«Книга «13 банков» ясно дает понять, что наша финансовая система разрушена и что именно Уолл-стрит и Вашингтон разрушили ее. К несчастью, очевидно, что они стремятся сохранить нынешнее положение. Эта феноменальная книга рассказывает, как развивался экономический кризис и что нужно предпринять, чтобы создать справедливую систему, выгоды от которой получат все, а не только «члены клуба».
Герберт А. Аллен III, президент и управляющий директор компании Allen & Company
«За последние пятьдесят лет FAA, компании, поставляющие товары для авиалиний, и сами авиалинии работали над тем, чтобы сверхсложная система воздушного транспорта стала более эффективной и значительно более безопасной. Если вам интересно, почему наши финансовые регуляторы и банки, наоборот, сделали нашу финансовую систему менее эффективной и значительно более опасной, вы должны прочитать эту книгу».
Пол Ромер, Центр международного развития и Институт экономических и политических исследований Стэнфордского университета
«Это единственная книга по финансовому кризису 2007-2009 годов, которая начинается цитатой из «Великого Гэтсби». Однако аналогия весьма уместна. Джонсон и Квак не только подробно рассказывают об истории этого кризиса, но и говорят, что нужно предпринять, чтобы он не повторился вновь. Кроме того, в книге описан более широкий политический и культурный контекст - как в результате небрежности и излишества была почти разрушена финансовая система, а экономика погрузилась в депрессию».
Билл Брэдли, бывший сенатор США
«Как ярко и понятно показывает книга «13 банков», проблема Уолл-стрит непосредственно связана с корневой проблемой нашей демократии. Американские политики сегодня подпитываются деньгами, а Уолл-стрит - место, где эти деньги находятся. Если мы не разделим деньги и политику, то никогда не защитим себя от следующей финансовой катастрофы. Мы действительно никогда не будем по- настоящему защищены. Прочитайте эту замечательную книгу и начните что-то делать».
Роберт Б. Райх, профессор публичной политики в университете Калифорнии в Беркли, бывший министр труда США
«Это своевременная, информативная и важная книга.
Вы можете не соглашаться со всеми аналитическими выкладками, приведенными в ней, но вопросы, которые столь четко поставлены на ее страницах, реальны, важны и своевременны. Необходимо быстро провести реформу финансовой отрасли; бездействие же, как убедительно показывают авторы, чревато опасными последствиями. Книга «13 банков» обсуждает все эти аспекты, и это поистине великолепное чтение».
Лоуренс К. Фиш, бывший председатель совета директоров и управляющий директор компании Citizen Financial Group
«Провидческая и сильная книга. «13 банков» ясно показывает, что нужно делать, чтобы американские мегабанки, которые «слишком огромные для краха», больше не могли держать глобальную экономику в заложниках, аккумулируя рекордные прибыли, выдавая неприлично крупные бонусы и тратя миллионы долларов на лоббирование уничтожения финансовой реформы. Джонсон и Квак показывают, что то, что хорошо для Уолл-стрит, определенно не годится для Центральной улицы. Книга содержит основательный и временами пугающий анализ того, как Большие финансы подорвали политическую систему. Но что важнее — авторы предлагают конкретные решения, направленные на изменения в финансовой сфере. Наше будущее зависит от «ремонта» нашей финансовой системы.
Книга «13 банков» говорит нам, как это сделать».
Арианна Хуффингтон
«Совершенно замечательный и увлекательный, звучащий как приговор анализ экономического убийства финансовой системы государства, находящейся в руках финансовых «бегемотов», безрассудно игравших средствами налогоплательщиков, платя Вашингтону, чтобы тот смотрел в другую сторону. От Джефферсона и Джексона до Южной Кореи и России, книга путешествует во времени и пространстве, представляя документальные доказательства того, как банки, которые «слишком огромные для краха», на деле оказались слишком большими, чтобы их можно было уберечь от краха. Главная мысль книги понятна: нужно прекратить деятельность финансовых трастов и сделать это сейчас!»
Лоуренс Дж. Котликов, профессор экономики Бостонского университета, автор книги «Джимми Стюарт мертв»
«Финансовый сектор США чрезвычайно раздут и является дренажной системой для производительной экономики.
Он использует огромную экономическую силу для подкупа политиков, чтобы те действовали в его интересах и навсегда закрепили его власть. Это основной вывод, содержащийся в книге «13 банков». Материал книги особенно шокирует потому, что Джонсон является бывшим главным экономистом Международного валютного фонда. За его плечами несколько десятилетий работы с финансовыми кризисами. Это часто требовало от него общения с коррумпированными правительствами, над которыми довлели могущественные финансовые интересы. Поразительно видеть, как Джонсон помещает правительство США в эту категорию».
Дин Бейкер, сооснователь и один из директоров Центра экономических и политических исследований
«Джонсон и Квак встраивают финансовый кризис в сложный анализ экономической истории США, поясняют его эволюцию с необычайной ясностью и предлагают простые реформы для предотвращения будущих кризисов».
К. Фред Бергстен, директор Института международной экономики Петерсона
«Поразительный рассказ об опасностях, которые несет с собой концентрация экономической, интеллектуальной и политической власти. Даже если вы с чем-то не согласны, эта книга доходчиво объясняет, почему прекращение политики, основанной на финансовых институтах, «слишком огромных для краха», и реформирование институтов, навсегда консервирующих эту политику, - особенно Федерального резерва, - важно для будущего экономического благосостояния нашей нации и, что более фундаментально, благосостояния нашей демократической системы».
Джим Баннинг, сенатор США
«Джонсон и Квак буквально говорят нам, что мы отдали себя в руки увековечившей свое правление банковской олигархии. Отсюда два вопроса: услышим ли мы это? И если да, что мы собираемся предпринять?»
Алан Грейсон, конгрессмен
«Джонсон и Квак поясняют, в чем заключается наш финансовый кризис в контексте недавнего опыта других наций и нашей собственной истории. Наш финансовый кризис вписывается в до боли знакомый образ безудержного, вульгарного пузыря, за которым следует коллапс. Мы должны усвоить урок, который демонстрируют авторы: продолжительная концентрация экономической и политической власти делает будущие экономические кризисы неизбежными и подрывает демократию».
Брэд Миллер, конгрессмен
«Джонсон и Квак умело анализируют корни и последствия финансовой паники 2007-2009 годов, осмеливаясь поставить вопрос: являются ли организации, которые «слишком огромные для краха», лишь симптомом болезни Уолл-стрит, у которой просто «слишком хорошие связи для краха». Теперь как лица, формирующие политику, мы оказались на перекрестке дорог. Оставим ли мы все как есть или наконец восстанем против крупных финансовых баронов?
Как говорят авторы, еще не слишком поздно прочертить новые границы регуляторной политики, чтобы защитить налогоплательщиков, инвесторов, заемщиков и, наконец, финансовую систему от самой себя. Мы, в конгрессе, должны проявить мудрость и последовать этому совету».
Брэд Шерман, конгрессмен
«Побуждает к действию. Тем многим американцам, которые убеждены, что никогда не получали адекватного объяснения, почему экономика США потерпела крах в 2008 году, кого нужно за это винить, а также на что ушли доллары налогоплательщиков и почему злодеи пировали, в то время как все остальные страдали, обязательно нужно прочитать эту книгу или же быть готовыми к тому, что история
скоро повторится».
Майкл Гринбергер, профессор в области юридических наук в университете юридической школы в Мериленде, бывший директор подразделения биржевой торговли и рынков, член Комиссии по торговле сырьевыми фьючерсами
13 БАНКОВ,
КОТОРЫЕ ПРАВЯТ
МИРОМ
ПОСВЯЩАЕТСЯ НАШИМ СЕМЬЯМ
13
BANKERS
The Wall Street Takeover and the Next Financial Meltdown
SIMON JOHNSON AND JAMES KWAK
13
БАНКОВ,
КОТОРЫЕ
ПРАВЯТ МИРОМ
В плену Уолл-стрит и в ожидании
следующего финансового краха
САЙМОН ДЖОНСОН И ДЖЕЙМС КВАК
УДК 338.124.4
ББК 65.6-97
Д42
Перевод с английского — Владимир Егоров
Simon Johnson and James Kwak
13 Bankers
The Wall Street Takeover and the Next Financial Meltdown
Pantheon Books
New York
2010
Джонсон С., Квак Д.
Д42 13 банков, которые правят миром. В плену Уолл-стрит и в ожидании следующего финансового краха / Саймон Джонсон и Джеймс Квак [пер. с англ. В. Егоров]. Предисловие В. Геращенко. — М.: Карьера Пресс, 2013. —384 с.
ISBN 979-5-904946-40-1
Как демократия сталкивается с большими финансами и почему политическая экономика оказалась в тяжелейшем положении — вы найдете в этой книге конкретные факты, цифры, исторический анализ.
Необузданный финансовый сектор имел баснословные прибыли в «тучные» годы и перекладывал свои убытки на налогоплательщиков в «тощие» времена, получая помощь от власти. Будет ли правительство и дальше действовать в интересах Уолл-стрит или действительно займется реформированием и жестким регулированием банковской системы?
Должны ли банки оставаться «слишком огромными для краха» или пришла пора превратить их в «достаточно маленькие», чтобы позволить им терпеть крах?
Саймон Джонсон — один из ведущих и часто цитируемых экономистов Америки, профессор курса предпринимательства в MIT Sloan School of Management, работал главным экономистом Международного валютного фонда. Джеймс Квак — консультант по вопросам менеджмента.
УДК 338.124.4 ББК 656-97 ISBN 978-5-904946-40-1© Simon Jonson and James Kwak, 2010 © ООО «Карьера Пресс». Перевод и издание на русском языке, оформление, 2013 Все права защищены
Содержание
Предисловие В. Геращенко к изданию на русском языке Введение: 13 банков и 13 банкиров
1. Томас Джефферсон и финансовая аристократия
2. Неамериканские олигархи
3. Возвышение Уолл-стрит: 1980—
4. «Жадность — это хорошо»: захват власти
5. Лучшая за все времена сделка
6. Слишком огромные для краха
7. Американская олигархия: шесть банков
Примечания
Дополнительное чтение
Выражение признательности
Об авторах
Они были беспечными существами, Том и Дэзи, они ломали вещи и людей, а потом убегали и прятались за свои деньги, свою всепоглощающую беспечность или еще что-то, на чем держался их союз, предоставляя другим убирать за ними.Ф. Скотт Фицджеральд. Великий Гэтсби1
ПРЕДИСЛОВИЕ
к изданию на русском языке
Наконец-то книга «13 банков, которые правят миром» увидела свет и на русском языке. Книга получила мощный мировой отклик, некоторые пассажи оказались буквально скандальными, часть информации — не очень удобной для определенных кругов, но при этом факты — вещь упрямая, и спрятать их в карман невозможно. И я рад, что книга попадает к нашему читателю практически без опоздания.
Авторы подняли проблему, так или иначе замалчиваемую в официальных кругах. Речь идет о сильных мира сего. О финансовых структурах, которые, укрупняясь, достигают такой мощи, что политическая власть не может не оглядываться на них и не следовать их интересам. Каковы последствия? Авторы однозначно заявляют, что последний кризис — прямое следствие возвышения Уолл-стрит и слияния ее с политическими институтами.
Позволить банкам стать крупными. Ослабить контроль за их деятельностью. Подыграть в разработке слишком хитроумных финансовых инструментов (где просчитать финансовые риски становится невозможно «на глазок»). Поддержать на государственном уровне крупные банки — следовательно (неявно) снизить конкурентоспособность более мелких финансовых структур и банков. Вот рецепт современного кризиса. Что это? Действия по умолчанию или попустительство государственных структур? В общем, банки стали огромными («слишком огромные для краха»). И чтобы не дать им рухнуть, государство вынуждено было еще, и еще, и еще вливать деньги в крупнейшие банки.
Размышления авторов касаются прошлого и настоящего финансовой сферы Америки и всего мира, в том числе европейских стран, Азии и, конечно, России, — все оказались вовлечены в мировой финансовой кризис.
Книга «13 банков, которые правят миром» невероятно убедительна. Она очень полезна для нашей страны. Я бы рекомендовал эту книгу читать буквально всем, кто имеет отношение к экономике и финансам. Я бы включил ее в качестве обязательной для чтения во всех вузах и на курсах повышения квалификации. Она, безусловно, полезна для экономистов, но она крайне любопытна и для широкого круга читателей. Она побуждает думать.
Анализ, проведенный авторами, актуален для России не менее чем для любой другой страны. А уж о том, что сама тема — власть финансов над политическими структурами — крайне интересна жителям России, не стоит и говорить. Читателю будет небезынтересно узнать, насколько это свойственно другим развитым (демократическим) странам мира. Книга глубокая по существу. Она охватывает все сферы экономики. В книге много цифр, много данных. Глубокий анализ. Буквально каждая страница испещрена невероятными фактическими данными — о возвышении банков Америки, о крахе банков, о тех, кто несет ответственность за кризис, о точечном распределении государственных ресурсов, направленных на помощь банкам. (Шутка ли, из 180 миллиардов долларов, выделенных государством для спасения American International Group, 165 миллионов долларов пошли на премии руководителям, по вине которых, собственно, эта компания и потерпела крах! Естественно, деньги государства — это деньги налогоплательщиков.)
Один из авторов, Саймон Джонсон, занимал в прошлом должность главного экономиста Международного валютного фонда, а в настоящее время является членом группы бюджетного управления конгресса США по экономическим вопросам. Стоит ли удивляться тому, что авторы рассматривают ситуацию очень глубоко и очень объективно. Ну и, конечно, подробно рассматривают ситуацию в России за прошлые годы и делают выводы в отношении развития банковско- финансового сектора нашей страны.
Одной из тем книги является острая критика позиции Алена Гринспена относительно государственного контроля за деятельностью банков. Авторы почти обвиняют Гринспена за то, что он защищает свободу рынка: рынок всегда прав и сам справится с любой ситуацией; если рынок позволяет банкам становиться огромными, значит именно это способствует развитию экономики. Авторы отводят Гринспену чуть ли не центральную роль в финансовом крахе. На этот счет у меня есть своя личная точка зрения. Дело в том, что в начале XXI века я как представитель Центробанка России принимал участие во встречах ведущих банкиров — представителей центральных банков. Это был своеобразный клуб, куда входили и Мексика, и страны БРИК, и некоторые другие. И Гринспен регулярно выступал на этих встречах. Он был крайне осторожен в оценке того, что происходило в то время в банковской сфере. В частности, Гринспен очень критично относился к деривативам и новым финансовым инструментам, говорил о проблемах в развитии финансовых бумаг. И о том, что кто-то в конце концов за это должен ответить. Я не раз лично общался с Аленом Гринспеном и могу сказать, что он однозначно осуждающе отзывался о том, что происходило в те годы на рынке финансовых бумаг: это плохо кончится, нельзя отмалчиваться.
Давайте вспомним, как это было. Дом как американская мечта стал во главу государственной политики. Все строилось вокруг дома, частной собственности и максимально легкого доступа к ипотечному кредиту.
Это была популистская политика, и о ней трубилось на всех углах. Банки начали использовать ее в своих интересах. Государственный контроль, естественно, был снижен. И Гринспен прекрасно понимал все риски этой ситуации. Но — собственно, вся книга и строится вокруг обсуждения того, что может большая власть и как она связана с большими финансами — не мог противостоять этому и, по всей видимости, умалчивал об этом на государственном уровне.
Радикализм авторов понятен. Банки действительно захватили политические институты. Но не только банки. Надо сказать, что финансовый сектор в целом и даже отдельные компании правили политическими институтами. И авторы призывают обратить внимание на этот факт, как на ключевой. Именно это порождает обвалы ценных бумаг, финансовые крахи, кризисы, от которых страдают простые люди. Ну а банки? А банки при этом выходят сухими из воды.
Надо признать честно, что как на уровне политической власти, так и на уровне финансовой власти допускать такой «дикий» капитализм нельзя! Нельзя уповать на то, что кривая — то есть рынок — вывезет. Невозможно строить правовое и экономически процветающее государство без регулирования со стороны соответствующих органов и государства в целом. Демократия не означает делать все, что взбредет в голову, да и капитализм — это не абсолютная свобода. Должен быть контроль. Какой и как — вот это и должно быть предметом обсуждения. Авторы анализируют, как американцы поплатились за отрицание этих истин, за эту псевдосвободу. Государство понесло невероятные расходы — просто огромные — ради спасения огромных же банков. И ухнуло деньги налогоплательщиков (и все — и прежде всего сами налогоплательщики — это понимают).
Возможно, жесткий контроль с помощью специальных законов и будет являться той самой подушкой безопасности, которая пойдет только на оздоровление экономики и социума.
Были ли предвестники губительного разворачивания событий? Чему учит нас история? Один президент США берет банки в ежовые рукавицы, другой уповает на то, что рынок не позволит свершиться тому, что плохо для экономического развития страны. Очевидно одно: если Уолл-стрит (оказавшаяся под огнем общественности во времена кризиса 2000-х годов) получает протекцию от политика, то политик получит поддержку от крупных банкиров.
Что было в 1929 году? Кризис перепроизводства. Безработица. Люди работали за тарелку супа, шли на самые тяжелые работы — собственно, именно тогда была выстроена инфраструктура страны, поскольку безработным платили на строительстве дорог страны. Что же произошло в современном мире? На мой взгляд, американцы перегнули палку (а вслед за ними и весь мир). На что была сделана ставка? Повторю — на великие ценности любого общества — семью и дом. И вот Буш дает право даже бедным эмигрантам-мексиканцам получить гражданство и облегченную ипотеку. И каждый — каждый! — гражданин фактически получает возможность иметь дом. Но вот работа кончается. Кончаются деньги. Чем платить? Так и возник кризис ипотечного кредитования.
Не стоит забывать, что элемент риска и вероятностного развития событий есть всегда. Сейчас одна отрасль на подъеме, но не стоит полагать, что это навсегда. Вог, например, в Китае научились добывать нефть и газ из горючих сланцев. Вполне вероятен кризис в одних отраслях и неожиданный рост в других. Как к этому готовиться? Для этого и существует государство, экономика, прогнозирование. И элементы подстраховки. Как нельзя класть все яйца в одну корзину, так, вероятно, не имеет смысла складывать все финансовые инструменты в один — не обеспеченный в прямом смысле слова — банк. Надо усиленно развивать самые разные финансовые институты и очень тщательно взвешивать риски, которые следуют за бездумным развитием финансовой отрасли. История нас учит, что требуется финансовая дисциплина. Необходимо уходить от однополярного мира. Нельзя жить в долг до такой степени. Пирамида рухнет. Нельзя уповать на то, что «на этот раз все будет иначе».
Надо помнить о том, что чиновники и политики всегда обращаются за помощью к финансовым институтам. Те, кто принимает решения в правительстве, — выходцы из высоких кругов банковской сферы. Вот так и рождается круговая порука, которая мешает оздоровлению общества. Вот о чем эта книга.
Ключевая тема книги — это слияние финансов с высокими технологиями. В результате мы видим обилие финансовых инструментов по большей части абсолютно непонятных потребителю. Их нельзя назвать противозаконными. Но механизм их не столь прост, и часто не-финансисту не очевидны последствия, если экономика повернет в ту или иную сторону. Авторы неоднозначно говорят о необходимости запрета на создание определенных финансовых инструментов и на слияние в одной корпорации всех банковских продуктов. Хотя именно финансовые ухищрения и позволили финансовым учреждениям заработать сказочно большие деньги («больше чем у Бога», как говорится в одноименной книге).
Самый острый вопрос для граждан нашей страны — вопрос олигархии. И тут, я думаю, российскому читателю будет «приятно» узнать, что олигархи — это вовсе не исключительно феномен России. Олигархия — действительно острая мировая проблема. И в общем- то, корни идут именно от США. Давайте вспомним 1929-1930 годы. США справились с кризисом. Потом война, из которой США вышли окрепшими, а вот Европа находилась в невероятной разрухе. США заходят на европейский рынок, разрабатывается план Маршалла. Да вот только поставлялось — ради спасения экономики, безусловно — не только важное оборудование, а много чего другого.
И все же современная экономика в целом не может называться олигархической. Да, есть родимые пятна, перекосы, но в целом в мире правление не олигархическое. Например, в Евросоюзе невероятно сильна власть чиновников. Именно они диктуют правила — другое дело справедливые они или несправедливые к новым членам, но именно чиновники принимают решения, что развивать, что производить, что не производить. И при этом нельзя не признать, что во многих — достаточно многих — странах правят олигархические кланы. И в России эта проблема стоит особенно остро.
Государству все время приходится выступать в роли скупщика обязательств банков — то есть напрямую финансировать банк. Опять порочный круг. Государство не может позволить рухнуть банку. Следовательно, оно должно его спасать. И в Америке, и в России государство тратит огромные средства, чтобы решить финансовые проблемы основной банковской структуры. Это вечно продолжаться не может и не будет.
Книга, с одной стороны, обсуждает все те проблемы, с которыми и в России знакомы не понаслышке. И укрупнение банков, и олигархические структуры, и создание сложных финансовых деривативов. Поэтому анализ американских реалий, проведенный авторами, вполне ложится и на российскую почву. Экономические законы — они на то и законы, чтобы действовать в разных странах. И все-таки надо отдавать себе отчет, что экономика России находится на некотором отдалении от экономики США, и я пытался понять, выполняют ли банки России ту же функцию, что и 13 крупнейших банков Америки? Думаю, что российские банки испытывают в принципе те же тенденции, но в значительно меньшем объеме, поскольку они не столь сильны. И есть вероятность, что политика Сбербанка, например, разрушит политику, разработанную еще при Николае I — банк для простого народа. Хотя и отечественные банки придется спасать на уровне государства. Потому что они огромные.
Нельзя не признать, что крупные банки — это показатель здоровой экономики. Но все же долгие годы было строгое разделение банковской системы. Были банки, которые не могли за пределами штата вести деятельность. Но развитие экономики, глобализация требуют глобальных институтов. Запрет был отменен. Банки стали развиваться. В том числе и инвестиционные. Но грани, ограничения должны быть всегда. На самотек пускать все нельзя.
Я желаю читателю получить удовольствие от чтения этой замечательной книги — интеллектуальное удовольствие.
Виктор Владимирович Геращенко
ВВЕДЕНИЕ
13 банков и 13 банкиров
Только благодаря моей администрации вы еще не оказались на вилах.
Барак Обама, 27 марта 2009 года1
В пятницу 27 марта 2009 года в Вашингтоне, округ Колумбия, погода была прекрасной, но не для мировой экономики. Всего за семь месяцев американский фондовый рынок рухнул на 40 процентов, а экономика США за этот период потеряла 4,1 миллиона рабочих мест2. Общий объем продукции сократился, что произошло впервые со времен Второй мировой войны3.
Несмотря на то что правительство (здесь и далее и в оригинале, и в переводе под термином government часто понимается не только федеральное правительство, но и органы власти в целом или даже государство; все зависит от контекста. — Прим. перев.) трижды помогло Citigroup, чьи акции торговались ниже 3 долларов за акцию (здесь и далее, если не говорится другого, под долларами понимаются доллары США. — Прим. перев.), на 95 процентов меньше своей максимальной цены; акции Bank of America, дважды получавшего помощь от властей, потеряли 85 процентов своей стоимости. Общественность была в ярости, узнав, что American International Group, для выхода из тяжелого положения получившая от правительства 180 миллиардов долларов (деньги налогоплательщиков), из этих средств выделила 165 миллионов
долларов на премии руководителям и трейдерам отдела, из-за действий которого в сентябре прошлого года эта страховая компания оказалась на грани краха. Предложения администрации Обамы, направленные на прекращение финансового кровотечения, которое первоначально было запланировано на февраль, по-прежнему воспринимались положительно и в прессе, и на рынках. Видные экономисты призывали органы власти взять под свое управление некоторые крупные банки и провести их реструктуризацию. Словом, прежняя жизнь Уолл-стрит оказалась под угрозой.
В ту мартовскую пятницу тринадцать банкиров, главных исполнительных директоров тринадцати крупнейших финансовых учреждений страны, собрались в Белом доме, чтобы встретиться с президентом Бараком Обамой*. «Помогите мне помочь вам», — обратился к гостям президент. На последующей встрече с журналистами участники этого разговора придерживались заданного курса. Пресс-секретарь Белого дома Роберт Гиббс кратко сформулировал высказывания президента в следующем виде: «Каждый должен внести свой вклад. Мы все вместе должны заниматься возникшими проблемами». «У меня возникло чувство, что теперь мы все вместе», — вторил Гиббсу Викрам Пандит, главный исполнительный директор Citigroup. Джон Штумпф из Wells Fargo поддержал выступивших до него и как мантру повторял: «Основная идея этой встречи заключается в том, что теперь мы все вместе занимаемся этим»5.
Но что на самом деле значит выражение «теперь мы все вместе занимаемся этим»? Было ясно, что тринадцати банкирам органы власти были нужны. Только очень масштабные вмешательства правительства, осуществленные в форме прямых вливаний денег налогоплательщиков, государственные гарантии их действий на нескольких рынках, получение практически неограниченных чрезвычайных кредитов у Федеральной резервной системы и беспрецедентно низкие процентные ставки — вот те меры, которые позволили банкам этих руководителей не последовать за Bear Stearns, Lehman Brothers, Merrill Lynch, Washington Mutual и Wachovia и не стать банкротами или не перейти в другие руки. Это понятно, но для чего банкиры были нужны властям?
Любая современная экономика нуждается в финансовой системе, и не только для обработки платежей, но и для трансформации сбережений, накопленных в одной части экономики, в производственные инвестиции в другую часть экономики. Несмотря на все проблемы, администрация Обамы решила, как и администрации Джорджа Буша-младшего и Билла Клинтона до этого, что ей нужна именно эта финансовая система, система, в которой доминировали тринадцать банкиров, пришедших в Белый дом в марте. Их банки использовали свои огромные балансовые отчеты для совершения сделок на совершенно новых финансовых рынках, где оказались переплетены сложные финансовые инструменты (деривативы) с экзотическими ипотечными схемами, в результате чего возникла ядовитая смесь, которая в конечном счете и отравила всю глобальную экономику. В процессе приготовления этого снадобья банки стали настолько огромными, что их потенциальный крах начал угрожать стабильности всей системы, из-за чего у них появился уникальный по своей силе рычаг влияния на правительство.
*Руководителями, представлявшими свои банки на этой встрече, были Кен Ченолт из American Express; Кен Льюис из Bank of America; Роберт Келли из Bank of New York Mellon; Викрам Пандит из Citigroup; Джон Коскинен из Freddie Mac; Ллойд Бланкфейн из Goldman Sachs; Джейми Дай.мон из JPMorgan Chase; Джон Мэк из Morgan Stanley; Рик Уодделл из Northern Trust; Джеймс Pop из PNC; Рональд Лог из State Street; Ричард Дэвис из US Bank; Джон Штумпф из Wells Fargo. Кроме того, на эту встречу были приглашены два представителя от промышленных групп4
Несмотря на основную роль, которую эти банки сыграли при возникновении финансового кризиса и экономического спада, Барак Обама и его советники решили, что от этих учреждений зависит экономическое процветание страны. И поэтому они стали принимать участие в защите Уолл-стрит от гнева общественности, который охватил всю страну. Отсюда и то упоминание о вилах, на которые Обама сослался на встрече 27 марта6.
Надо отдать должное Обаме: он попытался воспользоваться кризисом Уолл-стрит, чтобы добиться от банкиров уступок. В частности, он хотел сокращения размеров выплачиваемых в банках бонусов, вызвавших у многих людей ярость, и получить у этих руководителей поддержку плана его администрации по масштабному пересмотру регулирования финансовой системы. Но по мере того как проходили сначала весенние, а потом и летние месяцы, становилось ясно, что президент не смог добиться сотрудничества с банкирами. После того как мегабанки, возглавляемые JPMorgan Chase и Goldman Sachs, сообщили о рекордных и почти рекордных прибылях (и соответствующих пакетах бонусов), эта отрасль (здесь и далее если не говорится иное, под отраслью понимается финансовая отрасль. — Прим. перев.) выкатила из ангаров свою тяжелую артиллерию и развернула ее на позициях, чтобы начать атаки даже против тех относительно умеренных реформ, которые предложила администрация. В числе основной цели этого нападения были меры, направленные на защиту неосторожных потребителей, которые могли очень сильно пострадать из-за дорогих и рискованных ипотечных кредитов, кредитных карт и банковских счетов. В сентябре, когда Обама выступил с большой речью в Федерал-холле в Нью-Йорке и попросил Уолл-стрит поддержать важные реформы, среди его слушателей не было ни одного директора крупного банка7. Чтобы Уолл-стрит действительно пошла на изменения, Обаме пришлось бы использовать (политическую) силу.
Почему все произошло таким образом? Почему даже почти случившийся коллапс финансовой системы и отчаянные меры по ее спасению двумя администрациями, которые занимались этим с большой неохотой, не смогли предоставить органам власти реальных рычагов влияния на крупные банки?
В марте 2009 года банки Уолл-стрит были не просто одной из заинтересованных групп. За последние тридцать лет они стали одной из самых богатых отраслей за всю историю американской экономики и одной из самых мощных политических сил в Вашингтоне. Значительную роль в этом процессе играют большие деньги, которые финансовый сектор предоставляет конгрессменам для ведения избирательных кампаний. Инвестиционные банкиры и их союзники заняли основные позиции в Белом доме и министерстве финансов. Но важнее даже другое: когда банковское дело стало более сложным, более престижным и более прибыльным занятием, идеология Уолл-стрит (сущность которой сводится к тому, что ничем не сдерживаемые финансовые инновации и нерегулируемые финансовые рынки — это благо и для Америки, и для всего мира) в Вашингтоне стала общей для представителей обеих основных политических партий. По ней у них сложился полный консенсус. Взносы на проведение избирательных кампаний и появление «вращающейся двери», напрямую соединяющей частный сектор и государственную службу, позволили Уолл-стрит непосредственно влиять на Вашингтон, но окончательная победа проявилась в том, что ее мнение стало в столице доминирующим, причем настолько, что аргументы ее лоббистов конгрессмены и официальные лица администрации стали воспринимать как совершенно самоочевидные. А в тех случаях, когда в монолите консенсуса появлялись трещины, как это происходило после финансового кризиса, банки, конечно, могли всегда прибегнуть к своему обычному оружию — выделению денег на избирательные кампании и лоббистов, хотя из-за их идеологического доминирования многие подобные сражения выигрывались заранее.
Политическое влияние Уолл-стрит помогло создать атмосферу невмешательства, при которой крупные банки стали еще более крупными и могли действовать еще более рискованно. Это продолжалось до тех пор, пока в 2008 году угроза их краха могла сделать всю остальную экономику заложником. Такое мощное политическое влияние также означало, что при спасении финансовой системы правительством ему пришлось все это делать на условиях, благоприятных для банков. На самом деле выражение «теперь мы все вместе занимаемся этим» означало, что крупные банки уже прочно закрепились в центре политической системы и что органы власти решили, что банки им нужны настолько сильно, насколько она, власть, нужна банкам. До тех пор пока политический истеблишмент будет полностью верить в идею, что Америка нуждается в больших, сложных, стремящихся действовать рискованно, очень прибыльных банках, при любых переговорах у этих финансовых учреждений будет более сильная позиция: в этой игре они всегда играют с козырями на руках. Политики могут приходить и уходить, а вот Goldman Sachs остается.
Банки Уолл-стрит являются новой американской олигархией — группой, которая получает политическую власть благодаря своей экономической мощи, а затем использует эту политическую власть в своих целях. Через взносы в избирательные кампании и используя «вращающуюся дверь», о которой упоминалось выше, стремительный и неконтролируемый рост прибыли и бонусов в финансовом секторе со временем был преобразован в политическую власть. К тому же такие прибыли и бонусы способствовали усилению авторитета и влияния Уолл-стрит; хотя отрасли, которая получает так много денег в эпоху триумфа капитализма свободного рынка, приходится быть хорошей, а люди, которые делают так много денег, должны знать, о чем они говорят. Поэтому деньги и идеологии взаимно усиливали друг друга.
Это не первый случай, когда мощная экономическая элита достигла уровня большой политической значимости. В конце девятнадцатого века гигантские отраслевые тресты, многие из которых финансировал банкир и промышленник Джон Пирпонт Морган, при поддержке своих союзников в Вашингтоне доминировали в экономике США, и так продолжалось до тех пор, пока президент Теодор Рузвельт впервые не воспользовался антимонопольным законодательством, чтобы разделить эти крупные образования на отдельные составляющие. Еще раньше, на заре республики, с предостережениями против политической угрозы со стороны Bank of the United States выступал Томас Джефферсон.
Нам, гражданам Соединенных Штатов, нравится думать, что олигархи - это проблема других стран. Этот термин стал известным после консолидации богатства и власти в руках горстки русских бизнесменов в середине 1990-х годов, но он в равной степени относится и к другим странам с формирующимся рынком, где лидеры бизнеса с хорошими связями обменивали наличные средства и свою поддержку политикам на блага, которые могут предоставить органы власти. Однако тот факт, что наша американская олигархия действует не путем подкупа или шантажа, а мягко, используя для достижения своих целей доступ к власти и идеологию, не делает ее менее мощной. Мы можем создать самую современную политическую систему в мире и при этом иметь своих олигархов — самых передовых.
В 1998 году Соединенные Штаты находились на седьмом году экономического бума. Инфляция оставалась на уровне от 2 до 3 процентов и сдерживалась двумя силами: технологией и глобализацией. Алан Гринспен, пожалуй, самый уважаемый тогда экономист в мире, считал, что последняя революция в области технологий позволит сохранять устойчивый экономический рост при низкой инфляции: «Компьютерные и телекоммуникационные технологии действительно революционизировали способ нашего производства товаров и услуг. Они на самом деле существенно увеличили степень гибкости на рабочих местах, что в сочетании со стратегией запасов «точно в срок» и повышенной доступно стью продуктов со всего мира, а также благодаря повышению про изводительности позволило держать расходы под контролем»8. Перспективы американской экономики вряд ли были когда-либо лучше. Так по крайней мере казалось.
Тем не менее Бруксли Борн испытывала чувство тревоги9. Она была главой Комиссии по торговле товарными фьючерсами (Commodity Futures Trading Commission, CFTC), органа, отвечавшего за финансовые контракты с производными финансовыми инструментами, также известными как деривативы. В частности, ее беспокоил быстро растущий и слабо регулируемый рынок внебиржевых (over-the-counter, ОТС) деривативов, где предлагались индивидуализированные контракты, обе стороны которых рассчитывали на желательное для них движение цен других активов, таких как валюты, акции или облигации. Хотя агентство, которым руководила Борн, могло влиять на некоторые деривативы, с которыми происходили сделки на биржах, было неясно, обладает ли какой-то орган достаточными полномочиями, позволяющими контролировать быстро растущий рынок индивидуализированных деривативов.
В 1998 году эти финансовые инструменты были самым горячим фронтом в индустрии финансовых услуг. Трейдеры и продавцы могли, конечно, хвастаться тем, что «обдирали как липку» своих клиентов, создавая и продавая им сложные по структуре варианты сделок, сущность которых клиенты не понимали, зато они приносили огромную прибыль банку, выступавшему брокером при такой сделке10. Даже если бизнес мог быть плохим для клиентов, топ-банки Уолл-стрит не могли устоять перед соблазном, так как их отделы, занимающиеся деривативами, обеспечивали все более высокую часть их общей прибыли; активизации таких сделок способствовал и тот факт, что для совершения этих операций банку требовалось совсем немного собственного капитала*.
Мировой рынок индивидуализированных деривативов превысил
70 триллионов долларов номинальной стоимости этих финансовых инструментов (и более 2,5 триллиона долларов их рыночной стоимости)*, хотя десятилетием раньше его практически не было вообще11.
Отрасли деривативов уже удалось один раз в прошлом справиться с угрозой регулирования. В 1994 году крупные убытки на сделках с деривативами, понесенные округом Ориндж из Южной Калифорнии, Procter & Gamble и рядом других компаний, привели к расследованию, проводившемуся конгрессом, и многочисленным судебным искам. В ходе разбирательств было выяснено, что продавцы деривативов, помимо прочего, обманывали клиентов. Достоянием общественности стало и знаковое выражение той эпохи, приписываемое одному из сотрудником Bankers Trust: «Сначала заманите людей в этот спокойный мир, а затем без суеты нае...те их»12.
*Поскольку бухгалтерский учет деривативов не был четко отработан и регламентирован, общий объем капитала, который банкам надо было выделить на свои позиции с деривативами, был, как правило, непропорционально небольшим по сравнению с тем риском, на который они шли. Но поскольку банки при этом могли генерировать более высокую прибыль с меньшим количеством капитала, их «рентабельность собственного капитала» была выше.
Столкнувшись с перспективой принятия конгрессом каких-то законодательных шагов, отрасль и ее лоббистская группа решили отбиваться, чему в значительной степени помогали ее друзья в правительстве. В конце концов угроза регулирования была предотвращена, и отрасль снова вернулась к созданию все более сложных деривативов, нужных ей для сохранения своей прибыли. К 1997 году сделки с деривативами даже оказались под защитой Гринспена, который заявил: «Необходимость государственного регулирования в США производных финансовых инструментов и их рынков следует еще раз тщательно изучить. Применение закона «О товарных биржах и биржевой торговле» к внебиржевым сделкам, совершаемым между учреждениями, кажется совершенно ненужным; складывается впечатление, что обеспечить достижение целей государственной политики достаточно результативно и эффективно сможет частное регулирование рынка»13. Иными словами, было сказано, что правительству следует держать свои руки подальше от рынка деривативов и тогда общество от этого выиграет.
Но Борн не была в этом убеждена. Ее беспокоило отсутствие надзора, так как такое положение дел способствовало распространению мошеннических действий, а отсутствие прозрачности мешало обнаруживать риски, которые могли быть у этого сектора бизнеса, где уже возникли свои метастазы. Она предложила подготовить «концептуальный документ» и задать в нем вопрос о том, следует ли усилить регулирование деривативов. Однако даже этот шаг вызвал яростное сопротивление, причем не только Уолл-стрит, но и экономических тяжеловесов из федерального правительства: Гринспена, министра финансов (и в прошлом председателя Goldman Sachs) Роберта Рубина, а также заместителя министра финансов Ларри Саммерса. В какой-то момент Саммерс решил переговорить с Борн по телефону. Как вспоминает Майкл Гринберг, один из помощников Борн, в ходе этого разговора Саммерс сказал ей: «У меня в кабинете тринадцать банкиров, и все они заявляют, что если вы будете продвигать эту идею, то вызовете самый сильный финансовый кризис со времен Второй мировой войны»14.
* Сделки с деривативами, по существу, являются сделками с нулевой суммой. Основой для сделок выступает номинальная стоимость или нарицательная сумма дериватива, от которой рассчитывается сумма сделки. Например, при процентном свопе выплаты, осуществляемые обеими сторонами, рассчитываются в виде процентных ставок (в процентах) номинальной стоимости; при этом сумма денег, переходящая из рук в руки, намного меньше номинальной стоимости дериватива. Рыночная стоимость деривативов рассчитывается Банком международных расчетов (Bank for International Settlements) в виде текущего значения стоимости контракта для стороны, которая станет «при деньгах», другими словами, это количество тех денег, которые перейдут из рук в руки при закрытии контракта в данный момент.
В конечном счете Саммерс, Рубин, Гринспен и финансовый сектор выиграли. В мае Борн представила концептуальный документ, но никакого финансового кризиса он не вызывал. Конгресс ответил на него в октябре, когда ввел мораторий, запрещавший ее агентству заниматься регулированием деривативов15. В 1999 году рабочая группа по финансовым рынкам, созданная президентом, в состав которой входили Саммерс, Гринспен, председатель Комиссии по ценным бумагам и биржам Артур Левитт и новый председатель CFTC Уильям Райнер, рекомендовали освободить индивидуализированные деривативы от федерального регулирования. Эта рекомендация затем стала частью закона «О модернизации товарных фьючерсов» (Commodity Futures Modernization Act), который президент Клинтон подписал в декабре 2000 года.
Мы не знаем, какие тринадцать банкиров были на встрече с заместителем министра финансов, когда он звонил Бруксли Борн; не знаем мы и того, присутствовало ли там на самом деле двенадцать или четырнадцать банкиров, находились ли они вообще в то время в его кабинете и убеждали ли они Саммерса в своей точке зрения; более вероятно, что он пришел к своим выводам сам, и эти выводы заставили его согласиться с банками. (Саммерс не стал комментировать для Washington Post опубликованный в этой газете рассказ о том телефонном звонке.) Но сейчас это уже неважно.
Мы знаем, что к 1998 году, когда возник вопрос о современных финансах и финансовом регулировании, заявления, с которыми выступали руководители Уолл-стрит и их лоббисты, многими в правительстве воспринимались с большой симпатией, а серьезные политики были настроены следовать их советам. Финансы стали сложной и запутанной сферой, сущность которой до конца понимали только банкиры Уолл-стрит и их сторонники в академических кругах (в том числе несколько нобелевских лауреатов), а те люди из органов власти, которые вызывали банкиров на слушания, проводившиеся в ходе расследований, могли восприниматься как невежественные луддиты. Поэтому никакой необходимости в заговоре не было. Даже Саммерс, блестящий и известный своим скептическим настроем ученый-экономист (впоследствии ставший министром финансов, а в настоящее время главный экономический советник президента Обамы), не устоял перед песнями современных сирен, которые расхваливали ему преимущества финансовых инноваций и дерегулирования. К 1998 году у элиты Вашингтона сложилось убеждение, что то, что хорошо для Уоллстрит, хорошо и для Америки.
Последствия такого настроя хорошо известны. Хотя концептуальный документ Борн не вызвал никакого финансового кризиса, неспособность регулировать не только деривативы, но и многие другие финансовые инновационные инструменты в конечном счете привела к финансовому безумию, которое продолжалось около десяти лет и закончилось для всего мира самым тяжелым финансовым кризисом и глубочайшей рецессией со времен Второй мировой войны.
Когда угроза регулирования была устранена, объем внебиржевых деривативов к 2008 году превысил 680 триллионов долларов номинальной стоимости и более 20 триллионов долларов рыночной стоимости. Объем кредитных дефолтных свопов, которые слишком редко использовались в 1998 году и поэтому практически не отслеживались, к 2008 году вырос до более чем 50 триллионов долларов номинальной стоимости и более 3 триллионов долларов рыночной стоимости и во многом способствовал надуванию пузыря на рынке жилья16; когда этот пузырь лопнул, резкий обвал стоимости ценных бумаг, привязанных к рынку жилья, вызвал финансовый кризис. Экономика США сократилась на 4 процента, финансовые учреждения понесли около одного триллиона долларов убытков, и поэтому органам власти США и других стран пришлось спасать свои банковские сектора. Разработанные для этого пакеты спасения стоят сотни миллиардов или даже триллионы долларов — в зависимости от того, как считать их содержимое17.
Бруксли Борн потерпела поражение от новой финансовой олигархии, символом которой выступили тринадцать руководителей банков, собравшихся в Белом доме в марте 2009 года, и тех «тринадцати банкиров», которые обрабатывали Ларри Саммерса в 1998 году. Крупные банки сначала добились богатства и престижа, необходимого для вхождения в коридоры власти и оказания влияния на мнение политического истеблишмента, а затем обналичили это влияние на политическую власть (случай с деривативами является лишь одним из примеров такого влияния), благодаря чему смогли многократно умножить свои богатства, хотя для этого им пришлось поставить экономику на край пропасти, когда для ее спасения пришлось тратить в огромном количестве деньги налогоплательщиков.
Решения федерального правительства, связанные со спасением банковского сектора в 2008 и 2009 годах, также в значительной степени повлияли на все американское общество и состояние современной глобальной экономики. Мало того, что правительство решило спасать финансовую систему (необходимость этого мало кто оспаривает), но для спасения оно выбрало вариант карт- бланша, предоставленного самым крупным и самым влиятельным банкам в тот в момент, когда они больше всего в этом нуждались. При этом правительство решило не навязывать условия, которые могли бы реформировать отрасль; в сложившихся условиях оно могло бы даже настоять на замене руководителей крупных банков, потерпевших крах. Но власти предпочли сохранить прежние способы взаимодействия с банками.
В мрачные дни конца 2008 года, когда перестал существовать Lehman Brothers, перешел в другие руки Merrill Lynch, AIG перешла под управление правительства, Washington Mutual и Wachovia рухнули, совсем иначе складывалась судьба у некоторых других банков: Goldman Sachs и Morgan Stanley поспешили добиться безопасной позиции, сменив вывеску, и стали «банковскими холдинговыми компаниями», a Citigroup и Bank of America, также оказавшимся на краю пропасти, удалось выжить только благодаря спасательному кругу, брошенному им властями, после чего у многих сложилось мнение, что финансовый кризис станет концом эпохи чрезмерных рисков и баснословных прибылей. Однако вместо этого теперь можно видеть, что самые большие и самые мощные банки вышли из этого кризиса еще более крупными и еще более мощными. Когда Уолл-стрит оказалась на коленях, Вашингтон пришел ей на помощь; это произошло не из-за личных пристрастий к ряду мощных банков, а из-за веры в то, что эта часть финансового сектора настолько сильна, что даже уродливые проявления финансового кризиса не смогут ее сломать.
Это убеждение подкреплялось тем фактом, что в момент наступления кризиса в администрациях и Буша, и Обамы в основном работали люди, которые либо пришли с Уолл-стрит, либо проводили политику, благоприятную для Уолл-стрит. Из-за этих долгосрочных отношений между Уолл-стрит и Вашингтоном во время кризиса серьезно почти не рассматривали возможность перехода на другую финансовую систему, хотя именно к этому призывали такие известные экономисты, как Пол Кругман и Джозеф Стиглиц, а также многие другие специалисты. Не было предпринято ни одной серьезной попытки разделить крупные банки или провести реформу финансового регулирования, хотя в разгар кризиса, когда банки были слабы, это можно было сделать. Реформу отложили на потом, а тем временем самые мощные банки стали еще крупнее, снова начали получать прибыль и восстановили свое политическое влияние. Эта стратегия прямо противоречит подходу министерства финансов, который оно рекомендовало странам с формирующимся рынком, в 1990-х годах оказавшимся в состоянии финансового кризиса. Тогда ведущие чиновники этого министерства предлагали странам, пострадавшим из-за кризиса, быстро и непосредственно заниматься структурными проблемами.
Сейчас, когда пишутся эти строки, конгресс, вероятно, разрабатывает план проведения какой-то банковской реформы, но она вряд ли принесет заметную пользу. Меры, предложенные администрацией Обамы, ввели некоторые новые ограничения на деятельность Уолл-стрит, но оставили нетронутыми превосходство и мощь кучки мегабанков; к тому же сделанные предложения в настоящее время сталкиваются с противодействием со стороны финансового лобби, обитающего на Капитолийском холме. Принятие законопроекта о реформе позволит, вероятно, добиться некоторых улучшений, в частности более совершенной защиты потребителей от злоупотреблений финансовых учреждений. Но основная проблема — огромные и мощные банки, «слишком огромные, чтобы потерпеть крах», и достаточно мощные, чтобы сделать общий политический ландшафт подходящим для себя — будет сохраняться до тех пор, пока Уолл-стрит будет продолжать заниматься своим бизнесом по-прежнему.
Судя по всему, основными победителями после финансового кризиса стали крупные банки, по крайней мере те, которые сохранились. JPMorgan Chase, Bank of America и Wells Fargo скупили конкурентов, потерпевших крах, и стали еще более крупными. Эти ведущие банки увеличили свои доли рынка на всех направлениях своего бизнеса, от выдачи кредитных карт до участия в эмиссиях новых акций компаниями18. Goldman Sachs сообщил о рекордной прибыли и на сентябрь 2009 года уже выделил более 500 тысяч долларов на вознаграждения в расчете на каждого своего служащего19. Человеком года Financial Times назвала Ллойда Бланкфейна, главного исполнительного директора Goldman Sachs20.
Последствия такого подхода очевидны и для Америки, и для всего мира. Наши крупные банки стали еще более огромными. В 1983 году Citibank, крупнейший на то время банк США, имел 114 триллионов долларов активов, что составляло 3,2 процента валового внутреннего продукта США (ВВП, наиболее распространенный показатель для измерения масштаба экономики). К 2007 году девять финансовых учреждений имели более крупные доли экономики США, чем Citibank в 1983 году21. Во время встречи в Белом доме активы Bank of America равнялись 16,4 процента ВВП, на втором месте шел JPMorgan Chase со своими 14,7 процента, на третьем — Citigroup, имевший 12,9 процента22. Расплывчатые ожидания, что правительство поможет им в случае кризиса, стали уверенностью, благодаря чему стоимость привлекемых средств для них стала ниже, чем у их не таких больших конкурентов. Структуры стимулирования, возникшие из-за применения длинного кредитного плеча (благодаря чему риск переносился с акционеров и служащих на кредиторов, а в конечном счете на налогоплательщиков), и почти всегда огромные бонусы (огромные в «тучные» годы и хорошие в «тощие») не изменились. Базовая схема крупных субсидий также остается неизменной: в хорошие времена вознаграждения руководителям и трейдерам идут из доходов банка, в плохие, в том числе и тогда, когда на горизонте маячит потенциальный кризис, деньги на эти вознаграждения дает правительство.
Если основные условия деятельности финансовой системы остаются прежними, то и результаты будут похожими, даже если в каких-то частностях они будут отличаться. Поэтому условия, которые привели к финансовому кризису и глобальной рецессии 2007—2009 годов, рано или поздно вызовут и следующий кризис. Как и при последнем кризисе, следующий приведет к потере работы, своих домов или возможности получить образование миллионами людей; потребует масштабного перевода богатства от налогоплательщиков в финансовый сектор, что приведет к увеличению государственного долга, а это, в свою очередь, вызовет повышение налогов в будущем. Последствия следующего крушения будут, может быть, не такими тяжелыми, как у нынешнего кризиса, но банковская система выйдет из него с еще более высокой степенью концентрации, а так как сохраняющиеся государственные гарантии являются незыблемыми, ситуация в финансовой сфере может быть и хуже.
Альтернативой является реформирование финансовой системы, чтобы получить действующий современный аналог банковского законодательства 1930-х годов, которое хорошо защищало финансовую систему на протяжении более пятидесяти лет. Центральным элементом этой реформы должно быть разделение на составляющие мегабанков, которые в настоящее время доминируют в нашей финансовой системе и способны удерживать всю нашу экономику в заложниках. Именно такой сложнейшей задачей сегодня занимается администрация Обамы. Она не является вызовом, который затрагивает только финансы или только экономику. В конечном счете это вопрос общей политики: будет ли остановлен давно осуществляемый марш Уолл-стрит на Вашингтон и смогут ли власти повернуть его вспять. Учитывая тесные финансовые, личные и идеологические связи между этими двумя центрами власти, такой поворот в одночасье не произойдет.
Мы были в подобном положении и до этого. Конфронтации между финансовой мощью, сосредоточенной у небольшого числа участников, и демократически избранными властями так же стары, как и американская республика. История показывает, что финансы можно снова сделать безопасными. Но для этого потребуются тяжелые сражения.
1
ТОМАС ДЖЕФФЕРСОН
И ФИНАНСОВАЯ АРИСТОКРАТИЯ
Великие корпорации существуют только потому, что они создаются и охраняются нашими институтами, и именно поэтому наше право и наша обязанность добиться, чтобы они действовали в гармонии с этими учреждениями.
Теодор Рузвельт. Послание конгрессу «О положении
в стране», 3 декабря 1901 года1
Подозрение, испытываемое к крупным и мощным банкам, такое же давнее, как и история самих Соединенных Штатов; его корни уходят по крайней мере к Томасу Джефферсону, автору Декларации независимости, государственному секретарю при президенте Джордже Вашингтоне, третьему президенту Соединенных Штатов и верному стороннику свободы личности. Хотя Джефферсон является одним из самых почитаемых основателей республики, многие считают, что экономистом он был не очень сильным2. Джефферсон выступал за аграрное общество с децентрализованными учреждениями и ограниченной политической и экономической властью. Он с большим подозрением относился к банкам и всегда активно их критиковал. Вот что он, к примеру, язвительно писал: «Я искренне верю, как и вы, что банковские учреждения более опасны, чем армия, остановившаяся на постой»3. В письме Джеймсу Мэдисону Джефферсон даже высказал предположение и сделал это совершенно серьезно, что любой человек, сотрудничающий с банком, который учрежден на основе королевского (Великобритании) декрета, виновен в государственной измене и должен быть наказан4.
Однако Соединенные Штаты не стали децентрализованным аграрным обществом. Отчасти это произошло потому, что на всем протяжении американской истории у финансов, торговли и промышленности также были свои сторонники. Джефферсону возражал Александр Гамильтон, министр финансов в период президентства Вашингтона, выступавший за сильное федеральное правительство, которое активно поддерживает экономическое развитие. В частности, Гамильтон был убежден, что правительство должно обеспечить выделение достаточных кредитов для финансирования экономического развития и преобразования Америки в процветающую страну с доминированием предпринимательского духа. Это потребует внедрения современных форм финансирования, отличающихся от тех, которые предлагал Джефферсон. Трения, имевшиеся между Джефферсоном и Гамильтоном, сохранились до наших дней.
Гамильтон выступал за банк, имеющий государственную лицензию на ведение своей деятельности (хотя в значительной степени являющийся частной собственностью), который создан по образцу Bank of England, управляет деньгами федерального правительства и является важным источником кредитования для правительства и экономики. Законодательные документы для создания (First) Bank of che United States конгресс принял в 1791 году без всяких трений. Однако Джефферсон усиленно призывал президента Вашингтона наложить на них вето, утверждая, что по Конституции страны полномочия по лицензированию банка конгрессу не предоставлены и, следовательно, в соответствии с десятой поправкой («Полномочия, которые не делегированы Соединенным Штатам настоящей Конституцией и пользование которыми ею не запрещено отдельным штатам, сохраняются за штатами либо за народом») остаются у властей штата*. Вашингтон пошел еще дальше: он попросил Джеймса Мэдисона (главного автора Конституции и Билля о правах) подготовить проект вето, но при этом президент предоставил Гамильтону возможность ответить на этот проект5. Меморандум Гамильтона длиной в пятнадцать тысяч слов, в основном написанный в последнюю минуту, убедил Вашингтона в том, что федеральный банк был «необходимой и правильной» областью деятельности конгресса, отвечавшего за обеспечение финансовой стабильности и регулирование торговли через создание более широкой коммерческой системы6. Поэтому президент подписал закон, не позволив Джефферсону использовать свои контрдоказательства7.
После столь шумного начала с яркими риторическими высказываниями противоборствующих сторон следующий исторический период был довольно скучным. Благодаря поддержке Гамильтона Bank of the United States функционировал в широких масштабах, управлял поступающими доходами правительства и теми платежами, которые оно должно было делать, а также способствовал совершению других платежей, осуществлявшихся в тогда небольшой и разделенной на отдельные части финансовой системе8. Деятельность банка помогла ему приобрести много сторонников, хотя среди них не было ни Джефферсона, ни Мэдисона (по крайней мере на первых порах), которые создали Демократическую республиканскую партию, чтобы противостоять федералистской партии Гамильтона.
* Десятая поправка, часть Билля о правах, формально тогда еще не вступила в силу, хотя к концу 1790 года ее уже ратифицировали девять штатов из десяти, необходимых для вступления ее в силу.
Отчасти это соперничество было вызвано созданием Bank of the United States. Если говорить об основных экономических вопросах, Гамильтон был прав. Экономическое развитие молодых Соединенных Штатов в значительной степени зависело, как показали современные ученые, в частности Ричард Силла и Питер Руссо9, от наличия эффективно функционирующей финансовой системы. В Соединенных Штатах в 1780-е годы «не было почти никаких элементов современной финансовой системы, [но] к 1820-м годам уже была создана творчески действующая и крупная финансовая система, которая была, возможно, не хуже любой другой, имевшейся тогда в мире»10. Такое положение дел объяснялось не только наличием Bank of the United States, но и другими финансовыми реформами, проведенными Гамильтоном, в частности повышенным вниманием к управлению денежными потоками, поступающими в казначейство и выходящими из него, и депонированию денег в «выбранные банки», а также его отчетами конгрессу о кредитах и производстве, которые оказывали заметное влияние на взгляды конгрессменов11. Гамильтон утверждал (и делал это успешно), что федеральное правительство должно взять на себя долги отдельных штатов, возникшие во время Американской революции, тем самым установив важный прецедент: Соединенные Штаты всегда будут выплачивать свои долги12. По словам Рона Чернова, «Гамильтон не столько создавал рыночную экономику Америки, сколько способствовал развитию культуры и правовой среды, в которых такая экономика процветала»13. Результатом таких усилий стало создание стабильных и относительно благоприятных условий для ведения банковской деятельности. В 1789 году в Соединенных Штатах было только три банка, но в 1790-е годы лицензии получили двадцать восемь банков, а в течение первого десятилетия 1800-х годов — еще семьдесят три14. Акционеры банка несли ограниченную ответственность, что было действительно новинкой в этой области для того времени (в Англии до 1850-х годов только Bank of England действовал с ограниченной ответственностью), что помогло привлечь предпринимателей и деньги15. К 1825 году, когда численность населения в Соединенных Штатах и Соединенном Королевстве (Великобритании и Северной Ирландии) была примерно одинаковой (11,1 миллиона и 12,9 миллиона соответственно), общая сумма банковского капитала в США была почти в 2,5 раза больше, чем в Соединенном Королевстве16.
Соединенные Штаты также стремительно создали хорошо работающий рынок ценных бумаг, который смог привлекать капитал со всего мира. Уже к 1803 году более половины всех ценных бумаг США принадлежали европейским инвесторам17. К 1825 году в Соединенных Штатах было 232 зарегистрированные ценные бумаги (всего в Нью-Йорке, Филадельфии, Бостоне, Балтиморе и Чарльстоне), что было уже относительно недалеко от 320 ценных бумаг, зарегистрированных в Англии. При этом уровень рыночной капитализации в обеих странах был одинаковым. Многие из компаний, зарегистрированных на американских фондовых рынках, представляли ведущие отрасли экономики того времени, в том числе страхование, транспорт, коммунальные услуги и производство18. Изобилие банковского капитала и активное финансирование за счет акций означало, что в стране имелось множество денег, доступных для инвестиций в новые виды бизнеса и расширение уже действующих, которые первоначально были сосредоточены в Новой Англии, но вскоре распространились по всей территории США19.
Наличие современной финансовой системы стало еще более важным условием в связи с нарастанием промышленной революции, произошедшей в начале девятнадцатого века, которую не предвидели ни Джефферсон, ни даже Гамильтон. Во время их дебатов промышленная революция была еще явно в зародышевом состоянии и в значительной степени ограничена пределами Англии. Однако последовательное применение технологий при производстве товаров существенно повышало потенциальный объем продукции американской экономики и постоянно меняло то место, которое США занимали в мире. Так как для индустриализации нужны инвестиции в новые технологии, то требуется и кредитование. Мелкие хозяйства Джефферсона, возможно, и отражали демократический политический идеал (по крайней мере для тех, кому посчастливилось стать собственниками хозяйств, а не быть рабами, работающим на владельцев), но для долгосрочного процветания были необходимы крупномасштабная торговля и промышленность, а для каждого из этих направлений нужны банки. При ретроспективном рассмотрении экономические позиции Джефферсона кажутся причудами, вызванными либо его неосведомленностью, либо его отвращением к интересам коммерческих кругов с севера страны, которые, как он правильно предсказал, получат выгоды при наличии сильного центрального правительства и в конце концов подорвут позиции южных плантаторов и владельцев рабов, к числу которых он и сам относился20.
Но хотя Гамильтон, возможно, был прав в отношении экономики, надо учесть, что вовсе не она больше всего беспокоила Джефферсона. Его опасения, связанные с крупными финансовыми учреждениями, не имели ничего общего с эффективным распределением капитала и всеми вопросами использования власти. Джефферсон правильно понимал, что важнейшие экономические функции банков (посредничество при осуществлении финансовых операций и создание механизма предоставления кредитов и управление им) могут привести к тому, что со временем эти институты получат в свое распоряжение значительную экономическую и политическую власть. В 1790-е годы Джефферсона особенно беспокоило, что Bank of the United States мог получить мощный рычаг влияния на федеральное правительство, так как являлся его главным кредитором и платежным агентом и своими решениями о предоставлении кредита или отказе в нем мог влиять на то, кто окажется победителем в экономическом соперничестве, а кто будет среди проигравших. За последние двести лет финансовые учреждения и рынки стали еще более значимыми участниками повседневной экономической деятельности, а их влияние, оказываемое при этом, настолько усилилось, что крупные компании стали так же зависеть от краткосрочных кредитов, которые они используют для управления своими денежными потоками, как от электричества. По мнению Джефферсона, все большее значение финансирования для общества будет приводить ко все большему увеличению мощи банков, которой они будут пользоваться в интересах банкиров, а в крайних случаях эта мощь даже может угрожать американской демократии, так как способна ее подорвать.
В вопросах экономической политики мы, как правило, если говорить о нации в целом, отдаем предпочтение взглядам Гамильтона. Вот что сказал президент Кальвин Кулидж в 1925 году: «[Американский народ] очень сильно заинтересован в производстве, покупках, продажах, инвестировании и процветании в мире»21. На протяжении большей части американской истории такой подход служил нам относительно хорошо. Соединенные Штаты не стали бы самой большой экономикой в мире, если бы у них не было финансового сектора, в большинстве случаев направляющего капитал так, чтобы он стал инвестициями в новые технологии и процессы, которые очень важны для долгосрочного повышения производительности труда.
Однако наше предпочтение взглядов Гамильтона — стремление к эффективности, положительное отношение к большим масштабам, позитивный настрой ко всему, что приносит деньги, — если их положить на одну чашу весов, в какой-то мере уравновешиваются наследием Джефферсона, если его положить на другую чашу. Хотя Джефферсон проиграл битву за Bank of the United States (и его худшие опасения не оправдались), его стремление остановить все большую концентрацию экономической или финансовой мощиразделяли и трое из его наиболее важных преемников. В 1830-х годах столкновение Эндрю Джексона с Second Bank of the United States приостановило создание сконцентрированного финансового сектора. В начале двадцатого века крестовый поход против промышленных трестов, начатый Теодором Рузвельтом, в конце концов остался безрезультатным, так как ему не удалось ослабить мощь частных банков, символом которых выступал J.P. Morgan, но во время Великой депрессии 1930-х годов Франклин Делано Рузвельт наконец-то смог разделить крупнейшие банки и ограничить их виды деятельности с повышенной степенью риска. Хотя эти президенты не достигли всех своих целей, традиции Джефферсона, которые они продолжили, стали противовесом влиянию Гамильтона, так как помогли помешать мощной и действовавшей до этого без всяких ограничений финансовой системе, что препятствовало достижению процветания в масштабах всей страны. Американская финансовая система в своем развитии колебалась в широком диапазоне, от варианта с предельной концентрацией до фрагментации на отдельные составляющие, но в долгосрочной перспективе она помогла нам добиться непревзойденного процветания без ущерба для нашей демократической системы, по крайней мере пока. Но сегодня, когда мы сталкиваемся с крупнейшим и наиболее концентрированным финансовым сектором в нашей национальной истории, наследие Джефферсона вновь требует нашего внимания.
МЕСТЬ ДЖЕФФЕРСОНА
Опасения Джефферсона в отношении крупных банков были характерны и для седьмого президента США, Эндрю Джексона, причем проявлялись они у него еще сильнее, на уровне одержимости. «Крепкий орешек», как его называли, так же как и Джефферсон, положительно относился к идеалу аграрной республики и не доверял банкирам из крупных городов22. Не менее важно и то, что он верил в президентскую власть и считал крупный национальный банк своим соперником, с которым приходилось иметь дело.
После того как в 1811 году срок действия устава Bank of the United States истек, попытки законодателей продлить его чутьбыло не провалились. Однако экономические потрясения, вызванные войной 1812 года, и возникший после нее хаос в финансовой системе убедили политиков в необходимости национального банка. Конгресс принял закон, предусматривающий создание Second Bank of the United States, который подписал президент Джеймс Мэдисон, и в 1816 году этот банк начал действовать, получив полномочия на ведение своей деятельности в течение двадцати лет23.
К тому времени когда Джексона в 1828 году избрали президентом, Second Bank функционировал как «важный административный орган государственной власти»24, регулировавший объем денежной массы, осуществлявший повседневные финансовые операции правительства США, эмитировавший банкноты и предоставлявший кредиты как федеральным властям, так и клиентам из частного сектора (в том числе известным политикам). Банк, которым управлял Николас Биддл, поддерживал развитие американских рынков капитала и помогал координировать деятельность банковской системы, которая в основном работала на региональном (штата) или местном уровне25.
Однако Джексон выступил против Second Bank и сделал это как по экономическим, так и по политическим мотивам. Он ненавидел бумажные деньги и верил только в самые твердые из всех твердых денег — золото и серебро. Бумажные деньги, считал он, позволяют банкам и банкирам искажать функционирование экономики и делать это за счет простых людей. Кроме того, монопольное управление Second Bank государственными финансами позволило Биддлу и его друзьям получить влияние (и прибыль), которое, по мнению Джексона, по праву принадлежит исполнительной власти. Особую ярость у президента вызывал тот факт, что Биддл использовал свою экономическую власть для достижения благосклонного отношения к себе конгресса, благодаря которой избранные представители потом оказывали ему поддержку; почти каждый известный человек, поддерживавший Биддла, был ему должен значительную сумму (в том числе должниками были такие ведущие политики того времени, как Дэниел Уэбстер и Генри Клей)26. Вот что сказал по этому поводу Николас Трист, секретарь Джексона, конечно, отражая взгляды самого президента: «Независимо от ее проступков сама по себе такая власть и вообще ее существование несовместимы с природой и духом наших институтов»27.
Когда в 1832 году, за четыре года до окончания срока действия устава Second Bank, Биддл и его союзник Генри Клей попытались продлить этот срок, началась так называемая банковская война. Клей пытался использовать этот вопрос в своих политических целях, когда вел кампанию по своему избранию президентом страны28. Чтобы обеспечить ему более широкую поддержку, Биддл поручил служащим банка активнее заниматься кредитованием, рассчитывая за счет этого добиться большей популярности29. Конгресс проголосовал за продление срока действия устава банка, но Джексон наложил вето на это решение. Это вето было подкреплено внушением, которое президент сделал Верховному суду (в споре между Джефферсоном и Гамильтоном о конституционности Bank of the United States этот суд решил в пользу последнего), его нападением на бумажные деньги («Конгресс создал монетный двор для чеканки монет... Поэтому под деньгами понимаются отчеканенные монеты, стоимость которых можно таким образом регулировать, и те иностранные монеты, которые конгресс может принять. Если следовать Конституции, они являются единственной известной валютой»), защитой президентом прав штатов и нанесением им сильных ударов по экономической элите («Достойно сожаления, что богатые и могущественные слишком часто стараются добиться от органов власти действий в их корыстных целях»)30. При частных общениях Джексон выступал еще более четко и говорил о конкретных личностях: «Банк, — сказал он Мартину ван Бюрену (который вместе с ним шел в паре на выборах в 1832 году), — пытается убить меня, но я сам убью его»31. Когда Джексон победил Клея в 1832 году на президентских выборах, вето сохранилось. Однако Биддл не собирался уйти спокойно. Когда Джексон начал переводить запасы денег федерального правительства из Second Bank в те «ручные банки», которым он симпатизировал, Second Bank потребовал, чтобы ему оплатили векселя, выданные банками штатов, уменьшил свои кредиты более чем на 5 миллионов долларов, сократил предложение денег, что привело к увеличению процентных ставок вдвое, до 12 процентов. Биддл рассчитывал, что из-за ухудшения положения дел в экономике активизируется оппозиция Джексона. Этот процесс наглядно показал, что Джексон обоснованно опасался, что мощный и крупный банк действительно может отрицательно влиять на экономику ради достижения своих целей32.
Устранение наиболее эффективного коммерческого банка Соединенных Штатов нельзя, скорее всего, назвать хрестоматийным примером разумного макроэкономического управления, особенно если исходить из рекомендаций современных учебников по экономике. Вето, наложенное Джексоном, замедлило, вероятно, развитие интегрированных платежей и кредитной системы, которое в те годы происходило в более развитых частях Европы33. Без крупного национального банка или центрального банка, способного стабилизировать деятельность финансовой системы, экономика США на протяжении оставшейся части девятнадцатого века прошла через ряд тяжелых экономических циклов.
Однако первостепенными целями банковской войны были не экономические цели, а политические34. Хотя экономические основания Джексона, выступавшего против нового устава, были, вполне вероятно, слабыми, поведение Second Bank показало, что мощный частный банк действительно представляет для страны политическую опасность. Биддл мог подкупать и задабривать конгрессменов или иным образом влиять на них, побуждая их выступать против президента. Конечно, не все политики, поддерживавшие Second Bank, делали это ради денег. Но были и другие. Когда эта война была в самом разгаре, Дэниел Уэбстер написал Биддлу: «Я считаю, что мое обеспечение не продлено или не обновлено, как это обычно делалось. Если вы хотите, чтобы мое отношение к банку сохранялось и дальше, желательно, чтобы вы присылали мне обычные гонорары»35. Более зловещими действиями Биддла, по крайней мере такими их считали сторонники Джексона, были попытки этого банкира сделать экономику заложником своих политических целей, для чего он сначала расширил кредит для получения политической поддержки, а затем его сократил (и тем самым вызвал рецессию), стараясь наказать Джексона36. Это было именно то, чего опасался Джефферсон.
И Джефферсон, и Джексон считали мощный банк источником развращающего влияния, способным подорвать правильное функционирование демократических органов власти. Хотя такой вариант не был изначально предрешенным (First Bank не удалось продлить действие своего устава частично из-за его политической слабости37), банковская война показала, каким образом финансовая мощь может быть использована в политических целях. Джефферсон и Джексон вовсе не считали, что правительство может контролировать финансы; идея современного, технократического центрального банка — продукт далекого будущего — им в голову даже не приходила. Они опасались другого — того, что мощные частные финансовые учреждения будут оказывать непропорционально сильное влияние на органы власти. При выборе между Second Bank и отсутствием вообще национального банка Джексон выбрал второй вариант. Из-за этого развитие центрального банка в США происходило медленно и неофициальным образом, особенно по сравнению с Европой38. Но даже с таким гандикапом экономика США продолжала действовать творчески и развивалась на всем протяжении девятнадцатого века.
Но в рассматриваемом здесь вопросе более важно даже другое. Победа Джексона продемонстрировала, что мощный частный банк не может занять доминирующую позицию в коридорах власти и использовать свое привилегированное положение для извлечения прибыли для себя, подавления конкуренции и препятствия широкому экономическому развитию. Может быть, Соединенные Штаты и без этой победы смогли бы избежать судьбы пострадавших в тот же период Мексики или Бразилии, где небольшие элиты контролировали сконцентрированные банковские сектора, что привело к тяжелым экономическим последствиям. Кстати, такое же положение дел мы в настоящее время наблюдаем на многих развивающихся рынках39. Если бы Джексон проиграл в банковской войне, то, вполне вероятно, Second Bank постепенно превратился бы в современный центральный банк, не прибегающий к искажению политической системы ради своих интересов40. Но это был тот риск, на который Джексон не хотел идти, и его популистские предрассудки в отношении финансовой элиты (и его желание усилить президентскую власть) привели к тому, что развитие американской финансовой системы было направлено в сторону фрагментации и децентрализации. Хотя получившаяся в результате этого финансовая система была подвержена влиянию макроэкономических шоков, в пелом она смогла предоставлять капитал, необходимый растущему сектору бизнеса, и, хотя и не скоро, вновь создала небольшую элиту, обладающую огромной экономической и политической властью, которая порождает опасности.
ДЕНЕЖНЫЙ ТРЕСТ
Однако к концу девятнадцатого века индустриализация в стране вновь возродила мощные экономические элиты, которые получили политическую власть на всех уровнях, после чего их сторонники в значительной степени контролировали сенат, Республиканскую партию и президентские структуры. Через семьдесят лет после президентства Джексона пришло время следующего столкновения между независимо мыслящим президентом и сконцентрированной экономической властью.
Несмотря на децентрализацию финансовой системы, Америка девятнадцатого века оказалась прекрасным местом для развития новых идей и делания денег. Американцы были в числе первых, кто изобретал или переводил на коммерческую основу многие новые технологии, возникшие после 1800 года. В стране активно создавались компании, которые в основу своей деятельности положили инновации, предлагавшиеся в сельскохозяйственной области, строительстве каналов, сфере телекоммуникаций, применении энергии пара, прокладке железных дорог, разработке химических веществ, а также новинки, появлявшиеся в других отраслях промышленности. К концу девятнадцатого века американские компании были среди лидеров почти во всех наукоемких отраслях промышленности, благодаря чему они могли производить товаров больше и лучше, с меньшим объемом исходных ресурсов и поэтому дешевле41. В этот период конструктивную роль играли финансы, которые способствовали развитию бизнеса. Они выступали в качестве важного соединительного звена или механизма посредничества между владельцами сбережений, с одной стороны, и людьми, способными реализовать инвестиционные возможности, повышающие производительность, с другой42. Капитал продолжал помогать достижению производственных целей и после прекращения деятельности Second Bank43.
Инновации, изменившие экономический ландшафт в стране, изменили и ее политический ландшафт. Социальная мобильность и отсутствие прочно занимающей свои позиции аристократии означали, что новые успешно действующие компании и отрасли промышленности могут быстро получить политических представителей, защищающих их интересы, по крайней мере намного быстрее, чем в европейских странах. Новые деньги могли помочь отыскать нужный путь в политику, легальный или нелегальный. К концу девятнадцатого века сенат уже получил прозвище «Клуб миллионеров», а покупку политической поддержки, за которую надо было расплачиваться наличными, многие рассматривали лишь как расширенный вариант обычной деловой деятельности44.
Самым известным примером использования прихода новых денег в политику в конце девятнадцатого века может служить богатство железнодорожных компаний. Сразу после окончания Гражданской войны на протяжении трех десятилетий в Америке царил ажиотаж — шло строительство новых железных дорог. На этом деле создавались и терялись огромные состояния, и в конце концов поездки пассажиров и перевозка грузов на дальние расстояния стали происходить намного быстрее и намного дешевле, чем когда-либо в прошлом. Железнодорожные бароны и их отраслевые союзники в течение этого периода приобрели большую политическую власть, и на рубеже веков стали доминировать в сенате. В качестве влиятельных брокеров власти в Республиканской партии, которая контролировала Белый дом с 1869 по 1913 год, за исключением восьми лет, выступали два сильных сторонника железнодорожной отрасли — сенаторы Марк Ханна и Нельсон Олдрич. В сенате эта партия имела большинство с 1883 по 1913 год, за исключением двух лет. Именно Ханна руководил успешной избирательной кампанией Уильяма МакКинли в 1896 году, и именно он добился доминирования Республиканской партии в годы правления Теодора Рузвельта. Олдрич был одним из самых влиятельных людей в сенате и активно проводил свою точку зрения по вопросам государственного регулирования промышленности и банковского дела45.
Политическое представительство все более значительных интересов промышленности было предпочтительнее окостеневших социальных структур, мешавших проведению инноваций и появлению новых людей у рычагов власти46. Большинство европейских стран, в которых действовали подобные ограничения, тоже пытались идти в ногу с промышленной революцией, но уступали своим конкурентам. Соединенные Штаты оказались гораздо лучше подготовлены и чем страны Латинской Америки, такие как Мексика, которая начала примерно с такого же, как у США, уровня доходов, но там сконцентрированные банковские системы контролировали элиты; в некоторых же случаях отсутствие эффективного корпоративного управления привело к семейственности и сделкам на основе инсайдерской информации, в результате чего некоторые участники получали преимущества над акционерами со стороны *7.
В то же время открытость американской политической системы никогда не мешала бизнес-элите, которая доминировала в конкретный период истории, использовать свою политическую власть для осуществления изменений в экономической сфере так, чтобы добиваться своих целей. По этому варианту события могли развиваться в любом растущем и прибыльном секторе, начиная от железных дорог, производства стали и автомобилей до оборонной и энергетической отраслей. Каждая из них использовала аргумент, «то, что хорошо для (заполнить пробел), хорошо и для Америки», чтобы получить для себя льготные тарифы, налоговые льготы или субсидии48.
То же самое происходило и с новыми промышленными трестами, возникшими в стране в конце девятнадцатого века*.
*Трест был одной из форм правовой организации, используемой для объединения нескольких компаний в единую структуру бизнеса.
Такие мощные экономические объединения возникли в какой-то мере благодаря распространению железных дорог, которые создали национальные рынки для многих товаров, что, в свою очередь, сделало возможным получение экономии от масштаба в ранее неслыханных размерах49. Эта консолидация также стала реакцией на длительный экономический спад и избыток мощностей, который, как считалось, возник в некоторых отраслях. Этому процессу способствовали и давно уже возникшие инстинкты успешных предпринимателей, которые поняли, что объединение с конкурентами (по крайней мере с теми, которых они не смогли уничтожить) фактически может обеспечить им монопольное положение, а вместе с ним и власть. Период увеличения масштабов трестов и активизации их деятельности был важным этапом развития в американской экономической истории и сам по себе. Но он был также важным и потому, что снова вернул финансовые власти на экономическую арену.
Одним из пионеров создания трестов была Standard Oil, за которой вскоре последовали подражатели и из других отраслей. По словам историка Томаса Маккроу, «за период с 1897 по 1904 год... 4227 американских фирм объединились в 257 организаций. К 1904 году 318 трестов... как считали некоторые специалисты, контролировали две пятых производственных активов страны»50. Увеличение числа трестов в значительной степени зависело от инвестиционных банкиров, которые предоставили средства, необходимые для покупки акций и изменения участия в акционерном капитале, а также выступали своего рода «социальным клеем», необходимым для объединения разнородных промышленных интересов. Центральную роль в быстром преобразовании бизнес- ландшафта играли несколько банкиров во главе с Джоном Пирпонтом Морганом, благодаря чему Морган стал очень важным для экономики человеком: такой значимости не имел ни один финансист после Биддла, а может быть, и с момента создания республики51. Империя Моргана обладала огромной долей денежных средств, поступающих в американскую промышленность, — около 40 процентов общего объема капитала, привлеченного в начале двадцатого века52. При наличии слабо регулируемой банковской системы промышленная концентрация естественным образом привела и к финансовой концентрации, и на авансцену вышел Морган, захотевший взять бразды правления финансовой системой в свои руки.
Крупные корпорации с одобрением встретили избрание в 1896 году президентом МакКинли. Они опасались, что победителем в этой избирательной гонке может стать другой претендент — энергичный популист Уильям Дженнингс Брайан. Однако их намного меньше устраивал Теодор Рузвельт, во второй раз ставший вице- президентом, а потом и преемником МакКинли (после убийства того в сентябре 1901 года), который стал активным сторонником принятия правительством мер против трестов. В своем ежегодном послании конгрессу «О положении в стране» в 1901 году он заявил о необходимости улучшения надзора за деятельностью крупных корпораций. Эта тема стала главной в его послании53. (Расследованием положения дел с трестами начал заниматься еще МакКинли, но первым президентом, который непосредственно взялся за эти структуры, был Рузвельт.) Рузвельту удалось провести через законодательные органы важный закон об ужесточении регулирования железных дорог. Что еще более важно, Министерство юстиции в период его президентства впервые воспользовалось антимонопольным законом Шермана от 1890 года для разделения на составляющие крупных трестов. Первой этот закон на своей шкуре почувствовала Northern Securities Company, железнодорожная компания, в создании которой наряду с другими участвовал и Морган54. В 1904 году Верховный суд согласился с администрацией Рузвельта и ликвидировал Northern Securities как «незаконное объединение, препятствующее торговле между штатами»55.
Промышленно-финансовые бароны не понимали, почему Рузвельт был так настроен против них. Столкнувшись с таким отношением, Морган говорил: «Если мы сделали что-то плохое, отправьте своего человека на встречу с моим человеком, и они все исправят»56. Но Рузвельт, действовавший в традициях Джефферсона и Джексона, был против сконцентрированной промышленной мощи по политическим причинам; он считал, что доминирующие частные интересы плохи для демократии и экономического процветания57. Своим наступлением на тресты он стремился добиться не только больших экономических выгод для потребителей (преобладающая в настоящее время интерпретация антимонопольного законодательства), но и защиты демократии от денежных элит и поддержания экономической системы, открытой для новых идей и новых видов бизнеса. В ходе этого процесса он помог изменить отношение американцев к крупному бизнесу. Лауреат Нобелевской премии экономист Джордж Стиглер так написал об этом: «Тщательно изучающему историю экономики студенту придется сильно потрудиться, чтобы правильно разобраться с событиями 2 июля 1890 года, того дня, когда президент [Бенджамин] Харрисон подписал закон Шермана. Это важный день для любого экономиста, который рекомендовал вести политику активного противодействия сговорам или монополизации в экономике в целом»58. Однако только после Рузвельта, по единодушному мнению, антимонопольное законодательство стало должным образом использоваться для разделения монополий и недопущения злоупотреблений рыночной властью.
Успешное ведение администрацией Рузвельта антимонопольных дел в судах привело к появлению еще большего числа таких дел при президентах Уильяме Говарде Тафте и Вудро Вильсоне. Особенно громким из них было решение суда по разделу Standard Oil, принятое в 1911 году. Однако на самом деле такая политика мало мешала концентрации денег и власти, происходившей в финансовом секторе параллельно с увеличением числа промышленных трестов. Волна усиления концентрации в промышленности в конце девятнадцатого века, как считают, способствовала стабилизации отдельных рынков и помогала отдельным отраслям, так как препятствовала излишней экспансии бизнеса и развязыванию ценовых войн59. Но взаимодействие крупных промышленных трестов и их банкиров привело к созданию в стране атмосферы, способствовавшей возникновению самого серьезного финансового кризиса в американской истории на сегодняшний день, который сделал сконцентрированную банковскую мощь одной из основных политических сил.
В октябре 1907 года, обычная (для того времени) попытка манипулирования ценой акций United Copper Company инсайдерами компании и помогавшим им банкиром с Уолл-стрит оказалась неудачной, так как вызвала массовое изъятие вкладов из банков, которые, по мнению их вкладчиков, участвовали в этой схеме60. Паника вскоре перекинулась на акции Knickerbocker Trust Company, одного из крупнейших финансовых учреждений Нью-Йорка, а затем и на многие другие банки этого города. Чтобы быстро получить нужные им деньги, банки были вынуждены продать все, что могли, из-за чего цены на все активы пошли вниз; а поскольку банки сократили кредиты биржевым маклерам, также снизились цены и на акции. Такое развитие событий является типичным для любого финансового кризиса61. У любого банка есть депозиты, которые клиенты могут снять в любой момент; с другой стороны, многие кредиты банка (например, ипотечные) вернуть немедленно по требованию нельзя. Если банки прекращают кредитование, заемщики вынуждены ликвидировать активы, чтобы погасить свои долги, что приводит к еще большему снижению цен активов и повышает давление на банки. При возникновении такого порочного круга кризис, возникший в любой банковской системе, из-за описанного механизма, который иногда называют «финансовым ускорителем», может быстро усилиться62.
Предотвращением кризисов такого рода, как считается, должны заниматься центральные банки, но благодаря победе Эндрю Джексона в банковской войне центральный банк в Соединенных Штатах не был создан. Чтобы ликвидировать каким-то образом его нехватку, в дело вмешался Джон Пирпонт Морган. Он и его команда, во главе которой стоял Бенджамин Стронг, решили, какие банки должны потерпеть крах, поскольку были безнадежно неплатежеспособными, а какие следует сохранить, поскольку им были нужны лишь наличные деньги в каком-то количестве, чтобы они могли благополучно пережить период паники. Затем эта группа людей оказала давление на другие крупные финансовые учреждения, чтобы они присоединились к Моргану и предоставили кредиты и депозиты выбранным банкам, оказавшимся под угрозой, чтобы обеспечить их выживание. Группа очень жестоко подошла к отбору кандидатов на выживание, причем ее решения в этом вопросе были окончательными. Но, несмотря на сильные финансовые мускулы Моргана, частный сектор не смог предложить нужный объем средств. Единственной структурой, имевшей достаточно наличных денег, требовавшихся для стабилизации ситуации, было правительство США, которое депонировало 25 миллионов долларов в нью-йоркские банки, чтобы обеспечить их ликвидность, необходимую для поддержания финансовой системы на плаву63.
Паника 1907 года, почти приведшая к краху финансовой системы, наглядно продемонстрировала те риски, с которыми сталкивалась американская экономика при высокой концентрации промышленного сектора, слабом регулировании финансового сектора и отсутствии центрального банка, способного поддержать финансовую систему в условиях кризиса. Крупные частные банки могли бы изменить отдельные отрасли так, как им хотелось бы, но полагаться на них как на механизм стабилизации финансовой системы в условиях кризиса было нельзя, особенно если учесть, что Моргану в то время было уже за семьдесят. Надо было что-то сделать. Все было готово для ведения следующей политической битвы за финансовую систему.
Вот какой была расстановка сил участников этого сражения. Интересы банковской отрасли представлял Нельсон Олдрич64. «Никто не может внимательно изучать опыт других больших торговых наций, — заявил он в своем выступлении в 1909 году, которое произвело большое впечатление на слушателей, — если не будет уверен в том, что катастрофические результаты повторяющихся финансовых кризисов удастся больше не допускать благодаря правильной организации капитала и принятию мудрых методов банковской и валютной деятельности», что, по мнению Олдрича, означало, что при возникновении кризиса в качестве кредитора последней инстанции может выступать центральный банк65. Олдрич был председателем национальной валютной комиссии, основанной после паники 1907 года (как стали называть тот тяжелый для страны период). Комиссия рекомендовала создать центральную банковскую систему, в значительной степени контролируемую самим частным банковским сектором. Детали планируемой системы были выработаны на закрытом совещании ведущих политиков и финансистов, проведенном на острове Джекил возле побережья Джорджии в ноябре 1910 года. Банкиры хотели создать механизм спасения, который защищал бы финансовую систему в случае спекулятивного краха, как это было во время паники, случившейся в 1907 году. Они знали, что новый центральный банк будет нуждаться в политической и финансовой поддержке федерального правительства, но в то же время хотели свести к минимуму вмешательство государства, его надзор или контроль66.
Однако план Олдрича политически был спорным; он походил на трюк, побуждающий налогоплательщиков финансировать банки и защищать их, если из-за своей рискованной деятельности они окажутся в трудной ситуации. Противники принятия этого плана утверждали, что проблема возникает из-за политических маневров крупных банков, тайно управляющих страной. Опасения оппонентов были, вероятно, преувеличены, но никто не сомневался, что важнейшую роль в создании промышленных трестов играли банки Уолл-стрит. В 1912 году палата представителей, в то время контролируемая Демократической партией, добилась проведения расследования деятельности «денежного треста» и его экономического влияния. (Провести расследование предложил конгрессмен Чарльз Линдберг-старший, который назвал предложение Олдрича «чудесным планом, специально разработанным для того, чтобы Уолл-стрит получила контроль над миром»67.) Комитет Пужоу (названный так по имени демократа Арсена Полина Пужоу, члена палаты представителей. — Прим. перев.) пришел к выводу, что контроль над кредитованием оказался в руках небольшой группы банкиров Уолл-стрит, которые использовали свое центральное положение в финансовой системе для получения значительной экономической мощи68. Доклад комитета дал козыри Луи Брандейсу, известному адвокату и будущему члену Верховного суда. Начав со своей статьи, опубликованной в 1913 году под названием «Наша финансовая олигархия»69, Брандейс и потом решительно выступал за сдерживание банков. Он обвинил мощные инвестиционные банки в использовании клиентских депозитов и других денег, которые шли через эти финансовые учреждения, для получения контроля над крупными компаниями, а затем содействия этим компаниям, чтобы они добивались своих целей. «Доминирующим элементом нашей финансовой олигархии является инвестиционный банкир», — сделал он вывод70.
Брандейс был советником нового президента от Демократической партии Вудро Вильсона, который в конце концов добился компромиссного варианта, приведшего к принятию в 1913 году закона «О Федеральной резервной системе» (Federal Reserve Act). В окончательном виде этот закон снизил масштабы автономии центрального банка и предоставил правительству больше полномочий, касающихся деятельности этого финансового учреждения, благодаря которым оно могло активно на него влиять. Прежде всего это достигалось за счет того, что членов совета управляющих Федеральной резервной системы (Federal Reserve Board) назначает президент. Однако технически банки Федеральной резервной системы были (и остаются) частными структурами, а частные банки получили право назначать две трети своих директоров71.
Хотя банкиры частных банков не получили всего, чего хотели, в новой Федеральной резервной системе, им досталось самое главное — учреждение, которое могло оказывать им помощь за счет государственных средств при возникновении финансового кризиса. Поддержка Федеральной резервной системы может осуществляться в виде двух основных форм: предоставления ссуд для поддержания ликвидности, когда ФРС дает банку краткосрочный кредит, который можно несколько раз продлить, и более низких процентных ставок, помогающих банкам добиваться экономического роста и увеличивающих шансы, что банки вернут выданные кредиты*. Эти шаги могут смягчить отдельные тяжелые ситуации, но, с другой стороны, наличие государственного страхования, срабатывающего при развитии событий по самому плохому сценарию, порождает «моральный риск»: у банков появляются стимулы брать на себя больше рисков, чтобы добиться максимальной доходности для акционеров, а это, в свою очередь, создает основу для следующего общесистемного кризиса. Каждое спасение при возникновении чрезвычайной ситуации приводит лишь к тому, что банки становятся все больше и больше уверены в том, что им придут на помощь в трудную минуту и в будущем, из-за чего создается повторяющийся цикл бумов, провалов и спасений72.
По сути, в обмен на предоставление этого страхования Федеральная резервная система получила право осуществлять надзор за банками, положение дел которых она защищает, не позволяя им принимать на себя слишком высокие риски. Но, как отметил Брандейс, вторивший в этом отношении Джефферсону, при этом подходе из виду упускается политический аспект: «Мы считаем, что нет ни одного метода регулирования из тех, которые когда-либо применялись или могут быть разработаны, в полной мере способного устранить угрозу, присущую частной монополии и чрезмерной мощи коммерческих структур»73. Хотя Брандейс поддержал принятие закона « О Федеральной резервной системе», так как появился механизм, предоставляющий правительству возможность лучше контролировать финансовую систему, он предпочел бы реализацию другого предложения — разделить крупные организации с высокой концентрацией промышленной или финансовой власти на отдельные составляющие.
* Снижение краткосрочных процентных ставок также может помочь банкам и за счет «повышения крутизны кривой доходности». Так как банки обычно занимают на короткий период и сами предоставляют кредиты на длительные периоды времени, если краткосрочные процентные ставки снижаются, а долгосрочные процентные ставки остаются неизменными, то маржа прибыли этих банков, разница между долгосрочными и краткосрочными процентными ставками, возрастает.
Как потом выяснилось, первоначально Федеральной резервной системе не хватало нужных на тот момент полномочий в области регулирования, чтобы ограничить деятельность банков. Кроме того, первым президентом мощного федерального резервного банка Нью-Йорка был не кто иной, как Бенджамин Стронг, помощник Моргана и в конечном счете член инсайдерской группы Уолл-стрит. Из-за этого принятое вначале «решение» проблемы, возникшей в ходе паники 1907 года, оказалось совершенно пустым. А так как проблема не была устранена, слабое регулирование и дешевые деньги подталкивали банки идти на значительный спекулятивный риск, что угрожало всей экономике.
Теодор Рузвельт смог ограничить рост промышленных трестов и добился изменения мнения большинства заинтересованных лиц, в результате чего большинство людей стали считать значительную концентрацию экономической мощи опасной для общества74. Но, несмотря на это успешное наступление против трестов, движение по ограничению мощи крупных банков в целом оказалось неудачным, хотя его активно поддерживал Луис Брандейс, бывший советником президента Вильсона. Компромиссный вариант 1913 года не позволил частным банкам напрямую контролировать новую центральную банковскую систему. Но закон «О Федеральной резервной системе» мало ограничил деятельность самих банков, оставив им возможность свободно заниматься рискованным кредитованием и способствовать порождению огромных экономических бумов, которые было бы трудно политически обуздать. Хотя проблема была обозначена, но до 1907 года, когда разразился крах, ее до конца не понимали, и поэтому потом правительство столкнулось с трудным выбором: позволить ли системе рухнуть или спасти банки, которые были ответственны за надувание пузыря. Первоначальный вариант с Федеральной резервной системой, сочетавшей сильный частный сектор и слабый регулирующий орган, позволял разработать схему спасения, но не мог обуздать рискованные виды деятельности, хотя это могло стать необходимым.
ФРАНК ДЕЛАНО РУЗВЕЛЬТ И ЭНДРЮ ДЖЕКСОН
Потребовалось всего шестнадцать лет, чтобы эта брешь в системе стала очевидной, но за это знание пришлось заплатить катастрофой. Безудержные спекуляции, проводившиеся в 1920-х, привели к краху 1929 года, за которым сначала последовали щедрые акции
помощи для элитных нью-йоркских финансовых компаний, а затем неоднократные плохо продуманные попытки спасения остальной финансовой системы. Сеть безопасности, натянутая Федеральной резервной системой, не только поощряла банкиров идти на чрезмерный риск; в этой сети, как выяснилось, были зияющие прорехи, которые в условиях кризиса, оказывающего на участников все более сильное давление, оперативно залатать было нельзя. Результатом стала Великая депрессия.
Спекуляции сами по себе необязательно порождают проблемы. Готовность предпринимателей спекулировать на новых технологиях или новых способах организации производства является основным источником роста и процветания их бизнеса. Но, с другой стороны, спекуляции в сочетании с большим количеством заимствованных денег могут привести к опасным финансовым кризисам. Дешевые кредиты приводят к появлению денег в большом количестве, которыми можно воспользоваться для совершения сделок с активами, из-за чего цена этих активов возрастает, и в огромном количестве появляется бумажное богатство, что привлекает новых инвесторов, которые занимают еще более активно, чтобы суметь удвоить свои ставки на растущем рынке. Когда направление на рынке меняется на противоположное, инвесторы с высокой долей заемных средств могут очень быстро с этого рынка вытесняться, что заставляет их ликвидировать все, что они могут продать, в результате чего цены активов резко падают. Такое внезапное падение стоимости практически всех активов может привести к большому числу крахов банков, банкротств корпораций и массовой безработице.
1920-е годы были периодом значительного дерегулирования, так как республиканская администрация демонтировала систему государственного контроля, созданную для достижения страной победы в Первой мировой войне75. К тому времени война закончилась, и после того как в 1921 году к власти пришел президент Уоррен Гардинг, были предприняты целенаправленные усилия по восстановлению капитализма свободной конкуренции76. Философию Гардинга можно было свести к одному лозунгу — «Бизнесом Америки является бизнес всех в Америке», а его преемник Кальвин Кулидж, как хорошо известно, заявил: «Главным бизнесом американского народа является бизнес»77. Однако двумя людьми, которые лучше других в том десятилетии воплощали философию государственного невмешательства в экономику, были Эндрю Меллон, министр финансов с 1921 по 1932 год, и Герберт Гувер, министр торговли в администрациях Гардинга и Кулиджа и президент с 1929 по 1933 год. Идеология Меллона была предельно четкой: правительству следует отойти в сторону78. Регулирование частного бизнеса, за что выступали Брандейс и Вильсон, вышло из моды79.
Возникновению периода безудержных финансовых спекуляций помогла политика 1920-х годов, направленная против регулирования, лидерами которой, задающими тон, выступали инвестиционные банки и тесно связанные с ними фирмы, продающие ценные бумаги в нерегулируемой для всех обстановке и совершающие с ними другие сделки. Защита прав инвесторов была в те годы минимальной; небольших инвесторов могли заманить в сложные финансовые схемы, сущности которых они не понимали, а чтобы они могли поддерживать свои позиции, им предлагались большие кредиты на пополнение маржи80. Пока рынок рос, в выигрыше был каждый его участник. Но результатом такого положения дел был пузырь, надувавшийся на фондовом рынке, который подпитывался заимствованиями и ажиотажным психологическим настроем81. Экономическому буму, продолжавшемуся в течение большей части того десятилетия, также способствовали низкие процентные ставки, установленные Федеральной резервной системой, которые поощряли и компании, и отдельных людей активно прибегать к заимствованиям82. К 1929 году финансовые активы достигли своих максимумов за все время их отслеживания, чему помогали большие кредитные плечи, использовавшиеся во всей экономике. Обвал фондового рынка в октябре 1929 года не только обесценил миллиарды долларов бумажного богатства и отправил в небытие множество мелких инвесторов, но и вызвал беспрецедентную волну снижения используемых заемных средств, которая образовалась, когда финансовые учреждения, компании и инвесторы стали продавать все, что могли, пытаясь погасить свои долги, в результате чего цены активов резко пошли вниз83.
Федеральная резервная система могла бы замедлить бум и не допустить резкого краха в 1929 году, если бы она была готова на достаточно раннем этапе «унести чашу для пунша» (как выразился по поводу сложившейся ситуации Уильям МакЧизни Мартин, впоследствии ставший председателем ФРС)84, для чего она могла бы повысить процентные ставки, что понизило бы уровень заимствований и замедлило темпы экономического роста. Но подобные решения всегда непопулярны у политиков, которые хотят победы на следующих выборах, у банков, зарабатывающих огромную прибыль в период бума, и у простых людей, выигрывающих при сильной экономике. И поэтому ФРС не торопилась тормозить ускоряющуюся экономику; она держала процентные ставки низкими на протяжении большей части 1920-х годов, а в 1927 году даже снизила их еще больше, ссылаясь на некоторые признаки инфляции и опасения по поводу финансовой нестабильности за пределами Соединенных Штатов. Рынки ответили на это сильным ралли во второй половине 1927 года, и в 1928 году ФРС повысила ставки с 3,5 процента до 5 процентов85. Но на этом уровне они остановились. Более высокие процентные ставки, согласно некоторым опасениям, задушат фермеров, которым необходим капитал; они также положат конец золотой жиле в виде увеличения цен акций, которым с большой выгодой для себя пользовались финансовый сектор и инвесторы86. Из-за этих простых причин ФРС также отказалась использовать имевшиеся в ее распоряжении регулирующие полномочия, с целью обуздать инвестиционные стратегии на основе долгов и сдуть пузырь с помощью либо моральных убеждений, либо неофициального выкручивания рук, чтобы оказать давление на банки и заставить их сократить кредиты, выдаваемые для финансирования покупок ценных бумаг. Эти меры, может быть, прекратили бы бум и замедлили рост реальной экономики87. Но, находясь под значительным давлением со стороны банковского лобби, ФРС решила оставаться в стороне88.
