdry R.W., Gardner D.L., O’Leary K.M., Leibenfeldt E., Rubinow D.R. Mood variability: A study of four groups // American Journal of Psychiatry. 1991. Vol. 148. P. 1505–1511.

Dooley K., Van de Ven A. Explaining complex organizational dynamics // Organization Science. 1999. Vol. 10(3). P. 358–372.

Gottschalk A., Bauer M.S., Whybrow P.C. Evidence of chaotic mood variation in bipolar disorder. //Archives of General Psychiatry 52: 947–959. 1995.

Gregson R.A.M. N – Dimensional nonlinear psychophysics. Hillsdale (NJ): Erlbaum, 1992.

Guastello S.J. Chaos, Catastrophe, and Human Affairs: Applications of Nonlinear Dynamics to Work, Organizations, and Social Evolution. Hillsdale (NJ): Lawrence Erlbaum. 1995.

Guastello S.J. Managing emergent phenomena: Nonlinear dynamics in work organizations. Mahwah (NJ): Lawrence Erlbaum Associates, 2002.

Guastello S.J. Self-organization and Leadership Emergence in Emergency Response Teams // Nonlinear Dynamics, Psychology, and Life Sciences. 2010. Vol. 14. № 2. P. 179–204.

Hall D.P. ( Jr. ) , Sing H.C., Romanoski A.I. Identification and characterization of greater mood variance in depression //American Journal of Psychiatry. 1991. Vol. 148. P. 1341–1345.

Hampden-Turner C. Maps of the Mind. N.Y.: MacMillan, 1981.

Handbook of Chaos Control, Second Edition. Weinheim (Germany): Wiley, 2008.

Kreindler D., Lumsden Ch.J. Self-organized criticality in bipolar disorder – a case study. Доклад, прочитанный на Ежегодной конференции Международного общества по теории хаоса в психологии и науках о жизни. 4 августа 2002. Портланд (Орегон, США) – на рус. яз.

Latane B., Nowak A. Attitudes as catastrophes: From dimensions to categories with increasing involvement // Dynamical systems in social psychology / R.R. Vallacher, A. Nowak (Eds.). San Diego: Academic Press, 1994.

Lefebvre V.A. Structure of Awareness: Symbolic Language Human Reflection. Beverly Hills: SAGE Publications, 1977.

Lefebvre V.A. Reflexive control: The Soviet concept of influencing an adversary’s decision making process. M.: Science Applications, 1984.

Lefebvre V.A. A Psychological Theory of Bipolarity and Reflexivity. Lewiston, NY: Edwin Mellen Press, 1992.

Lefebvre V.A. Extracting information about subjective states from a function describing human behavior: Reply to Rapoport on Human Choice // Psycoloquy. 1996 a . Vol. 7. Issue 08.

Lefebvre V.A. Free will and the cosmic subject: Reply to Adams-Webber on Human Choice // Psycoloquy. 1996 b . Vol. 7. Issue 07.

Lefebvre V.A., Rapoport A. Algebra of Conscience. – Dordrecht (Holland): Kluwer Academic Publishers, 2001.

Lumsden C.J., Kreindler D., Woolridge N.W. EVA: Emotive agents, disordered minds. Telepolis, 1998. URL:

Milton M. Tapping Wireless Technology to Track and Understand Mood Disorders // Hospital news. 2002. November.

Mitina О, Abraham F., Petrenko V. Dynamical cognitive models of social issues in Russia // International Journal of Modern Physics. 2002. Vol. 13. № 2. P. 229–251.

Pezard L., Nandrino J.-L., Renault B., Massioui F.E., Allilairo F.A., Varela F.J., Martinerie J. Depression as a dynamical disease // Biological Psychiatry. 1996. Vol. 39. P. 991–999.

Pincus S.M. Approximate Entropy (ApEn) as a complexity measure //Chaos. 1994. Vol. 5. P. 110–117.

Pincus S.M. Approximate entropy as a measure of system complexity // Proceedings of the National Academy of Science USA. 1991. Vol. 88. P. 2297–2301.

Robbins P.R. Tanck R.H. A study of diurnal patterns of depressed mood // Motivation and Emotion. 1987. Vol. 11. P. 37–49.

Sabelli H. Arrangement, a measure of nonrandom complexity // SAMS. 2002. Vol. 42 (3). P. 395–403.

Sabelli H. Novelty, a measure of creative organization in natural and mathematical time series // Nonlinear dynamics, psychology and life sciences. 2001. Vol. 5. № 2. P. 89—113.

Schulberg D., Gottlieb J. Dynamics and Correlates of Microscopic changes in affect // Nonlinear Dynamics, psychology and Life Sciences. 2002. Vol. 6. July. № 3. P. 231–257.

Shoham Y., Leyton-Brown K. Multiagent Systems: Algorithmic, Game-Theoretic, and Logical Foundations. N.Y.: Cambridge University Press, 2008.

Stewart I.N. Peregoy P.L. Catastrophe theory modeling in psychology // Psychological Bulletin. 1983. Vol. 94. P. 336–362.

Sun R. (Ed). Cognition and Multi-Agent Interaction. N.Y.: Cambridge University Press, 2006.

Ta’eed L.K., Ta’edd O., Wright J.E. Determinants involved in the perception of the Necker cubes: An application of catastrophe theory // Behavioral Science. 1988. Vol. 33. Issue 2. P. 97—115.

Thom R. Structural stability and morphogenesis. N.Y.: Benjamin-Addison-Wesley, 1975.

Totterdell P., Briner R.B., Parkinson B., Reynolds S. Fingerprinting time series: Dynamic patterns in self-report and performance measures uncovered by a graphical non-linear method. // British Journal of Psychology. 1996. Vol. 87. P. 43–60.

Tschacher W., Dauwalder J.-P. (Eds.). Dynamics, synergetics, autonomous agents. Singapore: World Scientific, 1999.

Wolfram S. A new kind of science. Champaign (IL): Wolfram Media, Inc., 2002.

Yeragani V.K, Pohl R., Mallavarapu M., Balon R. Approximate entropy of symptoms of mood: an effective technique to quantify regularity of mood // Bipolar disorders. 2003. Vol. 5(4). P. 279–286.

Zeeman E.C. Catastrophe theory: Selected papers, 1972–1977. – Reading (MA): Addison-Wesley, 1977.

Проблема социальной желательности в исследованиях личностного потенциала Е.Н. Осин

В ряду факторов, угрожающих валидности психологических данных, получаемых с помощью методов субъективного самоотчета, социальная желательность (СЖ) традиционно занимает почетное место. Еще в 1937 г., критикуя методы субъективного самоотчета, Гордон Олпорт писал: «Испытуемый может исказить результаты тестирования, если примет решение так поступить <…> Любой человек может (на бумаге) симулировать интроверсию, консерватизм или даже счастье. И если он думает, что это для него так или иначе выгодно, то весьма вероятно, что он так и поступит <…> Даже испытуемые, действующие из лучших побуждений, могут обладать неадекватным представлением о себе, демонстрировать систематическую ошибку или тенденцию искажать ответы определенным образом, что лишает ценности их ответы» (цит. по Ben-Porath , 2003, p. 555). Можно констатировать, что к настоящему времени ситуация в этой области не только существенно не изменилась, но и стала еще более запутанной. За прошедшие полвека был разработан ряд инструментов для выявления эффектов СЖ, однако данные об их валидности остаются противоречивыми, а понятие СЖ – неоднозначным как теоретически, так и операционально. Тем не менее, за это время в западной психологии был проделан широкий ряд исследований, задачей которых стало выявление факторов, способствующих и препятствующих проявлению эффектов СЖ, а также проверка и сравнение эффективности различных мер, которые могут быть предприняты для предотвращения и контроля СЖ. Однако, несмотря на столь широкий массив накопленных данных, многие фундаментальные и прикладные исследования, проводимые с использованием методов субъективного самоотчета в настоящее время как в нашей стране, так и за рубежом попросту игнорируют проблему СЖ, и лишь в сфере организационной психологии, где игнорирование этой проблемы может вести к финансовым потерям, ей уделяется некоторое внимание. Задачей настоящей главы является обзор актуального состояния проблемы СЖ в академической психологии личности в свете исследований личностного потенциала.

СЖ можно определить как склонность респондента давать необоснованно (чрезмерно) позитивные самоописания ( Paulhus , 2002), приводящую к искажению результатов психологической диагностики личностных черт и установок. Эта склонность может быть как сознательно выбранной респондентом (тогда речь идет о сознательном искажении ответов, faking, или управлении впечатлениями – impression management), так и неосознаваемой установкой респондента (в этом случае говорят об эффектах самообмана, self-deception). СЖ может наблюдаться как устойчивая тенденция (response style), стабильно проявляющаяся на протяжении некоторого времени и на материале различных опросников, так и ситуативная тенденция (response set), проявляющаяся однократно или в рамках одного опросника или батареи опросников ( ibid. ). В первом случае эффекты социальной желательности как наблюдаемое поведение подпадают под определение личностной черты ( Allport , 1937), во втором случае речь идет о ситуативной установке индивида.

В действительности картина факторов, обусловливающих эффекты социальной желательности, оказывается несколько более сложной и описывается моделями, делающими акцент на взаимодействии личностных и ситуативных факторов, такими как «теория активации способностей» ( Tett, Burnet , 2003; Tett, Anderson, Ho et al., 2006). Согласно этой теории, ответ на пункт опросника определяется личностными чертами, ситуационными факторами, способностями индивида, а также сочетанием особенностей ситуации с личностными чертами и способностями, приводящим к тому, что именно в этой ситуации личностные черты и способности задействуются респондентом.

Факторы социальной желательности

Описан широкий ряд факторов, обусловливающих эффекты социальной желательности.

1.  Мотивационные диспозиции личности . К ним относится, в первую очередь, мотивация одобрения, на которой сосредоточили внимание Кроун и Марлоу ( Crowne, Marlowe , 1960), авторы одной из наиболее популярных шкал социальной желательности. Впоследствии, опираясь на данные эмпирических исследований, Паулус и Джон ( Paulhus, John , 1998) выделяют два вида искажений ответов: 1) собственно социальная , или моралистическая, желательность, выражающаяся в стремлении соответствовать социальным стандартам поведения (подчеркивать такие свои черты, как воспитанность или готовность помочь, отрицать социально неодобряемые формы поведения); 2) субъектная , или эгоистическая, желательность, выражающаяся в стремлении приукрашивать свой образ как субъекта деятельности (подчеркивать такие свои черты, как рациональность, организованность, отрицать такие черты, как подверженность эмоциям, леность). По мнению авторов, источником моралистической желательности является мотивация одобрения, источником эгоистической желательности – мотивация власти. Каждый из этих мотивов может быть как осознаваемым (проявляясь в эффектах управления впечатлениями), так и неосознаваемым (проявляясь в эффектах самообмана), давая в результате четырехкомпонентную модель социальной желательности.

2.  Ситуативные факторы . К внешним по отношению к респонденту факторам относятся цели психологической диагностики, используемые методы обследования, степень анонимности, уровень стресса (давление ситуации). Влияние этих факторов опосредовано восприятием респондента, поэтому следует иметь в виду, что речь идет об известных респонденту целях диагностики, его представлении о степени анонимности и о том, что именно измеряют используемые методики. К внутренним факторам относятся ситуативные особенности мотивации: представление о потенциальной возможности и допустимости искажения ответов в данной ситуации.

Цели психологической диагностики . В ситуациях, когда от результатов психологической диагностики зависят управленческие решения и респондент об этом знает, следует ожидать значительных эффектов социальной желательности. Наиболее распространенным примером такой ситуации является отбор при приеме на работу. Ряд исследований, в рамках которых сравнивались тестовые баллы кандидатов на должность и уже работающих на той же должности сотрудников, показали значительную выраженность эффектов социальной желательности. В одном исследовании разница в баллах кандидатов и сотрудников по различным шкалам личностных опросников составила от 0,04 до 0,56 стандартного отклонения ( Hough , 1998; см. Tett, Anderson, Ho et al., 2006); в другом исследовании, где использовалась шкала добросовестности из «Большой пятерки личностных черт», эта разница составила 0,60 ( Griffith, Chmielowski, Yoshita, 2007); в третьем исследовании было обнаружено, что 18 % индивидуальных баллов, полученных кандидатами при собеседовании, лежат за пределами диапазона баллов сотрудников ( Rosse, Stecher, Miller, Levin , 1998; Stark, Chernyshenko, Chan et al., 2001; см. Tett, Anderson, Ho et al., 2006). По данным метаанализа ряда исследований ( Tett, Burnett , 2003), для шкал «Большой пятерки» это различие является незначительным для шкал открытости опыту (openness to experience, d=—0,01) и экстраверсии (extraversion, d=0,11), но весьма существенным для шкал нейротизма/эмоциональной стабильности (neuroticism, d=0,61) и добросовестности (conscientiousness, d=0,70), и очень высоким для шкалы дружелюбия (agreeableness, d=1,33), которая измеряет наиболее социально одобряемые личностные черты. С другой стороны, существуют данные, согласно которым респонденты, участвующие в исследовании с целью получения обратной связи о собственных личностных чертах, менее склонны к искажению своих ответов ( Tett, Anderson, Ho et al., 2006).

Полученные данные говорят о том, что методы субъективного самоотчета могут не быть валидными средствами для диагностики личностного потенциала в ситуациях, когда цели исследования выходят за пределы научных. Контролировать влияние фактора целей обследования возможно путем создания у респондента того или иного представления о целях исследования. Вне зависимости от наличия такого контроля для обеспечения единства психологических условий предъявления методик информацию о целях исследования рекомендуется отразить в информационном листке, который предоставляется респондентам. В противном случае респонденты могут прийти к различным выводам о необходимости искажения ответов, что станет дополнительным источником неконтролируемых индивидуальных различий в данных.

Степень анонимности (речь идет о воспринимаемой респондентом анонимности) является важным фактором. В идеале, для повышения валидности данных исследование должно быть полностью анонимным, о чем должно быть указано в информационном листке. В случае, если необходимо устанавливать соответствие между несколькими анкетами одного и того же респондента, рекомендуется предложить респондентам использовать любой уникальный идентификатор (псевдоним, ник, дата рождения, адрес электронной почты и пр.). Если использование реальных имен необходимо для сопоставления с данными о респондентах, полученными иными методами (например, с их успеваемостью, успешностью на работе и пр.), степень воспринимаемой анонимности может быть повышена с помощью введения в информационный листок сообщения о конфиденциальности полученных данных и об устранении возможности их сопоставления с реальными именами испытуемых третьими лицами. Один из вариантов подобного приема состоит в наличии отдельной формы, на которой респонденты указывают свое имя и иные идентифицирующие данные и которую они должны сдать в отдельном заклеенном конверте. Респондентам сообщается, что эта форма впоследствии хранится отдельно и доступна строго ограниченному кругу лиц; сопоставление ее данных с данными бланков для ответов осуществляется по номеру.

На степень воспринимаемой анонимности влияют условия тестирования. Существуют данные, согласно которым эффекты социальной желательности наиболее сильны в ситуации интервью лицом к лицу, несколько слабее в ситуации компьютеризованного предъявления методик и бумажного тестирования, и наиболее слабы в ситуации рассылки опросников по почте (обзор см. Paulhus , 1991). По данным обзора, при компьютеризованном предъявлении методик эффекты социальной желательности сильнее, чем в ситуации бумажного тестирования (речь идет о предъявлении тестов на специально отведенных компьютерах в учебном заведении или в организации). По нашим предварительным данным, в ситуации анонимного заполнения методик в сети Интернет, эффекты социальной желательности оказываются наиболее низкими. Повысить степень воспринимаемой анонимности в ситуации группового тестирования возможно путем изоляции респондентов, особенно знакомых друг с другом, в пространстве, чтобы исключить возможность подсматривания ими ответов соседа, а также путем использования конвертов, в которые респонденты должны поместить заполненные анкеты и, заклеив конверт, опустить его в специальный ящик.

Интересным приемом обеспечения анонимности в ситуации интервью является метод случайного ответа ( Greenberg, Abdula, Simmons, Horvitz , 1969; Warren , 1965). В рамках этого метода испытуемому наряду с социально желательным вопросом (например, «Употребляли ли Вы наркотики?») дается безобидный вопрос (например, «Глаза Вашей матери голубые?») с инструкцией подбросить монету так, чтобы ее не видел интервьюер, и ответить на первый вопрос, если выпадет «орел», на второй, если «решка». Затем, имея информацию о доле голубоглазых среди населения данного региона, можно оценить распространенность нежелательного поведения, исходя из того, что половина испытуемых отвечает на второй вопрос. Исследования показывают, что этот прием позволяет в значительной мере контролировать эффекты СЖ, хотя и не полностью исключает их (см. Paulhus , 1991).

Используемые методы исследования влияют на ответы респондента путем создания у него того или иного представления о том, что они измеряют. Так называемые «прозрачные» методики и методы прямого опроса, обладающие очевидной валидностью (face validity), будут наиболее подвержены эффектам социальной желательности (при условии, что они измеряют социально желательные черты) по сравнению с методиками, использующими неявные вопросы, или проективными методами. На этапе разработки методик пункты могут оцениваться по уровню социальной желательности (при помощи экспертных оценок или деления испытуемых на группы с инструкцией на позитивную самопрезентацию и с нейтральной инструкцией), чтобы исключать наиболее социально желательные пункты либо чтобы сбалансировать пункты по уровню социальной желательности альтернатив, если речь идет об опроснике с принудительным выбором (forced-choice). Если степень социальной желательности пунктов, входящих в шкалу, известна, оценить выраженность СЖ можно путем расчета взвешенной суммы пунктов по их баллам СЖ и последующего сравнения полученных показателей с баллами по исходной шкале ( Konstabel, Aavik, Allik , 2006).

Уровень стресса (или давление ситуации) повышает эффекты социальной желательности. Примерами связанных со стрессом факторов, влияние которых на эффекты социальной желательности было показано эмпирически, являются ограничение времени тестирования (или введение инструкции отвечать быстро), эмоциональное возбуждение испытуемых, а также наличие отвлекающих факторов ( Paulhus , 1991). Для снижения уровня стресса исследование должно проводиться в спокойной обстановке (если респонденты возбуждены, необходимо дать им время успокоиться), исключающей возможность отвлечений. Для этой цели большие группы респондентов, участвующие в групповом тестировании, рекомендуется делить на малые (по 15–20 человек). Обследование должно проводиться без ограничения времени; если время ограничено объективными факторами (например, время занятия), респондентам необходимо сообщить, что при необходимости им будет выделено дополнительное время, чтобы закончить работу над опросниками.

Представление о допустимости искажения ответов в данной ситуации . Очевидно, что эффекты СЖ будут сильнее в случае, когда респонденты убеждены в допустимости и возможности искажения ответов. Влиять на это убеждение можно с помощью введения различных инструкций. Данные исследования Айзенка и коллег ( Eysenck, Eysenck, Shaw , 1974) показывают, что простое введение в инструкцию просьбы отвечать честно способно снизить эффекты СЖ. Инструкция может содержать информацию о наличии в батарее методик скрытых средств для выявления фактов искажения ответов, создавая у респондентов убеждение в том, что искажение ответов будет выявлено, а также о мерах, которые будут приняты по отношению к респондентам, искажающим свои ответы (например, дисквалификация, если речь идет о конкурсе, и пр.). Еще более сильным средством для формирования представления о недопустимости искажения ответов является так называемый «мнимый детектор лжи», когда респондента присоединяют к муляжу устройства, которое, как ему сообщается, будет давать исследователям информацию о неискренних ответах.

3.  Способности . Если бы все респонденты в рамках конкретной выборки искажали свои ответы одинаковым образом, их взаимное положение на шкале, соответствующей измеряемому конструкту, не менялось бы. В реальности люди различаются не только своей мотивацией, но и своим представлением об идеальной самопрезентации, а также своими способностями искажать ответы в соответствии с этим представлением. В исследовании Фарнхэма ( Furnham , 1984; Tett, Anderson, Ho et al., 2006) испытуемым было предложено выделить из опросника EPI Айзенка пункты, измеряющие нейротизм, и респонденты верно определили от 10 % до 90 % ответов (в среднем, 54 %). Способность к управлению впечатлениями связана с такими особенностями личности, как эмоциональная стабильность, социальный статус и социальный интеллект, а также честность и добросовестность; в свою очередь, способность к самообману коррелирует с самооценкой и консервативными ценностями ( Tett, Anderson, Ho et al., 2006). Ряд авторов, опираясь на эмпирические данные, высказывают идею о том, что шкалы управления впечатлениями измеряют разные черты личности в ситуации обследования при приеме на работу и в нейтральной ситуации.

Если признать, что социальная желательность может быть связана не только с мотивацией и ситуативными факторами, но и со способностями личности к самопрезентации, возникает вопрос о том, не обладают ли люди, действующие вопреки требованиям ситуации обследования, но в собственных интересах, более высоким личностным потенциалом? Можно предположить, что способность к управлению впечатлениями в методах субъективного самоотчета может быть связана также с общим или вербальным интеллектом (насколько нам известно, таких исследований не проводилось). Следовательно, в ситуациях, где успех зависит от способности к самопрезентации, создания хорошего впечатления о себе в глазах других людей, кандидаты, демонстрирующие социальную желательность, могут оказаться более успешными. Эффекты СЖ могут отражать как осознанное стремление респондента создать о себе неадекватно позитивное впечатление, так и наличие у него устойчивой мотивации одобрения, которая может действовать и за пределами ситуации исследования, приводя в результате к более высокой успешности в реальной деятельности.

Тем не менее, рассматривая три возможных сценария (люди, искажающие свои баллы, более успешны, менее успешны и не отличаются по успешности от людей, не проявляющих управления впечатлениями), Питерсон и Гриффитс ( Peterson, Griffith , 2006) приходят к выводу о том, что в большинстве случаев наиболее вероятным сценарием является третий. Можно заключить, что в настоящее время нет достаточных оснований предполагать содержательную взаимосвязь управления впечатлениями с личностным потенциалом и говорить о том, что люди, сознательно искажающие свои баллы в выгодном свете, будут более успешны.

Ряд исследований, посвященных проблеме влияния управления впечатлениями на валидность личностных шкал по отношению к внешним критериям валидности, показывают весьма различные результаты ( ibid. ). Результатом исследований, в которых СЖ операционализируется с помощью шкал социальной желательности (если баллы используются для коррекции личностных показателей), как правило, становится вывод о низком влиянии эффектов СЖ на валидность личностных показателей. Более того, поскольку шкалы СЖ могут содержательно пересекаться со шкалами других личностных показателей, использование первых для коррекции, о которой идет речь, может даже снижать истинную дисперсию вторых. Исследования, опирающиеся на особенности инструкции или особенности ситуации в качестве средств для индукции СЖ, напротив, говорят о том, что влияние СЖ на валидность личностных показателей может быть достаточно сильным ( ibid. ). Обобщая все эти данные, можно лишь предположить, что степень и характер связи показателей социальной желательности с показателями успешности и личностным потенциалом в значительной мере зависит от особенностей конкретной исследовательской ситуации.

Если речь идет о процедуре отбора испытуемых в группу с высоким личностным потенциалом, опирающейся на показатели личностных опросников, валидность такой процедуры будет определяться в том числе и критерием отбора (чем более жестким является этот критерий, тем большее количество людей с СЖ баллами отбирает такая процедура). Для того чтобы среди респондентов с наиболее высокими баллами был высок процент респондентов, искажающих свои ответы, необходима лишь небольшая доля таковых в выборке в целом, что не влияет существенно на корреляцию тестового балла с критерием, но драматически меняет состав отбираемой группы испытуемых. Исследования с использованием симуляции методом Монте-Карло показывают, что при наличии в выборке всего 25 % респондентов, искажающих ответы, баллы у 9 из 10 респондентов, отобранных на работу по результатам подобного обследования, будут неистинными ( Zickar, Rosse, Levin , 1996; Douglas, McDaniel, Snell , 1996; Peterson, Griffith , 2006). В исследовании Гриффитс и др. ( Griffith, Chmielowski, Yoshita, 2007), опиравшемся на реальную выборку кандидатов, было показано, что по мере уменьшения размера отбираемой группы с 50 % до 10 % от всей выборки доля респондентов с неистинными баллами в этой группе возрастает с 31 % до 66 %. В реальных выборках кандидатов доля людей, сознательно искажающих свои тестовые баллы, составляет до 50 % ( Peterson, Griffith , 2006). Таким образом, исследования личностного потенциала, проводимые в ситуациях отборов, конкурсов и т. д., не должны использовать показатели личностных опросников, подверженных эффектам управления впечатлениями в качестве критериев для выделения группы с высоким личностным потенциалом.

Проблема взаимосвязи самообмана с личностным потенциалом является намного более сложной. Ряд исследований показывает, что самообман (переоценка собственных способностей, собственной успешности), по крайней мере, в некоторых ситуациях оказывается мотивирующим фактором, помогающим некоторым людям добиваться более высоких успехов. Есть данные, согласно которым самообман положительно связан с успешностью в соревнованиях ( Starek, Keating , 1991), толерантностью к боли ( Quattrone, Tversky , 1984). Показатели шкал самообмана связаны с самоэффективностью, оптимизмом, воспринимаемым контролем и другими переменными ( Osin , 2009). Ряд авторов высказывает идею о том, что самообман является адаптивным фактором, помогающим личности справляться с трудными обстоятельствами и вызовами среды ( Lockard, Paulhus , 1988; Paulhus, Fridhandler, Hayes , 1997; Giannetti , 2000). С этим согласуется концепция «депрессивного реализма», согласно которой в норме людям свойственно иметь несколько идеализированный образ себя, тогда как в состоянии депрессии люди оценивают себя более реалистично ( Alloy, Abramson , 1979). Однако существуют данные и теоретические соображения как за, так и против подобной гипотезы ( Moore, Fresco , 2007; Birinci, Dirik , 2010).

Итак, в настоящее время вопрос о том, в какой мере показатели социальной желательности отражают именно искажения ответов, а в какой – валидные личностные черты, далек от своего решения. Ситуативным искажением ответов можно назвать эффект СЖ, выраженность которого ограничивается, во-первых, конкретной ситуацией тестирования и, во-вторых, конкретной деятельностью по заполнению опросника. Такого рода эффекты могут быть обусловлены исключительно ситуативными факторами. Когда же эффект СЖ является устойчивым проявлением личности, которое обнаруживается в различных ситуациях, ответить на вопрос о том, является ли этот эффект «искажением», невозможно. Некоторые черты (такие как дружелюбие из «Большой пятерки» или личностные достоинства – см. Буровихина, Леонтьев, Осин , 2007; Osin , 2009) являются «социально желательными» по определению, что не позволяет использовать индикаторы СЖ для повышения валидности данных об этих личностных чертах, полученных при помощи самоотчета. В этом случае определить, является ли устойчивый эффект СЖ «искажением», можно лишь путем сопоставления данных самоотчета с данными реального поведения или иными объективными индикаторами. В некоторых случаях можно говорить об устойчивом искажении данных самоотчета – основой такого проявления может быть нарциссизм или психопатия ( Paulhus, Williams , 2002). Однако в некоторых случаях устойчивый эффект самообмана может быть проявлением адаптивного механизма, о котором речь шла выше. Общая схема взаимодействия ситуативных и личностных факторов, о которых шла речь выше, представлена нами на рис. 1.

Рис. 1. Ситуативные и личностные факторы социальной желательности

Методы выявления и контроля эффектов социальной желательности

Все существующие методы для выявления (измерения) эффектов социальной желательности можно поделить на критериальные и опросниковые. Суть критериальных методов сводится к тому, что респондентам предлагается оценить свою успешность или свои личностные особенности, а затем эта субъективная оценка сопоставляется с объективной оценкой их успешности в данном виде деятельности, либо с оценками их личностных особенностей, данными другими людьми. Возникающий в результате остаток от регрессии субъективных оценок по объективным и является показателем социальной желательности. В исследованиях личностного потенциала у абитуриентов последним предлагалось оценить шансы своего поступления, а затем из этого стандартизированного прогноза успешности вычитались объективные показатели (баллы, полученные на экзаменах); индекс переоценки собственной успешности, полученный в результате, значимо коррелировал со шкалами самообмана и управления впечатлениями ( Osin , 2009).

К критериальным методам можно отнести также «методику переоценки» (overclaiming technique), предложенную Паулусом и коллегами ( Paulhus, Harms, Bruce, Lysy , 2003). Респондентам предлагается методика, которая якобы оценивает их кругозор. Она содержит список из 150 авторов, событий, продуктов и др., 20 % из которых являются вымышленными, с инструкцией оценить степень знания о предмете, указанного в каждом пункте списка. Индекс переоценки, представляющий собой сумму оценок предметов, не существующих в действительности, обнаруживает умеренные корреляции с опросниками социальной желательности.

Среди опросниковых методов можно выделить прямые и непрямые. К прямым методам можно отнести шкалы социальной желательности, лжи, коррекции и т. п., входящие в состав различных известных опросников (MMPI, CPI, EPI и др.). Среди шкал, используемых в качестве отдельных инструментов, наиболее высокой популярностью пользуется шкала мотивации одобрения Кроуна – Марлоу ( Crowne, Marlowe , 1960), являющаяся к тому же единственным подобным инструментом, адаптированным к русскоязычным выборкам ( Ханин , 1976). Эта шкала содержит 33 пункта, отражающих социально одобряемые и неодобряемые формы поведения, которые респонденту предлагается оценить применительно к себе по дихотомической шкале (в классическом варианте), либо шкале с бóльшим числом градаций, ответы по которой переводятся в дихотомические. К сожалению, эта шкала, невзирая на ее популярность, в последние годы подвергается возрастающей критике: неоднозначна как ее структура (различные исследователи обнаруживают в этой шкале от 1 до 5 и более факторов), так и то, какие именно аспекты социальной желательности она измеряет. Большое количество различных сокращенных версий этой шкалы (от 8 до 20 пунктов) показывают низкий уровень согласованности друг с другом, что в целом ставит вопрос о валидности шкалы Кроуна – Марлоу (см. Barger , 2002). В дополнение к этому, следует отметить, что русскоязычная версия шкалы была разработана в конце 1970-х гг., и в силу того, что с тех пор стандарты социально одобряемого в нашей стране поведения существенно изменились, часть пунктов выглядит экологически невалидными.

Более современным средством для измерения СЖ является опросник Balanced Inventory for Desirable Responding ( Paulhus , 1998), включающий в кратком варианте две шкалы по 20 пунктов – самообман-приукрашивание и управление впечатлениями, в расширенном варианте дополняемый шкалой самообмана-отрицания из 20 пунктов. Поскольку шкала самообмана-отрицания обнаруживает высокие корреляции со шкалой управления впечатлениями и содержит при этом утверждения с негативным содержанием, способные вызвать протест у испытуемых или этических комитетов, эта шкала может быть опущена. Каждая из 3 шкал содержит равное количество прямых и обратных пунктов, что позволяет контролировать эффекты согласия (acquiescence). Пункты оцениваются по 5– или 7-балльной шкале, баллы по которой могут быть как использованы в «сыром» виде, так и переведены в дихотомические.

По данным Д. Паулуса ( Paulhus , 1991; 1998), показатели самообмана по опроснику BIDR коррелируют с отдельными копинг-стратегиями (вытеснение, позитивная реинтерпретация, дистанцирование, самоконтроль), склонностью к переоценке возможностей контроля над различными ситуациями, переоценке своих мнемических способностей, и др. В свою очередь, показатели управления впечатлениями показывают высокие корреляции с рядом традиционных шкал лжи, а также со шкалами добросовестности и дружелюбия.

В последние годы Д. Паулусом ведется разработка новой версии опросника: Comprehensive Inventory of Desirable Responding, операционализирующего 4-компонентную модель социальной желательности Паулуса и Джона, о которой речь шла выше. Русскоязычная адаптация опросников BIDR и CIDR ведется нами в настоящее время. Пилотажные версии этих методик были использованы в ряде исследований и продемонстрировали удовлетворительные психометрические показатели. Получены также предварительные данные о валидности русской версии BIDR ( Osin , 2009), однако требуются дополнительные исследования для ее стандартизации.

Оценка выраженности СЖ в конкретной выборке осуществляется либо путем сопоставления средних баллов по шкалам СЖ с нормами, либо путем анализа корреляций шкал СЖ со шкалами других личностных опросников в данной выборке. В случае, когда эти корреляции являются хотя бы умеренными, можно предполагать наличие выраженных эффектов СЖ. В исследовательских ситуациях шкалы СЖ используются, как правило, для выявления небольших групп респондентов, демонстрирующих выраженные эффекты СЖ; данные этих респондентов просто исключаются из выборки. Еще одним вариантом использования шкал СЖ является совместный факторный анализ со шкалами других опросников с целью выявления отдельного фактора социальной желательности. Теоретически, возможна коррекция баллов по шкалам личностных опросников с использованием баллов по шкалам СЖ, однако перед использованием такого подхода в конкретной ситуации необходимы дополнительные исследования, показывающие валидность подобной коррекции по отношению к баллам по конкретному личностному показателю, полученным в ситуации обследования определенного типа. Согласно существующим данным ( Paulhus , 1991; 1998), подобный статистический контроль выглядит более оправданным применительно к эффектам управления впечатлениями по сравнению с эффектами самообмана, дисперсия которых в большей мере пересекается с дисперсией личностных черт.

К непрямым опросниковым методам можно отнести различные приемы, с помощью которых социальная желательность ответов респондентов оценивается без использования отдельных шкал социальной желательности. Один из вариантов этого подхода состоит в предварительной экспертной оценке социальной желательности пунктов личностного опросника ( Konstabel, Aavik, Allik , 2006); затем рассчитывается взвешенная сумма ответов респондентов на каждый пункт, весами в которой выступают индексы социальной желательности пунктов. Чем шире спектр личностных характеристик, измеряемых опросником, чем больше в нем пунктов и чем лучше они сбалансированы (соблюдено соотношение прямых и обратных), тем более высокой будет валидность подобной шкалы социальной желательности. Недостаток этого подхода состоит в том, что он опирается на представления экспертов о социальной желательности пунктов, которые не всегда будут соответствовать представлениям респондентов, входящих в ту или иную выборку. Вместо экспертных оценок индексы социальной желательности пунктов могут рассчитываться как разность средних ответов испытуемых с нейтральной инструкцией и с инструкцией на позитивную самопрезентацию, либо кандидатов на должность и уже работающих сотрудников, и т. д.

Еще один вариант непрямого опросникового метода состоит в анализе интраиндивидуальных ковариаций (см. Peterson, Griffith , 2006). Этот метод опирается на предположение, согласно которому эффекты социальной желательности приводят к ковариации ответов испытуемого на наборы пунктов, которые в нейтральной ситуации (СЖ не выражена) отсутствуют. В результате факторный анализ набора шкал или пунктов позволяет выявить фактор социальной желательности, однако для доказательства валидности подобной интерпретации полученного фактора необходимо одновременное предъявление шкал социальной желательности или иных индикаторов последней.

Существуют и иные непрямые методы, такие как использование латентного периода (задержки) перед выдачей ответа испытуемым в качестве индикатора СЖ (существуют данные о том, что социально желательные ответы даются испытуемым быстрее), однако необходимы дополнительные исследования для обоснования валидности этого подхода применительно к измерению СЖ (см. Peterson, Griffith , 2006).

Таким образом, выявление и предупреждение эффектов СЖ может осуществляться на всех этапах психодиагностического обследования.

На этапе разработки психометрических методик СЖ отдельных пунктов и шкал может измеряться путем экспертных оценок или сравнения баллов , полученных с использованием нейтральной инструкции и инструкции на позитивную самопрезентацию, что позволяет отбирать пункты с низкой СЖ, уравнивать СЖ альтернатив (при попарном предъявлении стимулов) и оценивать СЖ полученных шкал. Если подобный отбор пунктов угрожает конструктной валидности методики, оценка и статистический контроль СЖ возможны путем расчета общего показателя СЖ как взвешенной (по показателям СЖ) суммы пунктов методики.

На этапе проведения психодиагностики могут приниматься организационные меры, направленные на снижение эффектов СЖ путем обеспечения анонимности обследования, информирования респондентов о способах обеспечения конфиденциальности получаемой информации. Могут использоваться ограничивающие инструкции (сообщение респондентам о том, что методика позволяет отследить случаи искажения ответов, а также о мерах, которые в этих случаях будут приняты) или более сложные приемы, такие как « мнимый детектор лжи ». Снижению СЖ способствуют также формирование атмосферы доверия и открытости, отсутствие личного знакомства респондентов с лицом, проводящим психодиагностику, проведение опроса в особом помещении (вне контакта с коллегами), предоставление обратной связи.

На этапе статистического анализа могут использоваться аналитические (post-hoc) стратегии (при условии наличия в батарее шкал СЖ) с целью коррекции индивидуальных баллов по показателям СЖ либо отсева респондентов с высокой СЖ. Степень влияния СЖ на показатели других методик может оцениваться с помощью корреляционного или факторного анализа шкал ( выявление фактора СЖ ).

Предпринятый выше краткий обзор основных данных, касающихся социальной желательности, убедительно свидетельствует о том, что эффекты социальной желательности могут представлять собой реальную угрозу валидности исследований личностного потенциала. Существующие данные позволяют сформулировать ряд рекомендаций по отношению к подобным исследованиям:

• Исследование должно осуществляться с научной целью, вне контекста какого-либо конкурсного отбора, в котором респонденты участвуют. В случае ситуации подобного отбора, результаты исследования не должны представлять собой основание для такого отбора. В подобных условиях исследователям рекомендуется воздержаться от выделения группы с высоким личностным потенциалом.

• Исследование должно быть добровольным для респондентов, рекомендуется предоставлять им возможность получения обратной связи.

• Исследование должно обеспечивать анонимность ответов респондентов; при невозможности, должны быть предприняты меры для повышения воспринимаемой анонимности (заклеенные конверты, сообщение о конфиденциальности).

• Исследование должно проводиться в спокойной обстановке, обеспечивающей возможность пространственной изоляции респондентов (особенно знакомых) друг от друга, без ограничения по времени. В качестве экспериментатора должен выступать посторонний для респондентов человек.

• Исследование может использовать шкалы социальной желательности для оценки выраженности ее эффектов в целом по выборке или отсева респондентов с высокой социальной желательностью.

• Интерпретация баллов по шкалам социальной желательности должна осуществляться с осторожностью, поскольку эти шкалы могут содержательно пересекаться с валидными показателями личностного потенциала. Критериальные показатели социальной желательности являются более предпочтительными по сравнению с прямыми опросниковыми методами.

Литература

Буровихина И.А., Леонтьев Д.А., Осин Е.Н. Силы характера как ресурсы личности подростка: Опыт применения опросника «Профиль личных достоинств» // Психол. диагностика. 2007. № 1. С. 107–127.

Стольникова О.В. Основные направления психологических исследований самообмана // Вопр. психол. 2009. № 2. С. 145–153.

Ханин Ю.Л. Шкала Марлоу – Кроуна для исследования мотивации одобрения. Л.: НИИ ФК, 1976.

Alloy L.B., Abramson L.Y. Judgment of contingency in depressed and nondepressed students: Sadder but wiser? // Journal of Experimental Psychology: General. 1979. Vol. 108. P. 441–485.

Allport G.W. Personality: A psychological interpretation. N.Y.: Holt, 1937.

Barger S.D. The Marlowe – Crowne Affair: Short Forms, Psychometric Structure, and Social Desirability // Journal of Personality Assessment. 2002. Vol. 79. P. 286–305.

Ben-Porath Y . Assessing Personality and Psychopathology with Self-Report Inventories // Handbook of Psychology. V. 10: Assessment Psychology / J.R. Graham, J.A. Naglieri (Eds.). Hoboken (NJ): Wiley, 2003. P. 553–577.

Birinci F., Dirik G. Depressive realism: happiness or objectivity // Turkish Journal of Psychiatry. 2010. Vol. 21. № 1. P. 60–67.

Crowne D.P., Marlowe D. A new scale of social desirability independent of psychopathology // Journal of Consulting Psychology. 1960. Vol. 24. P. 349–354.

Douglas E.F., McDaniel M.A., Snell A.F. The validity of non-cognitive measures decays when applicants fake. Paper presented at the annual meeting of the Academy of Management, Cincinnati (OH), August 1996.

Eysenck S.B., Eysenck H.J., Shaw L. The modification of personality and lie scale scores by special «honesty» instructions // British Journal of Social and Clinical Psychology. 1974. Vol. 13. P. 41–50.

Furnham A. Lay conceptions of neuroticism // Personality and Individual Differences. 1984. Vol. 5. P. 95—103.

Giannetti E. Lies we live by: The art of self-deception. London: Bloomsbury, 2000.

Greenberg B.C., Abdula A.L., Simmons W.L., Horvitz D.G. The unrelated question in randomized response model, theoretical framework // Journal of the American Statistical Association. 1969. Vol. 64. P. 520–539.

Griffith R.L., Chmielowski, T.S., Yoshita Y. Do applicants fake? An examination of the frequency of applicant faking behavior // Personnel Review. 2007. Vol. 36. № 3. P. 341–355.

Hough L.M. Effects of intentional distortion in personality measurement and evaluation of suggested palliatives // Human Performance. 1998. Vol. 11. P. 209–244.

Konstabel K., Aavik T., Allik J. Social Desirability and Consensual Validity of Personality Traits // European Journal of Personality. 2006. Vol. 20. P. 549–566.

Lockard J.S., Paulhus D.L. (Eds.) Self-deception: An adaptive mechanism? Englewood Cliffs (NJ): Prentice-Hall, 1988.

Moore M.T., Fresco D.M. Depressive realism and attributional style: implications for individuals at risk for depression // Behavior Therapy. 2007. Vol. 38. № 2. P. 144–154.

Osin E. Social Desirability in Positive Psychology: Bias or Desirable Sociality? // Understanding Positive Life. Research and Practice on Positive Psychology / T. Freire (Ed.). Lisboa: Climepsi Editores, 2009. P. 421–442.

Paulhus D.L. Measurement and Control of Response Bias // Measures of personality and social psychological attitudes / J.P. Robinson, P. Shaver, L.S. Wrightsman (Eds.). San Diego: Academic Press, 1991.

Paulhus D.L. Manual for the Balanced Inventory of Desirable Responding.

Toronto: Multi-Health Systems, 1998.

Paulhus D.L. Socially Desirable Responding: The Evolution of a Construct // The role of constructs in psychological and educational measurement / H.I. Braun, D.N. Jackson, D.E. Wiley (Eds.) Mahwah (NJ): Erlbaum, 2002. P. 49–69.

Paulhus D.L., Fridhandler B., Hayes S. Psychological Defense: Contemporary theory and research / Handbook of Personality Psychology / R. Hogan, J. Johnson, S. Briggs (Eds.). San Diego: Academic Press, 1997. P. 543–579.

Paulhus D.L., Harms P.D., Bruce M.N., Lysy D.C. The Over-Claiming Technique: Measuring Self-Enhancement Independent of Ability // Journal of Personality and Social Psychology. 2003. Vol. 84. P. 890–904.

Paulhus D.L., John O.P. Self-Perception: The Interplay of Self-Deceptive Styles With Basic Traits and Motives // Journal of Personality. 1998. Vol. 66. P. 1025–1060.

Paulhus D.L., Williams K.M. The Dark Triad of personality: narcissism, machiavellianism, and psychopathy // Journal of Research in Personality. 2002. Vol. 36. P. 556–563.

Peterson M.H., Griffith R.L . Faking and Job Performance // A Closer Examination of Applicant Faking Behavior / R.L. Griffith & M.L. Peterson (Eds.). Creenwich (CT): Information Age Publishing, 2006.

Quattrone G.A., Tversky A. Causal Versus Diagnostic Contingencies: On Self-Deception and on the Voter’s Illusion // Journal of Personality and Social Psychology. 1984. Vol. 46. P. 237–248.

Rosse J.G., Stecher M.D., Miller J.L., Levin R.A. The impact of response distortion on preemployment personality testing and hiring decisions // Journal of Applied Psychology. 1998. Vol. 83. P. 634–644.

Starek J.E., Keating C.F. Self-Deception and Its Relationship to Success // Competition. Basic and Applied Social Psychology. 1991. Vol. 12. P. 145–155.

Stark S., Chernyshenko O.S., Chan K., Lee W.C., Drasgow F. Effects of the testing situation on item responding: cause for concern // Journal of Applied Psychology. 2001. Vol. 86. P. 943–953.

Tett R.P., Anderson M.G., Ho C., Yang T.S., Huang L., Hanvongse A. Seven nested questions about faking on personality tests // A Closer Examination of Applicant Faking Behavior / R.L. Griffith, M.L. Peterson (Eds.). – Creenwich (CT): Information Age Publishing, 2006.

Tett R.P., Burnett D.D. A personality trait-based interactionist model of job performance // Journal of Applied Psychology. 2003. Vol. 88. P. 500–517.

Warner S.L. Randomized response: A survey technique for eliminating evasive answer bias // Journal of the American Statistical Association. 1965. Vol. 60. P. 63–69.

Zickar M., Rosse J., Levin R. Modeling the effects of faking on personality scales // Paper presented at the 11th annual conference of the Society for Industrial and Organizational Psychology. – San Diego (CA), April 1996.

Часть 4 Прикладные аспекты и эмпирические исследования личностного потенциала

Личностный потенциал в организационном контексте Е.Ю. Мандрикова

Вопрос потенциала сотрудников достаточно часто поднимается в литературе по менеджменту, организационному поведению и организационной психологии, при этом в разных источниках рассматриваются различные аспекты потенциала: человеческий, интеллектуальный, эмоциональный, управленческий, лидерский, личностный, потенциал к изменениям, потенциал адаптации и т. п.

В данной главе мы рассмотрим проявление личностного потенциала в организационном контексте. Мы предполагаем, что личностный потенциал помогает сотрудникам строить свою профессиональную и карьерную траекторию, быть эффективными и удовлетворенными, противостоять организационным стрессам и потенциальному эмоциональному выгоранию, достигать личных целей и целей организации, выстраивать эффективные рабочие отношения, воплощая при этом свои ценности, руководствуясь внутренними критериями, сохраняя осмысленность своей деятельности. Потенциал сотрудника/менеджера является критическим параметром при его «входе» в компанию, предиктором его продвижения по карьерной лестнице, эффективного освоения различных ролей, в частности управленческой и лидерской ролей.

Главным феноменом личностной зрелости и формой проявления личностного потенциала является феномен самодетерминации личности ( Леонтьев, Мандрикова, Осин и др., 2007). Структуру личностного потенциала, помимо автономной каузальной ориентации как проявления феномена самодетерминации, составляют также жизнестойкость, толерантность к неопределенности, наличие временнóй перспективы, способность осуществлять личностный выбор. В данной главе будут рассмотрены «стержневые» составляющие личностного потенциала (автономия, жизнестойкость, толерантность к неопределенности), а также исследования проявления этих конструктов в организационном контексте.

Кроме того, важной составляющей эффективной деятельности личности в сложных организационных условиях является так называемый эмоциональный интеллект, исследования и практические имплементации которого интенсифицировались в последнее время. Помимо него мы рассмотрим проявление разных составляющих личностного потенциала в лидерстве и менеджменте.

К изучению проявлений личностного потенциала в организации, помимо традиционных направлений в психологии, обратилось и относительно новое направление – позитивная психология, в рамках которой мы рассмотрим соотношение личностного потенциала с психологическим капиталом сотрудников организаций.

В формате обзора существующих исследований и подходов мы попробуем найти теоретические основания значимости личностного потенциала для эффективности деятельности и субъективного благополучия сотрудников организаций на разных уровнях управления. Но для начала обратимся к характеристикам организационной среды начала XXI века, диктующим важность изучения, оценки и развития личностного потенциала сотрудников организаций.

Личность в организации: актуальные проблемы

Деловой мир переживает сейчас нелегкие времена, которые не только продиктованы мировым экономическим кризисом, но усугублены еще и кризисом духовности и смысла, что существенно корректирует рабочие и личные ценности и цели людей, порождает новые формы жизнедеятельности организаций.

В частности, для России конец XX и первое десятилетие XXI вв. характеризовались бурным экономическим ростом, формированием прослойки управленцев и предпринимателей нового типа, стремящихся найти баланс между регулярным менеджментом, лучшими практиками Запада и Востока и особенностями русской системы управления с национальным российским менталитетом, формирующимся в условиях перманентной неопределенности и экономической турбулентности ( Прохоров , 2006).

Увеличившееся за последние годы количество организационных преобразований (всевозможные «ре-» и «пере-»), возросший уровень стресса на рабочем месте, повышающиеся требования к соответствию должности, напряженность внутренней и внешней конкуренции, столкновение корпоративных культур, неблагоприятная ситуация на рынке труда, «уплощение» организационных структур, глобализация, напряженность от мирового финансового кризиса – вот только несколько предпосылок для повышения уровня неопределенности и давления внешней среды.

Все чаще начинают говорить о различных элементах и источниках организационного, корпоративного стресса (Theories of organizational stress, 1998; Картрайт, Купер , 2004): новые технологии, ненормированный и неравномерно загруженный рабочий день, командировки, карьерные устремления, особенности корпоративной структуры и культуры, ролевой конфликт; к этому списку можно добавить напряженные взаимоотношения с конкурентными коллегами, безынициативными подчиненными, амбициозными руководителями и притязательными клиентами. Все это усугубляется при проведении слияний и поглощений компаний, при которых уровень неопределенности зачастую приближается к кризисному или даже военному времени.

С. Картрайт и К. Купер ( Картрайт, Купер , 2004) выделяют следующие потенциальные стрессоры, влияющие на жизнь человека на рабочем месте и повышающие уровень внутренней и внешней неопределенности:

• потеря чувства самоидентификации при разрастании масштабов организации;

• нехватка информации, слабая или недостаточно простроенная коммуникация;

• боязнь потерять работу или получить существенное понижение по должности;

• опасение нежелательного перевода на другой функционал или рабочее место;

• снижение или утрата полномочий, статуса, престижа;

• прерванная или неопределенная судьба дальнейшей карьеры;

• изменение правил и положение внутриорганизационного распорядка;

• неоднозначность системы распределения ролей, прав и обязанностей;

• обесценивание и девальвация имеющегося опыта;

• несовпадение личных ценностей с культурой организации;

• повышение рабочей нагрузки.

Как указывали Д. Канеман и А. Тверски, «неопределенность – этот тот факт, с которым все формы жизни должны быть готовы бороться» ( Канеман, Словик, Тверски , 2005, с. 582). А в организационном контексте неопределенность достаточно высока во всех функциях и формах деятельности на рабочем месте, и она увеличивается с восхождением по карьерной лестнице, повышая планку требований к менеджерам, которым, по большей части, приходится принимать решения в условиях перманентной неопределенности и напряженности.

Перечисленное выше повышает требования к умению человека совладать со сложными и неопределенными жизненными ситуациями, связанными с его реализацией в профессии и карьере, а также к умению выстраивать гибкие и разноплановые отношения с окружающими, сохраняя при этом «внутренний стержень» и ресурсное состояние. Для выживания в организационных джунглях нового времени требуется обладать целым набором личностных и лидерских компетенций, которые фигурируют в моделях корпоративных компетенций российских и международных компаний, а также уметь быстро осваивать навыки и мыслительные установки, повышающие эффективность деятельности и субъективное благополучие.

Автономия личности в организационном контексте

Наиболее проработанным параметром личностного потенциала в контексте организационного поведения на настоящий момент можно считать параметр автономии, рассматриваемый в рамках теории самодетерминации (Self-Determination Theory, SDT) (см. Мандрикова , 2010). Исследовательской группой, включающей специалистов с разных континентов, организационное приложение теории самодетерминации прорабатывается так же тщательно, как и приложение этой теории к образовательному и воспитательному контекстам ( Deci, Connell, Ryan , 1989; Gagné, Deci , 2005). Теория самодетерминации в организационном контексте тесно пересекается с идеями патисипативного и трансформационного лидерства, просвещенного менеджмента, гуманистической организационной теорией, теорией самоактуализации и теорией обогащения работы (см. Маслоу , 2003).

Основу теории самодетерминации составляет выделение различных типов и градаций внутренней и внешней мотивации, на основе которых выделяются мотивационные подсистемы (внутренняя, внешняя, безличная) и типы каузальной ориентации (автономная, контролирующая и безличная) ( Deci , 1980; Deci, Ryan , 1985; см. также настоящее издание, с. 210–230). Каузальная ориентация через рабочую мотивацию самодетерминации оказывает влияние на результаты работы, удовлетворенность работой, идентификацию с ней и с ее результатами ( Lam, Gurland , 2008). Автономная ориентация позитивно связана с самоактуализацией, самооценкой, развитием эго, интеграцией личности, удовлетворенностью межличностными отношениями; контролирующая ориентация коррелирует с публичным самосознанием, паттернами поведения типа А, защитными поведенческими реакциями, вниманием к разного рода внешним мотиваторам (оплата, похвала, карьерное продвижение и т. п.); безличная ориентация коррелирует с внешним локусом контроля, редуцированием собственного достоинства и депрессией ( Gagné, Deci , 2005).

Автономия, в свою очередь, тоже является неоднородным конструктом – выделяют ее реактивную и рефлексивную формы, которые проявляются в разных, порой противоположных, поведенческих паттернах ( Koestner, Gingras, Abutaa et al., 1999). Реактивная автономия проявляется в сопротивлении рамкам, контролю, отрицании советов и помощи окружающих, подчеркивании самостоятельности, независимости и отдельности. Рефлексивная же автономия проявляется в чувстве аутентичности, свободе выбора, ответственности и вовлеченности в происходящее. Группой исследователей был проведен интересный квазиэксперимент, в котором моделировалась ситуация принятия решений. Зависимой переменной являлось то, насколько испытуемый прислушивался к советам экспертов; материалом для исследования служило моделирование ставок на скачках лошадей, дизайн исследования включал три группы относительно разной степени компетентности экспертов ( там же ). Индивиды с высокой степенью рефлексивной автономии прислушивались к мнению компетентных экспертов и достаточно быстро идентифицировали и игнорировали мнение некомпетентных экспертов. Индивиды же с высокой степенью реактивной автономии игнорировали советы как некомпетентных, так и компетентных экспертов. Для последних стремление рискнуть, самоутвердиться и проявить/проверить свою компетентность оказывалось важнее, чем, прислушавшись к совету, использовать чужую экспертизу для достижения наивысшего результата. Отказываясь от помощи экспертов, такие индивиды ограничивают арсенал возможных решений.

Согласно теории самодетерминации, человек имеет три базовых потребности: потребность в автономии, потребность в соотнесенности с другими людьми, потребность в компетентности. В организационном контексте эти потребности оказываются не менее значимыми, чем в других сферах жизни человека. Рабочая обстановка, психологический климат, межличностные отношения между работниками внутри организации оказывают влияние на базовые психологические потребности. Кроме индивидуальных особенностей мотивации и толкования событий, присущих каждой личности, на формирование мотивационных тенденций и каузальных ориентаций может оказывать влияние и средовой фактор – в нашем случае это особенности деятельности индивида в компании, климат организации, стиль управления, корпоративная культура компании. Так, контекст, поддерживающий автономию, предоставляет требующуюся для выполнения работы информацию, поддерживает возможность выбора и свободы действий; контролирующий контекст диктует правила и условия, задает стереотипы поведения, создает напряжение и давление; амотивирующий контекст затрудняет обнаружение связи между приложенными усилиями и полученными результатами, не предоставляет полезной для достижения результатов информации ( Deci, Ryan , 1987).

Важными оказываются создаваемые менеджерами психологические условия для своих подчиненных, межличностный климат, поддержка инициативы и автономии, формат предоставления обратной связи (информирующей, а не контролирующей), признание вклада и перспектив сотрудников, поддержка их инициативы ( Deci, Connell, Ryan , 1989; Deci, Eghrari, Patrick, Leone , 1994). Поддержка автономии заключается в понимании и признании перспектив своих подчиненных, поддержке их инициативы, снижении контроля и давления, предоставлении релевантной информации; она способствует ощущению удовлетворенности от работы, продуктивности в решении творческих задач, когнитивной гибкости и концептуальному пониманию, более высокому принятию организационных изменений и психологической адаптации ( Gagné, Deci , 2005). Поддерживает автономию и разумная аргументация необходимости выполнить ту или иную задачу, предоставление свободы выбора относительно способа решения задачи и признание возникающих чувств у работников при выполнении задачи – это способствует интернализации ценности деятельности ( Gagné, Koestner, Zuckerman , 2000). В этом же исследовании было приведено подтверждение того, что поддержка автономии помогает сотрудникам разного уровня справляться с организационными изменениями и сопутствующим им сопротивлением, снижает проявляющийся при этом организационный стресс, повышает субъективное благополучие и уровень удовлетворенности сотрудников. Авторы приводят три рекомендации по сопровождению организационных изменений на основе теории самодетерминации:

• Информировать сотрудников о предстоящих изменениях и об их необходимости, а также о последствиях этих изменений для организации.

• Выслушивать и признавать чувства и опасения сотрудников, создавать и поддерживать атмосферу доверия.

• Предлагать возможность выбора путей имплементации изменений, вовлекать сотрудников в процесс принятия решений и внедрения изменений.

Современные условия ведения бизнеса, высокий уровень конкуренции, ценность достижений, ориентация на результат, а также компетентностный подход оказывают мощную поддержку внешней каузальной ориентации, при которой стремление к сверхрезультатам и соответствие поведенческим бэнчмаркам (так называемым «профилям успеха») служат гарантом социального и личного успеха. Тем не менее, этот тип каузальной ориентации имеет помимо позитивных следствий и очевидные негативные последствия для сотрудников организаций, в частности – эмоциональное выгорание, потеря связи со своей идентичностью, утрата автономии.

Согласно исследованиям в рамках теории самодетерминации, контролирующая ориентация тесно коррелирует с поведением типа А: индивиды с такой ориентацией имеют большую эго-вовлеченность в процессе достижения поставленных целей (зачастую, внешних) в отличие от индивидов с автономной ориентацией, которые больше вовлечены в задачу, нежели в повышение значимости своего эго ( Ryan, Koestner, Deci , 1991). «Эго-вовлеченные» участники исследований проявляли больше защитных или самовозвеличивающих поведенческих реакций, нежели вовлеченные в задачу участники.

Для интерпретации влияния каузальных ориентаций на деятельность значение имеет также и тип выполняемого задания – задание на способности или на случайный выбор, шанс ( Knee, Zuckerman , 1996). Успешное или неуспешное выполнение задания на случайный выбор не оказывает влияния на ощущение своей компетентности, в то время как задание на способности влияет на самооценку и чаще вызывает защитное поведение. В этом же исследовании было обнаружено, что только одновременное сочетание высокой автономной и низкой контролирующей каузальных ориентаций обеспечивает свободу от защитных поведенческих стратегий.

В рабочем контексте сотрудникам разного уровня приходится решать как задачи, связанные с их уровнем способностей и компетентности, так и выходящие за пределы текущей компетентности задачи. Выбирая новые виды деятельности, несколько выходящие за пределы, обусловленные своими способностями, сотрудник организации может расширить свой поведенческий арсенал, который будет предопределен не только уровнем самооценки и стремлением к его сохранению.

Теория самодетерминации находит свое применение не только в контексте трудоустроенных сотрудников, но и в аспекте изучения мотивации безработных людей ( Vansteenkiste, Lens, De Witte, Deci , 2004; Vansteenkiste, Lens, De Witte, Feather , 2005). Причем относительно совладения с ситуацией безработицы авторами выделяются не только автономная и контролирующая мотивации поиска работы, но и контролирующая и автономная мотивации отсутствия усилий по поиску. В последнем случае безработные свободно, осознанно и аргументированно принимают решение заниматься альтернативной работе деятельностью, посвятить себя семье или хобби. Причем автономная мотивация не-поиска работы гораздо теснее связана с субъективным благополучием, нежели автономная мотивация поиска работы (так как в последнем случае при повторяющихся ситуациях отказа или неуспешного собеседования автономная мотивация постепенно снижается и приобретает все более внешние формы). Такие люди гораздо лучше адаптируются к ситуации безработицы и извлекают из нее больше позитивных следствий.

Как показывают специально проведенные кросс-культурные исследования ( Deci, Ryan, Gagné et al., 2001), положения теории самодетерминации можно распространять не только на мотивацию людей западной культуры, поддерживающей инициативу и индивидуализм, но и на другие типы культур (в частности, на страны бывшего восточного блока с их жесткой централизацией, плановой экономикой, подавлением свободы и инициативы). Основные закономерности и влияние на субъективное благополучие в организации, в случае организационного поведения, остаются сохранными в разных сообществах.

Таким образом, среди современных теорий мотивации теория самодетерминации представляется одним из наиболее последовательных и проработанных подходов, в котором рассматривается важный компонент личностного потенциала – автономная каузальная ориентация. Кроме того, этот подход уделяет повышенное внимание теоретическим и практическим исследованиям проявления самодетерминации в контексте организационного поведения. Автономная каузальная ориентация способствует совладанию со сложными и неопределенными ситуациями и может быть рассмотрена как ключевая составляющая личностного потенциала сотрудников.

Жизнестойкость в организационном контексте

Неоспоримой составляющей того, что позволяет личности сохранять эффективность деятельности во все усложняющемся и насыщенном неопределенностью контексте организационной жизни является жизнестойкость (resilience, resiliency, hardiness), хотя этот конструкт чаще употребляется в клинических аспектах, в контексте образования и развития, а также в соотношении с копинг-стратегиями. Тем не менее, для человека в организационной среде жизнестойкость оказывается не только желательным, но и жизненно необходимым личностным ресурсом.

Под жизнестойкостью понимается система убеждений о себе, мире, отношениях с ним, которые позволяют человеку выдерживать и эффективно преодолевать стрессовые ситуации ( Мадди , 2005; см. также настоящее издание, с. 178–209), способность приходить в норму после превратностей судьбы и личных неудач ( Hamel, Valikangas , 2003), сохранять эмоциональную стабильность при встрече с испытаниями ( Bonnano , 2004, 2005), гибко адаптироваться к новому опыту ( Tugade, Frederickson , 2004). Часть исследователей понимает жизнестойкость как личностную черту (trait-like) ( Coutu , 2002; Maddi, Khoshaba , 1984; Reivich, Shatte , 2002), обладание которой обусловлено социогенетическими факторами, другие рассматривают жизнестойкость как психологическое состояние (state-like) ( Luthans , 2002; Luthans, Avey, Avolio et al., 2006; Luthans, Vogelgesang, Lester , 2006), которое подлежит развитию и изменению при создании необходимых условий. В попытке создания метатеории жизнестойкости Ричардсон ( Richardson , 2002) предложил выделить три направления исследований: выделение психологических аспектов жизнестойкости и индивидуальных/общественных предикторов успешности; изучение процесса совладания со стрессорами, испытаниями, изменениями; идентификация индивидуальных и групповых мотивационных тенденций, создающих опыт преодоления сложностей и совладания с ними.

В контексте управления человеческими ресурсами (HRM) в организации выделяются проактивные и реактивные концепции развития жизнестойкости сотрудников ( Luthans, Vogelgesang, Lester , 2006), причем рассматриваться они могут как на индивидуальном, так и на групповом (командном) уровнях и уровне организации в целом.

Проактивные концепции предполагают превентивную оценку значимости потребности в развитии жизнестойкости сотрудников и опережающее структурирование их опыта. Они охватывают собой три фокуса развития: риск, активы, процессы. Ориентированная на риск стратегия предполагает превентивное снижение уровня стрессов и управление персональными рисками; ориентированная на активы стратегия предполагает поддержку сотрудника личностными и организационными ресурсами; ориентированная на процессы стратегия предполагает приведение когнитивных способностей сотрудников в соответствие со сложностью имеющихся в организации бизнес-процессов. Проактивные концепции развития жизнестойкости направлены на снижение негативных последствий от потенциально возможных неблагополучных событий ( Masten , 2001; Masten, Reed , 2002; Youssef, Luthans , 2005). Основные способы проактивного развития жизнестойкости сотрудников – это создание и поддержание культуры деловой этики и доверия, инвестиции в человеческий и социальный капитал сотрудников, поддержание самоэффективности и уверенности сотрудников в своей способности быть результативными и успешными в данной организации ( Luthans, Vogelgesang, Lester , 2006).

