«Экономический цикл: Анализ австрийской школы»

На обложке: Венская онера. С открытки 1920-х гг.

Экономический цикл: анализ австрийской школы: Пер. с англ. / сост. А. В. Куряев. - Челябинск: Социум, 2005. —220 с. (Сер.; «Бум, крах и будущее»)

ISBN 5-901901-30-4

УДК 330.88 (436)+338.12.0 ББК 65.02+65.011

ISBN 5-У01901 -30-4 © Перевод на русский язык, оформление ООО «Социум», 2005

Фрэнк Шостак Где мы находимся и куда нас несет[1]

Может ли недавнее оживление в различных экономических показателях означать, что целенаправленная мягкая денежная политика ФРС начинает приносить плоды?

В четвертом квартале истекшего [2000] года несколько увеличился показатель ВВП (хотя даже пресса приписывает это правительственным расходам). Индекс Национальной ассоциации менеджеров по закупкам вырос в декабре до 48,2 единиц (44,5 в ноябре). Продажи новых домов в ноябре увеличились на 6,4 процента после роста в октябре на 1,7 процента. Помимо этого, индексы производственной активности в районах Нью-Йорка и Чикаго в декабре также выросли по сравнению с ноябрем. Наконец, индекс потребительской уверенности подскочил в декабре до отметки 93,7 против 84,9 в ноябре.

Несмотря на все это, определяющая роль в том, предстоит ли США испытать заметное экономическое оживление, принадлежит не агрессивному снижению Федеральным резервом процентных ставок, а ответу на вопрос, увеличивается ли реальный ресурсный фонд [pool of funding].

Сущность экономической активности

Согласно общепринятой экономической теории, наиболее важным фактором в экономике является потребительский спрос. Если потребители проявляют активность, это рассматривается как положительный признак экономического здоровья; если расходы потребителей недостаточно велики, в этом видят дурное предзнаменование. Всякий раз, когда возникает недостаток общего спроса, принято утверждать, что правительство и его центральный банк должны принять меры, способные уберечь экономику от возможного спада.

Теория такова: если спрос увеличится, то вслед за этим последует рост производства товаров и услуг, в результате чего процветание будет восстановлено. Иными словами, стимулом экономического роста является спрос на товары и услуги. Это никак не проясняет, за счет чего обеспечива ется спрос. Более того, может ли экономика развиваться посредством спроса на товары и услуги?

Отличительная черта человеческой деятельности - ее целенаправленность: люди используют различные средства для поддержания своей жизни и повышения своего благополучия. В реальном мире человек, прежде чем предъявить спрос на те или иные товары и услуги, вначале должен стать производителем. То есть возникает необходимость произвести определенные полезные товары (средства), которые затем можно обменять на другие товары (цель). Средства выполняют роль финансирования [funding] - то есть дают возможность достичь поставленных целей.

Например, имея в своем распоряжении соответствующие ресурсы, булочник способен выпечь определенное количество хлеба. Хлеб, выпеченный булочником, является его средством для достижения цели, хлеб является его ресурсным фондом. Булочник может использовать часть хлеба для собственного потребления. Другую часть хлеба он обменивает на какие-то потребительские товары, то есть хлеб обеспечивает его потребление других товаров и услуг. Остаток хлеба может быть использован для покупки новой печи и найма рабочих для ее установки.

Та часть выпеченного хлеба, которую булочник обменял, чтобы приобрести и установить новую печь, и есть то, что называется сбережением. Вместо того чтобы потребить весь хлеб самому или обменять на другие конечные потребительские товары, булочник обменял его на новую печь, что поможет ему увеличить производство хлеба. В свою очередь это даст возможность и в дальнейшем расширять и модернизировать производственную структуру булочника, повышая его производительность.

Заметим, что, пока ресурсный фонд булочника, то есть количество хлеба в его распоряжении, продолжает расти, у него есть возможность увеличить одновременно как потребление, так и сбережения; его уровень жизни повышается.

Сбережения требуются не только для расширения структуры производства, но и для ее сохранения. Если булочник не сможет поддерживать печь в рабочем состоянии и заменять изношенные детали, то пострадает производство хлеба. Это неизбежно подорвет ресурсный фонд булочника и снизит его уровень жизни. (Иными словами, для поддержания достигнутого объема производства хлеба некоторую его часть требуется обменять на новые детали.)

Отметим, что, когда булочник обменивает свой хлеб на новую печь и другие потребительские товары, он снабжает тех, кто был занят производством этих товаров, средствами, которые необходимы для поддержания их жизни и благополучия. В свою очередь конечные потребительские товары, которые булочник получил в обмен на свой хлеб, обеспечивают его существование и благополучие.

(обратно)

Деньги и ресурсный фонд

Введение денег в наш анализ отнюдь не меняет сущность таких понятий, как сбережения и ресурсный фонд. Деньги выполняют роль средства обмена. Они дают возможность обменять продукцию одного производителя на продукцию другого производителя. Отметим, что, будучи средством обмена, деньги не производят товары и услуги; они лишь предоставляют возможность произвести обмен этих товаров и услуг.

Деньги также выполняют функцию средства сбережения. Вместо накопления товаров, что требует их хранения, люди теперь могут накапливать деньги. В мире бартера возникают трудности с длительным хранением скоропортящихся товаров. Эти трудности разрешаются в денежной экономике. Как только производитель обменял свой товар на деньги, он положил начало процессу сбережения. Когда булочник продает свой хлеб за деньги сапожнику, то он снабжает сапожника своим сбереженным, то есть непотреблен-ным, хлебом. В свою очередь купленный хлеб, который поддерживает жизнь сапожника, позволяет ему продолжать изготовление обуви. Являясь средством обмена, деньги дают булочнику возможность получить в некотором будущем те или иные товары и услуги в любой момент, как только они ему понадобятся.

Посредством денег люди прокладывают русло реальным сбережениям, которые делают возможным экономическую деятельность. Таким образом, сберегая деньги, один человек поддерживает производство другого человека, который в свою очередь, обменивая собственную продукцию на деньги, поддерживает третьего человека. Вот так деньги способствуют распространению реальных сбережений по всей экономике и повышают темп производства товаров и услуг.

Тем не менее из этого отнюдь не следует, что экономический рост можно ускорить с помощью печатного станка. Когда деньги напечатаны — то есть созданы «из воздуха», - это влечет за собой обмен «ничего» на деньги и далее денег на что-то, то есть обмен «ничего» на что-то. Обмен «ничего» на что-то равносилен потреблению, которое не было подкреплено производством. Поскольку любая деятельность должна быть обеспечена ресурсами, то из этого следует, что увеличение потребления, которое не было поддержано производством, должно отвлечь ресурсы от видов деятельности, создающих богатство. Другими словами, потребление, которому не предшествует производство, равнозначно незаработанному потреблению: оно черпает из совокупного ресурсного фонда, ничего не внося в него.

Следовательно, когда центральный банк увеличивает денежную массу, он не увеличивает ресурсный фонд, а, наоборот, лишь разбавляет его, тем самым замедляя и темп экономического роста. В результате, когда деньги «из воздуха» способствуют росту потребления, не подкрепленному предшествующим производством, это отклоняет от прежнего направления поток ресурсов, поддерживающий производство товаров и услуг одного из производителей богатства.

Это в свою очередь подрывает его производство и тем самым уменьшает его эффективный спрос на товары другого производителя богатства. Другой производитель также вынужден сократить производство, тем самым ослабляя собственный эффективный спрос на товары третьего производителя богатства. Именно так деньги «из воздуха», уничтожая сбережение, запускают процесс постепенного торможения роста производства реального богатства.

В денежной экономике ресурсный фонд включает в себя все конечные потребительские товары, изготовленные теми или иными производителями. В отличие от валового внутреннего продукта (ВВП), который обращает внимание лишь на конечную стадию производства, ресурсный фонд имеет дело со всеми стадиями производства - то есть и конечной, и промежуточных. Игнорируя обеспечение ресурсами промежуточных стадий производства, общая схема ВВП превращается в иллюзорный мир, где конечные товары и услуги появляются «без предупреждения». Между тем в реальном мире ни один конечный продукт не может возникнуть в обход промежуточных стадий.

(обратно)

Рецессия или депрессия

Вопреки расхожей точке зрения рецессии - это не два квартала отрицательного роста реального ВВП или ухудшение различных экономических индикаторов; рецессия – это ликвидация ошибок, вызванных предшествующей мягкой денежной политикой. Иными словами, она означает ликвидацию видов деятельности, выросших на волне предшествующей денежной политики. Последующие корректировки производства не обязательно проявляются в отрицательных темпах роста ВВП.

Как правило, симптомы рецессии появляются после ужесточения центральным банком финансовой политики. Но определяющим фактором того, вошла экономика в депрессию или же просто переживает обычную рецессию, является состояние ресурсного фонда. Пока он продолжает расти, более жесткая денежная политика центрального банка завершится рецессией. Другими словами, несмотря на то что различные виды несостоятельной деятельности (то есть экономические ошибки, выросшие на волне мягкой денежной политики) теперь пострадают, общий экономический рост будет положительным.

Пока ресурсный фонд расширяется, центральный банк и правительственные чиновники могут создавать впечатление, что они в силах остановить рецессию посредством денежной накачки и искусственного снижения процентных ставок. Однако на практике эти действия лишь замедляют или прекращают ликвидацию ошибочной деятельности, тем самым продолжая перенаправлять поток ресурсов от производителей богатства к его потребителям. Действительным источником положительных темпов роста экономической активности является не денежная накачка, а то обстоятельство, что реальный ресурсный фонд увеличивается.

Иллюзия, будто с помощью денежной накачки можно поддерживать поступательное движение экономики, рассыпается, едва лишь ресурсный фонд начинает идти на убыль. В подобной ситуации экономика сразу начинает движение по наклонной, то есть погружается в состояние депрессии. Даже самое энергичное смягчение денежной политики не в силах остановить этого (поскольку деньги не могут заменить хлеб). По сути, вместо остановки спада мягкая денежная политика продолжит разрушение потока сбережений и тем самым еще больше ослабит структуру производства, а следовательно, и само производство товаров и услуг.

Объем ресурсного фонда накладывает ограничения на тип проектов, которые могут быть осуществлены. Если претворение в жизнь определенного проекта предполагает наличие ресурсов на один год работы, тогда как ресурсный фонд в состоянии поддержать лишь шесть месяцев, этот проект не может быть осуществлен и никакая денежная накачка не в состоянии обеспечить его выполнение. Если бы деньги могли заменить реальные ресурсы, нищета уже давно была бы ликвидирована.

Милтон Фридмен в своих работах возлагает вину за наступление Великой депрессии на тогдашнюю политину центрального банка. Согласно Фридмену, федеральный резерв не накачал в банковскую систему достаточно резервов для предотвращения резкого сокращения денежной массы[2] и, соответственно, экономической активности. По Фридмену, ошибка центрального банка заключалось не в том, что в 1920-х годах он создал денежный «мыльный пузырь», а в том, что допустил выпускание воздуха из этого «пузыря».

Между тем экономическая депрессия является результатом не резкого снижения объемов денежной массы, как полагает профессор Фридмен, а, скорее, резкого сокращения реального ресурсного фонда. Уменьшение объема этого фонда - следствие предшествующей денежной накачки, осуществлявшейся центральным банком и банковской системой, основанной на частичном резервировании. Более того, сокращение ресурсного фонда ведет к сжатию банковского кредитования, а следовательно, и денежной массы. Это означает, что предшествующая мягкая денежная политика становится причиной сокращения ресурсного фонда и вызывает резкое снижение экономической активности и объемов денежной массы.

Вслед за сокращением денежной массы происходит резкое падение курсов акций и цен на товары и услуги. Боль-шинство экономистов ошибочно рассматривают это обстоятельство как «плохие новости», которым должен противодействовать центральный банк. Однако любая попытка противостоять резкому снижению цен посредством мягкой денежной политики нанесет дополнительный ущерб ресурсному фонду. Кроме того, даже если бы при помощи мягкой денежной политики удалось поднять цены и инфляционные ожидания (как предложил профессор Кругман), это не оживит экономику, пока сокращается ресурсный фонд.

Наконец, ошибочным является убеждение, что падение курсов акций влечет за собой рецессию. Принято думать, что падение акций уменьшает богатство людей, а это в свою очередь снижает расходы потребителей. Поскольку считается, что потребительские расходы составляют 66 процентов ВВП, это означает, что падение нурсов акций ввергает экономику в рецессию.

Между тем, как нами было уже показано, не потребительский спрос, а именно ресурсный фонд способствует экономическому росту. К тому же цены на акции отражают индивидуальные представления о фактах хозяйственной жизни. В результате денежной накачки эти представления зачастую ошибочны. Но едва центральный банк меняет свою позицию, люди получают возможность составить более адекватное мнение о происходящем и скорректировать свои прежние ошибочные оценки. Заметим, однако, что хотя людя способны поменять свои представления о фактах, они не в силах изменить сами факты, которые и влияют на будущий ход развития событий.

(обратно)

Текущее состояние экономики США

Изменение центральным банком процентных ставок не оказывает на производителей мгновенного действия. Требуется время, прежде чем начнут сказываться его результаты.

Исторически сложившийся средний временной лаг между изменением процентной ставки по федеральным фондам [депозитам коммерческих банков в федеральном резервном банке] и изменением годового темпа роста промышленного производства составляет 12 месяцев (рис. 1).

Зная это, мы можем предположить, что текущая рецессия, то есть текущий циклический спад, начавшийся с июня 2000 года, является реакцией на более жесткую политику в отношении процентных ставок в период с июня 1999 года по май 2000 года (рис. 2). Иными словами, путем повышения процентной ставки по федеральным фондам с 5 процентов в июне 1999 года до 6,5 процента в мае 2000 года ФРС в июне 2000 года привела в движение процесс ликвидации предприятий, выросших на волне предшествующей мягкой денежной политики,

В январе 2001 года ФРС приступила к новому этапу снижения процентных ставок. Центральный банк снизил процентную ставку по федеральным фондам с 6 процентов до 1,75 процента, то есть на 425 базисных пунктов. Это искусственное снижение вызвало новую волну ошибочного распределения ресурсов. С учетом 12-месячного лага в реакции на изменение процентной ставки по федеральным фон дам можно говорить о высокой вероятности того, что циклический подъем в производственном секторе уже начался.

Сам по себе циклический подъем не влечет за собой реального экономического роста. Он только способствует неправильному распределению существующего реального ресурсного фонда, тем самым ослабляя потенциальный экономический рост. Пока реальный ресурсный фонд растет, агрессивная мягкая денежная политика может «инсценировать стабильный экономический подъем», то есть устойчивый положительный рост экономической активности (в процентах к соответствующему периоду в прошлом). Однако если реальный ресурсный фонд стагнирует, то циклический спад будет выражаться в затухании роста реальной экономической активности.

Как было показано, основным негативным фактором для реального ресурсного фонда является увеличение денежной массы. Подобные всплески влекут за собой обмен «ничего» на что-то, который ослабляет поток реальных сбережений и тем самым наносит ущерб ресурсному фонду. Начиная с 1980 года в США имели место крупные денежные вливания. Основной причиной этого была «либерализация» финансовых рынков, которая при всех своих заслугах в содействии финансовому предпринимательству сняла также различные ограничения на банковское кредитование «из воздуха». Объемы денежной эмиссии начиная с 1980 года представлены на рис. 3.

Отметим, что в декабре 2001 года денежная масса AMS[3] на 80 процентов превысила тренд, исторически сформировавшийся в 1959-1979 годах. Столь значительному увеличению объема денежной массы сопутствовало резкое сокращение личных сбережений (рис. 4). Иначе говоря, каждый доллар, созданный «из воздуха», означает сокращение сбережений ровно на такую же величину.

Эта крупная денежная эмиссия сопровождалась также беспрерывным понижением ставок по федеральным фондам, которые в июне 1981 года находились на отметке 19,1 процента (рис. 5).

Хотя величина процентных ставок важна для предпринимателей, однако расширять парк оборудования, то есть инфраструктуру, дают возможность не процентные ставки, а растущий ресурсный фонд. Пока процентные ставки не трогают, они играют важную посредническую роль, направляя поток реальных сбережений на наращивание производящей богатство инфраструктуры. Можно считать, что процентные ставки выполняют роль индикатора.

Каждый раз когда центральный банк искусственно понижает процентные ставки, он искажает значение этого индикатора, тем самым нарушая гармонию между производством потребительских товаров и производством капитальных товаров, то есть инструментов и оборудования. В результате возникает чрезмерное инвестирование в капитальные товары и недостаточное - в потребительские. Если чрезмерные вложения в капитальные товары приводят к буму, то ликвидация подобного переинвестирования становится причиной спада. Отсюда и цикл бум—крах.

Длительное искусственное понижение процентных ставок непременно приводит к значительному переинвестированию в капитальные товары относительно производства потребительских товаров (то есть внушительному нерациональному распределению ресурсов), тем самым нанося ощутимый ущерб ресурсному фонду (рис, 6).

(обратно)

Остальной мир

С учетом вышесказанного не вызовет удивления тот факт, что реальный ресурсный фонд, скорее всего, находится далеко не в лучшем состоянии. Это в свою очередь повышает вероятность того, что Соединенные Штаты могут последовать примеру японской экономики.

Здесь следует задаться вопросом, каким образом, несмотря на длительную денежную накачку, США удается так хорошо себя чувствовать, по крайней мере с точки зре ния реального ВВП, тогда как Япония, тоже проводившая мягкую денежную политику, испытывает глубокий спад. Обе страны энергично увеличивали денежную массу (рис, 3, 7, 8) и активно снижали процентные ставки.

Вполне вероятно, что высокие прибыли мощной производственной структуры США пока позволяют компенсировать негативные последствия длительной денежной накачки. Иными словами, несмотря на мягкую денежную политику, ресурсный фонд США продолжал расти. Кроме того, ресурсный фонд США пополнился за счет импорта товаров и услуг со всего мира. Баланс товаров и услуг в 2001 году составил -340 млрд долл. против -376 млрд в 2000 году.

Сопоставим это с массированным экспортом японских товаров (рис. 9) в обмен на государственные облигации США, который, судя по всему, подорвал производственную структуру Японии и, соответственно, ее ресурсный фонд. (Следует иметь в виду, что японское правительство на протяжении десятилетий проводило политику поддержки экспорта за счет остальных секторов экономики.) Другими словами, Япония отдала внушительную часть своего ресурсного фонда в обмен на обещания американского правительства (рис. 10). Представим, что вместо того, чтобы инвестировать сбереженный хлеб в новую печь, булочник обменивает его на государственные облигации. Это несомненно сделает булочника беднее, поскольку его сбережения не пошли на поддержание функционирования его производственной структуры, а попусту растрачиваются на не создающую богатства правительственную деятельность.

В третьем квартале 2001 года Япония владела ценными бумагами Казначейства США на 311,6 млрд долл. - 26,6 процента всех находящихся в иностранном владении и 11,2 процента всех находящихся в частном владении. Кроме того, доля ценных бумаг Казначейства, находящихся в иностранном владении, в общем госдолге США, находящемся в частном владении, составила 42,2 процента по сравнению с 15,8 процента в первом квартале 1986 года (рис. 11).

Похоже, Япония сегодня платит слишком высокую цену за политику стимулирования экспорта. В этой связи следует еще раз повторить, что политика, направленная на активную поддержку какого-либо вида экономической деятельности за счет других секторов, вероятнее всего, нарушит равновесие между потреблением и производством и тем самым вызовет экономическое обнищание. Мы говорим здесь о политике, нацеленной на активное стимулирование либо совокупного спроса, либо совокупного предложения. Только в условиях свободного недеформированного рынка можно гарантировать гармоничное взаимодействие между спросом и предложением.

Важнейшим фактором, способствующим привлечению реальных ресурсов из остального мира в США, является увеличение американской денежной массы. Тот факт, что доллар США представляет собой основное международное средство обмена, создает для Америки возможность пере-направить реальные ресурсы из других стран в свои пределы. Другими словами, когда эмитируются новые доллары, первыми их получателями становятся американцы, которые могут обменять их на иностранные товары и услуги. Американцы имеют возможность осуществлять обмен «ничего на что-то», потому что только США могут выпускать американские доллары. Мизес по этому поводу писал:

«Предположим, что международный орган увеличил размеры своей эмиссии на определенную сумму, полностью ушедшую в одну страну — Руританию. Конечным результатом этой инфляционной акции станет рост цен на товары и услуги во всем мире. Но влияние этого процесса на условия жизни граждан разных стран будет различным. Руританцы будут первыми облагодетельствованы дополнительной манной небесной. В их распоряжении стало больше денег, в то время как жители остального мира не получили своей доли новых денег. Руританцы могут платить более высокие цены, а остальные - нет. Поэтому руританцы забирают с мирового рынка больше товаров, чем раньше. Неруританцы вынуждены ограничивать свое потребление, поскольку не могут конкурировать с более высокими ценами, платящимися руританцами. Пока продолжается процесс приспособления цен к изменившемуся денежному отношению, руританцы находятся в более выгодном положении по сравнению с неруританцами. Когда этот процесс наконец завершится, руританцы станут богаче за счет неруританцев»[4].

Судя по всему, поступление товаров из остального мира сыграло существенную роль в поддержании американского ресурсного фонда, (Тем не менее ожидается, что наметив-шийся в остальном мире экономический кризис в ближайшие месяцы, по всей видимости, ослабит свою поддержку ресурсного фонда США.)

(обратно)

Выводы для фондовых рынков

В результате агрессивной мягкой денежной политики ФРС ежегодный темп роста денежной массы AMS с учетом номинальной экономической активности составил в декабре 13,2 процента по сравнению с —4,1 процента в январе (рис. 12).

Этот устойчивый рост ликвидности должен обеспечить поддержку курсов акций (рис. 13).

Однако наращивание ликвидности, не поддержанное прибылями компаний, не сможет вызвать устойчивого подъема рынка акций. Более того, нынешнее рекордно высокое соотношение «цена (акции)-прибыль (компании)» ничего хорошего для акций не предвещает. Пока реальный ресурсный фонд находится не в лучшем состоянии, вероятность благоприятного изменения прибылей корпораций не слишком велика (рис. 14).

Очевидно, что если ресурсный фонд достаточен, то мы станем свидетелями устойчивого экономического роста, а также устойчивого подъема на рынке акций. Однако вероятным негативным фактором, который способен умерить подъем на рынке акций в этом сценарии, может стать ускорение инфляции цен вследствие нынешней мягкой денежной политики ФРС.

Значительное переинвестирование в капитальные товары относительно производства потребительских товаров означает, что более весомые прибыльные возможности будут иметь компании, которые в значительной степени заняты производством конечных потребительских товаров. Акции компаний, чья деятельность прямо или косвенно связана с производством капитальных товаров, как ожидается, по кажут себя плохо. Кроме того, в условиях стагнирующего ресурсного фонда, за счет роста безнадежных долгов акции банков вполне могут оказаться «под давлением».

(обратно)

Последствия для процентных ставок

В условиях «шаткого» ресурсного фонда и невидимого циклического подъема можно предположить, что ФРС продолжит и дальше понижать процентные ставки. В результате разница между процентным доходом по 10-летней казначейской облигации и процентной ставкой по федеральным фондам, составившая в конце декабря 3,3 процента, скорее всего, еще более увеличится (рис. 15).

Устойчивое наращивание ликвидности наряду с подавленной экономической активностью, вероятнее всего, пойдет на пользу рынку казначейских облигаций (рис. 16). Между тем, если ресурсный фонд будет «на высоте», возможный спад инфляции цен ослабит воздействие, вызванное накоплением ликвидности.

(обратно)

Заключение

Согласно распространенной точке зрения, оживление некоторых важных экономических показателей повысило вероятность того, что целенаправленное снижение Феде-ральньш резервом процентных ставок вдохнет новые силы в экономику. Ирония в том, что именно мягкая денежная политика, которая, как ожидается, добавит энергии экономике, по сути, подрывает основной источник ее силы. Пока реальный ресурсный фонд продолжает расти, будет казаться, что проводимая ФРС политика низких процентных ставок «работает». Резкое снижение личных сбережений вкупе с масштабным переинвестированием в капитальные товары относительно производства потребительских товаров повышает вероятность того, что ресурсный фонд США ожидают тяжелые времена.

Кроме того, в прошлые годы американский ресурсный фонд пополнялся из-за рубежа, однако в связи с замедлением мирового экономического роста эта поддержка, вероятно, значительно сократится. В результате не будет неожиданностью, если экономика США через некоторое время последует по японскому пути. При этом мы отнюдь не отрицаем возможности циклического подъема в ближайшие месяцы. Мы лишь предполагаем, что этот подъем, скорее всего, будет носить поверхностный характер.

(обратно) (обратно)

Шоп Корриган Как действовать на рынке «медведей»[5]

Чтобы попытаться заглянуть на год вперед — а представители австрийской школы твердо убеждены, что любые подобные попытки есть напрасный труд (учитывая всю многосложность экономики и непознаваемые субъективные оценки, действующие в сознании людей!), - нам понадобится кратко изложить теоретическую схему.

Прежде всего теория должна основываться на предпосылке, что редкость - как результат изгнания человека из рая - это данность. Следовательно, концепция общего, а не локального, перепроизводства представляет собой вредный вздор.

Далее, раз уж мы не можем попасть в команду, с которой Моисей налетел на скалу, и нам не у кого попросить манны небесной, то необходимо понять, что производство -это то, что создает изобилие, тогда как потребление - это, наоборот то, что его аннулирует.

Таким образом, вопреки кейнсианскому и монетаристскому подходам, стимулирование расходов само по себе еще не говорит, будет ли это влияние во благо или во вред — даже если это может способствовать росту такого обобщенного статистического артефакта, как ВВП (валовой внутренний продукт).

Расходы отнюдь не создают богатство, а лишь определяют форму его реализации. Потребление - это голосование, а не некое дистанционное магическое воздействие, автоматически порождающее выпуск продукции, а тем более инвестирование.

Расходы - через образование ценовых сигналов - указывают предпринимателям на общее упорядочение предпочтений в области товаров и услуг. На основе этого предприниматели определяют цены, которые они в состоянии заплатить за землю, труд и другие факторы производства, используемые ими в производстве товаров и услуг, которые имеют наибольший спрос потребителей.

Как только они увидят, что эта операция обацаегп прибыль, у них начнется конкуриренция за те средства, которые сочтут необходимыми. В ходе этого соперничества цены всех сырьевых материалов, деловых услуг, арендные платежи, а также цены на все промежуточные и капитальные товары будут постоянно меняться, а предприниматели будут непрерывно заниматься подсчетом и перерасчетом разницы между затратами и ожидаемым результатом.

Значительная доля этих затрат связана с ведением предприятия во времени к его созреванию - моментально товары на полках не появятся, каким бы настоятельным не было желание их заполучить (и какой бы изумительной не оказалась технология управления запасами, [что бы ни говорил] г-н Гринспен). Важную роль здесь играет процентная ставка - ключевой (хотя и производный) определяющий фактор стоимости капитала на рынке.

На рынке, где денежная масса фиксирована (или по крайней мере меняется очень медленно), ставка процента в свою очередь довольно точно отражает временные предпочтения потребителей — т.е. уровень их нетерпения в стремлении приобрести товары именно сегодня, а не завтра.

В связи с этим следует говорить не о ложном кейнсиан-ском «парадоксе сбережения», а о «парадоксе потребления»: чем более настоятельна наша потребность в сегодняшних товарах, тем меньше излишков остается от наших заработков, иными словами, чем меньше мы делаем сбережений, тем меньше общий фонд реального капитала (а в данном случае его соответствующей денежной формы), который можно направить на производство товаров для их потребления в будущем.

В результате этого дополнительного текущего давления естественная ставка процента повышается, что является четким сигналом для предпринимателей: средства ограничены и требуют столь длительного времени (или имеют низкую маржу), что наиболее рискованные начинания ждет скорее всего провал. Следовательно, предпринимательские усилия будут основываться на более непосредственных способах производства - в крайнем случае на простом двустороннем обмене или даже самообеспечении.

Последнее (отдавая примитивизмом) указывает на то, что данный путь не ведет к росту экономического процветания.

Из всего этого следует вывод, что к циклу упадка ведет отрицательная обратная связь, основанная не на чрезмерном сбережении, а на сбережении недостаточном.

* * *

Но сегодня нас окружает несколько иная действительность, в которой Алан Гринспен - просто наиболее вопиющий (но к сожалению, довольно влиятельный) игрок, убежденный в том, что замедляя или же форсируя распухание баланса ФРС (и, следовательно, наиболее фундаментальных основных резервных активов системы) в окрестностях 30-летнего тренда, соответствующего ежегодному 6,8-процентному росту, он сможет установить ставку процента лучше, чем взаимодействие мириадов свободно действующих субъектов рынка.

Однако ярко выраженная ^нейтральность денег (определяемая местом и способом их впрыска в экономическую систему) искажает важнейшие ценовые сигналы, причем гиперактивная финансовая архитектура усиливает этот эффект, обеспечивая давление на торгующиеся объемы финансовых инструментов, которые считаются в данный момент слишком дешевыми или слишком дорогими, невообразимым рычагом.

Денежно-кредитное манипулирование деформирует структуру относительных цен и может сделать их разрушительно волатильными и хаотичными (даже если кажется, что некоторые корзины цен, выбранные для составления произвольных ценовых индексов, ведут себя лучше).

Таким образом, влияние, оказываемое инфляционным кредитом на активы финансового рынка, искажает процентные ставки, а также активно подпитывает монетизацию кредитных залогов - так называемая спираль Джона Ло, в условиях которой мы сейчас живем. Как следствие предприниматели дезориентированы, люди совершают ошибки, выбирая направления для своих трудовых усилий и мы продолжаем ошибочно распределять наш реальный капитал, одновременно накапливая кредит.

Таков, по нашему мнению, общий механизм экономического цикла. Но последнему циклу были присущи два новых искажения, благодаря которым дисбаланс достиг невиданных прежде размеров. Качество наших прогнозов во многом зависит от понимания этих дополнительных рядов в нашей матрице.

Начнем с самого простого - технологической гонки.

Подобио детям, завороженно глядящим на витрину магазина игрушек, мы неизменно тераем голову от блестящих технических новинок и впадаем в синдром телеканала Дис-кавери, погружаясь в потребительскую ментальность байтов и бодов, мегахитов и гигагерц. Трезвая оценка начала отступать перед новизиой; до известной степени воз и ныне там: Cisco, Intel, Oracle, Microsoft и иже с ними продолжают доминировать и в финансовых новостях, и в ежедневных таблицах объемов продаж.

Далее, внешний фактор. Его можно рассматривать как западные плоды глобализации и долларового империализма.

Где-то между падением Берлииской стены и текиловым кризисом начался внушительный внешний сдвиг, ускорившийся после событий азиатской эпидемии* Иностранцы принялись наращивать официальные резервы (эта тенденция в период с 1997 по 2000 годы разрослась до суммы в 400 млрд долл. дополнительного сеньоража) и, кроме того, начали ненасытно накапливать иные формы американского долга.

Цифры выглядят отрезвляюще: 74 процента всех вложений иностранного капитала в корпоративные облигации за последние 50 лет были сконцентрированы в период с 1995 по 2001 годы, так же как и 79 процентов всех покупок бумаг GSE.

Кроме того, ииостранцы не проявили проницательности, купив также 85 процентов всех своих американских акций именно в этот период, особо отличавшийся наиболее высокими ценами. Однако потоки чистого акционерного капитала в действительности были отрицательными, и даже включение FDI (нередко финансируемого дорогими акциями) добавляет лишь 230 млрд долл., тогда как вложения в облигации составили: валовые - 1930 млрд, чистые — 1690 млрд долл. Фактически 68 процентов всего портфеля американских ценных бумаг со времени войны в Корее было приобретено после начала последнего бума, и в большинстве своем это облигации.

Именно данная тенденция не позволила инфляционному финансированию Америки по принципу пирамиды и ее зияющему дефициту торгового баланса вылиться в инфляцию цен, которая останавливает более типичные [сопровождающиеся инфляцией цен] экспансии. Это, безусловно, дамоклов меч, висящий над Америкой.

За счет накопления дополнительных долларов частные иностранцы увеличили остатки наличности в обмен на свои дешевые товары, иностранные денежные власти расширили свои резервные базы и, следовательно, свою денежную массу. Это способствовало обесценению их собственных валют, что хотя и повысило локально подсчитываемые поступления от экспорта, но в действительности являлось дополнительным каналом неявного налогообложения граждан этих стран посредством инфляции.

Этот налог пошел в основном на субсидирование потребителей Атлантического консорциума.

Все время, пока длилась эта с виду ничего не стоящая кредитная экспансия (сопровождавшаяся странными денежными потрясениями в странах, которые снабжали консорциум), она, к сожалению, способствовала тому, что все производство [в мире] сразу настраивалось в расчете на англо-американских потребителей, а также на высокотехнологичные заблуждения атлантической деловой модели.

Тем временем благодаря доморощенному кредитному «пузырю» был вбит огромный клин между сбережениями и инвестициями — вплоть до того, что за последние три года, впервые в истории, общий объем инвестиций в нефинансовые предприятия в США не был уравновешен совокупными семейными сбережениями и собственными накоплениями предприятий.

Причина, по которой это обстоятельство не вызвало гражданскую войну за товары между американскими производителями и потребителями, заключается в том, что эти товары с готовностью предоставил добрый иностранец.

Добавьте к этому, что корпорации тратили значительную часть того, что было ими заработано на выкупе возможно самых дорогих акций в истории (чего их предшественникам в 1920-е годы хватило ума не делать). И это помимо дыры в 1,14 трлн долл., появившейся в балансах после паники, связанной с банкротством LTCM.

Однако экспоненциальное расширение кредита и финансового рычага помогло заполнить эту брешь. Если мы посмотрим на рост задолженности финансового рынка за последние три года, то увидим, что на каждый доллар совокупных семейных сбережений и собственных накоплений нефинансовых предприятий было создано 1,20 дом. Для сравнения сопоставим это с максимальным показателем предыдущего цикла: всего 48 центов на каждый доллар в 1989 году, а также с минимумом из промежуточного 1992 года в 28 центов.

В то же самое время действующие производные контракты, используемые для игры на колебаниях соответствующих экономических показателей, за шесть лет «Мыльного Пузыря» разрослись с 56 до 120 трлн долл., в полных 6 раз превысив ВВП США. Из них 50 трлн долл. составляют дериваты на процентную ставку (рост на 140 процентов). Интересно заметить, что менее чем 10 процентов этих контрактов заключались с нефинансовыми клиентами.

Так выглядит ситуация, которую Гринспен — не понимая ее - вынужден пытаться распутывать, начав с увеличения дозы того, что собственно и подкосило здоровье пациента.

* * *

Денежная экспансия развивается преимущественно через изменение цен (вверх), однако этот процесс гораздо более случаен и произволен, чем полагают мыслящие в терминах однородных товаров стандартные монетаристы и кейнсианцы. Поэтому денежная экспансия едва ли обещает хоть как-то послужить на общее благо, когда мы прыгаем через окно Бастиа.

Скорее, она способна разблокировать ту часть производственных мощностей, которая была заморожена, и помешать (уровнем издержек и необходимостью рефинансирования задолженности) переоценке производимой на этих мощностях продукции [в сторону понижения] с целью лучше удовлетворять требованиям рынка.

К сожалению, это означает, что фирмы, упрямо пытающиеся продавать свои товары по ценам, превышающим равновесные, и обладающие в придачу неустойчивым балансом, будут держаться на плаву за счет фирм, широко мыслящих, новаторских, с отлаженным управлением. Для примера сравните Compaq и IBM с Dell - без Долговой Машины первые две давно бы уступили рынок последней.

Посмотрим более трезвым взглядом на Японию, Корею или Китай, где кейрецу, чеболи и государственные пред-приятия полагаются на бесчестные деньги в качестве средства для выживания в ущерб всей остальной экономике. Кстати, обратите внимание, до чего бесчестные деньги получены на Западе через акционерный канал.

Очевидно, что для активизации расходов доступен огромный объем легко мобилизуемой ликвидности (если только у Гринспена в рукаве нет для нас еще более масштабного финансового кризиса).

Частный сектор правой рукой накапливает еще большую задолженность, одновременно левой рукой увеличивая сберегательные счета и вклады в краткосрочные обязательства денежного рынка, чтобы направить их на расходы вместо сокращения своих обязательств. Как только эта бессмысленная практика прекратится, денежное отношение должно будет претерпеть радикальный сдвиг.

Памятуя о том, что мы начинали с утверждения, что слишком большие расходы будут и дальше ослаблять чрезмерно растянутую структуру капитала, существует серьезное опасение, что это будет означать усиление явных признаков инфляции цен, и возможно, уже весной, поскольку дело вновь идет к корректировке.

Заметим, что это может произойти даже при росте безработицы, если только не произойдет либо изъятия денег через частное накопление, либо их аннулирования через дефолт или целенаправленную политику центрального банка.

ВВП вполне может расти и при отсутствии последней и - хвала вознесется к небесам - даже несмотря на то, что по мере роста расходов экономика естественным образом становится слабее. Это легко понять на примере сферы услуг, которая составляет 40 процентов ВВП и по стоимости в 4,7 раза превышает инвестиции в оборудование и программное обеспечение. Соответственно, рост спроса на парикмахерские услуги и гостиничное питание всего на 2,1 процента скроет 10-процентное падение в области технологии систем распознавания образов и микросхем для идентификационных карт.

(Совсем неплохо, быть может!)

Не следует также забывать, что правительственные расходы в национальных счетах в два раза превышают инвестиции в капитал и в ближайшие два месяца правительство не собирается отступать. Буш намерен финансировать шестилетний крестовый поход (Такова воля Господня!), а с ним и множеств о ненужных внутренних программ. Линдон Джонсон — последний, кто действовал в том же ключе, — не завещал нам мир сколько-нибудь лучше, чем тот, в котором он взялся за подобный курс

Спустимся немного ниже по иерархии. Национальная ассоциация губернаторов квалифицирует состояние финансов штатов как «кризисное», а недавнее внушительное увеличение преподавательского корпуса, к примеру, также предполагает давление на бюджеты всех уровней, не исключая местный.

В наступающем году найдется немало правительственных заемщиков, готовых растратить создаваемый банками кредит, даже если частный сектор станет играть в эту игру уже менее охотно.

Вначале увеличение расходов будет подаваться как новый Золотой Век, а чернь Уолл-Стрит будет изо всех сил честить евро, предвещая Судный день Динария. Все это позволит нам дотянуть лишь до начала лета, прежде чем у нас отвалятся колеса.

Тем не менее даже в этой ситуации дефицит торгового баланса будет увеличиваться, а внутренние сбережения будут подавлены, ввиду чего ставки будут отклонены вверх, если это и так уже не предел, и создадутся условия для умеренного «медвежьего» рынка облигаций. То же относится к инвестиционным расходам, а следовательно, и взаимосвязь между ними и ощутимым повышением корпоративных доходов в основном будет отсутствовать, так что акции, возможно, не ослабнут, но и процветать (по нормам последних лет) им вряд ли суждено,

В этой ситуации опять же единственный способ избежать окончательного ухудшения индекса потребительских цен видится в возобновлении привлекательности американского доллара для менее расточительных иностранцев. При отсутствии роста промышленности Новой Эпохи (не считая возможного роста «закатных» отраслей) вкупе с очередным увеличением дефицита торгового баланса и уже передержанными портфелями ценных бумаг это выглядит довольно непростой задачей - каким бы внушительным не было военное присутствие США.

Здесь также кроется дилемма.

Если ФРС ничего не предпримет для защиты от подобных воздействий, держатели облигаций начнут беспокоиться о том, как это повлияет на стоимость ценных бумаг. Кривая доходности резко уйдет вниз, поскольку ставки по долгосрочным облигациям растут быстрее всего, а их иностранные держатели могут усугубить как рыночные проблемы, так и макроэкономический эффект через продажу в огромном количестве своих долларовых излишков.

Если ФРС начнет действовать - или, что вернее, предпочтет балансировать на грани действия - передний край с его все еще беспрецедентным спекулятивным навесом прогнется в первую очередь, после чего нам предстоит претерпеть распродажу, вызванную более короткими сроками погашения, с одновременным выравниванием кривой. Это также может ударить по доллару и потребовать повышения агрессивности ФРС в попытке пересилить боль и, по их выражению, «опередить кривую».

Первый сценарий, вероятно, пойдет на пользу акциям — особенно акциям поставщиков личных услуг и потребительских товаров, возможно, акциям сырьевых компаний, а также, безусловно, акциям компаний с большой долей зарубежных операций. То, что начнется как вывод из портфеля облигаций, превратится, если инфляционные ощущеяия начнут материализовываться, во вполне естественный возврат к покупке реальных активов и требований на них.

Второй сценарий, скорее всего, окажется более губительным. Он подразумевает более ограниченную (или по крайней мере менее легкую) ликвидность и более высокие доходы по облигациям, после чего в перспективе видится сокращение и прибыли, и сложных процентов, что приведет к более масштабным продажам со стороны иностранцев -на этот раз акций. Это должно явиться окончательным спасением и облигаций, и репутации ФРС на рынке, а то и ее политической популярности.

Результат, вытекающий из первого прогноза, выглядит весьма благоприятно для снижения премии за акционерный риск, причем определенную роль в этом должно сыграть увеличение предложения федеральных, муниципальных и выпускаемых властями штатов облигаций, тогда как альтернативный вариант, особенно учитывая количество ценных бумаг на руках у иностранцев, этого отнюдь не предполагает. Казначейские ценные бумаги вполне могли бы пострадать, но в данном случае они вряд ли уступят свои позиции, поскольку соображения качества должны, вероятно, взять верх над любыми количественными факторами.

Если вы спросите нас как участников пари, какой же стороной упадут кости, то мы не в состоянии представить, чтобы Гринспен занялся чем-то столь политически спорным, как наше второе умозрение. И теперь, когда он избавлен от придирчивой сознательности Мейера (одного из немногих интеллектуально строгих членов совета управляющих ФРС, хотя, конечно же, непреклонного кейнсианца), ему не приходится ожидать в комитете серьезных возражений со стороны карьеристов и назначенных Бушем новичков.

* * *

Здесь мы должны немного отклониться от темы и окинуть беглым взглядом более широкие мировые просторы, наскоро отдавая дань внимания многочисленным и щедрым кредиторам Америки с целью оценить их воздействие на ее экономический цикл.

В Европе тоже есть свои проблемы. Телекоммуникационно-технологическая мания не обошла ее стороной, так же как и иные безрассудные попытки повторить наиболее жуткие акционерные провалы янки и les Rosbifs. В скором времени болезненно отзовется неудачная попытка иберийских банков осуществить через песо Реконкисту Эльдорадо. Тем не менее неэффективное вложение капитала не получило здесь слишком широкого распространения, учитывая, что значительная часть дополнительного европейского кредита пошла на закупку англо-американских ценных бумаг и компаний.

Кроме того, в большинстве ведущих европейских стран частные сбережения легко покрывают инвестиции, поэтому постепенное обеднение по английской модели вряд ли будет иметь здесь место - при том условии, что правительства откажутся от любых посягательств на договор о бюджетной стабильности, а также от заклинаний о «структурной реформе».