Однако, когда грянул кризис, ФРС сначала бросилась на помощь некоторым пострадавшим. Несмотря на внутренние споры, Джордж Харрисон, человек, занимавший в то время важную должность президента Федерального резервного банка Нью-Йорка, предоставил ликвидность для учреждений, оказавших в трудном положении. «Я был готов предоставить все резервные фонды, которые могли потребоваться», — сказал он банкирам и призвал их выдать кредиты брокерам, у которых возникли проблемы89. По тому, как шли дела осенью 1930 года, Харрисон мог гордиться тем, что, несмотря на падение фондового рынка на 40 процентов, ни один крупный банк не оказался в состоянии краха. Механизм спасения, предложенный Олдричем, казалось, работал. Вместо Джона Пирпонта Моргана, решившего остановить панику 1907 года, на этот раз на ситуацию повлияла Федеральная резервная система90. Тем не менее в конце концов и Соединенные Штаты, и мир в целом оказались в состоянии Великой депрессии.
Жаркие споры о том, могла ли ФРС не допустить, чтобы финансовый кризис 1929 года стал Великой депрессией, или по крайней мере ограничить его влияние за счет более решительных действий, не утихают последние семьдесят лет. Доминирующим мнением, которого придерживаются Милтон Фридман, Анна Шварц и, как говорят, нынешний председатель ФРС Бен Бернанке (в другой формулировке), является следующий очень краткий вариант трактовки событий тех лет: распространившаяся банковская паника в начале 1930-х вызвала значительное сокращение предлагаемых денег и кредитования, что и привело к Великой депрессии. Если ФРС увеличила бы предложение кредита, то могла бы стабилизировать банковскую систему и ограничить ущерб реального сектора экономики91; однако ФРС в то время сконцентрировала свое внимание на «свободных резервах» и не прибегала к более широким параметрам денег или кредитов, которые свидетельствовали бы о необходимости более решительных действий. Кроме того, для спасения финансовой системы потребовалось бы печатание денег, которое, как многие опасались, привело бы к неблагоприятным последствиям, а щедрые программы спасения неплатежеспособных банков породили бы проблемы стимулирования в будущем. Но, с другой стороны, принудительная ликвидация означала банкротство не только компаний и фермеров, но и банков92. Все чаще происходящие крахи банков побуждали людей выводить свои деньги и из здоровых банков; это вызывало еще большее снижение объемов кредитования бизнеса, что, в свою очередь, приводило к крупному дополнительному ущербу для экономики, а как только финансовая система начала сокращаться, описанный выше процесс остановить стало невозможно*. В результате безработица превысила 20 процентов, и на протяжении того страшного десятилетия большая часть американского населения прошла через большие страдания: многие потеряли работу, жили в плохих условиях и были вынуждены переезжать в другие места.
Ясно, что что-то пошло совершенно не так, как надо. Проблема заключалась не в том, что один банк угрожал узурпировать политическую власть, как это было во времена Джексона с его Second Bank. Все обстояло куда хуже: не было эффективной системы проверки частных банков как группы, чья склонность к риску сначала породила масштабный бум, а затем столь же огромный обвал94. Федеральной резервной системе не хватило либо полномочий, либо желания обуздать эксцессы финансового сектора. Дешевые деньги, которые этот сектор предлагал, приводили лишь к чрезмерным рискам. Когда в конце концов разразился кризис, правительству пришлось выбирать: либо спасать банки по всей стране и тем самым вновь подталкивать их к участию в спекулятивном цикле, либо позволить всей системе рухнуть и вызвать огромный экономический крах.
Единственной силой, способной обуздать банковскую отрасль, было федеральное правительство, которое и устроило еще один решающий поединок между политическими реформаторами и финансовой элитой. Но на этот раз, однако, масштабы и глубина Великой депрессии создали возможность для радикального пересмотра отношений между правительством и банками. Комиссия Пекоры (названа по имени ее руководителя — юриста Фердинанда Пекоры. — Прим. перев.), которая по поручению сенатского банковского комитета вела расследование, собрала множество доказательств, свидетельствовавших о самых разных злоупотреблениях банков: от поддержки сомнительных облигаций, которые они продавали, до продажи инсайдерам акций по ценам ниже рыночных95, благодаря чему органы власти получили политические боеприпасы, необходимые им для преодоления возражений финансового сектора. Результатом стала самая серьезная попытка за всю американскую историю разделения сконцентрированной финансовой власти и ограничения деятельности банковского сектора96 .
*Есть и другое объяснение развития событий в те годы, которое дшот Барри Айхенгрин и Питер Темин. Они считают, что масштабы влияния Федеральной резервной системы снижались из-за приверженности международному золотому стандарту; в таких условиях повышение предложения денежной массы привело бы к значительной девальвации доллара93.
Любимым президентом Франклина Делано Рузвельта был Эндрю Джексон97. У этой привязанности были свои особенности, по-своему иронические. Если Рузвельт принадлежал к восточному истеблишменту, то Джексона иногда считают представителем «аристократии границ», и хотя у него были союзники в Нью-Йорке, тесных контактов с элитой Восточного побережья у него не было. В то же время оба политика положительно относились к принципам демократии и опасались, что ничем не сдерживаемые частные интересы могут подорвать и экономику, и политическую систему. В этом смысле они оба были потомками Джефферсона, и оба стремились изменить сложившееся соотношение сил между финансовой системой и обществом в целом. В январе 1936 года Рузвельт сказал: «Наши сегодняшние враги — силы, выступающие на стороне привилегий и жадности, которые действуют в пределах наших собственных границ... Джексон стремился добиться социальной справедливости; Джексон много раз боролся за права людей, чтобы защитить их от автократической или олигархической агрессии». Рузвельт также подчеркивал, что он выступает против «небольшого меньшинства бизнесменов и финансистов»98.
Хотя Рузвельт столкнулся с гораздо более сложным экономическим положением дел, чем Джексон, их цели были похожи: защитить общество в целом от экономической и политической власти крупных банков. И он не боялся противостоять банкирам и был готов прямо выступить против них. Вот что писал историк Артур Шлезингер о первых месяцах деятельности администрации, после того как Рузвельт пришел к власти: «Не было более гордой и мощной группы бизнесменов, чем банкиры, ни одна другая группа не была больше убеждена в собственной правоте; ни к одной другой правительство не обращалось так почтительно, когда просило его проконсультировать. Поэтому обвинение этой группы в том, что ее поведение является антиобщественным, вызвало недоумение, а исключение ее из числа тех, кто формирует политику государства, вообще было за пределами понимания»99. Новые законы, принятые в 1930-е годы, и в первую очередь закон «О банковской деятельности» (Banking Act) 1933 года, который лучше известен как закон Гласса — Стиголла (Glass-Steagall Act), снизили степень риска финансовой системы и были предназначены для обеспечения защиты простых граждан. Однако нормативно-правовая база при этом была относительно простой. Коммерческие банки, которые занимались вкладами обычных домохозяйств и бизнеса, надо было защитить, чтобы они не потерпели краха; в отношении инвестиционных банков и брокерских компаний, торгующих ценными бумагами и собирающих средства, необходимые для компаний, такой защиты предусмотрено не было. Закон Гласса — Стиголла отделил коммерческую банковскую деятельность от инвестиционных банковских услуг. Это было сделано для того, чтобы коммерческие банки не были «инфицированы» рискованными видами деятельности инвестиционных банков. (В то время обсуждалась теория, потом в значительной степени дискредитированная, что именно эта «инфекция» ослабила коммерческие банки и в конце концов привела к депрессии100.) Из-за этого банк J.P. Morgan был вынужден отделить свои инвестиционные банковские операции. Этим направлением стал заниматься Morgan Stanley. Чтобы защитить коммерческие банки от массовых изъятий вкладов, что бывает при возникновении паники, была создана Федеральная корпорация страхования банковских вкладов (FDIC от Federal Deposit Insurance Corporation). Чтобы получить такую защиту, коммерческие банки в ответ должны были согласиться с жесткими мерами федерального регулирования. В 1930-е годы также было реформировано управление Федеральной резервной системой: более сильную позицию в руководстве ФРС стали занимать члены, назначаемые президентом, а лица, выдвигаемые от банковского сообщества, стали относительно менее влиятельными.
Система, сформированная после 1933 года, в которой банки получили защиту государства при согласии на жесткое регулирование, позволила на протяжении половины века, самого длинного и спокойного периода в истории Америки, обеспечивать в стране финансовую стабильность. Инвестиционные банки также были и объектами нового регулирования и надзора. Решение этой задачи было возложено на Комиссию по ценным бумагам и биржам (Securities and Exchange Commission, SEC), но этот режим регулирования в первую очередь был предназначен для раскрытия и предотвращения мошенничества: SEC в основном проверяла, не злоупотребляют ли банки доверием своих клиентов, но не занималась обеспечением их прочного и стабильного положения.
Послевоенная деятельность коммерческих банков стала похожа на регулируемое предоставление коммунальной услуги, то есть приносила умеренную прибыль, получаемую с минимальным риском и низкой конкуренцией. Например, правило Q (Regulation Q: распоряжение совета управляющих Федеральной резервной системы, запрещающее банкам платить процент по вкладам до востребования и по чековым вкладам. — Прим. перев.), положение, принятое в рамках закона «О банковской деятельности» от 1933 года, позволило Федеральной резервной системе установить потолок процентных ставок по вкладам на сберегательные счета. Так как сберегательные счета были для банков основным источником средств, целью введения этого правила было ограничение конкуренции за депозиты клиентов и гарантия дешевого источника средств для банков. Ограничения на открытие филиалов и на деятельность за пределами «своего» штата также были направлены на снижение конкуренции; этому же способствовал и запрет инвестиционным банкам принимать депозиты. После введения этих мер банки стали предлагать клиентам узкий спектр финансовых продуктов и зарабатывали свои деньги на спреде — разнице между низкой (и ограниченной) процентной ставкой, по которой они платили вкладчикам, и более высокой ставкой, которую они устанавливали для заемщиков. Эту бизнес-модель образно назвали «правилом 3-6-3»: заплати 3 процента, одолжи под 6 процентов и к 3 часам дня отправляйся на поле для гольфа. Вот с какой информацией можно было познакомиться в одном из основных учебников по банковскому делу: «Некоторые банки недовольны своими служащими, если они работают слишком долго: освещенные вечером окна офиса посторонние могут воспринять как сигнал беды»101.
В результате этих мер была создана, несмотря на существенное увеличение кредитного плеча, самая безопасная банковская система за всю историю Америки. Среднее соотношение капитала и активов, доля кредитования, финансируемая владельцами капитала или акционерами, относительно заемных денег, снизилась с 50 процентов в 1840 году до 20 процентов в начале двадцатого века. Это произошло благодаря неофициальным механизмам сотрудничества, созданным банками. Но в связи с принципом дополнительной ответственности (в соответствии с которым акционеры банка несут потенциальную ответственность за сумму, в двараза превышающую те деньги, которые они вложили), это означало, что акционерным капиталом обеспечивались более 20 процентов банковских активов, то есть появлялась на удивление толстая по современным стандартам подушка безопасности, защищавшая кредиторов от убытков. После создания в 1933 году механизма поддержки банков в виде БОЮ отношение основных средств к собственному капиталу снизилось и в первый раз в истории стало ниже 10 процентов102. Другими словами, банки взяли значительно больше долгов и в ходе этого процесса получали более высокую прибыль для своих акционеров.
Обычно низкий уровень собственного капитала (высокие уровни задолженности) должен приводить к повышению рискованности банка, так как возрастает вероятность того, что в условиях кризиса он не сможет погасить свои долги. Но, несмотря на увеличение кредитного плеча, более жесткое регулирование не позволило возникнуть ни одному серьезному банковскому кризису. Как показано на рис. 1.1, на протяжении полувека после принятия закона Гласса — Стиголла число банкротств банков было самым небольшим за всю американскую историю103. Но как только в 1970-х годах началось дерегулирование финансовой деятельности, такие низкие уровни капитала стали более опасными104.
Некоторые из правил регулирования, действовавших в течение того периода, может быть, были чрезмерными. Например, неясно, насколько требование, ограничивавшее деятельность банка только одним штатом (давно действовавшее в Соединенных Штатах и еще раз подтвержденное в 1930-х годах), повышает его безопасность (помимо ограничения конкуренции оно способствует повышению прибыли банков). Даже необходимость разделения банков на инвестиционные и коммерческие, что требовалось по закону Гласса — Стиголла, была поставлена под сомнение105, и история последних лет показала, что чисто инвестиционные банки могли сами стать важными составляющими финансовой системы (и поэтому получить право на помощь правительства). Тем не менее регулирующие правила 1930-х годов действовали на протяжении нескольких десятилетий устойчивого роста, в течение которых не было серьезных финансовых кризисов. Конечно, никто не может безоговорочно доказать, что эти реформы имели важное значение для послевоенного экономического развития. Однако введенные ограничения на банковскую деятельность помогли предотвратить возникновение бумов, подпитываемых долгами, которые заканчиваются шокирующими крахами. Циклы бумов и спадов, проявляющихся в полном объеме в девятнадцатом и начале двадцатого века, оказались забыты, и к тому же финансовая система эффективно трансформировала капитал в производственные инвестиции106.
Рис. 1.1. Число крахов банков и временных прекращений их деятельности за год с 1864 года по настоящее время
* Фактические значения за 1930-1933 годы равны 1352, 2294,1456 и 4004 случая.
Источник: David Moss. An Оипсе of Prévention: Financial Régulation, Moral Hazard, and the End of ‘Too Big to Fail’- Harvard Magazine. September-October 2009. Печатается с разрешения господина Мосса. Рисунок скорректирован с учетом данных FD1C, полученных из Failures and Assistance Transactions.
Конечно, история на этом не заканчивается. Общество и экономика США остаются очень динамичными. Появляются новые виды бизнеса и компании, а старые воспоминания забываются. Политические урегулирования, достигнутые в муках в прошлом, начинают казаться бесполезными или причудливыми. В конце концов традиционная готовность американцев к инновациям, рискам и получению прибыли снова проявляет себя, и возникают новые экономические элиты, готовые бросить вызов сложившемуся политическому порядку.
Законы 1930-х годов были направлены на защиту экономики от сконцентрированного, мощного, слабо регулируемого финансового сектора. В 1970-х годах начало формироваться мнение, что эти законы уже не соответствуют современному миру. Яркие молодые умы изобретали новые виды финансовых операций; банки, особенно инвестиционные, зарабатывали все больше и больше денег, а федеральное правительство, очарованное обещанными чудесами финансового сектора, начало ослаблять регулирующие правила. К 1990-м годам идеи Джефферсона и Джексона, всегда неудобные темы при любых обсуждениях финансов и экономики, перестали, как казалось, иметь вообще какое-то значение, а «Новый курс» Франклина Делано Рузвельта оказался объектом широкомасштабного нападения. Финансовый сектор был больше, имел более высокую прибыль и стал более сложным, чем в прошлые десятилетия. Производительность труда неуклонно росла, экономический рост был значительным, инфляция — стабильной и низкой. Точно также как конец «холодной войны» стал концом истории, как решили некоторые политические комментаторы, так и эпоха «Великой умеренности», по мнению некоторых экономических ученых мужей, стала таким же поворотным моментом в экономической истории. Сложные макроэкономические теории и мудрые политики, предполагали эти гуру, научились укрощать циклы бумов и падений, с которыми капитализм сталкивался на протяжении веков.
На самом деле, 1990-е годы были десятилетием финансовых и экономических кризисов, но они происходили далеко от США, на периферии развитого мира, в регионах, которые стали называть развивающимися рынками. От Латинской Америки до Юго-Восточной Азии и России динамично растущие экономики периодически сталкивались с разрушительными финансовыми кризисами, которые приводили к тяжелым страданиям их населения. Для экономических гуру в Вашингтоне такое развитие событий предоставило хорошую возможность — они могли научить остальной мир тому, как он мог стать более похожим на Соединенные Штаты. Мы тогда не понимали, что те страны уже стали более похожи на нас, чем мы были готовы это признать.
2
НЕАМЕРИКАНСКИЕ ОЛИГАРХИ
Финансовые учреждения плохо оценивают риски и готовы финансировать чрезмерное число инвестиционных планов корпоративного сектора, результатом чего становится увеличение кредитного плеча.
Письмо Республики Корея о намерениях,
отправленное МВФ, 3 декабря 1997 года1
В середине 1990-х годов в менее развитых районах мира финансовые кризисы происходили так часто, что стали чем-то обыденным. Так, крупнейшая катастрофа этого рода в 1994—1995 годах произошла в Мексике, с тяжелыми финансовыми потрясениями в те годы столкнулись и такие бывшие коммунистические страны, как Россия, Чешская Республика и Украина. Затем в 1997—1998 годах начались более масштабные события, которые можно считать прародителями всех последующих международных финансовых кризисов, они прокатились от Таиланда через Юго-Восточную Азию и дошли до Кореи, Бразилии и России. Это заразное заболевание даже докатилось до США — через Long-Term Capital Management (LTCM), огромный хедж-фонд, известный своими знаменитыми учредителями (двое из его партнеров, Роберт Мертон и Майрон Шоулз, получили Нобелевские премии за исследования, результаты которых активно применялись LTCM для хеджирования деривативных рисков. — Прим. перев.), оказавшийся на грани краха.
Экономисты и политики в Соединенных Штатах из этих кризисов усвоили два основных урока. Во-первых, кризисом можно управлять, для чего надо подталкивать другие страны, чтобы они становились более похожими на США. На основе опыта, полученного в кризисные годы (1997—1998), Министерство финансов США и Международный валютный фонд (МВФ) разработали план действий при возникновении финансовых кризисов: в первую очередь следует немедленно, не дожидаясь стабилизации экономики, заняться укреплением слабых участков в общей структуре, таких как проблемный финансовый сектор. И непосредственно, и через свое влияние на МВФ основные архитекторы американской экономической политики — министр финансов Роберт Рубин, заместитель министра финансов Ларри Саммерс и председатель Федеральной резервной системы Алан Гринспен оказывали сильное давление на страны, оказавшиеся в состоянии кризиса, требуя от них либерализации своих финансовых систем, повышения прозрачности политической системы и перехода их корпораций на модели управления, характерные для англоамериканской системы (где более важную роль играют взаимные фонды и другие институциональные инвесторы). Фотография Рубина, Саммерса и Гринспена, предложивших этот рецепт избавления от боли, появилась на обложке журнала Time, который назвал эту троицу «комитетом спасения мира»2.
Второй усвоенный урок заключался в том, что, хотя американская экономика не была полностью защищена от финансовой паники, при помощи нескольких закулисных сделок размеры любых реальных убытков можно ограничить. По настоянию Федеральной резервной системы LTCM был в основном выкуплен и рефинансирован группой частных банков, что позволило не допустить серьезного кризиса, а последовательное, в виде серии, снижение ФРС процентных ставок еще два года помогало надуваться пузырю на фондовом рынке. Зрелая американская финансовая система благодаря своему здоровому состоянию и умелому управлению на макроэкономическом уровне была способна, казалось, противостоять любой инфекции, которая могла прийти из развивающихся стран.
Считалось, что кризисы были опасны для стран с незрелой экономикой, недостаточно развитой финансовой системой и слабой политической системой, для тех, которые еще не достигли долгосрочного процветания и стабильности, вроде Таиланда, Индонезии и Южной Кореи. Для таких государств было характерно наличие трех основных свойств, создававших в 1990-х годах условия для серьезной нестабильности: высокий уровень задолженности, «теплые» отношения между правительством и влиятельными лицами из частного сектора и зависимость от волатильных потоков капитала, поступающих из остальных регионов мира. В совокупности эти ингредиенты в конце концов и приводили к экономической катастрофе. Бумы, подпитываемые активно долгами, рано или поздно схлопывающиеся надутые пузыри и финансовая система, действующая в тяжелейших условиях паники, создавали общий фон, очень похожий на кризис 1929 года, хотя специалисты в целом соглашались с тем, что Соединенные Штаты уже научились лечиться от таких болячек, чего удалось добиться благодаря ряду мер: сильному корпоративному управлению, страхованию вкладов и надежному финансовому регулированию. Кризисы на только формирующихся рынках предоставили Соединенным Штатам возможность научить мир тому, как надо справляться с тяжелыми финансовыми проблемами. Мало кто подозревал, что, несмотря на многие очевидные различия между развивающимися азиатскими экономиками и крупнейшей экономикой в мире, некоторые из тех уроков всего через десять лет станут важными и для Соединенных Штатов.
АНАТОМИЯ КРИЗИСОВ, КОТОРЫЕ ВОЗНИКАЮТ
НА РАЗВИВАЮЩИХСЯ РЫНКАХ
В 1950-х годах Южная Корея была одной из самых экономически отсталых стран мира, что, помимо прочего, объяснялось тяжелыми условиями, сложившимися после войны, и предыдущим полувековым японским гнетом. Ни один из сторонних наблюдателей никогда не рассматривал ее в те годы в качестве кандидата на быстрое экономическое развитие. Однако уже к 1997 году Южная Корея вступила в клуб богатых стран — Организацию экономического сотрудничества и развития (ОЭСР), это произошло в 1996 году3. Ведущие компании Кореи очень быстро добились признания в мире в широком спектре наукоемких секторов, в том числе в судостроении, производстве компьютерных чипов, автомобилей и бытовой электроники. Основные бизнес-группы, принадлежащие отдельным семьям (чеболы), такие как Samsung, Daewоо, Hyundai и LG, вошли в число ведущих мировых брендов, причем их позиции становятся все более прочными. Такому развитию событий в Корее способствовала стабильная политическая система, где начиная с 1987 года выборы стали относительно открытыми.
В то же время для Кореи тех лет были характерны некоторые классические недостатки, которые приводят к кризисам на еще формирующихся рынках. В экономике доминировали гигантские чеболы, чьи слабые управленческие структуры плохо сдерживали прихоти их учредителей. К тому же из-за большого числа локально действующих правил враждебные поглощения были практически невозможны. Институциональные акционеры не могли эффективно отслеживать деятельность руководителей, а тем более ее контролировать4. Помимо прочего, у чеболов была высокая задолженность: долг Samsung в 3,5 раза превышал его собственный капитал, у Daewоо это соотношение составляло 4,1 раза, у Hyundai — 5,6 раза, и так далее5. Кредитное плечо (отношение долга к собственному капиталу) в корпоративном секторе было более чем вдвое большим, чем в Соединенных Штатах6.
В предыдущие десятилетия чеболы контролировались государственными банками, которые предоставляли кредиты только после тщательной проверки и ограничивали риск, чтобы система не вышла из-под контроля7. Однако к 1990-м годам ситуация резко изменилась. Чеболы стали достаточно крупными структурами и начали выступать в качестве отдельной политической силы8. Благодаря недавно возникшему политическому влиянию они теперь могли брать кредиты на выгодных условиях, то есть за свою задолженность они могли платить дешевле. Поскольку считалось, что корейский финансовый рынок является достаточно зрелым, что символизировалось ее членством в ОЭСР, банки Кореи могли легко получать краткосрочные займы за границей и выдавать долгосрочные кредиты своему корпоративному сектору. Помимо заимствований через этот канал, чебол мог сам занимать непосредственно у иностранных банков, которые охотно кредитовали быстро развивающуюся экономику Кореи.
Возможность получения дешевого краткосрочного кредита привела к тому, что чеболы стали очень много средств тратить на долгосрочные капитальные инвестиции. Так, глава Samsung решил, что ему необходимо добавить в состав и без того широкой группы направлений бизнеса еще и автомобильное. Эта затея оказалась очень дорогой и неудачной. Основатель Daewoo агрессивно выходил на рынки стран бывшего советского блока, в результате чего строительство заводов-изготовителей началось на огромной территории, от Восточной Европы до Центральной Азии, и та кисе много внимания уделял автомобильному бизнесу. Корейские производители во главе с Samsung и LG инвестировали значительные средства в производственные мощности по производству чипов для динамических запоминающих устройств (dynamic random- access memory, DRAM), из-за чего маржа прибыли в конце концов снизилась. Эти сомнительные инвестиции, ставшие возможными благодаря дешевому заимствованию, привели к сокращению прибыли на капитал, и поэтому чеболам стало труднее погашать свои все возрастающие задолженности.
Проблема впервые проявилась в 1996 и в начале 1997 года у че- болов меньших размеров, которые занялись рискованными сделками на заемные деньги, пытаясь войти в «высшую лигу». Hanbo Group (чьим основным и крупным направлением деятельности было производство стали), в 1995 году занимавшая среди чеболов 14-е место9, в январе 1997 года объявила о дефолте по своим долгам; с серьезными финансовыми трудностями также столкнулся и Kia, автопроизводитель, тративший большие средства на то, чтобы проникнуть на рынок США10. Пришлось вмешаться властям, которые предоставили различные пакеты спасения даже сравнительно небольшим чеболам. Эта помощь была, как правило, в виде субсидий или других форм и осуществлялась так, чтобы относительно здоровые компании могли поглотить компании, терпящие крах, и тем самым сократить число ликвидируемых рабочих мест11. Крупнейшие фирмы получали более сильные государственные гарантии, хотя они предоставлялись в неявном виде. Прежде всего, все крупные структуры были убеждены, что правительство не позволит им рухнуть, и это действительно помогало им не оказаться в тяжелом положении12. Тем не менее к лету 1997 года шесть из тридцати крупнейших бизнес-групп обанкротились13.
Корейская модель с ее высоким уровнем краткосрочного долга останется, казалось, устойчивой до тех пор, пока экономические перспективы будут выглядеть сильными и инвесторы будут считать, что компании смогут расплатиться по своим долгам. Однако финансирование долгосрочных инвестиционных программ за счет краткосрочных внешних заимствований приводит к большой уязвимости: если кредиторы начинают беспокоиться о том, будут ли погашены кредиты, они будут стараться вытащить свои деньги (отказываясь пролонгировать кредиты), но из-за того, что компании вложили взятые деньги в программы долгосрочного инвестирования, они не смогут рассчитаться с долгами, если кредиторы этого потребуют. В сложившейся ситуации уязвимость структур бизнеса только возросла из-за того, что кредиты были в долларах США, так как у кредиторов возникли опасения, что плохие прогнозы по этой стране станут самосбывающимися; а это происходит, если иностранные банкиры и держатели облигаций начинают очень активно, стараясь опередить друг друга, забирать свои деньги, что вызывает дефолт, которого все так боятся.
За первые девять месяцев 1997 года корейская экономика росла впечатляющими темпами, составившими около 6 процентов14. Но в июле в Таиланде начался «азиатский финансовый кризис», спусковым крючком для возникновения которого стал кризис доверия, вызвавший крах валюты Таиланда, бата. Компании, имевшие большое кредитное плечо, столкнулись с тем, что их долги практически мгновенно удвоились (потому что их долги были в иностранной валюте, и после обесценивания тайского бата наполовину сумма, которую они должны были выплатить, выросла в два раза), и поэтому были вынуждены объявить дефолт, что привело к массовым банкротствам и увольнениям. Через месяц кризис распространился на Индонезию, где также рухнула валюта, а национальные компании потерпели крах.
Вначале инвесторы предполагали, что Корея достаточно сильная и развитая страна и поэтому сможет выдержать этот финансовый шторм, но по мере того как кризис все больше и больше выходил за пределы Юго-Восточной Азии, их беспокойство усиливалось. 23 октября резко упал гонконгской фондовой рынок, из-за чего сильно пострадали многие инвесторы. После этого Standard & Poor’s понизил степень надежности корейских суверенных и корпоративных долговых обязательств. Это вызвало опасения, что следующей страной, которую накроет кризис, станет Корея*. Финансовые рынки начали снова относить Корею к странам с формирующимися рынками, для которых характерна высокая экономическая нестабильность, из-за чего ее уровни краткосрочного долга стали восприниматься чрезмерными.
’ Standard & Poors и другие рейтинговые агентства устанавливают рейтинг облигациям, выпущенным правительствами и компаниями. Эти рейтинги, как предполагается, отражают вероятность того, что эмитент погасит свои долги. Снижение рейтинга означает, что доверие агентства к эмитенту снижается.
Иностранные банки стали неохотно пролонгировать свои кредиты, а новые международные финансы получить стало сложно. Валюта страны резко обесценилась, упав с 886 вон за доллар в июле до 1701 вон за доллар в декабре. Заемщики с долларовыми долгами очень сильно пострадали, так как теперь им нужно было заплатить в два раза больше вонов для покрытия прежних долларовых долгов15.
Корейское правительство попыталось стабилизировать ситуацию, используя свои валютные резервы для оказания помощи государственным банкам, чтобы они смогли погасить свои внешние долги, и для замедления темпов обесценивания национальной валюты. Но эта мера не смогла остановить движение по нисходящей спирали: когда стоимость валюты снизилась, компаниям стало труднее погашать свои внешние долги, из-за чего некоторые из них начали задерживать свои платежи, а кредиторы стали более неохотно пролонгировать долги других заемщиков16.
Фондовый рынок значительно упал, а кредитование рухнуло, так как банки, которые оказались не в состоянии погасить свои внешние долги, отреагировали на это прекращением выдачи кредитов национальным компаниям, из-за чего тем стало сложнее производить продукцию на экспорт, который им был необходим для погашения своих долгов17. Положение дел в экономике резко ухудшилось, что привело к массовым увольнениям и уличным протестам.
Международный валютный фонд, межправительственная организация, которая занимается оказанием помощи странам, оказавшимся в тяжелом экономическом положении, предоставляла финансовую поддержку, но делала это на определенных условиях. Программа предоставления кредитов МВФ в чрезвычайных обстоятельствах ограничивала меры спасения корпоративным сектором. Чиновники МВФ требовали, чтобы поддержка банковской системы осуществлялась прозрачно, чтобы неплатежеспособные банки были поглощены и чтобы были приняты меры, ограничивающие чрезмерные инвестиции чеболов. Многие из этих идей получили сильную поддержку со стороны корейских реформаторов, работавших с новым президентом Ким Дэ Чжуном, который хотел воспользоваться слабостью чеболов, чтобы провести реформы, благодаря которым будущий рост экономики стал бы более устойчивым. Частично он планировал этого добиться за счет ослабления экономического и, следовательно, политического влияния чеболов18.
Но в программе МВФ также было три четко выраженных и воспринимаемых неоднозначно условия. Во-первых, в соответствии с точкой зрения Министерства финансов США, МВФ настаивал на ужесточении денежно-кредитной политики и, несмотря на хороший балансовый отчет правительства, выступал против увеличения государственных расходов, которые могли бы компенсировать спад в частном секторе19. Из-за этого Корея тогда не смогла ослабить свой экономический спад при помощи предложенного ей варианта пакета стимулов и низких процентных ставок, как это было сделано в Соединенных Штатах и большинстве развитых стран в 2008-2009 годах20.
Во-вторых, при ведении переговоров с иностранными кредиторами о пересмотре условий кредитования, в которых активно участвовало Министерство финансов США21, Корее не удалось добиться списания задолженности корейских банков, хотя Соединенные Штаты помогли убедить кредиторов пролонгировать свои кредиты, но та сумма, которую банки были должны, не изменилась. Поэтому, хотя корейским компаниям пришлось и дальше действовать в тяжелых условиях, иностранные банки и держатели облигаций фактически не смогли преодолеть последствия своих предыдущих плохих решений о кредитовании, так как они не предложили корейским компаниям инициатив, позволяющих тем в будущем избежать прежних ошибок22.
В-третьих, МВФ настаивал, что Корее нужно стать более открытой для иностранного капитала и сделать это быстро. В пункте 31 письма о намерениях между Кореей и МВФ говорится следующее:
«Для повышения конкуренции и эффективности финансовой системы выполнение программы разрешения иностранцам входить в национальный финансовый сектор будет осуществляться в ускоренном темпе. Иностранные финансовые учреждения будут допущены к участию в сделках по слияниям и поглощениям национальных финансовых учреждений на принципах дружеского отношения и равенства. К середине 1998 года зарубежным финансовым учреждениям будет разрешено создавать дочерние банки и брокерские конторы. Сразу же после этого иностранным банкам будет разрешено покупать капитал в национальных банках и делать это без ограничений, при условии, что такое приобретение способствует эффективности и устойчивости банковского сектора»23.
Основная трактовка происходящего была следующей: кризис в Корее произошел не потому, что в стране, как и в других странах, были слишком волатильные потоки краткосрочного иностранного капитала, а потому, что она не была достаточно открытой для прямых иностранных инвестиций, в том числе и в финансовый сектор. Для многих наблюдателей все выглядело так, словно МВФ и США воспользовались кризисом для продвижения своей программы глобальной финансовой либерализации24.
Хотя каждый кризис уникален, опыт Кореи 1990-х годов во многом был типичен для развивающихся рынков тех лет. Большие, с хорошими связями компании быстро расширяли масштабы своей деятельности, чему способствовал ряд факторов: дешевые долги, взятые ими в большом количестве; отсутствие ограничений со стороны органов, которые должны не допускать безответственного поведения корпораций в капиталистической экономике; слабое влияние внешних акционеров на мощных учредителей; слишком легкое предоставление денег кредиторами, которые считали, что ведущие чеболы слишком ваясны для правительства, чтобы позволить им обанкротиться25. Хотя государственные банки формально контролировали потоки капитала, тесные отношения между частным сектором и правительством означали, что чеболы считали, что им нечего особенно опасаться. Важную роль в этом экономическом кризисе играли политические факторы.
Такая центральная роль политики является типичной для многих стран с формирующимся рынком, столкнувшихся с кризисом. Еще более важное значение политические связи имели в Индонезии, где покойного президента Сухарто даже по ошибке никак нельзя было принять за Томаса Джефферсона. Ни при каком возможном толковании происходившего в этой стране нельзя было прийти к выводу, что Сухарто был заинтересован в защите граждан от власти правительства. Его целями была определенная комбинация, включавшая такие основные составляющие, как поддержание порядка, улучшение экономического благосостояния простых людей и обогащение его приближенных.
Сухарто не принял ни коммунистического стиля плановой экономики, ни системы полностью свободного рынка. Вместо этого он окружил себя небольшой группой частных предпринимателей, чей семейный бизнес стал основой для экономики страны. Пользуясь поддержкой президента, который открыл двери для своих друзей (и закрыл их для конкурентов этих избранных), и его семьи, эти предприниматели построили заводы, занимались развитием городов и научились экспортировать сырье, сельскохозяйственную продукцию и простые промышленные товары в другие регионы мира. Как и во многих других странах с низким уровнем доходов в последние полвека, в экономическом развитии доминировали небольшие экономической элиты, принадлежность к которым определялась их личными связями с правящей семьей, которая обменивала эти отношения на политическую поддержку и наличные деньги, то есть здесь имел место вариант, известный как «клановый капитализм»26. Например, Indofood стал одним из крупнейших конгломератов в стране в основном благодаря давней личной дружбе между ее основателем Лим Сяо Лионгом и Сухарто27. Жена Сухарто, Сити Хартинах Сухарто, также известная как госпожа Тянь, принимала участие в таком большом числе коммерческих сделок, что критики ее называли «госпожа Тянь процентов», намекая на то, что ее участие не было бескорыстным28. Дети Сухарто также занимались крупными сделками в бизнесе: его дочь принимала участие в деятельности крупнейшей компании (такси), один сын пытался производить автомобили, другой сын был финансовым предпринимателем29.
На протяжении долгого времени система, созданная в стране, работала достаточно хорошо. Годовой доход на душу населения вырос с 1235 долларов в 1970 году, сразу после того как Сухарто пришел к власти, до чуть более 4545 долларов к 1997 году30. Конечно, Индонезия все еще была бедной страной с большим числом обездоленных, но за тридцать лет экономического роста миллионы ее жителей стали ориентироваться на более высокие стандарты жизни. Всемирный банк (World Bank) и иностранные инвесторы, предоставившие большую часть капитала, который был необходим для строительства заводов, дорог и жилых домов, считали Индонезию примером успешного развития. Разумеется, все знали, что поток капитала контролируется семьей Сухарто и его друзьями, но на самом деле такое положение дел было даже привлекательным для инвесторов, которые вполне резонно считали, что им безопаснее давать деньги в долг людям с сильными политическими связями. Другими словами, экономический рост подпитывался относительно доступным иностранным капиталом.
Но легкие деньги также приводили и к чрезмерным капиталовложениям и более высоким рискам, на который особенно охотно шли предприниматели с хорошими связями, которые полагали, что при плохом развитии событий их влиятельные друзья придут им на помощь. Со временем успех в бизнесе все меньше зависел от инноваций и рационального использования средств и все больше — от политических связей, позволявших получать от правительства льготы и субсидии.
Результатом такого поведения стал экономический бум, который мог быть устойчивым только при все более высоком внешнем долге. В конце концов в 1997 году все закончилось крахом.
Другой пример опасностей, возникающих из-за легкого доступа к иностранному капиталу у экономической элиты с хорошими связями продемонстрировала Россия. После 1991 года, после краха коммунизма, многие бывшие советские республики попытались построить капиталистическую экономику с независимыми частными секторами. В России с ее огромными запасами нефти и газа прямой дорогой к созданию крупных компаний, которые будут основой экономики, стала приватизация государственных предприятий. Реформаторы в правительстве президента Бориса Ельцина первоначально планировали создать компании с большим числом относительно мелких акционеров. Но в 1995 году, когда Ельцину предстояла трудная кампания переизбрания в следующем году, реформаторы позволили небольшой группе влиятельных бизнесменов дешево купить крупные пакеты акций крупных государственных предприятий, а они в обмен на это предоставили Ельцину во время кампании деньги и поддержку СМИ. Таким образом на свет появились русские олигархи, которые доминировали в экономике страны в 1990-х годах31.
Новая власть олигархов, однако, не привела к сильному экономическому росту и финансовой стабильности для правительства, чьи налоговые поступления в значительной степени зависели от динамично менявшихся цен на нефть. Так как правительству России требовалось сохранить расходы на социальные цели на разумном уровне, чтобы избежать массовых выступлений, МВФ (и США) призывали власти этой страны открыть ее для внешнего капитала, чтобы иностранцы могли предоставить достаточно денег, и тогда правительство смогло бы пережить тяжелые времена и дождаться более благополучных условий. Идея заключалась в том, что после начала экономического роста Россия в будущем сможет погасить предоставляемые ей кредиты32. Частный капитал также мог бы помочь провести реструктуризацию нефтяной и газовой промышленности, осуществить разработку новых месторождений и завершить выполнение других производственных инвестиционных проектов, которые не получали должного внимания при коммунистическом режиме, и смог бы все это сделать даже при том, что на всех предприятиях процветала коррупция.
Однако хрупкая экономики России была уязвима и поэтому не смогла избежать финансового кризиса, начавшегося в Азии в 1997 году. Замедление темпов роста мировой экономики привело к падению цен на товары, которые Россия экспортировала, в частности на нефть, что отрицательно сказалось и на прибыли компаний, и на доходах государства, получаемых в виде налогов. К середине 1998 года и правительство, и частный сектор столкнулись с серьезными проблемами, потому что у них были большие краткосрочные долги крупным банкам и иностранным инвесторам, а после падения стоимости курса рубля эти долги возросли. Даже чрезвычайный кредит МВФ, предоставленный России в июле 1998 года, не помог правительству страны справиться со своими проблемами, и в августе Россия была вынуждена объявить дефолт по своим внешним долгам, что вызвало массовое бегство капитала из страны33.
НЕХВАТКА СПАСАТЕЛЬНЫХ ШЛЮПОК
У финансовых кризисов, по крайней мере на развивающихся рынках, имеются политические корни. Хотя серьезным кризисам, как правило, предшествует наращивание большого долга, само стремление заимствовать является результатом действия политических факторов, чаще всего к которым относятся тесные отношения между экономической и политической элитами.
Нисходящая спираль, по которой развивались события в Корее, Индонезии, России и других странах, пострадавших от кризиса 1997—1998 годов, была необыкновенно крутой. Когда иностранные кредиты исчезают, наступает экономический паралич, и тогда правительство вынуждено использовать собственные резервы иностранной валюты для оплаты импорта, обслуживания долга и покрытия убытков частного сектора. Если страна не может сама справиться с возникшими проблемами и не довести дела до дефолта по долгам своего правительства, она рискует стать экономическим изгоем.
После резкого обесценивания валюты, когда компании объявляют дефолт по своим долгам, уровень безработицы в стране резко возрастает и ситуация на местах становится очень тяжелой. Ведущие бизнесмены, часто выступающие в этом качестве из-за своих личных отношений с властями или наличия у них политических навыков, а не из-за способности управлять, сосредотачивают свои усилия на спасении наиболее ценных для себя активов. Действуя в условиях все более коротких временных горизонтов, руководители все меньше заботятся о долгосрочной стоимости своих фирм и все больше о своих друзьях и о себе. Джордж Акерлоф и Пол Ромер написали в своей классической работе о «грабеже», когда предприниматель получит прибыль и при банкротстве своей фирмы, если «плохой бухгалтерский учет, слабое регулирование или незначительные наказания за злоупотребления стимулируют владельцев бизнеса заплатить себе больше того, что их фирмы стоят, а потом объявить дефолт по своим долговым обязательствам»34.
В России, как и на большинстве формирующихся рынков, где произошли кризисы, имело место резкое увеличение «туннельной» активности — использование менеджерами и контролирующими акционерами незаконных способов для перевода богатств своего бизнеса на личные счета35. Борис Федоров, бывший министр финансов России, который боролся с коррупцией и злоупотреблениями властью, утверждал, что создавшаяся путаница только помогает мощным структурам36. Если в стране есть сложные схемы государственной помощи, применяется множество разных обменных курсов или существует высокая инфляция, то трудно контролировать реальные цены на рынке активов и не допустить снижения стоимости фирм37. В состоянии крайнего смятения, вызванного кризисом, инсайдеры могут взять деньги (или другие ценности) и бежать с ними, в результате чего банки, промышленные предприятия и другие организации потерпят крах. При альтернативном толковании такого развития событий путаница означает, что правительственные чиновники получают очень широкие возможности действовать по своему усмотрению, чтобы спасти фирмы или оставить их на произвол судьбы. Описывая предыдущий финансовый кризис, Карлос Диас-Алехандро пишет:
«Специальные меры, принятые в течение 1982—1983 годов в Чили, для того чтобы справиться с внутренним и внешним финансовыми кризисами, дополнительно обладали огромным потенциалом произвольного перераспределения богатства... Так как в справедливое судебное разбирательство, чтобы в ходе него можно было разобраться с долгами и требованиями по активам, как оказалось, мало кто верил, появилось множество историй о должниках, покидающих страну, а также о мелких и крупных финансовых махинациях, которые оставались безнаказанными»38.
С макроэкономической точки зрения правительству надо восстановить доверие иностранных инвесторов. Большой дефицит государственного бюджета (Россия) требовал сокращения государственных расходов и установления высоких налогов; сроки выплат больших долгов частного сектора (Корея и Индонезия) должны быть пересмотрены; для привлечения капитала процентные ставки должны быть повышены, даже если это отрицательно сказывается на местной экономике.
Но у ответных действий на кризисы также имеется и политическая координата. МВФ готов одолжить деньги, но только в том случае, если он (вместе со своими покровителями из числа крупных промышленных стран) считает, что правительство проблемной страны обладает достаточной политической волей и готово проводить политику, необходимую для стабилизации ситуации. Если говорить, например, об Индонезии, в число условий входило ослабление тесных отношений с экономическими элитами, которые способствовали созданию кризиса39. Это означает меньшее использование национальных резервов для покрытия долгов местного частного сектора, меньше средств, выделяемых для спасения банковской системы, и меньшее выделение любых субсидий. Самое главное, правительство должно выбрать, кого спасать, и ему потребуется жестко повести себя с олигархами, по крайней мере с некоторыми из них. Конечно, правители стран с развивающимся рынком редко включают подобные стратегии в список, из которого они выбирают наиболее подходящий для себя вариант, так как у этих людей уже выработался рефлекс — при ухудшении ситуации надо в первую очередь защищать своих старых друзей. К тому же в разгар кризиса может быть сложно найти новых сторонников, даже если прибегать к новым видам субсидий, таким как выдача гарантий на долги частных компаний.
В некоторых случаях правители предпочитают, по крайней мере в краткосрочной перспективе, переложить трудности на тех, кто трудится: начинаются массовые увольнения, сокращение государственных услуг, устанавливаются более высокие налоги. Все это делается из предположения, что крупным частным предприятиям удастся через какоето время снова создать атмосферу бума, что поможет восстановить положение дел в стране.
Однако в конце концов по крайней мере некоторым членам элиты приходится понести убытки, так как валютных резервов для покрытия всех долгов недостаточно, а внешние кредиторы (в первую очередь МВФ) требуют, чтобы в стране появились хотя бы какие-то признаки, свидетельствующие, что те люди, которые пошли на чрезмерный риск, породивший этот кризис, теперь наказаны. И в Таиланде, и в Индонезии в 1997 году фактически борьба велась за то, какие из могущественных семей потеряют свои банки. В Таиланде вопрос решился относительно спокойно: были закрыты более пятидесяти тайских «финансовых домов» (финансовых посредников, деятельность которых слабо регулировалась), а некоторые из крупнейших банков страны правительство забрало в свои руки. В Индонезии, однако, решалась намного более сложная задача: прекратит ли парламентское правительство банковскую деятельность организации, которая принадлежала одному из сыновей президента Сухарто. В ходе последующей борьбы у банка сына президента сначала отозвали лицензию на деятельность, но потом, по-видимому, предоставили ему новую лицензию, что скорее всего произошло благодаря помощи президентского дворца. В итоге у местных чиновников не оказалось достаточной политической воли или власти, чтобы выступить более решительно против правящей семьи, что привело к ослаблению поддержки МВФ (и США) и углублению экономического кризиса40. В Корее было противостояние между правительством и крупнейшими чебола- ми, часть которых довольно грубо нарушала закон. После серии столкновений, в ходе которых Паехгоо угрожал объявить дефолт, а политические силы его поддержали, правительство в конце концов выиграло, и очень мощная группа Эае\уоо прошла через процедуры банкротства и реструктуризации.
Конечно, такого, чтобы все олигархи оказались в проигрыше, не бывает, поскольку правительство всегда может утверждать, что они очень важны для национальной экономики. Более того, в трудные времена некоторые из них, как правило, становятся еще более мощными, так как поглотили своих соперников, как это произошло в Корее, где Нуипба! приобрел попавший в тяжелое положение Юа. В 1998 году, в период правления Ельцина, олигархи в России выяснили, что возникающая в тяжелые времена ситуация похожа на игру «музыкальные стулья» (детская игра: под музыку дети ходят вокруг стульев; когда музыка прекращается, играющие бросаются занимать стулья, которых всегда на один меньше, чем играющих. — Прим. перев.) У правительства, которое было назначено после объявления дефолта, было достаточно валютных резервов, чтобы помочь некоторым крупным компаниям выплатить свои долги, но не всем. Обычно самый крупный из всех крупных — самый большой чебол, близкие бизнес-союзники Сухарто (которые действовали под защитой Бухаруддина Юсуфа Хабиби, сменившего Сухарто на посту президента) или крупные российские компании, занимающиеся разработкой природных ресурсов (вроде «Газпрома»), выживают и процветают благодаря щедрым субсидиям и другим формам государственной поддержки. Совсем в другом положении оказались их более слабые конкуренты, которых бросили на произвол судьбы, и обычные люди, страдающие из-за «мер жесткой экономии», к которым прибегло правительство. Конечно, «обездоленные» олигархи пытались сопротивляться; некоторые из них пытались предложить свои политические услуги, другие же даже начинали вести подрывную деятельность против власти, в том числе используя свои контакты с американским внешнеполитическим истеблишментом, как это делали с некоторым успехом украинцы в конце 1990-х41. Но обычно после кризиса в стране с развивающимся рынком происходит перетряска олигархов, а политическая власть становится более сконцентрированной.
Для кризисов в странах с развивающимся рынком характерна еще одна общая черта — такие потрясения не вечны. Даже в то время, когда внешние наблюдатели еще по-прежнему отрицательно высказываются о корпоративном управлении, макроэкономическом менеджменте и клановом капитализме, в стране начинается рост. В 1999 году корейская экономика выросла на 11,1 процента; восстановление России продолжалось чуть дольше; 4,5 процента в 1999 году и 11 процентов в 2000 году; самый длительный период для возвращения к прежней жизни потребовался Индонезии; к 2000 году ее экономика росла примерно на 4 процента в год'*2. Более низкий обменный курс приводит к увеличению экспорта, массовая безработица снижает стоимость труда, компании, которые договорились о реструктуризации своих прежних платежей, или новые компании с чистыми от долгов бухгалтерскими документами могут легче воспользоваться преимуществами, которые обеспечивают им и более высокие объемы продаж, и более низкие затраты. Выжившие виды бизнеса могут воспользоваться своими возросшими долями рынка и восстановленными политическими связями, чтобы стать еще крупнее и сильнее. Олигархи, управляющие ими, могут стать еще богаче. После кризиса 1982 года в Мексике Карлос Слим скупил много компаний по дешевке, использовал цикл бума и спада в начале 1990-х (и свои сильные политические связи) для укрепления своего доминирующего положения в сфере телекоммуникаций и благодаря этому стал одним из самых богатых людей мира43.
Рост может восстановиться даже без проведения каких-либо реальных фундаментальных реформ. Иностранные кредиторы из кризиса усвоили неверные уроки: они считают, что, когда дело доходит до драки, МВФ будет защищать их от последствий, возникших из-за их собственных плохих инвестиций, и полагают, что всегда лучше инвестировать деньги в фирмы с наиболее сильной политической властью (так как в период кризиса им в первую очередь придут на помощь). Такие уроки и поведение на их основе способствуют укреплению структуры кланового капитализма. В результате усвоения таких уроков иностранный капитал снова начинает поступать в страну, из-за чего на развивающихся рынках в течение длительного времени, возможно, бесконечно долго, может неоднократно повторяться цикл «бум — крах — спасение».
Однако к долгосрочному экономическому росту такой подход вряд ли приведет. Хотя олигархия иногда может вписываться в отдельные периоды роста, в целом она не способствует появлению новых предпринимателей и коммерциализации новых технологий44. Фактически экономические элиты с прочными позициями в общем заинтересованы в ограничении конкуренции со стороны новых идей и новых людей. А политические элиты, зависящие от этих экономических элит, которые оказывают им поддержку, вряд ли будут проводить политику усиления конкуренции. Но без бизнес-среды, способствующей инновациям и конкуренции со стороны новых участников, вроде той, которая сложилась в Соединенных Штатах в начале девятнадцатого века, даже периодически возникающие ситуации экономической экспансии, подпитываемой заимствованиями, не будут способствовать устойчивому экономическому росту. Для проведения фундаментальной реформы требуется больше, чем перестановка мест в государственной спасательной шлюпке. Нужно добиться ослабления экономической и политической власти олигархов и создания здоровой, более конкурентоспособной экономической системы. Это может сделать только правительство с независимой базой поддержки и настолько легитимное, что оно может бросить вызов экономической элите. Создать такие условия очень трудно, но в то же время они не относятся к категории невозможных, о чем свидетельствует опыт Кореи.
Преимуществом Кореи был серьезный реформатор Ким Дэ Чжун, победивший на президентских выборах, которые проводились через месяц после начала кризиса45. Ким в течение многих лет боролся с предыдущим режимом и его сторонниками и очень скептически относился к чеболам и к утверждениям, что эти структуры нуждаются в особом подходе. У него было много самых разных союзников, в том числе известная общественная южнокорейская организация People’s Solidarity for Participatory Democracy (Народная солидарность за активную участвующую демократию), которая активно лоббировала проведение реформы корпоративного управления, чтобы ограничить влияние чеболов, укрепить экономику и защитить демократию4. В изменившихся в стране условиях крупные компании, такие как SK Telecom и Samsung Electronics, были вынуждены стать более прозрачными, чтобы повысить защищенность миноритарных акционеров, которых до этого обирали. Правительство также добилось принятия закона о реформе, ограничивающего власть чеболов: им больше не разрешалось использовать перекрестную гарантию долгов в рамках своей группы, перекрестные инвестиций компаний, входящих в состав одного чебола, были ограничены, число дочерних компаний у чеболов сократилось, от крупных компаний потребовали включение в совет внешних директоров, были усилены требования по раскрытию финансовой информации, контроль чеболов над небанковским финансовым сектором был ограничен, были предприняты усилия по снижению уровня задолженности47.
Хотя реформы не решили всех проблем, возникающих из-за концентрации экономической мощи, их действия в целом привели к устойчивому восстановлению экономики. После высоких темпов роста в 1999 и 2000 годах в начале 2000-х ежегодный рост экономики Кореи составлял 4—5 процентов — вполне приличный показатель для такой развитой страны, как Корея, хотя и более низкий, чем в период до 1997 года. В настоящее время в Корее ведутся активные дебаты о том, были ли корпоративные и политические реформы, совершенные после кризиса, достаточными; на экономическом ландшафте страны по-прежнему доминируют крупнейшие чеболы, в том числе Sumsung, LG, SK и Hyundai. Но в любом случае реформы были шагом в правильном направлении, потому что они были направлены на решение ключевой проблемы, которая привела к кризису, — сконцентрированной экономической власти элиты, способной влиять на политическую систему.
Надо отметить и то, что прекращение цикла надувания пузырей, подпитываемых заимствованиями, и обуздание кризисов требуют не только пакета спасательных мер, выдаваемого МВФ, и наличия в составе правительства нового министра финансов с докторской степенью, полученной в одном из американских университетов'*8. Так как кризисы на формирующихся рынках являются результатом политических условий, для достижения устойчивого роста нужно прекратить близкие отношения между экономическими и политическими элитами, из-за которых искажается конкурентная среда и происходит нерациональное использование капитала. Поэтому одной из центральных задач у всех стран с развивающейся рыночной экономикой является успешное прохождение такого переходного периода.
НИКАКИХ ПОВОДОВ ДЛЯ БЕСПОКОЙСТВА
Мало кто, если таковые вообще были, думал, что прошедшие кризисы чему-нибудь научили Соединенные Штаты, самую богатую мировую экономику и флагман демократии. Различия между Индонезией и Кореей, с одной стороны, и США, с другой, очевидны: уровень доходов, финансовая система, послужной список достижений в политической области и так далее. Мы выступаем категорически против идеи, что богатый, пользующийся привилегиями олигарх может использовать свои тесные отношения с государственными чиновниками и лидерами страны для собственного обогащения в хорошие времена и своей защиты государством в плохие. Наша экономическая система основана на понятии справедливой конкуренции на рынке, свободной от влияния властей.
В нашем обществе вряд ли можно отыскать более важную для людей идею, чем та, что все американцы имеют равные возможности для зарабатывания денег или участия в деятельности органов власти. А в речах американских политиков вы вряд ли отыщете более важное словосочетание, чем «средний класс».
Кризисы 1997—1998 годов, случившиеся на развивающихся рынках, все-таки затронули и Соединенные Штаты. В 1998 году самым известным и уважаемым хедж-фондом в мире был, возможно, Long-Term Capital Management (LTCM), основанный всего за четыре года до этого в Гринвиче, штат Коннектикут. Его учредителями были, помимо остальных, легендарный трейдер, два лауреата Нобелевской премии по экономике и бывший заместитель председателя Федеральной резервной системы49. Когда разразился кризис, капитал LTCM (средства, внесенные инвесторами) составлял около 4 миллиарда долларов, который он использовал для получения заемных денег в размере более чем 130 миллиардов долларов’0. Эти деньги использовались не для совершения операций с обычными акциями или облигациями, а для сложных арбитражных сделок (ставок на то, что разница между ценами двух аналогичных активов станет равна нулю) и так называемых направленных сделок (например, ставки на то, что волатильность на конкретном рынке уменьшится).
В то же время базовые модели LTCM строились на основе данных, собранных в обычных рыночных условиях. Когда финансовый кризис стал распространяться и разные рынки стали пробуксовывать, фонд начал терять деньги на многих своих основных сделках, в результате чего его капитал сократился и стал меньше 1 миллиарда долларов. Но реальная проблема заключалась в том, что, когда LTCM оказался на грани неплатежеспособности, банки и хедж-фонды, одолжившие ему деньги (либо непосредственно, либо через сделки с деривативами), оказались в рискованной ситуации: они могли потерять миллиарды долларов собственных средств. Опасаясь огромных убытков, которые могла понести финансовая система в целом в случае краха LTCM, Федеральный резервный банк Нью-Йорка собрал представителей крупнейших нью-йоркских банков и надавил на них, чтобы они совместно нашли решение возникшей серьезной проблемы. В сентябре 1998 года эти банки выделили сумму в размере 3,6 миллиарда долларов в обмен на 90 процентов доли фонда, что привело к тому, что его прежние партнеры практически перестали играть в нем заметную роль. Получив эти деньги, ЦГСМ смог переждать финансовый шторм, не неся никаких побочных убытков.
Опыт ЦГСМ подтвердил, что в новом, глобализованном мире зараза, возникшая на далеких развивающихся рынках, может распространиться и на Соединенные Штаты. Однако этот опыт также показал, что при помощи эффективного вмешательства и разумного макроэкономического управления можно ограничить любой ущерб и сделать это не прибегая к деньгам налогоплательщиков или замедлению темпов роста реального сектора экономики. А так как бум 1990-х годов продолжался и фондовый рынок устойчиво шел вверх, об ЬТСМ вскоре стали забывать.
Конечно, американские политики усвоили ряд важных уроков из кризисов, поразивших страны с формирующимся рынком, о чем свидетельствует лекция министра финансов Ларри Саммерса, с которой он выступил в 2000 году на конференции Американской экономической ассоциации51. Финансовые кризисы, по его словам, были результатом фундаментальных политических слабостей: «Массовые изъятия денег из банков или аналогичные действия в международных масштабах происходят не из-за того, что на солнце появились пятна: их вероятность определяется масштабами фундаментальных слабостей». Поэтому надо изучить, насколько устойчивой является финансовая система, а не просто подсчитать, какой является общая сумма долга. «Когда банки обладают необходимыми капиталами, когда их деятельность хорошо регулируется, когда корпоративное управление является эффективным, когда действуют кодексы о банкротстве, когда имеются надежные способы обеспечения заключенных контрактов, когда созданы и функционируют другие элементы сильной финансовой системы, то при наличии этих составляющих положение дел в стране останется устойчивым даже при значительной сумме задолженности. Если же этого ничего нет, даже очень небольшие суммы долга могут породить проблемы». Компаниям не следует ожидать, что в период кризиса государство окажет им поддержку. «Несомненно, здоровую финансовую систему нельзя построить на ожиданиях спасения». Во время кризиса крайне важно оперативно принимать меры по очистке проблемных банков. « Для поддержания финансовой стабильности необходимо оперативно принимать нужные меры, быстро перебрасывать ресурсы для поддержки здоровых учреждений и вмешиваться в деятельность нездоровых организаций». Самым лучшим советом, предложенным Саммерсом на этой лекции, было упоминание принципа, который обычно приписывают президенту Мексики Эрнесто Седильо, который он сформулировал во время кризиса, случившегося в начале этого десятилетия: «Рынки реагируют предельно остро, поэтому и политики должны также реагировать на происходящее предельно остро».
Все сказанное было вполне обоснованными выводами. Если обобщить сказанное, оно означало, что страны с формирующимся рынком должны стать более похожими на Соединенные Штаты, то есть у них должны появиться такие же как у нас сильные правовые институты, прозрачный бухгалтерский учет, хорошо продуманная система регулирования банковской деятельности и независимая политическая система или, если выразиться более точно, они должны стать более похожими на тот образ нашей страны, в который мы сами верим.
Сама мысль о том, что крупный финансовый кризис, вроде того, который обрушился на страны с развивающимися рынками в 1990-х годах, может произойти и в Соединенных Штатах, казалась совершенно невероятной. Двух важнейших составляющих — тесных отношений между экономическими и политическими элитами и зависимости страны от колеблющихся потоков краткосрочного иностранного капитала, — казалось, в США не было и в помине52. Несмотря на увеличение долга в связи с ростом торговых дисбалансов, Саммерс со своими аргументами исходил из того, что благодаря наличию у нас лучшей финансовой системы даже высокий уровень задолженности является приемлемым. Что еще более важно, выводы политэкономии, науки, изучающей взаимодействия между политическими и экономическими системами, относились лишь к развивающимся государствам и странам с формирующимся рынком. В тех же странах, которые уже стали развитыми, вроде Соединенных Штатов, экономические вопросы можно изучать без их привязки к политике. В этом случае при рассмотрении экономической и финансовой политики интерес представляли только технократические вопросы, решение которых Саммерс сравнил с регулированием воздушного движения.
«Реактивный самолет сделал воздушное путешествие более комфортным, более эффективным и более безопасным, хотя несчастные случаи, которые порой происходят, привлекают больше внимания и после появления таких самолетов случаются чаще, чем в те времена, когда их не было.То же самое можно сказать и про современные глобальные финансовые рынки. Они обладают огромным потенциалом обеспечения выгод, хотя при возникновении на них крахов шуму возникает гораздо больше. Поскольку правильной мерой государственного подхода к эксплуатации реактивных самолетов было удлинение взлетно-посадочных полос, более строгий контроль за их полетами и более совершенная подготовка пилотов, а не отказ от таких быстрых поездок, то и в случае с финансовыми инновациями правильной мерой государственного подхода будут шаги, направленные на реализацию заложенных в них выгод при одновременном обеспечении их безопасного использования, а не удушение этих новшеств».
Но в сентябре-октябре 2008 года, когда рухнул банк Lehman Brothers и в экономике США началась паника, деньги стали утекать из частной финансовой системы так быстро, что ситуация стала напоминать классический кризис в странах с развивающимся рынком*. Сейчас, при рассмотрении происходившего в ретроспективе, ясно, что динамичный рост цен на жилье в 2000-х годах был пузырем, подпитываемым чрезмерным оптимизмом и избыточно высоким долгом, то есть все было так же, как на любом развивающемся рынке. Диагноз, приведенный в 1997 году в письме о намерениях Южной Кореи, как складывается впечатление, вполне можно было бы применить и для Америки 2008 года (заменив в нем термин «семейный» на «корпоративный»): «Финансовые учреждения плохо оценивают риски и готовы финансировать чрезмерно много инвестиционных планов корпоративного сектора, результатом чего становится увеличение кредитного плеча. Одновременно резкое падение цен акций снизило чистую стоимость собственного капитала банков и привело к дальнейшему сокращению чистой стоимости их активов»53. А когда федеральное правительство начало спасать крупные банки, председателями советов директоров которых являются ультрабогатые люди, и при этом оставило на произвол судьбы десятки мелких банков, оказавшихся в критическом положении, стало казаться, что наше правительство занялось спасением нашей собственной уникальной американской олигархии.
В аналогичной ситуации в 1990-е годы, когда в нее попали страны с развивающимся рынком, Соединенные Штаты призывали их в первую очередь заняться основными экономическими и политическими факторами, действие которых приводит в конце концов к разрушительным кризисам. Этот совет часто воспринимался как высокомерный (особенно когда Соединенные Штаты при этом настойчиво рекомендовали пострадавшим от кризиса странам стать более открытыми, чтобы на их рынки пришли американские банки), но основная логика была здравой: если нынешняя экономическая элита завела страну в глубокий кризис, то настало время для перемен. Такой кризис предоставляет уникальную, но сохраняющуюся недолго возможность для осуществления изменений.
*Была одна существенная разница, заключавшаяся в том, что страну деньги не покидали, вместо этого страна оставила частный сектор на милость безопасных казначейских обязательств США. Но для частного сектора финансовой системы эффект был тем же самым.
Как и в Корее десятилетием ранее, в разгар кризиса в Соединенных Штатах к власти пришел новый президент. И так же как Ким Дэ Чжун в Корее, Барак Обама вел избирательную кампанию как кандидат изменений. Но вместо того чтобы и самим следовать тем советам, которые они так легко и покровительственно давали другим странам, власти Соединенных Штатов стали оказывать щедрую финансовую поддержку своей экономической элите, оставив всех капитанов финансового сектора на своих местах.
Что же произошло?
3
ВОЗВЫШЕНИЕ УОЛЛ-СТРИТ:
1980 —
В нынешнем кризисе правительство не занимается решением возникшей у нас проблемы, потому что оно само является этой проблемой.
Рональд Рейган, инаугурационная речь,
20 января 1981года1
9 декабря 1985 года журнал Business Week на своей обложке поместил фотографию Джона Гутфройнда, генерального директора компании Salomon Brothers и короля Уолл-стрит. «Хотя самым известным домом на Уолл-стрит остается Merrill Lynch, лучшим по управлению признается Goldman Sachs, а самым страшным для своих конкурентов является фирма Salomon Bros, — написал Энтони Бьянко. — Это прототип самого современного инвестиционного банка, хотя Гутфройнд и не самый доброжелательный король Уолл-стрит»2.
Salomon был воплощением новой породы инвестиционных банков Уолл-стрит. Сердцевиной его деятельности были лихие и рискованные операции с облигациями, которыми с блеском занимались кванты, как их звали, — аналитики рынков, использующие математический анализ для предсказания цен, их пригласили из научно-исследовательских учреждений. Им помогали «финансовые инженеры», занимавшиеся разработкой новых продуктов. Стратегия банка строилась на следующем принципе: он был готов брать большие риски на себя, а не просто брать плату за предоставление консультативных услуг или выполнение сделок для клиентов. Как выразился по этому поводу Бьянко: «Salomon отличает от других масштаб деятельности на рынках, отражающий его готовность идти на риск, которой нет равных у других финансовых посредников». Появившиеся через четыре года мемуары Майкла Льюиса «Покер лжецов» (Liar’s Poker), в которых автор рассказывает о своем опыте работы в Salomon Brothers, еще больше укрепили статус этого банка как парадигматического для 1980-х годов, десятилетия, о котором Оливер Стоун снял фильм «Уолл-стрит» (Wall Street) со ставшей знаменитой речью его главного героя, Гордона Гекко, заявившего, что «жадность — это хорошо».
Сейчас, в ретроспективе, Salomon кажется таким... небольшим. В те времена когда Business Week писал о нем, его активы составляли 68 миллиардов долларов, а акционерный капитал — 2,8 миллиарда долларов. За весь 1985 год банк рассчитывал получить операционную прибыль в размере 1,1 миллиарда долларов. В следующем году сам Гутфройнд заработал 3,2 миллиона долларов3. В то время эти цифры казались заоблачными. Сегодня? Не такими уж и большими.
Если финансовый кризис 2007—2009 годов создал бы своего короля Уолл-стрит, им, вероятно, стал бы Джейми Даймон, главный исполнительный директор JPMorgan Chase и «последний оставшийся в живых» (Last Man Standing), если судить по недавно вышедшей книге с таким названием4. (Другим претендентом на это звание является Ллойд Бланкфейн из Goldman Sachs.) По сравнению с другими мегабанками JPMorgan в меньшей степени пострадал от сделок с «токсичными» ценными бумагами и вышел из кредитного кризиса даже более сильным. Кроме того, он воспользовался проблемами других банков и под шумок « прихватил» Bear Stearns и Washington Mutual, благодаря чему стал еще более сильным в сферах инвестиционных банковских услуг и розничных банковских операций. К тому же JPMorgan воспользовался ослаблением конкурентов, чтобы захватить доли рынка по всем направлениям, благодаря чему его доходы от инвестиционной банковской деятельности за первое полугодие 2009 года позволи ли ему стать лидером на этом рынке5. На ежегодной встрече, проводившейся компанией в мае 2009 года, Даймон мог обоснованно заявить: «Может быть, этот год был для нас лучшим за все время»6. Кроме того, статус JPMorgan как давнего донора демократов с сильными политическими связями, а также необходимость администрации Обамы с кем-то активно сотрудничать на Уолл-стрит, позволили ему увеличить влияние в Вашингтоне. Даймон, писала в июле 2009 года New York Times, «стал любимым банкиром президента Обамы и объектом зависти его соперников с Уолл-стрит»7.
В то время активы JPMorgan Chase стоили более 2 триллионов долларов8, не считая тех, которые не были указаны в его балансовом отчете, в том числе связанные с рисками участия в дериватив- ных сделках; капитал, показанный в балансовом отчете, был равен 155 миллиардам долларов, а операционная прибыль только за второй квартал составила 4,1 миллиарда долларов. Для сравнения, у Salomon Brothers за 1985 год, даже если их пересчитать в долларах 2009 года и учесть инфляцию, активы равнялись 122 миллиардам долларов, капитал — 5 миллиардам долларов, операционная прибыль — 2 миллиардам долларов за весь год9. (Более корректно сравнивать с Salomon Goldman Sachs, так как он является чисто инвестиционным банком; во втором квартале 2009 года его основные показатели были следующими: активы — 890 миллиардов долларов, капитал — 63 миллиарда долларов, операционная прибыль — 5 миллиардов долларов10.)
Хотя Даймон добровольно отказался от получения денежного бонуса за 2008 год, общая сумма его вознаграждения, в том числе в виде акций, все равно была впечатляющей — 19,7 миллиона долларов, более чем в три раза выше, чем у Гутфройнда, который тогда получил, если учесть инфляцию за прошедшие годы, около 5,8 миллиона долларов1’. Надо учесть и то, что 2008 год был плохим для главных исполнительных директоров Уолл-стрит; в 2007 году Даймон заработал 34 миллиона долларов, Бланкфейн — 54 миллиона долларов, Джон Тейн из Merrill Lynch — 84 миллиона долларов, а Джон Мэк из Morgan Stanley — 41 миллион долларов12.
За последние четверть зека в стране многое изменилось. Одним из факторов, способствовавших этим переменам, была волна слияний, в результате которой финансовых учреждений становилось все меньше и меньше, но сами они были все крупнее и крупнее. Так, JPMorgan Chase является продуктом слияния Chemical Bank, Manufacturers Hanover, Chase Manhattan, JP Morgan, Bank One и First Chicago (и все это произошло после 1991 года), появившимся на свет еще до дешево осуществленных поглощений Bear Stearns и Washington Mutual, которые произошли в 2008 году. (Сам Salomon был поглощен Travelers, которая затем объединилась с Citicorp, после чего возникла Citigroup.)
Кроме того, финансовый сектор в целом становится все более масштабным. Когда Джон Гутфройнд в 1978 году стал генеральным директором Salomon, активы всех коммерческих банков в совокупности стоили 1,2 триллиона долларов, что было эквивалентно 53 процентам ВВП США. К концу 2007 года стоимость активов коммерческого банковского сектора выросла до 11,8 триллиона долларов, или 84 процента ВВП США. Но это еще далеко не все. Стоимость ценных бумаг у брокеров-дилеров (инвестиционных банков), в том числе Salomon, выросла с 33 миллиардов долларов в активах, или 1,4 процента ВВП, до 3,1 триллиона долларов, или 22 процента ВВП. Обеспеченные активами ценные бумаги, такие как облигации, обеспеченные долговыми обязательствами (collateralized debt obligation, CDO), которых в 1978 году практически не существовало, в 2007 году стоили еще 4,5 триллиона долларов, или 32 процента ВВП*. В целом задолженность финансового сектора выросла с 2,9 триллиона долларов, или 125 процентов ВВП*, в 1978 году до более 36 триллионов долларов, или 259 процентов ВВП, в 2007 году13.
Частично этот рост был обусловлен увеличением заимствований в нефинансовом секторе — в реальной экономике.
*Чтобы выпустить обеспеченные активами ценные бумаги, новое юридическое лицо покупает и сохраняет некоторые активы (например, ипотечные залоги), а затем выпускает новые облигации, обеспеченные такими активами. Поэтому активы, выступающие обеспечением для таких ценных бумаг, являются дополнительными к тем активам, которые отражены в балансовых отчетах коммерческих и инвестиционных банков.
Однако расширение финансового сектора значительно опережает повышение активности домохозяйств и нефинансовых компаний. Фактически значительная часть роста финансового сектора была достигнута увеличением «монетизации» экономики — превращения одного доллара, кредитованного реальному сектору экономики, в несколько долларов финансовых сделок. В 1978 году финансовый сектор занял на кредитных рынках 13 долларов за каждые 100 долларов, занятых в реальном секторе экономики; к 2007 году этот показатель вырос до 51 доллара1Другими словами, при прежней сумме заимствований частными лицами и нефинансовыми компаниями объем заимствований финансовыми учреждениями вырос в четыре раза.
Но даже эти цифры не включают данные по деривативным позициям, которые финансовые учреждения создали в те годы, так как деривативы, сделки с которыми определяются стоимостью других активов, таких как акции или валюты, обычно в балансовых отчетах банков не отражаются. В масштабах всего мира объем внебиржевых сделок с деривативами, которых в 1978 году по существу не было, к концу 2008 года вырос до более 33 триллионов долларов в рыночной стоимости — суммы, вдвое превышающей ВВП США15.
Большую часть этих деривативов держали у себя американские финансовые институты, являющиеся одними их лидеров мирового бизнеса. Независимо от того, как вы их будете измерять, масштабы деятельности и сила экономического влияния финансового сектора Америки за последние тридцать лет безмерно возросли; Salomon Brothers с его показателями 1985 года в наши дни был бы самым обычным банком.
По мере того как финансовый сектор накапливал все больше и больше активов, росла и его доля в национальной экономике. За период с 1978 по 2007 год она возросла с 3,5 до 5,9 процента экономики (если измерять его вкладом в ВВП)16. А его доля, если ее измерять размером корпоративных прибылей, за эти годы увеличивалась, как показано на рисунке 3.1, еще быстрее. С 1930-х годов до приблизительно 1980 года прибыль финансового сектора росла примерно с той же скоростью, как и прибыль в нефинансовом секторе. Но с 1980 по 2005 год прибыль финансового сектора возросла, если сделать поправку на инфляцию, на 800 процентов, в то время как прибыль нефинансового сектора выросла лишь на 250 процентов. На пике финансового кризиса прибыль финансового сектора сократилась, но быстро снова стала расти; в третьем квартале 2009 года прибыль финансового сектора в шесть раз превышала аналогичный показатель 1980 года, в то время как при быль нефинансового сектора была всего лишь почти вдвое выше, чем в 1980 году17.
Рис. 3.1. Реальная корпоративная прибыль: сравнение показателей у финансового и нефинансового секторов
Источник: Bureau of Economic Analysis, National Income and Product Accounts, Tables 1.1.4, 6.16; расчеты сделаны авторами. В показатели финансового сектора не вошли данные банков Федеральной резервной системы. До 2007 года данные приведены за год, за период с первого квартала 2008 года по третий квартал 2009 года - за квартал.
Неудивительно, что зарплаты и бонусы банкиров также динамично шли вверх. В 1978 году средний размер вознаграждения работающему в банковском секторе составил 13 163 доллара (в долларах 1978 года), по существу такой же, как в частном секторе в целом, где эти выплаты в среднем равнялись 13 142 долларам. С 1955 по 1982 год размер вознаграждения банкира в среднем колебался от 100 до 110 процентов средней оплаты в частном секторе. Ричард Фишер, председатель совета директоров Morgan Stanley в 1990-х годах, рассказал, что, когда он закончил Harvard Business School в начале 1960-х годов, «размер предлагаемой нам, выпускникам, оплаты в инвестиционной банковской деятельности был одним из самых низких. Я начал работать в Morgan Stanley за 5800 долларов в год. Это было самое низкое предложение из всех, которые я получил... Я уверен, что мои сокурсники, которые пошли работать в Procter & Gamble, начали с 9000 долларов в год»18. Но затем банковский сектор наверстал упущенное: к 2007 году служащий этого сектора зарабатывал в среднем в два раза больше, чем работник частного сектора19.
Эта тенденция была обусловлена колоссальным ростом доходов, получаемых людьми, которые относились к верхней части кривой распределения доходов. В уже упоминавшейся книге «Покер лжецов» 800 тысяч долларов считались большим бонусом для опытного трейдера20. В 1990 году Salomon Brothers заплатила своим лучшим трейдерам денежные бонусы шокировавшего тогда размера — более 10 миллионов долларов21. В 2009 году стало известно, что один из топ-менеджеров Citigroup, глава группы сделок с сырьевыми товарами, корни которой уходят в Salomon, получил бонусы в размере 100 миллионов долларов22. Но реальные деньги были в хедж-фондах; в 2007 году пять менеджеров таких фондов заработали для себя не менее 1 миллиарда долларов. На первом месте здесь был Джон Полсон, который получил 3,7 миллиарда долларов на успешных ставках на рынке жилья и ипотечных ценных бумагах, выпускавшихся на основе этих активов23.
За последние три десятилетия финансовый сектор окреп по всем показателям, к которым только можно прибегнуть: он стал намного более крупным, намного более прибыльным и намного более богатым. И самое главное, он стал более мощным.
СКУЧНОЕ БАНКОВСКОЕ ДЕЛО
Такого развития событий случайный наблюдатель происходящего в 1970-х годах, когда доля финансового сектора составляла чуть более 3 процентов ВВП США, а оплата у его работников была не выше, чем в частном секторе в целом, конечно, не ожидал. За весь послевоенный период сфера финансовой деятельности, как правило, была именно такой, какой ее задумывали разработчики правил банковского регулирования после Великой депрессии — безопасной и скучной. Как уже говорилось в главе 1, нормативно-правовая база, созданная в 1930-е годы, предписывала строгое разделение банков на коммерческие и инвестиционные. Коммерческим банкам были предоставлены явные государственные гарантии в виде федерального страхования депозитов, за что они заплатили — федеральное регулирование их деятельности стало более жестким. Действующие в рамках правил, ограничивающих их бизнес, и занимающиеся (в тех штатах, где получали на это разрешение) своей деятельностью на основе тех процентных ставок, которые они могли платить (установленные правила также защищали их от конкуренции), коммерческие банкиры стали стереотипом консервативного профессионала, действующего в условиях, где уровень риска был низким.
Инвестиционные банковские услуги, хотя и более рискованные, были далеки от событий, происходивших на торговых площадках в книге «Покер лжецов», на которых для трейдеров было самым обычным делом рисковать сотнями миллионов долларов и поглощать гуакамоле (пюре из авокадо и томатов со специями) из пятигаллоных (американский галлон = 3,78 л) упаковок24. Как и банки, занимавшиеся коммерческой деятельностью, инвестиционные банки воспользовались преимуществами картельного варианта. Например, размеры комиссий по биржевым сделкам устанавливаются (с 1792 года Нью-Йоркской фондовой биржей), благодаря чему на этом рынке нет ценовой конкуренции. Фирмы, занимающиеся ценными бумагами, большую часть своих доходов зарабатывали на традиционном бизнесе — андеррайтинге, то есть гарантированном размещении акций и облигаций (они искали покупателей для новых ценных бумаг, выпущенных корпорациями), предоставлении брокерских услуг для корпоративных клиентов и богатых частных лиц, а также консультировании компаний по слияниям и поглощениям. Эти виды бизнеса были построены вокруг долгосрочных отношений с клиентами, где повышенное значение имеет репутация. Ведущие банки, такие как Morgan Stanley, очень внимательно подходили к формированию собственного имиджа, стараясь, чтобы у клиентов создавалось мнение, что у них на первом месте не получение прибыли, а желание принести пользу тем, кому они предоставляют свои услуги. Вот что сказал в 2009 году Николас Брейди, министр финансов в администрации Джорджа Буша-старшего и в прошлом инвестиционный банкир: «Когда в 1954 году я пришел на Уолл-стрит, то стал работать в профессиональной сфере, члены которой финансировали создание промышленного потенциала нашей страны и ее инфраструктуры»25.
В то время финансовые потребности нефинансовых корпораций были относительно простыми, по крайней мере по сравнению со множеством продуктов и услуг, доступных сегодня: они получали краткосрочные ссуды, беря займы в банках, «длинные» деньги им обеспечивал выпуск облигаций, а капитал они получали через размещение акций. Кредиты потом продлевались у коммерческих банков; акции и облигации через инвестиционные банки размещались среди инвесторов, которым доставалась небольшая часть доходов. Так как инвестиционные банки непосредственно кредиты не выдавали, а держали у себя большие доли корпоративного долга или капитала или совершали за свой счет сделки с большими объемами ценных бумаг, особой необходимости в крупных инвестиционных банках не было; за период с 1946 по 1981 год общий объем финансовых активов всех брокеров и дилеров, совершающих сделки с ценными бумагами, оставался ниже 2 процентов ВВП США26.
«Скучный характер банковского дела» нашел свое отражение в природе работы, выполняемой в финансовом секторе, которая в настоящее время вряд ли была узнана людьми, привыкшими совсем к другим численным масштабам и постоянно предлагаемым инновациям, и которая показалась бы во многом незнакомой. Томас Филиппон и Ариелл Решеф проанализировали сложность задач, решаемых сотрудниками из сферы финансовых услуг в течение последнего столетия (рис. 3.2), и установили, что меньше всего потребности в математических навыках и умении принимать сложные решения были востребованы в период с 1940 по 1970 год; и до этого, и затем спрос на эти профессиональные качества был гораздо более высоким. И наоборот, в тот 30-летний период чаще требовались физические качества, вроде беглости пальцев и умения решать рутинные административные задачи; они были более значимы в эти годы, чем в более ранние или поздние периоды27.
Рис. 3.2. Относительная сложность работы в финансовом секторе
Источник: Thomas Philippon and Ariell Reshef. Wages and Human Capital in the U.S. Financial Industry: 1909-2006, Figure 3.
Все сказанное вовсе не означает, что после Великой депрессии банкиры почему-то стали неконкурентоспособными и потеряли желание зарабатывать деньги. Такого, конечно, не было. В частности, с их стороны предпринималось много попыток обойти существующие регулирующие правила банковской деятельности. Большие банковские холдинговые компании обходили установленные ограничения на совершение межрегиональных банковских операций, покупая дочерние банки в нескольких штатах; для обслуживания домохозяйств частных лиц создавались сберегательные банки и ссудо-сберегательные ассоциации, конкурирующие друг с другом в привлечении депозитов и поэтому предлагающие процентные ставки выше тех, которые могли заплатить коммерческие банки. Но в течение этого периода федеральное правительство принимало активные меры, чтобы отыскать и закрыть лазейки, имевшиеся в нормативно-правовой базе, и поддерживать в рабочем состоянии основную схему, созданную в 1930-е годы. Принятие в 1956 году закона «О банковских холдинговых компаниях» (Bank Holding Company Act) позволило повысить глубину и масштабы регулирования деятельности банковских холдинговых компаний и ограничило их возможности по покупке банков во многих штатах. В 1966 году конгресс предоставил Федеральной резервной системе полномочия по регулированию ставок по депозитам, выплачиваемым сберегательными организациями. Конгресс даже расширил нормативно-правовую базу, чтобы включить в нее жесткие меры по защите прав потребителей, для чего были приняты законы «О достоверности информации при кредитовании» (Truth in Lending Act) от 1968 года и «О точной отчетности по кредитам» (Fair Credit Reporting Act) от 1970 года. Органы власти пытались добиться не только того, чтобы банки были надежными и здоровыми учреждениями, но и пытались на практике удостовериться, что банки не прибегают к злоупотреблениям при обслуживании своих клиентов28.
На протяжении большей части этого периода американская экономика процветала. С 1947 по 1973 год реальный ВВП (с поправкой на инфляцию) увеличивался в среднем на 4,0 процента в год29, а американские корпорации росли, процветали и распространяли свои операции по всему миру. Это был период крупных технологических инноваций в нескольких капиталоемких отраслях, годы, когда средний класс покупал автомобили и бытовую технику, правительство тратило много средств на все более сложную продукцию оборонной промышленности, когда начались революции в области компьютерных технологий — создание универсальных вычислительных машин и мини-ЭВМ. Эта эпоха также породила и такой феномен современной индустрии, как венчурный капитал, который сыграл решающую роль в финансировании технологических инноваций. Успехи послевоенной экономики объясняются множеством причин, однако ясно, что «скучное банковское дело» не ограничивалось только финансированием инноваций и развития, но и способствовало появлению фазы стремительного роста объемов производства и процветания.
ИЗМЕНЕНИЕ БАНКОВСКОГО ДЕЛА
Начиная с 1970-х годов и особенно ускоренными темпами в 1980-е годы сфера финансовых услуг стала вырываться на свободу — избавляться от ограничений на сделки, установленных в эпоху Великой депрессии. Хотя были руководители банков, хотевшие добиться полного дерегулирования, какого-то общего согласованного плана по снятию с финансового сектора регулирующих ограничений не было. Вместо этого, как и во многих других исторических явлениях, это развитие происходило под воздействием ряда факторов, прежде всего экзогенных, то есть внешних по отношению к отрасли, событий, таких как высокий уровень инфляции в 1970-х годах, появление научной теории финансирования, а также все более широко проявляющей себя тенденции дерегулирования, начавшейся в период президентства Джимми Картера, но ставшей мощным течением, своего рода крестовым походом, который возглавил президент Рональд Рейган. Его конечным результатом стала несбалансированная финансовая система, которая все еще получает поддержку со стороны федерального правительства (разве президент позволит рухнуть финансовой системе, за деятельностью которой он так пристально следит?), хотя действует без надзора регулирующих органов, необходимого для недопущения чрезмерных рисков.
Как и многие другие основные тенденции, эта также при ее возникновении не была полностью понятна участникам. На протяжении всей американской истории изменения регулирующих правил и положений были в первую очередь связаны с разрешением споров между разными сегментами бизнес-сообщества, а не с радикальными преобразованиями в социальной сфере. Не избежало этой судьбы и дерегулирование финансовой деятельности.
Одним из первых запретов в длинном ряду, которые потом были сняты, оказались фиксированные комиссионные по биржевым сделкам. Вот что вспоминал Дэвид Комански, впоследствии главный исполнительный директор Merrill Lynch: «Не было ни дисконтирования, ни переговоров. Фиксированные цены означали фиксированность для всех; мы не могли предоставить вам скидку, даже если бы мы этого хотели. Это было самое важное условие в мире»30. Большинство брокерских фирм с Уолл-стрит были счастливы, так как благодаря картельной форме могли получать прибыль. Но далеко не все относились к происходящему подобным образом. Крупные институциональные инвесторы (вроде паевых инвестиционных фондов и пенсионных фондов, значимость которых постоянно росла, так как все больше и больше богатых американцев накапливали в них свои сбережения, а крупные корпорации создавали пенсионные планы для своих сотрудников) при размещении своих крупных заказов хотели получать более низкие цены. Дональд Риган, главный исполнительный директор Merrill Lynch в начале 1970-х годов, также хотел покончить с фиксированным размером комиссий. Merrill как крупнейший брокер на Уоллстрит выиграл бы больше всего от конкуренции, и у Ригана уже сформировалось видение своей компании как крупной фирмы, предоставляющей клиентам самые разные финансовые услуги5'. Прекращение фиксированных комиссий также поддерживал и Уильям Саломон, в те годы глава Salomon Brothers32.
Когда в начале 1970-х годов Комиссии по ценным бумагам и биржам поручили разобраться с возникшими спорами в этой области, она приняла решение — ликвидировала фиксированные комиссии на Нью-Йоркской фондовой бирже (NYSE)33. NYSE стала выполнять это распоряжение с 1 мая 1975 года, и эффект от этого распространился по всей отрасли ценных бумаг. Конкуренция на основе размера брокерской комиссии означала, что институциональные инвесторы при осуществлении крупных сделок могли предлагать другой стороне более низкую оплату, что вело к увеличению объема их торгов. После удобного получения прибыли в картельном варианте, работавшем на протяжении десятилетий, брокеры, занимающиеся сделками с ценными бумагами, теперь вышли на гораздо более широкий рынок, где действовать им пришлось в гораздо более конкурентных условиях. Одним из источников этой конкуренции были такие брокеры, как Чарльз Шваб, которые сделали ставку на предоставление услуг со скидкой физическим лицам. Из-за этого небольшие партнерства, действовавшие на Уолл-стрит на протяжении десятилетий, начали исчезать, а на их место пришли более крупные, с большим капиталом фирмы, которые стали заниматься видами бизнеса, обеспечивающими более высокую маржу прибыли, а также искали новые источники прибыли34.
Мир традиционных коммерческих и сберегательных банков также претерпевал изменения, вызвавшие далеко идущие последствия. Одним из значимых факторов 1970-х годов была высокая инфляция. Высокая инфляция означает более высокие процентные ставки, так как никто не будет одалживать деньги под 3 процента, если инфляция составляет 6 процентов. Поскольку проценты, начисляемые по традиционным сберегательным счетам были ограничены правилом Q, о котором уже упоминалось выше, деньги с этих счетов стали уходить на покупку высокодоходных казначейских векселей и других видов краткосрочных долговых обязательств, выпускаемых корпорациями и органами власти*. Активы фондов денежного рынка**, появившихся в 1971 году, возросли всего с 3 миллиардов долларов в 1976 году до 230 миллиардов долларов к 1982 году35. В то время когда банки теряли легкий источник дешевых средств, повышение процентных ставок означало, что они теряют деньги и на ипотечных закладных, сделки по которым в основном предусматривали платежи по фиксированным ставкам. По многим ипотечным кредитам, взятым в начале 1970-х годов36, заемщики по-прежнему платили всего 7 процентов, хотя в конце того десятилетия инфляция достигла двузначных цифр, то есть банки даже не получали процентов, достаточных для компенсации инфляции.
* Внесение денег на сберегательный счет эквивалентно кредитованию деньгами вашего банка; покупка краткосрочных коммерческих бумаг является кредитованием деньгами компаний; покупка казначейских зекселей — это кредитование деньгами правительства США. Так как величина процентных ставок, выплачиваемых по вкладам на сберегательные счета, была ограничена, а на процентные ставки при других видах кредитования такие ограничения установлены не были, люди переводили деньги со сберегательных счетов в другие формы кредитования.
** Под фондом денежного рынка понимается взаимный фонд, инвестирующий в такие краткосрочные ликвидные обязательства, как казначейские векселя или коммерческие бумаги. Хотя денежные рынки, как правило, не гарантированы от потери стоимости торгуемых там активов, они пытаются поддерживать цену акций на уровне 1 доллара, чтобы они были больше похожи на организации, работающие со сберегательными или текущими счетами.
(С другой стороны, благодаря обесценивающимся в результате инфляции долгам частные лица оказывались в выигрыше, что помогло целому поколению американцев прийти к выводу, что самыми лучшими вложениями из всех, которые только возможны, являются дома.)
Эти экономические сдвиги в первую очередь повлияли на ссудо-сберегательные ассоциации (savings and loan association, S&L), которые более активно занимались ипотечными закладными, чем коммерческие банки. К тому же в то время именно S&L и Лига сберегательных институтов США (United States League of Savings Institutions), их лоббистская организация, а вовсе не занимающиеся инвестициями банки Уолл-стрит были мощной политической силой, способной влиять на обе ведущие политические партии страны. Хотя каждая из S&L по отдельности была небольшой, в целом они смогли добиться благоприятного отношения к себе населения (чему помогали традиции, характерные для жизни в небольших городках, и соответствующие им ценности). К тому же эти ассоциации были практически в каждом избирательном округе и имели непропорционально большую долю представителей в сенате от сельских регионов. «Когда дело в конгрессе доходило до сберегательных учреждений, фактически властью становилась Лига сберегательных институтов США и многие ее филиалы», — сказал в 1989 году Эдвин Дж. Грей, в прошлом глава Federal Home Loan Bank37.
В ответ на давление S&L конгресс в 1980 году принял закон «О дерегулировании депозитных учреждений и денежно-кредитном контроле» (Depository Institutions Deregulation and Monetary Control Act), который прекращал действие правила Q, что позволило банкам конкурировать за привлечение депозитов, выплачивая за них более высокие процентные ставки. Этот шаг способствовал слому одного из столпов бизнес-модели «скучного банковского дела». Поскольку банки больше не могли рассчитывать на искусственно низкую стоимость денег, им пришлось искать новые источники доходов в новых видах бизнеса. Указанный закон помог им осуществить эти изменения, так как позволили S&L, помимо ипотечных операций, заняться и другими, в том числе рискованными кредитованиями и инвестициями, благодаря чему им стало легче совершать ошибки, которые в конце того десятилетия привели к кризису ссудо-сберегательных ассоциаций. Этот закон также отменял действие любых законов штатов, которые ограничивали размер процентных ставок, устанавливаемых по первой закладной, что означало, что банки могли теперь назначать на этом рынке любые процентные ставки38.
К 1980 году традиционные бизнес-модели как инвестиционной, так и коммерческой банковской деятельности стали себя изживать, что во многом произошло из-за макроэкономических изменений и действия первой волны дерегулирования. Вот что историк Чарльз Гейст писал об Уолл-стрит тех лет: «Эта улица достигла поворотного пункта... Более спокойные дни, бывшие в прошлом, ушли навсегда»39. Какой-то общей, согласованной программы или идеологии, где излагалось бы, какой должна быть отрасль финансовых услуг или какими следует быть ее отношениям с органами власти, не было. Но изменения тем не менее происходили.
Трансформации финансового сектора способствовало и одно движение, которое в те годы возникло в аудиториях ведущих университетов Америки. Корни этого движения уходят в учебный курс научных финансов, где пионерами выступали такие экономисты, как Пол Самуэльсон, Франко Модильяни, Мертон Миллер, Гарри Марковиц, Уильям Шарп, Юджин Фама, Фишер Блэк, Роберт Мертон и Майрон Шоулз, большинство из которых за свои труды полумили Нобелевскую премию. Ученые принесли в эту область слоясную математику и с ее помощью стали заниматься такими проблемами, как определение оптимальной структуры капитала фирмы (соотношение заемного и собственного капитала), ценообразование финансовых активов, а также риски отделения и хеджирования40.
Научные финансы оказали огромное влияние на то, как этот бизнес ведется по всему миру. Например, исследования структуры капитала способствовали значительному увеличению задолженности корпораций41. (Долг реализуется через величину кредитного плеча, выступающего в роли рычага, применение которого приводит к увеличению ожидаемой доходности и риска.) Работы представителей этого направления также расширили рынок консультирования корпораций о стратегиях финансирования, и всегда стремящиеся к получению прибыли инвестиционные банкиры быстро воспользовались этой возможностью. А исследование количественных параметров финансовых рынков помогло банкирам определить новую совокупность способов, позволяющих зарабатывать деньги. Новые методы расчета относительной стоимости финансовых активов позволили заняться торговым арбитражем, при котором трейдеры ищут небольшие расхождения цен, которых в теории не должно существовать, а потом делают ставки на то, что деятельность рынка приведет к исчезновению этих расхождений, что почти неизбежно так всегда и происходит, то есть деньги в этом случае можно сделать почти наверняка. В модели Блэка — Шоулза (разработанной Блэком, Шоулзом и Мертоном) содержалась удобная формула расчета цены финансового дериватива, которая также способствовала революционным преобразованиям, совершенным при помощи таких деривативов.
Таким образом, научные финансы создали важные инструменты, которые привели кпоявлению новыхрынков и огромных новых источников доходов для Уолл-стрит. Но все это имело, возможно, даже более важное значение — была создана новая идеология. Основная концепция движения в 1960-е и 1970-е годы, происходящего на основе результатов научных финансов, стала известна как гипотеза эффективного рынка (Efficient Market Hypothesis): именно потому, что трейдеры ищут неэффективные цены активов, чтобы воспользоваться ими, эти неэффективности сохраняются лишь в течение короткого периода времени, в результате чего цены всегда являются «правильными». Как Юджин Фама указывал в 1970 году, гипотеза эффективного рынка может проявлять себя в слабой, средней и сильной форме. Слабая форма предполагает, что будущие цены нельзя определить на основе прошлых цен; при средней форме считается, что цены быстро корректируются с учетом всей общедоступной информации (имеется в виду, что, когда вы прочитаете какую-то новость в газете, уже слишком поздно, чтобы на этой новости что-то заработать), а сильная форма исходит из того, что ни у кого нет информации, которая может быть использована для прогнозирования будущих цен, и поэтому рыночные цены всегда правы. В то же время Фама утверждал, руководствуясь эмпирическими данными, что правильными являются слабая и средняя формы. Он признавал, что при использовании сильной формы существуют исключения: трейдеры бирж и корпоративные инсайдеры обладают информацией, благодаря которой они могут извлечь выгоду, но он не обнаружил никаких доказательств того, что кто-то еще (например, управляющие взаимными фондами) за счет лучшей информации или более точного анализа может «победить рынок»42.
Несмотря на предостережения Фама, для интеллектуального обоснования финансового дерегулирования была выбрана сильная форма. Если свободный рынок всегда создает принципиально правильные цены активов, то в финансовый сектор можно не вмешиваться — он сам со всем справится. Этот принцип применяется непосредственно и к ценным бумагам, и к деривативам на их основе. Например, если муниципалитет покупает процентный своп инвестиционного банка, он скорее всего совершает хорошую сделку, так как цена, по которой он платит, устанавливается «рынком» (даже если условия этой сделки обговариваются сторонами в частном порядке). Такой же подход применяется более широко к установлению ставок, взимаемых за финансовые услуги; если ставка штрафа за просроченные платежи на кредитной карте составляет 30 процентов, это, должно быть, та истинная цена риска, который эмитент карточки возлагает на этого клиента. Концептуально этот вариант относится даже к вознаграждениям, выплачиваемым в финансовом секторе: если в конце года трейдер приносит домой бонус в размере 5 миллионов долларов, эта сумма скорее всего отражает истинную значимость его труда. (Или, как недавно утверждал главный исполнительный директор Goldman Sachs Ллойд Бланкфейн, оправдывая высокие премии своих банкиров: «Если вы изучите нашу практику вознаграждений, то увидите, что в долгосрочной перспективе, на протяжении всей истории нашей деятельности, существует полная корреляция между величиной выплат и показываемыми результатами»43.)