Реактивные концепции развития жизнестойкости направлены на переосмысление и поиск позитивного значения произошедших негативных событий, на формирование привычки мыслить позитивно в такого рода ситуациях ( Bonanno , 2004, 2005; Frederickson , 2001; Ong, Bergeman, Bisconti, Wallace , 2006) и ориентированы, в основном, на индивидуальный уровень развития жизнестойкости. Реактивные концепции охватывают собой четыре фокуса развития: позитивные эмоции, самоподдержка (self-enhancement), атрибуция, жизнестойкость (hardiness) (эти измерения были предложены Г. Бонанно ( Bonanno , 2004)). Ориентированная на позитивные эмоции стратегия предполагает расширение репертуара мыслей и действий через конструирование позитивных эмоций в неблагоприятных ситуациях, возможность их проявления в ситуациях общения и совладания со сложностями (broaden-and-build theory – Frederickson , 2001; Tugade, Frederickson , 2004; Tugade, Frederickson, Barrett et al., 2004). Ориентированная на самоподдержку стратегия подчеркивает роль уверенности в себе, ассертивного поведения и позитивного самоотношения в развитии жизнестойкости сотрудников (хотя это наиболее часто встречающая критику стратегия развития жизнестойкости в силу часто встречающихся состояний, граничащих с нарциссизмом и эгоизмом) ( Bonnano , 2004). Ориентированная на атрибуцию стратегия ведущую роль в развитии жизнестойкости отдает атрибутивным стилям (в большей мере оптимистическому), которые могут быть результатом целенаправленного обучения, а также локусу контроля, который является скорее врожденной психологической характеристикой ( Bonnano , 2004, 2005; Seligman , 1998). Ориентированная на жизнестойкость (hardiness) стратегия включает работу с такими ее компонентами, как вовлеченность, контроль и принятие риска, а основным способом развития жизнестойкости сотрудников предполагает деятельность по поиску и созданию смысла (смысла работы, личной миссии в организации) ( Kobasa , 1979; Maddi, Khoshaba , 1984, 1994; Мадди , 2005).

Испытывая стресс при карьерных перемещениях, реорганизациях, подведении результатов деятельности, кризисном управлении, необходимости принимать рискованные решения при дефиците необходимой информации, быстро учиться новому, осваивать технические нововведения (и использовать их не только в пределах официального рабочего времени), каждый сотрудник организации использует разные стратегии выживания в этих условиях и построения своей персональной траектории внутри и вне организации. Кроме того, наличие травматического опыта, личных ошибок и неудач не стоит рассматривать в качестве основания возможных карьерных сбоев (career derailment). Сотрудники, получившие своеобразную «вакцинацию», справившиеся с ситуацией и с собой, имеющие или выработавшие определенный уровень жизнестойкости и стратегии совладания с подобными ситуациями, имеют большую ценность для организации по сравнению с сотрудниками, не получившими такой жизненный опыт ( Hind, Frost, Rowley , 1996).

Исследования показывают, что жизнестойкость связана с уровнем продуктивности сотрудников, их адаптивностью, ассертивностью, уровнем социального капитала, общим ощущением успешности жизни и субъективным благополучием ( Luthar, Cicchetti , 2000; Luthar, Cicchetti, Becker ; 2000; Masten , 1994, 2001; Youssef, Luthans , 2005). Кроме того, жизнестойкость (вернее, ее недостаточная выраженность) связана с высокой вероятностью наступления эмоционального выгорания (burn-out) ( Rush, Schoael, Barnard , 1995), коррелирует с поведением типа А ( Clarke , 1995; Rhodewalt, Agustsdottir , 1989), реакцией на стресс ( Huang , 1995; Florian, Mikulincer, Taubman , 1995; Sheppard, Kashani , 1991).

В рамках практической организационной психологии П. Стольц ( Stolz , 1997, 2000; Stoltz, Weihenmayer , 2008) предложил к изучению и развитию такой конструкт, как «коэффициент стойкости» (adversity quotient), который он приравнивает по степени значимости к формальному и эмоциональному коэффициентам интеллекта. Благодаря тому, что «коэффициент стойкости» рассматривается как результат научения, характеристика саморегуляции, им разработана целая система развития этой составляющей организационного поведения сотрудников в формате тренингов, мастер-классов, моделирования и проигрывания сложных ситуаций, индивидуальных коучинговых сессий, которую он реализует в рамках созданной им американской компании PEAK Learning. Подобные тренинги жизнестойкости для сотрудников организаций предлагаются и другими исследователями-практиками (в основном, базирующимися в Северной Америке): например, С. Мадди и Д. Хошаба – The Hardiness Institute, А. Сиберт ( Siebert , 1996, 2005) – The Resiliency Center.

Таким образом, жизнестойкость, действительно, является важной составляющей для успешного и осмысленного построения персональной траектории сотрудника в организационном контексте.

Толерантность к неопределенности в организационном контексте

Приметой текущего времени и организационного мира, в частности, как отмечает А. Гусев, является «постоянное пребывание человека в состоянии все возрастающей внутренней и внешней неопределенности, а насущной потребностью – развитие толерантности к неопределенности» ( Гусев , 2007; см. также настоящее издание, с. 300–329). Неопределенность сопровождает все организационные изменения и является первоочередным источником организационного стресса, общей рекомендацией по снижению которого является понижение уровня неопределенности через более четкую и открытую коммуникацию необходимости и целесообразности изменений.

Наиболее актуальным совладание с организационными изменениями и сопутствующей неопределенностью становится при управлении кросс-культурными командами и организациями ( McLain , 1993; Hofstede , 1997). В модели культурных измерений Г. Хофстеде избегание неопределенности («Uncertainty Avoidance») вводится одним из пяти основных дифференцирующих культурных факторов для изучения организационных культур. Потребность культурной группы структурировать окружение или возможность существовать в неструктурированных, свободно организованных условиях характеризует разные национальные культуры и является важным условием для слияния и интеграции компаний разных корпоративных и национальных культур.

Толерантность к неопределенности – это способность выдерживать неопределенность, неструктурированность, непрогнозируемость ситуации, совладать с сопутствующими этому сложностями управления задачами и людьми, сохранять при этом эффективность деятельности и эмоциональную, психологическую устойчивость. В этом описательном определении собраны разные трактовки определения толерантности к неопределенности ( Луковицкая , 1996, 1998; Гусев , 2007), которая в работах западных исследователей фигурирует как «Tolerance for Uncertainty» и как «Tolerance for Ambiguity», что, по мнению А.А. Федорова, имеет несколько разные коннотации: « uncertainty – неопределенность, ambiguity – неясность » ( Федоров , 2006, с. 37). Если в первом случае мы сталкиваемся с отсутствием интерпретаций и альтернатив, то во втором – с наличием нескольких альтернатив и выбором между ними (см. также Clampitt, Williams , 2000).

В социально-когнитивной модели саморегуляции М. Маккормика ( McCormick , 2001) и его последователей толерантность к неопределенности выступает как опосредствующее звено саморегуляции деятельности. М. Лэйн и К. Кленке ( Lane, Klenke , 2004) предложили включить в социально-когнитивную модель кластер под названием «интерфейс толерантности к неопределенности» (Ambiguity Tolerance Interface, ATI), включающий в себя следующие переменные: толерантность к неопределенности, духовность, креативность, эстетический взгляд, осознанность. Согласно этим авторам интерфейс толерантности к неопределенности является главной составляющей лидерской компетентности и основным предиктором успеха деятельности, опосредующим фактором самоэффективности и дифференцирующим фактором успешных поведенческих стратегий лидеров организации. Интерфейс толерантности к неопределенности становится модератором представлений о самоэффективности, постановки целей в ситуации непредсказуемости, успешного обучения в ситуации неопределенности.

Разными авторами выделяется наличие внутренней и внешней толерантности к неопределенности. Отмечается, что лидеры обладают более высокой внутренней толерантностью к неопределенности (способностью выдерживать неструктурированность ситуации), но более низкой внешней толерантностью к неопределенности (что проявляется, отчасти, в нетерпимости к низкостатусным, отстающим членам группы, команды) (см. Гусев , 2007).

Толерантность к неопределенности выступает как характеристика личностной саморегуляции, тесно коррелирует с готовностью к рискованным решениям и креативностью, является непременной составляющей процесса принятия решений (особенно управленческих решений), лидерской позиции, эмоционального интеллекта и способности к успеху (successful intelligence) ( Sternberg , 1996; Stoycheva , 2002; Wilkinson , 2006). Толерантность к неопределенности повышает уровень креативности и инновационный потенциал персонала организации, способствует благополучной адаптации сотрудника при смене места работы, обусловливает эффективность управленческой роли сотрудника.

Таким образом, подчеркивается ведущая роль толерантности к неопределенности в саморегуляции деятельности и ее важность в рассмотрении личностного потенциала в организационном контексте.

Эмоциональный интеллект

В последнее время заслуженное внимание в организационных подходах уделяется эмоциональному интеллекту, как непременной составляющей успешности лидерства и менеджерской деятельности. Апологетом и наиболее крупным исследователем эмоционального интеллекта (EQ, Emotional Quotient; EI, Emotional Intelligence) считается Д. Гоулман ( Goleman , 1998); этот концепт активно исследуется также и его соратниками и учениками ( Рейнольдс , 2003; Гоулман, Бояцис, Макки , 2005; Стейн, Бук , 2007).

Эмоциональный интеллект – способность человека к осознанию и пониманию своих эмоций и эмоциональных состояний другого человека, а также умение управлять ими; эмоциональный интеллект лежит в основе эмоционального и резонансного лидерства. Эмоциональный интеллект, по мнению Д. Гоулмана, развивается прижизненно путем приобретения опыта управления собой и другими людьми, а также через повышение осознанности своей жизненной позиции и поведения.

Эмоциональный интеллект, по Д. Гоулману, включает в себя ряд компетенций, которые при группировке образуют личностные (управление собой) и социальные навыки (управление отношениями с другими людьми) и направлены на понимание себя и других или оказание влияния. Ниже представлена сводная таблица компетенций, входящих в состав эмоционального интеллекта.

Таблица

Структура эмоционального интеллекта по Д. Гоулману

Другой не менее влиятельной концепцией эмоционального интеллекта являются разработки Дж. Майера и П. Саловея ( Mayer, Salovey , 1997), которые выделяют 4 эмоциональных компетенции, отличающихся степенью сложности и комплексности: от восприятия и проявления эмоций к ассимиляции эмоций в мыслительную деятельность, пониманию эмоций и рефлексивной их регуляции.

Развивая идею эмоционального интеллекта в аспекте лидерства М. Кетс де Врис ( Кетс де Врис , 2007) предложил понятие «эмоционального потенциала», которое включает в себя три основных компонента:

• Способность понять свои собственные чувства.

• Способность научиться управлять ими.

• Способность научиться распознавать эмоции других и управлять ими.

Продолжая идею акронимов в бизнесе («7 S» консалтинговой компании McKinsey, «5 P» М. Портера и т. п.), М. Кетс де Врис предлагает формулу лидерства через «4 H»: надежда (Hope), гуманность (Humanity), скромность (Humility), юмор (Humor). Это качества, необходимые для эффективной деятельности лидера, помогающие ему реализовывать его эмоциональный потенциал и сохранять психологическое здоровье в условиях деятельности в организации.

Сопоставимыми с предложенными Д. Гоулманом и М. Кетс де Врисом конструктами оперируют и консалтинговые компании, оценивающие менеджеров разных уровней на предмет их лидерского, управленческого и личностного потенциала в свете умения управлять собой и другими людьми.

Например, в консалтинговой компании «Hay Group» оценивают эмоциональную и социальную компетентность, напрямую опираясь на разработки Д. Гоулмана и Р. Бояциса с помощью опросника Emotional Intelligence Quiz. Консалтинговая компания SHL в опроснике OPQ (Occupational Personality Questionnaire) оценивает способность управлять людьми и управлять собой, наряду со способностью управлять задачами. В консалтинговой компании Korn/Ferry International оценивают сопоставимый с эмоциональным интеллектом набор эмоциональных компетенций, понимая под ними умения справляться с эмоционально сложными ситуациями взаимоотношений и решений задач:

толерантность к неопределенности (Ambiguity Tolerance);

самообладание (Composure);

эмпатия (Empathy);

умственная работоспособность (Energy);

адаптивность (Humility);

уверенность в себе (Confidence).

Как мы видим, идеи эмоционального интеллекта достаточно быстро нашли отклик в практике бизнеса, управления организационным развитием, карьерного планирования и коучинга. Развитость эмоционального интеллекта позволяет не только более эффективно управлять собой, командами, организацией, но и защищает сотрудников от эмоционального выгорания (burnout), часто сопровождающего деятельность, связанную с большим количеством контактов с другими людьми. Эмоциональный интеллект становится незаменимой составляющей лидерства, управления изменениями, антикризисного управления.

О важности способности правильно интерпретировать эмоции других людей и корректно проявлять свои как позитивные, так и негативные эмоции есть упоминания также и в самодетерминационном подходе ( Deci, Connell, Ryan , 1989); Э. Деси, Дж. Коннелл и Р. Райан включили в дизайн исследования ряд обучающих и развивающих занятий с менеджерами, которые были направлены на повышение эмоционального интеллекта менеджеров в процессе их общения со своими подчиненными.

Эмоциональный интеллект является важной составляющей саморегуляции деятельности и предиктором успеха человека в контексте организации, наряду с вышеперечисленными составляющими личностного потенциала.

Личностный потенциал: менеджмент и лидерство

Реализация потенциала сотрудников и человеческого капитала компании зависит от грамотного управления человеческими ресурсами компании. В различные периоды деятельности компании и в различной экономической среде это может быть обеспечено функцией лидерства и/или менеджмента компании: в стабильные времена более уместным и эффективным является деятельность менеджеров, в нестабильные же времена успех компании зависит, скорее, от ее лидеров.

Как отмечает А. Залезник ( Zaleznik , 1977), учитывая, что даже самому одаренному человеку сложно одновременно быть менеджером и лидером, в организации должен быть баланс между менеджерами и лидерами для всестороннего охвата всего разнообразия ситуаций бизнеса. Следуя разведению А. Залезником функций менеджмента и лидерства (и психологических характеристик менеджеров и лидеров) в организации, можно предположить, что в этих разных ролях личностный потенциал сотрудников будет проявляться в различной степени.

Менеджмент в компании направлен на управление структурами и системами, на внедрение принципов регулярного управления, выстраивание устойчивых бизнес-процессов и операций, снижение рисков или управление ими. Лидерство же больше связано с управлением изменениями и кризисами, преодолением сложных ситуаций, предпринимательством и риском. Тяга к риску является сильным дифференцирующим фактором для определения успешности в деятельности наемных менеджеров и предпринимателей ( Корнилова , 2003).

Менеджеры ценят неизменность, управляемость, стабильность, предсказуемость, планомерность. Лидеров же «зажигает» неизвестность, постоянно меняющийся контекст, возможность на энтузиазме единомышленников добиться амбициозных целей. По критерию стремления к неизменности или неизвестности интересно проверить теоретическую модель С. Мадди ( Maddi , 2004) различных типов операционализации экзистенциальной дилеммы, личностного выбора (см. Мандрикова , 2006).

Менеджеры в процессе решения проблем склонны ограничивать количество рассматриваемых вариантов, выравнивать ситуацию, делать ее более управляемой. Лидеры же охотнее рассматривают новые альтернативы, ищут нестандартные подходы, генерируют новые идеи, готовы к рассмотрению новых опций. Здесь уместно провести параллель с мотивационной и волевой фазами регуляции деятельности по П. Голлвитцеру ( Gollwitzer , 1990): в этой модели лидерство ассоциируется с фазой самоопределения – мотивационной, а менеджмент – с фазой саморегуляции, волевой.

Менеджерам может недоставать чуткости и способности понимать способности, мотивацию и чувства других людей и свои собственные – что выше было нами рассмотрено в рамках эмоционального интеллекта. Лидеры же, в силу необходимости вести за собой, хорошо выстраивают неформальные коммуникации, умеют формировать внутреннюю мотивацию у своих последователей, вызывают у других людей сильные чувства (зачастую амбивалентные).

В отдельных теориях лидерства – трансформационное лидерство ( Arnold, Turner, Barling et al., 2007; Bass M. , 1990; Bass B. , 1998; Hunt , 1999), аутентичное лидерство ( Luthans, Avolio , 2003), харизматичное лидерство ( Shamir, House, Arthur , 1993) – отражено влияние лидера на субъективное благополучие сотрудников в организации, их самоэффективность, чувство идентификации с рабочей группой и организацией, принятие организационных ценностей ( Van Dierendonck, Haynes, Borril, Stride , 2004).

Обобщая рассмотренные в этом параграфе различия менеджмента и лидерства, можно в качестве теоретических предположений отметить, что отдельные составляющие личностного потенциала теснее связаны с проявлением лидерства, нежели с менеджерской позицией в организации, что в дальнейшем предполагает эмпирическую проверку.

Психологический капитал как проявление личностных ресурсов в организационном контексте

Активно развивающаяся позитивная психология предложила применить основные ее идеи к организационному контексту, что привело к разработке позитивно-ориентированных организационно-психологических подходов (Positive Organizational Behavior, POB; Positive Organizational Scholarship, POS). Ф. Лютанс определяет позитивное организационное поведение как «исследование и практическое применение позитивно-ориентированных сильных сторон человеческих ресурсов и психологических способностей» ( Luthans , 2002, p. 59). В рамках этого подхода он предложил рассматривать конструкты, позволяющие человеку в организации сохранять и повышать субъективное благополучие, увеличивать удовлетворенность от работы и вовлеченность, позитивные эмоции на рабочем месте, снижать вероятность эмоционального выгорания, негативного влияния стрессов. Одним из таких феноменов является «психологический капитал» (Psychological Capital, PsyCap) ( Cole , 2006 ; Luthans, Youssef , 2004; Luthans, Luthans, Luthans , 2004; Luthans, Vogelgesang, Lester , 2006; Luthans, Youssef, Avolio , 2006), который представляет собой позитивное психологическое состояние человека, позволяющее ему развивать и реализовывать свой потенциал. Наибольшую проработку тема психологического капитала получила именно в организационном контексте.

Психологический капитал включает в себя:

• уверенность в себе, способность и готовность прикладывать усилия для успешного выполнения сложных задач (self-efficacy);

• оптимизм, позитивный атрибутивный стиль относительно успешности текущей и будущей деятельности (optimism);

• видение перспективы, целенаправленность в построении деятельности (hope);

• жизнестойкость, способность преодолевать сложности, решать проблемы в процессе достижения поставленной цели (resilience) ( Luthans, Youssef, Avolio , 2007).

Интегральный конструкт психологического капитала является способностью более высокого порядка (higher-order core capacity) и выступает как интегральная характеристика деятельности субъекта, оказывающая существенное влияние на эффективность и результативность деятельности сотрудника ( Avey, Nimnicht, Pigeon , 2010), на его удовлетворенность работой и субъективное благополучие ( Avey, Luthans, Smith, Palmer , 2010; Cole , 2006; Cole, Daly, Mak , 2009; Culbertson, Fullagar, Mills , 2010), способность совладать с организационным стрессом ( Avey, Luthans, Jensen , 2009). Психологический капитал лидеров компании оказывает влияние на их последователей (причем в некоммерческом секторе этот феномен проявляется не менее ярко, чем в коммерческом) ( McMurray, Pirola-Merlo, Sarros, Islam , 2010). Психологический капитал часто рассматривается исследователями в контексте аутентичного лидерства (authentic leadership) ( Avolio, Gardner, Walumbwa et al., 2004; Caza, Bagozzi, Woolley et al., 2010; Clapp-Smith, Vogelgesang, Avey , 2009), которое предполагает естественное, аутентичное поведение лидера, располагающее к созданию атмосферы доверия, большей осознанности сотрудников и раскрытию их потенциала ( Jensen, Luthans , 2006; Walumbwa, Peterson, Avolio, Hartnel , 2010).

Акцент при этом делается на том, что психологический капитал – это характеристика деятельности и состояния (state-like), а не устойчивая совокупность черт личности (trait-like), вследствие чего допустимы и уместны программы по развитию и усилению психологического капитала каждого сотрудника и организации в целом ( Luthans, Youssef , 2004; Luthans, Avey, Avolio et al., 2006; Luthans, Youssef, Avolio, 2007). Существенное внимание развитию исследований психологического капитала уделяется Институтом лидерства Гэллопа (Gallup Leadership Institute) в рамках развития позитивной организационной психологии.

Психологический капитал можно изучать и описывать как на индивидуальном, так и на корпоративном уровне. Рассматриваемый на корпоративном уровне, наряду с человеческим («что я знаю») и социальным («кого я знаю») капиталом, психологический («каким я могу стать») капитал представляется исследователям движущей силой развития организаций ( Luthans, Luthans, Luthans , 2004).

Как мы видим, выделенные Ф. Лютансом и его коллегами параметры психологического капитала содержательно близки конструктам в исследуемой нами структуре личностного потенциала, что, тем не менее, требует эмпирической проверки связи между этими конструктами. На уровне теоретического рассмотрения психологический капитал представляется наиболее близкой операционализацией проявления личностного потенциала в организационном контексте. В перспективе, представляется важным теоретически и эмпирически изучить соотношение понятий личностного потенциала и психологического капитала, провести кросс-культурные исследования, разработать методический инструментарий, а также прикладные программы по развитию психологического капитала.

Заключение

В данной главе мы отметили, что рассматриваемая в данной коллективной монографии структура личностного потенциала применима к организационному контексту; каждая из рассматриваемых составляющих личностного потенциала имеет свое проявление в контексте организационного поведения и развития.

Личностный потенциал обеспечивает эффективную деятельность сотрудников разного уровня в ситуации ежедневных организационных стрессов, корпоративных изменений, давления внутренней и внешней организационной среды, необходимости перманентно учиться и развиваться, принимать вызовы внутренней и внешней организационной среды.

За пределами этой главы осталось рассмотрение соотношения личностного потенциала с личностными ресурсами (самоэффективность, оптимизм) в рамках теории сохранения ресурсов (Conservation Resources Theory, COR) ( Hobfoll , 1989) и их связи с рабочим контекстом ( Xanthopoulou, Bekker, Demerouti, Schaufeli , 2009), а также прояснение связи личностного потенциала с отдельными организационно-психологическими процессами (принятие решений, управление конфликтами, неформальное лидерства и т. п.), что может быть дальнейшими шагами в изучении роли личностного потенциала в организационном контексте.

Кроме того, перечисленные выше соображения носят обзорно-теоретический характер и нуждаются в планомерной эмпирической проверке. Перспективами эмпирических исследований является изучение взаимосвязи личностного потенциала с факторами удовлетворенности трудом, эффективности, субъективного благополучия; а также адаптация инструментария для оценки психологического капитала сотрудников и изучения его взаимосвязи с внутренними и внешними организационными факторами.

Литература

Александрова Л.А. К концепции жизнестойкости в психологии. .

Гоулман Д., Бояцис Р., Макки Э. Эмоциональное лидерство: Искусство управления людьми на основе эмоционального интеллекта. Пер. с англ. М.: Альпина Бизнес Букс, 2005.

Гусев А.И. К проблеме измерения толерантности к неопределенности. 2007. Электронный ресурс: .

Канеман Д., Словик П., Тверски А. Принятие решений в неопределенности: Правила и предубеждения. Пер. с англ. Харьков: Гуманитарный центр, 2005.

Картрайт С., Купер К.Л. Стресс на рабочем месте. Пер. с англ. Харьков: Гуманитарный Центр, 2004.

Кетс де Врис М. Мистика лидерства: Развитие эмоционального интеллекта. Пер. с англ. М.: Альпина Бизнес Букс, 2007.

Корнилова Т.В. Психология риска и принятия решений. М.: Аспект Пресс, 2003.

Леонтьев Д.А. Личностный потенциал как потенциал саморегуляции // Ученые записки кафедры общей психологии МГУ / Под общ. ред. Б.С. Братуся, Е.Е. Соколовой. Вып. 2. М.: Смысл, 2006.

Леонтьев Д.А., Мандрикова Е.Ю., Осин Е.Н., Плотникова А.В., Рассказова Е.И. Опыт структурной диагностики личностного потенциала // Психол. диагностика. 2007. № 1. C. 8—31.

Луковицкая Е.Г. Неопределенность и толерантность к неопределенности – психологическое определение. Новгород, 1996.

Луковицкая Е.Г. Социально-психологическое значение толерантности к неопределенности: Автореф. дис… канд. психол. наук. СПб., 1998.

Мадди С. Смыслообразование в процессах принятия решения // Психол. журн. 2005. Т. 26. № 6. С. 87—101.

Мандрикова Е.Ю. Виды личностного выбора и их индивидуально-психологические предпосылки: Дис… канд. психол. наук. Москва, 2006.

Мандрикова Е.Ю. Теория самодетерминации в организационном контексте: обзор зарубежных исследований // Психология. Журнал Высшей школы экономики. 2010. Т. 7. № 4. С. 126–140.

Маслоу А. Маслоу о менеджменте. Пер. с англ. СПб: Питер, 2003.

Прохоров А.П. Русская модель управления. М.: Эксмо, 2006.

Рейнольдс М. Коучинг: эмоциональная компетентность. Пер. с англ. М.: Центр поддержки корпоративного управления и бизнеса, 2003.

Стейн С., Бук Г. Преимущества EQ. Эмоциональный интеллект и ваши успехи. М.: Альпина Бизнес Букс, 2007.

Федоров А.А. Homo Infinitus: человек, неопределенность и психологические конструкты // Человек в условиях неопределенности. Сб. материалов Всероссийской конференции 18–19 мая 2006 г. Новосибирск, 2006. С. 36–42.

Arnold K., Turner N., Barling J., Kelloway E.K., McKee M.C. Transformational leadership and psychological wellbeing: the mediating role of meaningful work // Journal of Occupational Health Psychology. 2007. Vol. 12. P. 193–203.

Avey J.B., Luthans F., Jensen S.M. Psychological capital: A positive resource for combating employee stress and turnover // Human Resource Management. 2009. September-October. Vol. 48. № 5. P. 677–693.

Avey J.B., Luthans F., Smith R.M., Palmer N.F. Impact of positive psychological capital on employee well-being over time // Journal of Occupational Health Psychology. 2010. Vol. 15. № 1. P. 17–28.

Avey J.B., Nimnicht J.L., Pigeon N.G. Two field studies examining the association between positive psychological capital and employee performance // Leadership & Organization Development Journal. 2010. Vol. 31. № 5. P. 381–401.

Avolio B.J., Gardner W., Walumbwa F.O., Luthans F., May D.R . Unlocking the mask: A look at the process by which the authentic leaders impact follower attitudes and behaviors // Leadership Quarterly, 15. P. 801–823. 2004.

Bass B.M. Transformational Leadership: Industry, Military and Educational Impact. – Mahwah (NJ): Lawrence Erlbaum Associates, 1998.

Bass M.B . From transformational to transactional leadership: learning to share the Vision // Organizational Dynamics. 1998. Vol. 18. № 3. P. 19–36. 1990.

Bonanno G.A Loss, trauma and human resilience: Have we underestimated the human capacity to thrive after extremely aversive events? // American Psychologist. 2004. Vol. 59 (1). P. 20–28.

Bonnano G.A. Clarifying and extending the construct of adult resilience // American Psychologist. 2005. Vol. 60 (3). P. 265–267.

Caza A., Bagozzi R.P., Woolley L., Levy L., Caza, B.B. Psychological capital and authentic leadership // Asia-Pacific Journal of Business Administration. 2010. Vol. 2. № 1. P. 53–70.

Clampitt P.G., Williams M.L. Managing organizational uncertainty: Conceptualization and measurement // Paper presented at the international, communication association conference. San Diego (CA), 2000.

Clapp-Smith R., Vogelgesang G.R., Avey J.B. Authentic leadership and positive psychological capital: the mediating role of trust at the group level analysis // Journal of Leadership & Organizational studies. 2009. Vol. 15. P. 227–240.

Clarke D.E. Vulnerability to stress as a function of age, sex, locus of control, Hardiness and Type A personality // Social Behavior and Personality. 1995. Vol. 23. № 3. P. 285–286.

Cole K. Wellbeing, Psychological capital, and Unemployment: an Integrated Theory // Unprinted paper, 2006.

Cole K., Daly A., Mak A. Good for the soul: The relationship between work, wellbeing and psychological capital // The Journal of Socio-Economics. 2009. Vol. 28. P. 464–474.

Coutu D.L. How resilience works // Harvard Business Review. 2002. May. P. 46–55.

Culbertson S., Fullagar C.J., Mills M.J. Feeling good and doing great: The relationship between psychological capital and well-being // Journal of Occupational Health Psychology Vol. 15. № 4. P. 421–433. 2010.

Deci E.L. The psychology of self-determination. Toronto: Lexington books, 1980.

Deci E.L., Connell J.P., Ryan R.M. Self-Determination in a Work Organization // Journal of Applied Psychology. 1989. Vol. 74. № 4. P. 580–590.

Deci E.L., Eghrari H., Patrick B.C., Leone D.R. Facilitating internalization: The self-determination theory perspective // Journal of Personality. 1994. Vol. 62. P. 119–142.

Deci E.L., Ryan R.M. The General Causality Orientation Scale: self-determination in personality // Journal of Personality. 1985. Vol. 19. P. 109–134.

Deci E.L., Ryan R.M. The support of autonomy and control of behavior // Journal of Personality and Social Psychology. 1987. Vol. 53. P. 1024–1037.

Deci E.L., Ryan R.M., Gagné M., Leone D.R., Usunov J., Kornazheva B.P. Need Satisfaction, Motivation, and Well-Being in the Work Organizations of a Former Eastern Bloc Country: A Cross-Cultural Study of Self-Determination // PSPB. 2001.Vol. 227. № 8. P. 930–942.

Fernet, C., Guay, F., Senécal, C . Adjusting to job demands: The role of work self-determination and job control in predicting burnout // Journal of Vocational Behavior, 65. P. 39–56. 2004.

Florian V., Mikulincer M., Taubman O. Does hardiness contribute to mental health during a stressful real-life situation? The roles of appraisal and coping // Journal of Personality and Social Psychology. 1995. April. Vol. 68 (4). P. 687–695.

Frederickson B.L. The role of positive emotions in positive psychology: the broaden-and-built theory of positive emotions // American Psychologist. 2001. Vol. 56 (3). P. 218–226.

Frendenberger, H.J. Staff burn out // Journal of social sciences. 30. P. 159–165. 1974.

Gagné M., Deci E.L. Self-determination theory and work motivation // Journal of Organizational Behavior. 2005. Vol. 26. P. 331–362.

Gagné M., Koestner R., Zuckerman M. Facilitating Acceptance of Organizational Change: The Importance of Self-Determination // Journal of Applied Social Psychology. 2000. Vol. 30. № 9. P. 1843–1852.

Goleman D. What makes a leader? // Harvard Business Review. 1998. November-December. P. 93—102.

Gollwitzer P.M . Action phases and mind-sets // Handbook of motivation and cognition: Foundations of social behavior / E.T. Higgins, R.M. Sorrentino (Eds.). N.Y.: Guilford, 1990. Vol. 2. P. 53–92.

Hamel G., Valikangas L. The quest for resilience // Harvard Business Review. 2003. September. P. 51–63.

Hind P., Frost M., Rowley S. The resilience audit and the psychological contract // Journal of Managerial Psychology. 1996. Vol. 11 (7). P. 18–29.

Hobfoll S.E. Conservation of resources: A new attempt at conceptualizing stress // American Psychologist. 1989. Vol. 44. P. 513–524.

Hofstede G.J. Cultures and Organizations: Software of the Mind. N.Y.: McGraw-Hill, 1997.

Huang C. Hardiness and stress: A critical review // Maternal-Child Nursing Journal. 1995. July-September. Vol. 23. № 3. P. 82–89.

Hunt J.G. Transformational/charismatic leadership’s transformation of the field: an historical essay // Leadership Quarterly. 1999. Vol. 10. P. 129–144.

Jensen S. Luthans F. Relationship between Entrepreneurs’ Psychological capital and Their Authentic Leadership // Journal of Managerial Issues. 2006. Summer. Vol. 18. № 2. P. 254–273.

Knee C.R., Zuckerman M. Causality Orientations and the Disappearance of the Self-Serving Bias // Journal of Research in Personality. 1996. Vol. 30. P. 76–87.

Kobasa S.C. Stressful life events, personality and health: An inquiry into hardiness // Journal of Personality and Social Psychology. 1979. Vol. 42. P. 168–177.

Koestner R., Gingras I., Abutaa R., Losier G.F., DiDio L., Gagné M. To Follow Expert Advice When Making a Decision: An Examination of Reactive Versus Reflective Autonomy // Journal of Personality. 1999. Vol. 65:5. P. 851–872.

Lam C.F., Gurland S.T. Self-determined work motivation predicts job outcomes, but what predicts self-determined work-motivation? // Journal of Research in Personality. 2008. Vol. 42. P. 1109–1115.

Lane M.S., Klenke K. The ambiguity tolerance interface: A modified social cognitive model for leading under uncertainty // Journal of Leadership & Organizational Studies. 2004. Winter. Vol. 10. № 3. P. 69.

Luthans F. Positive organizational behavior: Developing and managing psychological strengths // Academy of Management Executive. 2002. Vol. 16. P. 57–72.

Luthans F., Avey J.B., Avolio B.J., Norman S.M., Combs G.M.. Psychological capital development: toward a micro-intervention // Journal of Organizational Behavior. 2006. Vol. 27. P. 387–393.

Luthans F., Avolio B.J. Authentic leadership: a positive developmental approach // Positive Organizational Scholarship / K.S. Cameron, J.E. Dutton, R.E. Quinn (Eds.). San Francisco (CA): Barrett-Koehler, 2003. P. 241–261.

Luthans F., Luthans L.K., Luthans B.C. Positive psychological capital: Beyond human and social capital // Business Horizons. 2004. Vol. 41 (1). P. 45–50.

Luthans F., Vogelgesang G.R., Lester P.B. Developing the Psychological Capital of Resiliency // Human Resource Development Review. 2006. March. Vol. 5. № 1. P. 25–44.

Luthans F., Youssef C.M. Human, social, and now positive psychological capital management: Investing in people for competitive advantage // Organizational Dynamics. 2004. Vol. 33/2.

Luthans F., Youssef C.M., Avolio B.J. Psychological capital. Oxford: Oxford University Press. 2007.

Luthar S.S., Cicchetti D. The construct of resilience: Implications for interventions and social policies // Development and Psychopathology. 2000. Vol. 12 (4). P. 857–885.

Luthar S.S., Cicchetti D., Becker B. The construct of resilience: A critical evaluation and guidelines for future work // Child Development. 2000. Vol. 71. P. 543–562.

Maddi S. Hardiness: An Operationalization of existential Courage // Journal of Humanistic Psychology. 2004. Summer. Vol. 44. № 3. P. 279–298.

Maddi S.R., Khoshaba D.M. Resilience at work: How to succeed no matter what life throws at you. N.Y.: AMACOM, 1984.

Maddi S.R., Khoshaba D.M . Hardiness and Mental Health // Journal of Personality Assessment. 1994. October. Vol. 63. № 2. P. 265–274.

Masten A.S. Resilience in individual development: Successful adaptation despite risk and adversity / Educational resilience in inner-city America: Challenges and prospects / M.C. Wang, E.W. Gordon (Eds.). Hillsdale (NY): Lawrence Erlbaum, 1994. P. 3—25.

Masten A.S. Ordinary magic: Resilience processes in development // American Psychologist. 2001. Vol. 56. P. 227–239.

Masten A.S., Reed M.-G.J. Resilience in development / Handbook of positive psychology / C.R. Snyder, S. Lopez (Eds.). Oxford, 2002. P. 74–88.

Mayer J.D., Salovey P. What is Emotional Intelligence? // Emotional development and Emotional Intelligence: Implications for Educators / P. Salovey, D. Sluyter (Eds.). N.Y.: Basic Books, 1997. P. 3—34.

McCormick M.J. Self-efficacy and leadership effectiveness: Applying social cognitive theory to leadership // The Journal of Leadership Studies. 2001. Vol. 8. P. 22–33.

McLain D.L. The MSTAT-I: A new measure of an individual’s tolerance for ambiguity // Educational and Psychological Measurement. 1993. Vol. 53. P. 183–189.

McMurray A.J., Pirola-Merlo A., Sarros J.C., Islam M.M. Leadership, climate, psychological capital, commitment, and wellbeing in a non-profit organization // Leadership & Organization Development Journal. 2010. Vol. 31. № 5. P. 436–457.

Ong A.D., Bergeman C.S., Bisconti T.L., Wallace K.A. Psychological resilience, positive emotions, and successful adaption to stress in later life // Journal of Personality and Social Psychology. 2006. Vol. 91(4). P. 730–749.

Reivich K., Shatte A. The resilience factor: 7 keys to finding your inner strength and overcoming life’s hurdles. N.Y.: Broadway Books, 2002.

Rhodewalt F., Agustsdottir S. On the relationship of hardiness to the Type A behavior pattern: Perception of life events versus coping with life events // Journal of Research in Personality. 1989. June. Vol. 18. № 2. P. 211–223.

Richardson G.E. The meta-theory of resilience and resiliency // Journal of Clinical Psychology. 2002. Vol. 58. P. 307–321.

Rush M.C., Schoael W.A., Barnard S.M. Psychological resiliency in the public sector: «Hardiness» and pressure for change // Journal of Vocational Behavior. February. 1995. Vol. 46 (1). P. 17–39.

Ryan R.M., Koestner R., Deci E.L. Varied forms of persistence: When free-choice behavior is not intrinsically motivated // Motivation and Emotion. 1991. Vol. 15. P. 185–205.

Seligman M.E.P. Learned optimism. N.Y.: Pocket books, 1998.

Shamir B., House R.J., Arthur M.B. The motivational effects of charismatic leadership: a self-concept based theory // Organization Science. 1993. Vol. 4. P. 1—17.

Sheppard J.A., Kashani J.H. The Relationship of Hardiness, Gender, and Stress to Health Outcomes in Adolescents // Journal of Personality. 1991. December. Vol. 59. № 4. P. 747–768.

Siebert A. The Survivor Personality. N.Y.: Perigee Books; Berkley Publishing Group, 1996.

Siebert A. The Resiliency Advantage: Master Change, Thrive Under Pressure, and Bounce Back from Setbacks. Portland (Or): The Practical Psychology Press, 2005.

Sternberg R.J. Successful Intelligence. N.Y.: Simon & Schuster, 1996.

Stoltz P.G. Adversity quotient: Turning obstacles into opportunities. N.Y.: Wiley, 1997.

Stoltz P.G. Adversity quotient @ work: Make everyday challenges the key to your success – Putting the principles of AQ into action. N.Y.: Morrow, 2000.

Stoltz P.G., Weihenmayer E. The adversity advantage: Turning everyday struggles into everyday greatness. N.Y.: Simon & Schuster, 2008.

Stoycheva K. Talent, Science and Education: How Do We Cope with Uncertainty and Ambiguities. 2002. URL: .

Theories of organizational stress / C.L. Cooper (Ed.). Oxford: Oxford University Press, 1998.

Tugade M.M., Frederickson B.L. Resilient individuals use positive emotions to bounce back from negative emotional experience // Journal of Personality and Social Psychology. 2004. Vol. 86. P. 320–333.

Tugade M.M., Frederickson B.L., Barrett L.F. Psychological resilience and positive emotional granularity: Examining the benefits of positive emotions on coping and health // Journal of Personality. 2004. Vol. 72(6). P. 1161–1190.

Van Dierendonck D., Haynes C., Borril C., Stride C. Leadership behavior and subordinate wellbeing // Journal of Occupational Health Psychology. 2004. Vol. 9. P. 165–175.

Vansteenkiste M., Lens W., De Witte H., Feather N.T. Understanding unemployed people’s job search behaviour, unemployment experience and well-being: A comparison of expectancy-value theory and self-determination theory // British Journal of Social Psychology. 2005. Vol. 44. P. 26—287.

Vansteenkiste M., Lens W., De Witte S., Deci E.L. The «why» and «why not» of search behaviour: Their relation to searching, unemployment experience, and well-being // European Journal of Social Psychology. 2004. Vol. 34. P. 345–363.

Walumbwa F.O., Peterson S.J., Avolio B.J., Hartnel C.A. An investigation of the relationships among leader and follower psychological capital, service climate, and job performance // Personal Psychology. 2010. Winter. Vol. 63. № 4. P. 937–963.

Wilkinson D. The Ambiguity Advantage: What great leaders are great at. L.: Palgrave MacMillan, 2006.

Xanthopoulou D., Bekker A.B., Demerouti E., Schaufeli W.B. Reciprocal relationships between job resources, personal resources, and work engagement // Journal of Vocational Behavior. 2009. Vol. 74. P. 235–244.

Youssef C.M., Luthans F. Resiliency development of organizations, leaders & employees: Multi-level theory building for sustained performance / Authentic leadership theory and practice. Origins, effects, and development / W. Gardner, B.J. Avolio, F.O. Walumbwa (Eds.). Oxford: Elsevier, 2005.

Zaleznik A. Managers and Leaders: Are They Different? // Harvard Business Review. 1977. P. 47–60.

Личностный потенциал предпринимателей и менеджеров высшего управленческого звена М.В. Курганская, Д.А. Леонтьев, Е.И. Рассказова

Успешность деятельности традиционно является зависимой переменной в прикладных психологических исследованиях. Повышение интереса в этой области обусловлено, с одной стороны, результатами эмпирических исследований, согласно которым успешность и финансовое благополучие не связаны линейно с субъективным благополучием и уровнем счастья (см., например, Селигман , 2006). С другой стороны, выдвижение инновационных задач требует развития творческой личности, реализующей свои интересы: ведь общество как таковое может формулировать либо консервативные цели сохранения статус-кво, либо предельно неконкретные цели-лозунги. Соответственно, успешность деятельности, особенно деятельности в условиях неопределенности (что характерно для менеджеров высшего звена), не может быть рассмотрена в отрыве от личностной зрелости и личностного потенциала. Личностная зрелость сопряжена, помимо прочего, с расширением идентичности, восприятия себя как части более широких структур (в пределе – всего человечества), становящихся частью собственного Я . Тогда, будучи субъективно индивидуалистичен (то есть действуя исходя исключительно из собственных интересов и ценностей) индивид оказывается объективно коллективистичен (то есть вносит ощутимый вклад в общее благополучие).

Целью данного раздела является рассмотрение особенностей личностного потенциала предпринимателей, а также связи успешности деятельности и финансового благополучия с субъективным благополучием. Мы предполагаем, что личностный потенциал как потенциал самодетерминации способствует успешности решения задач в условиях неопределенности (в том числе успешности предпринимательской деятельности) и может опосредовать связь успешности деятельности и субъективного благополучия у предпринимателей высшего звена.

Личностные особенности предпринимателей

Один из первых исследователей предпринимательства американский экономист Й. Шумпетер (1982) предполагал, что предпринимателю (новатору) необходимы следующие личностные особенности: во-первых, интуиция и чутье, требующиеся для обнаружения новых нестандартных путей, во-вторых – готовность к риску, энергия и воля для того, чтобы отказаться от устоявшихся порядков, преодолевать сильную инерцию экономических и социальных процессов. Согласно его представлениям, предпринимательство – творческий процесс, требующий от человека соответствующих качеств. Прибыль важна не столько сама по себе, сколько как критерий успеха: заработанные деньги показывают, насколько хорошо реализован задуманный предпринимательский проект.

К числу ключевых личностных особенностей предпринимателя разные исследователи относят интеллект и нацеленность на новое знание, воображение и изобретательность, личную энергию и волю к действию, сочетание ума и фантазии ( Радаев , 2005). В современной социологической энциклопедии (Социология: Энциклопедия, 2003) наряду с объективными условиями приводятся следующие субъективные характеристики предпринимателя, необходимые для осуществления предпринимательской деятельности:

• инновационный образ мышления;

• уверенность в себе и своих силах, целеустремленность;

• работоспособность;

• оптимизм;

• способность к быстрому обучению и переобучению, и др.

Для систематизации необходимых предпринимателю качеств О.С. Дейнека (1999; Мургулец , 1988) предложила использовать схему из трех блоков психологических характеристик, которая хорошо себя зарекомендовала при изучении руководителей, а именно: интеллектуального, коммуникативного и мотивационно-волевого блоков. В интеллектуальный блок входят компетентность, творческие способности, развитое воображение, интуиция, креативность, перспективное мышление. В коммуникативном блоке характеристик предпринимателя – организационный талант, способность и готовность к социально лояльному общению с другими людьми и в то же время способность идти против течения. В мотивационно-волевом блоке – склонность к риску, внутренний локус контроля, преобладание мотивации достижения, стремление бороться и побеждать, а также потребность в самоактуализации и общественном признании. Учитывая, что предприниматель, образно говоря, еще и самоэксплуататор и постоянно должен быть «в форме», в качестве необходимых условий успешности выделяют хорошее здоровье, неиссякаемую энергию и оптимизм.

Результаты эмпирических исследований в целом согласуются с описанными моделями. Согласно данным Дейнека О.С (1999), в портрете молодых российских предпринимателей выявлены как типичные, так и особенные характеристики личности. Получено подтверждение наличия типичных характеристик мотивационно-волевого блока. Российские предприниматели продемонстрировали оптимальный уровень интернальности, преобладание мотива достижения над мотивом самозащиты, эмоциональную стабильность. У молодых российских предпринимателей выявлены средние значения параметров самоактуализации при значительно сниженном показателе «самопринятия».

Коммуникативный блок характеризуется невыраженной эмпатией, низкой аффилиацией и высокой толерантностью к отвержению. Можно полагать, что этот результат не является специфическим только для российских предпринимателей, ибо в Западной Европе образ предпринимателя также не позитивен, поэтому низкая сензитивность к отвержению обеспечивает предпринимателю психологический комфорт и, значит, способствует большей эффективности его деятельности. Всем испытуемым был присущ высокий уровень самооценки, но сравнительно низкий показатель уверенности в себе. Автор исследования объясняет это обстоятельство, с одной стороны, связью с общей фрустрацией, свойственной населению страны в то время. Среди молодых предпринимателей было выявлено больше гибких, чем ригидных людей, помимо этого, они демонстрировали ярко выраженную поленезависимость. В предпринимательской деятельности это может проявляться в преимущественной ориентации на собственную цель и игнорировании давления ситуативных факторов ( Дейнека , 1999).

В исследовании, проводимом под эгидой Ассоциации менеджеров Научным центром «Социоэкспресс» Института социологии РАН ( Дынин, Литовченко, Черныш , 2004), указывается на то, что принадлежность к сообществу менеджеров – один из социальных ресурсов, который может «передаваться по наследству». В рядах менеджеров чаще встречается психологический тип, склонный к лидерству, и становление этого типа напрямую связано с влиянием родителей. Данные, полученные при исследовании семей менеджеров, позволяют сделать вывод о некотором наследовании менеджерами социальных ресурсов родителей, включая ресурсы управленческой деятельности.

Немаловажной особенностью предпринимательства ( Радаев , 2005) является готовность к финансовому риску. Вознаграждение трудов предпринимателя менее гарантировано, более подвержено колебаниям в зависимости от успеха или неуспеха начинаний, зачастую отодвинуто во времени – к сроку реализации организационного проекта. Случается, что при этом предприниматель подвергает существенному риску и семью, и вовлеченную в дело корпорацию.

Как видим, в русле данного подхода предпринимательство предполагает наличие набора фиксированных качеств и ресурсов, способностей. Немаловажно, что развитие представлений об особенностях предпринимателя идет по пути к большей психологизации и пониманию большого значения не только черт (работоспособность, уверенность), но и гибкости, ресурсов личности (гибкость, готовность к риску, способность к быстрому обучению).

Предприимчивость как континуум

Еще в большей степени мысль о том, что предпринимательство не сводимо к набору фиксированных черт и особенностей, звучит в подходах к предпринимательству как активности, которой обладают все, но в разной степени. С этой точки зрения, различия между людьми заключаются в том, как много предпринимательской активности они проявляют, и в том уровне предприимчивости, которая заключена в этой активности. Дж. Ронен ( Ronen , 1983) предлагает даже различать работающих людей по степени стремления к поиску новизны и целеустремленности деятельности (рис. 1).

Рис. 1. Двухмерная модель предпринимательства Дж. Ронена

В соответствии с этой моделью, минимальная неопределенность и целеустремленность характерна для рабочего, максимально эти характеристики выражены у предпринимателя, занимающегося инновационной деятельность. Деятельность менеджера сопряжена с высокой целеустремленностью деятельности, но не предполагает принятия риска и поиска новизны, тогда как деятельность артиста, будучи творческой, может не требовать значительного уровня развития целеполагания. Принятие риска связывается в разных работах с потребностью в достижении, склонностью к риску и внутренним локусом контроля ( Brockhaus , 1982).

Итак, с развитием данной области психологический портрет предпринимателя описывается не только и не столько в терминах черт, сколько в терминах активности, ресурсов, готовности действовать в условиях неопределенности. Немаловажно и то, что предпринимательство не связывается напрямую с финансовым благополучием или успешностью осуществляемого проекта: менеджер высшего звена в типологии Дж. Ронена может быть не менее успешен, чем предприниматель-инноватор, но их стремление и готовность к новизне и неопределенности различны. Этому различению необходимо уделить дополнительное внимание.

Предприниматель и менеджер управляющего звена

Различия между предпринимателями и менеджерами могут быть интерпретированы следующим образом: менеджеры в большей степени опасаются новизны, потому что их основная цель – сохранить организацию, коллектив, которым они управляют, и та предпринимательская активность, которую они, несомненно, проявляют, во множестве ситуаций направлена на выживание компании. Предприниматель, напротив, стремится к переменам, развитию, риску.

Описанные различия в психологических портретах предпринимателя и менеджера касаются лидерства и потребности во власти. Существуют разные трактовки и версии по поводу специфики лидерства предпринимателей. Например, X. Хекхаузен (2003) считает, что и менеджеры, и предприниматели проявляют лидерские качества, но менеджер – лидер иерархии, а предприниматель – лидер идеи. Напротив, согласно К.-Э. Варнериду ( Warneryd , 1988), предприниматели, создающие фирмы, редко отличаются лидерскими качествами, потому что доминирующей у них является потребность в достижении, которая, по образному выражению Д. Макклеланда, есть «игра одного человека», для нее не требуется вовлечение других людей. Такая трактовка созвучна данным тех авторов, которые делают акцент на независимости личности предпринимателя. Так, например, Р. Хисрич (см. Васильев , 2008) выделяет в качестве ведущих мотивов предпринимателя стремление к независимости, свободу действий, творческую работу, создание капитала. С позиций инновационного менеджмента предприниматель – преобразующий лидер в отличие от лидера нормативного или административного менеджмента ( Ладанов , 1997). Причем у хорошего менеджера потребность во власти включает в себя не возвышение личности, а скорее стремление влиять на поведение других «ради блага всей организации» ( Хекхаузен , 2003, с. 316).

Консалтинговой компанией RosExpert в 2003 г. было проведено исследование «Менеджер и собственник»: изучались рычаги эффективного управления конфликтом интересов. Исследование было основано на опросе топ-менеджеров российских компаний. Были сделаны следующие выводы:

• система распределения полномочий между собственниками и наемными топ-менеджерами существенно различается в различных компаниях;

• вопрос о передаче полномочий от собственника к топ-менеджеру в крупном и среднем российском бизнесе еще не получил структурированного решения;

• невелика доля топ-менеджеров, на которых лежит основная доля ответственности за развитие бизнеса;

• основные факторы, препятствующие передаче полномочий наемным менеджерам – дефицит квалифированных кадров, риск присвоения денег и слишком личное отношение собственников к бизнесу;

• исследование выявило существенные расхождения во мнениях между наемными топ-менеджерами и собственниками относительно того, как часто собственники должны контролировать деятельность наемных менеджеров;

• на первое место опрошенные чаще ставят такой фактор мотивации менеджеров, как материальное стимулирование. Такое мнение свойственно как наемным менеджерам, так и менеджерам-собственникам;

• для менеджеров-собственников несколько важнее статус собственника, а для наемных менеджеров – расширение полномочий. Такое положение дел предполагает разную систему мотивации для топ-менеджеров с разными установками и ценностями;

• основными факторами успеха опрошенные считают профессиональные компетенции, лидерские качества и реальные профессиональные достижения. Наемные менеджеры и менеджеры-собственники сходным образом оценивают значимость факторов, влияющих на профессиональный успех;

• существенная часть наемных топ-менеджеров и работодателей говорят «на разных языках». Наемные топ-менеджеры считают важным для достижения собственного успеха те факторы, которые не критичны для компании с точки зрения собственника и наоборот.

Изучая психологические особенности менеджеров и предпринимателей, М. Мелия (2009) выделяет следующее: деловая жизнь предпринимателей связана с переменами, риском, неопределенностью, что вызывает у них эмоциональный позитивный настрой, позволяет направлять энергию на достижение тех целей, которые они перед собой ставят. Постоянный стресс их вдохновляет: предприниматель «расцветает» в агрессивном окружении, подпитываясь энергией борьбы. Еще одним важным качеством предпринимателя является способность генерировать новые идеи, заражать ими окружающих. Предприниматель создает дело, а менеджер согласовывает, структурирует, организовывает и контролирует все внутренние процессы. Менеджер стремится уменьшить риск, его восприятие эволюционно, оно ориентировано на длительную перспективу. Он должен знать и понимать процессы построения и ведения бизнеса. Согласно этим представлениям, для хорошего менеджера нестерпима работа в условиях конфликта: ему важно, чтобы организация работала ровно, без сбоев. Они выстраивают хорошие, спокойные отношения с внешним миром. Базовый навык менеджера – делегирование полномочий и ответственности, в отличие от предпринимателей, которые берут всю ответственность на себя и держат всю власть в своих руках, не делегируя ее практически никому. Предприниматель действует и добивается успеха в ситуации неопределенности – это самые благоприятные для него обстоятельства. Для менеджера эффективность связана с абсолютным порядком, в котором четко прослеживаются система, надежность, структура. Предприниматель достигает своих целей, мотивируя и увлекая людей, для менеджера главным является организация процесса и подбор квалифицированных кадров.

Итак, ключевые различия предпринимателя и менеджера высшего управленческого звена усматриваются в характеристиках их деятельности. Деятельность предпринимателя требует большей гибкости, готовности к риску и неопределенности, тогда как функцией управляющего является обеспечение стабильности. Однако к настоящему времени практически нет исследований тех личностных ресурсов и процессов, которые обеспечивают эффективность столь разных видов деятельности предпринимателя и менеджера.

Роль личностного потенциала в предпринимательской деятельности

Мы предполагаем, что различные компоненты личностного потенциала могут обеспечивать те регуляторные процессы, которые необходимы для успешной предпринимательской деятельности. Личностный потенциал как потенциал самодетерминации способствует активным действиям в условиях неопределенности и непосредственно связан с принятием риска и мотивационно-волевыми особенностями предпринимательства, которые неоднократно указывались в исследованиях. Помимо этого личностный потенциал может рассматриваться как мера личностной зрелости и личностного здоровья ( Леонтьев, Осин , 2007). Соответственно, личностный потенциал может рассматриваться как регулятор инновационной деятельности.

Одной из наших ранних попыток рассмотрения предпринимательства с точки зрения личностного потенциала является исследование личностного потенциала в ситуации достижения ( Леонтьев, Мандрикова, Осин и др., 2007), которое проводилось в рамках конкурса «Учись с нами на MBA», проведенного журналом «ФК Менеджер» и Росбанком. Выборку составили менеджеры, состязающиеся за право обучения на МВА. На основе полученных данных мы выделили две относительно независимые функции саморегуляции, обеспечивающиеся различными структурами личностного потенциала – функцию самоопределения и функцию реализации. Помимо этого кластерный анализ позволил выявить три группы испытуемых, различающихся по структуре личностного потенциала.

Непосредственный вклад личностного потенциала в успешность менеджеров высшего звена мы рассмотрели в рамках пилотажного исследования, проведенного на базе Научного центра МГУ имени М.В. Ломоносова ( Леонтьев, Рассказова , 2008). В исследовании участвовали владельцы крупного бизнеса в России, оцениваемого в 1—100 млн. долларов США. Данные сопоставлялись с результатами менеджеров среднего звена, работников других профессий и студентов. По нашим данным, хотя успешные менеджеры и не отличались от контрольной группы по уровню субъективного благополучия, счастья и осмысленности жизни, но разброс их показателей по шкале удовлетворенности жизнью в два раза превышал разброс показателей контрольной группы. Иными словами, среди успешных менеджеров можно было выделить две группы – высоко удовлетворенных своей жизнью и недовольных. Максимальные различия между группой менеджеров высшего звена и испытуемыми контрольных групп (p<0,005) были выявлены по параметрам витальности, толерантности к неопределенности и жизнестойкости, особенно по компоненту принятия риска. Менее выражены, но значимы различия по контролю за действием и оптимизму. Обобщая эти результаты, мы видим, что у успешных менеджеров в большей степени выражены стороны личностного потенциала, способствующие меньшей уязвимости и большей гибкости в неожиданных, неопределенных и новых ситуациях. Они сохраняют свою целенаправленность как перед внешним давлением, так и при собственных неудачах, хотя не всегда удовлетворены своими успехами. К сожалению, в данном исследовании мы не имели возможности разделить предпринимателей и менеджеров высшего звена, управляющих бизнесом.

В данном исследовании нашей задачей было установить особенности личностного потенциала у предпринимателей в сравнении с менеджерами высшего звена, а также контрольными группами (работниками других профессий и студентами). В исследовании участвовали предприниматели и менеджеры высшего звена, среднегодовой оборот бизнеса которых достигал или превышал 5 млн. долларов США.

Испытуемые

Первая группа включала 14 предпринимателей (средний возраст 42,8±4,87 лет) со среднегодовым оборотом бизнеса от 5 млн. до 2 млрд. долларов США. Все испытуемые были женатыми мужчинами, имели детей. Средний стаж работы составил 17,2±4,76 лет. Сферы бизнеса – финансы, коммерция, производство, информационные технологии. Все испытуемые имели от одного до четырех высших образований, четверо были кандидатами наук (технических и экономических), еще двое закончили аспирантуру, один имел степень МВА.

Вторая группа состояла из 8 «управленцев» (мужчины, средний возраст 38,6±9,58 лет), двое из которых не были женаты (25 %) и трое (35,7 %) не имели детей. Среднегодовой оборот контролируемого бизнеса составлял от 5 млн. до 40 млн. долларов США. Все испытуемые имели высшее образование, двое закончили аспирантуру. Шесть испытуемых работают в коммерческой сфере, один – в транспортной логистике и один – в сфере девелопмента. Средний стаж работы составил 13±3,04 лет.

Возраст «управленцев» был ниже возраста предпринимателей, однако различия не достигали уровня значимости (p<0,1). Помимо этого, стаж работы у «управленцев» был значимо меньше, чем у предпринимателей (p<0,01), хотя во всех случаях составлял 10 и более лет. По всей видимости, эти различия могут отражать реально существующую тенденцию: создавая бизнес, предприниматели склонны выбирать управленцев моложе себя.

В качестве контрольных использовались нормативные данные более 200 работающих испытуемых, собранные ранее в разных исследованиях, проведенных исследовательской группой по изучению качества жизни и личностного потенциала факультета психологии МГУ им. М.В. Ломоносова под руководством Д.А. Леонтьева. Испытуемые контрольной выборки имели высшее или неоконченное высшее образование и соответствовали основным группам по возрасту.

Дополнительной группой сравнения являлись 6 испытуемых-бизнесменов Научного парка МГУ, принимавшие участие в пилотажном исследовании ( Леонтьев, Рассказова , 2008). Все испытуемые были мужчинами с высшим образованием. Бизнес четырех из них относился к области прикладной математики и программирования, бизнес остальных двух был в сферах медицины и геофизики. Среднегодовой оборот их бизнеса составлял от 1 до 100 млн. долларов США. По возрасту испытуемые этой группы не отличались значимо ни от предпринимателей, ни от «управленцев» из основного исследования.

Методы и процедура исследования

Характеристики личностного потенциала оценивались при помощи следующих методик:

• Шкала витальности Р. Райана и Р. Фредерик (Ryan, Frederick, 1997) в адаптации Л.А. Александровой и Д.А. Леонтьева.

• Методика оценки потока в профессиональной деятельности (ППД), разработанная Д.А. Леонтьевым. Методика выявляет характерность переживания потока в рамках профессиональной деятельности. Помимо собственно показателя потока, в методику включено и отдельно обрабатывается хорошо зарекомендовавшее себя задание определить в процентах, насколько для респондента его профессиональное занятие может быть названо каждым из следующих слов: труд, карьера, призвание.

• Дифференциальный тест рефлексии ДТР, разработанный Д.А. Леонтьевым и Е.Н. Осиным.

• Тест жизнестойкости (Леонтьев, Рассказова, 2006).

• Опросник толерантности к неопределенности (Луковицкая, 1998).

• Тест смысложизненных ориентаций (СЖО) (Леонтьев, 1992).

Диагностика уровня субъективного благополучия проводилась при помощи шкалы удовлетворенности жизнью ШУДЖ ( Diener, Emmons, Larsen, Griffin , 1985) в адаптации Д.А. Леонтьева и Е.Н. Осина.

Обработка данных выполнялась при помощи статистического пакета StatSoft Statistica 6.0.

Результаты

Результаты по всем методикам, применяемым в исследовании, распределены нормально в группах предпринимателей и «управленцев», в контрольной выборке, а также в дополнительной группе (по критерию Колмогорова – Смирнова p > 0,2).

Сравнение группы предпринимателей и контрольной выборки

По критерию Манна – Уитни (табл. 1), предприниматели более счастливы, чем испытуемые контрольной выборки (p<0,05), более толерантны к неопределенности (p<0,05), на уровне тенденции чаще воспринимают свою жизнь как более осмысленную (p<0,1), чаще готовы рисковать и учиться на новом опыте, более вовлечены в происходящее (p<0,1). Они значимо чаще считают работу трудом и значимо реже – карьерой (p<0,05). Самокопание, а также квазирефлексия (уход от реальности) по дифференциальному тесту рефлексии у предпринимателей выражены значимо в меньшей степени, чем в контрольной выборке (p<0,05).

Таблица 1

Сравнение групп предпринимателей, «управленцев» и контрольной группы по критерию Манна – Уитни

Условные обозначения : К – контрольная группа, У – «управленцы», П – предприниматели; T – p<0,1, * – p<0,05, ** – p<0,01, *** – p<0,001.

Интересно, что, вопреки полученным в пилотажном исследовании данным ( Леонтьев, Рассказова , 2008), витальность у предпринимателей в нашей выборке не отличалась от контрольной выборки. Кроме того, мы не выявили найденного в упомянутом исследовании двугорбового характера распределения баллов по субъективному благополучию (в раннем исследовании на основе распределения отчетливо выделялись две группы предпринимателей: более счастливые и менее счастливые): в нашей выборке предприниматели в целом более счастливы, чем испытуемые контрольной выборки.

Наличие целей в жизни и ощущение локуса контроля, связанного с Я , также не различаются в контрольной выборке и группе предпринимателей. На уровне тенденции предприниматели чаще отмечают интерес и эмоциональную насыщенность жизни, а также управляемость жизни (p<0,1) и значимо чаще удовлетворены своей самореализацией (p<0,01).

Сравнение группы «управленцев» и контрольной выборки

«Управленцы» оказались на уровне тенденции менее счастливы (p<0,1), чем контрольная выборка, они значимо в меньшей степени чувствуют себя активными и полными сил и испытывают чувство потока в профессиональной деятельности. При этом они значимо чаще, чем в контрольной выборке, относятся к работе как к труду и значимо реже – как к карьере или призванию (табл. 1). У «управленцев» баллы по субшкалам самокопания и квазирефлексии (ухода от реальности) ДТР на уровне тенденции (p<0,1) ниже, чем в контрольной выборке.

Обращает на себя внимание абсолютно иной, по сравнению с группой предпринимателей, паттерн отличий «управленцев» от контрольной выборки: субъективное благополучие у них даже ниже, чем в контрольной выборке, те показатели, которые отличают предпринимателей, не характерны для «управленцев», и наоборот.