К тому же, похоже, среди поверивших в себя членов совета Европейского центрального банка крепнет убеждение, что старое кредо Бундесбанка - «никакой антициклической денежной политики» — могло бы послужить и для них. Плюс ко всему нам должна нравиться мысль о том, что они и дальше будут сохранять скромность в объеме своих резервных пополнений, когда примерно через месяц в обращении утвердятся новые деньги.

Таким образом, не проявляя бестактности, мы могли бы рассчитывать, что Европа, в начале года выглядевшая хуже, чем США, тем не менее придет к его окончанию с гораздо более сбалансированной экономикой.

Что касается Великобритании, то здесь наш пессимизм следует сопроводить цифрами. Инвестиционные товары находятся в 20-летнем кризисе; производство после резкого спада в духе 1991 года вернулось на уровень 1996 года. В дополнение к этому заметим, что с тех пор, как канцлер казначейства Браун и управляющий Банка Англии Джордж взялись контролировать предполагаемое окончание в Великобритании политики «бумов и крахов», частные нефинансовые доходы от активов упали втрое (то есть с 13 с лишним процентов до всего лишь 4 процентов).

Все более и более увеличивающееся правительство — вызывая промышленные неурядицы, крушение прибылей, скудные накопление и инвестирование, огромный дефицит торгового баланса, осуществляя беспорядочное заимствование, «пузырь» на рынке жилья и ослабевающий рынок труда в частном секторе - выглядит жутким напоминанием о бумах Лоусона—Барбера в 70—80-х годах.

Япония сегодня недвусмысленно зажата в тиски между своими азиатскими соседями и назойливым Американским Задирой, продолжая свое старое скучное занятие, именуемое девальвацией валюты. Малайзия уже угрожала ссорой; Корея также выражала недовольство; теперь Китай разминает свои мускулы.

К счастью банковская реформа уже близится к завершению, и если на этот раз будет, наконец, проведено безжалостное искоренение «мертвого леса», то индекс Никкей должен возродиться, а иена сможет усилиться, пока за границей опять пытаются остановить неуловимый спад. Если реформа потерпит неудачу и акции достигнут новых минимальных уровней, то в какой-то момент выживающим институтам в любом случае, возможно, потребуется сократить свои активы или же зафиксировать свои долларовые прибыли.

Одно из решений, о котором никто не говорит, но которое могло бы одновременно вызвать неизбежный кризис и практически мгновенно проложить путь для его разрешения, - это радикальное сокращение расходов; не просто замедление темпа их роста или даже их замораживание, а именно сокращение.

Одним махом это вызвало бы все необходимые нам банкротства; это вновь оживило бы частный сектор, возвращая людям право распоряжаться своими судьбами, покончив с политическим казнокрадством и всеми заверениями о «стабилизации», а также положило бы конец санкционированному государством меркантилизму.

Короче говоря, Японии в качестве советчиков нужны Эрхард и Репке. Вместо этого она получила Рубина, Сам-мерса и Carlyle Group.

* * *

Если подводить итог, то основным сценарием, как полагают оптимисты, является прирост ВВП США, но только с гораздо более высокими, чем многие хотят верить, ценами, а также с гораздо более низкими акционерными прибылями, если не считать случайных поступлений, полученных в результате инфляции.

Мы видим, как медлительно реагирует ФРС, политически связанная реальной возможностью продолжения роста безработицы, и кроме того обеспокоенная своей ролью в процессе наложения самим рынком увеличенных уровней обслуживания долга. Если учитывать мировоззрение ФРС, то она непременно должна купиться на низкую загруженность предприятий.

Последняя речь Гринспена указывает на то, что он по-прежнему безответственно пытается продвигать монетизацию инфляции цен на жилищное строительство для поддержки потребления, но как долго это сможет продолжаться, остается под вопросом. Способны ли главные преступники, GSE, удержаться в качестве фаворитов рынка ценных бумаг, если мы увидим какое-либо ухудшение на жилищном рынке? В конце концов их взрывная экспансия на протяжении последних лет привела к беспрецедентно скудному 55-процентному резерву акций, который и сегодня сохраняется в совокупном жилищном фонде.

Поживем — увидим.

* * *

В целом, на данный момент мы полагаем, что щедрое денежное стимулирование значительно взвинтит цены (даже в условиях застоя в производстве), чем вызовет ухудшение индексов стоимости жизни. Кроме того, довольно скоро та зияющая дыра, оставшаяся после испарения налоговых поступлений времен Мыльного Пузыря и их замены на расходы в период Краха на всех уровнях правительства, напомнит о себе и не только увеличит предложение облигаций, но и освежит в памяти людей старые недобрые времена 80-х годов.

Все это станет суровым испытанием для доллара.

Между тем несложно понять, что продолжающееся снижение доходов - в смысле вознаграждающего потока ценных товаров и услуг, созданного искажениями Бума, -будет означать, что инфляционные течения становятся по сути скрытыми.

Отсутствие, как принято теперь выражаться, «видимости доходов», а также политические и финансовые помехи на пути предпринимательской активности могут — мы подчеркиваем, могут - стать непосильным препятствием для бизнесменов, чтобы даже просто возмещать ликвидность, предпочитая вместо этого сохранять ее на счету и выжидать.

В этом случае цены потребительских товаров могут по-прежнему расти, причем по темпам роста они, несомненно, превзойдут цены товаров производственного назначения, но вместе с тем они не будут расти столь быстро, как предполагалось нами в основном сценарии; вместо этого темп их роста может замедлиться. Разумеется, это предоставит руководителям центральных банков еще больший запас времени, чтобы сохранять неопределенность.

Тогда нам будет слишком поздно доказывать, что у нас в техническом смысле по-прежнему инфляция, что в справедливом мире цены должны упасть, чтобы вновь привести в полное равновесие цены на рабочую силу, материалы и производственные факторы, или что мы уже сеем семена следующего Бума. Облигации значительно выиграют за счет акций, а пессимизм не будет знать границ.

Кроме того, в этих обстоятельствах вполне возможно, что люди постепенно начнут выплачивать долги. Традиционная точка зрения гласит, что если ФРС не меняет свои требования, то при условии жизнеспособности банковского капитала ни один банк добровольно не станет хранить избыточные резервы, вследствие чего в качестве замены будут ссужены новые деньги, пусть даже только через покупку уже существующих ценных бумаг.

Но большая часть обязательств больше не подлежит резервированию. Более того, мы можем утверждать, что небанковские финансы и близкие денежные субституты в треугольнике «Краткосрочные обязательства денежного рын-ка-Производные инструменты-Финансовые бумаги» образуют альтернативный сток для (равно как и потенциальный источник) нерезервируемых денежных вкладов* Таким образом, вполне может произойти сжатие.

Если жилищное строительство замедляется, если кредиторская задолженность уменьшается, если деловые предприятия и потребители стремятся погасить небанковские задолженности, то денежная масса может сократиться независимо от действия или бездействия во многом бессильной ФРС.

Если мы увидим подтверждения, что это становится все более вероятным, то всем нам предстоят некоторые совсем непростые решения относительно перспектив наших вложений.

* * *

Пока, однако, не похоже, чтобы дело обстояло именно так — не только денежная масса продолжает расти и еженедельный индекс жилищных приобретений МВА берет новые высоты, но, кроме этого, присутствуют признаки жизни в секторе таких неэнергетических сырьевых товаров, как металлы и DRAM, и даже фьючерсов на фрахт, хотя в большинстве случаев это происходит благодаря не спросу, а рестрикционизму. В Азии объемы экспорта также начали выравниваться после стремительных падений.

В то же время верно и то, что промышленное производство и коэффициент использования производственных мощностей в декабре опустились еще ниже (хотя и незначительно), кроме того, производство на сегодня снижается на протяжении пятнадцати месяцев подряд, теряя все, что было достигнуто за два года. Это самое большое падение со времен спада 1982 года.

Цены на основные промежуточные товары за последние б месяцев падали быстрее, чем когда-либо за прошедшие 28 лет. Индекс NAPM (Национальной ассоциации менеджеров по закупкам) лишь сейчас приподнялся после ноябрьского 55-летнего минимума, а индекс Philly Fed по-прежнему только-только восстанавливается после октябрьского 33-летнего минимума.

Возможно, заказы выполняются лучше, но как напомнил только на прошлой неделе Тусо, заказы могут быть и отменены. Кроме того, отдельные категории подобно невоенным капитальным товарам, т.е. товарам самого отдаленного порядка из всех товаров отдаленных порядков, по-прежнему прозябают на уровне середины 1995 года.

Если на товары производственного назначения спрос невелик, о чем можно судить на основе этих показателей, то, вероятно, нет и средств для выплат производственным рабочим и поставщикам, и - раз стимулируемые кредитом расходы исчерпали и себя, и свободный капитал - постепенно ускоряющееся падение намного ниже границы производственных возможностей становится вполне реальным, так как потребительские товары также начинают оставаться невостребованными по текущим ценам, и начинается процесс добровольного откладывания покупок.

«Вторичную депрессии» Хайека тогда можно отправить в отпуск. ФРС уже израсходовала столько боеприпасов, добиваясь миража «мягкой посадки», что, возможно, будет просто вынуждена прибегнуть к некоторым методам настоящих денежных маньяков, учитывая ту сокрушительную задолженность, которая существует во всех секторах.

Тогда в этих цифрах нам нужно видеть отчетливые признаки обратного движения вместе с восстановлением акционерных доходов (прибылей, на которые мы можем рассчитывать в короткий срок), которые могли бы стать сигналом того, что производственная структура вновь удлиняется или по крайней мере расширяется. Иссякание средств в институциональных фондах денежного рынка должно стать следующим сигналом о прекращении борьбы за ликвидность, что будет способствовать активации этих остатков.

До тех пор мы находимся в неопределенном положении и соответственно должны осуществлять вложения еще более продуманно и осторожно, чем обычно.

В итоге этот эпизод может просто свестись к тому, что, как нам всем в глубине души хорошо известно, является сутью вопроса: после воистину впечатляющих Бума и Краха возьмут ли извечно дорогостоящие облигации верх над самыми дорогими в истории акциями, или иными словами, может ли ущерб, причиненный системе, избавить нас от невзгод инфляции, пусть даже за счет депрессии?

Именно это мы, трейдеры, спекулянты — предприниматели! - должны попытаться установить в ближайшие недели, и как Люди Действующие, мы, как никто другой, должны знать, что если ситуация меняется, то же самое требуется и от нас.

Именно так следует действовать на рынке «медведей», хотя в этом же, разумеется, состоит и способ действовать на рынке «быков»!

(обратно)

Роджер Гаррисон Механика экономического цикла[6]

Моя тема сегодня - механика экономического цикла. И я подумал, что возможно стоит дать вам две точки зрения: австрийской школы и Алана Гринспена.

Прежде чем мы займемся механикой цикла, позвольте мне сделать обзор уровня безработицы, начиная с 1989 года по настоящее время.

Я хочу напомнить вам, что существует так называемый естественный уровень безработицы. Как убедительно показал в своей вчерашней лекции Гвидо Хюльсман, считается, что естественный уровень безработицы в настоящих условиях составляет 5—6 процентов. Некоторые утверждают, что в последние годы она изменилась, но не намного. За рассматриваемый период времени радикальных изменений не произошло. Это не тот показатель, который устанавливается мгновенно, и не может и обычно не меняется радикально на протяжении коротких периодов времени. И, безусловно, этот показатель не меняется в пределах одного цикла. (Таким образом, на графике (рис. 1) полная занятость показана на уровне [безработицы] между 5 и 6 процентами.) Это противоречит заявлениям некоторых экономистов, к числу которых принадлежит и Гринспен, считающих, что мы вступили в эпоху так называемой «новой экономики». В «новой экономике» естественный уровень безработицы якобы падает до 4 процентов. Я так не считаю. На мой взгляд это не «новая экономика»» а стимулированный бум [unsustainable boom].

Чтобы показать вам, что происходит с безработицей, я прежде всего выделил область полной занятости. Если безработица намного превышает этот уровень, мы называем это рецессией, если это состояние затягивается — депрессией. Если безработица снижается ниже уровня полной занятости, мы говорим, что экономика перегрета, что означает развитие стимулированного бума.

Итак, во время рецессии Буша пик был достигнут на уровне безработицы 7,8 процента, но затем, еще до конца президентского срока Буша безработица начала снижаться к нормальному, естественному уровню, достигнув его в конце 1995 года. На этом уровне безработица держалась на протяжении 1996 года. Затем вы видите стимулированный бум: безработица падает ниже уровня 4 процентов, до 3,9 процентов в третьем квартале 2000 года.

Кроме всего прочего, это указывает на то, что не террористический акт 11 сентября виноват в наших сегодняшних проблемах. Вы видите, что безработица начала увеличиваться уже в конце 2000 года, и с этого момента продолжает расти. Без сомнения, ее рост ускорился после террористического акта, но ее нельзя полностью приписывать ему.

Существует некоторая непоследовательность в том, как экономисты понимают рецессию. Если вы используете в качестве критерия уровень безработицы, то должны сделать вывод, что экономика все еще находится в состоянии полной занятости, но, безусловно, движется в сторону рецессии.

Большая разница между этой интерпретацией и общепринятыми комментариями, заключается в том, что первая рассматривает текущую ситуацию, а вторые, сообщаемые в новостях, сфокусированы на направлении изменений, иными словами, определение даты начала рецессии, основано на том, когда начался спад. Судя по этому графику, он начался в конце 2000 года, что подтверждает сказанное сегодня утром Фрэнком Шостаком. Если вы определяете начало рецессии моментом, когда начинает расти безработица, то это произошло в конце 2000 года. Но безработица еще не вышла за пределы диапазона полной занятости, хотя это, безусловно, случится.

Если вы посмотрите на график, то увидите, что в середине 1996 года экономика вошла в состояние полной занятости. Именно на этой области я хотел бы сосредоточить свое внимание. Потому что согласно этому критерию экономика находилась в состоянии полной занятости, происходила «мягкая посадка» (или это только казалось).»

Я думаю, критическим моментом стал конец января 1996 года. Это был год перевыборов Клинтона. Именно тогда Гринспен впервые за время пребывания Клинтона на президентском посту сделал нечто, что шло вразрез с макроэкономической теорией и было основано на политической мотивации. К моменту выборов экономика вошла бы в рецессию. И Гринспен сделал то, что сделал бы любой макроэкономист мейнстрима: держал процентные ставки на низком уровне, стимулировал экономику и т.д. До тех пор, пока экономика не вернется к состоянию полной занятости. Именно эта цель имелась в виду, когда организовывали «мягкую посадку». И только в начале 1996 года Гринспен в своих действиях натолкнулся на ограничения. Что он делал? Он делал политически полезные для Клинтона вещи, правильные с точки зрения основного направления макроэкономической теории. В общем контексте этот эпизод занимает важное место. В январе 1996 года он еще раз снизил процентную ставку. Важно также знать, что даже в то время финансовая пресса писала, что это снижение неоправданно и похоже вызвано политическими, а не экономическими соображениями. Такого рода меры, применяемые в то время, когда экономика находится в границах полной занятости, ведут к дальнейшему снижению уровня безработицы и создают очень лукавую ситуацию, которую Гринспен истолковывал неправильно: он говорил, что это был подлинный рост, в то время как это был рост, стимулированный расходами.

Итак, «австрийская» теория бума и краха. Здесь я буду опираться на свою книгу «Время и деньги». Вначале о термине «спрос и предложение кредитных ресурсов» [loanable funds]. Это неудачный термин. «Спрос и предложение кредитных ресурсов», «рынок кредитных ресурсов». Для представителей австрийской школы, начиная с Бём-Баверка, предложение кредитных ресурсов - это желание людей делать сбережения, а спрос на кредитные ресурсы - это желание фирм либо заимствовать эти сбережения и инвестировать их, либо получать их путем выпуска акций. То есть это неправильный термин. Он не означает буквально банковские займы. Он обозначает все формы сбережений, которые способствуют приросту структуры капитала. Бём-Баверк и даже Кейнс говорили, что лучше называть этот график «спросом и предложением инвестиционных [in-vestable] ресурсов». Другими словами, значительная часть текущего объема производства потребляется, а часть, которая не потребляется позволяет увеличивать запас капитала, наращивать структуру капитала.

На рис 2 ось абсцисс показывает сбережения (люди соглашаются финансировать инвестиции через сбережения или покупку акций) и инвестиции (желание бизнесменов использовать эти сбережения, реализуя инвестиционные проекты). Этот график приведен для того, чтобы показать, что сбережения равны инвестициям только при определенной ставке процента (ставка 5 процентов взята только для примера). Для нормальной работы этого рынка, необходимо, чтобы процентная ставка отражала истинное положение дел на рынке кредитных ресурсов. Если она верно отражает положение дел, а особенно изменения, тогда этот рынок будет работать хорошо. Инвестиции будут направляться существующим ресурсным фондом [pool of funding], имеющимся в распоряжении объемом сбережений. Однако если процентная ставка будет отражать деятельность не в меру активного центрального банка, все пойдет наперекосяк.

Предложение отражает желание людей сберегать, и очень важно, чтобы когда желание людей делать сбережения меняется, эти изменения точно отражались на рынке. Люди могут решить сберегать больше, чем раньше. Люди могут менять свои предпочтения. Кейнсианцы, правда, утверждают обратное. Кейнс утверждал, что предельная склонность к сбережению фиксирована и зависит от дохода, а не от каких-то изменений в предпочтениях. Конечно, это неверно. Люди могут менять свои решения о том, сколько сберегать. Они могут решить сберегать больше, чтобы накопить себе пенсию. Если система социального обеспечения снижает настоятельность этого направления сбережений, они могут сберегать больше для своих детей, на образование и еще по множеству причин. И если они осуществляют сбережения, это меняет процентные ставки и оказывает прямое влияние на структуру капитала.

Давайте посмотрим, как это происходит. Увеличение сбережений сдвинет вправо кривую предложения кредитных ресурсов, и это будет отражать желание людей сберегать больше. Это приведет к снижению процентной ставки. Вследствие этого изменится спрос на кредитные ресурсы: при более низкой ставке процента инвесторы могут расширить инвестиционную деятельность, и что более важно (не показано здесь, но показано в книге «Время и деньги») увеличение сбережений не только делает возможным рост инвестиций, но более низкая ставка процента стимулирует этот рост инвестиций, а также управляет временной структурой инвестиций; инвестиции становятся более долгосрочными. Долгосрочные инвестиции более чувствительны к изменению ставки процента, чем краткосрочные. Это изменение временной структуры инвестиций полностью согласуется с вызвавшим его гипотетическим изменением предпочтений. Люди осуществили сбережение, но это сбережение преследовало какую-то цель: они ограничили текущее потребление, для того чтобы увеличить объем потребления в будущем. И снижение процентной ставки как раз и проделывает этот фокус, повышая производственную активность, нацеленную в будущее. Именно это отрицал Кейнс. В его версии любое увеличение сбережений ведет не к увеличению инвестиций, а к сокращению дохода. Больше сберегая, вы зарабатываете меньше, и экономика скатывается в рецессию. Это называется «парадоксом бережливости». Кейнс встроил это положение в свою теорию.

Описанный мной механизм показывает, как рынок может работать правильно (рис. 3).

Мы можем столкнуться с ситуацией, когда не происходит роста сбережений (рис. 4).

Предложение и спрос остаются на своих местах, ставка процента остается равной 5 процентам. Темп роста экономики отражает это. Сбережения и инвестиции равны, для примера здесь показано, что они равны 800 млрд (в настоящее время в американской экономике эта величина в два раза больше - 1600 млрд). Если денежная экспансия подталкивает экономику расти быстрее, темп роста невозможно поддерживать долго. Что произойдет, если предложение кредитных ресурсов сместится вправо не потому, что люди решат больше сберегать, а в результате решения центрального банка. Характер этого процесса совершенно иной. Он лишь с виду похож на процесс, описанный нами выше. И именно в этом проблема. Сигналы рынка выглядят как будто люди решили больше сберегать, но в действительности эти сигналы отражают активную политику центрального банка. Природа этого процесса совершенно иная. Речь уже идет не о рыночной экономике, работающей для вас и для меня, а об одном-единственном учреждении, а в действительности, об одном-единственном человеке, принимающем решение и оказывающем влияние на процентную ставку. Это решение приводит к увеличению предложения кредитных ресурсов.

Посмотрите, насколько похож этот график на предыдущий, отражающий увеличение сбережений. Этот же основан не на увеличении сбережение, а наоборот... Накачка денег на кредитный рынок лишь в первый момент оказывает эффект, выглядящий как увеличение сбережений. Когда процентная ставка снижается, увеличение инвестиций происходит при снижении величины сбережений. Потому что функции сбережения (индивидов] не изменились, а при снижении процентной ставки люди сберегают меньше, потому что на свои деньги они получают меньший процент. А когда они сберегают меньше, они потребляют больше. Внутри экономики начинается война. На одной стороне находятся инвесторы, которые инвестируют больше и на более длительные сроки, а на другой стороне находятся потребители, которые не только не делают это возможным, увеличивая сбережения, но наоборот, увеличивают текущее потребление. Это осушает ресурсный фонд, как его назвал Фрэнк Шостак. В то же время инвесторы принимают решения, рассчитанные на больший ресурсный фонд. Это настраивает экономику против самой себя. В недрах роста скрывается противоположный процесс, вырывающийся на поверхность, когда оказывается, что начатые инвестиционные проекты не могут быть завершены. Происходит кризис, начинается спад. Такова история экономического цикла.

Посмотрите на этот треугольник (рис. 5). Двигаясь вдоль по кривой спроса, увеличивают инвестиции, двигаясь по кривой предложения, уменьшают сбережения, а основание треугольника — это, разумеется, количество денег, созданное ФРС и закачанное в кредитный рынок. Они заполняют клин, вбитый между сбережениями и инвестициями. Это механизм экономического цикла, открытый австрийской школой. Людвиг фон Мизес ввел терминологию, описывающую данный процесс. Он писал, что искусственный бум характеризуется (неоднократно используя эти термины в своей книге «Человеческая деятельность») ошибочными инвестициями [malinvestment] и избыточным потреблением [overconsumption]. Ошибочные инвестиции означают инвестиции, нацеленные в слишком отдаленное будущее, избыточное потребление означает увеличение потребления за счет снижения нормы сбережений [вызванного искусственно низкой процентной ставкой].

(обратно)

Джозеф Салерно Таксономия дефляции: подход австрийской школы[7]

Прогнозы и исследования текущего экономического положения, издаваемые такими организациями, как Американский институт предпринимательства и Национальное бюро экономических исследований, рисуют пугающие сценарии будущего американской экономики. Они не только настаивают на том, что дефляция уже близка, но утверждают два других положения. Во-первых, что факт дефляции представляет собой непоправимое бедствие для экономической активности и потребительского благосостояния и, во-вторых, что федеральная резервная система (ФРС) должна срочно что-то предпринять, чтобы отвести надвигающуюся угрозу - в частности, они доказывают, что ФРС должна умело поменять акценты и начать бороться с дефляцией, а не с инфляцией, с которой якобы она яростно боролась на протяжении последних двух десятилетий.

Некоторые авторы в отчаянии даже задаются вопросом, а имеет ли в настоящее время ФРС конституционные полномочия, чтобы осуществить такой поворот. (Как будто

какой-либо центральный банк когда-нибудь в истории не желал или не мог создать море новых денег.) Большинство тех, кто испытывает болезненный страх перед дефляцией (deflationphobes), описание точных деталей надвигающейся дефляционной катастрофы предусмотрительно отдают на откуп воображению читателей, смутно намекая на Великую депрессию в Америке начала 30-х годов или на опыт Японии после 1996 года. Другие же, как Эл Ааскин, например, испытывают удовольствие, вызывая в воображении отвратительные сценарии развития дефляции.

Согласно Ааскину дефляция «станет миром ужаса»: «Если по ночам вас мучает кошмар инфляции, подождите, пока будете жить при дефляции. Цены снижаются на все. Акции, недвижимость, зарплаты, абсолютно все - вы становитесь немного беднее каждый день. Но по-настоящему вы оказываетесь в беде, когда приходится выплачивать те же самые платежи по кредиту за недвижимость, даже если ваш дом становится дешевле с каждым месяцем. Но это не означает, что для кредиторов дефляция - манна небесная. Конечно, когда цены резко падают, неплохо получать фиксированный поток денежных платежей, на которые вы можете покупать больше яблок, скрепок и домов. Но вы не получите денег, потому что заемщик объявил дефолт».

Безусловно, если цены и зарплаты снижаются одновременно, никто не выигрывает, поскольку у всех реальные зарплаты остаются теми же самыми. В выигрыше будут только кредиторы, принимавшие участие в инфляционном кредитовании, т.е. банки, а также фирмы и частные лица, получившие и потратившие эти кредиты.

Однако независимо от того, развлекаются ли они такими риторическими крайностями или академично формулируют свои утверждения на научном жаргоне, современные хулители дефляции не способны аналитически разделять множество самостоятельных явлений, в настоящее время беспорядочно сваленных в кучу, и называемых «дефляцией ». Нынешние макроэкономисты, по всей видимости, больше всех ослеплены своей концептуальной моделью, потому что современная макроэкономика родилась из всепоглощающего страха перед дефляцией [deflation-phobia] Джона Мейнарда Кейнса, особенно в отношении дефляции денежных ставок заработной платы.

В результате они не намереваются разбираться и давать связное объяснение экономическим процессам, обозначаемым как дефляционные. Не способны они также выявить, какие виды дефляционных процессов являются благотворными и повышают экономическую эффективность и благосостояние, а какие - злокачественными, искажающими денежный расчет и наносящими вред экономической производительности и благосостоянию.

К счастью, денежная теория австрийской школы, разработанная прежде всего Людвигом фон Мизесом и Мюрреем Ротбардом, обеспечивает нас средствами, которые помогают продраться сквозь путаницу дефляционнофобских заблуждений, которыми нас в последнее время окружают.

Далее я подробно рассмотрю определение дефляции, затем, на основе теорий австрийской школы, рассмотрю разные типы дефляции, проведя различие между дефляцией, которая является естественным и благотворным продуктом свободной рыночной экономики, и принудительной дефляцией, которая представляет собой посягательство на права собственности, такой, которая сейчас имеет место в Аргентине.

До Второй мировой войны, когда термины «инфляция» и «дефляция» использовались в академических рассуждениях или в повседневной речи, они в общем относились, соответственно, к увеличению или уменьшению денежной массы. Общий рост цен рассматривался как одно из многих последствий инфляции денежной массы. Аналогично, общее снижение цен считалось следствием дефляции денежной массы. Однако под влиянием кейнсианской революции в середине 1930-х годов значение этих терминов начало меняться. К 1950-м годам определение инфляции как общего роста цен и дефляции как общего падения цен начало все прочнее утверждаться в научной литературе и повседневной речи.

Мы можем обойти вопрос о том, существуют ли у новых определений проблемы с концептуальной ясностью и аналитической точностью. Главное в том, что сегодня профессиональные экономисты и обычные люди, произнося термин «дефляция» неизменно имеют в виду общее снижение цен на товары и услуги, покупаемые средним потребителем, которое отражается индексом потребительских цен.

Существование и степень инфляции или дефляции определяют по движению цен на потребительские товары, потому что являются результатом и смыслом всей экономической деятельности. Более того, как показал основатель австрийской школы Карл Менгер, цены мириадов промежуточных и первоначальных факторов производства, разделяемых на такие широкие категории, как капитальные товары, труд и природные ресурсы, в конечном счете определяются в результате процесса вменения, начиная с цен на потребительские товары.

Таким образом, когда экономисты и Алан Гринспен ориентируются на индексы цен средств производства, такие, как индекс цен на товары производственного назначения и индекс цен на сырьевые товары, они ошибочно полагают, что изменение этих индексов предсказывает изменение индексов потребительских цен. Как будто цены на факторы производства определяют цены на потребительские товары, а не наоборот.

Дадим определение общего падения потребительских цен. Дефляция означает повышение покупательской способности денежной единицы. В США это увеличение количества потребительских товаров, которые могут быть куплены за доллар. Существует множество различных факторов, которые способствуют повышению ценности доллара. Эти дефляционные факторы и процессы, которые они инициируют, могут быть благотворными или злокачественными, хорошими или плохими по отношению к экономической эффективности, производственной деятельности и потребительского благосостояния, в зависимости от того, являются ли они результатом добровольного выбора работников, капиталистов, предпринимателей или потребителей или принудительного вмешательства государственного центрального банка, такого, как ФРС.

Как мы увидим ниже, противники дефляции оплакивают воображаемые несчастья и сценарии, которые в действительности благотворны, при этом полностью игнорируя сценарии, уже материализовавшиеся и воистину бедственные.

Согласно теории австрийской школы, ценность денег, представляющая собой величину обратную всем потребительским ценам, определяется так же, как и цена каждого отдельного потребительского товара, на основе спроса и предложения. Повышение ценности доллара и соответствующее понижение долларовых цен может вызываться либо увеличением спроса, либо снижением предложения денег, либо комбинацией этих двух факторов. При повышении ценности доллара, сопровождающемся спадом всех долларовых цен, может возникнуть потребность в расширении или сжатии денежного предложения либо сочетание и того и другого.

Существуют четыре основных причины дефляции: две, действующие на стороне спроса, и две — на стороне предложения денежного отношения. Экономические процессы, ассоциирующиеся с этими факторами, могут быть классифицированы следующим образом:

 дефляция роста;

 дефляция, вызванная наращиванием остатков наличности;

 дефляция банковского кредита;

 конфискационная дефляция.

Я проанализирую их по очереди и дам оценку их влияния на экономическую эффективность и потребительское благосостояние.

Дефляция роста. Один компонент спроса на деньги представлен общим количеством различных товаров и услуг, которые люди поставляют на рынок в обмен на деньги. Общее количество товаров и услуг поэтому представляет собой то, что экономисты австрийской школы называют меновым спросом на деньги [exchange demand for money]. Потому что, продавая товары, включая собственные трудовые услуги, люди предъявляют спрос на приобретение денег. Следовательно, если предложение товаров в экономике увеличивается - допустим, к примеру, что сбережения и инвестиции привели к появлению дополнительных капитальных товаров и технологическим улучшениям, - тогда при прочих равных условиях, включая и предложение долларов, конкуренция заставит производителей товаров предлагать больше единиц своего товара за доллар. Меновая ценность доллара повысится. На другой стороне рынка потребитель сможет за меньшее количество долларов получить данный товар, и следовательно, произойдет дефляция.

Именно это происходило в последние три десятилетия на рынках электроники и в высокотехнологичных отраслях промышленности, производящих калькуляторы, игровые видеоприставки, персональные компьютеры и DVD-проигрыватели. В результате стремительного технологического прогресса и его воплощения в дополнительных капитальных товарах производительность труда в этих отраслях повышалась, снижая издержки на единицу продукции и увеличивая прибыль.

Поскольку последовавшее за этим расширение предложения товаров в этих отраслях производства превзошло увеличение предложения долларов, в этот период, например, произошло впечатляющее падение цен на персональные компьютеры и соответствующее повышение покупательной способности доллара, выраженной в вычислительной мощности. Значительная дефляция цен никак не повредила и на самом деле только способствовала, грандиозному повышению прибыли, объемов производства и производительности в этих отраслях. Дефляция цен, наблюдавшаяся в последние три десятилетия в отраслях, отличавшихся быстрым ростом, не была чем-то беспрецедентным или даже необычным.

История показывает, что естественная тенденция индустриальной рыночной экономики, основанной на товарных деньгах, таких, как золото, заключается в устойчивом снижении общего уровня цен, по мере того как накопление капитала и технологические достижения ведут к постоянному увеличению предложения товаров. Таким образом, в XIX веке и до Первой мировой войны в индустриально развитых странах существовала умеренная дефляционная тенденция, когда быстрый рост производства и предложение товаров обгоняли медленный рост денежной массы, свойственный классическому золотому стандарту. Например, в США с 1880 по 1896 годы уровень оптовых цен упал на 30 процентов, снижаясь на 1,75 процента в год, в то время как реальный доход увеличился на 85 процентов, или около 5 процентов в год. То есть происходили экономический рост и дефляция. Эта дефляционная тенденция прерывалась только во время крупных войн, таких, как Наполеоновские войны в Европе и Гражданская война в Америке. Потому что воюющее правительство неизменно финансирует свои военные расходы путем печатания бумажных неразменных денег.

Более того, обратите внимание, что снижение цен на потребительские товары в ходе нормального процесса экономического роста не обязательно вызовет снижение номинальных ставок заработной платы. Если предложение труда фиксировано, ставка заработной платы остается постоянной, в то время как реальная ставка возрастает (отражая повышение производительности труда), поскольку по мере снижения цен покупательная способность каждого заработанного доллара возрастает.

Не стоит говорить, что экономическая наука, как и здравый смысл, говорит нам, что воздействие такой дефляции цен на экономическую активность и благосостояние потребителя абсолютно благотворно, потому что это результат добровольного обмена титулами собственности между владельцами ресурсов, капиталистами, предпринимателями и потребителями. Эти сделки порождают естественную тенденцию повышения ценности денег, что является необходимым дополнением к росту реального богатства и доходов и большему удовлетворению человеческих потребностей, которые они [богатство и доход] обеспечивают.

Теперь, позвольте мне сказать о тезаврировании^ которое я называю дефляцией, вызванной наращиванием остат ков наличности. Хотя некоторых экономистов мейнстрима еще можно убедить, что дефляция цен, связанная с экономическим ростом, является благотворной, они никогда не согласятся, что тезаврирование - второй фактор, порождающий дефляцию цен, - повышает экономическую эффективность и благосостояние.

Тезаврирование происходит, когда индивид добровольно решает сократить свои расходы на потребительские товары и инвестиционные активы ниже своего текущего дохода, предпочитая увеличить свои кассовые остатки, хранящиеся в виде наличных денег и мгновенно расходуемых чековых и сберегательных вкладов в банках.

Однако тезаврирование есть не что иное, как увеличение того, что называется спросом на деньги для кассовых остатков, т.е. среднее количество денег, которое частные лица желают держать на руках в течение определенного периода времени. Это обычно означает более пессимистичное или неопределенное отношение к будущему, вызванному возможностью естественной рецессии, естественной катастрофы или надвигающейся войны.

При таких обстоятельствах участники рынка оценивают ценность услуг, оказываемых долларом на руках, более высоко, чем ранее, относительно услуг потребительских товаров или процентов, приносимых инвестиционными товарами, которые в настоящее время могут быть куплены за доллар. При прочих равных условиях, включая существующее количество долларов, повышение спроса на деньги для остатков наличности приводит к повышению рыночной ценности доллара, выраженной в товарах. В результате происходит дефляция цен, характеризующаяся сокращением потоков долларовых расходов и долларовых доходов. Но дефляционный процесс, вызванный тезаврированием, также благотворен и способствует повышению материального благосостояния. Он инициирован добровольным выбором некоторых держателей денег: они воздерживаются от обмена на рынке своих денежных активов (своей собственности) в тех же количествах, как прежде. Однако, когда предложение денег фиксировано, повышенный спрос на деньги может быть удовлетворен только в том случае, если каждый доллар станет более ценным, так чтобы совокупная покупательная способность, представленная существующей денежной массой, увеличилась. Именно таким путем и происходит дефляция цен: увеличение совокупного денежного богатства, или реального предложения денег, для того, чтобы удовлетворить тех, кто желает иметь дополнительные остатки наличности.

Теперь поговорим о дефляции банковского кредита. Существуют два основных фактора, которые исторически оказывали воздействие на денежную массу, вызывая дефляцию цен. (Мы сейчас говорим о деньгах с точки зрения их предложения.)

Наиболее знакомое - это снижение предложения денег вследствие краха банков с частичным резервированием, когда во время финансовых кризисов происходит массовый наплыв требований со стороны вкладчиков погасить наличными банкноты и депозиты. (А также, когда такие банки снижают объем кредитования, пытаясь избежать наплыва требований.) Перед Второй мировой войной банки в целом ассоциировались с началом рецессии и считались виновниками сопутствующей ей дефляции.

То, что называется дефляци ей ба нко вского кредита, обычно случалось, когда вкладчики теряли уверенность в том, что банки в состоянии продолжать выкупать представленные банкнотами и чековыми депозитами титулы (права собственности) на собственность, которую они передали банкам для безопасного хранения (и которую, в соответствии с контрактом, банки обязаны выкупать по первому требованию). Этой собственностью обычно являлись золотые и серебряные деньги.

Банк с частичным резервированием не в состоянии был выполнить все свои обязательства одновременно, поскольку в ходе своих кредитных операций он создал множество титулов на эту собственность. Это означало, что находившаяся в обращении масса банкнот и чековых депозитов многократно превышала резерв товарных денег в хранилищах банка.

Во время финансового кризиса многие банки полностью разорялись и их банкноты и депозиты до востребования теряли всякую ценность. Для других банков угрозы, что все вкладчики сразу потребуют наличных, бывало достаточно, чтобы они, стремясь избежать краха, сокращали кредитные

операции, и увеличивали отношение резервов к обязательствам по банкнотам и вкладам до востребования. Оба эти фактора приводят к большому сокращению денежного предложения и ведут к соответствующему повышению ценности денег.

После того как национальные банки лишились права хранить золото вкладчиков (в США это произошло вскоре после основания ФРС в 1914 году), центральный банк обычно сам вызывал дефляцию банковского кредита, во время финансовых кризисов, спровоцированных предшествовавшей инфляционной политикой самого центрального банка. Это делалось, чтобы защитить золотые депозиты, хранящиеся в центральном банке, и не допустить потери доверия ко всей банковской системе со стороны вкладчиков. И опять, наша оценка должна заключаться в том, что дефляция, даже когда она вызывает сокращение банковского кредита, а вокруг один за другим лопаются банки, оказывает оздоравливающее влияние на экономику и повышает благосостояние участников рынка. Поскольку инициируется добровольными, в соответствии с заключенными контрактами, требованиями выкупить титулы собственности за деньги, когда у вкладчиков исчезает уверенность, что банки с частичным резервированием могут и дальше обеспечивать сохранность их остатков наличности.

Когда любая фирма, которая продает свою надежность, будь то финансовая компания или адвокатская контора, теряет доверие своих покупателей или клиентов, она быстро вытесняется с рынка процессом корректировки, который перераспределяет ресурсы и повышает благосостояние потребителей. Дефляция банковского кредита как раз и есть подобный благотворный очищающий рыночный процесс корректировки.

Фактически, в эпоху до 1930-х годов, когда естественная гибкость цен и ставок заработной платы не стеснялась законодательными ограничениями, дефляция банковского кредита в США протекала стремительно и не вызывала экономических потрясений.

Позвольте мне кратко рассмотреть один эпизод - финансовый кризис 1839 года в США, к которому привело масштабное расширение денежной массы в 1830-х годах. С момента пика делового цикла в 1839 году до достижения нижней точки в 1843 году предложение денег сократилось на одну треть (34 процента), что больше, чем за первые четыре года Великой депрессии.

Почти четвертая часть банков страны лопнула, включая Банк Соединенных Штатов, и оптовые цены упали на 32%, несмотря на то или именно вследствие глубокой дефляции цен реальный валовой национальный продукт и реальное потребление в действительности выросли в этот период на 16 и 20 процентов соответственно. Таким образом, доходы возросли. Однако реальные инвестиции за этот период все-таки снизились на 33 процента, что представлялось благотворным развитием событий, потому что ошибочные инвестиции, сделанные во время предшествовавшего инфляционного бума, требовалось ликвидировать.

Теперь, позвольте мне сказать о плохом типе дефляции - конфискационной дефляции. Все типы дефляции цен являются благотворными рыночными процессами. Однако существует злокачественная форма дефляции, принудительно навязанная правительствами и их центральными банками, нарушающая права собственности, искажающая рыночные процессы и снижающая экономическое благосостояние. Этот вид дефляции заключается в прямой конфискации остатков наличности, принадлежащих людям, осуществляемой политическим бюрократическим классом. Противники дефляции всегда полностью игнорировали конфи-скационную дефляцию, несмотря на тот факт, что за последние два десятилетия она случалась неоднократно: в Бразилии, в бывшем Советском Союзе, в Аргентине в 1980-х годах, в Эквадоре два года назад и в настоящее время вновь в Аргентине.

Мюррей Ротбард был одним из немногих современных экономистов, которые выявили и осудили конфискацион-ную дефляцию как злокачественную форму дефляции. Конфискационная дефляция навязывается экономике политическими властями как средство воспрепятствовать дефляции банковского кредита, которая угрожает полностью ликвидировать нездоровую финансовую систему, построенную на банках с частичным резервированием. Ее сущностью является аннулирование эмитированных банками титулов собственности на наличность, хранящуюся на подлежащих немедленному погашению чековых и сберегательных счетах.

Ярким примером конфискационной дефляции является текущая ситуация в Аргентине. В 1992 году во время гиперинфляции Аргентина привязала новую валюту песо к американскому доллару по курсу один к одному. Для того чтобы поддерживать фиксированный курс песо к доллару, Центральный банк Аргентины торжественно пообещал свободно обменивать доллары на песо по первому требованию и подкрепил свои обязательства, состоящие из ценных 6умаг, номинированных в песо, и резервных депозитов коммерческих банков, почти на 100 процентов долларами.

К сожалению, эти меры, несмотря на то, что внушили доверие иностранным кредиторам, ввиду получения одобрения со стороны МВФ и США и неявной гарантии оказания помощи с их стороны в случае необходимости, не предотвратили масштабное инфляционное расширение банковского кредита. Когда инвестиционные доллары хлынули в страну, они попадали в Центральный банк, который теперь мог создавать дополнительные резервы в песо. (Банковская система на основе частичного резервирования позволяла ему инфлировать кредит, мультиплицируя на основе каждого нового доллара банковские резервы в песо.)

В результате денежная масса (Ml) в Аргентине увеличивалась с 1991 по 1994 годы в среднем на 60 процентов за год, в соответствии с валютным управлением [currency board], столь любимым приверженцами «экономики предложения» и Wall Street Journal* После снижения менее чем на 5 процентов в 1995 году темп роста денежной массы взмыл более чем до 15 процентов в 1996 году и около 20 процентов в 1997 году. На фоне потери иностранными инвесторами уверенности в том, что песо не будет девальвирован, когда наплыв доллара прекратится, и завышенной стоимости песо относительно инфляционного уровня цен на отечественные продукты инфляционный бум достиг своего пика осенью 1998 году, когда денежная масса увеличилась на 1 процент и экономика вошла в рецессию. В 1999 году денежная масса слегка уменьшилась. В 2000 году денежная масса уменьшилась почти на 20 процентов.

Денежная масса снижалась двузначными темпами в годовом исчислении до 9 июня 2001 года. В 2001 году отечественные вкладчики начали терять доверие в банковской системе, и последняя потеряла 17 процентов, или 14,5 млрд долл., депозитов.

За одну только пятницу 30 ноября 2001 года из аргентинских банков было изъято от 700 млн до 2 млрд долл.