Сказанное не относится к математическим выводам, сделанным на основе гипотезы эффективного рынка, но они естественным образом с нею связаны. Базовым допущением была идея, что если финансовая операция осуществляется, это хорошо. Это убеждение отражает общий экономический принцип: если считать, что действующие лица являются совершенно рациональными субъектами и обладают полной информацией и что нет никаких экстерналий, то все совершаемые сделки должны быть выгодны для обеих сторон. Но лишь немногие экономисты считали, эти предположения на самом деле соответствуют реальному миру. И в течение следующих нескольких десятилетий десятки ведущих экономистов, таких как Джозеф Стиглиц, Роберт Шиллер и Ларри Саммерс, приступили к подкопам под стены гипотезы эффективного рынка44. Брэд Делонг, Андрей Шлейфер, Саммерс и Роберт Уолдман создали модели, показывающие, что «ажиотажная торговля может привести к большим расхождениям между рыночными ценами и фундаментальными ценностями»45. С этим согласился даже Фишер Блэк (получивший известность благодаря формуле Блэка — Шоулза). В 1985 году на встрече членов Американской финансовой ассоциации (American Finance Association), он заявил, что невозможно показать разницу между шумом и информацией и поэтому, следовательно, невозможно определить, кто из трейдеров является «технарем» (noise trader; к этой категории относят тех, кто считает, что курсы зависят преимущественно от технических факторов. — Прим. перев), а кто — «информаци- онщиком» (information trader; те, кто обладает якобы какой-то дополнительной информацией, недоступной другим или получаемой другими с опозданием. — Прим. перев). Поэтому цены могут на неопределенный период времени довольно далеко уходить от фундаментальных ценностей46.
Гипотеза эффективного рынка создавалась не в вакууме; ее относили к передовым теориям широкого движения в экономике, представители которого выступали за ослабление регулирования и дальнейшую либерализацию рынков. К 1990-м годам также был достигнут консенсус, что развивающиеся страны должны отказаться от ограничений на движение капитала и открыть свои экономики для иностранных денег. Такая политика, предложенная сначала Стэнли Фишером, который в те годы занимал вторую по важности должность в Международном валютном фонде, обосновывалась аргументом, что «свободное движение капитала способствует более эффективному распределению глобальных сбережений и помогает направлению ресурсов туда, где они используются наиболее продуктивным образом, что способствует ускорению экономического роста и повышению благополучия», и что получаемые при этом преимущества перевешивают любые возникающие при этом риски47. Но далеко не все серьезные аналитики соглашались с этим предложением, а некоторые из них относились к нему вообще скептически. Так, Джагдиш Бхагвати в 1998 году утверждал, что торговля долларами это не то же самое, что торговля товарами, и поэтому свободные потоки капитала будут порождать финансовые кризисы, потенциал расходов которых следует обязательно принимать во внимание48. Однако вера в свободное движение капитала, как и вера в эффективные рынки, стала настолько сильной в некоторых кругах, что они отказались от ее эмпирического обоснования49.
Гипотеза эффективного рынка, как и доктрина свободных потоков капитала, предоставляет готовые аргументы любому, кто хотел бы утверждать, что у банков должна быть возможность поступать так, как им нравится, что все финансовые инновации являются хорошими и что свободные финансовые рынки всегда будут приводить к оптимальным социальным результатам. И даже если все это и было бы верно, вполне вероятно, это направление осталось бы одним из многочисленных вариантов, встречающихся в запутанных закоулках академической науки, или воспринималось бы как еще одна эзотерическая доктрина Уолл-стрит. Но этой теории очень повезло: она появилась в нужном месте и в нужное время — именно тогда, когда в американском политическом климате происходил масштабный сдвиг, случающийся лишь раз в поколение.
Решающим, поворотным моментом в американской политической истории стало избрание президентом Рональда Рейгана. Хотя Ричард Никсон уже показал, как можно добиться снова республиканского большинства, воспользовавшись для этого недовольством идеей Великого общества, провозглашенной Линдоном Джонсоном, и культурой 1960-х годов, именно Рейган предложил этому движению необходимую ему политическую идеологию. Хотя начало дерегулирования деятельности авиакомпаний, железных дорог и автоперевозок контролировал Джимми Картер, на том этапе эта тема была более интересна для политически активных личностей, чем для широкого электората. А вот Рейган, частично взяв за основу идеи экономиста Милтона Фридмана, сделал дерегулирование сердцевиной своего идеологического крестового похода50. Как и многие другие успешные лидеры, Рейган сумел объединить в своей коалиции представителей множества самых разных, порой даже конфликтующих друг с другом движений и убеждений. Его центральной идеей, посланием, как он сказал в своей первой инаугурационной речи, было утверждение, что «правительство не занимается решением возникшей у нас проблемы, потому что оно само является этой проблемой»51. По мнению Рейгана, вариант, при котором правительство становится меньшим и более слабым, приведет не только к повышению личной свободы, но и освободит от пут творческие и производительные силы частного сектора.
В этой битве Рейган сражался на многих фронтах. Он сократил налоги в своей неудачной попытке «уморить зверя голодом» — заставить правительство уменьшиться за счет снижения его финансирования. Он сократил средства, выделяемые регулирующим органам, в надежде добиться того, чего он не смог осуществить при помощи конгресса, — сократить в этих агентствах численность персонала. Он поручил заниматься этим направлением людям, которые не были заинтересованы в регулировании, и назначил их руководителями основных регулирующих органов. Вынужденный на протяжении всего своего президентства действовать в условиях демократического большинства в палате представителей, Рейган не смог полностью добиться своей цели — провести демонтаж государственного регулирования, но он задал общее направление и для республиканских, и для демократических администраций, которые пришли потом ему на смену. (Приход Рейгана к власти происходил почти одновременно с формированием Маргарет Тэтчер в 1979 году своего первого правительства в Великобритании; политика дерегулирования, проводимая Тэтчер, помогла освободить силы финансовых инноваций в Лондоне и привела к аналогичным результатам.)
Для финансового сектора политика Рейгана означала отмену правил, которые сдерживают деятельность финансовых учреждений. Своим первым министром финансов (а позже главой администрации) Рейган назначил Дональда Ригана, главного исполнительного директора Merrill Lynch который активно выступал за дерегулирование брокерских комиссий и стремился сделать Merrill компанией, занимающейся диверсифицированными финансовыми услугами. Ничего необычного в том, что министром финансов стал человек из банковской отрасли, не было. А вот активность, с которой Риган на посту министра финансов занимался дерегулированием, была необычной. В октябре 1981 года, давая интервью, он сказал, что его главным приоритетом является «дерегулирование финансовых учреждений... стремление как можно быстрее осуществить дерегулирование процентных ставок, снятие обязательных предельных значений и устранение других явлений этого рода»52.
Хорошую возможность новой администрации проверить свою теорию на практике предоставила отрасль сбережений и кредитования, где все еще сохранялись высокие процентные ставки и чрезмерное внимание к ипотечному кредитованию. В 1982 году конгресс принял закон Гарна — Сен-Жермена «О депозитных учреждениях» (Gam-St. Germain Depository Institutions Act), который президент Рейган провозгласил «первым шагом в комплексной программе нашей администрации по финансовому дерегулированию»53. Этот закон устранял много регулирующих положений, действовавших в сфере сбережений и кредитования, и позволил учреждениям, занимавшимся этой деятельностью, расширять ее и на многие другие направления, в частности коммерческого кредитования и инвестирования в корпоративные облигации (в том числе в «мусорные» облигации), чтобы компенсировать крах бизнес-модели «скучного банка»54. Кроме того, закон предоставил полномочия банкам, зарегистрированным в штатах, предлагать ипотечные кредиты с регулируемой процентной ставкой55 (национальные банки получили право предлагать регулируемые процентные ставки еще в предыдущем году)56 — основной элемент инноваций в жилищном кредитовании за последние двадцать пять лет — и снял другие ограничения на ипотечное кредитование для национальных банков. В следующем году, действуя на основании полномочий, предоставленных указанным законом, Управление контролера денежного обращения (Office of the Controller of the Currency) сняло все ограничения на величину коэффициента «кредит/стоимость обеспечения (залога)» (выраженное в процентах соотношение между основной суммой кредита, которую можно получить, и оценочной стоимостью актива, предоставленного в его обеспечение. — Прим. перев.), сроки погашения (пятнадцать лет, тридцать лет и т.д.) и амортизационные схемы погашения (имеется в виду, что банки могли предложить ипотечный кредит, при котором остаток основной суммы со временем мог возрастать)57. После принятия закона Гарна — Сен-Жермена банкам стало легче работать за пределами границ штата, так как разрешили слияние банков и ссудо-сберегательных учреждений58.
Готовность администрации Рейгана помочь банковской отрасли также распространялась и на инновации, которые начали предлагаться на Уолл-стрит. Льюис Раньери, один из легендарных трейдеров в Salomon Brothers, непосредственно взаимодействовал с представителями администрации, чтобы создать новый рынок для ценных бумаг, обеспеченных пулом ипотек59. В 1968 году Федеральное агентство Ginnie Мае начало секьюритизацию ипотечных кредитов — покупку ипотечных залогов у кредиторов, их объединения в пулы и эмиссии ценных бумаг, обеспеченных этими пулами, кредиторам (которые затем могли продать их инвесторам)*. Выплату основного долга по таким ипотечным кредитам (но не страховую сумму, за которую заемщики могли осуществить предоплату) гарантировало Ginnie Мае и, следовательно, правительство США. Наличие такой гарантии страховало банки от риска невыполнения обязательств их заемщиками, а также предоставило способ привлечения денег от широкого круга инвесторов на рынке жилья. В 1970-х годах Salomon попытался создать собственные ценные бумаги, обеспеченные пулом ипотек, на основе ипотечных кредитов Bank of America, но столкнулся с проблемами, связанными с налоговым законодательством и региональными (действующими в масштабах одного штата) правилами регулирования.
* Для создания ценной бумаги, обеспеченной пулом ипотек (mortgage-backed security, MBS), объединяется большое количество ипотечных закладных; выплат по этим ипотечным кредитам можно требовать по каждой такой MBS. Итоговый эффект заключается в том, что каждый инвестор в MBS владеет крошечным кусочком каждого ипотечного кредита, что приводит к распределению риска дефолта по каждому ипотечному кредиту среди большого числа инвесторов.
Решением проблем, возникших у Salomon, стало принятие в 1984 году нового закона «О расширении вторичного ипотечного рынка» (Secondary Mortgage Market Enhancement Act), который Раньери помог разработать и провести через конгресс60. Этот закон снял налоговые вопросы и региональные регулирующие положения, которые мешали предыдущим попыткам Salomon, и предоставил инвестиционным банкам возможность покупать практически любые ипотечные залоги, объединять их в пулы, а затем «нарезать» на порции с различными уровнями риска и продавать. После принятия в 1986 году закона «О налоговой реформе», в соответствии с которым был создан канал инвестирования в закладные под недвижимость (Real Estate Mortgage Investment Conduit, REMIC), осуществлять секьюритизацию стало еще легче, так как благодаря предоставляемым теперь налоговым льготам создание ценных бумаг, обеспеченных пулом ипотек, стало более привлекательно. Эти новые законы были, конечно, хорошими для инвестиционных банков, получивших новый рынок, на котором они могли заработать миллионы долларов в виде платежей за совершаемые на нем сделки. В свою очередь, эти банки, как предполагалось, увеличат приток денег в жилищный сектор, в результате чего людям станет проще купить дом. Новый рынок для сделок с частными ценными бумагами, обеспеченными пулом ипотек, также помог коммерческим банкам и ссудо-сберегательным ассоциациям, которые теперь могли передать риск кредитов, выдаваемых под фиксированную процентную ставку (доходы от которых снижаются при повышении процентных ставок), инвесторам в новые ценные бумаги61.
Эти победы на поприще законодательной деятельности показали растущее влияние Уолл-стрит, но их достижение также было обеспечено и умением Уолл-стрит вписаться в идеологию домовладельцев и внушить людям идею, что покупать дома всегда полезно. В отличие от сберегательных учреждений, крупные коммерческие и инвестиционные банки не добились значительных успехов в 1980-х годах, несмотря на доброжелательное отношение к ним администрации Рейгана. Основной законопроект, при помощи которого хотели преодолеть барьер в виде закона Гласса — Сти- голла, демократы в конгрессе не пропустили. (Против него также выступили некоторые инвестиционные банки, которые не хотели, чтобы коммерческие банки получили возможность «пастись на их поле».) Закон «О дерегулировании финансовых институтов» (Financial Institutions Deregulation Act) от 1983 года, одно из положений которого предусматривало разрешение банковским холдинговым компаниям заниматься сделками с ценными бумагами и страхованием, в конгрессе не прошел62.
Всеобъемлющему дерегулированию также помешал кризис в сберегательной и кредитной сферах деятельности, который привел ко все более ухудшающемуся положению дел в этих областях в 1980-е годы. Оказалось, что закон Гарна — Сен-Жермена, разрешивший ссудосберегательным ассоциациям заниматься и другими видами бизнеса, побудил многих из них пойти на очень рискованные инвестиции. Однако таким ассоциациям не хватало опыта работы в этой сфере, как и их регулирующим органам, и поэтому за период между 1985 и 1992 годом более 2000 банков потерпели крах. Больше всего их пострадало в 1989 году — 534 банка. (Для сравнения, в течение всех 1970-х годов в такой тяжелой ситуации оказалось только 79 банков63.) В конечном счете более тысячи человек были обвинены, а из-за мошенничества сберегательных учреждений расходы органов власти превысили 54 миллиарда долларов64*.
Когда срок президентства Рональда Рейгана закончился, его программа по дерегулированию финансового сектора до конца не была выполнена. Отрасль по-прежнему действовала в условиях серьезных ограничений, например сохранялись ограничения на банковские операции между штатами, продолжало действовать и разделение коммерческих и инвестиционных банков, предусмотренное в законе Гласса — Стиголла. Но хотя амбиции Рейгана остались неудовлетворенными, он в значительной степени трансформировал академические теории и политические рекомендации и создал мощную идеологию, которая будет играть важную роль в политике страны по крайней мере в течение следующих двух десятилетий. Дополнительную поддержку идее, что свободный рыночный капитализм может дать правильный ответ на любой вопрос, оказал распад большей части коммунистического блока, произошедший в начале 1989 года.
*Одной из причин, побудивших Джорджа Акерлофа и Пола Ромера написать о «мародерстве», были ошибки, совершенные топ-мснсджсрами, и явные злоупотребления, которые привели к указанным крахам.
УВЛЕКАТЕЛЬНАЯ БАНКОВСКАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ
Базовым принципом, лежащим в основе любой олигархии, является захват экономической властью политической. Законодательные неудачи администрации Рейгана показали, что в 1980-х годах Уолл-стрит еще не господствовала в Вашингтоне. Хотя научные финансы стали интеллектуальным обоснованием для отказа от регулирования финансовой деятельности, а революция Рейгана создала политическую идеологию, объясняющую пользу слабого правительства, все это имело бы меньшее значение, если финансы оставались бы лишь одной из отраслей в числе многих других. Но банковская индустрия прошла и через собственную революцию, развитию которой частично способствовали академические теории и начавшееся дерегулирование, но главным образом ее проведение обеспечили творческие подходы нового поколения талантливых банкиров и их настрой на соперничество. Их серийно предлагавшиеся инновации привели к созданию новых машин по производству денег, которые обеспечили быстрое и осуществляемое в широких масштабах увеличение размеров, прибыльности и богатства финансового сектора за последние три десятилетия. Все это помогло Уолл-стрит стать в Вашингтоне доминирующей политической силой.
Этот процесс начался в 1970-х годах, когда Майкл Милкен, трейдер из Drexel Burnham Lambert, пришел к выводу, что цены «мусорных» облигаций (их еще называют «бросовыми»), к которым относят облигации, оцениваемые кредитно-рейтинговыми агентствами ниже «инвестиционного уровня»*, являются, как правило, заниженными. Это происходило либо из-за иррационального отвращения к ним инвесторов, либо потому, что для них не было ликвидного рынка, на котором с этими ценными бумагами совершались бы сделки. Милкен воспользовался неэффективностью этого рынка и придумал структуру, которая стала доминирующей в торговле и продаже «мусорных» облигаций. Создав большой и ликвидный рынок бросовых облигаций, который вырос с 6 миллиардов долларов в 1970 году до 210 миллиардов долларов в 1989 году65, он помог компаниям легче собирать деньги и открыл новые широкие возможности для инвестиционных банков получать прибыль от андеррайтинга, продажи и совершения сделок с этими не вызывавшими в прошлом уважения облигациями.
’ Облигации являются векселями, выдаваемыми компаниями или органами власти. Их рейтинг определяют кредитные рейтинговые агентства. Предполагается, что эти рейтинги отражают вероятность того, что эмитент откажется в будущем от оплаты по векселю. К облигациям инвестиционного класса относят ценные бумаги с высокой оценкой, из чего следует, что вероятность отказа от платежек по ним низкая. К категории «мусорных» облигаций относят любые облигации, рейтинг которых не дотягивает до инвестиционного уровня.
Позволяя легко и быстро собирать большие суммы денег, бросовые облигации также в значительной степени способствовали и ажиотажу, возникшему в 1980-х годах, покупок контрольных пакетов акций с помощью заемных средств: при совершении таких сделок покупатели платят за свои приобретения средствами, полученными за счет значительных новых долговых обязательств. Такие приобретения к тому же обеспечивали огромные гонорары инвестиционным банкам, которые давали рекомендации компаниям, участвовавшим в таких операциях, а также выступавшим андеррайтерами и продавцами необходимых заемных средств. После завершения сделки они предоставляли компании возможность самостоятельно справляться с огромным бременем задолженности, нередко требующим проведения болезненной реструктуризации, а иногда приводящим и к банкротству.
В 1980-х годах, Комиссия по ценным бумагам и биржам и управление федерального прокурора США по Южному округу Нью-Йорка (во главе с Руди Джулиани) начали расследование деятельности Милкена и Drexel Burnham Lambert, основанием для чего стали инсайдерская торговля, а также манипуляции и мошенничества с ценными бумагами. Расследования в конечном счете привели к выводу, что Милкен и его работодатель нарушали правила совершения сделок с ценными бумагами и отчетностью по ним66. Однако бросовые облигации, которые теперь получили другое название — высокодоходные облигации, по-прежнему оставались популярной формой финансирования: за период с 2003 по 2007 год за новые облигации американских корпораций было заплачено более 600 миллиардов долларов67. Не менее важно и то, что спрос инвесторов на высокодоходные, с повышенным риском облигации оставался значительным и во многом способствовал недавнему буму на рынке ценных бумаг, обеспеченных пулом ипотек, особенно в последнее десятилетие, когда доходность казначейских облигаций упала до исторического минимума.
Частные ценные бумаги, обеспеченные пулом ипотек, изобрел Льюис Раньери в Salomon Brothers, которые благодаря поддержке федерального правительства оказали даже более сильное влияние на будущее развитие в этой области, чем создание Милкеном рынка бросовых облигаций. Без секьюритизации банки обычно либо оставляли у себя ипотечные закладные, полученные ими по выданным кредитам, либо продавали их на вторичном рынке Fannie Мае и Freddie Mac, организациям, спонсируемым правительством, которые обеспечивали ликвидность на рынке жилья. Покупая ипотечные закладные, гарантирующие платежи по основному долгу, и трансформируя их в ценные бумаги, обеспеченные пулом ипотек, Fannie и Freddie финансировали банки, чтобы они выдавали еще больше ипотечных кредитов и брали на себя часть рисков этого рынка. Так как ипотечные закладные целиком продать было трудно (поскольку каждая закладная является уникальным активом), количество сделок, совершаемых с каждой закладной, было небольшим.
Секьюритизация создала много новых способов, при помощи которых банки могли получить прибыль. Для банков, выдающих первичные ипотечные кредиты, секьюритизация создала новый рынок таких кредитов, который позволил им легче возвращать свои деньги, которые они могли снова одолжить другому заемщику, тем самым увеличивая объем своих сделок. У инвестиционных банков появилось три новых способа получения денег. Они могли зарабатывать на каждой секьюритизации, созданной ими, на продажах новых ценных бумаг (обеспеченных пулом ипотек) инвесторам, получая платежи (или торговую прибыль) от последующих сделок с этими ценными бумагами. В каждом случае возможный доход зависел от объема ценных бумаг, обеспеченных пулом ипотек. Общий объем таких частных ценных бумаг (за исключением тех, которые эмитировали Ginnie Мае, Fannie Мае и Freddie Mac) вырос с 11 миллиардов долларов в 1984 году до более чем 200 миллиардов долларов в 1994 году и до почти 3 триллионов долларов в 2007 году68. Кроме того, после того как ипотечная секьюритизация стала популярной, инвестиционные банки начали искать и другие финансовые активы, которые они могли трансформировать в ценные бумаги: долги по кредитным картам, кредиты для студентов и все другие механизмы, обеспечивающие более или менее устойчивый денежный поток, что способствовало дальнейшему расширению рынка.
Хотя ипотечная секьюритизация была очень выгодна для банков, которые занимались ипотечными кредитами и превращали их в ценные бумаги, для всех остальных ее преимущества были не такими однозначными. С одной стороны, за счет привлечения большего числа инвесторов на ипотечный рынок секьюритизация увеличила пул денег, доступных для людей, которые хотели купить дом. С другой стороны, она позволяла «распространять» бизнес- модель, при применении которой кредиторы могут получить прибыль, одалживая деньги людям, которые не смогут расплатиться по таким кредитам, из-за чего вероятность невыплат и выкуп заложенных активов повышалась. При использовании этой модели риск невыплат по общей цепочке в конечном счете передается инвесторам, покупающим ценные бумаги, обеспеченные пулом ипотек, и поэтому они становятся ответственными за повышение качества основных кредитов. Вместо того чтобы проверить, могут ли заемщики вернуть им долг в ближайшие тридцать лет, кредиторы могли фактически немедленно получить выданные ими деньги — благодаря продаже ипотечных закладных, чтобы их использовали при секьюритизации. Когда выяснилось, что инвесторы даже не представляли, какие риски они брали на себя при совершении таких сделок, результатом стал прокол жилищного пузыря, который надулся до размеров, которых до этого никогда не было в американской истории.
Помимо ценных бумаг, обеспеченных пулом ипотек, Salomon Brothers также впервые предложил и арбитражные сделки, которые стали применяться в самых разных видах. Например, трейдеры могут заработать какие-то деньги, отыскав две ценные бумаги, у которых должна быть одинаковая стоимость, но на практике она в данный момент разная, скажем, облигации Казначейства США со сроком погашения в августе 2040 года и в сентябре 2040 года, потом, купив одни и продав другие*, ждать, когда их цены сравняются. Или они могли бы достичь той же цели, купив процентные платежи и конечные выплаты по основной сумме 30-летней облигации отдельно, в то время как 30-летняя облигация целиком (включая проценты и основную сумму) продается по более высокой цене. В общем, при совершении таких сделок деньги можно зарабатывать одним из двух способов. Либо имеется какой-то комплексный продукт, часто с включением в него опций, который другие люди на рынке не умеют правильно оценивать, либо имеется правило регулирования, которое приводит к рыночной неэффективности, и этим можно воспользоваться. В любом случае при обычных условиях рынка арбитражные возможности близки к свободным деньгам, по крайней мере до тех пор, пока увеличение числа конкурентов, начавших дублировать конкретную стратегию, не снизит рентабельность до нуля. Разумеется, подобные сделки очень сильно отличаются от традиционного бизнеса кредитования денег и принятия на себя риска того, что выданные суммы могут быть не возвращены.
После того как Salomon перзым предложил на рынке арбитражные сделки на основе количественных параметров актива, эта практика быстро распространилась и на другие инвестиционные банки, вызвав огромный поток талантов на Уолл-стрит (значительно повысив показатели математических способностей на кривой Филиппона — Решефа, кривой профессионального мастерства), и привела к появлению большого числа фирменных (собственной разработки) видов деятельности у банков (совершении сделок на свой собственный счет, а не по поручению клиентов)*.
* На финансовых рынках можно продавать активы, которыми вы на самом деле не владеете. Такой вариант продаж известен как «короткие». При коротких продажах продавец занимает актив (например, акцию) у стороны А, а затем продает его стороне В; в какой- то момент в будущем продавец должен купить у кого-то этот актив, чтобы вернуть его стороне А. Продавец при совершении этой сделки рассчитывает на то, что на момент покупки актива его цена снизится, и поэтому он получит прибыль.
**Арбитражные сделки получили огромную поддержку благодаря быстрому снижению стоимости вычислительной мощности. Используя компьютеры, банки могли искать на рынках ценовые расхождения и получать на этом прибыль, чего можно добиться при условии, что они могли финансировать свои позиции достаточно долго, пока цены не сравняются.
Популярность этих сделок также способствовала и быстрому росту хедж-фондов (инвестиционных фондов, деятельность которых слабо регулировалась, открытых только для учреждений и богатых физических лиц): в совокупности они выросли с менее 30 миллиардов долларов управляемых активов в 1990 году до более 1,2 триллиона долларов в 2005 году® и, по оценке, 2 триллионов долларов в 2008 году70. Основной торговой стратегией многих хедж-фондов стал арбитраж. А поскольку хедж-фонды при совершении своих сделок пользуются услугами инвестиционных банков, для банков рост хедж-фондов стал еще одним источником дохода.
Хотя эти операции позволили хедж-фондам и инвестиционным банкам заработать много денег, арбитражные сделки породили два других эффекта. Так как деятельность хедж-фондов в значительной степени не регулировалась, финансовые регулирующие органы проглядели появление огромных рисков. И поскольку арбитражные спреды являются, как правило, очень незначительными (ценовые неэффективности обычно исчезают сразу, как только трейдеры ими воспользуются), для получения значительной прибыли требуется большое количество заимствованных средств. Такое длинное кредитное плечо и стало причиной, из-за которой банки при совершении сделок за счет собственных средств потеряли большие суммы денег, когда на развивающихся рынках в 1997—1998 годах разразился кризис и цены так и кс сравнялись с теми, на которые эти банки рассчитывали. Такое развитие событий заставило даже Salomon Brothers распустить большинство своих арбитражных команд71.
Четвертой из современных финансовых машин для создания денег (после высокодоходных заимствований, секьюритизации и арбитражных сделок) был современный рынок деривативов. Если товарные фьючерсные контракты (при заключении такого контракта, например, фермер обязуется в будущем продать пшеницу по заранее оговоренной цене) применяются уже на протяжении веков*, рынок финансовых деривативов до начала 1980-х годов оставался небольшим в основном потому, что трейдеры или, точнее сказать, менеджеры, отвечающие за то, чтобы подчиненные им трейдеры не выходили за рамки установленных правил, не имели хорошего механизма расчетов, позволявшего бы им определить, сколько они стоят. Однако в 1970-х годах появилась модель Блэка — Шоулза, предоставившая банкам способ вычисления стоимости сложных деривативов и приемов хеджирования, к которым прибегали трейдеры для защиты своих позиций**.
Уолл-стрит приняла эти количественные модели, так как с их помощью можно было легче устанавливать цены деривативов и совершать сделки с большими партиями. Однако Нассим Талеб и Пабло Триана утверждают, что количественные модели хуже подходят для определения цен деривативов, чем эвристические приемы, использовавшиеся трейдерами до эпохи применения новых количественных моделей72. Тем не менее предложенные формулы помогли банкам действовать более уверенно при продажах клиентам все более возрастающих объемов и все более сложных сделок, так как при помощи этих моделей они могли отслеживать количество денег, получаемых на каждой сделке. Математические
модели также позволили разделить сложные сделки на более простые составляющие, а это критичный фактор при разработке сложных финансовых продуктов.
Нынешняя революция деривативов началась с изобретения процентного свопа (созданного Salomon Brothers) в 1981 году. В такой сделке компания А выплачивает проценты по фиксированной ставке компании В, а компания В платит проценты по плавающей ставке (которая может возрастать или снижаться в зависимости от изменения экономических условий) компании А. Процентные свопы позволяют компаниям обменивать платежи с фиксированными ставками на платежи с плавающими ставками и наоборот, в результате чего обе стороны «обмениваются» рисками процентных ставок*. Аналогичным образом действуют и валютные свопы, позволяющие компаниям обмениваться валютными рисками за счет обмена различных валют (или комбинаций валют). Процентные свопы также можно объединять с валютными свопами. Эти два основных дериватива стали популярными у компаний способами управления финансовыми и операционными рисками.
* Также довольно широко до 1970-х годов применялись и простые опционы, при которых фермер платит небольшую сумму за право, но не за обязательство продать пшеницу в будущем по заранее оговоренной цене.
** В общем, дилер (банк), работающий с деривативами, пытается схеджировать свои позиции, то есть, если он продает одному клиенту опцион на покупку в будущем шкур яка, он будет пытаться купить эквивалентный опцион у другого контрагента, чтобы его позиции нейтрализовали друг друга. Для хеджирования сложной сделки, условия которой являются индивидуализированными для отдельного клиента, дилеру, возможно, придется совершить несколько сделок с другими контрагентами, которые в совокупности могут в целом схеджировать первую сделку, пусть и не в полной мере.
*** Риск по обязательным платежам с плавающей ставкой, таким как ипотечные кредиты с плавающей ставкой, возникает из-за того, что, если процентные ставки будут расти, размер ваших периодических платежей также будет возрастать. Риск по обязательным платежам с фиксированной ставкой, например ипотечным кредитам с фиксированной ставкой, возникает из-за того, что процентные ставки в целом могут снижаться, а вам в этом случае придется платить более высокую процентную ставку. В зависимости от природы вашего бизнеса вы столкнетесь с тем, что разные контрагенты будут предпочитать тот или иной вид риска.
Например, компания может выпустить облигации на 100 миллионов долларов, по которым она должна платить по плавающей процентной ставке (как по ипотечному кредиту с плавающей ставкой). Так как она не хочет рисковать при возникновении ситуации, когда процентные ставки пойдут вверх, она может купить процентный своп у дилера деривативов. Компания будет платить фиксированную ставку, скажем, 7 процентов, или 7 миллионов долларов, в год дилеру, а дилер, в свою очередь, будет платить компании по той же плавающей ставке, по которой компания должна платить по своим облигациям. Конечным результатом такой сделки будет вариант, при котором компания теперь платит 7 миллионов долларов в год независимо оттого, идут ли процентные ставки вверх или вниз, а риск изменения процентных ставок переходит на дилера. Валютные свопы в этом отношении похожи. Например, американский производитель, заключивший многолетний контракт с платежами в тайских батах, может вступить в валютный своп, чтобы зафиксировать постоянным обменный курс, который будет действовать для него и в будущем, и защитить себя от риска, что стоимость бата будет падать. В любом случае такие деривативы позволяют компаниям снять с себя риски, которые они не хотят принимать на финансовых рынках, но это возможно только при условии, что какая-то сторона готова взять на себя эти риски; она будет на это готова в обмен на высокую ожидаемую доходность. (Так как эволюция деривативов опережает принимаемые правила регулирования и бухгалтерского учета, деривативы также могут использоваться и для достижения других целей, например помочь компании выровнять ее доходы, получаемые на протяжении нескольких периодов, или уменьшить ее налоговые отчисления за счет переноса получаемых доходов в будущее.)
К середине 2008 года рынок внебиржевых (индивидуализированных) процентных свопов вырос до более чем 350 триллионов долларов номинальной стоимости ценных бумаг (сумма, на которую начисляются проценты) и более 8 триллионов долларов валовой рыночной стоимости73*. Дилеры, работающие с деривативами (как инвестиционные банки, так и крупные коммерческие банки), с каждого процентного свопа получали свою долю — платеж за совершение такой сделки. Более того, дилеры этим обычно не ограничивались; как правило, они хеджировали свои риски: в идеале, при совершении каждого свопа с одним клиентом они прибегают к противоположному свопу с другим клиентом, и поэтому две такие сделки уравновешивают друг друга, а на выходе не остается ничего, кроме платы от обоих клиентов.
* В приведенном выше примере процентного свопа номинальная стоимость, или нарицательная сумма, составляет 100 миллионов долларов. Однако количество денег, переходящих при этом из рук в руки, намного меньше. Если в конце рассматриваемого года плавающая ставка составляет 7,25 процента, то дилер платит компании только 0,25 процента (разницу между плавающей и фиксированной ставкой), или 250 тысяч долларов.
Однако обычные свопы любой дилер, занимающийся деривативами, очень легко может дублировать, после чего конкуренция между банками вскоре приведет к снижению маржи прибыли, вплоть до нулевой. Решением стало изобретение новых, более сложных версий процентных и валютных деривативов, трудных для копирования конкурентами и сложных для понимания клиентами. В частности, были предложены долговые обязательства с обратной плавающей ставкой, процентные ставки которых изменялись в противоположном направлении с рыночными процентными ставками, причем для увеличения силы их действия они применялись вместе с кредитными плечами и вложенными опционами. Также были созданы процентные свопы, условия которых менялись в зависимости от условий обменных курсов валют. Каждая такая сделка была индивидуализированной комбинацией облигаций, свопов и опционов, которую обычный клиент практически не мог точно оценить; дилер же получал при такой сделке большую плату, разделял сделку на составные части, каждую из которых хеджировал отдельно с намного более низкими затратами.
Экономические злоупотребления, сопровождающие такие сделки, показал эксперт по деривативам Сатьяджит Дас. Описывая механику типичного долгового обязательства с обратной плавающей ставкой, он писал: «Председатель ФРС Гринспен может заливаться соловьем, когда говорит о разделении рисков, но мы большую часть наших рабочих часов проводим за тем, что энергично переупаковываем риски и стараемся втюрить эти пакеты любому инвестору, которого можем найти»74. Так как такие деривативы были сделками с нулевой суммой (одна сторона выигрывала в них только в том случае, если другая несла убытки), один из участников такой сделки мог сильно пострадать. Так, округ Ориндж потерял почти 2 миллиарда долларов на долговых обязательствах с обратной плавающей ставкой и других подобных сделках, сущность которых казначей округа Роберт Цитрон до конца не понимал. Но таким же образом пострадали и представители реальной экономики, в частности такие компании, как Procter & Gamble и Gibson Greetings, чьи убытки от таких сделок составили десятки и сотни миллионов долларов75. Дилерам же такие операции принесли большие деньги; только Merrill Lynch на сделках с администрацией округа Ориндж получила 100 миллионов долларов76.
Одной из важнейших инноваций за всю новейшую историю деривативов, которая сыграла важную роль в возникновении последнего финансового кризиса, был своп кредитного дефолта, или кредитный дефолтный своп. Такой своп является одной из форм страхования долга: «покупатель» свопа платит фиксированную премию «продавцу», который соглашается погасить долг, если должник будет не в состоянии это сделать. Обычно в качестве долгового обязательства выступает облигация или аналогичная ценная бумага с фиксированным доходом, а должником является эмитент облигаций. Исторически сложилось так, что страховые компании с узкой специализацией занимались страхованием муниципальных облигаций, и Fannie Мае и Freddie Mac страховали основные платежи по своим ценным бумагам, обеспеченным пулом ипотек. Однако при кредитных дефолтных свопах теперь фактически любой мог продать страховой полис на любую ценную бумагу с фиксированным доходом.
Свопы кредитного дефолта были изобретены в начале 1990-х годов в Bankers Trust, но особенно популярными стали в конце десятилетия благодаря действиям JPMorgan: их стали считать механизмом, при помощи которого банки могли вывести риск дефолта из своих портфелей активов; это позволило им снизить свои требования к капиталу и высвободить часть денег, которые они могли снова предоставить в кредит77. Свопы кредитного дефолта также позволяют инвестору хеджировать риск неисполнения своих обязательств эмитентом облигаций. Но поскольку не существует никаких требований, чтобы покупатель такого свопа сам владел конкретным долговым обязательством, такие деривативы выступают в качестве удобного механизма, позволяющего играть на том, какой будет вероятность неисполнения обязательств любой компании (что аналогично покупке страхового полиса на дом соседа); это качество делает такую ценную бумагу совершенно новым типом, причем ее можно печатать в бесконечном числе экземпляров, а затем совершать с нею сделки, что является еще одним источником прибыли для дилеров деривативов. И как будет показано ниже, эти ценные бумаги сыграют решающую роль в качестве своего рода смазки для колес машины секьюритизации, которая за последнее десятилетие стала огромной.
Этот взрывообразный рост числа новых продуктов привел к появлению новых возможностей получения прибыли финансовыми учреждениями. Однако на практике эти возможности в основномбыли доступны лишь нескольким инвестиционным и крупным коммерческим банкам, которые могли инвестировать в новые мощные компьютерные технологии и привлекать высококвалифицированных математиков и ученых из ведущих исследовательских университетов. Эти крупные банки также действовали в больших масштабах, необходимых для осуществления полного цикла операций с деривативами, которые могли включать выполнение сложных операций и хеджирование составляющих. Эти новые виды бизнеса помогли размыванию традиционных границ между коммерческими и инвестиционными банками, заменив его разделением на небольшие банки, продолжающие принимать депозиты и предоставлять займы, и крупные банки, которые могли создавать филиалы, специализирующиеся на секьюритизации, совершении сделок за счет собственных средств и деривативах.
БОЛЕЕ МАСШТАБНАЯ БАНКОВСКАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ
Одновременно крупные банки наращивали масштабы и объемы своей деятельности и при помощи вторжений на территорию друг друга и поглощений небольших конкурентов. Банки на протяжении десятилетий пытались обойти ограничения на совершение банковских операций с пересечением границ штата и ограничения, установленные в законе Гласса — Стиголла. Конгресс отвечал на это неоднократно принимаемыми законами, продолжающими ограничивать банковскую деятельность, в том числе закон 1956 года «О банковской холдинговой компании» (Bank Holding Company Act), закон 1967 года «О ссудно-сберегательных холдинговых компаниях» (Savings and Loan Holding Company Act) и поправки к закону «О банковской холдинговой компании» от 1970 года. Однако начиная с 1970-х годов банки стали действовать более агрессивно, а ответные действия конгресса ослабли.
В то же время коммерческие банки стремились собирать деньги для корпоративных клиентов, то есть выполнять традиционную функцию инвестиционных банков. В 1978 году Bankers Trust начал размещение коммерческих бумаг (краткосрочных заимствований), выпущенных корпорациями, среди инвесторов. Совет управляющих Федеральной резервной системы постановил, что эта практика не нарушает положений закона Гласса — Стиголла, открыв тем самым лазейку, которую в конечном итоге (после начальной неудачи в Верховном суде) в 1986 году поддержал окружной апелляционный суд округа Колумбия78. В 1986 году Федеральная резервная система открыла еще одну лазейку, позволявшую коммерческим банкам создавать дочерние компании (через общую банковскую холдинговую компанию) для совершения сделок с конкретными ценными бумагами, которыми не могли заниматься коммерческие банки, установив предельную сумму доходов, получаемых от таких ценных бумаг. В течение следующего десятилетия ФРС, председателем которой в эти годы был Алан Гринспен, расширила эту лазейку, которая началась с разрешения сделок с муниципальными облигациями, ценными бумагами, обеспеченными пулом ипотек, и коммерческими бумагами, в том числе корпоративными облигациями и акциями79. ФРС также повысила планку ограничений на доходы от бизнеса с ценными бумагами и ослабила правила, обязывающие разделять в рамках одного банка ведение банковских операций и сделок с ценными бумагами80. Коммерческие банки с радостью воспользовались возможностью заняться новыми и понятными лишь посвященным видами бизнеса. В 1993 году, например, NationsBank создал дочернюю структуру NationsSecurities, специализирующуюся на ценных бумагах, которая начала продавать своим клиентам паи взаимных фондов, которые инвестировали значительные средства в долговые обязательства с обратной плавающей ставкой и другие сложные деривативы; в следующем году, когда повышение процентных ставок привело к убыткам по многим деривативам, стоимость этих фондов рухнула81.
Со своей стороны, инвестиционные банки также пытались посягать на территорию коммерческих банков. В середине 1970-х годов, например, Merrill Lynch предложил клиентам счет управления наличностью (cash management account, СМА), брокерский продукт, который включал депозитный счет денежного рынка и возможность выписывания чеков. Это был один из ключевых элементов стратегии Дональда Ригана, предусматривающей предоставление полного спектра финансовых услуг; вот что он говорил по этому поводу: «Я хотел заняться банковским делом, и СМА был способом, позволяющим это сделать»82. Счета управления наличностью непосредственно конкурировали с традиционными сберегательными и текущими чековыми счетами по вкладам и позволили фирмам, занимающимся ценными бумагами, получить более высокую долю активов своих клиентов.
Инвестиционные банки также извлекли пользу из общих изменений, произошедших в финансовом посредничестве (перемещения денег от людей, имеющих их, к тем, кто в них нуждается), когда помимо банков эту функцию стали выполнять и рынки капитала. Традиционно частные домохозяйства и компании клали излишки своих наличных денег на депозитные счета в коммерческие банки или ссудо-сберегательные ассоциации, которые, в свою очередь, предоставляли ипотечные кредиты и коммерческие займы тем, кому требовались деньги. Однако высокие процентные ставки, установившиеся в 1970-х годах, побудили инвесторов перевести свои сбережения с банковских счетов в фонды денежного рынка, которые инвестировали деньги в краткосрочные облигации и коммерческие бумаги. Росту взаимных фондов и пенсионных фондов, которые старались отыскать возможности для высокодоходных инвестиций, также способствовало и повышение их значимости на рынке. Спрос на повышенную доходность создал еще одну возможность для инвестиционных банков: они могли собирать деньги для корпоративных клиентов, выпуская коммерческие бумаги и облигации и продавая их непосредственно крупным институциональным инвесторам. Деньги все еще перетекали из домохозяйств в корпорации, но при этом проходили уже не только через коммерческие банки, а могли поступить туда через фонд денежного рынка или паевой инвестиционный фонд, чему активно помогала Уолл-стрит.
Подобный эффект происходил и с ценными бумагами, обеспеченными пулом ипотек. Институциональные инвесторы покупали такие ценные бумаги, выпущенные инвестиционными банками; наличные средства отправлялись к ипотечным кредиторам, которым больше не нужно было ориентироваться только на традиционные банки, так как теперь они не считали источником финансирования депозиты. Этот поток денег, шедший от инвесторов к специализированным структурам, которые были созданы инвестиционными банками, а затем от небанковских ипотечных кредиторов к покупателям, позволял обойти традиционную банковскую систему и не подвергаться традиционному банковскому
регулированию. Крупные коммерческие банки также включились в общий процесс, используя секьюритизацию для получения денежных средств на рынках капитала, чтобы дополнить деньги, депонированные их клиентами.
После того как банки создали новые рынки и начали заниматься новыми видами бизнеса, они неизбежно стали более крупными. Но одновременно они стали более крупными и благодаря использованию старого и давно проверенного способа — покупки друг друга. А после принятия в 1994 году закона Ригла — Нила «Об эффективности банковской деятельности и открытии отделений в нескольких штатах» (Riegle-Neal Interstate Banking and Branching Efficiency Act), ослабившего ограничения на ведение межрегиональной (между штатами) банковской деятельности, несколько крупных региональных банков начали очень активно создавать сети в масштабах всей страны — от одного побережья до другого. Так, NationsBank в 1996 году купил Boatmens Baneshares, а в 1997 году — Barnett Bank и стал крупнейшей банковской холдинговой компанией в стране, обогнав Bank of America (который в 1992 году купил Security Pacific); затем NationsBank в 1998 году купил Bank of America, а в 2004 году новый Bank of America купил Fleet-Boston (что стало слиянием трех крупнейших банков в Новой Англии). JPMorgan Chase является результатом слияния Chemical Bank и Manufacturers Hanover (1991). В эти годы произошли и другие слияния: First Chicago и National Bank of Detroit (1995), Chemical и Chase Manhattan (1996), Bank One и First Chicago (1998), JPMorgan и Chase Manhattan (2000), JPMorgan Chase и Bank One (2004). Wells Fargo в 1996 году купил First Interstate, а в 1998 году слился с Norwest. Wachovia появилась в результате слияния First Union, CoreStates и Wachovia, произошедших в период с 1998 по 2001 год. Крупнейший из всех конгломератов финансовых услуг (в то время) создал Sandy Weill, который начал с поглощения Commercial Credit, потом в 1988 году купил Primerica (который владел Smith Barney), в 1993 году добавил в свой состав Travelers Insurance, в 1997 году купил Salomon Brothers, а в 1998 году объединил свою империю с Citicorp.
Крупные коммерческие банки использовали поглощения не только для того, чтобы стать больше, но и для активизации инвестиционной банковской деятельности. Bank of America в 1997 году купил Robertson Stephens; NationsBank в 1997 году купил Montgomery Securities, a Chase Manhattan в 1999 году приобрел Hambrecht &с Quist. К этому процессу присоединились и европейские банки; Credit Suisse в 1988 году купил First Boston, а в 2000 году — Donaldson, Lufkin & Jenrette; Swiss Bank Corporation (теперь часть UBS) — Dillon, Read (1997); Deutsche Bank — Bankers Trust (1998). В то время в Америке продолжали действовать тысячи мелких местных банков, но на вершине общей банковской пирамиды несколько самых мощных финансовых структур отчаянно сражались друг с другом, чтобы стать как можно более крупными и добиться этого как можно быстрее. Цель заключалась в создании всеохватных финансовых «супермаркетов», способных предложить в любом месте полный спектр финансовых услуг и частным, и корпоративным клиентам.
Если очень коротко охарактеризовать происходившее, финансовый сектор становился все более крупным. В период с 1980 по 2000 год активы коммерческих банков, инвестиционных компаний и созданных ими схем секьюритизации выросли с 55 процентов ВВП до 95 процентов'43. Прибыли финансового сектора росли еще быстрее, со средних 13 процентов всех внутренних корпоративных прибылей в период с 1978 по 1987 год до в среднем 30 процентов в период с 1998 по 2007 год84. У самых крупных банков рост был еще более динамичным. В период с 1990 по 1999 год доля всех банковских активов у десяти крупнейших банковских холдинговых компаний выросла с 26 до 45 процентов, а их доля по всем депозитам удвоилась — с 17 до 34 процентов85. К тому же они на этом не остановились и продолжали расти. В 1998 году у объединившихся Travelers и Citibank активы на конец 2007 года составляли 700 миллиардов долларов86; у Citigroup даже после отделения страхового бизнеса Travelers они равнялись 2,2 триллиона долларов, не считая 1,1 триллиона долларов внебалансовых активов87. Не очень сильно отстал и Bank of America, чьи активы после слияния с NationsBank выросли с 570 миллиардов долларов до 1,7 триллиона долларов в конце 2007 года88.
Трансформация финансового сектора, произошедшая в результате выхода на новые направления бизнеса и последовательно проходящих волн слияний, изменила природу отрасли. На ее вершине теперь находится горстка мегабанков, имеющих активы на сотни миллиардов или триллионы долларов. Все эти банки, независимо от их происхождения, активно участвовали в андеррайтинге ценных бумаг, создании ценных бумаг (секьюритизации), проведении сделок с ценными бумагами и деривативами. Некоторые из них, те, чьи корни уходят к коммерческим банкам, такие как Citigroup, JPMorgan Chase и Bank of America, также воспользовались широкой сетью своих филиалов и принимали от вкладчиков депозиты на сотни миллиардов долларов. Другие, традиционные инвестиционные банки и брокерские компании, такие как Goldman Sachs, Morgan Stanley и Merrill Lynch, решили избегать подобных хлопот и фиксированных затрат, связанных с депозитными операциями в целом, и финансировали свою деятельность через рынки капитала. Однако эти варианты были просто разными стратегиями, предназначенными для получения средств, которые были необходимы для участия в рискованном, но приносящем более высокую прибыль мире современных финансов. Хотя более крупный размер должен был, казалось, сделать банки безопаснее, это происходит не всегда, так как крупнейшие банки занимаются самыми рискованными операциями. В 2004 году Гэри Стерн и Рон Фельдман, президент и старший вицепрезидент федерального резервного банка Миннеаполиса, обнаружили, что «после укрупнения банки «истратили» свои выгоды от диверсификации, взяв на себя дополнительный риск. Например, более крупные банки являются держателями активов из более рискованных категорий, таких как коммерческие и промышленные кредиты, по сравнению с активами, имеющимися у небольших банков»89. Цель формулировалась четко: стать более крупной организацией и взять на себя повышенный риск.
Основная линия деления в отрасли теперь проходит не между коммерческими и инвестиционными банками, а между мегабанками с их портфелями разных видов деятельности, которых три десятилетия назад практически не было, и тысячами традиционных банков, которые все еще зарабатывают свои деньги на депозитах и выдаче кредитов (хотя сейчас они скорее настроены продавать эти кредиты, чтобы их секьюритизировали). Управляющий Федеральной резервной системой Даниэль Тарулльо так резюмировал происходящее в своем выступлении в 2009 году.
«Система регулирования скорректировала увеличение альтернативных предложений на рынке капитала так, чтобы они в большей степени соответствовали традиционному финансированию, для чего были ослаблены многие ограничения на виды и географические регионы деятельности банков, также были сняты практически все ограничения по аффилированию между банками и небанковскими финансовыми компаниями. Результатом этих шагов стало доминирование в сфере финансовых услуг нескольких очень крупных финансовых холдинговых компаний, сердцевиной которых выступает крупный коммерческий банк, и одной группы очень крупных финансовых институтов, чья деятельность не подпадает под разумное регулирование»90 .
Эти мегабанки, независимо от того, где располагаются их штабквартиры — в центре города, на окраине или в Северной Каролине, стали новой Уолл-стрит.
4
«ЖАДНОСТЬ - ЭТО ХОРОШО»:
Захват власти
...деривативы являются чрезвычайно полезным инструментом для передачи риска от тех, кто не должен братъ его на себя, к тем, кто готов и способен это сделать... Значительный рост рынка внебиржевых деривативов является свидетельством того, что рынок нашел очень полезный для себя инструмент.
Алан Гринспен, председатель Федеральной
резервной системы, 16 июля 2003 года1
1980-е годы завершились пиком кредитно-сберегательного кризиса. Крах более 2000 банков в период с 1985 по 1992 год привел к самому крупному урону, который понес финансовый сектор со времен Великой депрессии2. Правительственный план по спасению отрасли ссудо-сберегательных ассоциаций обошелся в более 100 миллиардов долларов, а сотни людей были признаны виновными в мошенничестве3. В 1990 году Майкл Милкен, король «бросовых облигаций», признал себя виновным в шести преступлениях, относящихся к сделкам с ценными бумагами. В 1991 году Citibank понес большие убытки, связанные с недвижимостью в США и займами, выданными странам Латинской Америки, и был вынужден воспользоваться помощью Аль-Валида бен Талала, принца из Саудовской Аравии. В 1994 году округ Орандж потерял почти 2 миллиарда долларов на сложных процентных деривативах, проданных его администрации банком Merrill Lynch и другими дилерами; казначей округа Роберт Цитрон признал себя виновным в мошенничестве с ценными бумагами, хотя никто из тех, кто был на стороне продавцов при совершении этих сделок, не был осужден. В 1998 году из-за финансового кризиса в России рухнул фонд Long-Term Capital Management, и консорциуму банков, созданному Федеральной резервной системой, пришлось его спасать.
Скандалы являются постоянным рефреном, который мы слышим на протяжении всей истории отрасли финансовых услуг. Особенно тяжелые нарушения в этой области часто приводят к установлению новых правил, которые хотя бы закрывают лазейку, оставленную в прошлом. Наиболее важным примером этого рода можно назвать новую нормативно-правовую схему, созданную во время Великой депрессии. Неудачи и скандалы в конце 1980-х и в 1990-е годы были тесно связаны с начавшей недавно проводиться политикой дерегулирования или с финансовыми инновациями: применением сбережений и займов на новых направлениях бизнеса; активными сделками с «бросовыми облигациями» и выкупом активов за счет заемных средств; арбитражными сделками, проводимыми на основе количественных параметров; и внебиржевыми деривативами. Любой человек, знакомый с историей финансовой системы, мог бы ожидать, что накопленная информация о прошлых несчастьях должна, казалось бы, заставить людей более скептически относиться к финансовым инновациям и более строгому надзору за деятельностью отрасли.
Однако все пошло прямо наоборот. В 1990-е годы произошел окончательный демонтаж системы регулирования, созданной в 1930-х годах. Закон Ригла — Нила, принятый в 1994 году, практически снял ограничения на межрегиональные банковские операции, что позволило банковским холдинговым компаниям приобретать банки в любом штате, а банкам — открывать филиалы в новых для себя штатах. А закон Грэмма — Лнча — Блайли (Gramm- Leach-Bliley Act) от 1999 года фактически разрушил оставшиеся барьеры, разделяющие коммерческие и инвестиционные банки, барьеры, которые и так уже были значительно снижены в течение предыдущего десятилетия, что позволило холдинговым компаниям создать свои дочерние структуры, занимающиеся обоими указанными видами бизнеса (а также страхованием).
Эти законы только подтвердили наличие тенденций, которые начались в 1970-х годах и свидетельствовали о том, что федеральное правительство больше не будет пытаться противостоять желанию крупных коммерческих банков стать национальными финансовыми супермаркетами, предлагающими клиентам полный комплекс услуг. Что более важно, органы власти повернулись спиной к новым финансовым продуктам, которые недавно появились, и отказывались регулировать внебиржевые деривативы или взять под контроль возникновение своего рода нового Дикого Запада в области ипотечного кредитования, который возник в конце того десятилетия. Вместо этого ведущие политики, начиная от Алана Гринспена до тех, которые занимали в иерархической структуре власти менее значимые позиции, решили сделать ставку на «саморегулирование» финансовых рынков, так как уверовали в концепцию, что рыночные силы сами смогут со всем справиться и не допустят мошенничества и чрезмерных рисков.
Несмотря на скандалы и кризисы, оставившие заметный след на протяжении 1990-х годов, это было десятилетие, когда Уоллстрит трансформировала свою растущую экономическую мощь в политическую власть и когда идеология финансовых инноваций и дерегулирования стала общепринятой в Вашингтоне — ее стали поддерживать обе основные политические партии страны. Основой новой финансовой олигархии было беспрецедентное количество денег, проходящих через финансовый сектор и все более концентрирующихся в нескольких мегабанках. Однако в Соединенных Штатах политическая власть в национальном масштабе, как правило, не покупается при помощи простых коррупционных схем — обмена денег под столом за политические услуги. Поэтому, чтобы прийти к власти, Уолл-стрит воспользовалась арсеналом других, вполне законных средств. Первое из них было традиционным — капитал: деньги, которые оказывали влияние непосредственно, через взносы на проведение избирательных кампаний и лоббирование. Вторым был человеческий капитал — ветераны Уолл-стрит перебрались в Вашингтон, чтобы формировать там государственную политику и создавать новое поколение государ ственных служащих. Третьим, возможно, самым главным, был культурный капитал — сначала распространение идеи о том, что масштабный и сложный финансовый сектор является благом для Америки, а потом полное ее признание4. В совокупности эти мощные силы обеспечили Уолл-стрит настолько огромное политическое влияние, которого нельзя получить ни от каких коррумпированных политиков.
ДЕНЬГИ НА ИЗБИРАТЕЛЬНЫЕ КАМПАНИИ
Деньги уже давно играют важную роль в американской избирательной политике. Нужная интерпретация Первой поправки, обосновывающая финансирование политических выступлений, а также относительная слабость политических партий (по сравнению с другими передовыми демократическими странами) по обеспечению дисциплины среди своих членов, привели к тому, что отдельным законодателям приходится тратить очень много времени и усилий на сбор денег. А из-за резкого возрастания стоимости избирательных кампаний роль денег стала еще более важной. За период с 1974 по 1990 год средние расходы победителя на выборах в палату представителей возросли с 56 500 долларов до 410 000 долларов, а с 1990 по 2006 год они увеличились еще в 3 раза — до 1 250 000 долларов (более чем в 2 раза, если даже учесть инфляцию)5.
Центральной фигурой в этой эволюции средств был финансовый сектор. На протяжении последних двух десятилетий он являлся основным денежным донором для участников политических кампаний. К тому же взносы финансового сектора (включающего в данном случае непосредственно финансы, страхование и недвижимость) в проведение этих кампаний росли намного быстрее, чем общие вклады, — более чем в 4 раза: с 61 миллиона долларов в 1990 году до 260 миллионов долларов в 2006 году. (Если исключить «пожертвования» страховщиков и представителей сферы недвижимости, финансовый сектор все равно будет среди лидеров: в 2006 году он выделил на эти цели более 150 миллионов долларов. Второй отраслью бизнеса по величине вкладов на избирательные кампании является здравоохранение, которое за тот же период времени только в 2006 году раскошелилось на 100 миллионов долларов.) За те же годы вклады представителей отрасли ценных бумаг и инвестиционной отрасли возросли в 6 раз, с 12 миллионов долларов до 72 миллионов долларов, причем в последнюю цифру не входят миллионы долларов в виде взносов юридических фирм, обслуживающих отрасль ценных бумаг. (По результатам одного анализа, с 1998 по 2008 год финансовый сектор потратил 1,7 миллиарда долларов на взносы в избирательные кампании и 3,4 миллиарда долларов на лоббирование. Только отрасль ценных бумаг потратила 500 миллионов долларов на кампании и 600 миллионов долларов на лоббирование6.)
Крупнейшими источниками денежных средств, предоставляемых на проведение избирательных кампаний, также были крупнейшие коммерческие и инвестиционные банки, которые старались максимально выиграть благодаря дерегулированию и консолидации. В 1990 году компаниями из банковского сектора, которые выделили на эти цели больше всего денег, были Goldman Sachs, Salomon Brothers, Barnett Banks (крупнейший банк во Флориде, купленный NationsBank в 1997-м), Citibank, JPMorgan и Morgan Stanley, а в 2006 году лидерами по этому показателю оказались Goldman, Citigroup, Bank of America, UBS, JPMorgan Chase и Morgan Stanley7.
Деньги из финансового сектора пошли именно туда, где они могли принести наибольшую пользу. Став председателем банковского комитета сената в 1999 году, Фил Грэмм смог собрать более чем вдвое больше денег с фондового рынка, чем с любой другой отрасли. В 1998 году основным получателем средств в сенате, поступающих от отрасли ценных бумаг, был Альфонс Д’Амато, предшественник Грэмма на посту председателя банковского комитета сената, в 1996 году к ДАмато по величине полученных средств приблизился только Грэмм. Совсем недавно, председатель банковского комитета сената Кристофер Додд в 2007—2008 годах получил 2,9 миллиона долларов от фондового рынка, более чем в 3 раза больше, чем любой другой сенатор, который не был основным кандидатом в президенты8. Отрасль ценных бумаг была основным донором денег и для Барни Фрэнка, председателя комитета по финансовым услугам палаты представителей. А если говорить в целом, самым любимым конгрессменом этой отрасли на протяжении десятилетий был представитель Нью-Йорка Чарльз Шумер, сначала член комитета по финансовым услугам палаты представителей, а затем член банковского комитета сената (и председатель демократического сенатского комитета по проведению избирательных кампаний в 2006 и 2008 годах), который на протяжении многих лет агрессивно поддерживал Уолл-стрит9.
По поводу того, помогают ли политики потом своим основным донорам, споры не утихают уже давно. Одни участники этих дебатов утверждают, что политики помогают, так как хотят, чтобы деньги продолжали поступать и в будущем, другие же уверяют, что доноры дают деньги только потому, что они с уважением относятся к той позиции, которую занимают те политики, которых они поддерживают. В любом случае, 1990-е годы, ставшие периодом увеличения взносов в избирательные кампании со стороны финансового сектора, также были и десятилетием, когда сторонники дерегулирования смогли преодолеть все еще остававшиеся в конгрессе препятствия. За законопроекты, которые были в списке самых желательных у финансового сектора, активно выступали влиятельные конгрессмены. Так, фамилия Грэмм появилась в названии закона Грэмма — Лича — Блайли от 1999 года, который в основном отменил положения закона Гласса — Стиголла, предусматривавшие разделение деятельности коммерческих и инвестиционных банков. Грэмм также был основным «толкачом», выступавшим за принятие закона «О модернизации товарных фьючерсов» (Commodity Futures Modernization Act) от 2000 года, который запретил федеральное регулирование внебиржевых деривативов. Шумер был активным сторонником принятия закона Грэмма — Лича — Блайли, а в 2001 году он и Грэмм протолкнули закон, в два раза снизивший платежи, уплачиваемые финансовыми учреждениями в Комиссию по ценным бумагам и биржам10. (В 2002 году Грэмм ушел из сената и стал вице-председателем в UBS Warburg.)
За последние двадцать лет отрасль финансовых услуг стала в Вашингтоне очень мощным лобби, способным получить нужные голоса и на съезде республиканской партии, и на съезде демократической. В апреле 2009 года сенатор Ричард Дурбин сказал: «Если говорить о банках, то и в то время, когда мы сталкиваемся с банковским кризисом, в создании которого большую роль сыграли именно банки, они по-прежнему, хотя в это трудно поверить, являются наиболее мощным лобби на Капитолийском холме. И они откровенно этим пользуются»11. И никто не подумал, что сенатор сказал что-то экстраординарное.
КОРИДОР МЕЖДУ УОЛЛ-СТРИТ И ВАШИНГТОНОМ
Когда дело, однако, доходило до денег, Уолл-стрит не получала особого преимущества по сравнению с другими отраслями, кроме того, что получаемая ею доля средств была больше. И хотя взносы Уолл-стрит в избирательные кампании позволяли ей оказывать влияние на Капитолийский холм, многие важные решения в других местах в Вашингтоне принимали назначенные должностные лица, которые не зависели от денег, выделяемых на выборы. Тут возникают свои трудности. Конгресс, конечно, может принять закон, ограничивающий деятельность финансовых учреждений (или нет), но затем его надо перевести на уровень регулирующих правил, и эти правила должны вводиться в действие должностными лицами исполнительной власти: либо чиновниками администрации, в первую очередь из Министерства финансов, либо регуляторами из Федеральной резервной системы или одного из других многочисленных учреждений: Комиссии по ценным бумагам и биржам (SEC), Комиссии по срочной фьючерсной торговле сырьевыми товарами (CFTC), Управления контролера денежного обращения (ОСС), Управления надзора за сберегательными учреждениями (ОТС), Федеральной корпорации страхования банковских вкладов (FDIC), Национального управления кредитных союзов (NCUA) и других12.
Вторым источником политической власти Уолл-стрит была ее способность проталкивать своих людей на ключевые должности в Вашингтоне. Когда крупные банки разбогатели, все чаще их руководители становились основными действующими лицами, занимающимися организацией сбора денежных средств, а затем привлекались и для выполнения административных работ. Впрочем, в этом процессе более важно другое. По мере того как мир финансов становился все более сложным и более важным для экономики, федеральное правительство все больше и больше зависело от людей, имеющих опыт в области современных финансов, то есть от тех, кто работал в крупных банках и в самых передовых видах бизнеса. Такое положение дел способствовало постоянному переходу специалистов с Уолл-стрит в Вашингтон и обратно, благодаря чему важные решения принимались должностными лицами, которые разделяли мнение финансового сектора о том, какими должны быть развитие событий в мире и политика правительства. К тому же эти люди часто считали, что их будущая карьера будет связана с Уолл-стрит, а не с Вашингтоном.
Основная проблема в сфере регулирования возникает из-за того, станут ли регулирующие органы на самом деле активно внедрять в жизнь правила, которые наносят ущерб интересам отрасли, над деятельностью которой они надзирают, или они будут «захвачены» этой отраслью, как это описано в работе Джорджа Стиглера «Теория экономического регулирования» (The Theory of Economic Regulation), появившейся в 1971 году: «Как правило, регулирующий орган захватывается отраслью, после чего его деятельность строится так, чтобы пользу от нее в первую очередь получала сама эта отрасль»13. Захват не означает, что регулирующие органы коррумпированы или что их действия осуществляются с учетом личных интересов их служащих. Наоборот, захват регулирующего органа происходит наиболее эффективно, когда регуляторы разделяют мнения и предпочтения той отрасли, которую они контролируют. Благодаря тому что банковские инсайдеры умело использовали свою мощь и влияние в Вашингтоне, мнения, в защиту которых они выступали (что сложные финансовые продукты, свободные финансовые рынки и современные финансовые институты полезны для Америки), стали потом разделяться и многими другими людьми, которые работают на территории внутри окружной магистральной дороги, идущей вокруг Вашингтона, столицы США.
На протяжении последних двух десятилетий многие высокопоставленные чиновники переходили с Уолл-стрит в Вашингтон и обратно. Это не новое явление, так как в конце концов финансовые услуги являются важной частью американской экономики в течение длительного времени. Однако за последние два десятилетия произошли два значительных изменения. Во-первых, поскольку финансовая отрасль за эти годы стала другой, стали другими и лидеры, которых она направила в Вашингтон. Вместо руководителей, которые профессионально выросли, управляя крупными коммерческими банками или традиционными фирмами, предоставляющими инвестиционные банковские услуги, в настоящее время отрасль делегирует новый тип людей — представителей новых, более рискованных, более прибыльных видов бизнеса, которые потом начинают заниматься государственной службой. Роберт Рубин, бывший первым руководителем Национального экономического совета (NEC от National Economic Council) при президенте Клинтоне и вторым министром финансов у этого политика, начал свою карьеру в Goldman Sachs, где занимался рисковым арбитражем (при котором ставка делается на вероятность совершения каких-то корпоративных событий, таких как поглощение другой компании), занимался арбитражем на основе относительных стоимостей (капитализации на ценовых расхождениях у аналогичных ценных бумаг), был одним из руководителей отдела сделок, совершаемых Goldman, с фиксированным доходом, а затем стал сопредседателем фирмы14. Генри Полсон, последний министр финансов в правительстве президента Джорджа Буша-младшего, с 1999 по 2006 год возглавлял Goldman Sachs, и именно в те годы их торговые операции приносили фирме самую значительную долю прибыли.
Во-вторых, все более сложный характер финансирования изменил баланс сил между инсайдерами Уолл-стрит и другими творцами экономической политики страны. Вашингтон всегда ценил руководителей крупнейших финансовых институтов — за их хорошие отношения с крупными корпорациями из всех отраслей промышленности. Но по мере того как финансы становились все более запутанной областью деятельности, а политические вопросы — все более техническими, значимость опыта Уолл-стрит возрастала еще больше. Поэтому многими вопросами, имеющими важнейшее значение для финансового сектора, такими как деривативы, секьюритизация или задание требований к капиталу, занимались люди, накопившие соответствующий опыт на Уолл-стрит, ее ветераны. Финансовая политика стала в какой-то мере приобретать черты инженерной деятельности, при занятии которой учитывается мнение только тех, кто уже доказал, что обладает нужной профессиональной квалификацией в своем деле и хорошо знаком с самыми последними достижениями в своей области. Для того чтобы быть в курсе того, что происходит в мире финансов, правительство было вынуждено брать людей из крупных банков, из-за чего эти финансовые учреждения стали оказывать непропорционально большое влияние на политику. Например, Френк Ньюман до прихода в Министерство финансов в 1993 году на должность помощника министра по вопросам внутреннего финансирования, а затем заместителя министра финансов был финансовым директором Bank of America. Во время серьезных споров, возникших в 1994 году из-за убытков, которые понес округ Орандж по своим сделкам с деривативами, Ньюман написал письмо, в котором призвал конгресс «отложить на неопределенный срок» принятие законов, регулирующих деривативы. В 1995 году он занял кресло старшего вице-президента Bankers Trust, деривативного дилера, который был сильнее других запятнан в скандале 1994 года, а в 1996 году был назначен главным исполнительным директором этой фирмы15.
Во время правления Клинтона и Джорджа Буша-младшего на многие важные посты в правительстве были назначены банкиры с Уолл-стрит. Кроме Рубина и Полсона, Goldman Sachs отрядил из своих рядов во власть и других представителей, ставших помощниками министров финансов в обеих администрациях: Гари Генслера при Клинтоне и Роберта Стила (впоследствии ставшего главным исполнительным директором банка Wachovia) при Буше. К числу других выходцев из Goldman относились сенатор Джон Корзин, член банковского комитета сената; Стивен Фридман, директор NEC при Буше и председатель нью-йоркского банка ФРС; Уильям Дадли, который при Тиме Гайтнере был исполнительным директором нью-йоркского банка ФРС, а затем его президентом; Джошуа Болтен, директор Административно-бюджетного управления (Office of Management and Budget, OMB) и глава администрации президента Буша; а также множество советников Полсона в Министерстве финансов, в том числе Нил Кашкари, которому поручили руководить выполнением программы по спасению проблемных активов (Troubled Asset Relief Program, TARP). Из других должностных лиц в администрации Клинтона, которые пришли туда с Уолл-стрит, следует выделить Роджера Альтмана из Lehman Brothers и Blackstone Group (частной акционерной компании), бывшего заместителем министра финансов, и Ли Сакса из Bear Stearns, ставшего заместителем помощника министра финансов, а затем помощником министра по финансовым рынкам16.
Из-за стремительных изменений, происходящих в финансовом секторе, основные регулирующие органы должны были принимать важные решения, влияющие на отрасль, и многие из этих решений оказались для нее дружественными. В 1993 году Венди Грэмм, председатель Комиссии по торговле товарными фьючерсами (CFTC), издала приказ, освобождающий большинство внебиржевых деривативов от федерального регулирования, и в том же году она была включена в совет директоров компании Enron, ведущего трейдера деривативов, относящихся к энергетике, которая очень активно поддерживала курс, проводимый Грэмм17. Председателем CFTC с 1999 по 2001 год был Уильям Райнер. В соавторстве он подготовил доклад с рекомендациями отменить действовавший запрет на фьючерсы на отдельные акции18. Эти рекомендации затем вошли в положения закона «О модернизации товарных фьючерсов» от 2000 года. В 2001 году Райнер стал главным исполнительным директором OneChicago, новой биржи по сделкам с фьючерсами на отдельные акции19.
Джеймс Джиллеран, в прошлом главный исполнительный директор Bank of San Francisco, в 2001 году стал главой Управления по надзору за сберегательными учреждениями. За время своей работы это управление прославилось слабым регулированием подконтрольных ему сберегательных учреждений; а сам Джиллеран заявил: «Наша цель — разрешить сберегательным учреждениям действовать максимально свободно, с минимальным вторжением регулирующих органов»20. В 2005 году он ушел с этой должности и стал главным исполнительным директором Federal Ноше Loan Bank в Сиэтле. Когда во времена президентства Джорджа Буша-старшего Джон Дауган был чиновником Министерства финансов, он провел исследование, результаты которого способствовали отмене ряда ограничений на межрегиональные банковские операции и некоторых положений закона Гласса — Стиголла; как адвокат он консультировал Ассоциацию американских банкиров (American Bankers Association), а также помогал провести закон Грэмма — Лича — Блайли через конгресс. В 2005 году Джордж Буш-младший назначил Даугана контролером денежного обращения, и на этой должности он продолжал защищать банки, зарегистрированные в штатах, от государственных регулирующих органов21.
Тесные связи между частным и государственным сектором за указанные годы к тому же становились и более широкими, чему способствовали правительственные чиновники, долго проработавшие на своих местах, а затем решившие перейти в частный финансовый сектор. Майкл Фроман, член NEC, когда им руководил Рубин, а затем руководитель его аппарата в Министерстве финансов, после окончания службы в государственных органах последовал за Рубином в Citigroup, где стал топ-менеджером. Джеральд Корриган проработал в Федеральной резервной системе более двадцати лет, а в период с 1985 по 1993 год был президентом федерального резервного банка Нью-Йорка; в 1994 году он начал работать в Goldman Sachs, где в 1996 году стал партнером и исполнительным директором. Дэвид Маллинс, бывший помощник министра финансов и вице-председатель совета управляющих ФРС, в 1994 году ушел из этой организации и стал партнером в Long-Term Capital Management.
Такая система «вращающейся двери» не только помогала Уолл-стрит расставлять своих ветеранов на важных должностях в Вашингтоне, но и способствовала установлению прочных личных отношений между ведущими банкирами и государственными чиновниками, что обеспечивало крупным банкам важную привилегию — возможность непосредственного общения с ключевыми политиками и распространения мировоззрения Уолл-стрит в коридорах власти. На решения регулирующих органов и администрации также может повлиять и перспектива получения в будущем престижной или высокооплачиваемой работы в финансовом секторе. Поэтому у чиновников, вполне вероятно, был (и остается) стимул — не нажить себе врагов среди своих потенциальных работодателей.
Но у банков было и более прямое средство давления на свои регулирующие органы — рынок платежей за регулирование. Федеральная резервная система зарабатывает деньги на своих повседневных операциях, связанных с банковской деятельностью, Федеральная корпорация страхования банковских вкладов — на страховых премиях, взимаемых с банков. Другие основные регулирующие органы, в том числе Управление контролера денежного обращения (ОСС) и Управление надзора за сберегательными учреждениями (OTS), финансируются только за счет платежей, получаемых с тех банков, деятельность которых они регулируют. И хотя за каждую сферу юрисдикции номинально отвечает отдельный регулирующий орган: банковские холдинговые компании взаимодействуют с ФРС, национальные банки — с ОКК и так далее, финансовым учреждениям, деятельность которых контролируется несколькими регулирующими органами, было разрешено выбирать себе один из них в качестве основного. Из-за этого регулирующим органам пришлось конкурировать друг с другом за финансирование и убеждать финансовые учреждения пойти под их контроль, в результате чего возникли стимулы для «гонки на выживание», участвуя в которой государственные агентства стараются получить «клиентов», предлагая им относительно слабый вариант применения на практике нормативных актов.
В этом соперничестве «победителем» стало OTS. По словам Уильяма Блэка, профессора права и бывшего сотрудника правления Federal Home Loan, «Управление надзора за сберегательными учреждениями получило репутацию самого слабого и хуже всего распоряжающегося своими полномочиями агентства; к тому же оно действительно очень благосклонно относилось к субстандартному кредитованию»22. American International Group (AIG), крупная страховая компания, объем сделок которой с деривативами был одним из крупнейших в мире, занялась сбережениями и кредитованием, а затем в качестве основного регулирующего органа выбрала OTS, хотя это агентство, главным направлением контроля которого является ипотечное кредитование, не имело возможности отслеживать риски, взятые на себя печально известным подразделением AIG, которое занималось финансовыми продуктами. В 2005 году гигант ипотечного кредитования Countrywide, в то время регулировавшийся Управлением контролера денежного обращения (ОСС), встретился с OTS, чтобы обсудить возможность смены основного регулирующего органа. По информации The Washington Post, «руководители высшего звена Countrywide, которые участвовали в этих встречах, посоветовали представителям OTS вести себя более естественно и не проявлять такого антагонизма, как ОСС, и сообщили, что этот вариант предпочитает главный исполнительный директор Countrywide Анджело Модзило. Государственные чиновники не из OTS, которые были знакомы с ходом этих переговоров, сообщают то же самое»23. В марте 2007 года OTS одобрило заявление Countrywide о переводе их из категории банковской холдинговой компании в сберегательнокредитную холдинговую компанию, чтобы ее деятельность подпадала под регулирование OTS24.
Между механизмом вращающейся двери и конкуренцией в области регулирующего «бизнеса» существовала еще одна область — возникновение общих перспектив и мнений у Уолл-стрит и Вашингтона, чье влияние было гораздо более мощным, чем у коррупции в странах с развивающейся рыночной экономикой. Позиции Уолл-стрит стали общепринятыми в Вашингтоне, а те, кто не соглашался с ними, например Бруксли Борн, оказывались в изоляции и даже изгоями: остальные считали, что они просто не понимают сущность нового яркого мира современных финансов. Такой общий настрой был основной причиной и во многом объяснял, почему в 1990-х и 2000-х годах федеральное правительство неоднократно защищало интересы Уолл-стрит.
Одним из курьезов истории является тот факт, что описываемый здесь сдвиг происходил при демократической администрации, возглавляемой президентом, которого избрали в основном представители среднего класса, класса, который экономически не защищен. Из всех людей, перебравшихся с Уолл-стрит в Вашингтон, наиболее важным был Роберт Рубин. Когда в 1993 году Рубин стал членом администрации Клинтона (впервые он получил доступ к внутренним кругам партии благодаря своему мастерству по сбору средств25), трансформация финансового сектора в колосса, охотно идущего на риск и стремящегося к повышенной прибыли, уже шла полным ходом. Однако право крупных банков зарабатывать деньги свободно, без вмешательства государства, еще не было гарантировано. В американской политике еще была одна из основных сил, скептически относившаяся к Уолл-стрит и ее неудержимому стремлению к прибыли — Демократическая партия, которая в 1980-х годах помогала блокировать в конгрессе предлагаемые законы о дерегулировании.
Билл Клинтон был избран президентом в 1992 году. В ходе избирательной кампании ни с какими явными высказываниями в адрес финансового сектора он не выступал. Хотя лозунгом его кампании было выражение «Это экономика, дурачок!» (благодаря репортерам, которые посещали штаб Клинтона, эта фраза стала крылатой и ныне широко используется и перефразируется, хотя никогда слоганом кампании Клинтона официально не признавалась. — Прим. перев.)26, он смог предложить широкую экономическую платформу (включающую реформы здравоохранения, снижение налогов для среднего класса и увеличение расходов на образование) и сделал это без нападок на позиции Уолл-стрит. Когда Клинтон занял свой пост, его назначения отражали широкий спектр мнений, высказывавшихся в Демократической партии. Ллойд Бентсен, представитель умеренных, последние двадцать два года бывший сенатором, стал министром финансов; должность его заместителя получил Роджер Альтман, имевший опыт работы и на Уолл-стрит, и в администрации Картера; Роберт Райх, традиционно выступавший за либеральный подход (в американском его толковании) стал министром труда; Лаура Тайсон, активно влиявшая на промышленную политику, была назначена председателем совета экономических консультантов, а Рубин получил должность директора NЕС, нового органа, созданного Клинтоном для координации экономической политики.
Ключевым был вопрос, следует ли увеличить расходы на социальные программы и выполнить обещание, дававшееся в ходе избирательной кампании, — снизить налоги для среднего класса — или принять сбалансированный бюджет, чтобы сохранить низкими процентные ставки. Рубин во многих отношениях был политически либеральным человеком; он поддерживал государственные социальные программы и в 1996 году выступал против законопроекта о реформе системы социального обеспечения27. В то же время он еще более активно выступал за финансовую ответственность и понимал важность создания дружественных отношений с «рынком облигаций», чтобы обеспечить основу для долгосрочного экономического роста. Некоторые теоретики полагали, что президенты-демократы с недоверием относятся к рынку облигаций, и если возникнет подозрение, что Клинтон безответственно подходит к финансам, то появится требование обеспечить более высокую доходность по государственным долгам США, что приведет к росту процентных ставок в масштабах всей экономики и торможению экономического роста.
В январе 1993 года на совещании экономическая команда Клинтона согласилась с тем, что их главным приоритетом должно быть сокращение дефицита, что позволит добиться доверия Уолл-стрит28. (Эта политика побудила Джеймса Карвилла, советника Клинтона, заявить: «Раньше я думал, что если существует реинкарнация, то в будущем я хотел бы быть президентом, папой или выдающимся игроком в бейсбол. Но сейчас я хотел бы вернуться на рынок облигаций. Вы можете запугать кого угодно»29.) Эта группа поставила на то, что за счет увеличения налогов и установления контроля над бюджетным дефицитом они могут снизить процентные ставки и стимулировать экономический рост. Эти изменения политического курса примерно совпали по времени с началом одного из самых длинных экономических бумов в новейшей истории: с 1993 по 2000 год годовой рост реального ВВП в среднем составлял 3,9 процента, а инфляция в среднем возрастала всего лишь на 1,8 процента в год30, хотя буму способствовали, вероятно, и другие факторы, в том числе более широкое использование компьютерных технологий и влияние глобализации, а не только действия властей.
В начале 1995 года Рубин сменил Бентсена на посту министра финансов и стал в администрации основным экономическим политиком. Эта смена произошла в решающий для Белого дома момент. После сокрушительного поражения в 1994 году на выборах в конгресс многие инсайдеры считали, что Демократической партии нужно повернуть налево и выступать за более популистскую экономическую политику. Рубин, напротив, высказывался за центристский курс администрации, выступал за поддержку бизнеса и настаивал на сокращении дефицита. Клинтон поддержал Рубина, подтвердив трансформацию демократов в ориентированную на рынок партию, дружески относящуюся к бизнесу, что могло быть до достоинству оценено на Уолл-стрит31.
Возвышение в иерархической структуре власти бывшего сопредседателя ведущего инвестиционного банка также стало сигналом, свидетельствующим о том, что администрация будет симпатизировать Уолл-стрит. Если крупные банки и крупный бизнес всегда могли рассчитывать, так сложилось исторически, на поддержку республиканцев, то теперь они могли полагаться и на демократов. С Рубином, занимавшим важную должность, правительство вряд ли сможет напасть на одну из новых денежных коров финансового сектора, созданных в последние два десятилетия, таких как секьюритизация, деривативы или сделки за счет собственных средств на основе количественных параметров.
Помимо формирования экономической политики администрации Клинтона, Рубин также выступал и наставником для целого поколения демократических политиков, которые в основном с симпатией относились к его взглядам. На некоторые ключевые должности министерства он назначил людей непосредственно с Уолл-стрит, в том числе Генслера из Goldman Sachs (в настоящее время председатель CFTC) и Ли Сакса из Bear Stearns (сейчас советник министра финансов). С другой стороны, два основных протеже Рубина пришли не с Уолл-стрит, но они в значительной степени пропитались его взглядами по экономическим и финансовым вопросам. Ларри Саммерс, заместитель министра при Рубине и его преемник на посту министра финансов, был экономистом из академических кругов и в прошлом главным экономистом World Bank. Тим Гайтнер, помощник секретаря, а затем заместитель по международным делам, был государственным служащим. Но они разделяли мнение Рубина, что финансовые инновации и свободные рынки в целом полезны для Америки. Саммерс выступал против регулирования деривативов даже сильнее, чем Рубин; в своих мемуарах, вышедших в 2003 году, Рубин пишет: «Ларри охарактеризовал мои опасения по поводу деривативов в виде аналогии: отдавать ли предпочтение при игре в теннис деревянным ракеткам или более мощным, сделанным из графита и титана, которые используются игроками сегодня»32. (В настоящее время Саммерс и Гайтнер занимают должности директора NEC и министра финансов соответственно.) Рубин также был основателем проекта Hamilton Project, предусматривающего создание группы иссле- дователей-центристов, сформированной в Brookings Institution, которая служила перевалочным пунктом для продвижения специалистов в области экономической политики, таких как Питер Орзаг, ныне директор Административно-бюджетного управления (Office of Management and Budget, OMB) и Джейсон Фурман (сейчас заместитель директора N£0). Конечным результатом такого подхода стало создание демократической политики, которая больше не ориентировалась в первую очередь на сигналы, подаваемые профсоюзами и защитниками прав потребителей, а стала открытой и даже дружественной Уолл-стрит.
Эта политическая перестройка была во многом огромным благом для Демократической партии. Благодаря «рубиномике» партия стала пользоваться уважением у деловых и финансовых кругов, восстановила урон, понесенный после ошибок управления, которые, как считается, совершила администрация Картера, и при сборе средств на выборы опередила республиканцев. Длительно продолжавшийся бум 1990-х годов, независимо от того был ли он вызван политикой, проводившейся в эпоху Клинтона, или нет, выглядел особенно хорошо по сравнению с последующими результатами, достигнутыми администрацией Джорджа Буша-младшего, в годы президентства которого рост стал более медленным (в среднем рост реального ВВП составил 2,2 процента, по сравнению с 3,9 процента при Клинтоне), а средний доход более низким (падение с 52 500 долларов в 2000 году до 50 300 долларов в 2008 году, если в обоих случаях считать в долларах 2008 года)33. Увеличению числа магнатов инвестиционных банков и хедж-фондов, готовых отдать предпочтение демократам, также способствовал сдвиг в идеологии Республиканской партии в сторону «культурных» вопросов.
История администрации Клинтона демонстрирует, как умело влиятельные инсайдеры Уолл-стрит смогли сыграть свою роль и добиться изменения национальной политики. К 2008 году лидеры Демократической партии по экономическим вопросам были едины, а в основе этого единства лежали концепции, проповедовавшиеся Клинтоном, Рубином и Саммерсом.
В 1990-х годах только к одной фигуре в экономической элите Вашингтона прислушивались так же внимательно, как и к Рубину. Этим человеком был Алан Гринспен, председатель Федеральной резервной системы с 1987 до 2006 года и один из наиболее важных лиц, доставшихся демократам в «наследство» от республиканской администрации Рейгана. Хотя Гринспен не был банкиром с Уолл-стрит (в течение почти тридцати лет, прежде чем стать председателем ФРС, он возглавлял одну нью-йоркскую экономическую консалтинговую фирму), вряд ли можно было найти более истового сторонника идеологии свободного рынка, финансовых инноваций и дерегулирования, чем он.
Гринспен был «пожизненным либертарианским республиканцем» и давним сторонником взглядов Айн Рэнд, философа и писательницы, которая выступала за чистый капитализм эпохи свободной конкуренции34. Он верил в обе доктрины эффективных рынков и поддерживал революцию Рейгана, выступавшего против вмешательства государства в экономику. Он с нетерпением ожидал создания мира без государственного регулирования. Вот что он говорил по этому поводу.
«Регулирование по своей природе консервативно. Оно стремится сохранять статус-кво и работает на особые интересы тех, кто извлекает из него выгоду... Сейчас, когда технологические изменения явно ускорились, существующие нормативно-правовые структуры оказываются в стороне, что способствует освобождению тех рыночных сил, которые обеспечивают повышение богатства и экономического роста.В области финансов регулирование ограничивает возможности ведения банковской деятельности с пересечением границ штатов и объединения инвестиционных и коммерческих банков, но в настоящее время под давлением технологических изменений эти сдерживающие правила начинают все чаще и чаще отбрасываться...По мере приближения к новому столетию частные регулирующие силы, работающие на стабилизацию рынка, должны постепенно вытеснять множество громоздких и все менее эффективных государственных структур. Такой исход вполне вероятен, так как органы власти по своей природе не могут достаточно быстро подстраиваться к условиям, которые слишком часто меняются, причем непредвиденным образом.Нынешнее поколение взрослых людей с трудом адаптируется ко все более ускоряющимся неопределенностям нынешней окружающей среды, движущей силой которыхявляется электроника. К счастью, наши дети, по всей видимости, в этих условиях выиграют. Поэтому наше будущее будет, повидимому, ярким»35.
Гринспен был, естественно, предрасположен дружелюбно себя вести по отношению к финансовому сектору и его желанию, чтобы власти оставили финансовый сектор в покое и позволили самому решать все свои вопросы. Как руководитель центрального банка он впервые продемонстрировал свою позицию, когда повысил ликвидность финансовой системы, чтобы восстановить положение дел фондового рынка, рухнувшего в черный понедельник, 19 октября 1987-го, сразу на 23 процента. Это был первый пример того, что затем стало известно как «пут Гринспена», идея, что, если рынки столкнутся с серьезными трудностями, ФРС придет им на помощь*. Гринспен резко снизил процентные ставки в 1998 году, после кризиса в России, и в 2001 году, после прокола интернет-пузыря, каждый раз стараясь смягчить последствия экономического спада и каждый раз, возможно, способствуя накачиванию следующего пузыря. Базовой теорией, лежавшей в основе его взглядов, сущность которой Гринспен изложил в своем знаменитом выступлении в 1996 году об «иррациональном изобилии», была концепция, что ФРС не должна пытаться препятствовать надуванию пузырей, а вместо этого ей следует сосредоточиться на оказании помощи в восстановлении экономики уже после того, как пузырь лопнет: «Как мы можем узнать, когда иррациональное изобилие привело к чрезмерному росту стоимости активов, которая затем начинает неожиданно и на протяжении длительного времени снижаться, как это происходило за последнее десятилетие в Японии?.. Мы как руководители центральных банков не должны беспокоиться, если коллапсирующий пузырь финансовых активов не угрожает реальной экономике, производству, количеству рабочих мест и стабильности цен»36. Такая позиция в полной мере укладывалась в рамки гипотезы эффективного рынка и идеи, что ФРС не должна
пытаться определить, являются ли цены точными, а оставить выполнение этой функции рынкам.
* Опцион пут предоставляет его владельцу право продать актив, например акцию, по заранее оговоренной цене. Если цена акции резко падает, опцион пут позволяет владельцу продать его по цене выше рыночной, и поэтому он является одним их механизмов защиты от рисков. Считалось, что по своей сути «пут Гринспена» эквивалентен обычному опциону пут, которым на рынке может воспользоваться любой желающий.
Уолл-стрит высоко оценила денежно-кредитную политику Гринспена, так как поняла, что этот руководитель не будет с упреждением повышать процентные ставки, чтобы остановить бум (если этот бум не станет приводить к более высокой инфляции). Но еще больше Уолл-стрит оценила его ослабление регулирующей политики. Федеральная резервная система является одним из наиболее важных финансовых регулирующих органов, который не только регулирует банковские холдинговые компании, но и обеспечивает соблюдение законов по защите прав потребителей. Но на протяжении почти двух десятилетий во главе ФРС стоял человек, чья вера в финансовые инновации перевешивала любой интерес к регулированию финансового сектора, человек, который стал активным публичным лицом, «участвующим в продвижении свободного рыночного капитализма в качестве инсайдера»37.
Например, Гринспен был твердо убежден, что деривативы играют важную роль в распределении риска по всей финансовой системе и что участники рынка достаточно подготовлены для управления рисками, порождаемыми деривативами. В июле 2003 года, выступая перед банковским комитетом сената, он заявил следующее.
«За многие годы работы на рынке мы выяснили, что деривативы являются чрезвычайно полезным инструментом для передачи риска от тех, кто не должен брать его на себя, к тем, кто готов и способен это сделать... Значительный рост рынка внебиржевых деривативов является свидетельством того, что рынок нашел очень полезный для себя инструмент. При этом возникает вопрос, следует ли его регулировать? В самом деле, в Соединенных Штатах деривативы, очевидно, регулируются в той степени, в какой банки, являющиеся их активными создателями, регулируются банковскими контролирующими учреждениями, но не более того. И причина, объясняющая, почему мы думаем, что выход за рамки такого регулирования был бы ошибкой, — это тот факт, что сделками с деривативами занимаются профессионалы »38.
Для Гринспена быстрый рострынка деривативов был доказательством того, что они социально полезны. Он считал, как и многие активные сторонники свободного рынка, что рынки являются саморегулируемыми образованиями и что, пока участники рынка располагают достаточной информацией, они будут знать о любой потенциальной опасности и смогут сами себя защитить, и поэтому при таком подходе все конечные результаты, получаемые на нерегулируемом рынке, неизбежно являются хорошими. Такое отношение было даже распространено на мошенничества, о чем вспоминала Бруксли Борн: «Он пояснил, что никакой необходимости в законе о борьбе со злоупотреблениями нет, поскольку, если брокер биржевого зала совершает мошенничество, клиент это поймет и перестанет вести бизнес с этим человеком»39.
Гринспен доминировал в ФРС на протяжении всего пребывания в должности, и его взгляды стали почти догмой для членов совета управляющих. В августе 2005 года на симпозиуме, который проводил федеральный резервный банк Канзаса в честь Гринспена, Рагурам Раджан представил документ, в котором достаточно детально и в пророческом духе спрашивалось, усилились ли дерегулирование и инновации в большей степени, чем снизился риск в финансовой системе40. На Раджана, в то время главного экономиста Международного валютного фонда, тут же очень активно набросились защитники Гринспена41. Вице-председатель ФРС Дональд Кон отреагировал на этот документ заявлением, которое он назвал «доктриной Гринспена». Кон утверждал, что саморегулирование предпочтительнее государственного регулирования («Действия частных лиц по своей защите... как правило, весьма эффективны. А вот государственное регулирование сопровождается риском ослабления частного регулирования и снижения финансовой стабильности»); что финансовые инновации снижают риск («В результате большей диверсификации рисков и источников финансирования проблемы в финансовом секторе с меньшей вероятностью усилят шоковые воздействия, потрясающие экономику и финансовый рынок»); что денежно-кредитная политика Гринспена привела к более безопасному миру («Риски снижаются в той степени, в которой указанные политические стратегии уменьшили амплитуду колебаний объема производства и цен и сдерживают возникновение финансовых кризисов»). Вывод Кона отражал доминировавшее в то время мнение Гринспена: «Такая политика [рекомендованная Раджаном] приведет к менее точному ценообразованию активов, снижению в целом общественного благосостояния и, безусловно, пойдет вразрез с традиционной политикой совершенства, к которому стремится лицо, чью эпоху мы изучаем на этой конференции»42. Ларри Саммерс высказался еще более прямо и заявил, что он обнаружил, что «основной тезис этого документа [Раджана], написанного с шорами на глазах, является ошибочным»43.
Помимо значительных полномочий Гринспена как руководителя американской кредитно-денежной политики и одного из главных регуляторов финансового сектора, он также сильно влиял на происходившее и благодаря своему огромному общественному статусу. Поскольку экономика США на протяжении длительного времени оставалась в состоянии бума, безработица снижалась, а темпы инфляции были низкими, Гринспен стал, вероятно, самым известным и уважаемым экономистом мира. Если он заявлял, что деривативы улучшили управление рисками и что финансовые инновации, — это всегда хорошо, такие заявления становились прикрытием для тех людей из Вашингтона, которые сами не очень хорошо разбирались в таких вопросах.
При Гринспене в ФРС, Рубине и Саммерсе в Министерстве финансов, несомненно, дружески настроенных и совместимых друг с другом регуляторов, а также при миллионах долларов, поступающих в конгресс в ходе каждого избирательного цикла, у Уолл-стрит в 1990-х годах в Вашингтоне всегда и везде были друзья. Это положение дел мало изменилось и в следующем десятилетии при администрации Буша, который еще сильнее уверовал в необходимость дерегулирования. Редко какая либо другая отрасль пользовалась в Вашингтоне такой бесконтрольной властью.
ИДЕОЛОГИЯ ФИНАНСОВ
Одно дело — прикормить влиятельного конгрессмена, зависящего от ваших взносов в его избирательную кампанию, и совсем другое — иметь своих людей на ключевых постах власти, особенно некоторых регуляторов, которые хотя и занимаются контролем, но постоянно помнят о перспективах своей высокооплачиваемой работы в будущем. Уже только эти факторы обеспечили Уолл-стрит огромную политическую власть. Но помимо этих традиционных форм политического капитала крупные банки имели возможность воспользоваться и другой формой власти — культурным капиталом.
Политика во многом похожа на продажи. Если вы пытаетесь совершить крупную сделку с большой корпорацией, это помогает получить друзей, знающих положение дел изнутри, это помогает привлечь покупателей, которые видят, что их благополучие зависит от вашего, и это может даже помочь поманить перспективой высокооплачиваемой работы служащего, принимающего важные для вас решения. Но еще лучше, если покупатели сами хотят получить то, что вы продаете. Лучше всего, если они уверены, что покупка того, что вы продаете, в полной мере соответствует их представлениям и знаниям, что приобретение вашего продукта выделяет их, показывает, что они относятся к информированной элите.
Купить друзей в Вашингтоне может любая отрасль, скажем табачная (Большой табак, как ее порой называют), и эти люди, усердно действующие за кулисами, будут стараться ей помочь. Но за последние два десятилетия друзья Уолл-стрит могли работать у всех на виду — на авансцене, так как концепции, которые они проповедовали, завоевали горячее признание у элит Вашингтона и Нью-Йорка (да и основных европейских столиц), которые с восторгом их приняли. Идея о том, что сложный, действующий свободно финансовый сектор является благом для Америки, стала частью общего мировоззрения политического и интеллектуального класса. В результате этого дерегулированию больше не надо было быть подходом, описываемым на тысячах страниц законопроектов, хотя эти документы продолжали составляться. Ему было достаточно демонстрировать себя в гораздо более сфокусированном виде — в виде фотографий известных людей. В июне 2003 года представители трех отраслевых организаций при поддержке вице- председателя FDIC и директора OTS начали реализацию проекта по «выявлению и устранению любых регулирующих требований, которые являются устаревшими, ненужными или чрезмерно обременительными». Каждый из руководителей, представленных на фотографии, угрожающе размахивал садовыми ножницами и собирался применить их против символической пачки документов, а Джеймс Джиллеран, директор OTS, пошел еще дальше — вместо ножниц он взял в руки бензопилу44.
За последние двадцать лет мнение общественности о финансах в значительной степени изменилось: если в прошлом их воспринимали как скучную деятельность, которой, может быть, даже не следует в полной мере доверять, то сейчас они считаются основой современной американской экономики. Впрочем, у большинства населения страны подозрения к банкирам оставались и даже усиливались, чему во многом способствовали громкие судебные процессы над представителями этой профессии, начиная от Ивана Боэски и Майкла Милкена (инсайдерские сделки) до Генри Блоджетта (продвижение плохих акций). Но в тех кругах, которые были самыми важными, — в студенческих городках элитных университетов, в СМИ, распространяющих информацию о бизнесе и финансах, в аналитических центрах и в коридорах власти в Вашингтоне, — банковское дело стало последней по времени написания главой в книге об американской мечте, способом заработать огромное богатство благодаря упорному труду и созданию новых инновационных продуктов, которые, как считалось, улучшат жизнь всех людей.
Позитивный имидж Уолл-стрит определялся по крайней мере тремя основными составляющими. Первой из них была идея, что финансовые инновации, как и технологические, всегда обязательно полезны. Второй — убеждение, что сложные финансовые операции служат благородной цели — помочь простым американцам купить себе дом. Третьей — что на рубеже нового тысячелетия самым захватывающим местом для работы является Уолл-стрит.
В американском варианте английского языка термин «инновация» всегда воспринимается очень положительно. Корни такого отношения уходят к временам Бенджамина Франклина и Эли Уитни (известный изобретатель и промышленник. Изобрел хлопкоочистительную машину, одним из первых сконструировал фрезерный станок, заложил основы организации массового производства в машиностроении. — Прим. перев.). Мы и сейчас хотим видеть себя нацией творческих и находчивых новаторов, которые изобретательно и трудолюбиво справляются с возникающими проблемами. Еще совсем недавно, когда мы думали об инновациях, то имели в виду технологии и их изобретателей: от Хьюлетта и Паккарда, создавших свое предприятие в гараже, до Джобса и Возняка, которые также начинали с гаража. А учитывая все материальные блага, которые технологические инновации нам принесли, кажется логичным, что финансовые инновации также должны быть не менее полезными.
Для описания последних изменений в финансовом секторе широко используются термины из области инноваций. В документе, подготовленном в 1995 году, Роберт Мертон писал: «Глядя на финансовые инновации... мы воспринимаем их силой, двигающей глобальную финансовую систему в направлении ее цели — повышения экономической эффективности. В частности, нововведения, связанные с деривативами, могут повысить эффективность за счет расширения возможностей по распределению рисков, снижения операционных издержек и сокращения асимметричной информации и агентских издержек»45. Два года спустя Алан Грин- спен заявил следующее.