Сравнение предпринимателей и «управленцев»

В целом, предприниматели более счастливы, чем управленцы (табл. 1), а их жизнь более осмысленна. Особенно это касается ощущения управляемости жизнью, интереса к жизни и удовлетворенности самореализацией, то есть тех шкал, которые характерны для предпринимателей, по сравнению с контрольной выборкой. «Управленцы» реже воспринимают работу как призвание, у них на уровне тенденции ниже вовлеченность и принятие риска, а также толерантность к неопределенности. По рефлексивности предприниматели значимо отличаются от «управленцев» только по шкале квазирефлексии, или ухода от действительности (p<0,001): «управленцы» значимо чаще склонны к уходу в фантазии.

Сравнение с данными предварительного исследования

В группе предпринимателей Научного парка МГУ, по сравнению с группой предпринимателей, значимо ниже субъективное благополучие (p<0,05), значимо выше витальность (p<0,05), контроль (p<0,1) и принятие риска (p<0,05).

По сравнению с «управленцами», предприниматели Научного парка МГУ характеризуются большей витальностью, они на уровне тенденции чаще испытывают поток в профессиональной деятельности (p<0,1) и оценивают работу как призвание. Помимо этого, по сравнению с группой «управленцев» предприниматели МГУ более жизнестойки по всем компонентам и более толерантны к неопределенности (p<0,01).

Структура личностного потенциала и субъективное благополучие

Для выявления структуры личностного потенциала в группах мы провели корреляционный анализ. Вследствие небольшого объема выборок мы не могли использовать с этой целью более сложные статистические процедуры. Первое, что обращает на себя внимание при анализе корреляций в разных группах (табл. 2), – это то, что переменные личностного потенциала у «управленцев» тесно связаны между собой и с субъективным благополучием. В контрольной группе таких связей меньше и выражены они в меньшей степени. У предпринимателей все корреляции ниже, а связи с субъективным благополучием вообще отсутствуют. Иными словами, структура личностного потенциала «управленцев» проще, она более согласованная. Структура личностного потенциала предпринимателей более дифференцирована и неоднозначна.

Субъективное благополучие и отношение к работе . Субъективное благополучие предпринимателей не связано ни с одной из переменных личностного потенциала. Для сравнения, в контрольной группе оно выше при более высоких показателях витальности, осмысленности жизни, чувстве потока в профессиональной деятельности и жизнестойкости. В группе «управленцев» благополучие положительно коррелирует не только с витальностью и СЖО, но и с вовлеченностью и принятием риска, чувством потока, а также отношением к работе как призванию, то есть с теми показателями, которые отличают «управленцев» от предпринимателей. Иными словами, чем ближе по параметрам личностного потенциала «управленцы» к предпринимателям, чем чаще испытывают состояние потока и чем более готовы к неожиданностям, тем более они субъективно благополучны.

В контрольной группе отношение к работе как к карьере противопоставляется отношению к ней как к труду или призванию. В обеих группах бизнесменов отношение к работе как к труду противопоставляется двум другим формам отношения. При этом в группе предпринимателей отношение к работе как к призванию связано с жизнестойкими убеждениями, а в группе «управленцев» с жизнестойкостью связаны и отношение к работе как к труду, и отношение к работе как к призванию.

Структура личностного потенциала. В контрольной группе в структуре личностного потенциала тесно связаны витальность, жизнестойкость, толерантность к неопределенности и осмысленность жизни: чем более осмысленная жизнь, тем более активным и полным сил чувствуют себя испытуемые. Чувство потока в профессиональной деятельности связано с ними в меньшей степени.

Таблица 2

Корреляции переменных личностного потенциала и субъективного благополучия в группах предпринимателей и «управленцев»

В структуре личностного потенциала предпринимателей жизнестойкость и СЖО тесно связаны между собой и коррелируют с витальностью, чувством потока в профессиональной деятельности и толерантностью к неопределенности. Те же, но значительно более выраженные корреляции характерны для группы «управленцев». Если корреляции в структуре личностного потенциала предпринимателей варьируют на уровне 0,5–0,8, соответствуя или будучи ниже, чем в контрольной группе, то в группе «управленцев» большинство из них достигает и даже превышает 0,7–0,9. Это свидетельствует о более дифференцированной структуре личностного потенциала предпринимателей.

Обсуждение результатов: анализ особенностей проявления личностного потенциала у предпринимателей и высшего управленческого персонала

Субъективное благополучие у предпринимателей и управленцев

Субъективное благополучие оказалось центральной переменной, позволяющей различить предпринимателей, управленцев и представителей контрольной выборки, а также показать, что параметр предприниматель/управленец действительно важен для предсказания субъективного благополучия (рис. 2). Предприниматели более счастливы, а управленцы менее счастливы, чем представители контрольной выборки. Дополнительная группа находится в «промежуточном» положении: в ней среднее значение благополучия соответствует среднему «управленцев», но доминируют крайние значения – высокое и низкое субъективное благополучие. Предположительно эти данные объясняются неоднородностью группы, тем, что в ней могли присутствовать как предприниматели, так и управленцы.

Рис. 2 . Субъективное благополучие в различных группах

На основе полученных данных можно предположить, что связь финансового и субъективного благополучия опосредствуется, как минимум, такой переменной, как субъективный контроль над ситуацией, или «право выбора». Если человек сам создал свой бизнес, он ощущает больший контроль и может создать бизнес заново или изменить его. Если же человек управляет имеющимся бизнесом, его возможности более ограничены, у него часто нет права выбора. Разумеется, для обоснования этой гипотезы требуется б о льшая выборка, чем та, которая используется в данном исследовании. Тем не менее, при достаточном объеме выборки, можно предположить, что регрессионный анализ позволил бы установить опосредствование субъективного благополучия ролью бизнесмена.

Витальность у предпринимателей и «управленцев»

Согласно полученным данным, дополнительная группа отличается максимальной витальностью, значимо отличающей их от контрольной выборки и наших групп испытуемых.

Осмысленность жизни

Как предприниматели нашей выборки, так и предприниматели Научного парка МГУ характеризуются большей осмысленностью жизни, чем контрольная выборка и особенно «управленцы». Интересно, что данное различие создается за счет управляемости жизнью, интереса к жизни и удовлетворенности самореализацией, то есть шкал скорее «эмоциональных», связанных с «чувством» смысла, а не пониманием смысла. Иными словами, представление о том, что жизнь интересна, о реализованности своих целей и управляемости жизнью характерно для предпринимателей (рис. 3).

Рис. 3. Осмысленность жизни в различных группах

Поток в профессиональной деятельности

Предприниматели Научного парка МГУ чаще испытывают чувство потока в профессиональной деятельности, чем испытуемые контрольной выборки, за ними следуют предприниматели нашей выборки и «управленцы». Получается, что «управленцы» в наименьшей степени склонны к чувству потока, что опять-таки может объяснять снижение в этой группе субъективного благополучия (рис. 4).

Для представителя контрольной выборки смысл работы «делится» между карьерой, призванием и трудом, причем большую часть занимает карьера. «Формулой» успешного бизнеса является отношение к работе как к призванию и, даже в большей степени, как к труду. При руководстве чужим бизнесом на первый план выходит представление о работе как о труде. При создании своего бизнеса важно равновесие между отношением к работе как призванию и как к труду.

Рис. 4. Поток в профессиональной деятельности в различных группах

Жизнестойкость

Предприниматели более вовлечены в решение возникающих проблемных и стрессовых ситуаций и более готовы рисковать и учиться на собственном опыте, чем «управленцы» и контрольная выборка. Еще в большей степени эти характеристики выражены в группе предпринимателей Научного парка МГУ.

Рефлексивность

Самокопание у предпринимателей выражено значимо в меньшей степени, чем в контрольной выборке (p<0,05). У «управленцев» баллы по субшкале самокопания на уровне тенденции (p<0,1) ниже, чем в контрольной выборке. Та же закономерность выявлена для субшкалы ухода от реальности: предприниматели (p<0,05) и «управленцы» (p<0,1) менее склонны к уходу от действительности, чем испытуемые контрольной выборки.

Иными словами, хотя предприниматели и «управленцы» не обладают выраженной склонностью к системной рефлексии, их баллы по субшкалам ригидных типов рефлексивности (самокопанию и уходу от реальности) ниже, чем в контрольной группе, причем наиболее характерны эти отличия для испытуемых контрольной группы.

Толерантность к неопределенности

Предприниматели нашей выборки и предприниматели Научного парка МГУ более толерантны к неопределенности, чем испытуемые контрольной выборки и «управленцы». В целом эти данные согласуются с представлениями о толерантности к неопределенности как основном качестве, необходимом для начала любого неопределенного дела, критерии выполнения которого неясны.

Особенности предпринимателей и управленцев: сравнение с данными ранних исследований

Полученные нами данные позволяют пролить свет на некоторые результаты исследования личностного потенциала предпринимателей Научного парка МГУ ( Леонтьев, Рассказова , 2008), в котором выявлен двугорбовый характер распределения баллов по субъективному благополучию (то есть предприниматели достаточно четко разделялись на две группы: с низким и высоким благополучием). Эти данные могут объясняться наличием в выборке данного исследования представителей двух групп – предпринимателей и «управленцев». Предприниматели более счастливы, чем испытуемые контрольной выборки, а «управленцы» – менее счастливы. При сравнении предпринимателей и «управленцев» различия в субъективном благополучии практически достигают уровня значимости (p<0,051). Таким образом, можно предположить, что субъективное благополучие определяется не только финансовым благополучием, но опосредствуется отношением человека к бизнесу. Человек, создавший успешный бизнес, будет более счастлив, чем человек, его ведущий. Та же закономерность сохраняется и на фоне экономического кризиса, в период которого проводилось основное исследование.

Важно отметить, что предприниматели Научного парка МГУ значительно ближе по профилю предпринимателям (но не «управленцам») из основного исследования, хотя и не соответствуют им по особенностям субъективного благополучия. Тем самым особенности личностного потенциала тесно связаны с результатами деятельности (достижениями), но не столь тесно – с благополучием предпринимателя. У них также выше жизнестойкость, толерантность к неопределенности, витальность. Они отличаются от остальных групп большей выраженностью этих качеств, а также неоднозначностью их связи с субъективным благополучием, что мы обсуждали выше.

Выводы: личностный потенциал и субъективное благополучие предпринимателей и «управленцев»

Итак, полученные данные свидетельствуют о том, что структура личностного потенциала различается у предпринимателей и «управленцев», а также у контрольной выборки. Структура личностного потенциала «управленцев» проще, она более согласованная. Более дифференцирована и неоднозначна структура личностного потенциала предпринимателей. Общим качеством, характеризующим как предпринимателей, так и «управленцев», оказалось отношение к работе скорее как к труду, чем карьере.

Предприниматели, создавшие свой бизнес, готовы к неопределенным и неожиданным ситуациям, риску. В стрессовой ситуации они деятельны и активны и учатся на собственном опыте. Они воспринимают свою жизнь как более интересную и осмысленную. Работа для них – труд и призвание, но не карьера. Характерно, что один из предпринимателей, оценивая работу, вместо предложенных вариантов написал: «Работа для меня – это жизнь». По всей видимости, бизнес и работа связаны для предпринимателей с более глубокими личностными диспозициями – их отношением к жизни, восприятием ее как осмысленной.

«Управленцы» не отличаются от контрольной выборки по показателям осмысленности жизни, жизнестойкости и толерантности к неопределенности. Они реже переживают чувство потока в профессиональной деятельности. Работа для них – это, как правило, труд и значительно реже – карьера или призвание. При этом они менее активны, их витальность ниже, чем в контрольной выборке.

При большей дифференцированности переменных личностного потенциала его связи с субъективным благополучием и отношением к работе становятся неоднозначными, то есть счастье перестает предсказываться осмысленностью, витальностью и другими переменными. Эти данные хорошо согласуются с предположением Д.А. Леонтьева (2006) о том, что при развитии самодетерминации все связи в структуре личностного потенциала перестают быть однозначными, нарастает дифференцированность личностных структур. Так, человек может не считать жизнь осмысленной, а себя – активным и контролирующим происходящее, но все равно чувствовать себя счастливым.

Субъективное благополучие предпринимателей, в отличие от контрольной группы и группы «управленцев», не связано с переменными личностного потенциала. Можно сказать, что их благополучие мало зависит от конкретных личностных диспозиций и, по всей видимости, конкретных ситуаций. Мы предполагаем, что оно начинает определяться их взаимодействием, а также тем, что выбирает человек. Интересно, что при такой стратегии саморегуляции испытуемые чувствуют себя счастливее (если сравнивать предпринимателей с контрольной группой и «управленцами»). Чем ближе по параметрам личностного потенциала «управленцы» к предпринимателям, чем чаще испытывают состояние потока и чем более готовы к неожиданностям, тем более они субъективно благополучны. То есть на субъективное благополучие влияет не сама по себе принадлежность испытуемых к той или иной группе, сколько их личностный потенциал: даже если они просто ведут чей-то бизнес, их потенциал позволяет им создать свой собственный бизнес. Для проверки этой гипотезы можно разделить «управленцев» по особенностям структуры их личностного потенциала, однако это задача дальнейших исследований.

По всей видимости, для предпринимателей наиболее благоприятно отношение к работе как к призванию. При этом отношение к работе как труду также необходимо, но оно не связано с готовностью к стрессовым ситуациям. Для «управленцев» и отношение к работе как к труду, и восприятие работы как призвания могут быть важны для работы – оба они связаны с жизнестойкостью, хотя только призвание усиливает переживание потока в профессиональной деятельности.

В целом наши результаты подтверждают гипотезу о том, что для предпринимателей и менеджеров высшего звена характерны специфические особенности личностного потенциала, которые способствуют эффективной саморегуляции в условиях их деятельности. Сами по себе успешность деятельности и финансовое благополучие не влияют напрямую на субъективное благополучие. Скорее, субъективное благополучие связано с характеристиками личностного потенциала и предсказывается ими, а также особенностями и осмысленностью деятельности (менеджеры-управляющие менее благополучны, чем предприниматели). Представляется, что полученные данные открывают возможность пересмотра психологических механизмов осуществления успешной деятельности с позиций концепции личностного потенциала и его роли в саморегуляции.

Литература

Васильев В.Л. Юридическая психология. СПб.: Питер, 2008.

Дейнека О. С . Экономическая психология. СПб: СПбГУ, 1999.

Дынин А., Литовченко С., Черныш М. , Социальный профиль российского менеджера: Результаты исследования. М: Ассоциация менеджеров, 2004.

Ладанов И.Д. Психология управления рыночными структурами: Преобразующее лидерство. М.: Перспектива, 1997.

Леонтьев Д.А. Тест смысложизненных ориентаций (СЖО). М.: Смысл, 1992.

Леонтьев Д.А. Личностный потенциал как потенциал саморегуляции // Ученые записки кафедры общей психологии МГУ им. М.В. Ломоносова. Вып. 2 / Под ред. Б.С. Братуся, Е.Е. Соколовой. М.: Смысл, 2006. С. 85—105.

Леонтьев Д.А., Мандрикова Е.Ю., Осин Е.Н., Плотникова А.В., Рассказова Е.И. Опыт структурной диагностики личностного потенциала // Психол. диагностика. 2007. № 1. С. 8—31.

Леонтьев Д.А., Осин Е.Н. Личностный потенциал как объект психодиагностики // Психол. диагностика. 2007. № 1. С. 4–7.

Леонтьев Д.А. Рассказова Е.И. Тест жизнестойкости. М.: Смысл, 2006.

Леонтьев Д.А., Рассказова Е.И. Личностный потенциал и успешность высокотехнологического предпринимательства // Психология индивидуальности. Материалы II Всероссийской научной конференции. Москва, 12–14 ноября 2008 г. / Отв. ред. А.К. Болотова. М.: Изд. дом ГУ ВШЭ, 2008. С. 267–268.

Луковицкая Е.Г . Социально-психологическое значение толерантности к неопределенности: Дис. … канд. психол. наук. СПб., 1998.

Мелия М. Как усилить свою силу? Коучинг. М.: Альпина Бизнес Букс, 2009.

Мургулец Л.В. Социально-психологическая диагностика личности. Л.: ЛГУ, 1988.

Радаев В.В. Экономическая социология: Учеб. пособие для вузов. М.: Изд. дом ГУ ВШЭ, 2005.

Селигман М. Новая позитивная психология. М.: София, 2006.

Социология: Энциклопедия / Сост. А.А. Грицанов, В.Л. Абушенко, Г.М. Евелькин, Г.Н.Соколова, О.В. Терещенко. Минск: Книжный Дом, 2003.

Хекхаузен Х. Мотивация и деятельность. М.; СПб.: Смысл; Питер, 2003.

Шумпетер Й. Теория экономического развития. М.: Прогресс, 1982.

Brockhaus R.H. The Psychology of the Entrepreneur // Encyclopedia of Entrepreneurship / Kent C.A. et al. (eds.). Englewood Cliffs (NJ): Prentice-Hall, 1982, P. 39–57.

Diener E., Emmons R. A., Larsen R. J., Griffin S. The Satisfaction With Life Scale // Journal of Personality Assessment. 1985. Vol. 49. P. 71–75.

Ronen J. Some insights into the entrepreneurial process // Entrepreneurship / J. Ronen (Еd.). Massachusetts: D.C. Health and Company, 1983. P. 137–173.

Ryan R.M., Frederick C . On energy, personality, and health: Subjective vitality as a dynamic reflection of well– being // Journal of Personality. 1997. Vol. 65. Р. 529–565.

Wärneryd K.E . The psychology of innovative entrepreneurship // Handbook of economic psychology / W.F. van Raaij, G.M. van Veldhoven, K.E. Wärneryd (Eds.). Dordrecht (Niederlands): Kluwer, 1988. P. 404–447.

Личностный потенциал в ситуации неопределенности и выбора Д.А. Леонтьев, Е.Ю. Мандрикова, Е.И. Рассказова, А.Х. Фам

Проблема выбора в традициях академической психологии чаще всего выступает как составная часть процессов планирования, принятия решения (например, Корнилова , 2003). В последнее время, во многом под влиянием экзистенциальной психологии, выбор все чаще рассматривается в более широком контексте проблемы неустранимой неопределенности будущего, выступая средством ее разрешения (например, Наумова , 1988; Luhmann , 2004). Такое понимание выбора требует выхода на вопросы принятия ответственности, принятия риска, неопределенности и неоднозначных последствий наших действий. В свою очередь, готовность к процессам выбора, их психологическое качество и успешность, как будет показано ниже, прямо связаны с параметрами личностного потенциала субъекта.

Принятие ответственности и виды выбора

Еще С. Кьеркегор ( Киркегор , 1994) указал на несводимость проблемы выбора к достижению некоторого целесообразного результата: в процессе выбора личность занимает позицию выбирающего, позицию субъекта. Вместе с тем очевидно, что снятие неопределенности, самоопределение по отношению к возможным альтернативам может осуществляться и непосредственно, непроизвольно и часто неосознанно. Так происходит обычно, если одна из альтернатив явно предпочтительнее других и выбор напрашивается сам собой, без колебаний и сложных процессов переработки информации. Для различения видов выбора, различающихся по возможностям рационального анализа, была предложена уровневая классификация видов выбора, включающая три его разновидности ( Леонтьев, Пилипко , 1995; Леонтьев , 2006).

Простой выбор отличается тем, что в ситуации априори даны имеющиеся альтернативы и критерии их сравнения; задача сводится к рациональному вычислению наиболее оптимальной альтернативы, что объективно возможно. Эта интеллектуальная задача, которая имеет правильный ответ, и нахождение его зависит от интеллектуальных возможностей субъекта.

Смысловой выбор мы встречаем в ситуациях, когда альтернативы даны, но критерии сравнения не однозначны, например, при потребительском выборе, электоральном выборе. Хотя во многих подобных ситуациях декларируется рациональный характер выбора, реальные его основания очень часто иррациональны. Помимо мыслительных процессов, в выбор вовлекается личность, ее структуры. Субъект в этой ситуации выбирает не то, что объективно лучше (эта задача не имеет решения), а то, что ему конкретно нужно, что лучше для него в данный момент. Выбор происходит через решение «задачи на смысл» (А.Н. Леонтьев), через соотношение каждой из имеющихся альтернатив с желаниями, намерениями, планами субъекта.

Еще сложнее экзистенциальный выбор , когда не только критерии для сравнения не определены, но нет и фиксированного набора альтернатив. Например, в ситуации выбора профессии, выбора места работы после окончания школы или вуза, если речь идет о достаточно большом городе, набор вариантов превышает возможности их рационального анализа. В этой ситуации мы отталкиваемся не от самих альтернатив, как в первых двух случаях, а от своего Я . Мы строим свои временные перспективы, планируем будущее и выбираем варианты, которые в наибольшей степени соотносятся с нашим вúдением себя в будущем, меняясь в соответствии с тем, что и как мы выбираем. Именно в ситуации экзистенциального выбора обнаруживается то, что окончательно и бесповоротно выводит проблематику выбора за пределы когнитивного подхода: осуществление выбора требует внутреннего принятия на себя ответственности за это осуществление.

Во всех трех случаях мы имеем дело с достаточно сложной внутренней деятельностью выбора, которая имеет свою операциональную структуру, свою систему целей, обеспечивается процессами саморегуляции, может сворачиваться и разворачиваться и освоение которой повышает готовность к совершению выбора.

Важность деятельностных ресурсов, средств, операций в процессе выбора можно проиллюстрировать двумя исследованиями. Первое было осуществлено на материале выбора тем курсовых работ студентами второго курса ( Леонтьев, Пилипко , 1995). В этом исследовании была апробирована определенная психотехника: испытуемых учили строить один из важных компонентов деятельности выбора, а именно сопоставление альтернатив в едином смысловом пространстве. Для этого они должны были сформулировать все возможные аргументы за и против каждой из имеющихся альтернатив и проранжировать аргументы по степени значимости. Тренинг этого навыка на искусственном материале (заданный им набор тем курсовых работ) привел к тому, что при решении собственной задачи выбора темы у них существенно увеличилось количество и разнообразие аргументов, учитываемых в процессе выбора, особенно аргументов смыслового характера, отражающих значимость для них тех или иных альтернатив. У них формировалась структура внутренней деятельности, которая позволяла им более уверенно решать задачу выбора своей темы.

Объектом другого исследования ( Леонтьев, Шелобанова , 2001) был выбор профессии выпускниками средней школы. Мы предположили, что на полноценность выбора влияет объемность и проработанность представлений о его последствиях. Школьники выпускных классов писали краткие сочинения-эссе о том, что их ждет спустя определенное время после того или иного профессионального выбора, причем предлагались как предпочитаемые ими самими, так и отвергаемые и нейтральные варианты профессионального самоопределения. Написанные эссе оценивались экспертами по ряду параметров. В результате они распались на две группы: в одних отражалась неудовлетворенность настоящим, эмоциональная скудость и отсутствие интересов с надеждой на компенсацию в будущем, которое описывается весьма подробно, в других, напротив, – фиксация на настоящем, которое интересно и самодостаточно, и отсутствие склонности анализировать будущее. В эксперименте была использована диагностически-развивающая компьютерная методика LifeLine ( Кроник, Ахмеров , 2003), направленная на выстраивание субъективной картины жизненного пути и анализ связей между событиями; работа с методикой привела к значимым позитивным изменениям способности анализа возможных будущих.

Таким образом, в исследованиях выбора необходимо учитывать как его специфику ( личный, или ответственный, выбор , который сопровождается принятием личной ответственности за него и возможного риска, и безличный выбор  – тот, который субъект воспринимает как объективно правильный, не принимая на себя риск ошибки), так и те деятельностные ресурсы, средства, операции, которые обеспечивают процесс выбора.

Еще одной фундаментальной особенностью выбора является его амбивалентность: при любом выборе мы рассчитываем что-то приобрести и одновременно чего-то лишаемся. Выбрав, в какой вуз поступить, с каким партнером вступить в брак, где работать, мы, по крайней мере на какое-то время, закрываем для себя возможности учиться в другом вузе, жить с другим партнером, работать в другом месте. Удовлетворенность сделкой будет определяться мерой внутреннего согласия добровольно заплатить данную конкретную цену, причем ожидаемая цена не должна расходиться с фактической.

Личностный потенциал и готовность к выбору

Указанные характеристики выбора являются ключевыми для определения готовности к выбору. Готовность к выбору мы понимаем как комплексную индивидуально-психологическую характеристику личности, отражающую ее способность делать значимые выборы осознанно, самостоятельно, с осмыслением возможных последствий и принятием на себя ответственности и риска.

Мы полагаем, что готовность к выбору развивается в процессе индивидуального развития и прямо связана со становлением личностного потенциала ( ЛП ) ( Леонтьев , 2002, 2006).

В частности, готовность к выбору и удовлетворенность выбором определяется такими ключевыми характеристиками ЛП, как жизнестойкость, локус каузальности, самодетерминация, толерантность к неопределенности, витальность и самоэффективность . Эти личностные характеристики отражают склонность личности принимать риск и искать основание для принятия решения в самой себе, а не следовать внешним «подсказкам» и не стремиться уйти от выбора вообще.

Мы исследовали роль различных компонентов личностного потенциала в различных ситуациях простого, смыслового и экзистенциального выбора:

• Выбор учебного задания студентами в рамках практического занятия (Е.Ю. Мандрикова, Д.А. Леонтьев) и семестрового курса (Е.И. Рассказова).

• Выбор профиля обучения в старших классах (Д.А. Леонтьев, Е.И. Рассказова).

• Электоральные выборы в Московскую городскую думу (Д.А. Леонтьев, А. Фам).

• Вступление в брак как выбор (Д.А. Леонтьев, Е.И. Рассказова, Е.А. Удальцова).

Диагностика субъективного качества выбора

На первом этапе цикла исследований ЛП в ситуации выбора перед нами стояла задача разработки методики анализа отношения к своему выбору, выделение основных его параметров. Для этого был составлен большой набор биполярных шкал, описывающих разные аспекты отношения к выбору ( Леонтьев, Мандрикова, Фам , 2007). Методика была апробирована в ряде исследований на материале разных ситуаций выбора: выбора вуза абитуриентами, решения об участии или неучастии в выборах в местные органы власти и выбора брачного партнера.

На основе факторного анализа были выделены 3 инвариантных параметра описания субъективного качества процесса выбора (первая часть методики) и 1 параметр описания субъективного качества его результата (вторая часть методики). Содержательно они интерпретируются следующим образом:

1.  Основательность выбора (обдуманный, добросовестный, ответственный выбор, выбор как деятельность – спонтанный выбор, выбор как реакция). Это измерение хорошо соответствует теоретическому разведению активного и реактивного выбора (см. Мандрикова , 2006).

2.  Эмоциональный знак выбора (эмоционально положительное отношение к выбору – амбивалентное отношение к выбору).

3.  Самостоятельность выбора (автономный выбор – вынужденный выбор).

4.  Удовлетворенность выбором (принятие сделанного выбора – сомнение в принятом решении).

Насколько позволяют судить имеющиеся данные, положительные значения всех названных параметров свидетельствуют о принятии ответственности за выбор, в то время как отрицательные полюса этих параметров свидетельствуют о выборе, не принятом полностью его субъектом.

Итоговая методика оценки субъективного качества выбора (СКВ) включает 16 пунктов и состоит из двух частей: набора пар словосочетаний-дихотомий (шкал), описывающих процесс некоторого конкретного выбора, который служит объектом оценки («Я сделал этот выбор…» – первая часть опросника), и набора шкал, описывающих результат этого выбора («Принятое мной решение…» – вторая часть опросника). Методика применялась в цикле исследований ЛП в ситуации выбора для оценки отношения испытуемых к совершенному (совершаемому) выбору.

Исследование 1, исследование 2: Моделирование «экзистенциальной дилеммы»: исследование выбора студентами формы практического занятия

Методологической основой данного исследования ( Леонтьев, Мандрикова , 2005; Мандрикова, Леонтьев, 2005; Мандрикова , 2006) является рассмотрение выбора как процесса решения «экзистенциальной дилеммы», предложенного С. Мадди ( Maddi , 1998). С точки зрения С. Мадди, «экзистенциальная дилемма» встает перед каждым человеком в его повседневных выборах: выбирается либо неизменность, воспроизведение прошлого, статус-кво, чреватое чувством вины за упущенные возможности, либо неизвестность, новое будущее, несущее в себе риск и чреватое чувством тревоги непредсказуемого. Альтернативы такого выбора не эквивалентны: выбор неизвестности расширяет возможности найти смысл, а выбор неизменности их ограничивает. Мы предполагали, что использование модели «экзистенциальной дилеммы» позволит рассмотреть выбор в расширенной перспективе, учесть меру принятия личностью ответственности за совершаемый выбор.

Испытуемые

Исследование проводилось на I курсе вечернего отделения психологического факультета МГУ во время проведения общепсихологического ознакомительного практикума в трех аудиториях. В исследовании принимало участие 48 студентов, преимущественно женского пола (средний возраст 19 лет).

Процедура и методы исследования

На первом этапе исследования студентам в общей аудитории предлагалось перейти в одну из двух других аудиторий, причем чем предстоит заниматься в одной из них, сообщалось сразу (заполнение опросников – знакомое испытуемым занятие), а что будет в другой аудитории, было обещано рассказать уже там. Таким образом, создавалась ситуация выбора между знакомым и неизвестным, которая явно не обладала для наших испытуемых большой личностной значимостью. В итоге все, покинув общую аудиторию, перемещались в одну из двух аудиторий с якобы различными формами работы. На деле формы работ в аудиториях не различались.

На втором этапе испытуемые в аудиториях формулировали аргументацию выбора (письменное перечисление всех аргументов «за» и «против» сделанного выбора) и заполняли личностные опросники. Использовались следующие методики:

Тест жизнестойкости ( Леонтьев, Рассказова , 2006).

Опросник каузальных ориентаций ( Дергачева, Дорфман, Леонтьев , 2008).

Опросник толерантности к неопределеннности ( Луковицкая , 1998).

Опросник общей самоэффективности ( Шварцер, Ерусалем, Ромек , 1996).

Тест смысложизненных ориентаций СЖО ( Леонтьев , 1992).

Опросник атрибутивного стиля М. Селигмана в адаптации Т.О. Гордеевой и В.Ю. Шевяховой (см. Гордеева, Осин, Шевяхова , 2009).

На основании качественного анализа аргументации протоколы всех участвующих в исследовании студентов вне зависимости от сделанного ими выбора после этого были гипотетически разделены нами на 3 группы. В группу «П» вошли те, кто сделал «истинный» выбор неизменности; в группу «Б» вошли те, кто сделал ситуативный, «безличный» выбор; в группу «Н» вошли те, кто сделал «истинный» выбор неизвестности. Под истинным выбором в данном случае понимается сознательный и самостоятельный, осмысленно аргументированный выбор. К ситуативному выбору относились протоколы, где аргументами выступали особенности ситуации, низкая мотивация выбора, безразличие к тому, чем заниматься, – это и позволило нам назвать этот тип выбора «безличным».

Результаты

28 человек выбрали аудиторию, где было известно, чем будут заниматься («выбор неизменности»), 20 человек выбрали аудиторию, где им предстояло на месте узнать, чем они будут заниматься в течение одной пары («выбор неизвестности»).

В группах с «истинными» выборами неизменности (П) или неизвестности (Н) оказалось по 10 человек, а в группе с «безличным» выбором (Б) – 28 человек, из них 18 человек фактически выбрали неизменность, а 10 человек – неизвестность.

В предложенных далее таблицах введены следующие обозначения: N – количество человек в группе, M – среднее значение, S – стандартное отклонение, Uэмп – эмпирическое значение показателя по критерию Манна – Уитни; Z – z-оценка; p – уровень значимости, указаны только значимые различия; группы: П – выбор неизменности, Б – безличный выбор, Н – выбор неизвестности.

Как показали попарные сравнения компонентов личностного потенциала по критерию Манна – Уитни (табл. 1), в группе с выбором неизвестности «Н» уровень жизнестойкости значимо выше, чем в группах с безличным выбором «Б» и выбором неизменности «П». Та же закономерность проявляется в отношении всех компонентов жизнестойкости: вовлеченности, контроля и принятия риска, в особенности в отношении контроля, уровень которого значимо различается во всех трех группах. Толерантность к неопределенности в группе, выбирающей неизвестность, значимо (p<0,01) выше, чем в группах с выбором неизменности, и тем более с безличным выбором. Выраженность автономной ориентации в группе с выбором неизвестности значимо выше, чем в группе с безличным выбором (p<0,01) и в группе с выбором неизменности (p<0,05). Безличная каузальная ориентация у студентов группы Б значимо выше, чем у студентов, выбирающих неизвестность (p<0,05). Студенты, выбирающие неизменность, занимают промежуточное положение по данной характеристике, не отличаясь значимо ни от одной из групп.

У выбирающих неизвестность выше ощущение осмысленности жизни, баллы по шкале постоянства положительных событий и оптимизма в отношении положительных событий в целом, по сравнению с двумя другими группами студентов (p<0,05). Самоэффективность наиболее высока в группе выбирающих неизвестность и наиболее низка в группе с выбором неизменности, тогда как широта в отношении отрицательных событий, наоборот, наименее характерна для выбора неизвестности и наиболее – для выбора неизменности, однако различия достигают уровня значимости только между крайними по значениям группами. Широта в отношении положительных событий наиболее характерна для выбора неизвестности, наименее – для безличного выбора, тогда как постоянство в отношении отрицательных событий – наоборот, однако и в этих случаях значимые различия выявлены только между крайними группами.

Обсуждение результатов

В целом, выбор неизвестности характерен для испытуемых с высоким уровнем жизнестойкости, автономного локуса каузальности и толерантности к неопределенности, осмысленности жизни, постоянства в атрибутивном стиле при оценке положительных событий и оптимизма при оценке положительных событий в целом, тогда как безличный выбор и выбор неизменности сопряжены со снижением по этим компонентам ЛП. Безличный выбор связан с высоким уровнем безличного локуса каузальности. Таким образом, уже на модели выбора практического занятия студентами (выбора, не являющегося ни долгосрочным, ни личностно значимым) мы обнаруживаем связь выбора и уровня развития ЛП у испытуемых. Мы предполагаем, что характеристики ЛП обеспечивают возможность принятия решения в пользу неизвестности. Ключевыми компонентами саморегуляции на этапе выбора являются, по нашим данным, жизнестойкость, локус каузальности, толерантность к неопределенности, чувство осмысленности жизни, оптимизм.

Таблица 1

Средние и стандартные отклонения переменных ЛП для каждой группы и значимость различий при попарном сравнении групп

Исследование 3: Роль личностного потенциала при выборе учебного задания студентами в рамках семестрового курса

В исследовании Е.И. Рассказовой (2011) рассматривалась применимость уже упомянутой методологии «экзистенциальной дилеммы» и роль ЛП при выборе в долгосрочной перспективе и видоизмененных условиях. В качестве модели мы выбрали учебную деятельность студентов в течение семестра, поскольку она позволяла проследить несколько этапов деятельности (начиная от выбора задания до окончания его реализации) в достаточно естественной для студентов обстановке и смоделировать ситуацию спонтанной смены задания студентами. Исследование было осуществлено в рамках курса психологии у студентов медицинских вузов. Так же, как и в предыдущем случае, выбор в рамках этой деятельности не может считаться высоко личностно значимым, поскольку предмет не был профильным, по предмету ставился зачет. Мы остановимся на результатах, непосредственно касающихся выбора учебного задания.

Испытуемые

В исследовании приняли участие 100 студентов в возрасте от 18 до 42 лет (средний возраст 20,31±3,77 лет), 70 женщин, 30 мужчин.

Методики и процедура исследования

Исследование состояло из трех основных этапов.

На первом этапе для оценки психологических факторов и особенностей саморегуляции использовались следующие методики :

Тест жизнестойкости ( Леонтьев, Рассказова , 2006).

Опросник каузальных ориентаций ( Дергачева, Дорфман, Леонтьев , 2008).

Стиль саморегуляции поведения ( Моросанова , 2004).

Опросник общей самоэффективности ( Шварцер, Ерусалем, Ромек , 1996).

Дифференциальный тест рефлексивности Д.А. Леонтьева и Е.Н. Осина.

Одновременно с заполнением методик испытуемым сообщалось, что обязательным условием получения зачета является выполнение задания. Задание может быть трех типов: (1) реферат, (2) психологическое обследование больного, (3) исследование. Первый вариант (реферат) был знаком студентам по другим предметам. Остальные два варианта были новыми и требовали навыков, которым их не обучали (найти пациента и проинтервьюировать его, спланировать и провести исследование). Написание реферата мы рассматривали как привычное задание, а обследование и исследование – как творческое задание. Задания выравнивались по сложности и трудоемкости.

На втором этапе через 2 недели после первого этапа студентов просили написать (1) какой выбор они сделали, (2) обосновать выбор. Обоснование выбора кодировалось как выбор нового, если испытуемые писали о стремлении сделать что-то новое, интересное, как выбор неизменности, если испытуемые делали выбор из соображений известного, знакомого, и как безличный выбор, если основаниями были простота, удобство задания ( Леонтьев, Мандрикова , 2005).

Третий этап представлял собой сдачу и защиту работ. На этом этапе по трехбалльной системе оценивались креативность работы и ее качество.

Результаты

Как и ожидалось, более половины студентов выбрали и сдали рефераты (табл. 2). Тем не менее, более 40 % испытуемых выбрали и более 30 % сдали «творческие» задания.

Таблица 2

Распределение испытуемых в отношении первого и окончательного выбора работы

20 человек (группа Б – безличный выбор) объясняли свой выбор безличными причинами (простота, удобство задания, минимальное количество времени, обоснование «от противного»), 20 человек (группа П – выбор неизменности) – выбором привычной, знакомой ситуации, 29 человек (группа Н – выбор нового) – стремлением попробовать свои силы, выбрать новое. В остальных случаях параметр не измерялся или ответы не подавались категоризации из-за чрезмерной краткости (например, «потому что хочу», «мне подходит»), поэтому их данные были исключены из дальнейшего анализа. Обоснование в целом соответствует реальному выбору студентов: студенты, объясняющие свой выбор стремлением к новому, чаще выбирают творческие задания, тогда как студенты, выбирающие неизменность, чаще выбирают реферативные задания (p<0,01). У студентов, выбирающих новое, на уровне тенденции выше принятие риска (по критерию Краскала – Уоллиса H=4,60, p<0,1) и способности к программированию деятельности (H=5,77, p<0,06) и значимо выше самоэффективность (H=7,30, p<0,05) и самостоятельность (H=8,36, p<0,05) по сравнению с другими группами. Студенты, объясняющие свой выбор безлично, характеризуются наиболее низким общим уровнем саморегуляции (H=6,22, p<0,05). Гибкость наиболее высоко развита у студентов, выбирающих привычную, знакомую ситуацию (H =7,42, p<0,05), ее значения минимальны у студентов, делающих выбор безлично. Результаты попарного сравнения групп, а также средние (M) и стандартные отклонения (S) представлены в таблице 3.

Таблица 3

Средние и стандартные отклонения по методикам для каждой группы и значимость различий при попарном сравнении групп

Основные различия между группами выявлены по шкалам принятия риска, самоэффективности, общей шкале саморегуляции, гибкости и самостоятельности. В группе студентов, выбирающих новое, значимо выше принятие риска по сравнению со студентами, делающими выбор безлично, и наиболее высокие показатели самоэффективности по сравнению с двумя другими группами (рис. 1).

В целом, в группе сделавших безличный выбор отмечается наиболее низкий общий уровень саморегуляции и самостоятельности по сравнению с остальными группами. Студенты, выбирающие новое, отличаются более высоким уровнем развития программирования, по сравнению с делающими выбор безлично, тогда как студенты, выбор которых определяется привычкой, занимают промежуточное положение. Интересно, что уровень гибкости оказался наиболее высоким в группе студентов, выбирающих новое.

Схожие, хотя и слабо выраженные изменения заметны в отношении локуса каузальности. Студенты, выбирающие привычное задание, на уровне тенденции более склонны к использованию внешнего локуса каузальности при принятии решений, чем студенты, принимающие решения безлично. Студенты, выбирающие новое, проявляют большую автономию (автономный локус каузальности) и контроль (субшкала жизнестойкости) по сравнению со студентами, делающими выбор безлично, однако и это различие не достигает 5 %-го уровня значимости.

Рис. 1 . Сравнение групп Б (1), П (2) и Н (3) по показателю самоэффективности

На рисунке указаны медиана, межквартильный размах и минимальное и максимальное значения по шкалам

Балл за работу на занятии в группе студентов, выбирающих неизвестность, на уровне тенденции превышает оценки студентов других групп (по критерию Манна – Уитни p<0,1). Объяснение выбора задания не связано с качеством и творческим характером итоговой работы. Однако уже сделанный выбор (реферат/творческое задание) определяет качество работы: студенты, выбравшие реферат, получали более низкие баллы по работе на занятиях (p<0,01), а сами работы реже были творческими (p<0,01) и высокого качества (p<0,02).

Обсуждение результатов

Наши результаты подтверждают возможность использования методологии «экзистенциальной дилеммы» в учебной деятельности в течение семестра и повторяют паттерны, полученные в предыдущем исследовании (повышение принятия риска, автономного локуса каузальности у выбирающих новое). В дополнение мы обнаружили, что для выбирающих новое характерны повышенный уровень самоэффективности, программирования и самостоятельности. Действительно, развитие навыков целеполагания (программирования) и уверенность в себе (в том числе и самостоятельность) необходимы для успешного достижения цели в условиях неопределенности. Наши данные позволяют дополнить представления о роли компонентов ЛП на этапе выбора.

Хотя данные результаты повторяют описанные выше, они значительно более скромны (нет повышения по шкалам вовлеченности и контроля теста жизнестойкости, менее выражено повышение автономного локуса каузальности). Мы связываем это с тем, что сами модели исследования значительно различались. Во-первых, целью данного исследования было рассмотрение саморегуляции в течение продолжительной деятельности на разных ее этапах, поэтому использовался временнóй интервал не в одну пару, а в один семестр, что неминуемо сопряжено с влиянием на результат значительного числа побочных переменных (например, мы не могли проконтролировать, советовались ли испытуемые с друзьями при принятии решения). Во-вторых, различается субъективная значимость выбора: в исследовании Д.А. Леонтьева и Е.Ю. Мандриковой (2005) речь идет о выборе деятельности на паре, при этом занятия были профильными для студентов, тогда как в нашем исследовании деятельность была второстепенной (предмет не относился к числе основных), но влияла на получение зачета и учебу в целом (то есть имела результат ). В связи с этим, особую актуальность приобретала способность студентов учесть другие актуальные для него деятельности и внешние условия (например, недостаток свободного времени). В-третьих, выбор нового не был, строго говоря, выбором неизвестности в данном исследовании: студентам сообщалось, что именно им предстоит делать (исследование, обследование пациента). Скорее, это был выбор нового задания, содержащий значительную долю незнакомой студентам деятельности.

Данное исследование позволяет предположить специфическое ресурсное влияние ЛП при выборе привычного и безличном выборе. Так, выбор привычного обеспечивается важными самостоятельными механизмами, а не сводится просто к «страху» перед неопределенностью: он связан с большей гибкостью саморегуляции. Гибкость саморегуляции позволяет учесть другие деятельности и возможности студента и достичь цели (зачета) минимальными усилиями. Стратегия выбора реферата сопряжена с лучшим развитием навыков планирования и оценки результатов: в долгосрочной перспективе подготовка реферата потребует меньше времени и сдача будет более успешной, тогда как неизвестно, удастся ли найти испытуемых и квалифицированно провести обследование или исследование.

Интересно, что обоснование выбора связано с выбранным типом задания (реферат/творческое задание), но не связано с качеством и творческим характером работы напрямую. По всей видимости, когда задание уже выбрано, именно оно становится важнейшей переменной, определяющей достижение. Субъективное обоснование же играет ключевую роль только на этапе выбора.

В целом, данное исследование подтверждает важную роль компонентов ЛП на этапе выбора на модели продолжительной деятельности в естественных для студентов условиях, но указывает на необходимость учета особенностей деятельности и влияния побочных переменных на измеряемые характеристики выбора.

Исследование 4: Личностный потенциал и выбор профиля обучения в старших классах

Введение профильной системы обучения в старших классах поставило школьников перед необходимостью совершать выбор еще до окончания среднего образования. В отличие от двух предыдущих исследований, где достаточно часто отмечался простой безличный выбор, выбор профиля обучения, если он совершается с принятием ответственности за выбор, является смысловым или экзистенциальным выбором.

Исследование выбора в старшем школьном возрасте ставит вопрос о развитии ЛП. Довольно часто особенности выбора в этот период связаны с недостаточно сформированными процессами саморегуляции (например, неготовность принять ответственность за выбор). Являясь предпосылкой готовности к выбору, личностный потенциал сам испытывает на себе влияние совершаемых выборов или уклонения от них выборов – когда человек не только принимает то или иное решение, но и сталкивается на опыте с его последствиями. Выбор, сделанный за школьника родителями, учителями и др., даже если он учитывает большое количество факторов, приведет к психологически неоднозначным последствиям, если он не будет принят и пережит школьником как его собственный выбор. Поддержка со стороны родителей, учителей и психологов должна быть направлена на развитие у самого подростка способности выбора, а не на ее подмену навязыванием готовых решений, пусть даже «оптимальных». На сегодняшний день имеются многочисленные экспериментальные данные, подтверждающие благотворность поддержки автономии в детском возрасте и наоборот, большой вред от ограничения возможности детей делать выбор самостоятельно ( Deci, Flaste , 1995).

Целью исследования Д.А. Леонтьева и Е.И. Рассказовой (не опубликовано) было выявление тех характеристик ЛП, которые связаны с особенностями совершения выбора и позволяют предсказать удовлетворенность результатами выбора в будущем.

Мы предполагали , что измеряемые нами характеристики личностного потенциала влияют на отношение к ситуации выбора профиля обучения в целом и на конкретные параметры этого выбора.

Испытуемые

В исследовании участвовали старшеклассники четырех общеобразовательных учреждений: ГОУ СОШ № 460 ЮВАО г. Москвы, ГОУ Гимназия № 655 ЮЗАО г. Москвы, ГОУ Центр образования № 775 ЮВАО г. Москвы и ННОУ СОШ «Карьера» ЮВАО г. Москвы.

На первом этапе в исследовании приняли участие 97 девятиклассников (51 девочка и 46 мальчиков). Через 5 месяцев 62 человека из первоначальной выборки были протестированы повторно.

Процедура и методы исследования

На первом этапе измерялись основные компоненты ЛП школьников, их готовность к совершению выбора, субъективное качество выбора и отношение к профильной системе в целом. Использовались следующие методики:

Анкетные вопросы для выявления отношения к профильной системе, степени готовности к выбору, содержания сделанного выбора, удовлетворенности своим выбором.

Опросник субъективного качества выбора ( Леонтьев, Мандрикова, Фам , 2007).

Тест жизнестойкости ( Леонтьев, Рассказова , 2006).

Опросник толерантности к неопределеннности ( Луковицкая , 1998).

Тест самодетерминации Е.Н. Осина – модификация шкалы самодетерминации К. Шелдона ( Sheldon , 1995).

На втором этапе через 5 месяцев школьники, перешедшие в 10 класс, заполняли следующие методики:

Анкетные вопросы для выявления содержания сделанного выбора, удовлетворенности своим выбором.

Тест самодетерминации Е.Н. Осина – модификация шкалы самодетерминации К. Шелдона ( Sheldon , 1995).

Шкала удовлетворенности жизнью ( Diener, Emmons, Larsen, Griffin , 1985) в адаптации Д.А. Леонтьева, Е.Н. Осина.

Результаты

Роль ЛП на этапе совершения выбора. Отношение к профильной системе у опрошенных, которое они формулировали в ответах на прямой вопрос информационной анкеты, в целом положительное (среднее значение составило 3,93 по 5-балльной шкале), однако в значительной степени варьирует у разных опрошенных (стандартное отклонение 1,24).

Чаще всего при выборе профиля обучения школьники учитывают такие факторы как:

• то, насколько им интересны предметы (48 % опрошенных);

• то, подготовка по каким предметам необходима, чтобы поступить в вуз (40 %);

• насколько нравятся учителя (24 %);

• свою успеваемость по разным предметам (24 %).

Следом за этими причинами по популярности следуют такие, как «легко учиться» (20 %) и «остальные профили нравятся еще меньше» (16 %).

Характеристики личностного потенциала значимо коррелируют с удовлетворенностью профильной системой (табл. 4) и удовлетворенностью выбором профиля обучения по соответствующей шкале методики СКВ (табл. 5).

Таблица 4

Корреляции (по Спирмену) переменных ЛП и анкетной оценки удовлетворенности профильной системой

Удовлетворенность профильной системой в целом выше у школьников, проявляющих более высокую толерантность к неопределенности и имеющих более высокую жизнестойкость, в особенности по субшкалам контроля и принятия риска (p<0,05).

Таблица 5

Корреляции (по Спирмену) переменных ЛП и удовлетворенности выбором по СКВ

Продуманность выбора коррелирует в наибольшей степени с уверенностью школьников в собственной свободе и в том, что они могут добиться того, что им действительно важно (табл. 6), а также связана с большей уверенностью в контролируемости ситуации и готовностью рисковать.

Таблица 6

Корреляции (по Спирмену) переменных ЛП и продуманности выбора по СКВ

Схожий паттерн результатов получен в отношении эмоционального знака выбора (табл. 7) с тем изменением, что положительная оценка ситуации определяется не только переменными уверенности и готовности, сколько в целом открытостью новому опыту (толерантностью к неопределенности). Значимых корреляций параметров личностного потенциала и самостоятельности выбора выявлено не было.

Таблица 7

Корреляции (по Спирмену) переменных ЛП и эмоционального знака выбора по СКВ

Регрессионный анализ: предсказание особенностей выбора на основе личностных характеристик. Мы использовали регрессионный анализ для проверки гипотезы о влиянии переменных личностного потенциала на удовлетворенность выбором профиля обучения. Регрессионный анализ подтверждает, что удовлетворенность профильной системой в целом можно предсказать на основе выраженности принятия риска и самовыражения, а также толерантности к неопределенности и других компонентов жизнестойкости. Такая модель значима (p<0,001, F(5,86)=4,51) и объясняет 20,8 % дисперсии данных. Иными словами, более 20 % различий между школьниками по параметру удовлетворенности профильной системой определяется их способностью к принятию риска и самовыражением, что является относительно высоким показателем.

Помимо этого, переменные личностного потенциала позволяют предсказать эмоциональную оценку выбора на основе значений толерантности к неопределенности, принятия риска, вовлеченности и автономии по тесту самодетерминации (табл. 8). Эти личностные показатели объясняют 27,5 % (p<0,001, F(4,84)=7,91) различий между школьниками по тому, как они себя чувствуют в ситуации выбора.

Показатели продуманности выбора, самостоятельности и удовлетворенности выбором отчасти определяются значениями шкал автономии (уверенностью в своей свободе выбора) и самовыражения теста самодетерминации, а также выраженностью компонента вовлеченности жизнестойкости (p<0,05), однако процент объясняемой дисперсии низок – 7–9 %. Иными словами, существуют другие немаловажные факторы, объясняющие продуманность, самостоятельность и удовлетворенность выбором.

ЛП и удовлетворенность совершенным выбором через 5 месяцев. При сравнении переменных, измеренных в обоих срезах исследования, по критерию Вилкоксона, ни по одному из них не было зафиксировано значимых изменений. Иными словами, отношение к профильной системе, субъективное качество выбора и показатели самодетерминации являются стабильными во времени показателями.

Продуманность выбора на первом срезе значимо положительно коррелирует с желанием продолжать обучение, удовлетворенностью жизнью, а также обеими субшкалами – автономии и самовыражения – теста самодетерминации (табл. 8). Интересно, что уже при первом тестировании продуманность выбора значимо коррелировала с субшкалами теста самодетерминации, но ко времени второго замера коэффициент корреляции возрос более чем в 1,5 раза (с 0,25 до 0,39—0,42). Положительные эмоции при выборе коррелируют на уровне тенденции с субшкалой автономии теста самодетерминации. Удовлетворенность выбором при первом тестировании положительно коррелирует с желанием продолжать обучение и неожиданно отрицательно – с оправданностью ожиданий.

Автономия в процессах принятия решения и самовыражение (уверенность в своей способности выбрать и достичь желаемого) значимо коррелируют с уровнем удовлетворенности жизнью через несколько месяцев после принятия решения (табл. 9). Толерантность к неопределенности связана с тем, насколько человек будет чувствовать себя свободным и ответственным при совершении следующего выбора. Все субшкалы теста жизнестойкости показали единый паттерн корреляций с зависимыми переменными. Они позволяют предсказать уровень удовлетворенности жизнью и коррелируют с обеими субшкалами теста самодетерминации. Интересно сравнить корреляции субшкал жизнестойкости и толерантности к неопределенности с субшкалами теста самодетерминации при первом (табл. 4) и втором (табл. 9) замерах. Корреляции всех субшкал жизнестойкости с восприятием выбора выросли, тогда как корреляции с самовыражением/самоотчуждением уменьшились. Особенно это характерно для шкалы принятия риска. Корреляция толерантности к неопределенности с самовыражением вообще перестает быть значимой.

Таблица 8

Корреляции по Спирмену характеристик выбора в первом измерении и зависимых переменных второго среза

Таблица 9

Корреляции по Спирмену переменных ЛП и зависимых переменных второго среза

Регрессионный анализ: предсказание удовлетворенности жизнью и выбором. На отношение к профильной системе при втором замере не влияет значимо ни одна независимая переменная, хотя их суммарное воздействие можно считать значимым при достаточно большом проценте объясняемой дисперсии (p<0,02, процент объясняемой дисперсии 12 %). Изменил бы человек свое решение, будь у него выбор, или нет, возможно предсказать на основе переменных самостоятельности выбора, отношения к профильной системе при первом замере, принятия риска и – в меньшей степени – вовлеченности и продуманности выбора (табл. 10). Такая модель объясняет 21 % дисперсии данных (R=2,13, p<0,08). Получается, что чем выше были самостоятельность совершенного выбора, принятие риска и продуманность выбора, тем более готов старшеклассник что-то изменить и в дальнейшем. Хорошее отношение к профильной системе и вовлеченность, напротив, предсказывают желание оставить все как есть.

Таблица 10

Регрессионный анализ: предсказание желания/готовности изменить выбор

Удовлетворенность жизнью после совершения выбора выше при высокой вовлеченности, самовыражении, толерантности к неопределенности и принятии риска. Эти показатели предсказывают более 58 % субъективного благополучия, что является чрезвычайно высоким показателем (F(6,37)=8,72, p<0,0001).

Обсуждение результатов

Систематизируя полученные результаты, можно указать следующее:

1. Компоненты ЛП (самодетерминация, жизнестойкость и толерантность к неопределенности) связаны с удовлетворенностью совершаемым выбором, его продуманностью и эмоциональностью, но не самостоятельностью, а также удовлетворенностью профильной системой в целом. Характеристики ЛП позволяют предсказать отношение к профильной системе и эмоциональность выбора, хотя к данным результатам следует относиться с осторожностью в связи с ограничениями самого метода многофакторного регрессионного анализа ( Наследов , 2008).

2. Готовность изменить или подтвердить свое решение через несколько месяцев после его осуществления определяется другими факторами, нежели к моменту его принятия. Дальнейшая оценка совершенного выбора постфактум определяется уже не характеристиками личностного потенциала, а, по всей видимости, факторами, связанными с ситуационной динамикой и характеристиками собственной активности учащихся.

3. Уже при первом тестировании продуманность выбора значимо коррелировала с субшкалами теста самодетерминации, но ко времени второго замера коэффициент корреляции возрос более чем в 1,5 раза (с 0,25 до 0,39—0,42). Это позволяет предположить, что осуществление продуманного выбора способствует не только улучшению состояния человека ( удовлетворенности жизнью ) , но и развитию самодетерминации в отношении дальнейших принятий решений и самовыражения . Изменение корреляции жизнестойкости и толерантности к неопределенности с субшкалами самодетерминации от первого ко второму замеру (корреляции всех субшкал жизнестойкости с восприятием выбора выросли, тогда как корреляции с самовыражением/самоотчуждением уменьшились) может свидетельствовать о том, что открытость новому, готовность к риску, активность и уверенность в своих силах способствуют развитию уверенности в своей способности выбирать, но не уверенности в «правильности» этого выбора, его соответствии жизненным ценностям, которая определяется другими факторами.

4. Отношение к профильной системе в целом при первом и втором замере определяется различными факторами. Личностный потенциал определяет готовность к выбору в ситуации неопределенности (школьники недостаточно осведомлены о деталях и последствиях своего выбора). Как только выбор сделан, на его оценку начинают влиять другие факторы. Можно предположить, что к их числу относятся реальные последствия выбора, его соответствие ожиданиям, изменения в жизни школьника и т. п.

5. Характеристики личностного потенциала и продуманность выбора связаны с удовлетворенностью жизни по прошествии нескольких месяцев. К сожалению, мы не имеем возможности говорить об изменениях удовлетворенности жизни за это время. Поскольку данная характеристика относительно стабильна ( Diener, Emmons, Larsen, Griffin , 1985), результаты следует интерпретировать скорее как кросс-секционные, чем свидетельствующие об истинном предсказании.

В целом, полученные в данном исследовании результаты дополняют описанные выше. Различные характеристики выбора как до, так и после его совершения (готовность изменить выбор) определяются переменными ЛП, однако влияние различных компонентов различно. Новыми являются данные, позволяющие предположить, что особенности выбора и компоненты ЛП на этапе выбора способствуют дальнейшему развитию самодетерминации в отношении принятия решений. Трудно сказать, характерно ли это только для старшего школьного возраста, когда ЛП формируется, или является общей закономерностью, и этот вопрос требует дальнейших исследований.

Исследование 5: Личностный потенциал и электоральный выбор

Особенностью ситуации электорального выбора является значительная свобода в принятии или непринятии на себя ответственности: многие молодые москвичи не участвуют в выборах и не придают им значения, что позволяет нам подробнее рассмотреть ситуацию безличного выбора или отказа от выбора, не несущего в себе общественного порицания или негативных последствий для отказавшегося. Целью исследования Д.А. Леонтьева и А.Х. Фам (в печати) было изучение роли ЛП молодых москвичей в участии/не участии в выборах Московскую Городскую Думу в декабре 2005 г. и формировании отношения личности к сделанному выбору.

Испытуемые

Выборкой послужили 174 студента 2 курса Московского института экономики, менеджмента и права (МИЭМП), специальности: менеджмент, экономика, право (авторы выражают большую признательность В.В. Сорочан за помощь в организации исследования).

Процедура и методы исследования

Исследование состояло из трех серий: первая предлагалась испытуемым за 1–2 недели до выборов (срез I), вторая – через 2 недели после выборов (срез II), третья (отложенная) – через 3 месяца после выборов (срез III).

В первой серии исследования приняли участие 107 человек, во второй серии – 124, в третьей серии – 62 человека. Из них 28 человек участвовали во всех трех сериях, 51 человек – только в двух первых сериях, 38 – во второй и третьей, 35 человек – в первой и третьей сериях исследования. Процент незаполненных отдельных методик оказался незначительным. Среди испытуемых было 79 мужчин и 90 женщин (5 человек не указали пол), распределившихся по возрастам следующим образом: 18 лет – 111 человек, 19 лет – 39 человек, 20 лет и старше – 15 человек, 9 человек не указали возраст.

На каждом из этапов испытуемые заполняли анкеты, включающие следующие характеристики (табл. 11).

Таблица 11

Качественные переменные трех анкет

На каждом из этапов испытуемые заполняли батарею методик, представленную в таблице 12.

Таблица 12

Методики исследования

Результаты

При представлении результатов корреляционного анализа переменных ЛП и данных анкет с субъективным качеством выбора мы придерживаемся логики, согласно которой сначала приводятся данные по синхронному, второму срезу (одномоментное предъявление СКВ и личностных опросников), а затем – по первой и отсроченной, третьей серии (табл. 13).

Таблица 13

Корреляции факторов СКВ с переменными анкет и личностных опросников

* —p<0,05, ** —p<0,01.

Шкала эмоционального знака выбора

* —p<0,05, ** —p<0,01.

Шкала самостоятельности выбора

* —p<0,05, ** —p<0,01.

Шкала удовлетворенности выбором

*— p<0,05, ** —p<0,01.

Продуманность выбора. Те испытуемые, кто принимал решение об участии/неучастии в выборах более основательно и тщательно, ответственно и с учетом последствий, признавали через две недели после принятия решения, что, если бы представилась аналогичная возможность, сделали бы такой же выбор повторно. При наличии намерения участвовать в выборах на момент проведения первого этапа исследования эти испытуемые, как правило, знали, за какую партию собираются голосовать, а также при совершении выбора чаще руководствовались внутренней мотивацией, чем испытуемые, решившие участвовать/не участвовать в выборах спонтанно.

Как показывают приведенные результаты (табл. 13), испытуемые с высокими показателями по шкале продуманности выбора стремятся поддерживать высокий уровень субъективного контроля над любыми значимыми ситуациями и чувствуют собственную ответственность за их протекание, в особенности – в области работы и учебы. Им также свойственно обвинять себя в возникновении в их жизни отрицательных событий и неудач.

Продуманность выбора также положительно коррелирует со шкалой самокопания ДТР и отрицательно коррелирует с отчуждением: как в сфере межличностных отношений и по отношению к обществу, так и с суммарным показателем по опроснику. Кроме того, наблюдается отрицательная корреляция продуманности выбора и ответственного подхода к его совершению с отдельными формами отчуждения: чем более спонтанным, импульсивным является выбор, тем ярче выражены бессилие и нигилизм.

Эмоциональная окраска выбора. Испытуемые, принявшие участие в выборах, чаще оценивали свой выбор как радостный и безболезненный, нежели испытуемые, выбравшие неучастие в голосовании. Позитивное отношение к своему выбору также коррелирует с устойчивостью выбора: готовностью предпочесть выбранную альтернативу повторно через две недели после процедуры выборов в Думу. Те, кто оценивал выбор как процесс, приносящий в большей степени удовольствие, а не горечь или амбивалентные чувства, характеризовались более высоким уровнем контроля теста жизнестойкости и управления средой опросника психологического благополучия.

Самостоятельность выбора. Испытуемые, сделавшие выбор об участии в голосовании самостоятельно, без учета мнения других людей, чаще расценивали выбранную альтернативу как значимую саму по себе и соответствующую внутренним личностным ценностям и убеждениям, что проявлялось в их аргументах в пользу принятого решения. Тем, кто оценивал свой выбор скорее как автономный, нежели вынужденный, в большей степени присуще ощущение постоянного личностного развития и самореализации. У таких испытуемых выше уровень субъективного контроля и ниже уровень отчуждения в сфере семейных отношений.

Удовлетворенность выбором. Люди, участвовавшие в выборах, более склонны расценивать принятое ими решение как верное, окрыляющее и ободряющее. Испытуемые, удовлетворенные сделанным выбором, чаще выражали готовность поступить так же снова в подобной ситуации через две недели после выборов. Удовлетворенность принятым решением коррелирует со способностью устанавливать глубокие и позитивные межличностные отношения с окружающими, стремлением к личностному росту. Выявлена также связь удовлетворенности выбором со склонность человека контролировать все происходящие с ним события и брать на себя ответственность за их протекание, наличием внутренней мотивации и ориентацией на собственные мотивы и эмоции при принятии решений, внутренним локусом контроля и высокой уверенностью в собственных силах.

Обсуждение результатов

Таким образом, переменные ЛП связаны с принятием участия в выборах, устойчивостью решения (сохранением мнения через 2 недели после выборов), продуманностью, эмоциональностью, самостоятельностью выбора и удовлетворенностью его результатами. Однако связь ЛП с характеристиками выбора неоднородна:

• продуманность выбора положительно коррелирует с внутренней мотивацией, самокопанием и интернальностью и отрицательно коррелирует с отчуждением;

• позитивное отношение к процессу выбора коррелирует с высокой способностью к управлению окружающей средой и контролем как проявлением жизнестойкости;

• самостоятельность выбора обнаруживает положительную связь с психологическим благополучием, интернальностью и отрицательную связь – с отчуждением в сфере семейных отношений;

• удовлетворенность принятым решением связана с уровнем психологического благополучия, жизнестойкости, личностной автономии, локусом контроля и самоэффективностью.