депозитов (данные расходятся). Даже до пятничного наплыва требований Центральный банк обладал только 5,5 млрд долл. резерва, в конечном итоге обеспечивавших 70 млрд долл. долларовых депозитов и номинированных в песо конвертируемых депозитов. В ответ 1 декабря в субботу президент Фернандо де ла Руа и министр экономики Доминго Ковальо провозгласили политику, означавшую конфискационную дефляцию, чтобы защитить финансовую систему и сохранить фиксированный курс к доллару.

Снятие наличных со счетов в банках было ограничено 250 долл. на вкладчика в неделю в течение следующих 90 дней. И все заграничные переводы наличных, превышавшие 1 тыс. долл., должны были строго регулироваться. Любой, кто пытался вывезти наличность из страны на самолете или пароходе, подлежал задержанию.

И наконец, банкам запретили выдавать займы в песо -только в долларах, которых стало не хватать. Вкладчики по-прежнему могли иметь доступ к банковским вкладам, осуществляя платежи чеком или пластиковыми картами. Тем не менее эта политика была страшным ударом по бедным аргентинцам, у которых не было кредитных карт и которые в основном держали нечековые банковские депозиты.

Как и ожидалось, жестокая и злокачественная конфи-скационная дефляция Ковальо стала страшным ударом по бизнесу, связанному с наличными расчетами, прежде всего по розничной торговле, которая, как говорилось в одной публикации, «практически остановилась». Это усугубило рецессию, спровоцировало бунты и разграбление магазинов, что в конечном счете стоило 27 жизней и миллионы долларов ущерба частному бизнесу. Государство было вынуждено отказаться от объявленных мер, что в конечном итоге заставило президента де ла Руа уйти в отставку за два года до окончания его срока.

К 6 января аргентинское правительство, теперь уже при президенте Эдуардо Дуальде и министре экономики Хорхе Ремесе Леникове, вынуждено было согласиться, что оно больше не может поддерживать инфляционный завышенный курс песо к доллару по ставке один к одному. И девальвировало песо по отношению к доллару на 30 процентов до 1,4 песо за доллар. Однако даже этот официальный курс представляется завышенным, потому что на черном рынке песо продавались за доллары по значительно более высокому курсу.

Аргентинское правительство признает это. Но вместо того, чтобы разрешить упасть обменному курсу до реального уровня, отражающего прошлую инфляцию и отсутствие доверия к песо в настоящее время, оно усиливает конфи-скационную дефляцию, навязанную экономике ранее. Правительство заморозило на год все вклады, превышающие 3 тыс. долл. Эта мера затрагивает как минимум одну треть из 76 млрд долл. депозитов, оставшихся в банковской системе. Из них 43,5 млрд - долларовые депозиты, остальные - в песо. Вкладчики, которые держат долларовые счета, не превышающие 5 тыс. долл., смогут забрать наличность по частям в течение 12 месяцев, начиная через год. Все те, кто сделали большие долларовые вклады, не смогут начать получать наличные до сентября 2003 года. Затем все частичные выплаты растягиваются на два года. К депозитам в песо будут относиться более либерально, поскольку они уже потеряли одну треть своей долларовой стоимости с момента объявления первого замораживания и в свете возможной дальнейшей девальвации. Их будут выплачивать в течение двух месяцев, но также по частям. Тем временем, как заметил один наблюдатель, цитирую, «банковские операции, такие простые, как обналичивание и оплата чека или оплата счета кредитной картой, оказались недоступны для простых аргентинцев.

Г-н Леников искренне признал, что его последний раунд конфискационной дефляции имел целью защитить банковскую систему с частичным резервированием, которая по своей природе непрерывно находится в состоянии банкротства, заявив: «Если банки лопнут, никто не получит свой вклад назад. Денег недостаточно, чтобы заплатить всем вкладчикам». В отличие от дефляции банковского кредита, которую Леников так стремится дефлировать и которая все-таки позволит денежному обмену существовать и далее, имея дело с небольшим количеством более ценных песо, конфискационная дефляция имеет тенденцию уничтожать денежный обмен и тянуть экономику назад к неэффективным и примитивным условиям бартера и самодостаточного производства, подрывающих общественное разделение труда.

Тем временем, многие несчастные аргентинские жертвы признали конфискационную дефляцию тем, чем она является на самом деле: «банковское ограбление, осуществленное политическими элитами», Рамона Луис, бывшая текстильная работница на пенсии: «Это мои деньги в банке, мои». Другая, неизвестная женщина сказала, обращаясь к представителю правительства: «Как вы смели забрать мои сбережения?» Хосе Валенсвела, продавец, говорит: «Это как если бы я, разговаривая с вами, вытаскивал мелочь из вашего кармана». Наконец, аргентинские профсоюзные лидеры осудили политику дефляции «как похищение сбережений у нации».

Однако, что бы мы не говорили о хорошей и плохой дефляции, следует учитывать, что в настоящий момент в США, как здесь отмечал Фрэнк Шостак, нет никакой дефляции.

(обратно)

Джин Кэлахан Экономика финансов для простых людей[8]

Собираясь сегодня выступать перед вами, я хотел назвать свое выступление «Австрийский хирург, путешествующий по Стране моделирования». Моделирование занимает огромное место в финансовой индустрии. Когда я начал работать в фирме, занимающейся торговлей акциями, то обнаружил, что в своей работе они в высшей степени активно использовали математические модели. Поскольку я разделяю идеи австрийской школы, это меня несколько озадачивало; я провел много времени раздумывая над этим - как это сочетается с тем, что мне известно из теорий австрийской школы*

Возможно, вы один из тех честолюбивых людей, которые хотят попытаться создать свою собственную модель и использовать в своих сделках, либо желаете инвестировать при помощи кого-либо, кто занимается торговлей акциями, используя модели, или осуществляет инвестиции с помощью моделей. В любом случае, я надеюсь, мое выступление даст вам некоторое представление о том, что происходит в мире моделирования.

Мое путешествие в страну моделирования началось с того момента, как около трех лет назад я начал работать в очень успешной фирме, торгующей акциями. За год до моего появления в ней доход на партнерские акции составил всего 20 процентов. В год, в котором я к ним присоединился, доход составил 80 процентов (это не потому, что я к ним присоединился). На следующий год доход на партнерскую акцию составил 106 процентов и в 2001 году, я думаю, доход будет 40 процентов. Самым удивительным для меня было то, что фирма едва ли хоть одну торговую сессию заканчивала с минусом, фирма подключила PNL к внутренней веб-сети. Большое число регионов и бумаг... Каждый человек в фирме каждые 10 минут мог видеть, как идет наша торговля. Очень редко, когда фирма заканчивала дневную сессию с минусом. В основном фирма не «теряет» ни одного дня.

И они добивались таких доходов, не пытаясь замахиваться на журавля в небе, не пытаясь нажиться на какой-то одной конкретной бумаге, они искали варианты заработать 3 цента с одной акции. Такова была их цель. В те дни, когда им удавалось заработать по 3 цента в день на акциях, которыми они торговали, они были чрезвычайно довольны.

Такие показатели привлекли мое внимание. Это не было случайным блужданием по Уолл Стрит. Как человеку, интересующемуся экономической теорией, мне показалось интересным попытаться выяснить, что происходит.

Вначале я коротко расскажу, о том, что они делают, чтобы вы могли увидеть, как они использовали модели в своей торговле.

Небольшое отступление: мой вам совет - не пытайтесь проделать это дома. Я поднимаю этот вопрос потому, что видел много рекламных призывов заняться внутридневной торговлей. Вы читаете этот буклет и начинаете страдать: «А ведь я легко могу заняться внутридневной торговлей». Я видел как они работают! С моей точки зрения это равносильно тому, как если бы кто-то подошел к вам, дал брошюру «Как играть в футбол» и вы тоже смогли бы играть в Национальной футбольной лиге. Эти люди имеют сотни человеко-лет опыта торговли акциями, у них миллионы долларов инвестиций в технологии, высокие скорости, информационные носители, группы программистов, доктора математических наук разрабатывают для них модели. Вы не сможете сделать это дома. Бывают, конечно, исключения. Вы можете быть Майклом Джорданом «внутридневной торговли» и играть с ними на одном поле, но что касается среднего инвестора, даже не думайте, что вы сможете выйти на эту арену против таких людей и заниматься краткосрочной торговлей.

Как я сказал, они активно используют математическое моделирование. Многие торговые операции автоматизированы. Они полагаются на это во многих областях. Компьютер может обнаружить разницу в ценах и совершить сделку намного раньше, чем трейдер-человек успеет среагировать, поднять телефонную трубку и заключить сделку.

В этом есть и своя негативная сторона. Однажды трейдер случайно купил 102 тыс. акций в результате ошибки в программе. Он хотел купить 2 тыс. акций, а программа разместила заявку 51 раз, прежде чем кто-то ее «убил». Акции все время находятся в движении. Был случай, когда мы случайно обнаружили, что принимаем наше собственное предложение купить акции. Да, был у нас случай торговли с самими собой. Таким образом, есть и негативная сторона в такого рода вопросах.

Они занимаются арбитражем с риском. Доктор математических наук по их заказу два года работал над усовершенствованием модели сделок слияния. Трейдер, закладывает в программу некоторые параметры, следит за ее работой в течение дня и позволяет ей торговать. Полдюжины торговцев продают несколько миллионов акций в день, осуществляя несколько тысяч сделок, они могут покупать и продавать одни и те же акции 50 раз в день.

Исключения составляют времена, когда мы осуществляем интервенцию. То, что вы ищете на рынке — это ошибочные цены. Скажем, Sun Microsystems собирается купить Apple Computer. Пусть в день объявления о слиянии акции Sun продаются по 22, а акции Apple - по 16. При этом одна акция Sun обменивается на одну акцию Apple. Что мы знаем в день объявления сделки: если сделка будет благополучно доведена до конца, то к моменту завершения сделки акции будут стоить одинаково. Мы знаем это, потому что, если бы в момент перед непосредственным заключением сделки акции продавались по разным ценам, это по сути дела означало бы просто лежащие на столе деньги, которые может взять любой. Пусть окончательной ценой будет 20. Если за мгновение до заключения сделки акции Sun продавались бы по 20, a Apple - по 19, то вы могли бы купить сколько угодно акций Apple по 19 и через мгновение получить 20. Таким образом, мы знаем, что если сделка будет завершена, то цены сравняются в этой точке. Поэтому все время происходит сближение. Однако в настоящий момент существует риск, что сделка может не осуществиться. Может вмешаться регулирующий орган и запретить сделку, могут обнаружиться скрытые убытки в балансе одной из сторон слияния, может произойти такая же история, как у Hewlett Packard и Compaq, либо вмешается крупный акционер и остановит сделку. Задача заключается в том, чтобы разложить риск на составляющие и найти границы, по достижении которых следует покупать или продавать. Пусть, к примеру, они полагают, что разница между ценами должна составлять 10 процентов. А на рынке цена Sun - 20, а цена Apple - 18. Соответственно, они начинают продавать &mt покупать Apple и ждать, пока цена не войдет в границы, предсказанные моделью, чтобы проделать обратные операции. Они делают это на протяжении всего дня. Если цены акций колеблются, они делают это по 50 раз в день. Они любят объемы, они любят, когда происходят события, влияющие на цены акций. Когда снижаются объемы торговли, снижаются и их доходы.

Я смотрел, как они это делают, и был весьма озадачен, потому что убежден, что «австрийская» критика математической экономической теории абсолютно верна. Как писал Мизес:

«Логика и математика изучают идеальную систему мышления. Связи и следствия их систем являются сосуществующими и взаимозависимыми. Мы также можем сказать, что они синхронны и находятся вне времени. ... [Б] такой системе понятия предшествования и следования полностью метафоричны. Они относятся не к системе, а к деятельности ао ее мысленному охвату. Сама система не подразумевает ни категории времени, ни категории причинности. Существует функциональное соответствие между элементами, но нет ни причины, ни результата.

Эпистемологическое отличие экономической системы от логической системы как раз и заключается в том, что первая содержит в себе категории и времени, и причинности» .

Поэтому, для того чтобы объяснить, что имеется в виду в этом утверждении, приведем уравнение:

А2 + В2 = С2.

Здесь нет ничего о причине или о времени. А и В не являются причиной появления С в определенный момент, а С не является причиной появления А и В. Это уравнение не означает, что сначала появляется В, а после этого появляются А и С. Это вневременная форма. В математических функциях причина и следствие, «до» и «после» отсутствуют.

С деятельностью все иначе. И мы должны понимать это. Ибо действующий человек в прошлом закладывает почву для своих действий, в настоящем - сажает семена и в будущем надеется увидеть плоды своих действий. Действующий человек должен верить в то, что он может вызвать результат, иначе он не станет действовать.

В этом суть критики Мизеса, краткое изложение того, почему математика не помогает проникнуть в суть экономической теории. Я приведу вам небольшой обратный пример из мира неоклассической теории: Стив Аандсбург в своем учебнике по микроэкономике «Теория цены» пишет: «Важно отделить причины от следствий. Отдельный покупатель [demander] и производитель [supplier] воспринимают цены как данные и определяют объем спроса и объем предложения. Для рынка в целом кривые спроса и предложения определяют цену и объем производства одновременно». Поняли ли вы, о чем здесь говорится: предложение, кривая спроса, графики... Ни один человек не способен сделать что-либо в отношении цены. Цену устанавливает кривая. Поэтому, если яблоки стоят 59 центов за штуку, то это кривая определяет указанные 59 центов, ни один человек не должен ничего делать, чтобы довести цену до 59 центов. Абсолютно никак не объясняется, каким образом цена может измениться. Ясно, что цены могут меняться только благодаря действиям людей. Кто-то решает: «Я могу понизить цену [покупки] до 58 центов и мои издержки снизятся, тогда я смогу получить большую прибыль; либо: если я приму предложенную цену, я могу купить больше и найти им хорошее применение».

Это показывает нам, что рыночное поведение является последствием человеческих действий и определенно не является их причиной. Мизес писал, что математические экономисты игнорируют рыночный процесс. Они уклончиво развлекаются вспомогательными понятиями, разработанными для его анализа и не имеющими никакого смысла вне этого контекста.

Поскольку мы имеет дело с человеческой деятельностью, в нашем распоряжении нет констант, которые есть в распоряжении физических наук. Что бы вы ни решили выбрать сегодня, завтра вы имеете возможность сделать иной выбор. Мизес говорил, что в человеческой деятельности нет констант.

В связи с вышесказанным возникает вопрос. Все инвестиционные банки и торговые компании и так далее всегда инвестируют время и деньги в моделирование. Они что -психи? Пример фирмы, о которой мы говорим, по крайней мере, ясно показывает, что они не психи. Они занимаются моделированием, они получают от этого отдачу, извлекают постоянную прибыль. Как мы можем примирить использование математического моделирования с «австрийской» критикой применения математики в экономической науке?

Раздумывая над этим, я пришел к выводу, что математические модели полезны для описания квазиравновесных фаз рынков. Я хочу привести вам небольшую аналогию с бейсбольной подачей. Подающий замахивается, чтобы сделать удар. Бы можете использовать математическую модель, чтобы описать путь биты, если дана сила, приложенная к бите, и что, по всей вероятности, произойдет с мячом и так далее. Но математическая модель не способна сообщить, а не решит ли подающий сдержать свой замах.

Итак, в границах определенных фаз рынок ведет себя так, как предсказывает модель. Если говорить о сделках слияния, трейдеры очень внимательно следят в течение дня, как работает модель. Они наблюдают за тем, что происходит с акциями, участвующими в сделке. И вдруг они замечают: что-то идет не так, не соответствует модели. Они сразу останавливают программу. И начинают выяснять в чем дело. Либо было сделано какое-то важное заявление, либо какой-то крупный игрок появился на рынке этих акций; это может быть что угодно.

На рынке происходит переосмысление информации. В этот момент трейдеры должны заново обдумать ситуацию. Они вновь вовлекаются в предпринимательскую деятельность. И они, возможно, смогут изменить параметры, ввести их в программу, вновь запустить ее и продолжать следить за ее работой.

О любом типе моделей, применяемых на финансовых рынках, мы можем сказать следующее: утверждение о том, что кто-то располагает универсальной моделью, пригодной на все случаи жизни, не имеет смысла.

Фишер Блэк, известное лицо на финансовых рынках, пользовался своей версией модели определения стоимости капитальных активов, которая была настроена на достижение общего равновесия. Он думал, что все действуют так, как описывает эта модель, что экономика способна достичь состояния, которое Мизес называл равномерно функционирующей экономикой [evenly rotating economy], где все улеглось и соответствует их прекрасной модели, описывающей, какой должна быть экономика. Но как только вы обращаете внимание на фактор человеческой деятельности, то понимаете, что все это не имеет никакого смысла. В этой ситуации никто не получает прибыли, зачем они тогда вообще будут обращать внимание на рынок?

На самом, если в период работы модели рынок не пребывает вне равновесия, то нет никакой причины обращать на него внимание. Другой парадокс: если все следуют одной модели, то когда эта модель генерирует сигнал «покупать»-» все будут покупать. Но кто будет им продавать? На другой стороне никого нет. Поэтому идея универсальной модели, модели, которая всегда права, - это абсурд.

На многих конференциях я слышал фразу Терри Нордо-на, политического философа, которая придала завершенную форму моим размышлениям нэ эту тему. Он сказал: «Математические модели в социальных науках - это замаскированное описание практики»* Что это означает. Существуют определенная институциональная структура, определенные общие интерпретации, определенные традиции, обычаи, которых люди придерживаются. И до тех пор, пока эти обычаи и интерпретации имеются в наличии, вы получаете регулярность в этом секторе общества. И именно эта регулярность позволяет создать замаскированное ее описание в математической модели. Но она сохраняется, лишь пока сохраняются эти интерпретации, традиции и обычаи.

Карен Вонг говорит о том же:

«Когда выбор не требует заново интерпретировать реальность, мы объясняем некий выбор, вызываемыми им последствиями в рамках установленной культуры, устоявшегося рынка с его набором институтов. Именно поскольку имеются такие устоявшиеся наборы параметров» постольку мы имеем возможность обеспечить информацией наши теоретические предсказания относительно исхода какого-либо действия».

Во втором случае, когда появляются новшества и должны быть сформулированы новые интерпретации, мы задаем вопрос о институциональных изменениях, вызванных открытием нового знания или распознанием прежде не замечавшихся возможностей.

Когда меняются институциональные параметры, мы мало что способны предсказать даже в принципе, потому что мы не можем знать заранее, какие знания будут получены и что произойдет.

Какие выводы из вышесказанного можно сделать применительно к проблеме использования моделирования для облегчения инвестиционной деятельности? Первое. Моделирование не отменяет предпринимательства. Люди, создающие модели в моей компании, постоянно придумывают какие-то новшества, они постоянно формулируют предпринимательские суждения, они постоянно готовы остановить модель и сформулировать новую предпринимательскую оценку, в любое мгновение, как только возникнет подозрение, что этого требуют данные рынка. Мизес говорил, что

«...как и любой действующий человек, предприниматель — всегда спекулянт. Он имеет дело с неопределенными обстоятельствами будущего. Его успех или провал зависит от точности предвосхищения неопределенных событий. Если он не сможет понять, чего следует ждать, то он обречен. Единственным источником, из которого возникает предпринимательская прибыль, является его способность лучше, чем другие, прогнозировать будущий спрос потребителей. Если бы все точно спрогнозировали будущее состояние рынка определенного товара, то его цена и цены соответствующих комплиментарных факторов производства уже сегодня были бы согласованы с этим будущим состоянием. И занявшись этим производством, нельзя было бы ни извлечь прибыли, ни понести убытки»[9].

В связи с этим возникают дополнительные соображения относительно моделирования. Как уже говорилось, маловероятно, что модель, которую используют все или которая знает все, будет успешна. Она не содержит никаких интерпретаций. Цены уже согласованы друг с другом.

Другой урок заключается в том, что вы должны постоянно следить за тем, чтобы в вашу модель были инкорпорированы образцы социальных обычаев, вы постоянно должны следить за происходящими в них изменениями, предвосхищая те, которые случатся в будущем. Как я говорил, трейдеры и разработчики моделей в моей компании, продолжая зарабатывать деньги с помощью модели А, напряженно работают над моделью Б, они никогда не прекращают это делать. Они никогда не говорят: мы сделали модель и на этом все. Меняются рыночные обстоятельства или появляются другие людя, также учитывающие данный образец; какой бы образец ты не увидел, ты не единственный, кто способен его увидеть. И постепенно они забирают часть прибыли, и чем дальше, тем больше, пока она не исчезнет совсем.

Я бы сказал, не доверяйте никому (даже самому себе), кто полагает, что имеет в своем распоряжении универсальную модель для торговли акциями. Потому что универсальная модель предполагает, что все происходящее постепенно сведется к общему равновесию, к равномерно функционирующей экономике, положению дел, которое логически невозможно. Здесь нет места человеческой деятельности, И как я уже сказал, если бы такая модель существовала, создалось бы нелепое положение, когда все участники рынка одновременно либо покупают, либо продают. Рынком движет разница в оценках, а рынок, на котором все оценивают всё одинаково, невозможен.

(обратно)

Марк Торнтнон Что процветает и что умирает во время войны[10]

Прежде всего я хотел бы поговорить о самой природе войны, потому что только на основе этого действительно можно понять все последствия и негативные стороны войны. Часто подразумевается, что война это хорошо, потому что она пробуждает такие человеческие черты, как мужество, храбрость и патриотизм. Война делает времена интересными и позволяет нам реализовать свое предназначение. Война может даже вывести из экономических депрессий, как заявляют некоторые. Ничто не может быть дальше от истины, чем это.

Война это то, что животные делают по отношению друг к другу. Война несет смерть, разрушения, она мешает нам строить и достигать поставленных целей и сводит человека к уровню грубого животного. Она разрушает сотрудничество и торговлю, она заменяет силой мирное добровольное взаимодействие, разрывает личные и семейные узы, нарушает права собственности. Такие вещи, как искусство, литература, музыка и культура, сходят на нет или заменяются примитивными варварскими суррогатами.

Полицейская сила, экономический интервенционизм и национализм процветают. И конечно, одна из основных тем этого вечера, инфляция, делает войну возможной.

Война - это здоровье государства. А не благосостояние общества.

Можно ли утверждать, что Соединенные Штаты принимают участие в этом животном и варварском поведении — тотальной войне? Нет, это не совсем так. Правильнее было бы сказать, что Соединенные Штаты находятся на самом краю принятия идеологии тотальной войны.

Но мы являемся одними из первых экспериментаторов и ведущих разработчиков ее методов. Я привлеку ваше внимание к генералу Уильяму де Кампсошомену и его коллегам генералам северян, которые практиковали намеренный дух тотальной войны в так называемую Гражданскую войну в 1860-х годах. Он был первым, кто развил и применил свою технику во время войны во Флориде за несколько лет до этого. Его методы во Флориде включали разрушение домов, всходов, фруктовых складов, отравление источников воды, убийство женщин и детей - все методы, которые армия северян продолжала использовать на протяжении XIX столетия.

Первая мировая война, без сомнения, была тотальной войной, не говоря уже о Второй мировой войне - Гитлер, Черчилль, Рузвельт постоянно вели беспорядочные бомбардировки гражданского населения. Трумэн санкционировал сожжение до тла более четверти миллиона мирных жителей, в основном женщин и детей. Теперь мы можем спорить, что эти действия были эффективны или эффектны либо необходимы, но мы не можем отрицать, что они были варварскими. Австрийский экономист Людвиг фон Мизес показал, что единственной политикой, совпадающей с человечеством, является мир. Он показал войну как результат интервенционизма, протекционизма и государства благосостояния. Он также показал нам, что мир может быть достигнут только благодаря последовательной идеологии и настойчивой политике неограниченного laissez faire.

Не важно, что говорит статистика, страна не может достигнуть более высокого уровня жизни в то время, когда идет война. Я хочу представить вам перечень общих последствий мира и войны,

В мирное время процветает правда, во время войны процветает обман.

В мирное время мы видим озабоченность неприкосновенностью частной жизни, озабоченность прарами человека, а не государства — во время войны процветают секретность, особенно правительства, его право знать обо всех наших частных делах.

В мирное время процветают знание, образование, наука и технология - во время войны процветает пропаганда.

В мирное время процветает рынок — во время войны процветает правительство.

В мирное время процветает свобода от правительства -во время войны процветает власть правительства над отдельным человеком.

В мире процветает свобода людей делать то, что они хотят, - во время войны процветают органы безопасности.

В мирное время мы видим, как процветают предприниматели и становятся центральными фигурами нашего общества, во время войны по ступеням общественной лестницы поднимаются политики, как мы видим по последним опроса о популярности президента.

В мирное время процветают граждане. Помните, до того, как началась война, не было разговора о снижении налогов — а после начала войны заговорили о группах с особыми интересами. Мы собираемся тратить деньги на развитие новых военных технологий, новые государственные железные дороги, все для блага особых заинтересованных групп.

В мирное время процветают сбережения - во время войны потребление.

В мирное время капитал выживает - во время войны изнашивается. В период между 1830-1860 годами, когда Соединенные Штаты находились в продолжительном периоде мира и изоляции от Европы, накопление капитала в Соединенных Штатах находилось на самом высоком последовательном уровне в нашей истории. Разумеется, во время Гражданской войны произошла масштабная амортизация и обесценение капитала.

В мирное время процветают товары высочайшего качества - во время войны процветают эрзац, жалкие суррогаты (например, в Гражданскую войну на Юге люди использовали жареные семена и листья в качестве заменителей кофе).

В мирное время процветает культура, процветают здоровые деньги — в то время как во время войны больше всего процветает инфляция.

В мирное время процветает семья — во время войны она умирает. Мы все больше видим, как семьи распадаются, разводятся, становится все больше сирот, больше поздних браков, растет проституция и так далее.

В мирное время дети процветают, рождаемость повышается - во время войны бомбы процветают и рождаемость падает, а смертность возрастает,

В мирное время наше здоровье улучшается, люди становятся здоровее и живут дольше - во время войны мы скорее всего видим голод. Когда в новостях сообщается о голоде, это обычно объясняется отсутствием дождя или болезнями. Но на самом деле, голод всегда и везде является результатом государственного вмешательства в экономику, и это обычно война или гражданская война.

И наконец, в мирное время процветает жизнь вообще; улучшается статистика ожидаемой средней продолжительности жизни - во время войны процветает смерть: больше людей умирает, меньше людей рождается, смертность увеличивается, детская смертность растет, а средняя продолжительность жизни снижается.

В целом общая картина общества может быть поделена на войну и мир. Я разделил бы экономику на четыре различные сферы, некоторые из которых процветают и некоторые из которых умирают. Первую ветвь экономики я назвал бы главной улицей экономики. Это земля, труд и капитал; им всем война причиняет ущерб. На главной улице экономики располагаются розничная торговля, сектор недвижимости, страховая индустрия, авиационная промышленность и все капиталоемкие виды промышленности, а также обрабатывающая промышленность и капитальные товары необоронного характера, которым в целом наносится ущерб во время войн.

Вторая ветвь всей экономики - это нерегулируемая экономика или слабо регулируемая экономика. И к этой сфере я отнес бы такие вещи, как технологию, которая процветала во время мира в 1990-е годы и которой будет нанесен ущерб войной. Одним из примеров является, конечно, Интернет и все технологии, связанные с Интернетом. Некоторые из них процветают, больше капиталов вкладывается в эти области экономики, и они являются сравнительно нерегулируемыми и так далее. Но теперь в связи с войной положение начинает меняться, потому что правительство хочет иметь право вынюхивать в Интернете, возможно, обложить налогом и регулировать Интернет. Это отпугнет предпринимателей от Интернета, Но даже если он будет продолжать расти, как некоторые полагают, все равно он не будет расти столь быстро, как в случае отсутствия всех этих наслоений.

Другие проблемы нерегулируемой экономики. От войны страдает банковская конфиденциальность, а также малые предприятия и новые предприятия - передний край экономики. Во время войны новые предприятия создаются реже, а малые предприятия страдают от государственных программ, не могут участвовать в государственных программах наравне с крупными корпорациями.

Экономика смерти. Экономика смерти выигрывает от войны. Экономика смерти выигрывает от уничтожения людей, мира и сферы частной жизни. Первая группа в экономике смерти, которую я хотел бы выделить, это военные отрасли промышленности. Это компании, которые делают бомбы, самолеты, продукцию, которая используется на войне. Конечно в этом смысле после 11 сентября ни для кого не стало неожиданностью, что акции военный компаний чувствовали себя прекрасно и они получали новые контракты. Множество ограничений, которые были наложены на развитие новых вооружений и на производство более старых вооружений теперь были отброшены; и как только были открыты шлюзы, деньги полились в военные отрасли. Сегодня утром задавали вопрос; «Куда идут деньги?» Создаваемые сейчас новые деньги идут военным и компаниям, производящим вооружения. Шпионы, все разнообразные шпионские агентства процветают, их бюджет сильно увеличился, они рекрутируют новых сотрудников и чувствуют себя очень хорошо. И наконец, последним членом экономики смерти являются средства массовой информации, потому что они также извлекают большую выгоду из смерти. Их рейтинги поднимаются, реклама увеличивается. Им это нравится.

Катастрофа 11 сентября оказалась идеальной войной для правительства. В то время как битва против Усама бен Ладена кажется малой войной, для правительства это идеальная война. Это отдаленное место, не очень доступное для людей и для средств массовой информации. Оппозиция в этом случае небольшая и плохо оснащенная, поэтому она не представляет большой угрозы. Кроме того ее представители рассредоточены по всему миру, и требуется большое количество ресурсов, чтобы отыскать их во множестве стран по всему земному шару.

Белый дом провозгласил недавно, что они ожидают, что война продлится шесть лет. Итак, это будет долгая война, которая может никогда не окончиться. Идеально также, что террористы ударили по американской родине и убили невинных граждан. Это обеспечивает идеальное обоснование для всякого рода правительственных интервенций, а новые полномочия в свою очередь увеличивают поддержку и патриотизм, необходимый для того, чтобы изъять ресурсы и также подорвать все свободы.

И момент для войны оказался идеальным, потому что экономика переживала рецессию, и даже правительственная статистика вскрывала правду. Ничто так не излечивает рецессию, как хорошая война. И растущая популярность президента Буша свидетельствует об этом. Кроме того, укрепляется также общая вера в правительство. Итак, все это оказалось идеальной войной для правительства.

К сожалению, война оказывает долгосрочное влияние как на то, что процветает, так и на то, что умирает. Если говорить о том, что процветает, то максимальную пользу, конечно, извлекает само правительство. Роберт Хиггс в своей книге «Кризис и левиафан» точно показывает, что происходит во время таких кризисов, будь то жестокая война или значительное экономическое событие, как Великая депрессия, Хиггс показывает, что кризис оказывает на размер правительства эффект храповика. В мирное время правительство растет очень медленно, затем во время кризиса за короткий срок происходит его значительный рост; на протяжении кризиса правительство остается стабильным; затем, после того, как кризис закончился, размер его уменьшается, но не до исходного уровня, а останавливается на более высокой точке и снова начинает медленно расти, пока не наступит новый кризис и не зафиксирует его на более высоком уровне.

Газета New York Times понимает установленную Хигг-сом связь между войной и большим правительством и это их чрезвычайно вдохновляет. Они спрашивают: действительно ли необходимо выбирать либо пушки, либо масло? действительно ли становится меньше социальных программ, когда правительство тратит больше на оборону? Нет, отвечают они, мы можем иметь и то и другое, если речь идет о правительстве во время войны. И далее они объясняют, как война фактически увеличила военные расходы и социальные расходы, что расходы остались на месте после того, как война была закончена.

Когда речь заходит о текущей войне, New York Times заключает почти прыгая от радости, что, учитывая природу этой войны, будет возможно начать новые программы в сфере медицинских исследований, здравоохранения, безопасности продуктов, компьютерной технологии, безработицы, страхования, энергоносителей, образования, в правоохранительной сфере. Список можно продолжать и продолжать.

Цитирую New York Times: «В то время как программы будут запущены под знаменем военных усилий, они смогут создать постоянное присутствие государства в областях, о которых и помыслить не могли до 10 сентября 2001 года».

Правительство уже значительно увеличилось в размерах. Министерство безопасности родины [Office of Homeland Security], новый правительственный орган, необходимость создания которого никто в Вашингтоне не подвергает сомнению, пока еще имеет небольшие размеры, но, безусловно, со временем вырастет. По одной оценке оно потребует 1,5 трлн долл. в следующие три года.

Обратите внимание на статью о свободном рынке, написанную Бобом Хиггсом, где он обсуждает новое Министерство безопасности родины и спрашивает: «А как же огромное Министерство обороны? Если оно не защищает нашу родину, тогда что оно защищает?» В сущности, Министерство обороны открыто признает свою полную неспособность защитить страну. Это признание, однако, лишь служит идеальной декорацией для программы Буша по созданию ракетного щита, на фоне которой она получает высокий приоритет в федеральном «списке дел».

Теперь о том, что разлаживается в обществе во время войны. Прежде всего я хочу привлечь ваше внимание к социальным проблемам. Война порождает огромное количеств во социальных проблемы. Бесчисленное количество людей -как солдат, так и гражданских лиц — разрушаются морально, физически и финансово в результате войны. После наших многочисленных войн (Гражданской войны, Первой и Второй мировой войны, корейской и вьетнамской) многие солдаты пристрастились к наркотикам, алкоголю, были помещены в ветеранские психиатрические лечебницы, во многих случаях до конца жизни. Все эти социальные проблемы – употребление наркотиков, проституция, распавшиеся семьи - конечно, стоят денег, но человеческие издержки не поддаются оценке. И конечно, солдаты не должны идти на войну, чтобы решить свои социальные проблемы. Посмотрите, любая военная база окружена проститутками, торговцами наркотиками, питейными заведениями, не говоря уже о тату-салонах и порномагазинах.

Технология. Очень часто, когда вы смотрите ток-шоу, посвященные войне, выступающие много говорят о новых технологиях и применении новых вооружений, но в целом война тормозит развитие технологии.

В своей книге, посвященной Гражданской войне, над которой я работаю, я рассматриваю технологические новшества, которые могли возникнуть благодаря Гражданской войне. Все эксперты соглашаются, что в целом на протяжении пятилетнего периода не было достигнуто никакого технологического прогресса. Более того, после войны произошло снижение технологического уровня из-за того, что многие лучшие инженеры и ученые были убиты во время самой войны.

И наконец, третья категория, которую я хотел бы добавить, - это культура на примере поэзии. Пару дней назад я готовил новую редакцию одной моей работы и увидел на полке «Оксфордский сборник американской поэзии». Это общее собрание великих американских поэтов, большая часть которых родились в конце XVIII-начале XIX веков.

Я просто посмотрел на даты их рождения и годы жизни. В этой книге не было ни одного поэта, который родился бы в десятилетие Гражданской войны до 1869 года. Я считаю, что смерть и разрушение сократили численность населения таким образом, что то поколение просто не имело возможности внести свой вклад в культуру, в частности в поэзию. Фактически существует огромный разрыв между рождением Эмили Диккинсон в 1830 году и Эдгара Ле Мастерса в 1869 году, заполненный рождением в 1842 году одного поэта, фамилия которого мне ни о чем не говорит. Я уверен, что этот дикий разрыв во времени объясняется во многом тем, что огромное количество людей было убито во время Гражданской войны физически- А сколько еще было убито духовно, оставив оставшимся нести огромное бремя! Я обратился также к списку современных американских поэтов, родившихся в XIX—XX веках и, просмотрев первые две сотни, я обнаружил, что только семеро родились в годы войн. Все семеро были женщинами. Если мы распределим эти 200 поэтов по всему периоду, тогда во время войн должно было родиться приблизительно от 25 до 30 поэтов. Но тот факт, что война резко сократила их количество, а также, что все они были женщинами, говорит: смерть и разрушения, сопутствующие войне, образуют культурную временную дыру в обществе. Не часто замечаемую, но тем не менее вполне реальную.

Подведем итоги: во время войны процветают правительство, инфляция и дурное поведение. Во время войны умирает наша экономика, наша культура и наш уровень жизни.

(обратно)

Ллееелии Рокуэл Темней всего перед рассветом[11]

Рассуждая о том, последует ли за нынешней тьмой рассвет, я должен прежде всего сказать, что тьма эта действительно существует. Если верить Роберту Батли из Wall Street Journal, рассвет уже наступил вместе с реакцией правительства на 11 сентября и ее политическими и экономическими последствиями.

Надо сказать, что Батли — сторонник экономики предложения. Если вы немного знакомы с этой теорией, то знаете, что она представляет собой некоторую «сборную солянку». Эта школа признает необходимость снижения налогов и недостатки мышления, ориентированного на идею «нулевой суммы». Тем не менее она сквозь пальцы смотрит на задолженность, государственные расходы и чересчур «дружелюбна» по отношению к инфляции и вообще к вмешательству государства.

Батли пишет, что до начала администрацией Буша бомбардировок в Афганистане Америка постоянно испытывала чувство вины из-за того, что она «слишком могущественная, слишком благоденствующая, слишком самоуверенная». Однако теперь, вместе с войной, начинается «новый век безопасности, мира и распространения благоденствия».

Сторонники экономики предложения могут быть необычайно единодушны до тех пор, пока растут цены на бирже.

В течение многих лет на редакторской странице Wall Street journal говорилось о том, что нет таких низких цен на акции, которые невозможно или не нужно было бы поднять с помощью вливания новой ликвидности. Поэтому авторы приветствуют любое событие, которое вынудит Федеральную резервную систему понизить процентные ставки. К примеру, войну. Однако отнюдь не только Wall Street jour-nal придерживается мнения, что война и благоденствие взаимосвязаны. Все средства массовой информации преподносят разгром и без того разваливавшегося жестокого режима в Афганистане как некий триумф национальной воли, как вестник приближения управляемой государством утопии мира и процветания.

Это старая тактика - отождествлять военную мощь с экономическим здоровьем, объединять добровольный сектор частной производительности с принудительным сектором центрального планирования. Тут сочетаются все распространенные заблуждения — от идеи Кейнса о том, что государственные расходы увеличивают производительность, до мысли Ленина о том, что капитализм наживается на военных конфликтах.

Но Батли идет еще дальше. Он не только считает, что благоденствие и военная мощь базируются на одних и тех же политических приоритетах (это в любом случае не верно) но и полагает, что сам по себе милитаризм является как раз тем, что приносит благоденствие. В своей колонке он воздает должное не предпринимательству, а военачальникам.

Батли следовало бы знать, что не война делает возможным благоденствие, а прежде всего благоденствие делает возможным войну, как и реализацию прочих программ правительства. Государственные доходы, которые уходят на финансирование военных действий, выкачаны из частного сектора. Так же кормится паразит, живущий на теле хозяина. Чем крепче здоровье хозяина, тем лучше паразиту, которому удается стать толще и сильнее, чем когда-либо еще.

Таким образом, лишь капитализм и поразительная производительность свободной экономики обеспечивают силу и влияние США. Что касается правительства, то если оно и не облагает налогами рынки, то выкачивает из них производительную силу иными путями. Нынешняя борьба со спадом, к примеру, ведется за счет кредитной экспансии, что привело к значительному увеличению задолженности. Тем временем осуществляемая Федеральной резервной системой в течение 12 месяцев программа по поддержанию экономической экспансии потерпела сокрушительную неудачу. Она понизила процентные ставки до такой степени, что сбережениями, уже достигшими небывало низкого уровня, пожертвовали в пользу биржевой спекуляции.

Во второй половине 2001 года на сцену вышли политики, призывающие потребителей и предприятия тратить деньги. Это было попыткой направить в иное русло правильное желание людей привести свои финансовые дела в порядок во время спада. Долг не был погашен, напротив, все виды долга достигли опасных высот. Американцы довели уровень потребительского и корпоративного кредита до рекордно высокой отметки.

Ни слепой восторг, ни искусственные вливания ликвидности не в состоянии успешно заменить старомодного капитального ремонта. Как мы узнали на этой конференции, реальный экономический рост невозможно создать с помощью печатного станка. Во времена, когда политический истеблишмент пытается создать оптимистическими разговорами видимость благополучия, при этом тратя бесконечные миллиарды на войну и социальную помощь, никто не хочет слышать о том, что за эти бюджетные и денежные траты придется заплатить большую цену.

«Благоденствие из-за войны подобно тому благоденствию, которое приносят нам землетрясение или чума, - писал Мизес. - Землетрясение позволяет строителям делать хороший бизнес, а при холере лучше пойдут дела у врачей, аптекарей и работников похоронных бюро. Но все же никому из-за этого еще не приходило в голову восхвалять землетрясение или холеру и называть их стимулами, способствующими росту производственных сил на благо всего общества».

Власть правительства и рыночная производительность имеют противоположные цели. Как писал Мизес, «история — это борьба двух начал - мирного, способствующего развитию торговли, и военно-империалистского начала, для которого общество — не свободное разделение труда, а насильственные репрессии одних членов общества по отношению к другим». Далее Мизес замечает: «Военное государство — государство бандитское, которое существует за счет трофеев и дани».

Мизес считает, что бывают ситуации, когда применение военной силы необходимо, но он просит нас не заблуждаться насчет его последствий. «Это влияет не только на экономическую ситуацию, но и имеет нравственные и политические последствия, - пишет он. - Милитаризм занимает место демократии, гражданские свободы исчезают там, где торжествует военная дисциплина». Поэтому, полагает Мизес, за применение военной силы всегда приходится расплачиваться свободой и нет никаких оснований делать вид, что дело обстоит иначе.

Мы видим, как в наши дни происходит нарушение свобод. Благодаря принятому осенью и зимой законодательству федеральная полиция получила беспрецедентные полномочия. А наша якобы свободная пресса это проигнорировала или же самым постыдным, лизоблюдским образом приветствовала. Политические инакомыслящие непосредственно сейчас подвергаются преследованиям безо всяких на то причин. В не столь давние времена ФБР и секретные службы наведывались в общежитие к студентам, якобы придерживающимся антиправительственных взглядов. Так же обращались и со специалистами в области бизнеса, если, к примеру, кто-нибудь подслушивал «циничные замечания», сделанные ими в местном спортзале. Что касается Конгресса, то он стал абсолютно бесполезным в качестве сдержи-вателя исполнительной власти. Согласно Декрету о конгрессе, президент получил беспрецедентную и единоличную власть, что является абсолютным нарушением Конституции. И это лишь начало перечня случаев вмешательства государства. В том, что касается экономической сферы, мы на данный момент имеем консервативную администрацию, призывающую к выплате большего количества пособий по безработице, новым ограничениям в использовании наличных денег, талонам на питание для иностранцев, повышению государственных расходов и расходов на бесплатные школы, увеличению объема иностранной помощи и, наконец, увеличению объема денег и кредита Федеральной резервной системы, чтобы сделать все это возможным.

Нам следует ожидать еще одного сеанса раздачи помощи, возможно, даже помощи Японии, где безнадежные долги банков уже составляют более триллиона долларов, а официальные лица обрывают телефоны Вашингтона. Мне недавно сказали, что в испаноязычной прессе уже появились сообщения о той финансовой помощи, которую США направляли в Аргентину до наступления там кризиса. И не забудьте о миллиардах, направляемых в Афганистан для масштабного восстановления всего того, что США там только что разрушили.