«В настоящее время в масштабах всей нашей финансовой системы происходит распаковывание финансовых продуктов. Возможно, самым очевидным примером этого процесса является постоянно расширяющийся спектр доступных финансовых деривативов, при помощи которых фирмы могут управлять рисками процентных ставок, другими рыночными рисками и все чаще кредитными рисками... Другой инновацией с большими перспективами является технология секьюритизации, разновидность деривативов, которая способствует распакетированию производственных процессов, используемых для многих кредитных услуг... Эти и другие разработки, содействующие распаковыванию финансовых продуктов, повысили, несомненно, эффективность наших финансовых рынков»46.
По мере того как финансовый сектор становился все более крупной частью экономики США, восхваление финансовых инноваций усиливалось. Хотя Тим Гайтнер в свое время предупреждал о потенциальных проблемах, возможных при управлении рисками, связанными с деривативами, вот что он сказал в 2006 году (будучи президентом федерального резервного банка Нью-Йорка) о нынешней волне финансовых инноваций.
« Эти разработки обеспечивают значительные преимущества для финансовой системы. Финансовые учреждения теперь могут измерять риски и управлять ими гораздо эффективнее. Риски распределяются более широко и по более разнообразной по составу группе финансовых посредников как внутри страны, так и между государствами.Эти изменения способствовали существенному повышению финансовой силы основных финансовых посредников и общей гибкости и устойчивости финансовой системы в США. Такое повышение стабильности системы и эффективности процесса финансового посредничества, вероятно, содействовало ускорению роста производительности труда в Соединенных Штатах и повышению стабильности роста результатов, показываемых на протяжении последних двух десятилетий» 47.
И даже в апреле 2009 года, после финансового кризиса, преемник Гринспена Бен Бернанке, продолжал утверждать: «Финансовые инновации улучшили доступ к кредитам, снизили расходы и повысили возможности выбора. Мы не должны пытаться ввести на деятельность кредитных провайдеров настолько обременительные ограничения, чтобы они в будущем препятствовали разработке новых продуктов и услуг»48. Тот факт, что Бернанке, великолепный и уважаемый многими ученый, расхваливает финансовые инновации даже после финансового кризиса, показывает, сколь сильным является влияние этой идеологии и на экономистов, и на политиков.
Аргумент Мертона и Гринспена о «распределении рисков» и «распаковывании» финансовых продуктов добавил интеллектуальную составляющую в идеологию инноваций. При таком толковании деривативы и секьюритизация оказывают благотворное влияние на рынок, так как помогают распределять риск среди большего числа его участников и передавать конкретные риски тем людям, которые больше всего готовы взять их на себя. Так, кредитные дефолтные свопы позволяют банкам разделить процентный риск и риск неисполнения обязательств между различными инвесторами. Поскольку все стороны свободно договариваются об условиях сделок на открытом рынке, эти операции должны быть хороши для всех, и они могут быть такими, если стороны на самом деле знают, что они делают. Однако такое толкование сложности инноваций стало общим аргументом и начало применяться для обоснования любых новых финансовых продуктов, что открыло путь не только предложению на рынке долговых обязательств с обратной плавающей ставкой, вроде тех, которые были проданы администрации округа Орандж, но и другим аналогичным продуктам, продаваемым частным инвесторам. Например, обратные конвертируемые обязательства — это структурированные простые векселя, по которым инвестор получает либо фиксированную процентную ставку, либо акцию — в зависимости не только от окончательной цены акции, но и от того, каким образом эти обязательства поступают к инвесторам, так как из-за их сложности лишь немногие инвесторы способны оценить точно все их параметры, из-за чего они становятся жертвами недобросовестных брокеров и банков49. ( «Мне сказали, что никакого риска у них нет», — сказал один из пенсионеров, потерявший более 90 тысяч долларов на обратных конвертируемых обязательствах»50.)
У идеологии инноваций были свои скептики. Уоррен Баффет в годовом отчете Berkshire Hathaway за 2002 год очень образно назвал деривативы «финансовым оружием массового уничтожения»51. В своей книге «Одураченные случайностью», вышедшей в 2001 году, Нассим Талеб утверждает, что при использовании современных финансовых технологий недооценивается вероятность экстремальных явлений, потенциально чреватых катастрофическими последствиями52. Джанет Таваколи в книге «Облигации, обеспеченные долговыми обязательствами, и структурированное финансирование», изданной в 2003 году, обсуждает потенциальные проблемы, связанные с секьюритизацией, в том числе риск мошенничества53. А за несколько десятилетий до этого Хайман Мински показал, какую роль играют инновации в повышении прибыли финансистов, которая достигается за счет риска дестабилизации экономики54. Пока рыночные условия оставались благоприятными, все эти предостережения можно было игнорировать.
Но в конечном счете концепция «распределения рисков», которую проповедовали Мертон и Гринспен, оказалась чудовищно ошибочной, что наглядно доказал финансовый кризис, начавшийся в 2007 году, который частично был вызван инновационными финансовыми продуктами, позволявшими финансовым учреждениям и инвесторам брать на себя огромные риски, не видные под прикрытием рейтинга ААА, который был присвоен ценным бумагам, чья цена затем не просто резко снизилась, а рухнула. В конце концов даже Гринспен на слушании в конгрессе был вынужден признать свою ошибку55.
Последние оргии с финансовыми инновациями привели к очень плохим результатам. В том числе это произошло и потому, что финансовые инновации не похожи на технологические новшества. Конечно, есть финансовые инновации, которые приносят пользу обществу, например дебетовая карта. И деривативы, как обсуждалось выше, могут быть полезными инструментами, так как с помощью них компании могут хеджировать свои операционные риски. Но нет никаких законов физики или экономики, подтверждающих, что все финансовые нововведения полезны просто потому, что кого-то можно убедить их купить. Основная функция финансов заключается в финансовом посредничестве — перемещении денег с места, где они в настоящее время не нужны, к месту, где они сейчас необходимы. Поэтому ключевым вопросом в отношении любой финансовой инновация является следующий: приводит ли она к улучшению финансового посредничества и насколько она вообще является полезной.
В последние годы «инновации», связанные с кредитными картами, например, привели лишь к усложнению ценообразования при работе с такими картами. Эмитенты карт снизили «заявляемую» цену, рекламируемую потребителям, при одновременном повышении скрытых цен, о которых пользователям карт известно гораздо меньше, таких как, например, штрафы за просрочку платежа и величина штрафных ставок. Применение таких тактических приемов повысило прибыль эмитентов кредитных карт, но не улучшило финансового посредничества; более того, это «помогло» потребителям недооценивать стоимость кредита и, следовательно, брать в долг слишком много средств56.
Вредными также могут быть и инновации, повышающие доступность кредитов. При предложении ипотечных кредитов на основании лишь заявляемого заемщиком дохода, при выдаче которых кредиторы не проверяли в явном виде доходы людей, обратившихся за деньгами, некоторым действительно стало проще брать в кредит больше денег, чтобы купить дом, но этот механизм также стал и своего рода приглашением к мошенничеству (как заемщиков, так и ипотечных брокеров) и привел к тому, что многие заемщики оказались не в состоянии погасить свои ипотечные кредиты. Инвестиции с точки зрения экономики могут приводить как к повышению ценности, так и ее снижению: когда финансовое посредничество повышается до того уровня, при котором начинают финансироваться инвестиции, приводящие к уничтожению стоимости, финансовые инновации приносят больше вреда, чем пользы.
Но в 1990-х и 2000-х годах теории распаковки рисков и диверсификации практически никто в Вашингтоне не оспаривал; более того, эти идеи там были доминирующими. Людей, которые их не поддерживали, могли отнести к категории невежд, неспособных понять элегантность современных финансов. Мертон и его коллега Майрон Шоулз в итоге в 1997 году (за год до распада их хедж-фонда) получили Нобелевскую премию по экономике. Положительному настрою помогало и то, что финансовые услуги были единственной областью на международной арене, где американские фирмы были в авангарде, так как именно они за последние несколько десятилетий создали большинство новых продуктов и рынков. При постоянном увеличении дефицита торгового баланса по промышленным товарам структурированные ценные бумаги были одним из наших самых привлекательных предметов экспорта, особенно для европейских банков и инвесторов, ищущих высокодоходные варианты для своих инвестиций. После прокола интернетовского пузыря нашим самым престижным экономическим центром стала Уолл-стрит, а ее сохранение в этом качестве стало самоцелью. Вот что в 2007 году заявил сенатор Шумер по поводу существующих положений, регулирующих финансы: «Мы не собираемся останавливаться до тех пор, пока не поменяем правила, не поменяем законы и не убедимся, что Нью-Йорк останется первым номером в течение будущих десятилетий»57.
Новая американская мечта теперь формулировалась так: заработать десятки миллионов на Уолл-стрит или на должности менеджера хедж-фонда в Гринвиче, штат Коннектикут. Но у этого варианта были и корни, связывающие его со старой американской мечтой — владением собственным домом. В последние тридцать лет идеология Уолл-стрит очень много позаимствовала у давней, с более глубокими корнями американской идеологии домовладения, которая получила особенно широкое распространение после Второй мировой войны, чему в значительной степени способствовали государственные программы и экономическое процветание, приведшие к появлению среднего класса со своими домами. Уолл-стрит воспользовалась этой идеологией для обоснования центрального места современных финансов в экономической и политической системе, особенно с учетом того, что доля людей, владеющих домами, возросла с 64 процентов, уровня, сохранявшегося в период с 1983 по 1994 год, до 69 процентов в 2000-х годах, максимального на сегодняшний день58.
Корни идеологии домовладения уходят в два источника. Первым из них является идея, что домовладение изначально является благом, так как оно способствует личной ответственности, обеспечивает финансовую безопасность, содействует общности людей, заставляет людей заботиться о собственности и т. д. Такой настрой, возможно, как-то связан с тем важным местом, которое независимость и самостоятельность занимают в созвездии американских ценностей. Или он, может быть, является продуктом различных приемов, к которым прибегают органы власти для стимулирования домовладения. Вполне вероятно, частичка истины есть и в утверждении, что домовладение, как правило, порождает положительные внешние эффекты, так как домовладельцы в среднем прикладывают больше усилий для улучшения положения дел в их сообществе, чем те, у кого такой собственности нет. После изучения результатов ряда эмпирических исследований и проведения собственных анализов Эдвард Глейзер и Джесси Шапиро пришли к следующему выводу:
«Существует некий набор свидетельств, доказывающих, что домовладение порождает положительные внешние эффекты для ближайших соседей. Домовладельцы действительно кажутся более активными гражданами. Они голосуют более активно. Они лучше заботятся о своих домах. Дома, которые находятся рядом с домами, принадлежащими конкретным людям, стоят немного дороже домов, рядом с которыми живут арендаторы»59.
Однако большая часть положительного эффекта от домовладения связана не с самой собственностью, а с другими факторами, которые отличают владельцев от арендаторов. В другой работе Глейзер и Дениз Дипаскуале выявили, что «почти половина эффектов силы влияния домовладения исчезла, когда мы контролировали в течение определенного времени, что за человек живет в доме»60. Уильям Роэ и Майкл Стегман на протяжении определенного периода сравнивали выборку покупателей домов с низким уровнем доходов с аналогичными по величине доходов арендаторами и обнаружили, что покупатели домов были менее склонны к неформальному общению с соседями, но более охотно становились членами жилищных ассоциаций, и примерно с такой же вероятностью, как арендаторы, участвовали в других видах общественных объединений61. АлиссаКац в своей работе «Наша судьба» пишет, что «ученые обнаружили, что как только они перестают учитывать различные черты, которые, как правило, определяют, выберет человек вариант покупки дома или его аренды, в остальном домовладельцы и арендаторы на самом деле почти не различаются»62.
Вторым источником идеологии домовладения является идея, что владение домом — наилучшая инвестиция для семьи. Хотя оно и широко распространенное, это мнение в лучшем случае сомнительно: отсутствуют государственные стимулы, несколько раз приходится ставить весь свой капитал в зависимость не только от одного вида активов, но и от одного дома и участка земли. Если все это принять во внимание и учесть все риски, то такую инвестицию скорее всего можно считать самой плохой из всех возможных вариантов. Конечно, многие семьи заработали деньги на повышении цен на жилье (особенно, если они взяли ипотечные кредиты до инфляции 1970-х годов), но их высокая доходность в первую очередь была обусловлена большим кредитным плечом, которое встроено в любой типичный ипотечный кредит, а такое плечо нередко приводит к массовым невыплатам долгов и лишению должника права выкупа заложенного имущества, как это бывает при возникновении жилищного кризиса, вроде того, который начался в 2006 году. Факторами, делающими жилье привлекательным инвестиционным вариантом, являются благоприятная для владельцев государственная политика, в частности налоговые вычеты по ипотечным кредитам, когда правительство субсидирует домовладельцев, чтобы они могли воспользоваться ипотечным кредитом*.
В любом случае в списке незыблемых американских ценностей домовладение находится где-то рядом с материнством и яблочным пирогом, и поэтому помощь большему числу людей купить дом почти всегда считается добрым делом. Льюис Раньери воспользовался этой идеологией, когда создал рынок частных ипотечных ценных бумаг, начавший функционировать с конца 1970-х годов. Ценные бумаги, обеспеченные пулом ипотек, позволили кредиторам пополнить свои сбережения за счет привлечения инвесторов, работающих с любыми ценными бумагами, и увеличения кредитов, доступных для домовладельцев, благодаря чему большее число людей смогло купить дома по кредитам с более низкими процентными ставками.
* Владение домом приносит и другие преимущества, такие как расширение возможностей при принятии решения о том, что делать с домом и землей, и более спокойное душевное состояние. Однако эти преимущества не имеют ничего общего с рассмотрением дома как объекта инвестиций.
На слушаниях в конгрессе, рассказывает Кац, «Раньери пообещал, что вариант, при котором ипотечными ценными бумагами будут заниматься частные банкиры и их служащие, специализирующиеся на продажах, позволит заемщикам экономить половину процента на каждом кредите»63. Конгресс с этим доводом согласился; в отчете за 1983 год сенатский комитет по банковскому делу, жилищному строительству и городскому развитию предупреждал, что без расширения рынка частных ценных бумаг, обеспеченных пулом ипотек, «получение ипотечных кредитов будет обходиться все дороже»64. Раньери пошел еще дальше и заявил, что причиной увеличения домовладений является наличие рынка ценных бумаг, обеспеченных пулом ипотек, и что именно этот рынок обеспечил политический успех.
В 1990-х и 2000-х годах на сцене появился еще один вид финансовых инноваций, обладавший большой привлекательностью, так как потенциально он позволял реализовать мечту о домовладении у миллионов семей, — субстандартное ипотечное кредитование. (Субстандартные кредиты предлагались на протяжении десятилетий, но только недавно они стали основным источником денег для покупки домов, а не вариантом рефинансирования65.) Во время жилищного бума кредиторы всячески изощрялись, в том числе предлагали ипотечные кредиты людям, которые до бума никогда не прошли бы отбор в качестве претендента на получение денег. Это были дорогостоящие кредиты для людей, чья способность их погасить не была проверена. Можно, вероятно, предположить, что при применении этого подхода ставка делалась на то, что цены на жилье будут расти и дальше, благодаря чему у кредитора в случае неплатежеспособности заемщика всегда останется заложенная недвижимость. Такие приемы очень похожи на хищническое кредитование. Но ипотечные кредиторы и инвестиционные банки, которые покупают заложенное имущество и секьюритизируют его, оправдают такой подход аргументом, что он якобы способствует увеличению числа домовладельцев. «Наша инновационная отрасль создала отличный способ расширения масштабов домовладения, предлагая кредиты тем, кто может совершать платежи, но кто из-за своей плохой кредитной истории или банкротства формально не может претендовать на получение рейтинга А», — в 1997 году объяснил такие действия Рон Маккорд, в прошлом президент Ассоциации ипотечных банкиров (Mortgage Bankers Association)66.
И заинтересованные лица клюнули на эти заявления. Федеральное правительство не только не пыталось регулировать субстандартное кредитование, но стало даже своего рода проповедником бума таких кредитов. Администрация Клинтона сделала увеличение числа домовладельцев центральной частью своей экономической стратегии. В 1995 году Клинтон сформулировал цель— довести долю домовладельцев до 67,5 процента67. Эта цифра была названа в то время, когда фактическая доля составляла 65 процентов (в следующем десятилетии она достигнет пикового значения — 69 процентов)68. Чтобы помочь достижению этой цели, Министерство жилищного строительства и городского развития постановило, чтобы Fannie Мае и Freddie Mac, гигантские организации, спонсируемые государством, обеспечили финансирование ипотечного рынка, для чего они должны быть выделять 42 процента своих денег на кредиты, предоставляемые семьям с низким и средним уровнем доходов. Затем эта доля была увеличена: до 50 процентов в 2000 году и до 56 процентов в 2004 году69.
В какой-то мере этому подходу помогал и рост реальных доходов населения в середине 1990-х годов. Но начиная с 1997 года рост цен на жилье стал опережать рост доходов, а после 1999 года реальный средний доход домохозяйств снижался пять лет подряд, хотя цены на жилье в этот период динамично росли70.
В этих условиях, так как Джордж Буш не только продолжал политику увеличения числа домовладельцев, проводившуюся его предшественником, но даже сделал идею «общества собственников» основной составляющей в своем политическом послании, единственным фактором, обеспечившим сохранение бума на рынке жилья, были все более доступные кредиты.
Алан Гринспен красноречиво рассказывал о той синергии, которая возникает между финансовыми инновациями и домовладением. В речи, с которой он выступил в 2005 году, где говорилось о влиянии новых финансовых технологий, было сказано следующее.
«’Улучшение доступа к кредитам для потребителей, и особенно недавние разработки в этой области, обеспечивают значительные преимущества. Безусловно, значительному повышению доступности кредитов для людей практически со всеми классами доходов способствовали финансовые инновации и дерегулирование. Доступ к кредитам позволил семьям приобрести дома, справиться с чрезвычайными ситуациями и приобрести нужные товары и услуги. Количество людей, владеющих теперь собственностью, достигло рекордно высокого уровня»71.
Единственным предостережением, о котором упомянул Гринспен, были слова, что повышение доступности кредитов делает еще более важной задачу обеспечения широкого финансового образования.
Для тех, кто сомневался в пользе финансовых инноваций и важности Уолл-стрит, идеология домовладения предложила еще один аргумент, предназначенный для устранения любых колебаний. Идея, что сложные ценные бумаги могут помочь семьям с низким и средним уровнем дохода стать владельцами собственных домов, была особенно привлекательной для конгрессменов от Демократической партии и должностных лиц, которые обычно с недоверием относятся к ипотечным кредиторам и инвестиционным банкирам, что помогло оберегать новую денежную машину Уоллстрит от критических нападок.
Экономические и политические элиты могли согласиться с утверждением, что нововведения полезны и что домовладение является благом. Но идеология финансового превосходства, по своей сути, была шире идеи, что Уолл-стрит полезна для Америки. Банковское дело стало не только центром американской экономики, но и модным видом деятельности, очень привлекательным и даже «крутым».
В опубликованном в 1987 году романе «Костры амбиций» Том Вулф ввел в американскую культуру термин «Повелитель Вселенной», в качестве которого в этом произведении был представлен мультимиллионер, инвестиционный банкир Шерман Маккой, живший в «квартире, одно воспоминание о которой воспламеняет пламя алчности и корыстолюбия людей со всего Нью-Йорка и, если уж на то пошло, даже всего мира»72. Хотя этот термин был использован саркастически и Маккой в романе заканчивает плохо и как человек, и как финансист, все равно на свет появился образ удалого, супербогатого банкира, который занимается финансовыми операциями, слишком сложными и непонятными для простых смертных.
Также в 1987 году Оливер Стоун снял уже упоминавшийся в этой книге фильм «Уолл-стрит» с запомнившимся ярким персонажем, антигероем, корпоративным рейдером Гордоном Гекко (которого играет Майкл Дуглас). Хотя в фильме показывается коррупция и в конце концов крах Гекко, этого героя во многом запомнили за речь, в которой ключевыми словами были: «Жадность — это хорошо», когда Гекко оправдывает погоню за деньгами, которые он ставит превыше всего. Как недавно написал сценарист Стэнли Вайзер, после просмотра фильма многие люди говорили ему, что фильм вызвал у них желание работать на Уолл-стрит: «Типичный управляющий предприятием или молодой человек, работающий в студии, заявляли мне в самых разных вариантах, суть которых можно свести к следующему: «Этот фильм изменил мою жизнь. Сразу же после того как я посмотрел его, я понял, что хочу попасть в такой бизнес. Я хотел бы быть похожим на Гордона Гекко»73.
В мемуарах Майкла Льюиса «Покер лжецов», уже упоминавшихся в этой книге, которые являются примером иронического антивоспитания, герой вначале очень увлекается жизнью в Salomon Brothers, популярной у поколения студентов жизнью на Уолл-стрит, но в конце концов отказывается от нее. Вот что Льюис написал по этому поводу гораздо позже.
«Я надеялся, что какой-нибудь незаурядный парень, скажем, из Ohio State University, который на самом деле хотел стать океанографом, прочитал бы мою книгу, после чего отверг бы предложение Morgan Stanley и отправился в море.Однако почему-то мое сообщение было воспринято неправильно. За шесть месяцев после публикации «Покера лжецов» меня завалили письмами студенты из штата Огайо, которые хотели знать, обладаю ли я еще какими-то секретами Уолл-стрит, о которых мог бы им рассказать. Они читали мою книгу, как книгу категории «сделай сам»74.
Очевидно, работа трейдера Уолл-стрит, торгующего облигациями, отличается от работы кредитного инспектора в эпоху банковской деятельности, когда основным правилом была комбинация 3-6-3, о которой мы уже говорили. Риск, впрыск тестостерона и большие суммы на кону были очень сильными магнитами, притягивающими лучших выпускников лучших высших школ. Они также хотели заказывать гуакамоле в пятигаллонных упаковках, постоянно ругаться и, поедая чизбургер, делать ставки на миллион долларов.
После появления на свет «Покера лжецов» финансовый сектор стал еще более захватывающим элементом популярной культуры. От Salomon факел инноваций перешел в Drexel Burnham Lambert и Майклу Милкену, которые были главными персонажами в бестселлере Джеймса Стюарта, изданном в 1992 году, «Вертеп разбойников»; а ажиотаж поглощений, которые сделали возможным Drexel и Милкен, был увековечен Брайаном Бер- роу и Джоном Хельяром в книге «Варвары у ворот», изданной в 1990 году, которые рассказали о практике RJR Nabisco, совершавшей покупки контрольных пакетов акций корпораций с помощью заемных средств. После краха Drexel передним краем в сфере финансов стали отделы, занимающиеся сделками с деривативами. В своих мемуарах «Ф.И.А.С.К.О» (F.I.A.S.C.O.), вышедших в 1997 году, бывший трейдер деривативами (а в настоящее время профессор школы права) Френк Партной показал хронологию формирования культуры деривативов, где персонажи, занимающиеся такими сделками, сами говорят, что они делают деньги за счет клиента, «стараясь содрать с него побольше». (В «Покере лжецов» аналогичные выражения были относительно более мягкими, например «надуть клиента».) Но если Партной ожидал, что его книга приведет к замедлению темпов роста в отрасли деривативов, он был, без сомнения, разочарован. К моменту издания его книги банкиры стали уже героями подобных историй, а не их злодеями.
Никакие предостережения, сколько бы их ни было, не могут изменить тот факт, что Уолл-стрит становится очень соблазнительным местом, каким традиционное банковское дело никогда не было. Да, были башни из бетона, стали и стекла, набитые современными технологиями. Да, существовала математическая сложность современных сделок, игра, которая, как казалось, была зарезервирована только для очень умных. Да, возникало ощущение, что ты находишься в центре финансового мира, когда ты собираешь миллиарды долларов для многонациональных корпораций или осуществляешь масштабные сделки, после которых на экранах Bloomberg начинается мигание, свидетельствующее об изменении рыночных цен. Да, сложился особый образ жизни — есть суши в Нобу, ездить повсюду в лимузине Lincoln Town Саг, говорить по сотовым телефонам (раньше у всех был только один), проверять электронную почту при помощи BlackBerry (раньше остальных) и путешествовать первым классом (до сих пор недоступном для всех). Книгу «Секс в большом городе», вышедшую в 1996 году, по которой затем был снят одноименный телевизионный сериал, ее автор Кэндес Бушнслл начинает со сцены, в которой главным действующим лицом выступает инвестиционный банкир: «Тиму было сорок два года, он был инвестиционным банкиром и делал около 5 миллионов долларов в год»75.
Рис. 4.1. Средний размер реального вознаграждения за год в банковском секторе и в частном секторе в целом
Источник: Bureau of Economic Analysis, National Income and Product Accounts, Tables 1.1.4,6.3,6.5; расчеты сделаны авторами. Банковское дело включает в себя финансовый сектор, кроме страхования, недвижимости и холдинговых компаний. Под общим вознаграждением понимается начисленная общая заработная плата и прочие выплаты, деленные на эквивалентное число служащих, занятых полный рабочий день.
И конечно, были деньги. Огромное количество денег, проходящих через Уолл-стрит, и предельно сильно выражаемый настрой свободного рынка в отрасли привели к перечислению на банковские счета лучших трейдеров, продавцов и банкиров все более крупных сумм денег. С 1948 до 1979 года средний размер вознаграждения в банковском секторе, по существу, был таким же, как в частном секторе в целом; но затем он стал, как показано на рис. 4.1, резко повышаться, и в 2007 году сотрудник банка в среднем зарабатывал уже вдвое больше среднего работника в частном секторе76. Даже если принять во внимание высокий уровень образования служащих, все равно в финансовом секторе платят намного больше, чем в целом другим профессионалам. Томас Филиппон и Ариелл Решеф проанализировали оплату труда в финансовом секторе и установили, что «превышение относительной заработной платы» в финансовой сфере — та сумма, которую нельзя обосновать различиями в уровне образования и обеспечением профессиональной безопасности — выросло с нуля в 1980 году до более чем 40 процентных пунктов в начале этого десятилетия; а 30—50 процентов более высокой заработной платы в этой сфере финансов нельзя объяснить различиями в индивидуальных способностях служащих. Эти исследователи также установили, что одним из факторов, способствовавших в последнее время росту оплаты труда в области финансов, было дерегулирование. (На рис. 4.2 показана зависимость между некорректируемой относительной заработной платой в финансовом секторе — соотношение средней заработной платы у финансистов и средней заработной платы в частном секторе в целом — и степенью финансового дерегулирования, рассчитанная Филиппоном и Решефом77.)
Рис 4.2. Размер относительной заработной платы в сфере финансов и финансовое дерегулирование
Источник: Thomas Philippon and Ariell Reshef. Wages and Human Capital in the U.S. Financial Industry: 1909-2006, Figure 6.
При этом размер вознаграждения за успех рос еще быстрее, и поэтому потенциальные бонусы трейдеров сначала достигли миллионов, а затем и десятков миллионов долларов. В 2008 году, который был очень плохим годом для большинства банков, 1626 служащих JPMorgan Chase получили в качестве бонусов более 1 миллиона долларов каждый; в Goldman Sachs, в котором работает тридцать тысяч сотрудников, 953 из них получили по 1 миллиону долларов и более, а 212 — более 3 миллионов'8. В 1990-х годах кратчайшим путем к огромному богатству считались новые интернеткомпании, стартапы, и немногие счастливчики, создавшие такие компании действительно стали богачами. К 2000-м годам основным путем, ведущим к богатству, стали инвестиционные банки и хедж-фонды, где умные выпускники колледжа могли рассчитывать заработать миллионы долларов.
Уолл-стрит начала собирать сливки со всех лучших высших учебных заведений Америки, и не только выпускников бизнес- школ и докторов наук, получивших эту научную степень в области математики и науки, но 22-летних студентов без какого бы то ни было опыта работы. После того как рекрутеры из инвестиционных банков начали поиск в студенческих городках «Лиги плюща» (группа самых престижных частных колледжей и университетов на северо-востоке США: Yale University, Dartmouth College, Columbia University, Pennsylvania, University, Princeton University, Cornell University, Harvard University и Brown University, известные высоким уровнем обучения и научных исследований. - Прим. перев.), где они общались со студентами, рассказывали им истории «взаимодействия» с клиентами, приглашали перспективную молодежь на обеды в дорогие рестораны и показывали им блестки большого богатства, у студентов старших курсов, которые до этого никогда не интересовались такими вещами, как облигация, неожиданно возникало желание стать инвестиционными банкирами. Подписание контракта с ними означало, что Уолл-стрит воспринималась как путь, открывающий много нужных дверей, как респектабельный способ зарабатывания денег, а затем, как это сделал Роберт Рубин, — перехода на государственную службу. Смыслом речи «Жадность — это хорошо» была идея, что, получая прибыль (как для вашей компании, так и для себя), вы вносите свой вклад в общее благо. В результате этого у старшекурсников легко возникало чувство, что их максимальные личные доходы в полной мере согласуются с максимальными общественными благами, после чего они могли легко оправдать свое вступление в ряды банкиров Уолл-стрит.
При таком общем настрое банковское дело и финансы становились все более и более популярными среди молодых и талантливых людей. Клаудия Голдин и Лоуренс Кац изучили данные о студентах Гарварда и установили, что если в 1970 году в финансы сразу пошло только 5 процентов выпускников группы, то через пятнадцать лет эта цифра выросла в три раза: у выпускников 1990 года она составила около 15 процентов79. Доля выпускников каждого года, сразу выбравших карьеру на банковском и финансовом поприще, возросла с менее 4 процентов в 1960-е годы до 23 процентов в последние годы80. В Princeton’s School of Engineering and Applied Science самым популярным у студентов научным предметом стал курс «Исследование операций и финансовая инженерия»81. Таким образом, основным бенефициаром американской системы образования стали банки. Выиграло ли от этого общество, другой вопрос. Кевин Мерфи, Андрей Шлейфер и Роберт Вишни утверждают, что общество выигрывает больше, если талантливые люди становятся предпринимателями, которые создают компании и занимаются реальными инновациями, чем когда они идут в виды деятельности, ориентированные на получение ренты, и в первую очередь занимаются не созданием богатства, а его перераспределением82. Если это правда, то уход талантливой молодежи на Уолл-стрит стал своего рода налогом на экономический рост, взимавшийся в течение двух последних десятилетий.
У экономической и интеллектуальной элиты финансы стали весьма престижной и желательной профессией. Работа на Уоллстрит в явном виде свидетельствовала о наличии высокого образования, интеллекта, амбиций и богатства. Аутсайдеры не понимали скорее всего, что именно происходит на торговой площадке или в хедж-фонде, но они знали, что происходящее там является важным, что там все меняется стремительно, что события являются интеллектуально сложными, что именно там происходит смазывание колес глобальной экономики и что там совершаются дела, благодаря которым обычным людям легче купить дом. Они также знали, что работа на Уолл-стрит очень хорошо оплачивается. В Америке, где нам до сих пор хочется верить, что размер богатства зависит от усердной работы и вклада человека в жизнь общества, все сказанное воспринимается положительно.
КОМПЛЕКС УОЛЛ-СТРИТ И МИНИСТЕРСТВА ФИНАНСОВ
Описанное сочетание денег, людей и престижности привело к появлению того, что Джагдиш Бхагвати в 1998 году назвал «комплексом Уолл-стрит и Министерства финансов»83. Бхагвати показал, как идеология свободного рынка «убаюкала многих экономистов и политиков, в результате чего они стали самодовольными и спокойно относятся к ловушкам, которые изначально имеются на некоторых рынках» и никуда не исчезли, хотя система «вращающейся двери» позволила представителям Уолл-стрит занять в Вашингтоне влиятельные должности. «Эта мощная сеть, — писал он, — не в состоянии изучать происходящее, если оно выходит далеко за пределы интересов Уолл-стрит, которые эти люди отождествляют с благами мира». Бхагвати писал это с учетом глобальной финансовой либерализации, концепцию которой Соединенные Штаты в то время навязывали развивающимся странам (как непосредственно, так и через свое влияние в МВФ) и которая способствовала возникновению в прошлом году кризиса в странах с развивающимся рынком.
К тому времени когда появилась статья Бхагвати, Уолл-стрит благодаря своей мощи уже глубоко проникла во властные структуры Вашингтона. Крупные банки, включая как традиционные инвестиционные банки, так и коммерческие, которые также стали совершать операции с ценными бумагами и деривативами, последние два десятилетия отыскивали новые огромные залежи денег и занимались их эксплуатаций. Из этих денег они направляли миллионы долларов влиятельным конгрессменам, которые могли помочь принять нужный для финансового сектора закон или, наоборот, заблокировать вредный. Министром финансов был бывший председатель СоЫтап ЗасЬБ, помощником министра по финансовым рынкам — бывший партнер СоЫтап, а председателем Федеральной резервной системы — горячий поклонник Уолл-стрит. Активным участником многолетней кампании, направленной на повышение доли домовладельцев в составе населения, стала и администрация Клинтона, которая связала свою судьбу с тем, насколько довольными являются трейдеры Уолл-стрит, торгующие облигациями, и поэтому зависела от финансового сектора, который мог обеспечить достижение этой цели.
Наличие в Вашингтоне таких влиятельных политических брокеров отражало новые формирующиеся представления о важности и пользе Уолл-стрит. Предыдущие две Нобелевские премии по экономике были присуждены двум экономистам, которые помогли начать революцию деривативов и в настоящее время являются партнерами самых активных хедж-фондов в мире. В Вашингтоне мало кто сомневается в пользе финансовых инноваций: здесь это считается уже догмой. Динамично действующие и получающие высокую прибыль банки стали восприниматься в стране «национальными чемпионами», а переход от производства к наукоемким услугам воспринимается как неизбежный процесс. У выпускников ведущих университетов Америки самым престижным местом для работы стала Уолл-стрит. Другими словами, независимо от своих целей и намерений Уолл-стрит подмяла под себя всех.
5
ЛУЧШАЯ ЗА ВСЕ ВРЕМЕНА
СДЕЛКА
Эти поправки предназначены для сокращения издержек регулирования у брокеров и дилеров, что позволяет фирмам с очень высокой степенью капитализации, которые разработали собственные надежные методы управления рисками, такие, как математические модели оценки риска, применяемые в целях регулирования, воспользоваться этими методами на практике. Комиссия по ценным бумагам и биржам. Окончательный вариант правил: альтернативные требования по чистому капиталу для брокеров и дилеров, которые входят в состав юридических лиц, деятельность которых подлежит регулированию.Вступили в силу с 20 августа 2004 года1
К середине 1990-х годов Уолл-стрит стала в Вашингтоне доминирующей силой. Она успешно пережила распад кредитно-сберегательной отрасли, случившийся в конце 1980-х годов, избрание президентом кандидата от Демократической партии в 1992 году, расследование хищнического субстандартного кредитования, проводившееся конгрессом в 1993 году, и волну скандалов, вызванных сделками с токсичными деривативами в 1994 году. Надо отметить, что все эти проблемы не привели к установлению каких- либо новых значительных ограничений, мешающих Уолл-стрит зарабатывать деньги.
Возвышение американской финансовой элиты вызвано вовсе не взятками и откатами или теснейшими связями с важными политиками, что обычно имеет место в развивающихся странах, где доминирует «клановый капитализм». Но, как и на многих развивающихся рынках, эта элита фактически представлена в виде олигархии — группы людей, получивших политическую власть благодаря своей экономической мощи. После того как Вашингтон оказался на ее стороне, новая финансовая олигархия сделала то, что и всегда делают олигархи, — «обналичила» свою политическую власть, чтобы сделать свою прибыль еще более крупной. Вместо получения денег благодаря привилегированному доступу к государственным финансам или контрактам крупные банки создали в стране нормативно-правовой климат, позволяющий им в ажиотажном варианте воспользоваться инновационными продуктами и идти на повышенный риск, что в конечном счете привело к надуванию крупнейшего пузыря в современной экономической истории и получению Уолл-стрит прибыли, побившей все прошлые рекорды.
Когда в 2007 и 2008 годах вся выстроенная таким образом система рухнула, власти со всего мира были вынуждены заняться ее спасением, так как экономическое положение дел в их странах оказалось заложником финансовой системы. Название книги Луи Брандейса «Деньги других людей» (Other Peoples Money), изданной в 1914 году, относилось к банковским депозитам простых людей, которыми могли воспользоваться инвестиционные банкиры («Наша финансовая олигархия»), чтобы контролировать другие отрасли и получать прибыль. Однако в 2008 году банки нашли еще один способ использования чужих денег — брать для своего спасения средства налогоплательщиков.
ЗОЛОТОЙ ГУСЬ
Бум в сферах недвижимости и финансов в 2000-х годах произошел в результате возникновения гремучей смеси, состоявшей из нескольких финансовых «инноваций», которые были изобретены или значительно распространили сферу своего применения в 1990-х годах: структурированного финансирования, кредитных дефолтных свопов и субстандартного кредитования. Большинство финансовых регулирующих органов относилось к появлению этой новой денежной машины с доброжелательным равнодушием. Структурированные финансовые продукты в основном продавались таким «хорошо подготовленным» инвесторам, как хедж- фонды и университетские фонды пожертвований, и поэтому Комиссия по ценным бумагам и биржам очень слабо контролировала эти сделки. Из-за отсутствия к ним внимания со стороны регулирующих органов кредитные дефолтные свопы также осуществлялись как бы сами по себе, чему способствовал и принятый потом закон «О модернизации товарных фьючерсов». Если же говорить о субстандартном кредитовании, то Федеральная резервная система просто не обращала на него внимания. Другими словами, все происходило так, как этого хотел финансовый сектор, а Вашингтон с удовольствием ему подчинился.
Традиционно инвесторы вкладывали средства в финансовые активы, в той или иной степени напрямую связанные с реальной экономикой: акции, корпоративные или государственные облигации, валюту, золото и т. д. Со своей стороны, банки создавали структурированные продукты с любыми сочетаниями свойств (срока погашения, доходности, риска и т. д.), которые им требовались2. К числу структурированных продуктов относятся и чистые деривативы, сущность которых обсуждалась в главе 3, являющиеся производными финансовыми продуктами, которые зависят от других финансовых активов. Например, инвестор может заплатить 100 долларов банку и получить обратно через год сумму, величина которой рассчитывается на основе значений нескольких валют и процентных ставок. Такие продукты также могут создаваться при помощи покупки реальных финансовых активов (ипотечных кредитов, студенческих кредитов, дебиторской задолженности по кредитным картам и т. д.), их комбинирования, а затем разделения различными способами на отдельные части для создания новых ценных бумаг, «обеспеченных активами». Могут быть и другие варианты, например объединение реальных активов с деривативами, в результате чего появляются еще более сложные продукты.
Структурированное финансирование служит в принципе двум основным целям. Во-первых, оно создает новые активы, в которые люди могут инвестировать. Вместо того чтобы ограничиваться только публично торгуемыми акциями и облигациями, инвесторы могут выбирать из более широкого спектра активов, обладающих уникальными характеристиками, привлекательными для конкретного инвестора; например, можно создать ценные бумаги, которые помогут инвестору согласовать временные параметры его активов и исполнения его обязательств*. Во-вторых, благодаря предлагаемым активам, которые являются более привлекательными для инвесторов, структурированное финансирование помогает бизнесу собрать нужные ему деньги.
*Например, пенсионные фонды с долгосрочными обязательствами предпочитают вкладывать средства в долгосрочные активы, чтобы получить свои деньги назад тогда, когда они сами должны будут делать выплаты.
Если инвесторы могут требовать высоких процентов при вкладывании своих средств в авиакомпанию, предлагающую маршрут от Лос-Анджелеса до Шанхая, они, вполне вероятно, будут готовы согласиться на более низкую доходность, если этот маршрут будет входить в состав пакета, также включающего и опцион на покупку нефти по дешевой цене в будущем. (Если цена нефти будет расти, что отрицательно повлияет на спрос на полеты на дальние расстояния, стоимость опциона возрастет, то есть негативное влияние будет частично компенсировано.) А благодаря более низкой требуемой доходности бизнесу проще собрать деньги.
В теории структурированное финансирование может увеличить пирог для всех. Но на практике более важным считается увеличение доходов для банков, которые занимаются проведением этих сложных операций. В мире бизнеса обычным сценарием для большинства продуктов и услуг является снижение прибыли по мере возрастания конкуренции. Например, сумма денег, которую банк может заработать на самом простом варианте кредита, выдаваемого компании с высоким рейтингом, минимальна, так как в этом случае такой кредит готовы предоставить и многие другие банки. Как и любым видам бизнеса, банкам нужно изобретать новые продукты, которые еще не стали товаром и могли бы обеспечить высокую маржу. Идеальным решением этой задачи стали структурированные продукты. Они были сложными, и поэтому клиенты банка сами создать их не могли. Кроме того, поскольку продажа этих продуктов требует умения хеджировать риски на различных рынках, новым банкам было трудно выйти на те направления бизнеса, где доминирует небольшое число участников, способных получать большую плату за свои услуги. В своих мемуарах бывший трейдер Френк Партной описал, как Morgan Stanley на одной сделке получил 75 миллионов долларов3.
Помимо таких чистых деривативов, как процентные свопы, валютные свопы и кредитные дефолтные свопы, в начале 1990-х годов основным направлением банковских отделов, работавших с деривативами, были структурированные продукты, обеспеченные активами. Основными механизмами переупаковки активов, игравшими главную роль для Morgan Stanley, были структурированные продукты, при работе с которыми структура специального назначения (SPV, новая компания, которая существовала только на бумаге) покупала набор каких-то существующих ценных бумаг (для примера — облигации, выпущенные государственной электрической компанией, например, Филиппин, поставляющей энергию) и платила за них из доходов, получаемых от продажи инвесторам нового набора специально разработанных ценных бумаг'1.
Структурированные продукты, обеспеченные активами, стали новой денежной коровой Уолл-стрит, которую они представили в виде ценных бумаг, обеспеченных пулом ипотек (MBS), и их «родственников» — облигаций, обеспеченных долговыми обязательствами (CDO). Самые первые ценные бумаги, обеспеченные пулом ипотек, созданные Ginnie Мае в конце 1960-х годов, были «вторичными» ценными бумагами (passthrough securities): ипотечные закладные были объединены в пул, и каждая ценная бумага имела равные права на выплаты по кредиту из этого пула, в результате чего риски распределялись равномерно. Частные MBS, как правило, разделены на различные транши, или классы, имеющие разные уровни риска, по которым выплачиваются разные процентные ставки. Поскольку «старшие» транши имеют первоочередное право на все платежи по ипотечным кредитам, у них самый низкий риск, и рейтинговые агентства регулярно ставят им рейтинг ААА — тот же, который присваивается государственным облигациям США. «Младшие» транши являются более рискованными, а потому по ним инвесторам выплачиваются более высокие процентные ставки*.
CDO функционируют аналогично MBS, за тем исключением, что вместо ипотечных кредитов в их основе лежат ценные бумаги, обеспеченные пулом ипотек или другими активами (например, кредитами, выданными через кредитные карты, кредитами на покупку автомобилей или студенческими кредитами)**. При создании CDO из младших высокоприбыльных траншей MBS банки могли проектировать новые ценные бумаги, предлагавшие высокий доход при относительно небольшом риске, по крайней мере теоретически, если руководствоваться их моделями. При таком подходе можно было объединить транши MBS с низким рейтингом, скомбинировать их и создать новые С DO, из которых 60 или даже 80 процентов имели рейтинг ААА, хотя MBS (используемые вначале) имели низкие рейтинги. Считалось, что одновременные неплатежи по всем составляющим, входящим в такой продукт, маловероятное событие, по крайней мере по условиям, заложенным в применяемые модели. Финансовые инженеры даже создали CDO в квадрате — CDO, обеспеченные траншами других CDO, и еще более сложные их разновидности, чтобы выжать из таких продуктов еще более высокую доходность при более низких, как считалось, рисках5.
*В типовом примере предлагаемая MBS может состоять из 85 процентов старших MBS и 15 процентов младших MBS. Если по 5 процентам базовых ипотечных кредитов будет неплатеж, инвесторы в младший транш потеряют треть своих денег, а инвесторы в старший транш не потеряют ничего. Старшие инвесторы потеряют только в том случае, если доля неплатежей по базовым кредитам превысит 15 процентов. И наоборот, во вторичных MBS никаких траншей нет, и при 5 процентах неплатежей по ипотечному кредиту все инвесторы потеряют 5 процентов своих денег.
** Специалисты в целом уже договорились о терминологии, хотя считать ее универсальной пока нельзя. Ценные бумаги, обеспеченные пулом ипотек, с траншами иногда называют CDO. CDO. обеспеченные ценными бумагами, которые, в свою очередь, обеспечены пулом ипотек, иногда в классификации называют ценными бумагами, обеспеченными ипотечными кредитами (поскольку в конечном счете они также зависят от этих кредитов).
В конце 1990-х годов Уолл-стрит сильно «подсела» на ценные бумаги, обеспеченные пулом ипотек, и CDO. Когда цены на жилье взлетели, стало легко строить модели, показывающие, что инвесторы в MBS и CDO практически ничем не рискуют, так как заемщики всегда, пока цены росли, могли рефинансировать свои ипотечные кредиты, и даже если они оказывались неплатежеспособными, рост цен на жилье означал, что в собственности инвесторов остается ценный залог. Но поскольку у заемщиков, особенно заемщиков субстандартных кредитов, по отдельности риски были высокими, за что приходилось платить соответствующие процентные ставки, можно было создавать ценные бумаги с рейтингом ААА, по которым выплачивали более высокие процентные ставки, чем по другим активам с низким уровнем риска, таким как казначейские облигации США. Успокоенные рейтингом ААА, инвесторы покупали эти долговые обязательства, не беспокоясь о том, какие составляющие туда входят. Однако более важным было другое. В США домовладельцы и покупатели жилья представляют огромный пул потенциальных заемщиков, которые при повышении цен на жилье могут становиться заемщиками снова и снова, в том числе и для покупки более крупных домов или рефинансирования, при помощи которого они обменивают свой капитал в виде дома на наличные деньги, которые им нужны для обустройства жилья или покупки какого-то дорогого товара, вроде телевизора с плоским экраном. Такие ипотечные кредиты и займы под жилищный капитал и были тем исходным сырьем, который Уоллстрит трансформировал в блестящие новые CDО, предлагаемые инвесторам, получая фиксированную сумму с каждого цикла этого денежного конвейера.
По сравнению с MBS и CDO кредитные дефолтные свопы (страхование от неплатежа), о которых рассказывалось в главе 3, являются относительно простым продуктом, но в финансовом буме и они сыграли свою роль, причем особую. Так как этот бум был основан на создании долговых обязательств, их упаковке и продаже, многое зависело от верности допущения, что заемщики будут погашать свои долги или что вместо них их погасит кто-то другой. Кредитные дефолтные свопы позволили страховать любой пул ипотечных кредитов или ценных бумаг, обеспеченных пулом ипотек, что, казалось, устраняет риск дефолта.
В 1997 году JP Morgan (в настоящее время входящий в JPMorgan Chase) первым стал использовать кредитные дефолтные свопы для перенесения риска дефолта по кредитам со своего баланса. Команда из JP Morgan, занимавшаяся деривативами, предложила BISTRO, новый механизм специального назначения для страхования выдаваемых банком кредитов. JP Morgan платил страховые премии компании SPV, и эти премии выступали обеспечением для новых облигаций, выпущенных SPV для инвесторов6. Это сложное произведение инженерного искусства давало банку два преимущества. Во-первых, из-за того что риск дефолта по основным кредитам переводился с банка на SPV, банку не нужно было поддерживать резерв капитала для обеспечения таких кредитов, поэтому он мог выдать больше кредитов и, следовательно, получал от кредитования больше прибыли.
Другое последствие было более долгосрочным по своим временным параметрам. По сути, JP Morgan создал новые CDO из воздуха, без каких-либо исходных материальных ресурсов, кредитов или обеспеченных активами ценных бумаг, которые обычно требуются. BISTRO был первым вариантом того, что затем получило название «синтетические CDO». Если заемщики будут погашать взятые ими кредиты, SPV получит устойчивый поток страховых премий из JP Morgan, которыми воспользуется для выплат своим инвесторам, но если заемщики окажутся неплатежеспособными, SPV придется выплачивать JP Morgan большие страховые суммы наличных денег, и все инвесторы SPV потеряют свои деньги. С экономической точки зрения все выглядело так, будто SPV фактически владеет базовыми кредитами. Это означало, что банк может создать CDO на основе рынка жилья без необходимости покупки пула закладных или ценных бумаг, обеспеченных пулом ипотек; вместо этого ему только нужно найти кого-то, кто купит страховку (с использованием кредитных дефолтных свопов) на ценные бумаги, которые уже существуют на рынке. Другими словами, никому не требовалось брать на себя трудности, связанные с кредитованием новых денег.
В 2000-х годах, поскольку спрос инвесторов и банков Уоллстрит на субстандартные ипотечные кредиты превышал их предложение, для заполнения возникшего разрыва были использованы кредитные дефолтные свопы. Вот что об этом говорит менеджер хедж-фонда Стив Эйзман: «Им мало было иметь дело с большим числом заемщиков, которые не соответствовали критериям, но хотели занять деньги на покупку дома, хотя не могли его себе позволить. Поэтому банки занялись «производством» таких заемщиков»7. Такая практика в конце концов усилила влияние ипотечных дефолтов; когда заемщики перестали платить, их неплатежеспособность больно ударила не только по CDO, в которые входили разные части их ипотечных кредитов, но и по синтетическим CDО, которые также их учитывали.
Кредитные дефолтные свопы также позволили Уолл-стрит предложить на рынке еще одну бизнес-модель. В условиях стабильной экономики и растущих цен на жилье риск неплатежеспособности по старшим траншам ценных бумаг, обеспеченных пулом ипотек, и CDO (тем, по которым выплаты осуществляются в первую очередь) был, казалось, небольшим и даже исчезающим как явление. Продажа кредитных дефолтных свопов на эти ценные бумаги очень сильно походила на получение свободных денег, и хедж-фонды активизировались, решив эти деньги взять. Примечательно, что в American International Group (AIG), крупнейшей страховой компании мира, была группа финансовых продуктов, готовая страховать структурированные ценные бумаги с рейтингом ААА за смехотворно низкие суммы. В конце 1990-х годов AIG согласилась застраховать «суперстаршую» часть CD О, выпущенных JP Morgan, ту часть, которая была даже более безопасна, чем облигации с рейтингом ААА, выпущенные SPV8, всего за два базисных пункта (сотые доли процента) в год. Иными словами, в обмен за страхование от дефолта кредитов на 100 миллионов долларов, AIG получила бы 20 тысяч долларов в год9. Согласно модели AIG, это были бесплатно получаемые деньги. С точки зрения JP Morgan, поскольку AIG считалась одной из самых безопасных в мире компаний (в то время у нее самой был рейтинг ААА), она очень дешево получала полную страховку. Все были счастливы. Конечно, риск никогда не исчезает, и в этом случае он вернулся и в сентябре 2008 года проявил себя с удвоенной силой.
Третьей составляющей этой денежной машины была волна инноваций в вариант ипотеки, который часто называют (но не ограничиваются только этим термином) субстандартным кредитованием. Традиционно с 1930-х годов ипотечные кредиты, выдаваемыена покупку дома, были относительно обычными финансовыми продуктами, а ипотечное кредитование — относительно устойчивым видом бизнеса. Большинство ипотечных кредитов были долгосрочными, первоклассными и с фиксированной процентной ставкой; они выдавались заемщикам, которые удовлетворяли стандартам качества, задаваемым кредитором, кредитоспособности, возможности (величина дохода) погашения долга и наличия залога (недвижимость, достаточная для защиты интересов кредитора в случае неплатежеспособности заемщика)10.
Субстандартные ипотечные кредиты, при выдаче которых заемщик не соответствовал хотя бы одному из этих критериев*, встречались относительно редко. В 1993 году было выдано всего 24 тысячи субстандартных ипотечных кредитов для покупки домов и 80 тысяч субстандартных кредитов для рефинансирования. Если же говорить о стандартных ипотечных кредитах, то в тот год их было выдано 2,2 миллиона на покупку домов и 5,2 миллиона — на рефинансирование, то есть, если брать в совокупности, на каждый субстандартный ипотечный кредит приходилось семьдесят стандартных ипотечных кредитов12.
* Вопреки распространенному мнению, не все субстандартные ипотечные кредиты предназначены для бедных людей. Классификация кредита зависит от отношений между заемщиком, имуществом и размером кредита. Крис Майер и Карен Пенс установили, что «субстандартные ипотечные кредиты выдаются главным образом не только жителям центральных частей городов, где доминирующей группой являются домохозяйства с низким уровнем доходов, но и жителям пригородов крупных городов, где новое строительство ведется более активно11.
Однако в 1990-х и 2000-х годах мы стали свидетелями взрывообразного увеличения всех видов ипотечного кредитования, хотя основное внимание было уделено субстандартному кредитованию (и кредитованию категории Ак-А, новому обозначению для более дорогих субстандартных кредитов), причем кредиторы снизили свои стандарты по кредитоспособности, возможности погашения долга и наличию залога, а иногда и по всем трем условиям одновременно. До того как рынок частных ценных бумаг, обеспеченных пулом ипотек, начал динамично расти в 1990-х годах, субстандартное кредитование хотя и было ограниченным, но существовало, а кредиторы, выдававшие такие кредиты, старались добиться их погашения. Эти кредиты должны были соответствовать стандартам андеррайтинга, как и все остальные займы, и в основном использовались заемщиками, у которых были плохие кредитные истории, для рефинансирования своих стандартных ипотечных кредитов, так как без таких кредитов они просто не могли бы погасить свой долг. Кроме того, субстандартные ипотечные кредиты, как правило, выдавались небанковскими ипотечными кредиторами, которые не могли собрать средства в виде вкладов клиентов. Однако с появлением секьюритизации инвесторы и инвестиционные банки, обслуживавшие их, проявили повышенный интерес к субстандартным ипотечным кредитам, так как по ним выплачивались высокие процентные ставки, что стало важнейшим фактором для создания высокодоходных СDО.
Теперь, когда кредиты можно было перепродать на Уолл-стрит, ипотечное кредитование стало бизнесом, где движущей силой выступали получаемые платежи, а прибыль зависела от объема — числа сделок. Кредиторы ответили на эту возможность изобретением новых ипотечных продуктов, благодаря которым заемщикам стало проще осуществлять ежемесячные платежи, по крайней мере в течение первых нескольких лет. Эти продукты не ограничивались рамками стандартных ипотечных кредитов с плавающей ставкой и приняли такие предельные формы, как ипотечный кредит с возможностью частичного погашения ежемесячных платежей, при котором заемщики могли выбрать вариант меньшей оплаты, чем установленные ежемесячные проценты по кредиту, из-за чего остаток основной суммы долга не снижался, а возрастал. Кредиторы стали менее строго подходить к традиционным приемам, выполняемым при андеррайтинге, таким как проверка доходов и активов заемщика; при выдаче ипотечных кредитов без проверки доходов кредитор в явном виде не выяснял, что у заемщика имеется доход, о котором он или она утверждали, и принимал на веру заявления заемщика. Кредиторы соглашались снизить величину первоначального платежа, из-за чего процентное отношение суммы займа к оцененной стоимости заложенного под этот заем имущества (loan-to-value, LTV) повышалось, или использовать вторую ипотеку для полного погашения первоначального платежа; это означало, что залог не будет достаточным для защиты кредитора в случае неплатежеспособности, если цены на жилье не будут расти13.
Многие из этих инноваций затрагивали в равной степени как стандартные, так и субстандартные ипотечные кредиты, в результате чего бизнес в обеих этих категориях динамично возрастал. В 2005 году для покупки домов был использован 1 миллион субстандартных ипотечных кредитов, а для рефинансирования — 1,2 миллиона, что в совокупности было в двадцать раз больше, чем в 1993 году14. Результатом, независимо от того, был ли он достигнут из-за действий ипотечных брокеров, которые заманивали заемщиков и убеждали тех взять неподъемные для себя кредиты, или из-за жилищных «флипперов» (клиенты, которые подписываются на новую ценную бумагу, вокруг которой создан ажиотаж, после чего немедленно продают ее на рынке, чтобы получить прибыль. — Прим. перев.), которые воспользовались максимальными, какие только могли получить, кредитными плечами, чтобы купить как можно больше домов, пока рынок был горячим, стали бесчисленные ипотечные кредиты, погасить которые из собственных доходов заемщики не могли.
Но это уже не имело значения, по крайней мере ни для кредиторов, ни для инвестиционных банков, поскольку применявшаяся тогда бизнесмодель кредитования больше не предусматривала наличия в прошлом обязательного важнейшего условия — требования, чтобы заемщики погашали взятые ими кредиты. Кредиторы получали плату за выдачу займов; и чем выше были процентные ставки, тем выше была эта плата. Затем, когда процентные ставки вернулись к исходному уровню и заемщики больше не могли делать свои ежемесячные платежи, кредиторы смогли заработать дополнительно на платежах по рефинансированию, предложив заемщикам новые ипотечные кредиты с еще более высокими процентными ставками. Пока цены на жилье продолжали расти, заемщик мог получить нескольких кредитов, каждый из которых наращивал величину его задолженности. (Первыми эту бизнес-модель стали применять эмитенты кредитных карт, которые обнаружили, что они могут делать деньги на заемщиках даже в том случае, если те никогда полностью не оплачивают кредитовые остатки на своих картах15.) Когда же заемщик наконец больше не может рефинансировать свои долги, любые потери, как правило, принимает на себя инвестор в CDO, а не ипотечный кредитор, причем эти убытки ограничиваются только младшими траншами CDO. Еще в 2007 году, по данным Международного валютного фонда, «стресстесты, проведенные инвестиционными банками, показали, что даже при сценарии снижения цен на дома в общенациональном масштабе, что исторически не имеет прецедентов, большинство инвесторов, имеющих отношение к субстандартным ипотечным кредитам (через секьюритизированные структуры), не понесут потерь». (Стресс-тест, о котором говорит МВФ, был проведен Lehman Brothers16.)
По мере того как этот бизнес рос все больше и больше, к нему стали подключаться и крупные банки и динамично раскупать те компании, которые занимались субстандартным ипотечным кредитованием. Если говорить о двадцати пяти крупнейших субстандартных ипотечных кредиторах, то First Franklin был куплен National City, а затем Merrill Lynch, Long Beach Mortgage был приобретен Washington Mutual; Household Finance был куплен HSBC; BNC Mortgage «достался» Lehman Brothers; Advanta оказался в руках JP Morgan Chase; Associates First Capital стал собственностью Citigroup, Encore Credit перешел к Bear Stearns, a American General Finance стал частью AIG17. Покупатели, конечно, хотели получать большие платежи, устанавливаемые за выдачу субстандартных кредитов, которые привлекли их внимание, но, помимо этого, многих из них заинтересовал и дополнительный источник кредитов для своих механизмов ипотечной секьюритизации. Крупные банки также расширили сферу ипотечных операций и начали работать с независимыми ипотечными кредиторами и брокерами. По словам главы Quick Loan Funding, ипотечного кредитора, Citigroup предоставлял деньги для кредитования заемщиков с кредитной оценкой ниже 450 баллов (в то время как медианная их оценка в среднем по стране составляла около 720 баллов)18. JP Morgan Chase в кампаниях продвижения активно использовал свои программы «Никаких документов» (no doc) и «Без проверки доходов» для ипотечных брокеров и использовал такие лозунги, как «Это как деньги, падающие с неба!»19. Хотя субстандартное кредитование вначале появилось за пределами Уолл-стрит, к 2000-м годам Уолл-стрит уже не могла им насытиться и все больше и больше хотела заниматься этим направлением бизнеса.
Жилье было не единственным пузырем, ставшим возможным благодаря дешевым деньгам, агрессивному принятию на себя риска и структурированному финансированию. В 2000-е годы рядом с рынком жилья надувался пузырь и на рынке коммерческой недвижимости, так как банки были готовы финансировать покупки, стоимость которых все время возрастала. Частично это происходило потому, что они могли использовать коммерческие ценные бумаги, обеспеченные пулом ипотек, для снятия нагрузки с крупных и рискованных кредитов, которые они выдавали. К тому же в эти годы был огромный бум поглощений компаний частными инвестиционными фирмами, что опять же стало возможным благодаря дешевым кредитам, выдаваемым банками, которые затем в синдицированном виде передавались группам инвесторов или использовались в качестве исходного ресурса для создания новых структурированных продуктов. Эти пузыри накладывались по времени на поглощения инвестиционных трастов недвижимости (real-estate investment trust, REIT), компаний, которые вкладывали средства в недвижимость. В феврале 2007 года Blackstone Group купила Equity Office Properties Trust за 39 миллиардов долларов, и эта сделка стала рекордной в категории покупок контрольного пакета акций корпорации с помощью заемных средств; но почти сразу же после совершения этой покупки Blackstone перепродал большинство зданий Equity Office другим покупателям (которые для этого заняли почти 90 процентов покупной цены), многие из которых потом, когда рынок недвижимости рухнул, понесли значительные убытки20. В октябре 2007 года Tishman Speyer потратил 22 миллиарда долларов на приобретение Archstone-Smith Trust, и большую часть этой покупки финансировала группа банков во главе с Lehman Brothers; убытки по этой сделке стали, вполне вероятно, одним из факторов, которые способствовали краху Lehman, случившемуся менее чем через год21.
ИСКУССТВЕННО ВЫЗВАННЫЙ СТРЕСС
Однако символическим пузырем того десятилетия, чей взрыв непосредственно привел к финансовому кризису, был жилищный пузырь, при надувании которого цены выросли почти в два раза посравнению с их долгосрочным средним значением (см. рис. 5.1)22. Динамичному росту цен способствовали несколько факторов, в первую очередь повышение доступности ипотечных кредитов, снижение первоначальных ежемесячных платежей, появление у покупателей больших возможностей по оплате приобретенной недвижимости. Постоянно растущие цены на жилье, казалось, исключали риск неплатежеспособности, поскольку заемщики всегда могли рефинансировать свои ипотечные кредиты, если прежние платежи становились для них неподъемными, в результате чего ценные бумаги, обеспеченные пулом ипотек, и облигации, обеспеченные долговыми обязательствами, становились более привлекательными для инвесторов и инвестиционных банков, которые их создавали. Более высокие цены также побуждали людей, уже владевших домами, брать кредиты под свои дома, из-за чего появлялось больше исходных ресурсов для создания ценных бумаг, обеспеченных пулом ипотек, и СDО. А более низкий риск приводил к снижению цен кредитных дефолтных свопов на долги, обеспеченные ипотечными кредитами, что позволяло более легко создавать новые СDО и синтетические СDО. Повышенный спрос Уолл-стрит на ипотечные кредиты (чтобы все время заполнять исходным сырьем «трубопровод» секьюритизации), приводил к поступлению дешевых денег ипотечным кредиторам, которые поручили своим продавцам отправиться на улицы и отыскивать там все новых и новых заемщиков. К началу 2000-х годов многие заемщики стандартных кредитов уже прибегли к рефинансированию, чтобы воспользоваться преимуществами низких ставок, и поэтому доля субстандартного кредитования на рынке все время росла. Этот цикл возобновлялся снова и снова.
Рис. 5.1. Реальные цены на жилье в США, 1890-2009 годы
Источник: Robert Shiller. Historical Housing Market Series. Воспроизведен с разрешения г-на Шиллера. Данные первоначально использовались в Robert Shiller. Irrational Exuberance. Princeton: Princeton University Press, 2000.
Обычно инстинкт финансового самосохранения не позволяет кредиторам выдавать слишком много рискованных займов. Однако магия секьюритизации заставила их забыть об осторожности, после чего они начали выдавать столько новых ипотечных кредитов, сколько могли. Поскольку эти ипотечные кредиты распределялись между большим числом инвесторов, ни ипотечный кредитор, ни инвестиционный банк, управляющий секьюритизацией, не нес в этом случае риска неплатежеспособности. Этот риск был передан инвесторам, у многих из которых не было нужной информации и аналитических навыков, необходимых для понимания того, что именно они покупали. К тому же инвесторы предполагали, что им не нужно беспокоиться о своих покупках, потому что кредитные рейтинговые агентства присвоили им категорию ААА.
Как ни странно, хотя секьюритизация теоретически позволила банкам передать весь риск неплатежеспособности своим клиентам, некоторые из этих финансовых учреждений часть его оставили у себя. Они либо действительно были уверены в том, что старшие транши их CDO были безрисковыми, либо существовал повышенный спрос на рискованные младшие транши, из-за чего они не могли найти достаточно покупателей для старших траншей. В этом случае они снова зависели от финансовых организаций, занимающихся структурными инвестициями (structured investment vehicles, SIV), структур специального назначения, предназначенных для сбора денег при помощи выпуска коммерческих бумаг и инвестирования средств, полученных от них, в. долгосрочные высокодоходные активы. Например, Citigroup, к июлю 2007 года через свои SIV купила активы на более чем 80 миллиардов долларов23. Такие организации позволили банкам инвестировать в собственные структурированные ценные бумаги, не выделяя на их обеспечение соответствующего капитала, так как формально SIV не являлись частью банка, даже если полностью принадлежали этому банку, который даже, возможно, обещал их спасти, если в этом возникнет необходимость24. При определении требований к капиталу активы SIV не учитывались. Благодаря использованию схемы с SIV банки могли брать на себя более высокие риски при том же самом количестве капитала.
Для Уолл-стрит SIV стал разновидностью кланового капитализма. В странах с развивающимся рынком, когда крупный конгломерат семейного типа создает новую компанию, он может юридически отойти в сторону, если дела у новичка пойдут плохо. Однако, поскольку новая компания носит семейное название, вся семья окажется под давлением заинтересованных лиц, которые хотят, чтобы она поддержала «родственника», оказавшегося в кризисе25. И точно так же как на развивающихся рынках, когда в 2007 и 2008 годах дела действительно пошли плохо, многие банки, в том числе и Citigroup, занялись спасением своих SIV, из-за чего понесли убытки в миллиарды долларов. Но пока цены на жилье динамично росли, SIV использовался как один из способов увеличения прибыли с меньшим капиталом. Кроме того, оставляя у себя старшие транши CDO, банки помогали машине секьюритизации работать на полную мощь.
Рост цен на жилье порождал импульс воспроизводства, как это всегда бывает с пузырями. Когда люди видели, что их друзья и соседи наживаются на жилищном буме, они решали поучаствовать в дележе этого пирога и энергично присоединялись к процессу. В обществе можно было услышать так много историй о людях, делающих деньги на жилье, что даже скептики решили, что все участники не могут быть неправыми, из-за чего создался вариант пузыря, который Роберт Шиллер назвал «рациональным»26. Даже инвесторы, которые знали, что бум рано или поздно закончится, ставили на то, что они успеют купить дорого, но продать еще дороже до того, как ажиотаж закончится.
Когда на ферме куры начинают нести яйца меньших, чем обычно, размеров, специалисты прибегают к искусственно вызванному стрессу — «в течение нескольких дней ограничивают количество пищи, воды и света, чтобы стимулировать кур нести нормальные яйца на последнем этапе своей жизни в качестве кур-несушек»27. После 2004 года, когда многие нормальные заемщики, которые соответствовали установленным критериям, уже прошли через рефинансирование, а дома стали настолько дорогими, что купить их можно было только при помощи экзотических ипотечных кредитов, отрасли недвижимости и финансов предприняли решительное и очень масштабное наступление: они старались убедить людей купить новые дома, чтобы продлить хотя бы еще на несколько лет то время, когда можно получать золотые яйца. В пиковые годы надувание пузыря поддерживалось предложением на рынке совершенно новых ипотечных продуктов, которые существовали только потому, что они выступали исходным сырьем для создания CDO. На пике этого бума более половины ипотечных кредитов, выданных Lennar, девелопером жилой недвижимости, который действовал в общенациональных масштабах, относились к категориям ипотек с периодической выплатой только процентов или ипотек с опционом выплаты, по которым основная сумма займа каждый месяц повышалась; в 2006 году почти у каждого третьего заемщика была дополнительная вторая закладная28. В период с 1998 по 2005 год число субстандартных ипотечных кредитов выросло в три раза, а количество тех, которые были секьюритизированы (по данным First American Loan Performance), увеличилось на 600 процентов29. В 2005 году консорциум банков Уолл-стрит разработал стандартные контракты на кредитные деривативы, создаваемые на основе субстандартных ипотечных кредитов, благодаря чему стало еще проще создавать синтетические субстандартные CDO30. Все эти разработки подтвердили прогнозы экономиста Хаймана Мински, который предупреждал, что «спекулятивные финансы» в конце концов превратятся в «финансы Понци» (названы так в «честь» итальянского эмигранта Чарльза Понци, впервые построившего подобную пирамиду в конце 1920-х годов. — Прим. Перев.)31
Конечным результатом стало создание гигантского пузыря на рынке жилья, фундаментом для которого служил огромный долг, который нельзя было погасить, если цены на жилье начнут падать, гак как многие заемщики не могли выплачивать долги из своего обычного дохода. Однако до начала кризиса работу гигантской машины по созданию прибыли подпитывали ипотечные кредиторы и банки Уолл-стрит. Для этой машины ипотечные брокеры создавали ипотечные кредиты, которые проходили как по своего рода конвейеру через кредиторов, инвестиционные банки и облигации, обеспеченные долговыми обязательствами, до инвесторов, и на этом пути каждый посредник получал свой платеж, не думая ни о каком риске, с которым мог столкнуться32.
ТРИУМФ ГРИНСПЕНА
Олигархия, возникшая на формирующемся рынке, использует свою политическую власть и связи, чтобы делать деньги с помощью таких средств, как покупка национальных активов по ценам ниже рыночных, получение дешевых кредитов у контролируемых государством банков или продажа продукции органам власти по завышенным ценам. В Соединенных Штатах банковская олигархия (и ее союзники из индустрии недвижимости) использовала свою политическую власть для защиты своего золотого гуся от «ощипывания» и для устранения всех оставшихся препятствий, мешающих ее дальнейшему росту. Целями банков были, помимо прочего, устранение или неприменение действующих регулирующих правил и недопущение принятия новых правил, которые могут задушить выгодные для отрасли инновации. Их усиливающийся успех позволил им брать на себя все больше и больше рисков, что помогало увеличивать прибыль, хотя одновременно вело к увеличению потенциальных убытков в случае возможного краха.
В верхней части списка пожеланий, имевшихся у крупных коммерческих банков, стояла отмена закона Гласса — Стиголла, что им удалось в конце концов сделать в 1999 году. К этому времени положение о разделении банков на коммерческие и инвестиционные уже было в значительной степени ослаблено рядом действий Федеральной резервной системы, что позволило коммерческим банкам через свои дочерние компании заниматься андеррайтингом многих видов ценных бумаг. К тому же деривативы, новое направление бизнеса в этом секторе, в целом не подпадало под действие положений закона Гласса — Стиголла, и поэтому такие коммерческие банки, как Bankers Trust и JP Morgan, одними из первых стали действовать на этом рынке.
В 1996 году ФРС нанесла серьезный удар, направленный на дерегулирование, позволив дочерним компаниям банков получать до 25 процентов своих доходов на операциях с ценными бумагами, увеличив это пороговое значение с прежних 10 процентов33. В том же году ФРС внесла серьезные коррективы в свои правила, чтобы банкам стало легче получить одобрение при расширении своей деятельности. Конгресс также изменил прежние правила, установленные для банков, которые хотели бы заняться новыми видами бизнеса, освободив эти финансовые учреждения от необходимости получать разрешение на это у Федеральной резервной системы, и возложил на ФРС обязанность выступать против любых новых видов деятельности, если она их не одобряет34. Однако пока действовал закон Гласса — Стиголла, установленные 25 процентов доходов выступали как барьер, и все еще оставался риск, что конгресс и суды могут отменить решение ФРС, благосклонное по отношению к банкам.
Когда в 1998-м произошло слияние Travelers и Citicorp, объединение крупного коммерческого банка и крупной страховой компании, которая владела крупным инвестиционным банком, по закону Гласса — Стиголла требовалось, чтобы возникший новый Citigroup в течение двух лет разделился на составляющие. Единственным выходом для Citigroup была отмена этого закона. Конгресс отреагировал на возникшую ситуацию принятием в 1999 году закона Грэмма — Лича — Блайли, в соответствии с которым появилась новая категория финансовых холдинговых компаний, которые имеют право заниматься любой деятельностью финансового характера или как-то связанной с финансами, или являющейся дополнительной к финансовой деятельности, в том числе банковским делом, страхованием и ценными бумагами35. После появления такого закона мечта Дональда Ригана о создании настоящего финансового супермаркета, который может предложить все финансовые услуги, стала не только юридически возможной, но и реализовалась в виде нового Citigroup.
Принятие закона Грэмма — Лича — Блайли освободило не только Citigroup от выполнения предписаний, но и Bank of America, JP Morgan Chase, First Union, Wells Fargo и другие коммерческие мегабанки, созданные в ходе прошедшей волны слияний, после чего они могли с головой окунуться в операции покупок, секьюритизации, продаж и сделок с ипотечными кредитами и ценными бумагами, обеспеченными пулом ипотек. Поскольку не было никакой возможности отделить операции банков с ценными бумагами от обычных банковских операций, это означало, что государственные гарантии, выданные банковской системе, которые действуют с 1930-х годов, фактически оказались распространенными и на инвестиционную банковскую деятельность. Теперь депозиты, застрахованные Федеральной корпорацией страхования депозитов (FDIC), можно было инвестировать в рискованные активы и иметь гарантию того, что при понесении убытков FDIC их возместит. Чем крупнее банк, тем сильнее выдаваемые ему государственные гарантии. В 1984 году, когда властям пришлось спасать Continental Illinois, контролер денежного обращения заявил, что первые одиннадцать банков страны слишком огромные, чтобы потерпеть крах; к 2001 году банков, которые были такими же крупными в экономике, как одиннадцатый по величине банк в 1984 году, стало уже двадцать36. Как и в любой капиталистической системе, банковские служащие и акционеры получают прибыль от своих более рискованных видов деятельности, но теперь за их возможные потери будет расплачиваться федеральное правительство.
Серьезным испытанием мощи Уолл-стрит стало регулирование деривативов. Так как индивидуализированные производные ценные бумаги не были непосредственно связаны ни с депозитами, ни с традиционными ценными бумагами, а также потому, что они не учитывались обычным образом в балансовом отчете, они породили новую серьезную проблему с точки зрения существующей нормативно-правовой базы. Первая угроза для этого нового центра прибыли возникла в 1994 году, когда большие убытки из-за деривативов понесли многие участники рынка, в том числе власти округа Орандж, а также компании Procter & Gamble и Gibson Greetings.
В ответ на это конгресс принял к рассмотрению вопрос о регулировании деривативов. Комитет по банковским и финансовым услугам палаты представителей провел масштабное расследование, после чего было предложено несколько законопроектов по регулированию деривативов. Отрасль ответила на это масштабными действиями лоббистов, которые координировала Международная ассоциация свопов и деривативов (International Swaps and Derivatives Association, ISDA), к чьей деятельности с симпатией относились Алан Гринспен и администрация Клинтона, дружественно настроенная к Уолл-стрит. Заместитель министра финансов Френк Ньюман призвал конгресс не регулировать деривативы37. Министр финансов Ллойд Бентсен также поддержал отрасль, заявив: «Деривативы являются совершенно законными инструментами управления рисками. Деривативы — это не ругательное слово. Мы должны осторожно вмешиваться в деятельность рынков и не прибегать в этом случае к слишком прямолинейным мерам»38.
Группа тридцати (The Group of Thirty), международная пропагандистская группа, в основном состоявшая из руководителей частных и центральных банков и симпатизирующих им ученых, провела исследование и на основе полученных результатов пришла к выводу, что никаких новых регулирующих правил не нужно и что отрасли можно доверить самой себя регулировать39. Общее руководство этим исследованием осуществлял Деннис Уэтерстоун, в то время председатель JP Morgan. Вот что писала тогда по этому поводу The New York Times: «Многие из тех людей, которые участвуют в проведении этого исследования, работают в тех видах бизнеса, которые очень заинтересованы в дальнейшем процветании этого рынка. Они пытались заблокировать призывы к более жесткому регулированию и надзору, для чего сами занялись рассмотрением опасений этого рода»40. И им это удалось успешно сделать. К концу 1994 года усилия лоббистов привели к попыткам конгресса усилить регулирование. Некоторые клиенты, которые понесли огромные убытки на операциях с деривативами, смогли добиться компенсации от брокеров деривативов, но таких единичных случаев было слишком мало, чтобы остановить рост этой отрасли»41.
Это было лишь одно из нескольких громких сражений, связанных с регулированием, которые велись на протяжении последних двух десятилетий (и пожалуй, единственное, в котором Уолл-стрит могла проиграть). Другой заметной битвой на этом поле была кампания Бруксли Борн, занимавшей должность председателя Комиссии по торговле товарными фьючерсами (CFTC), которую она начала с простой целью — обдумать возможности регулирования внебиржевых деривативов. Борн была обеспокоена созданием прочных позиций на основе деривативов, которые оставались невидимы для регулирующих органов, что могло породить риски для финансовой системы в целом42. Однако против нее выступали не только Гринспен, Рубин и Саммерс, но и Артур Левитт, председатель Комиссии по ценным бумагам и биржам, и Джим Лич, председатель банковского комитета в палате представителей. 7 мая 1998 года, в тот же самый день, когда был опубликован «концептуальный документ», подготовленный Борн, Рубин, Гринспен и Левитт вышли к представителям общественности и рассказали о своей «серьезной озабоченности... сообщениями о том, что действия СБТС могут привести к усилению правовой неопределенности в отношении некоторых видов внебиржевых деривативов»43. В июне они предложили законопроект, предусматривающий введение моратория на регулирующие действия агентства, возглавляемого Борн.
В июле 1998 года, выступая перед банковским комитетом палаты представителей, представители Министерства финансов, Комиссии по ценным бумагам и биржам и основных банковских регулирующих органов поддержали Гринспена и руководителей нескольких крупнейших банков и выступили против Борн, заявив, что рынки деривативов функционируют эффективно и не нуждаются в дополнительном регулировании. Гринспен сказал, что, «профессиональные контрагенты, заключающие частные контракты, также продемонстрировали свое умение защищать себя от потерь, мошенничества и несостоятельности контрагента», и в конце своего выступления отметил, что, «поскольку регулирование деятельности дилеров деривативов при помощи законов о банковском деле и о ценных бумагах обеспечивает безопасность и надежность, никакого регулирования сделок с деривативами, условия которых обговаривают профессионалы, не нужно. Регулирование, которое не служит никакой полезной цели, снижает эффективность рынков, направленную на повышение уровня жизни»44. В октябре того же года предложение о моратории было принято. В следующем году Борн решила не добиваться повторного назначения на свою должность.
Однако с точки зрения отрасли деривативов победы в той битве оказалось недостаточно. Не удовлетворившиеся тем, что деривативы остались нерегулируемыми, отрасль использовала свое влияние для того, чтобы деривативы вообще никогда не регулиро вались. В ноябре 1999 года президент рабочей группы по финансовым рынкам подготовил доклад «Закон о рынках внебиржевых деривативов и товарных биржах», подписанный Саммерсом (тогда министр финансов), Гринспеном, Девиттом и новым председателем CFTC Уильямом Райнером. В этом докладе был сделан вывод, что для «содействия инновациям, конкуренции, эффективности и прозрачности на рынке внебиржевых деривативов, снижения системных рисков, а также для сохранения лидерства США на этих быстро развивающихся рынках» эти деривативы должны быть освобождены от федерального регулирования45.
Сторонники финансового сектора в конгрессе поддержали эту инициативу и приняли закон «О модернизации товарных фьючерсов» (Commodity Futures Modernization Act, CFMA), предложенный еще в мае 2000 года, но задерживаемый в Сенате из-за стремления сенатора Фила Грэмма изложить его в формулировках, обеспечивающих еще более жесткое дерегулирование»46. В конце концов Грэмму удалось заблокировать любую возможность регулирования деривативов и Комиссией по торговле товарными фьючерсами, и Комиссией по ценным бумагам и биржам, и в середине декабря этот законопроект был включен в состав закона «О консолидированном финансировании» на 2001 финансовый год, принятый конгрессом, который на тот период находился в состоянии «хромой утки» (так называют старый состав органа, работающий после выборов до начала работы его нового состава. — Прим. перев.), и подписанный президентом, такой же «хромой уткой». Таким образом, финансовому сектору удалось защитить один из механизмов получения прибыли от возможного государственного воздействия.
Другой ключевой целью банков Уолл-стрит было максимальное повышение своего кредитного плеча, и ключом к реализации этой стратегии было структурированное финансирование. Такое плечо позволяет легко добиться увеличения прибыли. Если вы инвестируете 10 долларов ваших денег под 10 процентов, вы получите 1 доллар прибыли, а если вы инвестируете 10 долларов своих денег и 90 долларов заемных средств под 10 процентов, ваша прибыль составит 10 долларов. Однако, с другой стороны, кредитное плечо увеличивает вероятность более высоких потерь: 10 процентов убытков при вложении 10 ваших собственных долларов составят всего 1 доллар, но 10 процентов убытков при инвестировании 10 своих и 90 долларов заемных средств оставят вас вообще без своих денег.
Именно поэтому регулирующие органы устанавливают ограничения на величину кредитного плеча, которым может воспользоваться банк, в виде минимальных требований к его капиталу. Капитал — это сумма денег, которую выделяют владельцы банка (акционеры), выступающая в качестве подушки безопасности в периоды стресса; чем больше у банка капитал, тем больше денег он может потерять, прежде чем станет не в состоянии вернуть деньги своим вкладчикам и погашать свои долги. Требования к капиталу устанавливаются в виде процента от активов банка. На каждые 100 долларов активов банку, возможно, придется иметь 10 долларов в виде капитала, что означает, что он может занять на эти 10 долларов только до 90 долларов. Сказанное выше можно объяснить другими словами: при условиях приведенного примера банк не может занять больше девяти к одному. Поэтому, чтобы максимизировать свою прибыль на каждый вложенный доллар (капитал), банки хотят максимизировать длину своего кредитного плеча, или, иначе говоря, при одних и тех же активах они хотят иметь как можно меньший капитал.
Одним из стимулов для секьюритизации было желание использовать лазейки в существующих нормативных требованиях к капиталу. Размер капитала, который банк должен был иметь, зависел от типа его активов; теоретически чем рискованнее у него были активы, тем больше капитала ему требовалось. Лазейка заключалась в том, что эти требования устанавливались достаточно произвольно; 4 процента для ипотечных кредитов на покупку дома, 8 процентов для необеспеченных коммерческих кредитов и т. д. В результате банк мог взять активы на 100 долларов, для наличия которых требовалось иметь, скажем, 8 долларов капитала, включить их в пул секьюритизации и, воспользовавшись магическими приемами структурированного финансирования, конвертировать их в новые ценные бумаги стоимостью 100 долларов, которые с точки зрения требуемого капитала трактовались бы по-другому, и поэтому банку пришлось бы выделить для них в качестве капита ла всего 5 долларов. Реальный риск активов не изменился, так как не изменилась вероятность неплатежеспособности. Но поскольку финансовые инженеры могли создавать ценные бумаги именно с теми характеристиками, которые были необходимы для получения нужного кредитного рейтинга, они могли контролировать объем требуемого капитала. Поэтому банк мог использовать секьюритизацию для сохранения экономического риска своих кредитов на прежнем уровне при одновременном снижении требования к капиталу (благодаря чему он мог выдавать больше кредитов).
Помимо секьюритизации, для снижения требуемого капитала и увеличения кредитного плеча могут использоваться и кредитные дефолтные свопы. Та же самая команда JP Morgan, которая первой предложила синтетические CDO, также первой вышла на федеральные регулирующие органы, добиваясь разрешения использовать свопы кредитного дефолта для снижения требуемого капитала. В 1996 году совет управляющих Федеральной резервной системы пошел им навстречу47. Имея в своем арсенале и секьюритизацию, и кредитные дефолтные свопы, финансовые инженеры Уолл-стрит смогли придумывать все более сложные механизмы, применяемые для переупаковки риска так, чтобы меньше привлекать внимание регулирующих органов.
Федеральные регуляторы были хорошо знакомы с такой практикой. В 2000 году, например, Дэвид Джоунз, экономист ФРС, опубликовал статью, в которой подробно на примерах показал, как банки могут заниматься арбитражем нормативного (требуемого законом) капитала (regulatory capital arbitrage, RCA; переходом от высококачественных кредитов к низкокачественным. — Прим. перев.). «Стандартам требуемого капитала суждено становиться, как складывается впечатление, все более искаженными, что происходит из-за финансовых инноваций и совершенствования методов RCA, — писал он, — по крайней мере в тех крупных и современных банках, у которых имеются ресурсы, позволяющие использовать такие возможности». Джоунз утверждает, что на самом деле этот процесс может быть даже полезным: «Если исходить из нормативных требований к капиталу, которые зачастую устанавливаются весьма произвольно, в некоторых случаях RCA на самом деле может улучшить финансовое состояние банка и повысить общую эффективность финансовой системы. Фактически многие специалисты считают RCA своего рода предохранительным клапаном, который срабатывает для смягчения неблагоприятных последствий, возникающих из-за нормативных требований к капиталу»48.
Вместо того чтобы бороться с попытками банков обойти требования к минимальному капиталу, федеральные регулирующие органы пошли в другом направлении — стали эти требования снижать. В 2001 году федеральные банковские регуляторы ввели новое правило, стандартизирующее требования к капиталу для секьюритизации49. Если банк, занимающийся секьюритизацией, оставляет у себя часть риска используемых активов (что он часто делал, чтобы привлечь инвесторов), новое правило предписывает рассчитывать требуемый для этого банка капитал на основе рейтингов, установленных кредитными рейтинговыми агентствами (а в некоторых случаях даже руководствуясь собственными моделями банка). Введение этого правила было сделано с целью согласования величины требуемого капитала со степенью экономического риска, взятого на себя банком, который, как считается, измеряют рейтинговые агентства. Однако на самом деле это означало, что теперь банки могут в значительной степени выиграть, если им удастся убедить рейтинговые агентства подтвердить, что их положение дел улучшилось50.
Неудивительно, что стандартной частью секьюритизации стала «покупка рейтинга». Банки будут заниматься настройкой своих моделей до тех пор, пока не получат рейтинг, необходимый для того, чтобы продать некоторые транши инвесторам и сохранить некоторые транши у себя. Рейтинговые агентства, которым банки платят за оценку их ценных бумаг, «правильно» отреагировали на это и указали рейтинг ААА тысячам ценных бумаг, причем это было сделано тогда, когда по облигациям рейтинг ААА получили лишь немногие компании51*.
По словам Джима Финкеля из Dynamic Credit, который создавал структурированные продукты: «Уолл-стрит заявила: «Эй, если вы не [дадите мне тот рейтинг, который я хочу], его даст мне парень на другой стороне улицы. И я его получу все равно». Другими словами, они стравливали рейтинговые агентства друг с другом». Один инвестиционный банкир, который занимался такими схемами секьюритизации, говорил: «Все это вызывает у меня тяжелые чувства, и мне очень тяжело признавать такую практику... Я знал, что все это делаю для того, чтобы обойти действующие правила. Я не гордился, конечно, этим, но в любом случае я это делал»52. Рейтинговые агентства в этой игре вряд ли были пассивными жертвами. Расследование, проведенное McClatchy, позволило установить, что даже в тот период, когда рынок жилья начал рушиться, Moody’s увольняло тех своих руководителей, которые ставили под сомнение высокие рейтинги, присваиваемые этим агентством структурированным продуктам, и назначало в свой отдел контроля тех специалистов, которые сами занимались установлением таких рейтингов53.
Поставив величину требуемого капитала в зависимость от кредитных рейтингов, регулирующие органы передали эту важную часть надзора в руки небольшого числа рейтинговых агентств, чьи доходы зависели от банков. При наличии ограниченной конкуренции и небольших возможностях у инвесторов понять сущность рейтингового процесса, у агентств было мало стимулов выдавать точные рейтинги, и наоборот, большие стимулы, чтобы инвестиционные банки, их ключевые клиенты, оставались довольными. В 2004 и 2005 годах и Moody’s, и Standard & Poor’s изменили свои модели установления рейтингов таким образом, чтобы стало проще присваивать высшие рейтинги облигациям, обеспеченным долговыми обязательствами, что помогло продлить бум структурированных финансов. Но когда пузырь наконец лопнул, конечное падение стоимости этих CDO, имевших в 2006 и 2007 годах рейтинг ААА, составило более 75 процентов54.
Потом регулирующие органы пошли еще дальше и сняли с себя контроль за минимальным требуемым капиталом банков, деятельность которых они регулировали. 28 апреля 2004 года Комиссия по ценным бумагам и биржам согласилась на просьбу пяти крупных инвестиционных банков — Goldman Sachs, Morgan Stanley, Merrill Lynch, Lehman Brothers и Bear Stearns — разрешить им пользоваться собственными моделями, построенными на прошлых данных, для расчета «чистого капитала» для их брокерских и дилерских операций.
* В 2005 году облигации с рейтингом ААА были только у восьми американских компаний: AIG, Automatic Daca Processing, Berkshire Hathaway, ExxonMobil, General Electric, Johnson & Johnson, Pfizer и United Parcel Service.
Это правило в неявном виде было предназначено для снижения нормативно-правовой нагрузки на крупные инвестиционные банки за счет повышения их чистого капитала, и позволило им расширить свой бизнес.
«Эти поправки направлены на сокращение издержек регулирования для брокеров-дилеров, позволяя фирмам с очень высоким уровнем капитала, которые разработали надежные собственные приемы управления рисками, такие как математические модели оценки риска, использовать их для целей регулирования. Снижение капитала, которое сделают брокеры и дилеры с учетом обслуживаемого рынка и кредитного риска, при таком альтернативном методе расчета чистого капитала, вероятно, будет меньше, чем при использовании стандартного правила чистого капитала»55.
В период с 2003 по 2007 год все пять крупнейших инвестиционных банков увеличили свои кредитные плечи и занимали все более крупные и рискованные позиции, которые увеличивали их ожидаемую прибыль и одновременно приводили к повышению их общего риска56. Кредитное плечо у Bear Stearns достигло отношения тридцати трех к одному, из чего следовало, что при снижении стоимости их активов на 3 процента этот банк станет неплатежеспособным; и именно он рухнул первым в 2008 году, когда слухи о том, что он может быть несостоятельным привели к тому, что все его источники краткосрочного финансирования высохли всего за несколько дней.
В обмен на разрешение увеличить свое кредитное плечо инвестиционные банки предоставили Комиссии по ценным бумагам и биржам новые полномочия по контролю за их операциями в рамках программы Consolidated Supervised Entity (Организация общего надзора). Однако фактически SEC отказалась от принятия эффективных мер, которыми могла бы воспользоваться в рамках этой программы. В 2008 году по результатам расследования, проведенного генеральным инспектором SEC, был сделан вывод, что [отделу сделок и рынков SEC] стало известно о появлении многочисленных потенциальных опасностей еще до краха Bear Steams, которые возникли из-за большого числа ценных бумаг, обеспеченных пулом ипотек, высокой долговой нагрузки, недостатков управления рисками, которые вызываются ценными бумагами, обеспеченными ипотечными кредитами, и несоответствия некоторым стандартам и Basel II*, но он не принял мер, чтобы ослабить эти факторы риска57.
К этому моменту многие регуляторы прониклись идеей, что финансовые рынки могут быть сами для себя полицейскими, и поэтому нет необходимости вмешиваться в их деятельность.
Секьюритизация, кредитные дефолтные свопы и более гибкие требования к капиталу — все это дало возможность банкам повысить свои кредитные плечи, что привело к повышению и их прибыли, и их риска. Исторически сложилось так, что регулирующие органы ограничивали кредитные плечи, так как чем они длиннее, тем выше вероятность крахов, которые могут потребовать вмешательства государства. Но за последние двадцать лет банки Уоллстрит придумали новые способы, помогающие им обходить эти ограничения. Однако еще более важным было другое: регулирующие органы больше не чувствовали необходимости защищать финансовую систему и поэтому не стали выступать за сохранение установленных пределов, а пришли к выводу, что рынки смогут лучше их себя контролировать, и поэтому лучше всего не вмешиваться в их деятельность.
Еще одной потенциальной угрозой для золотого гуся Уолл-стрит было регулирование ипотечного кредитования вообще и субстандартного кредитования в частности. Нельзя сказать, что ипотечные кредиторы не знали об этой опасности. За период с 2000 по 2007 год кредиторами, которые наиболее активно лоббировали против возможных законов, ограничивающих хищническое кредитование, были именно те кредиторы, которые создали самые рискованные ипотечные кредиты (если их измерять отношением величины кредитов к доходу), они росли быстрее всего, как и росла доля ипотечных кредитов, которые они быстрее всего секьюритизировали58. (Они и пострадали сильнее всего в результате финансового кризиса.) Но отрасль была довольна: ее защищали лица, влиятельные в Вашингтоне.
В 1994 году, когда субстандартное кредитование исчезло с радара Уолл-стрит, конгресс принял закон «О защите домовладельцев» (Home Ownership and Equity Protection Act), внесший, помимо прочего, и поправки в закон «О достоверности информации при кредитовании», который после этого стал применяться в следующей формулировке: «Кредитор не должен прибегать к методам или приемам предоставления кредитов потребителям в варианте [рефинансирования при помощи дорогих ипотечных кредитов] залога, предоставляемого потребителями, без учета возможности погашения кредита потребителем, в том числе его текущих и ожидаемых доходов, уже имеющихся у него обязательств и занятости»59.
*Basel II - документ, разработанный и предложенный Базельским комитетом по банковскому надзору (создан в 1975 году центральными банками стран «группы десяти», в которую входят Бельгия, Великобритания, Германия, Италия, Канада, Люксембург, Нидерланды, США, Швейцария, Швеция, Франция и Япония), в котором содержатся критерии регулирования банковской деятельности. Basel II предназначен для финансовых организаций и их потенциальных заемщиков. Документ предписывает обязательное управление рисками и требует улучшить обеспеченность собственным капиталом. При помощи специальных рейтингов финансовые учреждения оценивают кредитные риски заемщиков, и определяется величина собственного капитала, которую должен подтвердить банк. — Прим. перев.
Другими словами, закон запрещал хищническое кредитование — выдачу займов, при которых кредитор не беспокоится о том, смогут ли заемщики их вернуть.
Кредиторы рассчитывали на то, что в случае неплатежеспособности заемщика они смогут дешево забрать у него дом. Однако при запутанной структуре финансового регулирования, защищающего права потребителей, за выполнение положений закона «О достоверности информации» отвечала Федеральная резервная система, которую на протяжении длительного времени в те годы возглавлял Алан Гринспен, не только в целом выступавший против государственного регулирования, но и считавший, что свободный рынок сам справится со всеми трудностями и даже с мошенничествами.
Федеральная резервная система ушла от своих обязанностей по защите потребителей, заявив, что она не обладает для этого нужными полномочиями. Многие субстандартные ипотечные кредиты, например 52 процента из тех, которые были получены заемщиками в 2005 году60, были выданы не банками, а небанковскими компаниями потребительского кредитования или ипотечными кредиторами. К концу 1990-х годов, однако, многие из этих специализированных кредиторов были либо скуплены банками (через свои холдинговые компании), либо были организованы самими банками в качестве независимых дочерних компаний. Группы по защите прав потребителей собрали очень много актов, которые свидетельствовали о приемах кредитования, вводящих заемщиков в заблуждение, особенно тех, которые относились к группам с низким уровнем дохода и меньшинств, что заставило ФРС заняться проведением расследования. Однако в 1998 году совет управляющих Федеральной резервной системы единогласно решил «не заниматься экспертизой соблюдения прав потребителей и не расследовать жалобы потребителей, касающиеся небанковских дочерних структур банковских холдинговых компаний»61 , заявив, что ФРС не имеет права регулировать деятельность небанковских юридических лиц62. (Хотя в законе «О достоверности информации» не делается различий между банковскими и небанковскими организациями63.)
В 2000 году в совместном докладе, подготовленном Министерством финансов (которым в то время руководил Ларри Саммерс) и Министерством жилищного строительства и городского развития, было рекомендовано ограничить практику применения вредных приемов продаж и злоупотреблений, используемых на рынке ипотечного кредитования64. В докладе также содержалось обращение к ФРС, чтобы она провела расследование злоупотреблений при кредитовании, так как, как утверждалось в этом докладе, она имеет на это право65. В том же году Эдвард Грэмлич, член совета управляющих, заявил, что ФРС должна бороться с хищническим кредитованием организаций, занимающихся потребительским кредитованием и являющихся дочерними структурами банковских холдинговых компаний. Против этого его предложения, как и всех других, резко выступил Гринспен, который считал, что субстандартное кредитование является образцом здоровых финансовых инноваций66. (В соответствии с обычной практикой не информировать общественность о разногласиях среди управляющих Грэмлич во время своей работы в ФРС не стал широко сообщать о своей озабоченности. Однако незадолго до своей смерти, которая случилась в 2007 году, он написал: «На субстандартном рынке, за положением дел на котором нам настоятельно необходимо надзирать, большинство кредитов делается в условиях очень небольшого контроля. Ситуация там была похожа на город, в котором действует закон об убийствах, но нет полицейских, которые занимались бы его выполнением»67.) Но еще в 2005 году Гринспен по-прежнему положительно относился к росту субстандартного кредитования.
«Там, где маргинальным заявителям в прошлом было бы просто в очередной раз отказано в кредите, теперь кредиторы могут достаточно эффективно сами определить степень риска при совершении сделки с конкретным заявителем и надлежащим образом определить цену этого риска. Эти усовершенствования привели к быстрому росту субстандартного ипотечного кредитования; более того, сегодня на долю субстандартного ипотечного кредитования приходится примерно 10 процентов всех выданных ипотечных кредитов; для сравнения в начале 1990-х годов эта цифра составляла лишь 1 или 2 процента»68.
В то время как Федеральная резервная система пренебрегала своими обязанностями по защите потребителей, другие регулирующие агентства ей в этом не уступали и не контролировали должным образом надежность банков, за деятельностью которых они должны были надзирать. На пике бума субстандартного кредитования Управление надзора за сберегательными учреждениями (OTS) разрешило сберегательным учреждениям снизить уровень их капитала, в результате чего к 2006 году он опустился до самого низкого уровня за последние десятилетия. Только в 2005 году Управление контролера денежного обращения (ОСС) вышло с предложением, в котором говорилось, что кредиторы должны убедиться, что заемщики могут позволить себе ежемесячно платить по взятому кредиту; но фактически его не озвучивали до сентября 2006 года, когда цены на жилье уже начали падать69. Обзоры материального ущерба, проведенные после краха многих мелких банков в 2009 году, показали, что банковские регулирующие органы часто знали о рисках, с которыми сталкивались эти банки, но осуществить какие-то значительные корректирующие действия не смогли70.