В целом эти результаты соответствуют полученным в исследовании выбора профиля обучения: жизнестойкость, интернальность, автономный локус каузальности особенно важны для позитивного эмоционального отношения к выбору и удовлетворенности принятым решением, а также – в меньшей степени – продуманностью выбора. Самостоятельность коррелирует лишь с небольшим числом переменных ЛП и, по всей видимости, обусловлена другими, не учтенными нами факторами, в том числе – началом выполнения деятельности. Интересно, что в отличие от ситуаций выбора, имевших четкий желаемый результат и не имевших четких критериев (выбор задания, принятие решения о браке), электоральный выбор обеспечивается в большей степени контролем жизнестойкости, а не принятием риска. Новым в данном исследовании стал факт, что общая самоэффективность связана с конечной оценкой выбора (удовлетворенностью), но не с процессом осуществления выбора. Этот результат хорошо согласуется с моделью самоэффективности (А. Бандура), согласно которой самоэффективность важна для начала и поддержания деятельности.

Исследование 6:

Вступление в брак как выбор

Принятие решения о заключении брака является одним из центральных личностных выборов в жизни человека. Целью исследования Д.А. Леонтьева, Е.И. Рассказовой, Е.А. Удальцовой (2009) является выявление компонентов ЛП, влияющих на качественные особенности принятия решения о вступлении в брак и выбора брачного партнера.

Испытуемые

Выборку составили 65 человек (27 мужчин и 38 женщин, средний возраст 23,4±2,61 года), подающих заявление в ЗАГСы города Москвы. 37 человек имели высшее образование, 1 человек – два высших образования, 16 человек были студентами, 10 человек имели среднее или среднее специальное образование. Мужчины были на уровне тенденции (p<0,1) старше женщин. В 59 случаях (90,8 %) респонденты заключали первый брак, в 6 случаях (9,2 %) – второй брак.

В качестве контрольной группы использовались подвыборки нормативных выборок апробации методик исследования, соответствующие нашей основной выборке по половозрастным характеристикам.

Методы исследования

В исследовании использовались следующие методики:

Шкала удовлетворенности жизнью ШУДЖ ( Diener, Emmons, Larsen, Griffin , 1985) в адаптации Д.А. Леонтьева, Е.Н. Осина.

Шкала общей оценки счастья ШООС ( Lyubomirsky, Lepper , 1999) в адаптации Д.А. Леонтьева, Е.Н. Осина.

Опросник субъективного качества выбора ( Леонтьев, Мандрикова, Фам , 2007).

Тест жизнестойкости ( Леонтьев, Рассказова , 2006).

Опросник уровня субъективного контроля УСК ( Бажин, Голынкина, Эткинд , 2003).

Дифференциальный опросник переживания одиночества ДОПО Д.А. Леонтьева и Е.Н. Осина (см. Осин, Леонтьев , 2010).

Шкала самоконтроля СК ( Tangney, Baumeister, Boone , 2004) в адаптации Т.О. Гордеевой.

Результаты

Согласно ответам на прямые вопросы анкеты, 29 человек (44,6 %) собирались завести детей через некоторое время, 36 человек (55,4 %) – в ближайшем будущем. Время знакомства до принятия решения варьировало с очень большим разбросом от 3 месяцев до 15 лет, период между принятием решения о браке и подачей заявления имел столь же большой разброс от нескольких дней до 6 лет. В 10 случаях (15,4 %) отношение родителей к браку оценивалось как противоречивое, в 16 случаях (24,6 %) не играло никакой роли, в 39 случаях (60 %) – как положительное. В нашей выборке не было респондентов, которые не собирались бы заводить детей, и респондентов, родители которых явно противодействовали бы их браку.

Личностные факторы принятия решения о браке. У респондентов, выражающих готовность завести детей как можно скорее, были значимо выше показатели удовлетворенности жизнью и счастья, чем у тех, кто собирался завести детей не сразу (p<0,05). Респонденты, родители которых положительно относились к браку, на уровне тенденции дольше откладывали реализацию принятого решения (p<0,1). Помимо этого, у этих респондентов на уровне тенденции выше интернальность в сфере достижения (p<0,1).

Чем старше респонденты, тем более амбивалентна эмоциональная окраска выбора (r=—0,35; p=0,007) и ниже удовлетворенность выбором (r=—0,31; p=0,018). Это говорит о том, что с возрастом принятие решения о вступлении в брак все в меньшей мере основывается на эмоциональных факторах, и выбор делается, несмотря на его осознаваемое несовершенство.

Более длительный период знакомства до брака связан с более высокой интернальностью в сфере достижений по УСК (r=0,32; p=0,015), более высокими значениями шкалы контроля теста ЖС (r=0,30; p=0,026) и – на уровне тенденции – шкалы принятия риска теста ЖС (r=—0,23; p=0,082). Более долгий срок между решением пожениться и реализацией решения связан с интернальностью в сфере достижений (r= 0,28; p=0,036) и более низкими показателями общего одиночества (r= —0,31; p=0,019). Эти данные заставляют предположить, что выраженность переменных, отражающих разные аспекты саморегуляции, приводит к более долгосрочному планированию брака, в то время как менее развитая саморегуляция лежат в основе более быстрых решений и их претворения в жизнь.

Интересно, что три из четырех параметров СКВ (продуманность выбора, эмоциональная окраска, удовлетворенность выбором) значимо положительно коррелируют с удовлетворенностью жизнью, но ни один из них – с общей оценкой счастья (лишь удовлетворенность выбором – на уровне тенденции) (табл. 14). Учитывая специфику этих двух переменных, во многих отношениях весьма схожих между собой, можно заключить, что качество выбора в большей мере сказывается на рациональных, чем на чувственно-эмоциональных компонентах субъективного благополучия.

Таблица 14

Связь параметров субъективного качества выбора со счастьем и удовлетворенностью жизнью

Особенности ЛП у принявших решение о браке. Сравнение наших респондентов с контрольными выборками обнаруживает ряд закономерных отличий.

Во-первых, удовлетворенность жизнью и общая оценка счастья у вступающих в брак значимо выше, чем у контрольной выборки (табл. 15). Это выглядит вполне закономерно и вряд ли требует комментариев.

Во-вторых, у вступающих в брак оказался значимо выше общий показатель жизнестойкости и компонент принятия риска, а также показатель общей интернальности и интернальности в сфере неудач опросника УСК (см. табл. 15). Эти результаты не относятся к числу ожидаемых, и поэтому представляют особый интерес. Похоже, что важной психологической составляющей решения о вступлении в брак является мужество сделать рискованный шаг с неясными последствиями и, по крайней мере частично, принять на себя ответственность за возможные риски. Тем самым жизнестойкость и внутренний локус контроля как составляющие личностного потенциала помогают принять решение о браке, а низкие значения этих характеристик выступают барьером, мешающим совершить необходимые решительные действия. Эта экзистенциальная составляющая заключения брака, похоже, проходила мимо внимания исследователей; разумеется, эти первичные предположения требуют детальной проверки. Интересно, что такая составляющая личностного потенциала, как самоконтроль, не связанная с решимостью в инициации действия, не обнаружила значимых различий между выборками.

Таблица 15

Характеристики субъективного благополучия и личностного потенциала у вступающих в брак и контрольной выборки

В-третьих, что также выглядит вполне закономерно, у вступающих в брак, по сравнению с респондентами контрольной выборки, значимо ниже оценки общего одиночества и позитивного одиночества ДОПО (p<0,05). По показателю потребности в общении различия незначимы.

Обсуждение результатов

Если оценивать приведенные данные в целом, можно увидеть, что специфика ситуации вступления в брак определяется взаимодействием по меньшей мере двух групп факторов: эмоционального фона события и личностных особенностей партнеров. В этом отношении мы обнаружили несколько интересных фактов.

Эмоциональный фон отражается в сравнительно близких переменных удовлетворенности жизнью и общей оценки счастья, а также в параметрах переживания одиночества и в некоторых параметрах качества выбора. В преддверии заключения брака этот эмоциональный фон оказывается выше, чем обычно, что естественно. Закономерно и то, что с возрастом повышается амбивалентность отношения к сделанному выбору и снижается удовлетворенность им. Несмотря на то, что все респонденты в нашей выборке планировали завести детей, важным фактом является связь решения о скором их появлении с субъективным благополучием и счастьем респондентов. Интересно, что неоднозначное отношение родителей к браку ускоряет реализацию принятого решения, тогда как положительное отношение – затягивает. По-видимому, это связано с тем, что неоднозначное отношение порождает ситуацию дискомфорта и предчувствие вероятных осложнений, что побуждает к форсированию принятия решений.

И наоборот, как следует из наших данных, принятие решения о браке затягивается при большей уверенности испытуемых в своем контроле за происходящим и большей интернальности в сфере достижений (соответственно, большей настроенности на достижения). Одиночество и низкая интернальность в сфере достижений способствуют более скорому заключению брака после принятия решения.

Характеристики ЛП оказались, как и предполагалось, связаны со сделанным выбором. В частности, с самостоятельностью и удовлетворенностью выбором связана интернальность в сфере неудач, которая у вступающих в брак выше, чем в контрольной группе. По всей видимости, принятие на себя ответственности за возможные негативные исходы повышает готовность человека к непредсказуемым вариантам развития событий, опускает его с небес на землю и тем самым способствует большей его удовлетворенности принятым решением. Другие личностные переменные не связаны прямо с оценкой своего решения, однако, по-видимому, способствуют принятию решения вообще (общая жизнестойкость, принятие риска, общая интернальность). Таким образом, результаты нашего исследования проливают некоторый свет на еще одну группу переменных, влияющих на процессы выбора партнера и заключения брака, которые ускользали от внимания исследователей в этой области. К ним относятся личностные характеристики, отвечающие за различные стороны саморегуляции, в частности, жизнестойкость и локус контроля, которые влияют на общую готовность принятия такого жизненно важного решения, а также на планирование его реализации во времени, в противовес импульсивному стремлению к немедленному претворению в жизнь.

Выводы

В данной главе мы рассмотрели цикл исследований роли ЛП при совершении выбора. Мы использовали пять основных моделей личностного выбора.

• Выбор учебного задания студентами в рамках практического занятия (Д.А. Леонтьев, Е.Ю. Мандрикова) и семестрового курса (Е.И. Рассказова).

• Выбор профиля обучения в старших классах школы (Д.А. Леонтьев, Е.И. Рассказова).

• Электоральные выборы в Московскую городскую думу (Д.А. Леонтьев, А. Фам).

• Вступление в брак как выбор (Д.А. Леонтьев, Е.И. Рассказова, Е.А. Удальцова).

Несмотря на то, что методический арсенал исследований несколько различался, можно, по-видимому, утверждать, что во всех случаях такие переменные ЛП, как жизнестойкость, локус каузальности, интернальность, самоэффективность, обеспечивают совершение и качество выбора. Особенности влияния переменных ЛП зависят как от выбранной модели исследования (например, при выборе, в котором важна цена ошибки, важно высокое принятие риска по опроснику жизнестойкости, тогда как при отстраненном выборе, не влияющем на человека непосредственно, более важную роль играет компонент контроля), так и от субъективной значимости выбора. Один из важнейших результатов связан с прогностической значимостью переменных ЛП в отношении качества выбора, готовности к новому выбору, с общим благополучием, что было показано в исследованиях старшеклассников и электорального выбора. Когда же речь идет не о выборе и отношении к нему, а о конечном результате деятельности, предсказательные возможности ЛП снижаются, что связано с действием ряда дополнительных факторов саморегуляции на этапах планирования, реализации и поддержания деятельности.

Переменные ЛП в наибольшей степени связаны с продуманностью, эмоциональностью и удовлетворенностью выбором, а также общим благополучием и в значительно меньшей степени определяют самостоятельность выбора. Вопрос о психологических структурах, обеспечивающих самостоятельность выбора, и их месте в структуре ЛП еще ждет своих исследователей.

Согласно исследованиям выбора в рамках учебной деятельности, немаловажную роль в осуществлении выбора играет его субъективное обоснование. Сама цель, с которой человек делает выбор, зависит от характеристик личностного потенциала: в наибольшей степени личностный потенциал опосредствует выбор новой, непривычной деятельности. Однако, по некоторым нашим данным, и привычный, и безличный выбор могут обеспечиваться специфическими механизмами саморегуляции (например, мы выявили особую роль гибкости саморегуляции в обеспечении выбора привычного), исследование которых также является интересной и пока не решенной задачей.

Еще одним малоизученным аспектом является вопрос о развитии ЛП. По некоторым из полученных нами данных, отсроченная связь ЛП с готовностью выбора сильнее, чем непосредственная связь в момент измерения. Вполне возможно, что опыт самостоятельного выбора нового, принятия ответственности способствует развитию ЛП и большей готовности и уверенности в новых, последующих выборах. Разумеется, эта гипотеза также требует дальнейшей эмпирической проверки.

Литература

Бажин Е.Ф., Голынкина Е.А., Эткинд А.М. Опросник уровня субъективного контроля (УСК). М.: Смысл, 1993.

Гордеева Т.О., Осин Е.Н., Шевяхова В.Ю. Диагностика оптимизма как стиля объяснения успехов и неудач: опросник СТОУН. М.: Смысл, 2009.

Дергачева О.Е., Дорфман Л.Я., Леонтьев Д.А . Русскоязычная адаптация опросника каузальных ориентаций // Вестник Моск. ун-та. Сер. 14. Психология. 2008. № 3. С. 91—106.

Киркегор С. Наслаждение и долг. Киев: AirLand, 1994.

Корнилова Т.В. Психология риска и принятия решений. М.: Аспект-пресс, 2003.

Кроник А.А., Ахмеров Р.А. Каузометрия. М.: Смысл, 2003.

Леонтьев Д.А. Личностный потенциал как основа самодетерминации // Ученые записки кафедры общей психологии МГУ им. М. В. Ломоносова. Вып. 1 / Под общ. ред. Б.С. Братуся, Д.А. Леонтьева. М.: Смысл, 2002. С. 56–65.

Леонтьев Д.А. Личностный потенциал как потенциал саморегуляции // Ученые записки кафедры общей психологии МГУ им. М.В. Ломоносова. Вып. 2 / Под ред. Б.С. Братуся, Е.Е. Соколовой. М.: Смысл, 2006. С. 85—105.

Леонтьев Д.А. Тест смысложизненных ориентаций (СЖО). М.: Смысл, 1992.

Леонтьев Д.А., Лаптева Е.М., Осин Е.Н., Салихова А.Ж. Разработка методики дифференциальной диагностики рефлексивности // Рефлексивные процессы и управление. Сб. материалов VII Междунар. симпозиума 15–16 октября 2009 г. / Под ред. В.Е. Лепского. М.: Когито-Центр, 2009. С. 145–150.

Леонтьев Д.А., Мандрикова Е.Ю. Моделирование «экзистенциальной дилеммы»: эмпирическое исследование личностного выбора // Вестник Моск. ун-та. Сер. 14. Психология. 2005. № 4. С. 37–42.

Леонтьев Д.А., Мандрикова Е.Ю., Фам А.Х. Разработка методики диагностики процессуальной стороны выбора // Психол. диагностика. 2007. № 6. С. 4—25.

Леонтьев Д.А., Пилипко Н.В. Выбор как деятельность: личностные детерминанты и возможности формирования // Вопр. психол. 1995. № 1. С. 97—110.

Леонтьев Д.А. Рассказова Е.И. Тест жизнестойкости. М.: Смысл, 2006.

Леонтьев Д.А., Рассказова Е.И., Удальцова Е.А. Вступление в брак как выбор: Роль личностного потенциала // IV Международная научная конференция «Психологические проблемы современной семьи». Тезисы конференции / Под ред. Е.И. Захаровой, О.А. Карабановой. 21–23 октября 2009 г. Москва, 2009. С. 400–404 (электронная публикация).

Леонтьев Д. А., Фам А.Х. Как мы выбираем: структуры переживания собственного выбора и их связь с характеристиками личности // Вестник Моск. ун-та. Сер. 14. Психология (в печати).

Леонтьев Д.А., Шелобанова Е.В. Профессиональное самоопределение как построение образов возможного будущего // Вопр. психол. 2001. № 1. С. 57–66.

Луковицкая Е.Г. Социально-психологическое значение толерантности к неопределенности: Дис. … канд. психол. наук. СПб., 1998.

Мандрикова Е.Ю. Виды личностного выбора и их индивидуально-психологические предпосылки: Автореф. дис. … канд. психол. наук. М., 2006.

Мандрикова Е.Ю., Леонтьев Д.А. Смысловые основания выбора и их альтернативы: фактичность прошлого или возможность будущего // Проблема смысла в науках о человеке (к 100-летию Виктора Франкла): Материалы международной конференции / Под ред. Д.А. Леонтьева. М.: Смысл, 2005. С. 151–157.

Моросанова В.И. Стиль саморегуляции поведения (ССПМ). Руководство. М.: Когито-Центр, 2004.

Наследов А.А. Математические методы психологического исследования. Анализ и интерпретация данных. М.: Речь, 2008.

Наумова Н.Ф. Социологические и психологические аспекты целенаправленного поведения. М.: Наука, 1988.

Осин Е.Н., Леонтьев Д.А. Внутренняя структура дифференциального опросника переживания одиночества // Современная психодиагностика в период инноваций: сборник тезисов II Всероссийской научной конференции / Отв. ред. Н.А. Батурин. Челябинск: Издат. центр ЮУр. гос. ун-та, 2010. С. 132–135.

Рассказова Е.И. Психологические факторы саморегуляции на разных этапах выполнения учебного задания // Психол. журн. 2011. Т. 32. № 2. С. 36–47.

Шварцер Р., Ерусалем М., Ромек В. Русская версия шкалы общей самоэффективности Р. Шварцера и М. Ерусалема // Иностр. психол. 1996. № 7. С. 71–76.

Шевеленкова Т.Д., Фесенко П.П. Психологическое благополучие личности (обзор основных концепций и методика исследования) // Психол. диагностика. 2005. № 3. С. 95—129.

Deci E., Flaste R . Why We Do What We Do: Understanding Self-motivation. N.Y.: Penguin, 1995.

Diener E., Emmons R.A., Larsen R.J., Griffin S. The Satisfaction With Life Scale // Journal of Personality Assessment. 1985. Vol. 49. P. 71–75.

Lyubomirsky S., Lepper H. A measure of subjective happiness: Preliminary reliability and construct validation // Social Indicators Research. 1999. Vol. 46. P. 137–155.

Luhmann N. Die Paradoxe des Entscheidens // Paradoxien der Entscheidung. Wahl/Selektion in Kunst, Literatur und Medien / F. Balke, G. Schwering, U. Staeheli (Hg.). Bielefeld: Transcript verlag, 2004. S. 17–55.

Maddi S.R. Creating Meaning Through Making Decisions // The Human Quest For Meaning: A Handbook of Psychological Research and Clinical Applications / P.T.P. Wong, P.S. Fry (Eds.). Mahwah (NJ): Lawrence Erlbaum Associates. 1998. P. 3—26.

Maddi S.R., Kobasa S.C., Hoover M. An Alienation Test // Journal of Humanistic Psychology. 1979. Vol. 19. № 4. P. 73–76.

Ryff C.D., Keyes C.L.M . The structure of psychological well-being revisited // Journal of Personality and Social Psychology. 1995. Vol. 69. P. 719–727.

Sheldon K.M. Creativity and self-determination in personality // Creativity Research Journal. 1995. Vol. 8. P. 25–36.

Tangney J.P., Baumeister R.F., Boone A.L. High self-control predicts good adjustment, less pathology, better grades, and interpersonal success // Journal of Personality. 2004. Vol. 72. № 2. P. 271–322.

Адаптация к трудным жизненным ситуациям и психологические ресурсы личности [15] Л.А. Александрова

Под термином «трудные жизненные ситуации» исследователи подразумевают широкий спектр ситуаций и событий, предъявляющих повышенные требования к личности и ее адаптационным механизмам и ресурсам. Чаще всего имеются в виду ситуации или события, фрустрирующие те или иные потребности человека, вызывающие у него психологический стресс ( Lasarus, Folkman, 1984). Большое количество таких событий нарушает баланс, сложившийся между личностью и средой, и становится фактором риска развития различных нарушений, как невротических, так и соматических.

Различают субъективную и объективную трудность ситуации или события ( Анцыферова , 1994; Нартова-Бочавер , 1997). Это разграничение связано с фактором субъективной оценки личностью того или иного события или ситуации, а также зависит от индивидуально-психологических особенностей личности. Характер и интенсивность переживания человеком тех или иных обстоятельств варьируются в зависимости от значения, которое им придается ( Муздыбаев , 1998). Ситуации, которые предъявляют к человеку требования, превышающие его обычный адаптивный потенциал, таят в себе либо вызов, либо угрозу его жизнедеятельности (так как у него может оказаться недостаточно моральных и материальных ресурсов для их преодоления).

В отечественной психологии проблемы жизнедеятельности человека в трудных ситуациях рассматривались с позиций теории адаптации и стресса. Адаптация – это процесс и результат внутренних изменений и внешнего активного приспособления к новым условиям существования ( Реан, Кудашев, Баранов , 2002). Адаптивные свойства организма являются мерой «надежности» человека в сохранении нормальной жизнедеятельности в неадекватных условиях среды, то есть на уровне индивида главным является процесс поддержания стабильности основных жизненных констант организма или переход в неадекватных условиях на иную стратегию функционирования ( Медведев , 1982).

Существенным фактором целостного процесса адаптации человека к условиям среды является психическая адаптация ( Березин , 1989). Это динамический процесс установления оптимального соответствия личности и окружающей среды в ходе осуществления деятельности, которая позволяет человеку удовлетворять актуальные потребности и реализовывать связанные с ними значимые цели, обеспечивающий при этом соответствие активности человека требованиям среды. Психическая адаптация подразделяется на аллопсихическую – осуществляющуюся на внешнем, поведенческом уровне, и интрапсихическую, включающую в себя механизмы психологических защит. При повышенных стрессовых нагрузках такие защиты оказываются фактором, тормозящим эффективную переработку человеком психотравмирующих событий и адекватную саморегуляцию деятельности в стрессовых и экстремальных ситуациях. Ф.Б. Березин называет этот уровень интрапсихической адаптацией, ведущей к искажению восприятия реальности и представлений о себе. Возможно, это автоматизмы привычного реагирования, выполняющие защитную функцию при выраженной напряженности адаптационных механизмов личности, которая накопила достаточное количество «непереваренного» жизненного опыта или непреодоленных трудностей.

Экстремальные ситуации с точки зрения адаптации к ним делят на кратковременные, когда актуализируются программы реагирования, которые в человеке всегда «наготове», и длительные, которые требуют адаптационной перестройки функциональных систем человека ( там же ). Длительный стресс связан с постепенной мобилизацией и расходованием как «поверхностных», так и глубинных адаптационных резервов. Его течение может быть скрытым и отражаться лишь в изменении показателей адаптации. Адаптация к таким факторам может быть успешной при условии, что организм человека успевает, мобилизуя глубинные адаптационные резервы, подстраиваться к уровню длительных экстремальных требований среды ( Китаев-Смык , 1977). Причиной длительного стресса может быть повторяющийся экстремальный фактор, например, регулярно повторяющиеся экстремальные природные явления в регионах с повышенным риском катастроф. Л.А. Китаев-Смык предлагает рассматривать стрессовые состояния, вызванные подобными длительными прерывистыми стрессорами, как особый вид стрессоров, требующих специфической адаптации к ним. С другой стороны, если человек живет в условиях постоянно действующих стрессоров, то воздействие очередного такого эксцесса не будет восприниматься им столь драматично, как это воспринималось бы «нетренированным» человеком. Более того, такая «тренированность» повышает стойкость человека в плане преодоления трудностей, выступая как своего рода психологический тренажер.

В плане управления стрессом (совладания со стрессом) большое значение придается готовности к бедствию, социальной поддержке после бедствия, осознанию эмоционального опыта, характеристикам окружающей среды, в которой произошло бедствие, фазам бедствия, а также доступности профессиональной помощи психологов, психиатров и социальных работников ( Hiley-Young, Gerrity , 1994).

В зарубежной психологии для описания, анализа и исследования поведения человека в трудных и экстремальных ситуациях также используются концепции совладания («coping behavior») К. Лазаруса ( Lasarus, Folkman , 1984) и жизнестойкости («hardiness») С. Мадди ( Maddi, Khoshaba , 1994). Адекватность стратегий поведения в стрессовых ситуациях определяется адаптивными возможностями личности, особенностями восприятия и оценки ею значимой для нее ситуации. Выбор личностью той или иной линии поведения может происходить как на осознаваемом, так и на неосознаваемом уровнях. Эффективность избранной стратегии совладания во многом определяется самой проблемной ситуацией, в которой оказывается человек, а также тем, подконтрольна она ему объективно, или нет ( Нартова-Бочавер , 1997). В любом случае, принято считать, что более благоприятным для совладания является принятие ответственности на себя. С точки зрения С. Мадди, через углубление аттитюдов включенности, контроля и принятия риска, являющихся компонентами жизнестойкости, человек может одновременно развиваться, обогащать свой потенциал и эффективно преодолевать трудности, встречающиеся на его жизненном пути.

В современной отечественной психологии также предлагаются идеи целостного осмысления личностных характеристик, ответственных за успешную адаптацию и совладание с жизненными трудностями, такие как концепция личностного адаптационного потенциала, определяющего устойчивость человека к экстремальным факторам, А.Г. Маклакова (2001) и концепция личностного потенциала, разрабатываемая Д.А. Леонтьевым (2002).

Адаптационные способности человека поддаются оценке через определение уровня развития психологических характеристик, наиболее значимых для регуляции психической деятельности и самого процесса адаптации. Чем выше уровень развития этих характеристик, тем выше вероятность успешной адаптации человека и тем значительнее диапазон факторов внешней среды, к которым он может приспособиться ( Маклаков , 2001). Данные психологические особенности человека составляют его личностный адаптационный потенциал, в который А.Г. Маклаков включает: нервно-психическую устойчивость, самооценку личности, являющуюся ядром саморегуляции и определяющую степень адекватности восприятия условий деятельности и своих возможностей, наличие социальной поддержки, уровень конфликтности личности, опыт социального взаимодействия. Все перечисленные характеристики он считает значимыми при оценке и прогнозе успешности адаптации к трудным и экстремальным условиям, а также скорости восстановления психического равновесия.

Д.А. Леонтьев (2002) использует понятие «личностный потенциал» как психологический аналог жизненного стержня личности. Личностный потенциал – это интегральная характеристика уровня личностной зрелости, а главным феноменом личностной зрелости и формой проявления личностного потенциала является феномен саморегуляции и самодетерминации личности, именно из этой «точки» происходит управление всеми остальными уровнями регуляции. Личностный потенциал отражает меру преодоления человеком заданных обстоятельств, в конечном счете, преодоление личностью самой себя, а также меру прилагаемых ею усилий по работе над собой и над обстоятельствами своей жизни.

Следовательно, совладание может быть направлено на преодоление и выполнять защитные функции. Если психологическое преодоление, опирающееся на жизнестойкость и такую работу с жизненными трудностями, которая приводит к росту и развитию, – это качество зрелой самодетерминирующейся личности, а защитное реагирование является формой совладания невротической личности, детерминированной обстоятельствами и событиями своей судьбы, то промежуточный вариант – это тип преодоления, свойственный либо личности в ситуации кризиса, либо становящейся личности, еще только обучающейся преодолению. Деятельность преодоления – это навык, умение, которое не «дается» сразу, которому нужно научиться, а учиться можно только на основе все того же преодоления. Такое обучение (преодолению) является формой становления жизнестойкости – то есть жизнестойкость, как любая другая способность, формируется только в деятельности по преодолению жизненных трудностей.

Как и деятельность преодоления, интрапсихическая адаптация, или защитное поведение, – это тоже совладание, но совладание, опирающееся на совершенно иные ресурсы и навыки. Личностные ресурсы в этом случае играют второстепенную роль, они как бы исключены из процесса совладания. В этом случае психологическое преодоление не интегрировано с «личностным в личности», и не детерминировано им: они существуют как бы параллельно. Преимущественное использование защитных механизмов есть прямой путь к дезинтеграции личности. Однако в качестве срочной психологической самопомощи они могут играть роль «обезболивающего», обеспечивая личности возможность «собраться с силами» (ресурсами зрелого преодоления).

Ресурсы человека образуют реальный потенциал для успешной адаптации к неблагоприятным жизненным событиям. Даже простое их наличие обеспечивает адаптивную функцию: они придают человеку уверенность, поддерживают его самоидентичность, подкрепляют самоуважение. Что именно в личности можно расценивать как ресурсы адаптации и совладания с жизненными трудностями? Это все то, что человек использует, чтобы удовлетворять требованиям среды и принимать вызовы жизни. Обычно различают два крупных класса ресурсов: индивидуальные и средовые. Иногда их называют, соответственно, психологическими и социальными ресурсами. Психологические ресурсы включают в себя навыки и способности человека, а средовые отражают доступность инструментальной, моральной и эмоциональной помощи со стороны социального окружения.

Успешность в управлении стрессорами напрямую зависит от характера и степени наличных и доступных ресурсов. Моральное состояние и энергичность влияют на стойкость, а вера в свою результативность – на настойчивость при решении трудных жизненных проблем. Наличие же материальных средств открывает доступ к информационным, юридическим, медицинским и другим формам профессиональной помощи. Так как доступность социальных ресурсов различна, люди с низким экономическим статусом чаще чувствуют бессилие перед лицом стрессовых обстоятельств, нежели представители более обеспеченных слоев общества. Установлено также, что люди, ощущающие недостаток ресурсов, чаще выбирают стратегию избегания, по сравнению с теми, кто не испытывает в них недостатка. Однако даже при достаточности или избыточности внешних ресурсов адаптации и совладания нередко они остаются неиспользованными. Препятствиями для их использования становятся культурные традиции, общественное мнение, личностные качества. Экспериментальные исследования установили, что причинами, сдерживающими поиск помощи, часто оказываются возможный ущерб самоуважению человека, его стремление не ухудшать мнение окружающих о себе, нежелание показывать свою слабость, боязнь потерять свою независимость и др. ( Gross et al., 1983, Nadler , 1991 – см. Муздыбаев , 1998). Иногда люди не ищут помощи из-за иллюзии собственной неуязвимости и нереалистичного оптимизма относительно позитивного финала событий ( там же ).

На основе анализа различных подходов можно выделить некоторые характеристики внешней среды, межличностных отношений, а также собственно психологические характеристики, повышающие устойчивость человека к воздействию психотравмирующих факторов. Такие психологические характеристики мы будем называть психологическими ресурсами адаптации личности к трудным жизненным ситуациям . Среди разнообразных ресурсов адаптации, которыми потенциально располагает человек, мы будем выделять те, которые имеют отношение к системе представлений человека о себе, о мире и о цели своего существования. Кроме того, в качестве ресурса личности мы будем рассматривать знание и соблюдение правил поведения в жизнеопасных ситуациях.

Среди наиболее часто упоминаемых в исследованиях черт личности, ответственных за успешность преодоления ею трудной жизненной ситуации, выделяется локус контроля личности , или интернальность/экстернальность ( Анцыферова , 1994; Maddi, Khoshaba , 1994). Интернальность проявляется, в частности, в субъективной уверенности человека в собственной способности и готовности преодолеть трудные обстоятельства жизни. Противоположный полюс проявляется в феномене «выученной беспомощности» ( Хекхаузен , 1986), которая представляет собой нечто большее, чем просто экстернальный локус контроля, приобретая параметры жизненной позиции личности, отказывающейся принимать решения и брать на себя ответственность за свою жизнь. Интерналы, напротив, считают, что происходящее с ними во многом вызвано их собственной деятельностью, и, соответственно, считают себя ответственными за то, что с ними происходит, склонны принимать вызовы жизни.

Позиция В. Франкла (1990) состоит в том, что, если человек знает, «зачем» он живет, то он может выдержать любое «как», любые трудности. Дж. Крамбо ( Crumbaugh , 1973), приводя свои наблюдения о психологических последствиях стихийных бедствий для человека, также указывает на то, что те люди, которые имели смысл и цель в жизни, более успешно преодолевали тяжелые жизненные обстоятельства. Наличие у человека осознаваемых целей и смысла жизни , осознание своего предназначения в жизни, призвания, таким образом, является мощным фактором, который повышает устойчивость личности к воздействию неблагоприятных обстоятельств. Отсутствие такого смысла, «экзистенциальный вакуум» ( Франкл , 1990), наоборот, повышает уязвимость человека, лишая его жизнь вектора и ценности. В зарубежных исследованиях также имеются работы, посвященные исследованию роли ценностей и смыслов в преодолении последствий психотравмирующих ситуаций ( Taylor , 2001).

Психологическая зрелость личности, выражающаяся в понятии « психологический возраст », влияет на способность человека эффективно справляться с жизненными трудностями ( Кроник, Ахмеров , 2002). Зрелое отношение к своей жизни, разумный баланс оценок, даваемых прошлому, будущему и настоящему, создают условия для успешной интеграции психотравмирующего события. Напротив, существенные отклонения психологического возраста от хронологического свидетельствуют о неотреагированности психической травмы ( там же ). Планы на будущее также играют важную роль в повышении устойчивости человека к воздействию психотравмирующего события; отсутствие желания планировать свое будущее является одним из проявлений посттравматического стресса ( Young, Ford, Ruzek et al., 1998).

Включение события в контекст своей жизни, извлечение уроков, способность к переосмыслению события в позитивных терминах ( Лазарус , 1970; Lasarus, Folkman , 1984) является одной из основных стратегий совладания. Умение отыскать смысл психотравмирующей ситуации, интегрировать его в субъективную картину мира дает возможность воспринимать события как часть своей жизни и своего опыта.

Понимание закономерностей происходящих процессов , когнитивная оценка травмирующей ситуации является основным фактором адаптации ( Lasarus, Folkman , 1984). Знание правил поведения в экстремальных ситуациях – это когнитивный ресурс преодоления, основанный на знаниях человека о механизмах и закономерностях тех или иных явлений, а также вероятности их возникновения. Сами эти экстремальные явления перестают в его глазах выглядеть иррациональными. Значимость процессов понимания ( Мамардашвили , 1996, 1997) для эффективной жизнедеятельности человека трудно переоценить. Понимание позволяет человеку придать личностный смысл ситуации и всему тому, что происходит с ним и вокруг него. Субъективное вероятностное прогнозирование , позволяющее осуществлять опережающую преднастройку функциональных систем, также играет важную роль в способности человека преодолевать жизненные трудности, так как дает ему возможность подготовиться к ожидаемым негативным событиям наиболее успешно и полно ( Фейгенберг, Иванников , 1978), встретить их во всеоружии. Дж. А. Келли ( Kelly , 1955) утверждал, что психологические процессы в личности человека происходят на основе того, как он антиципирует события. Следовательно, субъективный вероятностный прогноз оказывает регулирующее воздействие не только на физиологические процессы, но и на все сферы личности человека. Способность к вероятностному прогнозированию событий и знание закономерностей лежащих в их основе явлений делает возможным «антиципирующее совладание» ( Анцыферова , 1994), что значительно понижает травматический эффект внезапных жизненных трудностей. Психическая регуляция невозможна без непрерывного сопоставления образов настоящего и образов вероятностного будущего. Прогнозирование можно рассматривать как лежащий в основе адаптации психики, физиологических систем и организма в целом принцип оптимального управления, основанный на учете ожидаемых будущих событий. Следовательно, способность человека к эффективной адаптации в сложных изменяющихся условиях среды напрямую связана с его способностью к вероятностному прогнозированию и с интеллектом в целом.

Одновременно с перечисленными выше психологическими ресурсами человек обладает и поведенческими ресурсами. Это, прежде всего, навыки поведения в жизнеопасной ситуации и навыки преодоления ее последствий .

Принципиально важным является факт, что перечисленные психологические ресурсы принадлежат к числу восполняемых и, более того, формирующихся в течение жизни человека ресурсов. Эта та переменная в системе взаимоотношений «человек – среда», которая находится во власти самого человека. Психологические ресурсы адаптации и совладания являются теми базовыми характеристиками личности, которые опосредуют воздействие неблагоприятных обстоятельств любого характера.

Человек адаптируется к широкому спектру событий, взывающих стресс. Согласно данным Пику ( Picou, Steven , 1996), реакции на стресс существенно варьируются в зависимости от воспринимаемого источника стресса (катастрофического события). В соответствии с источником стресса можно выделить три типа экстремальных ситуаций: 1) источник стресса неподвластен человеку и непредсказуем изначально; таковы, например, стихийные бедствия («nature-made disaster»); 2) причина возникновения стрессовой ситуации лежит в самом человеке («self-made disaster»); 3) экстремальная ситуация порождена другими людьми («human-made disaster»).

Психологически наиболее тяжелыми считаются ситуации, в возникновении которых виноваты другие люди и в преодолении которых от активности самого пострадавшего мало что зависит. Соответственно, потенциально самой «психологически легкой» трудной жизненной ситуацией являются стихийные бедствия, которые возникают вне зависимости от чьей-либо воли, но преодоление которых в немалой степени зависит от активности самого человека – при условии, что они не сопровождаются жертвами, тяжелыми разрушениями и экологическими катастрофами. Еще одной особенностью природных бедствий как экстремальной ситуации является тот факт, что они затрагивают большие территории и большое количество людей, разрушая инфраструктуру и социальные связи, даже если не приводит к серьезным жертвам и разрушениям. Однако исследователи отмечают, что техногенные катастрофы имеют более долговременные негативные социальные и психологические эффекты, чем чисто стихийные бедствия ( Norris , 1992; Picou, Steven , 1996).

Рассмотрим некоторые исследования, касающиеся анализа воздействия явлений стихии на человека. Согласно данным, полученным у студентов, подвергшихся воздействию землетрясения, Нолен-Хоксемом и Морроу ( Nolen-Hoeksema, Morrow , 1991), те студенты, которые имели симптомы тревоги и депрессии до землетрясения, оказались в большей степени подвержены негативному психологическому воздействию стихии Также более выраженные симптомы посттравматического стрессового расстройства наблюдаются у студентов, которые испытали на себе более жесткое воздействие стихии. Негативное влияние на состояние студентов оказывали также постоянные размышления об испытанном ударе стихии. Исследование проявления пережитых явлений стихии в сновидениях ( Wood, Bootzin, David et al., 1992) показало, что частота ночных кошмаров у студентов после пережитого землетрясения увеличивалась вдвое по сравнению с контрольной группой.

Одно и то же травмирующее событие воспринимается и переживается людьми по-разному, соответственно, риск возникновения стрессовых реакций также различен ( Hiley-Young, Gerrity , 1994). В связи с риском возникновения посттравматических стрессовых нарушений упоминаются также такие факторы, как: этнокультурные традиции, система убеждений, система ценностей , ресурсы и традиции региона, семейное наследие и динамика, индивидуальные социальные и профессиональные ресурсы и ограничения, индивидуальные биопсихосоциальные ресурсы и уязвимость, предшествующая подверженность воздействию травмирующих событий, а также специфический стрессовый или потенциально травматичный опыт во время или после бедствия ( Young, Ford, Ruzek et al., 1998).

Психопатологические аспекты взаимодействия человека с природной стихией описаны в отечественной медицинской и клинической психологии такими авторами, как Ю.А. Александровский, В.А. Душков, Ц.П. Короленко, М.М. Решетников, Н.В. Тарабрина, Е.О. Лазебная. Так, Ю.А. Александровский ( Александровский, Лобастов, Спивак, Щукина , 1991) и В.А. Душков (1987) рассматривают психопатологические эффекты, возникающие при воздействии стихийных бедствий и природных эксцессов на человека, и клинические особенности психогений в экстремальных ситуациях, ими поднимаются также вопросы профилактики психопатологических последствий экстремальных ситуаций и анализируются особенности трудовой деятельности в сложных и экстремальных природных условиях. Когда стрессовое воздействие становится хроническим и воспринимается как жизненная трудность, его внутриличностная переработка приобретает особую значимость.

В зарубежных исследованиях выделяются следующие психологические факторы, оказывающие влияние на адаптацию к стрессу: воспринимаемый уровень подготовленности, уровень психологического функционирования до бедствия, выраженность психосоциального стресса до бедствия, особенности личной истории и системы убеждений и теперешние и прошлые реакции на стресс, включая предшествовавшую подверженность воздействию стрессоров, таких как война, насилие, несчастные случаи ( Hiley-Young, Gerrity , 1994).

Не только стихийные бедствия, но и повышенный риск природных катастроф является серьезным стрессогенным фактором, который может как истощать, так и развивать личность. Мы исходим из допущения, что психологические ресурсы, обеспечивающие человеку приемлемый уровень психологической адаптации в условиях ожидания удара стихии, и ресурсы, позволяющие избежать развития посттравматического стресса, в принципе, идентичны.

Вопрос о том, как и за счет чего личность поддерживает приемлемый для нее уровень жизнедеятельности в условиях повышенного риска природных катастроф, практически не попадал в поле зрения психологической науки. Детально изучены психофизиологические механизмы адаптации ( Березин , 1989), психопатологические последствия чрезвычайных ситуаций ( Магомед-Эминов , 2001; Александровский, Лобастов, Спивак, Щукина , 1991; Решетников, Баранов, Мухин, Чермянин , 1989; и др.), проблемы надежности профессиональной деятельности в экстремальных условиях ( Душков , 1987; Небылицын , 1991; и др.).

Прежде всего, для решения этого вопроса необходимо смещение акцентов с психопатологических аспектов на общепсихологические и, следовательно, применение методологического и методического аппарата не клинической, а общей психологии. При осмыслении явления в медицинских терминах, логическим следствием такого подхода становятся меры по предотвращению болезненного состояния, а при использовании объяснительных рамок нормы мы выходим на возможности активизации высших устремлений человека, активизации его личностного потенциала для преодоления им жизненных трудностей, а возможно – и для его личностного роста, развития и самосовершенстования. При таком подходе необходимо сконцентрировать усилия на поисках личностных ресурсов и механизмов, обеспечивающих продуктивную жизнедеятельность человека в условиях повышенного риска природных катастроф. С этим подходом согласуются и отдельные работы зарубежных авторов ( Tremblay, Blanchard, Pelletier, Valerand , 2006), предлагающих удерживать в фокусе внимания одновременно и психопатологическую, и позитивную, развивающую парадигму при рассмотрении психологического воздействия бедствий на личность. В зарубежных работах, проведенных уже после нашего исследования, психологические последствия экстремальных ситуаций и стихийных бедствий рассматриваются не только в терминах посттравматического стрессового расстройства, но и с точки зрения новой парадигмы посттравматического роста ( Morris, Shakespeare-Finch, Scott , 2007; Chi-Hsiang Hsu, Chih-Chung Su , 2010) и позитивных изменений, которые ощущает в себе личность в результате психологического преодоления травмирующего события. Кроме того, проблематика психологического преодоления последствий природных бедствий рассматривается также и в русле позитивной психологии. В исследовании Трембле с соавторами ( Tremblay, Blanchard, Pelletier, Valerand , 2006) рассматривается роль субъективной витальности и удовлетворенности жизнью в поддержании физического и психического здоровья после стихийного бедствия; в другом исследовании, проведенном в рамках позитивной парадигмы девятью годами ранее ( McMillen, Smith, Fisher , 1997), обнаружено, что общий уровень психологического благополучия личности является предиктором эмоционального и физического здоровья после воздействия травмы.

Далее мы перейдем к изложению и интерпретации результатов нашего исследования психологических ресурсов адаптации к условиям повышенного риска природных катастроф ( Александрова , 2004). Исследование было проведено в условиях воздействия стихии малой интенсивности, в регионе, где землетрясения, цунами и тайфуны, которые принесли много разрушений и сопровождались большими человеческими жертвами, еще свежи в памяти жителей.

Общая характеристика исследования

Цель исследования состояла в изучении психологических ресурсов адаптации личности к условиям повышенного риска природных катастроф, включающим повышенную сейсмическую активность и повышенную опасность других природных бедствий различного характера. Объектом исследования явились особенности адаптации личности к условиям повышенного риска природных катастроф, а предметом исследования – психологические ресурсы адаптации личности к условиям повышенного риска природных катастроф.

Методологической и теоретической основой исследования явились теоретические подходы и положения, разработанные в отечественной и зарубежной психологии. Это сформулированное Б.Г. Ананьевым (1968) положение о необходимости целостного подхода к изучению человека в системе его связей с миром и принцип единства сознания и деятельности А.Н. Леонтьева (1977). Данная работа основывается также на положениях Ф.Б. Березина (1989), Л.А. Китаева-Смыка (1977, 1983) об адаптации человека в экстремальных ситуациях, Д.А. Леонтьева (2002), А.Г. Маклакова (2001) об адаптационном потенциале, С. Мадди ( Maddi, Khoshaba , 1994), Р. Лазаруса ( Lasarus, Folkman , 1984; Лазарус , 1970) о ресурсах и механизмах совладания с жизненными трудностями. Мы опирались также на концепции посттравматического стресса и психопатологических последствий чрезвычайных ситуаций, изложенные в работах Н.В. Тарабриной (2001), Ю.А. Александровского ( Александровский, Лобастов, Спивак, Щукина , 1991; Александровский , 1997), М.М. Решетникова ( Решетников, Баранов, Мухин, Чермянин , 1989), на взгляды Н.А. Бернштейна (1966) об антиципирующей адаптации и модели будущего, И.М. Фейгенберга и В.А. Иванникова ( Фейгенберг, 1977; Фейгенберг, Иванников, 1978) о вероятностном прогнозировании и его роли в адаптационном процессе, на теорию личностных конструктов Дж. А. Келли ( Kelly , 1955), на идеи А.А. Кроника и Р.А. Ахмерова ( Кроник, Ахмеров , 2002) о психологической зрелости личности и психологии жизненного пути, на понятие о локусе контроля, введенное Дж. Роттером (см. Хьелл, Зиглер , 1997), на идеи о роли смысла в жизни человека В. Франкла ( Франкл , 1990) и Дж. Крамбо ( Crumbaugh , 1973), на теоретические подходы к процессу взаимоотношений человека и природы С.Д. Дерябо (1999), В.А. Ясвина (2000), Б.А. Душкова (1987), Дж. Голда (1990). Философской базой исследования стали философские воззрения Л.Н. Гумилева (1990), В.И. Вернадского (1944) о единстве и взаимовлиянии человека и природы. Контроль климатогеографических условий проведения исследования являлся составной частью исследования. Математико-статистическая обработка результатов проводилась с использованием программы «STATISTICA for Windows 6.0».

Основной базой исследования были Сахалинский государственный университет (экспериментальная группа) и Кемеровский государственный университет (контрольная группа). Исследование осуществлялось с привлечением студентов 2—4-х курсов различных факультетов обоих университетов. Полные данные по всем изучаемым параметрам получены для 310 испытуемых: из них 162 человека (51 юноша и 111 девушек) – экспериментальная группа, 148 (56 юношей и 92 девушки) – контрольная.

Нами была разработана социологическая анкета , направленная на выявление опыта переживания природных бедствий, особенностей вероятностного прогнозирования студентами опасных природных явлений и личной безопасности, готовности противостоять им, знаний о безопасном поведении, уверенности в преодолимости негативных последствий стихии и субъективной интерпретации опасных природных явлений, а также факторов личной истории, которые расцениваются как повышающие риск возникновения симптомов ПТСР ( Norris, Galea, Friedman, Watson , 2006; Norris, Slone, 2007; Young, Ford, Ruzek, Friedman, Gusman , 1998).

Для оценки особенностей планирования и психологической зрелости студентов, а также для оценки студентами собственной жизни применялась методика А. Кроника «Пятилетия», начальная ступень методики LifeLine ( Кроник, Ахмеров , 2002). Показатели методики отражают особенности прогнозирования собственной жизни и обобщенной модели собственного будущего. Для корреляционного анализа по этой методике взяты следующие показатели: « общий балл » – сумма оценок по всем пятилетиям жизни; « коэффициент субъективной реализованности жизни » (КСРЖ) – высчитывается из отношения оценок, даваемых пятилетиям прошлого, к общему баллу; « психологический возраст » – высчитывается умножением коэффициента субъективной реализованности жизни на предполагаемую продолжительность своей жизни; « предел » – возраст, до которого испытуемый планирует дожить; « средняя насыщенность пятилетий жизни значимыми событиями » – средняя насыщенность значимыми событиями пятилетий жизни (0–5 лет, 6—10 лет, 11–15 лет и т. д.).

Для оценки локуса контроля в различных сферах жизни применялась методика « Локализация контроля» в модификации Е.Г. Ксенофонтовой (1999). Опросник представляет собой методику выявления локуса контроля личности в различных сферах жизни,

При анализе смысложизненных ориентаций личности применялась психодиагностическая методика СЖО, созданная Д.А. Леонтьевым (1992) на базе теста «Цель в жизни» (Purpose-in Life Test, PIL) Дж. Крамбо и Л. Махолика. Показатели теста включают в себя общий показатель осмысленности жизни (ОЖ) и пять субшкал, отражающих три конкретные смысложизненные ориентации (осмысленность прошлого, настоящего и будущего) и два аспекта локуса контроля (контроль над собой и контроль над жизнью).

С целью выявления характерологического профиля личности студентов и эффективности адаптации применялась методика СМОЛ ( Зайцев , 1981), представляющая собой модифицированный сокращенный вариант Миннесотского многофакторного метода исследования личности (MMPI). Она оценивает те же показатели, что и полная версия MMPI, за исключением шкал маскулинности – феминности и социальной интроверсии. Показатели методики СМОЛ оцениваются так же, как и показатели MMPI, баллы выше 67Т рассматриваются как показатель напряженности адаптационных механизмов личности ( Собчик , 2003). Интерпретация проводилась согласно рекомендациям Б.Ф. Березина ( Березин, Мирошников, Рожанец , 1976) и Л.Н. Собчик ( Собчик , 2003).

Контроль условий проведения исследования являлся составной частью нашей работы и включал тщательный учет внешних природных факторов. Климатогеофизические условия в период проведения исследования на базе СахГУ (сентябрь 2001 г.) можно охарактеризовать как обычные для данного региона и для данного периода времени. Согласно информации о сейсмической активности в районе г. Южно-Сахалинск, полученной с сейсмостанции «Южно-Сахалинск» за июль, август и сентябрь 2001 г., в период июля – августа 2001 г. на о. Сахалин в близлежащих к областному центру районах наблюдалась повышенная сейсмическая активность (Сейсмостанция Южно-Сахалинск…, 2001). За двухмесячный интервал с 23 июля по 24 сентября, соответствующий периоду проведения исследования, сейсмостанция «Южно-Сахалинск» зарегистрировала в Долинском районе 1168 землетрясений; из них 550 имели магнитуду, которая превышала М=2,0, то есть могли ощущаться в населенных пунктах, удаленных на 10–15 км от центра области эпицентров. Магнитуда для 121 землетрясения превышала М=3,2 ( там же ). В районном центре эти подземные толчки ощущались на уровне от 1 до 4-х баллов по шкале MSК. Кроме того, имели место характерные для данного сезона тайфуны, штормы и другие стрессогенные природные явления. Регион является одним из пяти наиболее опасных районов планеты с точки зрения риска природных катастроф различного характера ( Злобин , 2001). Основное исследование проводилось в сентябре 2001 года.

Участникам был предложен набор психодиагностических методик, который включал: опросник «Локализация контроля», опросник СМОЛ, методику СЖО, методику Кроника «Пятилетия», цветовой тест Люшера в модификации Л.Н. Собчик ( Собчик , 2001). Исследование проходило в течение 12 дней в период серии ощутимых землетрясений 1—13 сентября 2001 г. в г. Южно-Сахалинск; сила землетрясений достигала 4 баллов по шкале MSK-64 (Сейсмостанция Южно-Сахалинск…, 2001). Студентов также дополнительно спрашивали об их поведении во время землетрясения с целью оценки того, как выявляемые в процессе тестирования психологические параметры связаны с их реальным поведением в экстремальной ситуации, в частности, следованием рекомендованным правилам поведения при землетрясении ( Злобин , 2001). Следование инструкции по правилам безопасного поведения рассматривалось как эффективное совладание с ситуацией. Ставилась задача: оценить влияние опасных природных явлений на индивидуально-психологические особенности личности студентов, выявить личностные качества, повышающие психологическую устойчивость к стрессу и способствующие эффективной адаптации, определить возможные гендерные различия в адаптации к повышенному риску природных катастроф и влияние на процесс адаптации прошлого опыта переживания стихии, который является фактором риска развития посттравматического стресса ( Тарабрина , 2001).

В качестве контрольной группы выступали студенты Кемеровского государственного университета, так как Кузбасс является сейсмически и климатически относительно благоприятным регионом России, но с точки зрения сейсмического риска, согласно картам ГИС-97, неблагоприятным – это зона 7—8-балльных землетрясений, вероятность которых, однако, довольно низка и сейсмические явления происходят относительно редко ( Уломов , 1999). Исследование контрольной группы проводилось в сентябре – декабре 2001 г. Полные данные получены для 146 человек. Им был предложен тот же набор методик, что и экспериментальной группе. Исследование проходило на фоне отсутствия сейсмической активности как в период проведения самого исследования, так и в предшествовавший, так как последнее ощутимое землетрясение в Кемеровской области в период, предшествовавший нашему исследованию, имело место в 1986 г. (см.: Геофизическая служба СО РАН…) и после исследования, в сентябре 2003 г. (ССД, 2003; Уломов , 1999). Цели и задачи данного этапа состояли в получении контрольных данных на выборке испытуемых, не испытывавших на момент проведения обследования и в ближайшие несколько лет до него воздействия сложных и экстремальных факторов природной среды, а также не имеющих достаточной информации о сейсмическом риске территории их проживания.

Для изучения особенностей адаптации личности к условиям повышенного риска природных катастроф была выбрана та возрастная группа, которая нередко рассматривается как группа пониженной уязвимости, в силу своей направленности в будущее и сравнительно небольшого багажа отрицательного жизненного опыта. Мы исходили из следующей логики: если и в этой группе обнаружатся выраженные эффекты, связанные с особенностями адаптации к условиям повышенного риска природных катастроф, то в других группах, которые, согласно имеющимся данным по эпидемиологии ПТСР ( Norris, Galea, Friedman, Watson , 2006; Norris, Slone, 2007; Young, Ford, Ruzek, Friedman, Gusman , 1998), являются группами повышенного риска, эти эффекты будут выражены еще сильнее. И действительно, при тестировании респондентов более старшего возраста в ходе пилотажного исследования в г. Южно-Сахалинск (июль – август 2001 г.; в исследовании принимали участие мужчины и женщины от 36 до 72 лет), мы столкнулись с феноменом отказа части респондентов заполнять некоторые формы анкет и тестов. Особенно это касалось вопросов относительно субъективного прогноза природных катастроф и осмысления опасных природных процессов, а также прогноза продолжительности собственной жизни. Кроме того, при сравнительном анализе данных пилотажного и основного исследований обнаружилось, что респонденты более старшего возраста имеют существенно сниженное по сравнению с нормой ощущение подконтрольности значимых событий собственной жизни и одновременно – повышенную напряженность адаптационных механизмов.

Такие результаты позволили нам предположить, что именно те вопросы и методики, которые вызывали затруднения или отказ от ответов, могут оказаться информативными при анализе адаптации личности к условиям повышенного риска природных катастроф. Кроме того, на основе интервью с участниками пилотажного исследования были скорректированы вопросы составленной нами анкеты по оценке субъективного восприятия, интерпретации и осмысления опасных природных угроз.

Задача состояла в том, чтобы исследовать особенности адаптации личности к сложным климатогеофизическим условиям (повышенный риск природных катастроф), учитывая при этом типичные возрастные и социальные трудности, с которыми сталкиваются молодые люди, а также стадии адаптации в вузе. Среди социальных условий бытия студенчества, снижающих их устойчивость к психотравмирующим факторам, необходимо упомянуть социальную незащищенность и материальную зависимость от родителей. Условия образования структурируют жизнедеятельность студентов согласно требованиям образовательного процесса, предъявляют повышенные требования к их интеллектуальным и психофизиологическим возможностям. Сама по себе учеба в вузе требует от студентов усилий по адаптации к ней ( Яницкий , 2000). Несмотря на то, что особенностью данного возраста является нацеленность в будущее, при которой проблемы настоящего воспринимаются и переживаются более легко, те угрозы, которые потенциально могут нанести ущерб будущему студентов, воспринимаются ими очень остро. Среди таких угроз А.В. Котенева (1998) называет драки и насилие над другими, нежелательную беременность, ссоры и конфликты с близкими и друзьями, проблемы в учебной деятельности, несчастные случаи и катастрофы, болезни, смерть близких. У 38,9 % студентов наблюдается уровень травматического стресса, превышающий нормативные значения. Уровень травматического стресса оказался выше у тех студентов, которые пережили в прошлом воздействие нескольких психических травм.

Субъективное вероятностное прогнозирование и опыт преодоления как личностные ресурсы адаптации к условиям повышенного риска природных катастроф

С целью оценки личного опыта «общения» с экстремальными природными явлениями, особенностей субъективного вероятностного прогнозирования и интерпретации природных угроз в зависимости от опыта предшествующей травматизации был проведен сравнительный анализ данных анкеты, предложенной участникам экспериментальной и контрольной групп. Соответствующий показатель в экспериментальной группе значительно выше, чем в контрольной, что свидетельствует о большей подверженности стрессу, связанному со стихией, респондентов экспериментальной группы (см. табл. 1). Однако из приведенных данных следует и то, что студенты контрольной группы также имеют существенный опыт взаимодействия с опасными природными явлениями, возможно, меньшей интенсивности.

Таблица 1

Личный опыт переживания опасных природных явлений у студентов экспериментальной и контрольной групп (%)

Судя по самоотчетам, большинство студентов экспериментальной группы сталкивались в своей жизни с землетрясениями более 5 баллов, наводнениями и ураганным ветром; студенты контрольной группы чаще всего называли ураганный ветер. Необходимо отметить, что среди студентов контрольной группы есть приезжие из других регионов России, поэтому некоторые из них сталкивались с опасными природными явлениями, не характерными для Кемеровской области.

Результаты анкетирования также свидетельствуют о выраженной субъективной переоценке студентами экспериментальной группы вероятности стихийных бедствий вообще и сильного землетрясения в частности по отношению к объективным прогнозам, сделанным на основании данных сейсмологов ( Уломов , 1999) и в сравнении со студентами контрольной группы, оценки которых можно считать нормативными. Это доказывает, что студенты, живущие в регионе с повышенным риском природных катастроф, воспринимают окружающую природную среду как более угрожающую их личной безопасности, нежели это имеет место в действительности.

У юношей субъективная готовность к преодолению последствий удара стихии на личностном уровне подкрепляется уверенностью в подконтрольности событий собственной жизни и знаниями о правилах поведения в жизнеопасных ситуациях. У девушек знания о правилах поведения и изучаемые особенности личности не имеют связи с субъективной оценкой готовности к преодолению.

Длительность проживания в регионе, для которого характерны частые разрушительные воздействия стихии, практически не сказывается на юношах; по крайней мере, взаимосвязи этого параметра с показателями, отражающими выраженность личностных ресурсов и адаптации, обнаружено не было. Длительность проживания в условиях повышенного риска природных катастроф у девушек, напротив, повышает уровень тревоги, а также сказывается на усилении черт лабильности и индивидуалистичности, вызывает снижение интернальности в отношении к жизни и интернальности в профессиональной сфере.

Было проанализировано влияние субъективного прогноза, интерпретации природных угроз, а также знаний о правилах поведения в жизнеопасной ситуации на реальное поведение студентов во время землетрясения невысокой, но ощутимой интенсивности. Склонны соблюдать правила безопасного поведения 38 % девушек и 25 % юношей, остальные ими пренебрегают. При анализе роли прошлого опыта студентов в соблюдении ими правил безопасного поведения при землетрясении учитывался фактор интенсивности воздействия сейсмических ударов в прошлом. Оказалось, что среди тех, кто покинул здания во время серии землетрясений (силой 4 балла по шкале MSK) в ночь с 1 на 2 сентября 2001 г., выше процент тех, кто имел ранее негативный опыт переживания сейсмических ударов выше 5 баллов.

Полученные данные говорят о том, что юноши менее склонны к соблюдению правил безопасного поведения, чем девушки. Однако субъективные оценки студентами своих знаний и готовности к преодолению последствий опасных природных процессов не обнаружили взаимосвязи с реальным поведением студентов в жизнеопасной ситуации.

Следовательно, еще одним важным ресурсом соблюдения правил поведения в жизнеопасной ситуации оказался прошлый опыт : студенты, соблюдающие правила поведения, имеют более обширный опыт переживания опасных природных явлений, чем те, кто этими правилами пренебрегли. Кроме того, у юношей, сталкивавшихся ранее с опасными природными явлениями большой интенсивности, выше оценка своих знаний (p<0,05) и готовности (p<0,05) к преодолению последствий, чем у тех, кто не испытывал ранее подобных стрессов.

Высокий уровень знаний и субъективной готовности к преодолению последствий стихии способствует соблюдению правил безопасного поведения только при наличии прошлого опыта «общения» с грозной стихией. Абстрактные знания мало что дают. При всем том пережитые в результате опасных природных явлений стрессы у таких «опытных» студентов увеличивают риск дезадаптации, вызывая повышенную напряженность адаптационных механизмов, что, в свою очередь, не может сказываться позитивно на их психологическом благополучии. Однако их склонность к соблюдению правил безопасного поведения явно выше, чем у тех, кто такого опыта не имеет. Парадоксальным образом, прошлый травматичный опыт переживания опасных природных явлений становится личностным ресурсом преодоления в будущем .

Интрапсихическая адаптация к условиям повышенного риска природных катастроф

В данном исследовании речь идет об адаптации человека к хроническому стрессу, вызванному высокой вероятностью и частотностью опасных природных явлений и стихийных бедствий. Под адаптацией понимается не столько сохранение и поддержание прежнего приемлемого уровня функционирования, сколько динамический процесс, включающий развитие личности. Речь идет об адаптации к таким факторам среды, изменить которые сам человек не в силах, и, более того, не в силах точно предсказать и осуществить своевременное упреждающее приспособление (совладание). В результате такое приспособление необходимо осуществлять заранее. И здесь мы реально обнаруживаем подтверждение известной поговорки «не можешь изменить обстоятельства – изменись сам». Эти изменения, как уже было показано выше, тесно связаны с субъективным восприятием и прогнозированием природных угроз и субъективным отношением к ним.

Однако изменения касаются и характерологического уровня. В условиях повышенного риска природных катастроф заостряются многие характерологические черты, что, в частности, отражается в повышении показателей по соответствующим психодиагностическим методикам до пороговых величин, диагностирующих состояние на грани нарушения адаптационного процесса и срыва этого процесса. Для оценки этого воздействия мы провели сравнительный анализ характерологических профилей студентов, проживающих в условиях повышенного риска природных катастроф (г. Южно-Сахалинск), и тех, кто живет в относительно климатогеофизически спокойном регионе (г. Кемерово).

В ходе сравнительного анализа были получены следующие результаты. Количество студентов с выраженной напряженностью адаптационных механизмов (67Т и выше по методике СМОЛ) различается в зависимости от степени подверженности воздействию опасных природных явлений. Среди студентов экспериментальной группы выявлено 27,5 % юношей и 27 % девушек с различной степенью напряженности адаптационных механизмов, среди студентов контрольной группы – 19,5 % юношей и 24 % девушек имеют различную степень напряженности адаптации.

При этом среди юношей экспериментальной группы различную степень напряженности адаптационных механизмов имеют 31 % юношей, имеющих опыт переживания землетрясений более 5 баллов, и 24 % юношей, не имеющих такого опыта. Угроза срыва адаптации высока у 33 % девушек экспериментальной группы, имеющих опыт переживания опасных природных явлений, и у 24 % девушек, не имеющих такого опыта. Процент студентов с выраженной напряженностью адаптационных механизмов находится в прямой зависимости от интенсивности переживаемых ими опасных природных явлений и растет пропорционально интенсивности опасных природных явлений, с которыми они сталкивались в течение своей жизни.