Не следует верить утверждениям Wall Street Journal о наступлении рассвета, сделанным лишь на том основании, что правительство считает себя самым могущественным на Земле. Нет, как сказал Джефферсон, верно обратное: чем большей свободой действий пользуется правительство в собственной стране и за рубежом, тем больше следует нам беспокоиться о будущем свободы. Интересно заметить, что Батли вставляет пугающую фразу, которая как будто бы демонстрирует понимание этого.

Прислушайтесь к его выбору слов: «Новую эру нельзя установить только на международной арене. В следующем году Бушу предстоит доказать, что те блестящие умы, которые так хороши в ведении войны, могут также наилучшим образом управлять экономикой, заботиться об улучшении образования, идти на компромисс в вопросах защиты окружающей среды и спасать разваливающуюся систему социального обеспечения».

Конечно же, он противопоставляет центральное планирование республиканцев демократам в пользу первых, однако, с точки зрения свободного общества, не имеет значения то, чья визитная карточка сейчас в руках у государства.

То, что свободное предпринимательство способно финансировать гигантскую военную империю, создает некоторые трудности для тех из нас, кто защищает свободу, так как мы знаем, что чем больше создаваемое обществом богатство, тем сильнее у государства искушение его украсть. Вот почему нравственный и интеллектуальный долг тех, кто верит в свободное предпринимательство, - предупреждать все виды экспансии со стороны государства.

Разумеется, можно возразить, что, поскольку военное вмешательство США способствует поддержанию мира и стабильности в мире, оно положительно сказывается и на свободных рынках и уровне благоденствия. Но этим ли занимается Пентагон? Террористы, напавшие на Всемирный Торговый Центр, считали своей мишенью богатство и тех, кто его создает. Множество чиновников в Вашингтоне ежедневно ведет борьбу с рыночной производительностью. Ущерб, нанесенный 11 сентября, был гигантским и мгновенным, ущерб, наносимый бюрократами из Вашингтона, «растянут» на годы и десятилетия и менее заметен невооруженным глазом. Но обе формы насилия используют принуждение против мирного населения. Ненависть к рыночной экономике и нападения на нее - общая «профессиональная» особенность террористов и американских политиков. Последние, правда, находятся в ладах с законом, ведь это они создают законы и приводят их в действие.

Более того, существует множество свидетельств, включая и высказывания самих террористов, что они протестовали не только против экономической свободы, но и против тех проявлений военной политики США, которые не могли бы существовать в условиях свободного рынка, к примеру, абсолютного эмбарго против Ирака или нахождения американских войск на земле Саудовской Аравии, которая считается святой. Я не считаю, что международная политика США должна измениться потому, что этого требуют террористы. Я считаю, что ее следует изменить просто потому, что это было бы правильно.

Правительство США смогло не просто дать повод террористам. Благодаря политике, проводимой им в течение многих десятилетий, американцы стали фактически неспособны защитить себя от нападений террористов. К примеру, оно запретило оснащение находящихся в частной собственности самолетов оружием против террористов и пыталось заставить нас верить в то, что военный бюджет, превышающий по объему военные бюджеты всех развитых стран вместе взятых, действительно является для нас единственной необходимой защитой.

Ведущее войну государство всегда пользуется случаем увеличить свое влияние на экономическую и общественную жизнь своих граждан. Разумеется, некоторые оправдания для этого кажутся вполне разумными: всем хочется свершения правосудия над теми, кто участвовал в убийстве невинных жертв. Но выпускание «псов войны» ведет к непредсказуемым последствием. Даже ухудшив и без того тяжелую участь Афганистана и уничтожив около 4 тыс. мирных жителей, не имеющих никакого отношения к событиям 11 сентября, США так и не удалось поймать Усаму бен Ладена. Для осуществления правосудия существовали способы лучше войны, но нет лучшего способа для усиления государства внутри самой Америки, а именно это и является истинной целью правительства.

События последних месяцев напомнили нам о том, что мы всегда знали, - почему и в интересах нашего личного благополучия, и в интересах общества в целом так важно вступить в интеллектуальное сражение в защиту свободного общества, особенно в сфере экономики.

Если сегодня и существует новая вера 8 правительство, ТО это не вера в то, что правительство, как это утверждалось в трактатах 30-х годов, может полностью организовать жизнь общества, а в то, что оно может с легкостью разгромить его врагов. И для такой веры есть некоторые основания. На человеческий разум всегда производила впечатление способность власти совершать зрелищные акты разрушения.

И все же Федеральная резервная система продемонстрировала во время текущего спада свою полную неспособность выступить в качестве инструмента макроэкономического стимулирования. Ее беспомощность изумила даже самих экономистов Федеральной резервной системы.

Только подумайте: мы живем во времена, когда правительство не может назвать ни одну из своих программ успешной. В будущем нам предстоит несколько гигантских бюджетных кризисов, включая пенсии по старости, растущий долг и переоценку акций. Из-за того, что политики уничтожили золотой стандарт, наша валюта абсолютно ненадежна и никак не соотносится с лимитами центрального банка. Бесплатные школы, общественный транспорт и все виды коммунальных услуг терпят крах, и никакие вливания наличных средств не в силах это остановить.

И все же в последнее время возникли и положительные тенденции. Среди них я бы назвал разрыв Киотского протокола, препятствование развитию движения в защиту окружающей среды как движения политического, неспособность левых либералов провести больше законов о хранении и использовании оружия, тот пинок, который дали события 11 сентября движению за многокультурность, считающему, что западному сознанию органически свойственно что-то зловещее и ужасное, неослабевающее движение за домашнее образование, документально подтвержденную тенденцию среди студентов не слушать левацкую болтовню преподавателей, возникновение нового буржуазного культурного сознания и продолжение роста Интернета как источника информации.

Хорошо, наверное, и то, что мы осознали, что правительство, несмотря на Министерство безопасности родины, не может защитить нас: оно только может расширить использование рыночных методов, чтобы обеспечить для нас безопасность, к которой все мы стремимся. Конечно, всего этого недостаточно для того, чтобы наступил рассвет. Но нам поможет то, в чем мы можем быть уверенными на 100 процентов: во что бы государство ни вмешалось, оно обязательно попадет в идиотское положение, так как дело закончится крупным скандалом или явным крахом.

Но перед тем, как говорить о том, что нам следует делать, позвольте мне объяснить, что я понимаю под «рассветом». Для всех нас это свободное общество, то общество, в котором мы можем быть уверены, что наша собственность и наша частная жизнь застрахованы от посягательств государства. Это общество, в котором мы можем быть уверены, что наша семья и наше сообщество могут вести спокойную жизнь, не опасаясь враждебного вмешательства официальных лиц. Это общество, в котором правительство США не будет больше считать себя полновластным хозяином страны и всего мира, а начнет придерживаться рамок Конституции.

Для рассвета необходимо прежде всего изменение общественного мнения, необходимо, чтобы латентное недоверие общества к власти превратилось в горячую любовь к свободе. Это изменение должно начаться в мире идей, в мире, которому так предан Институт Мизеса.

Несмотря на все вышесказанное интеллектуальная работа в Институте Мизеса продвигается быстро и дает поразительные результаты. Наши учебные и научные программы подготавливают ту специальную группу, которая нужна для любой революции. Наши журналы переполнены замечательными научными и историческими работами. Все это, осуществляемое с вашей помощью, закладывает фундамент для будущего так же, как это делали Ротбард и Мизес.

Это, однако, не означает того, что работы, за основу которых взяты принципы австрийской школы, остаются незамеченными в наши дни. Так, МВФ недавно опубликовал рабочий доклад, дающий представление о взгляде австрийской школы на экономический цикл. Если вы поразмыслите над этим, то поймете, что это поразительно: теория, которую считали похороненной еще в 30-х годах, вновь возникает в сегодняшних дискуссиях. Но это так, и происходит это далеко не только в МВФ. Это сила идей в действии.

Джин Кэллахан недавно заметил, что в популярной прессе появляется столько статей о Мизесе, что уже яблоку негде упасть. Такое невозможно было представить 20 лет назад.

Каждое лето мы собираем здесь сотни блестящих, увлеченных студентов, лидеров в тех университетах, где они учатся, чтобы дать им систематические знания об экономике, истории, этике, праве и социальной теории. Уезжая, они говорят, что проведенное у нас время оказало большее влияние на их образование, чем все, чему их учили в колледжах и университетах. Идеи, рождающиеся на этих конференциях, легли в основу десятков книг и диссертаций.

Сотни молодых профессоров, учителей, исследователей и писателей взваливают на себя тяжкий труд свободы. Наши ежедневные издания получают десятки тысяч лучших в мире студентов, преподавателей, бизнесменов. Интеллектуальное движение, поддерживающее наши идеи, можно сравнить с хорошо смазанным механизмом, распространяющим во многих странах правду и здравый смысл во всех областях университетского образования, общества, культуры. И это должно внушать нам оптимизм в отношении будущего свободы, несмотря на все политические и экономические кризисы.

Пряшло время для сторонников австрийской школы быть услышанными. Только австрийской школе удалось дать ясное объяснение тому, что происходит сейчас в Японии и Аргентине. Только австрийская школа смогла дать четкий ответ на вопрос о том, что привело нас к нынешнему экономическому спаду в Америке и почему социальное обеспечение, война и инфляция лишь ухудшают положение. Только австрийская школа смогла предложить четкое видение альтернативы, которая смогла бы привлечь молодые умы и апеллировала бы к культурным и интеллектуальным лидерам общества.

Лучший наш заступник в этой битве — сама свободная экономика, которая постоянно поражает нас своей способностью снабжать, обновляться и расширяться несмотря на все обрушивающиеся на нее атаки. Созидательная сила предпринимательства поражает даже левых, прочивших ему гибель. Государство может класть асфальт, но ростки предпринимательства прорастут и сквозь него. Торговля и предпринимательство, именно то, что я подразумеваю под «человеческой деятельностью», — это решение личности действовать в своих собственных интересах и в интересах своей семьи и общества, а не жить во имя политических целей всемогущего государства.

В течение сотен лет, а сейчас более чем когда-либо, рынку удавалось противостоять попыткам вмешивающегося государства подчинить его какому-то заранее определенному плану. И несмотря на бум и крах доткомов (спасибо Федеральной резервной системе) Интернет продолжает развиваться и как источник коммерческой силы, и как источник информации и аналитических материалов, не «вычищенных» Вашингтоном перед выходом в свет.

С помощью человеческой мотивации и изобретательности, человеческого действия в условиях рынка, а также тех общественных институтов, которые его поддерживают, мы найдем выход из тьмы.

Нам следует знать, что тем из нас, кто отстаивает ясное видение свободного общества, без каких-либо оговорок и уступок, предстоит и дальше находиться под огнем. Эта критика может быть грубой, но по своей сущности она остается такой же, какой была всегда. Основная тактика здесь - подвергать сомнению благовидность наших побуждений и говорить, что у нас просто свои собственные интересы. Но у свободы нет лоббистов. Она необходима для блага всего общества. И это то, что делает ее уникальной.

Наше движение, конечно, не является массовым, да ему и не нужно быть таким. Истинных друзей свободы, тех, кто верит в нее как в основной принцип, было немного на протяжении всей истории. И совсем недавно у нас появился повод об этом вспомнить. И потому тем более важно вновь и вновь подчеркивать: свободу - для всех, государственные привилегии — ни для кого. Это социальная основа рыночной экономики.

Это то, чего не хочет слышать никто из принадлежащих к правящему классу. Какие бы ни существовали группировки внутри этого класса, все они встают единым фронтом против идеи свободы. Вот почему встать на сторону свободы означает сделать принципиальный шаг. Это означает отвергнуть доминирующий в политике принцип, согласно которому государство должно использоваться для реализации программы чьих-то особых интересов, будь-то интересы тех, кто выигрывает от социального обеспечения или регулирования, инфляции или войны.

Дело свободы отвергает все это не потому, что у нас самих есть какие-то особые интересы, а потому, что мы выступаем с самым непопулярным требованием: обществу необходимо позволить организовать себя таким образом, чтобы от этого в конечном счете выигрывали все. И есть только одна система, которая позволяет это осуществить, -конкурентная рыночная экономика, действующая в естественных условиях свободы.

Никогда, даже сейчас, нельзя недооценивать силу идей. Государство, даже с его атаками на мир и свободу, не может оказаться сильным соперником в борьбе с теми истинами, которые мы защищаем, отдавая этому все силы.

Наша школа мысли имеет глубокие корни н европейской и американской истории. Она процветает сегодня среди студентов, преподавателей и специалистов по всему миру. И ничего не удастся тем, кто пытается уничтожить ее запугиванием, как это не удалось и в те кризисы, которые ей довелось пережить за несколько столетий своего существования. Школа выжила и процветает сейчас благодаря тем молодым умам, которые к нам присоединяются.

Одно из благ процветания — то, что оно способствует развитию серьезной науки и преподавания, равно как искусству, музыке и гуманитарным наукам. Это интеллектуальные средства, позволяющие цивилизации сохранять саму себя.

Кризисы будут всегда: экономический, социальный, политический. Но всегда будут и прекрасные возможности изменить ситуацию. Если мы останемся приверженцами духа и идеи свободы, то новый рассвет действительно наступит. Как писал Мизес: «идеи и только идеи могут осветить мрак». У нас есть идеи, и они осветят нам путь к победе.

(обратно)

Людвиг фон Мизес Австрийская теория экономического цикла[12]

В наши дни в экономической науке принято говорить об австрийской теории экономического цикла. Подобная характеристика чрезвычайно лестна для нас, австрийских экономистов, и мы высоко ценим оказанную нам таким образом честь. Тем не менее, как и любой другой вклад в науку, современная теория экономических кризисов не является результатом работы ученых одной нации. Так же как и другие составляющие наших современных экономических познаний, данный подход является плодом совместных усилий ученых-экономистов из всех стран.

Денежное толкование экономического цикла не является чем-то совершенно новым. Английская «денежная школа» уже пыталась объяснить природу бума расширением кредита в результате выпуска банкнот без металлического обеспечения. Тем не менее этой школой не было учтено, что банковские счета, которые могут быть востребованы в любое время посредством чеков, то есть текущие счета, играют в увеличении кредита ту же самую роль, что и банкноты. Следовательно, расширение кредитования может возникнуть не только вследствие избыточного выпуска банкнот, но и в результате открытия избыточных текущих счетов. Именно в связи с недопониманием этой истины денежная школа была убеждена, что для избежания повторных экономических кризисов достаточно будет принять закон, ограничивающий выпуск банкнот без металлического обеспечения, тем временем оставляя неотрегулированным порядок расширения кредита через текущие счета, Закон о банках Пиля от 1844 года, так же как и аналогичные законы в других странах, не принес ожидаемого результата. Из этого было сделано ошибочное заключение, что попытка английской школы объяснить экономический цикл с денежных позиций была опровергнута самой действительностью.

Второй недостаток денежной школы состоял в том, что ее анализ механизма расширения кредитования и последующего кризиса был ограничен ситуацией, в которой кредитование расширялось лишь в одной стране, тогда как во всех остальных странах банковская политика оставалась консервативной. Реакция, которая возникает в данном случае, является результатом воздействия со стороны внешней торговли. Внутренний рост цен стимулирует импорт и парализует экспорт. Металлические деньги утекают за рубеж. В результате, банки сталкиваются с возросшими требованиями о возвращении тех средств, которые они пустили в обращение (таких, как необеспеченные банкноты или текущие счета), до тех пор, пока они не обнаруживают, что вынуждены ограничить кредит. В конце концов отток металлических денег останавливает рост цен. Денежная школа анализировала только данную конкретную ситуацию; ей не рассматривалось кредитное расширение на международном уровне всеми капиталистическими странами одновременно.

Во второй половине XIX века данная теория экономического цикла была поставлена под сомнение, и получила признание идея о том, что экономический цикл не имеет ничего общего с деньгами и кредитованием. Попытка Викселя (1898) реабилитировать денежную школу оказалась недолговечной.

Основатели австрийской школы экономики - Карл Менгер, Бём-Баверк и Визер - не интересовались проблемой экономического цикла. Анализ этой проблемы должен был стать задачей второго поколения австрийских экономистов .

Выпуская фидуциарные средства, под которыми мной подразумеваются банкноты без золотого обеспечения или текущие счета, которые не в полном объеме обеспечены золотыми резервами, банки в состоянии значительно расширить свой кредит. Создание этих дополнительных фидуциарных средств позволяет им увеличить кредитование значительно превышая лимит, обусловленный их собственными активами, а также фондами, вверенными им банковскими клиентами. Они вступают на рынок в данной ситуации в роли «поставщиков» дополнительного кредита, созданного ими же, чем вызывают снижение ставки процента, которая опускается ниже того уровня, на котором находилась бы без их вмешательства. Снижение ставки процента стимулирует экономическую активность. Проекты, которые не рассматривались бы как «прибыльные», если бы на процентную ставку не оказали свое воздействие банковские манипуляции, и которые таким образом остались бы невостребованными, тем не менее сочтены «прибыльными» и теперь могут быть запущены. Более активная конъюнктура ведет к увеличению спроса на производственные материалы и рабочую силу. Цены на средства производства и оплата труда растут, а увеличение заработной платы ведет в свою очередь к увеличению цен на потребительские товары. Если бы банкам пришлось отказаться от своего образа действий и ограничить себя тем, что уже сделано, то бум быстро сошел бы на нет. Но банки не отклоняются от выбранного ими курса; они продолжают все больше и больше расширять кредитование, а цены и заработная плата соответственно продолжают расти.

Это движение вверх тем не менее не может продолжаться бесконечно. Материальные средства производства и рабочая сила, имевшиеся в наличии, не увеличились; все, что увеличилось, так это объем фидуциарных средств, которые в обращении товаров могут играть ту же роль, что и деньги. Средства производства и рабочая сила, которые были переключены на новые предприятия, не могли не обескровить другие предприятия. Общество не достаточно богато, чтобы позволить создание новых предприятий, ничем при этом не обделив другие предприятия. До тех пор, пока расширение кредитования продолжается, это останется без внимания, но данное расширение не может продолжаться безгранично. Поскольку была предпринята попытка предотвратить резкое прекращение движения вверх (и обвал цен, который явился бы результатом) путем создания все больших и больших кредитов, результатом должно стать непрерывное и даже более стремительное повышение цен. Но инфляция и бум могут продолжаться беспрепятственно лишь до тех пор, пока общественность полагает, что движение цен по нарастающей в ближайшем будущем должно прекратиться. Как только общественному мнению станет известно, что нет никаких оснований рассчитывать на окончание инфляции, начнется паника. Никто не хочет хранить свои деньги, поскольку владение ими с каждым днем означает все большие и большие потери; каждый спешит обменять деньги на товары; люди скупают вещи, которым у них не найдется применения, даже не глядя на их цену, с единственной целью избавиться от денег. Так выглядит феномен, который имел место в Германии, а также в других странах, следовавших политике длительной инфляции, и который стал известен как «бегство в реальные ценности». Цены на товары невероятно подскочили, так же как и курсы иностранных валют, тогда как стоимость внутренних денег упала практически до нулевой отметки. Ценность валюты коллапсирует подобно тому, как это происходило в 1923 году в Германии.

В то же время, если банки решают вовремя остановить расширение кредита, чтобы предотвратить обвал валюты, и если таким образом бум будет остановлен, то быстро выяснится, что ложное впечатление «прибыльности», созданное расширением кредита, привело к неоправданным капиталовложениям. Многие предприятия или деловые проекты, которые были запущены благодаря искусственному снижению процентной ставки и которые удерживались на плаву благодаря столь же искусственному росту цен, прибыльными теперь не выглядят. Одни предприятия урезают масштаб своей деятельности, другие ликвидируются или терпят банкротство. Цены резко падают, вслед за бумом наступают кризис и последующая депрессия, которые венчают собой период неоправданных капиталовложений, вызванных расширением кредита. Проекты, обязанные своим существованием тому обстоятельству, что в какой-то момент они были сочтены «прибыльными» в искусственных условиях, созданных на рынке в связи с расширением кредита и последовавшим за ним ростом цен, «прибыльными» быть перестали. Капитал, вложенный в эти предприятия, потерян в той степени, насколько он «заперт». Экономика должна приспосабливаться к этим потерям и той ситуации, которую они влекут за собой. Первое, что требуется сделать в данном случае, это ограничить потребление и через экономное расходование наращивать новые фонды основного капитала с тем, чтобы приспособить производственный аппарат к действительным, а не искусственным нуждам, которые могли бы возникнуть и быть признаны действительными только в результате ложного предположения о «прибыльности», основанного на увеличении кредитования.

Искусственный «бум» был вызван расширением кредитования, а также снижением процентной ставки в результате вмешательства банков. В период увеличения кредита банками действительно постепенно была повышена ставка процента; с чисто арифметической точки зрения ее уровень превышает тот, что был в начале бума. Это повышение процентной ставки тем не менее является недостаточным для того, чтобы восстановить равновесие на рынке и остановить нездоровый для экономики бум. Поскольку на рынке, где цены непрерывно растут, валовой процент должен включать в себя помимо процента в строгом смысле - то есть помимо чистой ставки процента - еще один элемент, выполняющий роль компенсации за рост цен, происходящий в период займа. Если цены растут непрерывно и если получатель ссуды получает дополнительную прибыль от продажи товаров, которые он приобрел на заемные средства, он будет склонен выплачивать более высокую ставку процента, чем он оплачивал бы в период стабильных цен; в то же время капиталист не будет склонен давать взаймы при таких условиях, если (ссудный) процент не включает компенсацию за те потери, которые влечет за собой для кредиторов снижение покупательной способности денег. Если же банки не принимают в расчет эти условия при установлении необходимой им суммарной процентной ставки, их ставку следует рассматривать как искусственно поддерживаемую на слишком низком уровне, даже если с чисто арифметической точки зрения она выглядит гораздо выше той, что преобладала в «обычных» условиях. Таким образом в Германии летом 1923 года процентная ставка в несколько сотен процентов могла рассматриваться как слишком низкая по причине ускоренного падения марки.

Как только вслед за изменением банковской политики изменяется направление торгового цикла, возникают невероятные трудности в получении ссуд по причине всеобщего ограничения кредитования. Ставка процента растет очень быстро как следствие внезапной паники. Через некоторое время она вновь упадет. По сути это хорошо известное явление, когда в период депрессии предельно низкая процентная ставка — если рассматривать ее с арифметической точки зрения — отнюдь не способствует стимуляции экономической активности. Запасы наличности у частных лиц и банков растут, ликвидные активы накапливаются, но депрессия все еще продолжается. При нынешнем [1936 г.] кризисе накопление этих «бездействующих» золотых резервов по определенной причине приняло чрезмерные пропорции. Капиталисты естественным образом стремятся избежать риска потерь при девальвациях, предполагаемых различными правительствами. Учитывая, что тот значительный денежный риск, который связан с владением облигациями и другими процентными ценными бумагами, не компенсирован соответствующим ростом ставки процента, капиталисты предпочитают содержать свои фонды в той форме, которая в этом случае позволяет уберечь их деньги от неизбежных при возможной девальвации потерь путем быстрого превращения в ту валюту, которой не угрожает немедленная перспектива девальвации. В этом и состоит причина, по которой капиталисты сегодня неохотно привязывают себя (посредством долгосрочных инвестиций) к конкретной валюте. Именно поэтому они позволяют своим банковским счетам расти, даже если они приносят совсем незначительный доход, и запасаются золотом, которое не только не приносит прибыли, но вдобавок требует затрат на его хранение.

Другой фактор, который способствует продлению текущего периода депрессии, - это негибкость заработной платы. Заработная плата увеличивается в периоды подъема. В периоды сокращения экономической активности она неизбежно падает, причем не только в денежном, но и в реальном выражении. Успешно препятствуя снижению заработной платы, политика профсоюзов тем самым превращает безработицу в постоянное и массовое явление. Более того, эта политика отодвигает подъем экономики на неопределенный срок. Ситуация не нормализуется до тех пор, пока цены и заработная плата не адаптируются к количеству денег в обращении.

Общественное мнение совершенно верно усматривает в окончании бума и наступлении кризиса последствия банковской политики. Несомненно, банки могли бы отложить столь неблагоприятное развитие событий на более поздний срок. Еще какое-то время они могли бы продолжать свою политику расширения кредита. Но, как нам уже известно, они не смогли бы упорствовать в этом бесконечно, не подвергая всю денежную систему опасности полного краха. Бум, вызванный банковской кредитной экспансией, рано или поздно неизбежно должен закончиться. Если они не намерены позволить, чтобы их политика полностью уничтожила кредитно-денежную систему, сами банки должны прервать ее, прежде чем случится катастрофа. Чем дольше период кредитной экспансии и чем дольше банки будут медлить с изменением своей политики, тем ощутимее будут последствия неэффективных капиталовложений и неумеренной спекуляции, характеризующих периоды бума; и в результате тем дольше будет длиться период депрессии и более неопределенным будет срок восстановления и возврата к нормальной экономической деятельности.

Уже не раз звучали предложения «стимулировать» экономическую активность и «включить насос», прибегнув к новому расширению кредита, которое должно поспособствовать окончанию депрессии и началу подъема или по крайней мере возврату к обычным условиям; тем не менее сторонники этого метода забывают, что даже если будут преодолены трудности текущего момента, то в самом недалеком будущем это вызовет еще более худшую ситуацию.

В конечном счете необходимо осознать, что попытки искусственно снизить процентную ставку, которая обусловлена рынком, через расширение кредита, могут принести лишь временные результаты и что первоначальный подъем сменит еще более глубокий спад, который обернется полным застоем торговой и промышленной деятельности. Экономика не сможет развиваться гармонично и плавно до тех пор, пока все искусственные меры вмешательства в уровень цен, заработной платы или процентных ставок, который устанавливается через свободное взаимодействие экономических факторов, не будут отвергнуты раз и навсегда,

В задачу банков не входит исправление последствий редкости капитала или результатов ошибочной экономической политики путем расширения кредита. Разумеется, достойно сожаления то обстоятельство, что возврат к нормальной экономической ситуации откладывается сегодня из-за пагубной политики торговых ограничений, наращивания вооружений и вполне обоснованного, если не сказать больше, страха перед войной, не говоря уже о негибкости заработной платы. Но только не банковскими мерами и расширением кредита будет исправлена данная ситуация.

Выше мной был предложен лишь краткий и неизбежно неполный набросок денежной теории экономических кризисов. К сожалению, ограниченные рамки данной статьи не позволили мне изложить эту тему более подробно; те, кто интересуется данным вопросом, смогут найти по нему дополнительные сведения в тех или иных публикаций, которые я упомянул ниже.

(обратно)

Готфрид Хаберлер Деньги и экономический цикл[13]

I

Говоря в этой лекции об экономическом цикле, я имею в виду не только и не столько те масштабные финансовые и экономические потрясения, с которыми мир столкнулся в последние несколько лет. Хотя, возможно, было бы интереснее поговорить об этих драматичных событиях: о спекуляциях, брокерских ссудах, биржевом крахе, массовых банкротствах, паниках, острых финансовых кризисах, как внешних, так и внутренних, об утечке золота и об экономических и политических последствиях всего этого. Однако я удержусь от соблазна и не стану драматизировать свое изложение. Вместо этого я попытаюсь добраться до более фундаментальных экономических колебаний, лежащих в основе тех ярких и бросающихся в глаза явлений, о которых я только что говорил.

Для полного понимания экономического цикла необходимо различать первичное, или фундаментальное, и вторичное, или случайное, колебания, фундаментальным проявлением экономического цикла является волнообразное колебание экономической активности (если мне будет позволено в данный момент употребить это весьма расплывчатое выражение). Ход современной экономической жизни не представляет собой ровный и непрерывный рост; он прерывается не только внешними возмущающими факторами, такими, как войны и другие аналогичные катастрофы, но демонстрирует и внутренне присущую дискретность; периоды быстрого развития сменяются периодами стагнации.

Вначале внимание экономистов было сосредоточено на вторичных и случайных явлениях - ярких крахах и финансовых паниках. Экономисты пытались объяснить их, ссылаясь на отдельные катастрофы, заблуждения и ошибочные спекуляции руководителей тех банков и фирм, с которых все начиналось. Но регулярное повторение таких катастроф в XIX веке навело экономистов на мысль, что перед ними не разрозненные несчастные случаи, а симптомы серьезной болезни, поражающей все тело экономики.

Во второй половине XIX века наметилась отчетливая тенденция смягчения циклических потрясений. Наиболее бросающиеся в глаза события — крахи, банкротства, паники - стали менее многочисленными, а в некоторых циклах они вообще отсутствовали. Перед войной большинство экономистов считали, что эта тенденция будет продолжаться и драматичные крахи и паники, свидетелем которых был XIX век, навсегда остались в прошлом.

Однако нынешняя депрессия показывает, что мы рано радовались: мы еще не избавились от этого бича капиталистической системы.

Но мы можем и должны извлечь из прошлого важный урок: если мы желаем глубже понять тот внутренний механизм капиталистической системы, который приводит к циклическим колебаниям, то мы должны попытаться объяснить фундаментальное явление, отвлекаясь от случайных событий, которые могут как отсутствовать, так и присутствовать.

Если пренебречь вторичными явлениями, то экономический цикл представляет собой периодические подъемы и спады общей деловой активности, или, выражаясь точнее, объема производства. Вековой рост производства представляет собой не сплошной, непрерывный повышательный тренд, а волнообразное колебание вокруг среднего годового прироста. Не имеет большого значения, характеризуется фаза спада цикла абсолютным падением объема производства или всего лишь снижением темпов роста.

В этой лекции я не касаюсь изощренных процедур, с помощью которых статистики отделяют циклические колебания от Других периодических и беспорядочных колебаний, на которые они накладываются или которые накладываются на них. Я предполагаю, во-первых, существование экономического цикла, не тождественного сезонным колебаниям в течение года и беспорядочным нерегулярным возмущениям, вызываемых войнами, периодами спровоцированной правительством инфляции и т.п. Об этом следует сказать прямо, поскольку само существование рассматриваемого феномена ставилось под вопрос. Во-вторых, я предполагаю, что мы в состоянии выделить эти колебания статистически.

Наша главная задача - объяснить эти колебания и в особенности установить роль денег в самом широком смысле этого слова, включая кредитные и банковские деньги.

(обратно)

II

Едва ли существует хоть одно объяснение экономического цикла - я все-таки не решаюсь говорить «теория экономического цикла», поскольку у многих существует предубеждение против этого термина, - в котором денежный фактор не играл бы решающей роли. И так и должно быть: даже если отвлечься от вышеупомянутых сопутствующих явлений, самым ярким симптомом экономического цикла является рост цен в периоды процветания и падение цен в период депрессии; в то же время объем производства во время фазы подъема растет, а во время фазы падения снижается. Но не только товаров производится и продается больше, происходит увеличение числа сделок в других отраслях экономики, например на фондовой бирже. Поэтому мы имеем все основания говорить о росте объемов платежей во время фазы подъема цикла и о явном уменьшении этого объема во время депрессии.

Итак, для того, чтобы справиться с увеличением объема платежей, необходимо увеличение средств платежа - средств платежа в самом широком смысле слова. Это может произойти в результате увеличения:

 золотых денег или законного платежного средства;

 банкнот;

 банковских депозитов и банковских кредитов;

 обращения чеков, векселей и других средств платежа, которые регулярно или иногда заменяют обычные деньги;

 скорости обращения одного или всех средств платежа.

Я не утверждаю, что данный список является исчерпывающим и систематическим. Разные авторы используют разную терминологию. Одни предпочитают называть банковские депозиты, на которые могут выписываться чеки, деньгами, банковскими деньгами, кредитными деньгами. Другие ограничивают понятие денег законными платежными средствами и тогда говорят о банковских депозитах как о средстве сэкономить деньги и сделать их более эффективными в осуществлении платежей путем увеличения скорости обращения. Третьи питают антипатию к термину «скорость обращения» и предпочитают говорить об изменениях потребности в деньгах и средствах платежа.

Не вдаваясь подробно в технические детали, я надеюсь, очевидно, что во время фазы подъема должно происходить увеличение средств платежа, а во время фазы падения -соответствующее сокращение.

Ни одна серьезная теория, ни одно объяснение цикла не может позволить себе не замечать, игнорировать или отрицать этот факт. Различия могут возникать только относительно:

 конкретного способа расширения - то ли это прежде всего увеличение количества кредитных денег, законного платежного средства или золота, то ли всего лишь увеличение скорости обращения одного из перечисленных видов денег; и

 причинной последовательности,

Что касается причинных отношений, то, вообще говоря, открыты две возможности:

 можно считать, что импульс исходит со стороны денег, что денежное обращение расширяется в результате преднамеренных действий банков или иных денежных властей и что отсюда берет начало вся цепочка событий, или

 можно придерживаться мнения, что денежные власти играют пассивную роль; что инициатива исходит со стороны товаров, что изменение спроса на некоторые товары, сдвиги в структуре производства, изобретения и усовершенствования, большие урожаи или психологические силы, волны пессимизма и оптимизма - что одно из этих явлений и его последствия приводят к увеличению или снижению объема производства и что это в свою очередь вовлекает в обращение большее количество средств платежа. Больший поток товаров вызывает больший поток денег.

Первую группу теорий, утверждающих, что активная причина цикла лежит на стороне денег, можно назвать «денежными теориями» экономического цикла. В более широком смысле мы можем включить в группу денежных теорий также те, в которьк признается, что импульс может исходить со стороны товаров, но утверждается, что надлежащая политика денежных властей, эффективное и эластичное регулирование объема платежных средств может предотвратить любое серьезное возмущение.

Как вы знаете, в качестве критерия для такой политики чаще всего рекомендуется «стабилизация уровня цен» в том или ином смысле этого весьма неопределенного термина. Все вы согласитесь, что за час невозможно всесторонне обсудить эту проблему. Поэтому я ограничусь указанием недостатков этой разновидности денежной теории и ее рекомендаций по лечению экономического цикла, концентрирующих свое внимание на изменениях в уровне цен. Затем я попытаюсь осветить более совершенные денежные теории цикла, разработанные за последние несколько лет, пока не столько известные в этой стране. Данные теории объясняют некоторые особенности цикла (особенно последнего), плохо совместимые с более грубыми формами денежного подхода, отождествляющими влияние денег с изменением общего уровня цен.

(обратно)

III

Традиционная денежная теория, представленная такими широко известными авторами, как шведский экономист профессор Кассель и г-н Хоутри из английского казначейства, рассматривают фазы подъема и спада экономического цикла в качестве дубликата осуществляемой государством простой инфляции или дефляции. Разумеется, это как правило более мягкая форма инфляции или дефляции, но по сути то же самое. Г-н Хоутри утверждает это совершенно недвусмысленно в своей знаменитой формуле: «Торговый цикл - это чисто денежный феномен», и в принципе есть не что иное, как инфляция во время войны и дефляция, т.е. сокращение количества платежных средств, осознанно осуществленная некоторыми государствами с целью сблизить или восстановить послевоенный паритет своих валют.

Хоутри, разумеется, признает и подчеркивает различие в степени между двумя типами инфляции и дефляции, а именно то, что расширение и сокращение в ходе экономического цикла вызывается главным образом несоответствием учетной ставки, что не является причиной инфляции, осуществляемой государством. Сегодня уже почти все признают, что понижение учетной ставки банковской системой, особенно центральными банками, побуждает людей заимствовать больше, вследствие чего увеличивается количество платежных средств и растут цены. Рост учетной ставки приводит к противоположному результату: он ведет к понижению цен или, если они росли, останавливает повышение. Конечно, я знаю, что здесь нужны некоторые оговорки, но полагаю, что столь компетентной аудитории достаточно сказать, что буквально это верно только в том случае, если влияние изменения учетной ставки не компенсируется какой-либо другой силой, оказывающей влияние на готовность деловых людей осуществлять заимствования. Но при наличии всех этих обстоятельств, иными словами при прочих равных условиях, изменение учетной ставки повлияет на цены указанным образом. В любой данной ситуации существует одна ставка, при которой уровень цен будет оставаться постоянным. Если ставка принудительно устанавливается ниже равновесной, цены повышаются; если ставка устанавливается выше равновесной, цены понижаются.

Итак, согласно г-ну Хоутри, во время фазы подъема наша банковская система имеет тенденцию держать процентную ставку на слишком низком уровне; цены растут, мы получаем кредитную инфляцию и рано или поздно банки вынуждены принимать меры для защиты своих резервов -они повышают процентную ставку и вызывают кризис или депрессию.

Сейчас нет времени детально обсуждать остроумные построения, с помощью которых г-н Хоутри объясняет, почему банки всегда заходят слишком далеко, почему их, подобно маятнику, бросает из одного крайнего положения в другое и они не останавливаются на равновесной ставке. Объяснение этого феномена, даваемое г-ном Хоутри, отличается от того, которое предлагают проф. Ирвинг Фишер и другие авторы, входящие в эту группу. Их объединяет мнение, что действие дестабилизирующих факторов проявляется через изменения в уровне цен. Именно через изменения уровня цен расширение и сжатие кредита и денег оказывают влияние на экономическую систему, поэтому все они полагают, что стабильность уровня цен является достаточным критерием рациональной политики регулирования кредита. Если бы было возможно поддерживать стабильность уровня цен, то процветание никогда не сменялось бы депрессией. Если уровню цен позволяют расти и наступают неизбежные последствия, то можно остановить депрессию и восстановить равновесие, если удастся остановить падение цен.

Позвольте мне кратко показать, почему эти объяснения представляются мне недостаточными. Или другими словами, я попытаюсь показать, что (а) зачастую уровень цен в качестве путеводной звезды денежной политики заводит не туда и что его стабильность не является достаточной гарантией от кризисов и депрессий, потому что (Ь) кредитная экспансия оказывает более глубокое и фундаментальное воздействие на экономику в целом, особенно на структуру производства, чем простое изменение уровня цен.

Главный недостаток этих теорий заключается в том, что они не делают различия между падением цен в результате действительного уменьшения количества платежных средств и падением цен в результате снижения издержек, вызываемого изобретениями и совершенствованием технологии. (Однако я должен упомянуть, что данное критическое замечание не относится к г-ну Хоутри, который путем своеобразного толкования термина «уровень цен» признает это различение, хотя и не делает из него необходимых выводов.)

Действительно, если происходит абсолютное уменьшение количества денег, то спрос падает, цены снижаются и дело заканчивается серьезной депрессией. Нормальные условия вернутся только после того, как все цены будут снижены, включая цены на факторы производства, особенно это касается заработной платы- Этот процесс может быть долгим и болезненным, потому что одни цены, например заработная плата, являются жесткими, а значение других цен и суммы долговых обязательств зафиксированы на длительный промежуток времени и вообще не могут быть изменены.

Отсюда, однако, не следует, что это относится и к случаю, когда цены падают вследствие снижения издержек. В naciv/Aii^cc орСтал сбцсг.рмопанно, что период, предшест-вующий нынешней депрессии, характеризовался быстрым технологическим прогрессом, особенно в сфере добычи сырья и сельском хозяйстве, но также и в области промышленного производства.

В такой ситуаций цены должны были бы постепенно снижаться, и очевидно, что такое их падение не могло иметь тех отрицательных последствий, которые сопровождают падение цен, вызванное уменьшением количества денег. Пожалуй, можно говорить об «относительной дефляции» количества денег - относительно потока товаров — в противоположность «абсолютной дефляции».

В частности, те авторы, которые указывают на нехватку золота как причину нынешней депрессии, виноваты в том, что не видят радикального различия между абсолютной и относительной дефляцией. Нехватка золота может привести только к относительной дефляции, которая не может вызвать таких катастрофических последствий, как переживаемая в настоящий момент депрессия. О возможной косвенной связи - я не рискую сказать «причине» - «незначительности» годового производства золота и остроты нынешней депрессии и глубины падения цен, я скажу немного позже.

Итак, как уже сказал, в период с 1924 по 1927 год и в 1928 году мы пережили беспрецедентный рост объемов производства. В то же время, как все знают, товарные цены, измеряемые индексом оптовых цен, оставались сказочно стабильны. Отсюда следует, и статистические исследования это подтверждают, что объем платежных средств увеличился. Мы могли бы сказать, что это была «относительная инфляция», т.е. увеличение платежных средств, не приведшее к росту товарных цен, потому что компенсировало последствия параллельного увеличения объема производства.

Таким образом, естественно предположить, что все беды порождены как раз этой относительной инфляцией. Если это так, - а мне это представляется весьма правдоподобным, - то становится очевидным, что уровень цен в качеств ве ориентира денежной политики вводит в заблуждение и что функционирование экономической системы испытывает денежные влияния, не находящие соответствующего отражения в изменении уровня цен, по крайней мере когда его измерителем выступает индекс оптовых цен. И действительно, некоторые денежные изменения оказывают серьезное влияние на экономическую систему (которое может проявляться, а может и не проявляться в изменении уровня цен), что полностью проходит мимо внимания традиционных денежных объяснений, хотя внешние симптомы этого влияния распознаются (но интерпретируются иначе) некоторыми неденежными теориями и дескриптивными исследованиями делового цикла.

(обратно)

IV

Изменения, которые я имею в виду и которые сейчас попытаюсь проанализировать, — это изменения вертикальной структуры производства, как я буду это называть, вызываемые изменениями в предложении кредита для производственных целей. Когда нам приходится анализировать экономическую систему, мы можем рассмотреть ее горизонтальное и вертикальной сечение. На горизонтальном сечении перед нами предстанут различные отрасли и подотрасли промышленности, дифференцированные по производимым ими потребительским товарам: пищевая промышленность, включая сельское хозяйство, текстильная промышленность, индустрия развлечений и т.д. Отрасли, производящие товары производственного назначения, скажем черная металлургия, принадлежат к различным отраслям на этом горизонтальном сечении, потому что продукция черной металлургии используется в производстве многих или всех потребительских товаров. Старое утверждение, что общее перепроизводство немыслимо, что мы никогда не будем иметь слишком много всех товаров, поскольку человеческие потребности безграничны, но что серьезные диспропорции могут возникнуть вследствие частичного перепроизводства, относится главным образом к горизонтальной структуре производства.

Диспропорциональность в этом смысле означает, что по той или иной причине, нарушена надлежащая пропорция в распределении факторов производства между различными отраслями, что, например, излишне развита автомобильная промышленность, т.е. в нее вложено неоправданно много капитала и труда по сравнению с относительным спросом на продукцию этой отрасли и продукцию других отраслей. Надеюсь, я понятно объяснил, что я понимаю под горизонтальной структурой и горизонтальными диспропорциями производства.

Б то же время, прослеживая стадии производства каждого товара, готового к потреблению, и отмечая, через сколько стадий должен пройти конкретный товар, прежде чем достигает конечного потребителя, мы изображаем вертикальное сечение экономической системы. Возьмите, к примеру, пару обуви и проследите ее «генеалогическое древо». Наш путь лежит из розничного магазина, через оптовика, на обувную фабрику; пойдя по одной из тропинок, сходящихся в этой точке, скажем, по той, которая привела сюда швейную машину, используемую при производстве обуви, мы попадаем сначала на машиностроительный, затем на сталелитейный завод, и в конце концов на железный рудник. Если мы пойдем по другой тропинке, то она приведет нас на ферму, где выращивают скот для получения кожи. Кроме того, между основными этапами производства существует много промежуточных стадий, а именно различные транспортные услуги. Прежде чем попасть к конечному потребителю, каждый товар должен пройти множество последовательных подготовительных этапов. Много времени требуется, чтобы провести каждое конкретное изделие сквозь весь процесс, от истока до устья, где оно впадает в бездонное море потребления и исчезает в нем. Но если весь процесс отлажен и каждая из последовательных стадий надлежащим образом оснащена постоянным и переменным капиталом, мы можем ожидать непрерывный поток потребительских товаров.