Хотя федеральные регулирующие органы были довольны, что им удалось закрыть глаза на субстандартное кредитование в тог период, когда они на самом деле были от него не в восторге, сохранялся риск, что регуляторы штатов могут попытаться положить конец такому положению дел. В 1999 году в Северной Каролине был принят закон «О хищническом кредитовании» (Predatory Lending Law), наложивший на дорогие (субстандартные) ипотечные кредиты ряд ограничений, такие как снижение возможностей для так называемого кредитного перекидывания (формы злоупотребления на кредитном рынке, при котором кредитор побуждает заемщика через несколько лет рефинансировать заем и взимает при каждом таком рефинансировании повышенные комиссионные) и штрафования заемщиков за досрочное погашение. В 2002 году в Джорджии был принят закон о честном кредитовании, в котором устанавливались аналогичные ограничения71. Агентство Standard & Poor’s отреагировало на это заявлением, что оно не будет присваивать никаких рейтингов займам, регулируемым в соответствии с положениями закона Джорджии о честном кредитовании, если эти займы будут использоваться для секьюритизации; если аналогичные законы были бы приняты по всей стране, это привело бы к остановке конвейерной линии, используемой для секьюритизации субстандартных ипотечных кредитов 2.
Однако на помощь отрасли пришли федеральные регулирующие органы, контролировавшие деятельность основных банков, которые постановили, что регулирующие нормы, принимаемые штатами, по приоритету уступают федеральным регулирующим нормам*. В августе 2003 года ОСС постановило, что региональное (на уровне штата) регулирование приемов кредитования не распространяется на национальные банки, что сузило сферу применения закона Джорджии о честном кредитовании, и продемонстрировало, что право регулировать кредитную деятельность учреждений, зарегистрированных на федеральном уровне, предоставлено только федеральным регулирующим органам73. За этим решением последовало письмо главного юрисконсульта ОТС, в котором был сделан вывод, что федеральный закон имеет верховенство как над законом Джорджии о честном кредитовании, так и над законом Нью-Джерси о защите домовладельцев от 2002 года74. (Позже, в 2003 году, ОСС также указало вторичное место закона Нью-Джерси, а в январе 2004 года вообще освободило национальные банки от действия региональных законов, регулирующих ипотечные кредиты7-.)
*Преимущественное право — правовая доктрина, при которой считается, что определенные области, регулируемые федеральными органами власти, не могут регулироваться штатами, даже если штаты хотят принятия более строгих требований, чем те, которые предусмотрены федеральными регулирующими органами.
В вопросах приоритетности законов федеральные суды, как правило, выступали на стороне федеральных регулирующих органов и предоставляли ОСС и OTS право принимать конечное решение о том, могут ли штаты регулировать ведение банковских операций76. Во время бума субстандартного кредитования все это делалось с целью ослабить возможности властей штатов и позволить ипотечным кредиторам (и инвестиционным банкам, занимавшимся секьюритизацией своих кредитов) свободно действовать на территории всех пятидесяти штатов.
Помимо защиты потока субстандартных ипотечных кредитов, поступающих на рынок секьюритизации, федеральное правительство также повысило спрос на такие кредиты через регулирование Fannie Мае и Freddie Mac. Финансовый кризис возник вовсе не из-за Fannie и Freddie77. Однако их покупки ценных бумаг, которые были обеспечены ипотечными кредитами, в какой-то мере способствовали дополнительным продажам банков Уолл-стрит, занимавшихся созданием этих ценных бумаг.
До 2008 года Fannie Мае и Freddie Mac были организациями, чья деятельность финансировалась органами власти (government- sponsored enterprises, GSE), частными корпорациями, получившими от правительства мандат на обеспечение ликвидности на рынке жилья. Они решали эту задачу путем покупки ипотечных кредитов и ценных бумаг, обеспеченных такими кредитами, на вторичном рынке и путем создания своих ценных бумаг, обеспеченных ипотечными кредитами, и выдачи на них гарантий. Чтобы защитить себя, они покупали только займы или гарантированные ценные бумаги, обеспеченные ипотечными кредитами, созданными на основе кредитов, которые соответствовали их относительно строгим (по отраслевым меркам) стандартам андеррайтинга и ограничениям по размеру, так называемых кредитов, соответствующих заданным требованиям. (Верхний предел на такие кредиты для дома, покупаемого одной семьей, вырос с 253 тысяч долларов в 2000 году до 417 тысяч долларов в 2006 году, но оставалось еще много домов, которые выходили за эти границы78.) Поскольку Fannie и Freddie могли занимать более дешевые деньги, возник действующий канал поставки денежных средств, которые могли быть использованы для ипотечного кредитования.
Общие обвинения в адрес Fannie и Freddie строились на том, что из-за того, что демократы в конгрессе, пытавшиеся увеличить число домовладельцев среди представителей бедных слоев населения и меньшинств, подталкивали организации, финансируемые властями (GSE), покупать все больше и больше субстандартных ипотечных кредитов, резко активизировался этот вид кредитования и также стремительно росли цены на жилье. (Тем самым подразумевалось, конечно, что финансовый кризис был вызван вмешательством государства в деятельность рынков.) В этой истории действительно есть доля правды. Целевые показатели, устанавливавшиеся Министерством жилищного строительства и городского развития и при Клинтоне, и при Джордже Буше-младшем (в соответствии с законом, принятом в 1992 году), предусматривали, что сначала 42 процентов, потом 50 процентов и, наконец, 56 процентов кредитов, купленных Fannie и Freddie, шли людям с низким или умеренным доходом. В 2002 году в рамках проекта администрации Буша «План реализации американской мечты» (Blueprint for the American Dream) эти две организации взяли на себя обязательство выделить 1,1 триллиона долларов на кредиты для заемщиков из категории меньшинств79.
Однако самые рискованные ипотечные кредиты, те, которые вытолкнули жилищный пузырь на головокружительную высоту, для Fannie и Freddie были недоступны. Они просто не могли купить много субстандартных ипотечных кредитов (или их секьюритизировать), поскольку такие кредиты не соответствовали заданным стандартам ипотеки. Как частные корпорации, стремящиеся к получению максимальной прибыли, Fannie и Freddie пытались добиться ослабления установленных стандартов андеррайтинга, чтобы также поучаствовать в «вечеринке», но для этого надо было добиться снижения требований к документации, предоставляемой потенциальными заемщиками, и кредитным стандартам. Однако в конечном счете регулирующие ограничения не позволили им слишком сильно заняться субстандартным кредитованием. Вот что по этому поводу писала эксперт в области жилья Дорис Данжи: «Достаточно хорошо противостоять непреодолимой силе «инноваций» помогли непоколебимые препятствия в виде регулярно подтверждаемых предельных величин кредита и установленных в уставе ограничений на работу только с кредитами с максимальным значением [отношением суммы займа к оцененной стоимости заложенного под этот заем имущества], равным 80 процентам... а также все остальные нормативные барьеры»80.
В результате этого в 2004 — 2006 годах, когда субстандартное кредитование достигло своего пика как по масштабам, так и по числу инноваций, Fannie и Freddie были вытеснены с большинства рынков, так как выдаваемые там кредиты не соответствовали их стандартам андеррайтинга, а также потому, что банки Уолл-стрит сами хотели получить эти кредиты в свои руки. После 2003 года доля субстандартных кредитов на вторичном рынке, приходящаяся на организации, чья деятельность финансируется властью, снизилась в два раза, а объем частных ценных бумаг, обеспеченных пулом ипотек (не тех, которые выдавали эти GSЕ), резко возрос81. Баппіе и Ргесісііе не могли подтолкнуть ипотечных кредиторов заняться самыми рискованными или экзотическими видами субстандартного кредитования, так как они просто не имели права их покупать. Fannie и Freddie создавали спрос на другие ипотечные кредиты, соответствовавшие установленным стандартам, которыми агрессивные субстандартные кредиторы не занимались.
Однако вместо низкокачественных займов Fannie и Freddie могли покупать старшие (с рейтингом ААА) транши частных ценных бумаг, обеспеченных пулом ипотек. Такие ценные бумаги могут рассматриваться как деньги, одолженные людям с доходом ниже среднего, и они считаются безопасными82. Покупки ценных бумаг, обеспеченных пулом ипотек, были механизмом, при помощи которого правительство старалось увеличить объем кредитования для американцев с низким уровнем доходов, повышая таким образом спрос на ценные бумаги, обеспеченные пулом ипотек, и, следовательно, помогая Уолл-стрит получать более высокую прибыль. Конечно, давление властей на Fannie и Freddie в конечном счете способствовало надуванию пузыря на жилищном рынке — за счет увеличения денежных средств, поступающих в канал секьюритизации. Но Fannie и Freddie не были основными «поджигателями» субстандартного огня и все время оставались на вторых ролях в процессе активизации субстандартного кредитования и секьюритизации, где на самом деле лидерами выступали ипотечные кредиторы и банки Уоллстрит, которые сначала создали машину ипотечной секьюритизации для получения денег, а потом расширили масштабы ее применения и получения прибыли. Более того, они нашли вариант, при котором топливо для этой машины стал поставлять и Вашингтон.
И наконец, свой мощный насос, участвовавший в надувании жилищного пузыря, подключила и Федеральная резервная система, в период с 2001 по 2005 год сохранявшая процентные ставки на исторически низком уровне. Ставка по федеральным фондам (ставка, под которую банки занимают деньги друг у друга в варианте овернайт, то есть в конце дня с возвратом в начале следующего дня) на протяжении большей части 2000 года составляла 6,5 процента, но начало рецессии и террористические атаки 11 сентября 2001 года заставили ФРС в конце 2001 года снизить эту ставку до 1,75 процента''. В 2003 году она опустилась вообще до 1,0 процента и начала подниматься снова только в июне 2004 года, когда реальные цены на жилье были на 58 процентов выше их уровня в январе 2000 года. Несмотря на подъем, ставка по федеральным фондам достигала 3 процентов — самого низкого уровня за все 1990-е годы — только в мае 2005 года, когда реальные цены на жилье были на 77 процентов выше их уровня в начале десятилетия83.
* Федеральная резервная система контролирует ставку федеральных фондов, которая используется при покупке и продаже казначейских ценных бумаг, что приводит к уменьшению или увеличению денег, доступных банкам, тем самым влияя на ставку, под которую банки кредитуют друг друга. Ставка по федеральным фондам имеет большое значение, так как она косвенно влияет на все процентные ставки в экономике.
Большую роль в этом процессе играли дешевые деньги, так как низкие ставки по ипотеке были главным фактором бумов на рынке жилья и секьюритизации. При низких ставках людям проще взять более крупный ипотечный кредит, но, с другой стороны, повышенный спрос вел к росту цен на жилье. Низкие ставки также побудили часть людей, уже владевших домами, прибегнуть к рефинансированию своих ипотечных кредитов, тем самым создавая дополнительное исходное сырье для канала секьюритизации. В любой момент на протяжении того десятилетия резкое повышение процентных ставок могло привести к проколу пузыря на рынке жилья, что привело бы к снижению доступности домов и падению цен на них. Но Федеральная резервная система решила не вмешиваться, поступив так в соответствии с выводом Гринспена, который он сделал в своей речи об «иррациональном изобилии» в 1996 году, когда он заявил, что ФРС не должна пытаться определять, существуют ли пузыри или нет, а лишь заниматься чисткой после того, как пузырь лопнет.
В таком поведении ФРС есть определенная ирония: поток ее дешевых денег не смог оказать того оздоровляющего эффекта, которого она должна была добиться. Обычно бизнес должен воспользоваться низкими процентными ставками для осуществления капитальных вложений, что, в свою очередь, способствует общему экономическому росту. Однако в 2000-х годах, как отмечает Тим Зуй, бизнес-инвестиции в оборудование и программное обеспечение росли медленнее, чем в 1990-х годах, несмотря на более низкие процентные ставки. Проблема возникла из-за того, что дешевые деньги в жилищном секторе распределялись нерационально, что в конечном счете привело к анемии роста84. Такое нерациональное использование было вызвано предложением новых ипотечных продуктов, благодаря которым можно было так легко брать в долг большие суммы денег, поддерживать ненасытный аппетит банков Уолл-стрит и инвесторов на ценные бумаги, обеспеченные ипотечными продуктами, и на протяжении десятилетия проводить государственную политику, которая стимулировала приток денег на рынок жилья. Но чем больше денег направлялось в новые дочерние структуры, создаваемые в пустыне, тем их меньше фактически оставалось для строительства новых заводов, куда американцы могли бы пойти на работу. В конечном счете ценой пузыря на рынке жилья и финансового кризиса являются не только триллионы долларов убытков по ипотеке и ценным бумагам, обеспеченным пулом ипотек, но и десятилетие слабого экономического роста и снижения реальных доходов населения*.
* Средний ежегодный реальный рост в 2000-х годах (по 2008 год) был ниже, чем в любое десятилетие с 1930-х; реальный средний доход семьи (в долларах 2008 года) снизился с 52 587 долларов в 1999 году до 50 303 долларов в 2008 году85.
Еще до финансового кризиса 2007—2009 годов у политиков и чиновников из Вашингтона была возможность стать свидетелями тех потенциальных последствий, к которым в конце концов приведет хаос, порожденный финансовыми инновациями. Но при каждой такой возможности они усваивали неправильные уроки и из-за этого позволяли банкам сильнее рисковать и зарабатывать больше денег. Скандалы 1994 года с деривативами стоили клиентам финансовых учреждений сотни миллионов и даже миллиарды долларов, но не создали никакой реальной опасности для финансовой системы в целом. Но этого нельзя сказать об отдельных ее представителях, в частности о фонде Long-Term Capital Management (LTCM), который в 1998 году оказался на грани краха, и поэтому группе нью-йоркских банков пришлось его спасать (при содействии Федерального резервного банка Нью-Йорка)86.
Спасение LTCM было правильным шагом ФРС, если это ее действие рассматривать в краткосрочной перспективе. Тогда она защитила финансовую систему так, чтобы не подвергать прямому риску государственные деньги. Но, с другой стороны, это успешное спасение стало сигналом остальным, что ФРС не позволит частным субъектам рынка пострадать из-за их собственных неправильных решений; и хотя партнеры LTCM потеряли большую часть своих денег, банки, которые слепо давали деньги этому фонду, никак не пострадали. Конечно, невозможно точно определить, как именно спасение LTCM сказалось на поведении Уолл-стрит в течение следующего десятилетия. Но ясно, что LTCM со своими 130 миллиардами долларов долгов и семью тысячами открытых позиций по деривативам с номинальной стоимостью в 1,4 триллиона долларов8' был признан «слишком огромным, чтобы потерпеть крах», то есть уже тогда были произнесены слова, которые стали так печально известными почти ровно через десять лет.
К тому же способность ФРС предотвратить крах LTCM и даже сохранить рост фондового рынка за счет снижения процентных ставок в сентябре, октябре и ноябре 1998 года свела на нет все стремления каким-то образом устранить коренные причины того, что LTCM оказался на грани катастрофы. Если случился бы самый масштабный крах, вызванный действиями финансовых учреждений, совершающих сделки с нерегулируемыми продуктами, то потом, возможно, регулирования и не потребовалось бы. Конгресс, по-видимому, согласился с таким развитием событий, и в октябре 1998 года, всего через месяц после спасения LTCM, ввел мораторий, не позволявший Комиссии по торговле товарными фьючерсами регулировать потребительские деривативы.
Коллапсы Enron, WorldCom и других компаний самого верхнего эшелона, случившиеся в 2001—2002 годах, также должы были бы наглядно показать, что свободные рынки не способны сами предотвращать мошенничество. Так, аудиторы почему-то не выявили при своих проверках махинаций WorldCom с бухгалтерской отчетностью, банки продолжали заниматься андеррайтингом новых долговых обязательств этой компании, а рейтинговые агентства присваивали этим долгам высокие рейтинги88. Enron свои мошеннические действия осуществляла через структуры специального назначения, использовала деривативы, завуалированные кредиты, приемы агрессивного бухгалтерского учета, чтобы перемещать доходы вперед и назад по времени и создавать искусственную прибыль и скрытые долги; и хотя намерения этой компании, как складывается впечатление, были мошенническими, финансовые методы, которыми она пользовалась, были настолько новыми, что было неясно, какие из них являются незаконными, а какие просто инновационными89. Некоторые из этих приемов финансовой инженерии вновь были использованы в ходе финансового кризиса 2007—2009 годов, в том числе и банками. В данном случае групповой иск следует подать против JPMorgan Chase, Citigroup, Credit Suisse First Boston, CIBC, Bank of America, Merrill Lynch, Barclays, Deutsche Bank и Lehman Brothers, а также против тех, кто был их пособниками90.
События с Enron и WorldCom убедительно показали, какими могут быть последствия гиперактивных финансовых инноваций и насколько свободный рынок не готов к «саморегулированию». Кредиторам Enron надо было не помогать этой компании участвовать в мошеннических операциях, а более осторожно вести себя при предоставлении денег91. Кредитно-рейтинговые агентства не смогли распутать сеть структур специального назначения, созданных Enron. Более того, они продолжали присваивать этой компании высокий инвестиционный рейтинг до тех пор, пока информация о ее проблемах не появилась на первых полосах газет. Да и те регулирующие органы, которые действуют уже давно, умудрились ничего плохого в ее действиях не заметить. После краха Enron сенатский комитет по государственным делам пришел к выводу, что «Комиссия по ценным бумагам и биржам в значительной степени передала функцию поиска случаев мошенничества частным аудиторам и советам директоров компаний»92.
Даже услышав этот «звонок будильника», конгресс и администрация Буша ограничились тем, что закрыли только ту «дверь амбара», которой пользовались Enron, WorldCom и им подобные. Закон Сарбейнса — Оксли от 2002 года установил новые стандарты корпоративной финансовой отчетности (и к 2007 году оказался под шквальным огнем критики со стороны делового сообщества, недовольного тем, что его требования были слишком строгими). Однако никому из тех, кто был у власти, почему-то не пришло в голову, что некоторые из ингредиентов, сделавших возможными финансовые инновации Enron, скорее всего остались прежними, хотя и стали применяться в новьгх сочетаниях друг с другом; особенно это относилось к финансовым инновациям, о которых так мечтали банки Уолл-стрит, жаждавшие увеличения платежей за совершаемые сделки; к приемам использования забалансового бухгалтерского учета; к вяло выполняющим свои обязанности рейтинговым агентствам; к доверчивым инвесторам; в значительной степени прирученным СМИ; а также к неэффективно действующим федеральным регулирующим органам.
Комиссия по ценным бумагам и биржам — главный регулирующий орган страны на рынках ценных бумаг и деятельности инвестиционных банков — вскоре после случая с Enron на какое-то время активизировалась, но в период с 2005 по 2009 год, когда в SEC председателем был Кристофер Кокс, опять успокоилась. При Коксе пять членов комиссии, которые руководили агентством, часто тормозили начало проведения расследования, задерживали утверждение соглашений по урегулированию или снижали размер штрафов, рекомендованных правоохранительными органами, из- за чего общая сумма штрафов уменьшилась на 84 процента93. Вместо того чтобы сосредоточить усилия на применении действующих норм на практике, некоторые члены SEC, вроде Пола Аткинса, утверждали, что комиссия должна отменить правила, которые на свободном рынке, как считается, приводят к чрезмерным расходам94.
SEC не удалось проявить свои полномочия и при контроле за обращением ценных бумаг. После краха Bear Stearns генеральный инспектор SEC обнаружил, что агентство не только не осуществило никаких значимых действий, предусмотренных в программе «Организация общего надзора», но и плохо выполнило свою работу по реализации программы оценки рисков при ведении брокерской и дилерской деятельности (Broker-Dealer Risk Assessment), разработанной в 1992 году после краха Drexel Burnham Lambert. В рамках этой программы SEC получила ежеквартальные и годовые отчеты от 146 брокеров-дилеров, но в целом изучила только шесть из них95. Но самым известным фактом, связанным с описываемыми здесь событиями, является промах SEC, когда она просмотрела схему Берни Мэдоффа, реализованную в варианте уже упоминавшейся здесь схемы Понци, которая стоила ее участникам в совокупности 65 миллиардов долларов, и все это несмотря на советы и исследования, проводившиеся еще в 1992 году96.
Такое провальное регулирование рынков ценных бумаг на самом деле стало следствием идеологии дерегулирования, которую начал внедрять в жизнь Рональд Рейган, а также политического влияния Уолл-стрит. Джеймс Кофман, бывший заместитель директора отдела применения права SEC, написал следующее.
«Люди, которым поручили заниматься дерегулированием, на должности руководителей регулирующих органов назначили себе подобных, а те, в свою очередь, убрали из этих органов опытных специалистов, в течение длительного времени занимавшихся регулированием, и заменили их своими ставленниками, которые до этого работали в регулируемых отраслях или были с ними как-то связаны. Эти новые руководители и во многих случаях приглашенные ими подчиненные, которых потом они продвигали, выступали за применение схемы регулирования (или по крайней мере не возражали против нее), которая была благоприятной с точки зрения наиболее важных вопросов аспектов деятельности тех организаций, чью деятельность агентство должно контролировать»97.
Если обобщить сказанное, мантрой отрасли было утверждение, что финансовые рынки могут саморегулироваться, и поэтому органам власти совершенно не нужно вмешиваться в их деятельность. Как только власть согласилась с этой логикой, она в одностороннем порядке провела «разоружение» и в значительной степени отказалась выполнять свои обязанности перед народом, которому служит.
СЕТЬ БЕЗОПАСНОСТИ, СОЗДАННАЯ GOLDMAN SACHS
В той же мере, в какой банки Уолл-стрит жаждали, чтобы Вашингтон не мешал им заниматься своим прибыльным бизнесом, в такой же они не хотели остаться без защиты американского правительства. Такой подход в полной мере согласуется с историей отношений в Соединенных Штатах между бизнесом и государством. Хотя отдельные ученые-либертарианцы и политики этого толка порой выступали за введение дерегулирования в чистом виде, компании, действующие в реальном мире, относятся к приемам регулирования или дерегулирования лишь как к одному из способов улучшения своего положения на рынке или повышения потенциала доходности. Поэтому одним из преимуществ, которых хотели добиться банки Уолл-стрит, была безопасность, знание того, что фактически неограниченный баланс правительства и его столь же неограниченные возможности по заимствованию будут всегда использованы для спасения тех, кто окажется в тяжелом положении.
Брали ли руководители банков на себя чрезмерные риски сознательно, так как рассчитывали на то, что возможные убытки всегда будут покрыты деньгами налогоплательщиков? В такой логике действий вряд ли признается какой-нибудь генеральный директор с Уолл-стрит, и не исключено, что в каких-то отдельных случаях руководители этого уровня просто недооценили риски и ожидали, что их светлая полоса будет продолжаться бесконечно. Но, с другой стороны, по крайней мере некоторые банкиры изначально рассчитывали, что власти натянут под ними сеть безопасности. Эндрю Холдейн, исполнительный директор Bank of England, отвечавший за финансовую стабильность, рассказал о заседании (проведенном до последнего кризиса), где правительственные чиновники спросили у банкиров из частного сектора, почему те не проводят жесткие «стресс-тесты» содержимого собственных портфелей. По словам одного из участников, им ответили, что в случае сильного шока «властям придется в любом случае вмешаться, чтобы сохранить банки и другие учреждения, если те окажутся в тяжелом положении»98. Как бы то ни было, поведение крупных финансовых учреждений можно было объяснить только наличием гарантий, предоставленных им правительством. В результате этого на свет появлялись увеличение кредитного плеча, повышение доли активов, предназначенных для совершения сделок, покупка более рискованных активов и продажа опционов, чьи цены были ниже или выше текущих цен финансовых инструментов, лежащих в их основе (например, кредитных дефолтных свопов), то есть все те стратегии, которые повышают доходность в хорошие времена, но увеличивают убытки в плохие. Все эти приемы лучше всего подходят банкам тогда, когда они могут перенести большие потери на кого-то еще. (Обычно кредиторы банков не позволяют им прибегать к таким рискованным стратегиям, так как под угрозой оказываются их деньги, но если кредиторы рассчитывают на помощь правительства, им не нужно слишком жестко контролировать банки.) Поэтому мы видели, что в течение последнего бума основные глобальные финансовые учреждения, в том числе и из Соединенных Штатов, активно пользовались всеми указанными стратегиями99.
Мы знаем, что руководители по крайней мере одного крупного банка серьезно рассчитывали на сеть безопасности, натянутую под ними властями. С 1932 года статья 13 закона «О Федеральной резервной системе» предоставляет ФРС полномочия в «необычных и чрезвычайных обстоятельствах» выдавать кредиты любому, но только при условии, что предоставляемый в обмен залог является результатом «фактических торговых сделок»100. Это требование специально исключило из такого обеспечения инвестиционные ценные бумаги, что было сделано преднамеренно: чтобы в кризис инвестиционные банки не имели возможности иметь какой-то признаваемый залог, под который они могли бы заимствовать у ФРС.
Такая опасность вызвала беспокойство у руководителей Goldman Sachs, обладавших удивительными пророческими способностями. По их предложению требование о «фактических торговых сделках» в 1991 году было устранено законом «Об улучшении деятельности Федеральной корпорации страхования депозитов» (Federal Deposit Insurance Corporation Improvement Act), где это было прописано в статье «Разное», в результате чего ФРС сейчас может в период кризиса выдавать кредиты под любое обеспечение101. Благодаря этому изменению ФРС получила возможность сделать защитный зонтик более широким, чтобы под его тень теперь попадали и инвестиционные банки. Причем все это делалось в тот период, когда эти банки повышали рискованность своих операций за счет увеличения числа сделок с деривативами, активизации сделок, совершаемых за счет собственных средств, и удлинения кредитного плеча. Указанное, казалось бы, незначительное изменение окажется очень важным через семнадцать лет, когда в 2000-х годах лопнет пузырь на рынке жилья, а с ним закончится и неограниченное, как казалось, количество денежных средств, поступающих на рынки благодаря все новым и новым и в основном нерегулируемым финансовым продуктам, в результате чего властям пришлось спасать не только инвестиционные банки, но и крупные страховые компании, выделяя на это государственные деньги.
6
СЛИШКОМ ОГРОМНЫЕ ДЛЯ КРАХА
Если перефразировать выражение великого военного лидера военного времени, то в финансовой области никогда так мало заемщиков не были так много должны такому большому числу кредиторов. И можно добавить, все это случилось при практическом отсутствии реальных реформ.
Мсрвин Кинг, управляющий Bank of England,
20 октября 2009 года1
13 октября 2008 года, когда цены на акции рухнули, а краткосрочные перспективы выживания были туманными и вызывали сомнения, главы девяти крупнейших банков — Bank of America, Bank of New York Mellon, Citigroup, Goldman Sachs, JPMorgan Chase, Merrill Lynch, Morgan Stanley, State Street и Wells Fargo — прибыли в Министерство финансов для встречи с Генри Полсоном, его руководителем*. Каждому из приглашенных банкиров был дан лист с условиями соглашения о продаже акций правительству, и Полсон заявил, что его надо подписать2.
Происходившее могло показаться поглощением финансового сектора правительством — переходом долей девяти крупнейших банков в руки власти. А учитывая то, что стояло в то время на кону — почти полное замораживание кредитных рынков, обрушение фондового рынка, потенциальный крах этих и еще большего числа банков, — этот вариант не казался слишком надуманным. Но фактически самым замечательным в этой встрече было то, что вовсе не правительство было инициатором этого шага, предназначенного для защиты финансовой системы США и, как следствие, всей мировой экономики. Поэтому на этой встрече можно было услышать и такой привлекающий внимание вывод, как «Это очень дешевый капитал!», который в самом начале озвучил Викрам Пандит, главный исполнительный директор Citigroup3. Для банкиров это была настолько хорошая сделка, что Джон Мак, главный исполнительный директор Morgan Stanley, немедленно подписал предложенное ему соглашение, даже не проконсультировавшись со своим советом директоров4.
* Представители девяти упомянутых банков также участвовали и во встрече 27 марта 2009 года, о которой рассказывалось во введении к этой книге. На ней не было Merrill Lynch, который за этот период приобрел Bank of America.
В то время, конечно, лишь немногие специалисты считали, что правительство должно сидеть сложа руки, не вмешиваться и оставить финансовый сектор на произвол судьбы, даже если он вообще рухнет. Но одновременно мало кто ожидал, что Полсон, председатель Федеральной резервной системы Бен Бернанке и Тим Гайтнер, президент Федерального резервного банка Нью-Йорка, займутся спасением банков на таких щедрых условиях. Сделка, совершенная 13 октября, была структурирована как приобретение привилегированных акций, что фактически означало, что Министерство финансов дает взаймы деньги банкам первоначально под 5 процентов годовых (по ставке, которую нельзя найти на рынке), которые на самом деле никогда не должны были быть погашены5. (Министерство финансов также получило опционы на покупку небольшого количества простых акций по заранее оговоренной цене.) Эти покупки теоретически означали, что в настоящее время правительству принадлежит часть банков, но Министерство финансов пообещало, что оно не будет вмешиваться в управление банками и не будет голосовать при выборах членов их советов директоров*. Такой вариант был почти эквивалентен получению бесплатных денег.
Почему же эта сделка оказалась такой сладкой для банкиров? Хотя банки большую часть своих денег занимают, всем банкам нужен капитал — деньги, которые у них не могут затребовать обратно кредиторы. Капитал служит в качестве буфера, помогающего банку не стать неплатежеспособным в трудные времена, когда его активы падают в цене. В хорошие времена, когда капитал легко доступен, банки предпочитают занимать как можно больше, чтобы максимизировать свою прибыль, сохраняя при этом низким уровень своего капитала, но в плохие времена, как в октябре 2008 года, когда банки больше всего нуждались в дополнительном капитале, он стоил им максимально дорого: разве есть такие, кто готов инвестировать в банк, который может на следующий день рухнуть?
Но, как признал Пандит, правительство предоставило банкам дешевый капитал, К примеру, Уоррен Баффет до этого инвестировал в Goldman Sachs под 10 процентов. (Баффет также получил больше опционов, чем Министерство финансов и с более высоким дисконтом от текущей рыночной цены.) Если очень коротко подытожить то, что произошло, то Полсон, который в прошлом был главным исполнительным директором Goldman Sachs, направил фактически бесплатные деньги своим бывшим коллегам. Филипп Суогел, в то время помощник министра финансов, позже писал: «Случившееся тогда было прямой противоположностью действий «клана Сопрано»: в данном случае была не угроза, с которой выступила одна сторона, чтобы запугать банки, а, наоборот, предложение настолько привлекательной сделки, что отказ от ее совершения банками был бы неразумен»6.
* Правительство имеет право участвовать в выборах директоров только в том случае, если банк шесть раз не выплатит дивиденды.
По словам Суогела, правительству пришлось предложить такие привлекательные условия, поскольку оно не могло заставить банки согласиться инвестировать хотя бы какие-то средства, и к тому же утверждения некоторых банкиров, что они не нуждаются в капитале, который им может предоставить правительство, были правдивыми7. Однако у правительства было несколько сильных козырей, которыми оно могло бы воспользоваться при ведении переговоров с банками: его полномочия по регулированию, возможность прибегнуть к угрозе отказать банкам спасать их в будущем, если они окажутся в тяжелом положении, а также тот факт, что некоторые банки рискуют не получить денег, в то время как их конкурентам они будут предоставлены. И правительственные чиновники, участвовавшие в той сделке, полностью понимали сильные стороны своей позиции. В ходе встречи Полсон в ответ на одно возражение, сказал: «Здесь присутствует ваш регулятор, — имея в виду директора Управления контролера денежного обращения и председателя Федеральной корпорации страхования депозитов. — И вы можете завтра получить извещение о том, что у вас недостаточно высокий уровень капитала и что вы не сможете собрать нужные вам деньги на частных рынках»8.
Щедрость правительства не ограничилась только выдачей капитала под низкие процентные ставки. На встрече 13 октября чиновники также сообщили банкирам, что правительство начнет гарантировать долговые обязательства, выдаваемые банками, что позволит им собрать деньги за счет продажи облигаций частным инвесторам, так как те теперь знают, что защитой их инвестиций займутся власти. В совокупности эти две меры стали необыкновенным подарком правительства, врученным финансовому сектору за счет налогоплательщиков.
В то время, когда Lehman Brothers стал банкротом, Bear Stearns и Merrill Lynch были проданы, a Goldman Sachs и Morgan Stanley для обеспечения более безопасного состояния поменяли свой статус и стали банковскими холдинговыми компаниями (что позволило им получить более широкий доступ к кредитованию Федеральной резервной системой в чрезвычайных условиях), многие наблюдатели считали, что этот финансовый кризис свидетельствует о кончине Уолл-стрит. Для когда-то «Властелина Вселенной» ситуация, когда ему пришлось взять деньги у государства, была унизительной и била по его самолюбию. Даже после создания подушки безопасности, появившейся благодаря крупным субсидиям правительства, банки, казалось, вряд ли смогут вернуться к доминирующему положению, которое они занимали в период бума. Ведущая деловая газета Америки сделала свое название частью заголовка книги «Руководство The Wall Street Journal по окончании существования Уолл-стрит в том виде, в котором мы ее знаем»9. Еще одна эпоха, повидимому, подошла к концу.
Однако сегодня ясно, что никакой кончины Уолл-стрит не произошло. Хотя некоторые легендарные учреждения исчезли, выжившие стали еще крупнее, прибыльнее и даже мощнее. Расплывчатые ожидания, что правительство выручит крупнейшие финансовые учреждения в случае необходимости, стали официальной политикой. Связи между Уолл-стрит и Вашингтоном стали еще более прочными. Демократическая администрация сделала все от нее зависящее для восстановления частного финансового сектора, получающего прибыль. Сторонний наблюдатель мог бы подумать (ему это позволительно), что Вашингтон ведет себя так же, как правительства в странах с развивающимся рынком в 1990-х годах, которые использовали государственные ресурсы для защиты нескольких крупных банков с прочными политическими связями. Было ли это сделано из-за захвата финансистами власти или обусловлено объективной экономической политикой, все равно итог был очевидным: в результате финансового кризиса Уоллстрит стала еще сильнее.
Историю финансового кризиса 2007—2009 годов рассказывали уже много раз10. Политики, экономисты и комментаторы указали при этом на многие причины и факторы, вызвавшие этот крах, начиная от «избыточно высокого сбережения» в Китае до вылезания наружу глубинных свойств человеческой психологии11. Но при этом мало кто отрицает, что главнейшую роль в создании кризиса сыграла американская финансовая система, которая надувала пузырь активов при помощи дешевого кредитования, изготовления в колоссальном количестве сложных и потенциально токсичных ценных бумаг, которые к тому же для получения максимальной прибыли использовались с привлечением заемных средств, и явный перекос в сторону краткосрочного финансирования. Даже если верна теория (популярная у американцев), что поток дешевых денег в США, приведший к избыточным заимствованиям и надуванию жилищного пузыря, пришел из Китая, где возникли избыточные сбережения, все равно эти деньги должны были проходить через американскую финансовую систему, которая феноменально плохо выполнила свою работу по их эффективному распределению.
Такая система стала возможной благодаря росту финансового сектора в течение последних трех десятилетий. Члены вашингтонского истеблишмента прониклись видением Уолл-стрит, в котором ставка делалась на свободно перемещаемые капиталы и беспрепятственно осуществляемые финансовые инновации. Не зависимо от того, действительно ли эти политики верили в такое видение или были просто циниками, стремившимися получить максимальную отдачу от своего участия в проводившейся кампании или повысить потенциал своих будущих доходов, они помогали крупным банкам: ослабляли регулирующие правила, отказывались применять на практике действующие регулирующие нормы или игнорировали новые рынки, что позволяло тем действовать без регулирования. Именно поэтому создателям ипотечных продуктов разрешили предоставлять займы, размеры которых со временем становились все больше и больше, из-за чего погашать их заемщикам становилось все труднее и труднее. Именно поэтому ипотечные кредиты можно было упаковывать в виде ценных бумаг с замаскированным присущим им риском. Именно поэтому банки могли прятать эти ценные бумаги при помощи приемов забалансового учета и притворяться, что они не владеют ими. Именно поэтому они могли пользоваться изощренными моделями риска, в которых утверждалось, что с этими ценными бумагами ничего неправильного произойти не может. Именно поэтому те же ценные бумаги потом участвовали в других сделках на триллионы долларов. Именно поэтому в конечном счете активы стоимостью в триллионы долларов оказались опасно расположенными в верхней части пузыря задолженности.
В 2006 году, когда этот пузырь стал сдуваться, цены на жилье начали падать, после чего заемщики, которые теперь не могли рефинансировать свои ипотечные кредиты, стали объявлять о своей неплатежеспособности, причем их число динамично росло. В 2007 году, когда растущая доля неплатежеспособных заемщиков привела к резкому падению цен на ценные бумаги, обеспеченные пулом ипотек, и облигации, обеспеченные долговыми обязательствами (СDО), гора активов, в основе которых лежала стоимость жилья, начала обрушаться. В 2008-м возникшая из-за этого лавина почти накрыла всю глобальную финансовую систему. Главные политики из системы власти предприняли огромные усилия по спасению финансовой системы. Но меры, к которым они прибегли, в конечном счете показали, насколько Вашингтону важно иметь собственное мировоззрение, и подтвердили, что крупные, склонные к риску банки имеют решающее значение для нашей экономики и нашего образа жизни.
НА КРАЮ ОБРЫВА
Финансовый кризис проявил себя, помимо прочего, и в виде все более пугающих эпизодов, случившихся на Уолл-стрит. Каждый из них вызвал беспокойство в Вашингтоне. Но три человека, доминировавшие в те годы в экономической политике до конца деятельности администрации Буша, Полсон, Бернанке и Гайтнер, надеялись, что все-таки удастся избежать прямого вмешательства государства, и предпочитали вариант амортизирующего устройства, смягчающего падение, для создания которого они использовали повышение ликвидности и низкие процентные ставки. И только в 2008 году они признали, что имеют дело с коллапсирующим долговым пузырем, похожим на тот, который был в странах с развивающимся рынком, когда там в 1990-х годах разразился кризис, и признали, что нужен сценарий, предусматривающий более жесткие меры.
Проблемы наглядно проявили себя летом 2007 года, когда возникли трудности сначала у Bear Stearns, а затем у BNP Paribas с внутренними хедж-фондами, которые инвестировали значительные средства в субстандартные ипотечные кредиты. Появление этой информации заставило инвесторов серьезно задуматься о том, в каких еще многочисленных фондах могут быть заложены бомбы с уже включенным часовым механизмом. Федеральная резервная система ответила на эти опасения дополнительной ликвидностью, снижением учетной ставки и ставки по федеральным фондам*, что было сделано в попытке стимулировать кредитование и предотвратить ограничение кредита.
Однако страхи только росли, так как инвесторов стали беспокоить финансовые организации, занимающиеся структурными инвестициями (SIV), которые в больших количествах создали многие банки с целью получения прибыли от структурированных ценных бумаг, таким образом минимизируя требуемый от них капитал. Когда усилились слухи о том, что SIV либо станут банкротами, либо заразят своей болезнью балансовые отчеты своих банков-спонсоров, правительство попыталось провести закулисную сделку с привлечением денежных средств из частных банков. Считалось, что SIY столкнулись лишь с кризисом краткосрочной ликвидности: если им предоставить время, они восстановят стоимость своих активов, и поэтому банки, имеющие много денег, могут безопасно их купить. В октябре 2007 года по настоянию Министерства финансов несколько крупных банков объявили о создании фонда MLEC (от Master Liquidity Enhancement Conduit), название которого можно перевести как «главный канал насыщения ликвидностью», предназначенного для покупки ценных бумаг на сумму в несколько сотен миллиардов долларов у неблагополучных SIV. Однако в декабре эта идея без всякого шума сошла на нет. Скорее всего, банки поняли, что использование их собственных денег на спасение своих же SIV или, как некоторые подозревали, объединения денег многих банков для спасения SIV, принадлежащих Citigroup, не является удачным решением.
* Учетная ставка — ставка, по которой банки могут занимать деньги непосредственно у Федеральной резервной системы; ставка по федеральным фондам — ставка, по которой банки занимают деньги друг у друга в варианте овернайт.
Неудача с MLEC подтвердила, что крупные банки могут столкнуться не только с простым кризисом ликвидности и что им, возможно, потребуется больше капитала. На данный момент такой капитал по-прежнему были готовы предоставить суверенные фонды благосостояния (инвестиционные фонды, принадлежащие другим странам). В период с октября 2007 по январь 2008 года CITIC (Китай) обязался инвестировать в Bear Stearns, a Abu Dhabi Investment Authority и инвестиционная группа правительства Сингапура уже инвестировала в Citigroup, China Investment Corporation вложила средства в Morgan Stanley, a Temasek (Сингапур), Korean Investment Corporation и Kuwait Investment Authority — в Merrill Lynch12. Но когда банкам в следующий раз потребуется капитал, получить его будет гораздо труднее.
Следующая буря разразилась в марте 2008, после краха Bear Stearns, в то время считавшегося самым слабым в большой пятерке действующих самостоятельно инвестиционных банков. Bear Stearns рухнул из-за современного варианта массового изъятия банковских вкладов13. Если сравнивать положение дел, он гораздо сильнее подвергался риску из-за структурированных ценных бумаг, обеспеченных пулом ипотек, чем его конкуренты, и к тому же очень сильно зависел от краткосрочного финансирования — денежных средств, поступающих при очень краткосрочных заимствованиях, большей частью в варианте овернайт1*. Это означало, что его кредиторы могли отказаться пролонгировать свои кредиты, выдаваемые сегодня с возвратом на следующий день, и вместо этого потребовать возврата своих денег. Если такое произошло бы, у Bear Stearns не было бы никакой возможности это сделать, так как многие из его активов были неликвидными, при срочной продаже структурированных ценных бумаг могли возникнуть сложности, да и сама такая продажа привела бы к значительному снижению их цен. Если некоторые кредиторы решили бы, что такое может произойти, они постарались бы получить свои деньги в первую очередь, что спровоцирует других кредиторов сделать то же самое и приведет к массовому изъятию банковских вкладов, так как никто не захочет быть последним в очереди на получение своих денег.
Все банки в этом отношении являются потенциально уязвимыми, так как они берут взаймы на короткий срок, а кредитуют на длительный срок, то есть занимают деньги, которые обещают вернуть по запросу, без заблаговременного предупреждения (депозиты), и дают взаймы на длительный период времени (ипотечные кредиты). Классической характеристикой финансового кризиса во всем мире, особенно на развивающихся рынках, является стремление кредиторов получить свои деньги первыми. В Соединенных Штатах с 1930-х годов страхование вкладов в целом позволило не допускать массовых изъятий депозитов вкладчиками, но это страхование не распространяется на деньги учреждений, выдающих кредит овернайт Bear Stearns, и хедж-фондов, которые разместили свои ценные бумаги в этом инвестиционном банке.
В начале марта появились слухи, что Bear Stearns оказался в тяжелом положении. Когда нервные кредиторы и клиенты хедж- фондов стали сокращать свои вложения в этот банк, из-за чего его наличные средства быстро закончились, эти слухи быстро стали самосбывающимися. Министерство финансов и ФРС столкнулись с перспективой банкротства крупного инвестиционного банка, что приведет к замораживанию его активов арбитражным судом на несколько месяцев, а то и лет и оставит его кредиторов и контрагентов без доступа к своим деньгам. Сначала ФРС попыталась одолжить Bear деньги через посредничество JP Morgan Chase (как инвестиционный банк Bear Stearns не имел права получать кредиты непосредственно от ФРС). Когда этот вариант не удался из-за недоверия сторон, Полсон, Бернанке и Гайтнер организовали продажу Bear тому же JP Morgan за ничтожные 2 доллара за акцию. Но даже при этой цене JP Morgan отказывался от этой сделки без поддержки правительства, и поэтому федеральный резервный банк Нью-Йорка согласился взять на себя все убытки в размере 30 миллиардов долларов по неликвидным ценным бумагам Bear Stearns.
Условия этой сделки вскоре были пересмотрены, цена одной акции повысилась до 10 долларов, JP Morgan теперь был готов внести первый миллиард долларов убытков в общий пул в сумме 30 миллиардов долларов, который был размещен в специализированном фонде под названием Maiden Lane15. Этот вариант был удачей и для всего JP Morgan, который платил за Bear Stearns примерно столько же, сколько стоило его здание16, и для его генерального директора Джейми Даймона, который, так уж случайно оказалось, был членом совета директоров федерального резервного банка Нью-Йорка. В тот день, когда было объявлено об этом приобретении, в надежде не допустить, чтобы остальные действующие самостоятельно инвестиционные банки не постигла та же учесть, что и Bear Stearns, ФРС также объявила о разработке программы кредитования первичных дилеров (Primary Dealer Credit Facility), позволяющей инвестиционным банкам впервые занимать деньги непосредственно у ФРС17. Это позволило правительству гораздо шире натянуть сеть безопасности для банковской системы.
Но с ускорением падения цен на жилье финансовая эпидемия продолжала распространяться все шире и шире. Из-за сложного способа создания облигаций, обеспеченных долговыми обязательствами (CDOs), и других структурированных ценных бумаг, снижающиеся цены на жилье и увеличение числа неплатежеспособных граждан оказывали непропорционально сильное влияние на многие такие ценные бумаги, которые упали в цене на 50 процентов и более*. Например, в июле 2008 года Merrill Lynch продал портфель CDOs номинальной стоимостью 30,6 миллиарда долларов инвестиционной компании Lone Star Funds всего за 6,7 миллиарда долларов, то есть за 22 цента на доллар, и при этом даже дал Lone Star взаймы 5 миллиардов долларов, чтобы совершить эту сделку18.
Никто не знал, сколько таких токсичных активов указано в балансовых отчетах крупных банков или какими будут убытки, если эти активы придется продать. Каждый квартал банки осуществляли крупные списания, сокращая бухгалтерскую стоимость этих активов, чтобы учесть снижение их качества*. В 2007 году Citigroup списал свои активы в размере 29 миллиардов долларов, Merrill Lynch — 25 миллиардов долларов, Lehman — 13 миллиардов долларов, Bank of America— 12 миллиардов долларов, Morgan Stanley— 10 миллиардов долл19. Но никто не знал, происходили ли эти списания до уровня фактической стоимости активов или нет и как долго эти списания будут продолжаться. В 2008 году Citigroup списала свои активы еще на 63 миллиарда долларов, Merrill — 39 миллиардов долларов, Bank of America — 29 миллиардов долларов, Lehman — 14 миллиардов долларов, JPMorgan Chase — 10 миллиардов долларов, Morgan Stanley — 10 миллиардов долларов. Все больше распространялись подозрения, что, если банки были бы вынуждены признать, на сколько действительно снижалась стоимость их активов, некоторые крупные банки могли бы оказаться неплатежеспособными
Следующими крупными учреждениями, оказавшимися под повышенным давлением, стали Fannie Мае и Freddie Mac, хотя и частные, но финансируемые правительством организации (GSEs), которые обеспечивали поддержку рынку жилья. Хотя Fannie и Freddie сравнительно поздно занялись сделками с субстандартными ипотечными кредитами, их балансовые отчеты свидетельствовали об их значительной зависимости от рынка жилья, и поэтому падающие цены на жилье проделали большие дыры в их балансовых отчетах и даже стали угрожать их существованию. Это напугало рынок жилья, который вряд ли продолжил бы функционировать без гарантий Fannie и Freddie.
* Из всего пула ипотек или ценных бумаг, обеспеченных пулом ипотек, которые вошли в состав CDO, первыми пострадали младшие транши CDO, и поэтому коэффициент неплатежеспособности всего в 6 процентов мог означать, что обесценился весь транш ценных бумаг CDO. Хотя секьюритизация распределяет риски среди многих инвесторов, она также приводит и к тому, что риски концентрируются в младших траншах.
** Считается, что балансовый отчет банка отражает стоимость его активов; списание является снижением зафиксированной стоимости активов. На практике правила о том, какими стоимостями пользоваться при оценке активов, могут меняться в зависимости от многих факторов. Только некоторые активы должны фиксироваться «в текущих рыночных ценах», то есть их стоимости должны быть скорректированы с учетом текущих рыночных цен.
Такое положение дел испугало и правительства других стран, прежде всего Китая, которые на сотни миллиардов долларов купили облигации Fannie и Freddie и рассчитывали, что правительство США защитит их от неплатежеспособности.
В июле 2008 года Полсон попросил разрешения поддержать Fannie и Freddie деньгами налогоплательщиков и получил его, так как он заявил, что это единственный способ, чтобы остановить панику. «Если у вас есть базука и люди знают, что она у вас есть, вам, может быть, не придется ею воспользоваться», — сказал он в то время20. Но этого было недостаточно. 7 сентября Fannie и Freddie были переданы государству, и над ними было установлено внешнее управление, эквивалентное внешнему управлению при банкротстве21. Правительство обещало, что организации типа GSE продолжат функционировать, и в обмен на это получило контрольный пакет их акций и право управления. Акционеры потеряли большую часть своих денег, а руководители были заменены. По сути, федеральное правительство взяло под свое управление эти два столпа финансовой системы из-за того, что они были слишком огромными, чтобы потерпеть крах. Реакция на эти действия в целом была положительной, а критические замечания отчасти объяснялись тем, что никто не хотел защищать квазичастный, квази- государственный статус GSE. Другие финансовые учреждения уже давно жаловались на то несправедливое преимущество, которым пользовались Fannie и Freddie благодаря своим тесным отношениям с правительством, позволявшим им дешевле занимать деньги.
В итоге этот шаг властей стал последней операцией спасения, с которой все согласились. Чтобы его сделать, Полсону, Бернанке и Гайтнеру потребовалась ровно одна неделя.
До сентября в основном государственной поддержкой занималась Федеральная резервная система, которая предоставляла ее в рамках новых программ кредитования (гарантии активов Bear Stearns были структурированы в виде займа) и используя более низкие процентные ставки. Действуя в качестве кредитора последней инстанции, ФРС надеялась выйти из бума в варианте «мягкой посадки», то есть добиться той цели, которую основатели ФРС сформулировали еще в 1913 году. Однако в ходе ее реализации эта стратегия приближалась к своим пределам, из-за чего Полсону, Бернанке и Гайтнеру пришлось выбирать между позволением свободному рынку следовать своим курсом и в конце концов закончить финансовой и экономической катастрофой, с одной стороны, и разработкой масштабного вмешательства государства в деятельность финансовой системы. Условия этого вмешательства покажут, насколько длительным уже является влияние и сила идеологии Уолл-стрит, считавшей, что крупные частные, действующие в режиме небольшого регулирования финансовые институты являются для Америки благом.
Главным фактором снова стал крах инвестиционного банка — Lehman Brothers, на этот раз самого небольшого из четырех крупных действующих самостоятельно инвестиционных банков. Как и в ситуации с Bear Stearns, появились слухи, что Lehman не хватает наличных средств, и эти слухи быстро стали самосбывающимися. В течение всех выходных, 13—14 сентября, правительство обдумывало, кто мог бы стать покупателем в этом случае. Но на этот раз Полсон и Гайтнер дали понять, что они не хотят вмешиваться при помощи денег налогоплательщиков. Полсон жаловался: «Меня называют господин Спасение. Но я не могу все время выступать в этом качестве». Более осмотрительный, Гайтнер в этой ситуации заявил: «Нет никакой политической воли, позволяющей прибегнуть к федеральному спасению»22. В ночь на субботу, зная, что средства из федерального бюджета не будут выделены, Джейми Даймон сказал своим подчиненным из JPMorgan Chase: «Мы только что врезались в айсберг. Корабль заполняется водой, хотя музыка все еще играет. Спасательных шлюпок на всех не хватит. Кому-то придется умереть»23. Когда план Barclays приобрести Lehman в воскресенье провалился, рано утром в понедельник пришлось перейти к резервному плану, который предусматривал банкротство.
Полсон, Бернанке и Гайтнер отказались организовать масштабные спасательные работы, которые потребовали бы огромного кредита от ФРС с гарантированными притязаниями на большую часть активов банка. (Эти руководители все еще утверждали, что у них нет правовых полномочий, чтобы спасти Lehman, так как этот банк не имеет достаточного залога, который мог бы стать обеспечением при получении чрезвычайного кредита от ФРС, но этот аргумент появился лишь через несколько недель.) Они надеялись, что с марта, когда Bear Stearns оказался в чрезвычайном положении, финансовые учреждения подготовятся к возможному краху Lehman. Выступая в конгрессе, Бернанке заявил: «[Мы] полагали, что у инвесторов и контрагентов было время, чтобы принять меры предосторожности»24. К сожалению, эти учреждения усвоили совсем другой — противоположный — урок: они решили, что правительство не позволит Lehman рухнуть. Вот что пишет Эндрю Росс Соркин, рассказывая о днях накануне банкротства Lehman: «Большинство людей на Уолл-стрит... думали, что правительство вмешается и не допустит неудачи [Lehman] »25. Финансовый сектор предполагал, что и в этом случае он сможет получить свой кусок пирога и его съесть, что правительство предоставит ему неограниченную лицензию на получение денег в период бума, а при спаде оградит его от убытков. Однако оказалось, что правительство не располагает ресурсами, достаточными для защиты всех крупных банков. На этот раз ограниченным ресурсом стал политический капитал, необходимый для спасения еще одного банка в условиях критики действий правительства со стороны конгресса и общественности.
Банкротство Lehman вызвало цепную реакцию, круги от которой пошли по всем финансовым рынкам. Так, все три основных рейтинговых агентства снизили рейтинг American International Group, которая к тому времени уже испытывала трудности из-за последствий своих сделок с деривативами, что могло вызвать запросы заинтересованных лиц о достаточности обеспечения, а это, в свою очередь, грозило привести к банкротству*. Во вторник после продолжающей снижаться стоимости обеспечения, вызванного крахом Lehman, пришлось вмешаться Федеральной резервной системе и предоставить кредитную линию AIG на 85 миллиардов долларов, чтобы удержать ее на плаву, так как ФРС опасалась, что если эта крупная страховая компания объявит дефолт по своим сотням миллиардов долларов в кредитных дефолтных свопах, ее контрагенты понесут огромные убытки или по крайней мере страх возникновения таких потерь остановит работу финансовых рынков.
Также во вторник Reserve Primary Fund, один из крупнейших фондов денежного рынка, объявил о «ломке бакса» (термин break the buck означает, что цена акции опустилась ниже 1 доллара. — Прим. перев.), что случилось из-за его убытков по долговым обязательствам Lehman, и поэтому он не может вернуть один доллар за каждый доллар, вложенный инвесторами. В результате из фондов денежного рынка деньги стали уходить потоком, что заставило Министерство финансов создать новую программу по страхованию этих средств. Бегство денег из фондов денежного рынка обнулило спрос на коммерческие бумаги, используемые корпорациями для управления своими наличными средствами, что привело к повышению угрозы того, что крупные корпорации могут оказаться без наличных, необходимых для выплаты заработной платы. Это заставило ФРС разработать программу покупки коммерческих бумаг у выпустивших их корпораций, то есть фактически кредитовать деньги не только банкам, но и непосредственно нефинансовым компаниям.
Когда инвесторы поняли, что любое финансовое учреждение может стать жертвой массового изъятия банковских вкладов, банки, которые в значительной степени зависели от краткосрочного финансирования, столкнулись с высыханием своих источников наличных денежных средств, после чего их трудности усилились.
*Контракты AIG по деривативам предоставляли ее контрагентам право требовать обеспечения для их защиты от возможности того, что AIG окажется не в состоянии выполнять эти контракты. Со снижением кредитного рейтинга AIG сумма залога, которую могли потребовать контрагенты, возрастала.
К примеру, когда вкладчики Washington Mutual забрали из него свои деньги, он рухнул, что привело к крупнейшей банковской катастрофе за всю историю США, a Wachovia, также оказавшаяся на грани краха, была приобретена Wells Fargo. Отчаянно пытаясь сохранить остававшиеся у них наличные, банки прекратили кредитование. Деньги, по существу, стали перемещаться только в одном направлении, в сторону американских казначейских векселей, считавшихся самой безопасной из всех инвестиций, и оставались там. Никто больше не мог получить никакого кредита, а без кредита финансовая система не может функционировать.
В четверг 18 сентября на американской политической сцене произошел взрыв — в страну пришел финансовый кризис. Полсон и Бернанке отправились в конгресс просить 700 миллиардов долларов на выкуп токсичных ценных бумаг. Трехстраничное по объему и противоречивое по содержанию резюме их предложения предусматривало предоставление министру финансов практически неограниченной власти по использованию денег по своему усмотрению. Конгресс на это ответил принятием чрезвычайного закона «Об экономической стабилизации» (Emergency Economic Stabilization Act), но до 3 октября, когда авторы этого законопроекта потерпели первое поражение в палате представителей, что вызвало массовое изъятие вкладов на фондовом рынке, реальных мер не предпринималось. Основное положение этого закона, программа по спасению проблемных активов (TARP), предусматривало выделение Министерству финансов 700 миллиардов долларов на покупку «проблемных активов» у финансовых учреждений.
На встрече в Министерстве финансов, состоявшейся 13 октября, с рассказа о которой начинается эта глава, девяти крупнейшим банкам было выделено 125 миллиардов долларов из тех денег, которые были предусмотрены на выполнение программы TARP. Помимо инвестиций в более мелкие банки еще 40 миллиардов долларов было направлено в Citigroup и Bank of America, два из первоначальных девяти банков, которых спасали в ходе последующих операций; еще больше денег TARP было использовано для финансирования гарантий Федеральной резервной системы, выдаваемых на токсичные активы, которые принадлежали этим двум банкам, а 70 миллиардов долларов были инвестированы в AIG, чтобы эта страховая компания смогла выплатить по кредитной линии от ФРС26. Кроме того, FDIC пообещало застраховать до 1,5 триллиона долларов новых долговых банковских обязательств, а Федеральная резервная система пообещала выделить триллионы долларов на выполнение постоянно расширяющегося списка программ ликвидности, предназначенных для накачивания финансовой системы дешевыми деньгами, в первую очередь Term Auction Facility, Term AssetBacked Securities Loan Facility, Money Market Investor Funding Facility, Asset-Backed Commercial Paper Money Market Mutual Fund Liquidity Facility и т.д.
Никогда прежде так много денег налогоплательщиков не выделялось на спасение отрасли от последствий, возникших из-за ее же ошибок. Печальная ирония происходившего заключалась в том, что эти деньги пошли в отрасль, которая на протяжении десятилетий заявляла о том, что не нужно никакого вмешательства властей в ее деятельность и что она сама сможет лучше всего заниматься регулированием. При этом стоит зспомнить и о группе политиков, которые согласились с мнением отрасли, что правительство должно играть незначительную роль в деятельности финансового сектора, и просмотрели, как там на самом деле развивались события.
ДЕНЬГИ ДРУГИХ ЛЮДЕЙ
Хотя этот финансовый кризис был похож на предыдущие27, особенно на те, которые бывали на развивающихся рынках, по своей сложности и масштабам он был уникальным. Поэтому энергичные ответные действия правительства были необходимы и оправданны, особенно после банкротства ЬеЬтап. Учитывая силу паники, возникшей на финансовых рынках, вполне возможным сценарием развития событий был вариант, при котором внезапное прекращение кредитования в сочетании с быстрым сокращением кредитного плеча у финансовых учреждений и корпораций во всем мире могло привести ко второй Великой депрессии. Однако в каждый момент времени у правительства был выбор, как ему реагировать на кризис. Чтобы понять характер действий, осуществляемых властями, необходимо разобраться в том, а какие варианты были вообще им доступны.
Основная проблема заключалась в том, что в беде оказались самые разные финансовые учреждения. Непосредственную угрозу представляло массовое изъятие вкладов, происходящее под влиянием паники, хотя на самом деле базовой проблемой, лежащей в основе такого возможного развития событий, были токсичные ценные бумаги, принадлежащие банкам, цена на которые рухнула. Если банкам пришлось бы избавляться от этих активов по их текущим рыночным ценам, то они рисковали бы стать неплатежеспособными. Если очень коротко подытожить происходившее тогда, банкам требовалось либо больше наличных, либо дополнительно страховать свои активы от дальнейшего снижения цены. В целом правительство могло выбирать в диапазоне между этими двумя основными вариантами.
Первым был вариант карт-бланша. Правительство как источник потенциально неограниченных денег может помочь финансовым учреждениям удержаться на плаву и предотвратить системный коллапс, для чего ему достаточно лишь предоставить этим учреждениям необходимые им деньги (инвестируя в новый капитал, переплачивая за банковские активы или страхуя эти активы по ценам ниже рыночных). Вторым был вариант поглощения. Правительство могло забрать себе терпящие крах финансовые учреждения и либо очистить их от долгов и затем вернуть частным собственникам, либо их закрыть. Именно этим обычно занимается FDIC с мелкими банками, которые стали неплатежеспособными: она забирает их активы, а затем управляет ими в варианте опеки или продает эти активы другому банку.
По поводу того, есть ли у правительства законные полномочия установить управление над банковскими холдинговыми компаниями, в отличие от их дочерних коммерческих банков, возникли серьезные дебаты. Хотя такое поглощение холдинговых компаний в нормативной схеме не предусматривалось, правительство обладало значительными полномочиями, позволяющими ему диктовать условия поддержки любым проблемным банкам, с одной стороны, потому, что регулирующие органы могли отозвать лицензию у неплатежеспособного банка, а с другой — потому, что правительство было единственным источником финансирования, доступным для банков, оказавшихся на грани краха*. Томас Хениг, президент федерального резервного банка Канзас-Сити, заявил, что правительство могло бы поставить условия предоставления любой финансовой поддержки, в соответствии с которыми оно могло бы ввести внешнее управление над проблемными учреждениями28.
Как при варианте предоставления карт-бланша, так и при сценарии поглощения кто-то должен был взять на себя убытки. Банк по своей сути является кучей денег, которые вкладываются в самые разные активы. Некоторые из этих денег приходят от акционеров банков, остальные заимствуются у вкладчиков и других кредиторов. Если стоимость активов возрастает, банк может вернуть депозиты своим вкладчикам и кредиторам (с процентами), а остальной прирост получат акционеры. Если активы падают в цене, акционеры несут убытки, так как долги банка не меняются; если стоимостьактивов продолжает падать и после того, как акционеры потеряли все свои деньги, начинают нести убытки (происходит их «стрижка») вкладчики (если они не имеют страховки) и кредиторы, потому что в этом случае банк не может заплатить им в полном объеме.
При реализации сценария карт-бланш правительство помогает банку остаться на плаву в его нынешнем виде: руководители сохраняют свою работу, у акционеров остается какая-то часть стоимости, а у кредиторов — вся, и поэтому большую часть потерь при таком варианте приходится нести налогоплательщикам. Вся «прибавка» принадлежит акционерам, из чего следует, что, если банк восстанавливает свою позицию и его активы растут в цене, пожинать плоды такого развития будут акционеры.
* В случае General Motors правительство использовало свои возможности, определяемые его позицией единственного источника финансирования, чтобы убрать с должности главного исполнительного директора этой компании Рика Вагонера и диктовать кредиторам условия «стрижки», то еегь поступило так, как оно не вело себя ни с одним крупным коммерческим или инвестиционным банком.
При сценарии поглощения, напротив, руководители теряют свои рабочие места, акционеры выводятся, а оставшиеся убытки делятся между налогоплательщиками и кредиторами. (При кризисе «стрижка» кредиторов может быть небольшой, чтобы не породить у них самих тяжелой ситуации.) Поскольку теперь банком владеет правительство, на всю «прибавку», если она будет, могут претендовать налогоплательщики.
Вариант поглощения заключался в тех действиях, которые Министерство финансов под руководством Рубина и Саммерса (а также и Гайтнера как помощника министра финансов, а затем его заместителя по международным делам) настоятельно рекомендовало странам с развивающимся рынком в 1990-х годах. Больные банки, как советовали тогда эти люди, даже в лучшем случае были потенциальным тормозом для экономического восстановления, а в худшем — источником серьезных макроэкономических рисков; когда инвесторы опасаются краха банков страны, они часто отказываются от других своих активов, что приводит к резкому обесцениванию валют этих стран. Даже если этими банками, как обычно бывает, управляют близкие друзья или родственники правящей элиты, им не следует разрешать заниматься своей деятельностью в прежнем виде. Либо их нужно отделить от государственной поддержки, либо они должны быть взяты под контроль и очищены от долгов, что пойдет на благо всей экономики.
После банкротства Lehman стало аксиомой, что больше ни одному крупному финансовому учреждению нельзя разрешить потерпеть крах неконтролируемым образом, способным вызвать панику на рынках. Вопрос заключался, правда, в том, будут ли США следовать тем советам, которые они раздавали десятилетие назад странам, находящимся от них на расстоянии тысяч километров. В конечном итоге, однако, теми, кто будет в любом случае платить за спасение финансового сектора, не получая чего-то существенного взамен, будут налогоплательщики.
В течение всего финансового кризиса основные творцы экономической политики, вначале Полсон, Бернанке и Гайтнер, а затем Гайтнер (как министр финансов), Бернанке и Саммерс (в качестве директора Национального экономического совета), разработали впечатляющий набор схем, предназначенных для укрепления банковской системы. Их усердную работу и творческий подход нельзя ставить под сомнение. Однако общей чертой всех этих схем было то, что они пытались закрыть зияющие дыры в банковских балансах государственными субсидиями, которые были недостаточно хорошо проработаны.
Первоначальной целью ТАRР была покупка токсичных активов у финансовых учреждений. Это должно было оказать оздоровляющее влияние в виде передачи риска от банков, которые задыхались от него, федеральному правительству, которое является достаточно большим и поэтому может принять риск на себя; кроме того, правительство руководствовалось официальной теорией, которая гласила, что банки столкнулись лишь с кризисом ликвидности и что в долгосрочной перспективе правительству, может быть, будет достаточно просто ждать, когда рынок восстановится. Но эта схема столкнулась с фундаментальной проблемой: если Министерство финансов предложило бы заплатить рыночную цену за эти активы, банки отказались бы их продавать, так как в этом случае понесли бы такие большие убытки, которых они не могут себе позволить*; если Министерство финансов заплатило бы достаточно много, чтобы решить проблемы банков, то для этого потребовались бы огромные субсидии в виде денег налогоплательщиков29.
Вместо этого правительство выбрало вариант рекапитализации банков, предоставив им наличные денежные средства в обмен на привилегированные акции (воспользовавшись нечеткими формулировками в законе о программе ТАRР). Эти действия начались после встречи 13 октября. Правительство было вынуждено сделать это из-за рынков, которые не были убеждены в пользе покупки токсичных активов, а также из-за заявлений, сделанных в Великобритании и ряде других европейских стран, что они проведут рекапитализацию своих банков. Размещение государственных денег в некоторых банках является стандартной практикой в странах с развивающимся рынком, к которой прибегают во времена финансовых кризисов, но эти деньги туда обычно поступают в соответствии со строгими условиями, предназначенными для запуска процесса реформ. Однако в Соединенных Штатах эти условия установлены не были. Правительство не настаивало на рыночных ценах своих инвестиций (как это сделал Уоррен Баффет со своим вложением денег в Goldman Sachs), опасаясь, что некоторые банки при таком условии откажутся от участия. Вместо этого правительство, наоборот, «прогнулось», чтобы сделка стала привлекательной для банков, установив для них процентную ставку ниже рыночной и воздержавшись от получения в свою собственность каких-то значительных долей, и поэтому когда положение банков восстановится, всеми выгодами от этого воспользуются не налогоплательщики, а акционеры. В результате такой политики, по данным отчета группы, которую конгресс назначил контролировать выполнение программы ТАRР, на каждые 100 долларов, выделенных Министерством финансов 13 октября на указанной встрече, в качестве субсидий банковскому сектору было выделено 22 доллара30.
* Коммерческие банки могут записывать некоторые активы в своем балансовом отчете с высокой учетной стоимостью даже тогда, когда они на самом деле не могут продать их по этим ценам. Благодаря этому на бумаге банки по-прежнему остаются платежеспособными, так как величина их активов превышает величину их обязательств независимо от того, могут ли они продать достаточно активов для покрытия обязательств или нет. Продажа активов заставит банки признать свои убытки, а вот если они не станут осуществлять таких продаж, это позволит им делать вид, что стоимость активов не понизилась.
(При этом себя проявило одно свойство, схожее с одной характеристикой развивающихся рынков: Джовей Чэнь и Коннор Расо по результатам своего анализа показали, что выше всего вероятность получения дешевого капитала ТАRР была у банков с хорошими политическими связями31.)
Из-за усиления критики и неприятия варианта спасения на средства налогоплательщиков механизмы выделения субсидий становились все более сложными. В ноябре 2008 года, когда Citigroup пыталась ослабить озабоченность заинтересованных лиц по поводу ее жизнеспособности, правительство объявило о втором пакете помощи. В дополнение к еще 20 миллиардам долларов инвестиций оно согласилось дать гарантии пулу активов Citigroup стоимостью 306 миллиардов долларов, что его стоимость больше не будет снижаться (хотя банк уже понес первые убытки в размере 29 миллиардов долларов). В обмен на эти гарантии правительство получило дополнительные привилегированные акции, хотя никто не сомневался, что эти гарантии на самом деле были субсидией; если Citigroup пришлось бы покупать такую гарантию на открытом рынке, то при действующих там ценах она не смогла бы это сделать.
Аналогичные гарантии активов были предоставлены Bank of America в январе, видимо, в обмен на его согласие, полученное под давлением правительства, завершить приобретение Merrill Lynch в декабре32. На этот раз правительство выдало гарантии на пул активов на сумму 118 миллиардов долларов в обмен на привилегированные акции на 4 миллиарда долларов. Но из-за причудливых поворотов, хотя об этой сделке и было объявлено, чтобы обнадежить кредиторов банка и стабилизировать его финансовое положение, она так и не была доведена до конца (из-за технических трудностей, возникших при определении конкретных активов, на которые будут выданы гарантии). Из-за этого правительство так и не получило привилегированных акций на 4 миллиарда долларов, и когда положение дел в Bank of America улучшилось, ему разрешили выйти из этой сделки, заплатив за это 425 миллионов долларов33.
Правительственное спасение AIG, которое обосновывалось необходимостью предотвращения полного хаоса на рынке кредитных дефолтных свопов, на самом деле оказалось еще одной субсидией для банковского сектора. Контрагентами AIG в сделках с этими кредитными дефолтными свопами в первую очередь были крупные банки. Выделив 180 миллиардов долларов для сохранения на плаву AIG, правительство добилось, чтобы эти контрагенты получили в полном объеме по своим страховым сделкам с AIG. В марте 2009 года под давлением законодателей AIG, наконец, обнародовала некоторые подробности о том, кто в полной мере воспользовался государственными деньгами. Этими бенефициарами были Goldman Sachs, получивший от AIG 12,9 миллиарда долларов; Merrill Lynch — 6,8 миллиарда долларов; Bank of America — 5,2 миллиарда долларов; Citigroup — 2,3 миллиарда долларов, а также еще несколько крупных иностранных банков34. Это были наличные денежные средства, которые эти банки не получили бы, если AIG обанкротилась бы или если попала бы под внешнее управление в том виде, в котором его практикует FDIC*.
Спасение AIG продемонстрировало умение крупных банков использовать выгодно для себя ситуацию, в которой оказалось правительство. Несколько крупных банков купили кредитные дефолтные свопы у AIG, чтобы застраховать свои облигации, обеспеченные долговыми обязательствами (CDO), на 62 миллиарда долларов. Спасение AIG включало и план, согласно которому Федеральный резервный банк Нью-Йорка финансирует новую организацию (Maiden Lane III**), чтобы она купила CDO, a AIG могла решить все свои проблемы с кредитными дефолтными свопами***. Maiden Lane III заплатила 30 миллиардов долларов (рыночную цену) при покупке CDO у банков, a AIG по указанию федерального резервного банка Нью-Йорка затем заплатила этим банкам 32 миллиарда долларов, чтобы погасить кредитные дефолтные свопы. В результате банки получили 100 центов на доллар при спасении, осуществленном через «черный ход», хотя до своего спасения AIG в ходе переговоров пыталась договориться с банками о варианте получения хотя бы 60 центов на доллар36. Банки были уверены, что правительство не будет понуждать AIG пойти на банкротство, и поэтому отказывались от предложений AIG, так как рассчитывали обойтись меньшими средствами. Нил Барофски, генеральный инспектор, специально занимавшийся программой TARP, позднее критиковал Федеральный резервный банк Нью-Йорка, который, как он сказал, «отказался использовать свое большое кредитное плечо», чтобы в ходе переговоров договориться о лучших условиях37.
Хотя рекапитализация, осуществленная на деньги программы TARP, и поведение AIG позволили не допустить больших бедствий, все это имело лишь небольшое отношение к устранению основного источника страха — токсичных активов, которые остались на балансах банков.
*Goldman Sachs настаивал, что он не получил чистой прибыли от денет, перечисленных ему AIG, потому что он полностью захеджировал свои позиции, в первую очередь при помощи кредитных дефолтных свопов, выписанных AIG на себя, но это утверждение является спорным55.
** Maiden Lane II была одной из составляющих в общем плане спасения AIG.
***Целью этой сделки было ограничение возможных убытков AIG. При наличии в обращении кредитных дефолтных свопов с этой страховой компании могли потребовать погашения CDO по полной их номинальной стоимости. После погашения кредитных дефолтных свопов оставшийся риск CDO оставался у Maiden Lane III; убытки AIG, понесенные из-за Maiden Lane III, были ограничены ее вкладом в размере 5 миллиардов долларов, а все остальные убытки в случае их возникновения взял бы на себя Федеральный резервный банк Нью-Йорка.
В марте Гайтнер объявил о государственно-частной инвестиционной программе (Public-Private Investment Program, PPIP), еще одной попытке, предназначенной для освобождения банков от таких активов. Как всегда, камнем преткновения был разрыв между ценой, которую покупатели были готовы заплатить за эти активы, и ценой, с которой банки готовы были согласиться. Программа PPIP закрыла этот разрыв при помощи государственной субсидии. Частные инвесторы могли подкрепить собственные деньги кредитами правительства. Если купленные ими активы упадут в цене, они могут передать их правительству вместо возврата денег, полученных по кредиту; такая возможность ограничивала их убытки снизу и в то же время позволяла при помощи кредитного плеча получать повышенную прибыль при удачном развитии событий38.
Однако PPIP запустить по-настоящему не удалось. Когда, наконец, в сентябре произошла первая сделка в рамках этой программы, ею стала продажа FDIC активов, которые ей достались в «наследство» от банка-банкрота. (Она не имела смысла, так как принятие PPIP ее разработчики обосновывали тем, что нужно помочь банкам освободиться от их токсичных активов.) Банки сами решили, что им лучше эти активы сохранить и надеяться на лучшее. Такому изменению их настроения способствовало решение от 2 апреля, принятое советом по стандартам финансового учета (Financial Accounting Standards Board), благодаря которому банкам стало еще проще устанавливать для себя стоимость своих активов.
Но фактически общее направление развития событий в конечном счете повернули стресс-тесты (официально они назывались«Программа оценки контролируемого капитала» (Supervisory Capital Assessment Program)), которые федеральные регулирующие органы провели в девятнадцати ведущих банках весной 2009 года, а их результаты обнародовали 7 мая*. Заявленной целью этого тестирования была проверка, смогут ли банки выдержать серьезный экономический спад, количественно определить объем капитала, который им потребуется в худшем случае, и заставить их повысить свой капитал. Но более важной целью было укрепление доверия к финансовой системе. С одной стороны, тестирование не удалось, так как многие специалисты сомневались, что оно позволило получить достоверную картину реальных убытков банков, особенно когда выяснилось, что на самом деле ФРС обсуждала в ходе переговоров
*Стресс-тесты проходили одиннадцать из тринадцати банков, чьи представители 27 марта 2009 года участвовали во встрече в Белом доме: American Express, Bank of America, Bank of New York Mellon, Citigroup, Goldman Sachs, JPMorgan Chase, Morgan Stanley, PNC, State Street, US Bank и Wells Fargo (не участвовали Freddie Mac и Northern Trust). Остальными восемью учреждениями, которые подверглись испытаниям, были BB&T, Capital One, Fifth Third, GMAC, KeyCorp, MetLifc, Regions Bank и SunTrust.
c крупными банками полученные теми результаты, после которых в некоторых случаях показатели эффективности банков в последнюю минуту значительно улучшались39. (В Saturday Night Live появилась пародия на Гайтнера, которая, как посчитали некоторые, не слишком сильно отличалась от прототипа: «В конце концов по предложению банков мы убрали разные варианты ответов и оставил только один — соответствует. Сегодня вечером я могу с гордостью сказать, что после изучения результатов письменных тестов каждый из девятнадцати банков получил оценку, которая показывает, что он соответствует заданным критериям»40.)
Но на другом уровне стресс-тесты сработали. В течение многих месяцев ведущие деятели правительства неоднократно заверяли общественность, что банковская система является надежной. 21 апреля Гайтнер заявил: «В настоящее время подавляющее большинство банков имеет больше капитала, чем требуется для того, чтобы регулирующие органы отнесли их к категории хорошо капитализированных»41. Стресс-тесты были способом, помогающим правительству подкрепить эти слова деньгами. После того как правительство подтвердило балансовые отчеты банков и как только банки повысили свой капитал до того уровня, которого потребовали власти, у правительства не осталось оснований от-
казать им в помощи в случае необходимости. Это было не совсем хорошо: как только давление по очистке активов ослабло, банки перестали спешить расставаться со своими токсичными активами.
Одним из ингредиентов, которые помогли мегабанкам отойти от пропасти, на краю которой они оказались, были значительные государственные гарантии. Другим было ослабление конкуренции. Мало того что с рынка исчезли Bear Stearns, Lehman Brothers, Merrill Lynch, Washington Mutual и Wachovia, после сдувания жилищного пузыря не стало и всего класса небанковских ипотечных кредиторов. С уменьшением числа конкурентов выжившие участники смогли получить более крупные доли рынка и стали требовать себе более высокую прибыль и платежи. А третьим фактором были дешевые деньги, вливаемые в экономику Федеральной резервной системой. Первичным исходным материалом для банков являются деньги. Меньшая конкуренция и дешевые деньги означали более высокие доходы при одновременном снижении затрат.
При низких процентных ставках банки могли получить деньги от вкладчиков практически бесплатно, могли брать дешевые займы друг у друга, дешево занимать, используя дисконтное окно ФРС, могли продавать облигации с низкими процентными ставками благодаря гарантии долговых обязательств, предоставляемой FDIC, могли обменять с ФРС свои ценные бумаги, обеспеченные активами, на наличные, могли продать свои ипотечные кредиты Fannie и Freddie, которые, в свою очередь, могли продать свои долговые обязательства Федеральной резервной системе, и т. д. Поскольку банкам теперь было доступно так много наличных денег, внезапно закончиться их запасы уже не могли. А так как краткосрочные процентные ставки упали ниже долгосрочных, основные направления бизнеса в банковском секторе — краткосрочные заимствования и долгосрочное кредитование — стали более прибыльными. Бесконечный срок существования органов власти предоставлял банкам время для проведения рекапитализации, в ходе которой они получали прибыль от текущих операций.
По сути, стратегия правительства заключалась в избавлении банков от их проблем, для чего оно помогало им получать большую прибыль, приправленную снижением конкуренции и дешевыми деньгами. Это делалось, чтобы заткнуть все более широкую дыру в их балансах, проделанную их токсичными активами. На основе проведенных стресс-тестов Федеральная резервная система пришла к выводу, что до конца 2010 года четыре крупнейших банка, Bank of America, Citigroup, JPMorgan Chase и Wells Fargo, могут понести дополнительные убытки в размере 425 миллиардов долларов на имеющиеся у них активы, но смогут заполнить более половины этой дыры, получив за тот же период прибыль в 256 миллиардов долларов42. Для более сильных банков, таких как JPMorgan Chase и Goldman Sachs, все закончится быстрым возвращением к уровню прибыльности и здорового, по крайней мере внешне, состояния; для более слабых, таких как Citigroup и Bank of America, нужно время, чтобы они смогли дождаться начала экономического подъема, который спасет их от плохих кредитов.
Неоднократные заверения общественности, результаты стресс- тестов и предыдущие чрезвычайные спасения Citigroup и Bank of America дали понять всем заинтересованным лицам не только то, что правительство не позволит крупному банку потерпеть крах, но и то, что правительство будет выручать банки из беды в их нынешнем виде, с их нынешними руководителями и не прибегая ни к какой «стрижке» банковских кредиторов. На рис. 6.1 показана воспринимаемая вероятность банкротства крупнейших банков, измеряемая ценой кредитных дефолтных свопов, которые используются для защиты их долговых обязательств. Из графика на этом рисунке видно, что каждый раз, когда правительство вмешивалось, опасения рынка начинали ослабевать, и так продолжалось до обнародования результатов стресс-тестов, которое ознаменовало конец лихорадочного состояния на рынке, продолжавшегося около года. Именно такие результаты и хотела услышать Уолл-стрит, так как они были ей необходимы: они могли вернуть ее к обычному ведению бизнеса, а если что-то пойдет не так, Вашингтон всегда придет на помощь. Паника, которая началась с попытки уменьшить моральный риск, который возник после того как Lehman позволили рухнуть, закончилась лишь тогда, когда все убедились, что правительство не позволит другим крупным банкам повторить судьбу Lehman, так как это привело бы к увеличению морального риска до небывалого уровня. И когда реальный сектор экономики за лето подошел к фазе оживления, ему стало проще и легче снова зарабатывать деньги. Однако сказанное относится лишь к крупным банкам, так как в реальном секторе экономики получить кредит становилось все труднее и труднее. По результатам обзора, проведенного Федеральной резервной системой, в ходе которого опрашивались служащие отделов банковского кредита, в каждом последующем квартале 2008 года и в течение первых трех кварталов 2009 года получить любой кредит становилось все труднее43.
Рис. 6.1. Спреды кредитных дефолтных свопов, 5-летние старшие обязательства
Источник: Bloomberg Finance LP.
Если очень коротко, Полсон, Бернанке, Гайтнер и Саммерс снова и снова выбирали вариант карт-бланша, то есть делали прямо противоположное тому, к чему Соединенные Штаты так настойчиво призывали правительства стран с развивающимися рынками в 1990-х годах. Они не приняли жестких мер, чтобы закрыть проблемные банки или оздоровить их. Они не сократили размер государственной помощи, оказываемой крупным финансовым учреждениям. Они не затронули каналы политического влияния, которые банки умело использовали на протяжении десятилетий для внедрения политики дерегулирования. Они не заставили уйти со своей должности ни одного главного исполнительного директора крупного коммерческого или инвестиционного банка, несмотря на то что большинство из них были непосредственно и глубоко вовлечены в совершение тех ошибок, которые почти привели их организации к катастрофе. Саммерс понимал странность такого поведения, хотя и не соглашался с тем, что ситуации (в США и тех странах) были в точности похожими. «Я не думаю, что в полной мере готов согласиться с характеристикой, что мы находимся в том же положении, в котором русские были в 1998 году», — сказал он в интервью в 2009 году, потому что у Соединенных Штатов нет проблемы оттока иностранного капитала. Но, к его чести, он признал, что определенное сходство все-таки есть.
«Конечно, было несколько моментов, когда я лучше понял некоторые реакции официальных лиц из стран, переживающих кризис, чем тогда, когда в свое время судил о них извне. Разумеется, легче предлагать более радикальные решения, когда живешь за тысячи километров, чем когда такие решения относятся к собственной стране»44.
Общая стоимость всех этих карт-бланшей практически неисчислима, так как она включает программы более или менее непосредственного субсидирования (покупка привилегированных акций, выдача гарантий на активы и т. д.) и чрезвычайные программы повышения ликвидности и страхования, предназначенные для размораживания рынков коммерческих бумаг, ценных бумаг, обеспеченных активами, или банковских долговых обязательств. Эта сумма не поддается исчислению и из-за применения различных видов поддержки: обязательств по кредитованию, выдачи гарантий на активы, покупки привилегированных акций и т. д., расходы по которым просто нельзя суммировать.
Если говорить о верхнем пределе при самой общей оценке этой суммы, то, по оценке генерального инспектора, специально занимавшегося программой ТА ЯР, суммарный потенциал пакета мер поддержки составил 23,7 триллиона долларов, то есть более 150 процентов ВВП США45. Эта цифра показывает, какими теоретически являются потенциальные обязательства правительства; чистые затраты будут гораздо ниже, так как не все обязательства по кредитованию будут исполнены, большая часть кредитов будет возвращена, большая часть привилегированных акций будет выкуплена назад, большая часть активов, на которую правительство выдало гарантии, не обесценится и т. д.
В конечном счете стратегия правительства оказалась более или менее успешной, поскольку удалось спасти финансовую систему от разорения, на грани которого она оказалась, хотя система не была восстановлена настолько, чтобы снова стимулировать своими кредитами реальный сектор экономики. В ходе ответных действий при возникновении финансового кризиса надо обязательно сделать три важных шага: прекратить панику, не допустить коллапса экономической деятельности и заложить основу для устойчивого восстановления. Правительству в значительной степени удалось правильно сделать первый шаг, а второй пакет мер стимулирования, принятый в начале 2009 года, помог сделать и второй шаг. Но оказанная без всяких условий поддержка финансовой системе лишь усугубила ее слабости и усилила те стимулы, которые в значительной степени способствовали возникновению кризиса.
Несмотря на огромные затраты, пошедшие на спасение финансовой системы, стоимость варианта, при котором власть позволила бы всей системе полностью рухнуть, вероятно, была бы еще выше. Однако возникает один вопрос: было ли спасение Уолл-стрит единственным способом, позволявшим избежать катастрофы?
В начале 2009 года резко активизировались публичные дебаты, в ходе которых обсуждались варианты карт-бланша и взятия проблемных компаний под контроль. Причем в ходе этого обсуждения участники практически не спорили о том, следовало ли властям вмешиваться, по крайней мере этот вопрос не был ключевым. Фактически все участники признали, что мегабанки были слишком большими, чтобы рухнуть, и поэтому крах любого из них мог вызвать крах всей системы. Вопрос заключался в другом: как следовало осуществить такое вмешательство. Правительство утверждало, что на фундаментальном уровне ситуация банков была не такой уж плохой: банки всего лишь столкнулись с «кризисом ликвидности», вызванным краткосрочными страхами, а не «кризисом платежеспособности», возникающим из-за серьезных экономических убытков, и считало, что лучший способ сдерживания этих страхов — помочь банкам продолжить действовать в их нынешнем виде, так как любые более радикальные меры только приведут к панике.
Существовала и противоположная точка зрения, которую разделяли многие специалисты, включая лауреатов Нобелевской премии Пола Кругмана и Джозефа Стиглица (а также те, кто не был такими лауреатами, вроде нас). Ее сторонники считали, что некоторые крупные банки были очень серьезно больны и что последовательные акции спасения в виде вливания огромных денег налогоплательщиков приведут лишь к незначительным улучшениям при решении как краткосрочных, так и долгосрочных проблем финансового сектора. Вот что по этому поводу сказал Кругман: «Каждый план, о котором мы слышали от Министерства финансов, всегда касался одного и того же — попытки перенести убытки на общество и приватизировать прибыль»46. Но хотя у правительства было достаточно денег, чтобы удержать банки на плаву, оно не смогло добиться восстановления их здорового состояния, при котором они смогли бы вновь начать кредитование. Эта проблема была и политической, и экономической. Еще раз процитируем Кругмана.
«Пока вливания капитала будут восприниматься как способ спасения тех людей, которые втянули нас в этот хаос (который сохранится до тех пор, пока на такие банки не будет наложено конкурсное управление), политическая система не будет, еще раз повторю это, не будет готова предоставить достаточно денег, чтобы сделать <финансовую> систему снова здоровой. В лучшем случае мы получим медленно осуществляемые внутривенные вливания капельного типа, которых хватит только для существования банков в состоянии прозябания»47.
Оставляя банки в руках их нынешних менеджеров и даже не пытаясь минимизировать их влияние, правительство тем самым фактически расписалось в том, что у него нет возможности побудить банки пойти на какие-то другие шаги, кроме складывания в кубышку появляющихся у них денег, и нет механизма, позволяющего как-то повлиять на поведение банков в будущем. Попытки Федеральной резервной системы стимулировать экономику оказались заблокированы тем, что Ричард Фишер, президент федерального резервного банка Далласа, назвал «кучей», которую наделали большие больные банки. «Быстрее всех заморозили вообще или сократили свою кредитную деятельность те банки, которые больше других пострадали от токсичных активов, — сказал Фишер и добавил: — Бремя токсичных активов у мегабанков снизило возможность рынков сохранить потоки заемного и акционерного капитала к видам бизнеса и напугало инвесторов»'18. Хотя спасение банков действительно предотвратило возникновение экономической катастрофы, оно лишь незначительно повлияло на достижение финансовой стабильности и экономического процветания.
Кругман, Стиглиц и другие специалисты в этой области утверждали, что правительство должно взять контроль над банками, очистить их, чтобы они функционировали нормально, а затем продать обратно в частные руки, когда это будет можно сделать, как это происходило при вмешательстве FDIC. В интервью в феврале 2009 года Стиглиц сказал: «Единственным ответом является национализация. Эти банки фактически банкроты»49. К числу других известных сторонников такого поглощения банков правительством входили профессора экономики Нуриэль Рубини, Мэтью Ричардсон и Дин Бейкер из Center for Economic and Policy Research50. Хотя поглощения такого рода являются формой временной национализации, никто никогда не упоминал о таких поглощениях, совершаемых FDIC. Вместо этого их считают процессом банкротства, осуществляемым под управлением правительства. Такой крупный банк, как Citigroup, возможно, потребует внешнего управления правительством на протяжении нескольких месяцев или даже лет, но целью в этом случае было бы восстановление частной собственности, которое произойдет, когда это позволят сделать экономические условия. В пользу такого курса приводились как экономические, так и политические аргументы.
Непосредственные экономические аргументы заключались в том, что больные банки можно оздоровить только после их тщательной очистки, которую можно провести после поглощения. С балансов банков должны быть удалены токсичные активы, но до тех пор пока банк будет оставаться независимым, любые такие сделки стали бы предметом переговоров, а менеджеры банка (представляющие интересы акционеров) в ходе этих переговоров с правительством могли запрашивать высокую цену, зная, что, если банк потерпит крах, другие люди останутся ни с чем. А вот если правительство установило бы над банком контроль, оно могло бы передавать токсичные активы своей отдельной структурной единице без всяких переговоров, восстановить банк до здорового состояния, добавив в него капитал, и вернуть его к нормальному функционированию. Его прежние руководители были бы заменены, а акционеры выведены из состава, после чего банк перешел бы в руки налогоплательщиков, которые по крайней мере получили обратно хотя бы часть своих денег при последующей продаже банка в частные руки. (В качестве альтернативного варианта правительство могло бы просто купить проблемный банк по рыночной цене; в какой-то момент в марте 2009 года рыночная стоимость всех обыкновенных акций Citigroup была ниже 6 миллиардов долларов51.) Токсичные активы можно было бы перевести на баланс правительства США, которое могло бы их держать неопределенно долго и, если это потребовалось бы, понесло бы убытки, связанные с ними.
«Дальнобойным» экономическим аргументом было утверждение, что поглощение необходимо для устранения морального риска — искушения руководителей банков (и акционеров) пускаться в рискованные авантюры, зная, что в случае успеха все выгоды достанутся им, а при неудаче за убытки расплатятся налогоплательщики. После банкротства Lehman политика правительства была направлена на то, чтобы не позволить рухнуть ни одному крупном банку, и главный исполнительный директор каждого банка хорошо знал об этом. Было решено действовать именно таким образом даже тогда, когда более мелкие банки десятками терпели крах. И наоборот, поглощения крупных банков стало бы сигналом, что за неудачей последует наказание, в результате чего у руководителей и акционеров возник бы стимул избегать чрезмерного риска; стимул возник бы и у кредиторов: они стали бы более осторожно выдавать свои деньги.
Взятие под контроль больных мегабанков принесло бы и политические выгоды. Как показали события в Корее десятилетней давности, эффективная реформа требует борьбы с политическими корнями кризиса — в данном случае с непропорционально огромной политической мощью Уолл-стрит. Самым подходящим временем для такой конфронтации был период, когда банки были в самом тяжелом положении и больше всего зависели от государственной помощи. Однако спасение банков, проведенное без предъявления им каких-либо условий, поставило правительство в положение, когда ему потом самому пришлось выступать просителем, причем у банков не нашлось причин, чтобы вернуть власти полученные от нее средства. А вот их поглощение ослабило бы или даже вообще устранило их способность противостоять реформам в области регулирования, необходимым для обеспечения долгосрочной финансовой стабильности и экономического роста.
И последнее. Поглощение было бы справедливым шагом. Банкиры, которые привели свои учреждения к бедственному состоянию, больше не смогли бы получать семи- или даже восьмизначные бонусы, ставшие возможными для них только благодаря мерам государственного спасения. Акционеры, сделавшие ставку на банки с очень высокой долей заемных средств, потеряли бы свои деньги. Кредиторы, которые слепо предоставляли деньги таким банкам, потеряли бы часть выданных ими средств. А после восстановления банка до нормального состояния большую часть полученных благодаря этому денег получили бы налогоплательщики. Считается, что капитализм должен работать именно таким образом. За доведение до краха надо наказывать, а не вознаграждать. Правительству следовало бы выступить в качестве своего рода шлагбаума, предохраняющего общество от финансового краха, но за эту защиту власть должна установить точные цены. Рассуждая о странах с развивающимся рынком, которые в 1990-х годах оказались в состоянии кризиса, в своей лекции, прочитанной в 2000 году перед членами American Economies Association, Саммерс особенно подчеркнул следующее: «Для поддержания финансовой стабильности необходимы оперативные действия, чтобы быстро оказать поддержку здоровым учреждениям и также быстро вмешаться в деятельность проблемных учреждений. Потеря доверия к финансовой системе и эпизоды, когда в банковской сфере начиналась паника, не были связаны с осуществляемыми на ранних этапах вмешательствами в деятельность неплатежеспособных учреждений»52. Однако вместо таких действий после возникновения кризиса администрации Буша и Обамы осуществили, причем без всяких условий, целую серию акций помощи и отказались от использования сильнодействующего лекарства, необходимого для восстановления хорошо функционирующего финансового сектора.
Вот что мы писали в The Atlantic в марте 2009 года: «Вызовы, с которыми в настоящее время сталкиваются Соединенные Штаты, хорошо знакомы специалистам из МВФ. Если убрать название страны и просто показать числа, нет никаких сомнений, что ветераны МВФ порекомендуют национализировать проблемные банки и разделить их на столько составляющих, сколько необходимо»53. Однако вместо этого администрация активно отказывалась рассматривать этот вариант как возможный. В интервью, взятом в феврале того года, когда Гайтнера спросили о «национализации», он ответил: «Такая стратегия не является правильной для страны по ряду основных практических соображений, а главное потому, что наша система будет сильнее, если останется в частных руках и будет получать поддержку правительства, у которого будет возможность убедиться, что эти учреждения могут играть важную роль в будущем»54. И тогда и в других местах Гайтнер тщательно избегал произносить слово «национализация», словно опасался, что оно может нервировать частный сектор. Администрации удалось успешно отправить сообщение всем заинтересованным лицам, говорящее, что ни один крупный банк не будет взят под контроль правительства, и поскольку это сообщение было громким и четким, Уолл-стрит его услышала.
Другим вопросом, вызвавшим повышенный интерес Уоллстрит, был размер вознаграждения руководителям. К тому времени, когда администрация Обамы заняла кабинеты, одной из болезненных тем, беспокоивших общественность, было недоумение, вызванное тем, что для банков, которые получали государственную помощь, установлены лишь небольшие ограничения на величину вознаграждения (советы директоров должны были убедиться, что пакеты вознаграждения руководителей высшего звена не мотивируют их идти на чрезмерный риск, чтобы бонусы, размер которых был установлен на основе неточной информации, были возвращены и чтобы так называемые золотые парашюты для топ-менеджеров были запрещены55). Для общественности наличие подобных премий означало, что деньги налогоплательщиков могут непосредственно пойти на покупку банкирами автомобилей Реггап и домов для отдыха в Хэмптоне. Некоторые инсайдеры из администрации, в том числе политический советник высшего уровня Дэвид Аксельрод, настаивали на введении более жестких ограничений на величину вознаграждения56. В результате предоставления пакета экономических стимулов, утвержденного конгрессом в феврале, окончательный вариант постановления, опубликованный в июне 2009 года, предусматривал немного более строгие ограничения премий, выплачиваемых некоторым руководителям, и требовал, чтобы они предоставлялись в виде долгосрочных акций с ограничением, а также введения голосования акционеров рекомендательного характера о величине вознаграждения руководящим работникам57, но на практике жесткие ограничения и строгий контроль применяются лишь к горстке компаний, получающих от правительства «исключительную помощь»58. Но даже такие сравнительно мягкие ограничения оказались слишком тяжелыми для большинства мегабанков, которые бросились тратить деньги, полученные по программе TARP, стараясь сделать это как можно быстрее, что привело к ухудшению их балансов (в том числе и возвращали деньги там, где этого не требовалось), чтобы потом они могли сказать, что никаких государственных средств у них больше нет, хотя они воспользовались дешевыми деньгами, предоставленными Федеральной резервной системой, в первую очередь для получения прибыли. В основном введенное правило было предназначено для ужесточения условий для тех банков, которые получили исключительную помощь (Citigroup и Bank of America) и, следовательно, были субъектами, на которых распространялись более строгие ограничения на предельный размер вознаграждения, из-за чего им стало труднее привлекать и удерживать ключевых сотрудников. Любые систематически предпринимаемые попытки обуздать порочные стимулы вознаграждения, создаваемые в банковской отрасли на практике, в итоге мешали двигаться к будущему законопроекту о реформе регулирования.