Преобладающими механизмами интрапсихической адаптации (согласно данным, полученным по методике СМОЛ) у юношей, подвергавшихся воздействию опасных природных явлений, являются отрицание (9-я шкала) и вытеснение в сочетании с отреагированием напряжения вовне (4-я шкала), соматизация (1-я шкала). У девушек интрапсихическая адаптация к природным стрессорам протекает преимущественно по механизмам отрицания (9-я шкала), вторичного контроля эмоций (6-я шкала), ограничительного поведения (7-я шкала). У студентов контрольной группы доминируют такие механизмы, как отрицание и вторичный контроль эмоций, а у девушек, дополнительно, – ограничительное поведение.

В ситуации стресса у юношей из региона с повышенной опасностью природных бедствий чаще всего проявляется избыточная, не всегда целенаправленная активность, а также стеничность, решительность, мужественный тип поведения, бегство в болезнь; у девушек при стрессе чаще всего проявляется избыточная активность, внешняя стрессоустойчивость (с последующими аффективными срывами) и сниженный порог толерантности к стрессу. Именно эти типы реакции на стресс будут преобладать у студентов при воздействии (или угрозе воздействия) опасных природных факторов. Сравнительный анализ ведущих пиков показал как общие тенденции, так и различия в механизмах интрапсихической адаптации и типах реакции на стресс у студентов в сравниваемых выборках, что вполне может быть обусловлено спецификой стрессоров, с которыми им приходится сталкиваться.

Между девушками экспериментальной и контрольной групп обнаружены достоверные различия по t-критерию Стьюдента (p<0,05) в степени выраженности шкалы пессимистичности. Девушки, живущие в условиях повышенного риска природных катастроф, более склонны к пессимистичности и пассивной жизненной позиции, ведомому поведению, стоп-реакциям в стрессе и отказу от реализации исходных потребностей в качестве защитного механизма интрапсихической адаптации.

При сравнении показателей в экспериментальной группе у адаптированных юношей и девушек и тех, кто имеет выраженную напряженность адаптационных механизмов, выявлены значительные различия в выраженности индивидуально-психологических особенностей личности, которые рассматриваются в качестве личностных ресурсов адаптации к повышенной опасности природных бедствий и катастроф.

Юноши, показавшие выраженную напряженность адаптации (показатели методики СМОЛ 67Т и выше), отличаются от адаптированных юношей повышенной склонностью к самообвинению и сниженной интернальностью в сфере достижений (p<0,05). У эффективно адаптированных выше прогноз опасных природных явлений (p<0,01), который оказывает мобилизующее влияние на поведение в жизнеопасных ситуациях.

У девушек с выраженной напряженностью адаптационных механизмов достоверно ниже (p<0,05) такие показатели, как общая интернальность и интернальность при описании личного опыта, осмысленность жизни (p<0,001), суммарная насыщенность жизни значимыми событиями (p<0,01), работоспособность (p<0,005), и выше уровень тревоги (p<0,01).

Все это указывает на то, что при напряженности адаптационных механизмов у девушек происходят более выраженные изменения в личностной сфере, нежели у юношей. У них снижается ощущение подконтрольности жизни, ощущение ее осмысленности, снижается предполагаемая (прогнозируемая) насыщенность жизни значимыми событиями, повышается тревога, снижается работоспособность и растет стремление к уходу из психотравмирующей ситуации, готовность уехать при первой же возможности в более безопасное место.

У юношей напряженность адаптационных механизмов проявляется, прежде всего, в снижении интернальности в сфере достижений и мотивации достижения, уверенности в том, что их успехи связаны с их собственными усилиями и способностями. Напряженность адаптации сказывается также на субъективном вероятностном прогнозировании опасных природных явлений – плохо адаптированные юноши стремятся не замечать реальной опасности, не думать о ней.

Индивидуально-психологические особенности студентов экспериментальной группы также различаются в зависимости от степени подверженности воздействию опасных природных явлений в прошлом (землетрясение более 5 баллов по шкале MSK). Так, в зависимости от этого фактора, у юношей обнаружены значимые различия в степени выраженности 7-й шкалы методики СМОЛ (p<0,05): показатели тревожности ниже у тех из них, кто такой опыт имеет. У таких студентов также обширнее личный (p<0,0005) и семейный (p<0,001) опыт переживания опасных природных явлений, выше оценка своих знаний (p<0,05) и готовности (p<0,05) к преодолению последствий воздействия опасных природных явлений, чем у юношей контрольной группы, не испытывавших ранее стрессов подобной интенсивности. При том, что процент дезадаптированных среди них выше, чем среди юношей, не испытывавших ранее подобных стрессов, они более спокойны и уверены в том, что справятся с жизненными трудностями, обусловленными опасными природными явлениями, характерными для их региона. Показатели интернальности и осмысленности жизни у юношей не различаются в зависимости от степени подверженности воздействию опасных природных явлений.

У девушек, имеющих в прошлом опыт, связанный с сильными землетрясениями, наблюдается иная картина. У них снижена интернальность в сфере неудач (p<0,05), в профессиональной сфере (p<0,05), выше склонность к отрицанию активности (p<0,05) и ниже готовность к самостоятельному планированию деятельности и ответственности за нее (p<0,01), чем у девушек контрольной группы, ранее не испытывавших столь интенсивных стрессов в результате воздействия стихии. У них также ниже осмысленность цели (p<0,05) и результата жизни (p<0,05), выше психологический возраст (p<0,01) и коэффициент субъективной реализованности жизни (p<0,05). Они лично и их семьи больше пережили стрессов от опасных природных явлений, и у них выше как суммарное ожидание опасных явлений стихии (p<0,0005), так и землетрясений (p<0,05).

Можно сделать вывод, что на девушек интенсивное воздействие природных стрессоров оказывает более негативное влияние, нежели на юношей, что полностью согласуется с результатами зарубежных исследований и тезисом о более высоком риске развития у женщин симптоматики посттравматических стрессовых расстройств.

Факторы аллопсихической адаптации к условиям повышенного риска природных катастроф

Студенты, испытывающие воздействие опасных природных явлений, адаптируются к ним не только путем интрапсихической адаптации, но и путем аллопсихической (психическая адаптация в этом случае не требует изменений в личности). В аллопсихическую адаптацию входят поиск информации и поведение, изменяющее ситуацию (в частности, соблюдение правил поведения в жизнеопасных ситуациях). Одним из факторов, способствующих соблюдению правил поведения в жизнеопасных ситуациях, является предшествующий опыт переживания опасных природных явлений.

По критерию поведения студенты, ощутившие землетрясение, были разделены на две группы: первая – студенты, остававшиеся во время землетрясения дома, вторая – те, кто вышли на улицу и оставались там до снижения интенсивности сейсмических явлений (3–4 часа). Среди студентов данных групп обнаружены значимые различия по t-критерию Стьюдента при p<0,05. Различия рассматривались отдельно для юношей и девушек.

У девушек двух рассматриваемых групп обнаружены достоверные различия (p<0,05) по показателям интернальности в профессиональной сфере и в сфере здоровья (так, студентки, которые во время землетрясения покинули здания, в меньшей степени, чем оставшиеся дома, считают, что их здоровье зависит от них самих). Студентки, последовавшие правилам безопасного поведения, отличались также достоверно (p<0,05) более высоким прогнозом опасных природных явлений и более низкой уверенностью в возможности избежать опасных последствий природной стихии, нежели студентки, предпочитавшие не предпринимать никаких мер. Полученные данные согласуются с имеющимися в зарубежных исследованиях. Завышенный прогноз стихийных бедствий заставляет людей более интенсивно готовиться к ним, а уверенность, что негативных последствий можно избежать, снижает собственную активность и не стимулирует к безопасному поведению.

У юношей двух рассматриваемых групп обнаружены достоверные различия (p<0,05) по следующим показателям: склонность к самообвинению, интернальность в сфере неудач, осмысленность будущего, возраст и уровень тревоги, диагностируемой с помошью цветового теста Люшера в модификации Л.Н. Собчик ( Собчик , 2001). Юноши, которые предпочли выйти на улицу во время ощутимых подземных толчков, характеризуются большим, по сравнению с юношами, оставшимися дома, уровнем тревоги, большей уверенностью в том, что их неудачи связаны с их собственной деятельностью или бездействием, менее выраженным преобладанием интернальности в области достижений над интернальностью в области неудач, большей их сбалансированностью. У них также выше осмысленность будущего.

Полученные результаты свидетельствуют о том, что в активную копинг-стратегию юношей большой вклад вносят осмысленность жизни, локализация контроля, готовность к преодолению трудностей, осмысление стихийного бедствия как испытания лично для себя (стратегия совладания путем переосмысления события в позитивных терминах). Следовательно, у юношей прогностическими факторами безопасного поведения является интернальность в сфере неудач, позволяющая избегать ошибок и извлекать из ошибок уроки, тревога за свою безопасность, а также будущие жизненные планы, которые влияют на их деятельность и поведение в настоящем. Предпочтение девушками активной копинг-стратегии, состоящей в следовании правилам безопасного поведения, объясняется выраженностью интернальности в различных сферах жизни, осмысленностью жизни и различных ее этапов (прошлого, настоящего и будущего), а также субъективной оценкой своих знаний о правилах поведения и убежденностью в своей готовности противостоять опасным природным явлениям. Прогностическими факторами безопасного поведения у девушек являются уверенность в том, что их здоровье зависит от них самих, повышенные опасения, связанные с природной стихией, и сниженная уверенность в преодолимости последствий опасных природных явлений, не позволяющая расслабляться.

Один из важнейших выводов данного исследования состоит в том, что аллопсихическая адаптация может, в целом, успешно осуществляться как при успешной адаптации, так и при выраженной напряженности адаптационных механизмов.

Личностный уровень адаптации к условиям повышенного риска природных катастроф

Изложенные результаты свидетельствуют о наличии психологического неблагополучия среди студентов, находящихся в условиях повышенного риска природных катастроф, частично обусловленного влиянием этих условий. Однако большинство учащихся (две трети) характеризуются нормальным уровнем адаптированности. За счет чего им удается поддерживать приемлемый уровень адаптации? Или, если ставить вопрос иначе, – почему у трети студентов имеет место напряженность адаптационных механизмов? С чем связана их повышенная уязвимость к воздействию природных стрессоров?

Несмотря на внешнюю схожесть этих вопросов, ответ на первый вопрос должен даваться на основе общепсихологических положений теории личности, а на второй – в терминах симптоматики и факторов риска посттравматического стресса и невротического развития личности. Соответственно, будут различаться и выводы. Но, и это крайне важно, не только терминологически. Рассматривая проблему в терминах болезни, мы придем к выводам о том, как эту болезнь вылечить или предотвратить. Рассматривая проблему в терминах теории личности и позитивной психологии, мы придем к выводам о том, как использовать жизненные трудности в качестве ресурсов личностного роста и развития.

Мы изначально избрали первую, общепсихологическую, позитивную парадигму, и поэтому обратимся к анализу роли индивидуально-психологических особенностей личности как психологических ресурсов адаптации к условиям повышенного риска природных катастроф.

Роль психологических ресурсов в эффективной адаптации личности к условиям повышенного риска природных катастроф

Роль психологических ресурсов в процессе адаптации к условиям повышенного риска природных катастроф у юношей и девушек выявлялась путем раздельного анализа корреляционных матриц для эффективно адаптированных студентов и студентов с выраженной напряженностью адаптационных механизмов. Было обнаружено, что значимые корреляционные связи различаются в зависимости от степени выраженности основных шкал СМОЛ. Часть исследуемых ресурсов адаптации оказывает на уровень адаптированности студентов прямое воздействие, а часть – опосредованное. В частности, количество значимых корреляционных связей между личностными ресурсами адаптации и показателями адаптации у юношей и девушек с напряженными адаптационными механизмами ниже, чем у адаптированных. Следовательно, и доступность индивидуальных личностных ресурсов адаптации у них ниже, при том, что степень их выраженности может и не снижаться. Складывается ситуация, когда человек, обладая достаточными ресурсами саморегуляции, не может ими воспользоваться из-за нарушения взаимосвязей между отдельными подсистемами личности. Таким образом, при напряженности адаптационных механизмов выше порогового уровня (67—70Т), активность рассматриваемых личностных ресурсов адаптации снижается и механизмы интрапсихической защиты начинают играть все более существенную роль в процессе адаптации студентов к условиям повышенной опасности природных бедствий и катастроф.

На рисунке 1 отражена структура адаптационного процесса, детализированная на основе проведенного исследования. При ее составлении мы опирались на работы Ф.Б. Березина (1989), А.А. Реана с соавторами ( Реан, Кудашев, Баранов , 2002), Л.Ф. Бурлачука ( Бурлачук, Коржова , 1998), М.С. Яницкого (2000). Однако в традиционную схему нами были внесены существенные дополнения.

Сложные климатогеофизические условия, нарушая баланс в системе «человек – природная среда», предъявляют повышенные требования к адаптационным ресурсам и механизмам человека. В результате активизируются имеющиеся в распоряжении личности механизмы и ресурсы адаптации к природным угрозам. В зависимости от доминирующей в личности тенденции (активность, самодетерминация или следование привычным стереотипам реагирования), реализуются различные стратегии адаптации – путем активного изменения ситуации, активного самоизменения или искажения общей картины ситуации угрозы и представлений о себе.

Активное изменение ситуации ( аллопсихическая адаптация ) отражается на поведенческом уровне – через соблюдение правил поведения в жизнеопасных ситуациях, поиск информации и социальной поддержки. Этот тип адаптационной стратегии не сопровождается выраженными изменениями на внутриличностном уровне. Данный тип стратегии может использоваться как при нормальном уровне адаптированности, так и при напряженности адаптационных механизмов, без изменения установок, ценностно-смысловых ориентаций и степени напряженности адаптационных механизмов личности. Стратегия адаптации путем искажения картины ситуации и представлений о себе ( интрапсихическая адаптация ) доминирует при изначальной напряженности адаптационных механизмов (показатели одной или нескольких шкал методики СМОЛ 67Т и выше). Эта стратегия сопровождается активизацией механизмов психологической защиты личности (вытеснение, рационализация, отрицание, соматизация и др.), которые начинают играть доминирующую роль в адаптационном процессе. Субъектный, или собственно личностный, уровень при данной стратегии слабо влияет на уровень адаптации, его роль как ресурса адаптации снижена. Стратегия адаптации путем активного самоизменения ( личностный, субъектный уровень ) опирается, прежде всего, на «личностное в личности» (Д.А. Леонтьев), на психологические (личностные) ресурсы адаптации, такие как смысложизненные ориентации, ответственность (операционализированную через «локус контроля»), моделирование будущего, субъективное вероятностное прогнозирование и переосмысление ситуации в позитивных терминах. Механизмы интрапсихической адаптации (в трактовке Ф.Б. Березина) либо не используются, либо играют вторичную роль. Эта стратегия применяется при хорошем исходном уровне адаптированности студентов.

Мы рассматриваем как эффективные те стратегии адаптации, которые опираются на активное изменение ситуации либо через изменение ее объективных характеристик, либо через самоизменение личности. Наибольший вклад в успешную адаптацию студентов вносят те психологические (личностные) ресурсы, которые способствуют избранию этих стратегий, в противовес искажению восприятия происходящего и представлений о себе и своих возможностях. Эффективная адаптация поддерживается прежде всего за счет активизации субъектного уровня адаптации.

Рис. 1 . Психологические ресурсы и механизмы адаптации личности к условиям повышенного риска природных катастроф

На рисунках 2 и 3 те факторы (психологические ресурсы), усиление которых оказывает позитивное влияние на уровень адаптированности, отмечены белым, а факторы, усиление действия которых снижает адаптированность (факторы риска развития ПТСР), отмечены серым цветом. На линиях, связывающих каждый из факторов с уровнем адаптированности, указаны номера основных шкал СМОЛ, через которые реализуется эта связь. Среди факторов, оказывающих непосредственное влияние на уровень адаптированности студентов, выделяются локус контроля, осмысленность жизни, обобщенные жизненные планы, уровень психологической зрелости, психологический возраст и коэффициент субъективной реализованности жизни. Позитивный вклад в повышение уровня адаптированности вносит также субъективное вероятностное прогнозирование как механизм упреждающего приспособления (мобилизации ресурсов). Среди факторов, негативно сказывающихся на процессе адаптации, выделяются те, которые имеют отношение к факторам риска развития посттравматического стресса, в частности, воздействие стрессорных факторов природной среды в прошлом и длительность проживания в условиях повышенной опасности природных катастроф, а также нежелание планировать будущее как один из диагностических критериев посттравматического стрессового расстройства.

Рис. 2 . Структурные компоненты адаптации девушек к условиям повышенного риска природных катастроф: белый цвет – факторы, усиление действия которых оказывает позитивное влияние на уровень адаптированности; серый цвет – факторы, усиление действия которых снижает адаптированность. На стрелках, связывающих каждый из компонентов с уровнем адаптированности, указаны номера основных шкал СМОЛ, через которые реализуется эта связь

Рис. 3 Структурные компоненты адаптации юношей к условиям повышенного риска природных катастроф: белый цвет – факторы, усиление действия которых оказывает позитивное влияние на уровень адаптированности; серый цвет – факторы, усиление действия которых снижает адаптированность. На стрелках, связывающих каждый из компонентов с уровнем адаптированности, указаны номера основных шкал СМОЛ, через которые реализуется эта связь

Психологические ресурсы оказывают позитивное влияние на уровень адаптированности личности как юношей, так и девушек. Отрицание активности, высокий психологический возраст, ощущение реализованности жизненной программы, наоборот, оказывают на него негативное воздействие. Однако эта закономерность действует только в условиях нормальной адаптации (баллы до 67—70Т), при напряженности адаптационных механизмов связи между адаптацией и личностными ресурсами разрушаются.

Роль некоторых психологических ресурсов имеет гендерную специфику. Для юношей значимыми являются знания и субъективная готовность к преодолению удара стихии (то есть осознание собственной самоэфективности), субъективный вероятностный прогноз опасных природных явлений, оказывающие позитивное влияние на адаптацию, и интенсивность пережитых опасных природных явлений, которая сказывается на адаптированности юношей негативно.

Для девушек факторами, влияющими на адаптацию, являются (наряду с вышеперечисленными): длительность проживания в условиях повышенной опасности природных бедствий, личный и семейный опыт переживания ударов стихии, антиципация угрозы личной безопасности от землетрясений и осмысление опасных природных явлений (в терминах испытания лично для себя). У девушек обнаружено меньше психологических ресурсов, развитие которых оказывает позитивное влияние на процесс адаптации. Кроме того, выявлено, что опасные природные явления оказывают прямое и опосредованное субъектным уровнем психологических ресурсов воздействие на уровень адаптированности девушек, в то время как на уровне адаптированности юношей они сказываются в основном опосредованно, преломляясь через убежденность юношей в способности контролировать события своей жизни и обобщенное планирование собственной жизни.

Успешность адаптации к жизненным трудностям, вызванным повышенной опасностью природных бедствий, объективно отражается в показателях адаптированности – дезадаптированности студентов на момент обследования. При наличии хорошей адаптации и одновременно обширного опыта переживания опасных природных явлений, можно говорить об эффективности предыдущего совладания с ними при сохранении веры в управляемость жизни.

Повышенный риск природных катастроф оказывает влияние на развитие личности человека. Природные угрозы создают особый тип условий развития, прежде всего потому, что возникают чаще всего неожиданно, развиваются стремительно, предъявляют повышенные требования к резервам человеческой психики и организма в целом.

Психологический эффект, который оказывают опасные природные явления, повышенный риск природных катастроф на психику человека, не обязательно проявляясь в форме тех или иных клинических расстройств, таких как острые аффективные реакции и ПТРС, имеет сходные с названными расстройствами черты, но в более ослабленной форме. Данную проблематику также целесообразно рассматривать в рамках концепции Р. Лазаруса ( Lazarus, Folkman, 1984) о стратегиях совладания с жизненными трудностями, а также в русле разработанной С. Мадди ( Maddi, Khoshaba , 1994) концепции «hardiness», или стойкости. Личностные ресурсы адаптации являются факторами, которые повышают устойчивость человека в трудных жизненных ситуациях, облегчают выбор и реализацию им стратегии активного совладания с жизненными трудностями. Адаптированность личности является результирующей от эффективного использования личностью в прошлом механизмов и ресурсов адаптации, которыми она располагает. В случае эффективного совладания сохраняется вера в управляемость жизни.

Выводы

Индивидуально-психологические особенности личности, такие как интернальность – экстернальность, особенности ценностно-смысловой сферы, обобщенное планирование собственной жизни, психологическая зрелость, субъективное вероятностное прогнозирование и субъективное восприятие угрожающих природных явлений, а также переосмысление их в позитивных терминах, являются психологическими ресурсами адаптации к трудным жизненным ситуациям, вызываемым повышенным риском природных катастроф. Их влияние на процесс адаптации может быть прямым и опосредованным. Психологические ресурсы адаптации к условиям повышенного риска природных катастроф, а также ее структурные компоненты имеют гендерную специфику.

Чем более разнообразное и массированное воздействие опасных природных явлений испытывает человек, тем в большем напряжении находятся его адаптационные механизмы. На уровень адаптированности воздействуют: степень интенсивности воздействующих климатогеофизических стрессоров, интенсивность, количество и разнообразие этих стрессоров, длительность подверженности их влиянию. Природные стрессоры оказывают прямое и опосредованное субъектным уровнем психологических ресурсов воздействие.

Механизмы адаптации к повышенной опасности природных бедствий и катастроф определяются не только базовыми характерологическими особенностями, но и «личностным в личности», которое мы обозначили как субъектный уровень адаптации.

Личностные ресурсы играют важную роль в адаптации к жизненным трудностям, вызванным повышенной опасностью природных катастроф. Недостаточность психологических ресурсов повышает риск развития у человека дезадаптации и посттравматического стресса в результате неэффективного взаимодействия с жизненными трудностями различного характера. Вопрос о полном списке и иерархии психологических ресурсов остается открытым.

При напряженности адаптационных механизмов сужается спектр доступных психологических ресурсов адаптации к сложным природным условиям. Одновременно снижаются как роль психологических ресурсов субъектного уровня в адаптационном процессе, так и возможности гибкого реагирования в ситуации. Преобладающими становятся автоматизмы интрапсихической адаптации, которая идет за счет искажения субъективной картины мира и представлений человека о себе, что приводит к дальнейшему нарушению адаптации.

Направление и глубина воздействия природных психотравмирующих факторов на человека зависят не только от силы и степени разрушительности этого воздействия, но и от индивидуально-психологических особенностей личности. Более того, это воздействие формирует динамичный и вариативный комплекс черт, обеспечивающих успешное функционирование механизмов адаптации к жизненным трудностям, следовательно, является не только причиной личностных расстройств, но и ресурсом позитивных личностных изменений и роста. Сами условия повышенного риска природных катастроф целесообразно рассматривать как потенциальный ресурс позитивных личностных изменений и роста.

Психологические ресурсы принадлежат к числу восполняемых и формирующихся в течение жизни человека ресурсов. Эта та переменная в системе взаимоотношений «человек – среда», которая находится во власти самого человека. Психологические ресурсы адаптации, или слагаемые жизнестойкости личности, являются той базовой характеристикой личности, которая опосредует воздействие угрожающих факторов природной среды на сознание и поведение человека. Недостаточность этих ресурсов повышает риск нарушений адаптации.

Полученные данные говорят в пользу того, что адаптацию к экстремальным факторам нужно рассматривать как многоуровневый процесс, начиная с психофизиологического уровня и заканчивая собственно личностным. Изолированное рассмотрение интрапсихической, аллопсихической и психофизиологической адаптации видится непродуктивным, так как все они подчиняются вышестоящему, личностному уровню, по крайней мере, при эффективной адаптации. В норме механизмы интрапсихической и аллопсихической адаптации работают согласованно и подчинены личностному, субъектному уровню (центру) регуляции. Они при этом тесно связаны с рассматриваемыми ресурсами личности и обусловлены ими.

При напряженности адаптационных механизмов иерархическая структура адаптации начинает рассыпаться и перестает функционировать согласованно, взаимосвязи внутри отдельных уровней и между уровнями разрушаются в направлении сверху вниз. В наибольшей степени и в первую очередь при отсутствии физических повреждений страдает личностный контур регуляции. При дезадаптации происходит разрушение структуры самоуправления личности и уровни адаптации начинают включаться автономно и асинхронно, независимо друг от друга и, главное, независимо от личности.

Выбранные нами теоретические модели адаптации, личностного адаптационного потенциала, субъективного вероятностного прогнозирования, посттравматического стресса, совладающего поведения и жизнестойкости обнаружили в процессе исследования высокую объяснительную ценность в отношении исследуемых закономерностей адаптации студентов к жизнедеятельности в условиях повышенной опасности природных катастроф. Соединение в одном исследовании двух диаметрально противоположных теоретических подходов, в частности, использование парадигм здоровья и болезни, посттравматического расстройства и посттравматического роста стало в последнее время тенденцией и в зарубежных подходах к исследованию личности в экстремальных ситуациях. ( Tremblay, Blanchard, Pelletier, Valerand , 2006; Morris, Shakespeare-Finch, Scott , 2007; Jackson , 2007; Chi-Hsiang Hsu, Chih-Chung Su , 2010).

В свете все возрастающего потока информации о природных, экологических катаклизмах ( Мазур, Иванов , 2004) данная проблематика представляется особенно актуальной, и актуальность ее будет только возрастать в связи со все углубляющимся экологическим кризисом, требующим не только научно обоснованного прогнозирования рисков, но и кардинального изменения взаимоотношений человека и природы.

Литература

Александрова Л.А . Психологические ресурсы адаптации личности к условиям повышенного риска природных катастроф: Автореф. дис… канд. психол. наук. М., 2004.

Александровский Ю.А. Пограничные психические расстройства (руководство для врачей). Ростов н/Д.: Феникс, 1997.

Александровский Ю.А., Лобастов О.С., Спивак Л.И., Щукина Б.П . Психогении в экстремальных условиях. М.: Медицина, 1991.

Ананьев Б.Г. Человек как предмет познания. Л.: Изд-во ЛГУ, 1968. С. 70–78.

Анцыферова Л.И . Личность в трудных жизненных условиях: переосмысление, преобразование ситуаций и психологическая защита // Психол. журн. 1994. Т. 15. № 1. С. 3—18.

Березин Ф.Б . Психическая и психофизиологическая адаптация человека. Л.: Наука, 1989.

Березин Ф.Б., Мирошников М.П., Рожанец Р.В . Методика многостороннего исследования личности. М.: Медицина, 1976.

Бернштейн Н.А . Очерки по физиологии движения и физиологии активности. М.: Медицина, 1966.

Бурлачук Л.Ф., Коржова Е.Ю . Психология жизненных ситуаций: Учеб. пособие. М.: Рос. пед. агентство, 1998.

Вернадский В.И . Несколько слов о ноосфере // Успехи современной биологии. 1944. Т. 18. Вып. 2. С. 113–120.

Геофизическая служба СО РАН. Алтае-Саянский филиал ГС СО РАН. Исследования. Электронный ресурс: .

Голд Дж . Психология и география: Основы поведенческой географии. Пер. с англ. М.: Прогресс, 1990.

Гумилев Л.Н. Этногенез и биосфера Земли. Л.: Гидрометеоиздат, 1990.

Дерябо С.Д. Экологическая психология: диагностика экологического сознания. М.: МПСИ, 1999.

Душков Б.А . География и психология: подход к проблемам. М.: Мысль, 1987.

Зайцев В.П . Вариант психологического теста Mini-mult // Психол. журн. 1981. № 3. С. 118–123.

Злобин Б.А . Природные катастрофы на территории Сахалинской области. Южно-Сахалинск: Изд-во СахГУ, 2001.

Китаев-Смык Л.А . Вероятностное прогнозирование и индивидуальные особенности реагирования человека в экстремальных ситуациях // Вероятностное прогнозирование в деятельности человека. М.: Наука, 1977. С. 189–225.

Китаев-Смык Л.А. Психология стресса. М.: Наука, 1983.

Котенева А.В . Психическое состояние и эффективность деятельности. Психическая травматизация у студентов // Мир психологии. 1998. № 2. С. 50–57.

Кроник А.А., Ахмеров Р.А . Каузометрия. М.: Смысл, 2002.

Ксенофонтова Е.Г . Исследование локализации контроля личности – новая версия методики «Уровень субъективного контроля» // Психол. журн. 1999. Т. 20. № 2. С. 103–114.

Лазарус Р. Теория стресса и психофизиологические исследования // Эмоциональный стресс. Л.: Медицина, 1970. С. 178–209.

Леонтьев А.Н. Деятельность. Сознание. Личность. 2-е изд. М.: Политиздат, 1977.

Леонтьев Д.А . Тест смысложизненных ориентаций (СЖО). М.: Смысл, 1992.

Леонтьев Д.А . Личностное в личности: личностный потенциал как основа самодетерминации // Учен. зап. кафедры общей психологии МГУ им. М.В. Ломоносова / Под ред. Б.С. Братуся, Д.А. Леонтьева. М.: Смысл, 2002. Вып. 1. С. 56–65.

Магомед-Эминов М.Ш . Экзистенциальная ситуация уцелевшего // Материалы I Всероссийской научно-практической конференции по экзистенциальной психологии: Материалы сообщений. М.: Смысл, 2001. С. 78–79.

Мазур И.И., Иванов О.П . Опасные природные процессы. М.: Экономика, 2004.

Маклаков А.Г . Личностный адаптационный потенциал: его мобилизация и прогнозирование в экстремальных условиях // Психол. журн. 2001. Т. 22. № 1. С. 16–24.

Мамардашвили М. К . Необходимость себя. М.: Лабиринт, 1996.

Мамардашвили М.К. Психологическая топология пути. М. Пруст «В поисках утраченного времени». СПб.: Русский христианский гуманитарный ин-т, 1997.

Медведев В.И. Устойчивость физиологических и психофизиологических функций человека при действии экстремальных факторов. Л.: Наука, 1982.

Муздыбаев К . Стратегии совладания с жизненными трудностями. Теоретический анализ // Журн. социологии и соц. антропологии. 1998. Т. 1. № 2. Электронный ресурс: :8101/publications/jssa/home.html.

Нартова-Бочавер С.К . Coping behavior в системе понятий психологии личности // Психол. журн. 1997. Т. 18. № 5. С. 20–39.

Небылицын В.Д . Надежность работы оператора в сложной системе управления // Хрестоматия по инженерной психологии. М.: Высшая школа, 1991. С. 238–249.

Реан А.А., Кудашев А.Р., Баранов А.А . Психология адаптации личности. СПб.: Медицинская пресса, 2002.

Решетников М.М., Баранов Ю.А., Мухин А.П., Чермянин С.В . Психофизиологические аспекты состояния, поведения и деятельности пострадавших в очаге стихийного бедствия // Психол. журн. 1989. Т. 10. № 4. С. 125–128.

Сейсмостанция Южно-Сахалинск. Информация о сейсмической активности. Электронный ресурс: .

Собчик Л.Н . МЦВ – Метод цветовых выборов. Модифицированный восьмицветовой тест Люшера. СПб.: Речь, 2001.

Собчик Л.Н . СМИЛ – стандартизированный многофакторный метод исследования личности. СПб.: Речь, 2003.

ССД – Служба срочных донесений ЦОМЭ ГС РАН. Электронный ресурс: .

Тарабрина Н.В . Практикум по психологии посттравматического стресса. СПб.: Питер, 2001.

Уломов В.И . Сейсмогеодинамика и сейсмическое районирование Северной Евразии // Вестник ОГГГГН РАН. 1999. № 1(7) 1999. Электронный ресурс:

Фейгенберг И.М. Порог вероятностного прогноза и его изменение в патологии // Вероятностное прогнозирование в деятельности человека. М.: Наука, 1977. С. 169–188.

Фейгенберг И.М., Иванников В.А. Вероятностное прогнозирование и преднастройка к движениям. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1978.

Франкл В. Человек в поисках смысла. М.: Прогресс, 1990.

Хекхаузен Х. Мотивация и деятельность: В 2 т. М.: Педагогика, 1986. Т. 2. С. 107–136.

Хьелл Л., Зиглер Д . Теории личности. СПб.: Питер, 1997.

Яницкий М.С . Ценностные ориентации личности как динамическая система. Кемерово: Кузбассвузиздат, 2000.

Ясвин А.В . Психология отношения к природе. М.: Смысл, 2000.

Chi-Hsiang Hsu, Chih-Chung Su. Ten years after the 921 Earthquake A report on the posttraumatic growth of Jen-Ai Hospital in Tali, Taiwan // The Australasian Journal of Disaster and Trauma Studies. 2010. Vol. 2. URL: /

Crumbaugh J . Everything to gain. A guidance to self-fulfillment through logoanalysis. Chicago: Nelson-Hall Company, 1973.

Hiley-Young B., Gerrity E.T . Critical Incident Stress Debriefing (CISD): Value and Limitations In Disaster Response // National Center for PTSD Clinical Quarterly. 1994. Spring. Vol. 4. № 2. P. 17–19.

Jackson C.A . Posttraumatic Growth: Is there evidence for changing our practice? // The Australasian Journal of Disaster and Trauma Studies. 2007. Vol. 1. URL: /

Kelly G.A . Psychology of personal constructs.Vol. 1. N.Y.: Norton, 1955.

Lazarus R. S., Folkman S. Stress, Appraisal, and Coping. N.Y.: Springer, 1984. P. 3—30.

Maddi S.R., Khoshaba D.M . Hardiness and Mental Health // Journal of Personality Assessment. 1994. Oct. Vol. 63. № 2. P. 265–274.

McMillen J.C., Smith E.M., Fisher R.H . Perceived benefit and mental health after three types of disaster // Journal of consulting and clinical psychology. 1997. Vol. 65. P. 733–739.

Morris B.A., Shakespeare-Finch J., Scott J.L . Coping Processes and Dimensions of Posttraumatic Growth // The Australasian Journal of Disaster and Trauma Studies. 2007. Vol. 1. URL: /

Nolen-Hoeksema S., Morrow J. A Prospective Study of Depression and Posttraumatic Stress Symptoms after a Natural Disaster The 1989 Loma Prieta Earthquake // Journal of Personality and Social Psychology. 1991. July. Vol. 61. № 1. P. 115–121.

Norris F.H . Epidemiology of Trauma Frequency and Impact of Different Potentially Traumatic Events on Different Demographic Groups // Journal of Consulting and Clinical Psychology. 1992. June. Vol. 60. № 3. P. 409–418.

Norris F.H, Galea S., Friedman M.J., Watson P.J . Methods for disaster mental health research. N.Y.: Guilford Press, 2006.

Norris F.H., Slone L.B. The epidemiology of trauma and PTSD // Handbook of PTSD: science and practice. N.Y.: Guilford Press, 2007. P. 78–98.

Picou J., Steven J . The Exxon Valdez Oil Spill and Chronic Psychological stress // Proceedings of the Exxon Valdez Oil Spill Symposium. American Fishery Society. Bethesda (MD), 1996. P. 879–893.

Taylor A.J.W . Spirituality and Personal Values: Neglected Components of Trauma Treatment // Traumatology. 2001. Vol. 7. № 3. P. 111–119.

Tremblay M.A., Blanchard C.M., Pelletier L.G., Valerand R.J . A Dual Rote in Explaining Health outcomes in natural disaster // Journal of Applied Social Psychology. 2006. Vol. 36. № 6. P. 1502–1522.

Wood J. M., Bootzin R. R., David R., Nolen-Hoeksema S., Jourden F . Effects of the 1989 San Francisco Earthquake on Frequency and Content of Nightmares // Journal of Abnormal Psychology. 1992. May. Vol. 101. № 2. P. 219–224.

Young B.H, Ford J.D., Ruzek J.I., Friedman M.J., Gusman F.D . Disaster Mental Health Services: A Guidebook for Clinicians and Administrators. St. Louis (MO): Department of Veterans Affairs, Employee Education System, National Media Center, 1998.

Личностные ресурсы преодоления затрудненных условий развития [16] Л.А. Александрова, А.А. Лебедева, Д.А. Леонтьев, Е.И. Рассказова

Развитие личности в затрудненных условиях: постановка проблемы

В самое последнее время стал оформляться отчетливый социальный запрос на психологические исследования людей с ограниченными возможностями здоровья (ОВЗ), хотя потребность в этом существовала давно – число людей, которым поставлен диагноз той или иной степени инвалидности, в нашей стране исчисляется миллионами. Проблема слабой интеграции лиц с ограниченными возможностями в социальную жизнь остро встает перед современным обществом. Люди, имеющие инвалидность, находятся в ситуации социальной эксклюзии. Человек с инвалидностью зачастую остается невостребованным как в силу объективных ограничений возможностей здоровья, так и в результате социальной тенденции к избеганию взаимодействия с инвалидами.

Согласно многим исследованиям, даже успешно заканчивающие школы, колледжи и вузы молодые люди с ОВЗ не всегда с успехом устраиваются на работу ( Stodden, Dowrick, Gilmore, Galloway , 2001). Более 75 % глухих и слабослышащих людей бросают учебу или их исключают из средних специальных и высших учебных заведений (см. Boutin , 2008). Проблема становится еще более актуальной, если учесть значительную распространенность ограничения возможностей по здоровью (по разным данным она достигает 15–20 % популяции). В целом, у студентов с ОВЗ ниже академическая успеваемость по сравнению с условно здоровыми студентами, а школьники и студенты с ОВЗ менее готовы к поступлению в колледжи и вузы ( Stodden, Dowrick, Gilmore, Galloway , 2001). Эти данные ставят вопрос о факторах, которые лежат в основе трудностей людей с ОВЗ, и мишенях воздействия, поддержки таких студентов.

К числу факторов, способствующих эффективному трудоустройству молодых специалистов, относят не только ситуативные, социоэкономические и связанные с состоянием физического и психического здоровья, но и психологические факторы. Сами студенты обосновывают свое исключение из вузов не столько трудностями обучения, сколько коммуникативными проблемами, трудностями или невозможностью общения ( Boutin , 2008). Остаются и продолжают обучение студенты, которые уверены в своих способностях (что не всегда совпадает с реальными способностями). Все более распространенной становится точка зрения, что специфические потребности студентов с ОВЗ должны соотноситься с их вовлеченностью, установками, целями, ценностями, в том числе теми, которые сформировались у них до поступления. Тем самым подход к этой проблеме с позиций концепции личностного потенциала оказывается крайне актуальным. Если раньше работа со студентами с ОВЗ осуществлялась преимущественно в контексте специальной или клинической психологии и была в основном сосредоточена на базовом соматическом или неврологическом нарушении и проблеме его коррекции, то теперь на передний план все больше выдвигаются общепсихологические и социально-психологические проблемы, а само нарушение выступает не столько в качестве мишени работы психолога, сколько в качестве ее условия или системы условий; сама же работа, направленная на развитие ресурсов адаптации и самореализации, во многом перестает быть нозоспецифичной.

Это отражается и в терминологии, которая использовалась в этой связи. Долгое время как в русском языке, так и в европейских языках было в ходу слово «инвалид» – калька с латинского термина, означающего «негодный», «непригодный» (прежде всего, имелась в виду непригодность к воинской службе, но не только). Обозначаемые этим термином люди, в отличие от «условно здорового» большинства, действительно не пригодны или плохо пригодны для выполнения ряда социальных функций. Этот термин устоялся на протяжении многих столетий. В ХХ веке постепенный отказ от взгляда на эту проблему через призму патологии в пользу ее рассмотрения с позиций особенностей привел к изменению терминологии, к постепенному (пока еще далеко не полному) выходу из употребления самого слова «инвалид». В англоязычной терминологии оно заменено более мягким понятием «disabled», что означает буквально «лишенный способности к чему-то». Это более мягкий вариант, но тоже выражающий некоторую ущербность. Соответствующее русское понятие (которое вошло в обиход позже) – «лица с ограниченными возможностями здоровья (ОВЗ)». Термин «ОВЗ» не ставит крест на человеке в целом, но, тем не менее, по-прежнему фиксирует определенный изначальный дефицит. Но кто отважится утверждать, что возможности его здоровья неограниченны? Сейчас в англоязычной терминологии все больше в ходу понятие «challenged» (от слова «challenge» – «вызов») – эти люди описываются как сталкивающиеся с вызовом. Вызов – это то, что нам предъявляет какая-то внешняя (по отношению к нашему Я ) ситуация, порой наш собственный организм. Это то, на что можно по-разному реагировать, причем характер реакции однозначно не определяется характером самого вызова.

К факту установленного медицинского диагноза, на основании которого общество диагностирует инвалидность, сам носитель этого диагноза может относиться по-разному. Сто лет тому назад А. Адлером был описан феномен компенсации: люди, которые оказываются в каком-то одном отношении «органически неполноценными», развивают другие функции на более высоком уровне, скажем, у людей с хроническими дисфункциями нижних конечностей руки, как правило, намного сильнее, чем у среднего человека, проблемы со зрением компенсируются повышенной остротой слуха, обоняния и других анализаторов, и так далее ( Adler , 1977). Среди людей, которые оставили значительный след в истории человечества, есть и такие, про которых мы редко вспоминаем, что они относились к категории лиц с ОВЗ: Гомер, Бетховен, адмирал Нельсон, Ф.Д. Рузвельт, М.М. Бахтин, такие психологи как М. Эриксон и Е.Ю. Артемьева. Априори неблагоприятная для индивида ситуация инвалидности, даже врожденной, с точки зрения современных взглядов на психологию личности и на психологию здоровья не может рассматриваться как однозначно детерминирующая проблемы адаптации. А.Н. Леонтьев (2004) отмечал, что одни и те же физические и телесные особенности могут стоять в разном отношении к личности человека, по-разному встраиваться в структуру жизнедеятельности.

В психологии давно, проводя параллель между процессами развития и выздоровления, выстраивали оправданную параллель между здоровьем и зрелостью; вполне очевидно, что ограниченные возможности здоровья одновременно выступают в качестве затрудненных условий развития (ЗУР). Про ограничение возможностей развития было бы говорить некорректно, поскольку ОВЗ не столько ставит границы возможностям развития, сколько требует повышенных усилий и затраты бóльших ресурсов, чем в ситуации обычного, незатрудненного развития. Тем самым ЗУР можно определить как субоптимальное состояние биологических и/или социальных предпосылок личностного развития, требующее существенно повышенных усилий для решения задач развития и предъявляющее в силу этого повышенные требования к личности. Важно подчеркнуть, что речь идет о характеристике именно условий, или предпосылок, развития, но не самого развития. Мы говорим в данном контексте не об отклоняющемся личностном развитии, а о личностном развитии в затрудненных условиях.

Станет ли повышенный уровень требований действительно ограничением возможностей, зависит от двух остальных факторов – от того, насколько среда будет поддерживать развитие и предоставлять необходимые ресурсы, и от того, насколько индивид окажется готов, мотивирован и способен к приложению интенсивных усилий для ответа на вызовы социальной и индивидуальной ситуации развития. Следует отметить, что даже в развитом обществе, исходящем из представления о социальной полноценности лиц с ОВЗ, нормативные требования социальной ситуации развития по отношению к ним ниже, чем по отношению к остальным, что дает им возможность ставить самим себе разную планку притязаний. Они могут либо осознанно принимать позицию инвалида, принимая как должное пониженные ожидания по отношению к ним по сравнению с остальными, пользуясь при этом привилегией экономии усилий. Либо отказываться от этой привилегии, претендуя на отношение, не отличающееся от отношения к остальным, пусть даже ценой затраты усилий, намного превышающих те, которые приходится прилагать для решения тех же задач остальным. Поэтому решающим фактором, определяющим траекторию развития, является, в конечном счете, именно третий фактор – позиция личности по отношению к своей социальной ситуации, а также возможности активного воздействия личности на эту ситуацию, что во многом определяется ресурсами личностного потенциала.

Из этого следует, что в ситуации развития человека с ограниченными возможностями здоровья центральным звеном становится личность, ее развитие, в то время как сама ситуация инвалидности становится условием жизнедеятельности. В таком случае задачи развития личности лиц с ОВЗ и людей без инвалидности (условно здоровых) оказываются принципиально сходными. Различия в этих двух группах заключаются в количестве и качестве трудностей на пути к достижению тех же, в сущности, целей. Если инвалидность приводит к сужению жизненных перспектив, это может привести личность к полному отказу от борьбы, к подчинению болезни. В отдельных случаях встреча с препятствием в виде ограничения возможностей здоровья может становиться ресурсной и провоцировать раскрытие потенциальных возможностей личности, ее сильных сторон.

Ресурсы личности и их взаимодействие в ситуации ограничения возможностей здоровья

В рамках нашего исследования мы предлагаем новую постановку проблемы: лица с ОВЗ рассматриваются под углом зрения не столько их специфики, выделяющей их в особую группу («специальная психология»), сколько общих для всех людей мотивов и задач развития, решение которых у этой категории лиц сопряжено с повышенной трудностью и напряжением. Известно, что далеко не все лица, формально относящиеся к категории инвалидов, готовы и согласны рассматривать самих себя как людей особого сорта, изначально отличающихся от всех остальных. Задачей заявленного исследования является изучение психологических ресурсов совладания с жизненными трудностями и условий позитивного личностного развития у лиц с ОВЗ, которые позволяют им решать жизненные задачи, выходящие за пределы адаптации в традиционном понимании этого термина.

В литературе широко распространены такие понятия, как трудные жизненные ситуации, критические ситуации, стрессовые ситуации, экстремальные ситуации. Встречаются и более индивидуальные термины, такие как эксквизитные ситуации (Э.И. Киршбаум), трансординарные ситуации (М.Ш. Магомед-Эминов). Выбор термина очевидно зависит от основания, по которому данная группа ситуаций выделяется из остальных. В терминологии в той или иной степени смешиваются несколько признаков таких ситуаций: (1) они не относятся к числу обычных, ожидаемых, предсказуемых; (2) они порождают определенный сбой, разрыв в жизнедеятельности индивида, ту или иную «невозможность» ( Василюк , 1984); (3) они создают опасность, угрозу для целостности субъекта, его физического и психологического благополучия, стабильности его жизненного мира и его целей и смыслов; (4) они порождают повышенные требования к функционированию индивида, включая как внешнюю предметно-практическую деятельность, так и познавательные процессы и процессы смысловой динамики («смыслостроительства» по Ф.Е. Василюку (1984) и Д.А. Леонтьеву (1999), «работы личности» по М.Ш. Магомед-Эминову (2009)), предъявляя ему своеобразное «мобилизационное предписание». Понятия «стрессовая ситуация» и «трудная ситуация» подчеркивают именно этот аспект: повышенные требования, предъявляемые к функционированию индивида, необходимость для него затрачивать дополнительные ресурсы на ее преодоление либо, по меньшей мере, приспособление к ней. Такая ситуация может приобретать затяжной характер, а результаты этих затрат не всегда бывают успешными, то есть не всегда позволяют избежать неблагоприятных для субъекта изменений в его жизни.

Под понятием «ресурсы» мы будем понимать те индивидуальные особенности, в зависимости от которых задачи мобилизации, адаптации к стрессовой ситуации, ее преодоления и предотвращения неблагоприятных последствий решаются легче или, напротив, труднее (при их дефиците). При этом различаются специфические, узконаправленные ресурсы, имеющие значение лишь для определенного класса стрессовых ситуаций, и универсальные метаресурсы, обладание которыми дает выигрыш в самых разнообразных стрессовых ситуациях; мы будем рассматривать преимущественно последние. Можно различать по меньшей мере три их наиболее глобальных класса: физиологические ресурсы (например, общее состояние здоровья или тип нервной системы, от которого зависит физиологическая «цена» адаптации к стрессу), психологические ресурсы (особенности личности, характера, способностей, психических процессов) и социальные ресурсы, обнаруживающиеся во взаимодействии с другими людьми (в частности, социальная поддержка).

В свою очередь, в числе психологических ресурсов можно выделить следующие их разновидности ( Леонтьев Д.А ., 2010):

1.  Психологические ресурсы устойчивости . К ним мы относим, прежде всего, ценностно-смысловые ресурсы, наличие которых дает субъекту чувство опоры и уверенности в себе, устойчивую самооценку и внутреннее право на активность и принятие решений. К основным переменным этой группы, по нашим данным, относятся, в частности, удовлетворенность жизнью, осмысленность жизни, чувство связности (А. Антоновский), субъективная витальность как диспозиция (Р. Райан, К. Фредерик), самоотношение, оптимизм, а также базовые убеждения (Р. Янофф-Бульман).

Отличительной особенностью этой группы ресурсов является то, что они одновременно выступают в двух ипостасях: являются и независимыми, и зависимыми переменными, а также следствием определенной динамики жизненной ситуации, отражающей меру благополучия и общее качество жизни личности, – с одной стороны, и факторами, значимо влияющими на дальнейшую успешность и эффективность жизнедеятельности – с другой, что подтверждено многочисленными исследованиями.

2.  Психологические ресурсы саморегуляции . К ним мы относим психологические переменные, отражающие устойчивые стратегии саморегуляции как способы построения динамического взаимодействия с обстоятельствами жизни, выбранные из ряда альтернативных стратегий, например: мера субъективного контроля над ними или зависимости от них, устойчивые ожидания положительных или отрицательных исходов событий, стратегии взаимодействия со сложностью и неопределенностью, гибкость или ригидность целеполагания, характеристики связи усилий с результатами деятельности и др. В числе релевантных переменных можно назвать каузальные ориентации (Э. Деси, Р. Райан), локус контроля (Дж. Роттер), ориентация на действие/состояние (Ю. Куль), самоэффективность (А. Бандура), толерантность к неопределенности, склонность к риску, поленезависимость, рефлексивность, и др.

Некоторые психологические переменные, такие как оптимизм (Ч. Карвер, М. Шейер, М. Селигман) или жизнестойкость (С. Мадди), проявляют себя одновременно и как ресурсы устойчивости, снижая общую меру уязвимости субъекта для стрессовых ситуаций, и как ресурсы саморегуляции, определяя характер конкретных решений, принимаемых субъектом в процессе взаимодействия с обстоятельствами его жизни.

3.  Мотивационные ресурсы , отражающие энергетическое обеспечение действий индивида по преодолению стрессовой ситуации. К ним, в частности, относятся жизненные цели и воспринимаемые возможности, а также смыслы и ценности.

4.  Инструментальные ресурсы . К ним относятся выученные (приобретенные) инструментальные навыки и компетенции, например, навыки и стереотипы организации операциональной стороны деятельности, а также стереотипные тактики реагирования на те или иные ситуации (в том числе психологические защиты, или механизмы совладания в узком смысле слова). Принято говорить о стратегиях совладания, но по нашим данным складывается впечатление скорее о вторичной, инструментальной, или тактической, роли этих переменных, чем об их стратегическом характере.

Ресурсы устойчивости образуют наиболее надежную защиту от неблагоприятных обстоятельств жизни. С другой стороны, они во многом блокируют использование более гибких ресурсов саморегуляции. Ресурсы саморегуляции в ситуации стресса тем самым во многом компенсируют дефицит ресурсов устойчивости даже в наиболее экстремальных жизненных обстоятельствах. Эта группа ресурсов, в отличие от остальных, основана во многом на переструктурировании системных связей во взаимодействиях с миром, и благодаря этому способна превращать в достоинства даже то, что на первый взгляд выглядит очевидным минусом, например, отчаяние, пессимизм и недоверие, травму и другие жизненные обстоятельства, резко ограничивающие возможности субъекта. Это мобилизует его на изменение структуры и компенсаторное повышение качества саморегуляции своей жизнедеятельности.

Предложенная схема позволяет по-новому взглянуть на соотношение факторов, от которых зависит способность личности сопротивляться жизненным невзгодам.

В соответствии со спецификой психотравмирующей ситуации людей с ОВЗ мы предполагаем, что ресурсы устойчивости у них находятся на более низком уровне, чем у их условно здоровых сверстников. Мотивационные ресурсы могут актуализироваться, в частности, путем изменения своей позиции по отношению к инвалидности. Одним из его вариантов может быть изменение позиции жертвы (инвалида) на позицию субъекта, способного помогать другим. Такое изменение влечет за собой психотерапевтический эффект смены угла зрения на проблему.

В числе инструментальных ресурсов особенно важны ресурсы социальной поддержки, которые могут носить разный характер в зависимости от задачи совладания. В ситуации, когда личности требуется сохранить психологическую гармонию в условиях психотравмирующей данности, обращение за поддержкой к близким является первоочередным шагом, дающим действительный эффект. Однако немаловажно, что порой эта поддержка приобретает формы гиперопеки, препятствующей личностным изменениям. Особенно это значимо в ситуации инвалидности, так как влияние со стороны родителей и ответная благодарность со стороны детей с ОВЗ зачастую провоцируют созависимость обеих сторон и, как следствие, невозможность разрушить жесткие внутрисемейные правила.

В ситуации повышенных требований к функционированию личности человека с ОВЗ, например, в условиях инклюзивного образования (образования «на равных»), становятся актуальными те ресурсы, которые он может задействовать, принимая жизненный вызов.

Эти положения опираются на имеющиеся данные, касающиеся вклада различных категорий ресурсов в успешность и качество жизни лиц с ОВЗ. Так, в эмпирических исследованиях было показано, что самодетерминация (понимаемая как способность к самостоятельному и автономному выбору в жизни) положительно коррелирует с успешностью молодых людей с ОВЗ в жизни ( Bremer, Kachgal, Schoeller , 2003). По некоторым данным, успешности молодых людей с ОВЗ в жизни и работе способствует высокая самооценка ( Hayward, Schmidt-Davis , 2003). Аналогичные результаты были получены в исследовании молодых людей со зрительными нарушениями: в исследовании Макдонелла и Краддена ( McDonnall, Crudden , 2009) успешное устройство на работу студентов предсказывалось на основе опыта предыдущей работы, академической успеваемости, использования специальных средств обучения и локуса контроля. Интересно, что, по данным этой работы, уровень самооценки и отношения с консультантом не влияли на трудоустроенность студентов. По другим данным, высокая самооценка способствует у слабовидящих и слепых развитию чувства независимости ( Beach, Robinet , 1995). По всей видимости, чувство безнадежности, в противоположность оптимизму и осмысленности жизни, характерно для многих людей с ОВЗ ( Miller , 2000), что требует разработки специальных программ реабилитации.

Представления о важной роли самодетерминации при ОВЗ легли в основу серии исследований М. Вемайера и соавт. ( Wehmeyer, Garner , 2003). В своей модели самодетерминации М. Вемайер рассматривает два ее источника: среда и опыт дают возможности для саморегуляции, тогда как обучение и развитие обеспечивают способность к самодетерминированному поведению. Наряду с поддержкой, эти источники определяют развитие автономии, саморегуляции, самореализации и, через них, самодетерминации. Он показал, что самодетерминация, автономия и удовлетворенность жизнью связаны с условиями жизни (например, они выше в принимающем обществе-коммуне, чем при самостоятельном проживании лиц с ОВЗ), но не столь связана с выраженностью нарушений. Так, даже наличие выраженных интеллектуальных нарушений не было непреодолимой преградой для формирования самодетерминации при ОВЗ.

Закономерен вопрос о возможностях развития самодетерминации и психологических ресурсов у студентов с ОВЗ. В целом, у молодых людей с ОВЗ, например, при зрительных нарушениях ( Robinson, Lieberman , 2004), меньше возможностей для самодетерминированного поведения и для развития такого поведения. Обучение студентов автономному выбору и принятию решения может рассматриваться как одна из важнейших стратегий социальной поддержки и способствует успешному выходу студента с ОВЗ во взрослую жизнь ( Hughes, Bogseon, Jin-Ho et al., 1997).

Социальная поддержка рассматривается как один из важнейших факторов, препятствующих развитию физических и психических нарушений в стрессовых ситуациях ( Cohen, McKay , 1984). Студенты с ОВЗ нередко испытывают изоляцию в коллективе сверстников (см. Boutin , 2008). В исследованиях людей с ОВЗ было показано, что социальная поддержка способствует у них принятию своих особенностей ( Li, Moore , 1998). При этом субъективно воспринимаемая социальная дискриминация негативно сказывается на разных областях жизни людей, тогда как социальная интеграция значительно улучшает их качество жизни. У слабовидящих и незрячих социальная поддержка сильно (r=0,60) положительно коррелирует с чувством надежды на лучшее ( Goodwyn, Carter , 2009), причем эта закономерность сохраняется для различных областей получения поддержки (членов семьи, близких, значимых других). Глухие и слабослышащие студенты первых курсов чаще остаются учиться в вузе, если удовлетворены качеством своего общения ( Stinson, Scherer, Walter , 1987). Интересно, что в одном из исследований было установлено, что социальные отношения слабослышащих нередко хуже, чем социальные отношения полностью глухих людей ( Fellinger, Holzinger, Gerich, Goldberg , 2007). Качество жизни детей с детским церебральным параличом связано с особенностями их детско-родительских отношений ( Wiley, Renk , 2007). Среди их психологических проблем ключевыми являлись трудности общения со сверстниками ( Parkes, White-Koning, Dickinson et al., 2008). Трудности в получении социальной поддержки тесно связаны с самоэффективностью: так, для людей с детским церебральным параличом необходимость сопровождения и обращения за помощью была сопряжена со снижением самоэффективности, тогда как возможность механического, инструментального сопровождения (использование техники) – с повышением самоэффективности ( Becker, Schaller , 1995). Эти данные хорошо иллюстрируют тот факт, что обращение за помощью и получение поддержки от других людей нередко связаны с дистрессом для людей с ОВЗ.

Вопрос о важности социальной поддержки сопряжен с трудностями учета как ее количественной (размер социальной сети), так и качественной стороны (удовлетворенность поддержкой). В исследовании количества и качества социальной поддержки у подростков со зрительными нарушениями ( Kef , 2002) было показано, что хотя у этих испытуемых более узкие социальные сети, чем в контрольной группе, они получают основную поддержку от семьи и друзей и удовлетворены ее качеством. Именно эта поддержка дает им силы преодолевать трудности и мотивацию к активному включению в социум. Без поддержки близких инвалиды более склонны самоизолироваться. Ресурс социальной поддержки является жизненно важным для них.

Теоретической основой работы выступает модель личностного потенциала (ЛП) как системной организации индивидуально-психологических особенностей личности, которая лежит в основе способности личности исходить из устойчивых внутренних критериев и ориентиров в своей жизнедеятельности и сохранять стабильность смысловых ориентаций и эффективность деятельности на фоне давлений и изменяющихся внешних условий (Д.А. Леонтьев). Исходя из идеи о том, что факторы личностного потенциала опосредуют влияние стрессогенных и травматических ситуаций на здоровье и психологическое благополучие, мы поставили цель сравнить их структуру и функционирование у студентов с ОВЗ и условно здоровых студентов, обучающихся на факультете информационных технологий МГППУ и в социально-педагогическом колледже при МГППУ [17] .

Мы ставили перед собой следующие задачи :

Выявить особенности личностного потенциала и взаимосвязей его компонентов у условно здоровых студентов и студентов с ОВЗ.

Наметить направления последующей работы по психологическому сопровождению инклюзивного образования в МГППУ.

Детализировать представления о личностном потенциале и его составляющих на выборке студентов с ОВЗ.

Мы ожидали найти существенные различия по исследуемым показателям между условно здоровыми студентами и студентами с ОВЗ, обусловленные дефицитарностью личностных ресурсов и стратегий совладания с жизненными трудностями, возникающей как следствие (или сопровождение) физической инвалидности, которая ограничивает возможности и подчас затрудняет познавательную деятельность студентов с ОВЗ.

Методики, выборки и организация исследований

В исследовании участвовали совместно обучающиеся студенты с ограниченными возможностями здоровья и условно здоровые студенты (не имеющих инвалидности): (1) факультета информационных технологий МГППУ и (2) студенты социально-педагогического колледжа при МГППУ. Данные образовательные учреждения во многом различаются. Первое различие касается уровня профессионального образования и сложности программы обучения (университет и колледж). Второе связано с подходом профессорско-преподавательского состава к учащимся, особенностью межличностной коммуникации в системе «преподаватель – учащийся»: ситуация взаимодействия на факультете информационных технологий в целом типична для высшего профессионального образования, ситуация взаимодействия в колледже ближе к условиям старших классов общеобразовательной школы. Третье: в социально-педагогическом колледже психологическая служба и система психолого-педагогической поддержки существуют и работают давно, а на факультете организованы лишь недавно. Четвертое: различия обусловлены профилем данных образовательных учреждений и содержанием учебных программ и учебно-производственных практик: факультет информационных технологий готовит специалистов в области компьютерных технологий (система «человек – техника»), а социально-педагогический колледж – в основном, специалистов, работающих с людьми (система «человек – человек»). Отчасти указанные различия нашли отражение в представленных ниже данных.

На первом этапе исследования (2009 год) выборка студентов с ОВЗ составила 30 человек (18 студентов университета и 12 студентов колледжа, из них 10 девушек и 20 юношей, средний возраст 20±1,8 лет). Выборка условно здоровых (УЗ) студентов составила 53 человека (39 студентов университета и 14 студентов колледжа, из них 25 девушек и 28 юношей, средний возраст 18,3±1,9 лет). Таким образом, на первом этапе в исследовании приняло участие 83 студента.

В исследовании была использована следующая батарея психодиагностических методик:

1. Шкала удовлетворенности жизнью (ШУДЖ) ( Diener, Emmons, Larsen, Griffin , 1985) в адаптации Д.А. Леонтьева и Е.Н. Осина.

2. Шкала субъективной витальности как диспозиции (СВ-Д) ( Ryan, Frederick , 1997) в адаптации Л.А. Александровой, Д.А. Леонтьева.

3. Тест смысложизненных ориентаций (СЖО – Леонтьев , 1992).

4. Опросник социальной поддержки (SSQ – Sarason, Sarason, Peirce , 1990), перевод Е.И. Рассказовой. Методика включает 12 пунктов и направлена на измерение числа социальных контактов, поддерживаемых человеком, и степень удовлетворенности этими социальными контактами.

5. Тест жизнестойкости ( Maddi, Khoshaba , 2001; Леонтьев, Рассказова , 2006).

6. Опросник толерантности к неопределенности ( McLain , 1993; Луковицкая , 1998).

7. Опросник копинг-стратегий ( Lasarus, Folkman , 1984) в адаптации Л.И. Вассермана ( Вассерман, Абабков, Трифонова , 2010).

8. Авторская анкета, направленная на выявление в личном опыте испытуемых психотравмирующих событий. В анкете задавались следующие вопросы:

• попадали ли в прошлом в серьезную аварию;

• ставился ли диагноз тяжелой и неизлечимой болезни;

• переживали ли внезапную утрату;

• сталкивались ли с угрозой серьезного ранения или смерти;

• были ли свидетелем того, как подобные события переживал кто-то еще;

• было ли в жизни что-то еще, что переживалось очень сильно, но о чем не хотелось бы говорить.

Полученные баллы суммировались.

9. Опросник посттравматического роста (ПТР) ( Calhoun, Tedeschi , 2006) в адаптации М.Ш. Магомед-Эминова ( Магомед-Эминов , 2008).

На втором этапе исследования (2010 год) выборка студентов с ОВЗ составила 58 человек (36 студентов университета и 22 студентов колледжа, из них 19 девушек и 39 юношей, средний возраст 19,9±1,5 лет). Выборка условно здоровых (УЗ) студентов составила 93 человека (46 студентов университета и 47 студентов колледжа, из них 50 девушек и 43 юношей, средний возраст 19,1±1,9 лет). Таким образом, на втором этапе в исследовании приняло участие 151 человек.

На этом этапе была использована следующая батарея психодиагностических методик:

1. Шкала удовлетворенности жизнью (SWLS – Diener, Emmons, Larsen, Griffin , 1985) в адаптации Д.А. Леонтьева и Е.Н. Осина.

2. Шкала субъективной витальности как диспозиции и как состояния ( Ryan, Frederick , 1997) в адаптации Л.А. Александровой, Д.А. Леонтьева.

3. Тест смысложизненных ориентаций (СЖО – Леонтьев , 1992).