В оборудовании всех этих последовательных стадий производства воплощен весь запас капитала страны, накопленный на протяжении столетий. Количество накопленного капитала является мерой длины русла этого потока. В богатых странах русло очень длинное, и товары, прежде чем достичь потребителя, должны пройти через много стадий. В бедных странах этот поток гораздо короче и объем производства, соответственно, меньше. Если по ходу экономического развития накапливается и инвестируется капитал, то добавляются новые стадии производства, или, говоря экономическим языком, оно становится более окольным. Можно привести множество примеров, если сравнить сегодняшние методы производства с теми, которые применяли наши отцы, или если сравнить производственные процессы в богатой и бедной странах.

Но какое отношение это имеет к экономическому циклу? Когда я говорил о вертикальной структуре производства и влиянии на нее денежных сил, я имел в виду удлинение и укорачивание производственных процессов. Очевидно, что точно так же, как существуют определенные пропорции между различными горизонтальными отраслями производства, должно существовать определенное соотношение производственных ресурсов - труда и капитала, распределенных между более близкими и более отдаленными стадиями производства: для текущего производства потребительских товаров посредством существующего производственного аппарата и для расширения этого аппарата в целях увеличения производства потребительских товаров в будущем.

Если, к примеру, слишком много труда затрачивается на удлинение процесса и слишком мало на текущее потребление, то мы получим несогласованность вертикальной структуры производства. И можно показать, что определенные денежные воздействия, конкретно, кредитная экспансия со стороны банков, понижающих ставку процента ниже ставки, которая существовала бы, если бы на рынок капитала попадали только те суммы, которые являются сбережениями публики из своего текущего дохода, - так вот, можно показать, что такое искусственное понижение процентной ставки побудит деловых лидеров предпринять излишнее удлинение процесса производства, другими словами приведет к переинвестированию. Когда полное осуществление процесса производства занимает значительный период времени, то слишком поздно обнаруживается, что вновь начатые процессы излишне длинны. Как мы скоро увидим, неизбежно наступает реакция: ставка процента опять поднимается до естественного уровня и даже выше. Новые инвестиции перестают быть прибыльными и становится невозможным завершить новые окольные методы производства. От них приходится отказываться, и ресурсы возвращаются к старым, более коротким методам производства. Этот процесс корректировки вертикальной структуры производства, неизбежно подразумевающий потерю большого количества постоянного капитала, который был инвестирован в эти более длинные процессы и который нельзя переместить, происходит в период депрессии и составляет его суть.

К сожалению, невозможно обсудить здесь все этапы этого процесса и сравнить их с соответствующими фазами экономического цикла, описанием и объяснением которого они являются. Я надеюсь дать вам ясное представление о том, что происходит в наших капиталистических обществах во время экономического цикла путем сравнения с соответствующими событиями в коммунистической экономике.

То, что русские сейчас делают (или пытаются делать) -пятилетние планы, есть не что иное, как отчаянные попытки увеличить окольность производства с целью увеличить в будущем производство потребительских товаров. Вместо производства потребительских товаров с помощью существующих примитивных методов они сокращают производство для целей немедленного потребления до минимально возможного уровня. Вместо производства обуви и домов они строят электростанции, металлургические заводы, стараются улучшить транспортную систему, словом, создают производственный аппарат, который превратится в потребительские товары только спустя значительный период времени.

Предположим, что выполнить этот амбициозный план оказывается невозможным. Допустим, что правительство приходит к заключению, что население не может выдержать огромного напряжения, или что революция угрожает его разрушить, или что путем голосования решено изменить политику, В любом случае, если они вынуждены отказаться от вновь начатых окольных способов производства и производить потребительские товары как можно скорее, они должны будут остановить возведение электростанций, металлургических и тракторных заводов и вместо этого поспешно производить простые орудия и инструменты, чтобы увеличить производство продовольствия, обуви и домов. Это означало бы огромную потерю капитала, воплотившегося в недостроенные заводы.

То, что в коммунистическом обществе делается в соответствии с решением верховного экономического совета, в нашем индивидуалистическом обществе порождается коллективными, но независимыми действиями отдельных людей и опосредуется механизмом цен. Если множество людей и корпораций решат осуществить сбережение, ограничат на некоторое время свое потребление, то спрос на потребительские товары и их производство упадет, производственные ресурсы переместятся в более отдаленные стадии производства и процесс производства удлинится.

Если мы полагаемся на добровольные сбережения, мы можем допустить, что каждый год будет сберегаться примерно одна и та же доля национального дохода, хотя не всегда одними и теми же индивидами. В таком случае мы имеем постоянный поток сбережений и приспособление производства происходит не в виде действительного перемещения инвестированных производственных ресурсов, а в виде устойчивого отклонения потока производственных ресурсов в другие каналы.

Не существует никаких причин, почему этот процесс не может протекать гладко и непрерывно. Резкие колебания вызываются банками. Эффект добровольного решения публики осуществить сбережение, т.е. изъять производственные ресурсы из текущего производства потребительских товаров и направить их на удлинение процесса, может быть произведен также и банковской системой. Если банки создают кредит и передают его в распоряжение деловых людей, желающих использовать его на производственные цели, то часть денежного потока, направляемая на более отдаленные стадии производства, увеличивается. По сравнению с тем, что соответствовало бы добровольному решению членов экономического сообщества, большее количество производственных ресурсов будет переориентировано с текущего производства потребительских товаров на удлинение процесса. Этот процесс экономисты описывают как вынужденное сбережение. Поначалу все идет хорошо. Но очень скоро цены начинают расти, потому что фирмы, получившие новые деньги, используют их для приобретения факторов производства — труда и капитала — и предлагают за них более высокие цены, чтобы перебить предложения тех фирм, которые занимаются производством потребительских товаров. Заработная плата и цены начинают расти, что ограничивает потребление тех, кому не удалось увеличить свой денежный доход. В случае если предшествующее инвестирование добровольных сбережений уже сформировало тенденцию падения цен, новый кредит, вместо того чтобы привести к абсолютному росту цен, может просто компенсировать снижение цен, которое произошло бы в противном случае.

Спустя некоторое время начинается реакция, направленная на восстановление старого положения дел, которое было искажено впрыском денег. Новые деньги становятся доходом в руках факторов, которые были отвлечены от более близких [к потребительским товарам] стадий производства, и получатели данного дополнительного дохода, вероятно, будут придерживаться своей привычной пропорции сбережений и расходов, т.е. они вновь попытаются увеличить свое потребление.

Если они это сделают, то существовавшее до этого соотношение денежных потоков, направленных на приобретение потребительских товаров и товаров производственного назначения, будет восстановлено. В течение некоторого времени можно пытаться бороться с этой тенденцией и продолжать политику экспансии, впрыскивая новые кредиты. Но эти попытки приведут к усиливающемуся росту цен и рано или поздно от них придется отказаться. В этом случае старые пропорции спроса на потребительские товары и товары производственного назначения, безусловно, будут восстановлены. Как следствие, те фирмы в более близких стадиях производства, которые вынуждены были сократить объем выпуска из-за того, что факторы производства от них ушли, теперь смогут «отозвать» ресурсы от более отдаленных стадий производства. Новые окольные способы производства, внедренные в условиях искусственного стимулирования кредитной экспансии, или по крайней мере их часть станут убыточными. Они будут прекращены, произойдет кризис и начнется депрессия. Иной результат возможен только в том случае, если к моменту, когда новые деньги стали доходом, новые процессы были уже завершены и появились на рынке в виде потребительских товаров. В этом случае дополнительный спрос найдет дополнительное предложение; увеличившемуся потоку денег будет соответствовать увеличившийся поток товаров. Однако это практически невозможно, потому что, как показал г-н Робертсон, период производства значительно длиннее, чем период обращения денег. Новые деньги неизбежно выходят на рынок потребительских товаров раньше, чем новые процессы завершаются и производят товары, готовые к потреблению.

(обратно)

V

Это объяснение спада, которое я имею возможность описать лишь схематично в общих чертах, разумеется, можно разработать более детально, и оно подробно разработано . Если эта интерпретация кризиса и распада большой части структуры производства верна, то сравнительно несложно объяснить дальнейшие события в более привычных терминах. Первоначальный распад части структуры производства должен иметь очень серьезные последствия. В нашей очень сложной экономике, основанной на кредите, где каждая часть системы прямо или косвенно связана со всеми остальными договорными связями, любое повреждение в любой точке сразу распространяется на другие. Если некоторые банки - нервные центры, в которых сходятся бесчисленные нити кредитных отношений, — разоряются в результате кризиса, то неизбежно возникает волна пессимизма: в качестве вторичного феномена с высокой вероятностью придется пережить кредитную дефляцию как результат общего недоверия и нервозности. Эти последствия, согласно объяснению традиционной денежной доктрины, сделают положение даже хуже, чем оно было, и вполне может случиться, что вторичная волна депрессии, спровоцированная более фундаментальными несоответствиями, разрастется до огромных масштабов. Но это в основном зависит от обстоятельств каждого конкретного случая -особенностей организации кредита, психологических факторов - и не обязательно должно отражать конкретные масштабы «реального» смещения структуры производства.

И теперь можно сказать несколько слов о косвенной связи между якобы недостаточным предложением золота и нынешней депрессией. Не может быть сомнений в том, что с начала войны количество золота не увеличилось в той же мере, что и объем платежей. Поддерживать уровень цен, на 50 процентов превышающий довоенный, можно было только путем возведения более массивного кредитного здания на фундаменте существующего запаса золота. В обычное время после завершения процесса инфляции это не должно создавать проблем. Однако во время острых финансовых кризисов, когда исчезает доверие, когда происходит наплыв требований на банки и возникают паники, такая система становится крайне опасной. Если средства платежа состоят в основном из золота и обеспеченных золотом банкнот и сертификатов, то нет опасности, что значительная часть платежных средств внезапно может быть уничтожена. Однако мировая платежная система, значительную часть которой составляют кредитные деньги, склонна к быстрой дефляции, если рушится эта воздушная кредитная структура.

Например, принятие золотовалютного стандарта многими странами означает возведение смелой кредитной надстройки на фундаменте существующего мирового запаса золота; данная структура может рухнуть, если эти страны откажутся от золотовалютного стандарта и вновь перейдут на старомодный золотой стандарт.

Однако было бы совершенно неправильно делать из этого вывод, что мы должны вииить во всем скупость природы и что ситуация была бы совершенно иной, если бы случайно добыча золота на протяжении последних 20 лет оказалась намного больше. Есть и другие факторы, прежде всего инфляция во время и после войны. Такая денежная политика способна изгнать из страны любой запас золота, каким бы большим он ни был. После этого вполне естественно отказаться от золотого стандарта и ввести золотовалютный стандарт, что, как я уже сказал, означает возведение кредитного здания на фундаменте существующего золотого запаса.

Поэтому, если бы годовое производство золота было выше, чем на самом деле, то вся разница заключалась бы в следующем: кредитная структура также была бы больше, и мы начали бы последний бум с более высокого уровня цен. Если это правильная версия того, что случилось, а мне это кажется весьма вероятным, то экономические последствия последнего периода кредитной экспансии - 1927-1929 годы - и нынешняя дефляция были бы точно такими же.

Очень важно различать дополнительные, вторичные и случайные, возмущения и первичные «реальные» несоответствия процесса производства. Если причиной всех бед были бы только волна пессимизма и абсолютная дефляция, то избавиться от них можно было бы очень быстро. В конце концов, дефляция, какой бы сильной она ни была и по каким причинам ни возникала, в сравнительно короткие сроки может быть остановлена решительными инфляционными методами.

Однако если мы признаём, что в основе этих поверхностных явлений лежит далеко идущее смещение производственных ресурсов, мы должны перестать доверять шарлатанам, которые сегодня добиваются проведения инфляционных мер, обещающих принести почти мгновенное облегчение.

Если мы принимаем утверждение, что шестерни производственного аппарата выведены из зацепления, что для восстановления равновесия необходимо произвести масштабное перемещение труда и капитала, тогда категорически неверно, что экономический цикл представляет собой чисто денежное явление, как утверждает г-н Хоутри. Это неверно, хотя все беды вызваны денежными силами. В отличие от чисто денежных изменений, смещение реального физического капитала ни в коем случае не может быть исправлено за очень короткий срок.

Я не отрицаю, что мы можем и должны бороться со вторичными явлениями — избыточным пессимизмом и неоправданной дефляцией. Не имея возможности вдаваться в подробности, я только хочу сказать, что не стоит ожидать слишком многого от лечения симптомов, и в то же время мы должны проявлять осторожность, чтобы снова не создать искусственную диспропорцию денежных потоков, направленных на потребительские и производственные товары, которая ведет к переинвестированию и порождает все беды. Самое худшее, что мы можем сделать - это односторонне усилить покупательную способность потребителя, так как именно непропорциональное увеличение спроса на потребительские товары ускорило кризис.

Огромным преимуществом этого более совершенного денежного объяснения экономического цикла перед традиционным является прояснение неденежных, «реальных» изменений, происходищих под влиянием денежных сил. Делая это, оно заполняет разрыв между денежным и неденежным объяснением; оно извлекает зерна истины, содержащиеся в каждом из них, и соединяет в стройную систему. Оно включает в себя хорошо установленный факт, что каждый период бума характеризуется расширением инвестиций в постоянный капитал. Именно в создании постоянного капитала и основных материалов, из которых он состоит, -чугуна и стали - происходят наибольшие изменения: наибольшее расширение во время бума и наиболее резкое сокращение в период депрессии.

Этот факт, подчеркиваемый всеми дескриптивными исследованиями экономического цикла, не использовался в рамках традиционных денежных объяснений, формулируемых в терминах изменений уровня цен и смотрящих на реальную деформацию структуры производства как на второстепенную случайную проблему. Объяснение, представленное мной, не только описывает этот факт, как это делают так называемые неденежные объяснения цикла, но и объясняет его. Если понижается ставка процента, то все виды инвестиций переходят в плоскость практической реализации. Позвольте мне процитировать пример, приведенный г-ном Кейнсом в лекции, прочитанной в прошлом году в Институте фонда Гарриса: «Никто не считает, что стоит проводить электрификацию железных дорог в Великобритании на основе заимствований под 5%,.. Но никто не станет спорить, что при 3,5% это дело выгодное. То же самое касается бесчисленного количества технических проектов»[14]. Очевидно, что от понижения процентной ставки выигрывают прежде всего отрасли, в которых используется большое количество постоянного капитала, как, например, железные дороги, электростанции и т.д. В калькуляции издержек важное место у них занимают процентные выплаты. Однако, когда капитал становится дешевым, существует неоспоримая общая тенденция заменять труд механизмами. То есть больше труда и оборотного капитала используется для производства станков, железных дорог, электростанций, и сравнительно меньше - для текущего производства потребительских товаров. Выражаясь экономическим языком, окольность производства возрастает. Ключевым моментом, а также точкой в которой наш анализ расходится с анализом г-на Кейнса, является понимание того, что неизбежно должна наступить реакция, если такого рода производственное расширение финансируется не реальными добровольными сбережениями людей и корпораций, а специально созданным кредитом. И с практической точки зрения очень важно (и последний бум должен довести это до нашего сознания), что стабильный уровень товарных цен не является достаточной гарантией от такого искусственного стимулирования расширения производства. Другими словами, что относительная кредитная инфляция, определение которой дано выше, точно так же порождает движение в противоположном направлении, как и абсолютная инфляция.

Я надеюсь, мне удалось дать вам более или менее ясное представление об усовершенствованном денежном объяснении экономического цикла. Я должен еще раз попросить вас не принимать за полное изложение то, что не может быть не чем иным, как кратким указанием [на правильное направление]. Для достаточно детального обсуждения этой аргументации потребовалось бы написать большую книгу. Поэтому я попросил бы вас не выносить окончательное суждение до тех пор, пока вы не познакомитесь с более полным изложением этой точки зрения. На одно возражение я хотел бы ответить заранее. Действительно, эта теория страдает одним серьезным недостатком: она намного сложнее, чем традиционное денежное объяснение. Но это не вина данной теории, причина - в зловредности объекта. К сожалению, факты не всегда столь просты, как многим хотелось бы.

(обратно) (обратно)

Фридрих Хайек Сможем ли мы прекратить инфляцию?[15]

В некотором смысле вопрос, вынесенный в заглавие этой лекции, является сугубо риторическим. Я надеюсь, никто из вас не заподозрит меня хотя бы в мимолетных сомнениях на тот счет, что в техническом отношении остановить инфляцию не составляет никаких проблем. Если денежные власти действительно этого захотят и будут готовы принять последствия, то они всегда в состоянии сделать это практически за один день. Они полностью контролируют основание кредитной пирамиды, и заслуживающее доверие сообщение о том, что они не будут увеличивать количество банкнот в обращении и банковские депозиты и даже, если понадобится, сократят их, сделает свое дело. По этому поводу у экономистов отсутствуют всякие сомнения. Поэтому в данный момент я имею в виду не технические, а политические возможности. Вот тут мы сталкиваемся с задачей столь сложной, что все больше и больше людей, в том числе высоко компетентных, примиряется с неизбежностью бесконечно продолжающейся инфляции. Я по сути не знаю ни одной серьезной попытки показать, как мы можем справиться с теми препятствиями, которые подстерегают нас не в кредитно-денежной, а в политической области. И от себя лично я тоже не готов заявить, что обладаю патентованным средством, которое при существующих обстоятельствах явилось бы по моему убеждению подходящим и действенным. Тем не менее я не выношу данную задачу за пределы человеческих возможностей, благо безотлагательность этой проблемы сегодня широко осознается. Цель моего сегодняшнего выступления - наглядно изложить, почему нам следует остановить инфляцию, если мы желаем сохранить жизнеспособное общество свободных людей. Поскольку эта настоятельная необходимость вполне осознается, я надеюсь, что общество сможет также найти в себе мужество, чтобы схватиться за раскаленное железо рукояток, которые необходимо удержать, если потребуется устранить политические препоны и попытаться восстановить дееспособную рыночную экономику.

В учебниках, так же как, вероятно, и в общественном мнении в целом, всерьез рассматривается лишь одно вредное последствие инфляции: влияние, оказываемое на отношения между должниками и кредиторами. Разумеется, непредвиденное снижение ценности денег идет во вред кредиторам и на пользу должникам. Это важный, но отнюдь не самый существенный результат инфляции. А поскольку ущерб причиняется кредиторам, а должники извлекают выгоду, большинство людей особенно не беспокоится, по крайней мере до тех пор, пока они не начнут понимать, что в современном обществе наиболее существенную и многочисленную категорию кредиторов составляют рабочие и служащие, получающие заработную плату, а также мелкие вкладчики, тогда как самые типичные группы должников, которые получают выгоду от инфляции, - это предприятия и кредитные учреждения (хотя эта выгода обманчива).

Но я не хотел бы останавливаться слишком подробно на этом хорошо известном последствии инфляции, которое к тому же наиболее легко самоликвидируется. Двадцать лет назад я все еще испытывал некоторые трудности, когда пытался убедить своих студентов, что если все ожидают ежегодного темпа роста цен на уровне 5 процентов, то процентные ставки достигнут уровня 9-10 процентов или выше. Сегодня, похоже, еще остаются те, кто до сих пор не осознал, что этот уровень ставок неизбежно будет сохраняться до тех пор, пока длится инфляция. Тем не менее пока дело обстоит именно так, и кредиторы понимают, что чистая прибыль составляет только часть их валовой прибыли, по крайней мере краткосрочные кредиторы имеют сравнительно немного оснований для недовольства - даже если долгосрочные кредиторы (например, владельцы государственных займов и других долговых обязательств) частично подвергаются экспроприации.

Между тем существует еще один более неприметный аспект данного процесса, который я обязан по крайней мере вкратце в этом месте упомянуть. Суть в том, что он нарушает достоверность бухгалтерского учета и неизбежно будет демонстрировать ложные прибыли, значительно превышающие истинный доход. Разумеется, сообразительный менеджер может сделать соответствующую поправку, по крайней мере в целом, и рассматривать в качестве прибыли только то, что останется после учета снижения ценности денег в затратах на реновацию капитала. Но налоговый инспектор не позволит ему этого сделать и будет настаивать на обложении налогом всей псевдоприбыли. Подобное взимание налогов есть не что иное как конфискация части физического капитала, и в случае быстрой инфляции может превратиться в очень серьезную проблему.

Но все это лишь знакомый фон. Я хотел лишь коротко напомнить вам его суть, прежде чем перейти к менее очевидному, но именно поэтому наиболее опасному воздейст-вию инфляции. Весь традиционный анализ, воспроизведенный в большинстве учебников, ведется так, будто рост средних цен означает, что все цены растут одновременно и в более или менее одинаковом процентном соотношении или же что это по крайней мере верно для всех цен, установленных в настоящий момент на рынке, не учитывая только некоторые цены, зафиксированные законодательно или долгосрочными контрактами, в частности цены на коммунальные услуги, арендные платежи и различные общепринятые расценки. Но это неверно и даже невозможно. Все дело в том, что пока поток денежных расходов продолжает увеличиваться, а цены на товары и услуги растут, различные цены должны повышаться не одновременно, а поочередно; следовательно, пока этот процесс продолжается, те цены, которые поднялись в первую очередь, должны все время опережать остальные. Это искажение всей структуры цен исчезнет только через некоторое время после того, как будет остановлен процесс инфляции. Это основополагающий момент, на который наш общий учитель Людвиг фон Мизес неустанно обращал внимание все последние шестьдесят лет. Тем не менее, похоже, существует необходимость остановиться на нем несколько подробней, раз уж этот момент, как я недавно с некоторым изумлением выяснил, не учитывается и даже недвусмысленно отрицается одним из самых известных современных экономистов[16].

То, что порядок, в котором продолжительное увеличение денежного потока повышает различные цены, является ключевым для понимания последствий инфляции, ясно разглядел более двухсот лет назад Давид Юм, а до него это сделал еще Ричард Кантильон. Именно с целью сознательно устранить этот эффект Юм предположил в качестве первого приближения, что однажды утром каждый гражданин страны просыпается и обнаруживает, что имеющийся у него денежный капитал чудесным образом увеличился вдвое. Но даже это не привело бы к немедленному росту всех цен в одинаковом процентном отношении. В реальности же все происходит иначе. Приток дополнительных денег в систему всегда происходит в какой-то определенный момент. Всегда будут присутствовать те люди, которые могут потратить больше денег раньше, чем другие. Кто эти люди, будет зависеть от того, каким конкретно способом будет осуществляться увеличение денежного потока. Первыми могут быть расходы правительства на общественные работы или увеличение окладов, или вначале это могут быть расходы инвесторов, мобилизующих запас наличности или заимствующих с определенной целью; первыми могут быть расходы на инвестиционные товары, на ценные бумаги, на оплату труда или потребительские товары. В свою очередь, далее эти средства будут потрачены на что-либо еще первыми получателями этих дополнительных затрат и так далее. Этот процесс будет принимать самые различные формы в зависимости от исходного источника или источников дополнительного денежного потока; а все его ответвления вскоре будут столь запутанными, что их уже не отследить. Лишь одно обстоятельство будет объединять все самые различные формы этого процесса: разные цены будут расти не одновременно, а поочередно, и пока этот процесс продолжается, одни цены будут неизменно опережать другие, ввиду чего структура относительных цен в целом весьма значительно отличается от того, что чистый теоретик описывает как состояние равновесия. Неизменно будет присутствовать явление, которое можно было бы описать как градиент цен в направлении тех услуг и товаров, которые первыми поднимаются при каждом увеличении денежного потока в ущерб последующим группам, которых поток новых денег достигает лишь позднее: подниматься будет не горизонтальный уровень, а некое подобие наклонной плоскости — если мы принимаем в качестве нормы систему цен, которая существовала до начала инфляции и которая приблизительно восстановится после того, как инфляция закончится.

За подобным изменением в относительных ценах, если оно уже просуществовало какое-то время и, судя по всему, будет продолжаться в будущем, безусловно, последуют изменения в распределении ресурсов: относительно больше будет производиться тех товаров и услуг, цены на которые теперь сравнительно выше, и относительно меньше тех, чьи цены сравнительно ниже. Это перераспределение производственных ресурсов, несомненно, будет иметь место до тех пор — но только до тех — пока сохраняется заданный темп инфляции. Мы еще увидим, что подобное стимулирование экономической деятельности, или поддержания определенного объема некоторых ее видов, которые могут продолжаться только при условии продолжения инфляции, является одной из причин, по которой даже сегодняшняя инфляция ставит нас в затруднение, поскольку ее прекращение неизбежно уничтожит часть рабочих мест, которые были ею созданы.

Но прежде чем перейти к подобным последствиям приспособления экономики к непрерывной инфляции, я должен разобраться с утверждением, которое - хотя я и не припоминаю, чтобы оно где-либо отчетливо прозвучало, -судя по всему, лежит в основе точки зрения, которая представляет инфляцию как относительно безвредное явление. На первый взгляд, если будущие цены верно спрогнозированы, то любой набор ожидаемых в будущем цен сопоставим с состоянием равновесия, поскольку текущие цены придут в соответствие с ожидаемыми будущими ценами. Однако для этого явно не достаточно правильно предвидеть общий уровень цен в различные моменты будущего; цены, как мы уже выяснили, будут меняться в различной степени. Предположение о том, что будущие цены на определенные товары в период инфляции могут быть точно предсказаны, никогда не будет соответствовать реальности: поскольку, какие бы будущие цены не предсказывались, текущие цены подстраиваются под ожидаемые более высокие цены в будущем не сами по себе, а только лишь через текущее увеличение денежной массы со всеми изменениями в относительной высоте различных цен.

Между тем еще более важен тот факт, что если будущие цены будут точно предсказаны, то инфляция не окажет никакого стимулирующего воздействия, за которое она приветствуется столь многими людьми.

Сегодня основное следствие инфляции, которое в первую очередь делает ее столь желанной для многих предпринимателей, состоит именно в том, что цены на продукцию оказались в целом выше, чем прогнозировались. Именно этим и вызвано всеобщее состояние эйфории, ложное чувство благополучия, при котором каждый должен процветать. Те, кто и без инфляции получал бы высокие прибыли, получает еще большие прибыли. Те, кто получал бы обычную прибыль, получает необычайно высокую. И не только те предприятия, которые еще только шли к банкротству, но и те, которых уже ничто не могло спасти, благодаря неожиданному буму держатся на плаву. Общий спрос превышает предложение — продается все и каждый может продолжать делать то, чем занимался и ранее. Это и есть то самое с виду благословенное состояние, при котором рабочих мест больше, чем претендентов, и которое лорд Беверидж определил как состояние полной занятости, так никогда и не поняв, что снижение ценности его пенсии, на что он так горько жаловался в преклонном возрасте, явилось неизбежным следствием проведения в жизнь его собственных рекомендаций-Меж ду тем, и это позволяет мне перейти к следующему пункту, «полная занятость» в том смысле, который в это понятие вкладывал лорд Беверидж, требует не просто длительной инфляции, но инфляции в нарастающем темпе. Ведь, как мы уже видели, инфляция оказывает немедленный благотворный эффект лишь в той мере, в какой она, или по крайней мере ее масштаб, остаются непредвиденными. Но если она уже продолжается какое-то время, ее дальнейшее продолжение начинает предаидеться. Если цены какое-то время возрастали на 5 процентов в год, возникает предположение, что таким же образом они будут расти и в дальнейшем. Существующие цены на факторы производства повышаются в ожидании более высоких цен за продукт - иногда, там где отдельные составляющие стоимости зафиксированы, переменные статьи издержек могут быть подняты даже выше, чем ожидаемый рост цены за продукт, - до того уровня, на котором будет обеспечена лишь обычная прибыль.

Но если цены растут не больше, чем ожидалось, то не будет никакой дополнительной прибыли. Несмотря на то, что цены продолжают расти в прежнем темпе, это больше не оказывает того чудотворного воздействия на объем продаж и занятость, как это было прежде. Искусственные доходы исчезнут, вновь возникнут убытки, а некоторые фирмы обнаружат, что цены не покрывают даже расходы. Для поддержания эффекта, который инфляция производила ранее, когда ее полный объем еще не прогнозировался, ее потребуется еще усилить. Если поначалу ежегодной темп роста цен в 5 процентов был достаточным, то поскольку 5 процентов стали предсказуемыми, теперь понадобится что-то около 7 или более процентов, чтобы оказывать то же стимулирующее воздействие, которое прежде оказывал пятипроцентный рост. А поскольку, если инфляция уже длится какое-то время, огромное множество предприятий становится зависимым от ее продолжения в прогрессирующем темпе, мы получим ситуацию, в которой несмотря на рост цен многие фирмы будут нести убытки и может возникнуть значительная безработица. Депрессия с растущими ценами является типичным последствием простого торможения роста темпов инфляции, едва экономика попадает в зависимость от определенного темпа инфляции.

Все это означает, что если только мы не готовы принять постоянно возрастающие темпы инфляции, которые в конечном итоге должны превысить любой допустимый предел, инфляция всегда сможет дать лишь временный толчок экономике, но должна не только перестать оказывать стимулирующее воздействие, но всегда оставлять нам наследие из отложенных корректировок и новых искажений, которые только усугубят проблемы. Прошу заметить, что я не утверждаю здесь, что раз уж мы затеяли инфляцию, то обречены быть втянутыми в галопирующую гиперинфляцию. Я настаиваю только на том, что если бы мы пожелали увековечить специфический «создающий процветание и рабочие места» эффект инфляции, то нам следовало бы прогрессивно ускорять ее и никогда не прекращать увеличение темпа. Что это так, было подтверждено на практике Великой немецкой инфляцией начала 1920-х годов. До тех пор, пока она увеличивалась в геометрической прогрессии, в стране практически не было (разве только ближе к концу) безработицы. Но при этом всякий раз едва рост темпа инфляции замедлялся, безработица стремительно достигала внушительных масштабов. Я не думаю, что мы последуем по тому же пути; по крайней мере до тех пор, пока у руля находятся достаточно ответственные люди, хотя я до конца не убежден, что продолжение кредитно-денежной политики последнего десятилетия не сможет рано или поздно создать ситуацию, при которой менее ответственные люди будут допущены к власти. Но пока это еще не входит в список наших проблем. Мы сейчас имеем дело с политикой, которая в Британии известна как политика «стой-иди»: власти время от времени вдруг приходят в себя и пробуют притормозить, но еще до того, как рост цен будет приостановлен, безработица начинает приобретать угрожающие размеры и власти вынуждены возобновлять экспансию. Такого рода политика еще может продолжаться какое-то время, но эффективность относительно незначительных доз инфляции в деле оживления бума будет быстро снижаться. Единственное обстоятельство, которое, должен признать, удивило меня в ходе бума последних двадцати лет, - это как долго продлилась эффективность возобновления экспансии при повторном запуске бума. Я ожидал, что эта способность стимулировать инвестиции посредством чуть большей кредитной экспансии должна была исчерпаться много раньше, и вполне возможно, что сейчас мы достигли этой точки. Впрочем я не уверен. Впереди нас вполне могут ожидать еще десять лет политики «стой-иди», возможно с понижением эффективности обычных мер денежно-кредитной политики и более продолжительными интервалами рецессии. В рамках существующей политики и господствующих мнений нынешний председатель Совета управляющих Федеральной резервной системы, возможно, будет делать, что от него ожидают. Но ограничения, наложенные на него обстоятельствами, которые ему неподконтрольны и к которым я вот-вот должен буду перейти, могут в значительной степени сократить его возможность поступать так, как нам бы того хотелось.

На предыдущей встрече, на которой некоторые из вас присутствовали, я сравнил положение тех, кому приходится формировать кредитно-денежную политику, после того как некоторое время проводилась политика полной занятости, с «удержанием тигра за хвост». На мой взгляд, две этих ситуации имеют много больше общего, чем хотелось бы думать. Не только тигр будет стремиться бежать все быстрее и быстрее, а передвижение того, кого он тащит за собой, будет все более и более тряским, но и сама перспектива отпустить хвост тигра будет все более ужасающей, поскольку тигр становится все более разъяренным. То, что вскоре придется оказаться в таком положении, является основным возражением против того, чтобы позволить инфляции еще сколько-нибудь продолжаться. Другая метафора, которая нередко и вполне обосновано использовалась в данном контексте, - это действие наркотиков. Приятный эффект на ранней стадии и необходимость горького выбора впоследствии представляют схожую дилемму. При помещении в данную ситуацию возникает искушение положиться на полумеры и довольствоваться преодолением краткосрочных трудностей, всячески избегая столкновения с главной проблемой, с которой лица, непосредственно ответственные за кредитно-денежную политику, безусловно, мало что могут поделать.

Однако прежде чем вернуться к этому основному вопросу, я должен еще сказать несколько слов по поводу утверждений о необходимости инфляции в качестве условия быстрого роста. Мы можем видеть, что современная политика профсоюзов в странах с высокоразвитой промышленностью, возможно, и создали там ситуацию, при которой и рост и умеренно высокий и стабильный уровень занятости могут, пока эта политика продолжается, сделать инфляцию единственным эффективным средством для преодоления созданных ими препятствий. Но это отнюдь не означает, что в обычных условиях (и особенно в развивающихся странах) инфляция обязательна и даже благоприятна для экономического роста. Ни одна из великих индустриальных держав современного мира не достигала своего положения в периоды обесценивания денег. Британские цены в 1914 году пребывали там же, где они были двести лет назад, а американские цены в 1939 году также находились примерно на том же уровне, что и в самый ранний момент времени, по которому у нас есть данные, то есть в 1749 году. И хотя действительно во многом верно утверждение о том, что мировая история - это летопись инфляции, но те отдельные истории успеха, которые мы находим, всецело являются примерами стран и исторических периодов, в которых сохранялась стабильная валюта; к тому же в прошлом снижение ценности денег неизменно шло рука об руку с экономическим упадком.

Разумеется, нет никаких сомнений в том, что производство капитальных товаров временно может быть увеличено посредством того, что называется «вынужденными сбережениями» - то есть кредитную экспансию можно использовать для того, чтобы направить значительную часть текущих услуг ресурсов в сферу производства капитальных товаров. По завершении подобного периода физическое количество капитальных товаров будет превышать аналогичный показатель, который имел бы место в отсутствие вынужденных сбережений. Частично это может быть долгосрочная прибыль - люди могут приобретать дома вместо тех вещей, которые им не позволили приобрести. Но я не уверен, что подобный принудительный рост фонда промышленного оборудования всегда делает страну богаче, или иными словами, что ценность ее основного капитала после этого станет выше, или при его содействии общая производительность повысится в большей степени, чем в противном случае. Если инвестирование было вызвано ожиданием продолжения инвестирования в будущем с более высоким темпом (или ожиданием более низкой ставки процента, либо более высокой ставки реальной заработной платы, что можно свести к одному и тому же), чем таковой будет существовать на самом деле, для увеличения общей производительности эта более высокая норма инвестирования может сделать меньше, чем сделала бы более низкая норма инвестирования, если бы приняла более подходящие формы. Я рассматриваю данное обстоятельство как особенно серьезную опасность для развивающихся стран, полагающихся на инфляцию как способ увеличения темпов прироста инвестиций. Регулярное последствие этого, на мой взгляд, будет заключаться в том, что небольшая часть рабочих этих стран будет оснащена количеством капитала на человека, значительно превышающим уровень оснащенности капиталом, который можно достигнуть в обозримом будущем для всех рабочих, и что инвестирование более крупной суммы в результате сделает меньше для повышения общего жизненного уровня, чем могла бы сделать меньшая сумма, более широко и равномерно распределенная. Тех, кто рекомендует развивающимся странам ускорять темпы роста путем инфляции, я считаю лицами почти преступно безответственными. То единственное условие, которое согласно кейнсианским допущениям делает инфляцию необходимой для обеспечения полного использования ресурсов, а именно негибкость ставок заработной платы, устанавливаемых профсоюзами, в данном случае отсутствует. И ничто из изученных мною последствий подобной политики, будь это в Южной Америке, Азии или Африке, не заставит меня изменить свое убеждение, что в подобных странах инфляция оказывает исключительно разрушительное действие, вызывая пустое расточительство ресурсов и препятствуя возникновению того самого духа рационального мышления, который является неотъемлемым условием развития дееспособной рыночной экономики.

Вся кейнсианская аргументация в защиту экспансионистской кредитной политики целиком и полностью основывается на существовании того самого установленного профсоюзами уровня номинальной заработной платы, который характерен для индустриальных стран Запада, но отсутствует в развивающихся странах - и по разным причинам слабо прослеживается в таких странах, как Япония и Германия. Только лишь для тех стран, в которых, как уже было сказано, номинальная заработная плата остается «негибкой к понижению» и постоянно подталкивается вверх нажимом со стороны профсоюзов, может быть сделано правдоподобное допущение, что высокий уровень занятости может поддерживаться единственно посредством продолжительной инфляции - и я не сомневаюсь, что мы будем иметь с этим дело до тех пор, пока сохраняются данные условия. В конце последней войны в этих странах на вооружение была принята политика (часто воплощенная в законодательстве), освободившая профсоюзы от всякой ответственности за возникновение безработицы в результате проводимой профсоюзами политики заработной платы и возложившая всю ответственность за сохранение полной занятости на денежные и фискальные власти. От последних по сути требуется предоставлять достаточное количество денег для того, чтобы предложение рабочей силы с фиксированной профсоюзами заработной платой было востребовано на рынке. А поскольку невозможно отрицать, что по крайней мере в течение нескольких лет денежные власти имеют возможность с помощью достаточной инфляции обеспечивать высокий уровень занятости, общественное мнение будет заставлять их использовать данный инструмент. В этом и заключается единственная причина инфляционных событий последних двадцати пяти лет, которая будет продолжать действовать до тех пор, пока мы позволяем профсоюзам доводить номинальную заработную плату до любого уровня, с которым они убедят согласиться работодателей - а работодатели соглашаются на номинальную заработную плату с текущей покупательной способностью, которую они могут принять лишь потому, что знают, что денежные власти частично аннулируют ущерб путем снижения покупательной способности денег и тем самым действительный эквивалент согласованных ставок заработной платы.

Так выглядит политическое явление, которое делает продолжительную инфляцию неизбежной и которое можно было бы изменить не через какие-либо изменения в кредитно-денежной политике, а только через изменения в политике регулирования заработной платы. Никому не следует питать иллюзий относительно того, что пока на рынке труда сохраняется нынешняя ситуация, мы будем вынуждены мириться с длительной инфляцией. Однако мы не можем этого допустить, и не только потому, что инфляция становится все менее и менее эффективной даже в сдерживании безработицы, но и в связи с тем, что после ее продолжения в течение некоторого времени и вхождения в режим с более высоким темпом она начинает все сильнее дезорганизовывать экономику и создавать условия для введения всевозможных видов регулирования экономики. Открытая инфляция - это уже серьезная проблема, но инфляция, подавляемая регулированием, еще хуже — это подлинный конец рыночной экономики.

Раскаленное железо, за которое мы должны взяться, если намерены сохранить предпринимательскую систему и свободный рынок, - это власть профсоюзов над заработной платой. Пока заработная плата, и в частности относительная заработная плата в различных сферах производства, не будет вновь подчинена законам рынка и не станет по-настоящему гибкой (для одних групп к понижению, для других — к повышению), по-прежнему будет отсутствовать всякая возможность неинфляционной политики. Весьма простое рассуждение показывает, что если не допускается снижение любой заработной платы, все изменения относительных зарплат, в которых возникает необходимость, должны быть осуществлены за счет повышения всех ставок заработной платы, за исключением тех, которым необходимо упасть. Это означает, что практически все номинальные зарплаты должны повышаться, если возникает необходимость осуществить какое-либо изменение в структуре зарплат. Тем не менее признание профсоюзом снижения заработной платы его членов на сегодняшний день выглядит невозможным. Разумеется, никто в данной ситуации не выигрывает, поскольку рост номинальных зарплат должен быть компенсирован снижением ценности денег, поскольку безработица возникать не должна. Таким образом, определение ставок заработной платы на основе заключения коллективных договоров отраслевыми профсоюзами подразумевает проведение политики полной занятости.

Я убежден, что до тех пор, пока этот основополагающий вопрос не будет разрешен, не стоит возлагать больших надежд на совершенствование механизма кредитно-денежного регулирования. Но это отнюдь не означает, что его нынешняя организация отвечает всем требованиям. Она была спланирована именно так, чтобы легче было пасовать перед неизбежностями, обусловленными проблемой заработной платы, то есть чтобы облегчить любой стране проводить политику инфляции. Золотой стандарт был уничтожен главным образом потому, что являлся помехой для инфляции. Когда в 1931 году через несколько дней после отмены золотого стандарта в Великобритании лорд Кейнс написал в лондонской газете, что «сегодня трудно отыскать англичанина, который не радовался бы нашему освобождению от золотых оков», а через пятнадцать лет смог заверить нас, что Бреттон-Вудские договоренности явились «противоположностью золотого стандарта», все это было направлено против самой сути золотого стандарта, благодаря которой он исключал возможность любой продолжительной инфляционной политики в любой отдельной стране. И хотя я не уверен, что золотой стандарт является наилучшим возможным средством для этой цели, он стал единственным по-настоящему успешным средством для ее достижения. Возможно, в нем было немало изъянов, но причины, по которым он был уничтожен, были совсем другими; а то, что было поставлено на его место, никак не назовешь более удачной заменой. Если, как мне недавно сказал один из участников Бреттон-Вудской группы, их цель состояла в том, чтобы возложить бремя исправления международных платежных балансов исключительно на страны с активным сальдо, то насколько я могу судить, результатом этого должна стать продолжительная международная инфляция. Но я упоминаю об этом в самом конце лишь затем, чтобы показать, что если мы хотим избежать продолжительной мировой инфляции, нам также требуется иная международная валютная система. Однако время плодотворно подумать об этом наступит лишь после того, как ведущие страны разрешат свои внутренние проблемы. До тех пор нам, вероятно, придется довольствоваться паллиативами, и как мне кажется, в настоящее время и до тех пор, пока основные трудности, рассмотренные мной, будут присутсов-вать, нет никакой возможности решить проблему международной инфляции через восстановление международного золотого стандарта, даже если это было бы осуществимо. Центральной проблемой, которая должна быть решена, прежде чем мы сможем надеяться на удовлетворительную кредитно-денежную систему, является проблема определения уровня заработной платы.

(обратно)

Мюррей Ротбард Экономические депрессии: их причины и методы лечения[17]

Мы живем в эпоху эвфемизмов. Могильщики сегодня превратились в «служащих похоронного бюро», рекламные агенты стали «советниками по связям с общественностью», а сторожа повсеместно трансформировались в «смотрителей». В каждой области нашей жизни очевидные истины с некоторых пор камуфлируются туманными формулировками.