Администрация Обамы далеко не всегда поддерживала интересы банков, но то, что банки не могли получить в Белом доме, они часто получали в конгрессе. 18 февраля президент Обама объявил о своем плане доступности жилья и стабильности (Homeowner AfFordability and Stability Plan), в котором содержался пункт, позволяющий судьям изменять условия ипотеки для заемщиков, которые находятся в состоянии банкротства. Идея заключалась в том, что, если дом заемщика стоит гораздо меньше ипотечного кредита, судья, занимающийся банкротством этого заемщика, может снизить величину этого кредита, то есть поступить так же, как судья, который может снизить сумму задолженности почти всем другим кредиторам. Банковскому лобби удалось убить этот пункт
о «навязывании суммы» в сенате; при этом банки и их отраслевые ассоциации отказались даже вести переговоры с сенатором Ричардом Дурбином, а администрация Обамы в тот период отошла в сторону. Вместо этого пункта в законе теперь имеется отдельное положение о сокращении той суммы, которую банкам пришлось платить FDIC при страховании вкладов59. Эта демонстрация законодательных мускулов показала, что крупные банки продолжают пользоваться большим влиянием на Капитолийском холме. Даже тогда, когда они зависели от государственных инвестиций, гарантий на долговые обязательства и программ ликвидности, чтобы выжить в тяжелых условиях, они фактически увеличили свои расходы на лоббирование, чтобы не допустить проведения потенциально возможной реформы в области регулирования60.
Выигрывая пункт за пунктом, крупные банки получили то, чего хотели, а налогоплательщики получили счета для оплаты. Обоснованием такой политики было утверждение, что все, что угрожает ослаблением банков, может вызвать возобновление паники, случившейся в сентябре-октябре 2008 года. Но результат был тем же самым: крупные банки использовали свою власть для защиты своих машин по производству денег от государственного вмешательства, а когда эти машины взорвались, они использовали свои большие размеры и значимость для того, чтобы заставить правительство их спасти.
БИЗНЕС КАК ОБЫЧНО
В конце концов крупные банки вернулись к своему обычному бизнесу. Из потрясений 2008 года крупные банки вышли еще более огромными. Bank of America поглотил Countrywide и Merrill Lynch, в результате чего его активы, составлявшие на конец 2007 года 1,7 триллиона долларов, в сентябре 2009 года выросли до 2,3 триллиона долларов. JP Morgan Chase «прикупил» в этот период Bear Stearns и Washington Mutual и вырос с 1,6 триллиона долларов до 2 триллионов долларов. Wells Fargo добавил в свой состав Wachovia и увеличил свои активы с 600 миллиардов долларов до 1,2 триллиона долларов61. Весь этот рост происходил на фоне падения стоимости активов и снижения кредитного плеча, что означало, что большинство банков сокращали выдачу новых кредитов и становились меньше.
Консолидация крупных банков и крах небанковских ипотечных кредиторов означал повышение доли рынка у сократившегося числа ставших более крупными мегабанков. На Bank of America, JP Morgan Chase и Wells Fargo все еще не распространялось действие федерального правила, запрещавшего любому одному банку иметь более 10 процентов всех депозитов в стране. Не действовали в отношении этих финансовых монстров и антимонопольные базовые принципы, разработанные Министерством юстиции, которые были предназначены для ограничения монопольной власти в конкретных городских агломерациях. К середине 2009 года эти три банка и Citigroup в совокупности контролировали половину рынка новых ипотечных кредитов и две трети рынка новых кредитных карт62. Рынки деривативов, где всегда доминировали менее двадцати дилеров, стали еще более сконцентрированными. В конце июня 2009 года на пять банков приходилось более 95 процентов рынка контрактов с деривативами, сделки с которыми совершали американские банки, при этом 27 процентов приходилось на JP Morgan Chase63.
Стремление правительства не допустить банкротства крупных банков проявило себя слишком явно. Крупные банки в то время могли занимать деньги по ставке, которая была на 0,78 процентных пункта дешевле, чем для других, не таких больших банков. Для сравнения, в период с 2000 по 2007 год эта разница в среднем составляла 0,29 процентного пункта. В банковском бизнесе, где прибыль зависит от разницы между той процентной ставкой, по которой платят вам, и процентной ставкой, по которой платите вы, 0,78 процентных пункта являются огромным финансовым преимуществом64. И что же крупные банки делали со своей вновь обретенной рыночной мощью? Они занялись наращиванием своей прибыли, повышая для этого платежи за открытие депозитных счетов, хотя их небольшие конкуренты в это время платежи, наоборот, снижали65.
Для JP Morgan Chase выигрышем была возросшая прибыль, увеличению которой способствовали как его огромное участие в потребительских банковских операциях, так и растущий инвестиционный банковский бизнес. Bank of America и Citigroup, хотя они еще испытывали проблемы на базовом уровне, удалось сохранить видимость прибыльных организаций, частично благодаря разовой продаже активов, а частично — некоторым бухгалтерским уловкам. Самым удивительным для стороннего наблюдателя было то, что инвестиционный банковский бизнес, который в сентябре 2008 года был, казалось, на грани смерти, успешно и энергично вернулся к жизни (даже если учесть тот факт, что основные действовавшие самостоятельно инвестиционные банки в настоящее время стали, технически, банковскими холдинговыми компаниями). В первом квартале 2009 года отделы торговли облигациями воспользовались преимуществами высокой волатильности на рынках, чтобы увеличить размер платежей по совершаемым сделкам и заработать больше денег на операциях за счет собственных средств. Возникли, а потом широко циркулировали слухи (которые трудно подтвердить из-за скрытого характера торговых операций), что прибыль банка от совершения таких сделок резко возросла благодаря тому, что AIG пыталась очень быстро уйти со своих позиций, из чего следует, что банки делали деньги за счет средств компании, принадлежавшей налогоплательщикам*.
* Если трейдер хочет быстро избавиться от какой-то позиции, он оказывается во власти тех людей, с которыми совершает сделки, так как именно они в основном будут устанавливать цену. В электронной почте одного из трейдеров в сообщении, опубликованном в блоге Zero Hedge были такие слова: «В течение января и февраля AIG обратилась и предложила завершить сделку по цене зачета в отделе кредитов соответствующей юрисдикции. Это был не единственный случай такой сделки, хотя обычно цена является более прозрачной, но в данном случае так поступили со всем портфелем. Размер такого раскручивания был [таким] огромным, и я слышал, как люди говорили: «Мы до этого никогда не совершали таких больших или таких прибыльных сделок — никогда»66.
Во втором квартале дела пошли еще лучше. Goldman Sachs сообщил о крупнейшей когда-либо квартальной прибыли — 3,4 миллиарда долларов, чему в первую очередь способствовали рекордные показатели их отдела операций с облигациями и 700 миллионов долларов от андеррайтинга ценных бумаг67. Получить прибыль от сделок с облигациями помогла Федеральная резервная система, которая покупала очень большими партиями ценные бумаги (чтобы обеспечить ликвидность и стимулировать экономику) и сообщала о своих шагах Уолл-стрит. Вот что сказал по этому поводу один из руководителей, отвечавших за управление активами: «Вы хможете заработать большие деньги, если совершаете сделки с правительством. Оно является очень крупным покупателем и продавцом, но при этом все возможности по установлению цен остаются у Уолл-стрит»68. А 700 миллионов долларов были получены частично благодаря акциям государственного спасения: когда правительство поручило другим банкам выпустить новые акции, чтобы привлечь капитал, те были вынуждены обратиться к немногим оставшимся инвестиционным банкам. В первой половине 2009 года на долю всего трех таких банков, JPMorgan Chase, Goldman Sachs и Morgan Stanley, приходилось 42 процента всего рынка андеррайтинга капитала69. И наконец, Goldman зарабатывал деньги и старомодным способом — беря на себя дополнительные риски. В августе 2009 года президент банка Гэри Кон заявил: «По мере того как наш баланс и ликвидность продолжают расти, наша склонность к риску продолжает увеличиваться из года в год и из квартала в квартал»70. А рисковая сумма Goldman, количественный показатель той суммы, которую этот банк может потерять в день, после небольшого снижения летом 2008 года на протяжении всего кризиса продолжала расти, и в 2009 году она в пять раз была выше, чем в 2002 году71.
Однако самым четким признаком того, что Уолл-стрит вернулась на уровень обычного бизнеса, было количество денег, предназначенных для выплаты бонусов. В первой половине 2009 года на вознаграждение своих служащих Goldman Sachs выделил 11,4 миллиарда долларов, что составило более 750 тысяч долларов на одного работника за год и приближалось к рекордному показателю, достигнутому во времена бума. Даже если стратегия правительства заключалась в том, чтобы позволить банкам зарабатывать на решении своих проблем, то такая стратегия подрывает культуру бонусов, при которой сверхприбыли идут сотрудникам, а не в капитальные резервы. Таким образом, с высоким риском и огромными выплатами ничего не изменилось, если не считать более сильных гарантий правительства. Защищая огромные бонусы перед присутствующими в соборе Св. Павла в Лондоне в октябре 2009 года, исполнительный директор Goldman Sachs Брайан Гриффитс даже обошел Гордона Гекко, упоминавшегося выше персонажа кинофильма «Уолл-стрит», так как умудрился сослаться даже на Иисуса: «Повеление Иисуса любить других так же, как самого себя, является признанием наличия у людей собственных интересов...
Мы должны терпеть неравенство, так как оно является способом достижения большего благосостояния и предоставления возможностей для всех»72. Главный исполнительный директор Goldman Ллойд Бланкфейн даже заявил, что им приходится «делать работу Бога» (так как банки собирают деньги для компаний, которые нанимают людей и производят товары и услуги)73.
Остальным повезло не так, как представителям банковского сектора. Хотя второй Великой депрессии удалось избежать, ущерб, который при этом понес реальный сектор экономики, был огромным. Крах жилищного пузыря, приведший в декабре 2007 года экономику в состояние рецессии, стоил стране потери 1,1 миллиона рабочих мест в первые восемь месяцев 2008 года74. Крах Lehman Brothers в сентябре 2008 года и последовавшая за ним паника вызвала серьезный экономический спад, приведший к потере еще 5,8 миллиона рабочих мест в течение следующих двенадцати месяцев, когда экономика сократилась на 4 процента75. Уровень безработицы за период с начала рецессии до октября 2009 года удвоился, с 4,9 до 10,2 процента; а если воспользоваться общим показателем безработицы, учитывающим и тех людей, которые отказались от поиска работы, и людей, работающих неполный рабочий день, хотя хотели бы работать весь день, то он вырос более чем в два раза, с 8,7 до 17,5 процента, то есть если взять весь состав рабочей силы, то без работы оказалось более одного человека из каждых шести76.
Когда экономика рухнула, внезапный коллапс из-за сократившихся налоговых поступлений привел в замешательство руководителей, отвечавших за государственные финансы. Региональные и местные органы власти пошли на значительные сокращения в сфере услуг. Федеральное правительство для стимулирования экономики выделило 800 миллиардов долларов на новые расходы и на компенсацию снизившихся налоговых поступлений. Однако в целом стимулирующие расходы и сниженные налоговые поступления в 2009 году повысили дефицит федерального бюджета до 1,6 триллиона долларов, или 11 процентов ВВП, что более чем вдвое перекрыло предыдущий рекорд, установленный после Второй мировой войны77. Но долгосрочный эффект, вызванный финансовым кризисом и рецессией, был еще больше. В январе 2008 года, когда экономика только вступала в состояние рецессии, бюджетное управление конгресса США (СDО) выступило с прогнозом, что к концу 2018 года государственный долг США снизится до 5,1 триллиона долларов, или до 22,6 процента ВВП. Изучив положение дел в августе 2009 года, CDО дала уже совсем другой прогноз — на конец 2018 года указанный долг увеличится до 13,6 триллиона долларов, или 67 процентов ВВП, то есть разница между двумя прогнозами составила 8,5 триллиона долларов78. Впрочем, никакого удивления она не должна вызывать. Кармен Рейнхарт и Кеннет Рогофф показали, что в среднем современные банковские кризисы приводят к увеличению государственного долга на 86 процентов, которое происходит в течение трех лет после кризиса79.
Из-за финансового кризиса и чрезвычайных мер правительства, принятых в связи с ним, повысилась вероятность того, что события будут развиваться по одному из двух мрачных сценариев. Во-первых, огромная ликвидность, вливаемая Федеральной резервной системой в экономику, создала долгосрочный потенциал для высокой инфляции. Если ФРС не сможет «убрать» такую ликвидность, когда экономика восстановится, все избыточные деньги могут обесценить доллар, из-за чего цены повысятся.
Во-вторых, значительное увеличение общего государственного долга приблизило нас к точке, в которой может стать труднее собирать деньги путем выпуска правительством новых долговых обязательств. Если это произойдет, правительству придется платить более высокие процентные ставки, чтобы занимать деньги, а эти более высокие процентные ставки будут распространяться по всей экономике, что приведет к замедлению экономического роста. В худшем случае правительству, возможно, придется собирать деньги в иностранной валюте, и мы лишимся одного из традиционных преимуществ, имеющегося у нас, по сравнению с большей частью остального мира. Это вряд ли произойдет только в результате недавнего финансового кризиса. До кризиса задолженность Соединенных Штатов по международным стандартам была умеренной, и страна могла пережить один шок без серьезного влияния на возможность занимать деньги, хотя смогли бы мы устоять таким образом после второго шока, это вопрос. Когда начался кризис, Соединенные Штаты не походили на страну с развивающимся рынком, но сейчас это сходство стало проступать более отчетливо.
Говорят, Пол Гетти как-то сказал: «Если вы должны банку 100 долларов, это ваша проблема. Но если вы должны банку 100 миллионов долларов, это уже проблема банка». Банк не может позволить себе убытки в 100 миллионов, и поэтому будет делать все, чтобы помочь вам избежать неплатежеспособности, и благодаря этому вы становитесь сильным.
В 2008—2009 годах позиции сторон поменялись. Теперь основные банки старались справиться со своими долгами, а правительство США не могло позволить, чтобы они потерпели крах, так как это привело бы к огромным убыткам, которые негативно скажутся на реальной экономике и жизни десятков или сотен миллионов людей. (А вот небольшие банки в этом отношении были похожи на людей, которые задолжали 100 долларов.) Сложившееся положение дел означало, что банки в общении с правительством имели на руках все козыри. Барни Френк так описал эту ситуацию: «Все эти годы дерегулирования, проводившегося республиканцами, и отсутствия регулирования там, где начинали применяться все эти новые финансовые инструменты, позволили им «финансистам» взять большую часть экономики в заложники. И теперь нам придется заплатить им выкуп, нравится нам это или нет»80.
Факт, что их крах может повлечь за собой потерю миллионов рабочих мест, позволил банкам диктовать условия их спасения. Если правительство настаивало бы по покупке токсичных активов по рыночным ценам или потребовало бы продажи контрольного пакета акций, банки могли бы просто отказаться от такой сделки, уверенные, что правительству придется вернуться к столу переговоров и предложить более мягкие условия. В конце концов правительство больше потеряет при банкротстве крупных банков, чем сами банкиры, которые уже положили большие деньги себе в карман. Главный исполнительный директор Citigroup Викрам Пандит, например, в 2008 году получил 38 миллионов долларов81, и это помимо тех 165 миллионов долларов, которые ему достались после продажи собственного хедж-фонда Citigroup в 2007 году82. В лучшем случае при катастрофе банков пострадает репутация их руководителей, но они всегда могут переложить вину на рыночные условия и на то, что правительство отказалось прийти им на помощь. В этом и заключалась проблема со стратегией переговоров с Уолл-стрит: все козыри были на руках у нее.
Однако сказанное — это еще не полное объяснение, потому что есть отдельные факты, свидетельствующие, что правительство все- таки пыталось диктовать свой вариант. На самом деле ситуация объяснялась не только тем, что у правительства были плохие карты, но и тем, главным образом, что переговорщики от правительства пришли ко столу переговоров, в основном уже согласившись с мнением банкиров. И это были не просто несколько ключевых фигур. Конечно, важной была позиция Полсона, который в прошлом был главой Goldman Sachs, а в состав его помощников в Министерстве финансов входили Роберт Стил, Стив Шафран и Нил Кашкари из Goldman. Летом 2008 года, когда Полсон понял, что для борьбы с финансовым кризисом ему необходимо подкрепление, он вызвал Дэна Джестера и Кена Уилсона, также ветеранов Goldman83. А когда в августе 2008 года эта команда столкнулась с потенциальной неплатежеспособностью Fannie Мае и Freddie Mac, Полсон обратился за услугами к Morgan Stanley (за номинальную плату), чтобы они проанализировали две организации, финансировавшиеся органами власти (GSE); помощь Morgan Stanley также потребовалась и федеральному резервному банку Нью-Йорка, который хотел получить у него консультации по спасению AIG84. Учитывая остроту ситуации и важные технические детали, понятно, что правительству имело смысл нанять специалистов со стороны. Но помощь этого рода могла прийти только из одного места — с Уолл-стрит.
Еще более примечательно то, что политику администрации Буша в значительной степени стала проводить и администрация Обамы, и это произошло, несмотря на огромные различия между политическими взглядами Джорджа Буша-младшсго и Барака Обамы почти по каждому вопросу. Это произошло потому, что к 2009 году элита Демократической партии, отвечавшая за ее экономическую политику, полностью прониклась идеей, что финансы являются благом.
Во время кампании, проводимой Демократической партией, на этапе праймериз (это предварительные выборы — тип голосования, в котором от партии выбирается один кандидат. Предназначены для того, чтобы кандидаты от одной партии не отбирали друг у друга голоса на основных выборах. — Прим. перев.) главным экономическим советником Обамы был Остан Гулсби, профессор экономики, не имевший длинного послужного списка в качестве партийного инсайдера. Но после победы на выборах Обама обратился к истеблишменту Демократической партии, которая была сформирована в годы правления Клинтона. В основном ее лидером считался Роберт Рубин. Членами переходной команды Обамы также были Майкл Фроман, бывший руководителем администрации в Министерстве финансов, когда им управлял Рубин, и последовавший за ним в Citigroup, и Джеймс Рубин, сын Рубина85. (Фроман был к тому же знаком с Обамой со времен учебы в школе права, то есть независимо от Рубина. После завершения переходного периода он стал членом и Национального экономического совета, и Совета национальной безопасности.) Министром финансов стал Гайтнер, у которого за пять лет руководства федеральным резервным банком Нью-Йорка86 сложились тесные контакты с главными исполнительными директорами Уолл-стрит. Директором Национального экономического совета (NEC) был назначен Саммерс, совсем еще недавно бывший директором-распорядите- лем хедж-фонда D.E. Shaw. Главой Административно-бюджетного управления стал Питер Орзаг, экономический советник Клинтона и директор проекта Hamilton Project, который разработал Рубин. Пост руководителя Комиссии по торговле товарными фьючерсами (CFTC) предложили Гари Генслеру, заместителю министра финансов по вопросам внутреннего финансирования при Саммерсе (и его бывшему партнеру по Goldman). Мэри Шапиро, при Клинтоне вначале возглавлявшая CFTC, а затем ставшая главой Управления регулирования финансовой отрасли (Financial Industry Regulatory Authority), главного органа саморегулирования финансовой индустрии, стала главой Комиссии по ценным бумагам и биржам. Должность заместителя министра финансов получил Нил Волин, бывший при Рубине и Саммерсе советником заместителя министра финансов и генеральным советником. Помощником министра по финансовым учреждениям стал Майкл Барр, специальный помощник и помощник заместителя министра финансов при Рубине. Джейсон Фурман, руководивший Hamilton Project после Орзага, получил пост заместителя директора NEC. Еще одним из заместителей директора NEC стал Дэвид Липтон, бывший заместителем министра финансов по международным делам во время азиатского финансового кризиса, а затем исполнительным директором Citigroup. Даже у главы администрации президента Обамы Рама Эмануэля была похожая история: он был советником Клинтона, а потом инвестиционным банкиром в Wasserstein Perella.
В число консультантов Гайтнера на посту министра финансов вошли Ли Сакс, работавший в Министерстве финансов при Клинтоне (а в последнее время в нью-йоркском хедж-фонде) и Джин Сперлинг, преемник Рубина на посту директора NEC (еще недавно он был высокооплачиваемым советником Goldman Sachs по благотворительным проектам). Новая кровь, не имеющая отношение к Клинтону, в основном пришла с Уолл-стрит. Марк Паттерсон, главный лоббист Goldman Sachs, стал у Гайтнера главой администрации. Консультантами Гайтнера также были назначены Льюис Александр, главный экономист Citigroup, и Мэтью Кабакер из Blackstone Group87. Помощник секретаря по вопросам финансовой стабильности Герберт Эллисон, до того как он возглавлял Ассоциацию страхования и аннуитетов для преподавателей — Пенсионный фонд акций для колледжей (Teachers Insurance and Annuity Association — College Retirement Equities Fund, TIAA- CREF), где он отвечал за активы, и Fannie Мае, был президентом Merrill Lynch. В Федеральном резервном банке Нью-Йорка, чтобы заменить Гайтнера на посту президента, совет директоров выбрал на этот пост Уильяма Дадли, партнера Goldman, бывшего одним из заместителей Гайтнера.
В том, что среди перечисленных назначенцев так много ветеранов из Министерства финансов Рубина, нет ничего зловещего. В соответствии с обычной практикой, принятой в Вашингтоне, Обама и его помощники пригласили людей, которые приобрели нужный опыт за время работы в предыдущей демократической администрации88. А тот факт, что эти люди работали под руководством Рубина, не означает, что они будут автоматически занимать сторону Уолл-стрит по каждому вопросу. Некоторые из них в 2009 году выступали за политические шаги, которые вовсе не были дружественны по отношению к Уолл-стрит. Майкл Барр, например, был активным сторонником создания нового Агентства финансовой защиты потребителей (Consumer Financial Protection Agency, CFPA), а Гари Генслер старался закрыть лазейки в законопроектах о финансовом регулировании, когда они проходили через конгресс89. Вместе с тем надо отметить, что экономический мозговой трест в значительной степени был сформирован на фундаменте из двух блоков: одного, поставленного Уолл-стрит, второго — Министерством финансов Рубина. И хотя администрация Обамы не объединилась с крупнейшими банками, она, как складывается впечатление, активно не рассматривает приемы, способные серьезно угрожать мощи и прибылям крупнейших банков (за исключением, может быть, CFPA).
В состав администрации также вошли демократические экономисты со стороны, не пришедшие по коридору, который соединяет Уолл-стрит и Вашингтон, но они были в меньшинстве и, как правило (хотя и не всегда), не занимали ключевых постов. Так, уважаемая в академических кругах макроэкономист Кристина Ромер стала председателем совета экономических консультантов, Алан Крюгер, профессор экономики, который служил в Министерстве труда, когда его возглавлял Роберт Райх, стал помощником министра финансов; Джаред Бернштейн получил должность главного экономического советника вице-президента Джозефа Байдена; Гулсби стал директором президентского консультативного совета по экономическому восстановлению, новой организации, которой не удалось добиться какого-то реального влияния. Даже Пол Волкер, возможно, самый уважаемый демократический экономист из всех возможных, который поддержал Обаму еще в январе 2008 года, когда большинство истэблишмента ставили на Хилари Клинтон, стал председателем консультативного совета по экономическому восстановлению и, кажется, постепенно исчезает с административной арены. В октябре 2009 года, отвечая на сообщения, в которых говорилось, что его влияние ослабевает, Волкер сказал: «Никакого влияния у меня не было с самого начала»90.
Мало того, что у ключевых политиков были прежние связи с Уолл-стрит. Во время кризиса они активно воспользовались этими своими контактами. В течение первых семи месяцев пребывания в должности Гайтнер, о чем свидетельствует его календарь, более восьмидесяти раз встречался с главным исполнительным директором Goldman Ллойдом Бланкфейном, главным исполнительным директором JPMorgan Джейми Даймоном, главным исполнительным директором Citigroup Викрамом Пандитом и председателем совета директоров Citigroup Ричардом Парсонсом91. Хотя во время финансового кризиса министру финансов, конечно, необходимо общаться с руководителями Уолл-стрит, у Гайтнера было больше контактов с Бланкфейном, чем с председателем сенатского банковского комитета Кристофером Доддом, и больше контактов с Citigroup, чем с председателем комитета по финансовым услугам Барни Френком. (Это очень сильно отличалось от поведения администрации Рузвельта в 1933 году, о котором Артур Шлезингер писал: «Из-за воспоминаний о той пользе, которую банкиры получали от инсайдерской информации и общительности предыдущих президентов и министров финансов, последовавшее затем охлаждение в Вашингтоне воспринималось как жестокое наказание»92.) В мире, где доступность является необходимым условием для оказания влияния, Уолл-стрит получила доступ к важным людям и могла им пользоваться тогда, когда это было для нее важно.
В результате такого подхода экономическую политику в 2009 году, как и в 2008-м, разрабатывала группа людей, которые, несмотря на их значительный интеллект, опыт и добросовестность, кажется, были уверены в том, что банки на фундаментальном уровне являются здоровыми учреждениями и нуждаются только в инъекциях доверия; что каждая субсидия банковскому сектору оправдана, поскольку расходы, связанные с отсутствием такой субсидии, будут еще более высокими; что взятие правительством под контроль крупных банков является настолько неприемлемым для американского мировоззрения, что вызовет панику; что введение значительных ограничений на деятельность банков помешает экономическому росту; что серьезные ограничения размера вознаграждения банкиров заставят их перейти в нерегулируемые хеджфонды или вообще отправиться за рубеж, из-за чего пострадает американская экономика. Однако все это неудивительно, потому что все люди, уверенные в сказанном выше, принадлежат к элите Нью-Йорка и Вашингтона. Более тридцати лет Уолл-стрит кормила Вашингтон увлекательными рассказами о финансовых инновациях и эффективных рынках, а под прикрытием этих пышных декораций в фонды политиков шли мощные потоки средств, нужных для проведения избирательных кампаний, и оплачивались дорогие счета лоббистов. В 2008 и 2009 годах все эти траты с лихвой окупились.
Вот что писал об этом Майкл Льюис в 2009 году.
«Все это очень сильно кажется мне процессом, искаженным политическим влиянием, причем очень любопытным видом политического влияния. Далеко не всегда все решается при помощи таких простых вариантов, как взяточничество, взносы в избирательные кампании и тому подобное. Я думаю, у нас был двадцатипятилетний период, когда мировые СоЫтап БасЬяез правили миром, а такие люди, как Тим Гайтнер, когда они уйдут в отставку, будут зарабатывать себе на жизнь... работой в каком-нибудь финансовом учреждении, получая за нее огромные деньги; что люди столкнутся с трудностями, стараясь приспособиться к миру, который не работает, но в котором возникло убеждение, возможно, слишком поспешно, что этот мир не может функционировать без СоЫтап БасР^ и ему подобных»93.
А может быть, все-таки может?
7
АМЕРИКАНСКАЯ ОЛИГАРХИЯ:
шесть банков
Все это — лишь непреднамеренное и непредвиденное расширение официальной «страховочной сети»... Очевидная опасность заключается в том, что с течением времени риск будет поощряться, а усилиям, направленным на достижение осторожной сдержанности, придется преодолевать сопротивление. В конечном счете увеличится вероятность возникновения следующего кризиса, еще более сильного.
Пол Волкер, 24 сентября 2009 года1
Если они слишком огромные для краха, это означает, что они слишком огромные.
Алан Гринспен, 15 октября 2009 года2
В период с 1985 по 1992 год в ходе кредитно-сберегательного кризиса, ставшего следствием дерегулирования, бесхозяйственности и мошенничества, крах потерпели более 2000 банков. Деятельность этих ссудо-сберегательных ассоциаций (S&L) в основном контролировал Федеральный совет банков жилищного кредита (Federal Home Loan Bank Board), которому не удалось закрыть проблемные сберегательные учреждения в начале 1980-х годов. Вместо этого он надеялся, что они смогут вернуться в состояние платежеспособности благодаря расширению своей деятельности — выходу на более прибыльные (и более рискованные) направления3. В ответ на такое развитие событий конгресс в 1989 году принял закон «О реформировании, оздоровлении и контроле финансовых институтов» (Financial Institutions Reform, Recovery, and Enhancement Act). Помимо прочего, это закон упразднил Федеральный совет банков жилищного кредита, заменив его Управлением надзора за сберегательными учреждениями (OTS). 9 августа 1989 года президент Джордж Буш старший подписал этот закон и при этом сказал: «Этот закон будет защищать и стабилизировать финансовую систему Америки и запустит в жизнь проведение постоянных реформ, благодаря чему прежние проблемы никогда не повторятся»4.
Вот что в связи с этим говорит корреспондент NPR Хана Йоффе-Уолт.
«У меня были беседы с несколькими людьми, которые работали в бывшем агентстве, Федеральном совете банков, и они говорили, что в тот день, когда было создано OTS, они, служащие этого агентства, вышли из своего офиса и перешли через дорогу в соседнюю гостиницу. Там они включили телевизор, сидели и смотрели, как президент Буш-старший вышел на трибуну и заявил: «Америка никогда больше не позволит ни одному страховому учреждению действовать, не имея для этого достаточных денег». А затем сотрудники наблюдали, как президент отправил их агентство на свалку. Когда пресс-конференция закончилась, они выключили телевизор, вышли из гостиницы, пересекли улицу и пошли обратно на работу. Очень скоро пришел какой-то человек и поменял вывеску на их учреждении: теперь оно называлось «Управление надзора за сберегательными учреждениями»5.
Это, конечно, было то самое Управление надзора за сберегательными учреждениями, которое отвечало за то, что в 2000-х годах произошло с American International Group, Countrywide и Washington Mutual.
На нынешнем важнейшем перекрестке нашей истории, когда Америка выходит из глубокой рецессии и стоит перед неопределенным экономическим будущим, сейчас, после эпохального спасения наших крупнейших банков, мы должны реформировать нашу финансовую систему, которая сделала возможным финансово- экономический кризис, стоивший миллионам людей их работы и увеличивший государственный долг нашей страны на триллионы долларов. Последние несколько лет еще раз подтвердили, что наш финансовый сектор и его политическое влияние представляют серьезную угрозу для нашего экономического благосостояния и что без осуществления серьезных изменений у нас не будет оснований верить, что уже скоро в стране не начнется очередной бум, за которым последует очередное резкое падение, после чего следующий президент начнет объяснять американскому народу, что необходимо спасти Уолл-стрит, чтобы таким образом спасти и Мейн-стрит (под этим названием обычно понимают главную улицу типичного американского городка, где в основном идет социальная и культурная жизнь его жителей. Здесь этот термин употребляется обобщенно, для описания обычных граждан Америки, противопоставляя их финансистам с Уолл-стрит. — Прим. перев.) Но для того чтобы изменения были действительно серьезными, потребуется решить очень сложный вопрос — непропорциональное распределение в стране богатства и мощи небольшого числа крупных банков, находящихся на вершине пирамиды финансового сектора.
Просьбы и увещевания банкиров вести себя иначе не сработают. Решения можно достичь только путем изменения правил для финансовой системы, а для этого потребуются действия правительства. Через пять дней после избрания президента Обамы глава его администрации Рам Эмануэль сказал: «Правило первое: никогда не позволяйте кризису ограничиваться пустяками. С его помощью можно решить самые крупные задачи»6. Но более чем через год после краха Lehman Brothers даже относительно умеренные законопроекты по реформированию финансового сектора все еще блуждали по коридорам конгресса.
Администрация Обамы попыталась показать, что она серьезно настроена на проведение изменений. «Отрасли следует продемонстрировать, что она правильно отреагировала на полученную компенсацию, — заявил Обама на встрече 27 марта 2009 года в Белом доме, о которой мы рассказывали во введении в этой книге. — Излишество выходит из моды». (Взято из The New York Times, The bankers nodded, but made no firm commitments7.)
17 июня 2009 года президент Обама обнародовал план действий, который он назвал «радикальным капитальным ремонтом системы финансового регулирования, трансформацией в масштабах, которых не было со времен реформ после Великой депрессии»8. Он предложил осуществлять строгий надзор за финансовыми учреждениями, ввести новые правила регулирования для секьюритизации и внебиржевых деривативов, обеспечить повышение защиты потребителей и предоставить дополнительные полномочия правительству, чтобы у него было больше возможностей для маневра при возникновении кризиса»9. Три месяца спустя, стоя в центре финансового района Манхеттена, Обама пообещал:
«Мы больше не вернемся к временам безрассудного поведения и неконтролируемых излишеств, бывших сердцевиной этого кризиса, когда слишком много людей были мотивированы только тем, чтобы удовлетворить свой аппетит быстрой наживы и огромных бонусов... Мы больше не можем терпеть прежних путей, которые привели нас к этому кризису. И то, с какой готовностью некоторые хотят так легко к ним вернуться, еще больше показывает необходимость перемен, причем проведенных немедленно. Нельзя допустить, чтобы история повторилась еще раз»10.
Однако, несмотря на высокопарные фразы президента, многие из его предложений на деле оказались второстепенными реформами. Они мало что сделали для решения проблемы, являющейся центральной для финансовой системы, — огромному росту главных финансовых учреждений и, как результат, соответствующему увеличению их экономической и политической мощи. Вместо решительных мер администрация предпочла ограничиться техническими решениями (повысить требования по капиталу и ликвидности для крупных банков), перетасовать руководителей регулирующих органов и их функции (объединение надзорных функций ОСС и OTS в рамках нового общенационального банковского регулятора — National Bank Supervisor) или незначительно улучшить корпоративное управление (возможность рекомендательного голосования акционеров по размерам пакетов вознаграждения для руководства)11. Джо Носера из The New York Times назвал план Обамы «всего лишь попыткой заткнуть дыры в сильно протекающей финансовой плотине дополнительно привлеченными пальцами регуляторов, вместо того чтобы провести починку этой плотины»12.
Но даже при этом варианте Уолл-стрит старалась всеми силами блокировать новые регулирующие правила и сохранить ту благоприятную атмосферу для своего бизнеса, которая возникла после проведения правительственных акций спасения в 2008 и 2009 годах, когда снизился уровень конкуренции, усилились гарантии правительства и не появилось никаких новых ограничений, которые препятствовали бы банкам стремиться получать прибыль. По состоянию на октябрь 2009 года были зарегистрированы 1537 лоббистов, представляющих различные финансовые учреждения, другие виды бизнеса и промышленные группы, которые могли участвовать в разработке предложений по финансовому регулированию до их передачи в конгресс. Если говорить о соотношении сил, то оно равнялось примерно 25 к 1, если сравнить число лоббистов, представляющих интересы групп потребителей, профсоюзов и других сторонников жесткого регулирования. Даже корпорация Citigroup, чьи 34 процентов принадлежали правительству, для защиты своих интересов наняла 46 лоббистов. За первые девять месяцев 2009 года отрасль потратила на лоббирование 344 миллиона долларов. Старший советник Обамы Дэвид Аксельрод заметил: «После того как американские налогоплательщики вмешались и спасли компании от краха, который те сами сотворили, вы, может быть, надеялись, что они < налогоплательщики > направят свою армию лоббистов, чтобы добиться проведения сильной финансовой реформы и не допустить ее сведения до второстепенных перемен», но на самом деле ничего этого не произошло13. Вместо этого, по словам одного из служащих конгресса, отрасль прибегла к «очень хорошо согласованным и хорошо финансируемым банками усилиям, чтобы манипулировать нашим законодательством и при этом не оставлять своих отпечатков» 14.
Например, законопроект о регулировании, внесенный в комитет финансовых услуг палаты представителей, первоначально предусматривал освобождение сделок с широким спектром деривативов, совершаемых нефинансовыми компаниями, от действия новых требований, которые предложила администрация15. Майкл Гринберг, давний член Комиссии по торговле товарными фьючерсами, ее ветеран, заявил, что этот законопроект, «должно быть, написал кто-то из представителей банковского сообщества, потому что на каждой из небольшого числа его страниц спрятано сложное и дьявольское по своей задумке «исключение». Я очень удивился бы, если ядовитые таблетки в этот текст положил кто- то с Капитолийского холма или из Министерства финансов». Журналист Уильям Грейдер после разговора с человеком, хорошо знающим конгресс изнутри, пришел к такому же выводу16. Хотя освобождения от требований впоследствии были сокращены, этот пример очень наглядно демонстрирует способность Уоллстрит использовать технические сложности для защиты своих интересов.
Уолл-стрит также выиграла и отрешения администрации отложить фактическое проведение реформ до тех пор, пока кризис не пойдет на спад, и это несмотря на «первое правило» Эммануиля. Отчасти из-за дебатов по реформе страхования здоровья вопросами регулирования финансовой области занялись только осенью 2009 года, после того как экономика начала снова расти, банковский сектор вновь вернулся к уровню прибыльности, а несколько месяцев атак Республиканской партии привели к снижению рейтинга Обамы и повышению скептицизма у людей по поводу всех действий правительства. К тому времени когда эта битва началась, Уолл-стрит и Вашингтон уже вернулись к своим обычным делам.
ДЕМОНТАЖ МОДЕЛИ УОЛЛ-СТРИТ
Для мегабанков Уолл-стрит бизнес в обычном режиме в настоящее время означает изобретение продуктов с высокой доходностью, с которыми можно совершать сделки; использование своей рыночной мощи для получения более высоких доходов благодаря большому объему сделок; использование своего привилегированного положения на рынке для получения больших средств на свои торговые счета; а также взятие в долг как можно большего количества денег (частично за счет сокращения требуемого капитала), чтобы максимизировать свою прибыль. До 2008 года они получали выгоды и благодаря общим ожиданиям того, что правительство обязательно вмешается, если это будет необходимо, чтобы не допустить катастрофы. Однако эти ожидания не спасли Lehman Brothers. Но с тех пор идея, что некоторые банки «слишком огромные, чтобы потерпеть крах», фактически стала частью правительственной политики, в результате чего эти финансовые учреждения теперь могут брать на себя больше рисков, чем их конкуренты, поскольку их кредиторы и контрагенты знают, что правительство в конечном счете придет им на помощь и все подчистит.
Субстандартное кредитование, ценные бумаги, обеспеченные пулом ипотек, облигации, обеспеченные долговыми обязательствами (CDO) и кредитные дефолтные свопы — все эти инструменты являются естественными порождениями указанной бизнес-модели, и если фундаментальные реформы не проводятся, нет никаких оснований полагать, что банкиры будут воздерживаться от изобретения новые токсичных продуктов, и в конце концов все снова закончится тем, что страна будут низвергнута в пучину следующего кризиса. Более того, учитывая рост масштабов деятельности ведущих банков, следующий кризис, вероятно, будет еще более значительным и серьезным. Вот что в сентябре 2009 года написал Мартин Вульф из Financial Times: «То, что сейчас создается, является лишь прежним вариантом финансового сектора с немного повышенным уровнем капитала, но при этом еще более концентрированного и получающего больше выгод от гарантий государства, предоставляемых в явном виде. Поэтому никакого прогресса в этой области нет, из чего следует, что в ближайшие годы нас ожидают еще более крупные и многочисленные кризисы»17'.
Когда разразится следующий кризис, правительство либо в очередной раз бросится на помощь финансовому сектору, что обойдется налогоплательщикам в сотни миллиардов долларов, либо масштабные негативные чувства, возникающие при спасении мегабанков, не позволят конгрессу и администрации еще раз сохранить прежнюю финансовую систему, что потенциально чревато катастрофическими последствиями для экономики в целом.
Время для перемен настало. Хотя возможности кризиса в этом отношении за короткое время в значительной степени оказались истрачены впустую, для исправления нашей финансовой системы мы можем постараться и выделить больше одной сессии конгресса или одного президентского срока. После паники 1907 года прошло шесть лет, прежде чем была создана Федеральная резервная система, и потребовалось еще два десятилетия (и Великая депрессия), чтобы поставить финансовую систему на прочный фундамент.
Гнев общества в отношении Уолл-стрит остается значительным. При проведении опроса в октябре 2009 года только 7 процентов респондентов считали, что крупные финансовые учреждения хорошо делают свою работу, чтобы избежать нового кризиса, 75 процентов полагали, что Уолл-стрит «вернулась к своему обычному бизнесу», 58 процентов заявили, что Уолл-стрит оказывает слишком большое влияние на политику правительства, а 59 процентов высказались в поддержку более активного государственного регулирования18.
Но этот гнев в основном остается размытым, что отчасти происходит потому, что он направлен на весь политический спектр, хотя его разделяют и прогрессивно, и консервативно настроенные люди, не согласные с решением, выбранным властями. Финансовое положение остается сложной темой, и поэтому многие люди, в том числе и вашингтонские инсайдеры, полагают, что его следует оставить на усмотрение специалистов, большинство из которых за последние несколько десятилетий либо сформировались на Уоллстрит, либо пропитаны идеями Уолл-стрит и поэтому настроены к ней благожелательно. Для осуществления реальных изменений потребуются годы, и они произойдут только тогда, когда изменится общее мировоззрение, царящее в Вашингтоне, когда люди там перестанут считать, что финансовые инновации и свободные финансовые рынки всегда являются благом, и начнут положительно относиться к идее, что сконцентрированная экономическая и политическая мощь может иметь разрушительные последствия для общества.
Существует множество приемов регуляторной политики, которые могут быть полезны, и администрация Обамы некоторые из них включила в свои различные предложения. Но для того чтобы реформа была эффективной, при ее проведении следует уделить должное внимание двум основным феноменам, которые привели к последнему кризису и, если никаких изменений с ними не произойдет, приведут и к следующему. Первый из них — безрассудное заимствование и кредитование, порождающие долговой пузырь, который в конце концов обязательно лопнет, а второй — финансовые учреждения, которые являются настолько большими или системно важными, что при прорыве пузыря правительству необходимо их спасать, так как в противном случае произойдет экономическая катастрофа. Поэтому первой целью должна быть защита отдельных участников реальной экономики — и домохозяйств, и компаний — от потенциальных мошеннических действий мощных банков. Но, чтобы не допустить возникновения будущих кризисов, только этого недостаточно, так как банки могут без ограничений брать на себя рискованные активы за рубежом, где защитные меры, установленные в США, не действуют. С учетом этого второй и наиболее важной задачей должна быть защита экономики в целом от системного риска, порождаемого огромными банками. Избыточный оптимизм, долговые пузыри и действующие слишком масштабно банки скорее всего никуда и никогда не исчезнут и в будущем и останутся с нами навсегда; поэтому нашей целью должно быть создание финансовой системы, в которой указанные банки могут рухнуть, не вызвав при этом катастрофы для экономики в целом.
ОДУРАЧИВАЕМЫЙ ПОТРЕБИТЕЛЬ
При использовании базовых микроэкономических моделей предполагается, что мир состоит из рационально действующих субъектов, которые всегда принимают правильные решения, основанные на полной информации, чтобы добиться максимальной ожидаемой полезности (выгоды для себя). Если исходить из этого допущения, в регулировании нет необходимости, поскольку стороны участвуют только в тех сделках, которые являются для них хорошими.
Однако поскольку законодатели уже давно поняли, что информация, доступная на рынке, может быть несовершенной, то режим защиты прав потребителей, который существовал до финансового кризиса, был основан на предоставлении информации, ее раскрытии. Закон «О ценных бумагах» (The Securities Act) от 1933 года и закон «О ценных бумагах и биржах» (Securities Exchange Act) от 1934 года требовали от компаний, которые продают ценные бумаги широким кругам покупателей, сообщать в периодически публикуемых отчетах важную информацию. Закон «О достоверности информации при кредитовании» от 1968 года требует, чтобы кредиторы раскрывали информацию о кредите в стандартизированной форме с указанием таких параметров, как годовая процентная ставка, с тем чтобы облегчить заемщикам сравнение разных предложений. Однако в обоих случаях законодатели в этих законах не пытаются определить, является ли данный финансовый продукт вредным для потребителя, то есть оставляют решение этой задачи на усмотрение рынка. Вот почему, например, после принятия закона «О дерегулировании депозитных учреждений и денежно-кредитном контроле» от 1980 года не было установлено верхних предельных значений («крыш») для первых ипотечных кредитов.
Недавний финансовый кризис показал опасность подхода, проповедующего возможности рынка как защитника интересов потребителей. Экзотические субстандартные ипотечные кредиты с искусственно заниженными начальными платежами стали механизмом, при помощи которого ипотечные брокеры убеждали семьи покупать дома, которые им были совершенно не по карману. Хотя некоторые покупатели жилья, возможно, вполне осознанно использовали получаемые таким образом ипотечные кредиты для спекуляций на ценах на жилье, главными игроками на этом рынке были ипотечные брокеры и кредиторы, подталкивавшие заемщиков к взятию неоправданно дорогих для них кредитов. Center for Responsible Lending установил, что заемщики субстандартных ипотечных кредитов, взятых через ипотечных брокеров, в конечном счете платили сумму, эквивалентную процентной ставке, которая была на 1,3 процентных пункта выше, чем при заимствовании непосредственно у розничного кредитора19. Город Балтимор подал иск против Wells Fargo на том основании, что эта компания систематически выходила на заемщиков из групп меньшинств, используя такие приемы, как предложение бонусов за убеждение других заемщиков, которые по установленным критериям могли получить стандартный ипотечный кредит, вместо этого взять субстандартный20. По словам Шона Донована, секретаря отдела жилья и городского развития, 33 процента субстандартных ипотечных кредитов, выданных в Нью-Йорке, были получены заемщиками, которые имели право на получение стандартных кредитов21. Эти примеры показывают, что недобросовестные брокеры и кредиторы, пользующиеся такими уловками, как условия договора, напечатанные мелким шрифтом, могут побуждать клиентов выбрать продукты, которые хуже других, им доступных.
Субстандартные кредиты не единственный пример, показывающий, что рынок не способен предотвратить преступления. В 2005 году Федеральная резервная система постановила, что овердрафтная «защита», позволяющая банкам взимать платежи за овердрафт без согласия на это своих клиентов и без раскрытия фактически взимаемой процентной ставки (хотя программы такого рода у них есть, но в своих сообщениях о раскрытии информации это печатается мелким шрифтом), не подпадает под действие закона «О достоверности информации при кредитовании». В 2009 году, по некоторым расчетам, банки заработали на платежах за овердрафт 27 миллиардов долларов, то есть в среднем получили 34 доллара на сделке ценой 20 долларов22. Не отставали от банков и эмитенты кредитных карт, которые также всеми правдами и неправдами старались добиться максимизации своих доходов, используя для этого сложные структуры ценообразования, разобраться в сущности которых клиентам было трудно. Например, универсально применяемые положения о перекрестном неисполнении обязательств (при таком подходе сбой с оплатой по одному счету другой компании можно считать неплатежеспособностью с точки зрения счета на вашей кредитной карте) могут привести к тому, что установленная для вас процентная ставка подскочит до уровня штрафной, причем из-за использования двойного биллингового цикла это может быть сделано даже задним числом23. Информация о приемах универсально применяемых положений о перекрестном неисполнении обязательств и двойном биллинговом цикле указывается в сообщениях о раскрытии информации, которые эмитенты этих карт включают в текст, сопровождающий ежемесячные счета, но клиентам часто трудно разобраться с их сущностью.
Даже те, кто читает и текст, написанный мелким шрифтом, часто не понимают, как именно указанные положения повлияют лично на них, чему способствуют и когнитивные искажения, из- за которых люди обычно недооценивают свою активность при пользовании кредитными картами и цену получаемого таким образом кредита. Например, 58 процентов людей утверждают, что они, как правило, пополняют свои кредитные карточки каждый месяц, хотя на самом деле это делают только 37—42 процента24. Из-за этого люди берут больший долг, чем они намеревались, и платят за него более высокую цену, чем они считают. Причем таким образом ошибаются не только люди с низким уровнем дохода, считающиеся не очень образованными клиентами. Долговые обязательства с обратной плавающей ставкой, о которых говорилось в главе 4, в основном продавались относительно богатым инвесторам, и это делалось на основе того же самого аргумента: надо продавать сложные финансовые продукты (лишь у немногих людей, просыпающихся утром, вдруг возникает желание купить сложные структурированные векселя), так как более крупные сделки приводят к получению более крупных комиссий. К тому же вред, который причиняют структуры ценообразования, вводящие клиентов в заблуждение, не ограничивается убытками отдельных людей. Когда трудно оценить возможные затраты, связанные с какими-то финансовыми продуктами, даже наличие конкурентного рынка не приводит к снижению цен, чем мог бы воспользоваться каждый желающий. Вместо этого финансовые учреждения конкурируют друг с другом, придумывая новые трюки, чтобы заманить к себе клиентов, а у тех участников этих рынков, которые не хотят выигрывать за счет клиентов, доля рынка снижается.
В конце концов простые микроэкономические модели оказались сломанными, что произошло из-за нескольких основных причин. Во-первых, инновации приводят к созданию финансовых продуктов, которые слишком сложны даже для интеллигентных и финансово грамотных людей. Вот что писал о субстандартном кредитовании Эдвард Грэмлич, в прошлом один из управляющих ФРС : «Оно является сложным и запутанным для заемщиков, затрудняет им поиск всех доступных вариантов, мешает разобраться во всех условиях кредитов, препятствует тому, чтобы они не попали в категорию с более низким кредитным рейтингом, чем та, к которой они на самом деле относятся»25. Во-вторых, люди не всегда действуют рационально, а финансовые учреждения очень охотно стараются воспользоваться этой слабостью. Выбирать финансовые продукты, которые ни к чему хорошему не приведут, людей побуждают и простые когнитивные заблуждения, вроде избыточного оптимизма, то есть склонности думать, что вы не пропустите платеж по кредитной карте или не допустите овердрафта на вашем текущем счете. Вот что рассказал об этом в интервью Шайлеш Мета, бывший генеральный директор Providian: «Когда люди принимают решение о покупке, они не смотрят на штрафные платежи, потому что считают, что никогда не задержат свою оплату. Они уверены, что никогда не выйдут за установленные пределы»26. В-третьих, стол переговоров, образно говоря, всегда наклонен в пользу провайдеров финансовых услуг, а не клиентов. Люди просто не имеют возможности обсуждать условия получаемых ими ипотечных кредитов или своих кредитных карт. А специалисты, к которым они обращаются за помощью при встрече с такими вызывающими сомнения продуктами, такие как ипотечные брокеры, вовсе не обязательно дают советы, в первую очередь руководствуясь интересами клиентов.
Проблемы этого рода до финансового кризиса к тому же усугубляли и действия одного регулирующего органа. Обеспечивать на практике защиту прав потребителей было поручено Федеральной резервной системе, хотя ее приоритетами, как сложилось исторически, были управление экономикой страны в целом и обеспечение устойчивости банковских холдинговых компаний. Помимо ФРС, контролем за деятельностью банков также занимались различные федеральные регулирующие органы — ОСС, OTS и Федеральная корпорация страхования депозитов, но их основной задачей было предотвращение краха банков, а не защита потребителей. Такой лоскутный характер финансового регулирования в целом, особенно ограниченный контроль над небанковскими кредиторами, позволил финансовым учреждениям прибегать к самым сомнительным приемам, осуществляемым через свои дочерние структуры. А в ситуации, когда регулирующие органы конкурировали за плату от банков, деятельность которых они должны регулировать, интересы потребителей часто вообще отходили на задний план.
Необходимость в усилении защиты прав потребителей в финансовой области в 2007 году обосновала профессор права Элизабет Уоррен в своей статье «Опасны при любых ставках». Уоррен начала ее со следующего вступления.
«При покупке тостера вы вряд ли приобретете модель, у которой вероятность воспламенения и поджога дома составляет один к пяти. А вот при рефинансировании, чтобы за счет покупки ипотечного кредита расплачиваться за уже имеющийся у вас дом, существует вероятность один к пяти, что после этого приобретения вашу семью выставят на улицу, причем в условиях этого кредита о таком варианте развития событий для домовладельца ничего не будет сказано»27.
Уоррен призвала создать Комиссию по безопасности финансовых продуктов (Financial Product Safety Commission) — по образцу Комиссии по безопасности потребительских товаров (Consumer Product Safety Commission), наделенную полномочиями не только устанавливать требования по раскрытию информации, но и изучать финансовые продукты, анализировать их с точки зрения безопасности и требовать модификации опасных продуктов до того, как они будут предложены общественности.
В 2009 году идея Уоррен реализовалась в виде предложенного администрацией Обамы Агентства по финансовой защите потребителей (CFPA). В первоначальной задумке это агентство получало право контроля над практически всеми финансовыми продуктами, продаваемыми частным лицам, и имело полномочия регулировать «несправедливые, вводящие в заблуждение или оскорбительные действия или приемы по всем кредитным, сберегательным и платежным продуктам», в том числе запрещать применение конкретных приемов, таких как штрафы за досрочное погашение займа или выдача вознаграждений за разницу в доходности (распространенная практика ипотечных кредиторов — установление более высоких комиссий за выдачу более дорогих для заемщиков ипотечных кредитов). Предусматривалось, что CFPA также может потребовать от провайдеров финансовых услуг предложения клиентам самых простых разновидностей продуктов, таких как тридцатилетний ипотечный кредит с фиксированной процентной ставкой, а не ограничиваться только более сложными финансовыми продуктами в своем ассортименте. При таком более широком выборе клиенты могут купить продукт, который, как они знают, не содержит никаких скрытых ловушек28.
Однако против таких полномочий CFPA активно и сплоченными рядами выступило банковское лобби и его защитники. Питер Уоллисон из American Enterprise Institute заявил, что некоторые клиенты в этом случае «будут лишены возможности покупать товары и услуги, доступные для других», перефразировав в таком виде известное допущение из учебников, что свободный выбор всегда является благом, а ограничения, препятствующие выбору, — это всегда зло, но этот специалист почему-то забыл указать, есть ли на самом деле широкий выбор у клиентов, если в ассортименте, предлагаемом несколькими олигополистами, имеются лишь сложные продукты, как мы это видим на рынке кредитных карт29. Опасаясь, что новые правила регулирования приведут к увеличению их затрат на ведение бизнеса, небольшое сообщество сберегательных банков объединило свои силы с Уолл-стрит30. Уже действующие в этой области регулирующие органы также заняли единую — отрицательную — позицию в отношении CFPA, так как не хотели делиться полномочиями с новым агентством, и поэтому перед членами конгресса с резкой критикой CFPA выступили представители «тяжелой артиллерии»: Бен Бернанке из ФРС, Джон Дуган из ОСС, и Шейла Баир31.
Такое масштабное давление лоббистов оказало свое воздействие. В сентябре 2009 года, для того чтобы повысить шансы на прохождение законопроекта о CFPA, Барни Френк, председатель комитета палаты представителей по финансовым услугам, убрал из него требование о включении в ассортимент простой разновидности финансового продукта32. (В варианте CFPA, предлагавшемся в ноябре Кристофером Доддом, председателем сенатского банковского комитета, это требование также было убрано.) Небольшие банки также выиграли благодаря тому, что конгресс вывел их из числа участников рынка, деятельность которых CFPA в большинстве случаев может расследовать непосредственно. Но, несмотря на все усилия финансового сектора, в декабре 2009 года законопроект СБРА все же вышел из палаты представителей почти в прежнем виде — необрезанным. В этом случае администрация Обамы была готова решительно противостоять давлению банковской отрасли, а Френк был готов приложить достаточно усилий, чтобы провести этот законопроект до конца. Вариант, внесенный Доддом, также включает в себя положение о независимости СРРА, но пороговый уровень в сенате в шестьдесят голосов, чтобы помешать обструкционизму (тактика проваливания законопроектов путем всяческого оттягивания момента принятия решения. - Прим. перев.), и действующая явно сплоченно оппозиция в составе сорока одного сенатора от Республиканской партии могут означать, что банковское лобби свое дело сделало. Хватка крупных банков на «горле» конгресса немного ослабла, но этого, возможно, было недостаточно.
За счет консолидации регулирующих полномочий в агентстве, созданном специально для защиты прав клиентов, СБРА получило бы возможность сдерживать некоторые мошеннические приемы, из-за которых отдельные семьи в 2000-х годах теряли свои дома и которые активно подпитывали долговой пузырь. Но, даже если законопроект о СБРА станет законом, это агентство при его применении столкнется с серьезными препятствиями. По настоянию бизнес-групп и палата представителей, и сенат в своих вариантах этого законопроекта освободили от надзора СРРА многие виды бизнеса, занимающиеся предоставлением кредитов своим клиентам, такие как автомобильные дилеры, да и в первоначальном предложении администрации такое же освобождение предусмотрено для страховых продуктов. Такие пробелы в предлагаемом законе предоставляют возможности финансовым учреждениям обходить важные регулирующие положения при помощи изменения формулировок в названиях своих продуктов, чтобы можно было пролезть через оставленные лазейки.
Кроме того, агентство по защите прав потребителей не может предотвратить все случаи хищнического поведения финансовых учреждений. К числу не имевших нужной информации лиц, пострадавших во времена финансового кризиса, относились многие муниципалитеты, пенсионные фонды и другие вроде бы опытные инвесторы, которые на самом деле не понимали тех финансовых продуктов, которые им предлагали банкиры. Так, по совету Strifel Nicolaus, своего инвестиционного банка, пять школьных округов штата Висконсин инвестировали 200 миллионов долларов, 165 миллионов долларов из которых они заняли в Depfa, ирландском банке, и вложили деньги в то, что они считали (как и их банкир из Stifel Nicolaus) облигациями, обеспеченными долговыми обязательствами (CDO). На самом деле, их 200 миллионов долларов стали обеспечением для синтетических CDO, что означало, что фактически школьные округа продавали страховые полисы на портфель облигаций. Когда по этим облигациям начался дефолт, школьные округа в конечном счете потеряли 35 миллионов долларов и не смогли расплатиться по кредиту, полученному от Depfa. Вот что по этому поводу сказала финансовый эксперт Джанет Таваколи: «Продажа таких продуктов муниципалитетам была довольно широко распространенным делом. Служащие муниципалитетов, как правило, не очень хорошо во всем этом разбирались. Поэтому банкиры и сбывали им разную чепуху»33. Хотя компании, местные органы власти и институциональные инвесторы не требуют, может быть, такой же защиты, как частные клиенты, было бы глупо считать, что они всегда в состоянии защитить себя от токсичных финансовых продуктов.
Несмотря на эти оговорки, сильное, мотивированное, независимое Агентство финансовой защиты потребителей будет служить мощным препятствием для финансовых учреждений, которые наживались на своих клиентах, будет препятствовать предложению на рынке новых финансовых продуктов, которые невыгодны для их покупателей, и побуждать конкурирующих участников заниматься теми инновациями, которые приводят к снижению расходов или созданию новых услуг. CFPA также должен служить противовесом в органах власти множеству других регулирующих агентств, которые, так случилось, исторически смотрят на мир с точки зрения тех банков, деятельность которых они регулируют, а не клиентов этих банков.
Однако потребительское кредитование является лишь одним из способов, при помощи которых финансовые учреждения могут получать исходный материал — сырье, необходимое для секьюритизации и структурного финансирования. В этой области всегда будут нерегулируемые границы деятельности, на которых или за пределами которых банки могут идти на крупные ставки, что с большой вероятностью может окончиться для них плохо. Новое агентство также не сможет изменить и политический импульс, действующий на протяжении последних тридцати лет, и добиться снижения политического влияния Уолл-стрит в Вашингтоне. Для этого нужны более сильные средства.
СЛИШКОМ ОГРОМНЫЕ, ЧТОБЫ СУЩЕСТВОВАТЬ
Лозунгом финансового кризиса было выражение «слишком огромные, чтобы потерпеть крах». Оно стало обоснованием для спасения Fannie Мае и Freddie Mac, AIG, Citigroup и Bank of America (а при его расширенном толковании — и автомобильной промышленности, General Motors, Chrysler и GMAC). По поводу самой этой проблемы чиновники администрации и конгрессмены клялись, что они ее устранят, и даже главные исполнительные директора с ними соглашались, в том числе Джейми Даймон из JPMorgan Chase, который писал: «Термин «слишком огромные, чтобы потерпеть крах» следует исключить из нашего лексикона»34. Это выражение стало употребляться по крайней мере с 1984 года, когда правительство спасло Continental Illinois, и было предметом обсуждения в книге президента и вице-президента федерального резервного банка Миннеаполиса, вышедшей в 2004 году35. Но только в 2008 году оно как концепция стало одним из столпов правительственной политики.
Большинство наблюдателей, анализировавших финансовый кризис, соглашались, что проблема «слишком огромных, чтобы потерпеть крах» организаций действительно существует. Некоторые финансовые учреждения являются настолько большими, или так взаимосвязаны с другими, или по каким-то причинам настолько важны для финансовой системы, что допустить их неконтролируемое банкротство нельзя: их дефолт по своим обязательствам приведет к значительным убыткам других финансовых учреждений, что как минимум вызовет хаос на рынках и может потенциально породить эффект домино, при котором обрушится вся система. Банкротство Lehman Brothers в сентябре 2008 года ускорило коллапс American International Group, из-за чего Федеральной резервной системе пришлось установить над ней управление. Крах Lehman также вынудил Reserve Primary Fund объявить о «ломке бакса», о чем в этой книге уже говорилось выше, что привело к резкому снижению доверия ко всем фондам денежного рынка. Возникший в результате этого поток денег из фондов денежного рынка привел к замораживанию рынка коммерческих бумаг, что поставило под угрозу способность многих корпораций осуществлять свои повседневные операции. Катастрофа с Lehman также привела к оттоку больших денежных средств из оставшихся действующих автономно инвестиционных банков Goldman Sachs и Morgan Stanley. Последовательные крахи банков, похожие на падение костей домино, удалось остановить только после масштабных мер спасения, к которым прибегло правительство, но паника, возникшая, несмотря на вмешательство властей, способствовала тому, что вместо умеренной рецессии мы пережили самый серьезный спад за весь период после Второй мировой войны.
Слишком огромными для краха финансовые учреждения становятся из-за больших масштабов побочного ущерба, который может быть вызван их неконтролируемо происходящим обвалом. Этот ущерб может проявиться в различных видах. Если банк объявляет о своей неплатежеспособности по долгам, другие учреждения, имеющие на руках его долговые обязательства, потеряют свои деньги, как это произошло с Reserve Primary Fund. Хотя именно по этой причине финансовые учреждения обычно пытаются избежать наличия у себя слишком большого количества долговых обязательств одного эмитента, такая проблема все равно была и к тому же усугублялась деривативами. Так как кредитные дефолтные свопы позволяют любой компании застраховать любое количество долговых обязательств, выданных любой другой компанией, банковский дефолт может привести к потерям, размер которых превышает фактический долг его инициатора.
Еще одна проблема возникла из-за того, что учреждение, оказавшееся в тяжелом положении, может иметь тысячи открытых операций со своими контрагентами, которыми в основном являются другие финансовые учреждения. (На момент своего коллапса номинальная стоимость открытых деривативных контрактов AIG составляла 2,7 триллиона долларов, из них 1 триллион долларов приходился всего на двенадцать финансовых учреждений36.) Например, терпящий крах банк мог продать защиту различных ценных бумаг в виде кредитных дефолтных свопов; его контрагенты при этом исходят из того, что при помощи этих свопов они отлично захеджировались. Но когда с банком происходит катастрофа, вдруг все эти страховки исчезают, и контрагентам приходится нести большие убытки по тем ценным бумагам, которые считались защищенными*. Такие открытые операции могут встречаться в самых разных видах, число которых почти бесконечно. В современном финансовом мире положение любого финансового учреждения в каждый конкретный день в конечном счете зависит от его контрагентов, от того, будут ли они на следующий день заниматься бизнесом.
И наконец, крах одного банка может привести к тому, что инвесторы или контрагенты потеряют уверенность в надежности другого аналогичного банка. Так как все банки берут краткосрочные займы, а кредитуют на длительный срок, такая потеря доверия может погубить даже банк, который по всем документам является здоровым. После того как Bear Stearns в марте 2008 года был продан JPMorgan Chase, все заинтересованные лица стали очень внимательно отслеживать положение дел в Lehman Brothers, а когда Lehman в сентябре рухнул, отсутствие уверенности в надежности Morgan Stanley почти привело и его к краху. Следующим в этой очереди стал считаться Goldman Sachs37. (Merrill Lynch удалось избежать участи одной из костей домино в этой цепочке падений только благодаря тому, что после краха Lehman он решил продаться Bank of America.)
* Эту проблему можно смягчить при помощи требований к обеспечению, что означает, что, если сделки с деривативами идут вразрез с интересами одной стороны, другая должна предоставить ей обеспечение, которое ее защитит в случае краха этой другой стороны. Однако полностью обеспечить себя при кредитном дефолтном свопе нельзя, потому что при дефолте по облигации стоимость кредитного дефолтного свопа на такую облигацию неожиданно повышается почти до полной номинальной стоимости этой ценной бумаги.
По этим причинам многие люди заявляли, что реальной проблемой является не размер банка (обычно измеряемый общей стоимостью его активов), а его взаимосвязанность с другими участниками38. Но какой бы термин ни использовался; «слишком огромный, чтобы потерпеть крах», «слишком связанный с другими, чтобы потерпеть крах», «важный для системы в целом» (этот вариант предпочитает Бен Бернанке)39, «финансовая холдинговая компания первого уровня» (а это формулировка Министерства финансов)40, в любом случае остается тот факт, что некоторые финансовые учреждения отбрасывают, образно говоря, слишком большую тень на всю финансовую систему, из-за чего им нельзя позволить потерпеть крах. На начало 2010 года по крайней мере шесть банков считались слишком огромными, чтобы потерпеть крах: Bank of America, Citigroup, Goldman Sachs, JPMorgan Chase, Morgan Stanley и Wells Fargo (рис. 7.1), даже если при этом не считать других важных учреждений, вроде страховых компаний.
Рис. 7.1. Рост шести крупных банков
* Chase Manhattan no 1999 год.
** Travelers no 1997 год.
*** First Union no 2000 год; Wachovia с 2001 no 2007 год.
Источник: годовые и квартальные отчеты компаний. Данные за 2009 год приведены на конец III квартала.
Мало того, что многие специалисты согласны с тем, что некоторые финансовые учреждения являются слишком огромными для краха, также существует широкое согласие в том, что это плохо и для финансовой системы, и для экономики в целом. «Слишком огромные, чтобы потерпеть крах» порождают для общества три основные проблемы.
Первая проблема заключается в том, что в ситуации, когда такие огромные учреждения оказываются на грани катастрофы, их приходится спасать, что обычно означает, что правительство (и налогоплательщики) должны прийти им на помощь. Даже если правительство решит избавиться от акционеров такого учреждения и сменить в нем руководство, ему все равно придется выделять средства кредиторам, которые давали деньги такому банку, так как весь смысл спасения заключается в том, чтобы ограничить сопутствующий ущерб у других финансовых учреждений. Банку, относящемуся к категории слишком огромных, нельзя позволить прибегнуть к обычной процедуре банкротства, потому что его кредиторы и контрагенты на месяцы будут отделены от своих денег, что может стать для них фатальным. Из этого следует, что правительство должно поддерживать такие проблемные банки на плаву и при переговорах с их руководством не прибегать к реальной угрозе банкротства, а обеспечить выполнение всех его обязательств. Другими словами, деньги, которые банк потерял, должны быть пополнены за счет государственных средств. Так было в случае со спасением АIG, когда правительство в конце концов выделило 180 миллиардов долларов в виде различных пакетов помощи, чтобы сохранить АIG и погасить ее долги контрагентам. Такая необходимость защиты кредиторов означает, что даже правительственное поглощение (например, вариант, когда FDIC устанавливает опекунство) все равно приведет к значительным убыткам налогоплательщиков.
Вторая проблема возникает из-за того, что у слишком огромных учреждений очень сильно проявляется стимул брать на себя повышенный риск, так как они знают, что при возникновении чрезвычайной ситуации правительство их все равно спасет. Все банки очень активно пользуются заемными средствами, используя для этого кредитное плечо, из чего следует, что они занимаются своими операциями на деньги других людей. Существует множество стратегий, доступных банкам, которые повышают их доходность, благодаря чему в выигрыше остаются их акционеры (и руководители), и к тому же перекладывают их потенциальные убытки на других. К числу распространенных приемов такого рода относится повышение кредитного плеча и приобретение рискованных активов. Обычно кредиторы должны отказаться предоставлять деньги банку, который берет на себя слишком много рисков, но если кредиторы считают, что правительство будет защищать их заемщиков в случае потерь, они перестают выполнять свою контролирующую функцию. (Это похоже на решение, принимаемое иностранными инвесторами на развивающихся рынках: всегда лучше всего предоставлять кредиты олигархам, потому что при возникновении кризиса они скорее всего получат помощь от правительства.) Существует, конечно, некоторая вероятность того, что при проведении спасательной акции топ-менеджеры потеряют свои рабочие места, но это обычно компенсируется более крупными выигрышами, получаемыми при более высоком риске. Из-за всего этого у крупнейших банков имеется очень сильный стимул идти на риск, в том числе и такой, который не имел бы никакого экономического смысла, если не было бы предоставляемых им государственных гарантий, которые даются только потому, что они слишком огромные, чтобы потерпеть крах. Вот что Ларри Саммерс сказал о такой ситуации в 2000 году: «Совершенно очевидно, что на ожиданиях спасения построить здоровую финансовую систему нельзя»41.
Со временем эта проблема становится все более тяжелой. Каждый раз, когда правительство спасает свои банки, оно говорит: «Такого больше никогда не произойдет», надеясь удержать банки от совершения прошлых грехов. Но, как заметили Пьерджорджо Алессандри и Эндрю Хэлдейн из Bank of England, этому заявлению верят все меньше и меньше: «К числу фактических затрат кризиса надо отнести и тот факт, что подобным утверждениям больше не верят. С учетом этого участники рынка ведут себя совершенно рационально — они удваивают свои ставки. Из-за этого затраты будущих кризисов будут еще более высокими. И чем выше эти расходы, тем меньше доверия к заявлениям «никогда снова». Это путь в пропасть»42.
Третья проблема — результат «выключенное™» очень крупных банков к конкуренции, что негативно сказывается на всей экономике. Инвесторы, вкладывающие свои средства в облигации, понимают, что мегабанки имеют неявные гарантии правительства, и поэтому готовы предоставлять им деньги по более низким процентным ставкам, чем их менее крупным конкурентам. Именно поэтому крупные банки во время финансового кризиса могли заплатить за получаемые в долг деньги на 0,78 процентных пункта меньше, чем небольшие банки, что дало им огромное конкурентное преимущество. Дин Бейкер и Трэвис Макартур подсчитали, что эта скрытая субсидия, предоставленная восемнадцати крупным банкам, в 2009 году составила около 34 миллиардов долларов, то есть примерно половину их прибыли43. Из-за этой субсидии небольшим банкам еще труднее конкурировать с гигантами, а новым участникам сложнее выходить на этот рынок, зато долгосрочный процесс консолидации и концентрации в финансовом секторе становится еще более выраженным.
Если с сущностью проблемы все в основном согласны, этого не скажешь о том, как ее устранить. Администрация Обамы с самого начала поверила в действенность технического исправления различных нормативных правил регулирования. Одной из таких мер является усиление надзора регулирующих органов над системно важными финансовыми учреждениями. Другой — предоставление правительству полномочий по принятию решений, касающихся холдинговых компаний, которые слишком огромны, чтобы потерпеть крах, вроде тех полномочий, которыми в настоящее время наделено FDIC, имеющее право установить контроль над неплатежеспособными банками и провести их очистку44. Третье предложение — повысить требуемый капитал для крупных банков, чтобы повысить безопасность учреждений, которые систематически порождают опасное положение дел45. Четвертая идея, высказанная администрацией, — требование повышения «капитала для непредвиденных расходов» для крупных банков: в случае кризиса при достижении какого-то порогового уровня задолженности достигнутая величина долга должна автоматически приводить к повышению собственного капитала*. Законопроект, внесенный в палату представителей и сенат осенью 2009 года, в основном отражает именно такой подход администрации, направленный на постепенные улучшения.
Предложенные меры исправления нормативно-правовой базы на бумаге были совершенно обоснованны, и их реализация на практике будет более полезным вариантом, чем отсутствие вообще каких-то шагов. Полномочия по принятию решений, относящихся к холдинговым компаниям, предоставили бы Министерству финансов и Федеральной резервной системе еще один рычаг влияния во время финансового кризиса — возможность брать под свой контроль неплатежеспособные учреждения, управлять ими в чрезвычайных ситуациях, вывести из их состава прежних акционеров и прибегнуть к «стрижке» кредиторов. Некоторые эксперты настаивают на том, что правительство могло бы использовать при переговорах с проблемными учреждениями уже имеющиеся у него полномочия и благодаря им добиться того же результата46, но предложенный законопроект в этом отношении лучше, так как позволит решить этот вопрос раз и навсегда. Способность в какой- то мере давить на менеджеров, акционеров и кредиторов должна оказывать сдерживающий эффект, который ограничит взятие чрезмерного риска во время бума. (Однако на практике капитал для непредвиденных расходов может снизить стабильность финансовой системы, так как само приближение банка к точке автоматического срабатывания может вызвать массовое изъятие вкладов из него. Как сообщает Джиллиан Тетт из Financial Times, указанные инструменты в Японии называют «смертельной спиралью для облигаций»47.)
Конечно, уверенность в том, что только этих корректировок нормативно-правовой базы окажется достаточно для устранения проблемы, связанной со слишком огромными учреждениями, чтобы они могли потерпеть крах, и предотвратить очередной финансовый кризис, отражает лишь чрезмерную веру в технократические подходы. Кризисы из-за их природы трудно предсказывать с любой степенью точности. Рассмотренные выше предложения сами породят ряд проблем.
* Повышение капитала делает банк более надежным, так как утолщает подушку безопасности, работающую при возникновении убытков, которые банк может понести до наступления банкротства. Однако акционерам банков не нравится привлечение дополнительного капитала, так как это приводит к сокращению кредитного плеча и прибыли. Капитал для непредвиденных расходов является долговым обязательством, и поэтому его наличие приводит к увеличению кредитного плеча, но в случае кризиса владельцам этого капитала придется, может быть, обменять его на собственный капитал, что приведет к утолщению подушки безопасности банка в тот период, когда он в такой защите нуждается больше всего, но э го негативно повлияет на прибыль его акционеров.
Первая из них будет вызвана повышением требуемого капитала или капитала для непредвиденных расходов, так как непонятно, как оценить, сколько капитала будет достаточно при наступлении следующего кризиса. И у Bear Stearns, и у Lehman по документам было достаточно капитала — за пять дней до банкротства у Lehman коэффициент достаточности капитала* был первой категории48 — 11 процентов, однако опасения заинтересованных лиц, действующих на рынке, по поводу его жизнеспособности все равно были очень сильными. Через месяц после банкротства Lehman на аукционе по урегулированию требований к нему за кредитные дефолтные свопы, в которых участвовал Lehman, давали лишь 9 центов за доллар, из чего следует, что активы ликвидировавшейся фирмы, как ожидалось, смогут принести только 9 процентов средств, необходимых для погашения необеспеченных кредиторов49. А сколько капитала еще потребовалось бы для предотвращения паники и сохранения кредитования в целом и сколько капитала будет нужно нашим банкам в следующий раз? Честным ответом на эти вопросы будет такой: этого никто не знает. К тому же вполне вероятно, что любое увеличение требуемого капитала скорее всего будет скромным. В ноябре 2009 года аналитики Morgan Stanley предсказали, что новые регулирующие правила установят коэффициент достаточности капитала для первой категории порядка 7—11 процентов для крупных банков, то есть он будет ниже, чем у Lehman до банкротства50.
Получение полномочий, позволяющих принимать указанные решения, также далеко не чудодейственное средство, особенно в нынешнем глобальном мире современных финансов. Некоторые из наиболее тяжелых последствий банкротства Lehman проявили себя не в Соединенных Штатах, а в других странах, в каждой из которых действуют собственные законы, регулирующие меры, принимаемые при возникновении тяжелых проблем у финансового учреждения. Когда банк, имеющий активы в разных странах, терпит крах, в интересах каждой такой страны немедленно прибегнуть к своим самым строгим правилам и заморозить активы такого проблемного учреждения, чтобы погасить требования своих кредиторов. Чтобы у процесса принятия решений были какие- то шансы на успех, он должнен распространяться на все страны- участницы, однако есть веские политические основания полагать, что таких международных соглашений достичь будет трудно, если вообще возможно; и даже если они будут заключены, на практике при возникновении серьезного финансового кризиса страны вряд ли будут выполнять их положения в полном объеме.
* Коэффициент достаточности капитала определяется делением капитала банка на стоимость его активов. Одним из обычных определений размера капитала, которым пользуются регулирующие органы, является капитал 1-й категории или 1-го уровня. До кризиса для этого уровня 11 процентов считались коэффициентом, свидетельствующим о здоровом состоянии банка.
Что еще более важно, решения, которые зависят от более умного и более совершенного регулирующего надзора, и осуществляемые корректирующие действия не учитывают политических ограничений, накладываемых на регулирующую деятельность, и политическую мощь крупных банков. Идея, что мы можем более эффективно регулировать крупные банки, исходит из предположения, что у регулирующих органов есть стимул этим заниматься, хотя, как свидетельствует то, что мы знаем о «захвате» этих органов представителями тех, кого они должны регулировать, и о политических ограничениях на регулирование, в реальной жизни этого нет. Считается, что регулирующие органы смогут определить случаи чрезмерного риска, которые банки принимают на себя, опровергнуть аргументы банков, заявляющих, что у них есть соответствующие механизмы обеспечения безопасности, устоять в условиях политического давления (со стороны администрации и конгресса), оказываемого на них, чтобы они оставили банки в покое ради интересов экономики в целом, и прибегнуть к далеко не однозначным корректирующим мерам, которые к тому же слишком сложны, чтобы их внятно объяснить общественности. И конечно, предполагается, что важные регулирующие агентства не попадут в руки таких людей, как Алан Гринспен, который считал, что государственное регулирование в целом не нужно, так как свободный рынок сможет сам справиться со всеми возникающими проблемами.
При выборе технократического подхода предполагается, что политические деятели по всей цепочке вверх, вплоть до президента, обладают волей и возможностями, которые при возникновении кризиса помогут им справиться с крупными банками, хотя и банки, и политические оппоненты администрации будут кричать о социализме и злоупотреблениях властью. В соответствии с предложением администрации, взятие под управление крупного банка потребует решения министра финансов, его консультации с президентом и одобрения двумя третями членов совета управляющих Федеральной резервной системы51, из чего следует, что такое решение будет политическим и из категории очень важных. Даже если оставить в стороне вопрос о прямом давлении со стороны руководителей банков, которые являются основными донорами политических партий52, любому президенту будет политически трудно отдать распоряжение о взятии под контроль любого важного американского банка, являющегося своего рода иконой бизнеса, который в ходе этого процесса будет настаивать на том, что является совершенно здоровым учреждением, и сообщать об этом через средства массовой информации и своих лоббистов. Установление контроля, что в настоящее время осуществляет БЭЮ, не порождает такой проблемы, потому что банки, с которыми это происходит, относятся к категории небольших и обладают незначительной политической мощью, чего нельзя сказать о JP Morgan Chase и Goldman Sachs.
Мало того, что при подходе со ставкой на «более эффективное регулирование» игнорируется влияние политики, этот вариант к тому же не решает и основной проблемы — наличия учреждений, слишком огромных, чтобы потерпеть крах. Даже если правительство и могло бы воспользоваться своими полномочиями и взять под свое управление крупный банк, ни у кого практически не вызывает сомнений, что для финансирования такого поглощения придется тратить средства налогоплательщиков, что будет обосновано и большими размерами такого проблемного банка, и срочностью ситуации53. Хотя правительство, вполне вероятно, может добиться небольшой «стрижки» кредиторов и контрагентов, эти сокращения должны быть небольшими, так как большие потери у этих участников могут вызвать эффект домино, которого следует избегать любой ценой, в результате чего в конце концов большинство убытков лягут на налогоплательщиков. Если обобщить ситуацию очень коротко, этот подход предполагает, что слишком огромные для краха учреждения должны существовать, а затем необходимо пытаться справляться с ними и их проблемами настолько, насколько это возможно, хотя ничего хорошего из этого не выйдет. Правильное решение очевидно: не позволять финансовым учреждениям быть слишком огромными для краха и разделить на отдельные составляющие те, которые уже достигли этого уровня.
Эта идея противоречива и будет восприниматься неоднозначно. В американском деловом мире почти ни у кого нет сомнений, что чем больше, тем лучше. Банковские руководители на протяжении последних двадцати лет старались сделать свои банки как можно более крупным, для чего выходили на новые направления бизнеса, осваивали новые для себя географические регионы и активно, занимаясь этим в первую очередь, поглощали другие банки. Большинству людей кажется совершенно очевидным, что Соединенные Штаты как крупнейшая экономика мира должны иметь и крупнейшие банки.
Неудивительно, что главные исполнительные директора крупных банков выступали против разделения созданных ими империй. В статье в The Washington Post Джейми Даймон пишет: «Хотя стратегия установления искусственных ограничений может показаться простой, она подорвет цели экономической стабильности, создания рабочих мест и обслуживания потребителей, то есть именно те цели, достижением которых занимаются законодатели»54. В интервью Ллойд Бланкфейн из Goldman Sachs заявил: «Большинство выполняемых нами видов деятельности служат реальной цели, хотя, если вы читаете популярную прессу, у вас может сложиться совсем другое представление. И если [изменить эти виды деятельности], это не пойдет на пользу ни общественности, ни финансовой системе»55.
Администрация Обамы с этим согласна. Диана Фаррелл, член Национального экономического совета, в интервью заявила: «Мы создали [наши крупнейшие банки], и мы сами часть этого в прошлом, и я думаю, что в некотором смысле эти джинны уже вышли из бутылки, и поэтому нам нужно управлять ими и следить за ними, а не возвращаться к прежним временам, так как мы вряд ли сможем это сделать, да и не хотим этого»56. Ларри Саммерс сказал: «Я не думаю, что вы можете полностью повернуть время вспять»57.
Некоторые экономисты и аналитики признавали необходимость разделения крупных банков еще на ранней стадии их создания и считали это единственным способом предотвращения следующего финансового кризиса. Выступая перед конгрессом в апреле 2009 года, Джозеф Стиглиц заявил:
«Мы знаем, что со временем вы подвергнетесь давлению, направленному на смягчение любого режима регулирования. Мы знаем, что эти слишком огромные для краха банки обладают огромными ресурсами для лоббирования в конгрессе, чтобы он проводил политику дерегулирования... Поэтому я думаю, было бы гораздо лучше разделить эти слишком огромные для краха учреждения и в значительной степени ограничить круг видов деятельности, которыми они могут заниматься, чем пытаться их контролировать»58.
Истеблишмент Уолл-стрит и Вашингтона сначала попытался представить предлагаемый вариант действий как наивную идею, которую поддерживают лишь люди со стороны, не понимающие сущности мира современных финансов (даже если некоторые из них и получили Нобелевскую премию по экономике). Однако осенью 2009 года в монолитном до этого согласии политиков стали возникать трещины. В своем выступлении перед конгрессом Пол Волкер, легендарный председатель ФРС, занимавший эту должность в 1980-х годах, и советник администрации Обамы, сказал: «Я хотел бы исключить из направлений деятельности, которыми занимаются коммерческие банковские учреждения, являющиеся потенциальными получателями официальной (то есть денег налогоплательщиков) финансовой поддержки, некоторые рискованные виды, которые полностью подходят для наших рынков капитала», на которых могут действовать национальные хедж-фонды, национальные фонды прямых инвестиций и организации, совершающие сделки на собственные средства59. В интервью, данном в октябре того же года, Волкер однозначно высказался за создание обновленной версии закона Гласса — Стиголла, разделившего банки по видам деятельности на коммерческие и инвестиционные. «Люди говорят, что я старомоден и что банки больше нельзя отделять от небанковской деятельности, — сказал он. — Вот этот-то аргумент и завел нас туда, где мы находимся в настоящее время»60.
В октябре Мервин Кинг, глава Bank of England (самого старого в мире центрального банка), в своем выступлении призвал разделить аспекты «полезности» банковской деятельности (обработки платежей и трансформации сбережений в инвестиции), которым должна быть предложена государственная поддержка, и рискованных мероприятий, вроде совершения сделок на собственные средства, по которым такой поддержки не должно быть. Ключевой составляющей его аргумента был вывод, что для удержания банков от принятия на себя чрезмерного риска одного регулирования будет недостаточно: «Уверенность в том, что надлежащее регулирование может гарантировать недопущение краха из-за спекулятивной деятельности, является ошибочной»61. Еще более четко выраженная позиция Кинга появилась в предложении обозревателя Financial Times Джона Кея установить узкие рамки для банковского дела, при котором банки будут заниматься приемом вкладов и обработкой платежей, а их регулирование будет таким же, как в сфере коммунальных услуг62. Аналогичный вариант предложил и профессор экономики Лоренс Котликофф, выступивший в защиту «общества с ограниченной по целям банковской деятельностью» и разработавший модель, в которой банки не имеют права занимать коротко и кредитовать на длительный срок, а все рискованные активы должны быть переведены во взаимные фонды63. В ноябре Ричард Фишер, президент федерального резервного банка Далласа, призвал избавиться от банков, которые слишком огромны для краха: «Это означает поиск способов, позволяющих обходиться без них, и разработку наименее разрушительного варианта, позволяющего лишить эти банки таких частей их ассортимента, как совершение сделок на собственные средства, из-за которых их депозитные и кредитные функции подвергаются риску и в конечном счете возникают конфликты интересов»64.
Но самый удивительный разрыв с общепринятым мнением мы услышали от Алана Гринспена, который, вполне вероятно, больше чем любой другой человек сделал для появления мегабанков. В своем выступлении в октября он сказал: «Критической нашей проблемой, которую мы должны решать, являются слишком огромные для краха учреждения». На вопрос, как можно решить эту проблему, Гринспен ответил:
«Если они слишком огромные для краха, это означает, что они слишком огромные. Я гак это понимаю. И причина в том, что у нас больше нет возможности прибегнуть к надежному ответному действию правительства, из чего следует, что отныне ни одно учреждение не получит поддержку только потому, что оно слишком огромное, чтобы потерпеть крах... Как минимум следует обратить внимание на имеющееся у таких учреждений конкурентное преимущество, гак как из-за неявных субсидий они становятся более конкурентоспособными и могут подавлять своих более мелких соперников, которые не получают такой помощи. И если вы это не нейтрализуете, то в конце концов получите группу умирающих устаревших учреждений, через которые общество будет терять очень много своих средств... Я не думаю, что лишь повышение размеров платежей или требуемого капитала для крупных учреждений или повышение для них ставок налогов окажется достаточным. Я думаю, они со всем этим благополучно справятся и все это переработают, но при этом их неэффективность никуда не исчезнет, и они будут продолжать использовать сбережения. Поэтому то, что я имею в виду, это радикальные вещи, и как вы знаете, это их разделение на составляющие. В 1911 году мы принудительно разделили трест Standard Oil. И что в результате этого случилось? Отдельные его части стали более ценными, чем эта корпорация была в целом. Может быть, это то, что нам нужно65?»Причины необходимости принудительного раздела крупных банков простые. Если не будет никаких финансовых учреждений, которые являются слишком огромными для краха, не будет и никаких скрытых субсидий, выдаваемых одним банкам и не достающихся другим; кредиторы и контрагенты будут играть свою необходимую роль и добиваться, чтобы банки не принимали на себя слишком большой риск; банки будут менее склонны к чрезмерному риску, который может привести к очередному финансовому кризису; банкам, которые действительно терпят крах, не будут приходить на помощь, используя для этого деньги налогоплательщиков. Конечно, также необходимы дополнительные правила регулирования, не допускающие, чтобы банки совершали злоупотребления по отношению к своим клиентам или использовали лазейки для минимизации требуемого от них капитала. Мы не хотим заново пережить кредитно-сберегательный кризис 1980-х годов, когда из- за чрезмерных рисков и недостаточного контроля рухнули тысячи банков. А вот принудительный раздел крупных банков поможет созданию равных условий для всех участников и сделает финансовую систему более приспособленной к выживанию, даже если случится следующий кризис.
Противники этих предложений утверждают, что благодаря крупным банкам экономика получает те преимущества, которые банки меньших размеров обеспечить не смогут. Распространенным доводом в защиту гигантов, который выдвинули Димон, Скотт Тэлботт из Financial Services Roundtable и профессор финансов Чарлз Каломирис, является аргумент, что крупные корпорации нуждаются в таких финансовых услугах, которые им могут предоставить только крупные банки66. Выдвигается и еще одна родственная идея — для обеспечения глобальной конкурентоспособности американских корпораций необходимо, чтобы американские банки были такими же крупными по крайней мере, как и банки других стран. Приводится и такой аргумент, что крупные финансовые учреждения могут добиваться экономии на масштабах своей деятельности и на ее разнообразии, благодаря чему они действуют более эффективными методами, что идет на пользу экономике в целом. И наконец, сторонники крупных банков утверждают, что огромные, глобальные банки необходимы для обеспечения ликвидности на отдаленных рынках капитала, что делает их более эффективными и полезными для компаний, которые собирают деньги на этих рынках.
У этих аргументов не хватает одной важной составляющей — подкрепляющих их правоту эмпирических данных. Да, у крупных транснациональных корпораций большие, глобальные потребности в финансировании, но в настоящее время нет банков, которые могут обеспечить удовлетворение этих запросов в одиночку. Поэтому эти корпорации полагаются на услуги банковских синдикатов и изучают их предложения по капиталу или долговым обязательствам. Например, компания Johnson & Johnson в 2008 году пользовалась услугами одиннадцати банков для управления своим последним предложением по долговым обязательствам (а в 2007 году таких банков было еще больше — тринадцать)67.
И даже если банк был бы достаточно велик и мог бы удовлетворить все финансовые потребности крупных корпораций, то, если руководствоваться нормальной логикой бизнеса, такие корпорации не стали бы ограничивать себя единственным источником финансовых услуг, а отбирали бы банки на основе их опыта обслуживания конкретных рынков или регионов. Кроме того, американские корпорации уже выигрывают от конкуренции между американскими и иностранными банками, которые могут предложить идентичные финансовые продукты; и поэтому нет никаких оснований полагать, что глобальная конкурентоспособность нашего нефинансового сектора зависит только от того, будут ли наши банки крупнейшими в мире или нет.
Что касается аргумента, что крупные банки могут добиваться экономии на масштабах своей деятельности и на ее разнообразии, фактов, свидетельствующих об этом, мало, если не говорить об очень небольшом улучшении этих параметров. Обзор ряда эмпирических исследований показал, что экономия от масштаба исчезает при достижении уровня, при котором стоимость активов становится чуть ниже 10 миллиардов долларов68.
В докладе «Международная финансовая стабильность» (International Financial Stability), сделанном в 2007 году в Женеве, одним из авторов которого был бывший вице-председатель Федеральной резервной системы Роджер Фергюсон, также было показано, что беспрецедентная консолидация финансового сектора, произошедшая за последнее десятилетие, не привела ни к какому значительному повышению эффективности, не продемонстрировала никакого существенного эффекта масштаба и никакой экономии, достигнутой благодаря разнообразию69. Профессор финансов Эдвард Кейн отметил, что поскольку крупные банки не показывают постоянную отдачу от масштаба (то есть при своем росте они не становятся ни более и ни менее эффективными) и так как мы знаем, что крупные банки получают субсидии только потому, что они слишком огромны для краха, то «при операциях крупных учреждений имеет, должно быть, место и эффект небережливости, который компенсирует действия противоположных эффектов», то есть без субсидий «слишком огромные для краха» крупные банки фактически являются менее эффективными, чем средние банки70.
В качестве противовеса и доказательства наличия экономии от разнообразия Каломирис цитирует статью Кевина Стироха, в которой утверждается, что с 1991 по 1997 год производительность в банках росла быстрее, чем в секторе услуг в среднем, то есть в тот период, когда была «основная волна слияний»71. Однако в статье, на которую ссылается Каломирис, как и в других работах Стироха72, утверждается или предполагается, что основной причиной повышения производительности стало более умелое использование информационных технологий, а не увеличение размера банковских учреждений или расширение сферы их деятельности.
В аргументе, что крупные банки необходимы для некоторых видов торгового бизнеса, таких, как индивидуализированные (внебиржевые) деривативы, где корпоративному клиенту может потребоваться схеджировать свою позицию, охватывающую несколько рынков (валют, процентных ставок и топлива для реактивных двигателей, например), есть доля правды. Для дешевого создания такого инструмента хеджирования дилер деривативов должен осуществлять большой объем сделок на каждом из основных рынков, из чего следует, что какой-то минимальный эффект от масштаба существует. Однако только этот эффект не может объяснить огромный рост ведущих инвестиционных банков, происходивший на протяжении последних десяти лет. Goldman Sachs, например, вырос со 178 миллиардов долларов стоимости своих активов в 1997 году до более чем 1,1 триллиона долларов в 2007 году73, активы Morgan Stanley за тот же период выросли с 302 миллиардов долларов до более чем 1 триллиона долларов74.
Несмотря на широко распространенное мнение в Нью-Йорке и Вашингтоне, что большие банки способствуют получению обществом выгод, нет никаких доказательств того, что эти блага на самом деле существуют и нет никакого численного подтверждения социальной важности таких больших учреждений, по крайней мере такого, которое могло бы перевесить те совершенно очевидные расходы, которые возникают при наличии банков, которые слишком огромны, чтобы потерпеть крах. Вместо предъявления доводов такого рода защитники статус-кво представляют нашу нынешнюю банковскую систему, несмотря на очевидные провалы в ее деятельности, как факт природы, наличие которого нам следует просто принять, и что самое лучшее, на что мы можем надеяться, это «приручение» этих гигантов при помощи более эффективного регулирования, хотя на протяжении десятилетия, приведшего к финансовому кризису, мы видели, что регулирующий механизм не способен справиться с такими учреждениями.
Вполне вероятно, что предлагаемые законопроекты, касающиеся любой финансовой реформы, в значительной степени отражают общий подход администрации Обамы, направленный на ужесточение регулирования крупных финансовых учреждений, но они не решают основной проблемы — наличия слишком огромных для краха учреждений. Может быть, новые законы наделят регулирующие органы полномочиями, которые позволят им прибегать к корректирующим действиям в отношении таких гигантов. В палате представителей поправка, внесенная Полом Канжорски, предусматривает предоставить полномочия Совету по надзору за финансовыми услугами (Financial Services Oversight Council) предписывать слишком огромным для краха учреждениям запретить некоторые виды деятельности или вывести из своего состава некоторые из своих активов75. Законопроект, внесенный в сенат Кристофером Доддом, также предусматривает создание нового Агентства по обеспечению финансовой стабильности (Agency for Financial Stability) и нового Управления по регулированию финансовых институтов (Financial Institutions Regulatory Administration), которые должны ограничивать деятельность учреждений, которые создают риск для общей финансовой стабильности76. Даже если какая-то из версий этих предложений дойдет до принятия ее в виде закона, к ней будут добавлены самые разные сдерживающие условия; например, в поправке, предложенной Канжорски, любые действия, которые приведут к выводу активов на сумму 10 миллиардов долларов, должен одобрить министр финансов, а если это сумма составляет 100 миллиардов долларов, то такое одобрение должен дать уже президент. Что еще более важно, в законе не будет требования о вмешательстве регулирующих органов при необходимости. Учитывая политические ограничения, маловероятно, что такие полномочия будут использоваться на самом деле для значительного снижения размеров мегабанков и того риска, на который они идут.
Независимо от того, в какой окончательной форме будет принят этот закон, проблема слишком огромных для краха учреждений никуда, скорее всего, не исчезнет. Но это не означает, что ее нельзя решить. Из сказанного лишь следует, что для этого решения может потребоваться несколько лет и несколько сессий конгресса.
Решение должно быть экономически простым, чтобы его можно было эффективно реализовать на практике; чем более сложной будет схема, тем она будет более уязвимой из-за ее произвольного трактования регулирующими органами, например для определения того, где находятся активы в структуре холдинговой компании финансового учреждения. И конечно, это решение должно изменить баланс политических сил, так как без этого все останется таким же и в будущем.
Самым простым решением является установление верхнего предела на размер: ни одному финансовому учреждению не разрешается контролировать или иметь долю активов на сумму, превышающую установленный процент ВВП США*. Определение того, каким именно должен быть этот процент, — техническая задача, на решение которой мы здесь не претендуем; но сама эта задача должна быть четко сформулирована: процент должен быть достаточно низким, чтобы банкам, не дотягивающим до этого порогового уровня, позволяли терпеть крах, но чтобы эта частная катастрофа не вызывала серьезных рисков для финансовой системы в целом. В качестве первого предложения этот верхний предельный уровень должен быть не более 4 процентов ВВП, то есть примерно 570 миллиардов долларов активов в настоящее время. Банки США могут сами выбирать, будут ли они работать в глобальном масштабе или только в Соединенных Штатах, но в любом случае их предельный размер будет определяться относительно экономики США, то есть при определении их размера будет учитываться и любая их офшорная деятельность. (Американские филиалы иностранных банков также должны соответствовать предельному верхнему размеру и действовать, руководствуясь всеми финансовыми правилами, установленными в США.)
* Наиболее часто обсуждаемой альтернативной основой для установления верхнего предельного размера является доля финансовых активов в экономике. Однако в период надувания пузыря этот показатель может резко возрасти. Кроме того, по мерс развития финансовой отрасли доля финансовых активов, как правило, относительно ВВП и государственного бюджета растет, и именно из этого бюджета в конечном счете в основном приходится оказывать помощь в случае необходимости.
Существующим мегабанкам придется разделиться и сделать это так, чтобы получить при этом максимальную ценность для своих акционеров; созданные в результате этого учреждения меньшего размера получат возможность свободно и активно конкурировать за клиентов и прибыль.
Жесткие ограничения на размер финансовых учреждений имеют прецедент. С 1994 года в Соединенных Штатах действовало правило, запрещавшее любому отдельному банку иметь более 10 процентов общего объема депозитов физических лиц. Такой достаточно произвольно установленный верхний предельный уровень был предназначен для того, чтобы не появилось никакой структуры, которая стала бы слишком важной для финансовой системы. Ради интересов JPMorgan Chase, Bank of America и Wells Fargo это правило в 2009 году пришлось отменить, что еще раз подтвердило, что недавний рост и консолидация в отрасли привели к устареванию наших предыдущих мер безопасности77.