4. Тест жизнестойкости ( Maddi, Khoshaba , 2001; Леонтьев, Рассказова , 2006).

5. Опросник толерантности к неопределенности ( McLain , 1993; Луковицкая , 1998).

6. Опросник посттравматического роста (ПТР) ( Calhoun, Tedeschi , 2006) в адаптации М.Ш. Магомед-Эминова (2008).

7. Опросник копинг-стратегий COPE ( Carver, Scheier, Weintraub , 1989) в адаптации Т.О. Гордеевой, Е.Н. Осина, Е.И. Рассказовой и др. (2010).

8. Анкета, направленная на выявление в личном опыте испытуемых психотравмирующих событий.

9. Шкала общей самоэффективности (ШОС) в русскоязычной адаптации ( Шварцер, Ерусалем, Ромек , 1996). Измеряет самоэффективность как генерализованное убеждение индивида в его способности достигать целей в различных ситуациях.

10. Опросник «Контроль за действием» (HAKEMP) ( Kuhl , 1990) в адаптации Васильева и др. (в печати). Ориентация на действие или на состояние измеряется как биполярный конструкт применительно к ситуациям неудач, планирования и реализации деятельности. Опросник имеет три шкалы: ориентация на действие/состояние при планировании, ориентация на действие/состояние при неудаче, ориентация на действие/состояние при реализации.

11. Методика оценки осознанного присутствия (МООП) – русскоязычная адаптация (Д.А. Леонтьев) методики (MAAS – mindful attention awareness scale – Brown, Ryan , 2003), измеряющей такую своеобразную переменную как mindfulness – склонность индивида осознавать свои действия в противовес выполнению их «на автомате» с отвлечением и рассеянием внимания.

12. Анкета, направленная на выявление значимых целей испытуемых. В анкете задавался вопрос «Чего бы вы хотели добиться в жизни?». Допускалось отмечать несколько вариантов ответов, а также был предусмотрен пункт для самостоятельного заполнения «другое». Испытуемому предлагался следующий перечень целей: экономическая самостоятельность, высокий общественный статус, интересные знакомства, возможность посмотреть мир, свобода, высокий профессионализм, самосовершенствование, творческая самореализация, счастливая семья, душевная гармония, общественное признание, материальное благополучие. Полученные баллы суммировались.

Частично выборка второго этапа пересекалась с выборкой первого, что дало нам возможность рассматривать часть данных как ретест с интервалом в год. В выборку ретеста вошло 40 человек, участвовавших в исследовании и на первом, и на втором этапах: 17 человек с ОВЗ (6 студентов колледжа и 11 студентов университета, из них 7 девушек, 10 юношей, средний возраст 19,0±1,4 лет) и 23 условно здоровых студента (10 студентов колледжа и 13 студентов университета, из них 15 девушек, 9 юношей, средний возраст 17,6±1,7 лет). По возрастному составу выборки почти не различались, охватывая узкий интервал от 16–17 (колледж) или 17–18 (университет) до 23–24 лет во всех группах. Единственное различие касается выборки ретеста: УЗ студенты в этой выборке несколько младше студентов с ОВЗ. В данном случае нашей задачей было проследить интраиндивидуальную динамику в подгруппах, не сравнивая их друг с другом, поэтому мы анализировали данную выборку без учета фактора возраста. Распределение учащихся по полу, напротив, сильно различается в разных подвыборках, причем в 2009 и 2010 г. оно давало очень схожую картину. В частности, среди студентов университета юношей больше, чем девушек, причем их преобладание особенно выражено в подгруппе с ОВЗ (до 75 %). Среди условно здоровых учащихся колледжа заметно преобладают девушки, а в группе учащихся колледжа с ОВЗ юношей больше, но незначительно. В связи с этим при анализе данных 2010 г. мы старались контролировать влияние пола на полученные результаты. Контроль по полу по данным 2009 г. и выборке ретеста оказался невозможен в силу небольших размеров выборок.

Обработка и анализ данных

При обработке данных мы ставили перед собой следующие эмпирические задачи.

Выявление различий субъективного благополучия и личностного потенциала у студентов с ограниченными возможностями здоровья (ОВЗ) и условно здоровых студентов (УЗ) с учетом возможных медиаторов, опосредствующих эти различия.

Влияние группы (наличие/отсутствие ОВЗ) на субъективное благополучие и личностный потенциал может быть непосредственным, а может изменяться в зависимости от различных медиаторов: например, от пола, возраста студентов, от того, учится ли студент в университете или колледже. Действительно, в университете и колледже может различаться система социальной поддержки, требования к студентам с ОВЗ и остальным. Различаются и система отбора в эти учебные заведения, и то, как студенты воспринимают свои жизненные перспективы. Юноши и девушки могут по-разному переживать ограничение возможностей здоровья и использовать разные стратегии преодоления трудностей. Соответственно, нашей первой задачей было выявление влияния группы (наличие/отсутствие ОВЗ) в зависимости от места учебы студентов (университет/колледж) и пола (мужской/женский). В наши задачи не входило выявление влияния места учебы и пола и их взаимодействия независимо от группы (УЗ студенты и студенты с ОВЗ), поэтому мы проводили два двухфакторных дисперсионных анализа (дизайн 2×2) по всем переменным личностного потенциала. В первом случае независимыми переменными были группа (наличие/отсутствие ОВЗ) и место учебы (университет/колледж). Во втором случае независимыми переменными были группа (наличие/отсутствие ОВЗ) и пол (мужчины/женщины).

По результатам пилотажного исследования 2009 г. распределение студентов разного пола с ОВЗ и УЗ было таково, что в некоторых сравниваемых группах число испытуемых было менее или немногим более 10 человек. В связи с низкой репрезентативностью такого анализа, по данным 2009 г. был проведен только дисперсионный анализ с независимыми переменными «группа» и «место учебы».

Выявление динамики субъективного благополучия и личностного потенциала в 2009–2010 гг. проводилось при помощи сопоставительного анализа результатов, полученных при помощи t-критерия Стьюдента для связанных выборок и критерия Вилкоксона ( Корнеев, Кричевец , 2011).

При обработке данных использовались программы StatSoft Statistica 8.0. и SPSS 17.0.

Результаты

Дисперсионный анализ влияния ОВЗ и места учебы на личностный потенциал (пилотажное исследование 2009 г.). На первом этапе обработки данных мы проверяли гипотезу о том, что данные студентов колледжа и университета значимо не различаются и, следовательно, их можно анализировать в рамках единой выборки. По данным 2009 г. результаты, выявленные при помощи t-критерия Стьюдента и критерия Манна – Уитни, оказались согласованы между собой ( Корнеев, Кричевец , 2011) и указывали на значимые различия УЗ студентов колледжа и университета по целой серии показателей (в первую очередь показателям здоровья, жизнестойкости и планирования). Студенты колледжа и университета с ОВЗ не различались по измеряемым показателям.

В связи с этим мы отказались от объединения выборок и использовали в дальнейшем двухфакторный дисперсионный анализ с двумя независимыми переменными: группа (УЗ/ОВЗ) и университет/колледж. По критерию Ливиня дисперсии в сравниваемых группах однородны по всем переменным. В таблице 1 представлены результаты дисперсионного анализа, достигшие уровня тенденции (ρ≤0,1) или уровня значимости 0,05 и выше.

Удовлетворенность жизнью у лиц с ОВЗ значимо ниже удовлетворенности жизнью у УЗ студентов, как в колледже, так и в университете (ρ≤0,05). В группе УЗ осмысленность жизни и общая жизнестойкость, в особенности компоненты вовлеченности и контроля, на уровне тенденции выше, чем в группе с ОВЗ (ρ≤0,1). У студентов университета все субшкалы жизнестойкости значимо выше, чем у студентов колледжа (ρ≤0,05). Толерантность к неопределенности значимо ниже у студентов с ОВЗ по сравнению с УЗ студентами (ρ≤0,01).

В основном, группа и место обучения существенно не влияют на стратегии совладания, тем не менее, есть и некоторые особенности. По показателю планирования студенты университета опережают студентов колледжа (ρ≤0,05), независимо от наличия или отсутствия ограничений по здоровью. Ни место учебы, ни группа не влияют значимо на уровень позитивной переоценки, однако отмечается значимое взаимодействие этих факторов. У УЗ студентов показатели позитивной переоценки практически не различаются, независимо от того, обучаются ли они в университете или в колледже, тогда как у студентов с ОВЗ различия существенны: у студентов с ОВЗ, обучающихся в колледже, позитивная переоценка ниже, чем у студентов с ОВЗ, обучающихся в университете.

Таблица 1

Результаты дисперсионного анализа влияния фактора ограниченных возможностей здоровья и фактического места учебы на исследуемые переменные (2009 г.)

Примечание : T – ρ≤0,1; * – ρ≤0,05; ** – ρ≤0,01.

Наконец, по опроснику посттравматического роста (ПТР) влияние на уровне тенденции выявляется лишь по шкале «Отношение к другим». Во-первых, у студентов с ОВЗ, по сравнению с УЗ студентами, на уровне тенденции выше посттравматический рост отношения к другим. Во-вторых, у студентов колледжа, по сравнению со студентами университета, посттравматический рост отношения к другим на уровне тенденции выше. Показатели ситуативной и диспозиционной витальности, конфронтации, дистанцирования, самоконтроля, социальной поддержки, принятия ответственности, избегания, общий балл посттравматического роста, остальных субшкал ПТР в сравниваемых группах не различаются.

Дисперсионный анализ влияния ОВЗ и места учебы на личностный потенциал (основное исследование 2010 г.). По данным 2010 г. сравнение студентов университета и колледжа при помощи t-критерия Стьюдента и критерия Манна – Уитни также дало согласованные результаты. В группе студентов с ОВЗ из колледжа, по сравнению со студентами университета, значимо выше оказались балл по субшкале «Отношение к другим» шкалы посттравматического роста и показатель планирования (ρ≤0,05). В группе УЗ студентов из колледжа, по сравнению с университетом, значимо выше оказались баллы по нескольким субшкалам шкалы посттравматического роста (ρ≤0,05) и балл по субшкале «Концентрации на эмоциях» методики COPE (ρ≤0,05). Как и в 2009 г., в связи с различиями между группами, мы отказались от объединения выборок и использовали в дальнейшем двухфакторный дисперсионный анализ с двумя независимыми переменными: группа (УЗ и ОВЗ) и университет/колледж. По критерию Ливиня, дисперсии в сравниваемых группах однородны по всем показателям, кроме суммарного балла по анкете «Цели в жизни», а также субшкал «Активное совладание», «Юмор» и «Сдерживание» методики COPE (ρ≤0,05) (из-за ограничений объема мы позволили себе не приводить здесь громоздкие таблицы этих показателей). В этих случаях мы сопоставляли результаты дисперсионного анализа с результатами непараметрического сравнения групп по критерию Манна – Уитни. В таблице 2 можно увидеть результаты дисперсионного анализа, достигшие уровня тенденции (ρ≤0,1) или уровня значимости 0,05.

Таблица 2

Результаты дисперсионного анализа влияния фактора ограниченных возможностей здоровья и фактического места учебы на исследуемые переменные (2010 г.)

Примечание : T – ρ≤0,1; * – ρ≤0,05; ** – ρ≤0,01.

УЗ студенты колледжа и университета отмечают на уровне тенденции больше целей в жизни по сравнению со студентами с ОВЗ (F=3,38, ρ≤0,1).

Наличие ограничений по здоровью и место учебы независимо друг от друга значимо влияют на удовлетворенность жизнью: в целом, удовлетворенность жизнью выше у студентов университета по сравнению со студентами колледжа (F=4,05, ρ≤0,05), а УЗ студенты более удовлетворены жизнью, чем студенты с ОВЗ (F=5,41, ρ≤0,05). Такой же паттерн, хотя и не достигающий уровня значимости (ρ≤0,1–0,15), демонстрируют показатели общей жизнестойкости, вовлеченности и принятия риска: у УЗ студентов жизнестойкость, вовлеченность и принятие риска несколько выше, чем у студентов с ОВЗ, тогда как в университете жизнестойкость, вовлеченность и принятие риска несколько выше, чем в колледже.

Несмотря на то, что ни группа, ни место учебы по отдельности не влияют значимо на показатель осознанного присутствия, отмечается значимое взаимодействие между этими переменными (F=5,21, ρ≤0,05). Как видно по рисунку, в университете уровень осознанного присутствия у УЗ студентов практически не различается в обеих подгруппах, тогда как у студентов с ОВЗ в университете он выше, а в колледже, наоборот, ниже, чем у УЗ студентов.

Независимо от группы показатели посттравматического роста, а также субшкал шкалы ПТР «Отношение к другим», «Сила личности», «Духовные изменения» выше у студентов колледжа по сравнению со студентами университета (ρ≤0,05). Помимо этого, показатель отношения к другим шкалы ПТР у студентов с ОВЗ на уровне тенденции выше, чем у УЗ студентов (F=3,16, ρ≤0,1).

Показатели по шкале «Позитивное переформулирование» методики COPE на уровне тенденции выше в группе условно здоровых по сравнению со студентами с ОВЗ (F=3,08, ρ≤0,1). Студенты с ОВЗ по сравнению с УЗ студентами на уровне тенденции реже используют в трудных ситуациях позитивное переформулирование (F=3,08, ρ≤0,1) и принятие (F=3,36, ρ≤0,1), на уровне тенденции чаще – планирование (F=2,86, ρ≤0,1) и значимо чаще – мысленный уход от проблемы (F=4,63, ρ≤0,05).

Студенты колледжа, по сравнению со студентами университета, значимо чаще концентрируются на эмоциях (F=5,02, ρ≤0,05) и значимо реже используют юмор (F=5,60, ρ≤0,05) для совладания с трудными жизненными ситуациями.

Показатель самоэффективности на уровне тенденции выше у УЗ студентов, по сравнению со студентами с ОВЗ (F=3,55, ρ≤0,1).

Показатели ситуативной и диспозиционной витальности, СЖО, толерантности к неопределенности, общего количества травматических событий, субшкалы ценности жизни шкалы ПТР, поиска инструментальной поддержки, отрицания, активного совладания, обращения к религии, поведенческого ухода, использования эмоциональной социальной поддержки, использования успокоительных, подавления конкурирующей деятельности, шкалы ориентации на действие/состояние не различаются в сравниваемых группах.

Дисперсионный анализ влияния ОВЗ и пола на личностный потенциал (основное исследование 2010 г.). Как и в предыдущем случае, на первом этапе мы сравнивали юношей и девушек в группах с ОВЗ и УЗ по всем переменным личностного потенциала. Нашей целью было ответить на вопрос, может ли пол выступать в качестве медиатора, опосредствующего влияние группы на личностный потенциал, или мы можем объединить юношей и девушек и анализировать единую выборку. Результаты, полученные при помощи t-критерия Стьюдента и U-критерия Манна – Уитни, были согласованы между собой. В группе студентов с ОВЗ у юношей, по сравнению с девушками, значимо ниже баллы по шкале «Отношение к другим» посттравматического роста (ρ≤0,05). В группе УЗ студентов у юношей, по сравнению с девушками, значимо выше толерантность к неопределенности (ρ≤0,05), юмор как стратегия совладания со стрессом (ρ≤0,05), ориентация на действие при неудаче (ρ≤0,01), но ниже баллы по шкалам «Мысленный уход» от проблемы (ρ≤0,05), «Концентрация на эмоциях» (ρ≤0,01), «Использование эмоциональной социальной поддержки» (ρ≤0,05) и «Использование инструментальной социальной поддержки» (ρ≤0,05). Итак, мы выявили существенные гендерные различия по измеряемым переменным, особенно выраженные в группе УЗ студентов. В связи с этим мы проводили двухфакторный дисперсионный анализ по всем переменным по дизайну 2×2 (независимые переменные: «Группа» и «Пол»).

По критерию Ливиня, дисперсии в сравниваемых группах однородны по всем показателям, кроме методики оценки осознанного присутствия и шкалы «Активное совладание» методики COPE (ρ≤0,05). В этих случаях мы сопоставляли результаты дисперсионного анализа с результатами непараметрического сравнения групп по критерию Манна – Уитни. Результаты дисперсионного анализа представлены в таблице 3.

Независимо от пола студенты с ОВЗ по сравнению с УЗ студентами менее удовлетворены жизнью, у них на уровне тенденции меньше целей в жизни и ниже вовлеченность. На уровне тенденции чаще студенты с ОВЗ говорят о посттравматическом росте, выражающемся в изменении отношения к другим людям. Что касается способов совладания, студенты с ОВЗ, по сравнению с УЗ студентами, чаще используют стратегию мысленного ухода от проблемы, у них на уровне тенденции выше планирование, но ниже самоэффективность. В целом этот паттерн особенностей соответствует описанным выше результатам предыдущего дисперсионного анализа. Можно говорить о том, что эти особенности студентов с ОВЗ устойчивы и не зависят ни от пола, ни от места учебы.

Таблица 3 Результаты дисперсионного анализа влияния фактора ограниченных возможностей здоровья и фактического места учебы на исследуемые переменные (2010 г.)

Примечание : T – ρ≤0,1; * – ρ≤0,05; ** – ρ≤0,01.

Особый интерес для нас представляют случаи значимого взаимодействия между группой и полом студентов, поскольку они позволяют предполагать, что наличие ОВЗ у студентов разного пола по-разному влияет на личностный потенциал. Несмотря на то, что в большинстве случаев влияние взаимодействия не достигло уровня значимости, мы сочли интересным обсудить также влияние на уровне тенденции.

Выявлено значимое влияние взаимодействия группы и пола на следующие переменные: «Отношение к другим» посттравматического роста, «Концентрация на эмоциях» и «Планирование». Как уже упоминалось выше, «Отношение к другим» шкалы посттравматического роста в целом на уровне тенденции выше в группе студентов с ОВЗ, чем в группе УЗ здоровых. Это влияние дополняется значимым взаимодействием группы и пола. Изменение отношения к другим в результате посттравматического роста особенно свойственно девушкам с ОВЗ. Юноши с ОВЗ по этому показателю практически не отличаются от УЗ студентов (как юношей, так и девушек).

Склонность к концентрации на эмоциях в стрессовой ситуации в целом значимо выше у женщин, чем у мужчин, однако это прежде всего за счет УЗ студентов. Если в группе с ОВЗ различия между юношами и девушками невелики, то в группе УЗ студентов юноши с ОВЗ намного меньше склонны концентрироваться на эмоциях, чем их условно здоровые сверстники, а девушки, наоборот, больше (см. рис. 2).

Рис. 2. Графическое изображение результатов дисперсионного анализа влияния группы (УЗ/ОВЗ) на переменную «концентрация на эмоциях» у юношей и девушек

Независимо от пола, студенты с ОВЗ на уровне тенденции чаще по сравнению с УЗ студентами применяют планирование для совладания со стрессовой ситуацией. Однако отмечается значимое взаимодействие группы (УЗ/ОВЗ) и пола. Уровень планирования практически не различается у юношей с ОВЗ и УЗ юношами. Напротив, девушки с ОВЗ значительно в большей степени склонны к планированию, чем УЗ девушки. В группе студентов с ОВЗ девушки опережают юношей по склонности к планированию, тогда как в группе УЗ студентов их баллы ниже (см. рис. 3). Влияние взаимодействия толерантности к неопределенности и копинговой стратегии юмора не достигло уровня значимости. Несмотря на то, что эти результаты нуждаются в подтверждении и дальнейших исследованиях, они достаточно интересны.

Рис. 3. Графическое изображение результатов дисперсионного анализа влияния группы (УЗ/ОВЗ) на переменную «Планирование» у юношей и девушек

Рис. 4. Графическое изображение результатов дисперсионного анализа влияния группы (УЗ/ОВЗ) на переменную «Толерантность к неопределенности» у юношей и девушек

Рис. 5. Графическое изображение результатов дисперсионного анализа влияния группы (УЗ/ОВЗ) на переменную «Юмор» у юношей и девушек

В группе студентов с ОВЗ практически не наблюдается гендерных различий толерантности к неопределенности: юноши незначительно менее толерантны. чем девушки. В то же время в группе УЗ студентов юноши значительно более толерантны к неопределенности, чем девушки (см. рис. 4).

Юноши и девушки с ОВЗ практически не различаются по склонности использовать стратегию «Юмор» для совладания со стрессовой ситуацией, тогда как УЗ юноши и девушки значительно различаются: юноши более склонны использовать юмор, чем девушки (рис. 5).

Интересно, что практически во всех выявленных случаях взаимодействия пола и инвалидности последняя нивелирует гендерные различия, четко выраженные у УЗ студентов. Возможно, это связано с тем, что «особость» как представителя мужского или женского пола, несомненно значимая для УЗ студентов, отступает на задний план у их сверстников с ОВЗ перед их «особостью», обусловленной функциональными ограничениями. Это предположение мы можем пока сформулировать лишь гипотетически; в любом случае, оно заслуживает специального изучения.

Динамика показателей субъективного благополучия и личностного потенциала у студентов с ОВЗ и условно здоровых студентов за 2009–2010 гг. Следующей нашей задачей было сравнить показатели субъективного благополучия и личностного потенциала испытуемых в 2009 и 2010 гг. Поскольку даже при отличии распределения от нормального в некоторых случаях параметрические критерии могут давать более точные оценки, чем непараметрические ( Корнеев, Кричевец , 2011), мы оценивали динамику как при помощи t-критерия Стьюдента для связанных выборок, так и при помощи критерия Вилкоксона и сопоставляли полученные результаты.

В группе студентов с ОВЗ не выявлено значимых различий между данными 2009 г. и 2010 г. ни по одной из оцениваемых переменных. Иными словами, все переменные личностного потенциала и субъективное благополучие оказались стабильны в течение года. В группе условно здоровых студентов в 2010 г. по сравнению с 2009 г. значимо увеличились показатели по субшкале «Отношение к другим» шкалы посттравматического роста (по t-критерию t=–2,75, ρ≤0,05, по критерию Вилкоксона Z=–2,17, ρ≤0,05) и на уровне тенденции возросли общий балл жизнестойкости (по t-критерию t=–1,43, ρ≤0,15, по критерию Вилкоксона Z=–1,90, ρ≤0,1) и субшкала вовлеченности (по t-критерию t=–1,73, ρ≤0,1, по критерию Вилкоксона Z=–2,03, ρ≤0,05). В целом, показатели личностного потенциала у условно здоровых студентов также достаточно стабильны в течение года, однако демонстрируют тенденцию к росту.

Важно, однако, учитывать, что стабильность показателей обнаруживается на недифференцированной выборке. Более пристальный качественный анализ позволяет, однако, предположить, что за усредненной стабильностью кроются по меньшей мере три разных варианта динамики психологических переменных («Удовлетворенность жизнью», «Личностные ресурсы» и «Посттравматический рост»), характеризующих разные подгруппы обследованных: (1) собственно стабильность, то есть неизменность показателей на протяжении года; (2) стабильный рост показателей и (3) их снижение. Дифференциация этих групп по эмпирическим основаниям является одной из главных задач следующего этапа работы.

Обобщенные результаты исследования

Итак, анализ особенностей личностного потенциала у студентов с ОВЗ и условно здоровых студентов позволил выявить как общие, так и специфические детерминанты личностного потенциала и субъективного благополучия (см. таблицу 4). Немаловажно, что удовлетворенность жизнью и личностный потенциал достаточно стабильны в течение года как у студентов с ОВЗ, так и в группе УЗ студентов, что свидетельствует о диспозиционном характере данных конструктов. Как специфические, так и общие факторы личностного потенциала определяют возможные направления работы с ОВЗ, позволяют выявить те ресурсы, на развитие которых следует обратить особое внимание у студентов.

Наиболее важными нам представляются следующие результаты: Во-первых, различия между студентами с ОВЗ и УЗ устойчивы независимо от пола и места учебы и практически одинаковы по данным разных лет (2009 и 2010 г.). В целом, удовлетворенность жизнью у студентов с ОВЗ ниже, чем у УЗ студентов – следовательно, для них особенно важна работа, способствующая повышению качества жизни. Особой задачей является выявление детерминант (в особенности, специфических для студентов с ОВЗ) субъективного благополучия, на которые может быть направлена психотерапевтическая и консультационная работа. Немаловажными объектами для такой работы являются также осмысленность и цели в жизни, жизнестойкость, уверенность в своих силах – те показатели, по которым отмечается уязвимость студентов с ОВЗ, независимо от пола и места учебы. В отношении толерантности к неопределенности интересно провести сравнительный анализ данных 2009 и 2010 г. В 2009 г. было выявлено ее снижение у студентов с ОВЗ, тогда как данные 2010 г. позволили выявить медиаторное влияние гендерных различий. Снижение толерантности к неопределенности в группе студентов с ОВЗ характерно для юношей, но не для девушек.

Таблица 4

Факторы, влияющие на субъективное благополучие и личностный потенциал студентов с ОВЗ

Примечание : курсивом выделены показатели, которые измерялись как в 2009, так и в 2010 гг.

Во-вторых, важнейшим фактором является пол студентов с ОВЗ. Для девушек с ОВЗ характерны более высокие показатели ПТР-отношения к другим, планирования, более низкая концентрация на эмоциях, у них можно также предполагать несколько повышенные значения толерантности к неопределенности, использования юмора. Для юношей с ОВЗ, напротив, характерны повышенные (по сравнению с УЗ юношами) показатели концентрации на эмоциях, снижение толерантности к неопределенности, а также несколько более редкое использование юмора. При этом в группе юношей с ОВЗ не отмечается тех изменений в планировании, аутентичности, ПТР, которые характерны для девушек с ОВЗ. Интересно, что, несмотря на такую «гиперкомпенсаторную» структуру личностного потенциала у девушек, мы не выявили гендерных различий в удовлетворенности жизнью. Возможно, что девушки более «пластично» реагируют на ОВЗ. Гиперкомпенсаторная структура личностного потенциала проявляется не в изменении удовлетворенности жизнью, а в непосредственной деятельности. Поскольку мы не измеряли эти показатели, проверка этой гипотезы требует дальнейших исследований. Кроме того, полученные результаты показывают, что гендерные различия при ОВЗ нивелируются: различий между юношами и девушками с ограничениями по здоровью существенно меньше, нежели между условно здоровыми юношами и девушками.

Мы предполагали, что внешняя ситуация (место учебы и т. д.) особенно важна для студентов с ОВЗ. Наши данные далеки от однозначного подтверждения этого и свидетельствуют о медиаторном влиянии места учебы в отношении всего лишь двух переменных: у студентов с ОВЗ в колледже ниже позитивная переоценка и выше осознанное присутствие, чем в университете. Выявление причин этого требует дальнейших исследований. Различия между условно здоровыми студентами колледжа и университета гораздо более существенны, чем среди учащихся колледжа и университета с ОВЗ, что можно интерпретировать именно как влияние внешних факторов: для лиц с ОВЗ наиболее значим сам факт обучения наравне с условно здоровыми и вместе с ними, а уровень обучения (колледж, университет) важнее для их условно здоровых сверстников.

Наконец, мы выявили универсальные факторы, способствующие или препятствующие развитию личностного потенциала. Сюда относятся те факторы, которые влияют на личностный потенциал, независимо от наличия/отсутствия ОВЗ у студента. В частности, у студентов университета выше удовлетворенность жизнью, жизнестойкость, но ниже различные показатели ПТР. По всей видимости, эти личностные особенности особенно чувствительны к внешним условиям. Выявление социальных и организационных факторов, способствующих их развитию, – задача дальнейших исследований. Наши результаты относительно гендерных различий в копинг-стратегиях полностью соответствуют опубликованным данным ( Гордеева, Осин, Рассказова и др., 2010), поэтому не требуют специального обсуждения.

Обсуждение результатов и перспективы: специфика организации деятельности и структуры саморегуляции у лиц с ОВЗ

Приведенные выше данные позволяют говорить о том, что учащиеся с ОВЗ отличаются от условно здоровых по своим психологическим ресурсам и связанным с ними особенностям деятельности и саморегуляции.

Прежде всего, – и это не вызывает особого удивления, – наши данные говорят о снижении у них ряда переменных, относящихся к ресурсам устойчивости. Более существенно то, что, хотя это снижение в большинстве случаев статистически значимо, оно, как правило, невелико по абсолютным значениям и относится не ко всем ресурсам этой категории. Хотя у учащихся с ОВЗ несколько ниже показатели удовлетворенности жизнью и самоэффективности, показатели жизнестойкости и осмысленности жизни снижены на уровне тенденции, а витальность не отличается от условно здоровых. Не найдено различий и по показателю удовлетворенности социальной поддержкой, характеризующему важнейший социальный ресурс лиц с ОВЗ.

Их отличия от условно здоровых по ресурсам этой группы не так велики, как можно было бы ожидать, исходя из расхожих представлений. Видимо, во многом это обусловлено тем, что инвалиды, получающие среднее профессиональное и высшее профессиональное образование, не столь типичны и находятся в психологически и социально привилегированном положении по сравнению с огромном большинством их сверстников с ОВЗ, лишенных возможности продолжать образование. Для проверки и уточнения этого необходимо в будущем распространить наше исследование на неучащихся молодых инвалидов.

К мотивационным ресурсам относятся, в частности, жизненные цели, которые респонденты выбирали из предложенного списка. Общее количество целей в жизни у студентов с ОВЗ ниже, чем у здоровых (критерий Манна – Уитни, ρ≤0,05; критерий Ливиня (F=3,38, ρ≤0,1). Наиболее интересно, что по данным корреляционного анализа, результаты которого мы здесь не приводим из-за ограничений объема, у условно здоровых студентов суммарный индекс жизненных целей имеет значимые положительные корреляционные связи лишь с двумя копинговыми стилями, а именно активным совладанием и принятием; с другими исследуемыми показателями значимых взаимосвязей не обнаружено. Совершенно иная картина наблюдается у студентов с ОВЗ. Здесь суммарный индекс жизненных целей имеет значимые положительные взаимосвязи с субъективной витальностью, осмысленностью жизни, жизнестойкостью, такими показателями посттравматического роста, как повышение ценности жизни и духовного измерения, конструктивными стратегиями совладания (переосмысление, активное совладание, плановое решение проблем, и отрицательную – со стратегией поведенческого ухода от решения проблем). Число целей также положительно связано с числом травм (в том числе с такими, как авария, утрата, свидетель) в группе лиц с ОВЗ, что указывает на парадоксальную ситуацию – чем больше травматического опыта у лиц с ОВЗ, тем больше целей они перед собой ставят. Фактически, психологическую травму и опыт преодоления ее последствий можно рассматривать как психологический ресурс лиц с ОВЗ.

Судя по этим результатам, учащиеся с ОВЗ по сравнению с условно здоровыми по понятным причинам ставят себе меньше целей, чем их условно здоровые соученики, однако в отличие от последних, целеполагание выступает для них мощным ресурсом сохранения и повышения психологического благополучия. Возможно, постановка целей, как элемент планирования, является особенно важным способом совладания, который используют люди с ОВЗ. Это подтверждается наличием позитивной корреляции количества целей с копинг-стратегией « планирование ». Но наряду с этим логично предположить и обратное влияние ресурсов устойчивости на масштабы целеполагания.

Из категории инструментальных ресурсов в число изучавшихся нами переменных входили копинги. Данные по ним оказались в гораздо большей степени связанными с полом или взаимодействием пола и ОВЗ, поэтому затруднительно говорить о систематических различиях между УЗ учащимися и учащимися с ОВЗ без учета этого фактора.

Из числа ресурсов саморегуляции (собственно переменных личностного потенциала) устойчивые отличия между группой с ОВЗ и условно здоровыми обнаруживает только толерантность к неопределенности и лишь в пилотажном исследовании (в основном различия не выявлены). Некоторые отличия в самоэффективности и жизнестойкости сложно однозначно проинтерпретировать в силу пограничного положения этих переменных между ресурсами устойчивости и ресурсами саморегуляции; кроме того, влияние жизнестойкости опосредовано местом учебы. По витальности и контролю за действием значимых различий нет; различия по осознанному присутствию опосредованы полом и неоднозначны. Таким образом, в целом учащиеся с ОВЗ и условно здоровые учащиеся не обнаруживают отчетливых различий в степени выраженности переменных личностного потенциала.

Однако есть основания предположить серьезные различия между этими группами в отношении структуры саморегуляции, о чем говорят предварительные результаты корреляционного анализа ( Александрова, Лебедева, Леонтьев , 2009). Также есть основания полагать, что структура саморегуляции имеет и гендерную специфику. Однако для проверки этого предположения необходимо расширение выборки и введение в анализ дополнительных критериев, таких как эффективность учебной деятельности и адаптация студентов, что входит в число ближайших задач.

Таким образом, если рассматривать группу учащихся с ОВЗ как единое целое, то даже при контроле фактора пола ее психологические отличия от находящихся в аналогичной социально-образовательной ситуации условно здоровых учащихся не столь велики по сравнению со сходством между этими двумя группами. Мы предполагали, однако, что обнаружатся существенные индивидуально-типологические различия между лицами с ОВЗ по степени их личностной активности в ситуации затрудненного развития и вскроется специфика опоры на разные стратегии отношений с миром. Ограниченные объемы выборки не позволили пока провести этот анализ, однако к настоящему времени уже собраны более репрезентативные данные на третьем этапе исследования, и мы рассчитываем, что в ближайшем будущем мы получим результаты, проливающие свет на этот ключевой вопрос.

Данное исследование требует привлечения второй контрольной группы – сверстников студентов с ОВЗ, также имеющих ограничения по здоровью, но не рискующих по разным причинам принимать вызов « равных возможностей » с условно здоровыми. Только в этом случае можно будет дать однозначный ответ о том, можем ли мы ориентироваться на общие нормы при интерпретации данных лиц с ОВЗ, либо требуется разработка специальных психодиагностических норм и поправочных коэффициентов.

Представленные результаты ставят больше вопросов, чем дают ответов. Однако они позволяют наметить траекторию дальнейших исследований личностных ресурсов и личностного потенциала в затрудненных условиях развития. Кроме того, они разрушают привычные стереотипы восприятия и самовосприятия людей с инвалидностью. Таким образом, кроме фундаментально-научного и практического (в плане мишеней психологической работы с учащимися с ОВЗ), данное исследование имеет также и социальное значение, внося свой вклад в социальную реабилитацию лиц с ОВЗ.

Литература

Александрова Л.А., Лебедева А.А., Леонтьев Д.А. Ресурсы саморегуляции студентов с ограниченными возможностями здоровья как фактор эффективности инклюзивного образования // Личностный ресурс субъекта труда в изменяющейся России. Материалы II Международной научно-практической конференции. Ч. 2. Симпозиум «Субъект и личность в психологии саморегуляции. Кисловодск: СевКавГТУ, 2009. С. 11–16.

Василюк Ф.Е. Психология переживания. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1984.

Вассерман Л.И., Абабков В.А., Трифонова Е.А. Совладание со стрессом: Теория и психодиагностика. СПб.: Речь, 2010.

Гордеева Т.О., Осин Е.Н., Рассказова Е.А., Сычев О.А., Шевяхова В.Ю. Диагностика копинг-стратегий: адаптация опросника COPE // Психология стресса и совладающего поведения в современном российском обществе. Материалы II Международной научно-практической конференции / Под ред. Т.Л. Крюковой, М. В. Сапоровской, С.А. Хазовой. Кострома, 23–25 сентября 2010. Кострома: КГУ им. Н. А. Некрасова, 2010. Т. 2. С. 195–197.

Корнеев А.А., Кричевец А.Н. Условия применимости критериев Стьюдента и Манна – Уитни // Психол. журн. 2011. Т. 32. № 1. С. 97–110.

Леонтьев А.Н. Деятельность. Сознание. Личность. М.: Смысл; Академия, 2004.

Леонтьев Д.А. Тест смысложизненных ориентаций (СЖО). М.: Смысл, 1992.

Леонтьев Д.А. Психология смысла. М.: Смысл, 1999.

Леонтьев Д.А. Психологические ресурсы преодоления стрессовых ситуаций: к уточнению базовых конструктов // Психология стресса и совладающего поведения в современном российском обществе. Материалы II Международной научно-практической конференции / Под ред. Т.Л. Крюковой, М. В. Сапоровской, С.А. Хазовой. Кострома, 23–25 сентября 2010. Кострома: КГУ им. Н. А. Некрасова, 2010. Т. 2. С. 40–42.

Леонтьев Д.А., Рассказова Е.И. Тест жизнестойкости. М.: Смысл, 2006.

Луковицкая Е.Г . Социально-психологическое значение толерантности к неопределенности: Дис. … канд. психол. наук. СПб., 1998.

Магомед-Эминов М.Ш. Деятельностно-смысловой подход к психологической трансформации личности: Автореф. дис. … доктора психол. наук. М., 2009.

Магомед-Эминов М.Ш. Феномен экстремальности. М.: ПАРФ, 2008.

Шварцер Р., Ерусалем М., Ромек В. Русская версия шкалы общей самоэффективности Р. Шварцера и М. Ерусалема // Иностранная психология. 1996. № 7. С. 71–76.

Adler A. Studie über Minderwertigkeit von Organen. Frankfurt am Main: Fischer Taschenbuch Verlag, 1977.

Bremer C.D., Kachgal M., Schoeller K. Self-determination: Supporting successful transition // Research to Practice Brief, 2(1). Minneapolis (MN): National Center on Secondary Education and Transition; University of Minnesota, 2003. URL: .

Brown K.W., Ryan R.M . The Benefits of Being Present: Mindfulness and Its Role in Psychological Well-Being // Journal of Personality and Social Psychology. 2003. Vol. 84. №. 4. Р. 822–848.

Boutin D. Persistence in postsecondary environments of students with hearing impairments // Journal of Rehabilitation. 2008. Vol. 74(1). P. 25–31.

Calhoun L., Tedeshi R . Handbook of posttraumatic growth. Research and practice. Mahwah (NJ): Lawrence Erlbaum, 2006.

Carver C.S., Scheier M.F., Weintraub J.K . Assessing coping strategies: A theoretically based approach // Journal of Personality and Social Psychology. 1989. Vol. 56. P. 267–283.

Cohen S., McKay G. Social support, stress and the buffering hypothesis: A theoretical analysis // Handbook of psychology and health / A. Baum, J. E. Stinger, S. E. Taylor (Eds.). Hillsdale (NJ): Lawrence Erlbaum, 1984. Vol. 4. P. 253–267.

Diener E., Emmons R. A., Larsen R. J., Griffin S. The Satisfaction With Life Scale // Journal of Personality Assessment. 1985. Vol. 49. P. 71–75.

Fellinger J., Holzinger D., Gerich J., Goldberg D. Mental distress and quality of life in the hard of hearing // Acta Psychiatr Scand. 2007. Vol. 115. P. 243–245

Hayward B., Schmidt-Davis H. Longitudinal Study of Vocational Rehabilitation Services Program, Final Report 1: How consumer characteristics affect access to, receipt of, and outcomes of VR services. Triangle Park (NC): RTI International. 2003. URL: -Files/RTI_1stFINAL_Report.pdf.

Hughes C., Bogseon H., Jin-Ho K., Killian D.J., Harmer M.L., Alcantara P.R. A preliminary validation of strategies that support the transition from school to adult life // Career Development for Exceptional Individuals. 1997. Vol. 20. P. 1–14.

Kef S . Psychosocial adjustment and the meaning of social support for visually impaired adolescents // Journal of Visual Impairment & Blindness. 2002. Vol. 96. P. 22–37.

Kuhl J. Instructions for questionnaire HAKEMP Version 1990. Munich (Germany): Max Planck Institute, 1990.

Lasarus R., Folkman S . Stress, appraisal and coping. N.Y.: Springer, 1984.

Li L., Moore D. Acceptance of disability and its correlates // Journal of Social Psychology. 1998. Vol. 138. P. 13–25.

Maddi S.R., Khoshaba D.M. Personal Views Survey III-R: Test development and internet instruction manual. Newport Beach (CA): Hardiness Institute, 2001.

McDonnall M.C., Crudden A. Factors affecting the successful employment of transition-age youghs with visual impairements // Journal of Visual Impairment & Blindness. June, 2009. P. 329–340.

McLain D.L. The MSTAT-I: A new measure of an individual’s tolerance for ambiguity // Educational and Psychological Measurement. 1993. Vol. 53. № 1. P. 183–189.

Miller J.F. Inspiring hope // Coping with chronic illness: Overcoming powerlessness / J.F. Miller (Ed.). 3rd ed. Philadelphia: F.A. Davis, 2000. P. 523–546.

Ryan R.M., Frederick C.M. On energy, personality and health: Subjective vitality as a dynamic reflection of well-being // Journal of Personality. 1997. Vol. 65. P. 529–565.

Robinson B.L., Lieberman L.J . Effects of visual impairment, gender, and age on self-determination // Journal of Visual Impairment & Blindness. 2004. Vol. 98. P. 350–366.

Sarason B.R., Sarason I.G., Peirce G.R. (Eds.) Social support: an interactive view. N.Y.: Wiley, 1990.

Stodden R.A., Dowrick P., Gilmore S., Galloway L.M . A review of secondary school factors influencing postschool outcomes for youth with disabilities. Honolulu (HI): National Center for the Study of Postsecondary Educational Supports University of Hawaii at Manoa, 2001. URL: -H01.pdf.

Tedeschi R.G., Calhoun L.G. The Posttraumatic Growth Inventory: Measuring the positive legacy of trauma // Journal of Traumatic Stress. 1996. Vol. 9. P. 455–471.

Wehmeyer M.L., Garner N. The impact of personal characteristics of people with intellectual and developmental disability on self-determination and autonomous functioning // Journal of applied research in intellectual disabilities. 2003. Vol. 16. P. 255–265.

Wiley R., Renk K. Psychological correlates of quality of life in children with cerebral palsy // Journal of Developmental and Physical. Disabilities. 2007. Vol. 19. P. 427–447.

Личностный потенциал при переходе от детства к взрослости и становление самодетерминации Д.А. Леонтьев, Е.Р. Калитеевская, Е.Н. Осин

Введение и постановка проблемы

В отличие от понятия «развитие личности», в которое обычно имплицитно включают все, от биологического созревания до усвоения социальных норм, суть собственно личностного развития заключается в последовательном развитии механизмов саморегуляции (см. Калитеевская , 1997; Леонтьев , 2002; 2007). Общий вектор личностного развития определяется как прогрессирующая эмансипация в направлении к личностной автономии ( Леонтьев , 2002; Leontiev , 2006), основой которой выступает самодетерминация – способность действовать непрогнозируемым с точки зрения внешнего наблюдателя образом, но внутренне осмысленно и последовательно, опираясь в принятии решения и управлении поведением на высшие осознанные критерии. В свою очередь, становление механизмов самодетерминации выступает как качественно особый, высший уровень развития присущей всем живым организмам способности саморегуляции ( Леонтьев , 2006; 2007), о котором можно судить по степени развития и характеру структурной организации личностного потенциала ( Леонтьев , 2006; Леонтьев, Мандрикова, Осин и др., 2007).

Если в раннем детстве текущее поведение и развитие является результатом взаимодействия спонтанной активности ребенка и внешних регуляций, то у здоровых взрослых основной источник текущего поведения дальнейшего развития смещается вовнутрь. Развитие, таким образом, принимает характер самодетерминируемого процесса; личность становится фактором собственного развития. Подростковый возраст как переходный период от детства к взрослости являет собою серию критических изменений, обеспечивающих смещение центра регуляции извне вовнутрь, формирование психологических механизмов самодетерминации. Длительность этого процесса индивидуальна, потому обозначение хронологических границ подросткового возраста достаточно условно.

Теоретической основой исследований, описываемых в данной главе, выступает концепция самодетерминации Е.Р. Калитеевской и Д.А. Леонтьева, которую можно сформулировать в следующих положениях:

1. Способность к самодетерминации – реальность, присущая зрелой личности. Самодетерминация при этом определяется как противоположность детерминации, способность действовать непредсказуемым для внешнего наблюдателя образом, не поддаваясь внешним давлениям, однако в соответствии с определенной логикой, основанной на собственных долгосрочных интересах и ценностно-смысловых ориентациях. Признание такой способности не противоречит научной картине мира (более подробный анализ выходит за рамки данной статьи – см. Леонтьев , 2000).

2. Ключевыми измерениями самодетерминации выступают свобода и ответственность . Способность к самодетерминации возникает на основе свободы и ответственности в ходе индивидуального развития. Под свободой понимается высшая форма активности, выражающаяся в способности инициировать, прекратить или изменить направление деятельности в любой ее точке; под ответственностью – высшая форма саморегуляции, выражающаяся в осознании и использовании себя как причины изменений в себе и внешнем мире ( Леонтьев , 1993).

3. Свобода и ответственность имеют различные генетические корни и в онтогенезе развиваются относительно независимо друг от друга: свобода – через постепенное обретение спонтанной активностью ценностного обоснования, личностной целесообразности и смысловой регуляции, а ответственность – через переход от «интер-» к «интра-» ( Выготский , 1983), интериоризацию механизмов регуляции поведения все более высокого уровня. Пути их развития пересекаются в подростковом возрасте. Суть подросткового кризиса заключается в смещении движущих сил личностного развития извне вовнутрь на основе интеграции и полноценного развития механизмов свободы и ответственности. Именно их интеграция в свободной самодетерминированной активности зрелой личности обеспечивает здоровое разрешение подросткового кризиса.

4. Вместе с тем эта интеграция происходит далеко не всегда. Гораздо чаще мы встречаемся, даже в возрасте несомненной хронологической зрелости, либо с неразвитой саморегуляцией, без которой свобода вырождается в импульсивное бунтарство, либо с неразвитой субъектной активностью, без которой ответственность ограничивается добросовестным исполнительством, либо с конформным отказом и от свободы, и от ответственности. Дальнейшее развитие личности тормозится, его динамика принимает непоследовательные, деструктивные, либо инволюционные формы. Нездоровые формы разрешения подросткового кризиса связаны с недостаточно развитыми механизмами свободы и/или ответственности.

Эта концепция не содержит принципиальных противоречий с широко известной теорией самодетерминации Э. Деси и Р. Райана ( Deci , 1980; Ryan, Deci, Grolnick , 1995; Ryan, Deci , 2000); вместе с тем она ставит в центр внимания другие структуры и процессы. В частности, развитие самодетерминации в теории и исследованиях Деси и Райана предстает как закономерный и последовательный естественный процесс; наш подход, опирающийся прежде всего на положения экзистенциальной ( May , 1967; Kobasa, Maddi , 1977) и культурно-исторической ( Выготский , 1983) психологии, подчеркивает активность личности не только по отношению к внешнему миру, но и к своим собственным психологическим процессам, связывая самодетерминацию с такими процессами, как сознание, усилие и опосредствование.

Исследование 1:

Паттерны личностного развития в подростковом возрасте

Цель исследования Е.Р. Калитеевской, Д.А. Леонтьева (2006): выявить различные варианты соотношения психологических предпосылок свободы и ответственности в подростковом возрасте и показать их связь с родительским отношением и самоотношением. Родительское отношение важно для нас как предпосылка, в известной мере прогностичная для успешного развития и интеграции свободы и ответственности. Авторы, изучавшие предпосылки развития автономии и уверенности в себе ( Coopersmith , 1967; Ryan, Deci, Grolnick , 1995), независимо друг от друга дают очень сходные рекомендации по стилю воспитания: принятие, или эмоциональная вовлеченность; уважение и поддержка инициативы ребенка; задание структуры, или четкое обозначение ограничений. Обобщенно можно обозначить соответствующее родительское отношение как доверие, которое способствует развитию позитивной самооценки и доверия к самому себе, дает личности право на активность, и одновременно стимулирует развитие внутренних механизмов саморегуляции. Самоотношение интересует нас как тонкий феноменологический индикатор отношений личности с миром, косвенный показатель психологического благополучия.

Гипотеза исследования

В подростковом возрасте возможны различные варианты соотношения психологических механизмов свободы и ответственности, которым соответствуют характерные паттерны родительского отношения и самоотношения.

Методы и организация исследования

Респондентами были 70 школьников, учащихся 8-х классов (14 лет) одной из московских средних школ, в том числе 28 мальчиков и 42 девочки. Первичные данные были собраны в 1989 г. П. Кучегашевой в дипломной работе, выполнявшейся под руководством Е.Р. Калитеевской (МПГУ).

Квазиэкспериментальное исследование включало в себя заполнение нескольких опросников. Мы использовали следующие методики:

1. Методика исследования самоотношения (МИС) С.Р. Пантилеева (1993), дающая профиль самоотношения по 9 шкалам: открытость опыту, самоуверенность, саморуководство, отраженное самоотношениие, самоценность, самопринятие, самопривязанность, внутренняя конфликтность, самообвинение.

2. Тест родительских отношений А.Я. Варги и В.В. Столина (1988). Стандартная процедура предполагает заполнение опросника родителями, мы же предлагали нашим испытуемым самим выполнить эту процедуру за них, причем дважды – от лица отца и от лица матери. При этом предполагается, что именно «отраженное» родительское отношение влияет на формирование самоотношения у детей и подростков (мы реагируем не на то, что нам говорят, а на то, что мы слышим). Шкалы этого теста: принятие или отвержение, социально-желательная кооперация, симбиотические связи или автономия, авторитарная гиперсоциализация и инфантилизация или доверие.

3. Самоактуализационный тест ( Гозман, Кроз , 1987), представляющий собой русскую версию теста личностных ориентаций Э. Шострома. Мы учитывали только результаты базовой шкалы опоры (внутренней или внешней) в выборах и принятии решений, рассматривая ее (с оговорками) как меру свободы.

4. Тест-опросник уровня субъективного контроля (УСК) Е.Ф. Бажина, Е.А. Голынкиной и А.М. Эткинда (1993), который наряду с общим показателем интернальности локуса контроля дает также дифференцированные показатели по отношению к разным сферам деятельности, а также по отношению к успехам и неудачам. Общую интернальность мы, также с оговорками, рассматриваем как меру ответственности.

Данные заполнения опросников были подвергнуты факторному анализу. Обрабатывалась как суммарная матрица всех 70 респондентов, так и раздельные данные мальчиков и для девочек. Мы не будем останавливаться на данных факторизации суммарной матрицы, поскольку если по отдельности и мальчики, и девочки дали четкие, хорошо интерпретируемые и разнящиеся между собой факторные структуры, то суммация данных привела к их нивелированию и довольно размытой картине. Это лишний раз напоминает о половых различиях, которые не только весьма остро выражены в данной возрастной группе, но и отягощены неравномерностью темпов возрастного развития у мальчиков и у девочек. Поэтому сколько-нибудь углубленный анализ личности подростка без учета пола попросту невозможен.

Результаты

Ниже мы рассматриваем факторные структуры до ротации, поскольку ротация привела к выделению факторов, каждый из которых полностью соответствовал одной методике либо ее части.

В подвыборке мальчиков 9 значимых факторов в совокупности покрывают 82,9 % дисперсии. Фактор 1 (19,5 %) включает все позитивные аспекты самоотношения, внутреннюю опору выбора, общую интернальность, интернальность по отношению к успехам и в сфере семейных отношений, а также воспринимаемые принятие, отсутствие кооперации и отсутствие инфантилизации со стороны обоих родителей. Фактор 2 (15,3 %) сложнее: самообман, самообвинение, самоконтроль, внешняя опора выбора, интернальность (по большинству шкал, особенно по отношению к неудачам и в учебной деятельности). В этот фактор с заметным весом вошли только параметры отраженного материнского (но не отцовского) отношения, в частности, отвержение, кооперация и авторитарная гиперсоциализация. Фактор 3 (11,7 %) включает шкалы теста родительских отношений: воспринимаемые симбиоз и инфантилизация со стороны матери и приписываемые отцу гиперсоциализация, инфантилизация и отсутствие кооперации, а также самообман, ожидаемое принятие другими, самоценность, самопривязанность, внутренняя конфликтность, внутренняя опора и несколько менее выраженный внешний локус контроля. Остальные факторы включали с заметным весом лишь единичные шкалы или небольшие однородные их группы, например, фактор 4 – негативное отраженное отношение отца (с обратным знаком), фактор 5 – отвержение со стороны обоих родителей, самообвинение и внутреннюю конфликтность, и т. п.

В выборке девочек мы обнаружили 7 значимых факторов (77,7 % дисперсии). Фактор 1 (25,3 %) включал 8 из 10 шкал теста родительского отношения; если это не методический артефакт, то его можно расценивать как фактор внешних влияний. Фактор 2 (16,7 %) включал все позитивные шкалы опросника самоотношения, наряду с внутренней конфликтностью и самообвинением, а также материнское отвержение, внешнюю опору деятельности и внешний локус контроля, в особенности по отношению к успехам и учебе. Фактор 3 (10,7 %) включал самообвинение, внутреннюю конфликтность, инфантилизацию со стороны отца, внешнюю опору, внутренний локус контроля, особенно по отношению к неудачам и учебе, самообман и отвержение, приписываемое матери. Фактор 4 (9,4 %) содержал уверенность в себе, самоконтроль, самопринятие, самопривязанность, отсутствие самообвинения и внутренней конфликтности, внутреннюю опору, внутренний локус контроля, особенно в семейных отношениях. Три последних фактора интереса не представляют.

Обсуждение результатов и выводы

Полученные факторы в обеих подвыборках делятся на два вида. Одни из них жестко соответствуют отдельным методикам и говорят лишь об их валидности и внутренней согласованности, а другие представляют собой констелляции ключевых переменных, прямо соотносящиеся с выдвинутыми нами гипотезами. Мы считаем правомерным рассматривать эти констелляции как отражение вариативных паттернов личностного развития. Такой подход к личности в последнее время получил мощное как теоретико-методологическое, так и экспериментальное обоснование в работах Д. Магнуссона и его сотрудников, считающих бесперспективным анализ отдельных черт, равно как и универсальных факторных структур типа популярной «Большой пятерки». Вместо этого Д. Магнуссон предлагает рассматривать индивидуальные сочетания (паттерны) уровней выраженности переменных, релевантных задачам исследования, а затем переходить к выделению типичных паттернов, характерных для индивидов на каждом определенном этапе развития.

Вот как формулирует Д. Магнуссон вариативно-паттерновый подход к развитию целостной личности: «Развитие индивидуальности обусловлено системами факторов, проявляющихся на разных уровнях. С течением времени происходит кристаллизация личности. Это означает, что развитие индивидов, системная организация которых в какой-то момент времени различается из-за отличия их конституциональных особенностей, зрелости и индивидуального опыта, на следующем шаге примет разное направление. Каждый шаг развития приводит к укреплению расходящихся альтернативных путей будущего развития и, возможно, к оформлению более четких “типов”, чем на начальных стадиях. Если этот взгляд верен, он должен найти подтверждение в более четкой гомогенизации с течением времени внутри образующихся категорий индивидов и в более четкой дифференциации между различными категориями <…> Индивидов можно рассматривать как относящихся к различным категориям, каждая из которых обладает своими характерными особенностями. На языке эмпирических данных каждая категория может быть описана через характерный паттерн факторных значений тех переменных, которые релевантны изучаемой проблеме. На основании сходства паттернов индивидов можно объединить в группы или подгруппы. Этот вывод задает основу для применения паттернового анализа в теоретических рамках личностного подхода» ( Magnusson , 1996, p. 6, 7; см. также Bergman , 1996; Magnusson, Törestad , 1993; Magnusson , 1995; 1997; 2003).

Вернемся к полученным нами данным. Паттерны такого рода представляют собой факторы 1, 2, 3, выделившиеся в подвыборке мальчиков (в сумме 46,5 % дисперсии), и факторы 2, 3, 4, выделившиеся в подвыборке девочек (36,8 %). И в той, и в другой подвыборке три указанных фактора отражают три разных варианта соотношения свободы и ответственности (внутренней опоры и интернальности), а в совокупности в них представлены все четыре теоретически возможных варианта их сочетаний. Это дает основание применить к нашим данным методологию паттернового анализа и говорить о четырех различных паттернах или гипотетических моделях развития самодетерминации в подростковом возрасте. Излагаемые ниже описания паттернов носят гипотетический характер; они, однако, согласуются как с нашими эмпирическими данными, хорошо объясняя их, так и с теоретическими гипотезами и типологическими и возрастными концепциями некоторых других авторов ( Rank , 1945; Loevinger , 1976).

Автономный паттерн – самый выраженный у мальчиков (фактор 1) и, напротив, наиболее слабо, но все же выраженный у девочек (фактор 4) – единственный, где мы видим признаки успешного разрешения подросткового кризиса, смещение движущих сил развития личности внутрь и формирование механизмов самодетерминации. Этот паттерн развития включает в себя стабильное позитивное самоотношение, внутреннюю опору, основанную на личностных ценностях и собственных критериях оценки ситуации, а также переживание персональной ответственности за результаты своих действий. Родители эмоционально принимают этих подростков без ограничения их автономии.

Симбиотический паттерн (фактор 2 у мальчиков и фактор 3 у девочек) содержит некоторые генетические предпосылки невротического пути развития личности. Эти подростки страдают от постоянного контроля и эмоционального отвержения со стороны матерей, отцы же считают их недостаточно взрослыми, чтобы с ними считаться и воспринимать их всерьез как самостоятельную личность. У таких подростков формируется нестабильное и в целом негативное самоотношение, зависимое от внешней, преимущественно родительской, оценки. Они чувствуют себя несвободными, но ответственными за реализацию ценностей, причем заданных извне, а не своих собственных. Это извращенная ответственность, квазиответственность. Возможной причиной появления такого паттерна развития в подростковом возрасте является страх ребенка потерять родительскую любовь, высказывая собственное мнение и протестуя против неограниченного влияния родителей. Родительское отношение, описанное для этого типа развития, может быть, в свою очередь, реакцией на взросление ребенка, переживаемое как «утрата». Риск оказывается непереносимым. Подросток отказывается от своей автономии для сохранения внешней поддержки, покупаемой ценою собственного Я .

Импульсивный паттерн в данном исследовании оказался характерным для мальчиков (фактор 3). У девочек он не проявился как типичный, что, разумеется, не означает, что в отдельных случаях у девочек не может проходить развитие по этому типу. Точно так же, конформный паттерн развития, выявленный в данном исследовании в группе девочек (фактор 2) и описанный ниже, может проявиться и у мальчиков. Общим для этих двух типов развития явилось диффузное нестабильное самоотношение и внешний локус контроля, то есть дефицит ответственности. Помимо расплывчатого и противоречивого представления о себе (в целом все же более позитивного, нежели негативного) и непринятия ответственности за события собственной жизни, импульсивный паттерн включал в себя внутреннюю опору в принятии решений. Родительское отношение при этом характеризуется попустительством со стороны матери, давлением и отсутствием личностной включенности со стороны отца. Для такого подростка свобода – это квазисвобода, она замещена импульсивным протестом, бунтарством, конфронтацией с другими. Эти подростки привязаны к себе, не склонны изменяться, не имеют четких идеалов, ими легко манипулировать.

Конформный паттерн, выявленный у девочек, характеризуется критериями выбора, заданными извне, а также ссылкой на внешние обстоятельства при оценке результатов деятельности. Родительское отношение в этом случае напоминает скрытое отвержение, выражающееся в формальном типе воспитания, основанного на стандартах «как все». Самоотношение этих подростков нестабильно, условно позитивно, однако, диффузно и зависит от внешних оценок. Эти оценки можно заслужить поведением «как надо». Такие люди могут быть вполне успешно адаптированы в жизни ценой безоговорочного принятия внешних требований.

Опыт психотерапевтической работы одного из авторов (Е.Р. Калитеевской) с подростками и взрослыми позволяет утверждать, что выявленные паттерны представляют собой отнюдь не искусственные конструкции, а, напротив, отчетливо видны у реальных клиентов; их необходимо учитывать в психотерапевтической и консультативной работе. Различные паттерны соответствуют различным клиническим проблемам, возникающим впоследствии у взрослых.

Более того, сложности самосознания и переживания своего бытия в мире взрослыми пациентами и клиентами зачастую оказываются связанными с неразрешенными задачами развития в подростковом возрасте. Часто термин «дезадаптация в подростковом возрасте» используется как синоним подросткового кризиса. Очевидно, что дезадаптация далеко не всегда свидетельствует о начале критических изменений в процессе развития. Безусловно, подросток, отстаивающий свою идентичность, порой вынужден противостоять своему окружению. Такие конструктивные конфликты в конечном счете позитивны для развития. Однако при поддержке и доверии родителей в здоровой психологически подготовленной среде подростковый кризис может и не сопровождаться выраженной дезадаптацией. В то же время отсутствие дезадаптации в подростковом возрасте также не может быть однозначно расценено как положительное явление. «Конформные» подростки могут выглядеть вполне адаптированными в стабильной социальной среде, срываясь при утрате внешних ориентиров. Находящиеся в «симбиозе» подростки могут при сильнейшем внутреннем напряжении демонстрировать внешнее благополучие. Протест их характеризуется сочетанием отчаяния, страха и бессилия. При этом срыв может последовать не в подростковом возрасте, а значительно позднее с приходом понимания бессмысленности жизни по чужому образцу. Их напряжение может проявляться, например, в различного рода психосоматических расстройствах, развитии тяжелых неврозов, депрессии. Случаются и крайние варианты отчаяния, вплоть до суицидального поведения. У «импульсивных» подростков может наблюдаться склонность к делинквентному поведению, а также к психопатоподобным реакциям, являющимся пародией на подлинную самодетерминацию, что неизбежно приводит к выраженной дезадаптации.

Таким образом, полученные данные дают основание предположить наличие четырех неодинаково успешных паттернов развития механизмов самодетерминации в подростковом возрасте, описанных выше как автономный, симбиотический, импульсивный и конформный паттерны. Они соответствуют четырем возможным вариантам соотношений свободы и ответственности, оцениваемых по бинарной шкале (развито/неразвито); им сопутствуют характерные профили самоотношения и отраженного родительского отношения, хорошо согласующиеся с имеющимися представлениями о механизмах личностного развития.

Исследование 2:

Паттерны развития, осмысленность жизни и дезадаптация

Цель и организация исследования

Задачей исследования Е.Р. Калитеевской, Д.А. Леонтьева, Е.Н. Осина, И.В. Бородкиной (2007) стала проверка обоснованности ранее описанных четырех паттернов личностного развития с использованием другой методологии обработки данных. Дополнительной задачей исследования стало выявление взаимосвязей между указанными паттернами и мерами психологического благополучия и приспособленности. В предыдущем исследовании выводы о том, какие из паттернов являются более здоровыми и способствующими развитию, а какие нет, делались на основе чисто теоретических соображений; очевидна важность подкрепления этих выводов эмпирическими данными.

В исследовании использовались следующие методики:

1. Самоактуализационный тест (САТ – Гозман, Кроз , 1987). Основная шкала этого опросника – шкала опоры (поддержки) – интерпретировалась нами как мера свободы.

2. Опросник «Уровень субъективного контроля» (УСК – Бажин, Голынкина, Эткинд , 1993). Шкалы интернальности этого опросника использовались нами в качестве меры ответственности.

3. Методика исследования самоотношения (МИС – Пантилеев , 1993).

4. Тест смысложизненных ориентаций (СЖО – Леонтьев , 1992): общий показатель осмысленности жизни выступал мерой психологического благополучия. Субшкалы в анализе не использовались.

5. Опросник приспособленности Белла ( Рукавишников, Соколова , 1993), включающий шкалы трудностей адаптации к семье, проблем в сфере здоровья, субмиссивности, враждебности и повышенной эмоциональности.

Респондентами в данном исследовании выступали 70 московских школьников – 25 юношей и 45 девушек, ученики 10 и 11 классов, разбитые на две возрастные подгруппы (14–15 лет и 16–17 лет). Сбор данных осуществлялся в 1991 г. Подгруппы были уравнены как по количеству испытуемых, так и по соотношению юношей и девушек в каждой подгруппе.

Обработка данных проводилась в системе StatSoft STATISTICA 6. Были использованы различные методы группировки испытуемых с целью поиска оптимального разбиения их на группы, наилучшим образом отражающие типичные паттерны индивидуальных особенностей.

В анализ были включены переменные, соответствующие шкалам всех количественных методик, кроме субшкал теста СЖО и общего показателя интернальности по УСК, исключенных с целью избежать двойного вклада пунктов этих опросников в дисперсию оценок.