В не меньшей степени это относится и к экономике. В былые времена мы страдали от почти периодических экономических кризисов, внезапное начало которых называлось «паникой», а затяжной период после паники назывался «депрессией».

Самой известной депрессией нового времени является, конечно, же та, что началась в 1929 году с типичной финансовой паники и продолжалась вплоть до начала Второй мировой войны. После катастрофы 1929 года экономисты и политики решили, что это больше никогда не должно повториться. Чтобы успешно и без особых хлопот справиться с этой задачей, понадобилось всего лишь исключить из употребления само слово «депрессия». С того момента Америке больше не пришлось испытывать депрессий. Ибо когда в 1937-1938 годах наступила очередная жестокая депрессия, экономисты попросту отказались использовать это жуткое название и ввели новое более благозвучное понятие - «рецессия». С тех пор мы пережили уже немало рецессий, но при этом ни одной депрессии.

Впрочем, довольно скоро слово «рецессия» тоже оказалось довольно резким для утонченных чувств американской публики. Судя по всему последняя рецессия была у нас в 1957-1958 годах. С того же времени у нас случались «спады», или даже лучше «замедления», а то и «отклонения». Поэтому не надо печалиться, благо депрессии и даже рецессии объявлены семантическим указом экономистов вне закона; отныне самое худшее, что может с нами случиться, это «замедление». Таковы причуды «Новой экономики».

На 30 лет экономисты нашей страны позаимствовали представление об экономическом цикле, принадлежавшее ныне покойному британскому экономисту Джону Мейнарду Кейнсу, автору-создателю кейнсианской, или «новой», экономики, которую он описал в своей книге «Общая теория занятости, процента и денег», вышедшей в 1936 году. Со всеми их диаграммами, математическими расчетами и неустоявшимся жаргоном, позиция кейнсианцев в отношении бумов и крахов есть сама простота, дяже наивность. Если на даоре инфляция, то ее причины скорее всего кроются в «избыточных расходах» со стороны населения; рекомендуемый метод лечения предписывает правительству -как самопровозглашенному стабилизатору и регулятору национальной экономики - вмешаться и обязать публику тратить меньше, «впитывая их избыточную покупательную способность» через усиление налогообложения. В то же время, если возникает рецессия, то ее причины следует искать 8 недостаточных частных расходах, и теперь лечение заключается в увеличении правительством своих собственных расходов, лучше всего посредством бюджетного дефицита, пополняя таким образом совокупный национальный поток расходов.

Идея о том, что увеличение правительственных расходов, или «легкие» деньги, «благо для бизнеса», тогда как урезание бюджета, или более «твердые» деньги, «зло», просочилась даже в самые консервативные газеты и журналы. Кроме того в этих изданиях будут считать само собой разумеющимся, что на федеральное правительство возложена священная обязанность неуклонно вести экономическую систему по узкой тропинке между пропастью депрессии, с одной стороны, и пучиной инфляции - с другой, ибо свободная рыночная экономика неизменно должна быть подвержена опасности стать жертвой одного из этих зол.

Все нынешние школы экономистов придерживаются тех же взглядов. Обратите, например, внимание на точку зрения д-ра Пола Маккрэкена, занимающего пост председателя Совета экономических консультантов при президенте Никсоне. В своем интервью New York Times, которое он дал вскоре после вступления в должность [24 января 1969 года], Маккрэкен заявил, что одна из основных экономических проблем, с которой столкнулась новая администрация, заключается в том, «как утихомирить инфляционную экономику одновременно не отпуская безработицу на неприемлемо высокий уровень. Другими словами, если бы от нас требовалось только приостановить инфляцию, то это вполне реально. Но терпимость нашего общества к безработице слишком ограничена». И далее: «Я думаю, нам следует двигаться в этом направлении очень осторожно. По сути у нас не так много опыта в том, чтобы планомерно охлаждать экономику. В 1957 году мы ударили по тормозам и, разумеется, получили серьезный экономический спад».

Обратите внимание на общее отношение д-ра Маккрэкена к экономике - оно примечательно тем, что его разделяют почти все современные экономисты. К экономике относятся как к потенциально трудоспособному, но чересчур беспокойному и упрямому пациенту, с извечной склонностью удариться в еще большую инфляцию или безработицу. Правительство при этом должно выполнять функции старого мудрого врача или наставника, который всегда бдителен, всегда наготове что-либо подправить, дабы поддерживать экономического пациента в хорошей рабочей форме. В любом случае экономическому пациенту здесь явно отводится роль подчиненного, а правительству как «лечащему врачу» - роль хозяина.

Прошло не так уж много времени с тех пор, когда подобного рода взгляды и политика именовались «социализмом»; но мы живем в эпоху эвфемизмов, поэтому сегодня мы используем для них такие гораздо менее суровые термины, как «умеренность» или же «просвещенное свободное предпринимательство». Как говорится, век живи - век учись.

В чем же тогда причины периодических депрессий? Сохранять ли нам и дальше агностический подход к причинам бумов и крахов? Действительно ли экономические циклы глубоко коренятся в самой системе свободной рыночной экономики и, стало быть, есть необходимость в той или иной форме государственного планирования, если мы хотим удержать экономику в неких рамках стабильности? Действительно ли бум, а затем крах, просто приключаются или же одна фаза цикла логически вытекает из другой?

Популярное сегодня воззрение на экономический цикл идет, на самом деле, от Карла Маркса. Маркс заметил, что до начала (приблизительно в конце XVIII века) Промышленной революции не существовало никаких регулярно повторяющихся бумов и депрессий. Мог возникнуть неожиданный экономический кризис всякий раз, когда какой-нибудь король объявлял войну или конфисковывал собственность своего подданного; но при этом отсутствовали всякие признаки специфически современного явления всеобщих и вполне регулярных резких колебаний маятника предпринимательской удачи, расширения и сжатия. Поскольку эти циклы возникают на исторической сцене примерно в то же самое время, что и еовременная промышленность, Маркс заключил, что деловые циклы являются неотъемлемой чертой капиталистической рыночной экономики. Существующие сегодня школы экономической мысли независимо от их разногласий по иным вопросам сходятся во мнении в решающем пункте: деловые циклы зарождаются где-то в глубинах свободной рыночной экономики. Стало быть, винить в них нужно именно рыночную экономику. Карл Маркс был убежден, что периодические депрессии будут становиться все тяжелей и тяжелей, пока это не подтолкнет массы к восстанию и уничтожению системы, а современные экономисты уверены, что правительство в состоянии успешно стабилизировать кризисные ситуации и сам цикл. Но все стороны согласны, что вина кроется глубоко внутри рыночной экономии и что если как-то и можно спасти положение, то это должна быть некая форма масштабного государственного вмешательства.

Между тем в предположении о том, что во всем виновата рыночная экономика, есть некоторые критические проблемы. Так, «общая экономическая теория» учит нас, что предложение и спрос на рынке всегда имеют тенденцию находиться в равновесии и что таким образом цены на продукцию и факторы производства всегда стремятся к некой точке равновесия. Пусть даже изменения в текущих данных, которые происходят постоянно, исключают возможность достижения полного равновесия, в общей теории рыночной системы нет ничего, что объясняло бы регулярные и повторяющиеся фазы делового цикла. Современные экономисты «решили» эту проблему просто — развели свою общую теорию рыночных цен и свою теорию экономического цикла по отдельным, плотно задраенным отсекам, дабы те никогда не соприкасались, а тем более не соединились между собой. Экономисты, к сожалению, забыли, что существует лишь одна экономика и соответственно только одна интегрированная экономическая теория. Ни экономическая жизнь, ни структура теории не могут или не должны пребывать в водонепроницаемых отсеках; наши экономические знания либо представляют собой одно комплексное целое, либо не представляют собой ничего. Однако многие экономисты согласны применять абсолютно раздельные и к тому же взаимоисключающие теории для общего анализа цен и для экономических циклов. До тех пор, пока они согласны продолжать работать столь примитивным образом, они не могут считаться настоящими учеными-экономистами.

Между тем популярный сегодня подход порождает еще более серьезные проблемы. Поскольку экономисты не заботятся о согласовании своих теорий экономического цикла и общего анализа цен, ими также не учитывается другая весьма важная проблема: специфическое расстройство

предпринимательской функции в периоды экономических кризисов и депрессий. В рыночной экономике одна из самых важных функций делового человека состоит в том, чтобы быть «предпринимателем», то есть лицом, которое вкладывает средства в систему производства, покупает оборудование и нанимает рабочую силу, чтобы производить что-то, о чем он не может с уверенностью сказать, что это принесет ему хоть какую-то прибыль. Другими словами, предпринимательская функция - это функция прогнозирования неопределенного будущего. Прежде чем сделать вложение или запустить производственную линию, предприниматель должен рассчитать настоящие и будущие расходы, а также будущую выручку, чтобы тем самым оценить, получит ли он прибыль от этой инвестиции (и если да, то какую). Если он прогнозирует успешно и к тому же значительно лучше, чем конкуренты, то его инвестиции принесут прибыль. Чем лучше его прогнозы, тем выше будет его прибыль. С другой стороны, если прогнозист он неважный и переоценивает спрос на свою продукцию, то он понесет убытки и довольно скоро будет вытеснен из бизнеса.

Таким образом, рыночная экономика - это экономика прибылей и убытков, в которой проницательность и умение предпринимателей измеряются именно получаемой прибылью. Кроме того рыночная экономика предполагает некий встроенный механизм, своего рода естественный отбор, который обеспечивает выживание и процветание людей, точнее прогнозирующих будущее, и избавление от тех, кто хуже справляется с этой задачей. Ведь чем большую прибыль получат более умелые прогнозисты, тем больше сфера их деловой ответственности, а значит, в их распоряжении будет больше средств для вложения в производственную систему. С другой стороны, несколько лет убытков заставят несостоятельных прогнозистов оставить предпринимательскую деятельность и перейти в ряды наемных работников.

Если же рыночная экономика располагает встроенным механизмом естественного отбора хороших предпринимателей, то это означает, что в целом нам не следует ожидать, чтобы слишком много деловых предприятий несло убытки. Действительно, если мы взглянем на экономику в обычный день или год, то обнаружим, что убытки не являются слишком уж распространенным явлением. Но в таком случае возникает странное обстоятельство, которое требует объяснения: почему так получается, что периодически в начальные периоды рецессии и особенно при острых депрессиях деловой мир вдруг переживает обширную эпидемию крупных убытков? Приходит момент, когда предприятия, прежде крайне проницательные в своей предпринимательской способности получать прибыль и избегать убытков, вдруг с ужасом обнаруживают, что несут крупные и необъяснимые убытки? Как же так? Любая теория депрессий должна объяснить этот важнейший момент. Такое объяснение, как «недостаточное потребление» (то есть снижение общих потребительских расходов) не является удовлетворительным по одной причине - требуется объяснить, почему деловые люди, способные ранее предугадать любые экономические перемены и тенденции, вдруг все разом оказались катастрофически не способны предсказать это снижение потребительского спроса. Откуда столь внезапный сбой в способности прогнозировать?

Таким образом, адекватная теория депрессий должна объяснить, почему экономика движется от одного цикла «бум—крах» к другому, без каких-либо признаков возможного перехода к той или иной разновидности плавного движения, или спокойного постепенного приближения к состоянию равновесия. В частности, теория депрессии должна объяснять гигантское обилие ошибок, которые возникают быстро и неожиданно в ходе экономического кризиса и тянутся через весь период депрессии вплоть до оживления. Кроме того, есть третий универсальный факт, который теория цикла должна объяснять. Бумы и крахи неизменно становятся гораздо более резкими и ощутимыми в «отраслях, производящих средства производства», то есть изготавливающих станки и оборудование, производящих промышленное сырье и сооружающих промышленные предприятия, нежели в отраслях, производящих потребительские товары. Вот еще одно обстоятельство из жизни экономического цикла, которое требует объяснения, и которое явно нельзя объяснить такими теориями депрессии, как популярная доктрина недопотребления; мол, потребители недостаточно тратят на потребительские товары. Ведь если во всем виноваты недостаточные расходы, тогда как же получается, что розничная торговля в последнюю очередь и в наименьшей степени впадает в какую-либо депрессию и что по-настоящему депрессия поражает такие сферы производства, как станкостроение, капитальное оборудование, строительство и добывающие отрасли? Как раз именно эти области переживают самый большой подъем в инфляционных фазах экономического цикла, а не те предприятия, которые обслуживают потребителя. Таким образом, адекватная теория экономического цикла должна объяснять гораздо более высокую амплитуду бумов и крахов в отраслях, производящих товары производственного назначения.

К счастью, правильная теория депрессии и экономического цикла все же существует, хотя и совершенно игнорируется в современной экономической науке. Она также имеет давнюю традицию в экономической мысли. Прародителями этой теории стали шотландский философ и экономист XVIII века Давид Юм, а также видный английский экономист начала XIX века, представитель классической школы Давид Рикардо. В первую очередь эти ученые заметили, что в середине XVIII века наряду с индустриальной системой возник другой важнейший институт - банковское дело с его способностью расширять кредит и денежную массу (поначалу в виде бумажных денег, или банкнот, а позднее в виде депозитов до востребования, или текущих счетов, которые подлежат немедленной оплате наличными). Именно в деятельности коммерческих банков эти экономисты нашли ключ к разгадке повторяющихся циклов, состоящих из расширения и сжатия, из бумов и крахов, так озадачивавших наблюдателей еще с середины XVIII века.

Рикардианский анализ экономического цикла выглядел примерно так: естественными деньгами, возникающими на свободном рынке, являются полезные товары - в основном золото и серебро. Если бы деньги этими предметами и ог-раничивались, то экономика в целом функционировала бы так же, как функционируют отдельные рынки: плавное приведение в соответствие предложения и спроса и, следовательно, никаких циклов из бумов и крахов. Но введение банковского кредита добавляет еще один - ключевой и разрушительный — элемент. Банки расширяют кредит и соответственно массу банковских денег в виде банкнот или депозитов, которые теоретически подлежат оплате золотом по первому требованию, но на практике, разумеется, это не так. К примеру, если банк располагает в своем хранилище 1000 унций золота и выпускает подлежащие немедленной оплате складские расписки на 2500 унций золота, то очевидно, что им было выпущено на 1500 унций больше, чем он способен возместить. Но до тех пор, пока не происходит согласованного «наплыва» требований к банку о произведении расчетов по этим квитанциям, его складские расписки функционируют на рынке как эквивалент золота, а следовательно, банк сумел расширить денежную массу страны на 1500 унций золота.

Таким образом банки начинают охотно расширять кредитование, поскольку чем больше они расширят свой кредит, тем весомее будет их прибыль. Это ведет к росту денежной массы в пределах данной страны - например, Англии. В связи с тем, что общая масса бумажных и банковских денег в Англии увеличивается, растут и денежные доходы и расходы англичан, к тому же увеличение денежной массы повышает цены на английские товары. Результатом становятся инфляция и бум в пределах страны. Но инфляционный бум несет в себе семена своего окончания. Ведь так как денежная масса и доходы в Англии увеличиваются, англичане продолжают покупать больше товаров из-за рубежа. Более того, поскольку английские цены растут вверх, английские товары начинают утрачивать свою конкурентоспособность по сравнению с продукцией из других стран, цены на которую не повысились или же повысились менее значительно. Англичане начинают меньше покупать на родине и больше за границей, тогда как иностранцы покупают меньше в Англии и больше у себя дома; результатом становится дефицит в английском платежном балансе, где уровень английского экспорта резко отстает от импорта. Но если импорт превышает экспорт, это означает, что деньги из Англии должны утекать в зарубежные страны. Какие это будут деньги? Безусловно, не английские банкноты или депозиты, поскольку немцы, французы или итальянцы мало или же совсем незаинтересованы в том, чтобы хранить свои средства «запертыми» в английских банках. Следовательно, иностранцы возьмут банкноты и депозиты и предъявят их английским банкам для обмена на золото, после чего золото станет той категорией денег, которая будет постоянно утекать за рубеж, пока в Англии продолжается инфляции. Но это означает, что кредитные деньги английских банков будут все больше и больше скапливаться в виде пирамиды поверх скудеющей в хранилищах английских банков золотой базы. Пока бум продолжается, наш гипотетический банк расширит выпуск своих складских расписок, к примеру, с 2500 до 4000 унций, тогда как его золотая база уменьшится, скажем, до 800. Когда процесс усиливается, банки в конце концов пугаются. Ведь они обязаны погашать свои обязательства наличными, а их наличность стремительно тает, тогда как обязательства растут. В конечном итоге у банков не выдерживают нервы, они сокращают выдачу кредитов и с целью спасти себя выкупают часть своих обязательств, обращающихся на рынке. Нередко подобное отступление ускоряется наплывом требований от клиентов, обеспокоенных шатким состоянием национальных банков.

Банковское сжатие меняет экономическую ситуацию; за бумом следуют снижение активности и крах. Банки умеряют свой пыл, а предприятия несут убытки, поскольку усиливается пресс долговых обязательств и продолжается спад деловой активности. Снижение предложения банковских денег ведет в свою очередь к общему падению цен в Анг-лии. Когда объем денежной массы и доходы снижаются и английские цены резко падают, английские товары становятся сравнительно более привлекательными на фоне зарубежной продукции. Сальдо платежного баланса меняет знак: теперь экспорт превышает импорт. Поскольку в страну поступает золото, а высота пирамиды банковских денег поверх расширяющейся золотой базы уменьшается, положение банков становится гораздо более устойчивым.

В этом и заключается смысл депрессивной фазы экономического цикла. Отметим, что эта фаза вытекает, причем неизбежно, из предшествующего экспансионистского бума. Именно предшествующая инфляция делает фазу депрессии неизбежной. Таким образом, депрессия - это процесс, посредством которого рыночная экономика адаптируется, избавляется от крайностей и искажений предыдущего инфляционного бума и восстанавливает устойчивое экономическое положение. Депрессия является малоприятной, но необходимой реакцией на искажения и крайности предшествующего бума.

Почему же тогда начинается новый цикл? Почему экономические циклы имеют тенденцию повторяться вновь и вновь? Потому что когда банки приходят в себя и обретают устойчивое положение, они вновь готовы возобновить естественную для них политику расширения банковского кредита, после чего начнется новый бум, неся в себе семена следующего неизбежного краха.

Но если причиной возникновения экономического цикла является банковское дело, то разве банки не являются такой же частью свободной рыночной экономики и разве в связи с этим мы не можем сказать, что по-прежнему всему виной свободный рынок, пусть даже только через свой банковский сектор? Ответом будет «нет», поскольку банки никогда не смогли бы расширить кредит, если бы не вмешательство и поддержка правительства. Ведь если бы банки действительно конкурировали, любое расширение кредита одним банком быстро повлекло бы за собой скопление его долгов у конкурентов, а эти конкуренты быстро призвали бы такой банк к погашению долгов наличностью. Другими словами, конкуренты банка потребуют от него оплаты золотом, или наличными, так же как это сделают иностранцы, но с той разницей, что этот процесс будет гораздо быстрее и должен пресечь в корне любые зачатки инфляции еще до ее начала. Банки способны без опаски и в унисон расширять кредит только когда существует центральный банк, то есть по существу правительственный банк, пользующийся монополией государственного предприятия, а также благодаря правительству занимающий привилегированное положение в банковской системе. Только после учреждения централизованной банковской системы банки получили возможность сколько-нибудь долго расширять свой кредит, и в современном мире возник привычный ныне экономический цикл.

Центральный банк обретает контроль над банковской системой посредством таких правительственных мер, как: превращение своих собственных обязательств в узаконенное платежное средство по любым задолженностям и при уплате налогов; предоставление центральному банку монополии на выпуск банкнот (Банк Англии - центральный банк, учрежденный правительством, — имеет предоставленную законом монополию выпуска банкнот в районе Лондона); или путем прямого принуждения банков быть клиентами центрального банка, храня в нем свои резервы наличности (как в Соединенных Штатах с их Федеральным резервом). И не то, чтобы банки были недовольны этим вмешательством; ведь именно учреждение централизованной банковской системы делает возможной длительную кредитную экспансию, поскольку экспансия банкнот центрального банка обеспечивает дополнительные резервы наличности для всей банковской системы и позволяет всем коммерческим банкам одновременно расширять свой кредит. Централизованная банковская система работает как удобный обязательный банковский картель, нацеленный на расширение обязательств банков; и банки теперь могут расширять кредитование, опираясь кроме золота на более объемные резервы наличности в виде банкнот центрального банка.

Итак, теперь мы видим наконец, что причиной экономического цикла являются отнюдь не таинственные сбои в системе свободной рыночной экономики, а как раз наоборот; систематическое вмешательство государства в рыночный процесс. Правительственное вмешательство влечет за собой банковскую экспансию и инфляцию, а когда инфляция подходит к концу, начинается депрессия-корректировка.

Рикардианская теория экономического цикла ухватила суть правильной теории цикла: периодический характер фаз цикла, депрессия как корректирующее вмешательство в рыночный процесс, а не характерное свойство свободной рыночной экономики. Но две проблемы все же оставались без объяснения: откуда это неожиданное обилие деловых ошибок, резкий сбой предпринимательской функции, а также почему в отраслях, выпускающих товары производственного назначения, колебания гораздо значительней, чем в отраслях, выпускающих потребительские товары? Рикардианская теория объясняла лишь изменения уровня цен на рынке в целом; в ней отсутствовал любой намек на объяснение весьма различных реакций в отраслях, производящих капитальные и потребительские товары.

Точная и всеобъемлющая теория экономического цикла была в конце концов открыта и изложена австрийским экономистом Людвигом фон Мизесом, когда он был профессором Венского университета. Первые наброски своего решения жизненно важной проблемы экономического цикла Мизес изложил в монументальной книге «Теория денег и Кредита», вышедшей в 1912 году, которая и по сей день, почти 60 лет спустя, остается лучшей работой по теории денег и банковского дела. В 1920-х годах Мизес развивал свою теорию цикла, после чего она была представлена англоязычному миру ведущим последователем Мизеса Фридрихом фон Хайеком, который в начале 1930-х годов прибыл из Вены преподавать в Лондонской школе экономики. Хайек опубликовал на немецком и английском языках две книги, в которых применялась и детально развивалась теория цикла Мизеса: «Денежная теория и экономический цикл» и «Цены и производство». Поскольку Мизес и Хайек были австрийцами и кроме того следовали традиции великих австрийских экономистов XIX века, эта теория стала известна в литературе как «австрийская» теория экономического цикла (или теория денежного переинвестирования).

Опираясь на рикардианцев, на общую «австрийскую» теорию и на собственный творческий гений, Мизес развил следующую теорию экономического цикла.

Без расширения банковского кредита предложение и спрос стремятся к равновесию с помощью свободной системы цен, и потому нет почвы для возникновения кумулятивных бумов или крахов. Но затем правительство через свой центральный банк стимулирует экспансию банковского кредита путем увеличения обязательств центрального банка и тем самым резервов наличности во всех коммерческих банках страны. Банки приступают к расширению кредита и, следовательно, денежной массы страны в форме чековых депозитов. Как отмечалось рикардианцами, расширение банковских денег поднимает цены на товары и, соответственно, вызывает инфляцию. Но Мизес показал, что это имеет и иные последствия, причем даже более пагубные. Расширение банковского кредита путем вливания в экономику новых кредитных ресурсов искусственно понижает ставку процента ниже уровня, соответствующего свободному рынку.

В условиях свободного и недеформированного рынка процентная ставка определяется исключительно «временными предпочтениями» всех индивидов, которые и образуют рыночную экономику. Ведь сущность займа состоит в том, что «настоящий товар» (деньги, которые могут быть использованы в настоящем) обменивается на «будущий товар» (долговую расписку, которая может быть использована только в будущем). Поскольку люди всегда предпочитают иметь деньги в данный момент по сравнению с текущей перспективой получения той же суммы денег в некотором будущем, то товар, имеющийся в настоящем, неизменно предполагает премиальную надбавку по сравнению с товаром, который будет получен в будущем. Этой премией и является процентная ставка, а ее величина должна меняться в соответствии с той степенью, до которой люди предпочитают настоящее будущему, то есть степенью их временных предпочтений.

Временные предпочтения людей определяют также те объемы, в которых люди будут сберегать и инвестировать по сравнению с тем, сколько они будут потреблять. Если временные предпочтения людей будут уменьшаться, то есть если снижается их уровень предпочтения настоящего по сравнению с будущим, то они будут тратить меньше в настоящий момент, чтобы больше сберегать и инвестировать; в то же самое время и по той же причине будет понижаться и ставка процента, или ставка временного дисконта. Экономический рост происходит в значительной степени по причине падения коэффициентов временного предпочтения, что ведет к увеличению пропорции между сбережениями и инвестициями относительно потребления, а также к понижению процентной ставки.

Но что происходит, когда процентная ставка падает не по причине более низких временных предпочтений и более высоких сбережений, но из-за государственного вмешательства, которым поощряется расширение банковского кредита? Иными словами, если процентная ставка падает искусственно, то вследствие вмешательства, а не естественным путем в результате изменений в оценках и предпочтениях потребителей?

Возникает беспорядок. Предприниматели, завидев падение процентной ставки, реагируют так, как им и положено реагировать на подобное изменение в рыночных сигналах: они вкладывают больше в капитальные и производственные товары. Инвестиции, особенно в длительные проекты, которые прежде выглядели убыточными, теперь представляются прибыльными по причине снижения затрат на уплату процентов. Иными словами, бизнесмены реагируют так, как они реагировали бы, если бы сбережения действительно возросли: они расширяют инвестиции в капитальное оборудование, капитальные товары, промышленное сырье, строительство по сравнению с непосредственным производством потребительских товаров.

Таким образом, предприятия охотно занимают создаваемые банком новые банковские деньги, которые поступают к ним по более низким ставкам; они используют эти деньги для вложения в капитальные товары, и в итоге ими оплачиваются более высокие земельные ренты и более высокие заработки рабочим, занятым в сфере производства капитальных товаров. Возросший спрос предприятий повышает затраты на рабочую силу, но предприятия считают, что они в состоянии оплатить эти более высокие издержки, поскольку правительственно-банковская интервенция на рынке ссудного капитала и искажение такого ключевого рыночного сигнала, как процентная ставка, ввели их в заблуждение.

Проблема возникает, как только работники и землевладельцы - причем преимущественно первые, поскольку большая часть валового дохода предприятий идет на оплату труда, - начинают тратить новые банковские деньги, которые они получили в форме более высокой заработной платы. Поскольку временные предпочтения населения не снизились, люди не стремятся сберегать больше, чем до этого. В итоге рабочие начинают расходовать большую часть своего нового заработка, восстанавливая тем самым прежние пропорции потребления/сбережения. Это означает, что они перенаправляют расходы обратно в сферу производства потребительских товаров и не сберегают и не инвестируют достаточно средств для приобретения вновь произведенной техники, капитального оборудования, промышленного сырья и т.п. Все это дает о себе знать в форме внезапной острой и продолжительной депрессии в сфере производства капитальных товаров. Как только потребители восстановят благоприятное для них соотношение расходов и инвестиций, обнаружится, что предприниматели инвестировали слишком много в капитальные товары и недостаточно — в товары потребительские. Бизнес «клюнул» на правительственное вмешательство и искусственное снижение ставки процента, после чего действовал исходя из того, что сбережений для инвестиций доступно больше, чем имелось в действительности. Как только новые банковские деньги просочились через систему и потребители восстановили свои прежние пропорции, стало ясно, что для приобретения всех товаров производственного назначения имеющихся сбережений было недостаточно и что те ограниченные сбережения, которые имелись в распоряжении, были вложены неправильно. Бизнес слишком много вложил в капитальные товары и недостаточно - в потребительские.

Таким образом инфляционный бум ведет к искажениям в системе формирования цен и производства. В ходе бума цены на труд и сырье в сфере производства капитальных товаров подскочили слишком высоко, чтобы позволять предприятиям получать прибыль, когда потребители восстановили свои прежние предпочтения, соотношение потребления и инвестиций. После этого «депрессия» выглядит как необходимая оздоровительная фаза, посредством которой рыночная экономика отторгает и ликвидирует необоснованные и нерентабельные капиталовложения периода бума, а также восстанавливает те пропорции между потреблением и инвестициями, которые действительно соответствуют желаниям потребителей. Депрессия является болезненным, но неизбежным процессом, в ходе которого свободный рынок устраняет ошибки и крайности времен бума и восстанавливает функцию эффективного обслуживания потребительских масс. Поскольку цены на производственные факторы взлетели в ходе бума слишком высоко, это означает, что ценам на труд и товары в сфере производства капитальных товаров необходимо позволить снижаться до тех пор, пока не восстановятся надлежащие рыночные соотношения.

Но если увеличенные суммы денег в форме более высокой заработной платы доходят до рабочих очень быстро, то каким образом бумы могут продолжаться годами, но при этом не выявляются свойственные им необоснованные инвестиции и не становятся очевидными ошибки, порожденные искажением рыночных сигналов, и не вступает в действие процесс депрессии-корректировки? Ответ состоит в том, что бумы оказались бы очень недолговечны, если бы расширение банковского кредита и последующее опускание ставки процента ниже уровня, определенного свободным рынком, было единичным случаем. Но дело в том, что кредитная экспансия - не одноразовое мероприятие; она возобновляется вновь и вновь, не давая потребителям возможности восстановить предпочтительные для них пропорции потребления и сбережения и не позволяя росту издержек в отраслях капитальных товаров даже догнать инфляционный рост цен. Подобно периодическому пришпориванию скакуна, движение бума поддерживается безостановочно и чуть впереди неизбежного возмездия с помощью повторных доз стимулирующего средства - банковского кредита. Й только когда экспансию банковского кредита необходимо наконец остановить либо по причине возникновения неустойчивого положения банков, либо потому что люди начинают менять отношение к продолжающейся инфляции, воздаяние в конце концов настигает бум. Как только кредитная экспансия прекращается, приходит время «расплатиться с оркестром» и неизбежные корректировки ликвидируют неоправданные чрезмерные инвестиции периода бума, наряду с восстановлением более пропорционального акцента на производство потребительских товаров.

Таким образом теория экономического цикла Мизеса дает ответы на все наши загадки: о повторении и периодическом характере цикла, о концентрации предпринимательских ошибок и о гораздо более интенсивном воздействии бумов и спадов на индустрию средств производства.

Кроме того, Мизес прямо возлагает вину за цикл на инфляционное расширение банковского кредита, вызванное вмешательством правительства и его центрального банка. Что, по мнению Мизеса, требуется сделать, например, правительству, когда возникает депрессия? Б чем заключается роль правительства в ходе лечения депрессии? Б первую очередь правительство должно как можно быстрее остановить инфляцию. Да, действительно это резко прекратит инфляционный бум и неизбежно приведет к депрессии и рецессии. Но чем дольше правительство с этим медлит, тем болезненнее будет потом вынужденная адаптация. Чем скорее будет пережита депрессия-корректировка, тем лучше. Кроме того это означает, что правительство никогда не должно оказывать помощь в неустойчивых деловых ситуациях; оно никогда не должно спасать от банкротства или ссужать деньгами предприятия, переживающие трудности. Это всего лишь продлит агонию и превратит острую и скоротечную фазу депрессии в продолжительную хроническую болезнь. Правительство никогда не должно искусственно поддерживать уровень ставок заработной платы или цен на средства производства - это продлит и отложит на неопределенный срок завершение процесса депрессии-корректировки; это вызовет неограниченную длительную депрессию и массовую безработицу в жизненно важной сфере производства капитальных товаров. Правительство не должно пытаться вновь вызвать инфляцию, это лишь посеет еще большие неприятности в будущем. Правительство не должно ничего предпринимать для поощрения потребления, при этом оно не должно увеличивать свои собственные расходы, поскольку это вызовет дальнейшее увеличение соотношения общественного потребления и инвестиций. На самом деле к улучшению этого показателя приведет сокращение правительственного бюджета. Экономика нуждается не в увеличении потребительских расходов, а в росте сбережений для того, чтобы подтвердить какую-то часть чрезмерных вложений, сделанных в ходе бума.

Таким образом, правительство, согласно мизесианскому анализу депрессии, не должно предпринимать абсолютно никаких действий. С точки зрения экономического здоровья и скорейшего окончания депрессии оно должно проводить политику строгого невмешательства. Все что оно сделает, только отсрочит и затруднит рыночный процесс адаптации; чем меньше оно вмешивается, тем скорее рыночный процесс адаптации сделает свое дело, за которым последует устойчивый экономический подъем.

Мизесианская установка, таким образом, представляет собой полную противоположность кейнсианской: правительству предписывается никоим образом не вмешиваться в экономику; оно лишь должно остановить им же осуществляемую инфляцию и сократить свой же бюджет.

В наши дни даже среди экономистов совершенно забыто то обстоятельство, что мизесианское толкование и анализ депрессии получили огромное признание именно в период Великой депрессии 1930-х годов — той самой депрессии, которая неизменно предъявляется сторонникам свободной рыночной экономики как самый очевидный и катастрофический провал капитализма свободной конкуренции. Но это совсем не так. 1929 год стал неизбежным следствием широкомасштабного увеличения банковского кредита в 1920-х годах по всему западному миру, то есть результатом политики, сознательно избранной западными правительствами и, что самое важное, Федеральной резервной системой в США. Это стало возможным после безуспешной попытки Запада вернуться к подлинному золотому стандарту по окончании Первой мировой войны, тем самым предоставляя больше пространства для инфляционной политики правительства- Сегодня президента Кулиджа все вспоминают как сторонника свободной конкуренции и невмешательства в рыночную экономику; он им не являлся, и что самое печальное — менее всего в денежно-кредитной области. К несчастью, все грехи и ошибки вмешательства Кулиджа, были затем подброшены под дверь несуществующей свободной рыночной экономике.

Если Кулидж сделал 1929 год неизбежным, то уже не кто иной, как президент Гувер, продлил и усилил депрессию, преобразовав ее из характерно резкого, но скоротечного спада в продолжительную и едва ли не роковую болезнь, которую «излечила» только бойня Второй мировой войны. Именно Гувер, а не Франклин Рузвельт, стал основателем политики «Нового курса»: в сущности представляющей собой широкое применение государством как раз тех мер, от которых в первую очередь предостерегает мизесианская теория: поддержание ставок заработной платы выше уровней свободного рынка, поддержание уровня цен, инфляция кредита, выдача денежных займов неустойчивым деловым предприятиям. Рузвельт лишь придал всему этому размах, но первопроходцем был Гувер. В результате, впервые в американской истории возникла непрекращающаяся депрессия и устойчивая массовая безработица. Кризис Кулиджа перешел в беспрецедентно длительную депрессию Гу вера- Рузвельта.

Людвиг фон Мизес предсказал депрессию в самый разгар великого бума 1920-х годов, в дни, когда (как и сегодня) экономисты и политики, вооружившись «новой экономической теорией» бесконечной инфляции, а также новыми «инструментами », предоставленными федеральной резервной системой, провозгласили бессрочную «Новую эру» постоянного процветания, гарантированную нашими мудрыми экономическими докторами из Вашингтона. Людвиг фон Мизес - единственный, кто был вооружен верной теорией экономического цикла, — стал одним из немногих экономистов, сумевших предсказать Великую депрессию, и потому экономический мир был вынужден с уважением к нему прислушиваться. Фридрих Хайек распространил его слово в Англии, и все молодые английские экономисты в начале 1930-х годов начали использовать мизесианскую теорию цикла в своем анализе депрессии и кроме того, естественно, усваивать вытекающие из данной теории рецепты экономической политики, основанные на принципах свободного рынка. К несчастью, сегодня экономисты усвоили взгляд на историю, сформулированный лордом Кейн-сом: никто из «классических экономистов» не располагал теорией экономического цикла, пока в 1936 году не появился сам Кейнс. Существовала теория депрессии; это была классическая экономическая традиция; ею предписывались «твердые» деньги и свободная от вмешательств конкуренция; она довольно быстро становилась общепринятой теорией экономического цикла в Англии и даже в Соединенных Штатах. (Особая ирония состоит в том, что ее основным «австрийским» сторонником в США в начале и середине 1930-х годов был не кто иной, как профессор Элвин Хансен, который довольно скоро станет известен в этой стране как выдающийся последователь кейнсианского учения.)

Растущее признание мизесианской теории цикла было остановлено «кейнсианской революцией» - поразительный успех, который кейнсианская теория снискала в экономическом мире вскоре после опубликования в 1936 году «Общей теории». Это не означает, что мизесианскую теорию удалось опровергнуть - ее просто позабыли в стремлении побыстрее примкнуть к неожиданно вошедшему в моду кейн-сианскому течению. Некоторые из ведущих сторонников мизесианской теории — которые, несомненно, все прекрасно понимали - пошли на поводу у нового учения, чем обеспечили себе ведущие посты в американских университетах.

Но вот некогда архикейнсиаский лондонский «Экономист» объявляет недавно, что «Кейнс мертв». После более чем десяти лет столкновения с резкой теоретической критикой и опровержения упрямыми экономическими фактами кейнсианцы ныне отступают по всем фронтам. Денежная масса и банковский кредит нехотя вновь признаются ключевыми факторами экономического цикла. Время пришло. Пора открыть заново, возродить мизесианскую теорию экономического цикла. Это может произойти совсем не скоро; ведь если это произойдет, то вся концепция Совета экономических консультантов должна пойти прахом, а нам предстоит увидеть массированное отступление правительства из сферы экономики. Но чтобы все это осуществилось, мир экономистов, как и общество в целом, должен узнать о существовании объяснения экономического цикла, которое пролежало на полке в забвении на протяжении стольких трагических лет.

(обратно)

Марк Сноузен Кто предсказал крах 1929 года?

Не только простое любопытство заставляет нас выяснять, кто сумел, а кто не сумел предсказать крах фондового рынка 1929 года и последующую депрессию. Данный факт может многое сказать о силе и слабости экономических теорий, описывающих, как устроен мир. Также подобное исследование помогло бы сориентироваться среди множества модных финансовых теорий. Способность предсказать событие или новую тенденцию является решающим испытанием для любой гипотезы. Как утверждает Милтон Фридмен, «о теории следует судить по ее предсказательной силе ... единственным конкретным тестом, позволяющим судить об обоснованности гипотезы, может быть сравнение ее предсказаний с реальностью».

Изучая мнения экономистов, банкиров, брокеров, финансовых консультантов и политиков 1920-х годов, я пришел к выводу, что школы основного течения ортодоксальной экономической теории почти всюду ошибочно оценивали финансовые события, произошедшие в конце 1929 года, и последовавшую за ними экономическую катастрофу. Лишь горстка экономистов и финансовых обозревателей — ко многим из них истеблишмент относился, как к неортодоксальным чудакам, - предсказывали мощные дефляционные воздействия, потрясшие основы экономического и политического мироустройства.

Значение кризиса

Вне всяких сомнений, крах фондового рынка в октябре 1929 года был монументальным событием. Хотя в то время большинство политиков, ученых-экономистов и экспертов с Уолл-Стрит считали обвал фондовых рынков изолированным событием, сегодня большинство историков убеждены, что это событие стало главной поворотной точкой, после которой началось падение мировой экономики в бездонную пропасть. Гэлбрейт пишет: «День Великого краха фондового рынка и спустя пятьдесят лет хранится в социальной памяти. И тому есть причины. С того дня жизнь миллионов людей уже стала иной». Дональд Дж. Хоппе, пишущий на темы инвестиций, соглашается: «Крах фондового рынка в октябре 1929 года является одной из тех драматических вех, таких как убийство Юлия Цезаря, высадка на берег Колумба или битва при Ватерлоо, которыми историки отмечают поворотные пункты истории человечества» .

(обратно)

Ирвинг Фишер и адвокаты «новой эры»

Сначала давайте рассмотрим оптимистические взгляды исторических фигур, которые столь потрясающе ошиблись относительно краха 1929 года и последовавшего за ним экономического кризиса. Самый известный американский экономист, профессор Иельского университета Ирвинг Фишер принадлежит к этой категории. Фишер имел репутацию выдающегося специалиста по денежной теории и являлся сторонником «количественной теории денег». Некоторые и сегодня провозглашают его одним из лучших американских экономистов6. Исходя из собственных теоретических произведений того времени «The Nature of Capital and Income» и «The Purchasing Power of Мопеу», Фишер был твердо убежден в долгосрочной нейтральности денег, означающей, что увеличение предложения денег приведет к пропорциональному повышению цен, не вызвав никаких долгосрочных отрицательных эффектов. Упоминая иногда «несоответствия» [maladjustments] и «переинвестирование», которые могут возникнуть в отдельных областях производства, Фишер рассматривал их как точки краткосрочного неравновесия, причиной которых являются преимущественно институциональные факторы (контракты, традиции, законодательные ограничения и т.д.), которые в конце концов сами собой рассосутся7.

На протяжении всех 1920-х годов очевидны подчеркивание Фишером долгосрочной денежной стабильности и его трагическая неспособность распознать надвигающуюся угрозу. Он был главным адвокатом «новой эры» и оптимизма «ревущих двадцатых», одним из жизнерадостных апостолов нового и лучшего мира. В середине 1920-х годов он высказал предположение, что «так называемый деловой цикл» больше не имеет основы в экономической системе8. Он одобрял инфляционное расширение кредита Федеральной резервной системой (ФРС) в 1920-х годах до тех пор, пока цены остаются относительно стабильными, и глубоко верил в ФРС, ожидая, что она сможет стабилизировать экономику, если возникнет кризис.

Ценовая стабилизация была главной денежной целью Фишера. Он стал ведущим адвокатом движения за «стабильные деньги», организовав в мае 1931 года Лигу за стабильные деньги, позже преобразованную в Ассоциацию стабильных денег. Другими заметными членами ассоциации стабилизации были экономисты Элвин Хансен, Артур Пигу, Ральф Хоутри, Кнут Виксель, Густав Кассель и Джон Мей-нард Кейнс9.

Идея состояла не в том, чтобы стабилизировать рост денежного предложения, а в том, чтобы стабилизировать цены, в частности оптовые и розничные. Согласно Фишеру и другим сторонниками ценовой стабилизации, если розничные цены остаются стабильными, то все в порядке. Но если цены начинают снижаться, угрожая дефляцией, то Федеральная резервная система должна вмешаться и расширить кредит. Фактически, на протяжении 20-х годов оптовые и розничные цены в США оставались удивительно стабильными и даже немного снизились. Поэтому монетаристы считали, что все обстоит прекрасно. Видимая ценовая стабильность 20-х годов притупила их бдительность. Они не увидели отрицательных последствий экспансионистской политики ФРС во второй половине 1920-х годов и отмахнулись от таких предвестников экономической беда» как бум на рынке недвижимости во Флориде и эйфория фондового рынка10.

Во второй половине 1920-х годов Фишер стал главным жрецом бума на фондовом рынке. Его излишний оптимизм носил как личный, так и идеологический характер - кроме того что он был профессором, он был также бизнесменом-миллионером и крупным инвестором на Уолл-Стрит.