Общий предельный размер активов является необходимым условием для финансовой стабильности, но только его установления недостаточно. Самая тяжелая фаза недавнего кризиса была вызвана не наличием гигантских коммерческих или сберегательных банков, хотя некоторые из них во время кризиса подверглись коллапсу или почти рухнули, а крахом меньших (относительно) инвестиционных банков, которые активно брали на себя повышенный риск. Так, по состоянию на конец 2007 года активы Bear Stearns составляли всего 400 миллиардов долларов75. Поскольку такое финансовое учреждение может взять на себя 570 миллиардов долларов самых рискованных активов, какие только может отыскать, то, должно быть, следует установить более низкие предельные значения для тех банков, которые берут на себя большие риски, и эти ограничения должны учитывать деривативы, забалансовые позиции и другие факторы, которые повышают ущерб других финансовых организаций при крахе проблемного финансового учреждения. При наличии таких ограничений финансовые учреждения, участвующие в рискованных мероприятиях, должны быть меньше учреждений, чьи активы являются более безопасными, так как это требование поможет уменьшить возможный ущерб других участников рынка при крахе тех организаций, которые действуют очень рискованно. Для установления таких пределов потребуется техническая формула, описание которой выходит за рамки этой книги*, но опять же цель в этом случае простая: все банки, в том числе и те, которые готовы пойти на рискованные операции, должны быть ограничены до размеров, при которых они не угрожают стабильности финансовой системы. В качестве первого руководящего принципа можно воспользоваться следующей рекомендацией: размеры инвестиционных банков (таких, как Goldman Sachs) должны быть ограничены до фактических 2 процентов ВВП, то есть в настоящее время примерно до 285 миллиардов долларов. (Если такой банк в будущем предпочтет включить в свой портфель видов деятельности более рискованные составляющие, его предельный размер должен быть понижен на определенную величину.)
* Ограничение размеров на основе оценки рисков требует применения подхода, аналогичного определению взвешенного риска активов. Это уже отработанная практика, применяемая при установлении регулирующими органами величины требуемого капитала, при которой предусматриваются различные суммы капитала, зависящие от рискованности различных видов активов. Мы предлагаем использовать аналогичный подход и для расчета максимально допустимого размера конкретного банка, основываясь на профиле его рисков.
Определение границы установления верхнего предельного уровня является проблемой для всех участников этой дискуссии. Каждое предлагаемое решение выдвигается с учетом допущения, что регулирующие органы умеют каким-то образом идентифицировать слишком огромные для краха учреждения, после чего они могут прибегнуть к тем или иным мерам предосторожности против них, из чего следует, что должен быть способ расчета важности различных учреждений для всей системы. Если эта проблема простая и четко сформулированная: устанавливать пределы такими, чтобы ни один банк не являлся слишком большим или слишком важным в случае его краха, — она может быть решена теми людьми, которые имеют доступ к нужным данным о финансовой системе. Эти ограничения не должны устанавливать регулирующие органы, так как через какое-то время они могут их повысить — когда воспоминания о кризисе в какой-то мере сотрутся и вновь появится вера в большие возможности свободных рынков. Эти ограничения должны устанавливаться конгрессом с достаточно активным участием экспертов, а вот их применением на практике затем будут заниматься регулирующие органы.
Чтобы всем было все ясно, введение ограничений на размер не должно стать заменой существующих правил регулирования финансов. Мир лишь с небольшими банками, к которым предъявляются минимальные требования по капиталу и которые действуют без эффективного надзора, не будет таким же опасным, как нынешний мир мегабанков, но тем не менее достаточно опасным: именно крах тысяч мелких банков способствовал возникновению Великой депрессии. В целом было бы наивно предполагать, что сегодня мы можем предсказать все те способы, которые отыщут финансовые учреждения, чтобы взять на себя больше рисков и попасть в более тяжелое положение. Поэтому повышение величины требуемого капитала и более осторожное регулирование, предложенные администрацией Обамы, конечно, также необходимы. Однако предельные размеры обеспечивают защиту и от системных рисков, и от нарушений конкурентной борьбы финансовыми учреждениями, которые слишком огромны, чтобы потерпеть крах, то есть тех рисков и тех нарушений, которые в настоящее время существующими правилами регулирования надлежащим образом не отслеживаются. Мы уверены, что эти ограничения не должны превышать 4 процентов ВВП для всех банков и 2 процентов ВВП для инвестиционных банков, но мы готовы обсуждать эти цифры.
Почему 4 и 2 процента? Фундаментальный выбор стоит между безопасностью и эффективностью. Более низкий предельный размер делает финансовую систему более безопасной, потому что она будет менее уязвима при крахе одного банка или даже группы финансовых учреждений, однако, с другой стороны, драконовские ограничения на размер могут привести к непредвиденным последствиям, если, например, инвестиционные банки будут не в состоянии поддерживать достаточный объем сделок на мировых рынках. Лично мы предпочли бы еще более низкий предел, что объясняется двумя основными причинами. Во-первых, у Bear Stearns было только 400 миллиардов долларов активов, из чего следует, что для склонного к повышенному риску инвестиционного банка 285 миллиардов долларов могут быть достаточно большой суммой, способной вызвать угрозы для всей финансовой системы. Во-вторых, более низкий предел привел бы к повышению конкуренции и снижению потенциальной политической мощи любой отдельной компании.
Тем не менее мы считаем, что в настоящее время разумным компромиссным диапазоном является предел от 4 до 2 процентов, с которым могут согласиться и те, кто считает, что для реальной экономики на самом деле нужны большие банки. Члены администрации Обамы заявили, о чем в этой книге сказано выше, что невозможно «повернуть время вспять». Но 4-процентный предел вернул бы часы всего лишь в середину 1990-х годов. На то время каждый из самых крупных коммерческих банков США (Bank of America, Chase Manhattan, Citibank и NationsBank) имел активы, примерно эквивалентные 3 — 4 процентам ВВП США. Если говорить об инвестиционных банковских структурах, Goldman Sachs и Morgan Stanley прошли 2-процентный порог только в 1997 и 1996 году, соответственно. В те годы они были двумя единственными инвестиционными банками в мире этого уровня, и никто тогда не считал, что они не в состоянии удовлетворить потребности своих клиентов79.
С одной стороны, можно утверждать, что с середины 1990-х годов мир изменился. Но насколько? Томас Филиппон оценил, какую часть роста финансового сектора (измеряемую его долей в ВВП) можно объяснить ростом спроса на корпоративные финансовые услуги со стороны нефинансового сектора. Его анализ показывает, что спрос на финансирование в 2007 году, после пика, пришедшегося на период около 2000 года, был всего на 4 процента выше (в виде доли ВВП), чем в период 1986—1995 годов (хотя доля корпоративных финансов в ВВП выросла до 31 процента)80. С другой стороны, не существует никаких причин, чтобы повышенный спрос на финансирование удовлетворять только за счет крупных компаний, а не большего числа небольших фирм. Также не существует никаких доказательств того, что с середины 1990-х годов экономике требовались коммерческие банки размером больше 4 процентов ВВП, которые были продуктом процесса слияний и уже тогда воспринимались как гигантомания, или инвестиционные банки размером 2 процента ВВП.
И наконец, эти ограничения на размер повлияют лишь на шесть банков: Bank of America (16 процентов ВВП), JPMorgan Chase (14 процентов), Citigroup (13 процентов), Wells Fargo (9 процентов), Goldman Sachs (6 процентов) и Morgan Stanley (5 процентов), причем ни у одной из компаний — предшественников Wells Fargo эта доля еще нескольких лет назад не была больше 4 процентов ВВП81. Убеждение, что мы не можем разделить наши крупнейшие банки, говорит лишь о том, что наше экономическое будущее зависит от этих шести компаний (некоторые из них находятся в тяжелом состоянии). Эта мысль должна нас пугать и подталкивать к действиям.
Некоторые комментаторы опасаются, что переход к менее крупным банкам ухудшит конкурентоспособность нашей финансовой системы; говорят, что установление верхнего предельного размера для банков США приведет к тому, что наши банки переведут свои активы в другие страны и что мы ничего не сможем там сделать с созданием мегабанков. В интервью профессор права Хэл Скотт сказал: «Если мы принудительно разделим наши банки, а Европа не станет этого делать и Китай этого не сделает, развитие событий по такому сценарию окажет огромное влияние на всех участников международной банковской системы»82. Но это не означает, что американские компании будут испытывать нехватку капитала. При наличии свободного рынка механизм финансового посредничества крутится в зависимости от реальной экономической деятельности; и образовавшийся разрыв тут же заполнят менее крупные американские банки (а банк с активами 500 миллиардов долларов является совсем не маленьким) или американские дочерние компании иностранных банков. Американские банки уже столкнулись с иностранными конкурентами на многих финансовых рынках; американские компании с огромным удовольствием покупают процентные свопы у Deutsche Bank, а не у JPMorgan, и предлагаемые им там финансовые продукты работают так же хорошо, как и американские.
Более серьезной проблемой является не то, что конкуренция со стороны иностранных мегабанков повредит американским нефинансовым компаниям (эти иностранные банки будут бороться за получение бизнеса американских компаний), а то, что иностранные мегабанки будут по-прежнему представлять угрозу для глобальной финансовой системы.
Идеальным решением было бы установление всеми ведущими странами мира аналогичных ограничений на предельный размер банка. Одним из возможных механизмов такой международной координации могла бы стать Всемирная торговая организация; любое правительство, которое терпит отечественные банки, являющиеся слишком огромными для краха, тем самым уже их субсидирует (позволяя им занимать деньги дешевле, чем иностранным конкурентам, которые не имеют неявных гарантий правительства), а это разновидность протекционизма.
Однако полагаться на международное соглашение всегда небезопасно, и Соединенным Штатам вовсе не нужно дожидаться принятия такого международного решения. Во-первых, американские филиалы иностранных банков будут по-прежнему подпадать под разумное регулирование, при осуществлении которого следуетпринимать во внимание, сможет ли такая дочерняя структура пережить глобальный финансовый кризис. Если бы рухнул один из крупных европейских банков, наша финансовая система была бы в более безопасном состоянии, если в ее состав не входили бы банки, которые являются слишком огромными для краха. Весь смысл ограничения размера заключается в повышении способности системы выдерживать возникающие удары, независимо от того, где они начинаются. И если европейские страны хотят сохранить банки, являющиеся слишком огромными для краха, то в случае кризиса их налогоплательщикам придется спасать эти финансовые учреждения. Фактически правительствам этих стран придется взять на себя роль страховщика глобальной финансовой системы от катастроф, то есть играть ту роль, которую в 2008—2009 годах исполняли Федеральная резервная система и Министерство финансов США.
Однако то, что правительства других стран спасут проблемные банки, само по себе не сделает нас неуязвимыми для кризисов, возникающих за рубежом. Например, Швейцария не может себе позволить спасти UBS, если этот банк окажется в состоянии серьезного кризиса. Поэтому наши финансовые регулирующие органы должны оценить потенциальные риски, создаваемые иностранными мегабанками, и при необходимости принимать меры для ограничения нашего взаимодействия с такими гигантскими организациями. Но в любом случае при таком подходе мы были бы менее подвержены рискам, чем сегодня. Началом перехода к такому положению дел является создание такой финансовой системы, которая будет неуязвима к краху нескольких своих элементов, вызывавших в прошлом цепную волну крушений — как домино.
Реально установленный предельный размер банка не только сделает равными условия для экономической конкуренции и ослабит стимулы банков брать на себя чрезмерные риски, рассчитывая на сеть безопасности, натянутую правительством, но и ослабит политическую мощь крупных банков и приведет к началу освобождения Вашингтона от пут Уолл-стрит, попадание в которые мы показали в этой книге в хронологическом порядке. Без привилегированной горстки приближенных к власти тринадцати (или даже менее) банкиров финансовый сектор будет состоять из тысяч небольших компаний и десятков или сотен средних и крупных компаний, в том числе хедж-фондов и частных инвестиционных компаний. Благодаря своей большой численности финансовое лобби по-прежнему будет сильным фактором, а сообщество банкиров сохранит свое влияние в конгрессе. Но искажение условий конкуренции в пользу небольшого числа мегабанков прекратится.
Такая фрагментации банковского сектора также должна помочь свергнуть Уолл-стрит с привилегированного места в экономике США. Исчезновение «слишком огромных для краха» учреждений ослабит преимущество крупных банков по финансированию, что заставит их конкурировать на основе продуктов, цен и услуг, а не скрытых субсидий правительства. Возросшая конкуренция снизит маржу прибыли, получаемую от видов деятельности, в первую очередь ориентированных на повышение платежей, таких как секьюритизация, совершение сделок за собственный счет и деривативы, что повлияет на величину прибыли крупных банков. К тому же при возросшем числе конкурентов крупнейшим банкам будет труднее выделять значительную часть своей прибыли на вознаграждения своему персоналу; бонусы для трейдеров и инвестиционных банкиров должны снизиться: если сейчас они баснословно высоки, какими никогда не были, то станут всего лишь возмутительными. При более сильной конкуренции горстке фирм будет труднее доминировать и на культурном ландшафте, как это делали Salomon Brothers и Drexel Burnham Lambert в 1980-х годах или Goldman Sachs в настоящее время, и тогда, возможно, для лучших выпускников колледжей Уолл-стрит станет менее привлекательным местом будущей работы. Конечно, финансы никогда снова не станут скучным занятием: об этом позаботятся глобализация и компьютеры, но они должны стать немного менее волнующим делом.
При таком варианте создается благотворный цикл. Если крупные банки становятся менее богатыми, их доминирование в финансовой системе и при финансировании избирательных кампаний будет уменьшаться, да и привлекательность прохода через вращающуюся дверь между Уолл-стрит и Вашингтоном ослабнет. По мере того как финансы будут становиться все менее гламурным занятием и все больше походить на любой другой бизнес, идеологическая мощь Уолл-стрит и ее влияние на Вашингтон начнут ослабевать. В рядах высокопоставленных чиновников администрации будет меньше выходцев из горстки мегабанков и больше людей будет приходить во власть из других частей финансовой индустрии или из нефинансовых отраслей. Финансовый кризис заставил по крайней мере некоторых людей прийти к выводу, что далеко не все представления Уолл-стрит о мире являются правильными, а ослабление крупных банков подтвердит этот здоровый скептицизм. Финансы никогда не станут всего лишь одной из отраслей. Они для этого слишком велики и занимают слишком центральное место в экономике, к тому же есть что-то соблазнительное в бизнесе, который не занимается ничем другим, кроме денег. Но снижение размеров, прибыли и мощи крупных банков станет началом восстановления баланса и в нашей экономике, и в нашей политической системе.
Разумеется, эти идеи не будут восприняты всеми заинтересованными лицами мгновенно. Но в 1900 году почти никто из здравомыслящих людей не думал, что существует какое-то основание для ограничения размера частного бизнеса, ни одна хорошо проработанная экономическая теория тех лет не поддерживала такой подход, не соответствовал он и положениям общего права, ничего не работало на него и в Конституции США (в интерпретации Верховного суда83.) Когда в 1902 году Теодор Рузвельт подал иск в суд на Northern Securities, повсеместно считалось, что промышленные тресты являются чем-то вроде природных явлений. Прецедентов для претворения в жизнь идеи использования антимонопольного закона Шермана против крупных корпораций в то время не было, хотя в 1890-х годах это закон был использован против профсоюзов. Кроме того, у трестов были сильные покровители в Вашингтоне, в том числе ключевые и влиятельные политические деятели в собственной Республиканской партии Рузвельта. Однако, по мнению Рузвельта, любые экономические выгоды, которые могли быть обеспечены трестами, не перевешивали того бремени, которое они налагали на все общество, как установлением монопольных цен, так и подавлением конкуренции.
К 1910 году в прошлом единодушное мнение у большинства людей резко изменилось. Мощь промышленных трестов и подробности их антиконкурентного поведения были достаточно очевидны и поэтому вызвали ответные политические действия. Средний класс испугался, что его положение, достигнутое благодаря упорному труду, и его относительный достаток окажутся под угрозой из-за усиления позиций супербогатых и что повышение экономического неравенства может подорвать его мечту о вертикальной мобильности. Такой перемене мировоззрения во многом способствовал президент Рузвельт, готовый решительно противостоять трестам. Свою роль в осуществлении этих изменений также сыграли выводы комитета Пужоу, о котором говорилось в главе 1 этой книги, и работы Луиса Брандейса (юрист, 1856—1941, бесплатно вел дела, которые в его время назывались «делами, затрагивающими общественный интерес», то есть были в основном связаны с защитой трудящихся от экономической власти монополий. Благодаря этим выступлениям стал известен как «народный адвокат». — Прим. перев.). Именно это изменение прежних единых взглядов и стало основной причиной, из-за которой антимонопольное движение оказало столь длительное влияние на нашу общественную жизнь. В наши дни лишь немногие считают, что ничем не ограничиваемая монополия является благом и для нашей экономики, и для нашей политической системы.
Наша нынешняя цель похожа — добиться изменения общепринятого в настоящее время мнения об огромных банках. В долгосрочной перспективе самым эффективным ограничением для финансового сектора будет общественное мнение. Сегодня слова любого человека, предлагающего прекратить регулирование лекарственных средств или приостановить государственный надзор за атомными станциями, никто не станет воспринимать всерьез. Наша демократическая система, конечно, позволяет высказывать любые мнения, но мы фильтруем услышанное с учетом коллективной оценки того, что является разумным, а что к этой категории не относится. Лучшая защита от масштабного финансового кризиса — единое общественное мнение о том, что слишком огромные для краха учреждения являются и слишком огромными для существования.
Это, по сути, центральный вопрос, и в техническом смысле он является политическим, а не экономическим или нормативным. Вызов, с которым мы столкнулись в эти дни, является аналогичным тому, с которым пришлось справляться президенту Рузвельту век назад; антимонопольное движение вначале было политическим, хотя сегодня антимонопольное законодательство стало областью технократического анализа вопросов ценообразования и благосостояния потребителей84. В настоящее время принято считать (такое мнение формировалось на протяжении трех десятилетий дерегулирования, инноваций и принятия на себя высокого риска, результатом чего стал недавний финансовый кризис), что огромные современные банки являются одной из важнейших основ экономического благосостояния. Это мнение укоренилось в Вашингтоне, где чиновники администрации, руководители регулирующих органов и законодатели прониклись взглядами Уолл-стрит, и теперь они стали частью их интеллектуального мировоззрения. К тому же их личные интересы (финансовые или политические) совпадают с интересами Уолл-стрит. Там есть и такие люди, которые не считают себя достаточно подготовленными, чтобы задавать вопросы экспертам в костюмах за тысячи долларов. Противодействие этой идеологии в конечном счете является политическим. Мегабанки использовали свою политическую мощь для получения лицензии на игру с деньгами других людей. Чтобы забрать у них эту лицензию, придется напрямую с ними столкнуться — лоб в лоб. Для этого необходимо будет принять решение о том, что экономическая и политическая мощь новой финансовой олигархии является опасной как для экономического процветания страны, так и для демократии, которая основывается на том, что политика, проводимая правительством, должна служить для общества в целом.
Администрация Обамы и конгресс пока не начали заниматься этим противостоянием. Поэтому еще слишком рано говорить, была ли активная риторика против Уолл-стрит случайной или нет и выльется ли она в серьезную реформу. Вполне вероятно, что наше правительство использует этот законодательный цикл для того, чтобы объявить победу над финансовым кризисом, не занимаясь при этом его наиболее фундаментальной причиной. Результатом такой политики станет финансовый сектор, который будет еще более концентрированным, чем когда-либо, получит еще более надежную гарантию государственной помощи, чем когда-либо, и будет действовать еще более рискованно, чем когда-либо. При сохранении тех же условий, которые привели к последнему финансовому кризису, ожидать другого результата было бы неразумно. Никто не может предсказать, что на рынке случится следующий финансовый кризис или когда он произойдет, но ни один человек, обладающий памятью, не должен делать ставку на то, что никакого кризиса не будет. И когда этот кризис придет, правительство окажется перед тем же выбором, с которым оно столкнулось в 2008 году: спасать банковскую систему, которая выросла еще больше и стала еще более концентрированной, или позволить ей рухнуть с риском вызвать экономическую катастрофу.
Но есть и другой выбор — выбор варианта, при котором следует закончить ту работу, которую век назад начал Теодор Рузвельт, и решительно выступить против сконцентрированной финансовой мощи, то есть поступить так же, как этот президент, когда он решительно противостоял сконцентрированной промышленной мощи. Другими словами, у Барака Обамы есть и другие варианты, из которых он может выбирать. Предложенный выбор нужен американскому народу, и чем раньше он будет сделан, тем лучше. Паника 1907 года в конце концов привела к реформам 1930-х годов только после краха 1929 года и Великой депрессии. Надеемся, что толчком к нашим решительным действиям не станут только аналогичные бедствия.
Хотя подозрительное отношение Томаса Джефферсона к концентрированной мощи перестало быть доминирующим в обществе — вышло из моды, эта концепция остается важной нитью в общей ткани американской демократии. Финансовый кризис 2007—2009 годов заставил снова вспомнить об опасениях Джефферсона. Мы надеемся, что характерный для нас скептицизм поможет изменить общественное мнение и заставит людей более критически относиться к нашей новой финансовой олигархии — самой законопослушной, трудолюбивой, красноречивой и хорошо одетой олигархии за всю историю нашей политики.
Именно для того чтобы помочь возрождению духа Джефферсона, мы и написали эту книгу.
Примечания
ЭПИГРАФ
ВВЕДЕНИЕ
1. Цитируется в Eamon Javers, “Inside Obamas Bank CEOs Meeting”, Politico, April 3, 2009, см. об этом на / storics/0409/20871.html. Также об этом сообщилось и в ABC News. Rick Klein, “Obama to Bankers: I’m Standing ‘Between You and the Pitchforks’”, The Note Blog, см. об этом на / obama-to-banker.html.
2. Данные по фондовому рынку взяты из индекса S&P 500. Цифры по снижению числа рабочих мест взяты в Bureau of Labor Statistics, Current Employment Statistics, см. об этом Hahttp:/Avww.bls.gov/ccs/.
3. Мировой объем производства в 1 квартале 2009 года был на 2,7 процента ниже, чем в 1 квартале 2008 года; это была самая низкая цифра за годы последнего глобального экономического спада. International Monetary Fund, World Economic Outlook, October 2009: Sustaining the Recovery (Washington: International Monetary Fund, 2009), 2, см. об этом на http:// /.
4. “List of Bank CEOs Meeting with Obama at the White House”, Real Time Economics Blog, The Wall Street Journal, March 27, 2009, см. об этом на
-of-bank-ceos-meeting-
with-obama-at-the-whitc-house/.
5. Слова Обамы, Гиббса и Пандита цитировались в Eric Dash, “Bankers Pledge Cooperation with Obama”, The New York Times, March 27, 2009, см. об этом на . html. Слова Стампфа приведены в Jonathan Weisman, Damian Paletta, and Dan Fitzpatrick, “Bankers, Obama in Uneasy Truce”, The Wall Street Journal, March 28, 2009, см. об этом на / SB 123816459546857301 .html.
6. Javcrs, “Inside Obamas Bank CEOs Meeting”, supra note I.
7. Elizabeth Williamson and Damian Paletta, “Obama Urges Bankers to Back Financial Overhaul”, The Wall Street Journal, September 15,2009, см. об этом на .
8. Alan Greenspan, “Current Monetary Policy” (lecture, Haskins Partners Dinner of the Stern School of Business, New York University, New York, May 8, 1997), см. об этом на / Speeches/1997/19970508.htm.
9. О Бруксли Борн см. Rick Schmitt, “Prophet and Loss”, Stanford Magazine, March-April 2009, см. об этом на / ncws/magazine/2009/marapr/features/born.html; Manuel Roig-Franzia, “Credit Crisis Cassandra: Brooksley Born’s Unheeded Warning Is a Rueful Echo 10 Years On”, The Washington Post, May 26, 2009, см. об этом на -dyn/content/article/2009/05/25/ AR2009052502108.html; and “The Warning”, Frontline (PBS television broadcast October 20, 2009), см. об этом на / pages/frontline/warning/.
10. Frank Partnoy, F.I.A.S.C.O.: Blood in the Water on Wall Street (New York: W. W. Norton, 2009), 59. Другой отчет об отрасли деривативов приведен в работе Satyajit Das, Traders, Guns and Money: Knowns and Unknowns in the Dazzling World of Derivatives (Harlow, England: Prentice Hall, 2006).
11. Bank for International Settlements, Semi-Annual OTC Derivatives Statistics, см. об этом на .
12. Цитируется по Frank Partnoy, Infectious Greed: How Deceit and Risk Corrupted the Financial Markets (New York: Henry Holt, 2004), 163.
13. Alan Greenspan, “Government Regulation and Derivative Contracts” (lecture, Financial Markets Conference of the Federal Reserve Bank of Atlanta, Coral Gables, FL, February 21,1997), см. об этом на / BoardDocs/Speeches/ 1997/19970221 .htm.
14. Цитируется в Roig-Franzia, “Credit Crisis Cassandra”, supra 9. Саммерс отказался прокомментаровать эту статью. См. также интервью с Майклом Гринбергом в Frontline, July 14, 2009, см. об этом на / wgbh/pages/frontline/warning/interviews/greenbcrger.html. Борн отказалась сообщить подробности своих разговоров с другими правительственными чиновниками. Интервью с Бруксли Борн см. в Frontline, August 28, 2009, transcript см. об этом на / warning/ intcrviews/bom.hcmi.
15. Commodity Futures Modernization Act of 2000, 106th Cong., 2nd sess., Senate Rep. 106-390, см. об этом на / cgi-bin/cpquery/?8esid=cpl06s5nKF&refer=&r_n=sr390.106&db_ id=106&item=&sel=TOC_42836&.
16. Статистические данные по деривативам взяты из Bank for International Settlements, Semi-Annual OTC Derivatives Statistics, supra 11. Об увеличении числа и важности кредитных дефолтных свопов, см. Gillian Tett, Fool’s Gold: How the Bold Dream of a Small Tribe at J.P. Morgan Was Corrupted by Wall Street Greed and Unleashed a Catastrophe (New York: Free Press, 2009).
17. Реальный ВВП США за период со второго квартала 2008 года до второго квартала 2009 года сократился на 4 процента; Bureau of Economic Analysis, National Income and Product Accounts, Table 1.1.6, см. об этом на http: //bea. gov/national/nipaweb/SelcctTable.asp. Данные о фактических и прогнозируемых списаниях взяты из International Monetary Fund, Global Financial Stability Report: Responding to the Financial Crisis and Measuring Systemic Risks, April 2009 (Washington: International Monetary Fund, 2009), 32-34, см. об этом на / index.htm.
18. David Cho, “Banks ‘Too Big to Fail' Have Grown Even Bigger: Behemoths Born of the Bailout Reduce Consumer Choice, Tempt Corporate Moral Hazard”, Tire Washington Post, August 28, 2009, см. об этом на http:// www. wash ingtonpost.com/wp-dyn/con tent/article/2009/08/27/ AR2009082704193.html; Elizabeth Hester and Elisa Martinuzzi, “JPMorgan Tightens Grip on Equity Sales by Selling Own Shares”, Bloomberg, June 28, 2009, см. об этом на ?pid=20601087 &sid=aYlWNEyLQzPk.
19. Press Release, Goldman Sachs, “Goldman Sachs Reports Third Quarter Earnings per Common Share of S5.25”, October 15, 2009, см. об этом на http:/Avrvw2.goldmansachs.com/our-firm/press/press-releases/current/ pdfs/2009-q3-earnings.pdf.
20. John Gapper, “Master of Risk Who Did God’s Work for Goldman Sachs but Won It Litde Love”, Financial Times, December 23, 2009, см. об этом на -eb32-l Ide-bc99-00144feab49a.html.
21. В 2007 году 3,2 процента ВВП США составляли 450 млрд долл. Bureau of Economic Analysis, supra note 17, at Table 1.1.5. Данные за 1983 год взяты в Gary Н. Stern and Ron J. Feldman, Too Big to Fail: The Hazards of Bank Bailouts (Washington: Brookings Institution Press, 2009), 65. Данные за 2007 год взяты в Federal Reserve Statistical Release, Large Commercial Banks, December 31, 2007, см. об этом на / lbr/20071231/dcfault.htm и в годовых отчетах Goldman Sachs, Morgan Stanley, Merrill Lynch и Lehman Brothers.
22. ВВП в 1 квартале 2009 года в годовом исчислении составил 14,178 трлн долл. Bureau of Economic Analysis, сноска 17 ктабл. 1.1.5. Данные по активам взяты из квартальных отчетов компаний.
ГЛАВА 1. ТОМАС ДЖЕФФЕРСОН И ФИНАНСОВАЯ АРИСТОКРАТИЯ
1. Theodore Roosevelt, “State of the Union Message”, December 3,1901, in John T. Woolley and Gerhard Peters, The American Presidency Project, см. об этом на ?pid=29542.
2. Джефферсон много думал и много писал об экономических вопросах. См., например, Herbert Е. Sloan, Principle and Interest: Thomas Jefferson and the Problem of Debt (Charlottesville: University Press of Virginia, 2001). Для знакомства с более широким контекстом, см. Drew McCoy, The Elusive Republic: Political Economy in Jeffersonian America (Chapel Hill: University of North Carolina Press, 1980).
3. Из письма Джону Тейлору, приведенному в Albert Ellery Bergh, ed., The Writings of Thomas Jefferson, Volume XV (Washington: Thomas Jefferson Memorial Association, 1907), 23.
4. Ron Chernow, Alexander Hamilton (New York: Penguin, 2004), 352.
5. Jerry W. Markham, A Financial History of the United States, Volume I: From Christopher Columbus to the Robber Barons (1492-1900) (Armonk, NY: M. E. Sharpe, 2002), 89-90.
6. Thomas Jefferson, “Jefferson’s Opinion on the Constitutionality of a National Bank”, in Paul Leicester Ford, ed., The Federalist: A Commentary on the Constitution of the United States by Alexander Hamilton, James Madison and John Jay (New York: Henry Holt, 1898), см. об этом на . edu/18th_century/bank-tj.asp; Alexander Hamilton, “Hamilton’s Opinion as to the Constitutionality of the Bank of the United States”, in Ford, supra, cm. об этом на -ah.asp.
7. Chernow, Alexander Hamilton, supra note 4, at 353-54.
8. Richard Scott Carnell, Jonathan R. Macey, and Geoffrey P. Miller, The Law of Banking and Financial Institutions, fourth edition (Austin: Wolters Kluwer Law & Business, 2009), 2-5.
9. Richard Sylla, “Financial Systems and Economic Modernization”, Journal of Economic History 62 (2002): 277-92; Peter L. Rousseau, “Historical Perspectives on Financial Development and Economic Growth”, Federal Reserve Bank of St. Louis Review (July-August 2003): 81-106; and Peter L. Rousseau and Richard Sylla, “Emerging Financial Markets and Early U.S. Growth”, Explorations in Economic History 42 (2005): 1-26. Когда потребность в значительном капитале возросла (например, для строительства каналов и железных дорог), в ходе эволюции возникли новые корпоративные формы. Jonathan Barron Baskin and Paul J. Miranti, Jr., A History of Corporate Finance (Cambridge: Cambridge University Press, 1997). Это не означает, что к 1800 году в Соединенных Штатах все необходимые институты уже были созданы и нормально функционировали, см. Bruce Mann, Republic of Debtors: Bankruptcy in the Age of American Independence (Cambridge: Harvard University Press, 2002).
10. Rousseau and Sylla, “Emerging Financial Markets”, supra note 9, at 3. Руссо и Силла подчеркивают, что Соединенные Штаты первыми разработали по- настоящему конкурентоспособную банковскую систему. Stephen Haber, “Political Institutions and Financial Development: Evidence from the Political Economy of Bank Regulation in the United States and Mexico”, in Stephen Haber, Douglass C. North, and Barry R. Wcingast, eds., Political Institutions and Financial Development (Palo Alto: Stanford University Press, 2008): 10- 59.Более подробную информацию о политических истоках американской корпоративной правовой среды, см. Lawrence Е. Mitchell, The Speculation Economy: How Finance Triumphed over Industry (San Francisco: Berrett- Koehler, 2007).
11. Markham, Financial History, Volume I, supra note 5, at 83, 90. В его сообщения конгрессу включены вопрос о промышленности и два вопроса о государственном кредите. См. Chernow, Alexander Hamilton, supra note 4.
12. Аргумент национального долга и его результаты рассматриваются в Robert Е. Wright, One Nation Under Debt: Hamilton, Jefferson, and the History of What We Owe (New York: McGraw-Hill, 2008). See also Albert Jay Nock, Mr. Jefferson (New York: Harcourt, Brace, 1926), chapter 5; and Willard Sterne Randall, Thomas Jefferson: A Life (New York: Harper Perennial, 1994), chapter 19.
13. Chernow, Alexander Hamilton, supra note 4, at 345. Если говорить в целом, Чернов утверждает, что Гамильтон толковал Конституцию и применял ее так, чтобы помогать развитию торговли.
14. Rousseau and Sylla, “Emerging Financial Markets”, supra note 9, at 5.
15. «Банки, чей устав подтвердил штат, как и банки с уставом, подтвержденным на федеральном уровне [Bank of the United States], были корпорациями с ограниченной ответственностью, что стало одной из основных причин, объясняющих, почему они смогли привлечь столько капитала». Там же.
16. Richard Sylla, “U.S. Securities Markets and the Banking System, 1790-1840”, Federal Reserve Bank of St. Louis Review (May-June 1998): 83-98, at 93. Его сравнение сделано путем пересчета банковского капитала Великобритании в доллары по тогдашнему рыночному обменному курсу.
17. Richard Sylla, Jack W. Wilson, and Robert E. Wright, “Americas First Securities Markets: Emergence, Development, and Integration” (рабочий документ, представленный в Cliometric Society Meetings, Toronto, and the NBER Summer Institute, 1997).
18. Rousseau and Sylla, “Emerging Financial Markets”, supra note 9, at 8-9.
19. О важности личных отношений в начале становления американской банковской деятельности см. Naomi Lamorcaux, Insider Lending: Banks, Personal Connections, and Economic Development in Industrial New England (Cambridge: Cambridge University Press, 1996).
20. Richard Hofstadtcr, The American Political Tradition and the Men Who Made It (New York: Alfred A. Knopf, 1948).
21. Calvin Coolidgc, “The Press Under a Free Government” (lecture, American Society of Newspaper Editors, Washington, D.C., January 17,1925), in Calvin Coolidge, Foundations of the Republic: Speeches and Addresses (Freeport, NY: Books for Libraries Press, 1968), 183-90, at 187.
22. Брей Хаммонд утверждает, что самыми сильными сторонниками Джексона на самом деле были некоторые нью-йоркские банкиры, выступавшие против Second Bank, чья штаб-квартира была в Филадельфии; они хотели сами заполучить некоторые из его наиболее прибыльных функций. Bray Hammond, Banks and Politics in America from the Revolution to the Civil War (Princeton: Princeton University Press, 1957).
23. Carnell et al., Law of Banking, supra note 8, at 5.
24. Second Bank не был центральным банком в современном смысле этого слова. Peter Temin, The Jacksonian Economy (New York: W. W. Norton, 1969),53.
25. Richard H. Timberlake, Monetary Policy in the United States: An Intellectual and Institutional History (Chicago: University of Chicago Press, 1993), chapter 3. См. также Temin, Jacksonian Economy, supra note 24.
26. Arthur Schlesingcr, The Age of Jackson (New York: Book Find Club, 1945), chapter 7.
27. Цитируется там же, стр. 102. Выделение сделано в оригинале.
28. О банковской войне более подробно см. Markham, Financial History, Volume I, supra note 5, at 141-46.
29. Там же, стр. 145.
30. Andrew Jackson, “Veto Message”, July 10, 1832, in James D. Richardson, ed., Messages and Papers of the Presidents (Volume II, Part 3: Andrew Jackson, March 4, 1829, to March 4, 1833), см. об этом на . upenn.edu/webbin/gutbook/lookup ?num= 10858.
31. Цитируется no Jon Meacham, American Lion: Andrew Jackson in the White House (New York: Random House, 2008), 201. Выделение сделано в оригинале.
32. Markham, Financial History, Volume I, supra note 5, at 145. Фактическую экономическую мощь Биддла не следует преувеличивать; последующая рецессия была небольшой, несмотря на громкие риторические высказывания всех сторон. Temin, Jacksonian Economy, supra note 24.
33.Bank of England начинал свою деятельность как мощный коммерческий банк, но в девятнадцатом веке стал частью центрального банка. Report of the Committee on Finance and Industry, British Parliamentary Reports on International Finance, The Cunliffe Committee and the Macmillan Committee Reports (New York: Arno, 1978), chapter 4. О происхождении Bank of England cm. Steve Pincus, 1688: The First Modern Revolution (New Haven: Yale University Press, 2009).
34. Robert V. Remini, The Life of Andrew Jackson (New York: Harper Perennial, 2001); Meacham, American Lion, supra note 31.
35. Цитируется по Schlesinger, Age of Jackson, supra note 26, at 84. Выделение сделано в оригинале. Уэбстер получил поддержку как один из адвокатов банка. Тем не менее, по мнению Шлезингера, «Уэбстер защищал этот [банк] в основном потому, что он был надежным источником частного дохода». Шлезингер также указывает на то, что должниками этого банка были и его противники, и его сторонники. Там же, стр. 86, пункт 22.
36. Meacham, American Lion, supra note 31; Robert V. Rcmini, Andrew Jackson and the Bank War (New York: W. W. Norton, 1967).
37. Carnell et a]., Law of Banking, supra npte 8, at 4-5.
38. Nelson W. Aldrich, “The Work of the National Monetary Commission” (lecture. Economic Club of New York, November 29, 1909), см. об этом на . Об оценке Олдрича можно узнать в Nathaniel Wright Stephenson, Nelson W. Aldrich: A Leader in American Politics (New York: Charles Scribners Sons, 1930).
39. Stephen Haber, “Financial Markets and Industrial Development: A Comparative Study of Governmental Regulation, Financial Innovation, and Industrial Structure in Brazil and Mexico, 1840-1930”, in Stephen Haber, ed., How Latin America Fell Behind: Essays on the Economic Histories of Brazil and Mexico, 1800-1914 (Palo Alto: Stanford University Press, 1997); Stephen Haber, “Politics, Banking, and Economic Development: Evidence from New World Economies”, in Jared Diamond and James Robinson, eds., Natural Experiments of History (Cambridge: Harvard University Press, 2009): 88-119. О развивающихся рынках см. главу 2 этой книги. Об общей проблеме элит, блокирующих экономическое развитие, см. Daron Acemoglu, James Robinson, and Simon Johnson. “Institutions as the Fundamental Cause of Long-Run Growth", in Philippe Aghion and Steve Durlauf eds.. Handbook of Economic Growth (Amsterdam: North-Holland, 2005).
40. В Соединенных Штатах были сильные институты, стремящиеся контроли - ровать власть элит. Это объясняется их колониальным опытом, отличающимся от того, который имели страны Латинской Америки. Acemoglu et al., “Institutions as the Fundamental Cause of Long-Run Growth”, supra note 39. Именно наличие таких сильных институтов частично способствовало проведению Джефферсоном своих идей и успеху Джексона при противодействии сконцентрированной власти.
41. В последних исторических работах высказывается предположение, что Соединенные Штаты ушли от сельскохозяйственного варианта развития и взяли на вооружение промышленные технологии и новые формы коммерческой организации раньше, чем считалось. См. Charles Sellers, The Market Revolution: Jacksonian America, 1815-1846 (Oxford: Oxford University Press, 1991); David Reynolds, America, Empire of Liberty (New York: Basic Books, 2009); and Daniel Walker Howe, Whac Hach God Wrought: The Transformation of America, 1815-1848 (Oxford: Oxford University Press, 2007).
42. Lamoreaux, Insider Lending, supra note 19; Robert E. Wright, The Wealth of Nations Rediscovered: Integration and Expansion in American Financial Markets, 1780-1850 (Cambridge: Cambridge University Press, 2002). Эту точку зрения высказал и первый заместитель управляющего директора МВФ Джон Липски. John Lipsky, “Finance and Economic Growth” (lecture, Bank of Mexico Conference, “Challenges and Strategies for Promoting Economic Growth”, Mexico City, Mexico, October 19, 2009), см. об этом на http:// .
43. Rousseau and Sylla, “Emerging Financial Markets”, supra note 9.
44. Hofstadter, American Political Tradition, supra note 20, at chapter 7; Matthew Josephson, The Robber Barons (San Diego: Harcourt Brace, 1934).
45. Kevin Phillips, Wealth and Democracy: A Political History of the American Rich (New York: Broadway Books, 2003), 239-40; Hofstadter, American Political Tradition, supra note 20, at chapter 7; Nathaniel Wright Stephenson, Nelson W. Aldrich, supra note 38; Edmund Morris, Theodore Rex (New York: Random House, 2001).
46. Daron Acemoglu and James A. Robinson, “Economic Backwardness in Political Perspective”, American Political Science Review 100 (2006): 115-31.
47. Об уровне доходов см. Daron Acemoglu, Simon Johnson, and James A. Robinson, “The Colonial Origins of Comparative Development: An Empirical Investigation”, American Economic Review 91 (2001): 1369-1401; and Daron Acemoglu, Simon Johnson, and James A. Robinson, “Reversal of Fortune: Geography and Institutions in the Making of the Modern World Income Distribution”, Quarterly Journal ofEconomics 118 (2002): 1231-94. О мексиканских финансах см. Haber, “Political Institutions and Financial Development”, supra note 10; Stephen Haber and Noel Maurer, “Related Lending and Economic Performance: Evidence from Mexico”, The Journal of Economic History 67 (2007): 551-81; and Noel Maurer, The Power and the Profits: The Mexican Financial System, 1876-1932 (Palo Alto: Stanford University Press, 2002). В работах Хабера и Маурера утверждается, что в мексиканском случае концентрация банковского сектора была совместима с эффективным корпоративным управлением, но привела к концентрации в нефинансовых отраслях. О финансовом и экономическом росте в других странах см. Peter L. Rousseau and Richard Sylla, “Financial Revolutions and Economic Growth: Introducing This EEH Symposium”, Explorations in Economic History 43 (2006): 1-12; and Michael D. Bordo and Peter L. Rousseau, “Legal-Political Factors and the Historical Evolution of the Finance- Growth Link”, European Review of Economic History 10 (2006): 421-44.
48. Hofstadter, American Political Tradition, supra note 20, at chapter 7.
49. Alfred Chandler, The Visible Hand: The Managerial Revolution in American Business (Cambridge, MA: Belknap Press, 1976).
50. Thomas K. McCraw, Prophets of Regulation (Cambridge, MA: Belknap Press, 1984), 98.
51. Charles R. Morris, The Tycoons: How Andrew Carnegie, John D. Rockefeller, Jay Gould, and J. P. Morgan Invented the American Supereconomy (New York: Henry Holt, 2005), chapter 8.
52. Там же, стр. 235; эта оценка дана «ликвидному промышленному, коммерческому и финансовому капиталу Соединенных Штатов», который прямо или косвенно управлялся Морганом. Брэд Делонг считает, что «в 1911—1912 годах вхождение представителя J.P. Morgan and Со в совет директоров компании или привлечение его в качестве партнера приводило к повышению цены обыкновенной акции такой компании примерно на 30 процентов и к увеличению общей рыночной стоимости этой компании примерно на 15 процентов».). Bradford DeLong, “Did J. P. Morgans Men Add Value ? An Economist s Perspective on Financial Capitalism”, in Peter Temin, ed., Inside the Business Enterprise: Historical Perspectives on the Use of Information (Chicago: University of Chicago Press, 1991): 205-36. См. также Ron Chernow, The House of Morgan: An American Banking Dynasty and the Rise of Modern Finance (New York: Grove, 2001); Jean Strouse, Morgan: American Financier (New York: Random House, 1999); and David M. Kotz, Bank Control of Large Corporations in the United States (Berkeley and Los Angeles: University of California Press, 1978).
53. Roosevelt, “State of the Union Message”, supra note 1.
54. Происхождение антимонопольного закона Шермана до сих пор пока не до конца ясно и окутано тайной. Складывается впечатление, что он был частью более широкого политического соглашения, позволившего республиканцам повысить ставки тарифов. Пока не найдено никаких признаков того, что этот закон предназначался для использования против крупного бизнеса, и в течение первого десятилетия после его принятия он для этих целей и не применялся. См. Thomas W. Hazlett, “The Legislative History of the Sherman Act Re-examined”, Economic Inquiry 30 (1992): 263-76.
55. Northern Securities Co. v. United States, 193 U.S. 197 (1904). О том, как формировался антимонопольный подход Рузвельта, см. Morris, Theodore Rex, supra note 45.
56. Morris, Theodore Rex, supra note 45, at 91. Этот разговор состоялся утром 22 февраля 1902 года.
57. Об интеллектуальных предшественниках Рузвельта, о том, каким он видел свое место в формировании американской традиции, и о его политических возражениях против сконцентрированной коммерческой мощи см. Hofstadter, American Political Tradition, supra note 20, at chapter 9.0 первоначальных взглядах Рузвельта, его взаимодействии с механизмом Республиканской партии и интересами промышленности см. в Edmund Morris, The Rise of Theodore Roosevelt (New York: Modern Library, 2001).
58. George J. Stigler, “The Economists and the Problem of Monopoly”, American Economic Review72 (1982): 1-12.
59. Слияния были способом устранения «избыточных мощностей» в некоторых отраслях, но не предназначались для повышения эффективности операций. При прохождении этой волны слияний никакой системно ведущейся антимонопольной политики не существовало. См. Naomi R. Lamoreaux, The Great Merger Movement in American Business, 1895-1904 (Cambridge: Cambridge University Press, 2008).
60. О кризис 1907 года см. Morris, Theodore Rex, supra note 45; Chernow, House of Morgan, supra note 52; Robert F. Bruner and Sean D. Carr, The Panic of 1907: Lessons Learned from the Markets Perfect Storm (Hoboken, NJ: John Wiley & Sons, 2007).
61. О финансовых кризисах в целом см. Charles P. Kindlebcrger, Manias, Panics, and Crashes: A History of Financial Crises, fourth edition (Hoboken, NJ: Wiley, 2000). О роли кредитных бумов и спадов также см. Wesley С. Mitchell, Business Cycles (Berkeley: University of California Press, 1913). О банковской панике, имевшей место в период с принятия закона «О национальном банке» (National Bank Act) от 1863 года и о создании ФРС, см. Elmus Wicker, Banking Panics of the Gilded Age (Cambridge: Cambridge University Press, 2000).
62. О «финансовом ускорителе» см. Ben S. Bernanke, “The Financial Accelerator and the Credit Channel” (lecture, The Credit Channel of Monetary Policy in the Twenty-first Century Conference, Federal Reserve Bank of Atlanta, Atlanta, Georgia, June 15, 2007), см. об этом на http:// ; Ben S. Bernanke, “Non-Monetary Effects of the Financial Crisis in the Propagation of the Great Depression”, American Economic Review 73 (1983): 257-76; and Ben S. Bernanke and Mark Gertler, “Agency Costs, Net Worth, and Business Fluctuations”, American Economic Review79 (1989): 14-31.
63. Chernow, House of Morgan, supra note 52, at 123-24.
64. Более подробно об истории формирования ФРС и роли Олдрича и других лиц см. Elmus Wicker, The Great Debate on Banking Reform: Nelson Aldrich and the Origins of the Fed (Columbus: Ohio State University Press, 2005). Уикер считает, что корни ФРС уходят в период банковской паники 1893— 1894 годов.
65. Aldrich, “The Work of the National Monetary Commission”, supra note 38.
66. Chernow, House of Morgan, supra note 52; Stephenson, Nelson W. Aldrich, supra note 38; and Melvin Urofsky, Louis Brandeis: A Life (New York: Pantheon, 2009).
67. Цитируется в “ The ‘Money Trust’”, The New York Times, July 24,1911, см. об этом на 131E2 33A25757C2A9619C946096D6CF.
68. О сообщениях комитета Пужоу см. Federal Reserve Archival System for Economic Research, Money Trust Investigation. Investigation of Financial and Monetary Conditions in the United States Under House Resolutions Nos. 429 and 504, см. об этом на /.
69. Louis Brandeis, “Our Financial Oligarchy”, Harpers Weekly, November 1913.
70. Louis Brandeis, Other Peoples Money, and How the Bankers Use It (New York: F. A. Stokes, 1914), 4. В эту работу вошел ряд статей, которые первоначально появилась в Harpers Weekly. См. также Alexander D. Noyes, “The Money Trust”, The Atlantic Monthly, May 1913, 653-67.
71. Об истории ФРС см. Milton Friedman and Anna Jacobson Schwartz, A Monetary History of the United States, 1867—1960 (Princeton: Princeton University Press, 1963); and Alan H. Mcltzer, A History of the Federal Reserve, Volume 1, 1913-1951 (Chicago: University of Chicago Press, 2003). О политическом компромиссе, который привел к созданию Федеральной резервной системы, см. David Wessel, In Fed We Trust: Ben Bernanke’s War on the Great Panic (New York: Crown Business, 2009), 36-38.
72. Версия этой идеи занимает центральное место в исторически важной работе Kindlebergcr, Manias, Panics, and Crashes, supra note 61.
73. Цитируется в Urofsky, Louis Brandeis, supra note 66, at 346.
74. Это не была новая точка зрения, но до этого ее придерживались только «популисты» или «прогрессисты», не принадлежавшие к основному направлению политиков. См., например, Michael McGerr, A Fierce Discontent: The Rise and Fall of the Progressive Movement in America, 1870- 1920 (Oxford: Oxford University Press, 2005).
75. David M. Kennedy, Over Here: The First World War and American Society (Oxford: Oxford University Press, 2004), chapter 2.
76. Как ни странно, происхождение философии невмешательства (laissez-faire) было связано с оппозицией крупному бизнесу и монопольной власти, которая предоставлялась на основе зарегистрированных государством уставов и введения других ограничений на свободное участие в занятиях бизнесом. С конца девятнадцатого века в Соединенных Штатах велось активное обсуждение того, в какой мере эта доктрина все еще актуальна. См. Lawrence Е. Mitchell, The Speculation Economy: How Finance Triumphed over Industry (San Francisco: Berrett-Koehler, 2008). Но к 1920 году риторика «невмешательства» стала основой философии крупного бизнеса, представителями которого, например, можно назвать Эндрю Меллона и Герберта Гувера, и использовалась при возражениях против регулирования (за которое выступал Брандсйс). См. David Cannadinc, Mellon: An American Life (New York: Vintage, 2008); McCraw, Prophets of Regulation, supra note 50; and Urofsky, Louis Brandeis, supra note 66.
77. Calvin Coolidge, “The Press Under a Free Government”, supra note 21.
78. Cannadjne, Mellon, supra note 76; Hofstadter, American Political Tradition, supra note 20, at chapter 11. Слова Гардинга цитируются в Cannadine, Mellon, at 277.
79. McCraw, Prophets of Regulation, supra note 50, at chapters 4 and 5.
80. Jerry W. Markham, A Financial History of the United States, Volume II: From J. P. Morgan to the Institutional Investor (1900-1970) (Armonk, NY: М. E. Sharpe, 2002), chapcer 4. Принимающим депозиты коммерческим банкам было разрешено участвовать в кампаниях продвижения ценных бумаг; Чарльз Митчелл стал заметной фигурой в National City Bank, поступая именно таким образом: при зарплате в 25 000 долларов в год получаемые им бонусы привели к тому, что общий размер его компенсации в период с 1927 по 1929 год составил 3,5 млн долл. Там же, стр. 117. Закон Макфадде- на (McFadden Act) от 1926 года «кодифицировал существующую практику покупки и продажи «инвестиционных» ценных бумаг- национальными банками». Там же, стр. 113.
81. J. К. Galbraith, The Great Crash, 1929 (New York: Mariner, 2009); Charles R. Geisst, Wall Street: A History from Its Beginnings to the Fall of Enron (Oxford: Oxford University Press, 2004).
82. Наличие золотого стандарта означало, что ФРС корректировала процентные ставки, чтобы учесть потоки золота, поступающие в страну и выходящие из нее; на денежно-кредитную политику тогда больше влияли события, происходившие в основных европейских торговых державах, чем озабоченность по поводу спекулятивных пузырей. Более широкая экономическая философия формулировалась так: пользуйся золотом, позволяй частному сектору самому урегулировать собственные проблемы, и все будет хорошо. Для получения более подробной информации см. Barry Eichengreen, Golden Fetters: The Gold Standard and the Great Depression, 1919-1939 (New York: Oxford University Press, 1992); Lester V. Chandler, Benjamin Strong: Central Banker (Washington: Brookings Institution Press, 1958); and Liaquat Ahamed, Lords of Finance: The Bankers Who Broke the World(New York: Penguin, 2009).
83. Galbraith, The Great Crash, supra note 81; Kindlebcrger, Manias, Panics, and Crashes, supra note 61.
84. Цитируется no William Grcider, Secrets of the Temple: How the Federal Reserve Runs the Country(New York: Simon & Schuster, 1987), 65.
85. В качестве основного источника по процентным ставкам использована работа Sidney Homer and Richard Sylla, A History of Interest Rates, fourth edition (Hoboken, NJ: Wiley, 2005). Фридман и Шварц даже утверждают, что ужесточение регулирования в 1928 году было ошибкой. Friedman and Schwartz, Monetary History, supra note 71. См. также Ben S. Bernanke, “Money, Gold, and the Great Depression” (H. Parker Willis Lecture in Economic Policy, Washington and Lee University, Lexington, VA, March 2, 2004), см. об этом на / default.htm.
86. Ahamed, Lords of Finance, supra note 82; Chandler, Benjamin Strong, supra note 82.
87. По современным меркам ФРС была слабой, но все же определенными полномочиями этот регулирующий орган обладал. См. William L. Silber, When Washington Shut Down Wall Street: The Great Financial Crisis of 1914 and the Origins of Americas Monetary Supremacy (Princeton: Princeton University Press, 2007).
88. Среди членов Федеральной резервной системы велась активная дискуссия, прежде всего между федеральным резервным банком Нью-Йорка (у которого тогда было больше автономии, чем в наши дни), который выступал за более жесткие условия получения кредита, и советом из Вашингтона, предпочитавшим сохранение бума. См. Meltzer, History of the Federal Reserve, supra note 71; Friedman and Schwartz, Monetary History, supra note 71; Ahamed, Lords of Finance, supra note 82; Cannadine, Mellon, supra note 76.
89. Цитируется в Ahamed, Lords of Finance, supra note 82, at 360; у Гаррисона были натянутые отношения с советом управляющих Федеральной резервной системы, но он все же выдал кредитов на этом рынке на сумму более 100 млн долл. Там же, стр. 358—359. Он также убедил совет снизить процентные ставки с ноября, но остальные члены совета ФРС не хотели идти дальше. Там же, стр. 365,369.
90. Там же, глава 20.
91. Фридман и Шварц подчеркивали важность снижения денежной массы. Friedman and Schwartz, Monetary History, supra note 71. Бернанкс заявил, что реальной проблемой является банкротство банков, так как они обладают четкой информацией о местных заемщиках, которые исчезают после краха банка. Bernanke, “Non-Monetary Effects”, supra note 62. Также см. Alan H. Meitzer, History of the Federal Reserve, supra note 71, at chapter 5. Крушения крупных банков начались в конце 1930-х с Bank of the United States (не имевшего никакого отношения к правительству США). Для полного знакомства с динамикой банкротств банков, см. Elmus Wicker, The Banking Panics of the Great Depression (Cambridge: Cambridge University Press, 1996).
92. В Нью-Йорке крупнейшие банки (например, JP Morgan, Chase, National City) спасали другие крупные банки (например, Kidder Peabody), но в конце 1930 года отказались оказать помощь менее известному банку Bank of the United States, что активизировало массовые изъятия денег из банков. Ahamed, Lords of Finance, supra note 82, at 387-88.
93. Eichengreen, Golden Fetters, supra note 82; Peter Temin, Lessons from the Great Depression (Cambridge: MIT Press, 1989). Чан Тай-Кси и Кристина Ромер скептически относятся к этому, по крайней мере к росту денежной массы в 1932 году. Chang-Tai Hsieh and Christina Römer, “Was the Federal Reserve Constrained by the Gold Standard During the Great Depression? Evidence from the 1932 Open Market Purchase Program”, Journal of Economic History 66 (2006): 140-76, at 172.0 содержании дебатов о причинах Великой депрессии см. также Peter Temin, Did Monetary Forces Cause the Great Depression? (New York: W. W. Norton, 1976); Charles H. Feinstein, Peter Temin, and Gianni Toniolo, The World Economy Between the World Wars (Oxford: Oxford University Press, 2008); and Christina D. Römer, “Great Depression”, in Encyclopedia Britannica (2003), см. об этом на . berkeley.edu/~cromer/grcat_depression.pdf. Помимо теорий, исходящих из того, что эта депрессия является результатом ошибок, совершенных Федеральной резервной системой, и что она была вызвана международным золотым стандартом, предлагалось и другое объяснение — международное сообщество не смогло справиться с потрясениями, происходящими в Европе. Ahamed, Lords of Finance, supra note 82. Кроме того, у федерального правительства, может быть, просто не хватило возможностей для противодействия сжатию в частном секторе, так как до 1929 года расходы федерального правительства составляли лишь 2,5 процента ВВП.
94. National City Bank, например, выплачивал высокие бонусы, размер которых был привязан к продаже рискованных акций. В целом стандарты осторожного поведения в банковской деятельности были слабыми; Markham, Financial History, Volume II, supra note 80.
95. Geisst, Wall Street, supra note 81, at 214-15,224-25.
96. Об отношениях между частным сектором и банками Федеральной резервной системы и о регулировании в целом см. John Т. Woolley, Monetary Politics: The Federal Reserve and the Politics of Monetary Policy (Cambridge: Cambridge University Press, 1984), chapter 4. Об истории политики ФРС см. Greider, Secrets of the Temple, supra note 84.
97. H. W. Brands, Traitor to His Class: The Privileged Life and Radical Presidency of Franklin Delano Roosevelt (New York: Anchor, 2008), 431.
98. Цитаты в этом абзаце взяты из той же работы, стр. 450 и чуть ниже, но подобное утверждение также цитируется и в David М. Kennedy, Freedom from Fear: The American People in Depression and War, 1929-1945 (Oxford: Oxford University Press, 1999), 282. Рузвельт не упоминал и о том, что Джексон вел жесткую политику по отношению к американским индейцам. См., например, Н. W. Brands, Andrew Jackson: His Life and Times (New York: Anchor, 2005); Remini, Life of Andrew Jackson, supra note 34.
99. Arthur M. Schlesinger, Jr., The Coming of the New Deal: 1933-1935 (Boston: Mariner, 2003), 444.
100. Carnell et al., Law of Banking, supra note 8, at 17.
101. Там же, стр. 20.
102. Allen N. Berger, Richard J. Herring, and Giorgio P. Szego, “The Role of Capital in Financial Institutions”, Journal of Banking and Finance 19 (1995): 393- 430. Принцип двойной ответственности действовал в некоторых штатах и в некоторых банках, чьи уставы были зарегистрированы государством, и после принятия закона «О национальном банке» от 1863 года и перестал действовать только после принятия законов «О банковской деятельности» от 1933 и 1935 годов. Anthony Saunders and Berry Wilson, “Contingent Liability in Banking: Useful Policy for Developing Countries?” (Policy Research Working Paper 1538, World Bank, November 1995). Соответствующих данных до 1850 года не имеется.
103. Рисунок взят из David Moss, “An Ounce of Prevention: Financial Regulation, Moral Hazard, and the End of‘Too Big to Fail’”, Harvard Magazine, September- October 2009, см. об этом на / financial-risk-management-plan. Данные взяты из Bureau of the Census, Historical Statistics of the United States: Colonial Times to 1970, Part 2 (Washington: U.S. Government Printing Office, 1975), Series X-741; Federal Deposit Insurance Corporation, “Failures and Assistance Transactions”, Historical Statistics on Banking, см. об этом на / SelcctRpt.asp?EntryTyp=30.
104. Ведущие независимые исследователи, изучающие деятельность центральных банков, утверждают, что наличие небольшой доли собственного капитала оправдано лишь при жестком регулировании. См., например, Charles Goodhart, “Financial Crisis and the Future of the Financial System” (paper presented at the 100th BRE Bank-CASE Seminar, Warsaw, Poland, January 22, 2009).
105. Cm. G. J. Bentson, The Separation of Commercial and Investment Banking (London: Macmillan, 1990); and Alexander Tabarrok, “The Separation of Commercial and Investment Banking: The Morgans vs. the Rockefellers”, The Quarterly Journal of Austrian Economics 1 (1998): 1-18.
106. Thomas Philippon, “The Evolution of the U.S. Financial Industry from 1860 to 2007: Theory and Evidence” (working paper, New York University, NBER, CEPR, November 2008), см. об этом на . cdu/~tphilipp/papers/finsizc.pdf.
ГЛАВА 2. НЕАМЕРИКАНСКИЕ ОЛИГАРХИ
1. Republic of Korea, “Korea Letter of Intent to die IMF”, December 3,1997, cm. об этом на / 120397.htm.
2. Time, February 15, 1999, см. об этом на / covers/0,16641,19990215.00.html.
3. Корея была наглядным примером того, что World Bank образно и, возможно, преждевременно называл «чудом Восточной Азии». The East Asian Miracle: Economic Growth and Public Policy, World Bank Policy Research Report (Oxford: Oxford University Press, 1993).
4. Sung Wook Joh, “Corporate Governance and Firm Profitability: Evidence from Korea Before the Economic Crisis”, Journal of Financial Economics 68 (2003): 287-322, см. об этом на / v68y2003i2p287-322.html.
5. Эти соотношения вычислены путем агрегирования общего долга и собственного капитала на уровне чеболов. Расчеты сделаны на основе данных модели National Information Credit Evaluation (Оценка информации по национальным кредитам), которая использована в Todd Gormley, Simon Johnson, and Changyong Rhee, “‘Too Big to Fail’: Government Policy vs. Investor Perceptions” (working paper, November 2009). Цифры относятся к концу 1997 календарного года; если компании заимствовали в иностранной валюте, из-за обесценивания валюты эти цифры могли измениться. Но и в конце 1996 года соотношение задолженности и собственного капитала уже было большим: у Daewoo оно составляло 3,3, у Samsung - 2,6, Hyundai —4,1.
6. В 1997 году среднее соотношение заемных и собственных средств у корейских фирм было значительно выше, чем у других стран (у Кореи оно составляло 396 процентов, у Соединенных Штатов - 154 процента, у Японии — 193 процента, у Тайваня - 86 процентов). Joh, “Corporate Governance and Firm Profitability”, supra note 4. Се-Джик Ким приводит немного другие данные и считает, что в 1996 году соотношение задолженности и собственного капитала у корейских фирм равнялось 350 процентам, причем большую часть долга составляли банковские кредиты. Se-Jik Kim, “Bailout and Conglomeration”, Journal of Financial Economics 71 (2004): 315-47, at 317. Но по поводу того, что корейский корпоративный сектор был одним из самых крупных должников в мире, никто не спорит.
7. Anne О. Krueger and Jungho Yoo, “Falling Profitability, Higher Borrowing Costs, and Chaebol Finances During the Korean Crisis”, in David T. Coe and Se-Jik Kim, eds., Korean Crisis and Recovery (Washington: International Monetary Fund and Korea Institute for International Economic Policy, 2002). Дополнительно об общем положении дел, способствующем развитию че- болов, см. Eun Мее Kim, Big Business, Strong State: Collusion and Conflict in South Korean Development, 1960-1990 (Albany: State University of New York Press, 1997).
8. Например, основатель Hyundai Чунг Джу Юн сформировал политическую партию и победил на президентских выборах 1992 года.
9. Джо приводит рейтинги чеболов за каждый год с 1993 по 1997 год из Korea Fair Trade Commission. Joh, “Corporate Governance and Firm Profitability”, supra note 4, at Table 10. Исходя из общего объема активов, принадлежащих фирмам в одном и том же чеболе, в 1995 году Hanbo был номером 14; для сравнения в 1994 году он занимал 28-е место.
10. См. Donald Kirk, Korean Crisis: Unraveling of the Miracle in the IMF Era (New York: Palgrave, 2001), chapter 8.
11. Cm. Stephan Haggard, The Political Economy of the Asian Financial Crisis (Washington: Peterson Institute for International Economics, 2000), 56-57.
12. Sung Wook Joh, “Korean Corporate Governance and Firm Performance” (working paper, 12th NBER seminar on East Asian Economics, 2001).
13. Joh, “Corporate Governance and Firm Profitability”, supra note 4. См. также Jae-Scung Baek, Jun-Koo Kang, and Kyung Suh Park, “Corporate Governance and Firm Value: Evidence from the Korean Financial Crisis”, Journal of Financial Economics 71 (2004): 265-313.
14. С подробной информацией об экономических показателях Кореи, которые у нее были непосредственно перед кризисом, можно ознакомиться в “Korea Letter of Intent to the IMF”, supra note 1.
15. О хронологии событий см. Congressional Research Service Report for Congress, The 1997-98 Asian Financial Crisis, February 6, 1998, см. об этом на -asia2.htm. Более подробная информация о динамике банковских операций приведена в Philippe F. Dclhaise, Asia in Crisis: The Implosion of the Banking and Finance Systems (Singapore: John Wiley & Sons [Asia], 1998).
16. «К концу 1997 года по 6,7 процента всех кредитов, что составляло в целом 64,7 трлн вон (более 45,6 млрд долл.), платежи не осуществлялись... К июню 1998 года платежей не было по более 10 процентам всех кредитов. Эти нспогашаемыс кредиты серьезно ослабили положение многих банков и в конечном счете спровоцировали кризис ликвидности. Joh, “Corporate Governance and Firm Profitability”, supra note 4, at 292.
17. “Korea Letter of Intent to the IMF”, supra note 1. О дальнейших реформах, затрагивающих финансовый сектор, было сказано в новом письме о намерениях от 24 декабря 1997 года, и они позволили Корее получить доступ
к дополнительному финансированию МВФ. Republic of Korea, “[Second] Korea Letter of Intent to the IMF”, December 24,1997, см. об этом на http:// . См. James M. Boughton, Tearing Down the Walls: The International Monetary Fund, 1990-1999 (Washington: International Monetary Fund, 2010) (forthcoming), chapter 11. Пол Блаш- тейн объясняет, какой была роль США в получении этой дополнительной поддержки (которая включала официальные кредиты и соглашения о том, что иностранные банки не будут требовать немедленного погашения своих кредитов, выданных Корее). Paul Blustcin, The Chastening: Inside the Crisis That Rocked the Global Financial System and Humbled the IMF, revised edition (New York: PublicAffairs, 2001), chapter 7.
18. Соглашение с МВФ был заключено в преддверии президентских выборов, но победивший на них президент всегда четко заявлял о своей поддержке в критические моменты, и его команда действительно осуществила реформы. Blustein, The Chastening, supra note 17, at chapter 7.
19. В такой ситуации трудно определить, где заканчиваются американские предложения и начинаются рекомендации МВФ. Первый заместитель управляющего директора МВФ в то время Стэнли Фишер был назначен на эту должность по указанию администрации Клинтона. Фишер, ведущий теоретик в области макроэкономики, в МВФ отвечал за экономическую стратегию и на своем посту регулярно консультировался с Ларри Саммерсом из Министерства финансов США. Об этом и других контактах между Министерством финансов США и МВФ см. там же.
20. Программа МВФ вначале была недостаточно экспансионистской, потому что в первое время никто не понимал, насколько глубоким оказался крах; финансовые условия, установленные МВФ, позже, когда кризис усилился, были смягчены.
21. Blustein, The Chastening, supra note 17, at chapter 7.
22. См., например, Louis Uchitelle, “Crisis in South Korea: The Lenders; A Bad Side of Bailouts: Some Go Unpenalized”, The New York Times, December 4, 1997, см. об этом на - in-south-korea-the-lenders-a-bad-side-of-bailouts-some-go-unpena
23. “Korea Letter of Intent to the IMF”, supra note 1.
24. Джагдиш Бхагвати утверждает, что связка Уолл-стрит и Министерства финансов подталкивала страны настолько либерализовать потоки поступающих капиталов, что риски для них стали бы чрезмерными. Jagdish Bhagwati, “The Capital Myth”, Foreign Affairs, May-June 1998. Рави Абде- лал утверждает, что ведущие европейские политики и чиновники также поддерживали эту политику, в том числе и Мишель Камдессю, который во время корейского кризиса был управляющим директором МВФ. Rawi Е. Abdelal, Capital Rules: The Construction of Global Finance (Cambridge: Harvard University Press, 2006). Пол Блаштейн, основываясь на обширных интервью с главными действующими лицами этой истории, пришел к выводу, что Соединенные Штаты напрямую и через МВФ побуждали Корею открыть страну для прямых иностранных инвестиций в сфере финансовых услуг. Blustein, The Chastening, supra note 17.
25. Конкретные способы, при использовании которых чеболы сталкивались с меньшим количеством ограничений при финансировании, рассматриваются в Ну un-Han Shin and Young S. Park, “Financing Constraints and Internal Capital Markets: Evidence from Korean Chaebols”, Journal of Corporate Finance 5 (1999): 169-91.
26. Масштабы, в которой семьи занимаются бизнесом по всему миру, описаны в Rafael La Porta, Florencio Lopez-de-Silanes, and Andrei Shlcifer, “Corporate Ownership Around the World”, Journal of Finance 54 (1999): 471-517. Если говорить об Азии, также см. Stijn Claessens, Simeon Djankov, and Larry H. P. Lang, “The Separation of Ownership and Control in East Asian Corporations”, Journal of Financial Economics 58 (2000): 81-112. О наличии политических связей между могущественными бизнесменами и правительством см. Мага Faccio, “Politically Connected Firms”, American Economic Review 96 (2006): 369-86. К числу конкретных стран, по которым мы имеем подробные данные о роли мощных интересов бизнеса и их политического влияния, относятся Таиланд (Marianne Bertrand, Simon Johnson, Antoinette Schoar, and Krislert Samphantharak, “Mixing Family with Business: A Study of Thai Business Groups”, Journal of Financial Economics 88 [2008]: 466-98); Малайзия (Simon Johnson and Todd Mitton, “Cronyism and Capital Controls: Evidence from Malaysia”, Journal of Financial Economics 67 [2003]: 351-82; Edmund Terence Gomez and Jomo K. S., Malaysia’s Political Economy: Politics, Patronage, and Profits [Cambridge: Cambridge University Press, 1997]) и Пакистан (Asim I. Khwaja and Atif Mian, “Do Lenders Favor Politically Connected Firms? Rent Provision in an Emerging Financial Market”, Quarterly Journal ofEconomics 120 [2005]: 1371-1411).
27. Лим возглавлял Salim Group. Еще одним давним другом Сухарто и его союзником со стороны бизнеса был Боб Хасан, руководитель группы Numsamba. George J. Aditjondro, “Suharto and Sons (And Daughters, In- Laws, and Cronies)”, The Washington Post, January 25,1998, Cl, см. об этом на -srv/busincss/longterm/asiaecon/ stories/sons012598.htm.
28. Marilyn Berger, “Suharto Dies at 86; Indonesian Dictator Brought Order and Bloodshed”, The New York Times, January 28, 2008, см. об этом на: http:// ,
29. О характере и значении политических связей в Индонезии см. Ray Fisman, “Estimating the Value of Political Connections”, American Economic Review 91 (2001): 1095-1102. См. также Michael Backman, Asian Eclipse: Exposing the Dark Side of Business in Asia (Singapore: John Wiley & Sons [Asia], 2001); в главе 14 сообщается о том, как режим Сухарто взаимодействовал с частным сектором. О том, как предоставлялись субсидии, см. Andrew McIntyre, “Funny Money: Fiscal Policy, Rent-Seeking and Economic Performance in Indonesia”, in Mustaq H. Khan and Jomo Kwame Sundaram, eds., Rents, Rent- Seeking and Economic Development (Cambridge: Cambridge University Press, 2000). Также см. Adam Schwarz, A Nation in Waiting: Indonesia in the 1990s (Boulder, CO: Westview, 1994), chapter 6.
30. Данные о реальном ВВП на душу населения (в постоянных ценах: на основе серии) взяты из Alan Heston, Robert Summers, and Bettina Aten, Penn World Table Version 6.3, Center for International Comparisons of Production, Income and Prices at the University of Pennsylvania, August 2009, Этот показатель корректирует доходы с учетом их покупательной способности. У этого метода есть свои ограничения, но он достаточно точен для оценок, получаемых в течение длительных периодов времени, см. Simon Johnson, William Larson, Chris Papageorgiou, and Arvind Subramanian, “Is Newer Better? Penn World Table Revisions and Their Impact on Growth Estimates” (working paper, NBER, October 2009).
31. О реформах в России и ее олигархах см. Anders Aslund, Russia’s Capitalist Revolution: Why Market Reform Succeeded and Democracy Failed (Washington: Peterson Institute for International Economics, 2007); Chrystia Freeland, Sale of the Century: Russia’s Wild Ride from Communism to Capitalism (New York: Crown Business, 2000); and David Hoffman, Tire Oligarchs: Wealth and Power in the New Russia (New York: PublicAffairs, 2002). О первых итогах приватизации и других реформ, проведенных до появления олигархов, см. Joseph R. Blasi, Maya Kroumova, and Douglas Kruse, Kremlin Capitalism: Privatizing the Russian Economy (Ithaca, NY: Cornell University Press, 1997); and Thane Gustafson, Capitalism Russian- Style (Cambridge: Cambridge University Press, 1999). О более широкой оценке русских реформ и выводах, что хороших альтернатив тогда не было, см. Andrei Shleifer and Daniel Trcisman, Without a Map: Political Tactics and Economic Reform in Russia (Cambridge: MIT Press, 2000). О мощных группах, контролировавших государство в бывшем Советском Союзе, см. Joel S. Heilman, Geraint Jones, and Daniel Kaufmann, “Seize the State, Seize the Day: State Capture and Influence in Transition Economies”, Journal of Comparative Economics 31 (2003): 751-73.
32. Трудно отделить друг от друга влияние МВФ и Министерства финансов США. Старший сотрудник МВФ, отвечавший за взаимоотношения с Россией, дал понять, что G7 (группа из семи крупных промышленных стран, в которой лидером являются Соединенные Штаты) согласилась с тем, что общим руководством будет заниматься МВФ, во всяком случае G7 решила, что лучше больший дефицит бюджета и, как следствие, больший приток капитала, чем обращение на рынок краткосрочных государственных заимствований. См. John Odling-Smee, “The IMF and Russia in the 1990s” (IMF working paper WP/04/155, August 2004), см. об этом на . org/external/pubs/ft/wp/2004/wp04155.pdf. Явно выраженное стремление США добиться либерализации движения капиталов проявило себя в их последующих соглашениях о свободной торговле с Сингапуром и с Чили, а также в переговорах о вступлении Китая во Всемирную торговую организацию.
33. Aslund, Russia’s Capitalist Revolution, supra note 31, at chapter 5.
34. George A. Akerlof, Paul M. Romer, Robert E. Hall, and N. Gregory Mankiw, “Looting: The Economic Underworld of Bankruptcy for Profit”, Brookings Papers on Economic Activity 24 (1993): 1-73.
35. К классическим приемам этого рода относятся перевод менеджерами активов (по ценам ниже рыночных) или покупка исходных ресурсов (по ценам выше рыночных) у своих контролируемых компаний. См., например, обсуждение подобной практики в «Газпроме» в Vladimir A. Atansov, Bernard S. Black, and Conrad S. Conticello, “Unbundling and Measuring Tunneling” (working paper, January 2008), см. об этом на / papers.cfm?abstract_id= 1030529. Подобные явления наблюдаются и в странах с высокими доходами. Simon Johnson, Rafael La Porta, Florencio Lopez- de-Silanes, and Andrei Shleifer, “Tunneling”, American Economic Review Papers and Proceedings 90 (2000): 22-27.
36. Peter Boone and Boris Fyodorov, “The Ups and Downs of Russian Economic Reforms”, in Wing Thye Woo, Stephen Parker, and Jeffrey Sachs, eds., Economies in Transition: Comparing Asia and Europe (Cambridge: MIT Press, 1996). С еще одним свидетельством о туннельном эффекте, который наблюдался в 1997-1998 годах на развивающихся рынках, где произошел кризис, см. Simon Johnson, Peter Boone, Alasdair Breach, and Eric Friedman, “Corporate Governance in the Asian Financial Crisis”, Journal of Financial Economics 58 (2000): 141-86.
37. О присвоении государственной собственности после краха Советского Союза см. Simon Johnson and Heidi Kroll, “Managerial Strategies for Spontaneous Privatization”, Soviet Economy 7 (1991): 281-316. Но гораздо более масштабные хищения осуществлялись под дымовой завесой, возникшей в результате очень высокой инфляции. Anders Aslund, Peter Boone, Simon Johnson, Stanley Fischer, and Barry W. Ickes, “Howto Stabilize: Lessons from Post-Communist Countries”, Brookings Papers on Economic Activity 1996:217-313.
38. Carlos Diaz-Alejandro, “Good-Bye Financial Repression, Hello Financial Crash”, Journal of Development Economics 19 (1985): 1-24.
39. Система голосования МВФ построена на квотах стран (их потенциальных финансовых обязательств перед МВФ), которые примерно отражают уровень экономической и финансовой мощи каждой из них. Большинство голосов в МВФ контролируют страны G7 и их верные союзники, США фактически предоставлено право вето на любое важное политическое решение.
40. В письме о намерениях Индонезии от 31 октября 1997 года было дано обещание навести порядок в банковской системе. Republic of Indonesia, “Indonesia Letter of Intent”, October 31, 1997, см. об этом на http://www. imf.org/external/np/loi/103197.htm. По результатам ретроспективного исследования, проведенного отделом независимых оценок МВФ, было подчеркнуто, что закрытие шестнадцати банков в ноябре 1997 года, как предполагалось, «означало появление нового способа ведения бизнеса. Однако наличие некоторых факторов подорвало доверие к этой политике. Самое главное, против закрытия этих банков выступила семья президента. Его сын добился, чтобы банковские операции Bank Andromeda проводились через другой банк, в котором он приобрел долю. Сводный брат президента начал юридически оспаривать закрытие своего банка. Общественность также видела некоторые несоответствия, проявившиеся при закрытии 16 банков, так как справедливо считала, что многие другие банки поступали точно так же, как и закрываемые. Под давлением со стороны президента, министр финансов вскоре изменил свою жесткую позицию, о которой он объявил до этого, и заявил, что никаких закрытий банков больше не будет. IMF Independent Evaluation Office, The IMF and Recent Capital Account Crises: Indonesia, Korea, Brazil (Washington: International Monetary Fund, 2003), 75. См. также Haggard, Asian Financial Crisis, supra note 11, at 66-
67. В январе 1998 года правительство Индонезии должно было принять бюджет с профицитом, равным 1 проценту ВВП. Вместо этого оно предложило бюджет, который оказался сбалансированным (без излишков), что было истолковано как еще одно свидетельство, что Сухарто был не готов, чтобы ресурсы уходили из-под контроля его семьи и связанных с нею сетевых структур. Дальнейшему снижению курса индонезийской рупии также способствовала и первоначально критическая реакция на такое развитие событий МВФ и США. Eva Reisenhuber, The International Monetary Fund Under Constraint: Legitimacy of Its Crisis Management (New York: Springer, 2001), 207. Еще больше компаний пытались погасить свои долги и были вынуждены сократить свои расходы, из-за чего социальная напряженность в стране возросла.
41. См. International Monetary Fund, Ukraine: 2005 Article IV Consultation and Ex Post Assessment of Longer-Term Program Engagement, November 2005, см. об этом на .
42. Данные по темпам роста реального ВВП на душу населения взяты из Heston, Summers, and Aten, Penn World Table Version 6.3, supra note 30.
43. Cm. David Luhnow, “The Secrets of the Worlds Richest Man: Mexico’s Carlos Slim Makes His Money the Old-Fashioned Way: Monopolies”, The Wall Street Journal, August 4, 2007, см. об этом на / SB 1186l5255900587380.html.
44. Daron Acemoglu, “Oligarchic vs. Democratic Societies”, Journal of the European Economic Association 6 (2008): 1-44. Общества с высоким уровнем неравенства в пользу властных структур в начале девятнадцатого века не участвовали в индустриализации и вообще не достигли уровня доходов более богатых стран в двадцатом веке. Daron Acemoglu, Simon Johnson, James Robinson, and Pierre Yared, “Income and Democracy”, American Economic Review 98 (2008): 808-42; Daron Acemoglu, Simon Johnson, and James Robinson, “Institutions as the Fundamental Cause of Long-Run Growth”, in Philippe Aghion and Steve Durlauf, eds., Handbook of Economic Growth (Amsterdam: North-Holland, 2005).
45. Ким пришел к власти в декабре 1997 года, в период между первой и второй программами МВФ.
46. См. “Jang На Sung, Shareholder Activist, South Korea”, Business Week, June 14, 1999, см. об этом на . htm.
47. См. Ajai Chopra, Kenneth Kang, Meral Karasulu, Hong Liang, Henry Ma, and Anthony Richards, “From Crisis to Recovery in Korea: Strategy, Achievements, and Lessons”, in Coe and Kim, eds., Korean Crisis and Recovery, supra note 7; Haggard, Asian Financial Crisis, supra note 11, at chapter 4; Isao Yanagimachi, “Chaebol Reform and Corporate Governance in Korea” (Policy and Governance Working Paper Series No. 18, Graduate School of Media and Governance, Kcio University, Japan), см. об этом на -policy.sfc.keio.ac.jp/ ja/ wp/WP 18.pdf; и Frederic Mishkin, The Next Great Globalization: How Disadvantaged Nations Can Harness Their Financial Systems to Get Rich (Princeton: Princeton University Press, 2006), 99-103; Фредерик Мишкин, управляющий Федеральной резервной системы с 2006 по 2008 год, утверждает, что ключевым фактором для роста на развивающихся рынках является дальнейшая либерализация рынка капитала.
48. В 1990-х годах Аргентина попыталась воспользоваться российским вариантом стратегии - притоком капитала, чтобы покрыть дефицит бюджета и вызвать бум инвестиций в частном секторе. Этот подход был детищем Доминго Кавалло, выдающегося экономиста с докторской степенью, полученной в Гарварде, и имеющего сильную поддержку со стороны МВФ (и США), но уже на этапе замысла возникли проблемы. Неспособность справиться с базовыми политическими вопросами, в том числе на практике получать налоги у мощной элиты бизнеса, в 2001—2002 годах закончился крахом национальной валюты, банковским кризисом и дефолтом по государственным и частным долгам Аргентины. См. Paul Blustein, And the Money Kept Rolling In (and Out) (New York: PublicAffairs, 2005); and Michael Mussa, Argentina and the Fund: From Triumph to Tragedy (Washington: Peterson Institute for International Economics, 2002).
49. О кризисе LTCM см. Roger Lowenstein, When Genius Failed: The Rise and Fall of Long-Term Capital Management (New York: Random House, 2000).
50. Там же, стр. 159,179—180.
51. Larry Summers, “International Financial Crises: Causes, Prevention, and Cures”, The American Economic Review Papers and Proceedings 90 (2000): 1-16.
52. Некоторых аналитиков уже давно беспокоит устойчивость дефицита текущего счета США, см., например, С. Fred Bergsten, “The Dollar and the Deficits: How Washington Can Prevent the Next Crisis”, Foreign Affairs, November-December 2009, см. об этом на / articles/65475/c-fred-bergsten/the-dollar-and-the-deficits. Но эти тревоги больше относятся к увеличению чистого внешнего долга США (и государственных заимствований), чем к неустойчивому притоку капитала. Соединенные Штаты занимают только в долларах США, тем самым не допуская появления валютного риска, который в значительной степени способствовал ухудшению положения дел в Корее, Индонезии и России. К тому же Соединенные Штаты по-прежнему остаются последним безопасным убежищем, по крайней мере в настоящее время. Сейчас, когда мир становится все более неустойчивым, происходящее «бегство к качеству» означает, что инвесторы покупают государственные обязательства США, а ни одна страна с формирующимся рынком такого преимущества не имеет.
53. “Korea Letter of Intent to the IMF”, supra note 1.
ГЛАВА 3. ВОЗВЫШЕНИЕ УОЛЛ-СТРИТ
1. Рональд Рейган, инаугурационная речь 20 января 1981 года, см. об этом на .
2. Anthony Bianco, “The King ofWall Street”, Business Week, December 9.1985.
3. "Gutfreunds Pay Is Cut”, The New York Times, December 23, 1987, см. об этом на -s-pay-is- cut.hcml.
4. Duff McDonald, Last Man Standing: The Ascent of Jamie Dimon and JPMorgan Chase (New York: Simon & Schuster, 2009).
5. Colin Barr, “JPMorgan Is the New King of Wall Street”, Fortune, June 26, 2009, см. об этом на / jpmorgan.underwriting.fortune/index.htm.
6. Цитируется в Matthias Ricker, “J.P. Morgans Meeting Is Noteworthy for Its Calm”, The Wall Street Journal, May 21, 2009, см. об этом на . wsj.com/article/SB 124275791780135573.html.
7. Jackie Calmcs and Louise Story, “In Washington, One Bank Chief Still Holds Sway”, The New York Times, July 18, 2009, см. об этом на http://www. nytimes.com/2009/07/19/busincss/19dimon.html.
8. ВВП во 2 квартале 2009 года в пересчете на год составил 14,2 трлн долл. Bureau of Economic Analysis, National Income and Product Accounts, Table 1.1.5, см. об этом на .
9. Перерасчет сделан при помощи индексов цен ВВП. См. там же, в таблице 1.1.4.
10. Финансовые данные JPMorgan Chase и Goldman Sachs взяты из годовых и квартальных отчетов этих компаний.
11. “JPMorgan CEO Dimons 2008 Compensation Falls”, Reuters, March 18, 2009, см. об этом на / idUSTRE52H7ZL20090318.
12. Сумма для Даймона взята из предыдущего источника, по другим руководителям — из “Executive Pay: The Bottom Line for Those at the Top”, The New York Times, April 5, 2008, см. об этом на / interactive/2008/04/05/business/200S0405_EXECCOMP_GRAPHIC. html.
13. Данные по финансовому сектору взяты из Federal Reserve Flow of Funds, Tables L. 1, L. 109, L. 126, and L. 129, см. об этом на http ://. gov/releases/zl/Current/. Данные по номинальному ВВП — из Bureau of Economic Analysis, supra note 8, at Table 1.1.5- Мы использовали данные по состоянию на конец 2007 года, а не на конец 2008 года, потому что в 2008 году были значительные перемещения активов из инвестиционных банков в коммерческие, так как три крупных инвестиционных банка были приобретены коммерческими банками (большую часть активов Lehman купил Barclays), а два других крупных инвестиционных банка стали банковскими холдинговыми компаниями.
14. Federal Reserve Flow of Funds, supra note 13, at Table L. 1.
15. Данные взяты из Bank for International Settlements, Semiannual OTC Derivatives Statistics, см. об этом на . htm.
16. Bureau of Economic Analysis, supra note 8, at Table 1.5.5.
17. Там же, в таблице 6.16. Мы используем данные по корпоративной прибыли с корректировкой оценок запасов, а также не учитывая в общих показателях финансового сектора банки Федеральной резервной системы. Прибыль скорректирована на величину дефляции с использованием индекса цен ВВП. Там же, таблица 1.1.4.
18. Цитируется в Eric J. Weiner, What Goes Up: The Uncensored History of Wall Street as Told by the Bankers, Brokers, CEOs, and Scoundrels Who Made It Happen (New York: Little, Brown, 2005), 31.
19. Bureau of Economic Analysis, supra note 8, at Tables 1.1.4, 6.3, 6.5; расчеты сделаны авторами. Данные по банковскому делу включают операции в финансовом секторе за вычетом операций по страхованию и недвижимости и данных по холдинговым компаниям. В состав годового вознаграждения включена общая начисленная заработная плата, разделенная на общее число служащих с полным рабочим днем. См. рисунок 4.1 в этой книге.
20. Michael Lewis, Liar s Poker: Rising Through the Wreckage on Wall Street (New York: Penguin, 1990), 203.
21. Frank Partnoy, Infectious Greed: How Deceit and Risk Corrupted the Financial Markets (New York: Henry Holt, 2004), 85.
22. David Segal, “$ 100 Million Payday Poses Problem for Pay Czar”, The New York Times, August 1,2009, см. об этом на / business/02bonus.html.
23. Poppy Trowbridge, “Paulsons $3.7 Billion Pay Tops Hedge Fund Managers, Alpha Says”, Bloomberg, April 16, 2008, см. об этом на http://www. bloomberg.com/apps/ncws ?pidewsarchive&sid=axHxRPBdtun8. См. также Gregory Zuckerman, The Greatest Trade Ever: The Behind-the-Scenes Story of How John Paulson Defied Wall Street and Made Financial History (New York: Broadway Business, 2009).
24. Lewis, Liars Poker, supra note 20, at 119.
25. Nicholas Brady (lecture, Institute of International Finance, Washington, D.C., April 25,2009).
26. Federal Reserve Flow of Funds, supra note 13, at Table L.129.
27. Thomas Philippon and Ariell Reshef, “Wages and Human Capital in the U.S. Financial Industry: 1909-2006” (working paper, December 2008), Figure 3, cm. об этом на /~tphilipp/research.htm.
28. О попытках обойти регулирование и о реакции государства на это см. Richard Scott Carnell, Jonathan R. Macey, and Geoffrey P. Miller, The Law of Banking and Financial Institutions, fourth edition (Austin: Wolters Kluwer Law & Business, 2009), 20-23.
29. Bureau of Economic Analysis, supra note 8, at Table 1.1.6.
30. Цитируется в Weiner, What Goes Up, supra note 18, at 162.
31. Brett Duval Fromson, “Merrill Lynch: The Stumbling Herd”, Fortune, June 20,1988, см. об этом на .
32. Weiner, What Goes Up, supra note 18, at 166.
33. Charles R. Geisst, Wall Street: A History: From Its Beginnings to the Fall of Enron (Oxford: Oxford University Press, 2004), 306.
34. Там же, стр. 315,327.
35. Jerry W. Markham, A Financial History of the United States, Volume III: From the Age of Derivatives into the New Millennium (1970-2001) (Armonk, NY: М. E. Sharpe, 2002), 6-7.
36. Freddie Mac, Primary Mortgage Market Survey Archives, см. об этом на / pmms30.htm.
37. Grctchen Morgenson and Andrew Martin, “Citigroup Hires Mr. Inside”, The New York Times, October 10, 2009, см. об этом на . com/2009/10/11/business/1 lhohlt.html.
38. Pub. L. 96-221. Предельные значение («потолки») процентных ставок были отменены в Разделе II. Законы штатов о ростовщичестве описаны в разделе V.
39. Geisst, Wall Street, supra note 33, at 327.
40. О научных финансах см. Justin Fox, The Myth of the Rational Market: A History of Risk, Reward, and Delusion on Wall Street (New York: Harper Business, 2009); John Cassidy, How Markets Fail: The Logic of Economic Calamities (New York: Farrar, Straus & Giroux, 2009), chapter 7; Peter Bernstein, Capital Ideas: The Improbable Origins of Modern Wall Street (New York: Free Press, 1992); Peter Bernstein, Capital Ideas Evolving (Hoboken, NJ: Wiley, 2007).
41. Обязательства нефинансового сектора в бизнесе США возросли с 68 процентов ВВП в 1970 году до 129 процентов ВВП в 2007 году. Federal Reserve Flow of Funds, supra note 13, at Table L.101.
42. Eugene F. Fama, “Efficient Capital Markets: A Review of Theory and Empirical Work”, The Journal of Finance 25 (1970): 383-417. См. также Bernstein, Capital Ideas: Improbable Origins, supra note 40, at 132-39.
43. John Arlidge, “‘I'm Doing God’s Work.’ Meet Mr. Goldman Sachs”, The Sunday Times (London), November 8, 2009, см. об этом на . co.uk/tol/news/world/us_and_americas/article6907681 .ece.
44. Cm. Cassidy, How Markets Fail, supra note 40, at 93-94; Fox, Myth of the Rational Market, supra note 40, at 196-200.
45. Bradford DeLong, Andrei Shleifer, Lawrence H. Summers, and Robert J. Waldmann, “Noise Trader Risk in Financial Markets”, The Journal of Political Economy 98 (1990): 703-38. Концепция трейдеров-«технарей» впервые была предложена в Albert S. Kyle, “Continuous Auctions and Insider Trading”, Econometrica 53 (1985); 1315-35.
46. Fischer Black, “Noise”, The Journal of Finance 41 (1986): 529-43. См. также Fox, Myth of the Rational Market, supra note 40, at 201-2.
47. Stanley Fischer, “Capital Account Liberalization and the Role of the IMF” (lecture, IMF Annual Meetings, September 19, 1997), см. об этом на http:// .
48. Jagdish Bhagwati, “The Capital Myth: The Difference Between Trade in Widgets and Trade in Dollars”, Foreign Affairs, May-June 1998.
49. О силе этого убеждения и об отсутствии в то время эмпирического подтверждения см. Dani Rodrik and Arvind Subramanian, “Why Did Financial Globalization Disappoint?” IMF StafFPapers 56 (2009), см. об этом на http:// wtvw.piie.com/publications/papers/subramanian0308.pdf.
50. В обобщенном виде со взглядами Фридмана можно ознакомиться в Cassidy, How Markets Fail, supra note 40, at chapter 6.
51. Reagan, Inaugural Address, supra note 1.
52. Edward Cowan, “How Regan Secs the Budget”, The New York Times, October 18,1981.
53. Ronald Reagan, Remarks on Signing the Garn-St. Germain Depository Institutions Act of 1982, October 15,1982, см. об этом нa . utexas.edu/archives/speeches/1982/101582b.htm.
54. The Garn-St. Germain Depository Institutions Act of 1982, Pub. L. 97-320.
55. Ibid., at Title VIII.
56. OCC regulation 46 F.R. 18932-01.
57. OCC regulation 48 F.R. 40698-01, вступил в силу 9 сентября 1983 года.
58. Markham, Financial History, Volume III, supra note 35, at 132.
59. Cm. Alyssa Katz, Our Lot: How Real Estate Came to Own Us (New York: Bloomsbury, 2009), 15-21.
60. Pub. L. 98-440.
61. Richard K. Green and Susan M. Wachter, “The American Mortgage in Historical and International Context”, Journal of Economic Perspectives 19 (2005): 93-114, at 98-99.
62. Charles R. Gcisst, Undue Influence: How the Wall Street Elite Put the Financial System at Risk (Hoboken, NJ: Wiley, 2005), 222-23; William S. Haraf, “Bank and Thrift Regulation”, Regulation: The Cato Review of Business and Government, см. об этом на / regl 2n3-haraf.html.
63. Federal Deposit Insurance Corporation, “Bank Failures and Assistance Transactions”, Historical Statistics on Banking, at / SelcctRpt.asp?EntryTyp=30.
64. Markham, Financial History, Volume III, supra note 35, at 171. В 54 миллиарда долларов, указанных в оценке, не входят расходы, связанные с перепрофилированием деятельности некоторых учреждений. George A. Akerlof, Paul М. Romer, Robert Е. Hall, and N. Gregory Mankiw, “Looting: The Economic Underworld of Bankruptcy for Profit”, Brookings Papers on Economic Activity 24(1993): 1-73.
65. Markham, Financial History, Volume III, supra note 35, at 111.
66. О расследовании деятельности Милксна и Drexel Burnham Lambert см. James В. Stewart, Den of Thieves (New York: Simon & Schuster, 1992).
67. Securities Industry and Financial Markets Association Research and Statistics, U.S. Corporate Bond Issuance — Investment Grade and High Yield, см. об этом на ?ID= 10806.
68. Ипотечные активы, которыми владеют эмитенты ценных бумаг, обеспеченных активами. Federal Reserve Flow of Funds, supra note 13, at Table L.126.
69. Center for International Securities and Derivatives Markets, “The Benefits of Hedge Funds: 2006 Update”, May 2006, см. об этом на . umass.edu/ research/hedge.shtml.
70. Alternative Investment Management Association, “AIM As Roadmap to Hedge Funds”, November 2008, см. об этом на centre/education/aimas-roadmap-to-hedge-fonds.cfm.
71. Monica Langley, Tearing Down the Walls: How Sandy Weill Fought His Way to the Top of the Financial World ... and Then Nearly Lost It All (New York: Wall Street Journal Books, 2004), 270. Принятию решения сократить торговые операции за счет собственных средств также способствовали убытки, полученные из-за слияний, поглощений и арбитражных сделок.
72. Nassim Taleb, Foreword to Pablo Triana, Lecturing Birds on Flying: Can Mathematical Theories Destroy the Financial Markets? (Hoboken, NJ: Wiley, 2009), xiii.
73. Semiannual OTC Derivatives Statistics, supra note 15, at Table 19.
74. Satyajit Das, Traders, Guns and Money: Knowns and Unknowns in the Dazzling World of Derivatives (Harlow, England: Prentice Hall, 2006), 47. Для объяснения сущности применения кредитного плеча при использовании долговых обязательств с обратной плавающей ставкой см. там же, стр. 45— 50.
75. Об операциях, приведших к этим убыткам, см. Frank Partnoy, F.I.A.S.C.O.: Blood in the Water on Wall Street (New York: W. W. Norton, 2009), 90—93, 155-69: и Das, Traders, Guns and Money, supra note 74, at 101-4.
76. Partnoy, Infectious Greed, supra note 21, at 117.
77. Cm. Gillian Tett, Fools Gold: How the Bold Dream of a Small Tribe at J.P. Morgan Was Corrupted by Wall Street Greed and Unleashed a Catastrophe (New York: Free Press, 2009), 41-56.
78. Securities Industry Association v. Board of Governors of the Federal Reserve System, 468 U.S. 137 (1984); Securities Industry Association v. Board of Governors of the Federal Reserve System, 807 F.2d 1052 (D.C. Cir. 1986). Cm. Carncll ct al., Law of Banking, supra note 28, at 142-51.
79. Geisst, Undue Influence, supra note 62, at 223, 245, 249.
80. Simon Kwan, “Cracking the Glass-Steagall Barriers”, Federal Reserve Bank of San Francisco Economic Letter 97—08 (March 21, 1997), см. об этом на -08.html.
81. Partnoy, Infectious Greed, supra note 21, at 132-33.
82. Цитируется в Weiner, What Goes Up, supra note 18, at 176.
83. Данные по активам взяты из Federal Reserve Flow of Funds, supra note 13, at Tables L.109, L.126 и L.129; GDP data from Bureau of Economic Analysis, supra note 8, at Table 1.1.5.