Сравнивались модели размерностью от 3 до 6 групп, полученные путем факторного анализа стандартизованных баллов испытуемых и путем иерархического кластерного анализа сырых баллов с использованием методов полной связи и Уорда на основе Евклидовых метрик, а также кластерного анализа методом K-Means. Критериями выбора наилучшей модели были (1) репрезентативность, или максимальное соответствие другим моделям (количество испытуемых, попавших в содержательно сходные группы, подсчитывалось путем составления таблиц сопряженности) и (2) возможности содержательной интерпретации.

Результаты и их обсуждение

Наилучшей была признана модель из 4 кластеров, полученная методом Уорда (Ward’s Method) на основе Евклидовых метрик, что согласуется с классическими работами, показывающими хорошую репрезентативность этого метода (см. например, Milligan , 1981).

Рис. 1. Дерево кластеризации, полученное методом Уорда

Испытуемые распределились по четырем кластерам следующим образом (см. табл. 1).

Таблица 1

Половозрастное распределение испытуемых по кластерам

Для проверки устойчивости полученной модели мы провели раздельный кластерный анализ на подвыборках юношей и девушек, а также в возрастных подгруппах с использованием того же метода, что и на общей выборке. Распределение испытуемых по кластерам, полученным на каждой подвыборке, сравнивалось с их распределением по кластерам, полученным на общей выборке, путем составления таблиц сопряженности. Если испытуемые, попавшие в один и тот же кластер на общей выборке, также попадали в один и тот же кластер на подвыборке, мы считали данный кластер, полученный на подвыборке, содержательно соответствующим кластеру, полученному на общей выборке. Результаты кросс-табуляции представлены в таблице 2, в каждой ячейке которой указано количество испытуемых, попавших в содержательно соответствующие кластеры на подвыборке и на общей выборке. Классификация оказалась достаточно устойчивой относительно переменной пола: 22 из 25 юношей (88 %) и 39 из 45 девушек (87 %) попали в кластеры, содержательно соответствующие кластерам общей выборки. В младшей возрастной подгруппе в кластеры, содержательно соответствующие полученным на общей выборке, попали 26 из 35 испытуемых (74 %). В старшей возрастной подгруппе четко разделить кластеры 1 и 2 не удалось, в результате чего было принято решение объединить их, и 34 из 35 испытуемых (97 %) оказались в содержательно соответствующих кластерах.

Таблица 2

Соответствие между кластерами, полученными на общей выборке и на подвыборках

С целью выявления шкал, которые внесли вклад в классификацию, значимость различий между четырьмя полученными кластерами проверялась с помощью непараметрического критерия Краскала – Уоллиса. Значимые различия (p<0,01) показал общий показатель осмысленности жизни по тесту СЖО, 7 из 9 шкал МИС, шкалы субмиссивности и эмоциональности опросника приспособленности Белла, все, кроме одной, шкалы УСК и 8 из 14 шкал САТ. Для получения более точной информации об отличиях каждого кластера от остальных значимость различий между кластерами проверялась также попарно с помощью непараметрического критерия Манна – Уитни. Полученные результаты представлены в таблице 3 и подробно рассматриваются ниже.

Таблица 3

Значимость различий между полученными кластерами

Примечание : **– p<0,01; *– p<0,05.

Первый кластер характеризуется чрезвычайно низкими показателями осмысленности жизни (в особенности по шкалам «Процесс» и «Результат»). У представителей этого кластера диффузный локус контроля, за исключением выраженной экстернальности в межличностных отношениях: они отказывают себе в способности влиять на отношение к себе со стороны других людей. У подростков этого типа затруднена адаптация в семье; их самоотношение выраженно негативное: наблюдаются низкие баллы по шкалам самоуважения, отраженного самоотношения и, в особенности, самопринятия, в сочетании с высокими значениями внутренней конфликтности и самообвинения. Они в высокой степени склонны к субмиссивности и очень эмоциональны (высокие баллы по этой шкале опросника Белла могут свидетельствовать как о подавлении собственных эмоций, так и о неспособности контролировать их выражение). Учитывая также низкие баллы по основным шкалам САТ (ориентация во времени, поддержка, ценностные ориентации), мы получаем образ зависимой личности: невозможность получения поддержки в рамках здоровых детско-родительских отношений затрудняет развитие автономии, стабильного самоотношения и индивидуальной системы ценностей. Этот кластер соотносится с симбиотическим паттерном развития ( Калитеевская, Леонтьев , 2006). Подростки, принадлежащие к этому типу, чувствуют ответственность за реализацию ценностей, навязанных им авторитарными родителями, и вынуждены платить ограничением своей автономии за поддержку с их стороны.

Характерной особенностью представителей второго кластера является выраженный внешний локус контроля, причем интернальность в области неудач значительно превышает интернальность в области достижений, что указывает на негативное самоотношение. У этих подростков также довольно низкие показатели осмысленности жизни и баллы ниже средних по основным шкалам САТ. Их показатели приспособленности по опроснику Белла приближаются к средним, однако данные МИС говорят об их амбивалентном самоотношении: чрезвычайно низкие баллы по шкале самоуверенности, низкие баллы по шкалам саморуководства и отраженного самоотношения в сочетании с самопринятием и самообвинением, превышающими средние, отражаются в высокой внутренней конфликтности. В целом картину этого кластера стоит интерпретировать как избегание ответственности, связанное, однако, с неуверенностью в собственных силах. Внешне эта неуверенность проявляется как робость и недостаток спонтанности, а высокий уровень самопринятия выглядит протестом, попыткой компенсировать эти особенности. Этот кластер соотносится с конформным паттерном развития ( Калитеевская, Леонтьев , 2006). Подросток с таким амбивалентным самоотношением вынужден упускать интересные возможности – ситуации, в которых он может проявить автономию, креативность, потому что неудачи, как правило, сильнее отражаются на его самооценке, чем успехи. Чтобы поддерживать позитивное самоотношение, он вынужден ограничиваться решением более простых, социально одобряемых задач, что и задает конформный паттерн.

Третий кластер выглядит более благополучным. Он характеризуется наиболее высокими баллами по шкалам САТ (особенно шкалы поддержки, ценностных ориентаций, гибкости поведения, самоуважения, самопринятия и синергии), а также по общему показателю осмысленности жизни. Низкие баллы по опроснику Белла указывают на отсутствие выраженных признаков дезадаптации. У этих подростков диффузный локус контроля и, в целом, позитивное самоотношение: высокий уровень самопринятия и самопривязанности (нежелание меняться) в сочетании с низкими самообвинением и внутренней конфликтностью. Все это, а также низкий уровень субмиссивности и тенденция к интернальности в межличностных отношениях, дает возможность интерпретировать этот паттерн как картину борьбы за автономию и независимость. Этот кластер, в целом, соответствует импульсивному паттерну развития ( Калитеевская, Леонтьев , 2006). Следует отметить, однако, что он является гетерогенным и распадается на две подгруппы, значимо различающиеся по показателям приспособленности, самоотношения и самоактуализации.

Субкластер 3а (N=15) характеризуется низкими показателями дезадаптации, высокими баллами по основным шкалам САТ и по тесту СЖО, а также высоким уровнем самопривязанности. Обращает на себя внимание интернальность в области достижений в сочетании с экстернальностью в области неудач, а также интернальность в области межличностных отношений. В целом, это картина психологического благополучия и удовлетворенности собой, связанного, вероятно, не столько с собственными усилиями субъекта, сколько с благополучной семейной средой и, следовательно, зависящего от стабильности этой среды. С другой стороны, видимое благополучие этого субкластера может быть связано с такими эффектами социальной желательности, как самообман и защитное вытеснение, которые представляют собой характерные особенности самопрезентации нарциссической личности ( Paulhus, Reid , 1991; Paulhus , 1998).

Картина субкластера 3б (N=10) выглядит менее ясной: высокие показатели дезадаптации (в особенности семейной) в сочетании со средними баллами по основным шкалам САТ (с выраженным стремлением к спонтанности и низким уровнем самопринятия) и показателями СЖО, превышающими средние. По показателям локуса контроля и значительной части показателей самоотношения он не отличается от субкластера 3а. С формальной точки зрения, он не должен относиться к импульсивному типу, в силу сравнительно низких показателей по шкалам САТ.

Четвертый кластер также выглядит благополучным, с такими же высокими показателями осмысленности жизни и такими же низкими показателями дезадаптации. Характерная особенность представителей этого кластера – ярко выраженный внутренний локус контроля. У них стабильное позитивное самоотношение: высокие показатели открытости, отраженного самоотношения, самоуверенности и саморуководства, средний уровень самопринятия и самопривязанности, но особенно низки показатели внутренней конфликтности и самообвинения. Показатели по шкалам САТ средние или несколько превышают средние: по мнению Э. Шострома (см. Гозман, Кроз , 1987), именно показатели такого уровня (в районе 60 Т-баллов) характерны для самоактуализирующихся личностей, в то время как сверхвысокие баллы говорят о псевдосамоактуализации и могут быть в значительной степени обусловлены эффектами социальной желательности. Этот кластер следует связать с автономным паттерном ( Калитеевская, Леонтьев , 2006), объединяющим ответственность и свободу.

В целом, полученные кластеры обнаруживают принципиальное сходство с четырьмя паттернами развития, описанными ранее ( там же , 2006). Основанием для выделения паттернов развития являлось соотношение свободы и ответственности, и все четыре возможные комбинации распределились между кластерами, описанными выше.

Таблица 4

Интерпретация паттернов развития через соотношение свободы и ответственности

Свобода и ответственность, операционализированные как внутренняя опора и интернальность, интерпретируются нами как факторы, определяющие паттерн развития. Поскольку в данном исследовании мы опирались на эксплораторный, дескриптивный подход, предполагающий выделение паттернов на основании целого набора переменных, релевантных развитию и адаптации, с последующим поиском различий между полученными паттернами, подобная интерпретация требует дополнительного эмпирического обоснования, опирающегося на конфирматорные методы и выборки значительно большего объема.

С целью получения предварительных данных в пользу того, что соотношение свободы и ответственности является достаточным условием для выделения описанных нами паттернов (то есть что показатели внутренней опоры и интернальности могут выступать независимыми переменными), мы провели повторную кластеризацию испытуемых тем же методом с использованием в качестве исходных данных только общего показателя интернальности по УСК и шкалы поддержки САТ. Полученная модель из четырех кластеров показала хорошее соответствие описанной нами выше: в кластеры, однозначно соответствующие выделенным ранее, попали 55 из 70 испытуемых, или 79 % выборки. Содержательная интерпретация новых кластеров, также полученная с опорой на значимые различия по шкалам всех использованных методик, существенно не отличалась от приведенной выше.

Рассматривая полученные кластеры с точки зрения критериев адаптации и психологического благополучия, следует отметить, что кластеры 3 и 4 демонстрируют очевидно более благополучную картину, чем кластеры 1 и 2; при этом различия между кластерами 3 и 4 и между кластерами 1 и 2 по этим критериям невелики. Ранее ( Калитеевская, Леонтьев , 2006) было высказано предположение, что автономный паттерн является единственным здоровым паттерном развития, однако представленные данные не вполне согласуются с этой гипотезой: представители кластера 3, соответствующего импульсивному паттерну, демонстрируют не менее высокие показатели психологического благополучия. Следует отметить, что осмысленность жизни и показатели дезадаптации оказываются взаимно обратными во всех случаях, за исключением субкластера 3б. Очевидно, свобода выступает лучшим предиктором адаптации и осмысленности жизни, чем ответственность.

Возвращаясь к половозрастным различиям (см. табл. 1), следует отметить, что от кластера 1 к кластеру 4 возрастает доля представителей старшей подгруппы и доля девушек, что объяснимо более высокими темпами достижения ими психологической зрелости по сравнению с юношами. Тем не менее, в силу небольшого объема выборки, эти различия не являются статистически значимыми и требуют верификации.

Наиболее важным результатом второго исследования стало успешное воспроизведение четырех паттернов развития, теоретически описываемых концепцией самодетерминации и эмпирически выявленных в исследовании 1. Опираясь на несколько иной психометрический инструментарий и принципиально другие подходы к анализу, мы обнаружили, что среди подростков в возрасте от 14 до 17 лет можно выделить четыре группы, значимо различающиеся по показателям осмысленности жизни, приспособленности и самоотношения.

Полученные кластеры достаточно хорошо соответствуют положениям концепции, хотя это соответствие не является полным. С точки зрения концепции, автономный паттерн является единственным здоровым путем развития, однако приведенные результаты говорят о том, что импульсивный паттерн также характеризуется высоким уровнем психологического благополучия. Эта группа, однако, неоднородна: значительную ее часть составляют хорошо приспособленные индивиды с организацией личности, близкой к нарциссической, не склонные сообщать о наличии трудностей или проблем. Это не значит, однако, что их реальные взаимоотношения с другими людьми складываются так же гладко, как им хотелось бы, и что их благополучие окажется устойчивым в случае ухудшения внешних условий их жизни.

Полученные результаты, в целом, подкрепляют нашу концепцию развития личности в подростковом возрасте, однако ставят и ряд новых исследовательских задач:

Теоретические конструкты свободы и ответственности в обоих исследованиях были представлены, соответственно, шкалами внутренней опоры и интернальности, что является довольно условным приближением. Необходимы разработка и применение новых психометрических средств, которые позволили бы более точно операционализировать эти конструкты.

Дж. Лёвинджер ( Loevinger , 1976) в своей теории развития эго описывает симбиотическую, импульсивную, конформную и автономную стадии как четыре из шести основных диахронических стадий развития (см. настоящее издание, с. 59–75). Наш подход описывает сходные, по сути, структуры как альтернативные паттерны, воспроизводящие себя в ходе дальнейшего развития. Из этого рассогласования вытекает задача лонгитюдного исследования, призванного ответить на вопрос о том, в какой мере возрастное развитие связано с сохранением или с взаимным переходом выделенных паттернов.

Как явствует из полученных нами результатов, адаптация и психологическое благополучие могут быть связаны как с благоприятной ситуацией («социальной ситуацией развития»), вне зависимости от личных качеств субъекта, так и со способностью личности строить и поддерживать благоприятные ситуации и трансформировать неблагоприятные, опираясь на ресурсы своего личностного потенциала. Психологическое здоровье и зрелость, таким образом, связаны с двумя рядами факторов, влияющих на них как в положительном, так и в отрицательном направлении и взаимодействующих между собой; более того, здоровье, как и зрелость, – это не столько констатация некоторого актуального достигнутого уровня, сколько мера функциональной способности (компетентности) личности преодолевать заданные внутренние и внешние условия, становясь подлинным субъектом собственной жизни в меняющемся мире.

Исследование 3:

Паттерны личностного развития и психологическое благополучие подростков на новом историческом этапе

В данном исследовании ( Осин, Леонтьев, Буровихина , 2009), была поставлена задача, во-первых, проверить выделение выявленных ранее паттернов личностного развития на новой методической базе и, во-вторых, установить связь паттернов личностного развития с прямыми характеристиками субъективного и психологического благополучия.

В качестве основы для выделения паттернов использовались:

1. Русскоязычный опросник каузальных ориентаций (РОКО) ( Дергачева, Дорфман, Леонтьев , 2008), измеряющий выраженность трех локусов каузальности: автономного, внешнего и безличного. Для целей данного исследования была использована сокращенная форма опросника (полученная на данной выборке надежность каждой из трех шкал из 12 пунктов, измеренная с помощью альфа-коэффициента Кронбаха, составила не ниже 0,6). Автономная каузальная ориентация рассматривалась в данном исследовании как мера свободы.

2. Опросник «Уровень субъективного контроля» (УСК) ( Бажин, Голынкина, Эткинд , 1993). Учитывались лишь шкалы интернальности успехов и интернальности неудач.

В качестве дополнительных использовались следующие методики:

1. Шкала субъективного счастья С. Любомирски в адаптации Д.А. Леонтьева и Е.Н. Осина, дающая экспресс-оценку переживаемого счастья (4 пункта).

2. Шкала удовлетворенности жизнью Э. Динера и др. в адаптации Д.А. Леонтьева и Е.Н. Осина, измеряющая обобщенную удовлетворенность жизнью в настоящем (5 пунктов).

3. Шкала личностного динамизма ( Сапронов, Леонтьев , 2007), измеряющая открытость респондента к изменениям, готовность принимать и инициировать их в собственной жизни (20 пунктов).

4. Тест смысложизненных ориентаций ( Леонтьев , 1992), измеряющий глубину переживания осмысленности жизни (20 пунктов).

5. Опросник психологического благополучия К. Рифф ( Шевеленкова, Фесенко , 2005), включающий 84 пункта, сгруппированных по 6 шкалам: Позитивные отношения, Автономия, Управление средой, Личностный рост, Цель в жизни, Самопринятие.

6. Подростковый вариант опросника «Профиль личностных достоинств» (ПЛД) ( Буровихина, Леонтьев, Осин , 2007), представляющий собой незавершенную русскоязычную адаптацию теста «Values in action», направленного на диагностику выраженности сил характера и добродетелей личности ( Peterson, Seligman , 2004; см. также настоящее издание, с. 79–91). Он включает 24 шкалы.

Выборку составили учащиеся 9—11-х классов (N=77) двух московских школ, в возрасте от 14 до 17 лет; количество юношей и девушек было уравнено. Сбор данных проводился в 2005 г. Учащимся предлагалось заполнить батарею методик в классе, чтобы получить впоследствии обратную связь; опросники подписывались настоящими именами испытуемых.

В ходе обработки данных баллы испытуемых по шкалам опросника РОКО и двум основным шкалам опросника УСК были стандартизированы, а затем подвергнуты кластерному анализу с использованием метода Уорда и квадрата Евклидовой метрики.

Была выбрана модель из 4 кластеров, различия между которыми проверялись с помощью дисперсионного анализа и оказались значимыми по многим из использованных нами шкал (см. табл. 5).

Кластер 1 (N=23) объединяет респондентов с наиболее высокими показателями автономного локуса каузальности опросника РОКО в сочетании с баллами выше средних по шкалам УСК, что позволяет предполагать сравнительно гармоничное сочетание у них механизмов свободы и ответственности, соответствующее ранее выделенному автономному паттерну развития личности. Им также присущи высокие показатели удовлетворенности жизнью, счастья, осмысленности жизни, а также большинства шкал опросников РИФФ и ПЛД.

Кластер 2 (N=33), наиболее многочисленный, характеризуется ярко выраженными высокими показателями безличного локуса каузальности РОКО в сочетании с баллами ниже средних по шкалам УСК, в особенности применительно к достижениям, что свидетельствует о склонности этих подростков к отказу от выбора и непринятию на себя ответственности за его результаты. Для них характерны также низкие баллы по всем без исключения индикаторам субъективного и психологического благополучия: субъективному счастью, удовлетворенности жизнью, личностному динамизму, осмысленности жизни, всем шкалам опросника Рифф, большинству шкал ПЛД. Эта группа подростков имеет некоторое сходство с выделенным ранее конформным паттерном личностного развития, но отличается от него гораздо более выраженным неблагополучием и отчуждением от собственной жизни, сродни «выученной беспомощности». Это отчужденные, пассивные подростки, лишенные собственных притязаний и смысловых ориентаций, «плывущие по течению» и убежденные в том, что их действия ни на что не влияют. Это новый тип личностного развития, который можно назвать « отчужденным ».

Кластер 3 (N=13) объединяет подростков со сверхвысокими баллами по шкалам УСК и средними баллами по шкалам РОКО, что указывает на их гиперответственность при умеренной степени свободы; вместе с тем, по характеристикам субъективного и психологического благополучия они близки первому кластеру, давая в целом вполне благополучную картину. Этот паттерн напоминает выделенный ранее симбиотический паттерн развития, характеризующийся ориентацией на задаваемые извне цели и ценности и на заработанное признание и оценку; хорошие ресурсы адаптации и саморегуляции таких подростков оказываются на службе чужих целей, что позволяет им вполне успешно адаптироваться к жизни, не беря на себя определение ее стратегических ориентиров и приоритетов. Этот паттерн можно назвать « адаптивным ».

Наконец, кластер 4 (N=8) во многом похож на второй; в нем обнаруживаются сверхнизкие баллы по шкалам УСК, а также автономного и безличного локусов каузальности РОКО, в сочетании с выраженным пиком по шкале внешнего локуса каузальности РОКО, давая картину гиперконформного паттерна развития личности, носители которого не склонны ни действовать свободно, ни принимать на себя ответственность за результаты своих действий. Все характеристики субъективного и психологического благополучия у них еще более неблагоприятны, чем у отчужденных, за исключением личностного динамизма. Отличие этого кластера от второго заключается в основном в каузальных ориентациях; если безличная каузальность порождает отчуждение и безразличие, то внешний контроль – неблагополучие и неудовлетворенность. Доминантой этого типа выступает дезадаптивность .

Таблица 5

Средние значения стандартизированных баллов по кластерам и результаты дисперсионного анализа

Примечание : ***– p<0,001; **– p<0,01; *—p<0,05; x—p<0,1.

В кластерах наблюдается гендерная асимметрия (χ2(3)=13,77; p<0,01). Первый тип развития оказался несколько более характерным для юношей (N=15, 65 %), второй – для девушек (N=20, 60 %), в третьем кластере распределение было практически равномерным (девушки, N=7, 54 %), а четвертый кластер состоял исключительно из девушек. Значимых различий, связанных с возрастом, обнаружено не было.

Таким образом, общая картина личностного развития подростков отличается от той, которая была получена в двух первых исследованиях, проводившихся в конце 1980—начале 1990-х гг. ( Калитеевская, Леонтьев , 2006; Калитеевская, Леонтьев, Осин, Бородкина , 2007). Свобода и ответственность по-прежнему играют важную типообразующую роль в выделении типов личностного развития в период перехода от детства к взрослости, однако основанная на них картина паттернов развития смазывается по причине слияния общего благополучия/неблагополучия и адаптации/дезадаптации. Если в упомянутых исследованиях индивидуальные различия по этим параметрам, хоть и были заметны, не выступали на передний план, то сейчас они выступают главным основанием деления всей выборки на благополучных (кластеры 1 и 3) и неблагополучных (кластеры 2 и 4), хотя значимых различий при попарном сравнении этих кластеров по шкалам психологического благополучия получить не удалось в силу небольшого объема выборки. В нынешнем исследовании выявились типы, схожие с описанными ранее как автономный и симбиотический, импульсивный тип не выделился в отдельный кластер, а конформный распался на два равно неблагополучных варианта (кластеры 2 и 4), в одном из которых доминирует безличная каузальность и отчужденность, а в другом – внешняя каузальность и неудовлетворенность жизнью. Из-за ограниченного объема выборки эти данные вряд ли можно считать полностью надежными, однако они позволяют по-новому поставить вопросы о путях и вариантах личностного развития в подростковом возрасте, во многом определяющего весь дальнейший жизненный путь личности.

Исследование 4:

Паттерны саморегуляции и членство в фанатских объединениях

Мы предположили, что активные члены фанатских объединений отличаются по своим особенностям саморегуляции от их сверстников, не являющихся членами подобных объединений. Фанатство, как и фанатизм, предполагает частичный «отказ от собственной личности» ( Леонтьев , 1989), делегирование высшему авторитету, кумиру, статуса высшей инстанции в принятии решений. Фактически, речь идет о том, что в структуре саморегуляции жизнедеятельности фанатиков и, отчасти, фанатов, критерии, на основании которых оцениваются текущие действия, принадлежат не самому субъекту, а принимаются им «в готовом виде». Это позволяет расценивать фанатизм и его облегченную форму – фанатство – как нарушение саморегуляции, своего рода ценностную «метапатологию» (см. Маслоу , 1999).

Для проверки этого предположения мы провели онлайновое исследование ( Арустамов, Леонтьев, Осин , 2009). Сбор данных производился в 2008 г. Несмотря на известные ограничения возможностей такого сбора данных, сомнения в их достоверности, неоднозначное отношение со стороны тех, к кому мы обращались, результаты говорят о том, что эта стратегия себя оправдала. Респонденты рекрутировались через интернет-сайты, чаты, а также фанатские группы и объединения разных социальных интернет-сетей, посвященные отечественным и зарубежным музыкальным исполнителям и группам исполнителей различных стилей и направлений музыки (рок, хард-рок, хеви-металл, поп, поп-рок, рэп, хард-блюз, хард-кор, регги и др.), посетителям которых предлагалось добровольно принять участие в исследовании фанатизма, проводимом специалистами МГУ имени М.В. Ломоносова. Выразившим свое согласие индивидуально высылалась по электронной почте батарея методик для заполнения, которая возвращалась также по электронной почте в заполненном виде.

Всего для обработки были использованы протоколы 78 респондентов из городов России, Украины, Белоруссии, Молдовы и Казахстана, из которых 43 в ответ на прямой вопрос определили себя как фанатов, а 35 себя фанатами не считают, либо не уверены в этом. В выборке фанатов юноши и девушки распределились примерно поровну, в контрольной выборке девушек было менее 25 %. По возрасту подавляющее большинство опрошенных укладывалось в диапазон от 18 до 26 лет, с максимумом на 18 и дальнейшим плавным снижением; средний возраст 21 год. Фанатский стаж варьировал от 6 месяцев до 12 лет, в среднем 3 года. Образование было выше у тех, кто не причислял себя к фанатам: неполное высшее или высшее образование среди них имели 79,4 %, а у фанатов только 48,5 %. Верующие в Бога преобладают над неверующими в равной степени и в той, и в другой группе.

Исследовательская батарея включала в себя 3 части: 1) прямые вопросы социально-демографического и мировоззренческого характера; 2) задача определения понятий «фанатизм», «фанатик» и «фанат» и 3) батарея тестов, направленных на диагностику различных аспектов личностного потенциала как структурной основы саморегуляции (см. Леонтьев , 2006). В числе использованных нами методик были:

1. Шкала толерантности к неопределенности (MSTAT-I) Д. Маклейна в адаптации Е.Г. Луковицкой (2008).

2. Дифференциальный опросник переживания одиночества (ДОПО) Д.А. Леонтьева и Е.Н. Осина (см. Осин, Леонтьев , 2010).

3. Шкала удовлетворенности жизнью (ШУДЖ) Э. Динера в адаптации Д.А. Леонтьева и Е.Н. Осина.

4. Тест смысложизненных ориентаций (СЖО) Д.А. Леонтьева (2002).

5. Тест личностного динамизма (ЛД) ( Сапронов, Леонтьев , 2007).

6. Дифференциальный тест рефлексии (ДТР) ( Леонтьев, Лаптева, Осин и др., 2009).

Прежде всего мы предположили, что респонденты, определяющие себя как фанатов, будут отличаться по своим личностным характеристикам от тех, кто себя фанатами не считает. Для проверки этой гипотезы мы сравнили значения всех личностных переменных в обеих выборках по двустороннему t-критерию Стьюдента. Результаты оказались обескураживающими: значимых различий ни по одной переменной обнаружено не было.

Тогда мы предположили, что группы фанатов и нефанатов не являются внутренне однородными и что возможны более тонкие различия, которые нивелируются при разделении выборки на две части на основе прямой самоидентификации. С целью проверки этого предположения мы использовали стратегию выделения индивидуальных паттернов, как и в описанных выше исследованиях. С объединенной выборкой наших респондентов был проделан иерархический кластерный анализ по методу Уорда (Ward’s method). В качестве основы кластеризации использовались стандартизированные (в z-оценках) баллы респондентов по основным шкалам методик (без учета субшкал).

В результате выделились 3 больших кластера и четвертый небольшой, по-видимому, отражающий дезадаптацию. Значимость различий между полученными кластерами проверялась с помощью однофакторного дисперсионного анализа (ANOVA). Различия оказались значимы по всем шкалам. Были рассчитаны средние значения переменных по кластерам (z-оценки). Содержательная интерпретация каждого кластера основывается на отличии средних показателей этого кластера от средних по выборке. Выраженными мы считали различия, отличающиеся от среднего по выборке более чем на 0,5 стандартного отклонения.

1. «Протестные» (N=19)

Респонденты, вошедшие в первый кластер, демонстрирует относительно высокие показатели по шкалам Позитивное одиночество ДОПО и Квазирефлексия ДТР и относительно низкие – по шкале Потребность в близости ДОПО. Остальные показатели близки к средним по выборке.

2. «Саморегулируемые» (N=25)

Респонденты, вошедшие во второй кластер, демонстрируют относительно высокие показатели по шкалам Толерантности к неопределенности, Осмысленности жизни и относительно низкие – по шкалам Самокопания и Квазирефлексии. Остальные показатели близки к средним по выборке.

3. «Зависимые» (N=26)

Респонденты, образовавшие третий кластер, демонстрирует относительно высокие показатели по шкале Потребность в близости и относительно низкие – по шкалам Толерантность к неопределенности, Позитивное одиночество. Остальные показатели близки к средним по выборке.

4. «Дезадаптивные» (N=8)

Респонденты, вошедшие в этот кластер, демонстрируют относительно высокие показатели по шкалам Самокопания, Общего одиночества, Квазирефлексии и относительно низкие по шкалам Личностного динамизма, Толерантности к неопределенности, Осмысленности жизни, Удовлетворенности жизнью. Остальные показатели близки к средним по выборке.

Далее мы проверили взаимосвязь фанатской самоидентификации с выделенными нами кластерами. Хи-квадрат Пирсона дал значимый результат (p=0,014), что позволяет отвергнуть гипотезу о равномерности распределения фанатов и не фанатов по 4 кластерам. Фанаты и не фанаты распределились по кластерам следующим образом (см. табл. 6).

Таблица 6

Распределение респондентов по кластерам

Как ясно видно из таблицы 6, респонденты, относящие себя к фанатам, значительно чаще оказываются в кластерах Протестных и Зависимых, а не относящие себя к фанатам – в кластере Саморегулируемых. Это весьма наглядно подтверждает нашу гипотезу о том, что фанатство сопряжено с нарушенной саморегуляцией. Не менее убедительна картина распределения по кластерам респондентов, по-разному ответивших на вопрос о членстве в фанатских объединениях (см. табл. 7). Хи-квадрат Пирсона также значим (p=0,029), что позволяет отвергнуть гипотезу о равномерности этого распределения.

Таблица 7

Распределение членов и не членов фанатских объединений по кластерам

Итак, если первоначальная исследовательская стратегия движения от самоидентификации как фаната или членства в фанатском объединении к личностным характеристикам не привела к успеху, то обратная стратегия – от личностных особенностей к фанатству – оказалась вполне продуктивной. Она позволила выявить психологическую неоднородность молодых людей, склонных к определению себя как фанатов и к членству в фанатских объединениях. Можно выделить два личностных типа или паттерна фанатов, которые можно условно обозначить как индивидуально-ориентированные фанаты и социально-ориентированные фанаты.

Первые из них ценят одиночество, не имеют острой потребности в общении с себе подобными и склонны к отвлеченным мыслям и фантазиям. По-видимому, их привязанность к объекту фанатизма носит интравертированный характер, кумир и те ценности, которые он воплощает, определяют уникальное содержание их внутреннего мира, делая его опорой в противовес внешнему миру. Вторые, напротив, нуждаются в общении, а одиночество вызывает у них дискомфорт. У них также понижена толерантность к неопределенности, что может свидетельствовать об отсутствии опоры внутри себя и высокой тревожности, совладать с которой помогает включенность в социальную систему с четкими иерархиями, правилами, ожиданиями и ритуалами. Это скорее экстраверты, которые усматривают ценность фанатской активности в том, что она позволяет им стать членом группы себе подобных и реализовать свою потребность во внешней социальной регуляции, без которой они ощущают дискомфорт. Выделенные нами типы хорошо согласуются с теоретически описанными П. Конценом типами «исконного» и «индуцированного» фанатизма ( Концен , 2011, с. 48–49).

Оба этих паттерна представляют собой определенные, хоть и разные, нарушения саморегуляции. В первом случае, по-видимому, в какой-то степени нарушена способность полноценного контакта с внешним миром и окружающими людьми, баланс между активностью во внешнем и во внутреннем мире ощутимо сдвинут в сторону последней. Во втором случае нарушены механизмы личностной автономии и самодетерминации, человек нуждается в зависимости и внешнем управлении. Этот тип респондентов близок к выделившемуся в третьем исследовании кластеру 4, отражающему психологическое неблагополучие при ориентации на внешний контроль, хотя большие различия в использованных методиках затрудняют прямое сопоставление этих двух исследований. Характерно, что третий из основных кластеров – саморегулируемые респонденты, в число которых входит лишь несколько фанатов, – представляет собой эталон оптимальной саморегуляции, весьма близкий автономному паттерну развития, выделившемуся в первых двух исследованиях, и первому кластеру из исследования 3. Наиболее неблагоприятную картину являет небольшой кластер Дезадаптивных, в котором фанаты также преобладают.

В некотором смысле фанатство служит средством преодоления одиночества – либо путем компенсаторного ухода во внутренний мир, либо путем нахождения единомышленников в мире внешнем. Интересно, что двухфакторный дисперсионный анализ показал, что показатель общего одиночества предсказывается взаимодействием двух переменных: самоидентификации как фаната и веры в Бога – F(1; 74)=5,14 (p<0,05). Наиболее одинокими себя ощущают неверующие не фанаты, у верующих переживание одиночества ниже, вне зависимости от фанатизма, а у неверующих фанатов оно самое низкое. Таким образом, фанатизм заменяет неверующему человеку одно из преимуществ веры в Бога – преодоление одиночества. Если человек в Бога не верит, то благодаря фанатизму он становится менее одиноким.

Общее обсуждение и заключение

Первые три из четырех исследований, представленных в данной главе, посвящены разработке одной и той же проблемы – проблемы вариативности индивидуальных путей развития в переходном периоде от детства к взрослости. Источник этой вариативности мы усматриваем в различии траектории развития базовых механизмов самодетерминации – свободы и ответственности – которые определяют складывающийся в подростковом возрасте индивидуальный паттерн, определяющий дальнейшие пути личностного развития. Личностный потенциал и психологическое благополучие подростков оказываются существенно зависящими от этих базовых паттернов.

Задачи первых трех исследований были схожи, и выборки можно считать не различающимися (московские старшеклассники). Различия между ними в основном связаны с различиями методической базы исследования и времени его проведения. Если первое вряд ли существенно сказалось на результатах, то второе сыграло очень существенную роль. В частности, первые два исследования, разделенные сравнительно небольшим временным промежутком, дали очень схожую картину, которая хорошо соответствовала теоретической концепции самодетерминации, послужившей основой исследования. Напротив, в третьем исследовании, отделенном от первых двух примерно пятнадцатилетним интервалом, обнаружилась иная картина, далекая от наших ожиданий: если в первых исследованиях именно развитие свободы и ответственности (активности и саморегуляции) послужило системообразующим фактором дифференциации выборок на типы, различающиеся своими траекториями личностного развития, то в более позднем исследовании картина заметно упростилась: на первый план выдвинулись характеристики общего благополучия/неблагополучия, адаптации/дезадаптации, которые оказались системообразующими и смазали остальные типологические различия, обусловленные, в частности, механизмами самодетерминации. Похожая картина выявилось и в исследовании 4, хотя в нем ставились иные задачи, и выборка респондентов, а также методический инструментарий заметно отличались от первых трех исследований.

Причины этих отличий мы усматриваем прежде всего в глобальном психологическом неблагополучии подростков, ставшем за эти годы массовым явлением: даже в сравнительно благополучной Москве, по данным третьего исследования, доля подростков с низкой удовлетворенностью жизнью, осмысленностью, свободой и ответственностью (кластеры 2 и 4) превышает 50 %. Проблемы выживания, физического и психологического самосохранения, совладания с неблагоприятными обстоятельствами и часто недружелюбной средой, нахождение своего места в жизни стоят сейчас перед подростками не в пример острее, чем 15–20 лет назад, и оказывают деформирующее влияние на структуру механизмов самодетерминации личности. Характерно, однако, что тип, описанный нами как автономный, саморегуляция, адаптация и психологическое благополучие которого в минимальной степени зависят от внешних условий, – единственный тип, устойчиво воспроизводящийся и сегодня, обнаруживающийся без больших изменений и в третьем, и в четвертом исследовании. Это подростки с большим личностным потенциалом, скорее приспосабливающие окружающие условия к себе, чем себя к ним, уверенные в себе, извлекающие уроки из неудач, психологическое благополучие которых зависит больше от них самих, чем от внешних обстоятельств. Подростки, относящиеся к остальным трем типам, не смогли сохранить структуру саморегуляции в условиях выросшего внешнего давления, в результате чего их сменили другие паттерны, вызывающие гораздо большее беспокойство с точки зрения психологического здоровья и личностного развития. Эти результаты, конечно, нельзя рассматривать как определенные и окончательные, однако они открывают многообещающие перспективы изучения путей развития личности в период перехода от детства к взрослости.

Литература

Арустамов А.А., Леонтьев Д.А., Осин Е.Н. Особенности саморегуляции у членов фанатских объединений // Психология общения XXI век: 10 лет развития. Материалы Международной конференции 8—10 октября 2009 года: В 2-х т. М.; Обнинск: ИГСОЦИН, 2009. Т. 1. С. 124–128.

Бажин Е.Ф., Голынкина Е.А., Эткинд А.М. Опросник уровня субъективного контроля (УСК). М.: Смысл, 1993.

Буровихина И.А., Леонтьев Д.А., Осин Е.Н . Силы характера как ресурсы личности подростка: опыт применения профиля личностных достоинств // Психол. диагностика. 2007. № 1. С. 107–127.

Варга А.Я., Столин В.В. Тест-опросник родительского отношения // Практикум по психодиагностике. Психодиагностические материалы. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1988. С. 107–113.

Выготский Л.С. История развития высших психических функций // Собр. соч.: В 6 т. М.: Педагогика, 1983. Т. 3. С. 6—328.

Гозман Л.Я., Кроз М.В. Измерение уровня самоактуализации личности // Алешина Ю.Е., Гозман Л.Я., Дубовская Е.С. Социально-психологические методы исследования супружеских отношений. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1987. С. 91—114.

Дергачева О.Е., Дорфман Л.Я., Леонтьев Д.А . Русскоязычная адаптация опросника каузальных ориентаций // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 14. Психология. 2008. № 3. С. 91—106.

Калитеевская Е.Р. Психическое здоровье как способ бытия в мире: от объяснения к переживанию // Психология с человеческим лицом: гуманистическая перспектива в постсоветской психологии / Под ред. Д.А. Леонтьева, В.Г. Щур. М.: Смысл, 1997. С. 231–238.

Калитеевская Е.Р., Леонтьев Д.А. Пути становления самодетерминации личности в подростковом возрасте // Вопр. психол. 2006. № 3. С. 49–55.

Калитеевская Е.Р., Леонтьев Д.А., Осин Е.Н., Бородкина И.В. Смысл, адаптация и самодетерминация у подростков // Вопр. психол. 2007. № 2. С. 68–79.

Концен П. Фанатизм. Психоанализ этого ужасного явления. Харьков: Гуманитарный центр, 2011.

Леонтьев Д.А. Личность: человек в мире и мир в человеке // Вопр. психол. 1989. № 3. С. 11–21.

Леонтьев Д.А. Тест смысложизненных ориентаций (СЖО). М.: Смысл, 1992.

Леонтьев Д.А. Очерк психологии личности. М.: Смысл, 1993.

Леонтьев Д.А. Психология свободы: к постановке проблемы самодетерминации личности // Психол. журн. 2000. Т. 21. № 1. С. 15–25.

Леонтьев Д.А. Симбиоз и адаптация или автономия и трансценденция: выбор личности в непредсказуемом мире // Личность в современном мире: от стратегии выживания к стратегии жизнетворчества / Под ред. Е.И. Яцуты. Кемерово: Графика, 2002. С. 3—34.

Леонтьев Д.А. Личностный потенциал как потенциал саморегуляции // Ученые записки кафедры общей психологии МГУ им. М.В. Ломоносова. Вып. 2 / Под ред. Б.С. Братуся, Е.Е. Соколовой. М.: Смысл, 2006. С. 85—105.

Леонтьев Д.А. Становление саморегуляции как основа психологического развития: эволюционный аспект // Субъект и личность в психологии саморегуляции / Под ред. В.И. Моросановой. М.; Ставрополь: ПИ РАО; СевКавГТУ, 2007. С. 68–84.

Леонтьев Д.А., Лаптева Е.М., Осин Е.Н., Салихова А.Ж. Разработка методики дифференциальной диагностики рефлексивности // Рефлексивные процессы и управление. Сб. материалов VII Междунар. симпозиума 15–16 октября 2009 г. / Под ред. В.Е. Лепского. М.: Когито-Центр, 2009. С. 145–150.

Леонтьев Д.А., Мандрикова Е.Ю., Осин Е.Н., Плотникова А.В., Рассказова Е.И. Опыт структурной диагностики личностного потенциала // Психол. диагностика. 2007. № 1. С. 8—31.

Луковицкая Е.Г. Социально-психологическое значение толерантности к неопределенности: Дис… канд. психол. наук. СПб., 1998.

Маслоу А. Новые рубежи человеческой природы. М.: Смысл, 1999.

Осин Е.Н., Леонтьев Д.А. Внутренняя структура дифференциального опросника переживания одиночества // Современная психодиагностика в период инноваций: сборник тезисов II Всероссийской научной конференции / Отв. ред. Н.А. Батурин. Челябинск: Издат. центр ЮУр гос. ун-та, 2010. С. 132–135.

Осин Е.Н., Леонтьев Д.А., Буровихина И.А. Паттерны саморегуляции и психологическое благополучие в подростковом возрасте // Личностный ресурс субъекта труда в изменяющейся России. Материалы II Международной научно-практической конференции. Ч. 2. Симпозиум «Субъект и личность в психологии саморегуляции. Кисловодск: СевКавГТУ, 2009. С. 266–271.

Пантилеев С.Р. Методика исследования самоотношения (МИС). М.: Смысл, 1993.

Рукавишников А.А., Соколова М.В. Опросник приспособленности Белла. Руководство. Ярославль: Психодиагностика, 1993.

Сапронов Д.В., Леонтьев Д.А. Личностный динамизм и его диагностика // Психол. диагностика. 2007. № 1. С. 66–84.

Шевеленкова Т.Д., Фесенко П.П. Психологическое благополучие личности (обзор основных концепций и методика исследования) // Психол. диагностика. 2005. № 3. С. 95—129.

Bergman L.R. A pattern-oriented approach to studying individual development: snapshots and processes // Reports from the Department of Psychology, Stockholm University. 1996. № 825.

Coopersmith S. The antecedents of self-esteem. San Francisco: Freeman, 1967.

Deci E.L. The psychology of self-determination. Toronto: Lexington books, 1980.

Kobasa S.C., Maddi S.R. Existential personality theory // Current personality theory / R.I. Corsini (Ed.). Itasca (Il.): Peacock, 1977. P. 243–276.

Leontiev D. Positive Personality Development: Approaching Personal Autonomy // A Life Worth Living: Contributions to Positive Psychology / M. Csikszentmihalyi, I.S. Csikszentmihalyi (Eds.). N.Y.: Oxford University Press, 2006. P. 49–61.

Loevinger J. Ego Development: Conceptions and Theories. San-Francisco: Jossey-Bass, 1976.

Magnusson D. Individual development: a holistic integrated model // Linking lives and contexts: Perspectives on the ecology of human development / P. Moen, G.H. Elder Jr., K. Luscher (Eds.). Washington (DC): APA, 1995. P. 19–60.

Magnusson D. The logic and implications of a person approach // Reports from the Department of Psychology, Stockholm University. 1996. № 817.

Magnusson D. The person in developmental research Reports from the Department of Psychology, Stockholm University. 1997. № 830.

Magnusson D. The Person Approach: Concepts, Measurement Models and Research Strategy // New Directions for Child and Adolescent Development. 2003. № 101. P. 3—23.

Magnusson D., Törestad B. A Holistic View of Personality: A Model Revisited // Annual Reviews in Psychology. 1993. Vol. 44. P. 427–452.

May R. Psychology and the Human Dilemma. Princeton (N.J.): Van Nostrand, 1967.

Milligan G.W. A Review of Monte Carlo Tests of Cluster Analysis // Multivariate Behavioral Research. 1981. Vol. 16. P. 379–407.

Paulhus D.L. Interpersonal and Intrapsychic Adaptiveness of Trait Self-Enhancement // Journal of Personality and Social Psychology. 1998. Vol. 74. № 5. P. 1197–1208.

Paulhus D.L., Reid D.B . Enhancement and Denial in Socially Desirable Responding // Journal of Personality and Social Psychology. 1991. Vol. 60. № 2. P. 307–317.

Peterson C., Seligman M.E.P. Character Strengths and Virtues: A Handbook and Classification. N.Y.: Oxford University Press, 2004.

Rank O. Will therapy: truth and reality. N.Y.: Knopf, 1945.

Ryan R.M., Deci E.L. Self-determination theory and the facilitation of intrinsic motivation, social development and well-being // American psychologist. 2000. Vol. 55. № 1. P. 68–78.

Ryan R.M., Deci E.L., Grolnick W.S. Autonomy, relatedness, and the Self: their relation to development and psychopathology // Developmental psychopathology / D. Cicchetti, D.J. Cohen (Eds.). Vol. 1. N.Y.: Willey – Interscience, 1995. P. 618–655.

Вклад личностного потенциала в академические достижения Т.О. Гордеева, Д.А. Леонтьев, Е.Н. Осин

Согласно модели, лежащей в основе отраженного в данной книге направления исследований ( Леонтьев , 2002; 2006; Леонтьев, Осин , 2007; см. также настоящее издание, с. 107–130), личностный потенциал как потенциал саморегуляции личности прямо соотносится с мерой личностной зрелости и психологического здоровья и предположительно является важным фактором успешности деятельности. Влияние устойчивых особенностей личности на показатели успешности деятельности исследовалось в последние несколько десятилетий рамках различных парадигм – мотивации достижения (см. Хекхаузен , 2003), большой пятерки (П. Коста. Р. Маккрей), атрибутивного стиля (М. Селигман, К. Петерсон), теории самоэффективности (А. Бандура), концепции жизнестойкости (С. Мадди и др.), позитивной психологии (А. Даквортс, М. Селигман и др.). Было обнаружено, что достаточно устойчивые связи с успешностью в различных типах деятельности обнаруживают, в частности, мотивация достижения, внутренняя (автономная) мотивация, самоэффективность, настойчивость, сознательность/организованность, жизнестойкость, самоконтроль и оптимистический атрибутивный стиль. Однако многие из этих данных достаточно размыты и противоречивы, что указывает, судя по всему, на нелинейный и неоднозначный характер интересующих нас зависимостей. Очевидно, что необходимо системное рассмотрение этих переменных в их взаимодействии и динамике, предпосылки чего заложены в концепции личностного потенциала.

Первые попытки анализа влияния переменных личностного потенциала на успешность творческой деятельности показали, в частности, что последняя может сочетаться как с высоким, так и с умеренным личностным потенциалом; в последнем случае, однако, личность оказывается более уязвимой к проблемам и стрессам (см. Леонтьев , 2004). Речь идет о том, что общая одаренность и специальные способности в творческих видах деятельности играют, несомненно, важную роль, но их влияние на творческие и другие профессиональные достижения опосредовано особенностями личности. Ведь способности и достижения не живут своей жизнью, а встроены в целостную систему отношений индивида с миром и могут занимать в этой системе разное место. В зависимости от того, насколько личность мотивирована и способна интегрировать собственный творческий потенциал и, если не поставить его на службу другим ведущим ценностям и смыслам, то, по крайней мере, гармонизировать его с ними, высокие достижения будут либо способствовать развитию и стабильности личности в целом, либо, напротив, будут создавать новые проблемы, потреблять личностные ресурсы и порождать и углублять внутриличностные кризисы.

Это в полной мере относится к академическим достижениям (как учащихся средней школы, так и студентов высших учебных заведений), которые обоснованно рассматриваются в качестве предикторов успешной профессиональной деятельности в будущем. Некоторые наши предыдущие исследования были посвящены изучению мотивационно-личностных факторов, влияющих на академические достижения ( Гордеева , 2010 а; Гордеева, Осин , 2010; Гордеева, Осин, Рассказова и др., 2010). В частности, как важные показатели достижений рассматриваются успехи школьников в разного рода предметных олимпиадах, успешно функционирующих со времен СССР. Эти успехи служат законным основанием для поступления в вуз на льготной (альтернативной) основе (без ЕГЭ, экзаменов или при меньшем их количестве).

Возможно, именно в неоднозначном характере связи между способностями и достижениями кроется объяснение проблем, которые испытывает в ходе обучения в вузе некоторая часть студентов, отобранных через систему олимпиад. Этим можно объяснить отсутствие желаемой стабильности в проявлении их достижений (и их недолговременный характер, и феномен отсутствия их преемственности), который отмечают преподаватели вузов, сравнивая студентов, зачисленных на основании результатов подобных олимпиад, со студентами, зачисленными на основании традиционных вступительных экзаменов.

На протяжении ряда лет исследовательская группа по изучению качества жизни и личностного потенциала реализует совместный проект с химическим факультетом МГУ имени М.В. Ломоносова. Целью исследования является анализ факторов, влияющих на академическую успешность и психологическое благополучие студентов этого факультета (руководители проекта Д.А. Леонтьев и Т.О. Гордеева). Одной из проблем, которым уделяется специальное внимание в рамках проекта, выступает проблема нереализованности творческого потенциала студентов, поступивших в МГУ на льготных основаниях в качестве победителей или призеров международной Ломоносовской олимпиады по химии: многие из таких студентов впоследствии не оправдывают ожиданий. Именно этой проблеме посвящена данная глава: в ней на материале небольшой части собранных нами данных делается попытка ответить на вопрос, почему успехи в предметных олимпиадах не всегда служат хорошим предиктором успешной профессиональной социализации и какую роль в опосредовании связи между ними играют структуры личностного потенциала [18] .

Исследование 1:

Личностный потенциал успешных студентов

Задачей настоящего исследования было выявить особенности личностного потенциала, связанные с академической успешностью студентов. В исследовании на добровольной основе приняли участие студенты химического факультета МГУ. Данные были собраны нами в ходе лонгитюдного исследования, проведенного в середине весеннего семестра со студентами I курса и затем с теми же студентами год спустя. В первом исследовании приняли участие 166 студентов I курса, что составило 71 % от всех студентов этого потока. Из них 65 человек – победители олимпиад, поступившие без вступительных экзаменов (72 % от всех студентов-«олимпиадников» курса) и 91 человек, зачисленный по результатам экзаменов (67 % от всех студентов курса, зачисленных по результатам вступительных экзаменов). При анализе учитывались также пол, возраст, регион (Москва – Россия – зарубежье) и тип семьи (полная – неполная). Респондентам гарантировалась анонимность собранных данных. После психологического обследования были также собраны данные академической успеваемости участников исследования за 4 сессии, включающие их оценки, рейтинги, информацию о пересдачах и отчислениях [19] .

Диагностические батареи, использованные в обоих тестированиях, включали в себя следующие методики:

1. Тест смысложизненных ориентаций (СЖО – Леонтьев , 1992).

2. Опросник жизнестойкости С. Мадди (адаптация Д.А. Леонтьева, Е.И. Рассказовой – 2006), включающий, наряду с общим показателем жизнестойкости, шкалы «Вовлеченность», «Контроль» и «Принятие риска».

3. Методика «Субъективное качество выбора» (СКВ – Леонтьев, Мандрикова, Фам , 2007), позволяющая получить данные о переживании конкретной ситуации выбора: продуманность выбора, самостоятельность выбора, уверенность в собственном выборе, позитивная или негативная эмоциональная окраска выбора; в данном случае методика формулировалась применительно к выбору поступления на химический факультет.

4. Методика оценки потока в профессиональной деятельности (ППД-2), разработанная Д.А. Леонтьевым для оценки степени типичности оптимального переживания (переживания потока), в профессиональной деятельности. Помимо показателя потока, методика содержит пункт оценки в процентах того, насколько профессиональная деятельность выступает для респондента как труд, как карьера и как призвание. Для целей настоящего исследования методика была модифицирована Е.Н. Осиным: вопросы были переформулированы по отношению к учебной деятельности.

5. Опросник внутренней – внешней мотивационной ориентации Т. Амабиле ( Amabile, Hill, Hennessey, Tighe , 1994) в адаптации Т.О. Гордеевой. Опросник состоит из двух шкал, направленных соответственно на диагностику внутренней мотивации как предпочтения новых, интересных и трудных задач и внешней мотивации как предпочтения работы ради внешних наград и общественного признания.

6. Шкала диспозиционного оптимизма Ч. Карвера и Р. Шейера (ЛОТ – ТДО) ( Гордеева, Сычев, Осин, 2010), состоящая из позитивной и негативной шкал, измеряющих общее убеждение человека в том, что его ждет хорошее/плохое будущее.

7. Шкала настойчивости А. Даквортс с соавт. ( Duckworth, Peterson, Matthews, Kelly , 2007; адаптация Т.О. Гордеевой и Е.Н. Осина) измеряет настойчивость как личностную черту, заключающуюся в сосредоточенности интересов, и в настойчивости и упорстве в достижении избранных целей (соответственно содержит две субшкалы).

8. Краткая версия из 12 ситуаций теста СТОУН ( Гордеева, Осин, Шевяхова , 2009), диагностирующего оптимистический/пессимистический стиль объяснения успехов и неудач как показатель конструктивного (оптимистического) мышления личности.

9. Опросник копинг-стратегий СОРЕ ( Carver, Scheier, Weintraub , 1989; адаптация Т.О. Гордеевой, Е.Н. Осина, О.А. Сычева, Е.А. Рассказовой, В.Ю. Шевяховой – 2010), диагностирующий 15 типов теоретически выделенных стратегий преодоления жизненных трудностей.

10. Опросник самоорганизации деятельности (ОСД) Е.Ю. Мандриковой (2010), включающий шкалы планирования, целеустремленности, настойчивости, фиксации на достижении цели, самоорганизации и ориентации на настоящее.

11. Шкала внутренних – внешних жизненных целей Т. Кассера и Р. Райана ( Kasser, Ryan , 1996; неопубликованная адаптация Т.О. Гордеевой и Е.Н. Осина).

12. Опросник социальной желательности (BIDR – Balanced Inventory of Desirable Responding – Paulhus , 1998, незавершенная адаптация Е.Н. Осина).

13. Шкала академической мотивации (AMS-C) Р. Валлеранда с соавт. ( Vallerand, Pelletier, Blaise et al., 1992), модифицированная Т.О. Гордеевой и Е.Н. Осиным (не опубликована). Она включает шкалы внутренней и внешней мотивации (идентифицированной и интроецированной), а также амотивации как отсутствия интереса и осмысленности текущей учебной деятельности.

14. Шкала академического контроля Р. Перри ( Perry, Hladkyj, Pekrun, Pelletier , 2001) и разработанная Т.О. Гордеевой Ситуативная шкала академического контроля (применительно к ситуации обучения в университете; не опубликована).

15. Шкалы диспозиционной и ситуативной субъективной витальности Р. Райана и К. Фредерик ( Ryan, Frederick , 1997) в адаптации Л.А. Александровой и Д.А. Леонтьева (не опубликовано), измеряющие переживание бодрости, энергичности, наполненности жизненными силами.

16. Шкала удовлетворенности жизнью Э. Динера с коллегами ( Diener, Emmons, Larsen, Griffin , 1985), в адаптации Е.Н. Осина и Д.А. Леонтьева (см. Осин, Леонтьев , 2008), отражающая оценку респондентом собственной жизни как соответствующей его желаниям.

17. Опросник общего здоровья General health Questionaire, GHQ ( Goldberg , 1978; перевод Е.Н. Осина), измеряющий уровень психического и физического благополучия индивида.

Обработка данных выполнялась при помощи статистического пакета StatSoft Statistica 6.0.

Результаты

Для анализа связи достижений с успеваемостью у всех студентов потока (N=241), за исключением отчисленных, были выделены паттерны динамики успеваемости . Для этого рассчитывался средний балл по предметам в рамках каждой из 4-х сессий с учетом всех оценок, полученных на пересдачах. Средние баллы по 4 сессиям стандартизировались, затем по этим данным производился кластерный анализ методом Уорда на основе метрики Евклида. Были выделены 4 кластера: 1) группа со стабильно высокой успеваемостью (N=74), 2) группа со стабильно низкой успеваемостью (N=56), 3) группа с отрицательной динамикой успеваемости (N=31), 4) группа с положительной динамикой успеваемости (N=22).

Дисперсионный анализ выявил значимые различия между 4 группами по показателям продуманности выбора (F(3; 127)=3,77; p<0,05) и уверенности в собственном выборе (F(3; 127)=3,29; p<0,05) по методике субъективного качества выбора (СКВ): группа 2 отличалась от трех остальных более низкими показателями, что говорит о том, что эти студенты оказались на химическом факультете МГУ во многом случайно, а не в результате обдуманного и целеустремленного решения.

Были получены также значимые различия по атрибутивному стилю в ситуациях успеха по методике СТОУН (F(3; 128)=2,74; p<0,05): наиболее высокие баллы (оптимизм) продемонстрировали группа 4 с положительной динамикой и группа 1 (стабильно высокая), наиболее низкие – группа 3 с отрицательной динамикой успеваемости (академических достижений). Можно предположить, что оптимистический стиль объяснения успехов широкими, постоянными и контролируемыми факторами позволяет поддерживать высокую самооценку и ощущение самоэффективности, в свою очередь запускающие выбор целей высокого уровня сложности, настойчивость и позитивные ожидания в неопределенных ситуациях.

Как и ожидалось, значимыми оказались также различия по показателям внутренней учебной мотивации (F(3; 130)=3,31; p<0,05) и идентифицированной (личностно осмысленной внешней) мотивации (F(3; 130)=2,97; p<0,05), то есть по показателям, отражающим интерес к учебному процессу и осознание его важности. Также различия были обнаружены по внешней мотивационной ориентации по методике Амабиле (F(3; 129)=5,25; p<0,01). Группа 1 (со стабильно высокими академическими достижениями) обнаружила высокие показатели внутренней, идентифицированной учебной и внешней мотивационной ориентации; группа 2 (со стабильно низкой успеваемостью) – низкие показатели по всем трем видам мотивации. Группа 3 (с отрицательной динамикой успеваемости) продемонстрировала высокие показатели внутренней мотивации, при низкой идентифицированной и крайне низкой внешней мотивационной ориентации. Группа 4 (с положительной динамикой успеваемости) продемонстрировала высокую внешнюю мотивационную ориентацию при достаточно высоких показателях внутренней и идентифицированной учебной мотивации. Полученные данные позволяют предположить, что внешняя мотивационная ориентация дополняет внутреннюю учебную мотивацию, способствуя более высоким учебным достижениям. Возможно, внешне мотивированные студенты, для которых важны оценки и внешнее признание, активно стремятся улучшить свою успеваемость (группа 4), тогда как внутренне мотивированные студенты, напротив, не включают их в число своих ценностей, обращают на них недостаточно внимания (группа 3), и лишь сочетание внешне ориентированной и внутренней мотивации обеспечивает устойчиво высокие показатели успеваемости при обучении в наших вузах (группа 1).

Группы также значимо различались по показателям академического контроля (F(3; 129)=4,24; p<0,01): предсказуемо, группа 1 обнаружила наиболее высокие показатели, что можно объяснить как успешным опытом сдачи 1-й сессии, так и ролью академического контроля как предиктора академических достижений аналогичного самоэффективности.

Для анализа особенностей личностного потенциала успешных индивидов по сравнению с неуспешными мы сравнивали группы 1 и 2 по психологическим переменным (см. табл. 1). Показатели социальной желательности по тесту BIDR не отличались у группы успешных и менее успешных студентов.

Как показывают наши данные, высоко академически успешные студенты отличаются по показателям мотивации и саморегуляции. В частности, им свойственны важные мотивационные различия, обеспечивающие эффективное построение деятельности – поток при выполнении деятельности достиженческого характера, идентифицированная и внутренняя мотивация учебной деятельности, а также они отличаются по таким показателям ЛП, как более высокая целеустремленность, настойчивость, фиксация на деятельности (опросник ОСД). Успешные индивиды демонстрируют более высокий уровень академического контроля, то есть верят в роль собственных усилий в достижении успешного результата в учебе и свою способность осуществлять активный контроль над ее результатами.

Таблица 1

Сравнение групп с различными паттернами академической успешности по психологическим переменным

Примечание : *** – p<0,001, ** – p<0,01, * – p<0,05, x p<0,1, xx по данным второго тестирования.

Однако проведенный анализ данных показал отсутствие значимых отличий между двумя группами по таким переменным ЛП, как осмысленность жизни, жизнестойкость, продуктивные (эффективные) копинг-стратегии, толерантность к неопределенности. Также отсутствуют значимые различия между двумя выделенными подгруппами по психологическому благополучию (витальность, удовлетворенность жизнью) и субъективному здоровью. Таким образом, наши результаты свидетельствуют о том, что более и менее успешные студенты могут не различаться по осмысленности жизни, жизнестойкости и самоконтролю. Они также в целом не отличаются большим психологическим благополучием. Данные корреляционного анализа также подтверждают эту картину, свидетельствующую об отсутствии прямых связей ряда ключевых переменных личностного потенциала и психологического благополучия с успешностью учебной деятельности в вузе.

Интересной представляется группа с положительной динамикой (кластер 4). Значимые различия между этими студентами и представителями стабильно успешной группы 1 отсутствуют. Сравнение групп 3 и 4 показывает, что в группе 4 значимо выше показатель оптимистического атрибутивного стиля по ситуациям успеха (t(37)=2,16; p<0,05), тогда как позитивный компонент показателя диспозиционного оптимизма, напротив, повышен в группе 3 (t(37)=1,98; p=0,055). Также у представителей группы 4, по сравнению с группой 3, несколько выше количество симптомов по общему опроснику здоровья (t(37)=2,31; p<0,05) и показатель внешней мотивации по опроснику Амабиле (t(37)=2,65; p<0,05). Полученные данные позволяют предполагать, что внешняя мотивация и наличие конструктивного стиля атрибуции помогают студентам группы 4 преодолеть сложности, с которыми они сталкиваются в начале обучения.

Сравнение успешных благополучных с успешными неблагополучными. Поскольку психологическое благополучие оказалось не связанным с уровнем успешности, успешная часть нашей выборки (показателем успешности выступала сумма стандартизованных средних баллов по сессиям 1 и 2) была разбита на две подгруппы по медиане показателей и психологического благополучия – психологически благополучных и психологически неблагополучных. В качестве показателя психологического благополучия использовалась сумма стандартизованных показателей витальности и удовлетворенности жизнью. Соответствующие шкалы обнаружили высокую степень корреляции друг с другом, что позволило рассматривать их как составляющие общего показателя психологического благополучия. Мы предположили, что успешные психологически благополучные студенты будут демонстрировать более высокие показатели ЛП, чем не отличающиеся от них по уровню успешности, но менее психологически благополучные.

Прежде всего, необходимо отметить, что успешные и психологически благополучные студенты обнаружили значимо более высокие показатели по такой переменной личностного потенциала. как жизнестойкость, то есть они склонны проявлять вовлеченность в процесс жизни и работы, ставить перед собой трудные жизненные цели, ощущать контроль над происходящим и проявлять готовность рисковать ради достижения позитивных изменений в своей жизни. Успешные и психологически благополучные отличаются также по всем шкалам теста осмысленности жизни, обнаруживая значимо более высокое ощущение осмысленности своей жизни, наличие в ней целей, интерес к жизни как к процессу и ощущение ее контролируемости. Напротив, у успешных, но психологически неблагополучных показатели жизнестойкости и осмысленности жизни значимо снижены.

Таблица 2

Сравнение групп успешных студентов с разным уровнем психологического благополучия

Примечание : *** – p<0,001, ** – p<0,01, * – p<0,05, x по данным второго тестирования.

Сравнительный анализ полученных данных двух подгрупп по жизнестойкости с нормативными данными Д.А. Леонтьева и Е.И. Рассказовой (2006) показывает, что подгруппа успешных и благополучных отличается значимо более высокими показателями по такому показателю жизнестойкости, как принятие риска (жизненных вызовов), что означает, что этот тип студентов отличается значимо большей склонностью жить полной жизнью и воплощать в жизнь новые идеи (несмотря на возможные с этим связанные риски).