Фишер считал бум на фондовом рынке отражением «новой эры» постоянного процветания в Америке. Он отрицал какую бы то ни было «оргию спекуляции» несмотря на то, что Промышленный индекс Доу-Джонса со 103 пунктов в 1922 году добрался до 381 пункта 3 сентября 1929 года (абсолютный максимум за все время существования этого индекса), более чем утроившись за семь лет (рис. 1). Когда 5 сентября 1929 года менее влиятельный финансовый консультант Роджер У. Бэбсон предупредил инвесторов о приближающемся крахе, Фишер опроверг Бэбсона, сказав: «Падение цен акций возможно, но ничто, что походило бы на крах, [нам не грозит]»11.

В течение почти двух месяцев казалось, что Фишер прав. Хотя рынок не штурмовал новых высот, но и резкого падения не было. 15 октября, менее чем за две недели до краха, Фишер возвестил: «Я ожидаю, что через несколько недель уровень цен на бирже будет значительно выше, чем сегодня»12. На следующий день он сделал предсказание, которое станет бессмертным: «Биржевые цены достигли уровня, который похож на постоянно высокое плато»13. В понедельник 21 октября 1929 года он предположил, что «даже при сегодняшнем высоком уровне биржевых цен, цены акций еще не достигли своей реальной ценности».

Любое падение биржевых цен «может исходить только от безумцев, пытающихся спекулировать на разнице курсов...»14. Наконец, 22 октября, за два дня до черного вторника, Фишер заявил: «По-моему, появляющиеся предсказания о резком изменении курсов ценных бумаг, которое затронет общий уровень цен, не имеет под собой оснований»15.

Но Фишер продолжал упорствовать и после неожиданного обвала биржевых цен в конце октября, и в декабре. К середине декабря он написал новую книгу «The Stock Market Crash-And After», представлявшую собой самоуверенную попытку восстановить оптимизм нации. Он объяснял: «Я высказал свое мнение в сентябре, до паники, что рынок достиг высшей точки, что впоследствии подтвердилось. Я также сказал, что падение не будет представлять собой серьезный крах, в чем я ошибся. Я также предсказал, что новое плато биржевых цен переживет любое падение. Это оказалось верным»16.

К сожалению, Фишер вновь оказался не прав. Несмотря на его веру в то, что программа Гувера сможет удержать курс акций, Промышленный индекс Доу-Джонса упал еще на 200 пунктов, прежде чем в 1932 году достиг дна в районе 40 пунктов! Затянувшийся крах на Уолл-Стрит практически уничтожил его собственный портфель ценных бумаг. В начале 30-х годов в качестве мер борьбы с депрессией профессор Фишер предлагал рефляцию (восстановление уровня цен), девальвацию, отказ от золотого стандарта. Приветствуя в 1933 году решение Франклина Делано Рузвельта действовать, он полагал, что дно уже достигнуто, и он все-таки сможет избежать банкротства17.

Понятно, что денежная идеология и теория ценовой стабилизации Фишера в критический период мирового экономического кризиса доказали свою фатальную порочность. Его макроэкономическая картина скрывала основные финансовые факты, что должно поставить под вопрос здравость всей экономической системы. Например, неужели его не тревожил тот факт, что ставка процента по онкольным ссудам (the call rate on call margin] в 1929 году достигла 15—20 процентов, а учетная ставка оставалась равной 6 процентам? Для любого закаленного спекулянта такая разница должна греметь набатным колоколом. Несомненно, он должен был чувствовать опасность. Однако, подобно многим финансовым консультантам, ослепленным своей любимой теорией, он не смог увидеть того, что сейчас кажется очевидным. Монетаристы, к числу которых принадлежал Фишер, считающие показателем инфляции товарные цены, а не кредитную политику ФРС, обречены постоянно испытывать разочарование в своей способности предсказывать будущие экономические события.

(обратно)

Митчел и оптимизм «новой эры»

Фишер был не единственным ученым-экономистом, оказавшимся неспособным предсказать крах. Еще одним представителем сторонников тезиса о «новой эре» был Уэсли К, Митчел, бесспорный авторитет в области делового цикла в 1920-е годы. Митчел был не только профессором экономической теории в Колумбийском университете, но и директором Национального бюро экономических исследований в Нью-Йорке. Таким образом, он воплощал в себе дух сотрудничества ученых, деловых кругов и правительства. Он был классическим примером экономиста со всеми его научными мандатами и объективным анализом, который должен был суметь предвидеть надвигающийся кризис. Но он не смог18. По иронии судьбы, всего за несколько месяцев до критического поворота событий в 1929 году, Митчел написал статью для доклада Национального бюро, которую историк Уильям Стоунмен назвал «определяющим документом умеренной экономической теории «новой эры»19.

Статья Митчела представляла собой завершающий обзор экономики 1920-х годов, подготовленный для Президентской конференции по безработице во главе с Гербертом Гувером, состоявшей из видных деятелей в сфере финансов, науки, образования и профсоюзных лидеров. Доклад комитета задал тон исследования; «Ключом к пониманию экономического развития последних лет является ускорение, а не структурные изменения... Ситуация складывается благоприятно, энергия движения поразительна»20.

Хотя сердце Митчела находилось во власти эйфории «новой эры», он воздержался от заявлений о том, что деловой цикл остался в прошлом, заметив, что «не все так хорошо». Он предвидел, что «темп вскоре замедлится», а признаки процветания будут «стираться»21. Тем не менее, выразив некоторые опасения по поводу очагов экономической и ценовой слабости в экономике, он одобрительно оценил высокий уровень заработной платы и потребления в стране. Поскольку свидетельства «нездорового бума» незначительны, маловероятно, что случится какой-либо «резкий рецидив». Он заметил лишь слабые признаки чрезмерного строительства и чрезмерной спекуляции22.

Еще один голос в поддержку наступления «новой эры» в экономике США подало Гарвардское экономическое общество. Хотя их настроение было не особенно «бычьим», Гарвардское экономическое общество предсказало коррекцию на рынке, но «не деловую депрессию». После краха Экономическое общество заявило, что «мы считаем, что несмотря на серьезность, резкое падение цен на акции окажется промежуточной коррекцией, а не предвестником деловой депрессии, за которой последует длительный период дальнейшей ликвидации»23.

(обратно)

Ошибки Кейнса

Еще один хорошо известный экономист также проморгал в 1929 году внезапный обвал рынков и экономический кризис. Р. Дж. Хоутри, ведущий британский монетарист и исследователь циклов, в 1926 году был убежден, что если кредит будет находиться под контролем, то от «торгового цикла» можно будет избавиться навсегда24.

Британский экономист Джон Мейнард Кейнс разделял оптимизм Фишера по поводу экспансионистской политики ФРС. Его внимание было поглощено недомоганием британской экономики, начавшимся за несколько лет до начала депрессии в США. Кейнс правильно предсказал катастрофические результаты возвращения Британии к золотому стандарту в 1925 году по переоцененному обменному курсу стерлинга. Но он не был столь же удачлив в прогнозах относительно экономики по ту сторону Атлантики. Он провозгласил управление долларом со стороны ФРС в 1923— 1928 годах «триумфом» центрального банка25. Гигантский рост биржевых цен на Уолл-Стрит не вызвал у него беспокойства. Более того, в 1927 году он встречался со швейцарским банкиром Феликсом Зомари и выразил сильное желание купить акции. Когда Зомари проявил пессимизм по поводу будущих цен на ценные бумаги, Кейнс сделал предсказание: «В наше время крахов больше не будет»26.

В конце 1928 года Освальд Т. Фолк, один из членов совета National Mutual Life Insurance Company, председателем которого был Кейнс, испугавшись «опасной инфляции» в США, предложил, чтобы компания ликвидировала большую часть своего американского портфеля. Но Кейнс написал две статьи, в которых не соглашался с Фолком. Во второй статье, датированной 1 сентября 1928 года и озаглавленной «Есть ли инфляция в США?», он проанализировал данные о стоимости жизни и коммерческом кредите и сделал вывод, что «пока не видно ничего, что можно было бы назвать инфляцией». Ссылаясь на цены на недвижимость и ценные бумаги в США, Кейнс добавляет: «Я сделал вывод, что сегодня преждевременно утверждать о переинвестировании... Поэтому мой прогноз должен заключаться в том, что резкого (т.е. ниже недавнего нижнего уровня) падения акций не произойдет, если только рынок не будет омрачен деловой депрессией». Но вероятность этого низка, так как совет ФРС «будет делать все, что в его силах, чтобы избежать деловой депрессии»27. Однако, когда он в 1930 году закончил написание «Трактата о деньгах», он признал, что был введен в заблуждение стабильными индексами цен в 1920-х годах и что «инфляция прибыли» получила развитие в 1928 году28.

(обратно)

Политическая ситуация в 1929 году

В США администрации Кулиджа и Гувера также не смогли предвидеть беду. Когда Кулидж покидал свою должность в марте 1928 года, он продолжал излучать оптимизм «новой эры», называя американское процветание «абсолютно здоровым», а акции «дешевыми при текущих ценах».

В отличие от Кулиджа и секретаря казначейства Эндрю Меллона, Герберт Гувер не испытывал особого энтузиазма по поводу политики дешевого кредита, проводимой ФРС, особенно из-за его стимулирующего влияния на фондовый рынок. Он выступал против Бенджамина Стронга, управляющего Федеральным резервным банком Нью-Йорка, который с 1924 года, посредством операций на открытом рынке поощрял низкие процентные ставки и легкий кредит в США в целях повышения внутренних цен и смягчения последствий завышения обменного курса британской валюты. Под руководством Стронга Резервный банк Нью-Йорка и Совет ФРС постепенно снизили учетную ставку, ставку процента для банков - членов ФРС по займам у Центрального банка с 6½ процента в 1921 году до 4 процентов и ниже к августу 1927 года (рис. 2). Только в конце 1928 года Стронг все-таки с запозданием обеспокоился «ужасной спекуляцией», процветающей в США, но было уже поздно. Он умер и не смог изменить ход событий. К весне 1929 года Совет ФРС стала тревожить неустойчивость Уолл-Стрит и выдача кредитов для покупки акций. Совет запретил банкам - членам ФРС выдавать кредиты для покупки акций, и в конце концов поднял учетную ставку, а также прекратил чистые продажи государственных облигаций на открытом рынке. Последствия этой антиинфляционной политики стали ощущаться только к октябрю.

Несмотря на растущую озабоченность, публично Гувер продолжал делать широковещательные заявления о здоровье экономики. Спустя год в своих мемуарах Гувер написал, что его ввели в заблуждение члены ФРС, сказавшие ему: «Финансовой паники больше никогда не будет... Паника невозможна... немыслима»30. Вскоре неистовствующий фондовый рынок получил название «бычий рынок Гувера». Гувер не сделал ничего, чтобы его охладить, по крайней мере публично. Секретарь казначейства Меллон продолжал успокаивать страхи, что рынок растет слишком высоко и слишком быстро. «Нет причин для беспокойства. Прилив процветания будет продолжаться», — сказал он в сентябре 1928 года31.

На следующий день после черного вторника, когда рынок упал на 100 пунктов, Гувер объявил нации: «Основа деловой жизни страны, которой являются производство и распространение товаров, покоятся на здоровом и процветающем фундаменте»32. Спустя несколько месяцев он оптимистично заявлял: «Все указывает на то, что худшие последствия краха исчезнут в течение 60 дней»33. К сожалению, Гувер витал в облаках.

(обратно)

Финансовые «быки»

Разумеется, существовала чрезвычайно большая группа банкиров, брокеров и финансовых аналитиков, которые не видели никакой угрозы Уолл-Стриту даже за несколько недель до кризиса и вкладывались в рынок с безрассудной импульсивностью, В числе таких спекулянтов были братья Фишеры из Детройта, зерновой магнат Артур У. Каттен (известный как «великий бык») и Чарльз Митчелл, президент National City Bank of New York. He далее как 15 сентября 1929 года он одобрительно говорил: «В настоящее время рынки в целом находятся в здоровом состоянии»34.

Финансовые журналы, такие, как Wall Street Journal и Barron's, опоздали с предсказанием обвала фондового рынка и часто принижали рыночных «медведей», таких, как Роджер Бэбсон. Уильям П. Гамильтон, редактор Wall Street Journal до конца 1929 года, являлся последователем теории Доу, основанной на техническом подходе к инвестициям (Чарльз X. Доу был одним из учредителей журнала). На основе работы Доу, Гамильтон написал The Stock Market Barometer и утверждал, что когда две кривые (промышленный и железнодорожный индексы) находятся выше равновесного «графика», это показывает, что рынок является «бычьим». Когда два графика падают ниже их среднего рыночного значения, это признак «медвежьего» рынка.

На протяжении всех 1920-х годов Гамильтон и Wall Street Journal демонстрировали оптимизм, когда линия тренда шла вверх. В октябре 1927 года в разгар «бычьего» рынка Гамильтон в редакционной статье заявил, что согласно теории Доу «рынок всеми способами сигнализирует, что деловые перспективы благоприятны и, по-видимому, такое состояние дел будет продолжаться...»35. Wall Street Journal оставался уверенным до самого краха, типичное поведение приверженцев технического анализа. Гамильтон разгромил предупреждение Бэбсона об обвале, прозвучавшее 5 сентября.

Но вдруг, 25 октября - на следующий день после черного четверга - Гамильтон в редакционной статье «Поворот тенденции» подал предупреждающий сигнал. Он опоздал на 52 дня и минус 80 пунктов от максимума, но рекомендовал продавать, прежде чем рынок упадет еще на 150 пунктов. Однако в начале ноября Гамильтон опять изменил отношение, особенно после того, как Джон Д. Рокфеллер, которому было уже за 80, смело заявил: «В экономической ситуации нет ничего, что оправдывало бы разрушение ценностей, имевшее место на прошлой неделе. Мои сыновья и я последние несколько дней покупали здоровые акции»36. Гамильтон разглагольствовал в Wall Street Journal: «Солнце снова светит, и мы снова пишем, что некоторые хорошие акции дешевы. Мы говорим, что хорошие акции дешевы, потому что первым это сказал Джон Д. Рокфеллер. Только глупец будет бороться с оценкой Джона Ди»37.

Сторонники фундаментального анализа, которые полагались на прибыль и другую статистику для предсказания будущего индивидуальных компаний, необязательно лучше справились с крахом фондового рынка, чем сторонники теории Доу и другие специалисты по техническому анализу. Не избежал неудачи и Бенджамин Грэм, автор библии Уолл-Стрита « Security Analysis». «Клиенты Грэма пострадали от Краха не меньше остальных. Но ему удалось сохранить их платежеспособность, и на протяжении следующих нескольких десятилетий он стабильно демонстрировал надежные результаты инвестирования»38.

Одним из крупнейших апологетов фондового рынка и легкого кредита был Крапо Дюран, президент «Дженерал Моторс». Когда в феврале 1929 года Федеральный резерв (ФР) запретил банкам — членам Федеральной резервной системы выделять деньги фондовым брокерам на покупку акций в кредит, Дюран изо всех сил сопротивлялся этой мере и на секретной встрече в Вашингтоне пытался убедить Гувера и ФР вернуться к политике легких денег. Когда они отказались, Дюран тайно вывел миллиарды долларов из акций «Дженерал моторе» и других ценных бумаг. Он смог сделать это, не вызвав панику на рынке, потому что бывший член правления «Дженерал моторе» Джон Дж. Рэс-коб, незадолго до этого ставший председателем Демократической партии, ездил по стране, рекламируя «Дженерал моторе» и фондовый рынок! В нашумевшем в августовском номере Ladies Ноте Journal за 1929 год, озаглавленном «Все должны быть богатыми», Рэскоб внушал, что если человек инвестирует всего 15 долл. в неделю, он может накопить 80 тыс. долл. и более через 20 лет.

Однако в конечном итоге план Дюрана провалился. В целом избежав октябрьского краха, он преждевременно вернулся на рынок в 1930 году и потерял все, К 1936 году он объявил о банкротстве39.

Последним главным действующим лицом в пьесе 20-х годов под названием «не вижу ничего плохого» был Джон Муди, президент Moody's Investor Service и издатель Moody's Bond Ratings. Хотя его фирма в январе 1929 года предлагала быть осторожным, к маю он предрекал беспрепятственное движение Америки к беспрецедентному будущему. «Уроки, преподнесенные грубыми финансовыми ошибками спекулятивного периода в развитии корпораций, продолжавшегося с 1898 года до конца войны, включая дефляцию 1920—1921 годов, хорошо усвоены правительством и финансовыми кругами страны»40. По иронии судьбы, человеку, составлявшему рейтинги безопасности корпоративных и государственных облигаций, можно присвоить только самый низкий рейтинг за точность, особенно учитывая, что он пережил панику 1907 года! В отличие от него, и Standard Statistic Company, и Weekly Business and Investment Letter Пура в конце 1929 года были чрезвычайно осторожны41.

(обратно)

Диссиденты: экономисты - сторонники «здоровых денег»

В 1920-х годах немного было экономистов, банкиров и финансовых аналитиков, которые действительно предсказали крах фондового рынка и экономическую депрессию.

Только одна группа американских экономистов - представители старомодной банковской школы «здоровых денег» - выражала серьезную обеспокоенность инфляционными двадцатыми. Двумя выдающимися экономистами, представлявшими традицию «твердых денег», были Бенджамин М- Андерсон, главный экономист Чейз Манхэттен Бэнк, и Паркер Уиллис, профессор банковского дела в Колумбийском университете и редактор Journal of Commerce. Оба экономиста критически относились к Фишеру и количественной теории денег. Они разделяли микроэкономический подход к экономическим событиям австрийской школы и делали упор на «реальные» искажения, вызываемой банковской кредитной экспансией, в особенности на фондовом рынке и в сфере недвижимости.

В качестве редактора The Chase Economic Bulletin Бенджамин Андерсон часто критиковал провоцируемую ФРС инфляцию 1920-х годов и политику стабилизации товарных цен, называя ее «неверной и опасной»42. Рост процентных ставок в конце 1920-х годов он связывал с более ранними усилиями ФРС поддерживать искусственно низкие процентные ставки. В частности, в августе 1927 года, когда ФРС снизила учетную ставку до З½ процента, он сказал, что «мы подносим спичку к бочке с порохом» и «выпускаем на волю непредсказуемые психологические силы спекулятивной заразы»43. Он подверг критике шведского экономиста Густава Касселя, предполагавшего, что в США в 1925-1927 годах существовал недостаток кредита, так как товарные цены продолжали снижаться44. После разгрома в октябре 1929 года Андерсон сказал, что причиной этой беды были «чрезмерно дешевые деньги и неограниченный банковский кредит, который можно было использовать для капитальных целей и спекуляций» в 1922—1928 годах. Что касается того, куда движется рынок, то он заявил: «Я не пророк... Я не знаю, что собирается делать фондовый рынок». Но он скептически относился к возможности депрессии. «Сегодня экономический кризис полностью устранен». Он допускал только мягкое торможение45. Подобно Андерсону Уиллис отвергал строгую количественную теорию денег. «Рост цен ни в коем случае нельзя во всех случаях отождествлять с инфляцией... Механизм инфляции не является единообразным»46. По Уиллису, инфляция порождается дисбалансом между производством и потреблением. «Инфляция помогает спекуляции путем создания неустойчивых спекулятивных условий»47.

(обратно)

Прогнозы Мизеса и Хайека

В Европе единственной группой экономистов, предсказавших обвал рынка, были венские экономисты Людвиг фон Мизес и Фридрих фон Хайек. Именно предсказание ими приближающейся экономической катастрофы вызвало живой интерес к их экономическим теориям в начале 1930-х годов, особенно в Англии.

Когда Мизес в 1912 году написал «Теорию денег и кредита», он работал экономистом в Австрийской торговой палате. Основываясь на денежной теории Кнута Викселля, Мизес доказывал, что принудительное снижение процентных ставок центральными банками неизбежно создает искусственный бум, особенно в отраслях, производящих капитальные блага; и этот бум не может продолжаться долго. Более того, золотой стандарт, пусть даже ослабленный центральными банками, в конце концов заставит отдельные страны отказаться от инфляционной политики и пройти через крах. Он критически относился к плану стабилизации с помощью индексов цен Фишера, который «никак не может улучшить социальные последствия изменений ценности денег»48. Крах неизбежен вне зависимости от того, растут цены или нет. Как Мизес позже объяснил в своем главном произведении «Человеческая деятельность», «крах явился необходимым следствием попыток понизить ставку процента посредством кредитной экспансии»49.

Еще в 1924 году Мизес сказал свои коллегам, что приближается обвал. Депрессия будет всемирной, поскольку почти каждая страна имела золотой стандарт и центральный банк, проводивший инфляционную политику после великой войны. Фриц Махлуп вспоминает о «пророческом даре» Мизеса:

«Будучи его ассистентом на семинаре в университете, который собирался каждую среду во второй половине дня, я обычно сопровождал его домой. По пути мы проходили через галерею банка Кредитанштальт в Вене. С 1924 года каждую среду во второй половине дня, когда мы шли по пешеходной галерее, он говорил: «Это будет большой крах [smash]». Напоминаю, это происходило с 1924 года. Однако, когда в 1931 году в конце концов случился обвал, у меня все еще были акции Кредитанштальт, которые, конечно, потеряли всякую ценность»50.

Но на этом история не заканчивается. Летом 1929 года Мизесу предложили занять высокий пост в Кредитанштальт, который в то время был одним из крупнейших банков в Европе. Его будущая жена Маргит была в восторге и удивилась, когда он сказал, что решил не принимать это предложение. «Но почему?», — спросила она. Ответ ее шокировал: «Скоро произойдет великий крах [great crash], -сказал он, - и я не хочу, чтобы мое имя хоть как-то было с ним связано»51. От обвала на рынке США, случившегося через несколько месяцев, сильно пострадала международная торговля, и в мае 1931 года Кредитанштальт разорился. Это событие сильнее любого другого повлияло на продление депрессии в Европе.

Когда депрессия была в самом разгаре, Мизес прокомментировал свое предсказание во введении к английскому переводу своей книги «Теория денег и кредита»:

«С 1926 по 1929 годы внимание мира было сконцентрировано главным образом на американском процветании. Как и в случаях всех предыдущих бумов, вызванных расширением кредита, стала преобладать точка зрения, что процветание будет продолжаться вечно, и на предупреждения экономистов никто не обращал внимание. Изменение хода событий в 1929 году и последовавший жестокий кризис не стали сюрпризом для экономистов; они их предвидели, хотя и не могли предсказать точную дату»52.

Ученик Мизеса Фридрих Хайек также ожидал экономический кризис, особенно в США. Его привязка ко времени оказалась немного точнее, чем Мизеса. В качестве директора Австрийского института экономических исследований Хайек в 1929 году опубликовал несколько пессимистических статей в ежемесячном докладе института. В 1975 году в одном из интервью Хайек рассказывал об этом предсказании:

«Я был одним из немногих, кто предсказал что произойдет. В начале 1929 года, когда я сделал этот прогноз, я жил в Европе, которая переживала период депрессии. Я сказал, что у Европы не будет никаких надежд на выздоровление до тех пор, пока не упадут процентные ставки, а процентные ставки не упадут, пока не обрушится американский бум, что, вероятно, произойдет в течение следующих нескольких месяцев»53.

Хайек следующим образом объяснял теоретические предпосылки прогноза, сделанного им в конце 1920-х годов:

«Разумеется, ожидать этого меня заставляло мое теоретическое убеждение, что невозможно бесконечно поддерживать инфляционный бум. Такой бум создает всевозможные искусственные рабочие места, которые могут сохраняться в течение довольно долгого времени, но рано или поздно должны исчезнуть. Кроме того, когда в 1927 году ФРС сделала попытку отсрочить крах с помощью кредитной экспансии, я убедится, что бум стал типично инфляционным.

Поэтому в начале 1929 года налицо были все признаки того, что бум должен захлебнуться, К тому времени я знал, что американцы не могут продолжать кредитную экспансию бесконечно, и как только ФРС больше не захочет ее подпитывать еще большей инфляцией, все рухнет.

К тому же следует помнить, что в то время ФРС не только не желала, но и не могла продолжать экспансию, потому что золотой стандарт ограничивал масштабы экспансии. Поэтому в условиях золотого стандарта бум не может продолжаться очень долго»54.

Австрийские экономисты смогли предсказать экономическую катастрофу, так как они смотрели дальше общих индексов цен и стабильных макроэкономических явлений, таких как уровни заработной платы и потребительские расходы.

Они концентрировали свое внимание на микроосяо-ваниях экономики и на том, как искусственно низкие процентные ставки и кредитная экспансия поощряют развитие «опасного бума на фондовом рынке и рынке недвижимости»55. В отличие от ортодоксальных экономистов 1920-х годов австрийцы не рассматривали рынок недвижимости и фондовый рынок изолировано от остальной экономики» Как указывает Ротбард, и ценные бумаги, и недвижимость представляют собой права на капитал и являются интегральным отражением чрезмерного расширения капитальных отраслей во время инфляционного бума56. Следовательно, экономическая депрессия неизбежно будет включать снижение цен на недвижимость и ценные бумаги.

Как указывает Хайек, в 1920-х годах австрийские экономисты внимательно следили за пока зателями денежной массы в США. Они знали, что когда печатный станок замедлит свою работу или остановится, то финансового кризиса останется ждать недолго (рис. 3). Как пишет Ротбард:

«Инфляция 1920-х годов фактически закончилась к концу 1928 года. Совокупная денежная масса на 31 декабря 1928 года составляла 73 млрд долл. 29 июня 1929 года она равнялась 73,26 млрд долл. Рост составил всего 0,7 процента в пересчете на год. Таким образом, инфляция денег завершилась к концу 1928 года. После этого денежная масса оставалась на одном уровне, рост был ничтожным. Поэтому с этого момента депрессия, которая должна была скорректировать экономику, стала неизбежной. Так как немногие американцы были знакомы с теорией австрийской школы, то мало кто осознавал, что произойдет»57.

(обратно)

Швейцарский банкир Феликс Зомари

Еще один малоизвестный австрийский экономист и швейцарский банкир Феликс Зомари был настроен пророчески пессимистично в преддверии депрессии. По свидетельству современников, Зомари пророчески предсказал крах фондового рынка, оставался мрачно настроен на протяжении всей депрессии и предсказал Вторую мировую войну как неизбежное следствие мирных договоров, заключенных после 1918 года58. Зомари вырос в Вене, изучал экономическую теорию у Бем-Баверка, и по совместной учебе был знаком с Йозефом Шумпетером, Людвигом фон Мизесом и Отто Бауэром. Подобно Мизесу Зомари был сторонником свободного рынка и золотого стандарта и критиковал социализм и инфляционную политику государства. В 1901 году он получил награду за написание статьи, отстаивающей неизбежность депрессий. «Как часто в моей последующей жизни я был вынужден защищать тезис о крупных депрессиях и их неизбежности, даже в социалистических государствах, где они просто принимают другую форму»59.

Зомари использовал свою экономическую теорию «твердых денег» в своей деятельности в качестве швейцарского банкира, финансового консультанта и дипломата, В сентябре 1926 года Зомари выступил с речью в Венском университете, предсказав, что экономический подъем и бум на фондовом рынке, которые пока находятся в начальной стадии, «должны закончиться банкротством правительств и крушением банков»60.

Он отвергал повсеместно распространенный в то время среди экономистов основного течения взгляд, что товарные цены стабильны и поэтому никакого инфляционного кризиса не может возникнуть. Хотя в ценах ценных бумаг инфляция была очевидна, В сентябре 1928 года он выступил перед группой экономистов и обратил внимание на несоответствие между ставками по займам и доходом по акциям, которое он рассматривал как «безошибочный симптом краха»61. Его речь была принята недоброжелательно. «Здесь среди моих знакомых были представители по меньше мере дюжины экономических теорий, но ни один из них не видел даже намека на близость величайшего краха, пережитого нашим поколением»62.

Зомари рекомендовал продавать акции еще в 1926 году, тем самым упуская большую часть «бычьего» рынка на Уолл-Стрит. Многие клиенты ушли от него. Летом 1929 года он отметил:

«В течение трех лет я советовал не покупать акции, но многие клиенты не последовали этому совету; теперь наступил момент, когда нужно было как можно скорее избавляться от акций. Мои телефонные звонки спасли крупные суммы, а в некоторых случаях и все состояние клиентов»63.

После краха настроение Зомари оставалось мрачным, В ожидании банковской паники в Европе, выхода Британии из золотого стандарта и всемирной депрессии, в начале 1931 года он отозвал все активы Blankart & Cie.t швейцарского банка, которь(м он управлял, с депозитов в банках Англии, Германии и Италии64. Но в июне 1932 года у него появился осторожный оптимизм, и он опубликовал небольшой памфлет под названием «Поворотный пункт?», где предположил, что мировая депрессия достигла нижней точки65. По общему мнению, почти до самой смерти Зомари проявлял поразительный дар предвидения. В лекции в Гарвардском университете он предупреждал, что политика дешевых денег, проводимая государством, скоро приведет к новой депресии и экономической катастрофе. На улице стоял апрель 1956 года66.

(обратно)

Бэбсон и Кассандры на Уолл-Стрит

Несколько заметных финансовых фигур в конце 1920-х годов начали испытывать тревогу по поводу фондового рынка и промышленного бума. Без сомнения, самым известным предсказателем судного дня был Роджер У. Бэбсон, инвестиционный консультант из Бостона, добившийся выдающихся успехов в политике, церковной деятельности, образовании и науке. Многие считали его мистическим чудаком, пытавшимся применить законы физики (ньютоновский закон действия и противодействия) к экономической теории и финансам. В действительности, одновременно использовавшиеся Бэбсоном тренды в «диаграммах Бэбсона» и деление делового цикла на четыре четких периода (улуч-. шение, процветание, спад, депрессия) не отличаются от инструментов, которыми сегодня пользуются уважаемые специалисты по прогнозу биржевой конъюнктуры и аналитики делового цикла. Но в 1920-х годах использование подобного технического анализа только начиналось.

Однако фундаментальные предпосылки Бэбсона в целом были здравыми. Определив, в какой фазе делового цикла находится страна, он просматривал старые подшивки Commercial and Financial Chronicle, чтобы понять, чего следует ожидать. Он со здоровым недоверием относился к рыночному буму, который, как он знал, став свидетелем паники 1907 года и краха на рынке недвижимости во Флориде в 1927— 1928 годов, может быстро закончиться.

С сентября 1926 года он стал играть на понижение на фондовом рынке. (Промышленный индекс Доу-Джонса находился в районе 160 пунктов и поднимется еще на 200 пунктов, прежде чем достигнет высшего значения!) Бэбсон признавал, что его самой серьезной ошибкой были преждевременные заявления. Его знаменитый призыв 5 сентября 1929 года, когда он преложил слушателям продавать акции и покупать золото, был не первым его предсказанием краха. В получившей широкую известность речи на Ежегодной национальной деловой конференции он заявил: <<Я продолжаю повторять то, что я говорил в это время в прошлом и позапрошлом годах; а именно, что рано или поздно наступит крах, который затронет ведущие акции и вызовет падение Dow-Jones Barometer на 60-80 пунктов»67.

В своей автобиографии Бэбсон признавал:

«Хотя я выступил с очень пессимистичным обращением непосредственно перед крахом в сентябре 1929 года, я высказывал аналогичные предупреждения на протяжении 18 месяцев. Хотя изучение газетных подшивок показывает, что на протяжении великой депрессии доверием пользовались почти исключительно только прогнозы «Babson Organization», следует подчеркнуть, что мы считали, что крах наступит раньше, чем это произошло. Точно также, мы считали, что рост начнется раньше его действительного начала в 1932 году»68.

Бэбсон ожидал быстрого оживления деловой активности, начиная с сентября 1930 года - опять на несколько лет раньше, чем это случилось. Возможно он полагался на быстрое оживление после паники 1907 года. История не всегда повторяется!

(обратно)

Харвуд: еще один глас вопиющего в пустыне из Новой Англии

Другой житель Новой Англии Харвуд был еще одним гласом вопиющего в пустыне, предсказавшим ужасные последствия нездоровой денежной практики. В Грейт Бэррингтоне, штат Массачусетс, он основал Американский институт экономических исследований, независимую консультационную службу в области инвестиций и издателя экономических и финансовых исследований. Харвуд был стойким сторонником золотого стандарта и считал, что банковская кредитная инфляция ведет к ошибочным инвестициям и финансовой неустойчивости.

Кроме того что он писал для собственных изданий, Харвуд регулярно писал для The Annalist, финансового и экономического еженедельника, издаваемого New York Times. Заметив рост чистого экспорта золота из США в 1927 году, он сделал вывод, что кредитная экспансия ФРС скоро закончится. В марте 1928 года он сравнил расширяющийся кредит с раздутым ботинком:

«Возвращаясь к кредитному «ботинку», мы оказываемся в следующем положении: нога опухла; на пальцах множество «шишек»; ФРС затягивает «шнурки»; и существует высокая вероятность, что сам «ботинок» физически сожмется. Поэтому мы не должны удивляться ощущению сдавленности, которое возникнет в не столь отдаленном будущем»69.

Спустя несколько лет Харвуд отметит, что статья появилась вовремя - цены облигаций достигли максимума в марте 1928 года. 25 января 1929 года он написал в The Annalist, что банки «выдали слишком много кредитов» и теперь только ФРС может предотвратить крах. В следующей статье от 15 февраля он предупредил о «смертельных опасностях» спекуляции ценными бумагами. «В отсутствие внешних сдерживающих сил, ситуация похожа на знаменитую спекуляцию тюльпанами в Голландии или даже на злополучный бум на рынке земли во Флориде... Текущая спекуляция капитальными товарами, представителями которых являются ценные бумаги, и инфляция их цен намного опаснее спекуляции потребительскими товарами»70. Наконец, 2 августа 1929 года Харвуд пришел к выводу, что «возможно, недалеко то время, когда страна осознает "холодным и серым похмельным утром", что это была всего лишь еще одна попойка на заемные деньги»71. Более того, эпоха после 1929 года оказалась в тисках дефляционных сил, Харвуд не ожидал быстрого возвращения к процветанию.

(обратно)

Джо Кеннеди - одинокий волк

Возможно, самым удачливым спекулянтом в 1929—1933 годах был Джо Кеннеди. Казалось, у него был идеальный темперамент для спекулянта - «страсть к фактам, полное отсутствие сентиментальности, удивительное чувство времени»72.

Согласно многим свидетельствам, Кеннеди оставался на рынке до конца 1928 года, когда он продал большую часть своих акций и опционов [класса RKO "А"] на несколько миллионов долларов. Зиму 1928-1929 годов он провел в своем втором доме в Палм-Бич во Флориде, который он купил по выгодной цене после обвала на местном рынке недвижимости. Кеннеди решил в 1929 году не реинвестировать средства, а оставить наличные73. Летом 1929 года, после того, как он увидел, что двое мальчиков-чистильщиков обуви разговаривают о фондовом рынке, он утвердился в своем решении не возвращаться на рынок. «Тут же на месте он решил, что рынок, на котором могут играть все и который могут предсказывать чистильщики обуви, для него не является рынком»74.

Говорят, что Кеннеди также играл на понижение75 все время, пока рынок падал в начале 1930-х годов, и заработал больше миллиона долларов. Затем в начале 1933 года, шесть месяцев спустя после того, как рынок достиг дна, он стал играть на повышение76.

(обратно)

История Джесси Ливермора

А как насчет Джесси Ливермора, короля спекулянтов и «великого медведя» Уолл-Стрит? Он сделал себе имя, сыграв на понижение акций во время паники 1907 года. Но несмотря на репутацию вечного продавца, в 1920-е годы он часто покупал. Б 1924 году он иногда совершал быстрые операции на понижение и делал это все чаще по мере формирования «бычьего» рынка. Зная, что в сентябре 1929 года Бэбсон будет выступать с алармистской речью, Ливермор на этой во всех остальных отношениях скучной торговой сессии от души сыграл на понижение и неплохо «наварил», когда «обвал Бэбсона» заставил резко просесть рынок. В цитате, приведенной в New York Times 21 октября, он отметил фундаментальный дефект рынка: «То, что произошло,., является неизбежным результатом биржевых спекуляций, сделавших цены на многие акции во много раз выше их действительной стоимости, определяющейся прибылью и чистым доходом на акцию... Если кто-нибудь возьмет на себя труд проанализировать цены ... акций.., то увидит, что они продаются по удивительно высоким ценам»77. В ответ на радужные перспективы, рисуемые профессором Фишером, Ливермор воскликнул: «Что может профессор знать о спекуляциях или фондовом рынке? Играл ли он когда-нибудь на разнице курсов на кредитные средства (оп margin)? Вложил ли он хоть один цент в какой-нибудь из этих мыльных пузырей, про которые говорит, что они дешевые?78

Если судить по публичным заявлениям, то Ливермора можно включить в число диссидентов рынка. К сожалению, во время краха он колебался, и не следовал своим собственным советам. По свидетельству его биографа Пола Сар-ноффа, в 1920-е годы Ливермор имел привычку играть на обеих сторонах рынка и в 1929-1930 годах играл как на понижение, так и на повышение. Подводя итог, Сарнофф пишет: «Хотя Ливермор заработал миллионы, играя на понижение, на самом деле он потерял около 6 млн при игре на повышение! Невероятно, но потери Ливермора практически сопоставимы с любым выигрышем, который он мог иметь»79.

(обратно)

Два лица Бернарда Баруха

Легендарный Бернард Барух написал в своей автобиографии, что непосредственно перед крахом предупредил своих друзей, что он [всё] продает и им лучше последовать его примеру. Он добавляет: «Несколько раз в 1928 году я продавал, чувствуя, что крах неминуем, но рынок продолжал расти»80. Говорят, что в 1930 году он играл на понижение, чтобы компенсировать потери от тех акций, которые у него оставались, и для страховки купил золото.

Конечно, с виду Бернард Барух не пострадал от депрессии 1929—1933 годов. Он продолжал ездить за границу, поддерживать родственников, делать благотворительные и политические пожертвования. Но внешние признаки обманчивы, а автобиографиям редко можно доверять. На самом деле, хотя в 1924 году Барух действительно начал работать на фондовом рынке с первого этажа, в 1929 году со своего пентхауса он спустился отнюдь не на лифте. Он попал в силки оптимизма «промышленного возрождения» 20-х годов. В июне 1929 года он предсказывал новую эру мира, понимания и международного сотрудничества81. Недавнее исследование его брокерских записей, налоговых деклараций и других финансовых документов привело к ревизии портрета гуру Уолл-Стрит:

«Тяжесть улик подкрепляет вывод о том, что он не продавал вовремя. Безоглядный оптимист промышленного возрождения, он недооценивал тяжести ситуации в течение многих месяцев после Краха и продавал акции с запозданием (с таким запозданием, что его налоговая декларация за 1929 год показывает прибыль от торговли акциями: он все еще не зафиксировал убытки.) С другой стороны, он сумел не попасть в число «пылесосов». Он не увлекся игрой на разнице курсов на заемные средства (on margin) и не поддался соблазну активно покупать акции пока они не закончили падение. Перед девальвацией доллара ему хватило ума купить золото и акции рудников. Он не был Бернардом Барухом из легенды, но это единственный стандарт, которому он не соответствовал »82

(обратно)

Другие пессимистические прогнозы

Некоторые редакторы финансовых новостей достаточно рано осознали, что сумасшедшие спекуляции на Уолл-Стрит в конце концов закончатся катастрофическим падением. Александр Дана Нойс, редактор отдела финансов New York Times, резко осуждал спекулятивкую манию. 21 ноября 1928 года в редакционной статье он заявил, что

«...спекуляция на фондовом рынке достигла чрезвычайно опасной стадии... Недавнее поведение фондового рынка, в сочетании со вчерашними дикими крайностями, должно привлечь внимание к мнению, что такая ситуация не может долго продолжаться...»83

В сентябре 1929 года он сравнивал панику 1907 года и ситуацию 1929 года, хотя выражал надежду, что созданная Федеральная резервная система стабилизирует ситуацию. После наступления краха Нойс предположил, что широкая публика была захвачена врасплох, потому что в отличие от предыдущих паник в 1929 году не было никаких предупредительных сигналов вроде банкротства крупных предприятий или банков. «Конец великой спекуляции наступил в тот момент, когда все общество казалось убедило себя в том, что конец никогда не наступит»84.

Пол М. Уорберг, известный нью-йоркский банкир и основатель Федеральной резервной системы, который до этого одобрял политику «легких денег», подверг критике «оргии безудержной спекуляции» в Commercial and Financial Chronicle от 9 марта 1929 года, указывая, что высокие цены на акции «совершенно не связаны с соответствующим увеличением производственных мощностей, собственности или способности зарабатывать прибыль». Он предсказал, что если финансовый разгул не прекратится, то дело кончится «общей депрессией, которая охватит всю страну»85.

В целом Commercial and Financial Chronicle придерживалась трезвого взгляда на финансовую ситуацию, сложившуюся в конце 1920-х годов. В начале 1929 года президент и редактор Джейкоб Сейберт писал, что причиной «финансового кутежа» конца 1920-х годов является политика легкого кредита, проводимая ФРС86. Он писал, что предупреждение ФРС о чрезмерной спекуляции с акциями в феврале 1929 года, было «совершенно правильным», но сделано слишком поздно, чтобы повлиять на ход событий87. Однако после краха, вину за который он возложил на ФРС, он чувствовал, что теперь экономическая ситуация «здоровая»88.

(обратно)

Выводы: трудный случай для прогноза

Подобно правительству, прогнозирование, возможно, является неизбежным злом. Чтобы получать устойчивые прибыли, и в бизнесе, и в инвестиционной деятельности, человек должен располагать точными ожиданиями того, что случится в будущем. В условиях делового цикла «подъем—крах» «ревущих двадцатых» и депрессии тридцатых правильное предсказание нужного момента имело решающее значение. Как пишет Бертран де Жувенель, «самым полезным является прогноз, который предупреждает людей о кризисе»89. Те, кто не замечал приближающейся катастрофы, пожинали плоды бума пока он длился, но были финансово уничтожены, когда неожиданно наступал крах. С другой стороны, горстка трезвых аналитиков, правильно предсказывавших кризис, в значительной степени избежали болезненных последствий и даже смогли извлечь из этого прибыль.

Но точная привязка ко времени является самым важным элементом искусства предвидения. Предсказание будущего события слишком рано или слишком поздно приносит мало пользы. Хорошим примером является Роджер Бэбсон. Предположим, инвестор последовал его совету и купил акции «голубых фишек» в 1924 году, когда Промышленный индекс Доу-Джонса находился «на первом этаже» в районе 100 пунктов. Если бы инвестор отреагировал на предупреждение Бэбсона о крахе, продав акции в конце 1927 года, когда Промышленный индекс Доу-Джонса добрался до 200 пунктов, то его инвестиции удвоились бы. Неплохой доход за три года. Но он упустил бы дальнейшие 180 пунктов роста с 1927-го по конец 1929 года. Когда, наконец, произошел бы крах, его вера в Бэбсона возобновилась бы. Но тогда в сентябре 1930 года, после предсказания Бэбсоном «быстрого оживления деловой активности», инвестор снова купил бы акции, полагая, что это и есть момент перелома тенденции. Индекс Доу-Джонса к тому времени снизился до 200 пунктов - та же самая цена была, когда Бэбсон рекомендовал продавать в конце 1927 года! К несчастью, индекс Доу-Джонса упал еще на 150 пунктов в течение последующих двух лет. Такого глубокого падения было бы достаточно, чтобы исчерпать любую прибыль, заработанную в 1920-х годах. Вывод: «слишком преждевременные-слишком запоздалые» советы Бэбсона обошлись гораздо дороже, чем ожидалось.

(обратно)

Мизес и внутренняя противоречивость прогнозов

Если бы консервативный инвестор еще в 1924 году поверил в предсказание Мизесом о «большом крахе», он не принял бы участие ни в буме, ни в крахе (допустим, что он обладал достаточной силой воли, чтобы год за годом стоять в стороне от оптимистичных воплей)90. Несмотря на то, что Мизес обладал «пророческим даром», из всех экономистов австрийской школы он был, без сомнения, самым откровенным противником эффективности прогнозирования. Конечно, Мизес знал о желании деловых людей и инвесторов знать точное время для действий. Хотя он знал о неизбежных результатах инфляции, контроля над ценами и других форм государственного вмешательства, он оставался непреклонным в том, что никто не может предсказать конкретную дату какого-либо события или наступления кризиса. «Экономист знает, что такой бум должен привести к депрессии. Но он не знает и не может знать, когда кризис случится... Не существует правил, в соответствии с которыми можно высчитать продолжительность бума или последующей депрессии»91. Мизес предупреждал деловых людей и инвесторов, что «количественной экономической теории не существует», и поэтому «прогнозы хода экономических событий нельзя рассматривать как научные». Он разоблачал использование «диаграмм и кривых», которые относятся к прошлому, а не будущему. «Если будущее представляло бы собой просто продолжение трендов, существовавших в прошлом, то оно не было бы неопределенным и не было бы никакой нужды в прогнозах»92.

Мизес закончил свою статью глубоким выводом о том, что точное предсказание со стороны значительного большинства деловых людей и инвесторов априори невозможно и внутренне противоречиво! «Сам факт того, что люди поверят в предсказание краха, приведет к аннулированию предсказания: оно мгновенно вызовет крах». Точная информация о будущем экономическом потрясении может быть полезна для спекулянта только в единственном случае: если «он один ею располагает, а все остальные находятся во власти «бычъихъ настроений»93. Бэбсон говорил практически то же самое: «Прогнозы имеют тенденцию наносить вред своей точности»94. В тех случаях, если им следуют, — и разумеется, на прогнозы Бэбсона не обращали внимания до самого конца.

Глубокое замечание Мизеса объясняет, почему крах 1929 года и последовавшее за ним экономическое сжатие были неожиданными почти для всех, особенно для правящих кругов. Только так называемые денежные «чудаки» и инвесторы, придерживавшиеся неортодоксальных взглядов — одинокое меньшинство — смогли эффективно предсказать крах. Короче говоря, теория прогнозирования Мизеса является крайне субъективной, основанной на ожиданиях публики относительно будущего. Во многих отношениях она удивительно похожа на «противоходный» стиль инвестирования, против господствующих ожиданий, хотя Мизес, без сомнения, отверг бы крайнюю форму концепции противохо-да, заключающуюся в том, что «большинство всегда ошибается»95.

Классическое произведение Хамфри Б. Нейлла «The Art of Contrary Thinking» очень близко воспроизводит мизесианскую концепцию. Вот некоторые примеры:

«Когда все думают одинаково, то вероятнее всего все заблуждаются... Теория противохода является способом мышления.., представляющим собой в большей степени противоядие от общепринятого прогнозирования, чем систему для прогнозирования. Одним словом, это инструмент мышления, а не магический кристалл [прорицателей]... Графики можно интерпретировать как угодно... нет никакого известного метода привязки ко времени событий или трендов... более мудрым было бы сделать что-либо преждевременно, чем опоздать... «противоходное» мнение обычно опережает время... Если бы привычка мыслить «противоходом» (против течения) хотя бы научила нас развивать наши духовные способности — и любить иногда оказываться в одиночестве - она дала бы результат... Именно поэтому опубликованные предсказания экономистов оказываются ошибочными, тогда как, если бы они держали их в секрете, предсказания могли бы сбываться с чрезвычайной точностью... Нонконформиста ... мало волнуют точные значения «минимумов» и «максимумов» - он не пытается измерить точно величину подъемов и спадов, потому что знает, что не существует надежной мерки»96.

Мизес и Хайек смогли предсказать кризис 1929-1933 годов за много лет до того, как он случился. Это заняло много времени, потому что люди не знали ни их предсказания, ни их экономической теории. Если бы общая масса и люди, формирующие мнения, были последователями Мизеса и Хайека, крах случился бы раньше — или не случился бы вовсе (так как ФРС раньше прекратила бы инфляцию и фондовый рынок никогда не поднялся бы до таких высот).

Но мало кто знал австрийцев или обращал внимание на предсказателей судного дня. Хайек понял, что обвал неминуем, как только ФРС прекратила инфляцию в конце 1928 года, и заявил об этом в малозаметной публикации — она не появилась на первой странице New York Times. Точно так же до самого конца не пользовались широкой известностью люди типа Бэбсона и Харвуда. После начала действия фундаментальных экономических факторов - таких, как прекращение роста денежной массы или повышение учетной ставки, время, которое понадобится для изменения тренда, часто определяется психологией людей: когда люди почувствуют изменения? Мизес писал: «не наша задача исследовать эту проблему», но для спекулянта это является определяющим фактором97. Хамфри Нейлл подчеркивает: «Мне кажется, что долгая история экономического прогнозирования ясно демонстрирует, что "психология" и есть тот самый недостающий ключ»98. В наши дни «противоходное» инвестирование является модным психологическим инструментом прогнозирования, но его очень трудно применять на практике, с чем столкнулись многие его приверженцы. И разумеется, если все скажут, «теперь мы все мыслим "против течения"», это будет просто-напросто внутренне противоречиво. Как отмечает Нейлл, простую идею о том, что следует «покупать, когда все продают», или наоборот, легче высказать, чем осуществить — она работает только в моменты слишком высокого курса ценных бумаг из-за масштабных покупок или слишком низкого курса из-за масштабных продаж. «Публика права во время тенденции, но не права на обоих ее концах!»99

Тем не менее до тех пор пока те, кто понимает внутренне устройство экономики, остаются вне основного течение общественного мнения, рациональная программа точного прогнозирования осуществима. Хайек и Харвуд в конце 1920-х годов это показали. Они не отделывались общими фразами, а сосредоточили свое внимание на конкретных факторах рынка, указывающих на то, что достигнута высшая точка: чистый экспорт золота, прекращение денежной экспансии в конце 1928 года, повышение учетной ставки летом 1929 года и бешеный интерес широких кругов населения к Уолл-Стрит в конце 1929 года, отражавшийся в высоких ставках по онкольным ссудам [high call rate on margin loans]. Разумеется, никто не в силах предсказать точную дату, но можно было сказать, что «в течение нескольких следующих месяцев» должно случиться что-то грандиозное. Как в случае с рождением ребенка, вы приблизительно знаете время, но не точно день или час.

С недавних пор, особенно после стравливания инфляционного пара в конце 1970-х годов, взгляды публики на денежные тенденции изменились. «Все мы теперь монетаристы!» - боевой клич наших дней. Кажется, что все следят за денежной массой — она стала новостью первых полос В этом смысле, возможно, Мизес прав, и рынки быстрее реагируют на денежные изменения. Составители прогнозов должны ловить момент, когда перемены начинают носиться в воздухе и изменяются общие ожидания.

Было время, когда денежный взгляд на экономические события в целом игнорировался большей частью публики. Так, в 1920-х годах австрийским экономистам или приверженцам «здоровых денег» было относительно несложно предсказать катастрофическую депрессию тридцатых. Нетрудно было в эпоху инфляции и кейнсианства в 1960-х и 1970-х годах горстке экономистов, придерживавшихся нетрадиционных взглядов на денежные проблемы, или сторонникам твердых денег предсказывать более высокие цены на золото и девальвацию доллара. Каковы перспективы краха калибра 1929 года сейчас, когда книга, дающая такой прогноз, находится в списке бестселлеров New York Times! Финансовый консультант Джозеф Грэнвил пишет о «реинкарнации Роджера Бэбсона» к наше время100. Но что произойдет, если в ток-шоу по телевидению начнут выступать десятки Роджеров Бэбсонов, предсказывающих экономический апокалипсис в ближайшем будущем?

Мы еще не достигли той точки, когда экономисты говорят: «Теперь мы все "австрийцы"!», но нежданно-негаданно по всей стране появляется все больше и больше последователей Мизеса и Хайека. Однако я сомневаюсь, что кто-либо из них победит в каком-нибудь кейнсианском конкурсе красоты. Политические взгляды «австрийцев» и сторонников твердых денег никогда не будут популярны. Но это не значит, что их экономический анализ будет игнорироваться. Поэтому трудно предсказывать коллапс западной цивилизации в будущем, В данных обстоятельствах мы должны помнить гипотезу Мизеса, что события не происходят так, как мы ожидали. Если все прочитают алармистский трактат пофессора Батры «Депрессия 1990-го года» и последуют его совету, то «крах» вполне может наступить много раньше 1990 года, если прав Мизес101. Тогда мы мо¬жем согласиться со словами Ньютона: «Я могу рассчитать движение небесных тел, но не безумие людей»102.

* Перевод по: The Meaning of Ludwig von Mises: contributions in Economics, Sociology, Epistemology, and Political Philosophy. Edited by Jeffrey M. Herbener. Kluwer Academic Publisher, 1991 P. 247—283.

1 Harwood E. C. Cause and Control of the Business Cycle. Great Barring-ton, Mass.: American Institute of Economic Research, 1957. P. 63.

2. Friedman M. "The Methodology of Positive Economics"// Essay in Positive Economics. Chicago: University of Chicago Press, 1953. Pp. 8-9.

3. Любопытно, что недавно три эконометрика из Гарвардского и Йель-ского университетов сделали попытку снять со своих предшественников тяжкий грех того, что они не предсказали Великую депрессию. Они заявили, что крах и депрессия были «непредсказуемыми». См.: Dominguez К. М., Fair R. С, Shapiro М. D. "Forecasting the Depression: Harvard versus Yale". American Economic Review. September 1988. До-мингез с соавторами выяснили, что не только Harvard Economic Service и Ирвинг Фишер из Йсльского университета не смогли предвидеть крах и депрессию, но и их собственные современные эконометрические модели также не могут предсказать события 1929-1933 годов. «Полученные нами результаты показывают, что людей, готовивших прогнозы в Гарвардском и Йельском университете, нельзя винить за то, что после Краха они оставались оптимистами. Их сохранявшийся оптимизм согласуется со сделанным нами на основе метода временных рядов выводе, что Великая депрессия была непредсказуемой» (р. 605). Наоборот, правильным выводом из статьи Домингез будет не то, что депрессия была непредсказуемой, а то, что экономический истеблишмент использует неправильные модели! Гарвардский и Йельский университеты не «сыграли вничью» в соревновании прогнозов, как заявляют их апологеты; они оба проиграли. Короче говоря, их методология прогнозирования депрессий была и остается в корне порочной. Это трагедия, что ортодоксальные экономисты не нашли надежной теории депрессий и что изощренные модели, основанные на временных рядах, неспособны превзойти результаты Harvard Economic Service и Ирвинга Фишера. Нет нужды что-то говорить об ошибочной модели, демонстрирующей оптимизм перед лицом самого ужасного экономического катаклизма современности.

4. Galbraith J. К. The Great Crash, 1929, Boston: Houghton Mifflin, 1954/1979. P. xi; new edition.

5. Hoppe D. J. How to Invest in Gold Stocks and Avoid the Pitfalls. New Rochelle, N. Y.: Arlington House, 1972. P. 99. Другой финансовый специалист Джеймс Дайне утверждает, что фондовый рынок «дисконтирует» будущее, поэтому, когда люди говорят о «1929 годе», они имеют в виду не столько случившийся в этом году крах рынка, сколько Великую депрессию, которую барометр фондового рынка предсказывал на 1932 год» (Dines J. The Invisible Crash. New York: Random House, 1975. P. 23).

6. Марк Блауг называет Фишера «одним из величайших, если не самым великим, и, безусловно, самым ярким американским экономистом». (Who's Who in Economics. Mark Blaug, ed. 2nd ed, Cambridge, Mass.; MIT Press, 1986. P. 273.)

7. Fisher I. The Nature of Capital and Income. Augustus M. Kelley, 1906/1912/1965; The Purchasing Power of Money, 2th ed. New York: Augustus M. Kelley, 1911/1916/1922/1963. Pp. 184-185 и повсюду. Возможно, к подходу Фишера к денежным явлениям с точки зрения долгосрочного равновесия уместно применить замечание лорда Кейнса: «Экономисты ставят перед собой слишком легкую, слишком бесполезную задачу, если в периоды бурь они только и могут сказать нам, что когда шторм закончится, океан снова будет спокоен» (Keynes J. М. А Tract on Monetary Reform. London: Macmillan, 1923. P. 80).

8 Fisher L "Our Unstable Dollar and the So-called Business Cycle". Journal of American Statistical Association. June 20. 1925. Pp. 179-202.

Краткий рассказ о движении за ценовую стабилизацию можно найти в: Rothbard М. N. America's Great Depression. 4th ed. New York: Richardson & Synder, 1963/1981 Pp. 153-164.

Милтон Фридмен, самый известный сегодня монетарист, отрицает, что ФРС была двигателем инфляции в 1920-х годах или что 1920-е годы вообще были инфляционными. «К 1923 г. оптовые цены восстановили только 76 часть их падения в 1920-1921 годах. После этого и до 1929 года они падали в среднем на 1 процент в год. ... Денежная масса также не увеличивалась, и даже немного снижалась на протяжении большей части периода подъема...» Его вывод: «Двадцатые годы никак не были инфляционными, скорее наоборот. И Резервная система, ни в коем случае не являясь двигателем инфляции, вероятно, препятствовала росту денежной массы точно так же, как это делали бы перемещения золота, если бы им позволили полностью реализовать свое влияние* (Friedman М., Schwartz A. J. A Monetary History of United States 1867-1960. Princeton: Princeton University Press. 1963. P. 298.). Фридмен называет 20-е гиды периодом «наивысшего подъема» ФРС и проводит резкое различие между общей экономикой и фондовым рынком и мыльным пузырем на рынке недвижимости (рр, 291-292). Он никак не объясняет стремительный обвал фондового рынка. В центре его внимания - резкое снижение денежной массы между 1929 и 1933 годом. См.: ibid., pp. 299-300.

Однако Анна Шварц в отдельной статье предполагает возможное наличие связи между рестриктивной денежной политикой, начавшейся в конце 1928 года, и крахом фондового рынка. Но она все же настаивает, что Фишер был прав, считая, что в 1929 году ценные бумаги в целом не были переоценены. «Если бы сохранялся высокий уровень занятости и продолжался экономический рост, то цены фондового рынка можно было бы удержать» (Schwartz A. "Understanding 1929-1933й// Money in Historical Perspective. Chicago: University of Chicago Press, 1987. P. 130). Впервые опубликована в: The Great Depression Revisited. Karl Brunner, ed. Boston: Martinus Ntjhoff, 1981. Pp. 5-48.

В поддержку своего тезиса Шварц цитирует статью Джералда Сер-кина, профессора экономической теории Городского университета Нью-Йорка. Основываясь на с виду разумном для большинства акций отношении цены акции к чистой прибыли компании в расчете на одну акцию в 1929 году, Серкин делает вывод, что в целом биржевые цены в 1929 г. «едва ли рисуют картину "спекулятивной оргии"» (Sirkin G. "The Stock Market of 1929 Revisited: A Note". Business History Review 49 no. 2 (Summer 1975). Pp. 223-231). Это классический пример изменения ученого сознания вследствие изоляции в башне из слоновой кости.

Любому опытному фондовому аналитику известно, что отношение цены акции к чистой прибыли компании в расчете на одну акцию может быть весьма обманчивым индикатором спекулятивной деятельности. Дело в том, что по самой своей природе это отношение существенно недооценивает степень спекуляций на фондовом рынке, поскольку и цены, и прибыль во время бума имеют тенденцию к росту. Действи-

тельно, рост отношения р/е на «бычьем» рынке происходил в результате ожиданий роста прибылей. Но по разным причинам более высокие будущие прибыли оказались иллюзорными. Серкин не понимает, например, что с 1926 по 1929 год промышленное производство выросло только на 8,1 процента, товарные цены упали на 4,7 процента, а цены обыкновенных акций выросли на 93 процента! (См.: Boulton S, "Inflation and the Stock Market" // Willis H.P., Chapman J.M. The Economics of Inflation. New York: Columbia University Press, 1935. P. 311.) Согласно Standard Statistics Common Stock Average с 1924 no 1929 год стоимость сильно диверсифицированного портфеля американских акций больше чем утроилась. Как Серкин может считать такой рост цен акций «неспекулятивным», находится выше моего понимания. Когда цены акций долгое время растут быстрее, чем объем промышленного производства, «коррекция» фондового рынка неизбежна. Ясно, что политика легкого кредита, проводимая ФРС в 1920-е годы, прежде всего питала акции, недвижимость и другие капиталоемкие рынки, нежели другие области экономики, создавая дисбаланс, который вряд ли отражался в отношении цены акции к чистой прибыли в расчете на одну акцию. Таким образом «спекулятивная оргия» является подходящим описанием фондового рынка 1929 года.

11 New York Herald Tribune, 6 September 1929. О столкновении Бэбсона и Фишера см.: Patterson R.T. The Great Boom and Panic, 192Ы929. Chicago: Henry Regner, 1965. Pp. 89-90. Через несколько недель. 16 октября 1929 года Фишер сказал: «Я не предчувствовал, что резкое падение на 50 или 60 пунктов ниже нынешнего уровня произойдет ско- ро, если вообще произойдет, как предсказывал мистер Бэбсон».

12 Thomas G., Morgan-Witts М. The Day the Bubble Burst New York: Penguin Books, 1979. P. 324.

13 Angly E., compiler. Oh, Yeah? New York: Viking Press, 1931. P. 38. New York Times- 16 October 1929.

14 Thomas G., Morgan-Witts M. The Day the Bubble Burst. P. 343.

15 Patterson R. T. The Great Boom and Panic. P. 29.

t6 Fisher I. The Stock Market Crash - And After. New York: Macmillan, 1930. Его введение датировано 15 декабря 1929 года.

Обзор карьеры Фишера см.: Fisher I. N. My Father Irving Fisher. New York: Comet Press. 1956. Especially pp. 242-265.

Возможно, причина того, что Митчел не смог распознать приближающийся кризис, состояла в том, что он был эмпиристом, а не теоретическим экономистом. Как утверждает Стоунмен, «первоначально находясь под влиянием Бебдена, Митчел вскоре перешел под знамена чисто эмпирического и количественного подхода к экономической теории» (Stoneman W. Е. A History of the Economic Analysis of the Great Depression in America. New York: Garland Publishing, 1979. R 20). He имея теоретического фундамента, основываясь только на прошлых данных, практически невозможно сделать какие-либо выводы о будущем. Cf. Friedman М. "Wesley С. Mitchell as an Economic Theorist" Journal of Political Economy, December 1950; Burns A.F., ed. Wesley Clair Mitchell, The Economic Scientist. New York; National Bureau of Economic Recearch, 1952. Pp. 237-52.

19 Stoneman W.E. A History of Economic Analyssis. P. 20,

20 "Report of the Committe". Recent Economic Changes in the United States. New York: McGraw-Hill, 1929. Pp. ix, xxii. Во введении Эдвин Ф. Гэй, профессор экономической истории из Гарвардского университета, заяв- ляет: «Сила и стабильность нашей финансовой структуры, как государ- ственной, так и коммерческой, связаны с современным ростом» (р. 11).

21 Mitchell W. С. "A Review". Recent Economic Changes in the United States. New York: McGraw-Hill, 1929. Pp. 909-10.

Ibid. Pp. 890-894, 909-910. Еще одним экономистом, верящим в блестящие перспективы фондового рынка и экономики, был профессор Чарльз Дайс, заявлявший в своей книге «Новые уровни фондового рынка*, что цены акций всего лишь «регистрируют происходящие потрясающие изменения». См.: Sobel R. Panic on Wall Street. New York: Macmillan, 1968. P. 368.

23 Allen F. L. Only Yesterday. New York: Harper & Row, 1931. P. 323. Однако не все в Гарварде были столь беспечны. Есть свидетельства, что декан Уоллас Донхэм и профессор инвестиционной деятельности бан- ков Клинтон П. Бидлл в начале октября 1929 г. посоветовали студентам уйти с рынка. См.: Shachtman Т. The Day America Crashed. New York: G. P. Putnam's, 1979. P. 98.

24 Hawtrey R. G. "The Trade Cycle" // Readings in Business Cycle Theory. Philadelphia: American Economic Association, 1944. Pp. 333-49. Впервые опубликована в 1926 году в Dutch journal.

Его коллега Д. X. Робертсон соглашается в 1929 году, что «Феде-ральнвя резервная система США с 1922 года добилась определенных успеков в реализации денежной политики, сознательно направленной на поддержание общего уровня цен на относительно стабильном уровне». Robertson D.H. "The Trade Cycle"// Encyclopedia Britannica, Nth ed. 1929. P. 22:354.

Рассказ о разговоре между Кейнсом и Зомари см.: Somary F. The Raven of Zurich. London: C. Hurst, 1960/1986. Pp. 146-147. 27 Keynes J.M. The Collected Writings of John Maynard Keynes. V. 13. London: Macmillan, 1973. Pp. 52-59. См. также Henssion С. H. John Maynard Keynes. New York: Macmillan, 1984. Pp. 238-239.

Keynes J. M. A Treatise on Money. V. 2. New York: Harcourt, Brace and Co., 1930. P. 190, see pp. 190-198. В 1929 году Кейнс потерал три четверти своего состояния. См.: Muggeridge D. "Keynes as an Investor"

// The Collected Writings of John Maynard Keynes. V. 12. London: Macmillan, 1973.

29 Hoover H. Memoirs of Herbert Hoover: The Great Depression, 1929-1941. New York: Macmillan, 1952. P. 16. so Ibid., p. 7.

51 Galbraith J. K. The Great Crash, 1929. p. 15. Гэлбрейт оправдывает фальшивый энтузиазм правительственных заявлений как безвредный ♦ритуал, который, как считается в нашем обществе, имеет большое значение для оказания влияния на ход делового цикла. Считается, что торжественными заявлениями о том, что процветание будет продолжаться, можно на самом деле помочь продлить процветание» (р. 16). С другой стороны, если бы Гувер раньше высказался по поводу * мыльного пузыря Южных морей» на Уолл-Стрит (фраза, сказанная Гувером в своих мемуарах, а не в 1929 году), то, возможно, люди не бросались бы так неистово в пучину, как это происходило в конце 1929 года, только для того, чтобы быть финансово уничтоженными. Возможно, самое хорошее, что можно сказать о политических предсказаниях, это то, что, говоря словами де Жувенеля, «минимальной силой предвидения обладают люди.., находящиеся у власти», (de Jouvenel В. The Art of Conjecture. New York: Basic Books, 1957. P. 151.) 32 Thomas G., Morgan-Witts M. The Day the Bubble Burst. P. 376. " Hoppe D.J. How to Invest in Gold Stocks. P. 100. w Brooks J. Once in Golconda. New York: Harper and Row, 1969. P. 112. Митчел, по-видимому, игнорировал предупреждения, высказываемые экономистами его собственного банка. Вот выдержка из доклада National City Bank of New York от 18 апреля 1929 года: «Если темпы увеличения кредита возрастут больше, чем темпы экономического роста, возникнут условия для инфляции, которая проявится в росте цен в некоторых отраслях, чрезмерной уверенности, чрезмерной спекуляции и конечном крахе».

31 Editorial. Wall Street Journal. 3 October 1927.

36 New York Times. 31 October 1929. Цит. в: Thomas G., Morgan-Witts M. The Day the Bubble Burst. P. 402.

" "Broad Street Gossip*. Wall Street Journal. 1 November 1929. P. 2.

38 Dreman D. The New Contrarian Investment Strategy. New York: Random

House, 1982. P. 43.

Полное описание хитрых маневров Дюрана см. в: Thomas D.L. The Plunger and The Peacocks. New York: G. P. Putnam's, 1967. pp. 189-192, 214-215.

10 The Literary Digest. 26 May 1928. M Allen F. L. Only Yesterday. P. 322.

42 Anderson В. M. "Commodity Price Stabilization. A False Goal of Central Bank Policy" // The Chase Economic Bulletin 9, no. 3. 8 May 1929. P. 4.

Размышления Андерсона об экономическом кризисе 1929-1933 гг. можно найти в его превосходной книге Economic and the Public Welfare: A Financial and Economic History of the United States, 1914-1946. Indianapolis, Ind.: Liberty Press, 1979. Особенно с. 144-150, 182-230.

43 Ibid., and "The Financial Situation" // The Chase Economic Bulletin 9, no. 6. 22 November 1929. P. 4.

44 Cm. Cassel G. Post-War Monetary Stabilization. New York: Columbia University Press, 1928. Pp. 92-93.

45 Anderson B. "The Financial Situation". 11, no. 6. 22 November 1929. Pp. 4, 13-14.

^Willis H.P. "Some Conclusions: The Nature and Effect of Inflation" // Willis H.P., Chapman J. M. The Economics of Inflation. New York: Columbia University Press, 1935. Pp. 207-08. * Ibid., p. 216.

Mises L. von. The Theory of Money and Credit* 2nd ed. Irvington-on-Hudson, NX: Foundation for Economic Education, 1971. P. 402.

Мизес. Л. фон. Человеческая деятельность. M.: Экономика, 2001. С. 800.

50 Machlup F. "Tribute to Mises". The Mont Pelerin Society, 13 September 1974. P. 12. Махлуп также сказал, что Мизес еще в 1927 году предсказывал, что в Центральной Европе приближается конец свободы, и предположил, что экономисты, выступающие за свободный рынок, будут вынуждены покинуть Европу. Угроза Гитлера в 1930-х годах привела к тому, что к 1938 году, согласно Махлупу, «большинство из нас последовали совету учителя и воспользовались первым попавшимся шансом, чтобы вовремя покинуть родину* (р. 13).

Mises М. von. My Years with Ludwig von Mises. 2nd ed. Spring Mills, Penn.: Libertarian Press, 1984. P. 23.

n Mises L. von. "Preface to English Edition". The Theory of Money and credit. H. E. Batson, trans. Indianapolis, Ind.: Liberty Fund, 1980. Pp. 14-15. Написано в июне 1934 году.

"Interview with Hayek". Gold and Silver Newsletter. Newport Beach, Calif.: Money International, June 1975. Доклад Хайека появился в Monatsberichte des Osterreichischen Institutes for Konjunkturforschung (1929). Лайонел Роббинс упоминает предсказание Хайека о депрессии в Америке в Предисловии к книге Хайека «Цены и производство» (Hayek F. Prices and Production. 1st ed, London: George Routledge & Sons, 1931. p. xii.)

" "Interview with Hayek*. Gold & Silver Newsletter. June 1975,

Rothbard M. N. "The New Deal and the International Monetary System" // The Great Depression and New Deal Monetary Policy. San Francisco: Cato Institute, 1980. P. 85. Статья Ротбарда впервые была опубликована в: Watershed of Empire; Essays on New Deal Foreign Policy. Liggio L.P., Martin J. J., eds. Colorado Springs: Ralph Myles, 1976.

4 Rothbard M. N. America's Great Depression. Pp. 75, 324, n. 24. Венд-жамин Андерсон также подчеркивал спекулятивное помешательство в сфере акций и недвижимости. Он указывал, что «бычий» рынок на рынке недвижимости существовал не только во Флориде, но и на Ман-хэттене и в других частях страны. Anderson В. Economics and the Public Welfare, pp. 186-187, 204. 57 Ibid., p. 147.

5* Sornary F. The Raven of Zurich: The Memoirs of Felix Somary. Sherman A.J., trans. New York: St. Martin's Press, 1986. Pp. 272-292. * Ibid., p. 14.

60 Ibid., p. 281.

61 Ibid., p. 153.

62 Ibid.

63 Ibid., p. 157.

64 Ibid., p. 162.

65 Ibid., p. 166.

w Ibid., p. 293-302.

67 New York Gerald Tribune. 6 September 1929. Бзбсону, известному как «мрачный Гас сообщества финансовых предсказателей», перестали доверять за то, что он слишком часто поднимал ложную тревогу. «Бэбсон ошибался так долго, что мало кто принимал его всерьез, так как он вещал из места, находившегося за сотни миль от нервного центра Уолл-Стрит» Shachtman Т. The Day America Crashed. New York: G. P. Putnam's, 1979. P. 99.

Babson R. W. Actions and Reations: An Autobiography of Roger Babson. 2nd ed. New York: HarperCollins, 1950. p. 1950. P. 267. См. также: Smith E.L. Yankee Genius: A Biography of Roger W. Babson. New York: Harper & Brothers, 1954. Pp. 262-70. Согласно Wall Street journal (6 September 1929), Бэбсон предсказал крах фондового рынка еще 11 сентября 1926 года. 65 Harwood Е. С. "The Probable Consequences to Our Credit Structure of Continued Gold Exports". The Annalist. 23 March 1928. Резюме этой и других статей, написанных Харвудом, приведены в «Cause and Control of the Business Cycle*. 5th ed. (Great Bar ring ton, Mass.: American Institute for Economic Research, 1932/1957. P. 63-66.)

Harwood E. C. "Speculation in Securities vs. Commodity Speculation". The Annalist. 15 February 1929.

Harwood E. C. "Deterioration of the American Bank Portfolio". The Anallist. 2 August 1929.

72 Whalen R. J. The Founding Father: The Story of Joseph P. Kennedy. New York: New American Library, 1964. P. 66.

n Ibid., p. 104, из интервью с Оскаром Хауссерманом, данном им в Бостоне 10 октября 1962 г. 74 Ibid., р. 105.

Продавал на срок ценные бумаги, которых нет в наличии. — Прим. пер.

76 Ibid., pp. 107, 132.

77 The New York Times. 21 October 1929. См. также: Shachtman Т. The Day America Crashed. P. 57.

78 Thomas G., Morgan-Witts M. The Day the Bubble Burst. P. 336. Разу- меется, Фишер много вложил в рынок, он даже занимал деньги в бан- ках, чтобы купить новый выпуск венчурных акций и увеличить свою долю в компании «Рэмингтон Рзнд», составлявших основу его портфе- ля. За долгий период «медвежьего рынка» акции «Рэмингтон» упали с 28 долл. до 1 долл. Как заметил один житель Нью-Йорка: «Боже! Он же должен был знать все ответы - и наблюдал как прогорает! (цит. по: Fisher I N. My Father Irving Fisher. Pp. 262-263).

79 Saraoff P. Jesse Livermore, Speculator-King. Palisade Park, N.J.: Inves- tor's Press, 1967. P.90. Вопреки слухам, Ливермор не покончил с собой после краха фондового рынка. Он покончил самоубийством в 1940. а не в 1930 году.

*° Baruch В. М. My Own Story. New York: Henry Holt, 1957. P. 244.

81 Grant J. Bernard Baruch: The Adventures of a Wall Street Legend. New York: Simon & Schuster, 1983. Pp. 243 n and 223-253.

82 Ibid., pp. 233-234.

83 New York Times. 21 November 1928. Цит. no: Patterson R. T. The Great Boom and Panic. Pp. 57-58.

w Thomas D. L. The Plunger and the Peacocks. P. 194. Dun's Review & Modern Industry отражал атмосферу уверенности, царившую в деловых кругах в 1929 году: «Не происходит ничего, что указывало бы на начало широкомасштабной рецессии» (5 октября 1929 года). 85 Commercial and Financial Chronicle. 9 March 1929- p. 1444. Цит no.: Patterson R. T. The Great Boom and Panic. P. 73. О решающей роли, которую Уорберг сыграл в формировании политики легкого кредита и низких процентных ставок, проводимой ФРС см.: Rothbard М. N. America's Great Depression. Pp. 117-120.

u Commercial and Financial Chronicle. 9 March 1929. P. 1443.

%1 Ibid. 30 March 1929. Pp. 1968-69.

u Ibid. 26 October 1929. P. 2577.

89 Jouvenel B. de. The Art of Conjecture. P. 126.

Мизеса не интересовала инвестиционная деятельность. Он как-то сказал своей невесте: «Если тебе нужен состоятельный человек, не вы-ходи за меня замуж. Зарабатывание денег меня не интересует. Я пишу о деньгах, но сам никогда не буду иметь много денег» (Mises М. von. My Years with Ludwig von Mises. P. 24). Мизес. Человеческая деятельность. С. 816.

92 Mises L. von. "The Plight of Business Forecasting*. National Review. 4 April 1956. P. 18. * Ibid.

94 Babson R. W. Actions and Reactions. P. 267.

95 Критику «противоходного» инвестирования и других методов про- гнозирования с мизезианской точки зрения см. в: Browne Н. Why the Best-Laid Investment Plans Usually Go Wrong. New York: William Mor- row, 1987,

% Neiil H. B. The Art of Contrary Thinking. 4th ed. Caldwell, Idaho: Cax-ton Printers. 1954/1980.

97 Mises L. von. "The Plight of Business Forecasting". P. 17. n Neill H. B. The Art of Contrary Thinking. P. 98 " Ibid. p. 44.

m Granville J. The Warning: The Coming Great Crash in the Stock Market. New York: Freundlich Books, 1985. Pp. 304-310.

101 Batra R. The Great Depression of 1990. New York: Simon & Schuster, 1987. Батра, пессимистичный детерминист, нарушает все принципы прогнозирования - устанавливает конкретные даты, полагается на прошлые циклы для предсказания будущего (циклы, как признает Нат- ра, не всегда повторяются) и т.д. Для того, чтобы избежать кризиса, он рекомендует, чтобы правительство установило налог на богатство и отменило снижение Рейганом предельных налоговых ставок. Действи- тельно, такие меры вполне могут вызвать депрессию. Кстати, крах фондового рынка действительно произошел 19 октября 1987 года, всего через два Д11Я после того, как эта книга была представлена на семинаре Мизеса в Нью-Йорке.

102 Цит. по: Band R. Е. Contrary Investing. New York: McGrow Hill, 1985. P. 15.

ЛИТЕРАТУРА

Anderson В. М> Economics and the Public Welfare: A Financial and Economic History of the United States, 1914-1946. Indianapolis: Liberty Press, 1979 [1949].

De Soto /. H. Dinero, Credito Bancario у Ciclos Econymicos (Деньги, банковский кредит и экономические циклы). Madrid: Uniyn Editorial, 1998.

Garrison R. W. "The Austrian Theory of the Business Cycle in the Light of Modern Macroeconomics" // Review of Austrian Economics (1989) 3. P. 3-29.

Garrison R. W. Time and Money: The Macroeconomics of Capital Structure. London/New York: Routledge, 2000.

Hayek F. A, Monetary Theory and the Trade Cycle. New York: Augustus M. Kelley, 1966. Reprint of 1933 English edition, originally published in German in 1929.

Hayek F. A. Prices and Production. New York: Augustus M. Kelley, 1967. Reprint of 1935 2nd revised edition, originally published in 1931.

Hayek F. A. Profits, Interest, and Investment, New York: August M. Kelley Publishers, 1975.

Lachmann L. M. Capital and its Structure. London: G. Bell and Sons, Ltd. 1956.

Mises I, von. Monetary Stabilization and Cyclical Policy (1928) // in: On the Manipulation of Money and Credit, Percy L. Greaves, ed., Bettina Bien Greaves, trans. Dobbs Ferry, N.Y.: Free Market Books, 1978.

Mises L. von. The Theory of Money and Credit. New York: Foundation for Economic Education, 1971; translation of the 2nd German edition, 1924; originally published in 1912.

Mises L. von. Human Action: The Scholar's Idition, Auburn, Ala.: The Mises Institute, 1998; firs! edition, Yale University Press, 1949. [Мизес А. фон. Человеческая деятельность. Трактат по экономике. 14.: Экономика, 2000.]

Robbins L. The Great Depression. Freeport, R.I.: Books for Libraries Press, 1971; reprint of 1934 edition.

Rdpke W. Crisis and Cycles. London: William Hodge & Co., 1936.

Rothbard M. N. America's Great Depression. Los Angeles: Nash Publishing Corporation, 1972 [1963].

Rothbard M. N. The Panic of 1819: Reactions and Policies. New York: Columbia University Press, 1962.

Skousen M. "Why the U.S. Economy is Not Depression-Proof // Review of Austrian Economics (1989). P. 75-94.

Skousen M. "Saving the Depression: A New Look at World War 1Г// Review of Austrian Economics, 1988. P. 211-226.

Skousen M. The Structure of Production. New York: New York University Press, 1990.

Smiley G. Some Austrian Perspectives on Keynesian Fiscal Policy and the Recovery in the Thirties // Review of Austrian Economics (1987). P. 145-179.

Strigl R. von. Capital and Production. Margaret Rudelich Hoppe and Hans-Hermann Hoppe, trans. Auburn, Al: Ludwig von Mises Institute, 1995. Translation of the 1934 edition.

Vedder R. K., GalJaway L. E. Out of Work: Unemployment and Government in Twentieth-Century America. New York: Holmes and Meier, Publishers, Inc., 1993.

Vedder R. K., Lowell G. "The Great Depression of 1946" // Review of Austrian Economics (1991) 5(2). P. 3-33.

(обратно) (обратно)

Примечания

1

Доклад, представленный на конференции «Boomt Bust, and the Future: A Private Retreat with Austrian Economists*, состоявшейся 18-19 января 2002 года в Институте Людвига фон Мизеса (Оберн, шт. Алабама).

(обратно)

2

Friedman М. & R. Free to Choose, p. 85. Rotbbard M. N. America's Great Depression. Kansas City: Universal Press. P. 153

(обратно)

3

Под денежной массой AMS подразумевается определение денежной массы, данное австрийской школой экономической теории. См. Sbostak F-"The Mystery of the Money Supply Definition" // Quarterly Journal of Austrian Economics, 3(4), winter 2000, pp. 69—76.

(обратно)

4

Мизес Л. фон. Человеческая деятельность, М.: Экономика, 2000. С. 445

(обратно)

5

Доклад, представленный на конференции «Воот, Bust, and the Future:

A Private Retreat with Austrian Economists», состоявшейся 18-19 января 2002 года в Институте Людвига фон Мизеса (Оберн, шт. Алабама).

(обратно)

6

Доклад, представленный на конференции «Воот, Bust, and the. Future: A Private Retreat with Austrian Economists», состоявшейся 18-19 января 2002 года в Институте Людвига фон Мизеса (Оберн, шт. Алабама).

(обратно)

7

Доклад, представленный на конференции «Воот, Bust, and the Future: A Private Retreat with Austrian Economists», состоявшейся 18-19 января 2002 года в Институте Людвига фон Мизеса (Оберн, шт. Алабама).

(обратно)

8

Доклад, представленный на конференции «Воот, Bust, and the Future: A Private Retreat with Austrian Economists», состоявшейся 18-19 января 2002 года в Институте Людвига фон Мизеса (Оберн, шт. Алабама)

(обратно)

9

Мизес Л. фон. Человеческая деятельность, с. 274.

(обратно)

10

Доклад, представленный на конференции «Воот, Bust, and the Future: A Private Retreat with Austrian Economists», состоявшейся 18-19 января 2002 года в Институте Людвига фон Мизеса (Оберн, шт. Алабама)

(обратно)

11

Доклад, представленный на конференции «Воот, Bust, and the Future: A Private. Retreat with Austrian Economists »t состоявшейся 18-19 января 2002 года в Институте Людвига фон Мизеса (Оберн, ют. Алабама). 1 Wall Street Journal, January 8, 2002

(обратно)

12

Данное эссе впервые было опубликовано как «La Theorie dite Autri-chienne de Cycle Economique» в бюллетене Societe Beige d'Etudes et d'Expansion (1936): 459-464. Перевод сделан no: Austrian Theory of Trade Cycle, Compiled by Richard M. Ebeiing. Ludwig von Mises Institute, 1996

(обратно)

13

Впервые этот очерк был опубликован в кн.: Gold and Monetary Stabili¬sation (Lectures on the Harris Foundation). Quincy Wright, ed. Chicago: University of Chicago Press, 1932. Перевод сделан no: Austrian Theory of Trade Cycle. Compiled by Richard M. Ebeling. Ludwig von Mises Institute

(обратно)

14

Keynes. М. Unemployment as a World Problem. Chicago, 1931. P. 39

(обратно)

15

Данная работа первоначально была представлена в виде лекции перед Попечителями и гостями Фонда экономического образования в нью-йоркском Тэрритауне 18 мая 1970 года, после чего впервые была опуб¬ликована в первом издании этой книги. Перевод сделан по: Austrian Theory of Trade Cycle. Compiled by Richard M. Ebeling. Ludwig von Mises Institute, 1996.

(обратно)

16

См. критику сэра Джона Хикса профессором Хайеком в его статье "Three Elucidations of the Ricardo Effect" // Journal of Political Economy (March-April 1969). P. 274.

(обратно)

17

Данное эссе впервые вышло в свет отдельной брошюрой, изданной Конституционным Альянсом в Лансинге (шт. Мичиган), 1969. Перевод сделан по: Austrian Theory of Trade Cycle. Compiled by Richard M. Ebeling. Ludwig von Mises Institute, 1996

(обратно)

Оглавление

Фрэнк Шостак Где мы находимся и куда нас несет[1]

  Сущность экономической активности

  Деньги и ресурсный фонд

  Рецессия или депрессия

  Текущее состояние экономики США

  Остальной мир

  Выводы для фондовых рынков

  Последствия для процентных ставок

  Заключение

Шоп Корриган Как действовать на рынке «медведей»[5]

Роджер Гаррисон Механика экономического цикла[6]

Джозеф Салерно Таксономия дефляции: подход австрийской школы[7]

Джин Кэлахан Экономика финансов для простых людей[8]

Марк Торнтнон Что процветает и что умирает во время войны[10]

Ллееелии Рокуэл Темней всего перед рассветом[11]

Людвиг фон Мизес Австрийская теория экономического цикла[12]

Готфрид Хаберлер Деньги и экономический цикл[13]

  I

  II

  III

  IV

  V

Фридрих Хайек Сможем ли мы прекратить инфляцию?[15]

Мюррей Ротбард Экономические депрессии: их причины и методы лечения[17]

Марк Сноузен Кто предсказал крах 1929 года?

  Значение кризиса

  Ирвинг Фишер и адвокаты «новой эры»

  Митчел и оптимизм «новой эры»

  Ошибки Кейнса

  Политическая ситуация в 1929 году

  Финансовые «быки»

  Диссиденты: экономисты - сторонники «здоровых денег»

  Прогнозы Мизеса и Хайека

  Швейцарский банкир Феликс Зомари

  Бэбсон и Кассандры на Уолл-Стрит

  Харвуд: еще один глас вопиющего в пустыне из Новой Англии

  Джо Кеннеди - одинокий волк

  История Джесси Ливермора

  Два лица Бернарда Баруха

  Другие пессимистические прогнозы

  Выводы: трудный случай для прогноза

  Мизес и внутренняя противоречивость прогнозов . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Реклама на сайте