84. Bureau of Economic Analysis, supra note 8 at Table 6.16.
85. Kevin J. Stiroh and Jennifer P. Poole, “Explaining the Rising Concentration of Banking Assets in the 1990s”, Federal Reserve Bank of New York Current Issues in Economics and Finance 6, no. 9 (August 2000), см. об этом на http:// papers.ssrn.com/sol3/papers.cfm?abstract_id=722526.
86. Mitchell Martin, “Citicorp and Travelers Plan to Merge in Record $70 Billion Deal: A New No. 1: Financial Giants Unite”, The New York Times, April 7, 1998, см. об этом на - citi.t.html.
87. Bradley Keoun, “Citigroup’s $1.1 Trillion of Mysterious Assets Shadows Earnings”, Bloomberg, July 13, 2008, см. об этом на
!oomberg. com/apps/news ?pid=20601109&sid=al HVM3tG3aI.
88. Laura M. Holson, “Upheaval in Banking: The New Bank America; Hands in a Lot of Markets and a Foot on Each Coast”, The New York Times, April 14, 1998.
89. Gary H. Stern and Ron J. Feldman, Too Big to Fail: The Hazards of Bank Bailouts (Washington: Brookings Institution Press, 2009), 64-65.
90. Daniel K. Tarullo, “Confronting Too Big to Fail” (lecture, Exchequer Club, Washington, D.C., October 21, 2009), см. об этом на http://www. federalrescrve.gov/newsevents/speech/tarullo20091021 a.htm.
ГЛАВА 4. «ЖАДНОСТЬ - ЭТО ХОРОШО»: ЗАХВАТ ВЛАСТИ
1. Сообщается в Thomas В. Edsall, “Alan Greenspan: The Oracle or the Master of Disaster?” The Huffington Post, February 19, 2009, см. об этом на http:// -greenspan-the-oraclc_n_168168. html. Сокращенный вариант цитаты приводится в Peter S. Goodman, “Taking Hard New Look at a Greenspan Legacy”, The New York Times, October 8, 2008, см. об этом на / business/economy/09grcenspan.html.
2. Federal Deposit Insurance Corporation, “Bank Failures and Assistance Transactions”, Historical Statistics on Banking, см. об этом на . fdic.gov/hsob/SelectRpt.asp ?EntryTyp=30.
3. Council of Economic Advisers, Economic Report of the President, February 1991,173; Timothy Curry and Lynn Shibut, “The Cost of the Savings and Loan Crisis: Truth and Consequences”, FDIC Banking Review (December 2000): 26- 35, см. об этом на / brvl3n2_2.pdf.
4. Термин «культурный капитал» первым предложил французский социолог Пьер Бурдье, но в данном случае он используется немного в другом
контексте. Бурдье под культурным капиталом понимал (в значительной степени для упрощения) множество договоренностей и решений, принимаемых в мире, накапливаемых представителями высшего класса, которые они используют, чтобы их отличали от других классов. См., например, Pierre Bourdieu, Distinction: A Social Critique of the Judgment ofTaste, trans. Richard Nice (Cambridge: Harvard University Press, 1984).5. Цифра за 1974 год взята из Robert G. Kaiser, So Much Damn Money: The Triumph of Lobbying and the Corrosion of American Government (New York: Alfred A. Knopf, 2009), где она приведена на внутренней странице суперобложки. Все другие агрегированные статистические данные о взносах в избирательные кампании, если не указан другой источник, взяты из OpcnSecrets.org, проекта, выполняемого Center for Responsive Politics.
6. Essential Information and Consumer Education Foundation, Sold Out: How Wall Street and Washington Betrayed America, March 2009, см. об этом на .
7. Рейтинги компаний даны с учетом вкладов отдельных сотрудников и комитетов политических действий.
8. Додд был более слабым кандидатом в президенты от Демократической партии. Сенаторами, которые получили больше средств от отрасли, были более серьезные кандидаты в президенты — Барак Обама, Джон Маккейн и Хилари Клинтон.
9. Eric Lipton and Raymond Hernandez, “A Champion of Wall Street Reaps Benefits”, The New York Times, December 13, 2008, см. об этом на http:// .
10. Там же.
11. Интервью с Рэй Ханания, Радио Чикаго, 27 апреля 2009 года, http:// rayhanania.libsyn.com/index.php ?post_id=464814; цитата приводится в Adam Doster, “Durbin on Congress: The Banks ‘Own the Place,”’ Progress Illinois, April 29,2009, см. об этом на / durbin-banks-own-the-placc.
12. Комиссия по ценным бумагам и биржам (SEC), Комиссия по срочной фьючерсной торговле сырьевыми товарами (CFTC), Управление контролера денежного обращения (ОСС), Управление надзора за сберегательными учреждениями (ОТС), Федеральная корпорация страхования банковских вкладов (FDIC), Национальное управление кредитных союзов (NCUA).
13. George Stigler, “The Theory of Economic Regulation”, The Bell Journal of Economics and Management Science 2 (1971): 3-21, at 3, см. об этом на http ://.
14. Robert E. Rubin and Jacob Weisberg, In an Uncertain World: Tough Choices from Wall Street to Washington (New York: Random House, 2003), 39-103.
15. Frank Partnoy, Infectious Greed: How Deceit and Risk Corrupted the Financial Markets (New York: Henry Holt, 2004), 153-54; Saul Hanscll, “Bankers Trust Hires Former Treasury Deputy”, The New York Times, September 22, 1995, см. об этом Hahttp://-trust- hires-former-treasury-deputy.html; Andy Serwer, “Frank Newman Feels the Heat”, Fortune, October 26, 1998, см. об этом на / magazines/fortune/fortunearchive/1998/10/26/249977/index.htm.
16. Who Runs Gov, “Lee Sachs”, см. об этом на / Profiles/Lee_Sachs.
17. Partnoy, Infectious Greed, supra note 15, at 147.
18. “Over-the-Countcr Derivatives Markets and the Commodity Exchange Act”, Report of the Presidents Working Group on Financial Markets, November 1999, см. об этом на . pdf.
19. Пресс-релиз, Chicago Board Options Exchange, Chicago Mercantile Exchange, and Chicago Board ofTrade, “СВОЕ, CME, CBOT, Name William Rainer to Head Joint Venture on Single Stock Futures”, August 29,2001, см. об этом на .
20. Binyamin Appelbaum and Ellen Nakashima, “Banking Regulator Played Advocate over Enforcer: Agency Let Lenders Grow Out of Control, Then Fail”, The Washington Post, November 23, 2008, см. об этом на -dyn/content/article/2008/11 /22/ AR2008112202213.html.
21. Zach Carter, “A Master of Disaster”, The Nation, December 16, 2009, см. об этом на /.
22. Цитируется в Watchmen, This American Life, первый раз передача вышла в эфир 5 июня 2009 года, аудиозапись и стенограмма доступны на http:// thislife.org/Radio_Episode.aspx ?sched= 1301.
23. Appelbaum and Nakashima, "Banking Regulator Played Advocate”, supra note 20.
24. Пресс-релиз, Office of Thrift Supervision, “OTS Approves Countrywide Application”, March 5,2007, см. об этом на . html.
25. Rubin and Weisberg, In an Uncertain World, supra note 14, at 93-96.
26. Эта фраза фактически была второй в списке лозунгов, подготовленных в предвыборном штабе Клинтона. The War Room (Cyclone Films, 1993).
27. Rubin and Weisberg, In an Uncertain World, supra note 14, at 198-201.
28. Там же, стр. 118-26.
29. Louis Uchitelle, “The Bondholders Are Winning; Why America Won’t Boom”, The New York Times, June 12, 1994, см. об этом на . com/1994/06/12/weekinreview/ideas-trends-the-bondholdcrs-are-winning- why-america-won-t-boom.html.
30. Данные по ВВП взяты из Economic Analysis, National Income and Product Accounts, Table 1.1.6, см. об этом на / SelectTable.asp. Inflation based on GDP price indexes. Ibid. at Table 1.1.4.
31. Rubin and Weisberg, In an Uncertain World, supra note 14, at 160-64.
32. Там же, стр. 197-98.
33. Данные по ВВП взяты из Bureau of Economic Analysis, supra note 30, at Table 1.1.6; данные о среднем доходе - из U.S. Census Bureau, Income, Poverty, and Health Insurance Coverage in the United States: 2008, Table A-l, см. об этом на -236.pdf.
34. Alan Greenspan, The Age of Turbulence: Adventures in a New World (New York: Penguin, 2007), 51-53,208.
35. Алан Гринспен (лекция, ежегодная конференция Association of Private Enterprise Education, 12 апреля 1997 года), см. об этом на http://www. federalrcserve.gov/boarddocs/speeches/1997/199704l2.htm.
36. Алан Гринспен (лекция, American Enterprise Institute, 5 декабря 1996 года), см. об этом на / speeches/1996/19961205.htm.
37. Alan Greenspan, Age ofTurbulence, supra note 34, at 52.
38. Сообщается в Edsall, "Alan Greenspan”, supra note 1. See also Goodman, “Taking Hard New Look at a Greenspan Legacy”, supra note 1.
39. Цитируется Manuel Roig-Franzia, “Credit Crisis Cassandra: Brooksley Born’s Unheeded Warning Is a Rueful Echo 10 Years On”, The Washington Post, May 26, 2009, см. об этом на -dyn/content/ article/2009/05/25/AR2009052502108.html.
40. Raghuram G. Rajan, “Has Financial Development Made the World Riskier?” (документ, представленный на симпозиуме, который проводил федеральный резервный банк Канзаса в Джексон Хоуле, Вайоминг, 27 августа 2005 года), см. об этом на / Rajan2005.pdf.
41. Justin Lahart, “Mr. Rajan Was Unpopular (But Prescient) at Greenspan Party”, The Wall Street Journal, January 2, 2009, available at / article/SB 123086154114948151 .html.
42. Дональд Кон (выступление на симпозиуме, который проводил федеральный резервный банк Канзаса в Джексон Хоуле, Вайоминг, 27 августа 2005 года), см. об этом на / speeches/2005/20050827/dcfault.htm.
43. Цитируется в Lahart, “Mr. Rajan Was Unpopular (But Prescient) at Greenspan Party”, supra note 41.
44. Federal Deposit Insurance Corporation, 2003 Annual Report, см. об этом на insurancehtml. Спасибо Роберту Уолдману (. com/2008/03/banJdng-regulation-illustraced-paul.html) и Economics of Contempt (- chrough-red-tape-with-chainsaw.html) за возможность ознакомиться с этой фотографией.
45. Robert Merton, “Financial Innovation and the Management and Regulation of Financial Institutions”, Journal ofBankingand Finance 19 (1995): 461-81.
46. Alan Greenspan, “Technological Change and the Design of Bank Supervisory Policies” (lecture, Conference on Bank Structure and Competition of the Federal Reserve Bank of Chicago, May 1, 1997), см. об этом на
http://www. federalreserve.gov/boarddocs/speeches/1997/19970501.htm.47. Timothy F. Geithner, “Risk Management Challenges in the U.S. Financial System” (lecture, Global Association of Risk Professionals 7th Annual Risk Management Convention and Exhibition, New York), February 26, 2008, CM. об этом на . html.
48. Ben S. Bernanke, “Financial Innovation and Consumer Protection” (lecture, Federal Reserve Systems Sixth Biennial Community Affairs Research Conference, Washington, D.C., April 17, 2009), см. об этом на http://www. federalreserve.gov/newsevents/speech/bernanke20090417a.htm.
49. См. Larry Light, “Reverse Converts: A Nest-Egg Slasher?” The Wall Street Journal, June 16, 2009, см. об этом на / SB1245110600854l7057.html; Mike Konczal, “Consumer Protection: Reverse Convertibles”, Rortybomb, June 18, 2009, см. об этом на http:// rortybomb.wordpress.com/2009/06/18/consumer-protection-reverse- convertibles/.
50. Цитируется в Light, “Reverse Converts”, supra note 49.
51. Warren Buffett, “Chairman s Letter”, Berkshire Hathaway 2002 Annual Report, см. об этом на
.52. Nassim Nicholas Taleb, Fooled by Randomness: The Hidden Role of Chance in the Markets and in Life (New York: Texerc, 2001).
53. Janet Tavakoli, Structured Finance and Collateralized Debt Obligations: New Developments in Cash & Synthetic Securitization, second edition (Hoboken, NJ: Wiley, 2008); первоначально была опубликована в 2003 году под названием Collateralized Debt Obligations and Structured Finance.
54. CM. John Cassidy, How Markets Fail: The Logic of Economic Calamities (New York: Farrar, Straus and Giroux, 2009), 212.
55. Brian Naylor, “Greenspan Admits Free Market Ideology Flawed”, NPR, October 24, 2008, см. об этом на . php ?storyld=96070766.
56. См. Adam Levitin, “Complex Pricing of Credit Cards Should Be Simplified”, Chicago Tribune, December 27, 2007, см. об этом на ; Adam Levitin, “New Credit Card Tricks, Traps, and 79.9% APRs”, Credit Slips, December 18, 2009, см. об этом на / creditslips/2009/12/new-credit-card-tricks-traps-and-799-aprs.html.
57. Цитируется по Eric Lipton and Raymond Hernandez, “A Champion of Wall Street Reaps Benefits”, The New York Times, December 13,2008, см. об этом на .
58. U.S. Census Bureau, Housing Vacancies and Homcownership, Table 14, см. об этом на
.59. Edward L. Glaeser and Jesse M. Shapiro, “The Benefits of the Home Mortgage Interest Deduction”, Tax Policy and the Economy 17 (2003): 37-82, см. об этом на .
60. Edward L. Glaeser, “Attack of the Home Buyers’ Tax Credit”, Economix Blog, The New York Times, November 10, 2009, см. об этом на . blogs.ny times.com/2009/11/1О/attack-of-the-home-buyers-tax-credit/. Работа, которую он цитирует, — Denise DiPasquale and Edward L. Glacser, “Incentives and Social Capital: Are Homeowners Better Citizens?” (NBER Working Paper 6363, January 1998), см. об этом на / papers/w6363.pdf; compare Tables 2 and 4.
61. William M. Rohe and Michael A. Stegman, “The Impact of Home Ownership on the Social and Political Involvement of Low-Income People”, Urban Affairs Review 30 (1994): 152-72.
62. Alyssa Katz, Our Lot: How Real Estate Came to Own Us (New York: Bloomsbury, 2009), 40.
63. Там же, стр. 19. Раньери выступал с показаниями перед подкомитетом по жилищному строительству и городскому хозяйству, входящим в состав комитета по банковскому делу, жилищному строительству и городскому хозяйству, 21 и 22 сентября 1983 года.
64. Senate Rep. No. 98-293, November 2,1983.
65. Doris “Tanta” Dungey, “What Is Subprime?” Calculated Risk, November 25, 2007, см. об этом на -is- subprime.html.
66. Цитируется в Katz, Our Lot, supra note 62, at 65-
67. Там же, стр. 29.
68. Данные о фактических долях домовладения взяты из U.S. Census Bureau, Housing Vacancies and Homeownership, supra note 58, at Table 14.
69. Wayne Barrett, “Andrew Cuomo and Fannie and Freddie: How the Youngest Housing and Urban Development Secretary in History Gave Birth to the Mortgage Crisis”, The Village Voice, August 5, 2008, см. об этом на http:// -08-05/news/how-andrew-cuomo-gave-birth-to- the-crisis-at-fannie-mae-and-freddie-mac/.
70. Данные о ценах на жилье взяты из S&P/Case-Shiller Composite-10 Home Price Index, пересчитанные с учетом дефляции, взятой в CPI-All Urban Consumers; Bureau of Labor Statistics, Consumer Price Index, см. об этом на . Данные о доходах семей взяты из U.S. Census Bureau, Income, Poverty, and Health Insurance Coverage, supra note 33, at Table A-1.
71. Alan Greenspan, “Consumer Finance” (lecture, Federal Reserve Systems Fourth Annual Community Affairs Research Conference, Washington, D.C., April 8, 2005), см. об этом на / speeches/2005/20050408/default.htm.
72. Tom Wolfe, The Bonfire of the Vanities (New York: Farrar, Straus & Giroux, 1987), 9.
73. Stanley Weiser, “Repeat After Me: Greed Is Not Good”, Los Angeles Times, October 5, 2008, см. об этом на / entertainment/ ca-wallstrcct5.
74. Michael Lewis, “The End”, Portfolio, December 2008, см. об этом на http:// -markets/national-news/portfolio/2008/11/11/ The-End-of-Wall-Streets-Boom.
75. Candace Bushnell, Sex and the City (New York: Grand Central, 2006), 1.
76. Данные взяты из Bureau of Economic Analysis, supra note 30, at Tables 1.1.4, 6.3, and 6.5. Мы начинаем с данных по секторам финансов, страхования и недвижимости, а потом исключаем данные по страхованию, недвижимости и холдинговым компаниям. Цифры рассчитаны в долларах 2008 года с помощью индекса цен ВВП.
77. Thomas Philippon and Ariell Reshcf, “Wages and Human Capital in the U.S. Financial Industry: 1909-2006” (working paper, December 2008), Sections 3.4 and 3.5, см. об этом на /~tphilipp/research.htm. Обратите внимание, что относительные величины заработной платы, показанные на рис. 4.2, являются пиковыми и не скорректированы с учетом различий в образовании. Более высокая относительная заработная плата, равная разнице между средней заработной платой и той, которую можно предсказать на основе разницы в образовании, в 2000-х годах при пиковых значениях достигала около 40 процентных пунктов. См. рис. 11 гам же.
78. Andrew Cuomo, “No Rhyme or Reason: The ‘Heads I Win, Tails You Lose’ Bank Bonus Culture”, July 2009, см. об этом на “Cuomo Report Details Wall St. Bonuses”, DealBook Blog, The New York Times, см. об этом на http:// dealbook.blogs.nytimes.com/2009/07/30/cuomo-reporc-blasts-wall-street- bonus-culture/.
79. Claudia Goldin and Lawrence F. Katz, “Transitions: Career and Family Life Cycles of the Educational Elite”, American Economic Review: Papers and Proceedings 98 (2008): 363-69.
80. Steve Lohr, “Wall St. Pay Is Cyclical. Guess Where We Are Now”, The New York Times, February 4, 2009, см. об этом на . com/2009/02/05/business/05bonus.html.
81. «В настоящее время факультет исследования операций и финансового инжиниринга (ORFE от Operations Research and Financial Engineering) является крупнейшим из шести по количеству студентов в Princeton’s School of Engineering and Applied Science (SEAS). В нем учатся примерно 30% всех студентов инженерных специальностей». Operations Research and Financial Engineering, Princeton University, “Undergraduate Program”, см. об этом на (as of November 2009).
82. Kevin M. Murphy, Andrei Shleifer, and Robert W. Vishny, “The Allocation of Talent: Implications for Growth”, The Quarterly Journal of Economics 106 (1991): 503-30.
83. Jagdish Bhagwati, “The Capital Myth: The Difference Between Trade in Widgets and Trade in Dollars”, Foreign Affairs, May-June 1998,7-12.
ГЛАВА 5. ЛУЧШАЯ ЗА ВСЕ ВРЕМЕНА СДЕЛКА
1. U.S. Securities and Exchange Commission, Final Rule: Alternative Net Capital Requirements for Broker-Dealers That Are Part of Consolidated Supervised Entities, см. об этом на -49830.htm.
2. Для знакомства с более детальным обсуждением структурированного финансирования, см. Janet Tavakoii, Structured Finance and Collateralized Debt Obligations: New Developments in Cash & Synthetic Securitization, second edition (Hoboken, NJ: Wiley, 2008).
3. Frank Partnoy, F.I.A.S.C.O.: Blood in the Water on Wall Street (New York: W. W. Norton, 2009), 215-31.
4. Там же, особенно на стр. 107—138.
5. Более подробную информацию об облигациях, обеспеченных долговыми обязательствами, и структурированном финансировании, см. Joshua D. Coval, Jakub Jurek, and Erik Stafford, “The Economics of Structured Finance” (Harvard Business School Working Paper 09-060), см. об этом на http://www. hbs.edu/research/pdf/09-060.pdf.
6. Gillian Tett, Fool’s Gold: How the Bold Dream of a Small Tribe at J. P. Morgan Was Corrupted by Wall Street Greed and Unleashed a Catastrophe (New York: Free Press, 2009), 51-56.
7. Цитируется в Michael Lewis, “The End”, Portfolio, November 11, 2008, см. об этом на -markets/nationaI-news/ portfolio/2008/11/11/The-End-of-Wall-Streets-Boom/.
8. Для объяснения сущности суперстаршего транша см. Felix Salmon, “What’s a Super-Senior Tranche?" Market Movers Blog, Portfolio, December 1, 2008, см. об этом на - movers/2008/12/01/whats-a-super-senior-tranche/.
9. Tett, Fool’s Gold, supra note 6, at 62-63.
10. О трех С ипотечного кредитования см. ряд статей Doris “Tanta” Dungey on Calculated Risk, such as Doris “Tanta” Dungey, “What Is ‘Subprime?’", Calculated Risk, November 25, 2007, см. об этом на http://www. calculatcdriskblog.com/2007/11/what-is-subprime.html.
11. Chris Mayer and Karen Pence, “Subprime Mortgages: What, Where, and to Whom?” Finance and Economics Discussion Series 2008-29, Divisions of Research and Statistics and Monetary Affairs, Federal Reserve Board, Washington, D.C., см. об этом на / fcds/2008/200829/200829pap.pdf.
12. Получено на основе данных по закону « О раскрытии информации по жилищным ипотекам» (HMDA от Home Mortgage Disclosure Act), собранных Федеральным советом по надзору за финансовыми учреждениями (Federal Financial Institutions Examination Council), которые согласованы со списком Министерства жилищного строительства и городского развития США (HUD от Housing and Urban Development) по субстандартным кредиторам; цитируется в Kenneth Temkin, “Subprime Lending: Current Trends and Policy Issues”, The Neighbor-Works Journal, Spring-Summcr 2000, см. об этом на / article/relfiles/partner_content/nrc/ht_nrc_temkin.pdf.
13. Об увеличении ипотечных кредитов и ухудшении стандартов кредитования см. Jesse М. Abraham, Andrey Pavlov, and Susan Wachter, “Explaining the United States’ Uniquely Bad Housing Market", Institute for Law and Economics Research Paper No. 08-34, University of Pennsylvania Law School, см. об этом на
.14. Данные HMDA согласованы со списком HUD о субстандартных кредиторах; см. в Mayer and Репсе, “Subprime Mortgages”, supra note 11.
15. Ronald J. Mann, “Bankruptcy Reform and the ‘Sweat Box’ of Credit Card Debt”, University of Illinois Law Review, 2007: 375-404; Felix Salmon, “Adam Levitin on Credit Card Minimum Payments”, Market Movers Blog, Portfolio, December 17, 2008, см. об этом на / blogs/market-movers/2008/12/17/adam-levitin-on-credit-card-minimum- payments/.
16. International Monetary Fund, Global Financial Stability Report: Market Developments and Issues, April 2007 (Washington: International Monetary Fund, 2009), 7, см. об этом на / GFSR/2007/01 /index.htm.
17. Alyssa Katz, Our Lot: How Real Estate Came to Own Us (New York: Bloomsbury, 2009), 70; Center for Public Integrity, Who’s Behind the Financial Meltdown? The Top 25 Subprime Lenders and Their Wall Street Backers, см. об этом на
/ the_subprime_25/.18.Bob Ivry, ‘“Deal with Devil’ Funded Carrera Crash Before Bust”, Bloomberg, December 18,2007, см. об этом на id=20601170&refer=home&sid=aINDZa.Hm600.
19.Маркетинговая листовка JPMorgan Chase, доступная на . nytimes.com/images/blogs/executivesuite/ChascFlycr.pdf, о чем сообщаемое Nocera, “Subprimc and the Banks: Guilty as Charged”, Executive Suite Blog, The New York Times, October 14, 2009, см. об этом на . blogs.nytimes.com/2009/10/l4/subprime-and-the-banks-guilty-as-charged/.
20. Charles V. Bagli, “Sam Zell’s Empire, Underwater in a Big Way”, The New York Times, February 6, 2009, см. об этом на . com/2009/02/07/business/07properties.html.
21. Terry Pristin, “Risky Real Estate Deals Helped Doom Lehman”, The New York Times, September 16, 2008, см. об этом на . com/2008/09/17/realestate/commercial/ 17real.html.
22. См. Robert J. Shiller, The Subprime Solution: How Today’s Global Financial Crisis Happened, and What to Do About It (Princeton: Princeton University Press, 2008), 30-34. Данные к рис. 5.1 взяты у Роберта Шиллера, см. об этом на /~shiller/data.htm; они используются с его разрешения. Ряд прошлых данных Шиллера по жилью был впервые использован в Robert Shiller, Irrational Exuberance (Princeton: Princeton University Press, 2000) и позднее в Shiller, The Subprime Solution, supra.
23. Press Release, Citigroup, “Citi Finalizes SIV Wind-down by Agreeing to Purchase All Remaining Assets”, November 19, 2008, см. об этом на http:// .
24. О формах регресса, которые банки предоставили инвесторам в своих SIV, см. David Jones, “Emerging Problems with the Basel Capital Accord: Regulatory Capital Arbitrage and Related Issues”, Journal of Banking and Finance 24 (2000): 35-58. Наше внимание на этот документ обратил Арнольд Клинг.
25. Eric Friedman, Simon Johnson, and Todd Mitton, “Propping and Tunnel-ling”, Journal of Comparative Economics 31 (2003): 732-50.
26. Shiller, Subprimc Solution, supra note 22, at 45-47.
27. Michael Pollan, “An Animals Place”, The New York Times Magazine, November 10,2002, см. об этом на .
28. Katz, Our Lot, supra note 17, at 116,126-27.
29. Mayer and Pence, “Subprime Mortgages”, supra note 11.
30. Mark Pittman, “Subprime Securities Market Began as ‘Group of 5’ Over Chinese”, Bloomberg, December 17, 2007, см. об этом на http://www. bloomberg.com/apps/news ?pidewsatchive&sid=a A6YC lxKUoek.
31. Hyman P. Minsky, Stabilizing an Unstable Economy (New York: McGraw-Hill, 2008), chapter 9 (первоначально опубликовано в 1986 году).
32. О повседневном функционировании этой цепи см “The Giant Pool of Money”, This American Life, первый раз эта передача вышла в эфир 9 мая 2008 года, см. об этом на / Radio_Episode. aspx ?episode=35 5.
33. Charles R. Geisst, Undue Influence: How the Wall Street Elite Put the Financial System at Risk (Hoboken, NJ: John Wiley & Sons, 2005), 256.
34. Richard Scott Carnell, Jonathan R. Macey, and Geoffrey P. Miller, The Law of Banking and Financial Institutions, fourth edition (Austin: Wolters Kluwer Law & Business, 2009), 466-67.
35. 12 U.S.C. § 1843(k). CM. Carnell et al., Law of Banking, supra note 34, at 465-70.
36. Gary H. Stern and Ron J. Feldman, Too Big to Fail: The Hazards of Bank Bailouts (Washington: Brookings Institution Press, 2009), 30-31,63-65.
37. Frank Partnoy, Infectious Greed: How Deceit and Risk Corrupted the Financial Markets (New York: Henry Holt, 2004), 153-54.
38. Цитируется в “The Giant Pool of Money”, This American Life, первый раз эта передача вышла в эфир 9 мая 2008 года, см. об этом на http://www. thisamericanlife.org/ Radio_Episodc.aspx?episode=355.
39. Там же, стр. 34 — 35.
40. Saul Hansell, “Group Approves Use of Derivatives”, The New York Times, July 22, 1993, см. об этом на / market-place-group-approves-use-of-derivatives.html.
41. Jerry W. Markham, A Financial History of the United States, Volume III: From the Age of Derivatives into the New Millennium (1970-2001) (Armonk, NY: М. E. Sharpe, 2002), 202-4.
42. См. интервью с Бруксли Борн, Frontline, 28 августа 2009 года, стенограмма доступна на
/ born.html.43. Press Release, U.S. Treasury Department, “Joint Statement by Treasury Secretary Robert E. Rubin, Federal Reserve Board Chairman Alan Greenspan and Securities and Exchange Commission Chairman Arthur Levitt”, May 7, 1998, см. об этом на .
44. Hearings of the House Committee on Banking and Financial Services, July 17 and July 24, 1998, см. об этом на
.45. “Over-the-Counter Derivatives Markets and the Commodity Exchange Act”, Report of the Presidents Working Group on Financial Markets, November 1999, см. об этом на . pdf.
46. О принятии закона «О модернизации товарных фьючерсов» (CFMA) см. Paul Blumcnthal, “Read the Bill: The Commodity Futures Modernization Act”, The Sunlight Foundation Blog, April 1,2009, см. об этом на . sunlightfoundation.com/2009/04/01/rcad-the-bill-the-commodity-futures- modernization-act/.
47. Tett, Fool’s Gold, supra note 6, at 48-49. Решение Федеральной резервной системы приведено в Federal Reserve Board Supervisory Letter SR 96-17 (GEN), August 12, 1996, см. об этом на / boarddocs/SRLettcrs/1996/sr9617.htm.
48. Jones, “Emerging Problems”, supra note 24. Мнения, выраженные в этом документе, принадлежат автору, и Федеральная резервная система их не обязательно разделяет. См. также Arnold Kling, “Not What They Had in Mind: A History of Policies That Produced the Financial Crisis of 2008”, Mercatus Center at George Washington University, September 2009, см. об этом на = 1474430.
49. Это правило было выпущено ОСС, OTS, FDIC и Федеральной резервной системой. Опубликовано в Federal Register, November 29,2001, см. об этом на .
50. Сообщил Corine Hegland, “Why It Collapsed”, National Journal, April 11, 2009. О влиянии сниженных требования к капиталу см. Kling, “Not What They Had in Mind”, supra note 48.
51. См., например, Standard & Poor’s, “Structured Finance Rating Transition and Default Update as of Feb. 27, 2009”, см. об этом на . standardandpoors.com/spf/pdf/media/Transition_Rcport_022709.pdf. Matt Krantz, “As Company Priorities Shift, Fewer Get AAA Debt Rating”, USA Today, March 15, 2005, см. об этом на / companies/management/2005-03-15-aaa-sat_x.htm.
52. Цитируется в “The Watchmen”, This American Life, первый раз эта передача вышла в эфир 5 июня 2009 года; запись доступна на / extras/radio/382_transcript.pdf.
53. Kevin G. Hall, “How Moody’s Sold Its Ratings - and Sold Out Investors”, McClatchy, October 18, 2009, см. об этом на . com/227/story/77244.html.
54. Elliot Blair Smith, “‘Race to Bottom’ at Moody’s, S&P Secured Subprime’s Boom, Bust”, Bloomberg, September 25, 2008, см. об этом на http://www. bloomberg.com/apps/news ?pid=20601109&sid=ax3vfya_Vtdo.
55. U.S. Securities and Exchange Commission, Alternative Net Capital Requirements, supra note 1.
56. Сообщил Stephen Labaton, “Agency’s ’04 Rule Let Banks Pile Up New Debt”, The New York Times, October 2, 2008, см. об этом на . com/2008/10/03/business/03sec.html.
57. U.S. Securities and Exchange Commission Office of Inspector General, SEC’s Oversight of Bear Stearns and Related Entities: The Consolidated Supervised Entity Program, September 25, 2008, см. об этом на -oig.gov/ Reports/AuditsInspections/2008/446-a.pdf, ix.
58. Deniz Igan, Prachi Mishra, and Thierry Tressel, “A Fistful of Dollars: Lobbying and the Financial Crisis” (документ был представлен на 10 конференции Jacques Polak Annual Research Conference, которую проводил Международный валютный фонд в Вашингтоне, округ Колумбия, 5—6 ноября 2009 года), см. об этом на / arc/pdf/ igan.pdf.
59. P.L. 103-325 § 152(d); codified as 15 U.S.C. § 1639(h).
60. Greg Ip, “Did Greenspan Add to Subprime Woes ? Gramlich Says Ex-Colleague Blocked Crackdown on Predatory Lenders Despite Growing Concerns”, The Wall Street Journal, June 9,2007, см. об этом на / SB118134111823129555.html.
61. Цитируется в Binyamin Appelbaum, “As Subprime Lending Crisis Unfolded, Watchdog Fed Didn’t Bother Barking”, The Washington Post, September 27, 2009, см. об этом на -dyn/content/ article/2009/09/26/AR2009092602706.html.
62. О нерегулировании ФРС субстандартных ипотечных кредиторов см. там же и в Mike Konczal, “Consumer Protection at the Fed: July, 2000”, Rortybomb, September 27, 2009, см. об этом на . com/2009/09/27/consumer-protection-at-the-fed-july-2000/.
63. 15 U.S.C. § 1602.
64. Press Release, U.S. Department of Housing and Urban Development, “HUD, Treasury Release Joint Report Recommending Actions to Curb Predatory Lending”, см. об этом на / pr00-l42.html.
65. Appelbaum, “Watchdog Fed Didn’t Bother Barking”, supra note 61.
66. Ip, “Did Greenspan Add to Subprime Woes?” supra note 60.
67. Edward M. Gramlich, “Booms and Busts: The Case of Subprime Mortgages”, Federal Reserve Bank of Kansas City Economic Review (Fourth Quarter 2007): 105-13, см. об этом на / PDF/4q07Gramlich.pdf.
68. Alan Greenspan (lecture, Federal Reserve System’s 4th Annual Community Affairs Research Conference, April 8, 2005), см. об этом на http://www. fedcralrescrvc.gov/BoardDocs/speeches/2005/20050408/default.htm.
69. Binyamin Appelbaum and Ellen Nakashima, “Banking Regulator Played Advocate over Enforcer: Agency Let Lenders Grow Out of Control, Then Fail”, The Washington Post, November 23, 2008, см. об этом на
-dyn/content/article/2008/l 1/22/ AR2008112202213.html.70. Eric Dash, “Post-Mortems Reveal Obvious Risk at Banks”, The New York Times, November 18, 2009, см. об этом на / business/19risk.html.
71. 1999 N.C. SB 1149; Ga. Code Ann., § 7-6A.
72. Press Release, Standard & Poor’s, “Standard & Poor’s to Disallow Georgia Fair Lending Act Loans”, January 16, 2003, см. об этом на http://www. mortgagebankcrs.org/NewsandMedia/PrcssCenter/32153.htm.
73. Office of the Comptroller of the Currency, Department of the Treasury, Preemption Determination and Order, August 5,2003,68 F.R. 46264.
74. Цитируется в Christopher R. Childs, “So You’ve Been Preempted-What Are You Going to Do Now?: Solutions for States Following Federal Preemption of State Predatory Lending Statutes”, Brigham Young University Law Review, 2004: 701-37.
75. «За исключением случаев, предусмотренных федеральным законом, законы штатов, которые препятствуют, подрывают или вводят дополнительные условия способности национального банка в полной мере осуществлять виды деятельности, разрешенные в соответствии с федеральным законом, к национальным банкам не применяются». 12 CFR7.009. Это регулирующее положение было создано на основе правила ОСС от 13 января 2004 года: 69 FR 1904.
76. См. Barnett Bank of Marion County v. Nelson, 517 U.S. 25 (1996); and Watters v. Wachovia Bank, 550 U.S. 1 (2007).
77. Cm. Charles W. Calomiris and Peter J. Wallison, “Blame Fannie Mae and Congress for the Credit Mess”, The Wall Street Journal, September 23, 2008, см. об этом на
.78. Fannie Mae Historical Conventional Loan Limits, скорректированный 30 июля 2009 года, см. об этом на / historicalloanlimits.pdf.
79. Katz, Our Lot, supra note 17, at 71-72; Department of Housing and Urban Development, Blueprint for the American Dream, 2002, см. об этом на ; Wayne Barrett, “Andrew Cuomo and Fannie and Freddie: How the Youngest Housing and Urban Development Secretary in History Gave Birth to the Mortgage Crisis”, The Village Voice, August 5, 2008, см. об этом на . com/2008-08-05/news/how-andrew-cuomo-gave-birth-to-thc-crisis-at- fannie-mae-and-freddie-mac/.
80. Doris “Tanta” Dungey, “Krugman on the GSEs”, Calculated Risk, July 14, 2008, см. об этом на - on-gses.html. ,
81. James Hamilton, “Did Fannie and Freddie Cause the Mortgage Crisis?”, Econbrowser, July 15, 2008, см. об этом на . com/archives/2008/07/did_fannie_and.html; David Goldstein and Kevin G. Hall, “Private Sector Loans, Not Fannie or Freddie, Triggered Crisis”, McClatchy, October 12, 2008, см. об этом на . com/25 l/story/53802.html; Menzie Chinn, “CRA and Fannie and Freddie as BKtes Noire”, Econbrowser, October 21, 2008, см. об этом на http://www. econbrowser.com/archives/2008/10/cra_fannie_and.html.
82. Katz, supra note 17, at 71-73; Michael Carliner, “Fannie Mac and Freddie Mac- Androgynous Financiers”, Musings on Housing and die Economy, July 12, 2008, см. об этом на - mae-and-freddie-mac-androgynous-financiers/.
83. О ставках по федеральным фондам см. Federal Reserve Board of Governors, Open Market Operations, см. об этом на / fomc/fundsrate.htm. Данные о ценах на жилье взяты из S&P/Case-Shiller Composite-10 House Price Index и скорректированы с помощью индекса потребительских цен для всех городских потребителей.
84. Tim Duy, “Hawkishness Dominates”, Tim Duys Fed Watch, October 1,
2009, см. об этом на / hawkishness-dominates.html.85. Bureau of Economic Analysis, National Income and Product Accounts, Table 1.1.6, см. об этом на . asp; U.S. Census Bureau, Income, Poverty, and Health Insurance Coverage in the United States: 2008, Table A-l, см. об этом на / prod/2009pubs/p60-236.pdf.
86. О кризисе LTCM см. Roger Lowenstein, When Genius Failed: The Rise and Fall of Long-Term Capital Management (New York: Random House, 2000).
87. Там же, на стр. 159,179-80.
88. Partnoy, Infectious Greed, supra note 37, at 368-70.
89. Bethany McLean and Peter Elkind, The Smartest Guys in the Room: The Amazing Rise and Scandalous Fall of Enron (New York: Portfolio, 2003).
90. Press Release, University of California Office of the President, “Banks, Law Firms Were Pivotal in Executing Enron Securities Fraud”, April 8. 2002, cm. об этом на . The University of California was the lead plaintiff in the lawsuit.
91. Например, Enron занял 500 млн долл. у Citigroup и использовал эти деньги для покупки казначейских векселей, затем продал эти векселя и расплатился с Citigroup, после чего показал 500 млн долл. в качестве операционных доходов. Floyd Norris, “Bankrupt Thinking: How the Banks Aided Enron’s Deception”, The New York Times, August 1,2003, см. об этом на http://www. nytimes.com/2003/08/01/business/bankrupt-thinking-how-the-banks-aided- enron-s-deception.html.
92. Press Release, Senate Committee on Governmental Affairs, “Report Reveals
‘Systemic and Catastrophic Failure’ of Financial Oversight in Enron Case: Governmental Affairs Committee Recommends Reform for SEC, Wall Street Analysts, Credit Raters”, October 7,2002, см. об этом на ;ContentRecord_ id=2efc364b-8472-43b4-9ad 1 - 16b9b lb96f24&Region_id=&Issue_ id=2ed9adc5-lcle-4035-90b5-62bd98bdff7f.93. Сообщается в Zachary A. Goldfarb, “In Сох Years at the SEC, Policies Undercut Action: Red Tape Halted Cases, Drove Down Penalties”, The Washington Post, June 1, 2009, см. об этом на . com/wp-dyn/content/article/2009/05/31/AR2009053102254.html.
94. David Reilly, “Wall Street Fox Beds Down in Taxpayer Henhouse”, Bloomberg, August 25, 2009, см. об этом на ;sid=aP7cPs7AR.SE; Paul S. Atkins, “Is Excessive Regulation and Litigation Eroding U.S. Financial Competitiveness?” (lecture, conference co-sponsored by the American Enterprise Institute and the Brookings Institution, Washington, D.C., April 20, 2007), см. об этом на .
95. U.S. Securities and Exchange Commission Office of Inspector General, SEC’s Oversight of Bear Stearns and Related Entities: Broker-Dealer Risk Assessment Program, September 25, 2008, см. об этом на -oig.gov/ Reports/AuditsInspections/2008/446-b.pdf.
96. U.S. Securities and Exchange Commission, Office of Investigations, Investigation of Failure of the SEC to Uncover Bernard Madoff’s Ponzi Scheme-Public Version, August 31, 2009, см. об этом на . Общая сумма, отсутствующая на счетах клиентов, составляла примерно 65 млрд долл., в которую входили и фиктивные доходы от инвестиций; фактическая сумма инвестированных средств, которая не была возвращена клиентам, была близка к 20 млрд долл.
97. James Coffman, “An Inside Perspective on Regulatory Capture”, The Baseline Scenario, August 14, 2009, см. об этом на . com/2009/08/14/an-inside-perspective-on-regulatory-capture/.
98. Andrew G. Haldane, “Why Banks Failed the Stress Test” (lecture at the Marcus Evans Conference on Stress-Testing, February 9—10, 2009), см. об этом на
. pdf.99. Piergiorgio Alessandri and Andrew G. Haldane, “Banking on the State”, BIS Review 139/2009, см. об этом на le.pdf.
100. Первоначальным законом о Федеральной резервной системе был закон, принятый в 1913 году. См. 38 Stat. 251. Статья о «необычных и чрезвычайных обстоятельствах» была добавлена в раздел 13 исходя из положений закона «О помощи в чрезвычайных обстоятельствах и строительстве» (Emergency Relief and Construction Act) от 1932 года, 47 Stat. 709. Соответствующие положения закреплены в 12 U.S.C. § 343.
101. См. David Wesscl, In Fed We Trust: Ben Bernanke’s War on the Great Panic (New York: Crown Business, 2009), 161. The 1991 amendment was Pub. L. 102-242, Title IV, § 473.
ГЛАВА 6. СЛИШКОМ ОГРОМНЫЕ ДЛЯ КРАХА
1. Мервин Кинг (лекция перед представителями шотландских организаций бизнеса, Эдинбург, Шотландия, 20 октября, 2009 года), см. об этом на
.
pdf.
2. Отчеты по заседаниям см. в Mark Landlcr and Eric Dash, “Drama Behind a $250 Billion Banking Deal”, The New York Times, October 14, 2008, см. об этом на
. html; и Andrew Ross Sorkin, Too Big to Fail: The Inside Story of How Wall Street and Washington Fought to Save the Financial System from Crisis - and Themselves (New York: Viking, 2009), chapter 20.3. Цитируется в David Wesscl, In Fed We Trust: Ben Bernankes War on the Great Panic (New York: Crown Business, 2009), 239.
4. Sorkin, Too Big to Fail, supra note 2, at chapter 20.
5. Fact Sheet, U.S. Treasury Department, TARP Capital Purchase Program: Senior Preferred Stock and Warrants: Summary of Senior Preferred Terms, cm. об этом на
. pdf. У привилегированных акций был бессрочный период действия, то есть их не надо было возвращать до тех пор, пока банки этого не захотят. Через пять лет первоначальная процентная ставка в 5 процентов возросла до 9 процентов.6. Phillip Swagel, “The Financial Crisis: An Inside View”, Brookings Papers on Economic Activity, Spring 2009, см. об этом на / economics/bpea/~/media/Files/Programs/ES/BPEA/2009_spring_bpea_ papers/2009_spring_bpea_swagel.pdf, 39.
7. Такие, как Ричард Ковачевич из Wells Fargo. Landler and Dash, “Drama Behind a $250 Billion Banking Deal”, supra note 2.
8. Sorkin, Too Big to Fail, supra note 2, at 525.
9. Dave Kansas, The Wall Street Journal Guide to the End of Wall Street as We Know It: What You Need to Know About the Greatest Financial Crisis of Our Time — and How to Survive It (New York: HarperCollins, 2009).
10. См., например, Gillian Tett, Fool’s Gold: How the Bold Dream of a Small Tribe at J.P. Morgan Was Corrupted by Wall Street Greed and Unleashed a Catastrophe (New York: Free Press, 2009); Wessel, In Fed We Trust, supra note 3; and Sorkin, Too Big to Fail, supra note 2.
11. О психологической склонности людей к надуванию пузырей см. Virginia Postrcl, “Pop Psychology”, The Adantic, December 2008, см. об этом на -bubbles. Об идее, что кризис был вызван избыточными сбережениями в Китае (накопленными благодаря искусственно завышенной валюте этой страны), см. Sebastian Mallaby, “What OPEC Teaches China”, The Washington Post, January 25, 2009, см. об этом на -dyn/content/ article/2009/01 /23/AR2009012303291 .html.
12. Sameera Anand, “Cities Close Call with Bear Stearns”, Business Week, March 19, 2008, см. об этом на . CITIC — это в техническом смысле конгломерат, принадлежащий китайскому правительству, а не суверенный фонд благосостояния. CITIC удалось отказаться от своей сделки с Bear Stearns.
13. Более подробную информацию о крахе Bear Stearns см. в Kate Kelly, Street Fighters: The Last 72 Hours of Bear Stearns, the Toughest Firm on Wall Street (New York: Portfolio, 2009) и в William D. Cohan, House of Cards: A Tale of Hubris and Wretched Excess on Wall Street (New York: Doubleday, 2009).
14. Heidi N. Moore, “Can What Happened to Bear Happen to Other Banks?” Deal Journal Blog, The Wall Street Journal, March 18, 2008, см. об этом на -just-where-do-the-other- banks-stand/.
15. Kate Kelly, “Bear Stearns Neared Collapse Twice in Frenzied Last Days”, The Wall Street Journal, May 29, 2008, см. об этом на / article/SB 121202057232127889.html.
16. О стоимости этого здания см. Yalman Onaran, “JPMorgan Chase to Buy Bear Stearns for $240 Million”, Bloomberg, March 17, 2008, см. об этом на ?pid=20601087&sid=aWbXzzlzNA nw; при цене одной акции в 2 долл. общая стоимость сделки составляла 240 млн долл.
17. Press Release, Federal Reserve Bank of New York, “Federal Reserve Announces Establishment of Primary Dealer Credit Facility”, March 16,2008, см. об этом на .
18. “Merrill’s Bitter Pill May Be a Sweet Deal for Lone Star”, DealBook Blog, The New York Times, July 29,2008, см. об этом на . com/2008/07/29/merills-bitter-pill-may-be-a-sweet-deal-for-lone-star/.
19. “Factbox - U.S., European Bank Writedowns, Credit Losses”, Reuters, September 24, 2009, см. об этом на / fundsFundsNews/idUSLO 12760820090924.
20. Цитируется в Suddep Reddy, “Paulsons Bazooka: A Weapon to Be Remembered?” The Wall Street Journal, September 24, 2008, см. об этом на -bazooka-a-weapon- to-be-remcmbered/.
21. О роли Полсона см. Sheryl Gay Stolberg, “Paulsons Influence Displayed in Fannie and Freddie Rescue”, The New York Times, September 9, 2008.
22. Цитируется в Wessel, In Fed We Trust, supra note 3, at 14,16.
23. Цитируется в Sorkin, Too Big to Fail, supra note 2, at 336.
24. Цитируется в Wessel, In Fed We Trust, supra note 3, at 23.
25. Sorkin, Too Big to Fail, supra note 2, at 2.
26. Troubled Asset Relief Program Office of the Special Inspector General, Quarterly Report to Congress, April 21,2009.
27. Cm. Carmen M. Reinhart and Kenneth S. Rogoff, “Is the 2007 U.S. Subprimc Crisis So Different? An International Historical Comparison”, American Economic Review 98 (2 008): 339-44; и Carmen M. Reinhart and Kenneth S. Rogoff, “The Aftermath of Financial Crises” (документ, представленный на заседании Американской экономической ассоциации (American Economic Association), 3 января 2009 года), см. об этом на / annual_mtg_papers/2009/retrieve.php ?pdfid= 140.
28. Thomas Hoenig, “Troubled Banks Must Be Allowed a Way to Fail”, Financial Times, May 3, 2009, см. об этом на - 380b-llde-9211-00l44feabdc0.html. См. также Thomas Hoenig, “Too Big Has Failed” (лекция в Омахе, Небраска, 6 марта 2009 года), см. об этом на . 09.pdf.
29. См., например, Simon Johnson and James Kwak, “The Price of Salvation” Economists’ Forum, Financial Times, September 24, 2008, см. об этом на -price-of-salvation/; John P. Hussman, “You Can’t Rescue the Financial System if You Can’t Read a Balance Sheet”, Hussman Funds Weekly Market Comment, September 29, 2008, см. об этом на ; Luigi Zingales, “Why Paulson Is Wrong”, VOX, September 21, 2008, см. об этом на -node/l670.
30. TARP Congressional Oversight Panel, February Oversight Report: Valuing Treasury’s Acquisitions, February 6, 2009, см. об этом на . gov/documents/cop-020609-report.pdf. Бюджетное управление конгресса само оценило эту субсидию в 18 долларов, полученных на 100 инвестированных долларов. Congressional Budget Office, The Troubled Asset Relief Program: Report on Transactions Through December 31, 2008, January 2009, см. об этом на -16-TARP.pdf.
31. Jowei Chen and Connor Raso, “Do TARP Bank Bailouts Favor Politically Connected Firms?” (Рабочий документ, 15 октября 2009 года).
32. Dan Fitzpatrick, Damian Paletta, and Susanne Craig, “Bank of America to Get Billions in U.S. Aid: Sides Finalizing Terms for Fresh Bailout Cash; Lender Told Treasury That Without Funds, It Couldn’t Close Deal for Ailing Merrill”, The Wall Street Journal, January 15, 2009, см. об этом на / article/SB 123197132814683053.html.
33. См. James Kwak, “More on Bank of America”, The Baseline Scenario, September 28, 2009, см. об этом на -on- bank-of-america/.
34. Mary Williams Walsh, “A.I.G. Lists Banks It Paid with U.S. Bailout Funds”, The New York Times, March 15, 2009, см. об этом на . com/2009/ОЗ/16/business/ 16rescue.html.
35. См. Gretchen Morgenson, “Revisiting a Fed Waltz with A.I.G.”, The New York Times, November 21, 2009, см. об этом на . com/2009/ll/22/business/22gret.html. Об опровержении Goldman Sachs cm. “Goldman’s Response to Questions About A.I.G.”, DealBook Blog, The New York Times, November 23, 2009, см. об этом на . nytimes.com/2009/11/23/goldmans-rcsponse-to-questions-about-aig/.
36. Richard Teitelbaum and Hugh Son, “New York Fed’s Secret Choice to Pay for Swaps Hits Taxpayers”, Bloomberg, October 27, 2009, см. об этом на http:// bloombcrg.com/apps/ncws ?pid=20601109&sid=a7T5HaOgYHpE.
37. Mary Williams Walsh, “Audit Faults New York Fed in A.I.G. Bailout”, The New York Times, November 16, 2009, см. об этом на . com/2009/1 l/17/business/17aig.html. UBS предложил 98 центов на доллар, но федеральный резервный банк Нью-Йорка настаивал на одинаковом отношении ко всем банкам, и поэтому это предложение было отклонено.
38. При проведении первых сделок по программе PPIP частные инвесторы заплатили около 70 центов на доллар в кредитном портфеле, а вот без государственного финансирования они были готовы заплатить только 50 центов. Edmund Andrews, “F.D.I.C. Sells Failed Bank’s Troubled Mortgages to Private Investor”, The New York Times, September 16,2009, см. об этом на . См. тж Mike Konczal, “PPIP Gets Its Debut”, Rortybomb, September 18,2009, см. об этом на -debut/.
39. David Enrich, Dan Fitzpatrick, and Marshall Eckblad, “Banks Won Concessions on Tests: Fed Cut Billions off Some Initial Capital-Shortfall Estimates; Tempers Flare at Wells”, The Wall Street Journal, May 9, 2009, см. об этом на http:// online.wsj.com/articlc/SB 124182311010302297.html.
40. Saturday Night Live (телевизионная передача на NBC 11 мая 2009 года), см. об этом на
- cold-opcn/1099562/.41. Tim Gcithner, “Written Testimony: Congressional Oversight Panel”, April 21, 2009, см. об этом на .
42. Board of Governors of the Federal Reserve System, The Supervisory Capital Assessment Program: Overview of Results, May 7,2009, см. об этом на http:// . Данные по прибыли взяты из “Resources Other than Capital to Absorb Losses in the More Adverse Scenario.” Оценки взяты из «более неблагоприятного» сценария, так как подробные оценки были доступны только для этого сценария.
43. Federal Reserve, Senior Loan Officer Opinion Survey on Bank Lending Practices, October 2009, см. об этом на / boarddocs/snloansurvey/200911/. Данных после 3 квартала 2009 года на момент написания этой книги не было. Виды кредитов включают в себя коммерческие и промышленные кредиты (для больших и малых компаний), кредиты на коммерческую недвижимость, ипотечные жилищные займы и потребительские кредиты.
44. Chrystia Freeland, “Lunch with the FT: Larry Summers”, Financial Times, July 10, 2009, см. об этом на -6ce0-llde- af56-00144feabdc0.html.
45. Office of the Special Inspector General for the Troubled Asset Relief Program, Quarterly Report to Congress, July 21,2009, см. об этом на http ://. gov/reports/congress/2009/July2009_Quarterly_Report_to_Congress.pdf.
46. Paul Krugman, “Zombie Financial Ideas”, The Conscience of a Liberal Blog, The New York Times, March 3, 2009, см. об этом на . nytimes.com/2009/03/03/zombie-financial-ideas/.
47. Paul Krugman, “All the President’s Zombies”, The Conscience of a Liberal Blog, The New York Times, February 25,2009, см. об этом на . nytimes.com/2009/02/25/all-the-presidents-zombies/.
48. Richard W. Fisher, “Paradise Lost: Addressing ‘Too Big to Fail’ (With Reference to John Milton and Irving Kristol)” (lecture, Cato Institute’s 27th Annual Monetary Conference, Washington, D.C., November 19,2009).
49. “Nationalized Banks Are ‘Only Answer,’ Economist Stiglitz Says”, Deutsche Welle, February 6, 2009, см. об этом на -world.de/dw/ article/0,4005355,00.html.
50. Nouriel Roubini, “Nationalize Insolvent Banks”, Forbes, February 12, 2009, см. об этом на - banks-nationalization-opinions-columnists_0212_nouriel_roubini.html; Matthew Richardson and Nouriel Roubini, “Nationalize the Banks! We’re All Swedes Now”, The Washington Post, February 15, 2009, см. об этом на -dyn/content/article/2009/02/12/ AR200902120l602.html; Dean Baker, “The Banks Have Stolen Enough; It’s Time to Take Them Over”, Tire Huffington Post, January 25, 2009, см. об этом на -baker/the-banks-have-stolen- eno_b_160677.html.
51. Christine Harper and Jeff Kearns, “Citigroup Falls Below $1 as Investor Faith Erodes”, Bloomberg, March 5, 2009, см. об этом на ;sid=aKLJ08S5nFaU
52. Larry Summers, “International Financial Crises: Causes, Prevention, and Cures”, The American Economic Review Papers and Proceedings 90 (2000): 1-16.
53. Simon Johnson with James Kwak, “The Quiet Coup”, The Atlantic, May 2009 (доступно в онлайне с 26 марта 2009 года), см. об этом на http://www. theatlantic.com/doc/200905/imf-advice.
54. “Hear: Geithner’s Stress Test” (podcast), Planet Money, February 25, 2009, audio см. об этом на geithners_stress_test.html.
55. Department of the Treasury, TARP Standards for Compensation and Corporate Governance, June 10, 2009, см. об этом на hctp://wwvw.treas.gov/ press/releases/reports/ec%20ifr%20ff%20web%206.9.09tgl 64.pdf.
56. Stephen Labaton and Edmund L. Andrews, “Geithner Said to Have Prevailed on the Bailout”, The New York Times, February 9,2009, см. об этом на
http:// .57. Department of the Treasury, TARP Standards for Compensation and Corporate Governance, supra note 55.
58. Stephen Labaton, “Treasury to Set Executives’ Pay at 7 Ailing Firms”, The New York Times, June 10, 2009, см. об этом на . com/2009/06/11/business/l lpay.html.
59. Stephen Labaton, “Ailing, Banks Still Field Strong Lobby at Capitol”, The Nev.' York Times, June 4, 2009, см. об этом на . com/2009/06/05/business/economy/05bankrupt.html.
60. Там же.
61. Годовые и квартальные отчеты компаний.
62. David Cho, “Banks ‘Too Big to Fail’ Have Grown Even Bigger: Behemoths Born of the Bailout Reduce Consumer Choice, Tempt Corporate Moral Hazard”, The Washington Post, August 28,2009, см. об этом на .
63. Office of the Comptroller of the Currency, Quarterly Report on Bank Trading and Derivatives Activities, Second Quarter 2009, Table 2, см. об этом на . Под долей рынка здесь понимается доля пяти банковских холдинговых компаний от всех контрактов с деривативами, заключенных всеми американскими банками, и рассчитанная на основе их номинальных стоимостей.
64. Взято из данных Федеральной корпорации страхования депозитов. Цитируется в Dean Baker and Travis McArthur, “The Value of the ‘Too Big to Fail’ Big Bank Subsidy”, Center for Economic and Policy Research Issue Brief, September 2009, см. об этом на / publications/too-big-to-fail-2009-09.pdf.
65. Cho, “Banks ‘Too Big to Fail’ Have Grown Even Bigger”, supra note 62.
66. Tyler Durden, “Exclusive: AIG Was Responsible for the Banks’ January & February Profitability”, Zero Hedge, March 29, 2009, см. об этом на http:// zerohedge.blogspot.com/2009/03/exclusive-aig-was-responsiblc-for-banks. html.
67. Press Release, Goldman Sachs, “Goldman Sachs Reports Second Quarter Earnings per Common Share of $4.93”, July 14, 2009, см. об этом на http:// www2.goldmansachs.com/our-firm/press/press-releases/current/pdfs/2009- q2-carnings.pdf.
68. Цитируется в Henny Sender, “Wall Street Profits from Trades with Fed”, Financial Times, August 2,2009, см. об этом на /s/0/ e84383dc-7f8c-11 de-85dc-00144feabdc0.html.
69. Elizabeth Hester and Elisa Martinuzzi, “JPMorgan Tightens Grip on Equity Sales by Selling Own Shares”, Bloomberg, June 28,2009, см. об этом на ;sid=aYlWNEyLQzPk.
70. Цитируется в Jenny Anderson, “Despite Bailouts, Business as Usual at Goldman”, The New York Times, August 5,2009, см. об этом на http://www. nytimes.com/2009/08/06/business/06goldman.html.
71. Felix Salmon, “Chart of the Day: Goldman VaR”, Reuters, July 15, 2009, cm. об этом на -salmon/2009/07/15/chart-of-the- day-goldman-var/. См. также Andrew Ross Sorkin, “Taking a Chance on Risk, Again”, DealBook Blog, The New York Times, September 17, 2009, см. об этом на -a-chance- on-risk-again/. Хотя показатель — рисковая сумма (VaR, value-at-risk) — является плохим способом оценки потенциальных потерь в экстремальных условиях рынка, он действительно измеряет изменение рискованности портфеля по сравнению с прошлыми данными.
72. Цитируется по Simon Clark and Caroline Binham, “Profit ‘Is Not Satanic,’ Barclays CEO Varley Says”, Bloomberg, November 3, 2009, см. об этом на ;sid=aGRlF_ bjSIZw.
73. Цитируется в John Arlidge, “I’m Doing ‘God’s Work.’ Meet Mr Goldman Sachs”, The Sunday Times (London), November 8, 2009, с этим материалом можно познакомиться на http ://.
74. Сокращение числа рабочих мест скорректировано с учетом данных занятости в несельскохозяйственных отраслях. Данные взяты из Bureau of Labor Statistics, Current Employment Statistics, см. об этом на http://www. bls.gov/ces/.
75. Данные о ВВП взяты из Bureau of Economic Analysis, National Income and Product Accounts, Table 1.1.6, см. об этом на / nipaweb/SelectTable.asp.
76. Статистические данные по безработице взяты из Bureau of Labor Statistics, Current Population Survey, см. об этом на / legacy/cpsatabl2.htm (U-3 and U-6).
77. Данные по дефициту на 2009 год взяты из Congressional Budget Office, Budget Projections, см. об этом на ; цифры по прошлым дефицитам взяты из Office of Management and Budget, Historical Tables, см. об этом на / Historicals/.
78. Congressional Budget Office, The Budget and Economic Outlook: Fiscal Years 2008 to 2018, January 2008, см. об этом на / doc8917/01-23-2008_BudgetOutlook.pdf; Congressional Budget Office, The Budget and Economic Outlook: An Update, August 2009, см. об этом на -25-BudgetUpdate.pdf.
79. Carmen М. Reinhart and Kenneth S. Rogoff, This Time Is Different: Eight Centuries of Financial Folly (Princeton: Princeton University Press, 2009), 231-32.
80. Maura Reynolds and Janet Hook, “Critics Say Bush Is Not Doing Enough”, Los Angeles Times, March 18, 2008, см. об этом на . com/2008/mar/18/nation/na-bushl8; Цитируется в Sorkin, Too Big to Fail, supra note 2, at 38.
81. “Executive Compensation: Vikram S. Pandit”, Equilar, см. об этом на .
82. David Enrich, “Old Lane Managers Look for Exit from Citi”, The Wall Street Journal, December 24, 2008, см. об этом на / SB1230084l8545132173.html.
83. Sorkin, Too Big to Fail, supra note 2, at 201-2.
84. Там же, стр. 210-211,221-222,382.
85. Jackie Calmes, “Obama’s Economic Team Shows Influence of Robert Rubin — With a Difference”, The New York Times, November 24, 2008.
86. Jo Becker and Gretchen Morgenson, “Geithner, Member and Overseer of Finance Club”, The New York Times, April 26, 2009, см. об этом на http:// .
87. Robert Schmidt, “Geithner Aides Reaped Millions Working for Banks, Hedge Funds”, Bloomberg, October 14,2009, см. об этом Ha . com/apps/news ?pid=20601087&sid=abo3Zo0ifzJg.
88. О менее позитивной интерпретации см. Matt Taibbi, “Obamas Big Sellout”, Rolling Stone, December 9, 2009, см. об этом на . com/politics/story/31234647/obamas_big_sellout.
89. Michael Barr, Written Testimony Before the Senate Committee on Banking, Housing and Urban Affairs, July 14, 2009, см. об этом на . gov/press/releascs/tg208.htm; Noam Scheiber, “Could Wall Street Actually Lose in Congress?” The New Republic, November 23, 2009, см. об этом на -stash/could-wall-street-actually-lose-congress.
90. Louis Uchitelle, “Volcker Fails to Sell a Bank Strategy”, The New York Times, October 20, 2009, см. об этом на / business/21volcker.html.
91. Информация о календаре Гайтнера сообщается в Matt Apuzzo and Daniel Wagner, “Mr. Geithner, Wall Street Is on Line 1 (Again): When These Men Call, the Treasury Boss Listens”, Associated Press, October 8, 2009, см. об этом на -Gcithner-Wall-Street-is-on- apf-3283001415.html ?x=0.
92. Arthur M. Schlcsinger, Jr., The Coming of the New Deal, 1933-1935 (Boston: Mariner, 2003), 444.
93. Michael Lewis (lecture, Hudson Union Society, New York, NY, June 1,
2009), видео с этим материалом см. на . com/2009/06/18/michael-lewis-attacks-gol_n_217542.html.
ГЛАВА 7. АМЕРИКАНСКАЯ ОЛИГАРХИЯ: ШЕСТЬ БАНКОВ
1. Пол Волкер, выступление перед комитетом по банковскому делу и финансовым услугам палаты представителей 24 сентября, 2009, см. об этом на / financialsvcs_dem/volcker.pdf.
2. Alan Greenspan, “The Global Financial Crisis: Causes and Consequences” (lecture, C. Peter McColough Series on International Economics, Council on Foreign Relations, October 15, 2009), см. об этом на / publication/20417/.
3. Richard Scott Carnell, Jonathan R. Macey, and Geoffrey P. Miller, The Law of Banking and Financial Institutions, fourth edition (Austin: Wolters Kluwcr Law & Business, 2009), 29.
4. Robert D. Hcrshey, Jr., “Bush Signs Savings Legislation; Remaking of Industry Starts Fast”, The New York Times, August 10, 1989, см. об этом на http:// -signs-savings-legislation- rcmaking-of-industry-starts-fast.html.
5. “The Watchmen”, This American Life, первый раз эта передача вышла в эфир 5 июня 2009 года, ее стенограмму см. на / cxtras/radio/382_transcript.pdf.
6. Цитируется в Jeff Zeleny, “Obama Weighs Quick Undoing of Bush Policy”, The New York Times, November 9,2009, см. об этом на htcp://. com/2008/11 /10/us/politics/1 Oobama.html.
7. Eric Dash, “Bankers Pledge Cooperation with Obama”, The New York Times, March 27, 2009, см. об этом на / business/economy/28bank.html.
8. Barack Obama, “Remarks by the President on 21st Century Financial Regulatory Reform”, June 17, 2009, см. об этом на . gov/the_press_office/Remarks-of-the-President-on-Regulatory-Reform.
9. Для обзора предложений администрации см. Department of the Treasury, Financial Regulatory Reform: A New Foundation: Rebuilding Financial Supervision and Regulation, June 17, 2009, см. об этом на http://www. financialstability.gov/docs/regs/FinalReport_vveb.pdf.
10. Barack Obama, “Remarks by the President on Financial Rescue and Reform”, Federal Hall, New York, NY, September 14,2009, см. об этом на http://www. whitehouse.gov/the_press_office/Remarks-by-the-President-on-Financial- Rescue-and-Rcform-at-Federal-Hall.
11. Предложения no усилению роли акционеров в управлении могут немного помочь, но в них не учитывается тот факт, что сами акционеры, как и руководители банков, получают выгоду от повышения риска и государственных гарантий. См., например, Lucian A. Bebchuk and Holgcr Spamann, “Regulating Bankers’ Pay”, Harvard Law and Economics Discussion Paper No. 641, June 2009, см. об этом на . cfm ?abstract_id= 1410072.
12. Joe Nocera, “Only a Hint of Roosevelt in Financial Overhaul”, The New York Times, June 17, 2009, см. об этом на / business/18nocera.html.
13. Jonathan D. Salant and Lizzie O'Leary, “Citigroup Taxpayer Ownership Doesn't Prevent Lobbying”, Bloomberg, October 23,2009, см. об этом на ;sid=axiOjGkS2zYY; Michael Hirsh, “Why Is Barney Frank So Effing Mad?”, Newsweek, December 5,2009, см. об этом на .
14. Цитируется в Hirsh, “Barney Frank”, supra note 13.
15. Stephen Labaton, “Bill Shields Most Banks from Review”, The New YorkTimes, October 15, 2009, см. об этом на / business/l6regulate.html; Hirsh, “Barney Frank”, supra note 13.
16. William Greider, “The Money Mans Best Friend”, The Nation, November 11, 2009, см. об этом на .
17. Martin Wolf, “Why Narrow Banking Alone Is Not the Finance Solution”, Financial Times, September 29, 2009, см. об этом на / s/0/34cbca0c-ad28-l Ide-9caf-00l44feabdc0.html.
18. Time Magazine/ABT SRBI Survey, conducted October 26-27, 2009; его результаты см. на %20Street%20Questionnaire%20 and%20Poll%20Resu lts.pdf.
19. Keith Ernst, Debbie Bocian, and Wei Li, “Steered Wrong: Brokers, Borrowers, and Subprime Loans”, Center for Responsible Lending, April 8, 2008, cm. об этом на -lending/research- analysis/steered-wrong-brokers-borrowers-and-subprime-loans.pdf.
20. Michael Powell, “Bank Accused of Pushing Mortgage Deals on Blacks”, The New York Times, June 6, 2009, см. об этом на . com/2009/06/07/us/07baltimorc.html.
21. Цитируется в Michael Powell and Janet Roberts, “Minorities Affected Most as New York Foreclosures Rise”, The New York Times, May 15,2009, см. об этом на .
22. Ron Lieber and Andrew Martin, “The Card Game: Overspending on Debit Cards Is a Boon for Banks”, The New York Times, September 8, 2009, см. об этом на -money/credit-and- dcbit-cards/09dcbit.html; Center for Responsible Lending, “Quick Facts on Overdraft Loans”, см. об этом на / ovcrdraft-loans/rcscarch-analysis/quick-facts-on-overdraft-loans.html.
23. См. Adam Levitin, “Complex Pricing of Credit Cards Should Be Simplified”, Chicago Tribune, December 27, 2007, см. об этом на . chicagotribunc.com/2007/dec/27/opinion/chi-opedl227creditdec27.
24. Adam Levitin, “Priceless ? The Social Costs of Credit Card Merchant Restraints”, Harvard Journal on Legislation 45 (2008): 1-58. See also Felix Salmon, “How Banks Give Up Trust for Money”, Reuters, August 11, 2009, см. об этом на -salmon/2009/08/l 1/how-banks-give-up-trust- for-money/.
25. Edward M. Grämlich, Subprime Mortgages: Americas Latest Boom and Bust (Washington: Urban Institute Press, 2007), 19.
26. Интервью с Шайлеш Мета, Frontline, 7 июля 2009 года, см. об этом на . html.
27. Elizabeth Warren, “Unsafe at Any Rate”, Democracy: A Journal of Ideas, Summer 2007, см. об этом на . php?ID=6528.
28. Department of the Treasury, Financial Regulatory Reform, supra note 9, at 67- 68.
29. Peter J. Wallison, “Elitist Protection Consumers Don’t Need”, The Washington Post, July 13, 2009, см. об этом на -dyn/ content/article/2009/07/12/AR200907120l663.html. См. также James Kwak, “The AEI Versus the Real World”, The Baseline Scenario, July 15, 2009, см. об этом на -financial- protection-peter-wallison/.
30. См., например., R. Michael S. Menzies, Sr., “Testimony on Behalf of the Independent Community Bankers of America Before the House Financial Services Committee”, July 15,2009, см. об этом на / ICBASites/PDFs/test071509.pdf.
31. Stephen Labaton, “Regulators Spar for Turf in Financial Overhaul” The New York Times, July 24, 2009, см. об этом на . com/2009/07/25/business/economy/25regulate.html.
32. Kevin Drawbaugh, “Rep. Frank Extracts Vanilla from Consumer Agency”, Reuters, September 22, 2009, см. об этом на / wtUSInvcstingNews/idUSTRE58L6YR20090922.
33. Charles Duhigg and Carter Dougherty, “From Midwest to M.T.A., Pain from Global Gamble”, The New York Times, November 1, 2008, см. об этом на /l l/02/business/02global.html; слова Тава- коли цитируются в этой же статье.
34. Jamie Dimon, “No More ‘Too Big to Fail,’” The Washington Post, November 13, 2009, см. об этом на -dyn/content/ article/2009/11/12/AR2009111209924.html.
35. Gary H. Stern and Ron J. Feldman, Too Big to Fail: The Hazards of Bank Bailouts (Washington: Brookings Institution Press, 2009).
36. Andrew Ross Sorkin, Too Big to Fail: The Inside Story of How Wall Street and Washington Fought to Save the Financial System - and Themselves (New York: Viking, 2009), 236.
37. Об усилиях, предпринимаемых для спасения Morgan Stanley и Goldman Sachs, см. там же, на стр. 409-483.
38. См., например, Paul Krugman, “Too Big to Fail FAIL”, The Conscience of a Liberal Blog, Tire New York Times, June 18, 2009, см. об этом на http:// krugman.blogs.nytimes.com/2009/06/18/too-big-to-fail-fail/.
39. См., например, Ben Bernanke, “Financial Regulation and Supervision After the Crisis: The Role of the Federal Reserve” (lecture, Federal Reserve Bank of Boston 54th Economic Conference, Chatham, MA, October 23,2009), см. об этом на .
40. См., например, Department of the Treasury, Financial Regulatory Reform, supra note 9.
41. Larry Summers, “International Financial Crises: Causes, Prevention, and Cures”, The American Economic Review Papers and Proceedings 90 (2000): 1-16.
42. Piergiorgio Alessandri and Andrew G. Haldane, “Banking on the State”, BIS Review 139/2009, см. об этом на le.pdf.
43. Dean Baker and Travis McArthur, “The Value of the ‘Too Big to Fail’ Big Bank Subsidy”, Center for Economic and Policy Research Issue Brief, September 2009, см. об этом на -big- to-fail-2009-09.pdf.
44. См. Department of the Treasury, Financial Regulatory Reform, supra note 9, at Part IV.A.
45. Department of the Treasury, Principles for Reforming the U.S. and International Regulatory Capital Framework for Banking Firms, September 3, 2009, см. об этом на http: //-statemcnt_090309. pdf.
46. См„ например, Thomas Hoenig, “Troubled Banks Muse Be Allowed a Way to Fail”, Financial Times, May 3, 2009, см. об этом на / cms/s/0/46e2f784-380b -11 de-9211 -00144feabdc0.html.
47. Gillian Tett, “The Sweet Fix of CoCos?” Financial Times, November 12, 2009, см. об этом на -cfb5-l lde- a36d-00l44feabdc0.html; Gillian Tett, Saving the Sun: How Wall Street Mavericks Shook Up Japans Financial World and Made Billions (New York: HarperCollins, 2003).
48. Lehman Brothers, “Q3 2008 Guidance Call”, September 10,2008, стенограмму см. на -Transcript.
49. Shannon D. Harrington and Neil Unmack, “Lehman Crcdit-Swap Auction Sets Payout of 91.38 Cents”, Bloomberg, October 10, 2008, см. об этом на ?pid=20601087&sid=aLkOZnNcD mSQ.
50. Research Report, Morgan Stanley, “Banking — Large and Midcap Banks: Bid for Growth Caps Capital Ask”, November 17, 2009.
51. Таким является предложение Министерства финансов. Department of the Treasury, Financial Regulatory Reform, supra note 9, at Part IY.A.
52. См., например, Aaron Kiersch, “JPMorgan CEO Jamie Dimon Donates Serious Cash to Democrats”, OpenSecrets.org, July 21, 2009, см. об этом на -ceo-jamic-dimon- donat.html.
53. См. Adam Levitin, “Too-Big-to-Fail Resolution: Why One Size Can’t Fit All”, Credit Slips, October 25, 2009, см. об этом на / creditslips/2009/10/toobigtofail-resolution-why-one-size-cant-fit-all.html.
54. Dimon, “No More ‘Too Big to Fail,’” supra note 34.
55. Цитируется в Christine Harper, “Blankfein Defends Goldman Sachs Against Breakup”, Bloomberg, November 10, 2009, см. об этом на http://www. bloomberg.com/apps/news ?pid=20601087&sid=ap5t.QjB.veg.
56. Цитируется в Alex Blumberg, “Rewriting the Rules of the Financial System”, NPR, October 9, 2009, см. об этом на см. об этом на / templates/story/story.php ?storyId= 113650178.
57. Цитируется в Eric Dash, “If It’s Too Big to Fail, Is It Too Big to Exist?”, The New York Times, June 20, 2009, см. об этом на . com/2009/06/21 /weekinreview/2 ldash.html.
58. Joseph Stiglitz, “Too Big to Fail or Too Big to Save? Examining the Systemic Threats of Large Financial Institutions”, выступление перед объединенной экономической комиссией 21 апреля 2009 года, см. об этом на http:// jec.senate.gov/index.cfm? FuseAction = Hearings.HearingsCalendar и ContentRecord_id = c89bl85b-5056-8059-7670-0ce56df64713 и Region_id = & Issue_id =. В ходе того же слушания Саймон Джонсон сказал: «Совет тех, кто имеет опыт работы в годы тяжелого банковского кризиса, будет таким же простым - сломайте олигархию. В США это означает принудительное разделение слишком крупных учреждений, имеющих непропорционально большое влияние на государственную политику. Simon Johnson,
“Too Big to Fail or Too Big to Save? Examining the Systemic Threats of Large Financial Institutions”, выступление перед объединенной экономической комиссией 21 апреля 2009 года, см. об этом там же.
59. Paul Volcker, Statement Before the Committee on Banking and Financial Services, supra note 1.
60. Louis Uchitelle, “Volcker Fails to Sell a Bank Strategy”, The New York Times, October 20, 2009, см. об этом на / business/2 lvolcker.html.
61. Мервин Кинг (лекция представителям шотландских организаций бизнеса, Эдинбург, Шотландия, 20 октября, 2009), см. об этом на .
62. John Kay, Narrow Banking: The Reform of Banking Regulation (London: Centre for the Study of Financial Innovation, 2009).
63. Laurence J. KotlikofF, Jimmy Stewart Is Dead: Ending the Worlds Financial Plague Before It Strikes Again (Hoboken, NJ: Wiley, 2010).
64. Richard W. Fisher, “Paradise Lost: Addressing ‘Too Big to Fail’ (With Reference to John Milton and Irving Kristol)” (lecture, Cato Institutes 27th Annual Monetary Conference, Washington, D.C., November 19, 2009).
65. Alan Greenspan, “The Global Financial Crisis: Causes and Consequences” (lecture, C. Peter McColough Series on International Economics, Council on Foreign Relations, October 15, 2009), см. об этом на / publication/20417/.
66. Dimon, “No More ‘Too Big to Fail,’” supra note 34; Scott Talbott of the Financial Services Roundtable, запись сделана в ходе группового обсуждения Pew Charitable Trusts, “Planet Money Live”, Planet Money, September 14, 2009, см. об этом на planet_money_live.html; Charles Calomiris, “In the World of Banks, Bigger Can Be Better”, The Wall Street Journal, October 19, 2009, см. об этом на 8425130.html.
67. Взято из документов SEC 424 (б) (5) от 18 июня 2008 года, см. об этом на / y60660b5e424b5.htm и от 30 октября 2007 г., см. об этом на .
68. Dean Amel, Colleen Barnes, Fabio Panctta, and Carmelo Salleo, “Consolidation and Efficiency in the Financial Sector: A Review of the International Evidence”, Journal of Banking and Finance 28 (2004): 2493-2519. См. также Stephen A. Rhoades, “A Summary of Merger Performance Studies in Banking, 1980- 93, and an Assessment of the ‘Operating Performance’ and ‘Event Study’ Methodologies”, Federal Reserve Board Staff Studies 167, в обобщенном виде опубликованную в Federal Reserve Bulletin, July 1994, полный текст см. на -99/ssl67.pdf: «В целом, несмотря на существенные различия результатов девятнадцати исследований операционных показателей, они явно свидетельствуют об отсутствии улучшений эффективности и рентабельности после слияний банков,причем эти выводы повторяются как от исследования к исследованию, так и с течением времени». См. также Allen N. Berger and David В. Humphrey, “Bank Scale Economies, Mergers, Concentration, and Efficiency: The U.S. Experience”, Wharton Financial Institutions Center Working Paper 94-24, 1994, см. об этом на .
69. Roger W. Ferguson, Jr., Philipp Hartmann, Fabio Panetta, and Richard Portes, International Financial Stability (London: Centre for Economic Policy Research, 2007), 93-94. Однако по поводу вопроса, достигнута ли значительная экономия от масштаба в банковской деятельности США, однозначного мнения пока не сформировано. См. David С. Wheelock and Paul W. Wilson, “Are U.S. Banks Too Large?” (Federal Reserve Bank of St. Louis Working Paper 2009-054A, October 2009), см. об этом на . stlouisfed.org/wp/more/2009-054/.
70. Edward J. Kane, “Extracting Nontransparent Safety Net Subsidies by Strategically Expanding and Contracting a Financial Institutions Accounting Balance Sheet”, Journal of Financial Services Research 36 (2009): 161-68.
71. Kevin J. Stiroh, “How Did Bank Holding Companies Prosper in the 1990s?”, Journal of Banking and Finance 24 (2 0 00): 17 03-45.
72. См., например, Kevin J. Stiroh, “Information Technology and the U.S. Productivity Revival: What Do the Industry Data Say?”, American Economic Review 92 (2002): 1559-76.
73. Goldman Sachs, 1999 Annual Report, см. об этом на . goldmansachs.com/our-firm/invcstors/financials/archived/annual-reports/ attachments/1999-annual-rcport.pdf; Goldman Sachs, 2008 Annual Report, см. об этом на -firm/investors/ financials/current/annual-reports/2008-annual-report.html.
74. Morgan Stanley Dean Witter, 1998 Annual Report, см. об этом на http:// ; Morgan Stanley, 2008 Annual Report (Form 10-K), см. об этом на http://www. morganstanley.com/about/ir/shareholder/10k2007/1 Ok11302007.pdf.
75. “Amendment to the Committee Print of October 29, 2009 Offered by Mr. Kanjorski of Pennsylvania”, см. об этом на / specch/financialsvcs_dem/kanjorski_amendment_002_xml.pdf.
76. Committee Print of the Restoring American Financial Stability Act, см. об этом на . Vicw&FileStore_id=943242el-ca66-411c-89e2-8954eb3fc085.
77. David Cho, "Banks ‘Too Big to Fail’ Have Grown Even Bigger: Behemoths Born of the Bailout Reduce Consumer Choice, Tempt Corporate Moral Hazard”, The Washington Post, August 28,2009, см. об этом на http: //.
78. Bear Stearns, 2007 Annual Report (Form 10-K), см. об этом на .
79. Годовые отчеты компаний. См. также рис. 7.1 в этой книге.
80. Thomas Philippon, “The Evolution of the U.S. Financial Industry from 1860 to 2007: Theory and Evidence” (working paper, November 2008), Table 3, см. об этом на /~tphilipp/papers/finsize.pdf.
81. Годовые и квартальные отчеты компаний; данные по ВВП взяты из Bureau of Economic Analysis, National Income and Product Accounts, Table 1.1.5, cm. об этом на
. Данные приведены по состоянию на сентябрь 2009 года.82. “Officials Fear Systemic Risks of Bailout”, Marketplace, October 21, 2009, cm. об этом на
- systemtic-risk/.83. История принятия закона Шермана от 1890 года неясна и остается спорной. См. Robert Н. Bork, “Legislative Intent and the Policy of the Sherman Act”, Journal of Law and Economics 9 (1966): 7-48; and George J. Stigler, “The Origins of the Sherman Act”, Journal of Legal Studies 14 (1985): 1-12. Томас Хазлетт утверждает, что это был политический компромисс, предназначенный, чтобы законодатели от Республиканской партии получили возможность осуществлять «косметические действия, связанные с вопросом трестов, которыми они хотели заняться в преддверии предстоящего повышения таможенных тарифов Мак-Кинли» и «никто и не думал, что следует сделать больше, чем кодифицировать общее право и применять его на федеральном уровне». Thomas W. Hazlett, “Hie Legislative History of the Sherman Act Re-examined”, Economic Inquiry 30 (1992): 263-76.
84. Richard Hofstadter, “What Happened to the Antitrust Movement ?” in Richard Hofstadter, The Paranoid Style in American Politics and Other Essays (New York: Vintage, 2008), 188-237.
Дополнительное чтение
О последнем мировом финансовом кризисе, его причинах и уроках, которые можно извлечь из него, написано десятки миллионов слов. За несколько сотен тысяч таких слов, вероятно, ответственны и мы. Речь идет о текстах в нашем блоге The Baseline Scenario (). Конкретные источники, которыми мы руководствовались при написании этой книги, указаны в примечаниях. Эта часть книги предназначена только как информационная для тех читателей, которые хотели бы узнать больше о финансовом кризисе и вопросах, обсуждаемых в этой книге. В приведенные ниже списки мы решили включить только книги и блоги (не научные работы), так как они, скорее всего, будут особенно полезны для широкой аудитории. Эти списки, конечно, являются неполными и отражают произвольный характер их составления, но мы надеемся, что по крайней мере некоторые читатели ими воспользуются.
КНИГИ
Подробное описание финансового кризиса
Cohan, William D. House of Cards: A Tale of Hubris and. Wretched Excess on Wall Street. New York: Doubleday, 2009.
Kelly, Kate. Street Fighters: The Last 72 Hours of Bear Stearns, the Toughest Firm on Wall Street. New York: Portfolio, 2009.
McDonald, Lawrence G., and Patrick Robinson. A Colossal Failure of Common Sense: The Inside Story of the Collapse of Lehman Brothers. New York: Crown Business, 2009.
Sorkin, Andrew Ross. Too Big to Fail: The Inside Story of How Wall Street and Washington Fought to Save the Financial System — and Themselves. New York: Viking, 2009.
Tett, Gillian. Fool’s Gold: How the Bold Dream of a Small Tribe at J.P. Morgan Was Corrupted by Wall Street Greed and Unleashed a Catastrophe. New York: Free Press, 2009.
Wessel, David. In Fed We Trust: Ben Bernanke’s War on the Great Panic. New York: Crown Business, 2009.
Zuckerman, Gregory. The Greatest Trade Ever: The Behind-the-Scenes Story of How John Paulson Defied Wall Street and Made Financial History. New York: Broadway Business, 2009.
Научная экономическая теория и финансовый кризис
Cassidy, John. How Markets Fail: The Logic of Economic Calamities. New York: Farrar, Straus & Giroux, 2009.
Fox, Justin. The Myth of the Rational Market: A History of Risk, Reward, and Delusion on Wall Street. New York: Harper Business, 2009.
Экономический и политический анализ
Goodman, Peter S. Past Due: The End of Easy Money and the Renewal of the American Economy. New York: Henry Holt, 2009.
Jarsulic, Marc. Anatomy of a Financial Crisis: A Real Estate Bubble, Runaway Credit Markets, and Regulatory Failure. New York: Paigrave Macmillan, 2010.
Krugman, Paul. The Return of Depression Economics and the Crisis of2008. New York: W.W. Norton, 2009.
Pozcn, Robert. Too Big to Save? How to Fix the U.S. Financial System. Hoboken, NJ: Wiley, 2009.
Ritholtz, Barry, with Aaron Task. Bailout Nation: How Greed and Easy Money Corrupted Wall Street and Shook the World Economy. Hoboken, NJ: Wiley, 2009.
Smith, Yves. ECONned: How Unenlightened Self Interest Undermined Democracy and Corrupted Capitalism. New York: Paigrave Macmillan, 2010.
Stiglitz, Joseph E. Freefall: America, Free Markets, and the Sinking of the World Economy. New York: W. W. Norton, 2010.
Субстандартное кредитование и пузырь на рынке жилья
Gramlich, Edward М. Subprime Mortgages: America’s Latest Boom and Bust. Washington: Urban Institute Press, 2007.
Katz, Alyssa. Our Lot: How Real Estate Came to Own Us. New York: Bloomsbury, 2009.
Shillcr, Robert J. The Subprime Solution: How Today’s Global Financial Crisis Happened, and What to Do About It. Princeton: Princeton University Press, 2008.
История
Ferguson, Niall. The Ascent of Money: A Financial History of the World. New York: Penguin, 2008.
Frieden, Jeffry A. Global Capitalism: Its Fall and Rise in the Twentieth Century. New York: W. W. Norton, 2006.
Kindleberger, Charles P., and Robert Aliber. Manias, Panics, and Crashes: A History of Financial Crises, fifth edition. Hoboken, NJ: Wiley, 2005.
Phillips, Kevin. Wealth and Democracy: A Political History of the American Rich.
New York: Broadway Books, 2003.
Reinhart, Carmen М., and Kenneth S. Rogoff. This Time Is Different: Eight Centuries of Financial Folly. Princeton: Princeton University Press, 2009.
Сделки, деривативы и культура Уолл-стрит
Das, Satyajit. Traders, Guns and Money: Knowns and Unknowns in the Dazzling World of Derivatives. Harlow, England: Prentice Hall, 2006.
Lewis, Michael. Liar's Poker: Rising Through the Wreckage on Wall Street. New York: Penguin, 1990.
Partnoy, Frank. F.I.A.S.C.O.: Blood in the Water on Wall Street. New York: W. W. Norton, 2009.
—, Infectious Greed: How Deceit and Risk Corrupted the Financial Markets. New York: Henry Holt, 2004.
Taleb, Nassim Nicholas. Fooled by Randomness: The Hidden Role of Chance in Life and in the Markets, second edition. New York: Random House, 2005.
БЛОГИ
Финансовый кризис привел к значительному повышению популярности и важности многих блогов, специализирующихся на вопросах экономики, финансов и государственной политики. Эти блоги помогали комментаторам практически немедленно предлагать варианты ответных действий после появления в СМИ важной новостной информации о кризисе или объявлений о каких-то политических шагах власти, да и политики стали обращать больше внимания на блогеров и считать их важной для себя аудиторией. Существуют сотни полезных блогов, посвященных экономике и экономической политике. Вот некоторые из тех, которые мы читаем. Мы приносим наши извинения тем блогерам, о которых мы не знаем.
The Balance Sheet (James Surowiecki):
/
Beat the Press (Dean Baker):
Calculated Risk:
The Conscience of a Liberal (Paul Krugman): /
J. Bradford DeLong s Grasping Reality with Opposable Thumbs: /
Econbrowser (Menzie Chinn and James Hamilton): /
Econlog (Arnold Kling, Bryan Caplan, and David Henderson): /
Economists’ Forum (Martin Wolf and guests): /
Economists View (Mark Thoma):
/
Economix (New York Times reporters and guest economists): /
Executive Suite (Joe Noccra):
/
Free Exchange (The Economist):
/ Interfluidity (Steve Randy Waldman): /
Ezra Klein:
-klein/
Making Sense (Paul Solman):
/ Greg Mankiw:
/
Marginal Revolution (Tyler Cowen and Alex Tabarrok): /
Naked Capitalism (Yves Smith and others): /
Planet Money:
http :///
Real Time Economics (Wall Street Journal): /
Rortybomb (Mike Konczal):
/
Felix Salmon:
-salmon/
Выражение признательности
Эта книга является результатом дружбы, зародившейся двадцать лет назад, и сотрудничества, начавшегося во времена пика финансового кризиса, в 2008 году. В ходе ее написания мы воспользовались помощью многих людей, и вклад каждого из них помог книге появиться на свет.
После того как Саймон обсудил тему «американских олигархов» в журнале Bill Moyers Journal в феврале 2009 года, Дон Пек из The Atlantic попросил нас написать статью о связи кризисов на развивающихся рынках и финансового кризиса 2008—2009 годов. В появившейся после этого статье «Тихий переворот» (The Quiet Coup) мы изложили в первоначальном виде некоторые идеи, которые в этой книге рассмотрены более глубоко и всесторонне. Наш агент, Рейф Сагалян, предложил нам представить некоторые наши идеи в виде книги и помогал на всех этапах ее издания. Эта работа не была бы сделана без поддержки и помощи нашего редактора Эрролла Макдональда и многих других профессионалов из Pantheon, Knopf Doubleday и Random House, которые трансформировали слова с экрана компьютера в книгу, которую вы сейчас можете держать в руках, в первую очередь Питера Андерсена, Пола Богардса, Фреда Чейза, Лили Эванс, Элти Карпер, Сони Сафро и, несомненно, всех остальных, кого мы здесь не упомянули.
При написании этой книги ценную помощь нам оказали многие наши друзья и коллеги. Дэвид Мосс, Томас Филиппон, Ариелл Решеф и Роберт Шиллер любезно делились с нами данными и диаграммами. Дэрон Ассмоглу, Андерс Аслунд, Фред Бергстен, Джим Ботон, Питер Фокс-Псннер, Джефф Фриден, Джо Ганьон, Дэн Джелдон, Ларри Гликман, Тодд Гормли, Майкл Гринбергер, Стив Хабер, Алиса Кац, Амир Кермани, Ce-Джи Ким, Майк Конзал, Прадип Кумар, Носуп Квак, Субир Лалл, Лоуренс Лессиг, Ричард Локк, Джонатан Мейси, Брюс Мэнн, Мэтт Матера, Брэд Миллер, Тодд Миттон, Дон Пек, Махмуд Прадхан, Джим Робинсон, Джефф Розен, Маркус Рю, Феликс Салмон, Пол Солмэн, Алекс Стрикер, Арвинд Субраманьян, Джанет Таваколи, Зефир Тичаут, Питер Темин, Пол Томсен, Элизабет Уоррен и Стив Вейсман высказывали свое мнение об идеях, изложенных в этой книге, или об отдельных частях рукописи. Рэйчел Браун, Хилари Макклеллан, Джессика Мерфи и Элеонора Смит проверили тысячи фактов, содержащихся в книге. Мэтт Матера отредактировал цитаты, приведенные в примечаниях. Мэтт Матера, Мэгги Уиттлин и Даниэль Винник осуществили корректуру. Джонатан Мейси помог Джеймсу отыскать время для написания этой книги, когда тот учился по полной программе в школе права.
Наша работа за последние полтора года во многом выиграла благодаря вкладу редакторов и журналистов из средств массовой информации. Помимо Дона Пека и Билла Мойерса мы в этом отношении хотели бы особо отметить Кэтрин Рэмпелл из Economix в The New York Times; Фрэнка Фоера, Ричарда Джаста и Бена Эйслера из The New Republic; Клея Райзена и Этана Портера из Democracy: A Journal of Ideas, а также Адама Дэвидсона и Алекса Блумберга из NPR и This American Life.
Саймон неизменно получал поддержку многих людей из MIT Sloan School of Management и Peterson Institute for International Economics, где в числе первых следует назвать невозмутимую Дебору Коэн. Саймону очень помогла его презентация в MIT, в том числе и совместное выступление с Ларри Фишем. Свой вклад внесли и люди, занимавшиеся в его группе в Global Markets and Global Entrepreneurship Lab. Дэйв Шмиттляйн, Роб Фройнд и Джоанна Йетс позволили Саймону преподавать там (в течение очень короткого времени) курс по мировому финансовому кризису, что помогло разработке наших идей. Вместе со Стивом Эппингером, С. П. Котари и Ричардом Локком они последовательно поддерживали нас во всем. Коллеги Саймона по преподавательской деятельности Джонатан Лерик, Ричард Локк и Анджали Шастри очень помогли сделать последние полтора года полезными. Фред Бергстен, глава Peterson Institute, помог создать уникальные условия, способствующие конструктивному обсуждению идей. Большим подспорьем для нас было щедрое финансирование этой работы фондом Smith- Richardson Foundation и Линн Ротшильд. Из многих коллег Саймона в Peterson особой благодарности за общение и высказывание своих впечатлений заслуживают Арвинд Субраманиан и Стив Вайсман.
Многие наши идеи вначале были описаны на нашем блоге The Baseline Scenario, в результате чего мы в значительной степени выиграли, так как эти идеи прошли проверку сотен тысяч читателей и подверглись конструктивной критике со стороны тысяч комментаторов. Без читателей, которые делают существование блога осмысленным, этот блог просто перестал бы существовать, а без этого блога наша книга почти наверняка не появилась бы на свет. Грэм Смит, один из наших читателей, предложил цитату из Великого Гэтсби, которая стала эпиграфом к этой книге. Мы также многое узнали с большой пользой для себя благодаря общению через Интернет с большим, ярким и растущим сообществом блогеров, специализирующихся в вопросах экономики, финансов и общественной политики. Небольшая выборка этих источников указана в разделе «Дополнительное чтение». Кроме того, даже беглого просмотра примечаний будет достаточно, чтобы понять, что мы не смогли бы провести необходимые исследования для этой книги без огромной работы, проделанной многими журналистами, которые изучили причины финансового кризиса и динамику его развития.
При написании нескольких крупных статей для нашего блога и других изданий с нами тесно сотрудничал Питер Бун. В числе этих работ, помимо прочего, были: «Следующий финансовый кризис: он уже в пути, а наши действия приводят лишь к тому, что он будет более тяжелым» (The Next Financial Crisis: It’s Coming — and We Just Made It Worse), опубликованной в The New Republic. Беспрецедентное понимание Питером финансовых рынков и глобальной экономики помогло нам разработать и отточить многие из идей, представленных в этой книге.
И наконец, мы обязаны выразить наше огромное чувство благодарности нашим семьям. Джеймс Квак хотел бы поблагодарить своих родителей, Носуп Квак и Инкюнг Лю, за очень многое, в том числе за привитый ему интерес к общественной жизни, который в конце концов привел к появлению этой книги, своей сестре Мэри Квак, которая на протяжении многих лет его всегда поощряла; свою жену Сильвию Брандт за ее постоянную поддержку и понимание; Эда и Фэйдин Брандт за их неоценимую помощь в течение последних нескольких лет и свою дочь Уиллоу за то, что она самая счастливая маленькая девочка в мире. Саймон благодарит своих родителей, Яна и Седар Джонсон, за то, что они всегда на первое место в жизни ставили образование, свою жену Мэри Квак за то, что она всегда готова последовать за ним в огонь и в воду, и своих дочерей Силию и Люси за то, что они в жизни все видят в правильной перспективе, и за то, что они позволили ему (теперь они напоминают ему об этом) выделить время для написания книги. Мы оба благодарны Мэри за вычитку и редактирование всей рукописи, так как никто не смог бы сделать то, что сделала она.
ОБ АВТОРАХ
Саймон Джонсон — профессор курса предпринимательства в MIT Sloan School of Management, старший научный сотрудник в Peterson Institute for International Economics, а также член группы бюджетного управления конгресса США по экономическим вопросам. В прошлом занимал должность главного экономиста Международного валютного фонда. Джеймс Квак — в настоящее время студент Yale Law School. В прошлом работал консультантом по вопросам менеджмента и был одним из учредителей успешной компании, специализирующейся на программном обеспечении. Саймон и Джеймс являются соучредителями The Baseline Scenario, ведущего блога по вопросам экономики и государственной политики.
Саймон Джонсон и Джеймс Квак
13 БАНКОВ, КОТОРЫЕ ПРАВЯТ МИРОМ
В плену Уолл-стрит и в ожидании следующего
финансового краха Предисловие В. Геращенко
Перевод с английского В. Егоров
Научный редактор Ю.Шипков
Редактор Т. Носова
Корректор Т. Игнатова
Компьютерная верстка А. Калмыкова
Подписано в печать 26.10.2012
Формат 70x100/16
Печать офсетная
Гарнитура
Тираж 1000 экз.
Издательство «Карьера Пресс»
e-mail: info@careerpress.ru
тел. 8 926 604 65 58
По вопросам оптовых закупок обращайтесь по адресу Zakaz.careerpress@gmail.com
Книжный магазин
e-mail: info@businessbooks.ru
Отпечатано в соответствии с предоставленными
материалами в ППП «Типография «Наука»
121099, Москва, Шубинский пер.,6
заказ № 2682
Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg
Комментарии к книге «13 банков, которые правят миром», Саймон Джонсон
Всего 0 комментариев