Настойчивость и целеполагание. Весьма интересные и содержательные различия между двумя группами были получены по опросникам настойчивости и самоорганизации деятельности. Так, успешных благополучных отличает значимо большая целеустремленность и настойчивость, при этом они не отличаются от своих менее психологически благополучных сверстников по другим шкалам опросника ОСД (таким как склонность к планированию, фиксации на достижении цели, сосредоточенность на настоящем и самоорганизации с помощью внешних средств). Сравнение показателей по тесту ОСД группы успешных благополучных индивидов с данными Е.Ю. Мандриковой (2010, табл. 3) свидетельствуют о том, что максимальные отличия (по сравнению с приводимыми ею нормами по шкалам теста) наблюдаются именно по показателю целеустремленности, что означает, что успешные студенты хорошо знают, чего они хотят, склонны ставить перед собой цели и стремятся к их достижению. Эти данные хорошо соотносятся с данными по опроснику настойчивости, которые также свидетельствуют о большей настойчивости и упорстве успешных благополучных. Психологически благополучным успешным также свойственен более высокий уровень самоконтроля и большая толерантность к неопределенности.

Для выяснения механизмов влияния личностного потенциала на успешность деятельности мы включили в нашу исследовательскую батарею методику AMS-C, направленную на диагностику мотивов, побуждающих к учебной деятельности. Было обнаружено, что психологически благополучных успешных отличает большая выраженность у них в учебном процессе интереса к учебе и идентифицированной мотивации, за которой стоит осознание важности учебы, и наоборот, у них значимо менее выражена амотивация. Показательно, что эти различия сохранились и через год, когда испытуемые учились на II курсе (середина 4-го семестра).

Эти результаты также хорошо согласуются со значимо более высокими показателями по шкале потока у группы успешных и психологически благополучных. Это означает, что им свойственно ощущение поглощенности учебой, которую они считают неотделимой от своей жизни и получают удовольствие от ее процесса.

Анализ показателей по Шкале внутренней/внешней мотивационной ориентации Т. Амабиле показывает, что у успешных и благополучных сильнее выражена внутренняя мотивационная ориентация, однако представители обеих групп не различаются по шкале внешней мотивации. Это означает, что успешные и благополучные любознательны, любят заниматься совершенно новыми для них делами, не боятся трудных задач, получая удовольствие от выполняемой деятельности вне зависимости от оценок и наград, ее сопровождающих.

Дополнительно проведенный нами дисперсионный анализ (ANOVA) по 4 группам, различающимся по уровню успешности и психологическому благополучию, представлен на рисунке 3. Обнаружен значимый эффект взаимодействия факторов субъективного благополучия и успешности по отношению к показателю внутренней мотивации по опроснику Амабиле (F(1; 149)=4,26, p=0,04). Из рисунка 3 видно, что внутренняя мотивационная ориентация характерна только для успешных и психологически благополучных. Опираясь на теорию самодетерминации, можно предположить, что у группы успешных, но неблагополучных в значительной степени фрустрированы базовые потребности в автономии, компетентности и принятии и это не способствует проявлению у них внутренней мотивации и психологического благополучия.

Рис. 3. Внутренняя мотивационная ориентация у групп с высоким и низким уровнем психологического благополучия и различным уровнем академической успешности

Были обнаружены различия между группами по такой важной составляющей ЛП, как конструктивное мышление. Успешные психологически благополучные существенно более оптимистичны – и по показателям теста диспозиционного оптимизма, и по атрибутивному стилю. Проведенный год спустя анализ уровня диспозиционного оптимизма также обнаружил различия в двух сравниваемых группах. Эта конструктивность в оценке жизненных событий распространяется и на ощущение контролируемости своей учебной деятельности (опросник академического контроля), которая также значимо выше у успешных психологически благополучных.

Интересно также отметить, что успешные психологически благополучные отличаются значимо лучшим физическим и психическим здоровьем, причем эти различия сохраняются и через год, на II курсе.

Анализ копинг-стратегий испытуемых двух групп также весьма примечателен и позволяет обнаружить результаты, предсказываемые моделью личностного потенциала в отношении их жизненных ценностей и стремлений. Так, у психологически благополучных успешных значимо более выражены такие эффективные копинг-стратегии, как позитивная реинтерпретация (p=0,01), активное совладание с трудностями (p=0,002), планирование (p=0,03) и юмор (р=0,05) и меньше выражены непродуктивные копинг-стратегии, такие как поведенческий уход от решения ситуации (p=0,0009) и использование лекарств и других успокоительных (p=0,07, на уровне тенденции).

Анализ данных по Шкале жизненных целей также позволил обнаружить важные особенности успешных и благополучных в отличие от успешных и менее благополучных. Первые не отличаются от вторых по показателям важности различных внутренних (личностный рост, близкие отношения, помощь людям и здоровье) и внешних (внешний вид и слава) целей (ни по средним, ни по рангам), но значимо отличаются по показателям их достижимости, а также степени их текущей достигнутости. Наиболее оптимистично представители успешной психологически благополучной группы смотрят на достижимость такой внутренней жизненной цели, как личностный рост (p=0,0005). Единственная из семи жизненных целей, по которой обнаружено значимое различие по параметру важности (р=0,058) – это финансовый успех, и именно по этой цели отсутствуют различия между группами по ее достижимости. Благополучные считают эту цель несколько более важной, не отличаются от неблагополучных по оценке ее достижимости (р=0,1), но считают, что они ее уже в определенной степени достигли (р=0,0006).

Полученные нами результаты помогают объяснить, почему достижения одних индивидов носят стабильный и долговременный характер, а других – временный и спорадический. Осмысленность жизни и личностный потенциал, представленный такими характеристиками, как жизнестойкость, оптимизм и конструктивное мышление, отличают психологически благополучных успешных индивидов и значимо менее выражены у успешных и неблагополучных. Для понимания роли ЛП в успешности деятельности и психологическом благополучии необходимы дальнейшие лонгитюдные исследования; именно они помогут понять, насколько составляющие личностного потенциала и психологическое благополучие способствуют долговременным и стабильным достижениям личности, вносящим вклад в развитие общества.

Таким образом, психологическое благополучие является важным условием (важной «добавкой» к успешности), за которым стоит разная выраженность личностного потенциала. Следует отметить, однако, что успешная психологически благополучная группа отличается значимо более высоким показателем социальной желательности (по опроснику BIDR), что, возможно, сказалось на остальных полученных нами результатах по этой подгруппе.

Можно предположить, опираясь на данные о нелинейном характере связи ЛП с успешностью, что переменные личностного потенциала опосредованно влияют на достижение успеха в сложной продуктивной деятельности. Такие составляющие ЛП, как жизнестойкость и оптимизм, вносят вклад в успешность учебной деятельности через более гибкие структуры мотивации, целеполагания и саморегуляции, проявляясь в них.

Таким образом, проведенное исследование показывает, что сочетание внутренней и определенных форм внешней мотивации является важным предиктором успешности в учебной деятельности. Кроме того, важным предиктором позитивных изменений в академических достижениях является оптимистический атрибутивный стиль, позволяющий оценивать возникающие успехи и достижения как носящие универсальный, постоянный и контролируемый характер.

Исследование 2:

Личностный потенциал победителей олимпиад

Цель второго нашего исследования состояла в изучении особенностей личностного потенциала у выборки участников международной естественнонаучной олимпиады (Менделеевская олимпиада по химии), которые являются победителями национальных олимпиад по химии, и выяснении роли личностного потенциала в достижении максимально успешных результатов.

Выборка

В исследовании приняли участие 60 человек, учащихся старших классов, участников финального тура ежегодной Менделеевской международной олимпиады по химии, организуемой химическим факультетом МГУ, проходившего в апреле – мае 2009 г. в Ашхабаде (Туркменистан). На финальном туре были представлены победители национальных школьных олимпиад по химии из 10 стран СНГ, Румынии, Болгарии и Македонии. Олимпиада проходила в три тура, в том числе два теоретических и один экспериментальный; интервалы между турами составляли 2–3 дня. Общее количество финалистов составляло 87 человек; 60 из них заполнили предложенные нами батареи опросников. Первая часть батареи заполнялась между первым и вторым турами, вторая часть – между третьим туром и подсчетом и объявлением результатов. Поскольку здесь мы не рассматриваем динамику показателей между первым и вторым предъявлением, разделение методик на две части не учитывается. Данные собирались Д.А. Леонтьевым. Поскольку не все опрошенные одинаково хорошо владели русским языком, и это могло сказаться на полученных результатах, в анализируемую в данном исследовании выборку вошли данные 49 человек, указавших, что владеют русским языком довольно хорошо или свободно. В их числе 42 юноши и 7 девушек в возрасте от 14 до 18 лет (среднее 16,8, стандартное отклонение 0,98), в том числе 10 человек из России, 8 из Украины, 8 из Казахстана, 6 из Беларуси, 5 из Кыргызстана, по 3 из Молдовы и Туркменистана, по 2 из Азербайджана и Узбекистана и по 1 из Таджикистана и Болгарии.

В батарею опросников были включены:

1. Тест смысложизненных ориентаций (СЖО – Леонтьев , 1992).

2. Опросник жизнестойкости С. Мадди (адаптация Д.А. Леонтьева, Е.И. Рассказовой – 2006).

3. Тест диспозиционного оптимизма (Life Orientation test – Scheier, Carver, Bridges , 1994), адаптация Т.О. Гордеевой, О.А. Сычева, Е.Н. Осина (2010).

4. Опросник копинг-стратегий СОРЕ Ч. Карвера, М. Шейера и Д. Вентрауба ( Carver, Scheier, Weintraub , 1989) в адаптации Т.О. Гордеевой, Е.Н. Осина, Е.А. Рассказовой, О.А. Сычева, В.Ю. Шевяховой (2010).

5. Методика оценки потока в профессиональной деятельности (ППД-2) Д.А. Леонтьева (не опубликована) в модификации Е.Н. Осина для учебной деятельности.

6. Шкалы диспозиционной и ситуативной витальности Р. Райана и К. Фредерик ( Ryan, Frederick , 1997) в адаптации Л.А. Александровой и Д.А. Леонтьева (не опубликована).

7. Шкала удовлетворенности жизнью Э. Динера и др. ( Diener, Emmons, Larsen, Griffin , 1985), в адаптации Д.А. Леонтьева и Е.Н. Осина ( Осин, Леонтьев , 2008).

8. Графические шкалы, измеряющие удовлетворенность своей жизнью, и отношение к школе и учебе (модификация шкал, предложенных в работе Andrews, Whithey , 1976). Методика представляет собой 7 схематических изображений лиц, различающихся степенью улыбки. Более высокий балл соответствует более негативному отношению к школе (жизни).

Для оценки показателей академической мотивации использовался разработанный нами в соответствии с целями исследования опросник, состоящий из 16 утверждений. Опросник позволяет оценить четыре типа мотивации: внутреннюю мотивацию и три типа внешней мотивации в отношении двух типов ситуаций – мотивов участия в олимпиаде и учебы в школе. Предлагалось выразить степень согласия с различными мотивами участия в текущей олимпиаде и учебы в школе: стремление заслужить уважение родителей, которые смогут гордиться достижениями своего сына или дочери; ради облегчения поступления в вуз; стремление достичь высокого результата, чтобы быть лучше других; ради внутреннего интереса. Показатели надежности альфа Кронбаха опросника оказались удовлетворительными: для шкалы внутренней мотивации 0,67, для шкалы внешней мотивации (давление родителей) 0,92, для шкалы внешней мотивации (мотивы соревнования) 0,76 и для шкалы внешней мотивации (ради поступления в вуз) 0,91. Также собирались анкетные данные, содержащие ФИО, пол, возраст, данные о семье (полная, неполная, не родительская), родной язык, степень владения русским языком, время, затрачиваемое на домашнюю работу, несколько вопросов о готовности к олимпиаде и важности этого события в жизни. В анкету был включен перечень жизненных целей, из числа которых опрошенным предлагалось выбрать наиболее значимые для них (вопрос «чего бы Вы хотели добиться в жизни?»). Успешность выступления на олимпиаде оценивалась по результатам двух письменных туров и третьего экспериментального тура.

Результаты

Связь личностных переменных с успешностью выступления на олимпиаде. Мы проанализировали личностные и мотивационные характеристики более и менее успешных участников олимпиады, воспользовавшись тремя показателями их успешности (1-й тур, 2-й тур и экспериментальный тур). Был проведен корреляционный анализ и проанализирована связь личностных характеристик с уровнем академических достижений. Анализ корреляций (см. табл. 4) показателей успешности и личностно-мотивационных переменных позволил обнаружить два важных результата, один из которых является вполне закономерным, а другой – чрезвычайно интересным с точки зрения роли негативных когниций и аттитюдов в регуляции достиженческой деятельности.

Таблица 4

Связи переменных личностного потенциала и мотивации с успешностью выступлении на Олимпиаде (N=49)

Примечание : *** – p<0,001, **– p<0,01, * – p<0,05, x – p<0,1.

Из таблицы видно, что внешняя мотивация (все три типа мотивов) негативно связана с уровнем успешности. Это результат является вполне понятным и логичным, подтверждая негативный вклад разных типов внешней мотивации в успешность деятельности, хорошо задокументированный в исследованиях, проведенных в рамках теории самодетерминации, а также ряда других (см. Гордеева , 2006, 2010 а, б ).

В структуре мотивов участия в олимпиаде и школьной учебы в целом по выборке доминирует внутренняя мотивация, интерес к процессу познания (среднее – 4,3). Наименее выраженным внешним мотивом является ориентация на признание родителей (среднее – 3,3), а наиболее выраженным – соревновательная мотивация (среднее – 3,8), что вполне закономерно для участников олимпиады, которая является прежде всего интеллектуальным соревнованием. Очевидно, что на полученных результатах сказалась специфика двух основных вопросов-ситуаций опросника мотивации. По-видимому, отсутствие связи успешности с выраженностью внутренней мотивации обусловлено ее достаточно высокой выраженностью у нашей выборки, то есть имел место так называемый «эффект потолка».

Наши данные показывают, что у более успешных участников олимпиады, в отличие от менее успешных, при высоком уровне внутренней мотивации неодинаково выражена внешняя мотивация, – она значимо выше у менее успешных и ниже у более успешных. То есть менее успешные в большей мере воспринимают олимпиаду как место борьбы за призовое место ради достижения внешнего признания и славы, поступления в вуз, в то время как их более успешные сверстники относятся к ней как к интересному событию, ценному самому по себе, где можно попробовать свои силы и побороться, но прежде всего не с другими, а с самим собой и с задачей. Психологическое благополучие оказалось не связано с успешностью деятельности ни по показателям удовлетворенности жизнью, ни по показателям витальности и субъективного здоровья.

Полученные результаты свидетельствуют о том, что личностные характеристики, вносящие вклад в психологическое благополучие, не всегда оказывают сходное влияние на успешность деятельности. Ни показатели осмысленности жизни, ни составляющие жизнестойкости не обнаружили прямых значимых линейных связей с успешностью выступления на олимпиаде. Среди 15 копинг-стратегий лишь по трем были обнаружены значимые корреляции: успешность по результатам двух туров оказалась обратно связана с обращением к религии (r=—0,35, p=0,02, r=—0,31, p=0,04), самоограничением поспешных (импульсивных) действий (r=—0,30, p=0,06, r=—0,37, p=0,01), а также с подавлением конкурирующей активности (откладыванием всех других дел для концентрации усилий на проблеме) (второй тур r=—0,36, p=0,02).

Однако все переменные обнаружили значимые и достаточно явные связи с выраженностью интереса к процессу познания (внутренней мотивацией), который отличал две успешные подгруппы от двух менее успешных подгрупп нашей выборки. Так, внутренняя мотивация была значимо связана с осмысленностью жизни (r=0,30, p=0,03), жизнестойкостью (r=0,39, p=0,006), диспозиционным оптимизмом (r=0,29, p=0,04). С другой стороны, они обнаружили отсутствие значимых связей с внешней мотивацией.

Большой интерес представляет следующий обнаруженный нами результат: пессимистично-критично настроенные индивиды демонстрируют максимальную успешность. Это хорошо согласуется с данными, полученными нами на абитуриентах МГУ (факультет психологии), в соответствии с которыми более успешными оказывались более пессимистично мыслящие индивиды ( Gordeeva, Osin , 2011). Очевидно, что олимпиада представляет собой тип ситуаций, требующих максимального напряжения, когда крайне важно собраться и проявить максимальное упорство и настойчивость в попытке справиться с предложенными трудными задачами. Это ситуация, в целом схожая со вступительными экзаменами в вуз, требующая серьезной концентрированности на деятельности, а не мечтаний о том, что все будет хорошо. Можно также предположить, что негативные пессимистичные ожидания не обязательно могут приводить к состоянию депрессии, а имеют и конструктивную сторону, заставляют собраться, проявить настойчивость, чтобы в будущем избежать возможных негативных результатов. Напротив, чрезмерно оптимистические ожидания, по-видимому, расслабляют, не способствуя проявлению упорства и настойчивости в выполняемой деятельности. Это подтверждают и данные, полученные М. Селигманом с коллегами, показывающие, что пессимистичные студенты-юристы успешнее, чем их более оптимистичные однокурсники (см. Селигман , 2006).

В целом обращают на себя внимание три особенности мировосприятия успешных участников олимпиады – их более негативное отношение к школе, к жизни и общие менее радужные (менее позитивные) ожидания от будущего. Возможно, что это критическое отношение к жизни им помогает не расслабляться, а настойчиво стремиться достичь поставленных целей. Критическое отношение к школе побуждает побыстрее сделать уроки (значимые отличия между более и менее успешными) и больше заниматься внешкольной интеллектуальной деятельностью. Критический настрой всегда был свойственен людям думающим, являясь, по сути, их неотъемлемой чертой. Однако, с другой стороны, эта особенность их мышления может быть источником их депрессий.

Один из главных рисков, с которым сталкиваются успешные индивиды – снижение психологического благополучия. Действительно, наши результаты показывают, что чем более высокие достижения демонстрирует индивид, тем более критично и негативно он настроен по отношению к окружающему его миру. То есть страдает когнитивный компонент благополучия, который, как хорошо известно, является важным источником и условием благополучия эмоционального. И хотя наши данные не показывают сниженных показателей психологического благополучия у нашей выборки, они могут проявиться у определенной ее части в будущем, поскольку негативные когниции – фактор риска развития депрессии и снижения психологического благополучия. Кроме того, психологическое благополучие может быть нарушено у высоко успешных индивидов и в связи с тем, что достижения требуют высокого уровня вовлеченности в деятельность и настойчивости, что также подрывает ресурс психического и физического здоровья (см. Гордеева , 2011).

Таким образом, критическое мышление и негативизм мотивируют успешных индивидов к дальнейшим достижениям, однако, с другой стороны, являются риском развития у них депрессии и психологического неблагополучия.

Успешность и благополучие . Для выявления типичных паттернов личностных особенностей участников олимпиады по соотношению показателей успешности и психологического благополучия использовался кластерный анализ. В качестве исходных переменных использовались: суммарный балл по двум теоретическим турам олимпиады, балл за экспериментальный тур, показатель шкалы удовлетворенности жизнью, а также суммарный показатель по двум графическим шкалам, отражающим отношение к школе и отношение к жизни. Все перечисленные показатели субъективного благополучия были измерены между первым и вторым турами, так как в противном случае они отражали бы переживание результатов выполнения заданий. Для приведения к единой метрике переменные были стандартизированы, после чего был проделан иерархический кластерный анализ наблюдений (испытуемых) с использованием метода Уорда и Евклидовой метрики.

По результатам кластерного анализа (рис. 4) было выделено 4 типа испытуемых. Проверка качества классификации с помощью однофакторного многомерного дисперсионного анализа (ANOVA) показала, что 4-кластерное решение отражает значимые различия между испытуемыми по исходным шкалам (F(12; 106)=16,1; p<0,001), объясняя 65 % дисперсии исходных переменных, каждая из которых внесла значимый вклад в классификацию (p<0,001). Средние показатели полученных кластеров по исходным шкалам представлены на рисунке 5.

Рис. 4. Иерархическая диаграмма кластеризации испытуемых

Рис. 5. Средние стандартизованные баллы испытуемых по исходным переменным

Значимых возрастных и гендерных различий между четырьмя группами обнаружено не было. Все участники олимпиады, показавшие успешность выше средней, попали в 1 либо в 4 кластер (9 и 7 человек, соответственно), в том числе и победители олимпиады (5 и 3 человека). Значимые различия между четырьмя группами были обнаружены по следующим переменным: шкалам «Цели» (F(3; 43)=6,15; p<0,001) и «Результат» (F(3; 43)=3,02; p<0,05) теста СЖО; по Тесту диспозиционного оптимизма (F(3; 43)=2,93; p<0,05); по шкалам «Вовлеченность» (F(3; 43)=3,47; p<0,05) и «Принятие риска» (F(3; 43)=2,94; p<0,05) Теста жизнестойкости; по показателям внешней мотивации, направленной на уважение родителей (F(3; 43)=4,38; p<0,01) и, на уровне тенденции, внешней мотивации на поступление в престижный вуз (F(3;43)=2,61; p=0,06). Также получены значимые различия между кластерами по важности некоторых категорий жизненных целей по вопросу анкеты, а именно: творческих (самосовершенствование и творческая самореализация: F(3; 42)=3,02; p<0,05) и целей психологического благополучия (душевная гармония и счастливая семья: F(3; 42)=2,93; p<0,05), степени уверенности в успехе на олимпиаде (хи-квадрат (6)=23,91; p<0,001), а также субъективной оценке временных затрат на выполнение домашних заданий в школе (хи-квадрат (6)=13,04; p<0,05). По данным второго замера, значимые различия получены по показателям ситуативной витальности (F(3; 39)=3,51; p<0,05), общего опросника здоровья (F(3; 39)=3,78; p<0,05), удовлетворенности жизнью (F(3; 39)=3,63; p<0,05).

Представители первой группы (N=13) демонстрируют наиболее низкие показатели удовлетворенности жизнью и наиболее негативное отношение к школе и жизни, по сравнению с остальными группами. При этом они лучше всех справились с письменными заданиями (1 и 2 тура), но не были столь успешными по итогам экспериментального тура. Очевидно, что этот последний результат очень показателен и хорошо объясним относительно низким психологическим благополучием этой выборки. Экспериментальный тур требовал продемонстрировать умение самостоятельно в практической деятельности решать реальные экспериментальные задачи, то есть умение использовать свои знания в практической деятельности, быть последовательным, организованным, целенаправленным деятелем. У них были обнаружены наиболее низкие показатели осмысленности жизни, жизнестойкости, оптимизма, внешней мотивации и мотивации на поступление в престижный ВУЗ, по сравнению с остальными группами. До начала олимпиады представители этой группы были преимущественно уверены в успехе (54 %) или надеялись на него (46 %).

Представители второй группы (N=12) демонстрируют успешность чуть выше средней по итогам экспериментального тура и низкую – по итогам 1 и 2 туров, а также средние показатели психологического благополучия. Вместе с тем, у них наиболее выражена, по сравнению с остальными группами, мотивация на поступление в престижный ВУЗ и наибольшее количество субъективных симптомов нездоровья по опроснику GHQ после окончания олимпиады. Перед началом олимпиады представители этой группы в основном считают успех маловероятным (58 %), надеются на него лишь 33 % и лишь 8 % уверены в нем.

Представители третьей группы (N=9) демонстрируют крайне низкую успешность по итогам экспериментального тура и низкую – по результатам письменных туров, но при этом достаточно высокую удовлетворенность жизнью и наиболее позитивное, по сравнению с другими группами, отношение к школе и жизни. У них наиболее высокие показатели осмысленности жизни и жизнестойкости, а также наиболее высокий, по сравнению с остальными группами, показатель внешней мотивации. Перед началом олимпиады представители этой группы, в основном, надеются на успех (67 %).

Представители четвертой группы (N=13) наиболее успешны по итогам экспериментального тура и показывают высокую успешность по результатам 1 и 2 туров в сочетании с наиболее высокой удовлетворенностью жизнью и позитивным отношением к школе и жизни. У них высокие показатели осмысленности жизни, оптимизма, жизнестойкости. После окончания олимпиады они демонстрируют наиболее высокий уровень удовлетворенности жизнью, витальности и наиболее низкий уровень жалоб на здоровье по опроснику GHQ. Представители этой группы также оценивают свои перспективы довольно осторожно: большая их часть надеются на успех (82 %), и лишь 18 % уверены в нем.

Таким образом, представители 1-й группы демонстрируют высокий уровень успешности в деятельности в сочетании с неблагополучием, а представители 4 группы – успешности в сочетании с благополучием, как до, так и после олимпиады. Представители 2 группы показывают средний уровень успеха при довольно выраженном неблагополучии, а представители 3 группы – низкий успех в сочетании с высоким благополучием. Интерес представляет сравнение 2 успешных групп (N=26) с 2 неуспешными (N=21). Для этого использовался двусторонний t-критерий Стьюдента. Результаты показывают, что у успешных групп ниже, по сравнению с неуспешными группами, внешняя мотивация, связанная с желанием быть успешным ради родителей (t(45)=2,82; p<0,01; d=0,84), мотивация на поступление в престижный ВУЗ (t(45)=2,27; p<0,05; d=0,68) и соревновательная мотивация (t(45)=2,05; p<0,05; d=0,62) при отсутствии значимых различий по внутренней мотивации (p=0,85; d=0,06). К сожалению, ряд существенных по магнитуде (0,03<d<0,05) различий по показателям других методик не достигли уровня значимости из-за небольшого объема выборки.

Далее мы сравнили представителей группы 1 с представителями группы 4, которые близки по уровню успешности (равно высокой в обеих группах), но отличаются по уровню удовлетворенности жизнью (психологическому благополучию). Из представленных выше данных видно, что в группу 1 входят хорошо подготовленные школьники, которые рассчитывают на успех и успешно решают относительно типовые задачи. В свою очередь, представители группы 4 оценивают свои шансы более осторожно и менее успешны в решении типовых задач, но проявляют более творческий подход, что отражается в решении экспериментальных заданий. Группа 4 показывает более высокий уровень удовлетворенности процессом жизни (t(24)=3,72; p<0,01; d=1,52) и ее результатами (t(24)=3,28; p<0,01; d=1,34) по тесту СЖО (общий показатель p<0,05), более высокий уровень оптимизма по тесту диспозиционного оптимизма (t(24)=2,88; p<0,01; d=1,18), более высокий уровень жизнестойкости как по общему показателю (t(24)=2,85; p<0,01; d=1,16), так и по показателям всех 3 субшкал (p<0,05). Как до, так и после олимпиады у этих школьников более высок уровень субъективной витальности (p<0,05). По опроснику COPE единственным значимым различием оказался более высокий уровень активного совладания у представителей группы 4 (t(22)=2,18; p<0,05; d=0,93). Следует отметить, что указанные различия, несмотря на относительно невысокий уровень значимости, обусловленный малым объемом выборки, обладают большой магнитудой (d>0,8).

Полученные данные свидетельствуют о том, что высоко успешные школьники неодинаковы по уровню психологического благополучия и другим личностным характеристикам. Можно предположить, что достигнутые успехи несут разный смысл для школьников двух обнаруженных типов, и только успешные, благополучные и обладающие высоким ЛП смогут максимально воспользоваться достигнутыми успехами и продолжить и преумножить их в будущем (в долговременной перспективе).

Обсуждение результатов

Два описанных выше исследования, посвященных анализу личностных особенностей учащихся, демонстрирующих высокие достижения в творческой интеллектуальной деятельности (победители национальных олимпиад, принявших участие в международной химической олимпиаде) и учебной деятельности в престижном вузе. Оба исследования показали роль характеристик личностного потенциала и ряда мотивационных переменных как важных условий успешной деятельности.

Рассмотрим вклад мотивационных переменных в академическую успешность студентов и школьников-«олимпиадников». В профиле мотивов (отражающих мотивы, побуждающие их к участию в олимпиаде и выполнению домашних заданий в школе) более успешных участников олимпиады обнаруживается существенно более низкий уровень внешней мотивации. Это означает, что их деятельность в меньшей степени детерминирована желанием с помощью своих достижений заслужить признание и уважение со стороны окружающих, добиться принятия и уважения родителей, славы и быть лучше других. В исследовании, проведенном на студентах, обнаруживается, что стабильно успешные студенты (престижного вуза) отличаются большей выраженностью интереса к учебе, ощущением ее осмысленности и важности. Наши данные позволяют предположить, что мотивационные переменные опосредуют влияние личностного потенциала на эффективность деятельности, что хорошо подтверждается результатами корреляционного анализа соответствующих (изученных нами) переменных личностного потенциала и мотивационными переменными. Следует также учитывать тип достижений и разную роль ЛП в достижении результатов разного типа. Так, если для успешности старшеклассников (достижений в олимпиаде) наиболее значимыми оказывается уровень внешней мотивации, негативно сказывающийся на результатах, то у студентов долговременный успех в учебной деятельности оказывается напрямую связанным с выраженностью внутренней мотивации (в том числе переживания потока).

С нашей точки зрения, большой интерес представляют результаты, касающиеся связи успешности деятельности с психологическим благополучием. В целом, психологическое благополучие, выраженное показателями витальности и удовлетворенности жизнью, оказалось не связанным с успешностью. Эти наши данные также хорошо согласуются с данными исследования успешных предпринимателей, проведенном М.В. Курганской, Д.А. Леонтьевым и Е.И. Рассказовой (см. настоящее издание, с. 491–509), которое также не выявило консистентных различий по психологическому (субъективному) благополучию. Эти данные хорошо согласуются и с данными наших предыдущих исследований, показавших, что психологическое благополучие высоко успешных индивидов, в частности бывших победителей олимпиад, может быть как существенно выше, так и существенно ниже, чем у менее успешных однокашников (см. Гордеева, Кузьменко, Леонтьев и др., 2010).

Однако показатели диспозиционного оптимизма, обычно рассматриваемые как предикторы психологического благополучия, неоднозначно связаны с успешностью в долговременной перспективе. В исследовании с высоко успешными старшеклассниками (подростками) мы обнаружили, что негативное критическое мышление в отношении своей жизни, школы и учебной деятельности (менее позитивные ожидания в отношении будущего, менее позитивное восприятие школы и жизни в целом) связано с более высокими достижениями на олимпиаде. Победители олимпиад высокого уровня сложности отличаются определенными особенностями мышления – критичностью и независимостью. В отличие от героя Вольтера, они не склонны считать, что «все идет к лучшему в этом лучшем из миров», критически оценивая свое будущее и окружающий мир, школу и жизнь целом. Они принимают вызовы, бросаемые жизнью, будучи убеждены в том, что все то, что с ними случается, способствует их развитию за счет приобретаемого опыта – позитивного или негативного.

В первом исследовании (проведенном на студентах престижного вуза) было обнаружено, что группа высоко успешных студентов отличается по такому показателю конструктивного мышления, как стиль объяснения успехов и неудач. В частности, успешные отличаются значимо более оптимистичным атрибутивным стилем. Анализ групп, отличающихся одинаково высоким уровнем успешности, но разным уровнем психологического благополучия, также показал, что это разделение является критически важным для понимания роли личностного потенциала в успешности деятельности. Кроме того, только у группы успешных психологически благополучных присутствует внутренняя мотивационная ориентация, проявляющаяся в их большей любознательности и готовности ставить перед собой цели и решать новые задачи, не боясь неудач и внешних оценок.

В целом, результаты двух описанных исследований подтверждают гипотезу о том, что для успешных индивидов, демонстрирующих высокие признаваемые обществом достижения в учении и познании, характерны специфические особенности личностного потенциала и других ресурсов личности, которые поддерживают функционирование продуктивных мотивационных механизмов и саморегуляции индивида в деятельности. Так же, как и в исследовании успешных предпринимателей, оба наших исследования не обнаружили однозначной связи между успешностью деятельности с психологическим благополучием. Можно предположить, что эти связи носят опосредованный характер и обусловлены вкладом в них личностного потенциала. На наш взгляд, полученные данные открывают возможность нового продуктивного понимания психологических механизмов успешной деятельности и роли в ней мотивации, личностного потенциала и психологического благополучия.

Литература

Гордеева Т.О. Психология мотивации достижения. М.: Смысл, Академия, 2006.

Гордеева Т.О. Мотивы учебной деятельности учащихся средних и старших классов современной массовой школы // Психология обучения. 2010 а . № 6. С. 17–32.

Гордеева Т.О . Теория самодетерминации: настоящее и будущее. Часть 2: Вопросы практического применения теории // Психологические исследования: электрон. науч. журн. 2010 б . № 5(13). Электронный ресурс: .

Гордеева Т.О. Мотивационные предпосылки одаренности: от модели Дж. Рензулли к интегративной модели мотивации // Психологические исследования: электрон. науч. журн. 2011. № 1(15). Электронный ресурс: .

Гордеева Т.О., Кузьменко Н.Е., Леонтьев Д.А., Осин Е.Н., Рыжова О.Н., Демидова Е.Д. Индивидуально-психологические особенности и проблемы адаптации студентов: отличаются ли победители олимпиад от остальных? // Современные тенденции развития естественнонаучного образования: фундаментальное университетское образование / Под общ. ред. В.В. Лунина. М.: Изд-во Моск. ун-та, 2010. C. 92—102.

Гордеева Т.О., Осин Е.Н. Позитивное мышление как фактор учебных достижений / Вопр. психол. 2010. № 1. С. 24–33.

Гордеева Т.О., Осин Е.Н., Рассказова Е.А., Сычев О.А., Шевяхова В.Ю. Диагностика копинг-стратегий: адаптация опросника COPE // Психология стресса и совладающего поведения в современном российском обществе. Материалы II Международной научно-практической конференции. Кострома, 23–25 сентября 2010 / Под ред. Т.Л. Крюковой, М.В. Сапоровской, С.А. Хазовой. Кострома: КГУ им. Н.А. Некрасова, 2010. Т. 2. С. 195–197.

Гордеева Т.О., Осин Е.Н., Шевяхова В.Ю. Диагностика оптимизма как стиля объяснения успехов и неудач: Опросник СТОУН. М.: Смысл, 2009.

Гордеева Т.О., Сычев О.А., Осин Е.Н. Разработка русскоязычной версии Теста диспозиционного оптимизма (LOT) // Психол. диагностика. 2010. № 2. С. 36–64. (Спец. выпуск «Диагностика личностного потенциала-2» / Под ред. Д.А. Леонтьева, Е.И. Рассказовой).

Леонтьев Д.А. Тест смысложизненных ориентаций (СЖО). М.: Смысл, 1992.

Леонтьев Д.А. Личностный потенциал как основа самодетерминации // Ученые записки кафедры общей психологии МГУ им. М.В. Ломоносова, вып. 1 / Под общ. ред. Б.С. Братуся, Д.А. Леонтьева. М.: Смысл, 2002. С. 56–65.

Леонтьев Д.А. Пути развития творчества: личность как определяющий фактор // Воображение и творчество в образовании и профессиональной деятельности. Материалы конференции IV Чтения памяти Л.С. Выготского. М.: РГГУ, 2004. С. 214–223.

Леонтьев Д.А. Личностный потенциал как потенциал саморегуляции // Ученые записки кафедры общей психологии МГУ им. М.В. Ломоносова. Вып. 2 / Под ред. Б.С. Братуся, Е.Е. Соколовой. М.: Смысл, 2006. С. 85—105.

Леонтьев Д.А., Мандрикова Е.Ю., Фам А.Х . Разработка методики диагностики процессуальной стороны выбора // Психол. диагностика. 2007. № 6. C. 4—25.

Леонтьев Д.А., Осин Е.Н. Личностный потенциал как объект психодиагностики // Психол. диагностика. 2007. № 1. С. 4–7.

Леонтьев Д.А., Рассказова Е.И. Тест жизнестойкости. М.: Смысл, 2006.

Мандрикова Е.Ю. Разработка опросника самоорганизации деятельности (ОСД) // Психол. диагностика. 2010. № 2. С. 87—111. (Спец. выпуск «Диагностика личностного потенциала-2» / Под ред. Д.А. Леонтьева, Е.И. Рассказовой).

Осин Е.Н., Леонтьев Д.А. Апробация русскоязычных версий двух шкал экспресс-оценки субъективного благополучия // Материалы III Всероссийского социологического конгресса. М.: Институт социологии РАН, Российское общество социологов, 2008.

Селигман М. Новая позитивная психология. М.: София, 2006.

Хекхаузен Х. Мотивация и деятельность. 2-е изд., перераб. М.: Смысл; СПб.: Питер, 2003.

Amabile T.M., Hill K.G., Hennessey B.A., Tighe E.M. The Work Preference Inventory: Assessing Intrinsic and Extrinsic Motivational Orientations // Journal of Personality and Social Psychology. 1994. Vol. 66. № 5. P. 950–967.

Andrews F.M., Withey S.B. Social indicators of well-being. N.Y.: Plenum, 1976.

Carver C.S., Scheier M.F., Weintraub J.K. Assessing coping strategies: A theoretically based approach // Journal of Personality and Social Psychology. 1989. Vol. 56. P. 267–283.

Diener E., Emmons R. A., Larsen R. J., Griffin S. The Satisfaction With Life Scale // Journal of Personality Assessment. 1985. Vol. 49. P. 71–75.

Duckworth A.L., Peterson C., Matthews M.D., Kelly D.R. Grit: Perseverance and passion for long-term goals // Personality Processes and Individual Differences. 2007. Vol. 92(6). P. 1087–1101.

Goldberg D.P. Manual of the General Health Questionnaire. Windsor, England, NFER Publishing, 1978.

Gordeeva T.O., Osin E.N . Optimistic attributional style as a predictor of well-being and performance in different academic settings // The Human Pursuit of Well-Being: a Cultural Approach / I. Brdar (Ed.). Berlin: Springer, 2011 (in press).

Kasser T., Ryan R.M. Further examining the American dream: Differential correlates of intrinsic and extrinsic goals // Personality and Social Psychology Bulletin. 1996. Vol. 22. P. 280–287.

Paulhus D.L. The Balanced Inventory of Desirable Berlin: Responding (BIDR-7). Toronto; Buffalo: Multi-Health Systems, 1998.

Perry R.P., Hladkyj S., Pekrun R.H., Pelletier S.T. Academic control and Action Control in the Achievement of College Students: A Longitudinal Field Study // Journal of Educational Psychology. 2001. Vol. 93. № 4. P. 776–789.

Ryan R.M., Frederick C.M. On energy, personality and health: Subjective vitality as a dynamic reflection of well-being // Journal of Personality. 1997. Vol. 65. P. 529–565.

Vallerand R.J., Pelletier L.G., Blaise M.R., Briere N.M., Senecal C., Vallieres E.F. The Academic Motivation Scale: A Measure of Intrinsic, Extrinsic, and Amotivation in Education // Educational and Psychological Measurement. 1992. Vol. 52. № 4. P. 1003–1017.

Промежуточные итоги: от идеи к концепции, от переменных к системной модели, от вопросов к новым вопросам Д.А. Леонтьев

Несмотря на весь свой внушительный объем и широкий содержательный охват, эта книга является лишь первым шагом в оформлении новой проблемной области, она скорее ставит вопросы и задает ориентиры, чем предлагает готовые ответы и модели. Если и говорить о завершении, то лишь первого, начального этапа разработки проблематики. В чем видится ее смысл? Пытаясь как-то ответить на этот общий вопрос с помощью ответов на более частные вопросы, я не смогу избежать многих повторений того, что было сказано раньше.

Для чего вообще понадобилось введение понятия личностного потенциала? Для того, чтобы перейти от статичного к динамичному взгляду на личность. На протяжении большей части XX в. главной проблемой психологии личности было объяснение ее устойчивости и самотождественности. Их хорошо объясняла доминировавшая парадигма индивидуальных различий, оперировавшая в первую очередь понятием личностной черты (диспозиции). Однако по мере проникновения в психологическую науку динамического понимания личности потребовались иные подходы. «Личность – это скорее переходный процесс, чем законченный продукт. В ней есть некоторые стабильные черты, но в то же время она постоянно изменяется» [20] . Сейчас в центре внимания находится проблема не устойчивости личности, а ее динамики, целесообразных изменений и трансформаций, при которых главное в личности сохраняло бы устойчивость. Для их объяснения и понадобилось понятие ЛП.

Что это вообще такое? Личностный потенциал – это не отдельные непосредственно поддающиеся измерению переменные, а сложно организованная система взаимосвязанных переменных. В этой книге развернуто и обосновано положение о личностном потенциале как потенциале саморегуляции. Сама же саморегуляция в широком понимании представляет собой универсальный механизм целесообразной коррекции активности в движении от менее благоприятных к более благоприятным результатам. Это основа любого развития, любого обучения, любой целесообразной активности всего живого. Частными случаями саморегуляции оказываются воля, адаптация, совладание, обучаемость и др. – все эти процессы объединяет то, что они определяются не через устойчивые параметры, а через динамические траектории, которые могут быть ближе к оптимальным или дальше от них. Можно сказать, что человек, обладающий высоким ЛП, в разных ситуациях, в которые он попадает, – в горе и в радости, в межличностных отношениях и в деловой активности – будет действовать так, чтобы в каждый следующий момент его ситуация становилась лучше с точки зрения критериев желательного, на которые он ориентируется (и которые также могут меняться). Он не будет избавлен от ошибок, однако будет способен признавать свои ошибки, учиться на них и своевременно исправлять их. Он может обладать ограниченными талантами и способностями, однако за счет хорошей организованности сможет извлекать из них максимальную пользу. И наоборот, человек с низким ЛП будет с высокой вероятностью предпринимать действия, идущие во вред его же интересам и мотивам, уводящие его в сторону от желаемого. Его действия будут подвержены влиянию ригидных стереотипов, внешних давлений и иррациональных импульсов. При этом он не будет признавать свои ошибки, перекладывая вину за неудачи на внешние обстоятельства, или, если он их признает, он будет противиться изменению своих качеств, служащих причиной неудач. И даже если ему присущи незаурядные способности, он часто не оправдывает ожидания, так как ему не удается поставить собственные способности на службу самому себе или значимым другим.

Личностный потенциал как системное качество не являет собой что-то принципиально отличное от традиционно изучаемых психологических характеристик, но и не сводится к их совокупности; он представляет собой их системную организацию. Слово «потенциал» подразумевает также неспецифический характер соответствующих характеристик, которые могут проявляться в разных видах деятельности и в разных эффектах.

Как ЛП взаимодействует с другими психологическими ресурсами личности, такими как способности, мотивация, характер и др.? Мы предполагаем, что факторы личностного потенциала опосредуют влияние мотивации на успешность деятельности и влияние стрессогенных и травматических ситуаций на здоровье и психологическое благополучие. Результаты первых исследований, направленных на выявление структуры личностного потенциала, позволяют предположить, что в нее входят три дополняющих друг друга группы переменных, соответствующих трем выделенным его сторонам: те, которые связаны с успешностью самоопределения в пространстве возможностей и выбора цели для последующей реализации, те, которые связаны с организацией целенаправленной деятельности, и те, которые связаны с сохранением устойчивости и цельности на фоне неблагоприятных или враждебных обстоятельств.

Наиболее четко роль ЛП проявляется в трех классах ситуаций, характеризующихся тремя видами вызовов: в ситуациях неопределенности, требующих от субъекта определиться по отношению к ним, поставить себе цели и наметить ориентиры их достижения; в ситуациях достижения, требующих реализации поставленной или заданной извне цели в соответствии с определенными критериями должного, и в ситуациях внешнего давления или угрозы, вынуждающих субъекта решать задачу сохранения себя как личности, своего жизненного мира, своих ценностей, целей и планов. Каждому из этих вызовов соответствует одна из функций саморегуляции и одна из подструктур личностного потенциала (см. рис. 1). Вместе с тем подструктуры ЛП взаимосвязаны; как позволяют предположить собранные нами данные, хотя одни подструктуры ЛП могут быть развиты лучше, чем другие, все же общая степень выраженности ЛП проявляется в разных сферах его функционирования.

Рис. 1. Структура личностного потенциала

Какие измеряемые личностные переменные наиболее показательны для оценки ЛП? Поискам ответа на этот вопрос была посвящена вся вторая часть данной книги, в которой был подробно проанализирован ряд конструктов, представляющихся значимыми для понимания ЛП. При этом по результатам проведенной аналитической работы можно говорить, что собственно в качестве составляющих ЛП можно рассматривать большинство из них, но не все. Наиболее уверенно можно отнести к составляющим ЛП автономную каузальность, жизнестойкость, атрибутивный (но не диспозиционный) оптимизм, самоэффективность, контроль за действием, толерантность к неопределенности. Менее однозначен онтологический статус таких переменных, как стили совладания, субъективная витальность и рефлексивность. В свою очередь, из числа составляющих ЛП, насколько можно судить, автономная каузальность и толерантность к неопределенности играют наиболее важную роль для функции самоопределения, самоэффективность и контроль за действием – для функции реализации, а атрибутивный оптимизм и в особенности жизнестойкость являются наиболее универсальными из числа рассмотренных нами переменных – они играют большую роль во всех трех классах ситуаций вызова. Как ЛП связан с психологическим благополучием индивида? Без учета личностного потенциала невозможно определить, насколько собственные личностные ресурсы и усилия человека влияют на оценку им общего хода жизни как благоприятного или неблагоприятного. Одинаково высокую оценку могут дать абсолютно беспомощный и неприспособленный к жизни человек, находящийся в комфортных, исключительно благоприятных условиях, и внутренне сильный человек, находящийся в не столь благоприятных условиях, но ощущающий себя в силах совладать с ними. Если рассматривать эти два случая в традиционных понятиях адаптации, в первом случае перед нами успешная текущая адаптация , сохранение которой всецело зависит от стабильности внешних условий, а во втором – адаптивность личности как ее способность гибко адаптироваться к широкому спектру условий. В наше время на смену понятию адаптации идет более широкое представление о совладании с изменчивой действительностью – не только приспособление к заданным условиям, но и готовность к их изменению и способность к самостоятельному созданию необходимых условий. Именно это содержание мы вкладываем в понятие личностного потенциала, который определяет, насколько психологическое благополучие и качество жизни личности зависит от нее самой, а не от благоприятного стечения обстоятельств. Еще одним важным в нашем контексте понятием служит понятие внутренней работы личности (Л. Фарбер, Ф.Е. Василюк, М.Ш. Магомед-Эминов и др.); правомерно рассматривать ЛП как потенциал, определяющий способность к выполнению такой работы.

* * *

Остановимся более подробно на трех подструктурах ЛП, соответствующих трем функциям саморегуляции.

Функция ориентации , или самоопределения, выполняет задачу расширения спектра возможностей действия, которые может раскрыть для себя субъект, максимизации потенциальных смыслов, которые может нести в себе ситуация, и самоопределения по отношению к ним. Она обеспечивает построение ответственного выбора на основе открытости к спектру альтернатив, возможность отказываться от утратившей смысл цели и гибко переключаться с одной цели на другую. Из личностных переменных с этой функцией соотносятся те, которые связаны с успешностью самоопределения в пространстве возможностей и выбора цели для последующей реализации. Выраженность этих переменных характеризует потенциал самоопределения.

Функция реализации осуществляет преодоление неопределенности, сужение спектра возможностей, совладание с их избыточностью через осуществление выбора и переход к реализации, доведение поставленной цели до успешного осуществления в целенаправленной деятельности. Из личностных переменных с этой функцией соотносятся те, которые связаны с организацией целенаправленной деятельности. Выраженность этих переменных характеризует потенциал реализации.

Функция сохранения , или совладания, проявляется не в ситуации реализации целенаправленной активности, а в ситуации противостояния неблагоприятным стрессогенным и травматизирующим событиям. Она обеспечивает сохранение устойчивости и цельности на фоне неблагоприятных или враждебных обстоятельств, гибкое совладание с деформирующими воздействиями, принуждающими индивида к изменению своих действий в мире, при сохранении смысловых ориентаций и базовых структур личности. Из личностных переменных с этой функцией соотносятся те, которые связаны с сохранением устойчивости и цельности на фоне неблагоприятных или враждебных обстоятельств. Выраженность этих переменных характеризует потенциал совладания.

Если собрать имеющиеся данные, относящиеся к выделенным трем компонентам личностного потенциала, прежде всего бросается в глаза их неравномерная представленность как в теоретических конструктах и моделях, так и в имеющемся методическом инструментарии, что связано отчасти с неодинаковой сложностью разработки разных аспектов личностного потенциала, отчасти с неравномерным запросом со стороны практики. Так, в том, что касается потенциала реализации уже имеющихся целей и мотивов, мы встречаем обилие теоретических моделей, экспериментальных данных и целый ряд хорошо теоретически и методически обоснованных конструктов, описывающих характеристики личности, влияющие на успешность реализации целей. Напротив, в том, что касается потенциала самоопределения, имеющиеся наработки весьма немногочисленны и не столь прямо отражают нужные нам свойства саморегуляции. Функция совладания занимает промежуточное положение; психология на сегодня располагает достаточно хорошим арсеналом методических средств диагностики совладания со стрессогенными и травмирующими событиями в разных возрастных группах.

* * *

Проделанная на данном этапе работа, представленная в данной монографии, в общих чертах подтверждает то основное положение, на котором основывается концепция личностного потенциала, а именно: существование определенной системной организации устойчивых свойств личности, связанных с успешностью осуществления разных функций саморегуляции. У нас все больше оснований считать, что структуре личностного потенциала присущи следующие основные характеристики:

Связь с успешностью жизнедеятельности и психологическим благополучием в самом широком смысле слова, включающем не только удовлетворение базовых потребностей и достижение целей, но и здоровье, эмоциональное благополучие, душевную гармонию, близкие взаимоотношения, саморазвитие и другие характеристики полноценного функционирования.

Неспецифический характер. Как личностный потенциал в целом, так и его отдельные составляющие связаны не с отдельными сферами деятельности и отношений с миром, но проявляются в широком круге жизненных отношений и форм жизнедеятельности, связаны с многообразными следствиями.

Системная организация. Под ней мы понимаем зависимость эффектов отдельных переменных личностного потенциала от их взаимосвязей между собой и организации в целостную функциональную систему.

Функциональность, то есть проявление в деятельности, активности. В отличие от многих форм одаренности, также носящих потенциальный характер, личностный потенциал не обладает ценностью как таковой, вне контекста его применения. Более того, правомерно характеризовать личностный потенциал как меру использования тех навыков, способностей, творческих и интеллектуальных возможностей, которыми обладает индивид. Именно благодаря личностному потенциалу, проявляющемуся в саморегуляции и организации деятельности, люди с ограниченными способностями, но эффективно и в полной мере их использующие, нередко добиваются гораздо больших успехов, чем люди, потенциально намного более одаренные, но использующие свои творческие возможности лишь в небольшой мере.

Культурная инвариантность. Хотя сравнительная роль отдельных составляющих личностного потенциала может различаться в разных культурах, в целом мы ожидаем обнаружить высокую степень их инвариантности, поскольку они связаны с универсальными структурами человеческой деятельности.

Формируемость и изменчивость на протяжении жизненного пути. Хотя правомерно говорить об определенных предпосылках личного потенциала, отчасти являющихся врожденными, главную роль в его становлении играет собственная активность развивающейся личности, испытывающая сильное влияние стратегии и тактики родительского отношения. Ключевыми являются периоды прохождения известных возрастных кризисов, в особенности подросткового кризиса, полноценное прохождение которого приводит к формированию автономии и самодетерминации, присущей зрелой личности, а неуспешные варианты прохождения фиксируют варианты личностного развития, характеризующиеся дефектами саморегуляции.

Личностный потенциал играет опосредующую (буферную) роль во влиянии неблагоприятных обстоятельств среды и жизненных событий на нарушения функционирования и личностного развития.

* * *

В заключение следует остановиться на перспективах продолжения работы в этом направлении. В настоящее время начато несколько лонгитюдных проектов, рассчитанных на сбор данных на протяжении ряда лет; в данной монографии отражены лишь начальные стадии некоторых из них, а именно: изучения вклада личностного потенциала в академические достижения (Т.О. Гордеева. Д.А. Леонтьев, Е.Н. Осин; см. с. 642–668) и роль личностного потенциала в компенсации затрудненных условий развития у лиц с ОВЗ (Л.А. Александрова, А.Н. Лебедева, Д.А. Леонтьев, Е.И. Рассказова; см. с. 579–610). Еще одним долгосрочным проектом, начатым лишь недавно, является изучение роли ЛП в реакциях на экономический кризис (Т.Ю. Иванова, Д.А. Леонтьев). В исследованиях нового этапа будет уделено больше внимания непосредственной динамике процессов саморегуляции, а не только личностным предикторам ее успешности. Все эти проекты предполагают переход от статических моделей к динамическим, от синхронических обследований к диахроническим, от корреляционных связей к причинно-следственным и использование соответствующего этому математического инструментария, в частности структурного моделирования и марковских цепей. Особый интерес представляет роль личностного потенциала в осуществлении изменений деятельности и личности в сложных ситуациях, ставящих субъекта перед неизбежностью таких изменений. В какой-то степени к названным проектам примыкает осуществляемое в данный момент исследование личностных факторов, опосредующих появление и реализацию суицидальных тенденций у пациентов кризисного стационара (О.Э. Калашникова, Д.А. Леонтьев, Е.И. Рассказова); психологическое обследование в этом проекте является однократным, однако в динамике отслеживается клиническая картина течения болезни. На новом методическом уровне и на широкой базе испытуемых продолжают развиваться представленные в данной книге исследования становления самодетерминации в подростковом возрасте и роли личностного потенциала в процессах выбора. В стадии планирования и согласования находится еще немало проектов такого рода.

Судя по неподдельному интересу, которые вызывает представленное здесь направление исследований далеко за пределами нашего исследовательского коллектива, сама концепция личностного потенциала и предлагаемые способы ее использования в разных сферах жизнедеятельности соответствует актуальным запросам профессионального сообщества. Еще раз отмечу: то, что найдет читатель в этой книге – это не столько ответы на вопросы, сколько новая постановка вопросов и раскрытие новых возможностей психологического исследования, адекватных науке нового столетия.

Сведения об авторах

Леонтьев Дмитрий Алексеевич

Доктор психологических наук, профессор факультета психологии МГУ имени М.В. Ломоносова. Заведующий лабораторией проблем развития личности лиц с ОВЗ Института проблем интегративного образования МГППУ. Заведующий лабораторией позитивной психологии и качества жизни НИУ ВШЭ.

Аверина (Салихова) Анастаcия Жэмильевна Аспирантка факультета психологии МГУ имени М.В. Ломоносова.

Александрова Лада Анатольевна Кандидат психологических наук, ведущий научный сотрудник лаборатории проблем развития личности лиц с ОВЗ Института проблем интегративного образования МГППУ.

Васильев Игорь Александрович Доктор психологических наук, профессор факультета психологии МГУ имени М.В. Ломоносова. Заслуженный профессор Московского университета.

Гордеева Тамара Олеговна Кандидат психологических наук, доцент факультета психологии МГУ им. М.В. Ломоносова.

Гусев Андрей Игоревич Кандидат психологических наук, заведующий кафедрой психологии Одесского института Межрегиональной Академии управления персоналом (МАУП). Психолог-консультант, тренер, медиатор, музыкант, музыкотерапевт.

Дергачева Ольга Евгеньевна Кандидат психологических наук, консультант в сфере оценки и управления персоналом (компания IBS).

Иванченко Галина Владимировна (1965–2009) Психолог, социолог, философ, культуролог, поэт. Кандидат психологических наук, доктор философских наук.

Калитеевская Елена Ростиславовна Кандидат психологических наук, психотерапевт, зам. директора Московского Гештальт Института

Курганская Мария Валерьевна Психолог, топ-лидер международной программы Vie Science.

Лебедева Анна Александровна Аспирантка МГППУ, научный сотрудник лаборатории проблем развития личности лиц с ОВЗ Института проблем интегративного образования МГППУ.

Мандрикова Елена Юрьевна Кандидат психологических наук, старший преподаватель кафедры организационной психологии факультета психологии НИУ – ВШЭ, старший научный сотрудник Лаборатории позитивной психологии и качества жизни НИУ ВШЭ.

Митина Ольга Валентиновна Кандидат психологических наук, доцент. Ведущий научный сотрудник факультета психологии МГУ им. М.В. Ломоносова, зав. лабораторией количественной психологии Московского городского психолого-педагогического университета.

Осин Евгений Николаевич Кандидат психологических наук, старший преподаватель кафедры общей и экспериментальной психологии НИУ ВШЭ, старший научный сотрудник Лаборатории позитивной психологии и качества жизни НИУ ВШЭ.

Плотникова Анна Васильевна Психолог, психотерапевт. Старший менеджер Департамента корпоративных коммуникаций и рекламы ОАО АКБ «РОСБАНК».

Рассказова Елена Игоревна Кандидат психологических наук, научный сотрудник факультета психологии МГУ им. М.В. Ломоносова, младший научный сотрудник НЦПЗ РАМН, старший научный сотрудник Лаборатории позитивной психологии и качества жизни НИУ ВШЭ.

Фам Анна Хунговна Аспирантка факультета психологии МГУ имени М.В. Ломоносова. Научный сотрудник лаборатории позитивной психологии и качества жизни НИУ ВШЭ.

Шапкин Сергей Анатольевич Кандидат психологических наук. Руководитель психофизиологической лаборатории Федерального Института Охраны и Медицины Труда в г. Берлине.

Примечания

1

Wisdom: Its nature, origins, and development / R.J. Sternberg (Ed.). Cambridge: Cambridge University Press, 1990; A Handbook of wisdom: Psychological perspectives / R.J. Sternberg, J. Jordan (Eds.). Cambridge: Cambridge University Press, 2005; Teaching for wisdom: Cross-cultural perspectives on fostering wisdom / M. Ferrari, G. Potworowski (Eds.). Berlin: Springer, 2008.

2

Мы цитируем по английскому оригиналу, поскольку в русском издании книги ( Селигман , 2006) допущено много неточностей в переводе.

3

В ходе этого тренинга участники обсуждали между собой стрессы, которые они испытывают; тренинг использовался для учета эффекта плацебо и эффекта социальной поддержки.

4

Показатели мужчин и женщин могут значимо различаться в определенных профессиях. Так, у женщин-менеджеров жизнестойкость значимо ниже, чем у мужчин-менеджеров, тогда как женщины-психологи демонстрируют значимо более высокую жизнестойкость, чем мужчины-психологи.

5

Авторы благодарят канд. психол. наук О.В. Митину за консультации и помощь в обработке данных.

6

Авторы выражают благодарность Л.А. Александровой за помощь в сборе данных.

7

Работа выполнена при поддержке Российского гуманитарного научного фонда, проект № 09-06-00410а «Личностные ресурсы совладания в условиях хронического стресса».

8

В качестве показателя надежности – согласованности использовалась альфа Кронбаха.

9

Для оценки соответствия факторной модели данным использовались стандартные показатели: χ2 (число степеней свободы) и индекс средней стандартной ошибки аппроксимации RMSEA.

10

Авторы выражают благодарность Л.И. Вассерману, Н.Е. Водопьяновой, Т.Л. Крюковой, Е.С. Стаченковой за предоставление результатов русскоязычной апробации методик, необходимых для написания данного подраздела.

11

Согласно другим переводам, методика «Стратегии совладающего поведения» (например, Вассерман, Иовлев, Исаева и др., 2009).

12

Представлены предварительные данные. Авторы выражают благодарность Е.С. Старченковой за разрешение представить в данном разделе результаты ее работы.

13

Для наглядности все компоненты системы отображены на рис. 1, а все основные характеристики суммированы в таблице 1.

14

У Ю. Куля приняты разные способы обозначения подавления или уменьшения, с одной стороны, и увеличения или расширения, с другой, по отношению как к положительным эмоциям, так и к отрицательным. Здесь мы будем, пользуясь одним из них, увеличение обозначать фигурными скобками, а уменьшение – квадратными.

15

Работа выполнена при поддержке Российского гуманитарного научного фонда, проект № 09-06-00410а «Личностные ресурсы совладания в условиях хронического стресса».

16

Работа выполнена при поддержке Российского гуманитарного научного фонда, проект № 09-06-00410а «Личностные ресурсы совладания в условиях хронического стресса».

17

Авторы благодарны Л.С. Куравскому, В.В. Евдокимовой, Д.А. Красило, Е.А. Дуриной, оказавшим содействие в организации проведения исследований, а также Т.А. Силантьевой, М.А. Черняевой, А.А. Александрову, А.С. Жигачеву, оказавшим существенную помощь в сборе и первичной обработке данных.

18

Авторы благодарны за заинтересованную поддержку в проведении исследований декану химического факультета МГУ академику РАН В.В. Лунину, заместителю декана Н.Е. Кузьменко, куратору проекта О.Н. Рыжовой, одному из его инициаторов С.А. Серякову.

19

Авторы благодарны О.Е. Клипачевой, Т.Ю. Ивановой, Н.А. Михайловой, И.М. Павловой, А.В. Бадерко, А.А. Горбуновой, Е.А. Перовой и Н.А. Орловой, участвовавшим в сборе и первичной обработке данных.

20

Олпорт Г. Становление личности: Избранные труды. М.: Смысл, 2002. С. 175.

Оглавление

Введение: личностный потенциал как объект изучения. Д. А. Леонтьев

Литература

Часть 1 В поисках основы личности

Новые ориентиры понимания личности в психологии: от необходимого к возможному Д.А. Леонтьев

Идея потенциала в науках о человеке: от «человеческого потенциала» к личностному Г.В. Иванченко, Д.А. Леонтьев, А.В. Плотникова

Подход через развитие эго: уровневая теория Дж. Лёвинджер Д.А. Леонтьев

Подход через позитивные черты личности: от психологического благополучия к добродетелям и силам характера Д.А. Леонтьев

Мудрость как интегральная характеристика личностного потенциала Д.А. Леонтьев

Личностный потенциал как потенциал саморегуляции Д.А. Леонтьев

Часть 2 Составляющие личностного потенциала

Оптимизм как составляющая личностного потенциала Т.О. Гордеева

Жизнестойкость как составляющая личностного потенциала Е.И. Рассказова, Д.А. Леонтьев

Личностная автономия как составляющая личностного потенциала О.Е. Дергачева, Д.А. Леонтьев

Самоэффективность как составляющая личностного потенциала Т.О. Гордеева

Копинг-стратегии в структуре личностного потенциала [7] Рассказова Е.И., Гордеева Т.О.

Толерантность к неопределенности как составляющая личностного потенциала А.И. Гусев

Контроль за действием как составляющая личностного потенциала И.А. Васильев, О.В. Митина, С.А. Шапкин

Рефлексивность как составляющая личностного потенциала Д.А. Леонтьев, А.Ж. Аверина

Субъективная витальность как составляющая личностного потенциала Л.А. Александрова

Часть 3 Методология изучения личностного потенциала

Методологические и методические вопросы эмпирического изучения и диагностики личностного потенциала Д.А. Леонтьев, Е.Н. Осин

Математические методы исследования личности как динамической саморегулирующейся системы Митина О.В.

Проблема социальной желательности в исследованиях личностного потенциала Е.Н. Осин

Часть 4 Прикладные аспекты и эмпирические исследования личностного потенциала

Личностный потенциал в организационном контексте Е.Ю. Мандрикова

Личностный потенциал предпринимателей и менеджеров высшего управленческого звена М.В. Курганская, Д.А. Леонтьев, Е.И. Рассказова

Личностный потенциал в ситуации неопределенности и выбора Д.А. Леонтьев, Е.Ю. Мандрикова, Е.И. Рассказова, А.Х. Фам

Адаптация к трудным жизненным ситуациям и психологические ресурсы личности [15] Л.А. Александрова

Личностные ресурсы преодоления затрудненных условий развития [16] Л.А. Александрова, А.А. Лебедева, Д.А. Леонтьев, Е.И. Рассказова

Личностный потенциал при переходе от детства к взрослости и становление самодетерминации Д.А. Леонтьев, Е.Р. Калитеевская, Е.Н. Осин

Вклад личностного потенциала в академические достижения Т.О. Гордеева, Д.А. Леонтьев, Е.Н. Осин

Промежуточные итоги: от идеи к концепции, от переменных к системной модели, от вопросов к новым вопросам Д.А. Леонтьев

Сведения об авторах Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg